На третий день Бен настолько окреп, что смог спуститься по лестнице и выйти во двор, чтобы погреться в лучах осеннего полуденного солнца. Он увидел Роберту, которая кормила кур и делала вид, что не замечает его. Она не разговаривала с ним уже вторые сутки. Бен горько сожалел о том, что обидел ее. Сев на крыльцо и поставив рядом кружку с травяным чаем, который Мари-Клер приготовила для него, он раскрыл дневник Фулканелли.

«19 сентября 1926 года

Я действительно начинаю сожалеть о том, что доверился Дакену. Я пишу эти строки с тяжелым сердцем, так как знаю теперь, какую глупость совершил. Меня утешает лишь то, что я открыл ему не все знания, полученные из артефактов катаров.

Вчера мои худшие опасения нашли подтверждение. Вопреки своим принципам и к моему величайшему стыду, я нанял сыщика Коро — осторожного и достойного уважения человека. Отныне он следит за моим учеником и докладывает мне о его перемещениях и встречах. Оказалось, что Николя уже некоторое время является членом парижского общества так называемых „Дозорных“. Их цель заключается в улучшении репутации алхимической традиции, которая подвергается в обществе жесткой и несправедливой критике. На ежемесячных встречах в апартаментах, расположенных над эзотерическим книжным магазином Шакорнака, они обсуждают, как можно привнести в современную науку плоды алхимического знания. Они хотят использовать знания во благо человечества. Для такого молодого человека, как Николя, эти люди выглядят поборниками светлого будущего и фундаментом новой эры. Его разочаровывает пропасть между их прогрессивными взглядами на алхимию и моим архаическим, по его мнению, недоверчивым отношением к распространению древней мудрости.

Такую пылкость и юношескую искренность нельзя порицать. Но сведения, которые Коро сообщил мне, породили у меня великую тревогу. В обществе „Дозорных“ Никола нашел нового друга. Об этом человеке мне известно лишь то, что его зовут Рудольф и он увлекается оккультизмом. Говорят, он родился в Египте, поэтому его в шутку окрестили Александрийцем. Коро несколько раз наблюдал за моим учеником и этим Рудольфом. Обычно они встречаются в кафе и ведут долгие беседы. Вчера он последовал за ними в дорогой ресторан и подслушал их беседу на террасе. Рудольф поил Николя шампанским, он наливал моему ученику бокал за бокалом, желая развязать ему язык. Коро сидел за соседним столиком и тайком записывал их разговор.

— Ты совершенно прав, — говорил Рудольф. — Если Фулканелли верит в силу этой науки, он не должен мешать тебе, потому что ты — одна из его ярчайших звезд.

Он снова наполнил бокал Николя до краев.

— Я не привык к такой роскошной жизни, — смущенно заметил мой ученик.

— Когда-нибудь ты сделаешь свою жизнь настолько роскошной, насколько сам пожелаешь, — ответил Рудольф.

Николя нахмурился.

— Мне не нужна известность и слава. Я просто хочу использовать мое знание на благо людей. Вот почему я не понимаю мастера Фулканелли. Он считает, что такая помощь поставит мир на грань беды.

— Твоя бескорыстность, Николя, похвальна, — сказал Рудольф. — И я решил помочь тебе. У меня есть связи с влиятельными людьми.

— Правда? Но мне придется нарушить клятву. Я дал слово хранить доверенные мне тайны. Знаешь, я часто думаю об этом… И никак не могу принять решение.

— Доверься своим чувствам, — произнес Рудольф. — Учитель не имеет права удерживать тебя от великих свершений. Ты должен выполнить свое предназначение!

— Мое предназначение… — повторил Николя.

— Я восхищаюсь людьми, отмеченными судьбой, — с улыбкой продолжил Рудольф. — Это очень редкая порода. За всю жизнь я встретил только двоих таких — тебя и еще одного человека, который разделяет те же идеалы. — Немец разлил остатки шампанского. — Он визионер. Я рассказал ему о тебе, Николя, и он предрек, что ты сыграешь важную роль в построении чудесного будущего для человечества. Однажды я познакомлю тебя с ним.

Николя выпил шампанское и поставил бокал на стол. Он глубоко вздохнул.

— Хорошо. Я принял решение. Я поделюсь с тобой своими знаниями. Это будет мой первый взнос в копилку истории.

— Я польщен, — ответил Рудольф.

Николя пригнулся к нему.

— Если бы ты только знал, как долго я мечтал о товарище, с которым можно говорить об алхимии! Древний манускрипт катаров описывает два важных секрета. Но документ зашифрован. Мой мастер нашел его на юге, в руинах древнего замка.

— Он раскрыл тебе эти секреты? — настороженно спросил Рудольф.

— Фулканелли показал мне один из них. Я сам увидел его силу. Это нечто потрясающее! Я владею всей методологией. Знаю, как использовать ее, и могу обучить тебя.

— А что насчет второго секрета?

— Он дает еще более невероятные возможности, — ответил Николя. — Но тут возникла проблема: мастер отказывается открывать мне это знание.

Рудольф положил ладонь на плечо Николя.

— Я уверен, со временем ты узнаешь его, — сказал он. — Слушай, почему бы тебе не рассказать мне о первом секрете? Давай продолжим разговор у меня дома».

Бен отложил дневник в сторону. Кто этот Александриец? Что Дакен рассказал ему? И о каком визионере говорил Рудольф? Возможно, еще один какой-то чудак, похожий на Гастона Клемана. Бен пролистал несколько страниц и обнаружил, что последняя часть дневника была повреждена грибком и сыростью. Не хватало около дюжины страниц. С большим трудом он прочитал последнюю запись в дневнике. Скорее всего, слова были написаны перед таинственным исчезновением Фулканелли.

«23 декабря 1926 года

Все потеряно. Моя любимая жена Кристина убита. Предатель Дакен отдал древнее знание в руки Александрийца. Боже, прости меня за то, что я позволил этому случиться! Меня беспокоит не столько моя жизнь, сколько ближайшее будущее человечества. Зло, которое эти люди могут навлечь на мир, невообразимо.

Мне необходимо исчезнуть. Я немедленно отбываю из Парижа вместе с Иветтой, моей дорогой дочерью. Она — это все, что у меня теперь осталось. Материалы исследований я передам на хранение моему верному Жаку Клеману. Я предупредил его, что он тоже должен предпринять меры предосторожности. Что касается меня, я уже никогда не вернусь».

Вот оно как! Очевидно, предательство Дакена привело к несчастью и к охоте за артефактами Фулканелли. Вероятно, главная опасность исходила от таинственного Рудольфа — Александрийца. Неужели он убил жену алхимика? И, что самое главное, куда Фулканелли уехал после предательства Николя? Он так спешил покинуть Париж, что даже забыл свой дневник.

— Прекрасный день. Вы не против, если я составлю вам компанию?

Знакомый голос вывел Бена из задумчивости.

— Здравствуйте, отец Паскаль.

Он закрыл блокнот. Священник сел рядом с ним и налил стакан воды из глиняного кувшина.

— Сегодня вы выглядите лучше, мой друг.

— Спасибо. Я чувствую себя неплохо.

— Вот и хорошо, — с улыбкой ответил Паскаль. — Вчера вы оказали мне честь, доверившись мне и рассказав о своей тайне. О ней, естественно, от меня никто не узнает.

Он помолчал несколько секунд.

— Теперь моя очередь открыть вам маленький секрет.

— Вряд ли мне удастся оказать вам равноценную поддержку, — отозвался Бен.

— Тем не менее я думаю, что мой секрет заинтересует вас. В любом случае он связан с вашим делом.

— Каким образом?

— Вы приехали сюда, чтобы выйти на след Клауса Рейнфилда, верно? Роберта рассказала мне о ваших планах.

— Вам известно, где он?

Паскаль кивнул.

— Но позвольте мне начать сначала. Если вы искали информацию о Рейнфилде, то уже знаете, как именно я наткнулся на несчастного беднягу.

— Эта история попала в выпуски новостей.

— Он показался мне абсолютным безумцем, — печально продолжил Паскаль. — Когда я увидел ужасные порезы на его теле и понял, что он сделал их сам, у меня возникла мысль о сатанизме и происках дьявола. — Священник автоматически перекрестился, коснувшись пальцами лба, груди и плеч. — Наверное, вы знаете, что я ухаживал за ним, пока его не забрали и не поместили в институт.

— Куда его забрали? В какой институт?

— Не забывайте, Бенедикт, что терпение — великая добродетель. Я дойду до этого. Позвольте мне продолжить… В истории Рейнфилда есть нечто такое, чего вы не знаете, и никто не знает, кроме меня. Он наносил себе ужасные порезы особым инструментом. В этом, собственно, и заключается мой секрет.

Его взгляд затуманился от воспоминаний.

— Рейнфилд появился здесь в ненастный вечер. В тот день разразилась гроза. Хлынул ливень. Увидев его, я пошел за ним в лес. Вон туда. — Священник указал рукой на стену деревьев. — У него был нож. Точнее, кинжал особого вида. Я подумал, что он собирается убить меня. Но этот несчастный безумец начал резать себя. Я тогда еще не знал, что он сошел с ума. В любом случае, Рейнфилд рухнул на землю. Я с трудом дотащил его до своего дома. Тем вечером мы сделали все, что смогли, чтобы облегчить его страдания. Представители власти приехали только на следующее утро. Они забрали его и увезли с собой. А чуть позже я вспомнил о кинжале, который он выронил в лесу. Я вернулся туда и нашел его среди листвы.

Паскаль сделал паузу.

— Мне кажется, это средневековый кинжал, хотя он прекрасно сохранился. Ножны сделаны в виде распятия, они как бы маскируют лезвие. На них изображено много странных символов. На клинке также имеются рисунки. Я был потрясен, когда понял, что эти символы Рейнфилд вырезал на своей груди.

Бен узнал по описанию золотой крест, о котором упоминал Гастон Клеман. Крест Фулканелли!

— Что случилось с кинжалом? — спросил он. — Вы отдали его полиции?

— Нет, хотя и стыжусь теперь этого, — ответил Паскаль. — Они не проводили никакого расследования. Никто не спрашивал меня, чем Рейнфилд наносил себе раны. Полиция записала только общие детали. Поэтому я оставил кинжал у себя. Видите ли, я питаю слабость к старым религиозным предметам. Крест стал лучшим экспонатом моей коллекции.

— Вы позволите мне взглянуть на него?

— Да, конечно, — кивнул Паскаль. — Но сначала закончу рассказ. Примерно через пять месяцев после инцидента с Рейнфилдом ко мне приехал очень необычный и важный человек: епископ Усберти из Ватикана. Он расспрашивал меня о Рейнфилде, о его безумии, о ранах и рисунках на теле несчастного, а также о его словах. Кроме прочего, епископ интересовался вещами, которые Рейнфилд имел при себе. Ему хотелось знать, не нашел ли я чего-нибудь странного. Он не сказал об этом прямо, но я понял, что его интересовал кинжал. Пусть Господь простит меня, но я не стал откровенничать с Усберти. Крест так очаровал меня своей красотой, что я, как глупый и жадный ребенок, решил оставить его себе. К тому же что-то в словах епископа напугало меня, один его вид вызывал тревогу. Он хорошо скрывал свои чувства, но я видел в его глазах алчность и злобу. Он что-то искал. Епископ спрашивал меня, не было ли у безумца каких-нибудь свитков или документов. Он несколько раз упоминал о манускрипте. Да-да! Манускрипт! Он вновь и вновь повторял это слово.

Бен вскинул голову.

— Он что-нибудь рассказал вам о нем?

— Очень туманно. Мне думается, епископ намеренно уклонился от ответа, когда я спросил его, какого рода манускрипт он ищет. И он все время юлил, скрывая свой интерес. Такая манера поведения показалась мне очень неприятной и странной.

— А у Рейнфилда была при себе рукопись? — спросил Бен, пытаясь обуздать нараставшее нетерпение.

— Да, — чуть помедлив, ответил Паскаль. — У него было нечто подобное. Но… Мне очень жаль…

Бен напряженно ждал. Две секунды показались вечностью, и наконец Паскаль продолжил:

— После того как они забрали Рейнфилда, я вернулся за кинжалом и нашел среди листвы промокшие останки того, что походило на древний свиток. Наверное, эти части манускрипта выпали из его оборванной одежды. Они увязли в грязи, когда он упал. Дождь почти уничтожил их… Чернила расплылись и частично смылись. Я разобрал какие-то рисунки и надписи на клочках. Предположив, что это ценный документ, я попытался собирать обрывки в надежде вернуть их законному владельцу, но бумага буквально расползалась в руках. Я принес то, что осталось, домой, однако спасти документ было уже невозможно. Поэтому я выбросил обрывки.

Бен опечалился. Если Рейнфилд имел при себе манускрипт Фулканелли, все его усилия оказались напрасными.

— Я не рассказал епископу о документе, — продолжил Паскаль. — Не знаю почему, но я испытывал животный страх перед ним. И интуиция подсказала мне, что лучше скрыть от него истину. — Священник покачал головой. — Хотя я знал, что о Рейнфилде вспомнят. Я предчувствовал, что кто-то будет разыскивать его и придет ко мне с расспросами.

— А где теперь Рейнфилд? — спросил Бен. — Вызнаете, где он? Я хотел бы пообщаться с ним.

Паскаль вздохнул.

— Боюсь, это невозможно.

— Почему?

— Потому что он умер. Пусть его душа покоится с миром.

— Умер?

— Да, около двух месяцев назад.

— Откуда вам это известно?

— Пока вы лежали в горячке, я позвонил в институт Леграна — психиатрическую лечебницу близ Лимо, где Рейнфилд провел последние годы. К сожалению, мы опоздали. Мне сказали, что несчастный покончил с собой в ужасной манере.

— Вот, значит, как! — прошептал Бен.

— Бенедикт, я начал с плохих новостей, но у меня есть для вас и хорошие вести, — похлопав его по плечу, произнес священник. — Я побеседовал с директором института и спросил, не приезжали ли к Рейнфилду родственники. Или, возможно, кто-то познакомился с ним во время его пребывания в лечебнице. Мне ответили, что никому в институте Леграна не удалось пробиться сквозь скорлупу его безумия. Он ни с кем не общался, не заводил каких-либо дружеских связей, вел себя вспыльчиво и агрессивно. Но в последние месяцы его иногда навещала экстравагантная иностранка. По непонятной причине ее визиты успокаивали Рейнфилда, и ей удавалось даже беседовать с ним, как с нормальным человеком. Директор института сообщил мне, что санитары просто не понимали, о чем она говорила с больным. Вот я и думаю, Бенедикт, что эта женщина может дать вам какую-нибудь полезную информацию.

— Где я ее найду? Вы узнали ее имя?

— Я оставил в лечебнице номер своего телефона и попросил передать той даме, что отец Камбриель хотел бы поговорить с ней о Клаусе Рейнфилде.

— Могу поспорить, что она не позвонила, — мрачно проворчал Бен.

— Доверие является второй добродетелью, о которой мы рассуждали вчера вечером. И именно его вам не хватает. Анна Манзини, так зовут эту женщину, позвонила мне сегодня утром, пока вы с Робертой еще спали. Она писательница и историк, если я правильно понял. Эта женщина снимает виллу в нескольких километрах отсюда. Анна с удовольствием встретится с вами, и, если вы захотите нанести ей визит, она будет ожидать вас завтра после обеда. Вы можете воспользоваться моей машиной.

Священник вернул ему почти угасшую надежду. Бен приободрился.

— Отец, вы святой человек.

— Вряд ли, — с усмешкой ответил Паскаль. — Святой не стал бы красть золотое распятие и лгать епископу из Ватикана.

— Даже святых искушает дьявол, — с лукавой улыбкой заметил Бен.

— Верно, но они должны сопротивляться, — засмеявшись, сказал Паскаль. — В отличие от такого старого дурня, как я. Теперь мы можем взглянуть на кинжал. Давайте позовем Роберту. Наверное, она тоже захочет посмотреть? — Священник нахмурился и повернулся к Бену. — Надеюсь, вы не скажете ей, что я украл его у Рейнфилда?

— Не беспокойтесь, отец. Я сохраню вашу тайну надежно, как в банковском сейфе.

— Какой он красивый! — восхитилась Роберта.

Ее настроение улучшилось после того, как Бен извинился перед ней за грубые слова. Роберта поняла, что с фотографией в серебряной рамке были связаны какие-то болезненные воспоминания, и она как бы прикоснулась к его обнаженному нерву. Но Бен заметно изменился после разговора со священником. Она украдкой посмотрела на него.

Бен вертел кинжал в руках, восхищаясь одним из бесценных артефактов Фулканелли. Пока значение креста оставалось для него загадкой, и дневник не давал ему никаких подсказок. Крест достигал в длину восемнадцати дюймов. Когда клинок входил в ножны, он выглядел, как изысканно украшенное распятие. Вокруг ножен обвивалась золотая змея с крохотными рубиновыми глазками — кадуцей, древний символ. Голова рептилии располагалась на вершине ножен и служила затвором клинка — правда, задвижка уже треснула и едва держалась. Схватив крест за верхнюю часть, как за рукоятку, и нажав большим пальцем на задвижку, можно было извлечь из ножен блестящий двенадцатидюймовый клинок. На узком остром лезвии из прочной стали виднелись странные символы, выгравированные тонкими и точными линиями.

Бен взвесил оружие на ладони. Вряд ли кто-то в прошлом ожидал, что божий человек внезапно вытащит замаскированный кинжал. Это было дьявольски циничное или, возможно, очень практичное изобретение. Кинжал прекрасно воплощал в себе суть средневековой религии. С одной стороны, вам полагалось помнить о священнике, который может ударить вас сзади кинжалом; с другой стороны, церковники позаботились о собственной безопасности. Судя по тому, что Бен узнал об отношении церкви к алхимии, владелец этого креста принадлежал ко второй категории людей.

Паскаль указал на лезвие.

— Вот этот знак Рейнфилд вырезал у себя на груди. Вероятно, он освежал его снова и снова, потому что на коже проступал узор из шрамов.

Он передернул плечами.

Этот символ представлял собой узор из двух пересекавшихся кругов — один над другим. В верхний круг была вписана шестиконечная звезда, и каждый ее конец касался окружности. В нижнем виднелась пятиконечная звезда, или пентаграмма. Так как круги пересекались, две звезды смыкались. Тонкие перекрестные линии собирались в центре любопытной геометрической фигуры. Бен с интересом осмотрел ее. Был ли в этом какой-то смысл? Звезда определенно что-то значила для Клауса Рейнфилда.

— Роберта, есть какие-нибудь идеи?

Она внимательно разглядывала рисунок.

— Трудно сказать. Алхимический символизм иногда так усложнен и закодирован, что его просто невозможно разгадать. Древние ученые как будто бросают вам вызов и дразнят скудной информацией, а вы не знаете, куда идти и где искать подсказки. Алхимики были одержимы секретностью своих знаний.

Бен усмехнулся, подумав: «Будем надеяться, что их тайны достойны поисков».

— Может быть, Анна Манзини прольет свет на эти узоры, — сказал он вслух. — Кто знает, вдруг Рейнфилд разъяснил ей значения кругов.

— Если он сам его понимал.

— У тебя есть идеи получше?

Чтобы обеспечить прием мобильной связи, ему пришлось взобраться на холм, возвышавшийся над Сен-Жаном. Он должен был позвонить Ферфаксу и доложить о ходе расследования. Прижимая руку к еще болевшему боку, Бен осмотрел заросшую лесом долину.

Два орла в синем небе планировали и кружили в грациозном танце гордого величия. Бен наблюдал за тем, как они, оседлав потоки теплого воздуха, взмывали ввысь и пикировали вниз, как будто состязались друг с другом в мощи и ловкости, и пытался представить себе, каково это — обладать вот такой свободой. Он набрал номер Ферфакса и заслонил телефон от назойливого шума ветра.