В 1983 году писатель Владимир Емельянович Ярмагаев передал в Государственный музей истории Ленинграда архив Георгия Алексеевича Иванишина (1861–1937). Среди разнообразных материалов архива основную и наиболее интересную часть составляют записные книжки Иванишина, которые с некоторыми пропусками охватывают период с 24 августа 1889 по 10 апреля 1917 года.
Автор записок родился в семье крестьянина Минской губернии. В 1882 году окончил Варшавское пехотное юнкерское училище и неторопливо, но уверенно продвигался по служебной лестнице: в 1885 году произведен в подпоручики, в 1888-м – поручик, в 1896-м – штабс-капитан, в 1904-м – гвардии капитан, в 1907-м – гвардии подполковник, с 1910-го – гвардии полковник. Его беспорочная служба была отмечена соответствующими наградами – орден Св. Станислава III степени (1901 г.), Св. Станислава II степени (1904 г.), Св. Анны II степени (1913 г.).
Крутой поворот в карьере Иванишина произошел в июле 1896 года, когда его перевели из 88-го Петровского пехотного полка на должность коменданта Петропавловской крепости и секретаря крепостной комендатуры. С декабря 1906 года Иванишин становится заведующим арестантскими помещениями Петропавловской крепости и остается в этой должности вплоть до выхода в отставку в апреле 1917 года. Парадоксален финал карьеры полковника императорской гвардии: тюремщик революционеров после победы Февральской революции в течение месяца был тюремщиком царских министров и других деятелей павшего режима, заключенных в Трубецкой бастион по распоряжению Временного правительства.
Записные книжки Иванишина содержат главным образом впечатления автора от общения с узниками Петропавловской крепости, их высказывания о тюремном режиме, выдержки из перлюстрированных писем заключенных, описания свиданий с родственниками, непременным свидетелем которых был смотритель тюрьмы.
В начале 1920-х годов у Иванишина возник замысел написать мемуары о своей службе в главной политической тюрьме России. Об этом свидетельствует его запись, помеченная 5 апреля 1923 года, на развороте записной книжки № 3: «Из всех записных книжек сделать извлечения, назвав их „Воспоминания о Трубецком бастионе“ или как-нибудь иначе <…>. Воспоминания будут иметь общественный интерес… Нужно хорошо проредактировать все записки».
«Воспоминания о Трубецком бастионе», скорее всего, не были написаны Иванишиным. Во всяком случае, в дошедшем до нас архиве нет никаких следов этих мемуаров, зато сохранилась рукопись пьесы «Манифест 17-го октября в Петропавловке (Картины крепостной жизни)», завершенной Иванишиным 19 ноября 1926 года. В пьесе подробно описаны условия заключения в тюрьме Трубецкого бастиона, поведение узников, их реакция на известие об амнистии, сама процедура освобождения заключенных 22 октября 1905 года, и т. д. При сопоставлении дневниковых записей, относящихся к октябрю 1905 года, с текстом пьесы обнаруживается множество совпадений. Драматургические достоинства «Картин крепостной жизни» сомнительны, но пьеса интересна тем, что является своеобразной формой мемуаров Иванишина, дополняющих его записные книжки.
Особый интерес представляет записная книжка № 5, озаглавленная автором «Великая Русская Революция. 1917 г.» (содержит записи с 23 февраля по 10 апреля 1917 г.). Свидетельства Иванишина позволяют дополнить и уточнить известную нам картину развития событий в Петропавловской крепости в дни Февральской революции.
Днем 27 февраля комендантское управление еще пыталось организовать оборону цитадели, сосредоточив войска и артиллерию в районе Петровской куртины, обращенной к Троицкой площади. Очень существенно упоминание об «окончательном совещании» у коменданта вечером 27 февраля, на котором было принято решение «выдать арестованных». Можно предположить, что оно было вызвано известиями о переходе на сторону восстания большей части столичного гарнизона, о захвате и разгроме «Крестов», Дома предварительного заключения и других петроградских тюрем. Иванишин сообщает точное время перевода последних узников царского режима – солдат Павловского полка – из тюрьмы Трубецкого бастиона в Артиллерийскую гауптвахту (цейхгауз): 3.30–4 часа утра 28 февраля.
Затем становится ясно, что переговоры представителя Временного комитета Государственной думы В. В. Шульгина с комендантом В. Н. Никитиным о сдаче крепости происходили между 9 и 10 часами утра. Обе стороны были заинтересованы не допустить на территорию Петропавловской крепости и Кронверкского арсенала массы восставших рабочих и солдат, а поэтому быстро пришли к соглашению. Однако к этому времени ход событий уже вышел из-под контроля договаривавшихся сторон. Солдаты 3-го запасного стрелкового батальона, составлявшие костяк гарнизона крепости, в 10 часов утра ворвались в Артиллерийскую гауптвахту, освободили павловцев и открыли ворота Петропавловки. Таким образом, гарнизон крепости вовсе не «сдался», не «капитулировал», как полагали некоторые исследователи, а присоединился к восстанию, и последние узники «русской Бастилии» были освобождены не после, а до занятия крепости революционными войсками. Одновременно восставшие захватили Кронверкский арсенал. Началась стихийная раздача оружия, продолжавшаяся, по свидетельству Иванишина, до 5 часов вечера.
Представители Петроградского совета и Временного комитета Думы М. И. Скобелев и Н. К. Волков прибыли в крепость из Таврического дворца только в полдень 28 февраля. Их целью были уже не переговоры с комендантом о сдаче цитадели, а осмотр тюрьмы Трубецкого бастиона, чтобы засвидетельствовать перед «волнующейся публикой» (В. В. Шульгин) отсутствие там заключенных.
На следующий день Временным комитетом Думы был смещен комендант крепости генерал Никитин и на его место назначен штабс-капитан Кравцов, который «поздно вечером» 1 марта 1917 года принял для заключения в тюрьму Трубецкого бастиона первую партию арестованных министров царского правительства.
Помимо множества неизвестных фактов вводимый в научный оборот источник интересен как отражение взгляда на исторические события начала XX века представителя определенного социального слоя: гвардейского офицера «из низов», безупречного служаки и убежденного монархиста, каким был Г. А. Иванишин.
Приложение
Из записной книжки № 1 (заметки для памяти)
<…> 15-го октября 1905 г. дали знать по телефону коменданту СПб. крепости из Петергофского дворца, что граф Витте просит разрешения по прибытии из Петергофа пристать на катере к Невской пристани в 3 часа дня. Разрешение, конечно, последовало, причем встретить С. Ю. Витте приказано подполковнику С. Веревкину и дежурному адъютанту Балкашину. Приезд Витте через крепость, в дни народных смут, был обставлен таинственностью. К 3 часам прибыла карета Витте, но Сергей Юльевич прибыл только в 6 1/2 часов вечера. Мы сознавали, что в Петергофе совершается что-то важное, что-то великое. При выходе с катера Сергей Юльевич сказал Балкашину: «Если вы меня ждали, то извиняюсь, что задержал, но уверяю, что здесь моей вины нет».
17-го октября, накануне обнародования величайшего для России акта – дарования ей манифестом гражданской свободы и признания за Государственной Думой законодательных прав, С. Ю. Витте возвратился из Петергофа в крепость около 8 часов вечера, привез с собою целую кипу каких-то бумаг, извинился и благодарил за ожидание. А 18-го октября утром над столицей пронеслась весть о знаменитом манифесте. На вопрос, какой манифест и о чем, я получил ответ от денщика, слышанный им от разносчика булок: «Царь заключил мир с забастовщиками». В этот день я был на Невском в полдень, видел на лестнице Городской Думы группу ораторов, по-видимому, евреев, окруженных толпой народа. Ораторы выкидывали красный флаг, при появлении которого толпа грозила кулаками и кричала: «Долой его, к черту, вон» и тому подобное. После этого выкидывали другие ораторы белый флаг, и толпа аплодировала и кричала: «Ура!»
Был на Невском вечером, но на нем было все спокойно, только кое-где небольшие группы у Гостиного двора, у Думы, у Казанского собора, остальные улицы были довольно пусты. Магазины все закрыты, Невский полуосвещен.
Комендант, когда я явился к нему утром 18 октября с обычным докладом, вошел в кабинет с манифестом и, подавая его мне для прочтения, в отчаянии воскликнул: «Прочтите манифест: Государь губит Россию и предает своих верных слуг! Витте вертит всем, Государь дал ему права диктатора».
18 октября 1905
Сегодня объявлен Высочайший манифест о даровании русскому народу права конституционных государств, а именно: неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов (4 свободы). Первые дни по даровании свободы сопровождались в С.-Петербурге столкновениями между партиями красных и белых флагов, уличными беспорядками и столкновениями с войсками и полицией, с человеческими жертвами с той и с другой стороны. Во многих местах войска были вынуждены стрелять в народ, а партии революционеров стреляли в войска и полицию. Паника охватила все население. Правительственная власть как бы бездействовала, притаилась и выжидала, чем все это кончится. Газеты наполнились пасквильными статьями против правительства; на столбцах их раздавались грозные требовательные голоса социал-демократов, социалистов-революционеров и анархистов; все, что было раньше под спудом и проповедовалось в подпольных изданиях, теперь всплыло наверх и властно подавало свой голос. Действия правительства и войск для подавления беспорядков умышленно извращались; при описаниях мер правительства и действий властей и войска причины, вызвавшие эти меры и действия, отбрасывались, а приводились только следствия и описывались жертвы правительственного «произвола». Все это делалось для разжигания страстей и волнения умов населения и в особенности чуткой молодежи. Казалось, еще немного усилий, и может вспыхнуть революция с ее анархией и произволом. Голоса правительства совсем не было слышно. Из правителей только раздавался голос графа Витте, и то неуверенный, да смелые объявления товарища министра внутренних дел, заведовавшего полицией, и СПб. военного генерал-губернатора Трепова. Моряки изменяли и бунтовали, и только расположенные в столице войска действовали смело, решительно и являлись верною опорой Государю и правительству.
22 октября 1905
22 октября объявлен Высочайший указ Правительствующему Сенату, подписанный Государем 21 октября о даровании амнистии некоторым политическим арестованным. По указу дела о политических арестованных, не обвиняемых в насильственных действиях, по которым производились следствия, подлежали прекращению и забвению, а отбывшим уже наказание политическим арестованным дарованы смягчения по степеням. С начала месяца <…> заведующий арестантскими помещениями подполковник Веревкин заболел, и комендант приказал мне исполнять его обязанности, как, например: допуск арестованных к свиданиям, присутствие на них и прочее.
21-го октября я был, кроме того, дежурный по крепости, и накануне нам ничего не было известно об указе. Ввиду тревожного времени спал я полуодевшись не в спальне, а в кабинете. 22 октября около 7 1/2 часов утра получаю записку от коменданта с приказанием присутствовать в 8 часов утра в Трубецком бастионе при освобождении по указу четырех арестованных. Наскоро одеваюсь и бегу в Трубецкой бастион. На квартире заведующего арестантскими помещениями нахожу помощника прокурора СПб. окружного суда Васильева и подполковника СПб. губернского жандармского управления. Васильев мне заявил, что на основании данного ему приказания (при этом он показал мне бумагу) он явился сюда, чтобы привести в исполнение Высочайший указ и освободить на основании указа четырех арестованных. После исполнения формальностей арестованных по одному стали приводить в квартиру Веревкина через потайную дверь из коридора верхнего этажа Трубецкого бастиона. Первым был введен молодой человек, еврей Нухим-Меер Гальперин. Объявление Васильевым ему указа об освобождении произвело на него приятное впечатление и обрадовало. За ним были выведены Хана Лувищук, София Виленкина и затем Мария Смирнова. На лицах последних двух, кстати сказать, довольно тупых, ничего не отразилось, и только на лице молодой девушки Лувищук пробежала едва уловимая тень радости. Из 24 человек [содержавшихся в тюрьме Трубецкого бастиона] освобождены были 4 человека. <…> Я вышел во двор Трубецкого бастиона, чтобы сделать допуск на свидание. Было около 9 или 9 1/2 часов утра. Когда я подходил к выходной калитке, то увидел, что во двор Трубецкого бастиона вместе с лицами, пришедшими на свидание к арестованным, были впущены дежурным унтер-офицером четыре или пять человек неизвестных лиц. Я пошел к ним навстречу. На мой вопрос, к кому они явились на свидание, неизвестные лица ответили, что они присланы сюда Союзом союзов и представляют из себя комиссию, на обязанности которой возложено присутствование при освобождении арестованных и затем, если нужно, снабжение деньгами, одеждой, квартирами и медицинской помощью, что среди этой «комиссии» находится один присяжный поверенный (г. Зарудный), один врач, один бывший помощник председателя Петербургского окружного суда и прочие. При этом они показали мне записку (печатную на пишущей машинке) Союза союзов и заявили, что им разрешено присутствование и графом Витте. Я им твердо ответил, что к присутствованию при освобождении арестованных я не имею права их допустить и не допущу, что записка Союза союзов для меня не документ, что я такого учреждения не знаю и попрошу их всех удалиться за калитку, что и было ими исполнено. <…> Тем временем я успел сходить к коменданту и доложить об этом происшествии. Комендант приказал ни под каким видом во двор Трубецкого бастиона их не впускать. Наконец стали выводить на свободу арестованных. Первым вышел Гальперин (его ожидал родной брат, помощник присяжного поверенного). Члены Союза союзов встретили его с восторгом, обнимали и целовали. Из Васильевских ворот высыпала толпа жен и детей унтер-офицеров наблюдательной команды и жандармских и с любопытством смотрели на эту картину. Второю вышла Лувищук, которую ожидала сестра. Она была встречена так же восторженно. <…> Наконец вывели и остальных освобожденных женщин, и вскоре из калитки вышел товарищ прокурора Васильев. «Комиссия» во главе с Зарудным приступила к нему. Васильев остановился у калитки; лицо его было взволновано и покрылось румянцем. Зарудный обратился к нему властно, требовательно, приблизительно с такими словами: «Я, Зарудный, от имени представителей Союза союзов требую от вас, чтобы вы дали мне категорический ответ, в точности ли исполнен Высочайший указ и нет ли таких арестованных, которые по указу Государя не освобождены. На нас лежит долг успокоить общество».
Васильев ответил, что он может говорить только о том, что сам сделал и что из Трубецкого бастиона он освободил, согласно данного ему предписания, четырех арестованных, а в остальных местах были другие исполнители.
«Значит, вы категорического ответа нам дать не можете, – заметил Зарудный. – Нам известно, что Стародворский томится в заключении двадцать два года и до сих пор не освобожден. Общество не будет успокоено, оно по-прежнему в тревоге, арестованные освобождены не все!»
При этом члены Союза союзов демонстративно повернулись и удалились из крепости. <…>
Из записной книжки № 5
(Великая Русская Революция. 1917 г.)
23 февраля
Началась забастовка рабочих на заводах в Петрограде. Народ вышел на улицу и стал требовать хлеба.
26, 27 и 28 февраля решительные дни. Напряжение рабочих и войск достигло наивысшего предела. Переход войск на сторону народа.
26 февраля ко мне позвонил комендант крепости генерал Никитин и сообщил, что сейчас к нему позвонил Командующий войсками округа Генерал Хабалов и передал приказание именем Государя, чтобы он принял в Трубецкой бастион для заключения 800 чел. Павловского полка и что эти лица будут доставлены этой ночью.
В ночь с 26 на 27 февраля в 5 1/2 час. утра были доставлены под сильным конвоем преображенцев только 19 чел. Павловского полка, а остальных обещали доставить дополнительно.
Ночью 27 февраля около 2 час. ночи раздался звонок в Трубецкой бастион. Звонил генерал-майор Перцов и спрашивал, можем ли мы принять в Трубецкой бастион еще 1500 чел. арестованных. Я ответил положительным отказом.
Утром 27 февраля генерал Перцов позвонил в Трубецкой бастион и передал, что павловцы присланы не будут и что для них найдены два вполне просторных барака, где они и будут размещены. 27 февраля критическое положение крепости. Кругом стрельба, хотя и не по крепости. Рота запасного батальона 3-го стрелкового Его Величества полка в качестве защитников на крепости. Прапорщик и стрелки на стене Петровской куртины.
Десятник Алекс. Иванов и втаскивание какого-то орудия на стенку.
Тревожный день, разговоры, окончательное совещание у Коменданта. Решено выдать арестованных.
Тревожная ночь с 27 на 28 февраля. Перевод 19 чел. арестованных павловцев из Трубецкого бастиона на артиллерийскую гауптвахту в манеж. Это было 3 1/2–4 ч. ночи.
28 февраля
<…> Утром ровно в 10 ч. все защитники крепости с красным флагом подошли к гауптвахте и освободили 19 чел. павловцев.
Ровно в 10 ч. толпа и солдаты вошли в Кронверкский арсенал и начали его грабить. Защитники оставили арсенал.
<…> Утром в 9 час. у Никитина был член Государственной Думы Шульгин, которому Никитин заявил, что сдаст крепость со всем гарнизоном.
<…> Шульгин <…> получил разрешение на освобождение 19 чел. арестованных нижних чинов л. – гв. Павловского полка. Из своего окна я видел, как с красным флагом в 10 ч. утра подошла к гауптвахте громадная толпа солдат (стрелки), освободила арестованных и при криках «ура» начала их качать.
<…> В крепости полное безначалие. Целый день, с 10 ч. утра и до 5 ч. вечера, шли непрерывно толпы солдат и вольных людей в крепость, в Кронверкский арсенал и грабили оружие. Выносили ружья, револьверы, шашки, даже части ружей, вроде ствола или штыка. Всякий хватает то, что может урвать. Солдаты, в том числе и крепостные (местная команда, стрелки, роты артиллерии, команда склада), тоже не зевали и некоторые захватили по 2–4 револьвера, которые в крепости перепродавали. С болью в сердце мы целый день наблюдали из окон выносимое из арсенала оружие. Состояние у всех было такое, точно все освободились от своих обязанностей. В крепость то и дело въезжали легковые и грузовые автомобили, наполненные солдатами, вооруженными ружьями, и военные товарищи.
<…> Днем ко мне на семейную квартиру явился подполковник Васильев в сопровождении двух членов Государственной Думы, Скобелева и Волкова, которые подали мне следующее отношение новой власти, адресованное на имя старой, рухнувшей власти:
Бланк: «Председатель Государственной Думы».
Коменданту Петропавловской крепости.За председателя
Временный комитет Государственной Думы просит Ваше Высокопревосходительство дать возможность предъявителям сего членам Государственной Думы Матвею Ивановичу Скобелеву и Николаю Константиновичу Волкову осмотреть камеры для заключенных с целью убедить волнующуюся публику, что действительно в камерах ни политических заключенных, ни арестованных солдат не имеется.В. Шульгин.
На этом замечательном документе имеется резолюция старой власти (последняя): «Допустить. Генерал Никитин».
Наконец в полдень прибыли в крепость несколько автомобилей с членами Государственной Думы с товарищами. Два члена Думы посетили Коменданта и затем держали речь к народу. После этого прибыл автомобиль с подъесаулом Берсом в черкесской форме (Татарская дивизия) и присяжным поверенным Соколовым и остановился перед Офицерским Собранием. В это время я, барон Сталь и два члена Государственной Думы после осмотра Трубецкого бастиона подошли к толпе, окружившей автомобиль. <…> Толпа товарищей и солдат вела себя сдержанно.
Вечером 28 февраля подъесаул Берс потребовал, чтобы в 9 ч. вечера явились в Офицерское Собрание все офицеры гарнизона крепости. <…> Кроме офицеров гарнизона там были какие-то думские прапорщики. Берс держал к ним речь о том, что он назначен охранять крепость от всех на нее покушений извне. До этого ко мне заходил Васильев, и мы пошли к генералу Никитину, куда прибыл и Берс.
1 марта
Утром в крепость прибыл назначенный Временным правительством Комендант крепости штабс-капитан Кравцов (адъютант Михайловского Артиллерийского училища).
Ему дана была Временным Правительством громадная власть, чуть ли не командующего армией. Он начал с того, что явился к генералу Никитину и отрешил его от должности, то же самое сделал он и с бароном Сталь, а затем в сопровождении Васильева прибыл ко мне в Трубецкой бастион. Они стояли у решетки, я спустился из своей служебной квартиры. Кравцов взял под козырек, отрекомендовался и заявил, что он назначен комендантом и что сейчас он сместил Никитина и Сталя. На мое замечание: «Вы явились, значит, сместить и меня», штабс-капитан Кравцов заявил: «Боже меня сохрани! Наоборот, я явился просить вас сохранить вашу должность и поэтому хотел бы с вами переговорить в теплом помещении». Мы поднялись на квартиру, и здесь произошел разговор с предложением исполнять свою должность по-прежнему и о доверии ко мне.
1 марта поздно вечером были доставлены на автомобилях первая партия в 11 человек арестованных министров и сановников, которых принимал совместно с новым Комендантом (Берс остался у него помощником).
2 марта
Вечером Кравцов в Офицерском Собрании отозвал меня (при Васильеве) в бильярдную комнату и сказал, что Министр Юстиции Керенский меня хотя и знает, но как к старой власти не может относится с полным доверием, а потому меня освобождает от должности и что я не должен отлучаться из квартиры; для заведывания же должностью будет назначен прапорщик, которому я утром и должен сдать должность.
Я изъявил полную готовность устраниться, но Комендант Кравцов сказал, что это распоряжение ему крайне не нравится, что он находит, что этим наносится ни за что ни про что обида отличному служаке, и потому утром он будет говорить обо мне с Керенским, а меня просит пока исполнять свои обязанности и до его приказания должности никому не сдавать. На другой день я все время ждал себе смены, но вместо этого явился Кравцов и мне заявил, что я остаюсь на должности.
9 марта
В 10 часов утра в Трубецкой бастион прибыл в первый раз Министр Юстиции А. Ф. Керенский и обошел Екатерининскую куртину и Трубецкой бастион, а затем сидел в моем кабинете, где я имел с ним продолжительный разговор о разладе между солдатами и офицерами, о падении дисциплины и о том, что нужно эту дисциплину всемерно укреплять.
Я застал Керенского в № 2 Екатерининской куртины, где он разговаривал с Горемыкиным. Здесь я представился Министру. Он сказал, что меня он знает и помнит. Я ответил ему тем же и затем через квартиру провел его в Трубецкой бастион. Керенский просил, чтобы к нему были выведены все 34 человека арестованных и что он хочет сделать им некоторое объявление. Я ответил, что это удобнее сделать в три очереди, по-коридорно, что и было сделано. Заключенным сановникам Керенский объяснил, что относительно некоторой части заключенных будет изменена мера пресечения, что избрано Временное Правительство, которое признано законным всеми учреждениями России и союзными государствами, что для расследования их проступков против народа учреждена Чрезвычайная Следственная Комиссия, что разнообразные суды отменены, что он признает только суд присяжных, который их и будет судить, что он вошел с законопроектом об отмене смертной казни, что он уважает права каждого гражданина и поэтому даст им льготы против инструкции о содержании в Трубецком бастионе, «о чем вам может сейчас же засвидетельствовать полковник Иванишин». Я сейчас же засвидетельствовал, что им разрешено в изъятие из правил:
1. Находиться в собственной одежде.
2. Иметь собственное белье и постельные принадлежности.
3. Получать обед и ужин из Офицерского Собрания.
4. Иметь в камере тетрадь, чернила и перо для занятий.
5. Иметь свидания не через решетку, а в комнате, в присутствии товарища прокурора и заведующего арестантскими помещениями.
6. Получать из дому в день свиданий: а) сахар и чай, б) хлеб, сухари и печенье и в) масло и сыр.
После Трубецкого бастиона Министру представлен был перед Комендантской штаб-квартирой весь гарнизон крепости при ружьях. Керенский держал к ним речь, говорил о декабристах (тогда начали офицеры, но солдаты их не поддержали, потому что были рабы, и офицеры погибли, теперь, через 100 лет, начали солдаты, и офицеры их поддержали, а потому офицеры их друзья, их товарищи и их надо слушать и любить). В заключение благодарил за службу и спросил, может ли он передать Думе, что между солдатами и офицерами достигнуто полное единение. Получивши от солдат утвердительный ответ, Керенский при криках «ура» отбыл на автомобиле из крепости.