Буквально через несколько дней наступило затишье. Группа за группой истребители уходили на задание и возвращались обратно, не обнаружив противника. Внизу не было сплошной пелены пыли и дыма, больше недели закрывавшей передний край.. Обычная голубоватая дымка простиралась над землей.
Летчики садились дежурить в первой готовности и опять вылезали из кабин, не дождавшись ракеты на вылет. Немцы в воздухе не появлялись, и поднимать дежурных истребителей не приходилось.
Вскоре пришел приказ: вылеты на прикрытие прекратить. Попытка наступления немцев провалилась, и бои полностью затихли.
Осталось только дежурство в первой готовности. Усталые летчики, механики, техники отдыхали. Они лежали под плоскостями самолетов и недоверчиво посматривали в сторону командного пункта. Вдруг опять ракета? Снова такие бои?
Ракеты не было. Вместо нее с командного пункта вернулся Архипенко и привел с собой молоденького младшего лейтенанта. Небольшого роста паренек — ниже Миши Лусто — с кругленьким мальчишечьим лицом, на котором выделялись большие, чуть припухшие черные глаза, и с девичьим румянцем на щеках, еще не знавших прикосновения бритвы, смущенно остановился рядом с командиром эскадрильи, посматривая из-под длинных ресниц на приподнявших головы летчиков. Всем своим обликом он резко отличался от присутствующих — тоже молодых, но уже опаленных огнем войны.
— Что там нового, Федор Федорович? — спросил Ипполитов, приподнявшись на локте.
— Новостей вагон и маленькая тележка. Вот, здеся, знакомьтесь. Новый летчик к нам прибыл. Степанов.
И Архипенко стал представлять Степанову летчиков.
— Лусто, мой боевой заместитель… Миша лежа протянул руку.
— Михаил Васильевич.
— Сергей…
«Пупок — заместитель?! А Виктор? Значит, все… О Викторе больше месяца ничего не известно. Отдали приказом, наверное, что пропал без вести…» О летчиках, не вернувшихся с задания, если не было точных сведений о их гибели или о том, что они попали в госпиталь, через месяц отдавали приказ: «Считать пропавшим без вести…»
Архипенко продолжал:
— Старший лейтенант Мариинский, командир звена.
Я, услышав свою фамилию, тоже протянул руку.
— Евгений. Только не командир звена, а просто летчик, лейтенант.
— Приказ, здеся, уже есть на тебя и на Лусто. Да, с тебя причитается за звание и за «Боевик» — Горегляд звонил.
— Я же и старшим летчиком не был!
— Назначили, здеся, сразу командиром звена.
— Ладно, уговорили, мы с комэской приглашаем всех сегодня вечером… — я с едва сдерживаемой улыбкой посмотрел на раскрывшего от удивления рот Архипенко. — Правда, Федор Федорович?
— А я-то тут при чем? — пожал плечами тот. — У меня запасы, здеся, иссякли.
— Не скажи! А канистра, что за тумбочкой стоит? Там еще кое-что плещется…
— Хмм… — недовольно крякнул Архипенко. — Унюхал, черт! Ну, ладно, для такого дела жертвую последнее.
— Последняя у попа жена! — отрезал я, и все расхохотались.
— Ну ладно, Степанов, с остальными сам потом познакомишься… — вернулся Архипенко к теме разговора. — Вот что, орелики. Американцы и англичане вчера во Франции высаживаться начали.
— Это что, в газетах есть? — спросил Лебедев.
— Откуда, здеся, в газетах?! Вчера только высадились! По радио передавали.
— Ну и как?
— Захватили плацдармы. Авиации там!.. Больше десяти тысяч! Да, а ты, Лебедев, — вдруг вспомнил Архипенко, — уходишь от нас.
— Куда?!
— В соседнюю дивизию.
— Почему?
— Обмен. Оттуда к нам летчика переводят.
— Почему же меня?! Вон из пополнения кого-нибудь пускай пошлют. Они только прибыли, им все равно, где служить…
Степанов поежился. Хоть Лебедев и не имел именно его в виду, он принял все на свой счет. С таким трудом удалось добраться до боевого полка, и, на тебе, обратно куда-то отправляют…
— Нужно боевого летчика послать. Такого же, как и они нам дают.
— Может, из второй или третьей?
— Наша эскадрилья, здеся, целее всех осталась. Фигичев и решил от нас взять летчика. Кого же, кроме тебя?
Лебедев посмотрел на лежащего Ипполитова.
— Вон Ивана, может?
Архипенко даже не счел нужным ответить, а Ипполитов обиженно фыркнул:
— А почему меня?!
Лебедев вздохнул, посмотрел вопросительно на командира, на Лусто — может, шутят? — и спросил:
— Когда отправляться?
— Не знаю. Скажут, здеся…
— А как насчет вылетов? — поинтересовался Лусто.
— Не будет вылетов. Отвоевали пока, здеся, — Архипенко не мог успокоиться после короткого разговора с Лебедевым. Он представил себя на месте Сергея. Кому охота уходить из родного полка, где начал свою фронтовую жизнь? Да и жалко расставаться с хорошим летчиком. Сергей только за эти бои троих срубил. Да до этого пару… — Выдохлись немцы, — ответил наконец он Лусто.
Началась мирная жизнь. Мы все так же приезжали к рассвету на аэродром, но большую часть времени находились под плоскостями самолетов и травили баланду. Стреляли в тире из пулемета, прицеливались по силуэтам… Вводили в строй молодое пополнение. Пока на земле. Рассказывали о боях. Даже будто и не рассказывали, а беседовали между собой, вспоминая разные эпизоды и разбирая возможные в таком положении действия. Ни Архипенко, ни Лусто.ни другие летчики, собственно, ничего нового тут не придумали. Давно уже у них в такой форме проводились разборы воздушных боев и боевых вылетов. С жадным вниманием прислушивался к этим разговорам Степанов, определенный в мое звено вместо выбывшего Голованова. Разгоревшимися глазами смотрел он на остальных летчиков, которые, казалось ему, все превзошли, ничего не боятся. И даже летать не просятся! «Вот бы на несколько дней раньше приехать… И я бы, может, в этих боях побывал!» — думал он. Ведь по отдельным репликам, энергичным жестам можно было представить, что ничего страшного там не было. Развернулся, прицелился, нажал гашетку, сбил!..
— Хорошо, Сергей, что ты позже приехал, — заметил его настроение Архипенко. — А то, здеся, четверо приехали перед самыми боями. Тоже, наверно, думали сбивать только. Их и посбивали. Двое погибли, а один в госпитале. Голованов, четвертый, вот тоже без бензина упал после боя, в госпитале…
— А какая разница, товарищ командир? Все равно когда-нибудь начинать надо. Еще бои будут? — не совсем уверенно спросил он.
Я улыбнулся — тоже когда-то думал, что на мою долю не достанется боев…
— Э, нет! Не все равно. Ты, здеся, полетаешь пока в тылу, над аэродромом, потренируешься, а потом потихонечку и на задания ходить начнешь. Не сразу в такие бои! Тут и старые зубры только успевали поворачиваться!.. Молодежь я в такие бои сразу не беру.
Архипенко имел основания так говорить. Он жалел молодых летчиков, прибывающих на пополнение, не брал их сразу на задания. Поэтому и потери в эскадрилье были минимальными. Вот и в этой операции. Как бы трудно ни приходилось им вчетвером, он долго не хотел брать на задание Бориса Голованова. Они тогда почти не вылезали из кабин — то полеты, то дежурство, — но он только и позволял себе, что полежать под плоскостью, а Бориса заставить дежурить в кабине. Но успевал вылететь вместе со всеми, а Голованова по радио отправить на стоянку. Только потом, когда напряжение боев утихло, он стал брать Бориса на задания.
— Так вы же меня и летать не пускаете. Дайте я хоть тут слетаю… — возразил Степанов.
— Летать хочешь? Я думал, нам не хочется, так и никому не хочется… Ладно, здеся, сегодня и слетаешь. С Женькой. Слышишь, Женька?
Я в это время болтал с Мишей Лусто и Ипполитовым. Хотя я и весьма скептически относился ко второму фронту, открытому союзниками на севере Франции, но внимательно следил по газетам и по радио за военными действиями в Нормандии. Ипполитов, наоборот, возлагал слишком большие надежды на американцев и англичан.
— Ты говоришь. А вот они только высадились шестого, а седьмого у нас бои уже кончились. Это что? Немцы туда стали оттягивать авиацию.
— Ишь ты, как быстро! Они ж еще с первого и второго числа меньше стали летать. А потом, Утин говорил, перехватили разговор по радио, немцы вообще стараются на своей территории выждать, пока мы патрулируем, и только потом идут бомбить.
Ипполитов смутился. Однако не сдался. Пользуясь тем, что Лусто придерживался строгого нейтралитета в споре, никак не высказывал своего мнения, он продолжал настаивать на своем.
— Слышал, они же за эти дни тридцать пять тысяч самолето-вылетов на плацдарм сделали! Это ж сила! Только авиадесант двадцать тысяч высадили!
— Ну и что же? Сколько они на Берлин летали? Тысячами. А тебе от этого легче было? У нас вроде немцев не убавлялось.
— Женька! Ты что, здеся, заболтался? Не слышишь?
— Что такое?
— Слетаешь четверкой сегодня на облет района. Степанова ведомым возьмешь. Над аэродромом бой с ним проведешь.
— Ладно. Когда?
— К вечеру, видно. Я пойду с Фигичевым договорюсь. — Архипенко поднялся, поправил свой реглан (он даже в жару лета 1944 года в Румынии ни на минуту не расставался с ним) и направился через летное поле к командному пункту.
— Федор Федорович! — остановил его я. — Реглан хоть оставь. Сваришься в нем. Как ты его в такую жару таскаешь?! И летаешь все время в нем! Не жарко? Бросил бы давно рвань такую.
— Чудак! Это ж кожа! Единственное спасение при пожаре. Почему у тебя ноги не обгорели, когда ты, здеся, на горящем бой вел, садился? Сапоги кожаные спасли. А то бы повалялся в госпитале!
— Так сейчас же не летишь. Оставь его здесь.
— Нема дурных! Выбросите, где я другой возьму? Это у меня талисман. В нем сколько летаю за всю войну, еще ни одной пробоины не привез.
Как-то летчики уже пытались отучить своего командира от реглана, которым побрезговал бы, наверное, даже Плюшкин, прятали его, но Федор Федорович пришел в такое отчаяние, что над ним невольно сжалились и вернули ему эту смесь эмалита и кожи.
— Давно пора выбросить. В нем же эмалита больше, чем кожи. Не то что от огня закроет, сам гореть будет будь здоров!
— Ты мне, здеся, брось! Реглан еще что надо! В нем, как до войны, можно еще на танцы идти, стать там, достать из кармана папиросы, — он показал, как достает коробку папирос. — Знаешь, какие мы тогда курили? Во! Метр куришь — два бросаешь!
Это была его любимая поговорка. И чем дальше наши войска продвигались на запад, тем чаще он вспоминал папиросы, которые курил до войны. Может, и курил-то он обыкновенный «Беломор» — эту марку почему-то всегда предпочитали летчики, — но за годы войны, когда приходилось курить черт знает что, обыкновенные папиросы выросли в его воображении в трехметровые: «метр куришь — два бросаешь».
Архипенко махнул рукой — что, мол, вы в этом понимаете! — и пошел дальше.
К слову сказать, комэска в этих боях выполнил свой четырехсотый боевой вылет, и по такому случаю командир БАО где-то на складах достал два новых реглана для него и Николая Гулаева, но начальство, командир полка Фигичев и начальник штаба, их отобрали, а летчикам отдали свои, уже поношенные. Тем не менее Архипенко был несказанно рад, и хотя его старый реглан носить было уже невозможно, он построил эскадрилью и торжественно вручил его своему заместителю Михаилу Лусто. Хохот стоял такой, что прибежали летчики соседних эскадрилий и тоже присоединились к представлению.
Вернулся Федор примерно через полчаса.
— Давай, Женька, собирай своих ореликов, вылетай. Только, смотри, далеко не уводи. Так, вокруг аэродрома проведи. На линию фронта не надо. А то, знаешь, Степанов, здеся, с тобой…
Архипенко, как и все летчики, с недоверием относился к наступившему затишью на фронте. Летающие на разведку экипажи докладывали, что на прифронтовых аэродромах еще порядочно фашистских самолетов. Конечно, их в любую минуту можно было встретить в воздухе.
— Ладно… Тут вот проведу, и домой, — я достал карту и ткнул в нее пальцем, а сам подумал: «Линию фронта не показать? Какой же это облет района боевых действий? Втроем-то убережем одного Степанова!»
Прошли над линией фронта от Тыргу-Фрумоса до Ясс, заходили на немецкую территорию, но все обошлось благополучно. В воздухе было спокойно. И земля молчала. Ни одна зенитка не тявкнула. Вернулись к аэродрому. Я отпустил вторую пару на посадку, а сам со Степановым остался в воздухе.
— Держись в хвосте, Сергей! — какой еще воздушный бой? Научить молодого летчика хорошо держаться в хвосте — в этом главное.
Я ввел «Бэллочку» в вираж, оглядываясь через плечо на Степанова. «Хорошо держится, молодец!» С виража я перевел самолет в переворот. «Правильно, молодец! Боевой теперь…» Все так же через плечо я смотрел вниз на ведомого. «Мессеры» научили не смотреть на приборы, чувствовать скорость в любом положении. Степанов тянется сзади внизу. Я кладу самолет на спину, чтобы вывести из боевого разворота, а Сергей продолжает идти с набором, нос его «ястребка» все так же направлен вертикально вверх. «Ишь ты, хитрый какой! На новом самолете нетрудно выше меня забраться!» За время боев мотор на моем самолете окончательно поизносился. Его мощности едва хватало для взлета с этого ограниченного аэродрома. «Пора и ему выводить! Так никакого мотора не хватит!»
Но что это?! Самолет Степанова резко опустил нос и начал отсчитывать витки штопора…
— Выводи! — невольно крикнул я по радио, будто Степанов сам не знал, что нужно выводить.
Вывел… И снова боевым разворотом тянется вверх. «Опять сорвется!..» Я не стал ждать нового срыва — слишком мало высоты осталось у Степанова — и поспешил вниз, ему навстречу.
— Пристраивайся!
Сергей занял свое место. Я выполнил еще несколько вялых эволюции (вдруг опять сорвется… Разобьется еще!..) и пошел на посадку.
— У тебя что, Сергей, мотор не тянет? Почему же тогда вверх лез? — спросил я на стоянке и с сомнением добавил: — Самолет-то новый, должен хорошо тянуть…
— Нет, хорошо тянет…
— Почему же в штопор сорвался?
— Не знаю… Стал выводить из боевого разворота, он и сорвался…
— Выводить?! — я удивленно пожал плечами. Когда же он выводил? Все время вверх шел… — Разве ты выводил?
— Ну да…
— Ты и не думал выводить! Выше меня, наверное, хотел залезть.
— Нет, правда…
Долго еще оставался тайной для меня и других летчиков этот срыв в штопор. Но и в последующих полетах Степанов регулярно по нескольку раз срывался в штопор и мастерски выводил из него, хотя, по общему мнению, «Кобру» вывести из штопора было очень трудно, почти невозможно: ручка управления вырывалась из рук, била по ним, по коленям, носилась по кабине… Только сделав с ним около пяти вылетов, я догадался, что Степанова обучал технике пилотирования какой-то инструктор-недоучка. В любом положении самолета при потере скорости он рекомендовал один-единственный способ — отдавать ручку от себя. Даже если самолет идет вертикально вверх. Конечно, при этом срыв в штопор неизбежен… С трудом удалось тогда убедить Сергея, что в таких положениях, нужно сваливать самолет на крыло или класть его на спину.
— Да нет же, неправильно! — возражал Сергей. — Нас учили всегда отдавать ручку от себя.
Пришлось привлечь на помощь аэродинамику и доказать ему, что при потере скорости в вертикальном положении не хватит ни рулей, ни скорости для выполнения заключительной части обратной петли.
Через несколько дней в обмен на Лебедева в полк перевели Николая Глотова. Он быстро прижился в эскадрилье, и его полюбили за веселый нрав.
Вскоре в полк из госпиталей стали возвращаться летчики, раненные в боях под Яссами. Вернулся и Голованов. За время лечения он еще больше округлился, пополнел и… сразу заработал прозвище.
— Ты смотри, Юрик пришел! — приветствовал его Архипенко, поднимаясь навстречу и протягивая руку.
Борис удивленно оглянулся по сторонам. Какой Юрик?!
— Ты чего, здеся, смотришь? Это повар у нас Юрик. Такой же толстый, как ты. Или, наоборот, ты, как он.
И хотя три Головановых нужно было, чтобы составить одного Юрика, прозвище закрепилось. С тех пор не стало Бориса Голованова. Остался Юрик.
Шли дни. Усталость давно прошла, и летчики стали томиться от безделья.
Приезжали на аэродром поздно, к восходу солнца. Только дежурное звено заранее занимало боевую готовность. Остальные летчики и после приезда на аэродром не торопились к самолетам. Все толпились на командном пункте полка, расспрашивали о новостях. Кому, как не штабным работникам знать последние сводки Совинформбюро. И свои, кровно всех касающиеся новости: когда прибудут новые самолеты, моторы, будет ли какое задание.
— Вон Белорусские фронты опять наступают, а мы сидим… — ворчали летчики, забывая, что в Белоруссии в этом году еще не было наступления, а их фронт успел пройти всю Правобережную Украину, Бессарабию, вступил в Румынию.
— Так мы только что отбили немецкое наступление, — возражали некоторые.
— Ну и что же? Под Белгородом отбили и сразу сами пошли наступать! Так и здесь нужно.
— Нас, видно, с тобой спросить забыли, где наступать…
— Слушай, Земляченко, — подошел я к заместителю начальника штаба. — Когда самолеты пригонят новые?
— Тебе-то какая разница? У тебя же есть самолет. Исправный.
— Исправный!.. Полетал бы кто на этом драндулете! Мотор не тянет, и планер ни к черту не годится.
— Все равно новый не дадут.
— Не дадут? На этом летать нельзя. Того и гляди на взлете свернется…
— Ну-ну, потише, подумают, что нарочно разбить хочешь… Ладно уж… Сегодня обещают. Только не дадут же…
— Посмотрим!
На стоянку я шел в приподнятом настроении. Были бы самолеты, а добиться я сумею!
— Федор Федорович, сегодня самолеты пригонят.
— Знаю.
— Мне новый нужен.
— А этот куда?
— В ремонт. Пускай в тыл отправляют.
— Посмотрим. Говорят, здеся, будут лишние, запасные самолеты. Возьмешь себе.
Мы как раз подходили к самолету. Я остановился, а Архипенко направился дальше.
— Товарищ командир… — начал докладывать Волков, но я перебил его.
— Ладно-ладно, Коля, не надо. Сегодня новый «ястребок» получу, наверное.
— А я, а мы, — испуганно начал и тут же поправился Николай, взглянув на стоящих рядом Карпушкина и Евтееву, заменившую погибшую Бурмакову, — а мы как же? С этим останемся? Да и Тихонович тоже не хочет от вас отставать.
— Не бойтесь! Сдадите эту лайбу и примете новый самолет.
— Вот хорошо! А то с этим я уже не знал, что делать. Все разваливается… Центроплан вон весь деформирован. Видно, давали ему перегрузочки в этих боях.
— Приходилось немножко…
— Ну, братцы, — вернулся с командного пункта Архипенко, — новостей куча!
— Что такое?
— Отвоевались мы на этом фронте.
— Почему?
— Ватутина ранили бендеровцы, он умер, слышали?
Тогда все говорили не «бандеровцы», а «бендеровцы». Наверное, потому что очень хорошо всем запомнился известный герой книги Ильфа и Петрова Остап Бендер. А о Бандере кто слышал? Во всяком случае, в полку никому не приходилось.
— Слышали, конечно. Ну и что же?
— Конева переводят командующим 1-м Украинским фронтом.
— Ну?..
— Ну и наш, здеся, корпус туда переходит. Во 2-ю воздушную к генералу Красовскому. Готовиться к перелету, сказали.
— Когда перелет?
— Скоро, наверное. Пока не говорят. На сегодня только задание дали. Ты, Женька, парой пойдешь сопровождать «Ли-2» с техимуществом. Оставите там свои самолеты и обратно вернетесь на этом же «Ли-2».
— Куда лететь?
Архипенко показал на карте расположение нового аэродрома и предупредил:
— Внимательнее, здеся, смотрите. Там, говорят, «шмиты» частенько ходят. Как бы не срубили «ЛИ-2».
— Ладно, не первый раз. Сопровождали их с Королевым сколько… — Я вздохнул при воспоминании о Викторе и еще раз посмотрел на карту в руках Архипенко. — Так у нас же нет этого листа.
— Сейчас Лусто пойдет получит карты на всех. На, посмотри пока мою.
Я внимательно стал рассматривать карту, стараясь запомнить маршрут предполагаемого полета.
— Значит, на новую границу летим?
— На какую, здеся, новую?
— Ну, тут Румыния, а там Польша рядом. Новый аэродром располагался северо-восточнее Львова. Львов, правда, находился еще в руках гитлеровцев, но граница все же была не так далеко.
— Подожди радоваться, здеся. Это ж Западная Украина. Там, говорят, бендеровцев полно. Вон даже Ватутина, командующего фронтом, убили…
— Западная Украина… Там Советской власти почти не было. Но все равно это ж Украина. Не так много их там, наверное.
Все летчики, да и большинство технического состава родились и выросли при Советской власти. Мы и представить себе не могли, чтобы можно было воевать против своей власти. Там же не немцы живут, а такие же украинцы, как и на остальной территории Украины. При этом как-то забывали, сколько крови пролито было в гражданской войне. До сих пор нам приходилось проходить с фронтом по областям, где сразу после революции и гражданской войны установилась Советская власть. Там с радостью встречало все население Красную Армию. И, казалось, так должно быть, так будет везде. Но здесь, в западных областях, только перед войной присоединившихся к Советскому Союзу, польские крестьяне со страхом высматривали на головах у большевиков — они всех советских солдат и офицеров так называли — рога антихриста. Но это будет потом…
«Ли-2» стал набирать высоту. Пошли на взлет и истребители. Они пробежали половину аэродрома, три четверти… Сейчас оторвутся. Действительно, я увидел, как истребитель Ипполитова взмыл в воздух и стал постепенно отходить от земли, одновременно убирая шасси. Моя же машина продолжала бежать по земле, медленно набирая скорость. Граница аэродрома катастрофически надвигалась. Прекращать взлет было бессмысленно: не хватит места для торможения. Путь один — в воздух. Иначе — обрыв к речке, узенькая полоска воды, самолет проваливается вниз и врезается в обрыв противоположного берега. Я еще раз со всей силы надавил на сектор газа. Бесполезно, он и так до отказа подан вперед, мотор ревет на полных оборотах, больше из него ничего не выжмешь. Попробовал подорвать самолет. Напрасно… «Бак чертов!» — я рванул ручку сброса бака…
Как потом рассказывал Николай, он видел, как на границе аэродрома блеснул огонь и громадный шар черного дыма, сквозь который пробивалось ярко-красное пламя, поглотил самолет: «Все… — я в ужасе отвернулся, чтобы не видеть клубка огня и дыма. — Сколько воевал, и ничего, а тут у себя на аэродроме разбился… Не нужно было его пускать на этой лайбе… Да еще с подвесным баком! А тут Евтеева как заорет: „Летит, летит!“ — Кто летит? Чего она там? — но все же посмотрел в сторону взлета. На земле горел огонь, но выше сквозь дым просматривался ваш самолет без подвесного бака, который шел с набором высоты. Подвесного бака под фюзеляжем не было…»
Тринадцатого июля полк перебазировался на аэродром с солдатским названием Окопы, в районе Шепетовки. Летать с него на старой машине не пришлось — слишком уж он был пыльным. Новая машина пришла через десять дней.
В последних числах июля мы получили задачу на сопровождение «пешек». Почти четыре сотни бомбардировщиков участвовали в этом эшелонированном ударе по скоплению танков и артиллерии в районе Золочева. Когда мы подошли к цели, все небо над нею было закрыто самолетами — бомбардировщиками и истребителями, а внизу все было закрыто дымом пожарищ, озаряемым всполохами взрывов и языками пламени. Я летел с последней группой. Завершая этот мощный бомбардировочный удар, «пешки» замкнули знаменитую «вертушку» и стали бомбить с пикирования. В сплошном дыму они выискивали уцелевшие цели, точно, не торопясь, сбрасывали бомбы. Я пикировал вместе с «Петляковыми» — внизу, на выводе, их могли подстерегать немецкие истребители. Это было маловероятно: слишком много советских самолетов над целью, гитлеровцы не любят вести бой в таких условиях. Но все же нужно быть настороже.
В одном из заходов я обратил внимание на то, что «пешки» не только бомбят, но и обстреливают цель из пулеметов. «А я что, лысый? — и я тоже открыл огонь из пушки и пулеметов. — Все не зря летал. В воздухе немцев нет, так хоть на земле поддать им!..»
На следующий день к вечеру мы перелетели ближе к линии фронта на аэродром Незнанов. Вечером, перед заходом солнца, нас привезли в деревню и разместили по домам. Меня и Яковлева привели в добротный просторный дом, огороженный прочным забором высотой не менее трех метров. В таких хоромах мы ночевали впервые, и они нас скорее насторожили, чем обрадовали. Решили, на всякий случай, спать по очереди. Всю ночь было слышно, как приходили и уходили какие-то люди, что внушало еще большие опасения.
На другой день, вернувшись с аэродрома, познакомились с хозяином. В беседе за ужином он рассказал, что в 1941 году в этих краях видел воздушные бои наших самолетов с немецкими: «Насмотрелся я, как ваш брат погибает. Мы вас, летчиков, уважаем». Эти его слова несколько успокоили нас, и мы решили отменить ночные дежурства.
— Сегодня облетаем район, — объявил Фигичев утром. — На днях должно начаться наступление. Изучайте район пока, после обеда летать будем.
А перед обедом над аэродромом в сторону Брод потянулись бомбардировщики. Группа за группой шли они на запад.
«Опять такой налет, как на Золочев?» — высказывали предположения летчики. Никогда еще им не приходилось с земли видеть таких масс бомбардировщиков. Они закрыли все небо, тяжелый гул авиационных моторов доносился отовсюду. А бомбардировщики все шли и шли… «Откуда столько?!» Летчики не знали пока, что против шестисот немецких самолетов наше командование выставило девять авиационных корпусов общей численностью до трех тысяч истребителей, бомбардировщиков и штурмовиков.
Войска фронта перешли в наступление. Фронт безудержно катился на запад. Мы не успевали наносить его линию на карту. Да и была ли она, линия фронта? Только что было задание прикрывать наземные войска севернее Брод, а через час группа соседнего полка дерется в районе Подверезье — Печихвосты, другая — над Горохувом.Стоянувом… Кто там? Немцы или наши? Наверное, немцы еще пока. Возле Печихвостов немецкий аэродром. Там четверка из соседней дивизии дралась против восемнадцати «Фоккеров». Сбили четырех, но и сами потеряли одного…
— Смотрите в оба, — в который раз предупреждал Фигичев. — Немцы почти не летают, но если уж приходят, то большими группами. Держитесь вместе…
Фигичев из собственного богатого опыта знал, что вылеты вхолостую расхолаживают летчиков, и потом при встрече с противником могут быть неоправданные потери. А он и как командир и просто по-человечески жалел молодежь, всегда старался посоветовать, как нужно действовать.
Но ни одного фашистского самолета не попадалось в воздухе, хотя у других полков были встречи. Об одном из боев рассказали летчикам как о положительном примере.
Двенадцать наших истребителей под общим командованием Горегляда прикрывали под вечер 15 июля наземные войска в районе Горохув — Стоянув. Ударную четверку вел Горегляд, прикрывающую — Бобров, а группу резерва — Вильямсон.
— Горегляд! С северо-запада ко мне подходит группа бомбардировщиков, — передал с земли генерал Утин.
Встреча произошла в районе Завидува. Первая девятка «Юнкерсов» уже пикировала на цель, а за ней подходили еще три девятки. Выше их на пятьсот-тысячу метров ходили двадцать «ФВ-190».
— Атакуем! — Горегляд с ходу повел в атаку свою четверку на первую девятку «Ю-87».
«Лаптежник» успел сбросить бомбы и выходил из пикирования. Длинною очередью он все же достал его. Леонид Иванович проводил взглядом пылающий самолет и боевым разворотом пошел на сближение с другим бомбардировщиком, который только входил в пикирование. «Этот-то еще с бомбой», — подумал Горегляд, открывая огонь. Хоть и с бомбой, «лаптежник» загорелся так же хорошо, как и первый.
Горегляд проводил взглядом падающий «Юнкерс», посмотрел вправо вверх — там атаковала «лаптежников» вторая пара его четверки. Капитан Румм подходил к «Юнкерсу», видно, уже прицеливался и готовился открыть огонь. Но сверху свалилась пара «ФВ-190» и зашла ему в хвост. «Фоккеры» не сумели помешать первым атакам советских истребителей и только сейчас вступили в бой.
— Румм, «Фоккеры» в хвосте! — закричал Горегляд и бросился вверх наперерез фашистам.
Румм, предупрежденный командиром, сманеврировал, и «Фоккер» не смог открыть огонь. Теперь поздно. Он в прицеле у Горегляда. Струя огня протянулась от носа истребителя к брюху «Фоккера», который качнулся с крыла на крыло, опустил нос и глубокой спиралью врезался в землю. Правда, конца его пути Леонид Иванович не видел, его отвлек голос ведомого, лейтенанта Веретенникова:
— Горегляд! «Лапоть» в хвосте!
Он оглянулся. «Ю-87» разворачивался ему в хвост, брал упреждение. Вот-вот он откроет огонь. Но и Веретенников не дремал. Резко развернувшись, он открыл заградительный огонь. «Юнкерс» сам напоролся на очередь, окутался дымом, провалился вниз…
Одновременно с четверкой Горегляда вступила в бой и группа прикрытия. Она атаковала вторую девятку, заставила «лаптежников» сбросить бомбы неприцельно, а два бомбардировщика тут и окончили свой путь.
Но возле бомбардировщиков осталась четверка «ФВ-190». Остальных «Фоккеров» и подошедшую шестерку «худых» связала боем и увлекла на высоту группа Вильямсона. Пара «ястребков» из прикрывающей четверки вступила в бой с четырьмя «Фоккерами» возле бомбардировщиков, и Иван Михалин сбил одного из них.
Всего группа Горегляда сбила шесть «Юнкерсов», два «Фоккера» и без потерь вернулась на свой аэродром…
Такие же бои приходилось вести и другим. И правильно говорил Фигичев: держитесь вместе.
Держались… Но никого не встречали.
А летать на прикрытие и на сопровождение бомбардировщиков приходилось все дальше и дальше. Ходили на Яворов. Далеко… Где-то сзади, северо-западнее Брод, осталась окруженная группировка противника. Добьют! Давай дальше на запад! Начались вылеты на Польшу. Сопровождали «пешек» бомбить мосты через Сан у города Санок. Бомбардировщики безбожно отстали от наступающих войск, и на обратный маршрут у них не хватило горючего. Садились у истребителей. Дальше!
27 июля взят Львов, и в этот же день правое крыло фронта вышло на реку Сан, форсировало ее. Дальше!..
А фашистских самолетов все так же не встречали в воздухе. Потом и вылеты прекратились. Даже Иван Ипполитов заскучал:
— Нас вообще в тылу забыли, не летаем…
Из-за большого удаления от линии фронта полк не летал два дня.
Но наутро всех летчиков собрали на КП полка.
— Летим в Польшу, — объявил Фигичев. — На аэродром Турбя… Возле Сандомира ищите, на Сане, где он в Вислу впадает, — добавил он, заметив, что летчики не могут найти на карте Турбю. И упрекать-то их не за что. Как можно требовать досконального знания района, если фронт с начала операции продвинулся вперед почти на триста километров!..
— Нашли?
— Нашли! — зашумели летчики. — Вон куда забрались!
— Тихо! Изучите хорошо район. Перелетать будем парами и звеньями. Подходить к аэродрому только на бреющем. Там линия фронта рядом. Километра четыре. Ясно?
— Ясно…
Летчики стали подниматься, считая, что разговор окончен.
— Куда?! — сердито сверкнул своими цыганскими глазами Фигичев. — Я еще никого не отпускал.
Летчики притихли.
— Всем, кто может, взять с собой механиков. Наземный эшелон отправится только сегодня. Не скоро туда доберется. Ясно? Командиры эскадрилий сами решат, кто возьмет механиков.
Еще с Днепра опытные летчики стали перевозить на «ястребках» механиков. Сначала — в подвесных баках. Вырезали в баке отверстие, сажали туда механика. Но такой способ сразу же запретили. Не исключена была возможность случайного отрыва бака. Тогда придумали другое. Снимали заднее бронестекло и в гаргрот заталкивали механика. Он только наполовину мог влезть туда и лежал на спине нагнувшегося вперед летчика. Мирились… Я радовался, если приходилось везти небольшого Волкова, но Карпушкина… Он почти весь оставался в кабине…
В Турбе долго не засиделись. Хоть фронт и откатился за Вислу, немецкая дальнобойная артиллерия стала обстреливать аэродром, и пришлось оттуда убраться. Было слышно, как орудие призводило выстрел, и примерно через десять секунд на аэродроме разрывался снаряд. Один из снарядов попал в самолет с номером «8», который загорелся. Техники бросились к самолету, и снаряд разорвался недалеко от этой группы, убив техника звена Бушмелева Афанасия Никифоровича и ранив еще несколько человек.
На войне смешное и трагичное часто ходят рука об руку. В этот день Коля Гулаев кое-какие свои личные вещи и ордена положил в самолет за бронестекло, а во время обстрела техник самолета вытащил их, боясь, что снаряд может попасть в самолет и ордена погибнут. Летчикам была дана команда на взлет, и все три эскадрильи, невзирая на продолжавшийся обстрел, перелетели на аэродром Хожелеев. После посадки Гулаев облазил весь самолет в поисках орденов и был крайне расстроен, не найдя их. Все его утешали как могли, говоря: «Ничего, новые заработаешь». Только когда прибыл инженерно-технический состав полка, награды нашлись, но долго ему еще приходилось выслушивать наши остроты…
На следующий день, во время похорон, орудийным огнем противник накрыл похоронную процессию, и когда люди разбежались по кладбищу, а оно было рядом с аэродромом, то поймали немецкого артиллерийского корректировщика. И хотя обстрел после этого прекратился, но полк решено было перебазировать на аэродром Хожелеев.
Наземные войска вели бои за Сандомирский плацдарм, за город. Пришлось поработать и нам. Прикрывали переправы, вели воздушные бои, штурмовали контратакующие части противника. Во время одной из таких штурмовок был подбит Глотов. Но он сумел перетянуть линию фронта, сел на своей территории.
В сентябре какому-то штабному мудрецу пришла в голову мысль, чтобы самолеты-истребители полетали над Берлином на бреющем полете. Вызвали Архипенко, Никифорова и Бекашонка на КП, на котором находились приехавшие из штаба дивизии и корпуса политработники и замполит полка. Поставили задачу: готовиться к полету на Берлин. Архипенко рассказывал: «Мы говорим, что бензина, мол, не хватит долететь даже до реки Одер, нас в ответ заверяют, что привезут подвесные баки, мы не унимаемся: и с баками на обратном пути Одера не перелететь, — нам спокойно отвечают что-то вроде того, что садиться придется на территории Германии и искать своих спасителей. В общем, решили нашей геройской смертью прикрыть свои задницы».
Три дня заместитель командира полка по политчасти ходил за ними по пятам, внушая мысль о необходимости этого полета, о том, что мы должны показать всему миру, что советские истребители с красными звездами уже появились над Берлином. На четвертый день дали отбой, сообщили, что такого полета не будет: кто-то справедливо заметил, что мы летаем на самолетах американского производства и поучительность демонстрационного полета это несколько подрывает. Наконец-то все вздохнули свободно.
А потом наступило длительное затишье. Три месяца, с сентября по декабрь, в полку, как и в 6-м Гвардейском авиакорпусе, была организована теоретическая учеба, которая прерывалась только редкими вылетами на «свободную охоту». Произошли кадровые изменения. Николай Гулаев и Федор Архипенко получили звание «майор». Николай был назначен на должность штурмана полка, а Федор стал заместителем командира полка по воздушно-стрелковой службе. Нашу эскадрилью принял Пупок, а я стал его заместителем. Из прибывшего пополнения подобрал себе ведомого Федю Орлова.