Джусандала — ровная пустыня, поросшая полынью. С юга на ее горизонте виднеется синяя полоска гор Анрахай, с севера — желтые массивы песков Таукумы. Мы едем по шоссе, поглядывая на однообразный ландшафт. Пора бы остановиться на ночлег, но вокруг все та же голая равнина. И вдруг показалась темно-зеленая полоска растений. Придется свернуть, поехать к ней. И вот перед нами открылся чудесный зеленый саксауловый лес, если только можно назвать лесом полудеревья-полукустарники, растущие друг от друга на почтительном расстоянии.

На одном дереве виднеется что-то темное и большое, с ярко-белыми пятнами и черным предметом неясной формы на вершине. Направляю туда машину. Вскоре все становится понятным. Темное пятно оказывается большим гнездом, сложенным из сухих веток, черный предмет превращается в орла-могильника, он поспешно взмывает в воздух, а ярко-белые пятна — его птенцы-пуховички. Их трое. Они лежат, распластавшись на плоской поверхности гнезда. Возле них два расклеванных ежа. Немало шкурок ежей валяется вокруг гнезда на земле.

Из нижней части гнезда вылетает потревоженная нами шумная стайка воробьев, с запозданием выпархивают отдельные парочки. Никогда я не видел в одном гнезде такую большую компанию пернатых квартирантов, пользующихся косвенной защитой своего покровителя. Тут их не менее полусотни, жилище орла со всех сторон напичкано гнездами.

Захотелось сфотографировать орлят, и как можно скорее, не беспокоя родителей. Орлы, их уже оказалось двое, кружили далеко в небе, набирая высоту. Пришлось подогнать машину почти вплотную к дереву. Но птенцы не желали позировать, лежали пластом, будто мертвые. Снимок получится невыразительным. Вдруг один птенец поднялся, раскрыл клюв и зашипел. Потом растопырил голые, без перьев, крылья, замахал ими. Глаза его сурово засверкали из-под насупленных пушинок. Вид у него сделался очень грозный и воинственный. Он явно решил защищаться от нарушителей покоя.

Я увлекся фотосъемкой и не заметил, что вся земля кишит полчищами кобылок. Они, будто брызги воды из-под колес автомашины, въехавшей в лужу, разлетались во все стороны. Вначале я подумал, что случайно набрел на скопление кобылок. Но весь саксаульник изобиловал ими. Это были кобылки-атбасарки. Они известны тем, что иногда обильно размножаются. Кое-где взлетали из-под ног, сверкая изящными красными, синими и черными крыльями, кобылки-пустынницы. Но их было мало.

Шустрые самцы кобылок выскакивали из-под ног, совершали в воздухе сложный поворот назад, перевертывались кверху белым брюшком и, сверкнув им, как бы терялись из виду, приняв на земле обычное положение и вновь становясь серыми. Самочки менее шустры и больше размером. Несмотря на кажущуюся неразбериху среди этого скопления мечущихся насекомых, каждая кобылочка держалась своей определенной территории, в чем было нетрудно убедиться, если следить за одной и той же из них. У кобылочек ненадолго хватало прыти. Через пять-десять прыжков они явно уставали и легко давались в руки. Скачок, оказывается, предпринимался только как способ защиты от опасности и требовал большой затраты энергии.

Отчего же здесь в таком количестве размножились кобылки? Предшествующие годы были засушливыми? Может быть, потому, что не стало врагов кобылочек — ос-парализаторов? Парализованную ударом жала кобылочку осы закапывают в землю, отложив на нее яичко. Сами же охотницы подкрепляют свои силы нектаром цветов. В засушливые годы пустыня не цвела. Осы исчезли. Та же участь, возможно, постигла и других врагов кобылок. Могли сказаться и другие неизвестные мне причины благоденствия скачущего племени. Интересно бы понаблюдать за кобылкой. Но мой пес, ярый охотник, вскоре находит ежа и устраивает над ним истерику. Пока я спешу на выручку, собака, обезумев от ярости, исцарапала пасть об иголки.

Ежик спасен, помещен в машину, вскоре развернулся, показал свою остроносую мордочку. Пока я рассматриваю нашего милого пленника, снова раздается злобный лай собаки: нашелся другой ежик, потом третий… Собаку приходится посадить на поводок. Здесь, оказывается, немало ежей, и собрались они отовсюду в эту местность не напрасно, а ради легкой добычи. Не случайно и возле гнезда орла валяются шкурки этого отъявленного истребителя саранчи. Выходит, что громадная рать кобылок косвенно выручает орлиное семейство.

Но кобылки размножились на ограниченной территории, и ежи сюда собрались издалека. Как же они смогли угадать такое пиршество с далекого расстояния? Прошел месяц, я снова на пути к Балхашу и проезжаю мимо зеленой полоски саксаульника. Вспоминаю о гнезде орла-могильника. Интересно взглянуть на птенцов, какими они теперь стали. Кстати, неплохо было бы пообедать, заодно отдохнуть под тентом от несносной сорокаградусной жары.

Вот и гнездо, на нем виднеется что-то большое, коричневое. Это молодой орленок. Он уже почти такого же размера, как взрослые, стоит на краю гнезда, опустив голову вниз, закрыв глаза. Спит, наверное, обдуваемый ветерком. Других птенцов не видно. В кузове машины тявкнула нетерпеливая собака. Орленок встрепенулся, открыл глаза, взглянул в нашу сторону и тотчас же лег, прижался, спрятал голову.

Птенцов только двое, третьего нет. Где же он? От него остались одни лапы с растопыренными когтями. Или птенцы сами съели своего собрата от голода, или один из родителей растерзал свое дитя и принес его в жертву двум другим.

Обычно орлы выводят двух птенцов. Быть может, третий заранее предназначался как своеобразный живой запас провизии на случай бескормицы. Жестокий обычай, но целесообразный! Лучше погибнуть одному, чем всем троим.

Орлят не удалось сфотографировать. Основательно залегли, будто мертвые. Такова у них реакция пассивной защиты. Кто же из троих погиб? Уж не тот ли, задорный и смелый?! Возможно, он.

Саксаульник изменился. Выгорели под солнцем и стали желтыми травы, хотя деревья все те же — зеленые. Исчезли кобылки: отложили кубышки и погибли. Видимо, откочевали отсюда и ежи, охотившиеся за насекомыми, и не стало орлиной добычи. Не видно и родителей орлят. По-видимому, где-то вдали разыскивают добычу. Не выручили на этот раз кобылки орлиное семейство!..

На ночлег мы забрались в горы и стали так, чтобы была видна вся Сюгатинская равнина и весь большой тугай. В горах прохладно, дует ветерок, а главное, приятно смотреть на просторы обширной равнины.

Солнце быстро клонилось к горизонту, косые его лучи четко обрисовали ложбинки и холмики. Издалека виднелась крошечными светлыми точками кочующая отара овец, белой черточкой протянулась пыль за мчавшейся грузовой машиной. По мере того как заходило солнце, равнина стала оранжевой, потом постепенно посинела.

Воздух застыл, и тишина, казалось, сковала землю. Угомонились песчанки, затихли птицы, еще не запели сверчки. Наступили те очаровательные минуты, когда покой охватил пустыню. В это время с гор над нами пролетел орел-могильник. Он тяжело размахивал крыльями. Лететь при полном безветрии ему было нелегко. Куда он собрался так поздно, неужели на другую сторону равнины, к синеющим горам? Но орел круто снизился, сел и застыл, словно камень. Изредка его голова поворачивалась в разные стороны. Он как будто смотрел то на солнце, постепенно скрывающееся за горизонтом, то на большую и отдыхающую от зноя пустыню, медленно погружающуюся в ночную прохладу.

Я тоже сидел на вершине небольшой горы. Между нами было около двухсот метров. Орел как бы не видел меня и ни разу не обернулся в мою сторону.

Солнце скрылось. Совсем потемнела равнина. Только вершины далеких гор еще золотились от его лучей. Но и они погасли. Загорелась первая звезда. И когда на землю стали быстро опускаться сумерки, орел взмахнул крыльями, поднялся и полетел обратно в горы, в том направлении, откуда появился. Пора было и мне идти на бивак. Там уже давно варили ужин и мерцал огонек костра.

Пробираясь через заросли высокого чия, я думал о том, почему мы наделяем свойством чувствовать красоту природы только человека и этим ставим между ним и остальными животными преграду? Почему мы не допускаем мысли о том, что и у животных может быть то же ощущение прекрасного. Ведь некоторые птицы украшают свои гнезда разными блестящими предметами; звери, птицы и насекомые очень ярко окрашены для того, чтобы привлекать друг друга. Недавно мне даже удалось доказать, что рыжие лесные муравьи проявляют отчетливо выраженный интерес к блестящим и ярко окрашенным предметам, и кучку разноцветного бисера они растаскивают в течение нескольких минут. Почему орел-могильник не мог прилететь на эти холмы издалека только ради того, чтобы полюбоваться картиной обширной равнины, погружающейся в сумерки? Этим почти невероятным предположением и закончился день. А на следующее утро я неожиданно вспомнил гнездо орла в пустыне Джусандала и множество шкурок ежей возле него. Этого зверька птица убивала, без сомнения, сбрасывая с большой высоты на землю. Уж не ежей ли, вышедших из своих убежищ с наступлением сумерек, высматривал орел?

Как часто красивые легенды разрушаются будничными фактами!..

Один из распадков на южном склоне пустынного хребта перекрывается поперек длинной и ровной, как натянутая ниточка, грядой причудливых красных скал. Под ними крутой склон засыпан крупными обвалившимися камнями.

Ветер дует с юга, врывается в распадок, налетает на красную гряду и мчится дальше через горы и скалистые вершины. Стоит на редкость теплая осенняя пора. Солнце греет, как летом, хотя ветерок свеж и даже прохладен. Над скалами собрались вороны и в восходящих токах воздуха парят компанией, зычно, по-разному перекликаются, затевают веселые игры. Появилась пара планирующих коршунов. Вороны попытались с ними затеять игру, но хищники, ловко увертываясь, широко распластав крылья, важно поплыли к югу. Им некогда, они летят на зимовку.

Взлетела пустельга, ловкая, быстрая, лавируя в воздухе, покрутилась с одним вороном, с другим и исчезла. Торопливо промчалась стайка сизых голубей. Из скоплений камней, упавших на землю, с шумом вспорхнула стайка кекликов. Птицы расселись на красной гряде и стали оживленно перекликаться.

Вокруг простор, безлюдье, тишина, извечный покой.

Приглядываюсь к скалам. Кое-где они необычные, в глубоких ячейках, за тысячелетия выточенных ветрами. В одном месте вижу гнездо орла. К нему не подобраться.

Здесь, оказывается, он жил не один. Снизу, под выступом, на котором устроил гнездо хищник, прикрепила изящную чашечку, вылепленную из глины, горная ласточка. Близкое соседство с орлом ее не смутило. Чуть сбоку небольшая ниша тщательно залеплена глиной, и в ней виден маленький круглый ход. Это гнездо смелого крикуна и бойкого жителя гор — скалистого поползня. Рядом с гнездом орла глубокая щель занята гнездом сизого голубя, а ниже, из двух глубоких ниш, торчат соломинки жилища каменки-плясуньи.

Удивительное место! Хищные птицы обычно никогда не трогают возле своего гнезда других пернатых. Быть может, сказывается особый расчет: когда приблизится враг, соседи дадут знать — поднимут крик и суматоху. Как бы там ни было, под высоким покровительством орла здесь собралось разноликое общество пернатых…

В одном месте дорога, идущая по северному берегу Балхаша от устья реки Аягуз, далеко отходит в пустыню, пересекая пологие горки с белоснежным кварцем. Местами в понижениях между горками, или как их называют — бессточными впадинами, где потоки вод, стекающих весной с гор, напитывают почву, растут тамариски, чингил. Здесь близко залегают грунтовые воды, зеленеют пятна тростника и роскошных лугов, украшенных цветами.

После большой белой кварцевой горки от главной дороги отходит к югу незаметный поворот. Через пятнадцать километров утомительной езды по гранитным горам и камням, валяющимся на поверхности, показывается глубоко вдающийся в пустыню темно-синий залив. На его середине видно несколько гранитных островков. По берегам он кое-где оторочен высокой стеной роскошного густого тростника. На левом берегу этого залива, который можно было бы назвать за его форму фиордом, стоит заброшенная глинобитная избушка.

На пологих, спускающихся в воду гранитных плитах я и остановил свою машину, и мы решили разбить здесь бивак. Стояла жаркая июльская погода. В пустыне термометр показывал тридцать шесть и даже сорок градусов. Здесь же легкий бриз, дующий с озера, приносил влагу и прохладу, а столбик ртути показывал всего лишь около тридцати градусов.

Напротив нашего бивака высился большой скалистый островок, и оттуда беспрерывно доносились крики серебристых чаек, иногда слышалось протяжное завывание чомги.

Надув резиновую лодку, я отправился на островок, но на половине моего пути навстречу вылетела стая чаек. Птицы тревожно закружились над лодкой. Крики их, если внимательно вслушаться, различались множеством интонаций. Особенно поражал крайне своеобразный, напоминающий истерический хохот человека крик серебристой чайки..

Едва я высадился на островок, как на светлой скале, выдающейся у береговой линии, заметил черный силуэт хищной птицы. Захватив фоторужье и в качестве упора весло, соблюдая осторожность, стал медленно подкрадываться к хищнику. Но он не обращал на меня внимания. Оказалось, что это великовозрастный птенец орла, сидящий в гнезде на нагромождении сухих веток.

Птенец не двигался, застыл, как каменное изваяние. Его клюв, загнутый крутым крючком, большие черные глаза, черные, торчащие во все стороны от ветра перья придавали ему забавный и вместе с тем суровый облик. Грозная орлиная внешность сочеталась с детской беспомощностью. Пренебрегая принятым в птичьем мире правилом, птенец сидел спиною к ветру, очевидно, ради того, чтобы легче охлаждать свое тело.

Когда я подошел еще ближе, то увидал другого птенца. Он, более благоразумный, очевидно ощущая опасность, лежал рядом с первым, распластав свое тело и вжавшись в гнездо. Два больших, размером с домашнего гуся, птенца-орленка на фоне озера, сверкающего синевой, и гранитных скал были отличным сюжетом для фотоохотника, и я не жалел пленки.

В это время серебристые чайки, будто успокоившись, отстали от меня. Лишь иногда одна-две наведывались ко мне и, описав насколько кругов, исчезали. Но неожиданно в дальнем углу острова раздался дружный многоголосый крик чаек: сюда, медленно размахивая крыльями, летел черный орел. Стайка чаек, сверкая белоснежным оперением, бросилась наперерез орлу, и ему стоило труда уклоняться от атак многочисленных неприятелей. В большой черной птице я легко узнал довольно редкого орлана-белохвоста, охотника за рыбами. Очевидно, заметив беспокойство чаек, он поспешил проведать своих птенцов.

Серебристые чайки явно недолюбливали орла. Может быть, эта неприязнь у них укоренилась в инстинкте, так как вряд ли орел, живущий на этом острове, мог чем-нибудь повредить колонии. Обычно хищные птицы никогда не охотятся возле своего гнезда и это правило соблюдают неукоснительно. Портить отношения с соседями не полагалось: плохой мир был лучше хорошей войны. Этого же правила придерживались и серебристые чайки. Иначе они, сильные, большие, с крепким клювом и явно хищническими наклонностями, могли спокойно расправиться с беспомощным потомством царя птиц. Ну а коллективная атака на орла совершалась просто так, ради поддержания престижа. На острове соблюдался явный вооруженный нейтралитет.

Сопровождаемый крикливыми чайками, орел медленно проплыл над островком, а я, чтобы успокоить его родительские чувства, поспешил отойти подальше от гнезда. Но тотчас же натолкнулся на пустельгу. Она, испугав меня неожиданным своим появлением, выпорхнула из-под самых моих ног из груды больших гранитных плит, нагроможденных друг на друга. Тут, оказывается, среди камней, сбившись в кучу и, как мне показалось, злобно сверкая глазами, находилось пять покрытых белым пушком птенцов. Обеспокоенная мать (самки пустельги легко отличаются от самцов), планируя против ветра, металась надо мною, издавая громкие крики. Ее супруг не появился.

К сожалению, сфотографировать птенцов пустельги было невозможно: они сидели в тени глубокой ниши.

Островок производил странное впечатление. Более чем наполовину покрытый травами, он пестрел белыми головками цветущего лука. Кое-где росла сизая полынь, желтели высохшие от зноя пустынные злаки, виднелось несколько нежно-фиолетовых растений кермека, росли небольшие кустики таволги. На крохотных участках земли среди гранитных плит жили сеноставки-пищухи. Кое-где они мелькали серыми тенями от камня к камню с легкими, предостерегающими собратьев криками. Иногда один из грызунов, застыв неподвижно, следил за мною — необычным посетителем этого дикого уголка природы.

Обычно в такое время возле нор сеноставок уже бывают небольшие, аккуратно сложенные стожки просушенных растений. Грызуны заготовляют их на долгую и бескормную зиму. Но здесь стожков нигде не видно. Было непонятно, как тут, в обстановке крайне бедной растительности, существовала колония этих милых зверьков. Очевидно, серебристые чайки, обладающие хищническими наклонностями, не трогали пищух, довольствуясь изобилием в озере рыбы. Возможно, сказывалась и традиция не охотиться вблизи своих гнезд, не портить отношений с соседями.

У самого берега камни совершенно белые от птичьего помета, а мелкий гравий покрыт рыбьими костями. На пологой части острова между камнями виднелись небольшие гнезда чаек, сложенные из травинок, соломинок, тонких тростинок и засушенных стеблей лука. И что меня удивило: они были вместе с корневищами. Как чайки могли вырывать лук вместе с корневищем, крепко сидящим в почве?

Кое-где валялись обломки яичной скорлупы серовато-зеленого цвета с крупными черно-коричневыми пятнами. Птицы, как мне показалось, закончили гнездование. Но я ошибся. Целая стайка серых птенцов-пуховичков, очевидно, не без вмешательства родителей, маленькой эскадрой отплывала от острова, сопровождаемая стаей обеспокоенных взрослых. И тогда я неожиданно увидел одного птенца, распластавшегося среди камней. Он широко раскрыл клюв, часто и с трудом дышал. Его большие, широко раскрытые глаза выражали ужас и отчаяние.

Поспешно обошел стороной птенца, а когда обернулся, то увидел, что его голова поникла. Тогда я подошел к нему. Он был мертв, и сердце его не билось. Отчего наступила гибель — осталось непонятным. Я попытался его оживить, поднес к воде, обрызгал ею, предполагая, что молодая чайка перегрелась на камнях, но безуспешно.

Гибель птенца испортила настроение интересной прогулки по острову.

Опасаясь за судьбу плавающих на воде пуховичков, я быстро направился к лодке. Но еще одна неожиданная встреча заставила меня остановиться. На камень присела красавица оса-сцелифрон, черная, с ярко-желтыми ногами. Она покрутилась несколько секунд и юркнула под камни, прямо в норку, занятую сеноставками. О том, что здесь находилось жилище грызуна, свидетельствовала кучечка свежего помета. Эта оса лепит из глины изящные продолговатые кубышки-кувшинчики, прикрепляя их одну к другой. В кубышки она натаскивает парализованных ею пауков, прикрепляя к одному из них яичко. Гнезда свои сцелифроны обычно строят на скалах в тени. Иногда селятся и в постройках человека.

Сцелифрон, живущий в норе сеноставки, меня озадачил. Неужели эти осы привыкли селиться в норках грызунов? Вероятно, между грызунами и осами установились добрососедские отношения. Но в этом следовало убедиться. С большим трудом я разобрал камни, поднял самый большой и под ним — какая удача! — обнаружил сразу две интересные находки.

Первая — гнездо сцелифрона. Одна ячейка была только что изготовлена и еще пуста. Две другие забиты цветочными пауками. Тут же виднелись следы старого прошлогоднего гнезда. Очевидно, осы тут селились не один год. Вторая находка — под большим плоским камнем оказался склад отлично просушенных стеблей и корней дикого лука и полыни. Под гранитной крышей было совсем сухо: отличное место для просушки и хранения сена.

Но почему грызуны изменили своему обычаю и стали готовить запасы под каменной крышей? Уж не потому ли, чтобы уберечь свой склад от серебристых чаек? Для них просушенные стебли растений — отличный строительный материал для гнезд. Оригинальное решение задачи изобрели зверьки. Или, возможно, в обстановке скудной растительности островка полагалось держать запасы провианта под надежной охраной.

Мне следовало бы еще покопаться в жилищах сеноставок, но беспокоила судьба птенцов чаек.

К вечеру стих ветер. С бивака было видно, как сопровождаемый стаей чаек снова прилетел орел и, видимо, покормил птенцов. Из зарослей тростника, примыкающих к острову, выплыли чомги и закричали на весь залив дикими и странными голосами. Непрерывно и голосисто запели камышовки. Красная луна, поднявшись из-за горизонта, медленно поплыла над тихим заливом, прочеркивая в воде сверкающую дорожку.

Было все это очень давно, в шестидесятых годах, когда Балхаш был совсем малолюден и изобиловал рыбой, зверями и птицами…