Еще один блокадный дневник. Еще один человек из тех, кто «были там… тогда». Записи открываются первым днем войны и продолжаются — с разной степенью регулярности — до прорыва блокады в 1943 году. На заполненных аккуратным почерком страницах предстают город и горожане в летние месяцы 1941 года, когда в одночасье прекратил существование налаженный мирный быт и каждому предстояло найти свое место в новой действительности. Затем возникают драматичные картины осени, когда враг оказался у самых стен Ленинграда, окружил его и начал — силами авиации и артиллерии — систематически разрушать дома, убивать жителей. Потрясают страницы дневника, где речь идет о голодной зиме 1941/42 года, о днях, когда выражение «люди мрут как мухи» стало обиходным. И далее — к лету 1942 года, когда надежда на спасение стала казаться реальной.
О блокаде написано много. Общая картина трагической эпопеи уже сложилась. Но каждое описание того времени носит свои особенные черты. Уникальны сведения из первых уст. Публикуемый дневник — индивидуальный голос в общем хоре. Особую ценность дневнику придает тот факт, что автор был «человеком из оркестра» — занимал одно из ведущих мест в коллективе, прославившемся на весь мир исполнением в осажденном Ленинграде 9 августа 1942 года Седьмой симфонии Дмитрия Шостаковича.
Ведение дневников, чтение книг, исполнение и слушание музыки — эти и другие проявления духовной, интеллектуальной жизни становились средством самозащиты, противодействия смертоносной обстановке блокады. В культурных традициях великого города люди искали поддержку. Впрочем, вряд ли они осознавали это. Блокада заставляла их сосредоточиться на будничных проблемах.
Ленинград — Блокада — Музыка и музыканты — главная тема данного издания.
Лев Михайлович (Менделевич) Маргулис родился 12 января 1910 года в городе Бельцы (Бессарабия, теперь — Молдавия). Политические бури последующих лет вынудили семью (в нее — помимо Льва — входили отец, мать и новорожденный брат) менять места проживания. Жили в Тифлисе. Потом несколько лет семья жила в Николаеве. Здесь Лев завершил общеобразовательную семилетку, здесь же, в так называемой Народной консерватории, началось его серьезное обучение игре на скрипке. Следуя за семьей, он в 1926 году переехал в Москву, где поступил в консерваторию, а вскоре все объединились в Ленинграде, и в 1927 году Лев стал студентом Ленинградской консерватории. «Намерен стать профессиональным скрипачом-исполнителем», — написал он в заявлении о приеме. Учение шло очень успешно. В 1929 году талантливый юноша, продолжая учиться, прошел конкурс и был принят в оркестр Государственного академического театра оперы и балета (Мариинский театр). Повышая свой профессиональный статус, он вскоре, опять-таки по конкурсу, перешел в группу первых скрипок Малого оперного (Михайловского) театра. Затем (в 1936 году) стал аспирантом Консерватории, параллельно участвуя в качестве солиста в деятельности Концертного бюро Филармонии. Окончив аспирантуру, поступил в лучший симфонический коллектив города — в оркестр Ленинградской филармонии.
Однако при этом сократились возможности его сольных выступлений, и в 1940 году Маргулис стал концертмейстером (то есть первым лицом после дирижера) симфонического оркестра в Филиале Театра оперы и балета (в помещении Народного дома).
Уже само движение его карьеры говорит о масштабе Маргулиса как музыканта. Прямым свидетельством достигнутого им уровня исполнительства служит характеристика, выданная ему как аспиранту Консерватории в апреле 1938 года: «Очень даровит, обладает отличными виртуозными качествами. Звук его теплый, выразительный, техника смычка и пальцев разнообразна, очень хорошо развита; в исполнении благородство, музыкальность, хороший вкус и темперамент. Маргулис может быть использован как концертант, солист симфонического оркестра и ансамблист». Характеристика подписана И. Р. Налбандяном — одним из выдающихся профессоров Консерватории, воспитавшим ряд скрипачей мирового уровня.
Красноречива и программа аспирантского концерта Маргулиса, прошедшего 10 мая того же года в Консерватории, в Малом зале им. А. К. Глазунова. В нее вошли сочинения Бетховена и Паганини (I отделение), Венявского, Крейслера, Мендельсона и Франка (II отделение). В музыкальный мир Ленинграда входил зрелый, высококлассный исполнитель, музыкант, амбициозность которого гарантировала дальнейший творческий рост.
В советские годы каждому студенту, аспиранту, работнику приходилось заполнять анкеты, которые составлялись с целью выяснить социальное происхождение и положение человека, его «общественное лицо». В общественной области у Маргулиса амбиций не было: в 1927 году вопрос анкеты «Выполняли ли общественную работу до поступления в Консерваторию?» он оставил без внимания, а на вопрос «Желаете ли нести общественную работу в Консерватории, и какую именно?» уклончиво ответил: «По мере способности».
Из анкет также выясняется, что младший брат Маргулиса, работавший в редакции газеты «Ленинградская правда», погиб в Финскую войну и что в конце сороковых годов Маргулис женился, и у них родилась дочь.
22 июня 1941 года жизнь изменилась коренным образом. Каждый день вносил в нее что-то новое. Хотелось запечатлеть эти новые черты, сохранить их в памяти и на бумаге. Фиксируя происходящее с ним и вокруг, Маргулис пишет об обычных, рядовых, даже заурядных вещах — в дни войны «мелочи» приобретали особое значение. Свидетельства такого рода имеют свою ценность — История требует сложить возможно полную картину блокадной драмы Ленинграда. Описания Маргулиса подробны, правдивы, естественны — «он пишет, как дышит». Излагает события, мысли, чувства без малейшей деланости, не беспокоясь о мнении посторонних лиц.
Меньше всего внимания в дневнике он уделяет работе. Он оставался музыкантом-исполнителем (хороший скрипач понадобился и в военное время), но даже слова «репетиция», «концерт», «выступление» встречаются редко, а подробности и того реже: такого рода деятельность не представляла чего-то нового. Для музыканта-профессионала систематическая игра в ансамбле или в оркестре — почти рутинное занятие. Пришел, поиграл и отправился дальше по своим делам, вновь окунулся в проблемы и хлопоты быта.
Все же если вчитаться в дневник, то по разрозненным упоминаниям можно узнать, что Маргулис почти ежедневно участвовал в выступлениях на мобилизационных пунктах, в местах формирования, позже — в воинских частях, госпиталях. Из отдельных записей видно, что авторитетные люди хорошо отзывались об его искусстве, что его были готовы привлечь к работе (и привлекали) солидные учреждения. Проскальзывает в записях и другое — затаившаяся в глубине души тоска по тому времени, когда музыка была главным делом жизни, когда можно было в повседневных занятиях (необходимых, как для обычных людей зарядка) остаться с музыкой один на один.
Его блокадная жизнь сложилась так, что он постоянно перемещался по городу, общался с десятками (а может быть — сотнями) людей — то мельком, то длительно. В дневнике возникает целая галерея «моментальных фотографий», словесных портретов — то сделанных эскизно, штрихом, то прорисованных более тщательно. Складывается сложная полифония характеров, мнений, судеб. Одни люди сосредоточивались на своих, эгоистических проблемах, другие не забывали о близких, жертвовали своими интересами. Кто-то искренне верил в скорую победу, кто-то проявлял скептицизм. Многие стремились эвакуироваться, но немало людей категорически отказывалось уехать. Среди коллег Маргулиса были и юноши-добровольцы, и музыканты, идущие по призыву, и их товарищи, стремящиеся заменить отправку в действующую армию работой в музыкальных коллективах. Описывается поведение людей во время бомбежек и обстрелов города, на оборонных работах — иногда (особенно поначалу) паническое. Однако ленинградцы довольно быстро пообстрелялись, начали вести себя спокойнее.
Дневник пронизан разного рода приметами времени. Даже я, «стопроцентный блокадник», находил на его страницах что-то для себя новое. Приведу не очень серьезный, однако о многом говорящий эпизод. Объявлена воздушная тревога, вой сирен извещает о том, что к городу приближаются немецкие самолеты. Водитель трамвая — по терминологии тех лет вагоновожатый — останавливает вагон, предлагая всем выйти и укрыться. Но люди хотят скорее попасть домой. К тревогам они уже привыкли, а идти пешком тяжело. И пассажиры начинают убеждать вожатого, что он ослышался, что никакой тревоги нет…
Естественно, на первом месте в дневнике жизнь самого Маргулиса — события, мысли, переживания. В описаниях проявляются особенности его натуры, его характер. На агитацию идти добровольцем он не откликнулся. Получая повестки военкомата, каждый раз являлся куда следует. Мобилизован он не был. Сыграло, видимо, свою роль его активное участие в концертных бригадах, обслуживавших армию, ходатайства с места работы. Мобилизации другого рода, как и иные предписания, охватывавшие всех ленинградцев, коснулись и его: впечатляющие страницы дневника посвящены летним оборонным работам под Кингисеппом, дежурствам в составе команд Местной противовоздушной обороны (МПВО). Маргулис участвовал в изготовлении маскировочных сетей, в уборке города. Короче говоря, был одним из десятков тысяч ленинградцев, в чью жизнь вторглась война.
Маргулис стремился уехать из Ленинграда. Но это не сложилось. Судьбой ему было определено вынести все испытания, выпавшие на долю города. Он постоянно ощущал висевшую над ним, как дамоклов меч, опасность стать жертвой бомбы или снаряда. Познал муки голода. Проблема еды — главная тема осенних и, особенно, зимних записей. В них регулярно сообщается о нормах выдачи продуктов, о ситуации в магазинах и столовых, о ценах на рынке, об обменных операциях (деньги утрачивали свое значение, и процветал «натуральный обмен». Сообщается также о поступавших со стороны «подкреплениях». Артистов, приезжавших с концертами в воинские части, обычно «подкармливали» (ходовое выражение военных лет). Обеденные талоны в свою столовую давал, кроме того, посылавший бригады Дом Красной армии (ныне Дом офицеров Западного военного округа). Однако самую значительную и постоянную помощь Маргулис получал от Нюры, женщины, еще до войны вошедшей в их семью (видимо, няни дочери). Теперь она работала в столовой и взяла на себя заботу о музыканте, обслуживая его и снабжая своего рода дополнительным пайком. Романтических отношений между ними, судя по всему, не было, и действовала она бескорыстно.
О политике — местного и мирового масштаба — Маргулис почти не пишет. Видно, что он следил за ней, эмоционально реагируя на отдельные факты, особенно связанные с Ленинградским фронтом. Отмечал умолчания в сводках, с сомнением принимал уверения официальных докладчиков в скорой ликвидации блокадного кольца (однажды обозвал эти сообщения «болтовней»). Хотя в его круг входили люди, чуть ли не до смертного часа готовые уверять себя и других в благополучном завершении всех испытаний, их влияния он не ощущал. Впрочем, не мог понять и тех, кто (в буквальном смысле слова) сходил с ума от страха оказаться в лапах гитлеровцев. Позволял себе критику партийных начальников («живут себе неплохо и создают невыносимые страдания огромному, подавляющему большинству»), неоднократно приводил примеры бюрократической неразберихи и нечеткости в работе учреждений.
Филиал Театра оперы и балета им. Кирова, концертмейстером которого Маргулис вступил в войну, был в первый же месяц закрыт. В поисках работы и возможности эвакуироваться он вступает в контакт с другими организациями. Кратковременная связь возникает с Областной филармонией, более длительная с ТЮЗом (Театр юного зрителя). С конца 1941 года музыкант закрепляется в Большом симфоническом оркестре (БСО) Радиокомитета и разделяет с этого момента его блокадную судьбу.
В дни войны люди не выключали радио, прислушивались к нему. Ведь в первую очередь из его сообщений жители узнавали о событиях на фронте, о выдаче продовольствия, о налете вражеской авиации и артиллерийском обстреле, о новостях политики, науки, промышленности, литературы, искусства. Когда — в критический момент блокады — радио стало говорить все тише и с перебоями, а в некоторых районах умолкло (не хватало электроэнергии, трудно было ликвидировать повреждения от бомб и снарядов), — это воспринималось как тяжкая утрата. Постепенно трансляция восстанавливалась, и вновь в домах и на улицах слышались голоса дикторов и артистов, звучала музыка.
Большой симфонический оркестр был главным музыкальным коллективом и Радиокомитета, и всего города. Без его участия не могло состояться ни одно крупное музыкальное событие, включая симфонический концерт или оперный спектакль, — другие коллективы такого уровня были эвакуированы. Далее будут приведены основные сведения о творческой деятельности Большого симфонического оркестра, о знаменитой премьере Седьмой (Ленинградской) симфонии Дмитрия Шостаковича. Сейчас лишь напомню, что одну из первых скрипок в этой деятельности (в прямом и переносном смысле) играл автор публикуемого дневника.
Центральное место в записях Маргулиса занимают страницы, правдиво отражающие состояние города и его жителей в кульминационный момент блокады (зима 1941/42 года). Введено так называемое «казарменное положение», и Маргулис живет то в общежитии Радиокомитета — в комнате № 30 на шестом этаже, то дома — в коммунальной квартире № 4, дома № 10, по 5-й линии Васильевского острова. Легко проследить его маршрут: с 5-й линии через один из мостов — Лейтенанта Шмидта (ныне Благовещенский) или Дворцовый — в центр города, на Невский проспект (официальное название — Проспект 25 октября), по улице Ракова (ныне Итальянская) или улице Пролеткульта (Малая Садовая, на их пересечении находился Радиокомитет), через Моховую (здесь ТЮЗ) на Литейный проспект к Дому Красной армии. В наши дни большинство этих мест входит в излюбленные маршруты прогулок жителей и гостей города. Но вот какими они описаны на одной из страниц дневника: «…Жуткое зрелище представляет город своими руинами от авиабомб, забитыми окнами, подбитыми трамваями и оборванными проводами от обстрелов, баррикадами, с бледными, качающимися, еле идущими, хмурыми жителями его, идущими, исхудалые донельзя, по улицам десятки верст от дома на работу и обратно или на промысел съедобного, типа дуранды, с постоянно встречающимися гробами и покойниками без гробов, с его громадными очередями». В подобных фрагментах бытописание проникнуто антивоенным пафосом. Исполнены драматизма и страницы, связанные с общежитием в Радиокомитете. Голодные, слабеющие, умирающие мужчины. Пронизывающий холод. Хорошо, если сосед ушел домой или на дежурство, — можно использовать его матрас, одеяло. Люди моются лишь изредка. Работы нет — большинство обитателей оркестранты, а оркестр не функционирует — условия блокады вынудили прервать его деятельность. Наконец поставили печку, начали ломать мебель — стало теплее. На печке что-то готовили — каждый сам для себя. «Здесь как в бреду все было смещено. Здесь умирали, стряпали и ели», — писала о тех днях Ольга Берггольц (она тоже жила в Радиокомитете — этажом выше). Запах приготовляемой пищи был тяжким испытанием для тех, кто ничего не имел. К весне 1942 года в оркестре умерло двадцать семь человек — почти треть состава.
Весной жизнь полегчала. Отмечает это и Маргулис, как и ранее оставаясь в основном на уровне бытовых подробностей. Оркестр получил от властей города продовольственную поддержку, возобновил свою деятельность. Возвращение к музыке было возвратом к жизни. Вместе с обновленным коллективом скрипач вновь приобщился к повседневной трудовой жизни человека из оркестра, вернулся на концертную эстраду, получил также возможность сольных выступлений. Пережил триумф блокадной премьеры Седьмой симфонии и других значительных премьер. Дождался прорыва (январь 1943-го), а затем (январь 1944-го) и полного снятия блокады. Не сразу поверил в прочность перемен.
По мере того как пульс жизни стал биться ровнее, ослабевал интерес Маргулиса к дневнику. Ощущение новизны и драматизма происходящего, стимулирующее появление записей, притупилось. Все реже он доставал заветную тетрадь. Последние записи в ней — 7 мая и 2 сентября 1942 года, 29 января 1943-го.
Годы блокады врезались в память ленинградцев. Оставили глубокий след как время высокой трагедии, где гибельному началу противостояло предельное напряжение сил, мобилизация духовных резервов, активизация творческой энергии. Многие свидетельствовали о том, что 900 дней осады были в их жизни особым, по-своему ярким периодом, своего рода «эпохой пик». Образно выразила это корреспондентка Б. Пастернака, его двоюродная сестра О. Фрейденберг (письмо написано 7 августа 1942 года — как бы специально в преддверии премьеры Седьмой!): «…Казалось, душа изомнется. Так нет! Одна страница настоящего искусства, две-три строчки большой научной мысли: и жив курилка! Поднимается опять страсть, и пеплом пылится отвратительная псевдореальность, и мираж как раз она».
Два примера из области музыки. «Живем полной жизнью как никогда», — написала на Большую землю С. П. Преображенская (любимая ленинградцами певица 12 апреля 1942 года выступила в сопровождении оркестра Радиокомитета и имела большой успех). «Как бы распелась ты здесь, в Ленинграде», — такие слова адресовал другой вокалистке 17 ноября того же года ее поклонник. Он чуть ли не сожалеет, что она эвакуировалась!
Период блокады был яркой страницей и в истории Большого симфонического оркестра Радиокомитета, и в творческой биографии Льва Маргулиса. Пережив трагедию первой зимы, возобновив затем свою деятельность, коллектив приобрел мировую известность. В городе он находился на особом положении, участвовал в самых ответственных концертах, был на столь высоком уровне единственным. Ощущали свое особое положение и музыканты. Заменить каждого из них было нелегко. Они составляли ансамбль «штучных» специалистов, и это льстило артистическому самолюбию, удовлетворяло амбиции (сколь бы скромен ни был человек). Маргулис являлся одним из ведущих музыкантов коллектива. В составе оркестра он выступал на лучших концертных площадках, постоянно участвовал в радиопередачах. Приобрел известность и вне общих выступлений — его приглашали в качестве солиста в большие афишные концерты, и его имя (хоть и написанное несколько мельче) стояло в анонсах рядом с именами самых популярных артистов.
С освобождением города от блокады ситуация изменилась. Из эвакуации вернулось множество первоклассных музыкантов. Приехали прославленные коллективы (в их числе — оркестр Филармонии). Число «штучных» специалистов резко возросло. Время шло вперед, выстраивалось по-новому. И оркестр Радио, и Маргулис нашли свое место в послевоенной жизни, работали вполне успешно. И все же годы блокады освещены в их пути особым светом.
Как отмечалось, о творческой стороне своей блокадной жизни Маргулис писал предельно лаконично. Архивные источники позволяют воссоздать более полную картину — и общую, и ту, что касается музыки. Сведения такого рода — конкретизирующие, расширяющие, углубляющие текст дневника — сосредоточены в разделе «Документы и материалы», а также в комментариях. Они позволяют понять истинный масштаб блокадной деятельности и оркестра, и одного из лучших его музыкантов.