Моя мать знала все предания, когда-либо звучавшие у очагов Ирландии, и не только. После долгого рабочего дня люди собирались у очага и тихо слушали, как она сплетает слова в яркую ткань повествования. Она рассказывала о бесчисленных приключениях героя Кухулина, о подвигах великого воина и хитреца Фионна мак Кумхейла. В некоторых домах такие истории предназначались только для мужчин. Но не у нас. У матери был волшебный дар слова и под его магию попадали все. От одних рассказов весь дом катался от хохота, другие заставляли замолкать суровых мужчин. Но была на свете одна история, которую она не рассказывала никогда — ее собственная.

Моя мать была той самой девушкой, которая, рискуя жизнью, спасла шестерых братьев от заклятия злой ведьмы. Она была той самой девушкой, чьи братья три долгих года прожили в птичьем обличье и смогли вновь стать людьми лишь благодаря тому, что она три года не издавала ни звука, несмотря на все выпавшие ей испытания. Эту историю не надо было рассказывать, ее и так все знали. И в каждой деревне хоть пара человек, да видела одного из братьев, вернувшегося домой, с белоснежным лебединым крылом вместо левой руки. Но даже и без этого всем было известно, что в истории этой все до последнего слова — правда. Куда бы мама ни шла со своей корзинкой целебных настоек и мазей, люди уважительно кланялись ей.

Если я просила отца рассказать мне сказку, он смеялся, пожимал плечами и говорил, что совершенно не умеет рассказывать, знает всего пару историй, и обе уже не раз повторил. Тут он смотрел на мать, а она глядела на него в ответ, как это обычно у них бывало — будто они разговаривали без слов, а потом отец отвлекал меня чем-нибудь. Он учил меня вырезать узоры, сажать деревья и драться. Моему дяде это казалось несколько странным. Мой брат Шон — другое дело, но разве нам с Ниав понадобится умение бить руками и ногами, сражаться дубинкой или кинжалом? Так зачем же тратить на это время, ведь девочкам надо столькому научиться!

— Мои дочери не выйдут за пределы нашего леса, не умея защищаться! — отвечал отец дяде Лайаму. — Слугам нельзя доверять. Я не собираюсь растить из девочек воинов, но они смогут за себя постоять. И мне странно, что тебя это удивляет. Неужели, ты все забыл?

Я не спрашивала, что это значит. Мы все очень рано поняли, что неразумно в такие моменты встревать между отцом и Лайамом.

Я быстро все схватывала. Я ходила за матерью по деревням и училась зашивать раны, накладывать шины, лечить круп и крапивницу. Я наблюдала за отцом и начинала понимать, как сделать из куска дуба сову, оленя, или ежа. Я устраивала тренировочные бои с Шоном, когда удавалось его на это уговорить, и выучила множество приемов, из тех, что действуют даже когда противник выше и сильнее тебя. Мне иногда казалось, что у нас в Семиводье все выше меня. Отец отдал мне свой собственный кинжал и даже сделал оружие мне по руке. Для этого он на пару дней совершенно забросил занятия с Шоном. Но тот не обиделся. Ведь он был мальчиком, у него имелось собственное оружие. А что об этом подумала Ниав, было непонятно, как и всегда.

— Запомни, малышка, — серьезно сказал отец. — Этот кинжал может убить. Надеюсь, тебе никогда не понадобится использовать его ни для чего подобного, но если придется, бей быстро и без колебаний. Здесь в Семиводье ты почти не видела зла, и я надеюсь, тебе никогда не придется драться, чтобы защитить себя. Но однажды кинжал может спасти тебе жизнь, и ты должна следить, чтобы он оставался острым и блестящим, и тренироваться, чтобы беда не застала тебя врасплох.

Мне показалось, будто по его лицу пробежала тень, и взгляд его затуманился, как это порой бывало. Я тихо кивнула и убрала смертельное оружие в ножны.

Люди звали моего отца Ибудан, хотя по-настоящему он носил другое имя. Те, кто знал старинные сказания, сразу понимал, что Ибудан — это шутливое прозвище, и отец принимал его с должным чувством юмора. Ведь Ибудан из старинных сказаний — это крошечный человечек, мальчик-с-пальчик, который попал в беду, упав в миску с кашей, правда потом сумел оттуда выбраться и даже победил великана. Мой же отец был очень высоким и сильным мужчиной, а волосы у него горели, как осенние листья на полуденном солнце.

Он был бриттом, но люди об этом забыли. Получив новое имя, он сделался частью Семиводья, и его звали либо Ибуданом, либо Высоким Человеком.

Мне бы и самой хотелось стать повыше, но я так и осталась маленькой, худенькой, темноволосой… на таких девушек мужчины не смотрят дважды. Не то, чтобы меня это беспокоило. У меня было достаточно дел и без того, чтобы загадывать так далеко на будущее. А вот Ниав все провожали глазами, она была высокой, стройной — вся в отца. По плечам ее струились длинные, с рыжиной, волосы, тело было округлым как раз там, где нужно и, сама этого не осознавая, она двигалась так, что мужчины глаз не могли оторвать.

— С ней мы хлебнем неприятностей, — бормотала над своими кастрюлями и горшками наша кухарка, Жанис. Сама же Ниав была недовольна.

— Как будто недостаточно того, что я по крови наполовину англичанка, — сердито ворчала она, — так я еще и выгляжу, как они. Ты только посмотри! — Она теребила конец толстой косы, высвобождая густые, золотисто-рыжие пряди. — Ну, кто скажет, что я родом из Семиводья?! С такими волосами я скорее похожа на саксонку! И почему я не могу быть такой же изящной и тоненькой, как мама?

Она начала яростно расчесывать волосы, а я изучающе смотрела на нее. Для человека, настолько недовольного своей внешностью, она слишком много времени проводит, вы- думывая новые прически и без конца меняя ленты и платья.

—Тебе стыдно быть дочерью англичанина? — спросила я.

Она бросила на меня сердитый взгляд.

— Как это на тебя похоже, Лиадан! Всегда говоришь все без обиняков, да? Тебе-то хорошо, ты сама — просто мамина копия, ее правая рука, ни больше, ни меньше. Не удивительно, что отец тебя обожает. Тебе меня не понять.

Слова сестры не задели меня. Временами она вела себя резко, будто внутри у нее бурлило слишком много эмоций, и они искали хоть какого-то выхода. Сами по себе эти слова ничего не значили. Я ждала.

Ниав махала гребнем, как розгой.

— И Шон тоже, — продолжила она, сердито разглядывая себя в зеркале из полированной бронзы. — Слышала, как его назвал отец? Он сказал, что Шон — сын, о котором Лайам всегда мечтал. Как тебе это? Шон здесь на своем месте, он точно знает, что с ним будет. Наследник Семиводья, обожаемый сын сразу двух отцов, а как же! Он и выглядит соответственно! И всегда будет поступать правильно — женится на Эйслинг, осчастливит этим всех вокруг, станет вождем, возможно даже тем самым, которому суждено вернуть нам обратно наши острова. И дети его, несомненно, пойдут по его стопам, и так далее и тому подобное. Да хранит меня Бригид, это же все так нудно! Так предсказуемо!

— Ты сама не знаешь, что тебе нужно, — ответила я. — Ты уж реши, хочется тебе чувствовать себя здесь на своем месте, или нет. Кстати, мы с тобой обе — дочери Семиводья, независимо от того, нравится тебе это или нет. Уверена, Эамон с радостью женится на тебе, когда придет время, несмотря на твои золотые волосы. Я не слышала от него никаких возражений.

— Эамон? Ха! — Она подошла к центру комнаты, где сноп солнечного света золотым пятном разливался по полу, и начала медленно кружиться, так что белое платье и золотистые волосы облаком заструились вокруг нее. — Неужели тебе не хочется, чтобы случилось что-нибудь необыкновенное, что-нибудь новое и восхитительное, что унесло бы тебя, подобно большому приливу? Что-то, от чего твоя жизнь вспыхнула бы и запылала так ярко, что это увидели бы все вокруг? Что-то способное наполнить тебя огромной радостью, или жутким страхом, сметающее тебя с уютной утоптанной тропинки на великую, неизведанную дорогу, конец которой никому не известен? Неужели тебе никогда этого не хотелось, Лиадан? — Она все кружилась и кружилась, обнимая себя руками, будто иначе не могла сдержать свои чувства.

Я сидела на краешке кровати и тихо наблюдала. А потом произнесла:

— Будь осторожна. Такими словами можно раздразнить Дивный Народ, и они вмешаются в твою жизнь. Такое случается. Ты же знаешь мамину историю! Ее вынесло на неизведанную дорогу, она пошла по ней и осталась в живых лишь благодаря собственному мужеству и смелости отца. Чтобы пережить их игры, нужна невероятная сила. Для мамы с отцом все закончилось хорошо. Но в их сказке есть и проигравшие, ты же знаешь. Как насчет шестерых маминых братьев? Из них в живых осталось двое, может трое. И то, что случилось, покалечило каждого из них. А ведь были и другие истории. Вообще без победителей. Тебе бы лучше спокойно жить своей жизнью, день за днем. По мне, принимать новорожденного ягненка уже достаточно восхитительно… или смотреть, как под весенними дождями крепнут молодые дубки… или стрелять точно в цель… или спасти ребенка от крупа… Зачем ждать от жизни большего, когда то, что мы имеем — так прекрасно?

Ниав расцепила руки и взъерошила волосы, в секунду уничтожив все следы расчесывания. Потом вздохнула.

— Ты говоришь точно как отец, меня иногда от этого просто тошнит, — сказала она, но ее голос звучал скорее нежно. Я хорошо знала свою сестру. И потому меня редко задевали ее слова.

— Я никогда не понимала, как он мог так поступить, — продолжила она. — Просто взять и все бросить: земли, власть, положение в обществе, семью. От всего отказаться. Он никогда не станет хозяином Семиводья, это место Лайама. Да, конечно, его сын станет наследником, но сам Ибудан так и останется всего лишь Высоким Человеком, будет тихо сажать деревья, пасти стада, а жизнь так и пройдет мимо. Как настоящий мужчина мог добровольно выбрать такую жизнь?! Он ведь ни разу даже не вернулся в Херроуфилд!

Я улыбнулась про себя. Неужели она слепая, и не видит, что существует между нашими родителями — между Сорчей и Ибуданом? Как она может жить с ними рядом день за днем, видеть, как они смотрят друг на друга, и все равно не понимать, почему он поступил так, а не иначе? И, кстати, без его забот Семиводье было бы всего лишь хорошо охраняемой крепостью, не больше. Именно под его руководством наши земли начали процветать. Вся округа знает, что скот у нас превосходный, а ячмень — лучший во всем Ольстере. Именно труд моего отца позволил дяде Лайаму обзавестись столькими союзниками и с победой вернуться из стольких походов… Но я знала, сестре все это объяснять бесполезно. Если уж она ничего не поняла до сегодняшнего дня, то не поймет никогда.

— Он ее любит, — ответила я. — Все просто. И, кстати, есть кое-что еще. Мама ничего об этом не рассказывает, но ко всей этой истории приложил руку Дивный Народ. И еще приложит.

Наконец-то Ниав обратила на меня внимание. Ее прекрасные голубые глаза обвиняюще сощурились:

— Теперь ты говоришь точно как она. Собираешься рассказать мне поучительную сказочку?

— Вовсе нет, — ответила я. — У тебя сейчас не то настроение. Я просто хочу сказать, что ты, я и Шон — не такие, как все. Наши родители встретились и поженились благодаря Дивному Народу. Благодаря ему мы появились на свет. Возможно, следующая часть истории — наша.

Ниав села рядом, поежилась и начала разглаживать юбку на коленях.

— Мы ни ирландцы, ни бритты, но одновременно и те, и другие, — медленно проговорила она. — Ты думаешь, один из нас может быть тем ребенком, о котором говорится в предсказании? Тем самым, кто вернет острова нашему народу?

— Так говорят…

На самом деле, об этом говорили постоянно, особенно теперь, когда Шон почти вырос и постепенно становится все больше похож на великого воина и вождя — как его дядя Лайам. Да и люди давно жаждут действовать. Война за острова вспыхнула задолго до рождения нашей матери, бритты уже много лет назад отобрали у нас это священное место. А сейчас народный гнев необычайно силен, ведь мы как никогда близки к тому, чтобы отвоевать то, что принадлежит нам по праву. Когда нам с Шоном еще не было и шести, дядя Лайам и два других его брата, при поддержке Шеймуса Рыжебородого отправились в поход, прямо в сердце спорных земель. Они подошли близко к цели, безумно близко. Они ступили на берег Малого острова и устроили себе там тайное убежище. Они видели, как огромные птицы парят и кружат над Иглой — голым пиком, вылизанным ледяными ветрами и океанскими волнами. Они совершили яростное нападение с моря на лагерь бриттов на Большом острове, но были разбиты. В той битве пали два брата моей матери. Кормак был сражен ударом меча прямо в сердце и умер у Лайама на руках. А Диармид бился как одержимый, пытаясь отомстить за смерть брата, и попал к бриттам в плен. Люди Лайама потом нашли его тело на мелководье. Тогда они вынуждены были отступить на своем маленьком суденышке, измотанные, побежденные и подавленные. Бритты бросили Диармида в море, сперва всласть поиздевавшись над ним. Когда тело привезли домой, моей матери его так и не показали.

Те бритты принадлежали к народу моего отца. Но Ибудан не участвует в этой войне. Однажды он поклялся, что не поднимет оружия против людей своей крови и сдержал слово. А вот Шон — совсем другое дело. Мой дядя Лайам так и не женился, и мама говорит, что уже не женится. Когда-то он любил одну девушку. Но на него пало заклятие. Три года — долгий срок, когда тебе всего шестнадцать. Вернувшись наконец в человеческое обличье, он обнаружил, что его любимая уже замужем и родила сына. Она думала, что Лайам мертв, и поступила, как велел отец… В общем, дядя Лайам так и не женился. Да ему и не нужен был собственный сын, ведь он любил племянника, как настоящий отец, и, сам того не ведая, вырастил его по своему образу и подобию. Мы с Шоном близнецы, он старше меня на каких-то несколько минут. Но в шестнадцать лет он был уже на целую голову выше меня, почти взрослый мужчина, широкоплечий, с сильным и гибким телом. Лайам сделал все, чтобы он стал мастером в военном искусстве. А еще Шон научился планировать военные походы, выносить беспристрастные решения в спорных вопросах, угадывать, о чем думают союзники и враги. Иногда Лайам критиковал племянника за юношеское нетерпение. И все же Шон был прирожденным вождем, в этом никто не сомневался.

Что до отца, то он только улыбался и позволял им поступать, как заблагорассудится. Он признавал важность наследства, которое Шону предстояло получить. Но он не отступился от сына. Они часто бродили вдвоем или отправлялись объезжать поля, коровники и амбары. Ибудан учил сына заботиться о людях и земле, а не только защищать все это. Они часто и подолгу беседовали, и они уважали друг друга. Только вот иногда я ловила взгляд мамы — на Ниав, на Шоне и на себе, и понимала, что ее гложет. Рано или поздно Дивный Народ решит, что настало время снова вмешаться в наши жизни, взять неоконченную ткань судьбы и вышить на ней новый узор. Кого они изберут? Неужели один из нас — действительно то самое дитя из предсказания, способное помирить нас с бриттами из Нортвуда или отвоевать обратно острова с их священными деревьями и таинственными пещерами? Мне казалось, что вряд ли это буду я. Если вы хоть немного знаете о Дивном Народе, вам известно, что они обожают окольные пути и незаметные движения. Их выбор никогда не очевиден. И, кстати, как насчет другой части предсказания, которую люди, похоже, просто позабыли? Разве там ничего не говорится о том, что избранный будет носить знак ворона? Никто толком не знает, что это значит, но в любом случае, ни к кому из нас это не подходит. И, к тому же, мало ли вокруг происходит случайных связей между бродягами-бриттами и ирландками! Вряд ли мы — единственные дети, в которых течет кровь обоих народов. Повторяя себе все это, я снова и снова видела глаза матери, зеленые, тоскующие, задумчивые, и вздрагивала от непонятного предчувствия. Я кожей чувствовала, пришло время перемен.

В ту весну к нам приехали гости. Здесь, в сердце векового леса, старые традиции были еще сильны, хотя сообщества мужчин и женщин с христианскими крестами — бесстыдным символом новой веры — все шире расселялись по нашей земле. Время от времени из-за моря приезжали путники и рассказывали о том, какое зло причиняется там людям, осмеливающимся держаться старых традиций. Они подвергаются суровым наказаниям, иногда даже смерти за подношения каким-нибудь богам урожая, за простенькое заклинание для привлечения удачи или за использование приворотного зелья. Там всех друидов давно изгнали, или убили. У новой веры — огромная сила. И как может быть иначе? Ведь за ней стоят толстые кошельки и острые копья!

Но у нас в Семиводье, в нашей части Ирландии, пока все было иначе. Святые отцы, если и забредали к нам, вели себя тихо, разум их был открыт для споров и слушали они не меньше, чем говорили. У них можно было научиться читать по-латыни и на ирландском, или красиво писать, или смешивать краски и выводить сложные узоры на тонком пергаменте. А у сестер-монахинь девочку могли научить искусству врачевания, или ангельскому пению. В их домах находилось место для сирых и убогих. В глубине души все они были славными людьми. Но никто из наших не хотел к ним присоединяться.

Когда умер мой дедушка, и Лайам стал лордом Семиводья, со всеми обязанностями, которые налагал этот титул, множество нитей было сплетено вместе, дабы упрочить ткань нашего дома. Лайам заключил союзы с соседями, создал мощный гарнизон, стал для людей лидером, которого им так не хватало. Мой отец сделал так, что наши фермы процветали, а поля родили лучше, чем когда-либо. Он сажал дубы там, где когда-то была неплодородная земля. И он вселил надежду в сердца наших отчаявшихся людей. А моя мать являла собой пример того, что можно достичь верой и упорством, живым напоминанием об ином, невидимом мире. Благодаря ей все ежедневно вспоминали о том, кто мы и откуда произошли.

Кроме Лайама, у мамы был брат по имени Конор. Вообще-то, история гласит, что братьев было шестеро. Лайам, о котором я уже говорила, и двое ближайших к нему по возрасту — те, что погибли в первой же битве за острова. Самый младший из шестерых, Падриак, стал путешественником и редко бывал дома. Конор был четвертым по старшинству. И он стал друидом. Даже сейчас, когда огонь старой веры повсюду бледнеет, мы видим его свет. В наших лесах он до сих пор горит ярко-ярко. Похоже, что каждый праздник, каждая смена времени года, сопровождаемая песнями и обрядами, возвращает крошечный кусочек единства, почти утраченный нашим народом. Каждый раз мы на шажок подходим к готовности снова потребовать то, что много поколений назад украли у нас бритты. Острова… сердце нашей религии, колыбель нашей веры. Пророчество там, или не пророчество, но люди начали верить, что Лайам отвоюет острова обратно. А если не он, так Шон, который станет лордом Семиводья после дяди. Этот день приближается. Люди особенно остро осознавали это, когда друиды приходили к нам из леса отметить смену времени года.

Это случилось в Имболк, в тот год, когда нам с Шоном минуло по шестнадцать. Пришел Конор, а с ним целая группа мужчин и женщин. Кто-то в белом, а кто-то в простых ученических домотканых балахонах. Они пришли под вечер, тихо, как и всегда. Два старика и старуха в простых сандалиях вышли по тропинке из леса. Их волосы были заплетены во множество тоненьких косичек и перевязаны разноцветными ленточками. А за ними — юноши и девушки в домотканой одежде, а также зрелые мужчины и женщины, одним из которых и был мой дядя Конор. Он поздно приобщился к мистериям друидов, но теперь был их лидером — бледный, серьезный, коренастый мужчина с длинными, подернутыми сединой каштановыми волосами и глубоким безмятежным взглядом. Он тихо поприветствовал нас: сначала мать, Ибудана и Лайама, а после наших гостей, поскольку очень многие приехали к нам на праздник. Например, Шеймус Рыжебородый, энергичный пожилой мужчина, чьи седые волосы теперь противоречили прозвищу. Он приехал с молодой женой, славной девушкой чуть старше меня по возрасту. Ниав была в ужасе от этой пары.

— Как она может? — шептала она мне, прикрывая рот рукой. — Как она может с ним спать? Он же старый, такой старый! И жирный. И нос у него красный. Смотри, она ему улыбается! Я бы скорее умерла!

Я бросила на нее кислый взгляд.

— Если тебе нужен молодой красавец, то стоит выйти за Эамона и благодарить его за предложение, — шепнула я в ответ. — Вряд ли ты найдешь кого-нибудь лучше.

— Эамон?! Ха!

Похоже, на любое упоминание о нем я получаю один и тот же ответ. Я не впервые задумалась, чего же на самом деле хочет Ниав. Прочитать мысли сестры не было никакой возможности. Не то, что с Шоном. Может, все дело в том, что мы близнецы, а может, в чем-то другом, но у нас с ним легко получалось общаться без помощи слов. Иногда мне даже приходилось специально отгораживать свой разум, чтобы брат не смог прочесть моих мыслей. Полезная и одновременно неудобная способность.

Я смотрела на Эамона, который стоял рядом со своей сестрой, Эйслинг, и как раз приветствовал Конора и остальных друидов. Я совершенно не могла понять, что в нем не устраивает Ниав. Эамон вполне подходил ей по возрасту, всего на пару лет старше сестры. Вполне привлекательный. Может, чересчур серьезный, но это дело поправимое. Стройная фигура, черные глаза, темные, тонкие и блестящие волосы… Отменные зубы. Спать с ним было бы… ну, то есть, у меня в этом никакого опыта, но мне казалось, что это не должно быть отвратительно. К тому же, этот союз обрадовал бы обе семьи. Эамон очень рано вступил в права наследования и правил огромным, окруженным непроходимыми болотами имением, к востоку от земель Шеймуса Рыжебородого. Его отец, тоже Эамон, несколько лет назад был убит при таинственных обстоятельствах.

Мой отец и дядя Лайам далеко не во всем были согласны друг с другом, но оба они наотрез отказывались обсуждать это событие. Мать Эамона умерла, рожая Эйслинг. Таким образом, Эамон рос, обладая несметными богатствами, огромной властью и переизбытком влиятельных советчиков: Шеймуса — своего деда, Лайама, когда-то помолвленного с его матерью, моего отца, который тоже каким-то образом оказался со всем этим связан. Даже удивительно, как это Эамон смог стать самостоятельным и, несмотря на юность, держал в своих руках управление имением и немалым вооруженным отрядом. Возможно, это и объясняло его серьезность. Эамон закончил беседовать с одним из молодых друидов, бросил взгляд в мою сторону, и тут я поймала себя на том, что пристально его рассматриваю. Он слегка улыбнулся мне, словно показывая, что мое любопытство его ничуть не трогает, и я отвернулась, почувствовав, как краснею. Ниав просто дурочка, подумала я. Вряд ли она найдет лучшего жениха, а ведь ей уже семнадцать и стоит выбрать кого-нибудь побыстрее, пока этот выбор за нее не сделают другие. Этот брак обеспечил бы нам крепкий союз, помог бы нанести бриттам серьезный удар, когда придет время.

Друиды приближались к концу вереницы встречающих, приветствия близились к завершению. День клонился к закату. В поле за амбаром большого дома ровными рядами лежали готовые к работе плуги, вилы и другие сельскохозяйственные орудия, необходимые в новом сезоне. Мы прошли по тропинкам, все еще скользким от весенних дождей, широким кругом окружили поле, и наши тени далеко вытянулись под лучами заходящего солнца. Я увидела, как Эйслинг тихонько ускользнула из-под опеки брата и через некоторое время, будто случайно, появилась рядом с Шоном. Если она решила, что этот маневр остался незамеченным, то сильно ошиблась, поскольку облако ее темно-рыжих волос так и притягивало взгляд, как ни пыталась она стянуть их сияющую массу лентами. Когда Эйслинг подошла к моему брату, порыв ветра бросил ей на лицо одну длинную яркую прядь, а Шон протянул руку и ласково заправил ее за ухо. Мне не было нужды дальше следить за ними, чтобы почувствовать, что она вложила свою руку в его, и брат жестом собственника сжал ее пальцы. "Ну что же", — подумала я. — "Хоть кто-то здесь умеет принимать решения". Возможно, не так уж и важно, на ком, в конце концов, остановится Ниав. Не один, так другой союз между нашими семьями все же будет заключен.

Друиды полукругом встали вокруг разложенных рядами инструментов, а напротив них встал Конор, чей белый балахон был обшит золотой каймой. Он откинул назад капюшон, открыв сверкавшее вокруг его шеи золотое ожерелье — знак его власти в священном братстве. По их стандартам он был еще юным, но на лице его лежала печать веков, а спокойный взгляд таил в своих глубинах знания, которых хватило бы на несколько жизней. За эти восемнадцать лет в лесах он прошел очень долгий путь.

Лайам, глава нашего дома, шагнул вперед и передал брату серебряный потир, наполненный нашим лучшим медовым напитком. Он был сделан из самого отборного меда и сварен на воде из особенного источника, чье местонахождение хранилось в глубоком секрете. Конор серьезно кивнул, затем начал медленно двигаться между серпами и плугами, лопатами и заступами, ножницами и тяпками, и каждую из них, проходя, окроплял несколькими каплями священного напитка.

— Здоровый ягненок в утробе овцы! Река молока из сосцов ее! Теплая шуба на овечьей спине! Щедрый урожай от весенних дождей!..

Конор шел размеренно, неся серебряный потир в одной руке, а березовый посох в другой, и белый балахон вился и закручивался вокруг его ног, будто живя собственной жизнью. Мы все молчали. Даже птицы, похоже, прекратили свою болтовню на окрестных деревьях. За моей спиной через ограду заглядывала пара лошадей и серьезными, темными глазами следила за человеком, произносящим тихие слова.

— Благословение Бригид на наши поля этим летом! Да будет длань ее над нашим новым урожаем! Да принесет она новую жизнь! Да прорастут наши зерна! Сердце земли, жизнь сердца — все в мире едино!..

Так он и шел, и над каждым инструментом простирал руку и ронял несколько капель драгоценного меда. Солнце опускалось за дубы, его свет становился золотым. Последним был плуг на девять быков, сделанный много лет назад под руководством Ибудана. С его помощью самые каменистые поля становились мягкими и плодородными. Мы обвили его гирляндами из желтой пижмы и душистого вереска, и Конор остановился перед ним, с поднятыми руками.

— Да не падет никакая беда на наши труды! — провозгласил он. — Да не поразит болезнь наш урожай, да не падет немощь на наш народ! Пусть труд этого плуга и наших рук даст добрый урожай и благодатное время. Спасибо тебе, мать-земля, за дожди, возрождающие к новой жизни! Благодарим тебя, ветер, вытрясающий семя из огромных дубов! Хвала тебе солнце, греющее молодые ростки. Честь и слава тебе, Бригид, возжигающая огни весны!

Хор друидов повторил последнюю фразу звонкими, глубокими голосами. Потом Конор вернулся к брату и вложил потир в его руки, и Лайам что-то сказал ему, наверное, о том, что стоит распить остатки вместе после ужина. Церемония почти закончилась.

Конор повернулся и прошел вперед. Шаг, другой, третий. Он протянул вперед правую руку. Высокий юный послушник с кудрявыми волосами ярчайшего рыжего цвета быстро вышел вперед и взял у него посох. Он стоял в стороне, глядя на Конора, и от напряженности его взгляда у меня по спине побежали мурашки. Конор воздел руки к небу.

— Новая жизнь! Новый свет! Новый огонь! — произнес он, и теперь его голос был не тихим, но мощным и чистым, звенящим в лесной тишине, подобно колоколу. — Новый огонь!

Руки его были подняты высоко над головой, он будто тянулся к небу. Раздался странный глухой звук, в воздухе возникло мерцание, и вдруг над его руками вспыхнул свет, пламя, такой яркости, что слепило глаза. Друид медленно опустил руки. Между его ладонями все еще горел огонь. Такой реальный, что я с трепетом ждала: вот сейчас кожа Конора пойдет пузырями от нестерпимого жара. Послушник приблизился к Конору с незажженным факелом в руках. Под нашими завороженными взглядами, Конор протянул руки, коснулся факела пальцами, и тот загорелся ярким, золотым пламенем. Когда Конор убрал руки, они снова стали самыми обычными человеческими ладонями, загадочный огонь в них угас. А юноша с гордостью и трепетом понес драгоценный факел в дом, где от него заново зажгут огонь в очаге. Церемония завершилась. Завтра начнутся полевые работы. Подходя к дому, где после захода солнца должен был начаться праздник, я уловила обрывок разговора:

—…но мудро ли это? Уверен, что на эту роль можно выбрать кого-то другого.

— Пришло его время. Нельзя же бесконечно его прятать.

Это Лайам говорил с братом. А потом я увидела, как мать и отец вместе поднимаются по тропинке. Она поскользнулась на мокрой глине, чуть не упав, но он тут же подхватил ее, так быстро, что почти предвосхитил все происшествие. Он обнял ее за плечи, а она посмотрела ему в глаза. Я вдруг увидела, что над ними словно висит тень, мне стало тревожно. Мимо меня пробежал смеющийся Шон, за ним Эйслинг. Брат ничего не сказал мне, но когда он пробегал мимо, я мысленно ощутила, что он счастлив. Пусть только на сегодня, но он мог побыть обыкновенным шестнадцатилетним юношей, он был влюблен, и все в его мире было правильно. И меня снова пробрал внезапный озноб. Да что же со мной такое? Будто я в этот дивный весенний день, когда все так светло и радостно, нарочно хочу, чтобы с моими родными приключилась какая-то беда! Я велела себе прекратить заниматься глупостями, но тень никуда не делась, она осталась на краю моего сознания.

"Ты тоже почувствовала". Я замерла. На свете существовал лишь один человек, с которым я могла общаться таким образом, без слов — Шон. Но не голос брата раздавался сейчас у меня в голове.

"Не бойся, Лиадан. Я не начну врываться в твои мысли. Если я чему и научился за эти годы — так это способности управлять нашим даром. Ты несчастна. Тебе страшно. То, что суждено, произойдет не по твоей вине. Ты должна хорошенько запомнить это. Каждый из нас сам выбирает себе дорогу".

Я медленно двигалась к дому. Люди вокруг меня болтали и смеялись, молодые парни тащили на плечах косы, девушки помогали нести серпы и заступы. То тут, то там встречались и сплетались руки, и парочки тихонько удалялись в лес по своим делам. Впереди на тропе медленно шагал мой дядя, и золотая кайма на его балахоне ловила последние отблески заходящего солнца.

"Я… я не знаю, что чувствую, дядя. Темнота… какое-то зло. И мне кажется, думая о нем, я его притягиваю. Как я могу думать о беде, когда все так хорошо, и все так счастливы?!"

"Час настал". — Лишь поворот головы дяди показывал, что он обращается ко мне. — "Ты удивляешься моему умению читать твои мысли? Побеседуй с Сорчей, если сможешь ее разговорить. У них с Финбаром это когда-то отменно получалось. Правда, возможно, ей будет больно об этом вспоминать".

"Ты сказал, что час настал. Какой час?"

Если бы можно было мысленно вздыхать, то именно так я и назвала бы ответ Конора:

"Час, когда Их руки перемешают варево в горшке. Час, когда Их пальцы вплетут несколько новых нитей в узор. Час, когда Их голоса вступят в песню. Не стоит себя винить, Лиадан. Они используют нас всех, и мы ничего не можем с этим поделать. Я дорого заплатил за это понимание. И ты, боюсь, тоже заплатишь".

"Что ты имеешь в виду?"

"Ты скоро сама все поймешь. Просто радуйся весне и молодости, пока можешь".

Вот и все. Он исчез из моих мыслей неожиданно и резко, будто захлопнулась дверь. Я увидела, как он остановился на тропе, подождал Ибудана и маму, и они вместе вошли в дом. Наша беседа не сделала меня ни на йоту мудрее.

В тот вечер моя сестра выглядела особенно красиво. В очаге дома пылал новый огонь, а на дворе горел огромный костер, там танцевали и пили сидр. Было довольно прохладно. Я завернулась в шаль и все равно дрожала. Но у Ниав над вырезом темно-синего платья сверкали голые плечи, а в ее золотые волосы были хитро вплетены серебряные ленточки и ранние фиалки. Она танцевала, и ее кожа блестела в свете огня, а глаза горели озорством. Ни один юноша не мог отвести от нее взгляда, а она кружилась со всеми по очереди. Даже юным друидам, мне кажется, с трудом удавалось не притопывать ногами и сохранять серьезный вид. Шеймус привез с собой музыкантов. Отличного флейтиста, прекрасного арфиста и еще одного, бесподобно игравшего на всем — на бодрейне, на флейтах и свистульках. Во дворе расставили столы и скамейки, и пожилые друиды сидели вместе с жителями Семиводья, беседовали и обменивались историями, наблюдая, как веселится молодежь.

И только один человек стоял в сторонке — юный друид с ярко-рыжими волосами, тот самый, что внес в дом факел с новым огнем. Он один ничего не ел и не пил. И на лице его не было ни следа веселья, а ведь вокруг раздавались взрывы смеха. Он не притопывал ногой в такт знакомой песенке, не подпевал. Просто тихо и прямо стоял, наблюдая за празднеством. Я сначала решила, что это всего лишь дань здравому смыслу. Мудро оставить хотя бы несколько человек трезвыми, хотя бы несколько часовых, чтобы выслеживать нежданных гостей и вовремя услышать звук опасности. Я знала, что Лайам расставил дополнительную охрану вокруг дома, вдобавок к обычным патрулям и караулам. Сегодня удачное нападение на Семиводье может унести не только лордов трех самых влиятельных семей на северо-западе страны, но и их духовных лидеров. Так что рисковать нельзя.

Но этот юноша не был часовым, а если и был, то делал свою работу из рук вон плохо. Потому что глаза его были прикованы к одному единственному объекту — к моей очаровательной, хохочущей сестре, танцующей у костра и кружащейся в облаке золотисто-рыжих волос. Я видела, как он неподвижен, как он пожирает ее глазами… и приказала себе отвернуться и не быть дурой. В конце концов, он же друид! Думаю, у него есть желания, как у любого другого мужчины, и интерес его достаточно нормален. И подавление подобных порывов вне сомнения составляет часть изучаемой им науки. И вообще, это не мое дело. А потом я поглядела на свою сестру и увидела взгляд, брошенный ею на него из-под длинных густых ресниц. "Танцуй с Эамоном, глупая девчонка!" — приказала я ей, но она никогда не слышала моей мысленной речи.

Музыка изменилась, стала медленной, мелодичной и печальной. У нее были слова, а народ уже достаточно выпил, чтобы подпевать флейтисту.

— Ты потанцуешь со мной, Лиадан?

— Ох.

Эамон испугал меня, неожиданно появившись из темноты. В свете костра его лицо было таким же суровым, как и всегда. Если он и наслаждался праздником, это было совсем незаметно. И, кстати, я не помнила, чтобы он танцевал.

— Ох. Если тебе… а почему бы тебе не пригласить мою сестру? Она танцует гораздо лучше меня. — Слова прозвучали неуклюже, почти грубо. Мы оба посмотрели сквозь море танцующих туда, где в окружении поклонников стояла Ниав и улыбалась, беззаботно ероша волосы. Высокая, золотистая фигура в бликах огня.

— Я приглашаю тебя.

Ни следа улыбки не тронуло губы Эамона. Я была счастлива, что он не может, подобно дяде Конору, читать мои мысли. Уж слишком беззастенчиво я оценивала его сегодня вечером. От этого воспоминания у меня запылали щеки. Я напомнила себе, что я дочь Семиводья и должна соблюдать некоторые правила вежливости. Я встала, скинула шаль, и, к моему удивлению, Эамон взял ее из моих рук, аккуратно сложил и положил на ближайший стол. Потом он взял меня за руку и повел в круг танцующих.

Играли медленный танец, пары встречались и расходились, кружились спина к спине, касались друг друга руками и расставались. Подходящий танец для празднества в честь Бригид, он ведь знаменует начало новой жизни, и бурление крови. Я видела, как слаженно кружатся Шон и Эйслинг, будто дышат одним дыханием. От света в их глазах у меня замерло сердце. Я обнаружила, что тихонько повторяю: "Пусть они сохранят это. Пусть они это сохранят". Но я и сама не знала, кого прошу об этом.

— Что случилось, Лиадан? — Эамон увидел, как изменилось у меня выражение лица, когда шагнул ко мне, взял мою правую ладонь в свою и провел меня под своей рукой. — Что-то не так?

— Ничего, — солгала я. — Ничего. Думаю, я просто устала, вот и все. Мы очень рано встали, собирали цветы, готовили угощение, ну, как обычно.

Он одобрительно кивнул.

— Лиадан…

Он снова начал говорить, но тут нас чуть не повалила вихрем пролетевшая мимо буйная парочка. Мой партнер ловко утащил меня с опасного места, на мгновение обе его руки обняли меня за талию, а наши лица оказались близко-близко.

— Лиадан, мне необходимо с тобой поговорить. Я хочу сказать тебе кое-что.

Момент был упущен. Музыка все еще играла, он отпустил меня, и мы снова вошли в круг.

— Ну, так говори, — довольно неизящно заметила я. Я не могла разглядеть в толпе Ниав, не могла же она уйти так рано… — Что ты хотел мне сказать?

Возникла продолжительная пауза. Мы оказались первыми в ряду, он положил руку мне на талию, а я подняла свою ему на плечо, и мы, кружась, вернулись в конец вереницы под арками поднятых рук. И вдруг мне показалось, что Эамону неожиданно надоело танцевать. Он задержал мою руку в своей и вытащил меня из круга.

— Не здесь, — ответил он. — Сейчас не время и не место. Завтра. Мне хотелось бы поговорить с тобой наедине.

— Но…

Я ощутила мимолетное прикосновение его рук к своим плечам, когда он набрасывал на меня шаль. Он стоял очень близко. Что-то внутри меня напряглось, будто предчувствуя опасность, но я все еще ничего не понимала.

— Утром, — сказал он. — Ты спозаранку работаешь в саду, ведь так? Я приду туда. Спасибо за танец, Лиадан. Возможно, тебе лучше позволить мне судить о твоих способностях в этой области.

Я смотрела на него и пыталась понять, что же он имеет в виду, но по его лицу нельзя было прочесть ничего. А потом кто-то позвал его, он коротко кивнул и исчез.