#i_002.png

Неожиданная находка

Все началось совершенно случайно. Через несколько лет разлуки я решил проведать своих родителей. Они жили в Ташкенте. По сравнению с Уссурийским краем и городом Хабаровском, где я родился и вырос, Ташкент мне показался совершенно другим миром. Здесь все было необычно. Значительную часть города занимали небольшие домики, построенные из глины, замешанной на соломенной сечке. Всюду вдоль улиц тянулись глухие заборы-дувалы, аллеи высоких и стройных тополей росли у наполненных журчащей водою каналов-арыков. Светлая почва и яркое солнце слепили глаза. Шумные базары были заполнены овощами и фруктами. По улицам между трамваями и автомобилями двигались тщедушные ослики, они тащили на своей спине непомерно большие грузы. По булыжной мостовой громыхали высокие двухколесные арбы. Иногда степенно проходил караван верблюдов, совершенно равнодушных к городской сутолоке и шуму. Среди пестрой толпы многие одеты в национальные костюмы — длинные халаты, подпоясанные матерчатыми кушаками. На головах мужчин красовались или белые тюрбаны, или маленькие шапочки-тюбетейки, украшенные разнообразными и затейливыми узорами. Иногда мелькали фигуры женщин в парандже. Странное впечатление производили они в этих своеобразных футлярах, полностью скрывавших фигуру. Все это казалось таким необычным…

Стояла осень 1939 года. На деревьях уже пожухли листья, но небо оставалось синим без единого облачка, а солнечные лучи щедро обогревали землю. И еще поражала быстрая смена яркого дня глубоко черной ночью.

Мои родители жили на узкой и извилистой улице за дувалом в небольшом глинобитном домике, в глубине сада среди деревьев. Рядом, пересекая город, бежала стремительная речка Салар. Со всех сторон к ней примыкали такие же, как и наш, маленькие дома с уютными садиками.

Несколько дней я бродил как зачарованный по городу. Во всем и всюду чувствовал совершенно особенный колорит древнего мира Средней Азии, сохранившийся до наших дней. И рядом с этим миром рос и ширился мир другой — больших современных зданий, широких проспектов, покрытых асфальтом. Казалось, будто оба эти мира существовали независимо друг от друга. Потом, как я убедился, впечатление было ошибочным. Старая патриархальная жизнь всюду уступала натиску нового общества большой и многонациональной страны, и этот процесс совершался быстрыми темпами.

Садик моих родителей по-осеннему угасал: яблоки, груши, вишни были сняты. Кое-где еще висели одиночные гроздья винограда, на которых усиленно трудились большие желтые осы. Они жадно выгрызали сладкую мякоть ягод и, насытившись, поспешно улетали.

По земле ползали красные клопики с черными полосками и пятнышками на спинке и брюшке, не обращая на меня никакого внимания, будто уверенные в своей неуязвимости. Иногда проползал большой черный жук и, потревоженный, высоко поднимал заднюю часть тела с длинным отростком, напоминавшем зенитное орудие, угрожая капелькой дурно пахнущей жидкости. В укромных местечках сада прятались пучеглазые жабы. Вечером, вместе со сверчками, они заводили мелодичные трели. По деревьям порхали грациозные маленькие египетские горлинки в нежнейших красновато-коричневых перышках с размытыми голубыми полосками по бокам. Доверчиво поглядывая на меня небольшими черными глазками, горлинки близко к себе не подпускали. С вечера в саду начинали шуршать опавшей листвой большеухие ежики.

Присматриваясь к обитателям сада, я увидел у основания глиняного дувала в небольшой, но глубокой выемке, очевидно, вырытой мышами, блестящие нити паутины. В темноте выемки светлели какие-то аккуратные шарики со слегка оттянутым кверху соском. Я вытащил их палочкой наружу вместе с кучей мусора и множеством сухих трупиков насекомых, перевитых паутинными нитями. Светлые шарики, их было пять штук, меня заинтересовали. Судя по всему это — коконы паука. Я уселся на землю рядом с дувалом, еще немного покопался в выемке, надеясь найти хозяина убежища, но ничего больше не нашел.

К паукам и насекомым у меня давнее пристрастие, и я заинтересовался находкой. Сейчас посмотрю, что в этих коконах. Зацепил ногтем сосок кокона, попытался его разорвать, но его ткань оказалась крепкой. Пришлось пойти за ножницами.

В узком надрезе я сперва увидел рыхлую паутинную пряжу, затем, глубже ее — слой легких белых комочков, оказавшихся линочными шкурками и, наконец, в самом центре в тесном клубке располагалось шаровидное скопление множества маленьких паучков. Каждый из них был немного больше булавочной головки. Потревоженные, они сперва нехотя зашевелили ножками, потом, пробудившись, стали энергично выбираться из кокона, шустро разбегаясь во все стороны. Внешность паучков заметна и красива. Спереди на головогруди (у пауков голова и грудь объединены в одно целое) поблескивало восемь черных глаз, а на брюшке черного цвета несколькими рядками ярко белели пятнышки. Паучки мне очень понравились. Стало жаль тревожить их покой. Очевидно, в коконе, защищенные теплой оболочкой, они должны были провести долгую зиму.

Обитатели кокона мне показались чем-то очень знакомыми, но давно забытыми. И тогда, подумав, я вспомнил, что когда-то прочел небольшую книжку, изданную еще в 1904 году, энтомолога К. Н. Россикова о ядовитом пауке каракурте.

Если бы эти коконы я нашел в пустыне, тогда, наверное, скорее догадался, что это такое. Но здесь, в большом городе, и вдруг — ядовитый паук каракурт!

Отец с сомнением покачал головой, когда я показал ему находку.

— Сколько лет мы живем на нашей Каспийской улице, но никто никогда не говорил, что здесь могут быть каракурты. Впрочем, — добавил он, — надо показать знающим людям. Недавно в газете я прочел о том, что каракуртом занимается узбекский Институт эпидемиологии и микробиологии. Там изготовили сыворотку для лечения людей, укушенных пауком. Руководит этой работой профессор Николай Иванович Ходукин. Обратись к нему.

Институт этот (сокращенное название — УзИНЭМ) находился недалеко от нашего дома. По телефону мне сообщили, что профессора сейчас в институте нет, он болен, но можно позвонить к нему домой. Медлить я не мог, в кармане уже лежал билет на обратный путь.

Когда я сбивчиво и немного волнуясь рассказал профессору по телефону о своей находке, он живо ответил:

— Приезжайте немедленно ко мне. Посмотрим, что у вас такое! — И коротко объяснил свой адрес.

Через полчаса с коконами в стеклянной банке я стоял перед дверью его квартиры, нажимая на кнопку звонка, вдруг засомневался, удобно ли беспокоить больного человека неизвестно чем. Открыла дверь голубоглазая женщина. Заметив мое смущение, она приветливо провела меня через темный коридор в комнату. Навстречу с дивана поднялся высокий и немного грузный мужчина. Серые и слегка прищуренные его глаза смотрели пытливо и зорко. В руках он держал, как я успел заметить, написанную на каком-то иностранном языке книгу.

— Вот приболел и занимаюсь чтением, — как будто извиняясь, сказал профессор. — Давайте взглянем, что у вас. Каракурт — это очень интересно!

В этот момент, наверное, я покраснел от мысли, что принес совсем не коконы знаменитого каракурта, а что-нибудь самое обыкновенное и не заслуживающее внимания.

— Представьте себе, действительно, коконы каракурта! — воскликнул профессор, — Мария Михайловна! — позвал он свою жену. — Взгляни! Необычная находка. И где вы, говорите, нашли коконы? На Тезиковой даче[1]Так прежде назывался один из районов Ташкента.
? Совсем близко от нас. Вокруг Ташкента и вообще в Узбекистане, — продолжал профессор, — каракурта много. Часты и случаи укуса этим пауком. Но что он живет в самом Ташкенте, я не слыхал. Да, знаете, не слыхал!..

Как-то незаметно профессор заставил меня коротко рассказать о себе, после чего решительно и просто предложил мне место младшего научного сотрудника в паразитологическом отделе института, которым он руководил, и заняться изучением каракурта, образ жизни которого был плохо известен.

Я охотно согласился, не подумав о том, что собирался ранее посвятить себя изучению природы своей родины — Уссурийского края. Так встреча с Николаем Ивановичем Ходукиным определила всю мою дальнейшую судьбу.

Впоследствии, вспоминая эту встречу, я думал о том, как часто в жизни человека играет роль его величество случай. Крошечный паук случайно, пролетая на паутинной нити над большим городом, опустился на садик моих родителей. Случайно ему посчастливилось стать взрослым, встретиться с самцом своего племени и завести многочисленное потомство, заботливо припрятанное в пяти коконах. Случайно я набрел и на маленькую нишу в дувале и обратил внимание на нее. А далее жизненным обстоятельствам было угодно распорядиться так, что большую часть своей творческой жизни я провел в знойных просторах Средней Азии.

Жалел ли я о своей родине? Пожалуй, нет. Но скучал часто, вспоминая дремучие таежные дебри с их загадочными и многочисленными обитателями.

Трудный эксперимент

Долго и тщательно я готовлюсь к предстоящему эксперименту. По-особенному оттачиваю и шлифую препаровочные иглы. Они должны иметь зеркальную поверхность, иначе к ним будут цепляться ткани препарата. Примеряюсь к паучкам-крошкам, пробую их вскрывать. Нелегкое дело извлечь из тела паучка-каракуртика едва-едва различимые ядовитые железы.

— Я верю тому, что описано Россиковым. Все же это единственное исследование жизни каракурта! — говорит мне Мария Михайловна. — Так что с ядовитостью самки вам придется познакомиться только когда на ее теле появятся красные пятна, то есть в период ее половозрелости. Потом, правда, она будет черной, как бархат. Такими каракуртами мы и пользуемся при изготовлении лечебной сыворотки, которой иммунизируем лошадей.

— А мне что-то не верится в это, — возражаю я. — Представьте себе, вот такому крохотульке, зимующему в коконе, весной придется начать самостоятельную жизнь, и уж яд-то ему, конечно, понадобится для того, чтобы расправиться с добычей. Другое дело, что его ничтожно мало для отравления человека.

— Может быть, может быть… — задумчиво соглашается Мария Михайловна.

Но по выражению ее лица вижу — мои доводы для нее неубедительны и она мне, молодому человеку, недавно вступившему на путь ученого, не верит.

— Яд этот, — продолжает она, — может быть у паучков-малышек совершенно другим, действовать только на насекомых, а вот для человека и домашних животных он становится по каким-то загадочным причинам действенным только когда паук вступает в зрелый возраст.

Почему бы мне не испытать яд паучков каракурта на излюбленных лабораторных животных — морских свинках? Я решаюсь на эксперимент, но молчу о своей затее — вдруг не удастся. Ведь для этого надо отпрепарировать много ядовитых желез…

Два дня я дома не работаю, отдыхаю, и глина, замешанная на мелко изрубленной соломе, начинает подсыхать. Стенка будущей комнаты, которую я решил пристроить к домику родителей, начатая мною, выглядит сиротливо и неприглядно. Отец обеспокоен, но молчит. Мать не выдерживает, спрашивает участливо:

— Что с тобою, сынок? Не заболел ли? Что случилось, почему перестал строить?

— Нельзя мне, мама, сейчас тяжело работать. Буду ставить опыт и нужно, чтобы руки не дрожали. Иначе у меня не получатся точные движения препаровальной иглы.

— Какой же это такой опыт?

— Хочу узнать, ядовиты ли крохотные паучки каракурта для морской свинки, а значит и для человека, домашних животных. Яда у каждого паучка, конечно, ничтожно мало, и он ни для кого не опасен. Но надо узнать, способен ли он действовать на позвоночных животных. Потребуется вытащить ядовитые железы у нескольких десятков паучков, приготовить из них настой и впрыснуть свинке. Это очень трудно. Вот я и готовлюсь к решительному дню.

— Почему же эту работу нельзя растянуть на несколько дней. Вытаскивай каждый день понемногу, пока не накопится сколько надо?

— Не так все просто. За несколько дней прокиснут от бактерий все отпрепарированные железы и пропадет работа. Воспользоваться холодильником нельзя. Неизвестно, как холод влияет на яд.

Ночью перед опытом спалось плохо. Во сне мерещились паучки, бинокулярный микроскоп и многое другое.

Рано утром меня с неохотой пропускает в лабораторию заспанный дежурный. В здании института необычная тишина. Ну что же, начну! Отключаюсь от всего окружающего, вся текущая и обыденная трудовая обстановка лаборатории, будто во сне — далека и нереальна.

— Занят, занят, дорогие мои. Очень занят! — отвечаю тем, кто пытается со мною разговаривать.

Для того, чтобы извлечь ядовитые железы у паучка, надо его поместить в стеклянную ванночку с тонким слоем воска на дне, в который можно вкалывать препаровочные иглы без опасения их затупить. В ванночку наливаю физиологический раствор. Сперва отсекаю крохотные щипчики-хелицеры. В них находятся ядовитые железы. Основание каждого щипчика разрезаю. Среди мышц показывается цилиндрическое тело ядовитой железы с тонким протоком, идущим к коготкам. Манипулировать с хелицерами, размер которых равен едва ли не одной десятой доли миллиметра, нелегко. Иглой в левой руке надо их удержать на месте, в то время как иглой в правой руке — все остальное. Теперь нужна особенная осторожность. Иголкой надавливаю выводной проток, и за него вытаскиваю из тела хелицеры железу. Самое трудное сделано. Остается подцепить железу на кончик иглы и как можно скорее перенести ее в пробирочку с физиологическим раствором. Мышечная оболочка железы, сокращаясь, может вылить яд в ванночку.

Работа идет. За час мне удается отпрепарировать пятнадцать паучков. Напряжение сильное, и я выкуриваю одну трубку за другой.

В последний мирный 1940 год перед Великой Отечественной войной в стране уже чувствовалось тревожное положение. Оно ощущалось и во многих мелочах. Например, появились перебои со снабжением спичками. Позже, во время войны, в армии, мы легко разрешили эту проблему, вспомнив дедовские, если не прадедовские кресала и трут, потом перешли на бензиновые зажигалки. Тогда же в институте кто-то из химиков предложил такой способ: в пробирке смешивали кристаллики марганцевокислого калия с серной кислотой. Тонкой длинной стеклянной палочкой из такой пробирки вынимали кусочек смеси и подносили к фитилю спиртовки. Тотчас же раздавался легкий щелчок, и на спиртовке вспыхивал огонек. Палочку, прежде чем опускать в пробирку за кусочком смеси, полагалось тщательно вытирать тряпочкой. Зажигать спиртовку приходилось часто.

Не отрываясь ни на секунду, я просидел за работой и весь перерыв. До конца работы оставалось два часа. В пробирочке уже было собрано сорок четыре ядовитые железы от двадцати двух паучков. Можно было прекратить препарировать и ставить эксперимент, но произошло неожиданное. Громкий взрыв на моем столе отбросил меня на спинку стула. От пробирки со смесью, которую я держал в руке, ничего не осталось. Она разлетелась вдребезги. Из левой руки хлынула кровь. Потом все куда-то поплыло, я потерял сознание.

Очнулся в кабинете Николая Ивановича на мягком диване. Возле меня хлопотали перепуганные сотрудники.

— Что там с пробирочкой, с железами паучков? — спросил я.

— Да цела ваша пробирочка! — успокоительным тоном сказал Николай Иванович. — Лежите и не беспокойтесь!

Через несколько минут я пришел в себя. Из многочисленных мелких ранок кисти левой руки все еще сочилась кровь. Несколько осколков стекла я вытащил. Два из них, как потом выяснилось, ушли глубоко. По-видимому, не заметив, стеклянной палочкой я подцепил кусочек ватного фитиля со спиртовки и перенес его в пробирку со смесью. Этого было достаточно, чтобы вызвать взрыв. Я сильно устал и, кроме того, был голоден, что и способствовало обмороку. Мне стало неловко перед сотрудниками. Но самое главное — пробирка с ядовитыми железами была цела.

— Прячьте свою пробирку в холодильник. Ничего с нею не случится за ночь. Завтра сделаете опыт! — посоветовал Николай Иванович.

На следующий день, когда я заявился на работу с забинтованной рукой, у меня появились помощники. Морской свинке, безропотно сносившей различные манипуляции, выбрили шерсть на брюшке, содержимое пробирочки набрали в маленький шприц. Удерживая свинку за ноги вниз головой, ввели иглу шприца в брюшную полость и опорожнили его.

Пришла и Мария Михайловна. Работая над созданием противокаракуртовой сыворотки, она много раз ставила опыты с ядом каракурта на свинках и картину отравления знала хорошо. Свинка помещена на стол в широкую банку с низкими стенками. Слегка повизжав, она почесала зубками место укола и успокоилась. Прошло несколько томительных минут. Никаких симптомов отравления на животном не заметно. Какими длинными показались мне эти минуты. Мария Михайловна торжественно улыбалась. Еще несколько минут, и сотрудники стали поглядывать на меня с явным участием. Но вдруг свинка слегка согнулась, нахохлилась, шерстка ее поднялась дыбом. Потом еще больше взъерошилась и вдруг резко вскинула головку. У нее началось характерное для отравления ядом каракурта судорожное сокращение диафрагмы. Выражение лица Марии Михайловны изменилось. Все заулыбались.

— Да, у ваших паучков яд такой же, как и у взрослых! — сказала она. — Сколько было введено ядовитых желез? Сорок четыре? Значит, судя по средней тяжести отравления свинки, каждый паучок уступает в ядовитости своей родительнице примерно в тысячу раз.

Свинка, переболев, выздоровела. Первый мой эксперимент с ядом каракурта закончился. Потом, наловчившись препарировать, я поставил опыты с еще большим количеством яда, от которого свинки тяжело болели.

Почему его так называют?

— Вы знаете, откуда произошло слово — каракурт? — спросил я одного узбека-филолога.

— Ну, слово «кара» известное, означает «черный». И паук этот, как вы говорите, действительно черный. А слово «курт» что-то неопределенное, ни паук, ни насекомое, ни червяк. Пожалуй, в русском языке для него равнозначным будет слово «козявка».

— Но почему же «козявка», когда в тюркских языках существует, насколько я знаю, слово паук-«ормекши».

— Не могу я вам сказать ничего определенного. Образование слов часто имеет сложную и длительную историю. Какая-то загадка кроется в этом слове. За что-то его так называют. «Курт» — и все!

Ладно, думаю я. Когда-нибудь допытаюсь, в чем дело и скорее всего узнаю у местных жителей.

В разных частях земного шара этого паука называют по-разному. В Италии и Франции его окрестили словом «мальмигнато», то есть «зловредный». В Трансиордании зовут «акис», караногайцы называют его «карабия», ногайцы Крыма — «би», иранцы — «бо», даргинцы — «шахлакиска», кумыки — «карамия» и «биймия», аварцы — «ичкал», текинцы — «карамец», арабы — «рутейла», таджики — «гунда». Русские его окрестили чернозадиком, черным пауком, черным ядовитиком, пауком-ядовитиком и даже чернозобиком. Прежде в России некоторые неправильно переводили слово «каракурт» как «черный волк», «черная смерть». Наряду с этим слово «каракурт» было хорошо известно с давних времен первым русским путешественникам — натуралистам и зоологам, посетившим Среднюю Азию, и затем прочно вошло в отечественную литературу.

Казахи, киргизы, узбеки, туркмены, составляющие основное население Средней Азии — все называют этого паука каракуртом, так же зовут его и русские, живущие здесь. Впрочем, старожилы, населяющие Семиречье, ему дали забавное название «карантул». Оно произошло от слияния двух слов — каракурт и тарантул.

В США, где каракурт также хорошо знаком фермерам, его называют «паук черная вдова». Это же название дали ему жители Поволжья. Точно так же звучит в переводе с калмыцкого — «бельбесенхара» или «чимхара». Совпадение названий, возникшее у совершенно различных и не связанных друг с другом народов, к тому же обитающих в различных частях земного шара, не случайно и отражает одну из характерных и метко подмеченных особенностей жизни паука. Самка, якобы, после оплодотворения всегда расправляется с «супругом», убивая его своим ядом и, таким образом, оставаясь «вдовою». Родовое название, данное ему впервые ученым Ц. Валькенером, Latrodectus — означает «кусающий разбойник». Еще пишут — Lathrodectus, то есть с добавлением буквы «h», что означает «кусающий исподтишка». В зоологии на этот счет царит строгий порядок. Наименование, впервые данное ученым, пусть не совсем правильное и не соответствующее по каким-либо особенностям действительности, все же обязательно сохраняется на основании так называемого закона «приоритета».

Каракурта, обитающего в Европе и Азии, впервые описал немецкий зоолог Росси в 1790 году, то есть около двухсот лет назад. Он назвал его аранеа тредецимгуттатус, что означало «паук тринадцатипятенный». Впоследствии эти ядовитые пауки были выделены в особый род, который зоолог Ц. Валькенер в 1937 году и назвал латродектус. Суеверный Росси, насчитав на теле паука тринадцать пятен, решил, что это число дано богом не случайно. Но, как я убедился впоследствии, число и форма этих пятен изменяются при жизни паука. Но образное сопоставление тринадцати пятен и смертельной ядовитости привилось и сказывается до сих пор. Кое-кто из зоологов, поверхностно знакомый с пауком, повторяет эту версию, а художники обязательно изображают каракурта с тринадцатью красными пятнами.

Со времен глубокой древности

Сумма знаний о любом явлении окружающего мира, добытая пытливой мыслью человека, имеет длительную историю и множество последователей. Иногда эти знания обрываются и исчезают из-за каких-либо потрясений, переживаемых обществом, уходят в вечность, бесследно стираются из памяти потомков, иногда же находятся в забвении до тех пор, пока кто-либо не докопается до истоков, возродит забытое и сделает их достоянием гласности. Не случайно родилась летучая поговорка: «Всякое новое есть хорошо забытое старое». Она, хотя и относительна, как и все в мире, но до известной степени права и отражает известную долю скепсиса, особенно в мире ученых.

Нам не известно, что знали о ядовитых пауках «черных вдовах» древние египтяне, вавилоняне, шумеры. Наверное, «черная вдова» не могла бы остаться незамеченной. Но многие духовные ценности древних цивилизаций безвозвратно потеряны.

В Древнем Риме и средневековой Италии хорошо известны массовые отравления, якобы от пауков-тарантулов[2]Тарантулами называют пауков семейства ликозида . В большинстве случаев это полуоседлые пауки, роющие в земле норы, в которых и проводят большую часть жизни. Лишь немногие из них ядовиты для человека, и то в очень слабой степени.
. По всей вероятности, они были вызваны «черной вдовой», так как до сих пор в этих странах не найдены тарантулы, которые были бы столь ядовиты, чтобы вызвать заболевания.

Цивилизованный мир долгое время ничего не знал о каракурте. В России самым первым его упомянул в книге «Путешествие по России», вышедшей в 1785 г., натуралист С. Гмелин. Но он совершил ту же ошибку, которая, вероятно, бытовала во всей Италии и, описывая слабо ядовитого южно-русского тарантула, приписал ему качества каракурта. Двадцать лет спустя в 1804 году известнейший путешественник-натуралист П. С. Паллас привел калмыцкое название каракурта — «чим». Прошло еще двадцать лет, и о ядовитом черном пауке, обитающем в калмыцких степях, коротко сообщил в 1823 году П. Цвик. В последующие годы о каракурте упоминают большей частью скупо и как бы мимоходом многие ученые. В 1856 году И. Н. Шатилов впервые приводит сведения о массовом размножении каракурта в европейской части России, подкрепляя свое сообщение фактами многочисленных отравлений местного населения и домашних животных. В 1871 году известнейший путешественник А. П. Федченко рассказал о том, что каракурт обитает в Средней Азии.

Пришло время, и вслед за зоологами каракуртом заинтересовались медики и ветеринары. Один за другим почти до 1911 года следуют краткие описания клинической картины отравления от укуса этого паука. В конце 90-х годов XIX столетия в приаральских степях наблюдалось массовое размножение каракурта. О бедствиях, вызванных его укусами, стали доходить сведения до Москвы. Обеспокоенное правительство снарядило первую экспедицию. В нее вошел зоолог К. Н. Россиков и несколько врачей. Россиков собрал сведения о том, что было известно про каракурта местному населению. Он же первый познакомился с основными чертами биологии паука и опубликовал в 1904 году о нем книжку.

Книга К. Н. Россикова облегчила мои первые шаги в изучении каракурта. Но она же и затруднила исследование, так как в ней оказалось много ошибок, допущенных этим исследователем.

Такова поступь науки. Труды ученых через публикации становятся доступными каждому, кто ими интересуется. Начатое им дело продолжается, ученые передают эстафету друг другу и, если кто-либо из них допустил ошибку, то последующие обязательно ее исправят. Наука — это поиски истины, и она всегда пробивает себе дорогу через строй многочисленных заблуждений, случайного или даже умышленного обмана.

Где обитает «черная вдова»

Каждое животное или растение испокон веков приспособилось жить на строго определенной территории земного шара, занимая на ней участки с определенной растительностью, почвами, климатом и т. д. То же и с ядовитыми пауками. В настоящее время известно семь или восемь видов «черных вдов». Зоологи еще окончательно не установили число видов потому, что пауки сильно различаются по внешнему облику в любом возрасте.

Все «черные вдовы», в том числе и наш каракурт, теплолюбивы и населяют открытые пространства тропической, субтропической и южных поясов умеренной зоны земного шара. Они избегают земель, покрытых лесной или кустарниковой растительностью, густо заросших травами. Жаркая пустыня — их любимый ландшафт.

Для того, чтобы очертить распространение «черной вдовы» в мире и в нашей стране, скажу, забегая вперед, — мне пришлось побывать в Зоологическом институте Академии наук СССР в Ленинграде, где сосредоточены все коллекции животных нашей страны. Там я узнал, из каких мест доставлены каракурты. Кроме того, я просмотрел и всю мировую литературу о них.

За пределами нашей страны каракурт обитает в странах Средиземноморья, Малой Азии и, вероятно, в Северной Африке. В СССР область его распространения начинается с запада от Румынии на восток до границы с Китаем у города Зайсан. На юге — по побережью Черного моря и далее проходит по государственным границам с Турцией, Ираном, Афганистаном и Западным Китаем.

Северная граница представляет собою извилистую линию. Начинаясь от Румынии, она проходит вблизи Черного моря немного севернее Одессы через Бореславль, Каховку и Новочеркасск. Далее, слегка отклоняясь к северу, она достигает Волгограда, затем севернее 48° северной широты идет по границе полынных пустынь нижнего течения Волги и Урала. Потом она отклоняется еще севернее до 52° северной широты, после чего проходит южнее через Актюбинск и Тургай и, минуя каменистые участки пустынь Бетпакдалы, вновь направляется к югу к северным отрогам Чу-Илийских гор, откуда уже идет к северу, заканчиваясь у озера Зайсан.

В 1980 году, путешествуя по северному Прибалхашью, я находил каракурта на одну-полторы сотни километров севернее берегов этого озера. До сих пор там его никто не замечал, и местное население о нем ничего не знает. Уж не отражают ли эти находки наступающее потепление климата Земли, вызванное парниковым эффектом из-за увеличения углекислого газа в атмосфере, сопровождающего деятельность человека? Посмотрим, что будет дальше!

В горах, используя южные их склоны, каракурт может подниматься на высоту почти в две тысячи метров над уровнем моря. Но вернемся в Ташкент, к тем дням, когда я начал изучать этого паука…

Кишлак Мурат-Али

В работе с книгами и журналами в библиотеках города незаметно пролетела короткая южная зима. Впрочем, настоящей зимы я не почувствовал. Каждый день ласковые и теплые лучи солнца быстро растапливали небольшой, иногда выпадавший снег. Струйки воды, бежавшие с крыш, навевали ощущение необычно затяжной весны.

Николай Иванович часто болел и все же находил время для нас, своих сотрудников, внимательно следил за нашими успехами. Его мягкую и отеческую опеку чувствовал каждый. Прежде чем отправиться на полевые работы, мне предложили сделать доклад на ученом совете института о том, что я узнал о каракурте из литературы. Это была своеобразная проверка моих знаний и готовности к работе. Предстояло дальнейшее изучение каракурта. Мне выделили небольшую сумму денег, только для оплаты командировочных и одного рабочего. Посоветовали обосноваться в районном селе Пскент в пятидесяти километрах от Ташкента.

Весенний дождик расквасил желтую глинистую почву. По липкой грязи я бродил по Пскенту, разыскивая районный отдел здравоохранения, больницу и эпидстанцию. Главный врач больницы — пожилой человек с очень серьезным лицом в черной бархатной «профессорской» шапочке — сообщил мне, что укусы каракурта имеют место, в общем, по всему району, но, пожалуй, самый близкий будет поселок Мурат-Али, куда мне и посоветовал ехать. Его предложение мне понравилось, так как хотелось быть как можно ближе к природе и к месту полевых работ. Он рассказал мне, что если больного не лечит какой-нибудь местный лекарь — табиб, то привозят к нему в районную больницу. Теперь народными средствами лечения от укуса каракурта население стало пользоваться редко. К тому же каракурта все страшно боятся. В больнице же не произошло ни одного смертельного исхода, все выздоравливали.

Какими средствами лечит табиб, врач мне не сказал ни слова, быстро перевел разговор на другую тему. Это был типичный, обжившийся на одном месте человек, не без усилий заработавший авторитет среди местного населения и, судя по всему, ревниво дороживший им. Поэтому вести дальше разговор на эту тему мне показалось бестактным. По литературным данным я уже знал о всех применявшихся как у нас, так и за рубежом средствах спасения больных. Я постарался убедить доктора, что главная моя задача — изучить биологию ядовитого паука, разузнать сокровенные стороны его жизни.

Во дворе больницы я встретил парнишку лет шестнадцати. Он лихо колол дрова и с увлечением складывал их в аккуратные штабеля. Маркел Ананьев, так его звали, приехал сюда недавно из далекой Мордовии со своими родителями. Здесь он устроился рабочим больницы. Я предложил ему работать со мною, рассказал, что будем делать, чем заниматься все лето. У Маркела загорелись глаза. Он тотчас же с радостью согласился.

На следующий день, наняв подводу, мы уже ехали с немудреным имуществом в кишлак Мурат-Али. Дорога к нему шла то между крутых холмов, изборожденных поперечными светлыми тропинками, проделанными пасущимися овцами, то взбегала на холмы или опускалась с них. Сколько раз потом за лето мне пришлось ездить по этой дороге на велосипеде!

Непогода закончилась, над нами сверкало солнце, откуда-то сверху лились беспрестанные трели жаворонков, к ним вскоре присоединились далекие и такие знакомые трубные звуки — в синем небе без единого облачка летели цепочки журавлей. Я с интересом смотрел вокруг на холмы, покрытые прошлогодней полынью, из-под которой пробивалась свежая и еще очень коротенькая зелень, разукрашенная множеством мелких желтых цветочков гусиного лука. Всюду, поднявшись на задние ножки и вытянувшись столбиками, нас встречали суслики. Подпустив поближе, они, громко пискнув, стремительно бросались в спасительную норку. Кое-где не спеша бродили черепахи. Завидев нас, они останавливались, мигая маленькими подслеповатыми черными глазками, провожая подводу ленивым взглядом и слегка втянув в свой панцирь голову на длинной шее. По земле ползало множество жуков-чернотелок и полосатых жуков-усачей. В воздухе носились пчелы и большие черные мухи. Весна была в полном разгаре и, казалось, приветствовала нас своим пробуждением.

Кишлак Мурат-Али оказался небольшим и типично среднеазиатским поселком старого типа. Все его строения сделаны из глины, глиняные заборы ограничивали небольшие кривые улочки, за которыми среди деревьев находились дома или, как их здесь называли, кибитки. На улицах росли приземистые карагачи, только что начавшие распускать свежие светло-зеленые листочки. Мы сразу направились в касальхану — фельдшерский пункт, с запиской от райздравотдела. Три домика вместе с глиняным дувалом составляли большой, закрытый со всех сторон квадрат, посредине его находилась чистая светлая площадь. В самом большом домике располагались фельдшерский пункт и палата с тремя койками. В другом — жил с семьей рабочий Кадыр, в третьем — пожилая фельдшерица Анастасия Васильевна вместе с племянницей. В фельдшерском пункте для нас нашлась небольшая комнатка, которая служила нам и лабораторией, и спальней, и столовой. Впрочем, как только стало тепло, на ночь мы стали устраиваться вместе со всеми жителями во дворе на деревянных топчанах под марлевыми пологами — масаханами. Случаев укусов каракурта, как нам сообщила Анастасия Васильевна, здесь за лето бывало в среднем пять-шесть. Всех больных она тотчас же отправляла в районную больницу к главному врачу, о котором была высокого мнения.

В маленьком поселке ничто не проходит незамеченным. На следующий день всем стало известно, что приехал «каракурт-доктор» вместе с помощником. Но ко мне, бродившему по полям с полевой сумкой на боку и с лопаткой в руках, в костюме, неизбежно перепачканном в глине, это название не подходило, и жители кишлака решили, что мы оба с Маркелом посланы, чтобы уничтожать злосчастных и всеми ненавидимых каракуртов.

Первый выход в поле

Вот мы и в поле. Вокруг холмы, пологие овраги. На холмах — пастбища или посевы, арыки, обсаженные тутовыми деревьями, и повсюду — ликование природы. Много жаворонков, кажется, нет клочка земли, над которым бы не трепетали в воздухе эти неугомонные птички, славящие весну. Как они ухитряются жить так близко друг от друга, не мешая? Будто каждый старается изо всех сил перещеголять своих соседей пением. Любопытная каменка-плясунья выскочила из норы суслика и, помахивая хвостиком, разглядывает нас черными бусинками глаз. Большая безногая ящерица-желтопузик, очень похожая на крупную змею, притаилась под кустиком полыни и, увидев нас, бедняжка, прижалась к земле. Я не стал беспокоить это миролюбивое создание. Но несчастной ящерице достается от тех, кто считает своим «гражданским» долгом, встретив любую змею, расправиться с нею. Хотя желтопузик и не змея и никакого вреда неспособна принести человеку.

Посмотрели вместе с Маркелом на желтопузика, пошли дальше. Случайно оглянулся — вижу: желтопузик поднял насколько мог голову и внимательно провожает взглядом, будто что-то чувствует и понимает.

После долгой зимней спячки отогреваются на солнце змеи, просыпаются разнообразные жучки, из замерзших на зиму куколок вылетают бабочки, из глубоких норок выползают муравьи. Сонные и вялые, они принимают первые солнечные ванны. Все торопятся, спешат, будто жизнь коротка и надо успеть завершить свои дела, предписанные природой. Лишь черепахи медлительны и не спеша, важно ковыляют, степенно переставляя свои полусогнутые ноги.

Какая же суматоха возле кучи навоза, оставленного лошадью! Жуки — «священные» копры, будто обезумев, мечутся, каждый в спешке готовит себе шар из навоза, торопится поскорее с ним уединиться подальше от конкурентов. И какие сварливые! Казалось бы, что стоит каждому заготовить для себя провиант, пока еще цела куча. Так нет! И среди жуков, оказывается, находятся завистники, любители позариться на чужое добро. Они нападают на счастливых обладателей шара. Хозяин и грабитель вступают в ожесточенную драку, раздаются щелчки от ударов о броню сражающихся рыцарей. Иногда оба неприятеля в пылу сражения незаметно для себя подбираются к краю оврага, и тогда шар укатывается вниз, а оставшиеся забияки с еще большим ожесточением тузят друг друга. Сколько этих шаров, порядком высохших и твердых, как камень, валяется на дне оврагов!

Я знаю, взрослые каракурты погибли все до единого еще в конце лета — начале осени, оставив потомство в коконах. Таков порядок их жизни. Но где же коконы? Мы уже немало побродили по холмам пустыни и еще ничего не нашли. Может, в сусличьих норах? Но туда не заберешься.

— Смотрите! — зовет меня издалека Маркел, показывая себе под ноги. — Что за черная кучка копошится?

Он понял, что меня интересует все живое, и в меру своих возможностей старается показать свои находки.

— Молодец, Маркел! Да это не просто кучка. Это как раз то, что нам нужно, — каракуртята! Видишь, собрались вместе!

На сухой былинке, на общей сплетенной паутинке — не менее сотни крошечных черных малюток с ярко-белыми пятнышками на круглом брюшке. Они застыли, не шевелятся: греются на солнце. От их скопления тянется к кусту паутинная дорожка. Там, оказывается, находятся закрытые оплывшей землей и присыпанные мусором пять крупных коконов. Здесь было логовище «черной вдовы». Среди грязи можно разглядеть остатки панцирей трупиков кобылок и разных жуков. Так вот что, оказывается, происходит! Сейчас наступило время, когда паучки выбираются из своих зимних жилищ наверх, на волю, к горячему солнцу.

— Бедные паучки! — замечает Маркел. — Как им теперь придется ночью. В коконе-то теплее.

— А ты посмотри, как они себя ведут. Когда мы их нашли, кучка была плотной, паучки прижимались друг к другу. Сейчас сильнее пригрело, и они стали расползаться в стороны, чтобы не перегреться. А в коконе, наверное, жарко.

Маленькие аэронавты

По темным скоплениям мы легко находим старые логовища пауков. Они большей частью не видны, закрыты оплывшей от зимних дождей землей. Я радуюсь, что коконов каракуртов сколько угодно и можно, не спуская с них глаз, изучать, что там происходит.

Теперь у нас масса дел, и несколько дней пролетает незаметно. Что же происходит с паучками? Они беспокойно копошатся в коконе. Самые энергичные подбираются к его стенкам, теребя твердую оболочку. Вот появляется маленький просвет, сквозь который уже проникают лучи сияющего весеннего дня. У образовавшегося отверстия царит необыкновенное оживление. Поочередно, сменяя друг друга, паучки, смачивая слюной, мочалят и грызут края образовавшейся дырочки. По-видимому, их слюна, или скорее всего отрыгнутый наружу желудочный сок растворяет прочные нити кокона.

Через крошечную брешь видно, как в темноте кокона поблескивают точечки многочисленных глаз. Отверстие увеличивается. Вот наружу показались передние ноги первого смельчака. За ними высунулась головогрудь. Еще усилие — и пленник на свободе, стремительно бежит вверх, к свету, к солнцу, протягивая на ходу блестящую паутинку. За первым паучком выскакивают другие, спешат по следу-паутинке, проложенному смельчаком. Вскоре невдалеке от кокона на общей паутинке паучки собираются тесной дружной кучкой. В сверкающем солнцем незнакомом мире они как бы боятся расстаться друг с другом, а так как в каждом логовище несколько коконов, то кучки вырастают и становятся большими.

Рано утром паучата жадно пьют мельчайшие капельки росы, оседающей на паутинке. Почти девять месяцев они пробыли в своем шаровидном домике-коконе и, слегка подсохнув, теперь страдают от жажды.

Паучки будто экономят силы и часами неподвижны. Но стоит их потревожить, как они приходят в неописуемое смятение. Одни, выпуская паутинку, поспешно падают вниз, на землю, другие бегут вверх, третьи — в стороны. Невообразимый переполох продолжается долго, прежде чем паучата успокоятся и вновь соберутся вместе. Так, видимо, полагается вести себя при тревоге, и тот, кто быстрее всех, имеет больше шансов спастись от опасности — какой-либо пичужки или ящерицы, вознамерившейся полакомиться обитателями этого «детского садика».

На второй-третий день, после того, как паучки покинули кокон, общая густая паутинка покрывается мельчайшими ярко-белыми точками. Это экскременты паучков. Они освободили кишечник от продуктов обмена, накопленных за долгую жизнь в коконе, и в этом им помогла роса.

Проходят дни. Еще ярче светит солнце. Из земли робко выбираются верхушки побегов трав. Степь кишит полчищами муравьев: большими, маленькими, совсем крошечными, черными, рыжими, желтыми. Они куда-то спешат, что-то тащат, ищут, сталкиваясь, вступают в драку, или, ощупав друг друга, расходятся в стороны каждый по своему пути. Муравьи торопятся не зря: скоро наступит знойное лето, и жизнь многих растений и животных замрет до следующей весны.

Паучки не теряют зря время. Их кучки быстро исчезают, а на их месте остается лишь густо увитый клубок паутинных нитей. Куда же исчезают молодые каракурты? Во что бы то ни стало надо раскрыть эту маленькую тайну. Придется вооружиться терпением и с лупой в руках понаблюдать за ними.

В многочисленном «обществе» паучков царит спокойствие. Одни из них слабо шевелят ногами, другие — совсем неподвижны. Но что это за паучок, суетливо бегающий в сторонке! Иногда он принимает причудливые позы, какие-то странные «па». Вот побежал к высокой былинке, забрался на самый кончик листика, что-то там долго ищет, опустился вниз, вновь поднялся, на самой верхушке листа как-то необычно изогнулся, вытянулся на ногах и приподнял кверху брюшко. В этой позе паучок очень забавен. Теперь с него ни на секунду нельзя спускать глаз, чтобы не потерять из вида. Из конца брюшка паучка появляется тоненькая ниточка паутины. Она удлиняется, пока конец ее не зацепляется за ближайший кустик полыни. Словно почувствовав закрепление нити, паучок быстро проносится по натянутой паутинке к кустику. В это время по его следу-паутинке уже бегут двое других паучков. На конечной веточке самого высокого кустика паучок-первопроходец снова застывает в забавной позе, опять выпускает ниточку. Теперь ей вроде бы не за что зацепиться, и паутинка треплется по ветру. Кустик — самый высокий среди растений. К тому же он на небольшом бугорке. Паучку будто только и надо было убедиться в этом, у него, оказывается, на этот случай существует другой прием: внезапно, съежившись, он бросается вниз, как парашютист с самолета, но не падает. Влекомая воздухом паутинная нить тянет его, и паучок плавно плывет по воздуху. От него к кустику тянется вторая паутинка. Внезапно у самого кустика она отрывается, и подхваченный легким ветерком паучок исчезает в голубизне неба, сверкнув на солнце серебристым отблеском паутинной нити.

Теперь все становится понятным. Паучок отправился в воздушное путешествие. Что ждет его впереди, и куда занесет его весенний ветер?

Точно так же поступают другие паучки. Все они мчатся по проторенному пути к конечной веточке, и она становится чем-то вроде аэродрома. Через некоторое время она густо увивается паутинками. Это концы второй полетной нити. Ее обрывки паучки разыскивают и тщательно сматывают, чтобы избежать помехи на взлете.

Казалось бы, все просто. Но какая четкая деталь! Вторая полетная нить в самом начале в одном месте утончена, а, как известно, «где тонко, там и рвется». Без этого паучку не оторваться от опоры.

Теперь все стало ясным. Поразмыслив, я решил, что осталась еще загадка: почему, достигнув отчальной мачты, некоторые паучки, приготовившись, не отправлялись в полет, а почему-то медлили, чего-то выжидали. Иногда это ожидание тянется очень долго и я, скучая, досадую. Неужели он боится воздушного путешествия! Но самое забавное, как мне показалось, нерешительному паучку никто не мешал, и возле него собралось немало желающих отправиться в полет, терпеливо ожидая своей очереди. Такое странное бездействие могло тянуться часами.

Тогда, раздосадованный, я сажал на свое место Маркела, наказывал ему не спускать глаз с отчальной веточки. Бедный Маркел, обреченный на скучное времяпровождение, не мог ничего мне сообщить вразумительного. Паучок неожиданно улетал, за ним отправлялись и другие до тех нор, пока снова не находился нерадивый и ленивый…

Можно бы и оставить неразгаданным этот маленький секрет поведения паучков, но я решил, что как в маленьком, так и в большом все следует доводить до конца. И соблюдение этого правила, хотя оно и стоило потери времени, оправдывалось. Все оказалось очень просто. Паучки не могли лететь, когда воздух совершенно неподвижен. Не желали они отправляться в полет при легком усилении ветра, в сильный же ветер для паучков вообще наступала нелетная погода. Маленьких путешественников могло занести невесть куда, в дальние страны или в высокие, покрытые ледниками горы, а то и просто бросить на землю. Им, оказывается, нужен даже не ветер, а плавная тяга воздуха, нагретого от земли и поднимающегося кверху. Они нуждались, как говорят метеорологи, в едва заметных конвекционных токах воздуха. Вот тогда паучок и отправлялся в полет.

По-видимому, большинство паучков не улетает далеко, у них, возможно, существуют особые правила поведения во время полета, предписывающие в зависимости от обстановки продолжать или прекращать путешествие. Об этом мы пока ничего не знаем. Как бы там ни было, но некоторые паучки поднимаются ветром на большую высоту и улетают на многие десятки и тысячи километров. Ученые, ловившие на самолете в специальную ловушку летающих мелких членистоногих, убедились, что выше всех поднимаются паучки-тенетники.

Если ветер не особенно силен, летящий паучок может управлять своим полетом: собирая в клубочек паутинные нити, уменьшая их парусность, он спускается на землю. И все же для многих паучков полет заканчивается гибелью. Одни становятся добычей насекомоядных птиц или летучих мышей, другие — падают в реки, озера и моря или залетают в места, где условия жизни оказываются неподходящими.

Каждое живое существо обладает способностью расселяться. Некоторые это делают пассивно, по воде и ветру, другие — активно, с помощью ног или крыльев. Благодаря способности к расселению, заполняются все участки земли, где только возможно существование. Если бы каракурты не умели расселяться по воздуху, то в одних местах их становилось бы слишком много, им бы не хватало пищи, тогда как пригодные для жизни оставались пустыми.

Странные наклонности

Теперь каждый день, оправляясь рано утром в поле, я с нетерпением жду новостей. Скопления греющихся паучат встречаются все реже. Кое-где от многочисленной и дружной семейки через некоторое время остается небольшая группка. Эти оставшиеся, оказывается, вышли позже остальных, их кокон случайно укатился глубоко в нору или его завалило землею и выбраться наверх стоило большого труда.

Наступало время поисков приземлившихся паучков, но прежде чем их встретить, я увидел необычное. Большая семья, да еще в таком тесном жилище, как кокон, а затем на общей паутинке может существовать только при полном миролюбии и терпимости друг к другу. Здесь, как в космическом корабле, несовместимость характеров должна быть исключена. Несмотря на то, что каждый паучок потом, оказавшись наедине с самим собою, станет хищником и будет нападать даже на себе подобных, но в коконе и выйдя из него, и собравшись кучкой среди братьев и сестер, он должен быть миролюбив и полон родственных чувств. Так думалось.

Как же я ошибался! Оказывается, и в мирной семейке иногда происходила трагедия. Я увидел одного малыша, который, вонзив в своего собрата челюсти и убив его, не спеша и деловито высасывал из его тела соки. Действительно, «в семье не без урода».

Тут кстати сделать небольшое отступление. Пауки не имеют приспособлений для размельчения пищи, ротовое отверстие у них маленькое и ничем не вооруженное. Убив добычу, паук впрыскивает в ее тело пищеварительные соки. Они обрабатывают ткани, переваривают их, после чего пауку остается высосать жидкую пищу. У пауков, как говорят ученые — «внекишечное пищеварение».

Паучок-каннибал сразу же становится крупнее, и если бы не эта особенность, секрет братоубийства не был бы раскрыт. Полнобрюхому паучку уже не приходится отправляться в полет, он остается на месте своего рождения и, отъевшийся, дородный, отъединяется от «общества» и строит свое первое жилище.

Таких хищников, или, как их предложил называть Маркел, «предателей» своей семьи, я находил не во всякой кучке греющихся паучков и не больше одного-двух в каждом скоплении.

Как ошибаются те, кто представляет себе поведение животных стандартным для каждой определенной обстановки и обусловленным хорошо отработанной длительной эволюцией вида. Не так все просто! Даже в одной и той же семье изменчиво не только строение тела, но и поведение. Мне думается, что прежде всего изменчиво именно поведение. Оно и представляет собою благодатный материал для последующего естественного отбора и выживания наиболее приспособленных.

В органическом мире царит удивительнейшая целесообразность: все организмы подчиняются множеству особенностей поведения, приспособленного для выживания. Правда, бывает и так — изменяется обстановка существования и организм оказывается в каком-либо отношении беспомощным, если не способен перестроиться. Какая же польза для каракуртов в таких паучках-отщепенцах?

— Как ты думаешь, Маркел? — спрашиваю я своего любознательного помощника.

— Какая от него может быть польза! — с возмущением парирует Маркел. — Он же убил своего брата или сестричку, и его следовало бы убить.

— Это тебе так кажется с нашей человеческой точки зрения. В мире животных царят другие законы. Паучки обязаны разлетаться во все стороны. Если бы они все остались, им не хватило бы места для гнезда, пищи, они бы невольно мешали друг другу. Этот же паучок-каннибал — определенно счастливчик. Ему не грозит гибель во время полета от ласточек, стрижей и других пичужек, ловящих мелкую добычу в воздухе. Не попадет он и в непригодное для жилья место. Наоборот, он прежде всех уже набрался сил, отлично насытился. Условия жизни для него, конечно, подходящие, раз тут жила его мать.

— Пожалуй, что так, — задумчиво соглашается Маркел. — Только понять не могу, почему среди паучков находится только один или два таких расчетливых?

— А вот этого и я не знаю!

Паучки-строители

После одного очень теплого и тихого дня паучки все разлетелись, многочисленные братья и сестры навсегда расстались. Каждый стал одиночкой, начал новую жизнь, полную невзгод и опасностей. Где же вы теперь, смелые аэронавты, чем вы стали заниматься и каково ваше первое пристанище?

Первое время мы с Маркелом с трудом разыскивали поселенцев-каракуртиков, но вскоре натренировались и стали находить их везде и всюду. Малыш-паучок охотнее всего селится над бугристой поверхностью, чем над ровной, но больше всего предпочитает растягивать тенета над маленькими ямками. Следы копыт домашних животных, оставленные на влажной почве — любимое их место.

Паучок-строитель очень тороплив. Терять попусту и время, и силы нельзя. Он быстро растягивает паутинные нити над землей, крепит их к окружающим травинкам, комочкам земли. Горизонтальные нити перемежаются с вертикальными и наклонными. На самый верх, в центре своего бесхитростного сооружения он натаскивает мелкие соринки, комочки земли, обвивает их паутиной. Получается что-то похожее на миниатюрную и плоскую шапочку. На вертикальных нитях у самой земли поблескивают липкие паутинные шарики. Кое-где на сети висят мелкие комочки земли или камешки. Домик готов, ловчая сеть — тоже. Теперь, спрятавшись в своем жилище, можно ждать добычу.

— Для паучка шапочка — это гнездо, — рассуждает Маркел. — А вот зачем комочки да камешки висят — не понимаю!

— Тебе все надо «зачем и почему». Жизнь иногда ставит такие загадки — ни за что не отгадаешь. Как я убедился, часто какая-нибудь одна особенность имеет много значений. Вот, кстати, ты все время допытывался, почему паучок такой черный с ярко-белыми пятнышками. Теперь сверху его не увидишь под шапочкой, а снизу, не кажется ли тебе, белые пятнышки, будто окошечки в логове, через которые проглядывает небо.

— Похоже! — соглашается Маркел. — Но зачем камешки на ниточках?

— Я думаю, камешки служат резонаторами: зацепит насекомое за ниточку, камешек раскачается, и паучок в шапочке сразу почует: пора приниматься за дело, пришло время решительной схватки. И еще, наверное, камешки натягивают нити, не дают им обвисать, делают сети упругими.

Пока мы так рассуждаем, над горизонтом появляется серая мгла, неожиданно налетает сильный ветер. Он подхватывает с земли пыль, засохшие былинки, мусор и гонит перед собою, ударяя ими о кустики, врывается и в ямку, над которой поселился паучок, и, раскачивая камешки-резонаторы, грозит разрушить все сооружение.

Паучок забеспокоился, стремглав выскочил из логова, бросился к одному камешку, откусил ниточку, на которой он висел, к другому… Несколько секунд работы, и все резонаторы упали на землю. Теперь тенетам не страшен ветер. Что он сделает с тонкими, едва видимыми нитями. Можно вновь забраться в логово.

Паучку, на которого мы засмотрелись, здесь несладко живется. Он сильно похудел, ему, видимо, еще не довелось удачно поохотиться, сидит голодный в своем укрытии. Выживет ли он?

Первая добыча

Проходит еще несколько дней, и в тенетах каракуртиков-счастливцев уже висят высосанные трупики добычи. И все до единого — муравьи. Вот уж никак не ожидал я, что муравьиное племя имеет столь отъявленного врага. Впрочем, чему удивляться! Маленькие муравьи под силу хищнику, к тому же их много.

Интересно посмотреть, как паучок овладевает своей добычей. Но для этого придется немало поползать по земле.

Мимо гнезда паучка, сотрясая паутинки, пробирается большой муравей. Хозяин сети по ее сотрясению определяет направление добычи и быстро мчится к долгожданному посетителю. Завязывается ожесточенная борьба. Осторожно работая задними ногами, паучок пытается обмотать муравья нитями. Маленькими, быстро загустевшими капельками паутинной жидкости он старается залепить ноги и челюсти жертвы. Муравей ожесточенно сопротивляется. В нем много сил и упорства. Он рвет паутинные нити, страшно щелкает челюстями, хочет схватить паучка. Но у маленького каракурта есть замечательный прием борьбы, к которому он прибегает с самого начала. Прикрепляя к добыче нити с одной стороны сверху, он обрывает их снизу и постепенно добивается того, что противник повисает над землей в центре сети, лишенный твердой опоры. Теперь муравью уже не освободиться из плена. Вокруг него черным шариком кружится паучок, все больше запутывая нити. Наступает короткая передышка. Осторожно подбирается паучок к муравью, чтобы укусить его за ногу и выпустить свой смертоносный яд. Но стоит муравью чуть тряхнуть сетью, и маленький хищник в панике отскакивает от добычи на почтительное расстояние. Наконец тихо-тихо приблизился, примерился, укусил. Проходит несколько минут, муравей затих, замер. Паучок стремительно бросается к своей добыче и подтаскивает ее к своему логову-шапочке. Здесь в безопасности он высасывает сперва брюшко муравья, потом головогрудь и после трапезы заметно толстеет.

Первая добыча имеет решающее значение в жизни. Если муравей крупный, а силы паучка малы, битва может затянуться на долгое время. Паучок заметно худеет, его брюшко становится меньше от значительной траты паутинного вещества (в его брюшке паутинные железы занимают более трети объема). Он начинает уставать, чаще делает передышки или пытается прежде времени укусить добычу, рискуя потерять одну из ног в мощных челюстях муравья.

Если охотник ошибся в своих расчетах, переоценил свои силы, почему бы ему не бросить добычу и не подкараулить более слабую? Но где восстановить силы и затраченное паутинное вещество? И паучок, будто понимая решительность момента, еще настойчивей бросается в атаку, бьется до изнеможения. Побеждает он не всегда.

Плохо тому паучку, который не довел до конца сражение. После этого он уже не в силах справиться даже с самым маленьким муравьем. Проходит время, множество насекомых летает в воздухе, снует по земле, задевая паутину неудачника, но паучок не в силах начать новую борьбу и с каждым днем все больше худеет. Потеряв последние силы, он гибнет, застыв бесформенным сухим комочком на паутине.

Весна в разгаре

Исчез блеклый фон пустыни. Ярко-зеленая трава покрывает землю. Пустыня цветет и кишит многочисленными обитателями. Давно прилетели сине-зеленые крикливые сизоворонки. Грациозно порхают золотистые щурки. Озабоченный чекан спешит в нору к своему гнезду с большой гусеницей.

Паучки заметно изменились. Их трудно узнать, так они подросли. Брюшко некоторых уже с горошину, ярче белеют на нем пятна. У самых крупных в центре каждого белого пятна появилось по красной отметинке. Такие паучки очень красивы и могли бы послужить моделью для изящного брелока. Красный цвет появился, пожалуй, неспроста, у паучков теперь много яда, они стали опасными для мелких зверюшек и птиц. Яркая внешность не случайна: знайте, мол, кто мы такие, не связывайтесь с нами, если вам дорога жизнь.

Увеличились и разрослись гнезда. Широко и густо раскинулась паутинная сеть. В центре тенет уже нет комочков земли, связанных беспорядочной кучкой, напоминающей шапочку. Маленькие палочки, крошки глины густо перевиты в глубокую чашечку, похожую на колпачок, опрокинутый кверху донышком. В нем паучок совсем невидим, сидит, тесно прижав к телу ноги. Прибавилось у него силы, ловкости, быстроты и уверенности в движениях. Теперь, нападая на жертву, он смелее наносит укус и всегда выходит победителем.

Когда паучок растет, ему становится тесной его неподатливая одежда. Приходится время от времени ее сбрасывать, линять. Нелегко паучкам расставаться со старой оболочкой. Перед линькой он становится вялым и неподвижным, равнодушным к окружающему, забивается в логовище и оттуда не желает показываться. Через некоторое время можно заметить, как с ним что-то происходит: сперва по краю головогруди появляется трещинка, и верхняя покрышка, запрокидываясь назад, снимает узенькую полоску хитина до самого конца брюшка; затем чехлом снимаются оболочки ног и освобождается брюшко. Линяют также и некоторые внутренние органы, легкие, трахеи, паутинный аппарат.

Вялым и неподвижным остается паучок после линьки. Он нуждается в строжайшем покое. Линька происходит почти всегда ночью. В это время воздух неподвижен, не колышутся травы и вместе с ними спокойны паутинные тенета. Малейшее повреждение линяющего паучка затрудняет смену оболочки, и он погибает.

Чем моложе паучок, тем быстрее он линяет, так как его покровы нежны, тонки и легче сбрасываются с тела. Первая линька тянется около получаса, тогда как у взрослых — почти всю ночь. Одновременно с линькой меняются окраска и строение. Ярче становятся красные пятна, у самца появляются утолщения на ротовых придатках, педипальпах[3]Педипальпы — вторая пара конечностей у паукообразных; у некоторых пауков являются также органами совокупления.
, и они становятся похожими на руки боксера в перчатках. А у самки в центре красного пятна проглядывает черная отметинка. Теперь каждое пятно трехцветное: черная отметинка окаймлена красной и белой каемками. Такая яркая пестрота костюма держится недолго, хотя прежде на нее больше всего обращали внимание те, кто поверхностно знакомился с жизнью паука. Вскоре черные отметинки увеличиваются, вытесняют красные и белые цвета, и самка приобретает сплошную черную окраску.

Не случайно паук из нарядного и цветастого становится черным, но об этом позже.

Смена одежды

Каждое насекомое или паук линяют строго определенное количество раз. То же и у каракурта. Перелиняв, он как бы переходит в следующий возраст.

Паучок выбирается из яичка одетым в одну из эмбриональных оболочек. Она плотно и со всех сторон облегает его тело, и когда он сбрасывает ее, она, необыкновенно легкая и тонкая, очень похожа на линочную шкурку, после освобождения от этой оболочки паучок переходит в первый возраст.

Через несколько дней в коконе же у паучка происходит настоящая линька, после которой он становится паучком второго возраста. Вторая настоящая линька наступает весной, после полета по воздуху уже в собственном жилище. Прежде чем стать взрослой, самка линяет восемь раз, а самец — на две линьки меньше. Взрослые пауки никогда не линяют.

Задали мне хлопот эти смены одежды! Время, затраченное на ночные наблюдения за линяющими паучками, оказалось ничтожно малым по сравнению с теми заботами, которые отняли определение числа возрастов и линек. Приходилось содержать пауков в стеклянных банках и за каждым вести тщательные наблюдения. Попутно за неделю мы собирали множество пауков, измеряли их и строили вариационные кривые. Каждый возраст имел свои немного изменчивые размеры. После кропотливой работы стало возможным определить, к какому возрасту относится тот или иной паучок. Отступиться от этой работы никак нельзя. Она шла попутно с определением ядовитости каракурта в течение всей его жизни. Тем более, что по этому поводу ранее публиковались самые разнообразные и противоречащие друг другу сведения. Неизвестно было и число возрастов.

Сила его яда

О ядовитости «черной вдовы» как у нас, так и за рубежом существовали различные суждения. Почему-то считали, что у паучков-малышей яда вовсе нет. Без яда вроде бы должен быть и самец. А самка якобы становится ядовитой, по одной версии — только когда у нее появлялись красные пятна, по другой — только в самое жаркое время года, впоследствии утрачивая силу яда. Высказывались и другие суждения. Но это, по существу, были одни догадки.

Чтобы раз и навсегда выяснить зависимость ядовитости от возраста, пола, сезона года, голодовки или упитанности и тому подобного, нужны были точные опыты. Для опытов необходимо много морских свинок, уже испытанных, безропотных и терпеливых животных. Но ради них потребовалось бы создать в Мурат-Али целый питомник. Ни денег, ни дополнительных помощников у меня не было, а дел нам с Маркелом хватало и без того с излишком. Но выход нашелся. В нашем институте существовал питомник свинок, белых крыс и мышей. На них ставились различные опыты, в том числе и такие, которые не отражались на здоровье животного, но после них свинки считались «отработанными». Таких свинок безвозмездно и передавали мне.

Кончилась спокойная и тихая жизнь в Мурат-Али, да и недолго она продолжалась. Теперь каждую субботу я уезжал в Ташкент на велосипеде и возвращался в понедельник. На багажнике велосипеда со мною из города ехали в клеточке, весело перекликаясь, морские свинки. Много сил отнимали эти еженедельные поездки. Шестьдесят километров с грузом давались нелегко. Тем более, асфальтовых дорог в то время не было.

Сколько хлопот со свинками! Со всего кишлака к нам на фельдшерский пункт сбегались дети, чтобы поглазеть на диковинных животных. Но и «отработанными» свинками следовало дорожить. Помню, как мучительно долго приходилось раздумывать, прежде чем определить дозу яда паука для очередной жертвы. Способ введения яда был тот же: железы отпрепарировались, теперь они стали большими и манипулировать с ними было намного проще, настаивались на физиологическом растворе и впрыскивались в брюшную полость свинки. Казалось бы, проще заставлять паука кусать животное. Но этот способ не точен: каракурт мог произвольно выпускать яд — или мало, или много.

Еще я получил в институте противокаракуртовую сыворотку. Она предназначалась для лечения больных, если такие появятся в кишлаке, а также для испытания ее на отравленных ядом морских свинках.

Вскоре картина отравления морских свинок стала мне хорошо знакомой. Только при появлении первых симптомов отравления я почти безошибочно угадывал, как закончится опыт. На все опыты были использованы 81 морская свинка, 10 белых крыс и 2 белых мышки. К великой радости мальчишек, свинки, благополучно пережившие опыты, попадали в их руки. Какова их дальнейшая судьба, не знаю. С того далекого времени прошло более сорока лет. Может быть, у кого-нибудь в кишлаке сохранились потомки тех, кто тогда послужил науке. Но с одной свинкой я не мог расстаться. Она участвовала в нескольких опытах и приобрела стойкий иммунитет против яда каракурта.

Опыты доказали многое. Уже молоденькие каракурты имеют яд, но, конечно, соответственно своим размерам, очень слабый, отравленные им животные легко излечивались противокаракуртовой сывороткой.

Ядовитость паучков постепенно усиливается по мере того, как они взрослеют и увеличиваются в размерах.

Половозрелые самки больше всего ядовиты в первый период их жизни, затем сила их яда ослабевает, но не намного и сохраняется даже осенью до самой гибели. Те же из них, кто откладывает коконы или остается бездетным, обладают одинаковой ядовитостью, а у долго голодающих ядовитость возрастает. Самки каракурта, кусая животное, расходуют не сразу весь яд, его запасы в железах начинают истощаться только после пятого-шестого укуса, следующих друг за другом.

Американский ученый Амур в 1934 году испытал ядовитость «черной вдовы» на белых крысах. Точно соблюдая его методику опытов, я выяснил, что наш каракурт примерно в два раза ядовитее своей американской родственницы.

Две волны отравления

Рано утром в ворота фельдшерского пункта кто-то громко постучал, я услышал знакомый голос Ассудулы Ибрагимовича, заведующего районным отделом здравоохранения.

— Каракурт, доктор, скорее вставайте, поедем!

Вставать не хотелось, добрую часть ночи я пронаблюдал, как линяет каракурт. Но раздумывать не приходилось, и я, выбравшись из-под масахана, стал спешно одеваться.

Через десяток минут я уже сидел в бричке, которая, поднимая облака пыли, встряхивала нас на ухабах полевой дороги. Ассудула Ибрагимович отправлялся в очередную поездку по медицинским пунктам своего района и по моей просьбе заехал за мною.

Несколько дней, изнывая от жары, мы колесили по пыльным дорогам. Пока мой доброжелатель занимался на медицинских пунктах своими делами, я тщательно просматривал регистрацию заболеваний за несколько лет, выискивая среди множества названий недугов человека, которыми его наделила природа, один единственный, меня интересующий, под названием «укус каракурта».

Местные медицинские работники хорошо знали симптомы отравления каракуртом и всегда ставили безошибочный диагноз, если больной не догадывался сам, что с ним случилось. Мне удалось собрать регистрацию 92 случаев отравлений, произошедших за четыре года. Сложив их вместе, я построил график числа случаев по декадам. Укусы начинались в мае и заканчивались к концу июля, в августе наблюдались только единичные. График оказался двувершинным, то есть заболевания шли как бы двумя, слегка соприкасавшимися волнами.

Но разные годы могли различаться друг от друга по погодным условиям, и поэтому достоверность графика могла быть смазанной, хотя в Средней Азии с мая по август всегда ясно, солнечно и жарко, и никакие циклоны не нарушали климата знойного лета. Тогда я построил график укусов каракуртами только за один год. Двувершинность заболеваний проявилась еще более отчетливо. Случайности быть не могло. В жизни каракурта происходили какие-то события, которые дважды способствовали отравлению человека. Но какие?

Взбудораженный различными предположениями, я возвратился в Мурат-Али с твердым намерением приложить все силы для разгадки тайны двух волн заболеваний. Вершины обеих кривых отстояли друг от друга почти на целый месяц. Первая из них приходилась на середину июня, вторая — на середину июля. В быту местного населения никаких заметных изменений за это время не происходило.

Разгадку следовало искать в образе жизни каракурта.

Кто они такие?

— Вы посмотрите, кого я принес! — С загадочным выражением лица Маркел достает из кармана брюк большую пробирку. — Какой-то забавный каракурт. Такого я что-то еще не видел!

— А я видел такого каракурта вчера вечером! — огорошиваю я своего помощника, — да не успел тебе рассказать. Ты же из Пскента пришел поздно. Где ты его нашел?

— В том-то и дело, что не в гнезде, ни на паутине, а просто он бежал по дороге со всех ног, видать торопился куда-то.

Паук небольшой, темно-коричневый, с поджарым брюшком и очень длинными ногами. Спереди у головогруди на месте маленьких членистых конечностей-педипальп красуются два круглых шарика размером с пшеничное зерно. Брюшко украшено ярко-красными пятнами с белой окантовкой. Он очень элегантен, я бы даже сказал, удивительно изящен и красив.

— Неужели ты не узнал, кто это такой? — спрашиваю я Маркела. — Так это же взрослый самец! Вспомни, ножки у них хотя и без кругляшка, но уже с небольшим утолщением. Через несколько дней они должны созреть. Этот же, как и тот, которого я увидел вчера — самый ранний.

— Все это здорово! Почему же, — недоумевает Маркел, — эти так рано вылупились? Самки-то, вы сами говорите, еще молодые!

— Да, я сам немного удивлен. Видишь ли, в чем дело, я думаю самцы должны созреть на несколько дней раньше. Природа как бы дает им небольшой запас времени для поисков своих невест. У нас в Мурат-Али этот запас вроде как бы ни к чему, каракуртов много, разыскивать их не надо, через каждые десять-двадцать шагов гнезда. Но, знаешь, в природе часто расчет идет не на благополучие, а наоборот, как мы говорим, на черный день. Представь себе, каракуртов стало почему-либо очень мало, ну, допустим, один паук на квадратный километр. Как самцу разыскать свою подругу, сколько надо потратить на поиски времени!

— Здорово рассчитано! — с восхищением восклицает мой помощник, — уж не поэтому ли ноги у него такие длинные и сам он худощавый, чтобы, значит, легко было бегать.

— Вроде бы для этого, — соглашаюсь я. — Но нам с тобой теперь придется раздобыть не меньше сотни этих красавцев, чтобы испытать их ядовитость.

— Разыщем! Обязательно разыщем, — отвечает Маркел.

Домосед становится кочевником

Короткая и бурная весна пустыни закончилась. На синем небе давно уже не видно ни одного облачка, и на землю с утра до вечера безжалостное солнце льет свои жаркие лучи. Высохла земля и стала твердой. Давно отцвели цветы, трава пожелтела. Лишь полынка да кое-какие солянки продолжают зеленеть, добывая глубоко из-под земли своими длинными корнями влагу, выделяясь своим темным цветом на поблекшем светлом фоне пустыни. Выросли многочисленные кобылки и из-под ног идущего человека прыгают во все стороны. Спешно зарываются в норы черепахи, готовятся к долгому сну до будущей весны. Вывели птенчиков жаворонки и кочуют, сбившись стайками. Теперь уже не встретить и змей, греющихся на солнце, слишком жгучи лучи. Все живое ищет спасительную тень и влагу. Зато ночью жизнь пробуждается. Во всех направлениях мчатся жуки-чернотелки, мечутся фаланги, деловито и не спеша, подняв над собою хвост с ядоносной иглой, бродят скорпионы.

Кончилась оседлая жизнь у каракуртов. Один за другим пустеют жилища, где прошло их детство и юность, и заброшенные своими жильцами глубокие шапочки-логовища, висящие на паутине, постепенно разрушаются. Один за другим исчезли и те логовища каракуртов, за которыми мы вели наблюдения.

Мы бродим по холмам, оврагам и убеждаемся: пауки, повзрослев, стронулись с насиженных мест и отправились кочевать, поспешно заселяют теневые места. На склонах сухих арыков, у комлей щелистых тутовых деревьев, в норах грызунов, черепах, на склонах оврагов с нависшим дерном и особенно у оснований мелких кустиков полыни и верблюжьей колючки появляются неряшливые новые тенета. Но днем пауки сидят в своих укрытиях, никуда не отлучаются, будто такие же домоседы, как и прежде, и ничто не говорит о происходящих путешествиях. Впрочем, ранним утром на проселочных дорогах, покрытых пухлой лёссовой пылью, появились странные цепочки чьих-то маленьких следов.

Кое-где объявились самки каракурта какого-то совершенно необычного серого цвета. Почему неожиданно возникла вариация окраски паука? Вспоминаю: Россиков тоже заметил таких пауков и описал их как особенную цветовую вариацию и даже заподозрил в них представителя нового подвида.

Надо рассмотреть серых каракуртов под сильным увеличением бинокулярной лупы. И тогда открывается совершенно неожиданное! Все тело паука между короткими и густыми волосками сплошь забито мельчайшей светлой лёссовой пылью. Попробуем его отмыть в банке с водой. После ванны паук стал, как все, бархатисто-черным. Цветовая вариация исчезла от купания. Наверное, такие выпачкавшиеся пауки и оставили следы на дорогах…

Наш обычный трудовой день с опытами над свинками закончен. Пора готовиться ко сну. Маркел, увидев, что я собираюсь в поле, удивлен. Я его не зову. Пусть сам решает. Он, конечно, не желает оставаться дома. Ему тоже хочется посмотреть на пауков ночью.

— Знаешь, Маркел, — предупреждаю я его, — пауки, видал сам на опытах, стали ядовитыми и опасными, из Пскента сообщили, что появились первые пострадавшие от их укусов. Так что надо быть осторожным.

Но Маркелу так же, как и мне, кажется странным бояться паука. Мы к нему привыкли и хорошо его знаем. Ядовит он, безусловно, но так неловок, когда оказывается за пределами своего жилища и своей родной стихии паутинных тенет, так робок, труслив. Когда подойдешь к его жилищу, он, заметив приближение человека, мгновенно прячется в самое далекое и темное место. На паутине же бегает, слов нет, быстро, но только кверху ногами. Уж слишком грузно его тело и тонки ноги. На земле же передвигается медленно, неловко, часто опрокидываясь на бок и на спину.

В поле мы выбрали место, откуда видно сразу несколько пауков. Найти такой участок нетрудно: в степи много каракуртов, иногда по два-три на квадратный метр. Косые лучи золотят вершины далеких гор. Становится прохладней. Густеют сумерки. Пауки оживлены, выходят из укрытия, протягивают новые нити. Вот взрослая самка спустилась с тенет и взобралась на сухую былинку. Выпустила паутинку, быстро по ней спустилась на землю и, степенно перебирая ногами, поползла дальше. Потухла вечерняя заря. Пустыня наполнилась ночными шорохами. Совсем стало темно…

Прошло более часа, все также, заползая на кустики и комья земли, кочует самка каракурта. Ее движения стали уверенней, смелее. В темноте ночи поблескивают глаза маленькими фосфоресцирующими точками, отражая наш тусклый фонарик. Оказывается, она ползет не как попало, а оставляет на своем пути паутинную нить. Зачем это ей: жилище навсегда покинуто, возвращаться к нему самка, конечно, не будет, да и найти его уже не так просто и паутинная дорожка вряд ли цела. Кругом бегают жуки-чернотелки, фаланги, скорпионы; шелестят сухими листьями ежи. Нет, не проста та нить! Надо к ней внимательно присмотреться.

Разглядывать паутинные нити в сплошной темноте нелегко. Но помогают отблески. Оказывается… Вот уж ни за что не предполагал такое от луча фонарика. По пути самка тянет не одну, а две строго параллельные нити. И самое замечательное — по ней можно узнать направление хода самки, так как от места остановки нить начинается более широким интервалом. Я уже догадался, для кого предназначена эта непростая нить, но молчу. Зато Маркел фантазирует, строит разные догадки, да все невпопад. Дальше ползет самка каракурта. Заползает на дорогу, оставляя на ней те самые характерные цепочки следов, которые я видел днем. Теряя опору в мягкой глубокой пыли, она перевертывается и становится совсем серой. Темнота южной ночи вынуждает прекратить наблюдения.

Рано утром, когда солнечный диск едва показывается над горизонтом пустыни, поверхность ее поблескивает паутинными нитями, а на дороге, еще не разбитой колесами телег, тянутся во всех направлениях узоры следов каракуртов.

Скверно просыпаться днем в жару, после бессонной ночи. Но одной ночи нам мало. Мы еще не видели, как себя ведут самцы. Они тоже, оказывается, кочевники, даже более заядлые, чем женская половина их рода. Самец очень ловок, быстр и подвижен. Его бег иногда так поспешен, что поражаешься, откуда в этом крошечном тельце, нарядно разукрашенном красными в белой каемке пятнами, столько неуемной энергии. Он ничего не ест и не обращает внимания на добычу, попавшую на тенета. Ему не до еды — все существование его направлено на поиски самок. И самцы легко их находят на временных тенетах. Не зря самки, путешествуя, тянут за собою двойную нить-дорожку. Она предназначена будущему супругу. По ней легко узнать, куда направлялась толстая и неловкая паучиха. Догадка моя оказалась правильной.

Теперь днем на тенетах самок мы всюду видим по нескольку самцов. Они неподвижны, будто ожидают предстоящую ночь.

Наступила брачная пора каракурта. Пауки оставили свои жилища юности и отправилась кочевать, чтобы найти для себя теневое местечко, в котором можно было бы основательно устроиться и одновременно облегчить брачную встречу. Уж не этой ли первой волной путешествий вызван пик укусов каракуртом человека?

Посмотрим, что будет дальше!

Сложность брачных отношений

Я знал, когда наступит брачная пора и самки начнут уничтожать самцов, что вызвало множество толков среди ученых, мне придется проводить наблюдения в естественной обстановке. И я готовился к ним, словно к решающему бою. Прежде всего изучил строение половых органов каракурта. Меня поразила их необыкновенная сложность, даже кажущаяся излишней виртуозность. Назначение каждого органа построено по принципу наибольшей простоты, экономии и эффективности. А здесь я не мог понять, зачем природа избрала столь сложную форму прямо-таки изощренного препятствия на пути оплодотворения мужской половой клеткой женскую.

Пауки-самцы оплодотворяют самок маленькой лапкой-педипальпой, на кончике которой во время возмужания появляется шаровидное вздутие. Оно оказалось необыкновенно сложно устроенным. Но и это еще не все! Став взрослым, самец выделяет из полового отверстия капельку семени и засасывает ее в шарообразное вздутие педипальпы. Для этого у него есть особая площадка с зубчиками. Из этой площадки по каналу семя поступает в полость. Видимо, существует какой-то клапан, закрывающий этот канал, идущий от зазубренной площадки. На вершине вздутия расположена особенная спираль. Она прочна, эластична, как пружинка маятника часов. Вначале ее виток идет по принципу правой резьбы, то есть справа вверх направо, затем поворачивается в обратном направлении, идет по «левой резьбе», то есть слева вниз направо. Перед самым сильно утонченным концом на спирали есть маленькая стреловидная зарубка. Спираль эта называется эмболюс.

В теле самки находится два резервуара, в которых хранится семя. Путь к этому резервуару лежит через сложный лабиринт, который вначале идет по правой резьбе, а затем по левой, то есть точно соответствует строению спирали самца. Оплодотворение наступает только когда спираль самца проникает через этот вычурный канал. Кончик спирали обламывается в месте стреловидной зарубки и воспользоваться второй раз спиралью самец уже не может.

Если бы я предварительно не изучил строение полового аппарата каракурта, многое в его брачной жизни и эпидемии отравлений осталось неясным. Подготовка принесла пользу.

Натуралисты давно знали о том, что самцы пауков оплодотворяют самок с помощью видоизмененных лапок-педипальп. Предполагалось, что семя в лапку поступает через особый канал, другого пути, казалось, не должно быть. Но как часто умозрительные заключения, не подкрепленные детальными наблюдениями и доказательствами, оказываются ошибочными.

В конце XIX века было доказано, что паук линифия монтикула выделяет капельку семени на особую паутинку, с которой уже и засасывает ее в лапку. Важно сделать первое наблюдение. Вскоре подобный же процесс был замечен и у нескольких других пауков. Оказалось, что в деталях это явление сильно варьирует для подавляющего большинства видов и еще не изучено в деталях. Оказалось, не так легко заметить его. Неизвестно оно было и у «черной вдовы».

Задал мне загадку самец каракурта! Сколько часов я просидел попусту, надеясь увидеть, что делает нарядный паучок, прежде чем приняться за брачные обязанности. Все напрасно. Может быть, таинство совершается под покровом ночи? Увы, и несколько бессонных ночей ничего не дали. Тогда я снял верхнюю часть бинокуляра, замотал его в платок и отправился в поле, улегся на землю возле скопления самцов на тенетах самки. Все оказалось очень просто, но настолько незаметно, что невооруженный глаз был бессилен.

Мое внимание привлек один из элегантных кавалеров. Он расположился в стороне, долго и тщательно чистил свои ноги, потирая их одну о другую. Потом он выплел паутинку в виде буквы «П» с несколькими перемычками и ухватил ее третьей парой ног. Вскоре его брюшко стало мелко вибрировать, из половой щели на брюшке показалась капелька семени. Паучок быстро подцепил ее поперечной П-образной паутинкой и подвинул к одному шарику педипальпу. Семя перетекало в нее около пяти минут. Затем столько же времени — в другую. Попеременное прикладывание шариков продолжалось около часа, пока от белой капельки семени не осталась едва заметная даже под сильным увеличением точка. Перенос семени в педипальпу завершился.

Брачное время «черной вдовы»

В брачном поведении насекомых и пауков сбегаются все нити их жизни. Без познания брачной жизни, без проникновения в ее подробности не понять всю сложность биологии организма. В нем, кроме того, запечатлен весь тот долгий путь, который прошло животное в течение своей эволюции, исторического развития.

Зоологи привыкли считать все реакции организма на среду строго определенными, стандартными, установившимися испокон веков. Тем более у таких слабо развитых в психическом отношении животных, как пауки или насекомые, поведением управляют незыблемые рефлексы и инстинкты.

Но сколько раз я убеждался в ошибочности подобных суждений. Поведение — самая изменчивая особенность организма. Она и дает материал для естественного отбора. За изменением поведения следуют уже изменения строения тела.

В брачной биологии каракурта я встретил такую широкую гамму изменчивости поведения, что нередко не мог найти ответ на тот или иной поступок.

Итак, напомним: пауки с одной стороны, повинуясь инстинкту встречи полов, с другой — подгоняемые наступившей жарой и необходимостью смены жилища и поисков тени, отправились кочевать и вскоре осели на временных, беспорядочно раскинутых тенетах. В том, что пауков подгоняла жара — сомневаться не приходилось, так как в путешествия отправлялись и неполовозрелые самки, которым полагалось еще один раз перелинять. Возле таких несовершеннолетних «девиц» тоже скапливались «кавалеры». Большая часть из них застывала на тенетах, предаваясь длительному ожиданию. Но некоторые, неразумные, начинали домогаться взаимности, особенно во время линьки самки и ее полной беспомощности. И губили ее. Тут сказывалась бессмысленность и даже вредность для вида раннего созревания самцов в условиях их многочисленности. Потом я понял, какие самцы ошибались, принимая неподвижность самки при линьке за позу каталепсии, предшествующей совокуплению, о которой будет рассказано. Надо полагать, природа поступала мудро, не оставляя потомства от таких же не наделенных жизненным расчетом ухажеров, отрабатывая совершенство инстинкта. Одна из записей дневника полевых наблюдений иллюстрирует сказанное: «По периферии беспорядочной паутинной сети в неподвижных позах расположилось четыре самца. В центре тенет находится самка восьмого возраста: пожирающая убитую ею самку того же возраста. Немного в стороне висит взрослый и тоже убитый ею самец. Мертвая самка осторожно вынута пинцетом из тенет. Некоторое время здравствующая самка каракурта преследует удаляющуюся добычу. В тенета брошена кобылка-прусс. Самка тотчас же кидается на нее, энергично заплетает паутиной, кусает. Эти движения самки взбудораживают самцов, они оживляются и поспешно приближаются к ней. Временами наиболее энергичный прикасается к самке передними ногами. Самка вздрагивает, решительно прогоняет самцов и вновь принимается за еду. Но самцы продолжают ей мешать, настойчиво ухаживают, и самка, бросив добычу, спускается на землю и медленно уползает. Через пятнадцать метров она добирается до свежевыплетенных тенет, принадлежащих тоже самке восьмого возраста. Ее встречает готовая к нападению хозяйка. Оба паука на мгновение застывают. Гостья энергично нападает на хозяйку, стараясь облепить ее паутиной, она поспешно отбегает в сторону, и оба паука успокаиваются на одних тенетах в нескольких сантиметрах друг от друга. Через два часа хозяйка покидает тенета, оставив в них посетительницу, около которой на краю жилища появляется самец, застывший в позе ожидания.

На первых тенетах покинутые самцы вначале неподвижны. Но вскоре наиболее юркий начинает бегать по паутинным нитям. Найдя оплетенного прусса, он обкусывает нити и сбрасывает добычу на землю. Потом между самцами начинается легкая потасовка. На следующий день около самки находится уже пять самцов, а на покинутых ею тенетах — два самца и новая самка».

Быть может, там, где каракуртов очень мало, самки в одиночестве продолжают странствовать до тех пор, пока не находят спасительный от солнечных лучей уголок, удобный для устройства постоянного жилища. Но здесь, где изобиловали пауки, это путешествие не доводилось до конца. Оно прерывалось, едва начавшись. На тенетах появлялись самцы, их присутствие и ухаживание заставляло оседать на месте, чтобы завершить не менее важное дело, связанное с продолжением рода.

Уж не потому ли, что путешествие самок приостановилось, случаев укуса ими человека стало меньше и между двумя волнами этого заболевания наступал разрыв?

Так брачные дела пауков оказывали влияние на человеческие судьбы. Кто бы это мог предвидеть?

В окружении пауков

Трудно приучить себя просыпаться на рассвете, тем более когда так коротки южные ночи! Но иного выхода нет. Надо наблюдать за пауками. На рассвете пауки еще оживленны, пока не пригрело солнце. Днем они отдыхают, неподвижны, вялы. Наблюдать же ночью трудно. Свет от керосинового фонаря слишком слаб. Для электрического фонаря не наберешься батареек, да и сильный свет ночью пугает пауков.

Сначала я просыпаюсь от звона будильника, на Маркела он не оказывает никакого действия, и мне приходится немало времени трясти топчан, прежде чем прервать его крепкий сон. Потом следуют торопливые сборы в поле.

Наблюдая пауков, мы оба сидим рядом, поглядывая друг на друга. Вокруг ползают каракурты. Видимо, они наделены каким-то чувством определения окружающих предметов и обходят нас стороною. Но не всегда — нередко то один, то другой, очевидно, принимая нас за глыбы земли, пытается забраться на нас. Важно своевременно заметить такого ретивого кочевника, отбросить его подальше.

— Спокойно, Маркел, сейчас я сниму с твоей спины каракурта, — говорю я. И мой помощник, нисколько не пугаясь, застыв на месте, ожидает моей помощи. Слово «спокойно» у нас означает «замри», не шевелись на всякий случай. Правило это мы разработали сами и неукоснительно его соблюдаем. Маркел любит пошутить и при случае подражает интонации моего голоса и, когда нужно, говорит тем же тоном:

— Спокойно, Павел Иустинович! Сейчас я сниму с вашей шляпы каракурта.

Случалось и такое, когда пауки заползали до самой головы незамеченными. Но однажды Маркел, побледнев, почему-то произнес полушепотом:

— Что-то у меня под рубахой большое ползает!

— Замри, не шевелись! — приказываю я Маркелу и начинаю поспешно снимать с него рубаху. Сейчас достаточно хотя бы слегка придавить паука, и он сразу же вонзит свои коготки хелицер в кожу. Вот мелькнуло что-то черное в складках рубахи, и показалась самая обыкновенная уховертка.

— Сколько раз я тебе говорил, Маркел, обязательно заправляй рубаху в брюки, когда сидим в поле и наблюдаем каракуртов. Не послушался, а что, если бы действительно забрался каракурт?

— Забыл, забыл, честное слово! — оправдывается Маркел. В его представлении слово «забыл» — самый убедительный аргумент, оправдывающий оплошность.

В утренние наблюдения перед нами разыгрываются самые различные истории паучьего бытия. Некоторые из них никак не укладываются в рамки построенного мною представления об их жизни. Но, в общем, многое становится ясным.

Самцы живут на тенетах возле каждой самки около 3–10 дней. За это время самка много раз оплодотворяется ими, после чего самцы, оставшиеся холостыми, переходят на другие тенета. Распределение самцов на тенетах разных самок неодинаковое: если у одной из них можно встретить до двенадцати кавалеров, то у другой — ни одного. По-видимому, самки, закончившие брачные дела, более не привлекают самцов. Как они об этом узнают — неясно!

На тенетах самцы постоянно конкурируют друг с другом и часто дерутся. Правда, эти турниры носят почти невинный характер, соперники мутузят друг друга своими длинными тонкими ногами. Из дерущихся никто заметно не страдает, но иерархия на право сильнейшего устанавливается удивительно быстро. Бегая по тенетам, самцы постепенно добавляют к ним свои тончайшие, почти невидимые паутинки. Такие тенета невозможно проткнуть даже остро отточенной палочкой без того, чтобы не наткнуться на густую сеть.

Чаще всего оплодотворение происходит так. Наиболее активный самец отгоняет своих соперников на края тенет. Осторожно подходит к самке, своеобразно приседает, исполняя подобие танца и слегка сотрясая паутинные нити. Приблизившись, он притрагивается к ней передними ногами. Постепенно самка складывает ноги и, повиснув на тенетах, впадает в состояние длительной неподвижности. Некоторые самки впадают в своеобразное каталептическое состояние сразу же при первых признаках появления на тенетах самца. Узнает она его по незначительнейшим сотрясениям паутинной сети. Если в то время, когда самка впала в каталепсию, убрать самца, то она вскоре же пробуждается и долго ползает по тенетам, ощупывая нити.

Самец обкусывает вокруг самки нити тенет, обвивает ее едва заметными паутинками, ползает во всех направлениях с величайшим беспокойством и поспешностью. Его паутинки слишком тонки и непрочны, чтобы обеспечить неподвижность самки и скорее всего служат для удобства предстоящих манипуляций. Временами самец обегает вокруг тенет, разгоняет самцов по сторонам, как бы убеждаясь в том, что никто из них не приблизился. Обычно, как только наиболее активный самец начинает подготовительные движения, другие самцы расходятся, занимая позы ожидания. Подготовительные движения самца могут иногда продолжаться очень долго, до двух, трех, иногда пяти часов, и все это время самка неподвижна. Потом самец расправляет спираль эмболюса и начинает погружать его в половые пути самки. В этот момент он совершенно неподвижен. Проходит несколько секунд. Внезапно самка пробуждается, без усилия разрывает паутинные нити, протянутые самцом, схватывает его неподвижное тело ногами, прижимает к хелицерам и кусает. За одну-две минуты от самца остается бесформенный комочек, который остается висеть на нитях или падает на землю. Паучиха становится вдовою. Но надолго ли? Самка чистит ноги, протягивает новые нити, занимается охотой, но при первых признаках появления возле себя очередного смертника тотчас же впадает в каталепсию.

Обычно движение очнувшейся после каталепсии самки пробуждает застывших в ожидании самцов. Они бегают друг за другом, опять дерутся, пока среди них не выделяется вновь наиболее активный.

Иногда самка не уничтожает самца, и прозвище «черная вдова» не оправдывается. Такой счастливчик долго пытается освободить эмболюс, затем пытается оплодотворить самку второй педипальпой, успешно завершает свои попытки и опять избегает печальной участи. Теперь он неспособен более к оплодотворению своей супруги, так как кончик спирали эмболюса обламывается и остается в семяприемнике самки, но с удивительным упорством продолжает за нею ухаживать. Только после нескольких дней бесполезного времяпрепровождения он или погибает от истощения, или оттесняется другими самцами.

Встречаются самки, которые не уничтожают самца, использовавшего одну педипальпу, но убивают его после применения второй. Некоторые самки уничтожают таких самцов на второй-третий день после бесплодных попыток ухаживания. Иногда самцы, затеявшие между собою драку, случайно мешают самке убить своего партнера и тот, избегнув печальной участи, продолжает ухаживание. Уничтожение самцов самками у некоторых пауков вызвало множество различных объяснений. Полагали, что в этом виновен инстинкт хищника, пожирания всего живого, оказавшегося рядом. Кроме того, якобы самка использует самца как дополнительный источник питания, а сама «любовь» паучья носит скорее гастрономический характер и т. п.

Самка каракурта, как я много раз убеждался, если сыта, не ест своего супруга, а, помяв его челюстями и убив, сбрасывает на землю. Дело же, как оказалось, в том, что самец, избежавший гибели, служит изрядной помехой для оплодотворения другими самцами. Таким образом, «черная вдова», совершающая акт насилия над своими супругами, соблюдает интересы продолжения потомства. Запас возможно большего количества семени, к тому же от нескольких самцов, очевидно, оказывает влияние на плодовитость и жизненность ее потомства.

Еще одна кочевка

Пустыня давно выгорела и стала желтой. Засохли бурьяны на пустошах. Поспела богарная пшеница. Днем стоит нестерпимый зной. Исчезли нарядные самцы. Иногда где-нибудь сбоку тенет еще можно увидеть самца, избежавшего гибели. Но какой он стал жалкий и уродливый, с покалеченными ногами, как сильно похудел, и красные пятна его, прежде такие красивые, теперь стали сморщенными бугорками.

Что же сталось с самками? Они благоденствуют, их брюшко совсем черное, лоснится. Кое-кто из них остался на брачных тенетах, если они оказались на месте, пригодном для постоянного жилища, и теперь занят строительством. Остальные же, гонимые зноем, спешно покидают временные тенета, вновь отправляются кочевать в поисках постоянного места для жизни.

Опять появляются самки там, где прежде их не было, дороги снова покрываются узорами паучьих следов, а в логовах встречаются запыленные серые паучихи. В больницы вновь поступают больные, укушенные каракуртами.

Норы грызунов, теневые склоны старых сухих арыков, поросли у комлей тутовых деревьев поспешно занимаются пауками. Иногда в таких местах их скопляется очень много.

При недостатке участков для поселений каракурты особенно активно кочуют, а у населения эти местности слывут опасными: слишком часты там случаи укусов каракуртами.

Но вот вторая кочевка самок закончилась. Паучихи осели в постоянных, заново отстроенных жилищах, сильно отличающихся от тех, в которых протекали юность и брачная пора. Ловчая сеть стала большой — до одного метра в диаметре — она располагается над землей в виде шатра. Паутинные нити в ней переплетены в различных направлениях. Они очень прочны и упруги. Брошенная на них спичечная коробка отскакивает, как мячик. Тенета укреплены за окружающие растения, выступающие над поверхностью комья земли, бугорки, корни кустарников. К земле от них идет множество вертикальных нитей. В тенетах застревают соринки, палочки, сухие листики. Они очень характерны, эти тенета из прочных упругих нитей, и опытный глаз может легко заметить их за десяток метров.

Широко раскинутые тенета постепенно суживаются в своеобразный ход, заканчивающийся шарообразным резервуаром, стенки которого оплетены густой паутинной тканью. Это логовище паука, его основная резиденция, в нем паук скрывается большую часть суток. Логовище каракурта обязательно находится в тенистом углублении: во входе норки грызуна, под нависшим комом земли, под корнем растения, с теневой стороны камня, оказавшегося в поле, или какого-либо другого крупного предмета.

Рано утром паука еще можно застать на тенетах. Но, едва завидев человека, он тотчас же стремглав бросается в свое укрытие. Теперь паук особенно осторожен. Схваченный пинцетом, он прижимает к телу ноги, притворяется мертвым или пытается освободиться, оставив в пинцете ногу, пожертвовав ею ради спасения, и только убедившись в бесполезности своих попыток, защищаясь, обволакивает пинцет каплей липкой паутинной жидкости.

Теперь пауки стали прилежными домоседами и никуда от своих тенет не отходят ни на шаг. Наступила пора заботы о потомстве, охоты за добычей, усиленного питания, изготовления коконов с многочисленными паучатами.

Сразу и прекратились случаи укусов людей пауками.

— Каракурты стали неядовитыми! — в один голос заявляют одни.

— Каракурты просто исчезли в природе! — возражают другие.

Но мы с Маркелом знаем: пустыня полна каракуртов, они также ядовиты, как и прежде, и по-прежнему от их яда быстро гибнут в опытах многострадальные морские свинки.

Ученые заблуждались…

Широкая известность в народе каракурта как ядовитого паука, случаи многочисленных бедствий и страданий, причиняемых им жителям Средней Азии, упрочили за ним славу грозного и смертельно опасного паука. Многочисленные сказания, легенды, суеверия, весь страх человека свидетельствуют о былой беспомощности перед столь маленьким и внешне безобидным созданием. В давние времена калмыки считали, что души обиженных при жизни после смерти переселяются в каракурта, чтобы мстить и наказывать людей за их черствое и злое сердце. Человека, укушенного каракуртом, считали несчастливцем, наказанным богом, и верили в то, что паук кусает не всех, а только особенную, им избранную жертву. Она должна пострадать или за свои тяжкие грехи, или за грехи, совершенные своими давно умершими предками.

Но несмотря на неопровержимые факты вредоносности паука, его ядовитость в ученом мире была признана далеко не сразу. Этому мешало то, что почти все другие пауки, населяющие земной шар, а их очень много — несколько сотен тысяч видов — безвредны. Один из больших специалистов по паукам, немецкий ученый Ташенберг, считал сведения о ядовитости «черной вдовы» пустым суеверием, недостойным внимания, и советовал с воспитательной целью приучать детей брать пауков руками. Как он, всю свою жизнь собиравший пауков только руками, мог поверить в существование среди них опасных для жизни человека! Что же, иногда знания уводят ученого от истины и способствуют заблуждению. Мнению авторитетных ученых верили и остальные, считая, что ядовитость «черной вдовы» — выдумка, заблуждение темных людей. В действительности, заблуждались ученые.

В конце 1890-х годов, когда из Прикаспийских степей стали поступать сведения об угрожающей гибели скота и множестве заболеваний человека от укусов размножившегося каракурта, обеспокоенное царское правительство снарядило небольшую экспедицию. Перед ней была поставлена только одна задача: узнать, ядовит каракурт или нет. Прибыв в Прикаспийские степи, ученые приступили к опытам: брали пауков руками, пускали их себе на голое тело. Пауки упрямо отказывались кусать. Было вынесено решение, что все обвинения против каракурта напрасны. Экспедиция собралась в обратный путь. И тогда произошло неожиданное: случайно сдавленный в руке каракурт укусил рабочего-проводника. Тотчас же наступило сильнейшее отравление, едва не закончившееся смертью пострадавшего. Этот случайный эксперимент на человеке впервые в мире доказал безусловную ядовитость паука-каракурта. Много позже американский ученый В. Берг, не зная об эксперименте русских, повторил его на себе с «черной вдовой» и тоже едва не погиб.

Казалось бы, с ядовитостью каракурта все стало ясно. И все же, несмотря на два эксперимента на человеке, на полное и единодушное убеждение жителей Средней Азии в опасности паука, в 1930 году на съезде зоологов в Киеве один из его участников попытался отрицать ядовитость каракурта. Опыт русской экспедиции он поставил под сомнение, укус паука посчитал укусом блохи, а заболевание пострадавшего — нервным потрясением из-за суеверного страха перед пауком. Ох, уж эти ученые-скептики!

Попытка отрицания столь явного и очевидного факта говорила о том, как еще плохо знали «черную вдову». Теперь уже никто не сомневается в ядовитости каракуртов, да и в литературе существует много описаний случаев смертельного исхода от его укуса.

Как от него защититься?

— Мы не боимся каракурта! — заявил мне молодой узбек, председатель сельского Совета. — Каракурт не полезет через волосяную веревку, я окружаю ею свою кибитку. Он очень боится кошмы, и мы стелем ее под себя. А от шкуры барана сразу убегает, она лежит у самого входа.

— Это вы сами видели? — спрашиваю я.

— Зачем сам. Так старики говорят. Все знают!

Убеждение в действенности этих простых средств против каракурта очень широко распространено среди народов Средней Азии и существует до настоящего времени. Хотя я и не относил себя к породе скептиков, все же в эти рассказы не верилось. Думалось, кусают же каракурты кочевников-скотоводов в юртах. Хотя там и кошмы, и бараньи шкуры, и веревки из конского волоса. Хорошо бы проверить все эти народные способы.

Сейчас, когда пришла пора паучьих кочевок, следовало заняться опытами и как можно более приблизить их к естественным условиям.

Вечером мы собираем с временных брачных тенет в стеклянные банки взрослых пауков. Наш большой и чистый двор становится своеобразным полигоном. Оказавшись на воле, паук чистит свое тело от приставших к нему пылинок и не спеша ползет, останавливаясь и протягивая за собою паутинную нить. На его пути разостлана кошма. Не изменяя направления и не останавливаясь, паук заползает на кошму, пересекает ее, как ни в чем не бывало продолжает путешествие в том же направлении.

Растягиваем перед каракуртом волосяную веревку. Она ему даже как будто нравится. Забравшись на нее, он некоторое время ползет, будто примеряется, не стоит ли здесь остановиться.

Баранья шкура ему определенно понравилась. Он ползает по ней, останавливается возле складок, словно обследует: годна ли она для того, чтобы устроить здесь свои тенета. Нет, днем она не даст достаточно тени! И паук отправляется дальше. Так же ведут себя и все остальные наши подопытные каракурты.

Я думаю, нельзя ли, действительно, уберечь спящего человека от паука полосой рыхлой ткани, слегка скрученным марлевым бинтом или еще чем-либо подходящим, пропитанным отталкивающим вонючим веществом. На фельдшерском пункте есть лизол, нафтализол, креолин, карболовая кислота, у сторожа можно достать деготь — отличные вещества с сильным запахом!

На следующий день, дождавшись сумерек, мы продолжаем опыты. Вначале надо дать пауку разгон, чтобы он прополз не менее двух-трех десятков метров, освоился со своим положением путешественника. Вот он подползает к марле, смоченной вонючим лизолом, сейчас набредет на преграду, повернет в сторону. Паук добрался до полосы, остановился!

— Ага, испугался все же! — ликуем мы.

Но что он там делает? Вижу, как он, видимо, ощутив влагу, сосет мокрый от раствора лизола бинт. Потом переползает через него и важно шествует дальше. И остальные пауки ведут себя так же. Ни лизол, ни нафтализол, ни креолин и карболка, ни деготь не останавливают и не отпугивают каракуртов. Они не боятся запаха, видимо, обоняние их совсем плохо развито…

Я убедился в том, что спать надо в пологах из марли. Нет лучшего способа предохранить себя от ночных визитеров. В нем — и спасение от малярийных комаров, скорпионов и прочей мелкой живности. Какая простая вещь — масахана! Сколько миллионов жизней унесла малярия, сонная болезнь в те давние времена, когда человек не догадывался о столь простом способе безопасности во время сна. Сколько от малярии погибло смелых путешественников, открывавших цивилизованному миру неведомые страны.

Отправляясь на ночь в поле, мы с Маркелом на остаток ночи устраивались в пологах, а, проснувшись утром, заставали каракуртов, мирно подплетавших к нашей постели свои блестящие тенета. И ничего с нами не случилось!

Это трудно забыть

Утомленный многочисленными делами, я спал крепко и безмятежно, до моего сознания не сразу дошло, что кто-то настойчиво и сильно трясет за плечо. Очнувшись, я услышал голос нашей фельдшерицы: «Вставайте! Скорее вставайте! Привезли девочку, укушенную каракуртом, тяжело больна».

Прошло, наверное, не более четверти минуты, как я был на ногах, помчался в свою комнату и схватил ампулу с противокаракуртовой сывороткой. Разговор был недолгим. Узбеки-дехкане — отец и мать — насмерть перепуганные, привезли девочку лет десяти. Отец рассказывал: «Ночью проснулась наша Гуля, заплакала. Что-то ее укусило за ножку. Зажгли свечу, посмотрели — никого не нашли. Сейчас развелось много ос. Садятся на все сладкое, лезут и на мясо, везде суются. Иногда кусаются. „Тебя оса укусила! — сказала мать. — Не кричи, все пройдет. Ложись спать, не мешай другим“. Накричала на нее, напугала.

Девочка пробовала заснуть. Но через несколько минут снова закричала. Кто-то еще раз укусил. Снова зажгли свечу. Пересмотрели всю постель — и вот нашли этого раздавленного черного курта. Тогда закричала мать: „Ой-бай! Пропала наша доченька, совсем пропала!“ И стала на себе рвать волосы. Вот мы и прискакали на лошади».

Трудно забыть лицо девочки: красное, чуть синюшное, с широко раскрытыми глазами, налитыми кровью, с обезумевшим взглядом оно выражало неописуемый страх и величайшее страдание. Она совсем не может стоять на ногах. Несмотря на энергичные движения, дыхание не учащенное, а редкое, тяжелое, с хрипом. Пульс редкий. Брюшные мышцы напряжены и тверды, как доска. Неосведомленный хирург сразу бы поставил диагноз так называемого «острого живота» — явления воспаления брюшины при прободении язвы желудка или кишечника, острого аппендицита, требующих немедленной операции. Настолько обманчив этот симптом! Таких ошибочных диагнозов было немало описано в литературе.

Тело девочки покрыто потом, из глаз льются слезы, изо рта тянутся нити густой слюны. Она ни на минуту не находится в покое, мечется, принимает самые различные позы, пытаясь облегчить страдания, громко кричит и хрипло стонет. На вопросы отвечает с трудом, почти невменяема. Жалуется на сильные боли в животе, во всем теле, онемение ног. Кроме тяжелых физических болей, заметно глубокое психическое страдание. Отравление типичное, точно такое, как его описали врачи-клиницисты в нескольких хорошо мне знакомых журнальных статьях.

Нестерпимо долго, как мне казалось, нагревалась и кипела вода с шприцом. Наконец противокаракуртовая сыворотка введена внутримышечно. Кое-как заставили девочку принять снотворные порошки.

Фельдшерица Анастасия Васильевна нервничала. Ее мучили сомнения: поможет ли эта ампула с сывороткой, не ошибается ли молодой доктор, совсем не похожий на врача, целыми днями пропадающий в поле со своим помощником, не отослать ли пострадавшую девчонку в районную больницу.

Прошел час, девочка успокоилась, забылась тяжелым сном. Забрезжил рассвет. Совсем стало светло. Дыхание больной стало глубже. Успокоилась мать. Повеселел отец. К полудню девочка проснулась, попросила есть. Сражение за ее жизнь было выиграно! Да еще какое сражение! Двойной укус ядовитым пауком маленького человечка, весившего едва ли двадцать килограммов. Замечательной силой обладала сыворотка, изготовленная Узбекским институтом эпидемиологии и микробиологии.

К полудню больная совсем оправилась, повеселела и попросилась домой.

На следующую ночь на нашем фельдшерском пункте — снова переполох. Привезли заведующего магазином. Грузный мужчина метался на бричке и громко вопил о помощи. Немедленно в ход пошла вторая ампула, и я, обеспокоенный тем, что больше у меня противокаракуртовой сыворотки не было, решил завтра ехать в Ташкент за новыми ампулами.

Вместе с пострадавшим заявилась и вся его многочисленная обеспокоенная родня. Используя свое красноречие, я объяснил, что такое противокаракуртовая сыворотка. Мне как будто поверили. Но через полчаса после введения сыворотки больной вместе с сопровождавшими его людьми бесследно исчез. Нашел я его только утром в Пскентской районной больнице под опекой главного врача. Состояние больного не внушало никаких опасений: он крепко спал, на его щеках красовался завидный румянец, а на лице играла счастливая улыбка.

Больше в нашем кишлаке, к счастью, не было пострадавших от каракурта.

Разбитая дыня

Вместе с Маркелом мы бродим по лёссовым холмам, собираем в пробирки каракуртов для очередного опыта. Пауков много, пробирки давно заполнены, и пора домой. Солнце, безжалостное южное солнце, обжигает наши тела. Хочется пить, мучает жажда. Вблизи нас на вершине холма — небольшой огород, хижина-чайля. Около нее белобородый старик копает кетменем землю, пускает на свой участок воду из арыка. Я предлагаю Маркелу купить у старика дыню. Ею мы наедимся и напьемся, до дома еще далеко. Узбекская сладкая дыня очень заманчива в такую жару.

Пока Маркел ушел на переговоры, я просматриваю наш улов, перебираю пробирки, тщательно укладываю их в полевую сумку. С ними нужна осторожность. Вдруг одна из пробирок разобьется, выползет каракурт из полевой сумки, заберется на одежду, а на нас легкие рубашки да брюки. Такое уже было с Маркелом, хорошо, что я вовремя заметил. Вот и Маркел появился с большой дыней.

— Сейчас попируем! Скорее, Маркел, доставай нож.

Маркел перекладывает дыню в левую руку, правой роется в кармане. Неловкое движение, дыня падает, катится в овраг, отскакивает от какого-то бугорка и, ударившись о землю, разлетается на мелкие кусочки. Какая досада! Молча мы собираем свои вещи, готовимся в путь и вдруг слышим — «На тебе еще дыню. Кушай, пожалуйста!»

Старик, оказывается, все видел и пожалел нас. Я люблю таких, как этот, седобородых стариков. Жизненный опыт делает их мудрыми и рассудительными. Старик не берет денег. Это подарок, и от него отказываться не полагается. Тогда я, желая выразить ему нашу признательность, вынимаю пробирки, показываю каракуртов, рассказываю о них.

Я много раз убеждался в том, что местное население, превосходно осведомленное о существовании каракуртов, очень плохо знает, что именно они собою представляют. Этому способствует скрытый образ жизни паука: днем он всегда прячется в своем логовище.

Старик поражен. С величайшим интересом, сперва боязливо, потом смелее, он осматривает наш улов, долго молчит, потом, будто решившись, рассказывает. В молодости, только что поженившись, он пригласил жену вечером посидеть на горке над кишлаком. И вдруг она вскрикнула, кто-то ее укусил. Оказалось, каракурт. Когда он схватил паука, тот успел и его укусить. Жена умерла, а он долго болел. Я не решился расспрашивать подробности несчастья, чувствовалось, что старику тяжело было вспоминать.

Мы показали ему, как легко по тенетам найти каракурта, как вытащить его из логова. Старик очень удивился. Он никак не предполагал, что каракуртов много и возле его чайли. Теперь он задаст им, отомстит за свою трагедию.

Много лет спустя я узнал почти аналогичную историю, происшедшую в городе Алма-Ате в домике, располагавшемся там, где ныне построен Дом правительства. Каракурт заполз в комнату, забрался на постель и, случайно придавленный, укусил сперва жену, а потом мужа. Оба, попав в больницу, благополучно выздоровели, но жена, получившая первую дозу яда, болела тяжелее…

Дома нас поджидал таджик. Он приехал с ближних гор. Услышал, что у меня много каракуртов в банках. Попросил пять каракуртов и пиалу с водой. Ловко ногтями вырвал у одного каракурта хелицеры и, к ужасу всех присутствующих, проглотил его, запив глотком воды. Такая же участь постигла и остальных каракуртов. В те времена было довольно широко распространено заболевание бруцеллезом. Таджик уверял, что от него самое первое средство — съесть пять каракуртов.

Укус каракурта

«Как он, такой осторожный и трусливый, кусает человека?» — задавал я себе не раз один и тот же вопрос. Бросаться на человека, чтобы укусить, он не способен. Не может он, конечно, и произвольно искать человека, чтобы расправиться с ним и отомстить за злое и черствое сердце, как когда-то думали калмыки. И в экспедиции 1890 года многие попытки заставить паука кусаться, были неудачными, и только случайно придавленный к телу человека, он вонзил в него свои ядоносные щипчики.

Укусы каракуртов происходят при различных обстоятельствах: иногда, например, во время уборки копен богарной пшеницы. Пауки селятся под копнами после первой миграции, чему способствует и жатва, во время которой разрушаются тенета молодых пауков. С повсеместным применением в нашей стране механизированной уборки хлеба теперь такие случаи становятся очень редкими. Происходят укусы и во время прополки огородных культур, косьбы клевера. Возможны укусы в самой различной обстановке: при одевании одежды, куда случайно заполз каракурт ночью, во время отдыха на земле, если рядом оказалось логово каракурта. К примеру, рабочий совхоза «Кокарал», убирая помещение, засунул руку между окном и подоконником, придавив забравшегося туда каракурта, был им укушен и тяжело переболел. Один из жителей Пскента, придя домой поздно вечером в нетрезвом состоянии, пытался повесить куртку на сидевшего на стене каракурта, приняв его за шляпку вбитого гвоздя, и, придавив его, был укушен. Заболевание закончилось смертью. Алкоголь, который иногда безо всякого основания рекомендуют при отравлениях, не помог.

После тщательного изучения заболеваний, историй болезни, опроса многих очевидцев и самих пострадавших я пришел к глубокому убеждению, что подавляющее большинство отравлений от каракурта происходит ночью, во время сна, в особенности при ночевке в степи в легких летних постройках или даже в юртах. Каракурта, виновника укуса, обычно спросонья и от испуга так сильно раздавливают, что в нем трудно опознать паука. Перед пострадавшим и окружающими, да еще в темноте, оказывается что-то черное, то ли насекомое, то ли червь, то ли паук, одним словом «курт» — козявка. Вот почему этого ядовитого паука назвали каракуртом.

Как происходит укус? Больные нередко плохо помнят обстановку, предшествующую контакту с пауком. И все же ясно, что каракурт заползает на спящего случайно и кусает его невольно, будучи прижат или придавлен к телу. Поэтому пострадавшие часто утверждают, что почувствовали укус при перемене положения тела или, обнаружив что-то ползущее по телу, прижали паука рукою. Придавленный каракурт, защищаясь, кусает человека и еще выбрызгивает паутинную жидкость, которую в народе и принимают за яд.

Почему эпидемии отравлений от каракурта слагаются из двух волн? Я окончательно убедился, что первой кочевкой каракуртов объясняется первая волна, а временное прекращение укусов тем, что пауки сидят на наспех сооруженных теистах и заняты встречами друг с другом. Вторая волна укусов объясняется второй кочевкой. Как только пауки осели на своих постоянных жилищах и приступили к изготовлению коконов, прекращаются и отравления.

Среди окончательно осевших на постоянное жительство каракуртов очень редко, но встречались непомерно худые самки. Они, как правило, коконы не готовили, хотя и не голодали, так как на их тенетах висело много добычи, убитой и неиспользованной. Когда-то в молодости они перенесли голодовку и теперь стали бесплодными. Этим самкам не сиделось на месте в пустом своем доме, и они иногда, бросая свое жилище, путешествовали. Очень возможно, что в редких отравлениях, происходящих в августе и сентябре, были повинны такие бесплодные самки!

Спасение пострадавших

Тяжелые страдания человека, укушенного каракуртом, производили на окружающих неизгладимое впечатление. Всеми силами они пытались помочь больному. Но если в лечении многих недугов человека народная медицина ценою многочисленных, большей частью эмпирических поисков достигла некоторых положительных результатов, то против отравления каракуртом ничего стоящего не нашли. Каждый народ изобретал множество способов лечения, но ни один из них не приносил пользы. Бесчисленное множество народных способов лечения отравлений — вернейший признак былого бессилия человека в борьбе с этим бедствием. На помощь пришла наука. В 1898 году русский ученый А. С. Щербина приготовил специфическую лечебную сыворотку. Принцип ее изготовления аналогичен получению любой антитоксической сыворотки. Животное, чаще всего лошадь, постепенно приучалось (иммунизировалось) впрыскиванием в тело возрастающих доз яда до тех пор, пока в крови не возникала большая концентрация вырабатываемых организмом веществ, способных нейтрализовать яд паука. От крови такого животного отстаивалась сыворотка, которая и служила лекарством. Приготовленная Щербиной, она уступала по силе действий современным сывороткам, это был первый в мире опыт противоядия против укуса каракурта.

Несколько лет спустя, в 1907 году, уже с большим успехом приготовил аналогичную сыворотку другой русский ученый С. В. Констансов. На этом производство сыворотки приостановилось.

В наше время против укусов ядовитых животных широко применяются специальные сыворотки. Налажено производство лечебной сыворотки и против яда каракурта. Сыворотка, изготовляемая ташкентским Институтом эпидемиологии и микробиологии, обладает мощным лечебным действием. Она вводится внутримышечно в количестве 5–10 кубических сантиметров. Отличным средством оказалось внутривенное вливание 2–3 %-ного водного раствора марганцевокислого калия в количестве 3–5 кубических сантиметров. Также хорошо действует внутривенное вливание 10–20 кубических сантиметров 10–20 %-ной сернокислой магнезии или 10 кубических сантиметров 10 %-ного глюконата кальция. Кроме этих основных средств, очень полезно применение теплых ванн, различных снотворных и обезболивающих лекарств, облегчающих страдания больного. Хорошие результаты дает применение эфедрина при тяжелых отравлениях и симптомах удушья.

Правильное и своевременное лечение уменьшает опасность этого тяжелого заболевания.

Охотник в засаде

У взрослого паука совсем другая добыча, нежели у юного. Да и сам он стал намного крупнее. Если ранее молодь охотилась почти исключительно на муравьев, то взрослые пауки на них вовсе не обращают внимания. О том, чем питается каракурт, можно судить по сухим остаткам насекомых в его логове: тут и жужелицы, выпускающие едкую жидкость для защиты в минуты опасности, и жуки-нарывники, кровь которых настолько ядовита, что не каждая птица решится полакомиться ими, встречаются навозники-копры, жуки-хрущи, клопы-черепашки. Но больше всего под тенетами остатков различных кобылок. И не случайно, так как вокруг скачут, шелестят высохшей травой разнообразная саранча, серые большие и маленькие, зеленые, почти красные с причудливо длинными головками. Порой их так много, что они стайками разлетаются во все стороны из-под ног. Редко среди остатков пиршества каракурта встречаются небольшие ящерички — пустынные гологлазы, молодые гекконы. Однажды в тенетах я даже нашел маленькую землеройку. Многочисленны погибшие от пауков скорпионы, реже — фаланги.

Обычно между скорпионом и каракуртом завязывается ожесточенная борьба. Защищается он храбро, размахивая хвостом, пытается нанести укол ядовитой иглой. Но свободно подвешенное на сетях тело паука легко отскакивает от смертоносного оружия. Как-то, наблюдая такую баталию, я был свидетелем ее неожиданного конца: окутанная паутиной и укушенная пауком, скорпион-самка произвела на свет двенадцать крошечных детенышей: нежных, хрупких, беленьких и беспомощных. Все они, по обыкновению, тотчас же забрались на спину умирающей матери.

Борьба каракурта с фалангой полна драматизма. Представьте себе отвратительное мохнатое чудовище, по внешнему виду напоминающее паука, размерами со среднего рака, вооруженное длинными черными клещами на голове. Фаланга смела и дерзка. Даже при встрече с человеком она принимает оборонительную позу, угрожающе подскакивает вперед, как бы проявляя тем самым желание померяться силами.

Встреча фаланги для каракурта не всегда проходит удачно, да и не всякий паук вступает в сражение с нею, случайно запутавшейся в тенетах. Если же борьба начата, то она продолжается с величайшим ожесточением и упорством. Рано или поздно, но излюбленный прием нападения оказывает действие, и как только противник поднят над землей и повис в воздухе, его участь решена. Но крупное тело фаланги, убитой на тенетах паука, быстро разлагается, от него начинает распространяться зловонный запах, а каракурт, насытившийся недоброкачественной пищей, нередко погибает.

Интересны некоторые детали борьбы паука с кобылками. Задние прыгательные ноги крупных кобылок обладают большой силой, их резкие удары доставляют изрядные хлопоты хищнику. Обычно попавшаяся в тенета кобылка притворяется мертвой. Подбежавший на сотрясение паутины каракурт трогает передними ногами неподвижное насекомое и возвращается обратно в свое темное логово. Наблюдая за подобной картиной, Маркел недоумевает и возмущается: «Ну и дурак же!»

Но кобылке, вначале так мудро проявившей свой замечательный инстинкт, не хватает выдержки, и она выдает себя неосторожным движением. Тогда сомнения паука исчезают: добыча настоящая, живая, упускать ее не в правилах поведения хищника, и он быстро ее приканчивает. Часто кобылка, попавшая в тенета, успевает вырваться, оставив в сетях одну из завязнувших ног. С ногой каракурт обращается как с настоящей добычей: оплетает ее нитями и, притащив поближе к логову, принимается высасывать.

— Нет, все же ты дурак, каракурт! — вновь заключает Маркел.

— Ты все меряешь на свой лад, — поясняю я своему помощнику. — Зрение у него не такое, как у нас, форму предмета он не воспринимает так, как мы. Для него неподвижная кобылка — все равно что соринка или палочка какая-нибудь. Обоняние у него тоже никуда не годное. Помнишь опыты с вонючими жидкостями? Но если добыча стала двигаться — тогда дело другое.

Ловок и искусен каракурт на своих тенетах. Страшен его смертельный яд. И все же у него много врагов. Впрочем, у кого их нет?

Заботливая мать

В начале июля в логовищах каракуртов появляются первые коконы, а через одну-две недели — разгар их изготовления. Нелегко мне достались эти коконы, первое время никак не удавалось подсмотреть, как их готовит паук.

Строение кокона в общем несложное. Почти как шарик, цвета свежей соломы, с одного конца он слегка оттянут в короткий сосочек, который, главным образом, и подвешен на паутине. Впрочем, цвет коконов немного варьирует, встречаются среди них и темные, почти землистой окраски. Если коконы разрезать, то за плотной оболочкой, состоящей из великого множества тесно переплетенных и прилипших друг к другу нитей, открывается его содержимое. В верхней части под сосочком находится колпачок, похожий на шапочку, свитый из белой и слегка просвечивающей ткани. К нему снизу приплетен густой комок из рыхлых и волнистых нитей. В центре этого комка и находятся, прикасаясь друг к другу, розовые яички. Они слегка припорошены тонким белым налетом. Если их высыпать из кокона на стол, то они, подпрыгивая, как мячики, раскатятся во все стороны.

Может быть, не стоит себя мучить, пытаясь подсмотреть процесс изготовления кокона. Впервые о том, как готовится кокон, рассказал Россиков. Вначале паук плетет светлый и нежный колпачок, но донышком книзу, потом в него откладывает, как в корзинку, яички, затем строит общую оболочку и только тогда переворачивает кокон соском кверху и подвешивает на паутине. Откладка яиц и изготовление кокона — ответственный момент в жизни паука, и ничтожные помехи могут его легко нарушить. Поэтому каракурт занимается этим важным делом только ночью.

Опять пришлось приняться за ночные наблюдения при слабом свете керосинового фонаря. Но мне посчастливилось. Отправился в поле до рассвета и встретил каракурта, старательно готовившего кокон, а потом увидел за этим занятием и многих других пауков.

Что же я увидел нового? Оказалось, больше, чем ожидалось. Вначале паук действительно выплетает своеобразную корзиночку-колпачок для яиц. Но вовсе не книзу донышком, а кверху. К корзиночке он подплетает клубок волнистых нитей. Как же он сейчас будет укладывать в корзиночку яйца, если она перевернута кверху донышком? Может быть, паук ее сейчас перевернет? Но каракурт оставляет начатое им сооружение в том же положении. Он подсовывает кончик брюшка под корзиночку, в самый центр клубка волнистых нитей. Брюшко начинает вздрагивать, из его конца появляется и быстро растет студенистая розовая масса, в которой плавают яички. Она легко держится на сплетении волнистых нитей. Паук очень спешит закончить начатое им дело, ни на минуту не прерывает работы. Вот он оторвал брюшко от жидкого розового комочка и энергичными подергиваниями начинает готовить наружную оболочку кокона, вращая его ногами. Подвешенный за тонкий сосок, выплетаемый кокон легко крутится.

Изготовление наружной оболочки кокона отнимает немало времени; когда все закончено, розовая масса, оказывается, высохнув, распадается на отдельные яички, припудренные белой пыльцой.

Изготовление наружной оболочки кокона отнимает немало времени.

А как же описание Россикова? Может быть, первый наблюдаемый мною паук отклонился от принятой схемы? Пришлось пересмотреть немало самок, кладущих яйца. Нет, все они делали так, как та, самая первая, увиденная мною. Да иначе и быть не могло! Россиков не видал, как каракурт готовит коконы! Если бы он знал, что пауки не кладут яйца, как, допустим, большинство насекомых, рождая их одно за другим, а выделяют общей массой в жидкой среде. Как опасно даже в самом простом и очевидном явлении восполнять пробел, казалось бы, самой достоверной догадкой. В науке, как правило, работа одного ученого обязательно рано или поздно проверяется, подтверждается или опровергается, или дополняется другим, и заблуждение уступает место истине.

Коконы отличаются друг от друга по размерам, что зависит от количества находящихся в них яиц: чем их больше, тем крупнее коконы. В первых кладках яиц больше, чем в последующих. Поэтому по размерам кокона можно судить об очередности их изготовления. Как только изготовлен первый кокон, самка становится заботливой матерью, ни на минуту не покидает свое детище, не отлучается более с тенет, все свободное время сидит возле кокона или под ним, охраняя его. Первые пять дней она периодически встряхивает его редкими ударами головогруди. Яйца, тесно лежащие друг к другу, испытывают давление на ограниченных участках, что может сказаться на развивающемся потомстве. Встряхивая кокон, самка добивается перемещения яиц.

Перерыв между изготовлением коконов бывает не меньше пяти дней и зависит от питания. Когда добычи мало, перерыв между кладкой может быть очень длительным. Брюшко голодающей самки уменьшается в размерах, сморщивается. Таким неудачницам удается изготовить всего лишь один-два небольших кокона. Те, кто оказался в обстановке изобилия пищи, откладывают до двенадцати коконов. В годы, когда в степях и пустынях много кобылок, среднее количество коконов на одну самку бывает около шести-восьми, самое большое двенадцать-четырнадцать.

Встреча не состоялась

Незаметно кончилось лето, и подкралась осень. Небо чаще стало закрываться тучами, кое-где перепадают дожди. Давно замолкли птицы, и на опустевших полях появились стайки кочующих жаворонков и скворцов. Высоко в небе потянулись цепочки журавлей, покидающих родину. Закончили свои дела и ядовитые пауки каракурты, погибли, застыв черными, подсохнувшими трупиками на коконах с многочисленным потомством. Пришла пора заканчивать полевую работу. Мы с Маркелом привыкли к паукам, они стали нашими хорошими знакомыми, и к ним появилось даже чувство симпатии. У нас нет к ним ненависти за зло, причиняемое человеку, кроме сожаления. Может быть, для ненависти к паукам надо было выстрадать самому от их укусов? Как обвинить паука, если по чистой случайности в силу сложившихся обстоятельств перекрестились его жизненные пути с человеком. От встречи друг с другом страдают оба: каракурта обычно давят, а человек переносит тяжелое отравление.

Постепенно от дождей стали разрушаться логова каракурта, и вскоре уже ничего не напоминало об их короткой и бурной паучьей жизни. Но в многочисленных коконах затаилась многочисленная рать крошечных паучков. Оцепенев, они приготовились к зиме и встрече с весною.

Я распростился с фельдшерским пунктом, со своим помощником и, собрав небольшое оборудование и пожитки, уехал в Ташкент. Немного было грустно расставаться с маленьким кишлаком Мурат-Али. Здесь я познал радость поиска, а кропотливый труд принес глубокое удовлетворение. Маркелу я обещал приехать снова весною и продолжить работу — нерешенных дел с каракуртом оставалось немало. Но оба мы не подозревали, что этот тоскливый дождливый день моего отъезда стал последним в Мурат-Али. Трудно предугадать дела человеческие!

В обработке полученных летом материалов, в писании научных статей быстро пролетела короткая южная зима, а когда наступила весна, меня снова безудержно потянуло в поле. Но встретить весеннее пробуждение каракуртов не удалось. Высоко в горах, в сотне километров от городка Шахрисябза, в верховьях речки Игрису, в маленьких глухих кишлаках, разбросанных почти под вечными снегами, вспыхнуло какое-то заболевание, и мне пришлось возглавить от института небольшой отряд, чтобы на месте, поставив серологические реакции, попытаться установить диагноз.

Поездка в верховья Игрису была очень интересной и запомнилась на всю жизнь. Но через несколько дней после возвращения грянула Великая Отечественная война, и в первые ее дни я был призван в армию…

Прошло долгих пять лет войны и еще год после ее окончания. В конце 1946 года, демобилизовавшись, я возвратился, но уже не в Ташкент, а в Алма-Ату, где поступил работать в Институт зоологии Академии наук Казахской ССР. Здесь мне предложили заведовать лабораторией энтомологии, и я с рвением принялся за работу. Но заниматься только одним ядовитым пауком каракуртом не мог. Зато в течение нескольких лет побывал в разных местах его обитания, что дало дополнительный материал для сопоставления с тем, что было исследовано в Мурат-Али.

Каракурт и домашние животные

Удивительно, но факт! Впервые в России каракурт обратил на себя внимание как паук, опасный не для человека, а для домашних животных.

Энтомолог Н. Мочульский впервые сообщил, что в 1838–1839 годах в степях низовий Волги от укусов каракурта погибло около семидесяти тысяч голов скота. Через тридцать лет М. Б. Щеснович подсчитал, что только на небольшом участке северной части киргизских степей в 1869 году от укусов каракурта пострадало 512 верблюдов, лошадей и крупного рогатого скота. Из них погибло 137 животных. О массовой гибели домашних животных от укуса каракурта рассказывает и Россиков. Только в одном Казалинском уезде в 1898 году он насчитал отравленных ядом паука — 738 верблюдов, 192 лошади, 30 голов крупного рогатого скота, 5 овец, 20 коз. В 1904 году С. В. Констасов сообщил, что в Икицохуровском улусе калмыцких степей пострадало от отравления ядом каракурта 312 верблюдов и лошадей, не считая рогатого скота и овец. Примерно четверть отравленных животных погибло. За этот же год в Малодербентском улусе погибло или пострадало 649 животных. Кроме того, отравление животных укусом каракурта нередко оставалось нераспознанным, так как клиника их заболевания была неизвестной.

С давних времен, главным образом со слов местного населения, принято считать, что более всего чувствительны к яду каракурта верблюды. По рассказам чабанов, укушенный верблюд инстинктивно стремится в воду и, упав в нее, лежит двое-трое суток, пока не погибнет или не выздоровеет. Выгнать отравленного верблюда из воды невозможно. Болезненно переносят яд лошади. О крупном рогатом скоте существуют разноречивые суждения.

Интересно было проверить ядовитость каракурта на различных животных. Наблюдения показали, что у кошек отравление выражено нечетко. Но в моих опытах, выздоравливая, они всегда стремились к теплу.

Ушастый еж проявил свою удивительную невосприимчивость к яду каракурта. Шестикратную смертельную для морской свинки дозу яда каракурта он перенес без каких-либо симптомов. Оказались нечувствительными к яду также собаки. Многократные укусы у них вызывали кратковременную и быстро проходящую сонливость и легкие признаки потери равновесия. Невосприимчивость собак к яду паука была подмечена еще в 1903 году А. С. Щербиной, а затем, в 1939 году — М. И. Максимовичем. Описанная Россиковым гибель собаки от укуса каракурта, судя по всему, произошла от яда змеи.

Реакция овец и коз на яд каракурта оставалась тайной. В народе очень широко распространены рассказы о том, как овцы, увидев каракурта или скорпиона, наперебой мчатся к ним и с жадностью их пожирают. Те овцы, которые полакомились каракуртом или скорпионом, быстро набирают в весе, становятся жирными. И одновременно с этим, по официальным данным ветеринарных врачей, овцы — нередкие жертвы ядовитых пауков, и их приходится прирезать при сильном отравлении. Иногда такой убой овец носит массовый характер.

Молодые ветеринарные врачи Алма-Атинского мясокомбината с пониманием отнеслись к моей просьбе и разрешили поставить опыты на овцах и козах, только при одном условии: животное должно быть забито при угрожающих симптомах отравления.

Опыты ставились в июле-августе 1947 года. Паук, посаженный на тело овцы, слегка захватывал хелицерами кожу, но, оставленный в покое, тотчас же пытался сбежать. Если его сильно прижимали к телу, то он, защищаясь, кусал и выпускал яд. У овец и коз на месте укуса всегда появлялось яркое малиновое пятнышко, и чем больше паук выпускал яда, тем сильнее оно разгоралось. Судя по поведению животного в момент укуса, оно не ощущало боли. Но через 20–45 минут овца, слегка сгорбившись и согнув голову, начинала мелко и беспрерывно дрожать. Вскоре она становилась беспокойной, скребла ногами землю, ложилась и вскакивала, настойчиво пятилась назад, стараясь упереться в твердый предмет и найти в нем опору. Вскоре беспокойство усиливалось, попытки лечь на землю учащались. Каждый раз животное вставало с трудом. Затем овца начинала беспрерывно вертеть головой, круто сгибая ее то в одну, то в другую сторону. Через час или два появились симптомы клинических судорог мышц брюшного пресса и диафрагмы. Развивались симптомы асфиксии: животное дышало с трудом, широко раскрывало рот, высовывало язык, вибрировало нижней челюстью, хрипло стонало. Появлялась обильная слизь изо рта и носа. Беспрерывно мечущееся животное, его громкие стоны, льющиеся слезы говорили о мучительных страданиях, но через три-шесть часов животное постепенно выздоравливало.

Насколько опасен укус каракурта для овец и коз? Мне никто не мог ответить прямо на этот вопрос, так как пострадавшее животное обычно тотчас же прирезалось.

Мои опыты показали, что укус одного паука овцы и козы переносят хорошо. Только множественные укусы, что в природе вряд ли возможно, вызывают угрожающее жизни отравление. Таким образом, забой скота, укушенного пауком, вряд ли обоснован, тем более, что пострадавшее животное легко вылечить теми же способами, что и человека — вливанием марганцовокислого калия или глюконата кальция.

Ну, а как быть с рассказами населения о том, что овцы жадно поедают каракуртов?

По пустыне медленно движется отара овец. Впереди важно и степенно вышагивает предводитель — старый рогатый козел. Позади отары дремлет на лошади чабан. Сбоку бежит собака. Вместе с Мишей Оленченко, моим помощником, мы идем навстречу отаре. В наших полевых сумках в пробирках — взрослые каракурты. Заметив незнакомцев, чабан встрепенулся, пришпорил коня, подскакал. Как упустить случай поговорить с людьми, узнать, кто они такие, чем занимаются? Разговор, как полагается, идет сперва издалека, потом я перевожу его на тему о каракурте. Овцы любят каракуртов и едят их… Но когда мы показываем ему каракуртов, он очень удивляется, чувствуется, что видит их он впервые.

— Нет, нет, пожалуйста, не надо давать барану каракурта! — с испугом говорит он.

— Да мы его на землю бросим. Заметят — хорошо, съедят — еще лучше, затопчат — так и надо! — уговариваю я чабана.

— Нет, нет, пожалуйста, не надо давать барану каракурта, — повторяет чабан одно и то же. И, ударив лошадь камчою, поспешно уводит от нас отару овец в сторону.

Так всегда кончались мои попытки полевого эксперимента.

На мясокомбинате дело проще. Голодное животное с жадностью набрасывается на снопик люцерны, купленный на базаре. В него засунуты каракурты. Вся зелень аккуратно съедена, но каракурты целы и листочки растения вокруг них целые. Все овцы отказались есть пауков. Может быть, где-либо овцы, подражая наиболее опытным, и поедают каракуртов и скорпионов. Но мне убедиться в этом не удалось.

Тесная связь

Не везде в пустынях живут каракурты. А в северных пустынях Казахстана — тем более. Поэтому здесь каждая находка интересна.

Лёссовые холмы Заилийского Алатау, весна, зеленые травы, расцвеченные голубыми ляпулями и лиловыми крестоцветными, и первые красные маки. Стрекочат суслики, поют жаворонки. Сквозь зелень всюду проглядывают светлые, кажущиеся почти белыми, пятна земли — холмики у сусличьих нор да выбросы кучек земли неутомимого подземного труженика — слепушонки.

Едва вышел из машины — и сразу увидел над светлым холмиком земли крошечные логовища маленьких паучков каракурта. Оказывается, всюду над голыми участками земли висят гнезда этих паучков. И ни одного нет среди травы. Паучку обязательно необходима хотя бы крошечная площадка, над которой он налаживает свои тенета. Она — непременное условие его жизни, без нее он погибнет в первую же неделю жизни.

Когда в пустыне наступает жара, каракурты, повзрослев, переселяются в норы грызунов. Вот почему здесь на лёссовых холмах я вижу сейчас так много висящих над землей логовищ крошечных паучков. Не будь здесь слепушонки и желтого суслика, не жить и ядовитому пауку.

Каракурт не живет в песчаной пустыне

Почему-то многие, особенно горожане, считают, что каракурт водится только в песчаной пустыне. Наверное, потому, что с горячими, непроходимыми и безводными песками связывается все враждебное человеку. Помню, очень давно, еще перед Великой Отечественной войной в газете было напечатано стихотворение про каракурта. К сожалению, автора его я не запомнил:

В действительности же каракурт не водится в песках, не живет в них, и сколько я не искал его в песчаной пустыне никогда не находил. «Почему каракурт не живет в песчаной пустыне?» — спрашивал я себя. И не мог найти ответа. И только сейчас нашлась отгадка, и настолько простая, что я удивляюсь, как не смог сразу до нее додуматься.

Каракурт делает тенета из крепких паутинных нитей, которые беспорядочно плетет над самой землей, прикрепляя их к почве и окружающим растениям. Многие нити идут сверху вниз к земле и как бы натягивают продольные нити. Кроме того, эти вертикальные нити липкие. К ним цепляется добыча. В песчаной пустыне каракурт не смог бы плести свою сеть. К песку нити никак не прицепишь, он рыхлый, и песчинки легко отделяются друг от друга. Каракурт, попавший в песчаную пустыню, без ловушки из паутинных нитей совершенно беспомощен, обречен на голод.

Но с очень давних времен в песчаных пустынях все же приспособился жить каракурт. Он стал устраивать свои гнезда не над песком, а на кустарниках. А так как на них найти тень невозможно, то паук, постепенно спасаясь от знойных лучей солнца, стал белым. Так он и живет в песках самых южных районов Средней Азии, и дали ему несуразное название «белого каракурта», то есть «белого черного курта». И «черной вдовой» его не назовешь.

Белый каракурт — ученые дали ему название латродектус паллидус, то есть «бледный» — очень редок и живется ему, видимо, несладко.

Взаимная выручка

Ровно гудит мотор машины, весенний ветер бьет в лицо теплыми струйками. Холмы покрыты кумачом цветущих маков. Вся пустыня багрово-красная: красны обочины шоссе, горизонт, сиренево-красные дали, и только местами кое-где пробивается сочная зелень. Низко над землей плывет белый лунь, и от красной земли его белые крылья становятся розовыми. Алые венчики маков с черным сердечком повернулись к солнцу, тянутся к его теплу. Нежные лепестки их недолговечны. Незаметно один за другим, как осенние листья с дерева, падают они на землю. Но на смену отцветшим цветкам, дожидаясь своей очереди, набухают новые бутоны. В каждом бутоне под тоненьким зеленым чехлом, как бумажный фонарик, сложен красный цветок. Чуть побуреет зеленый чехол, появится трещинка и, расправляя чудесные лепестки, вспыхнет цветок.

Под ветром трепещут колосья пустынного злака-мятлика. Под ногами хрустят крупные листья ревеня. Местами пастушья сумка отвоевала у маков маленький клочок пустыни и пожелтила его своими цветками. В цветущей пустыне, наполненной ароматом растений, в этом буйстве цветков, как-то особенно четко ощущается торопливое биение жизни.

Рано утром все еще спят, а я спешу на разведку, перехожу с одного холма на другой и, забираясь повыше, осматриваюсь. Утренний воздух чист и прозрачен. Далеко внизу светлеет узенькая белая полоска реки Или, за ней высится гряда Заилийского Алатау. В бинокль хорошо различимы округлые очертания его зеленых предгорий, темно-синих еловых лесов и покрытые снегами, ледниками вершины с кое-где проглядывающими острыми зубчатыми скалами.

Далеко над рекой курлыкают журавли. Проносится стая уток. Снежные вершины Заилийского Алатау вспыхивают розовым цветом. Всходит солнце. Утром сильнее ощущается аромат цветов: накопленный за ночь нектар еще не успел испариться.

Возвращаясь обратно, едва нахожу среди низких холмов бивак. Склон холма, у которого мы остановились, еще вчера был покрыт сиреневыми цветами. За ночь будто сменили покрывало, и сиреневые цветы закрылись светящимися на солнце красными маками. Как только я подошел к биваку, мой товарищ сообщил новость: недалеко от палатки в старой норе большой песчанки он нашел взрослую самку каракурта. Находка казалась невероятной. Весною во время цветения маков только заканчивается расселение маленьких паучков, которые, перезимовав в коконах, приступили к самостоятельной жизни. Откуда же могла появиться взрослая самка каракурта? Товарищ упорно настаивает на своем. Мы топчем красные маки, разыскивая нору с пауками. Поднимается солнце, становится жарче, и медлительные жуки-нарывники, гроздьями ночевавшие на цветках, неловко поднимаются в воздух. Но вот нора найдена. Перед ее входом поблескивают беспорядочно переплетающиеся тонкие паутинные нити. Они похожи на ловчую сеть каракурта, только слишком тонка и нежна паутина. Паук где-то затаился в глубине, и в темноте его не видно. Солнечный лучик от карманного зеркальца скользит по шероховатым стенкам норы, освещая подвешенные к ее потолку коконы каракурта. Среди них виден кокон необычно маленький, совсем свежий, светлый, с серебристыми, отражающими свет шелковыми нитями. Из-за кокона выглядывает что-то черное, слегка лоснящееся. Уж не сам ли каракурт? Нет, невозможно, чтобы издавна установившийся ритм его жизни каким-то образом изменился.

Внезапно черный гладкий шарик выскакивает из своего укрытия, быстро мчится к выходу, будто собираясь наброситься на нас, но, как бы одумавшись, тотчас же поворачивается обратно и прячется. Этот бросок вперед явно рассчитан на то, чтобы нас напугать. Но напуганы не мы, а паук. Теперь его не увидишь среди старых, пожелтевших коконов и не вытащишь. Может быть, нору раскопать? Но кто знает, как она глубока и не уйдет ли туда наш паук. Тогда мы ловим маленькую большеголовую кобылочку и подбрасываем в тенета. Она неловко карабкается на нитях паутины, добирается до земли, щелкает длинными ногами и в стремительном скачке уносится в сторону. Паук, видимо, основательно напуган, раз не решился выйти из своего логовища даже за добычей.

Ну что же, подождем! Через десяток минут вновь молодая большеголовая кобылка неуклюже ползает по тонким блестящим нитям. Но вот одна из этих нитей вздрагивает, натягивается, из норы высовывается две черных ноги, показывается головогрудь с восемью блестящими, как бусинки, глазами, потом выскакивает и сам паук, весь бархатисто-черный с ярко-красными узенькими и параллельными полосками на брюшке внизу и красными пятнами сверху. В движении паука, его манере выскакивать из логова и прятаться обратно в случае опасности, способе нападения на добычу и, наконец, сама внешность — все очень напоминает каракурта. Только маленькие размеры да иная форма пятен отличают его от ядовитого паука.

Паучок этот относится к тому же семейству, что и каракурт, но к другому роду. Внешностью он, действительно, очень похож на каракурта, и вводил в заблуждение не одного исследователя. С ним я встречался еще в Мурат-Али, помню, с каким интересом мы с Маркелом ожидали конца опыта. Свинке был впрыснут настой из ядовитых желез пяти таких пауков — доза в двадцать раз больше яда каракурта. Отравление у свинки оказалось самое пустяковое. Подражатель каракурта был почти неядовитым. В старых своих дневниках я нашел и кое-какие заметки про этого паука. Он нередко встречался нам в горах и почему-то чаще всего в тех, где были коконы каракурта. Что влекло его к захламленному панцирями охотничьих трофеев логову каракурта? К наступлению лета пауки-подражатели, отложив яички и коконы, гибли. Но к этому времени как раз созревали взрослые самки каракурта и занимали норы своих предшественников. Не обращая внимания на беленькие коконы паучка-обманщика, каракурты занимались своими делами.

Коконы прежнего хозяина оказывались рядом с опасным каракуртом, и получалось так, что новый хозяин становился невольным сторожем беззащитных паучков в маленьких коконах.

Пока каракурты занимались строительством логовищ, охотились за насекомыми, паучки из маленьких коконов не спеша прогрызали стенки своих жилищ, выползали из норы и разлетались на паутинных ниточках в разные стороны, а к наступлению осени из них подрастали похожие на каракурта паучки, такие, как тот, на которого мы засмотрелись сейчас. Осенью они забирались в норы и охотнее всего в те, в которых висели коконы каракурта, и тогда роли менялись: паучок-подражатель, заменяя своего опасного собрата, становился невольным сторожем его потомства и, видимо, хозяева нор — грызуны, принимая его за настоящего каракурта, опасались трогать жилище. Не случайно потревоженный нами паучок сделал ложный выпад вперед, собираясь нас напугать. Так же часто делает и каракурт.

Известно много случаев, когда ядовитому или несъедобному животному подражают другие, слабые, беззащитные и вполне съедобные животные. Есть совершенно неядовитые змеи, очень похожие на опасных и ядовитых. Немало и насекомых, подражающих осам и пчелам. Животное, которому подражают, получило даже специальное название — «модель». Для паучка моделью явился каракурт. Интересно и то, что сроки развития этих пауков оказались различными. Взрослые пауки живут в разное время, и поэтому как хищники, к тому же заселяющие одинаковые места — норы грызунов, не встречаются и не мешают друг другу. И не только не мешают, но еще, оказывается, обоюдно полезны. Так и получилось что-то вроде взаимной выручки и, конечно, не случайно паучок-подражатель похож на каракурта, кто станет связываться попусту с опасным пауком.

Назойливые визитеры

В пустынных горах Архарлы западных отрогов Джунгарского Алатау недалеко от асфальтового шоссе расположена замечательная долинка. Она скрыта за крутым перевальчиком, подъем на который можно взять лишь сильно разогнав машину, и вся заросла травами и цветами. Небольшой ручеек выбивается из-под красного утеса и течет среди скал. Проезжая эти горы, мы всегда останавливаемся здесь на ночлег на одной и той же полянке.

На этот раз на полянке уже до нас кто-то долго жил. Большие камни, из которых сложен очаг, основательно прокоптились, вокруг валялись консервные банки, битое стекло, обрывки бумаг. На черных камнях очага блестели паутинные нити. Я сразу же узнал эти упругие и беспорядочно переплетенные тенета каракурта. Последние десятилетия он стал очень редким.

Самого паука не видно. Он в глубоком темном логове. Чтобы выманить паука, я подбросил ему кобылку. Но ленивый паук, видимо, был сыт и не пожелал выбираться из убежища. Пришлось разворачивать очаг. В нем оказалась самка, ее раздутое брюшко лоснилось, а тенета сплошь увешаны панцирями жуков-чернотелок. Выбирая это место для поселения, она как бы рассчитала, что на открытой площадке насекомые в поисках укрытия сами заползали в жилище хищницы.

Три аккуратных светло-желтых кокона покачивались на паутинных нитях. Они показались необычными, так как черные пятнышки покрывали их со всех сторон. Под лупой выяснилось любопытное: пятнышки — это муравьи-тетрамориумы. Немало мертвых тетрамориумов торчало и на тенетах, на камнях, окружающих логово, и на высохших трупиках жуков. Видимо, этот не знающий страха муравей-малыш, любящий бесцеремонно совать свой нос всюду, основательно докучал пауку, коли уж он тратил на него паутинную жидкость и припечатывал к окружающим предметам, в том числе и к собственным коконам. Сейчас муравьев не было в жилище паука. Но рядом, под последним камнем очага, располагалось большое гнездо тетрамориумов с многочисленными личинками. Находка казалась необычной. Пауки и муравьи очутились соседями поневоле. Тетрамориумы все же, очевидно, постепенно убедились, что следует уважать права своего соседа, умерили свои притязания на чужую территорию и перестали беспокоить паука. Паук же не пожелал расстаться со своим убежищем.

Три соседа

В одном месте ущелье Кзыл-Ауз гор Чулак западных отрогов Джунгарского Алатау широко расходится, образуя долинку, поросшую разнообразной растительностью. Здесь изобилие кобылок, громче, чем где-либо, звучит хор сверчков и кузнечиков, летают стремительные мухи-ктыри, порхают бабочки. В тенистых уголках под камнями и кустами виднеются похожие на трубу старинного граммофона белые тенета паука агелены. Труба переходит в тоненькую трубочку из плотной паутины, которая ведет в глубокое тенистое укрытие. Там, в полутьме, сидит, поблескивая глазами, серовато-желтый паук средних размеров — агелена.

Бросьте на раструб паутинного жилища кобылку — паук быстро выскочит из убежища. Молниеносный рывок, укус, скачок в сторону от добычи, и в считанные секунды кобылка мертва. Убедившись в ее неподвижности, паук осторожно к ней приближается, хватает ее и тащит в свое логово.

Как быстро действует яд агелены на насекомое! Он вызывает почти молниеносную смерть. Но на млекопитающих, в том числе и на человека, яд агелены не оказывает никакого влияния, и в этом я убедился на опытах.

Где имеются логовища агелены, там почти обязательно обитает и мой старый знакомый каракурт. Места обитания этих двух пауков совпадают, но паутинные тенета агелены для неопытного глаза незаметны.

Чем обусловлена разница в действии яда каракурта и агелены?

В природе существует строгая специализация и редко — всестороннее совершенство. Яд агелены специализирован для насекомых, преимущественно саранчовых, и совершенно не действует на теплокровных животных. Яд каракурта относительно слабо действует на насекомых, но зато сильно ядовит или даже смертелен для многих млекопитающих. Почему так — я скажу потом.

В соседстве с каракуртом и агеленой в маленькой долинке можно увидеть и раскидистые тенета третьего паука — дольчатой аргиопы. Они построены по строгим правилам геометрии, концентрическими кругами. По одному из радиусов сети сплетена ярко-белая зигзагообразная толстая линия, о значении которой существуют пока только одни плохо обоснованные догадки. Паук, распластав цепкие ноги в стороны, сидит в центре тенет брюшной стороной кверху. Серебристая блестящая окраска, обращенная к солнцу, хорошо отражает лучи и предохраняет паука от перегревания. На попавшую в сеть добычу паук бросается моментально и, захватив ногами, начинает быстро ее вертеть, одновременно опутывая широкой лентой из паутинных нитей. За минуту, а то даже и меньше, добыча оказывается плотно спеленутой, как в смирительной рубашке, не может сопротивляться. Только тогда паук ее кусает, окончательно умертвляя. Потревожьте паука — и он начнет раскачиваться на упругих тенетах да так быстро, что контуры его тела исчезают и паук становится невидимкой.

Три паука — три соседа, но какие разные повадки и образ жизни. Дольчатая аргиопа и паук агелена, обитая в тех же условиях, что и каракурт, могут служить как бы его индикатором. К тому же оба паука более заметны, чем каракурт.

Белые пятна

За городом Чилик мы вскоре миновали горное Кокпекское ущелье, выехали на простор обширной Сюгатинской равнины и, свернув с асфальта, медленно двинулись по проселочной дороге к горам Турайгыр. Лето 1974 года выдалось очень сухим, пустыня стояла голая, весной травы не успели подняться, высохли, едва тронувшись в рост. Вокруг пыльно, серо. По проселочной дороге за рулем не особенно посмотришь по сторонам, отвлечешься на секунду и попадешь в ухаб.

До вечера еще далеко, но солнце уже склонилось к горизонту, и косые его лучи выделяют рельеф мелких ложбинок. И все же я заметил на унылой и однообразной поверхности земли небольшие ярко-белые пятнышки. Их много, едва ли не через каждые полсотни метров друг от друга. Вся пустыня сверкает ими. Но видны они только, если смотреть против солнца. Глянешь в обратную сторону на восток, и на земле — ни одного пятна. Надо остановиться, узнать, что бы это могло быть такое! Белые пятна оказались плотной густой, размером с обеденную тарелку, паутиной. Она растянута ровной площадкой над самой землей, едва-едва над ней возвышаясь. Глядя на нее, я сразу же узнал тенета знакомого мне паука агелены лабиринтика.

Сейчас, осенью, пауки должны быть взрослыми и с коконами. Здесь же вместо больших самок я вижу жалких карлиц, бездетных матерей, без каких-либо следов потомства. Стало ясно — пауки голодают, и сил у них закончить свои жизненные цели, предписанные природой, не хватает. Мне интересно, как развиваются пауки, или их развитие приостановилось на одной из стадий, и все пауки остались неполовозрелыми?

Терпеливо разрываю паутинные логовища, нахожу пауков, ловлю и рассматриваю в лупу. Это взрослые самки. Самцов нет, они, судя по всему, погибли, выполнив свое назначение. Ни за что бы не согласился при беглом взгляде на пауков признать в этих юрких крошках-заморышах самок агелены лабиринтика! Неужели на всей большой Сюгатинской равнине пауки не оставили после себя потомства? Чтобы удостовериться в своем предположении, продолжаю рассматривать логовища. Всюду в них неудачницы, бесплодные самки-заморыши. Но когда много ищешь, всегда сталкиваешься с исключениями из правил. У одного паука тенета побольше, чем у других, а логовище идет не в основание кустика, а в норку грызуна. Да и сама хозяйка ловушки сидит во входе, застыла на страже. Нет, не застыла, я ошибся, она мертва. Заботливая мать закончила жизненные дела и погибла не как попало, а с толком, закрыв вход, будто живая, устрашая своим видом возможных недругов.

Вытаскиваю из норы все ее логовище. В густом скоплении паутины вплетены панцири одной из самых неприхотливых и распространенных чернотелок пустыни. Они — единственная добыча. Не будь этих чернотелок, плохо пришлось бы паучихе. В плотном комке паутины завит единственный кокон счастливой матери с темными паучками-малолетками. Оказавшись на свету, они, бедняжки, спасая жизнь, быстро переходят от состояния глубокого покоя к величайшему оживлению и с поспешностью разбегаются во все стороны.

Есть все же среди пауков, терпящих бедствие засушливого лета и сопутствующего ему голода, удачники. Они дадут потомство, продолжат свой род, и когда придут хорошие времена, над пустыней засверкают в лучах солнца, склонившегося к горизонту, большие ловчие сети.

Закончив осмотр остатков жилища счастливой самки агелены, я было собрался идти к машине к моим уже давно потерявшим терпение спутникам, как вдруг меня что-то остановило, и я, заглянув в темень одной норы, увидал то, чего никак не ожидал. Там белели четыре маленьких, меньше обычного, кокона каракурта. Осмотрев подробней свою находку, я заметил, что логово было особенное: сверху располагалась агелена, снизу — каракурт. Как они, оба хищника, поделили такую маленькую территорию — непонятно. Находка интересная. Она объясняла происхождение необыкновенной ядовитости каракурта к млекопитающим. Это предположение я высказал много лет назад в одной из статей.

Пришлось моим помощникам запастись еще терпением. Я же продолжал разыскивать норки грызунов. Их было мало. В бесплодной пустыне голодали и грызуны. И все же почти в каждой норке я находил логовище каракурта.

Ничтожно маленькая капелька яда каракурта, невидимая глазом, способна убить не только человека, но даже и такое большое животное, как верблюд. Яд этого паука приспособлен к организму позвоночных больше, чем к своей исконной добыче — насекомым. Это кажущееся противоречие объясняется тем, что каракурт сформировался как вид в условиях бесплодных пустынь и не раз переживал катастрофы. В такие тяжелые и засушливые годы его выручали только норы грызунов. Туда скрывалась добыча, ищущая спасения от жары и сухости. Но у нор были свои хозяева. В борьбе с хозяевами нор за жилище, за удобное место для ловли добычи и выработалась ядовитость каракурта к позвоночным животным.

Враги и недруги

От чего зависит плодовитость каракурта? Ну, конечно, прежде всего, наверное, от изобилия питания, от наличия в природе мест, пригодных для поселения, от болезней и врагов. Они должны быть обязательно, и кое-кого я уже нашел, когда работал в кишлаке Мурат-Али.

При достатке пищи каракурт кладет примерно по одному кокону каждую неделю. Но в местах заметного перенаселения пауков, когда тенета отдельных самок почти соприкасаются, насекомых явно не хватает. Не хватает еды и во время засух. В местах перевыпаса тоже несладко живется каракуртам, самки голодают, их брюшко уменьшается, сморщивается. Многие из них погибают прежде времени, другие влачат жалкое существование до осени, даже не отложив ни одного кокона или едва изготовив один-два.

В годы, когда в степях и пустынях появляется много саранчовых, среднее количество коконов на одну самку бывает шесть-восемь, самое большее — двенадцать-четырнадцать. Если в среднем одна самка кладет 1200 яиц, то потомство одной самки через пять лет может выразиться поистине астрономической цифрой — 83 312 000 000 000 000 пауков. Но далеко не из всякого яйца вырастает взрослый паук, способный дать потомство. Много паучат гибнет во время полета, вытаптывается копытами пасущихся животных, погибает от недостатка пищи.

На численность каракурта оказывают влияние и различные враги.

Самая крупная птица степей — дрофа, или как ее еще называют — дудак, прежде у калмыков считалась священной, и убивать ее не разрешалось. Дудак, оказывается, поедает в больших количествах каракуртов. Яд паука в кишечнике под действием пищеварительных соков разлагается и не оказывает губительного действия на организм.

На хребте Малайсары (западные отроги Джунгарского Алатау) по следам, оставленным после дождя, я установил, что и лисицы разоряют логовища каракуртов и поедают их хозяев. Наверное, и многие другие птицы и звери пустыни поедают этого паука: ежи, хорьки, крупные змеи и ящерицы. Как говорят: «В пустыне и жук — мясо».

Существует и какая-то болезнь, поражающая каракурта. В окрестностях Мурат-Али некоторые пауки, чаще всего полные, упитанные, становились вялыми, переставали нападать на добычу и вскоре повисали безжизненными комочками на паутине, удерживаясь за нее своими лапками, снабженными специальными коготками и щетинками, или падали на землю, доставаясь муравьям. Тело их превращалось в однородную жидкую массу. Болезнь эта, вероятно, вызывалась грибками, бактериями или вирусами и процветала в то время, когда каракуртов было много и они постоянно соприкасались друг с другом, способствуя распространению заболевания. Возбудителя этого заболевания, вероятно, специфического и свойственного только каракурту, можно было бы выделить путем размножения в искусственной среде и использовать в годы массового размножения паука.

Но самое страшное разорение приносят каракурту поедатели его яиц, проделывая колоссальную работу по уничтожению ядовитых пауков. Кто же они?

Распознать секреты жизни одного из поедателя яиц — наездника, удалось, изучив другого паука — тарантула.

Замечательный наездник

Почему в местности, где живет тарантул, не бывает каракурта и агелены? А если и встречаются, то немного, и затем внезапно исчезают, будто после какой-то повальной болезни. Между собой пауки враждовать не могут: слишком разные у них интересы. Тарантул выбирает места с влажной почвой и почти всю жизнь проводит в норе, которую сам вырывает. Каракурт и агелена, наоборот, — любители самых сухих мест. И все же между этими двумя пауками существует какая-то зависимость. Очень занимала меня эта загадка.

Весной, когда самки тарантула изготавливают себе по одному кокону, плотно забитому яичками, наступает пора прогревания их солнечными лучами. Часами просиживает паучиха у входа в нору, выставив кокон под теплые солнечные лучи. В это время она очень осторожна. Легкие шаги, незначительное сотрясение почвы — и самка тарантула скрывается в глубокую нору. Но все же можно подкрасться к ее норе и, притаившись, дождаться того момента, когда белый кокон, подталкиваемый снизу, снова появится у входа в нору. Иногда тарантул, отцепив кокон от паутинных сосочков своего брюшка, прикрепляет его другой стороной. Этот маневр ясен — яички в коконе нуждаются в равномерном прогревании со всех сторон.

Во время солнечных ванн заботливая мать почти ничего не ест. Насекомые, подползающие к норе, ей только мешают, и она прогоняет их ударами передних ног. Только ночью, проголодавшись, перехватит одного-двух жучков, случайно свалившихся в вертикальную нору.

Особенно досаждают тарантулу везде и всюду снующие муравьи. Их паук прогоняет с ожесточением. Но вот один муравей все же забирается на кокон, копошится на нем и, постукивая усиками, обследует его поверхность. Оказывается, это какой-то необычный муравей! У него сзади торчит едва заметная иголочка — то ли жало, то ли яйцеклад. Вот он как-то странно изогнулся и, направив иголочку вертикально, проткнул ею оболочку кокона, застыл на мгновение, потом, вынув иголочку, перешел на другое место. Через каждые десять-двадцать секунд он старательно прокалывает кокон, и видно, как при этом напрягается его брюшко.

Теперь не может быть сомнений. Мнимый муравей — настоящий наездник, самка с иголочкой-яйцекладом, но почему-то бескрылая. Протыкая кокон, она откладывает в него яички. Она так ловка и осторожна в движениях, что чуткий тарантул не замечает ее присутствия. Далее выясняется, что самка наездника откладывает яйца не во всякий кокон, а только в тот, в котором из яиц еще не развились паучата. И, кроме того, если в кокон уже отложены яички, она, как-то угадывая это, равнодушно проходит мимо. У нее, наверное, отличное обоняние. Она не тратит попусту время и, едва прикоснувшись усиками ко входу в нору тарантула, удаляется, если только нора пуста, или самка тарантула еще не изготовила кокон, или кокон изготовлен, но давно уже с паучатами.

Что же будет дальше с отложенными в кокон тарантула яичками наездника? Вначале в пораженном коконе ничего не видно, и даже при помощи сильной лупы не рассмотреть крошечных яичек наездника. Но потом среди яиц паука неожиданно оказываются маленькие червеобразные розовые личинки. Они прикрепляются к яйцам паука и высасывают их. Интересно, что никогда две личинки не присасываются к одному и тому же яйцу. Да в этом и нет необходимости. Личинок не бывает много, а еды — вдоволь. Личинки быстро растут, скоро становятся большими, а тарантул помогает им в этом, прогревая на солнце кокон. Но как они медленно движутся! Видимо, для того, чтобы не выдавать себя, не беспокоить чуткого хозяина кокона. Вскоре большая часть яиц тарантула выпита, а еще большая — испорчена и склеена в комочки. Личинки же наездника, свив шелковистые кокончики, превращаются в куколок. Они располагаются не как попало, а один возле другого, рядышком, как соты в улье. Иначе не хватило бы им места в тесном коконе паука.

Проходит еще несколько дней. Из пораженного кокона тарантула появляются наездники, но совсем не такие, которые откладывали яйца, а стройнее, длиннее, без яйцеклада и с самыми настоящими прозрачными крыльями. Расправив их, они разлетаются во все стороны. Это самцы, и вылетают они неспроста раньше своих бескрылых самок. Им ведь надо еще немало попутешествовать. Только потом, через один-два дня из кокона появляются похожие на муравьев самки наездника и потихоньку выбираются из норы тарантула.

Что же с коконом? Только несколько случайно уцелевших паучков вышло из него и уселось на спину матери. Но тарантул все еще прогревает обезображенный и дырявый кокон. Как же его бросить. Ведь он не пустой, а инстинкт паука позволяет оставить кокон лишь тогда, когда от него остается одна легкая оболочка.

Проходит много дней. В тщетных ожиданиях паучат самка тарантула худеет. Уцелевшие паучки или сами разбредаются в стороны или, прежде чем это сделать, нападают друг на друга. Жалкая и тощая, самка теряет последние силы и погибает, обняв свое уничтоженное наездниками детище. Впрочем, не все пауки одинаковы и не столь уж однообразны их инстинкты, как принято думать. Некоторые из тарантулов после долгих ожиданий разрывают в клочья пораженные коконы и покидают норы, иногда успевая изготовить еще другой кокон.

Но куда делись наездники? Весна кончилась. Все взрослые тарантулы давно вывели паучат, расселили их, сами погибли, и нет больше в природе коконов с яичками… В это время как раз кончается юность ядовитого паука каракурта, и подросшие пауки переселяются во всевозможные теневые укрытия и готовят постоянное жилище. Здесь из плотной паутины выплетается шаровидное логово, единственный выход из которого ведет к широко раскинутым над землей паутинным тенетам. С этого момента жизнь каракурта становится однообразной: чуткое ожидание добычи, стремительное нападение, потом обжорство, откладка яиц и изготовление коконов. Вскоре все стенки логова паука обвешаны охотничьими трофеями — панцирями убитых и высосанных насекомых.

Паук не терпит присутствия посторонних в своем логове и бросается на все живое, попавшее в сети. Только иногда муравьи безнаказанно забредают в его жилище, растаскивают остатки несъеденной добычи. Разве убережешься от этих надоедливых насекомых, сующих свой нос решительно во все закоулки. Тогда среди муравьев, не отличимая по внешнему виду от них, осторожная и ловкая, появляется самка наездника. Она обстоятельно обследует коконы каракурта и обстукивает их долго и внимательно своими нежными усиками: какой из них с яичками, а не с паучками? И найдя свежий кокон, откладывает в него свои яички.

Теперь сколько бы ни выходили из коконов каракурта наездники, всем хватит дела, так как до самой осени будут появляться новые коконы. А если их не окажется, то выручат коконы агелены, хотя добраться до них гораздо труднее, так как этот паук осторожнее и, кроме того, тщательно укутывает яички в толстый и рыхлый слой паутины.

С наступлением осени окуклившиеся наездники останутся в коконах каракурта и агелены, проведут там долгую зиму. Вылетят они весной, как раз к тому времени, когда начнет изготовлять свои коконы тарантул. Если бы не было тарантулов, наездникам негде было бы развиваться весной, они погибли бы, не дождавшись появления яичек каракурта и агелены. Так, попеременно на трех пауках и развиваются наездники, потребляя их яички. Вот почему в местностях, где одновременно живут тарантулы, каракурты и агелены, не бывает много каракуртов. И население в такой местности живет спокойно, не опасаясь его ядовитых укусов.

Какое замечательное насекомое, этот наездник! Впоследствии он был описан как новый вид энтомологом Б. С. Кузиным и назван гелис мариковский.

Наездников — поедателей яиц каракурта — оказалось несколько видов. Впервые на этих потребителей яиц каракурта обратил внимание Россиков. Из многих собранных им коконов паука описано двенадцать видов и, как полагается в зоологии, каждому даны специальные научные названия.

Помучался я с этими двенадцатью видами немало, пока разобрался. Самки и самцы настолько отличались по внешнему виду, что Россиков отнес их к разным видам, а нескольких даже к разным родам. Так, из двенадцати видов реальными оказались всего лишь только шесть.

Синий сцелифрон — парализатор каракурта

Встретился я с синим сцелифроном весной. Это было очень короткое знакомство. Мы возвращались из песчаной пустыни Сарыишикотрау. До города оставалось около ста километров. Приближалась ночь. Слева от дороги показались угрюмые черные скалы, и между ними далеко в глубине темного ущелья сверкнула багровая от заката река Или. Это место над пропастью очень красивое…

Рано утром я иду с холма на холм по краю пропасти и всюду встречаю знакомых обитателей пустыни. Но вот в воздухе быстро пронеслось что-то большое, темное и село за кустик таволги. С напряжением крадусь к кусту: там ползают чернотелки, скачут кобылки, и кажется, никого больше нет. Может быть, показалось? Но шевельнулась травинка, и на голый глиняный косогорчик выскочила оса-сцелифрон. Но не такая, как все ранее мне известные, а большая, ярко-синяя, сверкающая блестящим одеянием, ловкая, быстрая. Она промчалась среди сухих растений, на секунду задержалась, что-то схватила, взлетела и так же стремительно унеслась вниз в ущелье, к темным скалам, к далекой реке.

В степях и пустынях Средней Азии обитает два вида сцелифронов: черная с желтыми ногами и поменьше — темно-фиолетовая. Но такой красавицы никогда в жизни не видал, и короткая встреча с ней показалась необычной. Это был явно новый и неизвестный для науки вид. Подошел к тому месту, откуда вылетела оса, всмотрелся. На травинках, слегка покачиваясь от ветра, висело логово-шапочка молодого каракурта, сам паук исчез. Неужели синий сцелифрон охотится за каракуртами? Об этом я не подозревал. А ведь раньше, я хорошо помню, с тенет часто таинственно исчезали молодые самки каракурта. И как некстати были их исчезновения: за многими пауками я вел длительные наблюдения. Тогда думалось, что пауков склевывали скворцы или ночью поедали пустынные ежи. Теперь же, после стольких лет, объявилась эта чудесная оса.

Пока я раздумывал, из ущелья вновь прилетела необыкновенная синяя оса и села на землю. Как она быстро нашла каракурта, откуда у нее такое чутье или зрение? Доля секунды — паук вытащен из логова. Несколько ударов жалом по добыче, и оса опять мелькнула в воздухе темной точкой. Теперь я настороже, сачок крепко зажат в руке. Синего сцелифрона нельзя упустить. Этот загадочный истребитель каракурта неизвестен, его надо во что бы то ни стало изловить. Но проходят минуты, час. Быть может, в это время оса уже отложила яичко на свою добычу, заделала ячейку, построила из глины новую и уже вновь готова заняться охотой? А вдруг она нашла еще где-нибудь каракуртов? Все осы-сцелифроны — строгие специалисты, каждая охотится только на определенный вид паука.

Проходит еще час. Солнце нещадно жжет, земля пышет жаром, хочется пить, запасы пищи и воды давно иссякли. Может быть, гнездо здесь, рядом? Но на черных скалах я ничего не вижу. Впрочем, разве я в силах обыскать все ущелье?

Закончилась весна. Прошло лето. Наступила осень. Через ущелье над рекой потянулись к югу утки. Вечерами из каменных осыпей все еще раздавались последние трели сверчков. Пустыня, изнывавшая от сухости, казалось, ждала холода и влаги.

Оставив машину на берегу реки, мы карабкаемся по скалам, ищем сцелифронов, но на скалах, покрытых лишайниками, их нет. Если поверхность камня шероховатая, к ней мокрую глину не прилепить. Темные, черные, коричневые, красные скалы — самые для нас подходящие. На них далеко видно глиняное гнездо. Но все, что мы находим, принадлежит желтоногому сцелифрону. Гнезд синей незнакомки не видно. Постепенно мы приобретаем опыт охоты за осиными гнездами. Их надо искать вблизи воды, возле реки. Осе тяжело далеко носить мокрую глину, а на постройку гнезда ее уходит немало. Некоторые гнезда весят около трехсот граммов, в несколько сотен раз тяжелее самой строительницы.

Сцелифрон бережет свое потомство от жарких лучей солнца. Летом скалы сильно нагреваются. Боятся гнезда и дождей — ведь глина легко размывается водою. Поэтому они спрятаны на теневой стороне и обязательно хотя бы под небольшим навесом. Больше всего осы любят всякие пещерки и ниши. Здесь весь потолок залеплен глиняными комками гнезд. Сюда не проникают ни жаркие лучи солнца, ни потоки воды, ни шквальный ветер, несущий песок и мелкие камешки. И еще интересная черта. Гнезда очень часто располагаются рядом друг с другом скоплениями, будто заботливые матери стремятся строить убежища для своих детей на старых, испытанных временем местах, избранных еще их далекими предками. И не только потому, что эти места — самые лучшие, нет! Часто одна ниша заполнена гнездами, а другая рядом, такая же, совсем пустая. Старое гнездо для строительницы — гарантия того, что место прошло испытание временем. Может быть, даже оса возвращается к тому же гнезду, в котором прошло ее затворническое детство, где она впервые появилась на свет, в климате которого выросла. Все это подойдет и для ее потомства. Ведь в различных укрытиях условия разные.

Вспоминается, в западных Саянах под плоскими камнями на солнечной и степной стороне гор селится небольшая, делающая гнезда-соты оса. Места для гнезд сколько угодно, но один и тот же камень осы часто занимают подряд из года в год.

Мы собираем гнезда для того, чтобы увезти в город, изучить их строение. Но как они крепко прикреплены к скалам, сколько приходится тратить сил, чтобы отделить глиняный комок даже лезвием ножа. А сколько неудач — поломанных гнезд, выпавших из ячеек и искалеченных личинок! Глина, перемешанная со слюной осы, не уступает по прочности цементу. Кстати, узнать бы химический состав этого связывающего вещества и научиться делать это искусственным путем! Но к чему такой большой запас прочности? Уж не для того ли, чтобы осы много лет подряд могли пользоваться старыми гнездами, лишь подновляя их, а может быть, эта прочность существует против землетрясений? В долгой истории чего только не пережили давние предки сцелифронов. И не потому ли осы выбирают не всякие скалы, а только те, которые отменно прочны. Никогда не увидеть глиняной постройки на трещиноватой и разрушающейся горной породе.

Землетрясение… А что, если его устроить — бить молотком по скале рядом с гнездом, чтобы легче его отделить? Нужно попробовать. Каким чудесным оказался этот способ! Постепенно между скалой и глиной появляется трещинка. Она все больше и больше. Только не прозевать, чтобы строение не рухнуло на землю. Теперь дела идут куда успешней. Мы едва успеваем заворачивать в бумагу снятые гнезда и укладывать их в мешок. И чем он становится тяжелее, тем на душе радостней. Как будет интересно зимой разобрать строение гнезда и ознакомиться с тем, что в нем находится.

Сперва осы лепят аккуратные кувшинчики и располагают их друг около друга, как соты. Глину кладут не как попало, а тонкими наклонными слоями с особенным швом. Когда кувшинчик готов, оса заносит в него добычу и откладывает яичко, а сверху лепит крышечку. Все вместе взятые кувшинчики она обмазывает снаружи толстым и рыхлым слоем глины. Гнезда сцелифронов — отличнейшая квартира для множества разнообразных жителей, которые иногда сами по-своему делают ремонт глиняных жилищ. Тут и пчелы-шерстобиты, пчелы-обойщицы, осы-пилюльщицы, паучки, окутанные теплой паутиной на зиму.

А сколько в них еще селится недругов осы! В некоторые ячейки подсунули свои яички жуки-кожееды. Их личинки поедают молодых ос. Если же самих кожеедов оказывается слишком много, сильные едят слабых. Но выжившие в этом страшном соревновании жуки не в силах пробуривать глиняную стенку каземата и проводят в заточении несколько лет, пока какая-нибудь пчела или оса не пожелает воспользоваться старым помещением и не вскроет его. Много в ячейках мух-тахин и ос-блестянок. Но самый злой враг сцелифрона — наездник-ихневмон. Он всюду на глине оставил следы своим сверлом-яйцекладом, откладывая яички в личинку осы.

Иногда происходит что-то неладное с инстинктом осы, так как встречаются совершенно пустые и аккуратно запечатанные ячейки. Или в них лежит запасенная добыча — пауки, а яичко не развилось, или не было отложено, а парализованные хищники так и засохли в разных позах. Я хорошо знаю этих пауков-цветочников. Они на цветках подкарауливают насекомых. Все пауки — самки и все, конечно, одного вида. Встречаются ячейки с мертвыми молодыми осами. Что с ними случилось, почему они не смогли выбраться из своей колыбельки? И еще много непонятного. Почему в одних местах много гнезд, а в других нет. Впрочем, осам нужны цветы, с которых можно добывать нектар, цветы, на которых живут пауки — добыча для деток. Поэтому, если вблизи нет ни цветков, ни пауков, охотничья территория бедна, скалы пустые. Не живут осы и в прохладном климате, так как глиняные ячейки должны быстро сохнуть. Вот почему их нет в высоких лесистых горах.

Многое нужно осам! Вода, мокрая глина, голые скалы, цветы, пауки, сухой и теплый климат. Еще нужна пышная растительность, множество насекомых, хорошие дожди весной. Этот же год был не в меру засушливым, пустыня выгорела рано и, наверное, поэтому большинство гнезд старые.

Несколько дней мы путешествуем по берегу между скалами и рекой, пока дорога не упирается в большой утес. Наш мешок с глиняными гнездами становится тяжелее. Но все гнезда желтоногого сцелифрона и ни одной — большой синей истребительницы каракурта! Мы выбираемся из ущелья на пустынное плоскогорье и разыскиваем нашу старую весеннюю стоянку после путешествия в песках Сарыишикотрау, откуда среди угрюмых скал виден кусочек реки. Вот и куст таволги. Возле него состоялось первое знакомство с синим охотником. Вот и ущелье, куда скрылась оса. Долго и тщательно мы его обследуем. Но ничего не находим. Тайна синей осы остается неразгаданной. Но я не унываю. Мы познакомились с гнездами желтоногого сцелифрона, и после него будет проще изучать синего. Наступит время, и, быть может, мы снова с нею встретимся, а если нет, то когда-нибудь обязательно это сделает другой. Все равно станет известным замечательный истребитель каракурта!

Прошло много лет. Синий сцелифрон мне более никогда не встречался. По всей вероятности, он стал очень редким. Природа за это время сильно изменилась, появилось много скота, немало земель распахано под посевы, стало меньше птиц, зверей, насекомых. Каракурт также стал редким.

Однажды мой знакомый почвовед, занимаясь раскопкой в лёссовой пустыне, в старой норе, по-видимому, принадлежавшей малому суслику, нашел, как ему показалось, странный кусок глины и принес его мне. По характерной лепке, наслоению кусочков глины я сразу же узнал работу сцелифрона. Но чтобы охотник за пауками устраивал свои гнезда в норах грызунов — этому я не мог поверить.

К норам каракурта как единственному в пустыне теневому укрытию для своих гнезд, наверное, приспособилась и оса-сцелифрон. Пока это лишь одни догадки, но я твердо верю, что рано или поздно они подтвердятся. Напрасно мы тогда искали гнезда незнакомки в ущелье Капчагай на скалах. Они, оказывается, совсем в другом месте…

Камбас — истребитель «черной вдовы»

Еще в давние времена жители Средней Азии хорошо знали черную осу, которая уничтожала каракурта. Они называли ее «камбас», что в переводе на русский означает «заботливая голова».

Россиков так писал о камбасе: «Киргизы благоговеют перед этой осой. Появление камбаса в кочевьях или около юрт непременно вызывает среди них общий восторг и радостный крик: „Камбас, камбас!“ Каждый киргиз уверен, что камбас уничтожает страшного для всего населения степей паука-каракурта. Знали эту осу и в Италии, где также живет „черная вдова“, и называли ее в народе „мухой святого Иоанна“».

Как бы повидать камбаса, познакомиться с его внешностью, узнать его образ жизни? Ведь о нем точно нечего не известно, и никто еще не описал его как следует.

Минуют дни, недели. Под палящим солнцем пройдено много километров, пересмотрено множество логовищ каракуртов. Но настойчивые поиски камбаса безрезультатны. Черная оса стала редкой, о ее славе местное население забыло и не помнит даже само слово «камбас». Нет этого слова и в словарях. Вокруг часто встречаются ближайшие родичи камбаса — черные осы-помпиллы, изящные, стройные, иссиня-черные, с нервно вибрирующими усиками. Но они не обращают внимания на каракурта, а камбаса нет…

Наступила новая весна, отзвенела песнями жаворонков пустыня. Когда все выгорело и каракурты перебрались в новые жилища, мне неожиданно встретился камбас. Маленький, совершенно черный, он сидел у входа в логовище каракурта и так энергично чистил ногами свои блестящие черные крылья, будто только что закончил тяжелую работу. Подобраться к осе с сачком было невозможно, а едва я к ней протянул пинцет, как она вспорхнула, мелькнула черной точкой на светлом фоне пустыни и бесследно исчезла.

Каракурта в логове не оказалось, свежевыплетенный кокон висел без хозяина. Сомнений быть не могло: черная оса, истребившая паука, и была камбасом. Ведь паук никогда не отлучается из своего жилища.

Осторожно слой за слоем разгребаю почву. Вот среди комочков земли показалась черная спинка каракурта. Паук недвижим, только слегка вздрагивают его ротовые придатки. Он парализован осой. На брюшке его прикреплена маленькая личинка. Скорее поместить находку в банку с землей! Личинка тотчас же слиняла, как бы выскользнув из своей старой оболочки, погрузилась в тело паука. Судя по всему, внутри паука она будет питаться, окуклится к концу лета, перезимует и к тому времени, когда появятся каракурты, вылетит оса-камбас. Теперь, зная в чем дело, надо обыскать все логова, из которых исчезли каракурты. Вскоре в банке с землей покоится уже десяток парализованных камбасом пауков. Но это не все. Надо еще посмотреть на охоту чудесного парализатора. Не пойти ли следом вот за этой маленькой черной осой? Она так похожа на виденного в логове камбаса!

Оса вся в движении. Она заползает во всевозможные щелки, норки, часто вспархивает и, тогда, напрягая зрение, приходится бежать за нею со всех ног. Оса явно кого-то разыскивает, и упустить ее нельзя. Поиски недолги: тенета ядовитых пауков растянуты чуть ли не через каждые пять-десять метров. Осторожно и ловко оса взбирается на тенета. Крупные щетинки на ее лапках, отстоящие под прямым углом, помогают ей свободно бегать по паутинным нитям. Паук не реагирует на пришельца: он его не видит, а легчайшее сотрясение паутины ничем не напоминает отчаянные движения пытающейся освободиться из ловушки добычи. Оса забирается в логово чуть выше паука и замирает. Теперь каракурт может легко расправиться с маленьким смелым охотником, достаточно бросить в него каплю липкой жидкости. Но паук равнодушен, неподвижен. Видит ли он сейчас осу? В темноте логова оса неразличима, к тому же у паука плохое зрение.

Проходит несколько минут. Оса все еще неподвижна, будто ждет подходящего момента, примеряется к громадной туше хищника, лениво висящего книзу спиной на нескольких паутинках. Нападение совершается внезапно. С молниеносной быстротой оса вонзает в рот паука длинное тонкое жало. Еще два-три удара в то же место — мозг паука поражен, и смелая охотница, отскочив в сторону, раскачивается на тенетах, потирая ноги. Тело каракурта конвульсивно вздрагивает, на конце брюшка появляется маленькая серовато-белая капелька паутинной жидкости: паук не успел воспользоваться своим оружием. Потом распростертые в стороны ноги паука вяло прижимаются к телу, и каракурт безжизненно повисает на паутине.

Оса ощупывает свою жертву усиками, затем скрывается. В рыхлой земле тенистого углубления логова она поспешно делает небольшую норку. Во все стороны летят комочки земли. Иногда энергичная строительница, прерывая работу, подбегает к добыче, как бы желая убедиться в ее сохранности. В приготовленную норку она затаскивает паука, проявляя при этом не только ловкость, но и изрядную силу. Затем прикрепляет к его телу тут же отложенную личинку, засыпает норку и, кончив дела, принимается за чистку своего блестящего костюма. Не упустить бы осу! Но, ловко увернувшись от сачка, она улетает…

Опять продолжаются поиски камбаса. Нужно добыть хотя бы одну осу, чтобы узнать ее название. Скорее всего, она еще никем из энтомологов не была поймана и неизвестна науке. Временами хочется бросить долгие и утомительные поиски. Ведь в банке с парализованными каракуртами растут личинки камбаса. Но сохранить насекомых в искусственных условиях трудно.

Счастье копится! Опять повстречалась оса. Она только что подлетела к логову каракурта. Пора ее изловить. Но так хочется еще раз посмотреть на ее охотничьи подвиги!

Обежав со всех сторон жилище паука, оса останавливается под тенетами, замирает на несколько секунд и неожиданно начинает быстро-быстро колотить усиками по паутинным тенетам. Проходит еще несколько секунд. Во входе логова появляется черный паук. Он нехотя шевелит длинными ногами, перебирая паутинные нити, пытается определить, откуда сотрясение, кто попался в тенета, сейчас паук будет нападать. Но что с ним стало! Куда делась стремительность его движений во время охоты? Как-то нерешительно, семеня и вздрагивая ногами, толстый паук лениво приближается к осе. До нее осталось несколько сантиметров. Сейчас он очнется от лени, брызнет паутинной жидкостью. Но каракурт апатичен, продолжает трусливо вздрагивать. И вдруг камбас срывается с места, взлетает над пауком и молниеносно наносит удар своим «кинжалом», паук побежден. Легко перебирая ногами паутинные нити, оса спешит вниз, чтобы выбрать место для погребения своей добычи.

Два камбаса — два различных способа охоты! Быть может, есть несколько видов ос, истребляющих каракуртов, и каждому из них свойственны свои, испокон веков унаследованные от предков, приемы охоты? Но с чудесными охотниками на ядовитых пауков мне больше не удается встретиться, и вопросы остаются без ответа. Погибли и личинки камбасов в банке с парализованными пауками. От излишней влаги там все проросло грибками.

Неуловимый воришка

Несколько лет, хотя попутно и урывками, продолжаю кропотливо изучать врагов ядовитого паука каракурта. Среди них оказался какой-то воришка, таскающий яйца паука из коконов, при этом оставаясь неуловимым. Воришка обладал острыми челюстями, так как умел ловко прогрызать кокон. Он проделывал дырки в коконе всегда снизу, чтобы легче высыпать из него яйца. Самого каракурта он боялся, и поэтому опустошал в первую очередь те коконы, хозяева которых почему-либо погибли или исчезли. Видимо, был очень ловок, мог, не запутавшись в тенетах, тайно проникать в логово чуткого паука и, когда требовалось, быстро убегать от опасного хозяина коконов. Он не был большим, иначе не смог бы пробираться между густыми нитями паутины незамеченным, но и не был маленьким, так как сразу съедал содержимое целого кокона. К добыче своей он был очень жаден и всегда подбирал все до единого яичка, выкатившегося из кокона на землю. Вот только с обонянием у воришки обстояло не совсем хорошо, и отличить коконы свежеприготовленные с яйцами от старых с маленькими паучками он не мог. А паучков он не любил и, вскрыв кокон с ними, тотчас же бросал его.

Воришка всегда делал лишнюю работу и прогрызал много коконов с паучками, прежде чем добирался до любимых им яиц. Впрочем, и этим он наносил большой вред каракуртам. Паучкам, вышедшим из яиц, полагалось зимовать в коконах и только весной выходить из них для самостоятельной жизни. Из надгрызенных коконов они преждевременно еще осенью покидали свое жилище, разбредались по сторонам и вскоре гибли.

И еще одна черта поведения воришки. Он начинал свой разбой не сразу, как только каракурты принимались изготовлять коконы, а с некоторым запозданием, в конце лета. В общем, поедатель яиц оказался отчаянным врагом для каракурта, а для меня — большой загадкой. Никак не удавалось его поймать или хотя бы взглянуть на него. Сколько было пересмотрено жилищ каракурта, сколько перебрано ограбленных коконов! Неуловимый воришка не попадался. Очень обидно, узнав многое о нем, не повидать его самого.

Быть может, это воровство было роковым, и с похитителем яиц всегда расправлялись свирепо? Ведь каких только трупов не висело вокруг логова на паутинных тенетах? Все, кто забредал в тенета черного хищника, уже не выбирались оттуда.

Прошло несколько лет. Неуловимый воришка был забыт, а изучение каракурта оставлено. Как-то, путешествуя по пустыне, случайно привелось набрести на большую колонию каракуртов. Лето кончалось. Как всегда ослепительно ярко светило солнце. Стояли жаркие дни и прохладные ночи. Утрами уже становилось настолько холодно, что каракурты сидели в своих логовах вялые и неподвижные. Тогда вспомнился поедатель яиц каракурта и мелькнула простая догадка: не прохладными ли утрами выходит он на свой опасный промысел? Догадка представлялась настолько заманчивой, что в ожидании утра не спалось и ночь казалась долгой. Едва забрезжил рассвет, как вся наша компания энтомологов отправилась на поиски.

Под косыми лучами солнца паутинные нити тенет каракурта искрятся серебристыми лучиками, выдавая жилища пауков и облегчая наши поиски. Осторожно раздвигаются логовища и тщательно осматриваются все его закоулки. Вот прогрызенные коконы и сонный каракурт… Что-то темное мелькнуло и выскочило наружу, прошмыгнув мимо лица. Как обидно, что не было никого рядом. Нет, надо всем вместе осматривать логова.

Вновь продолжаю поиски. Теперь все начеку. Опять что-то темное пулей вылетело из логова каракурта. Раздаются крики, возгласы. Шлепая ладонями по земле, наперегонки друг за другом бегут и падают мои добровольные помощники. Возглас радости: «Есть, поймал!».

Сгрудившись, мы склоняемся над ладонью удачного охотника. Не верится, что сейчас так просто откроется тайна. Только бы не упустить…

— Осторожнее!

Открывается один палец, другой… Мелькнули шустрые тонкие усики, показалась коричневая ножка, светлое крылышко и, наконец, из-под ладони извлекается… сверчок! Самый настоящий двупятнистый сверчок гриллюс бимакулятус, обитатель южных степей, неутомимый музыкант, чьими песнями все ночи напролет звенит пустыня. Он ли поедатель яиц какурта? Может быть, все это случайность, и неуловимый воришка опять остался неразгаданным?

Сверчок помещен в просторную банку, туда положен дерн, камешек-укрытие, несколько травинок и пара свежевыплетенных коконов каракурта с оранжевыми яйцами. Наступает вечер. В банке раздаются щелчки прыжков, потом все смолкает, а когда в пустыне запевают сверчки, слышится ответная песня из стеклянной банки.

Утром сверчка в банке не видно и только тонкие шустрые усики настороженно выглядывают из-под камешка. Оба кокона каракурта пусты и зияют аккуратно прогрызенными дырами… Неуловимый воришка оказался разгаданным!

Волны жизни

Каракурт относится к тем животным, которые иногда появляются в массовом количестве. Поэтому особенно в северных районах своего распространения, забытый местным населением за годы своего частичного исчезновения, он неожиданно появляется во множестве. Тогда на него обращают внимание из-за частых отравлений человека и домашних животных.

«Черная вдова», о которой Новый Свет имел слабое представление, тоже появилась внезапно в значительном количестве и вызвала эпидемию заболеваний. Тогда она и обратила на себя внимание, стала одним из известных животных. Впрочем, рост ее численности начался в 1927–1932 годах и продолжался до 1935–1940 годов. За это время она была найдена во всех штатах США и даже на юге Канады. Потом также неожиданно стала такой же редкой, как и прежде. Причины массового размножения «черной вдовы» так и остались неизвестными.

Массовое размножение каракуртов наблюдалось и на Гавайских островах в 1939 году. В Европе и Азии этого паука заметили с 1830 года, когда он в громадном количестве появился в Каталонии. Затем ядовитый паук каракурт был замечен в 1838–1839 годах в степях нижнего течения Волги. Здесь он полностью наводнил пастбища и вызвал многочисленную гибель домашних животных. Тогда местные жители в страхе перед каракуртами покинули насиженные места и перекочевали из опасных районов. Поспешные кочевки нарушили быт, а сопровождавшие их лишения способствовали появлению эпидемии холеры. Далее наступает длительный перерыв, протяжением почти в двадцать пять лет. За это время о каракурте ничего не было слышно.

Новая волна массового размножения каракурта нахлынула в шестидесятых годах прошлого столетия. Множество ядовитых пауков было замечено в 1860–1863 годах в Мелитопольском уезде, в 1864–1865 годах — в окрестностях города Бердянска, в 1869–1870 годах — в Таврической губернии и в низовьях Волги, в Оренбургской губернии и на территории Киргизской внутренней Орды. Размножение каракурта сопровождалось многочисленными отравлениями. Только в окрестностях города Бердянска на небольшой территории пострадало около трехсот человек, что вызвало панический страх среди крестьян. И снова наступило затишье.

В конце девятнадцатого и начале двадцатого веков волна жизни ядовитого паука вновь нахлынула. На этот раз она была замечена во всех районах обитания каракурта в России и принесла заметный вред экономике и быту кочевого населения. Донесения о вредоносности каракурта стали фигурировать в отчетах местных властей, проникли в печать и обратили на себя внимание общественности. Из-за тревожного настроения, царившего в местах размножения каракурта, и была послана Министерством земледелия специальная экспедиция по изучению каракурта, о которой уже шла речь.

Образное представление о многочисленности каракурта дает следующее описание, сделанное К. Н. Россиковым в уже упоминавшейся книге, изданной в 1905 году: «В 1898 году, следуя по границе южной части Тургайской области в северную часть Перовского уезда Сырдарьинской области, я был поражен полным безлюдьем степи на несколько сот верст в то время (май. — П. М.), когда степь была покрыта дивным растительным покровом! На мой вопрос, отчего эта степь безлюдна и отчего нигде не видно ни одной киргизской юрты, сопровождавшие меня киргизы (казахи. — П. М.) ответили мне, что года два тому назад все киргизы от мала до велика отсюда укочевали едва ли не в пределы Китая, вследствие беспримерного на памяти их отцов размножения каракуртов. И действительно, повсюду на пути всего десятидневного следования по этой части Каракумов, на всех местах остановок в различных урочищах, нередко с дивной и пышной степной растительностью, я едва ли не на каждом шагу находил упомянутого каракурта!

В этом же году, месяц спустя, на пути следования из города Казалинска на северное побережье Аральского моря к заливу Сары-Чаганак я вновь встретился с картиной такого же запустения целого края по правому берегу Сырдарьи. Тот же паук каракурт, по словам моих проводников и спутников, с 1895 года держал в страхе киргизское население нескольких волостей Казалинского уезда. Все оно откочевало на левый берег Сырдарьи, сидело там и не смело пользоваться угодьями правого берега из опасения потерять весь свой скот. Кочевники предпочитали оставаться на левом берегу, терять скот от бескормицы, но не решались пользоваться теми угодьями, где размножился в последние годы в большом количестве страшный для населения паук каракурт!

Позже, летом 1902 года, находясь на северо-западном побережье Каспийского моря, близ Астраханского залива, по изучению гнездилищ перелетной саранчи в Дагестане, я имел случай видеть участок Тарки-Ногайской степи, на пространстве не одного десятка верст в буквальном смысле заплетенный паутиной. Эта часть степи при восходе и закате солнца представляла в высшей степени оригинальный и эффектный вид! Ближайшее ознакомление показало, что степь переполнена была пауками, которых кумыкское оседлое население Тарки-Ногайского (ныне Чир-Юртовского) участка и Темирхан-Шуринского округа называет „бий-мия-ма“, а тарки-ногайцы — кочевое население этой степи — „каракуртом“. Это было в мае месяце; сплошь зеленая степь — здесь, как и в Туркестане, в Сырдарьинской области, была безлюдной! По словам тарки-ногайцев, в 1901 году в большом количестве каракурт встречался и в соседней Кара-Ногайской степи, расстилающейся к северу от реки Терека вдоль западного побережья Каспия, и в этом году в Кара-Ногае многие кочевники из боязни каракурта вовсе не приходили на раскочевку…»

Годы 1903–1904, видимо, были последними в массовом размножении каракурта, численность его упала и проявилась только через 10–12 лет в 1914–1917 годах. О них сообщает Л. Мориц для степи Ставропольской губернии и В. Н. Шнитников для Алакульской равнины Казахстана. В. Н. Шнитников в своих «Воспоминаниях натуралиста» 1943 г. пишет следующее: «В 1914 году в Алакульской равнине было тревожное настроение, вызванное необыкновенным размножением в то лето каракурта. То и дело рассказывали об укушенных каракуртом людях и говорили, что от этих пауков прямо спасения нет… Но количество каракуртов было действительно огромное… Однажды я около палатки диаметром в несколько десятков метров нашел двадцать гнезд каракуртов».

Многие старики — узбеки и казахи — также рассказывали мне о массовом размножении каракуртов в 1914–1917 годах, из которых наиболее значительным был 1917 год, закончившийся полным исчезновением каракуртов на долгое время. После этого сравнительно кратковременного размножения каракурта наступил снова 10–12-летний перерыв относительного спокойствия, во время которого в научной литературе не было никаких сообщений о каракурте.

В 1928–1930 годах вновь произошло повышение численности каракурта. О нем сохранились свежие воспоминания у местного населения. В научной литературе вспышка эта отмечена только С. В. Дункенбаевым для Иргизского района Актюбинской области. Зоолог В. Б. Дубинин сообщил мне, что в 1930 году около Учарала, а также на правом берегу нижнего течения реки Каратал вечером он наблюдал множество ползавших каракуртов, а в некоторых местах много аулов пустовало, так как население, желая избежать падежа скота от укусов ядовитых пауков, откочевало в другие места.

До 1940 года о каракурте ничего не было слышно, но к 1940 году его численность опять стала заметно возрастать и в 1942–1944 годах его встречалось довольно много. Вспышки массового размножения каракурта могут быть условно разделены на большие и малые. К первой из них, без сомнения, относится вспышка 1895–1904 годов, к последней — вспышка 1914–1917, 1928–1930, 1940–1944 годов.

Какие причины вызывают неожиданные подъемы в жизни ядовитого паука? В мире известно множество фактов, когда то или иное животное, незаметное и почти неизвестное местному населению, вдруг появляется неожиданно в огромном количестве, вызывая панику и суеверия. Природа — сложнейшая система, в которой все организмы прямо или косвенно зависят друг от друга. Нити этой взаимной связи очень сложны. В какой-то мере эта связь подвижна и находится в состоянии постоянного подвижного равновесия и обладает большим запасом биологической прочности и устойчивости. Но иногда равновесие между организмами теряется, запас устойчивости не выдерживает и рушится. Тогда и происходит катастрофа, во время которой организм, лишенный сдерживающих его стремлений к безудержному размножению или получивший какой-то мощный стимул, высвобождает энергию размножения и появляется в массе.

Массовое размножение — ненормальное состояние жизни вида. И не только ненормальное, но и вредное для него. Вслед за ним неизбежно вступают в действие сдерживающие начала; возникают опустошительные болезни, появляется масса врагов, которые также чрезмерно размножаются, их численность выходит за рамки органической целесообразности, они губят того, за счет которого существуют, губят затем и себя. Разыгравшийся пожар, уничтожив горючий материал, надолго затухает.

Что же служит побуждающим началом к вспышке размножения каракуртов — неясно. В годы массовых размножений каракурта по земле прокатываются волны размножений и других животных. Эти годы удивительно точно совпадают с годами наибольшей активности Солнца. Какова точно роль нашего дневного светила, без которого немыслимо существование самого удивительного во всей Вселенной — органической жизни — пока неясно.

Целебный огонь

В Институт зоологии позвонили из областного управления здравоохранения: в колхозе имени В. И. Ленина на уборке пшеницы несколько человек были укушены каракуртом. Эпидемиолог, говоривший по телефону, просил совета и помощи.

Вечером того же дня, когда раздался звонок эпидемиолога, я уже рассказываю колхозникам на полевом стане о жизни каракурта, об отравлении от его укуса, способах лечения.

Солнце склонилось к западу и сквозь дымку мглы, повисшей над степью, казалось большим и красным. Потом оно медленно опустилось за горизонтом. Когда стало темнеть и загорелись первые крупные звезды, совсем близко от нас громко запел полевой сверчок. Ему ответил другой, и как-то сразу неожиданно отовсюду понеслась дружная вечерняя песня степных музыкантов. Пора было кончать беседу.

Как же предохранить себя от укусов каракурта? Пока самым надежным способом является обычный марлевый полог. Ночью полог вполне защищает от заползания паука. Днем же следует остерегаться ложиться на землю, не осмотрев хорошо места, и при уборке хлеба не брать солому голыми руками. Слушатели засыпали меня вопросами. Каракуртом интересовались все, а прочесть о нем было негде.

Рано утром мы с помощником ползаем по земле и собираем живых пауков в спичечные коробки. Здесь, действительно, много логовищ каракуртов. Некоторые пауки после уборки урожая оказались без крова и отправились путешествовать. Бродячие пауки более всего опасны. Ночью они могут случайно забраться на спящего человека и укусить его.

Несмотря на то, что я давно изучаю образ жизни каракурта, верных и доступных средств лечения, предупреждения отравления от его укусов я не знаю.

…Тишину лаборатории нарушают ритмичные удары маятника стенных часов. На столе в маленькой клетке в предсмертной агонии бьется морская свинка. Ее вялое беспомощное тельце иногда подбрасывается внезапными судорогами. Несколько сдавленных вздохов — и животное замирает без движения, оно мертво. Получасом раньше, приложенный к бритой коже морской свинки каракурт излил в тело животного смертоносную капельку яда. В большую лупу было видно, как он расправил в стороны коготки хелицер, находящихся на голове, а затем вонзил их в нежную белую кожу. Вонзил всего на глубину в половину миллиметра! От укуса на коже остались две маленькие, едва различимые точечки проколов. Они отстоят друг от друга не более чем на один-два миллиметра. И из этого ничтожно маленького участка кожи яд, рассосавшись, завладел всем телом.

Яд каракурта мгновенно разрушается нагреванием. Нельзя ли воспользоваться прижиганием места укуса? В народе существует опасный способ прижигания раскаленным железом места укуса змеи. Однако неумелое применение этого способа нередко приносит больше вреда, чем само отравление.

Пробую поставить опыт. У морской свинки сбриваю шерсть и обнажаю кусочек кожи. Из спичечной коробки вытряхиваю черного паука. Прижимаю его к телу подопытного животного. Укус нанесен. Включаю электрический паяльник. Мерно тикают часы: пять, десять минут. Раскаленный кончик паяльника приложен к коже животного. Через некоторое время у свинки начинаются предсмертные судороги. Прижигание не помогло. Рождается слабая надежда: может быть, яд быстро всасывается и прижигать нужно сейчас же после укуса? Паяльник заранее включен, и опыт повторяется. Проходит час, два после укуса и прижигания. Свинка оживленно бегает по клетке как будто с ней ничего и не было. Может быть, произошла ошибка, паук укусил, но яд не излил?

Через три дня в журнале опытов с прижиганием стоит пятидесятый номер. Теперь уже точно доказано: прижигание совершенно предохраняет отравление, но только в том случае, когда оно сделано не позже двух-трех минут с момента укуса. Вот почему в первых опытах прижигание никогда не помогало от укуса каракурта! Пока нагревался кусок металла, яд уже рассасывался из того места, куда был впрыснут пауком. Ведь для этого приходилось тратить не менее десятка минут. Но как же тогда в полевой обстановке найти быстрый способ прижигания? Казалось бы, чего проще захватить пинцетом кусочек кожи, куда вонзились коготки, оттянуть ее кверху и отрезать острым ножом или ножницами. Но такой способ нельзя рекомендовать. Кто-нибудь в страхе отполосует целый кусок тела: вызвав опасное для жизни кровотечение, да и будет ли соблюдена стерильность такой операции?

Поздний вечер. Рабочий день давно закончен, но нужно довести до конца наблюдения над отравленными свинками. Внезапно гаснет электричество. Приходится разыскивать керосиновую лампу. Наспех протерто стекло. Зажигается спичка. Раздается легкий треск, кусочек головки спички отскакивает и ударяется в руку. Как больно! На коже маленький очажок ожога. Спичка! Вот чем можно прижигать место укуса!

В журнале опытов уже появляется сотый номер. Головка одной спички, приложенная к месту укуса и подожженная другой горящей спичкой, вызывает небольшой ограниченный и безопасный ожог. Он предохраняет свинку от заболевания. Спички имеются почти всегда при себе. Этот способ доступен каждому, и поэтому особенно ценен, так как укусы каракуртом происходят чаще всего в глухой местности, вдали от населенных пунктов и медицинской помощи. Однако результаты, добытые в опытах на морских свинках, могут показаться неубедительными. Хорошо бы их проверить на человеке.

Вечер в лаборатории. Я один. Необычная тишина в опустевшем здании института. Поругают ли меня за то, что я собираюсь сделать, и имею ли я право ставить над собою небезопасный эксперимент без разрешения? Сейчас на голый участок тела вытряхну каракурта. Вот он, толстый, бархатисто-черный. Последний луч солнца заглядывает в окно, искрится на стеклянной посуде. Сейчас, наверное, там, на полевом стане, запевают сверчки. Как хочется отдернуть ногу, сбросить с колена паука! Нет, нельзя, надо пересилить инстинктивное отвращение, перебороть себя! Незначительный, слабо ощутимый укус…

Почему так медленно течет время? Прошла вторая, третья минута. Вспыхивает головка прижатой к колену спички. Боль от ожога и потом дома — только легкое недомогание. Поздно вечером, засыпая, я перебираю в памяти все, что произошло в лаборатории. Конечно, яд каракурта не только разрушается прижиганием. В месте ожога возникает очаг воспаления, вокруг него создается так называемая демаркационная зона из клеток, препятствующая и затрудняющая рассасывание из воспалительного очага продуктов распада тканей. Задерживается и рассасывание остатков сохранившегося от прижигания яда… Потом приходит мысль о том, что, конечно, у человека рассасывание яда по телу происходит значительно дольше, чем у свинки, и допустимое время от момента укуса до момента прижигания может быть больше.

Проходит год. Еще зимой напечатаны листовки. В них коротко рассказывается о ядовитом пауке каракурте и новом способе предохранения от последствия укуса путем прижигания спичкой. Еще через несколько лет прижигание спичкой становится широко известным в народе и всюду неизменно приносит пользу, спасая пострадавших от тяжелого заболевания.

«Какой простой способ!» — говорят о нем, не подозревая того, что путь к его открытию был довольно сложным.

Прошли годы, и то время, когда я занимался изучением ядовитого паука каракурта, кажется очень далеким. Все происходившее глубоко врезалось в память и сейчас в воспоминаниях всплывает в мельчайших деталях. Помню, сколько сил было потрачено на разгадку жизни этого интересного паука, сколько бессонных ночей прошло в наблюдениях за его поведением и сколько километров проделано на велосипеде и пешком по пустыне в одуряющем зное. И мне нисколько не жаль потраченных сил и, быть может, здоровья, и то, что было сделано, принесло самое большое в жизни — удовлетворение и радость творчества.