Глава 1

МЕНЯ ЗОВУТ Р. Это не совсем имя, но мне его дал человек, которого я люблю. Неважно, какие воспоминания о прошлых жизнях вернутся ко мне и какие имена они принесут с собой. Только это имя имеет значение. Моя первая жизнь сдалась без боя, сбежала, ничего не оставив за собой, поэтому я сомневаюсь, что стоит оплакивать эту потерю. Мужчина и женщина, которых я не помню, смешали свои гены — и вот, меня вызвали на сцену. Я вышел из-за занавеса, щурясь от ослепительного света в конце родовых путей, и, после короткого, лишенного оригинальности выступления, умер.

Это среднестатистическая жизнь — неисследованная, незамеченная, ничем не примечательная, которая так и заканчивается. В прежние времена жизнь была пьесой из одного акта, и когда она подходила к концу, мы кланялись, ловили брошенные нам розы и наслаждались заработанными аплодисментами.

Затем прожекторы гасли, и мы исчезали за кулисами, где грызли крекеры в зеленой комнате вечности.

Сейчас все по-другому.

Мы ныряем за занавес в поисках новой сцены. Сейчас это пыльная холодная сцена, покрытая густой паутиной и воняющая тухлым мясом, где нет освещения, нет публики — только толпа безымянных статистов, вздыхающих в темноте. Не знаю, сколько я бродил по ней, следуя ужасающему сценарию, который я не мог прочесть. Я только знаю, что шестьдесят семь дней назад я нашел выход. Пинком выбил дверь в мою третью жизнь, которую я никогда не ждал и, конечно же, не заслуживал. Но теперь я здесь, неуклюже учусь жить в ней.

* * *

Я прижимаю лист фанеры к стене и шарю в кармане в поисках гвоздя.

Вытягиваю один и тут же роняю. Беру другой и роняю опять. Достаю третий и медленными, хирургически точными движениями приставляю к дереву. Потом роняю молоток.

В горле бурлят ругательства, но они испаряются прежде, чем достигают моих губ. Тело не торопится принять новую жизнь. Молоток в моих непослушных руках представляет собой кусок льда, пальцы кажутся крошечными сосульками. Сердце бьется, легкие наполняются воздухом, кровь из черной становится красной и несется по мне, пытаясь разбудить мои ткани от долгого сна. Но я не обычный человек. Я оживающий мертвец.

Я беру молоток и поднимаю его. Взмах и… мимо! На этот раз несколько ругательств вырываются из моего рта. «Черт» и даже «дерьмо» — никаких крепких словечек, но этого хватает, чтобы немножко расслабиться. Я держу свою руку и наблюдаю, как темнеет плоть под ногтем, — еще один синяк в мою богатую коллекцию ран. Боль ощущается отдаленно. Мозг еще не вспомнил, что теперь мое тело ценно, и не утруждается уведомлять меня о повреждениях. Я до сих пор турист на земле Живых, фотографирую их с балкона гостиницы, но не желаю ничего сильней, чем оказаться с ними там, в грязи. Нечувствительность — это роскошь, с которой я готов расстаться.

Фанера выскальзывает и падает мне на ногу. Я слышу, как хрустнул палец на ноге. Даже ругаться не осталось сил, я просто с долгим вздохом опускаюсь на диван и смотрю на выжженную дыру в стене гостиной. Мы — новая семья, и это наш новый дом, который нужно отремонтировать. Пулевые отверстия можно зашпатлевать, но на дыру от взрыва гранаты придется потратить весь день, а ведь мы еще даже не начали отмывать пятна крови. По крайней мере охрана была достаточно любезна, чтобы помочь вынести тела — ну, или чьи-то останки, неважно. Мы сделали все возможное, чтобы убрать то, что они оставили после себя, но до сих пор иногда находим на ковре фрагменты костей, на столе — несколько подрагивающих фаланг пальцев, череп, с тихим гудением наблюдающий за нами из-под кровати.

Почему мы здесь? В этом мире все мечтают о комфорте и безопасности, почему же мы выбрали дом с привидениями посреди зоны военных действий? Я знаю, что есть какая-то причина, по которой мы отказались от толстых стен Стадиона. Что-то возвышенное, великое и чрезвычайно важное, но у меня есть более простое объяснение: маленькие человеческие заботы, которые являются почвой для нашего дерева.

Я откидываюсь на колючие подушки и вспоминаю, как я впервые сидел на этом диване. Холодная ночь. Долгая поездка. Джули на лестнице в промокшей одежде приглашает меня наверх.

Существуют места, где жить приятнее, проще и безопаснее. Но это место — наше.

* * *

Я слышу её еще до того, как вижу. Громкий раскатистый рев сопровождается вспышками огня и хлопками, похожими на выстрелы. Старый Мерседес выглядел неплохо, когда я нашел его, но с тех пор, как он присоединился к нашей семье, у него началась тяжелая жизнь. Двигатель дребезжит и выкашливает дым, на ярко- красном кузове не осталось живого места, но автомобиль продолжает работать.

Джули подъезжает к дому и останавливается, заезжая колесом на бордюр. Её голубая клетчатая рубашка испачкана краской, шпатлевкой и несколькими черными пятнами крови зомби — надеюсь, это старые пятна. Как только она начинает открывать дверь, из фургона, стоящего на тротуаре, к ней бросается охрана, и Джули откидывается на подголовник.

— Блин, парни, это совсем не нужно.

Начальник охраны, имя которого я опять забыл, нависает над ней, сжимая винтовку.

— Вы в порядке? Столкнулись с зомби?

— Всё нормально.

— Россо приказал охранять вас 24 часа. Почему вы продолжаете это делать?

— Потому что мы пытаемся заставить их вспомнить, что они люди. Толпа мужиков, тычущих в них оружием, не поможет. Я все время говорю Рози, но он…

— Джули, — солдат наклоняется и повторяет вопрос жестче. — Вы встречались с зомби?

Оно начинается на «Э»…

Джули выходит из машины и бросает через плечо сумку с принадлежностями для рисования.

— Да, майор, я встретила несколько мертвых. Я остановилась и поболтала с ними около минуты, они смотрели на меня, как потерявшиеся дети. Я сказала им, чтобы они продолжали бороться и ушли с моей дороги.

Она машет стоящему на другой стороне улицы испещренному пулевыми отверстиями бунгало, в котором отсутствуют дверь и окна.

— Привет, Б!

Изнутри раздается стон.

— Я говорю об агрессивных, — подчеркнуто терпеливо говорит майор. — О совсем мертвых.

— Нет, сэр. Я не сталкивалась ни с «совсем мертвыми», ни с Костями, ни с бандитами, ни с Поджигателями. Меня тронуло ваше беспокойство, но со мной все в порядке.

Он кивает одному из своих людей.

— Проверь багажник. Иногда они прячутся там. Джули встает спиной к двери и отмахивается от него.

— Ты смотришь слишком много фильмов ужасов, Эван.

Вот. Я хватаю его и запираю в своем хранилище, прежде чем оно снова ускользнет. Эван Кёнерли. Мускулистые руки. Рябое загорелое лицо. Кажется, ему нравится делать вид, что он все еще состоит в армии. Эван.

— Когда вы закончите обыскивать мою бедную машинку, — добавляет Джули. — Не могли бы вы захватить для меня эти банки с краской? О, и остерегайтесь журнального столика в багажнике, он может быть опасен.

Она поворачивается к солдатам спиной и, наконец, видит меня. Её раздражение сменяется улыбкой. Мне нравится наблюдать, как она переходит от их мира к нашему. Как будто наступает весенняя оттепель.

— Привет, Р.

— Привет, Джули.

— Как тут у нас дела?

Она бросает сумку с кистями и валиками и осматривает отверстие в стене, а потом начинает крутиться, пытаясь найти признаки прогресса. Её не было весь день. Она прочесывала окрестности в поисках еды и предметов домашнего обихода, — теперь весь мир как распродажа, — а я был здесь, старательно ничего не сделав.

Она смотрит на мою правую руку с фиолетовыми пальцами и сочувствующе улыбается.

— Всё еще возникают проблемы?

Я щелкаю суставами пальцев.

— Окоченение.

— Два месяца назад ты даже дышать не умел, поэтому я считаю, что ты очень хорошо справляешься.

Я пожимаю плечами.

— Давай ты подержишь доску, а мелкую моторику я беру на себя, — она шевелит передо мной пальцами. — Я — знаменитый художник, забыл? Мои работы висят рядом с картинами Сальвадора Дали.

Она поднимает молоток и горсть гвоздей. Я держу доску на дыре, пока она прищуривает глаз и устанавливает гвоздь. Джули ругается лучше всех, кого я знаю. У нее самый обширный запас отборного мата, которым она может ткать сложные узоры затейливых инвектив, или она может объяснить, что ей нужно, используя только вариации слова «хер». Она — поэт ненормативной лексики, и я чуть не начал аплодировать, когда она затопала по комнате, сжимая свою руку и извергая красочные выражения. Не могу не отметить, насколько по-разному мы отреагировали на удар по пальцу, и моя улыбка немного меркнет. Джули словно прожектор, а я — свеча. Она полыхает. Я мерцаю. Джули швыряет молоток в дыру и плюхается на диван.

— Ебись этот день конём.

Я сажусь рядом с ней и мы смотрим сквозь отверстие в стене на разрушенные окрестности как в телевизор. Повсюду на улицах видны воронки от снарядов. Газоны перепаханы. Дома обрушились или обгорели. Прямо начальные титры для очень мрачного ситкома.

Дверь открывается и входит Эван Кёнерли, но он не отпускает колкостей и своих фирменных фразочек. Он бросает банки с краской у входа и поворачивается, чтобы уйти, но останавливается перед дверью.

— Спасибо? — говорит Джули. Он оборачивается.

— Послушай, Джули…

Я не могу припомнить, чтобы он когда-нибудь обращался ко мне или хотя бы смотрел мне в глаза. Словно я — плод воображения Джули.

— Я знаю, что уйдя жить сюда, ты пытаешься показать людям, что чума отступила и все хорошо…

— Мы этого никогда не говорили. Мы здесь не поэтому.

— Ваш сосед «Б» — плотоядный труп. Ты живешь по соседству с сотнями плотоядных трупов и даже не запираешь дверь.

— Они больше не едят людей, они другие.

— Ты не знаешь, какие они. Они сейчас немного сбиты с толку… но это не значит, что пока ты спишь, они внезапно не вспомнят о своих инстинктах, — он бросает на меня быстрый взгляд, потом переводит его на Джули. — Ты не знаешь, что они сделают. Ты ничего не знаешь.

Джули мрачнеет и выпрямляет спину.

— Веришь или нет, Эван, ты не первый, кто говорит мне, что мир опасен. Нам называли миллион причин, почему надо бояться. Какие еще ты можешь добавить?

Кёнерли ничего не отвечает.

— Мы знаем, что здесь небезопасно. Мы в курсе всех рисков. Но. Нас. Ни хрена.

Не волнует.

Кёнерли дергает головой. Дверь за ним захлопывается.

Джули расслабляется, скрещивает руки на груди и откидывается обратно на диван.

— Хорошо сказано, — говорю я.

Она вздыхает и смотрит на потолок.

— Все вокруг думают, что мы психи.

— Ну, они правы.

Я просто хотел пошутить, но её лицо мрачнеет еще больше.

— Думаешь, мы должны вернуться назад?

— Я не это имел в виду…

— Нора там. Кажется, она не против жить в Убежище.

— У нее там работа. У нас… здесь.

— А что мы действительно тут делаем? Мы вообще делаем что-нибудь?

Я надеялся, что это неправда, но контраст между ее робкими вопросами и жаркой перепалкой с Кёнерли показал, что здесь сомневаюсь не я один. Я не единственный, кто задается вопросом; а что дальше? Но когда ответ доходит до моего языка, я говорю:

— Мы распространяем лекарство.

Она встает и начинает ходить кругами, накручивая локон на палец.

— Думаю, я знаю, о чем ты говоришь. Но после того, как мы уехали из аэропорта… Б не становится лучше.

— Джули, — я дотягиваюсь до её руки и сжимаю ладонь. Она перестает кружить и выжидающе смотрит на меня.

— Ни шагу назад, — я тяну её к себе и усаживаю на диван рядом со мной. — Только вперед.

Я всегда плохо врал. Я никогда не смогу назвать черное белым, но если речь идет о сером — то это уже наполовину истина, и у меня получается, потому что Джули улыбается и успокаивается. Она вздергивает подбородок и закрывает глаза. Это значит, что она хочет, чтобы я ее поцеловал. И я целую.

Она замечает мою нерешительность.

— Что?

— Ничего, — я целую её снова. Её губы розовые и мягкие, знающие своё дело. А мои жесткие и бледные, они только недавно поняли, для чего они нужны. Я касаюсь своими губами её губ и двигаю ими, пытаясь вспомнить, как это делается, в то время, как она прижимается ко мне с нарастающей страстью. Обожаю эту девушку. Я любил её еще до того, как мы встретились, когда от одного взгляда в разрушенном классе забылись все года украденных воспоминаний. Джули выкопала меня из могилы.

Быть рядом с ней — это лучшая привилегия, которую я знаю.

Так почему я боюсь прикоснуться к ней?

Она жмется ко мне сильнее и целует глубже, пытаясь вызвать ответную страсть, и я знаю, что должен держать глаза закрытыми, но я украдкой подглядываю. Она так близко, что выглядит размытым желто-розовым пятном, как изображают красивых женщин импрессионисты. Потом она отстраняется, чтобы восстановить дыхание, и ее лицо оказывается в фокусе. У нее короткие светлые волосы, торчащие в беспорядке, как раздутые ветром перья. У неё светлая кожа, исчерченная тонкими шрамами. А её глаза… Снова голубые. Этот нереальный золотой цвет пропал.

Я помню тот мистический момент, и в каком шоке я был после нашего первого поцелуя на крыше Стадиона. Неземной, нечеловеческий оттенок, ярко-желтый как солнце — видимое подтверждение того, что происходило внутри нас. Мы никогда не говорили об этом. Это было слишком странно и глубоко, как ожившая мечта, которая исчезнет, если говорить о ней. Мы держали всё в себе, но она все равно исчезла. Несколько дней стоя вдвоем у зеркала мы наблюдали, как оттенок постепенно пропадает, и задавались вопросом, что бы это значило. Её глаза снова стали голубыми, а мои меняли цвет, пока окончательно не стали карими. Это было маленькое свидетельство какой-то магии, которая изменила меня. В иные дни я не уверен в реальности происходящего, в иные ночи я жду, что проснусь от этого чудесного сна, увижу рядом со мной кусок мяса, съем его и вернусь назад во тьму.

Я борюсь с желанием оттолкнуть её и сбежать в подвал. Там стоит запылившаяся бутылка водки, которая может погасить пожар в моей голове. Но слишком поздно. Она расстегивает пуговицы на рубашке. Я помогаю ей скользнуть вниз по плечам Джули. Я слышу её быстрое дыхание и пытаюсь по глазам прочитать эмоции, пока я в очередной раз пытаюсь быть человеком.

Звонит телефон.

Его пронзительный визг высасывает из комнаты вожделение, как из открытого люка самолета. Теперь звонящий телефон не просто раздражитель, от которого можно отмахнуться, как это было раньше. Телефоны стоят в командных офисах Стадиона, и каждый звонок крайне важен.

Джули спрыгивает с меня и несется наверх, попутно набрасывая рубашку, а я плетусь за ней, стараясь не чувствовать облегчения.

— Джули Каберне, — говорит она в громоздкий приемник у кровати.

На том конце провода я слышу Лоуренса Россо, его слова неразборчивы, но в голосе слышно напряжение. Я должен был встретиться с ним сегодня вечером и поболтать — у него есть вопросы о мертвых, а у меня еще больше вопросов о живых, но помрачневшее лицо Джули говорит мне, что вечерний чай остынет зря.

— Что ты имеешь в виду? — спрашивает она, потом слушает. — Хорошо. Ладно. Мы приедем.

Она вешает трубку и смотрит на стену, снова накручивая волосы.

— Что происходит?

— Точно не знаю, — говорит она. — Движение. Я поднимаю брови.

— Движение?

— «Несогласованное движение» возле купола Голдмэн. Он звонил, чтобы встретиться и обсудить это.

— Это все, что он сказал?

— Он не хотел говорить об этом по телефону. Я замешкался.

— Нам надо волноваться?

На секунду она задумывается.

— Рози не параноик. Когда мы были в дороге, он всегда приглашал незнакомцев выпить с ним вина, а папа в это время махал пистолетом и требовал предъявить удостоверение личности… — она смотала локон в тугое колечко и отпустила. — Но он оказался лучше защищен, когда случилось… то, что случилось.

Она выдавливает слабую улыбку.

— Может, «несогласованное движение» — это просто гонки, которые устроили в Коридоре ребятишки Голдмэна.

Она хватает с комода ключи от машины и в темпе чечетки спускается с лестницы. Я не должен был спрашивать. В моей голове и так много проблем, не хватало еще проблем снаружи.

Когда мы подходим к машине, я оглядываюсь на дом и чувствую очередной укол вины за чувство облегчения. Это мой дом, но одновременно это место борьбы, испытаний и унижений, с которыми я сталкиваюсь на пути к человечности.

Неважно, что случится в городе, по крайней мере, это не будет связано со мной.

— Я поведу, — говорю я, перебегая ей дорогу. Она смотрит на меня с сомнением.

— Точно?

Её реакция понятна — я по-прежнему использую вместо ручного тормоза другие автомобили на стоянке, но после последнего фиаско в спальне мне необходимо вернуть мужественность.

— Я подучился. Она улыбается:

— Ну раз ты так говоришь, воин дороги, — и кидает мне ключи.

Я завожу машину, включаю передачу и после нескольких рывков, чихов и незначительных столкновений выезжаю из тупика, игнорируя смех солдатов. Когда я принял решение стать живым, я выбрал кучу неприятностей, и смущение — одно из них. Жить больно. Жить трудно. Разве я ждал чего-то другого?

В какой-нибудь милой коротенькой сказке я бы мог. Тогда я был ребенком, новорожденным, превращающимся в человека. Но я вырос быстро, и как оказалось, я не «держу мир на ниточке», и Джули не моя «забавная Валентина» как пел Фрэнк Синатра. Она — сирота-астматичка, а я — оживающий труп, мы едем на ржавом автомобиле в бешеный мир, и Эван Кёнерли был прав: мы ничего не знаем.

 

Глава 2

МЫ

МЫ ЧУВСТВУЕМ ПОТОКИ внутри земли. Мы видим движение в недвижимом. Мы наблюдаем за людьми, в одиночестве сидящими в своих домах, и слышим расплавленные реки в их головах.

Невысокий мужчина сидит в кресле. Он не двигается уже шестнадцать дней.

Будь он обычным трупом, в этом бы не было ничего особенного, но он — зомби, а это состояние интересует нас гораздо больше. Мёртвые превратились в пар и мы вдохнули его, но зомби всё еще остаются очень значимыми. Быть мёртвым означает покинуть этот мир. Быть зомби значит быть отмеченным печатью смерти и быть частью мёртвой армии, но находиться здесь. Для зомби тело становится благословением и проклятьем, поскольку в этом случае у мёртвого появляется выбор.

Когда у мужчины спрашивают его имя, он сжимает губы и выдает заикающийся звук. Его соседка, маленькая Живая, зовет его Б. У неё есть бледный друг — он как электрическая сладость жизни с отметиной удушающей смерти. Но в нём есть… что-то еще. Что-то очень далекое, но огромное. Когда Б улавливает этот запах, он ощущает какое-то движение под ногами. Ему кажется, что земля разверзается. Он чувствует благоговение и страх, поэтому перестает дышать, пока его соседи не уйдут и запах не выветрится.

Что это за существа? Чего они хотят? Почему они не боятся? Знают ли они, в каком смятении он находится, как в его голове душат друг друга тысячи противоположных стремлений? Они навещают его регулярно. На цыпочках проходят в гостиную и пытаются его разговорить. А он сидит в темноте, смотрит на их отражения на экране телевизора и пытается понять, почему он их не ест.

Он помнит день, когда что-то поменялось. Он почувствовал перемену в ветре и в земном притяжении. Холодный чистый поток хлынул в его покрытую пылью душу в виде простого вопроса: «Почему ты здесь?». В тот день он поднялся с теплого трупа, который жевал, и вышел из аэропорта. Нашёл этот дом. Сел в кресло. Он продолжает сидеть в кресле, размышляет, но совсем ничего не делает. Чего-то хочет, ждёт и смотрит телевизор. Он смотрит сквозь бесконечные зацикленные и бессвязные изображения — напряженный футбольный матч сменяется выходящей из бассейна женщиной в бикини, потом закатом и успокаивающим голосом, зачитывающим вдохновляющие фразы, затем сандвичем с рваной свининой. Он смотрит через открытую переднюю дверь, как соседи проезжают мимо на дымящей колымаге, и не отводит взгляд даже тогда, когда машина скрывается из виду. Он лениво рассматривает пожелтевшую от летнего солнца газонную траву, уже успевшую дать семена.

Но за Мерседесом, катящим по окрестностям в сторону шоссе, наблюдают другие глаза. У Б много соседей. Каждый день появляются новые. Некоторые приходят из аэропорта, некоторые откуда-то еще. Они приходят в город и украдкой разглядывают улицы и дома — слабое напоминание о чем-то потерянном.

Армия мертвых огромна и сильна, она жестоко обходится с дезертирами, но здесь слышен только ропот. Растерянные трупы сидят в домах и стоят на улицах раздумывая, созерцая и выжидая. Где-то вдалеке они слышат шум — низкий вибрирующий гул.

На востоке, в коричнево-голубой дымке неба появляются три приближающихся черных пятна.

 

Глава 3

Я

Я ПОЛНОСТЬЮ сосредоточен на контурах и состоянии дороги, скорости и инерции машины и сложной работе газа и сцепления, поэтому Джули первая слышит их.

— Что это? — спрашивает она, оглядываясь вокруг.

— Что?

— Шум.

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы услышать его. Отдаленный гул — три черные точки исполняли диссонансный аккорд. Сначала мне кажется, что я узнаю этот звук, и меня сковывает страх.

Потом Джули поворачивается и спрашивает:

— Вертолеты?

Я смотрю в зеркало заднего вида. Три черные фигуры движутся с востока.

— Кто это? — громко спрашиваю я.

— Никто не знает.

— Из Купола Голдмэн?

— Сейчас авиация практически уже миф. Если бы в Голдмэне были вертолеты, то они бы нам сказали.

Вертушки ревут над нашими головами и движутся в город. Я все еще новичок в мире Джули и недостаточно информирован о политической обстановке, но я знаю, что мертвые — не единственная угроза, так что неожиданным гостям редко бывают рады.

Джули вытаскивает свою рацию и набирает канал Норы.

— Нора, это Джули. Прием?

Вместо обычных радиопомех рация выдает искаженный визг. Мне не нужно спрашивать Джули, я и сам помню: это сигнал BABL. Отчаянная попытка старого правительства сохранить национальное единство путем заглушения всех аргументов. Я почти не слышу Нору через шумовые помехи — призрак ушедшей эпохи отказывается ослабить хватку.

— …вы меня слышите?

— Кое-как, — говорит Джули, и я вздрагиваю, когда она прибавляет громкость. — Видела вертушки?

— Я на работе, но я…ышала их.

— Что происходит?

— Без понятия. Россо…вонил, чтобы встретиться. Ты. риедешь?

— Мы едем.

— Я на…аботе, зайди… мне перед…тречей, хочу показать…то-то…

В шумовую смесь врывается звук царапающих по классной доске ногтей.

Джули съеживается и отводит трубку от уха.

— Нора, помехи просто ужасные, я думаю, какие-то волны.

— … чтоб их…гр…аные…олны…

— Скоро увидимся. Конец связи.

Она бросает рацию и смотрит, как вертолеты садятся на улицах около Купола.

— Может быть, разведчики Голдмэна спасли их и перевезли со старой базы? — неуверенно предполагает она.

Мы врываемся в город — труп забытого мегаполиса, который большинство людей называют Убежищем, а несколько тысяч — домом. Вертушки исчезают за разрушенными небоскребами.

* * *

Команда чистильщиков проделала большую работу — убрала тот бардак, который оставили в городе мои старые друзья. Все кости и тела были вывезены, ямы засыпаны, а стены Коридора № 1 почти достроены, так что от Стадиона до шоссе ведет относительно безопасный путь. Но в Коридоре № 2 идут более значительные строительные работы, которые возобновились после долгих лет простоя. Два самых больших поселения Каскадии тянутся друг к другу через разделяющие их мили. По факту это слияние нужно для безопасного обмена ресурсами, но я представляю, что они, как нейроны в мозге человека, пытаются установить химические связи.

Одна связь за другой. Так мы и учимся.

Я заезжаю на стоянку и нахожу место между двумя Хаммерами. Обошлось всего парой царапин. Когда мы направляемся к воротам, я оглядываюсь на наш ярко- красный родстер и проникаюсь к нему симпатией. Кажется, ему неловко между двумя оливковыми громадинами. Но, несмотря на то, что Джули гуманизирует неживое, дает ему имя и даже личность (сильный и спокойный), Мерсик — просто автомобиль, а его «дискомфорт» — просто проекция моих мыслей. Как блестящая красная машина в окружении бронированных грузовиков, я пытаюсь найти свое место в обществе. Кто я? Что я? Во мне повсюду несоответствия, и начинаются они с одежды.

Мода была для меня проблемой.

Поначалу Джули пыталась убедить меня одеваться так же стильно, как раньше.

Само собой, мою первоначальную одежду нужно было выбросить — сколько не стирай, её грязную историю отстирать невозможно — но Джули умоляла оставить на удивление хорошо сохранившийся красный галстук.

— Это заявление, — сказала она. — Этот галстук означает, что для тебя есть нечто большее, чем работа и война.

— Я не готов делать заявление, — сказал я, съеживаясь под скептическими взглядами солдатов. В конце концов она смягчилась и повела меня по магазинам. Мы пролезли через обломки разрушенного Таргет-молла, и я вышел из примерочной в коричневых холщовых брюках, серой рубашке без воротника и в тех же черных ботинках, в которых умер — к моему старому деловому костюму они не подходили, но здесь пришлись в самый раз.

— Неплохо, — вздохнула Джули. — Ты хорошо выглядишь.

Она уступила мне, но несмотря на это, чем ближе мы подходили к воротам стадиона, тем мне было комфортнее в новой одежде. Чтобы одеваться броско нужна отвага, которой у меня пока нет. После стольких лет на окраине человечества всё, чего я сейчас хочу, это вписаться.

— Привет, Тэд, — говорит Джули, кивая сотруднику иммиграционной службы.

— Привет, Тэд, — я стараюсь вложить в интонации всё, что необходимо, чтобы меня впустили. Раскаяние. Безобидность. Дружелюбность.

Тэд ничего не отвечает и это лучшее, на что я могу надеяться. Он открывает ворота, и мы входим на стадион.

* * *

Собачье дерьмо на комковатом асфальте. Костлявые козы и коровы в самодельных загонах. Чумазые лица детей, выглядывающих из заросших хибар, которые раскачиваются как карточные домики и едва стоят, привязанные паутиной кабелей к стенам стадиона. Когда мы с Джули поцеловались, то не разрушили злые чары и по стадиону не прошла очищающая волна, отмывая его добела и превращая горгулий в ангелов. Можно даже сказать, что получился обратный эффект, потому что сейчас улицы наводнили трупы. Я слышал, как некоторые оптимисты называют их «почти живые». Не обычные и жестокие «совсем мертвые», не потерянные «преимущественно мертвые» как наш друг Б, но еще не полностью живые, каким якобы являюсь я. Наше чистилище — это бесконечные стены всех оттенков серого, и нужно иметь острый глаз, чтобы заметить разницу между «камнем» и «сланцем», «туманом» и «дымом».

Сейчас «почти живые» передвигаются по стадиону свободно. За ними тщательно наблюдали, месяц испытательного срока прошел, и они хорошо себя зарекомендовали. Но это не значит, что они влились в общество. Люди замечают неуклюжую походку, плохие зубы, бледную кожу с фиолетовым оттенком — результат недостатка кислорода в крови, и обходят их стороной.

Когда мы проходим мимо, они кивают нам. Джули искренне улыбается и кивает в ответ, но стоит мне заглянуть им в глаза, как внутри все сжимается.

Уважение. Даже благоговение. Хотя у них гнилые головы, но все же они догадались, что Джули и я — особенные. Мы остановили чуму и мы здесь для того, чтобы вступить в новую эпоху. Они даже не догадываются, что мы не сделали ничего, чего не могли бы сделать они, просто мы первые, кто сделал это. И мы не знаем, что делать дальше.

* * *

Пусть мне не по вкусу жизнь в стадионе, нужно признать, что с новым начальством это место стало не таким мрачным. Россо сократил охрану как было до Гриджио, переназначил некоторых сотрудников на такую забытую деятельность, как образование. Бывшие преподаватели смахнули пыль со своих книг и обучают тайнам истории, науки и базовой грамотности. Город стал меньше похож на карантинный лагерь, поскольку уменьшилось количество инфекционного патруля и не так часто оружие бывает направлено на старых и больных. В некоторых частях стадиона атмосферу можно назвать идиллией. Я улыбаюсь маленькому мальчику, играющему со щенком на зеленом газоне перед домом, и пытаюсь не обращать внимания на шрамы на его лице, пистолет в кармане и тот факт, что трава искусственная.

Как и в любом городе США.

— Здорово, Джули, — говорит мальчик, когда замечает нас.

— Здорово, Уолли, это твой зверь?

Он не отвечает на вопрос и обеспокоенно рассматривает меня.

— Он… все еще жив?

Улыбка сходит с лица Джули.

— Да, Уолли, он все еще живой.

— Моя мама сказала…

— Что сказала?

Мальчик отворачивается от меня и продолжает играть с собакой.

— Ничего.

— Скажи своей маме, что Р — замечательный сердечный человек, и он не один будет таким, другие тоже.

— Ладно, — бормочет Уолли, не поднимая глаз.

— Как зовут твоего песика? — спрашиваю я, и кажется, он вздрагивает.

— Эээ… Бадди.

Я сажусь на корточки и хлопаю по коленям:

— Эй, Бадди!

Щенок несется ко мне, вывалив язык. Я треплю его мордашку в надежде, что он не собирается меня кусать. Он нюхает мою руку, смотрит на меня, еще раз нюхает и, по-видимому решив, что я достаточно живой, переворачивается, подставляя живот.

— Нам надо идти, — Джули трогает меня за плечо.

— На собрание? — спрашивает Уолли, и теперь уже мы вздрагиваем.

— Ты об этом знаешь? — спрашивает Джули.

— Все уже знают. Они передали по громкой связи, сказали всем послушать. Это из-за вертолетов?

— Ну… да…

— Опять начнется война?

Джули смотрит на меня, потом опять на Уолли. Ему не больше двенадцати лет.

— Остынь, парень, — говорит она. — И бросай играть с пистолетом.

Он смотрит вниз, на оружие в кармане джинсов, понимает, что гладит пальцами пистолет, и, краснея, прячет руки за спиной.

— Мы понятия не имеем, что происходит, — говорит Джули. — Мы знаем только, что эти вертолеты — гуманитарная помощь из Исландии, они везут полные ящики конфет. Так что не будь таким воинственным, — она берет меня за руку. — Пойдем, Р.

Я отпускаю Бадди назад к хозяину и мы идем дальше в город, но мы волнуемся еще больше, чем раньше. Оставьте ребенку кричать о том, о чем мы шепчемся.

 

Глава 4

— НЕУЖЕЛИ ЭТО самая знаменитая пара Убежища? — кричит Нора с того конца склада. — Рули? Джэр? Вы уже выбрали себе название?

Она в полной медсестринской экипировке: голубая мешковатая униформа, латексные перчатки, маска и стетоскоп на шее. Она пыталась сделать так, чтобы форма сидела лучше, и завязала на талии тонкий поясок, но он совсем потерялся среди черных пятен запекшейся крови, которая стекала по рубашке. Её густые кудри собраны на затылке в тугой пучок, но несколько локонов выбилось и закаталось в ссохшиеся дреды. Но в то же время она как-то очень органично выглядит.

— Ты перестанешь или нет? — ворчит Джули, но улыбается. — И без тебя вокруг какая-то ерунда происходит.

— Спорим, так и есть, — Нора останавливается перед нами и рассматривает меня.

— Хорошо выглядишь, Р.

— Спасибо.

— Как живется в провинции? Как тебе быть живым?

— Ну… хорошо?

— Как твои ребятишки? Мне немного неловко.

— Они остались с матерью.

— Улучшений нет?

Я трясу головой и мрачнею.

— В конце-то концов, когда вы расскажете мне, что случилось? Я думала, что с аэропорта началась революция. Я думала, что вы уехали, чтобы распространять лекарство.

— Всё идет не так… как мы надеялись… — бормочу я.

— Я знаю, что у вас там произошло несколько инцидентов…

— Нора, — перебивает Джули. — Давай поговорим о чем-нибудь другом? Для Р аэропорт не самая веселая тема для разговора.

Нора поднимает руки.

— Конечно. Прости. Просто так рада вас видеть. Я бы вас обняла, но… Она указывает на грязную униформу.

— Что это такое? — спрашивает Джули. — Некоторые из них до сих пор нападают? Нора вскидывает голову.

— Ты что, еще не видела это место? Вы в первый раз у меня на работе? Джули оглядывается по сторонам.

— Возможно.

— Ну, уверена, что у провинциальной домохозяйки не бывает много свободного времени.

Пока Джули не успела ответить, Нора разворачивается и идёт.

— В любом случае, идите сюда, посмотрите. Латать Р было весело, но у него всего лишь было несколько сломанных костей и ножевых ранений, простите, поверхностных колотых ран. Теперь у нас появилось еще больше интересных случаев.

Мы идем к её рабочему месту: огромный склад превратился во что-то напоминающее больницу. Стены из профнастила окрашены в белый цвет, вокруг поддерживающих балок вьются шнуры, питающие рентгеновские аппараты, аппараты ЭКГ и искусственного дыхания, маленькие электропилы. С тех пор, как я в последний раз видел это место, оно значительно видоизменилось, стало организованным и стерильным, но мне всё равно сразу понятно, где я.

— Здесь… — начинаю я, но слова заканчиваются. — Вы раньше…

— Да, — отвечает Нора не останавливаясь. — Раньше здесь проводились вскрытия зомби. В основном, мы пытались узнать, какими еще способами можно вас убить, но еще проходили медицинскую подготовку. Вы, ребята, отличный материал для практики.

Джули хмурится, но молчит.

— Нам нужно было слегка прибраться, но оборудование в большинстве своем осталось тем же, так что имело смысл сделать зомбибольницу. До того, как всё изменилось, мы называли это место Моргом, а теперь… тоже Моргом, но уже с иронией.

Она ведёт нас к другому концу сооружения, где, кажется, идёт самая бурная деятельность. Мужчины, женщины и дети в разной степени разложения лежат на операционных столах. Картина очень похожа на ту, что я видел раньше, но с основным отличием: молодые врачи не расчленяли трупы, а собирали их.

Бледная молодая женщина не требует пристального внимания врачей. Одна из медсестёр останавливается проверить её пульс и работу жизненно важных органов, но в основном девушка просто лежит и в замешательстве оглядывает комнату.

— Как дела, Эмбер? — спрашивает её Нора. Девушка медленно растягивает губы в улыбке.

— Лучше, — шепчет она.

Рядом с Эмбер лежит мужчина. Он совсем немного подгнил, но в него несколько раз стреляли, и раны начинают кровоточить. Когда две медсестры склоняются над ним, доставая пули из старых ран, на его лице смешиваются волнение и страх. Я смотрю на него с сочувствием.

— Мистер Т примерно в таком же состоянии, в котором был ты, — говорит Нора. — Поэтому, ты, наверное, знаешь, через что ему приходится проходить.

Ещё бы. Я помню, как я медленно, словно алкоголик после пьяного забытья, начал осознавать, какого чёрта произошло прошлой ночью. Когда меня ударили ножом в плечо? Когда в меня успели четыре раза выстрелить? Когда я упал с крыши и переломал себе почти все кости? Я помню, как тогда был рад, что не чувствую боли — неожиданный подарок в виде естественной анестезии. Но почему- то думал, что когда раны заживут, я начну чувствовать.

— Как вы лечите разложившиеся части? — спрашивает Джули. — Пересадкой кожи?

— А вот это самое странное. Позволь представить тебе миссис А.

Нора направляется к столу, стоящему в углу отдельно от других пациентов. Обнаженная женщина лежит на клеёнке, на полу постелена еще одна, на которую стекают жидкости из сгнившего тела. Эта женщина умерла очень давно. У неё темно- серая кожа, сморщенная, как у старушки. Она рассохлась и в нескольких местах отошла от костей. Если бы в те дни, когда я скитался по аэропорту, я столкнулся с этой женщиной, то держался бы от неё подальше, ожидая, что она начнет рычать, шипеть и выцарапывать себе глаза. А потом в её костях появился бы тот гул…

— Они крайне редко приходят к нам, когда всё зашло так далеко, — говорит Нора. — Представить не могу, как эта женщина вырвалась на свободу, но посмотрите на неё. Смотрите, как сильно она борется.

Самым странным в женщине были её глаза. Всё тело сгнило, но они остались невредимыми. Она напряженно смотрит в потолок, как-будто где-то внутри себя поднимает огромные тяжести. Вытаскивает из глубины человеческой души тысячи тонн воспоминаний — людей, места, случаи из жизни.

Её радужка серого металлического цвета — обычное явление, но я не отрываясь смотрю её в глаза и вижу, как они мерцают. Я вижу проблеск, похожий на вкрапления золота в песке глубокой реки.

— Что это? — спрашивает Джули, но она не смотрит миссис А в глаза. Она наклоняется и показывает на зияющую дыру в прогнившей грудной клетке. — Вы это видите?

— Что-то сверкнуло? — спрашивает Нора. — Как будто солнце попало на маленькое зеркало?

— Да… Но всего на полсекунды. Я думала, мне показалось. Нора кивает.

— Вот об этой странности я и говорю. А насчет твоего вопроса о лечении разложения… посмотри поближе.

Мы с Джули наклоняемся и видим, что дыра в боку женщины вроде бы стала… меньше.

Нора кивает.

— Вот об этой странности я и говорю. А насчет твоего вопроса о лечении разложения… посмотри поближе.

Мы с Джули наклоняемся и видим, что дыра в боку женщины вроде бы стала… меньше. Края раны посветлели и появились розовые пятна.

— Что это? — благоговеющим шёпотом спрашивает Джули.

— Понятия не имею. Никогда раньше не была в большем замешательстве. Мы называем это Мерцанием. Каждый раз, когда это… происходит, мертвые немножко оживают.

Меня пронизывает странное чувство. Дрожь от ужасного осознания. Я чувствовал это Мерцание. В глазах, в голове, в хрупких сломанных костях. Я чувствовал его вокруг меня, оно спускалось вниз к ногам, настойчиво ведя меня вперед. Я посмотрел в широко открытые взволнованные глаза женщины.

— Ты не мертвая, — прошептал я.

— Так это их лечит? — спрашивает Нору Джули.

— Я думаю, что да.

— Тогда зачем им нужна медицинская помощь? Почему просто не дождаться, пока Мерцание вылечит их?

— Еще одна странность. Оно не лечит раны, только гниение.

— Что ты хочешь сказать?

— Оно может оживить погибшие клетки и затянуть огромную отвратительную дыру, — она указывает на грудь миссис А. — Но оно пропускает раны.

— Специально, что ли?.. Нора пожимает плечами.

— Иногда кажется, что так и есть. Временами смотришь на расползшуюся склизкую гнилую плоть и даже не знаешь, что в этой каше есть рана, пока Мерцание не восстановит ткани. А потом внезапно там оказывается пулевое отверстие, свежее и кровоточащее, как будто Мерцание помнит, что оно там было, и оставляет его лечение нам.

Джули хмурится и смотрит на дыру, которая, кажется, стала еще меньше, пока мы отвлеклись.

— Не вижу никакого смысла.

— Раны — это не чума, — обе девушки подпрыгнули, как будто забыли, что я здесь. — За повреждения, которые мы нанесли сами себе, отвечаем тоже сами.

Нора подняла брови и выпятила нижнюю губу.

— Ух ты, Р. Твой английский стал намного лучше.

Миссис А вздрагивает. Краем глаза я замечаю поток золотых искр, которые пропадают перед тем, как я успеваю сфокусироваться на них. Её кожа становится упругой. Морщины исчезают, возвращается естественный цвет, настоящее лицо оказывается довольно молодым, — ей около тридцати. Глаза цвета жидкого свинца становятся темно-синими.

— Она возвращается, — шепчет Джули, наклоняется еще ближе и внезапно её голос начинает дрожать. — После стольких лет.

Нора стоит с каменным лицом. Она надевает маску и защитные очки, и когда я слежу за её взглядом, то понимаю, зачем. Красная кровь хлынула из зияющих ран по всему телу женщины. Те участки, которые были черными и сморщенными, когда мы пришли, превратились в свежие красные раны, и её новая жизнь утекала вместе с кровью.

— Эту ногу придется отрезать, — бормочет Нора. Она смотрит, что осталось от бедра, из которого хлестала полузапекшаяся кровь, и тянется за пилой.

— Что ты хочешь… — начинает Джули, но Нора перебивает её.

— Лучше отойдите.

Она не стала дожидаться, пока мы послушаемся. Нора дергает стартер пилы и мы уворачиваемся от потока крови, рисующего линию на стене.

Когда я выпрямляюсь, Нора уже формирует культю. Я вижу, что лицо Джули уже не светится надеждой.

— Это какая-то издёвка? — говорит она. — Они оживают, чтобы умереть?

Взгляд Норы невозможно понять из-за очков и брызг крови. Когда она заканчивает с ногой, то продолжает зашивать раны на теле миссис А, но очень быстро становится очевидным, что женщина уже не жилец.

— В чем тогда смысл? — слабым голосом говорит Джули. — Если мы не можем их спасти, в чем смысл?

— Некоторых мы спасаем, — Нора быстро зашивает укус на бицепсе. — Ты возвращаешься в то же состояние, в котором умер, так что если тебя просто укусили, то всё в порядке. Если была излечимая травма, то мы всё исправим. Но если ты умер от пули в сердце, или тебя сильно обглодали… — она делает паузу и пробегается глазами по безнадежному телу женщины. — То это просто эпилог.

Она возобновляет работу с тем же упорством.

— Если ты можешь выбраться из этого Чистилища, как наш друг, — прекрасно.

Уверена, на Небесах ты получишь бонусные очки. Но пока ты еще мёртв.

— Чума не бессмертна, — бормочу я себе под нос. — Она не продлевает жизнь. Просто затягивает смерть.

— Охрененное красноречие, Р. Кто бы знал, что ты у нас станешь поэтом? Она заканчивает с одной раной и переходит к следующей.

— Быть зомби не значит найти лазейку в правилах, — она говорит уверенно, но по быстрым движениям становится понятно, что ей хочется оказаться неправой. — Мерцание — это не какое-то там чудесное воскрешение, — она обрезает нитку и проверяет свою работу. — Умереть значит умереть.

Миссис А похожа на остров в красном море. Её дыхание на какую-то секунду становится быстрым и отрывистым и снова замедляется. Всего несколько минут новой жизни, и она снова умирает.

— Добро пожаловать обратно, миссис А, — говорит Нора, натягивая самую утешительную улыбку. — Простите, я не могу… — она больше не может улыбаться, её губы дрожат. — Простите, я ничем не могу вам помочь.

Я смотрю в глаза миссис А. В них нет ни упрёка, ни страха, нет даже печали. Её тело напоминает ужасное кровавое месиво, но лицо безмятежно. Она слегка поворачивает голову и открывает рот, как будто хочет что-то сказать мне, но не издает ни звука. Тогда она оставляет попытки, улыбается дрожащими губами и закрывает глаза. Кровь в ранах перестает пульсировать.

Джули и Нора тихо стоят над мертвым телом, как скорбящие на похоронах.

Удивительно видеть, что у Джули от слез блестят глаза. Когда её отец погиб ужасной смертью, она заплакала только через несколько дней. Тогда почему на неё так действует смерть незнакомки?

— Джули? — мягко зову я. Она не отвечает. — Ты в порядке?

Она отворачивается от трупа и украдкой смахивает слезы, но я вижу её красные глаза.

— Нормально. Просто грустно.

Нора снимает маску и очки, швыряет их на пол и отворачивается, чтобы помыть руки, но я успеваю заметить, что она тоже плачет. Что я пропустил? То, что я видел, было ужасно и трагично, это да. Но в то же время прекрасно. Я видел женщину, которая вытащила себя из могилы. Я видел женщину, которая спасла свою душу. А что видели они?

 

Глава 5

ПОКА наша троица идёт в общественный центр, мы почти не разговариваем. Обычно я отмалчиваюсь, когда девушки общаются, и тихонько плетусь позади, но сегодня они молчат, потому что говорить не о чем. Это так неловко, что я уже собираюсь сказать что-нибудь идиотское, например, прокомментировать погоду, но в итоге Джули нарушает молчание.

— Между прочим, Нора, — она говорит так, будто шёл активный диалог. — не могла бы ты перестать говорить «вы, ребята», когда речь идёт о зомби? Р — не зомби.

Нора хихикает, но не отвечает.

— Нора. Я серьёзно.

— Р, я тебя обидела? — с насмешкой спрашивает Нора. Я пожимаю плечами.

— Ты меня обидела, — говорит Джули. Нора вздыхает.

— Прошу прощения у вас обоих. Р — ты не зомби, я уверена, у тебя каменный стояк.

Джули останавливается.

— Тебя что-то не устраивает?

Нора останавливается в нескольких шагах впереди.

— Я даже не думала, что вас может обидеть такая банальщина.

— Для него это не банальщина.

— Он пожал плечами, разве нет?

— Да он всегда так делает! Но он упорно боролся, чтобы вытащить себя из этого ада, он до сих пор борется. Каждый день. Ты могла бы быть полюбезнее и звать его человеком.

Нора поджимает губы. Она выглядит виноватой, но что-то не даёт ей уступить.

— Ладно. Р, прости, что я тебя обесчеловечиваю, — она показывает оставшиеся четыре пальца на левой руке. — Съешь несколько и закончим с этим?

Она уходит, не дожидаясь ответа, и мы смотрим ей в спину. Когда мы виделись в последний раз, она помогала Россо решать проблемы города и готовилась работать в Морге. Она переживала, тревожилась, но это были радостные волнения. Как и Джули, как любой из нас, она видела поток оживающих мёртвых, возвращающихся в город, и считала, что это начало революции против жестокого режима Смерти. Как любой из нас, она была полна надежд и не могла дождаться начала битвы. Но с тех пор, как мы видели её в последний раз — две недели, может, три назад? — что-то изменилось. Может, сказалось перенапряжение на новой работе? Ведь она — студентка-практикантка, которая попала в самое жуткое отделение скорой помощи в истории. Хотя я сомневаюсь, что всё так просто. За свою жизнь Нора повидала столько ужасов, что наверняка справилась бы со стрессом на работе.

— Что ж, — вздыхает Джули, когда Нора исчезает в дверях общественного центра.

— День отлично начался.

Гул вертолетов вдалеке стал похож на искаженный смех.

* * *

Стадион не проектировался как город. Начиналось всё с появления нескольких испуганных людей, которые спали на одеялах прямо на земле, потом они построили несколько хижин, затем ещё и ещё, и в итоге появилось множество примитивных многоэтажек, но плана строительства никогда не было. Все сооружения в городе построены без нормального проекта и логики, особенно общественный центр, который представляет собой этакую архитектурную химеру, слепленную из кусков разных зданий. Нет двух одинаковых стен: одна стена конференц-зала очевидно принадлежала Макдональдсу — нарисованный черноглазый клоун соседствует с армией продуктов-мутантов. Во время собраний это здорово отвлекает, но в наше время строители не могут сказать «нет» ни одной бесхозной стене.

Если не обращать внимания на эту пёструю конструкцию и тот факт, что собрание проходит на футбольном поле, то удивительно, насколько это похоже на настоящий общественный культурно-спортивный центр. Здесь есть и волейбольный корт, и стол для настольного футбола, и детский уголок, полный плачущих ребятишек, чьи родители могут вернуться, а могут и нет; здесь даже стоит автомат по продаже средств контрацепции. Центр выполняет все стандартные функции, обеспечивая место для сборов молодежи и играет роль ратуши для обсуждений текущих вопросов среди взрослого населения. Теперь здесь обсуждаются вещи посерьёзнее, чем раньше. «Нужна ли в парке новая беседка?» превратилось в

«Хватит ли нам провианта на предстоящую зиму?»

Джули участвовала в большинстве таких собраний, сначала как дочь Генерала Гриджио, а потом уже самостоятельно, поэтому здесь её любят как родную.

— Добрый день, Джули.

— Рад тебя видеть, Джули.

— Сожалею о вашей потере, мисс Гриджио.

Друзья Россо, её отца и несколько её собственных. Обычно Джули не испытывает проблем с общением с разными поколениями, но я вижу, что сегодня она вся в напряжении. Все продолжают соболезновать, хотя со дня самоубийства её отца прошло уже два месяца. Её улыбка похожа на гримасу. Эти люди из того времени, когда смерть еще не была ежедневным фактом. Они думают, что Джули сломается, а может, даже хотят, чтобы это произошло, но она здесь не для того, чтобы плакать.

— Спасибо, Тэйлор, — говорит она. — Спасибо, Бритни. Так что насчет тех вертолетов?

Когда мы проходим в зал заседаний, нас окружают её знакомые примерно одного с ней возраста. Это подростки из приемных семей, двадцать с чем-то человек из команды спасателей и несколько непонятных человек вроде меня, чей возраст я не могу определить.

В отличие от меня, у каждого человека здесь есть своё место и история. Я завидую тому, как они легко общаются.

— Привет, Джули.

— Джулез, как дела?

— Давно не виделись, Каберне.

Я напряженно вспоминаю их имена. Если когда-нибудь мне удастся стать частью мира Джули, мне нужно это уметь. Её жизнь не такая короткая, как моя первая глава, но история уже пишется, наполняется незнакомыми персонажами и запутанными сюжетными линиями.

Зэйн? Лурдес? Кто-то на «Кс»…

Никто не пытается облегчить мне задачу. Я ловлю только нервные взгляды. Но сегодня не тот день, когда надо заводить друзей, кажется, даже Джули некомфортно и не хочется общаться. В воздухе витают грозовые тучи.

Нора стоит у окна, выходящего на волейбольный корт, скрестив руки и наблюдая за ребятишками, перебрасывающими мяч. Её лицо находится очень близко к стеклу, и я вижу, что она смотрит в отражение на происходящее за спиной. Когда она видит наше приближение, на её лице смешивается растерянность и печаль.

— Простите, я вела себя как дрянь, — говорит она, продолжая наблюдать за детьми.

Джули приближается к ней и останавливается почти на интимном расстоянии.

— Опять снился плохой сон? Она оборачивается.

— Давай я просто извинюсь и оставим это?

Девушки смотрят друг на друга: Джули изучающе, Нора уклончиво.

— Ладно, — говорит Джули.

Разговор не закончен, но отложен на потом. Две тонкие руки обхватывают её плечи и сжимают в неожиданном объятии, напряжение сходит с лица Джули, и она оборачивается.

— Проклятье, Элла, ты чересчур бесшумна для старой леди.

— Лоуренс научил меня некоторым приёмам. Как ты, дорогая?

— Держусь.

Она улыбается Элле тепло и искренне. Я подозреваю, что несмотря на популярность Джули, круг её настоящих друзей намного уже. Возможно, не шире, чем угол этой комнаты.

— А как твои дела, Р? — с большим интересом спрашивает Элла.

— Идут неплохо, миссис Дес… Дескон… Она улыбается.

— Десконсадо.

Я встряхиваю головой. Почти каждую неделю я хожу к ней в гости, пора бы уже научиться произносить её имя.

— Всё равно большинство людей зовет меня миссис Россо, — говорит она. — Но я еще раз повторяю — зови меня Элла.

Я прочищаю горло.

— У меня всё хорошо, Элла. Держусь… учусь.

— Рада слышать.

Элла пожилая, но так и светится молодостью. Её темные глаза ясные и зоркие, осанка прямая — результат режима постоянного выживания, который не признаёт пенсионного возраста. Даже в её седых волосах есть черные пряди, и она не завязывает их платком, как бабушки, а перетягивает сзади красной косынкой. Она не старушка. Она женщина.

Нора встает у края нашего треугольника и скрещивает руки на груди.

— Привет, Элла, — тихо говорит она.

— Рада видеть тебя, Нора. В последнее время тебя не видать.

— Я занята, зашиваю зомби.

— Точно.

Джули смотрит на Нору. Нора бросает на неё быстрый взгляд и сразу же отводит глаза.

— Я заметила, что ты проводишь много времени с одним из них, — продолжает Элла, заговорщецки улыбаясь, но Нора не проглатывает наживку.

— Предполагаю, ты говоришь о Маркусе. С ним много работы. Шесть пулевых ранений и раздробленная челюсть.

Элла слегка разочарована.

— А где он сейчас?

— Хороший вопрос, — Нора смотрит на меня. — Где твой друг, Р?

На секунду я задумался. Как ответить на этот вопрос? Я помню долгий подъем во временный дом М, — он живет на верхнем этаже многоквартирной башни, — и ощущение, словно ты пьян, потому что её фанерные стены раскачиваются на ветру. Я помню, как открыл дверь и увидел, как он заталкивает в рюкзак свои вещи: две белые футболки, охотничий нож, коробку карбтеина и стопку старых порножурналов.

— Я ухожу в поход на какое-то время, — сказал он, и я помню, что он уделял больше времени количеству и плавности слов, нежели их содержанию. Тогда мы только начали оживать, появилась возможность говорить, и от этого кружилась голова. Мы часами могли сидеть в его комнате и произносить слова, соревнуясь в длине предложений.

— Куда? — спросил я. У меня земля ушла из-под ног.

— Пока не знаю. Просто нужно уйти. Побыть одному. То, что происходит… — он постучал пальцем по лбу. — Причиняет боль.

Я знал, о чем он говорит, хотя ко мне это не относилось. М, как и большинство оживающих Мёртвых, вспоминал прежнюю жизнь. Медленно, маленькими шажками осколки его старой личности проникали в новую, сливались, объединялись и дезориентировали. Некоторые не могли это пережить. Один бросился с крыши Стадиона, крича: «Отцепитесь от меня!», второй убежал в город и пытался примкнуть к «совсем мёртвым», которые зверски отвергли его. Третий просто застрелился. Я слушал эти рассказы как сказки. Я по-прежнему чистый лист, на котором пишет только Джули, и хочу, чтобы всё осталось как есть.

— Удачи, — сказал я, когда М выходил за ворота Стадиона, и он обернулся. М, которого я знал, толкнул бы меня в плечо. Но этот обнял меня. Может, изменения в нём сделали его сентиментальным, а может, это было особенное прощание. Теперь снаружи всё кишит хищниками — людьми, животными и прочими — и «поход» довольно популярный способ самоубийства.

— Увидимся, — бросил он через плечо и вышел в город. И я надеялся — и продолжаю надеяться — что он имел в виду то, что сказал.

— Он ушёл в поход, — говорю я Элле, пока Нора и Джули выжидающе на меня смотрят. Элла потрясена, поэтому я быстро добавляю:

— Он вернется.

— Посмотрим, — говорит Нора.

Элла кивает и медленно опускает глаза.

— Должно быть это очень тяжело… возвращаться. Мне сложно представить, через что вам приходится пройти.

— Когда ты начнёшь проходить свой квест? — тихим голосом спрашивает Нора. — Разве тебе не нужно уйти в лес и встретиться со своими прошлыми жизнями? Все это делают.

Я смотрю в пол и раздумываю, как бы поскорей закончить этот разговор.

— Я не хочу вспоминать прошлые жизни.

— Почему нет? — спрашивает Элла.

Джули поднимает брови, смотрит на меня и ждет. Мы уже говорили об этом раньше, и она всегда была деликатна. Она не заставляет меня начать новую жизнь, но и не препятствует старой.

— Потому что я хочу эту, — выдыхаю я, зная, что эта фраза потеряла своё очарование.

Я жду, что Нора поднимет меня на смех, но она все так же стоит, скрестив руки, смотрит на меня, и я не могу прочесть эмоции на её лице.

— Это мило, — говорит Элла. — Но ты не будешь против мудрого совета пожилой женщины?

Я пожимаю плечами.

— Нельзя быть человеком без прошлого. У всех людей оно есть.

Нора открывает рот, потом закрывает и смотрит в пол. У неё есть мнение по этому поводу, и я его еще не слышал, но, кажется, её вывели из разговора. Мне хочется того же. Джули смотрит на меня. Она хочет увидеть, как я выпутаюсь.

— ТЕСТ, — Россо трижды стучит по микрофону, по залу разносится фонящий визг. — Он включён?

— Боже, — Джули затыкает уши. — Он что, глухой?

— Всё к тому идёт, — говорит Элла. — Я всё время говорю ему, что он уже очень стар, и прошу передать дела Эвану…

— Нет, нет! — перебивает Джули. — Пожалуйста, только не Эвану.

— Ну, он второй по званию.

— Я думала, званий больше не дают.

— Лоуренс их не любит, но нам нужна структура руководства. Все так говорят.

— Тест, тест, — говорит Россо вслед за визгом микрофона.

— Он включён! — кричит Джули, повернувшись в сторону выхода. — Сделай потише, ты, грёбаный металлист!

Элла хохочет. Смех превращается в кашель, и она кашляет дольше обычного. Джули трогает её за плечо.

— Эй… ты в порядке?

— Всё нормально, — отвечает Элла, глубоко дыша. — Это старость.

Джули смотрит, как её приемная бабушка вытирает губы, и не отпускает её плеча.

— Неужели было очень громко? — удивляется Россо, входя в комнату. — Оттуда не понять. Наш звукач полный отстой.

Элла поднимает голову.

— Ты не подозревал, какое шоу тут устроил? Пожалуйста, скажи, что ты не настолько стар, насколько глух.

— Ладно, достаточно, — Россо закатывает глаза и бросает на меня взгляд, говорящий: «Женщины». Поразительно, насколько это меня радует. Я пытаюсь мимикой выразить братское сочувствие, но вместо: «Я понимаю тебя, брат» у меня получается что-то вроде: «У меня запор».

— Может, я стал несколько хуже слышать, — говорит жене Россо. — Десятки лет стрельб и тяжелого рока сделали своё дело, но это не самое страшное, что может случиться с мужчиной в возрасте, так что отстань.

Элла хихикает. Я рассматриваю этих двух пожилых людей и спрашиваю себя, что они делали не так. Возраст не сломал их, как это бывает с большинством. Россо не такой здоровый, как его жена, он плохо видит и слышит, у него редкие волосы и неповоротливые суставы, но душа у него гибкая, как у Эллы. Я помню, как он смотрел на меня у входа на Стадион, когда Джули умоляла его поверить нам; как он открыл ворота и впустил меня, прекрасно понимая, кто я.

Он не подвержен предрассудкам, как большинство мужчин помоложе. Он всё еще живёт.

— Тебе правда нужен микрофон? — спрашивает Нора. — Здесь обычно бывает всего несколько дюжин человек.

Россо выглядит обеспокоенным.

— Сегодня… ожидается больше народа.

Наступило молчание. Пока мы раздумывали, спросить сейчас или подождать официального объявления, дверь с грохотом открылась и народ повалил.

— Насколько больше? — спрашивает Нора, когда вестибюль заполняется.

— Все.

Россо кивает знакомым лицам, пожимает несколько рук — президент рабочих в запачканном комбинезоне.

— Эээ… Нас двадцать тысяч человек, — говорит Нора. — Зал вмещает пару сотен.

— Мы установили микрофоны в системе оповещения Стадиона. Участвовать будут только представители, но слушать смогут все.

Джули выглядит испуганной.

— Это так важно?

— Всё важно. Мы все вместе живём здесь, каждый заслуживает знать, что происходит. Мы больше не будем проводить закрытых собраний. Все видели, к чему это ведёт.

Наша четвёрка выжидающе смотрит на него, и он немного смягчает тон.

— Но да. Это важно.

— Опять конец света? — Джули выдавливает слабую улыбку.

Россо смотрит на неё с каменным лицом, раздумывает над ответом с пугающей серьезностью.

— Извините, — говорит он и исчезает в толпе.

 

Глава 6

МЫ

МЫ ПЛЫВЁМ под городом сквозь почву и камни и смотрим вверх на фундамент небоскребов. Они возвышаются как восклицательные знаки, возвещающие о господстве человека, в конце речи, казавшейся длинной и выразительной. Её писали тогда, когда мы вышли на поверхность, но теперь она больше похожа на лепет ребёнка.

Мы любим этого ребенка с его слюнями и какашками. Он наш, он — это мы, и мы хотим его вырастить.

Поэтому мы движемся вверх, к городу. Мы скользим под ним, проплываем сквозь бесчисленные могилы, движемся от огромных кладбищ к маленьким захоронениям, бережно хранящим семейные кости.

Сегодня мы чувствуем напряжение в земле, сейсмическую активность, которая говорит нам продолжать двигаться, наблюдать, собирать всю информацию, которую можем.

И мы слышим голос.

«Это майор Эван Кёнерли, Стадион. Вызываю Купол Голдмэн, пожалуйста, ответьте».

В большинстве своём паутина проводов под городом неактивна — линии связи между вышками замолчали. Но одна из них — старый кабель, прокинутый через город как детский телефон из консервных банок, — всё ещё пытается работать.

«Купол Голдмэн, пожалуйста, ответьте».

Мы следуем по проводу за этим встревоженным голосом. Мы пересекаем расстояние между одним городом и другим, проплываем под окруженной стенами улицей — Коридором, под ногами строителей, торопящихся по домам. Сигнал выходит из-под земли и оказывается в глубоком подвале Купола, где останавливается. Кабель перерезан. Голос Эвана Кёнерли рассеивается среди окружающих электронов.

Мы оказываемся в тёмной комнате. Трогаем треснувшие почерневшие стены и кучи обгоревшего мусора. Бегло прочитываем страницы её истории: десятки людей кричат в телефонные трубки, проводят унылые сделки, затем планируют нападение и оборону, оборону и нападение… а потом всё. Книги обрываются на полуслове.

Здесь не написано ни одной страницы о чем-то Высоком, только кипы и кипы печальных документов, антологии счетов-фактур в бежевых пластиковых папках… Что-то движется в стенах вокруг нас. Тяжелые массы гнусных фантазий, образующих вмятины в тонкой оболочке мира.

Нам не хочется здесь находиться. Нам не хочется собирать эту информацию.

Мы ныряем назад в толщу земли, где уютно и хорошо, и мчимся по кабелю к другому концу, в надежде прочесть более светлые книги.

Город это, анклав или просто семья в палатке — мы любим любое скопление разумов. Даже одна голова — это сокровище, а массовое сознание порождает опыт, восприятие, историю — бьющееся сердце в мёртвом мире.

Мы выходим из-под земли в центре Стадиона, и нам кажется, что многое здесь нам знакомо.

«Ах, да, — шепчут некоторые из нас и передают это чувство остальным. — Эти улицы. Это место».

Мальчик, которого зовут Уолли, стоит во дворе с собакой, которую зовут Бадди.

Оба смотрят на громкоговоритель, висящий на столбе около их дома. Они слушают музыку? Нам бы очень хотелось послушать музыку. Мир не был таким тихим с самого каменного века. Нет, это не музыка. Пожилой мужчина обращается к толпе. Его голос такой же встревоженный, как у Эвана Кёнерли.

«Для тех из вас, кто слушает снаружи. Это офицер Лоуренс Россо, которого вы знаете как Генерала. Я говорю с вами из зала заседаний общественного центра.

Надеюсь, вы хорошо меня слышите, поскольку мы впервые…»

Микрофон фонит и визг эхом разносится по Стадиону. Щенок по имени Бадди прижимает уши.

«Простите, ребята. Боб, можешь сделать потише?»

Мальчик, которого зовут Давид, выходит из соседнего дома, и собака, которую зовут Трина, бежит поприветствовать Бадди.

«Привет, Уолли», — говорит Давид.

«Ш-ш-ш», — говорит Уолли, не поворачиваясь.

«Проверка. Проверка. Сейчас лучше?»

Мари, сестра-близняшка Давида, выходит следом за ним. С тех пор, как их клетки отделились от клеток матери и начали формироваться тела, прошло шесть лет и девять месяцев. С того момента, как у Давида стерлись воспоминания о чреве матери и темноте, что была до этого, боль рождения и сложность формирования разума, прошло два года. Мари еще помнит это, поэтому она смотрит на всё окружающее как гость, изучает странный мир, но очень скоро она сдаст эти страницы в Библиотеку, а мы будем ими наслаждаться, пока она пишет новые.

«Что происходит?» — спрашивает друга Давид, пока собаки обнюхивают друг друга.

«Разве твоя мама не говорила?» — спрашивает Уолли. — «Сегодня большое собрание. Все могут послушать, даже дети. Поэтому заткнись».

«Итак», — говорят динамики, и дети смотрят вверх. — «Думаю, мы всё исправили, поэтому сейчас я попрошу всех отложить работу, убрать молотки, засунуть детям соски и послушать».

Мари пристально смотрит на черный громкоговоритель. Она видит вибрирующую трубку бумажного конуса, пульсирующую, как биение сердца. Воспоминания проносятся в её голове в последний раз и исчезают. Прозрачный розоватый свет её предыдущей жизни гаснет. Она здесь, на Земле, босиком в грязи. Она слушает.

 

Глава 7

Я

— ВЫ ВСЕ ВИДЕЛИ вертолёты, — говорит в микрофон Россо, пока звукач Боб жуёт сэндвич в задней части комнаты. — И рано утром некоторые из вас видели колонну грузовиков. Это не наш транспорт, и понятно, что Голдмэну он тоже не принадлежит.

— Какого хрена, кто еще здесь появился? — раздается громкий голос из толпы. Микрофоны на потолке делают его еще громче.

Россо поправляет очки, высматривая говорившего.

— Мистер Болт. Вопрос правильный, но я хотел бы напомнить вам, что мы вещаем на весь Стадион. Давайте разговаривать культурным языком.

— Простите, ребятки, — кричит мужчина в микрофоны на потолке. — Дядя Тим облажался!

Светлые волнистые волосы. Загар, руки в татуировках, чёрная борцовка.

Выдающаяся щетинистая челюсть и самодовольная усмешка. Я помню этого парня. Однажды я разбил ему об стену голову. Видимо, его не убил… наверное, это хорошо.

— Отвечая на ваш вопрос, — нарочито сдержанно отвечает Россо. — Мы не знаем, кто это. Мы мало что знаем. Генерал Гриджио… не ставил разведку в приоритет.

Когда он вспоминает своего друга, его тон ненадолго перестает быть официальным.

— Мы не направляли разведчиков за пределы Каскадии уже семь лет.

Путешественники встречаются редко, их доклады недостоверны. Даже Альманах, кажется, больше не печатают.

— Вот херня, — говорит Болт, скрещивая на груди руки с наколотыми на бицепсах пистолетами. — Нам нужно узнать, кто это. Врагов надо знать в лицо!

— Раз они не из наших, значит, сразу враги, — бурчит Джули себе под нос.

Я, Нора и Джули стоим у стены отдельно от толпы. Девушки не являются официальными представителями, они здесь находятся в качестве «консультантов», поскольку близко знакомы с нежитью: в случае Норы это — Морг, а в случае Джули…я.

А я? Почему я нахожусь в этой комнате? У меня нет ни звания, ни работы, а процент людей, который считают, что меня надо расстрелять, примерно равен пятидесяти. Россо говорит, что у меня есть важное задание. Мне бы хотелось, чтобы он выражался конкретнее.

— Итак, мистер Болт, — говорит он. — Если вы сможете найти и отключить генератор BABL, я с удовольствием отправлю по национальным вещательным средствам сообщение для наших врагов — пусть назовут себя. А пока мы — узенький круг света на темной сцене.

Болт злится, но ничего не отвечает.

— А что говорят в Голдмэне? — спрашивает Джули. — Они что-нибудь знают? Россо колеблется.

— Мы пытались с ними связаться…

Ещё одна пауза. Наверно, он внезапно пожалел о том, что решил сделать заседание открытым.

— Кажется, связь со штаб-квартирой Голдмэна потеряна.

По комнате проносится волна испуганного шёпота, и мне кажется, что я слышу, как она разносится по улицам снаружи.

— Так вот оно что! — говорит Болт, вскакивая. — Они вторглись в Голдмэн! Это грёбаная война!

— Для тех, кто слушает нас снаружи, — вздыхает Россо. — Очевидно, мистер Болт перевозбуждён.

— Очевидно что?

— Сядь, Тим. Может, это вторжение, а может, и нет. Пока мы разговариваем, разведчики уже на пути к Куполу.

Болт вопросительно смотрит на Кёнерли и тот кивает. Болт преувеличенно медленно садится на место, всем видом демонстрируя мрачную усталость.

— Может, это церковь Огня? — спрашивает мужчина из толпы.

— Вторгаться не в их правилах, — отвечает Россо. — Они разрушают города, а не захватывают власть.

— А если это Ополчение? — спрашивает пожилая женщина.

— Они уничтожили друг друга во время Поглощающей войны. Выжившие погибли в Конфликтах Районов. Насколько мы знаем, в Америке не осталось группировок национального масштаба, — он прочищает горло. — Но как я уже сказал… мы не многое знаем.

Комната погружается в тишину. Все оглядываются, надеясь, что у кого-нибудь еще есть вопрос или предположение, которые разрядят обстановку.

Элла стоит в третьем ряду с конца.

— Допустим, это вторжение. Допустим, они захватили Голдмэн, и мы следующие. Кем бы они ни были. Группировка, у которой есть вертолеты, которая, возможно, огромна, и у которой теперь есть ресурсы Голдмэна. Если они хотят заполучить Стадион… мы правда хотим за него сражаться?

— Конечно, мы хотим сражаться! — Болт визжит, словно его оскорбили. — Какого хрена нам еще делать?

— Уйти? Отправиться куда-нибудь еще и попробовать что-то новое? Как сказал Лоуренс, снаружи дикая местность. Там могут быть плодородные земли и пресная вода. Там могут быть прекрасные места для проживания, за которые не с кем воевать. Зачем жертвовать нашими жизнями ради бетонной коробки?

— Потому что снаружи этой коробки они, — говорит Болт, и я вздрагиваю, когда замечаю, что он показывает пальцем на меня. — Да, долговязый ублюдок. Думаешь, я тебя забыл? — он снова встаёт, Россо опять вздыхает. — Я не забыл, а что насчёт остальных? Вы забыли про этот гнилой кусок дерьма и про остальных пожирателей плоти, которые ошиваются рядом с вашими домами? Это «лекарство» полная фигня… — он тычет пальцем в мою сторону. — Полная фигня!

Нора сдерживает смех. Джули смотрит на него с ненавистью.

— Ночью, перед тем, как они все «превратились», или как вы хотите это дерьмо называть, этот грёбаный трупак чуть не убил меня и моих корешей. Потом он ушёл и сожрал одного из наших ребят. А теперь он стоит здесь, в нашем грёбаном зале заседаний, как грёбаный почетный гость!

По толпе проносится одобрительный ропот. Я чувствую четыре сотни глаз, которые уставились на меня, как лазерные точки на лбу. Должен признаться, он прав.

— Я тоже бы хотела тебя «чуть не убить», — Джули отталкивается от стены и шагает вперёд. — Я знаю многих, кто хотел бы того же. И что?

Я кладу руку ей на плечо, но она этого не замечает.

— В ту ночь произошло много всякой дряни, — продолжает она. — Р убил Крауса, потому что Краус хотел убить его. В этой ситуации любой из присутствующих сделал бы то же самое. Это случилось. Так что давайте забудем тот факт, что он убил парня, и сосредоточимся на том, что он — зомби, который излечивается!

— Как? — кричит кто-то из толпы. — Как он это делает?

— А что насчет остальных? Как далеко распространяется лекарство?

— Откуда нам знать, что это навсегда?

— Послушайте все, — говорит Россо, но толпа доходит до точки кипения.

— А если мы покинем Стадион, а они начнут превращаться обратно?

— Да, вдруг это уловка?

— Уловка? — недоверчиво переспрашивает Россо. — Ладно, это…

— Мы не знаем о них ничего!

— А что, если они притворяются?

— А вдруг они…

— Народ! — кричит Россо, и сразу же оглушительный визг фонящего микрофона заставляет всех замолчать и закрыть уши руками. Звукорежиссёр Боб подмигивает Россо и показывает ему большой палец.

— Народ, — вздыхает Россо, опуская микрофон. — Это правильные вопросы… некоторые из них. Но на них может ответить только один человек в этой комнате.

Я разглядываю толпу, задаваясь вопросом, кто этот таинственный гений.

— Если вы будете так любезны и заткнётесь ненадолго… — Россо смотрит в мою сторону. Нет. Он смотрит на меня. Он протягивает мне микрофон. — Мистер Р? — говорит он мне. — Вы можете внести ясность в текущее состояние дел?

Фигура Россо расплывается у меня перед глазами. Вместо него я фокусируюсь на разрисованной стене Макдональдса у него за спиной. На клоуне, его маленьких черных глазках. На его размалеванных красных губах. На непостижимой анатомии Майора МакЧиза.

— Р, — шепчет Джули, толкая меня вперед. Я поднимаюсь на сцену и пристально смотрю на микрофон. Его черное дуло направлено прямо на меня. Я смотрю на микрофон…

— Р? — приглашает Россо, поднося его ближе.

Я беру его.

— П-привет, — говорю я. Я редко пользуюсь своим голосом, поэтому когда он усиливается и разносится эхом, у меня вытаращиваются глаза. Когда я представляю, как он разносится по Стадиону и меня слышат двадцать тысяч пар ушей, то просто челюсть роняю.

— Приготовьте оружие, ребята, — хихикает Болт. — Кажется, он опять превращается.

Я отвожу взгляд от недоверчивых лиц в толпе и смотрю на Джули. На её лице смешалось столько эмоций — страх, упрямство, легкое раздражение. Но главное, что я и хотел увидеть — это любовь. Джули любит меня. Она верит в меня больше, чем я сам. И она хочет, чтобы я говорил.

Мои губы касаются микрофона. Меня бьет электрическая искра, и я отшатываюсь назад, удивленно потирая губы.

— Это больно, — нечаянно бормочу я вслух.

— Прости, что? — говорит Болт, поднося ладонь к уху. Я поднимаю глаза и торопливо говорю:

— Я не могу ответить на ваши вопросы.

Не лучшее начало для грандиозной примирительной речи. Болт смеётся и показывает большие пальцы.

— Я хочу сказать, что… всё, что я знаю, это… — мои мысли скачут в поисках подходящих слов, объясняющих то, что я и сам не понимаю. — Я не знаю, что… излечивает нас, оно… у каждого своё, но для меня… Я решил… Я хотел быть… Я просто попытался…

Мои губы складываются в слабое «О» и застывают в ожидании следующего слога, но ничего не выходит. Мой взгляд метнулся к Джули. Она бы не могла ожидать от меня чего-то большего. Много раз мы обсуждали тайну излечения, но ни до чего не додумались. Даже она с её ничем не сдерживаемой артикуляцией не смогла бы объяснить это. Но Джули по-прежнему выглядит разочарованной. Такой момент — я на сцене, мне даётся шанс оправдать себя и своих бывших мёртвых приятелей перед всем Стадионом, но мой язык бессилен.

— Ну вот и ответ, ребята! — говорит Болт. — Теперь, когда зомби все нам объяснил, пойдёмте снесём наши стены и будем танцевать на грёбаном лугу.

Россо поднимается наверх, тряся головой, и берет у меня микрофон.

— Ладно, давайте честно, — говорит он, указывая на Болта. — Кто избрал этого человека? Кого ты представляешь, Болт?

— Улицу Двадцати одного яйца, сучки! — говорит он излишне подчёркнутым баритоном, и где-то снаружи я слышу гиканье толпы.

— Это улица Петуха, идиот, — говорит Джули. Россо закрывает рукой лицо.

— Я думал, мы это уже прошли, — говорит он себе в руку, так что микрофон не может уловить сказанное. — Я думал, мы перевоспитали хамов.

— Что-что, Ларри? — Болт снова подносит к уху ладонь. — Я старею, и мой слух уже не такой, как раньше.

— Блаженны глухие, — Россо бормочет себе под нос. — Ибо шумные наследуют землю.

Я слышу, как меняется акустика в помещении, поскольку Боб пытается настроить громкость под тихий голос Россо. Будучи «профессионалом», он увеличивает громкость микрофонов в зале, вместо сцены, и становится слышен каждый звук в толпе: скрип кресел и зубов, тяжелые вздохи. Я приготовился оглохнуть, когда Болт заорёт снова, но пока он втягивает воздух, чтобы начать кричать, появляется любопытный звук.

Три музыкальных ноты, за которыми следует участливый мужской голос:

«Спасибо, что дозвонились в Соединённые Штаты. Если на вас или ваш город произошло нападение, пожалуйста, повесьте трубку и свяжитесь с местным ополчением».

— Чё за хрень? — говорит Болт, и его голос грянул так, что он сам съежился. В колонках появляется низкий угрожающий гул.

— Выключи, Боб, — говорит Россо. Боб отключает аппаратуру и комната погружается в тишину.

«Пожалуйста, прослушайте варианты…»

Звук идёт из вестибюля. Россо спрыгивает со сцены и продирается через толпу, с неожиданной силой отпихивая Болта. Я обхожу сцену, чтобы присоединиться к Джули и Норе — они, как и все, в полном недоумении — и мы идём в вестибюль следом за Россо.

«Чтобы получить военную помощь, нажмите один. Чтобы сообщить о превышении полномочий военными, нажмите два».

В углу вестибюля стоит стол справочной службы и старый черный телефон. Лампочка у линии с надписью «Голдмэн» мигает красным. Голос вперемешку с тихой музыкой — успокаивающими аккордами синтезатора и редкими отзвуками саксофона идёт из телефонной трубки.

«Чтобы сообщить о новом поселении, нажмите три. Чтобы сообщить любую информацию о причинах заражения или его излечении, пожалуйста, повесьте трубку и позвоните в Национальную Службу Заражения «Ротлайн» по телефону 1- 803-768-5463».

Запись шипит и жужжит, громкость меняется волнами, как заезженная за десятилетия кассета. Это словно какой-то загадочный розыгрыш. Россо ошеломлён.

— Кто звонил на 800? — спрашивает Россо, но этот вопрос не адресован никому конкретному.

«Чтобы сообщить об угрозе для или от вашего регионального правительства, нажмите четыре. Если ваш штат пытается отделиться, и вы хотите запросить освобождение от карательных ударов, нажмите пять».

— Несколько часов назад я повторно звонил в Голдмэн, — говорит Кёнерли. — Линия была мертва, но я поставил на автодозвон.

— Как их линия поменялась на федеральную 800?

«Чтобы узнать, как избежать заражения, нажмите шесть. Для связи с оператором нажмите семь. Если вам просто хочется успокоиться, нажмите восемь для переадресации на ЛОТОС».

Голос затихает, остается только фоновая музыка, переходящая в ритм кубинской конги. Россо смотрит на Кёнерли, пожимает плечами и нажимает семь.

«По причине общенационального кризиса и резкого сокращения персонала время ожидания увеличивается. Примерное время соединения с оператором составляет 365 дней. Приносим свои извинения за задержку. Нам очень жаль».

— Даже не знаю, чего я ожидал, — говорит Россо. Он тянется к кнопке сброса вызова.

Раздается жужжание и отчетливый щелчок.

— Алло?

Рука Россо замирает над кнопкой.

— А… Алло?

— Кто это?

— Это Лоуренс Россо из Стадиона. Кто… С кем я разговариваю? Пауза.

— Эта линия еще не настроена. Я не могу отвечать на вопросы. Россо смотрит на Кёнерли, потом обратно на телефон.

— Это штаб Купола Голдмэн?

— Да.

— Могу я поговорить с Генералом Кинзой? Снова пауза.

— В Куполе Голдмэн поменялось руководство. Мистера Кинзы больше нет с нами.

— Что за новое «руководство»?

— Эта линия еще не настроена. Я не могу отвечать на вопросы. В течение часа в ваше поселение прибудут пичмены, они будут представлять нашу организацию.

— Что за ваша…

— Они расскажут о нашей организации. Они прибудут в течение часа. Спасибо, что позвонили в Аксиому.

Щелчок. Красная лампочка на телефоне гаснет.

Большая часть народа перешла из зала заседаний в вестибюль, но несмотря на огромную толкучку, в комнате стоит тишина. Россо смотрит на телефон, но его мысли где-то далеко. Я смотрю на Джули и вижу на её лице такое же выражение.

Большинство лиц в комнате выражают обычное смятение и тревогу — у них бегают глаза, они заламывают руки, перешёптываются с соседями — но каждый четвёртый- пятый человек стоит в глубокой задумчивости, будто погруженный в детские воспоминания, и у всех этот странный мечтательный взгляд.

— Откуда я знаю это название… — Джули говорит очень тихо, почти шёпотом, и по тону её голоса я понимаю, что это не какое-нибудь приятное воспоминание вроде вкуса любимых конфет или первых ноток колыбельной.

А чувствую ли я тоже самое? Эту тревожную ностальгию? Нет. Я ничего не чувствую. Мягкая белизна моих воспоминаний настолько совершенна, что даже подозрительна. Как закрашенная дверь с надписью «ЭТО НЕ ДВЕРЬ». Какой-то новый уровень нечувствительности.

— Как по мне, так выглядит как грёбаное вторжение, — ворчит Болт, как будто у него иммунитет к заклинанию, которое всех поразило. — Я предлагаю встретить их у ворот со всем оружием, которое имеется.

— Мистер Болт, — мягко отвечает Россо. — Вы не офицер, так что, пожалуйста, заберите свою группу поддержки и возвращайтесь домой. Мы разберёмся.

Он возвращается в зал заседаний и говорит в микрофоны:

— Собрание окончено, ребята. Происходят… странные события, мы будем держать вас в курсе.

Люди в вестибюле начинают расходиться, тревожно переговариваясь. Болт демонстративно задерживается, но всё же в итоге уходит. Эван и несколько офицеров дожидаются Россо.

— За воротами одно подразделение, — говорит он им. — Вооружённое, но мирное. Я присоединюсь к вам через секунду.

Эван по традиции отдаёт честь — чем больше правительство уходит в историю, тем больше это становится анахронизмом — и они с офицерами выходят.

В здании осталось пять человек, и после бурлящего шума толпы общественный центр кажется призрачным. Нора крутит рукоятки настольного футбола. Маленькие голубые человечки быстро двигаются, но мяча там нет.

— Что это? — Джули обращается к Россо, который не отрываясь смотрит в пол. — Кто они?

— Аксиома была Ополчением… — Я слышу в этом многоточии более длинное и мрачное описание. Его голова мелко трясётся. — Но они исчезли. Их уничтожили много лет назад, когда ты еще была маленькой девочкой. Не может быть, чтобы они…

Элла смотрит на него, её горло медленно сжимается. Потом из её легких рвётся резкий влажный кашель, и она наклоняется вперёд, кашляя, хватая воздух и снова кашляя. Россо поглаживает её по спине.

— Где твои лекарства, Эл?

Кашель проходит, и она выпрямляется, дыша, словно пробежала марафон.

— Остались дома.

Россо бросает взгляд на дверь вестибюля, потом на меня, потом на Джули и Нору.

— Девочки, отведёте её домой и проследите, чтобы она приняла таблетки? Мне нужно идти к воротам.

Девушки кивают и берут Эллу под локти. Я следую за ними.

— Р, — говорит Россо. — Мне бы хотелось, чтобы ты пошёл со мной.

Я смотрю на Джули, потом перевожу взгляд на Россо, думая, что я ослышался.

— Пойти с вами?

— Да, к воротам.

Я стою в нерешительности.

— Зачем?

— Не знаю, зачем. Но я хочу, чтобы ты был там.

Я бросаю на Джули взгляд полный отчаяния. «Там» — последнее место, где мне хотелось бы быть. Я хочу вернуться домой, заделывать дыры и драить полы, сидеть рядом с ней на старом рваном диване, читать детские книжки, она помогала бы мне выговаривать слоги, смотреть, как она готовит омлет, а потом есть его, и говорить себе — это еда, это еда, люди — не еда, а вот это — еда.

Я хочу быть наедине с ней, а не с этой кучей шумных людей, которые обсуждают военные операции. Я только-только стал человеком. Мой уровень — книжки про Любопытного Джорджа. Я не готов к такому.

— Иди, — говорит Джули, но в её глазах читается беспокойство. — Я найду тебя позже.

Россо терпеливо ждёт. Он знает о моих страхах. Мы потратили множество вечеров на их обсуждение, сидели в его библиотеке и он давал мне советы. Но сейчас в его взгляде нет сочувствия, только решимость. Мужчина говорит мужчине, что должно быть сделано, и доверяет это дело ему.

Я хотел бы быть человеком. Я хотел бы быть частью этого мира. Хотя этот мир не уютный дом, а поле боя. Я думал, что у меня будет больше времени, чтобы подготовиться, но есть один урок, который я успел усвоить за свою короткую жизнь: ничего не происходит тогда, когда ты к этому готов. Ты говоришь жизни: «На счёт три!», а она делает на «два»…

Я отхожу от Джули и киваю Россо. Мы идем к Воротам.

 

Глава 8

СЕЙЧАС конец июля, и средняя температура колеблется около сорока восьми градусов. Несколько поколений человечество адаптировалось к новому климату, но, тем не менее, все на Стадионе обливаются потом. Моему разрушенному телу некогда было восстанавливать потоотделение — оно было слишком занято повторным изучением более важных функций, так что жара печет моё немаринованное мясо. На этот раз я благодарен Стадиону за его нагромождение трущоб — пятиэтажки из заплесневелой фанеры и ржавого металла погружают в тень большую часть территории и остужают духовку до более приемлемых для жизни тридцати семи.

— Мне бы хотелось объяснить понятнее для тебя, — говорит Россо, пока наши ботинки чавкают по расплавившемуся асфальту. На самом деле улица — не более чем грубо вымощенная тропинка, слишком узкая, чтобы мы могли идти рядом, поэтому я иду следом за ним и могу только догадываться о выражении его лица. — Единственное, что я могу сказать: я верю, что ты важен.

Я ничего не отвечаю.

— То есть, ты значишь что-то важное. Ты и такие же, как ты. И мне очень интересно понять, что же это.

Я по-прежнему молчу. Он оборачивается ко мне.

— Для тебя это чересчур? Я киваю.

Он улыбается и продолжает шагать.

— Извини. Я уверен, что ты и без меня достаточно натерпелся.

— Я не важный, — отвечаю я ему в затылок. — Я… бессильный.

— Почему ты так говоришь, Р?

Я не собирался вдаваться в подробности, но его мягкий искренний тон развязывает мне язык.

— Я не умею читать. Я не могу говорить. Пальцы меня не слушаются. Мои дети не перестают есть людей. У меня нет работы. Я не могу заниматься любовью. Большинство людей хочет меня убить.

Он хихикает.

— Никто не говорил, что жить легко.

— Но когда-нибудь станет легче?

— Нет, — он снова оборачивается ко мне. — Может, в твоём случае и будет немного легче. Но я бы на это не надеялся. День, когда решатся все твои проблемы — это день твоей смерти.

Мы проходим мимо теплиц — скоплений пятиэтажных парников с туманными облаками зелени, просматриваемой сквозь полупрозрачные стены. Из нижних этажей движется вереница рабочих, согнутых под тяжестью мешков со свежими овощами. Этими усилиями удаётся покрыть только треть продовольственных потребностей Стадиона. Приятное маленькое органическое дополнение к привычной карбтеиновой диете. Чем станут заниматься эти люди, когда исчезнут остатки старого мира? Лекарствами? Оружием? Никто не знает, как они делаются, да и ресурсов для их производства тоже нет. Наше поселение очень старается создать иллюзию самодостаточности, но, как и все остальные города и страны, которые нам предшествовали, оно рассчитывает на тысячи вен, качающих кровь из внешнего мира. Что случится, когда сердце, наконец, остановится?

— Я верю в жестокую правду, — говорит Россо после недолгого молчания. — Но должен признаться, сейчас я сомневаюсь в том, что сказал.

— Почему?

Мы проходим мимо детского дома и смотрим в окна. Почти в половине из них одинокие детские лица. Ребятишки опираются подбородками на сложенные руки и разглядывают улицу, ища какой-нибудь намёк на то, что их жизнь может измениться.

— Когда-то давно у меня с одним молодым человеком состоялся похожий разговор.

Я замедлил шаг и немного отстал от него, но, кажется, он не заметил.

— У него была другая жизнь и другие проблемы, но он задал мне похожие вопросы, и я ответил ему то же самое, — он опустил глаза, рассматривая нескончаемый мусор под ногами. — Вскоре после нашего разговора он погиб, и я надеюсь, что это был его выбор. — Пивная банка. Гильза. Фрукт, сгнивший настолько, что его невозможно опознать. — Возможно, тебе не стоит меня слушать.

Я почувствовал тяжесть в желудке. Я не вспоминал Перри Кельвина очень давно. В моей новой жизни столько радостей и страхов, что очень легко забыть ту, которую я украл, чтобы получить её. Вкус его мозга. Буйство его воспоминаний. Его насмешливый голос в моей голове — мы были друг для друга проводниками, но не напарниками в некой внутренней экспедиции.

Россо идёт молча, наверное, ожидая ответа. Мне лучше было бы помалкивать как обычно, но он хороший человек, и у него тяжёлая жизнь. Я знаю кое-что, что его утешит. И неважно, каким ужасным образом я это узнал.

— Вы много значили для Перри, — говорю я ему. — И ваши советы тоже. Он оглядывается на меня.

— Всё к тому шло. Вы его почти переубедили. Но просто… было уже слишком поздно.

— Откуда ты знаешь? — спрашивает Россо, глядя прямо перед собой. — Я могу поверить, что Джули рассказывала тебе о нём… но не так много.

— Я… прочитал его книгу, — говорю я, раздумывая, как увильнуть от всей правды. — Которую он писал перед смертью.

— Я думал, ты не умеешь читать.

— Я… пролистал?

Россо делает еще несколько шагов, потом встряхивает головой.

— Я и не знал, что он писал книгу. От этого еще грустнее.

— Грустнее?

— Сдаться на середине пути. Оставить незаконченными столько дел… — его голос дрожит и стихает.

Перебор. Я знаю — нет объяснения тому, что я сейчас собираюсь сказать, но раз уж я подошёл к краю, надо прыгать.

— Он закончил её. В некотором роде. Он написал свою лучшую книгу… посмертно.

Россо замирает на середине шага, потом продолжает идти.

— Он не ушёл навсегда, — я слышу, как я говорю, но слова оказываются на языке минуя мозг. — Его жизнь закончилась, но не исчезла. Он всегда будет существовать.

Россо останавливается. Оборачивается. Если он спросит, что я имею в виду, я не смогу ответить. Но он просто смотрит на меня, и у меня возникает чувство, что он понимает, о чём я говорю, лучше меня самого. Он смаргивает лёгкую влагу с глаз, почти незаметно кивает, разворачивается, и мы идём к воротам.

* * *

Когда-то это был вестибюль стадиона с киосками закусок, спортивных сувениров, вымпелов и свитеров, свисающих с балок, но следы пребывания шумной молодёжи давным давно стёрлись. Теперь вдоль стен стоят ящики с боеприпасами, автоматы высовываются в окошки для билетов в пуленепробиваемых стёклах, а вежливые маленькие автоматические двери заменены на стальные листы, которые почти ни для кого не открываются. Стадион вырос.

В ожидании Россо солдаты собрались у ворот. Они в замешательстве переглядываются, когда видят меня, плетущегося позади него. Россо кивает Тэду; Тэд отпирает задвижку и раздвигает двери, с визгом и гулом скользящие по направляющим. Я следую за Россо через проход, стараясь не замечать пристальные взгляды солдат.

Снаружи нет укрытия от жары. Солнце садится, но даже его косые лучи безжалостны, и воздух поднимается над асфальтом горячей маслянистой рябью. Солдаты выстраиваются за нами в шеренгу, потея в самодельной форме из несочетающихся между собой серых курток и рабочих брюк. Кёнерли носит несколько медалей. Интересно, может, они принадлежали его отцу? Ведь он слишком молод, чтобы заслужить их. А ещё мне интересно, он занимался своей фигурой, чтобы компенсировать шрамы от прыщей? А ещё, что бы он думал обо мне, если бы я не был тем, кто я есть?

— Сэр, — говорит он Россо. — Могу я узнать, зачем он здесь?

Россо прикрывает глаза ладонью и смотрит вдаль на соседние улицы.

— Вы кого имеете в виду?

Кёнерли дергает подбородком в мою сторону.

— Это не тайная операция, Майор, здесь жесты необязательны. Наверное, вы подбираете букву. Оскар, Папа, Квебек?..

Кёнерли кривит губы.

— Могу я узнать, зачем здесь Р, сэр?

Я жду, что Россо отмахнётся от него неопределенным: «Интуиция», но вместо этого он, не отрывая взгляда от города, произносит:

— Р здесь, потому что он беженец из мира, которого мы не понимаем. Я хочу узнать его мнение по поводу наших гостей.

— Что зомби может знать об Аксиоме, сэр?

Наконец Россо оборачивается, но теперь он едва сдерживает гнев.

— Аксиома была уничтожена в Конфликтах Районов, а их главари и штаб- квартиры похоронены в Восемь-Шесть. Мы с Джоном вернулись и сами убедились в этом. В моём кабинете есть фотография, на которой мы стоим у озера, где базировалось их маленькое королевство.

Пока он говорит, я начинаю чувствовать, как к горлу подкатывает тошнота.

Моя память подозрительно похожа на заштукатуренный дверной проём, и я чувствую, как инфразвуковой гул поднимается откуда-то снизу и вырывается из трещин этой штукатурки.

— Аксиома погибла, — говорит Россо. — Она оставалась мёртвой почти десять лет. Но когда мёртвые снова начинают двигаться, я становлюсь суеверным. Будьте снисходительнее.

Он смотрит на меня, будто хочет убедиться, что я всё еще рядом, и я прихожу в себя. Несколько раз моргаю и киваю ему, хотя я не уверен в том, что это значит. Я соглашаюсь с чем-то? Мне бы хотелось ознакомиться с контрактом, который я подписываю.

— Они едут сюда, — говорит один из охранников, и я внезапно перестаю быть в центре внимания. Главная улица разделяет длинную прямую улицу через центр Убежища, ведущую к поросшим травой холмам за пределами города, и там, рядом с перекрестком, появляется черная фигура.

— Откуда они идут? — громко интересуется Кёнерли. — Голдмэн в другой стороне. Мы смотрим, как фигура появляется из оранжевой дымки заходящего солнца, постепенно обретая узнаваемую форму. Один невзрачный бежевый внедорожник без опознавательных знаков. Он выглядит, как самый дешёвый автомобиль из проката. Солдаты машинально хватают винтовки — они не собираются атаковать, но я вижу, как они сжимают пальцы на рукоятках. Что они сделают с посланниками?

Внедорожник подъезжает к Воротам и аккуратно паркуется между линиями, размечающими парковочное место — одним из сотен на почти пустой стоянке.

Передние двери открываются. Представители так называемой Аксиомы — «пичмены» — выходят из автомобиля.

Когда они приближаются, я чувствую, как под желудком начинает бурлить инфразвук, и слегка дребезжит «дверь» в моей голове.

На пичменах надета униформа. Они носят чёрные брюки. Серые рубашки.

Шёлковые галстуки — синие, жёлтые, чёрные. И улыбаются широкими, белоснежными как фарфор улыбками.

— Привет! — властным баритоном говорит один из них, парень в голубом галстуке. — Спасибо, что уделили время для встречи с нами.

— Всегда пожалуйста… — отвечает Россо далеко не приветливым тоном.

— Мы представляем филиал Аксиомы в Куполе Голдмэн, — говорит второй в жёлтом галстуке. Видимо, их организация не заботится о гендерных различиях в названии должности, потому что этот пичмен оказывается девушкой. Её каштановые волосы завязаны в аккуратный хвост, а макияж самый тяжёлый, который я когда-либо видел на девушке после апокалипсиса: ярко-красная помада и толстый слой тонального крема, отчего её кожа похожа на матовую резиновую перчатку. — Аксиома предлагает проверенные и надёжные решения проблем, — она говорит таким радостным тоном, что кажется, будто вот-вот рассмеётся. — Можем ли мы войти внутрь и рассказать, что для вашего Убежища может сделать Аксиома?

— Я полагал, что Аксиома развалилась восемь лет назад, — Россо сохраняет равнодушными тон и выражение лица. — Их вооружённые силы были уничтожены в Конфликтах Районов, а то, что от них осталось, погребено в Восемь-Шесть.

— Это верно, тогда выдался неудачный год, — мрачно отвечает Голубой Галстук. — Мы понесли большие потери и были на грани исчезновения.

— К счастью, — щебечет Жёлтый галстук. — Устои Аксиомы непоколебимы и глубоки. После небольшого перерыва и незначительной реструктуризации мы вернулись, и теперь мы лучше, чем были прежде. Можно мы войдём и расскажем об услугах, которые можем оказать?

— О каких услугах идет речь? — спрашивает Россо.

— Как вам известно, когда Аксиома взяла на себя руководство, шёл процесс слияния Купола Голдмэн и Стадиона. Мы бы хотели продолжить это дело.

Россо и Кёнерли переглядываются. Я не знаю, чего они ждали от этой встречи, но я сомневаюсь, что… веселья.

— Можно мы войдём и расскажем о наших услугах? — повторяет Жёлтый Галстук.

Россо смотрит на меня, но я способен только нервно наблюдать.

— Мы всегда готовы к диалогу, — говорит он.

— Прекрасно, — говорит Жёлтый Галстук.

Задние двери внедорожника распахиваются, и появляются еще двое мужчин.

— А они кто? — напрягся Россо.

— Наши помощники, — кажется, Голубой Галстук удивлён вопросу. — Они будут помогать в слиянии.

Это бледные маленькие мужчины с рыхлой фигурой, одетые в белые рубашки с коротким рукавом и чёрные брюки. Они похожи на продавцов в магазине канцелярских товаров. Один из них несёт толстый блокнот, а второй небольшой металлический чемоданчик, который он вручает Черному Галстуку.

Кёнерли делает шаг вперёд.

— Что в чемодане?

Чёрный галстук невозмутимо смотрит на Кёнерли. Он самый высокий в группе и стоит позади остальных как телохранитель. Его взгляд равнодушный и безучастный. От щелкает замками и протягивает чемодан Жёлтому Галстуку, которая поднимает крышку и демонстрирует содержимое как приз в телеигре: стопку документов в бежевых папках.

— Наша презентация, — она одаривает Кёнерли терпеливой улыбкой. — Информационные брошюры, соглашения о слиянии, директивы и тому подобное.

— Мы знаем, как сложно в наше время доверять кому-то снаружи, — говорит Голубой Галстук.

— Мы придаём огромное значение прозрачности сделки, — говорит Жёлтый галстук.

Чёрный Галстук ничего не говорит.

Я вижу, как у Россо играют желваки — он готов сражаться за своё влияние. Снаружи всё выглядит мирно: пять невооружённых послов предлагают создание альянса, но если существует угроза, то она прячется за весёлыми и искренними глазами.

— Очень жарко, — говорит Жёлтый Галстук, вытирая совершенно сухой лоб. — Можно зайти внутрь и всё обсудить?

Взгляд Россо переходит от одного улыбающегося лица к другому, пытаясь придумать отмазку, но ничего не выходит.

— Конечно, — говорит он и кивает Кёнерли. — Давайте обсудим.

Солдаты окружают посетителей, крепко держа в руках винтовки, и мы проходим через стальные двери.

 

Глава 9

БОЛТ ЖДЁТ нас внутри. Якобы просто болтая с Тэдом, он сидит достаточно близко к воротам, чтобы слышать всё происходящее. Он встает и, выпятив грудь, оценивающе разглядывает представителей Аксиомы.

— Привет! — кричит Голубой Галстук, махая рукой. В резком свете флуоресцентных ламп вестибюля я замечаю, что и на Голубом, и на Чёрном Галстуке тоже есть макияж, хотя меньше, чем на Жёлтом. Просто легкий слой тонального крема и пудры — словно защита от безжалостных объективов воображаемых телекамер. — Мы представляем филиал Аксиомы в Куполе Голдмэн, — говорит Голубой Галстук. — Мы здесь для того, чтобы закончить слияние.

— Капитан Болт, — осторожно отвечает он, протягивая руку. — Представляю улицу Двадцати Одного Яйца и прилегающие кварталы.

— Он — не капитан, — вздыхает Россо. — И это не улица Яиц.

Голубой Галстук избегает рукопожатия, вместо этого устанавливая зрительный контакт и кивая.

— Сейчас довольно отчаянное время, и полагаться на избранных представителей может быть рискованно, — говорит он с дружественной ухмылкой.

— Но мы с нетерпением ждём, когда сможем обсудить с вами различные варианты правления в будущем, — говорит Жёлтый Галстук. Она осматривает Болта с ног до головы, и её голос становится более высоким и женственным. — Кажется, у вас присутствуют все качества, необходимые лидеру. — Её улыбка больше не похожа на официальную. — Уверена, ваши люди уже выработали весь свой потенциал?

— Вообще-то нет, — кряхтит Болт. Его вывели из равновесия и он не знает, куда деть своё бахвальство.

— Аксиома всегда замечает потенциал, — говорит она кокетливым тоном. — Мы понимаем, насколько в наше ненадёжное время важны личные убеждения. Если ваше поселение решит сотрудничать с нами, будьте уверены — мы найдем для такого человека как вы, место, где он сможет блеснуть, — Её губы такие красные, что кажется, скоро начнут пульсировать. — Я надеюсь увидеть ваши способности в деле.

Она переключает внимание на Россо, и её голос снова становится сугубо профессиональным.

— Вы не будете против, если капитан устроит нашим помощникам небольшую экскурсию, пока мы обсуждаем слияние?

— Экскурсию, — повторяет Россо.

— Мы бы хотели бегло оценить активы вашего поселения, чтобы выбрать подходящие условия для слияния. Вы не будете против?

Россо смотрит на помощников. Смотрит на Жёлтый Галстук.

— Нет. Я думаю, что буду. Она поднимает брови.

— Я не поняла.

Это её первые слова, которым я поверил. Она как будто читает реплики по схеме, в которой не предусмотрен отказ.

— При всём уважении, — Россо держит нейтральный тон. — Устраивать «экскурсии» для агентов незнакомых вооруженных группировок не в наших привычках. Вы даже не назвали свои имена.

Жёлтый Галстук кое-как натягивает улыбку.

— Если вы боитесь, что мы здесь для того, чтобы найти ваши слабые места, то позвольте мне вас заверить, здесь нет ничего сложного. Вы живете на спортивном стадионе. Здесь нет слабых мест, поскольку нет сильных. Вы просто люди в коробке, — она широко ухмыляется.

— Аксиома не заинтересована в захвате, — говорит Голубой Галстук. — Это расходует ресурсы и создает опасную напряженность в условиях разрозненности. Мы предпочитаем добровольное присоединение.

Лицо Россо по-прежнему каменное.

— Аксиома, которую я помню, не осторожничала во время своей экспансии. Помнится, она поглотила половину Нью-Йорка, и провозгласила себя новым правительством США, пока бог и несколько десятков армий не решили иначе.

— Ошибки случаются, — Голубой Галстук серьезно кивает Россо, как и тогда, когда он впервые упоминал о их истории. — Наша организация была очень напориста, и это привело к конфликтам. Но многое изменилось. Мы разработали стратегию для эффективного взаимодействия с самым разнообразным населением.

— Мы здесь для того, чтобы доказать вам, что можем принести пользу, — Жёлтый Галстук смотрит честными наивными глазами. — Мы здесь, чтобы помочь.

Чёрный галстук ничего не говорит.

Россо снова смотрит на меня, а мне снова нечего сказать, кроме того, что у меня есть непонятные опасения. Правда в том, что Жёлтый Галстук права — у нас нет никаких секретов, которые могут украсть шпионы. У нас нет стратегии обороны, нет кодов доступа. Двадцать тысяч напуганных и голодных людей в домах из мусора. Но Россо подводит черту:

— Ваши помощники могут присутствовать на переговорах, — говорит он, выдавливая слабую улыбку. — Но боюсь, сейчас экскурсии не проводятся.

Пичмен смотрит на Россо. Флуоресцентные лампы гудят, как рой пчёл.

Жёлтый Галстук улыбается всеми зубами.

— Я рада, что мы нашли компромисс, — в её голосе нет ни следа раздражения. — Мы можем начать презентацию?

Россо указывает на ближайший обеденный стол.

— Присаживайтесь.

Голубой Галстук смотрит на стол, потом на залитый солнцем коридор, ведущий в Стадион.

— Мы бы предпочли более безопасное место. Россо разводит руками.

— Боюсь, здесь так же безопасно, как и везде. Как вы справедливо заметили, мы просто люди в коробке.

— Наверняка у вас есть место, где вы можете посовещаться вдали от ушей граждан.

— У нас было такое место при предыдущем лидере, но мы его больше не используем. Мы перестали скрывать от людей события, которые могут на них повлиять.

Синий Галстук несколько раз моргает, не переставая улыбаться.

— Так не делается.

— Вы сказали, что «придаёте большое значение прозрачности сделок».

— Просим прощения за некорректное выражение, — говорит Жёлтый Галстук. — Мы имели в виду относительную прозрачность.

— При всём уважении… — он замолкает. — Извините, но я всё ещё не знаю ваших имён.

— Мы представители филиала Аксиомы в Куполе Голдмэн, — отвечает Жёлтый Галстук. — Мы ценим ваше терпение. Но нам нужно ознакомиться с вашими потребностями.

— Вы что, меня не слышите? — перебивает Россо. Его глаза начинают метать искры. — Я спрашиваю ваше имя…

— Боюсь, ваше отношение может отрицательно повлиять на итоги этой встречи, — влезает Голубой Галстук, внезапно повышая тон. Улыбка сползает с его лица.

Россо закрывает рот. Пичмены были такими любезными, что было легко забыть о вертолётах, колоннах грузовиков и фразе «поменялось руководство». Но изменение в поведении Голубого Галстука внезапно напомнило всем о серьёзности ситуации.

— Поскольку наши материалы деликатного характера, — глубоко извиняющимся вежливым тоном говорит Жёлтый Галстук, — в настоящее время мы не можем проводить презентацию публично. Если вы сможете принять нас в приватной обстановке, — её улыбка появляется как солнце из-за туч, — мы будем очень рады поделиться планами развития вашего города и всего региона Каскадии.

Россо смотрит на Кёнерли. Лицо Кёнерли блестит от пота, а пальцы сжимают автомат — но ведь это всего лишь три психа в цветных галстуках. Какой бы не была реальная угроза, она прячется в тени позади них.

Кёнерли кивает.

— Мы проводим вас в наш командный пункт, — говорит Россо, и, поколебавшись, добавляет:

— Но только вас троих. Ваши «помощники» ждут снаружи.

— Наши помощники ждут снаружи, — слишком легко соглашается Жёлтый Галстук.

Помощники разворачиваются и выходят через ворота, безразличные к своему внезапному «увольнению». Болт смотрит им вслед и хмурится, бросает взгляд на Жёлтый Галстук, потом на Россо.

— Я присмотрю за ними, — он говорит преувеличенно громко, как плохой актёр, и следует за мужчинами наружу.

Но Россо его не слышит. Он мрачно вглядывается в пичменов, словно проигрывает в голове неприятные сценарии. Не говоря ни слова он шагает в ближайший коридор, и пичмены следуют за ним по пятам. Мрачный тоннель ведёт к дневному свету, и, хотя небо уже тусклое и фиолетовое, а воздух становится прохладным, я чувствую влагу на ладонях.

Наконец-то я научился потеть.

* * *

Я плетусь за солдатами и наблюдаю, как ноги пичменов в тяжелых чёрных сапогах, несочетаемых с их деловыми костюмами, месят липкий асфальт. Впереди в мрачном молчании идут Россо и Кёнерли. Они ведут странных незваных гостей в самое сердце Стадиона, и хотя они не вооружены, но кажется, будто из леса, из засады, на нас смотрят оружейные дула. Возьми эту лопату. Начни копать.

И всё же я считаю, что это не страх. Это потеря. Ностальгия по чему-то, чему я не могу дать название. Я отвлекаюсь от мыслей о переговорах и переключаюсь на улицы и дома вокруг. Ненавижу этот город. Мне бы хотелось, чтобы мы больше в нём не нуждались. Но здесь живут люди, которых я люблю. Он покрыт отпечатками их пальцев. Я думаю о старой спальне Джули, цветных стенах и картинах — всплесках её эмоций, висящих рядом c мастерами форм Дали и Пикассо. Я думаю о Норе и её детском доме. Она старше некоторых родителей, но отказалась получать собственную квартиру и осталась мамой для трёх этажей испуганных сирот, в чьи лица она смотрит, как в зеркало. Я думаю о доме Россо, где Элла с молодыми женщинами болтают на кухне, пока Лоуренс сидит у огня и читает хрупкие страницы каких-то старых книг, добавляя в свою и без того обширную внутреннюю библиотеку новые знания.

Я думаю о них и представляю, как всё рушится. Гусеницы танков перемалывают картины и книги. Дети бегут по смятым листам стали и тлеющей фанере. А я стою в центре города и выкрикиваю имена сквозь облака обломков.

Моя рука рефлекторно дергается — я лезу в карман за телефоном, которого нет. Даже если бы он там был, то всё равно бы не работал. Космос бороздят мёртвые спутники. Земная атмосфера хранит молчание, укутанная в такой плотный туман помех, что в нём потеряются даже почтовые голуби. Большинство старых наземных линий связи давно оборвано, и человечество вернулось во времена Бронзового Века: изолированные племена вглядываются в мир теней.

Но мне необходимо поговорить с Джули. Мне нужно слышать её голос и знать, что она всё еще настоящая, а не прекрасное начало страшного сна.

— Можно я возьму твою рацию? — шепчу я солдату, идущему рядом. Он выглядит очень удивлённым.

— Зачем?

— Мне нужно… позвонить моей девушке.

Он колеблется, обдумывая эту глупость, но потом протягивает мне свою рацию. Эти устаревшие устройства стали ценным товаром, который разделили между всеми, и обычно Джули носит её с собой. Как правило, у меня нет срочных сообщений, поскольку я целыми днями занимаюсь работой по дому, огородом, пытаюсь завязать разговор с молчаливыми соседями, сражаюсь с невидимым врагом и просто жду, когда что-нибудь произойдёт. Хотя… сейчас что-то происходит.

Я набираю частоту Джули и нажимаю кнопку разговора. Вздрагиваю от визга шумов, но держу устройство близко к лицу и шепчу:

— Джули?

Я слышу очередь помех, напоминающих слова, но интонация перемешивается с шипением, лишая их смысла.

— Ты меня слышишь?

Опять шум. Ещё один всплеск помех. Мы словно находимся на разных планетах, хотя нас разделяет всего несколько кварталов.

Я возвращаю рацию солдату и обреченно шагаю дальше.

— Размеры вашего поселения впечатляют, — обращается к Россо Жёлтый Галстук, разглядывающая каждое здание. — Если вы решите присоединиться к Аксиоме, то станете важным членом нашей семьи.

— Могу я узнать, — говорит Россо, — чисто гипотетически, какими будут наши отношения с Куполом Голдмэн, если мы решим не присоединяться?

Голубой Галстук делает серьёзное лицо.

— Мы живём в очень опасное время. Мир полон насильников, серийных убийц, педофилов, террористов и монстров, которые хотят съесть ваших родных.

— Аксиома предлагает защиту от всего, — говорит Жёлтый Галстук. Чёрный Галстук ничего не говорит.

Россо смотрит в их честные глаза и мрачно усмехается.

— Тогда ладно. Благодарю за разъяснение.

Я вижу, как приближается дверь оружейного склада в конце Оружейной улицы. Большинство дверей в Стадионе сделаны из хрупкой фанеры, которые открываются одним сильным пинком, но эта почти такая же прочная, как главные ворота. Ширина стального полотна позволит свободно проехать армейскому Хаммеру, но по сравнению с бетонными стенами вокруг него, двери выглядят ничтожно маленькими. Это единственная дверь с замком на Стадионе.

Россо вставляет ключ. Кёнерли делает шаг вперёд, чтобы помочь ему отодвинуть тяжёлую дверь, но Россо отмахивается от него и открывает её с легкостью. Это меня немного успокаивает. Его животик и очки — это маскировка. Он прошёл больше войн, чем большинство мужчин смогут вспомнить, и под его морщинистой кожей прячется стальной стержень. Может быть, у него есть план.

Пичмены идут следом за ним во внутренний коридор. Наверное, он был предназначен для проезда на игровое поле машин скорой помощи в случаях травм игроков. Теперь здесь стоят другие автомобили. Гараж оружейной заполняют ряды внедорожников, некоторые из них военные, а некоторые переоборудованы под военные: закамуфлированные армейские Хамви припаркованы рядом с Хаммерами Н3 с люками на крышах и подогревающимися сидениями. Автомобили, которые когда-то облюбовали мужчины — все мужчины мира рассматривались в качестве воинов — сейчас ведут в бой испуганные подростки, готовые умереть. В наши дни идёт настоящая война, которой достаточно для утоления человеческой жажды и которую больше не нужно имитировать.

Позади гаража находится большая открытая комната с рядами высоких полок, дотянуться до которых может только погрузчик. Она напоминает склад стройматериалов, вот только содержимое полок абсолютно противоположно строительству. Прежде я никогда не был на складе оружия, и на секунду в моем первобытном мозгу проснулось желание обладать им. На стеллажах лежит всё: от пистолетов и ружей до гранатомётов. Ящики с гранатами. Наземные мины. И целый угол, посвящённый орудиям убийства зомби: цепные пилы для трупов, железные биты для Костей и полицейская броня для защиты от обоих. Засохшая чёрная слизь на этих предметах будит воспоминания, и моё возбуждение быстро проходит, хотя я по-прежнему под впечатлением. Я и понятия не имел, что Стадион так хорошо оснащён. До меня доходит, почему Россо захотел провести встречу именно здесь.

Наверное, он хотел, чтобы представители Аксиомы увидели, что наш городок не такой беззащитный, каким кажется.

— Итак, — он разводит руками. — Мы здесь. Бетонные стены. Единственный вход. Здесь достаточно безопасно?

— Да, — отвечает Жёлтый Галстук, но не не делает ни шагу в сторону стола для переговоров, стоящего в углу. Пичмены стоят посреди зала и разглядывают стеллажи и полки. Голубой Галстук подходит к открытому ящику и проводит пальцем по американскому флагу, отштампованному на ракетах.

— Это боеприпасы армии США. А значит, им как минимум лет тринадцать. Они небезопасны.

Россо захлопывает крышку и защелкивает замок.

— Может, наши боеприпасы и стары, но работу свою выполняют. В своё время мы отразили несколько атак захватчиков, и большинство из них было очень удивлено тому, насколько эффективными могут быть армейские силы безопасности. Спросите у них, если, конечно, сможете найти кого-нибудь.

— Мы рекомендуем оружие производства Gray River National, — продолжает Голубой Галстук, словно не делал паузы, и не подавая вида, что услышал слабо завуалированную угрозу Россо. — Их изготовили недавно, лет семь назад, и разрабатывали с учётом длительного хранения. Будучи членом Аксиомы, вы получите полный доступ к нашей сети снабжения.

Лицо Россо становится жёстким.

— Мы пришли сюда обсуждать срок годности гранат? Или вы просветите нас, какого чёрта вы пришли и откуда?

Жёлтый Галстук улыбается.

— Конечно. Я буду рада помочь вам в этом.

Будто по невидимому сигналу, Чёрный Галстук открывает чемодан и протягивает его ей. Она достаёт папки, но, хотя теперь чемодан пуст, Чёрный Галстук не закрывает его. Он отделяется от группы, ставит чемодан на переговорный стол и остаётся стоять рядом. С тех пор, как они вышли из внедорожника, я ни разу не видел, чтобы он смотрел в глаза кому-нибудь из них. Он не слепой, но… будто под наркотиками? Или он лунатик?

Голубой Галстук рассматривает каждого солдата, потом меня. Он впервые смотрит прямо на меня, и что-то в его взгляде — невероятно яркий синий цвет его глаз, слабая улыбка, которая никогда не покидает его лица, даже если он говорит серьёзно, — заставляет меня чувствовать, будто в позвоночнике извиваются черви.

— Боюсь, сейчас мы вынуждены попросить всех, кроме руководящего состава, покинуть нас, — говорит он, глядя на меня.

— Чёрт, конечно, одну минуточку, — говорит Кёнерли.

— Наша презентация содержит материалы деликатного характера, которые предназначены только для высшего руководства, — говорит Жёлтый Галсттук.

Россо делает маленький шаг в её сторону.

— Послушайте, мисс Представитель Филиала Аксиомы в Куполе Голдмэн. Я уже нарушил ради вас свою политику, проводя закрытое собрание. Не вижу причин, по которым мои сотрудники и консультанты не могут послушать то, что вы скажете.

Голубой Галстук делает голос ещё тише и добавляет в тон странные заговорщические нотки, которые до этого момента ещё не звучали:

— Чтобы оценить наше предложение, нужен определённый взгляд на вещи, которого нет у людей, не стоящих у власти. Они склонны фокусироваться на деталях, которые им кажутся неприятными, и не смогут составить объективное мнение.

— Когда вы дадите нам положительный ответ, — говорит Жёлтый Галстук, — вам будет позволено поделиться информацией со своими людьми в той форме, которую они смогут понять.

— Но боюсь, что сейчас мы вынуждены попросить всех, кроме руководящего состава, выйти.

В Оружейной повисла тишина. Приглушенные звуки Стадиона просачиваются сквозь стены как шёпот призраков. Я смотрю на лицо Россо, вижу, как под кожей на его щеках играют желваки, и моя уверенность куда-то пропадает. Он может быть сильнее, чем выглядит, он может быть мудрее Гриджо; быть более открытым, сердечным и дальновидным, но если он поначалу держал контроль над ситуацией, то теперь потерял его.

— Майор Кёнерли, — говорит он, не отрывая взгляда от Голубого Галстука, — вы и ваша команда можете подождать снаружи.

— Сэр, это…

— Если наши гости предпочитают вести дела тайно, как преступники, мы можем уступить им разок.

— Но, сэр…

Россо смотрит на Кёнерли и смягчается.

— Мы сами выбираем сражения, Эван. Но, если это возможно, мы выбираем не сражаться.

Кёнерли колеблется, потом отдаёт честь и разворачивается на пятках. Солдаты начинают выходить, но я понимаю, что не могу сделать ни шагу. В моей голове бьется настойчивая мысль, хотя я не уверен, что она принадлежит мне.

Не уходи. Не оставляй его здесь. Но я должен.

Не делай этого.

Это очень знакомый шёпот, но в моей голове побывало столько разных голосов, а я не силён в именах.

Что же мне делать? Не оставляй его.

— Р, — говорит Россо. — Ты можешь идти.

— Нет, — отвечаю я.

— Иди, Р.

— Им нельзя доверять.

— Они не просят, чтобы им доверяли, — говорит Россо. — Они предлагают сотрудничество. И я решу, будем ли мы сотрудничать, когда услышу их предложение.

Меня одаривают тремя приветливыми ухмылками. Кёнерли берёт меня за плечо, но я не двигаюсь с места.

— Это просто встреча, — насколько я помню, он впервые обращается прямо ко мне. — Засекреченные встречи раньше были стандартной процедурой. — кажется, он скорее пытается убедить в этом себя, чем меня. — Шевелись.

Он толкает меня к выходу, и я иду, вливаясь в шеренгу остальных мужчин. В зеркале Рэндж Ровера я вижу, как Россо поворачивается к пичменам. Я вижу, как Жёлтый Галстук открывает папку. Я слышу приторную любезность в её голосе, стихающем за моей спиной. Я прохожу мимо оружия и внедорожников, пересекаю длинный темный коридор, и луна кажется очень маленькой, когда я выхожу наружу.

Кёнерли и его люди заступают на пост подле двери Оружейной, но я не могу ждать здесь вместе с этими безразличными столбами, пока мои мысли сражаются друг с другом. Я ковыляю в сторону пустых улиц. Город спит. Я одинок под жужжащими фонарями.

Мне надо выпить.

 

Глава 10

НА ПУТИ К САДУ я прохожу мимо квартиры Россо. Через окно я слышу голоса Джули и Норы — ритмы Живых, которые, как и музыка, однажды расшевелили меня. Я до сих пор удивляюсь тому, как легко они разговаривают, как плавно переключаются от одного говорящего к другому практически без перерыва в темпе и длинных неловких пауз, к которым я привык, но я больше не прихожу от этого в восторг, как раньше. Я продолжаю слушать, но не закрываю глаза и не начинаю раскачиваться в такт. В моей голове гудят шершни.

Хотя я был в Саду лишь единожды, маршрут через лабиринт фанеры разворачивается передо мной, словно я там частый гость. Я понимаю, что стою перед толстой дубовой дверью бара, но плохо припоминаю, как добрался сюда. С тех пор, как я был здесь в последний раз, нарисованные на двери жёлтые деревья немного осыпались. На алюминиевом сайдинге все ещё виднеются две вмятины размером с голову. На моем лице появляется довольная улыбка, но я одергиваю себя. Почему я так поступил? Чего я пытался добиться, разбивая Болту голову? Я вершил правосудие над человеком, пристающим к молодым девушкам, или это была реакция мозга на оскорбление моего друга — примитивный рефлекс, которым руководствуются как раз такие люди, как Болт?

Пока я стою и разглядываю дверь, она распахивается и въезжает мне промеж глаз. Я чуть не падаю с террасы.

— Ох, прости! — солдат, распахнувший дверь, хватает меня и придерживает. — Я не заметил… — он узнаёт меня. Отдёргивает руки, как будто я раскалённая плита, выпрямляется и молча уходит.

Я прислоняюсь к перилам, потирая лоб. Что я думал делать в баре? Завязать разговор с ребятами, поболтать о спорте и машинах, поднять в воздух кружки с пивом и заставить всех воспевать о противостоянии Их и Нас? Нет. Я не настолько амбициозен. Я пришёл сюда для того, чтобы отключить мозг.

Запрет Гриджо сняли, поэтому здесь довольно шумно, царит атмосфера веселья и, наконец-то, в стаканах не яблочный сок. Теперь бар снова выполняет свою функцию — здесь можно расслабиться и вспомнить, что жизнь — это нечто большее, чем тускло освещенная трагедия повседневной рутины. Тёплый пьяный свет в конце дневного туннеля.

Конечно, я пришёл сюда не для этого. Я проскальзываю сквозь толпу и нахожу стул в дальнем конце барной стойки, чувствуя на себе дюжины взглядов. По разным причинам — хорошим и плохим — я знаменит. Я — первый Мёртвый, который сразился с чумой, тот, кто положил начало изменениям, которые всё еще распространяются. Я — больной, излечивший себя. И я — монстр, похитивший дочь Генерала Гриджо, который запудрил ей мозги, заставил в себя влюбиться. Я — демон, который заманил на Стадион армию скелетов, стал причиной смерти сотен солдат и который, возможно, лично заразил Генерала Гриджо и сбросил его труп с крыши Стадиона. Из-за меня зомби ходят по их улицам и разглядывают их детей. Я — причина, по которой всё потеряло смысл.

Я избегаю зрительного контакта со всеми, кроме бармена. Когда он, наконец, кивает мне, я достаю купюру из небольшой пачки, которую мне дал Россо, чтобы помочь «встать на ноги», и кладу на барную стойку.

Он смотрит на меня с тревогой.

— Эээ… что вам налить?

Опять выбор. Еще одна возможность рассказать миру, какой я человек. Во что я одеваюсь? Какую музыку слушаю? Какой у меня любимый напиток?

Я пожимаю плечами и бормочу:

— Алкоголь.

Он берёт стодолларовую купюру, которая в печальной ограниченной экономике Стадиона является всего лишь билетом на выпивку, и наливает мне стопку виски. Я опрокидываю её в оцепеневшее горло и смотрю на столешницу. Толстая сосновая доска полностью покрыта инициалами, рисунками и короткими грубыми переписками. Я изучаю их, как корешки книг, пытаясь представить, какие истории скрываются за ними.

Они простираются дальше и дальше, покрывают всю стойку. Любовь, ненависть, шутки и простое желание быть замеченным — всё это выцарапывалось на дереве год за годом. Основная часть надписей находится на столешнице, они сталкиваются и перекрывают друг друга, как болтовня на вечеринке, но наклонившись вниз, я замечаю несколько на обратной стороне, как будто они не были предназначены для чужих глаз. В основном это те же признания в любви — Джерри любит Дженни, Дженни любит Джоуи, Джоуи любит Джерри. Но одна надпись притягивает мой взгляд. Кажется, её вырезали и тут же попытались соскоблить. У меня кое-как получается сложить буквы вместе.

Я вздрагиваю. Грудь пронзают холодные иглы. Не знаю, почему это слово отдаётся такой болью; я отвожу глаза. Незамедлительно взгляд перепрыгивает на другие царапины в дальнем углу. Они начерчены так слабо, что в тусклом свете почти незаметны.

Я зажмуриваюсь в надежде, что соленая влага облегчит внезапное жжение в глазах. Когда я открываю их снова, бармен смотрит на меня. Протягиваю ему еще сотню.

* * *

— Р?

Моё имя действует на меня как ведро холодной воды, и я отвожу взгляд от стойки. На секунду комната закружилась, но я останавливаю её и фокусируюсь на Джули.

— Ты что тут делаешь? — спрашивает она. В расплывшихся очертаниях бара её глаза выглядят яркими голубыми маяками, дикими и взволнованными.

— Пью, — не знаю, сколько раз я осушил стакан, стоящий передо мной. Должно быть, всего дважды, но моё тело дает понять, что это его предел, так что, думаю, я пьян.

— Какого хрена, Р? Что случилось на переговорах? Я до сих пор ничего не слышала о Рози, почему ты не нашёл меня?

Я вижу, что она вышла из себя. Понимаю, это странно — я пришёл сюда выпить в одиночестве во время таких важных событий. Я вижу, как она красива: у неё клубничные губы и черничные глаза, персиковый пушок на щеках. Я вижу телевизор позади неё. Дезориентирующая нарезка несвязанных изображений.

Несколько кадров с футболом, несколько отретушированных моделей, сочная вырезка, милый ребёнок, цитата популярного философа на фоне рассвета.

— Р!

По слоям штукатурки на «двери» в моей голове опять разбегаются трещины. Она утверждает, что её не существует: когда дверь перестаёт быть дверью? Когда она приоткрывается! Когда она пылает! Когда распахиваются створки!

Раздаётся вежливый смех как в классическом ситкоме, актёры которого умерли несколько десятков лет назад — смеются толстые глупые мужчины со своими великолепными жёнами.

Джули садится рядом со мной. А кто в этом ситкоме мы? Сирота с пистолетом и её несчастный парень с амнезией? Где наша ложа, куда мы можем подняться? Здесь так холодно…

Она касается моей руки.

— Р. Ты в порядке? Что случилось?

— Я оставил его с ними, — слышу я свои слова. — Они не те, за кого себя выдают. Они хотят сожрать нас, а я оставил его с ними.

— Они хотят сожрать нас? О чём ты говоришь?

— Я знаю их, — бормочу я. — Я знаю их, я знаю…

Никто в Саду больше на меня не смотрит. Поначалу всё были шокированы моим появлением, но теперь вернулись к своим разговорам и просмотру бессмысленной телепередачи, мигающей раздражающим коллажом из каждого свободного угла комнаты. Цитата на фоне пожимающих руки бизнесменов, громко озвученная для всех неграмотных в комнате: «Не спрашивай, зачем тебе это. Спроси, зачем ты для этого?»

Альпинист без рубашки. Пушистые облака. Шевроле Корвет.

Я тянусь к своему стакану и пытаюсь вытряхнуть на язык последнюю каплю. Джули отпускает мою руку и кладёт её на стол.

— Р, перестань! Мне нужно, чтобы ты сосредоточился. Успокойся и расскажи, что произошло. Мне нужно предупредить охрану?

— Они в курсе. Эван Кёнерли был там. Они сделали так, чтобы мы все ушли. Они знают, что мы не можем сказать «нет». Они знают, что мы боимся.

Мои руки дрожат. Я вытаскиваю последнюю сотню и сую её бармену:

— Ещё.

Джули хватает купюру и засовывает себе в карман.

— Мне нужно ещё!

Мой голос… никогда не был таким громким. Он дрожит, как и мои руки.

Телевизор орёт на меня. Нарезка лучших моментов бейсбольных матчей прерывается на середине звуками r&b — показушный вокалист начинает завывать песню.

— Они лжецы, они хотят прибрать к рукам всё, что мы создали, они…

Джули обхватывает моё лицо ладонями и целует меня. Мои губы не двигаются, но она целует страстно, словно я её любовник, а не окоченевший лунатик с открытыми глазами. Окружающий шум становится мягче. Стихает гул внутри меня. Комната перестаёт кружиться, и в фокусе оказывается милое лицо, крепко прижимающееся ко мне. Наши разумы близки как никогда раньше, почти касаются друг друга.

Она отстраняется и смотрит на меня, не отпуская моего лица.

— Смотри мне в глаза, хорошо? — шепчет она. — Просто смотри мне в глаза и дыши.

Я смотрю в её глаза. Они огромные, круглые, и свет от ламп над барной стойкой отражаются в их синеве, как далёкие звёзды. Я делаю глоток воздуха.

— Дышать полезно, — говорит она. — Это успокаивает. Я знаю, что тебе это в новинку, но попробуй запомнить. Дыши и сосредоточься на дыхании.

Я фокусирую взгляд то тех пор, пока всё позади неё не расплывается. Я думаю о дыхании. После долгих лет бездействия мои лёгкие всё еще болят, но постепенно разогреваются и возобновляют свою работу, извлекая чистый и сладкий О2 и направляя его в мозг, чтобы подпитывать Живые мысли. Каким бы ни было тёмное топливо, которое мой мозг использовал прежде, оно больше подходило для команд и приказов, нежели для прекрасной сложности человеческой личности, надежд и мечтаний.

«Они у меня есть, — говорю я себе, плавая в беззвучном пространстве и держась за Джули, как за спасительный трос. — Никто не сможет их забрать».

— Молодец, — говорит она. — Продолжай дышать. Всё будет хорошо. Что бы не случилось, мы с этим справимся. У нас нет чего-то, без чего мы не сможем прожить».

— Давай уйдём? — медленно выдыхаю я. — Разве нам нужен этот город?

— Куда мы пойдём?

— Подальше отсюда. В хижину в горах. Только мы вдвоём.

— Р, — говорит она, и тона одного слога достаточно, чтобы раскрыть малодушие моей просьбы. — Нам не нужен этот город, но нам нужны люди. И мы нужны им.

— Зачем?

— Помнишь, мы пытались кое-что построить? Ты — один из тех, кто говорил, что мы не можем отступить.

Я прячу лицо в её ладони.

— Но я устал.

— Ты не устал, — она криво улыбается. — Ты просто напился.

Она отпускает моё лицо, и я безучастно разглядываю стойку и лица клиентов.

Они неотрывно смотрят в пять телевизоров, а их кожа в свете экранов кажется серой.

— Р? — говорит Джули, пытаясь вернуть меня на землю. — Ты скажешь мне, что произошло на той встрече?

Песня в стиле рэп из поздней эры: хвастовство богатством и роскошью с мрачным намёком на давний забытый бит, который, возможно, выстукивался на мусорных баках.

— Рация Рози отключена. Может, нам стоит его проведать? Уже два часа прошло.

В динамики телевизора пробираются помехи, заглушая печальные фантазии рэпера.

— Где проходили переговоры? В общественном центре?

Я поворачиваю голову к ближайшему телевизору. Шум полностью поглощает звук, и изображение начинает дёргаться — рэпер открывает чемодан. Он полон денег. Он ставит чемодан на огонь и греет руки, — экран чернеет.

В комнате поднимается протестующий ропот. Кто-то бросает в телевизор стакан, но промазывает, и стакан влетает в полку с алкоголем. На барную стойку брызжет виски и стекло. Экраны остаются чёрными еще несколько секунд, затем мигают, раздается громкий хлопок, и возникает новая картинка.

Зернистое изображение камеры слежения, рыбий глаз линзы смотрит вниз на мужчину в белой рубашке, который возится с большой приборной панелью. Другой мужчина в белой рубашке едва заметен в тени, а «капитан» Тимоти Болт стоит между ними. Я впервые вижу его в замешательстве.

«Что это за место? — говорит он, вглядываясь в темноту вокруг. — Как вы узнали, что она здесь?»

Человек за панелью замечает что-то впереди себя и поднимает глаза на камеру. Выпуклая линза превращает его лицо в раздутый ужас. Он выдёргивает кабель из ближайшего гнезда и экран снова гаснет.

— Какого чёрта здесь происходит?.. — говорит Джули.

Из телевизоров раздаётся пронзительный визг, и, пока все закрывают уши, на экране что-то мелькает. Единственный кадр, слишком короткий, чтобы я смог сообразить, что это, но мой мозг начинает стучать, как гонг. Я снова вижу эту «дверь», её ржавые железные углы появляются за осыпавшейся штукатуркой. Позади неё я слышу гул. Сбивчивая пульсация едва различимых басов, поднимающихся из подвала, ударяет в дверь и выталкивает её из проёма.

Треснувшая штукатурка летит во все стороны, как попкорн.

Я крепко зажмуриваюсь. В голове темнота, но этот кадр появляется из тени с невыносимой краткостью. Его очертания недосягаемы, они дразнят меня. Я чувствую, как двигаю рукой.

— Р?..

Я хватаю бокал с мартини и разбиваю его об стол. Держу ножку как кинжал.

— Р! Какого хрена!

Я слышу скрип её стула, когда она отскакивает от меня. Я напугал её. Я был уверен, что больше никогда её не напугаю. Когда моя рука движется, голову наполняют воспоминания об аэропорте, криках и пятнах чёрной крови.

Зубчатые концентрические формы. Углы, поглощающие углы. Гротескная мандала, внутри которой пустота.

Я открываю глаза.

Я вырезал на столешнице знак. Его глубокие линии рассекают инициалы влюблённых.

Дверь трещит.

— Атвист, — говорю я.

В двери появляется щель.

 

Глава 11

ВЫСОКОЕ ЗДАНИЕ. Тёмная комната. Пожилой мужчина. Усмешка. Чемодан. План. Я раздумываю. Я соглашаюсь.

Я сажусь в самолёт. Смотрю на экран. Передача о природе. О червях и осах.

Я смотрю. Мне мерзко, но я продолжаю смотреть.

Червь проникает в осу. Завладевает её мозгом. Командует ей, куда лететь.

Пожирает её кишки. Строит жилище в её трупе. Червь маленький, умный, вёрткий и сумасшедший. Он побеждает. Он не знает ни красоты, ни удовольствия. У него нет цели. Червь не знает ничего, кроме того, что сейчас делает. Червь побеждает и червь пирует. Осы, волки, поэты, президенты… Червь пирует.

«Верь мне, малыш».

Коричневые зубы. Десны в пятнах. Костлявая рука на моём плече.

«Я знаю своё дело».

* * *

— Р!

Обжигающая пощёчина. Испуганные голубые глаза ищут меня в темноте. Я захлопываю дверь подвала своей памяти и пытаюсь сосредоточиться на Саде. В моей голове крутятся тёмные фрагменты, и среди них я вижу одну ясную необходимость.

Я отталкиваю Джули от себя и бегу.

— Р, стой!

Я толкаю тяжёлую дверь, сбиваю с ног двух солдат, и они падают спинами на перила террасы. Джули бежит к двери, зовёт меня, но я не могу остановиться. Я бегу, спотыкаюсь, хватаюсь за канаты, чтобы не свалиться с узкого мостика, скатываюсь вниз по лестнице, ударяюсь о стены и, наконец, оказываюсь на улице. Я чувствую скрип плохо смазанных суставов. Мои негнущиеся сухожилия протестуют, когда я перехожу на спринт.

Неожиданный вес чемодана. Холодный металл в моих руках. Решение, которое, как я утверждал, я не могу принять.

Я вижу в конце улицы дверь Оружейной. Башни из металла и фанеры маячат надо мной, как судьи, но я так близко… Я могу исправить свою ошибку прежде, чем кто-нибудь заметит. Я могу…

Вспышка. Порыв ветра. Я лечу.

Луна смотрит, как я плыву назад, махая руками. Ленивый летний сплав по реке.

«Ты всё еще считаешь, что это правильная позиция? — спрашивает меня луна. — В полусне уплывать от сражения?»

Я врезаюсь в стену какой-то квартиры и, пробив металлические листы, оказываюсь в детской спальне. Девочка вскакивает с кровати, и я вижу, как её лицо искажается от ужаса, но не слышу крика, только высокий звон камертона. Я скидываю с себя обломки и возвращаюсь на улицу, в беззвучный кошмар.

С неба бесшумно сыпятся куски бетона, оставляя выбоины в асфальте и дыры в стенах и крышах. Из облака дыма тихо появляются ракеты и летят через Стадион, превращаясь в огненные шары, испепеляющие здания и раздирающие на куски стены города. Поддерживающие канаты отрываются от бетона и шатающихся зданий. Два из них беззвучно падают, сталкиваются друг с другом и раскалываются пополам, осыпая улицу людьми, выпавшими из кроватей. Тем, кому удалось выжить при падении, остаётся только поднять руки в бесполезном защитном жесте, прежде чем они окажутся похороненными под собственными домами.

Темнота пульсирует красным цветом и бесчисленными огнями. Ящики гранат взрываются очередью белых вспышек. Я бегу мимо мёртвых тел, которые начинают подёргиваться, но предоставляю другим возможность решить их дальнейшую судьбу. Я бегу к дымящемуся отверстию, где оставил того, кто верил в меня, и, когда ко мне возвращается слух, я понимаю, что кричу.

 

Глава 12

ОСТРЫЕ КРАЯ бетонных развалин всё ещё достаточно горячие, чтобы обжечь мне руки. Я прокладываю себе путь через обломки, но кажется, что он длиннее, чем раньше. Где-то за развалинами слышны выстрелы, но это не сражение, а рвущиеся остатки боеприпасов. Пули вылетают, не дожидаясь спуска курка, будто они сами знают своё предназначение, и им не терпится его исполнить.

Я раскидываю в стороны большие куски бетона и проскальзываю в отверстие того, что осталось от Оружейной. Здесь темно, но оборванные провода освещают пустоту голубыми вспышками наряду с тусклым красным заревом горящих ящиков.

— Россо! — кричу я в мерцающую темноту. — Генерал Россо!

Пол усеян острыми бетонными глыбами и острыми копьями арматуры, но я бросаюсь бежать. Делаю несколько шагов и натыкаюсь на что-то мягкое. Вспышка электрического провода над головой освещает разорванное взрывом тело, открывая взгляду обожженный поломанный скелет. Опознать труп можно только по рваному галстуку на шее.

Чёрный Галстук ничего не говорит.

Я иду дальше, миную гараж и попадаю в любимую комнату Гриджо. В бледном оранжевом свете горящих шин нахожу остальных пичменов. Голубой Галстук ухмыляется мне, лежа на полу и глядя голубыми глазами в потолок. Его изуродованное тело отшвырнуло на три метра в угол комнаты. Стальная балка пронзила череп Жёлтого Галстука от виска до виска и пригвоздила голову к полу. В выражении её лица я ищу намёк на осознание ошибки или предательства, но оно застыло в вежливой весёлой маске.

Что же это за люди?

Откуда-то из тени слышен рваный вздох. Я заставляю себя шевелиться.

Он лежит на груде камней. Его грудная клетка смята, а серый комбинезон превратился в тёмно-фиолетовый. Наверное, он пролил на себя вино. Перебрал на дегустации. Утром у него будет болеть голова, но зато он неплохо повеселился. Мы с Джули сядем возле камина и будем слушать историю об этом вечере, переглядываться и улыбаться, пока Элла качает головой на кухне. Он стар, но полон энергии. Мы проведём много дней за чтением его книг. Будем пить вино, а он продолжит учить меня, как быть человеком.

— Прости меня, — шепчет он, когда я опускаюсь рядом с ним на колени.

— За что?

Почему у меня дрожит голос? Он же просто пьян.

— Я так сильно хотел… увидеть, как вы живёте. Ты и Джули, — он кашляет, и тонкая струя вина брызгает мне на рубашку. — Я хотел быть с вами.

Почему мне щиплет глаза? Почему всё вокруг расплывается?

— Я тоже волнуюсь, — он смотрит в ночное небо сквозь дыры в потолке. — Я так давно спрашивал себя, что же будет дальше.

Пьяные говорят странности. Я закрываю глаза, и из них просачивается теплая жидкость.

— О, — его тон внезапно меняется. Я открываю глаза и вижу его благоговейный взгляд и разинутый рот. — Я могу это увидеть.

— Стойте, — я хватаю его за плечо. — Подождите. Его лихорадочные глаза фокусируются на мне.

— Мы так близко, Р. Покажите им.

— Я не понимаю, о чём вы говорите!

Его взгляд возвращается к потолку. Тело обмякает.

— Как прекрасно, — слабо выдыхает он, — всё это.

Какое-то время я смотрю на его лицо. Выжигаю его в своей памяти. Я никогда не видел такого выражения. Оно говорит о вещах, которые никто и никогда не сможет сформулировать, независимо от словарного запаса и подвешенности языка. Но через секунду оно исчезнет.

Я роюсь в завалах. Граната, бензопила — всё не то. Нужно что-то элегантное. Почтительное. Конечно, если существует способ сделать это почтительно. Я скоро сделаю важнейшую вещь. Для искалеченного тела этого человека третьей жизни быть не может. Я не позволю ему такого унижения — стать таким как я.

Я слышу выстрел пистолета. Я полагаю, что это еще один горящий ящик с патронами, и сначала не обращаю внимания, но потом слышу тихий всхлип и оборачиваюсь. Элла упала на колени перед мужем, её волосы обгорели и растрепались, брюки изорвались и испачкались в крови. Револьвер качается в её пальцах и падает на пол.

Тихий шёпот прежних инстинктов говорит мне подойти к ней. Как только я оказываюсь достаточно близко, она падает мне на грудь и позволяет хлынуть слезам.

* * *

Когда мы приближаемся к выходу из туннеля, я слышу голос Джули. Она выкрикивает имена дорогих ей людей. Имя Норы. Эллы. Россо. Моё. Я спрашиваю себя, сможет ли кто-нибудь из нас её утешить. Я помогаю Элле перебраться через груду острых обломков, и мы окунаемся в уличный хаос. Охранные отряды носятся от дома к дому, пытаясь навести хоть какой-нибудь порядок, но звёзды сегодняшнего ночного шоу — медики. Я мельком вижу Нору, она держит одну часть носилок, на которых лежит кровавое месиво, похожее на Кёнерли. За секунду до того, как она исчезает за углом, я успеваю поймать её шокированный взгляд. Сразу становится ясно, насколько плохи дела, но сейчас я почти не замечаю боли сотен незнакомцев. Я сосредоточен на пожилой женщине, плачущей у меня на руках, и на молодой девушке, бегущей ко мне с полными ужаса глазами.

— Что случилось? — кричит Джули. — Что, мать вашу, случилось, что происходит?

Она хватает меня за запястья и набирает воздуха для следующих вопросов, на которых нет ответа. Я обнимаю её и притягиваю к себе. Она смотрит мне за спину и видит, как Элла оседает на крыльцо, видит, как по щекам женщины текут слёзы, видит дымящееся отверстие в стене Стадиона. И тогда до неё доходит.

— Нет, — говорит она. — Нет.

— Мне жаль, — шепчу я ей в волосы.

— Нет! — кричит она и яростно вырывается из моих объятий. — Этого не могло случиться, не могло. Нет!

Она отступает от нас с Эллой и в одиночестве идёт на середину улицы, сжав кулаки и стиснув зубы. Она потеряла мать до нашей с ней встречи. Отец постепенно покидал её на протяжении многих лет, но земля на его могиле едва подёрнулась травой. А теперь еще и это. Лоуренс «Рози» Россо, последний кусочек её семьи.

Горе. Ярость. Логичная реакция на жестокую шутку Вселенной.

Я подхожу к ней и хочу обнять снова, но она не готова успокаиваться. Она отпихивает меня с такой силой, что я едва удерживаюсь на ногах, и бежит мимо меня к Оружейной.

— Джули, не надо! — кричит Элла. — Ты уже ничем не можешь помочь. Джули останавливается на краю глыбы, смотрит в черную дыру и дрожит, быстро и отрывисто дыша. Дыхание превращается в хриплые всхлипы, и она роется в кармане в поисках ингалятора. Вдыхает лекарство, но вдохи становятся всё короче. Она хватается за горло:

— Я не могу… не могу…

Я мчусь к ней и пытаюсь увести её от обломков, но она опускается на тротуар, и её грудь тяжело вздымается. Мне хочется как-нибудь успокоить её, но что я могу сказать? Мои зубы и язык всегда были оружием, они не привыкли утешать. Как же это сделать?

Пока я беспомощно молчу, лекарство, наконец, начинает действовать, и её дыхание приходит в норму. Она поднимается и на обмякших ногах идёт к крыльцу, на котором сидит Элла. Она делает глубокий вдох, выдох и опускается рядом с ней. Прячет лицо в руках Эллы и сотрясается от тихого плача.

Я стою там, где стоял, поодаль от них, и жду. Чувствую холодные капли дождя и смотрю вверх. Чистое небо. Яркая луна. Среди шума двадцати тысяч паникующих людей я даже не обратил внимания на вертолёты над головой, которые распыляли воду на полыхающие крыши.

Теперь я их вижу. Кусочки пазла складываются воедино.

Мы здесь, чтобы помочь.

Высоко над нами, как книга божественной мудрости, парит огромный мигающий экран. Симпатичный мужчина в жёлтом галстуке появляется в кадре и садится у микрофона.

«Жители Стадиона! — говорит он мягким баритоном. — Мы призываем вас к спокойствию. Небрежное хранение боеприпасов с истекшим сроком годности привело к ужасной трагедии и гибели людей в обоих городах, но, как ваш новый сосед, Аксиома уже работает над минимизацией ущерба».

Я замечаю мужчин в незнакомой униформе — бежевых куртках и штанах цвета хаки — которые бегут по улицам с огнетушителями и аптечками первой помощи.

«Мы незамедлительно отреагируем на любую катастрофу. В ближайшие дни мы будем тесно сотрудничать с вашим оставшимся руководством, чтобы помочь восстановить порядок. Мы призываем вас к спокойствию. Чувствуйте себя в безопасности. Всё будет так, как и было».

Джули смотрит сквозь пальцы на гигантское лицо, улыбающееся городу. На экране мелькает тот самый знак, который я начертил в баре, затем проигрывается ролик с пьющим Бад Лайт футболистом, и экран гаснет.

— Что происходит? — шепчет она себе в ладони.

Гул приближающегося внедорожника прорезает шум паники на стадионе, которая заметно поутихла после объявления по большому экрану. Кажется, что предложение успокоиться от незнакомца на экране — это всё, что нужно этим людям. Неужели их не волнует, кто в ответе за их жизнь? Или им достаточно симпатичного лица, хорошей укладки, галстука на шее, и рта, который может уверенно лгать?

Я гляжу на вертолёты, чувствую прохладные струи на раскрасневшихся щеках и понимаю, что до сих пор пьян. Или даже хуже. Я выпил ужасный коктейль из виски, адреналина, шока и горя. Меня тошнит.

Рядом с нами останавливается бежевый Кадиллак, и оттуда появляются шестеро мужчин в бежевых куртках. Этот тошнотворный оттенок похож не на цвет тёплого песка, а на серо-зелено-жёлтый цвет старых офисных компьютеров, дешёвых гостиниц, пригородных торговых центров или казённых ковров. Мужчины несут три пустых пластиковых мешка для трупов. Они двигаются ко входу в Оружейную, но Джули внезапно вскакивает на ноги.

— Что вы делаете? — она шлепком вытирает покрасневшие глаза и бросается им наперерез. — Что вы делаете, вы кто такие?

— Мы собираем тела, — говорит один из мужчин, не глядя на неё и не останавливаясь. Он и остальные обходят её и начинают перелазить через завалы, но она снова преграждает им путь.

— Я спросила, кто вы такие?

Мужчины сбавляют скорость, но не останавливаются.

— Мы из Аксиомы. Собираем тела.

— Там мой друг, а вас я знать не знаю, — она смотрит вверх, обращаясь к самому высокому из них. Её голос снова начинает дрожать. — Вы его не заберёте. Уходите.

— У нас есть приказ собрать все тела, прежде чем их заберут местные жители. Пожалуйста, отойдите, — он протискивается мимо неё.

Она вцепляется ему в куртку и рывком тянет его назад. Он падает прямо на острые куски бетона.

— Сказала, пошли вон! — хрипло кричит она, снова поднимая глаза.

В моём пьяном восприятии всё происходит как в замедленной съёмке. Я направляюсь в сторону Джули, но к ногам будто привязаны гири. Один из мужчин толкает её. Она падает на камни. Встаёт, вытирает кровь с рассечённого лба и бросается на него. Она слишком маленькая, чтобы дотянуться до его лица, поэтому бьёт кулаком в горло. Он оступается, кашляет, и я слышу, как Джули кричит:

— Пошли вон отсюда! Убирайтесь!

Я уже рядом. Почва засасывает мои ноги, как липкая смола. Я забираюсь на груду обломков, когда все четверо нападают на неё. Она замахивается на ближайшего, но он хватает её за руку, разворачивает и сильно бьёт по лопаткам. Она летит вниз и приземляется на асфальт лицом.

Я в ужасе, потому что знаю, что сейчас убью этого мужчину. Закон Ньютона неотвратим: на каждое действие есть своё противодействие. Я взбираюсь на нагромождение камней, хватаю его за голову и разбиваю лицо об угол бетонной глыбы. Он умирает в пузырящейся пене крови. Следующий мужчина, который приближается ко мне, не умирает, но, конечно же, становится калекой, когда я бросаю его на бетонную плиту и одним ударом кулака рассекаю ему плечевой сустав, рву связки и отрываю руку. Толстые руки обвивают моё горло и поднимают с земли, но, по-видимому, мой мозг готов к любому развитию событий: я ломаю мужчине рёбра локтями, надеясь проткнуть ему лёгкие, и его хватка слабеет.

Очень далёкий голос спрашивает: «Что я делаю? Как у меня это получается? Что за человек может обладать такими навыками и применять их с холодностью рептилии?»

Наконец, кто-то гасит мой импульс. Мне в висок бьёт приклад ружья. И без того медленный мир превращается в мелкую рябь. Понимаю, что падаю, но, когда моё лицо оказывается на тротуаре рядом с лицом Джули, я ничего не чувствую. Её красные и влажные глаза и мои, просто открытые, встречаются, и мы смотрим друг на друга. Где же золото? Где этот нереальный солнечный жёлтый цвет, который говорил нам, что теперь всё по-другому — мы изменились, и мир изменился вместе с нами?

В глазах появляются тёмные пятна. Я пытаюсь сказать ей: «Продолжай дышать. С нами всё будет в порядке». Но мои губы не слушаются. Я пытаюсь сказать глазами. Я не оставляю попыток до тех пор, пока мои глаза не закатываются…

 

Глава 13

МЫ

НАМ НЕ НУЖНО перемещаться. Мы уже повсюду. Но это наскучивает, поэтому мы позволяем себе сосредоточиться на одной местности. Мы уменьшаемся до размеров точки и бродим по земле как древние причудливые представления о духах: как призраки, ангелы и прочие существа в белых простынях.

Нас мало интересует сам мир, материя и пространство. Мы здесь ради историй — ландшафта сознания, покрывающего песок и камни, где над равнинами возвышаются острые вершины, происходят землетрясения и ураганы, и текут реки магмы. Он постоянно меняется, и эти изменения требуют нашего внимания.

Поэтому мы движемся. Плывём сквозь город, запоминая запах дыма, боль от огня, печаль потери.

Здесь повсюду мужчины в бежевых куртках, они загоняют людей обратно в дома, уверяя, что у них всё под контролем и скоро всё вернётся к нормальной жизни. Эта уютная мечта похоронила тысячи революций.

В панике многие люди делают так, как им говорят. Они видят уверенность, слышат чёткие инструкции и их не очень волнует, кто эти мужчины и какие последствия повлечёт за собой выполнение их указаний. Они всего лишь хотят защитить свои семьи. Они всего лишь хотят пережить эту ночь. Время для вопросов появится утром, когда пожар утихнет, и им больше не будет страшно, больно и голодно.

Но мужчины в бежевых куртках сталкиваются с неожиданностью. В спокойном море послушания то там, то тут появляется рябь. Среди толпы встречаются люди, которые не реагируют так, как остальные. Их разумы потеряли ключи к шифрам, которые им кричат, они не отвечают на инструкции и заверения, и неважно, насколько уверенно те преподносятся. Люди неподвижно стоят на улицах, наблюдают, как мужчины в бежевых куртках выкрикивают команды, смешивающиеся с обещаниями из системы оповещения Стадиона, но не двигаются.

Чтобы заставить их слушаться, мужчины в бежевых куртках подходят ближе и тогда замечают, что с этими людьми что-то не так. Оттенок кожи. Замедленность движений. Шрамы от пуль и ударов ножа, обширные гнилые поражения. А самое главное — их глаза. Множество взаимоисключающих оттенков.

Мы плывём к зданию, которое излучает боль, но когда приближаемся к нему, то замечаем что-то ещё. Чуму и её противника: золотое мерцание излечения. По нашим рядам пробегает что-то вроде улыбки.

«С тобой всё будет хорошо, — говорит Нора Грин мужчине с тремя осколками бетона в спине. — Они вошли неглубоко. Я вернусь через секунду, и наложу швы».

«Подожди, — когда она делает шаг, чтобы уйти, он начинает задыхаться. — Не оставляй меня».

«Боже мой, бедняжка. Вот почему мы бы никогда не сработались».

«Нора».

«С тобой всё будет в порядке, Эван. Просто успокойся. Я сейчас вернусь».

Она мчится к другому пациенту. Раньше помещение казалось невозможно большим для такого крохотного приёмного покоя, но сейчас каждый сантиметр пустого пространства заполнен ранеными. Их разместили на электрических больничных койках, грязных двойных матрасах и просто на шерстяных одеялах, брошенных на бетонный пол — в соответствии с усложняющейся отчаянной ситуацией. Мы скачем от медсестры к медсестре — в нынешнюю тяжёлую эпоху настоящих докторов не так уж много — и возвращаемся к Норе, наблюдая, как она бинтует живых и успокаивает мёртвых. Группа гражданских стоит в углу и ждёт сигнала, который будет значить, что настало время попрощаться и прострелить головы своим близким, но иногда они не в состоянии сделать это, и задача ложится на Нору. Из-за её пояса торчит кольт сорок пятого калибра — такая же необходимая для современной медицины вещь, как и скальпель.

Среди крови и криков никто не обращает внимания на ряд особенных пациентов, чьи кровати выстроились в линию вдоль стен. У многих из них травмы намного серьёзнее — оторванные конечности, зияющие дыры — но их раны не кровоточат. Эти пациенты сидят на кроватях и выпучив глаза наблюдают за хаосом вокруг. Мёртвые думают о том, сколько жизни в каждом действии Живых. Их кровь хлещет как шампанское на вечеринке, плач и стоны звучат как церковный хор. Они прекрасны даже в агонии.

Пока Мёртвые наблюдают за смертью Живых, в боковую дверь входит группа мужчин в белых рубашках. Они окружают Мёртвых. Один из мужчин открывает карманный нож. Втыкает его в руку одного из пациентов. Тот даже не вздрагивает, но оскорблённо смотрит на мужчину. Ему обидно.

— Что вы такое? — требовательно спрашивает мужчина.

— Я… человек, — отвечает пациент.

— Нет, ты не человек, — говорит мужчина, и ведёт нож ниже по руке пациента, оставляя глубокий порез.

— Эй! — кричит Нора с того конца помещения. Она передает своего пациента другой медсестре и несётся к забытому углу госпиталя. — Какого чёрта вы делаете? Вы кто?

— Мы из Аксиомы. Что это за люди?

— В смысле?

— Они Живые или Мёртвые?

— Они пытаются понять, кто они. Какого хрена ты тычешь ножом в моих пациентов?

— У нас есть приказ изучить этих существ.

— Это зомби. Но они пытаются стать людьми. Что-то еще?

— Мёртвые не могут «пытаться». Они в режиме ожидания перед нападением. Нора закатывает глаза.

— Госпожи боже, опять повсюду Гриджо. Слушай, мне некогда. У меня люди ждут операции.

Он тычет ножом в лицо пациента.

— Они игнорируют наши приказы и мешают оказанию первой помощи, — пациент ударом выбивает из его руки нож. Кажется, мужчина шокирован. — Видите?

— Пошли вон из моего Морга, — говорит Нора.

— Нам нужно забрать нескольких в Купол Голдмэна для изучения. Наверное, для начала хватит троих.

Нора делает шаг в сторону мужчины.

— Я сказала, пошли вон.

Мы замечаем в Норе Грин кое-что интересное. Множество мелких шрамов на руках и лице, отсутствующий палец на левой руке — главы её жизни жирным шрифтом выцарапаны на её теле, они призывают нас прочесть их. Мужчина в белой рубашке тоже их замечает. Они интересуют его, но еще больше его интересует пистолет в правой руке Норы, которым она решительно постукивает по бедру.

Мужчина достаёт рацию.

— Командование? Запрашиваю подкрепление в здание госпиталя, — он смотрит на измазанную в крови униформу Норы и на её налитые кровью глаза. — Мы столкнулись с сопротивлением.

 

Глава 14

Я ПЛОХО СПЛЮ. У меня это не очень хорошо получается. Сон — это режим прекращения огня, объявленный между мной и жизнью, но я не доверяю своему противнику. Я всю ночь не сплю, ожидая подставы. В те дни, когда я был Мёртвым, спать — означало лежать на полу, смотреть в потолок и пытаться вернуть свою разлагающуюся память. Я жил без сна много месяцев, но когда он приходил, это всегда было ужасно. Я не ложился на перину с книгой и чашечкой ромашкового чая, скорей это было похоже на неожиданный выстрел в ногу — и я, смущённый и испуганный, падал на пол.

С той ночи, когда я лежал рядом с Джули на заплесневелом матрасе и когда впервые по-настоящему заснул, мои взаимоотношения со сном улучшились, но всё же большую часть ночей я бодрствую. Слушаю её тихий храп ранним утром, по движениям, хныканью и неразборчивым словам пробую догадаться, какие кошмары приготовил ей мозг, и как успокоить её, когда она проснётся. Если удача мне улыбается, я на час-другой уплываю в неглубокую дремоту, но мой разум, натренированный за годы смерти, всегда настороже.

Так что получить прикладом по голове оказалось очень кстати. Я выспался, как никогда.

Глубоко-глубоко в тёмном переулке моего разума седой уличный прорицатель бормочет что-то о Судном дне и огне, но я не обращаю на него внимания и прохожу мимо, задрав подбородок. Я чувствую свет. Я на тропическом острове, плаваю в тёплой голубой воде. Надо мной летают чайки, подо мной проплывают дельфины. У меня каменный пресс, а кожа здорового бронзового цвета. Джули сидит на пляже в бикини и солнечных очках. Она намазывает маслом своё тело, огромные груди и длинные ноги. Мы в отпуске, мы влюблены, мы…

Мы в ночном клубе. Музыка грохочет, я танцую с Джули. Я неплохо танцую — бедра, руки и ноги безупречно попадают в такт, изображая секс на глазах сотни незнакомцев, но мне нисколько не стыдно. У меня полные карманы денег и наркоты. Джули развязно улыбается мне, её длинные волосы свисают мне на лицо, красная юбка задирается выше и выше, все завистливо и похотливо смотрят на нас. Я самодовольно улыбаюсь им и увожу Джули домой, в нашу квартиру в небоскрёбе, и мы всю ночь без передышки занимаемся любовью. Мы не смотрим друг на друга, мы смотрим в окно на город, который расстилается под нами, как покорная шлюха, предлагающая нам всё…

Я в частном самолёте. Мне уютно на мягких кожаных сиденьях, я купаюсь в ярких красках тропиков, смотрю вниз на бесконечные просторы разрушенных городов и несчастных дурачков, которые их населяют. Джули сидит рядом со мной. Я смотрю на неё и хмурюсь, потому что я одет как серьёзный бизнесмен — серебристо-серая рубашка и красный галстук, а она не надела ни брючного костюма, ни юбку-карандаш, ни даже пиджак с подплечниками. Она сидит в джинсах и клетчатой фланелевой рубашке, на спутанных волосах — красная кепка. Я хочу её отругать, но замечаю, что и мой наряд далёк от идеала. Ткань рубашки грубая и жёсткая, вместо итальянских туфлей — тяжелые чёрные ботинки в засохшей грязи.

Я смотрю на Джули. У неё печальное и испуганное лицо, умоляющий взгляд.

Кепка промокла с краю, из-под неё по лбу струится кровь, заливая Джули глаза.

Я смотрю вправо и вижу двух мужчин и женщину, одетых так же, как и я. У одного из мужчин в руках серебристый чемодан. Он подмигивает мне. Когда самолёт начинает снижаться, направляясь к бесконечным просторам темно-зелёных деревьев, я вылетаю из сидения. Чем дольше мы падаем, тем громче играет музыка — музыкант яростно лупит по маримбе, ломая молотки.

— Пожалуйста, не оставляй меня, — шепчет Джули мне в ухо. — Пожалуйста, не уходи.

* * *

Я приоткрываю глаза, но не уверен, что проснулся. Музыка всё ещё звучит, хотя громкость теперь нормальная, тропический джаз растворяется в весёлом ритме кантри. Он тоже тихий и неразборчивый, но можно догадаться, что мы переместились в другую культуру. Я нахожусь в какой-то тёмной камере, музыка вытекает из громкоговорителя на потолке, но мне трудно разобрать детали, поскольку перед глазами, как фейерверки в честь дня Независимости, скачут цветные пятна. В голове стучит.

Я слышу скрип петель, и в дверях возникает расплывчатый силуэт. На мгновение его лицо приходит в фокус, но тут же расплывается снова. Этого достаточно, чтобы страх просочился в моё бредовое состояние, потому что я узнаю это лицо. Оно принадлежало умершему. Наверное, я тоже мёртв. Наверное, я умер много лет назад и попал в Ад, в котором планету наводняют голодные дети, ходячие мертвецы и бесконечные бессмысленные войны.

Я набираю воздух в лёгкие и хриплю:

— Перри?

Я ловлю мимолетный испуганный взгляд, а затем фейерверк возвращается…

Я на ферме. Я держу веревку, пока Джули скачет по загону на своём новом жеребёнке. Я никогда не видел её такой счастливой, её лицо как…

Кто-то трясёт меня за плечо. Я хмурюсь и погружаюсь глубже в своё сознание.

Джули прижимается щекой к каштановой гриве жеребёнка, пока я веду его обратно в конюшню…

— Проснись, — кричит мужчина мне в ухо.

Я извиваюсь и пытаюсь заглушить его, кто бы он ни был. Этот ужасный будильник тащит меня в отвратительное утро. «Отложить», «отложить», ну пожалуйста, «отложить».

Мы гуляем рука об руку по ферме. Она тёплая и полна историй. Она принадлежала нескольким поколениям моей семьи и досталась мне от доброго и смелого отца. Он ничего мне не внушал, он верил в своего сына и никогда не говорил, что только бог может любить его грязное человеческое сердце.

Музыка смолкает.

Мои глаза открываются.

Мужчина и женщина за узким столом смотрят на меня. Второй мужчина стоит рядом со мной, прижимая оголенный провод к моим рёбрам. Теперь понятно, почему у меня изогнута спина, напряжены запястья и почему я привязан к стулу длинным коаксиальным кабелем.

Мужчина убирает провод и я обмякаю.

— Какой соня! — говорит женщина в жёлтом галстуке, словно мамаша, упрекающая сына-подростка.

— Приносим извинения за доставленные неудобства, — добавляет мужчина в голубом галстуке.

Мужчина в чёрном галстуке возвращается на свой стул.

Я точно мёртв. Меня окружают лица, которые я своими глазами видел на земле окровавленными и обгоревшими. Неужели загробная жизнь так жестока, что мне приходится делить её с этими мерзкими существами?

— Мы рады, что вы проснулись, — Жёлтый Галстук тянется ко мне и кладет ладонь на стол в доверительном дружеском жесте. — У нас есть к вам заманчивое предложение.

Конечно же, это не настоящий Жёлтый Галстук. По крайней мере, не та женщина, которую я видел с балкой в голове. Нос длиннее, губы тоньше. Просто различия в чертах лица теряются на фоне остального: такой же одежды, позы, пустой шаблонной искренности. Волосы Голубого Галстука светлее, подбородок острей, а Чёрный Галстук не такой грузный, но всё же это те же три человека, словно их тела — оригиналы, а души — копии.

Мой взгляд мечется по комнате. Все лампочки разбиты, кроме одной гудящей люминесцентной трубки над головой, которая купает пичменов в бледном безжалостном свете, подчёркивая шрамы под слоем тонального крема на их телах.

Ребятишки, а вы кто такие?

Мы — люди. Сладость или гадость?

В комнате темно, но я вижу, что я один на один с этими существами.

— Где Джули? — спрашиваю я у Жёлтого Галстука. Я не вижу у них никакой иерархии, но, кажется, её задача — говорить людям то, что они хотят услышать. Я хочу услышать, что Джули в безопасности, даже если мне это скажет самый лживый рот в мире.

Она вежливо улыбается. Я пытаюсь встать и понимаю, что мои лодыжки привязаны к ножкам стула.

— Приносим извинения за неудобства, — повторяет Голубой Галстук. — К сожалению, из-за недавних событий нам необходимо сдерживать вас, чтобы обеспечить безопасность сотрудников Аксиомы.

— Где Джули? — кричу я ему, но они натягивают холодные пластиковые улыбки, которые дают мне понять, что говорить с ними как с людьми не выйдет. Это не разговор, это торговля.

— Нет сомнений, что вы осведомлены о страшной трагедии, которая случилась на Стадионе, — говорит Голубой Галстук, делая серьёзное и почтительное лицо. -

Неправильное хранение боеприпасов с истёкшим сроком годности привело к взрыву, который забрал порядка сотни жизней, в том числе руководство города.

— К счастью, — вторит ему Жёлтый Галстук, — Аксиома находилась по соседству и оказалась готова помочь нашим новым соседям на западном побережье. Тесно сотрудничая с действующими отрядами охраны Стадиона и медицинскими бригадами, мы смогли локализовать ущерб и оказать помощь пострадавшим.

— Это сделали вы, — бормочу я, глядя на стол. — Все узнают, что это сделали вы. И они пойдут против вас.

В памяти всплыл момент из сна — разговор, которого на самом деле не происходило.

«Верь мне, малыш. Я знаю своё дело».

— Мы послали наших лучших людей, на место погибших командиров Стадиона,

— говорит Жёлтый Галстук, — и оставшиеся руководители с удовольствием приняли нашу помощь.

Я начинаю мотать головой и напрягать связанные руки.

— Мы столкнулись с небольшими трудностями, — говорит Голубой Галстук, — связанными с неживым населением на Стадионе и прилегающих территориях.

Я замираю и поднимаю глаза.

— С тех пор, как мы прибыли на западное побережье, — говорит Жёлтый Галстук, — мы столкнулись с удивительной… удивительной… — Она моргает, — вещью. С удивительной вещью, — впервые её улыбка дрогнула, а на лице появилось беспокойство.

Голубой Галстук выручает её.

— Мы встретились с необычными неживыми людьми. Которые не… Которые подают удивительные признаки… — она кривится и опускает голову.

— Жизни? — подсказываю я.

— Мы столкнулись с неизвестными. Они ведут себя иначе. Мы не в состоянии предугадать их поступки, и это создаёт опасность.

— Аксиома хочет помочь, — говорит Жёлтый Галстук. — Мы хотим обеспечить безопасность этого региона и всего мира.

— Но это невозможно, пока они существуют, — говорит Голубой Галстук. — Невозможно обеспечить безопасность, когда здесь живут сотни тысяч неизвестных.

Наступает тишина. Жёлтый и Голубой Галстуки смотрят на меня с выражением боли на лицах. Какой абсурд, я понимаю, что смотрю на Чёрный Галстук и жду его предложений, но он всё так же немногим отличается от статуи.

— А что вы от меня-то хотите? — наконец огрызаюсь я. Будто игла звукоснимателя встаёт на дорожку — их улыбки появляются снова.

— Вы такой же, как они, — говорит Жёлтый Галстук, её ладонь опять скользит по столу, едва не касаясь меня. — Но вы другой. Вы влияете на них.

— Нет, я не влияю.

— Всем известно, что вы стали причиной этих отклонений, — говорит Голубой Галстук. — Неизвестные появились из-за вас.

— Я ничего не делал. Это просто случилось.

Жёлтый Галстук наклоняется близко-близко и пристально смотрит на меня.

Это значит, что пора перестать притворяться и начать быть честными друг с другом.

— Нам нужна ваша помощь, — мягко говорит она. — Мы хотим, чтобы все были в безопасности. Мы хотим навести порядок. Но общаться с этими необычными людьми очень сложно. У них неестественная устойчивость к нашей помощи.

Её лицо примерно в полуметре от моего. У неё большие умоляющие глаза. Я замечаю, что тональный крем покрывает всю её шею и ниже. Мне интересно, он покрывает всё тело полностью, придавая бронзовый оттенок грудям, покрытым сеткой вен, и смягчает её высохшие дырки? Из-под её воротника пахнет чем-то вроде перезрелого ананаса.

— Трупы знают, как пахнет смерть, — говорю я, пристально глядя ей в лицо. — Твой дешёвый парфюм не скроет этот запах.

Её лицо застывает на мгновение. Затем она расплывается в улыбке. Чёрный Галстук обходит стол и тычет проводом мне в шею.

— К несчастью, — говорит Голубой Галстук, пока я бьюсь в конвульсиях, — если вы сейчас не способны оценить плюсы работы с нами и риски в случае отказа, нам придётся вас заставить.

— Если во время нашего разговора вы вдруг решите принять наше предложение, — говорит Жёлтый Галстук. — просто скажите «да».

Боль от удара током довольно странная. Такое напряжение не способно причинить большого вреда, но мои нервы бьются в истерике. Мышцы закручиваются в узлы, кости сигнализируют мозгу, что они разрушены, а мозг жалуется на горячие угли и удары кинжалом. Но, когда Чёрный Галстук убирает провод, никаких повреждений не наблюдается. Как говорят в спорте: «Нет крови — нет фола».

Потрясающе.

Пичмены смотрят на меня и ждут. Я сижу на стуле, безучастно разглядывая комнату. Они хмурятся и Чёрный Галстук тычет проводом мне в горло.

Вены на моей шее вздуваются. Боль пронзает позвоночник, и я могу поклясться, что мозг поджаривается, как мясо в микроволновке. Я смотрю на эти страдания с балкона своего отеля, делая снимки фотоаппаратом с большим зумом. Боль реальна. Я понимаю, что я в агонии. Но мне всё равно.

Чёрный Галстук убирает провод, и Жёлтый и Голубой выжидающе смотрят на меня.

Я пожимаю плечами.

— Бесполезно демонстрировать свою выносливость, — с приклеенной улыбкой говорит Голубой Галстук. — Вы не переживёте нашу беседу. Она будет продолжаться до тех пор, пока не наступит один исход из двух возможных.

— Первый вариант — вы работаете на нас, — говорит Жёлтый Галстук.

— Второй — вы умираете.

Я снова пожимаю плечами.

— Я уже был мёртв. Это не так уж и плохо.

Теперь они улыбаются уже не так уверенно. Я наслаждаюсь тремя секундами своего триумфа, затем пичмены вскидывают головы и прислушиваются. Я слышу за стеной позади себя шум, грохот мебели, приглушённый крик. Пичмены неподвижно и бессловесно рассматривают меня, словно радостные манекены, и будто ждут чего- то.

Из-за стены раздаётся громкий стон боли, смешанный с яростью и возмущением.

— Пошли на хер! Пошли на хер, разодетые мешки с дерьмом! Перекачанные ублюдки!

Джули.

Я дёргаюсь под своими путами, пытаясь развернуть стул в другую сторону.

— Джули! Я здесь!

Снова вскрик. Теперь в нём больше боли, чем гнева. Ни слова.

— Что… с ней делают? — рычу я, и моё самообладание тает в приступе паники.

— Мы делаем ей аналогичное предложение, — говорит Жёлтый Галстук.

— Она тоже устойчива к боли? — спрашивает Голубой Галстук.

Крики Джули становятся всё громче и громче, а потом внезапно обрываются, переходя в плач.

Я зажмуриваюсь. Я вижу фейерверки. Я вижу огонь. Я вижу, как он пожирает крыши, я вижу выбегающих из школ детей. Я вижу восхищенные лица, аплодисменты, отблеск оранжевого света в глазах и бутылку с заправленной в неё пылающей тряпкой в моей руке…

Я вижу дешёвую коробку из фанеры, опускаемую в яму, проповедника, который прыскает на неё, словно мочится в туалете, а дураки смотрят на это и притворяются плачущими…

Я вижу в лесу женщину-блондинку, она избита и окровавлена, её глаза полны отвращения. Она приставляет к своему лбу мой пистолет…

Я открываю глаза.

Джули привязали к стулу рядом со мной. Наши плечи почти соприкасаются.

Она смотрит на меня и виновато улыбается, а её глаза мокрые и красные.

— Привет, Р, — говорит она.

Её лицо покрыто мелкими синяками. Нижняя губа разбита и раздута. На шее чуть повыше ключицы — моё любимое место для поцелуев — сине-коричневые следы от ожогов.

Я чувствую, как провода впиваются мне в лодыжки и предплечья, стул скрипит от напряжения.

— Перестань, — нежно говорит она. — Я в порядке. Нельзя дать им то, чего они хотят.

— К сожалению, — говорит Голубой Галстук, — сейчас мы должны продолжить разговор.

— Помните, — говорит Жёлтый Галстук. — Как только вы решите принять наше предложение, просто скажите «да».

Чёрный Галстук подносит провод к ожогу на шее Джули.

— Остановитесь! — кричу я, когда она начинает корчиться. — Хватит!

— Если вы хотите принять наше предложение, просто скажите…

— Мы не можем... сделать то, что вы хотите! — мой язык меня не слушается. — Даже если… мы бы хотели… не можем! Мы не контролируем Мёртвых!

— Судя по нашим отчётам, вы — лидеры неживого населения, — говорит Жёлтый Галстук. — Мы с нетерпением ждём возможности сотрудничать с вами, чтобы достигнуть большего взаимопонимания.

— Да! — рычит Джули сквозь сжатые зубы, корчась на стуле. — Да!

Чёрный Галстук убирает провод от шеи Джули, и она тяжело дыша откидывается назад.

— Вы согласны помогать нам? — улыбка Жёлтого Галстука излучает доброжелательность.

— Да, — сопит Джули.

Я пристально смотрю на неё и не понимаю, что сейчас чувствую.

— Конечно же, вы в курсе, — говорит Голубой Галстук, — что наши беседы останутся доступными для вас на протяжении всего времени, что мы будем сотрудничать. Если в какой-то момент вы перестанете нам помогать, они возобновятся.

— Мы требуем постоянной приверженности, — говорит Жёлтый Галстук. — «Да» должно быть больше, чем просто слово.

— Ох, — говорит Джули, выпрямляясь на своём стуле. — Тогда, конечно, нет. Жёлтый Галстук наклоняет голову и надувает губы, как разочарованная мама.

— Приносим извинения за нашу неспособность договариваться, — говорит Голубой Галстук.

Чёрный Галстук откладывает провод и открывает ящик с инструментами.

— Джули, — я умоляю её, но я не знаю, чего прошу. Я хочу сдаться? Я хочу сделать всё возможное, чтобы помочь им завладеть Мёртвыми наряду с Живыми? Какую часть мира я готов испепелить, чтобы защитить Джули?

— Всё хорошо, — говорит она. — Всё будет хорошо.

Чёрный Галстук достаёт пару кабельных ножниц. Он кладёт их на колени Джули и пытается разжать её кулак, чтобы положить пальцы ровно на подлокотник стула.

— Нет, — говорю я. — Нет. Нет. Джули, я не могу…

— Р, послушай меня, — её голос начинает дрожать. — Я не собираюсь им помогать. Это мой выбор, так что не важно, что они сделают со мной…

Она бросает взгляд на свою руку — Чёрному Галстуку удаётся распрямить её пальцы и он берёт ножницы. Она снова смотрит на меня огромными перепуганными глазами.

— Не важно, что они сделают со мной…

Она визжит. Кончик безымянного пальца с жёлтым лаком на ногте падает вниз, катится по грязному полу и исчезает под шкафом.

Мой разум превращается в топку беспорядочного ужаса.

— Стой! — кричу я Жёлтому Галстуку. — Я сделаю это! Что бы вы от меня не хотели, я это сделаю!

— Р! — свирепо рявкает Джули. — Ты не сдашься из-за меня! Это мой выбор, и, чёрт подери, я сама его сделала!

Чёрный Галстук переставляет ножницы выше, к основанию её пальца.

— Ты не обязан всегда меня защищать, — её голос внезапно становится мягким, и ей даже как-то удаётся выдавить улыбку. — Я люблю тебя не поэтому.

Раздаётся тихий звук, будто трескается свежая морковь.

Кровь на рубашке Чёрного Галстука похожа на одну из картин Джули. Она стесняется своих работ, а ту просто презирает, как она говорит: «Глупая попытка быть Джексоном Поллоком». Но мне всё равно, что это подражание, потому что я ценю форму, яркие цвета, страсть в бешеных мазках её кисти…

Я ломаю передние ножки своего стула, делаю выпад в сторону Чёрного Галстука, роняю его на пол и бью головой снова и снова. Ломаю ему нос, дроблю глазницу… Я собираюсь продолжать, пока не переломаю ему всё, пока наши головы не смешаются в единую массу фрагментов костей и тканей…

Он тычет в основание моего черепа проводом под напряжением, и теперь я её чувствую. Настоящую боль, которая рвётся из глубин моего мозга, трещит в глазах и зубах. Я падаю со своего балкона на грязную улицу, местные жители обступают меня с битами, ножами и кулаками наготове и шипят: «Добро пожаловать, чужеземец. Это всё, на что ты надеялся?»

Я вижу над собой Джули. Я корчусь на полу, а мне на лицо, как тропический дождь, падают тёплые капли её крови. За её агонией я вижу печаль. Я вижу горе. Я вижу, как наша хрупкая маленькая мечта исчезает в темноте.

 

Глава 15

В БРЕДУ я вижу проплывающие мимо меня лица. Я вижу пичменов — их ухмылки исчезли, выражения лиц стали вялыми, они общаются друг с другом короткими жестами и редкими фразами. Я вижу Джули — её утаскивает мужчина в бежевой куртке. Я кричу и отчаянно пытаюсь найти своё тело в удушающей темноте. Мне удаётся пошевелить конечностями и издать слабый стон. Мужчина в бежевой куртке оборачивается. В конце размытого туннеля я вижу лицо старого знакомого.

У Перри взволнованный взгляд. Он кивает головой, словно хочет сказать: «Не паникуй. Все будет в порядке». По какой-то причине я ему верю. Перестаю дёргаться и наблюдаю за призраком убитого мною парня. Он тащит тело девушки, которую мы оба любим. Я погружаюсь назад в темноту.

* * *

— Слышишь меня… посмотри наверх…

Мягкий призрачный голос, который не идеально попадает в ноты, но имеет богатый тембр.

— Облака плывут выше… окно открыто… пора отрастить пару крыльев…

Знакомый мотив. Слова знакомы вдвойне. Кадры из фильма переплетаются с мелодией из памяти. Девушка в поле. За несколько миль от неё к ней бежит мужчина.

— Посмотри наверх… посмотри…

Я открываю глаза. Джули смотрит на меня сверху вниз и улыбается. Моя голова покоится у неё на коленях, и Джули гладит меня по волосам правой рукой. Левая, обёрнутая в окровавленную марлю, безвольно лежит у неё на колене.

— Лентяй, — шепчет она. — В последнее время ты очень много спишь. Выспался?

Я приподнимаюсь и падаю ей на плечо, поскольку моя голова лопается как пузырь на воде, отзываясь болью в каждом уголке тела. Мой мозг. Этот кусок вареной говядины, который я так долго оберегал, единственная часть меня, которая, как я считал, стоит этих усилий. Как он может работать, когда его пронзает такая боль?

— Полагаю, ответ — «нет», — говорит Джули. Она снова пробегается пальцами по моим волосам, нежно массируя голову. Это помогает.

Мы сидим на кафельном полу у облицованной плиткой стены. В тёмной комнате стоит кислый запах. Единственный свет падает из зарешеченного окна на двери — в коридоре снаружи мигает лампочка. Мы в камере. Поймана пара юных нарушителей, которая встряхнула этот город. Которые пьют. Курят. Обжимаются в автокинотеатрах.

— С тобой… всё в порядке? — хриплю я, пытаясь заползти назад в своё тело. Она хохочет.

— С тем, что от меня осталось. Наши хозяева были довольно милы и наложили мне швы, поэтому я думаю, что они пока не собираются меня убивать. Урааа, — её пальцы ощупывают место вокруг ожога на моём затылке. — А ты как?

Я сажусь прямо и смотрю в пустоту, ожидая ответной боли. Моё тело словно вяленое, иссушенное, а суставы и мышцы слегка поджарились. Подкатывают волны тошноты, сопровождающиеся лихорадочным жаром. И, конечно, голова. Кровь пульсирует в суженных сосудах, давит в переносицу, стучит в глазницах.

— Просто небольшое похмелье, — бормочу я. Она горько улыбается.

— Бешеная ночка.

Мы замолкаем. Будут ли похороны? Будет ли день, когда мы сможем остановиться и осознать, что нить жизни Лоуренса Россо оборвалась? Или его сметут вместе с остальными трагедиями дня и сбросят в мусорную корзину нового мира, где смерть — не заголовок в газете, а всего лишь ежедневная погодная сводка?

Джули встаёт и медленно обходит комнату. Мигающий свет из-за двери освещает ряд раковин и туалетных кабинок. Наша тюрьма — это сортир. Джули останавливается напротив разбитого зеркала и двигается из стороны в сторону, разглядывая себя со всех сторон. Опухший глаз. Разбитая губа. Повсюду синевато- коричневые пятна от ожогов.

— Прекрасно выглядишь, Джули, — ворчит она. — Очень хороший год для Каберне.

Я замечаю, что она прихрамывает.

— Что с ногой? — спрашиваю я.

— Просто суставы ломит. Электричество — это больно, да? Я всегда считала, что пытки током самые лёгкие, потому что тебе ничего не ломают и не режут, ну, ты понимаешь… — она поднимает забинтованную руку. — Эти увечья остаются навсегда. Но мне всё ещё довольно плохо, поразительно.

Я не могу оторвать взгляда от её руки.

— Иди сюда, сядь рядом, — я чувствую, как мой голос дрожит.

Она бросает последний взгляд в зеркало. Откидывает со лба прядь волос, открывая еще одну глубокую царапину. Вздыхает и возвращается в мой тёмный угол, скользит спиной вниз по стене и садится напротив. Я беру её перевязанную руку, смотрю на недостающий том на книжной полке её пальцев. Они украли её кусочек. Она не стала меньше, она осталась такой же, но я чувствую потерю. Она — это не только её тело, но её тело — это она, поэтому я его люблю. И его часть исчезла.

Она наблюдает за тем, как я её изучаю, и, когда замечает, что на моих глазах заблестела влага, отдёргивает руку.

— Посмотри на это с другой стороны, — она натянуто улыбается. — Если мы когда- нибудь решим пожениться, тебе не придётся покупать кольцо.

* * *

Мы потеряли счёт времени, сидя в темноте. Никто не приходит и не уводит нас на следующую «беседу». Никто не ставит под дверь еду. Над кабинками включается динамик, и сначала играет заурядный инструментальный рок, затем на середине переключается на инструментальный хип-хоп, а потом выключается. Включается снова, начинает играть классическая музыка. Наверное, это психологическая пытка, а может, дурацкая идея создать нам атмосферу. Я стараюсь не обращать внимания.

— Моцарт, — горько усмехается Джули, глядя на динамик. — Это же вершина музыкального искусства, правда? Величайшее человеческое достижение? А мы используем его для фоновой музыки в туалетах. Нам на него буквально насрать.

В её голосе сквозит боль. Время от времени она судорожно сжимает свою правую руку. Когда музыка выключается, она сразу же обращает внимание на пятно света на полу.

— Как думаешь, сколько еще проработают солнечные батареи? Когда мы и все, кого мы знаем, умрут, эта лампочка всё ещё будет мигать?

Я смотрю на неё с тревогой.

— Прости, — говорит она, встряхивая головой. — Я пытаюсь отвлечься. Она встаёт и подходит к двери. Прижимается лицом к решётке.

— Эй? Здесь есть другие заключённые? Кто-нибудь ещё наслаждается божественным клиентским обслуживанием Аксиомы?

Она пинает дверь. На ней остаётся след от ботинка, но тяжелые петли только слегка дрожат.

— Эй! — кричит она, в её сарказме слышно отчаяние. — Эй!

Она пинает дверь второй раз, кривится и сгибается пополам, держась за руку.

— Господи, — шепчет она. — Это правда больно. По коридору разносится эхо тихого голоса:

— Джули?

Её глаза распахиваются шире и она подскакивает обратно к окну.

— Нора?

— Приветик.

На лице Джули отражается волна смешанных эмоций: она весело смеётся, хотя на глаза наворачиваются слёзы. — Я так рада, что ты здесь.

— Ты рада, что я в тюрьме? Ну, спасибо. Джули хохочет ещё громче.

— Потому что я эгоистичная сучка. Конечно, я рада.

Я стою позади Джули и вижу в нескольких метрах по коридору окно другой камеры. Между прутьями решётки виднеется вьющийся локон.

— Р с тобой? — спрашивает Нора.

— Да, он здесь.

— Что это? Чего им надо?

— Даже не знаю. Они думают, что мы контролируем Мёртвых. Психи.

— Ты в порядке?

— В основном, да. Хотя случилось вот что.

Она просовывает в окошко перебинтованную руку.

— Ох, Джулез…

— Ага. Теперь мы сёстры по культяпкам.

— Мне жаль.

— Спасибо.

— Ты привыкнешь. Мне это мешает только тогда, когда я играю на гитаре.

— Всё равно я не собиралась становиться музыкантом. Этот ген умер вместе с отцом, — она делает секундную паузу. — А ты? Ты в порядке?

— Они не долго возились со мной. Я здесь за мелкое хулиганство.

— Что случилось?

— Они хотели забрать моих Оживающих. Ну я и пристрелила парнишку.

— Вот это моя девочка. Пауза.

— Джулез?

— Да?

Опять пауза, на этот раз длиннее первой.

— Я слышала о Лоуренсе. Тишина.

— Мне так жаль.

Джули прислоняется к двери, прижимая лоб к решётке.

— Ага.

— В Морг приходила Элла. Сказала, что хочет кому-нибудь помочь. Я спросила, есть ли у неё медицинская подготовка. Она сказала, что двадцать лет назад ходила на занятия по сердечно-лёгочной реанимации.

— С ней всё хорошо?

— Я бы не сказала.

Джули притихает и закрывает глаза. Я подхожу к окошку.

— Нора, ты видела М?

— Маркуса? Нашего великого туриста? Конечно, нет. Но если он решит вернуться, то сейчас самое время.

— Он решит, — бормочу я, в основном себе. — Он сказал: «Увидимся».

— Как мило. Но мне он сказал: «Я не заслуживаю жить здесь». Я отхожу от окна. Моё место занимает Джули.

— Сколько мы уже сидим в этих грёбанных толчках?

— Что? Ты не царапаешь чёрточки на стене своей клетки? Где твой тюремный дух?

— Большую часть времени мы провалялись без сознания.

— А. Ну, я уверена, что взрыв был три дня назад. Джули кивает и задумывается, смотря в пол.

— Значит… сегодня 26 июля?

— Если я правильно посчитала, то да, — отвечает Нора. — А что?

К моему удивлению, Джули смеётся. Она смеётся так, как смеются над несмешной шуткой.

— Сегодня мой день рождения.

После недолгого молчания Нора разражается горьким смехом.

— Тогда с днём рождения, сестра по культяпкам! Всего наилучшего, целую!

— Р, где мой подарок? Что ты за парень вообще?

— Просто представь, теперь ты достаточно стара, чтобы покупать пиво!

Я слушаю, как девчонки бьются в припадках смеха, обмениваются клишированными фразами по поводу дня рождения и шутят над своими общими увечьями, но не могу заставить себя присоединиться. У меня не настолько мрачное чувство юмора. Конечно, линия, которую переступила Джули, довольно субъективна, и, в конечном счёте, бессмысленна, но я не так представлял себе вступление Джули во взрослый возраст. Она много лет была взрослой, во всех смыслах. Дольше, чем я. Но какая-то старомодная часть меня хотела отметить этот официальный шаг в зрелость. Я хотел проснуться пораньше и положить на подушку ромашки. Чтобы весь день играла только её любимая музыка. Может быть, я бы даже попробовал испечь торт.

А вместо этого я устроил ей вот такую вечеринку. Мы сидим в камере и ждём следующего раунда пыток. Сюрприз!

Я слушаю, как две подружки высмеивают друг друга, и спрашиваю себя — может ли их смех оказаться чем-то вроде сигнализации, потому что, словно по команде, дверь распахивается и по коридору стучат тяжёлые сапоги.

Смех обрывается. Джули пятится назад, пока не натыкается на меня, и я обнимаю её, вбирая ледяную дрожь, сотрясающую её маленькое тело.

— Р, — шепчет она, когда на окно падает тень, и холодная пугающая рептилия в моей голове начинает изучать объекты в комнате. Зеркала. Осколок стекла…

Дверь открывается, и входит Перри Кельвин.

У Джули подкашиваются колени. Она виснет на мне. Я оступаюсь, падаю назад и остаюсь сидеть, держа её за подмышки.

— Пора идти, — говорит Перри, подавая мне руку. — Скорей.

Вдалеке за стенами я слышу шум. Яростные крики, стук кулаков в дверь. Лицо

Перри скрыто тенями, но густые брови, хриплый голос и протяжная интонация… Я не знаю, кто он такой, как он здесь оказался и могу ли я ему доверять, но я не могу представить сценария хуже, чем тот, о котором уже думал. Я беру его за руку и встаю, таща Джули за собой.

Она пристально смотрит на него и не может произнести ни слова, но уверенно встает на ноги и следует за нами.

— Эй! — кричит Нора. Я вижу, как она цепляется за прутья решётки. — Отпусти их, дерьма кусок, они не могут ничем вам помочь! Я — медсестра Оживающих, они зовут меня Королева Грин! Если кто-то и может ими управлять, то это я!

— Это твоя подруга? — спрашивает Перри.

— Кто ты? — шепчет Джули, от отрывая взгляда от его глаз. — Кто ты?

— Да, — говорю я ему. — Она — наш друг.

Перри открывает замок в камеру Норы. Она выходит, видит его лицо и застывает на месте.

— Срань Господня, ты похож на… Вдалеке слышен звук сбиваемого замка.

— Потом познакомимся, — говорит Перри. — Следуйте за мной.

Он бежит по коридору, но шокированные девушки остаются на месте.

— Кто это? — со страхом в голосе спрашивает Джули.

— Понятия не имею. Да и неважно, — я беру её за руку. — Мы уходим отсюда.

Она смотрит на Нору, потом на меня, потом на призрака, ожидающего нас в конце коридора. Мы бежим.

 

Глава 16

КОГДА МЫ врываемся в очередную дверь, я жду встречи с дневным светом, но каждый раз это ещё один коридор, ещё одна комната, ещё одна дверь.

Профессионально залитый бетон внутренних стен сменяется наспех построенными постапокалиптическими конструкциями из заплесневелого гипсокартона, ржавых металлических листов и вездесущей фанеры. Я не помню, чтобы на Стадионе были такие большие здания, поэтому начинаю подозревать, что мы находимся в другом месте.

В наружных комнатах освещение намного лучше, и, пока мы бежим по лабиринту, я мельком поглядываю на лицо Перри. Конечно же, это не он. Как он может быть Перри? Я лично съел мозг того парня, а мои собратья растащили его тело по кусочкам. Он спрятался в глубине моего мозга, стал голосом моей совести. Мы объединили усилия, чтобы спасти наши души. Мы с Перри Кельвином заключили мир, и наши пути разошлись — этот парень не он. Он старше, его кожа сильней обветрена, челюсть более выражена. Думаю, Нора и Джули тоже это заметили, но невероятное сходство потрясло их, поэтому они молчат, хоть это им и несвойственно.

Впереди появляется дверь с окном, из которого льётся свет. От мысли о нём я едва не пускаю слюни — после трех дней в холодной дыре наедине с темнотой и болью моя кожа будет впитывать солнце как сладкий чай. Не-Перри придерживает для нас дверь, и мы выходим… Это был не солнечный свет. В тёмном углу стоит бледный уличный фонарь, а над головой — удушающее небо из бетона, окрашенного в голубой цвет.

— Добро пожаловать в Купол Голдмэн, — говорит Не-Перри. — Двигаемся дальше.

В отличие от Стадиона, это место не стремится быть похожим на настоящий город. Посреди открытого пространства нет миниатюрных многоэтажек.

Собственно, и открытого пространства тоже нет — кажется, «архитекторы» Голдмэна постарались заполнить конструкциями каждый квадратный метр Купола. Они сливаются в одну скрипучую массу, которая простирается по окружности от земли до выпуклого потолка. Кажется, улица, на которой мы находимся, является единственной. Она пересекает гротескные соты от одного края Купола до другого.

Пешеходы смотрят на нас с паутины головокружительных узких мостиков, соединяющих две половины улья.

Но нет сирен. Нет прожекторов. Никто с большого экрана не приказывает арестовать нас.

— Они послали меня, чтобы я привёл вас на следующую беседу, — Не-Перри ведет нас вниз по улице к ряду утопленных в стены парковочных мест, похожих на гаражи в дешёвых квартирных комплексах. — Я забрал у них рации и запер их в кабинете, но они скоро выберутся, поднимут тревогу и Купол закроется. У нас примерно пять минут.

Он открывает один из пикапов — потрёпанный старый Форд серого цвета с неплохо укомплектованной оружейной стойкой. Джули собирается открыть пассажирскую дверь, но Не-Перри перехватывает её руку.

— Нет. Вы все полезайте в кузов.

— Почему? — спрашивает Нора.

— Там есть несколько верёвок. Привяжите их к запястьям и притворитесь, что вы зомби.

— Чёрт побери! — Джули внезапно выходит из прострации. — Кто ты такой?

Он видит холодный блеск в её глазах и понимает, что она на пределе и никуда не поедет до тех пор, пока не получит ответ.

— Эйбрам Кельвин, — отвечает он. — Брат Перри. Джули внимательно рассматривает его.

— У Перри не было…

— Слушай, я сказал, как меня зовут. Сейчас у нас вправду нет времени это обсуждать. Лезь в чёртову машину.

Он прыгает внутрь и захлопывает дверь. Я забираюсь в кузов и девушки следуют за мной. Мы несколько раз обматываем верёвки вокруг запястий и ложимся на ржавый железный пол как связки дров. Я здесь один бледный, но их синяки и запёкшиеся раны компенсируют отсутствие бледности, тем более, что в этом подземелье довольно тусклый свет.

Автомобиль вылетает из гаража, и я смотрю, как надо мной проплывает потолок Купола. Охранник на одном из нижних мостиков смотрит вниз, видит, что везёт пикап, и плюёт. Его болезненно-зелёная мокрота падает в паре сантиметров от моего уха.

— Почти приехали, — кричит Эйбрам через заднее окно. — Заткнитесь и притворитесь мёртвыми.

Я поворачиваюсь к Джули. Наши глаза в нескольких дюймах друг от друга. Мы бьёмся головами об пол кузова. Помнит ли она, как давным-давно я учил её притворяться мёртвой, когда мы впервые пришли в аэропорт? Тогда жизнь была простой — только она, я да несколько смешных трупов.

— Не перестарайся, — шепчу я, когда пикап останавливается под ярким фонарём.

— Просто двигайся неестественно.

Я слышу, как открывается дверь, и к машине приближаются шаги.

— Род деятельности и номер страховки?

— Пилот, помощник по снабжению, комбатант, охранник гостей, — отвечает Эйбрам.- 078-05-1120.

— Цель прибытия?

— Трое мёртвых без категории во вторую кремационную печь.

Я пытаюсь не реагировать на эти слова. Мы и вправду как связки дров. Я знаю, что жечь Мёртвых — обычная практика; я видел, как нас складывали в сочащиеся кучи, обливали маслом и превращали в костры, — Кости любили документировать эту процедуру, чтобы напоминать всем нарушителям о их месте в естественном порядке вещей. Но на короткое время мне показалось, что всё изменилось. Жители Голдмэна с большим интересом наблюдали за происходящим на Стадионе. Они отслеживали наше объединение с Живыми, и, когда Коридор № 2 близился к завершению, а договор о Слиянии был почти подписан, казалось, что появилась реальная возможность для распространения лекарства. Разве может всё так легко рухнуть из-за нескольких дураков с большими пушками?

— Слишком большая машина для трёх трупов, — говорит охранник. — Здесь есть место минимум для дюжины.

— Руководство торопится избавиться от трупов без категорий. Боится, что это начнёт распространяться.

Охранник наклоняется, чтобы взглянуть на нас. Неряшливый мужчина в шапочке и синей фланелевой рубашке вместо бежевой куртки Аксиомы. Один из настоящих охранников Голдмэна.

— Зомби перестают проявлять агрессию? — спрашивает он, разглядывая моё лицо. — Тебя беспокоит, что это распространяется?

— Они не «перестают проявлять агрессию», они впадают в спячку. Это обманная тактика чумы. Мы не знаем, к чему это приведет, поэтому действуем наверняка.

— Сжигая всех подряд?

— Слушай, если у тебя проблемы с новой политикой нашего города, ты можешь донести своё мнение до руководства, а сейчас открывай ворота, чтобы я мог делать свою работу, лады?

Охранник косится на меня. Я сжимаю зубы и издаю тихий низкий стон — голос измученной души в гниющем теле. Я играл эту роль много лет и, наверное, у меня получилось довольно жалостливо, потому что охранник виновато морщится.

— Ты хочешь сжечь их живьём?

— Они не живые, идиот, они зомби! Открывай чёртовы ворота. Охранник освещает фонариком одно лицо за другим.

— Не знаю… Как по мне, эти ребята не похожи на заражённых, — он достаёт рацию. — Я позвоню руководству.

Нора издает драматичный и совсем неубедительный стон, садится, хватает его за голову, бьёт ей об кузов пикапа и кусает его за ухо. Он отпрыгивает и тянется за пистолетом, но Эйбрам уже вышел из машины и прижал к голове мужчины револьвер.

— Брось пистолет, брось рацию и открой ворота.

Охранник роняет вещи на тротуар. Его губы начинают трястись. Он бежит в будку, чтобы набрать код от ворот. К тому времени, как он заканчивает с воротами и стальная дверь открывается, его лицо становится мокрым от слёз и соплей.

— Просто сделай это, — плачет он, прижимая ствол револьвера Эйбрама к своему лбу. — Я не смогу сделать это сам. И я не хочу причинить кому-нибудь вред.

Наконец, Нора и Джули, которые стонали на все голоса, как нелепые упыри в малобюджетных фильмах, перестают притворяться и разражаются веселым смехом.

— Выше нос, солдат, — говорит Нора. — Чтобы подцепить от меня какую-нибудь заразу, сначала тебе придётся купить мне выпить.

Эйбрам бросает пистолет и рацию охранника в кузов пикапа и прыгает за руль.

Когда мы выезжаем на улицы города, я победно улыбаюсь ошеломленному мужчине, а Нора и Джули машут ему на прощание. Он остаётся стоять с открытым ртом.

 

Глава 17

МЫ

МЫ НАБЛЮДАЕМ за тем, как Эйбрам Кельвин едет прочь от Купола.

Сквозь нас пробегает волна чувств. Они сложные и противоречивые — радость, печаль, тоска, любовь, — но наши чувства всегда такие. Они наводняют залы Библиотеки как богатый древний напиток, наполненный воспоминаниями. Нечасто случается смотреть на что-то и не впитывать его дух, поскольку всё запоминается как минимум некоторыми из нас. Каждое дерево было опорой, каждый поток — купальней, каждый камень когда-то ранил ноги, разбивал окна или участвовал в строительстве дома. На земле всё имеет для кого-то значение, и не существует человека, которого бы никто никогда не любил.

Если даже у камня есть несколько предназначений, то у человека их тысячи, и мужчина в автомобиле притягивает нас. Мы разделяемся. С наших полок соскальзывает книга. Она тонкая, не имеет обложки, скреплена алой нитью и сильно повреждена. Чернила размылись от слёз, на страницах капли крови. Но в нашей Библиотеке книги могут излечиваться. Они могут расти. Они могут дописать себя.

Некоторые из нас покидают наши просторы. Некоторые из нас наблюдают за Эйбрамом и читают его, в надежде выяснить, кто он. В надежде восстановить страницы, которые вырвал бессердечный мир.

Мы следуем за автомобилем.

 

Глава 18

Я

ВНУТРИ ЗАЩИЩЁННЫХ СТЕН Коридора № 2 я могу представить, что нахожусь в старом мире. Асфальт здесь гладкий и чёрный, со свежей жёлтой разметкой, полностью очищенный от брошенных автомобилей и обломков рухнувших зданий. Нет кратеров от разорвавшихся бомб, нет трещин и выбоин, а трёхметровые бетонные стены отлично скрывают беспорядок снаружи, так что ничего не нарушает иллюзию жизнеспособности города. Плюс ко всему, они гарантируют, что мои прежние менее просвещённые друзья не смогут окружить нас и съесть.

Затем иллюзия исчезает. Стены растворяются в деревянной опалубке и рассаде арматуры, и мы снова оказываемся на обычной улице, открытой городу и его скрытым угрозам. Несмотря на бесчисленные плюсы безопасной дороги между двумя нашими поселениями, я не сомневаюсь, что одним из первых шагов Аксиомы будет заморозка проекта Коридора, чтобы территории оставались разделёнными между правящими группировками. Когда деспоту было на руку объединение народа?

Тёмные облака начинают сбрасывать свой груз, и Джули и Нора ёжатся, когда холодный дождь начинает поливать нашу маленькую компанию. Я вижу нескольких одиноких зомби. Они смотрят в небо, а капли дождя падают прямо в их немигающие глаза. Мёртвые всегда стремятся в город. Каждое утро они выходят из своих жилищ на окраинах, выполняют свою ужасную работу, а потом возвращаются домой, чтобы подремать несколько часов и начать всё сначала. Не так давно некоторые начали менять этот утомительный ритуал. Молодая женщина с серой кожей в безрукавке и юбке — она просто потерялась, отбившись от своего охотничьего отряда, или впервые ощутила холод дождя и задалась вопросом: почему? Или испачканный кровью мужчина, бредущий к Стадиону — он идёт туда, чтобы убивать и утолять голод или чтобы попросить о помощи?

Когда мы проезжаем мимо них, они поворачиваются в нашу сторону и шипят.

Их серебристо-серые глаза полны животного голода. Я говорю себе — успокойся. Всё, что может случиться, не случится в одночасье.

— Видишь, насколько ты продвинулся, Р? — говорит Джули. — Я знаю, что иногда тебя одолевают сомнения, но посмотри на них и посмотри на себя. Никто и никогда не догадался бы, кем ты станешь.

Как всегда она чересчур великодушна, но я принимаю похвалу. Учитывая, что я, кажется, обманул нашего спасителя, в её словах может быть доля правды.

Нора открывает заднее окно.

— Остановись. Мы залезем в машину.

— Мне не нравится дистанция, — Эйбрам не отрывает глаз от дороги. — Потерпите ещё пару миль.

— Эй! Эта часть города принадлежит мёртвым. Я чувствую себя здесь приманкой для акул. Тормози.

Он проезжает еще два квартала, а потом заворачивает в крытую парковку. Пока мы выбираемся из пикапа, я вижу, как он внимательно прислушивается. Интересно, что он больше боится услышать: голодные стоны моих ребят или рокот вертолётных винтов?

Джули прыгает на пассажирское сиденье, не обращая внимания на нехватку места для ног.

— Итак, — говорит она, пристально разглядывая Эйбрама, пока мы с Норой кое- как пытаемся поместиться на заднем сиденье. — Ты готов поговорить?

Эйбрам делает медленный выдох.

— Все пристегнулись?

Колени Норы упираются ей в грудь, а мои мне в подбородок.

— Даже если мы попадём в аварию, то всё равно никуда не денемся, — отвечает Нора.

Эйбрам выруливает из гаража и едет на юг по шоссе, пробираясь сквозь автомобильный мусор. Дождь барабанит по лобовому стеклу, превращаясь в жирные брызги.

— У Перри не было брата, — говорит Джули.

— Он плохо меня помнил. Когда мы виделись в последний раз, ему было пять лет. Наша мать не любила говорить о людях, которых мы потеряли. Говорила, что нужно жить настоящим, — он ухмыляется. — Очень удобная точка зрения, когда теряешь сына.

Джули медлит.

— Что случилось?

— Как обычно. Монстры нападают, люди умирают, семьи разделяются.

Некоторое время я бродил неподалёку, пытался самостоятельно найти их, потом меня подобрала Аксиома. Прежняя Аксиома, которая тогда ещё была всего лишь отрядом ополчения и только выходила на рынок.

Я подаюсь вперёд.

— А какие они сейчас? Кажется, вопрос его разозлил.

— Другие.

— Они люди?

Судя по его взгляду, я обеспечил себе статус идиота.

— Кем ещё они могут быть, чёрт возьми?

Джули пытается вернуть беседу в прежнее русло.

— Ты вырос среди них? Под их опекой?

Он медлит, потом хихикает и переключает внимание на дорогу.

— Думаю, можно сказать и так. Дикий ребёнок, воспитанный волками.

— Тогда почему бы тебе не вернуться к ним? — Нора скрещивает руки на груди. — Зачем ты нам помогаешь?

Впереди рассыпалась и перегородила дорогу одна из множества куч сплющенных автомобилей. Эйбрам включает полный привод и направляет машину через груду кузовов. Они, словно смятые пивные банки, ожидают дня переработки, который никогда не наступит.

— Если ответить коротко, то я думал, что нашёл свою семью, — дворники протирают лобовое стекло, но дождь снова заливает его. Мир из мягкой размытости вспыхивает отвратительной ясностью и обратно.

— В течение многих лет я находил подсказки, которые указывали на Каскадию. Когда я услышал, что мы переезжаем в Убежище, то попросил задание. Я понимал, что шансов мало, даже если учесть, что у меня был свободный доступ к сотням заключённых — простите, я хотел сказать, гостей — и через несколько дней я уже собирался всё бросить. И тут этот парень… — он тычет пальцем в мою сторону. — Этот парень произнёс его имя. Посмотрел прямо на меня и сказал: «Перри».

В машине наступила мрачная тишина.

— Не волнуйтесь, — добавляет он. — Я знаю, что он мёртв.

— Откуда? — тихо спрашивает Джули.

— Разве моё лицо повергло бы вас в такой шок, если бы он был жив? Как по- моему, это очевидно.

Снова тишина. Я готовлюсь к страшному вопросу: «А как он умер?» Но сейчас Эйбрам меня щадит.

— Я полагаю, мои родители тоже погибли, — говорит он, глядя через лобовое стекло.

Джули кивает.

Губы Эйбрама вытягиваются в тонкую линию.

— Так что это моё решение.

Мы поднялись на холм на шоссе, и теперь на горизонте позади нас видно Стадион. В заднем окне я вижу, как он удаляется, превращаясь в серый мираж за струями дождя.

— А если ответить длиннее? Эйбрам не отвечает.

— Ты предал Аксиому и просрал свою жизнь только ради того, чтобы поговорить с человеком, который мог знать твоего брата?

Я вижу его глаза в зеркале заднего вида. Они такие знакомые. Близко посаженные и карие, как у Перри. Но взгляд жёсткий, словно у него было несколько дополнительных веков, а не лет.

— Нет, — отвечает он и выезжает из леса по маленькой, никак не отмеченной тропе.

* * *

Улица похоронена под толстым слоем гниющих листьев. Свет от фар скользит по ветхим домам с заколоченными окнами и выпотрошенным автомобилям, утонувшим в высокой траве. Наверное, дома выглядели также ещё до апокалипсиса.

— Куда мы едем? — спрашивает Джули.

— На сегодня вопросов достаточно, — отвечает Эйбрам.

В конце улицы, рядом с изрешеченным пулями знаком тупика, есть признаки жизни. Мужчины в бежевых куртках движутся в темноте с тусклыми налобными фонариками.

— Они…

— Я сказал, заткнись.

— Эй, — вклиниваюсь я, подаваясь вперёд, но кажется, это просто формальный жест. Джули смотрит на лицо Эйбрама с каким-то растерянным ужасом. Нет, это не тот парень, которого она любила. Даже не его отголосок.

Когда мы приближаемся ко входу в лагерь, из маленькой палатки выходит мужчина. Он прикуривает сигарету, затягивается и ждёт, пока Эйбрам опустит окно.

— 078-05-1120, - говорит Эйбрам уставшим тоном. Надоевшая процедура.

Охранник проверяет список в блокноте, кивает, затем светит фонариком на заднее сиденье.

— Кто они?

— Новички из Голдмэна. У них еще нет номеров.

Он машет нам рукой, сигарета оставляет в воздухе спираль дыма. Мы едем в лагерь.

Яркий свет от наших фар проникает глубоко в темноту, открывая то, что скрывает слабое освещение лагеря. Должно быть, это была какая-то большая семейная община. Шесть домов на одном участке, сарай и несколько хижинок в поле. Мать, отец, их дети и дети их детей, а может, и дети детей их детей — все спрятались в конце этой улицы в глубине леса, чтобы никто не смог тревожить их новостями и ужасами остального мира. Как они, должно быть, удивились, когда узнали, что кастрюля продолжила кипеть даже после того, как они ушли из кухни. Как были потрясены, когда увидели обжигающий поток, приближающийся к их дверям.

Теперь ферма занята новой семьёй с более активной позицией в отношении к несовершенству общества. Кажется, все дома и хижины переоборудованы в казармы. Солдаты Аксиомы входят внутрь и выходят по различным поручениям, приносят или получают оружие и снаряжение. Позади домов по всему полю располагаются десятки палаток, напоминающих лагерь на музыкальном фестивале — жалкий Вудсток войны.

— Что мы тут делаем? — шепчет Нора, пропустив мимо ушей наставление Эйбрама. — Разве они нас не ищут?

— Здесь очень плохая связь. Зона действия рации едва дотягивает до километра. В лагере ничего не узнают, пока не прибудет посыльный.

— Переговоры не планировались, так ведь? — говорит Джули, наблюдая, как солдаты устанавливают гранатомёт на Тойоту. — Вы бы согласились на Слияние, если бы в этом случае заполучили Стадион, но вы бы всё равно заполучили его, так или иначе.

Губы Эйбрама трогает горькая ухмылка.

— Мы предлагаем инновационные решения современных проблем.

Он паркует машину рядом с одной из хижин. Выпрыгивает из автомобиля и идёт внутрь, а мы идём следом.

В хижине жарко и сухо. Неожиданный уют комнате придаёт огонь, потрескивающий в маленькой железной печи. Здесь есть односпальная кровать и два кресла, телевизор и старая ТВ-приставка. Похоже на комнату мужественного мальчика-подростка, который ищет независимости. Застарелые пятна крови на занавесках говорят о том, что его поиски внезапно прекратились.

Сейчас комната занята женщиной и девочкой. Обе сидят напротив телевизора и смотрят, как взлетает самолёт, как кот играет с пойманной птицей, смотрят, как давно умершие певцы исполняют песни для давно умершего жюри. Калейдоскоп изображений разбрызгивает по стенам комнаты странные цвета.

— Почти вовремя, — говорит женщина, не оборачиваясь.

Девочка бежит к Эйбраму и обнимает его ногу, но он не улыбается. Ей около шести лет, у неё прямые чёрные волосы и смуглая кожа — румяная блондинка точно не её мать. Один глаз девочки большой и тёмный, а второй спрятан под серо- голубой повязкой с нарисованной маргариткой.

— Привет, сорнячок, — говорит Эйбрам, садит её на руку и приподнимает. — Тебе было весело с Кэрол, пока меня не было?

Девочка печально качает головой.

— Конечно, нет. С Кэрол тебе скучно.

— Она каждые пять минут спрашивала, когда ты вернёшься, — говорит Кэрол. — Я уже готова была сказать, что ты умер, чёртов бездельник.

— Выдалась напряжённая неделька.

— Я слышала. Ты должен мне пять дней с Люком. Эйбрам качает девочку на руке, рассеянно улыбаясь.

— Возможно, какое-то время мне придётся побыть на задании, но когда у меня появятся свободные дни… конечно, — он опускает её на пол. — Спраут, мне нужно, чтобы ты взяла рюкзак и упаковала свои вещи. Мы отправляемся в путешествие.

Кэрол хмурится.

— Путешествие? Что за хрень ты несёшь?

Эйбрам начинает бросать еду и одежду в рюкзак, не обращая на неё внимания.

— Кельвин! Ты не можешь брать ребёнка на задание…

— Спасибо, что присмотрела за Спраут, Кэрол. Если хочешь, можешь идти домой.

Свет на стенах становится красным, и звук телепередачи прерывает сирена.

Эйбрам застывает над своей сумкой.

— Вот дерьмо, — Кэрол бросается к экрану, словно начинается её любимая передача. — Наконец-то им это удалось? Мы завладели федеральным телевидением?

На пустом красном экране около двух секунд звучит сирена, затем калейдоскоп возобновляется.

Медведь вытаскивает из реки лосося. В замедленной съемке лев бросается на зебру. По деревне маршируют солдаты.

— Это грёбаный шифр, — ворчит Кэрол. — Ты помнишь, что он означает, Кельвин? Я не выучила домашнее задание.

— Нет, — спокойный тон Эйбрама противоречит поспешности, с которой он пакует вещи. — Посмотри в инструкции.

Кэрол вытаскивает толстую пачку листов в переплёте и шлёпает его на стол, пока телевизор мигает своей коллекцией изображений-метафор.

— Не могу поверить, что мы продолжаем пользоваться этим устаревшим дерьмом, чтобы передавать сообщения, — говорит она, перелистывая ламинированные страницы. — Почему нельзя сказать прямо?

Эйбрам заставляет себя засмеяться.

— Если бы мы «говорили прямо», люди могли бы действительно нас понять. Этого допустить нельзя.

Кэрол смотрит на него.

— Что?

— Это прописано в названии, — он тычет пальцем в сторону бумаг в переплёте, похожих на инструкцию к какому-то старинному промышленному оборудованию. — Эвфемизмы, используемые для предотвращения излишнего понимания.

Кэрол изучает обложку.

— Я скажу это снова. Что?

Он застегивает молнию на рюкзаке.

— Забудь. Всё равно я уверен, что это просто учебная тревога, — он направляется к двери.

Сквозь фоновую музыку прорывается угрюмый методичный голос.

«Ничего не происходит без причины. Всему есть своё место». Телевизор показывает гориллу, шагающую по клетке в зоопарке.

«Человек — единственное существо, которое ставит это под сомнение».

Горилла исчезает, появляется тёмная фотография, на которой изображено лицо мужчины.

Лицо Эйбрама.

Кэрол таращит глаза и смотрит на Эйбрама.

— А вот это достаточно яс…

Эйбрам бьёт кулаком ей в висок. Она падает на пол.

— Какого хрена! — кричит Нора.

Он выхватывает пистолет из-за пояса Кэрол и бросает его Норе.

— Ты умеешь этим пользоваться, верно?

Нора открывает рот, чтобы ответить, но в это время кадр с плавающей в крошечном аквариуме золотой рыбкой меняется на фотографию Норы, сидящей на полу своей камеры и хмурящейся в объектив, и ничего не говорит.

— Что за чёрт? — шепчет Джули, когда картинка с щеглом в клетке исчезает, и появляется тусклая фотография Джули на пыточном стуле.

«Когда человек покидает своё место, когда он противится своей природе и отвергает свою роль, тогда приходят страдания».

Спраут смотрит на няню и хнычет. Эйбрам перекидывает рюкзак через плечо и берёт дочь за руку.

— Шевелитесь, — обращается он ко всем присутствующим, а затем выходит.

Мы колеблемся, пытаясь осознать поворот событий, но стон Кэрол приводит нас в себя и мы бежим. Перед тем, как я захлопываю дверь, я бросаю взгляд на телевизор и вижу, как на меня смотрит моё собственное лицо. Я не помню, когда было сделано это фото, но в моей памяти были провалы даже до пыток током и обморока. Несмотря на резкий свет вспышки, я выгляжу на удивление живым. Кожа бледная, но нет фиолетового оттенка, как у Оживающих. Глаза абсолютно нормальные. Коричневые, как грязь, как дерьмо, как глаза шестидесяти шести процентов остальных кареглазых людей планеты (я беру цифры из последних подсчётов, когда они проводились). Как раз то, что я хотел, разве нет? Быть таким же, как любой другой человек, живущий в мире, где страдают дети, подвергаются избиениям женщины, а за рабочими столами сидят дикие животные?

«Когда гвозди выпадают из своих отверстий, — говорит телевизор, — дом рушится. Найдите их и верните на место».

Над моим лицом мелькает кадр с логотипом Аксиомы, экран краснеет и звучит тошнотворный сигнал тревоги. Затем возобновляется обычная телепередача.

Счастливые дети на качели из колеса.

Зелёное стекло Башни Свободы, сияющее над юным Нью-Йорком. Извивающийся червь.

 

Глава 19

Я ЁРЗАЮ НА переднем сиденье, пока мы мучительно медленно и лениво выезжаем из лагеря. Это похоже на попытку притвориться мёртвым, пока медведь грызёт твой череп. Я замечаю, как несколько солдат выходят из своих палаток, освещая фонариками лица друг друга, но к тому моменту, когда разворачиваются поиски, мы уже приближаемся к выходу. Я вижу мерцание телевизора внутри палатки охранника и напрягаюсь, но потом замечаю, что сам охранник всё еще стоит снаружи, докуривая сигарету. Он кивает Эйбраму и машет нам рукой.

— Господи, спасибо тебе за вредные привычки, — бормочет Джули, наблюдая в заднее окно за облаком дыма.

Как только мы скрываемся из вида, Эйбрам выжимает газ. Старый двигатель грохочет и из выхлопной трубы появляется огонь, но автомобиль ревёт и летит вперёд, расплёвывая горсти мёртвых листьев. Вместо того, чтобы возвращаться на шоссе через холм, он выбирает дорогу, проходящую рядом, но скрытую от глаз авиации толстым потолком деревьев.

— Куда мы едем? — спрашивает Джули, наклоняясь к переднему сиденью.

— Потом разберёмся, — отвечает Эйбрам. — Сейчас нам надо отъехать подальше. Джули кивает.

— Оставайся на этой дороге, она единственная расчищена. Примерно через восемь километров будет хороший асфальт, а потом выезд на шоссе.

— Эйбрам, — говорит Нора ему в затылок. — Эта штука по телевизору… это правда канал ЛОТОС?

— Раньше он был каналом, который все знали и любили, но теперь у него поменялись продюсеры.

— Значит, наши фотографии… это «ордер на арест» или что-то вроде того… Эйбрам кивает.

— Они разлетятся по всей стране. Теперь вы официально объявлены в розыск.

Из-за разбитого дорожного покрытия салон автомобиля наполняется равномерным гулом как в самолёте. Дочь Эйбрама зажата между Джули и Норой и выглядит перепуганной. Интересно, что из происходящего она понимает?

— Как они это сделали? — спрашивает Джули после минуты мрачного молчания.

— Сделали что?

— Федеральную телевизионную сеть и радио… люди пробовали настроить их с тех пор, как… девятнадцать? Лет назад был включен сигнал BABL.

— Двадцать.

— Значит, на протяжении двадцати лет все американцы пытаются взломать эту вещательную систему, и тут появляются твои люди… — её голос дрожит и становится громче, — врываются в наши дома, берут под свой контроль город, и пока происходит вся эта круговерть, ты идёшь вперёд и берёшь Святой Грааль? Единственную рабочую частоту в стране? — она встряхивает головой. — Как?

Я вспоминаю тот краткий перерыв в телепередаче в баре. Камера наблюдения фиксирует помощников пичменов в какой-то странной тёмной комнате. Я слышу тихий стук в дверь в моей голове. Тук… тук… тук…

— Она в Стадионе, — бормочу я.

Все, кроме Эйбрама, смотрят на меня.

— Та штука, которая отвечает за вещание, находится в Стадионе, — я вижу след горькой улыбки на лице Эйбрама, и смотрю прямо ему в глаза. — Вы пришли именно за ней.

Он пожимает плечами.

— Конечно, мы не развлекаться приехали.

— Хрень какая-то, — Джули смотрит на него и прищуривается, словно пытается найти подвох. — Люди живут на Стадионе больше десяти лет. Мы вывернули это место наизнанку. Ты говоришь, что вы сидите на частоте ЛОТОСА, которая всё время принадлежала нам, но никто об этом не знал?

— Кое-кто знал.

Джули застывает от возмущения. Потом меняет тон.

— О чём ты говоришь? — тихим голосом произносит она. Эйбрам вздыхает.

— Слушай, я не Главный. Я даже не руководитель, я просто летаю с грузом и присматриваю за заключёнными. Меня не приглашали в курилку обсуждать планы. Но я слышал, что примерно два месяца назад кто-то вклинил в трансляцию своё сообщение.

Джули не отрываясь смотрит на него.

— Это было проделано грубо и наспех, но тот, кто это сделал, знал код, как и мы.

— Что он сказал? — тихо спрашивает она.

— Что на ваш Стадион напали, и нам нужно его защитить. Потому что у вас есть кое-что, что нужно нам.

Джули закрывает глаза. Она принимает случившееся как мученик в ожидании пули — чуть вздрогнув. Я полагаю, что когда её отец пытался её убить, а потом позволил себя сожрать, это был отчаянный заключительный шаг, который не так удивляет, как… предательство, которое ему предшествовало… Годами знать, что у них есть, но предпочесть ни с кем не делиться… Я вижу, что чем больше она думает, тем глубже копается в этом.

Это замечает и Нора, которая пытается сменить тему.

— Кстати, Эйбрам Кельвин, — она хлопает по подголовнику его сиденья. — Кажется, ты очень хочешь познакомиться с нами… Меня зовут Нора.

Эйбрам сухо улыбается.

— Точно. Имена. Там, откуда я родом, мы ими редко пользуемся.

Он бросает взгляд на Джули, но она, задумавшись, смотрит в окно, и Нора отвечает за неё.

— Это Джули. У неё с твоим братом кое-что было.

Улыбка сходит с лица Эйбрама. Как ни странно, но кажется, эта тема его не интересует, поэтому теперь я решаюсь представиться.

— Я Р.

— Яир?

— Р. Просто буква.

Он осматривает меня с ног до головы, как будто необычное имя подразумевает наличие физических дефектов.

— Кто носит имя из одной буквы? Я пожимаю плечами:

— Я.

Он смотрит мне в глаза — проверка на честность, потом фыркает и переводит взгляд на дорогу.

— Кто называет ребёнка «Спраут»? — говорит Нора, и мы подпрыгиваем от неожиданности, когда Спраут отвечает:

— Я.

Мы впервые слышим её голос.

— Мы назвали её Мурасаки, — вздыхает Эйбрам. — Но однажды я сказал, что она стала большой, как бобовый росток, и по какой-то причине она прицепилась к этому.

Лицо Спраут озаряется улыбкой, обнажающей два неполных ряда зубов, но потом улыбка гаснет, и она снова принимает обеспокоенный вид.

— Где её мать? — спрашиваю я. Джули выходит из задумчивости и бросает на меня суровый взгляд. Я вспоминаю урок, который она преподала мне в начале моего становления человеком: если член какой-то семьи отсутствует, никогда не спрашивай, где он. Чёрт возьми, ты и так это знаешь.

К моему облегчению, Эйбрам пропускает мой вопрос мимо ушей.

— Между прочим, спасибо тебе, — говорит ему Джули. Она всё еще подавлена, но потихоньку приходит в себя. — У меня еще не было шанса тебя поблагодарить.

Эйбрам оглядывается на неё.

— Спасибо? За что?

— За то, что вытащил нас из Голдмэна. Учитывая, что это произошло на третий день… — она машет забинтованной рукой. — Догадываюсь, что мы бы не протянули дольше.

Он переключает внимание на дорогу, отрицательно покачивая головой, но Джули продолжает.

— Я помню, ты сказал, что у тебя были другие причины бросить Аксиому, но ты по-прежнему сильно рискуешь, таская нас с собой. Если бы ты просто сбежал тайком, может быть, не считался бы сейчас дезертиром… спасибо.

— Я сделал это не ради вас, — говорит он с нотками брезгливости. — Зачем бы мне рисковать жизнью ради каких-то незнакомцев в тюрьме? У вас была информация о моей семье, Руководство хотело вас убить. Отличный повод для побега.

Джули хмурит брови.

— Знаешь что, задница. Я не говорила, что ты герой. Я просто поблагодарила.

Эйбрам мрачно посмеивается.

— Я бросил вас в тюрьму, наблюдал за вашими мучениями, потом увёз сюда, может, здесь бы вас убило моё начальство, а ты говоришь «спасибо», — он снова качает головой. — Я не должен был вмешиваться в естественный отбор. Вам явно не суждено его пройти.

Мои мысли уплывают далеко в темноту за окном, подальше от этой перепалки.

Я представляю одинокого М, бредущего по лесу. Он хватается за голову и стонет, пока прежняя жизнь устраивает в его мозгу гнездо. Может, М бросится в водопад, чтобы положить конец этой неразберихе в своей голове, и напуганная эгоистичная часть меня завидует ему. Завидует его простому поединку, ведь он выходит один на один с самим собой. Я понимаю, что такое внутренний конфликт, но бороться за или против других людей во внешнем мире… намного трудней.

Я смотрю на Джули через зеркало заднего вида в надежде установить какой- нибудь мысленный контакт, обменяться взглядами, которые скажут: «Вот мы вляпались!», но она оцепенело смотрит в окно позади нашего непробиваемого водителя, и молчит. Я пристально смотрю на неё, пытаясь поймать взгляд, но потом замечаю кое-что в окне за её головой. Две точки света проплывают между деревьями. Они появляются и исчезают, потом загораются вновь. Светлячки? Феи? В мое сознание проникают воспоминания, не те, которые прячутся в забытом подвале моей первой жизни, а те, которые появились в начале второй, но уже успели покрыться пылью. Я бродил по лесу в полном одиночестве, ведомый голодным зверем внутри меня. Я пытался собрать воедино кусочки реальности — что такое деревья, что такое животные, кто я такой — но реальность постоянно менялась. В лесу было что-то странное. В воздухе парили руки и тени, они светились, и сквозь отверстия в воздухе на меня смотрели лица. Кажется, это огни из того самого сна.

Парящие глаза. Чеширский кот. Огни ускоряются, приближаются, и завывание двигателя стирает мои причудливые воспоминания.

Это фары.

— Я думал, за нами будет большая погоня, — бормочет Эйбрам и прибавляет газу. Такая скорость опасна даже на скоростном шоссе, что уж говорить об усеянной листьями проселочной дороге. Я слышу, как позади меня щёлкают ремни безопасности.

Наши преследователи упорно приближаются. Скоро я уже могу рассмотреть контуры их автомобиля — он новее и быстрее. Это мятный Порше.

— Почему они на грёбаной спортивной тачке? — визжит Нора. — Ты столько лет на них работал, а водишь этот кусок дерьма?

— Мне нужно, чтобы ты заткнулась, — цедит Эйбрам сквозь стиснутые зубы. Он пытается не потерять управление, но скрипучая подвеска старого Форда не может смягчить бесконечные выбоины, и я чувствую, как стучит моя челюсть. Двигатель ревёт как раненый медведь.

Порше подъезжает почти вплотную и мигает дальним светом, как дружеское замечание от водителей: «Эй, приятель, у тебя габариты не работают». Затем он идёт на таран.

Этот предупредительный удар уносит нас в занос всего на мгновение, но на такой скорости это очень страшно. Спраут в панике начинает плакать короткими вхлипами, и Джули обнимает её.

В свете фар Порше, отраженного от нашего багажника, я замечаю длинную стальную трубку, прикрепленную к их капоту, от которой в багажник идут два шланга. Я поворачиваюсь к Эйбраму, который отчаянно пытается сконцентрироваться на дороге впереди. Не знаю, как помягче преподнести эту новость, поэтому просто говорю:

— У них есть огнемёт.

Он издаёт смешок, на секунду закрывает глаза, собирается с силами, выворачивает руль вправо и даёт по тормозам. Порше пролетает мимо. Эйбрам бросает мне на колени пистолет, и я смотрю на него, как на инопланетную технологию, экзотическую лучевую пушку.

— Я не могу.

— Что, чёрт возьми, значит «не могу»?

— Я не могу стрелять, — я дрожащей рукой протягиваю пистолет Джули, но она успокаивает Спраут и не замечает. Порше делает разворот. Нора хватает ружьё с оружейной стойки и перелазит в кузов через заднее окно. Она садится на одно колено и целится в шустрый Порше, который рисует на дороге букву U и возвращается к нам. Перед тем, как они врезаются в нас, она успевает выстрелить только один раз и падает на спину. Но стекло у водительского сиденья внезапно окрашивается в красный цвет. Порше останавливается. Эйбрам топит в пол педаль газа, и Порше отстаёт от нас на то время, что меняются водители, но потом снова оживает.

— Нора, лезь внутрь! — кричит Джули.

— Минуточку, — отвечает Нора, прицеливаясь. — Я в этом деле очень хороша. Она стреляет. Переднее колесо Порше шипит и начинает трепыхаться… потом дыра запечатывается, и шина надувается снова.

— Это нечестно, — бурчит она.

— Нора, лезь! Они хотят…

Второй удар выбивает слова из губ Джули и роняет Нору на пол кузова. Когда она поднимается на колени, дуло огнемёта смотрит ей в лицо, а его горелка трепещет на ветру, как факел. Она поспешно прыгает в окно и, извиваясь, заползает на сиденье, а Джули задвигает стекло, когда задняя часть автомобиля вспыхивает оранжевым пламенем.

Отличный способ прекратить захватывающую погоню. Когда оконные уплотнители тают, а женщины кричат и прижимаются к спинкам передних сидений, чтобы защититься от жара, я вижу впереди старую заправку — место, где усталые путники перед тем, как продолжить путешествие по дикой местности, могли купить какой-нибудь вяленой говядины и наполнить баки топливом. Задние шины лопаются. Пикап кренится, теряет управление, и я вижу, как на нас надвигается бензоколонка. Перед тем, как мы врезаемся в столб, у меня хватает времени только на одну мысль: «Слава богу, мы пристегнулись», потом мой ремень безопасности выдёргивается из ржавого замка, и я вылетаю через лобовое стекло вперёд головой.

 

Глава 20

Я ЛЕЧУ.

Я лечу на самолёте. Я лечу в бронированном самолёте, все места заняты пожилыми мужчинами, а один из них сидит напротив меня за столом и улыбается. Он что-то объясняет мне о необходимости и о целях, оправдывающих средства, — он думает, что мне до сих пор нужны какие-то оправдания, что я всё еще хочу верить, что я хороший человек. Он думает, что такие молодые люди, как я, не могут быстро понять правду о мире, но он ошибается. Я делаю глоток виски и слушаю его бормотание…

Старик исчезает, и я оказываюсь на самолёте поменьше, он терпит бедствие. Океан вечнозелёных растений протирается под нами, блондинка бросает на меня последний взгляд — возможно, это прощание. Джули зовёт меня по имени, деревья раздирают самолёт…

Гравий царапает мне плечи, и я качусь кубарем, пока моё тело не врезается в мусорный бак. Я тут же поднимаюсь на ноги, готовый сражаться с врагами и защищать друзей, но потом вспоминаю — теперь я чувствую боль. Я слабый и уязвимый. Я человек. Я только что вылетел через лобовое стекло. Стекая, кровь попадает мне в глаза, и голова начинает ныть. Я чувствую каждый сантиметр моих повреждений, но прокладываю путь сквозь них. Неровной походкой направляюсь к автомобилю.

Эйбрам выползает из машины и открывает заднюю дверь со стороны Джули. Я чувствую приступ неприятных эмоций — он спасает женщину, которую я люблю, в то время, как я представляю собой спотыкающуюся бесполезную массу, но Эйбрам тянется через Джули и вытаскивает свою дочь. Он садит Спраут на траву на безопасном расстоянии, и когда снова оглядывается на пикап, я уже там. Джули и Нора выглядят целыми и невредимыми, но немного оглушёнными ударом о передние сидения. Заднее окно превратилось в конфорку, воздух пахнет палёными волосами.

Я вытаскиваю Джули, Нора выскакивает следом, и мы бежим к заправке, чтобы спрятаться от неминуемого взрыва. Мужчина в бежевой куртке выходит из темноты с огнетушителем. Он покрывает машину пеной и укоризненно смотрит на нас, — нам должно быть стыдно за то, что мы натворили.

Джули, Нора и Эйбрам ощупывают себя, будто проверяя, не оставили ли дома ключи и кошельки. Но всё оружие осталось в пикапе.

Из дыма выходят ещё двое солдат Аксиомы с ружьями наготове. Первый кладёт огнетушитель и присоединяется к своим товарищам, и я замечаю у него под верхней одеждой серый галстук. Он выглядит нелепо на фоне грубой униформы.

Галстук — это ранг. Цвет — это его функция. Вместе они показывают...

«Заткнись, — огрызаюсь я, заставляя мысли повиноваться. — Ты этого не знаешь».

Серый Галстук достаёт свой пистолет, но не утруждается брать нас на мушку.

Мы уже и так пойманы.

— Ну? — говорит он с нетерпением. — Руки вверх?

Мы поднимаем руки. Я чувствую влагу на затылке. Моя кровь еще не горячая, но теплее температуры окружающей среды. Хотя тёплая кровь — слабое утешение.

— Паркер, — говорит Эйбрам. — Ты совершаешь ошибку.

Паркер моложе Эйбрама, ему двадцать с небольшим. Он сутулится и лениво улыбается. Выглядит скучающим.

— Этих троих, — он указывает на меня, Джули и Эйбрама, — мы забираем в Купол. Он указывает на Нору.

— Эту можно убить.

— Чего? — возмущается Нора. — Нет, вы не можете! По телевизору сказали:

«Найдите их и верните обратно».

— По телевизору показали клетки для этих троих, — говорит Паркер. — Это значит «поймать». А для тебя был аквариум с рыбой, это значит «убить».

— Аквариум — та же клетка, идиот! Вы должны поймать нас всех!

Паркер смотрит на своих коллег.

— Я точно уверен, что аквариум значит «убить». Ну, типа, «кормить рыб».

— Боже мой, ваши шифры полный отстой, — стонет Нора. Паркер пожимает плечами.

— Если я ошибаюсь, то делаю тебе одолжение. Ты ведь всё равно не хочешь идти туда, куда пойдут твои друзья.

— Паркер, послушай меня, — говорит Эйбрам, делая шаг вперёд. Остальные солдаты вскидывают ружья, но он не обращает на них внимания. — Аксиома — это неуправляемый поезд. Беги, пока можешь.

— Закрой рот, Кельвин, — наконец, Паркер поднимает пистолет. — Шаг назад. Эйбрам шагает вперёд.

— Не говори, что не заметил изменений. Мы слишком торопимся, захватываем территории, которые нам не нужны и которые не можем удержать. Ты не слышал ни слова о том, когда игра закончится.

— Игра закончится? — с издёвкой говорит Паркер. — Ты хренов пилот, Кельвин. Оставь «игру» игрокам.

— А кто здесь игрок? Те, кто у власти, и те, кто посадил их туда? Ты хоть знаешь, кто сейчас президент?

Паркер смотрит в сторону, раздумывая.

— Мы получаем приказы от боссов, а те от своих боссов, но если ты спросишь, кто сидит наверху, то в ответ получишь только пустой взгляд. Спроси у этих долбаных «пичменов» хоть о чём-нибудь, и ответом будут только пустые взгляды.

Паркер пожимает плечами.

— Хорошо, согласен, они немного жуткие. Я слышал, это результат новых методов обучения, — он щурится. — А что ты считаешь?

— Я считаю, что теперь здесь небезопасно! — он делает ещё шаг, но, судя по отчаянию в его голосе, это не уловка, чтобы отвлечь Паркера. Он верит каждому своему слову. — На кого мы работаем? Что мы предлагаем? Если ты не можешь ответить на эти вопросы, то ни о какой безопасности в компании речи быть не может. Что если «наверху» нет никого? Вдруг Аксиома — это обезглавленная курица, которая, следуя оставшимся импульсам, царапает грязь, пока истекает кровью?

Паркер внимательно смотрит на него, потом разражается хохотом.

— Ух ты, Кельвин. Я слышал от тебя разную хрень, но это что-то свеженькое. Как тебе удалось отработать у нас половину жизни и даже ни разу не надеть Коричневый Галстук?

— Паркер…

— Пустая трата времени. Если бы ты научился выполнять работу молча, ты бы уже стал начальником.

— Паркер, послушай…

— Так, всё, — Паркер указывает пистолетом на Порше. — Лезь в машину, пока я еще раз не поразмыслил над шифром и не решил, что птица с клеткой тоже значит «убить».

Эйбрам скрипит зубами и не двигается.

Паркер переводит пистолет с головы Эйбрама на Спраут.

— Знаешь, о твоём ребенке в передаче не упоминалось. Думаю, мне решать, что с ней будет.

— Папочка? — хнычет Спраут, глядя в дуло пистолета, и Эйбрам напрягается, будто по его телу бежит ток.

— Отвали от моей дочери, — рычит он.

— Или что, Кельвин?

— Или я пойду сквозь пули, вцеплюсь тебе в горло и буду душить, пока не умру от потери крови.

Паркер медлит, потом фыркает, чтобы скрыть, что спасовал, и отводит пистолет.

— Ты залезешь в чёртову машину? Мне скучно. Эйбрам берёт дочь за руку и притягивает её к себе.

— Ты дурак, Паркер.

— А ещё я человек в галстуке и с пистолетом, мне пообещали жильё на Манхэттене, а ты отправляешься за решётку.

Эйбрам плюёт на землю и идёт в сторону Порше. Паркер машет пистолетом нам с Джули.

— И вы двое, ребятки.

Мы делаем несколько нерешительных шагов. Другие солдаты идут рядом, направив на нас ружья. Паркер толкает Нору пистолетом в спину и говорит:

— В кювет, пожалуйста.

— Разреши ей уйти! — кричит Джули, её глаза начинают блестеть. — Она им не нужна, она не имеет к этому никакого отношения! Забирай нас, но отпусти её!

— Ты… новенькая, так? — хихикает Паркер. — Аксиома никого не отпускает. Нора спускается в грязную от засохших масляных потёков канаву бензоколонки. Паркер обходит её сзади, может, чтобы следить за нами, а может, чтобы обеспечить себе беспрепятственный обзор. Джули смотрит на Нору безмолвно и беспомощно. У Норы равнодушное лицо, но она тихонько кивает Джули, словно освобождая её от ответственности за то, что сейчас произойдёт.

Неужели это правда случится? Жизненный путь Норы Грин пролегал через долгие километры опасностей, горестей и одиночества, и оборвётся в этой канаве, потому что мужчина, которого она никогда раньше не встречала, увидел в телевизоре рыбу? Мой разум отказывается это принимать даже тогда, когда Паркер приставляет ей ко лбу пистолет. Даже тогда, когда Джули бросается к Норе, а солдаты отталкивают её к машине. Даже тогда, когда у меня перед глазами всё начинает плыть…

Но когда Паркер отворачивается, чтобы защититься от брызг крови, из темноты за его спиной появляется фигура. Огромная рука обвивает его вокруг шеи, а большая ладонь опускается на пистолет. Перед тем, как приятели Паркера открывают огонь, ему даются две сладкие секунды, чтобы осознать поворот судьбы. Затем рука разворачивает его к ним лицом, и он становится мясистым мягким щитом для человека, управляющего им, словно куклой. Пока люди Паркера набивают его грудь пулями, его пистолет делает то же самое с их головами, пока рука на его шее, наконец, не разжимается, и трое солдат не падают на землю.

Огромная рука принадлежит огромному мужчине. Высокому и грузному.

Бородатому и лысому. Его белая футболка запачкана грязью, потом и древесным соком, а теперь еще и залита кровью.

— Вспомнил, — говорит М, вытряхивая пистолет из безжизненной руки Паркера.

— Раньше был рестлером, морским пехотинцем, наёмником… много жестокости, — он с лёгким изумлением разглядывает тела, валяющиеся вокруг него. — Забавно. Всегда думал, что я поэт или что-то в этом духе.

Внутри меня происходит необыкновенное редкое явление. В груди появляется пузырь теплоты. В моей гортани возникают спазмы — я смеюсь.

М поворачивается к Норе.

— Ты в порядке?

Она слишком перепугана, чтобы отвечать, так что просто кивает.

— Закройте уши.

М растаптывает ногой головы дёргающихся тел, выполняя обязанность перед обществом, потом выходит из канавы с улыбкой на шрамированных губах.

— Привет, Арчи.

Я бегу к нему и обнимаю. Он хлопает огромными ручищами мне по спине, выбивая воздух из лёгких.

— Рад тебя видеть, М.

— Это Маркус.

— Боялся, что ты ушёл, чтобы…

— Да ну.

Этого ответа достаточно. Я, улыбаясь отступаю назад.

— Откуда ты взялся? — говорит Джули, убирая ладони от глаз Спраут. — Я думала, ты пошёл в лес.

— Я собирался, — он пожимает плечами. — Но природа скучна. На лице Норы появляется робкая улыбка.

— Спустился к заправке, чтобы найти пива… нашёл, — он морщится и потирает лоб. — Хотел проспаться… а вы шумите, ублюдки… — он разводит руками, показывая на забрызганный кровью Порше, сломанный догорающий пикап и трех мёртвых мужчин в бежевых куртках. — Какого чёрта?

— Маркус, — Нора трогает его за плечо. — Пока ты был в походе, столько всего произошло…

 

Глава 21

МЫ

В НЕБЕ ОЧЕНЬ тихо.

Если подняться достаточно высоко, тишина становится практически полной.

Нет ощущений, воспоминаний, разговоров на миллионах перекрывающих друг друга языках. Это место — одно из немногих на планете, где толком ничего не происходит. Даже птицы и насекомые ведут свои дела у поверхности земли. Шум пришёл сюда ненадолго лишь однажды, когда люди научились летать, когда они доверили свои жизни стратосфере и наполнили её страхами и фантазиями, ссорами и примирениями, сексом в туалете и паническими атаками. Но эта эпоха прошла как одиночный крик в кафедральном соборе, разнёсшийся эхом и затихший через секунду. Небо снова стало спокойным.

Некоторые из нас любят прятаться здесь. Наши середнячковые книги, апатичные жизни, не побеспокоенные агонией или экстазом, скучные жизненные моменты и воспоминания, — некоторым из нас нравится плыть сквозь новорождённые облака, купаться в пустоте, спасаясь от суматохи Библиотеки, и вздыхать.

Но кое-что нарушает их покой, разрывает мягкую тишину.

Радиоволны. Безмолвные в течение многих лет, они начинают настойчиво вибрировать. Впервые за десять лет бессмысленные записи и визг помех обретают значение.

Мы настраиваемся на их частоту и слушаем. Волнуются даже те, кто, вздыхая, прятались в тишине. Это музыка? Это послание надежды? Голоса, которые пытаются прийти к согласию и построить всё заново?

Нет.

Это вторжение. Захват. Неуклонно распространяющийся яд. Это военные, передающие информацию нелепым шифром, транслирующие злые намерения мультфильмами и картинками. В то же время, это охота. Мобилизация. Когтистая рука тянется, чтобы душить.

«Найдите их и верните обратно».

Далеко под облаками мы видим крошечный свет.

Маленький автомобиль, полный людей. Каждый из них связан с тысячами наших книг. В нескольких километрах позади них начинается преследование. Рации пробиваются через статические помехи, выкрикивая проклятья и отдавая приказы.

Вздыхающие собираются с силами и покидают тишину облаков. Они присоединяются к остальным, тем из нас, кто разозлён, возмущён, обижен и убит, самоотвержен и отважен. Тем и нас, которые чувствуют боль других и хотят это прекратить.

Мы спускаемся все вместе. Движемся вслед за крошечными людьми, наблюдаем и ждём, припадая ухом к шумным нитям жизни.

Время тишины прошло.

 

Глава 22

М УСТРАИВАЕТ КОЛЕНИ на приборной панели и делает всё возможное, чтобы ужаться в размерах. Переключая передачи, Эйбрам нечаянно задевает его живот костяшками пальцев, и они обмениваются неловкими взглядами. Джули сидит в центре заднего сиденья и держит на коленях Спраут, обхватив её руками, как ремнём безопасности, а я сижу рядом с ней, упираясь коленями в спину М. Я смотрю в окно, пока Нора рассказывает ему о новом мрачном пейзаже наших жизней.

Дождь закончился. Небо излучает слабый серебристый свет. В последние несколько дней мы с Джули много времени провели без сознания, но когда в последний раз по-настоящему спали? Не могу представить, что обмороки после пыток очень способствуют отдыху. Моё тело всё ещё не очень нуждается в человеческих потребностях, — не помню, когда в последний раз я чувствовал голод, и неделя без сна для меня обычное явление, но я волнуюсь за Джули. Я никогда не видел её такой измученной. Она не такая разговорчивая, как обычно, и позволяет Норе рассказывать о событиях. Джули придерживает искалеченную руку, морщась на каждой дорожной кочке, и мне так хочется забрать её домой, снять бинты, смыть с её тела кровь и грязь. Но с каждой пройденным километром понятие «дом» становится всё абстрактнее.

— Ну… — говорит М, когда история Норы подходит к печальному настоящему, в котором мы убегаем от трех мёртвых солдат в неопределённое будущее. — Ясно.

В машине тихо, только грохот мостовой да ровный «тик-тик-тик» застрявшей в покрышке пули.

— Эйбрам, — говорит Нора.

Он молчит со времени перестрелки. Смотрит на дорогу — наверное, это мудрое решение, поскольку скорость перевалила за 140 км/ч.

— Куда мы едем?

— Подальше от них.

— От кого? От тех парней, которых мы убили? Он смотрит на неё через зеркало.

— Скажи, ты ведь не думаешь, что на них всё закончилось?

— Нет, я…

— Они дадут Паркеру примерно десять минут, чтобы отчитаться, а потом отправят другую группу. Если мы сбежим и от них, они отправят две. Потом три и так далее, — он сжимает руль, лавируя между выбоин, и едет прямо по ним, если их становится слишком много. — Всё, как он сказал. Аксиома никого не отпускает.

— Почему они так убеждены в том, что мы важны? — бормочет Джули себе под нос. — В этом нет смысла.

— Для новой Аксиомы не обязательно, чтобы в их действиях был смысл.

— А для старой было обязательно? — спрашиваю я.

Он смотрит в зеркало, чтобы вспомнить того, кто задал вопрос. Со времени нашей встречи он услышал от меня меньше двадцати слов.

— Мы были умными, — говорит он, возвращаясь к дороге. — Мы никогда не были добрыми, забирали, что хотели у любого, кто этим владел, но мы пытались построить безопасный мир и, идя к этой цели, принимали стратегические решения. А сейчас просто пожираем всё, что видим. Так не может продолжаться.

— Не ответил на вопрос Норы, — говорит М.

— Куда мы едем? — повторяет она. — Я не мешала тебе вести, потому что думала, что у тебя есть план.

— План, — он выезжает на автостраду. — Я планировал уехать за пару сотен миль от побережья, высадить вас в каких-нибудь выбранных вами развалинах, увезти дочь в отцовский домик в Монтане и переждать там, пока Аксиома не взорвётся. А у тебя какой план?

Наконец мы выбираемся из скользкой гнили леса на бетонное плато И-5, и Эйбрам разгоняет Порше до скоростей, на которых наверняка не гонял в своей жизни до апокалипсиса. Тогда машины были просто дорогими знаками могущества, полными неиспользуемой мощи.

Сейчас её можно использовать на всю катушку — спидометр показывает 160.

— Он не сработает, — говорю я. — Твой план.

Я жду возражений, но Эйбрам ничего не отвечает.

— Ты не сможешь от них убежать. У них есть самолёты.

— Их не так много, чтобы тратить на охоту за нами, — слабо протестует он.

— У них есть вертолёты. Он молчит.

— Они найдут нас. Скоро. Тишина.

— Эйбрам. Ты не доберешься до своего домика.

— Я знаю! — насупившись, огрызается он, глядя на меня в зеркало. — Но спасибо, что объяснил это моей шестилетней дочери.

Спраут смотрит на меня. Тревога в её глазах приближается к точке росы.

— Они поймают нас?

— Нет, малыш, — говорит Эйбрам. — Посмотри, как мы быстро едем. Они нас не поймают.

— Р, — говорит Джули, видя, как переживает Спраут. — Почему ты так говоришь?

Я смотрю вперёд, разглядывая пейзаж, расстилающийся перед нами от леса до равнин и древних индустриальных руин.

— Нам нужно ехать туда, где они нас не увидят.

Каждые несколько секунд Эйбрам бросает взгляд на зеркало, проверяя плоское пространство автострады. Свет отражается от машин позади нас, но двигается только наш автомобиль.

— Например?

Вдали на горизонте, в розовой дымке рассвета, на вершине радиовышки мигает синий огонёк.

— Дом, — низким басом говорит М.

— Аэропорт? — спрашивает Джули, отслеживая мой взгляд, но не совсем понимая мои намерения.

— Аэропорт, — повторяет Эйбрам. — Ты хочешь спрятаться в самом большом муравейнике на западном побережье.

Я закрываю глаза, собираясь с мыслями.

— Аксиома не пойдёт за нами.

Он недоверчиво смеётся.

— Им и не надо! Мы умрём прежде, чем они узнают, куда мы залезли.

— Ты не понимаешь, — говорит Джули. — Там безопаснее, чем ты думаешь.

— Это значит, что там безопаснее, чем они думают, — добавляет Нора. Эйбрам вздыхает, словно его внезапно окружили дети.

— Вы говорите про «лекарство»? Про мёртвых без категорий? Хотите сказать, что Мёртвые в аэропорту «меняются», и теперь всё тихо-мирно?

— Вообще-то нет, — говорит Джули. — Это… сложно объяснить.

— Не сложно. Зомби — это двигающиеся ткани, отвечающие на примитивные голодные импульсы. Они не умеют думать, не могут меняться. Ничто не указывает на излечение.

— Как ты, чёрт подери, в себе уверен, — Джули подаётся вперёд и хмурится, глядя ему в затылок. — Если они не могут думать, как они отличают человеческое мясо от мяса животных? Почему не едят друг друга? Почему охотятся в группах? Откуда они знают, где у нас находятся мозги?

Пальцы Эйбрама впиваются в кожаную оплётку рулевого колеса.

— У них есть базовые инстинкты, но они не осознаны. Они не обладают самовосприятием.

— И ты можешь сказать это, просто глядя на них? Ты можешь заглянуть к ним в души?

В глазах Эйбрама блеснула ярость.

— У них нет душ! Кем бы они ни были прежде, они исчезли!

Джули смотрит, как он злится, а потом внезапно ласково спрашивает:

— Почему ты так сильно хочешь в это верить? Эйбрам не отвечает.

— Р, — говорит она. — Покажи ему.

Я боялся этого момента, но знал, что он наступит. Я закатываю штанины, просовываю ноги между сидений и кладу ботинки на колени М. Мне понадобилось много времени, чтобы их обнаружить, потому что они были спрятаны в таком месте, которое редко видишь. Я не обращал на них внимания даже когда раздевался в душе и разглядывал своё воскресшее тело. Я всегда думал, что умер от естественных причин, пока впервые не разделся перед Джули. Сначала мне показалось, что она тихо охнула, восхищаясь моим достоинством, и почувствовал прилив уверенности — может, я буду хорош в этом деле. Но потом увидел, куда она смотрит, и первая наша попытка сблизиться провалилась.

Эйбрам не охает, но когда он понимает, что это за круглые раны на моих икрах — два ряда высохших, но не заживших проколов ни с чем не спутаешь, — его лицо выглядит немного напряжённым.

— Не знаю, есть ли у меня душа, — говорю я. — Но точно знаю, что не исчез.

М задирает свою футболку, показывая шрамы от зашитых пулевых ранений.

— Как он и сказал.

Взгляд Эйбрама скользит по нашим телам, отмечая наши многочисленные шрамы во внезапно изменившемся контексте. Это не бесспорное доказательство, но очень убедительное. Зачем кому-то врать, что он Мёртвый?

— Лекарство существует, — говорит Джули. — Это не обман. Они не впали в спячку. Они возвращаются.

Эйбрам переводит взгляд на дорогу и молчит. Я не могу расшифровать его эмоции — их одновременно так много.

— Мёртвые в аэропорту застряли между жизнью и смертью, — продолжает Джули. — Они могут попробовать убить нас, а могут и нет. Но если мы останемся здесь, на открытом пространстве, твои друзья точно это сделают.

Эйбрам перестал одержимо проверять зеркало. Может быть, его больше не волнует погоня, а может, он нам поверил. Он смотрит прямо перед собой, на поднимающуюся из-за горизонта башню авиадиспетчеров.

— Если мы сможем прятаться до тех пор, пока наш след не потеряется, — говорит Нора. — У нас есть шанс от них оторваться.

— И даже если они проследят за нами до аэропорта, — добавляет Джули. — Они будут психами, если последуют за нами. Они увидят, что это место кишит зомби, и решат, что мы погибли. И ты тоже.

У Эйбрама серьёзное безэмоциональное лицо. Он смотрит на въезд к выходу из аэропорта, и, хотя это была моя идея, я слышу, как трус внутри меня умоляет его не ехать туда. Мои воспоминания об аэропорте так же мрачны, как воспоминания о камере пыток, но их больше. Может, я бы предпочёл попасть в плен, нежели снова видеть это место. Но ритм мигающего огонька на вышке успокаивает меня, как маяк необдуманной надежды и пересмотренных сновидений, и Эйбрам выбирает аэропорт.

 

Глава 23

ЭТО БЫЛ ОТЛИЧНЫЙ день для спасения мира!

Р и Джули, держась за руки, бежали вниз по ярко-зелёному склону, их щёки разрумянились, глаза сияли. Над головами светило солнце и мелодично смеялись птицы. Внизу, в долине, как прекрасная жемчужина, сверкал аэропорт. Он был полон зомби, которые бродили, вытянув перед собой руки, и врезались друг в друга, хрипя: «Мозгииииии!» как смешные старички.

— Мы вылечим их! — смеялась Джули.

— Мы уничтожим чуму! — ликовал Р.

— Любовь всё преодолеет! — объявило сияющее солнце.

Р и Джули с бандой своих лучших друзей вприпрыжку забежали в аэропорт. Несколько страшных скелетов пытались их остановить, но Р и Джули взялись за руки, и облако розовых сердечек превратило Кости в бабочек.

— Теперь вы нам не страшны! — сказала Джули, и все засмеялись.

Р вместе с друзьями обежали вокруг аэропорта под весёлую музыку, расклеивая на окна милые картинки и веселя зомби, и тогда зомби сказали:

«Давайте снова станем людьми!». Их серая кожа стала розовой, а серые глаза превратились в голубые, парни влюбились в девушек, и все переженились.

— Я изменил свои взгляды! — сказал папа Джули.

— Я снова жива! — сказала её мама.

— Я всегда буду любить тебя, несмотря ни на что! — сказала Джули, глядя в прекрасные голубые глаза Р, и они поцеловались. Друзья зааплодировали, — это был прекрасный день.

А потом электричество выключилось. Огни погасли. Фрэнк Синатра невнятно забормотал и затих: «Что-то прекрасное случается летоммммм….» Р несколько раз моргнул и заметил, что его старые друзья рвут глотки новым, новые друзья стреляют в головы старым, а бежевый пол аэропорта стал чёрно-красным. Р увидел свою жену, которая пряталась сзади, он увидел, как его дети, испуганно и голодно озираясь, поднимают оторванную руку, он увидел панику на лицах Живых и растерянность на лицах Мёртвых. Р и Джули бросились бежать прочь от этого плохого места, задаваясь вопросом: «Это был сон?»

* * *

Сейчас мы не спим.

Впереди проступают неясные очертания аэропорта — длинное здание из серого бетона с покрытыми плесенью окнами возвышается как королевская гробница для старого короля. Когда я здесь «жил», это место всегда казалось призрачным, но теперь, когда исчезли Кости и расползся людской муравейник, оно кажется совсем заброшенным. Ни внутри, ни снаружи нет охотничьих отрядов. За терминалом не слоняются одинокие необщительные Мёртвые. Нигде нет признаков движения. Было бы неплохо, если бы они все разошлись и отправились в город, как пациенты Норы или наш сосед Б. Несомненно, кто-то так и поступил, но не все.

Возможно, все так никогда не сделают.

Мы подъезжаем к входу в зал прибытия и паркуем Порше в спрятанном от посторонних глаз тёмном углу зоны погрузки. По большей части это чистая зона, но несколько брошенных автомобилей намекают на слишком печальные истории, чтобы размышлять о них. Кем были те люди, которые бросили семейный минивэн и оставили дорожку из рассыпанных вещей, торопясь на последний рейс из Америки? Куда летел самолёт, и не сбили ли его, когда он прилетел? Превратилась ли владелица этого плюшевого пони в умную и сильную молодую женщину, или она стала пятном пепла в Атлантическом океане?

Я заставляю себя отвлечься от нездоровых мыслей. Эйбрам готовится и к длительному путешествию, и к возможной схватке. Он перекидывает через плечо рюкзак и копается в багажнике Порше, пока не находит вещевой мешок, и передаёт её М, поглядывая на него с осторожностью. М отвечает на испытующий взгляд радостной улыбкой, немного омрачённой шрамами на его губах.

Оружия хватит на всех, но после вручения Джули — дробовика, Норе — винтовки, а себе — большого ружья, он неуверенно смотрит на меня и протягивает маленький пистолет.

Я пристально смотрю на блестящую чёрную рукоятку. Мышечная память устремляется в мою ладонь. Успокаивающий вес стали, волнующий толчок отдачи, удовлетворение от брызг…

— Спасибо, не надо, — говорю я, демонстрируя подрагивающие руки. — Я все еще

«без категории».

— Если бы я поверил, что ты заражён, — говорит Эйбрам, — я бы повернул к тебе пистолет другим концом. Шрамы ничего не доказывают

Я пожимаю плечами.

Эйбрам протягивает пистолет М, но М проходит мимо него, лезет в багажник Порше и вытаскивает АК-47.

— Вот это мой размер, — говорит он. Эйбрам сомневается.

— Ты умеешь им пользоваться?

М отщёлкивает обойму, проверяет патроны, передёргивает затвор, нажимает на спусковой крючок и защёлкивает обойму обратно.

— Ага.

— Он же сказал, что был морским пехотинцем, тупица, — говорит Нора, выполняя те же действия со своей винтовкой.

— В пехоте только два года, — говорит М. — И еще пять в Грей Ривер.

Эйбрам кивает с фальшивым восхищением, возвращая пистолет в свой вещевой мешок.

— Значит, ты член семьи Аксиомы. Я так понимаю, в Грей Ривер не давали стоматологическую страховку.

— Нам не нужно оружие, — говорит Джули. — По идее, нам даже не стоит его брать, нас могут неправильно понять.

Эйбрам качает головой.

Я не хочу с ней пререкаться, но мои воспоминания об этом месте всё еще живы.

— В последний раз, когда…

— Всё произошло очень быстро. Мы не дали лекарству времени на распространение. Теперь всё будет иначе.

Я не стал спорить, хотя я не уверен. И Джули оставляет у себя дробовик.

* * *

Тихий аэропорт выглядит как-то неестественно. Аэропорты строились ради переполоха, шума и концентрации человеческой энергии. Нет другого места на Земле, где одновременно сосредотачивалось столько различий в маленьком здании; здесь смешивалось столько культур и языков; люди из разных стран питались одинаковой пищей и использовали одни и те же туалеты, складывали рядом одежду, украдкой наблюдали друг за другом при прохождении рентгена, втискивались рядышком на узкие скамейки у выходов, вдыхали запахи друг друга, все были настороже, волновались, куда-то стремились, — весь мир с его противоречиями сжимался здесь в маленькую точку.

Теперь нет. Эти летучие химические вещества давно взорвались, оставив только пустую оболочку. Перед терминалом нет ни одного движущегося существа, и мой страх начинает развиваться в другом направлении: сможет ли это место нас защитить? Если все Мёртвые ушли, здесь не безопаснее, чем где-нибудь ещё. Но я недолго переживал. Мы проходим через пустые линии досмотра и поворачиваем налево, к выходу № 12. Вот они, мои прежние соседи, толпятся на фуд-корте медленным сонным роем. Центр страха в моём мозге никогда так не путался. Я чувствую облегчение или ужас?

Эйбрам одной рукой сжимает руку Спраут, а второй целится из ружья, держась спиной к стене, но остальные опускают оружие и спокойно, осторожно идут вперёд.

— Привет, ребята! — басит М, дружески махая рукой.

Толпа продолжает копошиться. Некоторые пару раз щелкают зубами и снова неуклюже волочат ноги, но большинство остаются стоять неподвижно, с непонятным нам выражением лиц. Они выглядят устало и измучено. Их свинцовые странные глаза смотрят на нас со скорбью и тоской, как смотрят нищие, смирившиеся с голодом. Я чувствую волну жалости и любви к этим существам.

Когда-то я был таким же. Я до сих пор один из них. Тем не менее, каким-то образом я сбежал от этого, но они остались в ловушке.

Когда мы сидели с Джули на холме, был момент, когда я подумал, что было бы проще отпустить их. Не легче, но проще. Мы пришли сюда, чтобы поделиться знаниями и распространить то, что мы могли бы создать. Тогда они увидели бы свет и исцелились. Наше влияние на Кости оказалось молниеносным и довольно драматичным. Их пустые оболочки ощутили сдвиг в атмосфере и изменение реальности, так что они мигом сбежали. Возможно, они ушли искать жилище поспокойнее, другую землю, на которой смогут создать свою вселенную. Но наше влияние на мёртвых, которым еще предстояло обратиться в скелеты, было слабее. Что-то изменилось, и испещрённый шрамами гигант рядом со мной, Б и каждый пациент в Морге Норы является тому доказательством. Но наша попытка идти и нести "благую весть" была губительно наивной.

Мы их не впечатлили и не убедили. Они ждут чего-то большего.

М шагает вперед в толпу, пожимает им руки и дружески хлопает по спинам. Мертвые хмуро смотрят на него, словно не понимают, что он такое. Ему нужно ещё немного времени, чтобы зажили следы гниения, но у меня остались кое-какие чувства от зомби, поэтому я знаю, что они считают его живым. А это значит, что они в замешательстве, но не потому, что раздумывают, съесть его или не съесть. Здесь что-то другое, более сложное.

Я иду в качающуюся вонючую толпу следом за М.

— Эй, Р?

Я оглядываюсь и вижу, как Джули и Нора мешкают в конце коридора, как дети на причале, которые боятся прыгнуть в озеро.

— Ты уверен в этом? — спрашивает Джули.

— Может, найти какой-нибудь крови и намазаться? — говорит Нора и съёживается. — Как ты проделывал это с Джули?

Я качаю головой.

— Это была не просто кровь. Это означало "я иду с тобой". Теперь такое не сработает.

— Почему нет?

Я пожимаю плечами.

— Потому что я больше не Мёртвый. Я погружаюсь в толпу.

— Ты псих! — кричит Эйбрам со своей позиции в конце коридора. — Куда ты попёрся?

Я указываю на дальний конец зала позади тысяч голов зомби:

— Там есть безопасное место, — и иду дальше. Джули и Нора держатся поближе к моей спине, и, пока Джули упорно старается не бояться этих существ, Нора ведет себя чуть более открыто.

— Привет!.. — говорит она сквозь стиснутые зубы. — Как дела?.. Пожалуйста, не ешьте меня…

— Пойдем, папа, — говорит Спраут. Она тянет его за руку, но он не двигается с места.

— Давай! — подбадривает Джули.

— Я не потащу свою дочь через ораву зомби.

— Раскрой глаза. Всё нормально.

— Ты не знаешь, что они будут делать. Она взмахивает руками:

— Никогда не знаешь, кто что может сделать! Да в любой толпе кто угодно может оказаться убийцей, насильником, террористом-смертником. Ты сливаешься с толпой и надеешься на лучшее.

Как и Джули, я тоже принимаю храбрый вид, но у меня не получается притворяться, что мне не страшно. Сражение с этой чумой не дало мне иммунитета. Среди первых важных вопросов в моей новой жизни был: "А что будет, если меня опять укусят?". Но нам не пришлось долго ждать ответа. Самоубийственный побег показал нам, что сейчас происходит то же, что и раньше. Мы присоединяемся к мёртвым. Начинаем сначала.

Несмотря на свою борьбу, несмотря на Мерцание и другие тайны излечения, я так же уязвим, как и Джули. И точно так же завишу от прихотей толпы.

Когда рестораны заканчиваются, толпа редеет, и мы оказываемся на открытом пространстве со скамейками и искусственными деревьями. Дальше по коридору еще одна группа зомби стоит вокруг прилавка, глядя на пустой ящик для бубликов, и делает вид, что изучает меню. Женщина за прилавком оступается, наверное, случайно. Толпа инстинктивно встает в линию. Перед тем, как первый человек в очереди мог бы озвучить заказ, новенькая кассирша снова отвлекается, и очередь разочарованно расходится.

Я смотрю на это с огромным интересом. Это сохранились отголоски старых инстинктов или признак начинающегося излечения? Окоченевшее тело растягивает конечности, проверяя свои рефлексы? Я помню, как впервые попробовал настоящую еду. Несколько недель подряд каждый вечер я запихивал в рот хлеб и пытался его проглотить. Иногда я даже умудрялся задержать его в желудке, пока Джули радовалась, а потом уходил в ванную и меня тошнило. Я боялся, что не переживу своё превращение, и не хотел, чтобы она волновалась вместе со мной.

Это произошло примерно через месяц. Я почувствовал старый голод, который не требует человеческих жертв. Я смотрел, как Джули жарит картошку из нашего огорода и поливает ее соусом, как вдруг мой желудок заурчал. Я хотел есть.

Мне не нужно было высасывать энергию человеческой души, я хотел поесть драников. И я их съел. Второй раз я смог поесть только через неделю, и даже сейчас мое тело отвергает обычное питание, и принимает его только тогда, когда мне начинает угрожать голодная смерть. Но это дало мне надежду, в которой я нуждался, хоть и не знал об этом. Это был шаг.

Сейчас я наблюдаю за этими трупами, толпящимися у прилавков с гастрономией, и я надеюсь на них. Я помогу им сделать следующий шаг.

— Куда он подевался? — спрашивает Джули, поднимаясь на цыпочки, чтобы увидеть сквозь толпу позади нас. Она прыгает на скамейку. — Эйбрам? Спраут?

Мне не нужна скамейка, чтобы увидеть, что в зале их нет.

— Неужели они нас кинули? — она подносит ладони ко рту и кричит:

— Эйбрам!!!

— Потише, — говорит он, выходя вместе с дочерью из служебной двери. — Ты их разбудишь.

Джули вздыхает.

— Надеюсь, теперь ты понимаешь, как было глупо идти длинным обходным путем. Видишь, все хорошо?

— Я семьёй не рискую, — он останавливает на мне строгий взгляд. — Ну, и где твоё "безопасное место"?

К облегчению Эйбрама — и моему тоже — я не соврал, и наш маршрут не проходит мимо прилавка с бубликами. Справа был коридор, и я привел нас в туннель, который соединяет терминалы А и Б. Позади нас над головами висят знаки, обозначающие уборные и багажные ленты. Книжный магазин называется "Книжная бухта". На стенде с бестселлерами находится пугающий фолиант: "Вселенная Внушения: Как сознание формирует реальность". Я улыбаюсь, вспомнив, сколько часов я провёл, изучая слова в этом аэропорту и размышляя над тем, что они пытаются сказать мне.

— Что? — спрашивает Джули, заметив мою слабую улыбку.

— Ничего. Просто размышляю. Какая у тебя любимая книга? Она задумывается.

— У меня их около пятидесяти.

— Я хочу читать вместе с тобой, — я улыбаюсь шире и представляю, как она сидит рядом со мной на диване, прислонившись к моему плечу, и придерживает пальцами раскрытую книгу. — Давай переделаем нашу столовую в библиотеку?

Она задумчиво улыбается.

— Было бы здорово!

В ее голосе столько энтузиазма, что внутри меня словно лопается пузырь. Холодное напоминание о тех обстоятельствах, которые неделю назад превратили нашу жизнь в невероятную фантазию.

Мигают лампочки. Заработали генераторы или солнечные батареи — неважно, какой заброшенный источник энергии дает этому месту силы проснуться. Аэропорт возобновляет грустное подобие своей работы. Загорается свет, система оповещения заикается об оставленном без присмотра багаже, начинают двигаться эскалаторы. Я шагаю на ступеньку, Джули встаёт позади меня, и мы устраиваем себе перерыв, пока другие проходят мимо, бросая на нас неодобрительные взгляды.

Однажды мы с Джули через эти окна, занимающие всю стену, наблюдали закат. Теперь мы смотрим в другую сторону, и видим, как солнце касается гор, заливая взлетно-посадочные полосы розовым светом. Самолет American Airlines без двигателей. Развалившийся на две части борт United Airlines. Почерневшие обломки частного самолета. В последние дни люди полагали, что где-то есть другое, более безопасное место, и аэропорт был маленьким грустным островом, связующим звеном всех обречённых надежд.

Я вижу, как мимо нас проплывают горшки с искусственными растениями, в которых теперь растут настоящие ромашки, и мои мысли согревает легкая ностальгия. Я наклоняюсь через перила, чтобы сорвать одну, но не дотягиваюсь.

В это время эскалатор заканчивается, и остальная часть группы нетерпеливо ждёт нас, скрестив руки на груди.

— Что? — спрашивает Джули. — Мы пришли сюда, чтобы ждать, разве нет?

— Будем пережидать в безопасном месте, — говорит Эйбрам. — А не в стеклянном коридоре, который открыт со всех сторон.

— Мы почти там, — заверяю я. Конечно, он прав. Мне нужно сосредоточиться, но я не могу бороться со своими фантазиями. Несмотря на множество мрачных воспоминаний, это место пробуждает несколько ярких, которые я создал вместе с Джули и которые заставляют меня улыбаться. Тогда все стало так просто. Так легко и сладко. Только я, провальное похищение и мозг её парня в моем кармане.

Я веду группу вниз по туннелю к двери своего бывшего дома — моего убежища от ужасов бессмертной жизни. Никогда не думал, что вернусь сюда, чтобы спрятаться от чего-то худшего.

Я тяну на себя дверь самолета и с мрачной улыбкой отхожу в сторону.

— Добро пожаловать на борт.

 

Глава 24

САМОЛЁТ В ТОМ ЖЕ состоянии, в каком мы его оставили. Пустые бутылки из-под пива, пластиковые контейнеры из-под замороженной тайской лапши и, конечно же, груды моих памятных вещей. Я впервые поражаюсь обширности своей коллекции. Ручки, кисти для рисования, камеры, куклы, фигурки, картины, смокинг, не дошедшие до адресатов письма, семейные фоторамки, башни из комиксов… Ими занята третья часть сидений самолёта. Если я приносил с каждой редкой охоты один-два предмета, сколько времени я потратил, чтобы всё это собрать? Шесть лет? Семь? Тогда почему я не сгнил так же сильно, как многие другие? Почему я не стал очередным иссохшим метатесиофобом, принимающим любые изменения яростным шипением?

Джули выбирает себе кресло и садится. Она берёт свой старый плед из порезанных джинсов, но на этот раз не для того, чтобы от меня защищаться. Она поглаживает среднее сиденье, и я сажусь рядом, наслаждаясь её доверием.

М медленно поворачивается вокруг себя, осматривая катастрофический беспорядок, царящий в моём жилище.

— Ты привёл девушку в такой дом?

— Он показался мне очень милым, — говорит Джули. М хмыкает.

— А где жил ты? — спрашивает его Нора. — Не могу себе представить, чтобы там

было чище.

— Там было чисто, — отвечает он, — для общественного сортира. Нора начинает хохотать, потом замирает.

— Сортир?

М пожимает плечами.

— Это была комната с дверью. Всё, что нужно.

Нора рассматривает его со странным выражением лица, которое мне совершенно неизвестно. Я могу разобрать только замешательство, но здесь явно есть что-то ещё.

— Я был зомби, — оправдывается М. — Не придирался к жилью. Нора опускает глаза в пол. Смотрит сквозь него.

— Что случилось? — спрашивает Джули. Она порывается встать, но Нора качает головой и приходит в себя.

— Ничего. Простите. Что-то вроде дежа вю. Она обращается к М, но не смотрит на него.

— Ты помнишь, где жил? Иногда мне кажется, что раньше мы встречались. М осторожно отвечает:

— Думаю… в Сиэттле?

Нора снова отрицательно качает головой.

— Нет. Я никогда там не была, — она поднимает глаза и делает глубокий вдох. — Итак, что мы будем есть? Я слышала, в аэропорту отличная еда.

Она исчезает за занавеской стюардесс и гремит ящиками на кухне.

— Нора? — зовёт М, бросая на одно из сидений сумку из Порше. — Еда… здесь.

Секундная тишина, затем она появляется из кухни, открывает сумку, достает кубик карбтеина и бутылку воды, забирает свой скудный паёк и уходит в хвост самолёта.

М смотрит на меня. Я пожимаю плечами. Смотрю на Джули. Она тоже пожимает плечами.

Я замечаю, что Эйбрам ещё не вошёл. Он и Спраут стоят в дверном проёме и рассматривают странности моего бывшего дома.

— Ты хочешь прятаться здесь? — говорит он.

Я поднимаю руку, чтобы показать преимущества самолёта.

— Один вход. Аварийные выходы. Маленькие окна, — он не отвечает, поэтому я продолжаю. — Высоко от земли. Хорошая видимость. Солнечная эне…

— Посмотри за Спраут, — он перебивает меня и подталкивает дочь вперёд. — Я хочу проверить периметр.

Спраут забегает внутрь и останавливается возле нашего ряда. Она выжидающе смотрит на меня, но я не реагирую, и тогда она говорит:

— Подвинься, пожалуйста.

Я пересаживаюсь к проходу, и Спраут падает рядом с Джули.

Джули бросает на меня недоуменно-восторженный взгляд и сдерживает смех.

— Тебе нравится Джули? — спрашиваю я, и девочка кивает. — Мне тоже.

Я оглядываюсь на дверь, чтобы дать Эйбраму несколько советов насчёт аэропорта, но он уже ушёл.

* * *

Меньше, чем через десять минут, все, кроме меня, засыпают. Сейчас примерно полдень, солнце стоит высоко, жарко, но ночь была очень длинной. Даже М удалось задремать с лёгкостью Живых, а я терпеливо сижу рядом со Спраут и Джули, слушая хор храпа. Кажется, М возвращается к человеческому существованию во всех отношениях быстрее меня, но я не понимаю, почему. Он хорошо разговаривает, у него прекрасные рефлексы, и, если верить его рассказам, он уже успешно занимался любовью с живой — хотя и очень отчаянной — женщиной уже после месяца на Стадионе. Я взял хороший старт, именно я втянул его в эту гонку, но теперь он оставил меня далеко позади. Что же меня сдерживает?

Я встаю и иду в заднюю часть самолёта, где могу психовать, никого не разбудив. Я пробираюсь мимо Норы — она вытянулась на трёх сиденьях, но её ноги висят в проходе. М было бы здесь комфортнее, но наверное, он почувствовал, что Норе необходимо пространство, и втиснулся в один из плюшевых тронов бизнес- класса.

Приближаясь к концу салона, я внезапно вспоминаю свою другую, не такую причудливую коллекцию. Последние три ряда похоронены под грудами драных штанов и окровавленных рубашек, сверху лежит ботинок с оставшейся в нём ногой. Грязное бельё лежит на сиденьях и валяется в проходе — университетское общежитие юного серийного убийцы, подающего большие надежды. Я оглядываюсь через плечо, чувствуя как по спине пробегает стыд.

По мере возможности я сохранял одежду своих жертв. В полусонном тумане сознания осталось смутное представление о том, что так можно увековечить память съеденных мной людей. Почтить их благородную жертву, принесённую моим потребностям, которые не подлежали обсуждению. Конечно, я уделял этому больше внимания, чем остальные зомби, но вряд ли кто-то меня за это похвалит. Я чувствую отвращение. Начинаю собирать одежду и запихивать её на багажные полки.

За дверью туалета что-то гремит.

Я так и застываю с окровавленным рождественским свитером в руке. Из-за двери слева раздается стон, ему вторит более громкий стон справа. Я оглядываюсь в поисках оружия. Не вижу ничего, чем можно было бы проломить голову, но я много раз делал это голыми руками. Люди не понимают, что это сделать очень просто, нужно только…

Я останавливаю поток мыслей. Разжимаю кулаки. Напоминаю себе, что убийство — уже не мой способ знакомиться.

— Кто там? — мягко говорю я, и шум за дверью прекращается. На защелках обеих дверей написано: «ЗАНЯТО». Мне кажется странным, что зомби беспокоятся о замках. Я стучу пальцем по левой двери. — Я не хочу причинить тебе вред. Ты тоже не хочешь навредить мне. Может, выйдешь?

Красная надпись «ЗАНЯТО» меняется на зелёную «СВОБОДНО». Дверь со скрипом открывается, и я вижу знакомое лицо. Женщина, около двадцати пяти лет, каштановые волосы, бледная кожа, глаза натурального — не металлического — серого цвета.

Я отступаю, чтобы освободить проход, и моя «жена» выходит из туалета.

Одежда на ней грязная, но я не обращаю внимания на бесчисленные пятна крови на белой блузке, я ищу её бейджик. Его нет. Она его выбросила? Зачем?

— Имя? — спрашиваю я, возвращаясь к нашему примитивному общению. Она отрицательно качает головой. Что за выражение у неё на лице? Стыд? Печаль? Или просто смятение и страх, какие испытывает путешественник в чужой стране?

Я слышу за спиной щелчок, открывается вторая дверь. Мои «дети» застенчиво выглядывают из проёма. Ну, хоть у них есть имена. Кажется, я вытащил их отсюда как раз в тот короткий промежуток времени, когда они начали оживать — когда вставало солнце, когда пел Синатра и всё должно было быть хорошо. Их кожа не совсем бескровна, но ещё очень бледная, даже у Джоанны бледность сильно контрастирует со смуглыми арабскими чертами. Они выглядят живыми, но немного заторможенными. Глаза, как и у матери, остановились между двумя стадиями. Они выглядят так же, как и в тот день, когда я их оставил. В тот день, когда мы с Джули решили, что у нас слишком большие амбиции и пора бы переехать.

По сравнению со Стадионом, наш пригородный дом находится на линии фронта, но всё равно, жить там — значит отступать.

— Почему ты здесь? — спрашиваю я у своей безымянной жены. Она опускает глаза.

— Хотела… остановить.

Сначала я не уверен, что понимаю, о чём речь, но потом замечаю её состояние. По её щекам на шею спускаются вдавленные пятна, как на побитой груше. Энергия человеческой жизни не смогла её забальзамировать, клетки тела признали, что они мертвы, и одна за другой обезвоживаются и отмирают. Она морит себя голодом.

Дети выглядят получше, на их коже виднеется всего одна-две вмятины. Я предполагаю, что им не хватает силы воли, как у матери, и они питаются живой плотью, но потом замечаю в руке Джоанны печенье, а у Алекса кусок сыра. Они едва надкусаны, но очевидно, что детишки стараются.

— Ешь? — спрашиваю я у жены, указывая на сыр.

Она качает головой, и на этот раз её эмоции ясны: её стыдно. Можно принести трупу пищу, но нельзя заставить его есть. Какой бы сильной не была воля, человеческая плоть вкусна. И всё в таком духе.

Я смотрю через плечо, потом вытягиваю вперёд руки:

— Ждите здесь.

Я иду на цыпочках к двадцать шестому ряду и трясу Джули за плечо. Она стонет и извивается, пытаясь отвязаться от меня.

— Джули, — шепчу я. — Проснись.

Она открывает глаза и искоса смотрит на меня.

— Что.

— Моя жена и дети… они тут.

Она подпрыгивает, смаргивая сон прочь.

— Здесь? В самолёте?

— Я не знаю, что делать.

Она выползает из-под Спраут и осторожно кладёт голову девочки на сиденье.

Мы торопимся назад к туалетам, где моя маленькая идеальная семья тоскливо смотрит на спящую Нору.

— Нора, — говорит Джули, толкая её в плечо.

Нора подскакивает, потрясённо разглядывая новичков. — Они чуть меня не съели?

— Нет, — говорю я. Потом добавляю с сомнением:

— Возможно. Но они правда не хотели.

— Это… Твои дети?

— Ну… да.

— Привет, ребятишки, — безэмоционально говорит Нора, потом смотрит на их мать. — А ты кто?

— Это жена Р, — слабо улыбается Джули. Нора вздыхает.

— Прекрасно. Чёртов любовный треугольник.

— Это был… брак по договору, — бормочу я.

— Как зовут твою жену?

— Не знаю.

Нора раздумывает, потом кивает.

— Хорошо, значит, не любовный треугольник.

Мне неловко. Моей жене тоже. Я смотрю в пол, она — в окно. Потом она берёт детей за руки и неуклюже направляется к выходу.

— Эй! — зовёт Нора, спрыгивая с сиденья и делая несколько шагов вниз по проходу. — Я просто пошутила!

Но жена не просто обиделась, здесь есть что-то ещё. Я выглядываю в окно.

Пустую гладь асфальта заполонило море серых лиц.

Самолёт окружён Мёртвыми.

— Это нехорошо, — говорит Джули, прослеживая за моим взглядом. Она бежит проверить Спраут.

Я остаюсь стоять, заворожённый толпой. Даже в период расцвета этого гнезда я никогда не видел столько зомби в одном месте.

Церковные службы Костей проходили неподалёку, но всегда находились те, кто считал их жаркие проповеди бессловесным шипением и щёлканьем, так что, какими бы харизматичными не были Кости, эти собрания никогда не привлекали больше половины населения аэропорта. Сегодня здесь собрались все.

Но, несмотря на их сходство с армией, я не чувствую враждебности.

Большинство даже не смотрит на самолёт. Они смотрят на север, в направлении выхода из аэропорта, и ждут.

Дверь самолёта со скрипом открывается, и с грохотом захлопывается. Я слышу щёлканье замка. Эйбрам шагает по проходу с винтовкой наготове, его грудь тяжело вздымается, словно он долго бежал.

— Они идут, — говорит он между вздохами.

— Мы знаем, — отвечает Джули. — Мы их видим.

— Да не Мёртвые, — он поднимает Спраут с кресла и идёт к ряду около аварийного выхода, закрывая по пути шторки иллюминаторов.

— Аксиома? — Нора не хочет в это верить. — Твою мать, как они смогли нас так быстро найти?

— Наверное, где-то на Порше стоял маячок, но я полагал, что блокировка частот перебьёт сигнал… — он закрывает последний иллюминатор, погружая салон во мрак. — Уже неважно. Они здесь.

— Сколько их? — спрашивает Нора. Она становится серьёзной и берёт с полки над головой ружьё.

— Слишком много, — он опускается в кресло около окна, держа Спраут на коленях и сжимая винтовку побелевшими пальцами.

— Что происходит? — М, зевая, выходит из-за шторки первого класса. Никто не отвечает ему.

— Итак, какой у тебя план? — с нарастающей паникой спрашивает Джули. — Сидеть здесь и ждать, что они не станут обыскивать единственный уцелевший самолёт на полосе?

Он поднимает шторку на пару сантиметров и разглядывает качающийся рой, окружающий нас.

— Мой план — сидеть здесь и надеяться, что ваши приятели вспомнят, как сильно они любят человеческое мясо.

Я поднимаю шторку со своей стороны. Как железные опилки, притягивающиеся магнитом, Мёртвые смотрят в одном направлении: в сторону служебных ворот в северном конце полосы. Ворота раздвигаются, и въезжают пять бежевых внедорожников. Они останавливаются. Без сомнения, они знали, что здесь будут зомби, но точно не ожидали практически сформированную армию.

Мёртвые пока не проявляют агрессию. Они нерешительно вскидывают головы, волнуясь, как затравленные собаки, обнюхивающие руку незнакомца — погладит или приласкает? И я вижу среди них свою семью. Джоанну, Алекс и жену без имени. Они стоят позади толпы, ожидая действий новоприбывших.

Внедорожники едут вперёд.

— Какого чёрта они делают? — шепчет Джули. Она сказала, что они будут психами, если решат прийти сюда за нами. И была права — они пришли.

Открываются люки, появляются солдаты в бежевых куртках. Они устанавливают на крыши винтовки.

— Нет, — бормочу я, прижимаясь к стеклу.

Мои бывшие соседи взволнованно, но с любопытством наблюдают за приближающимися внедорожниками. Потом начинают умирать.

 

Глава 25

— Р, СТОЙ!

Я замираю в дверях самолёта, но не оборачиваюсь. Чувствую, как страх Джули щекочет мне затылок.

— Ты ничем не можешь им помочь! Ты даже не знаешь, как из него стрелять!

Я опускаю глаза и замечаю, что держу АК-47. Наверное, я машинально схватил его с кресла М и вроде бы даже снял с блокировки и загнал патрон в патронник. Не уверен, что кто-нибудь знает, что я это умею. Однако, руки дрожат сильней, чем обычно, я практически в конвульсиях. Я роняю оружие на пол и шагаю в посадочный рукав.

— Р! — она бежит за мной. — Их там тысячи. Ещё один погоды не сделает.

— Джоанна и Алекс, — говорю я, не останавливаясь.

Выстрелы продолжаются, как череда фейерверков, и я представляю себе, как с каждым хлопком заканчивается одна зарождающаяся человеческая жизнь.

Я спускаюсь по лестнице на первый уровень и слышу позади топот ног. Джули уступила и присоединилась ко мне, держа автомат М как гигантскую игрушку. Я останавливаюсь у выхода и поворачиваюсь к ней.

— Оставайся тут.

— Да пошёл ты, один ты туда не пойдёшь.

Выстрел. Выстрел. Паф-паф-паф-паф…

— Пожалуйста, — я представляю, что стреляют в неё, а не в незнакомую толпу, и мой страх усиливается десятикратно. — Я прошу тебя остаться. Скоро вернусь.

Я не дожидаюсь ответа. Будет она уважать мои желания или нет, но я сказал всё, что мог, кроме «прощай». Я выхожу через дверь на ослепительный солнечный свет.

* * *

Я ожидал более кровавой расправы, но, видимо, солдаты экономят патроны и стреляют методичными выстрелами прямо в головы вместо того, чтобы поливать толпу очередями пуль. Они могут позволить себе такую роскошь, поскольку толпа не нападает на них. Мёртвые волнуются, покачиваются и громко стонут, на лицах читаются человеческие эмоции: страх, горе, недоумение. Кажется, они очень озадачены происходящим.

Но что-то начинает меняться, когда автомобили медленно продвигаются вперёд, оставляя за собой упавших на асфальт Мёртвых и толпу, вытирающую с лиц брызги мозгов своих товарищей. Мёртвые останавливаются всего в нескольких шагах от вершины, у самого конца своего подъёма. Оступаются и падают назад.

Неопределённый оттенок их глаз мигает серебристым цветом, и лица замирают в убийственном безразличии Совсем Мёртвых.

Я хочу одновременно смеяться и плакать. Какая глупость. Так безжалостно скашивать все зелёные росточки. Когда волна Мёртвых захлёстывает внедорожники, я стараюсь не радоваться воплям солдат. Но я радуюсь.

Когда начинается атака, я замечаю в конце толпы свою семью. Я подбегаю к ним и хватаю детей за руки.

— Пошли.

Ближайший внедорожник исчезает под Мёртвыми. Несколько зомби вытаскивают стрелка из люка и рвут его на части, остальные добираются до водителя. Чего они ждали? Двадцать-тридцать человек против нескольких тысяч зомби? Как сильно нужно быть приверженным к системе, чтобы подчиняться таким сумасшедшим приказам?

Окна бьются от отчаянных выстрелов, у моих ног поднимаются клубы пыли. Я тяну детей ко входу в терминал, оглядываюсь, чтобы удостовериться, что моя жена поняла мою задумку, но её нет. Осматриваю полосу — жены нигде не видно. Я стою в тени Боинга, держу за руки ребятишек и растерянно смотрю на толпу, выведенный из равновесия эмоциональным ударом. Мне даже в голову не могло прийти, что у моей жены, как и у остальных, случится рецидив. Мне казалось, что она забралась слишком высоко, чтобы вернуться в это дикое безумие. И, что ещё важнее, я полагал, что не переживаю за эту безымянную, безголосую женщину, но, к моему ужасу, это не так.

Мёртвые движутся к следующему автомобилю. Мужчины выскакивают из оставшихся четырёх и занимают за дверями оборонительные позиции. Пусть пули летят в Мёртвых с четырёх сторон, но это предприятие окажется невыгодным для Аксиомы. Третий внедорожник исчезает из вида. Четвёртый. Но толпа — уменьшенная на несколько сотен, но всё еще подавляющая большинством — несётся в сторону последних двух Эскалейдов. Я слышу в небе знакомый рокот. Ветер начинает трепать мои волосы, и у меня хватает времени испугаться, когда вертолёт — не какая-то перепрофилированная вертушка новостного канала, а настоящий, военный — приближается к крыше терминала и парит над головой, затмевая полуденное солнце.

Где-то внутри кабины солдат поворачивает цепную пушку, установленную на носу вертолёта, и начинает прокашивать в толпе брызгающие полосы. Спасать людей в грузовиках уже поздно, но здесь собрались все жители аэропорта, и он пользуется возможностью уничтожить гнездо. Ещё одной угрозой меньше.

Мёртвые неплохо стараются. Они забираются на крышу ближайшего автомобиля и тянутся к шасси. Некоторые даже пытаются прыгать, но пилот держит вертолёт вне досягаемости, хотя намного ниже, чем ему нужно на самом деле.

Наверное, он получает удовольствие, наблюдая за этими отчаянными попытками, в то время, как их сбивает стрелок. Я вижу его лицо за лобовым стеклом. Он садистки улыбается, как ребёнок, поджигающий муравейник.

К громким выстрелам цепной пушки добавляются тяжёлый звук автомата. В окне второго этажа я вижу, что это Джули стреляет из АК-47. Наверное, она знает, что против бронированного вертолёта это бесполезно, но мы всегда совершаем подобные отчаянные поступки, когда не остаётся никаких других вариантов. Её пули сбивают с вертолёта краску и оставляют пятна на лобовом стекле, так что Джули всего лишь уменьшила его стоимость в случае перепродажи, не более. Стрелок не обращает на неё внимания, пока ей не удаётся пробить лопасть винта. Пушка поднимается, и, когда пули ударяют в пол вокруг неё, наполняя воздух битым стеклом и кусками обшивки, Джули бежит в укрытие. Довольный собой, стрелок возвращается к Мёртвым.

Я тащу детей к терминалу, полный решимости спасти хотя бы этих двоих, но когда протягиваю руку, чтобы открыть дверь, я слышу крик. Грубый, жалобный, похожий на вой собаки, нечленораздельный, но трепещущий от эмоций. Я смотрю вверх.

Моя жена стоит на балконе диспетчерской вышки, прямо над вертолётом, опираясь на перила. Она смотрит на меня, и я понимаю, что звуком, который я слышал, был её зов. Звук, которым один человек пытается докричаться до другого, не используя слова и имена. Но теперь ей не нужны слова. Она кричит снова с такой тоской, что мне всё становится понятно.

Прощай.

Она прыгает. Летит лицом вниз, широко раскинув руки, волосы развеваются в ясном летнем небе. Она падает на размытый диск вращающихся винтов и испаряется. Тёплая жидкость брызжет мне в лицо. Я слышу, как об асфальт смачно шлёпаются тяжёлые куски, но этот звук милосердно заглушает визг разбивающегося вертолёта. Помятый ротор скрежещет, затем что-то щелкает. Вертолёт кувыркается и, вращаясь, летит в бетонное основание здания. Он не взрывается, но с глухим хрустом бьётся о стену и искорёженной кучей падает на землю.

Наступает тишина. Оставшиеся Мёртвые успокаиваются и привычно опускают плечи. Их ярость проходит, а моя нарастает, разрывая меня по швам. Я смотрю на кровавую бойню, взгляд скачет от трупа к трупу — они смотрят в ужасный небесный рот, мозги стекают по затылкам. Они боролись, двигались вперёд, но маленькие кусочки свинца стёрли их за несколько минут, разбросали по земле и по моей одежде останки женщины, которая никогда не говорила мне, как её зовут.

Женщины, которую я встретил во сне, на которой женился, не перекинувшись ни единым словом. Мы стали парой по правилам, которые ни один из нас не понимал. Она не должна ничего для меня значить. Я не знал о ней ничего: ни кто она, ни кем бы хотела стать, если бы появилась возможность. Наверное, это всё. Она пыталась превратиться во что-то прекрасное, а эти жестокие глупые дети вылезли из своих куколок просто потому, что могли.

Я бегу к вертолёту. Открываю дверь кабины и хватаю пилота за грудки, вытаскивая из ремней безопасности.

— За что? — рычу я в сантиметре от его лица.

На секунду его взгляд сосредотачивается на мне. Краем глаза я вижу кусок стали, который торчит из его бока, и мёртвого второго пилота на соседнем сиденье, но я фокусируюсь на лице первого. Сейчас оно ничего не выражает, но я вижу отголосок слабой ухмылки, с которой он смаковал убийство слабых.

— Зачем вы это делаете? — моя голова превращается в жаркую тёмную котельную. — Почему никак не остановитесь?

Он открывает рот. Раздается прерывистый хрип. Кажется, его глаза смотрят сквозь меня.

— Почему?! — кричу я и трясу его. — Какая у вас цель? Кто вами руководит? Я чувствую, что внутри меня гул ярости смешивается с шумом из подвала.

Дверь грохочет.

— Где Атвист? — я кричу в его лицо, вытаскиваю кусок стали и втыкаю ему в грудь. Дверь внутри меня сражается со своими замками, и через щель между створками я вижу огонь, обгоревшую плоть и извивающихся червей.

Я сую руку в зияющую рану и ковыряюсь, пока не нахожу лёгкие.

— Скажи мне!

Я сжимаю их, направляя воздух в его горло.

— Скажи!

Я слышу шаги за спиной, и пылающая красная тьма перед глазами рассеивается. Я осознаю, что кричу на мертвеца, мой кулак где-то у него в груди, а друзья смотрят на меня и испуганно молчат.

Я втыкаю кусок стали в череп пилота, медленно встаю и отворачиваюсь, вытирая руку об штаны. Джули, М и Нора таращатся на меня. Эйбрам с дочерью ждёт у двери в терминал, больше поражённый, чем обеспокоенный. Мне очень хочется извиниться, найти хоть какое-то оправдание тому, что они только что видели, но мне слишком противно. Не столько от себя, сколько от всего остального. Моё отвращение к миру так глубоко, что отвращение к себе тонет в нём, даже не вызывая ряби.

— Надо уходить, — говорю я, глядя в пол.

Долгое молчание нарушается только тихими стонами Мёртвых. Они бродят вокруг нас как лунатики, разглядывают асфальт и ковёр из трупов, и, похоже, не знают о нашем присутствии. Словно они залезли в такую глубокую яму, где до них не дотягивается даже запах жизни.

— Куда? — тихо спрашивает Джули.

— В мир. Здесь ничего не осталось.

— А что там?

— Мы не знаем. Поэтому и надо идти.

Я не смотрю им в глаза. Прохожу мимо и встаю напротив Эйбрама.

— Аксиома владеет территориями на побережьях. А что между ними?

Он осматривает меня с головы до ног, раздумывая, насколько серьёзно стоит ко мне отнестись.

— Почти ничего, — отвечает он. — Брошенные города. Опустевшие территории. Возможно, несколько убежищ.

— Возможно?

— Последние отчёты приходили несколько лет назад. Сейчас Аксиома держится у берегов, но все знают…

— Да никто ничего не знает, — огрызаюсь я. — Мир вырос. Город стал страной, страна — планетой. Там обязательно что-то будет.

Все смотрят на меня, ошеломлённые моей внезапной многословностью, но я так сосредоточен, что забываю стесняться.

— Что, например? — спрашивает Нора.

— Люди, — наконец, я разрешаю себе посмотреть ей в глаза, потом в глаза Джули и Эйбрама. — Помощь. Может, даже ответы.

Джули кивает.

— Аксиома завладела нашим домом и всем, что вокруг. Они планируют идти дальше, и мы не сможем остановить их самостоятельно.

— Я не планировал их останавливать, — говорит Эйбрам.

— Точно, твой домик, — она встречает его взгляд с пугающей зрелой сталью в глазах, которая скрывается под юным легкомыслием. Я всегда немного волнуюсь, когда это вижу. — Может, ты и прав. Может, если прятаться достаточно долго, Аксиома сгорит сама по себе. Но я думаю, что сначала они сожгут остальную часть континента. Что ты хочешь подарить Спраут на восемнадцатилетие, когда вы выйдете из бункера? Выжженную землю, которой управляют сумасшедшие?

— Я не вижу других вариантов, — выдыхает он.

— А ты их ищешь? Там могут оказаться армии повстанцев, процветающие города, люди, распространяющие лекарство… Мы понятия не имеем, что там есть.

Эйбрам смотрит на неё так пристально, что не замечает, как Спраут отделяется от группы.

— Папочка, — говорит она, забираясь на колесо 747-го. — Пошли уже куда-нибудь.

— Мура, слезай! — он подбегает и стаскивает её вниз. Мои ребятишки смотрят на маленькую девочку, осознавая, что она на них очень похожа, но они еще шокированы гибелью матери, которая на их глазах превратилась в брызги. Меня мучают угрызения совести, когда я замечаю, что капли на их лицах красного оттенка. Тёмные, почти пурпурные, но не чёрные. Она была так близко.

— Ну и что ты предлагаешь? — говорит Эйбрам, не поворачиваясь. — Исследовать? Путешествовать? Ты забыл, что за тобой гоняется Аксиома? Тебе дважды повезло, но когда мы поймём… — он делает усталый вздох. — Когда они поймут, что здесь произошло, всё станет намного серьёзнее. Мы уже не сможем убежать.

— Надо бежать быстрее, — отвечаю я. Он показывает на упавший вертолёт.

— Это один из примерно десяти вертолётов, оставшихся в Америке, и ты знаешь, у кого остальные.

— А самолёт?

Он открывает рот, чтобы поиздеваться над этим вопросом, потом оглядывается на дочь, снова карабкающуюся на огромное колесо.

— Ты сказал, что ты пилот, — говорит Джули. — Сможешь вести 747?

Он отрывает взгляд от шасси, смотрит на круглый клоунский нос одного из крупнейших коммерческих авиалайнеров и смеётся.

— Эта грёбаная штука такая большая, что я и забыл, что это самолёт.

— Ты можешь его вести?

Он изучает его минуту, бормоча себе под нос.

— Что-то среднее между гражданским и военным… Последняя модель… Наверное, похож на С-17… - он бросает взгляд в сторону Джули. — Я смогу вести, если он летает, но это очень большое «если». Здесь всё поломано и выпотрошено.

— Он работает, — говорю я.

— В ангаре Island Air есть топливо, — говорит М, потом прикрывает рот ладонью и шепчет Норе:

— Я его нюхал. Нора улыбается.

— Крепкая штука?

— Ещё какая.

Эйбрам смотрит, как Мёртвые спотыкаются о трупы на асфальте. Смотрит на два новых трупа в вертолёте, одетых в такие же бежевые куртки, как и он сам. Смотрит на свою дочь, которая сидит на колесе на уровне его глаз. На её обеспокоенном лице появляется редкое радостное волнение.

— Нужно провести предполётную проверку, — говорит он, стараясь сохранять нейтральную интонацию. — Но не очень-то надейтесь.

* * *

Пока Эйбрам проверяет жизненно важные части самолёта, М провожает меня к своему секретному тайнику: под брезентом спрятана пирамида из бочек с топливом, хотя я сомневаюсь, что именно брезент сохранил его сокровище. В целом постапокалиптическое отчаяние почти не затронуло аэропорт. Здесь сохранились солнечные батареи, автомобили на ходу и самолёт, который, может быть, летает. Я подозреваю, что все эти годы грабителей сдерживали я и мои мёртвые приятели, собравшиеся здесь в большом количестве. Тысячи охранников работали круглосуточно — с перерывами на обед.

Мы загружаем столько бочек, сколько может поместиться в багажный погрузчик, и везём к самолёту. Эйбрам сидит на крыле, проверяя закрылки, и мы несколько минут наблюдаем за ним, пока он нас не замечает.

— Стабилизированное? — очевидно, что он хватается за соломинку. Мир десятилетиями готовился к апокалипсису, сохранение топлива было в приоритете. Найти скоропорт так же сложно, как китовый жир. М тычет рукой в этикетку на бочке: часы, окруженные стрелкой.

— Сколько ещё осталось? — спрашивает Эйбрам. М пожимает плечами.

— Много.

Эйбрам смотрит на бочки. Он открывает рот, но не может придумать отговорку и вздыхает.

— Привезите их. Нам понадобится каждая капля.

Открывается дверь аварийного выхода, и на крыло выходит Джули.

— Значит, всё работает? Он полетит?

— Это 2035-я модель, — устало отвечает Эйбрам. — Одна из последних, вышедших на авиалинии. Похоже, самое важное осталось в целости, — он вытирает пот со лба. — Мне нужно немного времени, но думаю, я сумею поднять его в воздух.

Я не видел у Джули такого взгляда с того дня на крыше Стадиона, когда она увидела, что труп, который поцеловала, оказался живым. Тогда как минимум одна вещь в мрачном мире могла измениться. Она ничего не говорит, просто стоит на крыле, а я купаюсь в её ослепительной улыбке. Когда солнце золотит кожу и ветер развевает ей волосы, шрамы и синяки на её лице на мгновение исчезают.

— Я могу поднять его в воздух, — предупреждает Эйбрам, — но не знаю, сколько мы там продержимся.

Джули не говорит ни слова. Она разворачивается, уходит обратно в самолёт и захлопывает дверь, продолжая улыбаться.

— Мне нужно около трёх часов, — говорит он нам с М, и мы отходим от гипнотического эффекта счастья Джули. — Примерно столько же времени понадобится Аксиоме, чтобы понять, что их команда потерпела поражение, и отправить ещё одну. Это сулит неприятности.

— Чем мы можем помочь? — спрашиваю я. Радостное волнение Джули и страх Эйбрама смешиваются внутри меня, как несовместимые лекарства.

— Мы собираемся отправить в путешествие через всю страну самого жирного летающего кабана в мире, — говорит он. — Нужно сбросить побольше веса.

М смотрит на своё большое пузо.

— Я… пойду за бочками.

— Убрать всё с кресел? — спрашиваю я, когда М неуклюже уходит прочь.

— Если есть время. Но ты можешь начать выносить дерьмо из кабины, — наконец, он отрывает взгляд от панели и переключает внимание на меня. — Значит, ты был зомби. И жил в этом самолёте.

Я киваю.

— Что зомби делают с книгами и с кисточками для рисования? Я опускаю глаза.

— Ничего не делают. Просто не хотят забыть.

— Что забыть?

— О существовании чего-то большего. Он равнодушно смотрит на меня.

— И, может быть, оно вернётся снова.

Он не отвечает и вообще никак не реагирует. Просто отворачивается и возобновляет работу. Я возвращаюсь в самолёт и принимаюсь за уборку.

* * *

Я никогда не объяснял Джули, что для меня значит весь этот хлам, и она никогда не спрашивала. Но, когда я выталкиваю кучи барахла из аварийных выходов и смотрю, как мусор ударяется об асфальт и разбивается вдребезги, она не помогает мне, а наблюдает издалека, как будто боится влезть во что-то личное.

— Это был якорь, — говорю я, выбрасывая охапку снежных шаров и наблюдая, как они лопаются, словно большие дождевые капли. — Который помогал мне держаться за старый мир.

Я поднимаю тяжёлую коробку с комиксами — с них я начал вспоминать, как читаются слова — и останавливаюсь, чтобы изучить обложку верхней книги.

Отважная группа выживших окружена толпой небрежно нарисованных зомби, отличающихся от людей только своими ранами. Тысячи людей с их семьями и историями превратились в сюжеты драм с несколькими привлекательными персонажами. Я бросаю коробку и смотрю, как трепещут страницы, как комиксы смешиваются с газетами и модными журналами, мускулистыми мужчинами и тощими как скелеты женщинами, монстрами, героями и полными отчаяния заголовками.

— Мне больше это не нужно.

Джули подходит ко мне. Поворачивает к себе моё лицо и целует. Потом пинает старый монитор и кричит: «Уух!», когда он взрывается с весёлым «чпок».

* * *

Нора предлагает нам помочь, но я вежливо отказываюсь. Уборка моего бывшего дома — очень эмоциональный процесс, и Джули — единственная, кому я доверяю свой хлам, поскольку она относится к нему с уважением. Нора пожимает плечами и уводит Спраут на улицу наблюдать за отцом, пока мы копаемся в моих суррогатных воспоминаниях, заменяющих отсутствующее прошлое.

Мы с удовольствием сражаемся с беспорядком — всё должно быть выброшено, но когда я поднимаю проигрыватель, Джули даёт мне подзатыльник.

— С ума сошёл? Поставь на место и включи.

— Он тяжёлый.

— Последние пять дней мы только и слышали, что приказы, стрельбу и наши крики. Я хочу послушать какую-нибудь музыку.

Она ставит пластинку, вытащенную с верхней полки. В колонки врываются вступительные звуки тромбона из песни Синатры «Лети со мной» и Джули сияет.

— Никогда бы не подумала, что мы включим эту песню, без шуток.

Пока мы работаем, она старательно выбирает самые оптимистичные композиции, хотя по большей части моя коллекция довольно безрадостна. Сам того не осознавая, я, похоже, собирал два жанра музыки: тёплые утешающие реликвии более простого времени и горьковато-сладкую меланхолию от начала до конца.

Поскольку основная часть классики исцарапана и не проигрывается, то мы быстро исчерпываем запасы музыки для уборки.

— Думаю, пора возвращаться к Синатре, — говорит она, когда игла соскальзывает во внутренний круг, и альбом Sgt Pepper начинает подвывать неразборчивые заклинания.

— Погоди, — говорю я, останавливая запись. Я вытаскиваю из кучи одну из моих любимых пластинок и вручаю Джули конверт, пока несу её к проигрывателю.

— Elbow? — она читает оборот обложки и грустнеет. — Я их помню. Одна из любимых групп моей мамы.

Я медлю, держа иглу над пластинкой, но Джули отмахивается.

— Всё нормально. Ставь.

Я опускаю иглу. Нежная, полная тоски песня резко меняет настроение. Я осторожно улыбаюсь ей, надеясь, что всё в порядке.

— Хотелось послушать что-то новое. Она читает мелкий шрифт на конверте.

— 2008? Нет, это не новое, Р. Даже я новее. Я пожимаю плечами.

— Я… немного запоздал.

Она ухмыляется, и когда начинается первый куплет, смотрит в потолок.

«Мы напористы, время в наших руках. Маленькая комната и величайший из планов. Дни стали морозными и солнечными — Прекрасная погода для полёта. Прекрасная погода для полёта».

— Ладно, — она кивает. — Ладно, хороший выбор. Позади нас кто-то откашливается.

— Прошу прощения, что прерываю вашу вечеринку, — говорит Эйбрам, стоя в дверях. — Но я упоминал о том, что люди идут сюда убивать нас, верно?

Джули оглядывает салон. Он пуст, за исключением нескольких бейсбольных карточек и бесполезных долларовых купюр под сиденьями.

— Мы закончили.

— Кажется, проигрыватель тяжёлый.

— Если он не взлетит из-за пары килограмм, Эйбрам, я отрежу себе руку. Согласен? — она закрывает глаза и раскачивается в такт музыку. — Господи, классная песня.

Эйбрам бросает на неё скептический взгляд и проскальзывает в кабину пилота, чтобы начать заправку самолёта. Не успевает он отойти от входной двери, как там появляется Нора.

— Р? — шепчет она, глядя вслед Эйбраму, дабы убедиться, что он не подслушивает. — Можешь подойти сюда?

Я иду за ней через посадочный рукав в зал ожидания к выходу 12. На полу лежит несколько открытых выпотрошенных чемоданов. Туалетные принадлежности и компьютерные детали остались нетронутыми, но одежда нашла своё применение. Между двумя рядами сидений находится огромный шалаш, сделанный из платьев и халатов, намотанных на ручки швабр.

— Нам нужно больше швабр, — говорит тонкий голосок изнутри. — Идите и принесите ещё.

Мы с Джули переглядываемся и наклоняемся, чтобы заглянуть внутрь. По- видимому, дочка Эйбрама устраивает чаепитие с моими всё ещё липкими от материнской крови ребятишками.

Спраут оглядывается, улыбается и машет рукой.

— Привет! Мы построили дом!

Я понимаю, что между ними на полу лежат не тарелки и столовое серебро, а блокноты и компасы. Кажется, Спраут нашла набор архитектора. Но больше переживаю не за её непрактичные карьерные цели, а за выбор друзей. Джоанна и Алекс сидят на коленях под разноцветным хлопковым потолком и пристально смотрят на Спраут с растерянной мечтательностью в унылой серости глаз. Я не вижу никаких признаков голода или агрессии. Они стали свидетелями массового убийства своих соседей и превращения матери в жидкость, но с ними не случилось рецидива. Я помню, как они бежали по аэропорту, смеялись и играли — почти как нормальные дети, а ещё помню, как они поднимали оторванную человеческую руку и делили её между собой, словно гигантский хот-дог. Чума изменчива. Она кружит вокруг их сердец, стучит в окна. Я не могу доверять ни им, ни ей.

— Выходи, — говорю я Спраут, и её улыбка тает.

— Почему?

— Тебе нельзя быть рядом с ними.

— Почему?

Позади нас оживают двигатели самолёта. Сначала они делают оборот и пыхтят, затем устанавливается ровный гул.

— Спраут, солнышко, — говорит Джули. — Пора идти. Но Джоанна и Алекс могут идти с нами.

Я многозначительно смотрю на неё.

— Могут?

Она смотрит на меня ещё многозначительнее.

— Мы собирались бросить их здесь?

— Ну, я…

— Р, — она в ужасе. — Аксиома будет искать нас и вырежет это гнездо. Хочешь, чтобы твоих детей скосило вместе с остальными?

— Нет, но… они опасны.

— Кто опасен? — спрашивает Эйбрам, выходя из тоннеля. — Что тут происходит? Спраут выглядывает из-под шёлкового пеньюара.

— Привет, папочка!

Эйбрам приседает. Он видит, как мои дети разглядывают его дочь.

— Господи, — он плюётся, скидывает крышу шалаша, хватает и вытаскивает Спраут, пока мои дети безмолвно наблюдают.

— Ты его сломал! — плачет Спраут. — Ты сломал мой домик!

— Да что с вами такое? — говорит он, оглядывая присутствующих в зале взрослых.

— Мы за ними приглядывали, — говорит Нора. — Они ничего не делали.

— Это же грёбаные зомби, ради бога!

Джули встаёт. В её глаза возвращается сталь.

— Они идут с нами.

— Вы с катушек съехали.

— Мы свяжем их и будем держать в хвосте самолёта. Они не смогут никому навредить. Это самые близкие люди Р, мы не оставим их твоим приятелям на растерзание.

Я слышу новый звук, смешивающийся с гулом двигателей. Низкий рокот сливается в противную гармонию.

— Использовать для побега гигантский самолёт — это самая глупая вещь, которую я когда-либо делал, — говорит Эйбрам. — Если ты ждёшь, что я…

— Тихо, — рявкаю я, поднимая руку, и наклоняю голову, прислушиваясь. Кажется, Эйбрам готов меня ударить, но потом он тоже слышит этот звук.

Бежит к окну и смотрит на горизонт на севере. Два чёрных пятна омрачают голубое небо. Три… Четыре…

Аргументы кончились. Без каких-либо комментариев Эйбрам хватает дочь и тащит её в рукав. Джули и Нора смотрят на меня огромными глазами.

— Идите, — говорю я. — Я скоро буду.

Нора бежит в туннель и просовывает голову через разбитое окно.

— Маркус! Тащи сюда свой крепкий зад! Начата посадка на рейс 666! Джули колеблется, но потом следует за Норой.

Я смотрю на Джоанну и Алекса. Они смотрят на меня. Когда я связываю поясами их запястья, то надеюсь, что волнение, которое я вижу в их тусклых глазах, — это понимание, а может, и прощение.

* * *

В истории коммерческих авиаперевозок ещё не было такого быстрого вылета.

Самолёт отъезжает от терминала в тот момент, когда я закрываю за собой дверь. Никто не ищет свои места, не сражается с багажными полками, ну, и, само собой, никто не рассказывает о правилах полёта. Пока я запираю ребятишек в туалете — кажется, когда я их нашёл, им там было довольно комфортно — Эйбрам несётся по взлётной полосе, словно едет в спортивном автомобиле, а не на самолёте. Чёрные точки позади нас выросли в большие чёрные пятна. Их бессвязный гул, как жужжание разъярённых пчёл, забивается мне в уши. Когда Эйбрам даёт газу и самолёт рвётся вперед, я чуть не падаю в проходе.

— Р! — кричит из бизнес-класса Джули. — Иди сюда!

Я пытаюсь продвигаться вперёд, но сила инерции тянет меня назад. Пока я добираюсь до Джули, самолёт дрожит и трясётся, словно мы едем по просёлочной дороге.

— Маркус! — кричит Эйбрам. М сидит в конце бизнес-класса, за несколько сидений от нас. — Ты же очистил взлётную полосу, да?

— Ага, — отвечает М сквозь зубы, сжимая дрожащими пальцами подлокотники кресла.

Нора хлопается на кресло рядом с ним и улыбается.

— Боишься летать?

Он таращит глаза. На лбу блестят бисеринки пота.

— Немного.

— Я никогда раньше не летала. Я в восторге.

— Рад за тебя, — ворчит он, и Нора хохочет. Она тянется к нему и кладёт ладонь ему на руку.

— Маркус. Мы столько пережили, что просто не можем погибнуть в долбаной авиакатастрофе.

М делает глубокий вдох и медленно выдыхает. Нора похлопывает его по руке и возвращается на своё место.

Я падаю на своё рядом с Джули и пристёгиваюсь, поскольку самолёт угрожает развалиться на части. Она тянется и берёт меня за руку, но я не вижу в её глазах страха. Несмотря ни на что, даже на то, что над нами нависло множество возможных смертей — грохочущий самолёт, вертолёты позади, неизвестная дикая местность, в которую мы летим мы летим, — её глаза полны надежд. Они так сияют, что я могу поклясться, что на мгновение в их ледяной синеве появляется золотой проблеск.

— Ну вот, — говорит она. Самолёт делает последний рывок и отрывается от земли. Тряска прекращается. Остаётся только гул двигателей. Мы скользим сквозь пространство.

— Ух ты! — выдыхает Эйбрам сам себе, и я понимаю, что он почти не надеялся, что это сработает.

Я изучаю окно позади себя, пока не нахожу наших преследователей. Теперь их отчетливо видно, но они перестали увеличиваться. Если бы они были оснащены ракетами или даже крупнокалиберными пушками как предыдущий вертолёт, у нас могли бы быть проблемы, но эти вертолёты не боевые. Это лёгкий авиатранспорт, который достался им от новостных станций и корпораций, и когда мы набираем скорость, они сжимаются под нами, и отдалённые вспышки винтовок и пистолетов становятся всё менее и менее пугающими. Наконец, возвышающиеся кучевые облака принимают нас в свои хлопковые недра, и мир становится белым.

Тяжелый вздох вырывается из М в виде недоверчивого смешка. Нора изумлённо выглядывает в окно.

Я слышу, как в кабине, в кресле второго пилота, хихикает и хлопает в ладоши Спраут.

Джули сжимает мою руку, и я понимаю, что это левая рука. Она или не обращает внимания на боль в пальце, или совсем про него забыла.

Проигрыватель всё ещё включён. В относительной тишине нашего взлёта я слышу, как он щёлкает и перескакивает на внутреннюю дорожку. Потом турбулентность раскачивает салон и иголка царапает по нескольким песням, приземляясь практически там же, где мы её оставили — на горьковато-сладкой мелодии медленно нарастающей красоты.

«Итак, пытаясь изменить свою жизнь, Мы вместо этого решили Оборвать нить, которой мы были Пришиты к этому ужасному гобелену, А почему бы и не попробовать? Прекрасная погода для полёта».

Окружающий нас туман несколько раз мерцает, и внезапно мы оказываемся над ним. Перед нам предстаёт невероятный фантастический пейзаж с кремово- розовыми башнями. Кое-где внизу, в дырах, проглядывает настоящий мир, полный обещаний и угроз, которые требуют, чтобы мы вернулись и вступили в схватку.

— Мы идём, — говорю я миру, сжимая руку Джули. — Мы готовы.