Здравствуй, Балхаш!

Шоссе вьется по каменистой пустыне, пересекает пологие горки с кое-где выглядывающими скалами, спускается в понижения между холмами, занятые солончаками. Узкая полоска воды, мелькнувшая за горами справа, скрылась, и снова впереди горы да солончаки. Но вот наконец показалось озеро Балхаш, его самая юго-западная оконечность — залив Шемпе.

Не остановиться ли здесь на берегу? Но очень странной кажется поверхность озера. Она вся в пятнах водорослей. Шемпе, оказывается, мелеет… и в прогреваемой солнцем мелкой воде бурно развивается водная растительность. Пройдет немного времени, залив еще больше обмелеет, на его месте воцарятся тростники. Потом и они усохнут, уступят место солончакам. Да, чудесное озеро пустыни, жемчужина Южного Казахстана, катастрофически мелеет, постепенно угасает.

Здесь, на берегу этого залива, был превосходный большой пионерский лагерь! Поселение на берегу из десятка двухэтажных домов, находившееся когда-то среди тополевых зарослей, будто вымерло. Зияют пустые окна, вместо зеленых деревьев торчат сухие остовы-скелеты. Бездействует и насосная станция, когда-то качавшая воду в поселок. Пионерлагерь, оказывается, закрыт и подлежит сносу. Вода залива Шемпе не годна ни для питья, ни для хозяйственных нужд. В ней слишком много солей. А завозить пресную воду издалека, за несколько сот километров, накладно. Жаль эту некогда прекрасную здравницу!

И все же, как бы то ни было, мы у воды, нам не страшна жара, пыль и духота. Вода — сосредоточие всего живого, теперь мы будем путешествовать не только по суше, но и по озеру.

По-казахски слово «Балхаш» означает «топь». Его южные берега низкие и топкие, тогда как северные — каменистые и местами скалистые. Впрочем, трудно сказать, переводимо ли слово «Балхаш», как и многие другие географические названия, пришедшие к нам, часто не изменившись, из очень далекой древности.

Береговая линия озера сильно извилиста, со множеством мелких и крупных заливов. В одном месте, почти по его середине, напротив полуострова Сарыесик, берега очень близко сходятся, разделяя Балхаш на две части — восточную, соленую, и западную, пресную. Озеро в общем мелкое. Самая большая его глубина — всего лишь двадцать шесть метров. В озеро впадают реки Или, Каратал, Аксу, Лепса, Аягуз.

Уровень воды в озере сильно колеблется. По его берегам обнаружены древние террасы, расположенные на высоте около ста сорока метров над современным уровнем. В очень давние времена Балхаш занимал значительно большую, чем теперь, площадь и соединялся с озерами Сассык-Куль, Алакуль. Ныне эти озера отделились и находятся от Балхаша на востоке[6]Другое озеро того же названия, Алакуль, о котором уже упоминалось, было еще совсем недавно заливом, теперь же совсем высохло.
.

О причинах резких колебаний уровня озера до сих пор нет единого мнения. В настоящее время уровень озера падает из-за того, что воды рек, впадающих в него, стали усиленно использоваться на орошение сельскохозяйственных угодий и, кроме того, на пути реки Или, питавшей озеро пресной водой, построено большое Капчагайское водохранилище.

Балхаш изобиловал рыбой. По его берегам гнездились водоплавающие птицы: журавли, белые и серые цапли, колпицы, ибисы, пеликаны, чайки. Сейчас животный, да и растительный мир озера сильно сокращается. Это водохранилище отнимает у него воду и жизнь.

На озере очень много островов. Только крупных насчитывается около двадцати пяти, а мелких — более полутора сотен.

Меня очень интересуют острова Балхаша. Тем более что они совершенно не обследованы, и бесполезно искать о них какие-либо сочинения. Как-то они выпали из внимания. Забытые острова…

Сейчас во многих местах страны, даже по инициативе местных органов власти, стихийно возникают маленькие заповедники. Нельзя ли устроить маленький заповедник на одном или двух островах Балхаша? Они изолированы, их легко охранять от различного вмешательства извне, кроме того, природа островов не сильно изменилась из-за удаленности их от берегов. Посмотреть острова Балхаша для этой цели — главная, возникшая по личной инициативе, задача путешествия.

Необитаемые острова

Более пятнадцати лет пролежала в бездействии моя складная лодка-байдарка. И вот сейчас на берегу Балхаша мы пытаемся ее собрать. Постепенно разбираемся в премудростях конструкции нашего суденышка, радуясь его добротности.

Над нами синее небо, жгучее солнце, вокруг голубой простор воды, а впереди темная полоска одного из многочисленных островов Балхаша. С непривычки грести нелегко, но наша байдарка без груза легко скользит, рассекая небольшие волны, а темная полоса острова растет, ширится, и вскоре мы ступаем на его таинственный берег.

Наш первый остров небольшой: метров двести в длину, пятьдесят в ширину. Его берега сложены из крупных белых камней. С одной его стороны высится крутая скала, с другой — его край заняли тростники. К ним примыкают небольшие заросли тальника.

На остальной части — типичные растения каменистой пустыни. Но они не такие, как на материке, а чистые, раскидистые, целенькие, не тронутые скотом, благоденствующие. Цветут дикий чеснок, софора, какие-то астрагалы. Разукрасилась семенами курчавка. Светло-зелеными куртинками пышно разрослась пахучая полынь.

Здесь живет пара ворон, их гнездо на самом большом и густом деревце. На земле под ним валяются скорлупы крупных яиц: вороны основательно поразбойничали. Красть яйца и разорять гнезда они большие мастера. В тростниках монотонно скрипит камышевка, и, видимо, ради нее прилетела сюда и кукушка. Парочка горлинок испуганно вылетает из прибрежных кустиков и уносится вдаль. И больше никого: ни ящериц, ни жаб, ни лягушек, ни змей.

Кто же самые маленькие жители острова? Их тут достаточно. Вся земля кишит от величайшего множества красноголовых муравьев формика субпилоза, под каждым камнем — личинки, куколки, яички. Только у самого берега приютилось несколько небольших семей крошечного муравья тетрамориум цеспитум. И еще сверчки! Очень много сверчков. Шустрые, они с величайшей поспешностью разбегаются из-под камней.

Как и полагается, у сверчков-самок крылья самых разных размеров. У большинства же крылья короткие. Их обладатели не могут покинуть остров. Совсем мало длиннокрылых, способных подняться в воздух. Они расселители и к тому же маленькие. Когда-то остров был заселен такими сверчками-авиаторами, прилетевшими с материка.

Чем же питаются сверчки и муравьи? Видимо, и те и другие поедают комариков-звонцов, для которых остров — место брачных встреч.

Второй остров побольше первого и подальше от берега. С него наша машина и палатки — едва заметные точки. Как только мы причалили к острову, в воздух с визгом и причитаниями поднялась стая крачек. Подняли тревогу несколько куликов-сорок, черно-белых с красными клювами. Птицы сильно встревожены. Кое-кто из них стреляет в нас белой жидкостью, но, к счастью, не попадает.

Птицы, оказывается, не напрасно беспокоятся. На самом высоком месте острова (какая предусмотрительность!) расположено множество гнезд. Собственно гнезд нет, просто в едва заметных ямках на земле лежат желтовато-охристые с темно-коричневыми пятнами яйца.

Красноголовых муравьев и сверчков на острове не оказалось. Что-то здесь не способствовало их процветанию. Может быть, виноваты были в этом крачки. В общем другой остров и другая на нем жизнь!

Паучий остров

За станцией Чаганак, недалеко от длинного и узкого мыса, расположено три острова. Местные жители называют их «лесными». Возможно, лес и был, да исчез, изведенный человеком. Впрочем, в этом безлесном крае и крошечная рощица представляется лесом.

Надо посетить лесные острова. Но утром поднялся сильный ветер, по озеру побежали волны с белыми барашками.

К полудню ветер как будто стал стихать, и мы, собрав байдарку, тронулись в путь. Но чем дальше от берега, тем выше и круче волны. А когда большая волна, набегая сзади, поднимает корму, наше суденышко основательно зарывается носом в воду. Мы гребем отчаянно, не жалея сил. Но вот и берег. После путешествия по воде с такой радостью встречаешь берег и с удовольствием ступаешь на твердую землю.

Остров большой, почти в километр длиной. Едва причалили к нему, как неожиданно на берегу появился Робинзон. Он житель Чаганака, сюда наведывается часто. Здесь у него небольшая бахча, моторка и снасти для ловли рыбы. Робинзон с недоверием смотрит на нашу байдарку.

— А что, если волна разгуляется? Как возвратитесь на своей посудине обратно? — не без иронии спрашивает он. — Иногда по три дня дует, и даже на моторке приходится отсиживаться.

На острове у берега — тростники, рощица разнолистного тополя-туранги, заросли кендыря, селитрянки, тамариска, кусочек каменистой пустыни, пятно солончака… В общем мир растений довольно разнообразен. Есть и редкие кустики саксаула. Это дерево сильно поражается комариками галлицами и двумя видами листоблошек.

Каждый из них образует своеобразные наросты — галлы, в которых развиваются личинки. Галлицы очень малы, живут несколько дней. Здесь же на деревцах их нет, живут только одни листоблошки: они крупнее, живут дольше, неплохо летают, добрались сюда на крыльях.

Толстостебельная повилика образует такие мощные заросли, что закрывает собою кусты-прокормители. Но она только там, где расположен шалаш огородника. Чем-то человек способствует жизни этого паразитического растения.

Вдруг я увидел шкуры сайгаков на зеленой лужайке. По словам Робинзона, зимой громадное стадо прошло из Бетпакдалы через острова в сторону низовий реки Или. Сайгаки, оставшиеся на островах, гибли от бескормицы: снег был глубокий. Гибли еще здесь и подранки, ушедшие от преследования охотников-промысловиков и браконьеров.

В одном месте берег совсем оранжевый: камни, оказывается, покрылись лишайниками. Стал приглядываться к маленьким обитателям острова. Из-под ног во все стороны прыгают кобылки, кузнечики. Очень много здесь кобылок! Почти на голых скалах обосновались многочисленные молодые каракурты. Сейчас они в красивом цветастом наряде: черное брюшко украшено ярко-красными пятнами, отороченными белыми каемками.

Находка ядовитого паука казалась необыкновенной. На материке он стал редок. Засуха, перевыпас сказались на его численности. А здесь этот опасный для человека и домашних животных паук сохранился и, судя по всему, процветает, возможно, еще и потому, что на остров не проникли его враги: поражающие паука осы-помпиллы, а его яйцекладки — наездники.

Каракурты могли сюда попасть молодыми паучками, едва выбравшимися из коконов, по ветру на паутинках. Еды на острове хватает — комариков-звонцов масса. А вот скорпион и фаланга не добрались до этого райского уголка: ни плавать, ни летать они не умеют.

Брожу по острову, почти обошел его со всех сторон. Кажется, все примечательное заметил, но случай преподносит еще сюрприз. На мысе голые кустики прошлогоднего кендыря сплошь увиты беспорядочными нитями и белыми, плотными, размером чуть больше наперстка паучьими логовищами. Тут настоящая община благожелательно относящихся друг к другу хищников, пауков аранеа корнутус. Редкое явление общественной жизни среди пауков. Все паучье население сидит в глубине своих паутинных сооружений. Яркое дневное солнце и ветер, видимо, располагают их к лени.

Осматриваю логовища обитателей острова и всюду вижу толстых паучих. Кое-где с ними мирно соседствуют самцы. Рисунок брюшка однообразен, напоминает что-то похожее на крест с двойными перекладинами и большим черным пятном. Но цвет варьирует в очень широких пределах — от светло-серого до темного и кирпично-красного.

Паучья компания живет по строгому распорядку: все население состоит из взрослых, все напитались, почти закончили брачные дела, должны откладывать в коконы яички. Не без труда нахожу кокон. Вопреки паучьему этикету при нем нет родительницы, и его охраняет самец. Осторожно отталкиваю его в сторону, но он с самоотверженностью, достойной настоящего мужчины, пренебрегая опасностью, возвращается обратно.

Больше нигде нет скопищ общественных пауков. Верные своим обычаям, они поселились только в одном месте острова тесной, сплоченной общиной. Так, видимо, легче жить.

Приют огородников

Три маленьких острова длиною не более двадцати — тридцати метров примыкают почти вплотную к самому ближнему к Чаганаку лесному острову. При нашем приближении с них поднимается в воздух целая туча крачек и начинает истерическую какофонию. Здесь их прибежище, уже с лодки видны крошечные пухляки. На самом острове обосновались чайки, и мы пытаемся быстро миновать птичьи владения, усиленно всматриваясь под ноги. Крошечные пушистые птенчики прижались к камешкам — не отличишь. Кое-где в ямках на земле лежат пестренькие яички. Чайки быстро успокаиваются, едва мы минуем их поселение.

Почти половина острова занята огородниками. Стрекочут моторы, подающие воду. Здесь для чаек человек привычен, и я радуюсь мирному соседству. Птицы благоденствуют благодаря человеку: хищники сюда боятся заходить. Вижу помет зайцев.

— Их на нашем острове много! — говорит один из огородников. — Живут сами по себе, овощ не трогают.

Но насекомых нет: ни кобылок, ни каракуртов, ни общественных пауков. Все они съедены чайками.

Остров, будто крепость, обнесен со всех сторон высокими береговыми валами из мелкой черной гальки. Озеро отошло от берегов, и валами завладели высокие луговые травы, тростники да кустарники.

Сверкающий глазами

Наш бивак располагался возле песчаной гряды. Наступила ночь. Черное южное небо сверкало звездами, неясными силуэтами виднелись кусты. Залаяла собака, пришлось выбираться из палатки. Прислушался: будто слегка зашуршал песок, качнулся куст, и вновь воцарилась глубокая тишина. На всякий случай осветил фонариком бархан — и едва не вздрогнул от неожиданности. В нескольких метрах от меня загорелись четыре ярких зеленовато-синих фонарика. Они слегка переместились с места на место, замерли, снова передвинулись. Вдруг одна пара фонариков засверкала красным цветом, блеснула вновь зеленовато-синим и еще сильнее покраснела.

Видение было настолько необычным, что я, поражённый, застыл от неожиданности. В голове пронесся вихрь мыслей о каких-то совершенно необычных животных. Осторожно, сдерживая дыхание, медленно шагнул вперед… Тогда и разглядел обладателей чудесных фонариков: ночных ящериц — сцинковых гекконов.

Их было двое. Один из них, очевидно не выразив желания со мною знакомиться, сверкнул красным зловещим отблеском глаз и юркнул в ближайшую норку, другого же я успел накрыть ладонью и прижать к песку.

Утром внимательно разглядел пленника. Это было очень своеобразное существо: большеголовое, тело раскрашено широкими полосами и покрыто крупными чешуями. Что-то в нем чудилось очень древнее и неземное. Геккон передвигался не спеша, будто неуверенно, как ребенок, делающий первые шаги, покачивая большой головой с круглыми глазами. Но иногда это меланхоличное создание неожиданно совершало резкие скачки и, как бы желая наказать меня за излишнее любопытство, ощутимо кусало мои пальцы. Победить недоверчивость геккона казалось невозможным. Всем своим поведением он показывал неприязнь, а глаза его глядели с какой-то особенной безучастной скорбью.

Виновниками же ночной тревоги собаки были джейраны (я узнал по следам). Они тихо подошли почти к самому биваку, потоптались и потом ускакали.

Интересная находка

Два дня пришлось отсиживаться на берегу. На озере разыгрался шторм. Сильный восточный ветер гнал бесконечные волны, они обрушивались на берег и откатывались обратно. Не желая терять зря времени, брожу по пустыне. Недалеко от берега, в понижении между холмами, нашел большой солончак. В этом месте когда-то было озерко. Но упал уровень Балхаша, озерко усохло, вода из него ушла под землю и оставила большое белое пятно в бордюре зеленых солянок да мелких кустарничков.

По краю белого пятна слегка вспухла и растрескалась на многоугольники земля, на небольшой глубине располагается влажный слой почвы. Вот большое темное отверстие крупной норки. Направляю туда лучик солнца, отраженный от зеркальца, и в глубине загораются, переливаясь всеми цветами радуги, будто драгоценные камни, глаза. Я хорошо знаю их обладателя — крупного паука южнорусского тарантула.

Недалеко от него аккуратная воронка. На ее дне, зарывшись в мелкую пыль, затаилась хищная личинка муравьиного льва. Еще видны круглые норки, опускающиеся вниз по прямой линии. Это жилище и ловушка другого хищника — личинки жука-скакуна. На голой и пока еще влажной земле видны маленькие комочки, а под ними крошечные жужелички.

Как будто все здесь обычное, и ничего нет нового, можно идти к биваку. Остается лишь взглянуть на выбросы небольших рыхлых кучек сухой земли. Их немало. Норка, откуда вынесен грунт, очень пологая, в рыхлой почве стенки ее неровны. Тут и не выстроишь другой. Продолжаю рыть лопаточкой. Через десяток сантиметров вижу в норке какие-то палочки и соринки. Их все больше и больше, вскоре весь ход забит ими. Палочки совершенно сухие, явно занесены сюда недавно жителями норок, но зачем?

Около четверти метра норка шла на глубине около десяти сантиметров в почти сухом слое, но затем пошла вниз до влажного слоя. Здесь тоже все забито палочками. Какое странное сооружение! Осторожно вынимаю пинцетом палочки, освобождаю ход и вдруг замечаю какое-то юркнувшее вглубь синевато-серое тельце. Да это небольшая, нежного телосложения мокрица! Поверхность ее тела очень блестящая, будто покрытая лаком. Она очень похожа на пустынных мокриц рода гемилепистус, только тело ее гладкое, без гребешков и бугорков, да покровы тоньше и нежнее.

С интересом разглядываю незнакомку: ее выразительные глаза, очень забавную головку с размахивающими коротенькими усиками. Это самка.

У всех пустынных мокриц — моногамия. Может быть, у этой мокрицы норка — тоже дом и в ней семья. Еще несколько сантиметров норки — и вижу другую мокрицу, на этот раз самца, такого же размера, и кучку крошечных, едва ли не в два-три миллиметра, деток. Семья большая, малышей около трех десятков. Так вот кто выбрасывает наружу небольшие кучки рыхлой земли! Я заинтересовался находкой, забыл о том, что пора идти на бивак. Еще бы! Сколько лет знаком с мокрицами — обитателями пустынь, и вдруг необычная встреча с мокрицей, явно не знакомой науке. И биология у нее другая, чем у мокриц, мною изученных, и жилище иное.

Белых облаков все больше и больше. Вот одно большое набежало на солнце, и светлое дно бывшего озерка становится синим. Подул прохладный ветерок. Мокрицы — хозяева норок будто обрадовались тени, показались во входах, выползли наружу, занялись делами: кто тащит сухую палочку, кто, пятясь назад, выбрасывает из норки землю, усиленно размахивая многочисленными ножками, — благо наклонный ход позволяет использовать такой прием, некоторые же сидят во входах, будто греются.

Оказывается, сухие палочки — добыча мокриц. Они поражены грибками и, видимо, поэтому съедобны. С палочки мокрицы сгрызают поверхностный слой, проросший грибками. Кроме того, над этим прилежно трудятся некоторые мокрицы и наверху, вне норок. Так мокрицы вызывают разложение древесины, удобряют почву, рыхлят ее, способствуют проникновению влаги, воздуха; палочки, без сомнения, выполняют роль своеобразных стропил, поддерживают все строение в ненадежной рыхлой почве пухлого солончака. Случись обвал, и гладкие мокрицы переберутся через палочки наружу. Еще сквозь густое переплетение палочек в норку нелегко пробраться какому-либо хищнику: жужелице, скорпиону, жуку-стафилину или ящерице.

Во всех норках я нахожу супружеские пары, нигде нет ни вдов, ни холостяков, но крохотных мокричек завели себе пока немногие, сейчас только наступает пора рождения потомства. Еще я заметил, что те, кто сидит во входе, высунув наружу свой хвостик, — самочки. Они прогревают свое тело, ускоряя развитие потомства. Мокрицы очень осторожны и при первых признаках опасности тотчас же прячутся в самые глубокие покои своего жилища.

Вот вы какие, солончаковые мокрицы! Для поселения избрали рыхлую почву, не роете вертикальных норок, не защищаете их вход своим телом, да и не имеете для этой цели защитных гребешков, не выносите землю с помощью кишечника.

Долго думаю о своей находке, перебираю в памяти и восстанавливаю радостные минуты маленького открытия; подумываю о том, как мне придется описывать в научной литературе эту мокрицу, и подбираю для нее различные названия. Проще всего дать ей имя по названию местности, окрестив мокрицей солончаковой, или назвать по месту обитания — балхашской, как делают многие зоологи. Но может так оказаться, что мокрица широко распространена по пустыням Средней Азии. Неожиданно в памяти всплывает трагический образ одного из исследователей Средней Азии, Г. С. Карелина; я останавливаюсь на этом имени, желая почтить его память. Пусть эта мокричка будет названа хемилипистус Карелина.

Трагична судьба этого талантливого исследователя. Он родился в 1801 году. Был артиллерийским прапорщиком. Способного молодого офицера заметил печально известный временщик граф Аракчеев. Он перевёл Карелина на службу в штаб военных поселений. Здесь молодому человеку было поручено ведение топографических съемок. Веселый и жизнерадостный, Карелин как-то дежурил на гауптвахте в Петербурге и нарисовал веселую карикатуру на своего покровителя. На гербе Аракчеева был написан верноподданнический девиз: «Без лести предан». Карелин изменил в одном слове только одну букву, и получилось: «Бес лести предан». И эта буква решила его участь. Аракчеев немедленно сослал Карелина в Оренбургскую крепость.

Но молодой человек не пал духом и с присущей ему энергией занялся изучением края. Он исследовал Киргизский край, Башкирию, был первым русским, изучившим залив Кара-Богаз-Гол, берега Каспийского моря, прошел через Каракумы и Кызылкум до Астрабадского залива в пределах Ирана. Были им также обследованы и детально изучены Семиреченский край, территория современного Восточного Казахстана и даже Западный Китай. Он составил карту Семиреченского края, собрал богатейшую коллекцию из тысячи шестисот видов растений, тысячи трехсот шкур животных и около десяти тысяч насекомых.

В 1842 году Карелин послал в Петербург с молодым, любимым учеником И. Кирилловым важное донесение о состоянии Киргизской степи и Заиртышского края. Кроме того, Кириллов вез семь толстых тетрадей дневников путешествий Карелина. Но по пути в Петербург в одной из гостиниц И. Кириллов внезапно умер, бесследно исчезли в день его смерти и все материалы.

Одно за другим несчастья продолжали терзать ученого. В 1845 году у Карелина появился новый влиятельный недруг — сибирский генерал-губернатор Горчаков. После длительной травли и преследований он выслал Карелина из Семипалатинска, где жил и работал ученый. После этого семь лет Карелин прожил в Москве.

Отправляясь в свою последнюю поездку — в Гурьев, он сдал на хранение в кладовые Храма Спасителя в Москве все свои богатейшие коллекции и образцы полезных ископаемых, в которых находилось только одних золотых самородков сто восемьдесят образцов. Казалось, более надежного в то время места не найти, но все эти коллекции таинственно исчезли, бесследно пропали.

Карелин поселился в Гурьеве. Здесь он не прекращал своей работы. В 1872 году в его маленьком домике внезапно вспыхнул пожар, уничтоживший все рукописи, карты, записные книжки, дневники. Вскоре после этого удара судьбы Григорий Силыч Карелин умер.

Сохранились ли где-либо материалы о жизни замечательного ученого, бескорыстного, преданнейшего патриота Родины? Может быть, в архивах Гурьева, Алма-Аты, Уральска, Семипалатинска, Омска, Оренбурга и Ташкента будут найдены документы, проливающие свет на тайну самой большой трагедии для ученого — гибели плодов его многочисленных экспедиций и всего самоотверженного труда?

Ночной огонек

Ночью, проснувшись, я вижу возле своей постели за стенкой полога светящийся комочек. Он сияет голубым огоньком и так ярок, что в темноте вокруг него видно почти на полметра во все стороны. Из полевой сумки — она всегда со мной, даже ночью — я вынимаю эксгаустер, в бутылочку осторожно заталкиваю необычную находку и только тогда рассматриваю в лупу. Да, так и есть — это ветвистоусый комарик. Он неподвижен, мертв. Нет ли еще таких комариков-огоньков?

Тихо, чтобы не будить своих спутников, обхожу вокруг бивака, но ничего более не нахожу. Кладу баночку со светящимся комариком возле полога, но он так ярок, что мешает спать, прикрываю баночку краем полога. Перед сном вспоминаю встречу. Со светящимися комариками «познакомился» на Балхаше в одной из самых первых поездок на озеро — около пятнадцати лет назад. Тогда их было множество, весь берег сверкал ими. Утром я вытряхиваю из баночки комарика. Он высох и уже не светится. Все же этот комарик необычный, очень яркий.

Кряковая утка

Наконец прекратился ветер, и вода, которую он нагнал на западный берег Балхаша, ушла, обнажив песчаные отмели. Возле маленького острова, к которому мы причалили, выглянули из-под воды камни, и я удивляюсь, что они такие ярко-зеленые. Оказывается, у берега обильно разрослись зеленые водоросли. Даже мир водорослей живет по-своему у каждого островка, в зависимости от сложившейся обстановки. Островок сложен из крупного камня. Его вершина густо заросла вьюнком, молочаем, кендырем, злаками, разными густыми травами, а на его середине красуется одинокий пышный куст розового тамариска.

Нет на острове ни птиц, ни зверушек — очень он маленький. Зато величайшее множество бабочек желтушек и голубянок крутится на цветах. Летают осы с красными пятнами на брюшке, жужжит ярко-оранжевая пчела-антофора, легко и грациозно перелетают с места на место кобылки-летуньи. И все они такие удивительно доверчивые, не боятся нацеленного на них объектива фотоаппарата.

В заросли трав не хочется лезть. Чуть их шевельнешь — и вылетает туча комариков, звенят тревожно крыльями, забиваются в одежду, волосы, лезут в уши. Еще здесь обитают крупные пауки. Загляделся на них. Большие толстые самки в белых паутинных логовищах сидят, не показываются наружу, ожидают ночи, комариных плясок.

Пересекаю островок поперек, и вдруг из травы, из-под ног, громко хлопая крыльями и задев мою руку, вылетела кряковая утка. Описала круг над островком, села вблизи на воду. На земле, под травой, — большое круглое, покрытое пухом гнездо и девять яиц. Чуть не наступил на них! Бедная кряква! Не посчастливилось ей вовремя вывести свое потомство. Видно, кто-то помешал, может, те вороны, которые угнездились на первом острове… Теперь с таким запозданием она стремится наверстать упущенное. Скорее надо выбираться с островка и плыть к берегу!

Древние курганы

Вот и второй остров у нас под ногами. Он будто двухцветный, посередине высится рыжая пустыня, покрытая щетиной уже выгоревших растений. По берегу у воды зеленеют растения. На самом высоком месте острова из уголкового железа сделана вышка и на ней аккумулятор и фонарик — это маяк. Он автоматически зажигается ночью. Маяк, оказывается, стоит на древнем кургане, сложенном из камней и земли. Недалеко от него расположен второй курган, поменьше. Сколько тысячелетий курганам и кто в них захоронен? Древний обитатель этих краев голубоглазый и русоволосый сак, или сменивший его усунь, или пришедший издалека гунн? Оба кургана целы. Грабители до них не добрались.

Остров красив, окружен тугаями. Быть бы ему заповедником: здесь и лох, и разнолистный тополь, и чингил, и саксаул. Но лох сильно пострадал от какой-то гусеницы. Вокруг еще масса высохших широченных листьев ревеня Максимовича. Верблюжья колючка высокая, вся в цвету. В ее лиловых листьях гудят пчелы. Не бывает такой колючки в настоящей пустыне.

В понижениях кое-где образовались пятна солончаков, и на них вижу свежий след сайгака. Остался один, умело прячется от человека, переживает в одиночестве лето. Придет зима, прикочуют с берега на острова стада его собратьев, и тогда кончится отшельничество.

В густом тугайчике у берега — буйство комариков-звонцов и раздолье паучьей жизни. Одно дерево все обвешано паутиной, и нет на нем свободного листочка, который трепетал бы от ветра. И здесь масса каракуртов, кобылок, ос, пчел, бабочек и уж, конечно, больше всех пауков — истребителей комариков.

Стайка скворцов не спеша перелетает с места на место. Добычи много. Но кроме них — никаких птиц! Почему?

Покидая остров, неожиданно замечаю на влажном песке слабый отпечаток крупной кошачьей лапы. Так вот кто здесь хозяин, враг мелких птиц, учредитель распорядков жизни! И косвенный покровитель насекомых!

Остров Ольджабека

Остров большой, назван, видимо, по имени одного из его бывших жителей. Сейчас он необитаем и пустынен. Наш путь к нему лежит мимо трех маленьких островков. Мы заглядываем на каждый из них в надежде найти что-либо особенное.

На первом островке нахожу гнездо вороны и под ним расклеванные яйца крякв. Черные разбойницы уже успели вывести потомство, основательно здесь попромышлять. На островок попал ядовитый брунец и разросся пышной куртинкой. Цветет несколько крупных кустов шиповника.

На втором островке очень много желтого крестовика, молочая, но они уже отцвели. Цветет серпуха. Красуются крупные шарики пушистой наголоватки. Не случайно эти растения заселили весь островок — их семена-парашютики легко переносятся по ветру. Быть бы здесь паукам: комариков в траве таится немало. Да трудно здесь жить. Семена-пушинки всю паутину засоряют, и бедные пауки голодают. Сколько ни плети сетей, вместо комариков все забьют пушинки. Кто бы мог подумать, что растения с семенами-пушинками — друзья комариков-звонцов и враги пауков?

Третий маленький остров озадачил. Он такой же, как и первый, и сложен из валов нанесенного волнами щебня и плоской гальки. Но на берегу нас встречает веселая стайка энергичных жуков-скакунов, а в траве — множество кобылок. Неужели оттого, что возле одинокого куста ивы находится небольшая площадка из плотного песка?! Здесь кобылки могут откладывать в землю кубышки, а личинки жуков-скакунов строить свои ловчие норки. В щебне ни того, ни другого не сделаешь.

Теперь держим путь к большому острову Ольджабека. Длинный, около четырех километров, он когда-то был соединен с берегом и от него отстоит совсем недалеко. Здесь унылая каменистая пустыня, поросшая боялышем. Зеленая полоска тростника на берегу да кустики ивы и каратуранги немного оживляют его. Носятся над пустыней луговые тиркуши, в воздухе планирует пеликан, вдоль берега патрулируют черноголовые хохотуны и серебристые чайки.

На острове мы обнаружили четыре древних небольших кургана и развалины небольшой глинобитной кибитки. Самый крупный курган расположен на высоком месте острова. На нем топографы тоже соорудили вышку. Археологи, которые вознамерятся обследовать курган, окажутся в затруднении, так как запрещается порча топографических сооружений.

В пустынной части острова заметил одиночные камни. Под ними прятались маленькие гологлазы, крошечная фаланга и скорпион. Существование их здесь подтверждает недавнюю связь острова с материком. Еще под камнями были одиночные прыткие ящерицы. В панике они выскочили из-под своего перевернутого убежища и, отбежав на несколько метров, помчались обратно. Странно. Впрочем, чему удивляться? Здесь камни — единственное место, где можно скрыться от опасности.

Большой остров дал мало находок.

Неудачный рейс

Едва посветлело, как озеро расшумелось, потемнело и ветер погнал на берег гряды волн. Но взошло солнце, ветер затих, озеро успокоилось, посветлело, заголубело. И тогда с воды на берег, выходя из куколок и навсегда простившись с водной стихией, полетели ветвистоусые комарики и стали забиваться в кусты тамариска, чингиля и шиповника. Наша машина стоит на самом берегу, и немало комариков забралось и в нее. Хватит теперь и нам хлопот.

Мы раздумываем, плыть ли к далекому острову. До него грести не менее часа, а за это время коварный Балхаш может разгуляться. Разве угадать его капризы!

Меня беспокоит направление ветра. Куда он будет дуть, когда проснется? Если с запада, то нас прибьет к берегу. А если с востока? Тогда может далеко унести в открытую часть озера. Но все же поплыли. И вскоре раскаялись. До берега оставалось километров шесть, столько же и до острова, как внезапно налетел ветер и зашумело озеро. Бедная наша байдарочка, взлетая на волны и падая с них, поскрипывает жалобно, от встречных волн летят брызги, а на душе тревога: не переломится ли ее каркас.

Продолжать путь вперед нельзя. К тому же встречный ветер — большая помеха нашему движению. Надо поворачивать обратно. Едва только затеян маневр, как я вижу большую волну. Она катит на нас свой белый гребень, будто нарочно поджидала, чтобы расправиться с нашим суденышком, ударив по нему сбоку. Какой в этот момент она показалась мне противной! А поиздевалась она над нами вдосталь. Добралась, щедро окатила водой, да так, что осела наша байдарочка от тяжести, совсем погрузилась в воду и опрокинулась. Кое-как выливаем воду и забираемся в байдарку. Теперь бы скорее на сушу, но нам не холодно, гребем изо всех сил. Волны, подхватывая наш «кораблик», несут его все ближе к берегу. Все время отчерпываем воду, иначе снова надо бросаться в озеро, чтобы не утопить наше утлое суденышко.

Целой вечностью показалась борьба с расшумевшимся озером. Наконец близок наш бивак, прямо к нему нас прибивают волны и ветер. Ольга бегает по берегу, мечется из стороны в сторону.

На твердой земле нас встречает жаркий костер. Молодец наша Ольга, заметила бедствие издалека, наготовила целую гору топлива.

— Вот и надежная байдарка! — укоряет она. — Больше в ней нельзя плавать в этом озере. Как хотите, если не послушаете, брошу экспедицию и уеду. Не желаю видеть вашу гибель… Ни за что!

Ее ультиматум излишен. Про себя я давно решил: надо ехать в город, доставать что-то другое и более надежное.

На следующий день на жарком солнце быстро высыхают наши вещи, и еще через день после нашего неудачного плавания мы мчимся домой, по пути только ради ночлега заглядывая в знакомый саксауловый лес.

Трудная жизнь орлиной семьи

Интересно взглянуть на птенцов орла-могильника. Какими они теперь стали? Вот и гнездо, и на нем виднеется что-то большое, коричневое. Оказывается, это молодой орленок. Он теперь уже почти такого же размера, как взрослый, стоит на краю гнезда, опустив голову и закрыв глаза. Спит, наверное, обдуваемый ветерком. Других не видно, лежат. В кузове машины тявкнула собака. Орленок встрепенулся, открыл глаза, взглянул в нашу сторону и тотчас же лег, прижался к гнезду, спрятал голову.

Птенцов только двое. От третьего остались одни лапы с растопыренными когтями. Сами съели своего собрата от голода или один из родителей принес свое дитя в жертву другим? Обычно орлы выводят по два птенца. Неужели третий предназначался как своеобразный запас провизии на случай бескормицы? Жестокий обычай, но целесообразный! Лучше погибнуть одному, чем всем троим. Орлят сфотографировать опять не удалось. Крепко залегли пластом, будто мертвые. Такова реакция пассивной защиты.

Саксаульник изменился. Выгорели под солнцем и стали желтыми травы, хотя деревья все те же, зеленые. Исчезли кобылки. Отложили кубышки и погибли. Видимо, откочевали отсюда и ежики, охотившиеся за насекомыми, и не стало орлиной добычи. Не выручили на этот раз кобылки орлиное семейство.

После катастрофы

В большой солончаковой низинке близ станции Копа мы были в начале путешествия, когда ехали к горам Анрахай.

Земля была сухой и жаждала влаги. Мокрицы успели разойтись со своих зимовочных норок, разбились на парочки, и каждая из них построила неглубокую вертикальную норку с сильно суженным входом. Пустынные рачки еще не перелиняли, оставались неполовозрелыми.

Теперь мы снова останавливаемся здесь, и я спешу узнать, как живут мои давние знакомые. Мокрицы стали взрослыми. Самцы украсились зубчатыми гребнями и небольшим бугорком на голове, похожим на рожок. Самочки темнее, гладкие, чуть меньше размерами. Заботливые родители обзавелись детьми: крошечными светлыми, даже слегка прозрачными мокричками. В каждой семье их от семи до двадцати, сидят недалеко от входа, охраняемого самцом, прогреваются.

И в этот раз много загадок. Разрываю одну за другой норки подземных жителей, иного способа нет, чтобы узнать их дела, и не могу понять, что случилось. Мокриц очень мало по сравнению с тем, что было прежде. Осталось не более одной четверти, и те сохранились по возвышенностям. В норках нет того порядка, какой царил прежде, встречаются такие, в которых или только один самец, или одна самка. У одного холостяка оказалось две малютки. Куда делись остальные? Вижу и такую норку, в которую набилось до десятка взрослых самцов и самок. Они — явные бродяги — нашли на день совместный приют в брошенном убежище. Нахожу и парочку мокриц, едва начавшую готовить свое помещение. Это сейчас, в конце мая! И еще загадка. В одной норке кроме самца и самки две партии мокричек. Они различаются по размерам: кто покрупнее — в каморке повыше, кто поменьше — в каморке самой нижней. Не могла одна и та же самка дважды принести потомство, нет такого обычая у мокриц. Скорее всего хозяйка погибла, и ее место заняла другая, еще не успевшая принести потомство. Но почему она бросила своего супруга и норку? Долго раздумываю над тем, что произошло в мире этих маленьких тружеников пустыни.

После четырех лет изнурительной засухи май этого года выдался отменно хорошим. Теплый и насыщенный влагой воздух из Средиземного моря встретился над пустынями с холодным северным. По небу стали разгуливать облака, и с небольшими перерывами пролились дожди. Они оросили и солончаковую низину. Разжиженная и липкая глина проникла в норки мокриц, погубила их жителей. Не поэтому ли сейчас, после такой катастрофы, у самцов часть спинок, особенно та, которая украшена зубчиками, измазана прочно присохшей глиной? Бедные жители подземелий закупоривали собою вход в норки, спасая ее от затопления, тем же способом, каким они препятствуют вторжению незваных гостей…

Утром солнце засверкало над зеленой низинкой и быстро согрело землю. По ней всюду ползали мокрицы. Я пригляделся. Наверх вышла одна женская половина населения. Самцы сидели во входах, накрепко закрыв их своими зубастыми спинками. Самки были очень заняты, искали еду. То одна, то другая волочили к своему дому всякий мусор: сухие палочки, старые прошлогодние засохшие былинки, остатки колючих семян. Все это, если внимательно приглядеться, поросло черными грибками, они и составляли их главную пищу. Очень редко кто из мокриц тащил крошечный зеленый росточек, видимо разнообразивший столь скромную диету. Какие интересные создания! Нашли себе пропитание, никому другому не нужное, да еще такое, которого всегда вдоволь в самую тяжкую пору жизни пустыни, оказались вне конкуренции, царящей в мире животных.

Самочки неторопливы, но очень деловиты. Едва подтащив добычу к норке, они опускали ее одним концом во вход, тотчас же отправляясь за очередной порцией провианта. В это время самец затаскивал добытое в жилище. Но запасаемая еда, наверное, предназначалась для родителей, детей же, пока они малы, полагалось кормить отрыжками, точно так же, как это делают общественные насекомые — пчелы, осы, муравьи, термиты.

Утром, пока не поднялось высоко над горизонтом солнце, кое-где из норок показались малыши. Каждый из них, побегав вблизи своего дома и, видимо, приняв солнечную ванну, возвращался и прогревался в верхней части норки, вблизи входа.

В пробирке, куда я поместил несколько мокриц, мои пленницы быстро опорожнили кишечник, выделили плоские цилиндрики из земли. Таким способом, тяжким, с нашей, человеческой точки зрения, они, поедая землю и вынося ее наружу, строили свое жилище. Подобно дождевым червям громадная армия пустынных мокриц пропускала через свой кишечник массу почвы, одновременно разрыхляя ее и обогащая органическими веществами.

Тоскливые авдотки

Сколько хлопот с нашей новой резиновой надувной лодкой «Пеликан»! Она тяжела, объемиста, но отзывы о ней самые похвальные: и устойчива, и работает с подвесным мотором, и Балхаш с его капризной погодой, неожиданными ветрами и штормами якобы ей не опасен. Судя по всему, наша байдарочка, движимая мускульной силой, ей во многом уступает.

Плоская лепешка на воде, которую легко и игриво болтают волны во все стороны, — таково первое ощущение от нашего нового суденышка. Старенький наш моторчик бормочет шумливо и с перебоями. Ветер свеж, и, если двигатель заглохнет, унесет нас в открытое озеро… Как добраться обратно? Коротенькими маленькими веслами не управиться.

Лодку болтает с боку на бок, иногда подбрасывает кверху, и тогда она со шлепком плюхается широким дном о воду. Брызгами залило одежду, небольшая лужа скопилась на дне. Но, слава богу, остров все ближе, мы причаливаем к его подветренной стороне. Здесь такая благодать, так тиха и спокойна вода и нет волн с белыми гребешками.

На острове хорошо! Нет следов ни домашних животных, ни человека. Чистые травы растут вдоль самого берега. В куртинке цветущего шиповника тихо реет густая стайка стрекоз-стрелок. Изумрудно-зеленые самчики такие нарядные по сравнению со своими скромно окрашенными охристо-зелеными подругами. Жужжат пчелы в белых зарослях толстолистного клоповника, от его мелких беленьких цветов исходит нежнейший аромат.

Наш фокстерьер первым выскочил на берег, забрался на вершину крутых скал. Оттуда раздаются громкие и тоскливые крики. Я спешу наверх и вижу пустынного кулика — авдотку. С полураскрытыми крыльями она бежит впереди собаки. Фокстерьер умен, знает — птиц трогать нельзя, да и нет смысла за ними гоняться, все равно поднимутся в воздух, оглядывается на меня, садится, не переставая наблюдать за незнакомкой.

Из сухой и коричневой травы вылетает другая авдотка. Обе планируют и в панике мечутся по траве, оглашая воздух тоскливыми громкими криками. С обрывистых скал поднялись несколько галок и затеяли гвалт, летая над нами.

Остров небольшой, слегка вытянутый, около трехсот метров длиной. Его поверхность с нетолстым слоем светлой почвы поросла низенькими пустынными злаками, красуются синие головки чеснока. В выгоревшей от летнего зноя траве скачет множество кобылок, среди них нет ни одной бескрылой. Между камнями по берегу, поближе к влаге, перебегают из убежища в убежище черные сверчки, всюду раздаются их короткие и отрывистые дневные трели.

В одном месте под землею прогулялся слепушонок и выкинул на поверхность цепочку холмиков светлой земли, перемешанной со щебнем. Здесь он недолго жил, не много для него нашлось поживы среди каменистой почвы. И вскоре он покинул остров. Но как слепушонок сюда попал и как отсюда выбрался? Почти безглазый, с короткими ножками, он, оказывается, способен совершать кочевки, не останавливаясь перед водными преградами, повинуясь могучему инстинкту расселения. В наших представлениях слепушонок — исконный подземник, не способный жить нигде, кроме своих темных хором. Зоологи со свойственным ученым скептицизмом тому, что я сказал, пожалуй, не поверят. Но факты упрямы: на острове оставлена только одинокая цепочка следов этого жителя.

Принимаюсь переворачивать камни и всюду вижу полусонных крохотных темно-серых ящериц-гологлазов. Их очень много, но у каждой свое собственное укрытие, свой дом, свой камень. Видимо, так полагается. Впрочем, одиночества не выдерживают даже самые отчаянные отшельники, когда дело касается продолжения рода. Один раз я застаю двух ящериц, самца и самку, а потом нахожу и счастливую обладательницу двух крохотных белых яичек.

Последнее, что привлекает на острове, — полоска розовых цветов кендыря среди зеленого бордюра. Здесь собрались бабочки-белянки.

Ветер крепчает и гонит волну. На обратном пути лодку еще больше бросает из стороны в сторону и обдает брызгами воды. Но, как я убедился, лодка превосходна: на волнах легко взлетает, плавно падает, удивительно устойчива, и я проникаюсь к ней доверием и уважением.

Крошечный островок

Островок лежит на нашем обратном пути к биваку и расположен в полукилометре от берега. Мы основательно проголодались, на биваке нас ожидает обед, но работа есть работа!

Наше появление встревожило большую серебристую чайку. Прекрасная, снежно-белая на темно-синем небе, она с громкими негодующими криками стала носиться над нашим «Пеликаном».

Островок около тридцати метров в длину и восемь в ширину. Когда-то здесь была скала, но ветер и вода сделали свое дело, и сейчас от скалы остался лишь невысокий бугорок из мелкого серого гравия да несколько больших камней. Остров совсем низенький, возвышается над водой едва ли на метр и, видимо, недавно поднялся над поверхностью озера. Но как быстро им завладела жизнь! Густая зелень покрыла этот пятачок, сложенный из камня. Здесь всего понемногу: тростник, рогоз, у самой воды горчак, украшенный мелкими розовыми цветами, наголоватка. Алеет несколько цветов иван-чая, одна веточка крошечного тамариска тоже украсилась нежно-розовыми цветами. Очень много высокого в маленьких белых цветах какого-то растения. Над ними реют бабочки белянки и желтушки.

Едва я вступаю в заросли трав, как в воздух поднимаются тучи комариков-звонцов и во все стороны разлетаются несколько десятков кобылок. Звонцы — дело обыденное. Они бьются в лицо, лезут в глаза, прежде чем успокоиться и вновь усесться на траву. Но вот кобылки меня озадачили. Они, такие ловкие, стремительно переносятся с места на место, кое-кто, разогнавшись, выскакивает за пределы островка и, круто завернув в воздухе, возвращается обратно. Изобилие кобылок поражает — ничего подобного нет на берегу!

Кобылки все одинаковые, серые, длиннокрылые. Я легко узнаю кобылку-летунью аилопус оксианус. Называется она так не случайно, а именно за способность к ловким полетам. Обычно эти кобылки обитают возле рек в тугаях, легко перелетают с дерева на дерево, они единственные, кто переносит без всякого ущерба половодье. Здесь им во время шторма, когда волны перекатываются через островок, тоже приходится покидать землю. Глядя на то, как они ловко летают, я восхищаюсь: молодцы кобылочки, нашли необитаемый остров, маленький рай с безмятежной жизнью! Здесь достаточно зелени и нет ни пичужек, ни мух-паразитов. Серебристой же чайке они не нужны. Она рыболов.

Но как летуньи устраивают свое потомство, куда кладут кубышки с яичками? Почвы здесь нет, один голый щебень, заливаемый водой. Прилетают сюда с берега? Вряд ли.

Большие грузные пауки аранеа корнутус сидят в белом, сплетенном из паутины мешочке. Ловчих сетей не видно. Сейчас не до охоты. Вот наступит ночь, поднимутся в воздух мириады комариков, и нескольких наспех протянутых нитей будет достаточно, чтобы поймать добычу и насытиться ею до отвала.

На белых цветах я вижу пчелку, оранжевую осу, черного помпилла. Кое-где ползают жуки-коровки. Здесь они также охотятся на звонцов, хотя их исконная пища — тли. Все они жители материка, свободно посещают островок, прилетая с берега. Ну и конечно, масса изящнейших стрекоз-стрелок реет между травами в поисках комариков.

Муравьев здесь нет, негде им жить, нет земли, одни камни. На всякий случай принимаюсь переворачивать прибрежные камни. Под каждым из них много прибрежных уховерток. Им не нравится свет. Очнувшись от дневного сна, в величайшей спешке они разбегаются в стороны, прячутся. Уховерткам здесь тоже, как и паукам, раздолье. Комарики-звонцы в изобилии, всем хватает.

Весь осмотрел островок, нет на нем никого более не замеченного. Хотя, возможно, где-то в зарослях приютились птенцы серебристой чайки. Уж очень тревожится за них мать, без устали летает над нами, покрикивая тоскливым голосом.

Коровий остров

Этот остров очень красивый, высокий, вокруг него бордюр из растений. Расположен он против железнодорожной станции Мынарал и своим северным краем отделен от берега небольшим проливом шириной не более двухсот метров. Его венчают четыре скалистые вершины, и на ближайшей из них тотчас же появляются два ворона. Поблескивая глазами, они внимательно следят за нами.

Да, есть зелень, есть и немного кобылок, бабочек и ос. Но на свежем, намытом еще вчера волнами песке видны следы коров и коз. Истосковавшись по свежей зелени среди опостылевших желтых холмов пустыни, они переплывают с материка на этот островок.

На берегу островка красуются пышные и очень колючие кусты шиповника и чингиля и несколько, видимо несъедобных, растений. Иду вдоль островка, и вороны перелетают с вершины на вершину, не сводят с меня глаз. К ним подсела серебристая чайка. Получился красивый контраст: белоснежная птица рядом с черными воронами на красной скале и на фоне синего неба. В одном месте в основании скалистого обрыва волны выбили небольшую пещеру. Возможно, спасаясь от жары, здесь были козы.

Близость островка к берегу прельстила не только потребителей зеленого корма, но и любителей и, к сожалению, осквернителей природы. Всюду валяются консервные банки и битые бутылки.

Сопровождаемый воронами, я обхожу со всех сторон коровий островок и возвращаюсь к лодке. Сейчас раннее утро, коровы и козы еще не успели приплыть на остров, и я первый посетитель этого живописного уголка.

Остров крошечных кобылок

Остров небольшой, но высокий, скалистый. Он будто кусочек берега, который обошла вода. Со стороны озера на нем угрюмые красные скалы. Одна за другой на них набегают волны, обдают брызгами и, обессилев, откатываются обратно. Чтобы пристать к острову, пришлось его обогнуть. Со стороны материка оказалась маленькая и уютная бухточка с несколькими раскидистыми ивами на берегу. Не успели выбраться из лодки, как нас встретила целая стая галок. Птицы подняли страшный гвалт. На обрывистой стороне берега, судя по многочисленным белым полоскам, в глубоких расщелинах находились гнезда. Но молодь уже окрылилась, лишь несколько недорослей поспешно юркнули между камнями и скрылись. На острове не было ни одной кобылки! Лишь кое-где перепрыгивали с места на места кобылочки, очень шустрые и недавно вышедшие из кубышек. Все большие кобылки были давным-давно истреблены галками.

Под камнями нашел пару скорпионов, ящерок-гологлазов да одного подкаменного кузнечика. Все они, ночные жители, выходили из своих укрытий только с наступлением темноты, когда птицы, хозяева острова, спали. Иначе и они не уцелели бы.

Скорпионы — настоящие обитатели пустыни. Воду они не любят, плавать не умеют и моментально тонут. Пара найденных скорпионов представляла собой потомство тех предков, которые обитали в далекое время, когда Балхаш мелел настолько, что острова соединялись с коренным берегом.

Золотой курган

На узенькой и длинной белой косе, повернувшись головками к ветру, сидели крачки и несколько озерных чаек. Они не обратили внимания на наш тарахтящий «Пеликан». И появление человека на острове их тоже не обеспокоило. Над самым островом реяли чайки и падали на землю почти вертикально, как в воду, что-то с нее склевывая.

Берег был пологим, низким, шесть намытых волнами валов из скатанной гальки громоздились один за другим. По краям валов росли несколько ив и два разнолистых тополя. Кое-где куртинками зеленела эфедра. За валами сразу начиналась почти ровная пустыня, покрытая выгоревшей травой. В ее понижениях, где прежде были озерца, зеленели сочные травы.

По ивам ползали красноголовые прибрежные муравьи формика субпилоза. Для них одинокие деревья служили единственной плантацией, которой они питались. Я перебрался через валы и едва ступил на коренную землю острова, как из сухой и реденькой травки во все стороны поползли, поскакали и полетели, сверкая разноцветными крыльями, кузнечики и кобылки, богомолы. Прыгающей братии было очень много. Кузнечики как будто все принадлежали к одному виду, серые, бледнокрылые, самочки с коротенькими черными, острыми, как кривые кинжалы, яйцекладами. Кобылочек при беглом просмотре можно было насчитать около десятка видов. Были среди них и прусы, и атбасарки, и разные хортиппусы, и коренастые тметисы, и различные сфингонотусы. Нигде по берегам я не видал такого изобилия этих насекомых.

С дальнего угла острова поднялись два серых журавля, пролетели над водой, курлыкнули, сели на землю, поклевали, но, заметив меня, в тревоге взлетели и на почтительном расстоянии несколько раз описали круги. Появление человека обеспокоило осторожных и недоверчивых птиц. На противоположной стороне острова виднелись прибрежные заросли низеньких кустарников. Возможно, там прятались журавлята, и мне пришлось обойти это место стороной.

За кобылками охотились только чайки. Всюду в понижениях виднелись круглые норы тарантула. В их темноте поблескивали глазами сами хозяева — отменного размера пауки. Среди низеньких кустиков боялыша над самой землей на нескольких неряшливых паутинках сидели другие большие пауки аргиопа лобата. Обычно этот хищник плетет изящную и большую круговую сеть. Здесь ему негде проявить свое искусство: нет ни высоких трав, ни крупных кустарников, за которые можно укрепить ловушку. Да и к чему она при таком изобилии пищи. Небольшие сети достаточны, всюду на них повисли кобылки, опутанные белым саваном из паутинной пряжи.

На земле зияли черными отверстиями короткие, сделанные из плотной паутины трубки большого толстого темно-аспидного паука. Один из них прохлаждался у самого входа, увидев меня, с неожиданным проворством скрылся в своем убежище.

Загляделся на кобылок, кузнечиков, цикад и пауков и когда, услышав осторожное курлыканье журавлей, оглянулся, разыскивая глазами птиц, увидал такое, что поразило… День сегодня выдался пасмурным, облака тянулись с запада нескончаемой вереницей, дул слегка прохладный ветер. Он гнал крутую волну, и моя одежда все еще не просохла от брызг. Но сейчас появились голубые окошки, на остров упали лучи солнца, и тогда по его середине на пологом возвышении из темно-красного щебня засверкал ярко-золотистый купол, четко очерченный снизу черной каемкой. Кучка черных камней венчала его вершину. Это был очень древний курган, сложенный из земли и камня. Курган порос густым невысоким злаком, теперь выгоревшим на солнце. От него курган и золотился, озаряя древнюю могилу на темном каменистом пьедестале. Как он величествен, этот одинокий курган на забытом островке!

Курганы, выделявшиеся густыми травами среди равнины, я встречал во многих других местах. Теперь же подумал о том, что, сооружая их, люди, быть может, нарочно перемешивали крупные камни с землей. Тогда насыпь земли хорошо промокала весной от дождей, сохраняя дольше влагу — главное условие для жизни растений. Эта догадка, конечно, вызовет множество возражений, но тот, кто видал курганы, выделяющиеся среди равнины своим пышным одеянием, со мною будет вынужден согласиться. Люди, жившие в древности, были близки к природе, наблюдательны и хорошо ее понимали…

Босарал — остров Главный

Небольшой рыбацкий поселок Мынарал (тысяча островов). Здесь Балхаш разлился среди каменистых сопок. Вершины их выглядывают островами в окружении голубого простора. «Тысячи островов» здесь, конечно, нет, но всех, вместе взятых, больших и малых, на западной оконечности наберется несколько десятков. Самые значительные из них три острова: Босарал (Главный), Ортаарал (Средний) и Аякарал (Конечный). Кроме того, сейчас Балхаш мелеет и из-под воды появляются небольшие островки.

Сегодня нам предстоит побывать на острове Главном — Босарале. Он большой, пожалуй, самый большой из всех островов, длиной километров десять, шириной около пяти.

Пролив, отделяющий Босарал от берега, небольшой, волны невысоки, и наш надувной корабль быстро преодолевает водное пространство. Ступаю на пустынный берег острова и за береговым валом вижу несколько лошадей. Иду к гряде гор на горизонте, надеясь с них осмотреть остров и увидеть его противоположный берег и озеро Балхаш за ним. Гора какая-то особенная, цветастая. С ее края, размытого дождями, проглядывают ярко-желтые и ослепительно-белые глины. Вся гора покрыта крупными окатанными булыжниками самой разнообразной окраски. Камни желтые, красные, ярко-белые кварцевые, совершенно черные и даже зеленоватые. От изобилия красок пестрит в глазах. Очень много камней из мрамора, слегка просвечивающих, еще больше из оранжевого кремня. Гора возвышается над уровнем озера метров на триста. Когда-то здесь плескалось древнее море.

Далее простирается плоскогорье с каменистой пустыней. Мелкий камень плотно уложен на поверхности земли. Лишь кое-где на ней видны полувысохшие растеньица боялыша. Нет на этой обиженной земле ни птиц, ни ящериц, ни насекомых. Даже муравьев — завсегдатаев пустыни и вообще любого уголка земной поверхности, не видно. Зато человек оставил следы своего давнего существования: несколько небольших курганов. Они построены на вершинах холмов и, что удивительно, совершенно целы, и алчный грабитель их не коснулся. Курганы выложены из булыжника размером с кулак взрослого мужчины и хорошо выделяются среди мелкого красноватого щебня каменистой пустыни. Особенно поразил один курган. Кто-то заботливый и почитавший умершего выложил края кургана красивыми и разноцветными булыжниками. Этот курган — настоящее художественное произведение. Так через камень человек далекого прошлого, исчисляемого несколькими тысячелетиями, донес до наших дней частицу красоты. В этой дикой и заброшенной пустыне, отгороженной от материка летом водою, а зимой льдами, царит покой, безмолвие и отрешенность от жизни.

Однообразие безжизненной пустыни угнетает, и такой радостной показалась голубая полоска Балхаша. На краю острова большое белое пятно — след от озерка, высушенного знойным солнцем. Долго бреду к озеру. Здесь был залив, но волны намыли узкий и высокий береговой вал и отделили его от Балхаша.

На озере отдыхают птицы. На берегу застыло несколько уток-атаек, крупные бело-черные утки-пеганки лежат на воде, положив голову на спину. У берега по воде не спеша бродят ходулочники, сверкая красными ногами. На мыске замерли черные бакланы. Снежно-белыми точками на темно-синей воде красуются серебристые чайки.

Птицы меня не видят, а я от них далеко, сижу на вершине горки, рассматриваю в бинокль. Но когда подхожу поближе, пернатое царство приходит в смятение. Бакланы уносятся в открытое пространство Балхаша, атайки и пеганки спешно поднимаются в воздух и, описав несколько кругов, тоже улетают. Взлетели и серебристые чайки, а ходулочники надо мною завели громкие и тоскливые крики. Не доверяют птицы человеку, стал человек для них врагом. Видимо, сюда приезжает немало любителей поохотиться, и не случайно на земле валяются стреляные гильзы охотничьих ружей.

Озеро окружает зеленый бордюр кустиков солянок, тростников. Здесь не то, что там, на голых горках. Прыгают кобылочки, перебегают от укрытия к укрытию ящерицы, стайка жаворонков опустилась на землю, птицы что-то ищут, кормятся. Зеленая полоска растений тянется от озера к другой стороне. Когда-то здесь была проточка, разъединявшая остров на две части. Кто-то решил пробить на ее месте канал. Как раз напротив острова в этом месте виден рыбацкий поселок Мынарал. Канал, наверное, был необходим как короткий путь в открытую часть Балхаша. Он сокращал маршрут рыболовецких судов, которым ныне приходится обходить остров. Но беспокойный Балхаш в первую же штормовую погоду забросал канал щебнем и галькой.

После ненастья

Сегодня после ночного дождя муравьи основательно поработали, расширяя подземные жилища: влажную землю легче рыть, чем сухую. Всюду виднеются холмики свежевынесенной земли. Происходит сооружение поверхностных камер и галерей, в которых предстоит прогревать яички, личинки, куколки.

У каждого вида муравья холмики имеют свои особенности. У муравья-бегунка чаще всего они в виде полукольца и состоят из мелких комочков, выложенных аккуратным валиком вокруг входа. У муравья-жнеца — из крупных кусочков земли. От чего бы это могло зависеть? Оба вида муравьев одинакового размера.

Работа муравьев-строителей еще продолжается. Устраиваюсь рядом с лупой в руках. Бегунки, едва удалившись от входа, бросают землю и спешат обратно. У жнеца манера другая. Частицы земли упакованы в крупный тючок. Сверху он поддерживается челюстями, а снизу висит на чем-то. Оказывается, на нижней стороне головы виден ряд длинных щетинок, образующих настоящую бороду. Так вот для чего она нужна жнецу! Борода — своеобразная корзинка для переноса сыпучего грунта. Ранее мне удалось доказать, что жнецы роют свои ходы очень глубоко — до грунтовых вод. Ходы могут проникать на пятьдесят и, возможно, более метров глубины. С такого расстояния без «корзинки» не донесешь груз целым.

Переход от утренней прохлады к теплу неожидан. Ожили насекомые. Из травы выбрались кобылки-хортиппусы, в воздухе стали носиться мухи, небольшая белесая бабочка выписывает замысловатые круги над саксаулом. По светлой почве ползает черная оса-помпилла, охотница за пауками. А за ней, не отставая ни на шаг, следует крупная муха-тахина. Оса не обращает на нее внимания, слишком поглощена своими поисками, выстукивает усиками твердую землю. Может быть, она ищет норку паука, прикрытую крышечкой.

Тахина становится все более назойливой. Наконец оса ее замечает: оборачивается, рассматривает и продолжает заниматься своим делом. И так несколько раз. Потом, видимо почувствовав неладное, она взмывает в воздух. За нею летит и тахина. Чем кончится охота коварной мухи? Судя по всему, оса должна найти паука, парализовать его, отложить на него яичко и закопать в норку. А муха намерена подбросить на чужую добычу свои яички. Из них тотчас же выйдут личинки и быстро съедят парализованного паука.

Конечный остров

Сегодня наша цель — остров Конечный. Он далек от берега, дальше всех островов, до него восемнадцать километров. Я не свожу глаз с тоненькой и длинной полоски на горизонте. Ветер бушевал всю ночь, по озеру гуляли волны, яростно шумел прибой. Утром царит необыкновенная тишина, озеро гладкое, как зеркало, и смотрятся в него причудливые перистые облака.

Мотор — наш мучитель — заводится неохотно. Но наконец мы мчимся по голубому простору, оставляя за собою расходящиеся в стороны валы. На пути мотор несколько раз внезапно глохнет — такого с ним не бывало. От неожиданной остановки срезается шпонка гребного винта. И как всегда, не заготовили впрок на случай поломки. Но все же заветная полоска берега медленно приближается…

Берег покрыт мелким красным щебнем. Отправляюсь на разведку в веселую рощицу разнолистного тополя, и едва вошли, как мой фокстерьер с диким завыванием погнался за зайцем, потом переключился на другого и возвращается не скоро, запыхавшийся, с вывалившимся языком и раздвоенным блуждающим взглядом.

Всюду помет лисиц. С острова видна темной полоской дельта реки Или. И зайцы и лисицы заходят сюда из пойменных зарослей, а когда, как рассказывают, на нем задерживаются вечные странники сайгаки, на островке появляются и волки.

На другом конце острова тоже большая, почти полукилометровая, рощица разнолистного тополя. Все деревья увешаны гнездами грачей. Но птицы покинули остров. Рядом с рощей белеет высохшее озеро в окружении густых зарослей разнообразных солянок. Остров низкий, почва его глинистая с небольшой примесью щебня, и, видимо, поэтому здесь почти полный набор растений пустыни из тамариска, чингиля, лоха, терескена, верблюжьей колючки и многих других, нет только саксаула.

Кое-где от куста к кусту перебегают линейчатые ящерицы. Всюду много их норок с небольшим пылевидным выбросом почвы, исчерченным следами от хвостов. Без труда раскапываю их укрытия. Ящерицы, закапывающиеся днем в норки, — необыкновенное явление. Типично дневные животные, они, судя по всему, перешли на ночной образ жизни.

Ящерицам живется вольготно из-за того, что на остров не попали их главные враги — змеи, особенно змея-стрела. К ночному образу жизни ящерицы перешли по простой причине: их основной и изобильный корм здесь — ветвистоусые комарики — деятельны только ночью. Кроме того, возможно, новому обычаю способствовали грачи. Для них ящерицы — неплохая добыча. Но ящерицы заметно поуменьшили число других насекомых, научились спасаться от грачей, и птицам пришлось покинуть колонию. До материка же далеко, за едой не налетаешься. Так на острове установились своеобразные отношения между его обитателями.

В конце рощицы слышу тихое многоголосое щебетание и вспугиваю своим появлением большую стаю скворцов. Они заядлые путешественники, и посещение удаленного от берега острова — нетрудная для них задача.

Конечный остров очень понравился. Здесь можно было бы организовать маленький заповедник. Разнообразная растительность, рощицы на берегу, озеро, вдающееся в остров, делают его привлекательным.

Шустрый наездничек

Прежде чем покинуть остров, на солончаке среди низкорослых пахучих солянок заметил довольно высокую аккуратную, с крутыми склонами насыпь муравьев-бегунков, очень похожую на миниатюрную модель действующего вулкана. Сюда бегунки переселились весной. Пока почва солончака была влажна, они отлично поработали, вырыли для своей семьи хорошее подземелье, а грунт из него, по принятым обычаям, выдали на-гора не как попало, а вот таким красивым курганчиком.

У основания насыпи лежит ягода селитрянки. Я думал, что она здесь случайна, но к ней примчался бегунок, схватил ее и потянул наверх. Но слишком тяжела ноша, очень крут склон, и сыпуча его поверхность. Ноги скользят, мелкая пыль да комочки земли из-под ног скатываются вниз. Не может бегунок затащить ягоду в свой домик, бросает ее, скрывается в подземелье, возвращается обратно. И так несколько раз.

В очередной попытке муравья затащить ягоду замечаю над ним быстро мечущуюся точку и сразу догадываюсь: это наездник, но на муравьях-бегунках вижу его впервые. Он, конечно, особенный, бегунковый наездник. Кто же может метаться с такой неимоверной быстротой? Бегунок сам очень быстр и ловок, и, чтобы его перехитрить, необходимы сверхбыстрый полет и необыкновенная верткость.

Крошечное существо просто неуловимо, мелькает из стороны в сторону с необыкновенной быстротой. Откуда оно берет такую энергию? И все же слишком быстр и чуток муравей, и едва только к нему подлетает наездник, как он успевает обернуться и стать в позу угрозы, раскрыв челюсти.

У бегунка дело пошло все же успешнее. Нашел наконец себе помощника, призвал на помощь. Теперь два муравья без особого труда забираются на гору с ношей. Вот и дождался наездничек момента. Когда труженики сильно заняты, они не способны заметить коварного недруга. Все так же, дергаясь из стороны в сторону, он подлетел к муравьям сзади, улучил момент и за мгновение успел отложить одному из них яичко. Добился все же своего!

Сварливые и воинственные чегравы

Небольшой, но высокий и скалистый островок немного в стороне от нашего пути возвращения с Конечного острова на берег, но все же захотелось свернуть к нему. При нашем приближении с островка поднялась многочисленная стая чаек. Их было два вида: один — знакомая нам и обыденная крачка, второй — показался необычным: с ярким красным и большим клювом и маленькой черной шапочкой. Красноклювые чайки кричали громко, пронзительно неприятным голосом. Я не сразу узнал их, так как впервые увидел в природе. Это были чегравы.

С громкими воплями чегравы принялись за своеобразную «психическую атаку»: стремительно летели на нас, нарушителей покоя, резко меняя свой обманный маневр и поднимаясь прямо кверху, почти над самой головой.

Остров весь покрыт птичьим пометом и довольно густо заселен птицами. Но жизнь на нем не казалась безоблачной. Валялись убитые великовозрастные птенцы и пуховички чеграв, крачек, а также и взрослые птицы, еще встречались расклеванные и несиженные яйца. Большие пуховички, вняв родительской панике, вскоре собрались компанией и спустились в воду, а малые пуховички не собирались расставаться со своим гнездом, не разумея происходящего вокруг. Один пуховичок громко и надрывно вопил, широко раскрывая рот, в то время как его братец (или сестричка) безмятежно спал. Но потом и он проснулся, с неожиданной яростью набросился на кричащего, ударил его пару раз по головке и схватил за клюв, проявив тем самым весьма сварливый и воинственный чегравий характер.

Не желая больше беспокоить птиц и намереваясь как можно скорее избавиться от чегравьей «симфонии», мы поспешно оттолкнули лодку, но завести мотор уже не смогли. Несколько долгих часов до глубокой темноты, шлепая по воде веслами-коротышками, плыли к берегу, изнемогая от усталости и злости к нашей упрямой железяке. Хорошо, что Балхаш, на наше счастье, был тих и безмятежен. Этот тяжкий путь был самым трудным испытанием за время всего нашего путешествия по озеру.

В единении — сила

Сегодня утром Балхаш необыкновенен: тих, спокоен, сверкает голубизной. Редко бывает таким озеро. Тучи ушли на рассвете, сейчас солнце начинает разогревать землю. По гладкой поверхности воды наш «Пеликан» плывет спокойно, оставляя позади широко расходящийся в стороны след. Наш путь лежит к острову, расположенному недалеко за островом Золотой Курган. До него не более пяти километров.

Высоко в небе появляется пеликан и, планируя, облетает нашего «Пеликана». Потом лодку обгоняет большая голубая стрекоза-анакс. Она превосходная летунья, тоже путешественница и держит путь к тому же берегу. Еще нас настигает большой слепень-табанус, облетает вокруг, но не садится, не пытается полакомиться кровью, а летит, как и стрекоза, тоже к острову. По пути встречаем несколько плывущих в воде кобылок-атбасарок. Они отправились в полет, да не рассчитали силы.

Из воды торчит небольшой каменистый островок. На его мыске, выдающемся в озеро, сидят баклан и возле него две сороки. Что им здесь понадобилось, на голой косе? Уж не ожидают ли они от искусного рыболова подачки? Многие птицы досаждают бакланам, отнимая у них рыбу. С другой стороны каменистого островка в напряженной позе застыла серая цапля. Обеспокоенная нашим появлением, она не выдерживает, взлетает. Поднимается и баклан, за ним следуют сороки.

Вот и остров и глубокая бухточка, удобная для нашей лодки. Мы еще не успели пристать к берегу, как с него поднимается большая стая чаек с истеричными криками. Надо запастись терпением, обследовать остров. Он очень своеобразен — низкий, с пологими берегами из нежно-розовых гладких скал. По самой середине острова — кусочек каменистой пустыни и небольшой солончак в понижении, зеленая полоска кустарника у галечникового прибойного вала. Удивительно разнообразие растений: высокий и колючий чингил, светло-сизый терескен, курчавка с красноватыми семенами, покрытый розовыми цветами тамариск, очень много самых разных солянок и сухих коротеньких злаков. Каждое растение разукрасило кусочек пустыни по-особенному. Всюду лежат выгоревшие от солнца совершенно сухие коричнево-красные листья ранневесеннего растения ревеня Максимовича. Его стебли с семенами давно обломились и, подобно перекати-полю, ускакали по ветру, упали в озеро, уплыли.

Но чайки не дают покоя, встревожены, крикливы. Среди них больше всех крачек, меньше малых крачек, еще меньше озерных чаек. Те же, чьи гнезда далеко, успокоились, часто взмахивая крыльями, повисают в воздухе над своим гнездом, прежде чем на него усесться. Нашли здесь приют и луговые тиркуши. Остров для них, любителей заболоченных лугов, необычен. Зато общество чаек кстати — вон какая большая и дружная армия выступила против нарушителей покоя! В единении — сила. Ради безопасности можно поступиться привычками предков и поселиться на сухом каменистом острове, благо вокруг вода.

Осторожно ступаю по камням, боюсь отвлечься в сторону, чтобы не наступить на гнезда обитательниц острова. Яйца лежат просто в ямках, иногда окружены сухими палочками. Все они охристо-зеленоватые в многочисленных, подчас весьма замысловатых смоляно-черных точках, пятнышках, полосках, завитушках. В одних кладках яйца крупные, в других — помельче. Очень редки кладки из белых яиц, наверное, тиркуш. У птиц сейчас в разгаре откладка яиц, и птенцов еще нет. Больше трех яиц в гнездах нет. Такова предписанная жизненными правилами норма.

Птиц очень много, весь воздух пестрит от них. Поэтому я удивляюсь, когда вижу массу кобылок, всюду скачущих в траве. Что стоит такой ораве пернатых расправиться с ними! Но ни одна обитательница острова не охотится за кобылками, не трогает их. Значит, у чаек свои строгие правила поведения. На кобылок сейчас запрет, никто не имеет права их трогать до появления птенцов. Сейчас можно охотиться за кобылками только на других островах, где нет птичьих колоний. Не случайно над островом Золотой Курган реет так много занятых охотой чаек.

Подобный порядок, по-видимому, нередок среди птиц. Например, в окрестностях Алма-Аты скворцы до выведения птенцов улетают на охоту в пустыню, появляясь возле скворечников на короткое время только утром и вечером.

На крошечном песчаном пригорке обнаружил колонию ос-филантов, истребителей пчел. Их дела не особенно успешны: цветов мало, мало и пчел.

Шустро перебегают по земле ящерицы, шуршат сухими листьями ревеня. Под камнями спят скорпионы, приютилась фаланга, спрятались крошечные ящерицы-гологлазы.

Собираясь сесть в лодку, снимаю ботинки и удивляюсь: резиновые подошвы усеяны крошечными острыми семенами-шипиками. Не без труда их вытаскиваю и иду разыскивать растение, которому они принадлежат. Оно совсем маленькое, низенькое, давно высохло, потеряло листочки, сохранило только стебель с шишечкой из семян, торчащих острием во все стороны. Каждое семечко — обладатель шипика, очень крепкого и острого, как иголка. Интересное растение! Наверное, приспособилось расселяться на копытах диких животных. Растение оказалось рогоглавником серповидным — цератоцефалюс фалькатус.

Когда наша лодка отчалила от берега, большая стая птиц дружно и, как мне показалось, радостно проводила нас, очевидно желая нам более не возвращаться и не нарушать покоя их мирной обители.

Осиная столовая

У самого конца узкого и длинного полуострова Солончаковый расположен небольшой безымянный островок. Он высок, скалист и обрамлен по краям зеленью. Прежде на него нельзя было попасть без лодки, а сейчас к нему от полуострова тянется темная полоска воды — просвечивает дно. В шторм по мелководью перекатываются волны.

Сегодня по озеру плыть на лодке опасно, и мы решаем прогуляться на островок пешком. Брод неглубок, немного выше колен, но от волны не увернешься. Воздух сухой, горячий, и побыть мокрым даже приятно.

На полуостров Солончаковый в выходные дни по железной дороге приезжают рыбаки-любители. Некоторые из них добираются и до островка. Поэтому я не ожидал на нем встретить что-либо интересное. Но ошибся. Островок такой же, как и все удаленные от берега: на нем колония беспокойных крачек и тиркуш. Среди мелких камешков лежат их яички. Ступая по земле, поражаешься совершенству маскировки: гнездо как будто хорошо различимо, но только когда его увидишь. Между тем глаза многих не замечают. Иногда остановишься, хочется присесть, а приглядишься — вокруг лежат яички. В одном гнезде крачки оказалось другое яйцо, чуть уже, светлее, крапинки мельче. Чье оно?

Но на этом островке птицы не главное. По его краю расположены чудесные заросли цветущего кендыря с тонким нежным ароматом. Целое розовое поле. Рядом каменистая земля, вся покрыта стелющимся вьющимся ценанхумом. Его крошечные нежно-розовые цветы тоже чудесно пахнут.

На цветах паломничество сфексов — ос-парализаторов. Их «профессия» — заготавливать для своего потомства добычу — различных насекомых. Каждый из них узкий специалист, охотится только на определенную добычу. Сами же разбойницы — строгие вегетарианцы, для подкрепления сил им нужен только один нектар цветов. Осы здесь разные. Вот очень большая черная с ярко-красным брюшком. Она смела, быстра, независима. Другая, великанша, вся желтая, в тонких черных полосках. Поразила одна оса, ранее никогда не виденная мной. Темное ее тело венчала голова с большими светло-серыми глазами. Они светились и сверкали, как огоньки. Мне бы, конечно, следовало ее поймать. Возможно, она новый для науки вид. Но рука не поднялась брать в плен такую красавицу. Пусть живет! Вдруг она очень редкая, исчезающая с лика Земли, таких сейчас немало в наш век преображения человеком природы. Потом я долго вспоминал эту осу и мучился сомнениями: стоило ли упускать находку, могущую оказаться такой ценной.

Среди ос встречались и скромные труженицы — одиночные пчелы, на камнях кое-где виднелись искусно вылепленные из мелких камешков ячейки с детками пчел-осмий.

Откуда появилось это разноликое общество специализированных ос-хищниц? Превосходные аэронавты, они, без сомнения, слетались сюда со всех сторон, и маленький островок с кендырем и вьющимся ценанхумом служил для них спасительной обителью, чем-то вроде осиной столовой.

Среди компании ос быстро пролетело время. Между тем набежали тучки, солнце спряталось, осы притихли. Зато появились шустрые бражники-языканы. Виртуозные летуны, они не присаживались на цветы, а, повисая в воздухе, запускали свой длиннющий хоботок в кладовые нектара. Пока мы были на острове, ветер изменил направление, подул в обратную сторону, нагнал воду. Теперь брод доходил почти до плеч, и пришлось немало помучиться, прежде чем удалось перебраться с островка на полуостров, опасаясь за фотоаппарат.

Полуостров, очень давно бывший островом

День сегодня жаркий, и озеро, будто разморенное, заснуло, гладкое и ровное.

Издали, с дороги, среди равнины перед голубой полоской озера видны крутые черные горки, у одной из них — деревья рядом с кибиткой. Черные горки манят к себе, но попасть к ним сразу не удается, путь преграждает низина в рыхлых песках и усыхающих тростничках. Перед горками не так давно была вода, и они, окруженные ею, были островом. Горы сложены из красно-черных скал с прожилками из белого кварца. На горках видны многочисленные курганы. На самый большой из них взгромоздилась топографическая вышка.

К озеру скалы обрывистые, обработаны прибоем, хотя вода отошла от берега. По краю обрыва сохранилась древняя тропинка. Иду по ней, нахожу небольшой нуклеус из голубовато-серого камня. На берегу озера нетрудно найти следы деятельности людей каменного века: то встретишь каменный скребок, то крохотный нож, а то и отщеп — осколок кремня, отскочивший при обработке орудия. У меня уже набралась их небольшая коллекция. У подножия скалы выглядывает из засохшего ила часть какого-то сосуда. Раскапываю, очищаю от грязи — и передо мной большой чугунный кубок. Странный сосуд, веет от него каким-то средневековьем.

На горизонте гладкого озера, совсем недалеко от нас, явственно проступает черная и бугристая полоса. Она медленно становится все выше и выше, вдруг разрывается на три части, колышется, будто живая. Как мы сразу не заметили остров? Видимо, мешала жара и скрытый испарениями горизонт. Но, судя по карте, здесь не должно быть островов, хотя они могли недавно появиться.

Да, это был не остров, а мираж, отражение далекого южного берега Балхаша. А он казался таким заманчивым и правдоподобным…

Остров орлана-белохвоста

Утро тихое и ясное, и озеро спокойное, ласковое. Впереди, километрах в трех, лежит небольшой островок. Он как-то по-особенному светится и кажется нежно-золотистым. Нам бы сейчас туда ехать, да рыбаки подарили отличного сазана и пришлось его жарить.

С запада потянулись серые облака, вскоре они закрыли солнце, небо, и золотистый приветливый островок стал почти черным.

Мы заторопились. Забираясь в лодку, я видел на рукаве рубахи прекрасного молочайного бражника. Он настойчиво пробирался мне под мышку. Взял его в руки, подбросил в воздух. Бражник описал над нами круг и снова на меня уселся. Он явно не желал никуда улетать и искал укрытия. Неужели бражники чувствуют непогоду?

После препирательства с мотором, не желавшим заводиться, мы помчались по озеру, но едва стали приближаться к острову, как нас настигли волны. Шторм был так неожидан и силен, что мы не успели как следует пристать к берегу — волна выбросила наше суденышко на галечниковый прибрежный вал, высотой почти с десяток метров. Здесь волны с яростью набрасывались на островок, находящийся посередине широкого залива. Немало они поработали, уложив валы галечника. Вся западная половина островка занята ими.

На островке густые кусты шиповника, усыпанные белыми цветами, несколько кустов тамариска, густая эфедра покрывала зеленую полянку. Особенно привлекательно выглядели небольшие заросли колокольчиков. Всюду высились тоненькие стебельки, увенчанные на концах шариками зреющих семян дикого чеснока. Высокая часть островка занята пожелтевшими от солнца злаками да крохотными кустиками солянки.

Как и следовало ожидать, нас встретили беспокойные и крикливые крачки, а прибрежные скалы чернели от галок. Стайка голубей сорвалась со скал и понеслась на материк. На самой высокой скале островка чернели три унылые и неподвижные фигуры уже оперившихся птенцов орлана-белохвоста. Их единственный родитель с беспокойными криками летал высоко над нами, сопровождаемый крачкой. Очень хотелось сфотографировать орлят, но двое из них, очевидно следуя сигналам с воздуха, залегли в гнезде и плотно к нему прижались. К тому же было пасмурно.

А волны стали еще больше: шумели, пенились и с яростью набрасывались на островок. Рыбачьи шаланды, маячившие вдали, давно разбежались по своим стоянкам. О возвращении на бивак не могло быть и речи. Мы оказались пленниками островка. В спешке и по беспечности не взяли с собою еды. Медленно и скучно текло время. Я улегся на вершину вала и стал наблюдать за жизнью обитателей этого кусочка земли, окруженного водой. Площадь островка около четырех гектаров. На нем обитают сотни три крачек и галок. Птицы давно успокоились и занялись своими делами. Крачки добывали корм в озере. Даже сейчас, в шторм, они ухитрялись, ловко лавируя над самой водой между волнами, склевывать выходящих из воды комариков. А галки? Кобылок на острове почти не было. Их давно склевали птицы. Неужели тоже пробавлялись комариками?

Крачки занимали два участка — узкие полосы земли с редкой растительностью. Здесь располагались их гнезда. Галки заселили прибрежные кусты и самую высокую часть, поросшую высохшими злаками. Если какая-либо из галок приближалась к территории, занятой гнездами крачек, на нее тотчас же с криками нападали хозяйки. Неприкосновенность границ соблюдалась строго.

К гнезду орла никто не подлетал — ни крачки, ни галки. Но если воспитатель птенцов поднимался в воздух, одна крачка все время его преследовала. Одна и та же? Возможно, когда-то орел или кто-либо из его сородичей нарушил нейтралитет, чем-то ее обидел…

Восточная сторона островка, обращенная к открытой части озера, образована обрывистыми скалами. Здесь нашли прибежище голуби. Они уже вывели птенцов и посещают остров по старой памяти. Голуби — отличные летуны и на кормежку могут летать за многие километры.

Берега острова усеяны рыбьими костями. Немало и черепов грызунов, видимо пищух. Большие чайки ловят их на материке, а здесь отрыгивают их кости погадками.

Возле кустов шиповника с подветренной стороны держались стрекозы-стрелки. Они охотились на комариков, поднимаемых порывами ветра с густых зарослей растений. На яркой сине-зеленой площадке, поросшей эфедрой, сидело множество жуков-коровок, их личинок и куколок. Жуки тоже охотились на комариков, только мелких, прячущихся от ветра на земле.

Галоши — лучшая обувь для поездки, в них можно забраться в лодку с воды. Но ходить в них по земле неудобно. Я снял галоши и стал надевать захваченные с собой ботинки. В одном из них нога натолкнулась на что-то твердое, оказывается, на кусок жареного сазана. У нашего Кирюшки утром не бывает аппетита, и свою порцию еды он прячет, дома же для этой цели любит использовать тапочки. Мы обрадовались Кирюшкиному подарку. Завернули в бумагу. Может быть, пригодится. Кто знает, сколько придется еще здесь торчать в ожидании хорошей погоды.

Приближался вечер. Далекие пустынные берега Балхаша все еще покрывала пелена пыли — свидетельство продолжающегося урагана. Стали готовиться к ночлегу. Выкопали ямки-постели, вокруг них нагребли валики от ветра, натаскали сухого валежника и… спохватились: оба некурящие, не взяли с собой спичек.

Но Балхаш сжалился над нами. Поздно вечером ветер стих, исчезли белые гребешки на волнах, и тогда наш «Пеликан», подпрыгивая и звонко шлепая о воду своим широким дном, благополучно доставил нас на бивак.