С Ниав явно было что-то не так, но я не могла понять, что. Она избегала меня. Отказывалась говорить, будто нарочно не хотела осознавать, что она наконец-то дома. При этом выражение лица Ниав было настолько безвольным, а взгляд настолько пустым, что мне не верилось в ее способность сделать усилие, которое для этого необходимо. Даже когда мужчины собирались вокруг огромного дубового стола и углублялись в стратегические планы, мне не удавалось застать Ниав одну. Часто я вообще не могла ее найти.

— Ниав плохо выглядит, — хмурясь, заметила Эйслинг. — Может, она беременна?

На третью ночь после их приезда, я попросила Лайама об одолжении:

— Дядя, ты видишь, что стало с Ниав. Она измучена, подавлена. Она не может ехать в Тару. Фионн, без сомнения, должен это признать. Спроси его, не могла бы она остаться с нами, пока мужчины путешествуют?

Лайам сурово посмотрел на меня:

— Объясни мне, племянница, с чего я должен делать Ниав хоть какое-то одолжение?

— Ты спрашиваешь об этом меня?! Разве ты не видишь, что с ней сотворило это замужество? Разве не помнишь, какой она была?

— Это несправедливо, Лиадан. Женщина обязана подчиняться сначала воле отца, а потом воле мужа. Это разумно и естественно. Фионн — уважаемый человек, с высоким положением. Он из Уи-Нейллов. Ниав должна повзрослеть и смириться, если собирается принести его дому хоть какую-то пользу. Ей необходимо забыть о прошлом, — было похоже, что он пытается убедить себя, а не меня.

— Дядя, пожалуйста, спроси его.

— Ладно, ладно. Не могу отрицать, что идея здравая. Эамон уже предложил, чтобы ты и твоя сестра поехали с Эйслинг, через день-два. Я тоже предпочитаю именно такой расклад. В его доме ты будешь в безопасности, составишь Эйслинг компанию, пока ее брат в отъезде. А для Ниав это станет передышкой на пути домой. Ты права, она что-то неважно выглядит.

На второе же утро Шон представил союзникам свой стратегический план. Они в тот момент находились в маленькой комнатке, а не в зале. Я как раз несла по верхнему коридору стопку белья и услышала, как голоса там стали громче. Но не от гнева, а от смеси изумления и энтузиазма. Я уловила в тоне Шона накал и желание всех убедить. Обед стыл на столах в большом зале, а они все сидели за закрытыми дверями и обсуждали этот план. Когда же они наконец, вышли, Фионн и Шон все еще продолжали увлеченно беседовать, а бледный Эамон недовольно молчал. Активное обсуждение продолжалось и во время обеда. Мнения разделились. Фионну идея понравилась, Шеймус колебался. Лайам был непоколебим: он никогда не пойдет ни на какой союз ни с какой бандой, не станет иметь дело ни с какими безликими разбойниками и не пойдет ни в какой поход, если не будет сам все контролировать. А ведь все знали, что контролировать Крашеного невозможно. Он сам устанавливал законы, если это слово можно употребить в отношении такого негодяя. Доверять ему — все равно, что совать голову в пасть дракона. Полная глупость. Кстати, встрял Шеймус, как вообще к этому подступиться? Этот разбойник появляется и исчезает когда хочет, никто не знает, где у него штаб. Скользкий как угорь, иначе не скажешь. Как можно передать ему письмо и сообщить о нашей заинтересованности? Шон ответил, что он знает способ, но объяснять ничего не стал. Эамон почти не участвовал в разговоре. Когда все было съедено, он не вернулся с остальными к дальнейшему обсуждению, а вышел на улицу.

Я заставила себя пойти за ним. Я не могла ждать, пока он сам меня разыщет. Раз уж я собираюсь вывалить на него дурные новости, лучше начать самой. И чем раньше, тем лучше. Все выходило не так, как планировали мы с мамой, но Эамон не оставил мне выбора.

Я нашла его на конюшне. Он разглядывал серую кобылку, на которой я вернулась домой, конюх как раз вывел ее пройтись по двору. Раз, два, три, четыре — она переступала изящно, как танцовщица. Шкура ее блестела, серебристая грива и хвост были расчесаны волосок к волоску.

Я подошла к Эамону и встала рядом.

— Лиадан, — в его голосе звучало напряжение.

— Ты хотел поговорить со мной, — сказала я. — Ну вот, я здесь.

— Я не знаю, возможно… сейчас не вполне удачное время. Я… твой брат сильно разочаровал меня, поразил очевидно ложными суждениями. Боюсь, сейчас я не готов делиться своими мыслями.

— Я знаю, что время не совсем удачное, Эамон. Но мне надо кое-что тебе сказать, и я должна сделать это именно сейчас, пока у меня хватает духа.

Он тут же весь превратился в слух.

— Ты боишься что-то мне рассказать? Никогда не бойся меня, Лиадан. Ты должна знать, я никогда не причиню вреда самому драгоценному, что у меня есть.

Его слова совершенно не облегчили мою задачу. Мы тихо обошли конюшни и сели на освещенных солнцем ступеньках. Когда-то мы очень любили поверять здесь друг другу детские секреты. Здесь никто тебя не заметит, разве что, друид.

— Что случилось, Лиадан? Что может быть настолько плохо, что ты боишься поведать об этом другу? — с этими словами он взял меня за обе руки так, что я не могла отстраниться. — Расскажи мне, милая.

Бригид, помоги мне! Меня с головы до ног била дрожь.

— Эамон, мы знаем друг друга с детства. Я уважаю тебя, я должна сказать тебе правду, насколько смогу. Помнится ты… ты попросил меня стать твоей женой, и я сказала, что отвечу следующим летом, в Белтайн. Но так случилось, что я должна дать тебе ответ прямо сейчас.

Возникла пауза.

— Похоже, я напрасно слишком давил на тебя с этим, — осторожно произнес он. — Если тебе так будет легче, я буду ждать, сколько ты захочешь. Обдумывай свой ответ столько времени, сколько тебе нужно.

Я сглотнула.

— В том-то все и дело. У меня нет больше времени. И я не могу выйти за тебя замуж — ни сейчас, ни потом. Я ношу ребенка от другого мужчины.

Воцарилось долгое молчание. Я с несчастным видом глядела в землю, а он сидел совершенно неподвижно, все еще не отпуская моих рук. Наконец, он заговорил. Чужим голосом, но спокойно и безо всякого выражения:

— Не думаю, что я расслышал верно. Что ты сказала?

— Ты меня слышал, Эамон. Не заставляй меня повторять.

Снова молчание. Он выпустил мои руки. А я не могла глядеть ему в глаза.

— Кто это сделал?

— Я не могу тебе ответить, Эамон. Я не скажу.

Он с силой схватил меня за плечи.

— Кто это сделал? Кто отобрал то, что по праву принадлежит мне?!

— Ты делаешь мне больно. Я сказала тебе то, что должна, теперь ты свободен от данного мне слова. Больше я ничего не скажу.

— Не скажешь? Что значит, «не скажешь»?! О чем они все думают — твой братец, твой дядя, твой отец? Они должны по всем дорогам искать негодяя, который совершил над тобой такое, и заставить его заплатить за это… за эту мерзость.

— Эамон…

— В ту самую секунду, как я тебя увидел, когда мы с Шоном тебя нашли, я испугался, что с тобой сотворили именно это. Но ты не хотела со мной говорить, и ты казалась спокойной, даже чересчур спокойной… и никто больше об этом не заговаривал, вот я и решил… но я сам отомщу за это варварское преступление, раз уж они не чешутся! Я заставлю его заплатить! Этот ре… ребенок должен был быть моим!

— Они не знают, — у меня дрожал голос. — Шон, Лайам, отец — они все еще ничего не знают. Ты второй человек, который об этом слышит, после мамы.

— Но почему? — Теперь он встал и ходил из стороны в сторону, то сжимая, то разжимая кулаки, будто ему не терпелось кого-нибудь побить. — Зачем молчать? Зачем отнимать у родственников удовлетворение от справедливой мести?

Я сделала глубокий вдох.

— Потому, — произнесла я очень отчетливо, чтобы он точно понял, что именно я сказала, — что я участвовала в этом добровольно. Этот ребенок зачат в любви. Я знаю, это ранит тебя больше, чем мысль о насилии. Но это правда. — Я все еще не могла заставить себя взглянуть ему в глаза.

Он все ходил туда-сюда, туда-сюда. Ладно, по крайней мере, я наконец сказала ему правду, и сильное чувство собственности не оставит ему иного выбора, кроме как от меня отказаться. Он найдет какое-нибудь извинение и отправится в Тару лелеять свою оскорбленную гордость и искать другую жену.

— Я тебе не верю. — Он внезапно остановился прямо напротив меня, наклонился, взял меня за руки и заставил подняться. На этот раз мне пришлось посмотреть на него, и я по глазам поняла, что он говорит правду. — Я слишком хорошо тебя знаю. Ты на такое не способна. Ты слишком мудра и осторожна. Я отказываюсь верить, что ты отдалась кому-то вот так, до свадьбы, дав обещание другому. Этого просто не может быть!

Реши он нарочно сделать мою задачу максимально сложной, он не преуспел бы больше.

— Это правда, Эамон, — тихо сказала я. — Я люблю этого человека. Я ношу его ребенка. Я не знаю, как сказать об этом яснее. И, кстати, я ничего тебе не обещала.

— Он предлагал тебе стать его женой? Дать твоему ребенку свое имя?

Я покачала головой. Только бы он замолчал. Только бы ушел. От каждого слова мне становилось все больнее.

— Да этот урод просто воспользовался твоей невинностью, а ты теперь из какого-то ложного чувства верности защищаешь его! Я его найду и удушу голыми руками. И с наслаждением буду глядеть, как он подыхает.

На мгновение я снова увидела ту картинку: сжимающиеся на горле руки, прерывистое дыхание, нож, кровь. Потом видение снова затуманилось, и я покачнулась.

— Лиадан, что случилось? Вот, присядь. Дай, я помогу тебе. Тебе нехорошо.

— Я хочу, чтобы ты ушел. Пожалуйста, уходи. — Я спрятала лицо в ладони, чтобы не смотреть ему в глаза.

— Тебе нужна помощь…

— Мне уже лучше. Мне, правда, надо побыть одной. Пожалуйста, уходи, Эамон. — Собственная слабость сделала меня жестокой.

— Ну, раз ты хочешь именно этого, — теперь он сумел совладать с голосом. Он развернулся, чтобы уйти.

— Подожди.

Я услышала, как он втянул в себя воздух. Но не сказала того, что он хотел бы услышать.

— Я должна попросить тебя об одолжении. Я еще никому не рассказала свою новость. Пожалуйста, дай мне время самой сообщить отцу, Шону и дяде, не упоминай об этом. И… и… Эамон, прости, что я сделала тебе больно.

Он не ответил.

— Эамон?

— Ты бы сказала мне «да», ведь так? — Он заговорил неожиданно, будто слова вырвались у него против воли. — В Белтайн. Ты бы приняла мое предложение, если бы не это?

— Ох, Эамон… Ну, какую пользу хоть одному из нас принесет мой ответ на этот вопрос? Все переменилось. Все теперь иначе. А сейчас, пожалуйста, уходи. Нам нечего больше сказать друг другу. Все уже случилось, никакое кровопролитие не может этого изменить.

— Мне понадобится время. — Это тоже меня удивило. — Время, чтобы смириться.

— Другим тоже, — криво усмехнулась я. — Мне еще многим предстоит об этом рассказать. Я вынуждена еще раз попросить тебя пока никому об этом не говорить.

— Ну конечно, я буду молчать. Я всегда глубоко уважал тебя, и до сих пор уважаю. — Он скованно, неловко поклонился, развернулся на каблуках и, наконец, ушел.

Это был странный ужин, полный переглядываний, жестов и недосказанностей. Ниав вышла к столу в необычайно закрытом платье из мягкой золотистой ткани, с высоким воротником и длинными рукавами. Она молча села рядом со своим мужем, который говорил с Лайамом о стратегии. Она почти не ела. Мамы не было, отец сидел, погруженный в свои думы. Время от времени я ловила его взгляд, брошенный на Ниав и Фионна. Мрачное выражение его лица словно отражало мои собственные мысли. Мне вдруг тоже расхотелось есть. Я преодолела только первое препятствие. Что до Эамона, он обязан был явиться, как и отец, поскольку его отсутствие могли счесть оскорбительным. Он пил вино, его бокал снова наполняли, и он снова пил. Перед ним поставили тарелку с едой, но он к ней не притронулся. Его мрачный взгляд выдавал темные мысли.

Наутро следующего дня стояла отличная погода. Я проснулась рано, оделась в теплое уличное платье и накинула поверх серый плащ, неэлегантная, но практичная комбинация. Вода в тазу для умывания оказалась неимоверно холодной. Я вышла на улицу и отправилась разыскивать отца. Большей частью наши овцы ягнились весной, но иногда матки приносили ягнят и осенью. В холодные зимы это доставляло лишние хлопоты. Я нашла Ибудана на верхних пастбищах, он вместе со старым пастухом и парой юных помощников, служивших ему глазами и руками, проверял стада. Я увидела совсем новорожденного ягненка, он уже встал на ножки, но еще дрожал, и они как раз спорили, забрать его неудачно объягнившуюся мать в овчарню и этим спасти от гибели, или оставить здесь на волю случая.

— Дайте ей шанс, — произнесла я, остановившись у них за спинами. — Этот малыш, возможно, через пару лет станет призовым бараном. Дайте ей хотя бы пару дней.

— Не, непрально, — старик почесал поросший жесткой белой щетиной подбородок. — Мож, мы тока время потеряем.

— Дайте ей пару дней, — повторила я. Овца смотрела на меня своими невинными глазами. Отец сидел рядом с ней на корточках. Увидев меня, он поднялся. — Ребята, заберите ее вниз, в овчарню. Вы знаете, что делать.

— А как же! Возьмем шкурку дохлого ягненка, привяжем к этому и подпустим к другой матке. Она обязательно примет его за своего. — Парень был явно рад блеснуть своими познаниями.

— Ну, тогда приступайте, — с усмешкой произнес Ибудан.

— Отец, у тебя есть несколько минут?

— Конечно, солнышко. В чем дело?

Три пастуха, двое молодых и один старый, погрузили больную овцу на доску и отправились к овчарне. Сгорбленный старик шел за парнями, осторожно неся на руках новорожденного ягненка.

— Что тебя беспокоит, дочка? Ты хочешь поговорить о Ниав?

— Я о ней беспокоюсь, это правда. Но сейчас мне нужно поговорить с тобой о другом. Это очень серьезно и неотложно, отец. Ты… ты, я боюсь, очень рассердишься.

— Садись сюда, Лиадан. Звучит почти устрашающе. Меня не так-то просто рассердить, ты это знаешь.

Мы уселись рядом на низкой каменной стенке. Отсюда было видно, как нижние участки леса, словно руки, пытаются обнять мрачные крепостные стены Семиводья. Кружась, падали листья, а ледяной воздух был прозрачен, разве что кое-где поднимались перышки дыма от раннего огня в чьем-нибудь очаге.

— Славное будет утро, — заметил Ибудан.

— Эта овца, — спросила я, начав с середины, — ты подарил ей два дня. А мог ее убить. Почему?

Он на мгновение задумался.

— Я бы, вообще-то, последовал совету старика. Он пас овец еще до того, как я родился. Я сделал это по твоей просьбе. Может, она умрет, а может, и нет. Почему ты спрашиваешь?

— Когда… пока меня не было дома, я убила человека. Я… я перерезала ему горло своим ножом, и он умер. Я никогда раньше этого не делала.

Отец ничего не сказал. Он ждал продолжения.

— Больше ничего не оставалось, понимаешь? Он умирал, его оставили умирать в ужасной агонии. Я не могла поступить иначе. Ты как-то сказал, что надеешься, что мне никогда не придется прибегать к умению пользоваться ножом, луком и всем прочим. Ну… я им воспользовалась и чувствую себя ужасно. Но в то время у меня, правда, не было выбора.

Ибудан кивнул:

— Ты это хотела мне рассказать?

— Это только часть. — У меня вдруг сжалось горло. — Там был и еще один человек, я пыталась его вылечить. Как эту овцу. Я настояла на том, чтобы сохранить ему жизнь, и он очень страдал, а, в конце концов, все равно умер. Я сделала неверный выбор, но я была в нем так уверена!

Отец снова кивнул:

— Ты сделала то, что должна была. Не всякий выбор бывает верен. И невозможно точно знать, ошибешься ты или нет. Твоя мама сказала бы, что кто-то приложил к этому руку. Ты способная целительница, если кто и мог спасти этого парня, так это ты. Мало ли по каким причинам его жизнь нужно было продлить…

Я промолчала.

— Знаешь, — доверительно произнес Ибудан, — если я что и выучил после стольких лет жизни среди ирландцев, так это то, что вещи и события в историях почти никогда не приходят парами. Всегда тройками. Три желания, три дракона. Трое мужчин.

Я сделала глубокий вдох.

— Отец, не так давно ты сказал мне, что когда придет время, я сама выберу себе мужа. Ты помнишь?

Он некоторое время молчал.

— Это не то, чего я ожидал. — Солнце поднималось все выше, в утреннем свете волосы отца стали золотисто-рыжими, точно как у Ниав. Осенняя рыжина, цвет дубового листа. — Но, да, я, без сомнения, помню.

— Я… — Мне никак не удавалось выдавить из себя эти слова… — Отец, я…

— Ты встретила мужчину, и он пришелся тебе по сердцу? Наверное, того самого древнего уродливого старика, чей надежный характер мы с тобой тогда обсуждали? — Он улыбался, но в голубых глазах, внимательно всматривавшихся в мое лицо, застыл вопрос.

— Я должна сказать все прямо, отец. Мои слова причинят тебе боль, меня это очень огорчает. Я жду ребенка. Я не могу назвать имени его отца и не выйду замуж, ни за него, ни за кого-либо другого. Мне никто не причинял ни зла, ни насилия. Этот человек, он… я выбрала бы его из всех мужчин на земле. Но мне придется выносить и вырастить ребенка одной, поскольку никто не приедет за мной в Семиводье. Я уже рассказала маме и Эамону. Теперь я говорю об этом тебе, и мне страшно, потому… прежде всего потому, что я не хочу потерять твое уважение. Если ты перестанешь верить в меня, я начну сомневаться в себе. А я не могу себе этого позволить. Мне сейчас нужна вся моя сила.

В отличие от Эамона, отец, слушая мои новости, сидел неподвижно. Он смотрел вдаль, на зеленую массу леса, и выражение его лица невозможно было понять. Он не попросил меня повторить. Не принялся шагать взад и вперед. Наконец, он спросил:

— А что сказала твоя мать?

— Что этот ребенок дорог ей не меньше, чем мне. Что весной она все еще будет с нами и собственными руками примет его.

— Понятно, — сказал он, и непреклонность в его голосе и линии напряженного подбородка подсказывала, что он с трудом сдерживает гнев. — Думаю, мне ты должна сказать. Я считаю, что ты обязана назвать мне имя этого мужчины. Неудачно выбранный любовник Ниав, по крайней мере, имел смелость посмотреть мне в глаза и объясниться. А твой, похоже, просто взял то, что понравилось, и двинулся к новым приключениям.

Я почувствовала, как к щекам приливает жар.

— Ты обесцениваешь то, что между нами было, — воскликнула я, боясь, что сейчас поссорюсь с отцом, которого уважала больше всех на свете. — Это не было… случайной связью или каким-то легкомысленным совокуплением… Это было…

— А ну-ка, напомни мне, как долго тебя не было дома? — спросил отец.

— Прекрати! Ты не прав! Да что же с нами такое происходит — все друг друга только ранят и никто никого больше не слушает?!

Возникла пауза, а потом он снова заговорил, на этот раз очень тихо:

— Ладно, хорошо. Я вижу результат ошибки Ниав, вижу, как она изменилась, и мне от этого очень больно. Я выслушаю тебя. Возможно, имя этого мужчины не так уж и важно, мне сложно понять его действия. Ты сказала, что он никогда не явится в Семиводье. Почему? Какой мужчина не последует за такой женщиной и не пожелает заполучить ее в жены? Какой мужчина не захочет узнать собственного сына? Разве что он уже женат или недостоин тебя по какой-то иной причине. Но твои суждения редко оказываются неверными, доченька.

— Он… он просил меня остаться с ним, но я отказалась. Из-за мамы. Мне необходимо было вернуться домой. А позже он… когда он узнал, кто я такая, он был только рад от меня избавиться. — Мне вдруг захотелось плакать.

— Мне все это очень не нравится. Он это как-то объяснил?

Я не планировала вдаваться в подробности. Но не удержалась.

— Все тянется из твоего далекого прошлого. Когда ты только уехал из Херроуфилда. Он сказал, что ему причинили какое-то зло. Он сказал… сказал, что ты отнял его право рождения. Что-то в этом роде. Отец, ты никому не должен об этом рассказывать, понимаешь?

Он нахмурился.

— Это было давно. Сколько лет этому твоему мужчине?

— Немного. Как Эамону, может, чуть меньше.

— И он бритт? — фраза звучала вопросительно, но я не ответила, поскольку не могла признать, что не знаю ответа. — Значит, когда я покидал Херроуфилд, он был еще младенцем, — продолжил отец. — Это не может быть правдой.

— Ты никогда не рассказывал о том времени. Было что-то такое… может, произошло что-нибудь способное объяснить его слова? Кто-нибудь причинил зло ребенку? На него явно тяжело давит некое давнее бремя.

Ибудан покачал головой:

— Конечно, там имелись дети: в замке, в деревнях, на фермах… Но я оставил свои владения в хороших руках. Перед отъездом я лично убедился, что все в полном порядке. Мои люди остались отменно защищенными, их будущее было обеспечено настолько, насколько вообще возможно в наши беспокойные времена. Возможно, если бы я с ним поговорил…

— Нет, — ответила я. — Это невозможно.

— Ты его стыдишься? Или меня?

— Нет, отец, даже и не думай. Он просто не может сюда приехать. Он живет… его жизнь полна опасностей, его преследуют. В ней нет места ни для меня, ни для ребенка. Будет лучше, если я просто выращу малыша одна.

— Но за Эамона ты замуж не хочешь.

— Либо отец моего ребенка, либо никто.

— Ты уже рассказала Ниав?

— Ну, как я могла это сделать? Ты же видишь, какой она стала! И двух слов мне не сказала со дня приезда.

Мы встали и медленно начали спускаться к овчарне. Некоторое время мы молчали, а потом отец сказал:

— С самого возвращения Ниав я не могу до нее достучаться, Лиадан. Она не хочет говорить с мамой, а та так мечтает облегчить ей боль от того, что ей запретили видеться с любовником. Мне кажется, что вместо моей дочери приехала совсем другая женщина. Будто что-то превратило сверкающую, солнечную девушку в бледную тень себя самой. Я уже потерял одну дочь, твоя мать уходит от нас все дальше… Я не хочу потерять еще и тебя.

Я взяла его под руку.

— Мне всегда хотелось остаться здесь. Ты же знаешь.

— Да. Маленькая моя доченька, мастерица в любых домашних делах, счастливая от того, что кругом родные и близкие. Ты сердце нашего дома, Лиадан. Но… уверена ли ты, что больше тебе ничего не хочется?

Я не ответила. Мы с отцом не лгали друг другу.

— Что если этот человек завтра возникнет у тебя на пороге и позовет с собой? Что ты ему ответишь?

«Если он возникнет у меня на пороге завтра, до отъезда Эамона, он едва ли останется в живых».

— Не знаю. Я не знаю, что бы я сделала.

Мы подошли к деревьям. Впереди уже виднелась белая стена овчарни.

— У меня к тебе есть предложение, если мама его одобрит, мы так и сделаем, — отец говорил так, будто излагал план строительства стены или разбивки виноградника. Но в глазах его сквозило беспокойство. — Когда Эйслинг поедет домой, ты отправишься с ней в Черную Башню и поживешь там, пока Эамон находится в Таре. Возьми с собой Ниав и попытайся разузнать, что с ней случилось. Мне кажется, все гораздо хуже, чем мы думаем. Что-то ранило ее очень глубоко. Я изо всех сил пытался достучаться до нее, но она видит во мне врага и не желает со мной разговаривать. Твоей матери сейчас и так тяжело, ей не вынести еще и необходимости ежедневно видеть родную дочь в таком состоянии и чувствовать, что ее помощь отвергают. Мама уверена, что если Ниав с кем-то и заговорит, то именно с тобой. Я очень тебя прошу, сделай это для меня. Но только пока за ней не приедет Фионн, потом ты должна отправиться домой. Тебе и самой не захочется оставаться в доме у Эамона, когда он вернется. Ты говоришь, что все ему уже рассказала. Наверное, вам обоим было тяжело. Эамон очень гордый человек, он с трудом переживает потери.

— Это было ужасно.

Отец обнял меня за плечи:

— Ну, так что ты скажешь?

— Если ты хочешь, я поеду. — Сердце у меня сжималось от одной только мысли об этом. Я совсем не была уверена, что хочу знать, что же скрывается за пустым взглядом Ниав. Но я точно знала, что не хочу ехать в дом Эамона, даже когда его там нет.

— Ты сделаешь это ради меня и мамы. Я же со своей стороны обещаю защиту тебе и моему внуку. Я сам расскажу обо всем Лайаму еще до его отъезда в Тару. А так же Конору и Шону.

— Мама сама хотела…

— Расскажу я. И сделаю это так, что тебя ни о чем не станут спрашивать, и от тебя ничего не будут требовать. Ты моя дочь. Ты и твой ребенок будете в Семиводье в безопасности столько, сколько вы решите здесь жить.

— О, отец! — Я крепко обняла его.

— Я не желаю видеть, как ты впадаешь в отчаяние, подобно Ниав. Я тоже нарушал правила, чтобы получить желаемое, Лиадан. Я никогда не забывал, что оставил позади, когда пришел сюда. Но я ни одной секунды не считал, что мой путь неверен. Ты — дочь своей матери. Я просто не могу поверить, что твой выбор плох. Без сомнения, все у тебя, в конце концов, будет хорошо. Ну-ну, солнышко, поплачь, если хочешь. Попозже поговори с Эйслинг, и обсудите с ней твою поездку. Возможно, стоит отправиться в повозке, в твоем положении не стоит ездить верхом.

— Повозка! — Я мгновенно перестала плакать. — Я же не инвалид. Ехать на серой кобылке совершенно безопасно. Мы не станем торопиться.