Начало пути

Легко на душе, когда остались позади долгие сборы, множество разнообразнейших хлопот, бесконечные дела. Далеко позади и город. А впереди… заманчивые дали, вольная жизнь путешественников и неведомый, загадочный Балхаш — одно из крупнейших озер Советского Союза. Стрекочет мотор, лента асфальтового шоссе бежит под колесами. Наш маленький «Запорожец», или, как мы его окрестили, «Комар», нагружен до отказа и вместе с большим багажником на крыше напоминает муравья, волокущего свою добычу. Вокруг зеленые весенние пустыни, сверкающие красными маками, синее небо и душистый ветер.

Мой спутник, молодой художник Юра, вздыхает:

— Так и промчимся без остановок. Сколько здесь можно порисовать! Вон какая красивая скала или посмотрите на тот склон, покрытый цветами: как он замечателен — так и просится на полотно!

Но у нас мало времени, а маршрут большой, и Юре ничего не остается, как на ходу делать наброски карандашом. Но как рисовать, когда «Комар» трепещет всем телом?

С нами еще третий член экспедиции, пожалуй, самый страстный любитель природы и путешествий, наш маленький спаниель Зорька. Она сидит в ногах у Юрия, им обоим тесно, но ничего не поделаешь. Машина забита вещами. Спальные мешки, палатка, посуда, канистры для воды и бензина, марлевые пологи, запас продуктов, фотоаппараты, принадлежности для рисования, трос для вытаскивания застрявшей машины и многое другое. Все это заботливо упаковано так, что нет свободного пространства.

Промелькнули мимо поселки Или и Сарыозек, город Талды-Курган. Склонилось к горам солнце. Пора позаботиться о биваке. Пожалуй, стоит остановиться недалеко от дороги, в небольшом распадке, у коричневых скал с крохотным ручейком.

Первый бивак всегда самый трудный. Разыскиваемые вещи, как нарочно, оказываются в самых неподходящих местах. Ко всему нет сноровки. А мой компаньон — истый горожанин — впервые в поле, ни к чему не приспособлен, всему его надо учить. К тому же его все удивляет и отвлекает: и поющие в небе жаворонки, и ящерицы, шмыгающие под ногами, и грузная черепаха, остановившаяся возле машины и с удивлением разглядывающая неожиданных пришельцев в этот безлюдный уголок обширной пустыни. Все для него необычно, и все ему хочется зарисовать. А тут вон сколько хлопот: надо собрать хворост, разжечь костер, вскипятить чай, разложить постели, приготовить пологи от комаров и возможных ночных посетителей — пауков, скорпионов и вообще всей мелочи, ползающей ночью в изобилии по пустыне.

Проще всего Зорьке. Кроме пустой банки из-под консервов, которую она приносит в зубах, когда хочет пить или есть, у нее никаких забот. Хотя как сказать! Она уже занята: бегает за ящерицами, гоняет их от куста к кусту, роет норки песчанок, подкрадывается к сидящей на кустике каменке-плясунье и вся поглощена этим, к счастью, бескровным занятием. Охотничья страсть ее так же велика, как и желание Юрия запечатлеть все привлекшее его внимание.

Рисунки на камнях

Но вот, кажется, все приготовлено, выпит чай, и блаженная усталость сковывает тело. Но до сна еще есть время, и не мешало бы пройтись вокруг бивака: быть может, попадутся интересные насекомые, звери или птицы. Но разве до них, когда, едва забравшись на скалы, я вижу на камне изображение трех самок оленей, высеченное художником древности, и в почтении склоняюсь на колени, чтобы лучше разглядеть их. Животные вытянули шеи, насторожили длинные уши, почуяв опасность, с тревогой смотрят по сторонам. Рядом на другом камне застыл с поднятой головой верблюд. Пониже его — олень-рогач. Еще рисунки! Какие-то непонятные животные: собака, нет, пожалуй, ныне почти исчезнувший красный волк преследует горного козла. Да, это он, обитатель гор, с длинным хвостом, коротенькими стоячими ушками. Потом крохотная фигурка козла возле странного предмета. Что бы это могло быть? Да это самая настоящая груша! Никогда никто еще не находил на скалах изображения фруктов. А почему бы им и не быть? Отсюда на горизонте виднеются снежные вершины Джунгарского Алатау и там ниже их, в предгорьях, дикие и культурные плодовые деревья.

Еще олень, только рога у него уже нарисованы в другой манере; очень забавная стилизованная фигурка горного козла. Опять самка оленя, вытянувшая в удивлении шею. Дальше — человек распростер в стороны руки, а впереди него незаконченное изображение какого-то животного. Художнику или надоело непривычное занятие, или его отвлекло важное дело. Быть может, он пас животных и, пока отдавал дань искусству на камне, они ушли далеко в сторону.

На большом черном камне высечена целая группа горных козлов. Нижний грациозен, строен, и линии его тела нежны и воздушны. Ноги у двух других связаны. Что это? Уж не петля или капканы, при помощи которых древний человек добывал себе пропитание? Впрочем, скорее всего, это так называемые приманные животные. Приручив дикого зверя и затем связав его ноги, можно было приманить к нему вольных сородичей возле засады с охотниками.

В углу этого же камня совсем небольшое, но четко вырисованное изображение двух всадников. Да это настоящие рыцари в тяжелых доспехах! В руках у них длинные пики и щиты, лошади покрыты попонами и украшены подвесками на шее. Всадники сидят в отличных седлах с большими луками. Не зря рисунок так слабо покрыт солнечным загаром и лаком пустыни и столь четок. Он тщательно выцарапан острым железным предметом и принадлежит, по-видимому, к средним векам, то есть по сравнению с другими рисунками совсем молод: ему не больше 300 лет. Что значит 300 лет для жизни Земли и камня! Таких рисунков очень мало.

Опять козлы, изящно выписанные, стройные. Странные знаки рядом с ними. Всматриваюсь в них и замечаю фигурку козла, тщательно замаскированную дополнительными линиями. Кто-то, считая изображение священным, колдовским или неприкасаемым, закрыл его таким весьма оригинальным способом от взора посторонних. Наивная хитрость дикаря! У оленя странные рога, а рядом с ним какие-то палочки, черточки — быть может, родовые знаки или знаки особенного, навсегда утерянного для нас значения. Еще олень, правда написанный безыскусно — с кривыми ногами. Здесь часто встречаются изображения оленей. Видимо, тогда это животное было многочисленным.

Как будто больше нет черных камней с рисунками. Можно идти вниз на бивак. Но за вершиной горы открывается небольшой распадок, и склоны его тоже покрыты черными камнями. Надо карабкаться туда. Скользят ноги, катится вниз щебень. Здесь настоящая галерея рисунков. Вот вместе с оленухой и небольшим козликом изображение змеи. Страшилище раскрыло рот, готово нанести смертельный укус. Сколько опасностей таила вокруг суеверного художника древности природа!

Маленьких козликов очень тщательно замаскировали дополнительными линиями. Почему именно их, а не других? Чем все это объяснить? Над массивной фигурой верблюда какой-то знак. Верблюда преследует замечательное животное: небольшие ушки, длинные стройные ноги, мощная грудная клетка, поджарый живот, длинный хвост — настоящий гепард, своеобразная кошка, рекордсмен среди животных по быстроте бега. Теперь он сохранился только в пустынях Африки, а когда-то обитал и в просторах Средней Азии, всюду паслись многочисленные стада джейранов, сайги, диких лошадей, верблюдов и туров.

Четкими и выразительными линиями изображено целое стадо козлов. Позы неповторимы, и в каждой из них столько выразительности и движения!

Чуть было не прошел мимо интересного рисунка. Он очень стар и едва виден. Это она, дикая лошадь, не знавшая кнута и узды. На нее вскочил какой-то хищник, впился зубами в загривок. Рядом бегущий стрелок из лука поразил своего противника, и тот, смертельно раненный, падает навзничь.

Хорошо бы забраться еще выше. Там виден большой камень, и, наверное, тоже с рисунками. Я вижу крупное изображение двух верблюдов. Художник, выполнивший панно, потратил на него немало времени. Фигурки человечка и всадника подрисованы позже. Всадник немного похож на предыдущее изображение рыцарей, только выписан менее искусной рукой. Кроме того, он держит не копье, а длинную палку с большим набалдашником на конце. Что бы это могло значить?

Рисунки очень древние. Им несколько тысяч лет. Это я знаю по предыдущим находкам. В поисках их я незаметно забираюсь на самую вершину горы. Отсюда хорошо виден наш бивак, маленькая голубая машина, разостланные возле нее постели, догорающий костер и наклонившаяся над этюдником фигурка моего спутника.

— Юра! — кричу я изо всех сил. — Скорее идите сюда, смотрите: здесь на камнях картинная галерея древних художников.

Юный художник вначале отмахивается от меня, потом догадывается, в чем дело, и вот мы оба лазаем по камням и ликуем перед каждой новой находкой.

— Вы подумайте, — с восхищением говорит Юра, вглядываясь в камни, — сколько экспрессии, какая выразительность, и все это вместе с каким-то торжественным, прямо-таки эпическим спокойствием! И это на камне и камнем высечено дикарями. Нет, это просто изумительно, восхитительно… — перевел дух и добавил: — Просто сумасшедше хорошо!

Солнце склонилось к горизонту, загорелись красным цветом снежные вершины далеких гор. Пора на бивак да спать. Завтра трудный день: мы должны встретиться с Балхашем.

Затих ветер. Зазвенели в воздухе комары. Юра скатывается с горки, мчится к машине. Он не привык к укусам, чешется, а от этого только хуже. Красные желваки еще больше зудят. Я успокаиваю его:

— Под пологом ни один не тронет. Ночь будем спать спокойно!

Когда же я, отстав, спускаюсь с гор и подхожу к биваку, вижу странную картину. Юрий лежит в постели, плотно закутавшись в марлевый полог, и негодующе стонет:

— Ни к черту не годятся ваши пологи. Кусаются через них проклятущие комары!

Растянуть полог над постелью он не догадался.

Синяя полоска

Ночь проходит коротким мгновением, и опять с раннего утра стремительный бег на маленькой машине по асфальтовому шоссе мимо гор, долин, пашен и поселков. Мелькают мосты, мелькают телеграфные и километровые столбы. Все это скоро кончится. Вот станция Лепсы. Больше не будет асфальтового шоссе, не будет и населенных пунктов. Здесь последняя заправка горючим и закупка продуктов.

Впрочем, как не будет населенных пунктов! Проселочная дорога тянется вблизи железнодорожного пути. Кругом желтые песчаные холмы, редкие кустики саксаула, маленькие разъезды и глушь. Иногда мимо проносится шумный поезд, выглядывают из окон люди, кто-то приветливо машет рукой, в вагоне-ресторане за столиками у окон сидят пассажиры, и мы, глядя на них, как-то особенно хорошо ощущаем, что одежда наша запылена, нас мучат жажда, жара… Поезд проносится мимо, и снова тишина.

Мы минуем один маленький разъезд, другой. И вдруг… за желтой кромкой пустыни показывается изумрудно-синяя сверкающая полоска. Она так неожиданна и ослепительно красива! Это Балхаш.

— Какие краски, какая синева! — радуется художник.

Озеро кажется совсем рядом, за полотном железной дороги.

— Нет, вы всмотритесь внимательно, — продолжает Юрий, — только желтый цвет безжизненных песков может так оттенить потрясающую синеву воды!

Не терпится встретиться с озером. Но бесконечные холмы да полотно железной дороги разделяют нас от синей полоски Балхаша. Там, наверное, прохлада и запах водного простора. Здесь же полыхает солнце и пышет зноем раскаленный песок. По тяжелой песчаной дороге машине нелегко, мотор перегревается. Приходится останавливаться. К счастью, недавно прошли дожди, песок еще плотен и мало разбит.

Юре все интересно, он задает бесконечные вопросы. И конечно, больше всего о Балхаше.

Озеро Балхаш — реликт, остаток когда-то существовавшего внутриматерикового моря. Оно занимает значительную площадь, около 17,5 тысяч квадратных километров. Наибольшая глубина 26 метров. Его длина 605 километров, ширина до 74 километров. Оно вытянулось узкой полосой с востока на запад. Восточная его половина, где приток речных вод незначительный, — с соленой водой, непригодной для питья; западная — с пресной, приносимой большой рекой пустыни Или. Озеро расположено в зоне типичных пустынь различных типов. Климат здесь суровый, континентальный. Лето жаркое. Зимой морозы, иногда как в Сибири. Часты сильные штормовые ветры. Берега озера, особенно северо-восточные, не населены и глухи. Лишь на севере расположены рыболовецкие колхозы и рыбные заводы да небольшой горнопромышленный город одноименного с озером названия.

Озеро изобилует рыбой, по его берегам гнездятся водоплавающие птицы, в том числе и такие редкие, как лебеди, журавли, белые цапли, колпицы, пеликаны. На берегах озера много мест с отличнейшими, ныне совершенно безлюдными, чисто морскими пляжами. Когда-нибудь озеро станет местом массового отдыха, водного и автомобильного туризма и лечения трудящихся.

Житель пустыни

Пора остановить машину, остудить мотор, осмотреться. Но едва я вышел из нее и стал на землю, как почувствовал, что почва подо мною чуть хрустнула и стала оседать, а одна нога внезапно провалилась почти по самое колено. Из неожиданно образовавшейся ямки выскочил длинноухий, большеглазый зверек на длинных задних ногах и заскакал вокруг, размахивая длинным хвостиком с ярко-белой кисточкой на самом кончике.

Это был большой тушканчик.

Он не стал убегать, а затаился вблизи, замер, поглядывая на нас большими черными, выразительными глазами, поднял длинные ушки, потом тесно прижал их к спине. Я почти вплотную подошел к нему. И он, глядя со страхом на меня и едва-едва шевеля длинными черными усами, не двинулся с места, будто собираясь со мной познакомиться. Но увидев собаку, тушканчик взметнулся и поскакал по пустыне, размахивая белым платочком на кончике хвостика.

В том месте, где я провалился, оказалась норка. В ней лежали три слепых и очень забавных, таких же длинноногих, как и их мать, детеныша. Я взял их в руки. Несмышленыши тесно прижимались к руке, чувствуя ее теплоту.

Разглядывая тушканчиков, краем глаза я неожиданно увидел почти рядом с собой их мать. Пришлось зверьков быстро положить обратно. Она примчалась к норе и, насторожив свои длинные ушки, вглядывалась в непрошеных пришельцев выпуклыми черными глазами. Потом заскочила в свой дом, быстро-быстро мордочкой выгладила ход, убрала лишнюю землю, разровняла постель и уложила на нее своих детей, выскочила наверх, опять внимательно поглядела на меня, почистила мордочку, обскакала вокруг свое жилище и снова скрылась. Но ненадолго. Снова выбралась наверх, будто желая узнать, что мне здесь, собственно, надо возле ее дома с маленькими детками. Но я сидел смирно, и мы расстались друзьями.

— Какой милый зверек! Вы подумайте, какой красавец! — восхищался Юрий. — А какие глаза, сколько в них материнского чувства, тревоги за детей, озабоченности! Нарисовать бы ее с длинноногим детенышем, — продолжал художник, вспоминая встречу с тушканчиком. — Ну чем не мадонна?!

Солнце стало еще жарче, чаще перегревается мотор. Хочется пить. Пора сделать передышку, пообедать.

Холмы сгладились. Появились редкие кустики саксаула. Место для обеда отличное, дров — хоть отбавляй. Вот только везде всякие норы, но не обязательно, чтобы из каждой ползли блохи. К тому же блохи специфичны: приучились пить кровь только определенного хозяина, большей частью одного вида.

Колючая лепешка

Быстро разгорается костер из саксаула, закипает чайник. В жару только горячий чай утоляет жажду. Разостлан тент для еды. Но едва я уселся на стульчик, как рядом что-то зашипело, забулькало, тоненькой струйкой под землю посыпался песок, обнажая вход в нору. В ее темноте блеснула пара черных глаз. Кто там такой? Придется откопать хозяина норки.

Два-три взмаха лопаткой — и с нее вместе с песком сваливается совсем неожиданное существо, плоское, как лепешечка, розовое, сверху утыканное короткими и редкими шипиками, расположенными в несколько правильных продольных рядов. Настоящая пластмассовая щетка для головы! Снизу колючей лепешки торчало пять коротеньких культяпок, одна из которых как будто была головой, а остальные четыре — ногами. Ни глаз, ни рта на голове различить было нельзя.

Розовая лепешка не подавала признаков жизни, но, едва я прикоснулся пальцем к иголочкам, она резко вздрогнула, чуть поддала туловищем кверху и слегка пискнула. Я невольно отдернул руку.

А в норе еще громче зашипело и забулькало, показалось еще несколько таких же розовых лепешек, высунулась остренькая мордочка пустынного ежика.

— Еще одна мадонна! — говорю я Юрию. — Что-то они сегодня часто встречаются: едва ли не на каждой остановке.

Жаль беспокоить почтенное семейство, придется прикопать норку и самим отодвинуться подальше.

Долгая и утомительная дорога по пескам вдоль железнодорожного пути надоела, нас манит сверкающая синевой полоска Балхаша. Впереди на горизонте, полыхающем в мареве испарений, появляется темный, неясный предмет. Вскоре перед нами маленький разъезд с водонапорной башней. Здесь последний раз наполняем пресной водой канистры. Отныне на нее строжайшая экономия.

Неожиданное препятствие

Теперь железная дорога позади, и наш путь — к озеру. Пустыня исчезла. Вокруг зеленый ковер лугов, тростники, между ними вдали поблескивает река Аягуз. Она течет из Центрального Казахстана и впадает в Балхаш. Озеро совсем близко. Осталось проехать зеленую низинку — пойму реки. Тут, по рассказам, хороший мост, хорошая и дорога. Но наш путь неожиданно кончается. Дорога упирается в болото, самое настоящее, поросшее зелеными травами. За ним навстречу нам медленно движутся машины, урчат, надрываются моторы, из-под колес летит грязь. Вскоре возле нас останавливаются два газика-вездехода и одна грузовая машина с двумя ведущими мостами.

— Сюда пробраться на этой мелюзге? — с удивлением говорит большой, грузный человек из газика — судя по всему, начальник всей компании. — Вы с ума сошли! По Аягузу прошел паводок, после него все занесло. Вон, видите, болото выросло. И через мост льет вода. Заворачивайте назад. Пропадете!

— У меня до сих пор колени дрожат, — говорит болезненного вида человек из второго газика. — Так трудно было! Река глубока, настоящая бездна, вода несет. Чуть в сторону — и булькнешь с головой, не выцарапаешься!

И еще всякие доводы.

В голове не укладывается представление о неожиданном препятствии. Все наши расчеты, все мечты о голубом Балхаше с неведомыми дорогами, интересными зверями, птицами и насекомыми — все шло прахом. Не может быть, чтобы вот так все сразу оборвалось.

И невысказываемое желание: скорее уезжайте, друзья наши советчики, нам надо осмотреться, подумать. У нас не мелюзга, а «Комар», оснащенный всем необходимым на случай дорожных препятствий. Наши неожиданные знакомые устали после трудного пути. Им хочется пить, и наши драгоценные запасы воды кружка за кружкой исчезают в сухих глотках. Впрочем, говорят, теперь в переполненной реке вода совершенно пресная, не то что в обычное время, когда в устье она насыщена солями.

Путь к озеру, оказывается, прерван уже около месяца. Весна была дождливой. И газики с грузовиком прошли первыми. Они пробили колею через низинку, продавили жидкую грязь, и нам будет легче. Будем рисковать пробиваться вперед во что бы то ни стало. Засядем — подождем случайного трактора, машины день, два, пусть даже неделю.

Липкая грязь разлетается в стороны, но «Запорожец» ползет вперед, хотя и тяжело ему, бедному. Вот позади низинка. Мост же страшен. Его почти не видно. Над водой лишь кое-где торчат бревна, возвышается участок дамбы из камней. Вода так сильно бьет, что трудно удержаться на ногах. По сторонам дамбы несколько метров глубины. На берегу реки сидит пожилой человек с удочками.

— Не суйся, парень. Потонешь!

Он сильно занят, судаки все время берут блесну, и большие рыбы, сверкающие серебром чешуи, одна за другой мелькают в воздухе.

— Не суйся! Говорю тебе, не суйся! — повторяет он.

Нелегко таскать острые, тяжелые камни. Душно, жарко, кусают комары. Но решимость придает нам силы. Несколько часов напряженного труда проходят незаметно. Главное не только мост, труден крутой выезд на противоположный берег, покрытый вязкой глиной. Через него бьет вода. Мы его тщательно вымащиваем камнями.

Переносим все вещи. Машина свободна от груза. Если ее сорвет с подводной дамбы, то некоторое время она продержится на плаву, и тогда, быть может, ее снесет на более мелкое место.

Ломики на сборной жесткой основе вбиты в землю. За них укреплен трос. Другой конец его зацеплен за машину, посредине — лебедка. Ну, теперь будь что будет!

Медленно-медленно преодолен мост. Впереди подводная дамба с крутым глинистым выездом. Наверное, со стороны страшно смотреть на крохотную машину в бурно несущейся воде. Внимание обострено до крайности. Юрий кричит и размахивает руками. Он выбирает свободный трос, приготовился накручивать его на лебедку. Привстал рыбак, забыл о своих удочках.

До берега около 10 метров. Под машиной скрежещут камни. Вот ее нос нырнул под воду, потом выскочил из нее, но резко осел зад, и в воде заглох мотор. Сразу стало необычно тихо. Я выскочил из машины. Через дверку хлынула вода. Всплыл наверх маленький веник, случайно забытый под сиденьем.

Скорее к лебедке тянуть трос! Минуты кажутся вечностью. Трос медленно наматывается на валик. Вот он наконец натянулся, и тихо, едва заметно пополз наш кораблик на бугор, выбрался из бурного потока на сухое место, чистенький, обмытый, поливая землю струями воды. Мы скачем от радости вокруг машины и что-то кричим друг другу. Еще бы, теперь маршрут наш, Балхаш тоже наш!

Заходит солнце, розовеют сухие тростники, и белые чайки над речкой загораются красным цветом.

Весь следующий день пришлось сушить машину, протирать мотор, менять в нем масло. Жаркое южное солнце усердно и старательно помогало нам в этом занятии.

Озеро от нас было всего лишь в нескольких километрах. Далеко над ним пролетали стайки белых чаек, к нему подстраивались, медленно размахивая крыльями, серые цапли, доносился шум прибоя.

Эскадрилья стрекоз

Недалеко от нашего бивака находилось несколько заброшенных домиков. Здесь раньше было отделение совхоза.

За домиками идет едва приметная дорога и высоченные тростники. Оттуда, напуганные нашим появлением, взлетают серые гуси, цапли, поднимаются величавые лебеди. Там озерко. Из-за скалистых холмов видна теперь уже совсем близкая полоска сверкающей синевы озера. Начался край диких степей и непуганых птиц, и я с радостью вдыхаю полной грудью запах соленой воды, водорослей и необъятного простора.

Из зарослей трав и кустарничков появляются полчища больших голубых стрекоз. Они догоняют машину и летят рядом с ней. На смену отставшим поднимаются другие. Все небо в стрекозах, и, когда смолкает мотор нашей машины, раздается шорох многочисленных крыльев неутомимых хищниц. Сбоку дороги снова небольшое озерко. Легкий ветер покрыл его синей рябью. Над пологими илистыми берегами озерка реют мушки. За ними охотятся стрекозы. Каждая хищница следует строгим правилам. Если добыча над самой землей, то сперва стрекоза ныряет под добычу и потом уже бросается на нее снизу вверх. Иначе нельзя. Нападая сверху, легко удариться о землю или влипнуть в жидкую грязь.

Синее озеро

За скалой будто поднялся занавес, и открылось озеро Балхаш. Какое оно большое, чудесное, синее в опаленных зноем диких, пустынных берегах. А как прохладен и по-особенному душист воздух! Синие волны, увенчанные белыми барашками пены, накатываются на берег, напевая ритмичную песенку тихого прибоя. Молча и пристально мы смотрим на озеро, забыв о том, что уже давно проголодались и устали изрядно от коварной речки Аягуз.

Когда-то здесь скалы были выше. Волны их разрушили, и теперь груда мелких камней протянулась грядой на целый километр. Берега здесь поросли шиповником, дерновинным злаком-типчаком, и все это чистое, нетронутое. Из-под ног с шумом вспархивают куропатки. Они не желают улетать из зарослей кустарников и трав: кругом сухая пустыня…

Было время, когда площадь бассейна озера была значительно больше, и не верится, что вот здесь на камнях раньше плескались волны.

На отмели длинные, узкие полоски воды. Они тянутся далеко, иногда смыкаются между собой. Весь песок в четких узорах ряби. У кромки берега на фоне темной синевы воды сверкают белизной чайки-хохотуны. И всюду следы. Степенной походкой прошелся волк. Пробежала лиса. Из озерка в озерко проковыляла ондатра. Кулички-перевозчики истоптали песок изящными узорами точеных лапок. Отдыхали чайки-хохотуны, переминаясь с ноги на ногу. Каждая выбросила из глотки погадку — кучу белых рыбьих костей. На песке пунктиром тянутся странные дырочки. Сразу не догадаешься, в чем дело: куличок проверял подземный ход червя, тюкал клювом, искал поживу. Степные рябки-бульдуруки прилетели сюда из пустыни, отпечатали к воде пять цепочек забавных следов. Соленая вода им привычна.

После недавнего шторма на гладком песчаном берегу вдоль кромки воды потянулись затейливые белые полоски из крошечных ярко-белых пустых ракушек, выброшенных из воды.

Всюду в кустах шмыгают милые, крошечные пеночки. Они доверчивы и подпускают к себе очень близко, искоса поглядывая черными бусинками глаз. Птички выискивают спрятавшихся на день комариков-звонцов. Одна заметна издали необычным светло-желтым, почти белым оперением. Она альбинос. Ей, бедняге, не сдобровать от хищников.

Куст шиповника

По небольшой косе бродят длинноногие и длинноклювые кроншнепы. Заметили нас, повернули к нам головы. Пронеслась стайка чирков. На воде две большие поганки-чомги сплылись вместе и забавно кланяются друг другу вихрастыми головами.

В одном месте на берегу озера лежат окатанные волнами валы тростника. Это остатки разбитых ветром и волнами тростниковых зарослей устья реки Аягуза. Цветет лиловый осот, и большой темно-зеленый куст шиповника тоже разукрасился белыми цветами. Куст шиповника. Кого только тут нет! Больше всего комаров-звонцов, крупных, с роскошными мохнатыми усами. Их целые тучи. Напуганные нашим появлением, они с тонким, нежным звоном поднимаются в воздух и долго не могут успокоиться.

У основания куста шуршат ящерицы — узорчатые эремии: комаров-звонцов ловить легко, все листья шиповника до самой земли покрыты ими. Забита звонцами и сеть паука. Хозяин сетей объелся, обленился, не желает выходить наружу из комочка сплетенных вместе листочков.

Всюду на листьях и на земле ползают неугомонные муравьи-бегунки. Они очень заняты. Шутка ли, сколько на землю падает погибающих комаров, какое отличнейшее угощение! Крутятся еще мухи-ктыри, хищные клопики, жужелицы. Налетают розовые скворцы и, деловито торопясь, склевывают комаров. Для всех хватает поживы, у всех пир горой!

Поведение комаров странное. Чуть передвинешься в сторону — и с куста поднимается встревоженная стайка насекомых. Но взмах рукой не производит впечатления. Несколько энергичных шагов назад от куста, столько же шагов вперед к кусту тоже остаются без внимания. Уж не воспринимают ли комарики какие-то излучения, идущие от человека? Приближение или удаление этого источника не вызывают такой тревоги, как перемещение его в сторону. Это почти фантазия, но как объяснить их загадочное поведение?

На листьях шиповника видны красные шарики. Небольшое к ним прикосновение — и шарик отваливается, падает на землю. Это галлы, болезненные наросты, вызванные крошечными осами-орехотворками. Другие галлы, крупные, неправильной формы, покрыты колючими и крепкими шипами. Растение «защищает» своего врага — личинок орехотворок.

Но что наделали с шиповником пчелы-мегахилы! Из многих листьев вырезаны аккуратные овальные или строго круглые, будто по циркулю, кусочки. Из этих кусочков пчелы изготовили обкладку ячеек, заполненных цветочной пыльцой и медом.

Как все в природе взаимозависимо! В том, что шиповник пострадал от пчел-мегахил, повинны лиловые цветы осота. Если бы они не росли по берегу озера, откуда пчелам брать живительный нектар — концентрированный корм для себя и питательную пыльцу для личинок. Но дело не только в одном осоте. Виновно во всем еще само озеро, выбросившее на берег тростники. В его полых стеблях пчелы и устроили ячейки для деток. Если разорвать и уничтожить одно из звеньев этой цепи обстоятельств, не станет пчелы-мегахилы на берегу озера.

Быстро летит время. Наступает вечер. Пора забираться в спальные мешки. На далеком противоположном берегу озера горят тростники, и столбы коричневого дыма поднимаются высоко в небо. Солнце, большое, красное, медленно опускается в воду, протянув по волнам багровую мерцающую дорожку.

Гаснет закат, разгорается зарево пожара. Стихает ветер, и перестают шелестеть волны. Постепенно над берегами озера растет нежный перезвон: поднялись с дневок в воздух комары-звонцы и принялись за брачные пляски.

Совсем стихает ветер. Всю долгую ночь поют звонцы. В гладкое зеркало озера глядятся яркие звезды пустыни и отражается зарево далекого пожара.

Сорочата и суслята

Под утро с юга подул ветер, и через какой-нибудь час загудели комары. Они прилетели с низкого, заболоченного южного берега, воспользовавшись попутным ветром. И видимо, не случайно, а в поисках поживы. Злые кровососы встретили наше пробуждение дружным звоном. Досталось нам, пока мы завтракали и грузили машину!

Всюду, во всем чувствуется весна. Стройными желтыми пирамидками из пустыни к берегам озера подступило целое войско крупных, почти в рост человека, зонтичных растений — желтых ферул. Приземистый шиповник от цветов весь желтый. Бело-розовыми шарами раскинулась курчавка. Нежно-розовые цветы тамарисков источают сладкий и душистый аромат. Удивительно густой запах от желтых цветков подмаренника. В пустыне колышутся от легкого ветра серебристые ковыли.

Из зарослей кустарничков вылетает испуганная горлинка. На плоском, сложенном из немногих прутиков гнезде светятся на солнце янтарем два яичка. Горлинка только что стала их насиживать.

Маленькая зеленая стрекоза-стрелка упала на воду, распластав крылья. Теперь погибнет, съест ее рыба. Надо помочь, бедняжке, вытащить палочкой. Но стрекоза легко вспархивает с воды и, напуганная, поспешно уносится в заросли растений. Потом я не раз видел, как стрекозы-стрелки ложатся на воду, чтобы утолить жажду или остыть от жары. И только здесь, на Балхаше, такой у них замечательный обычай!

В кустах раздался скрипучий голос сороки. Здесь, оказывается, происходит важное семейное событие: из гнезда вылетают сорочата. Неумелая молодежь, тараща от страха беловато-голубые глаза и размахивая коротенькими хвостами, разлетается во все стороны.

— Спасайтесь! — кричат родители, испуганными голосами, завидев человека.

Одного сорочонка я загнал на одинокий кустик. Как он, бедный, испугался, когда на него глянул синий глаз фотоаппарата! Широко раскрыл рот и закричал от страха:

— Мама!

Всюду попадаются молодые суслята. Маленькие, глупые. Они только что расстались с родительским кровом. Жажда расселения гонит их во все стороны. Везде раздаются их тонкие, нежные голосочки. Некоторые совсем еще малы, другие почти как взрослые. Все они спешат от норки к норке, от кустика к кустику, от камешка к камешку. Когда вокруг все спокойно, их можно видеть стоящими столбиками, но короткая оглядка во все стороны — и снова перебежка. Над берегами в воздухе реют белохвостые орлы. Один упал камнем вниз и поднялся в воздух с сереньким комочком в лапах. Попался, бедняжка-сусленок. Другому глупышке дорогу перегородило озеро, и он, неумелый, вошел в воду и поплыл. Но на него набросился черноголовый хохотун, ударил острым клювом по голове и сел на воду рядом, вяло поглядывая на легкую добычу. Другого, еле живого, волны выбросили на берег. Мокрый и жалкий, он долго лежал на солнце, пока не отдышался.

Тело щекочут многочисленные крылатые тли. Они тоже сейчас расселяются, чтобы дать начало новым скоплениям. На растениях всюду видны их колонии. Местами под такими растениями камни блестят, будто покрытые лаком. Это сладкие выделения тлей, упавшие на землю. Здесь не так уже много муравьев, чтобы обслужить эту многочисленную компанию. Зато всюду по земле, по траве торопливо ползают, сверкая яркими одеждами, жуки-коровки. Поживы много. В одном месте на берегу я вижу скопления коровок. Жуки пробовали отправиться в путешествие на крыльях на другой берег, но не хватило сил. Волны вынесли незадачливых странников на сушу.

Коровки выползают на камни, обсыхают и, собравшись с силами, разлетаются.

По песчаному берегу бродят крошечные светлые уховертки. Они недавно вышли из яиц. Обычно первое время дружное семейство живет вместе под опекой матери. Почему сейчас малыши оказались без присмотра, непонятно. Светлая прибрежная уховертка — обычный житель Балхаша.

Издали я вижу больших птиц. Они летят прямо к нам, не спеша размахивая крыльями и изредка планируя. Вскоре я узнаю пеликанов. Но какое началось замешательство, паника, когда птицы увидели машину и людей! Грузные птицы сворачивают в сторону, отлетая от нашей стоянки.

Потом налетела стайка уток и тоже испугалась. Даже здесь, в глухой местности, птицы хорошо знают человека и боятся его. А мне обидно. В моих руках ружье, на прикладе которого фотоаппарат с телеобъективом. А Юра уселся на один камень, на другой уложил этюдник — и вот на картоне и синее озеро с белыми барашками на волнах, и пеликаны, в испуге размахивающие крыльями, и на переднем плане сусленок, поднявшийся столбиком.

Возле машины все время крутится и попискивает кулик-перевозчик. Улетит, снова появится, волнуется, чем-то встревожен. Я отошел на несколько шагов от костра и случайно заметил яички, чуть не наступил на них. Они лежали среди камешков, аккуратно уложенные носиками книзу. Серенькие, с мелкими темными крапинками, сами как камешки. Пришлось передвинуть костер в сторону.

Дороги вдоль озера неторные, кое-где заросли травой. Вот на колее вымахал большущий ревень Максимовича, а рядом с ним, будто шлагбаум, красуется высокая ферула. За ними шелковый ковыль заслонил путь.

Настойчивые вымогатели

Незаметно летит время. Но нам не хочется торопиться: мы боимся, что кончатся дикие края, кончится чудесный Балхаш и мы опять окажемся в жаркой пустыне. А озеро изумительное по своей красоте и все время разное. Вот и сейчас неожиданно нашли тучи, и оно позеленело. Затих прибой, застыл воздух, тишина повисла над нами. Но подул ветер, разорвались облака, проглянули синие окошки, и вода опять засверкала разными красками.

Издалека донеслись птичьи крики. В полукилометре от берега на свинцовом фоне туч металась стайка серебристых чаек. Никогда я не видел их так много. Они мне всегда казались индивидуалистами, летающими поодиночке. Птицы пикировали вниз, бросались на воду, вновь взмывали кверху. На поверхности воды виднелись черные точки. Что-то там происходило, и, судя по крикам, немалозначительное. Пришлось бежать к машине за биноклем. Через несколько минут все стало ясно. Чайки кружились над стаей бакланов. Стая постепенно плыла к западу. Кое-кто из бакланов, подняв кверху крылья, размахивал ими, сушил свое оперение. Многие ныряли, скрываясь под водой. У того, кто выскакивал наверх, в клюве поблескивала рыба. На удачливого охотника сразу же набрасывались чайки и отнимали добычу. Иногда грабители не успевали совершить свой коварный замысел, и рыба, сверкнув чешуей, скрывалась в глотке охотника.

Казалось, бакланы были совершенно равнодушны к своим нахлебникам. Никто из них особенно не пытался увильнуть от бесцеремонных притязаний и будто привык к этому неизбежному побору. Некоторые птицы даже будто умышленно долго держали в клюве свою добычу, как будто ожидая прожорливых просителей. Что стоило такому ловкому рыболову, как баклан, поймать еще рыбу. Чайки же не умели нырять глубоко.

Посягательства серебристых чаек были успешными. Вскоре они, отяжелев от еды, одна за другой опустились на воду рядом со своими кормилицами, лениво покачиваясь на волнах. Через полчаса все птицы угомонились, затихли, предались блаженному отдыху.

Мне вспомнилось, как в странах Дальнего Востока рыбаки надевают на шею прирученных бакланов кольцо, заставляют их ловить рыбу. Птица, вынырнув на поверхность, садится на борт лодки, позволяет взять из клюва рыбу и, голодная, вновь ныряет за ней. Бедные труженики-бакланы!

Бескровная охота

Ветер быстро развеял тучи, и снова над озером засверкало солнце.

Местами из прибрежных кустарничков выскакивают зайцы. Наша собака преображается. Откуда берется столько кипучей энергии, резвых движений, внезапных поворотов, стремительных бросков, молниеносных перебежек?! Наконец след распутан, заяц не в силах сидеть в засаде и, выскочив из нее и поглядывая назад, не спеша, легкими поскоками убегает. Но вот Зорька наконец увидела того, кого усиленно разыскивала. Раздается жалобный визг, будто собаку побили или ее укусила змея или она ушиблась о камень.

Развлечения с зайцами Зорьке не разрешались, но она ухитрялась исподволь заниматься этой безнадежной охотой. Тогда я решил испытать ее на охоте за зайцами по-настоящему. Только, конечно, не с ружьем, его у нас не было с собой, а с фотоаппаратом. Преследуемый заяц часто возвращается на место, с которого был поднят. Пусть гонит на меня.

В удобном местечке я уселся на походный стульчик, приготовил фоторужье и спустил с поводка своего четвероногого друга. От множества свежих заячьих следов собака ошалела. Но быстро оправилась и, описывая вокруг меня ровные круги, стала постепенно удаляться. Иногда до меня доносился истеричный вопль и треск кустов. В общем, вскоре все до единого зайцы в окружности около полкилометра были старательно разогнаны, и ждать их более не было смысла. Зорька же, высунув язык и едва не валясь с ног от усталости, заявилась ко мне, виляя коротким хвостиком и ласкаясь, как бы желая рассказать о том, как она выполняла мое задание.

Тогда я нашел другое хорошее местечко и уложил возле ног собаку. Долго продолжалось ее громкое и порывистое дыхание. Наверное, его хорошо слышали и зайцы. Ни один из них не показался вблизи.

Легионы кровососов

Красное солнце медленно опускается в воду и постепенно тонет за полоской ровного горизонта. Стихает ветер, смолкает озеро. Угомонились неуемные стрекозы. Над берегами постепенно вырастает тонкий, нудный комариный звон. Но не комаров-звонцов, мирных, с пушистыми усами, а других, наших недругов. Они будто ожидали, когда заснут их заклятые враги — стрекозы, и полчищами обрушиваются на нас. По-видимому, их опять занес сюда с противоположного низкого берега Балхаша ветер.

Нападение злобных кровососов застает нас врасплох.

— Не могу я больше выносить это издевательство! — жалуется мой юный спутник. — Не хочу ничего — ни Балхаша, ни пустыни, ничего!

Ему действительно основательно достается. Все тело в волдырях, и минутная слабость простительна.

Почему же дремлют стрекозы? Неужели днем достаточно другой добычи? Жаль, что нельзя посадить такую ораву охотниц на голодный паек. В других местах, я знаю, стрекозы охотятся и в сумерках, и тогда от них достается комарам.

Я подхожу к зарослям шиповника. Они усеяны множеством спящих стрекоз. Потревоженные, они большой стайкой поднимаются в воздух, мечутся надо мной, но быстро исчезают. Две стрекозы падают прямо на полог и замирают. Нет, им не до охоты, они смертельно устали за день и хотят только спать. И вообще не в обычае в этих краях преследовать добычу в сумерках.

Рано утром стрекозы медленно летят вдоль берега против ветра. Им так удобнее использовать подъемную силу планирующих крыльев. Когда же ветер поворачивает и дует с озера, они продолжают лететь вдоль берега, но уже боком. Похоже, что истребительницы мелких летающих насекомых направляются в комариное царство к устью Аягуза. Сколько же их, воздушных пиратов! Неисчислимое множество: сотни тысяч, может быть даже миллионы.

Желтые берега

Вдали неясной полоской показались желтые обрывистые берега. Они все ближе и ближе. Здесь много миллионов лет назад древние озера отложили желтые глины, и теперь Балхаш обнажил их высоким обрывом. В неприступных местах обрывов видны норы. Из них вылетают утки-отайки и, крича тревожными голосами, кружатся в отдалении. Их покой нарушен: появление человека воспринято как опасность. У них, наверное, сейчас птенцы. Придет время, и отайки расстанутся с желтыми берегами и уведут свои выводки к озеру.

Я люблю и уважаю эту птицу пустыни. Всегда они парами, перекликаясь разными голосами, стремительно пролетают большие расстояния от мест гнездования до воды. Звуковая сигнализация отаек очень богата, и когда-нибудь ученые, исследовав ее, будут удивлены богатству языка этой странной птицы, похожей и на гуся, и на утку.

Желтые обрывы с норами отаек нам не понравились. Уж слишком голыми были берега, да и мешали мы бедным отайкам, и вскоре наша машина мчится дальше навстречу ветру, рядом с зеленым озером, мимо далеких сиреневых гор, протянувшихся справа полоской. Несколько километров пути — и впереди что-то странное: берег уставлен необычными, тонкими столбиками. Оказывается, это цапли. Они отдыхают на высоком пустынном берегу озера. Полная неподвижность птиц ввела нас в заблуждение.

Медленно, слегка переваливаясь с боку на бок, машина катится по кустикам солянок. Цапли повернули в нашу сторону головы. Вот одна слегка согнулась, чуть-чуть присела, взмахнула крыльями и взлетела. За ней поднялась в воздух сразу вся стая осторожных птиц.

За высоким берегом, отделенный от него каемкой воды, зеленеет остров густых тростников. За ним далеко на волнах покачивается целая флотилия — более полусотни остроносых птиц-чомг.

Скрипучими голосами распевают камышевки. Озеро вяло плещется в берегах. Мы подъезжаем ближе. Из гущи тростника, размахивая большими крыльями, взлетает журавль, за ним другой, третий, поднимается целая стая журавлей. Кружатся высоко в небе и улетают.

С высокого берега Балхаш особенно величествен. Над его лазурным простором повисли белые облака, а за ним, далеко-далеко на горизонте, виднеются неясные белые громады снежных вершин Джунгарского Алатау.

— Какая красота, какая изумительная красота! — восхищается Юрий. — Нет, вы посмотрите, ну как выразить все это словами!

Сейчас, я знаю, перевернув кверху дном весь наш багаж, художник извлечет свои принадлежности, и, пока не закончит этюд, нам не сдвинуться с места.

Немного дальше зеленого островка расположилась рощица лоха, туранги и тамариска. Разноцветными пятнами на буграх лежат терескен, эфедра, серая полынь. Цветут какие-то удивительно красивые, высокие растения. Нигде нет следов ни человека, ни скота. Действительно, как здесь красиво!

С сухой туранги, стоящей у самого берега, взлетает крупный сокол-балобан.

Этюд у Юрия не получается. Он рассержен, с ожесточением снимает мастихином (узкой лопаточкой) краски, наносит их вновь и опять негодует. Дело грозит затянуться, и поэтому, взяв фоторужье, я иду вдоль берега озера на свою охоту.

Волны с легким и мелодичным шумом плещутся о берег. Надо мной вьются и пронзительно кричат белокрылые крачки, стороной медленно пролетают хохотуны, а вдали над самой водой кружатся пеликаны. Синее озеро, как всегда.

Загадочный лист

Пустыня начала выгорать. Стали увядать красные маки, а ревень Максимовича распластал над землей громадные, широкие, уже ржаво-коричневые листья. Вдруг один лист всколыхнулся, как-то странно затрепетал и понесся над землей, минуя на своем пути кустики солянок, камни, рытвины. Легкий, едва ощутимый ветер не мог сдвинуть с места такой большой лист. Тут происходило что-то необыкновенное, и я, придерживая на бегу тяжелую полевую сумку и фоторужье, помчался за ним вдогонку.

Вот он, этот загадочный лист совсем близко. Сейчас схвачу его, и все станет ясным. Но из-под него выскочил маленький серый зверек и бросился в овражек, в заросли терескена и саксаула. Зверек был очень красив, с большими и короткими ушками, с черными выразительными глазами, с коротеньким без хвостика телом. Весь он очень походил на морскую свинку. Это была пищуха, грызун довольно редкий и оригинальный.

Пищухи живут колониями. Многочисленные ходы в земле сообщаются между собой. Зверьки очень осторожны, но до крайности любопытны. Они миролюбивы по отношению друг к другу и, как мне удалось подметить, не придерживаются строго определенных нор.

Вот я подхожу к такой колонии. Весь склон овражка изрешечен норками. Из-под земли раздаются тонкие, мелодичные вскрики. Зверьки почуяли опасность и предупреждают о ней друг друга.

……………………………

Отсутствуют страницы 164, 165

……………………………

жаем на полкилометра дальше. Едва мы остановились, как в воздухе закружились балобаны. Одна из птиц несла в лапах добычу.

Трясущиеся тростники

Мне не терпится вновь приняться за охоту с фотоаппаратом. Пробираясь среди кустиков тамариска, я осторожно приближаюсь к зеленому островку. Сейчас залягу у камня и буду ждать журавлей: их следами истоптан весь песок. Но все пропало! С высокого берега взлетают две вороны и, кружась надо мной, поднимают истошные крики. На сухом дереве сидят их великовозрастные птенцы и, неловко балансируя, перебираются с ветки на ветку. Все население тростников насторожилось. Быстро скользнули в заросли чомги, а журавли крепко засели на своих гнездах, не показываются.

Что же делается в узкой проточке между зарослями тростника и берегом! Здесь раздаются громкие всплески, из воды высовываются то хвост, то плавник, то тупая голова с толстыми губами. Тростник ходуном ходит и трясется от множества копошащихся в воде тел. Ил вздымается со дна черными облаками, и, когда постепенно оседает, видны неясные силуэты множества рыб. Это сазаны.

Такого изобилия рыб мне никогда не приходилось видеть. Здесь, в тростниках, кипит жизнь, сюда на подводные пастбища они собрались стаями и, наверное, нерестятся.

Когда-то сазанов не было в Балхаше. В давние времена один из русских поселенцев развел сазанов в пруду вблизи Алма-Аты. Неожиданным паводком пруд был разрушен, сазаны сначала попали в реку Или, а из нее в Балхаш, размножились здесь и стали едва ли не главной промысловой рыбой. Так удачно кончился этот первый в Средней Азии эксперимент акклиматизации животного, привезенного с чужбины.

А вороны не унимаются. Иногда, разъярившись, они пикируют на меня, делая резкие виражи. Крики действуют на нервы. Вскоре я побежден и плетусь на бивак — изгнанник из птичьего царства, расплачивающийся за грехи оружейных охотников.

Отчаянные воришки

На земляном холмике вокруг входа в подземное жилище в беспокойстве мечутся муравьи-бегунки. Что-то с ними произошло, что-то случилось? Большие, рослые солдаты несутся в сторону от гнезда. Последуем за ними. А в нескольких шагах настоящая свалка. Кучка муравьев копошится возле большой зеленой кобылки, с неимоверной суетой волокут ее к себе домой. Но отчего такая спешка и волнение, никак не понять.

Вблизи от места происшествия, отороченный низенькими солянками, небольшой, гладкий, как стол, такыр, и над ним гудит и беснуется рой насекомых. Кого только тут нет: и пчелы-мегахилы, и заклятые их враги пчелы-кукушки, и множество ос-аммофил. Все очень заняты; каждый, разогретый ярким и жарким солнцем пустыни, делает свое дело.

Счастливые насекомые! Нестерпимая жара делает их такими оживленными. Все их чувства обострены, зрение, обоняние, слух работают отлично. Они радуются теплу и, пока оно не исчезло, спешат жить. Мне же от горячего солнца тяжело и, чтобы хоть как-нибудь перенести долгий и трудный летний день, приходится двигаться как можно медленнее.

Осы-аммофилы — замечательные охотники. Одна за другой они несут парализованных ударом жала кобылок, бросают их возле норки, поспешно скрываются в приготовленное для детки жилье, как бы стараясь убедиться, что туда никто не забрался, и, выскочив наружу, тотчас же вновь скрываются в подземелье, но уже с добычей.

Но некоторые оставляют свою добычу, отправляясь поискать заранее выкопанную норку. Уж не таких ли разинь наказывают бегунки и крадут у них добычу и уж не поэтому ли они так торопятся и подняли панику, стараясь как можно скорее упрятать чужое добро? Да и почему они всюду носятся как оголтелые по голому такыру? Что им здесь надо?

Секрет бегунков разгадывается быстро. Вот оса только что запрятала в норку кобылку и замуровывает хоромы своей детки. К осе подбегает бегунок, ударяет ее в голову. С громким жужжанием оса гонится за муравьем, пикирует сверху на него, пытаясь стукнуть проказника своей большой головой-колотушкой. Но бегунок изворотлив. Его трудно поймать, и удары осы приходятся на твердую землю такыра. Осе недосуг гоняться за бегунком. Она возвращается к прерванной работе. А бегунок вновь тут как тут. И опять повторяется преследование.

Одному муравью достается. Оса изловчилась и так его толкнула, что он даже взлетел в воздух. Несколько секунд муравей лежал жалким комочком, но быстро оправился и вновь помчался искать осу. Никакой осторожности, полное пренебрежение к жизни!

В другом месте на оставленную без присмотра кобылку бросается бегунок и тащит ее в сторону. Оса успевает заметить воришку и преследует его. Но куда там! На нее налетают другие бегунки, добрый десяток воришек, толкают со всех сторон. Хозяйка обескуражена, мечется. У входа же в муравейник вновь тревога, и несется на помощь лавина охотников.

И так всюду. Очень мешают бегунки осам. И кто знает, что будет потом, когда пройдохи-бегунки освоят свое новое ремесло и, уж конечно, примутся совершать разбойничий промысел с еще большим рвением и ловкостью.

Когда наступил вечер, успокоилось озеро, ожили тростники, под неумолчные всплески и чмокания сазанов мелодично заухала выпь и разными голосами раскричались чомги. Легкий шорох волн, накатывающихся на берег, убаюкивал, и спалось крепко.

Жаль расставаться с чудесным местом, сазаньим раздольем, журавлиными гнездилищами, вотчиной крикливых ворон. Но впереди неизвестность. И вновь жужжание мотора, плывущие мимо пустыни, далекие синие горы с одной стороны и синее озеро — с другой.

Иногда в стороне от пути видны маленькие озерца, поросшие тростниками. С них взлетают осторожные серые цапли, белоснежные чайки, яркие утки-отайки, большие пестрые поганки, забавные кулики-ходулочники, чибисы.

Джурга-иноходец

Разгорается день, парит солнце, нагретый воздух искажает очертания горизонта. Везде, куда ни глянешь, сверкают озера-миражи и над ними то причудливые очертания сиреневых гор, то странный, как раскаленный металл, конус древнего мавзолея, то группа полуразрушенных могилок, будто мертвый город со стенами и бойницами. За несколько часов пути одна картина природы постепенно сменяется другой.

Как-то на дороге перед нами оказалась дрофа-красотка с тремя птенцами. Птица бежала, склонив голову, а за ней, едва успевая, спешили маленькие дрофята. Наши возгласы еще больше напугали птиц. Дрофята один за другим ложились на землю и, плотно прижавшись к ней, буквально исчезали из глаз. Вот один из них нашелся: недвижим, будто умер. Серо-желтые крылья с темными крапинками и продольными пестринками — такая хорошая маскировочная одежда. Лишь одни глаза, белые с черными зрачками, широко раскрытые, не мигая, с ужасом смотрят на преследователей. Птенцу ненадолго хватает выдержки позировать перед фотоаппаратом. Сорвавшись с места, он снова мчится на своих тоненьких и слабых ножках, попискивая жалобным голосочком. А в это время обезумевшая от горя мать, дрофа-красотка, валяется в пыли, жалкая, беспомощная, пытаясь обмануть врага, изображая из себя раненую[11]Красоткой дрофу зовут за красивую и, я бы сказал, элегантную внешность. Местные жители ее прозвали за быстрый бег «Джурга», что значит «Иноходец».
.

Пошли пустынные берега. Временами дорога отходит от берега, синий Балхаш скрывается за холмами, и вокруг полыхает от зноя раскаленная пустыня. Но за поворотом снова изумрудная полоска воды, и от нее веет свежим ветерком водного простора. Впереди на небольшом полуострове колышется в миражах целый городок кибиток. Он меняет очертания: то становится выше, крупнее, то распадается на маленькие пятнышки и потом неожиданно превращается в скопление развалин древних мавзолеев.

Очень давно здесь жили кочевники-скотоводы, возвели кладбище из глинобитных построек. Прошли века, сменилось несколько поколений, потомки забыли могилы предков, жизнь изменилась, над синим Балхашем засверкали звезды-спутники. Время источило могилы. В их стенках поселились земляные пчелы, под фундаментом устроили норы суслики и пищухи. Тут же обосновались ежи, на самой верхушке свила гнездо пустельга. Подточенные многочисленными жителями пустыни, разрушенные ветрами и дождями, многие стены рухнули на землю, и от них остались бесформенные холмики.

Ревень Максимовича

Сегодня наш новый бивак в царстве ревеня Максимовича. Я люблю это могучее растение пустыни. Сейчас за несколько дней его жизнь проходит перед нашими глазами.

Как только под лучами весеннего солнца начинает зеленеть пустыня, на поверхности земли неожиданно появляются громадные, распластанные в стороны круглые листья. Они так плотно прижимаются к земле, что порывистый, а порой и свирепый весенний ветер не в силах их поднять и потревожить. Зачем ревеню такие большие листья? Другое дело, они нужны какому-нибудь жителю темного леса, где не хватает света и ловить его приходится с трудом, большой поверхностью. В пустыне же так много солнца и так велика сухость воздуха, что многие растения вовсе потеряли листья, чтобы не испарять влагу.

Летят дни. Пустыня хорошеет с каждым днем. Загораются красные маки, голубеют незабудки, воздух звенит от жаворонков, а на синем небе такое щедрое, теплое солнце. Листья ревеня еще больше увеличиваются, кое-где посередине вздуваются буграми, но по краю по-прежнему прижаты плотно к земле. Вскоре из центра розетки листьев выходит красный столбик, он быстро ветвится, и через два-три дня на нем мелкие душистые цветы и возле них роятся тучи насекомых — любителей нектара и пыльцы. Кого только не приманивает цветущий ревень!

Но если дождей мало, а почва суха, ревень не цветет. Тогда листья запасают питательные вещества в спрятанный глубоко в почве мясистый, крупный корень.

Еще несколько теплых дней. Маки начинают ронять потемневшие лепестки на светлую почву пустыни, отцветает ревень, и на нем повисают бордово-коричневые семена. В это время из его полых стеблей раздается шорох. Он усиливается с каждым часом. Потом кое-где появляются темные отверстия, и оттуда выглядывают блестящие головки гусениц. Наступает ночь. Гусеницы расширяют окошки своих темниц, падают на землю и зарываются. Там они окуклятся и замрут до будущей весны. Когда же вновь зацветет ревень, из куколок выйдут бабочки и отложат яички на ревень. Но вот интересно: гусенички появляются на ревене только тогда, когда на растении созревают семена, и повреждение стебля не имеет значения для растения. Зачем губить хозяина, от которого зависит собственное благополучие?

В дырочки, проделанные гусеницами, вскоре забираются муравьи-тапиномы и саксаульные муравьи. Они находят внутри что-то съедобное.

Но вот наступил жаркий день; большие зеленые листья хотя и мало жили, но много «поработали», высохли, стали легкими, как газетная бумага, и покоробились. Подул ветер, и они все сразу заколыхались, зашуршали, приподнялись, оторвались, покатились по пустыне. Налетел смерч, поднял их в воздух, закружил и помчал все дальше и выше.

В это время муравьи наперебой бросаются на слегка обнаженный корень, на то место, куда были прикреплены черешки листьев, и жадно сосут влагу, выхватывают кусочки белой ткани. Для чего она им так нужна, что в ней такое?

Проходит еще два-три дня — обнаженная шейка корня пересыхает, ее засыпает пылью. Муравьям больше нечего делать возле растения. Вскоре ломаются стебли, и ничего не остается от роскошного растения. Впрочем, как ничего?! В жаркой почве пустыни дремлет мощный корень ревеня, да всюду в ложбинках застряли семена. Они ждут новой весны и новой, короткой, бурной жизни. Вместе с ними все долгое жаркое лето, осень и длинную зиму ждут весну и муравьи — почитатели его кореньев, и бабочка, дремлющая куколкой. И обязательно дождутся!

Возле нашего бивака ревень запоздал и несколько растений еще живут, не засохли, и зеленеют их роскошные листья. Почему они отклонились от общего ритма жизни, непонятно.

На листьях с нижней стороны кое-где нашли приют крылатые тли. Но как они, бедные, страдают! Облеплены со всех сторон красными клещиками, не в силах ни сдвинуться с места, ни подняться в воздух с такой непомерной нагрузкой. Кое-где тли-мамаши обзавелись маленькими зелеными детками. Вокруг счастливого семейства суетятся самые мелкие муравьи пустыни — плагиолепусы пигмеи, муравьи саксауловые. Появился и муравей-великан — светлый туркестанский кампонотус. Все они собирают у тлей крохотные капельки сладких выделений и очень этим заняты.

Листья ревеня плотно примыкают к земле, серединка же их приподнята. Иногда от этого лист походит на большой колпак.

От недавно прошедшего дождя на земле не осталось никакого следа: все высохло, но под листом почва влажная. Приподнимаешь лист-колпак — и точно по его форме под ним темное пятно. Как только из-за туч выглядывает солнце, становится тепло, вода из почвы под листом испаряется, осаждается капельками на его нижней стороне и всасывается им. Верхняя кожица листа будто покрыта восковым налетом и не пропускает наружу влагу.

Ну чем не замечательное приспособление для того, чтобы добывать воду! Чем ее больше, тем дольше будет служить зеленая лаборатория фотосинтеза своему корню, снабжая его запасами пищевых веществ на долгий летний, осенний и зимний сон.

Неожиданная догадка

Нас гложет тревога. Пресная вода в канистрах кончалась. Необходимость экономить живительную влагу, будто назло, еще сильнее разжигала жажду. Конечно, можно было расстаться с чудесным озером и ехать до ближайшего населенного пункта, до самого города Балхаша, сократить намеченный ранее маршрут.

Стараясь отвлечься от жажды, я рассматриваю ревень, поднимаю его листья, с сожалением поглядывая на крупные сверкающие росинки самой пресной из пресных, чистейшей дистиллированной воды. Собрать бы эти росинки с листьев и пополнить наши запасы! И тогда неожиданно мелькает догадка. А что, если… Почему бы не сделать и нам такой же лист и при его содействии добывать воду!

— Сейчас, — говорю я своему компаньону, — мы начнем добывать пресную воду!

— Как бы не так! — скептически покачивает головой Юрий.

Я беру лопатку, иду на берег озера и во влажном песке выкапываю небольшую, диаметром около метра, яму, отбрасываю подальше в стороны грунт, кладу посредине ямы кастрюлю, расстилаю над ней полиэтиленовую пленку, которую давно уже вожу с собой в путешествиях на случай неожиданного ночного дождя, обкладываю ее по краям песком, чтобы получилось замкнутое пространство. Пленка мгновенно покрывается капельками воды. Над кастрюлей сверху кладу небольшой камень. Чудо свершилось. Вода, осевшая на пленке, капля за каплей потекла в кастрюльку. К вечеру в ней больше литра пресной воды. К сожалению, она попахивает полиэтиленом, и это несколько умаляет наши восторги.

На следующий день я увеличиваю все сооружение и заполняю водой один бачок. Спасибо, милое растение, что научило добывать воду! Озеро же накормит нас рыбой. Вот только надо достать закидушки да вскрыть консервированную кукурузу. На нее, говорят рыболовы, отлично берется сазан. Теперь мы ничего не боимся. Даже если поломается машина. Можно смело продолжать путешествие.

Гости с южного берега

В ночь, последовавшую за нашим удачным экспериментом, все время дул с юга ветер и шумело озеро. А когда под утро ветер затих, поднялся истошный комариный вой. На рассвете пологи оказались серыми. Комары сидели на марле целыми полчищами, и каждый из воинов кровососущей братии усиленно просовывал свой хоботок сквозь редкий материал марли, желая добраться до добычи. Прикоснуться рукой к пологу было невозможно. Моментально в нее вонзалось множество иголок. Ожесточенно трясла ушами Зорька, охотилась на своих мучителей, щелкала зубами. Пришлось ее забрать в полог. Это третье по счету комариное нашествие с южного берега озера было самым большим. Там, судя по карте, плавни, низовья реки Каратал. Но сколько же их потонуло, пока ветер нес тучу насекомых над водой?

Юрий окончательно терроризирован нападением кровопийц и не желает расставаться со спасательным пологом. Тонким пинцетом он пытается ловить комаров за хоботок, просунутый через марлю. Его охота удачна, и он ликует.

Одевшись поплотнее, я вначале принимаюсь за войну с нашими мучителями и сачком истребляю их целые легионы, а потом развожу дымокур. Мои старания в какой-то степени помогают, так как все комары в общем собрались к нашему биваку, вдали от него их мало. Где же им искать добычу на пустынном берегу? Пригревает солнце, просыпается легкий ветерок, и наши преследовали, опасаясь жары и сухости, прячутся в тростники и кустарники.

Иногда наш путь долог. Но бывает и так, что, едва отъехав, мы встречаем еще более привлекательное место и, завернув к нему, вновь объявляем стоянку. Вот и сейчас: как пропустить чудесный песчаный пляж с небольшим тугайчиком и тростничками вдали? Но едва мы подъехали к берегу, как с илистой отмели снялся кулик-ходулочник и с громкими воплями стал носиться над нами. Слетелись чайки и тоже подняли истошный крик. С усилием размахивая крыльями, вылетели из зарослей тростника серые цапли и поспешили подальше от страшных посетителей.

Какие противные, эти чайки и ходулочник, как им не надоело кричать без умолку, да и что за глотки, которые могут беспрерывно извергать столько шума! Может быть, чайкам надоест и они перестанут? Но беспокойные птицы не унимались и кричали пуще прежнего. Больше всех старалась одна чайка. Она совсем осмелела, почти пикировала на наши головы.

Балхаш, такой тихий и спокойный издали, не сулил нам отдыха. Нет у нас более терпения, придется отъехать хотя бы немного дальше на небольшой, виднеющийся впереди полуостров.

Ненастье

Маленький полуостров очень понравился. Здесь вся жизнь была на виду. Но завтра пора было двигаться дальше.

Полюбился полуостров и Юрию. Только у него кончились картоны, иссякли запасы белил, и это портило его обычно восторженное настроение.

— Вы подумайте, — часто повторял он с пафосом, — кто бы мог подумать, что пустыня может оказаться такой прекрасной? Да и кто из художников-пейзажистов ею интересовался? Пожалуй, только один Верещагин. А сколько здесь неповторимых сюжетов, какие дали, закаты, миражи, какое небо и древняя земля!

К вечеру захмурило. На всякий случай мы поставили палатку. А ночью мелкий дождик заморосил над пологами. Пришлось в темноте перекочевывать в палатку, растягивать по земле полиэтиленовую пленку, чтобы собрать пресной воды. Всю ночь ныли комары. А утром основательный дождь закрыл густой сеткой и холмы и озеро. Вскоре на дороге появились лужи воды, заблестели мелкие такырчики. Что делать в такой день? Ехать или лежать? Предстоящий путь еще долог. Лучше ехать! И вот во все стороны разлетаются брызги желтой воды, отскакивают кверху комья глины. Мотор натружено гудит, и машина медленно переползает через солончаковые низины и каменистые холмы.

Местами озеро намыло высокий и равномерно округлый вал из мелкой гальки и щебня, и он, похожий на искусственную дамбу, тянется многие километры. Там, где озеро подходит близко к валу, вода, просачиваясь через него, образует длинные ленты береговых озер, поросшие тростничками. Здесь много птиц.

Мы проезжаем мимо большой поросли тростников. Из зарослей поднимаются лебеди, на отмелях стоят в воде цапли, у берегов плавают утки. Два журавля, прихрамывая и трепеща крыльями, бегут в 10 метрах впереди машины, отводят от гнезда. На обрывах сидят балобаны, луни и коршуны. Они намокли от дождя, им лень подниматься в воздух. Обидно, что весь этот край непуганых птиц нельзя запечатлеть на пленку в такую пасмурную погоду. И Балхаш, притихший, серый, почти такой же, как и пасмурное небо.

Потом еще такие же заросли тростника, настоящая тростниковая тайга и мелкие плесы — идеальные места гнездования птиц. Но тут все мертво. На берегу залива валяются консервные банки, обрывки старой одежды, палки от палаток какой-то поисковой партии. У самой воды лежат две застреленные вороны. Нескольких браконьеров было достаточно, чтобы изгадить природу и изгнать все население тростничков.

Дождь льет, не прерывая своего нудного занятия, и мы, измученные плохой дорогой, останавливаемся у небольшой куртинки шиповника. Нет, пожалуй, в дождь лучше постоять на одном месте да окончательно пополнить запасы воды, чем метаться по грязи и бездорожью.

Веселый музыкант

Едва только заглох мотор машины, как рядом из зеленого куста послышалась несложная, но бодрая песенка. Беспечный солист нисколько не стеснялся нас, мы для него будто и не существовали. Не мешала ему и непогода.

На этом месте мы стояли три дня, и все это время веселый музыкант почти не смолкал. Кустик шиповника был такой густой и колючий, что в нем можно было чувствовать себя в полной безопасности.

Долго я не мог узнать, кто же он такой, наш веселый сосед. Для него крошечного мира куртинки шиповника было вполне достаточно, и не было никакой необходимости его покидать. Здесь копошилась масса комаров-звонцов, комаров-кусак; разные ночные бабочки искали в нем на день прибежище. Но один раз он все же выскочил на простор песчаной отмели озера; будто задумавшись, застыл на секунду и позволил себя сфотографировать. Это была крошечная пичужка — пустынная славка, хозяйка маленького непролазного шиповника.

Три дня серые, низкие облака неслись над озером. Три дня Балхаш бушевал, пенился, набрасывался волнами на низкий берег. Ветер свистел в тростниках, шумел, пришибал их к воде. А потом ночью неожиданно все затихло. Занялась заря, взошло солнце, и загорелись золотом берега.

После ненастья день выдался прохладный. Когда же потеплело, из травы, из зарослей тростника один за другим стали вылетать белесые комарики. Они мчались к озеру, к мелким лужицам на пологом берегу и на лету, будто танцуя, тюкали головками о воду. Каждый клевок — маленькие круги по воде, крохотная капелька на голове, ничтожно маленький глоток воды.

Напились комарики и обратно попрятались в заросли трав до темноты, до брачных песен.

Голая земля

Вблизи от бивака совершенно голый, чистый, ровный такыр. Даже без трещин. Солнце отражается от белой земли, как от снега. Глазам больно. И посредине куст тамариска, весь лиловый, в нежных, ажурных цветах. Над тамариском гудят крохотные пчелки, порхают бабочки (голубянки), мечутся мухи. На голой земле видна кучка свежевыброшенной земли и норка. Возле нее оживление. Тут гнездо муравья-бегунка.

К гнезду подбежал чужой муравей-бегунок. Его моментально узнали, ловко распяли за все шесть ног и два усика и застыли в страшном напряжении.

Чужаку нечем защищаться. Кое-как подтянул брюшко к голове одного и другого, выпустил капельку яда каждому. Отравленные не выдержали: бросили свои посты, побежали вытирать о землю головы.

На короткое время равновесие сил оказалось нарушенным, шестерка оставшихся муравьев зашевелилась. Но свободное место вскоре же заняли другие, и снова муравьи застыли, напрягая силы. К ним подбегают, их осматривают, щупают усиками, но никто не намеревается расправиться с чужаком. Нет палача. Запропастился. И так долго продолжалась эта картина, что у меня ноги заныли и не стало сил сидеть на корточках.

Через полчаса я застал ту же картину.

Еще через полчаса увидел палача. Он сидел верхом на чужаке и, не торопясь, старательно отпиливал ему голову. Наконец сделал дело, казнил противника.

Интересно, чем же бегунки питаются в этой бесплодной, мертвой пустыне?

Если присмотреться, то всюду по такыру по всем направлениям безудержно, беспрестанно, будто нарочито до изнурения мечутся муравьи-бегунки. Ни один из них не остановится, не отдохнет секунду. Впрочем, как остановиться, когда земля накалена, пышет жаром, по ней, такой горячей, можно только мчаться и мчаться?

Эти беспрестанные поиски, это гнездо посреди бесплодной земли кажутся ошибкой природы, нелепым испытанием на жизнь и смерть, выпавшим на долю бегунков.

Впрочем, все оказывается иначе.

Такыр что море. Не всякий летящий пересекает его по своей воле. Кое-кого ослабевшего приносит ветер. И он, опустившись на голую землю, мгновенно попадает в челюсти черных охотников. Немало насекомых выползает из зарослей трав, обрамляющих такыр со всех сторон. Но не у всех хватает сил преодолеть эту раскаленную скороводку, без тени, без норки, без трещинки. И ослабевший от жары и сухости тоже становится добычей. Наверное, на такыр, как везде, только всюду незримо, а здесь на виду, заметно, также падают на лету насекомые, закончившие свой жизненный путь.

Надоедливый слепень охотится за мной вот уже более часа. Он зорок, быстр, неуловим. Мгновенная посадка — и сразу же укус. От боли вздрагиваешь, замахнешься, а слепня уже след простыл. Долго ли он будет меня истязать?! Наконец победа за мной. Кровопийца пойман, придавлен и падает на землю. Маленький бегунок-разведчик сейчас же хватает его и мчится с ним прямиком к кучке свежевыброшенной земли.

Такыр велик, но по нему, такому гладкому, легко тащить добычу. Нет, не зря на нем обосновались муравьи, и, судя по размеру курганчика возле входа, дела у них идут отлично, хотя вокруг сухость, жара и голая земля.

Озеро синее, озеро черное

Заходит солнце. Еще больше синеет озеро, потом по нему бегут фиолетовые полосы. С каждой минутой они все гуще и вот закрыли озеро. Темнеет. Балхаш успокаивается. Мимо бивака в воздухе величаво проплывают степенные пеликаны и усаживаются вдали на мыске.

Сегодня воскресенье, 12-й день нашего путешествия, но мы не ведем счет дням. Какое они имеют для нас значение? Удачные дни с хорошей погодой — праздники, неудачные с дождями и ветрами — будни.

Дорога отошла в сторону от озера, и оно осталось далеко за холмами. Ночью прошел дождь, и сейчас удивительно прозрачен воздух. Тепло. По небу плывут белые кучевые облака. Но далеко на западе темнеет полоска туч и медленно-медленно, расширяясь, движется в нашу сторону. Может быть, минует. Надоели дожди и раскисшие дороги! Давно пора быть жаркому южному солнцу. Хотя благодаря дождям при помощи полиэтиленовой пленки мы все время с полным запасом питьевой воды. Из-за дождей же выгоревшая пустыня вновь начинает зеленеть.

Наконец кончились холмы, и опять засинела полоска Балхаша. С трудом мы находим спуск и добираемся до озера. Здесь также глушь, заросли чингиля, терескена, тамариска и красные, как кумач, глиняные высохшие берега. Синее озеро в красной оправе кажется особенно красивым. Пора готовить обед, ставить палатку. Но нам не везет. Темная полоска выросла, заняла половину неба, добралась до нас. Вскоре черные косматые тучи выползают из-за красных берегов, послышался отдаленный гул. Теперь все небо в тучах. На западе громоздятся армады кучевых облаков, на востоке — черная стена, поблескивающая молниями, к северу проглядывают синие окошки, отороченные белыми барашками и темными полосками, а совсем над нами от косматых туч книзу протянулись изогнутые дождевые полосы. И везде разные тучи, разная погода.

Озеро стало сперва свинцово-синим, потом почернело, затем покрылось мелкими белыми бурунами, по его поверхности пробежали два водяных столба, раздались странные звуки, похожие на стон человека. С потемневшего берега снялись ярко-белые на темном фоне серебристые чайки.

Надвигался ураган. Вот он примчался к нам, сорвал палатку, сдвинул с красных холмов черные тучи, понес валы вспененных волн и обрушился на землю ливнем. Небо разрезали молнии, загрохотал гром. Раскачался ревень, его широкие сухие листья взлетели в воздух, закружились штопором кверху и потом медленно-медленно, как на парашюте, стали опускаться вниз, нацелившись на пустыню своей единственной «ногой».

Через полчаса ураган помчался дальше, через озеро, а впереди него неслись на своих легких крыльях хохотуны, то падая книзу над самыми волнами, то взмывая кверху. Зачем? Ни одна из птиц не поймала рыбку, не опустилась на воду. Просто так, играя от избытка сил и здоровья!

Дождь лил целый час. Потом слегка посветлело. Разорвались тучи, глянуло солнце, заблестели мокрые камни, и сверкнули искринками капли воды на кустах. Грозой закончился 13-й день нашего путешествия.

Озеро-амеба

Волны катают по дну мелкую гальку, выносят ее на берег, укладывают валами. Постепенно валы растут, становятся настоящими дамбами. За дамбой остается часть озера. Балхаш, как амеба, отпочковывает от себя крохотные, продольные, формой полумесяца озерки. Они быстро прорастают с краев тростниками, в них находит приют множество птиц. Сюда же пробираются и сазаны. Напуганные шагами человека, они бросаются в заросли, и тогда тростники трясутся, вздрагивают и сгибаются в разные стороны от ударов тел рыб. В таких озерках в нагретой солнцем воде кипит жизнь разнообразных рачков, личинок насекомых. Много здесь и мелких водорослей.

Но вот озерко теряет связь с породившим его Балхашем, вода в нем, испаряясь, становится все более и более соленой, цвет ее меняется, делается темно-фиолетовым. Раствор солей настолько густеет, что все живое погибает. Стоят такие фиолетовые озерки мертвые и заброшенные в ослепительно белой рамке высохшей по берегам соли.

Наконец озерко полностью высыхает, оставляя на своем месте толстый слой соли. Такие озерки будто солеварни, созданные самой природой. Здесь не стоит большого труда и затрат добывать соль. А пока засоленные озера сверкают белыми берегами. Вот и сейчас мы встретили остаток высохшего озера в виде полумесяца. Он издали искрился на солнце блестками кристаллов. Здесь мы остановились. Рядом располагались саксауловые заросли. Я пошел побродить по ним.

Заживо погребенные

Я возвращался к биваку за лопатой, рассеянно поглядывал по сторонам, на небо, не замечая дорогу. Небо же было особенное. После нестерпимой жары опять наступила прохладная погода. С утра по синему небу, совсем как на севере, плывут густые белые облака. Сейчас к вечеру они все ушли на запад, сгрудились там темными горами, а поверх них застыло громадное пушистое облако. Ярко-розовое, почти красное, на сером свинцовом фоне, оно было великолепно и напоминало картину Рериха «Небесный бой».

Но надо было спешить. В саксаульнике, всегда монотонном и однообразном, я набрел на небольшую колонию пустынных мокриц. Тысячи норок — тысячи семей обосновались в этом глухом уголке пустыни. Во входе каждой норки изнутри, как всегда, сидели мокрицы-родители, выставив наружу для устрашения и защиты своего жилища замок из светлых зубастых гребней. Сейчас пора быть молоденьким мокрицам, и бдительность родителей была необходима.

Жизнь пустынных мокриц, этих очень интересных и во многих отношениях загадочных животных, мне была в общих чертах знакома. В пустынях Семиречья обитало несколько близких между собой видов. Мокрицы — домоседы. Они малоподвижны — на коротеньких, хотя и многочисленных ножках, далеко не уйдешь — и поэтому расселяются слабо, испокон веков живут скоплениями на одном месте, постепенно обособляются, образуют племена, расы, виды, со своими обычаями и нормами поведения.

Сейчас я столкнулся с совсем непонятным. Среди обыкновенных норок встречались с очень узеньким входом, таким, в который ни за что не смогли бы проникнуть сами взрослые хозяева жилища. Но внутри за узенькими «дверями» сидели большие мокрицы — сторожа.

Как я себя ругал за то, что загляделся на розовое облако! Из-за этого уже час брожу с лопатой и не могу найти колонию. Будто и не было ее, а так все показалось.

Но вместо норок мокриц, будто в насмешку, на каждом шагу попадаются аккуратные норки цикад, личинок жуков-скакунов, пауков-ликоз с висящими над ними на шарнирах крышечками, норки муравьев — одним словом, кого угодно, только не тех, кто необходим.

Иногда, отчаявшись, я готов бросить всю затею. К тому же солнце склонилось к западу, нырнуло за узенькую полоску тучи, позолотило ее края, покрасило в багрянец большое и далекое скопление кучевых облаков. Перестал свистеть в ветвях саксаула ветер, застыл воздух, тихо и неуверенно затрещали незнакомые сверчки.

Но загадка с узкими входами в нору не давала мне покоя. Надо искать норки. А когда я наконец наткнулся на мокриц, то норка оказалась на большой чистой полянке. Я же видел эту полянку и рассеянно обходил ее стороной.

В колонии оживление. Кончился долгий дневной сон. Наступила пора выбираться из убежища и приниматься за поиски пищи. Но почему всюду бродит почти одна молодежь — маленькие, нежные мокрички? Они едва достигли в длину сантиметра. Старики же отсиживаются по домам, сторожат двери, будто отказались от своих главных обязанностей добытчиков пропитания. Что же покажет раскопка?

В норках, как всегда, или самец, или самка, или оба вместе с многочисленными детками. В норках с узким входом я нахожу только по одному старому родителю — самца или самку. Из этих норок наверх валит валом молодежь на ночные прогулки, на поиски пищи, и кое-кто уже возвращается обратно. Узенькая дверка как раз по их размеру, чуть кто побольше — уже не проберется.

Так неужели в домах с узким входом живут только обездоленные вдовы или вдовцы с сиротками? Видимо, законы охраны норы в этой колонии очень строги. Возле нее обязательно должен находиться сторож, и, уж если один из них погиб, другой не смеет отлучаться со своего поста, перестраивает вход, смачивая частицы земли, суживает его и, заживо замуровав себя, остается там внутри, дожидаясь гибели. А жить осталось немного. Молодежь неопытна, не носит домой еду, не кормит своего родителя.

Кое-где я нахожу таких замурованных стариков, тело которых уже постепенно оставляет жизнь. Они все еще у суженного входа, как автоматы убирают свои зубастые гребешки, пропуская наружу или впуская внутрь детей. Видимо, здесь такое правило. Иначе нельзя, в открытый вход заберется недруг и погубит беззаботных малышей.

Интересно бы еще вскопать норки, но с каждой минутой сгущаются сумерки, розовое облако давно потухло, а там, где оно было, далеко над горизонтом поблескивают молнии.

Завтра же утром в путь!..

Сегодня, немного попутешествовав, мы поставили палатку входом к Балхашу близко к берегу. Сидя в ней, я время от времени хватаюсь за фотоаппарат. То пролетит черноголовый хохотун или серебристая чайка, то высоко в небе протянут красавцы-лебеди, то проплывает чомга. А однажды на горизонте показалась стайка плывущих птиц. Белая палатка явно заинтересовала их, и вскоре перед нами выстроилась шеренга чернозобых гагар. Они позволили себя сфотографировать, но приблизиться не дали, нырнули, не доверились человеку. Через полчаса они еще раз наведались: на таком большом синем озере белая палатка на берегу им показалась слишком необычной.

Высоко в небе штопором, как журавли во время перелета, вьются пеликаны и вскоре превращаются в крохотные, едва различимые темные точки. Кто бы мог подумать, что такие грузные и внешне неуклюжие птицы могут забираться так высоко в небо. И зачем? Высмотреть местность, увидеть косяк рыбы и сообща напасть на него, а может быть, кроме того, показать себя другим пеликанам, затерявшимся в просторах Балхаша и присоединиться к ним?

Равномерный, ритмичный шум волн убаюкивает, навевает дрему. Крикнет чайка, засвистят крыльями утки. Солнце медленно тонет в озере, бросая на воду огненную дорожку. Наступает тихая звездная ночь.

Аварийная работа

Возле бивака, как модель лунного кратера, насыпь вокруг входа в жилище муравья-бегунка. Интересно его раскопать, разведать, что нового в жизни этого непоседы — завсегдатая пустыни. Работа спорится, яма быстро углубляется, а рядом растет большой холм выброшенной земли.

Но нам нет удачи. Муравьев мало, а гнездо неглубокое. Это, оказывается, временная летняя постройка, дача, на которую выехали на лето любители простора.

Пока мы раздумываем над вырытым гнездом, на дне ямы появляются три тесные кучки муравьев. Все они очень заняты, с лихорадочной поспешностью роют норки.

Я отбрасываю в стороны землекопов, но они с завидным упорством один за другим возвращаются обратно. Тогда пинцетом отношу их в сторону. Но место исчезнувшего занимает новый доброволец. А что, если загнать одну кучку муравьев в пробирку? Пусть там посидят. Но над опустевшей ямкой тотчас же появляется муравей-малышка, и вокруг него снова собирается дружная компания.

Видимо, неспроста муравьи затеяли эту работу в такое трудное время, когда гнездо разорено. Чем-то она необходима. Надо подождать и посмотреть.

Муравьи трудятся в быстром темпе. Малыши таскают мелкие комочки земли, крупные рабочие относят в сторону камешки побольше. Неожиданно загадка открывается. Мы удивлены и, мешая друг другу, склоняемся над ямой. На дне одной норки появилось что-то блестящее, потом высвободился усик, другой. Усики энергично замахали в воздухе, высунулась голова, грудь, и, наконец, наружу, освобожденный от земли, выползает большой помятый муравей. Его завалило землей, но он каким-то путем послал сигнал бедствия. Его приняли и организовали аварийную работу. Большого муравья хватает за челюсти один из спасителей и несет к сохранившимся остаткам муравейника.

Другие кучки муравьев также добиваются своего — выручают попавших в беду товарищей.

Но как заваленные землей муравьи подали сигнал бедствия? Запах не проникает быстро сквозь толщу земли. Звуковой сигнал невозможен. Муравей, придавленный землей[12]Некоторые муравьи способны издавать звуки. Они получаются от трения специальных зазубренных площадок на поверхности тела.
, не может шевельнуться. Неужели муравьи способны к передаче особых, неразгаданных сигналов? Вот бы раскрыть их секрет!

Вечером тростники оживляются, всюду раздаются птичьи голоса. Наперебой надрываются камышевки, хором щебечут пеночки, славки.

Рано утром всюду на берегу озера я вижу следы уток, бакланов, пеликанов, чаек. Все они, такие скрытные, днем прятались в укромных местах и вышли на простор только ночью. Следов множество всюду. Только рядом с нашим биваком их нет. Даже ночью птицы ощущают присутствие человека.

Всюду по косам на цветах сидят бабочки-пестрянки, черные с большими пятнами и яркой желтой перевязью на брюшке. Они медлительны, никого не боятся. Что им, ядовитым!

Слетелись к машине большие сине-черные пчелы-древогрызы, крутятся возле нее, заглядывают во все ее закоулки. Им, беднягам, наверное нужна трухлявая древесина, чтобы в ней сверлить ходы для ячеек деткам. А деревьев нет.

На берегу озера, на высоком холме из черных камней сложены древние курганы. Им не менее нескольких тысяч лет. Отсюда далеко видны и просторы пустыни, и озеро.

Очень красивы розовые тамариски на фоне синего озера. Ярко-желтыми пятнами среди черного щебня прибрежных валов разбросана приземистая цветущая эфедра. Кое-где розовыми подушками цветет курчавка, лиловыми — богородская трава. Местами сверкают цветы осота.

Междоусобица

Два муравейника крошечных муравьев-тетрамориусов разделяла едва заметная дорога. Вокруг росли кустарники, добычи в них для муравьев, наверное, было немало. И все же муравьи провели через дорогу тропинку и повалили по ней на бой с соседями. Обороняющиеся всполошились и выскочили навстречу налетчикам. Вскоре возле муравейника разыгралось сражение, а на светлой почве дороги даже издали было видно большое темное пятно копошащихся муравьев.

Во вспыхнувшей войне принимали участие и молодые, еще светлые, неокрепшие муравьи, и темные, почти черные, с твердой броней, бывалые разведчики-солдаты. Все переплелись в одну массу: кто кого разрывал на части или колол жалом — не разобрать.

Драка началась рано утром и, возможно, с наступлением жары прекратилась бы. Но сегодня над озером поползли облака, повеяло сыростью и прохладой, иногда падали редкие капли дождя, а жаркое солнце, прикрытое облаками, не могло разогнать воюющих. События же приняли неожиданный оборот, и нападающим не повезло. Гнездо обороняющихся было сильное. Поэтому вскоре налетчики были оттеснены, а пятно борющихся стало медленно подвигаться через дорогу к тем, кто затеял всю баталию, оставляя после себя кучки трупов. Вот уже передовые воины появились у входов муравейника зачинщиков. Инициатива оказалась на стороне правых, война перешла на чужую территорию.

Наступил вечер. Тучи стали еще темнее. Озеро зашумело от ветра. Порывы его налетали на поле сражения и уносили вместе с пылью трупы погибших воинов. Здоровые и те, кто еще был жив, с трудом удерживались за землю ногами.

Трудно сказать, что умерило воинствующий пыл муравьев, но постепенно дерущихся стало меньше, а в наступившей темноте все было закончено.

Почему была затеяна междоусобица, какой был толк во взаимном уничтожении? Может быть, во всем виновата прошедшая весна? Поздние весенние морозы убили насекомых, и сейчас муравьям-хищникам нечем было питаться.

Но это только одни предположения.

И в другом месте тоже какое-то происшествие у муравьев-тетрамориусов.

Здесь жители муравейника сбились плотной кучкой, копошатся. От кучки и к ней мчатся взволнованные муравьи-оповещатели. Обычно подобные скопища что-то означают: нападение на врагов или оборону от захватчиков. Но здесь я не вижу сражающихся, нет и трупов погибших воинов, а так просто толкаются, суетятся.

Осторожно я разгребаю палочкой муравьев, всматриваюсь через лупу. Все дело, оказывается, только в двух чужаках. Они случайно забрели сюда, давно пойманы, распяты и едва живы. Их появление и вызвало такую тревогу, мобилизацию внимания и подозрительность: муравьи друг друга ощупывают, иногда по ошибке хватают собрата, слегка терзают, прежде чем разберутся, ищут лихорадочно, нет ли еще кого-либо пробравшегося в их среду.

А может быть, эти двое, растерзанные, не простые муравьи, а особенные, разведчики, и пришли сюда не случайно, а специально, чтобы разведать силы противника перед налетом. Муравьи-тетрамориусы очень часто затевают кровопролитные битвы с соседями.

Благодетели ласточек

Небольшой обрывчик возле нашей стоянки тоже изрешечен норками ласточек-береговушек. Они беспрерывно носились низко над землей и над водой, не боялись и нас, на лету едва не задевая за наши головы. Но на кого они здесь охотились? Сейчас прохладно, все насекомые попрятались.

Над горизонтом появилось темное облачко. Это была стая скворцов. Птицы развернулись и широкой лентой понеслись прямо к обрывчику. Что-то случилось и с ласточками. Они как-то по особенному закричали, сгрудились и помчались навстречу скворцам. Я с интересом стал наблюдать за происходящим.

Вот стайка скворцов уселась на землю рядом с обрывчиком, на узкую зеленую полоску зарослей солянок, терескена и тамарисков, и сразу же в воздух взлетело облачко комариков с перистыми усиками. Они сидели здесь, забившись в заросли в ожидании темноты и вечерних плясок. На комариков дружно налетели ласточки. Досталось же им! На земле с растений их склевывали скворцы, в воздухе над землей их ловили ласточки. Так продолжалось около получаса. А когда пир закончился, скворцы перелетели на бережок и стали полоскаться в воде. Ласточки же, довольные и сытые, помчались к своему обрывчику, на лету прикасаясь клювиками к поверхности воды и утоляя жажду.

Все были довольны. Всем было хорошо. Кроме комариков.

Дорога долго идет вдоль берега и приводит нас к основанию полуострова Коржинтюбе. От главного пути к нему отходит едва заметная дорожка. Я решительно сворачиваю по ней. Очень хочется посмотреть полуостров. Потом наш путь преграждает небольшая проточка в зеленых тростниках. Через нее Балхаш питает водой озеро. В проточке бурное течение. Потоки воды несутся из Балхаша в этот «котелок», нагретый солнцем.

С полуострова Коржинтюбе виден небольшой остров, километра два длиной. До него около 5 километров. Сколько прошло времени, с тех пор как он потерял связь с берегом Балхаша! Интересно бы посмотреть, какие там живут насекомые и зверушки, какие растения он приютил на своей земле.

Остров от нас далеко. Но оттуда доносятся неясные крики, а в бинокль виден берег, покрытый белыми чайками. Там их колония, настоящий птичий базар.

И еще новость! От острова степенно, будто эскадрилья боевых кораблей, отплыла стая пеликанов и выстроилась длинной шеренгой. Птицы, видимо, приготовились ловить рыбу. А пока выжидают.

Проточку, вставшую на нашем пути к полуострову, не проехать. Приходится возвращаться на главный путь. А он уводит нас далеко от озера в знойную пустыню. Здесь от ненастья не осталось и следа. Все высушило солнце.

Мы не предполагали, что окажемся в таких глухих местах. Вот уже вдоль озера более сотни километров тянется желтая пустыня с редкими кустиками караганы. Дорога петляет с холма на холм, иногда пересекает низинку с пятнами соли и редкими солянками, то уйдет в одну сторону, то в другую. Нигде ни следов жилья, ни ручейка, ни колодца, ни живой души. Долго ли так будет, скоро ли озеро Балхаш, к которому мы вновь стремимся, измученные дорогой и нестерпимым зноем?

От озера к озеру

Вокруг горизонт полыхает, колышется, и всюду озера-миражи. Может быть, это вовсе и не миражи, а Балхаш. Но вот наконец показывается хотя и неясная, но радующая глаза голубая полоска, дорога сворачивает на восток и идет параллельно озеру. Что делать? Не ехать же напрямик, через солончаки, сухие колючки, кустики солянок и ухабы, опасаясь за целость покрышек. И опять тянутся километры пути.

Но вот перед нами поворот дороги в сторону озера, хотя и очень неторный. Мы мчимся по нему с радужными надеждами, и миражи расходятся в стороны, уступая дорогу. Вот и оно, озеро, громадное, ослепительно бирюзовое, и неестественно ярко-зеленой кажется небольшая полоска тростников у берега после бесконечных желтых холмов. Мы подъезжаем к основанию длинного, узкого полуострова с отличной, хотя и слабо заметной дорогой, заросшей ревенем и ферулами. Машина несется по ней, как по асфальту, стрелка спидометра не сходит с цифры шестьдесят. Озеро почти рядом, видно с обеих сторон, но справа оно синее, слева — зеленое. Впереди над горизонтом в горячем воздухе повисли темные пятна деревьев. По берегу степенно разгуливают два журавля, у самой кромки на песке отдыхают черные бакланы, в синем заливе заснул пеликан. Возле глубокого залива, отражаясь в воде, стоят могилки, белеют кости овец и лошадей. Когда-то тут бурлила жизнь пастухов-кочевников. Теперь же царят молчание, тишина и покой, прерываемые мерным всплеском волн. Вздрагивает на берегу ажурная полоска белой пены, вяло кричат чайки. И все озеро, такое большое и спокойное, застыло в горячих берегах в равнодушном величии.

Настрадавшись от жары и духоты, запыленные и грязные, мы бросаемся в прохладную и прозрачную воду. Озеро нас избаловало, мы отвыкли от пустыни, оно тянет к себе, мы его пленники.

Когда-нибудь в этих местах пройдут асфальтированные дороги, на ныне безлюдных пляжах вырастут благоустроенные дома отдыха, и суровый, величественный Балхаш расстанется с обликом глухого края.

Больше всех любит воду наша собака. Она способна часами бродить по берегу и, замочив длинные уши, рассматривать дно, мелких рыбешек, проплывающих стайками. Рыба ее очень заинтересовала, и однажды она как-то ухитрилась вытащить на берег леща. В воде ее глаза ничего не выражают, морда застывшая. В это время она не любит, если ее берут на руки.

— Зорька устала плавать! — беспокоится Юрий и приподнимает ее на руках.

Все такая же, с застывшим взглядом и вытянутой головой, собака продолжает ритмично, как заведенный автомат, размахивать передними лапами в воздухе, так как задние ноги спаниеля находятся еще в воде.

— Еще выше подними! — советую я.

Вот Зорька вся над водой. Но ноги все еще ритмично подергиваются.

— Хвост в воде остался! — догадывается Юра и поднимает собаку выше.

Автомат сразу выключился. Лапы повисли. Зорька успокоилась.

В воде собака никому не доверяет. Ее закон: плывешь — будь сам по себе.

Безудержные танцы

Как всегда, вечером стихает ветер, и озеро становится совершенно гладким. Царит тишина. Лежа в пологе на спальном мешке, я прислушиваюсь. Издалека прокричали журавли. Затокал козодой. Сперва робко, потом смело запел сверчок. Издалека ему ответил другой. Всплеснулась рыба. Запищали комары. Прогудел в воздухе большой жук. А потом незаметно появился легкий, нежный звон. Он становился с каждой минутой все громче и громче.

Загорелись на небе звезды и отразились на спокойной глади воды. Клонит ко сну. Путаются мысли. Но надо перебороть себя, выбраться из полога, узнать, откуда звон.

На фоне еще светлеющего заката я вижу над самой машиной стайку крупных насекомых. Это ручейники. В безудержном танце они мечутся из стороны в сторону. Сколько сил и энергии отнимает этот беспокойный полет!

Немного в стороне от ручейков, тоже над машиной, плавно колышется, будто облачко дыма, и тонко звенит стайка маленьких комариков-звонцов. Они тоже собрались вместе, справляя ритуал брачной пляски.

Какие они интересные, эти комарики! В каждом рое их по много тысяч. Головами навстречу легкому движению воздуха, в строгом согласии насекомые мечутся рывками вперед, медленно возвращаясь в исходное положение назад. Но иногда рой будто неожиданно вздрагивает, переметнется в сторону и, приплясывая, тихо возвращается обратно. Какой сложности достигла сигнализация у этих крошечных созданий, чтобы так согласованно, не сталкиваясь между собой в столь тесном переплетении тел, совершать сложные воздушные эволюции!. Тут кроется жгучая тайна локации, особенных импульсов или еще чего-то не известного человеку.

И еще одна компания крутится над машиной. Это крылатые самцы — муравьи-тетрамориусы. Они держатся немного дальше друг от друга, каждый совершает замысловатые пируэты в воздухе.

Удивительно, почему ручейники, комарики и муравьи избрали предметом своего внимания машину. Чем она им могла понравиться, какой от нее прок?

Пока я рассматриваю летающих насекомых, муравьи-тетрамориусы усаживаются на мою голову, забираются в волосы, щекочут. Их целая пропасть, этих муравьев. Скорее от них в полог!

Загадка брачных роев не столь уж и сложна и легко объясняется. Хотя сейчас и неподвижен воздух и озеро спит, в любой момент может налететь ветер, и тогда как сохранить скопление, как продолжать брачную пляску, если нет никакого укрытия, за которым можно спрятаться? Тем более что для брачных плясок природа отвела мало времени и надо дорожить каждым мгновением. Если же кое-кого ветер отнесет в сторону, есть ориентир, к которому и следует возвращаться: над ровной и почти голой землей возвышается большой темный предмет — наша машина.

Наступила тихая ночь пустыни.

Природные гербициды

Всюду, везде ревень. Чуть подует ветер и громко зашуршат сухие листья, упадут на них редкие крупные капли дождя — почудится, будто полил дождь по-настоящему. Местами листья разметаны по пустыне, как оберточная бумага, разбросанная после пикника невежественными посетителями природы.

Ревень давно отцвел, созрели его красные семена, ослабела корневая шейка, и ветер вырвал растение. Скоро они покатятся шарами по пустыне, щедро разбрасывая всюду семена.

И вот интересно: там, где лежали большие, в полметра и более диаметром, листья растения, осталось совершенно голое пятно земли, лишенное каких-либо признаков растительности. Завсегдатаи здешних мест — житняк и полынь — будто не в силах перешагнуть заколдованный ревенем круг. Конечно, широкие листья могли и заглушить пробивающиеся под ними растения. Но достаточно ли было для этого одного затенения, когда многие растения пустыни поднимают на своем пути камни, раздвигают твердую почву, чтобы пробиться к свету? Тем более затенение продолжается всего лишь около месяца.

По всей вероятности, в листьях ревеня есть какие-то сильнодействующие гербицидные вещества. Не мешало бы ими заинтересоваться, изучить их химическую природу и, может быть, использовать в сельском хозяйстве в борьбе с сорняками.

Опять с холма на холм вьется дорога: то разъединится, то вновь сойдется, уйдет от озера. И тогда скучно, вокруг безжизненные желтые холмы, столбики высохшей ферулы да в ложбинках красные кустики таволги, сбросившей листья, или темно-зеленые пятна саксаула. Потом неожиданно глянет изумрудная полоска озера, станет веселее.

С дороги или рядом с ней постоянно взлетает саджа, своеобразная птица пустыни. Часто птицы, завидев мчащуюся машину, прижимаются к земле и, окрашенные, как земля, исчезают из глаз. Потом, оказавшись рядом, не выдержав, со своеобразным, мелодичным криком срываются в воздух.

Иногда дорога идет по берегу, мимо береговых валов (рёлок), поросших травами и кустарниками пустыни, мимо маленьких озерец, тянущихся вдоль берега за рёлками, с бордюром белоснежных берегов. Кое-где на дне высохших озер бордово-красные, как угли потухающего костра, низкорослые солянки.

На многих озерках, мирно спят утки, дремлют чуткие цапли. Завидев машину, все птичье царство приходит в волнение. Птицы поднимают головы, всматриваются блестящими глазами в нарушителей покоя дикого, безлюдного края. Сперва начинают взлетать старые, опытные, знающие, что машина не сулит доброго. За ними спешат остальные, озерко пустеет, и только легкие круги по воде провожают поднявшихся в воздух его обитателей.

Борьба с облаками

Утром с высокого бугра над грядой пустынных холмов далеко на северном горизонте я вижу высокие снежно-белые вершины высокого хребта и не могу прийти в себя от изумления. Не может быть в этой стороне высоких гор. Там Центральный Казахстан, раздолье степных просторов.

Снежные вершины будто слегка колыхнулись, и все сразу стало на свое место: к озеру угрюмой громадой ползла полоса облаков. Вот они повисли над пустынными холмами и внезапно почернели. Над берегом озера, будто по мановению волшебной палочки, облака остановились. Весь день они силились приблизиться к озеру, но им что-то мешало. Лишь тонкая полоска их пробилась и нависла над длинным, узким полуостровом. Мы рады, что озеро защитило нас от непогоды.

Но к вечеру облака побеждают озеро, черная гряда двинулась строем прямо на нас, зашумел ветер, и едва мы поставили палатку, как по ее крыше загремел дождь. Громадная туча повисла над озером, и оно насупилось. Небо прочертили серые, кривые полосы дождя. Похолодало.

На рассвете сквозь щелку в дверях палатки проглядывает чистое небо, сверкают ясные звезды, озеро спит, и восток слегка алеет. Ненастье ушло к югу, а над пустыней вновь всходит щедрое, теплое солнце и золотит едва заметную снежную гряду Джунгарского Алатау.

Из машины во время пути можно часами смотреть на озеро, никогда не будет скучно. Но за рулем трудно и опасно отвлекаться. Вот вблизи берега из воды выглядывает белый камень, а на нем черные, будто застывшие, изваяния. В бинокль черные изваяния оказываются бакланами. Они дремлют. Один слегка раскрыл крылья и сушит их после подводной охоты. Камень — излюбленное место отдыха бакланов. От этого он весь и побелел.

Иногда на горизонте появляется будто роща больших деревьев. До них путь недолог. Вблизи же (как сильно обманывают струи горячего воздуха!) роща превращается в заросли маленьких саксаульчиков. Зеленые ветки этого дерева пустыни обычно всегда поражены самыми разнообразными галлами, вызываемыми насекомыми. Здесь саксауловые заросли удивительно свежи, здоровы, галлов на них нет, и темная зелень растений далеко выделяется на фоне светлой пустыни, залитой солнечным светом.

В саксауловом лесу масса нор пищух, а кое-где под кустами уложены аккуратные стожки засушенных ими растений. Среди саксаула крохотные заросли тростника и возле них полузасыпанный колодец, которым пользовались очень давно. Странно видеть тростник в сухой и жаркой пустыне.

Дороги и колодцы

По холмам вьется дорога, опять справа далекие холмы, слева иногда проглядывает изумрудное озеро. Вдруг на горизонте показывается что-то светлое, большое. Оно колышется, будто живое, и медленно-медленно увеличивается. Скоро мы подъезжаем к большой, ослепительно белой горке. Она сложена из кварца. Большие куски этой породы рассыпаны по желтой пустыне. Кое-где лежат осколки больших кристаллов гипса. После белой горки дорога ушла от озера, запетляла между сопками из серых гранитов, лежащих плоскими, тонкими слоями. Между ними кое-где красная земля, изрезанная глубокими колеями буксовавшей машины. Наше счастье, что сейчас сухо.

На вершине одной из белых кварцевых горок мелькнули фигурки двух горных баранов. В памяти запечатлелось короткое видение животных с большими закрученными рогами.

На горках сложены древние пастушеские столбы. Кое-где геологи, обозначая пути своих дорог, взгромоздили высокие гранитные столбы. Издали они кажутся странными обелисками среди древних, причудливо чешуйчатых гор. Иногда между камней видны стожки сена, мелькнет их хозяйка — пищуха. Местами склоны гор покрыты зарослями дикого лука. Его перья уже побурели, на них от ветра раскачиваются светлые головки почти созревших семян. Корневища дикого лука ранней весной превосходны и ничем не уступают культурному луку. Сейчас они терпки и черствы.

Неожиданно среди гор в распадке сходится кольцом несколько дорог. Одна ведет вправо к далеким горам, другая — влево к озеру, третья тянется прямо. Между собой дороги связаны кругом. Не хватает лишь дорожного знака «круговое движение». Сбоку этого случайного сплетения путей в тростниках колодец с утонувшим тушканчиком, совершившим свой последний и неудачный прыжок. В стороне от колодца большая, выложенная камнем и полуразвалившаяся печь, остатки автомобильного мотора, различный железный хлам, образцы каменных пород, пустые патронные гильзы, череп архара с могучими рогами, рога сайги и многое другое. Здесь стояли геологи…

Опять дорога отошла далеко в сторону. Балхаш скрылся, и стало невесело на душе. Долго ли так будет: с горки на горку? За горизонтом ждешь нового, но за ним открывается все та же бесконечно однообразная картина выгоревшей пустыни. Но вот впереди по дороге показалось облачко пыли. Оно неслось от нас по пути. Неужели машина! Интересно, кто еще мог оказаться в таком безлюдном месте? Да и свежих следов по дороге не было видно перед нами. Надо остановиться, посмотреть в бинокль.

А в облачке пыли скачут фигурки сайги. Небольшое стадо животных, почуяв нас, помчалось стремглав на большой скорости. Вот они, свернув с дороги, понеслись по пустыне, низко пригнув к земле странные, горбатые морды. Мелькнули на холме и скрылись.

Сайга — кочующее животное — объект промысла. Ее большие стада совершают регулярные переселения по Центральному Казахстану. Сейчас, в связи с всемерным развитием животноводства, почти не осталось водопоев, не занятых домашними животными, и соленая вода Балхаша вполне пригодна для питания этого детища пустыни.

Наконец резкий поворот влево, наверное к озеру. Одна за другой тянутся гранитные горы, и среди них безукоризненной белизной сверкает кварц. Наконец, впереди голубая полоска узкого залива в тростниках и гранитах, тишина, покой и извечное молчание.

Вооруженный нейтралитет

Дальше дороги будто и нет. Но опять едва видимый поворот влево — и мы вновь у озера. Часто на пути длинная, ровная рёлка. Здесь, как по асфальту, машина быстро набирает скорость, и свистит рассекаемый ею воздух.

На полого спускающихся в воду гранитных плитах мы остановили свою машину и разбили бивак. Стояла жаркая погода. В пустыне термометр показывал 36 или даже 40 градусов. Здесь же легкий бриз, дувший с озера, приносил влагу и прохладу, а столбик ртути понизился до 30 градусов.

Против нашего бивака высился небольшой скалистый островок. Оттуда доносились беспрерывные крики серебристых чаек, иногда слышалось протяжное завывание чомги.

Надув резиновую лодку, я отправился на островок. Вскоре эскорт серебристых чаек вылетел навстречу. Птицы тревожно закричали, описывая вокруг лодки круги. Крики их, если вслушаться, различны и богаты по интонации. Особенно поражал крайне своеобразный крик, сильно напоминающий истеричный, дикий хохот человека.

Едва я поднялся к острову, как на светлой скале, выдающейся к береговой линии, заметил черный неподвижный силуэт хищной птицы. Захватив фоторужье и в качестве упора весло, я, соблюдая осторожность, стал медленно подкрадываться к хищнику. Но он, казалось, не обращал на меня внимания. На расстоянии отличного «убойного фотовыстрела» я, к удивлению, заметил, что птица — великовозрастный птенец орла, сидящий на гнезде, хаотическом нагромождении сухих веток.

Птенец был совершенно неподвижен, как каменное изваяние. Его клюв, загнутый крутым крючком, большие глаза, черные, торчащие во все стороны от ветра перья придавали ему забавный и вместе с тем суровый вид. Его грозная орлиная внешность сочеталась с детской беспомощностью. Птица, пренебрегая строгим правилом мира пернатых, сидела спиной к ветру — очевидно, чтобы охладить свое тело.

Когда я поднялся немного выше, увидел другого птенца. Он был более благоразумный: очевидно, ощущая опасность, лежал рядом с первым, распластав свое тело и тесно прижавшись к почве. Два больших, размером с домашнего гуся, птенца орла на фоне сверкающего синевой озера и гранитных скал были отличным сюжетом для фотоохотника, и я не жалел пленки.

В это время серебристые чайки успокоились и отстали от меня. Лишь иногда одна-две из них, вяло покрикивая, наведывались ко мне и, описав несколько кругов, исчезали. Но неожиданно в дальнем углу острова раздался дружный и многоголосый крик чаек: к острову, медленно размахивая крыльями, летел черный орел. Стайка чаек, сверкая белыми телами, бросилась на него, и орел с трудом увертывался от многочисленных атак. Я узнал в птице довольно редкого орлана-белохвоста. Заметив мое приближение к гнезду издали, заботливый родитель поспешил проведать своих птенцов.

Очевидно, серебристые чайки не любили орла. Может быть эта неприязнь у них проявлялась инстинктивно, так как вряд ли орел, живущий на этом острове, мог чем-нибудь повредить колонии чаек. Обычно хищные птицы никогда не охотятся возле своего гнезда, и это правило соблюдают строго. Портить отношения с соседями не полагалось. Этого же правила придерживались и серебристые чайки. Иначе они, сильные, большие, с крепким клювом и явно хищническими наклонностями, могли свободно расправиться с беспомощным потомством царя птиц. Так между ними и существовал своеобразный вооруженный нейтралитет.

Сопровождаемый крикливыми чайками, орел медленно проплыл над островом, а я, чтобы успокоить его родительские чувства, поспешил отойти подальше, но тотчас же натолкнулся на пустельгу. Она, испугав меня неожиданным своим появлением, выпорхнула почти из-под ног. Тут, среди камней, сбившись в кучу и, как мне показалось, злобно сверкая черными глазами, сидели пять покрытых белым пушком птенцов. Обеспокоенная мать (самка легко отличается от самца), планируя против ветра, металась надо мной, испуская громкие крики. Ее супруг не появился.

Остров, более чем наполовину покрытый голыми гранитными плитами, пестрел белыми головками цветущего дикого лука. Кое-где росла сизая полынь, желтели высохшие от зноя пустынные злаки, виднелось несколько нежных фиолетовых цветков кермека, росли небольшие кустики таволги. На крохотных участках земли, скопившейся среди гранитных плит, жили пищухи. Они с легким, мелодичным, предостерегающим собратьев криком мелькали от камня к камню. Иногда один из грызунов, застыв, как изваяние, следил за необычным посетителем этого дикого уголка природы.

Обычно в такое время возле нор пищух уже бывают небольшие, аккуратно сложенные стожки подсушенных растений, которые грызуны заготавливают на долгую зиму. Но здесь нигде не было видно следов заготовки кормов. Вообще это место для грызунов было до крайности однообразным, и все же здесь издавна существовала колония этих милых зверьков. Может быть, серебристые чайки, обладающие хищническими наклонностями, не трогали пищух или не могли их изловить? Возможно, и тут не охотятся возле своего гнезда, чтобы не портить отношения с соседями.

У самого берега камни были совершенно белыми от птичьего помета, а мелкий гравий почти покрыт рыбьими костями. На пологой части острова между камнями всюду виднелись небольшие гнезда чаек, сложенные из травинок, соломинок, тонких тростинок, засушенных стеблей лука и, что более всего меня удивило, корневищ лука. Как чайки могли вырывать сидящие очень крепко в земле корневища лука?

Кое-где валялись обломки яичной скорлупы серовато-зеленого цвета с крупными черно-коричневыми пятнами. Птицы, как мне показалось, закончили гнездовые дела. Но я ошибся. Целая стайка серых птенцов-пуховичков, очевидно не без вмешательства родителей, маленькой эскадрильей отплывали от острова, сопровождаемые обеспокоенными взрослыми. И тут я неожиданно увидел одного птенца, распластавшегося среди камней. Широко раскрыв клюв, он с трудом и часто дышал. Его большие, широко открытые глаза выражали ужас и отчаяние.

Наспех сделав несколько снимков, я поспешно обошел стороной птенца, а когда обернулся, чтобы сфотографировать его еще раз в другом положении, то увидел, что его голова поникла. Птенец был мертв, и сердце его не билось. Отчего наступила гибель, осталось непонятным. Я пытался оживить птенца, поднес к воде, обрызгал ею, предполагая, что молодая чайка перегрелась на камнях, но безуспешно.

Гибель птенца испортила настроение чудесной прогулки на остров. Опасаясь за судьбу плавающих на воде пуховичков, я быстро направился к лодке. Но еще одна неожиданная встреча заставила меня задержаться. На камень присела красавица-оса — сцелифрон, черная, с ярко-желтыми ногами. Она покрутилась несколько секунд и юркнула под камень, прямо в норку, занятую пищухами. О том, что здесь находилась жилая квартира этого грызуна, свидетельствовала кучечка свежего помета, очень похожего на хорошо обкатанную дробь примерно третьего номера. Эта оса лепит из глины изящные продолговатые кубышки, прикрепляя их одна к другой. Изготовив кубышку, оса натаскивает в нее парализованных ею пауков, прикрепляя к одному из них яичко. Гнезда свои она обычно строит на скалах в тени. Иногда селится и на постройках человека.

Сцелифрон, живущий в норе пищухи, меня озадачил. Неужели эти осы здесь селятся в норках грызунов? Вероятно, между зверьками и осами установились добрососедские отношения. Но в этом следовало убедиться. С большим трудом я разобрал камни, поднял самый большой из них и (какая удача!) обнаружил сразу две интересные находки.

Первой было гнездо сцелифрона. Одна ячейка только что изготовлена и еще пуста, две другие набиты цветочными пауками. Самые первые парализованные пауки, находившиеся на дне кубышки, были молодыми. На самом нижнем пауке находилось яичко. Молодой детке вначале полагалась нежная еда. Здесь же виднелись следы старого, прошлогоднего гнезда. Очевидно, осы тут селились уже не один год.

Вторая находка — под большим плоским камнем оказался склад стеблей и корней дикого лука и полыни. Под гранитной плитой было жарко и сухо — отличное место для сушки сена.

Но почему грызуны изменили своему обычаю и стали готовить запасы под каменной крышей? Уж не потому ли, чтобы уберечься от серебристых чаек? Так вот откуда корневища лука на гнездах чаек! Едва грызуны успевали их выкопать, как пернатые соседи утаскивали растения на свои гнезда. Такое оригинальное противодействие чайкам применили зверьки!

Неожиданная находка меня обрадовала. Следовало бы еще покопаться в норках пищух, но беспокоила судьба птенцов чаек. Пора спешно покидать островок.

К вечеру стих ветер. Сопровождаемый стаей чаек, прилетел орел и покормил птенцов. Из зарослей тростника, примыкавших к островку, выплыли чомги и закричали на весь залив разными страшными голосами. Непрерывно и голосисто пели скрипучие камышевки. Красная луна медленно поплыла над заливом, прочеркивая в воде огненную дорожку.

Разные характеры

Холмы и холмы… Что-то неожиданное и странное в стороне. Придется свернуть. Несколько минут езды — и перед нами старинный мавзолей, круглый, суживающийся кверху, похожий на гигантскую юрту с отверстием вверху. Он сложен из плоских плит песчаника на глине. В мавзолее следы трех обвалившихся могил и та, что расположена посредине, самая большая. Рядом с мавзолеем в почве довольно глубокий провал. Неужели под сооружением находится потайной ход?

Внутри мавзолея тихо, сумрачно и… несколько гнезд ласточек. Еще каменки-плясуньи устроили свои гнезда в щелях между камнями снаружи, а в небольшом окошечке поселилась какая-то хищная птица.

В куполе мавзолея глухо поет ветер.

Я обхожу строение, и вдруг с южной, подветренной стороны из его щелей вылетает суматошный рой комаров-звонцов. Бестолковые и суетливые, они мечутся в воздухе, лезут в лицо. Ну их, таких несуразных!

Интересно бы взглянуть, кто поселился в маленьком окошке. Здесь, оказывается, гнездо пустельги. На кучке прутиков и соломинок сжались комочком четыре больших, совсем как родители, коричневых большеглазых птенца. Один из них, ближний к краю, равнодушен к нашему визиту. Другой жалобно верещит и пытается подальше спрятаться. Третий молча поворачивается спиной. Четвертый самый боевой: распластав крылья, он издает громкие, устрашающие крики и бросается в нашу сторону. Его тщедушные младшие братья и сестры ищут у него, такого храброго, защиты и прячутся под его раскрытые крылья.

Одна семья, но какие разные характеры!

Так и сфотографировал я их при помощи лампы-вспышки в темноте узенького окошка.

Ночные огоньки

У озера, против мавзолея, на каменистой косе собралась большая стая сизых крачек. Птицы увидели нас, перелетели на другое место. Между волнами, ловко лавируя, плавают стайки изящных куличков-плавунчиков. Они, гости севера, уже успели перекочевать сюда на юг. И все до единой самки. Беспечные матери, отложив яички, оставили свое потомство на отцов. Чем вызвана такая странность биологии этой загадочной птицы и столь необычный «орнитоматриархат», неизвестно.

Свистит ветер в кустах; звенят, как погремушки, бобы чингиля; шумит, бурлит, бушует озеро. Все кусты облеплены комариками-звонцами. Ветер им помеха. В такую погоду не до брачных плясок. Но вот ветер стих, и стоило приблизиться к кустам, как с них со звоном поднялось облако крупных комариков-звонцов. Насекомые неожиданно бросились прямо на меня, и посыпались со всех сторон крохотные удары. Потом комарики успокоились, ринулись обратно и забились в густые ветви. И так с каждого куста мириады странных комариков провожали тревожным звоном, лобовой атакой, щекотали лицо, забирались в рукава, за ворот, запутывались в волосах.

Что за необычное место! Никогда не приходилось видеть так много звонцов, да еще нападающих на человека.

В кустах мелькали юркие, маленькие пеночки. Сверкали яркими хвостиками горихвостки. По земле бесшумно скользили ящерицы; не спеша ковыляли жабы; как угорелые, метались муравьи-бегунки. Всюду царило ликование величайшего множества хищников. А какие раздувшиеся животы у пауков! Паутина, покрывавшая кусты, сплошь облеплена звонцами. Пауки — отъявленные хищники и не терпят возле себя никого. Здесь же они отказались от обычаев своих родичей: сообща оплетали паутиной кусты и, не обращая друг на друга ни малейшего внимания, лакомились богатой добычей. Изобилие пищи изменило хищнические наклонности.

Маленькие, изящные стрекозы-красотки с ярко-голубым, в черной каемке пятном на конце брюшка, питались звонцами, попавшими в тенета, и фактически жили за счет пауков, они поедали только грудь комариков. Пеночки тоже выклевывали добычу из тенет пауков. Противная, липкая паутина цеплялась к их изящному наряду. Поэтому, когда становилось невмоготу, птички мчались к голым кустикам и, трепеща крыльями, терлись о ветви, стараясь почистить перышки. Совершать эту операцию на деревьях, покрытых листьями, было бы неудобно.

Поздно вечером, ложась спать, Юра ворчит:

— Опять не затушили костер. Вон искры тлеют!

От костра уходил я последний. Там сохранилось всего лишь несколько угольков. Откуда быть искрам? Придется выглянуть из полога.

Озеро давно спит. Как зеркало, поблескивает в темноте вода. Далеко над берегом еще алеет полоска заката. Черные кусты как бы обступили наш бивак. Да, что-то действительно странное творится в кустах. Я вижу сперва один огонек, потом другой, третий. И рядом с пологом яркая зеленовато-голубая точка. Какая же это искра? Горит, не мерцая, ровно, спокойно, необычным светом.

Я спешу в кусты и, чем зорче вглядываюсь, тем больше вижу светящихся огоньков. Их тут множество, они всюду на кустах, будто игрушечные лампочки на новогодних елках, и на земле их тоже немало.

Я хватаю одну точку и ощущаю что-то мягкое, горячее, пожалуй, даже обжигающее. Кладу на ладонь еще несколько, вглядываюсь. Комочки вовсе не горячие, но так показалось. Они источают загадочный холодный свет. Но какой! Что это? Люминесценция, радиоактивное излучение или еще что-нибудь? У светящихся насекомых он мигающий, пульсирующий. А тут?

Вдруг один комочек шевельнулся, отодвинулся к краю ладони, взлетел вверх, скользнул в темноте и скрылся из глаз. Я поражен, зову на помощь своего товарища. Все происходящее кажется каким-то необычным. Жаль, нет с собой спичек или фонарика.

Но вот вспыхивает огонь. На моей руке лежат наши знакомые, комарики-звонцы, только вялые, медлительные, почти мертвые. А остальные звонцы без огоньков, не светятся, неутомимо вьются роями и распевают в ночной тишине крыльями звонкую песенку.

Что же произошло с этими крошечными жителями озера? Почему они незадолго до гибели стали светиться?

В темноте ночи под лупой открывается необычная картина. Все тело комарика горит зеленовато-голубым огоньком, кроме черных точечек глаз, трех полосочек на груди сверху и одной снизу, да по крошечному пятнышку на каждом сегменте брюшка — как раз там, где находятся темные хитинизированные пластинки. Даже крылья освещены нежными, прозрачными контурами. Я растираю светящегося звонца пальцами, и яркая полоска ложится на ладони, но очень быстро гаснет.

Теперь я догадываюсь, в чем дело. Звонцы болеют. Они заражены какими-то особенными, светящимися бактериями. Эти бактерии мгновенно меняют свои химические свойства при доступе кислорода и гасят свет.

Вскоре каждый из нас набирает по целой пробирке больных и мертвых звонцов, и они, как лампочки, источают нежное голубое сияние. В темноте мы не видим друг друга. Но светящиеся пробирки хорошо заметны издалека, они будто сами по себе плывут над кустами в сплошной темени. При свете пробирок хорошо виден циферблат часов: мы слишком увлеклись ловлей светящихся насекомых, уже двенадцать, пора спать.

Перед тем как заснуть, я думаю о странной болезни звонцов. По всей вероятности, она поражает насекомых еще в воде в личиночной стадии и не передается друг от друга взрослыми звонцами, так как, выбравшись из воды, комарики живут недолго, несколько дней, ничем не питаются и вне водной среды не могли так быстро заполучить инфекцию.

Интересно бы изучить возбудителя странной болезни звонцов. Быть может, его можно использовать и против насекомых — вредителей сельского и лесного хозяйства.

Белые кости и черная смерть

Всю долгую звездную ночь не утихает ветер, шумит прибой, звенят комары-звонцы над головой. Иногда по полотнищу палатки, которой мы прикрылись сверху, будто стучат капли дождя. Но небо чистое, сверкает ясными звездами, нигде ни тучки. Это ветер бросает комариков на нашу постель.

Рано утром зябко, и холодный свирепый ветер не унимается. А когда рассветает, полотнище палатки оказывается серым: на нем копошатся, вздрагивают ногами, перелетают с места на место полчища звонцов.

На месте, где мы остановились, зияя черными глазницами, лежит большой череп лошади. Надо его отбросить в сторону. Но между зубами верхней челюсти мелькнуло что-то черное и скрылось в щелку. Я всматриваюсь. Да это ядовитый паук-каракурт! Ему здесь жилось неплохо. В тенета логова вплетены панцири высосанных жуков-кобылок, и красуются пять отлично изготовленных коконов. Но какое сочетание! Черная смерть в эмблеме смерти!

Я хорошо знаком с этим ядовитым пауком, которого иногда еще называют черной смертью, и потратил несколько лет на его изучение. Для Юрия же он необычен. С удивлением и страхом он разглядывает внешне безобидное животное.

— Помните «Песнь о вещем Олеге» Пушкина? — спрашивает он меня и, не дожидаясь ответа, декламирует:

Кто знает, быть может, в основу легенды положен действительный случай, только была в черепе любимой лошади не змея (ее легко заметить, она, как все змеи, осторожна и постаралась бы ускользнуть из черепа, когда его потревожил человек), а самый настоящий каракурт. Рассматривая череп, паука могли незаметно придавить рукой. А этого было достаточно, чтобы получить укус.

Меня беспокоит другое: что нам предстоит завтра, ведь мы потеряли дорогу, где ее искать?

Вольные лошади

Захватив фоторужье, я бреду по холмам, поглядывая на озеро. Здесь оно узкое, и противоположный берег его не дальше 20 километров. Там зеленеют деревья, виден дымок костра. Из-за мыса показывается каменистая коса, вся белая от чаек. Птицы сидят, почти прижавшись друг к другу. Тысяча голов повернулась боком, тысячи черных глаз уставились в мою сторону. Чуть вдали от чаек три недоверчивых пеликана взмывают в воздух. Я поспешно взвожу аппарат, но кончилась пленка. Какая оплошность!

А дорога стала почти незаметной и вдруг кончилась у самой вершины полуострова, и нет нигде ее продолжения.

Озеро шумит; большие волны, пенясь белыми гребешками, набрасываются на берег и, обессилев, откатываются обратно. На большую скалу обрушивается каскад брызг, они поднимаются столбом кверху и медленно падают.

Я брожу по берегу, присматриваюсь.

Неожиданно залаяла Зорька. Я огляделся. На вершине холма показались четыре стройные лошади. Ветер развевал их черные гривы. Они остановились и долго, внимательно разглядывали меня и собаку. Потом осторожно обошли стороной, приблизились к озеру, попили воды и, громко топая копытами, умчались в пустыню, сверкая глазами и раздувая ноздри. Здесь был их водопой. А выпас — широкая и безлюдная пустыня.

Лошади, наверное, давно ушли из табуна и теперь живут вольной жизнью, как жили их далекие предки.

Надолго ли?

Лошади были первыми домашними животными, встреченными нами. Не говорила ли эта встреча о том, что вскоре кончится глушь и пойдут населенные места?

Бессмысленное воровство

Вскоре мое внимание привлекла процессия муравьев-жнецов.

Ранней весной эта пустыня горит яркими огоньками красных тюльпанов. Множество других цветов устилает землю, напоенную весенними дождями. А теперь выгорела трава, чудесные цветы превратились в предательские колючие семена с шипиками, закорючками, острыми иголочками. Они царапают ноги, застревают в одежде. А на месте тюльпанов торчат желтые сухие столбики с большой, жесткой, как жесть, коробкой-шишечкой.

Сейчас пришло время раскрываться коробочкам. По едва заметным швам створки расходятся в стороны, обнажая шесть рядов плоских, как тарелочки, плотно уложенных друг на друга оранжево-красных семян. Если случайно задеть за такую коробочку, она зазвенит погремушкой.

Утром, пока еще не наступила жара, к созревшим семенам тюльпанов тянутся оживленные процессии муравьев-жнецов. Сверкая блестящей черной броней, большеголовые, слегка медлительные, они степенно, размеренным шагом шествуют за добычей, и многие из них уже висят на коробочках-погремушках.

Вот жнецы нагрузились. Каждый несет впереди себя, как флаг, крупное оранжевое семечко, и вся узкая лента муравьев, извиваясь, тянется к гнезду — будто демонстранты вышли на улицу со знаменами.

А в другом месте у входа в муравейник муравьи как-то странно мечутся, дергаются из стороны в сторону. Что тут происходит!

От гнезда в разных направлениях протянулось несколько муравьиных тропинок, и по ним бегут сборщики урожая. Стал созревать злак-житняк, на очереди семена других растений, и у муравьев работы по горло. Близится самая оживленная пора заготовок корма на все долгое жаркое лето и холодную зиму. Большая часть муравьев занята мирным трудом. Только возле входа толкутся вояки, нападают на всех, бьют челюстями. Это защитники гнезда. В перерывах между схватками они подают сигналы тревоги: мелко вибрируя головой, постукивают ею встречных, бегущих за урожаем, или возвращающихся обратно. Но на сборщиков плохо действуют уговоры. Междоусобица их мало касается. У них другая «профессия». Инстинкт заготовки корма для них выше всего.

Кое-где вояки сцепились между собой: грызут ноги, усики, отрывают брюшко на тонком стебельке. Вот один уже без брюшка, странный, жалкий, уродливый, теряя равновесие и опрокидываясь, крутится, сыплет удары во все стороны. Мне кажется, он уже не способен различать своих от чужих, им управляет предсмертная агония, злоба на врагов. И вот странно: ему даже не отвечают, прощают удары. Зачем с ним драться? Участь его предрешена. Скоро он истощит свои силы и умрет.

Но отчего такое смятение? К чему эта драка и нападения? Надо присмотреться внимательнее.

Из входа выползает муравей с зерном и удирает от тех, кто нападает и трясется в возбуждении. Он, оказывается, из другого гнезда и пришел сюда за добычей. Его долгий путь был нелегок и лежал через заросли трав. Его все время бьют, пытаются отнять ношу. И сколько ударов и ожесточенных схваток приходится на его черную броню, пока он не доберется до родного гнезда!

Я прослеживаю путь грабителей, и тут выясняется, что на злосчастный муравейник нападают не один, а сразу три соседа. Да и, кажется, сами терпящие набег заняты тем же. Четыре муравейника, поглощенные заготовкой семян, одновременно тратят массу энергии, чтобы украсть какую-то ничтожную долю запасов у своих соседей.

Здесь, на пустынных берегах озера Балхаш, прошли обильные весенние дожди, и земля покрылась густыми травами. Урожай на них немалый. К чему же это бессмысленное воровство? Уж не потому ли, что два прошедших года были засушливыми, голодными и муравьи, доведенные до отчаяния, еще ранее объявили войну друг другу и принялись за самоуничтожение? Сколько же надо времени, чтобы угасли эти инстинкты вражды и вновь наступило миролюбие! Ведь было же оно когда-то. Иначе не выросли бы здесь в близком соседстве такие муравейники.

А может быть, кроме этого действует дальний бессознательный расчет: если сейчас для всех достаточно пищи, то рано или поздно может наступить вновь тяжелое время голодовок. Вот поэтому часть рабочих вместо того, чтобы со всеми собирать урожай, мешает трудиться, зачинает кровавые распри, с большим трудом и опасностью ворует заготовленные запасы.

Жестокие законы управляют муравьиной жизнью!

Мы колесим по полуострову в поисках дороги, находим и теряем старые следы грузовых машин. Кто-то так же, как и мы, блуждал в поисках пути. Иногда мы удаляемся от озера, едва ползем, подпрыгивая на кустиках боялыча, иногда приближаемся к нему и, как по асфальту, мчимся по береговым рёлкам мимо белых костей сайги и архаров, черные глазницы их черепов будто молча провожают нас, наслаждающихся жизнью.

Но вот, кажется, выбрались с полуострова и сразу попали на берег большого залива, в заросли трав и кустарников.

Неожиданная встреча

Недалеко от нас у берега озера показался какой-то большой предмет. Он медленно приближался к нам. Что бы это могло быть такое?

— Катер! — сказал неуверенно Юра.

Но катера не плавают бесшумно.

Воздух же колебался струйками, искажал предметы, и бинокль был бесполезен. Вот стало видно, как по краям темного предмета появились две белые точки. Все ближе и ближе странный предмет. Наконец, загадка раскрывается: по самой кромке берега к нам направляются два всадника и с ними рядом две белые собаки.

Вскоре возле нашей машины спешиваются два старика — первые люди, встреченные нами за многие дни маршрута. Их скот далеко, в 100 километрах. Они приехали на несколько дней к Балхашу: ставят капканы на волков, ищут корень какого-то целебного растения. Очень рады встрече с нами. Просят воды. Запасы ее они исчерпали и теперь страдают от жажды.

Только тогда мы задумываемся над тем, что и наши запасы на исходе, а теперь, после того как залит пресной водой бурдюк охотников, у нас ее не больше чем на день. Пришел конец и запасам наших продуктов. Ближайшую воду и пищу можно достать только в горах, в 100 километрах, или на берегу на небольшой пристани Майкамыс, на таком же расстоянии.

Теперь разговоры только о запасах провизии и пустых канистрах.

Надо ехать вперед, хотя и жаль расставаться с щебенчатыми валиками озера, расцвеченными пушистыми, светло-зелеными ломоносами, с серебристыми, в оранжевых побрякушках чингилями, стройными тростниками и бордюром розового осота возле синего-синего озера и зарослей душистого подмаренника.

И опять бесконечная дорога.

В стороне от дороги, освещенные лучами заходящего солнца, ярко-рыжие, почти красные, бродят два небольших сайгачонка. Услышав рокот мотора машины, они остановились, подняли кверху забавные головы с горбатыми носами, осмотрелись, потом забавно, будто играя, подскочили высоко кверху и понеслись за горизонт, опустив до земли головы.

Рано утром в машину врывается запах озера, солончаков, солянок, степного простора. Пригревает солнце. Над пустыней повисают снежно-белые, пушистые кучевые облака. Величественной стаей они медленно плывут с севера к озеру, но останавливаются перед ним, тихо гаснут, растворяются в сухом воздухе, будто боятся переступить заколдованную черту берега. По облакам издалека можно угадать очертание берегов Балхаша, его полуостровов и заливов.

Странная закономерность!

Майкамыс

Долго тянется путь до Майкамыса. А озеро становится все бледнее, тусклее, уже нет той изумрудной бирюзы.

Вот наконец полуостров, на нем группа домиков: судя по карте, долгожданный Майкамыс. Но поселок пуст, антенны без проводов, дверь магазина забита, окна без стекол. Наверное, мы ошиблись. Это не Майкамыс. На горизонте виден другой поселок. Мы едем туда. Здесь дома выше, некоторые из камня, а на берегу большой катер и пристань. Сюда за 60 километров возят воду. С какой радостью мы приняли ее в дар и поспешно заполнили опустевшие канистры, а в небольшом магазине закупили чай, сахар, хлеб, консервы… Теперь мы спокойны. Впереди не так далеко рыбозавод, а там уже пойдут поселения до самого города Балхаша, до пресной части озера.

Когда стала гаснуть вечерняя заря, а на воде засветилась лунная дорожка, над берегом затихшего озера один за другим полетели светло-желтые, с небольшим темным пятном на надкрыльях маленькие жужелицы-дихиротрипусы. Повинуясь какому-то инстинкту, они все неторопливо спешили на запад, вдоль берега озера. В это время ощущалась лишь плавная тяга воздуха с севера. Через несколько минут стройный воздушный парад превратился в беспорядочные полеты во всех направлениях.

Потемнело небо, ярче загорелись луна и звезды. Еще 10 минут — и жужелички так же внезапно, как и появились, исчезли… Что означал этот дружный поток миллионов крошечных пилотов, непонятно.

Как только затих ветер и успокоилось озеро, вслед за жужеличками отовсюду из укромных мест вылетели комарики-звонцы. Звенят миллиарды крошечных крыльев. Самые большие звенят громко, настойчиво. Они главные оркестранты, задают основной тон концерту и властвуют в воздухе. Их рой сплошной, везде, всюду над берегом озера. Комарики поменьше поют тихими, нежными голосами. Этих крошек не так много, они собираются маленькими роями и толкутся в воздухе где-нибудь возле куста или скалы. Совсем крошечные, светло-зеленые комарики неразличимы среди хаоса беснующихся в брачной пляске насекомых, их голос — тончайший писк, который едва улавливает ухо человека. Крошечным комарикам труднее всего в этом мире шумных волн, бесконечных песчаных берегов и необъятной пустыни. Быть может, поэтому самочки подолгу размахивают очень длинными передними ногами, обнюхивая воздух. Их усики коротки и непригодны для улавливания запахов. Не беда, что у комариков-лилипутов волей природы нос оказался на ногах. Он, видимо, отлично служит своим хозяевам.

Комарики поют всю ночь и, отложив в воду личинки, тут же, у породившего их озера, гибнут. Рано утром крошечные их тельца устилают берега. Жизнь рождается через смерть, и в этом ее бессмертие.

Следовые страницы

Опять перед нами низкие илистые берега — настоящая книга следов с исписанными страницами. Деловито, не останавливаясь, пробежала лиса; на ходу приглядываясь к мелким лужицам, искала, не застряла ли где несмышленая рыбка. Бродили вороны, клевали дохлятину — дары озера, выброшенные на берег волнами. Крошечные кулички испечатали лапками все берега изящными переплетениями крестиков. Подошли к берегу две дрофы-красотки. Походили, склевывая с кустов комаров-звонцов, наследили у воды и ушли. Залетела стайка скворцов, села на землю. Птицы тоже лакомились звонцами. Пожаловали на берег озера жабы: должно быть, охотились ночью на насекомых, собирали тех, кого прибила волна. Проползла даже змея, оставив характерный рисунок извивов тела.

По кромке берега бегают озабоченные белые трясогузки, а рядом по рёлке рыщут трясогузки желтые. Первые охотятся на то, что послал прибой, вторые кормятся комариками. Белым трясогузкам надоели комарики. Ну их! Пусть ими лакомятся другие.

Я пытаюсь заснять белую трясогузку. Соблюдая дистанцию около 10 метров, она поспешно семенит ножками. Птичка очень занята, что-то склевывает. Но, охотясь, все время следит за мной. Десять метров расстояния — и не ближе. Таков этикет. Если он мной нарушен, раздается тонкий гневный писк, птичка поднимается в воздух и отлетает дальше. Попробуйте заснять такую осторожную малютку!

Но осторожность не помеха любопытству белой трясогузки. Она не прочь подлететь поближе, даже на один-два метра. Но только когда все в пологах. Иногда ради развлечения трясогузка промчится рядом с машиной, обгонит ее, сядет на дорогу впереди, помашет хвостиком и снова вперегонки. И так, пока не надоест, не устанет. Тогда громкий победный крик — и в сторону.

На небольшом скалистом утесе собрались кучками красные, в черных полосках жуки — полынные листогрызы. К ним прижались крохотные комарики-звонцы. Еще примкнула на ночлег черно-красная аммофила. Почему, зачем? Неужели потому, что с ядовитыми жуками безопаснее? Как жуки попали сюда? Очевидно, они смельчаки, решившиеся на путешествие через озеро. У них не хватило сил достичь другого берега, они упали в воду, а волны прибили их к берегу. В воде их не тронули рыбы. Кому нужны ядовитые листогрызы?

Обжора

Вдали от озера, рядом с кустиками селитрянки, среди зарослей серой полыни когда-то давно был колодец. Теперь от него осталась большая, глубиной около двух метров, яма с отвесными стенками. Дно ямы окаймляла ниша. Ее проделали разные зверьки-невольники, попадавшие в заточение. В попытках выбраться из него они бегали возле стенки, и от множества лап земля постепенно осыпалась.

Сколько маленьких трагедий происходило в этой западне! Сколько попусту загублено жизней! Яму облюбовал и в ней устроился паук — аргиопа лобата, раскинул кругами большие, чудесные сети.

Никогда я не видел такой большой аргиопы, хотя пересмотрел их сотни во время многочисленных путешествий. Паук — настоящий великан. Спокойно он застыл на своих упругих и натянутых, как струны, тенетах. Видимо, никогда он не знал голода. Добычи вдоволь: в яму постоянно сваливаются кузнечики, кобылки, жуки.

Но палка о двух концах. Самка аргиопа одинока. Она не сплела еще ни одного кокона и сильно отстала от своих сверстниц в жизненных делах. В яме прохладно, солнце заглядывает только в полдень.

Где же теперь она найдет себе супруга, если уже закончилось время брачных плясок, а крошечные самцы давно погибли?

Вот и осталась аргиопа без потомства!

Когда к вечеру стих ветер, неожиданно стало душно. Опять, наверное, сюда примчатся комары с южных болотистых берегов озера. Балхаш — по-казахски «топь». И хотя северные берега озера не оправдывают этого названия, южные действительно местами заболочены, топки. Вскоре действительно воздух зазвенел от этих докучливых насекомых.

Нам они надоели, отъехали несколько километров и в каменистой пустыне забрались на высокую и пологую горку. С нее хорошо видны уснувшее озеро и зеленые тростники. На горе свободно разгуливал ветерок, а комаров нет. Зорька быстро оценила это обстоятельство, улеглась кверху животом и почти всю ночь блаженствовала в такой необычной позе.

Тени на такыре

Высокая горка оказалась отличным местом для бивака. Отсюда во все стороны открывались дали, и, уж конечно, более всего по душе она пришлась Юрию.

Вблизи горки в углублении между холмами светлел большой такыр. Со всех сторон его окружали заросли чингиля и тамарисков. Тысячелетиями талые и дождевые потоки воды приносили сюда с холмов мелкие частицы земли и они, отлагаясь на дне мелкого и быстро пересыхающего озерка, образовали идеально ровную площадку. Здесь приятно посидеть после корежистых зарослей мелких приземистых кустиков боялыча, покрывающего вокруг каменистую пустыню. Кроме того, здесь, как на ладони, видно, куда спешат муравьи, где роют норки земляные пчелы и осы, какие следы оставили еще с весны, когда глина была влажной, барсуки, лисы и зайцы. Особенно зайцы. Им нравился этот такыр, и уж вокруг него их было больше, чем где-либо.

Для спаниеля такыр — сплошное расстройство. Всюду следы, всюду зайцы, всюду топот мягких ног о твердую землю[13]Обычно зайцы ударами задних ног о землю сигнализируют друг другу об опасности.
. Гоняться за зайцами с жалобным воем ненадолго хватит сил. И вот, изможденная, с высунутым языком, она плетется ко мне и падает у ног, стараясь уместиться в короткой тени от моего тела.

Сегодня, прежде чем забраться в постель, в сумерках я отправился побродить по такыру. Быстро стемнело. Взошла красная луна, поднялась над горизонтом, посветлела. Всюду в пустыне слышны шорохи. Особенно в зарослях вокруг такыра.

Такыр сияет при луне, точно озеро. Я осторожно пробираюсь к нему и застываю. По светлой площадке колышутся серые тени, то сольются вместе, то разойдутся в стороны. Иногда они застынут на одном месте, но вдруг неожиданно, как по команде, замечутся в бесшумной пляске.

Я всматриваюсь и все понимаю. Серые, беззвучные тени — зайцы. Они носятся, кое-кто сцепился в поединке друг с другом, колотят лапами. Здесь, оказывается, что-то вроде стадиона, на нем заячий турнир, состязание в ловкости рыцарей. Такыр хорош для такого занятия. На нем все видно, и врагу близко не подойти. Вот и сейчас. Едва хрустнула под моей ногой ветка, как серые тени все сразу замерли и множество глаз уставилось на меня.

Еще мгновение — и ничего не осталось. Опустел такыр. Будто ветром смело всех зайцев.

Следы на дороге

Дорога стала торной и пыльной. За машиной тянутся белые облака пыли. Они медленно поднимаются кверху в синее небо и там тают. На дороге за ночь появилось много следов животных. Их немало в кажущейся необитаемой пустыне, скрытых покровом темной ночи…

Четкие следы оставил мохноногий тушканчик. Следы другого тушканчика (трехпалого) изящны и напоминают по форме три лепестка растений. Бродила саджа. Ее еще называют копыткой за то, что ее лапки больше похожи на миниатюрные копытца. Впервые я вижу следы антилопы-сайги. Волки, лисы и маленькая пустынная лисичка-корсак тоже пробежались по дороге. Животные любят пользоваться дорогами для дальних переходов.

По каменистой пустыне перебегают с места на место такырные круглоголовки. Изумительна окраска этой ящерки. Все цвета пустыни и камешков отразили миллионы лет на ее коже. Тут и красные, и коричневые, и желтые, и голубые полоски, бугорки, пятнышки. Остановится ящерица, замрет и потеряется из вида, исчезнет как сквозь землю провалится. Но вот она не выдержала, выскочила из-под самых ног, метнулась стрелой, вновь застыла на чистом месте среди камешков, рассчитывая на отличнейший камуфляж своего костюма. Взгляд на секунду отведен в сторону — и ящерица безнадежно потеряна, исчезла из поля зрения.

Удивительно мирна и благодушна эта круглоголовка. Через полчаса она уже привыкает к рукам, спокойна, не пытается убежать и будто давным-давно знакома с любознательными людьми. Но в неволе отказывается есть, хиреет, медленно умирает.

За ящерками охотится змея-стрела, узкая, тонкая, длинная, с изящной, точеной головкой. Быстрота ее движений поразительна. Иначе нельзя: ее главная добыча быстро бегает.

Почему они приседают?

Голая пустыня, угрюмые скалы, серый щебень, редкие кустики солянок, звенящие стебли засохших растений, безжалостное солнце и тишина. Кажется, все живое спряталось, исчезло… Но неожиданно откуда-то сверху совсем рядом с машиной села небольшая, серая, с белым брюшком птичка и, всматриваясь черными блестящими глазами в необычных посетителей глухой пустыни, начала приседать и забавно раскланиваться. Насмотрелась вдоволь, перепрыгнула дальше, снова быстро-быстро поклонилась несколько раз и, будто попрощавшись, скрылась за скалы.

За эту странную манеру приседать птичку назвали каменкой-плясуньей.

На нашем пути сухое русло, по которому скатываются дождевые потоки и талые весенние ручьи. Здесь кустики саксаула и неплохое место для того, чтобы приготовить обед. Среди кустиков масса норок песчанок. Из-под куста выскакивает большая ящерица-агама и, высоко задрав длинный и какой-то нелепый хвост, мчится прочь, вздымая легкое облачко пыли, но внезапно останавливается и, повернув голову, слегка прижмурившись, всматривается одним глазом. Ей тоже, наверное, интересно поглазеть на человека. Здесь, в дикой и безводной пустыне, такая тишина, покой и однообразие.

И тоже начинает раскланиваться. Вверх, вниз, долго, старательно кивает она головой. Какая смешная!

Поклоны ящерицы меня совсем озадачили, но рука сама собой вскинула фотоаппарат, и пальцы стали крутить кольцо наводки на резкость. Ящерице же не сидится на одном месте. Перестала кланяться, перескочила на бугорок, повернулась ко мне передом и стала по очереди закрывать то один, то другой глаз.

Что за странная ящерица! Для чего ей понадобились поклоны и зажмуривания глаз? Почему, ради чего агамы и каменки так ведут себя, никто не знает. Ведь не зря же, конечно. Зачем попусту тратить свои силы?

Большинство птиц и ящериц рассматривает окружающие предметы только одним глазом, и поэтому их зрение, как выражаются оптики, монокулярное, плоскостное, то есть лишено объемности. Меняя положение головы, владельцы монокулярного зрения компенсируют его несовершенство.

Но это только одни предположения.

Пять ветров

И опять всюду в нагретом воздухе миражи. Вот справа вырастают дальние горы. С каждой минутой они все выше и выше, такие заманчивые, а потом превращаются в обыденные, темные и округлые холмы.

Впереди озеро, а за ним густой лес. Глядятся в зеркальную воду высокие деревья. Потом озеро исчезает, а лес оказывается маленькими кустиками саксаула.

На горизонте показалось высокое желтое строение. Наверное, водонапорная башня, а если так, то там поселок рыбозавода, который мы так давно ожидаем. Мы приближаемся к нему, а высокое строение становится маленьким, сильно размытым дождями глиняным мавзолеем.

Дорога петляет, раздваивается, снова сходится и вновь приводит к Балхашу.

Ветер, ветер… Почти всегда над озером дует ветер. Если он с запада, то несет облака и дожди, если с востока, из пустынь Монголии и Китая, — доставляет сухую, ясную погоду. Иногда, правда, дует ветер с севера. От него холод и непогода. Ветер западный и восточный разгуливает днем. Ночью поникают травы, затихает озеро. Но не совсем. Над озером еще рождаются бризы — большей частью легкие, приятные ветры. Один из них, дневной, дует с озера на сушу, особенно в жаркий день, когда горячий воздух над пустыней поднимается кверху, уступая место прохладному воздуху с озера. Другой бриз ночной. Он рождается только тогда, когда засыпают западный и восточный ветры, и дует с суши на озеро. Тогда холодный воздух остывшей суши вытесняет теплый воздух над медленно остывающей водой.

Пять ветров гуляют над озером и волнуют его синие воды. Когда же все пять затихают, озеро засыпает и отражаются в нем длинными дорожками яркие звезды северного полушария.

Долго и скучно тянется дорога по лёссовой равнине. За машиной, как всегда, пыль. А в машине иногда раздаются странные тонкие писки. Что бы это могло значить? Где появилась неисправность? Придется на стоянке заняться тщательным осмотром. Из-за незнакомых звуков чувство тревоги ни на минуту не покидает меня. Вокруг безлюдье, нет пресной воды. Что будет, если испортится машина, откуда ждать помощи? Юрию проще, он не понимает опасности. В его представлении машина — друг, и, если с ней что-либо случится, все можно, как он говорит, «как-нибудь починить».

— Вы знаете, — утешает он меня, — эти странные звуки мне очень знакомы. Похоже, что так пищат летучие мыши. Помните, на биваке у крутых берегов они летали над нашими пологами? Вы сами мне так объяснили!

— Откуда мышам взяться в нашей машине? Вот скоро узнаем, какую неприятность нам устроили эти летучие мыши, — невесело отвечаю я Юрию.

Смелый зверек

Пустыня безжизненна, и нет в ней ничего интересного. От этого скучно. Но неожиданно у нас вырывается дружный возглас изумления: на дорогу из-за бугорка выскочил чудесный зверек, небольшой, как котенок, черный, в ярко-белых пестринках. Остановился перед самыми колесами, согнулся дугой, высоко, как скунс, задрал пушистый длинный хвостик, забавно кривляясь, подскочил несколько раз на одном месте, потом будто опомнился, в несколько прыжков добрался до кустика и юркнул в норку.

Все это представление произошло настолько быстро и так внезапно, что я не успел схватить фоторужье, чтобы запечатлеть нашу встречу, а когда опомнился и помчался с ним к кустику, зверек скрылся.

— Кто это, кто? — кричал мне вслед мой спутник.

А зверек уже сидел в норке. Я присел на колени и защелкал языком. Зверька заинтересовал незнакомый звук, он высунул наружу голову и уставился на меня черными, немигающими глазами. Неловкое мое движение слегка испугало его, но любопытство снова взяло верх, и он опять выполз наружу. Но тут хлопнула дверка машины, и зверек решил ретироваться.

Это была перевязка, очень смелый, интересный и редкий обитатель пустыни. За все свои многочисленные путешествия по пустыням Средней Азии я встретил его только четвертый раз. Первый раз он, как и сейчас, перебегая дорогу, встал столбиком, чтобы взглянуть на меня, и, удовлетворив любопытство, скрылся. Второй раз он переплывал большой арык, и его, мокрого и жалкого, встретила моя собака. Но он, бесстрашный и дерзкий, стал сам нападать на нее и отбился. Третий раз в песках Кызылкума в безлюдной местности: когда мы подъехали к очень глубокому колодцу, оттуда раздался резкий и пронзительный крик. Долго я всматривался в темноту, и наконец разглядел на дне перевязку. Колодец был совершенно сухим. Бедный зверек попал в заточение, видимо, давно. Он питался лягушками, ящерицами и жуками-чернотелками, которые так же, как и он, попали в заточение.

Сейчас мне очень хотелось еще посмотреть на перевязку. Но сколько я ни щелкал языком, ни кричал, зверек больше не показывался. Возвращаясь с охоты, он устал; наверное, очень захотел спать, и до людей ему не было никакого дела.

Неожиданные пассажиры

Долго нет хорошего места для бивака. То дорога уйдет в сторону от озера — и вокруг сухая и колючая пустыня; то берега в дремучих тростниках — и до воды не добраться; то дорогу на берег перегородила рёлка зыбучего песка — и не дай бог в нем застрять машине. Но вот наконец и озеро рядом, и берег хороший, и на нем выброшенное водой отличное топливо для костра горами лежит на берегу, и живописные синие скалы выдаются далеко в озеро, и о камни лениво плещутся волны. Закипает работа. Мы расстилаем тент, натягиваем полога, разжигаем костер, варим ужин. Я озабоченно ползаю под машиной, приглядываюсь, ищу причину странного звука и ничего не могу найти. Когда же Юрий приступает к разгрузке кузова машины от вещей, я слышу его торжествующий крик:

— Я же говорил: летучие мыши! — И показывает на ладони двух карликовых нетопырей. Мыши смотрят на нас крохотными черными глазками, спокойны, неподвижны. Но вот одной не понравилось наше вмешательство в предвечерний покой. Раскрыла большой рот и, показав острые зубки и розовую пасть, недовольно запищала.

Мышам обязательно нужны высокие места для дневок, с земли они не умеют подниматься в воздух, и машина им пришлась кстати.

Когда наступили сумерки и комарики завели песни, наши неожиданные пассажиры взлетели. Долго мы следили за тем, как они совершали замысловатые пируэты в воздухе, гоняясь за добычей.

На следующий день нас уже не беспокоили тонкие писки летучих мышей: мы знали, что с нами отправились путешествовать необычные пассажиры. Они вновь нашли себе укрытие на потолке машины, и, хотя чувствовали себя не особенно комфортабельно, особенно на ухабах, деваться им было некуда: над сухой и выжженной пустыней сверкало ослепительное солнце.

Неожиданно за холмом перед нами открылся глубокий залив, а на другой его стороне поселок, белые дома, пароходики, дымящие трубами. Наконец мы добрались до рыбозавода. Кибитки выстроились рядышком, дружно ощетинились антеннами радиоприемников. Рядом с каждым домом горы сухих кустиков боялыча — «курай», как называют здесь такое топливо.

Зима на Балхаше долгая, суровая, с сильными ветрами, и топлива надо немало. Вот почему далеко вокруг поселка земля оголена, без единого кустика.

Пахнет рыбой и дымом. На скалистом берегу рядом с домашними утками из воды что-то выуживают вороны. Их тут в поселке немало. Птицам достаются отходы рыбного улова. Вороны привыкли к жителям поселка, жители привыкли к воронам. Никто друг на друга не обращает внимания. Но зоркие глаза тотчас же заметили незнакомца с фоторужьем в руках. Шеи птиц вытянулись, заблестели мокрые клювы, и вот уже одна, осторожная, подала пример: отлетела подальше. Разве можно доверять человеку?! Особенно пришлому!

Шумят моторы рыболовецких катеров, гремят лебедки. По поселку снуют грузовые машины. Одна из них развозит воду. Вокруг бродят верблюды, ощипывая едва заметную сухую растительность.

Странные кусты и деревья

Отсюда уже недалек город Балхаш, и от поселка на запад идут проторенные дороги, покрытые толстым слоем пыли. Теперь прощайте, дикие места: здесь всюду следы деятельности человека. Впереди уже не будет так интересно, да и времени у нас осталось мало. В пустыне пасется скот; наверное, где-то есть и колодцы с пресной водой. И все это сразу сказывается на облике природы. Исчезли милые рёлки, покрытые зарослями трав и кустарничков. Вместо них я вижу странные кусты и долго не могу догадаться, что это за растение.

Необычное растение на берегу Балхаша на песчаной гряде оказалось чингилем. Кустики были редкими, низкими, на толстых стволиках диаметром до пяти — семи сантиметров и небольшой, почти шаровидной кроной. Коробочек с бобиками на растении не было. Лишь кое-где в самом центре кроны краснели одна-две погремушки.

Чингиль — очень колючий кустарник, широко распространенный в пустынях. Высота его не более полутора-двух метров, толщина стволика небольшая, равна приблизительно диаметру пальца. Весной он покрывается белыми и слегка лиловыми, приятно пахнущими цветками, а к началу лета растение уже увешано коричневыми коробочками, в которых позвякивают, подобно побрякушке, твердые бобы. Местами чингили тянутся большими зарослями, в которых находят укрытия от врагов зайцы, барсуки, фазаны, косули.

Что же произошло с ним здесь?

Секрет раскрывался просто. На песчаной рёлке все время паслись верблюды. Им нипочем колючки растения. Животные постоянно много лет объедали листья и мелкие веточки чингиля. Съели они и другие растения рёлки, песок стало развевать ветрами, и чингиль обнажил свои толстые корни, которые вначале и можно было принять за стволики. Сейчас на них и удерживались карликовые и обезображенные кустарники.

На этот раз дорога надолго и далеко ушла от озера, и оно осталось где-то слева, в низких берегах, за болотами и тростниковыми зарослями. Впереди долгая, бесконечная равнина, позади клубы пыли от машины. С напряжением мы всматриваемся в горизонт. Скоро ли покажется город, сколько до него километров? На этот вопрос шоферы встречных машин отвечают по-разному. Кто говорит 100 километров, кто — 50. Обширные пространства, немеренные земли, бесконечные дороги, несчитанные километры.

На небольших холмах видны мавзолеи, и вдруг… сразу на горизонте показались заводские трубы и дым, приглаженный ветром в одну сторону. Сколько у нас во время пути было разговоров о городе Балхаше! Теперь он близок, можно стать на бивак, чтобы завтра с утра сделать все дела.

Слева показалась роща деревьев. На этот раз настоящая, не миражная, из туранги. Удивительная роща! У деревьев крона широкая, а снизу она вся, будто умышленно, аккуратно, на одном уровне, одинаково подрезана.

— На что эта роща похожа? — спрашиваю я Юрия.

— На африканские саванны, — без тени сомнения отвечает он. — Я точно такие видел в кинокартине.

В рощу мы приехали поздно. Наспех разбив лагерь, приготовили ужин. Летучим мышам не терпится, они уже в воздухе. Но озеро отсюда далеко, комариков нет, и наши спутники, покрутившись, исчезают навсегда. Здесь они обрели вторую родину. В старых деревьях немало отличных дупел, пригодных для жилья.

С нами сегодня, оказывается, путешествовали не только летучие мыши. Едва расстелили тент, как из него выскочила фаланга. В возбуждении она приподняла длинные щупальца, похожие на ноги, защелкала острыми челюстями.

Ночью собака впервые за все путешествие подняла истошный лай: к биваку подошли коровы.

Утром трубы города показались еще ближе.

Первое, что мы видим, подъезжая к городу, — на фоне современных зданий большого, почти черного и, как всегда, невозмутимого верблюда. Дикая, необжитая пустыня и среди нее сверкающий большими многоэтажными домами, чудесный городок с тенистыми асфальтированными улицами, с палисадниками, заботливо засаженными тополями, карагачом, тамарисками и чингилем.

Мы быстро переключаемся на городской ритм жизни. Почта, телеграф, магазины — все незаметно отнимает много времени. А когда хлопоты закончены и город остается позади, опять слева плещется бирюзовое озеро, а справа желтеют бесконечные холмы. Но уже нет ощущения глуши. Навстречу все время попадаются машины, рядом с дорогой бежит ленточка телеграфных проводов, один за другим мелькают поселки.

Судя по карте, мы приближаемся к западному концу озера. Тут мы попадаем в страну своеобразных фиордов. Берег озера изрезан глубокими заливчиками и далеко выступающими полуостровами. Всюду видны скалистые острова. Невольно возникает впечатление, будто озеро наступило на пологие горки пустыни и разлилось по ее впадинам.

Здесь все необычно: и синие заливы, и красные горки, и скалы. Вот где попутешествовать на лодке, посидеть на маленьких необитаемых островах!

А они очень интересны. На многих зеленеет трава, кустарнички, растут деревья. Один островок весь покрыт лесом. Домашние животные до островов могут добраться только зимой, когда озеро покрывается льдом. Но тогда кусты и деревья голы и несъедобны.

Цепная реакция

В природе все тесно взаимосвязано. Сложнейшие прямые и косвенные отношения между организмами и окружающей средой очень часто скрыты от взора человека, а те сведения, которыми мы располагаем, малы и поверхностны, чтобы раскрыть комплекс этой многогранной зависимости организмов друг от друга. Поэтому изменения, вносимые человеком в окружающую среду, часто ведут к многочисленным и подчас совершенно неожиданным последствиям, подобно цепной реакции на длительное время затрагивающим мир растений и животных.

В последние десятилетия, когда достижения науки и культуры резко увеличили темп роста населения на земном шаре, особенно актуальной стала проблема охраны природы и ее рационального использования.

Нуждается в охране и озеро Балхаш, главным образом его юго-западная часть. Сюда приезжает много охотников и рыболовов из Алма-Аты, Фрунзе, Джамбула. Здесь исчезает и без того скудная прибрежная кустарниковая и древесная растительность. Это лишает озеро красоты и привлекательности. Но уничтожение растительности приносит вред не только в эстетическом отношении.

Основной корм рыбы — многочисленные личинки насекомых. Из них главное место занимают личинки комаров-звонцов и поденок. Образно говоря, многомиллионная армия этих насекомых кормит рыбу и косвенно кормит человека. Взрослые поденки и комары-звонцы вылетают из развившихся в воде личинок для того, чтобы после брачного роения отложить в воду яички и продолжить потомство. После этого комары-звонцы и поденки гибнут.

Брачное роение звонцов протекает в течение нескольких дней вечерами и ночью. Днем комарики прячутся в кустах, и подчас их там так много, что растения изменяют свой внешний вид. Поденки, вылетев из воды, должны также провести около суток на кустах и деревьях для того, чтобы совершить последнюю линьку.

Испокон веков связанные с определенными местами берега, где росли кустарнички, поденки и комары не находят себе пристанища там, где растительность уничтожена. На беззащитных насекомых массами нападают ящерицы, наземные пауки, муравьи и другие хищные животные. Так образовалась цепная реакция: исчезновение растений вызывает лишение дневок комаров-звонцов и поденок, облегчает нападение на них хищников, ведет к уменьшению кормов для рыб и создает угрозу рыболовному промыслу.

Озеро Балхаш — сокровище среди громадных, опаленных зноем пустынных просторов. На озере Балхаш необходимо организовать заповедник, особенно в той его части, которая в хозяйственном отношении пока не освоена.

Снова мелькают мимо нас голубые заливы в скалистых коричневых берегах. Местами на них высоко над уровнем воды видны следы древнего прибоя. Здесь когда-то плескались волны озера.

Было время, когда Балхаш занимал большую площадь. Но климат изменился, уровень озера понизился, от него отделились озера Сасыкколь и Алаколь. Теперь эти озера находятся далеко к востоку от Балхаша. О колебании его уровня говорят и древние террасы озера, которые были найдены учеными даже на высоте 140 метров над современным уровнем.

В последнее столетие уровень озера несколько раз поднимался и падал. Иногда эти колебания были очень значительными и резкими. В наше время они зависят от осадков в горах Тянь-Шаня, откуда берет свое начало река Или. Но кроме того, как предполагают некоторые специалисты, уровень воды зависит и от подземных вод, питающих озеро. Режим этих подземных морей пока человеку неизвестен.

Прощай, озеро!

Мы сидим возле костра, поглядывая на тихое озеро, на рои комариков, и пьем чай. Всюду ползают уховертки, и не только ползают, но еще и кусаются, как бы заявляя свои притязания на занятый нами кусочек берега озера. Уховертки ползают по пологу, забираются во все вещи, нет от них никакого спасения.

Едва слышно плещутся набегающие на берег маленькие волны. Проскакал какой-то зверек в сухой траве, крикнула по-вороньему на лету выпь, просвистела крыльями утка. Утром над маревом тумана и розовым озером красным шаром взошло солнце.

Тихое розовое озеро, багряное солнце — последнее, что осталось в памяти от Балхаша. Прощай, озеро, многоцветное, голубое, лазорево-изумрудное и розовое в желтых, опаленных зноем берегах, то тихое и ласковое, то бурное и шумное, навевающее и веселье и грусть, легкость бездумья и тягости предстоящих забот! Теперь наш путь по сухим, безводным пустыням, где раскаленная земля жжет ноги через подошвы ботинок, где сухо во рту, где всегда хочется пить и где будто неподвижно висит в небе яркое, жаркое божество пустыни — всесильное солнце, дарующее ему жизнь и навлекающее гибель.

Теперь мы на трактовом пути. Он пересекает почти ровной ниткой желтые холмы и зеленеющие солянками распадки. Где-то близка и железная дорога, связывающая Алма-Ату с Москвой, и асфальтовая дорога, идущая из Казахстана в Киргизию. По дороге все мелькает с головокружительной быстротой, отсюда скоро можно оказаться и дома. Такая дорога нам не нравится, ничего не успеваешь увидеть, и мы сворачиваем в направлении полынной пустыни Жусандала. Там простор, миражи, холмы, зеленеющие распадки, справа синеют горы Анрахай, слева, будто раскаленный металл, горит желтизной песчаная пустыня Таукум.

Жусандала

Жусандала — полынная пустыня, ровная, гладкая, спокойная. Машина мчится, как по асфальту, дороги расходятся во все стороны и сходятся вновь вместе. Как угадать, куда ехать? Бинокль не поможет, вокруг озера-миражи, весь горизонт занят ими, и кажется, нет дальше пути, как через воду. Она блестит зеркальной поверхностью, отражает кустики саксаула, размытый дождями мавзолей, одинокий камень возле дороги, топографическую вышку. Жусандала, безводная пустыня, напоенная озерными миражами, кажется бесконечной. Пустыня безлюдна. Лишь иногда между холмами встречаются одинокие юрты. Вблизи них пасутся верблюды, степенные, новозмутимые, со злобным выражением.

Из-под колес машины вспархивает небольшая птица и летит, тяжело, медленно волоча за собой какую-то длинную светлую ленту. Кто привязал ее к слабой птице, зачем понадобилось это издевательство?

Но лента неожиданно падает на землю, птица, напуганная машиной, стремительно уносится в сторону, в ней я узнаю сорокопута. А там, где упала ленточка… лежит, извиваясь в предсмертных судорогах, молодая около полметра длиной змея-стрела. Ее изящная, точеная головка изувечена острым клювом птицы, тонкое, нежное тельце скрутилось кольцами. Несколько конвульсивных движений — и быстрая охотница за ящерицами мертва. Вот так сорокопут! Не подозревал я в нем подобной храбрости. Впрочем, голод делает бесстрашным. Но кто бы мог подумать, что этот маленький и смелый хищник способен охотиться за змеями!

Ночная смена

У самого белого солончака, на мокрой и вязкой почве, на которой даже не могут поселиться растения, видны свежие холмики из мелких комочков вынесенной наружу земли. В центре холмика отверстие, и оттуда ежесекундно выскакивают очень быстрые длинноусые муравьи-разведчики. Они очень заняты и, не мешкая, мчатся в пустыню за добычей. Это муравей-проформика. Я не раз раскапывал его гнезда, а вот теперь, пожалуй, представился случай разведать один давно занимавший меня секрет его жизни.

В гнезде проформики всегда находятся муравьи-рабочие разных размеров. Те, кто побольше, обычно с сильно раздутым брюшком, заполненным пищевыми запасами. Это своеобразные бочки. Им полагается хранить пищу летом, когда пустыня выгорает и добывать пропитание становится трудно. Их положение в маленьком муравейничке ясно. Но кроме того, еще есть большие рабочие, раза в три-четыре крупнее крохотных и очень деятельных охотников. Чем они занимаются, какую выполняют работу, почему прячутся в глубине своего подземного дома и не показываются наружу? Не видел я ни разу, чтобы они носили в челюстях землю, занимались строительством. Что за домоседы?

Как всегда, жаль раскапывать муравьиное гнездо. Но что поделать! Под холмиком величайший переполох.

Раскопка не дала ничего нового. Деятельных и всегда торопливых малышек в гнезде оказалось мало, не более пятой части колонии. Как они, такие крохотные, могли прокормить большую ораву великанов? Тогда я разыскиваю другой такой же муравейник и усаживаюсь возле него на походный стульчик.

Маленькие рабочие в вечном движении. Интересно смотреть за ними, занятыми поисками добычи. Быстрый бросок — остановка, размахивание усиками, поворот головы в разные стороны и снова молниеносный бросок. И так до бесконечности, до первой добычи. Поймать маленького охотника очень трудно, до того он ловок и стремителен.

Муравьи не случайно оказались в таком мокром месте, где ноги вязнут почти по щиколотку. Не так давно здесь была вода. Они переселились сюда всей семьей с холмов на жаркое и сухое лето, пока еще не высох солончак. Ведь влажную почву гораздо легче рыть. К зиме же они переберутся обратно на сухие холмы. Такие выезды «на дачу» делают в пустыне и другие виды муравьев.

День пролетает быстро. То на солянках нашлось сразу несколько интересных галлов: и пушистые большие, и коричневые шишечками, и из белых чешуек крупной почечкой, и еще разные. То попалась редкая оса, охотящаяся на гусениц полынного шелкопряда. У самой машины оказалось несколько норок совсем неизученного пустынного тарантула. Увидал, как уховертки затаскивали через очень узкий вход в норку кусочек зеленого листика, а когда вскрыл их жилище, то натолкнулся на обширные ходы и в них более полусотни молодых уховерточек. Все они были детьми одной трудолюбивой матери-кормилицы.

Но вот солнце склонилось к холмам: белый солончак сперва стал алым, потом по нему, такому яркому и будто полыхающему пожаром, с вершины ближайшего холма, как кинжал, скользнула резкая синяя тень, и скоро он сам весь потух, слился с зелеными берегами и потемневшим небом. Из пустыни в сторону далекого Балхаша пролетели утки. Стало прохладнее, и, хотя занемели ноги, я вновь на походном стульчике сижу у гнезда муравьев, не шелохнувшись, в томительном ожидании.

Маленькие, юркие разведчики-добытчики давно уже возвратились в гнездо: их трудовой день закончился. Лишь иногда кое-кто запоздалый примчится и без остановки заскочит во вход жилища.

— Сейчас все выяснится, — говорю я себе в утешение, оправдывая скучные часы ожидания, проведенные возле муравейника. — А если ничего не выяснится? Сколько раз так бывало, — мелькает другая мысль.

Но мне везет. Я счастлив, отгадал загадку! Давнее предположение оправдалось. Из норки один за другим степенно выползают большие муравьи и отправляются на поиски пищи. Они, конечно, не так быстры, как их маленькие сестры. Куда им, таким медлительным! Но зато внушительный рост и сила у них отменные. Быстрота же, к чему она ночью, когда ящерицы спят, воздух прохладен и все ночные насекомые неторопливы?

Так вот кто вы такие! И совсем не домоседы-лентяи. Кто же мог подумать, что муравьи-проформики трудятся в две смены, что маленькие, юркие муравьи охотятся днем, а большие и медлительные — только ночью?

Работу в две смены еще никто не видал у муравьев, и меня радует открытие этого маленького секрета.

Вредный лис

На следующий день я увлекся и далеко ушел от стоянки в пустыню. На обратном пути пришлось торопиться: наступали сумерки. Вот кончились солончаки, пошли редкие заросли чингиля. Усталая Зорька бежала по пятам. За день она порядком помоталась: песчанки, жаворонки, ящерицы — все это так интересно для молодой собаки.

Неожиданно раздался громкий и хриплый лай. Он очень походил на крик косули. Шагах в восьмидесяти от кустика к кустику не спеша пробежала крупная лисица.

Зорька встрепенулась, заметив зверя, и помчалась за ним. Лисица побежала дальше в кусты, как-то забавно подскакивая на месте и виляя хвостом. Всем своим видом она как будто показывала приветливость и желание порезвиться.

— Еще заблудится собака, — подумал я, решительно позвал к себе спаниеля и строго приказал идти рядом.

Лиса же, не переставая, прыгала, виляла хвостом, хрипло лаяла и продолжала бежать поблизости. Спрятавшись за куст, она вставала на задние ноги и внимательно смотрела на нас. Временами же она совсем смелела и, приблизившись, вновь начинала кривляться, будто стараясь обратить на себя внимание. Хитрый зверь, видимо, понимал, что я без ружья и не опасен.

Странная лисица. Что ей надо?

Вблизи показалась отара овец, позади нее на лошади — чабан. Вдали виднелась юрта. Только здесь лиса отстала, исчезла.

— Это старый, вредный лис, — сказал мне чабан, — все время тут крутится возле нас. Недавно заманил молодую собаку и задушил. Потом зарезал ягненка. Очень вредный лис. Надо стрелять такого лиса!

Так вот почему хитрый зверь бежал все время рядом с нами, кривлялся, размахивал хвостом и лаял. Он хотел заманить спаниеля.

Хитрость его не удалась.

Надоела Жусандала, и мы по первой попутной дороге помчались к горам Анрахай. По работе мотора чувствуется подъем. Сбоку вьется розовая река зарослей курчавки, она заполнила все сухое русло, промытое дождевыми потоками. Вот и первые пологие холмы. В распадках между ними зеленое пятно пахучей полыни, несколько развесистых тамарисков, украшенных розовыми цветами. Из зарослей выскакивает заяц. Возможно, он здесь жил все лето один, теперь же, напуганный неожиданным появлением людей, помчался в панике по голым холмам, сам не зная куда; кругом ни кустика, и негде скрыться. Быть может, он знает еще такой же крошечный зеленый распадок с таким же, как и он, одиноким зайцем и теперь держит туда путь, ищет спасения у своего соседа.

Лес пустыни

Вдали между холмами показывается густая зеленая полоска. Опять саксауловый лес! Надо остановиться. Но низенькие и редкие деревья все время расступаются в стороны, а впереди все та же заманчивая зеленая полоска, как будто с густыми растениями.

Нет здесь густого саксаулового леса, и незачем о нем мечтать. Настоящие саксаульники далеко, в пойме реки Или за сыпучими песками. Но и в этом редком леске есть обитатели.

На большом саксауле видно какое-то темное пятно. Оттуда взлетает орел. Темным пятном оказывается его гнездо из кучи сухих, кое-как переплетенных веток. На плоской, как стол, поверхности гнезда два больших белых птенца.

В саксауловом леске много гнезд муравьев-жнецов. В центре большого холмика земли, образовавшегося при строительстве подземных камер и ходов, расположен единственный вход в муравейник. Холмик весь сложен из мелких красных камешков, которые муравьи подняли наверх с большой глубины и уложили на светлую лёссовую почву. Муравьи-жнецы всегда докапываются до водоносного слоя. Они не могут жить без воды. По гнездам муравьев-жнецов поэтому легко догадаться, где находится грунтовая вода. В этом саксауловом леске много муравейников жнецов и определенно есть вода.

То, что по муравьям-жнецам можно искать в пустынях воду, мне удалось доказать около 20 лет назад. Но на это открытие до сих пор не обращено внимания. А жаль! Здесь, например, можно было бы вырыть колодец и возле него построить хорошую стоянку для скота.

Вокруг песчанки — со всех сторон несутся мелодичные посвисты зверьков. Городки грызунов среди зарослей саксаула выделяются голой землей, изрешеченной норами. Саксаулу достается от прожорливых грызунов. Они объедают его сочные ветви так, что деревья обезображиваются и там, где постоянно срезаются острыми резцами тонкие веточки, образуются вздутия. Из-за песчанок, хотя это и звучит парадоксом, нам не пришлось сегодня посидеть возле костра. Кто-то невидимый стал больно кусаться. Только внимательно всмотревшись в то место, где чувствуется укус, можно заметить крохотную мушку-мокреца, старательно и настойчиво вонзающую в кожу хоботок. Притронешься к ней пальцем — и ничего от нее не остается. Мокрецы здесь питаются кровью песчанок, а заодно и всех других животных, забредающих в саксаульники, в том числе и человека. Где нет песчанок, нет и мокрецов.

В саксауловом лесу нет тени, стоит тишина, изредка прерываемая свистом ветра. Здесь живет своеобразный жук-усач. Внешность его необычная: узкое тело и впереди большая переднеспинка, какой нет ни у одного другого усача.

Жуки летают в саксауловых лесах в самое жаркое время, в июне и августе. В общем это довольно вялые насекомые, часами сидящие на ветвях.

Самка усача откладывает яички на самый низ ствола, а вышедшая из яичка личинка тотчас же вбуравливается в древесину и начинает проделывать ход вниз в стержневой корень. В земле не так жарко, как в стволе.

Крепкие челюсти личинки хорошо справляются со своей работой и перемалывают твердую древесину саксаула.

Личинка усача развивается медленно. Только после второй зимовки из нее вырастет жук.

Бегают здесь по земле еще усачи-корнееды — типичные обитатели степей и пустынь. Личинки корнеедов приспособились жить не в древесине, а в земле. Они роют в ней ходы и обгладывают корешки трав и кустарничков. Корнеедов очень много на юге в степях и пустынях Казахстана и Средней Азии. Ранней весной, когда пробуждается пустыня, всюду по земле ползают хорошо заметные полосатые усачи-корнееды.

Корнееды не умеют летать. У них нет крыльев, а плотные, жесткие надкрылья срослись в сплошной, прочный панцирь, который предохраняет насекомое от высыхания. В сухом и жарком климате пустыни ради этого можно отказаться от полетов.

Корнееды очень миролюбивы. На руках они спокойно ползают, слегка поводя в стороны недлинными усами.

В самые жаркие часы дня, когда все живое прячется в тень и над пустыней властвует горячее солнце, в воздухе раздается низкое гудение и мимо проносятся большие золотисто-зеленые жуки-златки. Они грузно плюхаются на кустарнички, неловко карабкаются по их ветвям. Это типичнейшие жители пустыни — золотистые юлодии.

На растении юлодия обгрызает листья и обычно делает это не спеша, почти не сходя с места. Она неприхотлива в еде и кормится листьями многих кустарничков, в том числе поедает, казалось бы, совсем невкусные, соленые веточки саксаула.

Неподвижно висящие на веточках кустарников жуки-златки похожи на блестящие елочные украшения. Но жук зорко следит за окружающим и неплохо видит. Попробуйте к нему подойти. Тотчас же надкрылья высоко поднимутся, раздастся громкое гудение, жук взовьется в воздух и, набрав высоту, стремительно понесется на новое безопасное место.

Личинки юлодии белые, круглые, безногие, слепые. Они живут в земле, роются в ней, обгрызая корешки растений.

Среди кустиков видно отверстие большой норы, оплетенное паутиной. Это жилище тарантула, и, судя по размеру жилища, крупного. Хорошо бы его выкопать, посмотреть. Но на дне норы лежит, нервно вибрируя хвостиком, молодая змея-щитомордник. Ее кошачьи глаза смотрят на нас злобно и надменно. Щитомордник извивается упругими кольцами, бросается вперед с разинутой пастью. А тарантула нет. Его съел щитомордник. Эта змея не гнушается пауками. Впрочем, чему тут удивляться, если степная гадюка ест почти исключительно одних кобылок и кузнечиков. Видимо, пауками и насекомыми иногда питается и щитомордник.

Сладкие камни

На тент, разостланный на земле возле палатки, сел чудесный шмелевидный бражник. Что его привлекло сюда, непонятно.

После теплого дня неожиданно похолодало. С севера подул ветер, из-за гор выползли тучи. Спрятались насекомые. В лощину внезапно налетел вихрь, метнулся по склону, покрытому запоздалыми красными маками, и поднял кверху тысячи лепестков. И они, такие яркие, заметные, помчались вниз к пустыне. Закачались ферулы развесистыми желтыми головками.

Бражнику холодно. Ему надо прятаться в укромное местечко, он мелко вибрирует крыльями, согревается работой мышц, сейчас, наверное, сорвется с тента, улетит. Торопливо я навожу на него фотоаппарат и вдруг слышу чужой голос.

— Что делаешь? Карточка дикой пчелы будет!

Рядом со мною верховой. Ехал мимо, увидел палатку, захотел узнать, кто такие. За перевальчиком его юрта, скот.

— Что интересного? — повторяет он мой вопрос. — Ничего нет интересного. Пасем баранов, гоняем волка, скоро пойдем в горы. Дождь хороший, трава хорошая, бараны траву едят, жирные будут. Еще вот тут за горкой сладкий камень нашел.

— Что за сладкий камень? — удивляюсь я.

— Самый настоящий, темный, блестит, языком тронешь — сладко!

Пастух рассказывает что-то необычное. Надо посмотреть.

— Чего тут удивляться, — посмеивается мой товарищ. — В пьесе одного из драматургов, я помню, купеческий сынок пытается выманить у матери деньги на разработку горных залежей сахара. Может быть, он был и прав!

Я заинтригован, и мы идем за горку искать сладкий камень. Мелкий красноватый щебень хрустит под ногами; тонко и жалобно скрипят желтые ферулы; красные маки, раскачиваясь, роняют на землю нежные лепестки.

— Вот сладкий камень, смотри!

Под зелеными кустиками караганы круглым темным пятном выделяется на светлом фоне щебень. Он поблескивает, будто покрытый лаком.

— Бери, не бойся, пробуй, сладкий! — уговаривает меня мой спутник.

Действительно, камень сладкий, язык ощущает приятную сахаристость с каким-то особенным привкусом.

Всюду на красной горке видны темные, блестящие камни вокруг приземистых кустиков. Тогда я сажусь на корточки, потом ложусь и всматриваюсь в растения. Да, так и есть. Все они покрыты мелкими темно-зелеными тлями. Некоторые из них, с крыльями, разлетаются в стороны, чтобы обосновать такие же колонии. Тли сосут растения и по обычаю выбрасывают из кончика брюшка прозрачные капельки прямо на землю, на красный щебень. В климате пустыни капельки быстро сохнут, покрывая камни твердой, блестящей корочкой.

Обычно возле колоний тлей вскоре же появляются муравьи. Они собирают сладкие выделения, берегут своих дойных коровушек, охраняют их от врагов, всячески заботятся о них. Здесь же нет никого. В пустыне редки тли, и муравьи слабо приучены к «скотоводству».

Выделения тлей собирают и пчелы, и мед этот, не особенно вкусный, значительно уступает цветочному. Пчеловоды называют его падевым. Но здесь он ни к чему и диким пчелам. Цветов так много…

Я объясняю открывателю сладких камней, отчего все так получилось. Он удивляется, слезает с коня, берет у меня лупу и внимательно смотрит на тлей, а потом долго и энергично плюется.

Теперь ему не нравятся сладкие камни. Плохой на них сахар, если он выбрасывается из кишечника тлей. Пусть его едят муравьи. Ни к чему он человеку!

С холма на холм мчится наша машина, поднимая сзади длинное облако светлой пыли.

На далеком горизонте замаячила желтая точка. Что это? Большой камень, кибитка кочевника или заблудившийся верблюд? Точка колышется, то станет плоской, то вытянется полоской кверху, с каждой минутой все больше и больше, и вот, наконец, перед нами среди чахлых кустиков старинный, полуразрушенный глиняный мавзолей и рядом с ним небольшой колодец.

Хорошо размяться после долгой езды на машине.

Подземный житель

Когда-то здесь, много тысяч лет назад, в тяжелый для растений и животных засушливый период земли, ветер перевевал чистый песок, в одном месте наносил высокие округлые холмы, в другом выдувал глубокие, как чаша, впадины. Потом климат пустыни изменился, стали перепадать дожди, песками постепенно завладели растения, и теперь они, как море с застывшими волнами, покрыты зеленым ковром, поверхность почвы густо пронизана тонкими крепкими корешками, и о том, что под темной почвой находится слежавшийся песок, можно только догадаться по овражкам да по автомобильной дороге.

В этой пустыне, как и во многих других местах, всюду множество светлых холмиков размером немного больше обеденной тарелки. Иногда эти холмики идут цепочкой или переплетаются замысловатыми, извилистыми линиями. Если найти такую свежую цепочку, сесть у самого свежего холмика с еще влажной землей и вооружиться терпением, можно увидеть, как холмик зашевелится и кто-то снизу вытолкнет очередную порцию земли. Иногда, впрочем очень редко, если долго и тихо сидеть возле холмика, можно увидеть и самого хозяина. Он может вознаградить ваше терпение: высунет на мгновению свою голову, чтобы взглянуть на мир, сверкающий солнцем. Физиономия зверька забавная. Глаза — едва заметные точечки, не больше булавочной головки, на конце мордочки сверкают белизной большие загнутые резцы. Это слепушонка, неутомимый подземный труженик. Всю жизнь он беспрестанно роет ходы, ищет личинок насекомых, корешки и луковицы растений.

Слепушонка неуязвим для врагов. Под землей его не поймаешь. Впрочем, у самого холмика его иногда поджидают самые догадливые волки и лисы. Но охота эта утомительная и требует много времени.

Не все знают о том, что в пустыне слепушонка совершает громадную работу, перелопачивает всю поверхность земли, рыхлит почву, делает ее проницаемой для воды и воздуха. Можно сказать без преувеличения, что в местах, где обитают эти грызуны, за 10–12 лет поверхность почвы ими тщательно перепахивается. А так как это делается постоянно, то польза от четвероногого землепашца очень большая.

Я брожу по заросшим холмам, приглядываюсь к следам работы подземного жителя. Холмики слепушонки — отменное место для многих насекомых. На них всюду устроились личинки муравьиных львов, и не будь слепушонки, не было бы здесь и этого насекомого. Холмики всюду пронизаны норками разных жуков-чернотелок — им тоже нелегко прокопаться через плотный, задернованный слой почвы. Некоторые норки, оказывается, принадлежат ящерицам. Любительницы песчаной пустыни, в песке которой можно скрываться на ночь от многочисленных врагов, они здесь тоже обязаны слепушонке.

Крестовая кобылка, как только в ее теле созревают яички, находит помягче почву, тонким брюшком проделывает в ней норку и выделяет пенистую жидкость. Она склеивает частицы почвы, застывает, становится твердой. Получается, как говорят энтомологи, кубышка. В нее и откладывает заботливая мать свои яички. Холмики слепушонки — отличнейшее место для кубышек кобылки. Сколько их там напичкано! Весенние дожди, ветры разрушают холмики, и тогда пустые кубышки выделяются над светлыми пятнами выброшенной наружу земли. Проходит несколько лет, от холмика порой ничего не остается, а опустевшая кубышка цела, ничего с ней не стало, и не оторвешь от нее приставленный к ней крохотный камешек. Зачем такой излишний запас прочности, к чему он нужен?

Не только насекомые обязаны своим существованием слепушонке. Многие растения поселяются только на свободных участках земли. Эти растения-пионеры первые завоевывают голую землю. Они и завладевают холмиками забавного подземного жителя, этими как бы специально для них подготовленными плантациями.

Насекомые и растения постепенно разрушают следы работы слепушонки, от которого они так зависят и которому обязаны своим существованием.

Звонкое дерево

На следующий день слегка похолодало. И я снова отправляюсь в поход по пустыне.

На небе облака, и, когда падает на землю тень, можно чуточку отдохнуть от жары. Вокруг же голая пустыня, солончаки да слева ярко-желтые, с белыми и красными прожилками обрывы. Еще в мареве колеблющегося воздуха маячит что-то темное: кибитка, курган или дерево.

На пухлый солончак налетел вихрь, закрутил столбик белой пыли, свил ее веревочкой, помчал дальше, наскочил на ложбинку с сухим перекати-полем, расшвырял его во все стороны. Следом пошел куролесить второй вихрь, поднял в воздух и закружил хороводом сухие растения все выше и выше, совсем высоко, метров на 300 или больше.

Я загляделся на необычное зрелище, пожалел, что нет с собой киноаппарата. Такое не часто увидишь. А вышло бы здорово: на синем небе белые облака, желтые обрывы с белыми и красными прожилками, пухлый солончак, будто покрытый снегом, и вихрь с хороводом сухих растений. Загляделся и не заметил, как ко мне подъехал на коне всадник. Вдали шла отара овец.

— Что делаешь? — спросил он меня без обиняков.

— Да вот смотрю, как ветер гонит перекати-поле.

— Чем занимаешься? — повторил он вопрос.

— Всем понемногу. Растения смотрю, птиц, зверей.

Старик хитро прищурил глаза.

— Вон видишь, — показал он кнутом на темный предмет на горизонте. — Посмотри обязательно. Там звонкое дерево!

— Какое такое звонкое?

— Посмотри, сам увидишь.

И больше ничего не сказал. Поскакал за отарой. Забавный старик, неразговорчивый.

И я шагаю дальше под ослепительным солнцем и щурю глаза от белого солончака. Темное пятно не так уж далеко, все ближе, больше, уже не колышется, и вскоре я вижу перед собой дерево пустыни, одинокий разнолистный тополь — турангу. Как он здесь оказался один в пустыне?

На дереве гнездо из груды сучьев. С него слетают два пустынных ворона и, тревожно покрикивая, кружат в небе в отдалении: боятся меня.

Я люблю и уважаю эту редкую птицу. Она мне кажется особенной, какой-то мудрой. Люблю за привязанность ее к самым диким и недоступным местам пустыни, за то, что пары так преданы друг другу, всегда неразлучны. А больше всего люблю за музыкальный ее нрав. Весной в брачную пору вороны выписывают в воздухе замысловатые фигуры пилотажа, переговариваются флейтовыми голосами, кричат, каркают, позванивают по-особенному. Сколько у них этих звуковых сигналов, и каждый, наверное, имеет свое особенное значение.

Уж не из-за воронов ли назвал старик дерево звонким?

Вокруг дерева земля истоптана, валяется верблюжий помет, вся кора ствола стерта, ствол почти выглажен, отполирован. Видимо, любят о него чесать свое тело животные, измученные клещами и болячками.

И еще дерево, действительно, звенит тонким, многоголосым писком. Он несется откуда-то сверху, потом раздается почти рядом, над головой.

Это самый обыкновенный рой крошечных комариков-звонцов. Они держатся согласованной компанией, то упадут вниз, то поднимутся кверху, метнутся в сторону резко и неожиданно. Быть может, одинокое дерево давным-давно служит местом встречи этих крошечных насекомых? Оно издалека видно в голой пустыне, найти его нетрудно. Комарики толкутся возле него с подветренной стороны, напевая свою несложную, но звонкую песенку крыльев.

Потом прилетает большая синяя пчела-ксилокопа. Она что-то ищет, грозно гудит, будто негодующе разговаривает с кем-то басом, пока, наконец, не находит свою щелочку в древесине с гнездом. Их здесь несколько, этих свирепых на вид ксилокоп. Может быть, из-за них тоже старик назвал дерево звонким?

Над стволом дерева основательно поработал дятел: выдолбил два аккуратных летка. Дерево внутри пустое, и, если по нему постучать палкой, раздается глухой звук барабана.

Я заглядываю в леток, что пониже, но ничего не вижу в темноте. Опускаю в него былинку и слышу тонкий, дружный крик птенчиков. Наверное, семейство дятла.

Вихрь не угомонился. Примчался сюда за мной к дереву. Теперь не миновать беды комарикам: до единого размечет их по пустыне. От ветра дерево зашумело ветвями, потом тонко загудело и заныло. Неужели это второе дупло повыше так гудит? С комариками же ничего не случилось. Где-то благополучно переждали. Улетел вихрь, и они, как ни в чем не бывало, снова затеяли свою тонкую песенку крыльев.

Прошло много времени. Пора расставаться с деревом и хочется побыть возле него. Сколько у него сожителей! И верблюды, и вороны, и комарики, и ксилокопы, даже дятел, и, наверное, еще кто-нибудь. Здесь так интересно: чувствуется жизнь пустыни!

Но жаль воронов и дятла. Им, наверное, давно пора кормить своих птенцов или высиживать яички, они страдают, тревожатся. Лучше уж возвратиться на бивак, а прийти еще раз вечером, сфотографировать лампой-вспышкой комариков.

А вечером! Что творилось возле дерева! Воздух звенел от великого множества солончаковых сверчков, хор их неистовствовал так громко и безудержно, что, казалось, в пустом стволе дерева отдавалось глухое эхо.

Вышагивая в темноте по едва заметной тропинке, я вспоминал старика. Что он имел в виду, посоветовав поглядеть на дерево? Ну, как бы там ни было, дерево было действительно звонкое.

Строгая очередь

После долгих скитаний по пустыне мы снова поехали к далеко синевшим горам и тут, на предгорных холмах на берегу небольшого извилистого ручейка, нашли чудесное место возле большого, развесистого и одинокого карагача. Под деревом тень, вода рядом, вокруг свежая полынь, а горы — рукой подать. Обласканная солнцем земля дышит испарениями, и всюду копошится великое множество насекомых, каждое занято своим делом, своей маленькой жизнью.

Большое красное солнце к вечеру склоняется к горизонту, веет прохладой, и, когда загорается первая звезда, замирают насекомые, в воздухе начинают жужжать жуки-хрущики, падают на землю, копошатся в траве. Они неловки, в полете не в силах обогнуть неожиданное препятствие, оказавшееся на пути, и все время цепляются к одежде и, уж конечно, попав на голову, запутываются в волосах. Немало их, неумелых, шлепается в воду, и вот теперь, едва начался их лёт, торопливый ручей проносит мимо нас неудачливых пилотов. Желтоватые, с синей грудкой, они беспомощно барахтаются в воде. Кое-кому везет: былинка или комочек земли, выступающий с берега, на их пути — спасение, и, зацепившись за них, пловцы не спеша выбираются наверх.

С каждой минутой темнеет небо, и на нем загораются все новые и новые звезды. Жуки продолжают носиться над нами. Но что это? Желтых хрущиков уже нет. Их сменили хрущики черно-синие. И в ручье они тоже сменились. Когда же потемневшее небо расцвечивается сверкающими звездами, исчезают черные хрущики и на их место приходят еще другие, коричневые, в темную полоску.

Давно уже откричали козодои и теперь скользят темными тенями на бесшумных крыльях. Цокают летучие мыши. Иногда прошуршит торопливая бабочка-ночница. Коричневые, в полоску хрущики перестали летать. Угомонились. Никто не пришел им на смену.

Под развесистым карагачем возле маленького ручейка мы прожили два дня. И каждый вечер, будто по строго заведенному древнему расписанию, как по часам, соблюдая пунктуальность, поочередно сменяя друг друга, летали желтые, черные и коричневые хрущики. Как они угадывали каждый свое отведенное природой время? Наверное, по освещенности неба. Мне захотелось проверить предположение по фотоэкспонометру. Но прибор был рассчитан только на дневной свет, и, едва зажигалась первая звезда, его стрелка намертво застывала в крайнем положении.

«Тамгалы называется!»

Промелькнули мимо белые солончаки, холмистые пустыни с реденькими зарослями кустарников. Впереди показалась иззубренная фиолетовая полоска восточной оконечности гор Анрахай. С каждой минутой она все ближе, светлее. Темными полосками на ней открываются ущелья. Вот уже горы совсем рядом, дорога поворачивает вдоль их, пересекая многочисленные распадки.

Вечереет. Остановив машину, я иду искать место для ночлега. Вокруг не видно ни птиц, ни насекомых. Пусто, тихо в пустыне. И вся она, такая большая, замерла, затаилась. Отороченный темными скалами, небольшой распадок, куда идет неторная дорога, — неплохой уголок. Заходящее солнце блестит на отполированных ветром камнях, почерневших от жаркого солнца. На таких камнях бывают древние рисунки.

Быстро закипает работа, вот и готов бивак. Записи прошедшего дня закончены, коллекции приведены в порядок. Можно подняться на вершинку горы, посмотреть на окружающую местность.

Последние лучи солнца скользят по горам, окрашивая оранжевым цветом желтые, сухие травы. Синие, фиолетовые, лиловые полосы скользят по далекой пустыне, и вся картина беспрерывно меняющихся красок изумительна по своей красоте. Вдали, за горизонтом, едва заметно вырисовываются снежные вершины Заилийского Алатау.

После трудного дня в такое время хорошо посидеть где-нибудь на вершине горы, отдохнуть, собраться с мыслями и вокруг осмотреться. Но разве до этого? На большом черном камне я вижу четкие и странные рисунки, а там виднеются еще, и вокруг, куда ни оглянешься, — всюду изрисованные камни. Чем-то этот глухой распадок был замечателен для человека далеких прошлых времен. Торопливо я перепрыгиваю с камня на камень, и всюду, за каждым поворотом ущелья, открываются все новые и новые рисунки. Да какие!

Хочется посмотреть еще, хотя бы бегло, мельком, но огненный шар солнца коснулся далекого горизонта пустыни, быстро погрузился за него, на землю опустились сумерки, засверкали звезды.

Семиречье богато наскальными рисунками. Многие годы пустыни сохранили на своей поверхности искусство народов давно минувших времен.

Возраст рисунков разный. Самые поздние из них, редкие и безыскусные, большей частью выцарапанные металлом, нанесены в средние века. Расцвет же скальной живописи, судя по всему, был две-три тысячи лет назад.

За ужином я рассказываю о находке, и, хотя завтра должен быть последний день нашего путешествия и все наши мысли уже о доме, мы решаем остаться и подробнее ознакомиться с рисунками.

А рано утром на ущелье налетел свирепый ветер, свистит в острых камнях, шелестит кустиками чингиля и таволги. Хорошо, что у нас с собой случайно есть кусочек мела. Юра бегает по скалам и отмечает белыми черточками рисунки. Я хожу за ним по камням и торопливо набрасываю рисунки на каталожные карточки. Работа идет споро, мы увлечены поисками рисунков, с интересом их рассматриваем, сил у нас хоть отбавляй, а время… время летит, как ветер в пустыне, и дня будто не бывало.

К вечеру мы принимаемся рассматривать наши трофеи. Рисунков много, из них зарисовано на бумагу почти две сотни, только самые интересные. Пожалуй, лучше будет рассортировать их и рассмотреть по группам: сперва изображения животных, потом охоту на них, затем человека, и я торопливо раскладываю свой весьма своеобразный пасьянс.

Вот традиционные рисунки диких козлов и баранов. Всюду подмечены характерные черты зверей, хорошо переданы грациозные рога, красивое, стройное туловище, точеные ноги. Все это главным образом горные козлы, хотя на одном рисунке по характерному облику горбатой морды изображена сайга, обитательница равнинных просторов. На рисунке сразу не опознаешь козленка, игриво задравшего хвост и закинувшего на спину голову. Рога одного животного перевиты перемычками. Это дань стилю условности.

Но что козлы! Они вообще самый обычный сюжет наскальных рисунков. А вот сколько здесь редких изображений древнего тура, животного, ныне совершенно исчезнувшего с лика земли! Художники не пожалели труда. Туры изображены большими. И как хорошо передано мощное, полное силы и могущества тело, широкая, мускулистая шея, направленные вперед длинные, тонкие, как шпаги, рога. На одном рисунке тело быка украшено мелкими точками. На другом гравировка камня гораздо более сложная и пятнышки — нетронутые участки поверхности камня среди сплошного поля выбивки. Что это? Изобразительный прием или особенности окраски животного? Теперь сказать это невозможно. Остатки костей древнего тура найдены всюду, в том числе недавно и на территории Казахстана. По ним, хотя и с трудом, можно воссоздать облик животного, но судить о его окраске невозможно. Этому теперь помогают рисунки. Внутри большого изображения тура, часть которого не сохранилась, так как камень обвалился, более мелкое изображение. Таким своеобразным приемом художник запечатлел беременную турицу.

И дикие лошади тоже обитали когда-то в этих местах. Вот они, с длинными хвостами, развевающимися по ветру, могучей шеей и какой-то своеобразной, ребристой гривой. Кто это: ранее обитавшие в здешних местах лошади Пржевальского или куланы? Сказать трудно. Тут же и олени с большими ветвистыми рогами. Неужели и они жили когда-то в этих теперь голых пустынных горах?

Очень глубоки и грубы изображения верблюдов. Сколько лет назад они высечены? А до чего забавен, утрирован кабан! Громадная мощная голова, наиболее характерная черта животного, здесь показана со всей образностью.

Горные козлы, архары, дикие лошади, верблюды, туры — это еще не все животное население, когда-то обитавшее в горах Анрахай. Вот еще странный представитель фауны. Ну чем не настоящая зебу, житель Индии! Кто скажет: жило это животное раньше здесь, или его изобразил художник, побывавший в далекой стране?

Один рисунок — настоящая головоломка. Любой зоолог, взглянув на профиль изображенного зверя, без тени сомнения скажет: «Это зубр!» Но откуда он здесь? Впрочем, когда в 1955 году я нашел изображение тура, его останки еще не были известны в районе Казахстана и к рисунку, опубликованному мной, отнеслись крайне скептически. Сейчас в этом уже ни у кого нет сомнения. Животное с такими раздвоенными рогами — другая загадка для зоологов. Или, быть может, это фантазия художника? Неужели на рисунке изображен спящий олененок? А может быть, кто другой? А далее — то ли лиса, то ли кто-то другой.

Перекладывая карточки с рисунками, никто из нас не ожидал такого количества изображений собак, нападающих на кабанов, преследующих какое-то непонятное животное, то ли козла, архара, атакующих кулана. А вот большой пес с закругленным калачиком хвостом схватил за загривок архара и посадил его на землю; другой вцепился в горло горному козлу. Небольшие собачки, отчаянные охотники, применяли весьма своеобразный способ: они вцеплялись в кончик морды своей добычи и, видимо, так держали несчастное животное в плену, пока не прибегал человек, который, может быть, и высек в честь своего смелого помощника наскальный рисунок. Интересно, что о подобном же приеме упоминает в своей книге известный охотник и путешественник по Африке Хантер.

Быстроногий и таинственный гепард, ныне сохранившийся только в южных районах Средней Азии, тоже, видимо, бывал в наших местах. С какой точностью изображены его характерные черты: длинный хвост, длинные ноги, маленькая кошачья голова, стройное туловище.

Ну, хватит смотреть животных! Обратимся к человеку. Его изображения в ущелье также многочисленны. Вот среди каких-то непонятных знаков всадник с луком у седла мчится за оленем; два всадника и пеший лучник; лучник, стреляющий в козла (один козел со спутанными ногами, наверное ручной, выставлен как приманка для диких). В прекрасного оленя с удивительно хорошо начертанными рогами вонзена стрела. Меткий стрелок, натягивающий тетиву этого оружия, изображен вдали. На большом камне — четыре галопирующих оленя и лук. Видимо, лук не случаен, здесь было изображение лучника, но часть камня с ним выщербилась. А выше и ниже позже подрисованы другие непонятные животные, один из этих рисунков явная юмореска: козел с горбами верблюда и каким-то еще рогом на морде. Охотник, вооруженный луком и наряженный в какую-то маску, быть может в шкуру животного, со странным предметом крадется к оленю. Непонятный предмет, возможно орудие ловли добычи, изображен дважды.

И еще человек держит на привязи верблюдов и лошадь, ведет за повод коня, едет верхом; рядом с козлами и собаками, лошадьми, туром — едущий верхом на громадном туре.

Нельзя сказать, чтобы всадники с развевающимися знаменами были изображены искусно. Эти рисунки уже принадлежат сравнительно недавнему времени, средним векам, и не так сильно почернели на солнце. Какой-то воин с вычурным флагом нарисован значительно позже на картине, изображающей охоту на тура. А еще дальше всадник-копьеносец совершает отвратительное: убивает беззащитного, упавшего на колени человека. Быть может, этот рисунок — отражение заключительного этапа наскальных изображений, когда мирное население, жившее в этих горах, было истреблено завоевателями, принесшими разруху и запустение.

— Удивительное ущелье, — думаю я, перебирая остальные карточки. — Нигде не встречалось так много рисунков ряженых людей. Вот какая-то странная фигура, одетая в невероятной формы балахон, или не менее забавная личность с кругами, нанизанными на туловище и ноги. А тут чудовище с раздвоенными руками и громадной головой. Другое — с непонятным предметом подошло к туру или с большой дубиной спешит куда-то: быть может, на охоту, поединок или на праздник ряженых. И еще странные подбоченившиеся фигуры с большими рогами.

В этой местности, и более нигде, наверное, существовал обычай надевать на голову сложный и громоздкий убор в виде солнца с расходящимися лучами. Рисунков таких ряженых много. Кого они изображают? Колдуна, вождя племени со столь забавными особенностями наряда, служащими отличием, или скомороха? Впрочем, посмотрим дальше. Это, наверное, безобидная фигура. Человек любил жизнь и после труда отдавал дань веселью. Ну разве не веет радостью беззаботного праздника от хоровода людей? Он совершался по особому церемониалу: каждый участник хоровода, за исключением крайних, одну руку поднял над собой, тогда как другой держит за плечо соседа. Тут же рядом, хотя и в сторонке, ряженые с громадными головными уборами. А рядом бесшабашное веселье, пляски.

На рисунке боевая колесница, а рядом два других рисунка — наверное, колеса. Кто-то решил запечатлеть отпечаток ступни. Кому она принадлежала: самому художнику, его возлюбленной или знатной особе? Странные знаки должны иметь смысл. Но какой? Смогут ли когда-нибудь ответить на это археологи? А вот план жилища, от которого ныне не осталось никаких следов, — быть может, большого, общественного, имевшего особенное назначение.

Какой-то шутник не пожалел времени: глубоко и четко вырубил на камне смешного, неправдоподобного козла с длинными рогами, упирающимися в круп, и еще более длинным поднятым кверху хвостом.

Более 600 лет назад, во время так называемого тибетского нашествия, в этих местах побывал чужестранец и, наверное, подивившись изобилию наскальных рисунков, выбил на камне свою надпись. Это охранительная молитвенная фраза буддистов. За 600 лет она почти не почернела, ветры не успели отполировать ее мелкими песчинками, и выглядит она до сих пор сравнительно с другими рисунками свежей. Что значит 600 лет для жизни камня!

Как быстро промелькнуло время! Уже полночь, пора спать. Скалистые горы стали совсем черными. Всходит луна. Затихает ветер. Не спится. Завтра конец нашего путешествия.

Громадная древняя земля светится под луной, и так в ней тихо, что слышно биение сердца и шум крови в сосудах.

Во сне я вижу, как странные люди в фантастических костюмах старательно высекают на камнях рисунки; как по горам, легко перепрыгивая с камня на камень, скачут горные козлы, горные бараны, носятся легкие дикие кони с развевающимися хвостами и гривами, степенно бредет могучий тур с налитыми кровью глазами, рядом с кибиткой, сложенной из камня, пасется странный зебу, охотник с луком подстерегает добычу, отчаянная собака вцепилась в морду оленя и держит обезумевшее от страха животное в ожидании хозяина, а он, пригнувшись, скачет на лошади с луком в руке с холма на холм. Я вижу сцену праздника: ряженые фигуры выплясывают в кругу хоровода, под громкие крики всадники с копьями и перекошенными от злобы лицами мчатся на мирных, упавших на колени беззащитных людей. Потом я слышу топот множества ног и тихую, гортанную песню и просыпаюсь. Мимо нас чабан гонит овец и поет о степном раздолье, о пустынных горах, о своих заботах и чаяниях.

— Как называется это ущелье? — спрашиваю я чабана.

— Тамгалы называется, — охотно отвечает он. — По-русски «рисунки». Видишь, сколько на камнях нарисовано? Посмотри хорошо. Нигде нет таких камней. Тамгалы!..

Конец пути

Собирая в последний раз вещи, я думаю о том, что случайность нередко играет нашей судьбой. Совершенно случайно наше путешествие началось с наскальных рисунков, чисто случайно оно ими и закончилось…

Наша маленькая машина мчится к горам. Все ближе Заилийский Алатау, и уже хорошо различимы его отдельные вершины. Внезапно показывается ленточка асфальтового шоссе с бегущими по ней автомобилями. Еще час пути — и в дымной завесе проглядывают очертания большого города. Впереди совсем другая, наша прежняя жизнь, от которой мы уже успели отвыкнуть, и планы о новых путешествиях и интересных находках.