Отавиу смотрел на изможденное лицо дочери, посиневшие губы, подрагивающие во сне веки. Он чуть не застонал, едва увидел иглу, пронзившую руку Сели. Только бы она осталась жива, только бы эти капельницы, наконец, помогли ей! Отавиу попытался вспомнить какую-нибудь молитву, но на поверхность всплывали лишь отдельные бессвязные слова, которые, как он ни силился, не желали складываться в ладные молитвенные строки. Он опять почувствовал себя бессильным — бессильным вспомнить молитву, бессильным помочь дочери, бессильным уберечь ее от невзгод и болезней.

Его потерянный взгляд встретился с напряженным взглядом Жулии, внимательно следившей за ним. «Ну вот, вдобавок ко всему напугал и Жулию!» Отавиу взъерошил волосы и улы6нулся дочери.

— Все будет хорошо, Жулия. Только бы Сели выкарабкалась. Но она сильная девочка, да и все мы так поддерживаем ее.

На последних словах Сели приоткрыла глаза, и Отавиу воспринял это как доброе предзнаменование.

Оно и вправду было добрым. Уже к утру следующего дня Сели стало лучше: упала температура, анализ крови показал хоть незначительное, но все же снижение лейкоцитов, а это означало, что болезнь отступает. Девушка медленно пошла на поправку. Появился аппетит, за ним прибавилось и силенок, и она уже пыталась ходить по палате.

Отавиу с радостью отмечал все приметы выздоровления и был готов часами обсуждать их с матушкой-настоятельницей. Именно на эту немногословную женщину возлагал Отавиу особые надежды, понимая и оценивая ее благотворное влияние на Сели. Физически Сели крепла на глазах, так что не прошло и десяти дней, как лечащий врач разрешил семье Монтана забрать Сели домой, пожелав девушке на прощание бодрости и энергии. Отавиу мысленно присоединился к словам доктора: младшая дочь по-прежнему выглядела подавленной и грустной. Отавиу нередко казалось, что Сели плачет, и это повергало его самого в отчаяние и уныние. Старшие сестры, особенно Жулия, всячески старались поддержать младшую, но отец понимал, что ни Жулия, ни Бетти не знают тех слов, которые сейчас необходимы Сели. Их знают мать-настоятельница да девушки-монашки, что приехали вместе с ней навестить Сели и поддержать ее. В их присутствии она оживала, присоединялась к их ежеутренним и вечерним молитвам, с наслаждением слушала матушку, читавшую наставницам Евангелие. Да и Отавиу не раз ловил себя на мысли, что ему самому приятно присутствие в доме этой степенной, мудрой женщины, так по-матерински нежно относящейся к одной из своих послушниц.

Вот молоденькие сестры-монашки, поселившиеся вместе с настоятельницей монастыря в доме Монтана, нередко загоняли его в тупик, и Отавиу, уже считавший себя абсолютно здоровым, готов был немедля бежать к доктору.

Монашеские одеяния делали неразличимыми сестер Луизу и Ирени, а сестра Жуссара была копией сестры Зилды. Договорившись утром музицировать с сестрами Лизой и Жуссарой (Отавиу предусмотрительно записал в блокнот имена монашек — любительниц музыки, хотя про себя не без гордости отметил, что запомнил их с первого раза) вечером он решил уточнить время концерта и репертуар.

— Сестра Луиза! —  окликнул он монашку, сидящую с молитвенником в кресле. — Думаю, что мы встретимся в шесть часов…

— Но меня зовут сестра Ирени. — Монашка вскинула на него удивленные глаза.

Отавиу смутился, потянулся за блокнотиком с памятью, быстро перелистал его и нашел собственноручно сделанные записи: «Сестра Луиза и сестра Жуссара».

— Извините, верно, я ослышался или неправильно записал. — Отавиу покрутил в воздухе блокнотик. — И, тем не менее, что мы будем вечером играть? Я предлагаю остановиться на «Аве Мария»

— Но я не играю на пианино…

Ее зовут Ирени, и она не играет на пианино… Господи! С кем же я говорил утром?

Отавиу снова стал листать заветный блокнотик в поисках телефона доктора Сисейру.

Его отвлек нежный девичий голос:

— Сеньор Отавиу, в шесть часов вечера вас устроит?

Отавиу поднял голову: перед ним стояла милая сестра Луиза. Или сестра Жуссара? А может быть, ее зовут Ирени? Или Зилда?

— Простите, я плохо вас понимаю. В чем меня должно устроить шесть часов?

— Но мы же договаривались утром о дуэте… — Девушка явно выглядела растерянной

—  Но вы же не умеете играть…

Девушка испуганно направилась к стоящей поблизости подруге, и до Отавиу долетели слова: «Бедненький, странный, за него помолимся…»

Отавиу спустился в холл и наткнулся на тех же самых девушек в темных одеяниях, которых только что оставил в гостиной на втором этаже. Он попытался выяснить, каким образом им удалось так быстро оказаться в холле, но их изумленно-испуганные взгляды заставили его замолчать и отступить в сторону комнаты Алекса и Онейди. Отавиу постучал в дверь и вызвал Онейди в коридор.

— Что-то случилось? — Онейди запахнула халат и поправила растрепавшиеся волосы.

— Прошу тебя, загляни в холл и скажи, сколько там монашек?

Онейди покорно исполнила просьбу хозяина.

— Я вижу двух…

— А мне кажется, что их здесь не меньше четырех… Наверное, я сошел с ума…

Женщина взяла его под руку, отвела на кухню, приготовила кофе и достала из шкафчика миндальное печенье.

— Вот, ваше любимое!

Отавиу пил кофе, слушал щебетание Онейди и наблюдал в окно за Сели и матерью-настоятельницей, бродившими под руку по саду. Отавиу было жаль дочь, ведь монашки завтра покидали Рио, и это была одна из последних их прогулок. Внезапно перед глазами Отавиу встала Ева, нежно прижимающая к себе Сели… Господи, за что ты так наказал мою дочку, лишил ее материнской ласки и заботы? Чем я, чем Ева провинились перед тобой, что ты так сурово наказал нашу дочь?

— Сеньор Отавиу! — услышал он за спиной тихий голос матушки. — Простите за то, что нарушаю ваш покой, но пришло время проститься, завтра мы уедем очень рано…

Отавиу поднялся ей навстречу:

— Не знаю, как и благодарить вас за вашу доброту…

— За доброту не благодарят… Она ведь от сердца идет! Отдавать не менее приятно, чем получать, так что не за что меня благодарить.

— Верно. — Отавиу склонил перед матушкой голову. Тогда позвольте мне пригласить вас приехать к нам еще. Ведь столько времени отдали Сели, что город не успели посмотреть, нигде не были, кроме дома и клиники.

— Приедем. Я хочу, чтобы и другие мои послушницы знали не понаслышке о жизни, что течет за стенами монастыря. С людьми достойными познакомятся и поймут, что и в миру можно жить, следуя заповедям Христа.

Матушка не успела договорить, как к ее груди приникла Сели и умоляюще подняла на нее свои серые печальные глаза.

— Матушка, пожалуйста, возьмите меня с собой!

Отавиу подошел к Сели и попытался притянуть ее к себе.

— Девочка моя, неужели тебе так плохо с нами?

Сели оторвалась от монашки и встала между ними. Отавиу увидел, как слезы заблестели на глазах дочери.

— Нет, папочка, дело в другом…

Теперь уже сама матушка обняла Сели и, прижав ее к груди, тихо сказала:

— Твои слезы — верное подтверждение моей правоты. Твое место здесь. Живи здесь, дочь моя, а Бог не оставит тебя, укажет верный путь…

Все последующие после отъезда монашек дни Отавиу не оставлял Сели своим вниманием. Только старался не особенно докучать ей. Но когда дочь приходила к нему, усаживалась рядом, Отавиу позволял себе пофилософствовать, стараясь вызвать Сели на откровенность, разговорить ее, а главное, понять, что стоит за ее всегдашней печалью. Она ведь так молода, так хороша, так любима всеми, она преодолела такие испытания, перед ней открыты все радости жизни!.. И все это не имеет для нее никакого значения. Абсолютно никакого.

— Ты ведь заново родилась, — он гладил дочку по русым волосам, собранным в скромный пучок, — тебя должна захлестывать радость, а ты не можешь скрыть своей грусти.

— Просто я скучаю по матушке-настоятельнице. Прости меня, папочка! И не думай, что я не люблю тебя. Просто я чувствую себя в Рио не в своей тарелке.

В Рио не в своей тарелке… Отавиу отлично понимал дочь, он до сих пор не мог привыкнуть ни к незнакомому облику родного города, ни к новому облику людей, новой музыке, машинам, словам — всему тому, что принято называть образом жизни.

— У нас много общего… Для тебя чужой Рио, мне незнаком весь мир. Часто я тоже бегу в свою комнату, чтобы спрятаться от непонятного, чужого, но жизнь продолжается. И я делаю усилие, поднимаюсь, двигаюсь вперед, спотыкаюсь и снова иду вперед.

— Я не такая сильная, как ты, папа. И потом, я знаю, что для меня лучшее — уйти в монастырь.

— Ты боишься того, чего не знаешь. Ты и себя не знаешь. Ты не сильная? Да за твоим милым личиком скрывается твердый характер и железная сила воли. Только все это надо направить на пользу себе. И я тебе в этом помогу. Только сначала тебе надо окрепнуть и оправиться после болезни. Но настраиваться на эту новую жизнь ты должна уже сейчас.

— Мне надо будет ходить в коллеж. — Сели подняла на Отавиу глаза, полные слез.

Но Отавиу постарался не заметить их и бодрым голосом ответил:

— И в коллеж, и в кино, и на пляж. Тебе надо заводить друзей, встречаться с молодыми людьми, путешествовать. Не самый плохой рецепт, согласись, дочка!

Отавиу хотел еще добавить про свои планы, но назойливый звонок телефона прервал их беседу.

Отавиу снял трубку и услышал встревоженный голос.

— Я — Элиу Арантес, твой друг…

Это имя ничего не говорило Отавиу, а незнакомец продолжал взволнованным голосом убеждать Отавиу, что им нужно безотлагательно встретиться и переговорить. Это нервозное беспокойство собеседника передалось и Отавиу, он заволновался и оттого сразу же забыл имя собеседника, стал переспрашивать, потянувшись с карандашом к спасительному блокнотику. Но голос на другом конце провода торопливо попросил записать лучше адрес места встречи.

— Нам необходимо встретиться, сейчас я не моту продолжать разговор…

Отавиу покорно записал продиктованное, подивившись столь неотложному желанию этого неизвестного голоса увидеться с ним. Где-то в темных глубинах памяти пробивалось смутное воспоминание, связанное с именем этого человека. Отавиу замер у телефона, потирая виски. Но, как он ни напрягался, память не откликнулась… Элиу Арантес… Если он так хочет меня видеть, я приду! — с этой мыслью Отавиу спустился на кухню, где сразу же включился в разговор Алекса и Онейди, обсуждающих детали их совместного предприятия.

Ничто так не радовало и не возбуждало Отавиу, как разговор с друзьями о новом деле. Здесь ему было все ясно и понятно: хот-доги, фирменный соус Отавиу Монтана, его общительность вкупе с практичной рассудительностью Алекса принесут им грандиозный успех. В этом успехе Отавиу не сомневался ни одной минуты. Монтана поглядел на часы — стрелки показывали 21.30. Он поднялся со стула и заторопился на встречу с Элиу Арантесом.

К завтраку Отавиу спустился в приподнятом настроении. Видеть за столом своих красавиц-дочек, встречать их улыбающиеся взгляды, обращенные к нему, слушать неторопливый голос Алекса, пить вкусный кофе, сваренный заботливой Онейди, — Господи, да он, Отавиу Монтана, может считать себя просто счастливчиком!

Он нежно погладил тонкие пальчики Сели, подмигнул радостной Бетти, попытался отвлечь от грустных мыслей Жулию.

— Представляете, вчера я встретился со своим другом, сейчас вспомню его имя, — Отавиу было потянулся к блокноту, но тут же остановился: — Вспомнил! Элиу Арантес!

— А кто он такой, папа? — Элизабети подняла на него свои сияющие глаза.

Отавиу на секунду смутился.

— Такой видный господин —  Еще он сказал, что он мой друг. Алекс, — Отавиу с надеждой поглядел на приятеля, — ты помнишь Элиу Арантеса?

— Что-то припоминаю, — неуверенно пробормотал Алекс.

— Знаете, — Отавиу понизил голос, — я заметил одну любопытную вещь. У моего друга были наклеенные усы. Я сразу это заметил. — Отавиу обвел всех победным взглядом.

— Расскажи-ка нам поподробнее об этой встрече, папа. — Жулия осторожно откусила кусочек горячего тоста.

— Мы разговаривали очень мало. Он сразу подошел ко мне, назвал меня по имени и попросил разрешения меня обнять. И я разрешил.

— А потом? Что было потом, папа? — Жулия ободряюще улыбнулась отцу. — Тебе надо тренировать память. Вспоминай подробно.

— Потом? А-а, он попросил у меня прощения за то, что когда-то сделал. Или собирался сделать?

— И что же он сделал?

— Мой друг не успел объяснить. Подъехала какая-то машина, из нее вышла симпатичная девушка, ее сопровождали несколько мужчин. Кажется, это была дочь Элиу Арантеса, во всяком случае, она называла его «папа». Он не очень обрадовался, когда увидел ее, почему-то сразу заторопился… И мы не успели поговорить. Должен сказать: мне ужасно не понравились эти мужчины, что приехали вместе с его дочерью, ужасные типы. — Отавиу поднялся. —  Я устал от этой тренировки памяти. Мне надо прилечь.

Он проспал несколько часов и, проснувшись, долго не мог понять, который час и почему так тихо в доме. Отавиу накинул кофту и повернулся к зеркалу. На него заспанный, взъерошенный мужчина. Монтана попробовал пригладить волосы рукой, но они упрямо продолжи топорщиться в разные стороны. Тогда он полез в карман за расческой, но вместо расчески его пальцы нащупали какой то металлический предмет. Отавиу поднес его к глазам. Совершенно незнакомый ключ от неведомой ему двери. Он ощутил тревогу, исходившую от этого серебристого ключика, неизвестно как очутившегося у него в кармане. Отавиу покинул комнату, спустился в гостиную и оклику поочередно дочерей. Дом ответил гулкой тишиной. Отавиу торопливо взбежал по лестнице и решительно толкнул дверь, ведущую в комнату Онейди и Алекса.

Супруги, обнявшись, лежали в постели. Поняв, что нарушил любовную идиллию, Отавиу повернул обратно. Но ключ жег ему ладонь. И он, многократно извинившись, постучав, отворил дверь в комнату друга. Алекс уже сидел в кровати, застегивал на груди рубашку.

— Мне очень неловко, Алекс, Онейди. Но не волнуйтесь, завтра, возможно, я уже ничего не вспомню… Даже если буду помнить, то все равно скажу, что не помню. Так что вы не стесняйтесь меня. — Отавиу совершенно запутался и забыл, зачем ворвался в супружескую спальню. Он разжал руку, и на пол упал ключ. — Господи, Алекс, я в полном замешательстве вы не знаете, откуда у меня этот ключ?

Супруги отрицательно покачали головами.

— Может, я нашел его на улице?

Онейди и Алекс дружно пожали плечами, и Отавиу грустно поплелся к себе: он так радовался, что память возвращается к нему, но радость оказалась преждевременной.

Последняя надежда была на дочерей, и он стал с нетерпением их дожидаться. К вечеру одна за другой дочери появились в доме.

Отавиу вошел в спальню девочек и порадовался, что застал их всех вместе. Он приступил к расспросам, показывая им поочередно ключ, но громкие звуки гитары, сопровождавшие чье-то пение, мешали ему сосредоточиться. И, тем не менее, он остановил Жулию, предложившую закрыть окно.

— Это серенада! — Отавиу уже забыл о ключе, с восторгом прислушиваясь к звукам, доносящимся с улицы. — Неужели в девяносто девятом году я слышу серенаду — песню моей молодости?

— Серенада? — хором переспросили девушки. Элизабети и Сели немедленно оказались у окна.

Выглянул и Отавиу: внизу стоял небольшой ансамбль из двух гитаристов и одного солиста. Монтана приветственно взмахнул рукой: он был рад видеть своего друга Шику Мота, распевающего серенады.