Джульет Марильер

Сын теней

 

примечания

Примечание переводчика

В этой книге автор использует галльские имена и названия мест. В русской переводческой традиции не существует единообразия касательно произношения этих имен. В английском языке также присутствует несколько равноправных версий произношения галльских слов. Я взяла на себя смелость самостоятельно выбрать наиболее благозвучные для русского читателя варианты.

Примечание автора

В этой книге часто упоминаются боги, богини и герои, упоминающиеся в ирландской мифологии. Читателю, возможно, покажутся интересными краткие пояснения.

Туатта де Даннан

(Дивный народ)

Люди богини Даны (Дану), последняя раса Иных, населявшая Ирландию. Они победили две расы своих предшественников: Фир Болг и Фоморов в битве при Маг Туиред, но после того как в страну пришли первые люди, сами были вынуждены прятаться в холмах и пещерах.

Фоморы

(Древние)

Древняя раса, в незапамятные времена вышедшая из моря и населившая Ирландию. В поздних сказаниях неверно описана, как раса уродов и монстров. Побеждены и изгнаны расой Туатта Де.

Бригид

Вечно юная богиня весны, еды и плодородия. В поздних христианских источниках стала идентифицироваться со святой Бригиттой, основательницей монастыря в Килдаре.

Дана Богиня земли, мать расы Туата Де Даннан.

Морриган

Богиня войны и смерти. Особенно любила принимать обличие ворона.

Луг

Бог солнца. Великий воин, обладатель многих талантов. Луг происходил одновременно от Туата Де и от Фоморов.

Дагда

Великий вождь расы Туата Де

Дианехт

Бог врачевания, главный целитель расы Туата Де. Он, например, создал серебряную руку для героя и бога Нуада.

Маннан мак Лир

Бог моря, мореход и воин, также обладавший даром целителя.

Богл — существо, напоминающее гоблина

Тир На н’Ог — страна вечной юности. Иной потусторонний мир за западным морем.

Бран мак Феавэл

В тексте, написанном в восьмом веке нашей эры, рассказывается, что этот герой путешествовал по дальним, необыкновенным странам. Вернувшись в Ирландию, Бран обнаружил, что за время его путешествия на земле прошли многие сотни лет.

Часто божества кельтов связаны с важными праздниками, отмечающими поворотные моменты года в календаре друидов. Эти дни отмечены не только ритуальной традицией. Они тесно связаны с сельскохозяйственным календарем и отражают различные периоды в жизни людей и животных.

Праздники кельтов

Самхейн (1 ноября)

Кельтский Новый год. Начинаются темные зимние месяцы. Зерна засыпают в ожидании новой весны. Это время подводить итоги и делать выводы. Время отдавать почести мертвым, время, когда границы истончаются, что позволяет миру людей общаться с миром духов.

Имболк (1 февраля)

Время ягнящихся овец, посвященных богине Бригид. Праздник нового огня, нового начала, часто время первой пахоты.

Белтайн (1 мая)

В этот день начинается светлая часть года. Чрезвычайно значимый для кельтов праздник, имеющий отношение одновременно к плодородию и к смерти. День, когда Туата Де Даннан впервые ступили на землю Ирландии. Вокруг Белтайна существует множество традиций и обрядов, таких как майский шест, спиральные танцы, принесение даров (молока, яиц, сидра) дивному народу, а также тушение и новое разжигание огня в домашнем очаге (как и в Имболк).

Лугнасад (1 августа)

Праздник урожая, посвященный богу Лугу, получил свое начало от погребальных игр, которые этот бог устроил в честь своей мачехи, Тайльтиу. В Лугнасад чествуют также Дану, богиню земли. В этот день совершается множество ритуалов, призванных обеспечить хороший урожай. Часто они включают в себя ритуал срезания последнего снопа. В этот день также очень популярны разнообразные игры и соревнования.

Существуют еще четыре важных дня в году, каждому из которых присущи особые ритуалы и традиции:

Ман Геври — зимнее солнцестояние (21 декабря), Ман Ари — весеннее равноденствие (21 марта), Ман Саури — летнее солнцестояние (21 июня), Ман Фоуэр — осеннее равноденствие (21 сентября).

 

Глава 1

Моя мать знала все предания, когда-либо звучавшие у очагов Ирландии, и не только. После долгого рабочего дня люди собирались у очага и тихо слушали, как она сплетает слова в яркую ткань повествования. Она рассказывала о бесчисленных приключениях героя Кухулина, о подвигах великого воина и хитреца Фионна мак Кумхейла. В некоторых домах такие истории предназначались только для мужчин. Но не у нас. У матери был волшебный дар слова и под его магию попадали все. От одних рассказов весь дом катался от хохота, другие заставляли замолкать суровых мужчин. Но была на свете одна история, которую она не рассказывала никогда — ее собственная.

Моя мать была той самой девушкой, которая, рискуя жизнью, спасла шестерых братьев от заклятия злой ведьмы. Она была той самой девушкой, чьи братья три долгих года прожили в птичьем обличье и смогли вновь стать людьми лишь благодаря тому, что она три года не издавала ни звука, несмотря на все выпавшие ей испытания. Эту историю не надо было рассказывать, ее и так все знали. И в каждой деревне хоть пара человек, да видела одного из братьев, вернувшегося домой, с белоснежным лебединым крылом вместо левой руки. Но даже и без этого всем было известно, что в истории этой все до последнего слова — правда. Куда бы мама ни шла со своей корзинкой целебных настоек и мазей, люди уважительно кланялись ей.

Если я просила отца рассказать мне сказку, он смеялся, пожимал плечами и говорил, что совершенно не умеет рассказывать, знает всего пару историй, и обе уже не раз повторил. Тут он смотрел на мать, а она глядела на него в ответ, как это обычно у них бывало — будто они разговаривали без слов, а потом отец отвлекал меня чем-нибудь. Он учил меня вырезать узоры, сажать деревья и драться. Моему дяде это казалось несколько странным. Мой брат Шон — другое дело, но разве нам с Ниав понадобится умение бить руками и ногами, сражаться дубинкой или кинжалом? Так зачем же тратить на это время, ведь девочкам надо столькому научиться!

— Мои дочери не выйдут за пределы нашего леса, не умея защищаться! — отвечал отец дяде Лайаму. — Слугам нельзя доверять. Я не собираюсь растить из девочек воинов, но они смогут за себя постоять. И мне странно, что тебя это удивляет. Неужели, ты все забыл?

Я не спрашивала, что это значит. Мы все очень рано поняли, что неразумно в такие моменты встревать между отцом и Лайамом.

Я быстро все схватывала. Я ходила за матерью по деревням и училась зашивать раны, накладывать шины, лечить круп и крапивницу. Я наблюдала за отцом и начинала понимать, как сделать из куска дуба сову, оленя, или ежа. Я устраивала тренировочные бои с Шоном, когда удавалось его на это уговорить, и выучила множество приемов, из тех, что действуют даже когда противник выше и сильнее тебя. Мне иногда казалось, что у нас в Семиводье все выше меня. Отец отдал мне свой собственный кинжал и даже сделал оружие мне по руке. Для этого он на пару дней совершенно забросил занятия с Шоном. Но тот не обиделся. Ведь он был мальчиком, у него имелось собственное оружие. А что об этом подумала Ниав, было непонятно, как и всегда.

— Запомни, малышка, — серьезно сказал отец. — Этот кинжал может убить. Надеюсь, тебе никогда не понадобится использовать его ни для чего подобного, но если придется, бей быстро и без колебаний. Здесь в Семиводье ты почти не видела зла, и я надеюсь, тебе никогда не придется драться, чтобы защитить себя. Но однажды кинжал может спасти тебе жизнь, и ты должна следить, чтобы он оставался острым и блестящим, и тренироваться, чтобы беда не застала тебя врасплох.

Мне показалось, будто по его лицу пробежала тень, и взгляд его затуманился, как это порой бывало. Я тихо кивнула и убрала смертельное оружие в ножны.

Люди звали моего отца Ибудан, хотя по-настоящему он носил другое имя. Те, кто знал старинные сказания, сразу понимал, что Ибудан — это шутливое прозвище, и отец принимал его с должным чувством юмора. Ведь Ибудан из старинных сказаний — это крошечный человечек, мальчик-с-пальчик, который попал в беду, упав в миску с кашей, правда потом сумел оттуда выбраться и даже победил великана. Мой же отец был очень высоким и сильным мужчиной, а волосы у него горели, как осенние листья на полуденном солнце.

Он был бриттом, но люди об этом забыли. Получив новое имя, он сделался частью Семиводья, и его звали либо Ибуданом, либо Высоким Человеком.

Мне бы и самой хотелось стать повыше, но я так и осталась маленькой, худенькой, темноволосой… на таких девушек мужчины не смотрят дважды. Не то, чтобы меня это беспокоило. У меня было достаточно дел и без того, чтобы загадывать так далеко на будущее. А вот Ниав все провожали глазами, она была высокой, стройной — вся в отца. По плечам ее струились длинные, с рыжиной, волосы, тело было округлым как раз там, где нужно и, сама этого не осознавая, она двигалась так, что мужчины глаз не могли оторвать.

— С ней мы хлебнем неприятностей, — бормотала над своими кастрюлями и горшками наша кухарка, Жанис. Сама же Ниав была недовольна.

— Как будто недостаточно того, что я по крови наполовину англичанка, — сердито ворчала она, — так я еще и выгляжу, как они. Ты только посмотри! — Она теребила конец толстой косы, высвобождая густые, золотисто-рыжие пряди. — Ну, кто скажет, что я родом из Семиводья?! С такими волосами я скорее похожа на саксонку! И почему я не могу быть такой же изящной и тоненькой, как мама?

Она начала яростно расчесывать волосы, а я изучающе смотрела на нее. Для человека, настолько недовольного своей внешностью, она слишком много времени проводит, вы- думывая новые прически и без конца меняя ленты и платья.

—Тебе стыдно быть дочерью англичанина? — спросила я.

Она бросила на меня сердитый взгляд.

— Как это на тебя похоже, Лиадан! Всегда говоришь все без обиняков, да? Тебе-то хорошо, ты сама — просто мамина копия, ее правая рука, ни больше, ни меньше. Не удивительно, что отец тебя обожает. Тебе меня не понять.

Слова сестры не задели меня. Временами она вела себя резко, будто внутри у нее бурлило слишком много эмоций, и они искали хоть какого-то выхода. Сами по себе эти слова ничего не значили. Я ждала.

Ниав махала гребнем, как розгой.

— И Шон тоже, — продолжила она, сердито разглядывая себя в зеркале из полированной бронзы. — Слышала, как его назвал отец? Он сказал, что Шон — сын, о котором Лайам всегда мечтал. Как тебе это? Шон здесь на своем месте, он точно знает, что с ним будет. Наследник Семиводья, обожаемый сын сразу двух отцов, а как же! Он и выглядит соответственно! И всегда будет поступать правильно — женится на Эйслинг, осчастливит этим всех вокруг, станет вождем, возможно даже тем самым, которому суждено вернуть нам обратно наши острова. И дети его, несомненно, пойдут по его стопам, и так далее и тому подобное. Да хранит меня Бригид, это же все так нудно! Так предсказуемо!

— Ты сама не знаешь, что тебе нужно, — ответила я. — Ты уж реши, хочется тебе чувствовать себя здесь на своем месте, или нет. Кстати, мы с тобой обе — дочери Семиводья, независимо от того, нравится тебе это или нет. Уверена, Эамон с радостью женится на тебе, когда придет время, несмотря на твои золотые волосы. Я не слышала от него никаких возражений.

— Эамон? Ха! — Она подошла к центру комнаты, где сноп солнечного света золотым пятном разливался по полу, и начала медленно кружиться, так что белое платье и золотистые волосы облаком заструились вокруг нее. — Неужели тебе не хочется, чтобы случилось что-нибудь необыкновенное, что-нибудь новое и восхитительное, что унесло бы тебя, подобно большому приливу? Что-то, от чего твоя жизнь вспыхнула бы и запылала так ярко, что это увидели бы все вокруг? Что-то способное наполнить тебя огромной радостью, или жутким страхом, сметающее тебя с уютной утоптанной тропинки на великую, неизведанную дорогу, конец которой никому не известен? Неужели тебе никогда этого не хотелось, Лиадан? — Она все кружилась и кружилась, обнимая себя руками, будто иначе не могла сдержать свои чувства.

Я сидела на краешке кровати и тихо наблюдала. А потом произнесла:

— Будь осторожна. Такими словами можно раздразнить Дивный Народ, и они вмешаются в твою жизнь. Такое случается. Ты же знаешь мамину историю! Ее вынесло на неизведанную дорогу, она пошла по ней и осталась в живых лишь благодаря собственному мужеству и смелости отца. Чтобы пережить их игры, нужна невероятная сила. Для мамы с отцом все закончилось хорошо. Но в их сказке есть и проигравшие, ты же знаешь. Как насчет шестерых маминых братьев? Из них в живых осталось двое, может трое. И то, что случилось, покалечило каждого из них. А ведь были и другие истории. Вообще без победителей. Тебе бы лучше спокойно жить своей жизнью, день за днем. По мне, принимать новорожденного ягненка уже достаточно восхитительно… или смотреть, как под весенними дождями крепнут молодые дубки… или стрелять точно в цель… или спасти ребенка от крупа… Зачем ждать от жизни большего, когда то, что мы имеем — так прекрасно?

Ниав расцепила руки и взъерошила волосы, в секунду уничтожив все следы расчесывания. Потом вздохнула.

— Ты говоришь точно как отец, меня иногда от этого просто тошнит, — сказала она, но ее голос звучал скорее нежно. Я хорошо знала свою сестру. И потому меня редко задевали ее слова.

— Я никогда не понимала, как он мог так поступить, — продолжила она. — Просто взять и все бросить: земли, власть, положение в обществе, семью. От всего отказаться. Он никогда не станет хозяином Семиводья, это место Лайама. Да, конечно, его сын станет наследником, но сам Ибудан так и останется всего лишь Высоким Человеком, будет тихо сажать деревья, пасти стада, а жизнь так и пройдет мимо. Как настоящий мужчина мог добровольно выбрать такую жизнь?! Он ведь ни разу даже не вернулся в Херроуфилд!

Я улыбнулась про себя. Неужели она слепая, и не видит, что существует между нашими родителями — между Сорчей и Ибуданом? Как она может жить с ними рядом день за днем, видеть, как они смотрят друг на друга, и все равно не понимать, почему он поступил так, а не иначе? И, кстати, без его забот Семиводье было бы всего лишь хорошо охраняемой крепостью, не больше. Именно под его руководством наши земли начали процветать. Вся округа знает, что скот у нас превосходный, а ячмень — лучший во всем Ольстере. Именно труд моего отца позволил дяде Лайаму обзавестись столькими союзниками и с победой вернуться из стольких походов… Но я знала, сестре все это объяснять бесполезно. Если уж она ничего не поняла до сегодняшнего дня, то не поймет никогда.

— Он ее любит, — ответила я. — Все просто. И, кстати, есть кое-что еще. Мама ничего об этом не рассказывает, но ко всей этой истории приложил руку Дивный Народ. И еще приложит.

Наконец-то Ниав обратила на меня внимание. Ее прекрасные голубые глаза обвиняюще сощурились:

— Теперь ты говоришь точно как она. Собираешься рассказать мне поучительную сказочку?

— Вовсе нет, — ответила я. — У тебя сейчас не то настроение. Я просто хочу сказать, что ты, я и Шон — не такие, как все. Наши родители встретились и поженились благодаря Дивному Народу. Благодаря ему мы появились на свет. Возможно, следующая часть истории — наша.

Ниав села рядом, поежилась и начала разглаживать юбку на коленях.

— Мы ни ирландцы, ни бритты, но одновременно и те, и другие, — медленно проговорила она. — Ты думаешь, один из нас может быть тем ребенком, о котором говорится в предсказании? Тем самым, кто вернет острова нашему народу?

— Так говорят…

На самом деле, об этом говорили постоянно, особенно теперь, когда Шон почти вырос и постепенно становится все больше похож на великого воина и вождя — как его дядя Лайам. Да и люди давно жаждут действовать. Война за острова вспыхнула задолго до рождения нашей матери, бритты уже много лет назад отобрали у нас это священное место. А сейчас народный гнев необычайно силен, ведь мы как никогда близки к тому, чтобы отвоевать то, что принадлежит нам по праву. Когда нам с Шоном еще не было и шести, дядя Лайам и два других его брата, при поддержке Шеймуса Рыжебородого отправились в поход, прямо в сердце спорных земель. Они подошли близко к цели, безумно близко. Они ступили на берег Малого острова и устроили себе там тайное убежище. Они видели, как огромные птицы парят и кружат над Иглой — голым пиком, вылизанным ледяными ветрами и океанскими волнами. Они совершили яростное нападение с моря на лагерь бриттов на Большом острове, но были разбиты. В той битве пали два брата моей матери. Кормак был сражен ударом меча прямо в сердце и умер у Лайама на руках. А Диармид бился как одержимый, пытаясь отомстить за смерть брата, и попал к бриттам в плен. Люди Лайама потом нашли его тело на мелководье. Тогда они вынуждены были отступить на своем маленьком суденышке, измотанные, побежденные и подавленные. Бритты бросили Диармида в море, сперва всласть поиздевавшись над ним. Когда тело привезли домой, моей матери его так и не показали.

Те бритты принадлежали к народу моего отца. Но Ибудан не участвует в этой войне. Однажды он поклялся, что не поднимет оружия против людей своей крови и сдержал слово. А вот Шон — совсем другое дело. Мой дядя Лайам так и не женился, и мама говорит, что уже не женится. Когда-то он любил одну девушку. Но на него пало заклятие. Три года — долгий срок, когда тебе всего шестнадцать. Вернувшись наконец в человеческое обличье, он обнаружил, что его любимая уже замужем и родила сына. Она думала, что Лайам мертв, и поступила, как велел отец… В общем, дядя Лайам так и не женился. Да ему и не нужен был собственный сын, ведь он любил племянника, как настоящий отец, и, сам того не ведая, вырастил его по своему образу и подобию. Мы с Шоном близнецы, он старше меня на каких-то несколько минут. Но в шестнадцать лет он был уже на целую голову выше меня, почти взрослый мужчина, широкоплечий, с сильным и гибким телом. Лайам сделал все, чтобы он стал мастером в военном искусстве. А еще Шон научился планировать военные походы, выносить беспристрастные решения в спорных вопросах, угадывать, о чем думают союзники и враги. Иногда Лайам критиковал племянника за юношеское нетерпение. И все же Шон был прирожденным вождем, в этом никто не сомневался.

Что до отца, то он только улыбался и позволял им поступать, как заблагорассудится. Он признавал важность наследства, которое Шону предстояло получить. Но он не отступился от сына. Они часто бродили вдвоем или отправлялись объезжать поля, коровники и амбары. Ибудан учил сына заботиться о людях и земле, а не только защищать все это. Они часто и подолгу беседовали, и они уважали друг друга. Только вот иногда я ловила взгляд мамы — на Ниав, на Шоне и на себе, и понимала, что ее гложет. Рано или поздно Дивный Народ решит, что настало время снова вмешаться в наши жизни, взять неоконченную ткань судьбы и вышить на ней новый узор. Кого они изберут? Неужели один из нас — действительно то самое дитя из предсказания, способное помирить нас с бриттами из Нортвуда или отвоевать обратно острова с их священными деревьями и таинственными пещерами? Мне казалось, что вряд ли это буду я. Если вы хоть немного знаете о Дивном Народе, вам известно, что они обожают окольные пути и незаметные движения. Их выбор никогда не очевиден. И, кстати, как насчет другой части предсказания, которую люди, похоже, просто позабыли? Разве там ничего не говорится о том, что избранный будет носить знак ворона? Никто толком не знает, что это значит, но в любом случае, ни к кому из нас это не подходит. И, к тому же, мало ли вокруг происходит случайных связей между бродягами-бриттами и ирландками! Вряд ли мы — единственные дети, в которых течет кровь обоих народов. Повторяя себе все это, я снова и снова видела глаза матери, зеленые, тоскующие, задумчивые, и вздрагивала от непонятного предчувствия. Я кожей чувствовала, пришло время перемен.

В ту весну к нам приехали гости. Здесь, в сердце векового леса, старые традиции были еще сильны, хотя сообщества мужчин и женщин с христианскими крестами — бесстыдным символом новой веры — все шире расселялись по нашей земле. Время от времени из-за моря приезжали путники и рассказывали о том, какое зло причиняется там людям, осмеливающимся держаться старых традиций. Они подвергаются суровым наказаниям, иногда даже смерти за подношения каким-нибудь богам урожая, за простенькое заклинание для привлечения удачи или за использование приворотного зелья. Там всех друидов давно изгнали, или убили. У новой веры — огромная сила. И как может быть иначе? Ведь за ней стоят толстые кошельки и острые копья!

Но у нас в Семиводье, в нашей части Ирландии, пока все было иначе. Святые отцы, если и забредали к нам, вели себя тихо, разум их был открыт для споров и слушали они не меньше, чем говорили. У них можно было научиться читать по-латыни и на ирландском, или красиво писать, или смешивать краски и выводить сложные узоры на тонком пергаменте. А у сестер-монахинь девочку могли научить искусству врачевания, или ангельскому пению. В их домах находилось место для сирых и убогих. В глубине души все они были славными людьми. Но никто из наших не хотел к ним присоединяться.

Когда умер мой дедушка, и Лайам стал лордом Семиводья, со всеми обязанностями, которые налагал этот титул, множество нитей было сплетено вместе, дабы упрочить ткань нашего дома. Лайам заключил союзы с соседями, создал мощный гарнизон, стал для людей лидером, которого им так не хватало. Мой отец сделал так, что наши фермы процветали, а поля родили лучше, чем когда-либо. Он сажал дубы там, где когда-то была неплодородная земля. И он вселил надежду в сердца наших отчаявшихся людей. А моя мать являла собой пример того, что можно достичь верой и упорством, живым напоминанием об ином, невидимом мире. Благодаря ей все ежедневно вспоминали о том, кто мы и откуда произошли.

Кроме Лайама, у мамы был брат по имени Конор. Вообще-то, история гласит, что братьев было шестеро. Лайам, о котором я уже говорила, и двое ближайших к нему по возрасту — те, что погибли в первой же битве за острова. Самый младший из шестерых, Падриак, стал путешественником и редко бывал дома. Конор был четвертым по старшинству. И он стал друидом. Даже сейчас, когда огонь старой веры повсюду бледнеет, мы видим его свет. В наших лесах он до сих пор горит ярко-ярко. Похоже, что каждый праздник, каждая смена времени года, сопровождаемая песнями и обрядами, возвращает крошечный кусочек единства, почти утраченный нашим народом. Каждый раз мы на шажок подходим к готовности снова потребовать то, что много поколений назад украли у нас бритты. Острова… сердце нашей религии, колыбель нашей веры. Пророчество там, или не пророчество, но люди начали верить, что Лайам отвоюет острова обратно. А если не он, так Шон, который станет лордом Семиводья после дяди. Этот день приближается. Люди особенно остро осознавали это, когда друиды приходили к нам из леса отметить смену времени года.

Это случилось в Имболк, в тот год, когда нам с Шоном минуло по шестнадцать. Пришел Конор, а с ним целая группа мужчин и женщин. Кто-то в белом, а кто-то в простых ученических домотканых балахонах. Они пришли под вечер, тихо, как и всегда. Два старика и старуха в простых сандалиях вышли по тропинке из леса. Их волосы были заплетены во множество тоненьких косичек и перевязаны разноцветными ленточками. А за ними — юноши и девушки в домотканой одежде, а также зрелые мужчины и женщины, одним из которых и был мой дядя Конор. Он поздно приобщился к мистериям друидов, но теперь был их лидером — бледный, серьезный, коренастый мужчина с длинными, подернутыми сединой каштановыми волосами и глубоким безмятежным взглядом. Он тихо поприветствовал нас: сначала мать, Ибудана и Лайама, а после наших гостей, поскольку очень многие приехали к нам на праздник. Например, Шеймус Рыжебородый, энергичный пожилой мужчина, чьи седые волосы теперь противоречили прозвищу. Он приехал с молодой женой, славной девушкой чуть старше меня по возрасту. Ниав была в ужасе от этой пары.

— Как она может? — шептала она мне, прикрывая рот рукой. — Как она может с ним спать? Он же старый, такой старый! И жирный. И нос у него красный. Смотри, она ему улыбается! Я бы скорее умерла!

Я бросила на нее кислый взгляд.

— Если тебе нужен молодой красавец, то стоит выйти за Эамона и благодарить его за предложение, — шепнула я в ответ. — Вряд ли ты найдешь кого-нибудь лучше.

— Эамон?! Ха!

Похоже, на любое упоминание о нем я получаю один и тот же ответ. Я не впервые задумалась, чего же на самом деле хочет Ниав. Прочитать мысли сестры не было никакой возможности. Не то, что с Шоном. Может, все дело в том, что мы близнецы, а может, в чем-то другом, но у нас с ним легко получалось общаться без помощи слов. Иногда мне даже приходилось специально отгораживать свой разум, чтобы брат не смог прочесть моих мыслей. Полезная и одновременно неудобная способность.

Я смотрела на Эамона, который стоял рядом со своей сестрой, Эйслинг, и как раз приветствовал Конора и остальных друидов. Я совершенно не могла понять, что в нем не устраивает Ниав. Эамон вполне подходил ей по возрасту, всего на пару лет старше сестры. Вполне привлекательный. Может, чересчур серьезный, но это дело поправимое. Стройная фигура, черные глаза, темные, тонкие и блестящие волосы… Отменные зубы. Спать с ним было бы… ну, то есть, у меня в этом никакого опыта, но мне казалось, что это не должно быть отвратительно. К тому же, этот союз обрадовал бы обе семьи. Эамон очень рано вступил в права наследования и правил огромным, окруженным непроходимыми болотами имением, к востоку от земель Шеймуса Рыжебородого. Его отец, тоже Эамон, несколько лет назад был убит при таинственных обстоятельствах.

Мой отец и дядя Лайам далеко не во всем были согласны друг с другом, но оба они наотрез отказывались обсуждать это событие. Мать Эамона умерла, рожая Эйслинг. Таким образом, Эамон рос, обладая несметными богатствами, огромной властью и переизбытком влиятельных советчиков: Шеймуса — своего деда, Лайама, когда-то помолвленного с его матерью, моего отца, который тоже каким-то образом оказался со всем этим связан. Даже удивительно, как это Эамон смог стать самостоятельным и, несмотря на юность, держал в своих руках управление имением и немалым вооруженным отрядом. Возможно, это и объясняло его серьезность. Эамон закончил беседовать с одним из молодых друидов, бросил взгляд в мою сторону, и тут я поймала себя на том, что пристально его рассматриваю. Он слегка улыбнулся мне, словно показывая, что мое любопытство его ничуть не трогает, и я отвернулась, почувствовав, как краснею. Ниав просто дурочка, подумала я. Вряд ли она найдет лучшего жениха, а ведь ей уже семнадцать и стоит выбрать кого-нибудь побыстрее, пока этот выбор за нее не сделают другие. Этот брак обеспечил бы нам крепкий союз, помог бы нанести бриттам серьезный удар, когда придет время.

Друиды приближались к концу вереницы встречающих, приветствия близились к завершению. День клонился к закату. В поле за амбаром большого дома ровными рядами лежали готовые к работе плуги, вилы и другие сельскохозяйственные орудия, необходимые в новом сезоне. Мы прошли по тропинкам, все еще скользким от весенних дождей, широким кругом окружили поле, и наши тени далеко вытянулись под лучами заходящего солнца. Я увидела, как Эйслинг тихонько ускользнула из-под опеки брата и через некоторое время, будто случайно, появилась рядом с Шоном. Если она решила, что этот маневр остался незамеченным, то сильно ошиблась, поскольку облако ее темно-рыжих волос так и притягивало взгляд, как ни пыталась она стянуть их сияющую массу лентами. Когда Эйслинг подошла к моему брату, порыв ветра бросил ей на лицо одну длинную яркую прядь, а Шон протянул руку и ласково заправил ее за ухо. Мне не было нужды дальше следить за ними, чтобы почувствовать, что она вложила свою руку в его, и брат жестом собственника сжал ее пальцы. "Ну что же", — подумала я. — "Хоть кто-то здесь умеет принимать решения". Возможно, не так уж и важно, на ком, в конце концов, остановится Ниав. Не один, так другой союз между нашими семьями все же будет заключен.

Друиды полукругом встали вокруг разложенных рядами инструментов, а напротив них встал Конор, чей белый балахон был обшит золотой каймой. Он откинул назад капюшон, открыв сверкавшее вокруг его шеи золотое ожерелье — знак его власти в священном братстве. По их стандартам он был еще юным, но на лице его лежала печать веков, а спокойный взгляд таил в своих глубинах знания, которых хватило бы на несколько жизней. За эти восемнадцать лет в лесах он прошел очень долгий путь.

Лайам, глава нашего дома, шагнул вперед и передал брату серебряный потир, наполненный нашим лучшим медовым напитком. Он был сделан из самого отборного меда и сварен на воде из особенного источника, чье местонахождение хранилось в глубоком секрете. Конор серьезно кивнул, затем начал медленно двигаться между серпами и плугами, лопатами и заступами, ножницами и тяпками, и каждую из них, проходя, окроплял несколькими каплями священного напитка.

— Здоровый ягненок в утробе овцы! Река молока из сосцов ее! Теплая шуба на овечьей спине! Щедрый урожай от весенних дождей!..

Конор шел размеренно, неся серебряный потир в одной руке, а березовый посох в другой, и белый балахон вился и закручивался вокруг его ног, будто живя собственной жизнью. Мы все молчали. Даже птицы, похоже, прекратили свою болтовню на окрестных деревьях. За моей спиной через ограду заглядывала пара лошадей и серьезными, темными глазами следила за человеком, произносящим тихие слова.

— Благословение Бригид на наши поля этим летом! Да будет длань ее над нашим новым урожаем! Да принесет она новую жизнь! Да прорастут наши зерна! Сердце земли, жизнь сердца — все в мире едино!..

Так он и шел, и над каждым инструментом простирал руку и ронял несколько капель драгоценного меда. Солнце опускалось за дубы, его свет становился золотым. Последним был плуг на девять быков, сделанный много лет назад под руководством Ибудана. С его помощью самые каменистые поля становились мягкими и плодородными. Мы обвили его гирляндами из желтой пижмы и душистого вереска, и Конор остановился перед ним, с поднятыми руками.

— Да не падет никакая беда на наши труды! — провозгласил он. — Да не поразит болезнь наш урожай, да не падет немощь на наш народ! Пусть труд этого плуга и наших рук даст добрый урожай и благодатное время. Спасибо тебе, мать-земля, за дожди, возрождающие к новой жизни! Благодарим тебя, ветер, вытрясающий семя из огромных дубов! Хвала тебе солнце, греющее молодые ростки. Честь и слава тебе, Бригид, возжигающая огни весны!

Хор друидов повторил последнюю фразу звонкими, глубокими голосами. Потом Конор вернулся к брату и вложил потир в его руки, и Лайам что-то сказал ему, наверное, о том, что стоит распить остатки вместе после ужина. Церемония почти закончилась.

Конор повернулся и прошел вперед. Шаг, другой, третий. Он протянул вперед правую руку. Высокий юный послушник с кудрявыми волосами ярчайшего рыжего цвета быстро вышел вперед и взял у него посох. Он стоял в стороне, глядя на Конора, и от напряженности его взгляда у меня по спине побежали мурашки. Конор воздел руки к небу.

— Новая жизнь! Новый свет! Новый огонь! — произнес он, и теперь его голос был не тихим, но мощным и чистым, звенящим в лесной тишине, подобно колоколу. — Новый огонь!

Руки его были подняты высоко над головой, он будто тянулся к небу. Раздался странный глухой звук, в воздухе возникло мерцание, и вдруг над его руками вспыхнул свет, пламя, такой яркости, что слепило глаза. Друид медленно опустил руки. Между его ладонями все еще горел огонь. Такой реальный, что я с трепетом ждала: вот сейчас кожа Конора пойдет пузырями от нестерпимого жара. Послушник приблизился к Конору с незажженным факелом в руках. Под нашими завороженными взглядами, Конор протянул руки, коснулся факела пальцами, и тот загорелся ярким, золотым пламенем. Когда Конор убрал руки, они снова стали самыми обычными человеческими ладонями, загадочный огонь в них угас. А юноша с гордостью и трепетом понес драгоценный факел в дом, где от него заново зажгут огонь в очаге. Церемония завершилась. Завтра начнутся полевые работы. Подходя к дому, где после захода солнца должен был начаться праздник, я уловила обрывок разговора:

—…но мудро ли это? Уверен, что на эту роль можно выбрать кого-то другого.

— Пришло его время. Нельзя же бесконечно его прятать.

Это Лайам говорил с братом. А потом я увидела, как мать и отец вместе поднимаются по тропинке. Она поскользнулась на мокрой глине, чуть не упав, но он тут же подхватил ее, так быстро, что почти предвосхитил все происшествие. Он обнял ее за плечи, а она посмотрела ему в глаза. Я вдруг увидела, что над ними словно висит тень, мне стало тревожно. Мимо меня пробежал смеющийся Шон, за ним Эйслинг. Брат ничего не сказал мне, но когда он пробегал мимо, я мысленно ощутила, что он счастлив. Пусть только на сегодня, но он мог побыть обыкновенным шестнадцатилетним юношей, он был влюблен, и все в его мире было правильно. И меня снова пробрал внезапный озноб. Да что же со мной такое? Будто я в этот дивный весенний день, когда все так светло и радостно, нарочно хочу, чтобы с моими родными приключилась какая-то беда! Я велела себе прекратить заниматься глупостями, но тень никуда не делась, она осталась на краю моего сознания.

"Ты тоже почувствовала". Я замерла. На свете существовал лишь один человек, с которым я могла общаться таким образом, без слов — Шон. Но не голос брата раздавался сейчас у меня в голове.

"Не бойся, Лиадан. Я не начну врываться в твои мысли. Если я чему и научился за эти годы — так это способности управлять нашим даром. Ты несчастна. Тебе страшно. То, что суждено, произойдет не по твоей вине. Ты должна хорошенько запомнить это. Каждый из нас сам выбирает себе дорогу".

Я медленно двигалась к дому. Люди вокруг меня болтали и смеялись, молодые парни тащили на плечах косы, девушки помогали нести серпы и заступы. То тут, то там встречались и сплетались руки, и парочки тихонько удалялись в лес по своим делам. Впереди на тропе медленно шагал мой дядя, и золотая кайма на его балахоне ловила последние отблески заходящего солнца.

"Я… я не знаю, что чувствую, дядя. Темнота… какое-то зло. И мне кажется, думая о нем, я его притягиваю. Как я могу думать о беде, когда все так хорошо, и все так счастливы?!"

"Час настал". — Лишь поворот головы дяди показывал, что он обращается ко мне. — "Ты удивляешься моему умению читать твои мысли? Побеседуй с Сорчей, если сможешь ее разговорить. У них с Финбаром это когда-то отменно получалось. Правда, возможно, ей будет больно об этом вспоминать".

"Ты сказал, что час настал. Какой час?"

Если бы можно было мысленно вздыхать, то именно так я и назвала бы ответ Конора:

"Час, когда Их руки перемешают варево в горшке. Час, когда Их пальцы вплетут несколько новых нитей в узор. Час, когда Их голоса вступят в песню. Не стоит себя винить, Лиадан. Они используют нас всех, и мы ничего не можем с этим поделать. Я дорого заплатил за это понимание. И ты, боюсь, тоже заплатишь".

"Что ты имеешь в виду?"

"Ты скоро сама все поймешь. Просто радуйся весне и молодости, пока можешь".

Вот и все. Он исчез из моих мыслей неожиданно и резко, будто захлопнулась дверь. Я увидела, как он остановился на тропе, подождал Ибудана и маму, и они вместе вошли в дом. Наша беседа не сделала меня ни на йоту мудрее.

В тот вечер моя сестра выглядела особенно красиво. В очаге дома пылал новый огонь, а на дворе горел огромный костер, там танцевали и пили сидр. Было довольно прохладно. Я завернулась в шаль и все равно дрожала. Но у Ниав над вырезом темно-синего платья сверкали голые плечи, а в ее золотые волосы были хитро вплетены серебряные ленточки и ранние фиалки. Она танцевала, и ее кожа блестела в свете огня, а глаза горели озорством. Ни один юноша не мог отвести от нее взгляда, а она кружилась со всеми по очереди. Даже юным друидам, мне кажется, с трудом удавалось не притопывать ногами и сохранять серьезный вид. Шеймус привез с собой музыкантов. Отличного флейтиста, прекрасного арфиста и еще одного, бесподобно игравшего на всем — на бодрейне, на флейтах и свистульках. Во дворе расставили столы и скамейки, и пожилые друиды сидели вместе с жителями Семиводья, беседовали и обменивались историями, наблюдая, как веселится молодежь.

И только один человек стоял в сторонке — юный друид с ярко-рыжими волосами, тот самый, что внес в дом факел с новым огнем. Он один ничего не ел и не пил. И на лице его не было ни следа веселья, а ведь вокруг раздавались взрывы смеха. Он не притопывал ногой в такт знакомой песенке, не подпевал. Просто тихо и прямо стоял, наблюдая за празднеством. Я сначала решила, что это всего лишь дань здравому смыслу. Мудро оставить хотя бы несколько человек трезвыми, хотя бы несколько часовых, чтобы выслеживать нежданных гостей и вовремя услышать звук опасности. Я знала, что Лайам расставил дополнительную охрану вокруг дома, вдобавок к обычным патрулям и караулам. Сегодня удачное нападение на Семиводье может унести не только лордов трех самых влиятельных семей на северо-западе страны, но и их духовных лидеров. Так что рисковать нельзя.

Но этот юноша не был часовым, а если и был, то делал свою работу из рук вон плохо. Потому что глаза его были прикованы к одному единственному объекту — к моей очаровательной, хохочущей сестре, танцующей у костра и кружащейся в облаке золотисто-рыжих волос. Я видела, как он неподвижен, как он пожирает ее глазами… и приказала себе отвернуться и не быть дурой. В конце концов, он же друид! Думаю, у него есть желания, как у любого другого мужчины, и интерес его достаточно нормален. И подавление подобных порывов вне сомнения составляет часть изучаемой им науки. И вообще, это не мое дело. А потом я поглядела на свою сестру и увидела взгляд, брошенный ею на него из-под длинных густых ресниц. "Танцуй с Эамоном, глупая девчонка!" — приказала я ей, но она никогда не слышала моей мысленной речи.

Музыка изменилась, стала медленной, мелодичной и печальной. У нее были слова, а народ уже достаточно выпил, чтобы подпевать флейтисту.

— Ты потанцуешь со мной, Лиадан?

— Ох.

Эамон испугал меня, неожиданно появившись из темноты. В свете костра его лицо было таким же суровым, как и всегда. Если он и наслаждался праздником, это было совсем незаметно. И, кстати, я не помнила, чтобы он танцевал.

— Ох. Если тебе… а почему бы тебе не пригласить мою сестру? Она танцует гораздо лучше меня. — Слова прозвучали неуклюже, почти грубо. Мы оба посмотрели сквозь море танцующих туда, где в окружении поклонников стояла Ниав и улыбалась, беззаботно ероша волосы. Высокая, золотистая фигура в бликах огня.

— Я приглашаю тебя.

Ни следа улыбки не тронуло губы Эамона. Я была счастлива, что он не может, подобно дяде Конору, читать мои мысли. Уж слишком беззастенчиво я оценивала его сегодня вечером. От этого воспоминания у меня запылали щеки. Я напомнила себе, что я дочь Семиводья и должна соблюдать некоторые правила вежливости. Я встала, скинула шаль, и, к моему удивлению, Эамон взял ее из моих рук, аккуратно сложил и положил на ближайший стол. Потом он взял меня за руку и повел в круг танцующих.

Играли медленный танец, пары встречались и расходились, кружились спина к спине, касались друг друга руками и расставались. Подходящий танец для празднества в честь Бригид, он ведь знаменует начало новой жизни, и бурление крови. Я видела, как слаженно кружатся Шон и Эйслинг, будто дышат одним дыханием. От света в их глазах у меня замерло сердце. Я обнаружила, что тихонько повторяю: "Пусть они сохранят это. Пусть они это сохранят". Но я и сама не знала, кого прошу об этом.

— Что случилось, Лиадан? — Эамон увидел, как изменилось у меня выражение лица, когда шагнул ко мне, взял мою правую ладонь в свою и провел меня под своей рукой. — Что-то не так?

— Ничего, — солгала я. — Ничего. Думаю, я просто устала, вот и все. Мы очень рано встали, собирали цветы, готовили угощение, ну, как обычно.

Он одобрительно кивнул.

— Лиадан…

Он снова начал говорить, но тут нас чуть не повалила вихрем пролетевшая мимо буйная парочка. Мой партнер ловко утащил меня с опасного места, на мгновение обе его руки обняли меня за талию, а наши лица оказались близко-близко.

— Лиадан, мне необходимо с тобой поговорить. Я хочу сказать тебе кое-что.

Момент был упущен. Музыка все еще играла, он отпустил меня, и мы снова вошли в круг.

— Ну, так говори, — довольно неизящно заметила я. Я не могла разглядеть в толпе Ниав, не могла же она уйти так рано… — Что ты хотел мне сказать?

Возникла продолжительная пауза. Мы оказались первыми в ряду, он положил руку мне на талию, а я подняла свою ему на плечо, и мы, кружась, вернулись в конец вереницы под арками поднятых рук. И вдруг мне показалось, что Эамону неожиданно надоело танцевать. Он задержал мою руку в своей и вытащил меня из круга.

— Не здесь, — ответил он. — Сейчас не время и не место. Завтра. Мне хотелось бы поговорить с тобой наедине.

— Но…

Я ощутила мимолетное прикосновение его рук к своим плечам, когда он набрасывал на меня шаль. Он стоял очень близко. Что-то внутри меня напряглось, будто предчувствуя опасность, но я все еще ничего не понимала.

— Утром, — сказал он. — Ты спозаранку работаешь в саду, ведь так? Я приду туда. Спасибо за танец, Лиадан. Возможно, тебе лучше позволить мне судить о твоих способностях в этой области.

Я смотрела на него и пыталась понять, что же он имеет в виду, но по его лицу нельзя было прочесть ничего. А потом кто-то позвал его, он коротко кивнул и исчез.

 

Глава 2

На следующее утро я работала в саду, было солнечно, но холодно. Работы всегда полно, что на грядках для лекарственных трав, что в аптечке. Мама не вышла, как обычно, работать со мной. Я подумала, что она, видимо, устала после праздника. Я полола, чистила, убирала, а потом приготовила чай из мать-и-мачехи, чтобы отнести в деревню, и развесила цветущий вереск для просушки. Я была очень занята. Я совершенно не вспоминала про Эамона, пока около полудня в аптечку не вошел отец, пригнулся у притолоки, а потом сел на широкий подоконник и вытянул длинные ноги. Он тоже работал все утро и еще не снял уличные ботинки, на которых остались жирные следы свежевспаханной земли. Ее легко будет убрать.

— Много работы? — спросил он, оглядывая ровные связки развешенных для просушки трав, готовые для развозки фляжки с настойками и мои инструменты, все еще лежавшие на столе.

— Достаточно, — ответила я и нагнулась, чтобы помыть руки в ведре, стоявшем у входа. — Я скучала без мамы. Она отдыхала?

Он слегка нахмурился.

— Она рано встала и говорила с Конором. А потом с Лайамом. Ей надо отдохнуть.

Я положила на место ножи, убрала ступку, пестик, ковшик и веревку на полки.

— Она не станет отдыхать, — возразила я. — Она всегда такая, когда приходит Конор. Похоже, им вечно не хватает времени, слишком много надо сказать друг другу, будто они так и не смогли нагнать тех упущенных лет.

Отец кивнул, но промолчал. Я взяла в руки метлу и начала подметать.

— Я попозже схожу в деревню. Ей не понадобится делать это самой. Может, если ты ей скажешь, она попытается уснуть.

Ибудан улыбнулся уголком рта.

— Я никогда не говорю твоей матери, что делать, — заметил он, — и ты это знаешь.

Я улыбнулась.

— Ну что же, значит я сама ей скажу. Друиды останутся у нас еще на день-два. Ей хватит времени наговориться.

— Кстати, — сказал отец, поднимая ноги, чтобы я под ними подмела. Когда он их опустил, на каменный пол упали новые комья земли. — У меня есть для тебя сообщение.

— Да?

— От Эамона. Он просил передать, что его срочно вызвали домой. Он уехал на рассвете, слишком рано, приходить к тебе в это время было бы неприлично. Он просил передать, что поговорит с тобой, когда вернется. Ты что-нибудь понимаешь?

— Не слишком, — ответила я, сметая остатки мусора со ступенек. — Он так и не сказал мне, о чем хочет поговорить. А почему его вызвали? Это очень срочно? Эйслинг тоже уехала?

— Эйслинг все еще здесь, ей будет безопаснее под нашей защитой. Дело требовало срочного присутствия вождя и принятия немедленных решений. Он взял с собой своего деда и всех мужчин, способных ехать. Как я понимаю, на его границы опять напали. Но пока непонятно, кто именно. Согласно описанию — враг из тех, что побеждают хитростью и убивают безжалостно и ловко, как хищная птица. Думаю, когда Эамон вернется, мы узнаем больше.

Мы вышли в сад. Было холодно, в это время года весна — скорее мечта, чем реальность, но крохотные хрупкие ростки крокусов уже пробивались сквозь твердую землю, а на ветвях молодого дубка потихоньку набухали почки. Ранняя пижма ярко желтыми пятнами выделалась на фоне серо-зеленых стеблей полыни и лаванды. Воздух пах свежестью и холодом. Каменная дорожка была чисто выметена, а грядки ровными рядами лежали под соломенными одеялами.

— Посиди со мной немного, Лиадан, — попросил отец. — У нас есть время. Твою мать и ее братьев будет нелегко убедить, что пора войти в дом и поесть. Мне нужно кое о чем тебя спросить.

— И тебе тоже? — удивилась я, когда мы уселись на каменную скамью. — Похоже, всем необходимо что-то у меня спросить.

— У меня к тебе очень общий вопрос. Ты когда-нибудь думала о замужестве? О будущем?

Такого я не ожидала.

— Вообще-то нет. Думаю… думаю, я надеялась, что я, как самая младшая, еще хотя бы пару лет проведу дома, — сказала я, чувствуя внезапный озноб. — Мне вовсе не хочется покидать Семиводье. Может быть… может, я думала, что смогу остаться здесь, ну… ты знаешь… заботиться о престарелых родителях, лелеять их преклонные годы… И может, вообще не искать никакого мужа. В конце концов, и Ниав, и Шон сделают блестящие партии, заключат сильные союзы. Разве мне так уж необходимо выходить замуж?

Отец посмотрел мне прямо в глаза. У него были светлые, ярко-голубые глаза. Он пытался понять, насколько серьезно я все это говорю.

— Знаешь, я бы с радостью оставил тебя с нами, солнышко, — медленно произнес он. — Мне будет нелегко попрощаться с тобой. Но ведь твоей руки будут просить. Я бы не хотел, чтобы ты из-за нас лишала себя чего-то.

Я нахмурилась.

— Может, мы на некоторое время оставим этот разговор? Ниав все равно должна выйти замуж первой. Мне без сомнения не сделают никаких предложений до ее свадьбы. — Мысленно, я увидела перед собой сестру, золотистую, мерцающую в свете костра, в синем платье. Вот она откидывает назад волосы, а вокруг стоят восхищенные поклонники. — Сначала должна выйти замуж Ниав, — твердо закончила я. Мне казалось, что это важно, но я не могла объяснить, почему.

Возникла пауза, будто отец ждал, что я пойму что-то, пока мне недоступное.

— Почему ты так говоришь? Почему никто не станет просить твоей руки, пока твоя сестра не вышла замуж?

Разговор становился трудным, труднее, чем должен бы, ведь мы с отцом были очень близки и всегда говорили друг с другом прямо и честно.

— Да какой мужчина сделает предложение мне, пока он может получить Ниав? — спросила я. В этом вопросе не было ни следа зависти. Он казался мне настолько очевидным, что с трудом верилось, будто отец сам этого не понимает.

Он приподнял брови.

— Может быть, тебе стоит задать этот вопрос Эамону, когда он сделает тебе предложение, — мягко ответил он. В его голосе слышалось легкое удивление.

Я была поражена.

— Эамон? Мне? Предложение?! Не думаю. Разве он не жених Ниав? Ты ошибаешься, я уверена. — Но тут на краю моего сознания всплыл вчерашний эпизод: то, как он говорил со мной, то, как мы танцевали… и посеял зерно сомнения. Я покачала головой, не желая верить в такую возможность. — Это будет неправильно, отец. Эамон должен жениться на Ниав. Именно этого все ожидают. И… и Ниав нужен кто-то в этом роде. Мужчина, который… который будет с ней строг, но справедлив. Именно Ниав должна за него выйти. — А потом я с облегчением подумала кое о чем другом. — Кстати, — добавила я, — Эамон ни за что не сделал бы девушке предложения, не получив сперва разрешения ее отца. Он собирался поговорить со мной сегодня утром. Значит, он говорил бы о чем-то другом.

— А если я скажу тебе, — осторожно ответил Ибудан, — что наш юный друг и со мной собирался встретиться сегодня с утра? И только внезапный вызов домой на защиту границ помешал ему это сделать?

Я молчала.

— Какого мужчину ты бы выбрала для себя, Лиадан? — спросил он.

— Того, кто надежен и верен себе, — тут же ответила я. — Того, кто бесстрашно говорит то, что думает. Того, кто сможет стать не только мужем, но и другом. Этого мне довольно.

— И ты бы вышла за уродливого старика без имени и без гроша в кармане, если бы он соответствовал твоему описанию? — изумленно спросил отец. — Ты, доченька, очень необычная девушка.

— Ну, если честно, — неуверенно ответила я, — окажись он молодым, красивым и богатым, это было бы оценено по достоинству. Но это не так важно. Если бы мне повезло… если бы мне посчастливилось выйти замуж по любви, как мама… но это вряд ли, я знаю. — Я вспомнила, как Шон и Эйслинг танцевали, будто заключенные в собственный заколдованный круг. Ожидать такого же для себя совершенно нереально.

— Это, безусловно, приносит огромное счастье, — мягко заметил Ибудан. — И страх, который подстерегает тебя там, где ты меньше всего ожидаешь. Когда любишь, у твоей удачи появляются заложники. Со временем становится все труднее смиряться с тем, что посылает судьба. Но нам пока везет.

Я кивнула. Я знала, что он имеет в виду. Но эту тему мы пока еще не обсуждали вслух.

Мы встали и медленно прошли через сад под арку и дальше по тропинке на главный двор. Поодаль, в тени высокой терновой изгороди, на низенькой каменной скамье сидела моя мать — маленькая, тоненькая фигурка. Ее бледное лицо обрамляла тяжелая масса темных волос. Лайам стоял по одну сторону от нее, опираясь ботинком о стену, упершись локтем в колено, и скупо жестикулировал, что-то объясняя. По другую сторону неподвижно сидел Конор в своем белом одеянии и внимательно слушал. Мы не стали им мешать.

— Думаю, когда Эамон вернется, ты поймешь что я прав, — сказал отец. — Он без сомнения составит очень удачную партию, что для тебя, что для твоей сестры. Поразмышляй над этим пока.

Я молчала.

— Ты пойми, Лиадан, ни я, ни мама никогда не будем принуждать тебя ни к какому решению. Ты выйдешь замуж только за того, кого выберешь сама. Мы просим тебя только подумать о замужестве, подготовиться и должным образом рассматривать все возможные предложения. Мы уверены, что ты выберешь мудро.

— А как же дядя Лайам? Ты же знаешь, чего он захочет. Ведь нужно же думать о поместье, об усилении дружественных связей…

— Ты не его дочь, а моя и мамина, — ответил отец. — Он будет доволен уже потому, что Шон выбрал женщину, какую Лайам выбрал бы для него сам. Ты выберешь сама, малышка.

В этот момент у меня возникло странное чувство. Будто неслышный голос прошептал: "Эти слова еще долго будут преследовать его". Темное, холодное предчувствие. Оно тут же рассеялось, и когда я взглянула на отца, то увидела, что лицо его по-прежнему спокойно. Чей бы это голос ни был, он его не слышал.

***

Друиды гостили в Семиводье еще много дней. Конор долго беседовал с сестрой и братом, а иногда я видела, как они вдвоем с мамой просто молча стоят или сидят рядом. В эти моменты они беседовали тайно, пользуясь мысленной речью, и невозможно было сказать, о чем. Именно так она когда-то говорила с Финбаром, самым любимым своим братом, с тем самым, что вернулся в мир людей с лебединым крылом вместо левой руки и с измененным сознанием. Она была связана с ним так же крепко, как я с Шоном. Я без слов чувствовала все радости и боли Шона. Я могла говорить с ним, как бы далеко он ни был, и никто кроме него не слышал бы моих слов. И я понимала, что для моей матери, для Сорчи, значило потерять такого близкого человека, почти часть себя самой. Ведь сказка закончилась, а Финбар так и не смог стать в полной мере человеком. Часть его, даже после возвращения, оставалась дикой, настроенной на инстинкты и нужды создания, живущего в бескрайнем небе и безбрежной воде. И однажды ночью он просто вышел на берег озера и пошел в холодные объятия озерных глубин. Его тело так и не нашли, но говорили, что он без сомнения утонул в ту ночь. Как же можно плавать, если у тебя справа рука, а слева белоснежное крыло?

Я понимала горе матери, пустоту, которую она, должно быть, до сих пор носила внутри, хотя ни с кем об этом не говорила, даже с Ибуданом. Но я была уверена, что она делилась этим с Конором, во время долгих молчаливых бесед. Думаю, они использовали свой дар, чтобы поддерживать друг друга: делясь своей болью, они делали ее груз легче для каждого.

По вечерам, по окончании долгого рабочего дня, все домочадцы собирались вместе за ужином, а после еды пели, пили и рассказывали сказки. Члены нашей семьи обладали широко признанным и уважаемым талантом рассказчиков. Мама же считалась лучшей из нас, ее дар слова был так велик, что она могла свободно увести вас из этого мира в совершенно иной. Но и остальные были отнюдь не косноязычны. Конор слыл бесподобным рассказчиком. Даже Лайам порой радовал слушателей какой-нибудь героической историей с детальными описаниями битв и различных боевых техник, как оружных, так и рукопашных. Подобные сказания очень нравились мужчинам. Ибудан, как я уже говорила, никогда не рассказывал сказок, зато очень внимательно слушал. В такие моменты люди вспоминали, что он бритт, но все равно уважали его за честность, щедрость и превыше всего за трудоспособность — и происхождение не вменялось ему в вину.

Но в ночь на Имболк рассказчиком оказался не один из моих родных. Маму просили рассказать историю, но она отказалась.

— В таком ученом обществе, как сегодня, я лучше помолчу, — мягко объяснила она. — Конор, мы знаем, у друидов талант к подобным вещам. Может быть, ты порадуешь нас историей в честь дня Бригид?

Глядя на нее, я подумала, что она все еще выглядит усталой, а под сверкающими зелеными глазами пролегли легкие тени. Она всегда была бледной, но сегодня кожа ее казалась столь прозрачной, что мне стало страшно. Она сидела на скамье рядом с Ибуданом, ее крохотная ладонь утонула в его огромной руке. Другой рукой он обнимал ее за плечи, а она прильнула к нему. И снова ко мне пришли эти слова: "Пусть они сохранят это". Я вздрогнула. И строго приказала себе прекратить эти глупости. Кем я себя возомнила, провидицей? Скорее, я просто истеричная девчонка.

— Благодарю, — серьезно произнес Конор, но так и не поднялся.

Вместо этого он поглядел через зал и еле различимо кивнул. И юный друид, тот самый, что прошлой ночью нес факел, чтобы заново зажечь огонь в домашнем очаге, выступил вперед и приготовился нас развлекать. Он и правда был красив: довольно высокий, с идеальной осанкой, полученной благодаря суровой дисциплине друидов. Волосы его были не ярко-рыжими, как у отца или Ниав, а более темными, как зимнее солнце на закате. А глаза у него были черные, как зрелая шелковица… и непроницаемые. На подбородке у него была крохотная впадинка, а если он позволял себе улыбнуться, то на щеках появлялись ямочки. "Хорошо еще, что он принадлежит братству", — подумала я. — "А то половина девушек Семиводья буквально дралась бы за его внимание." И, смею предположить, ему бы это нравилось.

— Что лучше подойдет для Имболка, — начал юный друид, — чем сказание о том, как Энгус Ог встретил прекрасную Каэр Ибормейт? Это история о любви, о тайне, о превращениях. С вашего позволения, именно ее я расскажу сегодня.

Я думала, он будет нервничать, но голос его звучал громко и уверенно. Скорее всего, тут сыграли роль годы тренировки и дисциплины. Для того чтобы выучить все, что должен знать друид, нужно много времени, и книг у друидов нет. Краем глаза я видела, как Лайам, слегка нахмурившись, смотрит на Сорчу, будто хочет о чем-то спросить. Она слегка кивнула, будто ответила: "Ничего острашного, пусть продолжает". Дело в том, что мы здесь в Семиводье никогда не рассказываем эту историю. Уж слишком болезненную тему она затрагивает. Думаю, этот юноша мало знал об истории нашей семьи, а то ни за что бы не выбрал ее. Конор, конечно же, не мог предугадать его намерений, а то тактично посоветовал бы остановить свой выбор на чем-нибудь другом. Но Конор спокойно сидел рядом с сестрой, безмятежный, как всегда.

Юноша начал рассказ:

— Даже сын Туатта Де Даннан может заболеть от любви. Именно так и случилось с Энгусом. Юный, сильный, красивый, известный храбростью в бою — кто бы подумал, что его так легко победить? Но однажды, когда он охотился на оленя, его вдруг сморила внезапная истома, и он растянулся на траве под сенью тисового дерева. Он тут же заснул и увидел сон. О, что это был за сон! Он увидел женщину, столь прекрасную, что при ее появлении меркли звезды на небесах. Женщину, способную разбить сердце мужчины на тысячи осколков. Он увидел, как она босиком идет по пустынному пляжу, высокая и стройная, и грудь ее, там где она выступала из темных складок платья, белела, словно лунный свет на снежных холмах. А волосы у нее были словно листья бука по осени, рыже-золотистые и блестящие, как полированная медь. Он увидел как нежны и грациозны ее движения, а потом проснулся, зная, что должен получить эту женщину или умереть."Уж слишком много личного в этом описании", — подумала я. Но когда рассказчик переводил дыхание, я огляделась, и увидела, что кроме меня, похоже, никто не увидел в его словах ничего особенного. Только один человек.

Шон стоял рядом с Эйслинг у окна, и, казалось, оба они слушают так же внимательно, как и я. Но я знала, что думают они при этом друг о друге, и все их внимание поглощено тем, как его рука непринужденно лежит у нее на талии, а ее пальцы нежно касаются края его рукава. Ибудан смотрел на юного друида, но совершенно отсутствующим взглядом. Мать положила голову ему на плечо и закрыла глаза. Конор выглядел совершенно спокойным, Лайам отстраненным. Оставшиеся домочадцы вежливо слушали. И лишь Ниав сидела на краешке своего стула, завороженная и напряженная. На щеках ее горел яркий румянец, а прекрасные голубые глаза горели восхищением. Он рассказывал для нее, в этом не было никаких сомнений. Неужели, никому кроме меня это не видно?! Похоже его слова имеют над людьми некую странную власть.

— Энгус страдал целый год и один день, — продолжил друид. — Еженощно дева являлась ему в видениях, иногда рядом с его ложем, облаченная в незапятнанные белые одежды, столь близкая, что казалось, ее можно коснуться рукой. Когда она наклонялась над ним, ему казалось, что он чувствует легкое прикосновение ее длинных волос к своему обнаженному телу. Но едва лишь он протягивал руку — оп! — она тут же исчезала. Желание изъело его настолько, что он впал в лихорадку, и отец его, Дагда, испугался за жизнь и рассудок сына. Кто она? Реальна ли эта девушка, или она порождение разума Энгуса, и ему суждено лишь мечтать о ней?

Энгус умирал, тело его пылало, сердце билось словно походный барабан, глаза горели лихорадкой. И тогда Дагда отправился на поиски, призвав на помощь короля Мюнстера. Они искали на западе, искали на востоке, по горам и долам, по дорогам и тропам Ирландии, и наконец узнали имя девушки. Каэр Ибормейт, Тисовая Ягода, так ее звали, и была она дочерью Итала, князя Туатта Де, живущего в ином мире, в земле Коннахт.

Едва они рассказали Энгусу о том, что узнали, он поднялся со смертного одра и тут же отправился за ней. Он долго ехал и наконец добрался до озера под названием Пасть Дракона, на берегах которого он впервые увидел любимую. И он ждал там три дня и три ночи, без еды и питья, и она наконец появилась. Она шла босиком по песку, точно как в его первом видении и от дуновений озерного ветерка длинные волосы обвивались вокруг ее тела, подобно языкам настоящего пламени. Желание едва не вскружило ему голову, но он смог справиться с собой, приблизиться к ней вежливо и представиться достойно.

Он увидел, что девушка носит вокруг шеи серебряный ошейник, и тут только заметил, что она связана цепью с другой девушкой, а та с третьей… и что вдоль берега друг за другом вереницей идут трижды по тридцать прекрасных девушек, скованных между собою цепью из чистого серебра. Но когда Энгус попросил Каэр стать его женой, когда он признался ей в своей страсти, она исчезла так же тихо, как появилась, и все ее служанки вместе с ней. И была она самой высокой, и самой прекрасной из них. Настоящей владычицей его сердца.

Он сделал паузу, но даже не посмотрел в ту сторону, где сверкая восхищением во взоре, неподвижно, подобно прекрасной статуе, сидела Ниав. Я никогда не видела, чтобы она так долго сидела неподвижно.

— После этого Дагда явился пред отцом Каэр в его жилище в Коннахте и попросил справедливости. Как может его сын Энгус завоевать его прекрасную дочь, без которой он не мыслит себе жизни? Как можно покорить это странное создание? Сперва Эатал не хотел ничего говорить, но Дагда заставил его ответить. Прекрасная Каэр, сказал ее отец, пожелала проводить каждый второй год в обличье лебедя. В день праздника Самхейн примет она свое птичье обличье, и в день превращения Энгус должен завладеть ею, ибо в этот день сила ее уменьшается. Но пусть приготовится, — предупредил Эатал. За победу придется заплатить.

И все произошло так, как предсказал Эатал. В вечер праздника Самхейн Энгус поехал назад к Пасти Дракона, и увидел на берегу трижды по пятдесят прекрасных лебедей в ошейниках чеканного серебра. Трижды пятьдесят и еще один, поскольку знал Энгус, что лебедь с самыми белыми перьями и с самой гордой шеей — не кто иной, как его прекрасная Каэр Ибормейт. Энгус подошел к ней и пал перед ней на колени, а она положила голову ему на плечо и расправила широкие крылья. И в ту же секунду, он почувствовал, что меняется. Дрожь сотрясла все его тело от кончиков волос до кончиков ногтей, от мизинцев до самого сердца. И увидел он, что кожа его обрастает перьями, а руки превращаются в белоснежные крылья, а зрение становится острым. И понял он, что тоже превратился в лебедя.

Они трижды облетели вокруг озера, распевая радостные песни, и столь сладки были их голоса, что все живое на многие лиги вокруг погрузилось в мирный сон. После этого Каэр Ибормейт вернулась с Энгусом домой. В истории не рассказывается, вернулись они в людском или в птичьем обличье. Но говорят, что если под вечер Самхейна пойти к Пасти Дракона и на закате тихо-тихо стоять на берегу озера, то услышишь, как в темноте их песня до сих пор звучит над озером. И еще говорят, что хоть раз услышавший эту песню, не забудет ее никогда. Пока сердце бьется в груди.

Воцарившееся молчание говорило об уважении, которого удостаивались только лучшие рассказчики. Он действительно талантливо вел повествование, не хуже, чем любой из членов нашей семьи. Я не смотрела на Ниав. Я надеялась, что ее алые щеки не привлекут излишнего внимания. И тут заговорила моя мать.

— Подойди сюда, юноша, — мягко попросила она и встала, не выпуская, однако, руку мужа. Друид вышел вперед, мне показалось, что он слегка побледнел. Наверное, несмотря на показную уверенность, для него все это оказалось тяжким испытанием. "Он ведь еще совсем молод, чуть за двадцать", — подумала я.

— Ты рассказал нам свою историю с чувством и воображением. Спасибо за прекрасное развлечение. Она ласково улыбнулась ему, но я заметила, как крепко она сжимает руку Ибудана у себя за спиной, будто ищет поддержки.

Юноша быстро наклонил голову.

— Спасибо, госпожа. Похвала из уст столь прославленной сказительницы дорого стоит. Я обязан своими способностями лучшему из учителей, — и он посмотрел на Конора.

— Как твое имя, сынок? — Это Лайам задал вопрос со своего места в другом конце комнаты, где он сидел посреди своих воинов.

Юноша обернулся.

— Киаран, милорд.

Лайам кивнул.

— Добро пожаловать в мой дом, Киаран, в любое время, когда мой брат решит привести тебя сюда. Мы ценим наши сказания и нашу музыку, однажды они едва не исчезли из этих стен навсегда. Я рад приветствовать также и вас, братья и сестры, украшающие своим присутствием наш очаг в ночь прекрасной Бригид. А теперь, кто сыграет нам на арфе, или на флейте, или споет дивную песню о битве, выигранной или проигранной?

Я подумала, что дядя, настоящий стратег, намеренно переводит беседу на более безопасную почву. Юный друид, Киаран, смешался с группой фигур в серых балахонах, тихо сидящей в углу. По кругу пошли чары с медом, зазвучали свирели и флейты, и вечер вошел в спокойную колею.

Через некоторое время я уже говорила себе, что все придумала. Слишком богатое у меня воображение, только и всего. Для Ниав естественно кокетничать, она делает это, не задумываясь. И никаких целей этим не преследует. Вон она сидит и шутит с парой молодых воинов Лайама. А что до сказки… совершенно обычное дело, когда рассказчик, описывая сказочного героя, или героиню, берет за основу своего знакомого. Юноша, выросший в священных рощах, далеко от чертогов вождей и лордов, возможно, просто не имел в прошлом достаточно опыта, чтобы достойно описать ослепительную красавицу. Вот и не удивительно, что он взял за образец очаровательную дочь хозяев замка. Совершенно невинно. А я — дура. Друиды вернутся обратно в лес, приедет Эамон, женится на Ниав, и все будет так, как и должно быть. Как полагается. К полуночи, когда пришло время ложиться, я почти уже убедила себя в этом. Почти. Когда я со свечой в руке подошла к подножию лестницы, я случайно обернулась и встретилась глазами с дядей Конором. Он стоял посреди группы людей. Они болтали, смеялись, зажигали свечи, а он был так неподвижен, будто вырезан из камня. Весь, кроме глаз.

"Помни, Лиадан. Все идет, как суждено. Смело иди своей дорогой. Это все, что может сделать каждый из нас."

"Но… но…"

Но он уже отвернулся, я больше не могла слышать его мысли. Я увидела, как Шон, почувствовав мое смущение и не понимая его причины, резко повернулся в мою сторону. Это уж слишком. Чувство неизвестной, но близкой беды, внезапные приступы дрожи, загадочные мысленные предостережения… Мне хотелось в тишину своей комнаты, хотелось выпить воды и хорошенько поспать. Простых, надежных вещей. Я схватила подсвечник, подобрала юбки и отправилась наверх.

 

Глава 3

Отвар из чистотела готовить довольно сложно. То есть, сам по себе метод прост, трудно только точно придерживаться всех пропорций. Мама показала мне, как готовить отвар из свежих листьев и как из сухих. Ее ловкие маленькие руки толкли в ступке сухие листья, пока я резала и складывала в неглубокую миску свежие. Я залила их небольшим количеством того драгоценного напитка, которым Конор призывал на наши поля благословение Бригид. Я следовала маминым инструкциям и радовалась, что я не из тех, чьи руки болят и распухают от контакта с этим растением. Мамины изящные руки всегда были гладкими и с бледной кожей — оттого, что она много работала в аптечке. Единственным маминым украшением было кольцо, которое мой отец сам сделал для нее много лет назад. Сегодня на ней было старое-престарое платье, давно утратившее свою голубизну, а ее волосы были туго стянуты сзади простой полоской ткани. Это платье, это кольцо, эти руки — у всего имелась собственная история, и, следя за кипящим отваром, я думала о них.

— Хорошо, — похвалила мама. — Я хочу, чтобы ты хорошенько все запомнила и могла применять это снадобье вместе с другими. Этот отвар помогает от большинства болезней желудка, но он очень сильный. Не давай его пациенту больше одного раза, а то навредишь, а не поможешь. Готово, теперь накрой горшок тряпочкой и аккуратно отставь в сторону. Вот так. Пусть настаивается двадцать одну ночь. Потом процеди и храни в темноте, в плотно закупоренной посуде. Эта настойка может храниться много месяцев. Целую зиму.

— Посиди немного, мама. — Горшок кипел на слабом огне, я сняла с полки две глиняные чашки, открыла банки с сухими листьями.

— Лиадан, ты меня балуешь, — ответила она, улыбаясь, но все-таки села, худенькая, в своем старом рабочем платье.

При свете бьющего на нее из окна солнца, было видно, какая она бледная. В этом ярком свете можно было разглядеть даже следы выцветшей вышивки у горловины и на рукавах платья. Листья плюща, мелкие цветы и небольшие крылатые насекомые. Я аккуратно налила горячей воды в чашки.

— Это для следующего отвара?

— Ага, — ответила я, и начала мыть и убирать ножи, миски и инструменты. — Посмотрим, сможешь ли ты определить, что там. — В прохладном сухом воздухе аптечки разливался запах трав.

Мама втянула носом воздух.

— Это сушеные цветы валерианы, я уверена… а еще там есть норичник, может, немного зверобоя и еще… золотарник?

Я нашла горшок с лучшим нашим медом и положила по ложечке в каждую чашку.

— Ты, вне всякого сомнения, не растеряла своего мастерства, — заметила я. — Не беспокойся. Я знаю, как собирать и использовать эти растения.

— Это очень действенное сочетание, дочка.

Я бросила на нее взгляд, а она смотрела прямо перед собой.

— Ты все знаешь, да? — тихо спросила она.

Я кивнула, не в силах говорить. Потом поставила чашку лечебного отвара на каменный подоконник рядом с ней, а свою собственную на рабочий стол.

— Ты мастерски выбрала травы. Но уже слишком поздно, и это лекарство принесет лишь краткое облегчение… Ты прекрасно знаешь и это. — Она отпила глоток, скривила губы и слегка улыбнулась. — Горько.

— И правда, горько, — сказала я, отхлебнув из собственной чашки, где был простой отвар мяты. Мне удалось не дать голосу сорваться.

— Я вижу, что неплохо учила тебя, Лиадан, — произнесла мама, внимательно глядя мне в лицо. — У тебя моя способность к врачеванию, и ты умеешь любить, как отец. Он стремится защитить всех, кого любит. У тебя тоже есть этот дар, дочка.

На этот раз я не рискнула заговорить.

— Для него это будет тяжело, — продолжила она. — Страшно тяжело. Он здесь чужой, хотя часто мы забываем об этом. Он не понимает, что это не настоящее расставание, а просто движение вперед, изменение…

— Колесо вращается и возвращается, — сказала я.

Мама снова улыбнулась. Она отставила почти нетронутый чай.

— Ты чем-то похожа на Конора, — сказала она. — Посиди немного, Лиадан. Мне надо поговорить с тобой.

— И тебе тоже? — Мне удалось слегка улыбнуться.

— Да, твой отец рассказал мне об Эамоне.

— И что ты об этом думаешь.

Она слегка нахмурилась.

— Не знаю, — медленно проговорила она. — Я не могу тебе ничего советовать. Но… но вот что я хочу сказать: не торопись. Некоторое время ты будешь очень нужна здесь.

Я не стала спрашивать, почему.

— Ты уже рассказала отцу? — спросила я наконец.

Мама вздохнула.

— Нет. А он ни за что не спросит меня, потому что знает, я не стану врать. Мне не надо облекать эту новость в слова. Не для Рыжего. Я чувствую, он и так знает: по тому, как он касается меня, по тому, как спешит с поля домой, как сидит по ночам у кровати, думая, что я сплю, и держит мою руку, а сам глядит в темноту… Он все знает.

Я поежилась.

— Ты собиралась что-то рассказать мне?

— Я никому еще этого не рассказывала. Но думаю, теперь время поговорить об этом. Ты много беспокоишься в последнее время, я вижу это по твоим глазам. И не только… не только из-за меня, но и из-за чего-то другого.

Я грела руки о теплую чашку.

— Иногда… иногда у меня возникает странное чувство. Будто все холодеет и… и я слышу голос…

— Продолжай.

— Я вижу… я чувствую, что скоро случится нечто ужасное. Я смотрю на кого-нибудь и чувствую… как будто над ним тяготеет рок. Конор все знает. Он сказал мне, чтобы я не чувствовала себя виноватой. Но мне это мало помогло.

Мама кивнула.

— Моему брату было примерно столько же, когда он впервые почувствовал то же самое. Я имею в виду Финбара. Конор помнит об этом. Это мучительная для обладателя способность, немногие захотели бы иметь такую.

— А что это? — спросила я. — Это дар предвиденья? Тогда почему я не бьюсь в конвульсиях и не кричу, а потом не теряю сознание, как Бидди О'Нейл из Переправы? Ведь у нее — дар предвиденья. Две зимы назад она предсказала великое наводнение и еще смерть того человека, помнишь, телега которого свалилась с обрыва Фергала? Это — совсем другое дело.

— Другое, да не совсем. Проявления дара зависят от твоих личных качеств и от твоей силы. И видения могут оказаться обманчивыми. Финбар часто действительно предвидел будущее и чувствовал себя виноватым, что не в состоянии предотвратить беду. Но всегда было очень сложно понять, что именно означали его видения. Это жестокий дар, Лиадан. И вместе с ним приходит другой, ты еще не ощутила его присутствие.

— О чем ты? — я не была уверена, что действительно хочу это знать. Разве одного дара (если это можно так назвать) недостаточно?

— Я не могу объяснить все до конца. Он только однажды продемонстрировал его мне. Он и я… мы были связаны так же, как связаны вы с Шоном, мы были так близки, что могли без слов понимать один другого, были настроены на внутреннее "я" друг друга. Финбар был талантливей меня, в те последние дни он научился ограждать от меня свои мысли. Временами я думаю, он просто боялся ослабить оборону. Рана его была так глубока, что он не хотел делить ее ни с кем, даже со мной. Но у него был и другой дар, способность исцелять силой мысли. Когда меня… когда мне сделали так больно, что мне казалось, мир никогда больше не станет прежним, он… он коснулся моего разума своим. Он просто изгнал все плохое. Он держал мои мысли в своих, пока не миновала ночь. Позже, он точно также исцелил моего отца, чей разум сильно повредила та ведьма, леди Оонаг. Отец плясал под ее дудку целых три долгих года, пока мои братья не сбросили с себя ее заклятье. А ведь лорд Колем, мой отец, был сильным человеком. Его изъели стыд и вина, но он все равно не мог противиться колдунье. Когда мы наконец вернулись домой, он едва узнал собственных детей. Чтобы вернуть его к нормальной жизни, потребовалось много дней и ночей кропотливого труда… За использование этого дара приходится очень дорого платить. Вылечив отца, Финбар… он был на себя не похож, совершенно опустошен. Он выглядел, как человек, тело и душа которого совершенно сломлены. Лишь сильнейшие могут противостоять такому.

Я бросила на нее вопросительный взгляд.

— Ты сильная, Лиадан. Я не знаю, когда тебе придется использовать свой дар, да и придется ли вообще. Может, никогда. Но тебе лучше о нем знать. Он смог бы рассказать тебе больше.

— Он? Ты говоришь о… Финбаре? — мы говорили теперь на опасную тему.

Мама обернулась и посмотрела в окно.

— Как они опять подросли! — произнесла она. — Тот дубок, который Рыжий посадил для меня, и что когда-нибудь вырастет в гордый высокий дуб, и сирень, и лечебные травы… Ведьме так и не удалось уничтожить нас. Вместе, мы оказались сильнее. — Она снова повернулась ко мне. — В тебе сильна магическая сила, Лиадан. Это тоже обернется в твою пользу.

— О чем ты? — спросила я. Ее слова одновременно восхищали и пугали меня.

— Финбар как-то показал мне. Я спросила его, что таит мое будущее. И он кое-что приоткрыл мне. Я увидела, как Ниав танцуя, идет по лесной тропинке и волосы ее горят, подобно золотому огню… дитя с врожденной способностью быть счастливой. А за ней взапуски бежит Шон. Я увидела наших с Рыжим детей. И… и еще одного ребенка. И тот ребенок, он был… закрыт. На самом краю поля зрения, так что я почти не видела его. Но тот ребенок, это была не ты, дочка. Я абсолютно в этом уверена. Будь там ты, я поняла бы это как только родила тебя и взяла на руки.

— Но тогда… кто же это был? Мы с Шоном одного возраста. Почему меня не было в твоем видении?

— Я и раньше видела эту картину, — медленно произнесла моя мать. — Когда я…. но оба раза тебя там не было. Только тот, другой ребенок, исключенный из общей картины. Думаю, дело в том, что ты почему-то не вписываешься в общий узор, Лиадан. Если я права, это может дать тебе огромную силу…. опасную силу. Это позволит тебе… изменять жизни людей. В тех видениях не предсказывалось, что Шон родится не один. Это делает тебя особенной. Я очень долго верила, что Дивный Народ руководит каждым нашим движением. Что с нашей помощью они осуществляют им одним понятные великие цели. Но ты не вписываешься в их планы. Возможно, ты обладаешь неким ключом.

Это уже было черезчур. И все-таки я не могла не верить ей, поскольку моя мать всегда говорила правду, ни больше, ни меньше.

— А что же тогда с тем третьим ребенком в твоем видении? — спросила я. — С ребенком на краю, в тени?

— Я не знаю, кто это был. Я только почувствовала, что… этого ребенка покинула надежда. А ведь это ужасно. Почему мне его показали, я не могу сказать. Возможно, когда-нибудь, поймешь ты.

Я снова поежилась.

— Не уверена, что мне этого хочется.

Мама улыбнулась и встала.

— Обычно, такие вещи сами находят тебя, хочешь ты того, или нет, — ответила она. — Конор был прав. Не стоит искать свою вину, или беспокоиться о возможном будущем. Иди шажок за шажком и следуй своим путем. Это все, что может делать каждый из нас.

— Хм-м-м… — Я бросила на нее быстрый взгляд. Звучало все так, будто мой собственный "свой путь" должен оказаться гораздо сложнее, чем мне бы того хотелось. Я ведь не прошу о многом. Мир и безопасность в Семиводье, возможность делать свою работу и быть любимой родными. И я вовсе не уверена, что у меня достанет сил на что-то большее. Я совершенно не чувствую, никакой способности влиять на чьи-то судьбы. Вот бы Шон хохотал, расскажи я ему об этом!

***

Весна проходила, а Эамон все не возвращался. Друиды снова покинули нас, легкой поступью ушли в леса на закате. Ниав стала необычайно тихой и приобрела привычку подолгу сидеть на крыше, глядя на кроны деревьев и тихо напевая про себя. Часто я отправлялась звать ее на помощь — для шитья, или когда готовили сухофрукты — и нигде не могла найти. А по вечерам она больше не желала беседовать со мной, а тихо лежала и улыбалась, пока ее прекрасные глаза не закрывались, и она не засыпала сном младенца. Сама же я спала гораздо хуже. С севера приходили тревожные новости. Эамон бился на два фронта… Он вторгся на территорию соседа…. Он снова отступил за свои стены…. На него напали Викинги, вернувшиеся грабить берега, которые мы давно считали безопасными. У них были поселения, но гораздо дальше к югу, у устья большой реки, и теперь они решили расширить свои владения у берега, а, возможно и углубить, вторгшись в сердце наших собственных земель…. Нет, это вовсе не викинги, а бритты…. Нет, ни те, ни другие, а кто-то совершенно неведомый: эти люди разрисовывали себе тела какими-то тайными, им одним понятными узорами. У этих людей лица похожи на головы удивительных птиц, или морды огромных кошек, оленей и кабанов. Они нападают молча и убивают безжалостно. У одного из них лицо чернее ночного неба. Они, наверное, и не люди вовсе, а воины из иного мира. И оружие у них такое же странное, как и внешний вид: хитроумные трубки, стреляющие отравленными стрелами, маленькие металлические шарики с шипами, мастерски наброшенные длинные тонкие веревки… ни мечей, ни копей, никакого честного оружия.

Мы не знали, чьим рассказам верить, хотя Шон и Лайам считали, что речь, скорее всего, идет о викингах. Правда, их шайки обычно быстро налетают и быстро исчезают, ведь на море им до сих пор нет равных, они используют и весла, и паруса и движутся быстрее ветра. Возможно, это их разукрашенные шлемы породили столь странные россказни. И, все же, говорил Лайам, викинги дерутся грубо, мечами, дубинами и топорами. И никогда не отличались успехом в лесных боях, предпочитая держаться у берега и не заходить глубоко на сушу. Так что викинги подходили под описание не так хорошо, как некоторым бы хотелось.

Неожиданно, в месяц, когда день почти сравнялся с ночью, а отец уже вовсю сажал деревья, Эамон прислал за помощью, и Лайам послал на север тридцать хорошо вооруженных бойцов. Шон очень хотел поехать с ними, и я думаю, дядя тоже. Но кое-что их обоих остановило. Эйслинг все еще жила у нас, в безопасности, и беспокоилась за брата. Пока этого было довольно, чтобы удержать Шона. А Лайам сказал, что слишком рискованно ехать на передовую и биться с неведомой опасностью бок о бок с Эамоном и его дедом. Сначала стоит подождать новостей от Эамона, или от Шеймуса. Тогда у них на руках окажутся факты, а не домыслы. После можно будет решить, что следует предпринять.

Я заметила, что по вечерам Шон и Лайам долго и серьезно беседуют, изучая карты. Вместе с Ибуданом. Возможно, мой отец и поклялся, никогда больше не брать в руки оружие, если врагами являются его соотечественники, но Лайам был хорошим стратегом, и признавал явный талант мужа своей сестры в обращении с картами, планировании атак и отступлений. Я слышала, он жалел, что Падриак так и не вернулся из своего последнего путешествия к неизведанным берегам. Потому что на земле все же существовал человек, умевший построить корабль и управлять им лучше, чем любой викинг. И этот человек мог придумать минимум десять выходов из любой ситуации. Но Лайам уже три года не видел своего младшего брата. И никто больше особенно не надеялся на его благополучное возвращение. Я достаточно хорошо помнила своего младшего дядю. Да и как его можно забыть? Он некоторое время гостил дома, рассказывая удивительные истории, а потом снова отправлялся в путешествие. Кожа его загорела до цвета лесного ореха, а волосы длинной косой спускались на спину. В одном ухе он носил целых три серьги, и еще у него была удивительная пестрая птица, которая сидела на его плече и вежливо спрашивала: "Не хочешь покувыркаться в сене, душечка?". Я знала, что мама не верит в его смерть, как не верит в смерть Финбара. И временами подумывала, а вдруг она знает? Я сама знала бы, если бы Шон уехал куда-то воевать и погиб от удара вражесткого меча? Почувствовала бы я боль в сердце, если бы его кровь замерла в венах, дыхание остановилось, а глаза подернулись пеленой, невидящим взглядом уставившись в бескрайнее небо?

Я вовсе не собиралась шпионить за Ниав. То, как моя сестра использует свое свободное время, касалось только ее. Но я беспокоилась. Она была совершенно непохожа на себя — постоянно молчала и много времени проводила одна. Даже Эйслинг это заметила.

— Ниав кажется очень тихой, — сказала она однажды днем, когда мы с ней вдвоем пошли в поле за домом набрать цикория для настойки. В некоторых местах считается неприличным, чтобы хозяйская дочь занималась столь низкой работой, и ее поручили бы слугам. В Семиводье такого никогда не водилось, не на моей памяти, во всяком случае. Здесь работали все. Правда, Дженис и ее помощницы выполняли более тяжелую работу: таскали огромные металлические котлы, мыли полы, резали цыплят. Но мы с Ниав имели собственные ежедневные и сезонные обязанности, и умели хорошо с ними справляться. Мы следовали примеру собственных родителей, ведь Сорча проводила целые дни в аптечке, либо в деревне с больными, а отец — бывший лорд Херроуфилда — если этого требовали обстоятельства, без колебаний шел за плугом. Из Ниав и из меня получатся хорошие жены, вполне способные управлять домом мужа. А как можно быть хорошей хозяйкой, если не понимаешь, что за работу делают твои люди? Не знаю, каким образом Ниав всему научилась, она никогда ничем не занималась подолгу. Но она обладала умом, а если вдруг что-нибудь забывала, то очень быстро очаровывала кого-нибудь и убеждала помочь ей.

Но в тот день она не пришла собирать цикорий. Эйслинг аккуратно срывала цветы, поминутно останавливаясь, чтобы заправить светлые кудри под повязку, из-под которой они постоянно выбивались. Дни становились теплее и на носу у нее начала проявляться легкая россыпь веснушек.

— Оставляй что-нибудь на семена, — предупредила я.

— Да, матушка, — прыснула Эйслинг и положила еще несколько золотистых соцветий в свою ивовую корзинку. Она все время вызывалась помогать в подобной работе. Возможно, думала, что таким образом сможет стать для Шона лучшей женой. Спроси она меня, я сказала бы ей, что это не имеет для него никакого значения. Мой брат уже принял решение.

— Нет, правда, Лиадан, ты думаешь, с Ниав все в порядке? Я вот что подумала, может… ну… может, это из-за Эамона?

— Эамона? — довольно глупо повторила я.

— Понимаешь, — задумчиво произнесла Эйслинг, — он так давно уехал, и никто из нас не представляет, что там происходит. Я точно не знаю, есть ли что-то между ними, но я подумала, что она может беспокоиться. Я уж точно беспокоюсь.

Я ласково обняла ее.

— Я уверена, что волноваться не о чем. Уж если кто и может о себе позаботиться, так это Эамон. Наверняка, мы со дня на день увидим, как он скачет к нашим воротам, огромный, как жизнь, и без сомнения, с победой. — Готова поспорить на кусок серебра, подумала я, что сестренка беспокоится о чем угодно, только не о нем. Сомневаюсь, что она хотя бы раз вспомнила об Эамоне с момента его отъезда. Думаю, даже я думала о нем гораздо чаще.

Мы закончили сбор, сварили весеннее вино с медом и жасмином, чтобы перебить горечь цикория и поставили его дозревать в темноте, а Ниав так и не пришла. Мы с Эйслинг поднялись наверх, вымыли руки и лица, причесали друг другу волосы и сняли грубые рабочие фартуки. Дело уже близилось к ужину, и закат разливался по небу, окрашивая голубизну в фиолетовые и серые тона. И тогда я наконец увидела ее сквозь наше узкое окошко. Она бежала через поле от леса и на бегу оглядывалась то влево то вправо, чтобы убедиться, что за ней никто не наблюдает. Вот она исчезла из виду. И вскоре после этого, запыхавшись, появилась в дверях, все еще поддерживая юбку и горя пунцовыми щеками. Я посмотрела на нее, Эйслинг тоже, но мы ничего не сказали.

— Отлично, я не опоздала. — Она пошла прямо к дубовому сундуку, подняла крышку и стала рыться в нем в поисках чистой одежды. Найдя то, что искала, она принялась расстегивать и снимать платье, а потом и сорочку, нисколько не стесняясь нас. Эйслинг тактично отвернулась к окну. Пока сестра надевала белье и через голову натягивала платье, я принесла ей воды и гребень. Она повернулась ко мне спиной и я принялась застегивать многочисленные крючки. Она все еще дышала очень тяжело, что ничуть не облегчало мою задачу.

— Она снова в пристойном виде, Эйслинг, — усмехнулась я. — Возможно, ты сможешь помочь ей причесаться. Нам уже пора спускаться к ужину. — Эйслинг обладала ловкими руками, и ей быстрее, чем мне, удалось бы соорудить что-нибудь приемлемое из перепутанных прядей сестры за столь короткое время. Она начала расчесывать спокойными и равномерными движениями.

— Где ты пропадала, Ниав? — с любопытством спросила она. — У тебя в волосах травинки, листья и… что это за меленькие синие цветочки? — Она работала гребнем, и лицо ее было спокойным и невинным, как всегда.

— Нам тебя не хватало сегодня, — спокойно добавила я, все еще застегивая платье. — Мы без тебя варили весеннее вино.

— В этой фразе скрыт упрек? — спросила Ниав, крутясь то в одну, то в другую сторону, чтобы расправить юбки и морщась, когда расческа встречала очередной колтун.

— Это просто замечание, — сказала я. — Сомневаюсь, что кто-то кроме Эйслинг и меня заметил твое отсутствие… в этот раз. И мы прекрасно обошлись без тебя, так что не стоит чувствовать себя виноватой.

Она взглянула мне прямо в глаза, но ничего не сказала, из-за Эйслинг, которая видела в людях только хорошее, не умела хитрить и не понимала, что такое секреты и для чего их хранить. Она была наивна, как овечка, хотя сравнивать ее с овцой не вполне справедливо. Эйслинг была простодушна, но отнюдь не глупа.

Позже вечером я вновь почувствовала неловкость, когда мы всей семьей сели ужинать. Мы ели очень простую пищу. Отчасти потому, что мама не ела мяса, у нас фактически не водилось изысканных блюд, мы питались в основном крупами и овощами с собственных полей. Дженис умела варить множество вкуснейших супов и пекла отличный хлеб, так что никто не жаловался. Мужчины получали на ужин пару жареных куропаток, время от времени мы резали овцу — они ведь тяжело работали, в поле ли, в бою, или на конюшне, и им далеко не всегда хватало простого турнепса и бобов с черным хлебом. В тот вечер я с удовольствием наблюдала, как мама сумела влить в себя немного супа и отщипнула пару кусочков лепешки. Она так похудела, что ее запросто могло бы унести ветром. А уговорить ее поесть что-нибудь всегда было нелегко. Я смотрела на нее и вдруг почувстовала, что на меня смотрит Ибудан. Взглянув на него, я тут же отвела взгляд. Выражение отцовских глаз невозможно было вынести. Он словно говорил "прощание выдалось долгое, но времени все равно слишком мало". Я так не умею. Я не могу этому научиться. Я бы цеплялась и цеплялась за надежду, пока руки не схватили бы пустоту.

Ниав сидела чистенькая как кошечка и, опустив глаза, ела свой суп. Ни волосинки не выбивалось у нее из прически. Предательский румянец исчез, и ее гладкая кожа золотилась в свете масляных ламп. Напротив нее сидели Шон с Эйслинг, шептались и держались под столом за руки. В этот вечер после ужина никто не рассказывал историй. Вместо этого, по указанию Лайама все члены нашей семьи прошли в небольшую уединенную комнатку, оставив работников петь песни и пить эль у кухонного очага.

— У тебя новости, — заметил мой отец, как только все уселись. Я налила вино из стоявшей на столе фляги и подала его сначала маме, потом дяде, а после отцу, Шону и сестре с Эйслинг.

— Спасибо, Лиадан, — одобрительно кивнул Лайам. — У меня и правда, новости, и я не делился ими до сих пор, поскольку Эйслинг должна услышать их первой.

— Хорошие новости, детка, — добавил он поспешно, поскольку Эйслинг начала в ужасе подниматься с места, без сомнения ожидая самого худшего. — Твой брат жив, здоров и приедет за тобой еще до Белтайна. Угроза миновала.

— А неизвестный враг? — с энтузиазмом спросил Шон. — А новости о сражении есть?

Лайам нахмурился

— Очень отрывочные. Есть потери. Человек, передавший сообщение, получил его из третьих рук, потому сам не смог ничего добавить. Я только знаю, что Эамон снова смог обезопасить свои границы, но как и от кого, все еще остается для меня загадкой. Придется подождать его возвращения. Мне тоже хочется узнать побольше. Рассказ Эамона может сильно изменить наши планы, касающиеся бриттов. Ведь ожидать, что мы сможем победить викингов в морском сражении — просто безумие.

— Это верно, — подтвердил Шон. — Я отважился бы планировать поход против них, только если бы обладал сравнимыми способностями к мореходству. Но викингам не нужны наши Острова. Если бы они считали их местом удобной якорной стоянки, то давным давно отобрали бы их у бриттов. На Островах нет плодородной земли, они слишком далеко от всего, чтобы на них селиться, все, кроме Древнего Народа давно покинули их. Бритты держатся за Острова только потому, что это для них плацдарм для нападения на наши земли.

— И еще они играют роль красной тряпки, — тихо добавил Ибудан. — Я как-то слышал, что их завоевали, чтобы спровоцировать ирландцев. Всегда начинай драку, отняв то, что дорого сердцу врага: лошадь, женшину. Начинай войну, отняв то, что дорого духу враждебного народа: его наследие и тайны. Возможно, других причин и не было.

— По крайней мере их попытки основать на берегах Островов хоть какое-то постоянное поселение не впечатляют, — ответил Лайам. — Они, как и мы не слишком талантливо бьются на море. И все-таки, на протяжении последних трех поколений острова принадлежат им. Кто знает, что может случиться, обзаведись они таким сильным союзником, как викинги — с мощной флотилией и талантом к морским походам.

— Такое сотрудничество совершенно невероятно. — Шон задумчиво почесал голову. — Бритты с западных берегов не доверяют викингам. Там от набегов северян терпят гораздо больше ущерба, чем здесь. Они долгие годы видят, как дики и беспощадны эти бандиты. Это и вправду был бы жуткий союз.

— Ну, если судить по старине Ричарду из Нортвуда, — сердито возразил Лайам, — то я бы сказал, что бритты способны на все, что угодно.

— Наверное, стоит подождать, — тактично вмешалась мама. — Эамон вернется и все нам расскажет. Рада, что ты снова улыбаешься, дорогая, — добавила она, глядя на Эйслинг.

— Твое беспокойство о брате достойно уважения, — заметил Лайам. — Он настоящий вождь, в этом нет никаких сомнений. Надеюсь, он не понес слишком больших потерь. А теперь я хочу сообщить вам еще одну новость. Она касается тебя, Ниав.

— М-м-м-м?.. Что? — Она не слушала, глубоко погруженная в свои мысли.

— Мы получили письмо, — серьезно сказал дядя. — От мужчины, которого я никогда не встречал, но о котором много слышал. Ты тоже знаешь его, Ибудан. Его зовут Фион, из той ветви клана Уи-Нейлл, что обосновалась на северо-западе. Они в довольно близком родстве с высокородным королем Тары. Но между двумя ветвями клана нет большой любви. Фион — старший сын главы клана в Тирконелле, он очень богат и необычайно влиятелен.

— Да, я слыхал о нем, — ответил отец. — О нем идет добрая слава. Мы находимся точнехонько между владений двух ветвей клана Уи-Нейлл, а это весьма неудобно. Они всегда стремились к власти.

— От этого все становится гораздо интереснее, — продолжил дядя. — Этот Фион и его отец хотят заключить союз с Семиводьем. Он достаточно прямо высказывает предложения в этом направлении.

— Это ты окольными путями даешь понять, что он хочет жениться на одной из девушек этого дома? — Мама всегда умела заставить брата высказываться ясно, если он начинал растекаться мыслью по древу. — Он сделал предложение одной из наших дочерей?

— Ты права. В письме говорится, что он слыхал, будто у нас в Семиводье живет девушка невиданной красоты и необычайных достоинств, а он как раз подыскивает себе жену, да и его отец считает, что подобный союз пойдет на пользу обоим домам. Он в завуалированной форме упоминает наш конфликт с бриттами из Нортвуда и указывает, что в его распоряжении находится серьезная военная мощь, по удачному стечению обстоятельств расположенная совсем недалеко от нас. Он также отмечает важное стратегическое значение Семиводья по отношению к людям его отца на юге, на случай, если в том районе возникнет угроза. Письмо короткое, но содержит очень много информации.

— А что за человек этот Фион? — в лоб спросила Эйслинг. — Он молодой или старый? Больной, или здоровый?

— Он — мужчина средних лет, — ответил Лайам. — Ему около тридцати. Он воин. И я понятия не имею, как он выглядит.

— Тридцать! — Эйслинг явно была шокирована при мысли, что кто-то из нас может выйти замуж за такого древнего старика.

Шон усмехнулся.

— Девушка невиданной красоты, — пробормотал он, — это без сомнения Ниав. — Он посмотрел на меня, насмешливо приподняв брови, а я скорчила ему рожу.

— Да, это Ниав, и предложение адресовано ей, — согласился Лайам, совершенно упустивший смысл нашего с Шоном переглядывания. — Что скажешь, племянница?

— Я… — Казалось, Ниав лишилась дара речи, что для нее было совершенно нехарактерно. Она неожиданно смертельно побледнела. — Я… — Но ведь для нее это не могло стать таким уж потрясением. Ей было уже семнадцать и удивительно как раз то, что до сих пор она не получала формальных предложений руки и сердца.

— Ты слишком многого требуешь от юной девушки, на которую в одночасье столько всего свалилось, Лайам, — быстро произнесла мама. — Ниав нужно время, чтобы обдумать предложение, да и нам тоже. Возможно, мне стоит почитать ей это письмо с глазу на глаз, если ты не возражаешь.

— Ничуть, — ответил Лайам.

— Нам стоит все обсудить. — Отец до этой минуты молчал, но тон его ясно говорил, что никому не удастся принять подобное решение вместо него. — Этот Фион собирается почтить нас визитом, или нам предоставляется судить о его личных качествах исключительно на основании почерка? — Бывали в нашей жизни моменты — такие как этот — когда все вдруг разом вспоминали, что на самом деле мой отец отнюдь не был простым пахарем.

— Сперва он хочет узнать, готовы ли мы в принципе рассмотреть его предложение. Если мы ответим положительно, он еще до середины лета приедет сюда, чтобы представиться и будет надеяться без промедления жениться, как только мы договоримся.

— Нет никакой нужды торопиться, — тихо сказал Ибудан. — Брак — важная вещь, и его надо как следует обдумать. И то, что поначалу кажется лучшим выбором, со временем может оказаться не таким уж удачным решением.

— И тем не менее, — ответил Лайам. — Твоей дочери пошел восемнадцатый год. Она могла выйти замуж еще три года назад. Может, мне стоит тебе напомнить, что в ее возрасте у Сорчи уже было трое детей? А предложения от вождей подобного ранга на дороге не валяются.

Ниав неожиданно встала, и тут я поняла, что она слушала очень внимательно и теперь дрожала как осиновый лист.

— Перестаньте обсуждать меня так, будто я какая-нибудь…. какая-то призовая корова, и вы прикидываете, как бы меня повыгоднее продать, — дрожащим голосом произнесла она. — Я не выйду замуж за этого Уи-Нейлла. Я не могу. Это… я просто не могу. Этого не может быть! Почему бы вам не спросить его, не возьмет ли он вместо меня Лиадан? Это лучшее предложение из всего, что она может когда-либо получить. А теперь, простите меня… — Она бросилась к двери, и я успела заметить, что из глаз ее текут слезы, а она выскочила в коридор и оставила всю семью в изумленном молчании.

 

Глава 4

Она не захотела со мной разговаривать. И с мамой тоже. Она не захотела говорить даже с Ибуданом, а ведь он был лучшим в мире слушателем. И совершенно избегала Лайама. Дни шли, письмо Фиона оставалось без ответа, и ситуация постепенно накалялась. Надежд на компромисс на горизонте не просматривалось, и Лайам становился все раздражительней. Все признавали, что реакция Ниав выходила за рамки ожидаемой (а именно глубокое, но приятное изумление, а потом немного девичьей строптивости, за которой неизбежно следует смущенное согласие). Никто не мог понять причин ее поведения. Как верно указал Лайам, моя сестра была уже слишком взрослой, чтобы оставаться без мужа, да еще и при такой красоте. Почему она не ухватилась за это предложение. Сам Уи-Нейлл! Да еще и будущий вождь клана! Ходили слухи, что на самом деле она сохнет по Эамону и ждет его возвращения. Я могла бы объяснить, что это не так, но молчала. У меня было подозрение о том, что у нее на уме. Я догадывалась, куда она ходит в те дни, когда исчезает с рассвета до заката. Но я не могла проникнуть в мысли сестры, могла только гадать об истинном положении дел и жарко надеяться, что мои подозрения беспочвенны.

Я пыталась поговорить с ней, но безуспешно. Сначала я была ласковой и тактичной, поскольку она постоянно плакала, лежа на постели и глядя в потолок, или стоя у окна с заплаканными щеками и глядела на освещенный луной лес. Когда выяснилось, что ласка не помогает, я стала жестче.

— Не думаю, Ниав, что из тебя получится хороший друид, — сказала я ей как-то ночью, когда мы сидели в комнате одни, и лишь маленькая свечка горела на сундуке между нашими узкими кроватями.

— Что?!? — Определенно, мне удалось привлечь ее внимание. — Что ты сказала?

— Ты меня слышала. Там в священных лесах нет ни теплых одеял, ни расторопных слуг, ни шелковых платьев. Только целая жизнь дисциплины, учебы и самоограничений. Жизнь духа, а не жизнь плоти.

— Придержи язык! — Ее ярость доказывала, что я угадала верно. — Да что ты вообще понимаешь? Что ты вообще хоть о чем-нибудь знаешь? Ты, дурнушка, закопавшаяся в свои травы и настойки, в своем уютненьком домашнем кругу! Да какой мужчина тебя вообще захочет, кроме разве что фермера с огромными ручищами и грязными башмаками? — Она бросилась на кровать, закрыла лицо руками и, похоже, снова заплакала.

Я медленно выдохнула и снова осторожно заговорила:

— Наша мама выбрала именно фермера с огромными ручищами и грязными башмаками, — тихо произнесла я. — В Семиводье очень многие женщины считали его весьма удачной партией, когда он был молод. Так, во всяком случае, говорят.

Она не двинулась, не издала ни звука. Я почувствовала, что ее жестокие слова вызваны огромной болью.

— Со мной можно говорить, Ниав, — продолжила я. — Я очень постараюсь понять тебя. Ты же сама видишь, что дальше так продолжаться не может. Все расстроены, никогда раньше у нас в доме не было таких раздоров. Расскажи мне, Ниав. А вдруг я смогу помочь?

Она подняла голову и взглянула на меня. Меня поразила ее бледность и глубокие тени под глазами.

— Ну конечно, теперь я во всем виновата, — сдавленно произнесла она. — Всех кругом расстроила, да? А кто решил сбыть меня с рук, чтобы они могли выиграть какую-то дурацкую битву, а? Это была не моя идея, точно тебе говорю!

— Мы не всегда можем получить то, что хочется, — спокойно ответила я. — Наверное, это просто надо принять, как бы это сейчас ни казалось тяжело. Этот Фион, возможно, не так уж и плох. И ты могла бы хотя бы встретиться с ним.

— Особенно прекрасно слышать это от тебя! Да ты не узнаешь настоящего мужчину, даже если встретишь! Не ты ли советовала мне выбрать Эамона? Эамона!

— Это казалось мне… возможным.

Мы надолго замолчали. Я тихо сидела скрестив ноги на кровати, кутаясь в простую, без украшений ночную рубашку. И думала, что она сказала обо мне чистую правду. И снова размышляла, не ошибся ли отец в отношении Эамона. Я пыталась представить себе, что какой-то мужчина думает обо мне с интересом, но у меня ничего не выходило: слишком маленькая, слишком худая, слишком бледная, слишком тихая. Все это годилось, чтобы описать меня. Но я была вполне довольна и лицом и телом, доставшимися мне в наследство от матери. И меня вполне удовлетворяло то, что Ниав презрительно обозвала маленьким уютненьким домашним кругом. Мне вовсе не хотелось приключений. Фермер вполне бы мне подошел.

— Чему ты улыбаешься, а? — Сестра сердито глядела на меня через комнату. Она села и за ее спиной поднялась огромная, угрожающая тень, рожденная светом свечи. Даже теперь, совершенно опухшее от слез, ее лицо было ошеломляюще прекрасно.

— Да так, ерунда.

— Как ты можешь улыбаться, Лиадан? Тебе на меня наплевать, да? И как ты вообще вообразила, что я тебе что-нибудь расскажу? Как только узнаешь ты — узнает Шон, и всем расскажет.

— Это несправедливо. Многие вещи я скрываю от Шона, а он от меня.

— Да что ты?!

Я не ответила, и Ниав опять легла и отвернулась к стене. Потом она снова заговорила, и голос у нее стал совершенно другой, дрожащий и полный слез:

— Лиадан?

— М-м-м-м?..

— Прости меня.

— За что?

— Что я так сказала. Прости, что я назвала тебя дурнушкой. Я так не думаю.

Я вздохнула.

— Ничего страшного. — Она часто говорила обидные вещи, когда огорчалась, а потом брала свои слова назад. Ниав была подобна осеннему дню: сплошные неожиданности, то дождь, то солнце, то свет, то тень. И даже когда ее слова больно ранили, сердиться на нее было очень тяжело, поскольку на самом деле она вовсе не хотела делать больно. — Я все равно не хочу никакого мужа, — сказала я. — Так что вряд-ли это имеет значение.

Она шмыгнула носом и натянула на голову одеяло — вот и все, к чему мы пришли.

***

Время близилось к Белтайну, работа на полях продолжалась, а Ниав все глубже уходила в себя. Часто за закрытыми дверями звучали гневные слова. Дом стал на себя не похож. Когда наконец вернулся Эамон, его встретили с распростертыми объятиями. Думаю, мы все были рады любому событию, способному разрядить возникшее между нами напряжение. История, которую он рассказал, оказалась столь же странной, как и доходившие прежде слухи.

Мы услышали ее за ужином в первый же день его приезда. Несмотря на летнее время, погода стояла холодной, и мы с Эйслинг помогли Дженис приготовить горячего вина. Наш дом всегда являлся безопасным местом, где все доверяли друг другу, поэтому Эамон говорил свободно, зная о том, как мы переживали за их с Шеймусом воинов. Из тридцати бойцов, посланных Лайамом, назад вернулись двадцать семь. Эамон и Шеймус Рыжебородый потеряли гораздо больше. Во всех трех поместьях плакали вдовы. И тем не менее, Эамон победил, хоть и не вполне так, как ему бы хотелось. Я смотрела, как он рассказывает, изредка помогая себе жестами. Иногда ему на лоб падала темная прядь, он, не замечая, отбрасывал ее назад. Мне показалось, что на лице у него появились новые морщины: для своего возраста он нес слишком огромную ответственность. Неудивительно, что многие считали его чересчур серьезным.

— Вы уже знаете, — начал он, — что в этой битве мы потеряли больше наших воинов, чем могли себе позволить. Смею вас заверить, их жизни не были просто выброшены на ветер. Противник, которому мы противостояли совершенно отличается от прежних врагов: бриттов, викингов или враждебных нам ирландских вождей. Только в моем отряде погиб двадцать один человек, и все они были убиты совершенно разными способами.

По комнате прошелестел шепоток.

— До вас доходили слухи, — продолжал Эамон. — Возможно, враг сам их и распускает, чтобы мы сильнее боялись. И все же в основе лежат подлинные факты, мы сами в этом убедились во время последней схватки с противником. — И Эамон начал рассказывать о своем северном соседе, с которым у него с давних пор вспыхивали распри по поводу земель и взаимных налетов на скот.

— Он отлично знал, насколько сильно мое войско. И в прошлом никогда бы не отважился на что-то серьезнее, чем угнать несколько голов скота или зажечь костер слишком близко к моей границе. Ему было известно, что в открытом бою он не может со мной сравниться, и что любое его действие вызовет быструю и смертоносную реакцию. Он давно положил глаз на один из моих участков земли на границе с его плодороднейшими землями и все планировал как бы его заполучить. Однажды он даже пытался купить его, но я отказал. Вот он и нашел своему серебру иное применение.

Эамон отпил большой глоток вина и вытер рот рукой. Он был мрачен.

— До нас начали доходить известия о молниеносных атаках невидимого врага. Они не рушили сторожевых башен, не грабили деревень, не жгли амбаров. Они просто убивали. Эффективно. И довольно изобретательно. Сначала нашли два трупа на отдаленном посту. Потом их засада уничтожила целый патрульный отряд на западной границе топей. Сцена побоища выглядела ужасно, подробности не для женских ушей. — Он быстро посмотрел на меня и отвел взгляд. — Не то, чтобы их убили жестоко, нет. Их не мучили. Просто… чрезвычайно эффективно и… и по-разному. Не было никакой возможности определить, кто там орудовал. И никакой возможности приготовиться к новому нападению. Мои фермеры и арендаторы пребывали в состоянии животного ужаса. Они считали этих бесшумных убийц каким-то потусторонним явлением, из тех что появляются и исчезают в мгновение ока. Некой помесью людей и чудовищ, созданиями, лишенными понятия добра и зла. — Он замолчал, и мне показалось, что перед глазами у него до сих пор стоят картины, которые он мечтает забыть.

— Вы, возможно, думаете, — снова продолжил он, — что на нашей собственной территории, да еще при помощи людей Шеймуса, у нас не должно было возникнуть сложностей с изгнанием налетчиков. У меня дисциплинированные воины. Опытные. Они знают те топи как свои пять пальцев, знают любую лесную тропинку, все возможные убежища, каждое место, годное для засады. Мы разделились на три группы и надеялись окружить врага в определенном месте, где, как нам казалось, собрались его основные силы. Поначалу, все шло удачно. Мы захватили множество воинов моего соседа и считали, что угроза почти миновала. Но вот, что странно: наши пленники ужасно нервничали и постоянно оглядывались через плечо. Думаю, я и до этого подозревал, что атаки организованы не единственным врагом. Серебро соседа приобрело для него силы, которых никогда не имел он сам, такие силы, каких никогда еще не было ни у одного из нас.

— Кто это был? — спросил Шон, впитывавший до этого каждое слово. Я чувствовала его возбуждение, он просто мечтал о подобном вызове.

— Я видел их лишь однажды, — медленно произнес Эамон. — Мы проезжали по самому опасному району болот, везли в лагерь тела погибших. В том месте невозможно организовать атаку. По крайней мере, я был уверен, что это невозможно. Одно неверное движение, и трясина поглотит тебя, раздастся лишь легкое бульканье, когда она сомкнется над местом, где раньше стоял человек. Там безопасно ходить, только если знаешь дорогу.

— Нас было десять, — уточнил он. — Мы ехали колонной по одному, поскольку тропинка там узкая. И через седла у нас были перекинуты тела наших мертвецов. Был ранний вечер, но в тех местах туман превращает день в сумерки, а сумерки в ночь. Наши лошади знали дорогу, ими не было нужды править. Мы молчали, не теряя бдительности даже в этих заброшенных местах. У меня отличное зрение и острый слух. Я лично отбирал каждого из своих спутников. Но я ничего не заметил. И никто не заметил. Легкое чириканье болотной птицы, робкое кваканье лягушек. Какой-то тихий шум, некий сигнал, и они налетели на нас. Из ниоткуда, они все возникли одновременно, каждый стащил намеченного им всадника с лошади и прикончил быстро и тихо — кого-то ножом, кого-то веревкой, а кого-то мастерским нажатием в нужное место на шее. Что до меня… мне избрали особое наказание. Я не видел, кто держал меня сзади, хоть вырывался изо всех сил. Я чувствовал за плечами собственную смерть. Но она так и не ударила. Вместо этого, я просто вынужден был стоять без движения, смотреть и слушать, как передо мной и за мной один за другим гибнут мои люди, а их лошади в панике спрыгивают с безопасной тропы и исчезают в трясине. Мой собственный конь стоял смирно, и его оставили в покое. Мне было предназначено вернуться домой в одиночестве. Я был вынужден беспомощно следить за гибелью своих людей, а после меня просто отпустили.

— Но почему? — удивился Шон.

— Не уверен, что понимаю это даже сейчас, — устало ответил Эамон. — Мой противник обхватил меня сзади руками, поднес к моему горлу нож и имел полную возможность пресечь любое мое сопротивление. Он обладал такими способностями к рукопашному бою, каких я раньше и представить себе не мог. Никакой надежды вырваться от него не было. Мое сердце обливалось кровью, пока я ждал, когда последний из моих людей упадет бездыханным. И… и знаете, я почти поверил слухам, увидев, как туман местами рассеивается и показывает мне тех, кто же с такой холодной четкостью отнимает их жизни.

— Они и впрямь были полулюди-полузвери? — неуверенно спросила Эйслинг, без сомнения, опасаясь показаться дурочкой.

Но никто не рассмеялся.

— Они были людьми, — ответил Эамон тоном, не оставлявшим сомнений в его уверенности. — Но на них были шлемы… или маски, скрывавшие их обличье. Можно было подумать, что видишь орла или оленя. А у некоторых действительно была разрисована кожа — на лбу, или на подбородке — так что создавалось впечатление звериной морды, или оперения. У некоторых шлемы были украшены перьями, у некоторых на куртки был нашит волчий мех. Их глаза… глаза их были пусты… как сама смерть. Как… как у существ без человеческих чувств.

— А что тот, который держал тебя? — спросил Лайам. — Что он был за человек?

— Он так и не показался. Сделал все, чтобы я не увидел его лица. Но я слышал его голос, который никогда не забуду. А когда он наконец выпустил меня, я увидел его руку, державшую до этого нож у моего горла. Руку, разрисованную от плеча до кончиков пальцев причудливым переплетением перьев, спиралей и перекрещивающихся цепей. Прихотливое украшение, навечно въевшееся глубоко в кожу. По нему я легко смогу узнать этого убийцу и отомщу за смерть моих лучших людей.

— Что он сказал тебе? — Я не могла молчать, история была слишком завораживающей, хоть и ужасной.

— Он говорил… очень спокойно, даже размеренно. Вокруг витала смерть, а он говорил так, будто обсуждал покупку на рынке. И говорил он очень недолго. Он отпустил меня, и пока я переводил дыхание и разворачивался, чтобы броситься на него, он исчез в клубах тумана, произнеся лишь: — "Запомни этот урок, Эамон. Хорошенько запомни. Мы с тобой еще встретимся". И я остался один. Не считая дрожащей от ужаса лошади и мертвых тел.

— И ты все еще веришь, что это были… что это не существа из иного мира? — спросила мама. Некоторая неуверенность в ее голосе обеспокоила меня.

— Они люди. — Эамон сдерживался, но я услышала в его голосе нотки гнева. — Люди изумительно владеющие военным искусством, такому позавидовал бы любой воин. Несмотря на всю нашу мощь, нам так и не удалось убить или захватить в плен ни одного из них. Но они не бессмертны. Я обнаружил это, когда судьба вновь свела меня с их вождем.

— Ты же сказал, что никогда не видел этого человека, — спросил Лайам.

— Действительно, не видел. Он передал мне послание. Это случилось через некоторое время, со дня того нападения мы больше не встречали ни одного из них. Явилось ваше подкрепление, и мы совместными усилиями вышибли удачу из слабых рук войска моего соседа и погнали его прочь. Мы с честью похоронили погибших. Их вдовы получили вознаграждение. Рейды прекратились. Казалось, угроза полностью миновала, хотя люди до сих пор еще вздрагивали от ужаса, вспоминая о происшедшем. Они дали этому убийце имя. Его прозвали "Крашеный". Я думал, его банда исчезла с моих земель. А потом мне принесли послание.

— Какое послание.

— Не просто слова угрозы. От этого негодяя не могли принести честного письма. Послание это… наверное, мне не стоило заговаривать о нем здесь. Такие вещи не предназначены для женских ушей.

— Лучше расскажи, — резко возразила я. — Все равно мы узнаем, так или иначе.

Он снова посмотрел на меня.

— Конечно, Лиадан, ты права. Но это… неприятно. В этой истории вообще нет ничего приятного. Мне принесли… принесли кожаный кошель, оставленный там, где на него неизбежно должны были наткнуться мои люди. Внутри него была рука… отрубленная рука.

Воцарилось глубокое молчание.

— Судя по кольцам на пальцах мы поняли, что это рука кого-то из наших. Мы воспринимаем этот жест, как вызов. Он пытается сказать мне, как силен. Я знаю, что он самоуверен. И теперь он предлагает свои услуги и услуги своих людей в этих местах. Мы должны учитывать это обстоятельство, планируя любую операцию.

Некоторое время мы пораженно молчали. Наконец мой отец произнес:

— Ты думаешь, этот парень отважится предлагать свои услуги кому-то из нас после всего, что сотворил? Да еще и требовать за это платы?

— Он знает себе цену, — сухо ответил Лайам. — И он прав. Существует немало лордов, чья совесть не станет помехой для принятия подобного предложения — если хватит денег его оплатить, конечно. Полагаю, это недешево.

— Вряд ли кто-то станет всерьез рассматривать такое, — вмешалась мама. — Кто же отважится доверять такому человеку? Похоже, сегодня он на стороне одного, а завтра — другого.

— Наемники вообще не обладают верностью, — заявил Эамон. — Они принадлежат тому, у кого толще кошелек.

— И все же, — медленно произнес Шон, будто что-то обдумывая, — мне бы хотелось знать, так ли они хороши на море, как на суше. Подобные силы, если использовать их в сочетании с хорошо организованным войском, могут дать неплохое военное преимущество. Ты знаешь, сколько у него людей?

— Ты ведь не собираешься нанимать это отребье? — ужаснулась Лайам.

— Отребье? Судя по рассказу Эамона, они вовсе не разрозненная банда проходимцев. Похоже, их удары тщательно спланированы и отлично контролируются, а рейды они проводят на изумление разумно. — Шон все еще напряженно размышлял.

— Может, они и работают "разумно", но они гораздо хуже, чем просто банда, поскольку выполняют свои задания без чести, и их не связывает с тобой ничего, кроме, собственно, платы и радости убийства, — сказал Эамон. — Этот человек серьезно во мне ошибся. Если он умрет, то умрет от моих рук. Если он еще раз проникнет на мою территорию и хоть пальцем тронет что-либо, принадлежащее мне, он заплатит кровью. Я поклялся в этом. И сделаю все, чтобы мои намерения достигли его ушей. Он поплатится жизнью, если наши дорожки пересекутся еще хоть раз.

Тут Шон мудро промолчал, хотя я почувствовала, что он еле сдерживает радостное возбуждение. Эамон взял еще бокал вина, и вскоре его окружили и стали забрасывать вопросами. Мне подумалось, что теперь, когда рассказ неизбежно возродил воспоминания о его собственных потерях, ему меньше всего хочется отвечать любопытным. Но я не подряжалась его охранять.

***

Думаю, в ту ночь я впервые увидела, что Эамон готов признать, что он не вполне контролирует ситуацию. Самым поразительными его качествами были авторитетность и способность полностью отдаваться делу, которое он считал справедливым. Поэтому неудивительно, что самоуверенность и точность атак Крашеного, а также высокомерие его последующего поведения глубоко задели Эамона. На следующий день ему предстояло везти сестру домой, поскольку там его ждали дела. Потому я была крайне удивлена, когда наутро, едва я принялась за выполнение своих ежедневных обязанностей, он пришел ко мне в сад, так, будто мы просто договорились слегка отложить предыдущую встречу.

— Доброе утро, Лиадан, — вежливо поздоровался он.

— Доброе утро, — ответила я и продолжила срезать цветы со старого куста шиповника. Если их сейчас удалить, то летом шиповник зацветет еще пышнее. А позже мы сделаем из плодов сильное стимулирующее средство и сварим отличный джем.

— Ты занята. Мне не хотелось бы отрывать тебя от работы. Но мы скоро выезжаем, а перед этим я обязательно должен поговорить с тобой.

Я искоса взглянула на него. Он был бледен и чрезвычайно серьезен. Последняя военная кампания сильно его состарила.

— Ты, по всей видимости, имеешь некоторое представление о том, что я собираюсь с тобой обсудить.

— В общем, да, — сказала я, поняв, что нет никакой возможности и дальше изображать, что я работаю, и таким образом вынудить его уйти. И было бы очень полезно, если бы я имела хоть малейшее понятие, что ему ответить.

— Давай присядем ненадолго. — Мы подошли к каменной скамье, и я села, положив на колени корзинку и вертя в руках нож для подрезки, но Эамон не опустился рядом со мной. Вместо этого он начал ходить взад и вперед, сжав кулаки. Как он может нервничать из-за этого — подумала я — после всего, что выпало на его долю? Но он явно переживал, в этом не было никаких сомнений.

— Прошлой ночью ты слышала мою историю, — начал он. — Эти потери заставили меня глубоко задуматься о многих вещах: о смерти, о мести, о крови и черных мыслях. Я и не представлял, что способен так ненавидеть кого-то. Это очень неприятное чувство.

— Этот человек причинил тебе зло, — медленно произнесла я. — Но, возможно, стоит оставить его в прошлом и жить дальше. Ненависть способна выжечь тебя изнутри, если ты только позволишь. Она завладеет твоей жизнью.

— Этого не случится, — произнес он, повернувшись ко мне. — Мой отец превратил во врагов своих вернейших союзников, он сам виноват в своей смерти. Я бы не хотел, чтобы меня постигла та же участь. Но я не могу просто взять и все забыть. Я надеялся, что… Нет, пожалуй, мне стоит начать заново.

Я подняла на него глаза.

— Мне нужна жена, — сказал он прямо. — После всего что случилось, это стало еще важнее. И это… поможет уравновесить мрак, поселившийся в моей душе. Я устал возвращаться домой, где меня ждет лишь холодный очаг и пустые залы, где гуляет только звонкое эхо. Я хочу наследника, чтобы обеспечить своему имени будущее. Ты знаешь, у меня много земель, в моих владениях безопасно, если не считать этого выскочки и его головорезов, а скоро я и с ними разберусь. Мне есть, что предложить будущей жене. Я… я долгое время восхищаюсь тобой, еще с тех самых пор, когда ты была слишком маленькой, чтобы даже задумываться о возможности подобного союза. Твоим усердием и прилежанием, твоей добротой и преданностью семье. Мы отлично подойдем друг другу. И живу я недалеко, ты сможешь часто навещать родных. — Под моим изумленным взглядом он приблизился и опустился передо мной на колени. — Ты станешь моей женой, Лиадан?

Его предложение было чрезвычайно… деловым. Думаю, он говорил очень правильные вещи. Но мне почему-то казалось, что в его речи чего-то не хватает. Наверное, я просто наслушалась старых сказок.

— Я хочу задать тебе один вопрос, — спокойно сказала я. — Когда будешь отвечать, помни, что я не та женщина, которой нужна лесть и неискренние комплименты. Я жду от тебя только правды.

— Ты получишь правдивый ответ.

— Скажи, почему ты сделал предложение мне, а не моей сестре Ниав? Ведь именно этого все от тебя ожидали.

Эамон взял мою руку в свои и поднес к губам.

— Твоя сестра действительно очень красива, — сказал он с легкой улыбкой. — О такой женщине мужчина может грезить во сне. Но просыпаясь, он захочет увидеть рядом с собой на подушке именно твое лицо.

Я почувствовала, что становлюсь красной, как рак, и не нахожу слов.

— Прости. Я оскорбил тебя, — поспешно произнес он, крепко держа мою руку.

— Н-нет… вовсе нет, — выдавила я. — Я просто… удивилась.

— Я уже беседовал с твоим отцом, — продолжал Эамон. — Он не возражает против нашего брака. Но он сказал, что окончательное решение остается за тобой. Он дал тебе необычайно много воли.

— Ты этого не одобряешь?

— Это будет зависеть от твоего ответа.

Я глубоко вдохнула, надеясь, что меня посетит хоть какое-нибудь озарение.

— Если бы мы жили в старинной легенде, — медленно начала я, — я бы попросила тебя исполнить три моих задания или убить в мою честь трех чудовищ. Но мне не нужно проверять тебя подобным образом. Я признаю, что ты очень… подходящая партия.

Эамон отпустил мою руку и внимательно рассматривал землю у моих ног. Он все еще стоял на коленях.

— В твоем ответе есть недосказанность, — произнес он, нахмурясь, — место для "но". Лучше, скажи мне прямо.

— Слишком рано, — без обиняков ответила я. — Пока я не могу тебе ответить.

— Почему? Тебе уже шестнадцать, ты женщина. Я совершенно уверен в своем решении. Ты знаешь, что я могу тебе предложить. Почему ты не можешь ответить?

Я снова глубоко вдохнула.

— Ты ведь знаешь, моя мать очень больна. И она уже не поправится.

Эамон бросил на меня острый взгляд, встал с колен и опустился рядом со мной на скамью. Напряжение разрядилось, но лишь самую малость.

— Я видел, как она бледна, и не понимал почему, — мягко ответил он. — Я и не знал, что все так серьезно. Мне очень жаль, Лиадан.

— Мы не говорим об этом вслух, — сказала я. — Немногие отдают себе отчет в том, что у нас на счету каждый сезон, каждая луна, каждый день… Именно поэтому сейчас я не могу связать себя ни с тобой, ни с кем-либо еще.

— А есть кто-то еще? — в его голосе внезапно послышалась агрессия.

— Нет, Эамон, — поспешно ответила я. — Тебе не стоит волноваться на этот счет. Я прекрасно понимаю, какая удача для меня получить даже одно предложение, подобное твоему.

— Ты недооцениваешь себя, как всегда.

Снова воцарилось молчание. Эамон, хмурясь, разглядывал свои руки.

— Когда ты сможешь дать мне ответ? — наконец спросил он.

Отвечать было тяжело. Будто я решала, когда Сорче умереть.

— Ради моей матери я не стану ничего решать до следующего Белтайна, — ответила я. — Этого времени, думаю, будет достаточно. Тогда я дам тебе ответ.

— Это слишком долго, — возразил он. — Как мужчина может столько ждать?

— Я нужна здесь, Эамон. И во мне будут нуждаться все больше и больше. И, кроме того, я не понимаю, что чувствую по отношению к тебе. Прости, если я делаю тебе больно, но за твою честность я должна отплатить правдой.

— Целый год, — протянул он. — Ты очень многого от меня ждешь.

— Год — это действительно очень долгий срок. Но я не собираюсь привязывать тебя к себе. Ты ничего мне не должен. Если за это время ты встретишь кого-то еще, и твои намерения изменятся, ты можешь поступать, как тебе заблагорассудиться. Жениться и вообще делать все, что пожелаешь.

— Я не изменю своих намерений, — произнес он уверенно и страстно. — Это невозможно.

И тут я почувствовала, как надо мной пробежала тень, мне на мгновение стало холодно. Может, все дело было в его тоне, или в глубине его взгляда, или в чем-то еще, но мирный, залитый солнечным светом сад вдруг потемнел. Похоже, у меня изменилось выражение лица.

— Что случилось? — обеспокоенно спросил он. — В чем дело?

Я покачала головой.

— Ничего, — ответила я. — Не обращай внимания, все в порядке.

— Мне уже пора, — сказал он, вставая. — Меня ждут. Я был бы счастливее, если бы мы пришли хоть к какому-то… взаимопониманию. Может, нам стоит обручиться, а свадьбу отложить до… до момента, когда ты будешь готова. Или…. разве леди Сорча не желала бы увидеть тебя счастливо устроившей свою жизнь до того, как… Разве ей не хотелось бы присутствовать на твоей свадьбе?

— Все не так просто, Эамон. — Я вдруг почувствовала неимоверную усталость. — Я не могу соглашаться ни на какое обручение. Я не хочу ничего никому обещать. Я уже сказала тебе, когда смогу ответить, и не изменю своего решения. Возможно, год и не покажется тебе таким уж долгим.

— Он кажется мне вечностью. За год многое может измениться.

— Ступай, Эамон, — сказала я. — Эйслинг ждет. Езжай домой, приводи в порядок дела в своих владениях, дай людям вернуться к нормальной жизни. Вечером следующего Белтайна я все еще буду здесь. Езжай домой.

Я думала, что он так и уйдет, ничего больше не добавив. Он молчал очень долго, задумчиво опустив голову и скрестив на груди руки. Но он все же заговорил:

— Дом у меня появится только тогда, когда ты будешь ждать меня у дверей с моим ребенком на руках. Не раньше.

Тут он развернулся и, не оглядываясь, прошел через арку.

 

Глава 5

Я не слишком долго задумывалась над этим разговором, поскольку вскоре наш дом захлестнула ошеломляющая череда событий. Мы и так уже жили довольно невесело, рассоренные полным нежеланием Ниав даже просто обдумать предложение возможного жениха и отказом давать по этому поводу какие-либо объяснения. А еще гневом Лайама и отчаянием отца, неспособного помирить этих двоих. Мама ужасно огорчалась, видя, что двое любимых ею мужчин постоянно спорят. Шон скучал по Эйслинг и раздражался по поводу и без. Однажды теплым летним днем от отчаяния я одна оправилась в лес. Там было место, часто посещаемое нами в детстве: глубокое, уединенное озерцо, поросшее по берегам папоротником. Оно нежилось в тени плакучих ив, где неумолчно журчал водопад. Когда-то, в жаркие летние дни, мы частенько играли там втроем, оглашая воздух визгом, плеском и хохотом. Конечно, теперь для этого мы слишком взрослые. Мужчины и женщины, как недавно напомнил мне Эамон. Мы слишком стары для веселья. Но я вспомнила, что вокруг озерка буйно растут дикие травы — петрушка, купырь и кресс-салат. Я подумала, что неплохо бы испечь пирожок с яйцами и творогом: возможно, он сумеет возбудить мамин угасающий аппетит. Я взяла корзинку, подвязала волосы и отправилась в лес, довольная, что смогу хоть немного отдохнуть от напряженной атмосферы дома.

День стоял теплый, нужные травы встречались в изобилии. Я спокойно собирала их, напевая про себя песенку, и скоро моя корзина была полна. Я присела отдохнуть, опершись спиной о ствол ивы. Лес дышал жизнью: в подлеске стрекотали белки, над головой свистели дрозды… а еще я услышала незнакомые звуки, словно тихий, непонятный мне шепот раздавался в воздухе. Если в нем и содержалось некое послание, оно вряд ли предназначалось мне. Я сидела совершенно неподвижно и надеялась, что мне, возможно, удастся их увидеть: полупрозрачные, эфирные фигуры меж деревьев… уголок летящей по ветру вуали, прозрачное и хрупкое, словно у стрекозы крылышко… волосы, в которых блестят золотые и серебряные нити. Вон за деревьями, будто бы мелькнула манящая рука, послышался серебристый смех… Я моргнула и посмотрела вновь. Наверное, меня обманула игра солнечных бликов, поскольку сейчас я не видела ничего. Пожалуй, стоит вернуться домой, приготовить свой пирог и надеяться, что члены моей семьи снова станут друзьями.

И все же, там кто-то был. Дальше в лесу, между рябинами мелькнуло темно-синее пятно. Мелькнуло и исчезло. Мне показалось, или я слышала чьи-то легкие шаги по тропе? Я встала, подхватила корзинку и тихо пошла вперед. Следы вели меня вниз с холма к заветному озерцу, петляя меж деревьев и толстых упавших веток. Я не стала никого звать. Я до сих пор подозревала, что, возможно, меня привлекла всего лишь игра света на темной листве. И, кроме того, меня учили, что по лесу надо двигаться молча. Это необходимо для собственной же безопасности, так говорил отец. Вот что-то снова мелькнуло, прямо передо мной, сразу за рябинами. Синее пятно, словно складки одежды, а над ним, белой вспышкой — длинная узкая ладонь. На этот раз жест был совершенно определенным. "Сюда", — призывал он. "Иди сюда". И я тихо шла по тропе.

Позже, Ниав ни за что не поверит, что я пришла туда не нарочно, не для того, чтобы раскрыть ее секрет. Я тихонько шла под ивами, пока передо мной не открылась спокойная гладь озера. Я замерла, обомлев. Она меня не заметила. И он тоже. Они вообще ничего вокруг не замечали. Озеро отражало, как они стоят по пояс в воде под зеленым ивовым балдахином, и кожа их казалась пятнистой от сочившегося сквозь листву солнечного света. Она крепко обнимала его за шею своими белоснежными руками. Он склонил огненно-рыжую голову и целовал ее обнаженное плечо, а она с животной грацией выгибала спину, отвечая на прикосновение его губ. Распущенные волосы струились вокруг нее, соперничая с золотом солнечного света и совершенно не скрывая ее наготы.

Противоречивые эмоции боролись во мне. Шок, страх, горячее желание сделать как-нибудь так, чтобы я пошла собирать траву в любое другое место. Я знала, что должна немедленно отвернуться, но была совершенно неспособна отвести взгляд. То, что я видела, было глубоко неправильно и в то же время невообразимо прекрасно. Игра света на поверхности воды, игра теней на жемчужно-белой коже, переплетение тел, их полная погруженность друг в друга… наблюдать за этим было поразительно и одновременно невыносимо. Если считается, что именно это я должна чувствовать по отношению к Эамону, то я правильно сделала, что заставила его ждать. В этот момент руки молодого друида скользнули по телу сестры вниз, он поднял ее и жадно потянул на себя. Поняв, что больше не вынесу этого зрелища, я тихо отступила обратно под ивы и, ничего не видя перед собой, пошла по тропе по направлению к дому. В голове у меня шумело. А странный проводник, приведший меня к этой находке, исчез без следа.

Мне не повезло. Я плохо выбрала время. А, возможно, как раз и было задумано, что первым, кто встретится на моем пути, будет мой брат, и что встретимся мы посреди наших пастбищ, как раз тогда, когда перед глазами у меня будет стоять недавно виденная картина: два юных тела сплелись так крепко, будто хотят слиться в одно. Возможно, к этому приложил руку Дивный народ… а может быть, как позже заявила Ниав, виновата только я одна, поскольку шпионила за ней. Я уже рассказывала, как все происходило у нас с Шоном. Когда мы были моложе, мы часто делились секретами и мечтами напрямую, открывая друг другу свои мысли и не нуждаясь в словах. Все близнецы довольно близки, но наша связь была гораздо глубже обычной: мы могли позвать друг друга на расстоянии, будто у нас была общая частичка души, еще до рождения. Позже мы по негласному соглашению перестали пользоваться этой связью. Секреты юноши, ухаживающего за своей первой девушкой — вещь слишком деликатная, чтобы рассказывать о них сестре. Я со своей стороны не хотела делиться с ним своими страхами за Ниав, или беспокойством о будущем. Но сейчас я просто не могла этого предотвратить. У тех, кто связан так тесно, как мы с Шоном, все происходит таким образом, что если в одном бурлят сильные чувства — радость, огорчение, боль — они словно переливаются через край, и другой просто не может их не разделить. Я была неспособна оградить от него свой разум, в том состоянии у меня не осталось никаких защитных барьеров. Я не смогла утаить маленькое, кристально-ясное изображение объятий сестры и ее друида, отраженное в спокойных водах озера.

Он увидел и почувствовал то, что видела и чувствовала я.

— Что это? — в ужасе выдохнул Шон. — Это было сегодня? Сейчас?

Я горестно кивнула.

— Клянусь Дагдой, я своими руками убью этого парня! Как он смеет марать мою сестру?

Мне показалось, что он вот-вот сломя голову помчится в лес, горя жаждой мести.

— Стоп! Прекрати, Шон! Ярость тут ни к чему не приведет. Может, все еще не так плохо.

Он взял меня за плечи — прямо там, посреди поля — и заставил взглянуть себе прямо в глаза. На лице его отпечатались чувства, которые я без труда читала в его сердце: шок, гнев, возмущение.

— Поверить не могу! — процедил он. — Как Ниав могла добровольно участвовать в подобном безумии? Она что, не понимает, что рискует провалить весь договор? Всемогущие Боги, как мы могли быть столь слепы? Мы все просто слепцы! Пошли Лиадан, мы должны вернуться домой и обо всем рассказать.

— Нет! Не говори пока никому. Дай мне, по крайней мере, сначала поговорить с Ниав. Я предвижу… предвижу, что это принесет большое зло, большее, чем ты сейчас можешь себе вообразить. Стой, Шон!

— Поздно. Слишком поздно. — Шон уже принял решение и не хотел ничего слушать. Он повернулся к дому и жестом велел мне следовать за ним. — Надо рассказать все прямо сейчас. Возможно, что-нибудь еще удастся спасти, если все останется в тайне. Почему ты мне не сказала? Ты давно обо всем этом знаешь?

Мы шли к дому (впереди решительно шагал разъяренный Шон, а за ним неохотно плелась я), и мне казалось, что мы несем с собой тень… самую мрачную из всех возможных.

— Я не знала. До сегодняшнего дня. Я догадывалась, но и не предполагала, что это зашло так далеко. Шон, может, не стоит никому рассказывать?

— У нас нет выбора. Она должна выйти замуж за Уи-Нейлла. От этого союза зависит все наше благополучие. Боюсь даже вообразить, что станет с мамой. Как Ниав могла?! Я совершенно не понимаю.

Отец был в поле. Мама отдыхала. Но Лайам оказался дома и первым услышал новость. Я была готова к гневу, к неодобрению, к возмущению, наконец. Но то, как изменилось лицо дяди после рассказа Шона о том, что я видела, глубоко поразило меня. В его глазах был не просто шок. Я увидела там отвращение и… страх? Да нет, конечно… Лайам испугался?

Когда дядя наконец заговорил, стало ясно, что ему приходится прикладывать огромные усилия, чтобы говорить спокойно. И все равно, голос временами дрожал.

— Шон, Лиадан, мне понадобится ваша помощь. Все должно остаться в семье. Это неимоверно важно. Шон, немедленно привези Конора. Поезжай один, никого с собой не бери. Скажи ему, что дело срочное, но ничего пока не рассказывай. Отправляйся прямо сейчас. И ради всего святого, не давай воли гневу. Лиадан, мне очень-то не хочется впутывать в это и тебя, подобные вещи не для глаз и ушей невинных девушек. Но ты — член семьи, и теперь ты втянута в эту историю, хотим мы того, или нет. Благодарение богам, Эамон и его сестра уже уехали!.. Так. Я хочу, чтобы ты спустилась вниз и ждала прихода Ниав. Следи за входом в сад, пока не увидишь, что она идет домой. Потом веди ее прямо ко мне в кабинет. И я еще раз повторяю, и не устану повторять — молчи. Никому ни слова. Я пошлю за твоим отцом, и сам сообщу ему новость.

— А мама? — я не могла не спросить.

— Ей придется сказать, — ответил он мрачно. — Но не сейчас. Подарим ей еще немного покоя.

И я ждала прихода Ниав. Я видела, как Шон быстрее ветра промчался к лесу: туда, где в глубине чащи находилось убежище друидов. Только пыль взметалась из-под копыт.

Я ждала долго, почти до заката. Я мерзла, у меня разболелась голова, и еще я испытывала дикий страх, странно превосходящий серьезность происшествия. Я все думала и думала о случившемся. Наверное, они действительно любят друг друга. Так, без сомнения, казалось со стороны. Может быть, он окажется из хорошей семьи, и, возможно, не так уж и важно, останется он друидом или нет, и… тут я вспомнила взгляд Лайама и поняла, что мои надежды совершенно напрасны. Похоже, я слишком многого не понимаю.

Ужасно тяжело было сказать обо всем Ниав. Она буквально светилась от счастья, кожа ее горела, а глаза мерцали, как звезды. В блестящих волосах красовался венок из лесных цветов, а ноги под подолом белого платья были босы.

— Лиадан! Что ты делаешь на улице? Уже почти стемнело!

— Они все знают, — без обиняков заявила я, и увидела, как изменяется ее лицо, как свет уходит из глаз, гаснет так быстро, будто кто-то задул свечу. — Я… я собирала травы и увидела вас, и…

— Ты все рассказала! Ты сказала Шону! Лиадан, как ты могла?! — Она схватила меня за руки и сжимала, сжимала, пока я не вскрикнула от боли. — Ты все испортила! Все! Я ненавижу тебя!

— Ниав. Хватит. Я ничего не рассказывала. Клянусь. Но ты же знаешь, как это бывает у нас с Шоном. Я просто не смогла скрыть это от него, — несчастным голосом произнесла я.

— Шпионка! Доносчица! Ты всегда прикрываешься своей дурацкой мысленной речью! Да тебе просто стало завидно, что на тебя никто не смотрит! Ну и плевать. Я люблю Киарана, а он любит меня, и никто не помешает нам быть вместе. Слышала? Никто!

— Лайам приказал мне дождаться тебя и прямо провести к нему, — выдавила я из себя, изо всех сил пытаясь не заплакать. Мне удалось проглотить слезы. Они никому бы не помогли. — Он сказал, что мы должны молчать и все держать в секрете.

— Ах да, конечно, честь семьи! Бесподобно. Мы же не можем испортить возможность союза с самим Уи-Нейллом, да? Не бойся, сестричка. Теперь, когда я опозорила нашу архиважную для тебя семью, возможно, ты сама и выйдешь замуж за этого Фионна, лорда Тирконнелла. Это станет самым большим твоим жизненным достижением!

Реакция Лайама сильно встревожила меня, поселила в моем сердце страх, причины которого я понять не могла. Я старалась сохранять спокойствие и быть сильной, ради сестры. Но слова Ниав ранили меня так, что я просто не смогла подавить гнев.

— Бригид всемогущая! — рявкнула я. — Да когда же ты наконец поймешь, что в мире есть еще люди, кроме тебя? У тебя, Ниав, большие проблемы. А ты, похоже, с радостью отталкиваешь всех, кто готов тебе помочь. Пошли уже. И покончим с этим.

Я направилась к двери аптечки. Оттуда, по черной лестнице можно было прямо подняться в комнату, где ждал Лайам, так, чтобы никто не заметил. Ниав молчала. Я повернулась, надеясь, что мне не придется тащить ее за собой силой.

— Ты идешь?

За стеной, по направлению к главному входу простучали копыта. Кто-то спешился, по гравию шаркнули сапоги. У Шона не было шансов вернуться из своего путешествия незамеченным.

— Лиадан?.. — сестра говорила очень тихо.

— Что?

— Обещай мне. Обещай, что останешься там со мной. Обещай, что поможешь мне говорить.

Я тут же вернулась и обняла ее. Она вся дрожала, в синих, затененных длинными ресницами глазах блестели слезы.

— Ну конечно, я останусь, Ниав. А теперь пойдем. Они нас уже ждут.

Когда мы добрались до комнаты наверху, там уже собрались все. Все, кроме мамы. Лайам, Конор, Шон и отец стояли рядом, и их лица казались суровее в слабом свете единственной горящей на столе лампы. Воздух звенел от напряжения. Я была уверена, что они разговаривали и замолчали, только когда мы вошли. Больше всего меня напугало лицо Конора. Выражение его глаз точно копировало выражение, не так давно стоявшее в глазах Лайама. Не вполне страх. Воспоминание о страхе.

— Закрой дверь, Лиадан. — Я послушалась, затем снова подошла к сестре, стоявшей высоко подняв голову, словно принцесса из какой-нибудь старой трагической сказки. От света лампы ее волосы блестели, как чистое золото. А глаза сверкали от непролитых слез.

— Она твоя дочь, — буркнул дядя. — Ты и начинай.

Отец стоял в дальнем углу комнаты, его лицо находилось в тени.

— Ты знаешь, о чем пойдет речь, Ниав, — он говорил довольно спокойно.

Ниав не ответила. Она распрямила спину и еще выше вздернула подбородок.

— Я всегда требовал от своих детей честности и сейчас не хочу, чтобы ты лгала. Мы надеялись на хорошую партию для тебя. Возможно, я дал тебе больше свободы, чем многие считают разумным. Например, свободу выбора. Взамен я ожидал… хотя бы правдивости, здравого смысла и хоть какой-то трезвости суждений.

Она молчала.

— Тебе лучше рассказать нам и рассказать все без утайки. Ты отдалась этому юноше? Он спал с тобой?

Я почувствовала, что сестра дрожит, но не от страха, а от гнева.

— А что если и так? — выплюнула она.

После короткого молчания Лайам мрачно произнес:

— Отвечай отцу на вопрос.

Ниав бросила на него полный презрения взгляд.

— А тебе-то что? — спросила она надтреснуто и сжала мою руку так, что у меня затрещали кости. — Я не твоя дочь и никогда ей не была. И мне плевать на твою фамильную честь и твои глупые союзы. Киаран — достойный человек, он любит меня, а остальное неважно. То, что между нами происходит, тебя не касается, и я не собираюсь осквернять это, исповедуясь перед толпой мужчин! Где мама? Почему ее здесь нет?

Ох, Ниав!.. Я вырвала у нее руку и отвернулась. Словно тяжелый, холодный камень лег мне на сердце.

И тут вперед выступил Шон. Я никогда не видела в его глазах такой ярости и не ощущала в его сердце такой обжигающей смеси горя и гнева. Я не смогла остановить его, это было совершенно невозможно.

— Да как ты смеешь! — произнес он ледяным от злости голосом, размахнулся и ударил Ниав по прекрасной, заплаканной щеке. На золотистой коже мгновенно вспыхнуло пунцовое пятно. — Как ты вообще смеешь об этом спрашивать?! Как ты смеешь даже заикаться о том, чтобы она слушала все это? Ты что, не задумываешься, чего ей может стоить твоя эгоистичная выходка? Ты что, не знаешь, что мама умирает?

Удивительно, но тут же стало совершенно ясно, что она ничего не знает. Все это время, пока Шон, я, отец и дяди наблюдали, как Сорча ежедневно понемногу сдает, пока мы с тоской смотрели, как она каждый месяц уходит от нас все дальше и дальше, Ниав, счастливая в своем собственном мире, не замечала решительно ничего. Она вся побелела как полотно, кроме отпечатка на щеке, и плотно сжала губы.

— Довольно, Шон. — Ибудан вышел из тени. Казалось, он в одночасье постарел, лампа высветила на его лице глубокие морщины. Он взял моего брата за руку и оттащил его подальше от Ниав, застывшей посреди комнаты. — Хватит, сын. Мужчины из Семиводья не поднимают на женщин руки даже в гневе. Сядь. Давайте все сядем. — Мой отец был сильным человеком. Временами настолько сильным, что остальным оставалось только стыдиться собственной слабости. — Тебе, видимо, лучше покинуть нас, Лиадан. Мы можем избавить от этого хотя бы тебя.

— Нет! — В голосе Ниав зазвенела паника. — Нет! Пусть остается. Я хочу, чтобы она осталась!

Отец, приподняв одну бровь, поглядел на меня.

— Я останусь, — сказала я, и сама не узнала собственного голоса. — Я обещала. — Я посмотрела на мертвенно-бледное лицо Конора, на его сжатые губы. Он говорил, что мне не стоит чувствовать себя виноватой за то, что случится. Но он, конечно, не мог предвидеть такого. Я смерила его сердитым взглядом. — “Ты не говорил, что все будет вот так!”

“Я не знал. Я дорого отдал бы, чтобы все это предотвратить. И все же, все происходит так, как должно”.

— Так, — сказал отец устало, когда мы все расселись (мы с Ниав вдвоем сели на одну скамью, поскольку она снова схватила мою руку и на этот раз не собиралась ее выпускать). — Сегодня от тебя не добьешься большего, это видно. Я также понял, каков ответ на заданный мною вопрос, хоть ты и отказалась отвечать. Мне совершенно ясно, что ты не понимаешь значения того, что совершила. Будь это просто приключение, опьянение Имболком, подчинение зову тела… это можно было бы понять, даже простить. Это довольно распространенная ошибка юности, и если она не повторится, на нее можно смотреть сквозь пальцы.

— Но… — начала Ниав.

— Помолчи, девочка. — От этих слов Лайама рот у Ниав захлопнулся, но смотрела она сердито. — Твой отец говорит разумно. Послушай, что скажет Конор. На нем лежит некая доля ответственности за все, что случилось. Частично, в обрушившемся на нас зле виноваты его ошибочные суждения. Что скажешь, брат?

Я еще никогда не слышала от дяди ни слова критики в адрес братьев или сестры. Тут таилась некая застарелая боль, о которой я могла только догадываться.

— Ты прав, — тихо подтвердил Конор, глядя прямо в глаза Ниав своими спокойными серыми глазами, которые многое видели, многое знали, но не желали раскрывать своих секретов. — Именно я решил привести его сюда. Именно я считал, что ему настало время выйти и показать себя. Несмотря на несчастье, которое он нам принес, несмотря на то, кем он является, Киаран — достойный молодой человек, и до сей поры пользовался определенным доверием братства. Он очень способный. Очень талантливый.

— Ага, — перебил Шон. — Дай ему только возможность показать себя на людях, и он тут же соблазнит хозяйскую дочку. И, правда, талант!

— Хватит, Шон. — Ибудан с трудом сдерживался. — Ты слишком юн и говоришь сгоряча. Ниав виновата не меньше, чем он. Он рос в изоляции и, возможно, не вполне понимает значения того, что совершил.

— Киаран живет в братстве долгие годы, а самому ему всего двадцать один. — Конор все еще прямо смотрел в глаза Ниав, и в свете лампы его длинное суровое лицо казалось белее балахона. — Как я уже отмечал, он был примерным учеником. До настоящего времени. Способный. Жаждущий новых знаний. Дисциплинированный. Наделенный способностью красиво изъясняться и другими талантами, которые он сам только еще начал в себе открывать. Ниав, этот юноша не для тебя.

— Он сказал мне, — надтреснутым голосом ответила Ниав. — Он сказал мне. Он любит меня. А я люблю его. Нет ничего важнее этого. Ничего! — Слова ее были дерзкими, но за дерзостью скрывался страх. Она боялась того, о чем Конор не сказал.

— Союз между вами невозможен. — Лайам ронял слова тяжело, будто его давило какое-то горе. — Ты как можно скорее выйдешь замуж за достойного претендента и уедешь из Семиводья. А о происшедшем никто не должен знать.

— Что?! — Ниав вскочила пунцовая от возмущеия. — Выйти замуж за другого после… Ты просто не мог этого сказать! Не мог! Скажи им, Лиадан! Я не выйду ни за кого, кроме Киарана! Ну и что, что он друид, это совершенно неважно, он все равно может жениться, он сказал мне…

— Ни-ав.

При звуках отцовского голоса Ниав немедленно замолчала на полуслове.

— Ты не выйдешь замуж за этого человека. Это невозможно. Наверняка, сейчас это кажется тебе несправедливым. Может быть, тебе кажется, что мы принимаем слишком поспешное решение и не желаем рассматривать твои доводы. Это не так. Мы не можем до конца объяснить тебе причин подобного решения, поскольку, поверь мне, от объяснений тебе станет только больнее. Но Лайам прав, дочка. Ваш союз невозможен. А теперь, когда ты пошла на поводу у своих желаний, тебе необходимо выйти замуж как можно скорее, пока… ты должна выйти замуж пока еще худшее зло не обрушилось на этот дом.

Голос отца звучал неимоверно устало, а слова его показались мне очень странными. Моя сестра действовала необдуманно, возможно, даже глупо, но ее поступок не заслуживал такого уж тяжкого наказания. А мой отец всегда был исключительно уравновешенным человеком, и принимал решения, только как следует взвесив все "за" и "против".

— Можно, я скажу? — неуверенно произнесла я.

Реакция отнюдь не вдохновляла. Шон бросил на меня сердитый взгляд, Лайам нахмурился, а отец смотрел в сторону. Ниав стояла, замерев, только слезы медленно стекали по ее щекам.

— Что, Лиадан? — спросил Конор. Мысли его невозможно было прочесть. Я совершенно не знала, что у него на уме, но чувствовала глубокую боль. Снова секреты.

— Я не извиняю ни Ниав, ни юного друида, — тихо начала я. — Но не слишком ли вы строги? Киаран производит впечатление хорошего человека, воспитанного, умного и честного. Он так уважительно обращался с мамой… Возможно, этот брак заслуживает хотя бы некоторого рассмотрения? Может не стоит так сразу отметать его?

— Это невозможно. — По тону Лайама было ясно, что решение окончательно. Дальнейший спор не имеет смысла. — Как уже сказал ваш отец, мы все решили между собой, единственное, что нам остается — попытаться спасти положение. Ситуация очень серьезна, мы не можем полностью рассказать вам о ней. Ни слова не должно прозвучать за пределами этих четырех стен. Такая секретность жизненно необходима.

Мне показалось, что тьма пробудилась и теперь в полный рост встала между нами. Она присутствовала в уродливом красном пятне на щеке сестры. Она проглядывала в словах критики, обращенных Лайамом в адрес мудрого брата. Она жила в глубоких морщинах на лице отца. И в глазах Ниав, когда она гневно обернулась ко мне.

— Это ты во всем виновата! — всхлипнула она. — Если бы ты не совала свой нос в мои дела, если бы ты не ходила за мной по пятам и не шпионила, никто из них ничего бы не узнал. Мы бы убежали, мы могли бы быть вместе…

— Придержи язык, Ниав, — прервал ее Ибудан таким тоном, какого я раньше от него не слышала.

Она икнула и замолкла, дернув плечами.

— Я хочу поговорить с мамой, — тихо попросила Ниав.

— Не сегодня, — ответил отец, на этот раз очень тихо. — Я рассказал ей обо всем, пока мы ждали приезда Конора, и ей стало нехорошо. Она согласилась выпить сонного отвара и сейчас отдыхает. Она спращивала о тебе, Лиадан. Я обещал, что ты зайдешь к ней перед сном. — Он говорил очень устало.

— Я хочу к маме, — снова повторила Ниав, как маленькая девочка, которой не дали конфетку.

— Ты потеряла право принимать самостоятельные решения. — Слова отца прозвучали в бичующей тишине.

Я никогда не могла себе представить, что он может сказать что-либо подобное. В словах его звучала огромная боль, и сердце у меня кровью обливалось от жалости. Ниав стояла бледная и немая.

— Позже, мы к этому еще вернемся, — продолжил отец. — Сейчас же ты пойдешь к себе в комнату и останешься там, пока мы не решим, что делать дальше. Действовать необходимо очень быстро, и ты поступишь так, как тебе скажут, Ниав. А теперь иди. На сегодня все. И ни слова об этом никому, понятно? Лайам прав, все должно держаться в тайне, иначе будет еще хуже.

— А что с друидом? — спросил Лайам.

— Я сегодня же поговорю с ним, — ответил Конор. Он тоже выглядел совершенно измотанным. — Посмотрю, чего он на самом деле стоит по тому, как он отреагирует на мои слова.

***

Я сидела у маминой постели, пока она не провалилась в глубокий сон. Мы не говорили о случившемся, но я видела следы слез у нее на щеках. Когда я поднялась в свою спальню, Ниав, прямая как палка, сидела на своей кровати, уставившись в одну точку. Бесполезно было и пытаться с ней разговаривать. Я легла и закрыла глаза, но заснуть даже не надеялась. Я чувствовала себя больной и беспомощной, и несмотря на все мудрые слова Конора, меня не оставляло ощущение, что я каким-то образом предала сестру. Дом действительно затопила тьма, будто тень прошедшего зла снова вернулась к жизни. Я не понимала, что это за зло, но чувствовала, как оно сжимает мне сердце, и видела его на бледном заплаканном лице сестры.

— Лиадан!

От жаркого шепота Ниав я моментально открыла глаза. Она стояла у окна.

— Он здесь! Киаран. Он пришел за мной.

— Что?!

— Посмотри вниз. Там, под деревьями.

На улице было темно, и я немногое могла разглядеть, но я услышала приглушенный стук копыт и увидела, как одинокий всадник, оторвавшись от кромки леса, быстро приближается к дому. Копыта процокали по гравию, потом все смолкло. А после раздался грохот в дверь и вспыхнул свет.

— Он приехал, — произнесла сестра полным надежды голосом.

— Тем хуже для надежд Лайама сохранить все в секрете, — сухо заметила я.

— Я должна идти. Я должна спуститься к нему…

— Ты что, ни слова не слышала из того, что они сказали? — спросила я. — Ты не можешь спуститься! И не можешь с ним видеться! Это запрещено! И разве отец ничего не говорил о том, чтобы оставаться в своей комнате?

— Но я обязана его увидеть! Лиадан, ты должна мне помочь! — Она обратила на меня свои огромные, молящие глаза, как делала до этого сотни раз.

— Нет, Ниав, я не стану тебе помогать. Ты все равно ошибаешься. Твой молодой человек здесь вовсе не для того, чтобы тайно выкрасть тебя. Тайные любовники не стучатся в дверь к отцам своих милых. Он здесь потому, что услышал новости и ничего не понимает. Он здесь, потому что обижен, зол и пришел требовать ответа.

Дверь для ночного посетителя открылась и снова захлопнулась. Воцарилась тишина.

— Мне необходимо знать, — прошипела Ниав, схватив меня за руки как раз там, где уже наливались синяки от ее предыдущей хватки. — Иди вниз, Лиадан. Спустись и послушай. Узнай, что происходит. Скажи мне, о чем они говорят. Я должна знать!

— Ниав…

— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, Лиадан! Ты моя сестра. Я не нарушаю никаких запретов, я останусь здесь, обещаю. Прошу тебя!

Я любила сестру, несмотря на все ее недостатки, и мне всегда было сложно ей отказать. Кроме этого, следует признать, что мне тоже хотелось узнать, о чем пойдет разговор при закрытых дверях. Я чувствовала себя неуютно, когда вокруг витало столько секретов. Но я видела лицо Лайама, слышала ярость в тоне отца… Мне вовсе не хотелось быть обнаруженной там, где мне не следовало находиться.

— Пожалуйста, Лиадан. Ты должна мне помочь. Ты просто обязана!

И Ниав продолжала в том же духе, плача и умоляя севшим от слез голосом. Она буквально взяла меня измором.

Я накинула поверх ночной рубашки шаль и, неслышно ступая, пошла по коридору, пока не увидела полоску света, сочившегося из-под двери той комнаты, где мы разговаривали раньше, вечером. Вокруг никого не было. Вероятно, Лайаму все же удалось избежать огласки.

Изнутри доносились голоса, но я не могла разобрать ни слова. Похоже, внутри находилось четыре человека. Лайам, вежливо-решительный, Конор, чей тон звучал несколько спокойнее. Голос моего отца — глубокий и мягкий. Шона, кажется, не пустили. Возможно, решили, что он слишком молод и горяч для подобного совещания. Я, дрожа, стояла на верхних ступеньках лестницы. Так… слышится голос Киарана. Слов разобрать нельзя, но тон резкий, в нем звучит боль и возмущение. Я услышала внутри комнаты шаги и решила скрыться, но не успела. Дверь стремительно распахнулась, и в коридор выскочил юный друид, белый как мел, с горящими глазами. Когда дверь закрывалась, я услышала голос Лайама: "Нет, пусть его". Киаран внезапно застыл и уставился на меня, а я стояла без движения в своей старенькой ночной рубашке и шерстяной шали. Я подумала, что он едва различает предметы перед собой: глаза его казались абсолютно пустыми. Но он узнал меня.

— Вот, — произнес он, роясь в мешочке у себя на поясе. — Скажи ей, что я уезжаю. Скажи ей… отдай ей вот это. — Он уронил мне в ладонь нечто маленькое и исчез, не произнеся больше ни звука, слетел со ступенек и растворился в темноте.

Без приключений вернувшись в свою комнату, я отдала Ниав гладкий белый голыш с аккуратной дырочкой посередине, передала ей слова Киарана и обнимала ее, пока она плакала, так горько, будто никогда уже не остановится. И глубоко в сердце мне слышался стук копыт удаляющейся лошади Киарана. Все дальше и дальше, так далеко от Семиводья, как только можно отъехать до восхода.

***

Еще до середины лета сестра вышла замуж за Фионна, сына лорда Уи-Нейлла, и он в тот же день увез ее с собой в Тирконелл. Я поехала с ними до деревни Низинка. По крайней мере, так планировалось. Тихая, застывшая, непроницаемая в своем горе, Ниав потребовала лишь одного — чтобы я немного проводила ее.

— Ты уверена, что все будет в порядке? — спросила я маму.

— Мы справимся, — улыбнулась она, но в глазах ее в те дни застыла печаль. — Ты должна жить своей жизнью, дочка. Мы вполне обойдемся без тебя некоторое время.

Я хотела спросить ее, что все это значит. Зачем существо из Иного мира привело меня к раскрытию тайны сестры, и таким образом поставило ее на тропу ведущую прочь от Семиводья и прочь от леса. Я не сомневалась, что Дивный Народ приложил к этому руку, но не могла угадать их мотивов. А мама могла знать, она ведь не раз встречалась с этими могущественными созданиями лицом к лицу и руководствовалась их желаниями. Но я ни о чем не спросила. Маме и так было тяжело. Да и, кроме того, слишком поздно. Слишком поздно для Ниав, слишком поздно для Киарана, уехавшего в неизвестном направлении.

Отец не был готов отпустить меня, но он признал, что это необходимо Ниав, и неохотно согласился.

— Возвращайся поскорее, солнышко, — сказал он. — Пять-шесть ночей, не больше. И никуда не ходи без охраны. Лайам предоставит тебе вооруженное сопровождение, чтобы ты путешествовала в безопасности.

***

Еще до свадьбы, я сплела для Ниав тонкий крепкий шнурок. Во время работы, я рассказывала самой себе сказание о Энгусе Оге и прекрасной Каэр Ибормейт, и чувствовала, как слезы подступают к глазам. Я вплела в этот шнурок золотую нить из балахона дяди Конора. Там нашлось место для волокон вереска и лаванды, чистотела и можжевельника. Я хотела, как могла, защитить ее. На него пошли простые льняные нити моего собственного рабочего балахона и несколько синих — из маминого самого старого и самого любимого платья. Из куртки Шона я выдернула черную шерстяную нить, а кожаные кончики шнурка вырезала из старой пары рабочих ботинок Ибудана, грязных фермерских ботинок. Все это вместе я сплела в шнурок тонкий, мягкий и такой прочный, что человеку не под силу было его разорвать. Я ничего не сказала, когда вложила его в руку Ниав, и она тоже не произнесла ни слова. Но она знала, для чего этот шнурок. Она вынула из кармана маленький белый голыш, продела шнурок сквозь дырочку и приложила к шее. А я подняла ее тяжелые, прекрасные рыжие волосы и туго связала кожаные хвостики. Потом она опустила камешек под платье, и он стал совершенно незаметен.

С той самой ночи, когда мы поняли, что в этом мире решения принимают мужчины, а женщинам приходится им подчиняться, моя сестра ни словом не обмолвилась о Киаране. По правде говоря, она вообще почти не говорила. В ту ночь она плакала в последний раз, в последний раз показала свою слабость. Я видела в ее глазах глубокую обиду, когда она сообщала Лайаму, что выйдет замуж за Фионна, как ему того хочется. Я видела в ее лице боль, когда она паковала свои платья, туфли и накидки, или смотрела, как женщины шьют ей свадебное платье, или неподвижным взглядом глядела на летнюю пену лесов вокруг Семиводья. Она почти не разговаривала, даже с мамой. Отец пытался побеседовать с ней, но она сжимала губы и не слушала его тихих слов о том, что так действительно будет лучше для нее, что со временем она поймет, что это был правильный выбор. В конце концов, отец начал дотемна задерживаться в полях, чтобы не говорить ни с кем из домашних. Шон занимал себя, тренируясь во дворе с воинами, и избегал обеих сестер.

Что до меня, я любила Ниав и хотела помочь ей. Но она не подпускала меня к себе. Лишь однажды, в ночь перед ее свадьбой, когда мы с ней лежали без сна, в последний раз деля одну комнату, она очень тихо позвала:

— Лиадан?

— Что, Ниав?

— Он говорил, что любит меня, а сам уехал. Он врал мне, Лиадан. Если бы он действительно любил меня, он бы никогда меня не оставил, он не отказался бы от меня так легко!

— Не думаю, что это было легко, — ответила я, вспомнив взгляд друида тогда, на лестнице, и острую боль в его голосе.

— Он обещал, что всегда будет любить меня, — голос сестры звучал холодно и натянуто. — Все мужчины лжецы. Я обещала, что буду принадлежать ему одному. Он не стоил такого обещания. Надеюсь, он будет очень страдать, когда узнает, что я вышла замуж за другого и уехала из леса. Возможно, тогда он поймет, как это, когда тебя предают.

— Ох, Ниав, — ответила я, — он любит тебя, я уверена. Нет никаких сомнений, у него была очень важная причина для отъезда. Мы многого не знаем, нам не открыли секрета. Не стоит ненавидеть Киарана за то, что он сделал.

Но она отвернулась лицом к стене и я не знала, слышит она меня или нет.

Фионн оказался человеком средних лет, как и говорил мой дядя. Воспитанный, решительный и сопровождаемый соответствующей его положению свитой. Он следил за моей сестрой взглядом, даже не пытаясь скрыть желания. Но губы его не улыбались. Мне он не понравился. А что думали остальные члены семьи, можно было только догадываться, поскольку мы все правдоподобно изображали радостное празднование, и в день свадьбы не было недостатка ни в музыке, ни в цветах, ни в танцах. Уи-Нейллы были христианами, поэтому клятвы молодых принимал христианский священник. Приехала Эйслинг, а вместе с ней Эамон. К счастью, у меня не было возможности остаться с ним наедине. Он бы прочел в моих глазах тоску и потребовал объяснений. Конор на свадьбе не появился, не пришел ни один из его собратьев. Происходящее было глубоко неправильным, показная радость не скрывала этого, и я совершенно ничего не могла с этим поделать. А потом мы отправились на северо-запад. Ниав, ее муж, люди Тирконелла и шестеро вооруженных воинов из Семиводья, окружавших меня плотным кольцом. Я чувствовала себя немного нелепо.

Деревенька Низинка притулилась между двух склонов, посреди лесистых холмов. На восток отсюда располагаются земли Эамона, а на северо-восток — владения Шеймуса Рыжебородого. Дорога, наконец, привела нас в это далекое, хоть и дружественное и даже знакомое место. Настала пора прощаться с сестрой и возвращаться домой. Шел уже третий день пути. По дороге мы становились лагерем, все было бесподобно организовано. Мы с Ниав и ее новая служанка делили один шатер, мужчины ночевали под открытым небом. Я так поняла, что Фионн отложил первую брачную ночь до прибытия в Тирконелл. Ради сестры я надеялась, что так и есть.

Мы попрощались. Нам не дали ни времени, ни уединения. Фионну не терпелось отправиться в путь. Я обняла Ниав и поглядела ей в глаза. Они были абсолютно пустыми, как глаза красивой картинки на белом камне.

— Я приеду к тебе в гости, — прошептала я. — Как только смогу. Держись, Ниав. Я люблю тебя.

— До свидания, Лиадан, — тихо произнесла она и повернулась, чтобы Фионн помог ей сесть в седло.

И они уехали. Я не плакала. Мои слезы никому бы не помогли.

 

Глава 6

С отъездом людей из Тирконелла атмосфера слегка потеплела. Раньше мои шестеро телохранителей в точности выполняли наказ Лайама: с мрачными лицами окружали меня в пути, чтобы защитить от любой возможной атаки, а во все остальное время пристально следили за окрестностями. Теперь же, когда они готовили лошадей и поклажу к путешествию в Семиводье, один выдал какую-то шутку, остальные рассмеялись, а еще один участливо спросил меня, все ли в порядке, и устроит ли меня, если мы выедем поздним утром. Чувствую ли я усталость? Смогу ли я ехать верхом хотя бы полдня, до того, как мы остановимся на ночлег? Я на все отвечала утвердительно, поскольку ничего так не хотела, как поскорее оказаться дома и начать залечивать раны, нанесенные этим последним, горьким периодом в нашей жизни. Я уселась на плоский камень и наблюдала, как они организованно готовятся в путь. В небе ползли тяжелые тучи. Еще до заката пойдет дождь.

— Миледи! — к нам приближалась крестьянка, молодая женщина с усталым обветренным лицом и волосами, стянутыми старой зеленой косынкой. — Миледи! — Она бежала ко мне, торопясь и задыхаясь. Люди Лайама отлично знали свое дело. Не успела она приблизиться, как двое из них встали рядом со мной и обнажили мечи. Я встала.

— Что случилось? В чем дело?

— О, миледи, — выдохнула она, хватаясь за бок, — какое счастье, что вы еще не уехали! Я успела. Мой сынишка, Ден. Я слышала… говорят, вы дочка великой целительницы. Миледи, у Денни жар, он никак не проходит. Он дрожит, трясется и лепечет всякую ерунду, и я очень за него боюсь, очень! Не согласитесь ли вы пойти со мной и перед отъездом посмотреть на него, хоть на минутку?

Я уже разыскивала свою сумку, я никогда не выезжала из дому без необходимого запаса лечебных трав и инструментов.

— Госпожа, это плохая идея. — Командир охранников хмурился. — Мы должны немедленно отправляться, чтобы засветло добраться до надежного убежища. Лайам сказал "туда и обратно, не сворачивая".

— У вас что, нет своих целителей? — спросил другой.

— Таких как миледи нет, — ответила женщина с надеждой в голосе. — Говорят, ее руки чудеса творят.

— Мне это не нравится, — настаивал командир.

— Пожалуйста, миледи! Он мой единственный сын, я схожу с ума от беспокойства, и никто не знает, что с ним.

— Это ненадолго, — сказала я твердо, взяла сумку и направилась в сторону деревни.

Мужчины переглянулись.

— Вы, двое, пойдете с леди Лиадан, — рявкнул командир. — По одному у каждой двери, никого не впускать, никого не выпускать, кроме этой женщины и самой леди. Глядите в оба, оружие наготове. Ты, стой на страже там, откуда видно дорогу к хибаре. Ты — так чтобы видеть его. Мы с Фергусом посторожим лошадей. Миледи, пожалуйста, постарайтесь побыстрее. В наше время с осторожностью переборщить невозможно. Вокруг слишком опасно.

В хижине было темно, собственно это была просто землянка без окон, крытая гнилой соломой. У изголовья мальчика горела свеча. Охранники встали так, как было велено. Один у задней двери, я не могла его видеть, а другой сразу у выхода, так чтобы следить одновременно за мной и за дорогой. Я пощупала мальчику лоб, прикоснулась к запястью, где бился пульс.

— Он не так уж и болен, обыкновенный лечебный отвар быстро поставит его на ноги, — сказала я. — Вот. Завари это. Одну горсть в большой чашке горячей воды. Пусть настаивается, пока не станет темно-золотым. Потом хорошенько процеди и остуди, чтобы туда можно было спокойно опустить палец. Давай мальчику по чашке дважды в день. Не пытайся заставлять его есть. Он сам запросит, когда будет готов. Этим летом лихорадка бывает довольно часто, мне странно, что ты…

Я увидела, как мальчик с расширенными глазами следит за чем-то за моим плечом, я увидела, как женщина тихо шагнула назад с немым извинением на усталом лице. Я попыталась подняться и обернуться, но как только я встала, широкая ладонь зажала мне рот, а сильная рука схватила меня под грудью, и я поняла, что попала в хорошо расставленную ловушку. Тренировки Ибудана снабдили меня некоторыми навыками для подобной ситуации. Я вонзила зубы в ладонь нападающего, так что он на мгновение ослабил хватку — мне как раз хватило времени резко взметнуть колено и ударить его между ног. Я ожидала, что он меня отпустит, но ошиблась. Он только втянул в себя воздух. Я почувствовала на губах его кровь, я прокусила ему руку, но он не издал ни звука. Даже не выругался, только сжал меня еще крепче. Где моя охрана? Как он проник внутрь? Теперь я не видела даже женщины. Мужчина начал двигаться, тащить меня к задней двери. Я повисла на нем как тряпка: чтобы вытащить меня из этого дома ему придется меня нести. Я почувствовала, что он слегка ослабил хватку у моего лица, чтобы перехватить меня поудобнее. Я уже набрала в легкие воздуху, чтобы закричать. И тут ощутила сокрушительный удар по затылку, и все вокруг меня потемнело.

***

Голова у меня горела. Во рту было сухо, как в сосновом бору в летний полдень. Все тело ломило: похоже, меня сбросили на землю, да так и оставили. Одна рука у меня была подвернута, тело неуклюже скорчилось на земле лицом вниз. Я не была связана. Возможно, когда я пойму, что происходит вокруг, у меня появится некоторая возможность удрать. Они забрали у меня с пояса нож. Неудивительно. Я лежала неподвижно, с закрытыми глазами. Я слышала пение множества птиц, шум листвы и журчание воды меж камней. Так, похоже, я на улице, где-то посреди леса. День уже клонился к вечеру, я поняла это, слегка приоткрыв глаза. Сколько времени понадобится, чтобы мое исчезновение заметили? Сколько времени пройдет, прежде чем меня начнут искать? Похищение было организовано мастерски, все рассчитано так, чтобы обезвредить меня и лишить голоса на достаточно долгое время, не причинив мне при этом существенного вреда. В некотором роде, это добрый знак. Вот только вопрос, "на достаточно долгое для чего время"?

— Они вернутся на закате.

— И что?

— И что мы тогда скажем Командиру? Кто станет все это объяснять? Не я, уж это точно.

— Жаль, что все это не получится скрыть. Услать бы его в какую-нибудь вылазку, подальше отсюда. Она показывает хоть какие-то признаки жизни?

— Ни единого. Ты уверен, что не убил ее, Пес?

— Кто? Я?! Убил такую хрупкую девушку? С моим-то нежным сердцем?

Раздался ужасный стон. Так стонут в смертельной агонии. Звук так поразил меня, что я забыла притворство и рывком села. Ошибка. Голова у меня заболела так, что накатила темная волна тошноты, и несколько мгновений я ничего вокруг не видела кроме кружащихся сполохов. Я прижала руки к вискам, зажмурилась и так сидела, пока буря внутри меня не начала успокаиваться. Ужасный стон повторился.

— Вот, — произнес голос прямо надо мной.

Я осторожно открыла глаза. Рядом со мной на корточках, протягивая мне чашку, сидел мужчина. Простую чашку из темного металла. А рука, державшая чашку, была еще темнее. Я поглядела мужчине в глаза, и он улыбнулся, показав блестящие белые зубы, двух из которых не хватало. Лицо у него было чернее ночи. Я уставилась на него, позабыв про хорошие манеры.

— Ты, наверное, пить хочешь, — произнес он. — Вот.

Я взяла чашку с водой и до дна осушила ее. Очертания вещей вокруг понемногу обретали четкость. Мы находились на плоской площадке у небольшого ручья, где деревья и кусты росли чуть реже, чем вокруг. То тут то там лежали огромные, покрытые мхом валуны и рос папоротник. Шел дождь, но нас укрывала густая плакучая ива. Тут же находилось еще два человека. Оба они теперь стояли, уперев руки в боки, и смотрели на меня. Все трое выглядели, как персонажи волшебных сказок. У одного половина головы была гладко выбрита, а на второй росли длинные спутанные черные волосы, только одна прядь на виске была совершенно белой. На шее у него болтался кожаный шнурок, с тремя огромными когтями, наверное, волчьими, хотя волка такого размера редко кто может, да и желает, встретить на своем пути. На лице этого мужчины, украшенном множеством небольших шрамов, блестели дикие желтые глаза. На подбородке у него был выколот аккуратный узор из пересекающихся ромбов, от губы до края челюсти.

У другого вокруг запястий виднелись рисунки, похожие на сдвоенных змей, а на тунике его красовалось странное украшение, кажется, сделанное из змеиной кожи. Его лицо тоже было татуировано, на этот раз на лбу. Тщательно вырисованная змеиная чешуя и ядовитый раздвоенный язык, спускавшийся на нос. Он был моложе первого, лет двадцать пять, не больше. Но тоже казался очень суровым. Мужчина, которому лишь сумасшедший осмелился бы перечить.

Черный человек был одет проще остальных, и если на нем и были татуировки, я не могла их разглядеть. Единственным его украшением служили мелко курчавящиеся волосы, которые он носил заплетенными во множество косичек, доходивших до плеч. За левым ухом у него болталось перо — одинокое светлое пятно на черном. Он проследил за моим взглядом.

— Альбатрос, — произнес он. — Напоминает мне о море. — Он кивнул в направлении остальных. — Пес. Змей. У нас здесь нет других имен.

— Хорошо, — сказала я вежливо, надеясь, что голос у меня достаточно твердый. Мне казалось очень важным не дать им понять, насколько мне страшно. — Значит и я не должна называть вам своего имени. Который из вас наградил меня головной болью?

Двое посмотрели на третьего, с когтями волка и полубритой головой. Пес. Он был очень большим.

— Я не думал, что ты станешь сопротивляться, — мрачно произнес он. — У нас для тебя есть работенка. Мы не могли позволить тебе закричать. Женщины — они всегда кричат.

Снова раздался стон. Он доносился из-за скал за нашей спиной.

— Кому-то больно, — произнесла я, осторожно вставая.

— Вот именно, — подтвердил черный, Альбатрос. — Тыведь целительница, так? Та самая, что должна была проехать через деревню?

— У меня есть к этому некоторые способности, — ответила я осторожно, поскольку не хотела выдавать им слишком много информации. Я верно угадала, кто они, будет мудро вести себя очень, очень осторожно. — Что случилось с этим человеком? Могу я на него взглянуть?

— Именно за этим мы тебя сюда и привезли, — ответил Пес. — Лучше все сделать быстро. Командир уже скоро вернется, и у нас для него должен быть достойный ответ, иначе парень не доживет до рассвета. — Они говорили на странном языке, гремучей смеси ирландского и наречия бриттов, выдергивая слова и фразы то из одного языка, то из другого, как придется. Речь их была беглой, но в ней проскальзывал акцент. Змей, наверное, вырос в Ольстере, но я сомневалась, что для двух остальных хоть один из языков являлся родным. Мне повезло, что мои родители говорили на обоих языках: я могла достаточно полно понимать все сказанное, если напрягалась, хотя то тут то там они употребляли слова, смысл которых от меня ускользал, будто в их странной речи присутствовал еще и третий, неизвестный мне язык.

Я видела и лечила множество ран, часто довольно серьезных. Гнойные ножевые ранения, неудачные падения на вилы… Но такого я не видела еще никогда. Мужчина лежал в неглубокой пещере, защищенный от дождя, ветра и прямых солнечных лучей. Его явно пытались положить поудобнее, на самодельный соломенный тюфяк, рядом с которым стоял грубо сколоченный стул с кружкой и грудой заляпанных кровью тряпиц. На земле лежала фляга и еще одна металлическая чашка. Мужчина на подстилке задыхался и мотал головой из стороны в сторону от боли. Кожа у него была бледная, в крупных бисеринах пота, правая рука замотана от плеча до кончиков пальцев и повязка по всей длине пропиталась кровью. Даже не развязывая ее, было понятно, что ткань пристала к коже, а рука не просто сломана. На голой груди и плече опасно алели яркие пятна воспаления.

— Вы ему что-нибудь давали, чтобы снять боль? — спросила я хрипло, закатывая рукава.

— В нем ничего не держится, — ответил Пес. — Во фляге — крепкое вино, мы пытались дать его, но он не мог его проглотить, а если глотал, его выворачивало быстрей, чем ты можешь сказать раз-два-три.

— Мы здесь сами себе доктора и обычно вполне справляемся, — добавил Альбатрос. — Но это… мы не знаем, что делать. Ты можешь ему помочь?

Я уже разворачивала набухшую от крови повязку, стараясь не кривиться от запаха.

— Когда это случилось? — спросила я.

— Два дня назад. — Змей тоже пришел, и одним глазом наблюдал за мной и моим пациентом, а другим оглядывал окрестности. Ждал командира, как я понимаю. — Обычно он очень осторожен. А тут сорвалась рука, когда он самостоятельно пытался снять груз с повозки. На него свалился железный лом и в хлам переломал всю руку. Его бы совсем раздавило, если бы Пес вовремя не выдернул его оттуда.

— Не так быстро, как следовало, — произнес Пес, почесав бритую сторону головы.

Я закончила снимать грязную, вонючую повязку, а раненый кусал губы и смотрел на меня горячечными глазами. Он был в сознании, но, думаю, не вполне понимал, что вокруг происходит, и о чем говорят рядом с ним. Я отвернулась от жалких раздробленных останков его руки.

— У него мало шансов, — тихо произнесла я. — Дурная кровь от его раны уже начала распространяться по телу. Руку спасти невозможно. Впереди его ждут долгие дни агонии. С этим я помочь могу. Вряд ли мне удастся спасти его жизнь. По правде говоря, возможно, лучше было бы, если бы он умер на месте. Я вижу, вы сделали все, что могли. Но эта рана, похоже, неподвластна способностям любого целителя.

Они молчали. Снаружи начало темнеть.

— По крайней мере, я могу уменьшить его боль, — сказала я наконец. — Надеюсь, у вас хватило здравого смысла прихватить мои вещи. — Сердце у меня опустилось при мысли, что придется лечить подобную рану, не имея под рукой ни инструментов, ни сильнодействующих настоек.

— Вот, — произнес Пес и показал мне мою сумку, аккуратно застегнутую и крепко перевязанную веревкой.

Он бросил ее к моим ногам.

— Что случилось с моими телохранителями? — спросила я, пытаясь развязать узлы и найти все необходимое.

— Лучше тебе не знать, — ответил Змей от входа. — Чем меньше ты знаешь, тем лучше, если хочешь вернуться домой, конечно.

Я поднялась. Все трое пристально следили за мной. Это смущало бы меня, не будь я так сосредоточена на работе.

— Мы надеялись, что ты сможешь сделать больше, — упрямо сказал Альбатрос. — Спасти ему жизнь, если не руку. Этот парень — хороший кузнец. Сильный. Надежный.

— Я не умею творить чудеса. Я сказала вам то, что думаю. Я могу лишь пообещать, что облегчу его страдания. Так, теперь не могли бы вы принести мне горячей воды и еще, есть здесь у вас чистые повязки? Это отсюда уберите и сожгите, их уже не отстирать. Мне понадобится какой-нибудь горшок, если есть, а также ведро или котелок.

— Не сейчас, — отрезал Змей. — Командир едет.

— Проклятье, — Пес и Змей исчезли в мгновение ока.

Альбатрос задержался у входа.

— Я так понимаю, этот командир не сильно обрадуется моему появлению? — спросила я, пытаясь скрыть страх. — Привезя меня сюда, вы нарушили какое-то правило?

— И не одно, — ответил Альбатрос. — Это я виноват. Ты лучше помалкивай. Командир терпеть не может женщин. Говорить буду я. — И он тоже испарился.

Я слышала вдалеке голоса. Мой пациент резко выдохнул, потом снова втянул воздух и вдруг начал дрожать с головы до ног.

— Все хорошо, все хорошо, — повторяла я, про себя кляня эту глушь, отсутствие готового перевязочного материала и надежных помощников. Чума на них на всех. Требовать от меня вылечить его было все равно что… все равно что требовать от мужчины вспахать поле голыми руками. Как они могли поступить так со мной? Как они могли поступить так с одним из своих?!

—…помоги… помоги мне… — Раненый теперь смотрел прямо на меня, и в его белесых глазах я прочла нечто вроде узнавания. Его черты так осунулись, а кожа так побелела, что сейчас сложно было сказать, каким он был раньше, сколько ему лет и откуда он родом. Он был высоким и крепким, это необходимо при его ремесле. Левая рука была мускулистой, а грудь широкой, как бочка. От этого кровавое месиво из костей и мяса на правой стороне становилось еще более невыносимым.

—…леди… помоги…

Голоса снаружи приближались, теперь я могла разобрать слова.

— Не уверен, что я верно расслышал. Противореча собственному мнению, я дал вам два дня на то, чтобы доказать мне, что вы правы, а я нет. Время вышло. Его состояние не улучшается. Вы всего лишь отсрочили неизбежное. И вы притащили сюда женщину. Украли посреди дороги какую-то девчонку. Да она может оказаться кем угодно! Я ошибся в тебе, Альбатрос. Похоже, ты ценишь свое место в моей команде меньше, чем мне казалось.

— Командир…

— Я неправ? Ему стало лучше? Этой девице каким-то чудесным образом удалось исцелить его?

— Нет, Командир, но…

— Где твоя голова, Альбатрос?.. А вы? Что на вас нашло? Вы прекрасно знали, чем все закончится, и знали с той минуты, как на него свалилось это проклятое железо. Мне не стоило позволять вам вставать у себя на пути. Если у вас кишка тонка для подобных решений, то вам здесь не место.

Они подошли совсем близко к скалам. Я почти видела их. Я взяла своего пациента за руку и заставила себя дышать ровно и спокойно.

— Но Командир, это же не кто-нибудь. Это Эван!

— Ну и?..

— Он друг, Командир. Хороший друг и хороший парень.

— И кроме этого, — вмешался Пес, — кто станет чинить наше оружие, если он умрет? Эван — лучший кузнец в здешних местах. Вы не можете просто… — Голос его затих, будто с ним что-то внезапно случилось.

Возникла пауза.

— От однорукого кузнеца мало толку, — тон командира был холодным и бесстрастным. — Он наверняка сам мечтает о смерти, вы об этом задумались, хоть на минуту?

В этот момент они подошли к входу в грот, где я сидела с раненым. Я встала, стараясь казаться как можно выше, пытаясь выглядеть спокойной и уверенной. Могла и не стараться. Глаза главаря пренебрежительно скользнули по мне и остановились на мужчине, лежавшем у моих ног. Я могла вообще здесь не стоять, он меня просто не заметил. Я наблюдала, как он подошел и потрогал лоб кузнеца рукой… рукой, от края рукава до кончиков пальцев разрисованной перьями, спиралями и

перекрещивающимися цепями, сложными и завораживающими, как старинная головоломка. Я подняла глаза, и какое-то время мы смотрели прямо друг на друга через тюфяк с больным. Я затаила дыхание. Я никогда раньше не видела подобных лиц, даже в самых удивительных своих снах. Это лицо было в своем роде произведением искусства. В нем были тьма и свет, ночь и день, наш мир и Иной. Слева — лицо юноши, с кожей, обветренной, но чистой, с серым, ясным глазом и с красиво очерченным ртом. А на правой стороне, начиная с невидимой середины лица, тянулись линии и изгибы, сплетающиеся в птичьи перья, словно маска хищной птицы. Орел? Беркут? Нет, подумала я, скорее — ворон, если судить по кругам вокруг глаза и намеку на клюв на крыле носа. Знак ворона. Если бы я не была так испугана, я бы рассмеялась от иронии всей ситуации. Узор спускался ему на шею и исчезал под воротником кожаной куртки и льняной рубашки под ней. Голова его была полностью выбрита, и череп был покрыт тем же рисунком. Получеловек, полуптица. Этот рисунок потребовал многодневного труда какого-нибудь великого мастера, и мне подумалось, что это было чрезвычайно больно. Что это за человек? Зачем ему понадобилось подобное украшение? Чтобы найти себя? Я открыто пялилась на него. Он, видимо, к этому уже привык. Я с трудом перевела взгляд туда, где в группе мужчин стояли Альбатрос, Пес и Змей. Все были одеты очень пестро, точно так, как описывал Эамон: тут перья, там клок шерсти, здесь цепи, куски кожи, ремни и пряжки, серебряные ошейники и браслеты — и бесконечная демонстрация мускулистой плоти всех оттенков. Мне несколько не к месту подумалось, что вряд ли это подходящее место для одинокой молодой женщины. Я почти слышала голос отца: "Ты что ни слова не слышала из того, что я говорил, Лиадан?"

Командир уже доставал из-за пояса нож. Это был острый нож, предназначенный для убийства.

— Давайте кончать с этим фарсом, — произнес он. — Вам с самого начала не стоило меня останавливать. От этого парня не будет больше проку. Он больше не может приносить пользу, ни здесь, ни где-либо еще. Вы только напрасно продлили его страдания.

Он слегка изменил положение, чтобы раненый не мог больше видеть его руки и покрепче перехватил нож. Остальные стояли вокруг и молчали. Никто не двинулся. Никто не произнес ни слова. Он поднял нож.

— Нет! — Я вытянула руку над тюфяком, закрывая шею раненого. — Вы не можете так поступить. Вы не можете просто… прикончить его, будто кролика, или овцу для жаркого. Он человек! Один из вас!

Командир слегка приподнял одну бровь. Линия его рта не изменилась. Глаза глядели холодно.

— Разве ты не сделала бы того же, если бы речь шла о твоей собаке, или соколе, или лошади, страдающей от неизлечимой раны? Ведь ты не хотела бы без причин длить их страдания?.. Хотя нет, я так полагаю, всегда под рукой оказывался мужчина и делал за тебя эту грязную работу. Что женщина может знать о подобных вещах? Убери руку.

— Не уберу, — ответила я, чувствуя, как во мне закипает гнев. — Ты говоришь, что от этого парня не будет больше проку так, будто он… какое-то орудие, или оружие. Ты говоришь, он не сможет приносить пользу. Для твоих целей — возможно, и так. Но он все еще жив. Он может полюбить женщину и родить ребенка. Он может смеяться, петь и рассказывать сказки. Он может наслаждаться плодами земли и кружкой доброго эля по вечерам. Он может наблюдать, как его сын растет и тоже становится кузнецом. Этот человек может жить. Будущее существует даже после… — я оглядела толпу мрачных мужчин вокруг себя, — даже после этого.

— Откуда ты знаешь о жизни? — без выражения спросил человек-ворон. — Из волшебных сказок? Мы живем по своим законам. У нас нет имен, нет прошлого, нет будущего. У нас есть задачи, мы выполняем их лучше всех. Для этого человека, как и для каждого из нас, вне всего этого жизни нет. И не может быть. Отойди от тюфяка.

Становилось все темнее, и кто-то зажег маленькую лампу. Безумные тени заплясали по изогнутым каменным стенам. Лицо командира таило угрозу столь же реальную, как нож в его руке. Я отчетливо понимала, какой ужас оно могло внушать врагам. В неверном свете свечи он и впрямь казался полувороном, чьи глаза опасно сверкали над завитками и спиралями тонко выполненного узора.

— Отойди, — повторил он.

— Не отойду, — ответила я.

И он поднял левую руку, словно желая ударить меня по лицу. Лишь могучим усилием воли мне удалось не отпрыгнуть. Я смотрела ему прямо в глаза и надеялась, что он не поймет, что внутри я вся дрожу от страха. Он тоже, не мигая, смотрел на меня своими светлыми глазами, а потом медленно опустил руку.

— Командир, — начал Альбатрос, слишком прямой, чтобы молчать.

— Придержи язык! Ты размяк, Альбатрос. Сначала умоляешь о двух днях пощады для парня, у которого явно никакой надежды, и который сам не захотел бы жить, даже если бы смог. Потом приводишь сюда эту сумасшедшую девицу. Где вы ее нашли? Язычок у нее острый, это бесспорно. Может, покончим уже с этим? У нас много работы.

Похоже, он надеялся, что я испугалась и буду молчать.

— У него есть шанс, — произнесла я, радуясь, что он передумал меня бить, поскольку голова у меня уже и так раскалывалась от предыдущего удара. — Небольшой, но вполне реальный. Руку он потеряет, тут я ничего поделать не смогу. Но я попытаюсь спасти его жизнь. Я не верю, что он хочет смерти. Он просил меня ему помочь. Позволь мне хотя бы попытаться.

— Почему?

— А почему нет?

— Потому что… проклятие, женщина, у меня нет ни времени, ни желания спорить с тобой! Я не знаю ни откуда ты пришла, ни куда шла, и мне совершенно не интересно ни то ни другое. Ты только мешаешь и создаешь неудобства. Здесь не место для женщин.

— Поверь мне, я здесь не по своей воле. Но теперь, раз уж твои люди притащили меня сюда, дай мне хотя бы попробовать. Я покажу тебе, на что способна. Семь-восемь дней… достаточно, чтобы как следует заняться этим человеком и дать ему достойный шанс. Вот все о чем я прошу.

Я увидела на лице Альбатроса явное удивление. И правда, теперь я полностью противоречила своим прежним словам. Возможно, я делала глупость. На лице у Пса расцветала надежда, остальные смотрели в стену, на руки, в пол, куда угодно, только не на своего вождя. Кто-то позади меня тоненько присвистнул, будто говоря: "Ну и ну!".

Человек-ворон несколько мгновений стоял неподвижно и, прищурившись, разглядывал, а после убрал нож обратно в ножны.

— Семь дней, — повторил он. — Думаешь, этого достаточно?

Я слышала тяжелое дыхание кузнеца и циничные нотки в тоне вопроса.

— Надо отрезать руку, — сказала я. — Прямо сейчас, сегодня. С этим мне понадобится помощь. Я могу рассказать, как это сделать, но у меня не хватит силы пилить кость.

После этого я им сама займусь. Десять дней, конечно, было бы лучше.

— Шесть дней, — произнес он спокойно. — Через шесть дней нам надо двигаться. Задерживаться мы не можем, нас ждут в другом месте, туда еще надо добраться. Если Эван не сможет к этому времени нас сопровождать, мы оставим его в лесу.

— Ты требуешь невозможного, — прошептала я. — И знаешь это.

— Ты хотела испытания. Вот твое испытание. Теперь, прости великодушно, но нам надо работать. Ты, Альбатрос, и ты, — он кивнул Псу. — Раз уж ваше безумие приволокло ее сюда, можете ей помогать. Достаньте, что она попросит, делайте, что она скажет. А все остальные… — Он обвел глазами мужчин, и они тут же смолкли. — Женщина — неприкосновенна. Думаю, вам не надо об этом напоминать. Кто ее тронет, вряд ли сможет назавтра поднять оружие. Она будет жить здесь, а снаружи постоянно будет стоять часовой. Если замечу хоть тень нарушения, вы об этом жестоко пожалеете.

 

Глава 7

Я старалась казаться спокойной, но внутри вся закаменела от страха. Я, девушка, мечтавшая тихо жить дома и собирать свои травы… Более всего на свете любившая вечером после ужина рассказывать и слушать истории в кругу семьи… Сейчас стану объяснять безжалостным незнакомцам, как правильно отрезать руку у умирающего и прижечь культю раскаленным железом? Я, дочь хозяев Семиводья, стою одна в логове Крашеного и его банды беспощадных убийц (ясно же, что это как раз те самые бандиты, о которых рассказывал Эамон!) и торгуюсь с мужчиной, который… как там говорили? Выполняет свою работу без гордости и верности? Теперь я была не вполне уверена, что это правильное описание. Мне казалось, что, наоборот, присутствует и то, и другое, правда, возможно, в ключе, непонятном Эамону. Этот человек был, вне всякого сомнения, исключительно неприятен. Но почему он согласился с моим предложением, раз был так уверен, что я заблуждаюсь?

Я обдумывала это и одновременно приказывала Псу разжечь костер прямо у выхода из пещеры, дать ему прогореть, поддерживать жар и накалить на нем кинжал. Докрасна, если выйдет. Альбатрос собирал прочие нужные материалы. Особенно меня интересовали небольшая чашка теплой воды и очень острый нож с зубчатым лезвием. Змей принес еще светильников и расставил их вокруг пещеры. Я в это время сидела рядом с кузнецом… с Эваном, и пыталась поговорить с ним. Он то приходил в сознание, то снова уплывал, то бредил, то вдруг, очнувшись, смотрел на меня со смесью надежды и ужаса. В эти краткие моменты ясности, я пыталась объяснить ему, что с ним произойдет.

—…твою руку сохранить не удастся… чтобы спасти тебе жизнь, руку необходимо отрезать… я усыплю тебя так глубоко, как смогу, но ты, скорее всего, все же почувствуешь боль. Некоторое время тебе будет очень плохо. Попытайся не двигаться. Верь мне. Я знаю, что делаю…

Неясно, понял ли он меня, поверил ли. Я сама не очень-то себе верила. Снаружи раздавался размеренный шум хорошо организованной работы: кто-то ухаживал за лошадьми, лязгали ведра, кто-то точил оружие. Разговаривали мало.

— Мы готовы, — доложил Альбатрос.

С самого дна сумки я достала маленькую губку и опустила ее в чашку — ненадолго. Альбатрос потянул носом.

— Этот запах возвращает меня в детство. Напоминает зелья моей матери. Сильная штука. Тутовник, белена, сок хмеля и мандрагора? Ну, и где же такая славная девушка могла узнать рецепт подобного варева? Оно скорее убьет парня, чем вылечит, уж это точно.

— Вот поэтому-то нам и нужен уксус, — ответила я, как-то по-новому взглянув на Альбатроса. У мужчины без прошлого, оказывается, есть мать? — Губку смочили в отваре и высушили. В дороге это очень удобно. Так ты кое-что в этом понимаешь, да?

— Я почти все забыл. Это женская работа.

— Возможно, тебе стоит все вспомнить. Для мужчин, подвергающих себя такому риску, у вас, похоже, слишком мало средств для лечения.

— Нас трудно ранить, — вмешался Пес. — Мы — лучшие. В основном, нам удается уйти невредимыми. Это был чистой воды несчастный случай.

— Он сам виноват, — согласился Альбатрос. — И, кстати, ты ведь слышала командира. Мы разбираемся с такими вещами очень быстро. Обуза нам не нужна.

Я поежилась.

— И вы это уже делали? Резали чью-нибудь глотку вместо того, чтобы попытаться спасти человека?

Пес прищурил на меня свои желтые глаза.

— Ты из другого мира. Ты не поймешь. Раз ты ранен так, что не можешь делать свою работу, среди нас тебе нет места. А уйти некуда. Командир прав. Спроси любого. Кого угодно. На месте Эвана каждый из нас умолял бы о ноже.

Я обдумывала это, пока заставляла кузнеца проглотить несколько капель из губки.

— В этом нет никакого смысла, — сказала я. — Возможно, это часть ваших законов. Но тогда почему же вы пытаетесь спасти этому парню жизнь, невзирая на все приказы командира? Почему бы просто не прикончить его, как он хотел?

Похоже, отвечать им не хотелось. Я сжала губку в ладони, и в рот Эвана вылилось еще немного наркотического зелья. Глаза его закрылись. И тут Альбатрос вполголоса заговорил:

— Понимаешь, с ним все иначе. Эван — кузнец, а не воин. У него есть шанс начать другую жизнь, как только он скопит достаточно, чтобы уйти от нас. Он ушел бы, сразу уехал за море. Там, в Британии, его ждет женщина. Он собирался уйти, скопив средства на безопасную дорогу. За его голову назначена награда, как и за наши. Но он все равно надеялся.

— Мы не могли рассказать этого командиру, — прошептал Змей. — Вымолить для него пару дней было практически невозможно. Надеюсь, целительница, ты умеешь творить чудеса. Сегодня они тебе понадобятся.

— Меня зовут Лиадан, — не задумываясь, произнесла я. — Зови меня по имени, так будет легче для всех. Ну, а теперь нам пора начинать. Кто будет резать?

Альбатрос взглянул на Пса, на него же смотрел и Змей, а Пес глядел на остро отточенный зубчатый нож.

— Похоже, придется мне, — проговорил он.

— Рост и сила тут не главное, — предостерегла я. — Тебе понадобится умение превосходно владеть собой. Резать надо быстро и точно. А он будет кричать. Я дала ему сильное зелье, но боль будет сильнее.

— Я отрежу.

Никто не слышал, как подошел командир. Похоже, как ни хороши были его люди, он был еще лучше. Оставалось надеяться, что он не слишком долго подслушивал наш разговор. Его холодные серые глаза внимательно оглядели площадку перед пещерой, потом он подошел и взял нож. На лице Пса отразилось неимоверное облегчение.

— Не жди, что отделаешься так просто, — заметила я. — Похоже, ты здесь самый крупный, значит, тебе придется держать его за плечи. Ухватись подальше от места где… где он будет резать. А вы двое держите Эвана за ноги. Сейчас кажется, что он без сознания, но во время операции и после нее ему будет очень больно. Как только я скажу, навалитесь на него всем весом и не отпускайте.

Они встали по местам, привычные подчиняться приказам.

— Ты когда-нибудь делал это раньше? — спросила я человека с ножом.

— Именно это — нет. Но ты, безусловно, сейчас мне все растолкуешь.

Я уже решила не терять спокойствия, как бы вызывающе не вел себя этот человек.

— Я расскажу тебе все очень подробно. Когда мы начнем, тебе придется исполнять все мои приказы немедленно. Будет легче, если ты скажешь, как к тебе обращаться. Я не стану звать тебя «командир».

— Называй, как хочешь, — произнес он, приподняв брови. — У нас здесь нет имен, кроме тех, что ты слышала.

— Есть такой сказочный персонаж по имени Бран, — сказала я. — Это означает «ворон». Я буду звать тебя так. Кинжал раскалился? Пес, как только я скажу, немедленно вынимай его.

— Все готово.

— Отлично. Ну, Бран, видишь вот эту точку у плеча, где кость все еще цела?

Мужчина, которого я окрестила именем легендарного путешественника, кивнул, все его лицо выражало глубокое неодобрение.

— Ты должен отпилить здесь, чтобы срез был чистым. Не позволяй ножу соскользнуть ниже вот этой точки. Рана никогда не заживет, если внутри останутся осколки кости. Сконцентрируйся на работе. Пусть другие держат. Сначала я отрежу мясо своим кинжалом… где мой кинжал?

Альбатрос наклонился и вынул мой нож из-за голенища.

— Спасибо. Начали.

Позже я сама удивлялась, как тогда мне удалось не сорваться. Как я сумела казаться такой собранной и знающей? Сердце у меня билось в три раза быстрее обычного, я обливалась холодным потом, а в душе плескался страх. Страх поражения. Я боялась того, что принесет неудача — не только безрукому Эвану, но и мне самой. Никто прямо не говорил, что будет, если все пройдет не так, как задумано, но я вполне могла себе это представить.

Сначала все шло не так уж плохо. Чисто отрезать ткани, оттянуть кожу до самого плеча, туда, где рука туго перетянута узкой полоской ткани. Руки у меня скоро стали красными от крови. Все шло нормально. Кузнец дрожал и дергался, но не проснулся.

— Хорошо, — сказала я. — Теперь, Бран, режь. Прямо здесь. Пес, держи крепче. Он не должен двигаться. И все надо делать очень быстро.

Наверное, лучший помощник в такого рода делах — человек, не задумывающийся о чувствах других, он может резать кость живого человека так же аккуратно и решительно, как резал бы кусок дерева. На лице такого человека ничего не отразится, если его жертва вдруг дернется, замечется, начнет вырываться из крепко держащих сильных рук и душераздирающе стонать.

— Господи Иисусе, — выдохнул Змей, всем телом навалившись на ноги кузнеца, чтобы удержать его.

Жуткий звук распиливаемой кости звучал размеренно и непрерывно. Распил вышел прямой, как лезвие меча. С моей стороны Пес упер одну из своих могучих ладоней в левую руку раненного, а другой прижал его грудь.

— Осторожно, Пес, — предупредила я. — Ему все же нужно дышать.

— Похоже, он приходит в сознание. — Руки Альбатроса с силой давили на Эвана справа. — Мне очень сложно его удерживать. Ты не можешь дать ему еще снадобья?

— Нет, — ответила я. — Он получил ровно столько, сколько может вынести без вреда для себя. Мы почти закончили. — Последний кусок кости был, наконец, перепилен, и с невыносимым звуком отвалился, увлекая за собой крошево, бывшее некогда человеческой рукой. Бран поднял голову. Руки его были по локоть в крови, и на рубахе повсюду краснели брызги. Я не заметила никаких изменений в выражении его лица. Он только приподнял брови в молчаливом вопросе.

— Сними с огня кинжал.

Да поможет мне Дианехт, эту часть придется мне проделать самостоятельно. Я знала, что произойдет, и сжала волю в кулак. Бран вышел на улицу и вернулся с кинжалом в руке, держа за обмотанную тряпицей рукоять. Лезвие светилось, как меч в кузнечном горне. Он вопросительно посмотрел на меня.

— Нет, — ответила я. — Я сама. Это моя работа. Развяжи повязку вокруг плеча. Польется кровь. Потом обойди его и помогай Псу держать. Он будет кричать. Держите крепко. Он не должен двигаться.

Повязка полетела на землю, и из культи полилась кровь, но меньше, чем я думала. Дурной знак. Возможно, это означало, что ткани уже отмирают. Не говоря больше ни слова, я перешла на другую сторону тюфяка, а Бран занял мое место и приготовился держать кузнеца.

— Давайте, — произнесла я и прижала раскаленное железо к открытой ране.

Раздался неприятный шкворчащий звук, по пещере разлился тошнотворный запах паленого мяса. Кузнец заорал. Ужасным, нечеловеческим криком, из тех, что потом долгие годы снова и снова слышишь в ночных кошмарах. Все тело его забилось в агонии так сильно, что затрещали кости, голова и плечи остались на тюфяке только благодаря отчаянным объединенным усилиям Пса и Брана. Огромный, уродливый Пес побелел, как простыня.

— Господе Иисусе… — снова прошептал Змей.

— Простите, это еще не все, — сказала я, сморгнув слезы, и снова прижала клинок к ране, сдвинув его так, чтобы прижечь все открытое пространство.

Я заставила себя держать его там, пока новый душераздирающий вопль эхом отдавался от стен нашего убежища. Наконец я отняла горячее железо и выпрямилась, слушая, как крик кузнеца переходит в стоны и всхлипы. Четверо мужчин вокруг меня ослабили хватку и медленно распрямились. Я, кажется, не могла больше двинуть и пальцем. Через некоторое время Альбатрос забрал у меня из рук кинжал и вышел, Пес начал тихонько собирать с земли вещи и бросать их в ведро, а Змей взял небольшую чашку с уксусом и после моего одобрительного кивка начал по несколько капель выдавливать его на распухшие губы Эвана.

— Не хочу даже интересоваться, где ты всему этому обучилась, — произнес Бран. — Ну, ты счастлива, что он вынужден был пройти через все это? Ты все еще уверена, что права?

Я посмотрела ему в лицо. Его жесткие черты и странный узор на них расплывались у меня перед глазами, перья, казалось, двигались в свете светильника. Я вдруг почувствовала неимоверную усталость.

— Я не изменила своего мнения, — слабо произнесла я. — Ты дал мне очень мало времени. Но я уверена, что права.

— Возможно, ты подрастеряешь свою уверенность, пока будешь жить с нами в лагере, — зловеще произнес он. — Когда хлебнешь хоть немного настоящей жизни, ты поймешь, что в расход можно пустить кого угодно. И исключений нет ни для опытного кузнеца, ни для сурового воина, ни для маленькой целительницы. Ты страдаешь, умираешь, и вскоре все забывают о тебе. А жизнь продолжается.

Я сглотнула. Казалось, каменные стены медленно надвигаются на меня.

— Меня будут искать, — прошептала я. — Мой дядя, мой брат, мой… меня уже ищут, и у них есть средства…

— Тебя не найдут. — Его тон не допускал никаких сомнений.

— А мои сопровождающие? — Я хваталась за соломинку, поскольку сильно подозревала, что все они мертвы. — Они ведь недалеко. Кто-то наверняка видел, что произошло… кто-нибудь последует…

Мой голос угас, и мне пришлось расставить для равновесия руки, поскольку перед глазами у меня закружились звезды.

— Прошу прощения, — пробормотала я, будто просила разрешения отлучиться у благородного собрания.

Неожиданно, сильная рука схватила меня за запястье, протащила к деревянному стулу и бесцеремонно толкнула на него.

— Змей, оставь пока все. Он все еще дышит, он справится. Достань для девушки чистую одежду, если найдешь хоть что-нибудь более-менее по размеру. Еще одеяло и воды для умывания. Ступай к костру, возьми себе поесть и принеси что-нибудь ей. Она и в нормальном-то состоянии мало на что годна, а от голодной и вовсе не будет проку. — Он снова повернулся ко мне. — Первое правило воина: только самые опытные могут сохранять эффективность без еды и питья. И приходит это только с опытом. Хочешь как следует выполнять свою работу, как следует готовься к ней.

Я слишком устала, чтобы отвечать.

— Сегодня тебя будут сторожить двое. Один — снаружи, другой — внутри, чтобы присматривать за кузнецом, пока ты спишь. Не слишком радуйся. Ты сама выбрала для себя эту работу и с завтрашнего дня будешь справляться с ней самостоятельно.

Он наконец-то ушел. Я закрыла глаза и провалилась в сон прямо там, где сидела. Кузнец на время затих.

— Да, и вот еще что.

Я рывком разлепила веки.

— Ты заслужила некоторое… уважение… среди моих людей. Следи, чтобы оно не переросло в нечто большее. Любой, кто нарушит наши правила, будет невероятно жестоко наказан. На твоей совести и без этого будет достаточный груз.

— Что такие как ты знают о совести? — пробормотала я, когда он развернулся на каблуках и вышел. Если он и слышал меня, то виду не подал.

Это было странное время. Существуют сказания о мужчинах и женщинах, которых Дивный Народ лунными ночами забирал к себе. Они путешествовали в Иной мир и жили там столь необыкновенной жизнью, что по возвращении едва могли отличить сон от яви. Крашеный и пестрая банда его последователей, конечно, были неимоверно далеки от призрачных обитателей Иного мира, но я среди них чувствовала себя совершенно оторванной от нормальной жизни. В это невозможно поверить, но там, в их тайном лагере, я совсем не думала о доме, о родителях и даже о том, как там справляется Ниав — одна в чужой стране, в постели с незнакомцем. Иногда я холодела от ужаса, вспоминая рассказ Эамона. Я прекрасно осознавала, в каком опасном положении нахожусь. Люди, посланные Лайамом меня охранять, скорее всего, были безжалостно убиты. Именно так эти бандиты подходили ко всему, что делали. Меня их правила, возможно, защитят, а может и нет. В конечном итоге моя жизнь зависит от того, выживет ли кузнец. Отец как-то сказал мне, что страх никогда не может помочь выиграть сражение. А потому я засучила рукава и сказала себе, что сейчас не время для истерик. От меня зависит жизнь человека. И, кстати, я должна кое-кому кое-что доказать и полна решимости сделать это.

В ту первую ночь и весь следующий день они следили за мной так тщательно, что мне казалось, у меня за спиной выросла вторая, хорошо вооруженная тень. Мне даже пришлось напомнить им, что у женщин существуют определенные телесные нужды, которые лучше всего отправлять в уединении. Мы пришли к компромиссу, я могла ненадолго удаляться из поля зрения охраны при условии, что не буду отсутствовать слишком долго и сразу вернусь туда, где с оружием в руках ждут Пес, Альбатрос или Змей. Я прекрасно понимала, что любая попытка к бегству совершенно бесполезна. Мне принесли еду, питье и ведро с водой для умывания. Меня одарили чьей-то чужой нижней рубахой, спускавшейся мне гораздо ниже колен, и огромной туникой с россыпью нашитых в беспорядке карманов. Я заплела волосы в тугую косу, чтобы не мешали, и принялась за работу. Аккуратно отмерила болеутоляющее. Составила смесь для курения — дым от нее должен помочь болезни покинуть тело. Приготовила сменные повязки для раны и компрессы, чтобы класть на лоб. Очень много времени я проводила, просто сидя у тюфяка и держа руку Эвана в своей, разговаривая с ним и напевая песенки, как больному ребенку.

Во вторую ночь меня даже допустили до костра, на котором готовилась пища. Пес вел меня через лагерь: то тут, то там среди кустов и деревьев ютились временные укрытия. Наконец мы пришли на расчищенное от зарослей место, где меж камней горел яркий бездымный костер. Вокруг сидело, стояло и лежало множество мужчин, они что-то ели из небольших мисок, из тех, что всегда найдутся у любого путешественника. Пахло тушеным кроликом. Я достаточно проголодалась, чтобы не привередничать, и взяла всунутую мне в руки миску. Стояла тишина, только сверчки стрекотали, да изредка у нас над головами перекликались, засыпая, птицы.

— Вот, — произнес Пес, протягивая мне небольшую, не слишком чистую костяную ложку.

Из темноты на меня смотрело множество глаз.

— Спасибо, — произнесла я, догадавшись, что удостоилась редкой привилегии.

Остальные использовали для еды пальцы, либо корки черствого хлеба. У костра не было слышно ни смеха, ни болтовни. Возможно, разговоры стихли при моем появлении. Даже чарки с элем передавались по кругу в полном молчании. Я доела, отказавшись от добавки. Мне предложили эля, и я взяла кружку.

— Ты хорошо потрудилась, — произнес кто-то вежливо.

— Отличная работа, — согласился другой. — И непростая. Я уже видел такое раньше. Человек может истечь кровью быстрей чем… короче, такие вещи надо делать умеючи.

— Спасибо, — серьезно ответила я и подняла глаза на лица вокруг костра.

Все они держались от меня на расстоянии трех-четырых шагов. Интересно, подумала я, это тоже часть правил? Они представляли собой удивительно разношерстную компанию, их необычный, многоязычный говор подтверждал то, что пришли они из разных мест, но уже много времени пробыли вместе. Из них из всех, может, только двое или трое родились здесь, в Ирландии, подумала я.

— У меня были помощники, — добавила я. — Я не смогла бы все сделать одна.

Один очень высокий парень внимательно посмотрел на меня и нахмурился.

— И все же, если бы не ты, вообще ничего бы не было, ведь так? — сказал он.

Я быстро огляделась, не желая навлекать ни на кого неприятности.

— Возможно.

— У него появился шанс, да? — спросил высокий парень, наклонившись вперед и сложив тонкие руки на костлявых коленях.

Он выжидающе замолчал.

— Именно, шанс, — осторожно произнесла я, — не больше. Я сделаю для него все, что смогу.

Многие закивали. Потом кто-то издал тихий звук, нечто среднее между шипением и свистом, и вдруг все они от меня отвернулись.

— Вот, Командир. — Ему передали миску и полную кружку.

— Как у вас здесь тихо, — заметила я через некоторое время. — Разве вы не поете песен и не рассказываете по вечерам истории?

Кто-то прыснул, но тут же подавил смешок.

— Истории? — Пес был явно озадачен и чесал бритую часть головы. — Мы не знаем никаких историй.

— Ты хочешь сказать, про всяких там великанов, чудовищ и русалок? — спросил высокий худой парень.

Мне показалось, что в его глазах что-то блеснуло.

— Эти, и другие, — сказала я ободряюще. — Существуют истории о героях, о великих битвах, о путешествиях в дальние, удивительные страны… Историй множество.

— А ты их знаешь? — спросил высокий парень.

— Заткнись, Паук, — тихо прошипел кто-то.

— Так много, что и за год не рассказать, — ответила я. — Хотите что-нибудь послушать?

Возникла долгая пауза, мужчины переглядывались и переминались с ноги на ногу.

— Ты здесь, чтобы делать свою работу, а не развлекать моих воинов сказками. — Я, и не глядя, знала, кто говорит. — Здесь мужчины, а не дети.

Интересно, обращаясь ко мне, этот человек говорил на чистом ирландском, бегло и без акцента.

— Рассказывать истории запрещено правилами? — тихо спросила я.

— А как насчет этого «Брана»? — отважно встрял Альбатрос. — Готов поспорить, о нем существует история-другая. Мне бы хотелось послушать.

— Это очень длинная история, чтобы рассказать ее, потребуется не одна ночь, — ответила я. — Я не пробуду здесь настолько долго, чтобы досказать ее до конца. Но существует масса других.

— Да ладно, Командир, — произнес Альбатрос. — В этом же нет никакого вреда.

— Давай, я начну, — произнесла я, — а, если почувствуешь, что в моих словах таится опасность, остановишь меня. Так будет справедливо.

— Правда?

Ну что же, он не сказал «нет», а странная банда вокруг костра явно ждала рассказа, поэтому я начала:

— Таким храбрецам, как вы, — сказала я, — больше всего подойдет история о величайшем воине всех времен, Кухулине, герое Ольстера. У него тоже очень длинная история, она составлена из множества рассказов. Сегодня я расскажу вам, как он научился военному искусству, как отточил его до такой степени, что ни один мужчина не мог сравняться с ним на поле битвы, а сам он сделался величайшим воином своего племени. Как вы понимаете, этот Кухулин не был обыкновенным человеком. Ходили слухи, и, возможно, обоснованные, что он был сыном земной женщины и Луга, бога Солнца. Полной уверенности ни у кого не было, но все знали одно: когда Кухулин решал драться, с ним что-то случалось. Люди называли это безумием битвы. Сначала все тело его горячело, его била дрожь, лицо краснело, словно огонь, сердце билось в груди подобно барабану, а волосы поднимались над головой и начинали потрескивать и светиться на концах. В такие моменты похоже было, что сам бог солнца вселялся в него, и когда он приближался с мечом в руках, его врагам казалось, что яркий, нестерпимый огонь пылает вокруг. Говорят, что по окончании битвы требовалось три бадьи ледяной воды, чтобы остудить его. Когда он погружался в первую, она буквально разлеталась на части. Во второй вода закипала. А в третьей нагревалась до пара, принимая в себя его жар, и он становился самим собой.

Уже мальчиком этот воин обладал необычайными способностями. Он мог нырять, как лосось, плавать подобно выдре. Он бегал быстрее оленя и видел в темноте не хуже кошек. Но пришло время, когда он возжаждал улучшить свои способности к ратному делу, чтобы завоевать сердце прекрасной девушки по имени Эмер. Когда Кухулин попросил у отца девушки ее руки, тот заявил, что жених еще недостаточно показал себя, как воин, и посоветовал искать достойного учителя. Сама же девушка готова была взять его в мужья, не откладывая: кто мог бы устоять перед таким мужчиной? Но она была послушной дочерью и сделала, как велел отец. И Кухцлинн начал искать, и вскоре узнал, что лучшим учителем военного искусства слыла женщина по имени Скатах, странноесущество, жившее на небольшом островке у берегов Альбы.

— Женщина? — недоверчиво переспросил кто-то. — Как это может быть?

— О, это была необыкновенная женщина, наш герой очень скоро это понял. Когда он пришел на дикий берег Альбы и посмотрел на бушующие воды и на остров, где та жила со своими воительницами, он почувствовал, что трудности, возможно, начнутся еще до того, как он туда доберется. На остров вел один единственный мост, такой узкий, что по нему едва мог пройти только одинокий путник. Едва Кухулин ступил на этот мост, как тот начал дрожать, извиваться и гнуться по всей длине так сильно, что любой безумец, отважившийся по нему пройти, был бы немедленно сброшен на острые, как гвозди, камни среди бурлящего прибоя.

— А почему он не поплыл на лодке? — спросил Паук, задумчиво нахмурившись.

— Ты не слышал, что сказала Лиадан? — сердито ответил Альбатрос. — Бушующие волны? Бурлящий прибой? Готов поспорить, что ни одна лодка не смогла бы пересечь это море.

— Ты прав, — сказала я улыбаясь. — Многие пытались сделать это, и все погибли, проглоченные морем или же ужасными зубастыми существами, живущими в нем. Что же было делать Кухулину? Он не привык отступать и хотел заполучить свою Эмер столь сильно, что желание это переполняло все его тело. Зорким глазом он измерил длину моста. Потом вдохнул и выдохнул, и снова вдохнул — и одержимость боя завладела им так, что сердце его готово было выскочить из груди, а все вены натянулись, подобно корабельным канатам. Кухулин разбежался и прыгнул, подобно лососю, когда тот приступом берет водопад, и приземлился в самую середину извивающегося моста, прямо на ступню своей левой ноги. Мост стал подпрыгивать и извиваться еще пуще, пытаясь скинуть его вниз, но Кухулин оказался слишком быстр для него. Он снова прыгнул, да так далеко, что следующим прыжком достиг земли и оказался на берегу острова Скатах. В это время Скатах со своей дочерью стояла на стене замка и наблюдала за морем.

“Подходящий парень”, — процедила она. — “Кое-что он уже знает. А чему-то смогу обучить его я”.

“Я бы тоже не отказалась научить его паре фокусов”, — произнесла дочь, у которой на уме было нечто совершенно иное…

Слушатели расхохотались. Может, эти люди и не привыкли слушать истории, но получать от них удовольствие они определенно умели. Я сама вошла во вкус повествования и только на минутку задумалась: что бы сказала Ниав, если бы увидела меня сейчас. Я продолжила рассказ:

– “Ну что же”, — ответила ей мать, — “если хочешь, бери его. У тебя есть три дня, чтобы обучить его искусству любви. А потом он мой”.

И вот дочь Скатах спустилась вниз навстречу герою и оказала ему такой теплый прием, что через три дня не осталось ничего, чего он не знал бы о том, как доставить удовольствие женщине. Эмер повезло. А после наступил черед матери, и началось обучение Кухулина. Вскоре он понял, что Скатах действительно была лучшей из возможных учителей. Она учила его год и один день, именно у нее он выучился боевому прыжку, который позволял ему пролетать высоко над брошенным в воздух копьем. Он мог теперь обрить человека быстрыми движениями меча: фокус, возможно, не слишком полезный с практической точки зрения, но наводящий безусловный ужас на врага.

Пес нервно провел по бритой части черепа.

— Кухулин мог вспороть землю под ногами врага, его меч двигался так быстро, что становился почти невидимым. Он легко мог вспрыгнуть противнику на щит. Он научился управлять повозкой с ножами на колесах, и теперь его противники не могли предугадать, откуда будет нанесен удар, пока не умирали. А еще он овладел искусством жонглирования и мог проделывать это как с острыми ножами и горящими мечами, так и с обычными мячиками. Пока Кухулин жил на острове воительниц, он возлег там с воительницей по имени Уатах, и она родила ему сына по имени Конлайха, но это уже совсем другая история, полная горя и печали. А через год и один день Кухулин вернулся домой и снова попросил руки прекрасной Эмер.

— И что? — нетерпеливо спросил Альбатрос, когда я замолчала.

Было уже поздно. Огонь прогорел, и на небе проступила сеть звезд. Взошла луна.

— Ну, отец Эмер, Фогал не ждал, что юноше удастся вернуться. Он надеялся, что Скатах прикончит его, если уж это не удастся мосту, или волнам. И Кухулина встретило вооруженное сопротивление. Но он не зря учился у лучшего мастера боя. С небольшим хорошо отобранным отрядом он без труда рассеял силы Фогала. Самого его он преследовал до самых приморских скал и там бился с ним один на один. И скоро Фогал, полностью побежденный, нашел свою смерть на острых скалах внизу. И тогда Кухулин взял прекрасную Эмер в жены, и они принесли друг другу много радости.

— Готов поспорить, он обучил ее парочке фокусов, — вполголоса проговорил кто-то.

— Хватит, — Бран выступил из-за моей спины, и мгновенно воцарилась тишина. — История окончена. Вы — на караул, немедленно. Остальные — спать. И не ждите, что представление повторится.

И все разошлись, не сказав ни слова. Интересно, подумала я, каково это, так бояться человека, чтобы не подвергать сомнению ни один из его приказов.

— Ты возвращайся к работе.

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что Бран обращается ко мне.

— И что мне следует отвечать? Слушаюсь, Командир? — Я встала.

Пес последовал за мной, как вторая тень.

— Как насчет молчать и делать, что тебе говорят? Так будет проще для всех нас.

Я бросила на него неприязненный взгляд.

— Я тебе не подчиняюсь, — ответила я. — Я делаю работу, для которой я здесь, вот и все. И не надо приказывать мне, будто я один из твоих людей. Они предпочитают слушаться тебя, как перепуганные рабы, это их дело. Но я не могу работать, если меня будут постоянно пугать и дергать. А ты сам сказал «как следует готовься, чтобы как следует работать». Вот так.

Некоторое время он не отвечал. Что-то в моих словах явно задело его, хотя ни мускул не двинулся на его странном лице — смеси зимы и лета.

— И еще будет очень полезно звать меня по имени, — добавила я. — Меня зовут Лиадан.

— Эти истории… — отсутствующе произнес Бран, будто на самом деле размышлял о чем-то совершенно другом, — они по-настоящему опасны. Они заставляют человека хотеть недоступного, мечтать о недостижимом. Они заставляют задаваться вопросом «кто я и к чему стремлюсь?». Мои люди не должны слушать подобные истории.

На мгновение я потеряла дар речи.

— Да ладно, Командир, — недальновидно возразил Пес, — А как насчет той истории о Кухулине и его сыне Конлайхе? «История полная горечи и печали», так она сказала. А как насчет чудовищ, русалок и великанов?

— Ты говоришь, как малый ребенок, — слова Брана звучали пренебрежительно. — У нас здесь военный отряд, где нет времени для подобной ерунды.

— Возможно, время следует найти, — произнесла я, полная решимости обосновать свою точку зрения. — Если ты действительно хочешь побеждать, что может быть лучше, чем воодушевить людей историей о героях, каким-нибудь сказанием о битве против превосходящего числом врага, выигранной благодаря мастерству и отваге? Если твои люди устали и полны отчаяния, что может быть лучше, чем развеселить их какой-нибудь дурацкой веселой сказкой, например, историей о мальчике с пальчик и тарелке с кашей или о крестьянине, который мог загадать три желания и все их истратил впустую? Что может лучше вселить в них надежду, чем сказание о любви?

— Ты сильно рискуешь, говоря о любви. Ты что, настолько наивна или глупа, что не можешь себе представить, какой эффект подобные рассказы могут произвести в мужской компании?.. Хотя, возможно, ты именно этого и хочешь. Тогда ты сможешь выбирать. Нового парня каждую ночь, а? А то и двух.

Я почувствовала, что кровь отливает от лица.

— Оскорбляя меня подобным образом, ты только показываешь, что ты на самом деле за человек, — тихо произнесла я.

— И что же я за человек?

— Без понятий о добре и зле. Человек, не умеющий смеяться и управляющий с помощью страха. Человек… человек, не уважающий женщин. Многие захотели бы жестоко отомстить тебе за то, что ты так со мной разговариваешь.

Возникла пауза.

— И на чем же ты основываешь свое суждение? — наконец спросил он. — Ты провела в моем обществе совсем немного времени. И уже считаешь меня каким-то монстром. Ты слишком скоро судишь о характере мужчин.

— Точно также как ты судишь о женщинах, — тут же ответила я.

— Мне не нужно узнавать тебя лучше, чтобы понять, что ты за штучка, — без выражения произнес он. — Все вы одинаковы. Поймать мужчину в свои сети, заманить его,

лишить его воли и разума. Вы проделываете это так мягко и постепенно, что мужчина проигрывает задолго до того, как понимает опасность. Потом за ним вы тянете других, и распространяете тьму все шире и шире, да так, что и самые невинные не могут спастись. — Тут он резко замолчал, явно жалея о своих словах.

— Ты, — сказал он Псу, который с открытым ртом слушал наш разговор. — Веди ее обратно к ее работе, а потом ложись спать. Сегодня ночью дежурить будет Альбатрос.

— Я сам могу посторожить, Командир. Я вполне справлюсь с еще одним дежурством…

— Сторожить будет Альбатрос.

— Да, Командир.

 

Глава 8

Настало утро. Кузнец, Эван, пока вполне справлялся, но меня отнюдь не радовала ни его дрожь, ни жар, который мне никак не удавалось сбить, сколько я ни протирала его губкой с отваром цикория и пятилистника. Между тремя моими помощниками шло определенного рода соревнование. Все они с радостью помогали мне ухаживать за больным, и хотя им недоставало умения, я горячо приветствовала их силу, когда приходилось поднимать и переворачивать больного.

Люди Брана казались постоянно занятыми: тренировочные бои, уход за лошадьми и сбруей, чистка и точка оружия. Эамон ошибался на их счет. Они использовали вполне обыкновенные ножи, пики, луки и кинжалы, а также огромное количество других приспособлений, чьи названия и назначение мне не хотелось узнавать. Лагерь был самодостаточным и отлично организованным. На третий день я с изумлением увидела собственные белье и платье, аккуратно сложенные на камне у выхода из пещеры — выстиранные, высушенные, почти как новенькие. Кроме того, в отряде присутствовал, как минимум, один способный повар и не было недостатка в добрых охотниках, доставлявших свежее мясо в котел. Я старалась не задумываться, откуда брались морковь и турнепс.

Мне не хватало времени. Шесть дней, а потом они тронутся в путь. Кузнец мучился от боли и нуждался в снотворном, чтобы с ней справляться. И все же, если ему предстоит дальше обходиться без меня, он должен знать правду. Временами он смотрел на то место, где некогда сильная рука соединялась с его мощным плечом. Но когда я говорила с ним о том, что произошло, и о том, как теперь все будет развиваться, в лихорадочных глазах не появлялось настоящего понимания.

На третий день я вместе со Змеем шла по лагерю. Данные мне взаймы вещи нуждались в стирке, поскольку теперь они в свою очередь были забрызганы кровью моего подопечного и пятнами отваров, которые ему часто не удавалось удержать в желудке дольше десяти секунд.

У отмели реки на траве боролись высокий парень, Паук, и еще один, которого звали Выдрой. Выдра явно побеждал, поскольку в таком деле рост не дает существенного преимущества, особенно если противник быстр и умен. Раздался громкий плеск, и обескураженный Паук растянулся в ручье. Выдра отер руки о кожаные штаны. Его обнаженная грудь была покрыта сложным узором, образующим волнистый круг.

— Привет, Змей. Доброе утро, леди. Эй, растяпа, вставай. Тебе стоит побольше тренироваться. — Выдра протянул руку и вытащил смущенного Паука из воды.

— Балбесы, — беззлобно проговорил Змей. — Не дай Бог, чтобы командир застукал вас за подобным дурачеством.

Я распаковала свой узел и начала тереть грязную одежду о гладкую гальку на мелководье.

— Лучше возвращайтесь-ка в лагерь, или где вам там положено быть, — продолжал Змей. — Командир не будет в восторге, если увидит, что вы здесь болтаете с леди.

— Тебе-то хорошо, — пробурчал Паук, явно смущенный от того, что его застали в таком виде: побежденного и мокрого с головы до ног. — Как тебе удалось добиться должности постоянного охранника, а?

— Не твое дело.

— А почему вы все его так боитесь? — спросила я, на минуту прекратив работу и подняв глаза на эту троицу.

Какая досада, что нигде поблизости не растет мыльный корень! Хотела бы я знать, как они умудрились так отчистить мое платье.

— Боимся? — Паук был явно озадачен.

Змей нахмурился.

— Ты не понимаешь, — ответил он. — Мы уважаем командира, а не боимся.

— Что? — Я удивленно выпрямилась. — И это при том, что вы замолкаете, стоит ему сказать слово? При том, что он угрожает вам жуткими наказаниями за нарушение каких-то правил, которые, без сомнения, сам же и выдумал? При том, что вы до смерти связаны с ним в этом вашем братстве, из которого, похоже, невозможно вырваться? Что же это, если не страх?

— Ш-ш-ш-ш! — встревожено прошептал Змей. — Говори тише.

— Видите? — продолжила я тоном ниже. — Вы даже не отваживаетесь открыто говорить о подобных вещах, как бы он не услышал и не наказал вас.

— В общем-то, это правда, — заметил Паук, усаживаясь на камни недалеко от меня, шагах в трех-четырех, согласно правилам. — Он умеет устанавливать законы и заставлять им подчиняться. Но это справедливые законы. Они нужны для нашей же безопасности. Они защищают нас друг от друга. И от себя. И все мы это понимаем. Нарушать правила или нет — выбор каждого, и каждый несет ответственность за последствия своего выбора.

— Но что же держит вас рядом с ним, если не страх? — недоуменно спросила я. — Что это за жизнь: убивать ради денег, не иметь возможности ступить в реальный мир, отказаться от шанса… полюбить, наблюдать, как играют твои дети, видеть, как растет посаженное тобой дерево, участвовать в битве, зная, что правда на твоей стороне? Это не жизнь.

— Не думаю, что ты поймешь, — неуверенно произнес Змей.

— А ты попробуй, — ответила я.

— Без командира, — это заговорил Выдра, — мы станем никем. Вообще никем. Нас убьют, посадят под замок или того хуже. Без него каждый из нас хуже плевка на дороге. Нельзя сказать «это не жизнь». Наоборот, он дает нам жизнь.

— Выдра прав, — сказал Змей. — Спроси Пса. Пусть расскажет тебе свою историю. Пусть покажет шрамы на руках.

— Все мы были никому не нужны, — добавил Паук. — Командир сделал нас нужными, дал нам место в жизни и цель.

— А Альбатрос? — вмешался Змей. — Он из дальних мест, наш Альбатрос, он жил очень далеко отсюда, где жарко, как в аду, и кругом полно песка. Там все люди черные, как он сам. В общем, он очень много пережил. Он видел, как убивают его близких. Жену, детей, стариков. Он хотел умереть. А командир вытащил его. Разговорил. Сложная работенка, скажу я тебе. Теперь Альбатрос — лучший из нас, после самого командира, конечно.

Я совершенно забыла про белье, и оно едва не уплыло от меня. Змей потянулся, схватил его, сунул мне в руки и снова отошел на три-четыре шага.

— У каждого из нас своя история, — продолжил Выдра. — Мы все пытаемся забыть. У нас нет ни прошлого, ни будущего, только сегодня. Так проще. Мы все вышли в тираж. Ни один из нас не может вернуться назад, кроме, разве что, кузнеца. Мы живем здесь в лесу, или выезжаем на задания и знаем, что мы — лучшие в своем деле. Мы обрели имя — банда Крашеного. Он назначает за нашу работу добрую цену и честно делит полученное. Честное слово, по мне, так лучше работать на него, чем носить униформу в личной гвардии какого-нибудь заносчивого лорда.

— Да кто тебя возьмет? — усмехнулся Змей. — Уж слишком у тебя много странностей. Ты попал бы в беду задолго до того, как услышал бы свой первый приказ.

— Его приказам я готов подчиняться целыми днями, — серьезно закончил Выдра. — Командир спас мне жизнь. Но жизнь — дешевка. Я обязан ему самоуважением, а это гораздо ценнее.

— Но… — Я совершенно запуталась. Я принялась отжимать вещи. — Но… я не понимаю… Неужели вы не видите, что то, чем вы занимаетесь… ужасно? Что это зло?

Безжалостно убивать за деньги? Как вы можете называть это ремеслом, будто убийство ничем не отличается от… от разведения свиней или строительства лодок?

— Свиней растят, чтобы съесть. Никакой разницы, — произнес Выдра.

— Ох!.. — Все равно, что спорить с камнем. — Мы ведь говорим о людях, не о скоте, который растили специально для еды. Неужели вас не смущает, что вся ваша жизнь проходит в убийствах? Вы убиваете там и так, как вам скажет командир, для любого, у кого ему удастся выторговать побольше денег? Сегодня приказы исходят от бритта, завтра от лорда в Коннахте, а послезавтра от пикта. В этом нет смысла!

— Мы не можем принять ничью сторону, — удивленно ответил Паук. — Вот так, чтобы раз и навсегда, понимаешь? Мы здесь слишком разные. Саксонцы, пикты, южане, а многие, как Альбатрос из таких мест, что ты и название-то не сможешь выговорить. Страшная смесь.

— Но это ведь не значит, что вы… ох… — Я подавленно сдалась.

— А как насчет твоего Кухулина? — неожиданно спросил Змей. — Он убил отца своей невесты. Интересно, что она об этом подумала? А его люди прикончили армию его отца. Зачем? Чтобы он смог получить женщину и удовлетворить свою похоть. Чтобы показать, что он самый сильный. Чем это отличается от убийства за деньги? Я бы сказал, практически ничем.

Я не нашлась, что ответить. И, кстати, пора было возвращаться. Пса нельзя было надолго оставлять один на один с кузнецом, он не умел заботиться о больных.

Но когда мы подошли к пещере, мы услышали там тихий голос, не принадлежавший Псу. Я сделала Змею знак молчать.

—…один человек, тебе не нужно знать его имя… с берега Уэссекса, прямо напротив Галлии…. может устроить тебе путешествие через… нет, даже не упоминай, об этом позаботятся.

— Шеф. — Голос Эвана звучал слабо, но, похоже, он все понял. Значит, он проснулся и его разум сейчас достаточно ясен.

Змей отошел ниже по ручью и чем-то занялся. Я ждала, находясь вне поля зрения говоривших, любопытство во мне победило воспитание.

— Что удержало тебя, когда ты увидел, что от меня осталось? — спросил Эван. — Что тебя остановило?

Возникла короткая пауза.

— Не буду врать тебе, Эван, — тихо ответил Бран. — Я бы сделал это. И я до сих пор не уверен, что поступил правильно.

Снова молчание. Кузнец явно устал.

— Эта штучка любит покомандовать, а? — сказал он наконец, подавив кашель. — Ей нравится принимать решения. Она меня уболтала. Не знаю, спал я или нет, но я слышал, что она говорила. Она все прямо мне рассказала. Сказала, руку отрезать. Сказала, это не конец света. Рассказала, что я смогу делать без руки. Впихнула мне в голову пару идей, я и мечтать о подобном не смел. Спроси ты меня вчера, я бы проклял тебя за то, что ты меня сразу не прикончил. А теперь я в этом не так уверен.

— Ты лучше отдыхай, — сказал Бран. — Или меня без сомнения обвинят в том, что я нарочно мешаю ей работать.

— Она себе на уме. Как раз в твоем вкусе. И симпатичная.

Бран ответил не сразу. А когда он наконец заговорил, в голосе его уже не слышалось теплоты.

— Я не настолько глуп, кузнец.

— Угу.

Он направился к выходу. Я тут же бросилась встряхивать влажную одежду и развешивать ее на кустах боярышника. Он замер у входа.

— Где Пес? — спросила я, не оборачиваясь.

— Недалеко. Я останусь, пока он не вернется.

— Не стоит, — ответила я. — Змей все еще здесь. Одного сторожа мне вполне достаточно. Можешь мне доверять, я не стану убегать от больного. Я бы не согласилась его лечить, если бы планировала при первой же возможности удрать.

Я подняла на него глаза. Он очень серьезно смотрел прямо на меня, и я не в первый раз подумала, как же это странно — видеть сразу два лица у одного человека. От узоров на правой стороне глаз казался угрожающим, нос — заносчивым, а рот — жестко сжатым. Но слева кожа была чистой, нос прямым и четко очерченным, а глаз — глубокого и спокойного серого цвета, как вода озера зимним утром. Только рот был с двух сторон одинаков: жесткий и суровый. Словно в одном теле уживались два человека… Ох, я снова пялюсь! Я заставила себя отвести взгляд.

— Доверять? — переспросил он. — Это бессмысленное слово.

— Как тебе угодно, — ответила я и собралась войти в пещеру.

— Погоди, — остановил меня Бран. — Ты, я думаю, все слышала? Слышала, что сказал кузнец?

— Кое-что. Я рада, что его сознание прояснилось. Похоже, он идет на поправку.

— М-м-м-м. — Непохоже, что я его убедила. — Благодаря тебе у него появились некоторые надежды. Могу себе представить! Ты нарисовала его будущее этими своими словами, как вчера вечером для моих ребят. Радужное возрождение, полное любви и света. Ты делаешь это и потом осмеливаешься судить нас.

— Что ты имеешь в виду? — тихо спросила я. — Я говорила ему правду. Я не прятала фактов, не преуменьшала размеров его травмы и ограничений, которые она на него налагает. Я говорила это и раньше — его жизнь не обязана на этом кончиться. Он все еще может делать множество вещей.

— Пустые надежды, — сурово заметил Бран и нахмурился, стукнув по земле носком ботинка. — Для настоящего мужчины это не жизнь. Ты со своей мягкостью гораздо более жестока, чем убийца, быстро и эффективно уничтожающий свою жертву. У убийц жертвы хотя бы долго не страдают. А твои, возможно, проведут целую жизнь, только чтобы понять, что ничто уже не станет прежним.

— Я не говорила ему, что все станет прежним. Будет хорошо, но по-другому, вот что я сказала. И еще я говорила о том, что сильная воля и сильный дух понадобятся ему больше, чем сильное тело. Ему придется бороться с отчаянием. Ты судишь меня несправедливо. Я была с ним честна.

— Вряд ли ты можешь указывать мне, кого судить, — ответил Бран. — Сама ты явно считаешь меня чудовищем.

Я спокойно на него посмотрела.

— Люди не бывают чудовищами, — сказала я. — Они делают чудовищные вещи, это да. И я не судила быстро, как ты. Я знала о тебе еще до того, как меня грубо схватили и против воли притащили сюда. Ты без сомнения знаешь, что репутация далеко опережает тебя.

— Что ты слышала и от кого?

Я уже пожалела о своих словах.

— Понемногу, то одно, то другое, там, где я жила, — осторожно ответила я. — Слухи об убийствах, совершенных очень эффективно, довольно необычно и, похоже, беспричинно. Рассказы о банде наемных головорезов, за деньги готовых на все и нимало не заботящихся о таких вещах, как верность, честь или справедливость. Люди, похожие на диких зверей, или на существ Иного мира, ведомые загадочным командиром по кличке Крашеный. Сейчас подобные рассказы можно услышать где угодно.

— И в каком же доме подобные рассказы достигли твоих ушей?

Я не ответила.

— Отвечай на вопрос, — все еще мягко попросил он. — Пора тебе рассказать кто ты и откуда. Мои люди удивительно туманно отзывались о том, где они тебя обнаружили, и кто тебя сопровождал. Я все еще жду от них объяснений.

Я ничего не сказала и спокойно вернула ему его взгляд.

— Отвечай, черт тебя дери!

— На этот раз ты все-таки собираешься меня ударить? — поинтересовалась я, не повышая голоса.

— Не подзуживай меня. Назови свое имя.

— Я думала, мы здесь обходимся без имен.

— Ты к нам не относишься и знаешь это, — рявкнул Бран. — Если понадобится, я вырву из тебя эту информацию силой. Нам обоим будет проще, если ты просто все расскажешь. Удивляюсь, как это ты не понимаешь всей опасности своего положения. Может, у тебя с головой не все в порядке?

— Ну что же, — ответила я, а сердце у меня ухало, как молот. — Честная мена. Я скажу тебе, как меня зовут и откуда я родом, а ты взамен скажешь мне свое имя — я имею в виду настоящее имя — и где ты родился. Ты точно родом из Британии, это я поняла, хоть ты и свободно говоришь на нашем языке. Но ни одна мать не назовет своего сына «Командир».

Возникла пауза. Потом он произнес:

— Ты сильно рискуешь.

— Позволь напомнить, что я здесь не по своей воле, — ответила я с бьющимся сердцем. — Домочадцы станут искать меня. Они хорошо вооружены и действуют умело. И ты думаешь, я стану усложнять их работу, сообщая тебе, кто они такие и откуда могут нагрянуть? Может, у меня и не все в порядке с головой, но не настолько. Я уже сказала тебе, что меня зовут Лиадан, и этим ограничусь, пока ты не назовешь мне собственное имя.

— Даже и представить себе не могу, почему хоть кто-то станет беспокоиться, разыскивая тебя, — сердито проговорил он. — По-моему, при твоей привычке бросаться на всех, как бойцовый петух, все были бы только рады от тебя отделаться.

— Представь себе, нет, — сладко протянула я. — Дома меня знают, как тихую и почтительную девушку, послушную, воспитанную и работящую. Думаю, твое присутствие будит во мне худшие качества.

— М-м-м-м-м, — сказал он. — Тихая, почтительная… очень сомневаюсь. Надо чересчур напрячь воображение. Скорее ты просто лжешь — это больше похоже на поведение тебе подобных. Такая способная сказочница соврет — недорого возьмет.

— Ты оскорбляешь меня, — произнесла я. Мне все сложнее становилось говорить спокойно. — Я бы предпочла, чтобы меня ударили. Сказки это не ложь и не правда, это нечто среднее. Они говорят правду или лгут — в зависимости от того, что готов услышать слушатель, или от цели рассказчика. Раз ты не можешь этого понять, значит, окружил себя плотной стеной и не допускаешь туда никого из внешнего мира. Я не люблю врать и не стала бы прибегать ко лжи по такому пустяшному поводу.

Он смерил меня взглядом полным ледяного гнева. Ну, наконец, хоть какая-то реакция!

— Во имя Неба, женщина, ты со своей вывернутой логикой создаешь проблему на пустом месте. Хватит уже. Пора работать.

— Полностью с тобой согласна, — тихо ответила я и, развернувшись, пошла к своему подопечному, ни разу не оглянувшись.

***

Эван шел на поправку, все чаще приходил в сознание и спал все более здоровым сном. Я изо всех сил скрывала свое огромное удивление по этому поводу. В этот вечер со мной дежурил Альбатрос, и я спросила его, как они обычно перевозят больных, когда в этом случается нужда, но он отвечал уклончиво. Потом я выставила его на некоторое время на улицу, чтобы помыться и приготовиться к ужину. Кузнец почти спал, глаза его были полузакрыты, он дышал довольно спокойно, хотя незадолго до этого мы его покормили и перевязали.

— Все это довольно неловко, — сказала я ему. — Зажмурься, отвернись, и не двигайся, пока я не скажу.

— Буду неподвижен, как покойник, — прошептал он насмешливо и закрыл глаза.

Я быстро разделась, дрожа, обтерла тело влажной тряпицей и намылилась куском грубого мыла, которое раздобыл для меня Пес. Смывая пену, я чувствовала, как на теле, несмотря на летнее время, высыпают мурашки. Я повернулась за жестким полотенцем, мечтая побыстрее одеться, и обнаружила, что смотрю прямо в глубоко поставленные карие глаза Эвана, который, лежа на своем тюфяке, пялился на меня во все глаза и ухмылялся от уха до уха.

— Ну, как не стыдно! — воскликнула я, покраснев до корней волос.

Я ничего не могла поделать, только кое-как довытереться и как можно быстрее натянуть белье и платье. Хорошо еще, что я могла сама застегнуть сзади все пуговицы.

— Взрослый мужчина, а ведешь себя, как… как нездоровый подросток, подглядывающий за девочками. Разве я не сказала…

— Не обижайся, детка, — проговорил Эван, и ухмылка уступила место улыбке, придавшей его лицу удивительную мягкость. — Я просто не смог удержаться. И позволь заверить, зрелище было весьма приятное.

— Не позволю, — рявкнула я, хотя сердиться уже перестала. — Больше так не делай, понятно? Будто мне мало того, что я здесь единственная женщина, без…

Он вдруг посерьезнел.

— Эти ребята никогда не обидят тебя, детка, — мягко сказал он. — Они не варвары, которые насилуют и крушат из удовольствия. Если им захочется женщину, им не придется никого принуждать. Желающих найдется немало, и далеко не все станут просить взамен денег, уж поверь мне. И, кстати, они все знают, что тебя трогать нельзя.

— Из-за того, что он сказал? Командир?

— Ну… да… мне передали, что он сказал им «руки прочь». Но он мог и не трудиться. Любой, у кого есть глаза, понимает, что ты — женщина для брачного ложа, а не дорожное приключение, уж прости меня. У тебя дома есть мужчина, так ведь?

— Не совсем, — сказала я, не зная, как лучше ответить на такой вопрос.

— Что ты имеешь в виду? Либо есть, либо нет. Муж? Возлюбленный?

— У меня есть… поклонник… думаю, можно назвать его именно так. Но я еще не согласилась выйти за него замуж. Пока еще нет.

Я подоткнула Эвану одеяло, взбила самодельную подушку, а он глубоко вздохнул.

— Бедный парень, — пробормотал он сонно. — Не заставляй его ждать слишком долго.

— В следующий раз, когда я попрошу тебя закрыть глаза, не смей их открывать, — сурово произнесла я.

Он что-то пробормотал и устроился поудобнее, все еще слегка улыбаясь хитрой улыбкой.

***

Той ночью я рассказывала им смешные истории. Забавные истории. Дурацкие истории. Про мальчика с пальчик и тарелку овсянки. Он поквитался с большими людьми, уж вы не беспокойтесь. А еще историю о крестьянине, который получил от Дивного Народа три желания и мог приобрести здоровье, богатство и счастье. Но повел себя так глупо, что, в конце концов, получил только сосиску. В результате слушатели катались по земле от смеха. Они умоляли меня рассказать еще что-нибудь. Все, кроме командира, конечно. Я изо всех сил не обращала на него внимания.

— Еще одну, — сказала я. — Последнюю. И теперь пора снова стать серьезными и вспомнить о том, как хрупка наша жизнь. Прошлой ночью я говорила вам о величайшем герое Ольстера, Кухулине. Вы помните, он возлег с воительницей по имени Уатах, и она родила сына через некоторое время после того, как он покинул те берега. Кухулин не бросил ее совсем без средств. Он оставил ей небольшое золотое колечко на мизинец, а потом уехал, чтобы жениться на своей прекрасной Эмер.

— Как великодушно, — сухо прокомментировал кто-то.

— Уатах к такому привыкла. Она была самостоятельной, сильной женщиной, у нее не было времени на мужской эгоизм. Сегодня она родила сына, а завтра уже вышла из дому, крутя над головой боевой топор. Она назвала сына Конлайх и, как вы догадываетесь, он рос мастером во всем, что касается боя, и немногие могли с ним сравниться. Когда ему минуло двенадцать, мать-воительница отдала ему золотое колечко, чтобы он носил его на цепочке на шее, и рассказала, кто его отец.

— Неудачная идея? — спросил Змей.

— Когда как. Мальчик должен знать, кто его отец. И кто знает, может, у этой истории был бы тот же конец, даже если бы Уатах все скрыла от мальчика? В его жилах текла кровь Кухулина, знал он о том или нет. Этот юноша был создан для битв, для риска и полон неукротимой храбрости, присущей его отцу.

Она держала его при себе столько, сколько это возможно, но настал день, когда Конлайху исполнилось четырнадцать, он почувствовал себя мужчиной и собрался в дорогу, чтобы разыскать своего отца и показать ему, какой замечательный у него вырос сын. Уатах мучили дурные предчувствия, и она раздумывала, как бы защитить мальчика. Ему следовало соблюдать осторожность, так она думала, и никому не рассказывать, что он является сыном величайшего героя Ольстера. По крайней мере, до тех пор, пока он не окажется в пиршественном зале своего отца. Там он будет в безопасности, а вот на пути ему могут встретиться люди, чьи сыновья, отцы и братья пали от руки Кухулина, и эти люди, возможно, захотят отомстить отцу, убив его сына. И она заставила Конлайха пообещать, что ни одному встретившемуся в пути воину он не откроет своего имени. И он дал ей обещание, ведь она была его матерью. Таким образом, сама того не желая, она, заботясь о его безопасности, лишь предопределила его судьбу.

Воцарилась тишина, лишь легкий ветерок шелестел над нами в тени ветвей. Было новолуние.

— Через море от острова Альба и через всю ирландскую землю прошел Конлайх, всю дорогу до графства Ольстер, и наконец подошел к дому отца своего, великого героя Кухулина. Высокий и сильный мальчик, облаченный в шлем и латы, он ничем не отличался от бывалого воина. Он подъехал к воротам и с вызовом поднял свой меч. И к нему вышел Конал, сводный брат Кухулина.

— Как твое имя, наглый выскочка? — закричал Конал. — Назови мне его, чтобы я знал, чей сын поверженным ляжет у моих ног в конце поединка!

Но Конлайх не ответил ни слова, храня данное матери обещание. Последовала короткая, жестокая схватка, за которой Кухулин и его воины с интересом наблюдали с крепостной стены. И в конце этой схватки вовсе не вызвавший упал на землю побежденным.

Потом я рассказала, как мальчишка побеждал любого воина, выходившего за ворота замка с мечом, топором или дубиной, пока сам Кухулин не решил принять вызов, поскольку ему понравился разворот плеч юноши и ловкость его прыжков. Он даже, вне сомнения, увидел в нем что-то от себя самого.

— Я спущусь и сам займусь этим парнем, — произнес он. — Он кажется мне достойным противником, хоть и немного нахальным. Посмотрим, как он справится с искусством самого Кухулина. Если он выстоит против меня, пока солнце не опустится за эти вязы, я с почетом призову его к себе в дом и сделаю одним из своих соратников, если таково будет его желание.

И он спустился со стены, и вышел за ворота, и сообщил юноше, кто он и что задумал. «Отец», — прошептал Конлайх, но вслух не сказал ни слова, ибо был верен данному матери обещанию и не хотел его нарушать. Кухулин почувствовал себя оскорбленным нежеланием противника назвать свое имя. Он начал бой, гневаясь, что никогда не приводит к добру.

Мужчины согласно забормотали. Я наблюдала за Браном. Просто не могла ничего с собой поделать, он ведь сидел совсем рядом со мной, и лицо его было освещено светом костра, в который он смотрел с очень странным выражением лица. Что-то в моей истории привлекло его внимание там, где другие ничего не заметили. Не знай я, что он за человек, я бы сказала, что в его выражении есть нечто сродни испугу. Наверное, просто игра света, сказала я себе и продолжила рассказ:

— Так вот… это был такой бой, какой нечасто можно увидеть. Суровый, опытный воин против быстрого, пылкого юноши. Они бились на мечах и на топорах, кружились то в одну, то в другую сторону, то туда, то сюда, приседали и распрямлялись, подпрыгивали и изгибались так быстро, что временами сложно было разобрать, кто из них где. Один из наблюдателей на стене заметил, что фигурой и осанкой они были как две горошины из одного стручка. Солнце опускалось все ниже и ниже и, наконец, достигло вершины самого высокого вяза. Кухулин подумал было прекратить поединок, поскольку на самом деле он всего лишь играл с нахальным мальчишкой. Его собственное боевое искусство далеко превышало способности безымянного противника, и он планировал длить испытание не дольше отмеренного им самим срока, а после протянуть руку дружбы.

Но Конлайх, в безумной надежде продемонстрировать свои способности с лучшей стороны, сделал искусный выпад мечом и хоп! В его руке оказалась рыжая прядь волос Кухулина, аккуратно срезанная с головы. На секунду, на одну лишь секунду, безумие битвы обуяло Кухулина, и не успел он сам понять, что происходит, как издал дикий рык и погрузил свой меч глубоко в тело противника.

Вокруг меня зашумели голоса: лишь некоторые слушатели видели, как это бывает, но все поголовно ощутили ужас происходящего в сказании.

— Как только Кухулин это сделал, безумие оставило его. Он выдернул меч, и кровь Конлайха рекой потекла на землю. Люди Кухулина спустились, сняли с незнакомца шлем, и тут обнаружилось, что он всего лишь мальчик, чьи глаза уже затуманились от дыхания смерти, чье лицо все белело и белело, пока солнце садилось за вязы. Тогда Кухулин расстегнул одежду мальчика, пытаясь облегчить его последние страдания. И увидел маленькое золотое кольцо на цепочке. То самое кольцо, которое подарил Уатах почти пятнадцать лет назад.

Бран приставил руку ко лбу, скрывая глаза. Он по-прежнему, не мигая, смотрел на огонь. Что я такого сказала?

— Он убил собственного сына… — прошептал кто-то.

— Своего ребенка, — произнес кто-то, — собственного ребенка.

— Было слишком поздно, — коротко сказала я. — Слишком поздно сожалеть. Слишком поздно даже для прощания, поскольку в тот самый момент, когда Кухулин понял, что он наделал, последняя искра жизни покинула его сына, и дух Конлайха отделился от тела.

— Это ужасно, — потрясенно произнес Пес.

— Это печальная история, — согласилась я и подумала, возможно ли, чтобы хоть один из них как-нибудь связал ее с собственными деяниями. — Говорят, что Кухулин внес

мальчика в дом на собственных руках и позже похоронил его со всеми почестями. Но история умалчивает о том, что он говорил и что чувствовал.

— Мужчина не может сотворить такое и просто отбросить в сторону, — очень тихо заметил Альбатрос. — Это останется с ним навсегда, хочет он того или нет.

— А что же его мать? — спросил Пес. — Что она сказала, узнав об этом?

— Она была женщиной, — сухо ответила я. — В истории о ней не говорится более ни слова. Полагаю, она оплакала свою потерю и жила дальше, как это свойственно женщинам.

— Это ведь в какой-то степени и ее вина, — произнес кто-то. — Если бы он мог назвать свое имя, с ним бы не стали драться, а пригласили войти.

— Его тело пронзила мужская рука. Мужская гордость направляла удар Кухулина. Мать ни при чем. Она хотела только защитить своего сына, поскольку знала, каковы мужчины.

Мои слова встретило молчание. Похоже, история наконец-то заставила их задуматься. После предшествовавшего смеха настроение у всех было мрачное.

— Вы считаете, я сужу вас слишком строго? — спросила я, поднимаясь.

— Ни один из нас никогда не убивал своего сына, — в ужасе произнес Паук.

— Вы убивали чужих сыновей, — тихо ответила я. — Любой мужчина, умирающий от удара вашего ножа или от взмаха тонкого шнурка, сын или возлюбленный какой-нибудь женщины. Каждый из них.

Никто ничего не сказал. Я решила, что оскорбила их. Через некоторое время кто-то встал и снова наполнил кружки элем, а кто-то подкинул дров в огонь, но все молчали. Я ждала, что заговорит Бран и, возможно, прикажет мне заткнуться и не сметь огорчать его славных бойцов. Вместо этого он поднялся, развернулся на каблуках и ушел без единого слова. Я смотрела ему вслед, но он исчез как тень под деревьями. Ночь была очень темной. Мужчины начали вполголоса переговариваться.

— Посиди немного, Лиадан, — ласково попросил Альбатрос. — Выпей еще эля.

Я медленно села.

— Что с ним такое? — спросила я, глядя за освещенный круг. — Что я такого сказала?

— Лучше оставить его в покое, — пробормотал Пес. — Он дежурит сегодня ночью.

— Что?

— Новолуние, — ответил Альбатрос. — В такие ночи он всегда дежурит. Сказал нам обоим, чтобы шли спать. А сейчас ушел, чтобы снять с караула Змея. Довольно разумно.

Раз он все равно не спит, может и покараулить.

— А почему он не спит? Только не говорите мне, что в новолуние он превращается в какое-нибудь чудовище, эдакого получеловека-полуволка.

Альбатрос прыснул.

— О, нет, он просто не спит. Я не знаю, почему. Так было все время, что я его знаю. Шесть-семь лет. Бодрствует до самого рассвета.

— Он что, боится спать?

— Он? Боится?! — Похоже, сама идея казалась им смешной.

Альбатрос повел меня обратно к пещере и оставил. Бран был внутри, он положил руку кузнецу на лоб и что-то тихо говорил. Горел лишь один небольшой светильник, он отбрасывал золотистый свет на каменные стены и мужчину на тюфяке. Он освещал узоры на лице Брана, и игра света смягчала мрачный изгиб его рта.

— Он не спит, — произнес он при моем появлении. — Тебе нужно с чем-нибудь помочь, пока я не ушел?

— Я справлюсь, — произнесла я.

Змей по моей просьбе приготовил сосуд с водой и некоторым количеством лечебных трав и оставил на стуле у тюфяка.

— Ты славная девушка, — слабо сказал Эван. — Я уже говорил это, но я повторюсь.

— Лестью ты ничего не добьешься, — произнесла я, расстегивая пропитанную потом рубаху.

— Кто знает, — он выдавил из себя кривую усмешку. — Не каждый день меня раздевает красивая женщина. Ради этого почти стоило потерять руку.

— Ну, тебя! — Я стянула с его тела влажную одежду. Он страшно похудел. Я чувствовала под кожей его ребра, видела глубокие впадины у основания шеи. — Ты все равно слишком тощ на мой вкус, — сказала я. — Надо нам тебя подкормить. И ты знаешь, что это означает. Еще бульона перед сном.

Я отирала его лоб, а он глядел на меня преданно, как пес.

— Бран, Змей должен был оставить горшочек с бульоном остывать у костра. Ты не мог бы принести мне немного в чашке?

— Бульон… — с отвращением произнес Эван. — Бульон! Ты что, не можешь как следует накормить мужчину?

Но в данный момент ему было тяжело проглотить даже ту пару ложек, что я ему дала. И мне пришлось попросить Брана помочь мне и подержать голову кузнеца, когда я потихоньку, каплю за каплей, вливала в его рот целебный отвар. Эван давился, несмотря на все старания.

— Дыши медленно, как я учила, — тихо напомнила я. — Ты должен попытаться удержать это в себе. Еще ложку.

Он очень быстро устал. А проглотил всего ничего. Бисеринки пота стекали у него со лба. Мне придется окурить его дымом ароматических трав, невозможно влить в него столько успокоительного, чтобы боль ушла. Он никогда не говорил о ней, но я знала, что он очень страдает.

— Ты не мог бы подвинуть угли дальше внутрь?

Бран молча подчинился. Он тихо следил за мной, пока я доставала все необходимое и сыпала смесь на раскаленные угли. Ее почти не осталось. Но, в конце концов, три дня — не такой уж долгий срок. Я не позволяла себе думать о том, что случится потом. В ночном воздухе разлился резкий запах: можжевельник, сосна, листья конопли. Если бы мне только удалось влить в него хоть немного чая! Какие-нибудь полчашки лаванды и березового листа могли бы здорово облегчить его боль и вызвать здоровый сон. Но у меня не было ингредиентов для этого отвара. Да Эван и не смог бы проглотить его. И вообще, стояла середина лета. А березовые листья хороши для этой цели только весной и только свежесорванные. Вот бы мама была здесь! Уж она-то знала бы, что делать. Кузнец затих, закрыл глаза, но дыхание его оставалось тяжелым. Я отжала его рубаху и взялась за уборку.

— А что если бы Конлайх так никогда и не узнал, кто его отец? — вдруг спросил Бран. — Что если бы он вырос, скажем, в семье фермера, или со святыми отцами в молитвенном доме? Что тогда?

Я была так удивлена, что ничего не ответила, только руки мои автоматически продолжали работу: я вылила отвар из чашки, сполоснула ее и расстелила на голой земле одеяло.

— Ты сказала, что в его жилах текла кровь его отца, и что отцовское желание стать воином жило глубоко в его сердце. Но мать обучила его военному искусству, она поставила его на эту дорогу задолго до того, как он вообще услышал о Кухулине. Ты хочешь сказать, что какое бы воспитание ни получил этот мальчик, он был обречен стать копией отца? Что даже то, как он умер, было предопределено в самый момент его рождения?

— Да нет же! — его слова поразили меня. — Говорить так, значит утверждать, что у нас совсем нет выбора, и все в нашей жизни предопределено. Я этого не говорила. Только то, что мы — кровь от крови наших матерей и отцов, а значит, несем в себе что-то от них, неважно что. Если бы Конлайх вырос среди святых отцов, возможно, прошло бы гораздо больше времени, пока в нем пробудился бы дикий, воинственный нрав отца и его отвага. Но он все равно обнаружил бы их в себе, так или иначе. Он был таким, каким был. Этого ничто не могло изменить.

Бран оперся о скалу, я не видела его лица.

— А что если… — снова заговорил он, — если эту сущность, эту искру, это… что бы там ни было, эту маленькую часть отца в нем… разрушили бы… что если бы он потерял ее еще до того, как узнал, что она существует. Она могла быть… отнята у него…

Я почувствовала странный холод, у меня по телу побежали мурашки. Мне показалось, будто вокруг меня… вокруг нас обоих сгущается тьма. Перед моими глазами пробегали видения столь стремительные, что я еле могла рассмотреть их.

"…темно, как же темно. Дверь захлопнулась. Я не могу дышать. Молчи, не смей плакать, ни звука! Боль… Треск, как от огня. Мне надо двигаться! Я боюсь двинуться, меня услышат… Где вы? Где вы?.. Куда вы ушли?"

Я усилием воли заставила себя вернуться в реальный мир. Я вся дрожала, сердце стучало, как молот.

— В чем дело? — Бран выступил из тени и теперь пристально рассматривал мое лицо. — Что-то не так?

— Ничего, — прошептала я, — ничего.

И отвернулась, не желая глядеть ему в глаза. Что бы ни означало мое темное видение, эти картины принадлежали ему. Под внешне спокойной оболочкой таились глубокие, неизведанные воды, странные и опасные миры.

— Тебе стоит поспать, — сказал он, и ушел еще до того, как я повернулась.

Костерок догорал. Я убавила огонь в светильнике, но не погасила его, на случай, если кузнец проснется и позовет меня. Потом я легла и приготовилась ко сну.

 

Глава 9

Что-то разбудило меня. Я резко села, сердце билось, как сумасшедшее. Костерок догорел. Светильник отбрасывал круг неяркого света. Вне этого круга было абсолютно темно. Стояла тишина, я встала и со светильником в руке подошла к тюфяку. Эван спал. Я поправила ему сбившееся одеяло и собиралась уже вернуться обратно в постель. Для летней ночи было довольно прохладно.

И тут я услышала. Звук, похожий на сдавленный вдох, легкий свист воздуха, не больше. Неужели я мгновенно пробудилась от такой малости? Я вышла наружу, неверно ступая босыми ногами и запахнув мужскую рубаху, которую использовала вместо ночной сорочки. Я дрожала, но не только от холода. Вокруг стояла глубокая, густая, непроглядная тьма. От ее присутствия замолчали даже ночные птицы. Я со своим тусклым светильником чувствовала себя совершенно одинокой в этом непроницаемом черном мире.

Я сделала шаг вперед, потом еще один, и увидела сидящего у входа в грот Брана. Он опирался спиной о скалу и глядел прямо перед собой. Может, он тоже что-то слышал? Я открыла было рот, чтобы спросить его, и тут он выбросил руку в сторону и крепко схватил меня за запястье — не глядя на меня, не говоря ни слова. Я подавила крик боли и попыталась удержать в руке лампу. Он сжимал так крепко, что мне казалось, рука вот-вот сломается. Он не говорил ни слова, но я снова слышала это у себя в голове. Голос испуганного ребенка. Голос мальчишки, который плакал так долго, что не осталось ни сил, ни слез. «Не уходи. Не уходи!». И в свете светильника, дрожавшего у меня в свободной руке, я разобрала, что на самом деле Бран меня не видит. Он схватил меня, но глаза его смотрели прямо перед собой, пустые, ослепленные безлунной ночью.

От его хватки у меня болела рука. Но это уже не казалось мне важным. Я вспомнила, что я целительница. Я осторожно присела рядом с ним на землю. Он дышал быстро и неровно, весь дрожа и, похоже, переживая жуткий кошмар.

— Успокойся, — произнесла я тихо, чтобы не напугать его и не ухудшить ситуацию. Потом поставила светильник. — Я здесь. Теперь все будет хорошо.

Я прекрасно знала, что он звал не меня. Тот мальчик плакал по кому-то, давно ушедшему. Но я-то была здесь. Интересно, пришло мне на ум, сколько таких ночей ему уже пришлось пережить — ночей, когда он не спал, отгоняя темные видения, пытавшиеся затопить его.

Я постаралась ослабить его пальцы, больно врезавшиеся мне в руку, но с этой хваткой ничего нельзя было сделать. Наоборот, едва я коснулась его руки, как он сжал меня еще сильнее, словно утопающий, в панике готовый утянуть за собой своего спасителя. На глазах у меня выступили слезы.

— Бран, — мягко позвала я, — ты делаешь мне больно. Все хорошо, ты можешь меня отпустить.

Но он не ответил, только сжал еще сильнее, и я невольно застонала. Нельзя было просто резко выдернуть его из транса. Подобное вмешательство крайне опасно, ведь эти видения появляются с определенной целью, надо позволить им течь своим чередом. Но ему не стоило противостоять им в одиночку, хотя именно это он, похоже, и делал.

Поэтому я постаралась сесть поудобнее, медленно и спокойно вдохнула и сказала себе то, что столько раз говорила своим больным: «Дыши, Лиадан, боль пройдет». Ночь была очень тихая. Тьма, словно живое существо, окружала нас. Я чувствовала, как напряжено тело Брана, я ощущала его ужас, его попытки справиться с кошмаром. Я не надеялась, что смогу достучаться до его разума и не хотела более смотреть на мрачные сцены, хранимые в его памяти. Но я могла говорить, и мне казалось, что слова — единственное, чем я могу прогнать тьму.

— Рассвет обязательно наступит, — тихо начала я. — Ночи бывают очень темными, но я останусь с тобой, пока не взойдет солнце. Пока я здесь, никакие тени до тебя не доберутся. Скоро мы увидим, как небо постепенно сереет, приобретая цвет голубиного пера, а потом пробьется первый солнечный луч, и какая-нибудь птичка, достаточно нахальная, чтобы проснуться первой, запоет нам о высоких деревьях, о синем небе и о воле. И все снова станет светлым и цветным, земля проснется и наступит новый день. А пока я с тобой просто посижу.

Постепенно его хватка слабела, и мне стало легче переносить боль. Было очень холодно, но придвинуться ближе к нему я никак не могла. Это совершенно точно было бы нарушением правил. И утром он счел бы такой поступок весьма странным.

Время шло, а я все говорила и говорила. О безобидных, безопасных вещах: о картинах, полных света и тепла. Я плела из слов защитную сеть, готовую отогнать тени. В конце концов, стало так холодно, что я признала свое поражение и наклонилась, чтобы сесть поближе к нему, прислонившись к его плечу и положив вторую руку на сжимающие мое запястье пальцы. Эван в гроте не издавал ни звука.

Так мы сидели очень долго. Я непрерывно говорила, а Бран молчал и только дрожал, да временами втягивал воздух и что-то бормотал. Я не знала, что и подумать. Невозможно было поверить, что где-то в глубине этого сурового головореза прячется маленький мальчик, боящийся оставаться один в темноте. Мне ужасно хотелось понять, как такое возможно, но я знала, что никогда не смогу спросить его об этом.

В тот самый момент, о котором я ему рассказывала — когда небо едва начало сереть, он внезапно пришел в себя. Дрожь прекратилась, и он стал совершенно неподвижен, его дыхание замедлилось. Прошло некоторое время, и он, видимо, понял, что сидит не один. Наверное, он почувствовал прикосновение моей руки, вес моей головы на своем плече, тепло моего тела. Светильник стоял перед нами на земле, все еще тускло освещая небольшой круг в предрассветной тьме. Некоторое время мы оба молчали и не двигались. Потом Бран заговорил:

— Не знаю, чего ты пытаешься добиться и на что надеешься, — сказал он. — Предлагаю тебе тихо встать и вернуться в грот к твоей работе, а в будущем не пытаться вести себя, как дешевая шлюха, а чуть больше походить на целительницу, каковой ты, вроде как, являешься.

Зубы у меня стучали от холода. Я не знала, плакать мне или смеяться. Мне безумно хотелось залепить ему пощечину, но я не могла сделать даже этого.

— Если ты будешь так любезен и отпустишь мою руку, — сказала я так вежливо, как только смогла, впрочем, не сумев до конца подавить дрожи в голосе, — то я с удовольствием так и сделаю. Здесь, знаешь ли, несколько прохладно.

Он поглядел на свою руку так, будто никогда ее раньше не видел. Потом, очень медленно, разжал пальцы и отпустил мое запястье, которое сжимал всю ночь. Горло у меня саднило от многочасовой болтовни, рука онемела, и ее словно кололо тысячей иголок. Он что, совсем ничего не помнит? Он повернул голову, глядя на меня в неверном свете зарождающегося дня, а я сидела рядом с ним, босая, в своей старой рубахе, сжимая и разжимая руку, чтобы вернуть ее к жизни. Во имя Дианехт, как же больно! Я неловко поднялась на ноги, мне не хотелось находиться в его присутствии ни секунды дольше, чем необходимо.

— Нет, стой! — вдруг приказал он.

И когда первая птица послала первую трель в холодный утренний воздух, он встал, снял куртку и накинул ее мне на плечи. Я на мгновение подняла лицо и поглядела ему прямо в глаза. И тут почувствовала нечто такое, что испугало меня больше, чем все демоны этой ночи. Я молча развернулась и влетела внутрь, в грот. И как раз вовремя, поскольку кузнец начал просыпаться. Наступил новый день. Четвертый.

***

Утро выдалось напряженное. Пес помог мне поднять кузнеца и снова вымыть его, снять мокрую от пота одежду и надеть чистую. Оба они спросили, почему я постоянно зеваю. Я ничего не ответила. Рука болела. В голове стоял полный сумбур. Я пыталась представить себе, как все будет, когда я вернусь наконец домой. Если только я вернусь домой. Девушка, которая возвратится в Семиводье, будет здорово отличаться от той, что так недавно оттуда выехала. Что скажут мама, отец и Шон, когда увидят меня? Что скажет Эамон? Я пыталась представить себе Эамона, нервно расхаживающего по саду и пытающегося объяснить мне, что у него на сердце. Мне никак не удавалось вспомнить его лицо. Из головы начисто вылетело, как он выглядит. У меня задрожали руки, и из чашки, которую я держала, выплеснулась вода.

— Эй, опа!

Пес быстро подхватил чашку, и его большие руки стукнулись о мои запястья. Я зашипела от боли. Эван взглянул на меня со своего места, а Пес внимательно изучал меня, пока я аккуратно ставила чашку.

— Что случилось, детка? — Голос Эвана был слаб, но глаза смотрели пронзительно и изучающе.

— Ничего страшного. Просто потянула руку или что-то в этом роде. Пройдет.

— Потянула, значит, — произнес Пес, аккуратно взяв двумя пальцами мой рукав и приподняв его, обнажив при этом огромные, пурпурные синяки, горящие на бледной коже запястья.

— Кто это сделал, Лиадан? — Хорошо еще, что кузнец был слишком слаб, чтобы встать.

— Ничего страшного, — повторила я, — забудь.

Они обменялись одинаково мрачными взглядами.

— Пожалуйста, — добавила я. — Это случайность. Никто не хотел делать мне больно.

— Мужчина должен следить за тем, чтобы избегать подобных… случайностей, — рявкнул Эван. — Ему следует держать свои руки при себе.

— И думать головой, — сердито кивнул Пес. — Такая хрупкая малышка как ты… да тебя порывом ветра может унести! Тебя так легко ранить. Головой надо думать!

— Правда, все будет в порядке, — ответила я. — Давайте забудем об этом и займемся делами. Как, например, насчет бульона и пары кусочков хлеба?

Эван закатил глаза.

— Пощадите! Она убьет меня своим бесконечным потоком бульона!

Он немного поел и снова заснул, а я болтала с Псом и играла с ним в самодельные пирамидки. Это было непросто. Мы собрали самые плоские камешки, какие нашли, но их никак не удавалось как следует уравновесить, и в итоге мы только что по земле не катались от смеха, когда оказалось, что оба мы бесславно проиграли. Я сгребла все камешки в одну кучку, рукой стирая аккуратно начерченный круг и перекрещивающиеся линии в нем. Когда я подняла глаза на Пса, оказалось, что он смотрит на меня внимательно и серьезно.

— Я слышал, у тебя дома есть мужчина.

— Не совсем, — ответила я осторожно. — Мне сделали предложение. Дальше дело пока не пошло.

— Тогда ты, возможно, обдумаешь еще одно, — он говорил нарочито небрежно. — Предложение, я имею в виду. Я кое-что поднакопил. Я с Командиром уже три-четыре года. Хватит, чтобы купить хороший кусок земли, немного скотинки, да дом построить — где-нибудь подальше отсюда. Может, на северных островах. Или уплыть куда-нибудь кораблем и все начать сначала. Никогда раньше я не встречал таких женщин, как ты. Я бы о тебе заботился. Может, я с виду и неказист, зато силен. И умею работать. Ты бы со мной горя не знала. Так как? — Он крутил между пальцев один из длинных когтей, висящих на шее, и неуверенно смотрел мне в лицо своими желтыми глазами.

У меня от изумления открылся рот. Я представила себе, как возвращаюсь домой в Семиводье с Псом в качестве жениха. Представила, с каким лицом отец будет разглядывать наполовину обритую голову, разрисованный подбородок, лисьи глаза, побитое оспой лицо, куртку из волчьей шкуры и это варварское ожерелье.

— Ты надо мной смеешься. — На грубоватом лице Пса читалось глубокое уныние. — Так и знал, что ты откажешь. Но я не мог не спросить.

— Прости, — мягко попросила я, накрыв ладонью его руку. — Я не смеюсь, честное слово. Я вовсе не хотела тебя обидеть. Я польщена твоим предложением, правда, и ценю его, поскольку вижу, что ты хороший человек. Но я не могу пока выбрать себе мужа и не смогу, пока не настанет следующее лето. Ни тебя, ни кого-либо другого.

Я пальцами почувствовала жесткие борозды на его руке. Перевернула ее и увидела жуткие, жесткие пересекающиеся шрамы.

— Откуда они у тебя? — Кто-то ведь посоветовал мне расспросить Пса о его истории. Часть ее я могла угадать без слов.

— С корабля викингов, — ответил он. — Я с Альбы, как та твоя воительница, Скатах. Мы с братом ловили сельдь и вполне сводили концы с концами. На нашу деревню напали викинги. Нас с братом забрали как гребцов: увидели, что мы сильные, понимаешь. Ох, и время это было… — Глаза его затуманились, и он провел руками по черепу. — Мы до-о-о-лго для них гребли. Слишком долго. В основном они использовали своих, но людей всегда не хватало, и они постоянно держали шесть пар цепных гребцов. У нас с Дугалом все время были проблемы. Но нас не убивали, мы были самыми сильными, понимаешь? Однажды Дугал слишком зарвался и получил хлыстом пол лицу. Он умер. Может, это и к лучшему. Он видел, как насиловали его жену и дочерей. Он был полон ненависти. А я продолжал держаться дальше. Слишком сильный, на свою голову.

— Как же ты убежал?

— О, это целая история. Меня выручил Командир. Тогда я считал, что он сумасшедший. Мы стояли в каком-то восточном порту, там было жарко как в печке, а воздух ножом можно было резать. Нас приковали к скамьям: это обычное дело, когда команда сходит на берег. Там умереть от жары и жажды было проще, чем дышать. И постоянно воняло мочой и потом, прости за такие подробности. И вот однажды ночью мы спали как могли: задница на скамье, а голова где придется — не самая удобная в мире постель. И вдруг раздается тихое звяканье ключей и между скамьями идет черный человек, свежий, как подснежник и спрашивает нас: «Кто хочет заключить с нами соглашение?». А мы все пялимся на него и ждем, что вот-вот появится викинг и его прикончит, но ничего такого не происходит, только корабль начинает скрипеть и стонать, будто отходит от причала. И при этом никто не гребет. А мы молчим. Половина вообще ничего не поняла, там говорили на полудюжине языков, не меньше. А потом черный… Это был Альбатрос, понимаешь? Перо в волосах, и все такое… так вот он говорит, что Командир на борту и готов отплыть. Вы, ребята, больше своих викингов не увидите. И у вас есть выбор. Либо догрести на этом корыте до Галлии, а когда причалим, получить мешочек серебра и свободу. И грести будете без кандалов, если не станете бузить. Как вам такая идея?

Я спросил: «А другой вариант?». И тут из-за спины черного выходит еще один человек, это был Командир, но тогда его лицо было чуть поменьше разукрашено. Он был совсем молодой, мальчишка еще. И что задумал этот наглый щенок, подумал я? И тут Командир говорит: «Это зависит от того, как ты плаваешь в цепях. Северяне не вернутся. Сколько времени пройдет, прежде чем хоть кто-нибудь обратит внимание, что гребцы викингов кормят рыб под причалом? Может, совсем немного, а может, порядочно. Место здесь бойкое и всем наплевать, что с тобой станет. Вот такой выбор», — говорит он. И показывает знаками то же самое, чтобы и остальные поняли. — «Гребите для меня хорошо», — говорит, — «и получите свободу еще до следующего полнолуния». А я слушаю и думаю, что он спятил. А как насчет пиратов по пути? А как насчет того, что северяне захотят отомстить за своих? И, кроме того, их здесь двое, а нас-то двенадцать: место моего брата давно занял длиннолицый парень из Ольстера. Кто нам запретит бросить их за борт, как только с нас снимут цепи?… Но мы все согласились, конечно. Запах свободы очень помогает принимать решения.

…и он сдержал слово. На пути в Галлию у нас была парочка приключений, но мы доплыли, и он предложил мне выбор: остаться с ним или идти своей дорогой. С тех пор я с ним.

— А сколько ему… сколько лет вашему командиру? Ты сказал, что провел с ним года три-четыре, но когда вы встретились, он был почти мальчишкой. Как это возможно?

Пес сосчитал на пальцах.

— Да, все, вроде, верно. Двадцать два, двадцать три. Что-то вроде этого. Не намного старше тебя, детка.

— Но… — Я просто не находила слов. — Он кажется намного старше. То есть… как можно в таком возрасте стать тем, кто он есть? Он, похоже, пережил уже столько, сколько другой, бывает, и за всю жизнь не испытал. Он слишком молод, чтобы быть таким вождем. И чересчур юн, чтобы скопить столько… столько горечи.

— Этот парень состарился еще в детстве, — глухо произнес Пес.

Около полудня в лагере поднялось необычайное оживление: звон сбруи, шум хорошо организованной, но спешной деятельности. Разглядеть мне удалось немного, но увиденного оказалось достаточно, чтобы по спине у меня поползли мурашки. Разбирались шалаши, паковались седельные сумки. Аккуратно уничтожались все признаки человеческого присутствия. Они снимаются с места. Они уезжают, а меня никто не предупредил. Он же обещал мне шесть дней! Даже и их мне едва хватит!

— Сходи, посмотри, что происходит, — попросила я Пса, пытаясь говорить спокойно, хотя во мне боролись страх и гнев.

Я вернулась в грот и занялась делами, прислушиваясь к шуму у входа. Я как раз сидела на коленях, моя посуду в ведре и пытаясь отвлечься размышлениями о том, что следует сделать во время осенних посадок в Семиводье, когда за спиной раздался знакомый голос:

— У нас изменились планы.

Я медленно поднялась. С пальцев у меня стекала вода, рукава были засучены по локоть.

— Да, я вижу. Вижу, как легко ты, оказывается, нарушаешь свое слово. Он не может ехать. Я говорила это и раньше. Ничего не изменилось.

Бран быстро взглянул на кузнеца — тот не спал и все слышал.

— Он должен ехать, или его оставят здесь, — мрачно ответил он. — У нас нет выбора. Нам необходимо сняться с места уже сегодня.

— У нас было соглашение. Шесть дней, ты сам так сказал. Полагаю, уже тогда ты не собирался держать свое слово.

— Ты судишь слишком поспешно, как и всегда. Я в ответе за этих людей. Я не могу приказать им сидеть здесь и ждать, пока их переловят, если могу тайно перебросить отряд в другое место до того, как здесь окажутся враги. И я не могу удерживать их, когда в них остро нуждаются в другом месте. Пожертвовать жизнью целого отряда ради одного человека — это чистое безумие.

Некоторое время он молчал, словно обдумывая собственные слова.

— Кузнец не может ехать, — наконец произнесла я. — Ты же видишь, какой он еще слабый. Он и сидеть-то один едва может. Как ты сможешь безопасно перевезти его? И кто за ним будет ухаживать?

— Это уж не твоя забота. — Он бросил взгляд через плечо. — Пакуй это все, — приказал он Псу, неуверенно застывшему в дверях.

— Минуточку, — сказала я. — Я находилась здесь и выхаживала этого человека, потому что у нас с тобой было соглашение. Честная сделка. Ты ее нарушил. Но я-то осталась верна своему слову. Я все еще ответственна за него, точно также, как ты отвечаешь за своих людей. Он — моя работа. И я не позволю просто так взять и выбросить ее из-за твоего… твоего каприза.

Бран, похоже, едва слушал. Он, не отрываясь, смотрел на мое запястье. Рукав был засучен, и синяки, оставленные его пальцами, четко выделялись на руке. Я сердито расправила рукав, чтобы скрыть пятна. Пес безо всякого выражения принялся паковать вещи.

— Сядь, — скомандовал Бран. В ответ я только посмотрела на него. — Сядь, — повторил он тише, сцепив на груди руки и опершись плечом о каменную стену.

Я села.

— Это не каприз, — произнес он. — Я никогда ничего не делаю из прихоти. Я просто не могу себе этого позволить. И у меня не было намерения нарушать слово, иначе, зачем бы мне его давать? Произошло непредвиденное, вот и все. Понимаешь, во многих уголках этой страны и за ее пределами меня и моих людей не встречают с распростертыми объятиями. У нас множество врагов. Поэтому мы должны постоянно перемещаться, причем незаметно. Увечье кузнеца и твое присутствие и так уже вынудили нас оставаться на одном месте гораздо дольше, чем мы собирались, а это очень рискованно. А теперь я получил донесение, что сюда движется большой вооруженный отряд, у нас осталось совсем немного времени, чтобы спокойно исчезнуть. Если мы останемся, нас перебьют. Мне лично на это наплевать. Но я не собираюсь по столь несерьезной причине рисковать жизнью своих людей. К тому же, скоро нам предстоит работа на севере, и те, кто нас нанял, просили прибыть поскорее. Я принял решение, и оно должно быть выполнено как можно быстрее. К закату на этом месте не останется и следа нашего пребывания.

Возникла короткая пауза.

— Несерьезной, — произнесла я, не спуская с него глаз. — Ты считаешь жизнь Эвана и мою безопасность несерьезными…

— Ты женщина, — ответил Бран. — Тебе не понять. В общем мироустройстве одна-две жизни ничего не значат. Я не собираюсь необоснованно рисковать людьми ради тебя или ради него. И подрывать успех нашей будущей работы я тоже не собираюсь. Если бы не ты, мы бы уже давно уехали. Я вообще не должен был…

— Командир, — кузнец попытался сесть.

Лицо его побледнело и покрылось потом.

— В чем дело?

— Я могу ехать верхом. У меня еще остались силенки. Привяжи меня за спиной у Пса, и я выдержу, сколько нужно… Но, Командир, как насчет девчонки?

Воцарилось тяжелое молчание. Пес прекратил паковаться и выпрямился, сердито глядя на своего предводителя.

— Ну, так что? — прорычал он.

Он все еще смотрел на меня.

— Ты меня поняла? — вопрос был задан с преувеличенным терпением в голосе. — Это решение было принято после тщательного взвешивания всех возможностей. Это не моя прихоть.

Я пожала плечами.

— Я понимаю. Такой человек как ты считает своих бойцов ценными фигурами, фишками в своей смертельной игре, пытается распоряжаться ими с максимальной выгодой и заботится о них в зависимости от их ценности. А женщины нужны, чтобы ждать конца игры, собирать разбитые фишки и попытаться спасти хоть что-нибудь.

— Ой, не надо, — голос его был холоден. — Опять полуправда, чего и ожидать от такой как ты. Именно женщины причиняют самый страшный вред, это они направляют своих мужчин на путь уничтожения. Я узнал это на собственной шкуре. И нечего читать мне проповеди о целительной силе женских рук. Ты ничего не знаешь! И не понимаешь. — Руки его все еще были непринужденно скрещены на груди, но кулаки крепко сжались.

— Эван задал тебе вопрос, — осторожно напомнила я. — Что будет со мной? Я смогу вернуться домой?

Холодные, изучающие глаза уставились прямо на меня.

— Теперь совершенно ясно, что ты совсем не знаешь жизни, — заметил он. — Ты все еще не поняла, да? Наверное, это и объясняет твое бесстрашие. Объясни ей, Пес.

— Командир…

— Рассказывай.

— Понимаешь, какое дело, — пробормотал Пес, — Командир хочет сказать, что у него проблема. Он не может взять тебя с собой, это опасно… задержит нас, ребята станут отвлекаться, и все такое… Но и просто оставить тебя здесь он не может. В лагере у Крашеного не бывает гостей. Если к нам кто и попадает, то только с завязанными глазами. А ты слишком много видела и слышала… Вот такое дело.

— Но… — Сердце у меня ухнуло. Он же не хочет сказать… он конечно не имел в виду… Ох, Дана, помоги мне! Шеф был прав. Я и правда, дурочка. — Ты хочешь сказать, — прошептала я, — что эта проблема решается также, как решилась бы проблема Эвана, если бы не я? Маленький острый ножичек, быстрый, точный удар, уютная могилка? Это вы мне приготовили?

— Только через мой труп! — взревел кузнец.

— Поверь мне, я рассмотрел и эту возможность, — непринужденно ответил Бран. — Вы оба нам страшно мешаете, и я жестоко сожалею, что вообще согласился попробовать все это. Но ты (он кивнул на Эвана) заслужил свой шанс, раз уж выжил до сегодняшнего дня. Ты поедешь с нами. А вот ты (он посмотрел на меня)… мои люди поставили меня в очень неудобное положение. Они спрашивают, не можешь ли ты и дальше оставаться с нами. А если точнее, мне дали понять, что отказ с моей стороны приведет к бунту. Вот каково оказалось влияние парочки фантастических сказок, рассказанных особой, в совершенстве владеющей женским даром соблазнения и использующей свое лицо, тело и сладкие речи, чтобы соблазнить мужчину и заставить делать то, что ей хочется.

— Да это просто смешно! — сердито крикнула я. Страх во мне уступил место гневу. — Как ты смеешь критиковать меня? Да еще приписываешь мне какие-то ложные цели, каких у меня и в помине нет! Все, что я здесь делала, я делала, чтобы помочь. Все, понимаешь! И никакая я не… не соблазнительница. Да посмотри на меня, как ты мог даже подумать?!.. И вообще, это ты нарушил слово. Это у тебя шаткая позиция!

— О, нет, — мягко ответил Бран. — Я держу свое слово изо всех сил. Ты останешься с кузнецом и станешь за ним ухаживать, если он переживет дневной переход. Мои люди не оставили мне выбора на этот счет. И хочешь верь, хочешь нет, я уважаю их желания, если это только возможно. Хороший командир должен быть к этому готов. Но тебе придется усвоить, что позже мне предстоит принять непростое решение. Чем дольше ты пробудешь с нами, тем больше увидишь, и тем невозможнее станет отпустить тебя домой. Ты этого добиваешься?

— Когда это мои желания принимались в расчет? — спросила я, глотая сердитые слезы.

Я пыталась их остановить. До этой минуты я совершенно не осознавала, как же мне хочется еще хоть раз увидеть маму. Бран что, хочет сказать, что меня никогда не отпустят домой? Я представила себе худенькую фигуру Сорчи, ее грустные глаза… напряженный, все замечающий взгляд отца. Я подумала о Шоне с Эйслинг, о долгих спокойных днях, проведенных в мирной тишине леса или в любимой мною домашней суете: печь булочки, шить, сушить целебные травы… Я огляделась. Этот мрачный лагерь ничем не напоминал дом. Полное опасностей существование, постоянная необходимость скрываться ото всех — это не жизнь. Впервые за все это время меня пронзила мысль о том, как сейчас, должно быть, горько моей семье — и по щеке у меня скатилась слезинка.

— Этим ты ничего не добьешься, — заметил Бран. — Женские слезы текут легко, как из шланга, и стоят недорого. У меня на них иммунитет.

Однако, другие, похоже, ничем таким не обладали. Я почувствовала на своем плече руку Пса и услышала, как Эван сказал:

— Не плачь, детка. Когда все закончится, ты в мгновение ока окажешься дома, и твой парень будет ждать тебя.

Бран, не отрываясь, глядел на Пса.

— Убери руку, — произнес он ужасающе мягко.

Пес отдернул руку, как от удара кнутом.

— Мы теряем время, — сказала я, смахивая с глаз слезы. — Покажи мне, как ты собираешься его перевозить. Возможно, я смогу дать парочку советов. Надеюсь, ты не станешь настаивать, чтобы я ехала верхом с завязанными глазами. Похоже, я могу понадобиться по дороге.

— Так ты умеешь ездить верхом?

— Представь себе, я именно этим и занималась, когда меня похитили твои люди. Вскоре ты поймешь, что я не так уж и беспомощна.

Он ничего не ответил, лишь слегка кивнул, чтобы я вышла за ним. И уже не в первый раз у меня возник соблазн сказать что-нибудь такое, о чем я впоследствии могу пожалеть. Но я проглотила свой гнев и потащилась вслед за Браном через лагерь. В конце концов, все это неважно, лишь бы Эван остался жив. Я ведь целительница, у меня есть работа. А позже, возможно, придет время задавать вопросы.

 

Глава 10

Путешествие через лес обернулось настоящим кошмаром. Я держала глаза открытыми, а рот на замке. Я видела, что мы едем не вполне на север, а скорее, на восток, но не могла хоть сколько-нибудь достоверно определить расстояние. Путешествие проходило в неимоверно жестоком ритме — на полной скорости, в абсолютном молчании, по узеньким лесным тропинкам, иссохшим руслам ручьев и болотистым низинам, чтобы скрыть и запутать следы. Впереди и позади отряда постоянно ехало по всаднику. Стало темнеть, а мы все скакали. Спину у меня ломило, во рту пересохло, но я не произнесла ни слова и усилием воли заставила себя держаться. Моя усталость не шла ни в какое сравнение со страданиями Эвана, привязанного к широкой спине Пса и беспомощно подскакивавшего при каждом шаге лошади по неровной земле. Рану его ничего не защищало, кроме мягкой повязки, спешно наложенной перед внезапным отъездом. Я надеялась, что в пути мы сделаем остановку, и я смогу ему помочь. Но никто не собирался останавливаться, а просить я не могла. Мужчины молчали, переговариваясь с помощью еле различимых сигналов, и не напрасно. Один раз, когда мы ехали по лесистой гряде над открытой полоской земли, под нами промелькнул другой конный отряд. Они были отлично вооружены и в строгом порядке ехали параллельно нам, но в обратном направлении. Бран остановил нас одним движением руки, и мы молча ждали, пока всадники скроются из виду. Те люди носили темно-зеленые туники со знаком черной башни, надетые на доспехи цветов Эамона. Неясно было, меня ли они ищут или едут по другим делам. Я вспомнила, что Эамон говорил о Крашеном и его наглом вызове, и подумала, что иду по очень опасному пути.

Наконец, когда я устала до такой степени, что готова была вот-вот вывалиться из седла, а Эван окончательно посерел и безвольно обмяк на своих ремнях, мы остановились. Над нами шумели высокие деревья у входа в какое-то сооружение. Похоже, мы достигли цели, поскольку кто-то зажег лампы, и после тихого приказа Пес спешился, а безвольное тело Эвана положили на одеяло. Я хотела спуститься, они там нуждались во мне… но ноги меня не слушались. Лошадь терпеливо ждала.

— Вот! — Я почувствовала на талии твердые руки, меня приподняли и опустили на землю легко, как пушинку. Он тут же отпустил, и у меня подогнулись ноги. Я схватилась за седло и вскрикнула от боли.

— О других ты плачешь, а о себе нет, — произнес Бран. — Интересно, почему? Кто-то научил тебя выдержке.

Я глубоко вдохнула раз, потом другой.

— Какая разница, а? — прошептала я сухими губами. — Покажи мне, пожалуйста, куда понесли кузнеца. Я нужна ему.

— Ты можешь идти?

Я попыталась сделать шаг, все еще хватаясь за седло. Лошадь прянула в сторону.

— Не очень убедительно, — заметил Бран. — Второе правил воина: не пытайся пускать пыль в глаза, если не справляешься. Враг за милю видит все твои слабости. Если не имеешь сил, чтобы драться, признай это и отступи. Перестройся или поработай мозгами. Если нужно, прими помощь. Вот.

И я почувствовала, как сильная рука подхватила меня и повлекла в сторону низкого дверного проема — простой деревянной притолоки на грубых столбах — ведущего, похоже, прямо внутрь травянистого холма. Ночь обещала новые сюрпризы. Заухала сова, и я посмотрела наверх. Над нами, сквозь паутину ветвей, в темном небе едва светилась молодая луна. Пока Бран тащил меня, я чувствовала на себе его тяжелый взгляд, но не сказала ни слова. Мы достигли отверстия, где исчезли остальные, и тут что-то остановило меня.

— Не думаю, что нам стоит туда идти, — сказала я. Меня бил озноб, темный туман, казалось, сгущался вокруг нас двоих, пока мы стояли у входа. — Это место… оно очень старое. Оно принадлежит Древним. Нам нельзя здесь находиться.

Бран нахмурился.

— Этот холм укрывал нас уже много раз, — ответил он, слегка опершись рукой на древнюю притолоку, откуда, скрытые среди глубоко прорезанного узора из солнц и спиралей, на нас, казалось, смотрели еле различимые лица. Его рука смотрелась здесь совершенно уместно.

— Те, кто когда-то использовали это место давно ушли, теперь оно идеально подходит нам. Тайное, надежное, легко охраняемое, с несколькими запасными выходами для спешного отступления. Здесь безопасно.

Но во мне плескался страх, ужасное предчувствие, которое я не могла внятно объяснить никому, а уж ему меньше всего.

— Здесь смерть, — наконец произнесла я. — Я ее вижу, чувствую.

— Что ты имеешь в виду?

Я подняла на него глаза и вдруг, на мгновение, вместо полуразрисованного лица сурового, полного жизни молодого мужчины с ясными серыми глазами, я увидела жуткую маску: мертвенно-бледную, со ртом растянутым в ужасный оскал смерти, с застывшим, бессмысленным взглядом. Где-то закричал ребенок: «Отпусти меня! Отпусти!!!». Ко мне потянулась маленькая ручка, в безнадежной попытке схватить сжимались пальчики… но я не могла дотянуться, меня не пускали, я не смогла до него дотянуться…

— В чем дело?! Что ты увидела?

Он сжал мои плечи руками так сильно, что боль вернула меня в реальный мир.

-Я… я…

-Скажи, что ты видела?

Я с огромным трудом восстановила дыхание. Мне еще надо работать, я не могу позволить этому захлестнуть себя.

— Н-н-н… ничего. Ничего страшного.

— Врать ты не умеешь. Расскажи мне. Что так тревожит тебя. Ты смотришь на меня и видишь… что-то очень пугающее. Скажи мне.

— Смерть, — прошептала я. — Страх. Боль. Тоску и утрату. Я не знаю, что вижу: может прошлое, может — будущее, а возможно, и то, и другое разу.

— Чье прошлое? Чье будущее?

— Твое. Мое. Эта тень лежит на нас обоих. Я погружаюсь в твой кошмар. Я вижу разбитый, изломанный путь. Я вижу дорогу во тьму.

Мы стояли молча. За нами была ночь, а перед нами открытая дверь.

— У нас здесь нет другого убежища, — через некоторое время произнес он. — У нас нет выбора, мы должны войти.

Я кивнула.

— Прости.

— Не проси прощения, — ответил Бран. — Видения приходят к тебе непрошенными, это видно. С нами ты будешь в безопасности. Но не это пугает тебя, да?

— В безопасности, — повторила я. — Я не забочусь о собственной безопасности.

— А о чьей тогда? Не о моей же? С чего бы тебе о ней тревожиться?

Я не смогла ответить.

— Ты предвидишь мою смерть? Это тревожит тебя? Не стоит беспокоиться. Я ее совершенно не боюсь. Временами, так даже желаю.

— А тебе стоило бы ее бояться, — очень тихо заметила я. — Ужасно умереть, так и не узнав, какой же ты на самом деле.

Никогда мой странный дар не тяготил меня больше, чем в ту ночь, когда мы прошли через дверь в подземный приют. Я нарисовала в воздухе перед собой знак, один из тех, что использовал Конор, и безмолвно обратилась к тем древним духам, что, возможно, обитали в промозглом пространстве под холмом: «Мы полны уважения к этому месту и теням, его населяющим. Мы не желаем зла. Мы никого не хотим обижать, остановившись здесь на ночлег». Глубоко внутри меня зазвучал голос мамы: «Ты выбиваешься из общего узора, Лиадан. Возможно, это дает тебе огромную силу. Это может позволить тебе изменять ход вещей».

Мы прошли по короткому коридору и оказались в центральном зале, вдоль стен которого вздымалась огромная структура из хорошо уравновешенных камней и деревянных подпорок. Некогда она пустовала. Теперь же по периметру были аккуратно сложены седельные сумки и одеяла. Повсюду царила неспешная, хорошо организованная работа: люди Брана готовились к будущему отъезду. Раздавался сухой паек, состоящий из черствого хлеба, сушеного мяса, воды и эля, необычное оружие проходило последнюю проверку, люди рассматривали карту, обменивались тихими замечаниями. Все они были закаленными мужчинами: я настолько измучилась, что едва не падала, а их, казалось, долгая езда ничуть не утомила. Потом я услышала, как, возвращаясь в сознание, застонал кузнец — и вдруг оказалось, что у меня слишком много работы, чтобы задумываться о чем-либо еще.

Прошло довольно много времени, прежде чем Эван, одурманенный самым сильным зельем, какое я только могла ему дать без вреда для здоровья, наконец провалился в беспокойный сон. Я уселась рядом с ним на землю, скрестив ноги, наблюдая и иногда протирая его землистое, мокрое от пота лицо влажной тряпицей. Кожа вокруг плеча и на груди у него воспалилась и покраснела. Некоторые мужчины отдыхали, другие отправились караулить входы и выходы. Сильно пахло лошадьми: животных тоже завели внутрь холма и привязали в дальнем конце зала. Между ними ходил Выдра с ведром воды в руках.

Пес сел рядом. Его маленькие глазки смотрели очень серьезно, рот был непривычно сжат. У одной из стен в тусклом свете можно было разглядеть Альбатроса и Змея. Они, похоже, о чем-то спорили со своим командиром. Альбатрос быстро и страстно жестикулировал. Но смысл разногласий был мне непонятен, поскольку говорили они вполголоса. Змей поглядел в мою сторону, нахмурился и что-то сказал Брану, чье выражение лица оставалось мрачным, как и всегда. Я увидела, что он пожал плечами, будто говоря: «Если вы не согласны, это ваша проблема».

— Мы уедем завтра рано утром, — тихо произнес Пес. — Я, может, долго еще не увижу тебя. Ты, конечно, останешься здесь. Как тебе кажется, он выкарабкается?

Несколько мгновений мы прислушивались к неверному, свистящему дыханию Эвана.

— Я сделаю все, что смогу, чтобы он выжил. Но должна сказать тебе прямо: он мне очень не нравится.

Пес тяжело вздохнул.

— Это все я виноват. Видишь, в какую передрягу я тебя втравил! И все напрасно.

— Ш-ш-ш-ш, — произнесла я, похлопав по широкой кисти его руки. — Мы все за это в ответе. Но он больше всех. — И я посмотрела через комнату.

— Нельзя во всем обвинять Командира, — еле слышно ответил Пес. — Он не хотел уезжать. Но он получил сообщение, что кто-то напал на наш след. Когда такое случается, надо улепетывать со всех ног, не взирая на обстоятельства. Если бы мы не снялись с места, нас бы просто перебили.

— А я, возможно, как раз оказалась бы в безопасности, — сухо заметила я. — Может быть, те, кто преследовал вас, искали меня.

— Может. А может и нет. Не зная точно, мы не могли оставить тебя одну.

Мой светильничек теперь горел в огромном темном подземном зале один-одинешенек. Под изогнутым потолком пещеры, там, где в изумительном равновесии поддерживали друг друга наклонно лежащие камни, в паутине теней роились бесчисленные маленькие существа. Пол был гладкий, твердый, земляной. В конце зала лежала огромная черная каменная плита. Ее поверхность была гладкой, словно отполированной долгими годами использования… для чего?

Над черной плитой, слегка под углом, между камнями зияла щель, прорезавшая всю толщу холма насквозь. Один единственный раз в году солнце должно проникнуть прямо в эту щель, и тогда его лучи осветят каменную плиту. И в тот же миг древние силы этого места могут проснуться. Они еще не исчезли из пещеры, о нет! Я чувствовала их присутствие в неподвижном воздухе, в грубо обтесанных стенах, на которых то тут, то там были вырезаны еле видные знаки. Вдруг я вспомнила о юном друиде, о Киаране, о том, как он с болью и гневом в душе ехал прочь из Семиводья. Возможно, лучше вообще ничего не чувствовать. Ничего не хотеть. Жить без прошлого и будущего. Сегодняшним днем. Так безопаснее… Пока прошлое само нежданно не явится к тебе.

— Ты очень устала, — заметил Пес, — а мы завтра уезжаем. Я хотел попросить… нет, лучше не стоит, наверное.

— Что? Проси, конечно.

— Ты устала. Для тебя это была долгая скачка. Ребятам бы очень хотелось послушать еще историю. Одну последнюю историю, до того, как мы… нет, это слишком. Забудь.

— Все в порядке, — улыбнулась я, подавив зевок. — Думаю, что сумею отоспаться завтра. А сегодня, без сомнения, смогу рассказать вам еще одну историю.

Странное дело, несмотря на то, что мы говорили очень тихо, все, похоже, тут же об этом узнали, и меня окружила толпа молчаливых мужчин. Кто оперся о стену, кто сел на корточки, кто, скрестив ноги, продолжал точить нож или наконечник копья в тусклом свете моего светильника. Паук протянул мне кружку с элем. Альбатрос и Бран стояли рядом, за остальными. Альбатрос в темноте стал почти невидим, только зубы блестели, стоило ему улыбнуться. Бран смотрел на меня без всякого выражения, скрестив на груди руки. Вот уж кто не выказывал ни малейших признаков усталости! А ведь он обходился без нормального сна дольше всех нас, я-то знала.

— Поначалу я думала, — заговорила я, — что, провожая вас в поход, лучше всего вдохновить вас какой-нибудь героической историей. Каким-нибудь повествованием о мужестве и самопожертвовании на поле битвы. Но у меня не лежит к этому сердце. Из того, что мне известно, получается, что люди, которых вы собираетесь атаковать, вполне могут оказаться моими родственниками. Кроме этого, я слышала, что вы и так лучшие в своем деле. Вас не нужно вдохновлять. Поэтому сегодня я попытаюсь просто развлечь вас и расскажу вам историю о любви, о женской вере и верности.

Я глотнула эля. Было вкусно, но я отставила кружку в сторону. Если я выпью еще, то просто рискую заснуть на месте. Я подняла глаза и оглядела кольцо мрачных грубых лиц. Скольких из них я еще увижу? Многие ли будут живы завтра вечером?

— Жила была на свете самая обыкновенная девушка, фермерская дочка, и звали ее Дженет.

Но ее милый называл ее «Дженни», это было особенное имя, никто кроме него ее так не звал. Когда он называл ее так, она чувствовала себя самой красивой девушкой на свете. Без сомнения, ее Том считал это истинной правдой. Том, ее суженый, был кузнецом, как Эван, хорошим кузнецом, молодым, сильным и широкоплечим. Роста он был не высокого и не низкого, волосы у него вились, а губы часто улыбались. Но более всего Дженни нравились в нем глубокие серые глаза. «Надежные глаза», — так она их называла. Она была уверена: что бы ни случилось, Том никогда не подведет ее.

Дженни была скромной девушкой… Славной девушкой. Она слушалась отца, помогала матери и проворно выполняла всякую женскую работу. Она умела шить, готовить соленья и варить эль. Она могла общипать курицу, спрясть пряжу и вылечить больную овцу. Том гордился своей Дженни и с нетерпением ожидал дня свадьбы, назначенной на день середины лета. Он любил ее русую косу до пояса, а она временами распускала волосы, чтобы он мог посмотреть, как они сверкают и струятся, словно пшеничное поле в солнечный день. Ему нравилось, что роста она как раз такого, что ее удобно обнимать за плечи, когда идешь с ней рядом. При мысли о ней сердце его билось быстрее, а тело напрягалось, и он пел у своей наковальни, пока раскаленное железо превращалось в вилы или плуг, и улыбался про себя, и мечтал о дне середины лета.

Дженни была тихой и ласковой девушкой, лишь одно выводило ее из себя — томные взгляды, которые бросали на ее Тома другие девушки, да их попытки пококетничать с ним, когда он проходит мимо. «Держите ваши взгляды при себе», — говорила она сердито, — «а не то пожалеете! Он мой». Том в таких случаях смеялся над ней и говорил, что она напоминает ему маленького злобного терьера, защищающего свою косточку. Ну, разве она не знает, что ему никто кроме нее на всем свете не нужен? Что она — единственная женщина в его сердце?

Ох… Эти двое строили планы, совершенно забыв об обитателях холмов, об эльфах. Они постоянно вмешиваются не в свои дела и более всего на свете любят из пустой прихоти утащить симпатичного парня или миловидную девушку и использовать бедного смертного для собственного удовольствия. Кого-то они держат у себя год и один день, а кого-то оставляют навсегда. Некоторых они, натешившись, выбрасывают, и эти несчастные потом чувствуют себя совершенно потерянными и никогда в полной мере не становятся сами собой. Однажды Том заработался в своей кузне допоздна и решил пройти короткой дорогой через лес к ферме, где жила его Дженни, надеясь украсть парочку поцелуев на сон грядущий. Глупый Том. Он не нашел ничего лучше, как ступить в ведьмино кольцо. И в мгновение ока туда слетелся Дивный народ, разодетый в лучшие свои одежды, а во главе их скакала королева эльфов на своем белом коне. Только раз поглядел он в ее глаза и погиб. Королева усадила его за собой в седло, и они ускакали далеко-далеко, за пределы мира смертных. Напрасно Дженни ждала всю ночь, напрасно на окошке горела ее свеча. Том так и не вернулся.

«Интересно», — подумала я, — «может, они считают эту историю слишком детской, или чересчур фантастической и неподходящей для взрослых мужчин?» Но тишина вокруг свидетельствовала о напряженном внимании. Я снова отхлебнула эля.

— Продолжай, — попросил Змей. — Мне показалось, ты говорила, что он надежный. На мой взгляд, он повел себя просто глупо. Надо ему было идти по дороге и прихватить с собой лампу.

— Если дивный народ решит, что хочет тебя заполучить, ты мало что сможешь сделать, — ответила я. — В общем… Дженни была умная девушка. На следующее утро она спозаранку прошлась по лесу в направлении кузни, увидела траву, примятую лошадиными копытами, и остатки ведьмина кольца. И еще нашла красный шарф Тома — этот шарф она сама спряла, покрасила и связала для своего нареченного. Она прекрасно поняла, кто украл его, и решила во что бы то ни стало вернуть Тома назад. И вот она направилась к самой старой женщине в деревне, такой древней, что у нее совсем не осталось зубов во рту, одни голые десны, а ногти на пальцах скрючились, словно когти, и морщин на лице было больше, чем на высохшем за зиму яблоке. Дженни пришла к этой старой карге и накормила ее овсяной кашкой, которую специально сварила для этого случая, а потом спросила у нее совета.

Сначала старуха не хотела говорить. Подобные вещи лучше держать в секрете. Но Дженни делала ей много добра, дарила подарки, помогала по хозяйству, и старуха дала ей совет.

«В ближайшее полнолунье эльфы поедут по широкой белой дороге, что ведет через сердце нашего леса к перекрестку дорог на вересковой пустоши», — сказала она. «Ты должна молча ждать там, на перекрестке, до полуночи. Когда они станут проезжать мимо, тебе надо схватить своего Тома за руку и держать его, не отпуская до самого рассвета. И тогда чары спадут с него, и он снова вернется к тебе».

«Это совсем несложно!» — произнесла Дженни. — «Это я смогу».

Старуха затряслась от смеха.

«Несложно!» — закудахтала она. — «Ай, насмешила! Да это будет самое сложное в твоей жизни дело, цыпленочек. Чтобы удержать его, тебе понадобится вся сила твоей любви. Будь готова к любым сюрпризам. Ты уверена, что сумеешь?»

И Дженни горячо ответила:

«Он мой! Конечно, я смогу это сделать!»

Змей протянул руку с кувшином и снова наполнил мою кружку. Раздвоенный язык у него на носу, казалось, дрожал в свете светильника, будто готовился укусить.

— И вот Дженни сделала все, как было велено. В полночь следующего полнолуния она в одиночку стояла на перекрестке дорог в своем домотканом платье и разношенных ботинках, а темный плащ с капюшоном скрывал ее светлые волосы. Она ждала, словно маленькая тень в лунном свете. Вокруг ее шеи был повязан тот самый шарф, что она подарила когда-то Тому.

И вот они появились: длинная, сверкающая кавалькада. Все лошади белоснежные, все платья и туники расшиты драгоценностями, распущенные серебристые волосы развеваются по ветру, убранные удивительными листьями и сверкающими украшениями. Королева эльфов ехала в середине процессии. Высокая, царственная, с кожей белой, как молоко, с волосами ослепительного, прекрасного рыжего цвета, в платье, искусно подчеркивающем все прелести ее фигуры. А за ней ехал Том, кузнец, с пустыми глазами и лицом, похожим на маску. На нем была странная туника, серебристые штаны и сапожки из мягчайшей кожи. Сердце Дженни наполнилось гневом, но она стояла тихо и безмолвно, пока королева не ступила в самый центр перекрестка, пока Том не оказался прямо перед ней, на расстоянии вытянутой руки. И тогда, быстрее молнии, бросилась Дженни вперед, схватила его за руку, изо всех сил потянула, и он упал со своей лошади и растянулся на белой дороге у ее ног.

Эльфы возмущенно зашумели, их лошади окружили Дженни и несчастного Тома, и выбраться из этого круга было невозможно. И тут раздался голос королевы эльфов. Невыносимый и в то же время сладкий и убийственно-гневный.

«Ты!» — произнесла она. — «Что ты здесь делаешь? Кто тебя надоумил? Этот человек мой! Убери от него свои грязные смертные ручонки! Ни одна женщина не смеет тягаться со мной!»

Но Дженни продолжала сжимать руку Тома, изумленно севшего у ее ног. Дженни подняла взгляд на прекрасное существо на белой лошади, и в глазах ее горел вызов. Тогда королева рассмеялась ужасным смехом и произнесла:

«Ну что же, мы по крайней мере позабавимся. Посмотрим, как долго ты сможешь выдержать, крестьяночка. Думаешь, ты сильна? Как мало вы, смертные, знаете!»

Сперва Дженни не поняла, что она имеет в виду, поскольку рука Тома в ее руке оставалась безвольной и недвижной. И вдруг, в одно мгновение его пальцы обратились в острые когти, а кожа стала жесткой шерстью, и вот вместо мужчины она уже держит лапу огромного бешеного волка, а тот открывает свою пасть и скалит на нее свои жуткие зубы. Дженни вздрогнула от ужаса и от зловонного дыхания зверя на своем лице, а сильное тело его старалось вырваться из ее рук. Но она вцепилась пальцами в длинную волчью шерсть и держала, не отпуская, пока зверь волочил ее по тропе. Она чувствовала, как белый гравий рвет ей платье и раздирает кожу. По кругу зрителей прошел шепоток, и в воздухе прозвучало какое-то заклинание. И тогда жесткая шерсть превратилась в гладкую чешую, и Дженни почти отпустила, так тяжело ей было за нее удержаться. А рука стала удлиняться и извиваться, и вот уже не бешенный волк, а огромная, скользкая змея с чешуей цвета невиданных драгоценностей извивается у нее в руках. Чудовище сплеталось и извивалось, пытаясь обвить ее кольцами своего длинного тела. Чтобы удержать его, Дженни пришлось обнять змея обеими руками и сжать их, прижав лицо к холодной чешуе и заставив себя не терять от ужаса сознание, когда маленькая, смертоносная головка снова и снова бросалась к ней, и раздвоенный язык трепетал совсем близко от ее глаз.

«Это Том», — убеждала она себя, а сердце ее билось, как барабан. — «Это мой суженый. Я удержу его. Я смогу. Он мой».

И еще одно заклинание прозвучало в тишине лунной ночи. И змей стал огромным пауком, волосатым, щетинистым существом с тысячей глаз и с толстыми лапами, которые тут же обвились вокруг несчастной девушки. Ядовитые когти тянулись к тому месту, где Дженни сжимала паучью лапу, а острые шипы так впивались ей в кожу, что приходилось до крови закусывать губу, чтобы не кричать. Потом паук превратился в дикого вепря с желтыми клыками и маленькими безумными глазками. После вепрь уступил место невиданному существу с длинной клацающей челюстью и заскорузлой шишковатой кожей. А Дженни все держала и держала, хоть бедные ее руки кровоточили и едва слушались от боли и усталости. Однажды она подняла глаза, и ей показалось, что небо слегка посветлело. Эльфы вокруг нее молчали. Потом их королева снова рассмеялась.

«Неплохо, совсем неплохо! Ты славно нас развлекла. Но теперь нам пора в путь. Я забираю с собой этого мальчика, будь так добра, отпусти его».

Она царственно взмахнула рукой, и Дженни почувствовала, что ее плечи словно проткнули тысячи острых ножей. Она чуть было не разжала пальцы. А потом раздался шум широких темных крыльев, и в руках у нее оказалась лапа огромной птицы с клювом больше лошадиной головы. Когти ее изгибались, словно пытаясь вырваться из крепкой хватки девушки. Другая птичья лапа сомкнулась на ее плече, и огромное создание начало прыгать, бить крыльями, кричать и ранить ее своим смертоносным клювом, то справа, то слева, пытаясь сбить ее с ног. И снова послышался смех эльфийской королевы.

«Он мой», — подумала Дженни. — «Я люблю его. Она его не получит. Я не разожму рук».

И как ни билась громадная птица, ей не удалось вырваться из рук девушки… И вдруг неожиданно раздался шорох, послышались вздохи и легкий перестук множества копыт. И когда первый свет зари окрасил край неба серебром, Дивный народ исчез, словно клочья тумана, а в руках у Дженни снова был ее милый, обмякший, будто мертвый, и пока небо светлело, сверкающие одежды Тома превращались в простые, серые.

«Том», — прошептала Дженни. — «Том…»

На большее у нее не было сил. Через некоторое время она ощутила, что он двигается. Он обнял ее за талию, она положила ему голову на плечо, а он проговорил:

«Где мы? Что случилось?»

Тогда Дженни сняла с себя красный шарф и обвила его вокруг шеи своего милого. Она помогла ему подняться своими израненными руками. Они обнялись и в разгорающемся свете прекрасного солнечного утра медленно направились домой.

И я уверена, хоть в истории об этом ничего и не рассказывается, что они были счастливы вместе всю жизнь, поскольку были они словно половинки одного целого.

Слушатели вокруг меня хором выдохнули. Все молчали. Через некоторое время мужчины начали расходиться, укладываться и устраиваться поудобнее, насколько это возможно на твердой земле. Ни о каком уединении не могло быть и речи. Я, как могла, притушила светильник и легла, в одежде, как была. Ну, по крайней мере, я могла снять ботинки. Но, наклонившись, чтобы их развязать, я поняла, как невероятно устала, и что пальцы меня не слушаются… я устала до слез, до плача обо всем и ни о чем. Проклятие на них на всех. Насколько проще было бы ненавидеть их, как это делал Эамон.

— Давай помогу. — Пес опустился рядом со мной на колени, осторожно распустил мне шнурки своими огромными лапищами и стянул с моих ног ботинки. — Какие маленькие у тебя ножки.

Я благодарно кивнула, чувствуя, что через комнату за нами наблюдают. Было почти совсем темно. Я услышала тихий шорох, а потом мне в ладонь ткнулось что-то мягкое и острое, а огромная фигура Пса неслышно растворилась в темноте. Я легла, чувствуя, как меня затопляет неимоверная усталость. Я положила волчий коготь в карман. Они же наемные убийцы! Почему меня должна беспокоить их судьба? Почему жизнь не может быть простой, как в сказаниях? Почему не… я провалилась в глубокий сон без сновидений.

***

Я моргнула раз, потом другой. Сквозь входное отверстие пробивался свет. Наступило утро. Я села. Зал был пуст, пол чист, все следы человеческой деятельности исчезли. Только мое одеяло, моя сумка и мои инструменты, да тяжелое дыхание спящего рядом со мной кузнеца.

Я снова огляделась. Ничего. Они уехали. Все. Оставили меня одну разбираться с очень непростой ситуацией. Без паники, Лиадан, сказала я себе, а сердце у меня ухнуло. Уже скоро Эван проснется, и ты ему тут же понадобишься. Найди воду. Попробуй развести огонь. Дальше планировать ты пока не можешь.

У меня в сумке лежало ведерко и небольшая чашка. Я подхватила их и вышла через узкое отверстие, щурясь от света яркого летнего утра.

— Из северного склона холма бьет источник, там есть озерцо, в нем можно умыться.

Он!

Он стоял ко мне спиной, с луком на плече. И все же, бритая голова и причудливые рисунки на коже не давали ошибиться. Я почувствовала одновременно неимоверное облегчение и сильнейшее раздражение и неосторожно произнесла:

— Ты! Вот уж не ожидала!

— А ты бы предпочла кого-нибудь другого? — поинтересовался он, поворачиваясь. — Того, кто льстил бы тебе и говорил комплименты?

— Не говори ерунды! — Я не собиралась показывать, что решила, будто меня оставили одну. И не хотела демонстрировать ни грана страха. — Я никого из вас не предпочитаю. Почему ты не со своими людьми? Они нуждаются в твоих приказах: ты их командир, чуть ли не бог. Не понимаю, как это ты послал их на задание, а сам остался. Сторожить меня здесь мог кто угодно.

Он прищурил глаза. Утреннее солнце делало рисунки у него на лице до странности объемными.

— Ни одному из них я не доверил бы этой работы, — ответил Бран. — Я видел, как они на тебя смотрят.

— Я тебе не верю. — Ерунда какая!

— Кроме того, — задумчиво добавил он, устраивая лук в расщелине, — это хорошая тренировка. Они должны привыкать справляться с неожиданностями, мгновенно подчиняться командам и не задавать вопросов. Им надо учиться быть всегда наготове. Среди них есть лидеры. Они смогут принять этот вызов.

— Как… как долго их не будет?

— Достаточно долго.

Я не могла придумать, что еще сказать, поэтому пошла к источнику, умылась и набрала воды для Эвана. Между камнями лежало небольшое озерцо, и, опуская ведро, я почти увидела в нем мою сестру, голую по пояс, в объятиях любовника, со сверкающими на солнце рыжими волосами. Бедная красавица Ниав. Все эти дни мысли о ней почти не всплывали в моей голове. Я поежилась. Я не могла себе представить, как можно жить вдали от Семиводья, от всего того, что я так люблю. Может быть, если кто-то тебе очень дорог, то к такой жизни можно привыкнуть и не чувствовать, что душа у тебя разрывается надвое. Но леса крепко держат всех, кто в них родился, мы не можем просто уехать и не мечтать вернуться. В глубине души я боялась за сестру. А Киаран… кто знает, что за путь он выбрал.

День разгорался. Эвану было больно, он потел и бредил, его рвало. Бран появлялся и исчезал, почти не разговаривал, помогал мне поднимать и переворачивать кузнеца, грел воду и вообще делал все, что я просила. Однажды, когда Эван на некоторое время затих, он позвал меня на улицу, заставил сесть и вручил мне миску с похлебкой, кусок сухого хлеба и кружку эля.

— Не надо так удивляться, — сказал он, устраиваясь на земле напротив меня и в свою очередь приступая к еде. — Тебе надо есть. А кормить тебя больше некому.

Я промолчала.

— Или, может, ты считаешь, что справилась бы и одна? Так и есть, да? Юная целительница, чудотворица. Ты ведь не думала, что мы оставим тебя здесь одну, правда?

Я не смотрела на него, сосредоточившись на похлебке, которая оказалась неимоверно вкусной. Наверное, лук был ему нужен для охоты.

— Именно так ты и подумала! — недоверчиво произнес он. — Что мы все уехали и оставили тебя одну с умирающим. Ты считаешь нас настоящими дикарями.

— А разве не этого тебе хочется? — спросила я, на этот раз прямо глядя ему в глаза, где на секунду, прежде чем он отвел взгляд, промелькнуло какое-то странное выражение. Крашеный, существо, внушающее ужас и отвращение? Мужчина, который может и станет делать почти все, если вы достаточно ему заплатите? Человек без совести? С чего подобному человеку переживать из-за того, что он оставил женщину одну посреди леса, тем более что он так ненавидит всех женщин в принципе?

Он открыл рот, потом, видимо, решил, что разумнее промолчать, и закрыл его снова.

— Почему ты так ненавидишь нас? Какая женщина разочаровала тебя настолько, что ты распространил это разочарование на весь женский пол до конца своих дней? В тебе столько горечи! Она съедает тебя изнутри, словно язва. Не будь дураком, не позволяй ей разрушить тебя. Это будет ужасная потеря. Что случилось, кто так обидел тебя?

— Не твое дело.

— Теперь мое, — твердо ответила я. — Ты сам решил остаться здесь, и тебе придется меня выслушать. Ты уже знаешь ту историю о Дженни, фермерской дочке. Может быть, так все и было на самом деле, а может и нет. Но на свете, наряду с дурными женщинами, существует множество славных и сильных, таких как эта девушка. Мы такие же люди, как и ты, мы все разные. Ты видишь мир сквозь пелену своей собственной боли и поэтому судишь несправедливо.

— Неправда. — Губы его сжались, глаза смотрели куда-то вдаль. Я начала жалеть, что говорила так прямо. — Когда-то женское коварство, женская власть над мужскими слабостями лишили меня дома и имени. А женский эгоизм вкупе с мужским безволием заставили меня выбрать именно этот путь в жизни и стать тем существом, которое ты сейчас так презираешь. Женщины по природе своей разрушительницы. Мужчины должны всегда быть настороже и не приближаться к ним слишком близко, чтобы избежать их сетей.

— Но я ведь женщина, — сказала я после некоторого молчания. — И я никого не… ловлю в сети, не соблазняю, не творю никаких злодеяний. Да, я прямо говорю то, что думаю, но ведь в этом нет ничего страшного. И я отказываюсь, чтобы меня причисляли к… как ты там говорил? К разрушительницам? И мама у меня точно такая же. Она хрупкая, но очень сильная. Она всю свою жизнь только отдает. А сестра у меня очень красивая, но совершенно не коварная.

— Ты плачешь.

— И вовсе нет! — Я сердито вытерла щеки. — Я только хочу сказать, что ты, наверное, встречал слишком мало женщин, раз продолжаешь цепляться за свое узколобое мнение.

— Возможно, для тебя я мог бы сделать исключение, — неохотно признал он. — Ты плохо поддаешься классификации.

— Думаешь, я больше похожа на мужчин?

— Ха! — Я не поняла, был ли его тон удивленным или насмешливым. — Ни на йоту. Но ты демонстрируешь некоторые неожиданные качества. Какая жалость, что ты не владеешь дубинкой и не стреляешь из лука. Возможно, мы бы приняли тебя в отряд.

Теперь уже я рассмеялась.

— Не думаю. Но, раз уж ты об этом заговорил, я могу. В смысле, владеть дубинкой и стрелять из лука.

Он изумленно уставился мне в лицо.

— А вот этому я ни за что не поверю.

— Давай покажу.

Ибудан хорошо меня выучил. Лук оказался длиннее и тяжелее, чем я привыкла, я не смогла полностью натянуть тетиву. Но это не страшно. Пока я прилаживала стрелу, Бран молча наблюдал за мной, насмешливо приподняв брови.

— И какую цель ты для меня наметишь?

— Думаю, ты можешь попробовать вон то большое дупло на стволе вяза.

— Да туда и ребенок попадет, — с досадой произнесла я. — Ты меня оскорбляешь. Какую цель ты бы наметил, будь я юношей, желающим присоединиться к твоей банде?

— Чтобы добраться до этого испытания, прежде ему потребовалось бы хорошо показать себя. Но раз уж ты настаиваешь, я бы предложил яблоню, что растет вон там, меж камней. Давай покажу.

Он взял у меня лук и полностью натянул тетиву, сощурившись против солнца. Все произошло очень быстро. Прозвенела тетива, и я увидела, как на землю падает маленькое зеленое яблочко, разрезанное стрелой пополам.

— Твоя очередь, — сухо произнес он.

В эту игру мы с Шоном играли без конца. Я изо всех сил натянула лук, прошептала заветное слово и отпустила тетиву.

— Удача новичка, — прокомментировал Бран, когда мое яблоко упало. — Совпадение. Второй раз у тебя ничего не выйдет.

— Вышло бы, — ответила я, — но мне совершенно все равно, веришь ты мне или нет. Ладно, нам пора работать. Если я объясню тебе, что мне нужно, ты сможешь поискать для меня травы? Мои запасы почти все закончились, а Эвану будет все больнее и больнее.

— Скажи, что тебе требуется.

Очень удачно, что этой ночью я спала так крепко, в ближайшие дни вряд ли удастся выспаться. Кузнецу становилось все хуже, черты лица у него заострились, кожа вокруг раны покраснела и пошла пятнами. Бран принес то, о чем я просила, мне удалось сварить настойку, и я по капле вливала ее в рот Эвану, пока он не успокоился.

— Где ты, Бидди? — пробормотал он, беспокойно мотая головой из стороны в сторону. — Бидди? Женщина! Я тебя не вижу…

— Тс-с-с-с, — прошептала я, отирая его пылающее лицо. — Я с тобой. Спи.

Но он еще долго не мог заснуть, а потом боль быстро разбудила его, несмотря на травы. Бран был снаружи, я не стала его звать. Зачем? Он ничего не смог бы сделать. Я села рядом с Эваном в круге тусклого света светильника и взяла его за руку. Я запретила ему разговаривать, но он не послушался.

— Ты все еще здесь? Я был уверен, что ты давно уехала.

— Как видишь, я все еще здесь. Ты от меня так просто не отделаешься.

— Я было решил, что это Бидди. Болван. Из нее можно сделать троих таких как ты… Моя Бидди… она большая девочка… и славная.

— Она ждет тебя, не сомневайся, — произнесла я.

— Думаешь, она меня захочет такого? Ей не будет противно, что я… ну, ты понимаешь?

Я слегка сжала его ладонь.

— Такого сильного, красивого парня, как ты? Да, конечно же, она тебя захочет. Они еще в очередь станут выстраиваться, поверь!

— Знаешь, я не люблю жаловаться, я знаю, ты делаешь все, что можешь… Но как же больно….

— Так, давай попытаемся проглотить еще немного вот этого.

— Помощь нужна? — Тихо вошел Бран с небольшой флягой в руках. — Мне это оставил Альбатрос. Эту настойку делают у него дома, она очень сильная. Он хранил ее для особых случаев.

— Сомневаюсь, что он сможет удержать ее. Разве что, несколько капель. Давай, подлей немного ему в чай. Ты прав, настало время для крайних мер. Ты не мог бы поднять его голову и плечи? Вот так, спасибо.

Фляжка была серебряная, оправленная в тис, с тонкой гравировкой в виде множества спиралей и пробкой в форме кошки из коричневого стекла.

— Не слишком много. Надо чтобы он смог удержать это все в желудке хоть некоторое время.

Понемногу, по глоточку, я вливала в Эвана сильнодействующее снадобье, а Бран сидел рядом и держал больного за плечи.

— Я тебе доверяю, Командир, — слабо произнес кузнец. — Подожди, пока я отключусь, а потом постарайся меня отравить. А лучше, оставь это ей.

— А как же! Зачем, думаешь, я здесь? Чтобы выполнять ее указания.

— Наступит день, Командир…

— Тихо, — вмешалась я. — Ты слишком много говоришь. Пей и молчи.

— Слыхал? — спросил Бран. — Она любит командовать. Не удивительно, что ребята с радостью удрали на задание.

Эван закрыл глаза.

— Я же говорил, она тебе подойдет, Командир, — пробормотал он.

Бран ничего не ответил.

— Спи, — сказала я, ставя чашку с травяным настоем на землю. Он выпил половину, больше, чем я ожидала. — Отдыхай. Думай о своей Бидди. Может, она сможет услышать тебя там, за морем. Так иногда случается. Скажи ей, что ты скоро придешь. Ей осталось ждать совсем немного.

Через некоторое время Бран осторожно опустил голову Эвана на свернутое валиком одеяло, чтобы ему было легче дышать.

— Вот, — сказал он и протянул мне серебряную фляжку.

— Наверное, не стоит. — Но я взяла флягу, думая при этом о сложном узоре на его руке — похоже он уходит глубоко под закатанный по локоть рукав простой серой рубахи. — Я должна проснуться, если он позовет.

— Тебе нужно иногда спать.

— Тебе тоже.

— Обо мне не беспокойся. Выпей хотя бы глоток. Он поможет тебе заснуть.

Я поднесла флягу к губам и глотнула. Это было что-то жгучее как огонь. Я задохнулась и почувствовала, как по телу прокатилась жаркая волна.

— Теперь ты, — сказала я, отдавая флягу.

Он хлебнул, закупорил флягу и встал.

— Позови меня, когда он проснется, — впервые за все это время в его тоне сквозило участие. — Знаешь, ты не должна делать все одна.

Бригид, помоги мне! Меня вдруг затопила глубокая печаль. Я могла выносить его наглость, грубость, безразличие. Молчаливая ловкость была очень кстати. Споры с ним доставляли мне огромное удовольствие. Но неожиданные добрые слова едва не заставили меня разрыдаться. Наверное, я и вправду очень устала. И тут же провалилась в сон с мыслью о Семиводье: темные, тенистые деревья, где дробится солнечный свет, и чистые воды озера. Маленькая, прекрасная и такая далекая картина!

 

Глава 11

Дни потекли по накатанной колее. Мы привыкли друг к другу. Пока я спала, Бран сторожил и ухаживал за кузнецом. Пока спал Бран, что бывало, впрочем, довольно редко, он запрещал мне выходить, и я его слушалась. Дни шли за днями, и мы наблюдали, как лихорадка сушит Эвана, как жизнь потихоньку уходит из его глаз. Брану ничего не стоило бы напомнить мне, что это я настояла на том, чтобы сохранить этому человеку жизнь, чем обрекла его на долгое и мучительное умирание. Мне ничего не стоило обвинить Брана в том, что он слишком рано заставил кузнеца перенести тяжелое путешествие. Но мы ни о чем таком не говорили. Мы вообще не очень много разговаривали. В этом не было необходимости. Он знал, когда нужен мне, и всегда приходил на помощь. Я стала понимать, когда ему хочется побыть одному, и тогда тихо уходила внутрь холма или к озеру. Сидела на камнях и пыталась ни о чем не думать. Там повсюду стояли обтесанные камни — древние, огромные глыбы, поросшие узором лишайника и задрапированные мягким папоротником. Я совершенно не сомневалась, что они до сих пор хранили сокрытые здесь древние истины, и каждый раз, проходя, уважительно кланялась им.

Наши беседы изменились, будто у нас больше не было нужды в словесных поединках. Эван держался, и во мне зародилась крохотная надежда, что не все еще потеряно. Однажды ночью нам выдалась недолгая передышка, возможность посидеть вдвоем на улице под бледной луной и звездным небом, поужинать запеченным на углях кроликом с диким чесноком и послушать тишину, нарушаемую лишь тихим стрекотом ночных насекомых да порой одиноким уханьем совы. Мы молчали, но без отчуждения. Я вдруг поняла, что доверяю этому человеку. Скажи мне кто об этом раньше — ни за что бы не поверила.

— Скажи честно, — произнес он, когда мы доели, — у него есть шансы?

— До утра он доживет. А дальше я стараюсь не загадывать.

— Ты быстро учишься.

— Некоторым вещам. Здесь — совсем другой мир. Старые правила, похоже, не работают.

— Скажи мне… ты, кажется, много знаешь о всяких там травах и настойках. Что ты использовала, чтобы усыпить его, когда мы резали ему руку? Что-то очень сильное. У тебя осталось хоть немного?

В темноте я не могла разобрать выражения его лица, но глаза смотрели внимательно и пристально.

— Чуть-чуть. Альбатрос его знает. Он один только раз понюхал и назвал почти все ингридиенты. Я тогда удивилась.

— Его мать была в своей стране знаменитой травницей. Нашлись такие, кто объявил ее ведьмой. Со всеменем это привело ее к гонениям и смерти. Альбатрос вынес больше, чем под силу человеку.

Я не смогла удержатсья:

— Ты же говорил, что у этих людей нет прошлого?

— Они учатся хоронить его. Чтобы делать работу, подобную нашей, мужчина должен путешествовать налегке. Его не должны отягощать надежды и воспоминания. Чтобы жить, так как мы, необходимо думать только о сегодняшнем дне.

— Я знала историю Альбатроса.

— Он рассказал тебе?

Другие рассказали. У каждого из них своя история. И она не так уж глубоко похоронена. И каждый лелеет свои надежды. Ведь без них, на самом-то деле, не может никто.

— Нет.

Я решила, что самое мудрое больше не развивать эту тему.

— А тебе никогда не хотелось… — тихо спросил он. — Когда твой пациент страдает, а ты знаешь, что он все равно не сможет выжить? Ведь сделать настойку чуть сильнее так просто… И тогда, вместо того чтобы дальше страдать, человек просто заснет навсегда.

Я как раз думала о том же самом.

— Тут надо быть очень осторожным, — ответила я. — Вмешиваться в подобные вещи опасно, причем не только для жертвы. Каждый из нас двинется дальше в свой час. Так желает богиня. Я бы действовала таким образом, только если бы верила, что это она движет моей рукой.

— Ты следуешь старой вере?

Я кивнула, не желая быть втянутой в разговор о моей семье.

— Ты сделаешь это, если ему станет хуже? — спросил он.

— Тогда я ничем не буду отличаться от тебя с твоим маленьким острым ножичком и таким удобным решением. Я лечу, а не убиваю.

— Ты бы смогла, если бы не было выбора, так мне кажется.

— Мне вовсе не хочется оскорблять богиню. Кроме того, я ни за что не сделаю ничего подобного, если не буду абсолютно уверена, что именно этого хочет сам Эван. Не знаю. И не узнаю, пока не встану перед подобным выбором.

— Возможно, у тебя будет шанс это проверить.

Я промолчала.

— А ты поверила, что я способен это сделать? — спросил он через некоторое время. — Ну, то есть, прибегнуть к «такому удобному решению», если бы ты встала у меня на пути?

— Тогда — да. Я верила, что это возможно. Кроме того… этому соответствовало все, что я о тебе слышала.

— Я бы никогда не сделал ничего подобного.

— Теперь я это знаю.

— Пойми меня правильно, я вовсе не мягкосердечный. И совесть меня не мучает. Я быстро принимаю решения и не позволяю себе о них сожалеть. Но я не убиваю невиновных из простой прихоти.

— Тогда почему же ты… — вырвалось у меня.

— Почему я, что? — тон Брана вдруг стал угрожающим. Он своей мягкостью поймал меня в ловушку.

— Ничего.

— Расскажи мне. Какие сказки ты про меня слышала?

— Я… — Было совершенно ясно, что молчанием тут не отделаешься, а если я солгу, он непременно поймет. — Мне рассказывали, что как-то раз, по правде говоря, не так давно, группа воинов была начисто перерезана, когда ехала по собственной земле и везла тела своих убитых для честного погребения. Я слышала, что их командира держали и силой заставляли смотреть, как его друзья умирают один за другим — ни за что, ради чистой демонстрации силы. То, как он описал… из истории выходило, что виноват в этом ты.

— А-а-а-га. И кто рассказывал эту историю? Где ты ее слышала?

— Кем был твой отец? Где ты родился? Честная мена, помнишь?

— Ты же знаешь, что я не скажу.

— Когда-нибудь скажешь. — Меня вдруг обдало холодом, будто чей-то дух пролетел мимо и овеял меня своим дыханием. Я не знала, почему произнесла эти слова, но знала, что говорю правду.

— Ты почувствовал? — сдавленно спросила я Брана и уставилась на него.

— Да… холод, неожиданно накатило. Наверное, погода меняется.

— Может быть. — Это уже не смешно! Мало того, что я делю его кошмары, так он еще чувствует, когда меня посещает дар предвиденья! Мне явно пора возвращаться домой.

— Его зовут Эамон, — медленно проговорил он. — Эамон Болотный. У его отца была дурная репутация, и сын ничего не сделал, чтобы ее исправить. Мои люди схватили тебя у Низинки, да? Прямо на границе владений Эамона? Кто он тебе? Кузен? Брат? Суженый?

— Ни то, ни другое, ни третье, — выпалила я с бьющимся сердцем. Мне нельзя говорить ему, кто я такая, нельзя ставить под удар мою семью! — Я с ним знакома. Я слышала, как он все это рассказывал, вот и все.

— Где?

— Это тебя не касается.

— Ты поступишь мудро, если будешь держаться от него подальше. Он очень опасен. Нельзя перейти такому человеку дорогу и остаться невредимым.

— Ты, без сомнения, имеешь в виду себя, а не Эамона.

— Как ты резво бросилась его защищать! Не он ли тот самый мужчина, который, как мне трогательно рассказывали мои люди, с нетерпением ждет твоего возвращения?

— У твоих людей от недостатка развлечений развилось слишком богатое воображение. Меня дома не ждет никакой мужчина. Только родня. Потому что я так решила.

— Звучит неправдоподобно.

— И, тем не менее, это правда.

Некоторое время мы сидели молча. Он снова наполнил наши кружки. Я начала клевать носом.

— Это была не прихоть. — Казалось, Бран, говорил сам с собой. — Та резня. И не избиение невинных. Мы мужчины. Мы выполняли мужскую работу. Можешь спросить этого своего Эамона, сколько раз он сам убивал направо и налево. Нас нанял его старый и могущественный враг. Отец Эамона в свое время причинил зло очень многим, сын продолжает за это платить. Я внес в работу несколько собственных штрихов, но слышал, что они не произвели на него впечатления.

— Для меня все это выглядело как акт бессмысленного уничтожения. А то, что произошло впоследствии — как вызывающий жест человека, мнящего себя неуязвимым.

Мои слова были встречены ледяным молчанием. Я начала уже о них жалеть, хоть и считала правдивыми. Когда он снова заговорил, его тон изменился. Голос стал напряженным, почти сдавленным.

— Надеюсь, ты будешь осмотрительна. Этому Эамону нельзя доверять. Возьмешь его в мужья или в любовники — и он высосет из тебя все соки. Не растрачивай себя на него. Я знаю людей его типа. Они легко произносят красивые слова, которые ты так хочешь услышать, они усыпляют тебя, заставляют себе поверить. Но такие люди умеют только брать.

Я задохнулась от изумления.

— Поверить не могу! Ты учишь меня жить? И вообще, кто сказал тебе, что мне нужны красивые слова?

— Все женщины любят лесть, — пренебрежительно отмахнулся он.

— Неправда. Я всегда хотела только честности. Слова привязанности, слова… любви — все эти сладкие слова бессмысленны, если говорящий преследует корыстную цель. Я пойму, если мужчина будет лгать мне о чувствах.

— Предполагаю, что у тебя большой опыт в подобных делах. — Непонятно было, шутит он, или нет, правда, шутки, в принципе, были ему несвойственны.

— Я пойму. Мне сердце подскажет.

***

Наступил день, когда Эван уже не мог удержать в желудке ни еды, ни питья. Шея у него жестоко распухла, щеки запали, а лихорадка уступила место оцепенению, предвещавшему скорый конец. Без моих настоек боль его была бы невыносимой, но он уже ступил одной ногой в могилу и, будучи сильным человеком, страдал молча. И никакого спокойного сна, с умелой помощью перетекающего в легкий переход в мир иной. Только не для него. Он знал, что пришло его время, и хотел встретить конец с открытыми глазами.

День тихо клонился к закату, и мне казалось, что прохладный сухой воздух в древнем убежище под холмом полон еле слышного шепота и шерохов, будто некие потусторонние силы манили кузнеца за собой.

— Скажи мне прямо, — попросил он. — Это конец, да?

Я сидела рядом с ним на земле и держала его за руку.

— Богиня призывает тебя. Похоже, пришел твой срок двигаться дальше. Ты храбро встречаешь его.

— Ты была молодцом. Ты славная девочка. Ты сделала все, что могла.

— Я пыталась. Мне не удалось, прости.

— Не надо! Не плачь обо мне, детка… — У него сбилось дыхание. — Вытри слезы. У тебя вся жизнь впереди. Не трать на меня свою печаль.

От этих слов я еще сильнее расплакалась, и не только потому, что у меня на глазах умирал хороший человек. Я плакала по маме, ведь она уже встала на ту же дорогу, я плакала по Ниав, которой запретили следовать велению сердца, и по этому миру, в котором все устроено так, что мужчины вынуждены тратить свои лучшие годы, скрываясь, убегая и убивая. Я плакала потому, что не знала, как все это исправить. Эван молчал довольно долго. Потом заговоил о своей женщине, о Бидди. У нее было двое мальчишек. Оба — славные парнишки. Папаша их был порядочный мерзавец, он лупил ее в хвост и в гриву. Сложная жизнь была у Бидди. В общем… тот парень умер. Лучше не рассказывать, как именно. И теперь она — его женщина, и ждет, когда он все это бросит и вернется к ней. Они бы тогда переехали куда-нибудь — он, Бидди и мальчики — построили бы небольшую кузню при деревне, может, где-то в другой стране. Для мастерового человека всегда найдется работенка, а Бидди бы во всем ему помогала. Он бы научил мальчишек ремеслу, обеспечил бы им будущее. Раз или два он начинал говорить так, будто держал за руку не меня, а свою Бидди, и я кивала и улыбалась ему.

Позже, у меня появилась возможность задать ему тот самый вопрос:

— Эван, я должна серьезно поговорить с тобой, пока ты меня еще понимаешь.

— Что, детка?

— У тебя осталось немного времени. Мы оба это знаем. Тебе больно, а будет еще хуже. Я… я собиралась предложить тебе очень сильное снотворное, чтобы ты проспал до самой смерти. Но ты не сможешь удержать его в себе, ты не в том состоянии. Если ты хочешь… если ты хочешь поскорее с этим покончить, я могу попросить Брана… могу попросить твоего командира… ну… — я поняла, что совершенно не способна произнести это вслух.

—… знаю, чего хочу. Позови Командира, я скажу вам обоим… чтобы не повторяться.

Мне пришлось хорошенько вытереть лицо, чтобы не так видны были слезы, выйти на улицу и позвать Брана. Он оказался недалеко — стоял, опершись спиной о скалу, и смотрел прямо перед собой, явно глубоко о чем-то задумавшись. Рот у него был сурово сжат.

— Ты… ты не мог бы пройти со мной внутрь?

Он вздрогнул, будто я его ударила, и молча последовал за мной.

— Я хочу кое о чем попросить. Сядь, Командир. Мне трудно говорить. Приходится шептать.

— Я здесь. Мы оба слушаем.

— Знаешь, о чем она меня спросила? — он издал еле слышное подобие смешка.

— И пердставить себе не могу.

— Она спросила, не хочу ли я, чтобы ты меня прикончил. Поскольку сама она не в состоянии это сделать. Представляешь? Вот это девушка!

— Я…

Они оба смотрели на меня с одинаковым выражением. Боги всеблагие, ну почему эти слезы все текут и текут?!

— Я этого не хочу. Но все равно спасибо за предложение. Это сложно, я понимаю. Я хочу… вынесите меня отсюда. Под звезды. Чтобы костер горел. И пахло горящими шишками. Хочу почувствовать на лице ночной ветер. Может, выпить капельку чего-нибудь сильного, чтобы согреться. И расскажи мне историю. Хорошую такую, долгую историю… Вот, чего я хочу.

— Думаю, мы сможем это устроить. — Но, говоря это, Бран смотрел на меня, и в глазах его снова было то самое выражение — на сей раз не такое уж мимолетное. Серые глаза, ясные и искренние. Глаза надежного человека. Линии его рта смягчились от беспокойства и от чего-то еще. И я почувствовала, что этот Бран, без своей маски — гораздо опаснее для меня, чем Крашеный.

— И еще одно, — прошептал Эван. — Командир, я о своей женщине. Альбатрос знает, где у меня заначка. Мне надо позаботиться о ней и о мальчиках. Я экономил. Там должно хватить. Альбатрос знает, где она живет.

Бран серьезно кивнул.

— Об этом не беспокойся. Я удостоверюсь, что они живут в достатке и в безопасности. У меня на этот счет все спланировано.

Черты кузнеца осветила слабая улыбка, и он посмотрел на меня.

— Хороший человек наш Командир, — пробормотал он.

— Я знаю.

Бран без особых усилий вынес кузнеца из пещеры, хотя тот был выше и весил больше его. Я принесла одеяла, воду, одежду. После бесконечного дня наконец наступил закат. Мы устроили Эвана, он полусидел, прислонившись спиной к скале, завернутый во все, что нашлось. Мы выбрали место, где не дуло, и все же ощущался легкий ночной ветерок. В лесу пахло дождем, я надеялась, что до утра он не польет. Бран развел небольшой костерок, обложив его плоскими камнями из ручья, а потом исчез. Эван молчал. Перемещение отняло большую часть оставшихся у него сил.

Я все раздумывала, какое же сказание подойдет для умирающего человека, для последней его ночи в этом мире. «Длинное, — так он сказал, — достаточно длинное». Я сидела, обхватив колени руками и глядя в огонь нашего маленького костерка. Сказание, несущее надежду. Сказание, которое я смогу рассказывать и не разреветься. Бран вернулся так же тихо, как и уходил, держа что-то в подоле рубахи. Потом вывернул свой груз на землю. Сосновые шишки. Я подобрала пару и бросила в огонь, молчаливо воззвав к богине. Поднялся запах, напоминающий о высоких горах, о снеге и огромных птицах, парящих в бледном небе.

— Командир… — голос у Эвана звучал надтреснуто.

— Я здесь. — Бран устроился по другую сторону от кузнеца. От этого он оказался несколько ближе ко мне, чем три-четыре шага, предписанные правилами.

— Я о девчонке. Обещай мне. Когда все это кончится, ее надо целой и невредимой доставить домой. Обещай, Командир.

Бран не ответил. Он глядел в огонь.

— Я серьезно, парень, — как ни слабо звучал голос кузнеца, он требовал ответа.

— Интересно, какой вес имеет обещание такого человека, как я?.. Но я дам тебе слово, кузнец.

— Хорошо. Теперь рассказывай, детка.

И я начала. Я вплела в эту историю столько чудес, магии и превращений, сколько смогла. Но я не забыла и о самых обыкновенных вещах, что волшебны и удивительны сами по себе, несмотря на свою обыденность. Герой моего сказания полюбил, женился и держал на руках своего первенца. Он путешествовал по дальним странам и таинственным морям и радовался, возвращаясь домой. Говоря, я большей частью, глядела на огонь, но иногда бросала взгляд на грубоватые, честные черты Эвана и его широко открытые глаза, неотрывно глядящие на звезды. Раз или два Бран доставал серебряную флягу, смачивал ее содержимым пальцы и касался ими губ кузнеца. Но через некоторое время он закупорил флягу, положил ее обратно в карман, и просто сидел рядом и слушал. Сказание шло своим чередом. Какие-то приключения героя я позаимствовала, какие-то сама придумала по ходу дела. Над лесом поднялась ярко-белая луна, озарив нас своим бледным светом, а я все говорила и говорила. Поднялся ветер, он принес запах моря, стало холодно. Бран поднялся и взял свою курту.

— Вот, — грубовато произнес он и аккуратно опустил куртку мне на плечи. В следующий раз он встал, чтобы принести мне чашку воды. Мое сказание было долгим, невероятно долгим. Мне бы очень помогла помощь Шона, или Ниав, или Конора, но никого из них рядом не было. Осторожно, мне нельзя снова расплакаться. Смотри на звезды! Они горят в небе как драгоценности на темном бархате кафтана. Нигде не найти кафтана красивее!

— И вот настало время, — говорила я, — и Богиня призвала Эогана к себе. Наступил его срок двигаться дальше, освободить свой дух от этой жизни и отправиться вперед, навстречу следующей. Когда Богиня призывает тебя, отказаться невозможно. Но Эоган неотрывно думал о жене и подростке-сыне. Он сидел у древних обтесаных камней, там, где услышал зов Богини, и думал, как же он сможет оставить их? Как они справятся без него? Кто станет рубить дрова для его жены? Кто научит его сына охотиться? И тогда Богина наполнила его сердце мудростью, и он услышал: «Да, жена твоя станет горевать о тебе, но любовь укрепит ее силы. Она по-прежнему будет портнихой и вплетет свою любовь в каждый стежок сшитого ею платья. Твой сын лучше поймет своего ушедшего отца, постигая тонкости ремесла, азам которого ты успел его научить. Придет время, он тоже вырастет, станет мужчиной, полюбит и будет счастлив, и пронесет по жизни пытливое сердце и неукротимый дух, которые впитал, сидя на твоих коленях и слушая о твоих приключениях. Придет время, и твой дух снова объединится с ними, возможно, в прекрасном раскидистом дереве, дающем тень твоим внукам. А может быть, в ширококрылом орле, парящем высоко в небесах и смотрящем, как твоя любимая развешивает для просушки простыни на боярышнике, а она вдруг поглядит на небо, прикрывая рукой глаза. Ты будешь с ними, и они это поймут. Я не жестока. Я забираю и даю одновременно».

Я взяла Эвана за запястье, пытаясь нащупать пульс.

— Он все еще дышит, — тихо произнес Бран. — Но еле-еле. Не знаю, слышит ли он тебя.

«Долгую историю», — так сказал Эван, а это значило, мне надо продолжать. Осталось совсем недолго. Все тело у меня затекло и ломило. Я так устала, что боюсь, болтала невесть что.

— В тот день сын Эогана пошел в поле, проведать овец, и дошел до древних каменных глыб, поскольку любил проводить пальцем по их странным узорам. Длинные спирали, цепи из множества прелюбопытнейших звеньев, смеющийся волкодав, маленькое загадочное лицо… Но когда он пришел к камням, то увидел отца, обретшего вечный покой и лежавшего на земле, обратив глаза к небу. Мальчику не было еще и двенадцати, но он был сыном своего отца. Он скрестил руки Эогана на груди, закрыл его невидящие глаза, побежал в деревню и привел на место двух сильных мужчин с доской. И только потом тихо пошел и рассказал о случившемся матери. И все произошло так, как предсказывала богиня. Они горевали, но превозмогли горе и продолжали жить своей жизнью. Любовь Эогана придавала им сил. Она окутала их, подобно сверкающему одеянию, и сердца их оставались теплыми, а разум светлым, и его уход только сделал их сильнее. Она осталась также в душах его истинных друзей, чтивших его память в своих храбрых деяниях и отважных исследованиях. Эоган двинулся дальше, через Иное царство, навстречу следующей жизни. Но память о нем и его деяниях осталась чистой и светлой еще много лет после его ухода. Таково наследие достойного человека.

Эван со свистом и клекотом втянул в себя воздух. Все его тело сотряс сильный спазм. Бран подхватил его за плечи и слегка приподнял.

— Поверни его в ту сторону, — сказала я. — Лицом на запад.

Час пробил. Моя история длилась как раз столько, сколько нужно. Я встала, глядя в усыпанное звездами небо.

— Мананнан мак Лир, сын моря! — крикнула я из последних сил. — Приветь этого человека в его плавании! Он долго и тяжело работал и теперь готов отправиться в путь. Позволь ему начать путешествие, подари спокойные воды и попутные ветра. — Я подняла руки и вытянула их, указывая на восток. На луну набежала туча, вокруг нас задрожали листья. Когда через отверстие в вершине холма пронеся порыв ветра, мне показалось, что я слышу слабый, едва различимый глубокий гул, словно аккорд какого-то гиганского инструмента, словно голос самой земли. Мои руки в темноте сложились в защитный знак: «Дана, храни нас. Богиня, направляй наши шаги».

Бран опустил кузнеца обратно на одеяло. Мне не было нужды спрашивать — все было кончено. Кончен сегодняшний день. А о завтрашнем я думать не буду. Спина у меня болела, а голова гудела от непролитых слез. Я все стояла, глядя на восток невидящими глазами. Я так устала, что и представить себе не могла, как у меня получится сойти с места. Я нуждалась в невозможном. Оказаться дома, чтобы кто-нибудь обнял меня любящими руками и сказал: «Все в порядке, Лиадан, все закончилось. Ты все сделала как надо. Теперь поплачь, если хочешь». А здесь не было никого, только он. Это было непереносимо.

Я заставила себя двигаться. Эван лежал неподвижно, руки вдоль туловища, глаза закрыты. Возможно, его дух еще не вполне покинул тело, но это точно произойдет до рассвета. Я опустилась рядом с ним на колени, наклонилась, потерлась губами о его губы, погладила его по щеке и подивилась выражению глубокого покоя, сошедшему на его исхудавшее лицо.

— Прощай, — прошептала я. — Ты храбро жил и храбро встретил смерть. Спи спокойно.

Когда я снова поднялась, ноги у меня подогнулись, а звезды хороводом закружились над головой. Бран молниеносно двинулся ко мне и схватил за руки, не дав упасть.

— Тебе необходимо отдохнуть. Иди внутрь. Возьми с собой лампу. Я посижу с ним. Утром у нас хватит времени сделать все необходимое.

Я помотала головой.

— Нет. Одна я туда не пойду. — Голос у меня звучал странно, словно издалека.

— Тогда ложись здесь.

Твердая рука отвела меня к противоположной стороне костра. Потом я легла на одеяло, и на меня набросили куртку.

— Я не… обязательно разбуди меня, когда…

— Ш-ш-ш-ш. Поспи немного. Я разбужу тебя, когда следует.

Слишком усталая для слез и мыслей я послушалась и заснула.

Мне больше не хотелось плакать. Внутри я чувствовала пустоту, будто из меня выкачали решительно все, и моя пустая оболочка, как сухой лист, теперь может лететь по воле ветра. Я выплакала все слезы. Я спала недолго и видела необычайно яркие сны, но не смогла бы внятно перессказать ни один из них. Я помнила только, что стояла на вершине скалы, такой высокой, что внизу был виден лишь клубящийся туман. Я слышала голос, он говорил мне: «Прыгай. Ты же знаешь, что можешь изменять ход вещей. Сделай это. Прыгай». Я проснулась с облегчением, вскоре после рассвета. Омыла тело кузнеца холодной водой с листьями мяты, которые в изобилии росли у ручья. Чистый, сладкий запах. Я работала быстро, но с уважением к мертвецу. Тело скоро начнет деревенеть. До этого его надо успеть перенести. Бран у подножия холма вовсю работал лопатой. Я не спрашивала, где он ее взял, или что он делает. Теперь, когда моя миссия подошла к концу, и я смогла оглядеться по сторонам, я обнаружила, что снаружи все не совсем так, как я себе представляла. Во-первых, из кустов на меня, пофыркивая, вышла лошадь. Это было приземистое, долгогривое животное с нежно-серой шкурой. Она была оседлана, но не привязана. Я решила, что это лошадь Брана, достаточно обученная, чтобы не отходить далеко. Таким образом, отсюда, оказывается, можно уехать.

***

Солнце поднималось все выше, но дул сильный ветер, и облака над головой становились все тяжелее. Пахло морем. Я подумала, что еще до наступления ночи начнется дождь. Возможно, в это время я буду уже в пути. Я закончила свою работу и все прибрала, а потом позвала Брана.

— Нам необходимо сделать это сейчас.

Лучше было бы подождать, для полной уверенности. Три дня после последнего вздоха — именно столько может понадобиться духу, чтобы покинуть тело. Другой мог бы мирно лежать в какой-нибудь полутемной комнате, вокруг горели бы свечи, а друзья и соратники прощались бы с ним. Но этого мужчину надо похоронить прямо сейчас, пока мы еще в состоянии сделать это, а могила его не будет отмечена ничем. Крашеный не станет оставлять следов.

Мы уложили Эвана головой на север. Могила была вырыта со знанием дела — готовая куча земли, глубина и длина точно выверены. Я бросила быстрый взгляд на своего спутника. Он был бледен, но спокоен. «Просто для него это мало значит», — решила я. Он так здорово со всем справился, потому что в прошлом проделывал это множество раз. Что значит потеря еще одного человека, когда вся твоя жизнь — долгая игра со смертью?

Солнце окрасило золотом заострившиеся черты Эвана. Вокруг нас шелестели и трещали кусты.

— Если ты не против, я бы хотела сделать все как следует… Если ты не возражаешь.

Бран кивнул, плотно сжав губы. Я медленно обошла могилу и остановилась лицом к востоку, чувствуя, как ветер холодит мою кожу.

— Духи воздуха, мы славим вас. Дух этого человека улетает из тела и сквозь ваши владения движется к Иному миру. Поддержите его на своих крыльях, направьте и ускорьте его полет. Да уподобится он полету стрелы.

Я прошла к другой стороне, так чтобы встать лицом на запад. По земле поползли разрозненные тени. Одинокая капля дождя упала на землю и оставила черный круглый след.

— Духи пучины, народ Мананнана, обитатели темных, загадочных вод, прислушайтесь ко мне. Несите этого человека, подобно сильному, могучему дубовому кораблю, гордо и уверенно разрезающему волны. Именно таков он был при жизни.

Я снова прошла вперед и теперь смотрела на север, спиной к холму, лицом к торфяному кургану.

— Вы, жители подземного мира, чьи песни звучат в глубинах земли, вы, приближенные к великому сердцу нашей плодородной матери, услыште меня. Примите растерзанную оболочку этого доброго человека и дайте ей применение. Пусть в смерти он питает новую жизнь. Да станет он частью старого и частью нового, ибо они неразлучны.

Почти все. Я вернулась к изголовью могилы и встала рядом с Браном, лицом к югу.

— И, наконец, я призываю вас, светлые саламандры, духи огня! Проснитесь, воссияйте и примите обратно то, что принадлежит вам. Этот человек был добрым кузнецом, лучшим в этой части Галлии и за ее пределами, так о нем говорили. Его ремесло было связано с огнем, он использовал его разумно и уважал его силу. Используя его жар, он ковал оружие и инструменты, трудился и истекал потом, и гнул железо, подчиняя его своей воле. Искра к искре, пламя к пламени, позвольте его духу воспарить в небеса вместе с жаром ваших костров.

Выше по склону холма все еще горел наш собственный маленький костерок. Сейчас его дымок доносило до нас порывами переменчивого ветра. Можно было почувствовать запах порошка, который я бросила на угли — совсем чуть-чуть, но аромат был чистым и сильным. Корни арники и кервеля, истолченные в муку и лежавшие на самом дне моей сумки как раз для подобного случая. Мне никогда не приходилось делать этого раньше, и я отчаянно надеялась, что не придется и впредь.

Минуту мы постояли молча, а потом я взяла полную горсть земли и бросила в могилу. И вдруг обнаружила, что выплакала еще не все слезы. Но я проглотила их и заставила себя спокойно стоять, пока Бран с помощью лопаты довершал начатое. Быстро и аккуратно. Вровень с землей. Поверх набросал сухих листьев, пару веток. И все теперь выглядит так, будто никто никогда не проходил здесь, разве что быстрая белка да пугливая мышь. Тело скоро смешается с землей. Дух отлетел. Я сделала все, что могла, чтобы облегчить ему путь.

А теперь все закончилось, и мне больше не удастся избегать вопросов. Я уже не могу жить сегодняшним днем и делать вид, что завтрашний день меня не касается. Мне придется с ним поговорить. И спросить, что теперь будет с нами обоими.

Но мы оба молчали. Мы вернулись к огню, я собрала свои вещи, а он приготовил какую-то еду, не помню точно, что это было. И мы просто сидели и ели в полном молчании. Потом он вынул серебряную флягу из кармана, откупорил ее и выпил. И передал флягу мне, я тоже отпила глоток. Все-таки, крепкая штука. Я почувствовала себя немного лучше. Костер прогорел, но острый запах арники все еще витал в воздухе. Я вернула флягу. Мы не смотрели друг на друга. И молчали. Возможно, каждый ждал, что разговор начнет другой. Время шло, солнце двигалось к западу, надвигались тучи. Воздух стал тяжелым и влажным. Домой, отстраненно подумала я. Мне нужно домой. Надо спросить его. Но я ничего не спросила. Во мне росла печаль, чувство потерянности, будто я внезапно очутилась на незнакомой дороге в неизвестной стране. И вместо того, чтобы все обдумать, я просто тихо сидела, время от времени принимала протянутую флягу, а после возвращала ее. Через некоторое время фляга опустела, а мы все молчали. Голова у меня кружилась, мысли расплывались. Как можно жить без прикосновений другого человека? Разве это — не первое, что встречает нас в этом мире, когда нас кладут на живот матери? Ее рука гладит тебя по спине, ласкает голову, мама улыбается сквозь слезы усталости и умиления. Это любовное касание — самое первое твое ощущение в этом мире. Позже мама станет держать тебя на руках и петь тебе песню. Иногда простенькую, иногда очень старую, как, например… как там поется?.. есть такая колыбельная — маленький кусочек песни на таком древнем языке, что никто уж не помнит, что означают слова. Я начала тихонько мычать ее про себя. Мама пела эту песню нам с Шоном так часто, что она глубоко засела мне в память. Здесь, в месте, принадлежащем древним духам, эта песня звучала уместно. Пока я пела, порыв ветра пронесся по склону холма, где было скрыто отверстие, и я снова услышала этот слабый глубокий гул, то усиливающийся, то исчезающий, будто он часть моей песни, будто мои слова рождаются из глубин самой земли. «Прыгай, — произнес голос. — Прыгай немедленно». По моей щеке поползла слеза… а возможно, капля дождя? Если я и плакала, то не понимала почему. Песня закончилась, но низкий голос ветра продолжал звучать, а тучи все собирались. Я поглядела на Брана, готовая предложить ему укрыться от дождя. Странная серая лошадка уже спряталась под деревьями.

Бран спал. Не удивительно, ведь он не имел возможности, как я, немного поспать до зари. Он выглядел совершенно невероятно: ярко разукрашенная кожа, толстый кожаный ремень и оружие совершенно не соответствовали позе — подтянутые к груди коленки, рука под щекой, кулак около рта. В этой позе он напоминал легко ранимого ребенка. Под глазами у него чернели синяки. Даже такой человек как он не мог столько времени без ущерба для себя прожить без сна. Я тихонько встала, взяла его куртку и аккуратно накрыла спящего. Мне совершенно не хотелось его будить, я знала, ему не понравится, что его застали вот так, совсем беззащитным. Самое лучшее — оставить его одного. Самое лучшее, по правде говоря, было бы взять лошадь и острый нож, да и уехать. Домой. Поскакать на юг, к Семиводью. Если ехать быстро, до заката можно добраться до дороги.

Но я никуда не уехала. Я только отошла достаточно далеко, чтобы не стеснять его уединения. Потом завернулась в одеяло, на случай дождя, захватила с собой лампу, на вечер, пошла к другому краю холма, туда, где озеро — и там устроилась на гладких камнях. Небо постепенно темнело, приобретая фиолетовый закатный оттенок. Облака все так же проносились над головой, темно-серые, розоватые по краям. Вдалеке гремел гром. Трусиха, пожурила я себя. Почему ты не уехала, пока могла? Ты же хочешь домой, так ведь? Тогда почему не ухватиться за этот шанс? Идиотка. Но под всеми этими словами я была на удивление спокойна — такое чувство испытываешь, когда ступаешь в неизведанное, когда все вдруг меняется, и ты ждешь, чтобы понять, что происходит вокруг.

Я сидела там долго. Уже стемнело, только неяркий круг от светильника отражался в черной воде. Несколько крупных дождевых капель ударились о камни. «Пора идти внутрь», — подумала я. Но не могла этого сделать. Что-то держало меня. Что-то заставляло оставаться на месте, среди этих странных обтесанных камней, вздымавшихся высоко над папоротником, где в порывах ветра мне слышался голос самой земли. Возможно, я просижу здесь всю ночь. Возможно, я останусь здесь в темноте, а утром окажется, что к кругу прибавился еще один странный, разрисованный камень, а Лиадан исчезла…

Было холодно. Гроза приближалась. Дома мама, наверное, отдыхает, а отец сидит у ее кровати, может, работает над своими сельскохозяйственными записями при свете свечи, временами аккуратно макая перо в чернильницу, поглядывая на Сорчу, которая лежит на кровати и напоминает маленькую тень. Руки у нее тонкие и хрупкие, белее, чем льняное покрывало. Отец не станет плакать, вы не увидите слез. Он похоронил боль глубоко внутри. Только самые близкие видели, как она разрывает ему сердце. Я встала, обхватив себя руками. Домой. Мне нужно домой. Я нужна им. Они нужны мне. Здесь для меня ничего нет, я полная дура, если вообразила себе, что… что…

— Лиадан, — голос Брана звучал почти ласково. Я медленно обернулась. Он был очень близко, меньше, чем в двух шагах. Он впервые назвал меня по имени. — Я думал, ты уехала, — сказал он.

Я покачала головой и шмыгнула носом.

— Ты плачешь, — сказал он. — Ты сделала все, что могла. Никто не мог бы сделать больше и лучше.

— Я… мне не следовало… я…

— Это была хорошая смерть. Благодаря тебе. А теперь ты можешь… теперь ты можешь ехать домой.

Я стояла и смотрела на него, не в силах произнести ни слова.

Он глубоко вдохнул.

— Я хотел бы… хотел бы осушить эти слезы, — неловко произнес он. — Я хотел бы утешить тебя. Но не знаю, как.

 

Глава 12

Не понимаю, что заставило меня шагнуть вперед. Возможно — сомнение в его голосе. Я догадывалась, чего ему стоило все это произнести. А может, виной всему воспоминание о том, как он выглядел во сне… Я вдруг с ошеломляющей ясностью осознала, что если немедленно не прикоснусь к нему, то тут же распадусь на кусочки. «Прыгай, — кричал ветер. — Давай!» Я зажмурилась, подошла к нему, обхватила его руками за талию, прислонилась головой к его груди и наконец позволила себе расплакаться. «Ну вот, — произнес кто-то внутри меня. — Видишь, как все, оказывается, просто?». Бран сперва замер, а потом обнял меня за плечи. Осторожно, будто никого никогда раньше не обнимал и не вполне представлял, как делается. Некоторое время мы молча стояли вот так, и это было прекрасно, восхитительно — как возвращение домой после странствия, полного бед и лишений. Только почувствовав его прикосновения, я осознала, как же мечтала о них. Только обняв его, я обнаружила, что он как раз такого роста, что ему удобно обнимать меня за плечи, а я могу уткнуться лбом ему в шею, туда, где под кожей бьется пульс — идеальное соответствие.

Я не знаю, в какой момент наши объятия, начинавшиеся как жест чистого утешения, переросли в нечто совершенно иное. Не знаю, что случилось раньше: его губы стали гладить мои закрытые веки, виски, кончик носа, уголок рта, или это мои руки обвились вокруг его шеи, а пальцы скользнули под рубашку и принялись ласкать гладкую кожу. Оба мы вовремя почувствовали опасность. Стоило только его губам прикоснуться к моим, и мы уже не могли друг от друга оторваться. И поцелуй этот был вовсе не целомудренным символом дружбы, а голодной, яростной встречей губ, языков и зубов, заставившей нас дрожать и задыхаться.

— Мы не можем, — пробормотал Бран, а рука его в это время сквозь старую рубаху сжимала мою грудь.

— Совершенно не можем, — шептала я, а пальцы мои обводили завитки и спирали на правой стороне его гладко обритой головы. — Нам нужно… мы должны забыть об этом эпизоде… и…

— Ш-ш-ш, — выдохнул он мне в щеку, и руки его соскользнули еще ниже по моему телу, а возможность остановиться была утеряна навсегда.

Желание вспыхнуло в нас подобно лесному пожару, сметающему все на своем пути — внезапно и неудержимо. Наше слияние было одновременно радостным и пугающе яростным. Начался ливень, с камней, между которыми мы лежали, сжимая друг друга в объятиях, стекала вода, и мы промокли до нитки, но не замечали этого. Мы были слишком заняты: руки исследовали гладкую кожу, губы пробовали ее на вкус, и мы двигались вместе так, будто и впрямь были половинками одного целого, и вот, наконец, соединились. Когда я приняла его в себя, то ощутила резкую боль, и, наверное, издала какой-то звук, потому что он спросил: «Что случилось? Что-то не так?». Я приложила пальцы к его губам. А потом боль забылась, и я почувствовала, что под его прикосновениями преврашаюсь в жидкое золото, и обвила руками его тело, и прижала к себе так сильно, как смогла. И думала, что никогда не отпущу его, никогда. Но не произнесла этого вслух. Этого мужчину никто не учил нежности. Не учил любить. Как он сам сказал — он не знает сладких слов. Но все его напряженное тело, его руки, его губы говорили за него — и достаточно сладко. Когда он перевернулся, так чтобы я оказалась на нем, я заглянула в его глаза в свете едва теплящегося светильника. Смесь изумления и желания в его взгляде едва не разбила мне сердце. Я вытянулась на нем, гладя губами его тело, и откуда-то из глубин моего существа вдруг зазвучал ритм, словно сильные, медленные удары барабана, заставлявшие меня двигаться на нем, расслаблять и напрягать мускулы, сжимать и отпускать, все яростнее усиливая сладость… о Боги, когда это пришло, оно совершенно не походило ни на какие мои фантазии. Он закричал и прижал меня к себе, а я задохнулась от жара, затопившего все мое тело. Глубоко внутри себя я чувствовала дрожь и знала, что ничто, ничто уже не станет прежним. Об этом рассказывается в некоторых сказаниях — в историях о влюбленных, которые были вынуждены расстаться, тосковали друг без друга и наконец обретали совместное счастье. Но ни одно сказание не могло сравниться с этим. Когда все закончилось, мы замерли, сжимая друг друга в объятиях и не находя слов.

Позже, мы встали и вошли внутрь пещеры, при свете лампы сняли друг с друга промокшую одежду и обтерли друг друга, и он, запинаясь, сказал, что я — самое прекрасное, что он когда-либо видел на свете. На некоторое время я позволила себе в это поверить. Он опустился передо мной на колени, обтирая с моего тела дождевые капли. И вдруг произнес:

— У тебя кровь идет. Что случилось? Я поранил тебя?

— Ничего страшного, — ответила я, скрывая удивление. — Говорят, в первый раз это совершенно нормально.

Он ничего не ответил, только посмотрел на меня. И я подумала, что передо мной совершенно другой человек, неимоверно отличающийся от того мужчины, который угрожал и оскорблял меня. И все же он — тот же самый человек. Он очень нежно провел пальцами по моей щеке. Голос его звучал нерешительно:

— Не знаю, что и сказать.

— Тогда не говори ничего, — ответила я. — Просто обними меня. Прикасайся ко мне, этого довольно.

И я сделала то, о чем давно мечтала. Я пальцем провела дорожку по границе на его теле. Медленно, с макушки, где начинались сложные узоры, по переносице, через центр его сурового рта, по подбородку, потом по шее и мускулистой груди. А потом я коснулась его губами и повторила ими тот же путь. Рисунки действительно, покрывали его целиком, всю правую половину тела. Они и впрямь были произведением искусства, не просто тонкие и четкие узоры, но сущность этого мужчины, его отличительный знак. Он был не слишком высок, не слишком низок, широк в плечах и одновременно ловок. Жизнь налила его мускулы железной силой, но кожа на левой стороне была молодой и гладкой.

— Остановись, Лиадан, — запинаясь, произнес он. — Не… не делай этого, разве что…

— Разве что… что?

— Разве что ты хочешь, чтобы я снова взял тебя, — сказал он, осторожно поднимая меня.

— Это было бы… вполне приемлемо, — ответила я. — Разве что тебе уже надоело.

Он резко выдохнул, крепко прижал меня к себе, и я кожей почувствовала быстрое биение его сердца.

— Никогда, — порывисто воскликнул он, зарывшись губами мне в волосы. — Никогда ты не сможешь мне надоесть!

А потом мы снова легли, и в этот раз были неторопливы и осторожны, и все было иначе, но не менее сладко. Мы гладили и исследовали, и пробовали друг друга на вкус.

В ту ночь мы почти не спали. Наверное, каждый из нас понимал, что время идет слишком быстро, что когда займется заря и завтра превратится в сегодня, нам придется посмотреть в глаза реальности и сделать выбор. Кто стал бы тратить драгоценное время на сон? И мы касались друг друга, шептались и вместе двигались в темноте. Сердце мое было так переполнено, что грозило разорваться, и я подумала: «Это чувство я сохраню навсегда, неважно, что случится. Даже если… даже когда…» Ближе к рассвету он уснул, положив голову мне на грудь, и один раз во сне закричал что-то непонятное и сильно взмахнул рукой, будто пытаясь что-то оттолкнуть.

— Тихо, — сказала я, — тихо, Бран. Я здесь. Все в порядке. Ты в безопасности.

Я держала его в кольце своих рук, смотрела на изгиб высокого потолка пещеры и видела, как постепенно светлеет небо в узкой щели над нами. «Пусть заря наступит попозже, — молча просила я. — Не сейчас, пожалуйста». Но дождь перестал, солнце взошло, и в холодном воздухе зазвучали звонкие флейты лесных птиц. И, наконец, я уже не могла делать вид, что все еще темно. Таинственное пространство, приютившее нас, стало реальным местом, а то, другое, отошло в область мечты.

Мы молча встали и оделись, я сложила одеяла, а он пошел напоить лошадь и поискать сухих дров. Что можно было сказать? Кто отважится заговорить первым? Когда заплясал огонь и на нем зашипел котелок, мы уселись не друг напротив друга, как бывало, а рядом, касаясь телами и взявшись за руки. Вокруг нас становилось все светлее. Мы оба плыли по воле волн: ни указателей, ни путеводных нитей.

— Ты говорила, «честная мена», — наконец выдавил Бран, будто ему приходилось тащить из себя слова слова клещами. — Вопрос за вопрос, согласна?

— Это зависит, кто спрашивает первым.

Он быстро прикоснулся губами к моей щеке.

— Ты, Лиадан.

Я глубоко вдохнула.

— Теперь ты скажешь мне свое имя? Настоящее? Ты доверишь его мне?

— Я вполне доволен тем именем, что выбрала для меня ты.

— Это не ответ.

— А что если я скажу тебе, что имя, данное мне, забыто? — Его рука в моей ладони напряглась. — Что я уже поверил, что меня зовут «негодяй», «подонок», «мразь», «сукин сын», «гаденыш»? Что я слышал эти имена так часто, что не могу вспомнить ничего другого? Имя — это гордость, имя — это дом. У таких ничтожеств как я нет имени, одни ругательства.

Я еле могла говорить:

— Так ты поэтому… ты можешь сказать мне, когда ты… Мои пальцы потерли внутреннюю поверхность его запястья, где сложный узор слегка прерывался. Чистое место, аккуратный овал, в центре которого красовалось маленькое изображение насекомого — пчелы, так мне показалось. Простое, но точное во всех деталях. Тонкие прожилки на крыльях, изящные ножки, толстое, в аккуратных полосках брюшко… На всем теле это была единственная осмысленная картинка.

— Ты очень хорошо все понимаешь, — мрачно произнес он. — Я слишком долго выносил всю эту ругань. Когда мне исполнилось девять, я решил, что уже стал мужчиной и… и порвал с той жизнью. Двинулся дальше. И с того момента шел своим путем. Это, — он дотронулся до пчелки, — стало началом. Я прослышал о мастере, который за деньги выполнял подобную работу. Он сказал, что я слишком молод и мал для полной татуировки. Но это тело, эти руки… я ничего кроме них не имел. Прошлое ушло, я стер его. Будущее было слишком неопределенным. Мне было необходимо… в общем, он выслушал меня и сказал: «Возвращайся, когда тебе сполнится пятнадцать, и ты станешь взрослым. Тогда я сделаю, как ты просишь». Но я настаивал и он, наконец, сказал: «Ладно, один, маленький рисунок сейчас, а остальное — когда ты станешь мужчиной». «Я уже мужчина», — ответил я. Он не стал смеяться, и на том спасибо. И сделал мне вот это — очень маленький рисунок, ты сама видишь, но он положил начало всему. А все остальное пришло позже, через годы.

— А ты сам выбрал этот рисунок? Это существо?

Он кивнул.

— Почему?

— Ты задала уже четыре вопроса, — улыбнулся он. — Я… я не уверен. Может, вспомнилось откуда-то. Не могу сказать.

Он встал и занялся костром. У нас была еда: маленькие, жесткие и кислые дикие сливы, черствый хлеб, который можно было разжевать только если хорошенько смочишь его в горячей воде. Подходящий рацион для путешественника.

— Моя очередь, — произнес он. Я кивнула, ожидая, что он спросит, кто я и откуда. Мне придется рассказать ему. Придется довериться ему в этом.

— Почему я? — спросил он, глядя вдаль. — Почему из всех возможных мужчин ты выбрала меня? Отчего ты захотела, чтобы первым у тебя стал… отщепенец, человек, все действия которого ты презираешь? Зачем отдавать себя… мрази?

Молчание длилось, вокруг пели птицы.

— Ты должна ответить, — серьезно сказал он. — Я почувствую, если ты мне солжешь.

Он больше не прикасался ко мне, он слегка отодвинулся и сидел теперь с мрачным выражением лица, обняв руками колени. Ну как я могла ответить?! Он что, сам не понял? Как он мог не увидеть ответа по тому, как я касалась его, как я на него смотрела? Кто вообще может высказать подобные чувства словами?

— Я… я не планировала, что все произойдет именно так, — пробормотала я. — Но… у меня не было выбора….

— Ты сделала это из жалости? Ты отдалась мне, надеясь, что это меня изменит, переделает, сделает более приемлемым с твоей точки зрения? Для тебя это — крайний метод в излечении?!

— Прекрати! — рявкнула я, вскакивая на ноги. — Да как ты можешь говорить такое? Как ты можешь думать такое после прошлой ночи! Я не врала тебе, ни словами, ни делами! Я выбрала тебя добровольно, зная, кто ты и чем занимаешься. Я не хочу никого другого! У меня не будет другого! Разве ты не видишь этого? Не понимаешь?!

Когда я снова обернулась к нему, он сидел, закрыв лицо руками.

— Бран? — тихо позвала я через некоторое время, опустившись перед ним на колени и отняв его ладони от лица. Неудивительно, что он заслонял глаза: с них слетели все возможные щиты, и их чистые серые глубины были полны смеси ужаса и надежды.

— Ты мне веришь? — спросила я.

— Тебе незачем мне врать. Но я не думал… не предполагал… Останься со мной, Лиадан! — Он крепко сжал меня в объятиях, и от странной жесткости в его тоне у меня защемило сердце.

— Это не самое рациональное предложение из тех, что я от тебя слышала, — дрожащим голосом произнесла я.

Бран глубоко вдохнул, а когда снова заговорил, голос его звучал крайне неуверенно, почти сдавленно:

— Это неподходящая жизнь для женщины, я знаю. Я этого и не жду. Но у меня есть некоторые средства. И есть одно место… я думаю, оно тебе понравится. Я сумею тебя обеспечить… — Говоря все это, он избегал смотреть мне в глаза.

— Я не могу, — прямо ответила я. — Мне нужно вернуться домой, в Семиводье. Моя мама очень больна, ей уже недолго осталось. Я очень нужна там. По крайней мере, до Белтайна я должна оставаться дома. Потом у меня появится выбор.

В ту же секунду я поняла, что случилось нечто ужасное.

Его лицо резко изменилось, будто на него натянули маску, он медленно и аккуратно высвободил руки из моих ладоней. Он снова превратился в Крашеного. Но голос его звучал глухо от боли и потрясения:

— Что ты сказала?

— Я… я сказала, что сейчас мне необходимо вернуться домой. Я там очень нужна… Бран, что случилось? Что-то не так? — Глаза у Брана стали холодными и пустыми, как у чужого.

У меня сердце зашлось.

— Домой в Семиводье, так ты сказала, да?

— Д… да. Так называется мой дом. Я дочь хозяев.

Он прищурился:

— Твой отец… твоего отца зовут Лайам? Лорд Семиводья?

— Ты его знаешь?

— Отвечай на мой вопрос.

— Лайам мой дядя. Моего отца зовут Ибудан. Н-н… но мой брат — наследник Семиводья. Мы все из одной семьи.

— Лучше тебе сказать все прямо. Этот человек… Ибудан. Он брат Лайама? Кузен?

— Да какая разница?! Почему ты так на меня рассердился? Ведь ничего же не изменилось, ведь…

— Не прикасайся ко мне. Отвечай. У этого Ибудана есть другие имена?

— Да.

— Черт побери, Лиадан, говори же!

Я вся похолодела.

— Сейчас это его единственное имя. Оно было выбрано потому, что похоже на имя, которое он носил до того, как женился на моей матери. Тогда его звали Хью.

— Бритт. Хью из Херроуфилда, — он произнес это имя так, будто говорил о самом ничтожном из ничтожеств.

— Он мой отец.

— А твоя мать… она…

— Ее зовут Сорча. — Сквозь потрясение во мне начали пробиваться первые роски гнева. — Сестра Лайама. Я горжусь тем, что я их дочь, Бран. Они оба хорошие люди. Достойные люди.

— Ха! — Снова этот взрыв презрения. Он резко вскочил, отошел в сторону и уставился на лес. Когда он снова заговорил, голос его был тихим, и обращался он не ко мне:

—…это не для таких как ты, сучий выкормыш… ты ублюдок, ты засранец, тебя нельзя выпускать на свет… как ты мог хоть на секунду вообразить… марш в свой угол, уеби…

- Бран! — Я попыталась говорить твердо, несмотря на ухающее сердце. — В чем дело? Я ничуть не изменилась, я все та же женщина, которую ты обнимал до рассвета. Ты должен сказать мне, что произошло.

— Она отлично тебя обучила, да? — произнес он, не оборачиваясь. — Твоя мамочка. Как заставить мужчину свернуть с его истинного пути, как сделать его слабым и во всем подчинить своей воле, да? Уж она-то знала в этом толк!

У меня отнялся язык.

— Когда вернешься домой, скажи ей, что я не такой слабак, как ее высокородный Хью из Херроуфилда. Я раскусил твои фокусы. Я точно знаю, в какие игры ты играешь. А то, что я сперва тебе поверил… что оказался таким идиотом… что доверился тебе… да, это было и впрямь глупо. Больше я такой ошибки не совершу.

В его словах не было никакого смысла.

— Моя мать никогда… если бы ты знал ее, ты бы понял…

— Ой, только не надо, это не пройдет, — сказал он, по-прежнему стоя спиной ко мне. — Эта баба и мужик, которого она околдовала… Именно они сделали из меня того, кто я есть: мужчину без совести, человека без имени, без талантов, способного разве что к убийству, существо без личности. Это они отобрали у меня семью и дом, они лишили меня имени. Может быть, тебе рассказывали что-то другое. Но она выкрала твоего отца из места, где он должен был находиться. Ради того, чтобы следовать за ней, он пренебрег своими обязанностями. И из-за этого я потерял все. Из-за них я… я превратился в ничтожество, в грязь на дороге!

— Но…

— И что самое забавное, похоже, кто-то сыграл с нами злую шутку. Как могло так получиться, что единственная женщина, которую я… которая почти заставила меня забыть… что ты окажешься ее дочерью. Это явно не случайно. Это мне в наказание за то, что я осмелился поверить, будто у меня может быть будущее.

— Бран…

— Придержи язык! Не называй меня так! Собирай свои вещи и проваливай, я видеть тебя больше не могу.

Холодный камень на сердце. Именно так это и ощущалось. Мне немного пришлось паковать. Закончив, я спустилась с холма и минутку постояла у могилы Эвана. Я еле смогла ее найти. Очень скоро она станет и вовсе неразличима.

— Прощай, друг, — прошептала я.

Бран вывел аккуратно оседланную лошадь. К седлу он приторочил мою тощую сумку. Флягу с водой. Свою куртку, скатанную и связанную куском веревки. Это показалось мне несколько странным.

— Она без приключений довезет тебя до дома, — сказал он. — И не стоит беспокоиться и возвращать ее. Считай это… платой за удовольствие.

Я почувствовала, как кровь отхлынула у меня от лица. Я размахнулась, изо всех сил ударила его по щеке и смотрела, как на чистой коже расцветает алое пятно. Он не сделал попытки уклониться от удара.

— Тебе пора, — отчужденно сказал он. — Езжай на восток. Там проходит дорога. Потом на юг до Низинки. Здесь не очень далеко.

Потом он обнял меня за талию и поднял в седло. Но не сразу убрал руку с моего бедра, будто не мог меня отпустить.

— Лиадан, — произнес он, старательно изучая землю под ногами.

— Да, — прошептала я.

— Не выходи замуж за Эамона. Скажи ему, что если он женится на тебе, он труп. — Эти слова прозвучали, как клятва.

— Но…

Тут он шлепнул лошадь по крупу, и послушное животное рвануло в галоп. Не успела я найти слова для прощания, как он исчез из виду, и стало уже слишком поздно.

Что толку злиться. Все кончено. Больше я никогда не увижу Крашеного. Наступило время вернуться домой. Не успеет прийти следующее новолуние, а случившееся уже потускнеет в памяти, подобно невероятному сну. Я шептала все это выносливой серой кобылке, пока она размеренно скакала на восток. Под деревьями, мимо редких ручьев и неподвижных озер, аккуратно двигаясь меж валунов по направлению к дороге. Мне не нужно было ее направлять, она сама знала путь.

Когда солнце поднялось высоко, мы отдохнули у ручья. Лошадь попила и немного попаслась. Я отвязала сумку и обнаружила там кусок твердого сыра и сухой хлеб в тряпице. Для мужчины, которому не терпелось от меня избавиться, он оказался на изумление заботлив. Я подумала, что он, наверное, просто следовал установившейся рутине поспешных отъездов и принятых на бегу решений. Такая уж у него жизнь. Она дарила ему один удар за другим, а он принимал их, вставал и двигался дальше. Я изо всех сил пыталась не думать о нем. Дом. Именно к дому мне следует обратить свои мысли. Скоро, когда подъеду достаточно близко, я воспользуюсь силой своей мысли и позову Шона, чтобы он выехал мне навстречу. Не сейчас, думала я. Если сделать это слишком рано, я рискую навести на Брана и его людей воинов Семиводья. Все это время я чувствовала некое напряжение, попытку проникнуть в мой мозг. Брат безмолвно звал меня: «Лиадан! Лиадан, где ты?» Но я тогда закрылась от него. Если кто и предаст банду Крашенного и приведет к ее уничтожению, то пусть это буду не я.

Мы все скакали и скакали. Я начала уставать. Я почти не спала ночью, и помимо воли в моем мозгу бесконечно крутились сказанные этим утром слова: «Не прикасайся ко мне. Я видеть тебя больше не могу. Считай ее платой за удовольствие». Я приказала себе не быть идиоткой. Чего я ожидала, в самом деле? Что я смогу навсегда изменить его жизнь, как он изменил мою?

Я снова и снова пыталась думать о доме и о моем возвращении. Что я скажу своим родным? Ничего о том, где я была, о бандитах, искавших моей помощи и неожиданно ставших мне друзьями. И уж конечно ни слова о мужчине, которому я столь поспешно отдалась. Я ведь повторила ошибку сестры, разве не так? Следовательно, если узнают правду, со мной обойдутся не лучше, чем с бедняжкой Ниав: поспешный брак, изгнание из семьи, отлучение от друзей, от леса. Я поежилась. Семиводье — мой дом. Я всем серцем прикипела к его невзрачной красоте. Но я изменила ход вещей. Я спала с Крашеным, и неважно, как больно ранили меня его злые слова, он теперь тоже стал частью меня. Мне хотелось сказать правду. Хотелось спросить отца, что за жуткая тайна из прошлого так настроила этого человека против меня и моих родных. Если я не расскажу правды, я так никогда и не узнаю, почему Бран прогнал меня. И все же, я не могу ничего рассказать.

Слева и справа от меня раздался перестук копыт. Тихий цокот, словно кто-то скакал изящным галопом. Лошадь подо мной задрожала и беспокойно прянула ушами. Я быстро огляделась. Никого. Вечерние тени дрожат в летнем ветерке. Вот послышался тихий смех. И снова перестук копыт, будто кто-то невидимый скачет рядом со мной. Сердце у меня забилось часто-часто. Я остановила лошадь и прислушалась. Звук прекратился.

— Ну, хорошо, — произнесла я так спокойно, как только смогла, пытаясь на ходу припомнить все, что Ибудан рассказывал мне о самообороне. — Где вы? Кто вы такие? Выходите, покажитесь мне! — Я вытащила из-за пояса кинжал, подаренный отцом, и сжала его в руке, готовясь к неизветсному.

Возникла короткая пауза.

— Сейчас он тебе еще не понадобится. — Справа отменя показался высоченный мужчина на лошади. Почти мужчина на почти лошади. Он не то, чтобы материализовался в одно мгновение. Похоже, он все время находился рядом, просто я не могла его разглядеть, пока он этого сам не захотел. Волосы у мужчины были того же невообразимого цвета, что и шкура его лошади — яркие, маково-алые, а одет он был в нечто многоцветное и изменчивое, как закат.

— Продолжай ехать, — посоветовал голос слева от меня, и кобыла подо мной снова тронулась в путь. — До дома еще далеко. — Это говорила черноволосая женщина в синем плаще, бледная и прекрасная. Раньше я иногда размышляла, удастся ли мне, подобно маме, увидеть их: Хозяйку Леса и ее огненноволосого спутника. Я сглотнула и обрела голос.

— Ч-ч-ч… что вам от меня нужно? — спросила я, все еще изумленно разглядывая их высокие статные фигуры и хрупких не-лошадей под ними.

— Послушания, — произнес мужчина, обратив на меня взгляд своих бесцветных глаз. Смотреть в них было все равно, что вглядываться в огонь пожара. Заглядишься — и тебя обожжет.

— Здравого смысла, — добавила женщина.

— Я еду домой. — Я не могла себе представить, каким боком мои дела могли хоть отчасти заинтересовать столь могущественных созданий. — У меня хорошая лошадь, теплая одежда и оружие, которым я умею пользоваться. Утром я свяжусь с братом. Это ли не здравый смысл?

От хохота мужчины вокруг затряслась земля. Я почувствовала дрожь своей серой кобылы, но она продолжала скакать прямо вперед.

— Этого мало, — голос женщины звучал мягко, но очень серьезно. — Мы хотим получить от тебя обещание, Лиадан.

Мне это не понравилось. Обещание, данное Дивному народу, придется держать, если у тебя есть хоть капля здравого смысла. Страшно даже подумать, что может произойти, если такое обещание попытаться нарушить. Этот народ обладает невообразимыми возможностями. Во всех сказаниях об этом говорится.

— Какое обещание?

— Судьба Семиводья и Островов может оказаться в твоих руках, — сказал красноволосый.

— От тебя, возможно, зависит будущее не только твоего народа, но и наше собственное будущее, — согласилась женшина.

— Вы о чем? — Возможно, это прозвучало не слишком вежливо. У меня был трудный день.

Женщина вздохнула.

— Среди детей Семиводья мы надеялись найти того, в ком сочетались бы сила и терпение твоего отца с редким талантом твоей матери. Того, кто смог бы наконец воплотить в жизнь наши цели. Ты разочаровала нас. Похоже, ты из тех грубых натур, что ничего не видят и не понимают, кроме плотских удовольствий. Твою сестру совратили с пути истинного. Твой собственный выбор тоже оказался исключительно неразумен. Тебе не стоило слушаться голосов.

— Голосов?

— Голосов земли, там, в Старом Месте. Не надо было позволять им руководить тобой.

Меня била дрожь, смесь страха и гнева.

— Прошу прощения, — произнесла я, — но мне казалось, что я слышу голоса Дивного народа.

Женщина покачала головой и приподняла одну бровь, будто не могла поверить в мое невежество.

— Нет, те гораздо старше. Примитивные. Мы победили их, но порой они все еще вылезают на свет. Они подтолкнут тебя к неверным шагам, Лиадан. Собственно, уже подтолкнули. Не стоило слушать их обольстительные речи.

Я нахмурилась:

— Я вполне способна решать, что мне делать без всяких там… обольстительных речей, как вы изволили выразиться. И я не жалею ни о чем из того, что сделала. И, кстати, что с пророчеством? Оно хоть когда-нибудь исполнится? Вы можете сбросить со счетов меня и сестру, но ведь существует и еще один ребенок — мой брат Шон. Достойный молодой человек, неспособный на неверные шаги. Почему бы просто не забыть обо мне и не дать мне спокойно жить своей жизнью?

— О нет, боюсь, теперь мы не можем этого сделать.

— Что значит «теперь»?

— Пророчества, знаешь ли, не исполняются сами по себе. Им нужно помогать. — Мужчина бросил на меня хитрый взгляд. — Мы надеялись на детей Сорчи, но вот что я должен сказать. Мы не ожидали твоего появления.

Я вспомнила, как мама рассказывала, что для всех я явилась сюрпризом. Нежданный близнец. И что именно это позволяет мне менять ход вещей.

— Я хочу кое о чем спросить, — сказала я.

Они выжидающе молчали.

— Зачем вы привели меня тогда к сестре и… и ее любовнику в лесу? Ее услали прочь, она полна горечи и несчастна. И Киаран тоже. Из-за этого вся семья переругалась, было столько горя… Зачем это понадобилось?

Воцарилась тишина. Они смотрели друг на друга.

— Пробудилось древнее зло, — наконец произнесла женщина, и в голосе ее звучала печаль. — Нам нужна вся наша сила, чтобы его остановить. То, что мы сделали, обернется к лучшему. Мечты твоей сестры все равно были несбыточны. И вообще вы, люди, с вашими мелкими бедками и обидками совершенно неважны. Важен только ребенок.

— Древнее зло? — спросила я, сжав зубы. Похоже, она не поняла, насколько меня разозлили ее слова, полные пренебрежения к страданиям таких как я.

— Оно вернулось, — серьезно произнесла женщина, не отрывая темно-синих глаз от моего лица. — Мы верили, что оно окончательно побеждено, но мы ошибались. Теперь мы близки к гибели. Нас теснят все больше, все сильнее. И без ребенка мы не сможем победить. Ты должна немедленно возвращаться домой, Лиадан. Игры кончились.

— Знаю, — ответила я, досадуя на близкие слезы. — Я же сказала, что еду домой.

Мужчина откашлялся.

— Тебя вожделеют двое: от одного ты уехала, к другому возвращаешься. Ни один из них тебе не подходит. В выборе спутника жизни ты продемонстрировала исключительно неудачный вкус. Но это нестрашно, тебе вообще не нужно выходить замуж. Забудь обоих. Возвращайся в лес и оставайся там.

Я ничего не понимала.

— Какое зло? Какая гибель? Мне бы здорово помогли хоть какие-то объяснения.

— Вы, люди, все равно не поймете, — пренебрежительно отмахнулся мужчина. — У вас слишком приземленные взгляды. Вам необходимо научиться игнорировать волнения плоти и трепыхания сердца. Все это ничтожно и мимолетно, как ваша молодость. На кон поставлены гораздо более важные вещи.

— Вы оскорбляете меня и после требуете слепого послушания, — произнесла я.

— А ты напрасно теряешь время, которого и так мало. — Теперь голос мужчины звучал угрожающе. — Ты пытаешься кусаться, как зверюшка, пойманная в силок. Было бы разумнее признать свои слабости и слушаться. Мы можем помочь тебе. Мы способны защитить тебя. Но только если ты свернешь с пути упрямства и своеволия. Он таит такие опасности, какие тебе и в страшном сне не снились. — Он взмахнул рукой, и мне почудилось, будто по лесу пронеслась тень: трава словно припадала к земле перед ней, деревья дрожали, кусты трещали, а птицы резко вскрикнув, замолкали на ее пути.

— Нам снова противостоит давний враг, — произнесла женщина. — Мы надеялись, что она повержена, но она изыскала возможность избежать всех сторожевых постов. Она долго пряталась и от нас и от людского племени, а теперь пытается простереть свои злые руки над будущим Дивного народа.

Я в ужасе обернулась к ней.

— Но я… я обычная девушка, вы же видите. Каким образом мой выбор может играть хоть какую-то роль в столь огромной и опасной борьбе? Зачем мне обещать вам оставаться в Семиводье?

Мужчина вздохнул:

— Я уже сказал, ты все равно не сможешь понять. Я совершенно не вижу, зачем ты сопротивляешься, разве что из чистого упрямства. Ты обязана сделать так, как мы требуем.

Мне показалось, что он стал больше, по его телу пробежали сполохи, будто он горел. Глаза его стали пронзительными, он удерживал мой взгляд, и в голове у меня зазвенело от боли.

Тут заговорила женщина. Голос был мягкий, но в тоне чувствовалась сталь.

— Послушайся, Лиадан. Иначе ты подвергнешься опасности большей, чем способна даже представить.

— Обещай, — повторил мужчина, и мне показалось, что волосы поднялись вокруг его головы, подобно сверкающей огненной короне.

— Обещай, — сказала женщина, и печаль в ее голосе пронзила мне сердце.

Я сжала коленями бока своей серой кобылы, и она двинулась вперед. На этот раз они не поскакали вместе со мной, а остались сзади. Но голоса их все преследовали меня, приказывая, заклиная: «Обещай. Обещай».

— Не могу, — прошептала я, и этот шепот шел из самой глубины моей души.

Очень странно, ведь до этой самой минуты я собиралась сделать так, как они просят: вернуться в Семиводье, собрать нити моей предыдущей жизни и сделать все от меня зависящее, чтобы забыть о Крашеном и его соратниках. Но что-то изменилось. Я не собиралась слепо повиноваться существам, презрительно отметающим боль близких мне людей, как слишком мимолетную и неважную. Откуда-то я знала, что не могу согласиться с их требованиями.

— Я должна принимать собственные решения и идти по собственному пути, — произнесла я. — Сейчас я дейтвительно поеду домой, в Семиводье, и не вижу причины, почему бы мне не оставаться там и дальше. Но будущее… будущее неизвестно. Кто знает, что может произойти? Я ничего не стану вам обещать.

Их голоса раздались снова, гневные и такие мощные, что я задрожала. Кобыла тоже почувствовала это и вздрогнула подо мной. «Ты сделаешь так, как мы приказываем, Лиадан. Ты просто обязана!!!» Но я не ответила, а в следующий раз, когда я обернулась, они исчезли.

***

Стоял ранний вечер, почти сумерки. Я добралась до дороги и ехала на юг, а солнце садилось, окрашивая все вокруг восхитительной смесью розового и золотого. Как там говорит пословица? Красный закат — земледелец рад? Красный восход добавит забот? Я тихонько улыбнулась. Совершенно ясно, откуда я все это знаю. От отца, который когда-то держал меня на руках и, стоя на вершине холма, где росли его молодые дубки, показывал, как солнце садится на западе, уходит за море, в Тир На н’Ог. Оно опускается туда каждый вечер, и закатное небо предсказывает нам погоду на завтра. «Учись распознавать приметы, малышка», — так он мне говорил. Дивный Народ решил, что именно Ибудан будет отцом столь нужного им ребенка, его выбрали за силу и терпение. Бран, конечно же, ошибся. Мой отец, такой тихий, такой глубокий, он так заботится обо всем, живущем и растущем. Он не мог совершить ничего такого, что было бы способно исковеркать целую жизнь.

Кобыла жалобно всхрапнула и внезапно остановилась. Перед нами на дороге что-то происходило. Слышались людские голоса, перестук копыт, звон металла. Мы тихо отступили под защиту деревьев, я спешилась в полутьме. Звуки приближались, в угасающем свете дня мне удалось разглядеть четверых или пятерых мужчин в темно-зеленых туниках и одного, одетого в странный костюм из кожи и волчьей шкуры, мужчину с полуобритой головой. Он бился, как безумный, временами казалось, что он сильнее всех своих противников вместе взятых. Рост и телосложение этого мужчины давали ему несомненное преимущество, в конце концов, его все же сбросили с лошади и обезоружили. Раздались насмешки, потом слова вызова. Я слышала проклятия, хрипы, божбу, потом кто-то прокричал что-то о возмездии, и снова крики и ругань, когда металл вонзался в плоть. И наконец воцарилась почти полная тишина, слышно было только как глухие удары плотного кольца атакующих сыпятся на мужчину, свернувшегося в комок посреди дороги. Я ничего не могла сделать. Как я могла выступить вперед и обнаружить себя? Как я могла попытаться предотвратить это варварское избиение и одновременно не выдать, где я побывала? С чего бы порядочной девушке, вроде меня, вдруг защищать разбойника и убийцу? Кроме того, в этом кровавом месиве, они могли бы и не заметить меня, пока я сама не пала бы жертвой шального удара меча или топора. И вот я стояла совершенно неподвижно, а лошадь послушно застыла рядом со мной. Наконец, кто-то произнес:

— Хватит. Пусть теперь поварится в собственном соку.

Люди в зеленом вскочили на коней, взяли лошадь избитого под уздцы и ускакали по дороге.

Я осторожно вышла из укрытия. Было уже почти темно, я нашла его скорее по тихому, булькающему звуку неровного дыхания. Я опустилась рядом с ним на колени.

— Пес?

Он лежал на боку, лицо его исказила агония. Обе руки его были прижаты к животу, а вокруг него на земле темнела кровь и… Дианехт, помоги мне! Живот у него был раскроен крест-накрест, из него вывалились все внутренности, и он руками пытался удержать их!

Он что-то бормотал, отчаянно задыхаясь, хватая ртом воздух.

Но я смогла разобрать только одно.

—…нож…

И я обнаружила, что бывают случаи, когда и впрямь нет выбора. Трясущимися руками я достала из-за пояса подаренный отцом кинжал.

— Закрой глаза, — прошептала я.

Я согнулась над его истекающим кровью телом и в последнем свете дня аккуратно приставила кинжал к ямке у него под ухом. А потом закрыла глаза и, изо всех сил нажимая, провела лезвием по его шее. Сердце у меня замерло, в горле стоял ком, а желудок протестующе скрутился. Я почувствовала у себя на руках кровь. Лошадь беспокойно зафыркала. Тело Пса обмякло, а руки соскользнули со страшной раны на животе и… Я резко вскочила, отбежала от дороги и долгое время стояла там, трясясь и задыхаясь, а меня рвало и рвало без конца, у меня текло из глаз и из носа, а в голове стучало от накативших чувств. Какие там разумные рассуждения! Только ярость, отвращение и омерзение, выворачивающие наизнанку. Крашеный. Эамон с Болот. Шестерка одних, полдюжины других. Они сделали все от них зависящее, чтобы для этого человека не было завтра. Но шрам в душе от этого остался у меня, а они пожали плечами, забыли о нем и продолжили свою безумную охоту друг на друга.

Наконец поднялась луна и бледным серебряным светом осветила одинокие останки на дороге, а кобыла ткнулась носом мне в плечо, мягко, но настойчиво.

— Ладно, — сказала я. — Ладно, я знаю.

Пора ехать. Но я не могла оставить его вот так. И перенести его я тоже не могла — слишком тяжело. В мягком лунном свете лицо Пса казалось спокойным. Желтые глаза закрылись, испещренные оспой черты разгладились. Я старалась не смотреть на зияющую рану на горле.

— Дана, прими этого человека в сердце свое, — пробормотала я, стаскивая рубаху, которую носила поверх платья. Что-то блеснуло в лунном свете. Кожаный шнурок был аккуратно разрезан, когда я подняла ожерелье, оно запачкало мне пальцы кровью. — Ты был гордым, как дикий волк, — произнесла я, и из глаз у меня закапали слезы. — Сильным, как бесстрашный волкодав, готовый отдать за хозяина жизнь. Добрым, как самый верный из псов, когда-либо ходивших у женской ноги. Спи спокойно.

Я накрыла рубашкой его лицо и грудь. Потом вскарабкалась на кобылу, и мы снова поскакали на юг, пока я не сочла, что мы отъехали довольно далеко. Мы нашли убежище в куче соломы. Я развязала куртку Брана и легла, завернувшись в нее. Лошадь устроилась рядом со мной, словно понимая, как мне сейчас необходимо ее тепло. Никогда еще мне так не хотелось заснуть и не проснуться.

На следующее утро мы снова скакали на восток. Нам начали встречаться фермерские повозки и редкие путники. Все они смотрели на меня с любопытством, но никто так и не заговорил. Думаю, видок у меня был еще тот — спутанные распущенные волосы, следы крови и рвоты на платье… Сумасшедшая, не иначе. Когда я решила, что оказалась достаточно близко к Низинке, я остановилась на обочине и наконец-то открыла свой разум для брата. Я была осторожна и показала ему ровно столько, сколько было необходимо, чтобы меня найти. А потом села под рябиной и принялась ждать. Вряд ли он находится от меня на большом расстоянии. Солнце еще не достигло зенита, а на дороге уже раздался цокот копыт и показался Шон. Он соскочил с лошади, крепко обнял меня и испытующе заглянул в глаза. Но на них стоял столь же надежный щит, как и на моих мыслях. Я обняла его, но ничегошеньки не сказала. Через некоторое время я заметила, что Эамон тоже здесь, а равно и несколько его воинов. Эамон выглядел странно: глаза горели, а лицо — белое как пепел. Он не стал меня обнимать, это выглядело бы неуместно. Но когда он заговорил, голос его дрожал:

— Лиадан! Мы уж думали… ты цела? С тобой все в порядке?

— Все хорошо, — слабо и устало произнесла я, глядя, как перед ним замирают всадники в зеленых туниках.

— Выглядишь ты вовсе не «хорошо», — вмешался Шон. — Где ты была? Кто тебя захватил? Где тебя прятали? — Брат знал, что я не пускаю его в свой разум, и использовал все известные ему приемы, чтобы заставить меня раскрыться.

— Со мной все хорошо, — повторила я. — Можно, мы поедем домой?

Эамон оглядел на мою лошадь. И еще он глядел на большой серый плащ на моих плечах — на мужской плащ. Он хмурился. Шон смотрел мне в лицо и на заляпанные кровью руки.

— Мы поедем к Эамону, — сухо произнес он. — Там ты отдохнешь.

— Нет! — воскликнула я, наверное, слишком отчаянно. — Нет, — добавила я спокойнее. — Домой. Я хочу домой прямо сейчас.

Мужчины переглянулись.

— Пожалуй, будет лучше, если ты со своими людьми поедешь вперед, — произнес Шон. — Передай новости Большому Человеку. Он, наверняка, захочет нас встретить. Мы будем отдыхать в дороге, так что не торопись.

Эамон коротко кивнул и уехал, не проронив ни слова. Люди в зеленом последовали за ним. Остался только мой брат, двое воинов, да я.

Шон допрашивал меня всю обратную дорогу. Где я была? Кто меня выкрал? Почему я не отвечаю? Разве мне непонятно, что они должны отомстить, если мне нанесен хоть малейший вред? Неужели я забыла, что он мой брат? Но я ничего ему не сказала. Бран был прав. Нельзя доверять никому, даже самым близким.

Так я и ехала в Семиводье на лошади Крашеного, с его курткой на плечах, с ожерельем из волчьих когтей на шее и темными от крови руками. Вот тебе и способность изменять ход вещей! Вот тебе и встречи с Дивным Народом, голоса древней расы, предвидение смерти… Да кто я вообще такая? Просто беспомощная женщина в мире неразумных мужчин. Ничего не изменилось. Вообще ничего, разве что глубоко внутри меня, там, где никто этого не видел.

 

Глава 13

На следующий день после возвращения домой я отлила свечу. В самом этом факте не было ничего особенного, в доме постоянно делали свечи. Но предполагалось, что мне надо отдыхать. Мама пришла проведать меня в спальню, увидела чисто выметенный пол, аккуратно застеленную постель и прошла искать меня в аптечку, где я работала, туго стянув свежевымытые волосы льняной тряпицей. Возможно, она заметила, что губы у меня воспаленные и опухшие, возможно, даже поняла, откуда у меня на шее пятна, но ничего не сказала. Она просто стояла и наблюдала, как мои руки аккуратно выводят на одной стороне воскового цилиндра сложный узор из кругов, цепей и спиралей. Другая сторона осталась чистой. Я молчала. Когда результат работы устроил меня, я поставила свечу в прочный подсвечник и крепко обвязала вокруг его основания кожаный шнурок с волчьими когтями и небольшую самодельную гирлянду. Наконец мама заговорила:

— Сильное заклинание: кизил, тысячелистник, можжевельник, яблоко и лаванда. А перья? Из воронова крыла, да? Где будет гореть эта свеча, доченька?

— У меня на окне.

Мама кивнула. Она, по сути, так и не задала мне никаких вопросов.

— Твой сигнальный огонь сдобрен травами защиты и травами любви. Я понимаю, зачем он нужен. Возможно, будет лучше, если твой отец и твой брат ничего не поймут. Ты стала закрываться от Шона. Ему обидно.

Я искоса посмотрела на маму. В ее лице сквозила озабоченность, но глаза, как всегда, были глубоки и спокойны. Из них из всех только она поверила, когда я сказала, что со мной все в порядке. Остальные увидели бледнеющие синяки на моем запястье, следы укусов, пятна на одежде и тут же сделали собственные выводы. И теперь горели гневом.

— У меня нет выбора, — ответила я.

— Угу, — кивнула Сорча. — И ты не себя защищаешь. Ты способна на огромную любовь, доченька, ты даришь ее, не задумываясь. И, подобно папе, подставляешься под удар.

Я закончила свечу. Она сможет гореть много дней. Она станет разгонять тьму в новолуние и освещать дорогу домой.

— У меня нет выбора, — повторила я и, выходя, нагнулась, чтобы поцеловать маму. Плечи ее у меня под руками казались хрупкими, как птичьи крылышки.

У них у всех было множество вопросов. Сперва спрашивал Лайам. Каким образом тебя захватили? Что это были за люди? Ты понимаешь, что трое моих людей погибли, пытаясь тебя защитить? Куда тебя повезли? На север? Морриган побери, твое упрямство, Лиадан! Это может оказаться жизненно важным!.. У Шона имелись собственные вопросы, но через некоторое время он оставил все попытки их задавать. Я ощущала его обиду и беспокойство так ясно, будто они были моими собственными, так уж всегда было между нами. Но на этот раз я ничем не могла ему помочь.

С отцом мне понадобилась вся сила воли, чтобы не заговорить. Он тихо сидел в саду, глядя, как я работаю. Затем заговорил:

— Все это время я понятия не имел, жива ты или убита. Я уже потерял одну дочь, твоя мать отходит в мир теней… Я сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить тебя, Лиадан. Но я подожду, пока ты сама решишь мне все рассказать, солнышко.

— Возможно, тебе придется ждать очень долго.

Ибудан кивнул.

— Сколько угодно — пока ты дома и в безопасности, — тихо произнес он.

Приезжал Эамон, я отказалась с ним встречаться. Конечно, это было невежливо, но никто не настаивал. Все списали мой отказ на плохое самочувствие после сильного потрясения и необходимость в отдыхе. Не знаю, что сказал Эамон, но после его отъезда вид у всех мужчин был скорее мрачный.

По правде говоря, я необыкновенно быстро приходила в норму и скоро снова была полна энергии, с аппетитом ела и спала крепко, как младенец, а моя свечка отбрасывала по комнате вокруг меня причудливые тени. Единственное, с чем я никак не могла смириться, было совершенно новое и непривычное тянущее ощущение внутри, жажда объятий, потребность в прикосновениях, необходимости близости и этого медленного восхождения к неописуемому пику радости. Все это довольно сложно описать словами. Я, вне всякого сомнения, ощущала зов плоти, горячую нужду живого существа найти себе пару. Но этим все не исчерпывалось. Там, у входа в древнюю пещеру, я видела над Браном и над собой занесенную длань смерти. Я чувствовала, что наши судьбы сплетены в одну. Мы были с ним ближе, чем просто партнеры, любовники или супруги. Я чувствовала, что наша связь нерасторжима, она сильнее смерти. Это становилось для меня все яснее, моя уверенность все крепла. И совершенно неважно, что он прогнал меня. Что было, то прошло. Что же касается Дивного народа, то если они хотят, чтобы я давала им какие-либо обещания, им придется предложить мне объяснения получше. Слепое подчинение их желаниям не совпадало с моим пониманием здравого смысла.

Я мечтала, чтобы Ниав была дома. О некоторых вещах можно поговорить только с сестрой. Как бы мне хотелось сказать ей, что теперь я понимаю, почему она действовала именно так, а не иначе, хотя раньше ее поступки казались мне слепыми и эгоистичными. Сказать ей, что теперь я понимаю, какой болью для нее был каждый день, прожитый без Киарана, как мучительно ей было отдаваться другому и жить одной среди моря чужих людей, думая только о нем, о том, где он и что с ним, жив ли он… мечтать о его прикосновениях, точно зная, что их никогда больше не будет.

Жизнь вернулась в привычную колею. Та же, и в то же время иная. Мы все скучали по Ниав, но никто об этом не говорил. Что сделано, то сделано, прошлое не перепишешь. А я… мне казалось, что все отступили от меня на шаг. Они не доверяли моему молчанию, желанию побыть в одиночестве, наедине со своими мыслями. С мамой все было иначе. У нее было свое представление о правде, и она заставила Лайама прекратить меня допрашивать.

Однажды вечером, вскоре после Лугнасада, в прохладный вечер уходящего лета, из Тирконелла прибыл гонец с радостной вестью. На юге затевается большой сбор, лорды многих кланов призваны в Тару высокородным королем, и Фионн поедет туда в качестве представителя своего отца. Возможно, две ветви клана Уи-Нейлл и не любят друг друга, но пренебречь подобным приглашением было бы в высшей степени неразумно. Достаточно часто, на протяжении поколений, титул Ард Ри, высокородного короля, переходил от одной ветви этого славного семейства к другой. Лайам тоже должен присутствовать в Таре. А самая лучшая из всех новостей — Фионн решил путешествовать с женой, по крайней мере, до Семиводья. Я снова увижу сестру!

Мы проветрили все белье, натерли все полы. В кухне и на конюшнях шли приготовления к наплыву гостей. Я изо всех сил пыталась быть полезной, помогая Жанис и ее стряпухам готовить соления и варить пиво. Но от сильного запаха эля у меня скрутило желудок, мне пришлось срочно выдумать какое-то объяснение и выскочить наружу, где я вывернула недавно съеденный завтрак прямо под рябиновый куст. Я подумала, что просто переела. В те дни я постоянно ходила голодная. Позже я забыла о своем недомогании. Но когда это повторилось на следующий день, а потом еще и еще, я начала по утрам избегать кухни, ограничивая свою помощь подрезкой ветвей в саду, уборкой, сбором семян, просушкой и сортировкой трав. Я очень много работала в то время. Я постоянно чем-нибудь занималась. И не оставляла себе ни минуты на раздумья.

Новолуние пришло, ушло и возвратилось снова. В такие ночи я не спала. Я сидела у окна, рядом со своей свечой, и думала о малыше, который в том кошмаре тянул ко мне руку из темноты. «Не оставляй меня!» Я мысленно приближалась к нему — ребенку, и одновременно мужчине — обвивала его руками и крепко обнимала всю ночь, пока первые следы зари не освещали небо. Я ничего не произносила вслух, но непрерывно говорила с ним мысленно, отгоняя окружавшие его тени. «Я здесь. Ты в безопасности. Я защищаю тебя. Я тебя не оставлю». И неизбежно приходил рассвет. Солнце неизбежно поднималось над землей, и наступал новый день, достаточно светлый, чтобы освещать ему путь. Тогда я задувала свечу, нежно касалась кончиками пальцев воронова крыла и, зевая, выходила из комнаты, навстречу своим дневным обязанностям.

Тот год выдался урожайным. Ибудан поспевал повсюду, его высокий рост и яркая шевелюра выделяли его в толпе остальных мужчин на любой работе: на сборе урожая, во время отбраковки скота, на бойне, при починке или подготовке к зиме крыши или стен. Шон часто работал рядом с ним. Он был потоньше, а черные, непокорные волосы унаследовал от мамы. В те дни Эйслинг не отвлекала Шона, ее и брата удерживала дома забота об их собственном урожае, чему я была очень рада. Лайам готовился к путешествию на юг, получал и отправлял депеши, планировал, совещался со своими капитанами. Шон не допускался на эти встречи, ему ведь не предстояло путешествие на собрание сливок общества. Отличный стратег, Лайам не торопился вводить племянника в этот могущественный и опасный круг. Он считал моего брата слишком юным, чтобы играть в сложные политические игры. В свое время Шон станет лордом Семиводья. Он должен научиться всегда быть на шаг впереди соседей, поскольку любой из них может в одно мгновение превратиться из друга во врага. Лайам учил его этому и ждал, пока Шон сбросит юношескую порывистость и превратится в настоящего вождя.

Меня вполне устраивало, что все вокруг заняты. Сбор урожая и подготовка к поездке в столицу отвлекли внимание жителей Семиводья от меня. Ниав и ее муж ожидались к Ман Фоуэр, когда день сравняется с ночью, и мы вступим в период зимней тьмы. У этих дверей стоит Хранительница рождений и смертей. Она, возможно, старая карга, но с возрастом, обычно, приходит мудрость. В день солнцеворота, те, кто не боится открыть ее голосу свой разум, могут просить ее мудрого совета. А мне как раз, ой, как нужны были мудрость и совет, да побыстрее. Но не совет Дивного народа. Я и так знала, что они мне сказали бы, и начинала подозревать, что может стоять за их словами. Я чувствовала, что меня поймали в ловушку, и мне это совсем не нравилось.

Я отрезала от бранова плаща подол, чтобы можно было носить его на улице, не собирая слишком много грязи. Отчистив отрезанный лоскут, я разрезала его на аккуратные квадратики и сложила их в небольшой дубовый сундук у изголовья своей кровати. Там уже лежали и другие кусочки. Лоскуты ношеной рабочей робы отца. Симпатичная розовая шерсть из старого платья Ниав. Краситель для этого платья я когда-то варила сама. Она была в нем счастлива и долго носила его, пока не полюбила другое. Еще там лежали остатки моего практичного, домотканого испорченного дорожного платья. Я вырезала их из спины, потому что только оттуда можно было что-то спасти, остальное же платье было сплошь заляпано кровью, рвотой, а то и чем похуже. Остатки пришлось просто сжечь. Я его не оплакивала. И старалась совсем об этом не думать. Я углубилась в работу. В аптечке, наверное, никогда не было так много снадобий, сад никогда не находился в таком порядке — ни единой сухой веточки, ни ростка сорняка. Когда снова почти приблизилось новолуние, и мама как-то пришла меня проведать, я как раз готовила к сушке розовые лепестки и неожиданно обнаружила, что тихонько напеваю про себя слова той самой старой-престарой колыбельной.

— Продолжай, — сказала Сорча, усевшись у окна. Глаза ее на похудевшем лице казались огромными, как у совы. — Мне нравится, что ты поешь. Тогда я уверена, что тебе хорошо, несмотря ни на что. Несчастные женщины не поют.

Я взглянула на нее и вернулась к своим лепесткам. Они повисали у меня на нитке, как яркие капли крови. Где он теперь? В какой далекой стране он рискует жизнью ради мешка с серебром от какого-нибудь чужака? Под каким невиданным деревом, в какой странной компании лежит он без сна с оружием в руках и тихо ждет рассвета?

— Лиадан.

Я обернулась.

— Сядь, Лиадан. Я кое-что тебе принесла.

Я изумленно послушалась. Мама развернула принесенный сверток.

— Ты, конечно, помнишь это платье. Оно очень старое. Слишком старое, его уже нельзя носить. — Она погладила выцветшую синюю ткань, тонкими пальцами обвела старую вышивку, теперь почти незаметную.

— Я подумала, а вдруг тебе удастся спасти пару лоскутов. Края придется подрубить. Но ты всегда была талантливой швеей. Однажды эти юбки касались моря и песка… такие дни бывают лишь раз в жизни… и еще я носила его в день, полный огня и крови. Мне больше не нужно хранить это платье, чтобы оживить воспоминания. Оба дня навеки отпечатаны в моем сердце. Что бы ты ни мастерила для будущего малыша, эта ткань должна быть там использована.

Возникло долгое молчание. Я встала, заварила мятного чая и разлила его в чашки. Одну я поставила на каменный подоконник рядом с мамой, и тогда уже не могла избежать ее взгляда. Оказывается, она улыбалась:

— Ты собиралась сказать мне сама, доченька, или ждала, пока я тебе скажу?

Я поперхнулась:

— Ко… конечно, я бы тебе сказала. Я не тебя боюсь, мамочка.

Она кивнула:

— У меня лишь один вопрос, и вовсе не тот, которого ты, возможно, ожидаешь. Я должна знать: этот ребенок был зачат в радости?

Я посмотрела ей прямо в глаза. Ответ можно было прочесть у меня на лице.

— Хм-м-м, — снова кивнула она. — Я так и думала. Твоя походка, и эта легкая улыбка и вообще все поведение — испуганные, сломленные женщины так себя не ведут. И все же он с тобой не остался. Как такое может быть?

Я села напротив нее на трехногую табуретку, грея руки о чашку.

— Он не знает о ребенке. И не может знать. И он просил меня остаться с ним. Я отказала.

Возникла пауза. Мама молча пила чай. Думаю, скорее, чтобы доставить мне удовольствие, чем потому, что хотела пить.

— Я думала, — осторожно начала она, — я думала, что, возможно, этот ребенок зачат одним из… из Иных, что именно поэтому ты тогда исчезла настолько бесследно, что все усилия Лайама и Эамона обнаружить твой след были тщетны. И что именно поэтому ты никому не раскрываешь своего секрета, а, Лиадан?

Ребенок Дивного народа. Мне почти захотелось это признать, столь удобным было объяснение.

— Я не путешествовала за границы нашего мира, мама, хотя я… я видела Дивный народ, они говорили со мной. Отец этого ребенка простой смертный, и я не назову его имени.

— Понятно, — медленно произнесла она. — Ты их видела. Значит все это — тоже часть той же самой истории. Но хотя бы со временем мы сможем узнать, как его зовут? Кто сделал тебе ребенка и исчез, словно его и не было? Твой отец захочет призвать этого мужчину к ответу, Шон и Лайам, скорее всего, пойдут еще дальше и заговорят о мести.

Я ничего не ответила. Снаружи поднимался ветер, тени ветвей и сухие листья метались по каменной стене. Светило ослепительное осеннее утреннее солнышко, его свет дразнил, обещая тепло, которого не мог уже дать.

— Мама… — голос у меня дрожал.

— Все в порядке, Лиадан. Говори, если хочешь.

— В этом-то все и дело. Я никому не могу рассказать. Даже тебе. Мама… как я могу говорить об этом с отцом? Я не могу… я не выйду замуж за незнакомца, как Ниав. И не собираюсь растить ребенка в стыде и молчании. Но как я скажу ему? Как я расскажу Шону, Лайаму и… и…

— И Эамону? — тихо спросила мама.

Я подавленно кивнула.

— А он за тобой вернется? — спросила мама. Лицо ее все еще было спокойно. — Ведь без сомнения, мужчина, достойный твоей любви, не может поступить иначе.

— Он… его жизнь полна опасностей, — выдавила я из себя. — В ней нет места ни жене, ни ребенку. И, кроме того… нет, пустое. Он… он не из тех мужчин… отец не одобрил бы его… Это все, что я могу сказать.

— Твой отец и Лайам захотят выдать тебя замуж, — тихо произнесла Сорча. — Ты это знаешь. Они не поймут, что тебе хочется одной растить своего ребенка.

— Мне есть, что сказать на это, — ответила я. — Дивный народ дал мне четкое указание оставаться здесь, в Семиводье. Думаю, они имели в виду «навсегда». Они сказали «не надо тебе замуж, ни за Эамона, ни за того, другого». В тот момент я не понимала, почему они хотят заставить меня поступить именно так. Теперь начинаю понимать.

Мама кивнула, похоже, мои слова ее ничуть не удивили.

— Ребенок, — нараспев проговорила она. — Ребенок, который должен остаться в лесу. Они хотят, чтобы ты растила малыша здесь. Все сходится, Лиадан. Из-за того, что… что случилось с Ниав, мы увидели возрождение древнего зла, которое считали давно ушедшим. Возможно, твой малыш сможет стать оружием в борьбе с ним.

— Древнее зло? Да, именно так они его и называли. Что за зло? Что может быть так ужасно, что угрожает самому Дивному народу?

Сорча вздохнула:

— Мы не знаем. Кто может предсказать, какую форму примут подобные силы. Тебе стоит прислушаться к предостережениям.

Я нахмурилась:

— Мне это не нравится. Я им так и сказала. И отказалась давать обещание. Я не хочу, чтобы меня использовали в своих целях, как какой-то инструмент. А моего сына тем более.

У меня не было никаких сомнений в том, что родится мальчик. Его отец, казалось мне, из тех мужчин, что родят сыновей.

— Не очень мудро игнорировать их просьбы, — серьезно ответила мама. — Мы в этой игре — мельчайшие из игроков. А сама игра длится так долго, что наш разум неспособен это осмыслить, Лиадан. Но со временем их намерения могут стать для нас понятнее. Меня заботит твой отказ назвать имя того мужчины. Как вообще кто-то мог покинуть тебя и при этом остаться достойным подобной лояльности с твоей стороны? Или тебя останавливает стыд?

Я вспыхнула.

— Нет, мама, — твердо ответила я. — Да, это правда, сначала я делала все возможное, чтобы не признаваться в беременности даже самой себе. Но не от стыда, а потому что знала, как тяжело все это будет. Я делала вид, что не замечаю изменений в собственном теле, не вижу, что одна луна сменяет другую. Но ребенок этот все растет во мне, и я чувствую столь огромную радость, такую силу, что просто не знаю, с чем это сравнить. Я чувствую… чувствую, что внутри меня бьется сердце самой земли.

С минуту Сорча молчала.

— Поверь, доченька, — наконец сказала она, — я уже люблю этого малыша не меньше, чем ты. Твои слова одновременно радуют меня и пугают. Я хочу дать тебе обещание, и ты должна поверить, что я его непременно выполню. Клянусь, что весной все еще буду жива и приму у тебя ребенка собственными руками. Я буду с тобой, Лиадан.

Я разревелась, она обняла меня изо всех сил, и я снова почувствовала, какой же маленькой и хрупкой она стала. И все же в этом объятии была сила, она потекла в меня и сквозь меня, и я поняла, что Бран ошибался, совершенно ошибался во всем, что касается Сорчи и Хью из Херроуфилда, моего отца. Никакого зла тут и в помине не было. Где-то, каким-то непонятным образом, историю исковеркали и подменили, и я горела желанием расставить все по местам. Когда-нибудь я так и сделаю.

— Не плачь, доченька. Не плачь обо мне.

— Прости. — Я стерла слезы с лица.

— Твою преданность этому мужчине трудно понять. Он любит тебя, но никогда не вернется. Он дарит тебе ребенка и исчезает. И все же, ты делаешь все возможное, чтобы защитить его. Ты хранишь его безопасность за непробиваемой стеной молчания, перед которой отступил даже твой брат. И ты веришь, что даже этого, возможно, недостаточно. Я знаю, иногда ты не спишь от этого ночами.

Я не ответила.

— Тебя с этим мужчиной связывает любовь, или что-то иное? — спросила она.

В голове у меня возникла маленькая, яркая картинка. Я сижу на низкорослой кобылке, а Бран стоит рядом, хмурится, упорно глядит себе под ноги, рука скрывает выражение его лица, ладонь лежит на моем бедре — последнее прикосновение. «Не выходи замуж за Эамона. Скажи ему, что если он возьмет тебя в жены, он труп».

— Что случилось, Лиадан? — В мамином голосе звучала тревога. Кто знает, что промелькнуло у меня в лице.

— Я и он… между нами крепкая связь. Не вполне любовь. Гораздо крепче. Он мой. Я знаю это так же верно, как то, что солнце следует за луной по небу. Он был моим еще до того, как я узнала о его существовании. Мой до смерти и после нее. И ему грозит ужасная опасность. И от других, и от себя. Если бы кроме своего молчания я могла сделать нечто большее, чтобы защитить его, я бы это сделала. Но я не стану говорить о том, кто он и что он. Я не могу.

Сорча мрачно кивнула:

— Ты не можешь слишком долго откладывать свои новости. Тебе предстоят несколько тяжелых дней. Думаю, ты должна сказать об этом Рыжему сама.

— Я… я не хочу, чтобы он разговаривал со мной так же, как с Ниав. Не хочу, чтобы он услал меня прочь без единого теплого слова, будто я вдруг стала чужой.

Мама вздохнула:

— Им обоим было тяжело. Он все время видел в Ниав себя. Думаю, он считал, что отчасти сам виноват в ее слабости. Он пытался с ней помириться. Ему так хотелось объяснить ей свое решение, насколько это было возможно… Но она не хотела слушать. Она закрылась от нас обоих. Твой отец безумно сожалел, что он не может больше ждать и найти для Ниав другой выход. Конор заставил нас молчать, Лиадан. Мы не могли рассказать ей всей правды, и сейчас не можем. Мои братья верили, что это принесло бы вам всем зло. На это имеется веская причина. Возможно, когда-нибудь вы все узнаете. Но именно из-за того, что произошло с Ниав, из-за того, что это причиняет ему такие мучения, он вряд ли будет с тобой чересчур суров. В тебе и в Шоне он видит силу моего рода, силу людей леса. Он всегда доверял твоим суждениям так же как моим. Будь с ним честна, и он сделает все, чтобы понять.

— Я даже не знаю, с чего начать.

Она встала, чтобы уйти.

— Скажи отцу как можно скорее. Потом я расскажу Шону и Лайаму. Тебе не понадобится снова и снова повторять одно и тоже.

— Спасибо. — В горле у меня пересохло. Я неожиданно почувствовала жуткую усталость. — Я бы… я бы предпочла подождать с рассказом. Я бы хотела сначала дождаться Ниав и рассказать все ей.

Сорча слегка нахмурилась:

— Твой отец очень хорошо видит, что у меня на душе, особенно сейчас. Я ничего ему не скажу, но он почувствует, а значит, тебе нельзя откладывать ваш разговор надолго. У нас с ним нет друг от друга секретов… Да и, кроме того, довольно скоро твоя новость станет видна всем.

Ни одна из нас не заговорила об Эамоне, но я не забыла той обочины лесной дороги, тех людей в зеленом и горла друга, которое мне пришлось перерезать в темноте. Некоторые вещи забыть невозможно.

Гостей ждали со дня на день. Все было готово. С каждым днем вечера становились холоднее, все вокруг с удовольствием пили приготовленное Жанис горячее вино. Я же выбирала воду, поскольку сильный винный запах до сих пор вызывал у меня тошноту. Жанис бросала на меня внимательные взгляды, ее кухарки тоже, но они держали языки в узде. Мужчины ничего не замечали. Беседы их в основном касались стратегий и договоров, а временами перерастали в жаркие споры. Между Шоном и Лайамом назревал конфликт, и однажды вечером он, наконец, разразился.

В очаге маленькой комнатки, где семья собралась для беседы, пылал огонь. Мама сидела на скамейке, а Ибудан обнимал ее за плечи. Он сидел тихо, наверное, устал после целого дня в поле. Я слышала голоса Шона и Лайама, но не вслушивалась в разговор. Я шила одеяло. Совсем небольшое одеяльце. Тут серый квадратик, там розовый. Кайма из домотканой материи. Бледно-синий кусочек со следами старой-престарой вышивки. Крохотные стежки, цепочка листьев, маленькое насекомое. Иголка моя двигалась аккуратно и точно, сшивая все кусочки вместе. Мысли мои витали далеко-далеко, когда Шон заговорил снова:

— Может, ты просто слишком стар, — выкрикнул он, вернув меня с небес на землю. — Может, ты просто не видишь, что твоя осторожность никак не позволяет решить эту проблему.

— Шон, — произнес Ибудан довольно мягко, — ты пока еще не хозяин этого дома.

— Пусть говорит, — сжав зубы, вставил Лайам.

Шон ходил из угла в угол, скрестив руки на груди. Я чувствовала, что он сердится, но не могла понять, почему.

— Мы ведь много раз пытались, снова и снова, и каждый раз бывали разбиты, разве не так? Мы теряли отличных воинов, их место занимали новые, и их в свою очередь тоже убивали, так? Эта междоусобица отравляла нам жизнь в течение многих поколений. Из раза в раз мы проигрываем и все же продолжаем свои попытки. Со стороны это кажется безумием.

— Но со стороны и невозможно понять, что эти острова означают для нашей семьи, для всего народа в целом, — тихо проговорила мама. — У нас не может быть ни мира, ни равновесия, пока мы не вернем острова. От нас этого требует Дивный Народ.

— А как же пророчество? — спросила я.

— Чума на ваше пророчество! — рявкнул Шон. — Хоть кто-нибудь когда-нибудь видел этого загадочного индивидуума, которому вроде как суждено нас спасти? Ни ирландец, ни бритт, но оба сразу. Знак ворона, чтобы это там ни значило… Наверняка кто-то просто выдумал его с хорошего бодуна. Нет уж. Нам нужен новый подход. Мы должны отказаться от идеи лобового нападения. Нужно мыслить шире и не цепляться за идею, что победить можно только превосходящими военными силами, или старыми как мир дедовскими приемами. Нужно быть готовыми рисковать, пытаться победить бриттов их собственным оружием. Их позиции почти непоколебимы, долгие годы наших безуспешных попыток доказывают это достаточно ясно. Чтобы решить проблему, нам нужно думать о немыслимом и достигать недостижимого.

— Никогда, — тяжело произнес Лайам. — Ты сам не знаешь, что говоришь. Ты слишком юн и неопытен. Я уже слышал все эти аргументы раньше, и сейчас они кажутся мне не более разумными, чем тогда. В нашей семье никогда не использовались недостойные методы борьбы, и мне стыдно, что именно ты, мой наследник, предлагаешь нечто подобное. Кроме того, ты забыл, что мы в этом деле не одиноки. Что скажут наши союзники? Что скажет Шеймус Рыжебородый?

— Его можно убедить, — в голосе брата не слышалось ни тени сомнения.

— Тебе нелегко будет это сделать.

— Его можно убедить. Нет ничего важнее, чем снова отвоевать острова. И теперь у нас появилась такая возможность, ведь Фионн наверняка согласится присоединиться к союзу и…

— А что скажет Эамон? Его участие необычайно важно для всего предприятия. А он скажет то же, что и я. Эамона нельзя переубедить. Никакие аргументы в мире не заставят его рассмотреть твое предложение.

— Я сумею его уговорить.

— Эамона? — Лайам невесело усмехнулся. — Ты знаешь своего приятеля хуже, чем я думал.

Их разговор нравился мне все меньше и меньше.

— Что именно предлагает Шон? — спросила я, хоть и опасалась ответа. Некая тень присутствовала на краю моего сознания, и я не хотела подпускать ее ближе.

— Вот смотри, — Шон подошел к моему стулу и присел на корточки. Его возбуждение было почти осязаемым, казалось, воздух потрескивает от его энергии. Я еще крепче захлопнула свой разум. — Победить с помощью лобовой атаки, даже сильной, у нас не получается. Это уже давно доказано. В последней подобной попытке погибли два наших дяди и с ними вместе — множество других храбрых воинов. Потери оказались столь велики, что нам потребовалось целое поколение, чтобы оправиться. А ведь тогда силы наши были велики и отлично организованы, за нас горой стояли союзники. Наши позиции с одной стороны, норвежцы — с другой. Британцам просто не должны были удержать на тех берегах свою базу! Так почему же мы проиграли? Во-первых, потому что они уже укрепились на островах, и это дает им преимущество. Их сторожевой пост на Большом острове позволяет обозревать море на мили вокруг. Безопасный подход к островам есть только с одной стороны и его постоянно охраняют. Во-вторых, у них среди нас имеется непревзойденная сеть информаторов. Все мы знаем, кто виновен в ее возникновении. Возможно, именно то, прошлое предательство отца и делает сейчас Эамона столь непримиримым. Короче, что бы мы ни планировали, бритты, похоже, знают об этом заранее. Что это для нас означает? — Его рука взметнулась вверх, словно чтобы лучше подчеркнуть следующую мысль. — Это означает, что бесполезно предпринимать предсказуемые действия. Что у нас от врага нет секретов. Каких бы сильных союзников мы ни привлекли на свою сторону, они сумеют противопоставить нашим силам сравнимые, а то и превосходящие. И их позиция выгоднее нашей. Ни один из нас не обладает достаточными знаниями и способностями, чтобы разработать альтернативный путь к Большому острову. — Он перевел дыхание и обвел нас внимательным взглядом. — В настоящий момент наше положение особенно выгодно. У Шеймуса за плечами огромный опыт и хорошо вооруженное войско. Все мы знаем, каковы силы Эамона. И еще у нас есть Уи-Нейлл, ведь Фионн теперь часть нашей семьи, и его легко можно будет убедить поддержать наше начинание. Ему выгодно, чтобы наши земли и владения Эамона находились в безопасности и служили защитой от его родственников на юге. Таким образом, наши силы велики, как никогда.

— Достаточны, чтобы отвоевать острова обратно без всяких интриг, как я уже говорил, — вставил Лайам.

— Нет, дядя. Ты сам в это веришь не больше меня. Нортвуд сможет собрать любые силы, и он достаточно умен, чтобы разгадать наши планы задолго до того, как мы отчалим. Нам требуются две вещи. Во-первых, превзойти его в искусстве морского боя, а значит научиться плавать так хорошо, как никто и никогда в этой части страны. Какие-нибудь корабли, которые тихонько подошли бы к островам под покровом темноты и причалили там, где это считается невозможным. Люди, которые способны незаметно пробраться в лагерь бриттов. Сила, которая сумеет оказаться посреди его гарнизона раньше, чем он поймет, что происходит. Союзник, способный обнаружить и разрушить сеть информаторов.

— А во-вторых? — Сердце у меня забилось. Я уже знала, что он скажет.

— Чтобы добиться первого, нам необходимо сделать второе. А второе — отбросить щепетильность. Нам необходимо прибегнуть к услугам Крашеного, кем бы он ни был.

Мама ахнула. Ибудан нахмурился. Лайам еще крепче сжал губы. Он, без сомнения, уже слышал об этом раньше.

— Я кое-что разузнал, — продолжал Шон. — Среди его банды есть один, странный черный человек, который владеет мореходным искусством гораздо лучше, чем мы можем себе представить. Там есть и другие, норвежцы и пикты, вместе они способны обучить нас всему, что нужно знать. Я слышал такие истории об их подвигах, что в них невозможно было бы поверить, если бы не факты. Их командир может нам многое предложить. Он настоящий эксперт в области обмана. Мне говорили, он может обхитрить любого самого талантливого стратега. С помощью этого человека и его банды нам не грозит поражение.

— Он никогда на это не пойдет, — вырвалось у меня. На меня с любопытством посмотрели четыре пары глаз. — Эамон, — быстро добавила я, моргнув и сжав иголку, — он никогда не пойдет на сотрудничество с… с Крашеным. Вы же помните, что он сказал: «Если этот человек еще раз ступит на мою землю, он покойник». Или что-то в этом духе. Ты никогда его не переубедишь.

Воцарилось недолгое молчание.

— Я понимаю сомнения Лайама, — спокойно произнес Ибудан. — Возможно, ты возлагаешь на этот поход большие надежды. Я тоже слышал, что об этом разбойнике говорят со смесью ужаса и восхищения. Возможно, все, что говорят о его способностях, — правда. Но такому человеку нельзя доверять, поскольку, собственно, часть его достоинств проистекает из его способности предавать и из отсутствия верности. Этот человек обманщик без чести и совести. Он способен сделать твой поход успешным. Или все испортить. И до самого последнего момента ты не будешь знать, что он выберет.

Лайам кивнул.

— Он может взять деньги и просто испариться. И, кстати, может слишком дорого запросить.

— За такое, — яростно воскликнул Шон, — не жалко отдать ничего!

И тут накатила тень. Комната вокруг меня растворилась, и вместо нее я увидела двух сцепившихся в схватке мужчин. За ними высились темные столбы с вырезанными на них чудищами: крылатым драконами, остроклювыми грифонами… Мужчина в зеленом крепко захватил рукой горло другого и все сжимал, сжимал. У мужчины в зеленом был квадратный подбородок, на глаза ему свисал непослушный клок каштановых волос. Я узнала Эамона. Похоже, он побеждал в этой битве. Тогда почему же он задыхается? Почему лицо у него бледное, как пепел? Тень пролетела над дерущимися, сцепившимися в смертельном объятии. И я увидела кинжал, воткнутый глубоко в зеленую тунику. Кинжал крепко сжимала рука, испещренная сложным узором из перекрещивающихся кругов и спиралей. Мне не нужно было смотреть в его лицо, чтобы узнать. Но я посмотрела. И видение тут же расплылось и изменилось. Лицо одного мужчины стало лицом другого, искаженным ненавистью настолько, что я уже не могла сказать, кто есть кто. Я тихо вскрикнула, и тень отступила, отпустив меня обратно в залитую светом очага комнату. Наверное, я упала со стула, поскольку теперь полулежала на полу, а Шон обнимал меня за плечи. Лайам и мама смотрели друг на друга так, будто увиденное было им хорошо знакомо. Отец принес мне воды, я попила. И скоро совсем оправилась, во всяком случае, с виду. Но я не собиралась рассказывать им, что увидела.

— Шон достаточно хорошо защищает свою точку зрения, — продолжил отец. — Ее нужно всесторонне рассмотреть. Может быть, он и прав. Вполне возможно, уже довольно проливать кровь.

— А ты думаешь, Крашеный не станет проливать кровь? — спросил Лайам, недоверчиво приподняв одну бровь. — Да у него руки в крови по локоть! Ты же слышал рассказ Эамона.

— Всем нам случалось убивать. И мало ли на свете рассказов. Я не поддерживаю ни одного из вас. Я просто предлагаю не отмахиваться просто так от идеи Шона. Можно высказать ее нашим союзникам, когда они все соберутся здесь. Я бы не стал обсуждать все это в Таре, но здесь, в Семиводье такое вполне безопасно. Переговори с ними перед поездкой на большой сбор. Ты поймешь, как они настроены.

Лайам молчал.

— Надо спросить у Конора, — сказала мама. — Он приедет сюда завтра. Спроси его, мудро ли действовать вопреки пророчеству.

— Конор! — Тон Лайама был холоден. — Мнению Конора больше нельзя доверять.

— Это несправедливо, — вмешался Ибудан. — Все мы отчасти виновны в том, что случилось с Киараном. Ты не можешь во всем обвинять только брата.

— Я знаю, бритт, — рявкнул дядя. — Распущенность твоей дочери тоже сыграла свою роль.

Отец медленно поднялся. Он был на целую голову выше Лайама. Сорча рядом с ним потянулась и зевнула, прикрывая рот рукой.

— Уже поздно, — промурлыкала она. — Думаю, пора спать. Лиадан, тебе нехорошо. Пойдем, я помогу тебе лечь. Рыжий, ты не мог бы принести свечу? — Она встала и подошла к сердитому брату. — Доброй ночи, Лайам. — Потом поднялась на цыпочки и поцеловала его в обе щеки. — Пусть богиня пошлет тебе сладкие сны и ясную голову с утра. Доброй ночи, Шон.

Мужчины притихли, гнев исчез из их глаз. Одной Дане известно, как они смогут общаться, когда мамы не станет.

 

Глава 14

На рассвете следующего дня мы все стояли под огромным дубом в чаще леса, готовые к ритуалу Ман Фоуэр. Конор и его собратья тоже стояли здесь, но на этот раз среди них не было рыжего ученика в снежно-белых одеждах. Мы держали в руках плоды последнего — необычайно богатого урожая. Мы выбрали все самое лучшее. Бесподобное яблоко, отличный, крепкий кочан капусты, горсть золотистых зерен, фляжки с медом и сидром, свежие травы. Мои пальцы сжимали великолепный желудь, надежно спрятанный под глянцевой шкуркой, крепко сидящий в своей чашечке. Мы стояли вокруг древнего дуба и дрожали от порывов предрассветного ветра. Лайам был серьезен и бледен, рядом с ним держался Шон — его юная копия. Отец, ни во что подобное особо не веривший, неподвижно застыл у гигантского ствола, обнимая мать за плечи. Она была очень тепло одета. Никто не смог убедить ее остаться дома и отдыхать. Кухарки и воины, конюхи и лесничие, фермеры и домашние слуги — все стояли тихо-тихо, плечом к плечу. Нам очень повезло, что Фионн и его люди до сих пор не приехали. Он, конечно, знал, что наша семья придерживается старых обычаев, но мудрее было не подчеркивать, какую огромную роль они играют в нашей жизни, поскольку это плохо сочеталось с христианским укладом его собственного дома. Нам было остро необходимо уговорить его вступить в военный союз, а в таком деле нельзя делать неверных шагов.

Конор тихо говорил, а холодные рассветные лучи начинали постепенно прорезать осенний балдахин листвы над нами, и все мы потихоньку подходили и клали наши приношения у искореженных, извивающихся корней одного из старейших обитателей леса, прикасались к шершавой коре, кланялись и шептали слова благодарности. На этот раз не было волшебного огня, и вообще никаких фокусов. Дядя говорил просто, от всего сердца.

— Наша благодарность неизмерима. Прими ее, о голос, что слышится нам под дубами. Прими ее, о животворящее солнце, примите ее, хранители наших лесов, следящие за порядком здесь от начала времен, присматривающие за всем живым от рождения до смерти и далее. В вас — мудрость веков. Мы благодарим вас и приносим эти прекраснейшие плоды уходящего щедрого лета, поскольку мы тоже живем здесь, мы тоже — народ Даны, хоть и смертный. И мы следуем путями, которые вы открываете для нас — от первого до последнего вздоха и после него.

Конор казался усталым, ему, похоже, приходилось прикладывать огромные усилия, чтобы продолжать свою речь. На нем явно лежал груз размышлений, какой-то вопрос непрестанно терзал его. Я чувствовала это, но не могла сказать, в чем дело. Лицо его было безмятежно как всегда, а глаза казались спокойными и глубокими.

— Мы приветствуем грядущую тьму. Всему живому нужен отдых. Все должны видеть сны и становиться мудрее. Добро пожаловать, Королева и волшебница, открывающая нам тайные тропы. Мы уважаем твои знания. Мы восхищаемся твоей мудростью и одновременно боимся ее. Ты даришь рождение, ты пожинаешь урожай смертей. Мы благословляем твой приход. Мы готовы к времени теней.

Мы постояли еще некоторое время, склонив головы, а солнце поднималось все выше, и серый мир сумерек вокруг уступал место коричневому, зеленому и золотому. Ибудан все так же обнимал маму, отсутствующе глядя перед собой. Конор говорил правду. Смерть приходит, и остановить ее нельзя. Колесо времени крутится бесконечно. Все изменяется, все движется вперед. Даже бритт может понять это, если достаточно долго проживет среди нашего народа. Но он никогда не сможет этого принять.

Ритуал окончился, люди возвращались назад узкими лесными тропинками и, без сомнения, думали о теплом очаге и миске с овсянкой. Через некоторое время я обнаружила, что иду рядом с дядей Конором, а остальные внезапно исчезли, и только мы вдвоем движемся по бескрайней тишине леса.

— Рад, что у тебя теплый плащ и удобные ботинки, — заметил дядя. — Нам предстоит долгий путь.

Я не ответила. Это казалось излишним. Но через некоторое время я все же сказала:

— Отец, наверное, будет беспокоиться.

Конор слегка усмехнулся.

— Ибудан знает, что ты со мной. Правда, возможно, он не считает этот факт успокаивающим. Мне уже не доверяют так, как раньше. А у тебя, похоже, настоящий талант попадать… во всякие неприятности.

Мы бесшумно шагали по ковру из мокрых листьев.

— А что, если сегодня приедет Ниав? — спросила я. — Я ведь могу не застать ее. Мне необходимо быть дома, когда приедет сестра.

Он серьезно кивнул:

— Я понимаю, Лиадан. Понимаю гораздо лучше, чем ты думаешь. Но сейчас для тебя именно это намного важнее. Мы вернемся еще до наступления ночи.

Я приподняла брови, но не ответила.

Через некоторое время дядя продолжил:

— А ты способная. Даже я не могу пробить твои щиты. Где ты научилась окружать свой разум таким непробиваемым барьером? И зачем? И что ты там прячешь? Я встречал такой контроль лишь один раз в жизни, когда Финбар закрывался от твоей матери, давным-давно. Ей было очень больно.

— Я делаю то, что должна.

Он искоса взглянул на меня.

—Угу, — больше он ничего не сказал.

Мы двигались молча и быстро, а день все разгорался, и лес вокруг нас постепенно оживал. Мы шли, окруженные дубами, и золотистые листья кружились вокруг нас в порывах свежего ветра, а белки на ветвях хлопотливо готовились к зиме. Мы миновали серые воды озера, поднялись вверх по течению седьмого ручья, вспухшего от осенних дождей до размеров небольшого потока. Потом пришлось преодолевать крутой подъем по каменной россыпи, чьи валуны были испещрены прелюбопытнейшими узорами, будто кто-то пальцем изобразил на каждом надпись на неизвестном, давно исчезнувшем языке. На вершине мы остановились, Конор предложил мне перекусить черствым хлебом и сухофруктами. Мы напились из ручья, и от ледяной воды у меня заболела голова. Странное это было утро, но полное общения.

— Ты не спрашиваешь меня, куда мы идем, — заговорил Конор, когда мы снова тронулись в путь меж старых рябин, отягощенных алыми ягодами.

— Нет, не спрашиваю, — вяло ответила я.

Он снова усмехнулся и в этот момент стал похож на себя в детстве. На мальчишку, который носился со своими пятью братьями и младшей сестрой по бескрайним лесным просторам. Но безмятежное выражение главы друидов почти тотчас вернулось на место.

— Я сказал, что для тебя это очень важно. Надеялся все объяснить тебе напрямую, мысленно. Но теперь вижу, что ты никого не допускаешь в свои мысли. Ты хранишь какую-то важную тайну. Значит, мне придется использовать слова. Существует источник и при нем озеро, они так хорошо скрыты, что лишь несколько человек знают об их существовании. Именно туда мы с тобой и идем. Тебе необходимо разобраться в собственных способностях, понять свои возможности. Иначе ты рискуешь действовать вслепую и пользоваться силой, которой сама не понимаешь. Я покажу тебе.

— Ты меня недооцениваешь, — холодно ответила я. — Я не ребенок. Я прекрасно понимаю, насколько опасно бездумно использовать силу. — Я говорила прямолинейно и коротко, поскольку лишь отчасти понимала, о чем он говорит.

— Возможно, — согласился он. Мы резко повернули налево, прошли под свисающими ивовыми ветвями, за которыми вдруг показалось маленькое неподвижное озерцо меж заросших мхом камней, где из-под земли била ключевая вода. Место совершенно невзрачное. Его и не заметишь, если не знаешь, что искать. — Это место показывается не каждому путешественнику, — произнес Конор, начертив в воздухе перед собой какой-то знак и замерев в двух шагах от воды.

— Что теперь? — спросила я.

— Посиди на камнях. Смотри на воду. Я буду недалеко. Это безопасное место для любых секретов, Лиадан. Эти камни хранят секреты многих тысячелетий.

Я села и сосредоточила взгляд на неподвижной поверхности озера. В этом месте витало ощущение абсолютной надежности, защищенности. Казалось, ничто не менялось здесь долгие-долгие годы. В тишине до меня донеслись слова: «Эта скала — твоя мать. Она держит тебя на ладони». Дядя начал отступать назад и скрылся под ивами. Я попыталась очистить свой разум от мыслей и картин, но одну никак не удавалось изгнать, а я отказывалась снять с нее щит. Если кто и вычислит Крашеного, то не потому, что я выдала то, что знаю. Никому нельзя доверять, даже главному друиду.

Вода пришла в движение, хотя здесь, на этой крохотной опушке меж деревьев и камней, ветра не было. Вода пошла рябью. В ней отразилось и пропало что-то белое. Я заставила себя остаться на месте и не смотреть наверх. Воздух стал тяжелым и неподвижным, словно приближалась летняя гроза, хоть лес и хранил осеннюю прохладу. Вода вспенилась, забурлила и снова сделалась неподвижной. Кто-то стоял на другой стороне озерца. Но не дядя Конор.

«Ты очень похожа на мать». — Кто бы он ни был, он молниеносно прошел сквозь защитные барьеры моего разума. Его способности далеко превосходили таланты Конора, у меня не было никакой надежды противостоять его силе. — «Такая же, но иная». — Я сидела и не могла поднять глаза. — «Тебе нет нужды смотреть. Ты и так знаешь, кто я».

Вода стала матовой, потом зеркальной. Я увидела его отражение. Это мог быть и Конор. Это был почти что Конор. В другой одежде, конечно. Вместо белоснежного балахона этот мужчина носил бесформенные одежды непонятного, серо-коричневого оттенка. Ноги его были босы. Волосы Конора, как у всех друидов, были заплетены во множество аккуратных косичек. Черные кудри этого мужчины свободно вились по плечам. Глаза у Конора серые и спокойные. Глаза этого мужчины бездонно глубоки и, похоже, не имели цвета, как вода, в которой он отражался. Я не могла заставить себя взглянуть на него. «Ты знаешь, кто я». — Он слегка двинулся, и в воде снова отразилось белое пятно. Он носил широкий плащ из домотканой материи, изношенное одеяние с застежкой на плече, местами волочившееся по земле. Он снова двинулся, и я, наконец, признала правду. Глаза не обманывали меня. Вместо левой руки у него действительно было большое белое крыло. Он снова накрыл его плащом.

«Дядя». — Если мысленная речь может быть дрожащей, то моя определенно дрожала.

«Дочь Сорчи. Ты похожа на нее. Как тебя зовут?»

«Лиадан. Но…»

«Подними глаза, Лиадан».

Я была готова к тому, что никого не увижу. Он стоял так неподвижно, что его сложно было заметить, словно он был частью камней, мха и папоротника, росшего по берегам. Ни молодой, ни старый, он поразительно походил на маму, но ее глаза были зелеными и обреченными, а его смотрели ясно и далеко и имели цвет солнечного луча на воде. Отражение не обмануло меня. Мужчина среднего роста, худой, с прямой осанкой, обреченный до конца своих дней нести знак того, что случилось когда-то с шестью братьями и их маленькой сестричкой.

«Кто ты? Ты друид?»

«Мой брат друид».

«Но тогда кто ты?»

«Я — взмах лебединого крыла в потоке ветра. Я тайна в сердце камня. Я остров в бушующем море. Я огонь в голове колдуна. Я ни из этого мира, ни из Иного. И все же я человек. В моих руках течет кровь. Я любил и потерял. Я чувствую твою боль и знаю твою силу».

Я благоговейно смотрела на него: «Они думали, что ты умер. Все. Сказали, что ты утопился».

«Кое-кто знал правду. Я не могу жить ни в вашем мире, ни в другом. Я хожу по границе. На такую судьбу обрекла меня ведьма».

Я поколебалась: «Мама… ты знаешь, что она очень больна? Ей совсем недолго осталось до последнего путешествия». — Дядя казался спокойным. — «Ты придешь проведать ее до этого времени? Ты можешь это сделать?»

«Мне не нужно никуда идти, чтобы с ней увидеться». — Под внешним спокойствием крылась глубокая печаль. В больших потерях виновна леди Оонаг.

«Так она знает? Она знает, где ты?»

«Сначала она не знала. Теперь все изменилось. Они все знают: сестра и братья, те, что остались. Но лучше, чтобы другие не знали. Конор навещает меня, время от времени.

«Тебе наверное… наверное очень тяжело». — Я даже не могла представить себе, насколько.

«Дай, я покажу тебе. Успокой свой разум, Лиадан. Успокой и останови мысли. Дыши глубоко. Вот так. Теперь подожди. Сейчас ты почувствуешь то, что чувствую я. Почувствуешь, как мои мысли вплетаются в твои. Они смешаются с ними. Почувствуй, как мой разум сливается с твоим. Позволь мне на время стать частью тебя. Посмотри моими глазами».

Я сделала, как он просил. Мне не было страшно, откуда-то я знала, что в этом месте безопасно. Я дышала его дыханием. Я чувствовала, как его мысли перетекают в мои, тихие и загадочные, как тени, они быстро захватили меня. Но не как пленницу. За охраняющей завесой его мыслей я по-прежнему оставалась собой, и в то же время стала юным Финбаром, стоявшим на туманном закате на берегу озера, глядящим в глаза злу и чувствующим, что начинает изменяться, изменяться настолько, что разум готов воспринимать лишь то, что доступно дикому животному: холод, голод, опасность… еда, сон… яйца в гнезде, самка с изящно изогнутой шеей и гладкими перьями… рождение, смерть, потеря… холод, вода, невыразимый ужас преображения.

«Вот так это было для нас. Так это осталось для меня». — Он аккуратно отпустил меня. Я дрожала и чуть не плакала.

— Я не понимаю, — прошептала я. — Я не понимаю, зачем меня сюда привели. Почему ты решил открыться мне? Я же не друид.

«Может, и нет. Но у тебя есть дар. Могучий и опасный дар, похожий на мой собственный. Предвидение. Способность исцелять силой разума, которой ты пока едва пользовалась. Я вижу, что ты в беде. Я вижу тебя звеном в цепи, звеном, от которого многое зависит. Тебе необходимо научиться управлять своим даром, иначе он станет для тебя наказанием».

«Управлять? Видения приходят ко мне непрошеными. Я не могу понять, правдивы они или нет, вижу я будущее или прошлое».

На этот раз он заговорил вслух. Голос у него был хриплый, будто он давно им не пользовался.

— Видения напоминают головоломки, они сложны и обманчивы. А иногда ужасающе ясны. Здесь, в этом защищенном месте, их легче контролировать. Вне этой рощи тени сжимаются все теснее. Дай, я покажу. Что ты носишь глубоко-глубоко в сердце? Что бы тебе хотелось увидеть больше всего на свете? Посмотри на воду. Заставь мысли умолкнуть.

Я невольно оглянулась, не наблюдает ли за нами Конор. Его не было видно. Тогда я заставила себя замереть. Я начала дышать глубоко и медленно, почувствовала, как время и место преображаются и застывают вокруг меня. В воде сверкнул какой-то свет, возникло цветное пятно, оно стало яснее и превратилось в картинку. Картинка дрожала и изменялась. Там было темно. Только свет небольшого светильника под сенью странного дерева с широкими перистыми листьями. Лампа освещала двоих. Один спал, завернутый в одеяло, и заплетенные в косички волосы разметались по его шоколадной коже. Возможно, он пытался побороть сон, чтобы побыть со своим другом в темноте, но усталость после боя наконец свалила его. Другой сидел, скрестив ноги, с длинным ножом в одной руке и камнем в другой. Он точил нож, точными, равномерными движениями — раз, и два, и три. Казалось, его глаза следят за монотонным движением стали, но ничего не видят. Временами, он смотрел вверх, словно надеясь, что небо посветлело, потом сдавался и снова принимался за работу. Лезвие этого ножа уже могло пройти сквозь человека, любую броню и вообще все, что угодно.

Руки у меня непроизвольно потянулись вперед, и я тихонько вскрикнула. В то же мгновение мужчина в воде посмотрел наверх, прямо мне в глаза. Выражение его лица ударило меня в самое сердце. Горечь, обида, желание, тоска. Не знаю, чего там было больше. Его глаза потрясенно распахнулись и медленно, очень медленно он опустил нож. А потом поднял руку, протянул ко мне свои разрисованные пальцы, и я в ответ тоже потянулась рукой, немного, еще чуть-чуть, и еще…

«Не трогай поверхность воды».

Но я уже коснулась ее, возникла рябь, и лицо Брана исчезло. Я выдохнула и села со слезами на глазах.

— Тебе это понадобится, Лиадан. Ты должна научиться, пока ты здесь. Учиться придется быстро и потом много практиковаться. Очень скоро подобный долгий путь и крутой подъем станут тебе не по зубам, по крайней мере, временно.

От изумления у меня открылся рот. Хоть что-то можно удержать в секрете?

— Здесь все тайны в безопасности.

— Думаю, ты видел. Видел то, что мне показали.

— Да, конечно. И он тебя видел, можешь не сомневаться. Но для него это не новость. Твой образ все время стоит у него перед глазами, и в битве, и в походе, в любом движении клинка, любой темной ночью. Ты приковала его к себе своим мужеством, своими сказаниями. И теперь держишь. Ты поймала дикого зверя, а содержать его тебе негде. Но он не может от тебя убежать, как бы ни желал и ни старался.

— Ты ошибаешься. Он сказал, что не хочет меня. Он меня прогнал. Я хочу только защитить его и осветить его путь. Больше это сделать некому. — Мне очень не понравились слова дяди. Будто я какая-нибудь соблазнительница, привязавшая к себе мужчину против его воли.

— Ты права и не права. Ты за него в ответе. Ты изменила его судьбу. А теперь отгораживаешься от него. Ты хочешь лишить его собственного ребенка? — Финбар выглядел очень серьезным, но в его тоне не было осуждения. И все же его слова меня рассердили.

— А что ты прикажешь мне делать? Я даже не знаю, кто он. А он, между прочим, презирает меня. Он никогда не явится в Семиводье. Он считает нас… считает отца и маму виноватыми в том, что с ним случилось. Ты предлагаешь мне самой его разыскивать?

— Я ничего не предлагаю. Просто показываю то, что ты должна увидеть.

— Я… я встретила в лесу Дивный Народ. Хозяйку леса и ее спутника с огненными волосами. Они сказали… они приказали забыть этого человека. Они хотели заставить меня обещать, что я останусь в лесу и никогда не выйду замуж. Но я отказалась.

— А-а-а.

— Я просто не знаю, что думать. В том месте были и другие голоса. Более древние, и они сказали мне… казалось, они говорят, что мой выбор верен. И теперь я не знаю, что мне делать.

— Не плачь, девочка.

— Я не плачу… я… — Я чуть было полностью не расклеилась. Я мечтала увидеть Брана, но его вид пробудил во мне сосущую тоску по невозможному.

— Однажды мне тоже случилось изменить ход вещей, давным-давно, — сказал Финбар. — Возможность с риском для жизни спасти жизнь и свободу другого. Я воспользовался этой возможностью и не жалею об этом, хоть и не могу сказать, был ли мой выбор верен. Возможно, последующие события произошли в наказание за то, что я верил, будто что-то изменил. Как видишь, сейчас у меня нет возможности принимать участие в деятельной жизни. Я живу один и не принадлежу ни этому миру, ни другому. Я просто проводник. — За смиренным взглядом и спокойным тоном чувствовалась глубокая печаль. — Я знаю, какого поведения мне бы от тебя хотелось. Но я не собираюсь давать тебе советы. Сейчас, как я вижу, ты несешь слишком тяжелый для такой малышки груз. Дай мне хотя бы на время облегчить его. Позволь, я покажу, что к чему, ведь со временем у тебя возникнет необходимость использовать эту свою способность. Сядь тихо. Дай уйти всему, что беспокоит тебя.

Мое сознание постепенно заполняли образы: полная луна встает над озером, разливая по воде широкую серебряную дорожку. В рассветное небо взвивается первый жаворонок, и его песня звучит, словно гимн чистой радости. Ощущение, будто тебя обнимают сильные руки, теплые и надежные. Мы с Шоном скачем наперегонки вдоль озера, волосы у нас развиваются, сердца стучат, а мы хохочем и кричим от восторга, что живы, молоды и свободны… Склон холма, поросший молодыми дубками. Закатное солнце освещает зеленые листочки и превращает их в сверкающие золотые слитки. Заливистый смех младенца. Картинки сменяли друг друга, прекрасные, полные особого смысла, напомнившие мне обо всем хорошем, случившемся в моей жизни, заставлявшие меня радоваться, что я часть Семиводья и этой семьи. Я лучилась надеждой и благополучием. Образы на мгновение исчезли, и вот я уже гляжу в серые глаза, взгляд которых тверд, как камень. В надежные глаза. Я слышу голос, не принадлежащий Финбару. И он произносит: «Ты не должна делать все это одна, знаешь ли». А потом видения померкли, так же постепенно, как и пришли, сознание мое снова стало ясным, я открыла глаза, увидела перед собой неподвижные воды озера и фигуру дяди, глядящего на меня с того берега.

В голове у меня роилось столько вопросов, что я не знала, с чего начать.

— Ты научишься делать это так же, как и я. Это требует определенного усилия воли. Тебе нужно стать сильнее другого, достаточно сильной, чтобы своими мыслями изменить его собственные.

— Думаешь, мне придется это делать? Но когда?

— Я знаю, что придется. Но назвать точное время не могу. Ты сама поймешь, когда придет нужда. А теперь, Лиадан… Что насчет ребенка?

На меня неожиданно нахлынул страх.

— Ребенок мой, — яростно воскликнула я. — Я сама решу, что с ним будет. Ни эльфы, ни люди не смеют распоряжаться его судьбой.

— Ты права. Ребенок твой. И мужчину ты тоже хочешь вернуть, я видел это в твоем взгляде, когда ты тянула руки к картинке. Но этого мужчину нельзя приручить, Лиадан. Тебе не удастся держать его в Семиводье. А ребенок должен остаться здесь, это важно для всех нас. Возможно, именно твой ребенок — ключ ко всему. Я уверен, Дивный народ сказал тебе и это. Ты никогда не задумывалась, что, может так статься, заполучить обоих у тебя не получится?

— Без сомнения, все может быть и иначе, — сказала я, совершенно не понимая, к чему он клонит.

— Твой мужчина носит знак ворона.

— Он бритт. Я так думаю. Могу поклясться, что в нем нет ни единой капли ирландской крови. Он не может быть ребенком из пророчества. Это просто совпадение.

— Ты быстро ответила, — Финбар был серьезен. — Ясно, что эти мысли посещали и тебя. Но ты права. На его лице изображение ворона, достаточно дикое, чтобы удерживать на расстоянии всех, кроме самых упорных. Но все же он не подходит под слова пророчества. Ни бритт и ни ирландец, но тот и другой одновременно. Этот мужчина не подходит. Но зато твой сын подойдет.

Я протестующе мотнула головой.

— Успокойся Лиадан. Я говорю это, чтобы предостеречь. Сын носит знак своего отца в крови, в происхождении. Это неизбежно. Твой сын будет сыном ворона. Он пронесет по жизни соединенное наследие матери и отца. Бритт и ирландка, в которой слилась кровь двух народов. Все сходится. И время пришло. Как только узнают, кто отец ребенка, именно это все и скажут.

Меня прошиб холодный пот.

— Ты хочешь сказать, что будет лучше, если никто не узнает, чей это сын?

— Я этого не говорил. Для сына ужасно никогда не знать своего отца, а для отца — никогда не встретить своего сына. Спроси себя, почему ты рассказала именно те сказания, пока жила в банде. Я не пытаюсь повлиять на тебя, я не так глуп. Ты должна выбирать сама, как и мужчина с маской ворона, не знающий, что стал отцом. Возможно, ты продолжишь ломать общий узор. Но, в любом случае, будет мудро предпринять некоторые шаги для защиты ребенка. Возродились древние силы, которые мы считали давно ушедшими. Некоторые не хотели бы, чтобы этот ребенок вырос и возмужал. Здесь, в лесу он будет в безопасности.

— Откуда ты столько знаешь?

— Я ничего не знаю. Я просто пересказываю тебе то, что видел.

Я нахмурилась:

— Все: ты, мама, Конор, даже Владычица леса постоянно твердят о древнем зле. Что-то вернулось и с ним надо бороться. Но какое зло? Почему никто не объясняет?

Он посмотрел на меня с некоторой жалостью:

— Так они тебе еще ничего не сказали?

— Что? Что сказали?!

— Думаю, не я должен тебе все открыть. Конор взял с нас клятву молчания. Возможно, со временем, ты все узнаешь. А пока пусть твоя свеча горит, девочка. Твой мужчина сейчас очень далеко. И его окружают тени.

— Я сильная, — произнесла я. — Достаточно сильная, чтобы удержать и своего мужчину, и своего ребенка. Я сохраню обоих. Я не отдам их. — Собственные слова удивили меня. Они были чрезвычайно далеки от здравого смысла, и все же я знала, что говорю правду.

Финбар минуту молчал, а потом внезапно раздался тихий смех.

— И как я только мог усомниться, — произнес дядя с усмешкой, напоминавшей улыбку его брата, и несколько неуместной на хрупком, нездешнем лице. — Ты же дочь своей матери!

А потом, рядом со мной, беззвучно появился Конор и успокаивающе положил руку мне на плечо.

— Нам надо уходить, — сказал он. Непонятно было, слышал ли он хоть что-то из того, что было сказано между мной и его братом. — Твой отец, безусловно, уже ногти грызет от волнения.

Озеро перед нами было гладким, как стекло.

«Ступай домой, Лиадан. Если я понадоблюсь, ты найдешь меня здесь. Тренируй свои способности».

Я кивнула, мы развернулись, снова прошли под свисающими ивовыми ветвями и пустились в обратный путь. Когда мы почти дошли до озера, я рискнула и спросила:

— Дядя, а что стало с тем юным друидом, с Киараном? Он вернулся в лес?

Дядя очень долго молчал, но наконец произнес:

— Нет, Лиадан. Он не вернулся.

— Куда он отправился?

Конор вздохнул:

— В дальний путь. Он выбрал опасную дорогу, чтобы найти свое прошлое. Он поклялся никогда больше не возвращаться в братство. Это большая потеря. Большая, чем он думает.

— Дядя, а это имеет какое-то отношение к тому… к тому злу, о котором говорила мама, к какой-то вернувшейся тени прошлого?

Губы Конора сжались. Он не ответил.

— Почему ты не хочешь сказать мне? — спросила я сердито и одновременно несколько испуганно. — Почему никто не хочет мне ничего объяснить?

— Об этом нельзя рассказывать, — серьезно ответил Конор, и мы снова замолчали.

Пока мы дошли до края леса и прошли через поля к дому, уже стемнело, и над главным входом уже зажгли светильник, а во внутреннем дворе суетились люди.

— Ты устала, — заметил Конор, когда мы зашагали по гравиевой дорожке к дому. — Даже я слегка притомился. Но сегодня тебе не удастся лечь пораньше. Я бы сказал, все выглядит так, что Уи-Нейлла и твою сестру ждут уже сегодня. Ты справишься?

— Я всегда справляюсь.

— Это не осталось незамеченным.

Мы вошли в освещенный зал. Конор оказался прав. Сестру ожидали еще до ужина. Пока нас не было, прибыли другие гости, и дом был наполнен светом, болтовней и запахом всяких вкусностей. Вот Шеймус Рыжебородый греет у очага свое большое тело и что-то шепчет на ухо молодой жене, а она смущенно хихикает. Вот Шон и Эйслинг, рука в руке, они светятся от счастья, что снова вместе. Вот мой отец хмурится, глядя на Конора. И Эамон. Эамон, который, когда мы вошли, поднялся с места. Бледный, впившийся в меня взглядом так, будто весь вечер только меня и ждал. Я помчалась наверх переодеваться. Никогда еще мне так не хотелось свернуться калачиком под одеялом и заснуть. У меня в комнате горел огонь, будто Жанис точно знала, когда я вернусь, а на кровати лежало зеленое платье. Я стащила с себя старую одежду и втиснулась в новую. Живот у меня стал лишь чуточку круглее. Если не знать, то и не заметишь. Очень скоро все узнают. Я застегнула платье и плеснула в лицо водой из кувшина. Потом сунула в огонь палочку и держала, пока она не занялась. Свеча уже прогорела почти до конца. Скоро мне придется делать новую. Я зажгла фитилек, и запах трав начал разливаться в вечернем воздухе. Травы любви, травы исцеления. «Держись. Где бы ты ни был, держись».

Спустившись вниз, я уже не могла избегать Эамона. Не успела я заговорить с Эйслинг, или с юной женой Шеймуса, как он уже возник рядом со мной, взял меня за руку, отвел на скамью и принес вина.

— Только воду, пожалуйста.

— Ты очень бледна, — сказал Эамон, принеся мне новую чашу. Он сел рядом со мной, и когда передавал мне питье, его пальцы коснулись моих. — Ты не заботишься о себе, Лиадан. Что-то не так? Почему ты отказалась меня видеть?

Я глубоко вдохнула, затем выдохнула и ничего не ответила.

— Лиадан? В чем дело? — голос его звучал нежно, брови озабоченно хмурились.

— Прости меня, Эамон. Лучше нам об этом не говорить. Я устала. Я сегодня очень много ходила.

Он нахмурился:

— О тебе должны лучше заботиться.

Я не нашлась, что ответить. Мы сидели, представляя из себя островок молчания посреди общего смеха и болтовни.

— Я этого не допущу, — вдруг произнес он. — Ты не можешь так со мной поступать.

— Как поступать? — Бригид, помоги мне. Я так устала! Прикосновение его руки вызвало во мне воспоминания, пробудило ото сна нечто, чему лучше бы спать и дальше.

— Зак… закрываться от меня. — Эамон хмурился, явно сердясь на самого себя. Он давно уже справился со своим детским заиканием. — Ты не имеешь права так со мной обращаться, Лиадан. Я должен перед отъездом поговорить с тобой наедине.

Я втянула воздух. Мне вдруг захотелось плакать. Как я могу сказать ему? Как я могу? У меня вырвалось:

— Как же я устала, как ужасно устала!

Выражение его лица изменилось. Он быстро огляделся, убедившись, что на нас никто не смотрит, а потом поднял руку и погладил меня по щеке, всего один раз, смахнув единственную скатившуюся слезинку.

— Ох, Лиадан.

Выражение его лица напугало меня. Кажется, существует очень тонкая грань между любовью и ненавистью, между страстью и гневом. От ответа меня избавил перестук копыт во дворе и всеобщее движение к дверям. Но когда мы встали, чтобы следовать за всеми, рука Эамона оказалась у меня на спине, защищая меня от толпы. Очень скоро придется ему все рассказать. Как ни трудно, но мне придется найти для этого слова.

Цокот копыт. В темноте чадят и рдеют факелы. Беззвездное небо кажется низким от туч. Они въезжают во двор по двое, и ни следа усталости не заметно в прямых спинах и гордой посадке воинов Уи-Нейлла. Один несет его знамя — белое полотнище с алым змеем, извернувшимся и пожирающим собственный хвост. За ним едет широкоплечий Фионн со сжатыми губами, а рядом моя сестра. Как же я мечтала снова увидеть ее! Ниав, дразнившую и изводившую меня все мое детство. Ниав, способную злиться, а через минуту доверять мне самые свои страшные тайны. Ниав, хохочущую, золотую, кружащуюся в снопе солнечного света в своем белом платье. «Неужели тебе не хочется, чтобы твоя жизнь вспыхнула и запылала так ярко, что это увидели бы все вокруг? Неужели ты не мечтаешь об этом, Лиадан?». Я безумно по ней скучала, мне не терпелось поговорить с ней, и неважно, что она устала с дороги. Я спустилась вниз по ступенькам и встала рядом с Лайамом. Лошадь сестры остановилась прямо передо мной. Я посмотрела на нее и тут же поняла: о чем бы мы с ней не говорили, я не смогу доверить ей мой секрет. Потому что я стояла прямо перед ней, в своем зеленом платье, светясь от сознания, что даю начало новой жизни… а она глянула на меня и отвела взгляд, и лицо у нее было словно застывшая маска, голубые глаза смотрели пустым, отсутствующим взглядом, будто в ней убили и надежду, и страсть, и все ее необузданные мечты. Подошел Фионн, предложил ей руку, и она изящно спешилась. На ней был мягкий подбитый мехом дорожный плащ, на ботинках — ни пятнышка. Сверкающие волосы покрывала белоснежная накидка, поверх которой был наброшен теплый капюшон. Она напоминала экзотическую ракушку, чьего прежнего жильца вымыл и навсегда унес внезапный шторм… бледные остатки прелестной, навеки ушедшей девушки. Я шагнула вперед и обняла ее, крепко прижала к себе, словно отрицая то, что увидела. А она отстранилась.

— Лиадан. — Похоже, ей потребовалась немалое усилие, чтобы выдавить хотя бы это.

— О, Ниав! Ниав, как же хорошо, что ты приехала!

Но ничего хорошего не было. Совсем ничего. Я посмотрела на прекрасное, застывшее лицо сестры, и сердце у меня похолодело от дурного предчувствия.

 

Глава 15

С Ниав явно было что-то не так, но я не могла понять, что. Она избегала меня. Отказывалась говорить, будто нарочно не хотела осознавать, что она наконец-то дома. При этом выражение лица Ниав было настолько безвольным, а взгляд настолько пустым, что мне не верилось в ее способность сделать усилие, которое для этого необходимо. Даже когда мужчины собирались вокруг огромного дубового стола и углублялись в стратегические планы, мне не удавалось застать Ниав одну. Часто я вообще не могла ее найти.

— Ниав плохо выглядит, — хмурясь, заметила Эйслинг. — Может, она беременна?

На третью ночь после их приезда, я попросила Лайама об одолжении:

— Дядя, ты видишь, что стало с Ниав. Она измучена, подавлена. Она не может ехать в Тару. Фионн, без сомнения, должен это признать. Спроси его, не могла бы она остаться с нами, пока мужчины путешествуют?

Лайам сурово посмотрел на меня:

— Объясни мне, племянница, с чего я должен делать Ниав хоть какое-то одолжение?

— Ты спрашиваешь об этом меня?! Разве ты не видишь, что с ней сотворило это замужество? Разве не помнишь, какой она была?

— Это несправедливо, Лиадан. Женщина обязана подчиняться сначала воле отца, а потом воле мужа. Это разумно и естественно. Фионн — уважаемый человек, с высоким положением. Он из Уи-Нейллов. Ниав должна повзрослеть и смириться, если собирается принести его дому хоть какую-то пользу. Ей необходимо забыть о прошлом, — было похоже, что он пытается убедить себя, а не меня.

— Дядя, пожалуйста, спроси его.

— Ладно, ладно. Не могу отрицать, что идея здравая. Эамон уже предложил, чтобы ты и твоя сестра поехали с Эйслинг, через день-два. Я тоже предпочитаю именно такой расклад. В его доме ты будешь в безопасности, составишь Эйслинг компанию, пока ее брат в отъезде. А для Ниав это станет передышкой на пути домой. Ты права, она что-то неважно выглядит.

На второе же утро Шон представил союзникам свой стратегический план. Они в тот момент находились в маленькой комнатке, а не в зале. Я как раз несла по верхнему коридору стопку белья и услышала, как голоса там стали громче. Но не от гнева, а от смеси изумления и энтузиазма. Я уловила в тоне Шона накал и желание всех убедить. Обед стыл на столах в большом зале, а они все сидели за закрытыми дверями и обсуждали этот план. Когда же они наконец, вышли, Фионн и Шон все еще продолжали увлеченно беседовать, а бледный Эамон недовольно молчал. Активное обсуждение продолжалось и во время обеда. Мнения разделились. Фионну идея понравилась, Шеймус колебался. Лайам был непоколебим: он никогда не пойдет ни на какой союз ни с какой бандой, не станет иметь дело ни с какими безликими разбойниками и не пойдет ни в какой поход, если не будет сам все контролировать. А ведь все знали, что контролировать Крашеного невозможно. Он сам устанавливал законы, если это слово можно употребить в отношении такого негодяя. Доверять ему — все равно, что совать голову в пасть дракона. Полная глупость. Кстати, встрял Шеймус, как вообще к этому подступиться? Этот разбойник появляется и исчезает когда хочет, никто не знает, где у него штаб. Скользкий как угорь, иначе не скажешь. Как можно передать ему письмо и сообщить о нашей заинтересованности? Шон ответил, что он знает способ, но объяснять ничего не стал. Эамон почти не участвовал в разговоре. Когда все было съедено, он не вернулся с остальными к дальнейшему обсуждению, а вышел на улицу.

Я заставила себя пойти за ним. Я не могла ждать, пока он сам меня разыщет. Раз уж я собираюсь вывалить на него дурные новости, лучше начать самой. И чем раньше, тем лучше. Все выходило не так, как планировали мы с мамой, но Эамон не оставил мне выбора.

Я нашла его на конюшне. Он разглядывал серую кобылку, на которой я вернулась домой, конюх как раз вывел ее пройтись по двору. Раз, два, три, четыре — она переступала изящно, как танцовщица. Шкура ее блестела, серебристая грива и хвост были расчесаны волосок к волоску.

Я подошла к Эамону и встала рядом.

— Лиадан, — в его голосе звучало напряжение.

— Ты хотел поговорить со мной, — сказала я. — Ну вот, я здесь.

— Я не знаю, возможно… сейчас не вполне удачное время. Я… твой брат сильно разочаровал меня, поразил очевидно ложными суждениями. Боюсь, сейчас я не готов делиться своими мыслями.

— Я знаю, что время не совсем удачное, Эамон. Но мне надо кое-что тебе сказать, и я должна сделать это именно сейчас, пока у меня хватает духа.

Он тут же весь превратился в слух.

— Ты боишься что-то мне рассказать? Никогда не бойся меня, Лиадан. Ты должна знать, я никогда не причиню вреда самому драгоценному, что у меня есть.

Его слова совершенно не облегчили мою задачу. Мы тихо обошли конюшни и сели на освещенных солнцем ступеньках. Когда-то мы очень любили поверять здесь друг другу детские секреты. Здесь никто тебя не заметит, разве что, друид.

— Что случилось, Лиадан? Что может быть настолько плохо, что ты боишься поведать об этом другу? — с этими словами он взял меня за обе руки так, что я не могла отстраниться. — Расскажи мне, милая.

Бригид, помоги мне! Меня с головы до ног била дрожь.

— Эамон, мы знаем друг друга с детства. Я уважаю тебя, я должна сказать тебе правду, насколько смогу. Помнится ты… ты попросил меня стать твоей женой, и я сказала, что отвечу следующим летом, в Белтайн. Но так случилось, что я должна дать тебе ответ прямо сейчас.

Возникла пауза.

— Похоже, я напрасно слишком давил на тебя с этим, — осторожно произнес он. — Если тебе так будет легче, я буду ждать, сколько ты захочешь. Обдумывай свой ответ столько времени, сколько тебе нужно.

Я сглотнула.

— В том-то все и дело. У меня нет больше времени. И я не могу выйти за тебя замуж — ни сейчас, ни потом. Я ношу ребенка от другого мужчины.

Воцарилось долгое молчание. Я с несчастным видом глядела в землю, а он сидел совершенно неподвижно, все еще не отпуская моих рук. Наконец, он заговорил. Чужим голосом, но спокойно и безо всякого выражения:

— Не думаю, что я расслышал верно. Что ты сказала?

— Ты меня слышал, Эамон. Не заставляй меня повторять.

Снова молчание. Он выпустил мои руки. А я не могла глядеть ему в глаза.

— Кто это сделал?

— Я не могу тебе ответить, Эамон. Я не скажу.

Он с силой схватил меня за плечи.

— Кто это сделал? Кто отобрал то, что по праву принадлежит мне?!

— Ты делаешь мне больно. Я сказала тебе то, что должна, теперь ты свободен от данного мне слова. Больше я ничего не скажу.

— Не скажешь? Что значит, «не скажешь»?! О чем они все думают — твой братец, твой дядя, твой отец? Они должны по всем дорогам искать негодяя, который совершил над тобой такое, и заставить его заплатить за это… за эту мерзость.

— Эамон…

— В ту самую секунду, как я тебя увидел, когда мы с Шоном тебя нашли, я испугался, что с тобой сотворили именно это. Но ты не хотела со мной говорить, и ты казалась спокойной, даже чересчур спокойной… и никто больше об этом не заговаривал, вот я и решил… но я сам отомщу за это варварское преступление, раз уж они не чешутся! Я заставлю его заплатить! Этот ре… ребенок должен был быть моим!

— Они не знают, — у меня дрожал голос. — Шон, Лайам, отец — они все еще ничего не знают. Ты второй человек, который об этом слышит, после мамы.

— Но почему? — Теперь он встал и ходил из стороны в сторону, то сжимая, то разжимая кулаки, будто ему не терпелось кого-нибудь побить. — Зачем молчать? Зачем отнимать у родственников удовлетворение от справедливой мести?

Я сделала глубокий вдох.

— Потому, — произнесла я очень отчетливо, чтобы он точно понял, что именно я сказала, — что я участвовала в этом добровольно. Этот ребенок зачат в любви. Я знаю, это ранит тебя больше, чем мысль о насилии. Но это правда. — Я все еще не могла заставить себя взглянуть ему в глаза.

Он все ходил туда-сюда, туда-сюда. Ладно, по крайней мере, я наконец сказала ему правду, и сильное чувство собственности не оставит ему иного выбора, кроме как от меня отказаться. Он найдет какое-нибудь извинение и отправится в Тару лелеять свою оскорбленную гордость и искать другую жену.

— Я тебе не верю. — Он внезапно остановился прямо напротив меня, наклонился, взял меня за руки и заставил подняться. На этот раз мне пришлось посмотреть на него, и я по глазам поняла, что он говорит правду. — Я слишком хорошо тебя знаю. Ты на такое не способна. Ты слишком мудра и осторожна. Я отказываюсь верить, что ты отдалась кому-то вот так, до свадьбы, дав обещание другому. Этого просто не может быть!

Реши он нарочно сделать мою задачу максимально сложной, он не преуспел бы больше.

— Это правда, Эамон, — тихо сказала я. — Я люблю этого человека. Я ношу его ребенка. Я не знаю, как сказать об этом яснее. И, кстати, я ничего тебе не обещала.

— Он предлагал тебе стать его женой? Дать твоему ребенку свое имя?

Я покачала головой. Только бы он замолчал. Только бы ушел. От каждого слова мне становилось все больнее.

— Да этот урод просто воспользовался твоей невинностью, а ты теперь из какого-то ложного чувства верности защищаешь его! Я его найду и удушу голыми руками. И с наслаждением буду глядеть, как он подыхает.

На мгновение я снова увидела ту картинку: сжимающиеся на горле руки, прерывистое дыхание, нож, кровь. Потом видение снова затуманилось, и я покачнулась.

— Лиадан, что случилось? Вот, присядь. Дай, я помогу тебе. Тебе нехорошо.

— Я хочу, чтобы ты ушел. Пожалуйста, уходи. — Я спрятала лицо в ладони, чтобы не смотреть ему в глаза.

— Тебе нужна помощь…

— Мне уже лучше. Мне, правда, надо побыть одной. Пожалуйста, уходи, Эамон. — Собственная слабость сделала меня жестокой.

— Ну, раз ты хочешь именно этого, — теперь он сумел совладать с голосом. Он развернулся, чтобы уйти.

— Подожди.

Я услышала, как он втянул в себя воздух. Но не сказала того, что он хотел бы услышать.

— Я должна попросить тебя об одолжении. Я еще никому не рассказала свою новость. Пожалуйста, дай мне время самой сообщить отцу, Шону и дяде, не упоминай об этом. И… и… Эамон, прости, что я сделала тебе больно.

Он не ответил.

— Эамон?

— Ты бы сказала мне «да», ведь так? — Он заговорил неожиданно, будто слова вырвались у него против воли. — В Белтайн. Ты бы приняла мое предложение, если бы не это?

— Ох, Эамон… Ну, какую пользу хоть одному из нас принесет мой ответ на этот вопрос? Все переменилось. Все теперь иначе. А сейчас, пожалуйста, уходи. Нам нечего больше сказать друг другу. Все уже случилось, никакое кровопролитие не может этого изменить.

— Мне понадобится время. — Это тоже меня удивило. — Время, чтобы смириться.

— Другим тоже, — криво усмехнулась я. — Мне еще многим предстоит об этом рассказать. Я вынуждена еще раз попросить тебя пока никому об этом не говорить.

— Ну конечно, я буду молчать. Я всегда глубоко уважал тебя, и до сих пор уважаю. — Он скованно, неловко поклонился, развернулся на каблуках и, наконец, ушел.

Это был странный ужин, полный переглядываний, жестов и недосказанностей. Ниав вышла к столу в необычайно закрытом платье из мягкой золотистой ткани, с высоким воротником и длинными рукавами. Она молча села рядом со своим мужем, который говорил с Лайамом о стратегии. Она почти не ела. Мамы не было, отец сидел, погруженный в свои думы. Время от времени я ловила его взгляд, брошенный на Ниав и Фионна. Мрачное выражение его лица словно отражало мои собственные мысли. Мне вдруг тоже расхотелось есть. Я преодолела только первое препятствие. Что до Эамона, он обязан был явиться, как и отец, поскольку его отсутствие могли счесть оскорбительным. Он пил вино, его бокал снова наполняли, и он снова пил. Перед ним поставили тарелку с едой, но он к ней не притронулся. Его мрачный взгляд выдавал темные мысли.

Наутро следующего дня стояла отличная погода. Я проснулась рано, оделась в теплое уличное платье и накинула поверх серый плащ, неэлегантная, но практичная комбинация. Вода в тазу для умывания оказалась неимоверно холодной. Я вышла на улицу и отправилась разыскивать отца. Большей частью наши овцы ягнились весной, но иногда матки приносили ягнят и осенью. В холодные зимы это доставляло лишние хлопоты. Я нашла Ибудана на верхних пастбищах, он вместе со старым пастухом и парой юных помощников, служивших ему глазами и руками, проверял стада. Я увидела совсем новорожденного ягненка, он уже встал на ножки, но еще дрожал, и они как раз спорили, забрать его неудачно объягнившуюся мать в овчарню и этим спасти от гибели, или оставить здесь на волю случая.

— Дайте ей шанс, — произнесла я, остановившись у них за спинами. — Этот малыш, возможно, через пару лет станет призовым бараном. Дайте ей хотя бы пару дней.

— Не, непрально, — старик почесал поросший жесткой белой щетиной подбородок. — Мож, мы тока время потеряем.

— Дайте ей пару дней, — повторила я. Овца смотрела на меня своими невинными глазами. Отец сидел рядом с ней на корточках. Увидев меня, он поднялся. — Ребята, заберите ее вниз, в овчарню. Вы знаете, что делать.

— А как же! Возьмем шкурку дохлого ягненка, привяжем к этому и подпустим к другой матке. Она обязательно примет его за своего. — Парень был явно рад блеснуть своими познаниями.

— Ну, тогда приступайте, — с усмешкой произнес Ибудан.

— Отец, у тебя есть несколько минут?

— Конечно, солнышко. В чем дело?

Три пастуха, двое молодых и один старый, погрузили больную овцу на доску и отправились к овчарне. Сгорбленный старик шел за парнями, осторожно неся на руках новорожденного ягненка.

— Что тебя беспокоит, дочка? Ты хочешь поговорить о Ниав?

— Я о ней беспокоюсь, это правда. Но сейчас мне нужно поговорить с тобой о другом. Это очень серьезно и неотложно, отец. Ты… ты, я боюсь, очень рассердишься.

— Садись сюда, Лиадан. Звучит почти устрашающе. Меня не так-то просто рассердить, ты это знаешь.

Мы уселись рядом на низкой каменной стенке. Отсюда было видно, как нижние участки леса, словно руки, пытаются обнять мрачные крепостные стены Семиводья. Кружась, падали листья, а ледяной воздух был прозрачен, разве что кое-где поднимались перышки дыма от раннего огня в чьем-нибудь очаге.

— Славное будет утро, — заметил Ибудан.

— Эта овца, — спросила я, начав с середины, — ты подарил ей два дня. А мог ее убить. Почему?

Он на мгновение задумался.

— Я бы, вообще-то, последовал совету старика. Он пас овец еще до того, как я родился. Я сделал это по твоей просьбе. Может, она умрет, а может, и нет. Почему ты спрашиваешь?

— Когда… пока меня не было дома, я убила человека. Я… я перерезала ему горло своим ножом, и он умер. Я никогда раньше этого не делала.

Отец ничего не сказал. Он ждал продолжения.

— Больше ничего не оставалось, понимаешь? Он умирал, его оставили умирать в ужасной агонии. Я не могла поступить иначе. Ты как-то сказал, что надеешься, что мне никогда не придется прибегать к умению пользоваться ножом, луком и всем прочим. Ну… я им воспользовалась и чувствую себя ужасно. Но в то время у меня, правда, не было выбора.

Ибудан кивнул:

— Ты это хотела мне рассказать?

— Это только часть. — У меня вдруг сжалось горло. — Там был и еще один человек, я пыталась его вылечить. Как эту овцу. Я настояла на том, чтобы сохранить ему жизнь, и он очень страдал, а, в конце концов, все равно умер. Я сделала неверный выбор, но я была в нем так уверена!

Отец снова кивнул:

— Ты сделала то, что должна была. Не всякий выбор бывает верен. И невозможно точно знать, ошибешься ты или нет. Твоя мама сказала бы, что кто-то приложил к этому руку. Ты способная целительница, если кто и мог спасти этого парня, так это ты. Мало ли по каким причинам его жизнь нужно было продлить…

Я промолчала.

— Знаешь, — доверительно произнес Ибудан, — если я что и выучил после стольких лет жизни среди ирландцев, так это то, что вещи и события в историях почти никогда не приходят парами. Всегда тройками. Три желания, три дракона. Трое мужчин.

Я сделала глубокий вдох.

— Отец, не так давно ты сказал мне, что когда придет время, я сама выберу себе мужа. Ты помнишь?

Он некоторое время молчал.

— Это не то, чего я ожидал. — Солнце поднималось все выше, в утреннем свете волосы отца стали золотисто-рыжими, точно как у Ниав. Осенняя рыжина, цвет дубового листа. — Но, да, я, без сомнения, помню.

— Я… — Мне никак не удавалось выдавить из себя эти слова… — Отец, я…

— Ты встретила мужчину, и он пришелся тебе по сердцу? Наверное, того самого древнего уродливого старика, чей надежный характер мы с тобой тогда обсуждали? — Он улыбался, но в голубых глазах, внимательно всматривавшихся в мое лицо, застыл вопрос.

— Я должна сказать все прямо, отец. Мои слова причинят тебе боль, меня это очень огорчает. Я жду ребенка. Я не могу назвать имени его отца и не выйду замуж, ни за него, ни за кого-либо другого. Мне никто не причинял ни зла, ни насилия. Этот человек, он… я выбрала бы его из всех мужчин на земле. Но мне придется выносить и вырастить ребенка одной, поскольку никто не приедет за мной в Семиводье. Я уже рассказала маме и Эамону. Теперь я говорю об этом тебе, и мне страшно, потому… прежде всего потому, что я не хочу потерять твое уважение. Если ты перестанешь верить в меня, я начну сомневаться в себе. А я не могу себе этого позволить. Мне сейчас нужна вся моя сила.

В отличие от Эамона, отец, слушая мои новости, сидел неподвижно. Он смотрел вдаль, на зеленую массу леса, и выражение его лица невозможно было понять. Он не попросил меня повторить. Не принялся шагать взад и вперед. Наконец, он спросил:

— А что сказала твоя мать?

— Что этот ребенок дорог ей не меньше, чем мне. Что весной она все еще будет с нами и собственными руками примет его.

— Понятно, — сказал он, и непреклонность в его голосе и линии напряженного подбородка подсказывала, что он с трудом сдерживает гнев. — Думаю, мне ты должна сказать. Я считаю, что ты обязана назвать мне имя этого мужчины. Неудачно выбранный любовник Ниав, по крайней мере, имел смелость посмотреть мне в глаза и объясниться. А твой, похоже, просто взял то, что понравилось, и двинулся к новым приключениям.

Я почувствовала, как к щекам приливает жар.

— Ты обесцениваешь то, что между нами было, — воскликнула я, боясь, что сейчас поссорюсь с отцом, которого уважала больше всех на свете. — Это не было… случайной связью или каким-то легкомысленным совокуплением… Это было…

— А ну-ка, напомни мне, как долго тебя не было дома? — спросил отец.

— Прекрати! Ты не прав! Да что же с нами такое происходит — все друг друга только ранят и никто никого больше не слушает?!

Возникла пауза, а потом он снова заговорил, на этот раз очень тихо:

— Ладно, хорошо. Я вижу результат ошибки Ниав, вижу, как она изменилась, и мне от этого очень больно. Я выслушаю тебя. Возможно, имя этого мужчины не так уж и важно, мне сложно понять его действия. Ты сказала, что он никогда не явится в Семиводье. Почему? Какой мужчина не последует за такой женщиной и не пожелает заполучить ее в жены? Какой мужчина не захочет узнать собственного сына? Разве что он уже женат или недостоин тебя по какой-то иной причине. Но твои суждения редко оказываются неверными, доченька.

— Он… он просил меня остаться с ним, но я отказалась. Из-за мамы. Мне необходимо было вернуться домой. А позже он… когда он узнал, кто я такая, он был только рад от меня избавиться. — Мне вдруг захотелось плакать.

— Мне все это очень не нравится. Он это как-то объяснил?

Я не планировала вдаваться в подробности. Но не удержалась.

— Все тянется из твоего далекого прошлого. Когда ты только уехал из Херроуфилда. Он сказал, что ему причинили какое-то зло. Он сказал… сказал, что ты отнял его право рождения. Что-то в этом роде. Отец, ты никому не должен об этом рассказывать, понимаешь?

Он нахмурился.

— Это было давно. Сколько лет этому твоему мужчине?

— Немного. Как Эамону, может, чуть меньше.

— И он бритт? — фраза звучала вопросительно, но я не ответила, поскольку не могла признать, что не знаю ответа. — Значит, когда я покидал Херроуфилд, он был еще младенцем, — продолжил отец. — Это не может быть правдой.

— Ты никогда не рассказывал о том времени. Было что-то такое… может, произошло что-нибудь способное объяснить его слова? Кто-нибудь причинил зло ребенку? На него явно тяжело давит некое давнее бремя.

Ибудан покачал головой:

— Конечно, там имелись дети: в замке, в деревнях, на фермах… Но я оставил свои владения в хороших руках. Перед отъездом я лично убедился, что все в полном порядке. Мои люди остались отменно защищенными, их будущее было обеспечено настолько, насколько вообще возможно в наши беспокойные времена. Возможно, если бы я с ним поговорил…

— Нет, — ответила я. — Это невозможно.

— Ты его стыдишься? Или меня?

— Нет, отец, даже и не думай. Он просто не может сюда приехать. Он живет… его жизнь полна опасностей, его преследуют. В ней нет места ни для меня, ни для ребенка. Будет лучше, если я просто выращу малыша одна.

— Но за Эамона ты замуж не хочешь.

— Либо отец моего ребенка, либо никто.

— Ты уже рассказала Ниав?

— Ну, как я могла это сделать? Ты же видишь, какой она стала! И двух слов мне не сказала со дня приезда.

Мы встали и медленно начали спускаться к овчарне. Некоторое время мы молчали, а потом отец сказал:

— С самого возвращения Ниав я не могу до нее достучаться, Лиадан. Она не хочет говорить с мамой, а та так мечтает облегчить ей боль от того, что ей запретили видеться с любовником. Мне кажется, что вместо моей дочери приехала совсем другая женщина. Будто что-то превратило сверкающую, солнечную девушку в бледную тень себя самой. Я уже потерял одну дочь, твоя мать уходит от нас все дальше… Я не хочу потерять еще и тебя.

Я взяла его под руку.

— Мне всегда хотелось остаться здесь. Ты же знаешь.

— Да. Маленькая моя доченька, мастерица в любых домашних делах, счастливая от того, что кругом родные и близкие. Ты сердце нашего дома, Лиадан. Но… уверена ли ты, что больше тебе ничего не хочется?

Я не ответила. Мы с отцом не лгали друг другу.

— Что если этот человек завтра возникнет у тебя на пороге и позовет с собой? Что ты ему ответишь?

«Если он возникнет у меня на пороге завтра, до отъезда Эамона, он едва ли останется в живых».

— Не знаю. Я не знаю, что бы я сделала.

Мы подошли к деревьям. Впереди уже виднелась белая стена овчарни.

— У меня к тебе есть предложение, если мама его одобрит, мы так и сделаем, — отец говорил так, будто излагал план строительства стены или разбивки виноградника. Но в глазах его сквозило беспокойство. — Когда Эйслинг поедет домой, ты отправишься с ней в Черную Башню и поживешь там, пока Эамон находится в Таре. Возьми с собой Ниав и попытайся разузнать, что с ней случилось. Мне кажется, все гораздо хуже, чем мы думаем. Что-то ранило ее очень глубоко. Я изо всех сил пытался достучаться до нее, но она видит во мне врага и не желает со мной разговаривать. Твоей матери сейчас и так тяжело, ей не вынести еще и необходимости ежедневно видеть родную дочь в таком состоянии и чувствовать, что ее помощь отвергают. Мама уверена, что если Ниав с кем-то и заговорит, то именно с тобой. Я очень тебя прошу, сделай это для меня. Но только пока за ней не приедет Фионн, потом ты должна отправиться домой. Тебе и самой не захочется оставаться в доме у Эамона, когда он вернется. Ты говоришь, что все ему уже рассказала. Наверное, вам обоим было тяжело. Эамон очень гордый человек, он с трудом переживает потери.

— Это было ужасно.

Отец обнял меня за плечи:

— Ну, так что ты скажешь?

— Если ты хочешь, я поеду. — Сердце у меня сжималось от одной только мысли об этом. Я совсем не была уверена, что хочу знать, что же скрывается за пустым взглядом Ниав. Но я точно знала, что не хочу ехать в дом Эамона, даже когда его там нет.

— Ты сделаешь это ради меня и мамы. Я же со своей стороны обещаю защиту тебе и моему внуку. Я сам расскажу обо всем Лайаму еще до его отъезда в Тару. А так же Конору и Шону.

— Мама сама хотела…

— Расскажу я. И сделаю это так, что тебя ни о чем не станут спрашивать, и от тебя ничего не будут требовать. Ты моя дочь. Ты и твой ребенок будете в Семиводье в безопасности столько, сколько вы решите здесь жить.

— О, отец! — Я крепко обняла его.

— Я не желаю видеть, как ты впадаешь в отчаяние, подобно Ниав. Я тоже нарушал правила, чтобы получить желаемое, Лиадан. Я никогда не забывал, что оставил позади, когда пришел сюда. Но я ни одной секунды не считал, что мой путь неверен. Ты — дочь своей матери. Я просто не могу поверить, что твой выбор плох. Без сомнения, все у тебя, в конце концов, будет хорошо. Ну-ну, солнышко, поплачь, если хочешь. Попозже поговори с Эйслинг, и обсудите с ней твою поездку. Возможно, стоит отправиться в повозке, в твоем положении не стоит ездить верхом.

— Повозка! — Я мгновенно перестала плакать. — Я же не инвалид. Ехать на серой кобылке совершенно безопасно. Мы не станем торопиться.

 

Глава 16

Отец сдержал слово. Не знаю, как он этого добился, но ко времени отъезда Лайама в Тару мои новости уже были известны и Лайаму, и Шону, и даже Конору, хотя он, возможно, и сам все знал. Я остро осознавала, как мой опыт отличается от пережитого Ниав. Поступок сестры встретил холодное неодобрение, жесткое осуждение, изгнание, поспешный, постылый брак. Мое же положение просто приняли к сведению, словно мой ребенок уже стал частью Семиводья. Я нарушила гораздо более серьезные правила, нежели Ниав. Я никак не могла понять, почему родственники посчитали Киарана настолько неподходящим для сестры, а главное, почему держали в тайне причины подобного решения. Там речь даже не шла о ребенке. И все же Ниав не получила ни капли той любви и тепла, что окружали меня. Это было ужасно несправедливо. Я постоянно чувствовала, как сестра скованно движется по дому, наглухо укрывшаяся за своей невидимой стеной, с бессмысленными глазами, с вечно скрещенными на груди руками или со сжатыми кулаками, словно она ни на минуту не может ослабить оборону, словно считает нас всех врагами.

Несмотря на несправедливость подобного положения, я была глубоко благодарна отцу за то, что он столь волшебно облегчил мне жизнь. Новости распространяются быстро. Перед ужином я спустилась вниз и встретилась в зале с Жанис, она как раз проверяла, достаточно ли на столе бокалов, блюд и ножей. Казалось, у Жанис нет возраста. Она нянчила еще мою мать, наверное, она была ужасно старой, но темные глаза все еще загорались интересом от всего нового, а волосы, свернутые на затылке в тугой узел, были чернее воронова крыла. Она происходила из цыганской семьи, но обосновалась в Семиводье уже очень давно. И здесь ее считали за свою.

— Ну что, детка, — улыбнулась она. — Я слышала, хранить твой секрет больше не надо?

— Тебе рассказал мой отец?

— В некотором роде. Не то, чтобы я раньше не знала. Женщины всегда знают. Я рада, что с тобой все в порядке. Ты выносишь младенца легко, хоть ты и маленькая.

Я выдавила из себя улыбку.

— Я помогу тебе, когда придет твое время, — тихо продолжила Жанис. — У нее к тому моменту может уже не хватить сил. Но она мне расскажет, что делать. Я стану ее руками. Эй, эй, не надо слез, детка. Новость заставила твою мать улыбаться. Большой человек от этого ходит счастливый. Тебе нечего стыдиться.

— Дело не в этом, — ответила я, часто моргая. — Мне не стыдно. Это из-за мамы и Ниав и… и вообще всего. Все изменяется. Изменяется очень быстро. Не знаю, справлюсь ли я.

— Ну-ну, девонька, — она крепко обняла меня. — Изменения идут за тобой по пятам… Ведь ты сама же их и вызываешь. Но ты сильная девочка. Ты сможешь почувствовать, что хорошо и правильно для тебя, твоего малыша… и твоего мужчины.

— Надеюсь, — серьезно ответила я.

***

Тем вечером я оглядывала зал и думала, что это, наверное, наша последняя возможность собраться всем вместе. Лайам восседал в своем резном кресле, и его суровые черты несколько смягчались при взгляде на юных волкодавов, игравших в догонялки вокруг его обутых в сапоги ног. Рядом с ним стоял мой брат, они все-таки фантастически похожи. У Шона то же длинное лицо, хоть и несколько отличающееся, поскольку всегда наполнено внутренним светом и ясностью. Ниав молча сидела рядом с мужем. Прямая спина, высоко вздернутый подбородок, глаза ни на кого не смотрят. Волосы ее скрывала вуаль, а платье она опять надела наглухо закрытое. Как же быстро потух в ней огонь, так ярко сиявший, когда она танцевала и ослепляла всех вокруг еще весной, в Имболк! Фионн не обращал на нее внимания. С другой стороны от сестры сидела Эйслинг, без труда в одиночку поддерживая беседу. Тут же, в тени, расположился Эамон, сжимая в ладонях кружку эля. Я пыталась избегать его взгляда.

Мама чувствовала усталость, я это видела. Ее мучило то, как резко изменилась ее старшая дочь. Я несколько раз замечала, как она смотрит на Ниав и отводит взгляд, видела, как она хмурится. Но она улыбалась, беседуя с Шеймусом Рыжебородым, и делала все от нее зависящее, чтобы вещи казались такими, какими должны были бы быть. Отец молча следил за ней. Когда с трапезой было покончено, мама обернулась к Конору.

— Конор, сегодня нам бы хотелось послушать добрую историю, — сказала она, улыбаясь. — Что-нибудь вдохновляющее, чтобы укрепить сердца Лайама и наших союзников на пути в Тару. Завтра предстоит со многими попрощаться, ведь Шон поедет проводить девушек на запад, и здесь на некоторое время станет очень тихо. Хорошенько подумай, выбирая, что нам рассказать.

— Я постараюсь. — Конор поднялся. Он был не очень высок, но что-то делало его величественным, почти царственным. Золотой обруч вокруг его шеи блестел в свете факелов, лицо над ним было бледным и спокойным. Некоторое время он стоял молча, словно выбирая подходящую историю для этой ночи.

— Сейчас, в период новых начала новых свершений, уместнее всего рассказать историю о том, что было, есть и будет, — начал Конор. — Пусть каждый из вас послушает и извлечет из моего рассказа то, что подскажут ему разум и сердце, ведь каждый привносит в слова свой собственный светлый взгляд или же собственное темное воспоминание. И неважно, какова ваша вера, каковы ваши взгляды — позвольте моей истории течь. Забудьте на время этот мир и позвольте разуму вернуться на многие годы назад, в иное время, когда эта земля еще не знала нашего народа, когда Туатта де Даннан, Дивный народ, впервые ступил на берега Ирландии и обнаружил неожиданного противника в лице тогдашних обитателей этой земли.

— Славная, славная история, — пророкотал Шеймус Рыжебородый, тяжело ставя кружку на стол.

— Туатта Де были могущественным народом, богами и богинями, — продолжал Конор. — Среди них были могучие целители, воины с удивительным талантом заживлять собственные раны, колдуны, способные мгновенно осушить озеро, превратить человека в лосося или совратить душу с истинного пути, только щелкнув пальцами. Они были сильными и волевыми. И все же, чтобы отвоевать Ирландию, им понадобилось жестоко драться.

Дело в том, что они не первыми пришли на эти берега. Их опередили Фоморы, простые, естественные, стоящие, если можно так выразиться, двумя ногами на земле. В некоторых сказаниях говорится, что вид их был страшен и уродлив, в других им приписывается демоническая природа. Все это выдумки тех, кто не способен проникнуть в суть вещей. Фоморы не были богами. Однако им были присущи свои чудодейственные способности и своя сила. Они владели древней магией, связанной с самим чревом земным, с бездонными пещерами, тайными родниками и таинственными глубинами рек и озер. Именно им принадлежали стоячие камни, которые мы теперь используем для наших собственных ритуалов — как обозначения пути солнца, луны и звезд. Они владели большими холмами и курганами. Они были старше, чем само время. Они не просто жили на земле Ирландии. Они сами являлись ею.

Когда пришел Дивный Народ, а за ним другие, разразилось множество смертоносных битв, произошло множество измен и вероломных предательств. После чего, наконец, установился шаткий мир. Землю разделили настолько несправедливо, что не будь Фоморы так ослаблены борьбой, они только посмеялись бы над подобной дележкой. Но они опасались еще больших потерь, а потому согласились на мир и удалились в те немногие места, которые им неохотно выделили победители. Туатта Де владели землей, или, скорее, думали, что владеют ею, и правили здесь, пока приход нашего собственного народа не отправил в свою очередь их самих на поиски тайных убежищ, жилищ в Ином мире, в глухих лесах, в уединенных пещерах под холмами или же в океанских глубинах, из которых они когда-то вышли и приплыли в Ирландию. Таким образом, обе могущественные, магические расы, похоже, оказались потерянными для этого мира.

Время несет изменения. Одни существа сменяют других и на мгновение обретают власть, чтобы потом уступить ее новым завоевателям. Это можно наблюдать даже внутри нашего собственного народа, даже в течение жизни отцов наших отцов. Некоторое время назад наша вера изрядно ослабела. Даже здесь, в лесах Семиводья, тайные знания были фактически забыты. Некоторое время они существовали лишь в памяти одного очень старого человека, они стали хрупкими и слабыми, как узор на крыле бабочки, как единственная ниточка паутины. Мы чуть было не упустили ее. Мы подошли к этому необычайно близко.

Конор склонил голову. В зале стояла тишина.

— Ты вновь возродил его, Конор, — мягко сказала мама. — Ты и твои соратники всегда служат нам примером. В эти смутные времена вы храните старые традиции и не даете угаснуть огню.

Я бросила взгляд на Фионна. Вообще-то, он христианин. Возможно, не слишком мудро рассказывать при нем такие истории. Но Фионн ничуть не казался возмущенным. На самом деле, мне показалось, что он вовсе не слушает. Он лениво держал Ниав за запястье, его большой палец ласкал ее кожу. Он искоса поглядывал на нее, в его взгляде сквозила легкая насмешка, а губы слегка улыбались. Ниав застыла с прямой спиной, и глаза у нее были огромные и совершенно пустые, как у пойманной зверюшки, когда к ней подносят горящий факел.

— Мы иногда забываем, — продолжал Конор, — что обе эти расы — и Дивный Народ и Фоморы — жили здесь необычайно долго. Достаточно долго, чтобы оставить свой след во всех уголках Ирландии. Любой ручеек, любой родник или пещера хранят свою историю. У каждого полого холма, у каждой одинокой скалы в океане есть свой таинственный жилец, своя легенда и свои тайны. А ведь есть еще и меньшие, менее могущественные народы, у которых тоже не отнять их места в паутине жизни. Сильфиды в ветвях деревьев, странные, похожие на рыб жильцы водоемов, морские русалки, маленькие обитатели грибов и пней. Все они такая же неотъемлемая часть нашей земли, как большие дубы и полевая трава, как блестящий лосось и пугливый олень. Все мы части единого целого, связанные, сплетенные вместе. Если одна часть погибает, если одну часть забывают — страдают все. Здесь, как в полукруглой арке, каждый камень поддерживает остальные. Вынь один, и все рухнет.

Я уже говорил, что наша вера ослабела и ушла в леса. Но моя история говорит не о христианской вере, не о том, как она растет и укрепляет свое влияние по всей нашей земле. Моя история повествует о доверии и опеке. Это история, игнорировать которую опасно, если собираешься заключить союз с Семиводьем.

Возникла пауза.

— Очень загадочно, — пробормотал Лайам и наклонился почесать собаку за ухом. — Чувствую, что сама история еще не началась.

— Ты хорошо меня знаешь, — слегка улыбнулся Конор.

— Я знаю друидов, — сухо ответил его брат.

Конор располагался как раз там, где несколько месяцев назад стоял Киаран, рассказывая легенду об Энгусе Оге и прекрасной Каэр Ибормейт, которую он создал по образу и подобию моей сестры с ее длинными медными волосами и молочно-белой кожей. Я взглянула на сестру, чтобы посмотреть, не думает ли она о том же, что и я. И увидела, как пальцы ее мужа касаются ее ладони, гладят, дразнят, а потом щиплют так, что она вздрагивает от внезапной боли.

— Посиди немного со мной, Ниав, — мой голос прозвенел в тишине, возникшей перед началом следующей части истории. — Мы почти не видим тебя. Я уверена, Фионн может ненадолго уступить тебя мне.

Губы Фионна удивленно изогнулись.

— А ты нахалка, сестричка, — произнес он, поднимая темные брови. — Завтра утром я уезжаю в Тару. Я останусь без общества своей очаровательной жены почти на месяц, а может и больше, раз уж вы уговорили ее покинуть меня. Неужели ты хочешь лишить меня еще большего? Она для меня такое… утешение.

— Пойдем, Ниав, — сказала я, подавив дрожь, когда смотрела ему прямо в глаза, а сама протягивала руку в направлении сестры. Теперь все смотрели на нас, но никто ничего не говорил.

— Я… я… — слабо пробормотала Ниав, но муж так и не отпустил ее руки.

Тогда я встала, прошла через зал и взяла ее за другую руку.

— Пожалуйста, — сладко пропела я, улыбаясь мужу сестры. Я надеялась, что мне удалось изобразить дружелюбную улыбку, хотя глаза мои, боюсь, говорили совершенно об обратном.

— Ну, ладно, все еще будет, — произнес он и наконец отпустил ее запястье.

«Он Уи Нейлл, Лиадан», — Шон хмурился. Его голос у меня в голове звучал сурово. — «Не вмешивайся».

«Она моя сестра. И твоя тоже». — Как он мог об этом забыть? Однако, похоже, об этом забыли все, как только отослали ее прочь.

Ниав села рядом со мной, и Конор продолжил рассказ. Я почувствовала, как сестра испустила один глубокий, дрожащий вздох, словно разом выдохнула напряжение. Я держала ее руку в своей, но очень бережно. Мне казалось, что вернуть ее доверие можно, только двигаясь очень медленно и так осторожно, словно идешь по яичным скорлупкам.

— Это история об основателе Семиводья, — серьезно произнес Конор. — Его звали Фергус, именно от него берет начало весь наш род. Фергус пришел с юга, из Лейна. Он был третьим сыном и не имел почти никаких прав на землю отца. Фергус присоединился к разбойникам, стал одним из тех диких юнцов, что выходят на большую дорогу или продают свой меч любому, кто готов платить. И вот однажды теплым летним утром Фергус отстал от друзей на опушке огромного леса. Как ни пытался он найти их следы — ничего не выходило. Через некоторое время, зачарованный красотой раскидистых деревьев, пятнистых от солнца тропинок и переливов солнечного света, он въехал в лес, решив, что поедет туда, куда приведет его тропинка и поищет приключений.

Он ехал вперед и вперед, все глубже и глубже, в самое сердце леса. И чем дальше он ехал, тем больше лес завладевал его сердцем, тем восхитительнее казались ему лесная красота и таинственность. Он не чувствовал страха и не испугался даже когда заблудился окончательно. Наоборот, что-то будто подталкивало его идти все вперед и вперед, взбираться на увенчанные огромными дубами, ясенем и сосной холмы, спускаться в низины, густо поросшие рябиной и орешником, двигаться вдоль потоков, затененных бузиной и плакучими ивами, пока он наконец не достиг берегов прекрасного озера, чья гладь отливала золотом в лучах заходящего солнца. Он понятия не имел, сколько времени заняло его путешествие: день, два, три? Он не ощущал усталости, наоборот, он чувствовал себя свежим, обновленным, словно заново родившимся, поскольку в его душе проснулось что-то доселе неизведанное.

Фергус остановился у берега озера и спешился. Он наклонился, сложил ладони, зачерпнул горсть воды и напился. О, что это была за вода! Она обострила его ум и наполнила отвагой сердце.

«Чего ты хочешь больше всего на свете, Фергус?»

Фергус потрясенно обернулся. Прямо за его спиной стояли мужчина и женщина, да так близко, что он не мог понять, как это умудрился не заметить их раньше. Оба они были очень высокими, гораздо выше любого простого смертного. Огненные волосы мужчины вились и переливались так, что казалось, на голове его действительно горит огонь. Женщина была ослепительно прекрасна, с длинными черными волосами и глубокими синими глазами, под цвет собственного плаща. Фергус понял, что это, должно быть, кто-то из Туатта де Даннан, и что он не может оставить заданный вопрос без ответа. Странно, однако: он ответил совершенно не так, как сделал бы лишь несколько дней назад.

«Я хочу остаться здесь и построить дом, — сказал он. — Я хочу стать частью этого места. Я хочу, чтобы мои дети росли под сенью этих деревьев и пили чудесную воду из этого озера, чтобы сделаться сильными духом и мудрыми сердцем».

Вот как мало потребовалось времени, чтобы это место полностью завладело его душой.

«Знаешь ли ты, кто мы такие?» — спросила женщина.

«Я… я догадываюсь, — произнес Фергус и внезапно смутился, ведь он никогда раньше не встречал никого из Дивного народа. — Я вовсе не хочу показаться самонадеянным, миледи. Я понимаю, что это ваша земля. Вряд ли я могу объявить ее своей собственностью. Я просто отвечал на вопрос».

Огненноволосый мужчина расхохотался:

«Она твоя, сынок. Именно поэтому ты и попал сюда».

«Моя? — у Фергуса от удивления открылся рот. — Лес и это озеро — мои?»

Он спит, не иначе.

«Твои, пока ты будешь охранять их. Как опекун. Если ты не против подобной работы. Построй свой дом здесь, у озера Семи Вод. Лес очень стар. Одно из последних безопасных мест обитания для нашего народа и для… для множества других. Лес станет охранять тебя и твоих близких, а ты обретешь великую власть и огромное богатство. Но тебе придется много работать. Старые пути становятся все уже, секретные укрытия уже не приносят безопасности, их слишком часто обнаруживают и грабят. Ты и твои наследники станете народом Семиводья, и твое влияние в мире смертных должно быть использовано на то, чтобы сохранить этот лес и безопасность его обитателей. На земле Ирландской немного осталось подобных мест, и с каждым годом их становится все меньше. Мы не привыкли просить помощи у людей, но мир меняется, и мы нуждаемся в тебе и твоих потомках, Фергус. Ты готов стать хранителем? Достанет у тебя для этого сил?»

Разве он мог отказаться? И вот Фергус построил крепость из прочного камня, со временем собрал вокруг себя старых друзей, прежних соратников из банды, а также некоторое количество окрестных крестьян, вырубил несколько деревьев — не больше, чем нужно для пастбища и небольшого поселения. А потом он женился. Не на дочери фермера или сестре одного из своих товарищей, как вы могли бы подумать. Нет, его жена была женщиной из совсем иных земель. Он нашел ее однажды, когда бродил по холмам над озером в поисках подходящего места для сторожевой башни. Он прошел на холм меж двух рябин и тут заметил ее — она сидела на скале в потрепанном платье цвета ивовых листьев, расчесывая свои темные волосы, и смотрела поверх деревьев на озеро. Он один только раз взглянул в ее странные ясные глаза и пропал. Она никогда не рассказывала, кто она и откуда родом. Она была крошечной, тростинка, а не девушка, она просто не могла принадлежать к Дивному Народу. Иногда Фергус вспоминал, как загадочная Хозяйка леса упоминала о других, но так никогда и не спросил.

Ее звали Эния, она стала ему хорошей женой и родила трех мужественных сыновей и трех отважных дочерей. Первого сына он обучил военному искусству, а второго искусству ведения хозяйства, так что вместе они могли хранить и лелеять леса Семиводья и озеро. А третьего сына, когда тому минуло семь лет, увел за собой старик с волосами, заплетенными во множество косичек, что вышел из густого леса, хромая и тяжело опираясь на дубовую палку. Этот сын стал друидом, таким образом, древнее знание снова засверкало перед обитателями Семиводья.

— А что стало с дочерьми? — я не могла удержаться от вопроса, хоть и понимала, что прерывать рассказчика — дурной тон.

— Ах, с дочерьми? — улыбнулся Конор. — Все три девочки ростом, темными волосами и странными глазами пошли в мать, и когда они выросли, к ним начали стекаться толпы женихов. Фергус оказался хорошим стратегом. Первую дочь он выдал замуж за хозяина крепости к западу от своих лесов. Вторая вышла за сына другого соседа, обитавшего в сердце болот на севере. Третья дочь осталась дома и стала настоящей мастерицей во всем, что касается трав и целительства. Люди называли ее сердцем Семиводья.

— А как же Острова? — спросил Шон, которому не терпелось узнать, что же было дальше.

— Ах, да, — Конор посерьезнел. — Острова. Это вторая часть нашей истории. Но мне кажется, слушатели уже устали. Рассказ был долгим, возможно, продолжение стоит отложить до другого вечера? — Он поглядел вокруг, вопросительно подняв брови.

— Рассказывай дальше, Конор, — тихо попросила мама.

— Так вот, как я уже говорил, Фергус никогда не спрашивал у своей жены, Энии, кто она и откуда. Он не знал, была ли она обычной смертной, или кем-то еще. Она старела точно так же, как все простые смертные. Но ведь говорят, что если создание Иного мира решает связать судьбу с одним из нас, оно и само теряет бессмертие. Если это правда, Эния, должно быть, очень любила своего мужа, и это, возможно, объясняет то, как глубоко мы, выходцы из Семиводья, умеем любить. Эния сделала кое-что, заставившее ее мужа всерьез верить, что она, возможно, принадлежит к Древнему Народу. Говорят, Фоморы — морской народ, давным-давно вышедший из глубин океана и поселившийся на Ирландской земле. Секрет Энии был связан с морем. Она рассказала Фергусу о трех островах, трех скалах в бушующем море, отделяющем нашу землю от Альбы и Британии. Три потаенных островка, очень маленькие, совершенно незаметные, найти их можно, только если знаешь. «Что знаешь?» — спросил Фергус. «Знаешь, как их отыскать», — ответила Эния. Острова — это сердце. Сердце всего, ось колеса. Фергус должен сам отправиться туда, и он сам все поймет. Когда все остальное падет, когда все будет потеряно, острова станут Последним Приютом. Безопасность островов надо хранить даже тщательнее, чем безопасность леса и озера.

Фергус испугался слов Энии и не стал задавать вопросов.

Но попросил своих людей построить прочный, большой парусный коракл, по указаниям Энии нарисовал карту и отчалил от восточного берега в направлении острова Мэн. Пиратов в те времена было немного, но плавание все равно вышло опасным, ведь кораблем управляли фермеры да охотники. Эния не поплыла с мужем. Она ждала ребенка и говорила, что вообще плохо переносит морские путешествия. А Фергус и его люди поплыли на восток, а потом немного на юг и когда приблизились к берегам Мэна, поднялся такой густой туман, что люди ничего не видели на расстоянии вытянутой руки. Они спустили парус, подняли весла, но корабль продолжал двигаться, влекомый вперед невидимым течением, а команда сидела и дрожала от страха, перебирая в голове рассказы о длиннозубых морских чудовищах и острых как пики скалах. Прошло немало времени, и вот киль корабля заскрипел по ракушечнику, а туман вдруг исчез так же внезапно, как опустился. Они увидели, что находятся у берега небольшого скалистого островка, песчинки в морском просторе, пустынном месте, где, вне всякого сомнения, живут лишь морские котики да дикие птицы. Люди пришли в смятение. Фергус успокаивал их, хотя, говоря по правде, он и сам был далеко не в восторге от положения, в котором они оказались. На острове стояла какая-то необычайная тишина, и все время казалось, что за каждым их движением кто-то следит. Фергус велел своим людям выволочь корабль на берег и разбить лагерь под нависающими скалами, а сам начал карабкаться вверх, чтобы разведать обстановку.

Оказавшись наверху, он с изумлением отметил, что в этом заброшенном месте кипит жизнь: низкие, стелящиеся травы, согнутые ветром кусты, крабы, моллюски, насекомые. А над головой летает множество самых разнообразных птиц. Фергус поднялся на самую вершину скалистого островка и посмотрел на север. В отдалении, но все же слишком близко на его вкус, виднелся остров Мэн. На востоке, гораздо ближе, лежал другой скалистый остров, больше чем тот, к которому они пристали — остров с небольшими заливами и ровной землей, поросшей жесткой травой, которая на юге уступала место скалам. Там, если удастся найти источник питьевой воды, можно будет устроить некое подобие поселения. А к западу лежал третий остров. Фергус сразу понял, что именно его имела в виду Эния. Он вздымался из моря, подобно огромному каменному столбу, высоко, вертикально вверх. Основанием ему служила масса острых и гладких камней, вокруг которых бурлило и пенилось море. Поразительно, но вверх по скале до самой вершины были вырублены грубые ступени. А сама вершина острова представляла собой некое подобие плато, на котором росли деревья. Деревья! Фергус не мог поверить собственным глазам, но каменный пик действительно венчала группа чего-то, сильно напоминавшего рябины, и над ними кружили птицы.

Фергус немного постоял в раздумье, а после спустился к своим людям, помог им разжечь огонь и пообещал, что утром они отправятся в обратный путь. Команда страшно обрадовалась. Все это путешествие было слишком загадочным. И тогда Фергус сказал:

«Но сначала я хочу, чтобы вы переправили меня туда».

«Куда?» — спросили его люди.

«Туда», — Фергус указал пальцем. С того места, где они стояли, видна была лишь макушка третьего острова, и команда согласилась. И только на следующее утро, уже оказавшись на корабле и гребя к берегу указанного острова, они заметили скалы и бурлящий перед ними прибой, и покрылись холодным потом от страха

«Гребите вперед», — мрачно приказал им Фергус, и те не посмели ослушаться. Потом их подхватило течение, и они налегали на весла, но корабль несло все вперед и вперед, все ближе к прибрежным бурунам. Тогда люди начали кричать и звать на помощь Мананнана мак Лира. Но в ту самую секунду, когда удар о прибрежные скалы, казалось, был неминуем, корабль вдруг протащило между камнями в узкий грот с бурлящей водой, где с одной стороны открылся пологий берег, а над ним дыра, от которой вверх по скале вели ступеньки.

Не успел никто и слова сказать, как Фергус уже выпрыгнул на берег и ловко лез в дыру, ухватившись за железный прут, вбитый в щель в мокрой скале.

«Я быстро», — произнес он и побежал по ступенькам.

Люди его промолчали и остались сидеть на корабле. В гроте было темно, вода билась о киль, издавая странные звуки, было похоже, будто под водой кто-то плавал. Море вливалось в одно отверстие и выливалось в другое, явно слишком узкое даже сейчас, в часы отлива. Люди старались не думать о приливе. Никто не спрашивал, кто возьмет на себя командование, если Фергус так и не вернется.

Они ждали очень долго — во всяком случае, так им показалось. Вокруг бурлила вода, трепетали тени, и воображение часто играло с ними дурные шутки. Наконец Фергус вернулся. На лице у него застыло странное выражение, будто то, что он увидел, превосходило его самые невероятные сны, из тех, что невозможно описать словами. Он ступил в коракл, отвязал веревку, люди пригнулись, и течение вынесло их через узкий вход обратно в открытое море. Потом они подняли парус, взялись за весла и спешно поплыли домой. И ничего не спросили у Фергуса, пока целыми и невредимыми не пристали к берегам Ирландии.

Он не стал рассказывать о том, что увидел. Возможно, Энии, но больше никому.

«Это секрет», — так говорил он всем.

Но то, что рассказывала ему Эния, было правдой: Острова действительно являлись Последним Приютом. Самый высокой из них, прозванный Фергусом «Иглой», был самым главным. На нем находились пещеры истины, охраняемые священными рябинами, растущими там, где обычное дерево выжить не смогло бы. Острова необходимо защищать от внешнего мира. Если их покой потревожат, если их захватят, нарушится равновесие. И тогда, как бы прекрасно ни следили за лесом, как бы ни были безопасны земли Семиводья, все пойдет прахом. Когда Фергус рассказал об этом своим людям, они поверили ему, поскольку в его глазах горел огонь, а в голосе звучал трепет, подсказавший им, что он действительно видел нечто такое, о чем не расскажешь словами.

Именно с того самого времени Острова и начали охранять. На Большом Острове основали лагерь, к югу от Мэна в море плавал дозор, так что ни викинги, ни бритты, ни любопытные рыбаки не отваживались и близко подойти. Фергусу пришлось быстро учиться. Люди Семиводья не были прирожденными мореходами, в те первые годы они потеряли немало прекрасных и сильных мужчин, ведь острова находились далеко в море, на равном расстоянии от Ирландии и Британии. Но воля Фергуса была сильна. Пришло время, когда лесные друиды предприняли морское путешествие до Иглы и справили ритуал Самхейна на вершине под священными рябинами… Да, — вздохнул Конор. Он выглядел так, будто сам наблюдал за тем ритуалом и до сих пор помнит свой восторг и удивление.

— В течение множества поколений люди Семиводья хранили свое обещание: опекать лес и его обитателей и присматривать за островами, — а лес в свою очередь щедро одаривал их и защищал от врагов. В каждом поколении рождался один друид, один или двое были способны вести хозяйство и содержать скот здоровым, а людей сытыми и способными постоять за себя. В каждом поколении был целитель. Вне леса по земле Ирландии распространялась христианская вера, порой насаждаемая силой, но чаще впитываемая людьми тихо и незаметно. Вне леса временами появлялись норвежцы и другие разбойники, и ни тихая деревня, ни королевский дворец, ни молитвенный дом не могли считаться безопасным прибежищем. Люди перестали верить в Туатта Де, в проявления Иного мира. В страхе своем они замечали лишь варварские топоры да пролитую кровь своих близких. Но в Семиводье по-прежнему было безопасно, равно как и в пограничных с ним союзных землях, соединенных взаимными браками и долгой дружбой и объединяющихся против любого врага. Неудивительно, что с течением времени представители семьи Семиводья стали высокомерны и самодовольны. И наступил момент, когда ни один из представителей нового поколения не был послан на обучение к мудрецам. Дочерей теперь выдавали замуж в далекие дома, и они рано умирали. Вожди перестали заботиться о своих людях, а фермеры начали предаваться дурным привычкам. Как только дела пошли под уклон, начало стремительно ухудшаться буквально все.

Семья начала терять силу, и враги почуяли свежую кровь. Особенно бритт из Нортвуда в Камбрии, мечтавший распространить свое влияние за море. В этот черный для Семиводья час он причалил к нашим берегам с целой флотилией набитых вооруженными воинами кораблей и захватил Острова. Дозорные обленились, гарнизон распустился. Нортвуду ничего не стоило их завоевать. И вот корабли бриттов причалили к Большому острову, сапоги их начали топтать священные места, а язык их зазвучал в пещерах истины. Бритты срубили на дрова рябины. И все получилось так, как предсказывала Эния. С того самого момента все в Семиводье пошло прахом. Сыновья его гибли в битвах с Бриттами. Дочери умирали в родах. По ошибке рубили священные деревья. Начались пожары и наводнения. Союзники отвернулись от лордов Семиводья. Один неурожай следовал за другим, а овцы болели ящуром. Так все и шло, и семья тщетно пыталась вернуть себе Острова. Они предпринимали одну атаку за другой, но Нортвуд, а после его потомки, не сдавали позиций.

Это случилось гораздо позже, уже во времена деда моего отца, по имени Кормак. Точно также звали и одного из моих братьев, отдавшего жизнь за Острова. Именно ему я и посвящаю свой рассказ… — Тон Конора оставался спокоен, но когда он произнес эти слова, по лицу его пробежала тень. Кормак был его близнецом. Могу только догадываться, как горько ему было переживать его потерю. — Кормак из нашей истории был хорошим, сильным мужчиной, во всем походившим на своего предка Фергуса. Он работал, не покладая рук, но видел, что все его усилия тщетны. И вот однажды он отправился в самую глубь леса и попросил помощи у старейшего друида, старика столь древнего, что лицо его было все сплошь в морщинах, а слепые глаза заволокло пеленой. И Кормак задал ему свой непростой вопрос:

«Как мне спасти своих людей? Как можно защитить лес и его обитателей? Я не отказываюсь от своей работы. Я хранитель этой земли и всего, что на ней обитает. Я — лорд Семиводья. Путь к спасению должен существовать».

Старый друид продолжал смотреть в огонь и молчал так долго, что Кормак задумался, а не глух ли он, вдобавок ко всему прочему. Дым костра, извиваясь, поднимался вверх, огонь переливался странными цветами: зеленым, золотым и пурпурным.

«Путь существует, — произнес старик неожиданно глубоким и сильным голосом. — Не для тебя, а для детей твоих детей, а возможно, для детей их детей. Равновесие должно быть восстановлено, иначе все погибнет».

«Как?» — с готовностью спросил Кормак.

«Многие падут, — продолжал друид. — Многие умрут за правое дело. Это неизбежно. Зло обретет силу. Семиводье окажется на волосок от того, чтобы все потерять: род и лес, сердце и душу. Но это возможно будет исправить».

«Когда?»

«Не теперь. Однажды появится ребенок: ни бритт, ни ирландец, но и тот и другой одновременно. Этот ребенок будет отмечен знаком ворона, именно он спасет острова и восстановит равновесие».

«А что я могу сделать сейчас?»

«Держись. Держись, пока не пробьет час. Больше ты ничего не можешь сделать».

Конор замолчал. Он выбрал странный способ окончить сказание, но оно, вне всякого сомнения, окончилось. В зале царила тишина. Мама взяла в руки флягу с вином из пастернака и наполнила бокал.

— Лиадан? Передай это дяде Конору. Он славно поработал для нас сегодня.

Я отпустила холодную, вялую руку Ниав и отнесла дяде вино.

— Спасибо, — кивнул он. — Вот скажи мне, Лиадан, в чем, по-твоему, смысл сказания? Если бы тебе предложили выбрать из него самое главное — что бы ты назвала?

Я посмотрела ему прямо в глаза.

— Даже бандит и разбойник без чести и совести может оказаться достойным доверия человеком, если дать ему такую возможность, — ответила я. — Мы не должны судить по внешнему виду, поскольку сами ведем свой род как раз от такого человека.

Конор тихонько рассмеялся:

— Ты права. А ты, Шон? Каков, по-твоему, смысл сказания?

Шон нахмурился:

— Оно, без сомнения, говорит, что я не должен игнорировать пророчество, — ответил он.

— Ага. — Конор сел, сжимая бокал длинными пальцами. — У сказания нет определенного смысла. Оно говорит каждому то, что он готов услышать.

— Мне оно говорит, что время пришло, — сказала мама. — Сейчас, или очень скоро. Я это чувствую.

— Ты права. — На колене у Лайама спал щенок, другой примостился на его сапоге. Это, однако, не мешало ему выглядеть величественно. — Конор отлично выбрал свою историю. Находясь в Таре, мы не должны упускать из виду наши собственные цели. Я полагаю, нас станут уговаривать оказать поддержку в других предприятиях. Но мы не должны забывать, в какой поход следует отправиться в первую очередь.

— А если Сорча права, нам необходимо рассмотреть любое предложение, способное его ускорить. — Я была уверена, что Шеймус Рыжебородый спит, но он слушал, удобно откинувшись в кресле.

— Мне сложно понять, — с легкой улыбкой произнес Фионн, — как вы умудряетесь верить в сказания. Это какой-то совершенно незнакомый для меня способ видения мира. Но как бы там ни было, у вашей затеи есть и практические основания. Острова слишком долго предоставляли людям Нортвуда безопасную пристань. Без них его влияние резко упадет. Что до ваших собственных земель, в данный момент они снова находятся в безопасности. Лайама очень уважают в Ольстере и за его пределами. Только безумец захочет ссориться с Семиводьем.

— И все же, — тихо произнес отец, — в сказании говорится, что лучшие люди во многих поколениях гибли в этой борьбе. И не только среди ирландцев. Вдовы и сироты плакали на обоих берегах. Возможно, стоит повнимательнее взглянуть на слова пророчества, если мы не хотим напрасно потерять своих людей. Там ничего не сказано о битве.

Фионн приподнял одну бровь:

— Ты сам являешься близким родственником Нортвуда, ведь так? Это приводит к любопытному затруднению. Неудивительно, что ты видишь ситуацию в несколько ином свете.

— Тот, кто носит это имя — мой родственник, ты прав, — ответил отец. — Довольно дальний. После смерти дяди Ричарда ему удалось заполучить наследство. Я не делаю секрета из моего родства с этим семейством. А теперь, когда ты женился на моей дочери, он и твой родственник тоже.

Конор, зевая, поднялся на ноги.

— Уже поздно, — произнес он.

— Ты прав, — согласился Лайам, вставая и бесцеремонно сталкивая щенков на пол. — Пора спать. Завтра нам рано выезжать, и далеко не все мы молоды.

— Пойдем, Ниав. — Фионн протянул руку в направлении сестры, но глядел он при этом на меня, и в глазах его был вызов. Сестра молча подошла к нему, он обнял ее за талию, и они пошли вверх по лестнице. Я повернулась, чтобы взять свечу, но меня опередил Эамон, зажег мою свечку от факела и протянул мне.

— Мы некоторое время не увидимся, — произнес он. Неверный свет рождал странные узоры на его лице. Он был очень бледен.

— Счастливой тебе дороги в Тару, — произнесла я, не понимая, как он может говорить со мной после всего, что я ему рассказала. — И… прости меня.

— Тебе н-н-не стоит из-за меня беспокоиться. Береги себя до моего возвращения, Лиадан. — Он провел по моим пальцам — там, где я держала свечу, — и ушел.

 

Глава 17

На картах дом Эамона носил название Черная Крепость. Но чаще всего его называли «Шии Ду» — Темный Эльф, будто это жилище Дивного Народа, а не замок одного из лордов Ольстера. Существовала история, что однажды, много лет назад, загадочный холм, вздымавшийся посреди туманных болот и впрямь служил обиталищем существ из Иного мира и был населен эльфами, а еще вероятнее, их предшественниками. Боглами или клуриханами. Они давно исчезли отсюда, отступили, когда замок заняли предки Эамона. Но странности остались.

И в наших собственных владениях, и у Шеймуса Рыжебородого, имелись небольшие торфяные болотца, отличный источник топлива для очагов. На землях Эамона все было иначе. Здесь болота были огромными, устрашающими, они утопали в зловещих туманах, откуда местами торчали странные, покореженные деревья, чьи корни отчаянно цеплялись за редкие островки в океане черной, смертоносной болотной жижи. Кое-где попадались полосы воды, но такой воды, какой вы нигде больше не найдете. Она оставалась темной даже под слепящими лучами солнца и была покрыта блестящим, словно масляным налетом. В этой недружелюбной местности участки, где можно возвести надежное жилище, встречаются нечасто. На редких холмах стояли зернохранилища или склады, а хижины вокруг возводились на торчащих из трясины кранногах. Эти островки, сооруженные из хвороста и камней, с грубым деревянным частоколом, необходимым для защиты от врагов, соединялись с сушей шаткими мостками. В жаркую погоду вокруг них поднимались тучи насекомых, а воздух наполнялся сладковатым запахом гнили. Но люди не уходили из этих мест, как до этого их отцы, отцы их отцов и дедов. Эамон был сильным вождем, люди хранили ему верность. Да они и не знали другой жизни.

На севере владений Эамона располагались пастбища, поля и прочие угодья. Но он, как и его предки, поселился в самом сердце болот. Приблизиться к замку можно было лишь по мощеной дороге, достаточно широкой, чтобы по ней могли проехать в ряд три всадника или тяжелая, запряженная быками повозка. В некотором роде, Шии Ду был даже безопаснее, чем Семиводье, ведь подход к нему было легко охранять, и только безумец мог попробовать подобраться к замку через трясину. Вокруг него лежали не простые торфяные болота, эти топи были полны секретов и ловушек. Можно было весь день бродить по ним, доверху нагрузить тележку торфом и вернуться домой на закате. А можно было ступить лишь один шаг вправо или влево и мгновенно исчезнуть в трясине. Как сказал сам Эамон, там достаточно безопасно, если знаешь, куда идти.

После неожиданного нападения Крашеного, охрану явно усилили. Я уже не в первый раз приезжала сюда, но не помнила, чтобы раньше от границы эамоновых владений до замка стояло целых семь постов. Не помнила я и окованных цепями ворот, чтобы отворить которые понадобилось целых три ключа. Хорошо, что с нами ехала Эйслинг, хозяйка этого мрачного места, иначе даже Шона, Ниав и меня могли бы не пустить на порог.

Шии Ду представлял из себя круглую крепость, мало изменившуюся со дня постройки. Сначала он открывался вам в виде низкого каменистого холма по форме похожего на щит, выступавший из болотного тумана. Вы ехали дальше по мощеной дороге, стараясь не обращать внимания на странное потрескивание, плюханье и бульканье, раздававшиеся в черной воде с обеих сторон, и вдруг оказывалось, что холм венчает мощная, неприступная, сплошная крепостная стена из темного камня. И тогда вы понимали, что камни на этом холме уложены с необычайным тщанием, зубчатая стена построена умело и хитро. Ни одна лошадь не сможет забраться на этот холм. Человек не успеет и на полметра приблизиться к зубчатой верхушке стены, как его изрешетят десятки стрел. Единственным проходом сквозь этот зубчатый барьер служили тяжелые, окованные медью ворота, открывавшиеся, казалось, внутрь холма. Их охраняли два огромных воина с топорами и двумя огромными черными псами на коротких цепях. Когда мы подъехали ближе, псы начали рычать, брызгать слюной и скалить зубы. Эйслинг соскользнула с лошади, непринужденно приблизилась к ним, протянула изящную белую руку и похлопала одного из них по круглой страшной голове. Огромное животное от восторга вывалило язык, остальные заскулили.

— Вы отлично поработали, — сказала она часовым. — Теперь открывайте дверь и впустите нас. Мой брат приказал ни в чем не отказывать гостям до его возвращения. И хранить бдительность. Он не хочет, чтобы с ними что-нибудь приключилось. Он спрашивал, встречались ли вы еще с бандитами? С Крашеным и его людьми?

— Нет, миледи. Ни следочка их не видели. Говорят, парень уплыл за море, выполняет какую-то работенку для одного заморского короля. Такие ходят слухи.

— Все равно, продолжайте следить. Брат не простит мне, если с нашими гостями случится беда.

Мы шли по длинному, мрачному коридору, который сначала спустился вниз, а потом начал подниматься, плавно изгибаясь по периметру холма, а я размышляла об Эйслинг. В Семиводье она вела себя тихо и кротко, а здесь вдруг стала совершенно другой. В отсутствие брата она мгновенно приняла на себя обязанности хозяйки, и все ее слушались, такую крохотулечку. При свете вставленных в стены факелов я видела, что Шон улыбается, наблюдая, как она раздает приказы. Что же до Ниав, то с самого отъезда из Семиводья она не произнесла ни слова. Она скованно попрощалась с родителями, и я видела, чего стоило маме сдержать слезы, и как тяжело было отцу сохранить спокойствие в присутствии всех остальных домочадцев. Я снова наблюдала, как секреты разделяют членов нашей семьи, как мы начинаем ранить друг друга, и опять задумалась о сказании Конора и его значении. Я пыталась не думать о том, что сказал мне Финбар: «Возможно, тебе не удастся удержать обоих».

Подземный коридор вел вверх, от него вправо и влево отходили темные ходы, полные теней по углам. Наконец я с удовольствием вышла в верхний двор, где мы спешились у входа в главное здание. Высокая, круглая каменная стена закрывала нам вид на окресности. По ее верху проходил скрытый коридор с частыми сторожевыми постами, где несло вахту множество людей в зеленом. Внутри крепостных стен находилось целое поселение: кузня, конюшни, склады, мельница и пивоварня. Все здесь занимались своим делом спокойно и размеренно, словно жить вот так, взаперти — дело совершенно обычное. Я позволила себе некоторое время поразмышлять о том, что если бы некоторые события не помешали мне принять предложение Эамона, тогда я могла сама оказаться здесь хозяйкой всего лишь через год с небольшим. Мне бы потребовался мощный стимул, чтобы жить вот так, без возможности поглядеть вокруг на кроны деревьев и водную гладь, пройтись по лесной тропинке за ягодами или вскарабкаться на холм под молодыми дубками. Чтобы согласиться на это, я должна была бы очень захотеть заполучить Эамона. Но ведь Ниав тоже не хотела Фионна. Она вовсе не мечтала уехать из леса и жить в Тирконелле, но все же уехала. Моей сестре не предоставили такой роскоши как выбор.

Мы устроились. Ниав поборола оцепенение, чтобы заявить, что не хочет делить со мной комнату, хотя вообще-то именно это она и делала в течении шестнадцати предыдущих лет и ни разу не жаловалась. Однако Эйслинг была непоколебима: к сожалению, другой подходящей комнаты нет, сказала она, разве что ее собственная, и Ниав, безусловно, будет там желанной гостьей. Ниав посмотрела на меня, явно ожидая, что я предложу разделить комнату с Эйслинг, чтобы предоставить ей отдельное помещение. Я ничего не сказала. Тогда Ниав тоже замолчала, хмурясь и ломая пальцы.

— Похоже, Уи Нейллы слишком важные персоны для таких как я, — я безуспешно попыталась пошутить, пока мы поднимались наверх в нашу спальню. Комната оказалась просторной, хоть и темной, единственное узкое окошко выходило во внутренний двор. В комнате стояли две простые кровати, застеленные белоснежными льняными простынями и темными шерстяными одеялами. Был тут и столик с кувшином воды, тазиком и полотенцами. Все находилось в безупречном порядке и идеальной чистоте. Я заметила зеленых охранников у подножия лестницы и в верхнем коридоре.

— Вам, наверное, надо умыться и отдохнуть перед ужином, — предположила Эйслинг. — Я приказала нагреть для вас воду. Простите за охрану. Эамон очень настаивал.

Я поблагодарила ее, и она вышла. Шон все еще стоял во дворе, глубоко погрузившись в спор с одним из наших четверых воинов. Он не мог остаться надолго, ведь в отсутствие Лайама он являлся главой Семиводья и должен был спешить домой к своим обязанностям. Отец вполне справился бы с делами, но хотя люди и любили Большого Человека, во всем доверяя ему, они все еще не забыли, что он бритт. Он не мог занять место Лайама, даже если бы захотел. В некотором роде это было большой потерей. Если уж кто и был рожден, чтобы стать вождем, так это Хью из Херроуфилда. Но он сам выбрал иной путь.

Как только закрылась дверь, я скинула с себя верхнюю одежду и сняла ботинки. Потом налила немного воды в тазик и ополоснула лицо и руки до плеч, счастливая, что можно смыть хоть немного дорожной пыли и пота. После чего разыскала в своем багаже расческу и зеркало.

— Твоя очередь, — сказала я, садясь на постель и начиная расчесывать спутанные ветром пряди. Но сестра только сбросила ботинки. Она легла на постель, не раздеваясь, и закрыла глаза.

— Тебе стоит хотя бы обтереть лицо, — сказала я. — А потом я могу тебя причесать. И еще, по-моему, тебе будет гораздо удобнее спать без этого платья, а, Ниав?

— Спать? — вяло сказала она, не открывая глаз. — Кто говорит о сне?

Волосы у меня были в кошмарном состоянии. Мне здорово повезет, если удастся расчесать их до ужина. Я водила костяной расческой, обрабатывая прядь за прядью, от концов к корням. Все-таки существуют аргументы в пользу бритья головы, если приходится жить под открытым небом. Ниав все также неподвижно лежала на спине. Она дышала медленно, но не спала. Кулаки ее были крепко сжаты, а все тело напряжено.

— Почему ты не хочешь поделиться со мной, Ниав? — тихо спросила я. — Я же твоя сестра. И вижу, у тебя что-то не так, гораздо хуже, чем… чем просто немилое замужество и отъезд из дома. Если об этом поговорить, станет легче.

Она лишь чуть-чуть отодвинулась от меня. Я вернулась к расческе. Со двора доносились звуки: перестук копыт, голоса людей, стук топора о дерево… В голове у меня рождалось жуткое подозрение, такое, что я едва могла в него поверить. Я не могла прямо спросить ее. Я закрыла глаза и представила себе, что я — это она, что я тихо лежу в полутемной каменной комнате. Я почувствовала под собой мягкое одеяло, усталое от долгой езды тело, тяжкий груз волос под вуалью. Я позволила себе раствориться в тишине комнаты. И стала собственной сестрой.

Я почувствовала, как неимоверно одинока теперь, когда больше не являюсь частью Семиводья, когда собственная мать, отец и дяди, и даже брат с сестрой выкинули меня прочь, как ненужный мусор. Я совершенно никчемная. Почему бы иначе Киаран уехал и оставил меня, хотя и обещал, что будет любить меня вечно? Все, что говорит Фионн — правда. Я — одно сплошное разочарование, плохая жена и отвратительная любовница. Нелюбезна с гостями, так он сказал. Неспособна вести хозяйство. Скучна в постели, несмотря на все его попытки меня научить. Короче, полное ничтожество…

И все же, я оставалась собой, иначе во всем этом не было бы никакого смысла

…Но, по крайней мере, как говорит мой муж, я принесла ему этот союз. По всему телу я чувствовала боль и жжение, из-за них мне было безумно тяжело ехать верхом, но я ни в коем случае не должна была никому это показать, иначе все станет намного хуже. Я ни в коем случае не должна была показывать им, что провалилась даже в этом. Если мне удастся все скрыть, возможно, я смогу уверить себя, что все плохое происходит не на самом деле. Если никто ничего не поймет, мне удастся продержаться еще немного.

Я вырвалась из ее мыслей и почувствовала, что вся истекаю потом. Сердце билось, как сумасшедшее. Ниав же продолжала лежать неподвижно. Она даже не заметила, что я подсмотрела ее мысли. Меня всю трясло от возмущения. Чума на моего дядюшку Финбара! Я бы предпочла не знать, что умею это делать. Я бы с наслаждением вернула этот дар тому, кто меня им наградил, а взамен попросила бы какое-нибудь полезное, практическое умение, вроде способности поймать рыбу или складывать цифры в уме. Все что угодно вместо этой способности читать чужие мысли и видеть затаенную боль. Никто не заслуживает столь ужасного дара.

После некоторого раздумья я признала, что была несправедлива к дяде. Спасибо, что он предупредил меня. И, кстати, я ведь делала это не в первый раз. Как насчет той ночи, когда Бран дрожал и так сжимал мою руку, что едва не сломал ее, а я слышала плач одинокого ребенка? Я тогда разделила его боль и попыталась помочь ему. Даже после того, как он прогнал меня, я все равно продолжаю зажигать свечу, все равно не сплю в новолуние и несу его образ в своем сердце. Раз у меня есть дар видеть эти внутренние, глубоко спрятанные раны, значит, одновременно я должна иметь способность их лечить. Такие вещи всегда идут вместе, уж это-то мне сказали и мама, и Финбар. Я дорого бы дала, чтобы не знать, что скрывается за бесстрастным, замкнутым выражением лица Ниав. Воображение подсказывало мне ужасные картины. Но раз я собираюсь ей помогать, я должна знать наверняка.

«Тки медленно. Тки незаметно, как крапивник, что умеет так плести свое гнездо в зарослях орешника, что ни один лист не зашуршит. Тки осторожно, — сказала я себе — или она рассыплется, взорвется изнутри, и тогда уже будет слишком поздно. У нас есть время, возможно, целый месяц, пока не вернутся Фионн с Эамоном, и Ниав будет вынуждена снова нас покинуть. Этого достаточно, чтобы…» — Чтобы что? Я не знала. Для чего-то. Сначала мне нужно выяснить правду, и только потом я начну строить планы. Но не торопясь, а то сестра сорвется. Поэтому, когда сразу после ужина она извинилась и упорхнула наверх, я дала ей некоторое время побыть в одиночестве. Существует предел человеческим силам, особенно если они истощены так, как ее. Все это тяжким грузом давило на меня, и я почти не слушала Шона. Эйслинг ушла на кухню, и мы с братом сидели вдвоем и пили эль на некотором расстоянии от остальных жителей замка.

— Утром я уезжаю, Лиадан, — тихо сказал Шон. — Лиадан?

— Прости. Я не слушала.

— Угу. Говорят, с беременными это часто случается. В голове туман. Витают где-то. — Он заговорил об этом впервые. Голос звучал легкомысленно, но в глазах застыл вопрос.

— Ты станешь дядей, — серьезно произнесла я. — Дядя Шон. Звучит по-стариковски, а?

Он усмехнулся, потом вдруг снова посерьезнел.

— Мне все это не нравится. Мне кажется, я должен знать правду. Но мне приказали ни о чем не спрашивать, и я не стану задавать вопросов. Лиадан. Завтра я еду на север. Домой я пока не поеду. Я рассказываю это тебе, потому что знаю, дальше это не пойдет. А кто-то ведь должен знать, куда я отправился — на случай, если я не вернусь.

— На север? — спросила я. — Куда на север?

— Я собираюсь предложить кое-кому работенку и послушать, что он ответит. Думаю, дальше ты и сама можешь додумать.

— Угу, — проговорила я, чувствуя, что холодею от страха. — Это плохая мысль, Шон. Это огромный риск, ведь он, скорее всего, ответит отказом.

Шон очень внимательно смотрел мне в глаза:

— Как ты, однако, уверена насчет ответа. Откуда ты знаешь?

— Тебе опасно туда ехать, — повторила я упрямо.

Шон почесал в затылке:

— Воин всегда рискует.

— Так пошли кого-нибудь другого, раз тебе так нужно вступать с этим человеком в контакт. Делать это самому, да еще и в одиночестве — безумие.

— Из того, что я слышал, выходит, что это единственный возможный способ с ним связаться. Отправиться прямо в логово дракона, если так можно выразиться.

Я поежилась:

— Ты зря потратишь время. Он откажет. Ты увидишь, что я права.

— Наемник отказывает, только если плата недостаточно высока, Лиадан. Я умею торговаться. Я хочу вернуть Острова. Этот парень может заполучить их для меня.

Я помотала головой:

— Это не просто сделка, не обычная плата за обычные услуги. Здесь все иначе. Это повлечет смерть и потери, Шон, я это видела.

— Может быть. А может, и нет. Дай мне хотя бы проверить свои предположения. И еще, Лиадан: это секрет, ты ведь понимаешь. Даже Эйслинг верит, что я возвращаюсь домой. Не говори никому, разве что… ну, ты понимаешь.

— Шон… — Я колебалась, не зная, сколько могу ему открыть.

— Что? — нахмурился он.

— Я, конечно, никому не скажу. И я должна попросить тебя… прошу тебя, если ты найдешь, кого ишешь, говори с ним только о твоем предложении, не касайся… ничего другого.

Теперь он не просто хмурился, он сердился.

«Пожалуйста, Шон. Я твоя сестра. Пожалуйста. И не… не делай поспешных выводов».

Он выглядел так, будто был готов вытрясти из меня правду силой. Но тут вернулась Эйслинг, и он неохотно кивнул:

«Я не могу не делать выводов, но уверен, что они не могут быть верными. Уж слишком они возмутительны».

На следующий день Шон уехал, и я ничего никому не сказала, но сама-то я знала, что он отправился искать банду Крашеного и предлагать им работу, и очень боялась за него. После того, как Бран отзывался обо всем, что мне дорого: о матери, об отце, о самом моем имени, я не могла поверить, что он хотя бы выслушает Шона. Скорее всего, брат просто попадет в какую-нибудь ловушку. Хотя, с еще большей вероятностью, он просто не сможет никого отыскать. Куда бы он ни направился, они всегда будут опережать его на шаг. И, кстати, разве воины в зеленом не говорили, что Бран где-то далеко за морем? Видение показывало мне его в каком-то очень отдаленном месте под странными деревьями. Возможно, они все ушли вместе с ним: Альбатрос, Змей, Паук, вся его банда. Ну и хорошо, если так. По крайней мере, это значит, что брат вернется разочарованным, но невредимым.

А пока следует заняться Ниав. Я не знала, как рассказать ей о том, что видела в ее мыслях, но оказалось, что это и не нужно. Через несколько дней правда выплыла наружу сама, несмотря на усилия сестры все держать в тайне. До сумерек было еще далеко. Я не находила себе места, на меня давили глухие стены Шии Ду, я мечтала об открытых пространствах, о воде и деревьях. Я оставила Ниав одну и поднялась на усеянную постами внешнюю стену, вздымавшуюся высоко над болотами и селениями, настолько высокую, что если посмотреть на восток, можно разглядеть краешек леса Семиводья, далекую серо-синюю тень. Я медленно шла вдоль стены, часто останавливаясь, чтобы посмотреть сквозь бойницы, узкие щели, прорезанные так, чтобы лучник мог пустить стрелу, не подставляя себя под ответный выстрел. Мне не хватало роста, чтобы заглянуть за парапет: он был рассчитан на то, чтобы защищать стоящих в полный рост мужчин, а я невысока даже для женщины. Сторожевые посты располагались выше, к ним вели ступеньки. Они были отлично укреплены и давали возможность кругового обзора. Я улыбками проложила себе путь к северному посту. Мне позволили подняться и посмотреть. Начальник пробурчал что-то о лорде Эамоне и о правилах, я в ответ сладко улыбнулась, рассказала им, какие они, должно быть, храбрые, какая у них опасная работа, и как я уверена, что Эамон не стал бы возражать, чтобы я разок посмотрела на вид со стены. Но, конечно же, если они беспокоятся, я не скажу ему, что мне запретили полюбоваться видом с башни…

Часовые заулыбались и принялись объяснять мне, что и как.

— Взгляните прямо, миледи. Вон там, невдалеке холмы, то есть сухая почва, поросшая травой. Но по прямой туда не пройдешь, слишком опасно. Там трясина, понимаете. Кошмарная штука.

— А это значит, надо обходить кругом, — встрял второй. — Назад, откуда вы приехали, потом на восток к перекрестку, потом снова на север, в обратном направлении. Если пешком, то пока до прохода доберешься, полдня пройдет. Конечно, короткая, прямая дорога тоже есть.

Первый безрадостно усмехнулся:

— Прямая, ага. Так прямо и утащит тебя в трясину, если хоть шаг ступишь не туда. Меня там идти не заставишь. Разве что под страхом смерти.

Третий охранник оказался совсем молоденьким, почти юношей, он робко добавил:

— Если подняться сюда ночью, можно услышать, как над болотами кричит баньши — так что кровь стынет в жилах — это к покойнику. Его крик означает, что черная сила наложила лапу на еще одну душу.

— А где этот прямой, короткий путь? — спросила я, вглядываясь в сплошное болото, тянувшееся до далекой гряды холмов на севере.

— А-а-а-а! Прямой, да тайный. Им пользуется только сам лорд Эамон, да еще кое-кто. Тех, кто знает этот путь, по пальцам пересчитать можно. Его надо запоминать пошагово: два влево, один вправо и так далее. Иначе, смерть.

— А этот бандит, ну, знаете, его еще зовут «Крашеный», он напал в этом самом месте?

— Когда он налетел на наших людей и перерезал их как кур? Не здесь, миледи, но там очень похожее место. Одной Морриган известно, как он узнал дорогу. Будь он проклят, этот кровавый ублюдок.

— Ну, одного из них мы тоже достали, — сказал первый. — Уже позже, мы одного из этих мясников сделали. Выпустили ему кишки.

— Лично я не успокоюсь, пока все они не окажутся под землей, — отозвался второй. — Правда, земля для них — слишком большая честь. Особенно для этого, которого они зовут командиром. У него черное сердце, злое насквозь. Вот, что я вам скажу, он будет идиотом, если еще хоть одной ногой ступит на земли нашего господина. Тогда он точно труп.

— Простите. — Я скользнула меж ними и начала спускаться по ступенькам.

— Простите, миледи. Надеюсь, мы вас не слишком огорчили. Мужчины всегда говорят прямо, понимаете.

— О, нет, все в порядке. Спасибо, что так замечательно все объяснили.

— Спускайтесь осторожно, миледи. Камни не везде ровные. Это не место для женщины.

Я добралась до комнаты, но дверь оказалась заперта. Я толкнула сильнее, но что-то ее явно удерживало. Я толкнула еще сильнее, и дверь наполовину приоткрылась, сдвинув небольшой сундук, приставленный изнутри. В комнату принесли большое корыто и воду для купания. Ниав услышала шум и схватила полотенце, чтобы прикрыться, но прятаться было поздно. Я все увидела. Я очень тихо вошла внутрь и закрыла за собой дверь. Я стояла у порога и смотрела на синяки и царапины, сплошь покрывавшие тело сестры. Я видела, как ее некогда пышное, изящное тело усохло и похудело настолько, что стали видны ребра, а бедренные кости торчали под впалым животом, словно она умирала от голода. Я увидела, что длинные, блестящие волосы, некогда каскадом спускавшиеся до самых бедер, были теперь неровно, словно ножом, обрезаны на уровне подбородка. Впервые со дня ее приезда из Тирконелла я увидела сестру без вуали.

Не говоря ни слова, я подошла к ней, взяла полотенце из ее дрожащих рук, накинула его ей на плечи, скрывая бедное, избитое тело от дневного света. Я взяла ее за руки и помогла вылезти из ванны, усадив на кровать. И тут она заплакала. Сначала тихо, а потом громко всхлипывая, как ребенок. Я не пыталась обнять ее, она еще не была готова к этому.

Я нашла чистое белье и платье и помогла ей одеться. Мы закончили, а она все плакала. Я взяла свою расческу и начала приводить в порядок жалкие остатки прекрасных волос сестры.

Через некоторое время всхлипы стали реже, она смогла говорить и произнесла:

— Никому не рассказывай! Обещай мне, Лиадан. Ты ни слова не должна произнести никому в семье, даже отцу или маме. Или Шону. А главное, не говори дяде. — Она схватила меня за запястья так сильно, что я чуть не выронила расческу. — Обещай, Лиадан!

Я посмотрела прямо в ее большие синие, блестящие от слез глаза. Лицо у нее было бледное, и на нем читался страх.

— Все это сделал твой муж, Ниав? — тихо спросила я.

— С чего ты так решила? — тут же вскинулась она.

— Ну, кто-то же это сделал. Если не сам Фионн, то кто? Ведь твой муж, без сомнения, мог бы защитить тебя от подобного.

Ниав судорожно вздохнула.

— Я сама во всем виновата, — прошептала она. — Я все испортила, все. Это наказание.

Я уставилась на нее.

— Но Ниав… почему Фионн это сделал? Зачем так ужасно избивать тебя? За что резать твои волосы, твои прекрасные волосы? Он что, с ума сошел?

Ниав пожала плечами. Она так похудела, что плечи ее стали хрупкими и костлявыми, как у мамы.

— Я все это заслужила. Я делала одну ошибку за другой. Я такая… такая неловкая и глупая. Я для него сплошное разочарование, полный провал. Неудивительно, что Киаран… — голос ее звучал надтреснуто, — неудивительно, что Киаран уехал и не вернулся. Я никогда ни на что не годилась.

Услыхав подобный бред, я хотела было прикрикнуть на нее, как уже сделала однажды, приказать ей прекратить эти глупости, перестать лелеять свои раны. Но на этот раз она и правда верила в то, что говорила. И она носила ушибы и шрамы не только на теле, но и глубоко в душе. Такие раны не вылечишь гневными словами.

— А почему он отрезал тебе волосы? — снова спросила я.

Она прикоснулась рукой к безжалостно обрезанным прядям, словно сама до сих пор не могла поверить, что их шелковая масса исчезла.

— Он их не резал, — сказала она. — Я сама.

Я, не веря, уставилась на нее.

— Но почему?! — Ниав всегда так заботилась о своих волосах, зная, что это, без сомнения, ее главное украшение. Она, конечно, иногда ворчала, что пошла вся в отца и слишком похожа на дочь бриттов, но все же ей нравилось, что волосы у нее буквально светятся на солнце и облаком клубятся вокруг ее головы во время танца, притягивая мужские взгляды. Она мыла их в ромашковом отваре, вплетала в них цветы и шелковые ленты.

— Я не могу об этом говорить, — прошептала сестра.

— Я хочу помочь тебе, — ответила я. Голова моя все еще была полна тем, что я видела, когда читала ее мысли. Но все же лучше бы она сама мне все рассказала, по доброй воле. Она уже и так обозвала меня как-то раз шпионкой. — Но я не могу помочь тебе, пока ты не расскажешь, что произошло. Твой муж узнал про Киарана? В этом все дело? Он разозлился, что до свадьбы у тебя уже был мужчина?

Она с несчастным видом помотала головой.

— Ну что же тогда? Ниав, мужчина не может вот так избивать жену и остаться безнаказанным. Ты по закону можешь требовать за такое развода. Лайам поможет тебе. Отец будет в ужасе. Мы должны им рассказать.

— Нет! Они ничего не должны знать!!! — Ее начало трясти.

— Ниав, это безумие. Позволь нам помочь тебе.

— С чего бы им помогать мне? Они все меня ненавидят. Даже отец. Ты же слышала, что он мне сказал. А Шон ударил меня. И они услали меня прочь из дома.

После этих слов, мы некоторое время сидели молча. Я ждала. Она сплетала пальцы, теребила платье и кусала губы. Когда Ниав, наконец, заговорила, тон ее был сухим и решительным:

— Хорошо, я расскажу. Но сначала поклянись мне, что не расскажешь ни отцу, ни Лайаму, вообще никому из родных. И уж тем более Эамону и Эйслинг. Они почти родственники. Обещай, Лиадан.

— Как я могу это обещаять?

— Ты должна. Потому что все с самого начала пошло не так, а если ты расскажешь, то разрушится соглашение, и тогда получится, что я и здесь провалилась, и все испортила, и всех снова подвела. И они возненавидят меня еще больше, чем теперь. Тогда мне незачем будет больше жить, совсем незачем. После этого я вскрою себе вены и покончу со всем этим. Клянусь тебе, я так и сделаю, если ты расскажешь, я так и сделаю, Лиадан. Обещай мне. Поклянись!

Она не лгала. Когда она говорила, в ее глазах плескался страх. Настоящий, холодящий душу.

— Обещаю, — прошептала я, понимая, что клятва оставляет меня в полном одиночестве. Отрезает от любой помощи, которую я могла бы получить. — Рассказывай, Ниав. Что пошло не так?

— Я думала… — начала она с неровным вздохом. — Я думала, что, в конце концов, все будет хорошо. До самой последней минуты я почему-то верила, что Киаран за мной вернется. Мне казалось невозможным, что он этого не сделает, что позволит выдать меня замуж и увезти далеко, даже не попытавшись вмешаться. Я была так уверена… Так уверена, что он любит меня не меньше, чем я его. Но он не вернулся. Он так и не приехал. И я подумала… я подумала….

— Не торопись, — ласково сказала я.

— Отец так на меня сердился, — продолжила Ниав еле слышно. — Отец, он ведь никогда ни на кого не кричал. Когда я была маленькой, он всегда оказывался рядом, понимаешь, чтобы поднять меня, если я упала, чтобы все мы были невредимы и счастливы. Когда мне бывало грустно, я всегда бежала к нему за утешением. Когда случалось что-нибудь плохое, он всегда каким-то образом все исправлял. Но не в этот раз. Он стал таким холодным, Лиадан. Он ведь так и не выслушал ни меня, ни Киарана. Просто сказал «нет», без всякой причины. И навсегда услал меня прочь, будто не хотел меня больше видеть. Как он мог, а?

— Ты не совсем права, — тихо ответила я. — Он ужасно за тебя беспокоится, и мама тоже. Если он и казался сердитым, так только потому, что хотел защитить ее от всего этого. И ты не права, что он не хотел никого слушать. Они, по крайней мере, выслушали Киарана. Конор сказал мне, что Киаран уехал из леса по доброй воле. Он сказал, что-то о… о путешествии в поисках своего прошлого.

Ниав шмыгнула носом.

— Кому нужно прошлое, когда отказываешься от будущего? — пробормотала она.

— Тебе было очень больно из-за того, что сделал отец, а потом ты приехала в Тирконелл. И что?

— Я… я просто не смогла ничего сделать. Я очень хотела все исправить. Я подумала, так Киарану и надо, раз он не любит меня настолько, чтобы приехать за мной… Тогда я выйду за другого и начну новую жизнь, и покажу, что мне плевать на Киарана, что я прекрасно проживу и без него… Но я не смогла, Лиадан.

Я ждала. И она все рассказала. Рассказала так ясно, что я словно видела их, Ниав и ее мужа, вместе в их спальне. Таких сцен со дня ее свадьбы было множество, поскольку она поняла, что не может притворяться.

Совершенно голый Фионн наблюдал, как моя сестра аккуратными движениями расчесывает свои длинные волосы. Я чувствовала ее страх, ощущала, как бьется ее сердце, как холодеют ее руки. На ней была тонкая батистовая ночная сорочка без рукавов, и синяки на ее теле, и новые и старые, были отлично видны. Фионн наблюдал за ней и гладил себя между ног. Потом он сказал:

«Поторопись уже! Мужчина не может ждать вечно».

«Я… — Ниав напоминала пойманную птичку. — Я… мне не очень хочется… я не вполне…»

«Угу», — Фионн приблизился к ней, не скрывая отвердевшего свидетельства своего желания. Он остановился прямо за ее спиной и схватил ее за длинные золотые волосы.

«Нам надо что-то с этим cделать, а? Жене должно этого хотеться, Ниав. Хоть иногда. Будь ты беременна, это в некоторой степени извиняло бы тебя. Но ты, похоже, не способна даже на это. От такого мужчина начинает искать удовольствие на стороне. А предложений, знаешь ли, вокруг тьма тьмущая. В этом доме полно симпатичных девчонок, которые уже чувствовали меня в себе еще до твоего приезда и говорили спасибо. Но ты… — Он так сжал ее волосы, что голова ее откинулась назад, и она вскрикнула от боли и страха. — Тебе, похоже, наплевать, да? Я тебя просто не возбуждаю». — Он снова дернул, она еле подавила крик. Потом он неожиданно отпустил волосы, грубо задрал ее сорочку, притянул ее к себе, без лишних слов вошел в нее сзади, и на этот раз ей не удалось сдержать крик боли и возмущения.

«Дрянная девчонка, — заговорил Фионн, целеустремленно двигаясь к удовлетворению. — Жена нужна, чтобы доставлять мужу удовольствие. Правда, это с трудом можно назвать удовольствием. Все равно, что заниматься этим с трупом. Просто… спуск… телесного… напряжения… а-а-а-а-ах! — Тут он содрогнулся, вышел из нее и потянулся за полотенцем. — Возможно, дорогая моя, тебе просто нужна практика. Парочка моих друзей с удовольствием предоставят тебе некоторое… разнообразие. Может, им удастся научить тебя нескольким приемам. Можем как-нибудь попробовать. А я бы понаблюдал».

Ниав стояла, повернувшись к нему спиной, и смотрела прямо перед собой, будто его вообще здесь не было.

«Что, тебе нечего мне сказать? — Он снова схватил ее за волосы, у самых корней, и дернул, разворачивая к себе лицом. — Господи Боже, если бы я только знал, что ты за снулая рыба, я бы ни за что не согласился на этот брак, и плевать на союз! Мне стоило жениться на твоей сестре. Она, конечно, костлявая, но в ней, хоть какая-то жизнь есть. А тебя не хватает даже на то, чтобы мне ответить. Ладно, давай, одевайся. Постарайся выглядеть красиво, если только я не слишком многого прошу. К ужину будут гости, тебе же будет лучше, если ты хотя бы изобразишь, что способна на вежливое обращение».

Когда он ушел, Ниав некоторое время сидела неподвижно, без выражения глядя на свое отражение в бронзовом зеркале. Потом ее руки снова потянулись к щетке, и она провела ей по волосам. Всего один раз, от макушки вниз до кончиков волос на уровне бедер. Она посмотрела через комнату, туда, где на гвозде висела куртка ее мужа, а рядом с ней — пояс с кинжалом в кожаных ножнах. В голове у нее не было ни одной мысли, только желание встать, пройти через комнату, взять кинжал и резать, прядь за прядью, натягивать и рубить, натягивать и рубить, не останавливаясь, пока прекрасные, блестящие волосы не легли вокруг нее на мозаичном полу, подобно груде осенних листьев. Она убрала нож, а потом аккуратно оделась в платье с высоким воротом и длинными рукавами, в платье, скрывавшее все синяки до единого. Накинула на изуродованные волосы вуаль из тонкой шерсти и плотно обернула ее вокруг шеи. Теперь ее волосы могли быть любого цвета, любой длины.

— Понимаешь, я подумала… подумала, что это бессмысленно, — сказала Ниав. — Во всем должна быть какая-то причина, иначе я вполне могла бы и умереть. Раз меня наказывают, значит, я это заслужила, так ведь? Раз он так со мной обращается, значит, я никчемное ничтожество. Так зачем притворяться? Зачем пытаться выглядеть красивой? Люди звали меня красавицей, но они лгали. Я люблю Киарана больше жизни. А он просто развернулся и ушел. Собственная семья прогнала меня. Я не заслуживаю счастья, Лиадан. И никогда не заслуживала.

Меня затопила ярость. Окажись сейчас передо мной Фионн Уи Нейлл, и будь у меня в руках нож, меня бы ничто не удержало. Я вонзила бы ему клинок прямо в сердце и хорошенечко там провернула. Будь в моем распоряжении пара-тройка бандитов и мешочек с серебром, заплатить за услуги, я с наслаждением заказала бы его смерть. Но я сидела в Шии Ду, а Фионн был союзником моих брата и дяди. Я сидела в Шии Ду с сестрой, которая как раз открыла глаза и повернула ко мне такое несчастное, такое беспомощное и потеряное лицо, что я сразу поняла — гневом тут не поможешь, не теперь, во всяком случае. Мне хотелось взять ее за плечи, хорошенько встряхнуть и сказать: «Почему ты не могла за себя постоять? Почему ты не плюнула в его наглую рожу, почему ты не прицелилась и не треснула его хорошенько куда следует? Или, по крайней мере, просто не ушла?» Потому что я точно знала, что на ее месте никогда не стала бы терпеть подобное обращение. Я скорее стала бы нищенкой и побиралась бы у дороги, чем позволила так себя унижать… Но в голове у Ниав каким-то образом все перемешалось, повернулось и переплелось так, что она верила всему, что говорил ей Фионн. Муж заявлял, что она сама во всем виновата, значит, так оно и есть. И теперь Ниав была совершенно раздавлена теми мерзостями, что он с ней творил. И виноваты в этом были мы все. Мужчины нашей семьи определили ее судьбу в тот день, когда решили выслать ее из Семиводья. И я тоже была виновата. Я могла бороться против этого, но не стала.

— Ложись, Ниав, — ласково проговорила я. — Я хочу, чтобы ты отдохнула, не беда, что ты не можешь спать. Здесь ты в безопасности. Это место так хорошо охраняется, что и сам Крашеный не посмеет сюда сунуться. Здесь тебя никто не тронет. И я обещаю тебе, ты больше никогда не вернешься к мужу. Ты будешь в безопасности, я обещаю, Ниав.

— К-как… как ты можешь мне это обещать? — прошептала она, сопротивляясь моим попыткам уложить ее на подушки. — Я его жена. Я должна делать все, что он хочет. Союз… Лайам… У меня нет выбора… Лиадан, ты обещала не рассказывать…

— Ш-ш-ш-ш, — произнесла я. — Я придумаю, что нам делать. Доверься мне. Отдыхай.

— Я не могу, — дрожащим голосом проговорила Ниав, но все же легла, подложив руку под щеку. — Как только я закрываю глаза, я снова все это вижу. Я не могу об этом не думать.

— Я посижу с тобой. — Я еле сдерживала собственные слезы. — Я расскажу тебе сказку или просто поговорю с тобой, как скажешь. Даже спою, если захочешь.

— Не стоит, — ответила сестра тоном, слегка напоминавшим ее прежнюю резкость.

— Тогда я просто поговорю с тобой. Я хочу, чтобы ты слушала мой голос и думала о моих словах. Думай только о словах, представляй себе то, о чем я говорю. Вот, дай я возьму тебя за руку. Отлично. Представь, что мы в лесу — ты, я и Шон. Помнишь прямую дорожку под буками, ту, где можно бежать, бежать, а она все не кончается? Ты всегда была впереди, всегда бежала быстрее всех. Шон изо всех сил пытался тебя поймать, но у него ничего не получалось, никогда, пока ты сама не решила, что уже слишком взрослая для подобных игр. А я приходила последней, потому что постоянно останавливалась, чтобы начать собирать ягоды, или поднять прошлогодний лист, или послушать, как в папоротнике пофыркивают ежи, или попытаться услышать голоса древесных духов над головой.

— Опять твои древесные духи! — недоверчиво проворчала она. Ну что же, по крайней мере, она меня слушает.

— Ты бежишь босиком, чувствуешь, как в волосах свистит ветер, как мягко ложатся под ноги опавшие листья, ты бежишь, рассекая столпы света, там, где ему удается пробиться сквозь ветки, на которых еще бьются, изо всех сил не желая улетать, золотистые и зеленые осенние листья. И вдруг выбегаешь на берег озера. Тебе жарко от бега и ты входишь в воду, чувствуя прохладные волны вокруг ног и мягкую глину под ногами. А потом ты лежишь на прибрежных камнях, а рядом я и Шон, и мы опускаем в воду руки и смотрим, как между пальцами снуют рыбки, еле-видные от солнечных бликов на воде. Мы ждем, когда на озеро опустятся лебеди, вожак, а за ним и вся стая, они садятся на воду, плюх, плюх, плюх, скользят в ее закатном сверкании, словно в расплавленном золоте, аккуратно складывая огромные белые крылья. А потом потихоньку спускаются сумерки, и лебеди на легких волнах становятся похожи на призраков.

Некоторое время я продолжала в том же духе, а Ниав лежала тихо, но не спала. Я достаточно ее знала, чтобы понять, что отчаяние едва-едва отступило.

— Лиадан, — спросила она, когда я остановилась, чтобы перевести дух. Глаза ее открылись, и выражение было каким угодно, но не спокойным.

— Что, Ниав?

— Ты говоришь о прошлом, о простых и прекрасных вещах. Те времена никогда не вернутся. Ох, Лиадан, мне так стыдно! Я чувствую себя такой… такой грязной, такой никчемной. Я все испортила.

— Ты ведь сама в это не очень-то веришь, правда?

Она свернулась клубочком, одной рукой обняв себя за плечи, а другой, сжатой в кулак, прикрыла рот.

— Это правда, — прошептала она. — Мне приходится верить.

В дверь постучали. Пришла Эйслинг, проверить, все ли у нас в порядке, поскольку близится время ужина, а мы все не выходим. Я тихонько поговорила с ней, объяснила, что Ниав очень устала, и попросила принести на подносе немного еды и питья, если это не очень сложно. Вскоре после этого, служанка принесла нам хлеб с мясом и эль, я взяла поднос, поблагодарила ее и закрыла дверь.

Ниав не могла ни есть, ни пить, но я поела. Я хотела есть, во мне рос ребенок. Теперь я уже ясно видела, что живот у меня слегка увеличился, чувствовала, как отяжелела грудь. Скоро изменения станут заметны всем. Но Ниав ничего не знала, похоже, ей никто не сказал.

— Лиадан? — голос ее звучал так слабо, что я еле услышала.

— М-м-м?

— Я огорчила маму. Я сделала ей больно, а ведь она… ведь она… а я даже не знала. Ох, Лиадан, как я могла не заметить…

— Тс-с-с-с, — сказала я, пытаясь сдержать слезы. — Мама любит тебя, Ниав. Она всегда будет любить нас, что бы ни случилось.

— Я… я хотела поговорить с ней. Я хотела, но… я не смогла. Просто не смогла себя заставить. Отец повел себя со мной так сурово. Он возненавидел меня за то, что я ее огорчила и…

— Ш-ш-ш. Все будет хорошо. Вот увидишь.

Безумная надежда, конечно же. Как я могу все исправить, если даже те, кто раньше казались мне такими сильными, теперь плыли по течению, беспомощные, как листья, влекомые осенними штормами? Возможно, это часть того самого древнего зла, о котором они все говорили, нечто столь сильное и ужасное, что способно все пустить наперекосяк… И все же мне удалось ее успокоить, и она наконец снова легла, все еще сжимая кулаки. Я вспомнила, что мне показывал Финбар, как он, чтобы утешить меня, наполнил мой разум радостными картинами и спокойными мыслями. Он говорил, что и я должна научиться использовать этот дар. Возможно, он понадобится мне, только чтобы помочь сестре успокоиться и уснуть. И я сделала все, как раньше: представила себе, что я Ниав и лежу на кровати, вся сжавшись и пытаясь убежать от всего мира. Я позволила своим мыслям вплестись в ее. Но на этот раз я все контролировала и в то же время оставалась собой, была способна искать для нее ответы, способна исцелять.

Это было совсем не похоже на ту ночь, когда Бран схватил меня за руку так сильно, что едва не сломал ее, а его мысли раздавались в моей голове, подобно крикам испуганного ребенка. Но я дорого бы дала, чтобы не знать многое из того, что мне открылось. Я вместе с сестрой переживала унижения, насмешки, жестокость. Еще до свадьбы Фионн видел ее красоту и слышал о ее достоинствах. Когда-то она действительно в избытке обладала и тем и другим. Но он ничего не знал о Киаране, о том, что сердце Ниав, ее тело и мысли уже отданы другому. Немного хитрости, тактики, чуточку игры и флирта, и, может быть, она смогла бы начать жизнь заново. Она, возможно, смогла бы доставлять мужу удовольствие. Любую женщину ранит необходимость притворяться, чтобы выжить. Но многим приходится этим заниматься, чтобы сделать свою жизнь хотя бы сносной. А сестра не смогла. Она оказалась неспособна на столь жизненно необходимое ей притворство. А Фионн оказался нетерпелив. Я чувствовала его оплеухи, удары его ремня так, как чувствовала их она. Я чувствовала ее унижение от того, что ее телом пользовались против ее воли, я ощущала, как она стыдится, хоть ни в чем и не виновата.

Через некоторое время я начала вплетать свои мысли в этот спутанный клубок. Я показала ей юную Ниав: огневолосую девушку, которая кружилась в луче света в своем белом платье и мечтала о жизни, полной приключений. Я показала ей девчушку, быстрее оленя бегущую по ковру из осенних листьев. Я показала ей ее собственные, синие как небо глаза, тепло солнечных лучей в волосах, я дала ей взглянуть на лицо Киарана, когда он давал мне белый камушек: «Скажи ей… отдай ей вот это»… Он любит ее. Может, он и уехал, но он ее любит. Я была в этом уверена. Я не могла показать ей будущее, я сама ничего о нем не знала. Но я омыла ее мысли любовью и теплом, и ее руки в моих ладонях наконец начали расслабляться.

Она заснула и тихо засопела, как маленький ребенок. Очень медленно, очень осторожно я оставила ее мысли, чувствуя, как каждую клеточку моего тела затопила крайняя усталость. Финбар не солгал, эта работа обходится очень дорого. Я неверными шагами подошла к узкому окошку и выглянула во двор, подумав, что стоит убедиться, что мир никуда не исчез, поскольку в голове у меня до сих пор клубились жуткие картины, а мысли путались. Силы мои совершенно истощились, я готова была расплакаться.

Луна убывала, лишь тоненький серп сиял в темном небе, по которому неслись лохматые облака. Внизу во дворе горели факелы, и мне удалось различить неясные фигуры вечных часовых, как под стеной, так и наверху, на стене. Они стоят на страже всю ночь. Одного этого довольно, чтобы почувствовать себя узником, я не могла понять, как это Эйслинг, да и все остальные могут это выносить.

Я смотрела в ночное небо, и мысли мои вырвались далеко за пределы крепости, далеко за границы болот и северных земель. Я была измотана, измучена, мне хотелось, чтобы кто-нибудь обнял меня сильными руками и сказал мне, что я все сделала правильно, и что все окончится хорошо. Наверное, я и вправду была совсем без сил, раз позволила себе такую слабость. Я смотрела в темное небо и представляла, как мужчины вокруг походного костра слушают мое сказание о Кухулинне и его сыне Конлае, историю, полную горечи и печали. Представляла и думала: «Может, они и банда, но я предпочитаю быть с ними, чем здесь, уж это точно». Я закрыла глаза и почувствовала, как горячие слезы текут у меня по щекам. И не успела я остановить себя, как мысленно закричала: «Где ты? Ты мне нужен! Я без тебя не справлюсь!» Именно в этот момент я впервые почувствовала, как ребенок во мне шевельнулся. Легкое волнение внутри, словно он там плывет, или танцует, или и то и другое сразу. Я нежно положила руку на живот, туда, где почувствовала шевеление, и улыбнулась. «Мы уедем отсюда, сынок, — молча сказала я ему. — Сначала поможем Ниав. Не знаю, как, но я обещала, а значит должна это сделать. А потом мы поедем домой. С меня довольно стен, ворот и запоров».

Смелые слова. Не то, чобы я думала, что Ниав так легко и быстро станет самой собой. Когда уходит надежда, будущее становится неинтересным. Хорошо еще, что я носила ребенка и чувствовала его волю к жизни в каждом толчке изнутри, иначе я сама могла бы опуститься в черный колодец безысходности.

Шли дни, близилось время, когда Эамон и Фионн вернутся в Шии Ду, а я поеду домой. Ниав все еще была тощей, как привидение, она ела и пила так мало, что едва держалась на ногах, а рот открывала только тогда, когда этого требовали правила приличия. Но я видела в ней небольшие изменения. Теперь ей удавалось заснуть, если я при этом сидела у ее изголовья и держала ее руку, пока она не уплывала в мир сновидений. Я обнаружила, что эти минуты на краю сознания лучше всего подходят для того, чтобы входить в ее мысли и мягко подталкивать их к свету.

Она отказывалась выходить со мной погулять на стену, где стояли часовые, но соглашалась спускаться во двор и гулять от оружейной к амбару, от кузни к стойлам, с ног до головы закутавшись в свое закрытое платье и старушечью вуаль. Она все время молчала. Пройти сквозь толпу было для нее настоящим мучением. Я читала ее мысли и знала, какой грязной она себя ощущает, и верит, что все вокруг пялятся на нее и считают неряхой и уродиной. Ей казалось, будто все шепчутся, что правильно лорд Эамон не захотел на ней жениться, как все когда-то ожидали. Но она все равно шла рядом со мной, смотрела, как я здороваюсь то с одним, то с другим, даю советы, как лечить какую-нибудь хворь. От этих прогулок ее щеки слегка розовели. Если шел дождь, мы отправлялись исследовать замок. Иногда Эйслинг составляла нам компанию, но чаще она была занята где-то на кухне или в кладовых, обсуждала что-то с управляющим или с начальником охраны. Она станет для Шона хорошей женой, ее спокойствие отлично уравновесит его неуемную энергию.

 

Глава 18

Шии Ду и впрямь был необычным местом. Интересно, каким характером должен был обладать предок Эамона, решивший построить себе дом именно здесь, в самом сердце неприветливых болот? Без сомнения, он был одарен богатым воображением и утонченностью и, возможно, некоторой эксцентричностью, поскольку замок таил в себе множество странностей. В главном зале с резных столбов вниз на пирующих, усмехаясь, смотрели драконы, морские змеи и единороги. А чего стоила сама постройка с ее крытым коридором, ведущим вверх от ворот, и двухэтажным хозяйским жилищем, построенным напротив внутренней стены! Никогда еще я не видела дома, настолько заполненного ветвящимися коридорами, скрытыми проемами и тупиками, ловушками, потайными ходами и предательскими колодцами. На этот раз я смогла осмотреть все его углы, ведь раньше я посещела этот замок только в детстве, когда мне запрещали уходить далеко. Я горела желанием заставить Ниав двигаться, поскольку знала, что для здорового духа необходимо здоровое тело, а потому часто водила сестру вниз по длинному крытому коридору, прорезавшему холм по периметру. Он начинался от нижних ворот, извивался меж земляным валом и каменной стеной до самого внутреннего двора. В коридоре всегда горели факелы, наполняя его тенями, в каждую сторону отходило множество узких ходов. Одни были выложены досками, другие камнем. Ниав заходить в них не хотелось, но мое любопытство преград не знало, и я возвращалась туда позже, когда сестра засыпала. Чтобы пробраться к цели, мне приходилось использовать кое-какие приемы, показанные мне отцом и позволявшие незаетно миновать часовых. Мне казалось, будет лучше, если никто не узнает о моем внезапном интересе к возможным выходам из крепости — а вдруг мои исследования решат запретить? Я брала с собой лампу и шла по ветвившимся ходам, приводившим меня в какую-нибудь комнатку для хранения сыра или масла, похожую на погреба у нас дома. Однажды я обнаружила помещение, в котором просто не было пола, стены уходили вниз, в темноту, а когда я бросила туда камешек, то успела досчитать до пяти, прежде чем услышала плеск. А еще дальше вниз по тому же коридору я наткнулась на темную клетушку с единственной лавкой и вделанными в стену цепями. Узников я не нашла. Кругом все было сплошь в паутине, так что стало ясно — этим местом давно не пользуются. Возможно, Эамон просто не берет пленных. Я порадовалась, что не притащила сюда Ниав, здесь каждая стена вопила об отчаянии. Черная безнадежность окружающего пространства холодной рукой сжала мне сердце. Я быстро повернула обратно, обещая себе впредь обуздывать свое любопытство. Когда я поднималась по главному коридору, за моей спиной раздался легкий шерох, и мимо проскользнула черная кошка, выскочившая из темноты того самого мрачного прохода с пустующими камерами. Она прошмыгнула мимо меня так быстро, что я едва успела заметить у нее в зубах очень большую и совершенно дохлую водяную крысу. Значит, путь наружу все же есть. Очень узкий, возможно, слишком узкий, чтобы туда мог протиснуться человек. И все-таки, путь есть. Мне ужасно захотелось вернуться и проверить, но время близилось к ужину, а я не хотела привлекать лишнего внимания. «Очень скоро, сынок, — молча произнесла я, чувствуя, что он каким-то образом понимает меня. — Однажды мы дойдем до конца того прохода и, возможно, вырвемся отсюда на некоторое время. Посмотрим на открытое пространство. А если нам повезет, мы даже сможем увидеть птичку, или лягушку. Мне просто необходим свежий воздух. Я должна видеть что-то еще кроме бесконечных крепостных стен».

Я уже спрашивала Эйслинг, насколько могла вежливо, и получила вполне ожидаемый ответ.

— Вы что, никогда не выходите за стены замка? — как-то поинтересовалась я. — Тебя не сводит с ума, что ты все время заперта?

Эйслинг изумленно подняла брови.

— Но мы выходим! — недоуменно ответила она. — Здесь не тюрьма. Нам привозят разные припасы, воины выезжают в дозор. Когда Эамон дома, здесь становится гораздо оживленнее.

— И я так понимаю, каждую повозку обыскивают вдоль и поперек и на въезде, и на выезде, — сухо заметила я.

— Ну да. А вы в Семиводье разве не так поступаете?

— Нет, если приехали наши же люди.

— Эамон говорит, что так надежнее. Времена нынче тревожные, осторожность не помешает. И еще он сказал…

Она замолчала.

— Что? — спросила я, глядя ей прямо в глаза.

Эйслинг несколько растерянно заправила за ухо непослушную рыжую прядь.

— Ну… Лиадан, если ты так хочешь знать, он сказал, что не хотел бы, чтобы вы с Ниав выходили за стены крепости, пока вы здесь. Вам вовсе незачем гулять за стенами замка. У нас здесь есть все, что вы можете только пожелать.

— Угу. — Мне совершенно не понравилось, что Эамон решает, что мне делать, особенно теперь, когда наша свадьба стала невозможной. Наверное, после того, что со мной произошло, он считает, что я неизбежно попаду в беду.

— Ты пойми меня правильно, Эйслинг, — сказала я. — Твое гостеприимство выше всяких похвал. Но я скучаю по Семиводью. Скучаю по лесу, по открытым пространствам. Я не могу понять, как вы с Эамоном здесь живете.

— Это наш дом, — просто ответила она. А я вспомнила слова Эамона: «Дом у меня появится тогда, когда ты станешь встречать меня у порога с моим ребенком на руках».

Я поежилась. Пусть Богиня устроит так, что в Таре не окажется недостатка в подходящих девицах на выданье, и Эамон кого-нибудь для себя подберет. Множество девушек будет просто счастливо согреть его постель и подарить ему наследника, стоит ему лишь намекнуть, что он подыскивает жену.

Прошло много дней, луна уменьшилась до тоненькой серебряной ниточки. По возвращении домой мне предстоит засесть за шитье, все платья стали жать мне в груди. Я целые дни проводила с Ниав, но она не замечала во мне никаких изменений. Я не могла ничего ей рассказать. Какими словами поведать ей об этом, когда в ее бедной растерянной головке глубоко засело чувство вины за то, что за три месяца она так и не смогла понести ребенка от Фионна, оказалась неспособна выполнить даже эту, основную обязанность достойной супруги? Я убеждала ее, что еще слишком рано, что далеко не каждая невеста сразу беременеет. И кстати, теперь, раз ей больше не надо возвращаться в Тирконелл, без сомнения, удачно, что она не носит под сердцем сына или дочь Фионна.

— Я так хотела родить Киарану ребенка, — тихо призналась Ниав. — Больше всего на свете. Но Богиня не захотела мне его подарить.

— Это и к лучшему, — ответила я, с трудом сдерживая раздражение. — Вот переполошились бы все Уи Нейллы!

— Не шути так, Лиадан. Ты никогда не поймешь, как это, любить кого-то больше всего на свете, больше жизни. Как бесподобно было бы носить под сердцем ребенка этого мужчины, даже если сам он… для тебя потерян. — Она тихонько заплакала. — Откуда тебе знать, что это такое?

— И впрямь, откуда, — пробормотала я, протягивая ей чистый носовой платок.

— Лиадан? — спросила она немного погодя.

— М-м-м-м?

— Ты все повторяешь, что я не вернусь обратно к Фионну, что не поеду в Тирконелл. Но куда я тогда пойду?

— Я пока не знаю. Но я что-нибудь придумаю, обещаю. Доверься мне.

— Да, Лиадан.

Ее вялое согласие испугало меня. Ведь время уходило быстро. Мужчины не задержатся на юге надолго, приближается зима, им нужно возвращаться в свои владения. Не успеет луна вырасти и вполовину, как они уже будут здесь, а у меня, по правде говоря, пока нет почти никакого плана. Ниав не может просто вернуться домой без всяких объяснений. Значит, ей нужно отправиться куда-нибудь в другое место, найти убежище еще до возвращения Фионна. Ее надо спрятать, по крайней мере, на первое время.

Позже, возможно, мы сможем сказать правду, и тогда она вернется домой в Семиводье. Христианский монастырь — вот лучшее решение. Пожалуй, где-нибудь на юге, вдали от побережья и налетов викингов, там, где никто не слышал о Семиводье. Вряд ли найдется место, где не знали бы Уи Нейллов, но, возможно, эту часть истории удастся скрыть. Если бы кто-то просто предоставил ей на некоторое время убежище, если бы удалось как-нибудь убедить Фионна, что она умерла, если… Я очень быстро начинала злиться сама на себя, понимая, что такие мысли никуда не ведут, и что, если я в скором времени не выработаю реально осуществимый план, мы ничего не успеем. Я все яснее понимала, одной мне не справиться.

Обещание есть обещание, нарушать его нельзя. Я была уверена, Ниав наверняка ошибается. Как какой-то союз может оказаться для Лайама, Конора или отца важнее, чем счастье Ниав? Ведь, без сомнения, ее избитое тело и запавшие глаза — слишком высокая цена за будущую поддержку Уи Нейлла, несмотря на все его богатство и огромное войско? Но я дала ей слово. И, кстати, тут дело было не только в союзе. Существовал еще некий секрет, который они все так яростно от нас скрывали. За всем этим стоит что-то большее, нам непонятное, нечто настолько ужасное, что мне казалось, надо действовать с величайшей осторожностью, чтобы не возродить древнее зло, о котором они шепчут с безумными глазами.

Одно было бесспорно. Надо вытащить отсюда Ниав до возвращения мужчин, а в замке не было никого, кто согласился бы мне помочь. Все это были люди Эамона и Эйслинг, они немедленно побежали бы доносить любой узнанный секрет молодым хозяину с хозяйкой. Я подумала, было, о переодевании, но отбросила и эту идею. Ведь обыскивается каждая повозка. При столь пристальном контроле за всеми, кто въезжает и выезжает из замка, нас тут же разоблачат. В голове у меня крутилось с десяток планов, один невероятнее другого.

Натупило полнолуние, а я не могла зажечь свою свечу, она осталась у меня в комнате в Семиводье. Но когда Ниав заснула, я зажгла другую свечу, поставила ее у окна и сидела рядом, пока не забрезжил рассвет. Теперь, когда я мысленным взором увидела Брана, он не лежал под необычного вида деревом, а беспокойно ходил взад и вперед в гораздо более знакомой обстановке, и светильник отбрасывал тени на хитроумно сложенные стены, округлый потолок и древний ритуальный камень в той огромной пещере, которая дала нам приют, кажется, целую вечность назад. С ним были и другие, они о чем-то спорили, он злился. Я чувствовала его нетерпение, беспокойство, от которого меж его темных бровей пролегла морщинка, а руки сжались в кулаки. Но я не слышала слов. Мне всегда очень этого хотелось, особенно в такие ночи, когда я знала, что он изо всех сил пытается не спать. Я попыталась дотянуться своими мыслями до его разума, дать ему понять, что он никогда больше не будет один, напомнить ему, что даже разбойник без прошлого и без будущего может прожить день хорошо. Но сегодня мне мешали мои собственные мрачные мысли: беспокойство за сестру, растущая паника от невозможности найти хоть какой-нибудь выход, от того, что время уходит. Все это отвлекало меня, не давало понять, помогла я ему хоть как-то или нет. Я не спала всю ночь. Хотя бы это я могла для него сделать. Мне не удавалось видеть его мысленно постоянно, но временами, у меня получалось: вот он оставил друзей и вышел из пещеры; стоит в темноте и смотрит на свои плотно сцепленные руки. Позже, он сидел невдалеке от того места, где мы разожгли наш костерок из сосновых шишек, когда умирал Эван, а я рассказывала ему последнюю историю. Он сидел там, обхватив голову руками перед крохотным светильником. «Я здесь, — мысленно позвала я. — Совсем близко от тебя. Подожди еще чуть-чуть и придет рассвет». Но мне пришлось изо всех сил напрягаться, чтобы заглушить внутри себя тот, другой голос, кричащий: «Помоги! Ты мне нужен!» Никто не может помочь мне здесь, в Шии Ду. Отсюда, похоже, нет выхода. Если… если только ты не кошка.

Это стоило проверить, сказала я себе наутро, едва рассвело, тихо спускаясь по крытому коридору. Способности, обретенные в лесах Семиводья, не подвели меня. Похоже, охрана меня не заметила. Мне нужен был светильник, тот боковой коридор был узким, а пол в нем неровным и полным битого камня. Я прошла за пустующие камеры, снова ощутив холодное дыхание страха, все еще жившего там, в темных углах. Я отправилась дальше, проход стал уже, спуск круче, со стен стекала вода, я шла по ручью. И вдруг, неожиданно, вода, бурля, ушла под землю, и коридор, казалось, кончился. Передо мной была стена, хотя откуда-то явно пробивался свет. Тупик. Но ведь кошка сумела пробраться внутрь. Я поставила светильник на пол и двинулась дальше, ощупывая стену руками. Впереди металась моя собственная тень, огромная в свете лампы. И тут я их услышала: знакомые голоса, низкие, глубокие и такие тихие, что их едва было слышно. Слова произносились так медленно, что сами казались настолько древними, словно произносили камни. Так значит, они все же не исчезли, когда здесь поселились люди. Просто ушли под землю и затаились до времени.

«Вниз».

Я села на корточки, недоумевая, что же мне искать, что нащупывать. Люк? Потайной ход? Какой-то знак?

«Вниз».

«Думай, Лиадан», — дрожа, приказала я себе. Медленно передвигаясь по каменному полу, я вела рукой по основанию стены, ища хоть какой-то знак, хоть малейший намек на то, что делать дальше.

«Хорошо. Хорошо».

Моя рука чего-то коснулась. Какой-то придавленный выступающим камнем металлический предмет. Я сжала его. Ключ. Большой, тяжелый, резной. Я поднялась на ноги. В свете лампы оглядела все ту же не изменившуюся каменную стену перед собой. Все те же безликие камни по сторонам. И никаких признаков двери. Я высоко подняла светильник, затем опустила, осматривая каждую пядь преграды. Я не могла найти ни малейшего просвета, ни следа возможного прохода, никаких трещин или дырочек, куда можно было бы вставить ключ. У меня упало сердце.

«Иди назад, — шептали голоса. — Назад».

«Что они хотят мне сказать?» — мрачно подумала я, неохотно возвращаясь обратно по подземным переходам в дом. Что я должна остаться в Шии Ду и дать всему идти своим чередом? Вспомним, что они советовали мне там, в пещере, и куда это меня завело. Предки они нам, или нет, а я начала задумываться, знают ли они вообще, что делают. Эльфы утверждали, что я не должна слушать эти древние голоса, предупреждали, что они могут быть опасны. И все же, Древние дали мне ключ. Ключ — это начало.

Тем же вечером, Эйслинг со всей возможной вежливостью сказала мне, что, наверное, мне лучше воздержаться от прогулок в нижнюю часть замка.

— Мой начальник стражи очень беспокоится за твою безопасность, — несколько официально произнесла она. Я видела, она ужасно смущена необходимостью устанавливать правила для друзей. В Семиводье у нас были простые и близкие отношения. Иногда казалось, что Эйслинг даже больше похожа на мою родную сестру, чем Ниав. Но здесь она была хозяйкой дома, и я почувствовала, спорить не имеет смысла. Я была поражена, что о моих тайных прогулках стало известно. Ведь я была так осторожна!

— Мне сложно так долго сидеть взаперти, — попыталась объяснить я.

— И все равно, эти старые ходы и комнаты опасны, — твердо ответила Эйслинг. — Я знаю, Эамон не хотел бы, чтобы ты рисковала. Пожалуйста, не ходи больше вниз.

Это уже был приказ, пусть и выраженный в вежливой форме, но я понимала, что должна подчиниться. Чем дальше, тем меньше мое мнение имело значение. День, когда Эамон и Фионн должны вернуться из Тары неумолимо приближался, а я еще пока не выработала никакого реально осуществимого плана. И по правде говоря, начала здорово сомневаться, удастся ли мне сдержать данное Ниав обещание. Но я же ее сестра! Я не могу позволить ей вернуться в Тирконелл к мужу, который так низко ее ценит! Я видела ее глаза. Я знала, она действительно готова скорее наложить на себя руки, чем продолжать и дальше такую жизнь. Я обязана вытащить ее отсюда до возвращения Фионна. Чего бы это ни стоило, но я должна найти выход.

Не знаю, сама я, в конце концов, отыскала выход, или его подсказали мне Древние. Возможно, мы просто мыслили одинаково. Было раннее утро, едва рассвело, и Ниав спала, свернувшись клубочком под своим шерстяным одеялом. Короткие волосы огнем горели на подушке. Ночи мои становились все беспокойнее. Я лежала без сна, перебирая возможные, все до единого совершенно фантастические решения. Размышляя с открытыми глазами, я пыталась представить себе, насколько рискованно рассказать правду Шону или Конору, и решила, наконец, что не могу этого сделать. Отец учил меня всегда выполнять данные обещания. Да и потом, откуда мне знать, что они сделают? Вполне может статься, для них союз окажется гораздо важнее благополучия Ниав. Я не могла рисковать, раскрыв секрет Ниав и обнаружив, что договор с Фионном перевешивает их отношение к сестре. Значит, решение надо искать самостоятельно. Но отсюда же нет выхода! Что я, по мнению Древних, должна делать? Улететь?

На рассвете я встала и оделась, выбрав одно из своих самых свободных платьев и размышляя, насколько должен вырасти мой живот прежде, чем Ниав хоть что-нибудь заметит. Наши вещи лежали в старинном деревянном сундуке, стоявшем в нише, занавешенной гобеленом от сквозняков. Утро выдалось прохладным, и я стала рыться среди вещей в поисках шали, а когда встала, чтобы завернуться в нее, у меня вдруг на минуту закружилась голова. Чтобы не упасть, я оперлась рукой об обшитую деревом стену. Под пальцами у меня явно что-то прощупывалось. На стене я увидела полоску, узкую щель в гладкой деревянной поверхности. Было еще слишком темно, чтобы рассмотреть ее хорошенько. Я взяла свечу и наклонилась к стене за гобеленом. «Он повешен от сквозняков, — подумала я. — А где сквозняк, там должен быть ход». Я пальцами провела по всей длине щели. Получился квадрат, куда вполне прошел бы невысокий мужчина или женщина, если согнуться. Дверь. По периметру щель окружали крохотные резные знаки. Знаки Огама, точно такие дядя Финбар носил на шее, на амулете. Но предки Эамона, вне всякого сомнения, не были друидами. Интересно, эти тайные защитные знаки вырезаны по его приказу или сделаны предыдущими жильцами этого замка эльфов, задолго до того, как сюда пришли люди и предъявили права на то, что на самом деле никогда не сможет им принадлежать? Глубокие коридоры принадлежат Древним. Ни один вождь с мешком серебра и десятком повозок с камнями для строительства не сможет это изменить, как бы он ни пытался подчинить себе окрестные земли.

Рядом со щелью нашлась и замочная скважина. Дрожащими руками, я достала из тайника ключ и попробовала вставить его туда, прекрасно понимая, что он не может не подойти. Теперь я чувствовала неизбежность всего происходящего. Я знала, что меня ведут. И была этим скорее напугана, нежели обрадована. Дверца распахнулась, открыв ряд каменных ступенек, спирально спускавшихся в темноту. Я одной рукой подхватила юбку, другой схватила свечу и шагнула вперед, надеясь, что Ниав не проснется до моего возвращения.

Спуск оказался столь крутым и узким, что видны были лишь ближайшие несколько ступеней. Строил его, без сомнения, большой мастер, ход спускался все вниз и вниз в глубину холма. Я уже решила, что, должно быть, нахожусь гораздо ниже самого нижнего этажа дома, ниже внутреннего двора и даже ниже того места, где под крепостной стеной холм окружали острые камни. Наконец впереди забрезжил свет, да не просто бледный отблеск свечи. Он становился все ярче, без сомнения, это первые лучи солнца пробиваются сквозь болотный туман. Я сделала последний круг по спиральной лестнице и в пяти шагах от себя в конце узкого каменного тоннеля увидела все признаки разгорающегося утра. Я нашла выход.

Он, скорее, напоминал узкую щель, как раз подходящую для худенькой девушки, но не способную пропустить вооруженного воина. Просто замечательно, что мой живот едва-едва начал расти. Довольно скоро даже я не смогла бы тут протиснуться. Я подумала: «Cтранно, что в непробиваемом щите Шии Ду существует такая прореха, да еще и неохраняемая». А потом я оглянулась и начала понимать. Место, куда я вышла, находилось как раз под кольцом из острых камней, опоясывавших холм. За мной и надо мной, там и сям, там и сям, ходили часовые, похоже, совершенно не подозревавшие о моем присутствии здесь, на открытом пространстве. Я посмотрела на север, прямо перед собой, заметив вдалеке череду низких холмов, которую видела со стены. Плоская же равнина передо мной являла собой царство вязкой трясины, место настолько опасное, что любая попытка пересечь его привела бы к смерти, разве что ты точно знаешь дорогу. Получалось, что мы можем выбраться наружу, но дальше этого выхода не продвинемся. Я бесшумно прижалась к камням, чтобы стража наверху меня не заметила. Никакой уверенности, что они дадут себе труд разглядеть человека внизу прежде, чем спутят стрелу, у меня не было. Проход в стене за моей спиной был совершенно незаметен, просто еще одна неровность на каменном лике холма. А может, его скрывала магия эльфов… Спускаясь, я аккуратно считала ступеньки и точно замечала их направление, совершенно не желая застрять здесь в полном одиночестве.

Некоторое время я сидела тихо, зная, что у меня в руках только половина решения, и не понимая, как обрести вторую. Утро было не просто прохладным, на небе, предвещая дождь, собирались облака. Невдалеке от берега по воде двигались длинноногие болотные птицы, охотившиеся на странных, скачущих насекомых. Я наблюдала за ними и чувствовала, как сын сжимает и разжимает ножки. «Мне хотелось бы, чтобы ты посмотрел на этих птичек, — сказала я ему. — Дома, в Семиводье, ты увидишь множество разных птах. Есть там одна, она называется крапивник. Очень маленькая и совершенно необыкновенная. Про нее говорится во многих сказаниях. А еще ты увидишь сову и ворона, и жаворонка, от песни которого хочется плакать. Ты увидишь огромных орлов, парящих над лесом, и лебедей, спускающихся к озеру, лишь бы нам вернуться домой». Я смотрела на топи и размышляла о хрупкости Ниав. Даже если мне удастся доставить ее сюда незамеченной, даже если она захочет пойти со мной, что потом? Я не знаю пути через эти топи. Может, на лодке? Но здесь ее нет, да и участков открытой воды не так уж много, и они слишком далеки друг от друга. К тому же, мы не сможем отправиться днем, нас сразу обнаружат и вернут назад. Даже сейчас я не понимала, как стража до сих пор меня не обнаружила. Патрули все также ходили туда-сюда по стене. Спустя некоторое время я вернулась обратно, прошла весь путь наверх и, задыхаясь, ввалилась в нашу комнату с гудящими ногами и головой, в которой до сих пор не промелькнуло ни единого решения. Я заперла дверь, спрятала ключ и вернула гобелен на место. Ниав спала и ни о чем не подозревала.

На следующее утро я снова спустилась вниз. Было еще очень рано. Над болотами струился холодный туман, тучи закрывали рассветное солнце. Местами сквозь туманную пелену виднелись чахлый кустарник и пучки болотной травы, и повсюду раздавались странные булькающие звуки: тихая песня, явно не принадлежавшая лягушкам.

Я села у валунов, поежилась и плотнее закуталась в шаль. Я должна разрешить эту головоломку. Мне удалось собрать большую часть ключей, но как я ни старалась, мне не удавалось сложить их вместе, придав всему хоть какой-то смысл. До сей поры меня вели Древние. Путь из замка существовал. И я уже знала, какое время дня будет для нас самым безопасным. Этим утром я ничего не видела уже в трех шагах от себя, кольца тумана скрывали все, кроме нескольких растений, как-то выживших в этих негостеприимных местах. В такое время преследовать нас будет невозможно. И все же, как мы сможем пуститься в подобное путешествие без проводника, который знал бы дорогу? Пытаться проделать этот путь самостоятельно — чистое безумие. В другое время я с радостью рискнула бы для сестры всем. Я могла бы просто схватить ее за руку и потащить через чавкающую трясину, полагаясь на счастливый случай и надеясь найти хоть какое-нибудь убежище еще до того, как за нами пошлют погоню. Но не теперь. Я могла рисковать своей жизнью или жизнью Ниав, но не сыном.

Странно, как изменился ход времени. Теперь дни бежали все быстрее, и, несмотря на слепую веру сестры в мою способность все исправить, нервы Ниав находились на пределе: она что-то бормотала себе под нос днем и внезапно просыпалась по ночам, дрожа и плача от какого-то кошмара, о котором отказывалась говорить. А потом Эйслинг получила послание. Мы ужинали жареным ягненком в розмариновом соусе, когда она огласила новости.

— У меня добрые вести, — весело произнесла она. — Я получила письмо от Эамона. Посыльный прибыл сегодня. Они уже выехали из Тары и добрались до Ноусса, там они встречаются с местными лордами. Потом они сделают еще одну остановку в Семиводье и будут здесь через четыре дня.

Ниав побелела. Это был удар. Я безуспешно искала подходящие слова для ответа.

— Ты очень соскучилась по Эамону, — это, по крайней мере, было правдой.

— Конечно, — смущенно улыбнулась Эйслинг. — Должна признаться, без него было трудновато. Люди у нас, конечно, знающие и надежные, но у брата очень специфический подход к некоторым вещам, так что мне приходилось пристально за всем следить. Кроме того, я очень беспокоюсь за брата. За несколько дней до отъезда он был… несколько не в себе. Надеюсь, поездка улучшила его настроение.

На это я не нашлась, что ответить, и промолчала. Зато слова Ниав прозвучали, словно топот беззаботного гуляки по тропе, полной капканов:

— Четыре дня! Не может быть! Этого слишком мало! Четырех дней не хватит, чтобы…

— Не волнуйся, Ниав, — прервала я сестру, хмуро глядя в ее выразительные голубые глаза, где ясно читались горе и обвинение в предательстве. — Все будет в порядке. — Я повернулась к Эйслинг. — Ниав плохо себя чувствует. Думаю, нам лучше пораньше лечь спать. Ей нужно отдохнуть.

Маленькое, веснушчатое лицо Эйслинг выглядело озабоченным. Она внимательно всмотрелась в Ниав, взвешивая слова сестры и ее вид.

— Ты должна рассказать мне, Лиадан, — осторожно произнесла она. — Если что-то не так, я должна об этом знать. Может быть, мне удастся как-то помочь. Эамон точно захочет оказать помощь.

В последнем я сильно сомневалась.

— Спасибо Эйслинг. Тебе не о чем волноваться.

Четыре дня. Богиня, помоги мне, только четыре дня. Ночь я провела без сна, сравнивая равно невозможные планы побега, ни один из которых мне не нравился. Как только небо начало сереть, я вскочила, радуясь, что снова на ногах, обула тяжелые ботинки и теплое платье с плотным плащом. Мне не терпелось выйти на улицу, прочь от каменных стен, которые, казалось, поймали меня и мою проблему. Неразрешимая головоломка в неоткрываемой коробке.

Еще до рассвета я выскользнула через потайную дверь, вниз по спиральной лестнице и наружу на склон над болотом. Здесь я и стояла, глядя на север. Желудок у меня крутило от переживаний, сердце ныло от беспокойства, и я готова была заплакать от ужаса при мысли о том, что мне все же придется попытаться сделать. Похоже, что единственная возможность — взять руку сестры в свою и ступить в трясину, уповая на одну только веру.

Чья-то рука плотно зажала мне рот, другая сжала грудь. Голос за моей спиной очень тихо произнес:

— Это просто предупреждение, чтобы ты не шумела. Стража наверху не может нас видеть, но может услышать. Веди себя тихо. Хорошо?

Рука с груди исчезла. Тонко разрисованная ладонь с моего рта тоже. Мне не надо было смотреть на них, чтобы определить, кто говорит. Крашеный подтвердил свою славу, пробравшись сквозь защиту Шии Ду легко, словно тень.

— Что, на этот раз по голове бить не будут? — не оборачиваясь, шепотом спросила я. Сердце, как безумное, билось в моей груди.

— Сядь. — Слова, пусть и сказанные вполголоса, звучали как приказ. — Мы в слепом пятне, но оно не бесконечно. Незачем выходить за него и привлекать внимание.

Я села, и Бран переместился так, чтобы я могла его видеть, усевшись на камни в трех шагах от меня. На нем была старенькая туника и штаны непонятного оттенка. Подошвы его мягких сапог покрывала черная грязь. Лицо бледное, глаза смотрят очень серьезно. Он был прекрасен. Бран молча разглядывал меня, а я смотрела на него в ответ и чувствовала, что краснею. Он слегка нахмурился.

— Что ты здесь делаешь? — спросила я, в голове у меня кружились тысячи возможных ответов.

Он долго не отвечал, а когда, наконец, заговорил, слова звучали осторожно.

— Странно, — сказал он. — Я был уверен, что у меня готов ответ на все, что ты можешь мне сказать. Но все слова куда-то улетучились, теперь, когда ты сидишь рядом.

— Тебе опасно находиться здесь одному, без оружия, — дрожащим голосом произнесла я. Он смотрел на меня с выражением, которого я не надеялась больше увидеть. — Зачем ты пришел? За твою голову здесь назначена награда, и ты это знаешь.

— Тебя это беспокоит? — в его голосе звучало искреннее удивление.

— Ты решил изменить наши отношения, не я. — Я крепко сцепила руки, чтобы не поддаться желанию протянуть их к нему. — Если ты считаешь, что мне наплевать на твою безопасность, значит, ты не слишком-то хорошо меня знаешь. А теперь ответь на мой вопрос.

— Я случайно проходил мимо и подумал, что ты, возможно, в беде.

— Не думаю, что это правда. Откуда ты узнал, что я здесь? Кстати, сдается мне, случай не играет большой роли ни в твоей жизни, ни в жизни твоих людей.

Бран помрачнел.

— Я мог бы сказать тебе правду. Но ты все равно не поверишь, — просто ответил он.

— Попробуй. Тебе нечего терять.

— Ты так думаешь?

— Бригид, помоги нам! Бран! Ты сидишь посреди вражеской территории! Зачем ты так безумно рискуешь?

— Ш-ш-ш. Не так громко. Я не один и не безоружен. Я пришел сюда сказать тебе, чтобы ты ехала домой. Я не хочу, чтобы ты сидела здесь в Шии Ду. Мы с этим парнем очень скоро серьезно столкнемся. И я не хочу, чтобы ты застряла посреди этой заварушки.

Рот у меня открылся и беззвучно закрылся снова.

— Я же сказал, что ты мне не поверишь.

— Но…

— Я услышал… крик о помощи, именно так это и звучало. Крик этот прозвучал ночью, когда я был очень далеко от этих мест. Оказалось, я совершенно не способен его игнорировать, и вот я вернулся, а тут пришла новость, что ты действительно здесь, во владениях этого человека. Мы пристально следим за этой крепостью, Лиадан. Я видел, как ты выходила сюда на рассвете и смотрела по сторонам так, будто хотела улететь. И я почувствовал, что должен тебя предостеречь.

— И все же, — осторожно произнесла я, — после… после наших последних слов, мне кажется безмерно странным, что ты вообще решил меня еще раз увидеть. И тем более странно, что ты просишь меня вернуться домой в Семиводье, ведь ты так ненавидишь всех, кто там живет.

— Мы говорим о твоей безопасности, а не о твоем отце. Я презираю его, но сейчас это неважно. Замок твоего дяди хорошо охраняется, и я хочу, чтобы ты туда вернулась. Ты должна меня послушаться, Лиадан. Уезжай домой. Как можно скорее. Здесь небезопасно.

— Для тебя здесь еще менее безопасно. Ты не можешь не знать, что Эамон поклялся убить тебя, если ты еще хоть раз ступишь на его земли или покусишься на его собственность. Эти часовые без раздумий выпустят стрелы, лишь только заметят тебя. Люди в зеленом могут быть быстрыми и жестокими. Я не хочу, чтобы тебя постигла та же судьба, что и Пса. Ни один человек не должен так умирать.

Лишь договорив, я поняла, что сказала слишком много. Глаза Брана сузились, и он наклонился вперед.

— Откуда ты знаешь, что случилось с Псом? — прошипел он. — Как ты можешь знать?

Я вспомнила тот день, и меня пробрал мороз. Темнота на обочине, глухие звуки ударов, звон сбруи, когда они удалялись. Булькающий голос Пса: «Нож…»

— Я знаю, потому что была там, — еле слышно проговорила я. — Я знаю, потому что смотрела на все это из темноты и не могла их остановить. Я знаю, потому что… потому… — голос у меня опасно задрожал.

— Почему, Лиадан? — мягко спросил Бран.

— Потому что он умолял о ноже, а рядом никого не было, только я. Он звал тебя, чтобы ты его прикончил, но горло ему пришлось перерезать мне.

Я слышала, как он выдохнул. Потом воцарилось долгое молчание. Мне удалось подавить слезы. Мне удалось не протянуть к нему руку, не коснуться его.

— Я считал себя сильным человеком, — наконец произнес он, глядя куда-то в сторону, в мглистое от тумана болото. — Я думал, что сумею это сделать. Но мне еще не приходилось вставать перед подобным испытанием.

Для меня это прозвучало полной бессмыслицей. А время уходило.

— Ты просишь меня ехать домой. Я как раз это и собиралась сделать. Я здесь в гостях, до возвращения Эамона из Тары. Он вернется очень скоро, их ждут через четыре дня. Потом я поеду домой, в Семиводье. Но я не могу уехать раньше. Я здесь с сестрой.

— И что мешает тебе уехать сегодня же вместе с сестрой? Зачем вам ждать, пока мужчины вернутся? Если у вас проблемы с сопровождением, я вам его предоставлю. Незаметное. Невидимое, но очень эффективное.

— Не понимаю, почему ты считаешь, что можешь хоть как-то влиять на подобное решение, — я глубоко вдохнула. — Кроме того, все не так просто. У меня… проблема, очень серьезная проблема. И мне не у кого просить помощи, не к кому обратиться.

Возникла краткая пауза.

— Можешь обратиться ко мне, — безразлично произнес он. И замолчал.

— Это и впрямь задача для Крашеного, — признала я. — Но я сомневаюсь, что смогу заплатить.

— Это оскорбительно, — рявкнул Бран. Правда, очень тихо, он был, прежде всего, профессионалом.

— Не понимаю, почему, — сказала я. — Ты же наемный разбойник, разве нет? Человек без совести? Разве не обычное дело, обговаривать цену, покупая услуги подобного человека?

— Возможно, сначала тебе стоит описать задачу, а уж потом обговорим условия, — его тон снова стал безразличным.

— Я сама не очень ее представляю. Но объясню настолько подробно, насколько успею, потому что у меня очень мало времени, мое отсутствие скоро заметят. Моя сестра в середине лета вышла замуж. Ее муж — человек довольно влиятельный.

— Один из Уи Нейллов.

— Ты знаешь?

— Я слежу за новостями. Продолжай.

— Ее выдали замуж против воли. Она любила другого. Но все же поехала в Тирконелл. Этот брак связывает нас с северной ветвью Уи Нейллов и несет множество стратегических выгод.

Бран понимающе кивнул. Он сильно хмурился, а маска ворона добавляла его чертам еще больше суровости.

— Муж… он сильно обижал ее. Он жестоко с ней обращался. Ниав страшно изменилась, превратилась в бледную тень себя самой. Но она никому ничего не расскажет, я сама обнаружила все случайно, и она заставила меня поклясться, что никому из родных я ничего не расскажу. Я не могу позволить, чтобы муж увез ее обратно в Тирконелл. Это смерть для нее. Она скорее вскроет себе вены, чем снова ему покорится. Я в этом уверена. Я… я пообещала ей, что к мужу она не вернется.

— Ясно. И теперь у тебя осталось четыре дня, чтобы совершить невозможное.

— Оказалось, что так, — тихо произнесла я, только теперь осознав всю меру безумия своей затеи.

— И что у тебя за план? — спросил Бран.

— У меня пока только половина плана. Привести Ниав сюда рано-рано утром, когда поднимется достаточно густой туман. Пересечь болота, пойти на север. Упросить какого-нибудь возницу посадить нас к себе, как-нибудь доставить ее в безопасное место.

Он смотрел на меня без всякого выражения.

— Тогда очень удачно, что я здесь, — сказал он. — Куда ее доставить? Как долго она должна там пробыть? Как объяснить ее исчезновение?

Сердце у меня ухнуло.

— Лучше всего подошел бы какой-нибудь монастырь. Думаю, на юге, возможно, в Мюнстере. Какое-нибудь безопасное место, где не знают моей семьи. Навряд ли у тебя имеются подобные связи…

— Ты удивишься. А что ты скажешь Уи Нейллу? И родным?

— Лучше всего, если Фионн поверит, что она умерла. Тогда он не станет ее искать, а просто возьмет себе новую жену. И союз, таким образом, не будет разрушен. Но от родных я вряд ли смогу утаить правду. Думаю, им, в конце концов, придется все рассказать.

Бран покачал головой:

— Ты хочешь, чтобы она исчезла, и ее не искали. Самый надежный способ этого добиться — скрыть правду от всех, кроме тех, кто действительно должен быть в курсе. Таких очень немного. Ты должна рассказывать всем одно и то же. По непонятной причине — ее ты, кстати, можешь выдумать — твоя сестра пошла гулять по болоту и оступилась. Ты сама видела, как она тонет. Ты в шоке, муж горюет, семья в трауре. А твоя сестра живет себе в безопасности в своем монастыре столько, сколько захочет. Может и всю жизнь. Кстати, что там с тем другим мужчиной, который, по-твоему, завладел ее сердцем? Он будет во всем этом как-то участвовать?

— Нет. Он уехал. Моя семья выступила против их союза.

— Как его зовут?

— Киаран. Друид. А зачем тебе?

— Когда человек покупает мои услуги, я сам устанавливаю правила и сам задаю вопросы. Твоя сестра пойдет со мной добровольно?

— Скорее всего, да. Она… несколько не в себе, мысли у нее путаются, душа изранена. Но больше всего на свете она хочет сбежать от мужа. Этот брак оказался совершенно ужасным, он чуть было не убил ее.

— А тебе не приходило в голову, что когда этот Уи Нейлл станет искать своей жене замену, его выбор может пасть на тебя? — тон его был очень серьезным.

Я подавила нервный смешок:

— Можешь быть совершенно уверен, что этого не произойдет, — сказала я, чувствуя, как ребенок пинается у меня в животе.

— Это было бы вполне логично. Раз семья, которой ты так безмерно предана, заставила твою сестру заключить столь кошмарный брак, у тебя нет причин надеяться, что с тобой не произойдет то же самое.

— Я скорее пойду побираться по дорогам, чем свяжу свою жизнь с таким человеком, — ответила я. — Так что этого не случится.

Он слегка улыбнулся.

— Да, и, кроме того, ты можешь постоять за себя, — ответил он.

— Могу и буду.

— Не сомневаюсь.

— Бран.

— Да.

— Моя мать очень больна. Я уже говорила тебе. Она умирает. Будет слишком жестоко сказать ей, что Ниав умерла. Я бы не хотела этого делать.

— Тут я не могу приказывать, я только советую. Это ведь тебе предстоит все всем рассказывать. Спроси себя, ты и вправду хочешь, чтобы сестра оказалась в безопасности? Если да, ты должна быть готова пройти по самому сложному пути.

Я судорожно сглотнула и кивнула.

— А какую цену ты запросишь за это задание? — спросила я.

— Ты веришь, что я могу это сделать?

Вопрос застал меня врасплох, я ответила не думая:

— Конечно, верю. Я без колебаний доверила бы тебе свою жизнь, Бран. Никого кроме тебя я бы о подобной услуге не попросила.

— Тогда это и есть цена.

— То есть? — недоуменно спросила я.

— Доверие. Моя цена — твое доверие.

Наш разговор был полон ловушек.

— Мне казалось, ты не веришь в доверие. Именно это ты сказал мне однажды, — напомнила я.

— В этом смысле ничего не изменилось. Платой за твое задание может стать именно твое доверие. Так что, как видишь, ты уже заплатила.

— Когда ты это сделаешь? — спросила я дрожашим голосом, чувствуя, что глаза жгут непрошеные слезы.

— Мне нужно два дня, чтобы все организовать. Быстрее не получится. Ты уверена, что не хочешь просто убрать Уи Нейлла? Навсегда? Это можно сделать легко и почти немедленно. Он просто никогда сюда не вернется.

Я вздрогнула:

— Нет, спасибо. Я пока не готова иметь на совести убийство, хотя, должна признаться, я задумывалась и над этим. Кстати, у тебя и так достаточно могущественных врагов. Я не хочу добавлять к ним еще одного.

Возникла пауза.

— Тебе пора возвращаться, — деловым тоном заявил Бран.

— Не понимаю, — запинаясь, проговорила я. — Не понимаю, почему ты нам помогаешь, раз так нас ненавидишь. Почему твои глаза темнеют всякий раз, когда ты слышишь о моем отце? Что он такого сделал, чтобы вызывать подобное отвращение? Он хороший человек.

У Брана сжались челюсти.

— Я не стану об этом говорить, — заявил он.

Потом поднялся, и бросил взгляд наверх.

— Да, знаю. Мне пора идти внутрь. — Но я не двинулась с места.

— Дашь мне руку, чтобы скрепить сделку? — без выражения спросил он.

Я протянула руку, он взял ее. Теперь уже он избегал моего взгляда. Я же чувствовала его прикосновение всем телом и изо всех сил боролась с собой, чтобы не обвиться вокруг него прямо сейчас и не сказать что-нибудь такое, что раскрыло бы ему, насколько на самом деле я плохо умею владеть собой. Я напомнила себе, что держать себя в руках ему помогают правила. Он отлично ими пользовался. Именно так скрепляются сделки между союзниками. Рукопожатием. Он отпустил мою руку.

— Послезавтра до рассвета приведи сюда сестру. Мы будем готовы. Не рискуй напрасно, Лиадан. Я хочу, чтобы ты была в безопасности. Действуй наверняка.

— Я бы сказала то же самое тебе, если бы надеялась, что ты меня послушаешь, — сказала я и отвернулась, пока он не увидел, что я плачу.

Ну, как я могла ему сказать, что ношу его ребенка, внука ненавистного ему Хью Херроуфилда? Как я могла обрушить на него еще и это? И все же, эти слова так и вертелись у меня на языке. И только поднявшись наверх и оказавшись в комнате, я поняла, что ни слова не спросила у него о Шоне и его путешествии на север, не узнала, сделал ему брат свое предложение или нет.

 

Глава 19

После этого я вела себя идеально. Никаких путешествий за крепостные стены, никаких блужданий по необычным частям замка. Я помогла Эйслинг провести полную инспекцию пивоварни, давала замковому травнику советы касательно запасов на зиму в его аптечке. Я не стала подробно объяснять Ниав, что и когда произойдет, поскольку не была уверена, что она способна сохранить все в секрете. Я просто сообщила ей, что все устроилось, и она вполне этим удовлетворилась. Внешне я выглядела спокойной и деловитой, внутри же была, как натянутая струна. Я без конца перебирала все, что сказал мне Бран, и все, что он не сказал. Я призналась себе, что все это время жаждала именно его помощи. Я пыталась не думать о том, что мне самой очень хотелось ему сказать, и на что я не решилась. О всяких невозможных вещах, вроде «останься со мной» и «еще до Белтайна у тебя родится сын». Я изо всех сил пыталась избавиться от этих мыслей. И от всей души благодарила Древних за то, что привели его ко мне на помощь как раз тогда, когда я уже решила, что надежды нет, и за то, что в некотором роде, вернули его мне, когда я думала, что он навсегда от меня отвернулся. Я не могла понять, в чем причина подобных изменений. Я была не настолько безумна, чтобы поверить, будто однажды снова смогу его обнять и услышу от него слова любви. «Это все романтические бредни», — сурово уверяла я себя. Но сыну нашему сказала: «Он твой отец. Он лучший во всем, что делает. Всегда. Ему можно без колебаний доверить свою жизнь».

В ночь накануне его прихода я рассказала Ниав то, что она должна была знать. Что, когда я ее разбужу, еще затемно, она должна тихонько подняться и надеть темную, теплую одежду, которую я ей приготовлю. Что потом мы должны будем тихо и быстро уйти и тайным путем добраться до болота. Что там нас будет ждать мужчина, взявшийся провести ее через топь, а затем отвести туда, где она будет в безопасности. Что, возможно, теперь мы увидимся нескоро.

— Мужчина? — Она сидела на кровати в ночной рубашке, хмурясь и растерянно моргая. — Какой мужчина?

— Мой друг, — сказала я. — Не стоит пугаться его вида. Лучшего защитника найти невозможно.

— Как ты… как тебе удалось… — Вопрос оборвался, но я легко могла прочесть его истинный смысл в ее полной перепутанных мыслей голове — она совершенно не умела скрывать, о чем думает. На сей раз она недоумевала, откуда домашняя мышка, вроде меня, может знать мужчин, способных оказаться хоть сколько-нибудь полезными в такой ситуации.

— Неважно, — ответила я. — Только помни, что ты должна молчать и делать, как я скажу, что бы ни случилось. От этого зависит не только твоя жизнь, Ниав. А потом, когда мы выберемся наружу, просто выполняй его приказы. Сделай это, и ты окажешься отсюда далеко, в безопасном месте, и задолго до того, как вернутся твой муж и Эамон.

— Лиадан? — ее голос звучал умоляюще, как у маленького ребенка.

— Что?

— А ты не могла бы пойти со мной?

— Нет, Ниав. Ты и сама прекрасно справишься, поверь мне. Я не могу отправиться с тобой, если исчезнем мы обе, нас точно примутся искать. Случись нечто подобное в этом доме, и Эамон не бросит поиски до победного конца. Я должна остаться и объяснить твое исчезновение. А потом я поеду домой.

— Объяснить? Как объяснить?

— Неважно. Теперь ложись спать. Утром тебе понадобятся силы.

Все началось хорошо. Проведя бессонную ночь, я подняла Ниав до рассвета, и мы оделись при свете единственной свечи. Она двигалась мучительно медленно, мне практически пришлось одевать ее самой: застегивать ей платье, причесывать волосы, накидывать ей на плечи серый плащ, напомнить надеть капюшон, как только мы окажемся на улице, поскольку сегодня на ней не было вуали, и яркое золото ее волос необходимо было скрыть. Я показала ей потайной ход и еще раз объяснила, куда он ведет. Сестра серьезно кивнула, в ее глазах блеснуло нечто похожее на понимание.

— Я готова, — сказала она. — И… спасибо, Лиадан.

— Не думай об этом, — с легкой запинкой ответила я. — Поблагодаришь меня и моих… друзей, когда окажешься в безопасности, у монахинь. Теперь…

В этот момент во дворе раздался шум, и зажглись факелы. Я тихо влезла на скамью и выглянула в узкое окошко. В главные ворота въезжали всадники, люди в зеленом и люди с гербами Уи Нейллов на туниках: змея, пожирающая собственный хвост на красно-белом поле. Слышался перестук копыт, звон отпираемых замков, шум голосов и пробуждающегося дома. Я разглядела Эамона, бледного и серьезного, как всегда. Он соскочил с лошади и принялся раздавать отрывистые указания. Я заметила среди всадников прямую, начальственную фигуру Фионна Уи Нейлла.

Они явно не стали останавливаться в Семиводье, а прямо поскакали сюда, приехав на два дня раньше.

«Бран!» — в панике подумала я, протаскивая сестру за гобелен и дальше, в узкую дверь. «Бран здесь, а Эамон уже вернулся. Если Эамон убьет его, это, наверняка, случится из-за меня». Ужасные мысли роились в моей голове, пока мы второпях спускались по спиральной лестнице. Я шла впереди Ниав, ведя ее за собой, поскольку сестру охватила паника.

— Лиадан, Лиадан, я не могу, я не смогу! Здесь так темно и тесно!

— Тихо! — прошипела я и крепче схватила ее за руку. — Вспомни, что ты обещала и делай, как я велю. — Она, похоже, не поняла, что происходит во дворе, а я не стала ее просвещать. Ниав и так была почти парализована страхом, а ее путь едва начался. Лучше всего, чтобы она не думала о том, что возможна погоня.

Мы двигались очень медленно. «Давай же, давай, Ниав». Наконец, мы дошли до конца лестницы и начали двигаться по короткому коридору.

— Осторожно, — прошептала я. — Здесь скользко. Не оступись. — Если нам хоть чуть-чуть повезет, никто не придет к нам так рано. Мужчины сначала захотят поесть и отдохнуть. Возможно, у нас еще есть время.

Снаружи было тихо. Никаких голосов, только крики птиц, возвещающих новый день. Болото было укрыто одеялом густого, желто-белого тумана, доходившего до самых каменных стен. Казалось, даже Крашеный не способен найти путь сквозь такую плотную завесу. Мы дошли до «слепого пятна» под навесом из острых камней. Высоко над нами на стене мерно ходили туда-сюда часовые.

Тут Ниав издала короткий резкий вскрик, и я зажала ей рот ладонью.

— Ш-ш-ш! — прошипела я. — Ты что, хочешь, чтобы нас всех поубивали? Эти люди пришли нам помочь.

— О… но… но…

— Сделай так, чтобы она замолчала, ладно?

Перепуганные глаза сестры сначала уставились на того, кто произнес эти слова. Он вырос совершенно внезапно прямо перед ней, со своей бритой головой и разрисованным лицом. А потом она перевела взгляд на другого мужчину, с кожей черной, как ночь, и белыми зубами, сверкнувшими, когда он ухмыльнулся и кивнул, приветствуя меня. Ниав явно не могла решить, кого из них бояться больше.

— Бран, — я слегка отвела его в сторону и заговорила вполголоса, — Эамон только что вернулся, с ним муж моей сестры. Здесь полно вооруженных воинов.

— Я знаю.

— Тебе надо уходить немедленно и очень осторожно. Эамон поклялся уничтожить тебя и сделает это при малейшей возможности. Пожалуйста, уходи поскорее.

Он нахмурился:

— Ты обо мне не тревожься. Я этого не стою. И вообще, у тебя довольно своих причин для беспокойства.

— Я не могу о тебе не тревожиться. Почему бы тебе раз в жизни не послушаться доброго совета?

— Пошли, — тихо позвал Альбатрос. Он взял Ниав за руку и осторожно повел ее через открытое пространство к краю болота, где их скрыл бы туман.

— Ты считаешь, что я бандит без совести, мужчина без человеческих чувств, — прошептал Бран, и его пальцы, живые и теплые, очутились на моей щеке. — И все же ты заботишься о моей безопасности. Это непоследовательно.

— Ты презираешь женщин, ненавидишь мою семью, — ответила я со слезами на глазах, поскольку его прикосновение разбудило во мне чувство, сплетенное из боли и радости одновременно, — и все же ты рискуешь жизнью и приходишь сюда только чтобы приказать мне возвращаться домой. А потом снова рискуешь, чтобы спасти мою сестру. Еще одну женщину. Это столь же непоследовательно.

Мы посмотрели друг другу в глаза, и я почувствовала, как по щеке ползет предательская слезинка.

— Брось, прекрати сейчас же, — яростно прошептал Бран и провел большим пальцем по моей щеке, словно пытаясь перекрыть поток.

— Спасибо, что пришел, — прошептала я. — Не знаю, как бы я без тебя справилась.

Он ничего не ответил, но с глаз его словно упали щиты, они снова стали глубокими, надежными, серыми глазами. Они говорили то, что он ни за что не позволил бы себе произнести вслух. Я накрыла своей рукой его ладонь.

Сверху раздался крик, звон, и над нашими головами пролетела стрела, вонзившись в землю прямо за спиной Альбатроса, который вел спотыкающуюся Ниав к спасительной завесе тумана. Альбатрос выругался, а Ниав слегка вскрикнула и, казалось, застыла от ужаса, не способная сделать ни шагу.

— Бригид, помоги нам, — пробормотала я и подобрала юбки, готовая подбежать и толкнуть эту глупую девчонку в безопасное место. Меня остановил голос Брана.

— Нет, оставайся здесь, тебя не должны видеть. До свидания, Лиадан.

Потом он развернулся и выбежал под их стрелы: отличная мишень, чтобы отвести внимание стрелков от сестры. А я стояла и просто смотрела, я ведь дала слово. Я купила его услуги, а это значило, что он сам устанавливает правила. Высоко надо мной, на стене, кто-то закричал, я расслышала голос Эамона. Стрелы посыпались дождем, стрелки отлично целились, но бегущий был быстр и умен, он нагибался, подскакивал, петлял, потом оборачивался и быстро поднимал руку в неприличном жесте. Он мог бы пробежать это расстояние вдвое быстрее, но он сперва убедился, что оба, и Альбатрос и упирающаяся, перепуганная Ниав, чей черный капюшон упал на плечи, открывая рассыпавшиеся по плечам рыжие кудри, полностью исчезли в тумане, — и только тогда рванул вслед за ними. Туман поглотил их, они исчезли.

Дальше все происходило очень быстро. Сверху раздавались приказы. Мужчины с мечами и топорами, с пиками и кинжалами бегом появились у подножия стены и замерли у края болота, где я все так же стояла без движения, прямо под нависшими камнями. С ними вместе прибежал Эамон, именно он увидел меня первым. Мне не было нужды ничего делать со своим лицом, думаю, оно и так выражало шок и ужас.

— Лиадан! Слава Богине, ты цела! — Я видела в глазах Эамона гнев, еле скрытый за облегчением и беспокойством. — Я думал… Что случилось, Лиадан? Рассказывай быстрее, мы должны немедленно их догнать.

— Я… я…

— Все в порядке, теперь ты в безопасности. Продышись и постарайся все внятно описать. — Он крепко схватил меня за плечи, руки его дрожали от желания немедленно догнать, наказать и уничтожить.

— Ниав… Ниав пропала, — всхлипнула я. — Она ушла.

— Куда?

— Я… я не знаю.

Пока мне не нужно было лгать. Я никогда этого не умела. А Эамон знал меня лучше многих. Одна надежда, что гнев помешает ему разглядеть нестыковки в моей истории. А ее теперь следовало изрядно изменить, поскольку не только Ниав, но и Альбатрос с Браном были отлично видны преследователям.

— Через болота, на север. Я не знаю, куда и зачем.

Эамон нахмурился.

— Расскажи все, что знаешь, Лиадан. Так быстро, как сумеешь. У нас каждая секунда на счету. Как вы с Ниав сумели спуститься так, что вас не заметили мои часовые?

— Там есть секретный ход. Ты не знал? Спиральная лестница за потайной дверью. В нише.

Он тихонько выругался.

— Ты хочешь сказать… но та дверь была заперта все время, что я себя помню. От нее нет ключа! Как вы вышли?

Я прикоснулась к ключу в глубине кармана. Настало время лгать.

— Не знаю. Я сегодня рано проснулась — а Ниав нет. Она оставила дверь открытой, вот я и пошла за ней. А когда вышла сюда, она была… была…

— Хорошо, Лиадан, — сказал он серьезно и ласково. — Эту часть истории можешь опустить. Сколько мужчин ты видела? Двоих?

Я молча кивнула.

— Думаю, ты знаешь, кто они?

Я снова кивнула.

— Я не устаю себя спрашивать, «почему», — пробормотал Эамон, беспокойно шагая из стороны в сторону. — Зачем им ее красть, неужели это просто вызов? Что он надеется таким образом получить? В этом нет никакого смысла!

Я с трудом сглотнула:

— Ты считаешь… считаешь, тебе удастся их выследить и вернуть ее назад?

Мне казалось, что с восходом солнца туман начинает рассеиваться. Теперь мне стал виден ближайший участок болота, темная, вязкая грязь, местами утыканная кустиками низкой растительности на небольших кочках, слишком редких, чтобы можно было прыгать с одной на другую. Рано или поздно путнику придется поставить ногу на эту черно-коричневую вязкую поверхность в надежде, что она выдержит его вес. Мужчина, не умеющий доверять, сможет добраться до другого берега, только досконально зная путь и абсолютно точно следуя ему… Нет, они ведь лучшие! Раз они сказали, что смогут переправить Ниав на ту сторону, значит смогут.

— Эамон! Ради Бога, что произошло? Мне сказали, Ниав… — Это, скрипя подошвами по каменному склону, примчался Фионн. На суровом, белом лице застыла мрачная гримаса.

— Мне очень жаль, — несколько официально произнес Эамон, и я поняла: то, что подобное произошло буквально у его дверей, фактически, у него под носом, здорово уменьшает его влияние среди союзников. Неудивительно, что Крашеный заработал свою репутацию чистой наглостью.

— Похоже, ее украли, и я не сомневаюсь в том, кто это сделал. Мои люди ясно разглядели похитителей. Мужчина с угольно-черной кожей и еще один, с неповторимым рисунком на лице и руках. Это та же самая банда, что у меня на глазах перерезала моих воинов. Счастье, что мои лучники их спугнули, и они не успели забрать с собой Лиадан.

— Куда они пошли? — спросил Фионн, и выражение его лица заставило меня вспомнить, что он лорд из рода Уи Нейллов. — Я этому парню руки-ноги повыдергиваю, как только поймаю. Куда они отправились?

— Ты не сможешь пойти за ними, — резко ответил Эамон. — Это мое дело — и тех моих людей, которые знают, как быстро и безопасно передвигаться по этой местности. Я сделаю все возможное, чтобы вернуть твою жену, и клянусь, что не успокоюсь, пока те, кто сотворил это непотребство, не предстанут перед судом. А теперь я должен идти, и как можно скорее.

— Суд? — проревел Фионн. — Суд для них слишком большая честь. Оставь меня на минуточку с этими мерзавцами, дай мне топор, и я подрисую на их шкурах парочку новых узоров. Не смей говорить о суде ни мне, ни сестре Ниав.

— Ступай внутрь, Лиадан. — Эамон уже шел к краю болота. Двое воинов ждали его, вместо зеленых туник на них были грязно-коричневые одеяния, а вместо сапог для верховой езды — что-то более мягкое и легкое. Капюшоны их были плотно завязаны, на поясах висели кинжалы и метательные ножи. Они ждали, пока Эамон скинет верхнюю одежду и облачится в нечто похожее. В руках у каждого был прочный посох, выше человеческого роста.

— Отлично, — сказал Эамон. — Я поведу. Не отставайте и будьте готовы к бою в любой момент. Они не настолько опередили нас, чтобы мы не смогли их нагнать до того, как они достигнут твердой земли. Женщина будет их задерживать. Оран, твоя задача отобрать ее у похитителей. Как только она окажется у тебя, разворачивайся и иди домой. Будь осторожен, она, наверняка, напугана. Конн, ты берешь на себя черного. Второй — мой.

***

Неудивительно, что женщины традиционно обладают терпением, не присущим мужчинам. Мы столько времени проводим в ожидании! Ждем, пока родится ребенок. Ждем, пока мужчина вернется домой: с поля, из-за моря, с битвы. Бесконечно ждем новостей. Это, наверное, самое ужасное, особенно когда страх грызет твои внутренности и холодными пальцами сжимает сердце. Пока ждешь, в голове рождаются странные, страшные картины.

Эйслинг была доброй девушкой, и в тот бесконечно долгий день я это особенно оценила. Я ничем не могла себя занять. Она предложила мед и засахаренные фрукты, расположив нас в удобном, тихом уголке у небольшого очага, как могла, успокаивала нас, выражала сочувствие. Мне не было никакой нужды разыгрывать беспокойство.

— Садись, Лиадан — бросилась она ко мне, с полными тревоги круглыми глазами. — Иди сюда, сядь рядом со мной. Я уверена, Ниав вернется домой целой и невредимой. Эамон знает эти болота, как свои пять пальцев. Он мастер своего дела. Если кто и может ее найти, так это он.

Она и подумать не могла, что у меня от этих слов упало сердце.

— Я ничего не могу с собой поделать, — произнесла я. — Ведь там так просто оступиться, все так говорят. В тумане, да еще когда стараешься идти побыстрее… они запросто могут случайно сойти с тропы, Эйслинг. Сколько… сколько времени нам ждать новостей? — У меня дрожали руки, я плотно сцепила пальцы.

— Возможно, довольно долго, — участливо предупредила Эйслинг. — Фионн послал своих людей в обход, по дороге, чтобы отрезать их с другой стороны. Эамон будет очень осторожен, на том пути нельзя ошибаться. Но, так или иначе, этих разбойников схватят.

И мы ждали. Фионн ходил из угла в угол, мрачный и молчаливый. Он решил остаться здесь, в Шии Ду, ждать первых новостей, а не ехать со своими людьми. Теперь он напоминал раненого зверя: глаза горят гневом, руки сжаты в кулаки. Я размышляла, боится ли он за жену, болит ли у него за нее душа так же, как моя болит за Брана при одной мысли о том, что люди в зеленом идут за ним и несут смерть? А может, Фионн просто злится, что у него нагло украли ценное достояние, пусть он и относился к нему столь небрежно?

Время шло, не принося никаких новостей. Я поняла, что больше не могу сидеть неподвижно, извинилась и сказала, что пойду к себе. Когда я проходила мимо Фионна, он положил мне руку на плечо.

— Крепись, — тихо произнес он. — Может, все еще будет хорошо.

Я взглянула на него, кивнула и ушла. На его лице не читалось ничего, только скорбь любящего мужа, беспокойно ожидающего известий, жива ли еще его жена. Если бы не быстро заживающие синяки, не осталось бы никаких свидетельств того, что пришлось пережить Ниав, ни одного, только ее личное признание, о котором я поклялась никому не говорить. Дана, спаси нас, а что если им не удастся удрать? А вдруг окажется, что Крашеный — не лучший в своем деле, и Эамон схватит его? Такое невозможно представить. Если это произойдет, у меня не будет выбора, мне придется нарушить данное сестре обещание и все рассказать.

Я вернулась в свою в комнату и закрыла за собой дверь, в моей голове отчетливо звучал голос Брана: «Доверие. Моя цена — твое доверие».

«Ты станешь отцом еще до Белтайна». Я ничего не сказала Брану. Как я могла ему сказать? Зная, что это только добавит ему проблем? Мужчина не может быть отцом, если у него нет ни прошлого, ни будущего. Мужчина не может признать сына, в котором течет кровь ненавистной ему семьи. Лучше ему не знать. Лучше, чтобы никто не знал, чей это сын. Сын ворона. Дитя предсказания. Я не стану с этим связываться, и мой сын тоже не станет. Но как же Шон? Нельзя вечно хранить секрет от близнеца. Он уже подозревает. Довольно скоро будет знать наверняка. А теперь все еще больше усложнилось. Поскольку, каким бы ни явился исход этой гонки по болотам, он еще более очернит репутацию Крашеного, если тот останется жив. Что бы ни случилось, события сегодняшнего утра для мужчин моего рода и их союзников сделают невозможной любую сделку с Крашеным. Разве что я расскажу им правду. А я обещала Ниав молчать.

Бедная Ниав. Ей так страшно. Так одиноко. А вдруг в панике она сойдет с тропы? Что если она снова окаменеет от ужаса, и ее не удастся заставить двигаться? Я приказала себе дышать медленнее. Я очень осторожно потянулась мыслями за пределы замка.

«Шон?»

Никакого ответа. Может, я чересчур осторожна.

«Шон? Ответь мне. Ты мне нужен, Шон!»

Снова ничего. Раскрыв разум для его ответа, я продолжала ждать. Так долго, что почти уже поверила в самое страшное, зная, где он побывал и с кем встречался. В голове моей билось сомнение. «Доверяй, — твердо приказала я себе. — Цена — доверие».

«Лиадан? Что случилось?»

Я облегченно выдохнула: «Шон! Где ты?»

«Дома. Где же мне еще быть? Что случилось?»

«Пока я ничего не могу сказать. Но что-то очень плохое, и одна я не справляюсь. Ты должен приехать сюда, в Шии Ду. Выезжай немедленно, Шон. Приведи с собой людей. Я… мы вместе вернемся домой».

«Лучше скажи мне, Лиадан. Что-то случилось с Ниав?»

«Почему ты спрашиваешь?»

Он ответил не сразу и очень осторожно: «Я не слепой, что бы ты там себе ни думала. Ты можешь сказать мне, что случилось? Мне привезти с собой отца, или Лайама?»

Меня трясло, я не могла скрыть от него свой страх. Им были полны все мои мысли.

«Нет, не бери их с собой. Только несколько человек из охраны. Я не хочу возвращаться вместе с людьми Эамона. Приезжай скорее, Шон».

«Уже еду».

К счастью, больше он не стал задавать никаких вопросов. А к тому времени, как он приедет, все уже закончится, так или иначе.

Эамон вернулся почти на закате. Мы все снова собрались в главном зале, у огромного очага, где потрескивал огонь, отбрасывая золотистые блики на резные столбы. Глаза неведомых животных, глядящих на нас с высоты, казалось, горят и вспыхивают. Стояла тревожная тишина, только слуги с едва слышимым шорохом ставили перед нами еду и вино, а после уносили нетронутыми. Эйслинг вполголоса давала распоряжения. Она выглядела бледной и усталой. Фионн сидел у стола, обхватив голову руками. Когда снаружи, наконец, послышался шум, крики часовых, а после голоса во дворе, никто не вскочил и не побежал к окну. Мы все втроем сидели, замерев, не в силах после столь долгого ожидания поверить, что шум принес добрые вести, и не желая приближать неизбежный момент, когда нам расскажут дурные.

***

Эамон не так-то просто терял над собой контроль. Чтобы понять, что он зол или расстроен, надо было очень хорошо его знать. Даже его предложение руки и сердца можно было назвать образцово-сдержанным. Но сейчас, когда он почти неслышно вошел в зал, и от легкого взмаха его руки слуг словно сдуло за дверь, сразу стало ясно, что он на пределе. Бледный, измученный и как-то сразу постаревший — вот так он сейчас выглядел. Эйслинг вскочила, взяла его за запястье и усадила у огня, а он яростным жестом стряхнул ее руку. Уже одно это доказывало, насколько он напряжен. Черная глина прилипла к его сапогам, пятнами чернела на одежде.

— Лучше расскажи нам все, — мрачно потребовала я.

Эамон встал, повернулся спиной к нам, лицом к огню, и уставился на пламя.

— Ты не привез с собой мою жену, — натянуто произнес Фионн, сжимая руки.

Эйслинг отошла от брата и молча уселась рядом со мной.

Эамон закрыл глаза ладонью… рука у него слегка подрагивала, когда он вполголоса проговорил:

— Богиня, помоги мне. Кто способен приносить подобные новости?

Я встала, вплотную подошла к нему и взяла его руку в свои. Он не стряхнул моих рук и теперь не мог избегать моего взгляда.

— Ну же, Эамон, — попросила я, стараясь смотреть на него спокойно, хотя выражение его глубоких карих глаз потрясло меня. — Фионн ждет новостей о жене, а я хочу услышать о сестре. Мы уже знаем, что ты не скажешь ничего хорошего, и все-таки ты должен нам все рассказать.

— Ох, Лиадан… Ох, Лиадан, чего бы я ни дал, чтобы не сообщать тебе столь дурных вестей.

— Рассказывай, Эамон.

Он судорожно вздохнул:

— Боюсь, случилось худшее. Твоя сестра мертва. Она утонула на пути к суше.

— Но… но…

Эйслинг вскочила и обняла меня за плечи:

— Сядь, Лиадан. Иди сюда, садись.

Меня трясло. Я перестала различать, где правда, где вымысел. Я сама попалась в собственную ловушку.

— Что?! — Фионн медленно поднялся. — Что ты такое говоришь? Как ты мог это допустить? На собственной земле!!!

— Мы сделали все, что было в наших силах. Послали людей в обход по дороге, чтобы перекрыть беглецам путь. И твоих собственных людей и моих. Гнались за ними по трясине так быстро, как только могли. Но стоял очень густой туман, это нас задержало. Хотя я знал, что и они тоже испытывают подобные трудности. Еще я считал, что Ниав двигается очень медленно: путается в длинном платье, да и дороги не знает. Они должны на каждом шагу говорить ей, куда ставить ногу.

В этих своих расчетах я не ошибся. Мы нагнали их, но гораздо позже, чем я предполагал. Этот человек настоящий мастер подобных черных дел. Мы были уже гораздо ближе к дальней стороне топи, чем к этой, когда туман слегка поднялся, и я увидел его. Крашеный оглядывался через плечо, ступая с одной безопасной кочки на другую. Он отлично знал дорогу. Под ноги себе даже не смотрел. Ни разу.

Видимость была плохая, но сквозь туман я все же разглядел яркие волосы Ниав и ее серый плащ. Парня, который ее вел, я не видел. Я предупредил своих людей, снял с пояса метательный нож и ускорил шаги. Я просто летел за бандитами, нас уже разделяло не больше семи шагов. Крашеный молчал, двигаясь неслышно, как олень.

Зато впереди я услышал голос Ниав, она задала какой-то вопрос, и мужской голос ответил. Я взвесил нож в руке, оценивая расстояние так, чтобы попасть ему точно между ребер. Я знал, что он должен умереть первым.

«Говори же. Сжалься надо мной, говори!» — Я стиснула зубы.

— Я быстро нагонял их. У Крашеного на поясе болтался кинжал, но он даже не попытался взять его. Казалось, он только и ждет момента, когда я его достану. Я поднял нож, изготовился для броска, и в эту секунду он быстрее молнии извернулся, слегка двинул рукой, и в меня полетело нечто маленькое и блестящее. Я услышал позади себя тихий хрип, потом звук падения и всплеск, а когда снова взглянул вперед, Крашеный исчез. Гнев сделал меня безрассудным, я рванулся за ним, едва не оступился и крикнул ему: «Убийца! Мразь! Я положу конец твоим злодеяниям! Ты рожден для моего ножа, бандюга!» Я услышал его смех — пустой, бессердечный звук, а потом закричала Ниав. Она услышала мой голос и начала вырываться, зная, что спасение близко.

От этих слов у меня похолодело сердце. Я видела все это так ясно, словно сама там присутствовала: Ниав, услышав голоса преследователей, от страха и отчаяния, что ей не удастся вырваться на свободу, теряет над собой контроль. Ниав в панике на опасной тропе!

— Продолжай, Эамон, — дрожащим голосом попросила я.

— Не знаю, стоит ли рассказывать вам слишком подробно.

— Лучше уж говори все. Ради себя и ради нас.

— Давай уже, парень! — Фионн казался еще нетерпеливее меня.

— Ладно. Ниав закричала «Нет!», и затем раздались звуки борьбы. Туман все еще висел слишком низко, рассеиваясь лишь небольшими участками — то тут, то там, — не давая разглядеть, что творится впереди. Я ускорил бег, не заботясь о собственной безопасности. Конн, последний из нас троих, следовал за мной. Но как мы ни торопились, двигались слишком медленно, чтобы успеть спасти твою сестру. Сначала закричал шедший с ней мужчина, а потом снова раздался голос Ниав: «Cпасите! На помошь!» На секунду я заметил, как черный человек вытянул руку, как сверкнули рыжим волосы Ниав, когда она соскользнула с безопасной тропы, а потом я услышал звук… нет, я не стану об этом рассказывать. Я почти ничего не видел, Лиадан. Когда я добрался до места, где все произошло, от нее не осталось ничего, только след в траве, там, где у нее соскользнула нога и… и круги на поверхности трясины, там, где ее засосало. И еще вот это.

Он протянул недлинный шнурок из переплетенных серых, розовых и синих нитей, стянутый кожаными завязками. На шнурке висел маленький белый камушек. Этот шнурок я сплела сама и когда его увидела, то почувствовала, как от моего лица отливает кровь. Ниав никогда бы добровольно не рассталась с ним. Никогда, неважно, куда она шла, плевать, кто и что ей приказывал. Это украшение — все, что осталось у нее от любви ее семьи и Киарана.

 

Глава 20

— Г… где это нашли, Эамон? — я еле заставила себя говорить.

— Оно плавало на поверхности, в небольшой лужице открытой воды. Ремешок зацепился за камышину. Мне очень жаль, Лиадан. Выразить не могу, как мне жаль.

Фионн откашлялся.

— И что потом? Что с бандитами? Их схватили?

Эамон снова уставился в огонь.

— Этот парень скоро показал себя в истинном свете. Мы шли за ними на север, и я слышал, как он смеется и дразнит меня, убегая. «Ты удивился, да? — крикнул он мне. — Ты не думал, что я заберусь так далеко, а? — он презрительно усмехнулся. — Подумай хорошенько, Эамон Черный, — сказал он. — Мои действия диктуются не твоими соображениями о том, что правильно и благородно. Я играю, только когда уверен в победе, и чтобы выиграть использую любое оружие. На случай, если схватишь меня, запомни, ко мне нельзя подходить с тем же мерилом, что и к обычным людям. Я украл эту женщину только чтобы продемонстрировать, насколько слаба твоя защита. Теперь, когда я привлек к этому твое внимание, уверен, ты быстро исправишь свой недосмотр. Видишь, я сделал тебе одолжение». Он продолжал в том же духе, и ему все время удавалось оставаться от меня на некотором расстоянии, как бы я ни увеличивал скорость. Мы приближались к тому месту, где должны были ступить на сухую землю и встретиться с людьми Фионна. Но туман все еще стоял очень густой, и я неожиданно их потерял. Потом слева от тропы раздались какие-то звуки, вроде кваканья, а справа послышалось нечто похожее на ответ. Я двигался так быстро, как только мог. Когда я добрался до суши, туман рассеялся. Я увидел людей Фионна, молча ждущих нас у дороги. Но никаких следов Крашеного и его чернокожего спутника. Каким-то образом им удалось выбраться из трясины и ускользнуть, не угодив в ловушку. Как они это сделали, я понять не могу, там просто нет другого пути.

— Прошу прощения. — Фионн резко развернулся на каблуках и быстрым шагом вышел из зала. Лицо у него было серое. Я бы ему посочувствовала, но не могла забыть синяков сестры. Он потерял ее и не заслуживал лучшего.

— Я очень сожалею, — снова сказал Эамон. — Слова тут бессильны, Лиадан. Будь уверена, я сделаю своей главной задачей поимку этих людей и их суровое наказание. Но я понимаю, что это всего лишь мизерное утешение в твоем горе.

Эйслинг плакала:

— Бедная Ниав. Какая страшная смерть! Я просто думать об этом не могу. Нам надо отослать сообщение в Семиводье. Я пошлю за гонцом…

— Не стоит, — у меня дрожал голос. Я глубоко вздохнула и заставила себя говорить спокойно: — Шон уже едет сюда. Я попросила его приехать.

Брат с сестрой посмотрели на меня, потом переглянулись, но промолчали. Все, в общем-то, знали, что нам с Шоном не нужны слова, чтобы поговорить друг с другом, но все равно, наши способности заставляли чувствовать себя неловко всех, даже друзей.

— Он приедет завтра, — добавила я. — Эамон, я должна спросить. Ты совершенно уверен, что Ниав… что она… ты уверен? Ведь, в конце концов, ты же не видел… может, ей все же удалось добраться до той стороны другим путем? Ты можешь ошибаться?

Эамон печально покачал головой:

— Боюсь, что нет. В этих болотах нет никаких других путей. Лишь один. Она не могла убежать от них и остаться в живых, Лиадан. Для твоей матери это будет ужасная весть.

Я молча кивнула. И впрямь, ужасная, а самое жуткое, что я не могу сказать, правда это или нет. И, возможно, пройдет очень много времени, прежде чем я узнаю. А пока известная мне правда должна держаться в секрете, а рассказывать следует жестокую историю, которая, возможно, окажется ложной. На случай, если Эамон все же ошибается, если Крашеному удалось снова совершить невозможное и увести мою сестру в безопасное место, я должна соблюдать свою часть договора. «Доверие». — Снова и снова повторяла я сама себе. — «Доверие, вопреки всякой логике. Такова цена сделки. Я, похоже, рехнулась».

На следующий день явился Шон, и я все ему рассказала. Он выслушал мои новости молча, наверное, уже готовился к худшему. Я сообщила ему о своем желании немедленно вернуться в Семиводье и была готова к отъезду уже на рассвете следующего дня. Шон отказался от предложения Эамона предоставить сопровождение, поскольку, сказал он, пятерых солдат, приехавших с ним, должно вполне хватить.

— Я думаю о безопасности Лиадан, — с нажимом произнес Эамон. — Этот человек ни перед чем не остановится. Мне будет спокойнее, если ваша защита будет усилена, по крайней мере, до границ моих владений.

Шон поглядел на меня, приподняв брови.

— Спасибо, Эамон, — поблагодарила я. — Не думаю, что тебе следует так беспокоиться. Крашеный, без сомнения, не станет повторять нападение так скоро. Ему, наверняка, известно, что сейчас ты начеку. Я уверена, мы спокойно доедем до дома.

Руки Эамона беспокойно двигались, словно он готов в любой момент схватиться за оружие.

— Твоя уверенность поражает меня, Лиадан, особенно принимая во внимание все, что здесь произошло. Я сам провожу вас хотя бы до последнего поста.

Это предложение отклонить было невозможно. Мы попрощались с Эйслинг и поехали прочь от Шии Ду под низким, серым небом. Когда Эамону пришло время возвращаться назад, он отвел меня в сторону, воспользовавшись тем, что Шон беседовал со своими людьми.

— Я надеялся, ты сможешь остаться подольше, — тихо сказал Эамон. — Или позволишь мне поехать с тобой в Семиводье. Это я виноват в том, что произошло, я дол… должен сам сказать им, помочь тебе объяснить…

— Нет, нет, — ответила я. — Кто бы ни нес ответственность за случившееся, ты тут ни при чем, Эамон. Не добавляй это к числу своих проблем. Езжай домой и забудь обо всем, что произошло. Жизнь продолжается. — Мне совершенно не нравился слишком интенсивный, почти лихорадочный блеск его глаз.

— Ты очень сильная девушка, — нахмурился он. — Но ты всегда была такой. Я уже давно восхищаюсь этим твоим качеством. На свете мало найдется женщин, способных говорить столь мужественно, едва потеряв сестру.

Молчать показалось мне безопаснее.

— Ну что же, тогда до свидания, — сказал он. — Пожалуйста, передай своим родителям, что я хотел бы… я так хотел бы…

— Я все передам, — твердо прервала я. — Прощай, Эамон.

Я думала, что как только мы уедем из Шии Ду с его туманными болотами и направимся домой, я почувствую облегчение. Но когда я обернулась и краем глаза увидела одинокую фигуру Эамона, едущего назад в сердце своей мрачной, неприветливой земли, во мне поднялось чувство, будто я каким-то образом бросила его, услала обратно, в его собственное темное жилище. Довольно странное ощущение. Я попыталась избавиться от него, но картина эта снова и снова всплывала у меня в памяти, пока мы спокойной рысью продвигались вперед, а местность вокруг становилась все лесистее и лесистее, поднимаясь меж зазубренных скал к границе нашего леса.

Шон внезапно остановил лошадь и сделал знак другим замереть.

— Что?.. — начала я.

— Ш-ш-ш! — Шон предостерегающе поднял руку. Мы молча ждали. Я ничего не слышала, кроме пения птиц да шума редких дождевых капель. Через некоторое время Шон снова тронул лошадь, но очень медленно, явно ожидая, когда я его догоню.

— Что? — спросила я, подозревая, что уже знаю ответ.

— Я совершенно уверен, что кое-что слышал, — сказал он, послав мне долгий косой взгляд. — На протяжении уже длительного времени. Как будто за нами кто-то следует. Но стоило нам остановиться, и звуки стихли. У тебя отменный слух. Ты сама что-нибудь слышала?

— Только птиц. Здесь больше никого не может быть. Мы бы их увидели.

— Ты так считаешь? Возможно, мне стоило пропустить мимо ушей твои доводы и согласиться на предложенный Эамоном эскорт. Нас не так уж много, и засада может обернуться серьезными неприятностями.

— А откуда здесь взяться засаде? — спросила я, избегая его взгляда.

— А зачем украли Ниав? — возразил Шон. — Ни у того, ни у другого нет никакого смысла. Зачем он сделал это сразу после того, как…

Он замолчал.

— Сразу после того, как что? Ты же не хочешь сказать, что он согласился на тебя работать?

— Не вполне, — осторожно высказался Шон. — Но он заявил, что обдумает мои слова, он обдумывает все предложения. Он сказал, что даст мне знать, когда определится с ценой.

Я лишилась дара речи. Что за игру ведет Бран? Ведь, без сомнения, мой брат, сын столь ненавистного Хью из Херроуфилда, будет последним человеком, с которым он решит иметь дело! Подобный союз станет опасен для них обоих. Меня страшно обеспокоило, что эта возможность хоть сколько-нибудь серьезно рассматривается.

— Это стало бы поворотным моментом, — продолжил Шон. — Именно то, что нам нужно, чтобы кардинально изменить ход конфликта с бриттами. Мы бы заплатили, сколько бы он ни запросил. Это очевидно. Так зачем разрушать столь удачную возможность? Не мог же этот парень настолько сбрендить, что сделал это с нашей сестрой из… из простой прихоти?

— Он ничего не делает из прихоти, — вырвалось у меня.

Шон долго молчал.

— Лиадан.

— М-м-м.

— Засады не будет?

— Скорее всего, нет, я так думаю, — осторожно ответила я.

— Лиадан, наша сестра мертва, люди видели, кто вел ее через болота. Свидетелей множество. Ты станешь защищать убийцу Ниав, скрывая свою собственную историю?

— Нет, Шон.

— Расскажи мне, Лиадан. Скажи мне правду. Ты играешь с очень опасными вещами, ты даже не знаешь, насколько они опасны.

Но я молчала, продолжая заслоняться мысленными щитами. Чуть позже, когда мы ехали по лесной тропе, влажной от преющих осенних листьев, я почувствовала, что рядом со мной кто-то скачет, хотя на этот раз и не раздалось перестука копыт эльфийских лошадей. Я услышала голос Хозяйки леса, тихий и торжественный, и, даже не поворачивая головы, увидела ее глубокие, серьезные глаза:

«Ты действовала поспешно. Ты снова позволила им руководить собой. Больше никаких ошибок, Лиадан».

«Мне не кажется ошибкой спасение собственной сестры от жизни полной унижений».

Я злилась. Для Дивного Народа что, ничто в мире неважно, кроме их собственных, совершенно непонятных нам хитроумных планов и схем? Шон и его люди вокруг меня спокойно скакали вперед. Я взглянула на брата, затем снова на Хозяйку Леса.

«Твой брат нас не слышит. Я сделала его глухим к нашей беседе. А теперь слушай меня внимательно. Ты вела себя крайне глупо. Если бы ты умела предвидеть, к чему может привести твоя затея, ты поняла бы, насколько неправа. Ты рисковала собственным ребенком. — Ее голубые глаза смотрели холодно. — Ты рисковала будущим».

«Почему рисковала? Я была в полной безопасности. А сейчас возвращаюсь в Семиводье. Ребенок родится там. Разве вы не этого хотели?»

«Возможно, твоя сестра мертва. — Она говорила непринужденно, будто упоминала о малозначимой детали. — Утонула. И ты, возможно, рисковала всем, ради ничего».

«Она в безопасности, я это знаю. Мужчине, который увел ее, можно верить».

«Ему? Он никто. Просто инструмент. Его роль в этом деле исчерпана, Лиадан. Теперь тебя должны заботить только две вещи. Ты ни в коем случае не должна подвергать риску союз. Без союза у твоего дяди не достанет сил для победы. Без Уи Нейллов он не сможет вернуть острова. Твое безрассудство чуть не лишило нас этого шанса. И еще ты обязана защищать ребенка. В нем — наша надежда. Больше никаких ошибок. Никаких одиноких прогулок. Не смей еще хоть раз ослушаться меня. Как только она узнает о твоем сыне, сразу же попытается его уничтожить. Мальчику необходимо оставаться в лесу, где он будет должным образом защищен».

«Она? Кто она?»

Но Хозяйка Леса лишь покачала головой, словно не могла произнести имя вслух, и медленно растворилась в воздухе. А потом мы, наконец, приехали в Семиводье и привезли наши ужасные новости.

***

Мне предстояло нести свой секрет на протяжении долгого и трудного времени. Это требовало крайнего напряжения воли, особенно при виде постаревшего лица матери и синих кругов у нее под глазами, при виде сжатых губ постоянно молчащего отца. Пришла зима, и мы вынуждены были сидеть взаперти все вместе гораздо больше, чем нам бы того хотелось, бессильные облегчить друг другу боль. Мы чувствовали, как ткань нашей семьи тянется и рвется, и не знали, откуда начать ее латать. Шон и Лайам часто спорили за закрытыми дверями. Лайам говорил о мести, Шон же теперь стал сторонником осторожности.

— Мы должны беречь силы, — говорил он, — до того времени, когда все союзники объединят усилия для финального нападения на позиции Нортвуда. Возможно, все будет готово уже следующим летом, самое позднее, осенью. Так зачем рисковать ценными людьми и оружием, преследуя Крашеного? Кстати, он уже недосягаем, так все говорят. Уплыл куда-то в Галлию, или еще дальше. Ниав погибла, никакое кровопролитие ее не вернет. — Для моего брата это было исключительно сдержанное поведение. В конце концов, ему удалось переубедить Лайама. Мы почти ничего не слышали об Эамоне, но я знала, он не оставит мыслей о мести. Я видела это в его взгляде, от которого кровь стыла в жилах. В его глазах читалась смерть, по крайней мере, для одного из них.

Мне страшно хотелось вернуться к показанному мне Конором тайному озерцу где-то в глубине леса. Возможно, в его неподвижных водах я и нашла бы столь необходимые мне ответы. Я рвалась поговорить с Финбаром: казалось, он так много знает и при этом никого не судит, будто и вправду является неким диким созданием, ведомым инстинктом и не беспокоящимся о том, что хорошо, а что дурно. Мой секрет тяготил меня. Но я должна была защитить сестру. И не могла предать Брана. Однако за то, что мне нельзя было рассказать правду такой, какой я ее видела, мои близкие платили очень дорого, и я вынуждена была день за днем наблюдать их горе. Похоже, у меня просто не было выбора, не влекущего за собой вины и сожалений.

Способность предвидеть будущее — это и дар и проклятие одновременно. Именно в такие моменты, как этот, он нужен более всего. Но он приходит и уходит, когда заблагорассудится, и его невозможно призвать усилием воли. Я пыталась. Я хотела увидеть Ниав: где она, как она, с кем она. Я пыталась мысленно дотянуться до Брана, но он находился слишком далеко, и я чувствовала его присутствие лишь в новолуние. Да и тогда оно было таким слабым, едва уловимым, бледная тень той связи, что была у меня с Шоном, который десять лун лежал со мной рядом в материнской утробе.

Думаю, Шон все знал. Он не говорил об этом, но знание сквозило во всех его действиях. Почему бы иначе он отговорил дядю от мести? Почему не рассказал всем и каждому о моей собственной связи с Крашеным? Он знал или подозревал, и понимал, что я собираюсь хранить свою тайну даже от него. Но он тоже видел горе наших родителей и, думаю, ему было сложно не осуждать меня.

И все же у нас имелась хоть одна причина и для радостных ожиданий. Все суетились вокруг меня, и тем больше, чем ближе подходило мое время, и чем шире я становилась. Шон любил отпустить шутку по поводу моих растущих объемов, но всегда оказывался рядом, когда мне нужна была помощь, чтобы подняться по лестнице или одолеть крутую тропу к деревне. Мама, несмотря на свою слабость, следила за мной острым глазом целителя, прописывая разнообразные омерзительные отвары и настаивая, чтобы я ежедневно отдыхала после обеда. Становилось теплее, на буках распускались первые листочки. Отец вел себя хуже всех: следил, чтобы я доедала все, что лежит у меня на тарелке, допрашивал, достаточно ли я сплю, сопровождал при любом, даже самом кратком выходе из дома, на случай, если я устану. Мама подшучивала над ним в своей обычной мягкой манере, говоря, что с ней он вел себя точно так же, оба раза. Потом она замолкала, без сомнения, вспоминая свою медноволосую старшенькую, очаровательную девчушку, что, пританцовывая, гуляла в лесу в своем белом платье.

Семиводье всегда являлось дружной общиной, несмотря на обширность наших владений. Слухов здесь избежать невозможно. То, что я слышала, обеспокоило меня. Когда я приходила в деревню, навестить больного, а я делала это почти до конца своего срока, кто-нибудь да обязательно протягивал руку и, застенчиво улыбаясь, касался моего живота. «Это на счастье, миледи, — так они бормотали. Или: — Это на удачу, да благословят вас боги». Сначала я не понимала, почему они это делают. Но случайно мне удалось услышать историю, которую жители рассказывали друг другу — историю гораздо более необычную, чем сама правда.

Эта история отлично объясняла, почему я так внезапно исчезла и вернулась уже с ребенком в утробе. Она объясняла, почему отец и дядя не отослали меня с позором, а позволили мне остаться здесь, дома, и растить ребенка без отца, под сенью священных лесов. История сообщала, будто Дивный Народ выбрал меня, чтобы выносить именно этого ребенка, что пророчество в этом случае, наконец, исполнится, и острова будут спасены. Тогда лес и озеро тоже окажутся в безопасности. Разве не похожа я в точности на ту девушку из старинного сказания, которая звалась сердцем Семиводья? Кто лучше моего сына подойдет для исполнения пророчества мудрых? И не удивительно, что я не назвала имени отца, ведь он родом из Иного мира, значит ребенок будет смертным лишь наполовину. Кто знает, какой силой он будет обладать? Вот как они обо всем этом говорили. Я могла бы подкинуть им несколько фактов, которые разбили бы это светлое видение, но не стала. Кто поверил бы, что скромная дочь Семиводья, с такой любовью лечившая их хвори, такая надежная, такая домашняя Лиадан, вдруг решит возлечь с бандитом и понесет от него ребенка? Кто поверил бы, что она может сплести целую паутину лжи, лишь бы защитить этого негодяя, то ли убившего, то ли нет ее родную сестру? Ужасно, как одна единственная ложь становится первой ниточкой в бесконечной паутине неправды. А когда эта паутина уже соткана, распустить ее почти невозможно.

Зима сменилась весной, а новостей о Ниав я так и не получила. За все прошедшее время до меня не дошло вообще никаких новостей.

Мама учила Жанис премудростям ремесла повитухи. Костлявая, угловатая Жанис, казалось, не имела возраста. Сложно было поверить, что когда-то ее звали Толстушкой Жанис, но именно это в один голос утверждали и мама, и Лайам. Трудные зимы во времена владычества колдуньи дались ей неимоверно дорого. Но у Жанис были ласковые руки, и я знала, что могу ей доверять. Младенец, похоже, твердо решил устроиться во мне головой вверх. Мама сказала, время терпит, он может еще к концу срока перевернуться. Спинное предлежание при родах вообще нежелательно, а я к тому же такая маленькая. Теперь я быстро уставала и проводила большую часть теплых дней, сидя на замшелой каменной скамье в садике, впитывая весеннее тепло и мысленно разговаривая с сыном.

«Тебе понравится этот садик, — говорила я ему. — Здесь хорошо пахнет, и множество всякой любопытной мелюзги. Вон пчелы, крылатые и полосатые. С ними стоит вести себя осторожно. А когда потеплеет, появятся кузнечики. И еще жуки всех цветов и видов, некоторые блестят, как драгоценные камни. И гусеницы, они ползают, которые, если ты не будешь начеку, съедят все твои овощи. Вот зачем мы растим чеснок рядом с капустой. Когда снова наступит Меан Фомайр, ты уже сможешь сидеть на травке и сам все здесь рассматривать».

Иногда я рассказывала ему о его отце. Но редко, поскольку не позволяла себе цепляться за ложные надежды.

«Он очень сильный. Сильное тело, сильный дух, сильная воля. Просто он сбился с пути. Я назвала его в честь Брана Путешественника, это имя оказалось даже более подходящим, чем я себе представляла. Ведь Бран Мак Фойл, герой древнего сказания, не смог вернуться домой из своего необычного путешествия. Когда он приплыл к берегам Тирконелла, один из его матросов спрыгнул на берег и сразу же рассыпался в прах, будто умер много лет назад. Возможно, это волшебное путешествие и, правда, длилось сотни лет, хоть Брану и его соратникам казалось, будто они отсутствовали всего лишь от лета до лета. Вот Брану и пришлось рассказывать свою историю, стоя на палубе, пришвартовавшегося к причалу корабля, а потом он снова уплыл, так и не ступив на родную землю. Не для него оказались приветственные объятия жены. Не для него — радость от сознания, как подрос его сын». Младенец пнул меня. Теперь ему явно стало тесно внутри. Возможно, он пытался что-то мне сказать, единственным доступным ему способом. «Ладно, — заверила я его, ерзая на каменной скамье, — если у путешествия твоего отца может быть какой-то конец, мы его найдем. Хотя он нас вряд ли поблагодарит. А тебе придется мне помочь. Одна я не справлюсь».

Мой срок почти подошел. Я чувствовала, что вполне готова. Распустились весенние цветы: бледные нарциссы, гордые крокусы, подснежники. В воздухе, несмотря на постоянный моросящий дождь, разлилось тепло. Вишни оделись в нежные цветочные мантии. Похоже, время самое подходящее. Все мое внимание обратилось внутрь. Я очень чутко реагировала на любое малейшее изменение в собственном теле и при этом едва замечала происходящее вокруг. Я знала, что Шон уехал. Но он не сказал мне, куда направляется.

Ребенка повернули, хотя чуть не опоздали с этим, и процесс оказался довольно неприятным, но остро необходимым для легких и безопасных родов. После этого я попросила всех оставить меня в покое, поскольку мне казалось, пришла пора положиться на волю богини.

Через несколько дней, в новолуние, я сидела ночью у себя в комнате и смотрела на пламя свечи. Я бодрствовала со свечами уже много ночей напролет, и в каждую из них вплавляла могущественные травы, каждую оборачивала ожерельем из волчьих когтей и украшала черным пером, воткнутым под ремешок. Возможно, свеча помогала ему, а может, и нет. В эту конкретную ночь я чувствовала себя такой уставшей, что глаза постоянно слипались, затем я рывком просыпалась с единственной мыслью, что не могу оставить его одного в темноте. Однако постепенно тело взяло верх над разумом, и я заснула прямо в кресле.

Меня разбудила резь в животе, а когда я встала, по ногам у меня потекло. И с той самой минуты началась сплошная боль, страх и самая тяжелая в моей жизни работа. Хорошо, что со мной была Жанис, мама слишком ослабела и могла только сидеть рядом, позволяя сжимать свою руку и обтирая мне лицо мокрой тряпицей. Но хоть тело ее и ослабело, разум остался острым, как и всегда, она отдавала команды Жанис и другим женщинам уверенно и точно. Возможно, внешне она была гораздо более уверена, чем в душе, поскольку тихонько предупредила меня, что ребенок за последние несколько дней успел снова перевернуться, будто твердо решил, что родится спиной вперед. Беспокоиться не о чем, твердо заверила она: я молодая, здоровая, а малыш, похоже, некрупный, у меня все получится.

«Я должна справиться, — сказала я себе. — Если я не смогу его вытолкнуть, я умру и он тоже. Я просто обязана справиться. Пусть только пуповина не окажется обернутой вокруг его шеи».

Роды длились долго. Свеча горела до самого рассвета, когда сквозь узкое окошко в комнатку, которую я когда-то делила с сестрой, брызнули первые оранжево-красные лучи. Одна из женщин попыталась затушить огонек, но я резко попросила ее оставить свечу гореть. Таким образом, хоть какая-то частица отца моего ребенка сможет присутствовать здесь, при рождении его сына. Свет становился все ярче, суета вокруг меня увеличилась, я слышала снаружи мужские голоса. Один раз мама вышла за дверь, наверное, успокоить Большого Человека. Я так и представляла себе, как он беспокойно шагает из угла в угол и ждет, когда все закончится, переживая, что на этот раз не может ничем помочь.

— Кричи, если хочешь, детка, — посоветовала Жанис через некоторое время. — Тебе больно, никто не ждет, что ты будешь терпеть молча. Ругайся, кричи — все, что захочешь.

Но мне казалось, что молчать — значит контролировать ситуацию. И еще я вспоминала, между приступами боли, каким же терпеливым был Эван-кузнец. Он стойко выносил агонию, наверняка, гораздо более мучительную, чем мои схватки. Разве женщины не проходят через это с тех пор, как на небе горят звезды? Это просто моя работа, я должна ее выполнить. Тут мне послышался чей-то тихий голосок, говорящий: «Хорошо. Так и надо!»

Позже, когда свет за окном стал фиолетово-серым, когда даже Жанис уже выбилась из сил, мама приказала женщинам приготовить еще один отвар. Понюхав его, я удивленно подняла брови, поскольку наряду с ясенцом и иссопом он содержал пахучку и какой-то еще более резкий, незнакомый аромат.

— Мне это не нужно, — сердито возразила я. — Я справлюсь сама.

Мама улыбнулась. Даже если она и волновалась, ей отлично удавалось это скрывать. Она совсем не выглядела усталой. Да, она была бледна, но в последние дни она всегда была такой.

— Закат — отличное время для рождения твоего малыша, — ласково произнесла она. — Правильное время, так мне кажется. Не забывай, дочка, что я целительница.

Я скривилась, выпила, почувствовала, как во мне поднимается новая волна боли, и на этот раз не смогла сдержать крика. Эта боль была иной, более сильной, более мощной, я испытывала непреодолимое желание тужиться и не могла ничего с этим поделать.

Дальше все произошло быстро, даже чересчур. Я издавала гораздо больше звуков, чем мне бы хотелось. Мама приказала мне прекратить тужиться, но я не могла. Кто-то держал меня за плечи, а Жанис говорила: «Так, хорошо, давай, девонька». А потом было последнее, неимоверное, раздирающее усилие, и вдруг наступила тишина.

— Быстро, — скомандовала Жанис, и мгновенно поднялась суета. — Переверни его вверх ногами, вот так. Очисть ему рот. Отлично. Теперь…

Я лежала совершенно без сил, но когда послышался первый возмущенный крик моего сына, рывком села, сморгнула слезы и потянулась к нему. О, он был великолепен! Такой маленький, сморщенный, весь красный, в липкой крови после родов, но уже с хохолком черных кудрей на макушке. Мой сын. Сын Брана.

«Ох, как же мне хочется, чтобы ты был здесь и увидел его. Чтобы посмотрел, какой у нас получился чудесный ребенок».

— Ты плачешь, девонька, — сказала Жанис, поспешно вытирая собственные щеки. — Не плачь. Славный мальчишечка у тебя родился! Крохотный, но сильный. Так долго боролся, а слышала, как громко завопил. Просто боец!

Как и всегда после родов, нужна была большая уборка. Все вокруг меня были заняты, а на моей груди лежал восхитительно теплый сын. Теперь он затих, а его крохотный ротик чмокал в предвкушении груди, пальчики крепко сомкнулись вокруг моего собственного пальца. «Не отпускай».

Мама непривычно притихла. Я подумала, что она, наверное, совершенно измучена этим бесконечным днем, но когда посмотрела на нее, обнаружилось, что она сидит у кровати и очень внимательно смотрит на малыша. Женщины закончили работу и пошли есть честно заработанный ужин. Мама велела Жанис пойти и принести мне еды и эля, и не слишком торопиться назад.

— И вот что, Жанис. Скажи Большому Человеку, чтобы зашел, ладно? Ненадолго.

Когда все ушли, и в комнате наступила тишина, она снова заговорила:

— Лиадан?

— М-м-м? — я почти засыпала. Небольшой огонь в очаге отлично согревал комнату, в воздухе разливался приятный запах лаванды — жженые цветы лаванды обладают целительными свойствами.

— Не знаю, как начать, но это должно быть сказано, Лиадан. Думаю, я могу назвать имя отца твоего ребенка.

— Что?!

— Тихо, тихо. Ляг, пожалуйста, ты напугаешь малыша. Я могу и ошибаться. Мы подождем твоего отца. Сходство просто поразительное. А Рыжий рассказал… он говорил мне, что твой мужчина каким-то образом связан с Херроуфилдом. Если бы не это, я бы не обратила внимания.

Мы услышали грохот сапог, явно перескакивающих через три ступеньки, затем топот по коридору, и, наконец, дверь распахнулась.

— Лиадан! — Отец в два прыжка пересек комнату. — Доченька, ты в порядке?

А потом он увидел ребенка на моей груди, и его губы расплылись в широченной, ласковой, необыкновенной улыбке. Как же давно он так не улыбался!

— Можешь подержать его, если хочешь, дедушка, — предложила я.

И вот отец стоит у огня с внуком на руках, пока мама рассказывает, а я, опершись на локоть, пью вино с пряностями, которое она вложила мне в руку.

— Эти роды… — начала Сорча, — эти роды настолько похожи на другие, при которых я присутствовала очень давно, что я никак не могу списать это на простое совпадение. Я могла бы не обратить на это внимание, если бы этот ребенок не был точной копией того, другого, мальчика, которого я принимала в Ман Геври в Херроуфилде.

Отец бросил на маму острый взгляд.

— Как это может быть? — спросил он. — И кстати, — он посмотрел на сверток в своих руках, такой маленький по сравнению с ним. — Разве все младенцы не выглядят одинаково?

— Я уверена, что права, — ответила мама. — И думаю, ты со мной согласишься. И схватки и сами роды — они абсолютно похожи: ребенок, твердо решивший идти спиной вперед, долгие схватки, трудные роды. Лиадан моложе и сильнее, чем была Марджери, у нее гораздо больше твердости, ей понадобилось меньше нашей помощи. Но все происходило практически также.

— Все роды со спинным предлежанием бывают трудными, — сказала я с бьющимся сердцем. — А кто тот ребенок?

Но мама мне не ответила.

— Ты только посмотри на малыша, — обратилась она к Ибудану. — Посмотри на эти темные кудряшки, на серые глаза. Взгляни на линию подбородка, на брови. Он просто копия Джона, хоть и красный и сморщенный. Не говори, что не видишь этого, Рыжий.

Отец подошел ближе к свече и внимательно уставился на ребенка, который неожиданно протестующе закричал.

— Дай сюда, — сказала я, отставив чашку, и сын вернулся ко мне на руки. Я погладила его спинку и стала тихонько напевать древнюю колыбельную, что когда-то внезапно усыпила его отца.

— Рыжий?

Отец кивнул.

— Я заметил, Дженни. — Так он звал маму с самого дня их встречи, когда она не могла говорить и назвать свое имя. — И это отлично сходится с тем, что ты мне рассказала, Лиадан: будто отец ребенка когда-то жил в Херроуфилде. Когда Дженни уехала оттуда, мальчику было меньше года.

— Кто… кем он был? — осторожно спросила я, быстро считая в уме и удивляясь, неужели Брану действительно может быть меньше двадцати одного года? Как он тогда сказал? «Когда мне исполнилось девять, я решил, что уже мужчина». Возможно, это правда.

— Его звали Джоном, в честь отца. Но все называли его Джонни.

— Сейчас его зовут иначе. Но имя сменить легко.

— У твоего мужчины серые глаза?

— Да.

— А волосы? У того мальчика были темные кудрявые волосы, точно как у твоего сына.

Я почувствовала, как медленно заливаюсь румянцем, и порадовалась, что они не могут читать моих мыслей.

— Так и есть, — сказала я, помолчав.

— Он бритт? — спросил отец. — Если да, могу понять, почему ты не хотела открывать его имя. Но не забывай, откуда родом я сам. Я здесь вполне прижился.

— Я не знаю. Возможно. Пожалуйста, расскажите, что случилось.

Отец слегка нахмурился:

— Твоя мать очень устала.

— Тогда расскажи сам, отец, пожалуйста.

Он сел с другой стороны кровати. Снаружи уже совсем стемнело.

— У меня в Херроуфилде было двое верных друзей. Мой младший сводный брат Бен, быстрый в бою и еще более скорый на острое слово. И еще Джон. Джон был моим ближайшим соратником, моим советчиком, моим отражением, моим спутником в любом предприятии. Ему можно было поведать любую тайну. Ему можно было доверить жизнь. Джон женился на девушке с юга по имени Марджери. Они очень любили друг друга. Они потеряли одного ребенка, и было похоже, что потеряют и этого. Но твоя мать как раз была там, и после долгой-предолгой ночи Марджери родила здорового малыша.

— Не было на свете ребенка, которого бы ждали и любили больше, чем Джонни, — вступила мама. — Марджери так им гордилась! Это сквозило во всех ее делах. Она постоянно носила его у плеча, разговаривала с ним, пела ему песенки. Она шила для него очаровательные рубашечки, вышитые цветочками, листьями и крылатыми насекомыми. Джон был сдержанным мужчиной. Но он был предан им душой и телом.

— Что… что-то случилось? Я не понимаю, как такой обожаемый ребенок мог превратиться в такого, как отец моего ребенка. Он не… его явно не растили в любви. Уж это я точно знаю.

— Джон умер, — сурово сказал отец. — Он был убит, раздавлен скалой, когда следил за Дженни. Дело рук Нортвуда. Это было ужасно, Марджери очень тяжело переживала свою утрату. Но когда я уезжал из Херроуфилда, она делала все, что могла, чтобы вырастить сына в одиночку. В доме моего брата они были в безопасности.

— Сын Джона должен был вырасти в прекрасного мужчину, — сказала Сорча, испытующе глядя на меня. — В достойного, доброго человека.

Я кивнула, чувствуя, как от слез щиплет глаза.

Отец встал.

— Мы утомили тебя, — сказал он. — Тебе надо поспать, вам обеим надо поспать. Вы отлично поработали сегодня. Сильные мои женщины! — И когда они повернулись к выходу, он тихо добавил: — Если мой внук — внук Джона, я буду очень доволен, дочка. Джон тоже бы порадовался. Я бы многое дал, чтобы встретить отца этого малыша. Надеюсь, однажды мне это удастся.

Но я лишь кивнула, а потом вернулась Жанис с едой для меня, и я обнаружила, что зверски хочу есть.

— Подожди пока придет молоко, — усмехнулась Жанис, устраиваясь у очага со своей кружкой эля. — Ты тогда будешь лопать, как не в себя.

Позже я уснула с малышом на груди, а свеча в окне так и горела всю эту ночь.

 

Глава 21

В Семиводье съезжались мои дяди. Я чувствовала, это не чтобы посмотреть на новорожденного, а по более серьезной причине. Мама стремительно слабела, будто действительно только рождение малыша задерживало ее последнее прощание с Семиводьем.

Я не спускала ребенка с рук. Мне не нужна была никакая кормилица, я сама кормила его, сама за ним ухаживала. Носила его, гладила, пела ему песенки. По настоянию отца, мне прислали девушку-помощницу, но у нее было мало работы. Моему сыну не было еще и месяца, а он уже услышал полный пересказ сказания о Бране Путешественнике. Много ли он понял, осталось загадкой.

Теперь мама почти целыми днями лежала в постели, или на ложе, устроенном для нее в укромной части сада, где в хорошую погоду она могла лежать на воздухе, вдыхая запах целебных трав. Ей нравилось, когда рядом с ней устраивали Джонни, тогда она перебирала его мягкие кудряшки, слушала его тихое воркование и шепотом рассказывала ему сказки. Вокруг с мрачным видом слонялся отец, не спускавший с нее глаз ни днем, ни ночью. Лайам послал за Шоном, неизвестно зачем уехавшим на север.

Первым, неслышно, как все обитатели леса, явился молчаливый Конор в белом балахоне, и с ним еще несколько друидов. Они устроились в доме с таким видом, словно обосновались надолго. Конор сразу прошел к матери в спальню и некоторое время разговаривал с ней один на один. Потом он поднялся ко мне взглянуть на ребенка.

— Я слышал, — заметил он, наблюдая, как я купаю сына в неглубоком медном тазу — женщины чуть не подрались за право принимать эти роды. Об этом ребенке много говорят в округе. Любая была бы счастлива помочь ему появиться на свет.

— Правда? — спросила я, поднимая мокрого малыша и заворачивая его в нагретую у очага простыню.

— Думаешь, слишком много толков? — глаза дяди смотрели серьезно, противореча тону.

— Их история объясняет то, что они не могут или не захотят понять, — сказала я, прижимая плотно спеленутого Джонни к плечу. — Иногда принять правду слишком сложно.

— Некоторые истории созданы именно для этого, — согласился Конор. — Но не все.

— Конечно, нет. Помнишь, как-то раз ты сказал: «Cамые лучшие истории в устах талантливого рассказчика пробуждают в слушателях потаенные страхи и желания. Каждый слышит свою историю. Каждого она трогает чем-то своим. Слова предназначены для ушей, но истинный смысл истории проникает прямо в душу».

Дядя серьезно кивнул. Потом непринужденно спросил:

— А почему ты назвала мальчика именем бриттов?

Я так устала лгать. А отец, наверняка, уже успел рассказать ему эту часть истории. Безусловно, он не усмотрит никакой связи с Крашеным.

— Он назван в честь своего отца, — ответила я, поглаживая влажные кудряшки малыша и надеясь, что Конор уйдет до того, как мне надо будет его кормить.

— Понятно, — похоже, новость его не взволновала.

— Несмотря на все мое уважение, дядя, даже главному друиду не может быть понятно все на свете. Но мальчика зовут так, а не иначе.

— А какие у тебя планы на будущее, Лиадан?

— Планы?

— Ты собираешься встретить свою старость здесь, ухаживая за стареющим отцом и Лайамом? Ты хочешь занять ее место?

Я посмотрела ему в лицо. Он выглядел спокойным и очень серьезным, наша беседа приобрела подтекст, едва мне понятный.

— Никто не сможет занять ее место, — тихо ответила я. — Мы все это знаем.

— У тебя бы, наверное, получилось, — сказал Конор. — Люди бы тебя за это уважали. Они уже благоговеют перед твоим ребенком, и ты всегда была любимой дочерью этого дома.

— Любимой. Да, я знаю. Вы повели себя очень жестоко, когда услали Ниав прочь. Жестоко и несправедливо.

— Именно так тебе и должно было казаться, — с тем же спокойствием ответил Конор. — Но поверь, у нас не было выхода. Бывают секреты, которые никогда не должны обсуждаться, некоторые истины слишком ужасны, чтобы их открывать. Теперь она погибла, и ты хочешь возложить на нас вину за ее трагическую судьбу. Но ведь не брак стал причиной ее смерти! И мне кажется, нельзя просто взять и обвинить твоего отца, Лайама или меня. Речь идет о гораздо более древних вещах.

Я пришла в ярость, но ответить ему не могла, меня связывали обещания. Мне становилось все сложнее удерживать мысленные щиты. А он явно пытался прочесть, что я думаю, в этом я не сомневалась. Он прощупывал меня очень осторожно, но я все равно чувствовала.

— Прости, пожалуйста, — сказала я, повернувшись к нему спиной. — Мне нужно кормить малыша. Возможно, мы увидимся позже, за ужином.

— Думаю, он может еще подождать. Похоже, пока ему гораздо интереснее грызть собственный кулак. Ты сильная девушка, Лиадан. И очень эффективно охраняешь свои мысли. Немногие могут противостоять мне.

— Я тренировалась.

— Сложно хранить столько секретов, а? Я хочу сделать тебе предложение, обдумай его, пожалуйста.

Я промолчала.

— У тебя… исключительные способности. Ты уже отменно владеешь собственными мыслями, у тебя великолепная логика, ты умеешь спорить. А ведь в тебе заложены и другие таланты, их ты лишь начала развивать. Погоди, пока мальчик немного подрастет, перестанет сосать грудь, начнет ходить. Может, годик. А потом приходи к нам в лес и бери с собой сына. Мы бы смогли использовать и развивать твой дар. Дома ты растратишь свои способности впустую. А Джонни… кто знает, что из него выйдет при должном обучении? Все, что о нем говорят, может оказаться правдой.

Я резко обернулась к нему и поглядела прямо в его мудрые глубокие глаза.

— Вы уже сделали выбор за Ниав, и он оказался настолько плох, что вы даже не можете себе представить. Возможно, вы пытаетесь заменить Киарана, своего лучшего ученика… Полагаю, это для вас большая потеря. Но определять мое будущее за меня, повторять то, как поступили с Ниав, вы не будете. Мы с Джонни сами поймем, что делать. Нами не нужно руководить.

Казалось, его совсем не обидели мои резкие слова, словно он только их и ждал.

— Не отвечай сгоряча, — ответил он. — Предложение остается в силе. Ребенок должен остаться в лесу. Что бы ты ни решила, не забывай этого.

***

Через несколько дней прибыл другой дядя, причем как всегда, по-своему. Несмотря на сидящую на плече говорящую птицу, сопровождение трех матросов и хорошенькой девушки, часовые Лайама не заметили его, пока он не приблизился к самой границе деревни. Это вывело Лайама из себя, но радость встречи заглушила остальные чувства. Обветренная кожа Падриака, мерцающие синие глаза, ямочки на щеках, когда он улыбался, и длинная коса выжженных солнцем каштановых волос так и притягивали к нему женские взгляды, а ведь ему уже минуло тридцать шесть. Его спутница тоже вызвала немало толков и удивленно приподнятых бровей. Она была гораздо моложе дяди, с кожей цвета мятного чая, с кудрявыми, как овечья шерсть, черными волосами, заплетенными в ряды тугих косичек. Она носила разноцветные, бело-красно-зеленые бусы, а темные ноги под полосатой юбкой были босы. Падриак сказал, что ее зовут Самэра, но не уточнил, кто она — жена, подруга или просто спутница. Самэра молчала. Только сверкала белозубой улыбкой, пробуждая во мне болезненные воспоминания об Альбатросе. У меня до сих пор не было о них никаких вестей. Сестра, и правда, исчезла, а вместе с ней и ее спасители. Бесследно, будто все они ушли из этого мира.

Я думала, что помочь мне может только один человек, как раз тот самый дядя, которого здесь нет. Я не знала, придет ли он, чтобы попрощаться с сестрой. Финбар — житель границы, он находится меж двух миров. Он ни разу не вернулся назад с той самой ночи, что ушел из Семиводья. Он не был на похоронах Диармида и Кормака, погибших в последней битве за Острова. Не пришел, когда родились мы с Шоном, или Ниав. Не появился, когда умер его отец, и Лайам стал лордом Семиводья. Возможно, не явится и теперь, он ведь может видеть Сорчу и говорить с ней, даже не находясь с ней рядом, так сильна его связь с сестрой. Но я очень хотела, чтобы он пришел, у меня к нему накопилось множество вопросов. Знай я наверняка, что Ниав и Бран живы, я могла бы попрощаться с мамой без столь тяжелого груза на совести. Ведь если моя ложь не принесла сестре свободу, если мое молчание не защитило мужчину, рисковавшего жизнью, чтобы помочь мне, значит, я могла с самого начала все честно рассказать семье и покончить с этим.

В доме было полно народу, но в Семиводье все равно стояла тишина, будто даже лесные духи в эти последние мамины дни говорили шепотом. За ужином становилось немного оживленнее. Мы представляли из себя странную, разношерстную компанию: спокойные, полные собственного достоинства друиды говорили тихо и ели мало; моряки демонстрировали завидный аппетит, любовь к нашей здоровой пище, и в особенности — к доброму элю, а их шуточки заставляли служанок постоянно краснеть и хихикать.

Во главе стола сидели дядюшки. Лайам, серьезный как всегда, с непривычными следами усталости на лице. По правую руку от него с задумчивым видом восседал Конор в своем белом балахоне. Слева — неугомонный Падриак и его прекрасная молчаливая спутница. В основном, беседу вел Падриак, ему было, что рассказать о своих приключениях, и мы слушали его с благодарностью, ведь истории о дальних странах и их необыкновенных жителях отвлекали нас от печальных мыслей, затопивших дом. Шон пока еще не вернулся.

Отец больше не ужинал вместе с нами. Думаю, он боялся потерять даже минуту отмеренного маме времени. А сама Сорча давно уже смирилась с мыслью, что это ее последняя весна. Но я видела ее беспокойство. Был у нее на душе камень, от которого она не в силах была избавиться. Однажды днем я сидела у ее изголовья и молча боролась с собой. Она держала свою руку в моей, а отец стоял в тени и смотрел на нее.

— Рыжий, — она говорила очень тихо: будучи отличной целительницей, она прекрасно знала, как беречь силы и выиграть еще хоть немного драгоценного времени.

— Я здесь, Дженни.

— Мне уже недолго осталось, — слова ее напоминали вздох. — Они все собрались?

Отец не смог заговорить.

— Шон еще не вернулся, мама. — Мой собственный голос опасно дрожал. — Все твои браться здесь, все кроме…

— Кроме Финбара? Он появится. Шон должен успеть вернуться домой к завтрашнему закату. Предупреди его, Лиадан.

Уверенность, сквозившая в ее словах, заставила меня промолчать. Совершенно бессмысленно убеждать ее, что, возможно, ей отмерено несколько больше времени. Она точно знала свой срок. Отец встал на колени у кровати, накрыв ее руки своей большой ладонью. Я никогда не видела, как он плачет, а теперь на щеках его блестели мокрые дорожки.

— Сердце мое, — сказала Сорча, посмотрев на него огромными, на худеньком бледном лице, глазами. — Это же не навсегда. Я буду здесь, где-то рядом, в лесу. И как бы ни выглядело мое тело, я все равно останусь рядом с тобой.

Я хотела встать и оставить их вдвоем, но мама попросила:

— Не уходи, Лиадан. Я должна кое-что сказать вам обоим. Это не займет много времени.

Она выглядела очень усталой. Побледнела и дышала тяжело. Но ни один из нас не попросил ее поберечь силы и отдохнуть. Никто в семье никогда не говорил Сорче, что ей делать.

— У нас имеются секреты, — сказала она, на мгновение прикрыв глаза. — Тут поработала древняя магия, старая ворожба, уже однажды державшая нас в своих злобных руках. Она и сейчас пытается разделить нас, разрушить все, что мы до сих пор хранили здесь, в Семиводье. Возможно, не все секреты можно открыть. Но я хочу сказать тебе дочка: что бы ни случилось, мы тебе доверяем. Ты всегда будешь выбирать собственную дорогу, некоторым твои решения покажутся ошибочными. Но я знаю, ты всегда будешь идти путем истины, куда бы ни направлялась. Я вижу это и в тебе, и в Шоне. Я верю тебе, Лиадан. — Она снова подняла глаза на отца. — Мы оба в тебя верим.

Ибудан заговорил не сразу, и я подумала: «Неужели она впервые в жизни неверно поняла его?»

Но он сказал:

— Твоя мама права, солнышко. Иначе, с чего бы я все это время позволял тебе самой делать выбор?

— Теперь иди, Лиадан, — прошептала мама. — Попытайся связаться с братом. Ему следует поспешить.

Я пошла через поле к лесу. Дом был полон горя, и мне необходимо было оказаться среди деревьев, на воздухе. Мне нужна была свежая голова и ясность мысли, не только чтобы докричаться до брата, но и чтобы принять непростое решение. Сорча умирала. Она должна узнать правду. Если я расскажу ей, то должна буду рассказать и отцу. Они сказали, что доверяют мне, но даже они в ужасе отшатнутся от меня после того, что я сделала. Если отец пойдет с этой историей к Лайаму, в одночасье пропадет вся польза моей лжи. Если сестра все еще жива, ее могут выследить и привести домой. Возможно, они даже попытаются вернуть ее многоуважаемому супругу. И тогда наружу выйдет вся правда, и союз развалится. Что же до Крашеного, Эамон станет охотиться за ним и, в конце концов, уничтожит, как дикого зверя. А без Крашеного его люди снова вернутся к бродяжничеству, к бесправному существованию, что вели до того, как он дал им имена, придал их жизням смысл и подарил бесценный дар самоуважения. Мой сын никогда не узнает отца, разве что услышит о нем истории, где тот окажется в роли чудовища. Вот тогда наша семья и впрямь будет разрушена. От этих мыслей у меня холодела кровь. А ведь есть еще и Дивный Народ. «Не смей рисковать союзом», — так приказала мне Хозяйка Леса. От такого предостережения нельзя просто так отмахнуться. Но мама должна узнать правду, она как могла, по-своему, попросила меня об этом. И вопрос не в том, доверяют ли они мне, а в том, доверяю ли я им. Бран в свое время отмахнулся от доверия, как от бессмыслицы. Но если ты не умеешь доверять, то действительно остаешься один, ведь ни дружба, ни союзничество, ни семья, ни любовь не могут существовать без доверия. Без него нас разбросает настолько далеко друг от друга, что будет носить по воле ветра, и нам не за что будет уцепиться.

На опушке леса я села на каменную ограду, окружавшую наши самые дальние поля, и попыталась усмирить бурю, царившую в моих мыслях. Это оказалось нелегко, я чувствовала, что надо торопиться. Мне нужен знак, ориентир. «Почему нет Финбара? Вот его бы я спросила безо всякого опасения».

Я замедлила дыхание и позволила тихим звукам поля и леса затопить сознание. Вот шорох весенних листьев на березах и рябинах. Пение птиц, скрип мельничного колеса и тихий плеск ручья. Жалобные крики овец. А вот мальчик говорит стаду гусей: «Вставайте, упрямые, а то как задам!» Трубный ответ гусака. Плеск озерной волны о берег, вздохи ветра в старых дубах. Шепот голосов над моей головой, и я, кажется, слышу слова: «Сорча, Сорча, ах, сестренка».

Только полностью успокоив свой разум, я мысленно потянулась к брату:

«Шон?»

«Я слышу, Лиадан. Я уже возвращаюсь. Как мама?»

«Ты далеко?»

«Не очень. Я опоздаю?»

«Ты обязан вернуться до завтрашнего вечера. — Даже мысленно можно плакать. — Ты успеешь?»

«Мы будем вовремя. — Он мысленно обнял меня и прижал к себе. Я послала ему в ответ ту же картинку».

Вот и все.

«Лиадан?»

Это вовсе не голос брата.

«Дядя?» — У меня ухнуло сердце. Где он?

«Я здесь, девочка. Повернись».

Я медленно поднялась с ограды и повернулась, взглянув назад, на уходящую в лес тропинку. Заметить его было довольно сложно. Не человек, а просто еще один рисунок в общем узоре теней и света. Коричнево-серо-зеленый — такой же, как стволы деревьев, мох и камни. И все же он стоял за моей спиной, босиком на мягкой земле, все в том же рваном балахоне и широком плаще. Вокруг белого, как мел, лица вились темные волосы. Глаза же оставались ясными, бесцветными, полными света.

«Я рада, что ты здесь. Она спрашивала о тебе».

«Знаю. Я пришел. Но мне, похоже, понадобится твоя помощь».

Я почувствовала его страх. И поняла, сколько смелости ему потребовалось, чтобы подойти так близко к замку.

«Я проведу тебя. Что нужно сделать?»

«Я боюсь… прикосновений. Боюсь, что меня… схватят и запрут. И еще собак. Если ты сумеешь мне с этим помочь, я смогу остаться надолго. До завтрашнего вечера».

— Твое доверие делает мне честь, — я произнесла это вслух. — Я понимаю, как это непросто.

«Я стыжусь собственной слабости. Колдунья и впрямь наложила на меня страшное проклятие. Правда, от некоторых его сторон я только выиграл. Но я бы не хотел показывать свои слабости сестре или братьям. Я не ищу жалости, только помощи, для нее я хочу оставаться сильным.

— Ты и так очень сильный, — тихо ответила я. — Другой не смог бы выжить, не выдержал бы всего этого.

«Ты тоже сильная. Почему ты не спрашиваешь меня о чем хотела?»

«Это кажется мне… эгоистичным».

«Мы все по природе своей эгоисты. Но у тебя щедрая душа, Лиадан. Ты оберегаешь всех, кого любишь, любой ценой. Позже я покажу тебе, как увидеть то, что ты так хочешь знать. А теперь, думаю, нам пора идти».

— Дядя? — спросила я вслух, довольно неуверенно.

«Что?»

— Почему ты рассказываешь о своих слабостях мне, а от братьев скрываешь?

«Никто не хочет быть слабым. Правда, моя слабость — одновременно мой дар. То, что в одном мире является обыденным явлением, в другом может оказаться источником страха. Закрытая дверь, лай собаки. И одновременно, то, что в одном мире является загадкой, в другом становится простым и ясным. Это как картинка и отражение, реальность и видение, наш мир и Иной. Я показываю тебе свои страхи, поскольку ты можешь их понять. А понимаешь ты потому, что у тебя у самой есть Дар. Тебе легче, чем мне, но твоей душе предстоит узнать и боль, и могущество, которые несут подобные способности. Ты знаешь силу Древних и то, что она до сих пор живет в нас.

— Этот дар… дар предвидения, умение исцелять силой мысли… Мы получили все это от них, от наших предков? Он достался нам от той лесной женщины, жены первого лорда Семиводья, Энии? — Лишь только я об этом подумала, как поняла, что это правда.

«Этот дар очень стар. И слишком глубоко в нас скрыт. Как в бездонном колодце. Как в морской пучине. Он просто ждет своего часа».

Я поежилась.

— Пойдем, — произнес Финбар, пробуя голос, которым явно давно не пользовался. — Наберемся храбрости и заявим о своем присутствии. — И мы направились к дому через поля.

Я пошла вперед осмотреться, залаяла собака, и дядя мысленно, без слов, послал мне сигнал — стремление убежать, страх, от которого стучит сердце и туманится разум.

Я быстро мысленно позвала: «Конор! Дядя, ты нам нужен».

При нашем приближении люди зашептались. Кто-то держал пса за ошейник, но он рычал и рвался так, будто заметил дичь. Я не знала, как мысленно успокоить собаку. Финбар рядом со мной замер от ужаса.

— Смотрите! У этого дяденьки вместо руки лебединое крыло! — прозвучал детский голос, чистый и наивный. — Это человек из сказки!

— Вот именно, тот самый, и он мой брат. — Спокойный, властный голос раздался от дверей кухни, и во двор вышел дядя Конор, с таким видом, будто подобные вещи случались у нас в доме каждый день. — Теперь возврашайтесь к работе. Сегодня и завтра прибудут еще гости, лорду Лайаму не понравится, что вы бездельничаете.

Толпа рассеялась, собаку приподняли за ошейник и увели. Все закончилось. Я всем свои существом чувствовала, как дыхание Финбара успокаивается, как замедляется биение его сердца. Эта ночь и следующий день, и правда, будут для него тяжким испытанием.

— Пойдем, — тихо позвал Конор. — Ты, наверное, хочешь немедленно ее увидеть. Я проведу тебя.

— Я поговорю с Лайамом, — сказала я. — Нужно кое-что уладить. Потом я должна пойти к сыну. Он уже проголодался.

«Я позабочусь о собаках. С тобой все будет в порядке?»

«Спасибо, Лиадан. Возможно, позже ты покажешь мне сына».

Лайам проявил исключительное понимание, несмотря на то, что для немедленной беседы с ним я прервала совещание с капитанами его гарнизона. Он тут же отдал приказ запереть всех собак на псарне или держать их в конюшне всю эту ночь и весь следующий день, как минимум. Людям же было велено заниматься делами и оставить его родственников впокое. Волкодавов самого Лайама еще до того, как он договорил, посадили на поводки и увели во временное заключение, игнорируя укоризненные взгляды на их длинных мордах.

— Ты славная девушка, Лиадан, — произнес Лайам, возвращаясь к совещанию. Похвала для него была необыкновенной редкостью. Он нечасто выражал свое одобрение. И я подумала: насколько славной он станет считать меня, если я расскажу ему правду?

— Спасибо, дядя.

Близился вечер, солнце почти село. У нас остался всего один день, и мне ужасно хотелось пойти к маме, провести это время с ней. Но колесо вращается бесконечно, одна жизнь истекает, а другая, новая жизнь, громко заявляет о своем присутствии, тянется к тебе, заставляет признать свое существование, спешит отправиться по своему пути. Мой сын не мог ждать. Он проснулся, проголодался, и я, услав девушку-помощницу ужинать, сама села его кормить. Для нас уже был готов медный таз, наполовину заполненный теплой водой, но служанка еще не купала сына, зная, что я люблю делать это сама. Я распустила шнурки на платье, дав ему грудь, и он довольно зачмокал, нежно постукивая по моему животу кулачком и серьезно глядя на меня своими серыми глазами. Я тихонько напевала, чувствуя странное успокоение, обычно наступающее, когда приходит молоко, словно какая-то внутренняя сила заставляет тебя сидеть тихо, пока не насытился ребенок. Позже я отнесу малыша к маме, если она не заснет. Теперь она с Финбаром и лучше их оставить вдвоем. Ей нужно со многими попрощаться, но тяжелее этого прощания обещает быть лишь одно.

Через некоторое время я приложила Джонни к другой груди. Сначала он запротестовал, потом сомкнул губки на соске и снова стал сосать. Для такого малыша он обладал отменным аппетитом. В это время я обдумывала предложение Конора уйти к ним в лес. Я, а позже и мой сын, можем присоединиться к друидам. Я размышляла о приказании Хозяйки Леса: «Больше никаких одиноких прогулок. Мальчик должен оставаться в лесу». Ни в одной из возможных картин моего будущего нет места отцу Джонни.

Малыш заснул. Значит, купаться сегодня не будем. Жанис и так упрекала, что я слишком часто его мою. Для ребенка, говорила она, неестественно быть таким чистым и столько времени плескаться в воде. Он что, шутила Жанис, сын Мананнана мак Лира, бога моря? Но я только смеялась над ее замечаниями. Джонни ведь так любил эти купания, любил плавать, качаться на теплых волнах, шлепать ручками и ножками по мягкой, вечно меняющейся поверхности воды. Я не могла отказать ему в таком маленьком удовольствии и пообещала, что летом мы отправимся плавать в озере. Когда он подрастет, я научу его нырять со скалы и возвращаться на берег, как когда-то давным-давно делала это сама с Шоном и Ниав. Я покажу ему, каково это — лежать там и чувствовать, как солнце греет тебе спину, а древний камень холодит живот; опускать руку в воду и наблюдать, как между пальцами у тебя плавают рыбки. «Тебе понравится, сынок».

Я застегнула платье и встала, собираясь положить малыша в люльку. Но когда проходила мимо таза с остывающей водой, что-то блеснуло на ее поверхности, разноцветное, как радуга — и тут же исчезло. Я и правда что-то видела? Подойдя ближе, с теплым, спящим Джонни на руках, я уставилась в спокойную воду. И замерла, как каменная, затихла, как самые потаенные, глубоко спрятанные мысли.

Вода двигалась, бурлила, словно вот-вот закипит, но оставалась холодной. Я почувствовала, что за моей спиной открылась и снова закрылась дверь, но не стала оборачиваться.

— Что ж. Так ты, оказывается, во мне и не нуждаешься!

Я знала, здесь Финбар, но с места не двинулась.

Вода начала кружиться посолонь, будто пыталась сама себя догнать. У меня закружилась голова. Но вот движение прекратилось, столь же неожиданно, как и началось. А я продолжала смотреть в воду.

Картинка была маленькой, но четкой. Детские руки рисуют на песке узор. Картинка словно опрокинулась, стала больше. Ребенок сидит в пещере, свет пробивается откуда-то сверху, окрашивая всю сцену в серо-голубые тона. Пещера на берегу моря, место, где вода нежно набегает на берег, чтобы вновь отступить, и где издалека доносятся крики чаек. Место, где сходятся границы. Тайное место. В пещере имеется маленький пляжик с мягким песком, на котором тихо играет ребенок. Мальчик или девочка — неясно. У него целая копна темно-рыжих кудрей и молочно белая кожа. За ним наблюдает женщина, она что-то говорит, и малыш поднимает голову. Я вижу его глаза, глубокие и темные, как ягоды тутовника. Женщина худая — кожа да кости. Тоненькая и хрупкая, как березка зимой. Волосы у нее медно-рыжие, они свободно рассыпались по спине. Она внимательно следит, чтобы ребенок не подходил слишком близко к воде. Через некоторое время она садится на песок рядом с малышом и начинает добавлять к уже нарисованным узорам свои собственные. Ее синих глаз не видно, но во всей ее фигуре, когда она наблюдает за ребенком, столько радости и гордости, что по щекам у меня начинают течь слезы. Эта женщина — моя сестра, Ниав.

Вдруг, неожиданно, появилось что-то еще: присутствие, сила, какой я никогда раньше не встречала. Женщина и ребенок продолжали играть, не ощущая ее. Но что-то давило на меня, будто чьи-то сильные руки сжимали мои мысли, строили мне преграды, пытаясь прервать видение. «Нет! — произнес голос. — Прочь!». И картинка исчезла, я просто стояла посреди комнаты и как дура пялилась в таз с водой для купания.

Дрожа, я решила, что все же не хочу отпускать от себя сына, отступила от таза и села в кресло.

Теплый Джонни спал на моем плече. Он издавал тихие сопящие звуки, словно хотел меня успокоить. Финбар наблюдал за мной из угла.

— Ты видел? — спросила я.

— Не так как ты. Но твой разум был открыт для меня, я знаю, что видела ты. — Он не стал прибегать к мысленной речи, а говорил вслух, в своей обычной тихой неуверенной манере, как будто решил теперь, находясь среди людей, практиковаться в искусстве разговора.

— Что это было? Меня словно оттолкнула железная рука! Похоже на преграду, воздвигнутую каким-то… волшебником, охраняющим свои секреты. О таких невидимых стенах рассказывают старые сказки!

— Ты права. Мне кажется, все это лучше скрыть от Конора. Я думал, ты увидишь не сестру, а другого, того, кого хочешь больше всего на свете.

— Они связаны. Сейчас то, что я узнаю об одном, расскажет мне про другого. Но видение не о настоящем. Такого просто не может быть. Это явно ее ребенок — я поняла по выражению ее глаз. Должно быть, мне открылось будущее.

— Или то, чего бы тебе хотелось.

— Это жестоко, — пробормотала я, глотая слезы.

— Дар предвидения жесток. Ты и сама уже это знаешь. Посмотришь снова?

— Я… я не знаю. Не знаю, хочу ли я еще что-то видеть.

— Ты не умеешь лгать.

И я положила Джонни в люльку, накрыв многоцветным лоскутным одеялом, затем вернулась, чтобы посмотреть в воду еще раз. Финбар не пытался руководить мной, но его молчаливое присутствие давало мне силы.

Некоторое время мне казалось, что ничего не получится. Вода, вроде бы, замутилась и потемнела, но в ней не было заметно никакого движения. Она не двигалась, будто ничто ее не трогало.

«Доверие. Правда, — я мысленно повторяла эти слова и изо всех сил старалась прогнать все остальные. — Правда. Доверие».

Я закрыла глаза, а когда снова открыла их, на гладкой поверхности появилась новая картинка.

Маленькие изображения сменяли друг друга. Вот они дерутся с кем-то в странной земле, под палящим солнцем. Бран, нахмурившись, пригнулся, над его головой пролетел топор. А вот они на корабле, что быстро плывет по бурному морю. Альбатрос держит штурвал, улыбается соленым брызгам, а парус рвет штормовой ветер. Бран склонился над лежащим на палубе человеком, чьи плечо и шея плотно обернуты окровавленной тканью.

— Можешь еще быстрее? — кричит Бран.

— Если хочешь окончить это плавание на дне океана, я попробую, — отвечает Альбатрос. — Мечтаешь жить среди морских чудовищ?

Потом, на берегу, они роют под деревом яму. Опускают в землю безвольное тело. Остальные молча стоят вокруг. Землю набросали обратно, разровняли почву.

— Надо было оставить с нами Лиадан, — произнес кто-то. — Она бы знала, что делать. Она бы его спасла.

Послышался звук удара, и Бран дико заорал:

— Заткнись!

Вода снова потемнела, и я решила, будто все закончилось. Но тут вспыхнула новая картинка. Они снова в той пещере, где жили Древние, и снаружи в теплой весенней ночи стоят двое. Они на вахте, пока остальные спят под холмом. Может, все это происходит прямо сейчас? Светит полная луна, и я отчетливо вижу их лица.

— Ты был неправ, — без предисловий заговорил Альбатрос. — Выдра всего лишь сказал правду. Тебе нельзя было ее отпускать.

— Обойдусь без советчиков, — рявкнул Бран. — Я не зарезал ее — и ладно. Ты не хуже меня знаешь, что женщинам здесь не место.

— Но с ней все иначе, не так ли?

— Да как?! Как она может вести такую жизнь как мы? И вообще, она дочь хозяев Семиводья. Ее отец предал свои земли и своих людей. Из-за своих эгоистичных желаний он ушел, и некому стало их защищать… Забавно, правда? Именно ему я обязан своей полной неспособностью стать достойным мужем его дочери. Он просто не знал, что творит, когда покидал Херроуфилд!

— А тебе, значит, на нее наплевать, да?

— Мне не нужны новые проповеди, — устало произнес Бран.

— И именно поэтому ты примчался назад, как только решил, что она в опасности?

Молчание.

— Ну? — Альбатрос не собирался сдаваться.

— Ты слишком много фантазируешь. У нас была работа, мы ее сделали. Вот и все.

— Ага. А что там с работой, которую предлагает ее брат? Соглашаться на нее — чистое безумие. Настоящее самоубийство.

— Это, безусловно, вызов, но мне он по силам.

Они помолчали.

— Ты просто обманываешь себя, раз думаешь, что все забыл, — наконец сказал Альбатрос.

— Больше я не хочу об этом говорить, — с нажимом произнес Бран. — Между мной и этой… этой девушкой ничего не было. Она оказалась надоедливой, слишком острой на язык, и я был рад отделаться от нее.

Альбатрос промолчал, только блеснул в темноте белозубой улыбкой, а потом картинка исчезла.

У меня дрожали колени, я рухнула в кресло, зная, что плачу, и не скрывая слез.

— Как я и говорил, ты не удержишь этого мужчину в Семиводье. А ты, сама не сознавая, планируешь будущее своего сына именно здесь. Ты представляешь Джонни с дедушкой: он учится сажать деревья. Ты мечтаешь, как будешь учить его плавать в озере Семиводья. Ты предвкушаешь, как мальчик станет прокрадываться на кухню за одним из медовых коржиков Жанис, как все мы делали в детстве, когда мир был полон приключений настолько, что на них не хватало дня. Ты видишь, как Конор станет показывать мальчику знаки Огама на камнях. Ребенок это ключ. Ты в своих мыслях признаешь это. В его будущем нет места этому человеку.

— Как ты можешь говорить такое. Он его отец.

— Он выполнил свое предназначение. Уверен, Конор именно так и скажет.

Я не могла отвечать. Меня разрывало от возмущения, от несправедливости происходящего, но приходилось признать, что в словах Финбара звучала жестокая мудрость.

— Именно так сказала мне Хозяйка Леса, но что скажешь ты сам?

«А!.. Я скажу лишь, что наступит момент, когда тебе придется делать выбор. И этот выбор ты сделаешь одна. Я не бессердечен, Лиадан. Я вижу больше, чем ты думаешь. Я вижу связь между тобой и твоим мужчиной. Я вижу, что он — твоя половина. Как же ты сможешь выбрать, не рвя себе сердце?»

 

Глава 22

Мама не теряла ни минуты своей последней ночи на сон. Она обратилась к Лайаму с просьбой привести всех, кто работал в доме, чтобы иметь возможность поблагодарить их и попрощаться. Многие плакали. Многие приносили небольшие букетики примул, или белые с желтым нарциссы и клали ей в ноги, или у изголовья. Она попросила перенести себя в комнату на первом этаже, вдоль стен которой горели оплывающие свечи, и все вокруг утопало в теплом свете. Она лежала на своем тюфяке — такая маленькая, такая неподвижная… — и для каждого у нее находилось доброе слово. Ей, должно быть, было очень больно. Мы с Жанис знали, какие дозы лекарства принимала Сорча этой зимой, чтобы не кричать от боли, когда болезнь вгрызалась все глубже в ее внутренности. Сегодня она хотела бодрствовать, слушать и понимать, поэтому от всего отказалась. Она и вправду была сильной женщиной, и так хорошо скрывала приступы боли, что лишь немногие здесь догадывались, как ей плохо. Но отец знал точно. Его лицо напоминало маску, кроме тех моментов, когда он смотрел прямо на нее. Он ни слова не сказал ни мне, ни Лайаму, никому кроме нее — разве что кто-то обращался прямо к нему. Я знаю, ему очень хотелось, чтобы мы ушли, оставив их вдвоем, но он всё делал так, как хотела она.

Наконец, долгое прощание закончилось, и все в доме уснули. Я села у очага с Джонни, заснувшим у меня на руках. Отец сидел на табурете у кровати, неловко согнув ноги. Он обтирал маме лицо влажной тряпицей. Сорча закрыла глаза. Казалось, она погрузилась в сон, только рука слегка подрагивала, когда боль становилась совсем уж невыносимой.

«Можешь сказать им все сейчас. Если ты готова».

Я взглянула на неподвижную фигуру Финбара, опиравшегося рукой о стену у окна. Он стоял ко мне спиной, глядя на освещенный луной сад. Я без объяснений поняла, что он имеет в виду.

«Я готова». — Лучшего времени не представится.

— Шон уже дома? — прошептала мама.

— Пойду проверю, нет ли вестей, — тихо проговорил Лайам. — Пошли, братья, давайте ненадолго оставим их своей семьей.

Они встали рядом у двери, за которой, вероятно, сновали слуги, пытаясь как можно меньше шуметь. Потом Лайам вышел, уводя с собой Конора и Падриака. Однако Финбар задержался. Запертая комната с застеленной постелью не для него. И временное забвение, что принес бы крепкий эль, тоже. Я не видела, чтобы он ел или пил у нас дома.

— Мама, отец, я должна вам кое-что сказать.

Сорча открыла глаза и слабо улыбнулась:

— Очень хорошо, доченька. Дай я… дай…

У нее сбилось дыхание, но я знала, чего она хочет. Я устроила Джонни на покрывале рядом с ней. Отец помог ей обвить рукой теплое тельце малыша. Глазки у Джонни были открыты — серые глаза его отца. Он быстро рос, я видела, как он за всем наблюдает, ищет смысл в игре теней освещенной свечой комнаты. Финбар неподвижно стоял у окна. Я не могла усидеть. Потому встала у кровати, крепко сцепив перед собой руки.

— Я не стану оскорблять вас, просьбами о доверии, — начала я. — У нас нет времени. Вы уже сказали, что доверяете мне, и я вам верю. Я должна признаться, что лгала вам, и надеюсь, вы выслушаете мои объяснения. Все очень серьезно, очень секретно и неимоверно грустно, но возможно, еще может закончиться лучше, чем мы смеем надеяться. Ваша вера в меня может подвергнуться серьезным испытаниям, как некогда моя собственная.

Теперь отец смотрел на меня очень внимательно, взгляд его стал острым и холодным. Мама лежала спокойно и смотрела на малыша.

— Начинай, Лиадан, — тон Ибудана был нарочито-нейтральным.

— Ниав, — сказала я. — Ниав…

«Смелее, Лиадан».

— Помните, все мы сразу поняли, что что-то не так, как только она приехала домой. Ты даже попросил меня выяснить, что происходит. Но мы и представить себе не могли, насколько все плохо. Когда мы были в Шии Ду, я узнала правду. Ее… Муж бил ее и подвергал невыносимым унижениям. Она и до того была подавлена тем, что случилось дома: она считала, что все, кого она любила, отвернулись от нее. Однако все же надеялась в этом браке начать новую жизнь. Но жестокость Фионна положила конец ее надеждам. Она заставила меня поклясться, что я никому не расскажу. Заставила меня пообещать, что я сохраню ее тайну в секрете от всей родни. Сердце Ниав и так было разбито после того, как Киаран не остался с ней. А когда вы услали ее прочь, она окончательно сломалась. И Ниав поверила, что раз муж с ней так обращается, значит, она этого заслуживает. Она бы ни за что не рассказала о тех мучениях, которым подвергал ее Фионн, из страха, что разрушится союз. Для нее это означало бы окончательное поражение.

В комнате повисло изумленное молчание. Потом отец проговорил:

— Если это правда, а я знаю, что это так, ведь ты не стала бы лгать о подобных вещах… ты должна была нам сказать. Это обещание — из тех, что можно и нарушить.

— Боюсь, я… я не была уверена, что вы захотите помочь. Ведь это ты настоял на ее свадьбе с Фионном. Ты услал ее в Тирконелл. Ты был с ней непреклонен. Шон ударил ее. А тут еще Лайам с его союзом. Я никогда не понимала, почему ей нельзя выйти замуж за Киарана, почему вы отказались даже рассмотреть такую возможность. Подобное поведение на тебя не похоже, обычно ты взвешиваешь все варианты, выслушиваешь все аргументы. И на тебя не похоже скрывать правду. Я не понимала, что тобой движет, и не могла рисковать.

Отец смотрел на меня с болью во взгляде.

— Как ты могла подумать, будто я стану покрывать подобную мерзость? Что я позволю унижать мою дочь?

— Тс-с-с! — прошептала мама. — Пусть Лиадан продолжает.

— Я… тогда я…

«Потихонечку, слово за слово. Как в сказании. Не торопись».

— Я не представляла, что делать, где искать помощи. Времени у меня не было, но я была уверена, что не могу позволить ей вернуться в Тирконелл. Я боялась, что там она покончит с собой. И я попросила одного… одного моего друга… увезти ее и проводить до какого-нибудь убежища.

Снова напряженное молчание.

— Я, кажется, не понял, — осторожно произнес Ибудан. — Разве твою сестру не украли бандиты, и она не утонула? Разве она не пала жертвой очередной бессмысленной, варварской разбойничьей выходки?

— Нет, отец, — у меня срывался голос. — Ее повели через болота по моей просьбе. Эти люди явились в Шии Ду по моему зову. Они должны были провести Ниав через трясину, а после проводить ее в христианский монастырь, где она бы спряталась от жестокости мужчин.

Когда отец снова обрел дар речи, он сквозь зубы произнес:

— Ты, похоже, выбираешь отвратительных друзей. Они явно безнадежно провалили все дело, раз потеряли Ниав еще до того, как добрались до суши. Надеюсь, ты не слишком дорого им заплатила.

Слова отца прозвучали как пощечина. И тут заговорил Финбар:

— Повествование еще не окончено, это сложная ткань со множеством нитей. Своими словами ты больно ранишь дочь. Ей требуется все ее мужество, чтобы обо всем рассказать. А ведь она не единственная здесь, кто скрывает правду. Тебе стоит дать ей договорить.

— Рассказывай Лиадан, — голос мамы был спокоен.

— У меня есть… связи… о которых я не рассказывала. Я бы назвала их друзьями. Один из этих друзей забрал Ниав из Шии Ду и проводил в безопасное место, туда, где ее не будут бить, где она найдет уважение, перестанет быть игрушкой в руках Уи Нейлла. Туда, где семья не сможет принудить ее к постылому браку во имя военного союза. Я не могу предоставить никаких доказательств того, что она в безопасности. Я не знаю, где она, а если бы и знала, то не сказала бы. Но меня посещал дар предвидения, я видела ее и верю, что мой друг сделал все в точности так, как я просила. То, что она утонула в тумане… была уловка, представление с целью убедить Эамона и других, будто она мертва. Трюк, необходимый, чтобы охотники прекратили идти по ее следу. Под прикрытием этой лжи они смогли доставить сестру в безопасное место.

Легкий сквозняк поколебал пламя свечей. Через некоторое время мама тихо спросила:

— Ты знала, что Ниав жива и ничего нам не сказала?

— Прости меня, — покаянно произнесла я. — Когда просишь этого человека взяться за какое-нибудь дело, приходится следовать его правилам. Он сказал, что Ниав будет в большей безопасности, если правда будет известна как можно меньшему числу людей. Я посчитала, что так лучше. И… я ведь не знаю наверняка. Просто я верю, что она жива. Я доверяю человеку, который вызвался нам помочь, когда никто другой не справился бы.

— Я повторюсь, — на лице отца застыла гримаса отвращения, — ты, похоже, выбираешь отвратительных друзей. Откуда ты можешь знать, говорит этот человек правду или лжет? Вся его жизнь построена на обмане. Все, что мы о нем слышали, говорит о его двуличии, о том, что ему совершенно нельзя доверять, что он меняет союзников, считаясь только со своей выгодой. И что он бесконечно жесток и действует, не задумываясь — что в голову взбредет, то и творит. Я поверить не могу, что ты доверила такому человеку жизнь собственной сестры! У тебя случилось помрачение рассудка, не иначе. А нынче ты опрометчиво подаешь матери призрачные надежды, и именно теперь, сегодня, когда она… — Он замолчал, видимо, осознав, что мама внимательно смотрит на него.

— Нет, Рыжий, — сказала она. — Не злись. У нас нет на это времени. Ты должен дослушать Лиадан до конца.

Я сделала глубокий вдох, чувствуя поддержку Финбара. Он сконцентрировал на мне свои мысли, не вплетая их в мои, но делясь со мной своей смелостью.

— Я уже сказала, что видела Ниав. Видела живой и счастливой, а рядом с ней ребенка, явно ее собственного. Я видела будущее, безопасное и светлое. Но даже и без этого я уверена, с ней все в порядке. Я чувствую это всем сердцем, поскольку точно знаю, что могу доверять отцу своего сына. Это один и тот же мужчина. Вы ведь смотрели в глаза моего сына и сказали, что это глаза Джона. Надежные глаза. У отца моего сына — те же надежные глаза, а рисунки на его лице повторяют черты ворона, самоуверенные, жесткие и зловещие. Он — главарь банды, тот самый, которого называют Крашеным. Он сотворил в своей жизни много зла, этого нельзя отрицать. Но он также способен на невиданную смелость, силу духа и верность. Он редко что-то обещает, но всегда выполняет свои обещания. Помните сказание Конора? Даже бандит, если ему предоставить шанс, может оказаться достойным и благородным. Этот человек спас вашу дочь. Этот человек подарил вам внука. Он завладел моим сердцем и навсегда останется в нем. Вот, теперь я рассказала вам все, я доверилась вам. Если эту информацию услышит тот, кому не следует, в опасности окажется множество жизней.

«Отличная работа, Лаидан», — Финбар уважительно кивнул головой.

Родители молча уставились на меня.

— У меня нет слов, — наконец произнес Ибудан.

Мама подняла руку и погладила темные кудряшки Джонни.

— Значит с Ниав все в порядке. Эта новость — отличный подарок, Лиадан. Я ведь никогда до конца не верила, что ее больше нет… думаю, я бы почувствовала, если бы такое случилось.

— Прости меня, — резко сказал отец. — Ты говорила открыто, я это ценю. Я, наверное, был слишком суров. Но твоя ложь причинила нам много боли. Я не ожидал от тебя такого, Лиадан.

— И ты прости меня, отец, — я хотела обнять его, сказать, что все будет хорошо, но нечто в его глазах сказало мне, что еще рано. — Я защищала две жизни, и обе они все еще в опасности.

— Поверить не могу, что ты выбрала подобного мужчину.

— Ты не можешь поверить, что я выбрала сына твоего лучшего друга, твоего родственника Джона?

— Джон не был бандитом. Джон не был наемным убийцей.

— Ты так рьяно бросаешься перечислять грехи Крашеного, отец. Но он-то в свою очередь, считает, что именно ты — оттого, что пренебрег своими обязанностями в Херроуфилде — виноват в том, что он теперь не может стать достойным женихом твоей дочери.

На это отец не нашел ответа.

— Рыжий.

— Да, Дженни?

— Именно это тебе и следует сделать. Ты должен вернуться домой.

Отец молча посмотрел на маму.

— Ты хочешь сказать… домой в Херроуфилд? — я задала вопрос, вертевшийся на языке у отца.

Мама кивнула. Она все еще смотрела на Ибудана, удерживая его взглядом.

— Это — моя последняя просьба, — сказала мама. — Возвращайся и выясни, что же там произошло. Что стало с Марджери и ее сыном. Как случилось, что сынишка Джона вырос в такого… такого… несчастного молодого человека.

Отец встал и повернулся к нам ко всем спиной.

— Ты считаешь, что мое время здесь истекло, так? Что как только… что когда… что после всего этого здесь, в Семиводье, не останется места бритту? Думаю, я могу это понять… Думаю, со временем мне удастся это понять.

Финбар, до этого стоявший неподвижно и говоривший разве что мысленно, теперь оказался неимоверно проворен. Он мгновенно оказался у маминой кровати и заговорил.

— Теперь ты решил ранить своими словами Сорчу? Именно сегодня? Этой ночью? — спросил он. — Не говори поспешных слов, они рождены твоей собственной болью. Она ведь просит тебя об этом только затем, чтобы ты после ее смерти не потерял сам себя! — Мой дядя явно не боялся говорить напрямик. — Она хочет, чтобы ты поехал туда ради твоей собственной дочери, ради твоего внука. Выясни правду и привези весть о ней домой. Похоже, придется залечить множество ран, в том числе и твоих собственных.

— И еще… — Сорча говорила очень тихо. Чтобы услышать, отец вынужден был к ней повернуться. Я никогда не видела его в таком горе и чуть не плакала оттого, что мой рассказ добил и так уже страдающего человека. — И еще… тебе нужно повидаться с братом. Ты должен сказать Саймону, что меня не стало. Он должен знать. Рыжий…

Он снова опустился перед ней на колени, она протянула руку и погладила его по щеке. Он накрыл ее пальцы ладонью и удержал.

— Пообещай мне, — прошептала она. — Пообещай, что сделаешь это и вернешься домой целым и невредимым.

Он натянуто кивнул.

— Скажи это.

— Обещаю.

Она вздохнула.

— Уже поздно, Лиадан, ты, наверное, засыпаешь. Шон еще не приехал?

— Не знаю, мама. Мне пойти посмотреть?

— Вот, — сказала она. — Лучше тебе взять малыша. А то он может огорчиться, что тебя нет. — Она ласково погладила мальчика по волосам, по ушку, а потом я взяла Джонни на руки и по глазам Сорчи поняла: она знает, что прикасалась к нему в последний раз.

— Лиадан, ты рассказывала об этом Шону?

— Нет, мама. Он сам догадался. Во всяком случае, отчасти. Но он не сказал ни Лайаму, ни Фионну, ни Эамону. Даже Эйслинг не рассказал.

— Я не люблю секреты. Ненавижу ложь, — упрямо заявил отец. — Мы должны были с самого начала говорить друг другу правду. Но именно эту правду лучше на некоторое время скрыть. А что Конор? Он что-нибудь обо всем этом знает.

— Единственный способ узнать это — спросить его самого, — ответил Финбар. — Но даже после этого ты можешь так и не узнать то, что хотел.

— Тогда, думаю, этот вопрос останется без ответа до моего возвращения из Херроуфилда, — сказал отец. — А то одна ложь порождает другую, и мы прекращаем друг другу доверять.

— Доверия не стало, как только мы выдали Ниав замуж за Уи Нейлла и услали из дома, — уверенно вставила я. — Эта история началась не вчера.

— Давно, — тихо прошептал Финбар. — Очень, очень давно.

Я не думала, что смогу заснуть. Наверное, никто из нас не спал, кроме, разве что, Джонни, чьи младенческие сны не смущала тень расставания. Я несла сына в главный зал и мысленно разговаривала с его отцом: «Ты мне нужен. Я хочу, чтобы ты приехал. Хочу почувствовать на себе твои руки, хочу ощутить тепло твоего тела, хочу, чтобы ты развеял мою печаль. Интересно, если бы ты услышал, что они все говорят, это бы что-нибудь изменило? Если бы ты слышал, как они заявляют: «Он уже выполнил свое предназначение», — ты бы стал за нас бороться? Или испугался бы того, что может обнаружиться в результате этой битвы. Скорее всего, ты просто развернулся бы и ушел».

Войдя в зал, я немедленно прекратила мысленный монолог. Шон уже был дома, он стоял весь в пыли после дороги, видимо, скакал полночи и только что приехал, и я чувствовала, как страшно он устал.

— Лиадан! Я только что вернулся. Как мама?

На секунду я удивилась, почему это он говорит вслух, да еще так официально, а потом увидела, что рядом с ним стоит бледная, измученная Эйслинг. Расстегивает плащ, трет спину… Я подошла к ним, стараясь скрыть удивление.

— Эйслинг, ты, наверное, ужасно вымоталась за дорогу! Вот, садись, дай я принесу тебе вина…

Я резко остановилась и замолчала.

— Думаю, ты нас не ждала, — произнес Эамон, выходя из тени у окна. — Извини за беспокойство.

— О!.. — застигнутая врасплох, я хватала ртом воздух. — Нет же!.. Я…

— Я был на севере, — вмешался Шон. Несмотря на явное переутомление, он моментально понял, что со мной творится. — Я проезжал мимо Шии Ду. Эйслинг и Эамон захотели проведать маму, зная о ее тяжелой болезни. Сейчас я иду к ней.

— Она как раз о тебе спрашивала и будет счастлива, что ты вернулся вовремя. Я пойду с тобой…

— Нет, не утруждайся. Тебе надо посидеть и отдохнуть, у тебя усталый вид. Положи малыша, сядь и сама чего-нибудь выпей, а?

— Я… — От заботливого предложения брата невозможно было просто вежливо отказаться. Но я совершенно не ожидала, что Шон возьмет Эйслинг за руку и уведет с собой, оставив меня наедине с Эамоном. Если у них и имелись провожатые, они, наверняка, уже отпущены — сначала на кухню, а после отдыхать. Мы были совершенно одни, не считая спящего младенца. Я могла бы сходу перечислить великое множество занятий, которые в данный момент предпочла бы беседе с Эамоном. Но он приехал в гости, и у меня не было выбора.

— Ты выглядишь изможденной, Лиадан, — серьезно произнес он. — Посиди немного.

Я уложила Джонни на подушки у огня и села. А Эамон наполнил вином два бокала и вложил один из них мне в руку. Он остался стоять у моего кресла, глядя на неподвижную фигурку малыша.

— Значит, это и есть твой сын. Он выглядит… здоровым. И ведь, в конце концов, отцов не выбирают.

У меня по спине пробежал холодок. Что он имеет в виду?

— Спасибо, — пробормотала я. — Он маленький, но сильный.

— Я надеюсь поговорить с твоей матерью до того, как… я надеюсь поговорить с ней утром. И с твоим отцом тоже, если будет время.

Я кивнула. У меня сжалось горло.

— Я хочу лично извиниться и принести свои соболезнования в связи с тем, что… случилось с твоей сестрой. Понимаю, что никак не смогу восполнить эту утрату. Но я, по крайней мере, хочу дать им понять, что не успокоюсь, пока не доведу это дело до достойного конца.

— Эамон…

— Что, Лиадан.

— Возможно, лучше просто выразить им сочувствие и на этом остановиться. Отец сейчас в большом горе, а мама очень слаба. Они уже смирились с… несчастным случаем, происшедшим с Ниав. Сейчас не время для клятв мести. И для гнева тоже.

— Для того чтобы стереть этого гада с лица земли подойдет любое время, — натянуто произнес Эамон.

Я не хотела его слушать. Ко мне снова подбирались темные видения. А вдруг он знает, что это сын Брана? Откуда он может знать? Я не хотела начинать беседу на столь опасную тему. Да и вообще, стояла середина ночи, я слишком устала, чтобы держать в узде свои слова и мысли. Но я не хотела спать — а вдруг мама меня позовет? Я встала с кресла и уселась на подушки у очага. Так я могу положить руку на сына и почувствовать тепло его тельца. Здесь я могу глядеть в огонь и мечтать… Иногда мечты куда безопаснее реальности.

Эамон пристально следил за мной. Я чувствовала это, хоть и не смотрела на него.

— Я бы приехал раньше, — тихо сказал он, — повидался бы с твоими родителями, поговорил с тобой. Но я был… далеко. В безуспешных, как оказалось, поисках. За этим дьяволом тяжело угнаться, он ловок и умен. И все же он идиот, если недооценивает меня. У меня широкая сеть информаторов. Иногда они приносят ошеломляющие и отвратительные новости. — Он, хмурясь, смотрел на спящего младенца. — Когда-нибудь я отыщу этого мерзавца. У каждого человека свои слабости. Надо только обнаружить их и использовать в качестве ловушки. Я найду его, и он понесет наказание за все свои зверства. Своей собственной кровью он сполна заплатит за все, что украл и попрал. Не сомневайся.

Я промолчала, только погладила сына по спине и отпила еще глоток вина. В последний раз, когда я, уставшая, пила с мужчиной вино, это имело далеко идущие последствия. Я должна сделать вид, что не понимаю тонко завуалированных намеков Эамона.

— Прости, Лиадан, — сказал он. — Я приехал не для того, чтобы говорить об этом.

— Я знаю, Эамон. Ты приехал отдать маме дань уважения.

Мы помолчали.

— Не вполне. Примерно как раз в это время я обещал нанести тебе визит. До Белтайна осталось всего несколько дней.

У меня сжалось сердце. Я не произнесла ни слова.

— Ты ведь не могла забыть?

— Я… Нет, Эамон. Я не забываю таких вещей. Я думала, мы все решили по этому поводу во время нашего последнего разговора, до твоего отъезда в Тару. Не сомневаюсь, нам больше нечего сказать друг другу на эту тему.

Теперь Эамон ходил из стороны в стороны, похоже, это помогало ему подобрать правильные слова.

— Ты так думаешь? Ты вообразила, будто я просто забуду обо всем и, возможно даже, вернусь с юга, помолвленный с какой-нибудь королевской родственницей? Ты думаешь, что я слабый, да? Что я так легко сдамся?

Я изумленно уставилась на него.

— Боюсь, я тебя не понимаю, — медленно произнесла я. Похоже, он имеет в виду… да нет, этого не может быть!

Джонни сладко вздохнул и снова погрузился в сон.

Эамон прекратил ходить туда-сюда и неловко опустился рядом со мной на колени. Ему на глаза снова падала прядь волос, я поборола желание ее поправить.

— Я не хочу никакой другой жены, Лиадан, я хочу только тебя — неважно, с ребенком или без. Мне не нужна другая.

— Не надо… — начала я.

— Нет, — твердо прервал Эамон. — Выслушай меня. Ты оставалась дома и ухаживала за матерью, это достойно всяческого восхищения. Ты решила растить ребенка одна. Это говорит о твоем мужестве. Ты будешь лучшей на свете матерью, в этом я уверен. Я не могу понять, почему ты защищаешь отца своего сына молчанием. Возможно, тебе стыдно о нем говорить. Но сейчас это не важно. Ему не уйти от ответа. Но прости меня, я слышал, твоя мать стремительно угасает, и ее время в этом мире почти истекло. Ниав умерла. Шон и Эйслинг скоро поженятся, в этом доме образуется новая семья. Ты же останешься одинокой и беззащитной, Лиадан. Ты не должна превратиться в незамужнюю тетушку, в приживалку, живущую чужой жизнью. Ты и так уже выбиваешься из сил, пытаясь сделать все за всех. Тебе нужен достойный мужчина, готовый заботиться о тебе, защищать тебя, приглядывать за тобой. Ты нуждаешься в своем собственном доме, месте, где будет расти твоя собственная маленькая семья. Выходи за меня замуж, и у тебя все это появится.

На некоторое время я потеряла дар речи.

— Как ты можешь… как ты мог сделать такое предложение, когда у меня ребенок от другого? Как ты можешь взять на себя ответственность за… за…

— Очень жаль, что родился мальчик. Была бы у тебя девочка, я вырастил бы ее, как родную дочь. Твой сын, конечно, не может стать наследником. Но и для него у меня в доме найдется место. Я уже говорил, отцов не выбирают. Я сделал бы из него человека. — Он хмуро взглянул на спящего Джонни. — Это стало бы… занятным вызовом.

От его взгляда мне стало страшно.

— Люди скажут, что ты сошел с ума, раз взял меня в жены, — выдавила я, пытаясь найти слова для ответа. — Ты можешь выбрать себе любую подходящую девушку. Ты должен забыть меня и жить дальше. Тебе стоило это сделать сразу же после нашего разговора.

Он сел прямо на пол у очага, очень близко от меня. Эамон всегда соблюдал условности. Он предпочитал все делать правильно. Но происшедшее с нами нарушало любые известные правила. И вот он уселся рядом с нами, и в его черных глазах зажглось нечто, очень похожее на отчаяние.

— Когда я вижу тебя вот так, — он почти шептал, — когда твои волосы освещает огонь очага, а руки так нежно гладят малыша, я понимаю, что у меня нет выбора. Я буду с тобой предельно откровенен и надеюсь, что мои слова не оскорбят тебя. Я хочу, чтобы ты жила в моем доме, встречала и обнимала меня, когда я усталый возвращаюсь с поля битвы. Я хочу заполучить тебя в свою постель. Я хочу, чтобы ты стала моей женой, моей любовницей и подругой. Я хочу, чтобы ты родила мне де… детей. Старость не страшна, если рядом со мной будешь стареть ты. У меня никогда не будет никакой другой женщины. А то, что с тобой произошло… твоя ошибка… мы можем о ней просто забыть. Я предлагаю тебе защиту, безопасность, свое богатство и имя. Я предлагаю твоему сыну семью. Не отказывай мне, Лиадан.

Я пыталась найти хоть какие-нибудь слова для подходящего ответа, но ничего не приходило на ум.

— Ты колеблешься. Я, безусловно, снова попрошу благословения твоего отца. Но думаю, принимая во внимание обстоятельства, он не станет возражать.

— Я… я не могу…

Эамон посмотрел на свои сцепленные на коленях руки.

— Я слышал, что ты вела себя в Шии Ду… беспокойно… будто тебе сложно быть запертой в четырех стенах после вольной жизни, к которой так привыкла в Семиводье. Слишком вольной жизни, на мой вкус. Но я не собираюсь тебя запирать, словно певчую птичку в клетке. У меня на севере обширные угодья. Если не захочешь жить в Шии Ду, я построю для тебя другой дом, такой, какой пожелаешь. Деревья, сад, все, что душе угодно — с хорошей охраной, конечно.

— Ты уверен, — осторожно начала я, — что с твоей стороны это не просто благородный жест, не попытка как-то возместить моей семье потерю, которая, как ты считаешь, произошла из-за твоей неспособности обеспечить безопасность Ниав? Я никак не могу поверить, что человек твоего положения добровольно решится на подобный шаг.

— Тебе доказать?

И не успела я двинуться, как его руки оказались у меня на затылке, его пальцы запутались в моих волосах, а его губы накрыли мои. И отнюдь не в вежливом поцелуе мужчины, который все любит делать по правилам. Когда он закончил, из губы у меня сочилась кровь.

— Прости, — сказал он, — я очень долго ждал тебя. Ты обещала, что ответишь в Белтайн. Я хочу, чтобы ты мне ответила, Лиадан.

Бригид, помоги мне! Ну, где там бродит Шон?! Я глубоко вздохнула и посмотрела прямо Эамону в глаза. Думаю, он все понял за секунду до того, как я заговорила.

— Я не могу стать твоей женой, Эамон. Ты сделал мне неслыханно щедрое предложение. Но я буду с тобой честна. Я просто не могу воспринимать тебя таким образом.

— Что ты имеешь в виду? Каким «таким образом»?

Все оказалось сложнее, чем я могла себе даже представить.

— Мы знаем друг друга с детства. Я уважаю тебя. Я желаю тебе добра, как другу. Я хочу, чтобы ты был счастлив. Но я не могу думать о тебе, как о… — я так и не смогла выдавить из себя слово «любовник», — как о муже.

— Мои прикосновения тебе настолько противны? Так отвратительны?

— Нет, Эамон. Ты очень привлекательный мужчина, и любая другая женщина однажды будет счастлива стать твоей женой. Я в этом не сомневаюсь. Но между нами это было бы неправильно. Для тебя. Для меня. Жутко неправильно по отношению к моему сыну. И к его отцу.

— Как ты можешь об этом говорить? — Он вскочил и снова начал ходить из стороны в сторону, словно пытался, двигаясь, отвлечься от раздирающих его эмоций. — Как ты можешь оставаться верной этому… этому дикарю, он ведь только и сделал, что обрюхатил тебя этим младенцем и исчез в туманной дали соблазнять очередную невинную девушку! Он никогда к тебе не вернется. Такие как он ничего не знают об ответственности и обязанностях. Тебе повезло, что ты так быстро от него отделалась.

— Хватит, Эамон. Ты все только ухудшаешь.

— Нет, ты должна меня выслушать, Лиадан. Ты готова принять неразумное решение, я вообще начинаю сомневаться, что ты сейчас в подходящем состоянии для принятия каких бы то ни было решений. Потому что да, ты совершенно права, скорее всего, ты — незамужняя женщина с незаконнорожденным ребенком — больше не получишь ни единого предложения руки и сердца. Возможно, меня и не одобрят за то, что я выбрал именно тебя, а не женился на какой-нибудь дочери южного лорда с идеальной родословной и незапятнанной честью. Но мне плевать. Там, где речь заходит о тебе, я забываю гордость. Ты для меня — единственная. Подумай о своих родных, Лиадан. Лайам наверняка захочет, чтобы ты вышла замуж, не меньше, чем твой отец. Подумай о матери! Ты можешь осчастливить ее, сообщив ей эту новость до того, как…

— Хватит! Замолчи!

— Подумай еще немного, если хочешь. Ты устала, ты оплакиваешь скорую потерю. Я останусь у вас на несколько дней, у тебя хватит времени обсудить все с родными. Возможно, когда ты сможешь яснее смотреть на вещи…

— Я и сейчас вижу все достаточно ясно, — тихо произнесла я, взяла сына на руки и встала с подушек. — Я считаю тебя добрым другом, мне жаль делать тебе больно, но другого выхода, похоже, нет. Я вынуждена отклонить твое предложение. Я и мой сын, мы… мы принадлежим другому мужчине, Эамон. И твое мнение о нем ничего не изменит. Ни теперь, ни потом. Действовать так, будто он для меня никто, было бы глупо и опасно. Подобный выбор, в конце концов, привел бы только к взаимным упрекам, боли и горечи. Я скорее проживу остаток жизни одна, чем пойду на это. Прости меня. Твое предложение говорит о большой душевной щедрости, оно достойно всяческого уважения.

— Ты не можешь мне отказать, — он еле сдерживался, голос у него дрожал. — С самого начала мы должны были… нам надо пожениться, это правильно, Лиадан. Я знаю, Лайам поддержит…

— Хватит, Эамон, — голос у меня дрогнул. — Это только наше с тобой дело, твое и мое. Я отказала тебе. Ты должен жить дальше без меня. Теперь, дай мне, пожалуйста, слово, что больше никогда об этом не заговоришь.

Он отступил из освещенного очагом круга, встал в тени и натянуто проговорил:

— Я не могу ничего обещать.

— Тогда я не смогу больше видеться с тобой наедине, — я изо всех сил напрягалась, чтобы сдержать слезы.

Он шагнул ко мне, и я увидела, что он белее мела.

— Не делай этого, Лиадан, — и просьба, и угроза одновременно.

— Доброй ночи, Эамон. — Я развернулась и пошла к лестнице. Джонни проснулся, захныкал, и я, не оглядываясь, взлетела к себе в комнату, зажгла свечу и поменяла сыну мокрые пеленки. Затем легла в постель с малышом у груди и тут, наконец, дала волю слезам. Свеча с цепями и спиралями постепенно прогорала на фоне ночного неба, а у меня перед глазами вновь стояло то видение, — двое сцепились в смертельном бою. Руки Эамона сжимают шею Брана, выдавливая последний вздох, нож Брана врезается все глубже Эамону между ребер, по зеленой тунике потоком стекает алая кровь. Как я могла подумать, что однажды, вопреки всему, мы с Браном сможем быть вместе? Что он может стать чем-то большим, нежели просто… «инструментом», как его назвала Хозяйка Леса, мимохожим бродягой, случайно зачавшим ребенка и исчезнувшим из истории — он сыграл свою роль и уже не нужен? Он не может вернуться. Для него приблизиться ко мне равносильно смерти. Лучше ему больше вообще со мной не встречаться, я приношу ему лишь опасность и боль. А теперь тень простерла свои крылья не только над ним, но и над моим малышом. Я видела ее в глазах Эамона. Я должна поступить так, как велит Дивный Народ, должна остаться в лесу. Я обязана выбросить Брана из головы. Мне просто необходимо это сделать, все говорит именно за это.

Я все плакала и плакала, пока у меня не заболела голова, не распух нос и не промокла насквозь подушка. Джонни сосал и гладил меня своими маленькими ручонками и прижимался ко мне доверчиво и спокойно. Я смотрела на него и думала, что в любой, самой темной ночи где-нибудь обязательно горит хотя бы малюсенький неугасимый огонек.

 

Глава 23

Утром мама то и дело впадала в забытье. Мы все собрались у ее постели, а слуги и жители деревни, тихо переговариваясь, толпились в главном зале и на кухне. Никто не работал, только готовились к ритуалу прощания, но тихо и вне дома. Время от времени то Лайам, то Конор, то Падриак ненадолго исчезали, а после незаметно возвращались. В маминой комнате царило удивительное спокойствие. Прохладный западный ветерок веял в окошко, неся с собой аромат сирени. Я поставила на небольшой столик миску со свежими побегами базилика и майорана — эти травы в горький час укрепляют сердце.

— Лучше бы ей заснуть и не проснуться, — тихо прошептала Жанис, когда мы столкнулись с ней в дверях. — Ей будет очень больно. Слишком больно, чтобы терпеть и молчать. А он… — она кивнула в сторону неподвижной фигуры отца у маминого изголовья, — он проживает вместе с ней каждый спазм. Ему придется нелегко.

— Она попросила его вернуться в Херроуфилд. Повидаться с семьей. Она заставила его дать слово.

— Вот это да! Моя Сорча всегда была мудрой девочкой. Она прекрасно знает, что когда ее не станет, ему понадобится обрести новый смысл в жизни. До сих пор им была она, с того самого дня, когда впервые, давным-давно, ступила в его дом. Другая никогда не займет ее место. — Жанис вдруг посмотрела на меня внимательно и остро. — Где ты поранила губу, девонька? Тебе стоит ее подлечить. Тимьян отлично снимет воспаление. Но ты и без меня все это знаешь.

— А, ерунда, — ответила я и прошла вслед за ней в комнату.

Я не буду подробно рассказывать о маминых последних часах. Она уже одной ногой ступила на Новую Тропу и не осознавала большую часть происходящего. Она не видела застывший взгляд отца… Он же словно до сих пор не мог поверить, что теряет ее. Сорча не слышала, как Конор тихо пел в изножье ее постели, не замечала, что Финбар молча глядит в окно, а лицо у него — белее собственного крыла. Она не видела, как горе исказило крупные черты Лайама, не видела слез в глазах Падриака. Жанис входила и выходила, и темнокожая Самэра тоже. Она двигалась грациозно и неслышно, как лань, ее руки ловко справлялись с подушками, мисками и простынями, она зажигала свечи и разбрызгивала травяные отвары.

Шон сидел напротив отца и держал маму за руку. Эйслинг стояла тут же, ее буйные рыжие кудри были собраны в тугой пучок, а маленькое веснушчатое лицо серьезно и печально. Время от времени она клала руку Шону на плечо, он оборачивался к ней и слабо улыбался.

А вот Эамона не было. Эамон уехал из Семиводья. Вот вам, называется, и засвидетельствовал свое почтение, вот вам и принес извинения за Ниав. Накануне он всего лишь слегка отдохнул и подождал, пока оседлают свежего коня, а потом ускакал прямой дорогой в Шии Ду, оставив здесь всех своих людей. Это так на него непохоже, говорили вокруг. И так невежливо! Наверное, он получил скверные известия. Я воздерживалась от комментариев. Губу саднило, припухлость была отлично видна всем и каждому, а я чувствовала только огромное облегчение оттого, что мне больше не нужно с ним видеться.

Когда солнце поднялось высоко, мама снова пришла в сознание. Некоторое время она отчаянно кашляла, задыхалась, боролась за каждый вдох и изо всех сил пыталась побороть стоны. Тогда ее успокоил Финбар. Не прикасаясь к ней, просто смешав свои мысли с ее, он приглушил ее боль счастливыми воспоминаниями о прекрасных, невинных днях ее детства, честными, ясными видениями будущего. Он не случайно оставил свой разум открытым для меня, ровно настолько, чтобы я еще раз прочувствовала, как он использует свой дар для исцеления и облегчения страданий. Он не мог избавить маму от телесной боли, но мог помочь противостоять ей. Я делала то же самое, помогая Ниав, но Финбар оказался настоящим мастером, и я пораженно наблюдала, как он ткет для Сорчи пеструю ткань сменяющих друг друга видений, как любовно поет славу каждому дню ее жизни, как предвещает, что будет потом.

Она долго лежала на подушках и молчала, дыхание ее стало ровнее.

— Все уже готово? — прошептала она. — Вы все сделали, как мы хотели?

— Все приготовлено, — серьезно ответил Конор.

— Хорошо. Это важно. Людям надо попрощаться. Бритты не всегда это понимают, — она подняла глаза на отца. — Рыжий?

Он откашлялся, но не смог заговорить.

— Расскажи мне что-нибудь, — прошелестела она тише весеннего ветерка.

Отец в отчаянии взглянул вокруг, на молчаливых дядюшек, на Жанис и Самэру, тихо поддерживающую огонь в очаге, на нас с Шоном и Эйслинг.

— Я… я не думаю…

— Ну же, — поторопила Сорча, и мне показалось, она не замечает, что они с отцом не одни в этой тихой, пропахшей травами комнате. — Сядь вот здесь, на постель. Обними меня. Вот так, хорошо, любимый. Помнишь тот день, что мы провели с тобой вместе на диком морском берегу, где кроме нас были лишь чайки, тюлени, волны да восточный ветер? Ты тогда рассказал мне очень красивую историю. Я люблю ее больше всех остальных.

Тут только я по-настоящему ощутила, насколько же сильный человек мой отец. Он сидел с залитым слезами лицом, обнимал Сорчу и знал, что с каждым словом его истории она станет уходить все дальше, что когда он доскажет все до конца, его любимой не станет. Он знал, что ему придется разделить это самое интимное в жизни прощание со всеми нами. Но голос его оставался сильным и твердым, как большие дубы в наших лесах, а рука, гладившая маму по голове, двигалась плавно, как солнце по небесному своду.

Сказка, и правда, оказалась очень красивой. История о том, как один мужчина взял в жены русалку. Как он очаровал ее пением своей флейты настолько, что она забыла океанский простор и последовала за ним. Он прожил с ней три долгих года, она родила ему двух дочерей. Но тоска по морской пучине раздирала ее, и он, в конце концов, отпустил ее в море, потому что любил.

Тут отец запнулся. Сорча слегка вздохнула, закрыла глаза, а рука, которая до этого сжимала складку туники отца, пока он обнимал ее, разжалась и упала ему на колено. Стояла абсолютная тишина, словно все, кто находился в комнате, кто был в доме, даже дикие звери на озере на минуту затаили дыхание. И отец снова заговорил:

— Малышки-дочери Тобиаса выросли в прекрасных женщин и в должный срок выбрали себе мужей. Теперь в тех краях многие рождаются с темными, волнистыми, как водоросли, волосами, зоркими глазами и способностью отлично плавать. Но это уже совсем другая история.

Он немного поколебался, невидящим взглядом уставясь прямо перед собой, и я заметила, как сжалась его рука на мамином плече.

— Что же до самого Тоби, — сказала я, понимая, что кто-то должен закончить эту историю за него, — он думал, что с ее уходом его жизнь закончится. Он был уверен, что это конец. В некотором роде, так оно и было. Но колесо вращается снова и снова, любой конец является одновременно началом Новой Тропы. Так было и с ним.

— Каждый день он спускался к морю, сидел на камнях и смотрел на запад, в открытое море, — подхватил тихий, выразительный голос Конора. — И иногда — о, лишь иногда, — он доставал свою флейту и извлекал из нее несколько нот, кусочек танца или припев какой-нибудь старой, вспомнившейся ему баллады.

Падриак стоял рядом с братом, одной рукой обнимая Самэру.

— Он все высматривал и высматривал ее в волнах, — продолжил он, — но морской народ редко является простым смертным. И все же, иногда на закате, ему казалось, что далеко на горизонте мелькают изящные фигуры. Белые руки, длинные струящиеся волосы и сверкающие чешуйчатые хвосты. Тобиасу мерещилось, что морские жители глядят на него печальными прозрачными очами, в которых сквозят необъятные глубины океана. Точно такими, как глаза его дочерей.

— Потом он возвращался домой, — это Лайам подошел к кровати и встал рядом с Шоном, — входил внутрь, но не зажигал лампы, а оставлял открытой дверь и позволял лунному свету освещать его небольшую хижину на вершине каменистого холма. Иногда он сидел на камнях у двери, смотрел на сверкающую лунную дорожку и размышлял, каково это — быть дочерью Мананнана мак Лира и жить в глубине необъятного океана.

— Никто точно не знает, что с ним стало, — по голосу Шона было ясно, что он плачет, но он, как и все, старался, чтобы голос его звучал ровно. Мне подумалось, он очень повзрослел за последнее лето. — Люди говорили, что он порой бродил по берегу в темноте, поздно ночью. Другие утверждали, будто видели, как он плывет в открытое море, далеко-далеко, гораздо дальше, чем это безопасно, и при этом держит курс на восток. Его дочери жили с бабушкой. Хижина всегда была чисто прибрана, все шло, как всегда. Просто однажды он исчез.

— И еще говорят, что если приедешь в те края, — Финбар стоял у окна, спиной к нам, — то около полуночи, в полнолуние его можно увидеть. Если тихо спуститься к морю и долго сидеть неподвижно, то в воде вдруг раздастся плеск и появится морской народ, они будут плавать и играть на мелководье. Люди говорят, что Тоби теперь там, среди них, его тело серебрится под луной, а вода ласкает тонкую рыбью чешую. Но остался он человеком, или стал одним из жителей моря — наверняка не знает никто.

Ее не стало. Мы все это знали. Но никто не двинулся с места. Все молчали. Отец все еще крепко сжимал ее в объятиях, словно пытаясь своей неподвижностью удержать последнюю секунду ее жизни. Его губы касались ее волос, глаза были закрыты.

Снаружи поднялся ветер, сильный холодный порыв ворвался в комнату, сдул со лба Финбара темные кудри, взъерошил белоснежные перья на его крыле. А потом далеко на деревьях снова запели птицы, переплетая в своей песне приветствие и прощание, радость и горе. Сам лес пел, оплакивая ее кончину.

Она не смогла продержаться до заката. Очень может быть, она сделала это нарочно. И когда все мы смогли двигаться, когда смогли заставить себя пошевелиться, то по очереди подошли к кровати, чтобы поцеловать ее в щеку, коснуться ее волос, а потом тихо, по одному, по двое, вышли из комнаты и оставили отца наедине с ней. Она оставила нам некоторое время до заката. Я еще успела забрать Джонни у няни и покормить, одновременно размышляя, сколько слез смогу пролить, пока не выплачу все до единой. У Шона и Эйслинг было время тихо исчезнуть и, возможно, найти утешение в объятиях друг друга. Дяди удалились в комнату для семейных сборищ, чтобы пропустить чарку-другую крепкого эля и поговорить о тех временах, когда все они были детьми и вместе гуляли по лесам Семиводья. Шесть братьев и их младшая сестренка. Теперь их осталось только четверо.

Мы сделали все так, как хотела она. В сумерках все собрались на берегу озера, там, где росли красивые березки. Вокруг на шестах пылали факелы, отбрасывая мерцающий свет на лица маминых братьев, вставших в круг меж деревьев. Лайам кивнул Шону, и брат присоединился к ним.

«Иди к нам, Лиадан», — меня мысленно позвали сразу двое: Конор и Финбар. Я подошла и встала между ними. Круг был почти завершен.

Внизу у воды, там, где озеро нежными пальцами гладило берег, была пришвартована небольшая лодка. Дядя Падриак, мастер в подобных вещах, сработал ее с исключительным тщанием. Нужной длины, на носу факел, только и ждущий огня, по бортам до самой кормы — гирлянды из цветов, листьев, перьев и множества мелких даров леса — провизия для дальней дороги. Мама уже лежала в лодке на мягких подушках, бледная и неподвижная, в белом платье.

Самэра сплела веночек из вереска и боярышника, клевера и маргариток, он красовался на темных кудрях Сорчи. Выглядела она лет на шестнадцать, не больше.

Отец в одиночестве стоял на берегу, глядя на темнеющие воды озера.

— Ибудан, — тихо позвал Лайам.

Никакого ответа.

— Ибудан, пора! — уже громче позвал Падриак. — Ты нужен нам здесь.

Но отец не обращал на них внимания, вся его поза, казалось, говорила «оставьте меня». Однако Лайам не напрасно был лордом Семиводья. Он выступил из торжественного круга, приблизился к Большому Человеку и положил руку ему на плечо. Отец слегка шевельнулся, и рука слетела.

— Пошли, Ибудан, пора проводить ее. Солнце уже уходит за лес.

Наконец отец обернулся. Лицо его искажала мука. Выдержка, с которой он рассказывал последнюю в ее жизни историю, оставила его.

— Давайте без меня, — сказал он горько. — Для меня здесь места нет. Все кончено. Я не один из вас, и никогда им не стану.

Тогда Лайам снова медленно поднял руку и сдавил плечо отца так, что тот больше не мог освободиться.

— Ты наш брат, — тихо проговорил он. — Нам нужна твоя помощь. Пойдем.

Круг замкнулся, и мы попрощались с ней, следуя древним традициям. Вокруг нас кольцом стояли друиды и слуги, время от времени они эхом вторили торжественной речи Конора. Иногда слышались и иные голоса, странные голоса, звучавшие в шелесте ветра в ветвях, в плеске озерных волн, в шепоте прибрежных скал, в голосе самой земли. А бросив взгляд туда, где луг уступал место загадочно вырисовывавшимся в бархатной полутьме дубам, березам и ясеням, я увидела, что в переплетении ветвей, стоит еще кое-кто. Бледная женщина с черными волосами и в синем плаще. Высокий, выше любого смертного, мужчина с огненными кудрями. И другие, сверкающие, крылатые, едва видные в тени ветвей и листьев.

Ритуал завершился, Конор повел всех вниз, к кромке воды. Там он сложил руки лодочкой, тихо и осторожно подул в них, и вдруг меж его сомкнутых пальцев родилось и заискрилось золотистое пламя. Он, не заботясь о своем длинном балахоне, вошел в воду и прикоснулся к факелу на носу маминой лодочки. Факел вспыхнул, и перед суденышком засверкала светлая дорожка, переливающаяся на чернильной поверхности воды. Выше, на лугу стоял одинокий флейтист. От голоса флейты, зазвучавшего под деревьями и над неподвижной водой, летящего вверх к ночному небу, у меня по спине побежали мурашки.

— Пора, — тихо произнес Конор.

И тогда каждый из нас положил руку на корму небольшого суденышка. И мой отец стоял тут же, между Лайамом и Конором. Мы осторожно оттолкнули лодку, но это было ненужно, у ее носа уже бурлила вода, будто лодке самой не терпелось отправиться в плавание. Она отплыла от берега, и когда ее подхватило течение, я увидела длинные, бледные руки, они тянулись из глубины, задавая курс последнему кораблю моей матери, я слышала призрачные голоса, выпевающие ее имя: «Сорча, Сорча»…

— Легкого плавания, малышка, — произнес Конор.

Я еле узнала его голос. Финбар откинул плащ, расправил крыло, и его белые перья в свете факелов засверкали розовым, оранжевым и золотым — словно гордое знамя прощания. Отец стоял молча и неподвижно, будто застыл в своем горе. А по лесу разливался щемящий плач флейты.

Я изо всех сил напрягала глаза, чтобы видеть ее как можно дольше, ведь я тоже горевала, хоть и понимала, что мама не покинула нас, просто ушла вперед, к новой жизни, к новому обороту колеса. Она хотела именно этого. «Почему ты не хочешь мирно спать в сердце леса, ведь твое место там?» — спросил ее Конор. «Почему ты не хочешь остаться здесь, в Семиводье? — недоумевал Лайам. — Ведь ты — дочь леса!» Но Падриак сказал: «Пусть Сорча сама выбирает». А ей больше всего хотелось проплыть по течению этой реки, и чтобы вода влекла ее все дальше от озера, как это уже было когда-то много лет назад. «Потому что, — ответила она, улыбаясь. — Разве не эта река волей случая бросила меня прямо в руки одного рыжего бритта, ставшего любовью всей моей жизни, отрадой моего сердца?» Вот она и решила снова выбрать эту же дорогу и посмотреть, куда та заведет ее на этот раз. Я стояла, уставившись в темноту, а музыка рыдала над лесом, и в темноте тяжко ухала сова.

Люди начали расходиться, возвращаться в дом. Отец совсем повесил голову, его вели дядюшки. Шон держал за руку Эйслинг. Жанис и ее помощницы спешили завершить последние приготовления к поминкам, ведь добрая поминальная трапеза с музыкой — неотъемлемая часть подобного прощания. Я пошла поблагодарить флейтиста. Он без сомнения обладал почти волшебными способностями, плач флейты до сих пор отдавался у меня в голове, его ритмичный напев вызвал к жизни мужество Сорчи, силу ее духа и глубокую любовь к лесу и его Народу.

***

Флейтист аккуратно складывал свой инструмент в торбу из козлиной кожи. Поджарый, темнобородый мужчина с небольшим золотым кольцом в ухе. Торбу держал высокий помощник, завернувшийся в плащ с широким капюшоном. Флейтист вежливо кивнул.

— Я хотела поблагодарить тебя, — сказала я. — Не знаю, кто позвал тебя играть здесь, но выбор оказался исключительно верным. Твоя музыка исходит из самого сердца.

— Спасибо, миледи. Такая великая рассказчица, как твоя мать, заслуживает соответствующего прощания.

Он уже завязал торбу и вскинул ее на плечо.

— Возвращайся с нами в дом, поешь, выпей эля, — предложила я. — Тебе далеко до дома?

Флейтист криво ухмыльнулся.

— Пара шагов будет, — ответил он. — От эля я бы не отказался. Вот только… — Он посмотрел на своего молчаливого спутника. И только тогда я заметила в сгущающейся темноте силуэт черной птицы на его плече, острые когти крепко сжимают «насест», маленькие острые глазки оценивающе смотрят на меня. Ворон.

— Мне кажется, — произнес флейтист, направляясь к дому, будто успел обо всем договориться со своим спутником без слов, — пара глотков нам не повредит. Да и со старой тетушкой мне стоит повидаться. Не могу же я, побывав в здешних краях, не зайти к ней. Она мне этого никогда не простит.

— Тетушка? — спросила я. Мне приходилось напрягаться, чтобы не отстать, он шагал очень быстро. За нами молча следовал человек в капюшоне. Пока мы шли через лес, я поняла, что флейтист — один из сонма многочисленных, широко разбросанных по свету родственников нашей Жанис. Путешественник, Дэнни-Странник, так его звали. Это было несколько странно. Разве она как-то раз не упомянула, что Дэн родом из Керри? Вот уж точно долгое путешествие, даже ради такого случая.

Мы подошли к тропинке, ведущей к главному входу. Изнутри доносились голоса, светильники, расставленные снаружи, освещали путь.

— Твоему другу у нас тоже будут рады, — сказала я флейтисту и оглянулась. Человек в капюшоне с черной птицей на плече замер в нескольких шагах от нас. Он явно не собирался идти внутрь. — Не зайдешь ли и ты в дом? — вежливо спросила я.

— Не думаю.

Я застыла на месте. Безо всякого сомнения я уже слышала этот голос. И все же тогда он звучал совершенно иначе. Раньше этот голос звучал молодо и страстно, он был полон боли. Теперь, казалось, что говорит старик, холодный и сдержанный.

Он снова заговорил.

— Ты иди, Дэн. Потрать эту ночь на встречу с родными и на отдых. Я поговорю с миледи завтра утром.

С этими словами он развернулся и зашагал по тропе вниз.

— Он не зайдет, — равнодушно заметил Дэн.

Я моргнула. Похоже, мне все это показалось.

— Он имел в виду меня? — спросила я с сомнением. — Он сказал «миледи». Это про меня?

— Об этом тебе придется спросить его самого, — ответил Дэн. — Я бы на твоем месте спустился вниз пораньше. Он не останется здесь надолго. Он не любит оставлять ее одну, понимаешь?

Больше я не могла ни о чем его расспрашивать. На мне лежали обязанности хозяйки дома, я должна была оказывать поддержку всем, кто горевал о маме, вместе со всеми петь и рассказывать истории, чтобы с любовью и с честью проводить ее. Там были эль, мед, пряные лепешки, музыка, разговоры и чувство товарищества. Там были улыбки и слезы. Прошло много времени, прежде чем я добралась до постели, думая, что утром человек в капюшоне уйдет, и все можно будет списать на Дар, сбивший меня с пути истинного.

 

Глава 24

И все же утром я проснулась чуть свет и вышла в сад, зная, каким тяжелым станет этот первый день без мамы, чувствуя, что если я хочу научиться жить дальше без ее любящего взгляда и нежных руководящих рук, мне необходимо спуститься сюда и побыть среди всего, что было для нее особенным, побродить в сердце ее маленького королевства. Я оставила Джонни с няней, для него на улице было слишком холодно. Я шла по дорожке, иногда нагибаясь, чтобы выдернуть то небольшой сорнячок, то совсем крохотную травинку, и прекрасно понимала, что жду. Солнце еще не взошло.

Я почувствовала его еще до того, как увидела. По спине пробежал холодок, и я обернулась к арке. Он неподвижно стоял в полутьме — высокая фигура, по-прежнему закутанная в темный плащ с капюшоном. Птица на его плече казалась вырезанной из черного камня.

— Ты войдешь? — спросила я, все еще не доверяя собственной памяти. А потом он шагнул вперед и откинул капюшон, открывая бледное, выразительное лицо, черные глаза и копну ярких, как зимний закат, волос.

— Киаран, — выдохнула я. — Это ты. Почему ты скрываешься? Конор как раз здесь, он наверняка захотел бы повидаться с тобой… может, войдешь, поговоришь с ним?

— Нет. — Ледяная уверенность его тона заставила меня замолчать. Птица опустила острый как бритва клюв и оправила перья. Глаза ее глядели беспощадно.

— Я пришел не для этого. Мне не до демонстрации родственных чувств. Я не настолько глуп, чтобы поверить, что эту пропасть можно преодолеть. Я всего лишь принес весточку.

— Какую весточку? — тихо спросила я.

— Ее матери, — ответил он. — Ниав хотела сказать «я люблю тебя, прости меня». Но я опоздал.

Я не могла говорить.

— Ее очень огорчит, что мне не удалось прибыть вовремя, — прошептал Киаран.

— Мама узнает. И неважно, что теперь уже… что она уже… она все равно узнает. А Ниав… с ней все в порядке? Ей лучше, она в безопасности… откуда ты…

— С ней все в относительном порядке. Она очень изменилась. — Тон его оставался спокойным, но в нем чувствовалась беспредельная печаль, человек в таком юном возрасте просто не должен нести столь тяжкий груз. Я не могла понять выражения его глаз.

— Смеющаяся девушка, ослеплявшая всех вокруг в ночь на Имболк исчезла. Она все еще чувствует себя потерянной. Но она в безопасности.

— Где? Где в безопасности? Как ты…

— В безопасности. Неважно где.

Он отвечал на вопросы, как положено друидам.

— С тобой? — спросила я.

Киаран неопределенно кивнул.

— Ей нужна защита. Однажды я уже подвел ее, но защитить ее я смогу.

Мы помолчали. Потихоньку просыпались мелкие пташки, вестники новой зари и новой весны.

— Ниав — моя сестра, — наконец произнесла я. — Мне хотелось бы знать, по крайней мере, где она и сможет ли вернуться, когда правда откроется. Я уже сказала отцу. Теперь он понимает, какую ошибку они совершили, выдав ее замуж. Может быть, возможно… ты не мог бы привезти ее сюда и…

Его смех ошеломил меня. Он был полон горечи.

— Привезти ее сюда? Как ты это себе представляешь?

Я промолчала, обдумывая его ответ. А как же та моя крохотная надежда, что, в конце концов, все может закончиться хорошо? Мне не хотелось верить, что мои усилия и работа Брана оказались бессмысленными.

— Они что, ничего тебе не сказали? — холодно спросил Киаран.

— Чего не сказали? — Я снова почувствовала тот самый страх, ледяной холод сковал мое тело, словно прикосновение давней тьмы, или грядущего зла.

— Правду. Почему они запретили мне жениться на Ниав, почему услали нас в разные стороны? Почему мы не можем и никогда не захотим вернуться? Что мы прокляты, дважды прокляты и все из-за их секретов? Ну конечно, они не сказали! Думаю, именно поэтому ты и помогла нам, никто другой не стал бы этого делать. Знай ты правду, ты и сама с презрением отвернулась бы от нас.

Я съежилась. Как же эти циничные нотки в его тоне отличались от того горячего, страстного, полного надежды голоса, которым он рассказывал когда-то свою историю о любви!

— Расскажи-ка мне все, — сказала я. — Мои друзья отчаянно рисковали, чтобы ей помочь. Скажи мне правду, Киаран. Все говорят о пробуждении древнего зла, которое грозит нам бедой. О чем речь? Скажи мне.

Я села на старую каменную скамью между пушистых зарослей полыни и ромашки. Он подошел ближе. Черная птица каркнула, пролетела мимо нас к кусту сирени и опасно закачалась на тонкой ветке.

— Это было жестоко, — тихо начал Киаран. Лицо его в утреннем свете казалось совершенно белым. — Жестоко было скрывать от нее правду. Неудивительно, что она чувствовала себя покинутой, не понимая, почему я исчез, и что погнало меня прочь. Она не понимала, что наш союз… проклят.

— Проклят? — тупо повторила я, не понимая, что бы это могло значить.

— Запрещен. По законам крови. И ведь только в ту самую ночь, когда я с бьющимся как молот сердцем примчался в Семиводье, готовый, если нужно, драться за свою любовь, Конор снизошел до того, чтобы рассказать мне наконец, кто я такой. Всю мою жизнь от меня это скрывали, эту тайну вообще не планировали раскрывать. Я считал себя найденышем, которому несказанно повезло, что его подобрали и вырастили друиды. Больше всего на свете я мечтал быть во всем похожим на Конора, полностью посвятить себя служению братству. А потом я встретил Ниав. И тогда им пришлось рассказать мне правду.

Где-то в глубине моего сознания все начало складываться в более-менее стройную картинку. Жуткую, невероятную, неизбежную картинку.

— Конор сказал тебе, откуда ты родом?

— Именно. И что я никак не могу жениться на Ниав. Что все, что между нами было — стыдно, неправильно, противоестественно и мерзко, хоть мы и действовали по незнанию. Что наш союз совершенно невозможен. Потому что я, оказывается, сын Колума, лорда Семиводья и его второй жены, леди Оонаг! Я единокровный брат Конора и Лайама. Единокровный брат вашей с Ниав матери. Меня родила ведьма, которая чуть было не разрушила вашу семью и все, чем вы дорожили. Видишь, одним ударом Конор лишил меня любви, будущего, надежд на счастье и смысла жизни. Мне не только запретили жениться на Ниав, меня изгнали из братства, выкинули прочь без единой путеводной звезды. Все мои звезды погасли, все до единой!!!

— Конор рассказывал совсем другое…

— Ха! Сын ведьмы не может стать друидом. Во мне течет кровь проклятого племени. Такой как я и мечтать не смеет о высоком искусстве мудрых мира сего, о царстве света… его не осенит чистый дух. Я слишком высоко замахнулся. Теперь я и сам это знаю. Раз я ее сын — значит я сын теней, я обречен на путь тьмы. Никогда не пойму, как он мог все эти годы растить меня и держать это в секрете. Никогда не прощу ему этой лжи!

— Сын леди Оонаг, — выдохнула я. — В истории о нем ничего не говорится. Он просто исчез из Семиводья вместе со своей матерью. Когда заклятье было разбито.

— Удобно, — в тоне Киарана слышалась горечь. — Отец нашел меня и принес обратно. Я девятнадцать лет жил в лесах, Лиадан. Я считал себя друидом до мозга костей. Представь себе, каким ударом стали для меня откровения той ночи. Я изнывал от стыда. Я убежал. Оставил Ниав в отчаянии… предал… бросил на поругание. Я ежедневно несу этот груз. Неважно, как тщательно я охраняю ее теперь, неважно, какой прочный щит я соорудил вокруг нее сейчас, я не в силах отменить того, что свершилось в ту ночь, слишком глубоко это ранило нас обоих.

Щит. Защита. Я осторожно спросила:

— А куда ты отправился, когда покинул той ночью Семиводье? Конор говорил, ты поехал на поиски своего прошлого. Значит… значит ли это, что ты искал свою мать? Она еще?.. — Я прикусила язык. О некоторых вещах слишком опасно говорить вслух.

— Я сказал ему, — тон Киарана был мрачен. — Я сказал Конору. Так и сказал, что человеку не дано убежать от собственной крови. Неважно, узнает он о своем происхождении в детстве или много позже, когда уже вырос, считая себя совершенно другим существом, возможно, способным на благородство духа, на великие, добрые дела… Все это неважно, ведь рано или поздно зернышко, заложенное в нас прорастает, наше наследие начинает говорить в полный голос. Возможно, не скажи они мне, я бы успел состариться, пока дурная кровь во мне не проявила бы себя и не заставила бы повернуться спиной к свету. А теперь я знаю, сказал я, и обязательно выясню, какие способности я унаследовал и как с ними обращаться. И тогда, возможно, ты не так охотно станешь называть меня братом. А потом я уехал, и дух мой путешествовал гораздо дальше тела. Опасное странствие. Моя мать отлично умеет прятаться. Она в тот момент не желала, чтобы ее обнаружили. Но я все же нашел ее. Я научился пересекать границы того мира, где она сейчас скрывается. Где она ждет.

— Как? Как у тебя это получается?

— Умение проходить туда и обратно входит в обучение друидов. Испытание огнем и водой, землей и воздухом. Я и раньше проходил его, но тогда все было иначе. — У него задрожал голос. И я вспомнила, что он все же не сгорбленный под тяжестью бед старик, а юноша, немногим старше меня самой.

— Ты говоришь, она ждет. Чего ждет?

Киаран скрестил на груди руки и уставился куда-то мимо меня, в холодное утреннее небо.

— Ты задаешь слишком много вопросов, — ответил он.

— У меня слишком долго не было вестей, — прошептала я. — У меня тоже есть для сестры послание. То есть, скорее, мне надо ей кое-что вернуть. Оно у меня здесь, с собой. Думаю, она обрадуется. — Я сунула руку в напоясный мешочек и вынула ожерелье, которое когда-то сделала для Ниав: шнурок, в который вплела всю любовь ее семьи, талисман необоримой силы. Киаран взял его и провел длинными костлявыми пальцами по маленькому белому камушку, все еще свисавшему с ремешка. На мгновение на его лице расцвела улыбка, и я снова увидела того юношу с Имболка, который сиял гордостью и счастьем, зажигая для нас весенние огни.

— Она считала, что никогда его не увидит, — сказал он. — Ты сохранила его. Спасибо.

— Мы любим ее. — Я чуть не плакала. — Похоже, ты этого не понимаешь. Тебе так уж необходимо забрать ее, охранять, как какую-нибудь сказочную принцессу в высокой башне, которую простым смертным даже видеть не позволено? Мы никогда с ней не встретимся? Мы никогда не увидим ее ребенка, только в видениях?

Мне показалось, что вокруг остановилось время. Дыхание на краткий миг прервалось, а после возобновилось.

— Ребенка?

Почему-то от этого мое сердце сжалось, как никогда раньше.

— Меня иногда посещает дар предвиденья, — ответила я, считая, что сейчас у меня нет другого выбора, только все объяснить. — Я вижу то, что будет, или то, что может случиться. Я видела, как Ниав играет с ребенком. С похожим на тебя, рыжекудрым, черноглазым, кудрявым малышом. На песке, в пещере. Мне кажется, у вас есть общее будущее. Не такое, какое выбрали бы для вас мой отец или дядя. Не такое, о каком мечтал бы Конор — он ведь очень хочет, чтобы ты вернулся в лес, что бы ты там ни думал. Я просто не хочу верить, что никогда больше не увижу сестру, или…

— Существуют опасности, которые тебе и во сне не снились, — теперь Киаран говорил сдавленно, напряженно. — Путь, на который… меня направили. Путь, который она… моя мать… считает для меня подходящим. Она ждет моего ответа. Она многое мне предложила. Силу, о которой обычный человек может только мечтать. Возможности, далеко превосходящие искусство главного друида, способности, лежащие далеко за пределами последней страницы самой толстой из старинных магических книг. Я могу у нее учиться, и я буду это делать. Я еще покажу своему брату, на что способен и в кого могу превратиться.

— Это… угроза? Совершить то, чего не могла добиться Леди Оонаг? — Меня била неостановимая дрожь. Крохотное изображение сестры в моей голове меркло и сжималось.

—Все произойдет так, как должно. Мы с Ниав… ты должна понимать, что прошлого не переделать, что бы ни шептали нам мечты. Некоторые вещи просто нельзя исправить. И все же, когда я рассказал ей правду, она открыла мне свои объятья так, будто ей вовсе нечего мне прощать. И мне плевать на людские законы и их попытки диктовать, что мы должны, а что не должны чувствовать по отношению друг к другу. Во всей этой паутине горя и тьмы наша любовь — единственная светлая нить, слишком прочная, чтобы ее отрицать. Я буду защищать ее. Я все отдам ради ее безопасности. Это — самое главное. Больше я ничего не могу сказать, поскольку путь мой пока неизвестен, даже еще не проложен. Что же до нашей семьи, мне нет до них дела, они обошлись с нами бесчестно. Они потеряли право на Ниав, когда вышвырнули ее из Семиводья. А вот перед тобой мы в долгу. Перед тобой и тем парнем, который вывел ее из болота и сделал так, что мы встретились. Поэтому я принес тебе подарок.

— Какой подарок? — начала я, но тут Киаран бросил беглый взгляд на ворона, сидевшего на дереве над нашими головами, и тот слегка шевельнул крыльями, создав вокруг себя небольшой вихрь и аккуратно уселся мне на плечо: нелегкая, однако, ноша. Клюв покачивался в опасной близости от моего глаза, а когти царапали, несмотря на плащ, шаль и платье.

— Ох, — выдохнула я и надолго лишилась дара речи.

— Это посыльный, — объяснил Киаран. — Скорее временная услуга, нежели дар. Он может тебе понадобиться. Но помни: к его помощи можно прибегать только в самом крайнем случае. Если нет выхода, нет помощи, нет сил — вспомни о нем. Подобных посланников не гоняют по пустячным поручениям.

— Понятно, — сказала я, хотя не поняла ничего. Это существо, что дружит с колдунами? У меня было множество вопросов, даже чересчур.

— Мне пора. — Киаран, внезапно засуетился, будто разум его уже отправился в дальний путь. — Я не могу уходить надолго.

— До Керри все равно очень долгий путь, — неуверенно произнесла я. — От полной луны до полной луны, а то и дольше, разве нет?

— Именно так и предпочел бы добираться Дэн, верхом или пешком, — ответил Киаран. — Но есть и иные пути.

— Понятно, — снова повторила я, размышляя о старых сказаниях про друидов и волшебников. Я задумалась, как много он успел выучить за эти восемнадцать лет, и сколько вдобавок к этому, с той поры, как мы виделись в последний раз.

— Что ж, прощай, — серьезно произнес он.

— Знаешь, я бы все равно это сделала, — выпалила я. Мне необходимо было, чтобы он понял, чтобы моя сестра знала, что я не такая бессердечная, как они думают. — Даже если бы мне рассказали, кто ты на самом деле и почему вам нельзя быть вместе. Я все равно помогла бы ей. Я люблю ее. Раз она теперь с тобой, несмотря ни на что, возможно, это в какой-то мере правильно. Возможно, такая у вас судьба, закон там, или не закон.

Киаран кивнул.

— Все происходит, как должно, рано или поздно, так или иначе, — сказал он, снова становясь похожим на друида. А потом у входа в сад появился Дэн Странник, будто его позвали, хотя я никакого зова не слышала. Он тихонько насвистывал, и мешок из козьей шкуры уже висел на его плече.

— Так мы идем? — спросил он.

И не успела я сказать ни слова, как Киаран метнулся, словно тень, и оба они исчезли. Я пошла следом, чувствуя на плече вес нежданного подарка и ощущая, как его когти впиваются в кожу. Я вышла на тропинку и посмотрела вниз, туда, где за полосками живых изгородей синел лес. Но никого не увидела.

***

Постепенно люди привыкли к ворону.

— Ты следи за ним в оба, когда малыш рядом, — предостерегла меня Жанис, возможно, чувствуя некоторую вину, поскольку благодарить за это приобретение отчасти следовало ее собственного племянника. — Обладателю такого клюва нельзя доверять. Ты же знаешь, что люди говорят о воронах!

Она, кстати, оказалась совершенно неправа. Во всем, что касалось малыша, ворон оказался настоящим паинькой. Когда Джонни спал, птица сидела где-то рядом и молча следила за ним. Когда мальчик просыпался и плакал от голода, ворон обычно кричал вместе с ним, и сочетание детского плача с мощным карканьем гарантировало мгновенную реакцию взрослых. Когда я шла к озеру, полюбоваться на лебедят, или гуляла по лесу под буками с ребенком на руках, ворон сопровождал меня, подобно темной тени перелетая с ветки на ветку, никогда не удаляясь от нас. Я постепенно привыкла к его постоянному присутствию. Он вел себя, как отлично обученная собака, резкими звуками предупреждая о приближении дикой свиньи или лесорубов. Я назвала его Фиакка, то есть «вороненок».

Пока мне было совершенно неясно, каким образом мне могут понадобиться его услуги. Раз или два я пыталась мысленно поговорить с птицей, но только зря потеряла силы. Возможно, когда придет время, я пойму, что делать — если такое время вообще настанет. Вокруг гуляло столько слухов, предзнаменований и недосказанных теорий, что было совершенно непонятно, что на самом деле готовит нам будущее. Люди, которые несколько месяцев назад трогали мой круглый живот «на счастье» и считали Джонни отпрыском неведомого существа из иного мира, теперь искоса поглядывали на Фиакку, бросали на меня смущенные взгляды и шептались о пророчестве. «Это знак», — говорили они. И мои родные никак не пытались опровергнуть эти фантазии. Пусть люди считают меня бывшей спутницей одного из Туатта Де, очень удобное объяснение.

Я за свою жизнь слышала множество сказок, немало их и сама придумала. Если это меня чему-то и научило, так это тому, что некоторые случайные события способны менять ход вещей и имеют гораздо большее значение, чем кажется на первый взгляд. Так брошенный в пруд маленький камешек рождает огромные круги, расходящиеся по всей поверхности воды. У нас роль камешка сыграла ложь, даже не ложь, а скрытая правда. Дело Конора и Лайама. Даже мои родители знали об этом потерянном брате. Эдакая внутрисемейная ложь, для своих. И ведь никто ничего не сказал, поскольку правда была такой страшной и некоторым, малопонятным мне образом, такой опасной, что ее не открыли даже Ниав, которой эта правда разбила всю жизнь. Мне казалось, что после этого я уже не смогу доверять никому из них. Все случилось из-за этой лжи: вспыхнула любовь, рухнули надежды… жестокость, унижения, бегство… А Киарану эта ложь открыла путь во тьму, которая, похоже, угрожает теперь самой ткани нашего существования. Моей семье эта ложь принесла потерю доверия и открытости. Поздние сожаления, невозвратные потери. Ложь пробудила древнее зло, и теперь, похоже, всё вокруг постепенно сворачивает с истинного пути.

После того, как мы послали Сорчу в плавание вниз по реке, Финбар недолго оставался в замке. Он исчез на следующее же утро, тихо ушел в лес, не попрощавшись ни с кем, кроме меня.

— Ты знаешь, где меня найти, — сказал он. — Возможно, через некоторое время тебе понадобится моя помощь. Тогда приходи.

— Спасибо. — Фиакка на моем плече наклонился вперед и слегка склонил голову, наблюдая, как дядя спускается по тропе меж деревьев.

— Дядя?

— Что, Лиадан?

— Мне надо кое-что тебе сказать. Я теперь знаю, кто такой Киаран и почему он уехал. Я хочу кое о чем тебя спросить. Если бы я захотела узнать побольше про древнее зло… ты рассказал бы мне? Мне хоть кто-нибудь рассказал бы о нем? Меня столько раз предостерегали, голоса зовут меня то в одну, то в другую сторону, а никто ничего не объясняет! Если нам и правда угрожает какая-то опасность, как с ней бороться, если мы ничего о ней не знаем?

Финбар долго смотрел на меня.

— Ты должна была родиться моей дочерью. Ты сейчас произносишь мои собственные слова. Я сам давно бы рассказал тебе все, но Конор велел нам молчать. Лучше спроси его. Думаю, теперь, когда твоей сестры больше нет, он не откажется говорить с тобой. Мы надеялись молчанием защитить ее от лишней боли, не хотели, чтобы она знала, что возродилась древняя тьма, мечтающая поразить жизни наших детей также, как когда-то поразила наши собственные. Разрушив планы колдуньи, Сорча решила, что зло ушло навсегда, но мы не победили его, просто завоевали себе несколько лет передышки. Поговори с Конором. Расскажи ему о своих опасениях и потребуй рассказать тебе правду.

— Я так и сделаю. Спасибо, дядя. Ты всегда говоришь со мной честно, я очень это ценю.

— До встречи, Лиадан. Не гаси свечу.

И он ушел. Позже, утром, собак выпустили на волю.

Отец, к огромному нашему удивлению, уехал из замка в тот же день. Я знала, что он сдержит свое обещание, он всегда был человеком слова. Но никто не ожидал столь поспешного отъезда, да еще и в одиночестве, ведь такие путешествия очень опасны. Он, может, и бритт, но прожил в Ирландии более девятнадцати лет, нет никакой гарантии, что собственный народ примет его с распростертыми объятиями. А до этого ему еще предстоит путешествие вдоль побережья, где царствуют викинги, а после по морю, с его пиратами и вечными капризами ветра и волн. Большой Человек уехал один, и дело тут было не просто в горе и боли утраты. Шон считал, что в этом есть скрытый смысл.

— Ему скорее удастся остаться незамеченным и больше узнать в дороге, — говорил брат. — Давным-давно подобные путешествия были для него в порядке вещей. Теперь он отправился в путь лишь потому, что дал слово. Но способности-то у него остались прежние, — в голосе брата звучала гордость. Сама я тоже не сомневалась, что отец способен выполнить свою миссию. И еще я знала, что Жанис права. Я видела у него в глазах пустоту и понимала, что без этого путешествия, тоска прикончила бы его.

Отец попрощался со мной и с Шоном в маленьком садике с целебными травами, где сейчас цвел и дарил тень нежным росткам дубок, посаженный в год, когда родилась Ниав. Ибудан был одет очень просто, а небольшая заплечная сумка могла вместить только самое необходимое.

— Я пойду пешком, — сказал он. — У меня по дороге есть небольшое дельце, его нужно сделать тихо. Лучше всего большую часть пути мне оставаться незамеченным. Что же до Херроуфилда… у нас почти не было оттуда вестей. Даже представить не могу, что меня там ожидает.

— Отец? — как мне хотелось говорить спокойно и казаться сильной! Но боль утраты была слишком свежа и голос у меня дрожал.

— Да, солнышко?

— Ты… ты ведь вернешься, правда?

— Что за дурацкий вопрос! — рявкнул Шон. Я чувствовала, что он тоже вот-вот расплачется.

— Шон прав, Лиадан, — сказал отец, обнимая меня за плечи и пытаясь улыбнуться. — Тебе не стоит задавать мне таких вопросов. Ну конечно же, я вернусь! Здесь меня ждет работа, семья, люди. Так утверждает Лайам. Я ухожу, потому что обещал. Потому что она меня попросила.

— Ты не волнуйся, отец. Я за всем прослежу. — Шону почти удался уверенный тон.

— Спасибо, сынок. А теперь, прощайте, детки. Вы у меня сильные и смелые. Достойные дети своей матери.

Он обнял меня и заплакал. Потом хлопнул Шона по плечу и ушел.

Вскоре после этого Падриак собрал своих людей и направился на запад, засвидетельствовать свое почтение Шеймусу Рыжебородому. А потом — кто знает?

—…В жизни всегда есть место новым горизонтам и приключениям. Можно провести в них целую жизнь и все равно оставить полно этого добра, чтобы детям и внукам было, чем побаловаться.

— И дочерям, — сухо уточнила я.

Дядя усмехнулся, вновь показав ямочки на щеках.

— И дочерям, — кивнул он. — Я слыхал, ты неплохо стреляешь из лука, быстро метаешь нож и даже управляешься с дубинкой. В следующий раз, когда приеду, я, возможно, научу тебя ходить под парусом. Никогда не знаешь, что понадобится в жизни.

Я немного подождала, осторожно выбирая момент. Все в доме чувствовали себя подавленно, мамино отсутствие очень ощущалось, отъезд отца тоже. Без его постоянного успокаивающего присутствия, люди чувствовали себя несколько потерянно, будто работы на фермах, в лесу и в замке не могли выполняться с должными чувством и энергией, если где-то поблизости не маячила его высокая фигура — то на крыше, то в поле, то в овчарне. Конор и его братия, похоже, не собирались уезжать. Лайам казался мне необычно замкнутым, я решила, что смерть Сорчи поразила ее серьезного старшего брата сильнее, чем кто-либо мог ожидать. Похоже, Конор оставался в Семиводье ради брата. Но я подозревала у него и иные мотивы. Очень часто главный друид появлялся, когда я работала в садике с целебными травами или играла с Джонни на травке. Он ходил со мной в деревню, раздавал людям советы и благословения, пока я лечила их раны и хвори. Я думала, что он наблюдает не за мной, а за сыном. Я всегда доверяла этому своему дяде, такому мудрому, уравновешенному, такому безмятежно уверенному. Теперь я смотрела на него и видела синяки сестры и горе в глазах Киарана. Я думала о доверии, о том, какие опасности оно таит, если довериться не тому человеку. Я думала, как рискованно делать выбор, основываясь на доверии, на уверенности, что тебе не солгали. Мне было совершенно ясно, чего Конор хочет для меня и моего сына. Того же, что и Дивный Народ. По правде говоря, это выглядело более, чем разумно. Возможно, лес — единственное место, где мой сын будет в безопасности. Но откуда мне знать наверняка? Единственный выбор, в котором я могу не сомневаться, — это мой собственный выбор.

Мы сидели рядом в саду, а Джонни лежал под деревьями на своем одеяльце. Мы были одни. Я шила — Джонни быстро рос и постоянно нуждался в новых одежках. Конор сидел рядом, глядя на озеро.

— Дядя, — неуверенно начала я. — Не знаю, как об этом и спросить. Но я слышала множество упоминаний о древнем зле, о том, что вы считали его давно исчезнувшим, а оно возродилось вновь. Я очень много об этом думала, особенно с маминой смерти. Я не забыла ту твою историю о Фергусе и Эйтне. В ней Хозяйка Леса сказала, что в Семиводье все будет идти наперекосяк, пока мы не отвоюем острова и не вернем равновесие. Мне кажется, что уже сейчас все идет не так, как надо. Все, что случилось с Ниав было жутко неправильно. Не скрою, я теперь знаю, почему вы запретили им пожениться. Я знаю, кто такой Киаран. Но я не могу понять, почему ты не сказал им правду. Ты скрыл ее дважды, сперва от самого Киарана, который вырос не подозревая, кто он такой, а потом от Ниав, и она поверила, что он просто бросил ее. Ты посчитал, что достаточно объявить, что им нельзя быть вместе, ничего не объясняя, — это слишком жестоко. И я никак не могу понять, зачем тебе понадобилось скрывать правду. Обычно здесь, в Семиводье, мы так не поступали.

— Тебе Финбар рассказал? — Голос Конора звучал как обычно спокойно, но его выдавали пальцы, нервно теребящие ореховый прутик.

— Я говорила с ним и об этом тоже. — Я не могла рассказать Конору, что недавно здесь появлялся Киаран. Он не должен знать, что Ниав жива, хоть держать такое знание при себе было очень неприятно. Вызвавшись быть защитником сестры, Киаран и впрямь отделил Ниав от нас, ее родных. — Но Финбар не нарушал данного слова, дядя. Он объяснил, что ты обязал их всех молчать. Я собрала истинную картину по кусочкам из видений… и остального.

— Понятно.

— Теперь я прошу у тебя объяснений, если ты к ним готов. Ты ведь сам предостерегал меня, что мой сын должен оставаться в лесу, будто он и впрямь — дитя из предсказания, который сможет, наконец, все исправить. И, похоже, зло подобралось к нам очень близко. Мы пережили много потерь, мы утратили доверие друг к другу. Я понимаю, Дивный народ считает, что Джонни может оказаться ключевой фигурой в этой игре. Но он такой маленький! — Я поглядела на сына, который как раз кряхтел от напряжения, пытаясь дотянуться ладошками до пальчиков на ногах. — Если они правы, значит, мой сын действительно может играть… очень важную роль. Я же его мать. Как я могу принимать решения, не зная всей правды?

Конор внимательно посмотрел на меня.

— А ты сама рассказала мне всю правду? — веско заметил он.

Я почувствовала, что краснею.

— Нет, дядя. Но я не пыталась скрыть никаких злодеяний, я просто защищала тех, кого люблю. И я рассказала все маме.

Он кивнул, похоже, удовлетворенный моими словами.

— Я тоже всего лишь хотел защитить своих близких, Лиадан. Но я совершил ужасную ошибку. Я думал, мне хватит сил самому уничтожить все зло, что она натворила, противостоять ему собственными методами. Но я всего лишь человек, мелкая фигурка в этой игре. Она же стоит на совершенно ином уровне, у нее оказалось больше возможностей, чем мы думали, она хитра и изобретательна. Мы считали, что она исчезла навеки. Но мы заблуждались.

— Она? Ты говоришь о Леди Оонаг, да? О той самой колдунье, которая превратила вас в лебедей и завладела бы Семиводьем, если бы мама не разрушила ее чары?

Конор вздохнул.

— Ты говоришь, «она завладела бы Семиводьем». Но все гораздо сложнее. Она хотела заполучить Семиводье для своего сына, именно благодаря ему она надеялась обрести могущество и влияние. В крови ее сына текла бы ее собственная черная кровь, кровь колдунов, но он одновременно был бы законным сыном Колума из Семиводья, и замок принадлежал бы ему. Убирая нас с дороги, она тем самым делала наследником его. Он был бы фишкой в ее руках, а она, с ее колдовскими способностями, могла бы вершить судьбы королей.

— Я знаю, ты вырастил его в священных лесах, — сказала я. — Твой отец нашел его и забрал у матери, а ты сделал из него друида. Это я могу понять. Но зачем ты скрыл от него правду? Почему ты дождался момента, когда эта правда едва не сломала его?

— Отец сделал все, что мог, чтобы найти Киарана и вернуть домой, — тихо произнес Конор. — Такие, как леди Оонаг, мало заботятся о младенцах. Думаю, она соиралась подождать, пока он подрастет, а потом обучить его колдовскому ремеслу. Она поселила мальчика с людьми, которых сочла совершенно безвредными для себя: с бездетной парой далеко на юге. Они были счастливы заботиться о мальчике в обмен на мешочек серебра. Жили они уединенно, в глухой, поросшей лесом долине. Колдунья считала, что будет безопасно оставить там сына на некоторое время. Но она недооценила упорства моего отца. Киаран был найден и привезен домой. Мальчик вырос в лесу, где царит суровая дисциплина и не остается ни минуты без каких-либо занятий. Рядом с ним был его отец, лорд Колум. Он провел в лесу долгие годы, учась и созерцая, и умер доброй смертью. Киаран был мне как сын, Лиадан. Прекрасный молодой человек, глубокий, мудрый, внимательный, он схватывал все на лету и обладал отменной способностью к самодисциплине. Он обладал всеми качествами, о каких можно только мечтать друиду. Я был твердо, абсолютно уверен, что смогу разрушить ее влияние и сделать из этого мальчика мужчину, готового идти путем света, преданного нашей цели, твердого в вере, непоколебимо стремящегося к знаниям. Мы никому не рассказывали о том, кто он. Кроме нас с отцом только мои братья и сестра знали о его существовании. Я решил ничего ему не открывать. Ни один мальчишка не заслуживает, чтобы его детство омрачала подобная жуткая правда. Он был просто одним из нас. Друидом во всех смыслах этого слова.

— И все же это было не так, — возразила я. Я видела тоску в глазах Конора, но голос его по-прежнему оставался спокоен и глубок. — Ведь сын ведьмы ни в коем случае не может стать друидом.

Конор побледнел.

— Я совершил ужасную ошибку. В мальчике текла кровь матери и однажды она дала о себе знать. Я думал, что смогу искоренить ее влияние. Я привел его в Семиводье. Он мечтал хоть одним глазком взглянуть на жизнь вне леса и доказал, что сможет принести огромную пользу на празднике в Имболк. Я считал, что это совершенно безопасно. Мне и в голову не приходило, что его может соблазнить… Я и не думал… Но именно я снова навлек на нас зло. Стоило ему увидеть Ниав, как рука Леди Оонаг снова начала дергать за ниточки наших жизней. Она снова, через сына, начала подчинять своей разрушительной воле нашу семью и всех, кто находится под нашей защитой. У меня не было выбора, Лиадан. В ту ночь мы с Лайамом и твоим отцом долго обсуждали случившееся. И я принял решение. Я заставил их молчать. Мы видели, как Сорчу в самое сердце ранило, что ее дети в свою очередь могут столкнуться с черным влиянием Колдуньи. Мы скрыли это от тебя. Мы думали, будет лучше, если и Ниав не узнает, какой ужасный грех она совершила. Мы рассудили, что без этого груза вины ей будет легче забыть обо всем и начать жизнь заново. Она удачно вышла замуж. Она уехала далеко и находилась в безопасности. И подумай о Шоне: никому не хотелось, чтобы он с мечом в руке помчался требовать удовлетворения от Киарана. Шон станет лордом Семиводья, уравновешенным и мудрым, как его дядя, как его отец. Для него же лучше ничего не знать. А раз он не должен знать, мы не могли сказать и тебе.

— А Киаран? — мрачно спросила я. — Мне кажется, ему пришлось хуже всех. У него вся жизнь оказалась построенной на лжи.

— Той ночью мы сказали ему правду. — Конор говорил, как усталый, печальный старик. — Я не мог больше молчать. То, что совершили они с Ниав, омерзительно, это идет против самой природы!

— Они же не знали! — у меня дрожал голос.

— Конечно, — кивнул он. — Но все же это запрещено и ни в коем случае не должно было повториться. Самым лучшим для Ниав было выйти замуж и начать все с чистого листа. А Киаран… он сам выбрал свой путь. В его выборе я снова увидел руку его матери.

Я подняла глаза на Фиакку, он сидел на ветке боярышника и чистил перышки. Дядя, наконец, рассказал мне правду. Но мне было совершенно очевидно, что я не смогу ответить тем же. Не сейчас… а возможно, и никогда.

— Ты знаешь, куда отправился Киаран, когда умчался из Семиводья? — неуверенно спросила я. — Думаешь, Леди Оонаг все еще жива, и он поехал ее искать?

— Некоторые вещи слишком ужасны, чтобы говорить о них вслух. Но такой вариант возможен. Что до того, как он смог бы до нее добраться… есть разные способы. Киаран способный мальчик. Он вполне мог отправиться в подобное путешествие в одиночку, хоть это и опасно. Я со дня его отъезда ничего о нем не слышал, Лиадан.

— Ты услал его прочь, зная, что он может попробовать ее найти.

— Я не прогонял его. Он мог остаться с нами. Он был… блестящим учеником, ему удавалось многое, очень способный юноша — во всем, что касалось разума и магии. Его никто не гнал. Наоборот, угроза, которую он представляет благодаря своей матери, находилась под гораздо лучшим контролем среди друидов. Он сам решил уехать. Решил забыть о братстве. Я проиграл, Лиадан. Я подвел и его, и свою семью.

— Однажды ты сказал мне, что не стоит чувствовать себя виноватым, поскольку все происходит так, как предначертано, — напомнила я. — Это было очень давно, когда все только начиналось. Теперь же ты заявляешь, что сам во всем виноват. Может быть, ты ошибаешься. Может быть, все это — лишь часть какого-то узора, а он так велик, что мы можем обозреть лишь малую его часть, ту, к которой относимся сами. Мне еще Дивный Народ говорил, что мы не можем понять, что происходит, поэтому наш выбор всегда неверен. Иногда мне кажется, что мы — лишь безвольные фигурки, которые они передвигают, как им заблагорассудится. Но знаешь, мы сильнее, чем они думают. А иначе, с чего бы им беспокоиться, например, какой путь выберу я? Зачем бы им так заботиться о безопасности Джонни? Возможно, что бы они там ни говорили, пророчество действительно может исполниться лишь благодаря мелким сошкам, таким как мы.

— По крайней мере, — тихо подхватил Конор, — заклятие Леди Оонаг смогло рассеяться только благодаря человеческой выносливости и силе, а вовсе не после вмешательства могущественных Туатта Де… Так ты говоришь, я могу ошибаться относительно Киарана?

— Из того, что ты о нем рассказал видно — его нельзя назвать слабым или невежественным. Несмотря на гнев он, скорее всего, станет осторожно и мудро взвешивать свои возможные решения. Я не верю, что он обязательно должен творить зло только потому, что он ее сын. Сказать такое — значит утверждать, что у нас совсем нет выбора, что наши дела и вся наша жизнь предопределены. Я в это не верю, дядя. Пусть мы появляемся в этом мире ненадолго, как любит повторять Хозяйка Леса. Пусть наши возможности ограничены. Но внутри этих ограничений мы можем многое сделать и изменить ход вещей. Мы можем принимать собственные решения и выбирать собственные пути. Если я что и узнала о самой себе, так это что я не собираюсь быть просто инструментом в руках кого бы то ни было и плясать под чью-то дудку, когда сердце зовет меня по иному пути. Ты вырастил Киарана мудрым и уравновешенным. Это живет в нем, точно также, как кровь ведьмы. Все, что ты любовно внушал ему за долгие годы учебы, сделало его сильным. Возможно, он сильнее, чем ты думаешь.

Больше мы об этом не заговаривали. Прошло еще много времени, лето уступило место осени, Джонни научился сидеть и уже самостоятельно ползал, то на животе, то на коленках. Конор ушел в лес, уведя за собой свою молчаливую свиту в белых одеяниях. На прощание он сказал мне лишь одно:

— Береги его, Лиадан. Ради всех нас, береги.

 

Глава 25

Эамон не давал о себе знать, только прислал эскорт для сестры. И я была этому неимоверно рада, наш последний разговор глубоко отпечатался в моей памяти, не говоря уже о поцелуе. К осени, я даже была способна более-менее уверенно убеждать себя, что он, вероятно, наконец-то смирился с моим отказом и решил, что жизнь продолжается. Очень жаль, если мое решение осложнило жизнь Шону или Лайаму, для которых добрые отношения с Эамоном очень многое значили: не только возможность совместной обороны, но и успех предполагаемого похода против Нортвуда. И тот и другой заметили молчание Эамона. Но что бы то ни было утверждать было слишком рано. Со временем союз станет крепок, как никогда, ведь Эйслинг ближайшей весной должна выйти замуж за Шона. Это прольет бальзам на многие раны.

Как-то теплым вечером незадолго до Меан Фомар, когда почти весь урожай был уже собран, а спелые яблоки огнем горели на яблонях, я отправилась с Джонни на отдаленный пляж на озере. Здесь стена плакучих ив подходила практически к самой кромке воды, а изгиб берега обещал одновременно убежище и уединение. Стоял великолепный день. Озеро сверкало, лес только-только начал одеваться в осенний убор, то тут, то там пестрея оранжевыми, пунцовыми и желтыми пятнами на фоне темных сосен, венчавших холмы. В детстве мы провели здесь много счастливых часов, плавая, ныряя, карабкаясь по деревьям и без конца изобретая новые игры. Я положила малыша голышом на песок, и он пополз по нему на четвереньках, оставляя за собой причудливые узоры. Потом я разделась сама и вошла с ним в воду. Все работали в полях, нас никто не мог потревожить. Джонни, чувствуя прохладное прикосновение воды, восторженно хохотал, сверкая парой новеньких зубиков. Я то приподнимала его, то вновь опускала в воду, стараясь не брызгаться.

— На следующий год летом я научу тебя плавать по-настоящему, — сказала я. — Ты у меня будешь, словно ловкий лосось или даже тюлень. И тогда все начнут говорить, что твой отец принадлежал к морскому народу.

Мы играли и забавлялись, пока сын не устал. Тогда я уложила его спать на одеяле в тени ив. Заснул он не сразу, ему явно нравилось тихо лежать, разглядывая пятна света и тени на длинных листьях и тихо воркуя на своем непонятном языке. Фиакка устроился на ветке неподалеку и сторожил. Он очень переживал, когда мы купались: беспокойно каркал, хлопал крыльями, ходил туда-сюда у кромки воды, оставляя на песке аккуратные отпечатки маленьких лапок. Теперь он успокоился. Я снова вошла в воду и поплыла, время от времени оборачиваясь на Джонни, а потом нырнула, чтобы почувствовать влагу на лице, и снова вынырнула, откинув назад волосы и подняв целый шлейф брызг. Это было восхитительное ощущение, словно в сильных объятиях воды я могла на некоторое время забыть обо всех сложностях своей жизни, обо всех предстоящих мне решениях. Не думать о секретах, двуличии и риске, снова окунуться в восхитительную, невинную детскую свободу.

Через некоторое время я замерзла и поплыла к берегу. Джонни скоро проголодается, но пока он сладко спал на своем одеяльце. Я стояла по колено в воде и выжимала из волос воду. Вокруг ни звука, ни движения, но что-то заставило меня поднять глаза. Волоски на затылке встали дыбом, я была уверена, что за мной наблюдают.

Под ивами, неподвижный как ствол дерева, стоял мужчина. Тот, кто сейчас увидел бы его впервые, мог бы подумать, что сложные узоры на его лице — просто прихотливая игра солнечного света, пятнами пробивающегося сквозь листву. Одет он бы очень просто: в неброские серые и коричневые тона — разумный выбор для человека, собирающегося слиться с лесом. Я не заметила у него никакого оружия. Похоже, Крашеный считал, что лес Семиводья преодолеть не сложнее, чем болота Шии Ду. А возможно, его пригласили.

Он не двигался. Мне явно придется выйти из воды, в одной лишь мокрой рубахе, и при этом найти подходящие слова. Я выбралась на берег, изо всех сил пытаясь сохранить достоинство, но очень сложно контролировать ситуацию, когда приходится наклоняться, чтобы отжать подол, а у тебя при этом голые руки и плечи, половина груди выставлена на обозрение, все ноги в песке, и с собой нет ни расчески, ни зеркала. Я потянулась к сложенной на травке одежде, но Бран опередил меня. Малыш под ивами у нас за спиной не издавал ни звука.

Бран расправил мою шаль и собирался накинуть мне на плечи. Какие уж там «подходящие слова»! Я не могла дышать, не то что выдавить из себя нечто осмысленное. Шаль упала на землю, его руки обвились вокруг меня, а мои — вокруг него, его губы оказались на моих губах, и поцелуй был нежным до слез. Он взял мое лицо в ладони, медленно поглаживая большими мальцами мои виски и щеки, будто сам не мог поверить, что я здесь, в его объятиях. Голод в его глазах противоречил скупости прикосновений.

— Ох, Лиадан! — шептал он. — Лиадан…

— Ты жив, — пробормотала я, легко прикасаясь пальцами к его шее и чувствуя, как бешенно бьется мое сердце. — Я и не надеялась… но тебе нельзя здесь находиться, Бран. Часовые Лайма постоянно начеку. А он все еще верит… я не рассказала ему правды о сестре и о том, как ты помог ей. Я бесконечно обязана тебе за то, что ты сделал.

— Вовсе нет, — тихо ответил он. — Ты заплатила, помнишь? А теперь давай вспомним хоть немного о Правилах, пока мы еще можем владеть собой. Сядь рядом.

Он наклонился, поднял шаль и накинул мне на плечи.

— Ну вот, — он глубоко вздохнул. — Мы должны сесть в трех шагах друг от друга, только тогда я смогу выложиь тебе все свои новости.

— Я уже знаю, что сестра в безопасности, — сказала я, сев, как велено. Он устроился неподалеку на траве. — В день, когда умерла мама, прибыл… вестник.

— Понятно. Твоя мать… ты, наверное, очень горевала.

Я кивнула, мне все еще было сложно говорить, сложно дышать, невозможно собраться с мыслями.

— У меня есть для тебя и еще кое-что интересное, — продолжил Бран. — То, что я узнал по дороге сюда. Новость, возможно, еще не достигла ушей твоего брата или дяди. Уи-Нейлл мертв. Задушен во сне, в собственном лагере на пути к северу. Это произошло довольно давно, говорят, еще в первой половине лета. Пока его смерть держат в тайне, из стратегических соображений. Убийца неизвестен. Все произошло ночью, а тело нашли лишь на рассвете. Но, наверняка, действовал мужчина с сильными руками, умеющий незаметно передвигаться по лесу.

Мысли мои понеслись вскачь, возможные выводы пугали.

— Понятно, — прошептала я.

— Может, кто-то из твоих родственников все же знал правду? И этот кто-то не побоялся предать Уи-Нейлла достойному наказанию за зло, причиненное твоей сестре?

— Думаю, Шон мог обо всем догадаться, — медленно проговорила я. — Но со дня маминой смерти он оставался здесь, в Семиводье.

— Ты так никому ничего не сказала?

— Похоже, ты удивлен. Но ведь ты сам мне это советовал. Тебя смущает, что женщина тоже может обладать сильной волей?

— Вообще-то нет. Я уже понял, что тебя нельзя считать просто обычной женщиной. Ты остаешься сама собой, во всем.

— И все же я, в конце концов, рассказала правду. Отцу и Сорче. Я не могла допустить, чтобы мама умерла, считая, что Ниав погибла. Я рассказала им, что ты для меня сделал.

Мы посидели молча, я обдумывала безумную мысль, что Большой Человек, покровитель всего, что растет, беспристрастный судья в любом споре, мог сжать своими большими руками шею Фионна Уи-Нейлла и выдавить из него жизнь.

— Я бы на твоем месте не беспокоился, — безразлично произнес Бран. — Это, как и многие другие нераскрытые убийства, скорее всего припишут банде Крашеного. У нас на счету и так масса злодеяний, одним больше, одним меньше — неважно. Твой отец по крайней мере, сделал первый шаг, чтобы искупить предыдущие ошибки.

Я нахмурилась.

— Так человек должен непременно убить кого-то, чтобы заслужить твое уважение?

Бран равнодушно посмотрел мне в глаза.

— Он должен показать, что способен принимать решения и следовать им. Если на него возложены какие-либо обязанности, он не может пренебречь ими, когда ему вздумается. Если от него зависит судьба земли, семьи и людей, ему полагается нести этот груз всю свою жизнь, и он не имеет права просто так все бросить и помчаться за первой понравившейся ему встречной женщиной.

Я вздохнула.

— Как бы я хотела, чтобы ты познакомился с мамой. Всего один раз поговорив с ней, ты бы полностью изменил свое мнение. А отец… решение прийти сюда, чтобы быть с ней, далось ему непросто. И он не отказывался от ответственности, просто сменил один груз, как ты это называешь, на другой. Он был очень ей нужен, Бран. Нужен не меньше, чем… — у меня сорвался голос, и я не произнесла «чем ты мне». Я не могла этого сказать.

Некоторое время он сидел молча, а потом сказал:

— Я не могу остаться здесь надолго. Мне необходимо встретиться с твоим братом, моя задача выполнена лишь наполовину. Есть ли поблизости другие женщины, или ты здесь одна?

— Сюда вряд ли кто-то придет. А почему ты спрашиваешь?

— Я… я убеждал себя, что когда вновь встречу тебя, буду практиковаться в искусстве самообладания, но я…

Он не договорил, поскольку неожиданно оказалось, что мы обнимаем друг друга, что его тело крепко прижимается к моему, и нас накрывает волна желания, мы просто больше не в силах его сдерживать. Как же сладко было ощущать вес его сильного тела и лихорадочные прикосновения его рук к мокрой ткани сорочки! Все вокруг исчезло, кроме этих ощущений. Исчезли мужчина и женщина, обнимающиеся на берегу под ивами. Не было больше ни Брана, ни Лиадан, только две половинки единого целого, наконец-то сумевшие воссоединиться. Я вдохнула и еще крепче прижала его к себе. Он что-то прошептал, слегка передвинулся, и у меня перехватило дыхание. И тут с другого конца пляжа раздалось хныканье, а с ветки над нами послышалось карканье, и мы оба замерли. Хныканье стало громче, мы разомкнули объятия и встали. Я отошла и взяла сына на руки, а Бран неподвижно стоял на месте, и лицо у него неимоверно побледнело.

— Прости, — глупо пробормотала я. — В этом возрасте они совершенно не умеют ждать, когда голодны. — Сын хотел есть, он сердился, и у меня не было иного выбора, только сесть прямо здесь, на виду, спустить сорочку с плеча и приложить его к груди. Хныканье моментально прекратилось и он начал сосать. Ворон над нашими головами тоже замолчал… А ведь Фиакка не предупредил меня о приближении Брана! Странное упущение для столь внимательного стража.

Бран все не двигался. Он продолжал пораженно смотреть на меня, лицо его стало отчужденным и застывшим, как маска.

— А ты явно не теряла времени, — заметил он. — Почему ты не упоминала об этом раньше? В какую игру ты играла?

На меня нахлынули болезненные воспоминания о другом точно таком же разговоре, и я едва не заплакала от возмущения и обиды.

— Что значит «не теряла времени»? — возмущенно прошептала я.

— Мои осведомители обычно работают лучше. Никто не рассказал мне, что ты вышла замуж и родила. Какой же я идиот, что пришел сюда!

Я не знала плакать мне или смеяться. Ну как мужчина, которого все считают способным выполнить задачу любой сложности может быть настолько туп?!

— Мне казалось, ты пришел повидаться с моим братом, — запинаясь, произнесла я.

— И это тоже. Я тебе не соврал. Но я также думал… я надеялся… но явно ошибся. Что ты все еще будешь… поверить не могу, что я снова попался на ту же удочку.

— И правда, — сказала я. — Ты здорово ошибся, если мог подумать обо мне нечто подобное. Получается, я для тебя не лучше придорожной девки, которая отдается любому, кто поманит.

Он нехотя приблизился и присел на корточки недалеко от меня. Он явно не мог оторвать глаз от сосущего малыша.

— Думаю, они просто нашли тебе подходящего мужа, как в свое время твоей сестре, — без выражения произнес он. — По крайней мере, это не Эамон Черный. Я пристально за ним наблюдаю и уж об этом точно узнал бы. Сына какого лорда для тебя выбрали, а, Лиадан? Ты что, переспав со мной, поняла, что тебе это так нравится, что ты жить не можешь без супружеской постели?

— Если бы не ребенок, я бы тебя ударила за такие слова, — я переложила малыша к другой груди. — Ты явно так и не научился доверять.

— Как я могу доверять тебе после такого?! — процедил он.

— Предрассудки так ослепили тебя, что ты не видишь очевидного, — произнесла я, как могла спокойнее. — Ты не задавался вопросом, почему я все еще здесь, в Семиводье, а не где-то там, с мужем?

— Даже и представить себе не могу, — промямлил он. — Твоя семья живет по собственным законам.

— Забавно, что это говоришь именно ты. — Чума на него, да он просто недостоин знать правду! Как он мог так все перевернуть?!

— Лучше расскажи мне все, Лиадан. Кто он? За кого ты вышла замуж?

Я сделала глубокий вдох.

— Я осталась дома, потому что никакого мужа у меня нет. И не потому, что никто не делал мне предложения. У меня были все возможности выйти замуж, но я отказалась. Я не хочу, чтобы твой сын носил имя другого мужчины.

Воцарилась гробовая тишина, только слышно было, как причмокивает ребенок. Он сосал очень активно, скоро наелся, и начал рваться у меня из рук, желая снова исследовать мир. Он зигзагами подполз к Брану, плюхнул маленькую, растопыренную ладошку на его изрисованные пальцы и завороженно уставился на них.

— Что ты сказала? — Бран сидел как каменный, словно боялся, что если только он двинется, мир вокруг него рухнет.

— Думаю, ты все прекрасно слышал. Это твой сын, Бран. Я как-то сказала, что у меня не будет никого кроме тебя, а я никогда тебе не лгала и не солгу.

— Почему ты так уверена?

— Ну, поскольку я занималась любовью только с одним мужчиной и только одну ночь, мне кажется, что места для сомнений нет. Или ты забыл, что произошло между нами?

— Нет, Лиадан. — Он слегка двинул лежавшими на траве пальцами, и Джонни внезапно сел, тихо вскрикнув от удивления. Малыш поднял голову и его серые глаза отразили мрачное выражение глаз Брана. — Я не забыл. Такую ночь и такое утро забыть невозможно, неважно, что было потом. Но это… я просто не могу поверить. Я, наверное, вижу сон. Наверняка, это плод моего воображения.

— Когда я его рожала, он вовсе не казался мне плодом воображения, — сухо заметила я.

Он поднял на меня глаза и сжал губы.

— Почему ты мне не сказала? Как ты могла?!

— Я почти сказала тебе, тогда, в Шии Ду. Но у нас не было времени, и кроме того, мне казалось, ты и так несешь на себе слишком тяжкий груз. Не хотелось добавлять тебе еще. Но мне так хотелось, чтобы ты присутствовал при его появлении на свет! Просто ужасно хотелось, чтобы ты разделил со мной радость от его рождения.

Снова наступила тишина. Джонни потерял интерес к руке Брана и пополз по направлению к воде. Бран смотрел ему вслед и от выражения его глаз у меня внутри все переворачивалось. Но когда он наконец заговорил, голос его был абсолютно спокоен.

— Ты же знаешь, что я из себя представляю. Знаешь, какую жизнь я веду. Я не могу нести этот груз, не подхожу на роль мужа и отца. Ты сама говорила, у меня одно ремесло — убивать. Мне бы не хотелось, чтобы сын пошел по моим стопам. Ему будет лучше без меня, да и тебе тоже. Я не могу понять твоих родных, но я точно знаю, несмотря на все грехи твоего отца, твой брат — славный парень, он способен защитить тебя и предоставить все необходимое. Мы должны попрощаться, Лиадан. Я не могу стать таким мужчиной, какой тебе нужен. Я… меченый, неполноценный. Будет лучше, если мальчик никогда не узнает, кто его отец.

Я еле могла говорить.

— Значит, ты хочешь повторить историю Кухулинна и Конлая, так?

— Историю, полную горечи и печали, — тихо проговорил он. — Думаю, именно так оно и есть.

Мы некоторое время тихо сидели, наблюдая, как малыш продвигается по песку с энергией, далеко превосходящей его ловкость. Он постоянно падал то на локти, то на колени, то плюхался на бок, но неизменно снова поднимался.

— Я уже вижу, что ошибался, когда называл это «грузом», — заметил Бран. — Это не груз, а бесценный дар. Подарок, который нельзя разбазаривать на такого, как я.

— А-а-а! — проговорила я. — Подарки, знаешь ли, приходят к нам непрошенными. Мы с тобой оба согласились принять его в ту ночь, когда любили друг друга. Твой сын не судит тебя, и я не сужу. Для него ты — чистый лист, начиная с этого дня, на нем можно писать что угодно. А я… я никогда не просила тебя измениться. Ты такой, какой есть. У меня сильные руки, Бран. Я не спала ради тебя в самые темные ночи. В новолуние моя свеча постоянно горела, чтобы осветить тебе путь. Ты, конечно, можешь отказаться от этого дара, но это будет непросто. Ты живешь в моем сердце, хочется тебе этого или нет.

Он кивнул.

— Я знал это, хоть и не понимал, откуда. Иногда мне казалось, что я вижу в темноте твое лицо. Но я считал, что во мне говорит слабость. Лиадан, ты не должна со мной связываться. Ты достойна большего, гораздо большего: уважения, успеха… мужчины, за которого тебе не будет стыдно. Моя жизнь — это бегство и опасность, мрак тени и маскировка. И изменить это нельзя. Я не хочу, чтобы и ты так жила… и… или мой сын.

— Если ты не видишь для нас с тобой будущего, зачем ты здесь? — прямо спросила я. — Ты же мог тихо повидаться с Шоном и исчезнуть незаметно, как и пришел. Как-то ты просил меня остаться с тобой. Может, забыл? Ты тогда изменил решение, лишь узнав, кто я. И все же, ты принимаешь от моего брата деньги. Сколько он заплатил тебе за задание? Почему ты работаешь на сына Семиводья, а дочь Семиводья отвергаешь? Это же бред какой-то!

— Полагаю, — устало произнес он, — это чем-то похоже на сеть, которой твоя мать оплела Хью из Херроуфилда, когда он настолько ослабел от желания, что бросил все свои обязанности, чтобы следовать за ней. Я уже понял, что даже мысли о тебе заставляют меня делать и говорить такое, что я сам себе удивляюсь. Ты так нужна мне, что я не могу нормально думать. Как-то я сказал тебе, что рассказывать истории опасно, что они заставляют людей мечтать о недостижимом. С самого дня нашей встречи меня мучают видения другой жизни… жизни, где я не одинок. Но такой человек, как я, должен оставаться один. Дружить со мной… связаться со мной — это смертный приговор, что будет подписан рано или поздно. Тебе надо жить дальше без меня, Лиадан.

Мне было неимоверно больно, но я постаралась выдержать легкий тон.

— То есть, ты думаешь, мне стоило выйти замуж на Эамона, когда он это предлагал? — проговорила я, приподняв одну бровь. — Ведь он не раз делал мне предложение. Даже после того, как я родила, он хотел, чтобы я стала его женой, и не был готов к отказу.

— Что?! — он возмущенно вскочил. — Этот человек хотел присвоить мою женщину и моего сына? Тот самый, чей отец оказался таким предателем, что подумать страшно? Клянусь адом, мне нужно было воспользоваться возможностью и перерезать ему глотку. — Вдруг его тон резко изменился. — Ничего, что он это ест? — спросил Бран, глядя на малыша.

Тот обнаружил на песке толстое, извивающееся насекомое, каким-то образом умудрился зажать его в кулачке и теперь тащил это живое угощение в рот.

— Джонни, нельзя! — закричала я и помчалась освобождать несчастное создание из цепкой хватки сына и срочно отвлекать малыша игрой в куличики, пока насекомое спасалось бегством.

Бран за нашими спинами внезапно затих. А потом произнес:

— Что ты сказала? — И мне сразу стало ослепительно ясно, что мамина интуиция в который раз не подвела.

— Я позвала своего сына по имени.

— Почему ты выбрала именно это имя? — голос Брана звучал неуверенно.

— Он назван в честь своего отца, и в честь отца своего отца, человека чистого и честного, — тихо ответила я, машинально строя очередной песчаный замок. Как только я закончила, Джонни протянул ручку и разрушил мое творение.

— Но… как ты узнала? Это имя… это имя не произносили столько лет, что я сам его почти забыл. — В его голосе было столько боли, что мне стало страшно.

— У нас в Семиводье имя Джона упоминалось довольно часто, — серьезно ответила я. — Твой отец был лучшим другом моего отца. Они вместе росли. Мой отец сказал, что счастлив, что его внук — одновременно и внук Джона.

— Но откуда он узнал? Я не ношу имени своего отца. Уже давно. Он умер. Он умер, когда я был еще слишком мал, чтобы хоть что-то запомнить. Он был убит, защищая твою мать, когда она вмешалась в жизнь Херроуфилдов и соблазняла лорда Хью, чтобы он забыл о своих обязанностях. Возможно, мой отец и впрямь был достойным человеком. Мне не посчастливилось в этом убедиться.

Я вздохнула.

— Определенно, тот, кто рассказал тебе эту историю, имел очень специфическую точку зрения на те события. Быть может, ты тогда был слишком мал, чтобы понять, что в этих рассказах — не вся правда. Кто поведал тебе эту историю?

Его лицо внезапно застыло.

— Я не стану об этом говорить.

— Возможно, было бы лучше, если бы ты все же поговорил об этом, — осторожно начала я. — Ты мог бы рассказать мне.

— О некоторых вещах лучше не вспоминать. Это такой тяжкий груз, что я не могу его с кем-то разделить.

— Но очень вероятно, что он перестанет быть грузом только после того, как ты его с кем-то разделишь.

— Я не могу, Лиадан.

— Я не ответила на твой вопрос, — сказала я чуть погодя. — Я расскажу тебе небольшой кусочек твоей собственной истории. То, что знаю. Видишь одеяльце под деревьями, на котором спал Джонни? Принеси его сюда.

Пальцы Брана гладили мое рукоделие, перескакивали с лоскутка на лоскут.

— Это…

Я кивнула.

— Я взяла на себя смелость слегка перекроить твой плащ, а то я не могла его носить. В этом одеяльце заключены частицы сердец всех родных Джонни, они своей любовью охраняют его сон. Розовое платье моей сестры Ниав, мое платье для верховой езды, старая рубаха отца, вся в пятнах от работы на ферме. Твой плащ, согревавший меня ночью под звездами. И…

Его пальцы остановились на выцветшем синем лоскутке с остатками изящной вышивки: виноград, лист, маленькое крылатое насекомое. Он перевернул руку, и там, на внутренней стороне запястья, оказалось точно такое же насекомое, созданное иголкой и красками — самый первый рисунок, который он потребовал выколоть себе в возрасте девяти лет, решительно настаивая, что он уже мужчина.

— Это лоскут с любимого платья моей матери, — сказала я. — У нее в Херроуфилде был один верный друг, жена Джона, Марджери. Марджери сама сшила это платье, она очень хорошо управлялась с иголкой. Это платье мама получила в подарок, в знак любви и благодарности. За то, что когда Марджери рожала сына, только знания моей матери и ее талант повитухи спасли ему жизнь. Когда родился мой собственный Джонни, мама сказала, что роды проходили точно также, и что мальчик так похож на того, другого, что это не может быть простым совпадением. Она сказала: «Думаю, я могу назвать имя отца этого ребенка». Ибудан — лорд Хью — согласился с ней. Я хотела назвать мальчика в честь его отца. Я хотела вернуть тебе твое имя. Твои родители не хотели бы, чтобы ты жил в ненависти, Бран. Они были бесконечно благодарны маме, а она им. Они любили и оберегали ее.

— Ты не можешь знать наверняка, — его голос звучал безо всякого выражения.

— Скажи мне одну вещь. Ты называл моего брата славным парнем. Мне кажется, несмотря на все твои слова о сетях и очаровывании, обо мне ты скорее хорошего мнения. И о моей сестре, которую ты спасал, рискуя собственной жизнью, тоже. Но, Бран, мы все — дети наших отца с матерью! Наверное, тебе все же стоит рассмотреть возможность, что Хью из Херроуфилда пришел в Семиводье, руководимый любовью и чувством долга. Что он не просто скрылся, не позаботившись о своих людях.

— Ты не понимаешь. Наверное, это и к лучшему, чтобы ты так ничего и не узнала.

— Что случилось с твоей матерью? Что стало с Марджери?

Тишина. Эта боль, похоже, слишком глубока, чтобы о ней говорить. Она надежно спрятана в его душе.

— Я задам тебе всего один вопрос, и давай покончим с этим. Что, если бы я с малышом находилась в каком-нибудь опасном месте, и ты приставил бы к нам охрану: Альбатроса или, может, Змея? Что, если бы на нас напали, и мой телохранитель погиб? Ты бы счел, что просить его охранять меня было безответственно с твоей стороны?

— Он бы не погиб. Мои люди — лучшие в своем деле. И все было бы совершенно не так. Если бы ты и… и Джонни оказались в опасности, я сам бы охранял вас. Я никогда и никому не доверил бы эту задачу. Это неудачный вопрос. Я бы в первую очередь убедился, что подобной ситуации никогда не возникнет. Если бы я… нес за тебя ответственность… ты бы никогда не оказалась в опасности.

— Но если бы это все же случилось?

— Мои люди ежедневно рискуют, — нехотя ответил он. — Люди умирают, а работа продолжается. Именно поэтому у нас нет ни жен, ни сыновей.

— М-м-м-м-м, — ответила я. — Ну что ж, ты сам уже как минимум дважды нарушил собственные правила. Ты расскажешь им об этом, когда вернешься?

Возникла пауза.

— Я не вернусь, пока не выполню свое задание, — сказал он. — И я действительно пришел сюда, чтобы повидаться с твоим братом. Уже поздно, я должен сделать, что нужно, и уходить.

Он встал, все еще держа в руках одеяльце. Джонни азартно трудился, набрав полные кулачки песка. Я встала.

— Полагаю, совершенно бессмысленно просить тебя вернуться целым и невредимым, — сказала я, изо всех сил пытаясь, чтобы мой голос звучал ровно. — Наверное, бессмысленно даже просто просить тебя вернуться. Но пока тебя нет, я буду жечь свечу. Береги себя.

— Мне надо идти, Лиадан. Не бойся за меня. Мы с твоим братом прекрасно понимаем, на какой риск идем. Я… мне пора уходить. Во имя всего святого! — вдруг воскликнул он, снова обнимая меня. — Я отдал бы что угодно, лишь бы провести эту ночь с тобой. Видишь, каким дураком я становлюсь, когда… — И он снова поцеловал меня, глубже, яростнее. Мне показалось, что это его последний поцелуй, поцелуй воина, уверенного, что он отправляется на свою последнюю битву. Казалось бы, чего проще, отступить на шаг и отпустить его? Но мои руки словно бы жили собственной жизнью, держали и не отпускали, а его руки обвились вокруг меня крепким, горячим кольцом.

— Ты все еще веришь, что я тебя заворожила, наложила какие-то женские чары? — выдохнула я.

— А что мне еще думать? Стоит мне коснуться тебя, и я забываю, кто я такой, чем я являюсь, а чем нет.

— Это широко известное явление, — ответила я, пытаясь улыбнуться. — Когда мужчина и женщина находят друг друга, когда их тела говорят друг сдругом… может быть, дело только в этом.

— Нет. Здесь все иначе.

Я не стала возражать, я и сама верила, что он прав. Одно дело, притяжение плоти, пусть и очень сильное, как я уже убедилась. Но наша связь была неизмеримо сильнее и глубже: вечная, нерушимая, тайная. Я не забыла, как те голоса в пещере убеждали меня: «Прыгай!»

— Лиадан, — прошептал он, зарывшись губами мне в волосы.

— Что?

— Скажи, чего ты от меня хочешь?

Я прерывисто вздохнула и слегка отстранилась, чтобы видеть его лицо. Оно, несмотря на маску ворона, выглядело очень серьезным и впервые за все это время очень юным. Двадцать один, не больше, хоть мне и сложно было в это поверить.

— Чтобы твой дух излечился от ран, — тихо проговорила я. — Чтобы ты смог увидеть свой путь. Больше я ничего не хочу.

Секунду мне казалось, что он не знает, что ответить, он озадаченно хмурил брови.

— Я ожидал совсем другого ответа. Ты всегда умудряешься сказать что-нибудь такое, что я просто не нахожу слов.

Я подняла руку и погладила узор, обводивший его серый глаз и спускавшийся по щеке к подбородку.

— Мне уже говорил об этом мой дядя Конор. Он приглашал меня с сыном уйти к ним в лес и примкнуть к друидам.

— Не уходи! — Он отреагировал немедленно, словно голос того самого, плачущего во тьме мальчика эхом прозвучал в мозгу. Он сжал меня так, что я начала задыхаться. — Не забирай его!

У меня заколотилось сердце. Он напугал меня.

— Все хорошо, — тихо успокоила я его. — Я все так же буду жечь для тебя свечу. Ведь я пообещала, а я никогда тебе не вру.

Я уткнулась лбом в его грудь, думая, что просто не вынесу минуты, когда он выпустит меня из объятий и исчезнет в лесу.

— Ты сказала, чего хочешь для меня, — очень тихо произнес Бран. — А чего тебе хочется для себя самой?

Я посмотрела ему в глаза, мне казалось, что ответ ясно читается у меня на лице. Но произнести это вслух я не могла, не теперь.

— Я расскажу тебе об этом, когда ты вернешься, — мой голос опасно дрожал. — Пока ты не готов услышать мой ответ. А теперь иди, пока у тебя не появился еще один повод считать, что женщина может заплакать, когда пожелает, просто так, для пущего эффекта.

Как же нам было сложно оторваться друг от друга. Но мы сделали это, и Бран опустился перед сыном на колени на мокрый песок небольшого пляжа. Джонни поднял головку и что-то пробормотал на своем непонятном языке.

— Я тоже так думаю, — серьезно ответил Бран. — Ты проснулся как раз вовремя. Иначе мы вполне могли бы сделать так, что в этом мире теней и печали родился бы еще один маленький мальчик, а, возможно, и девочка. — Бран нежно погладил малыша по темным кудряшкам и встал.

— Я не могу ничего тебе обещать, — мрачно заявил он. Теперь Бран снова отступил от меня на три шага, будто считал, что подходить ближе слишком опасно.

Мне становилось все труднее сдерживать слезы.

— Я ничего и не жду, — ответила я. — Со мной остаются мечты и надежды касательно нас троих, вот и все.

— До свидания, Лиадан. — Он подхватил свой сверток и зашагал прочь по траве в тень ив. На краю леса Бран остановился и обернулся. Сперва поглядел на Джонни, затем на меня, и я ощутила, будто в его глазах и повсюду вокруг него сгущаются мрачные тени.

— Прощай, мое сердце, — прошептала я и наклонилась, чтобы поднять мокрого, перепачканного в песке малыша. Нам уже давно пора было возвращаться домой. Бран все смотрел на нас — от смеси любви и боли в его глазах у меня перехватило дыхание. Потом он развернулся и исчез.

 

Глава 26

После этого на меня начали мстительно накатывать непрошеные приступы предвидения. Я считала себя сильной, но мне никогда не приходилось противостоять столь серьезным испытаниям. Я до конца постигла капризную, обманчивую природу собственного дара, который далеко не всегда показывал правду. Прошлое, настоящее и будущее — то, что случилось, случится или может случиться, — были перемешаны в якобы ничем не связанных видениях. Понимание пришло как раз вовремя, без него я сошла бы с ума, как многие другие, проклятые тем же даром. Видения налетали на меня неожиданно и не несли ничего светлого. Даже когда никаких видений не было, мне все время казалось, что за мной следят, что все мои действия кем-то оцениваются и подвергаются детальному разбору.

Иногда все заканчивалось очень быстро. Например, идя из деревни с корзинкой в руке, я неожиданно чувствовала головокружение и вдруг прямо передо мной видела резные колонны, искаженное бешеной яростью лицо Эамона и его руки, крепко сжимающие шею Брана. И на этот раз руки Брана бессильно разжимались, роняя нож, лицо краснело и напрягалось, и тогда мою грудь начинало жечь от недостатка воздуха, а перед глазами начинала плясать засасывающая чернота. Или я сидела дома у очага, а Джонни играл на полу деревянными зверюшками, которых отец вырезал еще для маленькой Ниав. Я и сама не забыла, как обращаться с ножом, и рядом с толстобокой овцой, рогатой коровой и курицей с цыплятами лежала и парочка моих творений. Например, гордый, сильный волкодав. Свернувшаяся в кольца змея. Ловкая выдра. Я не стала вырезать ворона: у нас же был Фиакка, наш вечный, бдительный страж! И вот однажды я сидела и смотрела на играющего у моих ног сына. Вдруг зверюшки вокруг него ожили, между ними появилась лошадь, а на ней всадник с гербом Семиводья на груди — двумя вдетыми друг в друга торквесами. Это мой дядя Лайам ехал где-то далеко от лесов, по узкой тропе меж скал. Потом я услышала свист, глухой удар — и дядя, с удивленным лицом, молча свалился с лошади и остался без движения лежать на земле, а из груди его торчала стрела с красным оперением. И тут видение исчезло, я снова сидела в тихой комнате.

— А-а-ав! — провозгласил Джонни.

— Правильно, это собака, — дрожащим голосом ответила я. Лайам дома, с ним все в порядке…

В этом-то и заключалась проблема с даром предвиденья. Можно было, конечно, рассказать о своем видении, предупредить. Но не существовало ни малейшей гарантии, что это хоть как-то изменит ход событий. Можно было, наоборот, умолчать о видении, чтобы никого не волновать. Но если показанное происходило, ты мучился ужасным чувством вины: «Если бы я только сказал! Если бы я только предупредил…» Пока я держала свои видения при себе. Я не спрашивала Шона, ни какое задание выполняет для него Крашеный, ни какова может быть цена за подобные услуги. Он бы не сказал. Мы стали настороженно вести себя друг с другом, это жутко мешало. Похоже, именно то, что мы оба знали о Бране, делало нас осторожными, словно сложенное вместе, наше знание могло нести опасность.

Осень катилась к зиме, закончился сбор урожая, а об отце не было никаких новостей. Уже прошла пора отбраковки овец, уже складывали на хранение корнеплоды, отставляли на зиму масло и сыр. Во всем доме ощущалась некоторая нервозность, а внизу, в деревне, люди один за другим начали валиться с тяжелым, лающим кашлем.

— Где же носит Ибудана, когда он мне так нужен?! — сквозь зубы цедил Лайам, быстрым шагом направляясь к ферме. Вокруг него толпились работники, хором задавая всевозможные вопросы.

Луна пошла на убыль, снова выросла и опять исчезла, ночи стали холоднее. Я зажигала свечу и наблюдала, как растет мой сын. В воздухе витал холод, никакого отношения не имеющий к близкой зиме. Я думала, как там Крашеный, далеко-далеко от нашего леса, может, даже за границами Ирландии, со своей опасной, безнадежной, самоубийственной миссией? Брат стал необычайно молчалив и озабочен. Они с Лайамом часто и подолгу совещались наедине, а один раз даже с приехавшим буквально на пару дней Шеймусом Рыжебородым. Дело двигалось, но о нем никто не говорил. Не упоминали также о смерти Фионна. Я тоже держала язык за зубами. Однако я боялась за Брана и сказала себе, что если мне представится такая возможность, в следующий раз я так ему и скажу. Это не жизнь — постоянно мучиться в ожидании, а в редкие моменты свиданий постоянно прощаться. Я хотела предоставить ему выбор: изменить свой путь, поставить свои способности на службу иной цели или навсегда уйти от меня. Но мне казалось, я знаю, что он скажет в ответ, и боялась это услышать.

И вот наступила такая ночь, когда темных видений стало столько, что я просто должна была с кем-то поделиться. Возможно, сначала я и правда заснула, но мне не просто снились кошмары. Видения нахлынули небольшими обрывками, будто мой разум сложил и перемешал множество мест и времен и теперь выдавал их мне в случайном порядке. Я увидела дряхлого, древнего старика, одиноко бродившего по пустым галереям Семиводья, тяжело опираясь на тисовый посох. Он бормотал про себя: «Все ушли… ни сыновей, ни дочерей… как можно спасти лес, если детей Семиводья совсем не осталось?». В этом сгорбленном старце я узнала своего брата Шона. Потом картина резко изменилась, я оказалась в каком-то тесном, закрытом помещении, мои скрюченные руки и ноги сводило судорогой, я не могла дышать. Там было жарко, душно, кто-то кричал, но поскольку воздуха не хватало, крик выходил не громче шепота: «Где ты?»

Тут мои глаза распахнулись, я, дрожа и задыхаясь, лежала в собственной постели, в Семиводье, и когда ужас слегка поулегся, я обнаружила, что вокруг не абсолютная темнота, поскольку огонек моей свечи до сих пор горит. Сердце у меня стучало, как молот, вся я была в холодном поту. Но видения не окончились, я увидела, как ссорятся двое, Эйслинг и ее брат. За их спинами злобно таращились чудовища, вырезанные на столбах главного зала в Шии Ду. «Ты не можешь так поступить! — кричала Эйслинг, а глаза у нее опухли от слез. — Ты уже согласился! Ты дал слово!» Лицо Эамона было холодно, как у мирового судьи, оглашающего приговор. «Союз нам больше не нужен, — ответил он. — Я все решил». Эйслинг всхлипнула, и видение снова изменилось. Она стояла на сторожевой башне, часовые повернулись спиной к ней. Она в своем белом платье вскарабкалась на парапет, а потом кто-то закричал: «Нет!» Но она шагнула в пустоту и беззвучно рухнула на острые камни далеко внизу. Видение не скрыло от меня ни единой детали. Я в ужасе закричала, Джонни проснулся и захныкал, Фиакка тут же присоединил свой голос к общему шуму.

Реакция последовала незамедлительно. Сперва, зевая, появилась служанка, взяла малыша на руки и начала убаюкивать. Потом, хмурясь, вошла Жанис со светильником, а за ней — Шон. Он быстро оценил ситуацию и уловил мой ужас, который в такие моменты свободно выплескивался наружу. Он отослал всех обратно в постель, я взяла мальчика на руки и обнимала его, пока мы оба не успокоились. Потом Шон сел рядом, и я выпила вина. В окне горела моя свеча. Я теперь ставила ее там каждую ночь, независимо от того, что было за окном: тоненький серебристый серп, круглая сияющая луна или полное теней темное небо.

— Лучше? — спросил Шон.

Я испустила долгий дрожащий вздох.

— Я… ох. Шон… Я видела…

— Не торопись, — тихонько посоветовал мой брат, тоном, несколько напоминавшим отцовский. — Ты хочешь мне все рассказать?

— Я… я не знаю. Это было… ужасно, и не только это, но… Шон, не думаю, что я могу рассказать тебе об этом. — Картинка все еще стояло у меня перед глазами: переломанные кости, невидящие глаза, светлые волосы, яркая кровь и… и все остальное. Я пыталась скрыть это видение, чтобы брат не проник в него.

— Я волнуюсь за тебя, Лиадан. — Шон держал в ладонях собственную чашу с вином и, не мигая, смотрел на пламя свечи. В его лице появилась твердость. Отсутствие отца изменило равновесие нашего дома больше, чем кто-либо рассчитывал. — Тебя уже давно тревожат эти видения, я же знаю. Возможно, тебе стоит поговорить с Конором. Он придет, если за ним послать.

— Нет! — резко ответила я, подумав: «Джонни подрос. Конор снова предложит мне пойти с ним в лес, и мне придется искать причины для отказа». — Шон, ты должен рассказать мне, что происходит. Я знаю, это секрет. Но Дар, похоже, предупреждает меня о большой беде, и я боюсь за… за всех, кого люблю, но не знаю, кого и о чем предостерегать. Что за задание для тебя выполняет Крашеный? Кто еще о нем знает? Что происходит с Эамоном? — Я не хотела упоминать об Эйслинг. Как только он услышит ее имя, он поймет, что мои видения касались ее, и вытащит из меня правду… а эта правда может произойти, а может ведь и нет! Он кинется действовать, и, возможно, это приведет его к гибели.

У Шона сжались губы.

— Тебе не нужно об этом знать.

— Нужно, Шон. В опасности многие жизни, и даже больше чем жизни. Поверь мне.

— Лиадан?

— Что? — Я уже знала, что он хочет спросить.

— Это ведь его ребенок, да?

Теперь, когда он наконец озвучил свои подозрения, отрицать не было смысла. Но я также не могла сказать ему всей правды. Он не мог узнать другую часть истории: о Ниав, ее друиде и бегстве в Керри. Я просто кивнула и попыталась улыбнуться.

— Что, сходство так очевидно?

— Со временем, оно станет еще яснее. — Шон хмурился точно, как дядя Лайам. — Теперь уже слишком поздно указывать на неразумность твоих и его поступков или объяснять тебе, что ты действовала бездумно и эгоистично. А что Эамон? Он знает?

— Я не сказала ему, — ответила я, от всей души желая, чтобы его осуждение не имело надо мной такой власти. — Но он знает. Он… он намекал на шпионов, на тайные сведения…

— Он очень странно вел себя в последнее время, — произнес Шон после некоторого колебания, проверив, хорошо ли заперта дверь. — Он не приезжал на встречи, на которых обязан был появиться. Я посылал ему сообщения и не получал ответа. Меня это беспокоит. Даже Шеймусу с трудом удается достучаться до собственного внука.

— Ты, когда отправлял Крашеного на задание, действовал с согласия союзников? — Джонни снова заснул, держать его было тяжело, но мне не хотелось расставаться с его теплом.

— А ты как думаешь?

— Я подозреваю, что речь идет о личном тайном соглашении между вами двумя?

— Ты верно подозреваешь. Для него это шанс проявить себя. А для меня очень выгодное предприятие, где я ничего не теряю.

— Что ты имеешь в виду? — спросила я, неожиданно чувствуя холод в сердце.

— Мы договорились, что если его поймают, я ни за что не отвечаю. Рискует только он. Этот парень либо совершенно не беспокоится о своей жизни, либо чрезмерно уверен в себе. А возможно, и то и другое.

— Он лучший в своем деле. Но ты прав. У него не слишком развито чувство самосохранения. Это превращает его в удобный инструмент в твоих руках, так мне кажется.

— Звучит как-то неодобрительно, Лиадан. Не забывай, что мы мужчины, идет война, и подобные сделки заключаются каждый день. Я был бы идиотом, не ухватись за такую возможность. Если он успешно выполнит задание, я щедро заплачу ему и дам новое поручение.

— А если он умрет, как ты будешь смотреть в глаза мне и моему сыну? — дрожащим голосом спросила я.

— Если он умрет, то только потому, что верил в собственное всемогущество, — спокойно ответил брат. — Он принял мое предложение по собственной воле и на собственных условиях.

— Шон, пожалуйста! Пожалуйста, скажи, что это за задание. Расскажи мне, что вы с Лайамом и Шеймусом собираетесь делать. С меня довольно секретов, мне необходимо все знать.

Думаю, ему наконец стало понятно, в каком я отчаянии. В глазах у меня, без сомнения, еще стояли тени моих жутких видений.

— Ну ладно. Его задание состоит из двух частей, обе они служат целям союза. Год назад наша позиция была очень сильна, мы наконец снова могли планировать атаку с моря, чтобы выбить Нортвуда с Островов. Это стало возможным, благодаря силам Фионна. Но Фионн умер.

— Знаю.

— Знаешь? Откуда?

— Бран… Крашеный рассказал. Я уже давно это знаю, просто думала, что лучше ничего не говорить, пока новость не достигнет Лайама и не станет общеизвестной.

— Почему он рассказал тебе?

— У нас с ним нет секретов, Шон.

Брат молча уставился на меня.

— Этот человек как-то раз мне очень помог. Мы не просто случайно переспали. Его будущее тесно связано с моим, а, значит, и с твоим. Возможно, ты не понял этого, договариваясь с ним о задании, которое никто больше не готов выполнять. Что ты обещал ему в оплату?

— Так мне продолжать? Фионн умер. Чем меньше об этом говорить, тем лучше. Убийство приписали твоему другу, и никто не собирается обвинять кого-то другого. Но у нас тут же возникла проблема. Поддержка Фионна была нам совершенно необходима для успеха на поле битвы. Кроме того, Уи-Нейлл из Тирконелла продолжает распри с южными родичами. Отец Фионна и король ненавидят друг друга. А Семиводье и земли союзников как раз расположены между их владениями. Люди Фионна долго скрывали смерть своего вождя. Его убили еще до середины лета, меньше, чем через месяц после внезапного отъезда отца.

Я молча кивнула.

— Так вот, с одной стороны, для нас жизненно важно возобновить союз с северными Уи-Нейллами, но потихоньку, так, чтобы не рассердить верховного короля. Подобные связи лучше всего устанавливать посредством брака, но Ниав больше нет, а благородным лордам как-то не принято предлагать невест с незаконнорожденными сыновьями, какого бы они ни были рода. Правда, у нас есть еще один инструмент в переговорах: мы можем предоставить военную помощь, отражать возможные нападения с юга. В будущем мы также сможем предлагать… услуги специалиста, целый мир услуг, с которыми так мастерски справляется Крашеный: сбор информации, шпионаж, диверсии, тайны мореходства, мастерское владение оружием. Таким образом, мы с твоим приятелем можем быть очень полезны друг другу. Но это — дело будущего. В данный момент Лайам, Шеймус и я договорились о секретной встрече с Уи-Нейллом в тайном месте. Мы уверены, что он согласится. Отсутствие Эамона обеспокоило нас, но, как я уже сказал, Шеймус должен был изложить своему внуку эту часть плана, и тот обязан его поддержать. Он не может поступить иначе, ведь его владения расположены как раз по дороге на север из Тирконелла к нам.

— Ты рассказал мне только часть, — я встала и положила Джонни в кроватку, накрыв пестрым лоскутным одеялом.

— А, задание. Я сперва удивлялся, как такие люди, с такой… яркой внешностью могут успешно справиться с заданиями, где надо шпионить или вливаться в стан врага. Я хотел послать наблюдателя в сердце лагеря Нортвуда — на Большой Остров, чтобы он принес мне точный план их укреплений, узнал их слабые стороны, предоставил мне информацию о размерах гарнизона и его перемещениях, равно как и о кораблях. Я считал, что это неосуществимо, поскольку у этого бритта слишком хорошо развита сеть информаторов. И уж конечно, думал я, существо со столь заметной внешностью не имеет никаких шансов на успех. Но я изложил ему идею, зная о его репутации. И как ты уже догадалась, я сделал это один. Никто из наших союзников не догадывается об этой его миссии, хоть Шеймус и знает, что я подумывал о чем-то подобном. Если план увенчается успехом, я все им расскажу.

— Ты говорил, что твой план состоит из двух частей, — напряженно произнесла я. — Что за вторая часть.

— Мне нужна была информация, но одновременно и отвлекающий маневр. Что-нибудь, способное отвлечь Нортвуда от наблюдения за нами. Наш знакомый должен был бы будто случайно пустить слух о гибели Фионна, позволить врагу поверить, что наш союз с Уи-Нейллом распался. Сообщить ему, что наша способность атаковать здорово понизилась. И тогда, следующей осенью мы бы здорово удивили бритта, и он не смог бы оправиться от этого сюрприза, а мы бы получили, наконец, назад острова.

— И Бран согласился?

— Не сразу. Он выслушал меня и сказал, что все обдумает. Когда он пришел с ответом, план уже изменился. Ты наверняка знаешь о его широкой известности. Он не может практически никуда пробраться неузнанным. И он сказал, что сделает Нортвуду предложение, от которого тот не в силах будет отказаться. Он предложит ему информацию о Семиводье и о союзе, сведения, достаточные, чтобы усилить позицию бритта на Островах и дать ему возможность в свою очередь атаковать нас. Это, конечно, будет ложь. Но она введет Нортвуда в заблуждение достаточно надолго, так что Крашеный успеет собрать нужные мне сведения и доставить их мне до того, как бритт обнаружит обман. У твоего приятеля репутация человека, меняющего хозяев, как ботинки. Ему это может сойти с рук. Если он пообещает впредь работать только на них, его могут отпустить. Когда мы виделись в последний раз, ему удалось установить контакт и договориться о том, что небольшое судно тайно перевезет его на острова. А пока Нортвуд будет заниматься своим гостем и принесенной им богатой информацией, мы спокойно заключим новый союз и спланируем решающее наступление.

— А с чего бы бритту доверять ему? — прошептала я, глядя на переливчатый огонек свечи.

— Среди предоставленных сведений будут и достоверные факты, что позволит завоевать его доверие, — нахмурившись, произнес Шон. — И только после этого он начнет поставлять ложную информацию. Но не скрою, я начинаю волноваться. Он давно уже должен был выйти со мной на связь. А от него ни слова.

— Шон, я тоже беспокоюсь. Раз уж мы честны друг с другом… думаю, тебе стоит пригласить к нам на некоторое время Эйслинг. Или самому съездить, повидаться с ней. — Я пыталась говорить беззаботно, но от близнеца мало что можно скрыть.

— Что? Что ты видела? — он побелел.

— Я не скажу, Шон. Но все очень серьезно. Тебе стоит забрать ее, если сможешь.

— Я не могу, — мрачно признался он. — Не сейчас. Лайам сегодня вечером выехал на встречу с Уи-Нейллом. Встреча назначена на послезавтра в тайном месте к северу от наших лесов. Шеймус тоже приедет туда, но мне нужно оставаться в Семиводье, пока дяди нет. Лиадан? Лиадан, что случилось?

— Его нужно остановить, — задыхающимся шепотом проговорила я. — Надо остановить Лайама. Пошли за ним, верни его!

Но в словах брата я уже слышала холод смерти и знала, что не в моих силах остановить ее, поскольку уже слишком поздно.

***

Наступили черные времена. Мрачный Шон срочно послал Фелана, начальника стражи, за Лайамом. Брат молчал, но в голове его ясно звучало: «Ты должна была меня предупредить».

Когда Фелан вернулся, у нас не было времени на траур. Он сообщил свои новости нам с глазу на глаз, и когда Шон собрал обитателей дома, лицо его было бледным, но спокойным — само самообладание. В неполные восемнадцать лет брату предстояло принять на себя ответственность за огромную крепость к северу от Тары, за ее поля и стада, ее армию и укрепления, за военные союзы и за всех жителей окрестных сел. Лорд Семиводья, он отныне являлся и хранителем леса. Лайам планировал, что так со временем и произойдет — после тщательной подготовки. Но его время истекло слишком быстро.

— Я принес вам горькие вести, — начал Шон, и воцарилась полная тишина: солдаты и служанки, конюхи и крестьяне плечом к плечу стояли в главном зале и слушали. Двери были заперты. — Лорд Лайам мертв. Убит стрелой бритта меньше двух дней назад, по дороге на тайную встречу. Моего дядю предали, и я не успокоюсь, пока изменник не будет найден и наказан.

По залу пробежал испуганный шепоток. Почти сразу после смерти нашей матери и отъезда отца… казалось, после такого удара Семиводье не оправится никогда.

— Я знаю, что могу рассчитывать на вашу поддержку, и на помощь союзников, — продолжил Шон, стараясь говорить громко и уверенно. — Все мы скорбим по нему, всем нам, возможно, сложно будет вернуться к делам, будь то сбор урожая, домашняя работа или воинская служба. Но я уверен, дядя хотел бы, чтобы жизнь продолжалась, чтобы наша оборона оставалась крепкой, чтобы мы защищали лес и его обитателей, как давным-давно поклялись наши предки, чтобы мы не оставляли попыток вернуть то, что отобрали у нас бритты. Мы отложим кампанию, но не навсегда. Мы сплотим ряды и оправимся от потерь. У нас нет возможности скорбеть по лорду Лайаму так долго, как нам бы хотелось, мы не можем попрощаться с ним так, как заслуживает такой вождь, как он. Для нас наступили трудные времена, и новости об этом предательстве до поры до времени должны держаться в секрете. Поэтому мы тихо доставим его тело в замок, где оно будет лежать один день и одну ночь, а потом похороним его под священными дубами. Со временем мы сможем достойно вспомнить его деяния и проститься с ним подобающим образом. Но теперь, храните его образ в ваших мыслях и сердцах, но держите рты на замке. Понятно?

— Да, милорд.

Потом люди заговорили одновременно: они ужасались, высказывали нам соболезнования. Но через некоторое время все разошлись и тут же приступили к работе. Сбор урожая подходил к концу, женщины сушили фрукты, готовили запасы на зиму, проветривали белье. Фелан в сопровождении троих одетых в черное воинов немедленно отправился назад, ведя в поводу лишнюю лошадь.

Брат держался отлично. Он говорил с людьми уверенно и спокойно, достоверно имитируя властные манеры Лайама. Однако позже, когда тело дяди доставили в замок, и мы приготовили его для погребения и уложили в главном зале, окружив свечами, все изменилось. Внизу люди приходили в последний раз посмотреть на суровые черты своего погибшего лорда, которые не удалось смягчить даже смертному сну. На теле его почти не было отметин. Стрелок, пронзивший его, оказался мастером своего дела. Волкодавы Лайама отказались покидать своего хозяина. Один лежал у него в ногах, другой устроился у изголовья, молча глядя, как мимо проходят мужчины и женщины, бормоча «Покойтесь с миром, милорд», или «Легкого Пути, лорд Лайам».

— Кто бы мог подумать! — бормотала Жанис, разливая эль и украдкой утирая мокрые щеки. — Сперва Сорча, теперь он, а ведь еще и лето не прошло! Это неправильно. Что-то во всем этом очень неправильно. Когда же вернется Большой Человек?!

Джонни был с нянюшкой, а мы с Шоном вместе сидели в комнате наверху, где когда-то Ниав безуспешно пыталась противостоять нашим мужчинам. Шон сидел очень тихо, я посмотрела на него и увидела что он, наконец-то, после длинного-предлинного дня самоконтроля, плачет.

— Мне очень жаль, — невпопад произнесла я. — Он для тебя был как отец, я знаю. Ты сегодня отлично справился Шон. Он бы тобой гордился.

— Ты должна была все рассказать мне раньше. Ты обязана была предупредить меня или его! Ты могла предотвратить это, Лиадан. — Голос его был хриплым от боли, слова глубоко ранили меня. — Почему ты решила не предотвращать всего этого? Что, существует какой-то заговор, о котором я не знаю? Ведь кто-то же предал его бриттам! Кто-то рассказал, где и когда он будет проезжать в одиночестве.

— Прекрати, Шон! — у меня дрожал голос. — Ты говоришь ерунду, и сам это знаешь.

— Ерунду, да? Тогда объясни-ка мне вот что. Кто знал о встрече, на которую ехал Лайам кроме наших союзников и Крашеного? Ему рассказали об этом как раз для того, чтобы он отвлек внимание Нортвуда от истинного времени и места этого совета. Но он оказался в просто-таки идеальном положении, чтобы передать эту информацию прямо бриттам. Как мне не верить этому теперь, когда моя вера в твоего друга превратилась в ничто? Это убийство, вне всякого сомнения, доказывает, что он обманщик, точно, как о нем говорили, человек, меняющий союзников, как перчатки. Моя безумная вера в него убила дядю.

— Зачем Брану это делать?

Шон усмехнулся.

— Возможно, Эдвин из Нортвуда платит лучше меня. Шанс убрать с дороги моего дядю и одновременно разрушить наши переговоры с Уи-Нейллами дорогого стоят, я так думаю.

— Бран не стал бы этого делать, Шон. Он выполнял задание для тебя. Он отзывался о тебе с уважением. Это не он, я уверена.

— Такому человеку нельзя доверять, — пренебрежительно ответил Шон. — Я был идиотом, когда доверился ему, а ты еще большая идиотка, раз увлеклась его красивыми словами. Теперь наш дядя мертв, а военный союз в опасности. Ты что, не понимаешь, что это может отбросить нас на годы назад? И отчасти, в этом виновата ты, Лиадан. Поверить не могу, что ты решила ничего мне не рассказывать!

Я молчала. Его слова жгли, как ядовитый дождь. Жанис сказала правду. Это неправильно. Все это жутко неправильно!

— Я хочу Эйслинг! — неожиданно сказал Шон надтреснутым голосом. — Она нужна мне здесь. Но она не отвечает на мои письма, а я не могу сейчас поехать за ней. Я не могу бросить Семиводье, пока наши люди не опомнятся от удара. Что показали тебе твои видения, Лиадан? Эйслинг угрожала опасность?

Я не хотела отвечать, он слишком больно ранил меня своими обвинениями.

— Скажи мне, Лиадан.

— Не скажу. И не стану оправдываться, только скажу, что слова твои вызваны горечью утраты и причиняют мне боль, я ведь тоже горюю о Лайаме. Я тоже любила его, тоже привыкла к его защите. И не мне объяснять тебе, что Дар не всегда показывает то, что произойдет на самом деле. Если бы я каждый раз бросалась со своими предостережениями, это породило бы панику, мы не смогли бы жить нормальной жизнью, постоянно оглядывались бы через плечо. И ты ошибаешься касательно Брана. Он достоин доверия, он не мог этого сделать. Он ценит дружбу со мной и не стал бы причинять своему сыну вреда, предавая нашу семью. Кто бы ни выдал ваш секрет, это не Крашеный.

— Твоя вера в него не поддается никакой логике. Возможно, она основана на плотской привязанности, поскольку здравым смыслом тут и не пахнет. Уж лучше бы ты вышла замуж за Эамона, он по крайней мере обеспечил бы тебе некоторую стабильность, а не связывалась бы с бандитом, которому наплевать и на тебя, и на собственного ребенка.

— Я бы никогда не вышла замуж за Эамона. Думаю, я вообще не выйду замуж. И хватит уже разбрасываться необоснованными обвинениями, лучше позаботься об укреплении собственной безопасности, она явно где-то дала трещину. Я не отрицаю, кто-то действительно выдал ваш секрет, и это повлекло за собой смерть дяди. Но это не Бран, я это знаю, и ты должен мне поверить. Предателя нужно искать в другом месте.

— Лиадан? — он заговорил тихо-тихо, таким тоном иногда к нам обращался отец.

— Что? — устало спросила я.

— Ты можешь оказать мне одну услугу?

Бригид, помоги мне! Чего ждет от меня этот парень теперь, когда выплеснул на меня всю свою горечь, когда сердце у меня кровью обливается от его обвинений?

— Чего ты хочешь?

— Я не могу поехать за Эйслинг. А когда я шлю ее брату посланников, их не принимают. Эамон не хочет с ними говорить. Но тебе он не откажет. Ты способна заставить его слушать. Ты поедешь в Шии Ду, поговоришь с ним? Ты повидаешься с Эйслинг и попробуешь привезти ее сюда?

Я похолодела.

— Не думаю…

— Так ты сможешь искупить свою вину, — сказал мой брат.

— Мне нечего искупать! — взорвалась я. — И Эамон — последний, кого мне хочется сейчас видеть. Я не желаю больше ездить в Шии Ду, никогда, Шон. Между… у нас с Эамоном сильно испортились отношения. Мне это будет неимоверно сложно. И, кстати, я тоже нужна здесь. Люди верят мне. А куда я дену Джонни?

— Прошу тебя, Лиадан, — он говорил точно как Ниав, когда хотела заставить меня что-то для нее сделать.

— Не знаю. Ты, похоже, больше не доверяешь ни моему мнению, ни своему собственному. Наверное, лучше тебе послать кого-то другого. Если ты и впрямь веришь, что Бран так легко предал тебя, почему бы не предположить, что я сделаю то же самое?

— Так ты до сих пор ему доверяешь, — он говорил безо всякого выражения.

— Он не стал бы тебя так предавать, Шон. Сделать это — для него значило бы провалить свое задание. Если он не вернулся, значит… значит…

Меня вдруг накрыла волна Дара. Вокруг темно. Так темно, что я не знаю, где верх, где низ, далеко от меня стены, или так близко, что нужно сжаться, прижать колени к подбородку и обхватить руками голову. Я двигаюсь, но они не пускают меня, места совсем нет, стены все сжимаются, я уже не могу дышать. Мне нельзя издавать ни звука, ни шороха, или, когда меня выпустят, меня заставят заплатить. И я кричу молча, мысленно, а горячие слезы льются у меня по щекам, у меня течет из носа, а я не могу даже всхлипнуть, так боюсь, что меня услышат. «Где вы? Почему вы меня оставили?!!»

— Лиадан? — ласково произнес Шон. — Лиадан! — И я, дрожа, вернулась в реальный мир. — Ты плачешь, — сказал он.

— Я не просила наделять меня Даром, — дрожащим голосом проговорила я. — Поверь, я бы все на свете отдала за возможность предотвратить смерть Лайама. Но это работает совершенно не так. Я могла предупредить его, он мог поехать другой дорогой и все равно умереть. Тут никогда не знаешь.

Шон серьезно кивнул.

— Прости меня. Мне сложно тебя не обвинять. Иногда я думаю, что связь с Крашеным сильно влияет на ясность твоих суждений.

Я вздохнула.

— Ты беспокоишься об Эйслинг, и ты прав. Я чувствую то же самое по отношению к Брану. Похоже, ты никак не можешь понять, что я умею любить так же, как и ты.

— Наверное, твой выбор мог быть мудрее. Этот человек никогда не сможет стать частью Семиводья. Он… дикий.

— Знаю. Но я уже выбрала. Ты же ради своих интересов послал его навстречу опасности, потом обвинил его в предательстве, а меня в распущенности. И после этого просишь об одолжении.

Возникла пауза.

— Ты ведь помнишь свои видения. Там было что-то такое, отчего ты решила, что она в опасности?

Я неохотно кивнула. Шон побледнел.

— Я не могу поехать, Лиадан. Люди нуждаются во мне. Пожалуйста, сделай это для меня и для нее. Эамон не откажет тебе. Он ни в чем не может тебе отказать. Я обеспечу тебе надежное сопровождение, ты можешь отправиться завтра же утром. Возьми с собой Джонни, няньку, все, что хочешь!

— Я подумаю. — Сердце у меня холодело от воспоминаний о неприступных стенах Шии Ду, от ощущения, что они снова смыкаются вокруг меня… и еще больше от мысли о том, что придется о чем-то просить Эамона. — В любом случае, это будет не завтра. Я не смогу приготовить Джонни к поездке за столь краткое время.

— С этим нельзя тянуть.

— Знаю.

Я встала, пошла к выходу, и тут он заговорил со мной мысленно. «Прости меня, Лиадан. Лайам был прав. Я не готов. Но я должен справиться. Должен запереть эту боль внутри себя и оставаться сильным ради людей. Ты моя сестра, а я твой брат, какой бы выбор ты не совершила в жизни»

«Знаю. — Я обернулась, но он на меня не смотрел. Он сидел, обхватив голову руками. — Из тебя получится сильный и мудрый вождь, Шон. А ваши с Эйслинг дети наполнят этот дом смехом».

Этими словами я пообещала выполнить его просьбу. Но как же мне было страшно! Я всегда считала, что почти ничего не боюсь. Однако признавала, что боюсь Эамона и его странного жилища на болотах, и неясных видений злых дел, творящихся меж каменных стен. Я бы предпочла остаться с Джонни дома, помогать женщинам на кухне, носить микстуры больным в деревне, здесь, в сердце леса, в безопасности. Дивный Народ предостерегал меня. Конор предостерегал меня. Уезжать опасно!

В конечном итоге меня убедило не беспокойство Шона, а нечто куда более страшное. Луна пошла на убыль, сегодня ее закрывали густые облака. Сильный юго-восточный ветер доносил до моего окна скрип ветвей и шум листвы. Я готовилась отойти ко сну. Стояла ночь. Нянюшка ушла, оставив со мной Джонни, крепко спящего под своим многоцветным одеяльцем.

Когда придет время его кормить, я возьму его к себе в постель, его теплое тельце отлично отгоняет темные мысли, которые грозят вот-вот затопить меня. Фиакка сидел на спинке стула. Неясно было, спит он или бодрствует. «Надо быть сильной, — сказала я себе, зажгла от углей в камине лучину и пошла зажигать мою особенную свечку. — Я должна быть очень сильной, от этого зависит безопасность других людей».

Свеча вспыхнула и тут же погасла. Я стенкой поставила ладонь вокруг фитиля, чтобы защитить его от сквозняка, и снова поднесла лучину. Огонек на мгновение загорелся и потух. Словно ледяная рука сжала мне сердце. Я очень осторожно вынула свечу из подсвечника, унесла от окна и поставила на дубовый сундук в изголовье кровати. От горящей щепки по комнате плясали странные тени.

Здесь определенно не было никакого сквозняка. Но разрисованная свеча не загоралась. Я проверила фитиль и попыталась еще раз, еще и еще, а во мне все ярче разгорался дикий страх. Фитиль был чист, щепка рядом с ним горела ровно. Но стоило мне отвести руку, как огонек вспыхивал и умирал. Я сказала себе, что все это глупости, что я просто поддаюсь нелепой панике. Я глубоко вздохнула и попыталась снова. Я еще долго сидела там, без конца пробовала зажечь свечу, пока у меня не задрожали руки и не начало темнеть в глазах. Снаружи стояла темнота. Луна была скрыта тучами. А я не могла заставить свечу загореться. Этой ночью ее свет никому не осветит путь.

Я дрожа сидела на постели, накинув на плечи одеяло, но не спала, совсем не спала всю ночь. Джонни просыпался дважды, я с радостью кормила и обнимала его. Но этой ночью, прямо сейчас, мне нужен был мой Дар, а он не желал приходить. Я даже не могла слышать, как тот ребенок кричит в темноте. Вместо этого мысленно кричала я сама: «Где ты? Покажи мне! Отзовись!» Но я ждала напрасно, сидела, пока небо на востоке не посветлело.

Я сказала сонной няне, что собираюсь уйти на целый день и забираю Джонни с собой. Я наказала ей объяснять всем, кто спросит, что я взяла сопровождающих и отправилась в гости, и что я вернусь скоро и успею попрощаться с дядей Лайамом. Я не собиралась сидеть сегодня дома. У меня было дело.

***

Я успела довести до совершенства метод переноски Джонни, и теперь устроила его за спиной, обернутого в длинный кусок ткани, концы которого шли у меня крест накрест по плечам и завязывались на талии. Ему нравилось так кататься. Он чувствовал близость моего тела, видел камни вокруг, небо, березы, дубы, вязы и орешник. Он вырастет, — думала я, идя тропой, которую однажды показал мне дядя Конор, — но эти виды останутся глубоко в его памяти, и он, как все дети Семиводья, с трудом будет переносить разлуку с лесом.

Я шла быстро. Если Дар не приходит ко мне теперь, когда он больше всего нужен, я должна найти другой способ добыть необходимую информацию. Теперь, когда мамы не стало, лишь один человек мог мне помочь, не осуждая, не пытаясь поучать и наставлять меня.

Начал накрапывать дождик, но дубы защищали нас. А пока мы добрались до крутых уступов у отмели седьмого ручья, там, где он стекал наконец с крутого склона холма и становился ленивым и спокойным, готовясь к встрече с озером, тучи разошлись и сквозь них пробился слабый солнечный луч. Фиакка следовал за нами, то чуть обгоняя, то слегка отставая, наблюдая за дорогой. Преодолевая такое расстояние с такой скоростью, да еще и с Джонни на руках, замерзнуть я не могла. Мне все чаще приходилось останавливаться и переводить дыхание. Наверное, слишком частые визиты Дара так подорвали мои силы… хотя, возможно, я просто не так уж хорошо восстановилась после родов, как считала. «Крепись, Лиадан. Ты должна быть сильной». Наконец я прошла мимо растущих группками рябин, снова красных от осеннего урожая, и вошла в заросли ив. Прямо передо мной лежал тайный источник, маленькое круглое озерцо, окруженное гладкими камнями. Место, где царит тишина. Я развязала узел и сняла со спины сына. Он уснул, и я аккуратно положила его в заросли папоротника. Он даже не шелохнулся. Фиакка устроился на ветке неподалеку.

«Дядя? — Я устраивалась на камне у воды, а сама мысленно тянулась к нему. — Мне нужна твоя помощь».

«Я здесь, Лиадан». — И он появился на другой стороне пруда. Бледное лицо, темные волосы, бесформенное одеяние, неспособное скрыть белой массы перьев на крыле. Лицо его было спокойно, глаза глядели ясно.

«Дядя Лайам умер, его пронзила стрела бриттов».

«Знаю. Конор уже спешит в Семиводье. Но я на этот раз не пойду».

«Дядя, я у меня были ужасные видения. Я видела, как застрелили Лайама, и никого не предупредила, а потом стало уже слишком поздно. Мой брат сказал… он сказал…»

«Я знаю. Это очень тяжело. И избавиться от этого чувства вины нет никакой возможности, дочка. Я жил с ним долгие годы. Когда-нибудь твой брат поймет, как это сделали мои братья, что Дар предвиденья невозможно контролировать, что вред от подобных предупреждений может оказаться гораздо страшнее, чем если просто позволить событиям идти своим чередом. Твой брат еще очень молод. Со временем он станет таким же сильным, как и Лайам. Возможно».

Я кивнула.

«Я тоже так считаю. Я так ему и сказала. Но я видела еще одну картину из будущего. В том будущем Шон превратился в одинокого старика. В том будущем Семиводье опустело. Жизнь покинула его. Чтобы изменить это будущее, я готова рискнуть многим. Я готова бросить вызов тем, кто определяет наш путь, как бы сильны они ни были».

К моему глубочайшему изумлению, Финбар усмехнулся.

«Ох, Лиадан. Сложись моя судьба иначе, будь у меня дочка, я бы желал, чтобы она была во всем похожа на тебя. Разве ты и так на каждом шагу не изменяешь наши пути? Ладно, ты пришла за советом, ты хочешь увидеть правду, я вижу это по твоим глазам и чувствую, что дело срочное. Ты долго плакала, и готов поспорить, что знаю причину».

«Моя свеча, мой огонек в темноте… я не смогла ее зажечь, я пыталась всю ночь. И я не слышу ни слова, только ужасную тишину. Теперь все видения прекратились, я не могу видеть его, не могу слышать его голос. А еще я видела Эйслинг, я видела, как…»

«Я помогу тебе. Если тебе суждено увидеть, что происходит на самом деле, то здесь, меж этих древних камней. Твой сын крепко спит. У тебя есть время. Давай, открой мне свой разум, и посмотрим на воду вместе».

Мы сели на камни по разные стороны пруда и почувствовали себя в безопасности, словно под защитой теплых материнских рук. Я раскрыла свой разум, Финбар сделал то же самое, наши мысли перемешались и обрели умиротворение. Шло время, может, долгое, а возможно, и совсем короткое, вокруг раздавалось только стрекотание насекомых в траве, да крики птиц в небе над нашими головами, да шелест листьев в ивовых ветвях.

Поверхность воды забурлила и изменилась. Там что-то блестело, серебряная вспышка в темноте. Я затаила дыхание. Фляжка, искусно сделанная, обильно украшенная спиральным рисунком, с янтарной пробкой в виде кошки — из нее мы вместе с Крашеным пили в тот день смерти и возрождения. К фляжке потянулась рука, вынула пробку. Мужчина поднял ее к губам и отпил глоток. Эамон. Пруд снова потемнел.

«Дыши медленно, Лиадан. Успокойся». — Дядя послал мне мысленное изображение спокойной воды, березовых листьев в весеннем солнышке, спящего младенца. Я справилась с дрожью, заставила себя унять страх. И снова посмотрела на воду.

На этот раз картины перетекали одна в другую, думаю, в том порядке, в каком происходили. Вот Эйслинг лежит ничком на кровати и плачет до изнеможения. Служанка входит к ней в комнату с подносом, полным еды и питья и уносит другой такой же, нетронутый поднос. И запирает дверь. Запирает мою подругу в комнате. Потом мы неожиданно оказываемся внизу, в главном зале Шии Ду. Стоит ночь, вдоль стен горят факелы, и каменные чудовища, кажется, зловеще ухмыляются, когда факельный свет играет на их злобных мордах. Они щурят глаза, топорщат когти, скалят зубы и вывешивают языки. В зале — два человека. Эамон сидит на дубовом резном кресле, его лицо спокойно, каштановые волосы аккуратно лежат на плечах. Только глаза выдают возбуждение. И Бран. Чистая половина его лица распухла от синяков, над глазом кровоточит глубокая рана, а на шее — багровые пятна, словно его едва не удушили. Карие глаза Эамона горят злобным торжеством.

— Зная твою склонность к отсеканию конечностей, я решил начать с небольших кусочков и двигаться неспеша, — почти ласково проговорил он. — Интересно будет посмотреть, какую боль способен выдержать человек. Правда, возможно, черные ощущают боль иначе, чем мы.

Голос Брана зазвучал в ответ тихо и равнодушно:

— Я не стану торговаться за его жизнь, а он за мою.

Эамон язвительно рассмеялся.

— А я и не планировал возможности для торгов. Ты мне ее не дал, когда у меня на глазах резал моих людей. Я просто хотел держать тебя в курсе того, что происходит с твоим приятелем. Там, куда ты отправишься, тебе потребуется чем-нибудь занять свои мысли. Да-да, у меня на тебя есть планы. Вы оба, прежде чем умереть, отлично меня развлечете. Мне говорили, что ты почему-то не очень любишь закрытые пространства и с недовольством воспринимаешь недостаток света. Кто бы мог подумать! Крашеный, и вдруг боится темноты?

Возникла пауза.

— Ты омерзителен, — сказал наконец Бран. — Ты предатель, точно как твой отец. Он в свое время предал союзников точно так же, как теперь ты, ведь так? Говорят, его презирали и ненавидели по обе стороны пролива. Неудивительно, что Лайам сделал так, что его убрали, пока он не причинил еще больше вреда. Слышал эту историю, а? Это очень широко известная тайна, знаешь ли. Твой собственный дед участвовал в этом деле, равно как и сомнительных достоинств Хью из Херроуфилда. Они надеялись, что сын окажется достойнее отца. Напрасные, как выяснилось, надежды. Сколько ты за нас заплатил, а, Эамон Ду?

— Не зови меня так. — Эамон встал и сделал шаг к пленнику. Он двигался осторожно, словно боялся повредить какую-то рану. Похоже, его грудь под рубахой стягивала повязка. Он поднял руку и наотмашь ударил Брана по лицу. Я видела, что руки Брана крепко связаны за спиной, а колени стянуты. Несмотря на весь его контроль, от этого удара он покачнулся.

— Лайам мертв, — заговорил Эамон. — У Семиводья новый хозяин, он молод и неопытен. Их позиции сильно пошатнулись.

— Умер? Как? — Бран прищурился. Он явно слышал эту новость впервые.

— Тебя это заботить не должно, поскольку ты, выродок, никогда отсюда не выйдешь. Я позабавлюсь с тобой и этим черным дикарем, которого ты называешь своим другом, а потом от вас… избавлюсь. Ты просто бесследно исчезнешь. Люди уже говорят, что именно ты предал Семиводье бриттам. Позже они скажут, что подданые Лайама отомстили за смерть их вождя и навсегда убрали тебя с дороги. Не смей спрашивать у меня ответа. Что такой человек как ты вообще понимает в союзниках и в верности? Уж ты-то, наверняка, вряд ли даже отдаленно понимаешь, что эти слова означают.

— Раз я не храню никому верность, — ответил Бран, не спуская глаз с лица Эамона, — значит мне, по крайней мере, некого предавать. — Похоже, он напряженно о чем-то раздумывал, словно пытался разрешить головоломку.

Эамон слегка закашлялся.

— Произошло… досадное недоразумение. Но оно сыграет мне на руку. Что если мой дед и Уи-Нейлл узнают, что юный Шон вступил в сговор с Крашеным? Что если они узнают, что его сестра спала с бандитом, раздвигала для него ноги в лесочке под кусточком? От этого удара репутация Семиводья может и не оправиться.

Бран отвечал все также равнодушно.

— В свое время ты пожалеешь об этих словах. Ты сейчас держишь меня в плену и думаешь, что я совершенно беспомощен, но любое сказанное тобой слово приближает твою смерть еще на шаг.

— Да ты просто дурак, если не понимаешь, почему я столько отвалил за то, чтобы схватить тебя. Я приговорил тебя к смерти еще тогда, когда ты резал моих людей. Но когда я узнал, что это ты украл у меня Лиадан, как только я понял, что это твои липкие руки касались ее, я готов был заплатить любую цену! Интересно, как чувствовала себя ее мать, когда на смертном одре услышала, что ее дочка отдалась безродному ублюдку? Как только я узнал правду, твой конец стал лишь делом времени. Я заплатил бы сколько угодно за счастье наблюдать, как ты умираешь в мучениях. Что, тебе уже дурно? Твоему приятелю сегодня ночью будет очень больно. Каленое железо к свежим ранам — это чувствительно, знаешь ли. А он пока еще ни разу не крикнул. Ни единого. Исключительная стойкость.

Ответа не последовало. Бран смотрел в никуда, будто мысли его витали где-то совсем в другом месте, будто он ничего вокруг не слышал. Эамон начал ходить взад вперед.

— Что, не нравится, когда я говорю о Лиадан и о ребенке, да? Неясно, почему. Ведь ты так с ней обошелся!

— Выбирай выражения.

— Ха! Да ты же связан, как цыпленок перед жаркой, и шагу ступить не можешь, не упав! Мужчина, не способный высидеть безлунную ночь без лампы под рукой, мужчина, боящийся собственных снов! Твоя наглость меня просто смешит, щенок.

— Я тебя предупредил. Говоря о ней в моем присутствии, ты ходишь по очень непрочному льду.

— Я буду говорить о чем захочу, ты, ничтожество. Это мой дом, мой зал, а ты — мой пленник. И я скажу то, что давно уже мечтал сказать тебе. Ты вот думаешь, что имеешь какие-то права на Лиадан только потому, что развратил ее, воспользовался ее невинностью и настроил ее против меня. Но она не твоя и никогда не была твоей. А если она тебе это сказала, то просто соврала. Женщины говорят правду только когда им это выгодно. Лиадан была давным-давно обещана мне, еще с детства. А она очень щедрая девушка, знаешь ли. Я познал ее тело… все его сладкие уголочки… задолго до того, как ты вообще прикоснулся к ней своими грязными лапами. — Он театрально замолчал. — Забавно, а? На самом деле, совершенно непонятно, твой это сын или мой.

Воцарилась полная тишина. Брану больше не удавалось казаться равнодушным. Глаза его горели, грудь яростно вздымалась.

— Нет. Ох, нет!!! — прошептала я и тут же услышала мысленное предупреждение Финбара: «Успокойся, Лиадан, иначе картинка исчезнет».

— Ты лжешь, — сказал Бран. Голос его больше не звучал спокойно.

— Правда? Думаю, тебе будет сложно в этом удостовериться. Где твои доказательства, а?

Бран глубоко вздохнул и попытался расправить плечи. Похоже, у него были и другие шрамы, невидимые мне. Он посмотрел прямо в глаза Эамону.

— Мне не нужны доказательства, — тихо ответил он, снова идеально контролируя свой голос. — Лиадан не стала бы мне лгать. Я верю ей с закрытыми глазами. Тебе не удастся подлыми словами отравить то, что между нами было. Она — мой свет во тьме, а Джонни — мой маяк.

По лицу у меня катились слезы. Я видела, как Эамон позвал стражу, и Брана утащили из зала.

— Уберите этого выродка с глаз моих долой, — холодно произнес Эамон. — Отправьте его во тьму, там ему самое место, пусть он там и сгниет.

Эамон остался один и лицо его исказилось. Он налил себе эля, выпил и запустил пустую чашу через весь зал с такой силой, что металл сплющило о камни над очагом.

— Ты подавишься этими словами, — прошептал он.

И пруд снова потемнел.

«Дыши глубже, Лиадан». — Я почувствовала успокаивающее прикосновение мыслей Финбара. Он обнял мой трепещущий разум своим, показал мне блики света в воде, яркое золото осенних дубов, свет факела на носу маминой лодки, горящую свечу, полуденное солнце, освещающее моего мирно спящего под ивами сына.

«Ну вот. Лучше? Тебе пришлось нелегко. Что ты собираешься предпринять?»

— У меня нет выбора, — произнесла я вслух, отирая мокрые глаза рукавом. — Шон попросил меня поехать туда за Эйслинг. Я должна немедленно идти домой. А когда приду, я должна… — При мысли об этом моя голова отказывалась работать. Я просто не могла рассказать Шону того, что увидела. Я словно слышала его голос: «Этому человеку нельзя доверять… кто еще находился в идеальном положении, чтобы передать эту информацию прямо бриттам?» Кто поверит слову Крашеного против слова Эамона с Болот? Кто согласится считать доказательством туманные видения? Шон уже говорил: «Ты частично виновата в этом, Лиадан». Я не могу ничего рассказать Шону. Как же мне хотелось, чтобы отец оказался дома! Он бы знал, что мне делать. Но отец так и не вернулся из Херроуфилда, и от него до сих пор не было ни слова, а у меня совсем не осталось времени. И я не пойду за помощью к Конору. Я и так знаю, что он скажет: «Этот человек выполнил свое предназначение. Не трать на него силы. Главное — это ребенок».

— Что ты намерена предпринять? — Финбар смотрел на меня с сочувствием. Он не предлагал никаких советов.

— Прямо сейчас, — ответила я, — я покормлю сына, переодену его и пойду обратно в Семиводье. Утром я поеду в Шии Ду и буду надеяться, что пока я туда доеду, то придумаю, что делать дальше.

Финбар кивнул.

— Я все думаю… — проговорил он. — Я все думаю… я уже так давно отдалился от мира военных союзов, стратегии и предательств. Но мне кажется, что нечто в этой истории осталось недосказанным.

— И я смогу использовать это нечто в свою пользу, если пойму в чем дело.

— Вот именно. Мы с тобой думаем об одном и том же.

— Сложно поверить, что Эамон способен на такое предательство, — сказала я, но в голове у меня тут же промелькнуло выражение глаз Эамона, когда я отказалась выйти за него замуж. Взгляд человека, который видит только то, что хочет видеть. Человека, неспособного проигрывать.

— Лучше действовать осторожно, — предупредил Финбар. — Я бы помог тебе, если бы мог. Но ведь у тебя еще есть Посланник Иного мира, — он взглянул на Фиакку, сидящего на низкой ветке рябины, недалеко от того места, где в папоротниках ворочался Джонни.

— Да, у меня есть посланник. — Я наклонилась поменять мокрые пеленки сына. Он проснулся, но лежал тихо, видимо, еще не проголодался. А возможно, спокойствие и величие этого места произвело впечатление даже на его младенческое сознание.

— И очень могущественный. Не стану спрашивать, кто послал его тебе.

— Он приходил в Семиводье, — сказала я, зная, что Финбар — единственный, с кем можно спокойно об этом говорить. — Киаран. В ту ночь, когда хоронили маму. Он оставил мне птицу и рассказал, кто он на самом деле такой. Дядя…

— Что тебя беспокоит, Лиадан?

— Просто ужасно, что нам не рассказали всю правду, как только стало ясно, что моя сестра и Киаран любят друг друга. Если бы это было сделано, Ниав по крайней мере поняла бы, что Киаран не просто бездушно бросил ее. Эта мысль служила бы ей утешением в черные дни. А я бы гораздо раньше узнала, что угрожает моему сыну.

— Так ты боишься Киарана, несмотря на то, что это его подарок?

— Я не знаю. Не знаю, друг он или враг. Киаран сказал… он сказал, что мать предложила ему могущество. Что он должен сделать выбор. И в нем кипела злость. — Я поежилась. — Злость и горечь.

Финбар медленно кивнул.

— Он еще очень молод. Но годы подчинения суровой дисциплине что-нибудь да значат. Конор сказал бы: «Пусть все идет, как должно».

— Именно так и сказал Киаран.

— Яблоко от яблони. Как жаль. Мы молчали не просто так, Лиадан. Ни тогда, ни раньше, когда Киарана ребенком принесли обратно в лес. Ни один из нас не хотел, чтобы нашего единокровного брата вырастила леди Оонаг и превратила бы в оружие, способное нас уничтожить. Конор хотел научить мальчика сопротивляться подобным влияниям. Но древнее зло очень сильно. Оонаг — всего лишь один из его инструментов. Возможно, в душе Киарана живет тьма, которая должна выйти наружу, даже против его воли, чтобы принести разорение врагам его матери. Все случившееся — не просто игра случая. Мы все понимали, что зло, которое мы считали поверженным, снова возродилось и живет среди нас. Мы понимали, что наших сил не хватит, чтобы с ним бороться. Все мы были одинаково напуганы, мы так боялись всего лишь раз в жизни. Для большинства людей зло, которое Оонаг сотворила с детьми Семиводья, давно стало легендой, невероятной сказкой давно минувших дней. А мне достаточно только закрыть глаза, и я снова вижу, как она стоит передо мной, смеется мне в лицо, волосы ее горят черным огнем, глаза жгут, как ядовитые ягоды, а я чувствую, как начинаю меняться, дрожу от ужаса, понимая, что человеческое сознание уплывает от меня. Я никогда уже не стану прежним. Путь, когда-то лежавший передо мной, разрушен навсегда. В том, что произошло с Ниав и Киараном, я снова увидел жестокость леди Оонаг и боль моей сестры. Колдовство, сотканное в тот день Колдуньей, наложено на всю жизнь. Страх, вина, боль, пришедшие вместе с ним останутся с нами до конца наших дней. Как можно разделить подобный груз с собственными детьми? Как можно выдержать горечь от сознания, что оно начинает душить ваши юные жизни? Возможно, мы просто скрывали правду сами от себя, не желали в нее верить.

— Ты видел то же, что и я. Если я не приду на помощь, Бран умрет, и не только он. Вот это действительно станет победой злых сил. Но я боюсь. Не за себя, а за Джонни. Дивный Народ запретил мне увозить его из леса. А ведь есть еще и пророчество. Мама не хотела, чтобы я шла против него.

— Ты сильная. Но ты идешь на очень опасное дело, не сомневайся.

— Я совершенно не чувствую себя сильной. — Я приложила сына к груди и заставила себя дышать медленнее. — Я чувствую себя беспомощной и испуганной. Я боюсь, что уже слишком поздно.

Воцарилась тишина. Потом в моей голове зазвучал голос Финбара, на удивление неуверенный: «Думаю, мы с тобой некоторое время не увидимся, Лиадан. Не забывай обо мне. Мое будущее связано с будущим твоего сына, я видел это. Это очень важно, моя дорогая. Не забывай. Очень многое станет отвлекать тебя».

«Я не забуду. И спасибо тебе за помощь. У тебя настоящий талант держать эти видения под контролем. И сдерживать проникающий в мысли страх».

«У тебя тоже огромные способности. И ты учишься ими владеть. Ты и правда исключительная девушка. Твой мужчина был прав, называя тебя светом во тьме. Ну вот, ты снова плачешь. Лучше утри слезы прямо сейчас, с завтрашнего дня у тебя не будет времени плакать».

 

Глава 27

Нам предстоял долгий путь. Когда-то Шон, спеша на мой зов, преодолел его меньше чем за сутки. Но с малышом приходилось делать привалы, чтобы кормить его и давать отдохнуть, да и я, везя его на спине, быстро уставала. О повозке немыслимо было даже подумать, слишком уж она медленная, слишком тяжело ее защищать на узкой дороге.

На закате мы похоронили Лайама под большими дубами у замка. Во все концы полетели секретные сообщения. Конор уже спешил к нам, но он как раз был в отъезде и не мог поспеть вовремя. Падриак уехал из владений Шеймуса Рыжебородого в Гленкарна и, возможно, уже отплыл к каким-нибудь дальним землям. Он вообще редко приезжал. Его никогда не прельщала роль хранителя леса и лесных обитателей. Ужасно грустно, что ни братья, ни сестры не стояли рядом с нами в гаснущем свете уходящего дня под древними дубами, провожая этого сурового вождя.

Мы разожгли костер, бросили в него аконит и сосновые иглы. Шон говорил о силе и смелости дяди. Я упомянула о его преданности семье и людям. Слуги и жители деревни молча стояли вокруг нас. Для такого великого человека прощание получилось слишком скромным и мрачным. Наверное, мы еще помянем его жизнь и смерть, собрав много народа, с пиршеством, с музыкой — как он того заслуживает. Но не сейчас. Времена стоят опасные и новости о внезапной кончине лорда Лайама не должны достигнуть чужих ущей.

После похорон мы тихонько выпили по кружке эля в кухне у очага. Снаружи, в ночной темноте раздавались ужасные звуки. Там горестно выли собаки Лайама, и их плач глубокой печалью отдавался в наших собственных сердцах. Псы все не замолкали, у меня уже голова звенела от их жалоб, я была на грани слез. И тут Шон встал, открыл дверь и рявкнул в темноту:

— Несса! Брок! Хватит уже. Быстро внутрь, оба!

Через некоторое время вой прекратился и дядины волкодавы с опущенными головами и поджатыми хвостами вошли внутрь. Шон снова сел, собаки подошли и устроились по разные стороны от него. Думаю, именно в тот момент он по-настоящему стал лордом Семиводья.

На рассвете мы с Джонни были готовы к отъезду. Шон вышел на крыльцо, попрощаться. Я ехала на странной, маленькой кобылке, которая некогда принадлежала Крашеному, мне казалось, что ей не терпится отправиться в путь, просто чтобы проветриться и размяться. Фиакка ждал неподалеку, склонив голову набок. Лошадь с опаской косилась на него.

— Я очень благодарен тебе за это, Лиадан, — натянуто произнес брат. — Привези ее сюда с собой, если удастся. И скажи Эамону, что мне необходимо с ним поговорить. Тебе придется сообщить ему о смерти Лайама. После этого, он без сомнения, поймет, насколько необходима новая срочная встреча. Союзникам нужно перегруппироваться, и поскорее. Мне предстоит занять собственное место в этом союзе, дай понять, что я не собираюсь идти ни у кого на поводу. Спроси его, согласен ли он приехать сюда и побеседовать со мной. Но в первую очередь, убедись, что с Эйслинг все в порядке.

— Я сделаю все, что могу. Мне пора. Дорога неблизкая. Прощай Шон. Да осветит Богиня твой путь.

— Доброго пути, Лиадан.

Дорога заняла у нас весь день, всю ночь и часть следующего утра. Я постоянно пыталась ехать все быстрее и быстрее и скрипела зубами от досады всякий раз, когда сын просыпался, начинал плакать, и мы вынуждены были снова останавливаться и уделять ему внимание. Я еле подавила гневные возражения, когда начальник моей стражи заявил, что лорд Шон настаивал, чтобы мы остановились на ночлег, по крайней мере, на некоторое время, и чтобы мы в дороге нормально поели. Леди, дескать, нельзя подвергать в пути лишениям, привычным для воинов. И вот они устроили для нас с малышом небольшой навес и стояли на страже, пока я лежала и пялилась в темноту, наблюдая, как на ущербную луну то и дело набегают облачка. Наутро следующего дня мы снова двинулись к Шии Ду, а Фиакка черным крестом летел над нами.

Мы без труда преодолели внешний пост. Охранники узнали меня и моих сопровождающих, носивших белые туники Семиводья с переплетенными торквесами. Они пропустили нас и только удивленно посмотрели на кружащего вокруг Фиакку. У въезда на дамбу нас тоже не остановили. Но один из часовых с сомнением покачал головой и сказал:

— Вас не примут. Он никого к себе не пускает и не сделает исключения даже для леди.

Что-то в тоне охранника подсказало мне, что он не очень доволен таким оборотом дел. Но приказ есть приказ.

Так что мы без помех подъехали к внутренним воротам, ведущим в длинный подземный коридор, что выходил во внутренний двор, окруженный неприступными стенами. Как и раньше, у дверей стояли огромные часовые с топорами в руках и рычащими псами на поводках.

— Назовите себя.

Часовые шагнули вперед, собаки натянули цепи.

— Леди Лиадан из Семиводья, приехала в гости к хозяйке, — произнес начальник моей охраны. — Мы все принадлежим дому Семиводья, удивляюсь, как это ты нас не узнаешь, Гарбан. Мы с тобой всего пару месяцев назад пили в этих самых стенах пиво. Открывай. Леди проделала долгий путь и очень устала.

— Мы никого не принимаем. И никаких исключений.

— Я не уверен, что ты правильно все понял. — Голос моего человека звучал уверенно, рука лежала на рукояти меча. — Леди приехала сюда в гости к своей подруге. Ты сам видишь, с ней маленький ребенок. Это сестра Шона из Семиводья. Если ты сомневаешься, пошли кого-нибудь к леди Эйслинг. Уверен, она с удовольствием примет нас.

— Мы ни для кого не делаем исключений. Это приказ лорда Эамона. А теперь убирайтесь, пока я не спустил собак.

Собаки, казалось, только и этого ждали, ведь Фиакка то и дело пикировал вниз у них перед мордами и взмывал вверх, чтобы снова ринуться вниз с насмешливым карканьем. Джонни проснулся и заплакал.

Я тронула лошадь.

— Я разберусь, — сказала я своим людям. И попыталась использовать тон, которым стал бы в подобном случае говорить Лайам.

— Пошли за лордом Эамоном, — сказала я. — Не сомневаюсь, что он примет меня. Скажи ему, что Лиадан здесь и хочет с ним поговорить. Скажи ему, что я привезла для него важные новости и что я не приму отказа.

— Я, право, не знаю, миледи. Лорда Эамона нельзя беспокоить, он сказал «никаких исключений».

Фиакка пролетел мимо часового. Так близко, что едва не выклевал ему глаз.

— Иди и скажи.

— Да, миледи.

Мы ждали. Эамон не спустился, но через некоторое время часовой вернулся, отпер ворота, и мы проехали мимо хрипящих собак по длинному коридору во внутренний двор. Повсюду нам встречались стражники. «Их столько, — мрачно подумала я, — что хватит на охрану самого опасного из существующих в мире пленников». Глубоко в сердце я знала, что Бран где-то близко. Должно быть, он еще жив и способен на побег, иначе, зачем держать в крепости столько вооруженных воинов? Когда мы наконец выехали на свет, двор оказался битком набит вооруженными людьми, а сам Эамон с мрачным, неприступным выражением лица стоял у входа. Он подошел и помог мне спешиться. Джонни хныкал, птица добавляла к общему шуму резкие крики.

— Лиадан, — нахмурился Эамон. — Что ты здесь делаешь?

— Так-то ты встречаешь друзей? — спросила я. — Мы устали и мне необходимо заняться ребенком.

— Зачем ты приехала?

Мои люди уже спешились и теперь внимательно прислушивались к разговору.

— Я привезла тебе новости, Эамон. Очень важные новости, их необходимо было сообщить лично. И еще мне надо повидаться с Эйслинг. Возможно, тебе стоит предложить моим людям эля, а меня проводить в спокойное место, чтобы я могла заняться сыном. Потом, когда тебе будет удобно, я бы хотела побеседовать с тобой наедине.

Он повернулся, отдал необходимые распоряжения и разогнал собравшуюся толпу, а я обратила внимание, что он и правда движется несколько неуверенно, как человек, еще не вполне оправившийся от серьезной раны, например, ножевой. Пришла служанка, провела меня внутрь, в тихую комнатку, где я смогла сменить одежду и покормить Джонни. Нам на подносе принесли еды. Эйслинг не появилась, а я о ней не спросила.

Время шло. Сынишка наелся и успокоился. Солнце за узкими окнами неумолимо двигалось. Служанка вернулась вместе с двумя другими, они восхищенно закудахтали при виде младенца и предложили последить за ним, пока я отдыхаю.

— Мне бы хотелось повидаться с Эйслинг, — сказала я. — Она здесь?

— Миледи плохо себя чувствует. Не думаю, что она сможет вас принять, — ответила пожилая женщина, как раз державшая Джонни на руках.

— Возможно, я смогу помочь, — предложила я. — Я умею лечить. Что с ней такое?

— Лучше спросите лорда Эамона.

— Но…

— Спросите лучше его.

Я неохотно позволила им унести Джонни на кухню, поскольку ему, похоже, было с ними хорошо, а я и правда очень устала и чувствовала себя совершенно потерянно. Фиакка улетел за ними, вызвав ужасный переполох. Я решила, что с таким сторожем сын пока в безопасности. Я посмотрела в окно, вниз, во двор, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь необычное, хоть что-то, что указывало бы на присутствие здесь особенных заключенных. Но кроме неимоверного количества стражи все выглядело обыденно.

Эамон наконец послал за мной. Он встретил меня в главном зале, в своем дубовом кресле. Слуги ушли, мы оказались вдвоем.

— Ну что же, Лиадан, садись. Может, выпьешь вина? Оно приехало к нам из самой Арморики. Хорошее вино. Я не ждал твоего визита. Время очень неудачное.

— У подобных новостей не бывает удачного времени. Мой дядя Лайам умер, убит бриттами на пути к месту встречи с Уи Нейллом. Кто-то предал нас, союз теперь сильно ослаблен. Шон попросил меня доставить тебе эти новости лично и привезти с собой в гости Эйслинг, поскольку ему в это трудное время необходима поддержка. И еще, он хочет срочно переговорить с тобой.

— Понятно. — Шок и озабоченность в его взгляде выглядели очень натурально. — Это тяжелые новости. Когда это произошло?

— Несколько дней назад. Шон по понятным причинам хочет до поры до времени держать все в секрете. Мы послали гонца к твоему деду, а я приехала к тебе. Больше пока никто не знает. Но если Нортвуд придаст свое деяние огласке, враги союза могут решить, что настал момент на нас напасть.

Он удивленно приподнял брови.

— Не думал, что ты столь сведуща в области военной стратегии, Лиадан.

— Я быстро учусь.

— Эйслинг не может поехать в Семиводье. Она… нездорова.

— Могу я с ней повидаться? Если она больна, я могу помочь.

— Не в этот раз. Боюсь, ты не сможешь с ней увидеться, а она точно сейчас не в состоянии путешествовать.

— Значит, она серьезно больна. Эамон, я целительница. Ты должен позволить мне осмотреть ее. Эйслинг моя подруга, невеста моего брата. Ты должен позволить мне ей помочь.

— Ты не останешься здесь надолго, так что помочь не сможешь. Я не могу сейчас позволить себе принимать гостей. Эйслинг поправится и без твоего участия. Она просто… упрямилась… и довела себя до болезни. Ты не сможешь ее увидеть.

Я не ответила. Эта беседа походила на какую-то игру. Тут небольшой риск, там крохотный выигрыш. Сложно делать верные ходы, если не знаешь правил.

— Передай Шону, что Эйслинг не может путешествовать, — сказал Эамон. — Передай ему мои соболезнования. — Он встал, словно собираясь уходить, возникло неловкое молчание. — Думаю, тебе хватит ночи, чтобы передохнуть перед отъездом. Я удивлен, что ты привезла своего сына с собой, Лиадан. Но, похоже, он неплохо перенес дорогу.

— Удивительно, какой внутренней силой может иногда обладать сын безродного ублюдка, — тихо произнесла я. — Вынослив сверх меры.

Он отреагировал не сразу.

— Что ты сказала?

— Я хочу заключить с тобой сделку, Эамон. Я приехала выкупить твоих пленников.

Мне и раньше казалось, что он бледен, но от моих слов он побелел, как мертвец.

— По… нятно, — осторожно произнес он. — А твой брат знает об этой твоей выходке.

— Шон не знает, зачем я здесь, — сказала я с бьющимся сердцем. — Но он знает, куда я поехала и ждет моего возвращения, с Эйслинг или без нее.

— И о каких же именно пленниках ты говоришь?

— Не надо играть со мной в игры, Эамон. Я имею в виду Крашеного и человека из его банды, которых ты держишь у себя. Я приехала, чтобы договориться с тобой об их передаче мне с рук на руки и нашем беспрепятственном выезде за пределы Шии Ду.

— Договориться? Что значит договориться?

— Сделка. Уверена, ты заключал их и раньше.

Он начал ходить из стороны в сторону.

— Ты удивляешь меня, Лиадан. После всего того, что случилось, после всего, что между нами произошло, я все еще надеялся на то, что ты сохранила хоть какие-то остатки здравого смысла. Этот человек — зло, бедствие. Он не должен выйти на свободу. И не выйдет. А теперь скажи мне, — тут он остановился прямо передо мной и положил руки мне на плечи, а я глубоко вдохнула, заставляя себя стоять неподвижно, — откуда ты знаешь, что он здесь? Как ты могла это обнаружить? Никто же не знал!

— Ну, по крайней мере ты не стал делать вид, что тебе ничего не известно. Видимо, гордость не позволяет. У меня свои конфиденциальные источники. Но все, что известно мне, знает, по крайней мере, еще один член семьи Семиводья, и он откроет правду, если мне причинят хоть какой-нибудь вред.

— Вред? Зачем мне причинять тебе вред? Ты ничем мне не угрожаешь и, кроме того… нет, не хочу быть сентиментальным. Я скажу тебе прямо, Лиадан. Никого не беспокоит, жив этот человек, или мертв. Ты можешь рассказать всему миру, что я держу его в заточении, мучаю, бью и вообще собираюсь казнить. Ни одна живая душа и пальцем не пошевелит, чтобы помочь ему. Он бандит, без надежды на исправление.

— Ты неправ, — мягко возразила я. — Ты глубоко заблуждаешься. Этому человеку хранят верность многие, и ты рискуешь почувствовать это на собственной шкуре.

— Ха! Верность такого же отребья, как он сам, да заблудших девиц, которым нравятся ласки порочных уродов. Я просто поверить не могу, что ты отдалась ему, когда спокойно могла заполучить…

— Когда я спокойно могла заполучить тебя? Мне очень жаль, что ты не можешь в это поверить, Эамон. Именно поэтому ты весь так наполнился злобой и горечью, что уже не можешь ясно видеть, что творишь и почему. Ненависть изъела тебя настолько, что ты ранишь родных и друзей, уничтожаешь собственное будущее. Еще не поздно остановиться. Пока еще не поздно.

— Если бы ты приняла меня, я избрал бы другой путь, — ответил он. — Тебе не нравится, каким я стал? Тебе некого в этом винить кроме себя.

— Ты сам в ответе за свои действия, — ответила я, подавляя гнев. — Ты сам делаешь свой выбор. Каждый из нас несет свой груз вины за все, что сделал и что не сделал. — Перед моим внутренним взором всплыла маленькая картинка: дядя Лайам лежит на земле со стрелой в груди. — Ты можешь позволить ненависти управлять твоей жизнью, а можешь победить ее и двигаться дальше. Только безумец позволяет ревности определять его путь. Только слабый винит других в собственных ошибках. Ну так что, заключишь ты со мной соглашение?

— Я даже представить себе не могу, что такого ты можешь мне предложить, — сдавленно произнес он. — Конечно, женщина всегда может кое-что предоставить мужчине. И было время, кстати, довольно недавно, когда я дорого бы заплатил за возможность владеть твоим телом. Я готов был отдать за это гордость, репутацию и все, чем я владею. Но эти времена прошли. Теперь, когда я держу в кулаке его, мне это не нужно. Смотреть на его страдания гораздо приятнее, чем провести ночь в твоей постели. Конечно, было бы интересно заняться этим, только чтобы заставить его взвыть. Но, к сожалению, он уже не в том состоянии.

— Что ты имеешь в виду? — голос у меня дрожал, и думаю, он это заметил.

— Ты что, не знала, что твой герой с большой дороги боится темноты? Не знала, что он дрожит, как студень, если его запереть достаточно надолго? А я вот это недавно обнаружил. Понадобилось порядком покопать. Он здорово умеет хранить свои тайны. Ты найдешь его не вполне в том виде, в котором оставила. А дружок его сейчас в несколько… разобранном состоянии.

«Дыши глубже, Лиадан».

— Думаю, — ты не вполне понял, что я имею в виду, произнося слово «сделка», — ответила я, отхлебнув вина, просто чтобы занять хоть чем-нибудь руки и унять дрожь. — Дело, боюсь, не в том, что я могу предложить тебе в обмен на его свободу. А скорее в том, сколько ты готов заплатить мне за молчание.

— Молчание? Какое молчание? О чем ты?

— Я обладаю информацией, которая может сильно навредить тебе, Эамон. Если она достигнет ушей моего брата, или Шеймуса, ты мигом вылетишь из союза и весь остаток своей жизни будешь оглядываться, ожидая ножа в спину. А если о ней услышит Уи Нейлл, тебе больше никогда не сесть с ним за стол переговоров, это как минимум. А ведь земли твои расположены на редкость неудобно — как раз на пути в Тирконелл… Тебе лучше меня выслушать.

— Поверить не могу. — Он снова сел и уставился на меня. — Как ты можешь знать хоть что-то, чего до сих пор не знает твой брат? Ты, девчонка, сидящая дома с ребенком, запертая в сердце дремучего леса? Ты блефуешь.

— Блефую? Хорошо, давай обратимся к деталям. И не забудь, что банда Крашеного знает много секретов и уши у них во многих уголках страны. Я, возможно, знаю новости из иных, нежели Шон, источников, но информация у меня вполне достоверная.

— Продолжай, — безжизненным голосом произнес он. Тут вошел слуга с подносом, на котором стояла еще одна бутыль вина, тарелка с хлебом и сыром, нарезанное мясо. Слуга поставил поднос на стол, и Эамон кивком заставил его удалиться. Потом встал и запер дверь.

— Итак, — сказал он. — Что же это за информация?

В окна светило солнце. Время перевалило за полдень. Прошло уже целых два дня с того момента, как я видела, что Брана утащили из этого зала и услышала слова Эамона «Отправьте его во тьму». Мне теперь придется действовать, основываясь на догадках, надеясь, что мы с Финбаром видели то, что происходило на самом деле.

— Я знаю, какую цену ты заплатил Нортвуду, — сказала я, с трудом придав голосу уверенность. — Я знаю, что в обмен на пленников ты выдал нашему врагу информацию, которая стоила моему дяде жизни. Ты предал союз, Эамон. Ты принес жизнь Лайама в жертву своему извращенному желанию отомстить, ревности и гневу. И я расскажу об этом Шону и Шеймусу, если ты не отдашь мне то, чего я хочу.

— Это возмутительно, — его голос дрожал от гнева. — У тебя нет никаких доказательств. Я и представить себе не могу, как ты решилась состряпать подобную историю. Тебе просто никто не поверит!

— У меня есть доказательства. Свидетель, которому поверят и который точно знает, зачем я сюда приехала. Если ты откажешь мне, твой секрет очень скоро станет широко известен независимо от того, вернусь я домой, или нет. И тогда тебе конец, Эамон.

Он некоторое время молчал.

— А какие у меня будут гарантии, что эта информация не станет всем известна, даже если я соглашусь на твои смехотворные требования? — спросил он, и в сердце у меня загорелся крохотный огонек надежды. — А вдруг ты получишь желаемое, а потом все расскажешь? Как ты можешь гарантировать, что остальные станут хранить молчание?

— Ты все-таки плохо меня знаешь, — ответила я. — Однажды, совсем недавно, ты сказал, что я — единственная на всем свете женщина, которую ты готов взять в жены, или что-то в этом роде. Думаю, тогда ты верил в то, что говорил. Теперь, похоже, ты утратил ко мне всяческое уважение. Но когда-то мы были друзьями. Если я дам тебе слово, я сдержу его. И сделаю так, что другие тоже будут молчать. Но я не стану рисковать моим братом. Я буду хранить молчание, только если ты будешь соблюдать наш договор.

— Поверить не могу! Ты словно превратилась в какого-то… какое-то чудовище, как тот парень, которого ты защищаешь. Лучше прямо назови свои условия.

«Да нет же, — подумала я. — Это ты превратился в чудовище. Ты готов предавать, убивать и мучить всего лишь из ревности. Ты, за кого я когда-то могла выйти замуж».

— Итак, — сказала я. — Ты будешь хранить верность союзу. Ты будешь свято выполнять обязательства перед моим братом в будущем, будешь с ним честен и будешь делить с ним свои силы, как некогда с Лайамом.

— А еще?

— Это — долговременное соглашение. Как только ты его нарушишь, я все расскажу.

— А что за кратковременное соглашение?

— Во-первых, ты приведешь сюда Эйслинг. Мои люди отправятся с ней в Семиводье сейчас же, сегодня. Она останется там до весны, когда они с Шоном поженятся. Она не вернется сюда. Ты приедешь на свадьбу, будешь улыбаться и благословлять молодых.

— Эйслинг плохо себя чувствует. Она не в состоянии путешествовать.

— Предоставь судить об этом мне. Думаю, она поедет. Мои люди знают, как бережно сопровождать знатную леди и заботиться о ней в пути.

— Звучит так, будто ты не собираешься ее сопровождать. Что там еще в твоем дьявольском соглашении, Лиадан?

— Я останусь здесь, пока Эйслинг не отдалится на безопасное расстояние от Шии Ду. Это не должно занять много времени. Потом ты отпустишь обоих пленников. Ты предоставишь нам троим и моему сыну сопровождение до твоих границ.

Он деланно рассмеялся.

— Ты и впрямь считаешь меня слабым.

— Я считаю тебя человеком у которого все еще достаточно здравого смысла, чтобы признать, что его загнали в угол, — медленно произнесла я. — Ты сделаешь так, как я хочу?

— У меня нет выбора. Но у меня еще осталась гордость, хоть ты и пытаешься унизить меня каждым словом. Я отпущу Эйслинг. Было бы безумием не согласиться на первую часть твоей сделки… Я вот думаю, не устанешь ли ты год за годом следить за мной, ждать, не оступлюсь ли я? Это может оказаться утомительным.

— Я — дочь Семиводья. Брат достоин моей верности и поддержки, и он их получит. Может, ваша семья и не верит в подобные вещи, но мы верим.

— Возможно, тебе стоит придержать язык. Я еще не согласился на вторую часть твоей сделки.

— Я предлагаю все или ничего. Если ты не отпустишь пленников, я не стану заключать никаких соглашений.

— Мне нужно время.

— Никакого времени у тебя нет. При желании, я могла бы все рассказать брату прямо сейчас, у тебя на глазах. Просто открою ему свой разум — и он все узнает. Если ты попытаешься причинить мне вред, ему тут же станет об этом известно. Я не стану колебаться.

— Чума на тебя, Лиадан! Будь ты проклята, ведьма!

— Так ты их отпустишь? — Мне становилось все тяжелее владеть собой.

— Ладно, — вдруг согласился он. — Забирай своего жалкого любовника и его мерзкого приятеля. Посмотрим, смогут ли они тебе пригодиться после краткого, но богатого событиями пребывания у меня в гостях. Однако ни о каком сопровождении и речи быть не может. Ни один из моих людей ни в гарнизоне, ни где-либо еще не удержится от того, чтобы, сопровождая Крашеного, не всадить ему в спину нож. Как только вы окажетесь за этими стенами, вы предоставлены сами себе.

— Ты пытаешься сказать, что отпустишь нас, а твои лучники изрешетят нас стрелами, не успеем мы сделать и шага по дороге домой? Так не пойдет. Мне нужно кое-что получше. Ты хочешь, чтобы я поговорила с братом? Мне его звать?

— Нет. Думаю, мы с тобой сыграем в небольшую игру. Когда Эйслинг уедет, если она только сможет ехать, я предложу тебе партию игры в прятки. Сперва ты найдешь своего бандюгу. Потом выведешь его отсюда. С этим мы тебе поможем, а не то ты провозишься всю ночь. И еще, никакой «дороги домой». Пусть идет тем путем, каким когда-то сюда попал, через болота. Разве не твердят все вокруг, что ему доступно любое задание? Раз так, он легко с этим справится. Тайной тропой с женщиной, ребенком и мужчиной, который не вполне владеет руками. Раз плюнуть, так мне кажется. Тогда и посмотришь, что он за герой. И, наверное, мы определим срок, за который ты должна все это проделать. Думаю, ты должна управиться до заката. Когда зайдет солнце, мы зажжем факелы и начнем в вас стрелять. А то мои люди совсем заскучали.

— Ты затеял недоброе дело, — прошептала я, вглядываясь в его лицо. Неужели это тот самый человек, с которым я когда-то танцевала в Имболк, мужчина, которого я считала хорошим кандидатом в мужья, если только его научить улыбаться? Неужели это я, одним своим отказом, так изменила его? На сердце у меня похолодело. — Разве не я здесь диктую условия?

— Не вполне. Ты можешь прямо сейчас раскрыть свой секрет и попытаться на расстоянии убедить брата в том, что ты говоришь правду. Ты это можешь, и этим ты разрушишь мою жизнь. Но стоит тебе это сделать — и Крашеный умрет. Таким путем тебе его не спасти. А твоему брату на этого бандита плевать. Он всего лишь временное орудие в его игре.

Я облизала внезапно пересохшие губы.

— Отлично. Значит, мы договорились. Шли за Эйслинг.

— Ты ни слова не расскажешь об этом моей сестре. Надеюсь, это понятно?

— Понятно, Эамон. А теперь пошли за ней и за моей охраной.

Эйслинг выглядела больной и измученной. Ее испещренное веснушками личико было бледным, как снег, под кожей просвечивали кости. Глаза у нее были красные, воспаленные, а волосы спутались.

— Лиадан! — прошептала она, не замечая мрачного взгляда брата, не глядя на вооруженных мужчин, ждущих в зале. — Лиадан, ты приехала!!! А где Шон?

— Он ждет тебя в Семиводье, — ответила я спокойно, хоть от вида подруги на глаза у меня наворачивались слезы. — Твой брат позволил тебе поехать к нам. Эти люди обеспечат твою безопасность в пути. Я попросила служанок собрать твою дорожную сумку, лошадь уже готова. Вы выезжаете прямо сейчас.

— О, спасибо, Лиадан! Спасибо, Эамон!

«Как удачно, — подумала я, — она так взволнована и измучена, что ей и в голову не приходит о чем-то спрашивать. Без сомнения, вопросы придут к ней позже, в пути».

— Миледи… — Начальник моей стражи хмурился.

— Я приказываю, — твердо ответила я. — Вы должны уехать немедленно. Ехать будете быстро, но помните, что леди Эйслинг недавно перенесла болезнь, ей понадобится отдых, точно как мне. Скажите брату, что я вернусь позже.

— Он приказал нам охранять вас, — в голосе начальника стражи явно звучало сомнение. — Если мы уедем, вы останетесь без подобающего сопровождения.

— Лорд Эамон обеспечит мне необходимое сопровождение, — ответила я. — Я останусь здесь еще ненадолго. Скажите брату, что лорд Эамон еще свяжется с ним. Теперь езжайте, вы должны добраться до дома завтра на закате.

— Будет сделано, миледи.

 

Глава 28

Я забралась на стену, туда, где ходили часовые. И поглядела на насыпную дорогу — единственный безопасный путь из Шии Ду. Я стояла на стене и смотрела, пока рыжие волосы Эйслинг и кожаные шлемы ее охраны не скрылись вдали. Потом я спустилась в кухню, забрала сына и покормила его. Я снова посадила его к себе за спину, готовая к дальнему путешествию. Снаружи, во внутреннем дворе, меня ждал Эамон.

— Я было хотел понаблюдать за нашей маленькой игрой лично, но что-то я не в настроении, — заявил он. — Не беспокойся, мои люди получили указания и позволят тебе спокойно бродить по замку. Если тебе понадобятся ключи или сильные руки, чтобы раскрутить парочку болтов, тебе стоит лишь попросить, тебе помогут… А ведь тебе нравятся такие приключения, а, Лиадан? Мне говорили, ты в прошлый раз шныряла по замку, как течная кошка. Ну, иди. До заката не так уж долго осталось. И, кстати, сделай что-нибудь с этой своей птицей, а? Если она еще хоть раз спикирует на кого-то из моих солдат, то окончит жизнь в мясном пироге.

Пока он говорил, мы шли через двор. Фиакка пролетел над нашими головами и уселся на оглобле пустой телеги.

— Ну, ступай, — повторил Эамон, словно отправляя прочь непослушного ребенка.

Я совершенно не сомневалась, где надо искать, и боялась увидеть то, что найду. Мгновение я колебалась, потом взглянула прямо в светлые, мудрые глаза ворона.

«Лети, — мысленно сказала я ему. — Приведи мне помощь. Лети прямо сейчас. Помощь нужна мне до заката».

И он улетел, быстрый, как пущенная из лука стрела, черной молнией рванулся в небо и помчался на юг. А потом я подобрала юбки и пошла вниз, в туннель, вперед, навстречу тьме.

Думаю, охранникам пришлось со мной нелегко. Они получили приказ и обязаны были ему подчиняться. Но они постоянно переглядывались и что-то бормотали себе под нос, пока я, изо всех сил сжимая зубы, чтобы не разреветься, шарила по их подземным коридорам, осматривая одну темную камеру за другой, и пыталась унять тяжелые удары сердца и успокоить дыхание, нигде ничего не находя.

— Где они? — спрашивала я. — Скажите мне! — Но они только шаркали сапогами и молчали. Крашеному нечего было ждать от людей Эамона, кроме страха и ненависти.

За уже известными мне маленькими камерами я обнаружила закрытую на железный засов дверь. Я попросила помощи и высокий седой охранник с мускулами, похожими на туго скрученные канаты вышел вперед и открыл ее для меня. За дверью оказались ведущие вниз истертые ступени.

— Мне нужен светильник. — Джонни у меня за спиной ворочался, ему надоела теснота. Он только недавно научился сам передвигаться и с нетерпением ждал новых путешествий. Нет, пока мне нельзя думать ни о Джонни, ни о пути через топи. Я буду думать только о том, что нужно сделать сейчас, немедленно.

— Лорд Эамон ничего не говорил о светильнике.

— Мне нужен свет. Там темно, как в могиле. Я могу упасть и сломать ребенку шею. Вы готовы рассказать эту историю женам сегодня за ужином?

Никто не двинулся. Я мрачно подобрала юбки и начала спускаться. Одна ступенька. Вторая. Было так темно, что я не видела собственных ладоней перед лицом.

— Вот, миледи.

По каменным стенам заплясал свет. Седой охранник шел на одну ступеньку позади меня и нес в руках маленький светильник. Я протянула руку.

— Я сам понесу его для вас. Следите за малышом, ступени здесь старые и ненадежные.

Я насчитала десять ступенек, и прошла по узкому коридору глубоко под землей. Стояла мертвая тишина. Возможно, здесь и жили крысы или какие-нибудь насекомые, но сейчас они все попрятались. Тусклый свет выхватывал из темноты железные кольца, вделанные в заросшие паутиной стены. В конце прохода обнаружилась еще одна дверь, скорее даже решетка, запертая тяжелой цепью. Воздух вокруг был совершенно неподвижен.

— Миледи, — заговорил охранник, очень тихо и неловко. — Эти люди — бандиты, им самое место на помойке. Вы бы лучше бросили их и спасали себя и мальчика. Вам никогда не перебраться через болота. Пойти туда — все равно, что убить и себя, и ребеночка. Оставьте это. Тогда мы проводим вас до дома. Никто из нас не хочет, чтобы ваша смерть оказалась на нашей совести.

— Дай мне ключ, — сказала я, и он молча вложил его мне в руку.

За решеткой находилась крохотная камера, в которой я нашла Альбатроса. Я услышала его дыхание за секунду до того, как светильник озарил болезненно посеревшее лицо чернокожего. Широко раскрытые глаза его посветлели от лихорадки и смотрели бессмысленно. Одежда была грязной и изорванной. Руки его скованы над головой в запястьях, он фактически висел на них и не мог двинуться. Ладони Альбатроса были небрежно обмотаны липкими, вонючими тряпками.

Я сжала зубы и подошла ближе.

— Освободите руки этого человека, да побыстрее!

— Лиадан, — прохрипел Альбатрос, когда стражник потянулся к его кандалам. Потом, когда кисти рук внезапно обрели свободу, он резко втянул в себя воздух и руки его безжизненно повисли вдоль туловища.

— Тебе будет очень больно, когда вернется чувствительность, — сказала я, глядя, как он, тяжело дыша, оседает на пол. — Сейчас у нас нет времени. Мы должны выбираться отсюда. Где Бран? Где командир?

Альбатрос слабо помотал головой. Он не знал.

— Вы должны знать! Кто-то из вас должен это знать! Мы должны выбраться отсюда до заката!

— Я могу… идти. Могу… двигаться. — Альбатрос встал на четвереньки, потом на колени и наконец, шатаясь, поднялся во весь рост.

— Готов… пошли.

— Отлично, Альбатрос. Очень хорошо. Посмотрим, сможешь ли ты обнять меня рукой за плечи… осторожно, у меня за спиной ребенок… вот так. Я тебе помогу.

Я повернулась к охраннику.

— Скажи мне, где он. Пожалуйста. Ты что, хочешь, чтобы мы все умерли еще до заката?

Но охранник молчал и холодно следил за неровными, шаткими попытками Альбатроса идти. Воздух вокруг нас был густ и неподвижен. Каждый вдох давался с трудом. Джонни хныкал. Выберись мы отсюда прямо сейчас, и у нас до заката останется еще немного времени. Возможно, даже удастся до сумерек уйти за пределы видимости. Я могу искать и искать здесь бесконечно, пока не станет слишком поздно — и все равно никого не найти! «Отправьте этого выродка во тьму. Там ему самое место», — всплыло у меня в голове.

— Лучше бы нам вернуться, — пробормотал охранник.

— Еще рано, — ответила я. — Не двигайтесь. И молчите.

Дело в том, что я его услышала! Слабый крик в темноте, ощущение ужаса и отчаянного напряжения воли, чтобы вынести невыносимое. «Где ты?!» — Не знаю, может у меня разыгралось воображение, а может, я действительно слышала этот крик потерявшегося ребенка, звучавший в моем мозгу с того самого дня, когда я наконец узнала правду о Крашеном.

Я мысленно прошептала в темноту: «Я здесь. Ответь мне».

Тишина. Беспомощная, наводящая дрожь тишина.

«Протяни мне руку, Джонни. Я помогу тебе. Покажи мне, где ты, — я обращалась не к сыну, мой малыш, к счастью, молчал, тепло прижимаясь к моей спине. Альбатрос оперся о мое плечо, и я почувствовала, как он дрожит от напряжения, пытаясь держаться прямо и дышать тихо-тихо, чтобы я могла слушать. — Где ты?! Протяни мне руку! Еще хоть чуть-чуть! Ближе ко мне!»

Ни звука в ответ. Ни в этом мире, ни в сумрачном царстве разума. Но я все равно поняла. Я вдруг все поняла. Я вышла через решетчатую дверь. Альбатрос хромал со мной рядом, а охранник шел сзади, нес лампу и хмурился. На полпути по узкому подземному коридору я замерла.

Его было едва видно. Отличная, чистая работа: колодец, вровень с полом. Его существование выдавала только тонкая трещина и небольшое углубление в камне, за которое, видимо, поднимали люк. Предок Эамона и впрямь обладал необыкновенно богатой фантазией.

— Открой люк.

— Это не под силу одному человеку.

— Чума на тебя, открывай! Сходи за помощью, если нужно. Да поскорее!

Они двигались медленно, ужасно медленно, а я ждала, дрожа от напряжения. «Держись, — твердила я. — Я здесь. Осталось недолго»,

Люк оказался тяжелым. Кусок скалы в пядь толщиной. Механизм, похоже, был хорошо отлажен и содержался в отменном состоянии. И все равно, понадобились силы двух здоровых мужчин, чтобы его поднять. Наконец, крышка открылась.

— Дай мне лампу, — приказала я, и охранник вложил ее мне в руку. Я поставила светильник на край квадратного отверстия и заглянула внутрь.

Там было очень тесно. Места едва хватало, чтобы не очень высокий мужчина поместился внутри, прижав колени к подбородку и закрыв руками голову. Воздух хоть и поступал туда, но едва-едва. И никакого света. Никакой возможности двигаться. Могила, в которой человек может прожить… некоторое время. Как долго — зависит от его внутренней силы. Если изредка извлекать его на поверхность, кормить и давать отдышаться, а потом снова совать сюда, он может прожить достаточно долго, чтобы изрядно развлечь своего мучителя.

— Бран? — Ожидать ответа было безумием. Он казался мертвым. Смертельно бледный, скрученный, недвижный. — Тащите его наверх. Быстро.

Они послушались, поскольку получили приказ помогать мне, до определенной степени, конечно. Но никто не приказывал им обращаться с пленниками бережно, так что когда обмякшее, все еще свернувшееся в клубок тело извлекли из этой норы и шмякнули у моих ног, у него прибавилось несколько синяков. Я встала перед ним на колени и Альбатрос, тихо ругнувшись, опустился рядом со мной.

— Он жив, — сказала я, ощупав основание шеи, где едва-едва бился пульс, и вслушиваясь в слабое, неимоверно слабое дыхание. Лампа давала очень мало света, но я видела, что он весь в кровоподтеках, и что на голове у него запеклась кровь, сквозь которую уже проросли короткие каштановые волосы.

— Удар по голове, — пробормотал Альбатрос. — Очень сильный. Чем-то тяжелым. Чуть не… прикончил его. Что теперь?

— Теперь пора отсюда выбираться, — твердо сказала я. Глаза у меня пекло от слез, а внутренний голос без устали повторял: «Дыши, Лиадан. Будь сильной. Крепись», — Потом посмотрим.

Я повернулась к охранникам.

— Поднимите этого человека и несите наверх. Да поосторожнее. Вы и так причинили ему довольно вреда. Выводите нас наружу.

— Вреда? Для таких, как он, любого вреда мало, — прорычал второй охранник, и они грубо подхватили скрюченное тело Брана с земли и потащили наверх по ступенькам, оставив нас выбираться самостоятельно. Я поддерживала Альбатроса и несла лампу. Наконец мы выбрались в широкий подземный коридор, где ярко горели факелы. Так ярко, что у меня заболели глаза, а Альбатрос закрыл лицо изуродованной рукой. Охранники стояли и молча наблюдали за нашим неуверенным продвижением.

— Нам приказано отвести вас к краю болота и оставить там.

— Ну так и выполняйте, — ответила я.

Тело Брана безвольно, как куль с мукой, висело между двух солдат, один из которых держал его за плечи, а другой подхватил под колени. Голова его свесилась на бок. Он был весь — сплошная рана, ни одного живого места. Остатки одежды задубели от крови и грязи. Джонни весело гукал, радуясь свету и голосам.

— Пошли, — сказала я Альбатросу. — Вниз. Ты знаешь, куда. Там мы окажемся предоставлены сами себе.

— Самим себе, — повторил он, и я задумалась, как много он понимает, продираясь сквозь жар и нестерпимую боль в руках. На обеих не хватало пальцев, это было видно. Сколько осталось — скрывали повязки.

— Перейдем, — с трудом выдавил он. — На другую сторону.

Пока мы ковыляли по подземному переходу, шли наружу мимо рычащих псов и брели вокруг холма по узенькой тропинке у самого края воды, я заставила себя взглянуть на имеющиеся у нас возможности. Если Бран придет в сознание и сможет идти… Если Альбатрос окажется в состоянии найти дорогу и лихорадка не очень затуманит его разум… Если Джонни будет сидеть тихо как мышка и не станет нас отвлекать… Если помощь подоспеет до темноты… то мы, возможно, останемся живы, и нас не подстрелят, как беглецов, спасающихся от правосудия. Если… слишком много «если». Мы остановились на северной стороне холма, солнце уже висело низко над горизонтом и дневной свет начал потихоньку меркнуть. Мне внезапно пришло в голову, что именно так и живут Бран с Альбатросом, что вся их жизнь состоит из подобных минут, когда шансы на успех кажутся ничтожными, и ты действительно должен быть лучшим, должен суметь найти выход из казалось бы безнадежной ситуации, открыть в себе нечеловеческий источник сил, чтобы просто остаться в живых.

— Вы уверены? — они снова бесцеремонно швырнули Брана к моим ногам, и высокий охранник, сделав шаг назад, тихо заговорил. Высоко на крепостной стене собралась толпа.

— Еще не поздно, даже сейчас. Бросьте эту падаль и идите с малышом домой.

— Вам пора уходить. — Я опустилась на землю и положила голову Брана себе на колени. — Не сомневаюсь, лорд Эамон захочет услышать ваш отчет.

— Спасите хотя бы ребенка. Вам не пережить этой дороги. Этот ублюдок все равно, что мертв, а другой и двух шагов не может пройти по прямой. Только ступите на эту тропу, и вы все погибните. А то, оставьте мальчика здесь. Мы за ним последим и доставим к вам домой в целости и сохранности.

В голове у меня вспыхнуло воспоминание: голос дяди Финбара, слова, произнесенные им совсем недавно. «У тебя есть ребенок. И ты хочешь заполучить мужчину… а тебе не приходило в голову, что ты, возможно, не сумеешь сохранить их обоих?»

— Мы пойдем по этому пути все вместе, — сказала я, словно про себя, ласково гладя Брана по бритой голове, где отрастающая каштановая поросль скрывала узоры. — Все вместе.

Охранник промолчал, и люди Эамона скоро удалились в крепость, все, кроме двоих охранников с собакой, несших патруль неподалеку. Мы стояли на границе темной, булькающей жижи. Бран беспомощно растянулся на земле, я сидела рядом, с ребенком за спиной, а Альбатрос стоял, вглядываясь в широкую полосу болот и дальние холмы на севере. Он слегка пошатывался.

— Змей, — пробормотал он. — Выдра. Ребята. На той стороне.

— Думаешь, если мы сможем перебраться, они нас встретят?

— Ребята. Перебраться. — Он переступил с ноги на ногу и внезапно осел на землю. — Голова. Прости. Руки.

— Я сделаю с ними что-нибудь, если смогу. Когда мы доберемся… когда будем в безопасности, я смогу уменьшить твою боль и дам тебе снадобье от лихорадки. Я послала за помощью, но не знаю, придет ли она. Альбатрос, ты меня понял?

— Понял, — эхом повторил он.

— До заката мы должны убраться отсюда. Как только зайдет солнце, лучники Эамона начнут стрелять и спустятся вниз с факелами. Мы можем идти только по этой тропе. Если Бран… если командир не придет в себя вовремя, я просто не знаю, что мы будем делать.

В этот момент Джонни решил громко заявить о себе. У меня не было выхода, мне пришлось снять его со спины, расстегнуть платье и покормить малыша. Похоже, разум Альбатроса был не вполне затуманен лихорадкой, поскольку он придвинулся к нам достаточно быстро, чтобы поддержать коленями голову и плечи Брана, пока я занималась ребенком. Джонни сопел у меня на груди, день догорал, бросая последние лучи на синие соцветия лаванды вокруг, тишина вокруг нарушалась только резкими криками цапель на болоте. Бран лежал неподвижно, как статуя воина на чьей-нибудь могиле, и я поняла, что больше не в силах сдерживать слезы. Что я наделала?! Почему я возомнила, что могу забыть о предостережениях Дивного Народа?! Я почему-то верила, что смогу спасти этих людей, смогу подарить новое будущее и им, и себе. Теперь, похоже, мы все погибнем, и Джонни вместе с нами! Уж его-то я могла спасти, если бы не моя идиотская гордость!!!

— Умирает, — вяло заметил Альбатрос. — Удар по голове. Не проснется. Он бы попросил прикончить его, если бы мог.

— Но он не может, — рявкнула я, забыв про слезы. — Это не ему решать. Он не может умереть. Я не позволю!

Альбатрос едва заметно усмехнулся.

— Нарушили устав, а? Подождите, доберется до вас Змей… — слова утонули в болезненном стоне.

— Альбатрос, нам придется попробовать.

— Я понимаю. Пошли. Я понесу. Я еще сильный.

— Не сомневаюсь. И ты знаешь дорогу, ты ведь вел мою сестру через эти болота. Но ты ранен и измучен, а он не сможет тебе помочь.

— Я еще сильный. Понесу.

— Тогда отправляться надо прямо сейчас, как только малыш наестся. Солнце садится быстро и, похоже, помощь не сумеет подоспеть вовремя.

Альбатрос что-то пробурчал и перевернул Брана на бок.

— Готов, — сказал он. — Тебе придется помочь. Руки. Не могу. Не сейчас.

И правда, невозможно схватить человека за руку, или за одежду, и взвалить себе на спину, когда руки у тебя в таком состоянии, как у Альбатроса. Он морщился от любого, легчайшего прикосновения.

Потихоньку, полегоньку. Иначе мы не могли. Ставить перед собой очень небольшую задачу и стараться не загадывать слишком далеко наперед, а то сердце наверняка уйдет в пятки и утащит за собой последние крохи отваги. Закрепить Джонни за спиной так крепко, как только получится. Благо, он заснул. Теперь наклониться, поднять плечи Брана с земли, постараться помочь Альбатросу подвести его собственные плечи под командира и удержать в таком положении. Ладони у Альбатроса ни на что не годились. Он мог поддержать вытянутой рукой, мог подтолкнуть коленом, но был не способен ни сжимать, ни хватать. Я еле удержалась, чтобы не закричать: «Да как же ты его понесешь?! А что если он свалится?!». Между нами говоря, мы сами уронили Брана трижды, пока Альбатрос с трудом поднялся на колени, а потом, шатаясь, встал, с закинутым на плечи другом — голова слева, ноги справа, руки болтаются. Собственные руки Альбатрос развел в стороны и согнул в локтях, искалеченные ладони в окровавленных повязках напряженно уставились в небо. Сверху, со стены, раздался взрыв издевательских аплодисментов.

— Отлично, — ободряюще сказала я. — Это правда, здорово, Альбатрос. А теперь надо идти.

Вокруг по всему болоту уже запели птицы, устраиваясь на ночлег в глухих уголках этой негостеприимной земли, приходившейся им родным домом. Закатное солнце окрасило озерца открытой воды в кроваво красный цвет.

— Пошли, — сказал Альбатрос. Мы посмотрели друг на друга и отвернулись. В его побелевших от лихорадки глазах я прочла правду: эта дорога ведет к смерти.

— Думаю, на том конце пути мы с тобой разопьем флягу чего-нибудь очень крепкого, — сказала я. Слова звучали уверенно, но меня выдавала дрожь в голосе.

А потом Альбатрос ступил в трясину. Его босые ноги очень осторожно двигались от одного пучка травы к другому. Вправо, снова вправо, потом влево. А я шла за ним след в след, высоко подоткнув юбки. Малыш милосердно молчал. Я чувствовала, что вся покрываюсь липким холодным потом. Я слышала собственное быстрое неровное дыхание, сердце стучало в ушах. Шаг. Еще шаг. Мы двигались вперед медленно, так медленно, что я не отваживалась обернуться, чтобы оценить, миновали ли мы уже ту черту, до которой опытный стрелок при свете факелов уверенно попадает в цель. А потом мы добрались до участка, где пучки сухой травы росли гораздо реже — на расстоянии прыжка взрослого мужчины или легконогой женщины, такой, как моя сестра Ниав. Как я прыгну, с ребенком?.. Я заколебалась, а Альбатрос, не оглядываясь, шел вперед, и я не могла закричать «подожди», из страха, что напугаю его, и он потеряет равновесие. «Ну же, скорее, Лиадан, — понукала я себя. — Давай, а не то он скроется из виду, и тогда…» Я прыгнула, неловко приземлилась, соскользнув ногой с мокрой травы. Я выставила руки в стороны, закачалась, восстановила равновесие. Вокруг меня в темно-коричневой трясине раздавались тихие чавкающие и булькающие звуки. Голодные звуки. Альбатрос двигался вперед довольно уверенно, хоть и небыстро. Шаг. Остановка. Еще шаг. Под весом безжизненного тела Брана он сильно наклонился вперед. Наверное, в таком положении ему очень сложно видеть дорогу.

— Лиадан? — его голос странно бесплотно зазвучал в окружающей пустоте.

— Я тут.

— Скоро стемнеет.

— Я знаю. — После заката, если не сгустятся облака, останется еще немного света. Но луна сейчас убывает, она светит слабо и взойдет поздно. — Мы должны делать все, что можем.

Он не ответил, просто снова шагнул вперед, я видела, как его босые ноги удерживают равновесие на этой непредсказуемой тропе, как он напрягает пальцы, как ступня примеряется к весу тела. Я видела, как даже сейчас, практически без рук, он все же умудряется осторожно контролировать груз на своих плечах и наклоняться то влево, то вправо, то вперед, то назад, чтобы не терять равновесия. Когда стемнеет, он уже не сможет найти для нас дорогу. И тогда вряд ли будет важно, насколько он силен и вынослив.

Света становилось все меньше, я начала чувствовать короткие уколы на руках и ногах, на лице и шее. Вокруг то возникало, то утихало тонкое жужжание. Тучи кусачих насекомых поднимались с мокрой травы и, без сомнения, были просто счастливы обнаружить столь сочный и обильный ужин. Джонни внезапно заплакал, громко и горестно. Я никак не могла ему помочь и его пронзительный, испуганный голосок звенел над болотами. А где-то далеко, ему вторил еще один звук. Глухой, неземной, похожий одновременно и на крик и на пение. Может, этот голос и правда предрекает чью-то скорую смерть, как сказал мне когда-то молоденький стражник? Я приказала себе не думать о глупостях. Но крик все еще звучал, звенел у меня в голове, вибрировал в болезненно влажном воздухе, гудел в кровавом свете зари вокруг нас. Плачь Баньши. Джонни надрывался. Впервые в его коротенькой жизни он закричал — а никто немедленно не прибежал ему на помощь и не обеспечил желаемое: сухие пеленки, заботливые руки, ласковые слова, мазь из ромашки и полыни, чтобы прогнать этих жужжащих тварей, которые без конца делают ему больно!

— Все будет хорошо, Джонни, — пробормотала я, пытаясь обрести равновесие на невероятно крохотной кочке… Не может же и в самом деле Альбатрос ождать, что я перепрыгну через это?! Слишком далеко. Это нечестно. Я не могу прыгнуть на такое расстояние с ребенком на спине. Если бы только Джонни перестал плакать. Если бы он только замолчал… Я вгляделась в сумрак. Альбатрос внезапно остановился на другой стороне широкого, зеркально гладкого пространства черной болотной жижи. Он стоял совершенно неподвижно, и я почувствовала, что у него закрыты глаза. Он что-то говорил, но слов я не разбирала. Он был слишком далеко. Вот сейчас я прыгну, приземлюсь где-то на полпути, и трясина проглотит и меня и малыша, и тогда все кончится. В горле у меня пересохло, а тело стало липким от пота. В голове стучало: «Я не могу… я не смогу…». И тут Альбатрос снова заговорил, на этот раз я его услышала.

— Лиадан? Ты еще здесь?

— Здесь. Но не думаю, что смогу…

— Помоги. Руки. Не могу держать.

Дана, помоги мне! Он не должен отпускать. Не должен! Неужели мы столько прошли и все зря?!

— Иду, — закричала я и прыгнула, заставляя тело перелететь через немыслимо широкое пространство. Я лишь чуть-чуть не долетела до большой сухой кочки, где стоял Альбатрос. Ноги погрузились в мягкую грязь, а туловище лежало на траве. Я крепко ухватилась за стебли, чувствуя, как трясина охватила мои ноги и тянет вниз. Джонни издавал дрожащие всхлипы, рассказывая мне горестную историю о том, что мир внезапно изменился, в нем все плохо и я срочно нужна ему, чтобы все исправить, и, пожалуйста, немедленно! Лицо у меня исказилось от неимоверных усилий, руки цеплялись за мокрые листья, тянули и, наконец, трясина издала неприятный чавкающий звук и отпустила меня. Я отползла от края кочки и встала на ноги рядом с Альбатросом. Свет почти померк, я едва могла разглядеть перед собой его лицо.

— Подними руки, — прошептал он. Я уже не видела его лица, но по голосу поняла, что ему очень больно. — Прими на себя его вес. Ненадолго. Отдых. Рукам.

Я встала позади него и снизу уперлась в безвольно обвисшее тело Брана. Потом Альбатрос попытался опустить руки, которые он все это время держал над головой, чтобы нести друга на плечах, но они затекли так сильно, что он вообще не мог ими двигать. Он с трудом подавил стон и медленно опустил перевязанные ладони. Теперь, когда мы стояли неподвижно, Джонни решил, что кто-нибудь наверняка скоро отреагирует на его жалобы, и закричал громче и настойчивее.

Альбатрос пошатнулся, потом снова обрел равновесие. Я ничем не могла помочь ему, пытаясь изо всех сил поддерживать Брана, чтобы он не упал. Нам ни за что не удалось бы поднять его снова, поскольку от любого неверного движения он бы скатился с этого крохотного участка сухой земли в бездонную трясину.

— Мы не можем идти дальше, да? — спросила я напрямик.

— Идти вперед. — Альбатрос пытался сгибать пальцы и шипел от боли. Попробовал согнуть руки в локтях и застонал. — Идти вперед… нет выбора. Как иначе?

— Мы не видим дороги. И ты же не можешь держать его бесконечно!

— Мы не можем стоять. Люди. Факелы. Идем… на другую сторону.

Но было темно, и мы не могли идти вперед.

— Наверное, тебе стоит опустить его вниз. — Сердце у меня обливалось кровью, но я заставила себя произнести эти слова, пусть это и значило признать, что мы проиграли. Идти вперед не имело смысла. Если Альбатрос потеряет сознание, а это с каждой минутой казалось мне все более вероятным, оба они умрут. И то же самое случится с Джонни и со мной. Без Альбатроса мы не сможем двигаться ни вперед, ни назад.

— Нельзя опускать. Никогда… не поднимем.

— Ладно. Дай я немного подумаю. Может, выход все же есть.

— Люди… факелы, — повторил Альбатрос, и теперь я едва слышала его шепот.

— Они не станут преследовать нас по болоту в темноте. — Эамон же сказал только: «Мы зажжем факелы» и «Мы будем стрелять». Ничего о погоне!!! — Или станут?

— Прислушайся, — ответил Альбатрос. И теперь, между всхлипами Джонни, странным бульканьем трясины, пронзительным кваканьем лягушек и бесконечным жужжанье насекомых я услышала голоса, довольно далекие, но постепенно приближающиеся. Оглянувшись назад, в темноту, я увидела огни, медленно движущиеся к нам по угольно-черной поверхности болота.

— Опусти его, — устало произнесла я. — Мы не можем двигаться дальше.

По крайней мере, раз уж предстоит умереть, я в последние минуты буду обнимать их обоих — Джонни и его отца. А рядом будет лучший в мире друг. Вокруг снова зазвучал зловещий вызов тихому бормотанию ночи — загробный, леденящий душу вой…

—…Сильный, — прошептал Альбатрос. — Я сильный. Стою. Понесу. — И он снова развел руки в стороны и согнул локти, чтобы удержать тело Брана. Джонни за моей спиной внезапно затих.

— Прости, — выдавила я. — Конечно, я не сдамся. Как я только могла о таком подумать? Наша задача выполнена лишь наполовину.

И тут раздался еще один крик, на этот раз он шел с другой стороны, оттуда, куда мы направлялись. Каркающий, хриплый звук. Голос ворона. У меня зашлось сердце.

— Возможно, это помощь, — пересохшими губами прошептала я. — Возможно, помощь все же пришла.

Теперь на севере, на той стороне болота, мы видели маленький, танцующий огонек, странное, скачущее пятно, которое, похоже, быстро летело к нам и на лету кричало голосом Фиакки. Все ближе и ближе, над темной поверхностью болота, а когда он приблизился, я услышала, что там, где он пролетает, все потрескивает и скрипит, словно трясина у него на пути изменяется. Альбатрос немо застыл рядом со мной. А Джонни теперь лежал тихо, но кулачки его крепко вцепились мне в волосы. «Слишком много мы в последнее время прыгали и скакали, — говорили мне эти кулачки. — Тебе же будет лучше, если это немедленно прекратится».

Альбатрос что-то тихо воскликнул на незнакомом языке, а я прошептала: «Дана, мать земли нашей, храни нас в своих ладонях». Потому что чем больше мы смотрели, тем яснее видели, что свет напоминал сгусток огня в форме летящего ворона, не столько птицу, сколько огонь Иного мира, принявший птичье обличие. И когда этот свет проносился над трясиной, из нее вырастали странные растения. С длинными ветвями, с крепкими усиками, они срастались между собой, сцеплялись листьями, переплетались ветвями и рождали узкую дорожку над болотом, тропу, которая протянулась перед нами и вела прямо на север — к низким холмам, к спасению. Свет, который мог быть, а мог и не быть Фиаккой, реял над ней, указывая путь.

Я откашлялась.

— Как удачно, что ты не опустил его вниз, — сказала я. — Пошли вперед.

— Вперед, — кивнул Альбатрос и ступил на хрупкое с виду переплетение ветвей, шириной не больше двух пядей. Оно хрустнуло под его весом, но не прогнулось. Я пошла следом, и Джонни протестующе захныкал. Я начала петь ему, тихонечко, чтобы не отвлечь ненароком Альбатроса, которому все еще приходилось двигаться очень осторожно, ведь путь предстоял неблизкий, а он должен идти прямо, да еще и нести большой груз. Я пела старую колыбельную, песню столь древнюю, что никто не знал, что означают ее слова. Этот язык, наверное, еще где-то известен… может быть, тем стоячим камням с загадочными знаками, которые молча смотрели, как мы с Браном сплетались под дождем, зачиная этого ребенка. А может, среди древних дубов, что растут в тайных местах в сердце наших лесов. Я пела, Джонни молчал, и мы равномерно продвигались к северу. Наш летающий факел реял вокруг, то сзади, то впереди, соразмерно с нашей скоростью. Да, конечно же, это Фиакка. Один раз я обернулась, потому что голоса людей Эамона все еще были слышны в темноте. И увидела, что позади нас никакой безопасной тропы из переплетенных ветвей и листьев уже нет, только полоса пузырьков на поверхности трясины. А через некоторое время голоса за нашими спинами пропали, огни исчезли, и мы оказались одни в ночи, не считая нашего странного проводника.

Помощь пришла, как мне и было обещано, когда мы были в отчаянном положении, когда силы у нас иссякли, и выхода не было. Я валилась с ног от усталости, у меня стучало в висках, но теперь я уже осторожно позволяла себе обдумывать, что необходимо сделать, когда мы доберемся до земли. Альбатрос заявил, что Бран ушел уже слишком далеко и не сможет проснуться. Он сказал, командир, если бы смог, попросил бы его добить. Если я собираюсь отказать ему в этом, мне понадобятся сильные аргументы. Я уже допустила ошибку с Эваном и только продлила его страдания. На этот раз, если я скажу, что могу его вылечить, я должна буду это сделать. Я обязана привести его обратно в наш мир.

— Берег, — произнес впереди меня Альбатрос. Каркающий, бьющий крыльями ком света, который, вне всяких сомнений, был Фиаккой, летел прямо перед ним, и фигура Альбатроса казалась мне темным силуэтом на светлом фоне — согнутым с беспомощно поднятыми вверх изуродованными ладонями и бессознательным телом, надежно лежащим на широких плечах друга и его могучих руках. Как же сильны и выносливы эти люди! Неудивительно, что все остальные решили, будто они не могут быть простыми смертными. Их объединяет братство, верность, говорившая им, что собственная жизнь не стоит и гроша, если товарищ попал в беду. Они несут это в себе, хоть сами и не осознают ничего подобного.

— Да, — ответила я. — Мы должны продержаться до берега. И надеяться, что там, где-то поблизости нас ждет помощь, ведь люди Эамона, в отличие от нас, могли пользоваться дорогой и, возможно, уже ждут.

— Нет, — сказал Альбатрос. — Берег. Посмотри.

Я удивленно подняла глаза, посмотрела вперед и почувствовала, как мои обветренные губы сами собой расплываются в улыбке, а глаза наполняются слезами. Меньше чем в десяти шагах от нас вверх резко поднимался берег, там виднелась полоса низких кустов, и кто-то стоял со светильником в руках. Мы дошли до другой стороны, все вчетвером. Мы сделали это!

 

Глава 29

Последние шаги по узкой, загадочной тропе дались невероятно тяжело. Очень сложно было не поддаться внезапной волне облегчения, захлестнувшей тело и душу, заставлявшей нестись к берегу и счастливо смеяться. Но Альбатрос мерно двигался вперед, точно рассчитывая каждый шаг, и я шла за ним, след в след, ведь мы с ним несли драгоценный груз и не имели права расслабляться, не убедившись, что это действительно безопасно.

Фигура с лампой стояла совершенно неподвижно. Высокий человек в черном плаще с капюшоном. После слов Альбатроса я надеялась, что кто-то ждет нас неподалеку: Выдра, Змей или Паук, а если повезет, то все сразу, да еще и с лошадьми. Мы медленно прошли мимо последней кочки, я слышала, как у меня за спиной тонет в трясине наша тропа. Никто не сможет воспользоваться ей повторно. И вот наконец я увидела, как Альбатрос ступил на твердую землю и поднялся на берег. Он наклонился, чтобы скатить Брана с плеч на землю, я подошла к нему и подняла голову.

Фиакка, крылатый факел, опустился на плечо высокой фигуры в капюшоне и свет в ту же секунду померк, он снова превратился в обыкновенного ворона… если только воронов вообще можно назвать обыкновенными.

— Ну что же, — серьезно произнес Киаран. — Вы здесь, и он все еще жив. Молодцы. — Он взглянул на Альбатроса, потом снова перевел взгляд на меня. — Помощь близка.

— С… ссспасибо, — запинаясь, проговорила я. Коснувшись пальцами лба Брана и почувствовав, какой он холодный, я поняла, как мало у меня осталось времени. — Значит, Фиакка все же нашел тебя. Никак не думала, что ты придешь сам. Мы обязаны тебе жизнью.

— Фиакка? Удачное имя.

— Почему ты нам помог? — спросила я. — Зачем? Разве это не противоречит ее… желаниям твоей матери?

Он посмотрел на меня безо всякого выражения, такой взгляд временами бывал у дяди Конора.

— Мы с Ниав были перед тобой в долгу. Теперь, хотя бы отчасти, мы в расчете. А ворон… я всего лишь его хранитель, он всегда делает собственный выбор.

— Ты мне не ответил.

— Давай позовем помощь. Этот мужчина скоро умрет. Нужно перенести его, пока еще не поздно. — Он резко свистнул, Фиакка ответил пронзительным карканьем. — Чтобы спасти его, вам придется действовать быстро.

— Знаю. Как ты это сделал? Как ты?.. — Я указала на болото, где теперь уже не осталось и следа былой тропы.

— Друиды умеют заставлять вещи вокруг себя изменяться, — ответил Киаран. — Ветер, дождь, землю, огонь. Они черпают свою силу в понимании границ между нашим миром и Иным, в мудрости всего живого. Ничего особенного я сегодня не проделал. Фокусы, перенятые от друидов, не больше. Мне не пришлось прибегать к высокой магии. Но я уже не друид, и однажды Конор поймет, что его наука стала для меня лишь началом. Со временем он узнает, на что я способен на самом-то деле.

— Ты же его брат, — прошептала я.

— Если бы он соизволил сообщить мне об этом сразу, когда только начал учить меня, наверное, все сложилось бы иначе. А теперь это родство ничего не значит.

— Ты хочешь сказать, что собираешься идти по стопам леди Оонаг? Что выберешь тьму ради власти? Но ведь ты же как зеницу ока охраняешь Ниав! И ты пришел на помощь мне и… и ребенку.

Его суровые черты на мгновение смягчила улыбка. Сверху, с холма, послышались голоса, там загорелись факелы.

— Мать считает меня подходящим орудием для собственных целей, — тихо произнес Киаран. — И она действительно может многому меня научить. Конор сам внушил мне страсть к учебе. Я просто приму участие в большой стратегической игре. Твои люди уже здесь, а мне пора. Ниав нельзя оставлять надолго.

У меня в горле встал ком. Этот человек — последняя ниточка, связывающая меня с сестрой. Я предчувствовала впереди долгую разлуку.

— Я желаю тебе счастья, — сказала я. — Счастья и радости. И… и желаю тебе не становиться на путь тьмы.

— Прежду всего я должен обеспечить безопасность твоей сестре.

— Скажи Ниав, что я очень люблю ее, — тихо проговорила я, не зная, расскажет ли он ей вообще, что был здесь и видел меня и моего сына.

Голос Киарана вдруг зазвучал очень серьезно. Я даже подумала, что он говорит вопреки собственной воле.

— Не знаю, стоит ли об этом говорить, — начал он. — Но если ты хочешь обеспечить безопасность своему сыну, лучше увезти его отсюда. Как можно дальше. Очень уж многие готовы дорого заплатить, чтобы он никогда не вырос и не стал вождем. Правда, у вас, похоже, нет недостатка в защитниках.

Пока он говорил, через кусты к нам продирались люди. Мужчины со странными, экзотическими рисунками на лицах, руках и телах. Мужчины, одетые в невообразимые костюмы из шкур, перьев и металла, в шлемы, делавшие их похожими на выходцев из Иного мира: полузверей-полулюдей. Я сидела на земле, держала голову Брана на коленях, наблюдала за их приближением и чувствовала, как глупая улыбка облегчения невольно расцветает у меня на губах. А когда я обернулась, Киаран уже исчез. Рядом же со мной тяжело осел на землю Альбатрос.

— Господи Иисусе! — Это, конечно, Змей, судя по кожаной куртке и рисункам на лбу и запястьях. — Что с ним случилось? — Он опустился перед Браном на корточки и быстро ощупал запекшуюся кровь на его голове. — Рана глубокая, и ей уже несколько дней. Ты знаешь, что он сказал бы.

Люди, окружившие нас в темноте, заворчали.

— Спроси ее, — еле слышно посоветовал Альбатрос. — Спроси Лиадан.

Змей вперил в меня пронзительный взгляд.

— Думаешь, тебе удастся его спасти? — требовательно спросил он. Люди вокруг смолкли.

Теперь, сидя на земле, я чувствовала себя неимоверно усталой и слабой. Голос Змея, казалось, доносился издалека, мой собственный, прозвучавший в ответ, казался чужим.

— Ну конечно, смогу, — ответила я с напускной уверенностью. — Но нам нужно спешить. Необходимо доставить его в безопасное место. Подальше от земель Эамона. Я хочу отправиться туда, где мы уже когда-то останавливались. Ты знаешь, что я имею в виду. Туда, где стоячие камни. Где пещера под холмом.

Змей кивнул.

— Далековато, — произнес он.

— Знаю. Но нам необходимо быть именно там. Альбатросу тоже нужна помощь. У него искалечены руки. И…

Джонни снова заплакал, на этот раз совсем тихонько, словно говоря «Вы меня что, совсем не слышите? Я устал, я мокрый, голодный, и я все это уже говорил!»

По толпе снова пробежал шепоток, кто-то присвистнул.

— Ребенок! — пораженно выдохнул Змей. — Твой? Ты прошла через топи с ребенком на спине?!

— Мой сын.

Кто-то снова присвистнул.

— А где тогда отец? — спросил кто-то из задних рядов.

— Не твое дело! — рявкнули в ответ. Я узнала голос Паука.

— Его отец перед вами, — ответила я, решив, что лучше им узнать правду сейчас, чтобы потом не возникло никаких осложнений. — И он умрет, если мы тотчас же не тронемся в путь. У нас слишком мало времени. Лучше всего привязать Командира к самому сильному из вас, чтобы его не очень трясло. Для меня найдется лошадь?

Мгновение они стояли неподвижно. Я лишила их дара речи. Потом Змей начал раздавать отрывистые приказы. Паук нежно погладил головку малыша и предложил нести его вместо меня.

— Спасибо, — поблагодарила я. — Но он устал, испуган, а ко мне он привык. Может, попозже.

Мне казалось, что я еще могу ехать верхом. Но когда двое осторожно подняли Брана, а Выдра протянул руку, чтобы помочь мне встать, у меня подогнулись колени и закружилась голова, а перед глазами заплясали цветные звезды. Тут они заспорили о том, кому везти нас с сыном в седле перед собой, пока не вмешался Змей, явно оставшийся за главного, и не назначил на эту роль Паука. Паук заулыбался, поднял нас на свою крупную лошадь и легко вспрыгнул в седло позади нас.

Путешествие вышло долгое и мучительное. Мы дважды останавливались в уединенных местах меж больших валунов. Отдохнув, поев и получив достаточно внимания, Джонни снова успокоился, словно наше смертельно опасное приключение казалось ему всего лишь незначительным изменением его обыденной жизни. «Настоящий сын своего отца», — подумала я с легкой горечью и вспомнила сказание о Кухулинне и Конлае. Мне еще предстоит сделать так, чтобы наше собственное сказание пошло по иному пути.

Бран ехал позади Выдры, привязанный к его спине, как когда-то Эван-кузнец. Когда мы останавливались, я заставляла их прислонять его к дереву, просила наполнить водой кружку и пыталась его напоить. Я чуть не плакала, смотря на его беспомощность. И прекрасно понимала, что сказал бы он сам, если бы себя увидел. «От этого человека больше не будет пользы» — вот что он сказал бы! Я глядела, как жестокоглазый Змей осторожно отирает запекшуюся кровь с глубокой раны на его голове, как грубый Выдра накрывает его теплым плащом, и молча молилась Дианехту, великому целителю Туатта Де: «Дай мне сил, чтобы сделать это. Пошли мне умения. Я не могу потерять его. Я его не потеряю».

Альбатрос не мог сам ехать верхом. Он сидел перед высоким, молчаливым мужчиной по кличке Волк на огромной, тихой черной кобыле. Во время одной из остановок я осмотрела его руки. Без своей лекарской сумки, без нужных трав, мазей и инструментов, без чистых бинтов и достаточного количества времени сделать я могла немного. Но я тихонько рассказала Змею, что мне понадобится, когда мы доберемся до места назначения, и он ответил, что все необходимое, так или иначе, будет доставлено. Я почла за лучшее не интересоваться, что именно он имел в виду.

Альбатрос потерял три пальца на одной руке и два на другой. Ему должным образом прижигали раны, и все равно, у меня сердце холодело от мысли, что это дело рук Эамона, того самого Эамона, за которого я когда-то могла выйти замуж. И неважно, кто именно резал, лично он, или кто-то другой. Именно в его голове родилась идея столь жестокого наказания.

— Варварство, — пробормотала я, бинтуя кисть Альбатроса полоской, оторванной от собственной сорочки. — Месть безумца. — А в голове у меня зазвучал бесцветный, как зима, голос Эамона: «Тебе не нравится, каким я стал? Ты сама в этом виновата, и больше никто». Я вздрогнула.

— Я побывал в шкуре Кузнеца, — заметил Альбатрос. — Помнишь, когда Командир отрезал ему руку, а ты прижгла ее каленым железом. Я тогда от одного вида чуть сознание не потерял. Там было то же самое.

— Ты много выстрадал за своего Командира.

— А ты сама? Ты необыкновенная женщина, Лиадан. Неудивительно, что ради тебя он нарушил Устав.

— Ну уж, этот-то пункт Устава он наверняка нарушал и раньше. Мужчина его возраста не может зайти настолько далеко в отрицании собственной природы, — заметила я, аккуратно завязывая узел.

— Я его чуть не с детства знаю. И никогда не видел его ни с одной женщиной. Ни разу. Самоконтроль, понимаешь. Это для него очень важно. Может, даже, слишком. Но с тобой все было иначе. Ты не боялась противостоять ему. Стоило ему тебя увидеть — все остальное стало делом времени.

Я не ответила, но в душе у меня поселилось смятение. Неужели та волшебная ночь и для Брана тоже была первой? Да нет же, конечно. У мужчин все иначе. Мужчины думают об это меньше, чем женщины, и вообще, у такого, как он, наверняка и раньше было множество возможностей… Я почувствовала, что краснею, и отвернулась от Альбатроса.

— Лиадан? — он говорил очень тихо. — Мы все за тебя болеем, девочка. Мы не можем потерять Командира. Без него мы — никто.

— Ты был очень сильным, — по голосу слышалось, как я устала. — Без тебя я бы просто сдалась.

— Не сдалась бы, ты и сама это знаешь… — Тут его тон внезапно изменился. — Скажи мне правду.

— Какую правду? О чем? — Но я уже знала, что он имеет в виду.

— У меня есть шанс? Насколько я теперь беспомощен? В бою, я имею в виду? Если я не смогу драться, не смогу выбраться из опасного места или добраться туда, где я нужен, — значит для меня все кончено. Скажи мне правду. Как ты думаешь?

— А как ты там вообще оказался? Я думала, что он выполнял свое задание водиночку.

— Так ты знала? Да, он ушел один и предпочел не сообщать нам ничего конкретного, идиот эдакий. Можно подумать, он просто мечтал о том, чтобы Нортвуд его прикончил. И тут мы узнаем, что он уже плывет обратно в Ирландию на маленьком суденышке, а у штурвала стоят люди в зеленом. И мы поняли, что это вряд ли часть его плана. Я пытался изображать из себя героя. Доблестного спасителя. Идиот, еще почище его самого. Но мне почти удалось. Просто Эамон оказался слишком умен, использовал то, что мы друг о друге не знали, и обыграл нас. И вот результат. Ну а теперь, скажи правду.

— Ты сможешь стрелять, но с левой руки. Этому придется учиться заново. Ты сможешь ездить верхом, если будешь постоянно тренировать руки, когда они начнут заживать. Ты не сможешь драться мечом, карабкаться по отвесной стене, не сумеешь задушить человека голыми руками. Но ты сможешь учить других боевым искусствам. И можешь стать врачевателем. Я сама тебя научу. В вашей команде целитель просто необходим.

— Я надеялся, что может быть, ты… — начал он и замолчал.

— Это зависит не от меня, — ответила я. — А от Командира. От того, что он хочет. Альбатрос некоторое время молча разглядывал перевязанные руки.

— А что бы сказал Командир? Он решил бы, что я все еще имею какую-то ценность.

— Думаю, он решит, что тебя лучше оставить. Особенно после того, как я расскажу ему, как ты спас меня и его сына. И как тащил его самого на спине через топи.

Альбатрос посмотрел мне прямо в глаза.

— Это ты нас спасла, — тихо заметил он. — Если бы не твое мужество, мы бы сдохли у Эамона в башне… Ты уверена? Уверена, что сможешь его вернуть?

— По-моему, это ты не позволил мне потерять надежду, — прошептала я.

***

Мы двигались тайными тропами, как когда-то в прошлом, а если парочка всадников отделялась от общей группы, а после снова присоединялась к ней с новой сумкой, или тюком, никто не задавал вопросов. Дело близилось к рассвету, когда мы наконец добрались до большой пещеры и спешились под высокими березами, охранявшими ее низкий вход. Паук помог мне слезть с лошади. Джонни последнюю часть пути путешествовал на спине совсем молодого парня, которого все звали Крыса. Малыш, похоже, вовсе не возражал и внимательно разглядывал меняющиеся вокруг него силуэты и цвета, пытаясь осмыслить увиденное.

— Так, — произнес Змей, когда мужчины, безо всякого приказа разошлись по своим делам — кто к лошадям, кто в дозор, кто готовить еду. — Где нам поместить Командира? Внутри, в пещере?

— Нет, — ответила я, бросив взгляд на крохотные странные лица на притолоке древней двери. — Не здесь. Ты же знаешь, как он… лучше разместить в пещере людей, там все смогут разместиться на ночь и спать в сухости и безопасности. Можете вы соорудить для нас небольшой навес под деревьями, там, с другой стороны, у воды? Сухой, и чтобы не на виду у всех, но так, чтобы он мог сразу, как проснется, увидеть небо. Мне там пригодятся небольшой костерок и светильники, но это позже, и еще я думаю, там стоит выставить часовых. Кроме того мне понадобится помощник.

— Мы все будем помогать тебе по очереди. — Они уже отвязывали Брана и аккуратно спускали его с лошади Выдры, а сам Выдра потягивался и разминал руки, чтобы осторожно спуститься вниз.

— Травы, — сказала я. — Кто-то должен их собрать. Мне необходимо приготовить припарки для раны на голове, и еще целебный отвар. Они и Альбатросу тоже понадобятся. Мне нужна черноголовка. И рута, я знаю, она растет неподалеку и еще не отцвела. Если вы найдете дикий тимьян и душицу, я их истолку в небольшой чашке и поставлю ему в изголовье. Эти травы помогают отогнать тоску. Мы должны напомнить ему, что если он решит не возвращаться, ему придется отказаться от множества прекрасных вещей.

Змей кивнул. Он быстро раздал несколько приказов и Брана переложили на доску и унесли на другую сторону холма. Лошадей увели, вещи распаковали. Тихая организованность сквозила в каждом действии этих людей. Я услышала негромкий голосок Джонни, он очень уверенным тоном говорил нечто непонятное.

— Мне нужно заняться сыном, — сказала я, думая, что хорошо бы тот, кто заботится о нем сейчас, знал, чем можно кормить малышей, а чем не стоит, что для них безопасно, а что нет. — Его совсем закусали… надо приготовить отвар из норичника…

— Он справится, — улыбнулся Змей. — Крыса вырос в большой семье, из него выйдет отличная нянька. Я ему расскажу про норичник. А ты лучше объясни, что тебе нужно для Командира. А потом тебе стоит отдохнуть, и малышу с тобой вместе. Долгая получилась дорога для девушки.

— Это точно. Кажется, я целую жизнь назад уехала из Семиводья. Мы многим тебе обязаны. Змей, откуда ты знал, когда и куда прийти?

— Мы знали, где они с Альбатросом. Мы следили за Шии Ду, постоянно следили, с того самого момента, как Эамон впервые предал друга. Был у него союзник на севере, Командир его знал, тот время о времени помогал нам, предоставлял убежище, пускал на свои земли, когда все остальные гнали. У этого парня с Эамоном было твердое соглашение относительно одного участка земли, так он, во всяком случае, думал. Заплатил за него доброй скотиной, скрепил сделку. А однажды ночью люди в зеленом пришли к его сторожевой башне да и спалили ее до тла, прямо с дозорными. И что хуже всего, у одного из них как раз гостила семья. Жена, дочки маленькие. Почти все умерли от ожогов. Когда Командир об этом услышал, он сказал: «Рано или поздно это должно было проявиться, сын всегда похож на отца». Старый Эамон, папаша этого, он ведь продал своих союзников бриттам.

— Знаю.

— Да уж, должна знать! Короче, сосед Эамона позвал нас на помощь, вот мы и пришли. Разобрались с его отрядом так, чтобы его напугать. Командир не смог устоять, добавил в это дело своего особого стиля — отрезанную руку и все такое в этом духе. Хозяин-то руки давно уж помер. Эффектно, но неаппетитно. Командир так всегда делает.

— Но… — я просто не смогла удержаться, — о вас обо всех, и о Командире расказывают такое… банде Крашеного приписывают жестокости ничуть не лучше того, что ты только что рассказал. Как вы можете судить Эамона, если сами творите то же самое?

Змей нахмурился.

— Мы — профессионалы, — наконец произнес он. — Мы не убиваем женщин и детей. Мы никогда не жжем по ошибке невинных вместе с врагами. Да и вообще, как ты можешь верить в эти россказни? Чтобы сотворить все, что нам приписывают, мы должны были находиться в пятидесяти местах одновременно. Спроси Крысу, какого он мнения об Эамоне Черном. Это у него мать и сестры погибли в том пожаре.

Я оглянулась туда, где на склоне холма огонь слал в рассветное небо длинный язык дыма. Крыса сидел, держа Джонни на одном колене, и быстро двигал пальцами, очевидно, играя в какую-то игру, от которой мой сын в восторге скакал вверх-вниз. Чистая кожа малыша вся была в ярко-розовых укусах болотных насекомых. Крыса умело отвлекал маленькие ручки, не давая им расчесывать волдыри. Я поняла, за что этот парень получил свое прозвище. Глаза у него были посажены очень близко от длинного, острого носа, а широкая улыбка открывала неровные зубы.

— Крыса, он славный парень, — сказал Змей. — Быстро учится, несмотря на дурацкие ухмылки. А теперь иди к Командиру и оставь малыша Джонни ненадолго с нами. Мы тебя позовем, когда придет пора завтракать.

— Ты мне так и не ответил. Откуда ты знал, когда и где появиться?

— Я получил послание. К нам пришел рыжий парень, очень странного вида. Мы и так болтались неподалеку, зная, что они в замке, но не представляя себе, как их оттуда выцарапать, ведь Эамон здорово усилил охрану. Тот парень сказал нам идти к дороге, спрятаться и ждать сигнала. И очень скоро появились вы. Прямо чудеса.

— Пожалуй, — согласилась я, а потом заставила свое усталое тело подняться и пошла на другую сторону холма, туда, где гладкие валуны смотрели на неподвижное озерцо. Туда, где стоячие камни, покрытые столь древними письменами, что даже друидам был неведом их смысл, молча хранили глубокие тайны земли. Проходя мимо них я, кажется, услышала голоса, говорящие мне: «Хорошо. Хорошо». Это место не принадлежало Дивному Народу, с их богами и богинями, их ослепительной красотой и ужасающей силой. В этом месте царили более старые и темные силы. Место Древних, кровь которых текла в моих жилах, если верить легенде о бандите Фергусе и его невесте из Фоморов. Я верила. Я почувствовала в себе эту кровь, прикасаясь рукой к камням на холме. Я ощутила исходящую глубоко из земли дрожь и снова услышала: «Хорошо».

Как же у меня мало времени! Как мало его осталось, чтобы вернуть Брана в этот мир, пока он не погиб от ран, от отчаяния… да просто от жажды. Бран не мог пить. Его люди устроили меж камней навес, натянули парусину, так что можно было смотреть изнутри на спокойные воды озера, или на костерок, горящий меж камней. Он недвижно лежал там на тюфяке.

— За малышом нужно очень следить, костер — это опасно, — предостерег меня один из них. — Мы на всякий случай подняли его повыше.

Но мне нечего было беспокоиться о Джонни. Мне принесли его, он поел, уснул, и я уложила его на постель из папоротника и накрыла одеялом из лисьих шкур. Его собственное, любовно сшитое мной одеяло, осталось в Шии Ду. Когда мальчик проснулся, его унесли. Я время от времени видела его на руках какой-нибудь облаченной в кожу няньки, или в заботливо сплетенном кем-то гамачке, или высоко на чьих-нибудь широких плечах, или рядом с Крысой на ковре из сухих листьев, где он с удовольствием точил новообретенные зубки о черствую корку. Пришлось смириться с тем фактом, что у Джонни внезапно появилось куда больше дядюшек, чем нужно маленькому мальчику. Я не без сожалений оставила его целиком на их попечении. Он был еще очень маленький и совершенно бесстрашный.

Что же до Брана… я не отваживалась рассказать остальным, как же мне жутко. Я положила припарку на рану на голове, и теперь на быстро отрастающих кудрях красовалась аккуратная повязка. Мне помогал Альбатрос, он отказался от отдыха. Змей тоже все время крутился неподалеку. Мы усадили Брана и держали его голову, прикладывая влажную губку к его губам. Но жидкость стекала по подбородку на одеяло, словно сам он утратил всякое желание себе помогать.

— Как долго он протянет без воды? — спросил Альбатрос.

— Может, еще день. — Я старалась скрыть отчаяние, но меня выдавала дрожь в голосе. Я видела, как у Брана запали щеки, как под ярко разрисованной кожей проступили скулы. Я чувствовала, какими костлявыми стали его пальцы, как исхудали запястья, где на сухой бледной коже темнели крылатые насекомые. Я слышала, какое медленное и слабое у него дыхание. Альбатрос не знал, сколько времени Бран провел, скорчившись в каменной могиле, он сам потерял счет дням, проведенным в Шии Ду.

— Я хочу тебя кое о чем попросить, — сказала я Змею, стоявшему у изножья тюфяка.

— Что угодно.

— Я хочу, чтобы ты послал кого-нибудь на поиски моего отца. Его нынешнее имя — Ибудан из Семиводья, но когда-то он звался Хью Херроуфилд, он бритт. Он очень высокий, крепкий, рыжеволосый мужчина. Его ни с кем не спутаешь. Он собирался в путешествие через пролив прошлым летом и уже должен бы вернуться в Семиводье. Он может быть где-то на полпути, должен быть, если его ушей достигли новости из дома. Я знаю, что если кто и может его найти, так только твои люди. И они должны торопиться.

— Считай, дело сделано.

— Спасибо. Позже, я хочу, чтобы все собрались здесь. Мы должны… должны попытатсья вызвать Командира назад. Нам как-то придется дать ему понять, что уходить еще рано, что он здесь очень нужен.

— Я всех соберу. Проси о чем хочешь, Лиадан. Тебе не нужно самой выбиваться из сил. Мы можем быть сильными вместо тебя.

Я ласково коснулась его запястья, там где начинался нарисованный браслет из переплетенных змей, опоясывавший всю его мускулистую руку до плеча.

— Вы и так только это и делаете. И ты, и все остальные.

Я держала свои дурные предчувствия при себе. Я не сомневалась, что мне предстоит именно такая задача, о которой когда-то рассказывал Финбар. Исцеление, которое потребует крайнего напряжения всех моих сил. Но Бран лежал, как мертвый, он глубоко ушел в себя, будто сам, по собственной воле, укрылся в той тесной лишенной света тюрьме, куда его заточил Эамон, словно считал, что «там ему самое место». Я смотрела, как солнце всходит над горизонтом и поднимается все выше. Смотрела и понимала, что он от меня ускользает. Как-то он сказал, что «подходит только для жизни в темноте» и «марш обратно в свой ящик, сученок». И вот поглядите, в критической ситуации он именно это и сделал. Он носит свою темницу внутри себя, и дверь туда крепко заперта. Найти ее и отпереть — значит проложить себе путь сквозь темные воспоминания, сквозь те самые секреты, которые, как он считал, лучше бы похоронить.

И все же я не одна. Возможно, вместе у нас достанет силы вызвать его назад — у всех, кто его любит. Это надо сделать в первую очередь. А второй шаг… я не смогу совершить его без руководства, это такая задача, от которой и самое храброе сердце заледенеет.

Змей ушел. Альбатрос нес вахту у ложа Брана. Я вышла из-под навеса и села у озера меж камней, там где мы с Браном когда-то лежали, обнявшись и позабыв про дождь. Я смотрела в темную воду, и во мне росла уверенность. Наконец я позвала дядю Финбара.

«Дядя? Это я, у меня к тебе просьба».

Здесь, под стоячими камнями, ответ пришел мгновенно, хотя изображение на воде было еле различимым, не человек, а скорее игра света, только намек на то, что там кто-то мог бы быть.

«Лиадан. Значит, с тобой все в порядке».

«Со мной — да, а вот с ним — пока нет. Он ушел глубоко в себя, и я должна знать, права ли я, смогу ли я отыскать его снова. Я думаю, ты как раз об этом и говорил когда-то, и я собираюсь сделать это. Но мне страшно, дядя. Я ужасно боюсь того, что мне откроется».

Силуэт на воде серьезно кивнул.

«Будь осторожна, дочка. Он станет использовать против тебя всю свою силу, а он неимоверно силен. Он станет сражаться с тобой за каждый шаг. Тебе предстоит жестокая борьба, ведь тебе придется разрушить оковы его сердца, обнажить его. У него на душе много боли, а он не хочет ею с тобой делиться. Он — замерзший ребенок, он прячется в тюрьме из забытых снов. Найди его, возьми за руку и выведи из мрака».

Мне стало жутко. Он говорил, как гость из Иного мира.

«Я это сделаю».

«Если бы я мог, я бы помог тебе, детка. Но ты должна сделать это сама. И начать надо немедленно. Чем дольше ты ждешь, тем дальше он уходит, и скоро у него не будет пути назад».

По воде пошла рябь, и он исчез.

Я позвала Змея, он тут же пришел и сел под навесом рядом с Альбатросом.

— Итак, — сказала я. — Думаю, лечение будет состоять из двух частей. Во-первых, нам надо вызвать его оттуда, где он прячется. Во-вторых, его надо излечить и заново собрать его личность, чтобы он смог продолжать жить с нами. С первой частью вы мне поможете. Вторую я должна выполнить одна.

— Времени почти не осталось, — тихо заметил Альбатрос.

— Знаю. Все нужно сделать до заката, иначе он от нас уйдет. Зови людей прямо сейчас, я объясню, что нужно делать.

— Лиадан, — неловко начал Змей, — ты же знаешь, он бы страшно разозлился.

— И что ты хочешь, чтобы я сделала? Оставила его умирать от жажды? Позволила ему заблудиться в каком-то невидимом для нас месте и погибнуть? Или, может, помочь ему маленьким остреньким ножичком? Ты считаешь, что именно так я должна поступить?

— Никто из нас тебе этого не скажет, разве что сам Командир. Если бы он смог увидеть, что мы затеваем, он бы сам лично перерезал себе горло. Мы все за тебя горой, Лиадан. Просто никто из нас не хочет потом объяснять ему все это, когда он вернется, вот и все.

— Я сама ему все объясню. А теперь иди, собери людей.

Мы сидели рядом с Браном и ждали. Он не двигался, лицо его было бледным и спокойным, словно он просто спал. Он не подавал никаких признаков жизни, только грудь слегка вздымалась и опускалась. Пальцы были вялые и холодные, я накрыла их одеялом, все еще сжимая его руку в своей, думая, что, возможно, где-то глубоко-глубоко, он ощущает это прикосновение и знает, что я не отступилась.

Мужчины подходили поодиночке и парами, неслышно, несмотря на тяжелую обувь. Почти все они были вооружены. Все носили странные атрибуты, сообразно кличкам — шкуры, перья и украшения, отличительные знаки, составлявшие их гордость. Все были очень серьезны. Они молча собрались вокруг тюфяка. Кто сидя, кто на корточках, кто стоя. Пришли не все, даже сейчас дозоры были необходимы.

— Отлично, — сказала я. — Он может нас слышать, не сомневайтесь. Он очень серьезно ранен в голову, но случалось, люди поднимались и после худших ранений, а он сильный, вы и сами это знаете. Но он не может глотать, а без воды долго не проживешь. Мы должны его разбудить.

— А что если он не хочет просыпаться? — Это спросил высокий, темнобородый мужчина. Волк. Раньше я его не слышала, говорил он гортанно, с сильным акцентом.

— В том-то и дело, — ответила я. — Он считает, что недостоин к нам вернуться. Мы должны убедить его в обратном. Он должен понять, как вы цените его, ему нужно напомнить про все то добро, что он для вас сделал, сказать, как много это для вас значит. Нужно заставить его понять, как много он дал в своей жизни и как много еще может дать. И сделать это можете только вы.

Они начали переглядываться и неловко переминаться с ноги на ногу.

— Мы воины, — сказал Крыса. Он держал Джонни у плеча и поглаживал его по спинке. — Мы не ученые, не поэты.

Еще один извиняющимся тоном произнес:

— Даже и не знаю, что мне сказать.

— Помните мои сказки?

Они закивали, заулыбались.

— Ну так вот, это то же самое, только гораздо короче. Каждый из вас должен рассказать небольшую историю. Историю Крашеного. Мы будем делать это по очереди. И эти истории станут звать его назад. Давайте же, это так просто! — Я заметила лукавый взгляд Альбатроса и почувствовала: он видит, что вся моя уверенность не стоит и ломаного гроша. В душе у меня зародился холод и страх, а вдруг у нас ничего не выйдет. Их лица, между тем, начали загораться надеждой.

— А неплохо звучит, — сказал один из них восхищенно. — Это же надо такое придумать! Ты редкая девушка. Можно я буду первым?

— Конечно.

Истории были очень разные. Жестокие, забавные, трагические. Например, история о том, как Бран спас Пса от рабства на корабле, и как, по словам Змея, — пусть Пес уже и умер, — он несомненно вернул Командиру долг. Ведь не стукни меня тогда Пес по голове в Низинке, я никогда бы не встретила Крашеного и не было бы на свете Джонни. А еще, добавил Змей, теперь, когда у Командира есть я и сынишка, он должен быть полным идиотом, чтобы не желать просыпаться. Потом еще звучали истории с севера и истории с юга, из Британии, из Арморики, из Уэльса. Истории, рассказанные и норвежцами, и ольстерцами, и галлами. Истории самые разнообразные. Но в них было много общего. В каждой из них Крашеный протягивал руку помощи ничтожеству, человеку без места в этом мире, и предлагал ему новую жизнь, новых друзей, Устав и цель в жизни. Альбатрос рассказал свою собственную историю, полную крови и утрат, тоски и безнадежности.

— Ты вернул меня к жизни, когда я собирался было свести с ней счеты. Ты подал мне руку, когда я готов был сдаться и дать тьме поглотить себя. Теперь я стою у тебя на пути. Я заклинаю тебя, остановись, возвращайся. Твой труд еще не закончен. Ты нужен нам, дружище. Теперь моя очередь звать тебя назад.

Мы плели нашу сеть из слов весь день. Сеть получилась крепкая, славная, как и создавшие ее люди. Приближался закат.

— Послушай Альбатроса, — сказала я, сдерживая слезы. — Послушай нас всех.

Я сказала им, что Бран все слышит. Теперь я начала в этом сомневаться, поскольку, как я ни старалась, мне не удавалось уловить ни одной его мысли, ни единой картины. Даже если он еще не ушел, он установил мощнейшие барьеры.

— Бран, — позвала я тихо, гладя его по освещенной солнцем щеке. — Мы любим тебя. Мы твои друзья. Мы твоя семья. Вернись к нам. Вернись из своей темноты. Выйди из тени, сердце мое.

Альбатрос слегка взмахнул перевязанной рукой, и люди по одному начали подходить, касаться руки Брана или брать его за плечо. Я видела — то один, то другой торопливо смахивали слезы.

А потом они все ушли, кроме Альбатроса и Крысы. Я взяла Джонни на руки и вышла наружу, к костру, чтобы его покормить, и тогда позволила себе расплакаться. Пока я там сидела, вернулись Змей и Волк, они сменили на Бране одежду и обтерли его тело. За работой они вели веселую, деловую беседу о каком-то оружейнике с севера, который изобрел новый способ закалки железа, о том, какие славные, добрые мечи он теперь кует и как дорого может запросить за свое превосходное оружие. Я знала, они говорили все это для Командира, я оценила их усилия. Но я так устала! Я была больна от усталости и полна невыразимой печали. Я закрыла глаза, прямо там, где сидела. И тут на меня накатил кошмар — вокруг сжимались стены, стояла абсолютная темень. Ни времени, ни пространства, ни единого звука, только биение сердца, мое затрудненное дыхание и страх. Страх, что Дядя снова меня побьет! Боль в спине и в ногах от последнего раза еще не утихла, и руки еще болели после того, как он заставил меня держать над головой тот камень… Я был слишком слаб и уронил его… а в кровоподтеках от ремня я сам виноват, поскольку наказывают тебя, только если ты слабак… у меня текло из носа, я невольно шмыгнул им, и сердце тут же испуганно заколотилось… ни звука, таково правило… ни звука, или тебя ждут еще большие неприятности… как же тяжело не плакать, когда обмочился, когда тебе жарко и хочется пить… тебе страшно, а никто не идет… И все что ты можешь сделать — это считать в уме до десяти, снова и снова… Ты все ждешь и ждешь, что она придет за тобой, потому что может быть… о, только может быть!.. если ты будешь достаточно храбр, она все-таки вернется, даже сейчас…

Я резко пришла в себя, у меня кружилась голова и ухало сердце. Этот ужас был таким реальным, будто я сама сидела в том маленьком темном закутке. Я моргнула и заставила себя дышать медленнее, заставила себя смотреть на неподвижную воду озера, на серо-зеленые ивы в закатном свете. Почувствовала теплый вес малыша на руках.

— Лиадан? — Альбатрос уже стоял рядом со мной, его черты расплывались в полутьме. — Все в порядке?

Я кивнула.

— Да. Он все еще здесь, Альбатрос. Недалеко. Почти на поверхности, но слишком испуган или почему-то слишком стыдится выйти. Он слышал нас, теперь я это знаю.

— Откуда ты знаешь? — изумленно спросил Альбатрос.

— Я… я слышу его мысли. Если он позволяет, я могу разделять его чувства и воспоминания. Это дар и проклятие одновременно. Это может помочь мне добраться до Командира и убрать возведенную им вокруг себя стену. Но мне нужно знать. Мужно понимать, что заставило его вот так вот спрятаться. Я думаю… думаю, что бы это ни было, оно произошло, когда он был еще очень молод. Даже, скорее, мал. Он хоть когда-нибудь рассказывал?..

— Только не он. Он жил по Уставу. Ни прошлого, ни будущего. Ни слова не сказал. Казалось, он уже родился взрослым. Жаль, что я не могу помочь.

— Неважно, — сказала я. Сердце у меня упало. — Я просто должна сделать все возможное, чтобы до него достучаться. Сегодня ночью меня нельзя беспокоить. Я уложу Джонни спать под навесом, а потом вы должны уйти. Все.

— Я останусь сторожить.

— Ох, Альбатрос, да с твоими руками тебе бы в лазарет, под присмотр надежных лекарей! Ты слишком много на себя взвалил. Поспи хоть чуть-чуть.

— А ты сама? Твои силы не бесконечны. — Он положил руку мне на плечо. — Знаешь, мы ведь о тебе позаботимся. Если он… мы позаботимся и о тебе, и о мальчике.

— Прекрати, — закричала я. — Не смей так говорить! Он выживет! Не смей сдаваться!

Воцарилось молчание. Потом Альбатрос сказал:

— Вы с ним созданы друг для друга. Оба неспособны на поражение. И из парня вашего без сомнения вырастет великий вождь. А как же иначе? Пойду скажу им принести тебе немного поесть, а потом мы сделаем, как ты просишь. Но охрана тебе необходима. Не повредит. Все равно сегодня ночью никто не будет спать.

Я хотела услать их всех в пещеру, чтобы мы оказались одни в месте, где свершилась наша судьба, у темного озера, под безлунным небом. Здесь клубились древние силы, я чувствовала их присутствие в полумраке и думала, что этой ночью многое должно измениться. Я считала, что в темноте Бран может, наконец, протянуть мне руку, как уже было однажды. Я тогда смогу схватить ее и не отпускать до рассвета.

Но оказалось, здесь не место одиночеству и отчанию, здесь царит братство. Змей принес еды и эля, настоял, чтобы я устроилась у огня и поела. А потом, пока я сидела на плоском камне с миской похлебки на коленях, из темноты ко мне поодиночке молча подходили другие. Теперь, услышав его историю, я новыми глазами взглянула на Крысу. Пожар, устроенный людьми Эамона, принес ему много горя. Паук и Выдра не пришли, их вообще весь день не было видно.

— Я вот что хотел спросить, — неуверенно заговорил Змей.

— Да?

— Положим, ты сотворишь чудо, и он выкарабкается. Проснется, сядет и спросит «где это я?». Как ты думаешь, он сможет жить после всего, что произошло? А что делать с мальчишкой? Он хочет тебя, ты хочешь его, но он ни за что не согласится, чтобы ты жила здесь с нами. Это не жизнь для леди, да и для малыша тоже. Он никогда не станет вами так рисковать. И никогда не бросит этой жизни. Он больше ничего не умеет, он в этом весь. Ты как, планируешь вылечить его и ускакать обратно домой? Уж это точно будет слишком жестокий конец.

— Ты меня серьезно спрашиваешь?

— Может, и нет. Мне не кажется, что ты на такое способна. Но ты же знаешь, какой он. Он сам не даст тебе остаться. Лично соберет твои вещички, отошлет домой, а потом станет искать скорой смерти. Помяни мое слово.

Воцарилась тишина. Альбатрос бросал быстрые взгляды то на меня, то на Змея. Казалось, он тоже хочет заговорить, но не решается.

— В чем дело, Альбатрос? — спросила я.

— Я вот тут подумал… — осторожно начал он.

— Ну так валяй, рассказывай, — Змей был весь внимание. — Если у тебя есть план, давай, излагай. Времени мало.

— Да какой там план. Так, мыслишка. Она крутилась у меня в голове все то время, что мы шли через эту Богом проклятую трясину. Стоило мне лишь раз об этом подумать, и я уже не мог отвязаться от нее. Я понимаю, мы не можем просто взять и вернуться обратно в мирную жизнь, стать фермерами, рыбаками и тому подобное. Но и у нас есть определенные навыки. Мы знаем морское дело, разные уловки, умеем хорошо драться. Мы научились планировать и совершать рейды. Мы знаем такие способы проникнуть в стан врага, которых никто другой и вообразить себе не может. Мы обладаем собственными методами решения всяких щекотливых проблем и сбора информации. Многие лорды и здесь, и за морем, наверняка, готовы звонким серебром и доброй скотиной заплатить, чтобы их людей обучили всему этому.

Альбатрос снова меня поразил. Волк слушал, округлив глаза от изумления.

— Где? — резко спросил Змей. — Ни в одном уголке Ирландии нас не примут больше чем на день-два. Попробуй только где-то обосноваться, и ты оглянуться не успеешь, как какой-нибудь оскорбленный лорд примчится к тебе с факелами, чтобы сжечь твой лагерь и зарезать тебя посреди ночи. Нам всегда приходилось их опережать. Постоянно находиться в движении. Даже в этом месте небезопасно, если остаться здесь надолго.

Я откашлялась.

— Бран как-то сказал мне… он сказал, что у него есть средства. Сказал, что есть одно место… Где это место?

— Я ничего об этом не знаю, — ответил Змей. — Наш Командир не из тех, кто способен осесть на одном месте. — И они с Волком одновременно посмотрели на Альбатроса.

— От Лиадан у нас нет секретов, — тихо сказал Альбатрос. — Она своя.

Змей на секунду задумался, потом кивнул, а Волк одобрительно замычал.

Альбатрос повернулся ко мне.

— Значит, Командир тебе сказал, — произнес он и посмотрел через плечо на неподвижное тело под навесом.

— Да. Очень давно. Что это за место, Альбатрос?

— Остров на севере. Дикое, неприветливое место. Его легко охранять. До него сложно добраться. Там по-своему красиво. Там можно построить лагерь. Туда могут приезжать люди, там их можно учить.

— Словно остров из твоей сказки, — без выражения произнес Змей. Мысли его явно летели впереди слов. — Помнишь, остров той воительницы? Как ее там звали? И вы с мальчиком там тоже сможете жить. Как в сказке.

— Я вам сразу скажу, что у меня нет никакого желания повторять подвиги Скатах, или же ее дочери, — сухо заметила я. — Но ты прав. Что бы ни случилось, я собираюсь остаться с ним.

— Какой лорд заплатит добрым серебром таким как мы? — спросил Крыса. — С нашей-то репутацией! Все эти лорды, разве они не должны быть очень осторожны, когда выбирают союзников? Ни один из них не станет доверять подобному предприятию. — Слова его были полны сомнения, но в глазах загорелась надежда.

— Ну, что до этого, — медленно произнесла я, — думаю, со временем, ваше предприятие завоюет себе доверие. Главное — начать. Под покровительством уважаемого вождя. И, наверное, при поддержке дополнительных средств, это еще стоит обсудить. Мой брат, возможно, предоставит вам и то, и другое.

— Твой брат? — Альбатрос удивленно приподнял бровь. — Лорд Семиводья? Открыто станет иметь дело с такими как мы?

Я кивнула.

— Мне так кажется. Как-то брат упомянул, что ему нужны особые услуги. И он, без сомнения, понимает ценность того, что вы можете предложить. Именно выполняя задание брата, Бран и попал в плен. Шон передо мной в долгу и за это, и за… еще одну услугу. Думаю, он согласится.

Змей присвистнул.

— И вы можете копнуть шире, — продолжила я. Идея воодушевила меня. — Любой армии нужны хирурги и лекари, астрологи и навигаторы, а не только воины. И мужчины должны понять, что в жизни существуют не только убийства и разрушения. У меня нет ни малейшего желания быть единственной женщиной на этом острове.

— Женщины? — зачарованно повторил Волк. — Там будут женщины?

— Не понимаю, почему бы и нет, — ответила я. — Они населяют добрую половину земли. — Мужчины посмотрели на Брана и начали переглядываться.

— Надо работать, — сказал Змей, поднимаясь. — Думать, планировать. Я пойду, пересскажу все остальным. Ну и поворот. Но кто с ним об этом поговорит?

— Возможно, вам стоит тянуть жребий, — предложила я.

Мужчины уже шли к главному лагерю и по дороге жарко спорили. Мы остались вдвоем с Альбатросом. Энтузиазм и приподнятое настроение внезапно исчезли. Прежде чем заглядывать в будущее, необходимо выиграть сегодняшнюю битву.

— Альбатрос, — произнесла я. — Сегодня новолуние.

Он молча кивнул.

— Если я не смогу достучаться до него сегодня, то все пропало. Лучше оставь меня сейчас. Не зажигай огня. Пусть костер тоже потухнет.

— Ну, если ты так уверена…

— Я уверена. Обещаю, если что, я позову. Но не пускай ко мне остальных. Меня нельзя отвлекать, иначе я могу его потерять.

 

Глава 30

Он захватил лампу и ушел далеко за кострище, оставив меня в темноте. Джонни спал. Я обняла Брана, и легла на тюфяк, голова к голове, лицом к нему. Дыхание его было неровным, перед каждым вдохом возникала бесконечноая пауза. Каждый раз что-то все же заставляло его делать это усилие. Я закрыла глаза и замедлила собственное дыхание, теперь мы вдыхали и выдыхали в такт… вдох… выдох… жизнь… смерть… и я заставила себя пройти по тропе времени, по секретным ходам и извилистым переходам памяти. Я изо всез сил пыталась найти его в этом запутанном лабиринте. И вот, наконец, он он неуверенно отступил, пропуская меня сквозь завесу теней, через покрывала тьмы…

«Нет воздуха, нечем дышать, сердце бьется, кровь стучит в висках, теряю контроль, больше не могу… один, и два, и три, четыре, пять и шесть… сколько еще, сколько еще до следующего раза… сколько еще до света… не пытайся искать его здесь в закутке, в темноте… он давно ушел… давно ушел…»

Мысли затихли, потерялись. Я проникла еще дальше, глубже в тень. «Скажи мне. Расскажи.» — Мой разум словно слился с его, стал частью его самого, мое тело стало пустой оболочкой. — «Покажи мне».

«Сказку. Расскажи сказку. Длинную сказку, на много ночей. Жил был на свете мальчик, он пошел по кривой дорожке… он думал, что знает куда идти… четыре, пять, шесть… но он потерялся, заблудился в темноте и никто не пришел за ним… он блуждал и падал… падал все вниз и вниз…»

«Я буду держать тебя за руку, неважно, куда ты идешь, неважно, кто ты, — сказала я. — Я никогда не отпущу того, кого люблю, до конца времен и дольше. Посмотри наверх, сердце мое. Посмотри вверх и ступай к свету. Выходи ко мне».

«Псу выпустили кишки. Эван был такой сильный, а перед смертью стал совсем беспомощный. Альбатроса заперли там наедине с мясником. Все эти люди пошли вслед за ним, и наградой им стали боль и смерть. Они пошли вслед за ним в тень… столько погибло… тяжкая доля… считать их… считать камни в Шии Ду, считать метры тьмы над его головой, они тянут все вниз и вниз… мерзкий ублюдок, недостойный надежды… беги от него прочь, его прикосновения несут смерть… его любовь — это проклятие…»

«Когда будешь считать, считай звезды, сердце мое. Сколько звезд на небе глядит на нас, когда мы счастливы в объятиях друг друга? Сколько сверкающих рыб в озере, где я купаю нашего сына и слышу, как его счастливый визг звенит в чистом воздухе? У тебя в ту ночь под дождем получился прекрасный маленький лососенок. Сколько раз стукнет сердце, как быстро помчится кровь, когда мы наконец коснемся друг друга, и снова коснемся, и дыхание наше сольется в один томительный жаждущий вздох? Посчитай все эти вещи, сердце мое, ведь они до краев полны жизнью и надеждой».

«Надежда… этому мужчине надежда заказана. Только тронь его, и он утащит тебя к себе в свою конуру, во тьму. Слова кружатся вокруг него, как сухие листья, шепчут в темноту… он их не слышит…»

Он снова уходил от меня, ускользал из рук, летел вниз, по темному длинному пути к укрытию, глубоко внутри себя. Как мне его догнать? Как найти, теперь, когда его снова скрыли тени? Я собрала все свои силы и потянулась за ним. «Сказка. Расскажи мне сказку. Про мальчика. Про мужчину. Он отправился в путешествие. Расскажи».

Когда ответ наконец пришел, он был еле слышен. Но он рассказал мне сказку. Свою собственную историю.

«Рассказать. Рассказать историю… Жил был мужчина, и они прекратили его бить, и кто-то в зеленом толкнул его в дыру глубоко в земле и запер дверь. Там темно. Очень темно и тесно. Но он должен держаться, потому что… потому что… он и сам не знает, почему, просто должен. Он знает, как держаться, он уже проделывал это раньше. Снова и снова. Считать, чтобы не думать ни о чем другом. Считать: один, два, три… Вот малыш, он подпрыгивает на ее руках вверх-вниз, ему это не нравится. Она бежит и плачет, и от этого он тоже начинает плакать. Потом она говорит: “Все хорошо, Джонни. Теперь ты должен свернуться калачиком и сидеть тихо-тихо. Совсем недолго, солнышко мое. Я вернусь за тобой, как только смогу. Не бойся. Просто не двигайся и молчи, что бы ты ни услышал”. Она кладет его в яму и закрывает дверь. Большой палец у него во рту, рука закрыла голову, коленки подтянуты к груди, сердце грохочет. “Один, два, три, — считает он, слыша снаружи стук и крики, чувствуя запах гари и крови. — Пять, шесть, семь. — Он повторяет эти цифры снова и снова, как заклинание. — Один, два, три… Один, два, три…” Так темно. Так долго. А потом… а потом…»

Мысли стали неразборчивыми и пропали. Я чувствовала такую слабость, будто с утра до ночи махала мечом. В голове шумело, руки дрожали, глаза были полны слез. Я поднесла холодную руку Брана к губам.

— Хорошо, — дрожащим шепотом проговорила я. — Это уже кое-что. — Но я ничего не могла понять. Его мать что, бросила его много лет назад? Та самая Марджери, о которой мама говорила с такой любовью и уважением? Как это могло случиться?

«Расскажи мне еще», — мысленно умоляла я и пыталась заставить его почувствловать, что каким бы ни было его прошлое, в настоящем мы любим его и он нам нужен. Будь это Шон, Конор или Финбар, я передала бы подобное сообщение мгновенно. Я могла бы дотянуться до отца, до Ниав, даже до Альбатроса, правда это было бы сложнее, и они почувствовали бы только облегчение и некое ощущение благополучия и не знали бы, что это дело моих рук. Именно так я работала с сестрой в Шии Ду, когда отчаяние едва не сломило ее. Но Бран, даже израненный, обладал необоримо сильной волей, и он сражался со мной, как и предсказывал Финбар. У меня уже совершенно не осталось сил.

«Выходи!»

У меня зашлось сердце. Древние пришли мне на помощь! Их голоса, тихие, но мощные, звучали из глубин земли.

«Выходи из тьмы. Неужели ты допустишь, чтобы твой сын рос без отца, а жена горевала одна? Неужели ты бросишь своих людей на произвол судьбы? Выходи, прими этот вызов!!!».

— Не слушай их!

Я подпрыгнула, непроизвольно сжав руку Брана. Это был совсем другой голос, и его обладательница стояла в изножье тюфяка. Хозяйка леса, с мертвенно белеющим в темноте лицом, в иссиня черном плаще. Огненноволосый мужчина стоял рядом с ней, его волосы горели жутким, неестественным светом. Лица их были суровы, глаза глядели холодно. Я увидела их, вспомнила, как они сердились, когда я отказалась дать им обещание, и задрожала. Бран был совершенно беспомощен, и тут же лежал мой сын, а защитить их было некому, кроме меня.

— Не слушай эти голоса! — повторила Хозяйка Леса. — Они ведут в никуда. Они стары, глупы, они принадлежат древним, испорченным существам, народу пещер и скал. В их словах нет смысла.

— Простите меня, — дрожа произнесла я. — Думаю, это мои собственные предки, поскольку люди Семиводья пошли от смертного и девушки из рода Фоморов. Те, кого вы зовете испорченными, пытаются помочь мне. У нас очень мало времени. Если вы не собираетесь мне помогать, я вынуждена попросить вас оставить это место.

Брови мужчины изумленно поползли вверх. Он попытался заговорить, но она прервала его.

— Лиадан, — сказала она, и в голосе ее слышалась боль. — Этот мужчина умирает. Ты не сможешь вызвать его назад. С твоей стороны жестоко не давать ему уйти. Он мечтает о покое. Он сломлен, изранен, он не подходит дочери Семиводья. Он не сможет защитить ребенка. Позволь ему уйти и возвращайся в лес.

Я сжала зубы и промолчала.

— Следуй за нами, доченька. — Когда мужчина заговорил, маленькие язычки пламени стали то тут, то там зажигаться на его волосах и одежде, так что он весь засиял золотым светом. Он осветил серое лицо Брана, и тот показался мне почти здоровым. — Темные силы тянутся к твоему сыну. Многие готовы сделать все, что угодно, чтобы он не выжил. Мы можем защитить его. Мы сделаем так, что он вырастет сильным телом и духом, готовым к задаче, уготованной ему в будущем. Ты должна вернуться, иначе…

Я увидела, как в его изменчивых глазах промелькнула ужасная мысль, и быстрее молнии вскочила и схватила спящего Джонни на руки.

— Вы его не заберете! — воскликнула я, полным страха и гнева голосом. — Дивный вы народ, или не Дивный, но сына моего вы не украдете, вам не удастся оставить мне какого-нибудь подкидыша! И вы не станете отмахиваться от его отца. Они мои! Они оба мои, и я сохраню их обоих. Я не идиотка. Я знаю об опасности. Я знаю о леди Оонаг и… и…

Я снова вернулась на тюфяк, где могла укрыть свою маленькую семью руками, где могла построить вокруг нас троих мощную стену любви.

— С нами все будет в порядке. Мы сумеем защитить друг друга, — в моем голосе звучал вызов. — Я это знаю. У нас здесь много зашитников. А что до пророчества… если ему суждено сбыться, оно сбудется независимо от моих действий. Все произойдет как должно.

Я говорила, а воздух вокруг меня все сгущался, и ночь, и так уже темная, становилась все непрогляднее. Я почувствовала внутри волну холода, неимоверного, пробирающего до костей, смертельного холода. Рядом с тюфяком возник кто-то еще и теперь стоял и ждал. Мне показалось, что в темноте я могу разглядеть свободный плащ и широкий капюшон, а внутри этого капюшона, там, где полагается быть лицу… только древние белые кости с черными дырами глаз.

— Ты можешь попытаться спорить с нами, — торжественно заявила Хозяйка Леса. — Но ты не в силах противостоять ей. Раз уж она за ним явилась, значит, он должен идти. Пришло его время. Она заберет его у тебя, как бы сильно ты ни держала. Отпусти его, Лиадан. Позволь его сломленному духу стряхнуть с себя мишуру жизни. Тобой сейчас движет не любовь, а эгоизм и жестокость. Черная гостья ждет. Она даст ему долгожданный отдых.

Я заскрипела зубами, сморгнула слезы. Мой голос, когда я смогла заговорить, звучал еле слышно:

— Это неправда. Он еще не может уйти. Он нам нужен. Я смогу его удержать. Смогу.

Темная фигура переместилась, и я краем глаза увидела ее протянутую руку — одни кости да жилы.

— Ступайте прочь! — выдохнула я. — Уходите отсюда. Оставьте нас в покое. Мне все равно, кто вы такие, или что вы такое. И мне плевать на вашу силу и ваши требования. Я — целительница! Мать долго и любовно обучала меня этому искусству. Этот человек не умрет, этого не будет, пока я его обнимаю. Пока я могу согреть его сердце теплом своего собственного, он меня не покинет. Вы не можете его забрать! Он мой!

Фигура в капюшоне не исчезла, она продолжала манить своими костлявыми пальцами. И тогда я начала петь. Я пела очень тихо, словно укачивая ребенка. Я снова и снова повторяла свой коротенький мотив, а мои пальцы все гладили колючий ежик волос на разрисованном черепе моего неподвижного воина. Я все глядела в темноту, с вызовом в усталых глазах, и мысленно повторяла: «Он мой. Вы не получите его».

— Идиотка, — пробормотал ярковолосый лорд. — Жалкая смертная! Подумать только, что от них столько всего зависит.

Однако леди смотрела на меня, словно что-то обдумывая. Я задумалась, почему они просто не использовали свое колдовство, чтобы заставить меня отдать ребенка, или не убили Брана сами, или… в самом деле, почему же они сами не прогнали всех до единого Бриттов с Островов, раз уж им это так надо? Джонни во сне засопел, потом сладко вздохнул.

— Ты права, дочка, — сказала Хозяйка Леса. — Все произойдет как должно. Твой выбор, возможно, приведет к тому, что мы заплатим за это кровью и тьмой. Ты понимаешь так мало, что не можешь знать, кому верить, поэтому твои решения ошибочны. Но это твои решения, а не наши. Наше время почти истекло, именно вам, людям, предстоит предопределять дальнейшие события и влиять на ход этого цикла. Что бы ни случилось, мы падем и вынуждены будем скрыться, как до нас сделали Древние. Для сыновей и дочерей твоих внуков мы станем лишь воспоминанием. Ты сейчас кладешь начало очень долгой дороге, Лиадан. И мы не можем выбирать за тебя.

«Проснись! — закричали, запели, загудели голоса земли, глухие от груза прожитых веков. — Проснись, воин!»

На глаза мне навернулись слезы, и я прошептала в ответ:

— Я разбужу его. Честное слово. — Я снова повернулась к высоким существам, застывшим предо мной в темноте. — Я уже сделала свой выбор, — твердо произнесла я.

— На твоих руках будет кровь собственного сына! — Гневный голос огненноволосого лорда, казалось, загремел, как гром небесный, а спящий малыш даже не пошевелился. — Ты слишком многого хочешь. Ты хочешь больше, чем сможешь удержать. — Он стал бледнеть и растворяться в воздухе, пока от него не остались лишь бледные язычки пламени.

— Это долгая история, — произнесла Хозяйка Леса. — Мы думали, что она будет проще. Но узор постоянно ветвится. Мы не думали, что дети Семиводья покинут лес. Твоя сестра оказалась испорченной. А ты просто упряма. В тебе слишком много от твоего отца. Значит, нам придется ждать дольше, чем мы рассчитывали. Но ты увидишь, как все повернется, Лиадан. Ты поймешь, что этой ночью жестоко ошиблась.

Она постепенно растворялась в воздухе, а я плакала. Плакала, поскольку знала, что я должна делать, а ее слова возродили во мне жуткий страх и давящее чувство вины, которые я пыталась подавить в себе с того самого момента, как поехала в Шии Ду, с той минуты, как впервые почувствовала, что Бран в беде и нуждается в моей помощи. Что если я все же ошибаюсь? Что если мое упрямство принесет смерть моему сыну и вновь навлечет зло на народ Семиводья? Кто я такая, чтобы отвернуться от предупреждения самой Хозяйки Леса?

И тут я кое-что почувствовала. Легкое давление на мою руку, все еще сжимавшую ладонь Брана, словно его пальцы еле уловимо пытались обвиться вокруг моих. Мне это показалось? Его рука снова стала вялой и неподвижной. Наверное, это просто двинулся Джонни, который теперь свернулся клубочком на тюфяке, под боком у своего отца. Но нет, я была уверена, я была почти уверена, в том, что почувствовала. Я не могу сдаться. Я не сдамся. Я должна начать сначала, прямо сейчас, поскольку время бежит быстро, и дыхание Брана, кажется, замедлилось и ослабело — дыхание человека, мерно идущего своей последней тропой. Фигура в капюшоне отступила, но я чувствовала, что она все еще ждет там, в темноте. Наверное, она может позволить себе быть терпеливой, ведь, в конце концов, она получит своё, не так ли?

— Помогите мне! — прошептала я, и голоса вернулись, зазвучали глубоко и уверенно:

«Выходи из тени, воин. Твое задание еще не выполнено. Выходи из тьмы».

Я снова закрыла глаза.

«Расскажу… Расскажу историю… вот мальчик, он уже подрос. Он весь в синяках от побоев. Это потому, что он дурной, поганое отребье, которое все время нужно наказывать. Так говорит Дядя. Когда Дядя очень сердится, он запирает мальчика в подпол. В подполе очень темно. И тесно. Все теснее, по мере того, как мальчик растет. Он научился вести себя очень тихо. Он считает про себя. Он научился не плакать, не шмыгать носом, не двигаться, пока не откроется крышка и в подпол не польется яростный, ослепительный свет. Тогда его, скрюченного и вонючего, вытаскивают на свет и снова наказывают.

Там есть женщина. Мужчина бьет и ее тоже, и еще они занимаются ЭТИМ, хрипящим, толкающимся, липким, потным ЭТИМ. Дядя заставляет его смотреть. Дядя заставляет его смотреть на множество разных вещей. Мальчик клянется себе, что никогда не станет ЭТИМ заниматься. Это дурное дело, бездумное, животное, темное, как ужас там, в подполе. Если он будет ЭТИМ заниматься, то сам станет, как Дядя. Еще там какое-то время жила собака. Приблудилась холодной ночью и решила остаться. Шелудивая, тощая, с дикими глазами. В ту зиму мальчику было тепло спать, он зарывался в солому позади дома с собакой в обнимку. Днем собака ходила за ним по пятам, тихо, как тень.

Одним прекрасным весенним утром Дядя избил собаку за то, что та гоняла кур, и она умерла у мальчика на руках. Когда мальчик хоронил собаку, он дал клятву. Он поклялся, что став мужчиной, следующей зимой, или через одну, он сделает то, что должен, и уйдет отсюда. Уйдет и никогда не оглянется назад».

Я чувствовала, как по щекам у меня текут слезы, как намокает повязка на голове у Брана.

«Держись, сердце мое.» — Услышит ли он мой молчаливый зов там, среди теней? — «Я здесь, рядом, я обнимаю тебя. Ты нужен нам здесь, Бран. Возвращайся. Все черные сны миновали».

И слабо, почти неслышно, до меня долетел ответ. Как вздох, как шелест, как кусочек мысли.

«… Лиадан… не уходи…»

И тут у погасшего костра вспыхнул свет, раздались шаги, и Бран снова исчез, его внутренний голос умолк, наша тонкая связь прервалась. Я в ярости вскочила на ноги и, пошатываясь, вышла из-под навеса. Я и понятия не имела, ни как долго сидела без движения, ни насколько обессилела. Уже, наверное, глубокая ночь… Как они посмели нам помешать?! Я же дала четкие указания. Как они посмели?!!

— Я же сказала!! — взвилась я на Альбатроса. — Я приказывала не приходить сюда сегодня. Что здесь делают эти люди?

— Прости, — уныло произнес Альбатрос. Что-то в его голосе заставило меня ждать продолжения. — Мы подумали, что ради этого ты захочешь прерваться.

Ниже по склону, у потухшего костра стояло четверо. Один из них был Змей, другой — Паук, я поняла это по длинным тонким ногам и неловким жестам, и еще там стоял широкоплечий силач Выдра, и высокий мужчина с волосами, яркими, как осенний закат. Услышав мои шаги, мужчина обернулся. Отец.

Я побежала к нему, и он крепко обнял меня, я насквозь промочила его рубашку слезами, а все остальные молча смотрели на нас, пока Альбатрос не сказал:

— Если хочешь, мы уйдем.

— Наверное, так будет лучше, — всхлипнула я. — Я… спасибо вам, что выполнили мое поручение так быстро и успешно. Я и не надеялась…

— Да ну, ерунда-дело, — пробурчал Выдра. — Ибудан как раз возвращался. Мы подстерегли его, да и все. Надо сказать, твой отец ловко обращается с дубинкой, — тут он осторожно потер затылок.

— Я должен поговорить с тобой наедине, Лиадан, — сказал отец. — Знаешь, мне кажется, что Лайам умер. Мы завтра же утром должны ехать в Семиводье.

— Что значит «мы»? — возмущенно спросил Змей.

— Лиадан не может уехать. — Альбатрос, казалось, говорил о чем-то решенном. — Она нужна нам здесь.

— Простите меня, — отец говорил очень тихо, но таким тоном, что хотелось съежиться, — этот вопрос мы с дочерью решим без вас. Надеюсь, вы соизволите предоставить нам возможность некоторого уединения.

— Командир умирает, — сказал Змей. Он, прищурившись, смерил отца взглядом с ног до головы, возможно прикидывая, что он может с его ростом и в таком возрасте. — Она нужна ему, она не может уехать.

Я встала между ними и взяла каждого за рукав.

— Хватит! — сказала, как могла твердо. — Сейчас мне нужна помощь отца. А что до моего отъезда — я дам вам ответ на рассвете. А теперь идите.

— Ты уверена? — тихо спросил Змей.

— Ты же слышал, что сказала Лиадан, — отозвался Альбатрос. — Шевелитесь. Делайте, как она велит.

И через несколько секунд мы остались одни.

— Ну что же, — сказал Ибудан, садясь на камни и вытягивая перед собой обутые в сапоги ноги. — Не ожидал я увидеть тебя здесь. И что прикажешь с тобой делать, а, Лиадан? У тебя, похоже, настоящая страсть нарушать традиции и правила поведения. Неужели ты не понимаешь, как опасно здесь находиться?!

— Забудь об этом пока, — напряженно ответила я. — У нас есть гораздо более срочное дело.

— Что может быть более срочным, чем необходимость немедленно вернуться в Семиводье?! Лайам убит, Шон остался один, соседи наверняка спешат извлечь из этого пользу! Мы должны быть там, а не здесь, с этим отребьем.

— Я знаю, что тебе нужно домой, — тихо ответила я. — Ты нужен Шону даже больше, чем он думает. Перед ним стоит сложная задача, ему необходима поддержка. И… и еще холодная голова, опытный человек, способный понять, кому из союзников можно доверять, а за кем лучше присмотреть. Ты не можешь задерживаться. Но у меня здесь посьи невыполнимая задача, отец, и мне тоже нужна твоя помощь. Змей сказал правду. Бран умирает. Надежда почти оставила его, поскольку он не верит, что достоин спасения. Его жизнь держится на тоненькой ниточке. Ты должен помочь мне сохранить эту нить, пока я не схвачу его за руку и не приведу назад. Мама послала тебя через море, чтобы ты принес нам правду. Мне необходимо знать, что ты обнаружил. Расскажи все прямо сейчас, немедленно.

— Я понимаю твое нетерпение, Лиадан. Я чувствую, что между тобой и этим мужчиной очень прочная связь, что ты ему бесконечно доверяешь. А я доверяю тебе. И все же, ты, дочка, требуешь от меня слишком многого. Разве это не те самые бандиты, которые выкрали твою сестру и чуть не потеряли ее? Со мной они обращались исключительно вежливо, что правда, то правда. А о тебе они и вовсе говорят так, будто ты не то королева, не то богиня. Но почему они не смогли мне объяснить, каким образом ты оказалась здесь, так далеко от дома, так скоро после смерти Лайама? Как мне не бояться за тебя, а?

— Эти люди, каждый из них, без колебаний отдадут жизнь за меня и моего сына. Мы здесь в безопасности, отец.

— За сына? Так Джонни тоже здесь?! Но…

— Отец, пожалуйста! Пожалуйста, расскажи мне, что ты узнал. Мне необходимо понять, что произошло с Браном. Что случилось с его матерью? Ты узнал историю Марджери?

— Узнал дочка. Оказалось, это очень грустная и запутанная история. Мне пришлось собирать ее по крохам по всем деревням Херроуфилда, копаться в прошлом девятнадцатилетней давности. Я не смогу рассказать историю целиком, но в деревеньке Ивлингтон, лежащей через холмы от Херроуфилда, мне открылась ее часть, долго державшаяся в секрете.

— Рассказывай. Нет, лучше пошли со мной, ты сядешь рядом с ним и расскажешь нам обоим. Он… он считает, что мать оставила его. Бросила. Это — глубокая рана, которая долгие годы жжет его душу. Но мама говорила, что Марджери любила сына, я не могу поверить, что она оставила его добровольно.

— Рассказать вам обоим? — Отец пораженно застыл над неподвижной фигурой с серым лицом, лежащей под навесом. — Да разве он услышит? Этот парень, без сомнения, совершенно не осознает, что происходит вокруг. Его уже не спасти. Ты его любишь, вот и надеешься на чудо. Но чудес не бывает, солнышко. Я уже и раньше видел людей в таком состоянии…

— Замолчи! — закричала я. — Прекрати немедленно! Если ты хочешь говорить о смерти, то мог вообще сюда не приходить. Мне нужна твоя помощь, а не смертный приговор. Рассказывай лучше свою историю. — Я взяла разрисованную руку Брана и прижала ее к щеке.

Отец изумленно смотрел на меня посветлевшими голубыми глазами.

— Я уже заметил, — сказал он, — как все в этом бандитском притоне мчатся выплонять любой твой приказ. Они произносят твое имя с уважением, чуть не с благоговением. И все же, я не уверен. Ни один отец не хотел бы видеть свою дочь в таких условиях. Ты уж прости мне эти слова. Я просто не могу, когда тебе плохо. Твоя мать была очень мудрой женщиной. Я никогда не указывал ей что делать. Твой выбор… мне сложно его принять. Но я как-то раз дал тебе обещание и не нарушу его, хоть у меня сердце кровью обливается, когда я вижу тебя здесь.

— Рассказывай.

— Ну что ж. Это история о злой судьбе, об утраченных возможностях. Эта история и в самом деле некоторым образом доказывает, что этот молодой человек прав, утверждая, что отчасти именно я виноват в том, что с ним стало. Я должен перед ним извиниться. Мне не дано изменить прошлое, эта история уже закончилась. А началась она в тот год, когда сыну Марджери исполнилось три года, и она решила поехать с друзьями в Ивлингтон на зимнюю ярмарку.

Я слушала тихий голос отца. Снаружи Альбатрос хлопотал у огня — темная фигура на фоне безлунного черного неба. За границами освещенного круга под высокими березами, меж древних стоячих камней, над неподвижной поверхностью озера клубились тени. И где-то среди них ждала фигура в капюшоне. Тихая и недвижная, словно еще одна тень.

— Ты уже знаешь, — сказал отец, — что мой родственник и друг Джон был убит, выполняя мое поручение. Он попал под обвал, защищая твою мать. Я попросил его охранять Сорчу, а Ричард Нортвуд приказал ее убить. Марджери очень тяжело перенесла потерю мужа. Они были очень преданы друг другу, да и вообще, очень тяжело остаться без мужа с младенцем на руках. Она стала тихой и отстраненной, только Джонни давал ей силы жить дальше. В нем сосредоточился весь смысл ее жизни, надежда дать ему будущее, которого лишился ее собственный Джон, держала ее на плаву.

В первое время после утраты, ребенок постоянно занимал все ее мысли, она посвящала ему все свое время. Ты знаешь, что я сам покинул Херроуфилд меньше чем через год после смерти Джона, Марджери тогда еще носила траур. Но с течением времени, друзья убедили ее, что ей стоит начать жизнь сначала, вернуться в общество. И вот, в ту зиму, когда Джонни исполнилось три, она с небольшой группой людей отправилась из Херроуфилда в Ивлингтон на зимнюю ярмарку. Не такая уж дальняя поездка. Это путеществие легко можно проделать за день, или за два, если сделать остановку посреди дороги. Именно так они и поступили, ведь с ними ехал ребенок, он быстро устал.

И с этого момента история теряет ясность. Брат рассказал мне, что на путешественников напали где-то в холмах, не доезжая до Ивлингтона. Кто напал и зачем, остается загадкой. Возможно, пикты из приграничья решили добыть себе немного овец. А когда у них на пути оказалась небольшая группа хорошо одетых людей, они решили не упускать и эту возможность тоже. Позже, тем же вечером, пастух обнаружил на тропе тела путешественников, недалеко от одного из уединенных домиков. Их всех зарезали, и мужчин и женщин. А ребенка не нашли. Никто не смог его обнаружить, хотя мальчика искали. Странное дело. Предположение, что пикты забрали малыша с собой, в качестве раба или заложника, довольно скоро отмели. Уж слишком он был мал, чересчур большая обуза для банды налетчиков. И все же, тела ребенка не нашли. «Волки, — решили все. — Его просто утащили волки, как кролика, или ягненка. Искать дальше не имеет смысла». Новости дошли до моего брата, и ему с сожалением пришлось принять их. Так нашла свой печальный конец Марджери, приехавшая в Херроуфилд полной радужных надежд юной невестой.

Возможно, на этом бы все и закончилось. Прошло шесть лет. Имена Джона и Марджери, да и мое собственное имя, стали историей Херроуфилда. «Лорд Хью, прежний хозяин поместья, оставил его ради зеленоглазой ведьмы из-за моря, у которой в братьях ходили полулюди, полузвери…» Так вот, годы шли. Брат женился. Херроуфилд процветал. Эдвин предъявил свои права на Нортвуд и начал трудиться над его усилением.

А потом моему брату, выполнявшему обязанности мирового судьи, изложили странное дело. Сначала нельзя было даже предположить, что оно имеет какое-то отношение к нашей истории. Речь шла об убийстве мужчины, жившего в уединенном домике в холмах невдалеке от Ивлингтона, человека непорядочного и жестокого. Его ненавидела и боялась вся округа. Происшествие сильно смахивало на казнь. Чистая работа, единственная колотая рана точно в сердце, тонким ножом, какие обычно употребляют, чтобы разделывать птицу. Тело обнаружили не сразу. Люди неохотно ходили к нему. От капли алкоголя в Рори словно бес вселялся, он становился буйным и жаждал крови, к тому же слишком уж часто не давал прохода молоденьким девушкам. Стоило Саймону назвать мне его имя, как я его вспомнил. В свое время его привели ко мне на суд и обвинили в довольно серьезном преступлении. Он изнасиловал дочку местного мельника, сделал ей ребенка. И демонстративно наплевал на наложенный мною штраф. Я никогда еще не слышал, столько ругательств и угроз одновременно. Я приказал заплатить девушке существенную сумму и на пять лет изгнал его с моих земель. Похоже, он вернулся, едва услышав, что я уехал. И вот, он умер. У него не было жены. В то время уже не было. Она просто исчезла, и люди говорили «ничего удивительного». Он часто бил ее и все решили, что однажды он зашел слишком далеко и был вынужден тихо избавиться от тела. Никто не решился задавать вопросы. Все боялись. Так кто же его убил? Кто осмелился на это, и главное, кто смог столь эффективно это проделать? Многие желали его смерти, но слишком боялись, чтобы убить. И там никого не было… никого, кроме ребенка.

Я могла догадаться, что именно так и будет, ведь Бран же говорил: «Я сделаю то, что должен и уйду!»

— Расскажи о ребенке, — сказала я.

— Итак, ребенок, — продолжил отец. — Некоторые считали, что он сын Рори, кто-то говорил, что он найденыш, какой-нибудь незаконнорожденный, никому не нужный беспризорник, который как-то раз пришел к избушке Рори, да там и остался. Лишняя пара рук. Никто не помнил, когда он там появился. Никто не помнил, чтобы жена Рори родила. Просто люди изредка видели худющего, с ног до головы покрытого синяками пацаненка. Тощий, как привидение, но отнюдь не слабак. Деревенские мальчишки пытались его дразнить, но он каждый раз бросался на них, как дикий зверь, и они со временем научились бояться его и обходить стороной.

Ну так вот, кто-то нашел Рори с аккуратной дырой в сердце, и ни следа мальчишки. Жители Ивлингтона представили этот случай на суд моему брату. Что им делать? Разыскивать убийцу? И как поступить с хижиной Рори, с его курами? Кому они достанутся?

Саймон приказал произвести расследование. Сам он никогда не был особенно близок с Джоном и едва знал Марджери. Но они все же были родственниками, и если мальчику удалось выжить, его следовало найти. И не столько для того, чтобы предать правосудию, поскольку смерть Рори явилась для жителей Ивлингтона истинным благословением. Поиски, скорее, велись для того, чтобы выяснить правду и исправить былую несправедливость. В общем, начали искать, перевернули весь домик Рори сверху донизу. Нашли немного. Хозяин пропивал все, что получал за своих кур. Но находки оказались довольно странными и здорово оживили память местных жителей. Под полом на задах дома, оказалось, был вырыт небольшой погребок. Яма в земле, прикрытая досками. И увидев ее, парочка деревенских припомнила кое-что из их редких визитов в дом Рори за курицей или яйцами.

Я кивнула.

— Его обычно запирали там в наказание, — сказала я.

Отец изумленно уставился мне в лицо.

— Откуда ты знаешь?

— Он мне сам рассказал. Не словами. Он показал мне. Ты сказал, что он больше не воспринимает внешний мир. Но ты ошибся. Его разум все еще жив. Он погребен под страшными воспоминаниями. Совсем недавно он сидел в тюрьме, в тесном темном помещении. Теперь, кажется, он заперт там навсегда, если только мне не удастся вывести его оттуда. Я воспользовалась своей способностью видеть то, что видит он, соединить свои мысли с его. Так я надеюсь достучаться до него, пока не стало слишком поздно. А теперь расскажи, что люди вспомнили, найдя этот погреб.

— У меня просто нет слов, Лиадан. Твой дар намного превосходит все способности Конора вместе взятые. Опасный дар.

— Рассказывай, отец.

— Так вот, они начали вспоминать. Порой парнишки нигде не было видно, а Рори говорил, что щенка лучше всего держать в конуре, пока он не научится послушанию. Иногда они подходили к дверям и слышали тихие звуки, словно идущие из-под земли. Будто кто-то там скребся. «Крысы», — отвечал Рори. А один из них прямо-таки видел это, видел, как жена Рори вытаскивала оттуда мальчишку, дрожащего, трясущегося, молчаливого, перепачканного собственными испражнениями. «Грязная свинья», — сказала она и начала бить его по лицу. И самое удивительное — он не произнес ни слова. Не пролил ни слезинки, никак не попытался защититься. Просто стоял и ждал, когда она закончит. От этого она пришла в еще большую ярость и стала бить еще сильнее. Люди не любили ходить к Рори, им не нравилось то, что там происходит. Но никто не смел протестовать. Все его боялись. Кроме того, как говорят местные «все, что происходит у человека в доме — его личное дело».

— А как обнаружили, чей это ребенок.

— А! Во время тех поисков. В хижине нашли вещи, не оставившие никаких сомнений. — Отец полез в карман и вынул оттуда нечто маленькое и мягкое, прочную, отделанную шелковой вышивкой ткань. Он развернул ее между нами на одеяле так, что она оказалась на сердце Брана. Было темно, но мне удалось разглядеть искусную вышивку: листья, цветы, маленьких, крылатых насекомых. — Нет никаких сомнений в том, кому это принадлежало, — сказал отец. — Марджери была настоящей волшебницей во всем, что касалось шитья. Ты помнишь тот узор на мамином синем платье… — Тут его голос прервался. Рана была еще слишком свежа.

— Конечно, — подтвердила я тихо.

— Родственники Марджери на юге разводили пчел, — сказал отец. — Это — ее сумка, она держала там все свои ценности. Немного серебра для ярмарки. Оно, конечно, исчезло. Рори тратил все, что попадало ему в руки. Но саму сумку и остальное ее содержимое он продать не мог, уж слишком ясно было, чьи это вещи, а ведь все знали, что она умерла недалеко оттуда. Просто удивительно, что Рори знал, чей это мальчик и предпочел держать это в секрете. Он не мог не узнать, как только начались розыски. Возможно, он и сам в них участвовал, наравне с людьми моего брата. Так почему же он не привел мальчика, чтобы его доставили домой в Херроуфилд? Нет, он предпочел, чтобы все поверили в сказочку о волках. Он почему-то решил оставить ребенка у себя. Такие как он наслаждаются любой крупинкой власти. Думаю, его забавляла возможность иметь раба. Кроме того, Рори знал, что мальчик — мой родственник, а меня он после того приговора люто ненавидел. Именно поэтому твой мужчина так ко мне и относится. Он рос, слыша обо мне и моих делах только дурное.

— А что было в сумке? — спросила я.

Отец отдал мне маленький металлический медальон на изяшной цепочке. Я взяла его, скорее почувствовав, чем увидев застежку. «Серебро, — подумала я, — с узорчатой финифтью».

— А что внутри?

— Две пряди волос. Одна — каштановая, кудрявая, а другая — темная и шелковистая. Первая прядь принадлежала Джону, вторая — их дочери, умершей вскоре после рождения. Джон подарил ей этот кулон, когда узнал, что она снова ждет ребенка. Дар надежды. Марджери носила его, не снимая. Они и представить себе не могли, что он станет символом смерти и утраты. Никто не знает, как все это оказалось в домике у Рори.

— А, — ответила я. — Но сам он помнит, поэтому я знаю.

— Как он мог запомнить? Ему едва исполнилось три!

— Ее голос. Ее руки. Она спрятала его в погребке. Думаю, они как раз проезжали мимо, когда на них напали, домик-то стоит на отшибе. Прятаться внутри не имело смысла. Пикты не испытывают никакого почтения к чужой собственности. Они просто выкурили бы их оттуда или перерезали бы прямо внутри. А вот ребенка можно было спрятать. Она наказала ему сидеть тихо и не двигаться, опустила его в тесный подпол. Он сделал все, как она сказала, хоть ему и не нравилась темнота, а тем более звуки на улице. Думаю, она просто сложила свои драгоценности вместе с ним — сумку, деньги, медальон, напоминавшей ей о любимых людях. А потом она вышла из домика и побежала, чтобы отвлечь внимание на себя, точно как птица хромает и волочет крыло, уводя хищников от гнезда с беззащитными птенцами. Она умерла, а мальчик так и сидел тихонечко. Он верил, что мать вернется, несмотря на очень долгое ожидание. И вот двери его маленькой тюрьмы наконец открылись. Но вовсе не материнские руки достали его оттуда. Те руки принадлежали чудовищу. Именно тогда его на самом деле поглотила тьма.

Отец серьезно кивнул.

— Мне только и остается, что поверить тебе, твои слова отлично вписываются в то, что говорили местные жители. Я спросил брата, почему люди не заинтересовались внезапным появлением ребенка как раз там, где недавно исчез другой. Но в Ивлингтоне на этот вопрос не нашлось внятных ответов. Похоже, ребенка достаточно долгое время держали взаперти. Люди иногда слышали плачь. Но он не возбудил их любопытства, скорее наоборот. Люди в тех краях суеверные. Стали поговаривать, что это плачет призрак съеденного дикими зверями малыша. Люди поверили и предпочитали держаться на расстоянии. Позже, когда мальчишка стал выходить из дома и появляться в деревне, никто даже не подумал, что это может быть тот самый ребенок. Они сказали «этот подкидыш совсем не походил на сына знатного лорда».

— Они много лет спокойно смотрели, как мучают и избивают ребенка, и никто ничего не предпринимал?

— Чтобы вмешаться в дела такого человека, как Рори, нужно обладать недюжинной смелостью. Высокий, сильный, злобный — он обладал соответствующей репутацией. Его все боялись. А Саймон тогда ничего об этом не знал. Знай он, возможно, вмешался бы. Но его донимали собственные проблемы. Я чувствую себя виноватым за это, Лиадан. Это тяжкий груз. Просто непростительно, что сын Джона подвергался таким издевательствам настолько близко от дома. Как видишь, твой парень был прав, обвиняя меня. Ответственность за то, что он стал разбойником лежит на мне. Я не смог бы предотвратить смерть его матери. Но я сумел бы защитить его.

— Прошлого не перепишешь, отец.

— Ты права. Но на будущее можно повлиять — если он выживет.

— Выживет. Ему просто надо понять, что когда-то его очень любили, что когда-то он был сыном достойнейших родителей, которые отдали бы все на свете, чтобы он вырос счастливым и прожил хорошую жизнь. Стоит ему это увидеть, и он освободится.

— Не могу поверить, что он нас слышал.

— Тебе придется рассказать ему это снова. Придется сказать ему, что эта история значит для тебя лично. Возможно, он нас слышит. По крайней мере, наши слова нарушают тишину. Так что там случилось дальше?

— Рори убили. Никто о нем не плакал. Они только хотели поделить его дом и кур. Его убил мальчик?

— Он привел в исполнение свой приговор. Эффективно, как и все, за что он берется. Подождал, пока станет мужчиной, взял ситуацию в свои руки и ушел из этого кошмара. Но кошмар поселился у него в душе. Он и теперь носит его внутри.

— Мужчиной? Да ему тогда едва исполнилось девять!

Я кивнула.

— Достаточно взрослый, чтобы идти своим путем. Твой брат не сумел установить, что стало с ним потом?

— Саймон пытался, но его возможности ограничены. Он вынужден решать одну проблему за другой. Эдвин к тому времени прочно прибрал к рукам Нортвуд, заговор набрал силу. Мой отъезд восприняли, как измену, это совершенно не помогало Херроуфилду сохранять нейтралитет. А Саймона, в отличие от меня, никогда не учили управлять замком и людьми. Ему приходилось быстро учиться. Элайн, как могла, ему помогала. У нее к этому гораздо больше способностей, чем у него самого. Но люди все помнят. Меня за мой проступок не простили, потому и к брату предъявлялись самые высокие требования. Даже теперь, по прошествии стольких лет, его путь все еще тернист.

— Что ты имеешь в виду.

— Он очень тяжело воспринял весть о кончине Сорчи. Да, он женился, да, люди его уважают, но сердце его всегда принадлежало твоей матери. Эта история никогда не была рассказана целиком, да и вряд ли будет. Он совсем пал духом. Он просил меня остаться, но я не мог этого сделать. Я боюсь за него, Лиадан. У Херроуфилда нет наследников, а Эдвин из Нортвуда не дремлет.

— Нет наследников?

— У них нет сыновей. Ближе всех к ним по крови мы с Шоном. И… этот парень. — Он бросил взгляд на бледное лицо Брана.

— Твои слова пугают меня, отец. Ты снова уедешь? Ты решил снова заявить свои права на Херроуфилд?

— Брату нужна поддержка. Ему необходим кто-то с сильным характером и ясной головой. Кто-нибудь, способный восстановить оборону поместья и ясно продемонстрировать Нортвуду, что Херроуфилдом завладеть не удастся. Будь жив Лайам, я знал бы, что мне делать. Но не могу же я оставить Шона в одиночку разбираться с делами Семиводья! Он еще слишком молод и порывист, несмотря на все свои достоинства. Со временем он превратится в сильного и мудрого вождя, но сейчас он нуждается в помощи, чтобы утвердиться на своем месте и завоевать доверие союзников. Необходимо возобновить отношения с Уи-Нейллами. Сын — моя первоочередная обязанность. Не забыл я и о дочерях. Я хочу знать, что ты устроена, довольна и благополучна. И Ниав… я плохо с ней обошелся, теперь мне нужно удостовериться, что ее будущее в надежных руках.

— А как же твой брат? Ведь твое промедление может стоить потери Херройфилда, так? Если Эдвин захватит владения Саймона, наши попытки завоевать острова точно станут невозможными.

— Ты права. Это тяжелый выбор, ведь ни я, ни Шон не сможем управлять владениями по обе стороны пролива одновременно. Но есть и другой путь. — И отец снова посмотрел на неподвижного Брана.

— Бран? — в смятении прошептала я. — Это… конечно, это невозможно.

— Подозреваю, — спокойно сказал Ибудан, — что для такого человека, как он, нет ничего невозможного и ничего невыполнимого. Разве не такая о нем идет молва?

— Да, но…

— Этот парень — сын моего родственника. Он там родился. Да, он избрал дурной путь, но он явно обладает и силой и необходимыми способностями. Так что готов поспорить, Херроуфилд уготован ему судьбой… и тебе тоже, Лиадан.

— Ему столько еще нужно осмыслить и принять… На него пока нельзя взваливать еще и это.

— Думаешь, он испугается вернуться туда, к истокам всех своих кошмаров? Как-то это не похоже на командира отряда, о котором подчиненные говорят с таким уважением, на человека, бестрепетно встречающего любой вызов. Не похоже на человека, которого ты так любишь, которому настолько доверяешь.

Я сглотнула. Его слова одновременно ужасали и восхищали меня. Они предлагали новое предназначение: светлое будущее. Но сначала нужно сбросить оковы прошлого.

— Отец, — сказала я, — теперь мне надо побыть одной, наедине с Браном. Альбатрос покажет тебе, где можно отдохнуть. Скажи мне только одно…

— Что, дочка?

— Быстро опиши мне Джона и Марджери. Какими они были до всех этих ужасных событий. Какой была жизнь у них и их сынишки.

— Джон считал, что Марджери — лучшее, что есть на этом свете. Величайшая драгоценность. Он увидел ее на ферме ее отца, она собирала мед. Он привез ее с собой на север. Они влюбились друг в друга с первого взгляда. Он был очень немногословным мужчиной, многие даже считали его нелюдимым. Но каждый раз, когда он смотрел на нее, в его глазах светилась любовь. Она сквозила в каждом их прикосновении. Первого ребенка она потеряла вскоре после рождения, они вместе оплакивали его. Потом родился Джонни и выжил. Как же Джон им гордился! Он совершенно не стыдился играть с малышом, подбрасывать его в воздух и снова ловить, а мальчишка визжал от восторга. Однажды в доме случился пожар. Я никогда не забуду, с какими глазами Джон мчался наверх спасать сына, и как на них смотрела Марджери, когда оба они вернулись невредимыми. Марджери очень любила малыша и заботилась о нем. Все считали, что он очень смышленый. Быстро начал ползать, легко пошел, рано заговорил. Марджери учила его считать. Выкладывала в ряд белые камешки на полу и играла с ним в игру: один, два, три… Ни одного ребенка в мире не растили с такой любовью, Лиадан.

— Спасибо, отец, — сказала я. — Думаю, именно это и вело его до сих пор сквозь тени. Сегодня я скажу ему это. А теперь иди.

— Этому парню невероятно повезло, как и мне, — тихо произнес отец. — Любовь такой женщины — бесценный дар. Надеюсь, он его ценит.

— Это наш общий дар, его и мой, — ответила я.

— Я расскажу тебе еще кое-что, а потом уйду, как ты просишь. Марджери сказала мне кое-что перед моим отъездом из Херроуфлда. Ее сын родился в день середины зимы, как раз перед восходом солнца. Я не просто так это запомнил. Она сказала: «Малыш, рожденный в середине зимы, приходит в этот мир в самый короткий день в году. И дни сразу начинают удлинняться. Поэтому ребенок, рожденный в середине зимы, всегда движется к свету, всю свою жизнь». Когда она это сказала, мальчик сидел у нее на руках. «Запомни это, Джонни», — сказала она. Сорча тоже родилась в середине зимы и если судить по ней, это маленькое предсказание абсолютно верно. Но, похоже, этот парень забыл о нем и ищет только тьмы.

— Похоже, что так. На поверхности. Однако глубоко в душе у него все еще горит огонек. И сегодня я его найду.

— Ты так в этом уверена?

— Третье правило воина. Никогда не сомневаться в себе. А теперь ступай, у меня мало времени.

— Лиадан…

— Что?

— В твоих устах все кажется так просто…

— Думаю, в этом мире все и устроено исключительно просто. Жизнь, смерть. Любовь, ненависть. Желание, удовлетворение. Магия. Вот, пожалуй, единственная сложная субстанция.

Он нахмурился.

— Ты пытаешься излечить его раны, добраться до него и каким-то образом изменить его впечатления о прошлом. Это опасно, Лиадан. Не ты ли сама говорила, что прошлое не перепишешь?

— Я знаю об опасностях. У меня есть против них оружие. Это любовь, отец. Я не пытаюсь стереть его раны так, словно их и не было. Я знаю, шрамы останутся навсегда. Я не могу выпрямить и выровнять его путь. Его дорога всегда будет кружить, извиваться, таить препятствия. Но я могу взять его за руку и идти с ним рядом.

 

Глава 31

Альбатрос затушил костер и прикрутил огонь в светильнике. Подозреваю, что они с отцом оба стояли на страже где-то поблизости, в темноте. Дрожа на осеннем ветру, я разулась, сняла платье, сорочку, белье. Потом скользнула под одеяло и легла рядом с Браном. С другой стороны к отцу теплым бочком прижимался Джонни. Тьма вокруг поглотила все — деревья и предметы. Исчезли верх и низ, право и лево. Неясно было, где стены — вдалеке или совсем рядом, — и сжимают со всех сторон.

«Ближе, — зашелестели древние голоса, — ближе». И я, как могла крепко, обняла Брана, прижалась к его обнаженному телу и обвила его руками. Я чувствовала, как бьется его сердце, я дышала с ним в такт. «Так-то лучше, — кажется, пророкотали голоса. — Не отстраняйся. Не отпускай. Сегодня ты — его единственный свет».

На этот раз я услышала его сразу, словно он ждал меня.

«Темно… как же темно!.. один, два, три… как же темно…»

«Сегодня новолуние. Такие ночи уже бывали. Но эта от них отличается. Сегодня с тобой буду я».

«… слишком темно… не могу… слишком долго…»

«Она сказала, что вернется за тобой, но она не могла прийти, Джонни. Она не могла прийти, хоть и желала этого больше всего на свете. Вместо нее за тобой пришла я. Ты когда-нибудь спрашивал, почему она не вернулась?»

У него заколотилось сердце, я начала гладить его кожу кончиками пальцев, успокаивая нас обоих. В его голове теснились темные видения: боль, горечь, разорванные, несвязные, перемешанные картины. Нож, кровь, крики, отпускающие его руки. Смерть. Утрата…

«Она так и не вернулась… так и не пришла…»

«Она любила тебя. Она жизнью пожертвовала за твою безопасность. Она не бросала тебя, Джонни».

«… я — ничтожество… отребье… сучий выкормыш… собственная мать отказалась от меня… только и место на помойке…»

«Все это ложь. Я покажу тебе. Возьми меня туда, Бран. Возьми меня в прошлое».

«Не было никакого прошлого. Она меня бросила. Сиди тихонечко, Джонни… тихо, как мышка, солнышко, что бы ты ни услышал… жди меня… Я приду к тебе как только смогу… Ее руки толкают меня вниз, вниз, в темноту. Ее руки отпускают меня. Захлопывают дверцы… Она так и не пришла. Вот и все. И ничего больше не было».

«Да, но ведь за тобой пришла я. Она не смогла, но она любила тебя, она хотела тебя спасти. Возьми меня за руку, Бран. Я здесь, совсем близко. Протяни мне руку».

Снаружи, за навесом, в неподвижном воздухе зашелестели деревья.

«… здесь так темно. Я тебя не вижу…»

«Возьми меня в прошлое. Давай, Бран, сделай это!»

«Я же сказал тебе, до этого ничего не было. Ее руки отпустили меня… вот и все».

«А кто научил тебя считать? Один, два, три и так далее, до десяти? Такой умный мальчик. Как твой собственный сын — всегда готов учиться, всегда жаждет приключений… Так кто выкладывал для тебя в ряд белые камушки и учил тебя счету?»

«Один, два, три, четыре… палец движется от камня к камню. Руки маленькие и изящные, чисто оттертые ногти… Я дохожу до десяти, она хлопает в ладоши. Я страшно горд собой, я смотрю вверх, а она улыбается. Ее волосы напоминают солнечный свет, глаза светятся. Хорошо, Джонни, молодец. Умница! Давай еще разок. Теперь мы поставим наших свинок в два ряда… вот так! Теперь фермер их посчитает: половина пойдет на рынок, половину он откормит на зиму. Сколько в этом ряду?.. один, два, три… но она ушла… она меня оставила…»

«Она никогда не оставила бы тебя добровольно. Она тебя спрятала, а потом отдала за тебя жизнь. Ты разве не слышал, что рассказывал мой отец? Твоя мать была необыкновенно храброй женщиной. Она хотела, чтобы ее маленький, рожденный посреди зимы сыночек выжил, вырос и жил в радости. Она мечтала, чтобы он всегда двигался к свету. А твой отец просто светился гордостью всякий раз, когда держал тебя на своих сильных руках… вспомни: ты летишь высоко, высоко в небо… выше и выше, и знаешь, что эти руки обязательно тебя поймают».

«… Я не могу… я…»

«Он всегда ловил тебя. Каждый раз. Глаза у него были серые и надежные, такие же, как и у тебя. И такие же честные. Возвращайся, Джонни. Возвращайся в прошлое».

«Улетели — прилетели. Улетели — прилетели. Сперва высоко в небо. Потом обратно, в его объятия. Он улыбается. Кудрявые волосы, обветренное лицо. В глазах — гордость. Я визжу от восторга. “Все, сынок, хватит? — улыбается он. — Ты меня совсем замучил… Ну давай, последний раз: улетели — прилетели". Потом меня обнимают руки. Теплые, сильные. Я кладу ему голову на плечо, у меня палец во рту. Мне хорошо. Спокойно».

Я почувствовала на щеке каплю, теплую в холодном ночном воздухе. Но плакала не я. Я не отважилась поднять голову и посмотреть. Не решилась отодвинуться от него, чтобы не разрушить нечто хрупкое, тонкое, как паутинка. Я глубоко вздохнула и почувствовала, как на меня наваливается крайняя, почти невыносимая усталость. Вокруг нас шумел лес: шелестели листья, хрустели ветки, журчала вода… казалось, даже камни стонут во мраке ночи.

— Помогите! — прошептала я в темноту. И начала напевать кусочек древней колыбельной, коротенький отрывок припева. И странный ветер поднялся над вершиной холма, освобождая могучий голос, глубокий звук на самом краю слышимости, древний зов, старше первых людей на земле. Он звенел из глубины холма, звучал из самых недр земли, дрожал, отражаясь от стоячих камней… на этот зов нельзя было не откликнуться.

«Выходи, воин! Тебя ждет новое задание, миссия длинною в жизнь, ее опасностям нет числа, награда за нее неизмерима. Выходи, докажи, что ты смел. Покажи нам истинную силу духа, как ты уже сделал однажды, много лет назад. Ведь сила ребенка и сила мужчины — одно. Ведь ребенок и мужчина — одно».

Зов умолк и шелест прекратился. Воцарилась глубокая тишина. Ждущая. От меня чего-то ожидали, чего-то большего, я это чувствовала. Бран лежал все так же неподвижно. С виду ничего не изменилось, разве что из глаз его мне на лицо медленно текли слезы, и я вместе с ним горевала о добрых людях, чья жизнь оборвалась так рано… горевала о несбывшемся. Я что-то должна была сделать, но я устала, так устала, что мне казалось, я могу заснуть навсегда, окруженная теплом мужа и сына… глубоким, невинным младенческим сном… но нет, я не должна этому поддаваться. Уже почти рассвело, а я еще не добралась до него, пока еще нет. Стояла полная тишина, только в моем мозгу кто-то тихо шептал: «Сделай это». Но что? Что?!! Раз уж его не разбудил этот древний, трубный глас, то что могу сказать и сделать я? Я предприняла все, что могла, а он даже не пошевелился. Отец сказал, что в моих устах все звучит очень просто. Но на самом деле все вовсе не просто, я в жизни не делала ничего сложнее… и все же, возможно, ответ и впрямь очень прост?

«Иди сюда, Джонни». Я мысленно протянула руку к ребенку, скорчившемуся в тесном, темном пространстве. Он не смотрел на меня, он закрывал глаза руками, словно закрываясь от света, мог стать невидимым. «Возьми меня за руку, Джонни. Здесь десять ступенек, видишь? Погоди-ка, а ты умеешь считать до десяти? Умеешь? Тогда мы будем подниматься и одновременно считать ступеньки. А когда мы дойдем до последней, ночь закончится. Возьми меня за руку, Джонни. Протяни руку чуть дальше. Да. Да, вот так. Молодчина. Теперь считай. Один, два, три… четыре, пять… отлично… шесть, семь… осталось совсем немного… у тебя все получится… девять…. десять… Молодец, любимый!»

Моему голосу вторили глубокие, звучные голоса древних: «Хорошо. Хорошо». Потом усталость внезапно затопила меня с головой. Я впала в глубокое забытье и видела прекрасный сон, будто я лежу рядом с Браном, чувствую у себя на щеке его соленые слезы, а он потягивается, обнимает меня, касается губами моего виска и наконец-то приходит в себя. Во сне я обвила его шею руками, почувствовала, как его тело рядом с моим наливается силой, и сказала, что люблю его, а он ответил — да, я знаю.

Я внезапно проснулась, и оказалось, что уже совсем светло. Не как бывает на заре, а позже, гораздо позже, поздним солнечным утром. Как я могла позволить себе уснуть? Как я могла?! Я протянула руку и коснулась спящего сына, свернувшегося калачиком под своим одеяльцем. Я что, не просыпаясь, покормила его и провалилась обратно? Как я могла? Я пошарила дальше. Бран исчез. У меня пересохло в горле, сердце словно сжала ледяная рука. Он не мог просто так проснуться и встать. После стольких дней без воды и пищи это невозможно, он слишком ослаб. А это значит… это значит только одно… Я села и запоздало вспомнила, что на мне ничего нет. Я потянулась к краю тюфяка, где я вчера бросила платье. У меня дрожали руки. Я не могла найти ни платья, ни сорочки. Только старую рубаху, длиной мне по колено. Я натянула ее через голову и вылетела из-под навеса. У раздутого костра сидело трое: Альбатрос, Змей и мой отец. Они одновременно повернулись ко мне.

— Где… что?.. — только и смогла вымолвить я.

Отец быстро понял, что со мной творится, встал, взял меня за руки и успокаивающе заговорил:

— Все хорошо, Лиадан. Дыши глубже. Он проснулся. Он в здравом уме. Дочка, ты бледная, как привидение. Присядь ненадолго.

— Я… я… где?..

— Недалеко, он под присмотром. Садись вот сюда. — Альбатрос мотнул головой в сторону дальнего конца пруда, далеко от пещеры.

— Он не позволил тебя будить, — извиняющимся тоном вставил Змей. — Как мы и думали, наш командир не в самом радужном настроении. Но жив. У тебя все получилось.

— Он просто встал и ушел?! — я никак не могла в это поверить. Он же был на краю могилы. Я, без сомнения, сплю и вижу сон. Очень жестокий сон. — Да ему же нельзя вставать! Как вы могли позволить ему?..

— А он не спрашивал. Он нам чуть головы не поотрывал. Но он вволю напился, и кроме того, как я уже говорил, за ним присматривают. Ему сейчас стоит побыть одному.

— Соблазнительный костюмчик, — заметил Альбатрос, оглядывая меня с головы до ног.

Я покраснела.

— Где моя одежда?

— Ее приводят в порядок. Мы найдем для тебя что-нибудь чистое. Тебе нужно во что-то одеться.

— Я должна идти. Должна.

— Может, не сейчас, — попробовал возразить Альбатрос. — Он оставил четкие указания. Он хочет побыть один. Может, позже.

Отец откашлялся.

— Я немного поговорил с ним, Лиадан. Я все ему рассказал, как ты и просила. Возможно, тебе стоит последовать совету этих людей и дать ему некоторое время.

— Мне так не кажется, — ответила я и пошла прочь, мимо берез. Как была, босая, в рубахе с чужого плеча. Вниз с холма, к серверному концу пруда, где когда-то давно упало большое дерево. Теперь его мощный ствол порос мхом, а трещины и щели давали приют мириадам крохотных существ.

Думаю, я до конца не верила им, пока не увидела его своими глазами. Он сидел на камнях за деревом спиной ко мне с непередаваемым, лишь ему присущим упрямым разворотом плеч. На нем была его старая одежда неопределенного цвета, но теперь она висела на нем мешком. Он смотрел вниз, без устали крутя в руках серебряную подвеску. Как же мне хотелось помчаться к нему, обнять руками за шею, чтобы удостовериться, что он не плод моего воображения, а живой человек. Но я двигалась осторожно, бесшумно ступая босыми ногами. И все же мой любимый был лучшим в своем деле. Он заговорил, не оборачиваясь, и я замерла в десяти шагах от него. Голос у него был напряженный и невыразительный.

— Твой отец уезжает сегодня утром. Ты должна собраться и уехать с ним вместе. Так для тебя будет лучше. Лучше для ребенка. Здесь тебе делать нечего.

Мне понадобилась вся сила моей воли, чтобы не разреветься, чтобы не дать ему возможности вновь сказать мне, что женщины плачут, когда им это выгодно, исключительно чтобы получить желаемое. Мне потребовалось все мое самообладание, чтобы не подойти, не врезать ему по физиономии и не заявить, что мне, возможно, и не требуется его благодарность, но я все же не заслужила, чтобы меня этак походя отправляли прочь, как ненужную больше служанку. Я многому научилась с момента нашей встречи. Я поняла, что к сторожкой, сложной добыче нужно приближаться медленно и терпеливо.

— Помнится, ты как-то сказал мне, — заговорила я, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал ровно, — … сказал, что не станешь мне лгать. Мой отец, случайно, не упоминал об обещании, которое как-то дал мне?

Он долго молчал перед тем, как ответить.

— Не осложняй для нас обоих то, что и так сложно, Лиадан, — сказал он, а я подошла так близко, что увидела, как дрожат его руки, сжимающие подвеску.

— Так рассказал, или нет?

— Да.

— Отлично. Значит, ты знаешь, что выбор за мной, а не за моим отцом.

— Да какой тут может быть выбор? Оставить меня велит простой здравый смысл. Какое будущее может быть у… у…

Я встала прямо перед ним, в трех шагах. На этот раз, если кто и нарушит устав, это буду не я.

— Посмотри на меня, Бран, — попросила я. — Посмотри мне в глаза и скажи, что действительно хочешь, чтобы я уехала. Скажи мне правду.

Но он смотрел вниз, на свои руки, и не поднимал глаз.

— Ты, похоже, и впрямь считаешь меня слабым, — пробормотал он. — После такого я лишусь всяческого уважения.

И, несмотря на все его усилия, на его изрисованной щеке заблестела мокрая дорожка.

— Я бы хотела осушить эти слезы, — тихо проговорила я. — Я хотела бы утешить тебя, но не знаю, как.

На секунду, на один удар сердца, воцарилось молчание. Казалось, все вокруг затаили дыхание — и деревья и камни, даже ветер. А потом он слепо потянулся ко мне, схватил мою руку и притянул меня к себе. Я стояла, прижимаясь грудью к его голове, обнимая его за плечи, а он выплакивал наконец все те слезы, что так долго копились у него внутри.

-Ну, ну, Бран, все хорошо. Теперь все будет в порядке. Плачь, сердце мое.

Много ли времени прошло, или мало — кто знает? Нас никто не тревожил, березы вокруг молчали, а солнце карабкалось все выше в холодное осеннее небо. Мужчина тоже вполне может плакать, это не страшно. Особенно, когда за спиной восемнадцать лет горечи и печали, особенно, когда нашел наконец правду, после долгого и трудного путешествия. В конце концов, слезы все же иссякли, я отерла ему лицо уголком своего не вполне приличного одеяния и сказала, скорее сурово:

— Тебе вообще полагается лежать в постели. Ты хоть что-нибудь ел сегодня утром или только командовал?

Я села рядом с ним на камни. Близко-близко, бок о бок.

— Получилось воистину чудесное пробуждение, — дрожащим голосом произнес он. — Я просыпаюсь, а рядом лежишь ты, и между нами ни единого клочка ткани. Чудесно и одновременно жутко досадно, я ведь был так слаб, что ничего не мог делать, только смотреть. Даже сейчас я едва могу поднять руку, чтобы обнять тебя, не говоря уж о том, чтобы воспользоваться преимуществами твоего любопытного костюма. Подозреваю, что под ним у тебя немного надето.

— А! — ответила я, чувствуя, что краснею. — К тебе возвращается чувство юмора. Мне это нравится. Но у нас еще будут и другие рассветы.

— Да как они могут быть, Лиадан? Как мы можем быть вместе. Ты не можешь жить одна среди мужчин, передвигаться тайком, постоянно оглядываться, убегать, скрываться. Я никогда не подвергну ни тебя, ни его подобному риску. Решение совершенно не зависит от того, чего хотим мы с тобой. В первую очередь нужно думать о твоей безопасности. Да и вообще… как ты можешь быть со мной после всего этого? Я позволил этому… человеку схватить себя. Я допустил, чтобы Альбатроса искалечили, чтобы ты и мой сын подвергались совершенно непоребному обращению. А теперь я и вовсе превратился в дрожащее, льющее слезы подобие мужчины. Что ты обо мне подумаешь?

— Я не изменила своего мнения о тебе, — уверенно сказала я.

— Да о чем ты, Лиадан? — он все так же смотрел в землю и не поднимал глаз.

Я соскользнула с камня, на котором мы сидели, и опустилась перед ним на колени, теперь он просто не мог не смотреть на меня. Я взяла его руки в свои, теперь мы вдвоем держали и защищали серебряную подвеску.

— Помнишь, — тихо проговорила я, — давно, еще в Семиводье, ты спрашивал, чего я хочу для себя самой? Я тогда ответила, что ты еще не готов это услышать. Думаешь, сейчас ты готов? Что ты помнишь из того, что здесь происходило?

— Достаточно. Достаточно, чтобы знать, что мы совершили путешествие длиной во много лет. Достаточно, чтобы понимать, что ты все время была рядом со мной. Именно поэтому мне так тяжело. Я должен приказать тебе убираться, должен покончить с этим раз и навсегда. Я точно знаю, что это правильно. Но… оказывается, на этот раз я просто не могу тебя отпустить. Я держу в руках доказательство любви моей матери и знаю, что любовь сильнее смерти. Что сердце отдают раз и навсегда.

Я кивнула, едва сдерживая слезы.

— Она спрятала все самое дорогое. Эту подвеску и то, что осталось от тех, кого она любила. Сумочку, расшитую символами ее рода, ее родины. И маленького сына. Она отдала за тебя жизнь. А Джон отдал свою жизнь на службе у своего друга и соратника. Это правда.

Он сухо кивнул.

— Я очень многого не понимал. Я до сих пор не считаю Хью из Херроуфилда героем, но думаю, он все же не лишен некоторых достоинств. Он был со мной исключительно честен. Это вызывает уважение. Он гораздо больше похож на тебя, чем мне казалось раньше.

— О его честности знают все.

— Лиадан.

Я посмотрела ему в глаза. Лицо у него было бледным как мел, осунувшимся, изможденным. Но в глазах горело нечто совершенно иное. Голод.

— Я еще не дала ответа? Еще не сказала, чего я хочу? Мне нужно обязательно произнести это вслух, Бран?

Он молча кивнул.

— Я уже говорила, что мое мнение о тебе не изменилось с тех пор, как ты пришел ко мне в Семиводье, и мы на время едва не забыли обо всем вокруг. Все произошедшее в последнее время — просто часть нашего с тобой пути. Мы вместе страдаем, терпим, меняемся и снова идем вперед, рука об руку. Я считаю тебя неимоверно сильным, иногда чересчур сильным, себе во вред. Я вижу в тебе вождя, человека способного видеть будущее и дерзать ради его воплощения. Я вижу мужчину, который до сих пор боится любви и смеха, но теперь, узнав правду о себе, учится и тому и другому. Я вижу единственного мужчину, которого хочу назвать своим мужем и отцом своих детей. Ты, и никто другой, Бран.

Он поднял руку и погладил меня по щеке. Очень осторожно, словно теперь, когда все так изменилось, ему нужно снова этому учиться.

— Это… это предложение руки и сердца? — спросил он, и в уголках его рта затеплилась слабая улыбка — впервые со дня нашего знакомства.

— Думаю, да, — ответила я и снова покраснела. — Как видишь, я делаю его как следует, стоя на коленях.

— Хммм… Однако мне кажется, что предлагаемый тобой брак — это союз равных.

— Вне всякого сомнения.

— Я не в силах это произнести. Я просто не могу заставить себя отказаться. И все же… ну как я могу принять твое предложение. Ты просишь невозможного. — Он снова помрачнел. — Ты просишь меня обречь тех, кого я люблю, на жизнь, в которой нет ничего кроме опасностей и бегства. Как я могу на это пойти?

— А! — сказала я. — Я бы не стала пока тебе этого рассказывать, но, похоже, у меня нет выбора. Для тебя… для нас… кажется, есть место. В Британии в Херроуфилде. Место и дело. Так, по крайней мере, говорит отец. Его брат не в силах удерживать власть над своими землями. Эдвин Нортвуд пристально следит за ним, надеясь расширить свои владения. Отец не может вернуться туда, чтобы прийти на помощь брату, а вот ты вполне можешь туда поехать. Не обязательно прямо сейчас, но это возможно, и над этим стоит подумать. Там земли твоего отца, Бран, там люди твоего отца. Ты как-то упрекал лорда Хью за то, что он следовал зову сердца и отвернулся от Херроуфилда. Теперь он дает тебе возможность сделать то, чего он не может сам: помочь Саймону собрать свои силы и вновь объединить своих людей.

Воцарилось долгое молчание, и я начала жалеть о своих словах. Наверное, я поторопилась. Наверное, надо было подождать с такими новостями.

— Хью из Херроуфилда доверит мне это дело? — тихо спросил Бран.

Я посмотрела ему в глаза. Ошибки быть не могло, в них засиял новый свет — такой дают надежда и цель в жизни.

— Он доверяет сыну Джона, — ответила я. — А со временем, когда ты покажешь себя, люди Херроуфилда тоже в тебя поверят.

— И ты на это готова? Ты поедешь со мной аж в Британию? Станешь жить вдали от семьи, среди чужих?

— Я не окажусь вдали от семьи, Бран. Мой дом везде, где мы будем втроем. И ты кое о чем забыл. Во мне течет кровь бриттов. Саймон из Херроуфилда — мой дядя, эти люди мои не меньше, чем твои.

Он слегка кивнул и крепче сжал мою руку.

— Поверить не могу. И все-таки верю. Уже прикидываю, что там можно сделать и как этого добиться. Я боюсь туда возвращаться, для меня это место ужаса и тьмы. И все же мне не терпится вернуться и все исправить. Не терпится доказать то, что раньше казалось мне немыслимым — что я могу стать достойным сыном своего отца.

От этих слов мне захотелось плакать. Я все еще чувствовала невероятную усталость после минувшей ночи и от того, что ситуация вокруг менялась быстрее, чем я могла уследить.

— А ребята? — неожиданно спросил Бран. — Что будет с моими людьми? Куда они денутся? Я не могу оставить их просто так, без места и цели в жизни.

— Знаешь, — ответила я, — может статься так, что они могут гораздо больше, чем ты себе представляешь. Пошли к костру. Ты можешь стоять? А идти с моей помощью? Отлично. Обопрись на мое плечо. Давай, опирайся. Никто не ждет от тебя сверхчеловеческой выносливости, разве что, ты сам. Одна эта рана на голове иного уложила бы в могилу. Ты много дней голодал, и на тебе нет живого места. Я хочу, чтобы ты попил и поел немного овсянки. У твоих людей есть для тебя предложение, интересное и способное стать ответом на твои сомнения. Они очень преданно оберегали своего командира, Бран. Возможно, тебе удастся сказать им пару слов благодарности. И еще я должна попрощаться с отцом, дома в нем очень нуждаются. Позже мы поговорим с ним обо всем этом подробнее.

— Я… — он, шатаясь, поднялся на ноги. Лицо бледное — призрак, да и только.

— Пойдем, сердце мое. Обопрись на меня, мы пройдем этот путь вместе.

 

Глава 32

Они отлично знали своего командира. Ни Альбатрос, ни Змей — никто не вскочил и не предложил нам помощь, когда мы медленно и осторожно пробирались к огню. Никто не стал суетиться и отпускать замечания. Но для нас мгновенно освободилось место, из ниоткуда появились вода, эль и овсянка в глиняных мисках. Отец все еще сидел у огня, но по всему было видно, что он готов отправиться в путь.

— Я так понимаю, вы хотите мне что-то рассказать, — сердито хмурясь, произнес Бран, как только уселся.

Вокруг нас собрались, по-моему, все его люди, кроме, разве что, дозорных. Воздух был пропитан напряженным ожиданием, но оно тотчас пропало, как только к костру подошел Крыса с моим хнычущим сыном на руках.

— Наверное, вам лучше поговорить без меня, — сказала я, принимая малыша на руки и вставая. — Мне кажется, это сугубо мужское дело.

— Ты здесь своя, — тихо возразил Бран. — Мы подождем. — Он обернулся на Альбатроса со все еще перевязанными руками. На Змея, разрисованное лицо которого побледнело от множества бессонных ночей. На Выдру и Паука, только что вернувшихся с задания. На высокого, мрачного Волка и на юного Крысу, охранявшего самое маленькое, самое драгоценное достояние отряда. — Мне надо кое-что сказать вам, — начал он.

Я сидела под навесом, кормила Джонни, разглядывала мужчин и надеялась, что они не станут говорить об Эамоне и о том, что он сотворил. Я видела, что отец все еще не знает правды, и знала, что ему лучше оставаться в неведении. Равновесие между союзниками теперь станет очень хрупким, мне необходимо поскорее рассказать Брану, на какую сделку пришлось пойти, чтобы добиться его освобождения.

Джонни скоро наелся и заворочался у меня на коленях, готовый к новым приключениям. Я положила его на землю и заметила, что его одежда со времен отъезда из Семиводья несколько видоизменилась. Прошла пора чистых штанишек и рубашечек. Казалось, со дня нашего отъезда из дома прошло так много времени, что целый мир успел измениться. Кто-то, видимо, недавно здорово поработал иголкой, и теперь Джонни щеголял в курточке из оленьей кожи и мягких кожаных ботиночках, аккуратно сшитых тонким кожаным шнурком. Под курточку была поддета туника в синюю, коричневую и ярко-красную полоску, закрывавшая его ноги до ботинок. Отличная, тонкая ткань. Чтобы создать этот маленький шедевр, кто-то наверняка пожертвовал собственной одеждой. Джонни пополз прочь из-под навеса, я взяла его на руки и пошла к костру.

— Давай, я побуду с ним немного, — сказал отец, когда я подошла. — Думаю, вам вряд ли хочется, чтобы я слышал о ваших планах.

— По-моему, тебе стоит остаться, — я бросила вопросительный взгляд на Брана. — Если задуманный план начнет осуществляться, нам потребуется участие брата, а значит и твое тоже. Так что тебе следует все знать.

— Она права, — вмешался Альбатрос. — Либо с помощью Семиводья у нас все получится, либо останется как есть. А потому ему можно спокойно все рассказать.

— Мне все это не нравится, — заявил Бран. — Давайте, выкладывайте. — Он говорил жестко, но когда я села рядом и тихонько взяла его за руку, то почувствовала, что он дрожит, и поняла, каких усилий ему стоит так говорить и выглядеть. Нахмуренные брови словно заявляли: «Я — Крашеный. Кто считает меня слабаком, тому не поздоровится».

И они ему все рассказали. Они выложили ему свой план, и мой отец сидел тут же, на земле, и слушал, играя с внуком в какую-то игру с палочками и листьями. Сидящие возле костра говорили один за другим. Их речь была хорошо отрепетирована. Основные идеи плана изложил Альбатрос. Потом Змей добавил несколько деталей. Они не взывали к чувствам. Ни слова о женщинах, о том, чтобы осесть… Только разумные доводы: возможные заработки и преимущества, вероятные проблемы и пути их решения. После заговорил Выдра. Он мог узнать о плане только после своего возвращения в лагерь, но в его голове уже сложилась довольно ясная картина: где брать деньги, как использовать моего брата и каким образом после вычета расходов поделить прибыль на всех участников. Да еще и как вернуть Шону его вложения: серебром, скотиной и услугами.

Бран не произнес ни слова, по выражению его лица нельзя было прочесть ничего. Что же до отца… хорошо, что он сидел немного в стороне и глядел на Джонни, потому что я отлично видела, как он поражен услышанным и сколько усилий ему приходится прилагать, чтобы молчать.

— А еще надо подумать о жилье, — это пришла очередь огромного Волка, обычно очень немногословного человека. — Мне говорили, там на острове имеется жалкая парочка пастбищ да стенки, чтобы овцы не забредали на скалы. Нам понадобится кое-что еще. Простые, низкие жилища, защита от плохой погоды. Я кое-что умею, по части строительства. Могу и других научить. Вот так мы все это и организуем… — он сел на корточки и начал чертить палочкой по земле, а все внимательно следили за ним, — … соломенные снопы… двор для упражнений…

Я снова почувствовала усталость и, не задумываясь, положила голову на плечо Брана. Он сжал мою руку, а я поймала на себе взгляд отца. В нем уже сгущалась тень грядущего расставания.

Наконец все высказались. Воцарилось молчание, казалось, никто не хотел говорить первым. Тишину нарушил Ибудан.

— Вы хотите, чтобы я изложил это… предложение… моему сыну, когда вернусь в Семиводье? Думаю, вы знаете, что Шон только недавно стал лордом и несет неимоверно тяжкий для своего возраста груз?

Бран кивнул.

— Лорд Лайам был сильным и мудрым вождем, вам, несомненно, будет его не хватать. Но со временем, твой сын превзойдет его. Он дальновиден. Тебе нет нужды говорить с ним об этом. Сначала я сам должен все обдумать. Если решу, что дело стоящее, назначу с ним встречу. К тому же у меня для Шона есть информация, он давно ее ждет.

— Думается, эту твою информацию смогу передать и я, — предложил отец, правда безо всякого воодушевления.

Бран нахмурился.

— Подобными знаниями без крайней нужды лучше не делиться. Меньше риска, если сообщить напрямую нужному человеку. Придет время, и я встречусь с Шоном.

Кто-то тихо присвистнул. А Альбатрос недоверчиво произнес:

— Ты что, хочешь сказать, что все-таки выполнил свое задание? Ты добыл то, что обещал? И хранил свои знания в секрете, даже когда…

— Для Крашеного нет невыполнимых заданий, — быстро вмешалась я. — Удивительно, что вы этого еще не поняли.

— А теперь всем пора возвращаться к работе, — вставая, проговорил Змей. — Нам есть о чем подумать, есть что взвесить. Командир объявит нам о своем решении, когда будет готов. Ступайте, оседлайте Ибудану лошадь. Те, кто поедет с ним, пусть проверят оружие и припасы. Ему пора в путь.

— Давайте, — произнес Крыса, садясь на корточки перед моим отцом, — я его заберу. — Он поднял мальчика и тот доверчиво обнял его за шею.

Отец поднялся.

— Хорошо, — сказал он, несколько отстраненно и пальцами нежно погладил внука по щеке. Потом Крыса вприпрыжку побежал к лагерю, а его маленький друг весело визжал, в восторге подскакивая у него на руках. Все разошлись, кроме Альбатроса. Когда он поднялся, Бран взял его за руку. — Нет, останься.

И вот мы вчетвером сидели у костерка, и между нами витало столько невысказанных слов, что неясно было, с чего начинать. Наконец, Бран посмотрел на моего отца и тихо начал:

— Лиадан рассказала мне о твоем предложении относительно Херроуфилда. Думаю, там многое можно сделать. Вновь заключить союзы, обезопасить границы, упрочить оборону…

— Возможно, тебе понадобится время на раздумье, — осторожно ответил отец. — Подобная роль для тебя внове, так мне кажется. Но ты мой родственник, мой и Саймона, и у тебя есть право на наши владения, и безо всякого сомнения — выдающиеся способности.

— Мне нечего обдумывать, — возразил Бран. — Я принимаю вызов. Хочу, чтобы и Лиадан, и мой сын немедленно уехали подальше отсюда. Мы отправимся на север и, возможно, на некоторое время исчезнем. Моим людям необходимо время, чтобы устроиться на новом месте — будет нелегко. Как только разберемся с этим — отправимся в Херроуфилд. Лиадан, я и Джонни. Скажу тебе прямо: я соглашаюсь на это не ради лорда Хью, а ради моего отца с матерью и ради места, где я родился. Хочу кое с чем разобраться, перед тем как начать все с начала.

Голубые глаза отца оставались холодными. Но он кивнул, признавая силу характера Брана, и я видела, что отец одновременно и удивлен, и восхищен.

— Хорошо, — сказал он. — Я прослежу, чтобы Саймона потихоньку предупредили о наших намерениях. Новости его обрадуют. Меня несколько беспокоит ближайшее будущее. Я бы попросил тебя заботиться о моей дочери, охранять ее и моего внука, но, похоже, в данной ситуации это неуместно и бессмысленно.

Я почувствовала, как рука Брана напряглась, услышала, как он резко выдохнул.

— Это вполне уместно, отец, — сказала я. — Я уже говорила тебе, эти люди — мастера в подобных вещах. Ты ведь доверяешь моим суждениям, разве нет?

— Лиадан у нас в безопасности, — вставил Альбатрос. Он тоже рассердился. — Здесь ей гораздо безопаснее, чем у некоторых, так называемых друзей…

— Что ты имеешь в виду?

— Ничего, отец. Альбатрос просто хотел напомнить о способности этих людей незаметно перемещаться, избегать слежки и использовать необычные методы защиты. Не беспокойся за меня. Я никогда не думала, что придется уехать так далеко от Семиводья, но мой выбор верен. Иного не дано.

— Значит, ты отнимаешь у меня дочь, — заключил Ибудан, пристально глядя на Брана.

Серые глаза Брана спокойно встретили его взгляд.

— Я беру только то, что отдано мне добровольно, — ответил он.

— Тебе пора, — сказал Альбатрос. — Дорога неблизкая. Наши люди проводят тебя до границ Семиводья.

— В этом нет необходимости, — тон отца был холоден. — Не столь уж у меня преклонный возраст, чтобы не суметь защититься или обнаружить врага.

— Мы слышали об этом, — согласился Бран. — И все же, может возникнуть опасность, о которой ты можешь и не подозревать. Кто знает, что подстерегает одинокого странника? Мои люди тебя проводят.

— Я бы хотел поговорить с дочерью наедине, — без тени улыбки произнес Ибудан. — Если вы позволите.

Бран отпустил мою руку.

— Лиадан сама принимает решения, — сказал он. — Даже когда она станет моей женой, ничего не изменится.

Брови Альбатроса поползли вверх, но он промолчал.

Мы с отцом спустились к озеру. Он поднял с берега гладкий белый камешек, размахнулся, и тот заскакал по воде: раз, два, три…

— Как ты думаешь, у них получится? — спросил он. — Школа военного искусства? Дом для тех, кто вне закона?

— Это зависит от него. Он, без сомнения, все перекроит, исправит и улучшит, в соответствии с собственными идеями. Для него это совершенно новый путь, придется приноравливаться к невероятным изменениям.

— Ты нужна ему. Ты нужна им всем. Уж это-то мне совершенно ясно. Хотя твой выбор все еще шокирует меня. Думаю, я что-то проглядел, пока ты росла. Ты была так похожа на мать, во всем, и я не ожидал от тебя никаких сюрпризов. Никогда не верил, что ты уедешь из лесов. Но ведь и я сам когда-то сделал свой выбор, идущий вразрез со всеми существующими правилами. А ведь ты не только ее дочь, но и моя. Мысль, что ты когда-нибудь вернешься ко мне домой, в Херроуфилд, наполняет меня гордостью и надеждой. Хотел бы я посмотреть на физиономию брата, когда он увидит тебя!.. Понимаешь, я просто не могу представить себе Семиводья без тебя и твоей матери. Это… словно дом вдруг остался без сердца.

— Конор, без сомнения, согласится с тобой. Но сердце леса бьется, отец. Бьется сильно и неспешно. Чтобы сбить его с ритма потребуются гораздо более серьезные события.

— Я вот еще о чем беспокоюсь. Я чувствую вокруг нераскрытые тайны, слышу загадочные намеки, угадываю недосказанности. Меня это тревожит.

— Многое так и должно остаться недосказанным, отец. Я связана словом.

— Ты утверждала, что Ниав жива и находится в безопасном месте. Она моя дочь, Лиадан. Я уже говорил, что хочу исправить ошибки. Уверен, что эту ошибку исправить просто необходимо. Я был бы счастлив, если бы Ниав вернулась. Если ты знаешь, где она, ты обязана мне рассказать! Твоя мать очень хотела, чтобы мы исправили то, что натворили.

— Прости меня, — тихо проговорила я. — Я лишь примерно представляю, где она, но и этого тебе сказать не могу. Я точно знаю, что она в безопасности, о ней хорошо заботятся. Она больше не хочет нас видеть, отец. Она не хочет возвращаться.

— Значит, я потерял вас всех, — безо всякого выражения произнес он. — Ниав, Сорчу и тебя. И малыша тоже.

— Через несколько лет в Семиводье будет целый выводок малышей. И ты сможешь время от времени видеться со мной, да и с Джонни тоже, уж это-то я смогу устроить. Ты скоро окажешься очень занят, отец. Слишком занят, чтобы скорбеть и сожалеть. А теперь тебе надо ехать домой, к Шону и Эйслинг, им нужна твоя помощь. Вы втроем должны здорово поработать, чтобы Семиводье сохранило свои силы. Я сообщу о себе, как только смогу. И пожелай Шону удачи от моего имени.

— Конечно, солнышко.

— Отец?

— Что?

— Без твоей помощи у меня бы ничего не вышло. И как бы далеко я ни заехала, я всегда буду помнить, что я твоя дочь. И всегда буду этим гордиться.

И тут его позвали, он обнял меня, быстро и крепко, и ушел. Высокая рыжеволосая фигура стремительно удалялась в сторону лагеря, где его ждали люди с лошадьми. Я стояла и смотрела на гладкую серебристую поверхность озерца и вдруг увидела картинку, отражение в неподвижной воде. Прекрасного, белого лебедя. Он плыл, сложив крылья. Отражение без всякой связи с реальным миром, поскольку на самом деле на поверхности воды не было ничего, ни единой птицы не рассекало неподвижную гладь. Я моргнула и потерла глаза. Видение не исчезло. Снежно-белые перья, изящный изгиб шеи да глаза, бесцветные, словно ключевая вода, и глубокие… просто бездонные…

«Ты отлично со всем справилась, Лиадан! — услышала я голос дяди Финбара. — Ты стала настоящим мастером в своем искусстве, поздравляю!»

«Это ты мастер. Именно ты показал мне, как управлять этим даром».

«Я бы не смог сделать того, что совершила ты. Ты бросила вызов тьме и вырвала человека из объятий смерти. Твоя сила поражает. Твое мужество восхищает. Я с интересом буду следить за тем, как сложится твой… и его путь тоже. Не забывай меня, Лиадан. Я еще понадоблюсь тебе, позже. Я понадоблюсь мальчику».

Мне вдруг стало холодно. «Что ты имеешь в виду? Ты что-то видел?»

Но перевернутое изображение лебедя рассыпалось и исчезло.

Через три дня после этого мы были готовы к отъезду. Мне приходилось быть очень твердой и настаивать на том, чтобы Бран регулярно ел и спал. Позволь я ему поступать по-своему, он бы попытался сразу же вернуться к обычному для него режиму, и результат оказался бы плачевным. Тем не менее, он не терял ни секунды. Даже вынужденный лечь отдыхать, он продолжал планировать, приказывать и рвался вскочить и действовать. По ночам, несмотря на все свои желания, я спала отдельно от него, деля постель из папоротника с сыном. Бран ни словом не обмолвился о таком положении дел. В ту недавнюю, решающую ночь я вела себя смело, достаточно смело, чтобы скинуть с себя все и согреть его теплом собственного нагого тела. Теперь же я чувствовала смущение, наши отношения все еще оставались новыми и слишком хрупкими, а вокруг постоянно сновала толпа мужчин. Да и вообще, мне казалось, что кое что может подождать, пока к нему действительно не вернутся силы.

А планы, тем временем, обретали форму. Мужчинам предстояло разделиться на три группы. Впереди их ждала работа. Группа Выдры готовилась к поездке на юг с неизвестным мне заданием. Группа Змея собиралась на северо-запад, к Тирконнеллу. Наша собственная команда направлялась прямо на север, к тому самому острову, чтобы еще раз все осмотреть, прежде чем принять окончательное решение. Волк оценит, насколько сложно доставлять туда строительные материалы. Альбатрос посмотрит, чем там вокруг живут люди, просчитает, какой прием ожидает подобное предприятие в тех краях. В назначенное время с нами встретятся и все остальные, и вот тогда окончательно решится будущее отряда. Бран сообщил людям, что не собирается принимать поспешных решений. Слишком уж много поставлено на кон.

Мне понадобились неимоверные усилия, чтобы отговорить его мчаться на юг и искать мщения, как только он окреп настолько, что мог ехать верхом. Пришлось объяснить, какое соглашение я заключила, чтобы вызволить его и Альбатроса из Шии Ду. И что пообещала заплатить за их свободу молчанием.

— Обещания, данные такому человеку, ничего не значат, — процедил он. — За то, что он с тобой сделал, смерть — слишком легкое наказание. Если я с ним не разберусь, это сделают твой отец, или брат, как только обо всем узнают.

— Они не узнают, — заверила я. — Ни от меня, ни от тебя, ни от Альбатроса, и вообще ни от кого из твоих. Эту историю нельзя рассказывать до конца. Я дала Эамону слово, что мы будем молчать, и дала его не без причины. Он, может быть, и предатель, возможно, желания, страсть и жажда власти не дают ему отличить добро от зла. Но он сильный вождь, это все знают. Он богатый, влиятельный и умный. И у него пока еще нет наследников. Если Эамона не станет, разразится борьба за его владения, а это посеет вражду между союзниками. Шеймус Рыжебородый уже стар, а его наследник еще совсем малыш. Охотники забрать все себе слетятся отовсюду. И начнется кровавая бойня. Уж лучше пусть Эамон остается. Надо просто следить за ним. — Я не стала рассказывать ему о самых черных своих опасениях. Я ведь помнила и предостережения Дивного народа, и слова самого Киарана. Где-то за лесом существует некто, готовый на все, лишь бы мой сын не вырос. Некто, по собственным причинам, не желающий, чтобы пророчество исполнялось. Я видела, какими глазами Бран смотрел на своего сына — спящего или высоко сидящего на плечах у Крысы и с живым любопытством озирающего окрестности. Я видела, как суровые черты Брана освещаются любовью и изумлением, и я просто не могла рассказать ему всего.

— Эамону Черному нельзя доверять, — нахмурившись, заявил он. — В любой момент он запросто может обратиться против твоего брата, разве нет?

Я улыбнулась.

— Не думаю. Весной брат женится на сестре Эамона. Я позаботилась, чтобы это наверняка произошло. Кроме того, Эамон знает, что я за ним слежу. Моей ставкой в тех переговорах было наше с тобой молчание.

— Ясно, — медленно проговорил Бран. — Ты опасная женщина, Лиадан, очень тонкий стратег. Но меня все это бесит. Всю жизнь у меня будут чесаться руки придушить этого мерзавца. Если мы с ним когда-нибудь встретимся лицом к лицу, я не знаю, что с ним сделаю.

— Там, куда мы едем, ты будешь слишком занят, чтобы задумываться над этим хотя бы минуту, — ответила я.

— Так ты считаешь, что мы все же дадим ход этому плану?

— Ну, я же знаю, что ты не сможешь лишить ребят их мечты. — Он посмотрел на меня, и на его губах снова мелькнула слабая тень улыбки.

— Похоже, ты видишь меня насквозь. Достаточно мне было рассмотреть, как горят их глаза, послушать, какой надеждой полны их голоса, и я сразу понял, что выбор уже сделан. Но не мог же я сказать им это сразу! Они бы сочли меня слабаком. Кроме того, ожидание послужит отличной проверкой. Оно заставит их продумать все детали, выявить сильные и слабые стороны плана, поразмыслить над тем, как решать возможные проблемы…

— Знаю, — ответила я.

С ближайшим будущим все было ясно, до нашего отъезда остался один день. Стояло утро, старые березы под бледным небом окончательно сбросили листья. Было холодно и ясно. Если нам повезет, мы быстро доберемся до места, несмотря на малыша. Этот день предстояло посвятить последнему совещанию командиров групп, упаковке вещей и уничтожению всяких следов нашего здесь присутствия. Как только план начнет претворяться в жизнь, все изменится. Мужчинам придется привыкать к нормальным постелям, к женским лицам у своих очагов, к оседлой жизни. Прекратятся погони и вечные переезды. Для многих это будет тяжело… впрочем, не так уж и тяжело, если поразмыслить. Я вспомнила о женщине Эвана, о Бидди с ее двумя сыновьями. Возможно, она до сих пор ждет, что ее милый вернется к ней. По рассказам она казалась мне сильной и способной. Им понадобятся такие, как она. Думаю, позже я об этом упомяну.

Я села у озерца с Джонни на коленях и задумалась, бросая камешки в воду. Джонни нравилось, как они булькают, он тихо сидел и наблюдал. За моей спиной разгоралось обычное организованное утреннее оживление. Странно было сознавать, что завтра я навсегда уеду отсюда, а если и вернусь, то только как гостья. Что скоро я стану жить в родовом замке моего отца и растить сына среди бриттов. Я надеялась, что мама не сочтет это предательством. Я надеялась, что Дивный Народ ошибся относительно того, что это может за собой повлечь.

«Уезжайте немедленно».

Древний голос поразил меня. Я не ждала, что древние снова заговорят со мной — теперь, когда Бран спасен и наш путь ясен.

«Мы и так уезжаем, — мысленно ответила я. — Завтра утром. Мы не вернемся».

«Уезжайте немедленно. Сейчас же», — голос был глубоким, как всегда неторопливым, но теперь в нем звучало предостережение.

«Немедленно? Вы хотите сказать — прямо сейчас, сию минуту? Но почему?»

Наверное, глупо было спрашивать. В ту же секунду на меня накатил Дар, и я увидела юного воина в пылу битвы, и принимала его за Брана, пока не разглядела, что лицо у него чистое, ни одного рисунка, кроме тонких линий над бровью и вокруг одного глаза — легчайший намек на маску ворона. Он был ранен. Я видела, как он бледен, слышала его хриплое дыхание. Он сделал стремительный выпад, его противник яростно рванулся вперед, и по глазам юноши я сразу поняла: удар смертелен. Глаза у него были серые, спокойные, во взгляде не было страха. Я крепко сжала малыша на своих коленях, он протестующе закричал. Видение изменилось, я увидела, как плачет девушка, как все ее тело сотрясается от рыданий, а руки закрывают лицо, словно в бессильной попытке сдержать горе. У нее были огненные, вьющиеся волосы и молочно-белая кожа. Пока она выплакивала свое горе, вокруг разгорелся огонь, жадными языками поглощающий все вокруг, и у меня возникло странное впечатление, что чем громче она плачет, тем выше вздымается пламя. А потом видение внезапно исчезло.

«Уезжайте немедленно», — повторил голос и смолк.

От подобных предостережений отмахиваться нельзя. Я нашла Брана, и рассказала ему. Я не сказала всего, что видела, просто сообщила, что меня посещал Дар и что выезжать надо прямо сейчас. Годы подготовки не прошли даром. Солнце еще не начало клониться к закату, а мы уже покинули то место, разъехались в трех направлениях, тихо и организованно. Группа, в которой находилась я, направилась тайными тропами на север. Мы остановились, когда стемнело. Бран настаивал, что нам с ребенком необходимо поспать. Мы встали лагерем под защитой скал на склоне холма. Я покормила Джонни, Бран и Волк ушли в дозор. Крыса разжег костер и приготовил еду. Альбатрос занялся лошадьми, несмотря на руки он отстоял право на выполнение своей части работы.

Через некоторое время Бран вернулся и присел передо мной на корточки. Джонни закончил ужин. Я держала его у плеча и ждала, пока он уснет.

— Прости меня, — прошептала я, — я нарушила тебе все планы. Мы, наверное, могли задержаться еще на день. Дар не всегда показывает правду, да и голоса могут вводить в заблуждение.

— А может и нет, — голос Брана звучал как-то странно. — Иди сюда, я хочу тебе кое-что показать.

Я вскарабкалась за ним следом на скалу, откуда открывался отличный вид назад, на юг. Днем, — подумала я, — отсюда, похоже, видно очень далеко, до самого Семиводья. Теперь же вокруг было темно, только в одном месте, на расстоянии меньше дневного перехода от нас, полыхал огромный пожар.

— Не правда ли удивительно? — проговорил Бран. — Думаешь, там просто ударила молния? А небо-то чистое, ни ветерка, ни облачка! И недавно шел дождь, а ты же знаешь, что деревья, кусты и трава загораются так быстро и жарко только в страшную засуху. Теперь посмотри внимательнее: видишь, как движется пожар, пожирая все на своем пути? А ведь ночь совершенно безветренная! Странно, правда?

— Это ведь там, да? — дрожа, прошептала я. — В том месте, где мы стояли?

Бран обнял меня. Очень осторожно, как будто все еще не мог поверить, что может себе это позволить.

— Если бы не ты, мы все бы сгорели, — заметил он. — У тебя очень могущественный дар. Однажды ты видела мою смерть. Помнишь?

— Да.

— Похоже, ты смогла ее предотвратить. Ты отогнала смерть. Изменила судьбу. Меня мало что пугает, Лиадан. Я приучил себя смотреть в лицо неизбежному. Но теперь мне страшно.

— Меня это тоже пугает. Это делает меня открытой… разнообразным влияниям. Голосам, которые я предпочла бы не слышать, противоречивым видениям. Очень сложно понять, когда стоит следовать им, а когда необходимо идти собственным путем. И все же я не смогла бы обойтись без этого дара. Без него я не сумела бы тебя вернуть.

Он не ответил. Молчание продолжалось так долго, что я начала беспокоиться.

— Бран? — тихо позвала я.

— Я вот думаю… — неуверенно проговорил он, — … я подумал… может, ты… может, ты жалеешь? Передумала, или что-то в этом роде. Ну, то есть, теперь, когда ты увидела… когда ты все обо мне знаешь… все мои секреты… Я ведь не тот, за кого ты меня принимала. И я подумал, что, наверное… — Он явно не находил слов.

— Что? — Его слова поразили меня. — С чего ты взял, будто я изменила свое отношение к тебе и стала любить тебя хоть на капельку меньше из-за того, что узнала? Я же говорила: ты — единственный в мире мужчина, которого мне хочется видеть рядом с собой. Говорила, что так было и так будет, и ничто этого не изменит. Кажется, я не могла сказать яснее!

— Тогда… — он снова остановился.

— Что «тогда», сердце мое?

— Тогда почему ты… — Он говорил так тихо, я еле его слышала. — Почему ты решила спать отдельно, почему после той ночи ты ложишься одна… после самой длинной в моей жизни ночи, когда я проснулся и увидел тебя рядом, и это было так прекрасно, что одним махом разрушило целое царство теней? Я безумно хочу снова пережить это мгновение, только на этот раз я бы тебя обнял, прикасался бы к тебе и… у меня нет для этого слов, Лиадан.

Наверное, даже к лучшему, что было так темно. Я плакала и смеялась одновременно, я с трудом могла придумать, что ему ответить.

— Да если бы я сейчас не держала на руках ребенка, — дрожащим голосом заговорила я, — я бы прямо сейчас показала тебе, как мое тело сгорает от тоски по тебе. Похоже, у тебя чересчур короткая память. Я-то вот помню один вечер на берегу озера в Семиводье, когда только вмешательство сына заставило нас опомниться. А в эти дни я просто щадила твое здоровье. Ты недавно был серьезно ранен. У тебя все еще полно шрамов и на теле, и в душе. Мне не хотелось… требовать больше, чем ты можешь…

Даже в темноте я почувствовала, как он сердито прищурился.

— Ты что, считала, что я ничего не могу? Так что ли?

— Я… ну, в общем, я… я в конце концов целительница, да и с точки зрения здравого смысла…

Он остановил меня поцелуем. Крепким, не оставляющим никаких сомнений поцелуем. Он оказался короче, чем мне бы хотелось. Между нами был Джонни, мы его чуть не раздавили.

— Лиадан?

— М-м-м-м?

— Ты придешь ко мне сегодня ночью?

Я почувствовала, что краснею.

— Весьма возможно, — ответила я.

Наверное, Богиня благоволила к нам. Кто-то явно заботился о нас той ночью, поскольку Джонни спал, не просыпаясь, до самого утра, а остальные исчезли, отправились куда-то в дозор, и мы совершенно их не слышали — ни шепота, ни шороха. А мы с моим любимым лежали, обнявшись, под скальным навесом и демонстрировали не больше выдержки и отчужденности, чем тем вечером на берегу озера. Уж очень мы истосковались друг без друга. Мы обнимались, плакали от счастья и задыхались от нужды друг в друге, пока наконец не заснули, совершенно обессилив, накрывшись одним одеялом, под бескрайним звездным шатром. На рассвете мы оба пробудились от теплой сладости совместного сна, но ни один из нас не двинулся с места, если не считать легких прикосновений, мимолетных поцелуев и тихого шепота… пока мы не услышали, как Крыса возится у костра, а Альбатрос что-то говорит о том, куда мы могли подеваться.

— Будут и другие рассветы, — тихо сказала я.

— Похоже, я только сейчас начинаю в это верить, — Бран неохотно поднялся и принялся одеваться, закрывая искусно разрисованное тело своей любимой, невзрачной дорожной одеждой. Я бесстыдно наблюдала за ним и думала о том, как же мне повезло.

— Нам необходимо в это верить, — ответила я. И в этот момент Джонни проснулся и решительно потребовал свой завтрак. — Мы просто обязаны верить в будущее — ради него, ради этих людей и ради нас самих. Любовь — достаточно сильное чувство, чтобы на нем можно было построить будущее.

Думаю, все это я говорила не Брану, а Дивному народу. Но слышали они меня или нет — я не знаю, — они никак не отозвались. Я же сделала свой выбор. Я изменила ход вещей. Если это значило, что я никогда больше их не встречу — ну что ж, так тому и быть.

И мы снова направились на север, тихо и без излишней суеты. Небольшой отряд путешественников в неприметной одежде. Мужчина, чье лицо можно было изучать бесконечно — на свету и в темноте — лицо, одновременно юное, чистое и несущее суровую, дикую маску ворона. Какой стороной он к тебе повернется, зависит только от того, как ты сам будешь на него смотреть. Женщина со странными серыми глазами и с закинутой на спину темной косой. Негр с покалеченными руками и пером альбатроса в мелких кудрях. Юноша с ребенком за спиной и молчаливый здоровяк на огромном столь же молчаливом коне. Мы направлялись на север, к неприветливым берегам, глядящим в сторону Альбы, родной земли женщин-воительниц. За нашими спинами медленно просыпались земли Ольстера, осеннее солнышко неуверенно освещало нежно-зеленую долину, сверкающее озеро и темную прелесть огромных лесов Семиводья. Огонь позади уже догорел, и лишь перышко серого дыма напоминало о его разрушительной мощи, о его Сверхъестественной силе и точности. Возможно, Ведьма решила, что мы погибли, сгорели в горниле пожара. Мы же просто повернулись к нему спиной и спокойно уехали прочь. И пока мы скакали, в голове у меня снова и снова, несмотря на то, что пещера была уже далеко, раздавалось пение западного ветра, обдувающего вершину древнего холма и со свистом летящего сквозь узкую щель, оставленную там для лучей зимнего солнца, для таинства дня середины зимы. Оно походило на звучание огромного древнего инструмента, на песнь прощания, на одобрение. «Отлично сработано, детка, — слышались в ней голоса моих предков. — Прекрасно сработано. Молодчина!».