На следующий день после возвращения домой я отлила свечу. В самом этом факте не было ничего особенного, в доме постоянно делали свечи. Но предполагалось, что мне надо отдыхать. Мама пришла проведать меня в спальню, увидела чисто выметенный пол, аккуратно застеленную постель и прошла искать меня в аптечку, где я работала, туго стянув свежевымытые волосы льняной тряпицей. Возможно, она заметила, что губы у меня воспаленные и опухшие, возможно, даже поняла, откуда у меня на шее пятна, но ничего не сказала. Она просто стояла и наблюдала, как мои руки аккуратно выводят на одной стороне воскового цилиндра сложный узор из кругов, цепей и спиралей. Другая сторона осталась чистой. Я молчала. Когда результат работы устроил меня, я поставила свечу в прочный подсвечник и крепко обвязала вокруг его основания кожаный шнурок с волчьими когтями и небольшую самодельную гирлянду. Наконец мама заговорила:

— Сильное заклинание: кизил, тысячелистник, можжевельник, яблоко и лаванда. А перья? Из воронова крыла, да? Где будет гореть эта свеча, доченька?

— У меня на окне.

Мама кивнула. Она, по сути, так и не задала мне никаких вопросов.

— Твой сигнальный огонь сдобрен травами защиты и травами любви. Я понимаю, зачем он нужен. Возможно, будет лучше, если твой отец и твой брат ничего не поймут. Ты стала закрываться от Шона. Ему обидно.

Я искоса посмотрела на маму. В ее лице сквозила озабоченность, но глаза, как всегда, были глубоки и спокойны. Из них из всех только она поверила, когда я сказала, что со мной все в порядке. Остальные увидели бледнеющие синяки на моем запястье, следы укусов, пятна на одежде и тут же сделали собственные выводы. И теперь горели гневом.

— У меня нет выбора, — ответила я.

— Угу, — кивнула Сорча. — И ты не себя защищаешь. Ты способна на огромную любовь, доченька, ты даришь ее, не задумываясь. И, подобно папе, подставляешься под удар.

Я закончила свечу. Она сможет гореть много дней. Она станет разгонять тьму в новолуние и освещать дорогу домой.

— У меня нет выбора, — повторила я и, выходя, нагнулась, чтобы поцеловать маму. Плечи ее у меня под руками казались хрупкими, как птичьи крылышки.

У них у всех было множество вопросов. Сперва спрашивал Лайам. Каким образом тебя захватили? Что это были за люди? Ты понимаешь, что трое моих людей погибли, пытаясь тебя защитить? Куда тебя повезли? На север? Морриган побери, твое упрямство, Лиадан! Это может оказаться жизненно важным!.. У Шона имелись собственные вопросы, но через некоторое время он оставил все попытки их задавать. Я ощущала его обиду и беспокойство так ясно, будто они были моими собственными, так уж всегда было между нами. Но на этот раз я ничем не могла ему помочь.

С отцом мне понадобилась вся сила воли, чтобы не заговорить. Он тихо сидел в саду, глядя, как я работаю. Затем заговорил:

— Все это время я понятия не имел, жива ты или убита. Я уже потерял одну дочь, твоя мать отходит в мир теней… Я сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить тебя, Лиадан. Но я подожду, пока ты сама решишь мне все рассказать, солнышко.

— Возможно, тебе придется ждать очень долго.

Ибудан кивнул.

— Сколько угодно — пока ты дома и в безопасности, — тихо произнес он.

Приезжал Эамон, я отказалась с ним встречаться. Конечно, это было невежливо, но никто не настаивал. Все списали мой отказ на плохое самочувствие после сильного потрясения и необходимость в отдыхе. Не знаю, что сказал Эамон, но после его отъезда вид у всех мужчин был скорее мрачный.

По правде говоря, я необыкновенно быстро приходила в норму и скоро снова была полна энергии, с аппетитом ела и спала крепко, как младенец, а моя свечка отбрасывала по комнате вокруг меня причудливые тени. Единственное, с чем я никак не могла смириться, было совершенно новое и непривычное тянущее ощущение внутри, жажда объятий, потребность в прикосновениях, необходимости близости и этого медленного восхождения к неописуемому пику радости. Все это довольно сложно описать словами. Я, вне всякого сомнения, ощущала зов плоти, горячую нужду живого существа найти себе пару. Но этим все не исчерпывалось. Там, у входа в древнюю пещеру, я видела над Браном и над собой занесенную длань смерти. Я чувствовала, что наши судьбы сплетены в одну. Мы были с ним ближе, чем просто партнеры, любовники или супруги. Я чувствовала, что наша связь нерасторжима, она сильнее смерти. Это становилось для меня все яснее, моя уверенность все крепла. И совершенно неважно, что он прогнал меня. Что было, то прошло. Что же касается Дивного народа, то если они хотят, чтобы я давала им какие-либо обещания, им придется предложить мне объяснения получше. Слепое подчинение их желаниям не совпадало с моим пониманием здравого смысла.

Я мечтала, чтобы Ниав была дома. О некоторых вещах можно поговорить только с сестрой. Как бы мне хотелось сказать ей, что теперь я понимаю, почему она действовала именно так, а не иначе, хотя раньше ее поступки казались мне слепыми и эгоистичными. Сказать ей, что теперь я понимаю, какой болью для нее был каждый день, прожитый без Киарана, как мучительно ей было отдаваться другому и жить одной среди моря чужих людей, думая только о нем, о том, где он и что с ним, жив ли он… мечтать о его прикосновениях, точно зная, что их никогда больше не будет.

Жизнь вернулась в привычную колею. Та же, и в то же время иная. Мы все скучали по Ниав, но никто об этом не говорил. Что сделано, то сделано, прошлое не перепишешь. А я… мне казалось, что все отступили от меня на шаг. Они не доверяли моему молчанию, желанию побыть в одиночестве, наедине со своими мыслями. С мамой все было иначе. У нее было свое представление о правде, и она заставила Лайама прекратить меня допрашивать.

Однажды вечером, вскоре после Лугнасада, в прохладный вечер уходящего лета, из Тирконелла прибыл гонец с радостной вестью. На юге затевается большой сбор, лорды многих кланов призваны в Тару высокородным королем, и Фионн поедет туда в качестве представителя своего отца. Возможно, две ветви клана Уи-Нейлл и не любят друг друга, но пренебречь подобным приглашением было бы в высшей степени неразумно. Достаточно часто, на протяжении поколений, титул Ард Ри, высокородного короля, переходил от одной ветви этого славного семейства к другой. Лайам тоже должен присутствовать в Таре. А самая лучшая из всех новостей — Фионн решил путешествовать с женой, по крайней мере, до Семиводья. Я снова увижу сестру!

Мы проветрили все белье, натерли все полы. В кухне и на конюшнях шли приготовления к наплыву гостей. Я изо всех сил пыталась быть полезной, помогая Жанис и ее стряпухам готовить соления и варить пиво. Но от сильного запаха эля у меня скрутило желудок, мне пришлось срочно выдумать какое-то объяснение и выскочить наружу, где я вывернула недавно съеденный завтрак прямо под рябиновый куст. Я подумала, что просто переела. В те дни я постоянно ходила голодная. Позже я забыла о своем недомогании. Но когда это повторилось на следующий день, а потом еще и еще, я начала по утрам избегать кухни, ограничивая свою помощь подрезкой ветвей в саду, уборкой, сбором семян, просушкой и сортировкой трав. Я очень много работала в то время. Я постоянно чем-нибудь занималась. И не оставляла себе ни минуты на раздумья.

Новолуние пришло, ушло и возвратилось снова. В такие ночи я не спала. Я сидела у окна, рядом со своей свечой, и думала о малыше, который в том кошмаре тянул ко мне руку из темноты. «Не оставляй меня!» Я мысленно приближалась к нему — ребенку, и одновременно мужчине — обвивала его руками и крепко обнимала всю ночь, пока первые следы зари не освещали небо. Я ничего не произносила вслух, но непрерывно говорила с ним мысленно, отгоняя окружавшие его тени. «Я здесь. Ты в безопасности. Я защищаю тебя. Я тебя не оставлю». И неизбежно приходил рассвет. Солнце неизбежно поднималось над землей, и наступал новый день, достаточно светлый, чтобы освещать ему путь. Тогда я задувала свечу, нежно касалась кончиками пальцев воронова крыла и, зевая, выходила из комнаты, навстречу своим дневным обязанностям.

Тот год выдался урожайным. Ибудан поспевал повсюду, его высокий рост и яркая шевелюра выделяли его в толпе остальных мужчин на любой работе: на сборе урожая, во время отбраковки скота, на бойне, при починке или подготовке к зиме крыши или стен. Шон часто работал рядом с ним. Он был потоньше, а черные, непокорные волосы унаследовал от мамы. В те дни Эйслинг не отвлекала Шона, ее и брата удерживала дома забота об их собственном урожае, чему я была очень рада. Лайам готовился к путешествию на юг, получал и отправлял депеши, планировал, совещался со своими капитанами. Шон не допускался на эти встречи, ему ведь не предстояло путешествие на собрание сливок общества. Отличный стратег, Лайам не торопился вводить племянника в этот могущественный и опасный круг. Он считал моего брата слишком юным, чтобы играть в сложные политические игры. В свое время Шон станет лордом Семиводья. Он должен научиться всегда быть на шаг впереди соседей, поскольку любой из них может в одно мгновение превратиться из друга во врага. Лайам учил его этому и ждал, пока Шон сбросит юношескую порывистость и превратится в настоящего вождя.

Меня вполне устраивало, что все вокруг заняты. Сбор урожая и подготовка к поездке в столицу отвлекли внимание жителей Семиводья от меня. Ниав и ее муж ожидались к Ман Фоуэр, когда день сравняется с ночью, и мы вступим в период зимней тьмы. У этих дверей стоит Хранительница рождений и смертей. Она, возможно, старая карга, но с возрастом, обычно, приходит мудрость. В день солнцеворота, те, кто не боится открыть ее голосу свой разум, могут просить ее мудрого совета. А мне как раз, ой, как нужны были мудрость и совет, да побыстрее. Но не совет Дивного народа. Я и так знала, что они мне сказали бы, и начинала подозревать, что может стоять за их словами. Я чувствовала, что меня поймали в ловушку, и мне это совсем не нравилось.

Я отрезала от бранова плаща подол, чтобы можно было носить его на улице, не собирая слишком много грязи. Отчистив отрезанный лоскут, я разрезала его на аккуратные квадратики и сложила их в небольшой дубовый сундук у изголовья своей кровати. Там уже лежали и другие кусочки. Лоскуты ношеной рабочей робы отца. Симпатичная розовая шерсть из старого платья Ниав. Краситель для этого платья я когда-то варила сама. Она была в нем счастлива и долго носила его, пока не полюбила другое. Еще там лежали остатки моего практичного, домотканого испорченного дорожного платья. Я вырезала их из спины, потому что только оттуда можно было что-то спасти, остальное же платье было сплошь заляпано кровью, рвотой, а то и чем похуже. Остатки пришлось просто сжечь. Я его не оплакивала. И старалась совсем об этом не думать. Я углубилась в работу. В аптечке, наверное, никогда не было так много снадобий, сад никогда не находился в таком порядке — ни единой сухой веточки, ни ростка сорняка. Когда снова почти приблизилось новолуние, и мама как-то пришла меня проведать, я как раз готовила к сушке розовые лепестки и неожиданно обнаружила, что тихонько напеваю про себя слова той самой старой-престарой колыбельной.

— Продолжай, — сказала Сорча, усевшись у окна. Глаза ее на похудевшем лице казались огромными, как у совы. — Мне нравится, что ты поешь. Тогда я уверена, что тебе хорошо, несмотря ни на что. Несчастные женщины не поют.

Я взглянула на нее и вернулась к своим лепесткам. Они повисали у меня на нитке, как яркие капли крови. Где он теперь? В какой далекой стране он рискует жизнью ради мешка с серебром от какого-нибудь чужака? Под каким невиданным деревом, в какой странной компании лежит он без сна с оружием в руках и тихо ждет рассвета?

— Лиадан.

Я обернулась.

— Сядь, Лиадан. Я кое-что тебе принесла.

Я изумленно послушалась. Мама развернула принесенный сверток.

— Ты, конечно, помнишь это платье. Оно очень старое. Слишком старое, его уже нельзя носить. — Она погладила выцветшую синюю ткань, тонкими пальцами обвела старую вышивку, теперь почти незаметную.

— Я подумала, а вдруг тебе удастся спасти пару лоскутов. Края придется подрубить. Но ты всегда была талантливой швеей. Однажды эти юбки касались моря и песка… такие дни бывают лишь раз в жизни… и еще я носила его в день, полный огня и крови. Мне больше не нужно хранить это платье, чтобы оживить воспоминания. Оба дня навеки отпечатаны в моем сердце. Что бы ты ни мастерила для будущего малыша, эта ткань должна быть там использована.

Возникло долгое молчание. Я встала, заварила мятного чая и разлила его в чашки. Одну я поставила на каменный подоконник рядом с мамой, и тогда уже не могла избежать ее взгляда. Оказывается, она улыбалась:

— Ты собиралась сказать мне сама, доченька, или ждала, пока я тебе скажу?

Я поперхнулась:

— Ко… конечно, я бы тебе сказала. Я не тебя боюсь, мамочка.

Она кивнула:

— У меня лишь один вопрос, и вовсе не тот, которого ты, возможно, ожидаешь. Я должна знать: этот ребенок был зачат в радости?

Я посмотрела ей прямо в глаза. Ответ можно было прочесть у меня на лице.

— Хм-м-м, — снова кивнула она. — Я так и думала. Твоя походка, и эта легкая улыбка и вообще все поведение — испуганные, сломленные женщины так себя не ведут. И все же он с тобой не остался. Как такое может быть?

Я села напротив нее на трехногую табуретку, грея руки о чашку.

— Он не знает о ребенке. И не может знать. И он просил меня остаться с ним. Я отказала.

Возникла пауза. Мама молча пила чай. Думаю, скорее, чтобы доставить мне удовольствие, чем потому, что хотела пить.

— Я думала, — осторожно начала она, — я думала, что, возможно, этот ребенок зачат одним из… из Иных, что именно поэтому ты тогда исчезла настолько бесследно, что все усилия Лайама и Эамона обнаружить твой след были тщетны. И что именно поэтому ты никому не раскрываешь своего секрета, а, Лиадан?

Ребенок Дивного народа. Мне почти захотелось это признать, столь удобным было объяснение.

— Я не путешествовала за границы нашего мира, мама, хотя я… я видела Дивный народ, они говорили со мной. Отец этого ребенка простой смертный, и я не назову его имени.

— Понятно, — медленно произнесла она. — Ты их видела. Значит все это — тоже часть той же самой истории. Но хотя бы со временем мы сможем узнать, как его зовут? Кто сделал тебе ребенка и исчез, словно его и не было? Твой отец захочет призвать этого мужчину к ответу, Шон и Лайам, скорее всего, пойдут еще дальше и заговорят о мести.

Я ничего не ответила. Снаружи поднимался ветер, тени ветвей и сухие листья метались по каменной стене. Светило ослепительное осеннее утреннее солнышко, его свет дразнил, обещая тепло, которого не мог уже дать.

— Мама… — голос у меня дрожал.

— Все в порядке, Лиадан. Говори, если хочешь.

— В этом-то все и дело. Я никому не могу рассказать. Даже тебе. Мама… как я могу говорить об этом с отцом? Я не могу… я не выйду замуж за незнакомца, как Ниав. И не собираюсь растить ребенка в стыде и молчании. Но как я скажу ему? Как я расскажу Шону, Лайаму и… и…

— И Эамону? — тихо спросила мама.

Я подавленно кивнула.

— А он за тобой вернется? — спросила мама. Лицо ее все еще было спокойно. — Ведь без сомнения, мужчина, достойный твоей любви, не может поступить иначе.

— Он… его жизнь полна опасностей, — выдавила я из себя. — В ней нет места ни жене, ни ребенку. И, кроме того… нет, пустое. Он… он не из тех мужчин… отец не одобрил бы его… Это все, что я могу сказать.

— Твой отец и Лайам захотят выдать тебя замуж, — тихо произнесла Сорча. — Ты это знаешь. Они не поймут, что тебе хочется одной растить своего ребенка.

— Мне есть, что сказать на это, — ответила я. — Дивный народ дал мне четкое указание оставаться здесь, в Семиводье. Думаю, они имели в виду «навсегда». Они сказали «не надо тебе замуж, ни за Эамона, ни за того, другого». В тот момент я не понимала, почему они хотят заставить меня поступить именно так. Теперь начинаю понимать.

Мама кивнула, похоже, мои слова ее ничуть не удивили.

— Ребенок, — нараспев проговорила она. — Ребенок, который должен остаться в лесу. Они хотят, чтобы ты растила малыша здесь. Все сходится, Лиадан. Из-за того, что… что случилось с Ниав, мы увидели возрождение древнего зла, которое считали давно ушедшим. Возможно, твой малыш сможет стать оружием в борьбе с ним.

— Древнее зло? Да, именно так они его и называли. Что за зло? Что может быть так ужасно, что угрожает самому Дивному народу?

Сорча вздохнула:

— Мы не знаем. Кто может предсказать, какую форму примут подобные силы. Тебе стоит прислушаться к предостережениям.

Я нахмурилась:

— Мне это не нравится. Я им так и сказала. И отказалась давать обещание. Я не хочу, чтобы меня использовали в своих целях, как какой-то инструмент. А моего сына тем более.

У меня не было никаких сомнений в том, что родится мальчик. Его отец, казалось мне, из тех мужчин, что родят сыновей.

— Не очень мудро игнорировать их просьбы, — серьезно ответила мама. — Мы в этой игре — мельчайшие из игроков. А сама игра длится так долго, что наш разум неспособен это осмыслить, Лиадан. Но со временем их намерения могут стать для нас понятнее. Меня заботит твой отказ назвать имя того мужчины. Как вообще кто-то мог покинуть тебя и при этом остаться достойным подобной лояльности с твоей стороны? Или тебя останавливает стыд?

Я вспыхнула.

— Нет, мама, — твердо ответила я. — Да, это правда, сначала я делала все возможное, чтобы не признаваться в беременности даже самой себе. Но не от стыда, а потому что знала, как тяжело все это будет. Я делала вид, что не замечаю изменений в собственном теле, не вижу, что одна луна сменяет другую. Но ребенок этот все растет во мне, и я чувствую столь огромную радость, такую силу, что просто не знаю, с чем это сравнить. Я чувствую… чувствую, что внутри меня бьется сердце самой земли.

С минуту Сорча молчала.

— Поверь, доченька, — наконец сказала она, — я уже люблю этого малыша не меньше, чем ты. Твои слова одновременно радуют меня и пугают. Я хочу дать тебе обещание, и ты должна поверить, что я его непременно выполню. Клянусь, что весной все еще буду жива и приму у тебя ребенка собственными руками. Я буду с тобой, Лиадан.

Я разревелась, она обняла меня изо всех сил, и я снова почувствовала, какой же маленькой и хрупкой она стала. И все же в этом объятии была сила, она потекла в меня и сквозь меня, и я поняла, что Бран ошибался, совершенно ошибался во всем, что касается Сорчи и Хью из Херроуфилда, моего отца. Никакого зла тут и в помине не было. Где-то, каким-то непонятным образом, историю исковеркали и подменили, и я горела желанием расставить все по местам. Когда-нибудь я так и сделаю.

— Не плачь, доченька. Не плачь обо мне.

— Прости. — Я стерла слезы с лица.

— Твою преданность этому мужчине трудно понять. Он любит тебя, но никогда не вернется. Он дарит тебе ребенка и исчезает. И все же, ты делаешь все возможное, чтобы защитить его. Ты хранишь его безопасность за непробиваемой стеной молчания, перед которой отступил даже твой брат. И ты веришь, что даже этого, возможно, недостаточно. Я знаю, иногда ты не спишь от этого ночами.

Я не ответила.

— Тебя с этим мужчиной связывает любовь, или что-то иное? — спросила она.

В голове у меня возникла маленькая, яркая картинка. Я сижу на низкорослой кобылке, а Бран стоит рядом, хмурится, упорно глядит себе под ноги, рука скрывает выражение его лица, ладонь лежит на моем бедре — последнее прикосновение. «Не выходи замуж за Эамона. Скажи ему, что если он возьмет тебя в жены, он труп».

— Что случилось, Лиадан? — В мамином голосе звучала тревога. Кто знает, что промелькнуло у меня в лице.

— Я и он… между нами крепкая связь. Не вполне любовь. Гораздо крепче. Он мой. Я знаю это так же верно, как то, что солнце следует за луной по небу. Он был моим еще до того, как я узнала о его существовании. Мой до смерти и после нее. И ему грозит ужасная опасность. И от других, и от себя. Если бы кроме своего молчания я могла сделать нечто большее, чтобы защитить его, я бы это сделала. Но я не стану говорить о том, кто он и что он. Я не могу.

Сорча мрачно кивнула:

— Ты не можешь слишком долго откладывать свои новости. Тебе предстоят несколько тяжелых дней. Думаю, ты должна сказать об этом Рыжему сама.

— Я… я не хочу, чтобы он разговаривал со мной так же, как с Ниав. Не хочу, чтобы он услал меня прочь без единого теплого слова, будто я вдруг стала чужой.

Мама вздохнула:

— Им обоим было тяжело. Он все время видел в Ниав себя. Думаю, он считал, что отчасти сам виноват в ее слабости. Он пытался с ней помириться. Ему так хотелось объяснить ей свое решение, насколько это было возможно… Но она не хотела слушать. Она закрылась от нас обоих. Твой отец безумно сожалел, что он не может больше ждать и найти для Ниав другой выход. Конор заставил нас молчать, Лиадан. Мы не могли рассказать ей всей правды, и сейчас не можем. Мои братья верили, что это принесло бы вам всем зло. На это имеется веская причина. Возможно, когда-нибудь вы все узнаете. Но именно из-за того, что произошло с Ниав, из-за того, что это причиняет ему такие мучения, он вряд ли будет с тобой чересчур суров. В тебе и в Шоне он видит силу моего рода, силу людей леса. Он всегда доверял твоим суждениям так же как моим. Будь с ним честна, и он сделает все, чтобы понять.

— Я даже не знаю, с чего начать.

Она встала, чтобы уйти.

— Скажи отцу как можно скорее. Потом я расскажу Шону и Лайаму. Тебе не понадобится снова и снова повторять одно и тоже.

— Спасибо. — В горле у меня пересохло. Я неожиданно почувствовала жуткую усталость. — Я бы… я бы предпочла подождать с рассказом. Я бы хотела сначала дождаться Ниав и рассказать все ей.

Сорча слегка нахмурилась:

— Твой отец очень хорошо видит, что у меня на душе, особенно сейчас. Я ничего ему не скажу, но он почувствует, а значит, тебе нельзя откладывать ваш разговор надолго. У нас с ним нет друг от друга секретов… Да и, кроме того, довольно скоро твоя новость станет видна всем.

Ни одна из нас не заговорила об Эамоне, но я не забыла той обочины лесной дороги, тех людей в зеленом и горла друга, которое мне пришлось перерезать в темноте. Некоторые вещи забыть невозможно.

Гостей ждали со дня на день. Все было готово. С каждым днем вечера становились холоднее, все вокруг с удовольствием пили приготовленное Жанис горячее вино. Я же выбирала воду, поскольку сильный винный запах до сих пор вызывал у меня тошноту. Жанис бросала на меня внимательные взгляды, ее кухарки тоже, но они держали языки в узде. Мужчины ничего не замечали. Беседы их в основном касались стратегий и договоров, а временами перерастали в жаркие споры. Между Шоном и Лайамом назревал конфликт, и однажды вечером он, наконец, разразился.

В очаге маленькой комнатки, где семья собралась для беседы, пылал огонь. Мама сидела на скамейке, а Ибудан обнимал ее за плечи. Он сидел тихо, наверное, устал после целого дня в поле. Я слышала голоса Шона и Лайама, но не вслушивалась в разговор. Я шила одеяло. Совсем небольшое одеяльце. Тут серый квадратик, там розовый. Кайма из домотканой материи. Бледно-синий кусочек со следами старой-престарой вышивки. Крохотные стежки, цепочка листьев, маленькое насекомое. Иголка моя двигалась аккуратно и точно, сшивая все кусочки вместе. Мысли мои витали далеко-далеко, когда Шон заговорил снова:

— Может, ты просто слишком стар, — выкрикнул он, вернув меня с небес на землю. — Может, ты просто не видишь, что твоя осторожность никак не позволяет решить эту проблему.

— Шон, — произнес Ибудан довольно мягко, — ты пока еще не хозяин этого дома.

— Пусть говорит, — сжав зубы, вставил Лайам.

Шон ходил из угла в угол, скрестив руки на груди. Я чувствовала, что он сердится, но не могла понять, почему.

— Мы ведь много раз пытались, снова и снова, и каждый раз бывали разбиты, разве не так? Мы теряли отличных воинов, их место занимали новые, и их в свою очередь тоже убивали, так? Эта междоусобица отравляла нам жизнь в течение многих поколений. Из раза в раз мы проигрываем и все же продолжаем свои попытки. Со стороны это кажется безумием.

— Но со стороны и невозможно понять, что эти острова означают для нашей семьи, для всего народа в целом, — тихо проговорила мама. — У нас не может быть ни мира, ни равновесия, пока мы не вернем острова. От нас этого требует Дивный Народ.

— А как же пророчество? — спросила я.

— Чума на ваше пророчество! — рявкнул Шон. — Хоть кто-нибудь когда-нибудь видел этого загадочного индивидуума, которому вроде как суждено нас спасти? Ни ирландец, ни бритт, но оба сразу. Знак ворона, чтобы это там ни значило… Наверняка кто-то просто выдумал его с хорошего бодуна. Нет уж. Нам нужен новый подход. Мы должны отказаться от идеи лобового нападения. Нужно мыслить шире и не цепляться за идею, что победить можно только превосходящими военными силами, или старыми как мир дедовскими приемами. Нужно быть готовыми рисковать, пытаться победить бриттов их собственным оружием. Их позиции почти непоколебимы, долгие годы наших безуспешных попыток доказывают это достаточно ясно. Чтобы решить проблему, нам нужно думать о немыслимом и достигать недостижимого.

— Никогда, — тяжело произнес Лайам. — Ты сам не знаешь, что говоришь. Ты слишком юн и неопытен. Я уже слышал все эти аргументы раньше, и сейчас они кажутся мне не более разумными, чем тогда. В нашей семье никогда не использовались недостойные методы борьбы, и мне стыдно, что именно ты, мой наследник, предлагаешь нечто подобное. Кроме того, ты забыл, что мы в этом деле не одиноки. Что скажут наши союзники? Что скажет Шеймус Рыжебородый?

— Его можно убедить, — в голосе брата не слышалось ни тени сомнения.

— Тебе нелегко будет это сделать.

— Его можно убедить. Нет ничего важнее, чем снова отвоевать острова. И теперь у нас появилась такая возможность, ведь Фионн наверняка согласится присоединиться к союзу и…

— А что скажет Эамон? Его участие необычайно важно для всего предприятия. А он скажет то же, что и я. Эамона нельзя переубедить. Никакие аргументы в мире не заставят его рассмотреть твое предложение.

— Я сумею его уговорить.

— Эамона? — Лайам невесело усмехнулся. — Ты знаешь своего приятеля хуже, чем я думал.

Их разговор нравился мне все меньше и меньше.

— Что именно предлагает Шон? — спросила я, хоть и опасалась ответа. Некая тень присутствовала на краю моего сознания, и я не хотела подпускать ее ближе.

— Вот смотри, — Шон подошел к моему стулу и присел на корточки. Его возбуждение было почти осязаемым, казалось, воздух потрескивает от его энергии. Я еще крепче захлопнула свой разум. — Победить с помощью лобовой атаки, даже сильной, у нас не получается. Это уже давно доказано. В последней подобной попытке погибли два наших дяди и с ними вместе — множество других храбрых воинов. Потери оказались столь велики, что нам потребовалось целое поколение, чтобы оправиться. А ведь тогда силы наши были велики и отлично организованы, за нас горой стояли союзники. Наши позиции с одной стороны, норвежцы — с другой. Британцам просто не должны были удержать на тех берегах свою базу! Так почему же мы проиграли? Во-первых, потому что они уже укрепились на островах, и это дает им преимущество. Их сторожевой пост на Большом острове позволяет обозревать море на мили вокруг. Безопасный подход к островам есть только с одной стороны и его постоянно охраняют. Во-вторых, у них среди нас имеется непревзойденная сеть информаторов. Все мы знаем, кто виновен в ее возникновении. Возможно, именно то, прошлое предательство отца и делает сейчас Эамона столь непримиримым. Короче, что бы мы ни планировали, бритты, похоже, знают об этом заранее. Что это для нас означает? — Его рука взметнулась вверх, словно чтобы лучше подчеркнуть следующую мысль. — Это означает, что бесполезно предпринимать предсказуемые действия. Что у нас от врага нет секретов. Каких бы сильных союзников мы ни привлекли на свою сторону, они сумеют противопоставить нашим силам сравнимые, а то и превосходящие. И их позиция выгоднее нашей. Ни один из нас не обладает достаточными знаниями и способностями, чтобы разработать альтернативный путь к Большому острову. — Он перевел дыхание и обвел нас внимательным взглядом. — В настоящий момент наше положение особенно выгодно. У Шеймуса за плечами огромный опыт и хорошо вооруженное войско. Все мы знаем, каковы силы Эамона. И еще у нас есть Уи-Нейлл, ведь Фионн теперь часть нашей семьи, и его легко можно будет убедить поддержать наше начинание. Ему выгодно, чтобы наши земли и владения Эамона находились в безопасности и служили защитой от его родственников на юге. Таким образом, наши силы велики, как никогда.

— Достаточны, чтобы отвоевать острова обратно без всяких интриг, как я уже говорил, — вставил Лайам.

— Нет, дядя. Ты сам в это веришь не больше меня. Нортвуд сможет собрать любые силы, и он достаточно умен, чтобы разгадать наши планы задолго до того, как мы отчалим. Нам требуются две вещи. Во-первых, превзойти его в искусстве морского боя, а значит научиться плавать так хорошо, как никто и никогда в этой части страны. Какие-нибудь корабли, которые тихонько подошли бы к островам под покровом темноты и причалили там, где это считается невозможным. Люди, которые способны незаметно пробраться в лагерь бриттов. Сила, которая сумеет оказаться посреди его гарнизона раньше, чем он поймет, что происходит. Союзник, способный обнаружить и разрушить сеть информаторов.

— А во-вторых? — Сердце у меня забилось. Я уже знала, что он скажет.

— Чтобы добиться первого, нам необходимо сделать второе. А второе — отбросить щепетильность. Нам необходимо прибегнуть к услугам Крашеного, кем бы он ни был.

Мама ахнула. Ибудан нахмурился. Лайам еще крепче сжал губы. Он, без сомнения, уже слышал об этом раньше.

— Я кое-что разузнал, — продолжал Шон. — Среди его банды есть один, странный черный человек, который владеет мореходным искусством гораздо лучше, чем мы можем себе представить. Там есть и другие, норвежцы и пикты, вместе они способны обучить нас всему, что нужно знать. Я слышал такие истории об их подвигах, что в них невозможно было бы поверить, если бы не факты. Их командир может нам многое предложить. Он настоящий эксперт в области обмана. Мне говорили, он может обхитрить любого самого талантливого стратега. С помощью этого человека и его банды нам не грозит поражение.

— Он никогда на это не пойдет, — вырвалось у меня. На меня с любопытством посмотрели четыре пары глаз. — Эамон, — быстро добавила я, моргнув и сжав иголку, — он никогда не пойдет на сотрудничество с… с Крашеным. Вы же помните, что он сказал: «Если этот человек еще раз ступит на мою землю, он покойник». Или что-то в этом духе. Ты никогда его не переубедишь.

Воцарилось недолгое молчание.

— Я понимаю сомнения Лайама, — спокойно произнес Ибудан. — Возможно, ты возлагаешь на этот поход большие надежды. Я тоже слышал, что об этом разбойнике говорят со смесью ужаса и восхищения. Возможно, все, что говорят о его способностях, — правда. Но такому человеку нельзя доверять, поскольку, собственно, часть его достоинств проистекает из его способности предавать и из отсутствия верности. Этот человек обманщик без чести и совести. Он способен сделать твой поход успешным. Или все испортить. И до самого последнего момента ты не будешь знать, что он выберет.

Лайам кивнул.

— Он может взять деньги и просто испариться. И, кстати, может слишком дорого запросить.

— За такое, — яростно воскликнул Шон, — не жалко отдать ничего!

И тут накатила тень. Комната вокруг меня растворилась, и вместо нее я увидела двух сцепившихся в схватке мужчин. За ними высились темные столбы с вырезанными на них чудищами: крылатым драконами, остроклювыми грифонами… Мужчина в зеленом крепко захватил рукой горло другого и все сжимал, сжимал. У мужчины в зеленом был квадратный подбородок, на глаза ему свисал непослушный клок каштановых волос. Я узнала Эамона. Похоже, он побеждал в этой битве. Тогда почему же он задыхается? Почему лицо у него бледное, как пепел? Тень пролетела над дерущимися, сцепившимися в смертельном объятии. И я увидела кинжал, воткнутый глубоко в зеленую тунику. Кинжал крепко сжимала рука, испещренная сложным узором из перекрещивающихся кругов и спиралей. Мне не нужно было смотреть в его лицо, чтобы узнать. Но я посмотрела. И видение тут же расплылось и изменилось. Лицо одного мужчины стало лицом другого, искаженным ненавистью настолько, что я уже не могла сказать, кто есть кто. Я тихо вскрикнула, и тень отступила, отпустив меня обратно в залитую светом очага комнату. Наверное, я упала со стула, поскольку теперь полулежала на полу, а Шон обнимал меня за плечи. Лайам и мама смотрели друг на друга так, будто увиденное было им хорошо знакомо. Отец принес мне воды, я попила. И скоро совсем оправилась, во всяком случае, с виду. Но я не собиралась рассказывать им, что увидела.

— Шон достаточно хорошо защищает свою точку зрения, — продолжил отец. — Ее нужно всесторонне рассмотреть. Может быть, он и прав. Вполне возможно, уже довольно проливать кровь.

— А ты думаешь, Крашеный не станет проливать кровь? — спросил Лайам, недоверчиво приподняв одну бровь. — Да у него руки в крови по локоть! Ты же слышал рассказ Эамона.

— Всем нам случалось убивать. И мало ли на свете рассказов. Я не поддерживаю ни одного из вас. Я просто предлагаю не отмахиваться просто так от идеи Шона. Можно высказать ее нашим союзникам, когда они все соберутся здесь. Я бы не стал обсуждать все это в Таре, но здесь, в Семиводье такое вполне безопасно. Переговори с ними перед поездкой на большой сбор. Ты поймешь, как они настроены.

Лайам молчал.

— Надо спросить у Конора, — сказала мама. — Он приедет сюда завтра. Спроси его, мудро ли действовать вопреки пророчеству.

— Конор! — Тон Лайама был холоден. — Мнению Конора больше нельзя доверять.

— Это несправедливо, — вмешался Ибудан. — Все мы отчасти виновны в том, что случилось с Киараном. Ты не можешь во всем обвинять только брата.

— Я знаю, бритт, — рявкнул дядя. — Распущенность твоей дочери тоже сыграла свою роль.

Отец медленно поднялся. Он был на целую голову выше Лайама. Сорча рядом с ним потянулась и зевнула, прикрывая рот рукой.

— Уже поздно, — промурлыкала она. — Думаю, пора спать. Лиадан, тебе нехорошо. Пойдем, я помогу тебе лечь. Рыжий, ты не мог бы принести свечу? — Она встала и подошла к сердитому брату. — Доброй ночи, Лайам. — Потом поднялась на цыпочки и поцеловала его в обе щеки. — Пусть богиня пошлет тебе сладкие сны и ясную голову с утра. Доброй ночи, Шон.

Мужчины притихли, гнев исчез из их глаз. Одной Дане известно, как они смогут общаться, когда мамы не станет.