В дом Сан-Марино тоже нагрянули неожиданные гости — супруги Гомес, вернувшиеся накануне вечером из путешествия по Африке. Правда, пригласил их сам хозяин дома, и нежданными они были только для Гонсалы, которой Патрисия — жена Алвару Гомеса — захотела сделать своеобразный сюрприз.

Антониу не стал возражать Патрисии, зная, что Гонсала действительно ей обрадуется, а для него это было и вовсе не принципиально, поскольку он не собирался развлекать гостей и устраивать в связи с их приходом грандиозный обед. Он вообще позвал к себе одного Алвару, чтобы поговорить с ним конфиденциально об очень важном деле, а Патрисия увязалась за мужем исключительно по собственной инициативе — ей не терпелось поделиться с Гонсалой впечатлениями от экзотического путешествия.

Встретив гостей, Антониу из вежливости расспросил их о поездке в Африку, а когда правила приличия были соблюдены, сказал Патрисии, что Гонсала находится сейчас в тренажерном зале, где Флора делает ей массаж.

Верно поняв его намек, Патрисия не стала утомлять мужчин своим присутствием, и, когда она вышла маска радушия тотчас же исчезла с лица Антониу: в обществе Алвару он мог позволить себе абсолютную естественность. На протяжении многих лет Алвару был не просто личным адвокатом Антониу, но и его постоянным партнером во всех, в том числе и весьма сомнительных, делах.

— Пока ты развлекался с молодой женой на сафари, тут произошли очень неприятные события, — сказал своему гостю Антониу. — Но об этом мы поговорим в моем кабинете, потому что и у стен бывают уши.

Плотно закрыв дверь кабинета, он сообщил Алвару о том, что Отавиу Монтана вышел из летаргии.

— Не может быть! — воскликнул Алвару. — Иначе бы ты не говорил об этом так спокойно, и вообще — не расхаживал сейчас передо мной по кабинету.

— К счастью, он пока не вспомнил ничего опасного для нас. А то бы и ты здесь тоже не рассиживался, — в тон ему ответил Сан-Марино. — Я пытаюсь держать ситуацию под контролем. Предложил Отавиу поселиться в доме Григориу. На днях он туда переедет с дочерьми, а все тамошние телефоны Торкуату уже поставил на прослушивание.

— Но этого недостаточно: память может вернуться к Отавиу в любой момент!

— Нет, он еще слишком плох. Не помнит даже, что был женат, что имел дочерей…

— Напрасно ты затеял его переселение в дом Григориу, — заключил Алвару. — Там Отавиу гораздо быстрее может вспомнить то, о чем ему не следовало бы вспоминать.

— У меня не было иного выхода, — не совсем уверенно произнес Антониу. — Его дочь попросила меня о помощи, я должен был поддерживать имидж верного друга семьи Монтана. Нет, ты зря беспокоишься: Отавиу еще не скоро все вспомнит. А помочь ему в этом никто не сможет — я не позволю!

— Что ты имеешь в виду? — насторожился Алвару.

— А то, что объявился Элиу Арантес! Воскрес из мертвых!

— Невероятно! Это уже катастрофа! — Совсем разволновался Алвару. — И что он успел натворить?

— Пока ничего существенного. Пытался связаться с Отавиу по телефону. А потом вдруг опять бесследно исчез. Люди Торкуату ищут его повсюду, но…

— Мы не можем так рисковать! — вскочил с места Алвару. — Нельзя допустить, чтобы Арантес вновь позвонил Отавиу и рассказал ему, как погиб старик Григориу. Если не удастся найти Арантеса, значит, надо устранить Отавиу!

— Нет, с этим следует повременить, —  твердо произнес Антониу.

— Не понимаю, что тебя останавливает?

Сан-Марино молчал, не желая посвящать Алвару в свои интимные переживания, но ситуация требовала от партнеров полной откровенности, и, сознавая это, он в конце концов произнес:

— Не скрою, тут есть личный мотив. Представляешь, старшая дочь Отавиу — вылитая Ева! Сходство поразительное!

Его ответ возмутил Алвару:

— Значит, ты опять попал в ту же ловушку? Потерял голову из-за женщины! И тебе наплевать, что ты ставишь под удар не только себя, но и меня?

Я принял все необходимые меры. Арантес знает, что его ищут, и потому лег на дно. А Торкуату найдет его гораздо раньше, чем он вновь отважится заговорить.

— Откуда такая уверенность? Случиться может всякое. И тогда мы остаток жизни проведем в тюрьме!

Задетый за живое, Сан-Марино заговорил жестко и злобно:

— Успокойся, это нам не грозит. Даже если станет известно, что я убил старика Григориу, проклятого эксплуататора! Даже если нас будут судить! Самое худшее, что с нами может случиться, — это обеспеченная старость в Майами. Иначе для чего же нужны деньги и власть? Зачем, по-твоему, мне вся эта картотека с продажными комиссарами, судьями и политиками? Они ведь не захотят, чтобы все их грехи однажды всплыли на страницах газет. Пусть только осмелятся тронуть меня! Я уничтожу их, как некогда уничтожил Григориу Монтана!

Гонсала потеряла покой с той самой поры, как увидела Жулию Монтана — точную копию покойной Евы. Это была злая насмешка судьбы: Ева словно сошла с портрета, которым каждый день любовался Антониу, причем осталась такой же молодой и свежей, как двадцать лет назад, а Гонсала, и прежде не выдерживавшая конкуренции с Евой, за эти годы лишь состарилась и увяла.

У Гонсалы даже не возникало сомнений в том, что на сей раз ее муж не упустит своего шанса и попытается, во что бы то ни стало обольстить Жулию. Какая разница — мать или дочь, если у них одно лицо! Конечно, Антониу придется очень поднапрячься, потому что прожитые годы наложили свой беспощадный отпечаток и на его внешность. Но зато теперь он стал опытным, изощренным в интригах, и главное — богатым. А, как известно, за богатого мужчину, пусть и пожилого, мечтают выйти замуж многие молодые девушки. Кто знает, может, Жулия Монтана — одна из них?

Правда, чтобы жениться на Жулии, Антониу надо будет сначала развестись в Гонсалой. А на это он отважится далеко не сразу. По крайней мере, пока идет предвыборная кампания, в его интересах поддерживать имидж добропорядочного семьянина. И от Гонсалы тоже потребуется хотя бы на людях изображать из себя счастливую супругу, что она фактически и делала всю жизнь. Но теперь ей эта роль не по силам! Если к существованию ирреальной соперницы, изображенной на том злосчастном портрете, Гонсала кое-как притерпелась, то новоявленную Еву ей уже не вынести. И дело тут не в ревности, а в чем-то другом, гораздо более существенном. В чем именно, Гонсала еще не могла определить, но чувствовала, что ее долготерпению пришел конец.

Об этом она и сказала Флоре, пригласив ее не столько ради массажа, сколько в надежде на дружескую поддержку и добрый совет. Флора же, увлеченная стремительно развивавшимся романом с Бобом Ласердой, была настроена благодушно:

—  Все это обычные издержки семейной жизни. За любовь к мужчине нам, женщинам, приходится дорого платить, в частности —  своей свободой. Твоя душа взбунтовалась, но это скоро пройдет. Расслабься! После массажа ты будешь как новенькая!

Гонсала поняла, что обратилась не по адресу, и приуныла.

Но тут пришла Патрисия и сама заговорила о том, что в данный момент волновало Гонсалу.

—  Мы прекрасно провели время в Африке! — доложила она. — Алвару охотился на экзотических животных, а я на молодых красавчиков. И у него, и у меня охота была успешной.

— Господи, какой кошмар! — всплеснула руками Гонсала. Ты слышишь, Флора?

— Да. Патрисия не меняется, Я бы с удовольствием послушала ее рассказ, но дома меня уже ждет клиентка.

— Запиши меня на завтра! — бросила ей Патрисия и ответила на замечание Гонсалы: — Тебе кажется ужасным мое поведение, а я, наоборот, уже давно хотела сказать, что ты, по-моему, чрезмерно подчиняешься мужу и не ценишь себя как женщину, как личность.

— Ты абсолютно права, Патрисия! — с благодарностью подхватила Гонсала. — Мне самой все это надоело! Я устала от своего брака, от Антониу. Может, настала пора с ним развестись?

— Нет, ЭТО был бы слишком радикальный ход, — возразила Патрисия. — Кто же отказывается от мужа в твоем возрасте? Ты столько лет помогала Антониу создавать все это великолепие, так наслаждайся им!

— Меня не радует наше богатство. Силы мои на исходе. И потом, я ведь всегда жила с Антониу не ради денег.

— Знаю, ты до сих пор веришь в то, что браки заключаются на небесах. Всю жизнь ты преданно служила Сан-Марино и ждала от него такой же отдачи. Но теперь, кажется, и сама видишь, насколько ты заблуждалась.

—  Да, мой брак с Сан-Марино — это одна большая ложь!

— Ну, не преувеличивай, дорогая! У тебя все не так плохо. Ты молода, красива, энергична. Попробуй лишь слегка изменить свою жизнь. Пользуйся преимуществами замужества. Деньги, комфорт, поездки… Будь при муже, но наслаждайся жизнью! Думаешь, я безумно счастлива с Алвару? Он ужасный зануда. Если бы не его счет в банке, я бы сказала, что мой муж попросту невыносим! Но, слава Богу, существует одни верный рецепт для всех несчастных жен — любовник! Или несколько, желательно помоложе. Очень помогает! Заведи себе молодого любовника и потом расскажешь, изменилась твоя жизнь или нет.

Гонсала разочарованно помотала головой:

— Нет, для меня этот рецепт не годится. Я слишком старомодна. Мне хочется изменить свою жизнь, но не таким способом. Это ты у нас сумасшедшая

— Да, есть немного, — добродушно улыбнулась Патрисия, — но именно поэтому я и умею радоваться жизни.

Несмотря на то, что Гонсала не во всем согласилась с Патрисией, эта беседа в целом принесла ей заметное успокоение. Мысли Гонсалы потекли теперь в обратном направлении. Она стала ругать себя за то, что еще совсем недавно рассуждала о связи Антониу с Жулией как о свершившемся факте и на этом строила все свои посылки. Иначе говоря — испугалась раньше времени, накрутила себя и едва не сползла в глубокую депрессию. Что же касается Патрисии, то она права в главном: Гонсале и впрямь следует изменить свой образ жизни — почаще ходить в театры, в рестораны, или позволить себе какое-нибудь увлекательное путешествие, например, по Европе.

Исполненная желанием без промедления начать новую жизнь, Гонсала в тот же день сделала над собой усилие и как можно ласковее обратилась к Сан-Марино:

— Ты выглядишь уставшим, дорогой. Давай сходим куда-нибудь, развеемся! Поужинаем в ресторане или просто погуляем у моря. Нам обоим это будет полезно. Признаюсь, я тоже очень устала от домашних забот.

Сан-Марино воспринял ее слова с нескрываемым раздражением:

— Я слишком занят важными делами, чтобы разгуливать по ресторанам! А ты перегружаешь себя по собственной глупости! За все хватаешься сама, вместо того чтобы предоставить это горничной или кухарке. Ты даже не допускаешь мысли, что кто-то может управиться и без твоего деятельного участия. Скажи, разве я не смог бы, например, самостоятельно показать Жулии дом Монтана и вручить ей ключи?

Это был серьезный просчет, допущенный Сан-Марино. Не следовало ему сейчас упоминать о Жулии! Он и сам это понял, да было уже поздно: Гонсала впала в истерику.

— Имей в виду, Антенну, второй Евы в своей жизни я не потерплю! — кричала она. — А первая — та, что на портрете, больше не интересует тебя, ты уже несколько дней даже не подходишь к ней. Все твое внимание теперь обращено на Жулию! Так вот, знай: я не вынесу это унижения и подам на развод!

Не говори Глупости! Попытался урезонить ее Антониу. — Я не виноват, что эта девушка Жулия, так похожа на мать они все мне очень дороги, как родные дочери. Успокойся, будь благоразумной!

—.Дочери?! Антониу, не смеши меня! Ты столько лет их не видел, тебя никогда не интересовало, живы они или давно умерли.

— Ошибаешься! Я постоянно общался с Алексом — официантом. Он мне рассказывал об Отавиу, о девочках. Я и деньги ему предлагал, но он всегда отказывался. Ты несправедлива ко мне!

— Твои объяснения ничего не стоят. Я все равно подам на развод, — уперлась Гонсала, и Сан-Марино вынужден был сменить тактику.

— На развод? После двадцати пяти лет совместной жизни? Накануне серебряной свадьбы? — произнес он с укоризной, но не строго, а так, будто собирался лишь слегка пожурить ее. — Ведь мы уже начали подготовку к этому празднику! Представляешь, соберутся наши друзья, мы пойдем в церковь… Такой прочный и долговечный брак стоит отметить!

— Чего стоит наш брак на самом деле, ты знаешь не хуже меня, — ответила на это Гонсала. — двадцать пять лет сплошной фальши и лицемерия! Нам нечего праздновать, Антониу!

— Неправда, у нас прекрасная семья! Мы всегда были нужны друг другу. А твоя ревность к моей юношеской любви просто неуместна. Я ведь все тебе объяснил насчет того портрета…

— Не передергивай! — оборвала его Гонсала. — Я имела в виду вовсе не портрет, а…

— Жулию? Дочку Отавиу? Ты вбила себе в голову, будто я увлекся ею. Но это оскорбительно и для нас с тобой, и для Жулии, которая даже не подозревает, какие тут кипят страсти. Опомнись, Гонсала! Я наверняка не идеальный муж, но ты всегда жила в достатке. Я старался…

Едко усмехнувшись, Гонсала вдруг заметила:

— Кстати, раньше ты никогда ничего не объяснял мне с таким усердием! Что же произошло сейчас? Я оказалась права насчет дочери Отавиу? Или ты панически боишься развода? Боишься, что скандал повредит твоему имиджу и не позволит попасть в сенат?

В их диалоге впервые возникла пауза. Все аргументы Сан-Марино были исчерпаны, он не знал, как в данном случае следует отвечать жене. Просто смотрел на нее с болью и досадой.

— Что, неприятно слышать правду? Спросила Гонсала даже с некоторым Сочувствием. — А мне, представь, тошно жить в нескончаемой лжи! Я устала, мне свет не мил. Уйди с моих глаз, Антониу!

— Хорошо, хорошо, побудь одна, успокойся, — пробормотал он, пятясь к выходу, и думал о том, что Гонсала сейчас опять станет заливать свою печаль текилой или виски.

Новая жизнь Гонсалы закончилась, едва успев начаться. Сидя у себя в комнате с неизменной бутылкой, Гонсала больше и не помышляла о каких-то переменах.

Зато Сан-Марино менялся прямо на глазах, изумляя сыновей и прислугу: каждый день посылал Гонсале роскошные букеты рез, одаривал ее дорогими украшениями зазывал в самые престижные рестораны.

Идти с ним куда-либо она отказывалась, а, принимая подарки, всегда отвечала саркастически:

— Спасибо. Ты очень мил. Я тронута твоим вниманием.

Сан-Марино без особого раздражения воспринимал ее сарказм: он был доволен уже тем, что она хотя бы не возвращается к своей идее о разводе.

Подготовка к празднованию серебряной свадьбы при этом шла полным ходом, организацией церемонии занимался Боб Ласерда, которого Сан-Марино абсолютно не ограничивал в затратах, и даже наоборот — требовал, чтобы тот все устроил пышно, красиво и с большим размахом.

Готовясь к столь важному семейному событию, Антониу также затратил немало сил для того, чтобы увлечь этой идеей сыновей и тем самым сделать их своими союзникам. Это было нужно ему на тот случай, если Гонсала опять взбрыкнет и заговорит о разводе. Тогда уже не он, а Тьягу и Арналду будут умолять ее не разрушать счастливую и дружную семью Сан-Марино. Чтобы потрафить сыновьям, Антониу даже стал проявлять завидную терпимость к их увлечениям: старшего не ругал за безделье и бесконечные попойки, а младшему позволял часами слушать компакт-диски с оперными ариями и хоралами.

Вскоре его усилия принесли желанные плоды: и Арналду, и Тьягу стали внушать Гонсале, что Антониу и в самом деле изменился к лучшему, а значит, ей пора уже сменить гнев на милость.

Гонсала же хоть и отвечала сыновьям, что после серебряной свадьбы Сан-Марино перестанет разыгрывать из себя любящего супруга, но ее сердце потихоньку оттаивало. Теперь она уже не тянулась к бутылке, а вместе с Тьягу слушала оперную музыку и рассказывала, какой прекрасный баритон был у ее отца.

— Жаль, что я не знал его! — сокрушался Тьягу. — Наверное, во мне говорят гены моего деда: я хочу стать певцом.

Гонсала одобрила его намерения, и он признался ей, что уже занимается с педагогом по вокалу, но делает это тайком, чтобы не узнал отец.

— Ты не говори ему об этом, пожалуйста, — попросил Тьягу. — Он считает, что вокал — не мужское занятие.

Тьягу очень хотелось открыть матери и другую тайну — рассказать о своей любви к Сели, о том, как он вновь ходил к дому Монтана и даже решился туда войти, но Онейди сказала ему, что Сели вернулась в монастырь. Эта новость буквально подкосила Тьягу, он не знал, как дальше жить, и только музыка спасала его сейчас, внушал надежду на то, что Сели еще вернется в мирскую жизнь, и они обязательно встретятся. Глядя на мать, которая тоже неосознанно искала спасения в музыке, Тьягу чувствовал, что она смогла бы понять его и разделить с ним его боль. Но не достаточно ли ей своей боли? Может быть, потом, когда все уляжется, когда в семье наступят мир и согласие, Тьягу расскажет матери о своей горькой, несчастной любви…