К вечеру у меня разболелась голова. Но по привычке все же подсел с какой-то книжкой поближе к «катюше» (коптилке, сделанной из пушечной гильзы) и начал читать. Подошел Ипполитов, сел рядом и спросил:

— Чего это ты все читаешь? Не надоело? Сегодня чуть не убили. Зачем тогда тебе эти книги? Там институтов нет, учиться дальше не будешь.

Я был направлен в авиацию с первого курса геолого-разведочного института. Не хотелось отвечать, но к разговору стали прислушиваться остальные летчики.

— Эх ты, голова як казан, а розуму ни ложкы! — ответил ему украинской поговоркой. — Я помирать не собираюсь. Еще поживу.

— Ты что, серьезно думаешь живым остаться?! — удивился Иван.

Я даже привстал от неожиданности.

— Конечно… А если и убьют, так что?

— Зачем тогда голову забивать?

— А что, с пустой головой мертвому легче жить?

— Время зря теряешь…

— Н-да… Логика у тебя железная. Даже булыжная. По-твоему, выходит, вообще читать, учиться не стоит. Даже и без войны. Все равно, мол, умрешь когда-нибудь.

— Ну, когда войны нет, людей не убивают каждый день. А тут не знаешь, будешь завтра жить или нет.

— От тебя самого зависит, будешь завтра жить или нет. Смотреть нужно, правильно маневрировать, быстро принимать решения…

Ипполитов не дал мне развить мысль.

— Говорить-то ты мастер — смотреть, маневрировать, решения!.. А сам сегодня чуть не сыграл в коробочку. Чего ж не смотрел?

— Иногда о себе некогда думать. Многие сознательно жертвуют собой. Вон Букчин закрыл Гулаева. А Матросов? Гастелло? Талалихин? Нельзя же только о себе думать.

— Кто же о тебе подумает, если не сам?

Ипполитов долго работал инструктором, постоянно твердил курсантам, что нужно надеяться только на себя. «Нянька с вами летать не будет. Сами должны отлично пилотировать», — не раз говорил он курсантам. В конце концов Иван и для себя решил, что это главное. И лишь на фронте ему пришлось столкнуться с необходимостью взаимодействия, взаимной выручки. Он и раньше, конечно, знал о такой необходимости. Теоретически. Летать ему приходилось сравнительно мало, и применить теорию на практике оказалось не так просто. Говорят, привычка —вторая натура. И привычка к одиночным полетам давала себя знать на каждом шагу.

Я даже растерялся было, но на вопрос Ипполитова тут же ответил:

— Все. Ведущий, другие летчики. Все, кто участвует в бою.

— Много они о тебе сегодня подумали…

— Бобров-то сбил «шмита» у него в хвосте, — заметил Виктор. — А то, может, Женьке и конец был бы…

— Да дело и не в этом… — я встал, подошел к печке и продолжил: — У тебя получается так: все равно убьют, думать ни о чем не надо, учиться не надо, читать тоже… Так и живешь. Даже умываться не хочешь. Ходишь в столовую, на аэродром, летаешь, когда берут, вечером выпиваешь свои сто граммов, и доволен. Как же, еще один день прожил!

— Ну-ну, ты это брось! — обиделся Ипполитов, но я продолжал:

— Вот недавно хронику показывали. Ленинград, блокада, а там школы работают, пацаны учатся. Их артиллерия обстреливает, бомбят, есть нечего, а они учатся… В газете как-то читал: там в самое трудное время, в самый голод на заводе вечернюю школу организовали. Рабочие учиться захотели. С завода не уходили — сил не было, люди на улицах умирали от голода, а они учились. И потруднее, чем у нас, было.

Я помолчал немного, что-то вспоминая, пошарил в карманах и заговорил снова:

— Что там говорить! Вот письмо получил из дома. Если хотите, послушайте. Живут они там не очень-то хорошо. Паршиво живут. Однако работают и учатся…

Я стал читать письмо, и перед взором ярко вставала картина жизни матери, братьев.

За столом в небольшой покосившейся избушке собралась вся семья. Еще недавно многочисленная — пять сыновей! — она сейчас состояла всего из трех человек. У стола сидели мать и два младших сына — Павел и Дима. Старший, если жив, то, наверное, на оккупированной территории, под Одессой, где они все раньше жили. Еще двое учились в институтах, но перед войной были взяты в армию, и теперь оба служат в авиации — один штурманом в бомбардировочной, второй — истребитель. Писали раньше, что находятся далеко от фронта, в запасных полках. Недавно лишь написали, что на фронте, но по некоторым примерам, известным только матерям, — по денежным аттестатам, переводам, по отдельным словам в письмах — мать давно догадалась, что они в действующей армии, воюют. Что с ними будет? Идет такая война… В гражданскую воевали, куда проще было… А теперь с каждой почтой в поселок похоронки приходят…

Перед ней за столом двое младших. Они еще не доросли до боев, но, оказывается, выросли, чтобы управляться у станков. Павел работает токарем на заводе. Тяжело ему, а он еще и учится вечерами. Дима — в ремесленном. Подкормить бы их, худые, светятся.

На столе все запасы — небольшой кусок хлеба пополам с мякиной и несколько штук конфет, выменянных в ОРСе на ягоды и грибы. Хорошо хоть лес помогает. Грибы и ягоды растут, будто и нет войны. Рыбу ребята иногда приносят, если удается выбраться на рыбалку на Вятку или на Широкий Аркуль. Жаль, времени свободного у них нет. Все взрослые ушли на фронт, у станков остались старики, женщины да ребята. А план выполнять нужно…

Мать разделила хлеб, конфеты, отложив себе кусочек поменьше, налила детям по большой кружке кипятку, заваренного вместо чая поджаренной морковью.

— Ешьте.

Павел посмотрел на стол, на кусочки хлеба, проглотил слюну и спросил:

— Чего ж ты себе мало оставила?

— Мне хватит… Я тут дома как-нибудь, а вам работать.

— Да-а, — протянул Дима. — Помрешь с голоду, что мы без тебя будем делать?

Все трое принялись за свою более чем скромную трапезу. Некоторое время длилось молчание. Потом Павел вспомнил, видно, что-то веселое, улыбнулся и спросил у матери:

— Мама, чего ж ты теперь палку не берешь, чтобы хорошо ели? Помнишь, раньше, в Ананьеве, заставляла?

— Вот я сейчас палку возьму, чтобы не ели!

Но вот и последняя строчка. Письмо дочитано. Я аккуратно сложил листок, спрятал его в карман гимнастерки.

— Ну и что же тут такого? Везде сейчас плохо живут. Все для фронта, для победы, — после небольшого молчания отозвался Ипполитов.

— Как «что такого»?! Пацаны ведь голодные все время, учатся, работают… для победы, для тебя. Они там всех фронтовиков героями считают… Убьют… Разве герои о смерти думают?

— Герой!.. — процедил Ипполитов.

— Ну, не герой. Зато думаю о жизни, а не о смерти. Если бы Гулаев думал о смерти, то не сбил бы тридцать два самолета. А Кожедуб? Видел, как он над аэродромом «Хейнкеля» рубанул?

— Они тогда на пять минут опоздали прилететь, — напомнил Бургонов.

Против примеров из жизни полка Ипполитов ничего возразить не мог. Он попытался, однако, поспорить еще о жизни в тылу.

— Учатся они там! Знаю я, как учатся. Заставляют их, вот и учатся. Нас тоже заставляли в училище учить разные ортодромии, локсодромии… Сильно они нужны тебе сейчас!

Летчики в этом споре были на моей стороне. Они органически не могли принять мрачную «философию» Ипполитова. А сейчас спор принял принципиальный характер — нужно ли человеку знать то, что не пригодится сегодня, немедленно. Первым вмешался Трутнев. Он обычно молчал, но на этот раз не выдержал:

— Тебе уже и ортодромии не нужны! Что же нужно? Только за ручку держаться? Так ты больше нас всех вместе за нее надержался. Значит, все? Больше тебе ничего не нужно?

Трутнева поддержал Королев:

— Шоферы и то изучают теорию двигателя, автомобиль. Механики изучают аэродинамику, хотя и не летают. А ты-то летчик!

— А он как Митрофанушка, — улыбнулся Лусто. — Извозчик, мол, довезет. Да, а кто же их там заставляет учиться, по-твоему? — спросил он Ипполитова. — Работать, может, заставляют. Война… А учиться?

Под таким напором Ипполитов стушевался, даже стал как будто меньше ростом.

— Да что, да я так просто… — он попытался обратить все в шутку, никак не ожидая, что все летчики ополчатся против него.

— Кто их заставляет… — вместо Ипполитова ответил Мише я. — Сами учатся. И читают то, что проходят в старших классах. Вот послушайте еще одно письмо:

«На днях работал у станка и так устал, в сон клонит, — писал мне брат Павел на фронт. — Глаза слипаются, деталь на станке крутится, все сливается, того и гляди уснешь, сам в станок вместо заготовки попадешь… Думал, упаду. И вдруг почему-то вспомнил „Войну и мир“, „Анну Каренину“ — читаю сейчас, когда время есть. Представил себе Стиву Облонского и Пьера Безухова в Английском клубе. Сидят они там, обедают… Аж в животе заурчало, слюнки потекли. Вот бы, думаю, их на наши харчи посадить. То-то бы полакомились!

Даже смешно стало. Ребята повыключали станки, смотрят на меня, как на сумасшедшего. Чего это, мол, ему смеяться охота пришла.

— Ты чего смеешься?

— Да вот представил: обедают Облонский с Безуховым в Английском клубе. Перед каждым по кусочку нашего хлеба, по кружке морковного чая, вместо сахара — клюква. Едят и похваливают, запивают кипятком. Любезности друг другу говорят…

Ребята ржут, за животы берутся.

— Это что ж, кипяток вместо шампанского?

— А мякина — устрицы?

— Конечно, похваливать будут!

— Добавки попросят!

— Вот бы их после обеда сюда в цех, к станку! Вместо моциона! Чтобы подагры не было!..

Опять все смеются. А я представил себе Пьера возле своего станка — куда и сон делся! Будто сам в том клубе по-настоящему пообедал досыта. И кажется, тычется Безухов туда, сюда, не знает, как к станку подступиться, что с ним делать, посматривает на соседний станок, а там так же Облонский мучается. Я у них за мастера. Показываю, что и как делать. Работа идет…

Так и приладился с тех пор. Как тяжело станет, вспоминаю их, заставляю работать… Безухов у меня уже заправским токарем стал — он поближе, на моем станке работает. А у Стивы что-то не ладится еще. За ним все следить приходится. А то брак дает. Но исправляется потихоньку…»

Летчики от души смеялись над этим письмом.

— Вот ты, — сквозь смех заговорил Бургонов, обращаясь к Ипполитову, — посади вместо себя в кабину Безухова или Болконского, заставь его воевать. А сам только командуй, подсказывай, что и как делать. Со стороны-то виднее. Тогда и ты живой останешься!

— А что, Безухов и Болконский тоже смелые были, — поддержал его Виктор. — Дурные только. Ну чего Андрей ждал, пока снаряд взорвется, не лег?

— Да как же он его посадит в кабину? — возразил Лусто. — Он же не знает, кто такой Безухов. Не читал ведь?

— Ну ладно, — сразу посерьезнел Виктор. — Смех-то смехом, а тебе, Иван, крепко подумать нужно… Сейчас не так дерутся, как бывало раньше: встречались два самолета и вели бой. Какой летчик лучше пилотировал, тот и побеждал. Теперь большие группы встречаются, на одной технике пилотирования не выедешь. Если тебе товарищи не помогут, ничего не сделаешь.

И сам всегда товарищам помогай… Привык инструктором летать, всегда один… Все в группе должны как один действовать, друг другу помогать…