Глава первая

Роби уселась на ствол поваленного дерева. Глубоко вдыхая свежий воздух, она рассматривала далёкие деревья в другом конце долины, на которых уже начинали желтеть листья. На лугу в лучах восходящего солнца яркими пятнами блестели последние летние цветы. Среди них были маленькие жёлтые цветочки, которые её мама называла «королевскими пуговицами», голубые колокольчики и ещё одни, похожие на пушистый шар: подуешь — пушинки разлетаются, и от цветка остаётся лишь стебелёк.

Приближалась осень. А значит, за ней и зима. Сначала — осень, потом — зима: таковы правила.

Осень: несколько каштанов, немного каши, пара яблок, замёрзшие ноги и сопли из носа.

Зима: никаких каштанов, жалкое подобие каши, смутное воспоминание о яблоках, заледеневшие ноги и такой насморк, что сопли стекают внутри по горлу и превращаются в кашель. Зато зимой можно согреться с помощью дров. Не в том смысле, что дрова можно жечь — нет, это запрещалось, но дрова приходилось рубить: тяжёлым топором, ствол за стволом, до мозолей на руках, ломоты в пояснице и дикой боли в плечах — зато становится уже не так холодно. Но холод скоро возвращался, а мозоли с рук долго не исчезали.

Если тебе удавалось пережить зиму, наступала весна. Это означало, что нужно идти по фермам и ухаживать за скотиной, чинить загоны и пасти коров. Работе этой дети радовались, потому что всегда можно было стащить яйцо или немного молока. Но упаси тебя бог попасться, ведь все фермы принадлежали теперь графству Далигар, а за кражу у Далигара чего-то, пусть всего лишь яйца, полагалось двадцать ударов палкой. Дети не умели считать, но знали, что двадцать палок — это столько, сколько у ребёнка пальцев на руках и ногах. У Галы не хватало одного пальца на руке (однажды при рубке дров она промахнулась топором), поэтому ей полагалось на один удар больше, чем было у неё пальцев.

Летом твоей кровью кормились блохи и комары, но зато вокруг было столько всего вкусного, что даже простофили — даже новенькие, даже те, кто ещё плакал, — умудрялись стащить еду и не попасться.

Она была умелым воришкой. Её ни разу не поймали. Во всяком случае, за последний год. А вот два года назад, когда она только что попала в Дом сирот, её застукали три раза! Но тогда она была ещё маленькая. Чтобы стать удачливым воришкой, главное — уметь сосредоточиться. А когда в голове у тебя мама, папа и бывший дом, то сосредоточиться нелегко. Даже когда она пыталась не думать о родителях, хватало воспоминаний о её деревянной лодочке, раскрашенной в зелёный и розовый цвета, или о тряпичной кукле, и её глаза наполнялись слезами. Но теперь она научилась сосредотачиваться. Больше никто не поймает её с поличным.

Вдруг перед ней так явно всплыло воспоминание о сушёных яблоках, что даже почудился их запах. Мама нарезала яблоки дольками и укладывала их для сушки в дровяном сарае. Она притворялась, что ужасно сердится, когда Роби пыталась стащить яблоки у неё из-под носа, и гонялась за дочкой по всему сараю. Когда мама догоняла «воришку», то засыпала её бесчисленными поцелуями, и обе смеялись, как сумасшедшие. Сушёные яблоки вкуснее всего запивать тёплым молоком, и зимой Роби, сидя с куклой у камина, с удовольствием уплетала яблочные дольки. На улице падал крупный снег, покрывая мир ослепительной белизной, напоминающей о крыльях диких гусей, сквозь которые просвечивает солнце. Вечером домой возвращался папа и приносил ещё что-нибудь вкусное. Папа был охотником, а кроме этого, крестьянином, овчаром, садоводом, свинопасом, пастухом, плотником, мастером по ремонту крыш, строителем изб и рыболовом, и он всегда приносил вкусненькое. Например, форель, которую зимой легко можно было поймать в реке: сделал лунку во льду и сиди себе жди.

Образ жаренной с розмарином форели вызвал боль в голове и спазмы в желудке. Роби отогнала от себя мучительные воспоминания. Если её застукают, о поцелуях лучше и не думать. Она подавила слёзы. Всё это лишь детские слабости. А она больше не ребёнок.

Утреннее солнце немного согревало. В противоположном конце долины виднелись два больших ореховых дерева. Орехи — это лакомство в любое время года, и когда они собраны в мешки, и когда висят на деревьях: нужно только снять ногтем горькую кожицу со свежего ореха, и под ней — вкусное ядро, белое, как крылья гусей, через которые просвечивает солнце.

К сожалению, ореховые деревья были хорошо видны из окон домика, который возвышался над покосившимся Домом сирот. Поход к деревьям слишком рискован. За орехами росли кусты ежевики, которая, конечно, не могла сравниться с ними по сытности, но всё-таки хоть какая-то еда. Только вот кусты ежевики замечательно видны из охранной будки, где находятся лучники. Хотя охранники, скорее всего, ещё спят, рисковать опять-таки не стоило. Эта водянистая ежевика не наполняет желудок даже на то время, пока заживают царапины от её колючек.

Роби закрыла глаза, и под сомкнутыми веками проявился образ, который она постоянно видела, с тех пор как её увезли из дома. Образ возникал, как только ей удавалось закрыть глаза в тишине и в тепле. Она видела принца со светлыми, почти серебряными волосами, летящего на драконе. Зелёные крылья огромного дракона, закрывая всё небо, пропускали солнечный свет. Принц был одет в длинную тунику, белоснежную, словно крылья диких перелётных уток, парящих осенью в небе. Принц улыбался, направляя дракона прямо на неё. Они летели за ней, за Роби, чтобы забрать её отсюда. Забрать навсегда. Это видение возникало само по себе. Сначала оно было расплывчато: что-то белое на чём-то зелёном. Но с каждым днём образ становился отчётливее: сперва она разглядела принца и дракона, которые летели в каком-то тумане, и с каждым днём они казались всё ближе к ней. Как ни старайся, она не смогла бы придумать ничего подобного, видение возникало само по себе, словно по волшебству.

Роби прогнала видение. Что за глупости! Драконов больше нет, это были отвратительные и злобные твари, и их уничтожили много веков назад. Добрые принцы тоже, должно быть, вывелись или ушли в другие земли; во всяком случае, о них ничего не было слышно с незапамятных времен.

Она снова открыла глаза. Прямо перед ней поднималась в небо стая куропаток, освещённая золотистым светом. Слышался шорох их крыльев, на мгновение заполнявших небо бирюзой. Птицы поднялись из-за кустов боярышника, которых не было видно ни из домика, ни из сторожевой будки.

Её отец был охотником. Был бы он жив, вытащил бы сейчас свой лук, и они с мамой ели бы на ужин жаренную с розмарином куропатку. Папу звали Монсер. Он был большой И сильный, как медведь, с чёрными, как у Роби, волосами. Мама общипала бы куропатку и обшила бы мягкими перьями курточку Роби, делая её теплее и красивее. Маму звали Сайра. У мамы были тёмно-русые волосы, и она жарила лучшие во всей долине яблочные оладьи. Роби поднялась.

Девочка натянула грязную тунику из грубой сероватой конопли на колени, стараясь хоть чуть-чуть согреться, но туника была слишком коротка. Пусть у неё нет лука и стрел, как у отца, но она знала, что бирюзовые куропатки — это еда. Птицы, разжиревшие за долгое лето за счёт бабочек, червяков и тараканов, откладывают яйца как раз в начале осени. Бабочек, тараканов и червяков тоже можно есть, но когда уже совсем ничего другого нет, а вот яйца — это одно из самых вкусных лакомств на свете. Когда съешь яйцо, исчезает голод и немного притупляются холод и страх.

Освещённая первыми лучами солнца долина лежала перед Роби как на ладони, и горы вдалеке отливали голубым цветом. На их вершинах блестел первый снег. Роби осторожно огляделась. Она проснулась первой, остальные ещё спали. Из общей спальни слышались привычные детские стоны и кашель, из каменного домика — равномерное похрапывание надзирателей. «Почётные покровители Дома сирот», муж и жена Страмаццо и Тракарна, нежно прозванные Гиенами, спали в настоящем доме с настоящим камином. Будка охранников находилась далеко, и оттуда не было видно части долины. Гиены заверяли, что охранники необходимы для защиты детей, на случай, если бы вдруг какая-нибудь злонамеренная личность явилась бы непонятно зачем: может, намереваясь похитить у детей всех вшей — их единственное богатство. На самом деле если бы не охранники, ни один из ребят, даже самый маленький и глупый, не остался бы в этом ужасном месте в компании двух Гиен и их палки. Зачем? Чтобы есть кашу с червяками, работать до изнеможения, получать побои и, в зависимости от времени года, подыхать от холода или быть заживо съеденным комарами?

Роби, замерев, убедилась, что все спят и никто за ней не подсматривает. Даже если ты находил что-нибудь в птичьем гнезде на вересковой пустоши, на ничейном ореховом дереве или среди колючек ежевики, всю найденную еду нужно было сдать. Съесть что-нибудь самому приравнивалось к преступлению — краже. Краже и эгоизму. Эгоизм тоже страшное преступление. Родители Иомир, лучшей подруги Роби, были эгоистами. ЭГОИСТАМИ, э-го-и-ста-ми — так по слогам повторяла Тракарна. Это значит, что родители Иомир пытались увильнуть от уплаты налогов, смехотворно оправдываясь тем, что иначе их дети умрут от голода, и нагло заявляя, что зерно и фасоль, которые они вырастили на своей земле, надрывая спину и харкая кровью, принадлежат им, а не графству Далигар.

Что касалось родителей Роби… Она просто старалась о них не думать. Отгоняла от себя эту мысль. Только не сейчас. Ведь она только что обнаружила, где находятся гнёзда куропаток.

Она медленно пошла к пустоши, стараясь двигаться не по прямой, а зигзагом: если бы её кто-нибудь заметил, она сделала бы вид, что просто прогуливается. Конечно, полумёртвые от голода девчонки не отправляются на пустошь просто так, чтобы погулять… Но Тракарна и Страмаццо не блистали умом, поэтому им можно заявить, что ей приснился страшный сон, который она старалась забыть. Страшные сны в Доме сирот были обычным делом.

Роби вошла в полосу высокой травы, опустилась на четвереньки, чтобы её не было видно, и доползла до кустов. Гнездо находилось как раз на уровне глаз — она чуть не уткнулась в него носом. В гнезде лежали два яйца — дважды не чувствовать голода! Яйца были маленькими, коричневыми, со светлыми золотистыми крапинками. Роби взяла в руки одно и почувствовала, какая гладкая и тёплая у него скорлупа.

Мама, обнимая её, часто говорила, что когда человек счастлив, те, кто любил его, но кого больше нет, возвращаются из царства мёртвых, чтобы быть рядом с ним. На мгновение девочка закрыла глаза: может, мама с папой тоже сейчас поблизости? Роби посмотрела на своё сокровище — два яйца куропатки — и приступила к делу. Одно из них она съела сразу: постучала им по ветке и с животной радостью высосала сначала белок, а потом самое вкусное — желток, который тянула медленно, с наслаждением, каплю за каплей.

Со вторым яйцом дело обстояло труднее — первой мыслью было сразу же съесть и его. То, что у тебя в животе, никто не отберёт и не украдёт. Но два яйца — это слишком много: если желудок привык быть наполовину пустым, он не выдержит, заболит, и тебя может вырвать. И вообще, сколько ни ешь утром, вечером живот опять сведёт от голода. Лучше есть понемногу. Роби облепила второе яйцо землёй, обернула травой и спрятала в карман туники — не в большой, где держала рабочие инструменты, а в потайной. Внутри своей серой и грязной конопляной куртки с помощью иголки — большой колючки и нитки — куска бечёвки, которую она стащила с мешка крупы, Роби сделала что-то вроде складки. В этот «карман» всегда можно было что-то спрятать.

Один день без голода. Роби глубоко вдохнула свежий утренний воздух — день обещал быть хорошим.

 

Глава вторая

Заря осветила горизонт. Древние стёкла из янтаря пропускали солнечный свет, который окрашивал стены библиотеки в оттенки золота.

Йоршкрунскваркльорнерстринк проснулся и потянулся, вытягивая свои длинные, как у всех подростков, руки.

Дракон ещё спал. Оконные стёкла вибрировали от его храпа, отчего тени на стенах колыхались, как поверхность воды от лёгкого бриза. Эльф поднялся и стряхнул с себя сотни сине-золотых бабочек, которые накрыли ночью всё его тело и согревали юношу нежным теплом.

Йорш ненадолго остановился перед древними арками, оплетёнными вьющейся зеленью и увешанными фруктами, раздумывая, чего бы ему хотелось на завтрак. Мягкую сладость клубники с резкой горечью апельсинов? Нет, это не для завтрака. Лучше насыщенную сладость инжира со свежей сладостью розового винограда. Намного лучше. В этом убеждал даже эстетический эффект блюда: светло-розовый цвет гармонирует с тёмно-зелёным. На янтарном блюде они будут прекрасно выглядеть вместе.

Йоршу очень повезло, что он нашёл среди страниц одной из книг семена и указания для выращивания фруктовых растений. В воздухе парил их чудесный лёгкий аромат. Юноша-эльф вздохнул. Всё было так совершенно. Так удивительно совершенно. Так невероятно совершенно. Так абсолютно совершенно. Несравнимо совершенно. Неоспоримо совершенно. Неизбежно совершенно. Постоянно совершенно. Невыносимо совершенно.

Дракон смахивал на храпящую гору, занимавшую собой всё пространство огромного зала. Его серые и розовые чешуйки сплетались в сложные узоры. Свёрнутый в кольцо хвост напоминал скатанный на пристани канат. Юноша-эльф обошёл хвост-канат, направился к двери из инкрустированного дерева, закрывающей вход в пещеру, и осторожно открыл её. Дверь громко заскрипела, но дракон не проснулся.

Снаружи дул ветер. Вдалеке горизонт сливался с тёмным морем, волны которого местами покрывала белоснежная пена. Кружились чайки. Запах моря достиг юноши-эльфа. Он сел, не отрывая взгляда от чаек. Ветер развевал его волосы. За спиной уходили в облака Чёрные горы. Запах моря смешивался с ароматом сосен. Юноша-эльф закрыл глаза и представил себе, что он стоит у кромки прибоя. Почувствовал пену на лице. Вкус соли. Представил, как разбиваются о берег волны. Ему захотелось плавать по морю, переходить вброд реки, покорять горы, видеть города. Захотелось бродить по миру, чувствуя землю под ногами.

Голос дракона нарушил тишину утра и громом отозвался в ушах эльфа:

— Ты, злополучный юноша, как мочь тебе такую жестокость сотворить, как отворенной держать дверь эту, коя леденит меня, старого немощного дракона, и всей костия мои ревматические? И как забыть тебе, о несчастный, что когда воздух сквозняки делает, боли черепа моего очень ухудшаются? Не внять тебе, проклятый, каково страдание моё от ледяного воздуху? Воздух развалин, воздух смерти…

Юноша-эльф открыл глаза. Вздохнул. Когда-то, года три назад, он заговорил с драконом о своём желании спуститься по лестнице и подойти к морю. Дорога туда и обратно заняла бы не более полудня. Зато жалобы дракона длились одиннадцать суток. От безудержного плача, посвящённого ужасу неизбежного одиночества, у дракона начался даже синусит, осложнённый вскоре какой-то болезнью обоих ушей, перешедшей в невыносимые головокружения, не прошедшие до конца и по сей день и ухудшающиеся в ветреную погоду. И когда головокружения бросали дракона во все стороны, желудок его как будто поднимался до места между горлом и правым ухом, иногда левым, но чаще всё-таки правым.

Йорш вздохнул. Когда он был ребёнком, он поклялся, что будет заботиться о драконе. Всегда.

Он вежливо спросил у дракона, хочет ли тот есть.

Ответом был долгий, почти предсмертный вой. Вопрос оскорбил дракона. Есть? Есть??? Он? Да неужели не помнит сей несчастный, что дракон страдает от сухости во рту, изжоги, скопления газов, отрыжки, болей во втором, третьем и шестом правых межрёберных промежутках, не говоря уж об икоте? Как он мог, со всеми этими напастями, хотеть есть? Даже думать об этом со стороны эльфа было глупо.

— Значит, ты не будешь завтракать? — уточнил Йорш.

На этот раз от воя затряслись янтарные окна, и тени на стенах закачались, словно волны в море. Как смел юноша так жестоко и низко поступить — оставить его голодным? Если он не ест дольше двенадцатой части дня, у него начинаются судороги между желудком и пищеводом, где как будто лопаются малюсенькие пузырьки, и это не говоря о резких болях в районе пятого, одиннадцатого и двадцать шестого левых межрёберных промежутков…

Юноша попытался возразить, что, насколько ему известно, у драконов всего двадцать четыре ребра… Дракон ударился в слёзы, утверждая, что его никто не любит.

Йорш опустился на землю и обхватил голову руками. Потом вспомнил о клятве: ухаживать за драконом! Всегда! Эльф поднялся, положил на слой розовой клубники дольку розовой дыни и несколько ягод розового винограда, надеясь, что дракону понравится завтрак. Жалобы прекратились. Йоршу повезло. Розовый цвет сделал своё дело.

Через открытую дверь подул ветер, подвешенные у потолка тростниковые трубочки завибрировали, и раздалась прелестная музыка.

Будь проклято это совершенство!

После завтрака дракон снова заснул, и его храп заглушил музыку ветра.

Наконец-то можно почитать в покое. Тринадцать лет Йорш был практически заключён в библиотеке. Он видел лишь несметное количество бабочек и дракона, являющегося квинтэссенцией самой глубокой скуки, особенно если вспомнить, что разум дракона всё дальше уходил в лабиринты немощи. Хорошо хоть было что почитать. Библиотека хранила всю мудрость веков, знания, накопленные как людьми, так и эльфами: от истории древних королевств, биографий знаменитых королей, хронологий войн, например разорительного нашествия орков, вплоть до книг по травологии, астрологии и физике. Двигаясь из комнаты в комнату, от полки к полке, Йорш прочитал все книги, изучил их, привёл в порядок и занёс в каталог комнату за комнатой, сталактит за сталактитом. Наверняка ни одно из живущих ныне существ, как среди эльфов, так и тем более среди людей, даже не приблизилось к уровню его знаний. Вероятно, даже в лучшие времена, в Золотой век, когда мудрецов, приходящих в пещеру, было так много, что ввели правило о запрете плевать на пол, библиотека не была в таком порядке. Неисследованной осталась лишь одна полка, в самой удалённой от центра маленькой комнате в южной части пещеры. Комнатка была настолько заполнена сталактитами и сталагмитами, что эльф едва мог в неё протиснуться.

Туда Йорш и отправился, шагая по полу, усыпанному вьющимся цветами, и поднимая на ходу облака бабочек. На той самой последней полке лежало несколько книг. Среди них — одна из бесчисленных биографий великого Ардуина и книга по зоологии, наверняка фантастическая, потому что на обложке красовались странные животные: нечто вроде худой коровы с длиннющей шеей и коричневыми и жёлтыми пятнами и какое-то серое существо, большое, как дом, с вытянутым носом, которым оно почёсывало себя за огромными ушами. Кроме этого, на полке оказались обычные книги по астрономии, как человеческой, так и эльфийской, и какой-то древний свиток, потрёпанный и заплесневелый настолько, что он превратился в каменный блок, который невозможно было даже развернуть.

За свою тринадцатилетнюю работу библиотекарем Йорш наловчился в реставрации древних рукописей. Требовались пар, миндальное масло и много времени. Всего этого у него было в избытке: пар вулкана согревал библиотеку, миндаль пышно разрастался на западной стене, а времени в его распоряжении было столько, что он не знал, на что его тратить, и любое занятие являлось для него благословением. Йорш задумался, чем же он займётся, когда всё читаемое будет прочитано, изучаемое — изучено и переписываемое — переписано? Чем заняться, чтобы избежать скуки и тоски? Частенько ему приходилось избегать мыслей об охотнике и женщине. Интересно, если они живы, поженились ли? Наверное, у них родились дети, и может быть, они рассказали своим детям о нём. Вдруг они ждут, пока их дети вырастут, чтобы отправиться в путь и навестить его? Или они никому не могли рассказать, что знают настоящего эльфа, и вернуться к нему было бы для них слишком опасно? Может, он никогда больше ничего о них не услышит.

Лучше об этом не думать. Слишком больно.

Юноша-эльф принялся за работу: окунув заплесневелый свиток в миндальное масло, он насадил его на длинную палку и пристроил над кратером вулкана. Не понадобилось даже привязывать пергамент к палке: эльф не мог заставить свиток парить в воздухе, но мысленно удерживать его в равновесии ему было по силам. Теперь оставалось только ждать.

Эльф удобно расположился под дождём из лепестков и сжал в руках шершавую, узловатую палку с ободранной корой. Когда-то она принадлежала охотнику. Йорш закрыл глаза и утонул в воспоминаниях. Вместе с ними пришла и тоска. В памяти смутно мерцал образ его мамы, её улыбка, голос. А вот бабушку он отлично помнил, помнил её грусть и её поучения. Потом он встретил Сайру и Монсера…

Йорш улыбнулся воспоминаниям, но нахлынувшая тоска смыла улыбку, как волна уничтожает следы на песке. Он стал мечтать о дружбе, нежности и о каком-то лёгком, непонятном чувстве, которое не смог определить. Что-то вроде неуверенности, непредсказуемости. Чтобы в начале дня неизвестно было бы, чем он закончится. Чтобы могло произойти всё, мыслимое и немыслимое.

Дни могут быть наполнены страхом, надеждой, отчаянием, голодом, счастьем и радостью.

Сейчас же его дни — с утра до вечера, из года в год, зимой и летом и неизвестно ещё на сколько времени — заполнены лепестками и совершенством.

Надежда на какой-то непорядок в его жизни становилась с каждым днём всё более недосягаема, как смутный, далёкий мираж. Йорш скучал даже по грязи, дождю и голоду. Но на самом деле он скучал по Сайре и Монсеру, двум людям, которые подобрали его, спасли, разделили с ним путь, которые любили его. То, чего ему не хватало, было не просто желанием недостатка или несовершенства.

Ему не хватало Монсера и Сайры.

Ему не хватало свободы.

— Чего ты там творить? — осведомился дракон.

— Ничего особенного, — ответил ему эльф.

— Тогда ты мочь творить то здесь? Дабы не быть я одиноко, ты читать нам хорошую книгу, даже коли уже нам её читалось, книгу о прекрасной принцессе, коя поженилась с тем принцем, коего потеряли во младенчестве, и все верили, что он не он…

Очевидно, в разуме драконов после второго тысячелетия их жизни появлялись значительные чёрные пятна. Дракон не помнил собственного имени. Из всех возможных недостатков своего подопечного именно это казалось юноше-эльфу самым явным и драматичным признаком слабоумия. То есть казалось раньше. Когда он ещё ничего не знал о страсти дракона к любовным романам. Причём не ко всем любовным романам. Лишь к абсолютно идиотским.

— Сейчас закончу и приду, — пообещал юноша-эльф.

Плесень на пергаменте уже размякла, и Йорш начал осторожно, старясь не порвать, разворачивать свиток, обильно смачивая его миндальным маслом. Скоро можно будет прочитать название.

Дракон снова нетерпеливо спросил, чем он там занимается, и, автоматически отвечая, Йорш разобрал заголовок на языке третьей рунической династии: «Драгос». Драконы. Книга о драконах! Такая попалась ему в первый раз! Во всей библиотеке, среди примерно пятисот двадцати трёх тысяч восьмисот двадцати шести фолиантов, не было ни одной книги о драконах. Пятьсот двадцать три тысячи восемьсот двадцать шесть книг обо всём на свете, от астрономии до алхимии, включая труды по метеорологии, географии, рыболовству и консервировании заспиртованной черники, не говоря уж о тысяче пятистах томах рецептов по заготовке грибов и восемнадцати тысячах четырёхстах тридцати шести любовных романах, каждый из которых претендовал на титул самого идиотского романа тысячелетия… И ни одного абзаца о драконах?!

Вдруг Йорш всё понял. Наверняка в библиотеке были дюжины, если не сотни книг о драконах, но по неизвестной причине дракон не желал, чтобы их читали. Поэтому он просто-напросто их все уничтожил.

Тут дракон опять начал привычно жаловаться на одиночество, на рези в желудке и колики в пятом межрёберном промежутке, доходившие до сто пятьдесят седьмого позвонка… Потом он задремал, и библиотеку заполнил его ровный храп.

«У драконов (драгозаурус огнифорус) сто пятьдесят шесть позвонков…» — так начиналась книга. Йорш не очень бегло читал на языке третьей рунической династии, но мало-помалу начал разбирать текст.

 

Глава третья

Роби проскользнула обратно в общую спальню — большую комнату, в прошлом овчарню. Через расшатанные доски пробивался утренний свет, окон в спальне не было и в помине, а дверью служила старая овечья шкура. В лучах восходящего солнца парила и кружилась пыль. В помещении стоял запах плесени, немытых человеческих тел и кое-где оставшейся настоящей козьей вони, которая была самым приличным ароматом из всего этого букета. На земле лежал тонкий слой соломы, служивший подстилкой спящим детям.

Роби нашла своё место рядом с Иомир, под сырой и гнилой северной стеной. Укрывшись плащом, превращавшимся ночью в одеяло, она погладила пальцами спрятанное под курткой яйцо и, довольная, закрыла глаза. Перед ней сразу же возник образ принца на драконе, но на этот раз она не прогнала видение, а, наоборот, дала ему заполнить сердце и душу.

Роби настолько погрузилась в мечты, что ожидаемый звон колокола заставил её вздрогнуть. И не только её: обычно дети спали неспокойно и просыпались, вздрагивая. Все сразу же вскочили на ноги. Предстоящий хотя и скудный, но завтрак и абсолютное знание, что Гиены не терпят опозданий, подгоняли детей. Сложенные плащи укладывались на землю в определённом порядке именно там, где во время переклички должны были находиться их хозяева. Дети сгребли солому в углы и выстроились рядом со спальными местами. Все действия совершались в молчании и спешке, каждый боялся не успеть выполнить их в положенное время.

И вот овечья шкура у входа отодвинулась, и в общую спальню вошли Гиены; задержавшиеся дети, сталкиваясь друг с другом, поспешили в строй. Тракарна, как всегда, улыбалась. Она была красавицей, вернее сказать, когда-то была красавицей, и у неё осталась привычка считать себя таковой, хотя от былой красоты осталось лишь воспоминание. Небольшого роста, с овальным лицом, Тракарна укладывала волосы в сложную причёску: множество тонких косичек были собраны на затылке и закреплены серебряными заколками с драгоценными зелёными камнями. Сегодня она нарядилась в красную стёганую телогрейку, на которой тёмно-розовые вышитые узоры чередовались с рядами бисера. Юбка, в тон вышивке, была немного темнее, чем телогрейка. На плечах женщины красовалось нарядное кружево, которое укутывало шею замысловатой волной. Страмаццо был намного старше жены. Может, когда-то у него был умный вид или когда-то он говорил или делал что-то разумное, но это наверняка осталось в далёком прошлом. Сейчас Страмаццо был похож на гигантскую жабу, проглотившую огромный арбуз целиком, и на лице его выражение довольства от подобного подвига сменялось лишь на выражение глубочайшей и абсолютной скуки.

— Доброе утро, обожаемые дети, — поприветствовала Тракарна.

Страмаццо лишь рассеяно кивнул.

— Доброе утро, мадам Тракарна и мессер Страмаццо, — хором ответили дети.

Кто-то из младших закашлялся и не смог закончить фразу. Тракарна строго нахмурила лоб, и малыш сразу вытянулся по ниточке.

— Наступил рассвет ещё одного чудесного дня, в который вы сможете узнать доброту, великодушие, щедрость и благородство вашего благодетеля. Нашего благодетеля. Благодетеля всех людей. Нашего покровителя. Нашего защитника. Мы все любим…

— Судью-администратора Далигара и прилегающих земель, — хором ответили дети.

Простуженный малыш опять не договорил до конца из-за приступа кашля. Роби слышала кашель прямо за спиной, но она не смела повернуться и посмотреть, кто это. В длинном и разнообразном перечне запретов, наложенных Тракарной, крутиться во время её речей называлось «наглостью» и в зависимости от обстоятельств наказывалось от одной до шести оплеух. Роби казалось, что кашляла Иомир, но она не была уверена.

— Мы все… — снова начала Тракарна.

— Благодарны, — продолжили дети.

— Нашему любимому…

— Судье-администратору Далигара, нашей любимой земле, единственной во всём мире, ради которой стоит жить и умереть…

Ага, особенно умереть — намного легче и правдоподобнее. Жить на этой земле стало нелёгкой задачей, и требовались удача и сноровка для выживания в Далигаре. Снова кашель. Теперь у Роби не осталось сомнений — это Иомир.

— Без него вы были бы… — раздражённо продолжала Тракарна.

Роби вспомнила о родителях: не было бы Судьи-администратора Далигара и прилегающих земель, они были бы ещё живы и она сейчас спала бы под тёплым одеялом у себя дома, а проснувшись, на завтрак кушала бы молоко, хлеб с мёдом, яблоки и иногда немного сыра.

— Потерянные и отчаявшиеся, — ответил детский хор, — дети жалких и недостойных родителей.

Сытые и довольные, добавила про себя Роби, она-то уж точно, и Иомир, и все те, чьи родители умерли от бед и лишений. До того времени, когда Судья-администратор Далигара и прилегающих земель решил полностью реорганизовать жизнь народа по каким-то своим представлениям о любви и справедливости, невозможно было по-настоящему голодать на земле, где росли фруктовые сады, огороды сменяли виноградники и коров в полях было почти столько же, сколько и цветов. Даже во время Великих дождей, когда господствовала мгла, жители не знали настоящей нужды. Сейчас же нищета стала повседневностью, нормой, правилом. Телеги, до верха наполненные зерном и фруктами, каждое лето отправлялись в Далигар, где ими, может быть, мостили улицы, потому что съесть всю эту еду было вне человеческих возможностей.

Не будь Судьи, они не стали бы и сиротами. Они жили бы в мире, где единственным, ради чего людям стоило бы умереть, были их собственные дети.

— Или ещё хуже, — снова раздался голос Тракарны.

В этот момент хор умолк.

— Дети родителей-эгоистов, — последовал голос одной Иомир, но она снова закашлялась и проглотила последний слог.

Роби набрала воздуха — была её очередь солировать:

— Или эгоистов и защитников эльфов, — быстро добавила она, надеясь, что это один из тех счастливых дней, когда всё закончится быстро.

Но её постигло разочарование. Всё-таки сегодня был день, когда требовалось уточнять детали. Тракарна подошла поближе, и улыбка её стала нежней.

— Именно так, — объяснила она, — твои родители были…

— Эгоистами, — пробормотала Роби, стараясь заострить внимание на менее тяжком преступлении.

Ведь то, что её родители могли, хотя бы в мыслях, защищать эльфов, казалось девочке настолько ужасным, что страшно было даже думать об этом.

— Громче, дорогая, громче!

— Э-го-и-сты, — проскандировала Роби.

— И что это значит?

— Что они не делились своим богатством.

Роби вспомнила их «богатство» — мамины сушёные яблоки, папины утки, фруктовые деревья за домом. Мама с папой работали с утра до вечера, и в результате в подвале у них всегда были запасы еды, а в огороде возвышалась гора капусты. Потом появились воины.

— Правильно, дражайшие дети, — объясняла Тракарна, в то время как Страмаццо рассеянно кивал в такт её словам, — это ужасно, у-жас-но — не делиться своими доходами, быть привязанными к своим богатствам.

Она раздражённо прервалась: взгляд Роби был прикован к фиолетовым сапожкам наставницы, расшитым золотом и с маленькими жемчужинами на каждом вышитом крестике. Честно говоря, опускаясь к земле, взгляд сам волей-неволей падал на них, а тот единственный раз, когда Роби попыталась говорить с Тракарной, не опустив глаз, она помнит до сих пор.

— Золотые сапожки — не для меня лично, — гневно прошипела Тракарна, — такая обувь подобает официальному представителю Далигара, которым я являюсь. И, будучи смиренной и скромной подданной, я обязана их носить, — объяснила она медленно, обращаясь к ним, словно к недоразвитым.

Она вздохнула и оглядела детей. Роби тоже мельком бросила взгляд вокруг. Да, не очень воодушевляющее зрелище: дети были босые, в конопляных рубахах грязноватого цвета, с жирными и нечёсаными волосами, падавшими на худые грязные лица. Однажды Роби заплела волосы Иомир в косички, но это сочли «легкомысленным поведением», в наказание — на час больше работы и лишение ужина для обеих.

Иомир снова закашлялась, и Тракарна грустно посмотрела на девочку, искренне огорчённая этим проявлением низкой неблагодарности.

— Ты сегодня всё время перебиваешь, Иомир, — мягко промолвила она, приближаясь к девочке.

Иомир попыталась подавить кашель и чуть не задохнулась.

— Что ж, останешься без завтрака, — добавила Тракарна с лёгким вздохом разочарования.

Потом наставница повернулась и приказала двоим из старших ребят, Крешо и Морону, раздать всем по яблоку и по горсти каши. Порцию Иомир они могли разделить между собой. Крешо и Морон радостно переглянулись. После завтрака мальчики должны были отвести детей в поле косить последнюю траву, а потом проследить за сбором дров. Иомир смогла удержать слёзы до ухода Гиен и только потом разрыдалась. Дети высыпали на свежий воздух и выстроились в очередь, все, кроме Роби, которая задержалась в спальне, и Иомир, забившейся в угол и тихо всхлипывающей.

Роби подумала о съеденном яйце. Сегодня голод ей уже не грозил.

Она взглянула на маленькую Иомир, отчаянно плакавшую спрятав лицо в ладошки.

Роби, отойдя подальше в тень, достала из потайного кармана яйцо куропатки и быстро очистила его от земли, после чего подошла к малышке и всунула яйцо Иомир в руки.

— Не переставай плакать! — шёпотом приказала она. — И съешь его вместе со скорлупой, чтоб никаких следов не осталось.

Потом Роби встала в очередь за яблоками. Ей досталось самое сморщенное и гнилое и каши ещё меньше, чем обычно, но пока Роби ела, она слышала, как плач Иомир становился всё веселей и фальшивей. Этот день обещал быть хорошим.

 

Глава четвёртая

Дракон потребовал перечитать сказку о Гороховой принцессе с самого начала. Вне сомнений, он уже знал историю наизусть. Новорождённую принцессу потеряли во время потопа на гороховом поле, и девочку вырастила злая крестьянка; таким образом, когда королева встретилась с девушкой, то не узнала родную дочь. На этом месте следовало остановиться и дать дракону время выплакать все слёзы, только после этого можно было продолжать. На том месте, где принцесса, думая, что она бедная, говорит плохому принцу, что не желает его богатств, нужно было сделать ещё одну паузу, чтобы дракон оросил слезами лежащий на полу ковёр из розовых лепестков. Пик счастья наступал в момент признания: Гороховая принцесса и королева-мать бросались друг другу в объятия — от слёз не только розовые лепестки, но и бабочки промокали насквозь. Конец. Молчание.

Счастливый и опустошённый, дракон засыпал. От его умиротворённого храпа равномерно, как морские волны, поднимались лепестки и бабочки.

«Драконы имеют сто пятьдесят шесть позвонков, двадцать четыре пары рёбер, четыре лёгких, два сердца. Между горлом и щитовидной железой находятся у них воспламенительные гланды, содержащие глюкозиоалкогольконвертазис, вещество, обладающее свойством превращать глюкозиум в алкоголь. Когда любовозможная эмоция поднимает температуру дракона, алкоголь воспламеняется, и выдох его сопровождается пламенем массивным. Ингаляции воды, смешанной с настоем свежих цветов аконитуса белоустого, наперстянки пурпуровой и арники горной, уменьшают выделение огня, которое неконтролируемо у новорождённого дракона.

о малы должны быть дозы, коли переборщить — будут они ядовиты и смертельны. Также ингаляция простой…»

Текст о простой ингаляции, которой можно потушить дракона, был попорчен плесенью и утерян при расклеивании свитка. Да и сама по себе информация казалась ненужной. Его дракон никакого пламени, ни малейшей искорки, не выплёвывал: может, огонь из пасти — правило, имеющее исключения.

«Ежели вдыхать мяту перечную, дыхание улучшить можно».

Посадить, что ли, немного перечной мяты? Одну плантацию или две, а может, даже три.

«Также душа дракона — чистый огонь. Их смелость ни с чем не сравнима, великодушие не имеет подобного себе, знание их огромно, как море, мудрость обнимает небо; единственное, что может сравниться с бесконечностью их разума, — их безмерная любовь к свободе и к полёту».

Йоршкрунскваркльорнерстринк был настолько обескуражен, что ещё раз перечитал название: да, рукопись была о драконах. Боязнь сквозняков, как ему казалось, не очень соответствовала несравнимой смелости. Интеллект морских размеров не совсем сочетался со слезами о судьбе потерянных принцесс, не говоря уж о забывании своего собственного имени.

Действительно, у всех правил есть исключения.

«Имеется одно лишь слово, способное описать дракона: ВЕЛИКОЛЕПИЕ».

Ладно, у каждого может быть своё мнение. Наверное, автор этого текста был почитателем жалоб и любителем кишечных бурчаний.

Или же то, что написано в книгах по драконологии, относилось ко всем драконам, кроме известного Йоршу.

Наверняка раньше в библиотеке были и другие учебники по драконологии, и дракон уничтожил их, опасаясь, чтобы его, так сказать, ненормальность не выплыла наружу.

Может, когда он был ребёнком, то есть детёнышем, ну, в общем, когда он был недавно родившимся, другие дракончики дразнили его за то, что он предпочитал сказки о потерянных принцессах хороводам над вулканами и игре в прятки между туч и молний.

Эльф растрогался. Наверное, это ужасно — быть вечно ноющим неудачником в мире великолепных гениев и смельчаков.

Следующую страницу книги он расклеил с меньшим успехом, чем предыдущую: во многих местах записи стёрлись и стали нечитаемыми.

«Все драконы в конце жизни откладывают яйцо».

Он был не слишком силён в древних рунах третьей династии. Йорш прочитал это место три раза, пока не удостоверился. Все драконы в конце жизни откладывают яйцо. Все? И вообще, драконы какого рода — мужского или женского? А его дракон? Он всегда был уверен, что мужского.

«Подобно неким из рыб морских, драконы рождаются рода мужского и лишь потом становятся матерями».

Интересно! Жаль только, что не давалось ни научного, ни простонародного названия данных рыб: непозволительная недостаточность для учебника.

«Высиживание длится тринадцать лет, три месяца, восемь дней, а иногда и девять».

Тринадцать лет на высиживание?! Плюс три месяца и восемь с половиной дней?!

«Во время высиживания теряет дракон огонь свой и смелость, желание летать и страсть к свободе. В ту пору утопает всё в непреодолимом желании тёплого места, где можно в покое находиться.

Дракон постепенно теряет свои знания. Сначала из его головы исчезает математика, потом геометрия, астрономия, астрология, предсказология, история, биология и искусство ловить бабочек: всё поглощается бесконечностью.

Предпоследней пропадает грамматика, и дракон говорит странной речью, на речь тех похожею, кто себе голову ударил сильно, и такая же, как у тех, кто себе голову ударил сильно, линия их мысли. Последним за эти тринадцать лет забывается собственное имя, что естьм высшее знание, потому как собственное имя равно собственной душе, особенно для драконов, кои имя своё сами выбирают в расцвете своих сил, ежели оно не было им дано тем, кто их вырастил».

Йорш сглотнул. Казалось, он только что рухнул в ледяную воду.

«Само высиживание яйца тепла требует значительного. В ту эпоху, когда драконов было много и они заполняли землю, как мухи да саранча во времена наши, дракон ещё до начала высиживания добывал себе другого дракона, дабы тот ему сказки сказывал. Сказки были полны чувств и эмоций, таки они естьм единственный способ поднятия температуры тела для наилучшего высиживания яйца. Дракон — друг дракона на сносях, кроме развлекания и нагревания сказками о потерянных детях и об украденных принцессах, имеет и другое назначение, куда высшее: вырастить малого дракона, потому как дракон-мать не проживёт после высиживания более чем несколько часов — время, надобное для последнего полёта, дабы услышать в последний раз свищение ветра в крыльях и отдалиться настолько, дабы не видел новорождённый, только вышедший из яйца, собственного родителя смерть».

Смерть? Умереть? Его дракон должен умереть??? Эта мысль, словно кинжалом, пронзила сердце юноши-эльфа.

«Это естьм причина, по которой дракон на сносях есть особо нудный, жалующийся на всё, неинтересный и невыносимый, дабы было доказано великое терпение будущего опекуна к своему питомцу, которого должен он будет любить, защищать и, что главнее всего, научить летать, ибо, только научившись летать, новый дракон перестанет быть новорождённым».

Но почему он ему ничего не сказал? Почему скрыл всё?

Наверняка и все учебники по драконологии уничтожил, чтобы он ничего не узнал.

«Дракон на сносях страх имеет перед всем».

Он утаил от страха… От страха быть брошенным? Или от страха, что бросят его драгоценное яйцо?

«Но еждне, когда почти все драконы исчезли, всё труднее становится дракону найти место спокойное, да тёплое, да едой богатое, где ненадобны отлучки, ибо даже самая малая приведёт к тому, что яйцо его остынет и умрёт. И окромя того, дракону надобны истории, эмоциями своими поднимающие температуру его тела для высиживания. И если всё это дракон нашёл, то надобно ему найти того, кто вырастит сироту его, и по той причине драконов всё меньше, и всё меньше их будет. Дракон на сносях знает, что надобно ему своё положение прелюбой ценой в секрете держать, ибо вырастить новорождённого дракона ужасно… (плесень) и никто не выдержал бы такой ноши. И потому…»

И что «потому», узнать было не суждено. Остаток рукописи был окончательно съеден плесенью.

Сердце юноши-эльфа сжалось от ужаса и сочувствия. И чувства вины… Не мог он быть поласковее? Конечно, дракон был глупым, вечно жалующимся, деспотичным и невыносимым, но он же ВЫСИЖИВАЛ!

И высиживание это было таким ужасным, долгим и трудным, что уничтожало дух, мутило разум, убивало смелость. Последнее событие в его жизни. И потом — смерть.

СМЕРТЬ.

Пергамент выпал из рук Йорша и приземлился с лёгким шорохом. Не успел он прийти в себя, как раздался ужасный грохот, и своды пещеры затряслись.

Далее последовал странный шум типа «шух, шух, шух», напоминающий звук падающего на землю пергамента, но намного легче и громче. Как огромные крылья, бьющие в небе.

И в конце — убийственно-высокий «пиииииииииииииииииип», превративший в крошки половину янтарных стёкол.

Юноша-эльф бросился в большой зал. В центре его лежало огромное яйцо, изумрудно-зелёный с золотом узор на котором напоминал узор розовых и светло-серых чешуек на коже дракона (драконихи?). Яйцо было расколото, и из него высовывалась голова, как две капли воды похожая на голову своего отца (матери?), только в миниатюре и изумрудно-зелёная. Дракончик был зелёный с золотом, как и яйцо, а над глазами существа торчали волосы тёмно-зелёного, словно морское дно, цвета. Огромные и круглые глаза дракончика смотрели на Йорша с отчаянием.

Все книги на полках на северной стороне зала, восемьсот сорок шесть книг по аналитической геометрии и тома с инструкциями, как делать консервы из смородины с перцем, тлели в дыму. Очевидно, «пиииииииииииииииииип» сопровождался пламенными брызгами. Йоршкрунскваркльорнерстринк поймал себя на мысли, что идея поместить все книги на одну и ту же тему в одном месте была неудачной. Теперь анализ геометрии плоскостей исчез из списка изученных предметов, и человечество должно будет открывать его заново, если, конечно, он сам не найдёт немного времени, лет где-то пятьдесят или шестьдесят, чтобы переписать хотя бы основы этой науки. И рецепты консервированной с перцем и настоянной на тмине смородины потеряны навсегда, но если повезёт, их никто не откроет заново.

Ужасный грохот, а затем сотрясение стен — это открылась колоссальная входная дверь. Огромные створки распахнулись, и внутрь ворвался морской ветер, закручивая на полу небольшие вихри из лепестков, бабочек и пепла, оставшегося от трёх веков изучения геометрии.

Снаружи, в небе, огромные крылья огромного дракона били над морем. Эти крылья заслонили небо, лучи солнца просвечивали сквозь них. Золотые глаза дракона и голубые — юноши встретились. Вся нежность Вселенной была в этих глазах и всё достоинство, вся существующая на свете любовь и вся сила, гордость и высокомерие.

Всё великолепие.

— Эрброу, — прогремел дракон, и в тот же момент из ноздрей его вырвалось пламя и разорвало небо, окрашивая его в оранжевый цвет.

Йорш понял, что это его имя. Он кивнул и глубоко поклонился.

Огненная полоса разделила небо на две части, в то время как огромные крылья огромного дракона опускались к горизонту, где сливались с небом бурные волны.

Распахнутые крылья ненадолго замерли над поверхностью воды, как раз на линии горизонта, под тучами чаек. Потом волны разошлись и медленно накрыли их водой.

От дракона ничего не осталось.

Йорш не отрывал взгляда от волн, от точки, где только что сверкали на солнце крылья дракона.

Боль переполнила сердце юноши-эльфа. Эта боль проникала в его душу, как лезвие, и сливалась с другой болью, давно находившейся там: мама, которая ушла туда, откуда не возвращаются, когда он был слишком маленьким, чтобы её помнить; бабушка, оставшаяся в поднимающейся воде, когда он был слишком большим, чтобы когда-нибудь это забыть.

Раскаяние поглотило сердце юноши-эльфа. Побыть бы с ним ещё, с огромным драконом, перечитать в последний раз сказку о принцессе, хоть Гороховой, хоть на горошине, какой бы она ни была. Изо всех сил Йоршу захотелось услышать упрёки, что он, словно последний преступник, пытался залезть на дуб, росший перед входной дверью, и выслушать ещё раз все симптомы воспаления уха, не говоря уж о гастрите, синусите, крапивнице и защемлении тридцать второго хвостового позвонка, или шестнадцатого, или сорокового.

Потом ещё один убийственный «пиииииииииииииииииип» раздался у него за спиной.

Дракончик плакал.

Теперь и книги по физике нашли свой конец в вихре пламени. Человечеству придётся заново открывать термодинамику и законы рычага. В лучшем случае на это уйдут тысячелетия!

Пока Йорш отчаянно думал, что же делать и как это делать, в голову пришла одна из пословиц Ардуина, Повелителя света, Основателя Далигара: «Грусть и печаль проходят быстрее, когда на них просто нет времени».

Прежде всего нужно вытащить дракончика из яйца. Скорлупа была толщиной в три пальца. Йорш попробовал её разбить, но это оказалось не легче, чем раскрошить камень. Эльф осторожно протянул руку, стараясь двигаться как можно медленнее, чтобы не испугать маленького дракона.

Движение оказалось недостаточно медленным.

Раздался ещё один небольшой «пииииип» с прилагающейся к нему вспышкой: хорошо, что среди рецептов приготовления грибов и инструкций по изготовлению летающих машин ему попался учебник по лечению ожогов.

Йорш сделал ещё одну попытку, на этот раз левой рукой, потому что правая была похожа на белый гриб из рецепта «Как готовить грибы на огне» (четвёртая полка южной стены третьего зала). Он, насколько мог, замедлил движение, желая избежать сходства своего лица с рисунком из «Как избежать того, чтобы ваши грибы сгорели на огне» (третья полка южной стены третьего зала).

На этот раз движение оказалось достаточно медленным.

Йоршу удалось положить руку на голову малыша. Волны малюсеньких чешуек изумрудно-зелёного цвета чередовались на ней с полосами мягкой, как бархат, тёмно-зелёной с золотым отливом шерсти. Тело дракончика было гладким, мягким и тёплым, но через руку эльф чувствовал отчаянный страх малыша, всепоглощающий и абсолютный, который заливает сознание и притупляет остальные эмоции, таким может быть только страх новорождённого. Внутри головки огромного дракончика ощущалась бесконечная тоска и боязнь чего-то намного более серьёзного, чем голод, и определённо более ужасного, чем темнота.

Йорш чувствовал, что тонет в этом слепом и бездонном ужасе, и вспомнил себя — одного под бесконечным дождём, когда до самого горизонта нет никого, кроме тебя.

Страх одиночества.

Страх, что тебя никто не любит.

Теперь Йорш понял, что делать. Он изо всех сил подумал о себе вместе с малышом. Он представил, что малыш кладёт голову ему на колени посреди бесконечного поля маленьких ромашек. Представил, что они спят обнявшись. Что делят сладкий миндаль и горох пополам. А потом — ещё раз, что малыш держит голову у него на коленях в бескрайнем поле ромашек.

Малыш успокоился, отчаяние его исчезло, глаза прояснились.

— Всё хорошо, малыш, всё хорошо.

Ничего себе, малыш. Дракончик был размером с небольшую гору. Но Йоршу не приходило в голову другое название. Это был малыш. Его большие влажные глаза зелёно-золотого цвета напоминали гладь горного озера, над которым сверкает солнце.

«Всё хорошо, маленький, я с тобой» помогло. Зелёные глаза дракона потонули в голубых глазах эльфа.

— Маленький, хорошенький малыш. Ты мой маленький цыплёнок. Цыплёночек ты мой, малыш, хорошенький дракончик, маленький дракончик, хорошенький цыплёнок.

Дракончик просиял. Улыбнулся в первый раз в жизни. Нежнейшей, беззубой улыбкой: никаких следов верхних боковых, верхних средних, нижних боковых и нижних средних клыков, лишь лёгкий намёк на передние.

В первый раз в своей жизни малыш вильнул хвостом, и его циклопическое яйцо разлетелось на осколки. Так вот как они вылуплялись! В учебнике об этом ничего не было написано, надо бы добавить. Осколки яйца разлетелись во все стороны изумрудно-зелёным и золотым фейерверком.

Он назовёт его Эрброу.

— Эрброу! — с триумфом повторил эльф.

Малыш буквально подскочил от радости. Подпрыгнул от счастья. Убийственный удар его виляющего хвоста снёс древнейший сталактит, и несколько глыб рухнуло с потолка. Затем последовал довольный «пиииииииип», и, к счастью, Йорш вовремя нагнулся, спасая лицо, но от волос остался лишь маленький вихрь из пепла на полу, куда упал и уцелевший фрагмент «Учения о меридианах». Следующие несколько веков человечество не сможет определять время. Даже приблизительное предсказание появления какой-то несчастной кометы или затмения окажется сложнейшей задачей.

Йорш сел на землю: дракончик опять улыбнулся. Глаза малыша сияли ярче, когда он улыбался. Дракончик положил голову эльфу на колени и, обессиленный, моментально заснул.

Спокойствие.

Правая рука Йорша болела после ожога. Лоб тоже был обожжён.

Он попытался составить быстрый план действий по порядку срочности. Первое — перенести все книги и пергамента в центральный зал, чтобы уберечь и от дракона, и от непогоды. Второе — найти арнику горную, аконитус и наперстянку пурпуровую и придумать, как делать ингаляции дракончику, чтобы он стал более, так сказать, удобным в обращении. Нет худа без добра: арника горная лечит и ожоги. Посадить бы её везде!

Малыш спал у него на коленях, прямо в центре ковра из маленьких ромашек. Осторожно, стараясь не разбудить его, Йорш протянул левую руку, единственную, которой мог пошевелить, и, вытягиваясь изо всех сил, достал свой учебник по драконологии, в этот момент самую важную книгу библиотеки.

Ромашки? Пол пещеры был покрыт ромашковым полем!

Важные сведения о драконах не были отражены в учебнике. Например, о том, что дракончик, когда счастлив, превращает свои сны в явь, учебник даже не заикался. Или — кто знает — может, и заикался, но это было съедено плесенью.

 

Глава пятая

Они с утра работали на сборе винограда, это самая лучшая работа на свете! Никто не в состоянии пересчитать гроздья в винограднике и виноградины в гроздьях. Они обязаны были постоянно петь, чтобы продемонстрировать, что во рту ничего нет, но разве заметишь, что не хватает одного голоса. Слова

раздавались над виноградником беспрерывно. Дети научились есть по очереди, и ел тот, кто находился в тот момент дальше всех от Тракарны, которая постоянно ходила, контролируя их, между рядами. Страмаццо храпел в это время под финиковым деревом у подножья холма с виноградником. Когда он спал, слюна стекала из уголка его приоткрытого рта вниз по седеющей бороде, но даже так он выглядел умнее, чем в бодрствующем состоянии.

Крешо и Морон тоже не представляли опасности: они были слишком заняты набиванием собственного живота.

Солнце ярко светило над рядами виноградника. Дождей этим летом пролилось мало, и виноград выдался восхитительным. Вдалеке блестели первым снегом вершины Чёрных гор. Говорили, что за Чёрными горами есть море — что-то вроде огромной реки без конца и края, простирающееся во все стороны вплоть до горизонта, отделявшего его от неба. Роби вспомнила рассказы отца, который говорил, что рано или поздно он покажет ей море, потому что дух всех свободных людей неизбежно ведёт их к местам, где небо соприкасается с землёй вдоль абсолютно ничем не прерванной линии горизонта.

Иомир работала рядом, и даже она между одной и другой виноградиной орала во всё горло:

Вдруг неожиданно лицо Иомир окаменело, она прикрыла рот руками и чуть не уронила только что сорванную гроздь винограда. На лице девочки по очереди отразились: самое большое в мире удивление, самое большое в мире счастье, самое большое в мире горе, самый большой в мире страх и самый большой в мире ужас. Роби проследила за взглядом Иомир и увидела чью-то тень, притаившуюся между рядами. Она сразу всё поняла: один из родителей Иомир, а может быть, и оба пришли за своей дочкой, и малышка была в ужасе от мысли, что Тракарна и Страмаццо или один из детей вдруг их увидят.

В Дом сирот попадали не только сироты, то есть дети умерших родителей, но и покинутые дети, то есть дети родителей, которые по каким-то причинам ушли своей дорогой и оставили потомство на попечение Гиен. Это делило обитателей Дома сирот на две группировки, неизбежно и постоянно враждующие между собой. Брошенные дети давно и железно привыкли быть брошенными: они с малых лет боролись за выживание, были близко знакомы с голодом и жестокостью и видели в этом фундаментальные черты своей личности и вообще всего мира, что приводило к презрению и даже ненависти к любому, кто хранил в памяти воспоминания о любви и достатке. Брошенные с детства знали Тракарну и Страмаццо и были ими почти любимы, если Гиены вообще способны были любить кого-то, кроме себя. Брошенные дети доказывали одним своим существованием, что щедро предоставленный Гиенами приют и уход всё-таки способствуют выживанию: дети эти были, можно сказать, гордостью Дома сирот.

У всех брошенных была одна и та же скрытая мечта: когда-нибудь кто-нибудь придёт за ними, какой-нибудь король или королева постучат в дверь Дома сирот, разыскивая своё дитя, утерянное в какой-нибудь ужасной катастрофе: пропавшее во время землетрясения, унесённое водой в плетёной корзине во время наводнения, похищенное просто из злобы орками, троллями, эльфами, оборотнями и так далее.

Но день шёл за днём, а в дверь так никто и не стучал. Да и не было-то толком никакой двери, в которую мог бы постучать король, королева или кто бы то ни было и спросить, не здесь ли случайно находится его обожаемый ребёнок. Всего лишь овечья шкура, отодвигавшаяся только для того, чтобы пропустить внутрь Гиен и «временных опекунов», которые нанимали детей для работы, торгуясь с Тракарной, пока Страмаццо наблюдал за ними, сидя под ивой с обычным идиотским выражением на лице и с одним из самых маленьких детей, обмахивающим его от мух и жары.

Но чего на свете не бывает. На самом дне подсознания все брошенные, даже уже взрослые, давно потерявшие наивность и веру, хранили мечту о короле или королеве, которые в один прекрасный день подъедут к овечьей шкуре на золотой карете, нагруженной вкусной едой.

Другая группа детей, сироты, попадали на попечение Гиен без какой-либо предварительной подготовки и часто с совсем неподходящими воспоминаниями. И главной задачей Гиен было вырвать с корнем из молодых сердец любое чувство любви к чему-либо, кроме Далигара.

Но это ещё не всё. Любое человеческое существо, даже самое плохое, особенно самое плохое, изо всех сил хочет, чтобы его кто-то любил или, по крайней мере, не очень ненавидел. В безнадёжном и затравленном взгляде детей, чьих мам и пап вдруг заменили Гиены, а каша с червяками сменила хлеб с сыром, виднелась ненависть, глубоко спрятанная под страхом и голодом, пробивающаяся сквозь отчаяние и унижение.

Часто причиной смерти родителей данного ребёнка была не нужда, эпидемия или неурожай, обильные во время правления Судьи-администратора, а прямое вмешательство Судьи, который из любви к своему народу никогда не скупился на святую кару — повешение. Это, с одной стороны, усиливало ненависть во взглядах детей, а с другой — приумножало радость Гиен от раздачи наказаний, уменьшения порции еды и увеличения работы.

Прямым вмешательством Судьи-администратора могла быть либо смертная казнь через повешение, либо изгнание, всегда сопровождающееся приказом оставить детей, считающихся собственностью земли.

Именно это и произошло с родителями Иомир, и если бы они осмелились вернуться за дочкой, их с полным правом могли обвинить в похищении малолетних, что каралось смертной казнью.

Как полководец, планирующий битву, Роби сразу же определила местонахождение Тракарны и самых опасных представителей группы брошенных, в частности Крешо и Морона, и Галы, девочки без пальца, которая ненавидела Иомир всей душой. Крешо и Морон были далеко, на другом конце виноградника, Тракарна — примерно на полпути между Роби и Иомир и прятавшейся тенью, но Гиена смотрела в другую сторону, где один из малышей упал, может быть, поранился, но самое страшное — рассыпал полную корзину с виноградом. По-настоящему мешала только Гала — она была как раз рядом с тенью. К счастью, Гала тоже отвлеклась на малыша и летевшие ругательства Тракарны, но долго бы это не продлилось. Роби лихорадочно искала выход, потом бросилась бежать, как сумасшедшая, подальше от прячущейся тени, крича во всё горло:

— Змея, спасите, помогите, змея!

— Брось эти глупости и вернись сразу же к работе, глупая девчонка, — заорала Тракарна ей в ответ, — это, наверное, всего лишь уж!

Слишком поздно: по рядам пронеслась паника, а может, просто нашёлся повод не петь, а съесть побольше винограда. Дети голосили от страха и неслись во все стороны, сталкиваясь друг с другом. Роби все ещё бежала, притворяясь испуганной, размахивая руками и вскрикивая от ужаса. Как вдруг по-настоящему споткнулась о какую-то корягу и со всего размаху налетела на одну из огромных виноградных корзин, куда дети высыпали собранный виноград. Корзина нерешительно покачнулась несколько раз, потом всё-таки грохнулась на землю и покатилась вниз по склону, частично теряя содержимое. Но когда корзина ударилась о последний камень, отскочила, перевернулась вверх дном и опустилась прямо на голову Страмаццо, она была практически полная. Наступила полнейшая суматоха. Все кричали, Тракарна бросилась освобождать мужа и коллегу, но корзина была будто сделана на заказ для Страмаццо, и он застрял в ней крепко-накрепко. Крешо и Морон поспешили на помощь Гиенам: мальчики тянули с одной стороны, Тракарна — с другой. В центре композиции находился Страмаццо, орущий благим матом внутри корзины и брызгающий виноградным соком направо и налево. Картина вызвала взрыв общего неуправляемого и непроизвольного хохота среди детей. Краем глаза Роби заметила, что Иомир скрылась в винограднике в объятиях тёмной тени.

Получилось.

Но теперь в беде оказалась она сама. В голову, как назло, ничего не приходило, она была пустой, как маленький пруд позади её родного дома, когда утки улетали зимовать на юг.

Страмаццо, с которого, как из пробитой бочки, капал виноградный сок, наконец-то освободился от корзины. Он двинулся прямо к Роби, демонстрируя, что кроме тупого самодовольства и полнейшей глупости его лицо может принимать ещё одно выражение — ярости. Он, конечно, не выглядел от этого умнее, но всё-таки наводил ужас.

— Ты… ты… — заорал он, тыкая пальцем в Роби, — ты… ты… — голос его прервался.

Роби не испытывала ни малейшего желания узнать, что последует за этим «ты». Она прикинула, каковы её шансы на побег. Как оказалось, ни одного: Крешо и Морон закрывали ей дорогу.

Она подумала, сколько палок ей достанется и сколько раз придётся пропустить очередь за кашей и яблоком, и её переполнил страх побоев и отчаяние голода. Впервые она с ужасом задумалась, сможет ли пережить эту зиму.

Роби была подавлена и морально уничтожена: у неё не осталось даже маленького лучика надежды.

Но вдруг весь мир окрасился в зелёный цвет. Кто-то закричал от ужаса. Роби подняла глаза. Что-то огромное, изумрудное парило в воздухе, пропуская сквозь себя лучи солнца. Роби первой поняла, точнее, узнала, что происходит: огромные крылья дракона закрывали небо.

 

Глава шестая

Йорш проснулся и потянулся. Ожоги на правой руке и на лбу зажили быстро, и он их почти не чувствовал, но на спине они болели так сильно, что перед глазами кружились звёздочки. Он поднялся, хромая. Последний сталактит, обрушившийся от взмаха драконьего хвоста, попал ему прямо по щиколоткам. По обеим. Казалось, Йорш парализован, разбит, всё тело ныло от боли. Руки и ноги окоченели от холода, и колени не держали его.

Йорш чувствовал себя крабом, заснувшим на леднике.

В Арстриде, последней указанной на карте деревне, охотник купил ему тёплую и удобную одежду из серой и голубой шерсти, но одежда не растёт, как дети, не говоря уже о долгом времени её использования: дыры, прорехи, места, где ткань просто стёрлась от носки. Сейчас всё, что на нём было, — это что-то вроде набедренной повязки, которая не слишком защищала от холода.

Йорш вспомнил добрые времена, когда он спал в постоянном тепле, укрытый равномерным слоем бабочек, согревавших его тело. И чего он только жаловался! Судьба с довольно-таки значительным чувством юмора исполнила все его желания. Недостатков и неуверенности было теперь хоть отбавляй; сейчас он много дал бы за несколько предсказуемых и скучных до невозможности дней.

Он вспомнил самого себя, маленького, почти трёхлетнего, когда он чуть ли не умирал от холода, голода и страха во мгле дождя: тогда он попросил у судьбы немного тепла и достатка, а потом в течение тринадцати лет его практически тошнило от всего этого. Очевидно, рок понятия не имел о золотой середине.

Дракончик ещё спал. Лес лиственниц, в котором они провели ночь, был покрыт лёгким снегом. Йорш предпочёл покинуть библиотеку: не только ради спасения оставшихся книг, но и потому, что малыш был очень жизнерадостным и постоянно вилял хвостом, а обрушающиеся сталактиты всё-таки могли быть смертельны.

Юноша-эльф вышел из леса. В месте, где кончались деревья и начинался ледник, росла арника. Вчера Йоршкрунскваркльорнерстринк изо всех сил попытался передать дракончику образ большого поля арники горной в надежде, что она сейчас же вырастет у него под ногами. Всё, что он получил в ответ, был отчаянный «пиииииип» непонимания: ожог на плече горячо напомнил об этом.

Было очевидно, что материализация случалась, только когда малыш испытывал грандиозные ощущения, такие как куча радости и охапки нежности. Обыкновенная необходимость иметь немного арники для лечения или предотвращения ожогов не входила в нужную категорию чувств.

К тому же у малыша начали резаться зубы: стали почти видны центральные клыки и уже намечались задние боковые. От этого у дракончика, конечно же, чесались дёсны, и он постоянно что-то грыз. Словно мышь весом в тысячу шестьсот фунтов. Учитывая книги, сгоревшие и превратившиеся в опилки, знания будущих поколений рисковали значительно уменьшиться.

Йорш доковылял до арники: всего несколько стебельков, но должно было хватить на спину и на плечо. Чтобы потушить дракончика или хотя бы уменьшить его огонь, требовались также аконитус белоустый и наперстянка пурпуровая, но в книге, к сожалению, не указывались точные дозы. Предупреждалось лишь, что в настойке этих цветов должно было быть немного, тогда как много могло отравить или убить дракона. Сколько это немного и много?

Из-за этих сомнений приходилось терпеть ожоги. Можно было постараться уменьшить их количество, избегая причины любых неожиданных эмоций малыша.

Йорш закончил с арникой и поднялся. За его спиной белели в голубом небе заснеженные вершины Чёрных гор, а впереди открывалась широкая долина.

Взгляд эльфа блуждал окрест. Небольшая еловая роща, откуда вчера выскочила лиса, напугав Эрброу своим внезапным появлением, ещё дымилась. А вот кусты ежевики, где дракончика поразила чудесная стайка бабочек, уже потухли. Йорш направился, прихрамывая, обратно к лесу. Если бы Эрброу проснулся и не увидел его рядом, он бы испугался, и тогда неизвестно, сколько ещё деревьев превратились бы в горящие головешки.

Дракончик всё ещё спал. Йорш сел рядом и легонько погладил его. Он чувствовал под пальцами мягкую, тёплую шерсть изумрудного цвета. «Новорождённый дракон весит тысячу шестьсот фунтов», — говорилось в книге.

Тысяча шестьсот фунтов крушений и разрушений. Тысяча шестьсот фунтов мягкой шерсти и нежности.

Тысяча шестьсот фунтов катастроф и ожогов. Тысяча шестьсот фунтов блестящих чешуек и любви.

Дракончик проснулся, потянулся и широко зевнул, вмиг испепелив верхушку столетней сосны на окраине леса.

Потом Эрброу увидел эльфа, счастливо улыбнулся и засмеялся от радости. Йорш вовремя увернулся: он уже наловчился моментально реагировать, но куст розмарина запылал огнём. Йорш продолжал гладить дракончика, который счастливо вилял хвостом. Они прижались друг к другу и так и сидели возле горящего куста, который приятно согревал воздух и окрашивал золотом опустившийся туман. Дракончик взглянул на него в восторге, и Йорш ласково чмокнул малыша в кончик носа. Вроде как новорождённого братика. Эрброу обрадовался, сильнее завилял хвостом, и одна из лиственниц, расщеплённая пополам, рухнула оземь. Йорш опять увернулся: его рефлексы и впрямь стали кошачьими. Это и правда было похоже на то, что у него появился маленький братик. Тысяча шестьсот фунтов маленького братика.

Тысяча шестьсот фунтов, из которых, как минимум, полдюжины были воспламенительными гландами.

Йорш больше не был один до самого горизонта, но совершенно очевидно, что судьба — во всяком случае, его судьба — не имела никакого понятия о золотой середине. Если б только поменьше болела спина!

Йорш потянулся к своему старому расшитому мешку, который носил на верёвке через плечо. Открыл его и вытащил свиток пергамента и горсть золотистой фасоли для малыша. Дракончик с ума по ней сходил и радостно стал поедать бобы один за другим, ужасно медленно, как и все новорождённые драконы.

«Дракон перестаёт быть новорождённым, ежели начинает летать. Лишь тогда начинается бесконечная мудрость его, лишь тогда уразумевает он смысл слова и письма и понятие повреждений великих, наносимых огнём его…»

«Если», а не «когда». Причинная, а не только временная зависимость. Лишь после того, как дракон научится летать, после своего первого полёта, он перестанет быть новорождённым. К тексту прилагалась иллюстрация. Эмоции от полёта в сочетании с действием грудной и спинной мускулатуры обеспечивают полнейшее развитие мозга дракона.

Короче, опекун дракона должен научить его летать. И пока этого не произойдёт, следует запастись арникой горной в больших количествах.

Вопрос — как? Научиться летать можно, имитируя кого-то.

Йорш летать не умел. Весь его опыт в этом плане сводился к нескольким часам на качелях. Но уже первая идея, пришедшая ему в голову, казалась простой и гениальной. Он положил руку на огромную головку дракончика и полностью сосредоточился на стае кружившихся над ними птиц. Но это не сработало. Дракончик начал лишь упражняться в чириканье (ожог правой руки у Йорша и пожар восьми деревьев розового мандарина), провёл полдня, будучи уверенным, что весит всего восьмую часть унции, и с корнем вырвал три куста розового грейпфрута, пытаясь запрыгнуть на него двумя лапами, как это делали птички.

Вторая идея была более практичной. Йорш смастерил себе два крыла, используя листья вырванных грейпфрутов вместо перьев, и попытался продемонстрировать механику полёта. Малыш в полном замешательстве глядел, как эльф бегает туда-сюда по поляне, размахивая гигантскими крыльями из листьев розового грейпфрута.

Когда Йорш готов был повалиться замертво от сердечного приступа, устав от всей этой беготни, Эрброу вдруг нашёл лягушонка. Сначала он испугался, потому что ещё никогда не видел лягушат, и последующее за этим пламя начисто спалило дикую сливу, росшую неподалёку. Потом дракончик начал играть, радостно прыгая во все стороны.

Не унывая, Йорш решил усовершенствовать свои показательные лекции, забравшись на скалистый утёс и планируя вниз. Загвоздка была лишь в том, что прошло уже много времени с тех пор, как он прочитал инструкцию по созданию летающих машин, и, к сожалению, её невозможно было перечитать — книга о летающих аппаратах обуглилась во время второго чихания малыша, а тексты о воздушных шарах и о воздушных змеях — во время первого.

То ли крылья были недостаточно большими, то ли был неправильным угол наклона листьев-перьев… После первой попытки Йорш жалко грохнулся в заросли горечавки, окружённый облаком из грейпфрутовых листьев. Дракончик пришёл в ужас: на склоне горы надолго остались следы его безутешного плача. Йорш научился тушить костры, прибегая к перевёрнутой формуле зажигания огня. Но энергия огня не исчезала совсем, она концентрировалась в голове юноши, точнее, в области лба, над носом, где оставалась слабо гореть. Это было похоже на нечто среднее между внутренним ожогом и убийственной головной болью, которую, конечно, эльф мог бы вынести без проблем, если бы не боль в щиколотках, ожоги на спине и глубокие царапины на левом колене, не говоря уж о побитых локтях и вывихе левого большого пальца на ноге.

Глаза и пальцы юноши-эльфа пробегали по строкам старинного пергамента, который он знал уже наизусть. Он держал в руке цветы арники горной и свежий снег и проводил ими по всем больным местам — ожогам, царапинам, порезам, ссадинам, вывихам, ободранной коже и синякам. Вдруг он подскочил. Была ещё одна, последняя страница книги, которую он не смог расклеить и которая неожиданно открылась сама собой. Оказывается, арника горная вместе со свежим снегом и дым розмарина здорово помогали реставрации заплесневевших пергаментов! Это было настоящее открытие, которое можно было бы внести в «Инструкцию по хранению и реставрации древних рукописей», если бы малыш не сгрыз её раньше.

На последнем листе было написано всего несколько строк.

«Если дракон никого не подыщет, кто сказки о потерянных принцессах и прекрасных принцах ему сказывать будет, естьм ещё другая возможность: читать их в книгах. Естьм новое племя живущих существ, от союза людей и эльфов рождённое. Они не таковы, как эльфы, что толькмо книги о науке любят или книги, где вразумляется, что как делается, и не таковы, как люди, что вовсе книг не знают, потому как, опосля разрушения империи и прибытия грязных народов варварских, сами они хамами сделались, как свиньи и ещё похуже сиих».

Йорш прочитал текст раз, потом перечитал и продолжал перечитывать эти строки до тех пор, пока не осталось даже тени сомнения, что каждое слово, каждый слог и каждая буква отпечатались в его голове, словно раскалённое железо на коже.

Эрброу доел фасоль и, блаженный и счастливый, пришёл за своей порцией нежностей.

Создания, рождённые от людей и эльфов. Значит, браки между людьми и эльфами не всегда были под запретом, не всегда за это казнили на костре. Действительно, если хорошо подумать, раз они запрещались, то, значит, были возможны.

Он всегда думал о себе как об одиноком существе. Одинокий юноша. Одинокий парень, одинокий мужчина, одинокий старик, который одиноко умирает среди своих книг. Один или в компании дракона.

А оказывается, всё не так: он мог соединиться с человеческой девушкой. От этой мысли у него тревожно сжалось сердце. Человеческая девушка была бы человеком, то есть со всеми свойственными человеку характеристиками. Слёзы, которые капают, как вода, из глаз и из носа. У людей редко бывают светлые волосы и голубые глаза. Часто — гнилые зубы. Она ела бы мёртвое мясо и прихлопывала комаров ладонью. Нет, это всё-таки не сердце сжималось, скорей, его желудок.

И в придачу ко всему этому их дети бредили бы принцессами, потерянными на фасолевых полях и снова найденными на гороховых.

Зато его дракончик, если не разрушит до основания всю библиотеку пожарами и обвалами, сможет когда-то снести своё яйцо. Хорошее укрытие, фрукты в достатке и сколько угодно отвратительных идиотских романов ему обеспечены.

Вдруг в памяти Йорша всплыло предсказание, прочитанное в Далигаре.

Там говорилось что-то об эльфе, который был самым последним и самым могучим. Теперь-то он знал, что всё это о нём. Самый последний и самый могучий эльф встретится с последним драконом. Йорш похолодел от этой мысли. Последний? Последний — в смысле, что драконы могут существовать сейчас лишь по одному, или потому что его дракон не сможет отложить яйцо и станет последним в племени?

Кажется, там было ещё написано, что ему назначено судьбой жениться на девушке с именем утреннего света, дочерью мужчины и женщины, которые… Было ещё четыре слова, но он не смог дочитать их до конца. Письменность второй рунической династии читать было нелегко, особенно на руках у кого-то бегущего. Если бы только он смог прочесть последние три слова, после «которые»! Если бы охотник, нёсший его на руках, хоть немного замедлил свой бег! Он прочёл бы предсказание целиком и сейчас точно бы знал, что именно уготовано ему судьбой. Но если бы охотник замедлил бег, их поймали бы и повесили. Это наверняка тоже помешало бы его судьбе, так что лучше не жаловаться. Понять бы, почему на них так рассердились тогда в Далигаре! Конечно, он был эльф, но единственное, что сделал он с помощью волшебства в городе Далигаре, — воскресил курицу. Чудесная курица, с перьями тёплого коричневого цвета.

Но он точно знал, что это именно ему предстоит жениться. Жениться на девушке с именем утреннего света.

Нужно научить дракона летать. Нужно обязательно научить дракона летать. У него возникла новая идея, которая могла бы сработать.

Йорш направился к заснеженным вершинам. Эрброу затрусил за ним, не чувствуя холода под тёплой шёрсткой и изумрудной чешуёй.

Эльф передёрнулся от мороза. Изо всех сил сосредотачиваясь на ощущении тепла, ему удавалось избежать обморожения, но всё равно было ужасно холодно. Растительность поредела. Сугробы стали выше. Внизу, в долине, недавний снегопад всего лишь покрыл снегом траву, а здесь, на высоте, он лёг поверх прошлогодних сугробов.

Йорш нашёл подходящее место. Он разглядел его ещё в долине — большая, уходящая в небо скала, с утёсом футах в двадцати от верхушки. Ещё ниже, в тысяче футах вертикального падения среди гранитных пиков, высоких, как десяток башен, начиналось ущелье. За ущельем виднелись долины, леса лиственниц, небольшие просеки, и вдалеке во всём своём великолепии раскинулось море.

Было нестерпимо холодно. Но всё-таки это отличное место. Йорш собирался поиграть с дракончиком в догонялки. Увести его за собой к скале. Неожиданно броситься со скалы: внизу было что-то вроде ниши, как будто для этого сотворённой. Эрброу, догоняя его, упал бы в пустоту и, уже находясь в воздухе, неизбежно открыл бы свои широкие крылья, чтобы спланировать на утёс. Утёс был достаточно широким, никакого риска для малыша упасть в ущелье: план простой и гениальный.

Йорш побежал, размахивая руками, стал кричать и подзывать к себе малыша. Эрброу был счастлив. Он пищал от радости. Маленькие полосы огня растапливали снег и согревали воздух.

«Пора», — подумал эльф и разогнался. За его спиной земля содрогалась от пудового топанья малыша. Подбежав к обрыву, Йорш спрыгнул вниз и быстро спрятался в нише. Сердце выскакивало у него из груди. Дракончик, бежавший за ним, не успел остановиться. Вдруг оказавшись без опоры под ногами, он испугался и, не распахивая крылья, грохнулся на скалистый утёс.

Эрброу боялся подняться: в первый раз в жизни ему было больно, очень больно. Грязный мех был в крови, и чешуйки, защищавшие его, поцарапались и помялись. Дракончик даже не плакал. Он медленно поднял голову и нашёл глазами Йорша. Самым ужасным был взгляд малыша. Широко распахнутыми глазами дракон неотрывно смотрел на эльфа.

Тысяча шестьсот фунтов изумления. Тысяча шестьсот фунтов отчаяния, страдания и разочарования. Даже разум новорождённого осознавал, что это было сделано нарочно. Как он мог так поступить? Зачем?

Дракончик опустил голову и только теперь жалобно заплакал. Никакого пламени не вырвалось из его пасти, как будто бы его огонь потух.

Йорш чувствовал себя жутко. Голова его поникла. Он этого не выдержит.

Эльф снова оказался под колпаком одиночества, ему не хватало воздуха.

Совсем один он тащился в грязи под дождём. Два человека подобрали его и спасли, но они не могли его утешить. Они были людьми, а он — эльфом, и стена различия и непонимания навсегда осталась между ними.

Больше десяти лет он провёл с драконом, настолько поглощённым высиживанием своего яйца, что он толком не замечал эльфа и не интересовался его мыслями. И сейчас опять эльф был один.

Ему хотелось, чтобы кто-то утешил его, обнял и сказал: «Молодец, ты сделал всё, что мог. Не беспокойся, теперь я обо всём позабочусь».

Никто никогда не говорил ему: «Не беспокойся, теперь я обо всём позабочусь».

Ему хотелось, чтобы кто-то позвал его, потому что готов ужин. Хотелось, чтобы кто-то подоткнул ему вечером одеяло.

Хотелось, чтобы пришёл кто-то большой и сильный и помог маленькому дракончику, кто-то, кто знал бы, что сказать и сделать, чтобы облегчить страдания малыша.

Но никого не было. Только он. И маленький отчаявшийся дракон.

Нужно было что-то делать. Он вспомнил, как воскресил кролика и курицу, когда они были уже по ту сторону жизни. Как помог Сайре избавиться от воды в лёгких. Не было кого-то большого и сильного, был только он. А это лучше, чем ничего.

Был он. И этого должно было хватить. Нужно пойти к дракончику, избавить его от боли, заживить его раны. Йорш не мог залечивать свои раны, но мог заживлять чужие.

Потом нужно утешить дракончика и заодно самого себя. Утешаться можно и в одиночестве, но вдвоём это получается намного лучше: пока ты утешаешь кого-то, проходит и твоя боль.

И уж потом он научил бы его летать. У них бы всё получилось. Дракончик просто был ещё слишком маленьким.

Они попробовали бы через несколько месяцев, и тогда дракончик всё бы прекрасно понял. Да, точно, он просто слишком рано начал. Йорш выбрался из ниши, поднял голову, выпрямил ноющие плечи и направился к малышу… И тут он наступил на какую-то обломанную ветку, больная щиколотка подвернулась, Йорш не удержал равновесия и полетел вниз со скалы. Он пролетел двадцать футов и упал прямо на дракончика. Жалобный плач малыша сменился судорожным воплем. Эрброу подпрыгнул от боли, и Йорш отлетел в сторону: длительный полёт по чёткому, как арки первой рунической династии, полукругу.

Эльф приземлился на самом краю утёса, за которым начиналась пустота. Он ухватился руками за куст ежевики, наполовину вися над ущельем. Внизу — прыжок в тысячу футов и смертоносный гранит ущелья.

— Помоги мне! — во всё горло закричал он дракончику. — Протяни хвост! Спаси меня!

Малыш в оцепенении не отрывал от него глаз. Дракончика парализовало от страха.

Тысяча шестьсот фунтов бессмысленного непонимания.

— Хвост! — ещё раз крикнул Йорш. — Дай мне свой хвост!

Падая, он поранил руки, которые и так не зажили от старых ожогов, а теперь ещё и были утыканы колючками ежевики.

Эльф старался изо всех сил, но его руки не выдерживали.

— Я умру, не дай мне умереть. Твой хвост, ты можешь меня спасти, проклятая зверюга, сделай же что-нибудь!

Тысяча шестьсот фунтов абсолютной, ошарашенной ненужности.

Руки эльфа разжались.

Он полетел в пустоту.

Йорш попытался подумать, что ещё можно сделать, не для того, чтобы спастись, а чтобы меньше страдать в момент удара. Он задался вопросом, сразу ли он умрёт и почувствует ли боль. Вспомнил маму. Теперь они наверняка встретятся. Но его не радовала эта мысль. Каждой клеточкой тела Йорш хотел жить.

Вдруг всё позеленело. Небо, солнце, его широко раскинутые в падении руки и тело, снег высоко на вершинах. Всё. Над ним распахнулись два огромных зелёных крыла, сквозь которые просвечивало солнце.

Дракончик летел! Хоть летать-то малыша он научил.

Йорш не слишком обнадёживался.

«Он просто повторяет за мной, — пришло ему в голову, — имитирует. Сейчас послышится радостный „пиииииииииииииииииип“, и вместо того чтобы разбиться о камни, я сгорю заживо».

Но тут его взгляд встретился с взглядом Эрброу. Тысяча шестьсот фунтов решительности. Тысяча шестьсот фунтов твёрдости. Малыш летел ему на помощь. Когда дракончик упал, он сильно ударился и понял, что, падая, можно сделать себе очень больно. Теперь он летел, желая предотвратить падение друга на землю. Малыш изо всех сил старался и был уже совсем рядом. Йорш закрыл глаза и затаил дыхание — сейчас дракончик вонзит в его тело свои острые когти! Он спасёт его от падения, чтобы пронзить когтями.

Он почувствовал рывок вверх. Эрброу своими передними лапами схватил его за запястья. Хватка была сильной, решительной и на удивление мягкой… Лапы дракончика были мягкими, как у щенка, и он даже не дотронулся до него когтями. Его мозг развивался и работал!

Тысяча шестьсот фунтов ума.

Дракончик снова решительно взмыл вверх и направился к холмам за Чёрными горами. И вот они уже летят над живописной местностью, где виноградники чередуются с яблонями. Йорш напряг мускулы живота и подтянул вверх ноги, как бы собираясь перекувыркнуться через голову. Эрброу понял его намерение и помог, опустив правое плечо и в подходящий момент отпустив запястья эльфа. Как умелый акробат, как будто они тренировались долгие годы, юноша взобрался на спину дракона. Внизу, между рядами винограда, разбегались во все стороны малюсенькие фигурки.

— Летим отсюда! — закричал Йорш.

Ещё один вираж, и они направились в сторону моря за Чёрными горами. Иногда они поднимались высоко над облаками, иногда, наоборот, чуть не касались вершин лиственниц. Йорш увидел, что его библиотека практически изолирована от окружающего мира: оползни, случившиеся, очевидно, предпоследней весной, с её сильнейшими дождями и таянием ледника, засыпали как лестницу, по которой пришёл он с Сайрой и Монсером, так и дорогу, по которой его спутники покинули пещеру. До библиотеки теперь можно было добраться только на крыльях. И вот перед ними наконец-то открылся горизонт, чья чёткая линия нарушалась лишь летающими чайками. Ветер развевал волосы эльфа. Шум моря сливался со свистом ветра и голосами птиц.

Спина дракона будто предназначалась для всадника: между настоящими крыльями находились два внутренних маленьких крыла, покрытые мягкой шерстью. Когда дракон заметил, что Йорш трясётся от холода, он накрыл его этими малыми крыльями. Более удобного места невозможно было и представить.

Долина под ними расстилалась во всём своём великолепии. Эрброу бесстрашно опустился к земле, почти задевая вершины деревьев, потом снова взмыл вверх, опять вниз, касаясь травы на поляне, и снова в небо.

Небо огласил рёв дракона — намного ниже, чем его привычный «пиииииииип», и перед ними запылала огненная полоса. Они быстро пронеслись сквозь пламя, почти не чувствуя его, подобно тому как не ощущаешь огня, быстро проведя рукой над свечой.

С каждым рёвом небо на мгновение превращалось в огненное золото, чтобы потом сразу же принять свою обычную светло-голубую окраску. Дракончик опустился прямо к поверхности моря, коснулся волн. Йорш почувствовал солёную пену на лице и волосах. Вокруг одна за другой бежали волны, и чайки кружили над бесконечным горизонтом.

Йорш подумал, что жизнь делится на «до» и «после»: до и после того момента, когда впервые видишь море. И чего-то наверняка не хватает той жизни, в которой нет этого момента.

Эрброу крепко сомкнул над ним свои внутренние малые крылья, чтобы согреть его и удержать на спине… и вдруг нырнул. Йорш снова представил себе, что он — рыба, и солёная вода вокруг него стала сущим наслаждением. Навстречу им плыла стая дельфинов, которые с интересом наблюдали невиданное зрелище. Среди них была дельфин-мама, рядом со своим малышом, и на мгновение сердце Йорша наполнилось тоской по его непрожитому детству, но стоило дракону вновь взмыть в небеса, прямо в стаю чаек, как тоска рассеялась крошечными пузырьками морской пены, оставшейся под ними.

Дракон снова заревел низким и громким, как охотничий рог, голосом. Из пасти его не вырвалось никакого огня.

Йорш рассмеялся: наконец-то он нашёл нужное средство. Чтобы потушить огонь дракона без аконитуса, наперстянки и арники, достаточно простой морской воды!

Он смеялся не переставая, потому что взмывать в небо, опускаться в море и вновь парить в небесах, когда ветер развевает волосы, а вокруг кружат чайки, и маленький дельфин смотрит из воды и кувыркается, приглашая играть, — это и есть счастье. Йорш смеялся потому, что одиночество его было нарушено, а это ещё большее счастье, чем полёт. Рядом с ним, а точнее, под ним был настоящий брат, большой и сильный.

Своим полётом он и Эрброу разорвали линию горизонта и вместе с ним круг грусти, круг одиночества.

Эльф наклонился к дракону и обнял его. Зарылся лицом в изумрудную шерсть и замер. Дракон заревел от радости. В этот раз его пламя пронзило воздух, словно длинная солнечная шпага.

Солнце опустилось за горизонт и скоро совсем исчезло. Звёзды усеяли небо. Единственное, что можно было различить внизу, — маленький островок с огромной дикой вишней и совершенную линию горизонта там, где море сливается с небом.

 

Глава седьмая

Роби лениво нежилась на солнце, в то время как минуты и часы текли мимо неё, как вода течёт вокруг камня.

С тех пор как дракон закрыл солнце зелёными крыльями, они ни дня больше не работали. Никто и не думал искать Иомир. Их стали лучше кормить, и она даже не была наказана. Случилось невероятное. Честно говоря, хотя и прошло всего несколько дней, воспоминание о том, что действительно произошло, было так запутано, искажено и переплетено с бесконечными последующими версиями, что стало просто непостижимым.

В итоге всеми поддержанная версия была следующей: огромный дракон появился в небе, похитил бедную Иомир, тогда как остальные сироты были спасены благодаря доблестной отваге Страмаццо, который сразился с драконом и, героически проливая кровь, принудил чудовище к бегству. Самое смешное в этом рассказе (конечно, если обладать достаточным чувством юмора) — что после третьего повторения все действительно в него поверили. Правда просочилась в землю, словно пролившийся виноградный сок. Роби забыли наказать. Наоборот, после многочисленных повторений истории о драконе девочка даже получила роль человека, первым подавшего сигнал тревоги. Конечно, она не стала героиней, но всё-таки одним из главных действующих лиц. Неподалёку от неё Тракарна, опираясь на забор, рассказывала о случившемся посланнику из Далигара:

— …и тогда эта девочка, Роби, подала сигнал тревоги. Родители её были совсем никудышные, настоящие преступники… — лёгкий вздох —…но, к счастью, правосудие над ними уже свершилось, а вот она, благодаря полученному здесь воспитанию, сумела сделать хоть что-то полезное. Конечно, ею руководила не только любовь к справедливости, но и страх перед драконом, — короткий смешок, — но, благодаря нашему влиянию, она смогла сделать правильный выбор. Ах, если бы вы его видели, моего Страмаццо, — трогательная улыбка на лице и теряющийся вдали взгляд, — он вскочил на ноги, схватил огромную корзину с виноградом и, потрясая ею, как импровизированным щитом…

Короче говоря, никакого наказания для Роби, никакой погони за официально погибшей Иомир и четыре награды для Страмаццо: за отвагу перед врагом; за великодушие по отношению к малолетним, спасённым от чудовища, несмотря на их недостойность; за пренебрежение опасностью и за любовь к Далигару, потому что в тот момент, когда он героически прогнал дракона, швыряя в него полную корзину винограда…

— …Страмаццо закричал: «За Далигар и его Судью-администратора!» — и бросился на чудовище. Именно так, героически крича, мой супруг бросился на дракона… — небольшое трогательное всхлипывание со слезой на глазах. — Чудовище было так напугано, что бросилось прочь: оно расправило свои огромные крылья и с тем, что осталось от маленькой Иомир в его пасти…

Роби радовалась, что Иомир была на свободе и со своими родителями, но она ужасно по ней скучала. Как никогда, ей хотелось с кем-то поговорить, обсудить случившееся, понять.

Настоящий дракон в небе. Зелёный. Как в её сне. Драконы не перевелись, и сон не был простой выдумкой. Несмотря на то что солнце било ей прямо в глаза, Роби увидела человеческую фигуру, опасно раскачивающуюся в лапах дракона. Сначала ей показалось, что дракон несёт добычу, но человек вдруг подтянулся и удобно устроился на спине дракона. Он замер на несколько мгновений, потом, весь залитый солнечным светом, широко раскинул руки, как бы желая обнять весь мир: это было последней ясной картиной, а потом дракон повернул в сторону Чёрных гор и быстро исчез за ними. Значит, дракон действительно существовал и в придачу нёс кого-то на спине.

Кто это был? Принц? Кто-то другой? Мысли Роби разбежались. Одни настойчиво твердили, что сон был вещим, дракон прилетал ей на помощь и спас всего лишь своим появлением. Он скоро вернётся, чтобы забрать её с собой. Счастье переполняло Роби, надежда била ключом, воспоминание об изумрудном свете освещало изнутри, как свеча освещает тёмную комнату.

Но другие мысли напомнили, что в таких мечтах нет ни смысла, ни логики: в конце концов, она же не принцесса или что-то в этом роде.

На свете существовал один дракон, с каким-то типом сверху, и совершенно случайно он прилетел как раз в тот момент, когда она была в опасности и в полном отчаянии, прилетел и спас её своим появлением. К тому же совершенно случайно этот дракон был как две капли воды похож на дракона, который снился ей каждую ночь после уничтожения её семьи. Простое совпадение?

Ещё одна мысль не давала Роби покоя, мысль гадкая, как червяк, противная, как гусеницы, которые попадались в гладких и блестящих на вид вишнях. Может, то, что говорили Тракарна и Страмаццо, было правдой? Это истина, а не враньё и клевета? Может, правда, что она не была такой, как все остальные дети. Правда, что её семья… испорченная. Семья, которая… Роби испытала отвращение от этой мысли. Семья, которая… помогала эльфам. Нет, это слишком ужасно, этого не может быть. Её мама и папа были хорошими, они не могли совершить настолько гадкое и ужасное преступление — помочь эльфу, да ещё и за деньги. Именно в этом их обвинили: укрытие эльфа в обмен на золотые монеты, на которые они купили потом дом, хозяйство, корову, лошадь, овец, кур и фруктовые деревья. Кто помог эльфу, может иметь и связи с драконом. А эльф, о котором идёт речь, не просто какой-нибудь эльф, а Эльф, тот самый, который привёл в ужас Далигар за год до её рождения. И именно Судья-администратор спас тогда город от этого ужасного существа, от этого зверя, жаждущего крови, который позабавился бы, массово истребив всех воинов, женщин, детей, собак и даже кур, если бы мужественный и храбрый Судья-администратор не остановил бы его.

На подробностях той истории обычно никогда никто не останавливался. Да и в целом эта легенда вызывала у Роби некоторые сомнения. За свою жизнь она не встретила ни одного ребёнка, чьи родители были бы убиты кровожадным эльфом из Далигара. Это несмотря на то, что все сироты земли Далигар были собраны здесь, в одном доме с ней.

Если эльф был настолько могуч, что лишь от звука его ужасного имени все воины обращались в бегство, как мог сразиться с ним Судья-администратор? Может, так же, как Страмаццо отважно боролся с драконом? Роби захихикала. На сердце снова стало радостно. А если всё было наоборот? Если неправда, что драконы — плохие, а эльфы — злые? Если всё это такая же ложь, как героическая схватка на виноградном холме?

— Героическая схватка, ге-ро-и-чес-ка-я! — захлёбывался голос Тракарны. — Он истекал кровью, как треснувшая бочка с молодым вином…

Может, драконы были хорошими, и один из них искал её. Роби закрыла глаза: исчезли голод и грусть, их место заполнил знакомый образ — дракон был настолько близко, что закрывал небо своими крыльями. Роби различала каждый завиток золотистой шерсти, чередующейся с изумрудными чешуйками.

Несмотря на закрытые глаза, она почувствовала, что кто-то стоит рядом с ней. Как когда чувствуешь, что на тебя кто-то смотрит. Роби открыла глаза — перед ней, нос к носу, стояла на коленях Гала. Крешо и Морон, скрестив на груди руки, находились неподалёку. Гала пристально разглядывала Роби в упор, так, как смотрят на муравейник с рыжими муравьями: слегка с брезгливостью и немного со страхом.

Роби поняла, что для неё ещё ничего не закончилось. Она поднялась и окинула взглядом троицу.

— Куда делась Иомир? — прошипела Гала.

Она была маленького роста, со светлыми волосами, свисавшими на лицо, что придавало ей дикий и свирепый вид. Присутствие двух громил за плечами придавало ей силу и уверенность, без старших мальчиков она ни за что не подошла бы к Роби.

— Её сожрал дракон, ты что, забыла? — безмятежно ответила Роби.

— Как бы не так, — бросила Гала, — ты что-то знаешь! Дракон появился как раз вовремя. Ты и твои родители были друзьями эльфов, — исподлобья посмотрев на Роби, ядовито добавила она, — а друзья эльфов — это друзья драконов.

— Ладно, идём спросим у Тракарны, правда ли всё то, что она рассказывает, или нет, — невозмутимо предложила Роби и, повернувшись, сделала вид, что направляется к забору.

Крешо и Морон посмотрели на неё несколько секунд, потом скривили губы и, пожав плечами, отошли, косо бросив на девочку злобный взгляд. Осталась одна Гала.

— Дракон застонал от ужаса, меж его клыков видна была рука бедной девочки… — несла своё Тракарна.

— Неправда, — полным злобы и ненависти голосом повторила Гала.

Глаза её были наполнены слезами и беспредельной обидой. Кто-то рисковал жизнью, чтобы снова обнять Иомир, свою дочь. Но никто и никогда не искал Галу.

Роби посмотрела на девочку долгим взглядом и вдруг произнесла абсолютно нелепую вещь:

— Когда-нибудь кто-то придёт и за тобой.

Эти слова сами собой сорвались с её губ; произнеся их, Роби ужаснулась. Слова были бессмысленны и жестоки, потому что никого и ничего не иметь — это намного лучше, чем жить иллюзиями, которые рано или поздно разбиваются. Но она просто не смогла сдержаться. Роби смотрела на Галу, на её мелкое лицо под светлыми и грязными волосами, на её разъярённые и полные отчаяния глаза и вновь, неожиданно для себя, сказала:

— Рано или поздно кто-нибудь заберёт тебя отсюда.

Грязное лицо Галы побледнело. Она распахнула глаза. Поднесла руки ко рту, подавляя крик. Или стон. На её левой руке не хватало большого пальца, самого главного из всех. Вдруг в голове у Роби возник образ Галиной руки со всеми пятью пальцами. Она вовремя прикусила себе язык до крови, чтобы не сказать того, что оказалось бы совсем абсурдным и слишком жестоким.

— Ты ведьма, правда? — шёпотом спросила Гала. — И твои родители тоже? Поэтому вы дружите с эльфами? Ты… ты вправду можешь знать… Это правда?..

Роби ничего не ответила.

— Страмаццо обливался кровью и грязью… — трещала без умолку Тракарна. Вдруг её рассказ был прерван приглушённым криком. Над их головами кружился, во всём ужасающем блеске, дракон с изумрудными крыльями. На спине его сидела маленькая белая фигурка. Вопли раздались со всех сторон. Люди разбегались кто куда. Совсем не вспомнив о своём героическом прошлом, Страмаццо прервал сонный храп и показал себя в невероятно быстрой пробежке до ближайшего сарая. Посланник Далигара, привезший награды, был слишком занят тем, что мчался в противоположную сторону, чтобы заметить несоответствие поступка Страмаццо рассказу о сражении. Тракарна тоже укрылась в сарае, но пока она к нему бежала, споткнулась об одного из детей и упала, поэтому её светло-голубая туника, расшитая серебряной нитью, теперь больше напоминала грязные обноски, облепленные соломой.

Крешо и Морон мчались где-то вдалеке. Одна Роби осталась неподвижной и рассматривала дракона. Лёгкая улыбка тронула её губы. Дракон, очертив в небе последний круг, повернул к Чёрным горам, пролетел над их вершинами и скрылся из глаз. Очевидно, его убежище было поблизости. Гала осталась рядом с Роби и всё ещё смотрела на девочку в ужасе. Она тоже не убежала. Наконец Гала произнесла:

— Теперь, когда нет Иомир, можно, я буду спать рядом с тобой?

Роби не раздумывала.

— Конечно, — просто ответила она.

 

Глава восьмая

Он не знал как.

Дракончик безмятежно спал, два раза обернув хвост вокруг туловища, и был похож на птенчика в гнёздышке. Снаружи свистел ветер и, честно говоря, внутри библиотеки тоже, ведь «пииип» новорождённого Эрброу одно за другим разбили все янтарные стёкла, а Йорш не имел ни малейшего понятия, как их починить. Но всё же внутри пещеры ветер свистел меньше, да и пар вулкана согревал обитателей библиотеки. Температура была далека от совершенства, но полуголый эльф мог при ней выжить. Примостившись на сталактите, как сова на ветке, Йорш попытался подвести итоги и осознать своё положение.

Как найти одежду? Не может же он ходить полуголым. Тем более скоро зима. Снег, покрывавший лишь вершины гор, не сегодня-завтра накроет весь мир. Кроме того, люди не любят эльфов. А полуголых эльфов наверняка не любят ещё больше и уж точно быстрее опознают. Тёплый капюшон не только защитил бы от насморка, но и спрятал бы цвет его волос и остроконечные уши, прикрыл бы от камней, которыми люди, вполне возможно, его закидают.

Как научить дракончика читать и писать? Он попытался вспомнить, как его самого учила читать бабушка, но воспоминания не простирались так далеко в прошлое, туда, когда процесс чтения был ему незнаком. Неужели это когда-то было? Или он умел читать сразу после рождения? Вряд ли. Когда рождаешься, вообще ничего не умеешь. Потом учишься говорить и лишь затем читать. Да, точно. Именно в этом порядке. Сначала говорить, потом читать. Монсер и Сайра не умели читать, но хотя бы говорили. И пусть их речь была грубой и неотёсанной, не упоминая уже о нелогичности их мышления, но, несомненно, она была вполне вразумительной.

Как обратиться к людям и избежать того, что тебя забьют камнями, и/или сдерут шкуру, и/или сожгут живьём, или сначала убьют любым из вышеперечисленных способов, а уж потом сожгут мёртвым? Ответ на это был простым: ему нужно было найти Сайру и Монсера. Они приютили бы его, помогли, защитили и что-нибудь посоветовали. Значит, следующий вопрос: как найти Монсера и Сайру? Ответ: спрашивая. А ведь долгие годы он не разговаривал ни с кем, кроме дракона. Нужно поупражняться и подготовить речь.

Простите, превосходительство… или придурок? Какое из этих двух слов считалось у людей вежливым обращением? Он всё ещё путался.

Нет, правда, нужно подготовить приветственную речь, чтобы произнести её без запинки. В случае малейшей ошибки в него полетят камни, а этого никому не пожелаешь.

Простите, благородный господин (госпожа), не знаете ли вы, где живут двое типов, зовущихся Монсером и Сайрой и являющихся людьми?

Нет, про людей лучше опустить, а то возможного слушателя одолеют сомнения, что спрашивающий таковым не является, а тогда — камни.

Простите, благородный господин (госпожа), не знаете ли вы, где живёт женщина по имени Сайра и мужчина по имени Монсер?

Это подходит. Если ему повезёт, то через несколько лет или даже десятилетий он всё-таки найдёт друзей.

А что делать с дракончиком? Он и мысли не допускал, что того можно бросить. Взять с собой?

Как спрятать зелёного дракона, уже сейчас весящего две тысячи фунтов и обещающего стать через месяц раза в два больше? Это невозможно. Неужели всё-таки придётся его покинуть? Но не сейчас, когда дракончик потерян и блуждает в пустыне незнания. Нужно научить Эрброу читать. Тогда дракончик приобщился бы к культуре. Даже учитывая сгоревшие и сгрызенные книги, в пещере остаётся достаточно томов, чтобы Эрброу не испытывал одиночества и не ощущал себя покинутым.

То есть Йорш не бросит дракона, а просто оставит в библиотеке на время, необходимое, чтобы найти Монсера и Сайру и выбрать себе невесту, стараясь избежать в процессе поисков забрасывания камнями, повешения или сжигания на костре.

Не более десяти-двадцати лет.

Его человеческая невеста будет, несомненно, счастлива провести свою жизнь на вершине неприступной горы в компании дракона. Ну не каждый же день можно встретить настоящего дракона, к тому же тот может очень пригодиться в хозяйстве — он умеет зажигать огонь (у людей с этим вечно проблемы), на котором его невеста будет варить фасоль. Что может быть прекраснее жизни в библиотеке, где собраны все человеческие знания ну или хотя бы то, что от них осталось! Они растили бы своих детей, обучали бы их чтению, письму, танцам, изучали бы с ними астрономию и геометрию, зоологию, кормили бы их золотистой фасолью и розовыми грейпфрутами. Кто знает, если бы их дети никогда не ели мёртвых кроликов, может быть, они не выросли бы такими неучтивыми грубиянами, как их мать, и воняли бы меньше, чем остальные люди.

План был отличным, оставалось только придумать, как его осуществить.

Йорш стал слезать со сталактита, что было нелегко: Эрброу сжевал его туфли, сплетённые из стеблей дикого мандарина. Это произошло через несколько дней после того, как дракончик вылупился из яйца, — две недели назад, когда у Эрброу начали резаться задние боковые клыки, наверняка ужасно зудевшие и чесавшиеся. А туфли бы не помешали: пол пещеры был покрыт не золотыми бабочками, как в недавние времена, а толстым слоем птичьих фекалий.

Не только Йорш заметил, что внутри пещеры температура выше, чем за её пределами, поэтому через разбитые стёкла в библиотеку залетали все кому не лень. Практически все верхушки сталактитов были заняты гнёздами: в пещере поселились крапивники, несколько скворцов, но больше всего было сорок, как не мог не заметить Йорш, самых болтливых, кричащих и драчливых птиц, производящих огромное количество экскрементов.

Осторожно перескакивая с одного более-менее чистого места на другое, молодой эльф допрыгал до стены, по которой вилась фасоль. В углу птенец сороки нападал на оставшихся запуганных бабочек, которые, несмотря ни на что, отважно сопротивлялись полнейшему вымиранию своего рода. Птенец довольно галдел, пока его не схватила огромная сова.

Птенец не успел и пискнуть, как во все стороны полетели пух и перья, кровь брызнула на золотистую фасоль, на пол и на грудь юноши-эльфа. Йорш вновь ощутил раздражение и ужас, чувства, которые ему всё чаще приходилось испытывать в последнее время.

Вчера, когда они вернулись, совершив великолепный полёт над морем, они поняли, что за время их отсутствия пещера превратилась в убежище для пернатых. Лишь центральный зал, изолированный от остальных, заваленный книгами, находился в относительной чистоте. Вероятно, из-за огромного количества книг в зале не осталось места не только для них двоих, но даже для канарейки.

Шум охотящейся совы разбудил дракона, который открыл глаза и приподнял голову. Йорш, продолжая прыгать через кучи птичьих фекалий, перьев и остатков обглоданных совами косточек, приблизился к Эрброу. Дракон внимательно наблюдал за ним. Следил заспанными, но внимательными глазами. Йорш улыбнулся ему: он всё организует со знанием дела — учение должно стать приятным и радостным занятием для ученика.

Ни в одной из прочитанных эльфом книг не говорилось о маленьких детях, но большая часть философских текстов описывала различные методы обучения. Две трети авторов советовали лупить линейкой по пальцам, чтобы улучшить усвоение предмета, одна треть настаивала на теории игры, чтобы привлечь внимание ученика. У драконов нет пальцев, не говоря уже о том, что битьё линейкой существа, весившего две тысячи фунтов, могло поставить под сомнение дальнейшее существование юноши. Поэтому эльф решил прибегнуть к более мягкому методу — обучению игрой.

Йорш разложил на полу бобы фасоли: один плод, кучку из двух фасолин, кучку из трёх… и так до кучки из шести штук. Может, у него получится одновременно научить дракона и говорить, и считать.

— ФАСОЛЬ, — сказал Йорш, указывая на одну фасоль. Он улыбнулся и хлопнул в ладоши: — ФА-СОЛЬ, Ф-А-С-О-Л-Ь.

Ещё одна улыбка, прыжок и хлопок в ладоши на каждой букве. Эрброу поднял голову и удивлённо на него посмотрел. Удивлённо, но с любопытством. Метод сработал!

— Ф-А-С-О-Л-Ь, — повторил Йорш, — Ф-А-С-О-Л-Ь: одна фасоль, две фасоли. Один, два. Одна фасоль, две фасоли, много фасоли, — один прыжок, два прыжка, много прыжков. Хлопанье в ладоши, смешок.

Дракон не отрывал от него глаз. Всё в большем удивлении, но и со значительным любопытством. Методика игры работала просто замечательно!

— Фасоль, один, два. Одна фасоль, две фасоли. Ф-а-с-о-л-ь: фасоль!

Йорш радостно улыбался, ликуя.

— Ты этой ночью поглупел, о юный эльф, либо ты и вчера таким был, но я не заметил? — вежливо спросил дракон. — И нет ли здесь какой-нибудь другой еды, кроме золотистой фасоли и розовых мандаринов? Меня уже от них тошнит, а эта пещера и без того похожа на отхожее место.

 

Глава девятая

В чудом сохранившейся книге по драконологии непродуманных моментов оказалось много. Сведения юного эльфа о драконах были ограничены, запутаны, обрывочны, и вообще их было настолько мало, как зимой — листьев на деревьях или в неурожайный год — яблок в кладовых. Со всем драконьим терпением, глубоким и бескрайним, Эрброу пришлось объяснять Йоршу всё с самого начала.

— Через яйцо? — Йорш был поражён.

— Через яичную скорлупу, — терпеливо подтвердил дракон.

Терпение драконов обширно, словно луга, вид на которые открывался с гор, а интеллект юноши казался Эрброу мелким, как тесная кладовка. Дракон поразился: в памяти его всплыла какая-то книга, в которой категорически утверждалось, что эльфы — очень хитроумные и смышлёные существа.

— Для чего же, по-твоему, драконы годами сидят на яйце?

— Чтоб греть его, как птицы? — предположил Йорш.

От этого сравнения дракон похолодел, как будто его покрыла корка льда. Чешуя на его хвосте стала дыбом. Как птицы? Да как он посмел! Его отец и отец его отца смыли бы кровью, нет — огнём такое оскорбление. Немного огня и немного розмарина. А юноша ничего, упитанный. Нет, ни в коем случае. Сколько бы глупостей эльф ни говорил и ни думал, невозможно зажарить того, кто вытащил тебя из яйца, кто научил тебя летать, кто терпел все капризы твоего родителя, согревая его и ухаживая за ним, пока он тебя высиживал.

Дракон вздохнул и тихим и спокойным голосом продолжил лекцию, призвав на помощь всё терпение, которого у драконов в избытке, как и красоты, скромности и ума. Эрброу объяснил, что птицы — всего лишь существа с куриными мозгами. Взять хотя бы орла: гордый вид и цыплячьи мозги. Птица устраивается на яйце своим задним местом потому, что, будучи птицей, то есть существом безнадежно глупым, не знает других способов согревания яйца. А вот он и его родитель — драконы. ДРАКОНЫ. Д-Р-А-К-О-Н-Ы. Юному эльфу понятна разница, или лучше ещё раз повторить по слогам, прыгая на когтях в придачу? Если бы всё заключалось в согревании яйца, они, ДРАКОНЫ, давно бы вычислили необходимую температуру и добились бы её посредством сжигания, рефракции, использования сейсмического пара или альтернативными способами генерирования и аккумулирования тепла. И если они всё-таки держат свой зад на яйце, вместо того чтобы открывать Вселенную и улучшать мир своим присутствием, то лишь потому, что во время высиживания мысли родителя передаются его ребёнку. Нет, драконы не думают задним местом. Чудо в том, что воспроизводительная система драконов — нечто среднее между воспроизводительной системой фениксов и системой эльфов, кур, людей, собак, кошек, канареек, дельфинов, пингвинов, акул… да, и бабочек тоже. Если Йорш перестал бы постоянно его перебивать, он объяснил бы всё гораздо лучше. Кстати, не пытался ли эльф научить его ораторству? Так вот, раз он уже и сам в этом преуспел, Йоршу остаётся лишь молча наслаждаться его талантом. На чём он остановился? Он ненавидит, когда его перебивают. Это отвратительно. ОТВРАТИТЕЛЬНО! Он уже упоминал о том факте, что драконы великолепны, что они самое грандиозное создание природы, сама суть существования? Он не хотел бы это упустить, несмотря на отвратительное поведение собеседника, который постоянно его перебивает. Кто научил его говорить? Да кто же, если не его родитель, разве не ясно? «Его Великолепие Его Родитель», если уж называть его правильно. Мозг дракона-родителя сосредотачивается на мозгу новорождённого и передаёт ему все свои знания, опыт и память, поэтому когда новый дракон выходит из яйца и учится летать, он уже, как бы это выразиться… Есть лишь одно слово: совершенен.

Он говорит несколько иначе, чем Его Великолепие Его Родитель? Ладно, ладно, если Йорш предпочитает, то можно называть родителя просто Эрброу Старший. Это не имеет значения: драконы говорят на людском языке, а людскому языку свойственно меняться со временем. Драконы живут долго, и когда высиживают яйцо, они уже стары и слабы, поэтому в этот период драконы возвращаются к тому языку, который выучили в детстве. В случае Эрброу Старшего это язык второй рунической династии. Он же, Эрброу Младший, говорит на современном языке, последнем, которым владел родитель.

— Ещё раз, — повторил дракон, — воспроизводительная система драконов находится между системой фениксов и системой эльфов. Знал ли ты хоть одного феникса? Нет? Конечно, нет, последние фениксы вымерли в конце третьей рунической эпохи — начале средней эры, а вы, эльфы, — как мне вас жаль — не получаете при рождении знания предков. Феникс возрождался с помощью огня, оставаясь самим собой, тем же самым существом, что и раньше. Понимаешь, огонь был для этих существ философским камнем, их эликсиром вечной молодости, и пока кто-то не свернёт фениксу шею, чтобы зажарить с розмарином, тот бессмертен. К счастью, жаркое из них было отменным, розмарина — вдоволь, и мы фениксов повывели.

— Вы уничтожили фениксов? Которые бессмертны? И вы… их всех… съели?..

Да что нашло на юношу? Он что, вдруг разучился говорить?

Йорш и правда потерял дар речи. Ему словно вылили ведро ледяной воды на голову. Тяжело дыша, эльф сделал шаг назад, но поскользнулся на полуобглоданной филином косточке и шлёпнулся прямо в кучу птичьих экскрементов.

Может, к эльфам разум приходит в более взрослом возрасте?

— Всё в порядке? — спросил юношу Эрброу.

— Вы уничтожили… — пробормотал Йорш. — Как вы могли?

— Ах, это совсем нетрудно, — воспоминания растрогали дракона: хотя сам он никогда не пробовал жареного феникса, у Эрброу потекли слюнки, — немного лаврового листа и морской соли. Варить следует недолго, как рыбу.

— Но ведь фениксы — чудесные птицы!

— Клубника тоже чудесна, поэтому мы её и едим. Фениксы были самыми тупыми, совершенно глупыми и абсолютно безмозглыми созданиями во всей Вселенной. Если кто-то рождается без единой мысли в башке, то нечего жаловаться, что вскоре он исчезнет. Единственной заботой фениксов была красота перьев хвоста и отсутствие морщин под глазами. Лишь тот, кто знал их лично, может себе это представить. Беседовать с фениксом было так же невыносимо, как ждать, когда вырастут цветы на сухой траве. Только вспомню об этих существах, и у меня сразу начинает раскалываться голова. Да то, что мы их уничтожили, — жест милосердия с нашей стороны, ведь всё их существование было сплошным страданием! Они были готовы сжечь себя живьём, лишь бы не постареть. Но главное, в огне рождался не новый феникс, нет, — воскресала та же самая глупая курица!

Дракон глубоко вздохнул.

— А вот у собак, кошек, канареек, кур, эльфов, кабанов и, раз уж ты спрашивал, у бабочек всё по-другому. У матери и отца рождается один ребёнок, или двое, или трое детей, у кроликов — даже одиннадцать или пятнадцать. И каждый ребёнок — новое существо, каждый отличается от родителей: папин нос, бабушкины глаза, большой палец на ноге — как у мамы, передние зубы — как у деда. Такой ребёнок — единственный и неповторимый, и его нужно всему учить заново. От письменной и устной коммуникации до писанья в горшок и каканья подальше от дома, все знания и навыки ребёнка — результат учёбы. Понятно? Кстати, о каканье — ты заметил, на чём сидишь, сынок?

Да, наверное, эльф ударился головой, когда был маленьким. Обо что-то очень твёрдое. Бедный юноша. Он да заодно и тот, кто написал, что эльфы — самые гениальные в мире существа.

Йорш кивнул. Да, он заметил, на чём сидел.

Он тяжело поднялся и направился к неглубокому колодцу недалеко от пещеры, где можно было помыться. Дракон следовал за ним.

С одной стороны, Йорш испытывал облегчение, но с другой — ещё какое-то странное чувство. Неизвестно по какой причине ему хотелось, чтобы дракон снова стал новорождённым. Пищащим, и разрушающим всё подряд, и не отрывающим от него обожающих глаз.

Теперь дракон больше не пищал и ничего не сжигал, но и от обожания мало что осталось.

Мир тонул в тумане. Горизонт терялся в облаках. Вода в колодце была ледяная, но чистая. Йорш снял свои старые и грязные обноски и решительно бросился в воду.

— Дракон — это не собственный родитель, но подлинная копия его подобия и сущности, и он впитывает все знания, науки и воспоминания, в том числе и о зажаренных фениксах, через яичную скорлупу. Мать-природа никогда не перестанет удивлять нас своей гениальностью, — вдохновенно и растроганно продолжал разглагольствовать Эрброу, — ведь каждый новый дракон уже совершенен, не имеет смысла что-либо в нём менять. А вот у вас всегда появляются разные дети, поэтому людям и эльфам остаётся лишь надеяться, что рано или поздно возможно, как бы сказать… — дракон ласково смотрел на эльфа, подбирая слово, и наконец закончил с доброй улыбкой: — Улучшение.

Да, Йоршу надо было наслаждаться обожанием дракончика, пока оно было. Эльф подумал, что его судьба — начинать ценить хорошее лишь тогда, когда оно уже утрачено.

Плавая в ледяной воде, Йорш снова представил, что он — рыба, и холод превратился в удовольствие. Вода нежно обтекала его со всех сторон.

Но дракон всё не успокаивался и торжественно вещал:

— Драконы откладывают яйца и начинают высиживать их лишь в конце жизни именно потому, чтобы заложить в новое создание все свои знания, весь опыт, все воспоминания. Во время высиживания дракон пользуется только небольшой частью своего мозга, затылочной долей, которая является самой… как бы сказать…

— Глупой? — подсказал Йорш.

— Ты отдаёшь себе отчёт в том, что я могу зажарить, испечь, испепелить тебя, как дрозда на вертеле? — раздражённо бросил дракон.

— Ты ни за что этого не сделаешь.

— Ты в этом так уверен? Не можешь же ты читать мои мысли, по крайней мере, не на таком расстоянии!

— Ты виляешь хвостом, когда смотришь в мою сторону, — сухо ответил юноша.

Дракон оскорбился. Он уселся на свой хвост, пресекая малейшее его движение.

— Я нахожу отвратительной твою пристрастность к таким грубым терминам, — высокомерно заявил он. — Затылочная доля — самая… примитивная часть мозга дракона, тогда как височная, лобовая, теменная, промежуточная и латеральная доли отвечают за отвагу, знания, интеллигентность, великолепие и… как бы выразиться…

— Невыносимое чванство? — снова помог ему Йорш.

— Гордость, — поправил его дракон, — гордость, превосходство и сознание своего превосходства.

На этот раз дракон был раздражён не на шутку.

— Я остановился на том, что дракон-родитель для еды, сна, размышлений, вообще существования пользуется лишь простейшим отделом мозга, в то время как главный его мозг находится в постоянном контакте с мозгом нового дракона и передаёт ему все свои знания. Таким образом, когда дракон рождается, в нём уже заложена вся память его родителя, и как только первый полёт заставляет различные части мозга совместно функционировать, дракон становится…

— Становится?

— Совершенным! Абсолютно совершенным! Прости, но когда я говорю о нашем совершенстве… Я не могу сдержаться, это так великолепно! — по щеке дракона поползла слеза волнения и, сорвавшись с изгиба губ, упала в пустоту. Долетев до поверхности воды, слеза породила множество концентрических окружностей.

Лучше бы дракон остался новорождённым.

Йорш был уже настолько чистым, что больше не было смысла сидеть в воде. Он вылез, и ледяной ветер набросился на его мокрую кожу По телу поползли мурашки, и он чихнул. Дракон, занятый самовосхвалением, снизошёл до него.

— Ты дрожишь, как осиновый лист на ветру, — заметил он, — это значит, тебе холодно, — триумфально заключил он, в восторге от собственной проницательности.

— Я так и знал, что не смогу этого скрыть, — подтвердил Йорш, всей душой ненавидя тон дракона.

— Я могу лишь догадываться и представлять себе это, ибо мы, драконы, не знакомы с холодом, — высокопарно и самодовольно продолжила зверюга, — чешуя — это превосходный термический изолятор, не говоря уж о двух внутренних межлопаточных крыльях, покрытых шерстью…

— Я задыхаюсь от восхищения, — бросил эльф сухим и ледяным тоном.

Он и сам весь заледенел. Нужно было убираться отсюда и попытаться хоть как-то согреться в холодной пещере, покрытой экскрементами. Может, сжечь их, чтобы стало теплее, но эта перспектива была не из самых приятных. Хоть бы перестали стучать зубы!

Дракон окинул его долгим взглядом, потом распахнул крылья и открыл свои тёплые и мягкие, как карманы, малые крылья.

— Залезай наверх, — предложил он, — пойдём полетаем.

— Полетаем? — Йорш даже растерялся на несколько мгновений: от раздражения он совсем забыл, как это здорово — летать. Здорово? Великолепно!

— Ага, полетаем, — подтвердил, подмигивая, дракон и так широко раскрыл крылья, будто хотел его обнять. — Здесь ты согреешься, — напомнил он эльфу.

— Полетаем! — воскликнул Йорш, заскакивая на тёплое и мягкое сиденье. — На этот раз — в сторону гор.

Невыносимый младший братик вдруг превратился в невыносимого старшего брата, но, честно говоря, в некоторых случаях, например в полёте, взрослый дракон был гораздо лучше, чем новорождённый! Пока Йорш залезал на великолепную драконью спину, он опять заговорил о процессе рождения:

— Слушай, а у бабочек…

— Опять ты с этими бабочками?

— Я ж тебе говорил, я только за ними и мог наблюдать. Так вот, я хотел спросить: ты говорил, собаки, кошки, канарейки, куры и эльфы размножаются, как бабочки. Значит, и я родился из яйца? Правильно? Кто его высиживал, по-твоему: мама или бабушка? Наверное, бабушка, ведь мамы почти сразу не стало… Значит, моя супруга должна будет высиживать наше яйцо, или я тоже смогу?.. Эльфы тоже высиживают яйца, как драконы или куры, или просто их откладывают в укромном месте, не высиживая, как бабочки? Или как пауки! Однажды я видел паука, который откладывал…

Дракон едва не задохнулся, настолько у него перехватило дух.

— Прости, сынок, но неужели никто из твоих родных и знакомых не объяснил тебе жизненно важных вещей? И ты не нашёл описания ни в одной из всех прочитанных книг?

Йорш понял, что больше всего на свете ему не нравилось, когда к нему пренебрежительно обращались: «Сынок».

— Конечно, объяснили! — раздражённо ответил он. — Бабушка прекрасно растолковала мне Декрет о защите эльфов и Особые законы для эльфов, не говоря уж о двенадцати книгах по праву и сорока четырёх по истории…

Дракон расхохотался и смеялся невыносимо долго и просто невыносимо. Иногда он прерывал свой хохот, чтобы взглянуть юноше в лицо, но потом начинал сначала. Невыносимо.

— Устраивайся поудобнее, сынок, — в конце концов выдавил он, — я объясню тебе кое-что, пока мы летим.

Точно, он больше походил на занудного старшего брата.

 

Глава десятая

Небо, словно наполненное свинцом, растворилось в тумане, который превращал весь мир во что-то непонятное и волшебное. Тени высоких сосен сливались с более светлыми вершинами.

Эрброу решительно полетел в вышину. Он спросил у Йорша, каков его план, и тому пришлось срочно и всерьёз его придумать.

Они отправлялись на поиски Монсера и Сайры, двух людей, которые подобрали малыша-эльфа, спасли, защитили и помогли. И на поиски одежды. Нет, лучше наоборот: сначала одежда, потом люди. Всё-таки не стоит заявляться к людям голым, как бабочка. Или нет, голым, как гусеница…

— Как червяк, — подсказал дракон.

Голым, как червяк, точно. Сначала он раздобудет одежду, потом, уже одетый, найдёт женщину и охотника, а уже они помогут ему найти невесту, среди людей конечно же, которая была бы счастлива провести с эльфом и драконом свою жизнь в недоступной, если у тебя нет крыльев, пещере, питаясь золотистой фасолью. У него не было и тени сомнения, что любая девушка с радостью согласится с его предложением. Почему это он должен был сомневаться?

За одеждой он думал отправиться в деревню Арстрид, что сразу же за горами, нужно было всего лишь лететь вдоль реки, минуя извилину за извилиной. Жители посёлка доброжелательны и терпимо относились к эльфам. Не исключено, что охотник и женщина как раз там и обосновались: это было хорошее место. Под вопросом оставалась добыча одежды. Нужно было дать что-то взамен, а у него совсем ничего не было, и вообще трудно торговаться голым, как гусеница.

— Как червяк, — снова поправил его дракон.

Последовала пространная дискуссия, каким образом эльф мог бы получить одежду. Йорш подумывал об «Обширном трактате по астрономии», написанном Джервазио-астрономом, четвёртым королём третьей рунической династии: в библиотеке имелось две копии книги, и одну из них можно было бы обменять на одежду. Нет, ему пришло в голову, что убогое и неграмотное человечество не посчитало бы «Обширный трактат по астрономии» Джервазио-астронома достойной обмена ценностью. Ну, люди могли бы разглядывать рисунки, в трактате прекрасные гравюры… Нет, как же он не подумал о том, что когда руки и ноги у людей трескаются от холода и они перебиваются на каше и каштанах, им не до красоты. В любом случае, он ни за что не пойдёт на кражу — это исключено, пусть Эрброу и не настаивает, лучше уж ходить дальше голым, как личинка… ладно, ладно, как червяк, какая разница…

Туман наконец рассеялся, и они увидели, что летят как раз над деревней.

Йоршкрунскваркльорнерстринк забеспокоился, что его могли увидеть голым, как бабочка, то есть гусеница… да-да, как червяк, на спине у дракона, но опасения его были напрасны: от Арстрида камня на камне не осталось, и единственными живыми существами в этом месте были вороны.

Домов было больше, чем он помнил, но все они были обгоревшими, с проваленными крышами и сломанными дверями, покачивающимися кое-где на скрипящих петлях. Редкая лоза одичавшего винограда — всё, что осталось от богатых виноградников, — карабкалась тут и там по обгоревшим подпоркам. Яблони были срублены. На песчаном берегу виднелась перевёрнутая лодка с пробитым дном, рядом валялись гниющий коровий скелет и обглоданные кости какого-то маленького животного, может, овцы или собаки. В центре площади этой когда-то цветущей деревни валялся котёл согласия, погнутый, почерневший и непригодный.

Дракон приземлился.

Йоршу казалось, что умер его близкий друг. Во время долгого заточения в пещере он непрерывно мечтал о возвращении в мир, людской мир, так как мир эльфов существовал теперь только в книгах по истории. Все его будущие планы были связаны с этой деревней. Йорш представлял себе, как попадёт в Арстрид, обменяет старинную книгу или немного золотистой фасоли на одежду, спросит, где живут Монсер и Сайра, и жители деревни укажут ему дорогу, потому что они, наверное, были недалеко. Это было самое приятное и самое далёкое от Далигара, с его грозными солдатами, поселение: вероятно, его друзья тут и остались. Он встретился бы с Монсером и Сайрой, и они сказали бы: «О-о, какой ты большой, как ты вырос, как мы рады тебя видеть!» И он ответил бы: «Я тоже очень рад вас видеть, я пришёл, чтобы поблагодарить вас за то, что вы спасли мне жизнь, когда я был ребёнком». Потом он открыл бы свой мешок и показал бы им золотистую фасоль, и они сказали бы, какая она замечательная, и они обнялись бы…

Голос дракона заставил его подпрыгнуть: он снова потерялся в мечтах.

За свою жизнь Эрброу видел лишь пещеру, горы, лес и море, но этого было достаточно, чтобы понять, что Арстрид был, мягко говоря, безлюден. Откровенно говоря, это место было ужасным. В гниющем коровьем скелете копошились жирные белые черви, стояло чудовищное зловоние. Вороны, хрипло каркая, кружились кругами над деревней. Туман рассеялся окончательно, развеянный лёгким ветром, от которого глухо захлопнулась полуразбитая дверь одного из домов, но и яркий дневной свет не приукрасил зрелища. Эльф был бледен как смерть. Казалось, отчаяние подкосило его, как будто умер кто-то родной и очень любимый. Дракон попытался найти слова утешения в своей обширной памяти, в памяти своего родителя и в памяти отца своего родителя, но ничего подобного там не было. Тогда он подумал о том, что могло бы утешить его самого.

— Люди, которые жили здесь, живы, — решительно сказал он и указал вокруг себя, — смотри, здесь лишь коровьи, овечьи или собачьи кости, и нет человеческих, ни взрослых, ни детских. Они покинули это место. Или их увели отсюда… точно, я вспомнил, это в людских привычках — перегонять людей в другие места, и если кто-то возражает и говорит: «Нет, спасибо, мне и здесь нравится», его вешают на дерево с помощью верёвки, обмотанной на шее, что очень плохо влияет на дыхание.

Это сработало. Молодой эльф незамедлительно пришёл в себя.

— Точно! — воскликнул он.

Потом обежал всё, что осталось от полусгоревших хижин.

— Никого, ни живого, ни мёртвого. Значит, они в другом месте! Может, они все сбежали, а может, их… как это называется? Депортировали. Это и впрямь в обычаях людей — эльфов они тоже депортировали. Они выслали нас в те ужасные места — «места для эльфов», где эльфы умерли один за другим.

— От чего?

— Думаю, от голода и от вшей.

— Но разве эльфы не обладают волшебной силой?

— Да, иногда обладают. Ну и что?

— Неужели вы ничего не могли сделать? Сжечь агрессоров, поразить их молнией, испепелить? Навести на них чуму? Крапивницу?

— Это не так просто. Не все эльфы обладают волшебной силой. У моего отца её вообще не было. Большинство из нас умеет всего лишь зажигать малюсенький огонь и воскрешать мошек.

— Воскрешать мошек? Что это за волшебство?

— Зависит от точки зрения. На взгляд мошки, её жизнь важнее всего на свете. Ты чувствуешь в голове её радость от вновь обретённой жизни, и тебе самому становится легко на душе. А вообще, ну их, мошек. Эльфы не могут и не хотят насылать никаких болезней. Лишь некоторые из нас, и это большая редкость, имеют силы, которые можно использовать в войне, но люди, опасаясь, что это — возможности всех эльфов, решили покончить с нами. Почти не имея, за редким исключением, настоящих волшебных сил, эльфы не смогли избежать депортации, а когда они поняли, что в «местах для эльфов» их ожидает верная смерть, было уже слишком поздно: их осталось слишком мало, грустных и отчаявшихся. А ты ведь знаешь, волшебство тонет в грусти. Если у матери умрёт ребёнок, она навсегда утрачивает своё волшебство.

— Но вы могли бы воспользоваться старым добрым оружием: мечами, стрелами, арбалетами. Когда-то эльфы были отважными воинами, непревзойдёнными стрелками!

Йорш задумался. Он не знал, что ответить. Да, когда-то эльфы были отважными воинами, но это было очень давно. До того момента, пока они не научились чувствовать боль и радость других. Если так огромна радость мошки, вернувшейся к жизни, подумать только, насколько велик ужас человека, которого ты вот-вот убьёшь. Наверное, это и было причиной бездействия. И потом, их было мало, и они не были объединены. Их преследовали уже несколько веков. Смертельно преследовали. В последний раз их просто переселяли с одного места в другое, по крайней мере, так им казалось. Им разрешили брать с собой книги. Они не заметили ничего подозрительного. И когда они поняли, что должно случиться, что уже случилось, было слишком поздно: невозможно было ничего сделать, борьба не принесла бы ничего, кроме дополнительных страданий… И потом, была ещё одна причина, чем больше он об этом думал, тем больше убеждался в её значительности: все хотели их смерти…

— И вы предпочли умереть из вежливости по отношению к людям? Чтобы не разочаровать их? Действительно, очень любезно с вашей стороны, — с сарказмом сказал дракон, и на этот раз Йорш не обиделся.

Он задумался, потому что сейчас, когда он говорил с кем-то, его мысли становились отчётливее. Говоря вслух, он стал лучше понимать многое.

— Волшебство тонет в ненависти. Желание жить, желание сражаться исчезает. Когда все озлобились против тебя, самый лёгкий путь — смириться, плыть по течению. Даже не самый лёгкий, а единственно возможный путь. Охотник и женщина рисковали жизнью для спасения моей. Это значит, что они… ну да, они любили меня, может быть, они любили меня не потому, что я эльф, а вопреки этому, но это неважно, они готовы были рисковать жизнью, чтобы я остался жив… Вот оно что: когда против тебя все озлобились, достаточно лишь одного существа, которое бы сражалось за тебя, и тогда ты сразу же воспрянешь духом и тоже начнёшь сражаться… Если никого рядом нет — ты всё равно что умер, и весь твой народ тоже умрёт вместе с тобой.

Юноша опустил голову. Лёгкий ветерок вдруг набрал силу, и висевшая на одной петле дверь яростно захлопала. Дракон смягчился:

— Как только ты найдёшь одежду, отправимся на поиски жителей деревни.

Йорш встрепенулся. Поднял голову. Кивнул.

— Здесь никто больше не живёт, — добавил дракон, — почему бы тебе просто не поискать что-нибудь, что ты можешь на себя надеть?

— А разве это не кража?

— Нет, — ласково ответил дракон, — конечно, нет. Это значит взять то, что теперь уже никому не нужно.

Молодой эльф ещё раз обошёл деревню. Всё было сожжено и разрушено. В доме, который был когда-то самым большим в деревне, он подобрал сломанную игрушечную лодку и тряпичную куклу — их вид пронзил грустью его сердце.

Вдруг из тумана показалось что-то белое. Это был большой, старый и измождённый пёс: всё это время он сидел, притаившись, в кустах, испугавшись дракона, но когда Йорш поднял игрушки, пёс нашёл в себе силы подползти к эльфу, едва виляя хвостом. Один из зрачков собаки побелел, он был почти слеп, но вот нюх его ещё не подводил.

— Фидо! — закричал Йорш. — Фидо, Фидо, Фидо! Это их собака! Монсера и Сайры. Фидо, Фидо. Фидо!

Собака тоже узнала его. Йорш опустился на землю и обнял пса, поглаживая облезшую шею с седой и грязной шерстью. Пёс радостно лизал его лицо. Проводя руками по голове собаки, Йорш увидел его запутанные и смутные воспоминания, почувствовал вопли, резкие запахи, огонь, страх. Пёс вспомнил, как деревня горела, как его лягнул конь, отчего он не смог удержаться на лапах. Были и другие воспоминания: голод, одиночество, тоска, дни, когда ему, наряду с червями, приходилось глодать старые скелеты, чтобы не подохнуть с голода, ожидая и надеясь, что кто-нибудь вернётся. И вот кто-то вернулся. Время его службы закончилось. Пришла смена караула. Появился Йорш, нашёл его, и теперь всё будет в порядке. Вернутся старые запахи: сушёных яблок, жареных куропаток, замечательные запахи любящих тебя людей. На мгновение Йорш увидел в памяти собаки силуэты женщины и охотника и — совсем ненадолго — какую-то маленькую неясную тень, кого-то, кто играл с куклой и лодочкой.

Это было нескончаемое объятие. Йорш, обхватив пса руками, чувствовал его бесконечную усталость; единственное, чего желал Фидо, дождавшись возвращения близкого существа, — отдыха. Эльф почувствовал, как дыхание пса постепенно замедляется, пока оно совсем не остановилось. Йорш слышал слабое биение его сердца, интервалы между ударами становились всё больше, и наконец — последний удар. И потом — ничего. Йорш ещё долго сидел, обнимая собаку, и чувствовал, как остывает тело пса, как каменеют мускулы. Он ничего не сделал, чтобы удержать его жизнь, но долго не размыкал объятия. У Йорша не осталось ни тени сомнений: Монсер и Сайра жили здесь, в этой деревне, в доме, где он нашёл игрушки. Что-то ужасное случилось с ними — и он должен найти их как можно скорее.

Йорш опустил собаку на землю, последним ласковым жестом прикрыл глаза Фидо, а затем похоронил пса на берегу, в песчаной яме, которую вырыл Эрброу одним движением хвоста. Эльф судорожно занялся поисками одежды: теперь ему, как никогда, нужно было попасть в мир людей.

Он уже совсем было отчаялся, как вдруг ему повезло: в дальней хижине он нашёл старый сундук, спрятанный под лестницей, каменные ступени которой защитили его от огня. Сундук был небольшой, из крепкого орехового дерева. Он был закрыт на замок из кованого железа с выгравированными цветами, но дракон одним движением когтей разрешил эту проблему. Внутри лежало длинное белое одеяние из настоящего льна, полностью покрытое цветочной вышивкой. На её изготовление наверняка были потрачены годы работы. По вороту, на рукавах и по подолу юбки были пришиты кусочки ткани с рисунком из маленьких дырочек — дракон заявил, что это кружево. На лицевой части корсажа была вышита буква М.

Йорш, путаясь в оборках, кружевах и юбках, в конце концов втиснулся в белое платье. Хоть одна проблема была решена.

В памяти у дракона всплыло, что люди мужского пола никогда не надевают белых платьев, украшенных вышивкой и кружевами, и что люди женского пола надевают нечто подобное лишь один раз в жизни — в день свадьбы. Но он решил не акцентировать на этом внимания. Драконы рождаются голыми и голыми же умирают. Сложные людские привычки, касающиеся одежды, были зафиксированы в его обширной памяти, но, скорее, как ненужные сведения о чудаковатой и несколько спорной людской традиции. Разве стоило из-за этого устраивать дискуссию?

 

Глава одиннадцатая

Не то чтобы Роби умела читать. Да и чтение не то чтобы было официально запрещено. Вот Тракарна и Страмаццо читать умели. И с предельной важностью, точнее, с неуемной надменностью, предварительно по-индюшачьи надув грудь, они зачитывали редкие депеши из Далигара. Тем же, кто не имел ничего общего с Администрацией, чтение было, так сказать, не рекомендовано, на самом деле это было порядком рискованно: слишком подозрительная способность. В деревне Арстрид, где родилась Роби, жители немного умели читать, в селении было даже что-то вроде школы. Арстрид был чудесным посёлком, вокруг которого было множество вкусных вещей: с одной стороны река с плещущимися форелями, с другой яблоневый сад. В центре селения находились огороды с бродящими в них курами, и позади — зелёные лужайки с пасущимися коровами, а значит, молока и масла, которое делали из молока, было в достатке.

Когда не надо было ловить рыбу, собирать яблоки, доить коров или чинить плетень, то есть раза два в году глава селения с шумом собирал детей и старался, без какой-либо методики, в бестолковом хаосе, научить их алфавиту. На этом познания старейшины заканчивались. Уроки сопровождались хохотом учеников и смешными гримасами учителя, прерываемыми рано или поздно криками матерей, желающих получить обратно своих чад, дабы отправить их доить коров или собирать яблоки. Или коптить рыбу. Или разложить на подмостках виноград для сушки на солнце — во время зимних праздников все с удовольствием ели медовые булки с изюмом.

Алфавиту главу деревни научило некое загадочное и легендарное существо с непроизносимым именем, которое побывало в деревне задолго до рождения Роби и которое снабдило жителей знаменитым котлом для копчения.

Из этих несуразных уроков Роби запомнила четыре буквы своего имени: РОБИ.

Р — роза: лепестки роз можно опускать в мёд и делать из них сладости.

О — окорок: запечённый с мёдом окорок последний раз она ела за день до того, как воины Далигара, как изголодавшиеся волки, нагрянули в деревню, требуя от жителей деревни всё, что у них было, и даже то, чего не было. Произошло это последним летом и случилось из-за какой-то истории с неуплаченными вовремя налогами. А зимой деревня была разрушена и родители её арестованы. То есть наоборот, сначала арестованы родители, потом, когда она уже находилась в Доме сирот, разрушена деревня. Ей рассказала о случившемся Тракарна. Летом же заявились воины, требуя кучу вещей, которые им и не снились: пшено, которого у них не было, непомерное количество копчёной рыбы, они столько и за год не коптили, — всё для Далигара и его Судьи-администратора. Главы селения уже не было в живых — он умер прошлой зимой, почти сразу после свадьбы своей дочери, поэтому пришлось отцу Роби выступить вперёд. Он сказал воинам, что жители деревни никогда ничего хорошего от Далигара не видели и поэтому ничего городу не должны. И ещё он добавил, что во всяком случае у людей следует просить лишь часть того, чем те обладают, а не всё или даже больше, чем когда-либо у них было. И тогда один из воинов, высокий и спесивый, похожий на филина, с белоснежной, как снег, бородой, вдруг пристально всмотрелся в лица отца и матери Роби и узнал их. Воин назвал её родителей покровителями эльфа, теми, кто несколько лет назад помог бежать ужасному эльфу, опустошившему Далигар. Роби не могла в это поверить: её родители не стали бы помогать такому отвратительному существу, как эльф. Наверняка это была ложь.

Б — блинчики: их иногда пекла мама, а Роби уплетала их за обе щёки, запивая молоком или свежим сидром.

И — изобилие: когда Марсия, дочь старейшины, надела своё прекрасное кружевное платье с вышитой буквой М на груди и с волнистым кружевным воротником, еды было в изобилии. На свадьбе Роби съела столько, что потом у неё дико болел живот от несварения. Ей пришлось отказаться от третьей порции орехового торта: до сих пор, когда она вспоминала об этом, на глаза наворачивались слёзы сожаления.

Если бы она не знала четыре буквы, это утро оказалось бы таким же, как все остальные. Единственное отличие заключалось в том, что сегодня прибыла телега из Далигара с обычным грузом — новыми «обожаемыми гостями Дома сирот». Гостями на этот раз стали двое светловолосых истощённых ребят, по всей видимости братьев, у обоих были лопоухие уши и веснушки на носу. Мальчишки сидели, скорчившись, среди различных съестных припасов, у медного котла, погнутого и грязного, но целого. Котёл, очевидно, был предназначен заменить тот, в котором дети варили суп, — дырявый и уже много раз заклёпанный, пришедший в конце концов в полную негодность. Вокруг и внутри нового котла располагалось множество закрытых соломенных корзин, каждая с надписью. Тракарна гордилась тем, что умеет читать, и не упускала возможности продемонстрировать своё умение. К тому же надписи помогали не перепутать тару. Нельзя использовать корзину, в которой сидел живой гусь, для последующего хранения, например, сыра. Цвет и запах сыра могут измениться, и далеко не в лучшую сторону, если, конечно, хозяину корзины не по душе гусиные экскременты.

Сердце Роби подпрыгнуло в груди. На самой маленькой из корзин были начертаны три из известных ей букв, и одна из них — два раза подряд.

Никаких сомнений. БУРРО.

На далигарском диалекте это означало «МАСЛО». Масло из всех ценностей было самой дорогой: белое, как молоко, мягкое и нежное. Маслом заправляла мама кашу по праздникам.

Масло — это мечта, это вкус изобилия. Иногда, очень редко, на масле делалось печенье для дня зимнего солнцестояния — самого короткого дня в году, когда праздновали начинающий расти день.

Роби не могла себе даже представить, какое наказание грозило за кражу масла. Это было просто выше её понимания. Но точно не выше понимания Тракарны. Или всё-таки и её тоже? Если кто-то преследует тебя лишь за то, что ты посмел съесть несчастную ягодку ежевики, то ему и в голову не приходит, что можно осмелиться прибрать к рукам наивысшую ценность, высочайшее наслаждение — масло.

Один из младших ребят на телеге ударился в плач. Роби получила приказ пойти и помочь ему слезть. Будучи совершенно тупой и неуклюжей (так потом яростно кричала ей в лицо Тракарна), Роби неловко задела котёл, и тот с невообразимым грохотом покатился по земле. Когда собрали все упавшие с телеги корзины, масло исчезло. Тракарна обыскала всё и всех, особенно Роби, но корзинка с маслом как будто испарилась в воздухе. В конце концов решили, что произошла ошибка: очевидно, в Далигаре просто забыли послать им масло. Роби ещё раз обыскали, хорошо отлупили — на всякий случай, и на этом инцидент был исчерпан, так как ничего другого не оставалось.

Новеньких звали Мерти и Монти. К вечеру, когда они оказались в грязной и полуразрушенной овчарне, они уже выплакали все слёзы. Крешо и Морон раздали, как обычно, яблоки и кашу, и дети разбрелись по углам, стараясь подольше растянуть скудный ужин. Роби окинула всех долгим взглядом: двух новеньких, Крешо и Морона, Галу, остальных. Потом оглядела свои синяки: те, которые заработала сегодня. Ещё раз взглянула на детей и снова на синяки. Мерти и Монти плакали, Гала безуспешно пыталась утешить их, потом Крешо и Морон приказали им прекратить нытьё, но и это не помогло, наоборот, новенькие зарыдали ещё сильнее. В конце концов Роби не выдержала, выскочила наружу, прежде чем Крешо и Морон успели её задержать, и вернулась с корзинкой масла в руках.

— Да ну его к чёрту, — сказала она, — я хотела съесть масло сама, и я это заслужила! Смотрите, сколько синяков… Всё дело в том, чтобы отвлечь внимание: когда я уронила котёл, все на мгновение посмотрели в другую сторону, и я спрятала масло под телегой. Если отвлечь внимание, можно сделать то, что хочешь. Главное — быстро, тогда можно украсть что угодно. Я украла бы и корону у короля. Масло я забрала потом, когда никто уже не смотрел. А теперь… теперь хватит реветь, каждому понемногу масла на палец и в кашу… как дома. Если бы я ела его сама, это было бы слишком долго, и рано или поздно меня бы накрыли с поличным.

Последовали овации.

Начался праздник.

Не то чтобы дети чувствовали себя как дома, но хотя бы на один вечер исчезли грусть и голод. Даже Крешо и Морон были слишком поражены, слишком восхищены и слишком обрадованы, чтобы, как обычно, нападать, приставать, угрожать и отнимать.

Плач прекратился. Даже новенькие, тесно прижимаясь друг к дружке, немного успокоились.

Роби снова и снова объясняла, как нужно красть. Наглядно продемонстрировала. Потом кто-то спросил, откуда она знала, что в этой корзине было масло, и тогда она объяснила: Б — блинчики, две Р — Роби и О — окорок. Это произвело ещё большее впечатление, чем основные правила искусства воровства. Дело в том, что абсолютно все дети считали умение читать чем-то вроде волшебства! Чтение было непостижимой, необъяснимой и неприобретаемой способностью, делившей мир на тех, кто ею обладал — в какой-то степени высших существ, и на тех, кому, как и им, в течение жизни не дано было постичь это искусство. Но вот Роби, лёжа на утоптанной земле, ещё и ещё раз чертила в пыли четыре буквы, и волшебство становилось реальностью. Роби знала и букву М, вышитую на платье дочери старейшины, и новенькие совсем перестали плакать, снова рисуя пальцем на земле два холма — первую букву их имён. Потом Роби вспомнила А — Арстрид, и букв стало шесть.

Дети долго рисовали их на земле перед тем, как заснуть, и Роби показалось, что эти знаки на утоптанном полу были почему-то очень важны, может, даже важнее, чем масло. Как будто с этой минуты все дети стали менее ничтожными.

Свеча потухла, и все заснули.

Как только Роби закрыла глаза, всё снова стало зелёным, зелёным с чудесными золотыми узорами.

 

Глава двенадцатая

Чтобы не испачкать нижнюю часть одеяния, Йорш подтянул платье и завязал узел на талии. Это была самая неудобная одежда из всего, что ему довелось носить. Даже ужасные жёлтые лохмотья «для эльфов», в которые он был облачён в детстве и которые, при всей тяжести, ничуть не согревали, были удобнее этого развевающегося облака из белого льна. Но всё-таки он постарался сделать всё возможное, чтобы не испачкать и не порвать новое одеяние. Йорш устроился на ночь на подоконнике одного из окон библиотеки с целыми стёклами, предварительно выметя место ночлега метёлкой из упавших хвостовых перьев бесчисленных сорок, обитавших под старинными потолками.

Эльф проснулся рано утром, весь в поту и с колотящимся после ночных кошмаров сердцем. Всю ночь ему снилась горящая деревня и слышались крики о помощи, разносящиеся в темноте и оставшиеся без ответа. Он всё больше стремился отправиться в дорогу. Его прекрасное одеяние почти совсем не испачкалось. Дракон был на улице, на свежем воздухе. Эльф вышел к нему и сообщил о своём твёрдом решении как можно скорее отправиться на поиски женщины и охотника. Только потом, спокойно и, может быть, с помощью Монсера и Сайры, он занялся бы поисками будущей невесты. Конечно, он был ещё молод, но по традиции все эльфы очень рано начинают искать себе невесту, даже если им приходится ждать потом годы, прежде чем соединиться с ней браком. И выбранная супруга остаётся единственной любовью всей их жизни. Потому что любовь для эльфов слишком важна и стоит того, чтобы посвятить ей всю жизнь. Часто в эльфийских семьях хранили какую-нибудь игрушку, которой играли, будучи детьми, родители и которой будут играть произведённые ими на свет создания. В его случае это был голубой волчок: его отец ещё в детстве подарил игрушку его маме, и потом волчок перешёл к нему.

Йорша мучили сомнения, он не знал, как действовать. Юноша спросил у дракона, подходит ли его одеяние для поисков невесты, на что Эрброу успокаивающе заверил, что та девушка, которая примет юношу в таком виде, наверняка будет образцом терпимости и широты мировоззрения.

После чего дракон опустил глаза и продолжил есть куски мяса с жареных птичьих крылышек.

— Что ты делаешь? — в недоумении спросил эльф.

— Завтракаю, — радостно ответил дракон.

Он показал длинный вертел, сделанный из целого ствола молодой сосны, на котором покоилось то, что осталось от дюжины различных птиц: сорок, сов и глухарей.

— Таким образом, я помог тебе убраться к свадьбе. Я сделал половину работы, чтобы очистить жилище, чему твоя супруга, если тебе суждено её найти, будет несказанно рада. От птиц мы избавились, тебе осталось лишь позаботиться о чистке пола, я свою половину работы сделал.

Йорш уставился на дракона в оцепенении, застыв от ужаса. Он съел сорок! И сов! Маленьких, хорошеньких сов с их по-смешному суровым видом и нежных сорок. Да, они ужасно галдели, не говоря уж о невероятном количестве производимых ими экскрементов. Птицы действительно были невыносимы, но это не давало никому права слопать их, как горошины из стручка.

— Как ты мог? — проговорил он, как только к нему вернулся дар речи.

— С розмарином, — невозмутимо ответил дракон, — за дверью целый куст растёт.

Дракон широко зевнул и начал ковыряться в зубах, используя в качестве зубочистки то, что осталось от бёдрышка глухаря.

— Ну, — спросил он, — когда мы отправляемся?

— Мы? — растерянно произнёс Йорш.

— Мы, — спокойно подтвердил дракон.

Этого Йорш совсем не ожидал. Такая мысль даже не приходила ему в голову. Отправиться в мир людей с драконом? Как это? Это было не очень… как бы сказать…

— …презентабельно, — запротестовал он. — Ты не очень презентабелен. Ты прекрасен, можно даже сказать, великолепен, но мне нужно пройти незамеченным среди людей, которые уже будут в ужасе от мысли, что я эльф, не стоит усугублять их страх присутствием дракона.

Он не хотел быть невежливым. Он совсем не хотел обидеть дракона и подарил ему сияющую улыбку.

— Теперь ты умеешь летать и можешь отправиться… как ты однажды сказал? Открывать Вселенную и улучшать мир.

— Открывать Вселенную одному неинтересно, — с ангельским видом заявил дракон, — мы будем осторожны. Будем лететь по ночам и укрываться днём в оврагах, лесах или на полянах. Не беспокойся, мы сможем остаться незамеченными. А если вдруг нас заметят, мы улетим за облака. И дорога, и лестница, по которой можно было уйти из библиотеки, непригодны, помнишь, мы их видели в полёте? И вообще, я же дракон. Моё присутствие поблизости значительно уменьшит количество желающих зарезать тебя, повесить или просто обидеть.

Именно в Далигаре он прочитал то странное предсказание, в котором говорилось о нём. С Далигара и нужно было начинать.

Предсказание, вырезанное в мраморе, стало его судьбой и указало ему путь. У Йорша не было ни отца, ни матери. Всё, что у него осталось от семьи, — это деревянный волчок и воспоминания о бабушке, которая когда-то сказала ему идти и никогда не оборачиваться. Но оказалось, что давным-давно кто-то знал о нём, думал о нём, видел его, ища признаки будущего в орбитах далёких созвездий.

Некто, кто начертал на мраморе, что Йорш будет последним эльфом, в то же время предсказал, что род эльфов возродится. Йорш должен найти супругу. Так ему казалось. В первых словах предсказания он был уверен:

«КОГДА ВОДА ЗАЛЬЁТ ЗЕМЛЮ, ИСЧЕЗНЕТ СОЛНЦЕ,

НАСТУПИТ МРАК И ХОЛОД.

КОГДА ПОСЛЕДНИЙ ЭЛЬФ И ПОСЛЕДНИЙ ДРАКОН РАЗОРВУТ КРУГ,

ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ СОЙДУТСЯ И СОЛНЦЕ НОВОГО ЛЕТА ЗАСИЯЕТ НА НЕБЕ».

Эти слова обрекали его на гордое одиночество. Последний, он и есть последний. Тот, кто остался один.

Но оставалась надежда.

Йорш не был уверен в следующих словах предсказания. Кажется, говорилось, что эльф должен будет соединиться в браке с девушкой, в чьём имени есть утренний свет и которая видит в темноте, девушка, которая была…

«…ДОЧЕРЬЮ МУЖЧИНЫ И ЖЕНЩИНЫ, КОТОРЫЕ…»

Которые?

Да ещё эта странная книга по драконологии, в которой написано что-то про детей эльфов и людей, которые становятся авторами разных сказок о потерянных принцессах. Может, и правда, эльфы и люди могут соединяться браком. Очевидно, такое уже происходило, и родившиеся дети придумывали потом так любимые Эрброу Старшим любовные романы. Может, факт, что он последний эльф, не приговаривает его к одиночеству.

Вдруг перед ним ещё откроется полная цветов дорога, а не тёмная, заброшенная тропинка.

Его дорога была высечена в камне Далигара.

Дракон и эльф коротко посоветовались насчёт направления. Конечно, и родитель Эрброу, и отец его родителя бывали в Далигаре, но дело в том, что во время высиживания яйца способность драконов ориентироваться в пространстве несколько теряется, зато обостряется память на исторические детали. Дракон мог запросто перечислить имена, прозвища, отчества, дни рождения и количество детей каждого из каменотёсов, которые возвели стены города, но не имел ни малейшего понятия, где именно находится Далигар. У Йорша была карта, простенькая и не очень подробная, благодаря карте эльф выяснил, что Далигар приблизительно находился на юге. В итоге решили лететь вверх по реке: рано или поздно она привела бы их к городу.

Вода блестела в лунном свете, и река была хорошо видна даже ночью. При виде света, льющегося из окон домов, путешественники опускались и летели низко среди вершин деревьев. Темнота вокруг них была красочной и радовала множеством оттенков: тёмное небо, на котором поблёскивали звёзды; гораздо темнее — проплывающий под ними лес, верхушки деревьев которого сливались с цветом неба; земля под ними, на которой вилась лента мерцающей серебром реки.

Когда Эрброу летел высоко, им не нужно было следовать изгибам реки, дракон летел напрямик, быстро преодолевая огромные расстояния. Йорш вспомнил долгую и изнурительную дорогу пешком, которую прошёл ребёнком. Изнурительную — это так, к слову: когда он уставал, Монсер брал его на руки, но длинной дорога была точно. Они подлетели к Далигару ещё до рассвета. Крепостные стены с их остроконечными, как иглы дикобраза, кольями круто поднимались вверх, и тень их падала на воду реки, блестевшую золотистыми искрами в утреннем свете. Башен, зубцов и бойниц в стенах было гораздо больше, чем помнил Йорш.

Эрброу плавно спланировал на небольшую поляну, покрытую травой и трилистником и укрытую среди огромных каштанов. Предсказание было начертано в южной части города, противоположной главным воротам с подъёмным мостом. План был простым: дракон оставался в укрытии, в тени, почти незаметный в неярком свете низкого ещё утреннего солнца, а Йорш должен был проникнуть внутрь и смешаться с толпой… Правда, сначала эльфу нужно было миновать часовых перед подъёмным мостом, часовых на подъёмном мосту, часовых после подъёмного моста и часовых, патрулирующих улицы. Йоршу необходимо было добраться до южной стены старинного Дворца правосудия и прочесть древнее предсказание.

Йорш с напускным равнодушием подошёл к подъёмному мосту. Одна из оборок белого одеяния покрывала его голову как капюшон, пряча остроконечные уши и слишком светлые волосы. Сердце выскакивало у него из груди. Долгие годы он провёл в уединённой библиотеке на вершине горы в компании одного дракона. Лишь присутствие человеческих созданий поблизости тревожило его. К этому чувству примешивались страх нападения, надежда на благоприятное предсказание, воспоминание о Монсере и Сайре, которое, как клещами, тоскливо сжимало его сердце. Оставалось только несколько шагов до ворот, как вдруг, неизвестно каким образом, его узнали. Люди у моста прекратили свои занятия: тот, кто беззаботно болтал, умолк; тот, кто переходил через мост, остановился; двое бродячих торговцев яблоками и капустой на полуслове прервали расхваливания товара и повернулись в его сторону. Никто не произнёс слова «эльф». Все попросту покатились от хохота. Откуда ни возьмись, показалась банда мальчишек-оборванцев под предводительством вожака с непомерно лопоухими ушами, и маленькие бандиты принялись глумиться над ним. Они галдели все разом, и Йорш не понял ни единого слова, но слова «эльф» так и не услышал. Почему же они к нему пристали?

Пролетело несколько камней, но ни один в него не попал: сосредотачиваясь на траектории полёта камня, Йоршу удавалось избежать столкновения. После первого испуга он понял технику и уворачивался от камней играючи. Потом одному из часовых надоело это развлечение, и он хриплыми криками прекратил бросание камней и вновь установил тишину. Это был высокий, худой мужчина с седоватой бородой. Он повернулся к Йоршу и сделал ему знак следовать за ним, наверное, чтобы спросить указаний у начальства. Юноша вошёл в город вслед за воином, и это спасло его от возможного нападения. После заключения в библиотеке Далигар показался ему огромным и, как в детстве, оглушил его. Вокруг возвышались громадные здания со старинными колоннами и большими арками, которые переплетались, превращая видимые кусочки неба в странные геометрические фигуры. Многие из арок развалились, своды некоторых были совсем разрушены. В древних дворцах размещались лазареты и убогие рынки с покосившимися прилавками, перед которыми выстраивались аккуратные очереди за кочаном капусты или парой яблок. Стояло невыносимое зловоние: аромат огромных цветов жасмина, свисавших с полуразваленных стен, смешивался с каким-то застойным, гнилым запахом. Йорш удивился, что жасмин ещё цвёл в конце осени.

Он узнал булыжную мостовую и выкрашенные в пастельные тона фасады домов с остроконечными крышами и полосатыми ставнями. Тёмно-красные диагональные полосы образовывали рисунок в форме ромба, когда ставни закрывались. Только они были совсем облупленные и без герани на подоконниках, которая запомнилась Йоршу в детстве. Они прошли мимо фонтана, над которым возвышалась деревянная скульптура медведя, стоящего на задних лапах, но, увы, давно оставшегося без головы. От редко падающих в фонтан капель воды шёл неприятный запах. Наконец они подошли к высокой стене из квадратных каменных плит вперемешку с кирпичами, на которой росли карликовые папоротники и маленькие розовые цветочки. Это был дворец Судьи-администратора, переходящий в здание трибунала, под которым размещалась тюрьма. Может, Йорш как раз попал в то место, где можно что-то узнать о его людской семье.

Дворец возвышался над городом. Основой его был многоугольный полигон, чью точную форму невозможно было идентифицировать. Никаких башен: просто одна его часть была выше другой, придавая всему зданию кривой и недолговечный вид, нечто среднее между ещё не законченной и уже начавшей разрушаться постройками.

В отличие от его воспоминаний, теперь на улицах города не было никаких птиц. Вдруг из полуразвалившихся ворот показалась курица. Она была настолько стара, что еле волочила лапы, но решительно направилась к Йоршу. Он узнал её — это была та самая курица, которую он воскресил тринадцать лет назад. Очевидно, что это незаурядное событие защитило птицу от котла или вертела, но, с другой стороны, связь, возникшая между ними, не давала ей умереть и от старости. У бедняги не было ни сил, ни желания жить дальше. Она почувствовала присутствие Йорша и с трудом дотащилась до него. Йорш наклонился и взял курицу на руки, они взглянули друг на друга в последний раз, и наконец курица с облегчением умерла. Юноша почувствовал, как сначала её мысли наполнились покоем, а затем остановилось её сердце. Он поднял глаза и огляделся. Не он один знал историю этой курицы и узнал её. Кроме солдата, сопровождавшего его, на улице находились четверо мужчин, две матроны, одна девочка и всё та же банда оборванных и тощих мальчишек, вооружённых рогатками. Все уставились на него, и тут уж слово «эльф» прозвучало чётко и ясно. Снова полетели камни, но на этот раз в большем количестве. Уследить за всеми было просто невозможно.

Йорш подумал, куда бы ему скрыться. Он был практически окружён, оставалась лишь стена. Ему потребовалось только представить, что он — ящерица, чтобы оказаться наверху в облаке белоснежных кружев и рюшей его белого платья. Вслед летели, камни и крики. По ту сторону стены был сад с высокими деревьями, бьющими ключом фонтанами и небольшим прудом, в котором любовались своим отражением прекрасные лебеди. Огромные цветы глицинии свисали со стены, и их вьющиеся плетёные стебли облегчили Йоршу спуск. Распустившиеся вокруг цветы создавали впечатление, что находишься в раю, только это был странный рай, как-то в нём всего было слишком много. Йорш вновь задумался, почему всё продолжает цвести, хотя скоро зима. Он ничего не понимал в глициниях, но их аромат казался ему слишком насыщенным. Неподалёку от стены девочка, тоже одетая в белое, каталась на качелях и пела старинную песню о безответной любви. Прячась в тени цветов, Йорш подошёл ближе. Девочка была высокая, хрупкая и очень красивая, с белоснежной кожей и большими зелёными глазами. Её белое платье было расшито золотом, светлые волосы заплетены во множество косичек, как и вышивка высокого крахмального воротничка, косички на котором соединялись золотыми колечками. Сцена с садом и девочкой напоминала какую-то картину или театральное представление. Кроме того, девочка казалась уже вышедшей из того возраста, когда дети болтаются на качелях, распевая песни. Наконец обманчивое совершенство этой сцены было нарушено: рядом с качелями сидела ещё одна девочка, темноволосая, совсем ещё маленькая, и вот, когда песня закончилась, малышка набралась мужества и спросила что-то у старшей подруги. И тут случилось нечто вроде светопреставления. Йоршу удалось услышать обрывки их слов: темой спора было предложение по очереди кататься на качелях. На самом деле это был сплошной монолог на тему абсолютной невозможности по очереди кататься на качелях — это неотъемлемое и постоянное право принадлежало, как оказалось, исключительно старшей светловолосой девочке.

— …потому что я, понимаешь ли, дочь Судьи-администратора, а ты… да как только можешь ты, обыкновенная, невыносимая девчонка, дочь какого-то ничтожного… обыкновенного и ничтожного…

Малышка в отчаянии залилась слезами.

— Ты толстая, уродливая и глупая. И в придачу ничтожная. Ничтожная. А мой отец, видишь ли, мой отец — это тот, кто…

Что за невыносимо глупая курица! Да сколько ей лет? Два с половиной, что ли? И что значило «ничтожный»? Оскорбление? Не говоря уж о том, что качели — для малышей, а барышня вполне могла стать невестой, хотя и оказалась настоящей гиеной. Йорш почувствовал неимоверное желание защитить младшую девочку, но у него и так было проблем по уши, и не стоило их приумножать.

Это дочь Судьи-администратора? Ещё одна причина, чтобы исчезнуть из этого сада. По ту сторону стены всё ещё слышались вопли, в которых звучало слово «эльф». Йорш прикинул, что если северная стена, через которую он только что перелез, граничила с главной улицей, то противоположная, южная, должна выходить на реку. Слишком поздно: тяжёлые ворота отворились, и десятки воинов ввалились внутрь. Девочка с громкими криками ужаса со всех ног бросилась к покрытому розами зданию в конце сада. Кстати, розы, как и глицинии, вовсю цвели. Йорш же подумал, что теперь малышка может спокойно наслаждаться качелями.

Нужно было пересечь весь сад. Йорш снова забрался на стену и попытался передвигаться по верху, но тут нога его застряла в запутанных стеблях глициний, и он грохнулся вниз, вернувшись в исходную точку — на главную улицу. Воинов здесь стало меньше, почти все они рыскали по саду, зато вшивых мальчишек прибавилось. Камни полетели один за другим. Всё чаще они попадали в цель — со лба Йорша потекла кровь, пачкая белоснежное одеяние. Он попытался бежать. Бежать, как это делают эльфы, представляя, что он — орёл, взмывающий в небеса. Ему почти удалось оторваться от преследователей, как вдруг Йорш споткнулся о подол платья и шлёпнулся на землю. Он сумел подняться и дотащился до окраин города, где хижины в окружении редких каперсов и чахлого винограда с жалкими гроздями нависали одна над другой и вместе напоминали гигантский муравейник. Хижины были сделаны из глины и древесной коры, грязь покрывала улицы, пересекающиеся сточными канавами и лужами грязной воды, в которых отражались небо и белизна облаков. Брошенные дети кувыркались в грязи вместе с бродячими собаками, дерясь с ними из-за капустных кочерыжек или огрызков яблок. Никто из них не отвлёкся, чтобы поиздеваться над эльфом или броситься ему вслед. Йорш бежал через тесные улочки, где едва можно было протиснуться человеку, карабкался вверх по кривым лестницам. Никто из жалких обитателей этого места, попавшихся ему по пути — сгорбленная старушка, хромой парень с грубым костылём и женщина с ребёнком на руках, — не сделал ни шагу, чтобы задержать его, наоборот, они старались распластаться по стенам, чтобы не мешать ему, зато препятствовали преследовавшим его воинам. Йорш догадался, что причиной такого расположения была солидарность с любым, кто был на ножах с правосудием Судьи-администратора. Йоршу удалось оторваться от преследователей настолько, что он смог выбежать на обрыв над излучиной реки. Оттуда он увидел Эрброу. И дракон увидел его.

Всё вдруг стало зелёным. Триумфальные возгласы догонявших сменились криками ужаса. Эрброу Младший летел на помощь. Дракон приземлился, раздался рёв, и язык пламени прорезал воздух. Обрыв был достаточно велик, чтобы дракон мог приземлиться, и Йорш вскочил на спину Эрброу. Они пролетели над запуганным городом прямо к южным воротам. Йорш узнал портик и лестницы, нашёл арку с предсказанием. Дракон опустился и описывал медленные круги вокруг здания, давая эльфу время разглядеть и прочитать надпись. Но предсказания больше не было — кто-то старательно соскрёб его с мрамора. Сомнений в этом не было: на камне виднелись неровные шрамы от острого скальпеля.

Один из стрелков пришёл в себя: вставил стрелу и спустил тетиву. Эрброу вздрогнул, из его груди закапала кровь. Йорш понял, почему драконы вымерли: их покрытая мягкими, как у змеи или ящерицы, чешуйками грудь в полёте была совершенно незащищена. Дракон немедленно поднялся в воздух.

Они направились прямиком к Чёрным горам: пролетели, как и в первый раз, над холмами, усаженными виноградниками и фруктовыми деревьями. Теперь, когда в глаза не бил солнечный свет, Йорш разглядел множество фигурок, мчащихся в разные стороны по зелёной траве. Но разбегались не все: рядом с кривым забором два крошечных человечка стояли неподвижно и следили за ними, поворачивая голову им вслед. Крутой вираж, и дракон нырнул за вершины Чёрных гор. Показалась вершина с пещерой-библиотекой и — за вершиной — море.

 

Глава тринадцатая

Рана Эрброу не была ни глубокой, ни серьёзной — Йоршу понадобилось всего несколько мгновений, чтобы заживить её. Как только дракон поднялся над крышами Далигара, Йорш сразу же исторг из его груди стрелу и остановил кровотечение. Рана зарубцевалась ещё до их прибытия в библиотеку, а вскоре шрам совсем исчез. Остаток дна Эрброу, в отличном здравии, провёл на заснеженных вершинах, весело, как цыплёнок, катаясь по снегу и охотясь за глухарями, которых он жарил на костре с потрескивающими шишками и розмарином. Йорш неподвижно лежал на полу пещеры. Он совсем обессилел, его подташнивало, и лихорадка мотала его из стороны в сторону. Как будто энергия, необходимая для того, чтобы удалить стрелу и заживить рану дракона, высосала из эльфа все силы. Грудь болела, словно это её пронзила стрела. Ухудшала его состояние мысль о том, что ему так и не удалось найти Сайру и Монсера, если они вообще были ещё живы. Лишь к вечеру Йорш немного пришёл в себя и с трудом добрался до колодца, где смог утолить жажду. Его платье украшали грязь, которой в него бросались, следы от камней, пятна его крови из раны на лбу, брызги драконьей крови и птичьи экскременты, в основном сорок и сов, покрывавшие пол, куда он, совсем обессиленный, упал сразу, как только с трудом спустился со спины дракона и дотащился до пещеры. Белый цвет сохранили лишь обрывки кружев воротничка. В остальном платье расцвело самыми разными оттенками: кирпичным, рубиновым, коричневым, чёрным, сероватым и ярко-салатовым — цветом фекалий синицы-лазоревки, который невозможно было ни с чем спутать.

На следующий день Йорш почувствовал себя лучше, и поиски друзей возобновились. Эльф и дракон решили вернуться в Арстрид.

В путь отправились на закате, чтобы избежать шумного ажиотажа. Вечер был не особо ясным, но и не слишком туманным. Они пролетели над лесами неподвижных, как статуи, лиственниц, потом над каштановыми лесами, чьи жёлтые листья опадали медленным, лёгким дождём, тускло поблескивая в свете первых звёзд.

Крылья дракона лениво похлопывали, когда он плавно спускался, выписывая большие круги над Арстридом. Над извилиной реки заблестел тонкий серп луны, отражаясь в воде. Обгоревшие остатки селения чётко вырисовывались в ночи. Но вот месяц скрылся за тучей, и мир потемнел.

Йорш удобно устроился на тёплой спине дракона. Он был в отчаянии, что не смог реализовать свой план. Он отправился в путь, чтобы завоевать мир и спасти своих друзей, но он не имел ни малейшего понятия, как это сделать. Дракон приземлился, и они устроили короткий совет, что делать дальше. Ответов не нашлось ни у одного, ни у другого.

Снова засветила вышедшая из-за туч луна. Йорш опустил глаза: под ногами, в траве, что-то поблёскивало. Он наклонился и поднял маленький белый камешек, который отражал лунный свет. Йорш внимательно всмотрелся и раздвинул траву руками. Неподалёку блестел второй камешек, за ним третий. Сверху их не было видно, но, ползая на четвереньках, тропинку из белых камешков можно было отчётливо разглядеть в лунном свете.

Йорш указал на тропинку дракону.

— Кто-то указал нам дорогу, — торжествующе сказал он.

— Нам? Да они даже не знали о нашем существовании!

— Ну, может, и не именно нам, но указал дорогу! — упрямо повторил Йорш.

— Да кому же придёт в голову оставлять тропинку из камней неизвестно кому? Да и зачем?

— Чтобы найти дорогу домой. Так делают дети. Я тоже, когда ушёл из места, где жила бабушка, оставил тропинку из камней, чтобы найти дорогу обратно. Дождь сразу же залил их, да и вообще, камешки закончились ещё до обеда… В любом случае, так поступает ребёнок, которого заставляют покинуть родное место. Он делает тропинку из камней, чтобы найти потом дорогу обратно, и это успокаивает его и ободряет. Или он может мечтать о том, как скоро он вернётся домой. Когда тебе очень страшно, мечта становится намного важнее еды. Но эти камни указывают Дорогу нам. И они слишком малы, чтобы увидеть их с высоты.

— Ты в этом уверен? Ненавижу ходить пешком. Драконы не ходят пешком. Просто не признают ходьбы. Конечно, они на это способны, но сама структура коленей и анатомия стопы…

Блестела луна. Перед ними показалась дорожка, перешедшая чуть позже в горную тропу. Камешки блестели в траве на обочине, не смешиваясь с камнями в центре дороги. Все они были одинаковые: круглые и белоснежные. Ребёнок, оставивший их, должно быть, потратил годы на исследования речных пляжей, где можно было их найти. Видимо, тщательно собранные, они хранились как сокровище, пока ими не пожертвовали в обмен на мечту когда-нибудь вернуться домой.

Сначала горная тропа вилась в противоположную от Чёрных гор сторону, в направлении к Далигару, потом повернула на восток. Камешки попадались всё реже, словно человек, рассыпавший их, решил экономить. Дракон не умолкал ни на минуту, жалуясь на боль в задних лапах и в спине и доказывая, сколько преимуществ имеет полёт по сравнению с ходьбой. Действительно, насколько величественны были его крылья, настолько походка его напоминала куриное переваливание с лапы на лапу.

Луна исчезла — занималась заря. Камешки теперь можно было найти, только когда дорога раздваивалась, они указывали правильное направление. Во избежание любых сомнений очередной камешек можно было встретить на обочине нужной дороги, сразу же после распутья.

Восходящее солнце блеснуло на последнем камешке, обозначавшем узкую, полузаросшую кустами ежевики топкую тропинку. Через несколько шагов тропинка совсем исчезла в болотистой грязи. Камешки тоже закончились. Перед путниками открылась заболоченная местность. Тучи комаров приветствовали их прибытие. Солнце решительно поднялось над горизонтом, и вместе с ним проснулись и мухи.

Эльф и дракон с трудом продвигались вперёд: мокрая земля чавкала под их ногами.

Наконец перед ними открылось что-то вроде долины, в конце которой они увидели ушедшую в болото лачугу, слепленную из глины, сухих веток и, судя по запаху, коровьих и козьих испражнений. Окон не было, завешанная овечьей шкурой дыра служила дверью.

— Камешки закончились, — сказал Йорш, — и мы куда-то пришли.

— Отлично, — ответил дракон, — это хорошая новость. Мои задние лапы уже стали похожи на две жареные сосиски, колени скрипят, как хворост на дне оврага, а о спине я вообще молчу. Желудок воет от голода громче, чем ветер меж деревьев. Теперь мы можем устроиться на привал, отдохнуть, поспать и набраться сил. Даже лучше, я устроюсь на привал, отдохну, посплю и наберусь сил, а ты пойдёшь на разведку.

Йорш падал от усталости, но это его ничуть не остановило. Дракон устроился под двумя могучими дубами, где ему удалось слиться с окружающим пейзажем. От долгой ночной прогулки он покрылся пылью и грязью, и затейливые узоры на его спине, где чешуя переливалась различными оттенками зелёного, делали Эрброу совсем незаметным в окружающем болоте.

Юный эльф направился в сторону лачуги, время от времени оборачиваясь, чтобы проверить, не видно ли дракона. Подойдя к дому поближе, он различил рядом с хибарой небольшое грациозное строение из чудесного бело-розового камня, с поперечной балкой из гранита, на котором был вырезан длинный ряд малюсеньких гусей, каждый с бантиком на шее и букетиком цветов в клюве. На крепкой деревянной двери было нарисовано множество разноцветных сердечек, из дымохода тянулся лёгкий дымок, и среди плетёной изгороди копошились в земле куры и небольшая стая гусей. По другую сторону плетня лежала просека, окружённая колючими кустами ежевики и старым, но крепким частоколом из ржавых копий и заострённых деревянных сучьев с двумя караульными вышками. Взору юного эльфа открылась странная картина: в центре просеки кучка грязных, одетых в одинаковые лохмотья детей рыла длинные ямы в болотистой земле.

 

Глава четырнадцатая

Страх овладел миром. Казалось, все вокруг посходили с ума. Эльф верхом на драконе снова появился в Далигаре, где истребил всех в округе кур. Тысячи и тысячи мёртвых птиц горами возвышались под тучами мух, разнося вокруг зловоние и запах гнили. Такие носились слухи.

Роби никогда не была в Далигаре, её мама и папа избегали этого места, но Гламо, один из старших сирот, худосочный, с падающими на лицо чёрными волосами, был родом как раз оттуда, и он говорил, что кур в Далигаре вообще давно уже нет, так как Судья-администратор запретил их держать во избежание загрязнения улиц. Кур осталось лишь несколько, в старой, бедной части города — никому не рекомендуемое место, куда и воины старались заглядывать пореже. Но и там птиц было как пальцев на руке, уж никак не гора, даже не куча: они не наполнили бы и мешок. Проблема была в том, что Гламо слыл самым отчаянным вруном, которого только можно встретить в мире. Сын двух бродячих торговцев, которые продавали всякий хлам, пока кашель и холод одной особенно суровой зимы не положили конец их путешествиям. Гламо, как и остальные бродяги, хвастался, что знает всё на свете. К тому же он считал, что кругом одни дураки, которые обязаны верить каждому его слову только потому, что он видел мир.

Именно Гламо рассказал, что единственная живая курица в приличной части Далигара, которой никто не осмеливался свернуть шею, — особенная, волшебная, однажды уже умершая, но снова воскресшая.

Гламо не раз был бит за враньё теми, кому осточертели его глупости, особенно Крешо и Мороном. Но Гламо не унимался и вновь и вновь рассказывал про курицу из Далигара, которая побывала в царстве мёртвых и вернулась оттуда. Плёл он и другие небылицы, например, что в Далигаре есть растения, цветущие круглый год, или что однажды он встретил тролля, который работал дровосеком и который вместе с двумя гигантами с Чёрных гор помог его отцу починить телегу. В благодарность его отец подарил им пол-окорока, и они, перед тем как его съесть, сначала закопали окорок в землю, потом снова раскопали его. За этот рассказ Гламо тоже частенько влетало…

Но даже учитывая, что Гламо нельзя было верить, горы мёртвых кур в Далигаре не имели никакого смысла. Если и правда дракон убивал птиц горами, почему же жители Далигара их не съели вместо того, чтобы оставлять тушки гнить? Или отдали бы кур им. В Доме сирот кур съели бы даже с червями. Рассказ о горах истреблённых кур, которые разлагались на улицах, ухудшая своим зловонием воздух, слишком смахивал на историю о похищении Иомир.

По тем же слухам, против дракона выступил почётный гарнизон Судьи-администратора и после яростной схватки изгнал истекающего кровью и находящегося практически на грани издыхания дракона из города. Очевидно, что смертельная агония у драконов проходит быстрее, чем мозоли на руках у детей, потому что живому и здоровому чудовищу удалось после этого со скоростью ветра пролететь над Домом сирот и отправиться своей дорогой.

Вести докатывались до них, меняясь по дороге и обрастая новыми подробностями. Единственное, в чём можно было быть уверенным, так это в том, что работы прибавилось, каши стало меньше, и когда не надо было собирать яблоки для отправки в Далигар, им приходилось рыть траншеи в грязи. В общую спальню планировали поставить настоящую дверь с настоящим замком. После похищения чудовищем бедной Иомир все должны были работать строго парами, присматривать друг за другом и держать отчёт перед Тракарной и Страмаццо. К счастью, Роби работала в паре с Галой. Из всех достававшихся на их долю работ рыть траншеи было самой худшей. Жидкая грязь оползала снова и снова, в ней было множество червей и какой-то вид мохнатой гусеницы, которая казалась спящей, но когда просыпалась, кусалась так, что боль не проходила часами.

Идея о траншеях пришла в голову Страмаццо, разбиравшемуся в военной стратегии так же, как в астрономии, в которой познания его равны были бесконечному нулю. Лишь ему, со всей его тупостью и привычкой ни о чём не задумываться, могла прийти в голову мысль сразиться с существом с крыльями под защитой грязи, в которой они утопали.

После того как дракон появился во второй раз, ликование победы сменилось злобным и абсолютным ужасом. Страмаццо, который уже сражался с драконом и обратил чудовище в бегство с помощью виноградной корзины, а значит, имел военный опыт, был возведён в должность командующего. Он отвечал за оборону прилегающих территорий, то есть всего, что находилось за пределами стен Далигара. Результатом назначения стала серия истерических выкриков и несчётное количество повторов истории доблестного изгнания дракона. Сначала дети рыли траншеи вокруг болота, потом забросили их и стали рыть ближе к винограднику, затем начали было возводить земляной вал, который в скором времени тоже был заброшен, чтобы вернуться к первоначальному плану: траншеям вокруг болота.

Роби на секунду остановилась. У неё больше не было сил. Плечи болели, и ладони превратились в сплошные мозоли. Очень хотелось есть. Роя траншеи, ничего не украдёшь. Она ужасно устала и совершенно обессилела.

Говорили, дракон был ранен. Или даже мёртв. Может, он больше никогда не вернётся. Наверное, всё потеряно. Видно, дракон, которого она регулярно видела во сне, был обыкновенным, не имеющим никакого смысла сном. Никто не придёт спасти ни её, ни кого-нибудь другого. Всё останется как есть.

Вдруг райское видение мелькнуло в грязи, возродилась надежда, и затрепетала душа: мимо бежала самая большая мышь, какую она только видела. И не она одна: Гала тоже её заметила. Девочки перекинулись взглядом: мимо бежало мясо. И много мяса. Целая мышь, да ещё такая крупная — настоящая крыса.

Когда Роби прибыла в Дом сирот, у неё отобрали одежду, обувь и мамину большую шерстяную шаль, но ей удалось сохранить пращу, которую сделал ей отец: полоску кожи, расширяющуюся на конце, чтобы удобнее было укладывать камень. Роби спасла оружие от всех проверок, пришивая соломенными стеблями к внутренней стороне конопляной куртки.

Тракарна и Страмаццо находились на другом конце длиннющей траншеи, к тому же ни Роби, ни Гала сегодня ещё не воспользовались разрешением отлучится по «физической необходимости», на которое имел право каждый из «малолетних работников» один раз в день. Обе девочки бросились за мышью, бегущей, к счастью, в сторону кустов боярышника и ежевики в начале леса, где Роби смогла вытащить пращу и метнуть камень, скрытая от чужих глаз. Бум. Резкий и точный удар сбил мышь. Девочки поспешили обратно, на своё место в траншее. Время тянулось медленно, пока не наступил полдень, когда каждый из малолетних землекопов должен был становиться в очередь за своими шестью каштанами и половиной яблока, положенных им щедростью земли Далигар.

Крыса считалась общей едой. Виноградом, ежевикой, орехами, яйцами и яблоками можно объедаться в одиночку, не говоря никому «спасибо» или «пожалуйста». Но чтобы съесть крысу, с неё сначала нужно снять шкуру, а потом зажарить. Выполнить это можно лишь сплочённой группой «обожаемых гостей» Дома сирот. Словно случайно продвигаясь вдоль траншеи, Роби подошла к Крешо и Морону и рассказала им про добычу. У неё разрывалось сердце, она понимала, что мальчики заберут себе половину крысы. Оставшуюся половину придётся разделить между остальными детьми, потому что свежевание и готовка происходили бы в спальне, на маленькой жаровне, которой лачуга обогревалась. Всем достанется по малюсенькому кусочку, но и малюсенький кусочек лучше, чем ничего, тем более получалось что-то вроде общего праздника. Когда наступило время выстраиваться в очередь, Крешо, Роби и Гала тайком направились к кустам боярышника за своей добычей. Они взяли с собой пустой мешок из-под каштанов, в котором можно было спрятать крысу и вечером контрабандой пронести в спальню. Охота на крыс не считалась кражей и не предусматривала наказания, но добыча всё равно подлежала конфискации, так как якобы отвлекала от работы, демонстрировала варварство и неблагодарность.

«Да как вы могли? — кудахтала бы Тракарна. — Вам не хватает лакомств, которые мы готовим для вас в Доме сирот, таких вкусных и в таком количестве?»

«Самые настоящие варвары! — проворчал бы Страмаццо, ненадолго выходя из традиционного состояния каталепсии. — Дети варваров, с варварскими обычаями. К счастью, они теперь здесь, и мы, такие интеллигентные, можем привить им культуру».

На поляне усопшей крысы не оказалось. Точнее говоря, она была, но не лежала мёртвой и с задранными кверху лапами. Нет, она устроилась в руках у какого-то типа, похожего на облако с волосатыми ногами. На существе было свадебное платье, испачканное до невозможности, подтянутое кверху и завязанное на поясе в узел. Тип этот был очень молод, совсем юноша, немногим старше их. Роби спросила себя, выглядел бы юноша менее смешным, если бы платье его было чистым. И вообще, дело не столько в грязи, сколько в невыносимой и невозможной вони птичьих экскрементов, которой несло от свадебного платья. Даже сироты, которые влекли существование в старой, полуразрушенной овчарне и не имели возможности помыться, кроме как во время работы под дождём, находили эту вонь невыносимой. Незнакомец держал крысу на коленях и, ласково поглаживая животное, говорил ей что-то таким тоном, словно это был его близкий родственник или лучший друг. Крыса блаженно смотрела на него, преданно виляя хвостом. Очевидно, Роби всего лишь оглушила крысу, и воскресшему животному вонь птичьих экскрементов ничуть не мешала и даже нравилась. Незнакомец и крыса обменялись друг с другом долгим, полным нежности взглядом, после чего животное соскользнуло на землю и лениво затрусило в кусты боярышника. Даже за два года жизни под крылом Страмаццо Роби не помнила минуты настолько идиотской, как эта сцена со странным типом, переодетым в грязную невесту, от которого несло птичьими испражнениями и который ласкал крысу, словно своего собственного ребёнка.

Гала отступила на шаг, испуганная нелепостью этой сцены, и Роби быстро взяла её за руку: она здесь, бояться нечего.

Незнакомец заметил движение и улыбнулся.

Первым опомнился Крешо:

— Глупая сопливая девчонка, ты даже не различаешь, прикончила ты крысу или нет! — презрительно прошипел он.

— Но она была мёртвая, — запротестовала Роби, унижение которой могло сравниться лишь с её удивлением.

— Теперь уже нет, — мягко произнёс незнакомец.

Гала заревела. Уже несколько часов она думала о жарко м из крысы, несколько часов представляла себе, как вонзит зубы в кусочек мяса и как все скажут, что они с Роби просто молодцы, настоящие охотницы. Все были бы рады, и жареное крысиное мясо хрустело бы на зубах…

— Роби убила её, — упрямо сказала Гала, — мы могли её съесть, — добавила она безутешно.

Голос девочки прервался от сожаления о несостоявшемся банкете, пусть ничтожном, но таком желанном. Роби не могла найти слов.

— Нельзя есть кого-то, кто думал, — ласково упрекнул её незнакомец.

Это заявление было настолько странно, что Гала даже перестала плакать.

Незнакомец, улыбаясь, поднялся на ноги. Роби никогда не видела юноши красивее. Если б только он не был так глуп и не вонял так ужасно! И если бы у него было что поесть: люди с такой чудовищно нелепой улыбкой на лице, если у них есть что поесть, обычно могут отдать всё.

— Крысы умеют думать? — спросил Крешо.

Роби пожала плечами: если удавалось думать даже Страмаццо…

— Но что это значит? — не успокаивался Крешо.

Роби снова пожала плечами.

— По-твоему, это эльф? — шёпотом спросил Крешо: импровизированный капюшон упал с головы незнакомца, открывая слишком светлые волосы и остроконечные уши.

— Нет, — решительно ответила Роби.

— Почему ты так уверена?

— Эльфы, может, и подонки, но должны быть умными, — прошептала Роби.

Незнакомец оглядел их и ещё шире улыбнулся. Потом поклонился и произнёс:

— Йоршкрунскваркльорнерстринк.

— Будь здоров, — вежливо ответила Роби, как учила отвечать её мама, когда кто-то чихал.

— И вы будьте здоровы, — сказал незнакомец. — Можете звать меня Йорш, если желаете. Я ищу кого-нибудь родом из деревни Арстрид.

Гала и Крешо указали пальцем на Роби, он — правой рукой, она — левой, так как Роби стояла между ними.

Взгляд юноши остановился на покалеченной руке Галы. Он долго смотрел, потом произнёс совершенно идиотскую фразу:

— У тебя не хватает одного пальца!

Гала отдёрнула руку и опустила глаза, подавленная и униженная. Нижняя губа её задрожала, и плечи затряслись от молчаливых, подавленных всхлипываний. Роби с ненавистью посмотрела на незнакомца: ей захотелось стать большой и сильной только для того, чтобы отхлестать его по щекам.

Юноша подошёл к Гале, взял в ладони её левую руку и долго держал, устремив глаза в никуда. Девочка была напутана, но, на удивление, не пыталась вырваться и отнять руку. Она стояла, не отрывая взгляда от голубых глаз незнакомца, который продолжал смотреть неизвестно куда. Потом юноша побледнел, лицо его приняло землистый оттенок, и дрожь сотрясла его тело. Роби спросила себя, не заразная ли это болезнь, и подошла поближе, желая увести Галу. Но её помощь не понадобилась: большие, белые и тонкие руки незнакомца опустились, и грязная и искалеченная Галина ручка оказалась на свободе. Йорш упал на колени в грязь, ноги отказывались его держать, и он произнёс очередную идиотскую фразу:

— Не бойся, твоя рука пройдёт. Взрослых — нет, но детей всё-таки можно исцелить.

Гала зачарованно смотрела на него, в Роби же поднималась ярость: она жалела, что она не взрослая и не может надавать Йоршу оплеух, пинков и ещё раз оплеух.

Незнакомец, стоя на коленях и с трудом дыша, вновь повернулся к Роби:

— Я так и знал, что здесь есть ребёнок из Арстрида, — торжествующе заявил он. — Кто-то оставил дорожку из камней, а это может прийти в голову только ребёнку!

Ребёнок? Роби увидела, каким взглядом окинул её Крешо: ни с чем не сравнимый взгляд, каким смотрят на придурков, и Роби возненавидела незнакомца всей душой.

— Приветствую тебя, моя госпожа, и прошу сказать, что случилось с вашим живописным поселением и по какой причине ты находишься здесь и с какой целью.

При словах «моя госпожа» Роби молниеносно оглянулась, ожидая увидеть за спиной Тракарну. Когда она удостоверилась, что сзади никого нет и что незнакомец обращался именно к ней, ярость и обида на этого невыносимого шута, который сначала отнял у них надежду на ужин, а затем посмел издеваться над нею, овладели ей. Наклонившись, Роби схватила сломанную палку и решительно показала её незнакомцу:

— Хоть я и меньше тебя, но бью сильнее, — пригрозила она, — и только попробуй ещё раз до неё дотронуться, — добавила девочка, указывая головой в сторону Галы, но не сводя с него глаз.

Незнакомец огорчился. Он лежал на земле, дрожал и тяжело дышал, и Роби с палкой возвышалась над ним.

— Прости меня, я не хотел нарушить ваших обычаев. Э-э-э… превосхо… приду… опять не то…

Брови Роби угрожающе сдвинулись, руки сильнее сжали палку. Незнакомец внезапно посветлел лицом, как человек, который вдруг что-то вспомнил, открыл вышитый бархатный мешочек, висевший у него через плечо, и вытащил деревянную лодочку и маленькую тряпичную куклу с волосами из овечьей шерсти. Пряжу предварительно выкрасили в настое зелёной скорлупы молодого ореха, чтобы волосы куклы стали тёмными и кудрявыми, как у Роби.

— Это твоё, правда? — спросил незнакомец, протягивая игрушки. — Я нашёл их в деревне, в Арстриде, и принёс их тебе.

На этот раз взгляд, брошенный Крешо, был полон насмешливого издевательства. Роби, с одной стороны, желала, чтобы незнакомец исчез, провалился сквозь землю, утоп в болоте, чтоб прилетел дракон и унёс его подальше. Но, с другой стороны, Роби смотрела на свои игрушки и изо всех сил хотела ещё раз подержать их в руках. Ей вспомнился отец, вырезавший из букового полена корпус лодки, и мать, шьющая из куска своего платья одежду для куколки. Игрушки — всё, что осталось ей от родителей.

Она протянула руку и взяла игрушки, не говоря ни слова.

— Что случилось с деревней? — мягко спросил незнакомец.

Роби продолжала сердито на него смотреть, но медленно опустила палку.

— Её разрушили, — быстро проговорила она.

— Почему?

Роби молчала. Ей не хотелось вспоминать. Не хотелось говорить об этом.

— Почему? — повторил незнакомец.

— Э-го-изм, — устало произнесла по слогам Роби.

— И что это значит?

Роби снова промолчала.

— Они не платили налоги, — вмешался Крешо, — не хотели платить налоги, — объяснил он, с нарочитой важностью, как Тракарна, подчёркивая «не хотели».

— Они не могли, — в отчаянии запротестовала Роби, — это невозможно!

Незнакомец задумчиво покачал головой и вновь обратился к Роби:

— А жители? Они живы?

Роби кивнула.

— И где они? — не сдавался незнакомец.

— Они сбежали по ту сторону Чёрных гор, за водопад, теперь они живут на берегу моря — это ни для кого не секрет, в том числе и для солдат. Но воины не пытались преследовать беженцев, потому что слишком боялись водопада.

— Знаешь ли ты мужчину по имени Монсер и женщину по имени Сайра? — спросил незнакомец.

Молчание.

— Знаешь ли ты Монсера и Сайру? — повторил незнакомец.

Снова молчание. Роби почувствовала, как начинают дрожать её губы и глаза наполняются слезами. Она судорожно сжала в руках лодочку и куклу. Даже Крешо не осмеливался прервать молчание.

— Это были мои папа и мама, — тихо сказала она.

Если она будет глубоко дышать и медленно говорить, то, может быть, ей удастся сдержать слёзы.

— Были? — настойчиво переспросил незнакомец.

Нет, ничего не выйдет, не помогло ни глубокое дыхание, ни медленная речь. Роби разрыдалась.

— Их повесили, — сказал Крешо.

Незнакомец смертельно побледнел, у него перехватило дыхание.

— За что? — сдавленным голосом спросил он, как только к нему вернулся дар речи. — За что?

Молчание.

— Эгоизм, — сквозь слёзы произнесла Роби; начав плакать, она уже не могла остановиться, — и… — она не закончила фразу.

— И?.. — повторил незнакомец.

— И ещё говорят, что они помогли эльфу, но я знаю, что это неправда, этого просто не может…

Ей не удалось закончить.

— Не-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-ет! — закричал Йорш. — Нет, нет, нет, нет! Они пожертвовали жизнью, они умерли, умерли, оставив тебя сиротой, умерли, чтобы спасти меня…

Незнакомец закрыл лицо руками. Он сидел на коленях, нагнувшись к земле, и его трясло настолько сильно, словно последний лист на ветру. Крешо торжествующе улыбнулся:

— Я же говорил, что он эльф!

Роби перестала плакать. Подняла голову и уставилась на ноющее создание у неё под ногами. Неужели это действительно эльф? Даже не просто эльф, а Эльф, тот самый… Неужели родители пожертвовали своей жизнью, оставив её сиротой, чтобы спасти… его? Вот этого? Она осталась без родителей из-за него? Из-за него у неё нет ни мамы, ни папы? Ни сушёных яблок, ни перепёлок на вертеле, ни тёплой постели, ни молока с мёдом по утрам, из-за этого жалкого существа, которое умело лишь насмехаться над голодными детьми и девочкой с изувеченной рукой? Нет, неправда, этого не может быть. Только сейчас, когда незнакомец упомянул Арстрид, Роби узнала платье, в которое он был одет: это свадебное платье дочери старейшины деревни! Её мама помогала вышивать букву М на груди. Ярость переборола боль, и она изо всех сил пнула Йорша босой ногой: но, вероятно, слишком слабо, тот даже не заметил.

— Вон отсюда! — кричала Роби. — Это неправда! Убирайся вон! — она даже плюнула на него, но Йорш оставался неподвижен: он был без сознания.

Роби не успела подумать о том, что можно ещё сказать или сделать, как вопль Тракарны за спиной напомнил ей, что перерыв давно уже закончился и что беда никогда не приходит одна.

— Эльф! — заорал Крешо, указывая на лежащую без сил фигуру у их ног.

Это слово разнеслось эхом и достигло охранников. Полетели стрелы: Роби, Гала и Крешо бросились ничком на землю, прикрывая головы руками. Йорш не пошевелился — он едва дышал. Вдруг холм, видневшийся из-за Дома сирот, поднялся: это оказался притаившийся в траве дракон. Он стоял совсем близко и был просто огромен. Все бросились врассыпную, кроме трёх ребят, лежавших на земле: закрывая руками голову, они не видели происшедшего и не поняли, что случилось. Лишь когда подул тёплый, немного зловонный ветерок и они, подняв глаза, оказались лицом к лицу с драконьими челюстями, стало ясно, что ветерок — дыхание дракона, исходившее из пасти с огромными, в длину человеческой руки, клыками.

К счастью, дракон не обращал на них никакого внимания — он был занят тем, что пытался схватить Йорша зубами, одновременно стараясь не продырявить его.

— Роби, — позвала Гала, — Роби, я написала в штаны…

— Ничего страшного, даже наоборот, отличная идея, — успокаивающе прошептала в ответ Роби, — теперь он наверняка не захочет тебя съесть. Тихо!

Но дракон абсолютно их игнорировал. Он всё ещё искал лучший способ для переноски Йорша. После нескольких неудачных попыток прихватить эльфа зубами он задействовал когти: левой лапой дракон держал юношу за щиколотки, а правой — за запястья. Потом дракон распахнул огромные изумрудные крылья и медленно поднялся в воздух.

Когда он был совсем высоко в небе, несколько стрел полетели ему вслед, безо всякой надежды на поражение цели.

Роби так и осталась лежать на земле, не зная, что делать, пока Тракарна рывком не подняла её за плечи.

— Ты… — начала она сдавленным от ярости голосом, — ты, жалкая негодяйка, пособница эльфов… да-да, пособница эльфов… так же, как и твои отец с матерью, слава Далигару, что он покончил с их жизнями… я глаз с тебя не спускала, я так и знала… это ты приманила их сюда… это всё из-за тебя, правда?

Роби даже не пыталась ответить. Она знала, что любой ответ только увеличит злость Тракарны и ярость её ударов. Она едва прикрывалась. Ей было настолько плохо, что побои не производили на девочку никакого впечатления. Её отец и мать дали приговорить себя к смерти и её — к такой жизни ради какого-то жалкого кретина. Сон о драконе и принце в белых одеждах, сопровождающий Роби с тех пор, как её семья и жизнь были разрушены, сбылся. Какой-то эльфийский негодяй, одетый в чужое свадебное платье с грязными пятнами птичьих какашек и других нечистот, о происхождении которых лучше не догадываться, свалился на её голову, лишь преумножая её беды и несчастья.

Когда Тракарна немного успокоилась, на Роби не оставалось живого места. Заявился и Страмаццо, раздумывая, что же теперь делать. Он объявил, что лично отправится в Далигар за подмогой, чтобы перевести в столицу маленькую ведьму.

— Да-да, ведьма, — обращаясь к Роби, повторил он, — как раз так мы называем подруг эльфов.

На это ушло бы полдня. С другой стороны, не мог же Страмаццо рисковать жизнью, конвоируя её в одиночестве: эльф и дракон в любой момент могли напасть снова. Наверняка они попытаются освободить девочку…

Ну что ж, горько думала Роби. Сбывалась и вторая часть её сна: благодаря дракону и принцу она навсегда оставляла Дом сирот. Её отправляют в Далигар, в тюремную клетку, затем последует виселица, как только она достигнет достаточного возраста, чтобы быть повешенной, если, конечно, не решат, что она уже достаточно взрослая.

Девочку отвели к одной из сторожевых башен и приковали цепью. Два лучника должны были охранять Роби до прибытия подкрепления. Роби забилась в угол, сжавшись в комок, и спрятала голову между рук, крепко прижимая к себе лодочку и куклу. Она как бы растворилась в медленном течении времени, в её голове, как стая сумасшедших ворон, кружились одни и те же мысли.

Шло время. Иногда глаза Роби закрывались от усталости, но видения не посещали девочку. Лишь иногда ей мерещилась маленькая детская рука с пятью растопыренными пальцами. Страмаццо вернулся с целым гарнизоном. Они прибыли за Роби: с неё сняли одни цепи и надели другие, более лёгкие, для дороги. Потом девочку посадили на осла: в первый раз в жизни Роби ехала верхом, но в отчаянии она не обратила на это никакого внимания. День стоял грустный, туман, словно ватой, окутывал осенний лес.

Остальных «гостей Дома сирот» выстроили на поляне перед старой овчарней. Кто-то вскинул руку и замахал растопыренной пятернёй вслед Роби в знак прощания. Тракарна что-то прогавкала, но рука упрямо оставалась в воздухе, и наконец до Роби дошло, что это был не просто прощальный жест: Гала показывала ей свою левую руку с пятью пальцами!

Большой палец тоже был на месте: тот, который два года назад стал жертвой плотничьего топора.

Роби уставилась на теперь уже обе поднятые руки Галы, и у неё перехватило дыхание, а перед глазами стоял туман: ей довелось столкнуться с могучим и безгранично добрым существом, и всё, что она сделала, — это отпинала его и плюнула в лицо! Она не отрывала глаз от Галы, пока та не скрылась из виду. Осёл уносил Роби всё дальше и дальше от Дома сирот, под конвоем солдат, которых хватило бы для охраны целого полчища троллей.

 

Глава пятнадцатая

Йорш был в полном отчаянии. Какой он идиот! Полнейший, абсолютный идиот! Его аж подташнивало от мысли, насколько он глуп. Йоршу казалось, что его глупость огромна, глубока, безмерна, колоссальна, легендарна, бесконечна, непроходима, величиной с весь мир или даже со всю Вселенную, разносторонняя, как луна, и такая же вечная. Неисправимая. Непоправимая.

— Ну ладно, ладно, ты немного сглупил, но не всё потеряно. Надежда умирает последней, а вчера всё-таки никто не умер…

Но успокоительные слова дракона сразу же уносил ветер, дувший со стороны бушующего моря.

Йоршу было так плохо, что он мог лишь лежать, съёжившись в комок, и дрожать, как осенний лист на ветру. Боль в больших пальцах обеих рук была невыносима, словно пальцы пронзил раскалённый нож. Эльфа сжигала лихорадка, лишь ледяной ветер приносил успокоение пылающей, как от огня, коже. Он лежал на мокрой траве, опустив руки в небольшую лужицу ледяной воды, оставшейся между камнями перед пещерой после нескольких дней дождя.

Ясно как день, что девочка не могла быть никем иным, как их ребёнком, дочерью Монсера и Сайры: на смуглом, как у отца, лице девочки явно видны черты матери. Как он сразу не догадался! Девочка была так же смела и великодушна, как и её родители: она ни на миг не перестала защищать и успокаивать младшую подругу. Жаль только, что так же, как и её родители, она быстро приходила в ярость и по столь же малопонятным причинам! Как он сразу не понял, что девочка в отчаянии, что она голодная, несчастная и измождённая усталостью. Сначала нужно было защитить девочку и увести в её надёжное место, а не навлекать смертельную опасность, бросив совсем одну.

Всё случилось из-за того, что боль младшей девочки с изувеченной рукой поразила его, словно в его голову бросили камень. Он не сразу сообразил, в каком порядке браться за дело: сначала нужно было увести детей в надёжное место и лишь потом излечивать увечья и раны, утешать…

Дракон утвердительно кивнул, принимаясь за третьего глухаря, нанизанного на вертел из ивовой ветки и изжаренного на весело потрескивающем огоньке из сосны и розмарина. Ароматный дым горящих веток смешивался с жаренным на огне мясом.

— Как ты только можешь это есть? — жалобно спросил эльф.

— Кусаю передними клыками и пережёвываю боковыми, — вежливо ответил дракон, — ну, рассказывай дальше: почему ты потерял сознание?

— Снова нарастить палец девочки — это ужасно, почему я раньше об этом не подумал! Я же знал, сколько сил мне потребовалось, чтобы вылечить твою рану, — нужно было умножить это на бесконечность… Я должен был предвидеть, что это выведет меня из строя, и понять, что это был неподходящий момент. Но худшее пришло после… Узнать, что они погибли из-за меня, по моей вине… — глаза Йорша вновь уставились в никуда, — всё это настолько… настолько… — он не находил слов.

— Глупо, смешно и смехотворно? — усмехаясь, помог ему дракон, впиваясь зубами в четвёртого глухаря.

От ярости Йорш даже почувствовал себя немного лучше.

— Да как ты смеешь? Как ты можешь? — он запнулся, подыскивая слова, которые ранили бы дракона настолько, насколько эльф сам чувствовал себя оскорблённым. — Тупое безмозглое чудовище, порождение чудовища ещё более тупого, безмозглого, глупого и вдобавок любителя идиотских сказок. Как ты смеешь смеяться: эта замечательная девочка осталась сиротой, и она в полном отчаянии, и всё потому, что я… потому, что они… они спасли меня!

Дракон и бровью не повёл. Он невозмутимо вонзил зубы в пятого глухаря.

— Я смеюсь над тобой, а не над ней. Эта замечательная девочка — сирота и в полном отчаянии не из-за тебя, а из-за тех преступников, которые надели петлю на шею её родителей и, не довольствуясь этим, заключили ребёнка в место, по сравнению с которым змеиное гнездо покажется раем. Мы отвечаем за наши действия, и только за наши. Марсио и Силла, или как их там, решили спасти тебя, и это было их право. Их выбор. Кроме того, без тебя они вообще, может, никогда бы не встретились и их замечательной девочки не было бы на свете. Но главное не в этом. Помнишь историю гномов второй рунической династии? Сначала их преследовали, потому что они носили бороду, потом — потому что гномы бороду брили. Да люди просто хотели овладеть их рудниками! Люди отправлялись осваивать далёкие восточные берега, им требовалось серебро для кораблей.

Дракон ненадолго прервался, чтобы проглотить шестого глухаря, потом продолжил:

— Тот, кто сидит в Далигаре, хочет иметь тупых и жалких подданных, а твои друзья не были ни тупыми, ни жалкими. Если не из-за тебя, то по какой-либо иной причине, но их всё равно бы уничтожили. Так что помни: они спасли твою жизнь, значит, наслаждайся и пользуйся ею. Хватит ныть, словно глухарь с облезлым хвостом, поднимай свою задницу и отправляйся спасать девочку, как там её зовут?

— Роби, маленькая девочка звала её Роби.

— Роби? Да, у людей просто талант выдумывать имена, которые вообще ничего не значат. Они никогда не поймут, насколько важно имя. Ну, каков план — как будем её спасать?

Йорш и правда почувствовал себя лучше.

— Отправимся ночью. Тёмной, безлунной ночью. Такой, как эта, — с каждой секундой сил у эльфа прибавлялось. Дракон прав, ничего не потеряно. — Отправимся сегодня ночью. Прямо сейчас, — решительно произнёс Йорш.

— Как только закончу завтрак, — вздохнул дракон. Он доедал седьмого глухаря — всего на вертеле их был двадцать один. — С тобой просто невозможно спокойно поесть.

Йорш в спешке проглотил немного золотистой фасоли и собрал свои вещи: лук с эльфийскими стрелами — на всякий случай, как настаивал Эрброу, — и легендарный мешочек из вышитого бархата, в котором лежали книга стихов, оставшаяся от мамы, и волчок, с которым он играл в детстве и с которым детьми играли его родители.

— Да, очень важный багаж, — саркастически заметил Эрброу, — если на нас нападут воины, ты сможешь декламировать им стихи и дать поиграть с юлой.

Йорш не ответил. Он набил мешок доверху золотистой фасолью, чтобы хоть одну из проблем детей, голод, разрешить сразу.

Платье Йорша всё ещё воняло птичьими экскрементами, хотя за ночь, проведённую на ветру и под дождём, запах стал несколько менее невыносимым. К тому же Йорша не покидало сомнение: что-то было не так с его одеждой. Но так как в запасе у эльфа ничего не было, он удовольствовался некоторыми изменениями: снял верхний слой платья с вышивкой и рисунками дырочками, называющийся кружевом; оборвал рукава с буфами, которые сковывали его движения, и укоротил оставшееся чуть ниже колен, чтобы не подтягивать и не завязывать платье в поясе. Получилось нечто вроде рясы непонятного серого цвета, чем-то напоминающей сутаны алхимиков или древних мудрецов… даже пахла одежда теперь почти приемлемо.

Дракон рос не по дням, а по часам: он почти достиг размеров Эрброу Старшего. Распахнутые крылья Эрброу Младшего превышали ширину лужайки. С эльфом на спине сильный и уверенный в себе дракон взмыл в высоту, невзирая на ветер и бурю. В абсолютной темноте, окружённые стеной ливня, они потеряли ориентацию, потом немного поспорили по поводу правильного направления, затем опять потерялись и снова поспорили — на этот раз из-за того, по чьей вине они сбились с дороги. Наконец почти на рассвете, когда мокрые холмы еле заметной тенью показались из темноты, они увидели старую овчарню с её дикой изгородью. Йорш совсем не промок, но крылья дракона были настолько пропитаны водой, что ему едва удавалось держаться в воздухе. Они приземлились за небольшим лесом, обрамляющим знаменитую поляну, где Йорш оживил крысу, и устроили военный совет. Йоршу довелось читать что-то про военную стратегию и тактику, и с плохо скрываемой гордостью он представил дракону два своих плана: основной и запасной. Главная его идея — украдкой проникнуть в полуразрушенную овчарню самому… э-э-э… незаметному из них, то есть Йоршу, в то время как Эрброу остался бы в засаде, готовый пресечь любой окружающий маневр и обеспечивая путь к бегству.

В это мгновение загоготали и захлопали крыльями гуси. В сером от грязи и залитом дождём мире за плетнём курятника Тракарны и Страмаццо, перед их хорошеньким домиком из дерева и камня, по стенам которого вился виноград, белоснежные крылья четырёх гусей множились, отражаясь в грязных лужах. При приближении Йорша птицы начали гоготать так громко, что юный эльф вспомнил, как древние короли использовали гусей для охраны дворца от незваных пришельцев, воров и шпионов, и понял, насколько мудрым было это решение. Тракарна и Страмаццо выскочили во двор, оба в нижнем белье. Солдаты бросились наружу из сторожевых башен, вооружённые луками с натянутыми тетивами. Все уставились друг на друга. Дракон первым пришёл в себя: он открыл пасть и издал громоподобное рычание, пуская длиннейшую огненную полосу. Пламя рассекло струи дождя, оставив от него лишь тонкую полоску туманного пара, за которым виднелись бросившиеся наутёк люди: во главе бежала Тракарна, за ней, путаясь в оружии, — солдаты, последним — Страмаццо, прикрывавший огромный зад, задрапированный в ткань нежно-зелёного цвета.

— Если не ошибаюсь, у тебя был запасной план? — вежливо поинтересовался дракон.

О недавно встроенной настоящей двери с настоящим замком позаботился Йорш: хватило всего лишь его мысли, и — клик.

Йорш откинул овечью шкуру. Дюжина перепуганных ребят сбилась в угол и со страхом смотрела на эльфа и, с ещё большим ужасом, на виднеющуюся тень дракона.

— Я написал в штаны, — захныкал кто-то.

— Ну и хорошо, отличная идея, — успокоила его Гала, — так дракон тебя точно не съест.

— Меня зовут Йорш, — представился эльф.

Ему порядком надоело слышать пожелания здоровья, и поэтому он решил обойтись именем уменьшительным.

Дети всё ещё в страхе прижимались друг к другу. Испуганное хныканье становилось всё громче.

— Сделай что-нибудь, чтобы их успокоить, — сказал эльф дракону.

Дракон растерялся, порылся в своей многосторонней памяти, потом его пасть открылась в подобии улыбки, выставляя напоказ нижние средние и боковые задние клыки, отчего плач детей не только не прекратился, но и стал звучать на тон выше.

— Что-нибудь получше! — застонал Йорш.

Улыбка стала шире: показались задние нижние клыки — самые длинные, изогнутые и острые зубы дракона. Некоторые дети упали на землю, умоляя не есть их.

— Ну это что за глупости! Драконы никогда не едят людей! — вскричал Йорш, доведённый до крайности.

Он уже заметил, что Роби среди детей не было. Нужно поскорее кого-нибудь успокоить и расспросить, куда она делась.

Шум и гам усилились: стоны сменились всеобщей мольбой о пощаде. Дети умоляли Эрброу не есть их, а его, ужасного эльфа, не уничтожать их своей яростью.

Йорш не знал, что делать. Всё, что ему пришло в голову — заорать, замахать руками и сжечь небольшой факел на стене у входа, — ещё больше испугало детей.

Наконец рычание дракона перекрыло шум, и тьму пронзила полоса огня. Запах мяса, немного жаренного, немного горелого, наполнил воздух. Наступило неожиданное и абсолютное молчание.

— Кто хочет жареного гуся? — спросил дракон. — Разве может вкусный жирный гусь сравниться с вами, тощими и убогими? Неужели вы думаете, что я, имея целый курятник в своём распоряжении, унижусь до того, что позарюсь на кучу костей с блохами? Эй, вы, большие, — обратился он к Крешо и Морону, — ну-ка, один бегом за розмарином, а другой — за веткой ивы или сосны, сейчас мы насадим на вертел остаток курятника!

Эрброу ещё не договорил, как дети бросились наружу, к забору, откуда доносился ни с чем не сравнимый запах чего-то горячего и вкусного, во что можно вонзить зубы и чем наполнить желудок, отгоняя голод, страх, грусть и тоску, которые всегда устраивают гнездо в пустых животах.

— Сильнее страха может быть только голод, — быстро объяснил дракон, — и это относится к кошкам, собакам, людям, золотым рыбкам, драконам и троллям; не знаю, как насчёт эльфов, я не настолько хорошо изучил их натуру.

Внутри дома осталась только Гала. Она подошла к Йоршу, глубоко вздохнула и судорожно сглотнула, но продолжала стоять рядом с ним. Йорш опустился на колени, чтобы его голова оказалась на уровне лица девочки.

— Где Роби? — мягко спросил он.

Гала успокоилась, ещё раз сглотнула и лишь потом смогла заговорить:

— В Далигаре, её увезли в Далигар. Я слышала, как говорили Тракарна и Страмаццо. Её отправят в место, которое называется «подземелье старого дворца».

— Я знаю, где это, — ответил Йорш, — я тоже побывал там, ребёнком.

Гала снова сглотнула:

— Они сказали… я думаю, с ней сделают что-то плохое… Тракарна била её… так сильно била…

— Не бойся: я сейчас же пойду за Роби. Только не бойся, всё будет хорошо.

Йорш повторил эти слова несколько раз: чтобы успокоить не только девочку, но и себя. Конечно, всё будет хорошо.

Гала кивнула: глаза её наполнились слезами, но она сдержалась и не заплакала.

Йорш направился к выходу. Он хотел было выйти, но Гала пробормотала что-то неразборчивое.

— Что? — поворачиваясь к ней, переспросил эльф.

Гала застенчиво подняла левую руку с растопыренными пальцами и набрала в грудь воздуха.

— Спасибо за руку, — на этот раз отчётливо сказала она.

За то короткое время, на которое Йорш задержался с Галой, Эрброу Младший успел организовать детей. Самых маленьких он укрыл в домике с гусями и сердечками — сбежавшие Тракарна и Страмаццо оставили дверь распахнутой настежь. Ребята постарше, несмотря на дождь, помогали дракону устроить во дворе огромный вертел. В доме Гиен дети нашли настоящий хлеб, выпеченный из настоящего зерна, и что-то жёлтое со странным запахом, которое взрослые называли пивом. Во все стороны летели куриные и гусиные перья, и Йорш с ужасом смотрел на несчастных созданий, которым сворачивали шеи.

— Кто-то хочет золотистой фасоли? — спросил он.

Ему никто не ответил.

— А вы правда иногда кушаете людей? — поинтересовался один из малышей.

— Лишь в самых крайних случаях, — напустив на себя важность, отвечал дракон, — вкус далеко не самый лучший, да и сапоги мешают…

— А ты можешь съесть Страмаццо? — с надеждой спросил малыш.

— Это тот, со светло-зелёной задницей? — переспросил дракон, приняв заинтересованный вид.

— Драконы больше не едят людей! Драконы никогда не ели людей! Никогда! — вне себя закричал Йорш: он был раздражён.

Этим воплем эльфу удалось добиться молчания.

— Я иду в Далигар, за Роби, — сказал он дракону.

— Далигар — это то приветливое место, где солдаты пускают стрелы? Ты не обидишься, если я останусь здесь защищать детей? А то тут может быть опасно… Ну, не знаю, вдруг на них нападут гуси… — дракон не захотел вдаваться в подробности.

Йорш задумался.

— Пожалуй, это неплохая идея. Да, оставайся здесь и защищай детей, могут вернуться солдаты или те двое, которые о них, так сказать, заботились.

Он обратился к детям:

— Когда я вернусь, кто захочет, сможет пойти со мной за Чёрные горы, к морю.

Йорш совсем не думал об этом, но теперь он знал, что делать дальше: спасти Роби и увести всех детей в надёжное место, к морю.

— На берегу моря есть ракушки и устрицы, которые, может быть, думают и сочиняют стихи, но их можно есть, — сказал, вернее, подумал вслух юный эльф, вспомнив слова охотника Монсера.

Гала засмеялась:

— Так говорила и Роби, а ей рассказывал папа.

— Точно. Как далеко отсюда до Далигара? Один день ходьбы?

— Если пешком, то, думаю, да, — ответила Гала, — но есть конь. Когда Страмаццо уезжал в Далигар в последний раз, он вернулся на коне, который сейчас привязан к навесу за домом.

— Тогда лучше взять коня, да побыстрей, пока бедное животное тоже не пожарили с розмарином, — сказал Йорш, бросив последний взгляд на дракона и на ватагу окружающих его изголодавшихся детей. — Иди и ты кушать твой… ну, твой кусок мяса.

— Даже если оно раньше думало?

Йорш быстро сглотнул, чтобы унять тошноту, возникшую от запаха мяса на огне. Взглянул на впалые щёки девочки, на тёмные круги под глазами и на тонкие худые ноги и подумал, что съеденные куры и гуси превратятся в силу, кровь и мускулы.

— Да, — решительно сказал он, — даже если оно раньше думало.

Гала радостно улыбнулась и убежала.

Йорш пошёл за конём — это оказался отличный гнедой с большими коричневыми глазами. Йорш дотронулся до его лба и погладил мягкую шерсть, и разнообразнейшие чувства пронеслись в голове эльфа: тоска жеребца по матери, страх перед седлом и уздечкой, обида на плётку Страмаццо и усталость от бесконечного путешествия из Далигара под тяжёлой задницей этого страшного индивидуума, огромное желание дать тому хорошего пинка…

— Ладно, — прошептал коню Йорш, — никакого седла и никакой уздечки — нам, эльфам, это не нужно.

Конь посмотрел ему в глаза и понял, что эльф слышит его мысли. Йорш вскочил на него верхом, и конь немедленно отправился в путь: эльфу казалось, что его существо сливается с сильным животным в бешеной скачке — самое прекрасное из всех испытанных им ощущений, кроме, конечно, полёта на Эрброу.

Несмотря на дождь, путники легко ориентировались в утреннем свете. К полудню перед ними показались грозные стены Далигара.

 

Глава шестнадцатая

В тюрьме оказалось намного холоднее, чем в Доме сирот: стены были каменными и не было других детей, а ведь когда все вместе дышат в маленьком помещении, становится теплее. Но зато камера была суше, чем овчарня, солома — свежее, и есть давали больше. И никакой работы! Если бы не слово «виселица», периодически эхом отражающееся от стен, это место могло бы стать раем.

Роби находилась в тюрьме с прошлого вечера. Почти сразу после её прибытия подул ледяной ветер и забарабанил дождь. Не было никакой надежды на улучшение погоды, и Роби спросила себя, остановит ли буря принца или он всё равно придёт. Теперь она знала, что принц и дракон не были плодом воображения, они существовали на самом деле. Дракон действительно был огромен, а принц оказался эльфом, тем самым, которого ребёнком спасли её родители! И он искал её, Роби. Она задумалась, с помощью каких именно волшебных сил эльф спасёт её: может, он разрушит стены тюрьмы, дуя в горн, или пройдёт сквозь стены, или прилетит на драконе и разрушит крышу камнями. Или…

Её сны оказались вещими. С тех пор как образ дракона и принца возник перед её глазами, Роби спрашивала себя, был ли в этом какой-то смысл или это просто признак убаюкивающего, бессмысленного, но утешающего безумия, безвредного, наполняющего надеждой её тоскливую, сломанную холодом и голодом жизнь. Теперь она знала, что сны сбываются, хотя и не совсем так, как представлялось. Принц существовал на самом деле, и у него был дракон, опровергая теорию, что и драконы, и добрые принцы давно перевелись. Принц существовал, и он был добрым, может, немного странным, но, без сомнения, добрым. Её мама и папа любили его. То, что эльф находился в долгу перед её семьёй, увеличивало возможность… ну, в общем, что он, хоть она и плюнула на него и отпинала, может быть, не очень рассердился.

Зашли охранники: Мелилото, маленький и тщедушный, и Палладио, толстый и высокий, с багровым лицом и взглядом, постоянно ищущим полкружки пива. Мужчины среднего возраста, наверняка отцы семейств, они совсем неплохо обращались с Роби, даже, можно сказать, были учтивы, особенно по сравнению с Тракарной и Страмаццо. Охранники оставили девочке куклу и лодочку и раздобыли одеяло на ночь.

Сейчас охранники казались испуганными и возбуждёнными: сам Судья-администратор спускался в подземелье, чтобы поговорить с Роби. Такое экстраординарное событие на людской памяти ещё никогда не случалось. Мужчины метались туда-сюда, как две молнии, в тщетной попытке придать грязному, годами заброшенному месту хоть какую-то видимость благополучия. Смехотворно долгое время было потрачено на пространную дискуссию, оставить ли Роби её игрушки и одеяло: в одном случае они продемонстрировали бы заботу о заключённых, в другом — их несклонность к снисходительности. В конце концов решили оставить, но строго приказали спрятать игрушки под одеялом в самом тёмном углу камеры. Были зажжены факелы, чего не делали годами, поэтому факелы давно отсырели и заплесневели. На эту операцию тоже ушло немало времени, после чего подземелье наполнилось едким и удушливым дымом странного желтоватого цвета.

Но свет факелов не добавил приличного вида ни охапкам соломы по углам, ни шныряющим по полу крысам. Охранники попытались убрать хотя бы солому, может, тогда и крысы исчезли бы, и камера стала бы больше похожа на дворцовое подземелье, чем на обыкновенный хлев. Спор о том, кто из охранников лучше подходит для этой работы, снова затянулся, и лишь когда времени совсем не осталось, до мужчин дошло, что в первую очередь следует немедленно избавиться от глиняных кружек, нагромождённых кучей возле поста, которые, без сомнения, подтверждали, что основным занятием во время службы является поглощение пива. Наконец-то Палладио с охапками соломы в руках и Мелилото, нагруженный пустыми кружками, бросились к двери, но именно этот момент и выбрал Судья для своего появления. Они столкнулись. Судья и Палладио повалились на землю. Мелилото удалось удержаться на ногах, но пивные кружки обрушились на упавших. Палладио хватило смекалки увернуться; таким образом, все кружки достались Судье. В предпоследней оставалось ещё достаточно пенного напитка, чтобы изменить цвет одеяния Судьи: платье оттенка нежной матовой белизны лилий приобрело грязно-жёлтый пивной оттенок. Настроение Судьи тоже изменилось — от «по-настоящему разъярённый» к «дайте-ка мне свернуть кому-нибудь шею, и желательно ещё до ужина».

Роби расхохоталась. Она знала, что смеяться не стоит и что в том, что три человека упали и, может, поранились, нет ничего смешного. Но когда нервы натянуты до предела и ты давно не спишь, бывает, что против воли на тебя находит что-то неуправляемое, вроде бесконечного истерического смеха. Когда девочка, наконец, пришла в себя, Судья стоял у неё перед носом, опираясь руками на решётку, и в этот момент он был явно очень рассержен.

— Это была ты, не так ли? Ты сие вызвала, я знаю, — прошипел он.

Судья был высокий и худой, с посеребрёнными усами, волосами и бородой, которые падали бы мягкими локонами, не преврати их прогорклое пиво в липкую и дурно пахнущую жёлтую массу.

— Ты разбросала кружки колдовством, не так ли? Я знаю! Ты заявилась сюда с единственной целью — подорвать доверие людей ко мне и покрыть меня срамом, не так ли? Подорвать доверие к моему правлению и к моей персоне. Я это знаю.

Роби подумала, стоит ли оправдываться: может, сказать, что она не в состоянии никого заколдовать, ни сейчас, ни в прошлом, ни в будущем. Кроме этого, она не по своему желанию заявилась сюда, к Судье, а её приволокли силой, и если бы у неё были хоть какие-то волшебные силы, она воспользовалась бы ими, чтобы открыть камеру и как можно скорее избавить его от своего присутствия. Но тут Судья заговорил снова, не оставляя ей времени на ответ:

— Ты, вне сомнения, знаешь, кто я, не так ли?

Роби на мгновение заколебалась. Одна часть её существа, та, где находилась гордость и смелость, хотела ответить: «Ты убийца моих родителей, тот, кто подписал им смертный приговор, жалкий преступник и кретин, который сеет несправедливость и нужду так же, как свеча разливает свет». Другая часть, которая хотела любой ценой сохранить жизнь, предпочитала остановиться на официальном звании: «Вы Судья…» — и добавить для пущего впечатления ещё какую-нибудь известную характеристику: великий, благородный и так далее.

Но и на этот раз она была избавлена от необходимости делать выбор: слова Судьи были не началом диалога, а монологом, несколько оживляемым иногда вопросительными фразами. Речь Судьи не предусматривала, чтобы девочка отвечала.

— Я тот, кто принёс справедливость в эти земли, кто с корнем вырвал жадность, алчность и высокомерие. Это слишком высокая и благородная обязанность, чтобы отвлекаться на жалость и сострадание. Я знаю! Как хирург, доблестно ампутирующий часть тела, которое сжигает гангрена, я вновь верну к жизни тело этой несчастной и горячо любимой земли. Знаешь ли ты, по какой причине моя персона, которая представляет собой всю землю Далигар, снизошла до разговора с тобой?

Роби не пришлось думать, что ответить: она не имела об этом ни малейшего понятия.

— Поэтому я желаю, чтобы ты поняла. Может показаться жестоким убийство ребёнка, я знаю. И потому ты будешь повешена не на открытой площади, как твои недостойные родители, а здесь, в подземелье, куда не падают взгляды людей, неспособных правильно понять. Но я желаю, чтобы ты поняла, ведь иначе твои жалкие мысли могли бы замарать моё великодушие обвинением в несправедливости, не так ли? Для меня сие неприемлемо. Знаешь ли ты, что твой оборванец-отец осмелился заявить во весь голос, что единственной важной вещью в этом мире для него являются не я, не Далигар, а его жалкая и недостойная жена и ещё более жалкая и недостойная дочь?!

Роби совсем растерялась: она часто думала о Судье-администраторе и представляла его кем-то вроде Владыки зла, гордившимся своей жестокостью, как, например, орки, но Роби считала Судью более умным и цивилизованным. Но кроме орков, никто не объявляет себя Владыкой тьмы. Оказывается, Судья-администратор, так же, как Тракарна и Страмаццо, — воплощение доброты. Плохими считались все остальные — те, кто старался сохранить хоть часть урожая, чтобы накормить детей; те, кто не желал умирать от голода и быть похороненными в общих могилах, где их кости обглодают собаки. Рабы, еле живые от голода, ничего не любящие и больше ни за что не борющиеся, — вот каких подданных предусматривали законы Судьи-администратора. Его целью было формирование кучки людей, которые не любили бы ничего, кроме Судьи-администратора, которые обожали бы только его и верили бы только в него.

— Мы схватили твоего эльфа! — с триумфом сообщил ей Судья. — Он добровольно сдался нашим солдатам: он знает, что мы непобедимы, и он даже не пытался сражаться. Наступил момент нашей победы! Не так ли?

Теперь Роби знала, какой путь выбрал принц, чтобы найти её, — сдаться. Что может быть проще и гениальнее? Роби облегчённо вздохнула. К счастью, с неимоверной радостью Судьи могла сравниться только его же глупость. Очевидно, Судья находил вполне нормальным, что господин с экстраординарными способностями, который скачет верхом на драконе, желает осчастливить его, Судью-администратора, добровольной сдачей, чтобы позволить повесить себя, не чиня никаких препятствий.

Роби чувствовала себя в полнейшей безопасности — принц пришёл за ней. И у него наверняка был отличный план — он-то знал, что делать и как это делать.

 

Глава семнадцатая

Йорш не имел ни малейшего понятия, что делать и как это делать. Единственное, что пришло ему в голову, — это сдаться стражникам у Больших ворот, но он был не очень уверен в гениальности этого плана.

Он рассчитывал произвести обмен сдавшегося без боя себя на девочку. И не только из чувства долга перед Монсером и Сайрой, но и потому, что с того момента, как он увидел Роби, она стала для него самым важным существом на свете. Добровольная сдача в обмен на освобождение девочки оказалась единственной идеей, пришедшей ему в голову. Сражаться он не умел — что ещё оставалось делать?

В запутанных сказках, которые он читал Эрброу Старшему во время высиживания яйца, часто описывались подобные сделки: я дам тебе полмешка картошки и полведра фасоли, а когда родится твоя дочь, ты отдашь её мне. Или если добудешь три пера из хвоста золотой жар-птицы, получишь в награду половину царства, или семь восьмых ковра-самолёта, или пять одиннадцатых котла изобилия… И все всегда сдерживали обещание. То есть Йоршу не хватало информации. Он не знал, что обещания могут быть нарушены и что, имея какое-нибудь преимущество, нужно торговаться, прежде чем от этого преимущества отказываться. Сначала надо было освободить Роби, а потом уже сдаваться. Более того, он лишь сейчас понял, что боялся показаться невежливым, предположив, что люди могут оказаться бесчестными, и предприняв какие-то меры в этом смысле. Но и выходить одному к гарнизону солдат, вооружённых до зубов и целившихся в него из луков, казалось не самым ловким ходом. Нужно было припугнуть их драконом, никому бы и в голову не пришло, что дракона с ним нет, но отвращение ко лжи и невыносимый стыд, что его блеф может быть раскрыт, полностью парализовали Йорша. А теперь уже слишком поздно. Его схватили, и обоих ждала виселица. Для него — на площади, для Роби — в подземелье.

На Йорша понавесили столько цепей, что ему едва удавалось дышать. Вокруг него толпилось так много стражников, что и не пересчитать. Единственное, что утешало Йорша, — его вели в подземелье дворца Далигара, где, насколько он знал, находилась Роби. Может, что-нибудь ещё придёт ему в голову. В любом случае, он не слишком беспокоился за свою судьбу, уверенный, что так или иначе выберется. Если древнее предсказание относилось к его будущему, это значило, что у него оно должно быть, это будущее. И Йорш твёрдо намерен был, спасаясь, прихватить с собой и Роби.

Лестница становилась всё уже и круче, коридоры — ниже и темнее. Они спускались всё глубже под землю, дальше от солнечного света. Внезапно стены расширились, и при свете факела показался богато одетый в белые одежды человек, от которого невыносимо несло прогорклым пивом. Йорш узнал Судью-администратора.

За его спиной, в темноте за железными решётками, едва виднелась фигурка Роби.

Судья не стал понапрасну тратить время.

— Я ждал тебя, эльф, — резким голосом сказал он, — ты пришёл сюда в поисках будущей невесты, не так ли? Я знаю.

Йорш обомлел. Откуда он знает? Да, Роби была почти ребёнком, а он — совсем юношей, но эльфы выбирают себе супругу в ранней молодости, один раз и навсегда. Каждый раз, когда он думал о Роби, вспоминал её лицо, нежность и смелость, с которой она утешала и защищала младшую подругу без одного пальца, Йорш всё больше убеждался: или она, или никто!

— Я знаю. Я тоже владею древними языками, и я прочёл предсказание, прежде чем приказал уничтожить его, как и остальные надписи, марающие стены столицы. Народу не нужно читать, да народ к этому и не способен. Я избавил людей от этой беды. Предсказание написал Ардуин, великий маг, Владыка света, Основатель! Далигар был когда-то эльфийским городом, ты знал это, не так ли? После того как орки захватили и разрушили его, Ардуин отвоевал Далигар и основал его вновь. Он был просто сумасшедшим, Ардуин, он любил эльфов! Хотя, я признаю, он не был обделён военной проницательностью. Отвоевать город у орков, в самый апогей их могущества, имея войско, наполовину меньшее, чем вражеское, и победить с триумфом — для этого потребовались сноровка, смелость и, я признаю, даже известная прозорливость. Но это не сравнимо с моими деяниями! Я — настоящий основатель Далигара, его освободитель: я избавляю город от страсти, эгоизма, я веду его к добродетели и смирению, я очищаю его моей справедливостью и моей строгостью. Я украшаю его! Я тоже маг и значительно сильнее Ардуина, который только и знал, что предсказывать будущее и разрушить заклинание Тьмы, с помощью которой орки порабощали мир. Я же способен на большее: ты заметил? Ты ведь видел моё невероятное чудо? Моё торжество!

Молчание. Долгое молчание. Йорш спросил себя, предусматривает ли эта речь ответ. Кажется, да, но он, честно говоря, не имел понятия, что за невероятное чудо совершил Судья-администратор. Единственное, что ему пришло в голову: Далигар находился в невероятном убожестве, и это действительно чудо, учитывая блестящее прошлое города. Неловкое молчание затягивалось, и наконец Судья заговорил.

— Цветы! — в раздражении взорвался он. — Вечно цветущие глицинии, запах жасмина! На основе огромного количества загнивающих фруктов и пропавшего пшена, которые мы получаем с окрестных земель, мне удалось получить отличное удобрение, позволяющее растениям постоянно цвести и придающее им прекрасный насыщенный аромат. Это невероятно! Действительно невероятно, не так ли?

Йорш зачарованно смотрел на Судью. Перед ним стоял сумасшедший, абсолютно и непоправимо вышедший из ума человек. В его сумасшествии не было ни малейшего сомнения. Что озадачивало Йорша, так это причина, по которой все присутствующие, многочисленные и вооружённые, оставались стоять по стойке «смирно» перед этим сумасшедшим существом, вместо того чтобы взять Судью за руку и вежливо, но решительно отвести его в место, где его можно было вылечить или хотя бы обезвредить.

— И старинный дворец Ардуина мне тоже пришлось разрушить: эти безвкусные арки и колонны, чередующиеся с такими же безвкусными клумбами и газонами вокруг абсурдных кедров. Какое старьё — Ардуин строил так же, как во времена рунических династий или, что хуже, в эпоху эльфов. Я, Судья-администратор, приказал снести почти всё это старьё, чтобы расчистить место новому, небывалому: новой эре. Эре, которой никто раньше не видел, эре, символом которой стал мой дворец.

Молчание. Самоуверенный Судья погрузился в свои мысли.

— Ардуин, — вновь начал он, — пред самой смертью выбил на мраморе предсказание: последний эльф женится на девушке — наследнице Ардуина. Девушка, как и её предок, будет обладать даром ясновидения, и в имени её будет свет утренней зари. Она окажется дочерью мужчины и женщины, которые этого эльфа… Здесь не хватало слова, стёршегося от времени и от непогод, но я угадал и его: «…которые этого эльфа ненавидели». Когда мне донесли, что ты забрался в мой сад и увидел мою возлюбленную дочь Аврору, я понял, что ты вернёшься за ней и что моей обязанностью будет уничтожить тебя.

Аврора? Дочь Судьи? Дочь Судьи звали Аврора! В имени этого драгоценного образчика злобы, наглости и высокомерия упоминался свет утренней зари?

— В имени моей дочери — свет утренней зари. Я дал ей превосходное воспитание. Она совершенна. Играет на лютне, читает старинные поэмы и поёт, качаясь на качелях, как принцессы в старину. По крайней мере, так изображают их на древних пергаментах. Поэтому ей никогда ничего другого не позволялось, кроме как играть на лютне и качаться в утопающем в цветах саду, что и есть для девушки предел совершенства…

Лютня, песни, качели и цветы с утра до вечера, день за днём. Йоршу стало даже немного жаль бедную Аврору, которой приходилось жить в абсурдной сказке о какой-то, может, никогда и не существовавшей принцессе! Так вот почему она так невыносима: совершенство — это, должно быть, невыносимое бремя!

— Аврора — моя дочь и, стало быть, наследница Ардуина, так как я, как и он прежде, являюсь главой города и, значит, его законным последователем, — голос судьи усилился, он чётко произносил каждое слово, желая придать сказанному весомость. — Кроме этого, Аврора обладает даром ясновидения. Однажды она предсказала, что ожерелье жены начальника караула будет её, и, представь себе, выяснилось, что начальник караула оказался предателем. Мужчину повесили, имущество его конфисковали, и ожерелье принадлежит теперь Авроре. А в прошлом году моя дочь предсказала, что летняя засуха рано или поздно закончится и осенью пойдут дожди. Предсказание это тоже исполнилось!

На несколько мгновений, при упоминании о дочери, черты лица Судьи смягчились. Мысли бурлили в голове Йорша. Аврора! Невыносимо наглая дурочка на качелях? Которая без зазрения совести доводит до слёз маленького ребёнка? Как жаль: в некотором роде у Авроры тоже нелёгкая судьба, можно сказать, невыносимая, но положить начало новому роду вместе с ней — об этом не могло быть и речи. Никогда! Лучше виселица. Никогда, ни за что на свете! Пусть линия его судьбы прервётся, бог с ним, с Ардуином и его предсказаниями. Видно, и бедному Ардуину нелегко было на старости лет: свет славы ослеплял его, и тени в его голове совсем перемешались. Вести войну с орками — это вам не шутки, во время какой-нибудь осады пришлось же ему хоть раз удариться головой обо что-то твёрдое. Может, как раз в тот момент он и увидел, что последнему эльфу предстоит жениться на Авроре.

Теперь Йорша больше беспокоило, как бы побыстрее освободить Роби и покинуть Судью и его возлюбленную дочь с её гениальными предсказаниями, избавив всех от своего присутствия.

В это время Судья крутил в руках его лук с тремя стрелами и голубой бархатный мешок.

— Посмотрим, чем же ты, эльф, собирался уничтожить нас. Лук со стрелами уже у меня, а тут что? — и Судья резко разорвал бархатный мешочек.

По полу рассыпалась золотистая фасоль. Запах её был настолько неуловим, что людям не дано было его чувствовать, — людям, но не эльфу.

Пока фасоль катилась по полу, Йорш ощутил этот запах, лёгкий, но сладкий, как только что выпеченный хлеб.

Он вспомнил о крысах. Крупные, жирные крысы тюрем Далигара уже помогли ему однажды, когда он был ребёнком.

Крысы тоже почуяли запах фасоли, и он заполнил их сознание. Сознание крыс можно легко контролировать. Их были тысячи, и Йорш услышал их у себя в голове. Почувствовал их вечный, неутолимый голод, их ярость, обиду за пинки, камни, брошенные в них ради шутки, стрелы, отравленные приманки. Тысячи крыс, голодных, гонимых, обозлённых.

Йорш вдохнул, и воздух заполнил его лёгкие, придавая ему сил: теперь он знал, что делать. Он воспользуется крысами.

Эльф многократно усилил запах фасоли, что помогло ему найти каждую из полчища крыс и управлять ими.

— Так, детская игрушка. — Судья швырнул волчок на землю и, наступив на него, расколол на кусочки. — Что ещё? Книга! Интересно, не так ли?

Крысы начинали выходить из темноты боковых коридоров, из-за железных решёток. Некоторые бежали прямо по стенам, по каменным бордюрам между факелами. Пока крыс было мало: лишь несколько десятков. Йорш избавил их сознание от страха. Перестав опасаться, крысы спешили на запах фасоли, сталкиваясь друг с другом, не обращая внимания на воинов. Настоящая волна из шерсти, мяса и мелких, острых зубов нахлынула на людей. Стражники расступались, пытались отодвинуться, толкая друг друга. Судья держал в руках книгу стихов матери Йорша и был слишком погружён в её чтение, чтобы что-то заметить.

— Что это? Заклятия? Стихи??? Какие глупости! «Сле-дуй… за вет-кой… Следуй за веткой плюща…» Мне знаком и твой язык, знаешь, эльф? Никогда не помешает знать язык врага.

плющ — зелёный, я же говорил, что эльфы всегда лгут! Не так ли?! Даже в стихах!

Крысы начинали расчищать себе дорогу к фасоли с помощью зубов, кусая людей за ноги, и Судья от неожиданности выронил книгу с диким воплем. Животные старательно обходили Йорша и Роби: только их ноги оставались свободными среди живого копошащегося ковра, покрывшего пол тюрьмы. Волна крыс захлёстывала всё на своём пути. Кто-то из воинов решил спастись бегством, он опирался на стены, чтобы удержать равновесие. Следуя его примеру, все стражники бросились врассыпную. Судья споткнулся об осколки волчка и грохнулся на землю. Оставшиеся воины поспешили ему на помощь, оставив без присмотра решётку камеры Роби. Клик — наручники упали с рук Йорша. Клик — его ноги освободились от цепей. Клик — открылась решётка камеры. Йорш взял Роби за руку и тихонько вывел в коридор. Крысы послушно расступались на их пути, и они не спеша попятились задом, стараясь не упускать из виду Судью и солдат. Йорш снял со стены один из факелов и бросил последний взгляд на оставшихся: Судья уже поднялся на ноги, но ему было не до беглецов. Лестницы снизу доверху были переполнены воинами, на шум сбегались остальные стражники. Йорш, как в раскрытой книге, увидел в сознании крыс огромный подземный мир, с лабиринтами, тянущимися под всем городом и даже под рекой. Йорш и Роби повернулись и помчались в противоположную лестницам сторону. Внезапно путь им преградила железная дверь, закрытая, к счастью, всего лишь на замок, который эльф тотчас открыл. За дверью продолжался коридор. Йорш не забывал закрывать за собой все замки, в надежде задержать весьма вероятных преследователей, когда те рано или поздно бросятся им вдогонку. Он яростно желал увидеть отблеск света или солнечный луч, который указал бы им путь на поверхность, но ничего подобного не было. Коридор уходил всё глубже и глубже, галерея всё больше и больше погружалась в темноту. Крысы стали встречаться реже. Двери, замки, коридоры — становилось всё темнее. Тот, кто построил дворец (возможно, Ардуин), решил воспользоваться древними эльфийскими подземельями, превратив часть из них в тюрьму, которую отделил от остальной части непреодолимыми железными дверями. Старинный дворец был разрушен, и на его месте громоздилось непонятной формы странное строение Судьи, но подземелье осталось нетронутым.

Йорш и Роби остановились, чтобы перевести дух. Йоршу было страшно: он совсем не был уверен, что сможет выбраться отсюда. Рано или поздно крысы разбежались бы или кому-нибудь пришла бы в голову простая мысль, что грызунов легко разогнать с помощью факелов; тогда им пришлось бы столкнуться нос к носу со всем воинством Далигара, настроенным отнюдь не дружелюбно. Или они просто потерялись бы во всех этих полуразрушенных галереях, и смерть от голода стала бы заменой смерти на виселице.

— Я не знаю, куда дальше, — признался он, как только смог заговорить.

Роби улыбнулась, спокойно и уверенно. Лёгким жестом руки она указала вверх, где на потолке в неровном свете факела можно было разглядеть нарисованные ветви и побеги голубого плюща. Книга стихов его матери тоже оказалась картой! Им оставалось лишь следовать за голубым плющом!

Осложняло дело то, что плющ был нарисован везде: при раздвоении, растроении, расчетверении коридоров; у входа в туннели, заканчивающиеся ничем, из которых приходилось возвращаться обратно ползком; на тупиковых стенах, украшенных фресками с изображением фонтанов и цветущих садов.

Внимательно присмотревшись, Йорш обнаружил, что в некоторых местах побеги плюща походили на эльфийскую вязь, и когда ему удавалось разобрать слово «иди», дорога ничем не прерывалась. В этом древнем лабиринте галереи и коридоры переплетались и были настолько похожи друг на друга, что найти правильный путь можно было, только следуя указаниям эльфийских букв, спрятанных в нарисованных ветвях. Иногда им попадалось слово «нет», а иногда и прямая насмешка: «ТЫ ВИНОВАТ В ОШИБКЕ САМ, И ВОТ ТВОЙ ПУТЬ ДЛИННЕЕ СТАЛ» или «КОЛЬ БОЛЬШЕ ВНИМАНИЯ УДЕЛЯЕШЬ, ДОРОГУ ТЫ НЕ ПОТЕРЯЕШЬ».

Тому, кто не знал языка эльфов, не суждено было выбраться из лабиринта, но определённое количество людей, вооружённых терпением, необходимым временем и клубком нити, смогло бы исследовать подземелье и найти правильный путь. Йоршу и Роби следовало поторопиться: на исследование лабиринта требовалось время, но рано или поздно солдаты Судьи напали бы на их след.

Игра рисунков и букв становилась сложнее. Слово «иди» приводило их к закрытым стенам или никуда не ведущим лестницам. Одна из стен изображала собой игровое поле эльфийских шахмат: белые нимфы сражались с чёрными драконами вокруг королевы с короной из голубого плюща. Ключом опять оказалась книга, где среди стихов попадались различные загадки, например:

Нимфы! Йорш внимательно вгляделся в рисунок: в местах, где руки нимф сжимали шпаги, едва виднелись четыре тонкие, почти неразличимые, искусно замаскированные на рисунке тенью рукояток щели. Просунув в них пальцы, Йорш нащупал четыре рычага, до которых едва мог дотронуться. Но это тоже не стало помехой: главное, что он понял, каким движением можно сдвинуть рычаги. Клик. Стена оказалась подвижной и отъехала в сторону. Но рычаги, повреждённые временем и сыростью, сломались, и вернуть это хитрое изобретение на место было невозможно — проход остался открытым, указывая их преследователям дорогу. Другая стена предстала перед ними, когда они спустились по крутой круглой лестнице на такую глубину, что Йорш начал было подумывать, не оказались ли они уже под рекой. На стене было нарисовано море.

— Когда мы выберемся отсюда, будем жить у моря, — сказал Йорш Роби, успокаивая не столько её, сколько себя самого.

«…Маленькие фрукты, красные от солнца и умытые солёной волной…» — рассматривая рисунок в книге, Йорш обнаружил маленький островок с дикой вишней и узнал в нём землю, над которой пролетал на спине Эрброу. Неужели остров с растущей вишней существовал уже несколько веков назад? Наверное, вишнёвое дерево приходилось прабабкой нынешнему, или художник просто представил цветущую вишню в своих мечтаниях. На рисунке плоды на дереве блестели красным лаком, с тёмными точками тени. Именно на местах точек оказались скрытые рычаги. Клик. Ещё одна стена отодвинулась, и также её не удалось вернуть на место. Им оставалось лишь не терять времени.

Они шли и шли по лабиринту бывшего подземелья бывшего королевского дворца бывшей столицы эльфов.

Огромные паутины обволакивали стены коридора. Небольшие оползни, сужающие его, чередовались с просачивающимися из стен ручейками, которые частично затопили галереи. Всё чаще им приходилось идти по чавкающей грязи, вдыхая застоявшийся, тяжёлый воздух, в котором ощущались примеси ароматов земли, воды и гнилых листьев.

Йорш был в ужасе. Может, он шёл прямиком к смерти и, что самое ужасное, вёл за собой Роби. Сначала он серьёзно не опасался, веря, что предсказание защищает его. Он ещё раз подумал о том, что если кто-то, в данном случае Ардуин, Властелин света, представлял себе его будущее, то это говорит о том, что, в любом случае, будущее у него будет. Но ведь он пошёл наперекор предсказанию! Йорш предпочитал быть съеденным троллем, чем связать свою жизнь со злобной пустышкой Авророй! Лучше подохнуть в подземелье Далигара! Если предсказание сбывалось лишь частично, то и его возможность выжить становилась спорной: Ардуин был «за», Судья-администратор — абсолютно «против», и последний — значительно ближе первого, да не один, а в сопровождении. Если бы ему только удалось спасти Роби!

Внезапно галерея просто-напросто закончилась. Они ползли на четвереньках по грязи и вдруг оказались перед железной решёткой. По ту сторону разливалась тьма и воздух был свежим и холодным. Наверное, галерея заканчивалась залом пещеры. Решётка представляла собой сложный узор завитков, изображающих плющ: серебряные листья и золотые стебли переплетались замысловатыми арками. Было ясно, что создать такое чудо могли только эльфы. Так же понятно, как и то, что открывать её они не собирались: ни следа замков или петель. Это была решётка, никак не дверь.

— Можно спросить? — раздался голос Роби.

При мерцающем свете факела глаза девочки блестели, словно звёзды, и застенчивая улыбка освещала её лицо. Йорш выдавил из себя ответную ободряющую улыбку и одновременно всем сердцем понадеялся, что вопрос не затрагивал их шансов на выживание, поскольку на эту тему он предпочитал не распространяться.

— Прямо сейчас? — лишь спросил он.

Роби кивнула. Хоть замешательство и стёрло улыбку с её лица, но она всё равно упрямо кивнула.

— Ладно, что ты хочешь спросить?

— То, что сказал Судья… наследник — это кто? Тот, кто делает такую же работу, или тот, у кого та же кровь? Ну, то есть дочь сына внука дочери, что-то в этом роде… Понятно?

Йорш растерялся. Растерялся и растрогался: жажда знаний девочки была настолько неутолима, что даже сейчас, когда перед ними стояла перспектива встречи с виселицей Судьи и медленной смертью от голода, она интересовалась семантическими вопросами.

— Это может быть и то, и другое, — объяснил он.

Роби обрадовано закивала.

— У этого господина, Хозяина света, у него было много детей?

— Ты имеешь в виду Ардуина?

— Да.

Йорш напряг память: книги по истории не распространялись о личной жизни великого короля.

— Э-ммммммммммм, да, я вспомнил: у него был сын, Джезейн Мудрый, который стал его преемником на троне и умер бездетным, да ещё шесть дочерей, как минимум. Дочери по семейным обстоятельствам жили за пределами Далигара.

— И у этих дочерей тоже были сыновья и дочери, и у их детей — сыновья и дочери, и у тех — тоже сыновья и дочери… В общем, неизвестно, кто является наследником Ардуина. Может, есть наследники, которые и понятия не имеют, что они — наследники! — ликующе заключила Роби.

Йорш ненадолго задумался над её словами: конечно, как беседа они были совершенно бессмысленны, зато отодвигали момент его признания, что надежды у них не было.

— Да, я тоже так думаю, — подтвердил он.

После исторического отступления разговор вновь вернулся к вопросам семантики.

— Ясно… э-ммм… видеть ясно…

— Ясновидение?

— Да, ясновидение: это значит, что когда ты закрываешь глаза, картины того, что случится позже, сами возникают у тебя в голове?

— Да, — ответил Йорш. Ему начал надоедать этот бессмысленный разговор, поэтому эльф добавил: — Через эту решётку пройти невозможно.

— Конечно, возможно, — невозмутимо возразила Роби, — должен быть какой-нибудь способ. Не может быть, чтобы его не было. Ты просто не до конца подумал. А у тебя есть что-нибудь поесть? Хотя бы что-нибудь глупое, если хочешь!

— Глупое? — беседа становилась всё бессмысленней с каждой минутой.

— То, что не думает!

Йорш недаром изготовил в тунике два внутренних потайных кармана, руководствуясь указаниями двадцати шести текстов по вышивке и шитью, хранившихся в библиотеке. Пришло время заглянуть в карманы: там лежала горсть золотистой фасоли. Он протянул фасоль Роби, и рука его легко коснулась её руки. Йорш почувствовал какое-то странное ощущение в животе: нечто среднее между голодом и икотой. Такое происходило с ним первый раз.

Роби набила рот фасолью. Йорш знал, насколько она была вкусная, и улыбнулся в ответ на изумление девочки, сменившееся выражением безоблачного счастья на её лице. Когда она ела, Йорш почувствовал внутри себя её радость, что стёрло все его сомнения. Ну конечно, ему удастся вывести Роби отсюда. Пусть он пренебрёг предсказанием, но он был эльфом! Последним и самым могучим. И он находился в древнем царстве эльфов. Дорога перед ними, нужно было лишь найти её. А чтобы найти путь, нужно верить. Ему захотелось сказать Роби прямо сейчас, что он любит её, что на всём свете для него существует лишь она, но, к счастью, он вовремя остановился: Роби — не эльф, а человеческое существо, а человеческие существа выбирают спутника жизни не в детстве, а став взрослыми. Ему оставалось лишь ждать и надеяться, что Роби тоже его полюбит. Если он подождёт несколько лет, то у него будет больше шансов. И потом, он же эльф! Большинство людей ненавидит эльфов. Даже Монсер и Сайра вначале боялись его! Надо подождать, пока Роби получше его узнает, если он хочет иметь хоть какой-то шанс понравиться ей.

Неожиданно Роби спросила про Аврору: знал ли он её? Видел ли, как Аврора красива? Йорш открыл было рот, чтобы сказать, что считает дочь Судьи глупой гусыней, как вдруг другая мысль пришла ему в голову. Роби не выглядела испуганной, потому что твёрдо верила в предсказание. Она была уверена, что они выживут. Если бы он сказал правду, страх коршуном сжал бы её сердце когтями. Поэтому Йорш удовольствовался неопределённым кивком.

 

Глава восемнадцатая

В тот миг, когда в темницу ввели эльфа, окружённого толпой стражников, которые чуть ли не стояли друг у друга на головах, у Роби бешено заколотилось сердце. Он был ещё красивее, чем она помнила. Теперь он был одет в нормальную тунику, напоминающую одежду древних мудрецов. Руки его были скованы за спиной, и в нём чувствовались одновременно хрупкость и могущество.

Он пришёл за ней: он сдался, чтобы освободить Роби.

С тех пор как не стало её папы и мамы, Роби всегда чувствовала резкую боль при мысли, что она больше не будет ничьей дочкой. Её жизнь или смерть, голод или ободранные коленки никого больше не интересовали. И вдруг она снова оказалась в центре внимания. Настоящий, почти взрослый юноша, обладающий силой, красивый, как солнце, рисковал своей жизнью ради неё. Он стоял со связанными за спиной руками, не выказывая ни малейшего признака страха, потому что был уверен, что может её спасти.

Потом Судья-администратор заговорил о предсказании, и тогда сердце Роби переполнилось радостью. Это же про неё! Это у неё были видения, в которых показывалось то, что случится. Это её звали… Она чуть было не выкрикнула, что Роби — это уменьшительное имя, просто сокращение. Мама и папа выбрали ей имя как раз в честь волшебного мгновения, когда утренний свет начинает освещать землю и когда живёт надежда, что наступающий день будет добрым. Мама не уставала повторять это каждое утро, когда будила её, даже если на дворе лил дождь или падал снег и никакого света не было и в помине. Её звали Розальба, что означает тот ранний свет, с которым рождается новый день. К счастью, осторожность всё-таки остановила признание, и потом Судья начал говорить о своей дочери, Авроре. Солнечный луч, наполнивший сердечко Роби, в один миг превратился в ливень ледяной грязи, и всё, что осталось от её радости, — это странное ощущение вверху живота, нечто среднее между голодом и икотой, как бывало, когда Тракарна замечала, что Роби что-то украла.

Роби знала, кто такая Аврора. Она видела её, когда Роби, окружённую чуть ли не половиной далигарского гарнизона, привезли в город. Девочки столкнулись у Больших ворот: Роби, верхом на осле, и Аврора, в бежевом с красным паланкине. У Роби аж перехватило дух — Аврора была самой красивой девочкой из всех, которых ей довелось видеть. Ангельское личико над воротником платья из золотой парчи обрамляли светлые волосы. Волосы Авроры были заплетены во множество переплетающихся косичек, узор которых перекликался с узором вышивки на корсаже платья. Пока Роби разглядывала красавицу с открытым ртом, Аврора бросила на неё взгляд, которым смотрят обычно на тараканов, и именно тараканом и почувствовала себя Роби. Ну, можно сказать, она им и была: прошло года два с того дня, когда её последний раз расчёсывали. Мылась Роби в предпоследний ливень прошлым летом: последний прошёл ночью, и его ей удалось избежать. От осенних дождей лишь промокали и мёрзли ноги, но тело под одеждой оставалось грязным. И к тому же Аврора была на две ладони выше неё ростом!

Когда были живы её родители, мама говорила, что у Роби папины глаза, а папа — что у неё мамина улыбка, и оба они лучились радостью, когда смотрели на дочку. Но с тех пор прошло уже много времени, и никто больше не говорил ей ничего подобного!

Ещё несколько минут назад всё, что она хотела, — это продолжать жить, но сейчас её уже не устраивало то, что Йорш спасёт её. Роби желала, чтобы эльф принадлежал только ей. Но та, другая, была бесконечно красивее! И старше.

Ко всем чертям!

Она — Роби, Розальба — невеста, о которой говорилось в предсказании. Она уверена. То, что Судья называл «предсказаниями Авроры», — просто глупости. Это она видела будущее: это называлось «ясновидение», да, именно этим и были её видения во сне. Дочь мужчины и женщины, которые ненавидели эльфа? Вот ещё! Да что это за предсказание! Пол света ненавидело эльфов. Все ненавидели эльфов. Почти все. Кроме немногих. Все, кроме Монсера и Сайры. Правильное слово было «спасли», а не «ненавидели».

Дочь мужчины и женщины, которые спасли последнего эльфа, дочь Монсера и Сайры, та, в чьём имени есть утренний свет.

Вероятно, она была внучкой какой-то внучки того Господина света! Среди её дедушек, прадедушек или дедушек её прадедушек должен оказаться этот господин, но, с другой стороны, кто же знает имена всех своих прадедов? Среди них вполне мог оказаться и этот Властелин света (или как там его звали?). Роби спросила у Йорша, и он объяснил ей, что «наследник» значит и тот, у кого в жилах течёт та же кровь. А тут ещё и яснове… ну, в общем, те сны, когда ты видишь будущее в голове до того, как оно наступит. Теперь, когда юный эльф рассказал ей о море, Роби поняла, что было той голубизной, которая заполняла её голову каждый раз, когда она закрывала глаза.

Пока они бежали по сужающимся тёмным коридорам, где на стенах переплетались чудесные эльфийские рисунки, Роби чувствовала, как с каждым поворотом, с каждым листиком плюща её переполняют радость и спокойствие. Ведь Асдр… Ард… ну, тот, Хозяин света, он видел их в голове не для того, чтобы они были вздёрнуты на виселице или подохли в недрах земли, подобно двум крысам. Она хотела сказать это Йоршу, но тут внезапно её радость застыла и превратилась в ледяной ком в животе. Эльф должен стать её потому, что тоже желал этого, или потому, что так написано на стене? То бишь Господин света, Арб… ну, тот самый, видел то, что кто-то делал по своей воле, или то, что кто-то был сделать обязан? А если Йорш проведёт жизнь с ней, думая о другой? Аврора! Её лицо всплыло перед Роби. Прекрасная, словно настоящий эльф. Аврора! Это вам не костлявые локти, худющие коленки и торчащие вперёд зубы! Тракарна однажды окинула её оценивающим взглядом и сказала своим ласковым и полным огорчения тоном, что Роби со своей смуглой кожей напоминает таракана. Таракана с крысиными зубами. И, вздохнув, Тракарна добавила, что не всем же дано родиться красивыми. Кроме того, Аврора наверняка умела читать и писать, и фасоль она ела бы, как настоящая дама, а не набивая полный рот! Когда Йорш протянул Роби фасоль, руки их соприкоснулись: его тонкая, бледная, совершенной формы рука дотронулась до её, маленькой, грязной, с обгрызенными и чёрными ногтями. Роби вновь окинула взглядом свои тощие колени, грязные и ободранные, и почувствовала себя тараканом. Она решилась спросить Йорша про Аврору, и его кивок погрузил девочку в уныние.

Роби замолчала. Нет, она ни за что не скажет, что именно она — его будущая невеста. Никогда. Лучше отказаться от него, чем знать, что эльф выбрал её лишь из-за предсказания, только потому, что был обязан.

Наконец-то, после тщательного и долгого осмотра, Йорш сообразил, как работает решётка. Центральная часть соединялась с остальными четырьмя створками тончайшими завитками из золота, обвивавшимися вокруг медного стебля. Как объяснил Йорш, достаточно было всего лишь повысить температуру, чтобы стебли «расплавились», то есть растаяли, как последний снег на весеннем солнце, а эльф умел добывать тепло с помощью головы. Не то чтобы он бился обо что-то головой, а в смысле, что он думал о тепле, и стержни, на которых держалась решётка, настолько нагревались, что начинали таять.

За решёткой мир расширялся: показалась огромная пещера с большими каменными колоннами, которые поднимались вверх от земли или спускались вниз с потолка. Слышался громкий шум воды. Пещера была покрыта блестевшим при свете факела золотом, словно усеяна звёздами. Как объяснил ей Йорш, колонны, растущие снизу вверх, назывались сталак-что-то, и колонны, которые росли сверху вниз, — другим, но похожим на предыдущее словом. Пещера находилась под рекой Догон, её вырыло водой. А так как в водах Догона есть золото, мало-помалу оно осело на стенах пещеры. Роби не совсем поняла, как это вода может что-то вырыть, — для этой работы нужна была лопата и две руки, а у воды нет ни одной из этих трёх вещей. Но она не попросила объяснений: голос и улыбка Йорша очаровывали её, даже если то, что он говорил, не имело никакого смысла. К тому же та, другая, наверняка прекрасно бы всё поняла, и Роби не хотела выглядеть дурочкой.

Вдруг за их спинами раздался звук, который невозможно ни с чем спутать: лязг доспехов.

Палладио застрял в решётке, и Мелилото изо всех сил старался выпихнуть его оттуда.

Застрявший охранник широко улыбался в окружении золотых и серебряных завитков плюща:

— Мы следовали за вами шаг за шагом, — торжествующе воскликнул он, — шли на ваши голоса.

— Не то мы бы сгинули в этом лабиринте, — добавил Мелилото.

— Этот сумасшедший хотел нас повесить! — покраснев от натуги, выдавил Палладио. — И всё из-за полкружки пива, которую мы вылили ему на голову!

— Вы же не против, что мы к вам присоединимся? — уточнил Мелилото. — Всего лишь пока не выберемся отсюда, потом мы уйдём своей дорогой.

— Кстати, если они будут за вами гнаться, мы их слегка задержали! — закончил Палладио, радостно показывая большую связку ключей. — Ключи-то у нас! Им придётся искать кузнеца, а это не так-то просто — последнего повесили два дня назад.

— Мы прихватили ваши вещи, — сказал Мелилото, показывая лодочку, куклу, лук со стрелами и книгу, — вы ведь нас спасёте, правда?

Йорш и Роби потеряли дар речи. Они без слов смотрели на вновь прибывших, как смотрят на говорящую рыбу или на летающего осла. Мелилото, всё ещё продолжая изо всех своих сил толкать Палладио, не продвигая его, впрочем, ни на ладонь вперёд, с лёгким оттенком нетерпения в голосе спросил: может, случайно, вместо того чтобы стоять и пялиться на них, как две грациозные статуэтки, они всё-таки пошевелятся и помогут ему?

— Почему вы решили идти за нами? — спросил Йорш, как только к нему вернулся дар речи.

Стражники заговорили наперебой:

— Я ж тебе сказал, он бы нас повесил…

— Ты его не знаешь…

— Полкружки пива на башку…

— Ты ж его знаешь…

— Мы не хотим умирать…

— И потом, — наконец-то в один голос заключили они, — ты ведь волшебник. Даже Ардуин знал, что тебе судьбой предназначено выжить. А значит, вместе с тобой можем выжить и мы и выбраться из этой дыры живыми! — ликующе закончили они.

По какой-то неизвестной причине у Йорша изменилось выражение лица. Он смотрел так, как будто добыча, предназначенная на ужин, только что вернулась к жизни. Или так, когда тебя посылают копать траншеи. То есть у эльфа было лицо человека, который не просто чем-то недоволен, а которого ещё и лихорадит. Йорш подошёл к решётке и стал искать место, где можно было расширить лаз. Очевидно, эльфийское искусство не предусматривало проход солдат размером с бочку. В конце концов всё кончилось тем, что Йорш начал тянуть застрявшего изо всех сил, Мелилото — толкать изо всех сил, а Палладио — ругаться изо всех сил. Так всеобщими усилиями стражника выдернули из решётки, и тот с громким грохотом приземлился на пол пещеры. Решётке при этом серьёзного ущерба не нанесли.

— Ладно, — заявил Палладио, с трудом поднявшись на ноги, — теперь нам стоит поторопиться. Когда мы выберемся отсюда, мы оставим вас в покое и пойдём своей дорогой — нам нужно срочно бежать домой.

— У меня четверо детей, а у Палладио — пятеро, — объяснил Мелилото, — нужно успеть забрать их и убраться из города всей семьёй, а то как только Судья заметит, что мы смылись, он возьмётся за наших жён и детей.

Лицо Йорша потемнело: теперь оно было лицом кого-то с лихорадкой, у кого чешутся язвы на теле и кого к тому же тошнит…

 

Глава девятнадцатая

Пещера была огромной. Беглецы нашли в книге следующие слова:

И сразу же увидели справа сталактиты, которым вода и золото придали форму четырёх голубей. Дойдя до них, пришлось искать новое указание:

Мечта? Грёзы, мечта и вуаль по-эльфийски обозначались одним и тем же словом… И вот она, вуаль грёз, — тончайший и почти прозрачный сталагмит чуть дальше, слева. Потом ещё одно указание:

Небольшое озеро, образованное капающей сверху водой, в котором отражались сталактиты в форме юной женщины и старика с посохом. Йорш часто задумывался о стихах, оставленных ему мамой, которые, откровенно говоря, казались ему лишёнными всякого смысла. И вот они указывали ему правильный путь. Постепенно к Йоршу возвращалось мужество. Было мгновение, когда он переполнился ужасом от осознания, сколько жизней зависит от него и сколько горя и боли принесёт его неудача. Он не только рисковал жизнью Роби, ставшей светом его очей, дочери людей, спасших его, но и навлёк опасность на двух несчастных охранников, их жён и детей!

Но шаг за шагом, пока Йорш пробирался по этой огромной пещере, за долгие тысячелетия вымытой водами реки Догон под городом Далигаром, его страх проходил. Это место придавало ему уверенности. Строфы древних стихов, описывающие дорогу между сталактитами, направляли его и уверенно вели к какой-то цели. Он находился в месте, которое испокон веков принадлежало эльфам. Он был последним из своего племени и, может быть, самым могучим. Кто же, если не он?

Факелы отразились в зеркальной глади озера, и путники не сразу заметили, что становилось всё светлее. Неожиданно луч солнечного света пробился между сталактитами, словно Млечный путь в ночном небе, и осветил золотую пыль.

Осветил луч и золотой трон, весь испещрённый рисунками голубого плюща и надписями эльфийской вязью.

На троне всё ещё восседал один из древних правителей: его останки были покрыты золотыми одеждами, на голове сверкала золотая корона с барельефными голубыми листьями плюща. Государь держал в руках меч. Остриё оружия уходило в каменное основание трона. Голубой лак плюща украшал и рукоять меча, и широкую цепь на груди, и кольца на всех пальцах. Йорш медленно приблизился к правителю, и солнечный свет осветил и его фигурку, на какое-то мгновение вспыхнул ореол вокруг волос эльфа. Йорш разорвал завесы паутины, мягко опустившиеся на волны пыли, и прочёл:

«ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ ТОТ,

КТО НЁС КОРОНУ И ДЕРЖАЛ МЕЧ».

Трон был окружён кроме сталактитов четырьмя золотыми колоннами: по ним тоже вился голубой плющ. Этот рисунок был выполнен в технике такого глубокого горельефа, что узором можно было воспользоваться, как длинной винтовой лестницей. Йорш поднял голову: солнечный свет ослеплял, но ему удалось увидеть на потолке обрамлённое папоротником отверстие. Часть ближайшей к отверстию колонны была покрыта мхом и небольшими блестящими на солнце стеблями папоротника.

— Дождь перестал! — сказал Мелилото.

— Можно вылезать: эти колонны — настоящие лестницы, — довольно добавил Палладио.

Роби тоже подошла к саркофагу. Её глаза, словно звёзды, засверкали в солнечном свете.

Рядом с ней Йорш почувствовал, что сила его увеличивается, страх уходит. Или, может быть, это древний король излучал необычайное чувство могущества. Йорш взглянул в пустые глазницы, затянутые паутиной, и у него возникло странное ощущение родства. Он дотронулся до рукоятки меча, который остался неподвижен, как гранит. Попытался обеими руками вытащить оружие — не получилось. Меч был вонзён в камень и, казалось, составлял с ним одно целое. Йорш сначала растерялся, потом рассмеялся. Ну конечно: меч предназначался только эльфу! Это была простая предосторожность, чтобы меч попал только в правильные руки. Понизив температуру, можно уменьшить и объём. Только эльф мог уменьшить в объёме меч, незаметно для глаз, но достаточно, чтобы извлечь оружие с той же лёгкостью, с которой кто-то несколько веков назад охлаждённым вонзил меч в камень. К счастью, из-за необходимости тушить бесконечные огни новорождённого Эрброу Младшего Йоршу достаточно часто приходилось упражняться в понижении температуры. Он приложил ладонь к рукоятке, закрыл глаза, охладил меч и вытащил его из камня.

Одно движение — и старинный меч заблестел в его руках. Рукоятка, казалось, была специально сделана для его ладони. Может, способность охлаждать что-либо была уникальной и среди эльфов. Может, этот меч предназначался не просто эльфу, а самому могучему из них. Последнему эльфу. Казалось, этот меч ждал именно его.

Остатки страха исчезли. Но на Йорша нахлынула неимоверная усталость, и он присел у основания трона в ожидании, что перестанет гореть его лоб: тушить пожары Эрброу было гораздо болезненнее, но и сейчас Йоршу нужно было время, чтобы прийти в себя. Поднявшись, он ещё раз посмотрел на короля. Корона, цепь и кольца исчезли. Йорш повернулся к стражникам, которые смотрели на него исподлобья.

— Четверо детей — у меня, пятеро — у него… — в смущении начали они.

— Мёртвому-то они не нужны, ему не надо приносить домой хлеб…

— Он и не знает, каково это, когда возвращаешься домой, и дети от голода плачут…

— Ежели не мы, то кто-нибудь другой…

— Может, сам Судья: он всё к рукам прибирает…

Йорш испепелил их взглядом, но ему не хватило времени приказать положить всё на место: задержанные закрытыми дверями, блуждавшие в лабиринте воины Судьи всё-таки догнали их.

Хоть воины Далигара и не знали, по какой дороге идти, но их преимущество было в численности: воинов было так много, что они могли рассыпаться по всем коридорам, по всем разветвлениям, и в конце концов они нашли дорогу.

Воины перекрикивались между собой в пещере, но их пока не было видно. Пользуясь колонной как винтовой лестницей, беглецы стали подниматься наверх: вёл всех Йорш, Мелилото замыкал шествие. Палладио снял с себя доспехи и на этот раз нигде не застрял. Они выбрались из пещеры в южной части города, недалеко от реки, попав прямо в заросли папоротника. Шумели воды Догона, и за плотиной виднелся дворец Судьи. Охранники дворца заметили беглецов и направили свои стрелы, но Мелилото и Палладио сделали вид, что они уже арестовали эльфа и девочку: казалось, они ведут их под конвоем. Так они перешли через плотину и направились к дворцу: Йорш и Роби в центре, с руками за спиной, и двое стражников по сторонам. Роби сделала вид, что споткнулась, и набрала в руки камней. У Йорша был меч и лук со стрелами, которые он спрятал в складках длинной туники. Всё шло хорошо до тех пор, пока охранники дворца находились перед ними. Но когда из зарослей папоротника показались воины, обман раскрылся.

Опередив на какое-то мгновение первые выпущенные стрелы, Мелилото и Палладио бросились бежать. Это был хитрый манёвр с их стороны: все глаза были устремлены на двух ребят, и никто не обратил на стражников внимания. Парочка скрылась на удивление быстро, даже Палладио, несмотря на своё сходство с бочкой, исчез из вида. Йорш не счёл бегство предательством, наоборот, оно принесло ему облегчение: теперь он не должен беспокоиться ни об этих двоих, ни об их семьях — оба тюремных стражника прекрасно без него обошлись. Ему осталось лишь справиться с восемью воинами впереди, шестью, устроившимися на крыше, неопределённым числом солдат за спиной, четырьмя всадниками, перекрывшими дорогу, преодолеть Большие ворота и вскочить на своего всё ещё безымянного коня, надеясь найти животное там, где он его оставил. На этот раз невозможно было броситься в реку, Роби не умела плавать и была ещё слишком маленькой и ослабевшей, чтобы выдержать купание в ледяной воде. Ничего, он как-нибудь со всем справится. Страха как не бывало. Меч в руках придавал ему мужества. Йорш наклонился к Роби, чтобы успокоить её, и увидел, что девочка держит в руках настоящую пращу, наводя её на врагов. Она кивнула ему, не сводя глаз с солдат.

Стрела пролетела почти рядом с её лицом. Йорш сжал в руках меч. На него нахлынул гнев на всех этих увешанных оружием и доспехами солдат, которые целились в двух несчастных, не сделавших никому ничего плохого и желавших лишь убраться подобру-поздорову. Его гнев породил ураган. Сильнейший ветер поднялся против воинов. Ослеплённые пылью, они не могли целиться, и те немногие стрелы, которые им удалось выпустить, не долетали до цели, так как были унесены порывами ветра. Лошади встали на дыбы и сбросили всадников. Йоршу удалось установить связь с одной из них, крупным чёрным жеребцом. Эльф мысленно поведал животному о свободе и золотистой фасоли. Создал в сознании коня образ снимаемой сбруи. Животное сначала долго и неуверенно разглядывало Йорша, но потом понемногу стало приближаться.

Группа воинов окружила двоих ребят: солдат было трое, молодых, высоких, вооружённых мечами из отборной стали. Но, столкнувшись с блестящим собственным светом клинком Йорша, солдатское оружие раскололось вдребезги. Йорш почувствовал боль воина, которого он только что ранил в плечо, самого молодого из трёх, но ненависть против тех, кто готов был убить Роби, смыла боль. Подбежали другие солдаты: сплошная стена из шлемов, щитов и мечей, в которой Йорш не различал лиц. Он опрокидывал солдатов одного за другим. Каждый меч, расколотый его клинком, придавал мужества ему и наводил страх на врагов. Офицер в роскошно украшенных латах попытался атаковать эльфа сзади, но Роби вывела из строя нападавшего камнем из пращи. Неожиданно чёрный жеребец решился и понёсся в их сторону, опрокидывая солдат. Йоршу удалось остановить лошадь и забросить ей на спину Роби. Для этого ему пришлось взять девочку на руки, на миг опустив меч. Этого оказалось достаточно, чтобы к нему приблизился высокий солдат с седоватой бородой, который арестовал Йорша в прошлое посещение Далигара. Удар его меча пришёлся по ноге эльфа, из длинной глубокой раны брызнула кровь. Воин замахнулся мечом на Роби, но тут на него обрушился удар меча Йорша. В голове эльфа пронеслись последние мысли воина, которого он только что убил: воспоминания о детстве, страх темноты и пустоты, сожаление о том, что не женился на любимой женщине. Ужас и боль переполнили Йорша, но ему удалось вскочить на лошадь за спиной Роби. Он схватил узду, обняв девочку руками, и пришпорил коня, направив того к Большим воротам.

Они миновали главную площадь, где уже были готовы две виселицы: большая — для него и поменьше — для Роби. Очевидно, Судья в припадке ярости решил отказаться от своего благоразумного намерения не казнить ребёнка перед толпой. Вид предназначавшейся для Роби виселицы придал юноше решимости отчаянно бороться, даже убивая живых существ. Он должен был увезти девочку отсюда, пока рана не отняла у него все силы. Нужно выиграть эту битву, и быстро. Лошадь ветром неслась по улицам Далигара. Йорш держал свой окровавленный меч высоко в руке, и этого оказалось достаточно, чтобы отбить охоту у кого бы то ни было остановить их.

Вот и Большие ворота. Подъёмный мост ехал вверх, перекрывая выход из города. Мост был оснащён дополнительными верёвками, что помогало поднимать его быстрее, чем цепями. Йорш кинул поводья Роби, взял лук и натянул тетиву. Он тренировался годами, сбивая слишком высоко висевшие фрукты, и знал, что в цель нужно не просто целиться, а видеть её мысленно. Как только стрела покинула лук, он зажёг её наконечник. Стрела вонзилась точно в одну из двух толстых верёвок, которая загорелась и лопнула. Вторую верёвку постигла та же участь. Старый мост упал перед ним с грохотом, доски его затрещали, и поднялась туча красноватой пыли.

Конь вихрем промчался по мосту. Стражники Больших ворот не пытались их задержать, наоборот — отскочили в стороны. Туча пыли, поднятой мостом, не давала их преследователям целиться.

Они были свободны! Они спаслись! Они были на свободе! На свободе!!!

Йорш был ранен в ногу, но у него были эльфийский меч, конь, даже два коня, и лук с единственной оставшейся стрелой. И с ним была Роби. Он победил. Роби была рядом с ним, жива и невредима. Его снова настигла боль от того, что он убил человека. Йорш знал, что эта боль никогда не оставит его — это справедливо, так и должно быть. Но он знал, что готов снова и снова сражаться за Роби, за самого себя и за своих детей, когда они у него будут.

Они пронеслись через небольшой каштановый лес, где на опушке их ждала лошадь. Эльф, как обещал, не привязал её, но конь ждал, никуда не уходя. Заходило солнце. Становилось прохладно. У Йорша засосало под ложечкой — чувство, которого он не испытывал долгих тринадцать лет и которое, как он определил, было не чем иным, как голодом. Ему ужасно хотелось есть. Должно быть, и правда, его судьба ни в чём не знала меры. Он медленно сполз с лошади и, опираясь на неё, сделал несколько шагов. Рана не сильно болела, и он хоть и с трудом, но наступал на ногу. Йорш оторвал один из многочисленных воланов туники и перевязал рану. Затем собрал горсть каштанов и разделил их с Роби, которая осталась сидеть на чёрном жеребце, чтобы ещё раз не взбираться на него. Йоршу очень захотелось что-то сказать девочке. Сказать, что у них всё получилось. Что они выбрались. Что были живы. Были вместе. На свободе. Он хотел сказать, что неимоверно счастлив от того, что она жива, свободна и находится рядом с ним.

Но по непонятной причине мысли его путались, натыкаясь одна на другую, как перессорившиеся сороки, и в конце концов то, что ему удалось выдавить из себя, оказалось совсем не тем, что было у него на сердце.

— Нужно было оставить ему корону. Королю.

— Но он же мёртвый, — решительно ответила Роби, — совсем-совсем мёртвый, — для убедительности повторила она.

Йорш чувствовал себя полным дураком. Как он мог, желая столько ей сказать, завести такой… ну просто нелепый разговор?

— Так было написано в книге, — объяснил он. — «Кому судьбой положено сражаться, получит меч; кого ждёт царство, тому — корону…» — продекламировал он. — Это был настоящий король — я думаю, нужно было оставить ему корону, — добавил он не очень уверенно.

— А-а-а, это, — протянула Роби, — ну, тогда ничего. Смотри!

Она засунула руку в свой глубокий потайной карман, и эльфийская корона, переплетённая голубым плющом, заблестела мерцающим светом.

Йорш с открытым ртом уставился на неё.

— Это ты её взяла?

— Нет, Палладио — тот, самый толстый. Когда мы вылезали наверх, он был впереди меня, и вытащить корону из его мешка было раз плюнуть. Всё равно ему остались кольца, их было много, ну, колец. Я отличная воровка, знаешь ли. Могу украсть что хочешь! — с застенчивой улыбкой гордо добавила она. — Если это для тебя так важно, в следующий раз, когда мы там будем, мы вернём корону королю, и он будет доволен. Он тоже воскреснет, как крыса, или нет?

— Нет.

«Нелепый разговор» — это ещё мягко сказано. Он в первый раз говорил с Роби! Ну почему же он не сказал ей… главного? Йорш всё ещё чувствовал себя круглым дураком, но утешился: у них ещё есть время. Потом. Это не момент для объяснений. За ними точно готовилась погоня — нужно как можно быстрей убираться подальше от города.

Жеребца звали Пятнышко — Йорш узнал это из его памяти, но лошадь Страмаццо всё ещё не имела имени. Эта лошадь часто меняла хозяев, каждый из которых называл её по-своему, в конце концов прозвища перемешались у неё в голове.

Лошади нужно было дать имя. Имя, которое подходило бы ей, как Фидо — псу Сайры. Йорш задумался над словом, олицетворяющим собой скорость и красоту. Нужно было придумать имя, которое отражало бы и то и другое. И тут его осенило!

— Я назову тебя Молния, — громко произнёс он.

Роби подумала, что из всех подходящих лошади имён это было самым сумасбродным. Коней обычно зовут Пятнышко, Быстроногий, Хвостатый или просто Лошадь. Ей пришло в голову, что это, вероятно, будет первый и последний конь с таким странным именем — Молния, но девочка ничего не сказала.

Лошадь мысленно ответила Йоршу согласием.

Эльф на Молнии и Роби на Пятнышке направились к Дому сирот, грызя на ходу сырые каштаны, стараясь подольше растянуть эту скудную трапезу.

В начале их путешествия Йорш чувствовал себя совершенно выбившимся из сил, ощущал усталость, которая накатывала на него после использования волшебных сил, усталость, переходившую в страдание. Лишь к концу пути он понемногу стал приходить в себя.

Тучи разошлись, и в небе засияли звёзды.

Иногда они с Роби переглядывались. И хотя Йорш нёс в себе боль от убийства человека, нога его была ранена и его пыталась догнать целая армия, он никогда не был так счастлив, как в этот момент. Они прибыли к Дому сирот почти на рассвете: небо опять затянуло тучами, но дождя не было. Поднимался тонкий, ледяной туман. Йорш и Роби неимоверно устали и проголодались, но чувствовали себя счастливыми и свободными. Когда они проходили через виноградник, сияющий золотым багрянцем, дорогу им преградили два бродячих разбойника. Они были в масках, вооружены дубинками Тракарны и Страмаццо и одеты в лохмотья Дома сирот, которые ни с чем невозможно спутать. Разбойники грозили им ужасными «репрессалиями», если они немедленно не отдадут им своих лошадей. На миг воцарилось растерянное молчание, потом все друг друга узнали: разбойниками оказались Крешо и Морон, в весёлом опьянении заявившие, что дракон лично поручил им до того, как заснул как убитый после выпитого пива, раздобыть как можно больше лошадей, чтобы увезти всех к морю. Йорш и Роби оказались первыми всадниками, проезжавшими в этих местах.

Всех? Это кого? Всех тех, кто к ним присоединился. Когда перестал дождь и запах их жаркого разошёлся по округе, поднимаясь над нищими деревнями и фермами, где кролики были намного более упитанные, чем работники, все нищие и голодные стали подтягиваться к их огню. Те, у кого ничего не было. Те, у кого никого не было. У костра собрались все нищие и убогие, кто не имел больше земли и мечтал вновь обзавестись ею. И таких людей оказалось довольно много.

Верхом Йорш и Роби приблизились к Дому сирот. Вокруг виднелись остатки костров: одни совсем потухли, другие ещё тлели, и от них поднимался лёгкий дымок, смешиваясь с туманом. Землю вперемешку с осенними листьями покрывали перья кур, гусей и уток. Три огромные бочки пива, пустые и перевёрнутые набок, валялись около дракона, и в бочках спали люди. Сбившись в кучи, они устроились внутри бочек, и Йорш с Роби могли разглядеть лишь тёмные и худые руки, выступавшие из разорванных рукавов и торчавшие наружу. Люди заполнили также дом Тракарны и Страмаццо, кто-то устроился в курятнике. Дома сирот больше не было: на его месте виднелся небольшой холм из кучи камней — дети разрушили лачугу голыми руками. Спустившись с коня с помощью Крешо и Морона, Роби подобрала с земли тяжёлый камень и изо всех сил запустила им в то, что осталось от северной стены — места, где спала она. Она долго стояла у развалин Дома сирот, смотря в никуда, пока Гала не бросилась к ней с громкими криками. Малышка сберегла для Роби, доблестно защищая от всех и от всего, целую куриную ножку. Куры всё равно много не думают, и к тому же они намного вкуснее крыс.

Дракон был в сквернейшем настроении, и у него невыносимо болела голова с похмелья.

Разъярённый Йорш спросил, как ему только взбрело в голову сбить с праведного пути две невинные души, превратив их в разбойников и воров лошадей. Дракон ответил, что слово «невинные», очевидно, имеет двойственное значение. По его мнению, у этих двоих к разбойничеству были природные способности, так что было бы жестокостью не дать ребятам проявить талант. В любом случае, если у Йорша при всей его изворотливости имеются лучшие идеи, как организовать переезд всего народа до посёлка Арстрид, то он готов выслушать его предложения.

Под «всем народом» в первую очередь подразумевались дети Дома сирот, от почти младенцев до подростков. Последние могли идти сами, младенцев же нужно было нести на руках.

К детям присоединилась группа бродяг, неожиданно возникших ниоткуда. Ну, не так уж и неожиданно: они подошли, когда запах жареных уток разнёсся по всей равнине, и устроились у костра, утверждая, что кто-то из детей Дома сирот был их дальним родственником, по которому они давно и безутешно горевали. Всего в группе оказались два дедушки, шесть прадедушек, семь родителей. Плюс двадцать три ребёнка, никто из которых был не в состоянии шагать дальше нескольких вёрст.

И ещё старички с соседней фермы, куда отправляли стариков, как детей — в Дом сирот. Питание стариков было прямо пропорционально тому, насколько они справлялись с работой. Учитывая, что работниками они были никудышными по причине преклонных лет, старики зарабатывали столько еды, сколько едва хватило бы лягушке. А ведь лягушка потребляет значительно меньше пищи, чем человек. Один из солдат-охранников Дома сирот вернулся и попросил разрешения остаться. Рыжеволосый малый, с лицом, усеянным прыщами, он сам вырос в Доме и уже потом удостоился чести стать его стражем. Утки утками, но он вернулся ещё и потому, что в мире не было места, куда он мог бы пойти, и ни одного человека, который ждал бы его. На жизнь одному и поиски своего места в мире у охранника не хватало ни желания, ни отваги. Да и откуда им взяться, учитывая его прошлую жизнь? Хотя как раз этого парня можно было считать настоящим мужчиной, как и двух землекопов, вооружённых тяпками, и дровосека-плотника с пилой и топором. Мужчины сбежали с рудника по добыче железа, расположенного на севере, за холмом. Запах жаркого добрался и туда, благодаря ветру и людскому свойству моментально узнавать даже те запахи, которых не чувствуешь целыми годами. Эти трое находились в самом деликатном, так сказать, положении: они прихватили с рудника свои рабочие инструменты. Все трое заявляли, что инструменты принадлежат им испокон веков, они владели ими ещё до того, как Судья провозгласил, что всё, что находится между Чёрными горами и последней долиной реки Догон, принадлежит земле Далигар. Топор, например, достался дровосеку по наследству от родного отца. Но факт остаётся фактом: инструменты, провозглашённые собственностью Далигара, были украдены. Если прибавить поедание кур и гусей Дома сирот, то мужчины имели право быть повешенными не один, а все два раза.

Как будто перечисленного сброда было недостаточно, пациенты лазарета, находящегося к востоку от Дома сирот, тоже решили покинуть своё пристанище. К счастью, они не принесли никаких заразных болезней: среди них были хромые, кривые, золотушники и обессилившие индивидуумы, с трудом державшиеся на ногах. Все они заявляли, что скорее сдохнут здесь, чем вернутся назад. На этом перечень «всего народа» завершался.

Нет, далеко не все эти люди могли шагать. Если бы они могли пройти хотя бы один день, отпала бы необходимость разбойничать, чтобы раздобыть коней. Но старики, больные и маленькие дети ни за что не дошли бы пешком до Чёрных гор. Во всяком случае, не за один день и не со всей армией Далигара, наступающей на пятки, — а воины явно уже пустились в погоню и не дадут им возможности полдничать на траве и любоваться цветочками.

Нет, он не в состоянии был летать, не раньше, чем у него пройдёт похмелье и эта ужасная головная боль. Вообще, если бы он мог летать, то давно вернулся бы в Чёрные горы. Он был драконом, последним из своего племени, последним из своего рода, а драконы не привыкли общаться с кем попало, то есть ни с кем, кроме драконов, и ему уже порядком надоели хныкающие дети, вонючие оборванцы, поучающие эльфы, не говоря уже о его ужасной головной боли… Не мог бы эльф говорить потише, ради всего святого, а то ему кажется, что в голове у него кто-то стучит молотом, и с каждым ударом накатывают спазмы боли, приглушённые, но от того не менее убийственные, особенно между четвёртой и пятой теменной костью. И если уж они об этом заговорили, у него всё ещё болят задние лапы, не говоря уже о ноющей пояснице. Йорш смутно помнил, что теменных костей у драконов всего три, но после долгих лет, проведённых с Эрброу Старшим во время высиживания яйца, он приобрёл необычайную чуткость и точно знал, когда лучше придержать язык за зубами.

Туман разошёлся, и взгляду Йорша открылась вершина холма, когда-то заросшая виноградником. Йорш растерянно уставился на непонятно отчего сгоревшие участки земли. Крешо объяснил ему, что на дракона после пива находила икота.

 

Глава двадцатая

До жареной куриной ножки Роби не дотрагивалась с тех пор, когда были живы её родители. Мясо таяло во рту; оно пахло мамой, когда она жарила что-то на кухне, и папой, когда он возвращался с охоты. Курицу даже приправили розмарином! Она никак не могла решить, есть ли ножку сразу, чтобы побыстрее утолить голод, или маленькими кусочками, чтобы растянуть удовольствие.

Вокруг мелькала уйма людей. Все они были оборваны, казались уставшими, а некоторые — и больными.

Йорш пытался собрать их всех вместе: нужно как можно скорее покинуть это место. Рано или поздно — скорее раньше, чем позже, — из Далигара прискачет кавалерия, и тогда все будут вспоминать рабство на фермах как счастливейший период их жизни, потому что то, что их ожидает, будет намного, намного хуже.

Йорш был ранен и хромал. Он делал всё возможное, чтобы собрать людей, создавалось впечатление, что хромая овчарка пытается собрать в кучу разбегающихся овец. Только казалось, что все в сборе и можно, наконец, пускаться в путь, как кто-нибудь обязательно опять терялся, отходил куда-то — например, сорвать гроздь винограда, поискать кусочек хлеба или глоток пива, которые, может, остались где-то незамеченными.

Роби поняла: эти люди уже настолько отчаялись, что даже не надеялись спастись. Когда за плечами годы голода и рабского труда, трудно думать о завтрашнем дне. Всё, что занимает мысли, — это «здесь и сейчас». Хоть немного утолить голод сейчас. Остаться здесь, потому что шагать — это изнурительно. Те, кто привык лишь исполнять приказания и из кого любое проявление инициативы выбивалось ударами хлыста, не способны делать ничего без приказа, даже если от этого зависит их жизнь!

На самом деле люди настолько привыкли жить в страхе, что угроза возможного нападения кавалерии Далигара ничуть не пугала их — ведь это не хуже, чем унижение их человеческого достоинства, которое уже долгие годы тяготило их. Ну не убьют же их — рабов не убивают, иначе кто станет делать их работу? Но в реальности, если они не пошевелятся и не удерут отсюда поскорей, им грозит судьба не рабов, а трупов. Трупов без могилы и без имени, брошенных в болоте на поедание червям, стервятникам и крысам. Судья-администратор ни за что не позволил бы, чтобы после бунта, пусть заключавшегося всего лишь в поедании «его» кур и гусей, кто-нибудь остался в живых.

Кроме того, люди не верили, что можно покинуть это место: ясно как день, что они не осилят поход. Все их желания заключались в ещё одной крошке хлеба или мяса, а там будь что будет! Они настолько привыкли постоянно чувствовать голод, что не упустить ни одного зерна кукурузы или самой маленькой виноградинки казалось им значительно важнее, чем вся кавалерия мира.

Роби закрыла глаза: перед мысленным взором снова возникла синева моря, теперь она различала даже волны, слышала их шум и видела белых птиц, летающих на горизонте. Она увидела песчаный берег и различила фигурки: старушку, которая играла с Галой, ту, немного сгорбленную, с посохом; мужчину с крючковатым носом, который в этот момент бродил по винограднику. Из лодки забрасывали сети Крешо и Морон. Им суждено было выжить! Очевидно, что Йорш мог увести их отсюда. Он ещё не знал этого, но эльф должен был обладать какой-то силой. Чем-то, что казалось ему неважным или ненужным в этот момент, но от чего зависела их судьба!

— Что ты умеешь? — в упор спросила Роби у эльфа, как только смогла подобраться к нему поближе.

Йорш сначала растерялся, потом принялся перечислять. Первое, что пришло ему в голову, — это способность воскрешать мошек, и тут Роби пришлось чуть ли не зубами удерживать свою веру в него, чтобы не впасть в отчаяние. Затем последовал длинный список: зажигать огонь без кремния, открывать замки без ключей… Он умел поднимать бурю, чтобы, как в Далигаре, привести в замешательство врагов, но это было ужасно трудно, он поднял ветер на несколько мгновений и потом полдня приходил в себя. Он умел излечивать раны… нет, не свои, только чужие раны… Умел… он уже говорил про воскрешение мошек? И крыс тоже… кур… однажды даже кролика… В последние тринадцать лет ему приходилось в основном читать. Он прекрасно читал, владел семью языками, не считая эльфийского. Он провёл тринадцать лет в библиотеке, где были книги обо всём на свете… даже по военной стратегии. Но в этих книгах объяснялось, как выиграть битву, когда сражаются два войска. У них же с одной стороны было войско, а с другой банда оборванных… э-э-э… нет, лучше оставим военную стратегию. Ещё он прочёл книги по астрономии, алхимии, баллистике, биологии, картографии, этимологии, филологии, философии… о том, как готовится виноградное варенье… не говоря уж о сказках… О каких сказках? Тех, которые он читал дракону, нет, не этому, другому, его родителю, когда он его высиживал… Да, драконы высиживают… Дракон — женского рода? Нет, это он сам не очень хорошо понял, дракон — он мужского и женского рода. Когда дракон высиживает яйцо, мозг его работает не очень хорошо, потому что он устаёт от высиживания… Нет, у драконов мозги не в заднице, в голове, как и у всех, но когда они высиживают яйцо, мозг плохо работает… и им нужна компания и сказки, типа Фасолевой принцессы… Что это за сказка о Фасолевой принцессе?.. Ну, та, в которой жила-была одна королева, и у неё не было детей, и она ужасно грустила, что жизнь проходит день за днём, год за годом, а ей некого качать на руках…

Наступило абсолютное молчание. Замерли даже те, кто ещё что-то жевал. Роби тоже забыла всё на свете, вплоть до своей куриной косточки, слушая рассказ эльфа. Ей показалось, что всё происходившее вокруг, включая и далигарскую кавалерию, которая наверняка была уже на подходе, не идёт ни в какое сравнение с огромной грустью несчастной королевы.

Йорш растерянно замолчал, глядя на неё.

— Дальше! — воскликнула Роби.

— И что потом? — заорал ещё кто-то.

— Эй, чего замолчал?

— А чем закончилось?

Те, кто слушал сказку с самого начала, пересказывали другим, опоздавшим и подбегавшим лишь сейчас.

Йорш в растерянности уставился на людей и продолжил рассказ.

Он повысил голос и, не прерываясь, огляделся: весь народ собрался вокруг него. Он стал пересчитывать их, не переставая говорить, наоборот, включая счёт в повествование: в тот момент, когда королева ела фасоль на поле, она считала каждую отдельную фасолину. Все были в сборе. Наконец-то можно отправляться. Арстрид находился в дне ходьбы, может, у них получится дойти до посёлка. Жажда им не грозила, учитывая, что вдоль дороги журчали ручьи и, чуть дальше, горные потоки; животы у всех были набиты до отказа. Продолжая рассказывать сказку, Йорш растолкал Эрброу, который захрапел сразу же после их разговора, усадил двух самых младших детей на Пятнышко, сам взобрался на Молнию — рана мешала ему идти — и уселся на коня задом наперёд, лицом к толпе оборванцев. Дракон шёл последним, ни на миг не переставая ворчать, что у него болит голова, задние лапы и поясница, но жаловался он тихим голосом, не перебивая рассказ Йорша.

Сказка была бесконечной: всякий раз, когда казалось, что вот-вот наступит развязка, эльф выдумывал что-то новенькое — очередное похищение, новую встречу героев, признание в любви, ещё один подлый поступок, следующую за ним дуэль… Солнце стояло высоко над горизонтом. Грязь высыхала. Люди еле держались на ногах. С каждым шагом им всё больше хотелось присесть у обочины. Самые маленькие по очереди сидели на спине у Пятнышка, но остальным приходилось идти пешком. Йорш охрип, но и не думал прерываться. Бродяги повытаскивали дудочки и стали сопровождать музыкой самые волнующие моменты. Так, когда Фасолевая принцесса спасалась со своим народом от полчища орков, музыка зазвучала так громко и настолько захватила всех, что Йорш смог даже сделать перерыв и напиться воды. Когда он продолжил рассказ, то сюжет сказки удивительным образом стал напоминать их приключения. Речь пошла о толпе беженцев, которые могли спастись, лишь продолжая поход. Роби слушала слова об их отчаянии, надеждах, страхах, смелости и почувствовала непреодолимое желание идти вперёд, продолжать шагать, не останавливаясь, до самого конца — пока не доберётся до снившегося ей моря. Девочка оглянулась: с лиц людей исчезла усталость, растворившаяся в сказке Йорша, которая, словно огонь, согревала беженцев изнутри. Единственным, кто до смерти устал, был Йорш: не только голос его становился всё более и более хриплым, но и руки начали легко подрагивать.

Солнце потихоньку катилось на запад, скоро оно совсем исчезнет за Чёрными горами — Горами теней. И лишь за последним поворотом, когда показались остатки разрушенного села, они наконец-то поняли, почему далигарская кавалерия не неслась за ними в погоню: воины ждали их здесь, в Арстриде, плотно смыкая свои ряды и закрывая единственный проход к горам через узкое ущелье.

 

Глава двадцать первая

Сердце Йорша переполнилось ужасом: рассказывая сказки, слово за словом, шаг за шагом, он привёл всех к настоящей катастрофе. Чувствуя себя уничтоженным, он неподвижно смотрел на лучи заходящего солнца, освещавшего доспехи армии Далигара.

Он привёл их на бойню. Больше всего на свете ему хотелось снять с себя бремя ответственности, ничего не решать, ничего не выбирать. Больше всего на свете ему хотелось, чтобы кто-нибудь сказал: «Не переживай, сынок, я обо всём позабочусь, я всё сделаю».

Йорш молчал. Толпа беженцев остановилась. Дракон пробрался вперёд и встал рядом с Молнией и Пятнышком. Солнце уже покоилось на вершинах Чёрных гор, и на земле лежали длинные тени, но вдруг небо вновь затянуло тучами.

— Каков план? — сухо осведомился дракон.

— У тебя есть идеи? — с надеждой обратился к нему Йорш.

— Давай окружим их, ты — справа, я — слева? — иронично предложил дракон.

— Однажды в войне с троллями дракон зажёг поле боя, и битва не состоялась. Это было где-то в четвёртом веке второй рунической династии.

— Это произошло в пятом веке третьей династии, — поправил его дракон, — и дело было летом. Жарким, засушливым летом: ему стоило лишь чихнуть. А сейчас — конец осени. Видишь эту тёмно-серую массу у нас под ногами? Она называется грязь. Г-Р-Я-З-Ь. У грязи много различных качеств, среди которых и огнестойкость, что как раз противоположно воспламенению: грязь не горит. Если хочешь, я могу сделать несколько лепёшек из горелой травы, но сомневаюсь, что это произведёт на противника впечатление.

Йорш и дракон продолжали смотреть друг на друга. Наступила ночь, и заморосил мелкий дождик.

Роби закрыла глаза: мир опять утонул в синеве. На фоне блестящего от солнца моря она увидела длинную вереницу фигур: Йорш, Гала, Крешо и Морон, тот высокий мужчина, прихрамывающая женщина… Все они были там. У них должно было получиться. У всех.

Эльф с драконом справились бы и с этим. Они просто ещё не знали как. Но нужно было торопиться. Отчаяние подползало к беженцам, как голодный змей к мышам, и, как голодный змей среди мышей, заглатывало всё, что попадалось ему на пути. Раздавшийся женский плач смешался с криками, крики — с проклятиями, и в любой момент толпа могла бы броситься врассыпную, разбежаться по всей равнине, становясь для вооружённых всадников такой же лёгкой и жалкой добычей, как кучка лягушек для стервятников.

— Ты умеешь летать и плевать огнём, — без тени беспокойства вмешалась Роби, — а у него есть непобедимый меч. У вас обязательно всё получится.

— Его меч отнюдь не является непобедимым. Не хочу показаться дотошным фанатиком всяких мелочей, но мы оба довольно уязвимы. Эльф уже ранен, и моя грудная чешуя, э-мм… как бы сказать, несколько тонка для стрел. Огонь же я извергаю с помощью воспламенительных гланд, которые тоже не вечны. И так как совсем недавно я был под влиянием… э-мм…

— Пьяной икоты? — заботливо подсказала Роби.

— Скажем, я нахожусь не на высоте своих возможностей, — сухо ответил дракон, — конечно, я могу сжечь одного или двух всадников, если они не будут слишком сопротивляться, но другие наверняка успеют за них отомстить.

— Но ты можешь их напугать! — предложила Роби. — Они же не знают, что ты… ты… совсем выдохся?

— Исчерпал запасы огня.

— Ну да, исчерпал свой огонь. Они этого не знают, и пока ты никого не сожжёшь, каждый будет дрожать от страха, что его сожгут первым, и все будут стараться отойти подальше. Не так уж это и невозможно: дракон отвлечёт их, а мы убежим через ущелье. Если кто-то на нас и нападёт, то таких желающих окажется немного, Йорш с ними справится, он в Далигаре с целой кучей солдат сражался.

— А потом? Что потом? Я же не могу отвлекать их вечно! Рано или поздно они тоже войдут в ущелье. А водопад? Ущелье заканчивается головокружительным водопадом, Йорш, ты что, забыл? Не зря водопад назвали «Ужас Догона»: через него не пройти! Лестница к библиотеке обвалилась — мы заметили это в день первого полёта.

— Водопад можно преодолеть: жители Арстрида прошли через него. Мы тоже пройдём.

— Прекрасно, значит, за вами пройдут и воины! Вместо того чтобы уничтожить вас здесь, они уничтожат вас на берегу моря.

Наступило длительное молчание. У Роби в животе родилось странное чувство: не привычный голод, а страх. Она научилась верить в свои видения, но в то же время знала, что они были неполными. Может, беженцы и добрались бы до синего моря, но потом, кто знает, возможно, туда пришли бы и воины Судьи, и синева воды сменилась бы на пурпур крови. Но она взяла себя в руки. Закрыла глаза — море оставалось синим и ярко блестело на солнце.

— Мы пройдём, а они — нет, — с уверенностью закричала она, — потому что мы — умные, а они — дураки! Мы идём ради нашего спасения, мы защищаем свою жизнь, а они только выполняют приказы. Мы что-нибудь придумаем, до чего они не дойдут своим умом. Мы справимся! Прямо сейчас! На них — плащи и доспехи: дождь мешает им намного больше, чем нам. Вперёд! Копыта их коней скользят сильнее, чем наши ноги. Мы должны идти прямо сейчас!

— Правда? — переспросила промокшая до нитки Гала из большой грязной лужи, куда она только что упала. — Правда, что дождь мешает им больше, чем нам? Ты в этом уверена? Значит, ещё не всё пропало? Мы можем попробовать?

Роби не ответила.

— Вперёд! — последний раз крикнула она эльфу и дракону, потом повернулась и оглядела всю жалкую банду, рассеявшуюся под дождём. Она решила было залезть на Пятнышко, но три малыша, сидящие на лошади, так крепко держались друг за друга, что она оставила эту мысль. Девочка попыталась снова собрать всех, потому что вместе у них был хоть какой-то шанс, а поодиночке их ждала неминуемая смерть.

Роби бегала от одного к другому, скользя и падая в грязи.

— Жили-были, — снова во всю глотку заорал Йорш, и голос его ясно разнёсся над равниной, заглушая стоны и плач, — жил да был давным-давно народ героев, которые… которые когда-то были рабами. Да, жил-был народ рабов, которые решили, что не хотят больше быть рабами… и пошли… навстречу своей свободе… и для этого… то есть чтобы стать свободными, они должны были дойти до берега моря…

Йорш начал рассказывать длинную и прекрасную сказку. Он выдумал имена, описывал войска; изобразил беженцев одного за другим, и каждый нашёл описание себя самого в этой истории, хотя и под другим именем и с другим прошлым. Страх постепенно исчезал. Усталость мало-помалу отпускала ноющие ноги и измождённые умы.

Дождь перестал. Лёгкий ветерок развеял тучи. Луна осветила равнину и ущелье, по ту сторону которого их ждали море и свобода. Банда оборванцев начала снова собираться вместе.

— Был на свете народ рабов, который нашёл свою свободу, перейдя пустыню, направляясь к морю… проходя через ущелье… следуйте за Роби, держитесь вместе и идите к ущелью. Роби знает дорогу: она здесь жила. Мы с драконом будем защищать колонну сзади. Главное, держитесь вместе и идите за Роби.

Но девочку плохо было видно в тусклом свете луны. К тому же многие путали её с Галой и шли кто за одной, кто за другой. У Роби в кармане всё ещё лежала старинная корона. Она вытащила её и надела себе на голову. В лунном свете корона засверкала.

В этот миг кавалерия двинулась в атаку. Йорш вытащил меч. Несмотря на то что Молния скакала весь день, всю ночь и ещё один день, лошадь нашла в себе силы и угрожающе встала на дыбы. Меч Йорша, как и корона Роби, блестел в свете луны.

На мгновение всем на равнине показалось, что время застыло в свете блестящего меча, что мечты слились с действительностью, но вдруг что-то нарушило эту неподвижность.

Эрброу наконец-то принял решение.

Раздалось громовое рычание.

Ужасный язык пламени разорвал тьму на клочки, превращая дождевую воду в лёгкий туман.

Кавалерия остановилась в нерешительности. Толпа оборванцев вновь набралась мужества. От солдат Далигара их отделял сверкающий меч эльфа и уничтожающий всё огонь дракона. В сердцах беженцев звучала сказка о рабах, которые пересекли мир и нашли свободу, и это превращало каждого из них в героя. Впереди корона девочки-королевы и меч эльфа-воина сверкали под луной и вселяли в них мужество.

Крешо и Морон, вооружённые дубинками, приблизились к Йоршу, чтобы прикрыть эльфа. Двое мужчин, сбежавших с шахты, где они были «землекопными работниками земли Далигар», прихватив свои лопаты, крепко сжали их в руках, готовые к борьбе. Дровосек, «работник по обработке стволов», покрепче перехватил топор, решив использовать орудие труда не по назначению. Беженцы решили бороться, ведь к их преступлению «кража государственного орудия труда» добавилось ещё одно: «самовольный уход с назначенного рабочего места». Мужчины, женщины без детей и ребята постарше собрались вокруг Йорша, который не замолкал ни на минуту. Он как раз рассказывал героическую историю о Питроне и Фарнуче, уличных разбойниках, ставших лейтенантами; о Парте, выбравшемся из диких лесов со своим волшебным топором; об Учтивых Землекопах, только что проснувшихся от заклинания…

Словно стая ястребов, на людей посыпались стрелы, но дракон встал перед толпой, и стрелы отскакивали от крепкой и твёрдой чешуи на его спине, как горох от каменной стены.

— Ура, у нас получается! — радостно закричала Роби.

— Надолго ли? — пробормотал про себя Йорш.

Тучи совсем развеялись, и небо открылось. Мороз усилился. Луна беспощадно осветила жалкие остатки Арстрида в изгибе реки, искрящейся серебром в темноте. Одна сторона ущелья представляла собой отвесную, почти вертикальную скалу, другая сторона — чуть менее крутые, заросшие огромными столетними дубами гигантские глыбы белого гранита, в котором отражался лунный свет.

Под защитой Йорша, его импровизированного полка и, самое главное, под защитой мощной спины дракона один за другим беженцы заходили в узкий проход ущелья. Роби прошла мимо остатков того, что когда-то было её домом, и слёзы навернулись ей на глаза. Она нежно погладила рукой обгоревшие стены — всё, что осталось от дома. Вспомнила, как два года назад её силком увезли оттуда и она бросала речные камешки, белые, круглые, одинаковые, чтобы найти когда-нибудь дорогу назад. С тех пор она никогда больше не плакала. Её пёс, Фидо, пытался защитить хозяйку, но ему перебили лапы. Каждый раз, когда девочке снилось, что она возвращается домой, Фидо, хромая даже во сне, бежал ей навстречу. Сейчас она искала пса глазами, в надежде, что тот остался здесь охранять дом и ждать её возвращения, но, очевидно, надежда была абсурдной, ведь никакая собака, при всей своей верности, не станет ждать годами. Нигде не было видно хромого пса. Глаза Роби наполнились слезами, но, как всегда, она загнала их обратно.

Нужно было идти вперёд.

Роби обернулась. Все оборванцы были в безопасности, в ущелье. Йорш с остальными прикрывал вынужденных героев, первые ряды которых уже дошли до серебристой реки. Дракон замыкал шествие. Что дальше? В то мгновение, когда дракон покинет нынешнее место, всадники бросятся в атаку, и беженцы окажутся в их руках. Всадники хорошо отдохнули, ожидая преступников. А те шли целый день, с утра. Некоторые уже сейчас в полнейшем изнеможении валились на землю. И больше никакая сказка не в силах была заставить людей сделать хоть шаг. Самые маленькие плакали от страха, холода и голода. Пятнышко тоже не в силах был идти. Остановилась и Молния.

Дракон взмыл в воздух.

Распахнул крылья. Чудесные зелёные узоры подчёркивались лунным светом. Он был великолепен.

В дракона полетел рой стрел, и даже в ночной темноте Роби увидела красные дорожки крови, вытекающие из его ран. Одна за другой стрелы вонзались в тонкую чешую на груди дракона. Словно во сне, Роби услышала, как протяжное «не-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-ет» Йорша растворялось в темноте никому не нужной мольбой. Последний, огромный язык пламени прорезал ночь, окончательно осветив равнину. Гигантские дубы попали под этот убийственный огонь и моментально загорелись, несмотря на только что прошедший дождь. Их обгоревшие ветви и даже корни крошились, и гранитные глыбы, потеряв опору, стали падать вниз вместе с пластами земли, вслед за горящими стволами. Дракон всем своим телом бросился на последние глыбы, на которых едва держался весь склон горы, но для этого ему пришлось зависнуть в воздухе, повернуться грудью к нападающим, и множество стрел вонзились в его тело.

С жутким гулом низверглась в ущелье лавина земли, гранита и огня, полностью закрывая проход.

Остались лишь глыбы и грязь, грязь и глыбы и ещё поваленные деревья. Склон горы обрушился, навсегда закрывая проход через ущелье.

Крылья дракона забили в последний раз, и потом Эрброу рухнул и навсегда исчез по ту сторону завала, который защитил их от преследователей.

Роби закрыла глаза. На фоне синевы чётко вырисовывались их фигуры. Море искрилось на солнце.

Как она могла не понять этого раньше? Нигде не было ничего зелёного.

В её видении никогда не было дракона.

Они все спаслись только потому, что дракон пожертвовал ради них жизнью.

Она знала дракона всего полдня. Она перебросилась с ним лишь несколькими грубоватыми словами, но без дракона мечты об их свободе навсегда остались бы просто мечтами. В течение двух лет, пока она жила в Доме сирот, образ огромных зелёных крыльев удерживал её от отчаяния.

Роби утонула в глубоких, долгих рыданиях, которые слились с плачем Йорша.

 

Глава двадцать вторая

Луна всё так же освещала мир. Приятно веял свежий ветерок.

Головная боль прошла: Эрброу снова мог летать.

Наконец-то он может убраться отсюда. Взмыть ввысь, поворачиваясь к стрелкам гранитной спиной.

Всё равно, оставшись, он ничем не мог бы помочь людям: рано или поздно их уничтожили бы. Лучше даже раньше, чем позже: ожидание тоже пытка, а отложенная на время казнь — настоящая жестокость.

Он, дракон, вернётся в библиотеку, где, как и положено дракону, протянет ещё пару сотен лет, летая над морем и набивая желудок дельфинами и чайками. Когда настанет его время высиживать яйцо, он, как и положено дракону, заляжет в своей прекрасной библиотеке, где золотистая фасоль, розовые грейпфруты и неиссякаемый запас сказок радовали бы его до рождения наследника, который, как и положено драконам, тоже веками набивал бы желудок дельфинами и чайками ну и так далее.

Он — дракон, а они — всего лишь жалкая банда оборванцев. Но, чтобы улететь, повернувшись спиной к врагам, ему пришлось бы пролететь над Йоршем, Роби и остальными и увидеть их в последний раз, бросая потом на произвол судьбы. Ну ничего. Одиночество всегда было судьбой драконов, а предательство считалось простительной необходимостью. ДРАКОНЫ никому не обязаны быть верными.

Эрброу вспомнил, что некому будет ухаживать за его новорождённым.

Некому будет научить его летать.

Его малыш останется один, в отчаянии. Может, он сгорит в одном из пожаров, которые сам же и устроит, чихая, или жалобно ноя, или спотыкаясь о собственный хвост.

Он вспомнил, как Йорш учил его летать.

Он понял, что никогда не сможет улететь и бросить их один на один с полчищем врагов. В голове заворчало неодобрение его родителя и всех предков по поводу того, что он, дракон, осмеливается подумать о том, чтобы рисковать своей жизнью ради ничтожных созданий, ради какой-то банды жалких оборванцев.

Он был драконом. Последним драконом. Властелином мира. А драконы не сражаются ни за кого, кроме себя, потому что нет в мире никого, равного им по ценности. Он должен улететь. Он должен бросить их и спастись.

Если он улетит сейчас, то будет жить. Его ждёт долгая жизнь в совершенном, горьком одиночестве, долгое высиживание яйца в совершенном, горьком одиночестве. Родится маленький дракон, который тоже будет жить в полнейшем, горьком одиночестве, если, конечно, ему вообще удастся выжить в безутешном и одиноком детстве. Существование ещё более убогое, чем жизнь фениксов.

Он подумал, что драконы вывелись потому, что их истребило одиночество.

Подумал, что невозможно жить век за веком, высиживая лишь своё великолепие и своё же одиночество.

Подумал, что важно не то, что происходит, а то, какой смысл мы вкладываем в происходящее. Рано или поздно всех ожидает смерть. Вместо того чтобы отдалять смерть, лучше придать ей какой-то смысл, что намного важнее.

В темноте, под лунным светом, меч Йорша и корона Роби блестели серебряным светом. Эрброу представил, как о нём будут слагать легенды. Веками и тысячелетиями певцы будут прославлять последнего дракона, того, кто помог великому эльфийскому воину и маленькой оборванной королеве стать вождями свободного народа.

Огромный дракон взмыл в воздух, и его полёт стал спасением для людей — гигантский обвал закрыл ущелье высокой, непроходимой стеной. Но дракону пришлось обнажить перед врагом свою грудь — единственное уязвимое место, где стрелы не отскакивали, как горох, а глубоко вонзались в тело, отчего зелень чешуи окрашивалась потоками алой крови. Дракон летел, стрел становилось всё больше и больше, а в жилах его не осталось уже крови…

Эрброу, последний дракон, рухнул на землю и остался лежать на грязной траве, прощаясь с жизнью.

Потом его ум заполнило видение: тот, самый первый в его жизни сон. Он увидел себя новорождённым, детёнышем, недавно родившимся, лежавшим головой на коленях у своего брата-эльфа в бесконечном ромашковом поле. Дракон в последний раз открыл глаза. Маленькое чудо повторилось. Его окружали тысячи ромашек, освещаемых лунным светом под шагами несмело приближающихся солдат. Эрброу взглянул на лепестки цветов и почувствовал, что его переполняет счастье, потом дракон закрыл глаза — на этот раз навсегда.

 

Глава двадцать третья

Свинцовый рассвет принёс с собой холодный туман. Йорш дрожал. Не только от холода, ран и усталости, с которыми он не мог больше бороться.

Потеря Эрброу тяжёлым жёрновом лежала на его плечах.

Дракон был его братом, его семьёй.

Всем его близким и родным, казалось, суждено было умереть.

Всем, кроме Роби.

Роби жива. Надо сосредоточиться на ней, на её дыхании, её улыбке, и тогда свинцовый колпак горя несколько приподнимется и позволит ему дышать.

После гигантского обвала беженцы без сил повалились на землю, друг на друга. Затем люди смогли разжечь несколько костров, пытаясь хоть как-то согреться.

Для Йорша эта ночь тянулась, казалось, бесконечным потоком разочарования. Он всё надеялся снова увидеть зелёные крылья и огненное пламя. Должно быть, это был трюк, притворство, какая-то хитрая шутка. Или, может, Эрброу ранили и захватили в плен. Воины отвели его в Далигар в цепях и держат под стражей. Тогда он, Йорш, отправится в Далигар, чтобы освободить дракона, он сразится со всем гарнизоном, и потом они улетят вместе: Эрброу, распахнув свои огромные крылья, и Йорш у него на спине…

Но в то же время он знал. Часть его продолжала тешить себя надеждой, но другая знала правду. Разум Йорша мог воспринимать разум Эрброу так же, как видеть дракона или чувствовать его запах. Разум Йорша знал, что Эрброу умер. В месте, которое занимал в его голове дракон, осталась лишь чёрная, ледяная дыра небытия.

Йорш был совершенно уничтожен тем, что ему придётся теперь жить в мире, где нет драконов, в мире, где Эрброу не отложит никакого яйца.

Он быстро подсчитал что-то в уме. Его словно окатили ведром ледяной воды: привычка считать дракона кем-то вроде старшего брата, который, благодаря памяти своих многочисленных предков, говорил в первом лице даже о событиях вековой давности, заставила его забыть, что Эрброу в действительности не было и двух месяцев. Жизнь его пронеслась, как метеорит. Йорш вспомнил, что на древнем языке эльфов «Эрброу» означает «комета».

Роби ещё долго всхлипывала. У девочки тоже, как и у её матери, капала вода из глаз, когда она была в отчаянии. Из носа текли сопли, глаза покраснели и опухли, как бывает, когда не спишь два дня подряд. Йорш, с одной стороны, всё ещё находил это чем-то странным, неудобным и не очень гигиеничным, но, с другой стороны, всем своим сердцем желал быть способным плакать вместе с Роби.

И как будто всего этого было недостаточно, перед ним стала необходимость совершить убийство живого существа.

Рассвет, осветивший мир, принёс с собой и вопрос о еде. Все были голодны. То, что они взяли с собой, — остатки банкета у Дома сирот — уже давно закончилось. Единственное, чем можно было поживиться, — это форель. В этом месте Догон кишел рыбой. Серебристая чешуя блестела под водой, и у Йорша был лук с последней эльфийской стрелой. Никто не осмелился прямо попросить его, но через некоторое время эльф не смог больше выдерживать чувства голода всех этих несчастных людей, особенно детей. Жизнь и смерть тесно переплетаются между собой, сказал когда-то Эрброу.

Жизнь одних переплеталась со смертью других. Никогда больше дракон не произнесёт этих слов. Никогда. Никогда больше Йорш не услышит его храпа. Никогда больше не почувствует его дыхания. Никогда. Никогда. Что бы он ни делал, это слово продолжало стучать у него в голове. Никогда. Никогда. Никогда.

Йорш вложил в лук стрелу, натянул тетиву и прицелился. Никогда больше он не услышит его голоса. Йорш знал, что не может промахнуться, потому что целится не взглядом, а разумом, но его разрывало желание промахнуться, чтобы не чувствовать боли умирающей рыбы. Он выпустил стрелу. Никогда больше не распахнутся крылья Эрброу в небе. Йорш увидел, как стрела вонзилась в рыбу, и ощутил отчаяние форели, которой приходится умирать. А ведь ему придётся повторить убийство ещё раз пятьдесят: он должен накормить девяносто девять человек, а одной форели хватит одному взрослому с двумя подростками или трём маленьким детям. Дровосек бросился в воду за добычей. Из всех беженцев лишь он и один из землекопов умели плавать, и они должны были сменять друг друга, ныряя в ледяную воду за рыбой и за их единственной стрелой.

Никогда. Никогда. Никогда. Никогда. Никогда. Никогда. Никогда. Никогда. Никогда. Никогда. Никогда.

Дровосек подобрал стрелу и принёс ему. Йорш снова начал всё сначала. После того как он раздобыл ещё несколько форелей, люди подкрепились и вновь двинулись в путь. Так, чередуя продвижение вперёд с кратким отдыхом и рыбалкой, беженцы должны были вскоре добраться до водопада. Йорш вспомнил, как пролетал над водопадом на спине Эрброу. Никогда больше. Ему снова захотелось плакать.

Они шли, рыбачили, кто-то умудрился найти ягоды. Перед заходом солнца устраивались на ночлег. Дровосек срубал большие ветки елей, из которых делали шалаши. Вокруг разводили костры, жарили форель. Потом они опять шли, день за днём, с таким чувством, как будто время и сама их жизнь остановились, существовало лишь состояние ожидания.

Йорш вспоминал тот первый раз, когда он шёл этой дорогой. Точнее сказать, тогда он лежал на спине в лодке, и с ним были два замечательных человека, которые даже старались не есть копчёную рыбу прямо перед ним, а в его распоряжении были целые мешки фасоли и кукурузы, которой он мог набивать живот. Этот же путь, но пешком, был намного длиннее, труднее и весь усыпан камнями, не говоря уже о постоянном чувстве голода. И всё это с глубокой раной в сердце, с постоянно всплывающими словами «никогда больше», которые звучали у него в голове при каждом вдохе. Но вместе с болью он ощущал и неожиданное, невероятное счастье — рядом с ним шла Роби.

Нужно идти вперёд. Уже заканчивалась осень. Не сегодня-завтра выпадет снег, и тогда им будет ещё труднее.

Иногда дорога расстилалась прямо перед ними, и они шли по пологому песчаному берегу, но всё чаще им приходилось карабкаться по крутым и скользким скалам, теряя устойчивость на мокром мху. В некоторых местах берег был вообще непроходим, и тогда они углублялись в леса, стараясь не отдаляться далеко от реки, чтобы не потерять дорогу.

Неожиданно перед ними показался водопад. Не то чтобы совсем неожиданно, они давно уже слышали шум падающей воды, но всё равно зрелище оказалось головокружительным. Вода обрушивалась вниз с невероятной высоты, переливаясь в потоках света. Прямо перед ними лежало море. Горизонт сливался с небом сплошной, ничем не прерванной линией. Лишь вдали виднелся один маленький островок, на котором росла дикая вишня, теряющая свои последние листья. Справа от них среди скал виднелась узкая лестница. Она начиналась у небольшого песчаного пляжа и карабкалась круто вверх до надписи: «HIC SUNT DRACOS». Часть лестницы была непоправимо разрушена, а надпись являлась теперь не чем иным, как ложью. Защищённая от всех и всего на горной, теперь уже никому не доступной вершине, библиотека хранила никому больше не нужные сокровища.

Нужно думать о Роби: это помогает не поддаваться горю.

HIC SUNT DRACOS.

Никогда больше, до окончания веков.

Но с ним — Роби. В этом мире есть Роби. И все остальные. Он уже знал их всех. Каждого, в лицо. Странное чувство, если вспомнить его одинокую жизнь.

Роби существовала и была рядом с ним. Нужно думать лишь об этом.

— Ну, и что дальше? — спросил Крешо, побледнев от ужаса перед этим великолепным и головокружительным зрелищем — водопадом.

— Не знаю, — честно ответил Йорш.

— Здесь мы ни за что не пройдём! — уныло добавил Морон.

— Ну конечно, пройдём, — безмятежно заверила их Роби, — мы должны пройти. Жители Арстрида тоже прошли здесь — должен быть какой-то способ!

К Йоршу вернулось мужество. Не зря же Эрброу пожертвовал ради них жизнью! У них должно всё получиться. Ему нужно просто хорошо подумать. Он огляделся. Вокруг блестели на почти голых уже деревьях последние багряные и золотые листья. Должен существовать какой-то выход.

Но ему так ничего и не приходило в голову.

— Не так уж это и трудно, стоит лишь копнуть! — воскликнул чей-то голос, даже нет, два голоса.

Оба «землекопных работника земли Далигар» совсем недавно решили переименоваться в Учтивых Землекопов в честь персонажей некой героической сказки — персонажей, в действительности выдуманных Йоршем. Землекопы привыкли считать себя чуть более достойными существами, чем ослы. Но с того момента, как они услышали сказку эльфа, их переполняло чувство собственного благородства и доблести. В первый раз в жизни, в течение которой они лишь изредка отваживались бормотать что-то себе под нос, они осмелились, наконец, говорить во весь голос, да ещё перед публикой. Учтивые Землекопы спустились по южному склону ущелья, где скала была покрыта слоем земли. Там, под низвергающейся сверху водой, можно было проложить дорогу вниз, выкопав путь в горе и подперев его балками и сучьями. Им нужны были помощники, чтобы уносить выкопанную землю, сменять их, когда руки будут не в состоянии держать лопату, и ещё необходимо запастись ровными и заострёнными палками и сучьями для подпорок.

Если все придут им на помощь, то за полдня землекопы смогут выкопать туннель.

 

Глава двадцать четвёртая

На работу ушло не полдня, а полных три. По её окончании не осталось никого, кто не был бы похож на вылепленную из грязи статую. Люди прокладывали дорогу, сначала копая землю, затем прорубаясь сквозь скалу, используя заострённые камни вместо кирок, которых, конечно, не было.

Они настолько устали, что никто уже не верил, что усталость эта когда-нибудь может пройти.

Работа была медленной и тяжёлой, зато пейзаж вокруг — великолепным. Впереди лежало море, водопад разбивался мириадами переливающихся брызг. В воздухе чувствовался запах соли, смешанный с ароматом мирта и укропа, который вместе с крошечными дикими орхидеями упрямо рос в щелях негостеприимных, обвеваемых всеми ветрами скал. Внизу можно было разглядеть небольшое пресное озеро, образованное водопадом среди прибрежных сосен. Чуть подальше, за соснами, виднелся белоснежный песок длинного пляжа, обрамляющего небольшую бухту. Бухта с одной стороны переходила в пологую равнину, с другой заканчивалась неприступным, покрытым яркой зеленью мысом, на котором светились в ночи огоньки: новые дома Арстрида!

У Йорша не осталось больше ни сил, ни идей для сказок, но бродяги взялись за свои дудки, и музыка придала сил тем, кто продолжал работать. Они стискивали зубы и не сдавались. Час за часом, шаг за шагом выкапывали они дорогу к морю.

Копая, они заметили обгоревшие куски верёвок, свисавшие кое-где со скалы и с нижних веток высоких каштанов, росших почти горизонтально.

Наверняка жители Арстрида переправились через водопад с помощью верёвочных лестниц, которые потом сожгли за собой, как только оказались в безопасности.

Йоршу пришло в голову, что дожди и грозы скоро смоют их следы, и тропа, скрытая водопадом, окажется незаметной для возможных преследователей.

Рана эльфа затянулась, но ещё не зарубцевалась, поэтому он находился не в первых рядах работников, которые прорубали тропу, а остался с пожилыми женщинами, малыми детьми и теми, кто отдыхал после своей смены. Когда Учтивые Землекопы наткнулись на особенно твёрдую гранитную глыбу, которую невозможно было ни разбить, ни обойти, они послали за ним Галу. Йорш подошёл и, раздумывая над задачей, вспомнил об одной книге по механике, по которой он выучил действие рычага. Но вокруг не было ничего, что можно было бы применить в качестве рычага. Может, с помощью клина ему удалось бы разбить глыбу, но в ней не было видно ни одной трещины, чтобы вставить клин, и ничего, что можно было бы использовать как клин. Поднялся лёгкий ветер, принося с собой всё более отчётливый крик чаек. В отчаянии от своего бессилия Йорш выдернул свой меч и изо всех сил с размаху опустил его на гранитную глыбу, которая неожиданно разбилась вдребезги. Меч остался невредим, но блеск его усилился, словно удар придал оружию новые силы. Уверенная улыбка Роби стала шире, и вокруг раздались громкие аплодисменты.

Спускались вниз по тропе беженцы тоже медленно: шаг за шагом, чтобы не упасть, держась за руки, цепочкой, напоминающей длинную змею.

Когда люди наконец спустились, то от волнения и усталости долго ещё стояли в молчании. Некоторые из беженцев опустились на колени и целовали песок. Многие пошли потрогать море.

В первый раз Йорш почувствовал вкус моря, когда летел на спине Эрброу. Именно тогда он подумал, что дотронуться до моря — значит разделить жизнь на «до» и «после», потому что «после» никогда уже не будет таким, как «до». Молчание длилось долго, прерываясь лишь шумом волн и криком кружащих над берегом чаек.

Первыми пришли в себя дети. Они хлынули к воде, заворожённые движением волн. Йорш, вспомнив прочитанные им пять трактатов о моллюсках, научил их разыскивать в песке съедобные ракушки, что положило начало шумной и весёлой охоте.

Роби тоже сидела на корточках у прибоя, опустив обе руки в мокрый песок, который она быстро перебирала, так что длинные и гладкие раковины двухстворчатых моллюсков оставались у неё между пальцами.

— Мой отец говорил, что то, что находится внутри устриц, можно кушать, даже если оно думает, а может быть, даже слагает стихи, — смеясь, сказала она.

Её большие глаза блестели, словно звёзды. Йорш пообещал себе, что когда-нибудь расскажет ей, как родилась эта шутка.

Йорш и Роби устроились в сосновой роще, недалеко от озера, образованного водопадом. Место хорошее, и воды вдоволь. Шум водопада сливался с шумом волн, и казалось, что кто-то поёт нежную колыбельную песню. Над ними поднималась отвесная стена из светлого гранита. Он вытащил меч и высек на стене слово «ЭРБРОУ», сначала эльфийскими, потом современными, руническими буквами.

Некоторые люди сбились в кружок и зачарованно смотрели на него. Кто-то подошёл поближе и провёл руками по буквам. У Йорша спросили, что значат эти знаки, и он объяснил.

— Ладно, — бросил дровосек, бывший «работник по обработке стволов земли Далигар», — это имя дракона, верно? Оно и станет названием нашего поселения. Мы будем жить в Эрброу.

Раздался хор одобрения.

Тогда один из «работников по обработке земли Далигар» сказал:

— Напиши ещё: «ТО, ЧТО КАЖДЫЙ ВЫРАЩИВАЕТ ИЗ ЗЕМЛИ, ОНО ЕГО, И НИКТО НЕ МОЖЕТ У НЕГО ЭТО ОТБИРАТЬ».

Йорш написал фразу чёткими и аккуратными буквами, не поправив ни слова, потому что тот, кто сражался за право говорить вслух, заслуживает, чтобы никто не менял то, что он скажет.

После этого Йорш начертал на скале всё то, что ему продиктовали:

«КОЛИ КОМУ СОВСЕМ НЕ НРАВИТСЯ, ТО ПУСТЬ ОН УХОДИТ. А ЕСЛИ ВЕРНЁТСЯ, ТО ЛАДНО.

НИКТО НЕ СМЕЕТ НИКОГО БИТЬ.

ЛОПАТА, КОТОРОЙ ТЫ ВСЕГДА КОПАЛ И КОТОРАЯ БЫЛА ЕЩЁ У ТВОЕГО ОТЦА, ЕСТЬ ТВОЯ.

ВЕШАТЬ ТОЖЕ НИКОГО НЕЛЬЗЯ.

МОЖНО УЧИТЬСЯ ЧИТАТЬ.

И ПИСАТЬ ТОЖЕ.

ТО, ЧТО ПОЙМАЕШЬ В МОРЕ, ОНО ТВОЁ, И ПЛАТИТЬ ЗА ЭТО НИКОМУ НЕ НАДО.

ЕСЛИ УМРУТ МАМА И ПАПА, ИХ ЛУЧШИЕ ДРУЗЬЯ СТАНОВЯТСЯ МАМОЙ И ПАПОЙ ИХ ДЕТЯМ.

ЗАПРЕЩАЕТСЯ РАБОТАТЬ СОВСЕМ МАЛЕНЬКИМ ДЕТЯМ.

ДЕТИ ДОЛЖНЫ РАБОТАТЬ МЕНЬШЕ ВЗРОСЛЫХ И ТОЛЬКО НА ЛЁГКОЙ РАБОТЕ.

КОПАТЬ В ГРЯЗИ — ЭТО ТРУДНАЯ РАБОТА, И ЕЁ НЕ ДОЛЖНЫ ДЕЛАТЬ ДЕТИ».

Наступило долгое молчание.

— КАЖДЫЙ МОЖЕТ СТАРАТЬСЯ БЫТЬ СЧАСТЛИВЫМ, КАК ХОЧЕТ, — сказала какая-то женщина.

— БЫТЬ ЭЛЬФОМ НЕ ЗАПРЕЩАЕТСЯ, — послышался голос Морона.

Йорш написал и это. Роби и Гала долго шептались, как-то странно хихикая, после чего Роби спряталась у подруги за спиной, а Гала, покраснев до ушей, продиктовала последний закон:

— КАЖДЫЙ МОЖЕТ ЖЕНИТЬСЯ НА КОМ ХОЧЕТ, НУ ПРОСТО НА КОМ ХОЧЕТ, ДАЖЕ ЕСЛИ ОН НЕ ТАКОЙ, КАК МЫ, И НИКТО НЕ МОЖЕТ ЭТОГО ЗАПРЕТИТЬ.

Когда Йорш закончил, он перечёл написанное, и все согласились.

Потом люди разошлись, чтобы устроить первый ночлег в Эрброу, селении свободных мужчин, женщин и детей.

Гала и Крешо переглянулись.

— Роби говорила, что за мной придёт кто-нибудь, чтобы забрать меня из Дома сирот.

— Вот и пришли эльф и дракон.

— Да, но они пришли за всеми. Я думала, что кто-то придёт только за мной. Это не одно и то же.

Крешо уселся на песок.

— Я тоже долго мечтал, что кто-нибудь придёт именно за мной и заберёт меня из Дома сирот. Если честно, я до сих пор об этом мечтаю, хоть мы уже выбрались оттуда.

Гала молчала, и Крешо заговорил вновь:

— Давай сделаем так: я забрал тебя, а ты — меня, так и у нас будет кто-то, кто пришёл именно за нами.

Гала кивнула и присела на песок рядом с ним.

Солнце закатилось за море. Розово-золотая полоса освещала горизонт и терялась в небе, где на востоке сияли первые звёзды. В их сторону летела чайка.

Роби и Йорш подошли к воде, ближе к полосе прибоя.

— Знаешь, — начала Роби, — моё имя…

Он не дал ей закончить.

— У тебя замечательное имя, оно мне очень нравится.

— Тебе нравится имя «Роби»?

— Да, оно похоже на падающую каплю, на звук камня, прыгающего по поверхности воды: это чудесное имя.

Роби задумалась, нерешительно улыбаясь, потом улыбка её стала шире и словно засветилась.

— А как же предсказание? — ещё раз спросила она. — Твоя судьба? Девушка, в имени которой свет утренней зари?

Йорш пожал плечами и взглянул на девочку, потом сильно покраснел и неопределённо махнул рукой.

— Наша судьба — это то, чего мы желаем, а не то, что написано на камнях. Это наша жизнь, а не просто приснившийся кому-то сон.

Роби кивнула. Она наклонилась, опустила в море лодочку с куклой внутри и смотрела, как они плавно качаются на волнах. Эти игрушки сделали ей родители, это всё, что от них осталось, кроме пращи, имени и её самой.

— Мои дети будут играть с этими игрушками, — уверенно сказала она.

Она знала это. Она это видела.

Она спросила себя, стоит ли рассказать Йоршу о своём имени и видениях.

Лучше подумать об этом спокойно.

Впереди у неё была целая жизнь.