На следующее утро я работала в саду, было солнечно, но холодно. Работы всегда полно, что на грядках для лекарственных трав, что в аптечке. Мама не вышла, как обычно, работать со мной. Я подумала, что она, видимо, устала после праздника. Я полола, чистила, убирала, а потом приготовила чай из мать-и-мачехи, чтобы отнести в деревню, и развесила цветущий вереск для просушки. Я была очень занята. Я совершенно не вспоминала про Эамона, пока около полудня в аптечку не вошел отец, пригнулся у притолоки, а потом сел на широкий подоконник и вытянул длинные ноги. Он тоже работал все утро и еще не снял уличные ботинки, на которых остались жирные следы свежевспаханной земли. Ее легко будет убрать.

— Много работы? — спросил он, оглядывая ровные связки развешенных для просушки трав, готовые для развозки фляжки с настойками и мои инструменты, все еще лежавшие на столе.

— Достаточно, — ответила я и нагнулась, чтобы помыть руки в ведре, стоявшем у входа. — Я скучала без мамы. Она отдыхала?

Он слегка нахмурился.

— Она рано встала и говорила с Конором. А потом с Лайамом. Ей надо отдохнуть.

Я положила на место ножи, убрала ступку, пестик, ковшик и веревку на полки.

— Она не станет отдыхать, — возразила я. — Она всегда такая, когда приходит Конор. Похоже, им вечно не хватает времени, слишком много надо сказать друг другу, будто они так и не смогли нагнать тех упущенных лет.

Отец кивнул, но промолчал. Я взяла в руки метлу и начала подметать.

— Я попозже схожу в деревню. Ей не понадобится делать это самой. Может, если ты ей скажешь, она попытается уснуть.

Ибудан улыбнулся уголком рта.

— Я никогда не говорю твоей матери, что делать, — заметил он, — и ты это знаешь.

Я улыбнулась.

— Ну что же, значит я сама ей скажу. Друиды останутся у нас еще на день-два. Ей хватит времени наговориться.

— Кстати, — сказал отец, поднимая ноги, чтобы я под ними подмела. Когда он их опустил, на каменный пол упали новые комья земли. — У меня есть для тебя сообщение.

— Да?

— От Эамона. Он просил передать, что его срочно вызвали домой. Он уехал на рассвете, слишком рано, приходить к тебе в это время было бы неприлично. Он просил передать, что поговорит с тобой, когда вернется. Ты что-нибудь понимаешь?

— Не слишком, — ответила я, сметая остатки мусора со ступенек. — Он так и не сказал мне, о чем хочет поговорить. А почему его вызвали? Это очень срочно? Эйслинг тоже уехала?

— Эйслинг все еще здесь, ей будет безопаснее под нашей защитой. Дело требовало срочного присутствия вождя и принятия немедленных решений. Он взял с собой своего деда и всех мужчин, способных ехать. Как я понимаю, на его границы опять напали. Но пока непонятно, кто именно. Согласно описанию — враг из тех, что побеждают хитростью и убивают безжалостно и ловко, как хищная птица. Думаю, когда Эамон вернется, мы узнаем больше.

Мы вышли в сад. Было холодно, в это время года весна — скорее мечта, чем реальность, но крохотные хрупкие ростки крокусов уже пробивались сквозь твердую землю, а на ветвях молодого дубка потихоньку набухали почки. Ранняя пижма ярко желтыми пятнами выделалась на фоне серо-зеленых стеблей полыни и лаванды. Воздух пах свежестью и холодом. Каменная дорожка была чисто выметена, а грядки ровными рядами лежали под соломенными одеялами.

— Посиди со мной немного, Лиадан, — попросил отец. — У нас есть время. Твою мать и ее братьев будет нелегко убедить, что пора войти в дом и поесть. Мне нужно кое о чем тебя спросить.

— И тебе тоже? — удивилась я, когда мы уселись на каменную скамью. — Похоже, всем необходимо что-то у меня спросить.

— У меня к тебе очень общий вопрос. Ты когда-нибудь думала о замужестве? О будущем?

Такого я не ожидала.

— Вообще-то нет. Думаю… думаю, я надеялась, что я, как самая младшая, еще хотя бы пару лет проведу дома, — сказала я, чувствуя внезапный озноб. — Мне вовсе не хочется покидать Семиводье. Может быть… может, я думала, что смогу остаться здесь, ну… ты знаешь… заботиться о престарелых родителях, лелеять их преклонные годы… И может, вообще не искать никакого мужа. В конце концов, и Ниав, и Шон сделают блестящие партии, заключат сильные союзы. Разве мне так уж необходимо выходить замуж?

Отец посмотрел мне прямо в глаза. У него были светлые, ярко-голубые глаза. Он пытался понять, насколько серьезно я все это говорю.

— Знаешь, я бы с радостью оставил тебя с нами, солнышко, — медленно произнес он. — Мне будет нелегко попрощаться с тобой. Но ведь твоей руки будут просить. Я бы не хотел, чтобы ты из-за нас лишала себя чего-то.

Я нахмурилась.

— Может, мы на некоторое время оставим этот разговор? Ниав все равно должна выйти замуж первой. Мне без сомнения не сделают никаких предложений до ее свадьбы. — Мысленно, я увидела перед собой сестру, золотистую, мерцающую в свете костра, в синем платье. Вот она откидывает назад волосы, а вокруг стоят восхищенные поклонники. — Сначала должна выйти замуж Ниав, — твердо закончила я. Мне казалось, что это важно, но я не могла объяснить, почему.

Возникла пауза, будто отец ждал, что я пойму что-то, пока мне недоступное.

— Почему ты так говоришь? Почему никто не станет просить твоей руки, пока твоя сестра не вышла замуж?

Разговор становился трудным, труднее, чем должен бы, ведь мы с отцом были очень близки и всегда говорили друг с другом прямо и честно.

— Да какой мужчина сделает предложение мне, пока он может получить Ниав? — спросила я. В этом вопросе не было ни следа зависти. Он казался мне настолько очевидным, что с трудом верилось, будто отец сам этого не понимает.

Он приподнял брови.

— Может быть, тебе стоит задать этот вопрос Эамону, когда он сделает тебе предложение, — мягко ответил он. В его голосе слышалось легкое удивление.

Я была поражена.

— Эамон? Мне? Предложение?! Не думаю. Разве он не жених Ниав? Ты ошибаешься, я уверена. — Но тут на краю моего сознания всплыл вчерашний эпизод: то, как он говорил со мной, то, как мы танцевали… и посеял зерно сомнения. Я покачала головой, не желая верить в такую возможность. — Это будет неправильно, отец. Эамон должен жениться на Ниав. Именно этого все ожидают. И… и Ниав нужен кто-то в этом роде. Мужчина, который… который будет с ней строг, но справедлив. Именно Ниав должна за него выйти. — А потом я с облегчением подумала кое о чем другом. — Кстати, — добавила я, — Эамон ни за что не сделал бы девушке предложения, не получив сперва разрешения ее отца. Он собирался поговорить со мной сегодня утром. Значит, он говорил бы о чем-то другом.

— А если я скажу тебе, — осторожно ответил Ибудан, — что наш юный друг и со мной собирался встретиться сегодня с утра? И только внезапный вызов домой на защиту границ помешал ему это сделать?

Я молчала.

— Какого мужчину ты бы выбрала для себя, Лиадан? — спросил он.

— Того, кто надежен и верен себе, — тут же ответила я. — Того, кто бесстрашно говорит то, что думает. Того, кто сможет стать не только мужем, но и другом. Этого мне довольно.

— И ты бы вышла за уродливого старика без имени и без гроша в кармане, если бы он соответствовал твоему описанию? — изумленно спросил отец. — Ты, доченька, очень необычная девушка.

— Ну, если честно, — неуверенно ответила я, — окажись он молодым, красивым и богатым, это было бы оценено по достоинству. Но это не так важно. Если бы мне повезло… если бы мне посчастливилось выйти замуж по любви, как мама… но это вряд ли, я знаю. — Я вспомнила, как Шон и Эйслинг танцевали, будто заключенные в собственный заколдованный круг. Ожидать такого же для себя совершенно нереально.

— Это, безусловно, приносит огромное счастье, — мягко заметил Ибудан. — И страх, который подстерегает тебя там, где ты меньше всего ожидаешь. Когда любишь, у твоей удачи появляются заложники. Со временем становится все труднее смиряться с тем, что посылает судьба. Но нам пока везет.

Я кивнула. Я знала, что он имеет в виду. Но эту тему мы пока еще не обсуждали вслух.

Мы встали и медленно прошли через сад под арку и дальше по тропинке на главный двор. Поодаль, в тени высокой терновой изгороди, на низенькой каменной скамье сидела моя мать — маленькая, тоненькая фигурка. Ее бледное лицо обрамляла тяжелая масса темных волос. Лайам стоял по одну сторону от нее, опираясь ботинком о стену, упершись локтем в колено, и скупо жестикулировал, что-то объясняя. По другую сторону неподвижно сидел Конор в своем белом одеянии и внимательно слушал. Мы не стали им мешать.

— Думаю, когда Эамон вернется, ты поймешь что я прав, — сказал отец. — Он без сомнения составит очень удачную партию, что для тебя, что для твоей сестры. Поразмышляй над этим пока.

Я молчала.

— Ты пойми, Лиадан, ни я, ни мама никогда не будем принуждать тебя ни к какому решению. Ты выйдешь замуж только за того, кого выберешь сама. Мы просим тебя только подумать о замужестве, подготовиться и должным образом рассматривать все возможные предложения. Мы уверены, что ты выберешь мудро.

— А как же дядя Лайам? Ты же знаешь, чего он захочет. Ведь нужно же думать о поместье, об усилении дружественных связей…

— Ты не его дочь, а моя и мамина, — ответил отец. — Он будет доволен уже потому, что Шон выбрал женщину, какую Лайам выбрал бы для него сам. Ты выберешь сама, малышка.

В этот момент у меня возникло странное чувство. Будто неслышный голос прошептал: "Эти слова еще долго будут преследовать его". Темное, холодное предчувствие. Оно тут же рассеялось, и когда я взглянула на отца, то увидела, что лицо его по-прежнему спокойно. Чей бы это голос ни был, он его не слышал.

***

Друиды гостили в Семиводье еще много дней. Конор долго беседовал с сестрой и братом, а иногда я видела, как они вдвоем с мамой просто молча стоят или сидят рядом. В эти моменты они беседовали тайно, пользуясь мысленной речью, и невозможно было сказать, о чем. Именно так она когда-то говорила с Финбаром, самым любимым своим братом, с тем самым, что вернулся в мир людей с лебединым крылом вместо левой руки и с измененным сознанием. Она была связана с ним так же крепко, как я с Шоном. Я без слов чувствовала все радости и боли Шона. Я могла говорить с ним, как бы далеко он ни был, и никто кроме него не слышал бы моих слов. И я понимала, что для моей матери, для Сорчи, значило потерять такого близкого человека, почти часть себя самой. Ведь сказка закончилась, а Финбар так и не смог стать в полной мере человеком. Часть его, даже после возвращения, оставалась дикой, настроенной на инстинкты и нужды создания, живущего в бескрайнем небе и безбрежной воде. И однажды ночью он просто вышел на берег озера и пошел в холодные объятия озерных глубин. Его тело так и не нашли, но говорили, что он без сомнения утонул в ту ночь. Как же можно плавать, если у тебя справа рука, а слева белоснежное крыло?

Я понимала горе матери, пустоту, которую она, должно быть, до сих пор носила внутри, хотя ни с кем об этом не говорила, даже с Ибуданом. Но я была уверена, что она делилась этим с Конором, во время долгих молчаливых бесед. Думаю, они использовали свой дар, чтобы поддерживать друг друга: делясь своей болью, они делали ее груз легче для каждого.

По вечерам, по окончании долгого рабочего дня, все домочадцы собирались вместе за ужином, а после еды пели, пили и рассказывали сказки. Члены нашей семьи обладали широко признанным и уважаемым талантом рассказчиков. Мама же считалась лучшей из нас, ее дар слова был так велик, что она могла свободно увести вас из этого мира в совершенно иной. Но и остальные были отнюдь не косноязычны. Конор слыл бесподобным рассказчиком. Даже Лайам порой радовал слушателей какой-нибудь героической историей с детальными описаниями битв и различных боевых техник, как оружных, так и рукопашных. Подобные сказания очень нравились мужчинам. Ибудан, как я уже говорила, никогда не рассказывал сказок, зато очень внимательно слушал. В такие моменты люди вспоминали, что он бритт, но все равно уважали его за честность, щедрость и превыше всего за трудоспособность — и происхождение не вменялось ему в вину.

Но в ночь на Имболк рассказчиком оказался не один из моих родных. Маму просили рассказать историю, но она отказалась.

— В таком ученом обществе, как сегодня, я лучше помолчу, — мягко объяснила она. — Конор, мы знаем, у друидов талант к подобным вещам. Может быть, ты порадуешь нас историей в честь дня Бригид?

Глядя на нее, я подумала, что она все еще выглядит усталой, а под сверкающими зелеными глазами пролегли легкие тени. Она всегда была бледной, но сегодня кожа ее казалась столь прозрачной, что мне стало страшно. Она сидела на скамье рядом с Ибуданом, ее крохотная ладонь утонула в его огромной руке. Другой рукой он обнимал ее за плечи, а она прильнула к нему. И снова ко мне пришли эти слова: "Пусть они сохранят это". Я вздрогнула. И строго приказала себе прекратить эти глупости. Кем я себя возомнила, провидицей? Скорее, я просто истеричная девчонка.

— Благодарю, — серьезно произнес Конор, но так и не поднялся.

Вместо этого он поглядел через зал и еле различимо кивнул. И юный друид, тот самый, что прошлой ночью нес факел, чтобы заново зажечь огонь в домашнем очаге, выступил вперед и приготовился нас развлекать. Он и правда был красив: довольно высокий, с идеальной осанкой, полученной благодаря суровой дисциплине друидов. Волосы его были не ярко-рыжими, как у отца или Ниав, а более темными, как зимнее солнце на закате. А глаза у него были черные, как зрелая шелковица… и непроницаемые. На подбородке у него была крохотная впадинка, а если он позволял себе улыбнуться, то на щеках появлялись ямочки. "Хорошо еще, что он принадлежит братству", — подумала я. — "А то половина девушек Семиводья буквально дралась бы за его внимание." И, смею предположить, ему бы это нравилось.

— Что лучше подойдет для Имболка, — начал юный друид, — чем сказание о том, как Энгус Ог встретил прекрасную Каэр Ибормейт? Это история о любви, о тайне, о превращениях. С вашего позволения, именно ее я расскажу сегодня.

Я думала, он будет нервничать, но голос его звучал громко и уверенно. Скорее всего, тут сыграли роль годы тренировки и дисциплины. Для того чтобы выучить все, что должен знать друид, нужно много времени, и книг у друидов нет. Краем глаза я видела, как Лайам, слегка нахмурившись, смотрит на Сорчу, будто хочет о чем-то спросить. Она слегка кивнула, будто ответила: "Ничего острашного, пусть продолжает". Дело в том, что мы здесь в Семиводье никогда не рассказываем эту историю. Уж слишком болезненную тему она затрагивает. Думаю, этот юноша мало знал об истории нашей семьи, а то ни за что бы не выбрал ее. Конор, конечно же, не мог предугадать его намерений, а то тактично посоветовал бы остановить свой выбор на чем-нибудь другом. Но Конор спокойно сидел рядом с сестрой, безмятежный, как всегда.

Юноша начал рассказ:

— Даже сын Туатта Де Даннан может заболеть от любви. Именно так и случилось с Энгусом. Юный, сильный, красивый, известный храбростью в бою — кто бы подумал, что его так легко победить? Но однажды, когда он охотился на оленя, его вдруг сморила внезапная истома, и он растянулся на траве под сенью тисового дерева. Он тут же заснул и увидел сон. О, что это был за сон! Он увидел женщину, столь прекрасную, что при ее появлении меркли звезды на небесах. Женщину, способную разбить сердце мужчины на тысячи осколков. Он увидел, как она босиком идет по пустынному пляжу, высокая и стройная, и грудь ее, там где она выступала из темных складок платья, белела, словно лунный свет на снежных холмах. А волосы у нее были словно листья бука по осени, рыже-золотистые и блестящие, как полированная медь. Он увидел как нежны и грациозны ее движения, а потом проснулся, зная, что должен получить эту женщину или умереть."Уж слишком много личного в этом описании", — подумала я. Но когда рассказчик переводил дыхание, я огляделась, и увидела, что кроме меня, похоже, никто не увидел в его словах ничего особенного. Только один человек.

Шон стоял рядом с Эйслинг у окна, и, казалось, оба они слушают так же внимательно, как и я. Но я знала, что думают они при этом друг о друге, и все их внимание поглощено тем, как его рука непринужденно лежит у нее на талии, а ее пальцы нежно касаются края его рукава. Ибудан смотрел на юного друида, но совершенно отсутствующим взглядом. Мать положила голову ему на плечо и закрыла глаза. Конор выглядел совершенно спокойным, Лайам отстраненным. Оставшиеся домочадцы вежливо слушали. И лишь Ниав сидела на краешке своего стула, завороженная и напряженная. На щеках ее горел яркий румянец, а прекрасные голубые глаза горели восхищением. Он рассказывал для нее, в этом не было никаких сомнений. Неужели, никому кроме меня это не видно?! Похоже его слова имеют над людьми некую странную власть.

— Энгус страдал целый год и один день, — продолжил друид. — Еженощно дева являлась ему в видениях, иногда рядом с его ложем, облаченная в незапятнанные белые одежды, столь близкая, что казалось, ее можно коснуться рукой. Когда она наклонялась над ним, ему казалось, что он чувствует легкое прикосновение ее длинных волос к своему обнаженному телу. Но едва лишь он протягивал руку — оп! — она тут же исчезала. Желание изъело его настолько, что он впал в лихорадку, и отец его, Дагда, испугался за жизнь и рассудок сына. Кто она? Реальна ли эта девушка, или она порождение разума Энгуса, и ему суждено лишь мечтать о ней?

Энгус умирал, тело его пылало, сердце билось словно походный барабан, глаза горели лихорадкой. И тогда Дагда отправился на поиски, призвав на помощь короля Мюнстера. Они искали на западе, искали на востоке, по горам и долам, по дорогам и тропам Ирландии, и наконец узнали имя девушки. Каэр Ибормейт, Тисовая Ягода, так ее звали, и была она дочерью Итала, князя Туатта Де, живущего в ином мире, в земле Коннахт.

Едва они рассказали Энгусу о том, что узнали, он поднялся со смертного одра и тут же отправился за ней. Он долго ехал и наконец добрался до озера под названием Пасть Дракона, на берегах которого он впервые увидел любимую. И он ждал там три дня и три ночи, без еды и питья, и она наконец появилась. Она шла босиком по песку, точно как в его первом видении и от дуновений озерного ветерка длинные волосы обвивались вокруг ее тела, подобно языкам настоящего пламени. Желание едва не вскружило ему голову, но он смог справиться с собой, приблизиться к ней вежливо и представиться достойно.

Он увидел, что девушка носит вокруг шеи серебряный ошейник, и тут только заметил, что она связана цепью с другой девушкой, а та с третьей… и что вдоль берега друг за другом вереницей идут трижды по тридцать прекрасных девушек, скованных между собою цепью из чистого серебра. Но когда Энгус попросил Каэр стать его женой, когда он признался ей в своей страсти, она исчезла так же тихо, как появилась, и все ее служанки вместе с ней. И была она самой высокой, и самой прекрасной из них. Настоящей владычицей его сердца.

Он сделал паузу, но даже не посмотрел в ту сторону, где сверкая восхищением во взоре, неподвижно, подобно прекрасной статуе, сидела Ниав. Я никогда не видела, чтобы она так долго сидела неподвижно.

— После этого Дагда явился пред отцом Каэр в его жилище в Коннахте и попросил справедливости. Как может его сын Энгус завоевать его прекрасную дочь, без которой он не мыслит себе жизни? Как можно покорить это странное создание? Сперва Эатал не хотел ничего говорить, но Дагда заставил его ответить. Прекрасная Каэр, сказал ее отец, пожелала проводить каждый второй год в обличье лебедя. В день праздника Самхейн примет она свое птичье обличье, и в день превращения Энгус должен завладеть ею, ибо в этот день сила ее уменьшается. Но пусть приготовится, — предупредил Эатал. За победу придется заплатить.

И все произошло так, как предсказал Эатал. В вечер праздника Самхейн Энгус поехал назад к Пасти Дракона, и увидел на берегу трижды по пятдесят прекрасных лебедей в ошейниках чеканного серебра. Трижды пятьдесят и еще один, поскольку знал Энгус, что лебедь с самыми белыми перьями и с самой гордой шеей — не кто иной, как его прекрасная Каэр Ибормейт. Энгус подошел к ней и пал перед ней на колени, а она положила голову ему на плечо и расправила широкие крылья. И в ту же секунду, он почувствовал, что меняется. Дрожь сотрясла все его тело от кончиков волос до кончиков ногтей, от мизинцев до самого сердца. И увидел он, что кожа его обрастает перьями, а руки превращаются в белоснежные крылья, а зрение становится острым. И понял он, что тоже превратился в лебедя.

Они трижды облетели вокруг озера, распевая радостные песни, и столь сладки были их голоса, что все живое на многие лиги вокруг погрузилось в мирный сон. После этого Каэр Ибормейт вернулась с Энгусом домой. В истории не рассказывается, вернулись они в людском или в птичьем обличье. Но говорят, что если под вечер Самхейна пойти к Пасти Дракона и на закате тихо-тихо стоять на берегу озера, то услышишь, как в темноте их песня до сих пор звучит над озером. И еще говорят, что хоть раз услышавший эту песню, не забудет ее никогда. Пока сердце бьется в груди.

Воцарившееся молчание говорило об уважении, которого удостаивались только лучшие рассказчики. Он действительно талантливо вел повествование, не хуже, чем любой из членов нашей семьи. Я не смотрела на Ниав. Я надеялась, что ее алые щеки не привлекут излишнего внимания. И тут заговорила моя мать.

— Подойди сюда, юноша, — мягко попросила она и встала, не выпуская, однако, руку мужа. Друид вышел вперед, мне показалось, что он слегка побледнел. Наверное, несмотря на показную уверенность, для него все это оказалось тяжким испытанием. "Он ведь еще совсем молод, чуть за двадцать", — подумала я.

— Ты рассказал нам свою историю с чувством и воображением. Спасибо за прекрасное развлечение. Она ласково улыбнулась ему, но я заметила, как крепко она сжимает руку Ибудана у себя за спиной, будто ищет поддержки.

Юноша быстро наклонил голову.

— Спасибо, госпожа. Похвала из уст столь прославленной сказительницы дорого стоит. Я обязан своими способностями лучшему из учителей, — и он посмотрел на Конора.

— Как твое имя, сынок? — Это Лайам задал вопрос со своего места в другом конце комнаты, где он сидел посреди своих воинов.

Юноша обернулся.

— Киаран, милорд.

Лайам кивнул.

— Добро пожаловать в мой дом, Киаран, в любое время, когда мой брат решит привести тебя сюда. Мы ценим наши сказания и нашу музыку, однажды они едва не исчезли из этих стен навсегда. Я рад приветствовать также и вас, братья и сестры, украшающие своим присутствием наш очаг в ночь прекрасной Бригид. А теперь, кто сыграет нам на арфе, или на флейте, или споет дивную песню о битве, выигранной или проигранной?

Я подумала, что дядя, настоящий стратег, намеренно переводит беседу на более безопасную почву. Юный друид, Киаран, смешался с группой фигур в серых балахонах, тихо сидящей в углу. По кругу пошли чары с медом, зазвучали свирели и флейты, и вечер вошел в спокойную колею.

Через некоторое время я уже говорила себе, что все придумала. Слишком богатое у меня воображение, только и всего. Для Ниав естественно кокетничать, она делает это, не задумываясь. И никаких целей этим не преследует. Вон она сидит и шутит с парой молодых воинов Лайама. А что до сказки… совершенно обычное дело, когда рассказчик, описывая сказочного героя, или героиню, берет за основу своего знакомого. Юноша, выросший в священных рощах, далеко от чертогов вождей и лордов, возможно, просто не имел в прошлом достаточно опыта, чтобы достойно описать ослепительную красавицу. Вот и не удивительно, что он взял за образец очаровательную дочь хозяев замка. Совершенно невинно. А я — дура. Друиды вернутся обратно в лес, приедет Эамон, женится на Ниав, и все будет так, как и должно быть. Как полагается. К полуночи, когда пришло время ложиться, я почти уже убедила себя в этом. Почти. Когда я со свечой в руке подошла к подножию лестницы, я случайно обернулась и встретилась глазами с дядей Конором. Он стоял посреди группы людей. Они болтали, смеялись, зажигали свечи, а он был так неподвижен, будто вырезан из камня. Весь, кроме глаз.

"Помни, Лиадан. Все идет, как суждено. Смело иди своей дорогой. Это все, что может сделать каждый из нас."

"Но… но…"

Но он уже отвернулся, я больше не могла слышать его мысли. Я увидела, как Шон, почувствовав мое смущение и не понимая его причины, резко повернулся в мою сторону. Это уж слишком. Чувство неизвестной, но близкой беды, внезапные приступы дрожи, загадочные мысленные предостережения… Мне хотелось в тишину своей комнаты, хотелось выпить воды и хорошенько поспать. Простых, надежных вещей. Я схватила подсвечник, подобрала юбки и отправилась наверх.