Эпизод 1

Эскадрилья тяжёлых бомбардировщиков Туполева шла в безоблачном небе на высоте около четырёх тысяч колонной, со значительными промежутками между звеньями. Нельзя сказать, что зрелище было особо выдающееся, самолётов в Советском Союзе хватало и летали они часто. Не знаю, как там было в «эталонном» СССР, но здесь над Москвой постоянно что-то жужжало. Или это были пассажирские АНТ-9, которые обслуживали всё новые линии, об открытии которых регулярно сообщали газеты. Или яковлевские АИР-ы, игравшие роль «воздушного такси». Но больше всего, конечно, было У-2. Аэроклубы росли как на дрожжах и даже в Кожухово обустроился один такой, с гидроуклоном на поплавковых «кукурузниках» и летающих лодках Ш-2. Записаться туда мог любой желающий, и от добровольцев отбоя не было.

Отчасти в этой ситуации была и моя «вина». Выпуск двигателей шёл с большим опережением изначальных планов не только на ЗИЛе, этот же эффект наблюдался и на Московском авиамоторном заводе, который проектировался и оснащался под гораздо более сложные бензиновые изделия. К тому же, авиадизеля имели в своей основе относительно дешёвый автомобильный мотор. Хотя его ТНВД и был довольно дорогим и имел самую большую долю в себестоимости изделия, но в целом, Д-100-2 по цене сейчас обходился даже дешевле, чем моторы АМО-3, если бы ЗИЛ продолжал их выпуск. То же самое касалось и АЧ-100-2, из лёгкого металла, применение которого компенсировалось отсутствием водяной системы охлаждения. АЧ-130-2 обходился государству, из-за большего размера, всего на двадцать процентов дороже «прародителя».

Продукцию авиамоторного завода просто надо было куда-то девать, а единственным военным «потребителем», из-за особенностей дизелей, могли пока стать только дальние бомбардировщики, выпуск которых ограничивался стапельными местами под такие большие воздушные корабли. Все попытки применить АЧ-130-4 в тактической авиации натыкались на то, что эти двигатели не переносили резких манёвров из-за масляной системы охлаждения внешних поршней. Даже сильный крен вызывал скопление масла во внешнем картере одного из цилиндров, которое оттуда было весьма сложно отвести. Чаромский работал над этой проблемой, даже оснастил каждый котёл собственной системой маслоотвода, объединив их общей магистралью, что усложнило двигатель, но удовлетворительного решения так и не добился. Большая часть масляных насосов в таком положении в каждый момент времени работала вхолостую, а потом, во время любого манёвра, шла резкая нагрузка, что не способствовало долговечности приводов, которые часто ломались. Без отвода масла разрушение конструкции двигателя было практически неизбежно. С АЧ-130-2 и АЧ-100-2 всё было гораздо проще из-за меньших объёмов масла, которое легко вытеснялось во внутренний, главный картер и единственной масляной помпы там установленной, постоянно работающей под нагрузкой. Но и на них больших кренов рекомендовалось избегать.

Так и остались истребители, разведчики и лёгкие бомбардировщики без дизелей, зато гражданская авиация просто расцвела. Ей не требовалось совершать кульбиты, зато дешевизна, экономичность и лёгкость моторов были как нельзя кстати. В ту же копилку упала и отмена строительства дюралевых катеров Г-5, давшая резервы проката. Пассажирские машины АНТ-9, немного более скромных размеров, чем ТБ-3, выпускались мастерскими ГВФ, в ангарах и цехах которых они впритык, но помещались. Эти машины, с тремя АЧ-130-2 в 280–300 л.с. уже успели стать массовыми, в отличие от более крупного АНТ-14 «Правда», который был гражданской версией ТБ-3. Деревянно-полотняные У-2 и АИРы и вовсе служили «побочной и тренировочной» продукцией существующих и вновь строящихся авиазаводов. Кроме них, в небе изредка попадались и неизвестные мне конструкции летательных аппаратов, а однажды, над центральным аэродромом, я даже видел настоящий вертолёт.

Впрочем, явление это дизельное изобилие было, скорее, временное. У Чаромского с Брилингом уже наметились нешуточные неприятности вплоть до полного сворачивания выпуска их моторов, вместо которых ставился в работу микулинский М-34, в котором были полностью использованы все наработки по наддуву и редукторам, проверенные на дизелях, и уже теперь бензомотор значительно превосходил 640-сильные АЧ-130-4 по мощности, приблизившись к 850 л.с., не имея ограничений по манёвру. АЧ-130-8, хоть и раскручивались до 1250 сил, а с новыми ТНВД могли бы стать и массовыми, но проблемы 4-х цилиндровой версии на них проявлялись ещё более ярко, делая полёты, просто-напросто, опасными. К тому же, в отсутствии винтов регулируемого шага, реализовать мощность в тягу было непросто и особой разницы между моторами 850 и 1250 л.с. в этом плане не было. Такое положение привело к тому, что даже Калинин на своём гиганте — шестимоторном К-7, отказался от дизелей в пользу микулинских моторов, хотя, по идее, маневрировать сверхтяжёлому, по нынешним меркам, самолёту, не надо. Чаромского пока что спасала дешевизна оппозитов, шедших в гражданскую авиацию, но в приоритете были военные и предложения передать строительство авиамоторов АЧ на заводы ВАТО, освободив мощности для М-34, звучали всё чаще.

Пока я размышлял над проблемами отечественной авиации, тяжёлые бомбардировщики приблизились и от головного отделился маленький самолётик, рассмотреть который, из-за большого расстояния, мог только человек с отличным зрением, либо вооружённый биноклем. Распушив белый дымный хвост из подвешенной дымовой шашки, мишень вошла в пикирование и, набирая скорость, понеслась к земле. Что в это время происходило за высоким валом капонира, в котором собрались наблюдатели, видно не было, зато, когда дымная черта прошла воображаемую отметку в две тысячи метров, извещая об этом, с земли зачастили очередями зенитные автоматы. Я ожидал увидеть трассы снарядов, но их не было и оценить «на глаз» точность стрельбы было не возможно. Не смотря на это, прошло всего три-четыре секунды, как трасса мишени из прямой черты превратилась в череду замысловатых завитков, ощутимо снизив скорость падения.

— Есть! Молодцы! — воскликнул начальник ГАУ, комкор Ефимов и бросил на меня торжествующий взгляд.

Зенитчики, между тем, перенесли огонь на следующую мишень, которую постигла та же участь. Так происходило раз за разом, за редким исключением. Всего два, из уже сброшенных девяти жертвенных самолётиков, довели свою трассу до самого конца. Но сколько бы мишеней ни было запущено, все они, достигнув земли, возвещали об этом столбами чёрного дыма.

— Я думаю, всё понятно, — высказал своё мнение главком ВВС КА Алкснис, — нет смысла продолжать.

— Да, можете отозвать самолёты, только боеприпасы зря тратим, — согласился с этим мнением Ворошилов и связисты уже приготовились развернуть находящуюся на подходе последнюю тройку бомбардировщиков, но я, шкурой чувствуя неладное, не согласился.

— Напротив, продолжать смысл есть! Пусть сбрасывают, а зенитчикам, товарищ комкор, — посмотрел я на Ефимова, — стрелять не стоит. Пусть берегут боеприпасы. Что-то мне подсказывает, что мишени развалятся в воздухе и без помощи доблестных артиллеристов!

— Вы на что намекаете! — вызверился Ефимов.

— Я не намекаю, я сомневаюсь. И хочу свои сомнения развеять, — холодно отрезал я. — Практика, как известно, критерий истины, а болтая, мы теряем время.

— Поддерживаю товарища Любимова, — иного от главкома ВМС КА Кожанова я и не ожидал.

— И я тоже товарища Любимова поддэрживаю, — тихо высказался Сталин, отчего приготовившиеся возражать проглотили языки. — Что же вы не отдаёте приказ, товарищ Ефимов?

— Прекратить огонь! — досадно бросил комкор телефонисту, который тут же стал вызывать батарею.

Первая мишень последней тройки, между тем, уже была сброшена с самолёта и по ней даже успели немного пострелять. Причём весьма успешно, сбив всего парой очередей. Зато последние две, падали уже в полном безмолвии и, точно так же, развалились в воздухе.

— Это какое-то неразумение, — только и смог пробормотать начальник ГАУ под пристальными взглядами присутствующих.

— Конэчно. Может осмотр упавших мишеней внесёт ясность в это дело? — спросил Сталин.

Комиссия выдвинулась к месту падения ближайшего самолёта-цели на четырёх машинах во главе со сталинским ЗИЛ-160, на котором тот последнее время ездил «из политических соображений». Это был, кстати, тот самый первый опытный экземпляр, серийное производство ещё только начиналось. А первый ЗИЛ-140 достался не кому-нибудь, а Ежову. Эту задачу нарком внутренних дел поставил мне лично, пришлось высасывать из пальца причины, вроде необходимости тренировок чекистов для езды в эскорте на новых машинах, но я справился, добившись чтобы Рожков в первую очередь удовлетворил заявку НКВД. Следом за «Туром» шли «Линкольн» и Л-1, принадлежащие наркомату обороны, а замыкал колонну я на собственном «Газике». Все три первые машины были забиты «под завязку», а товарищ Любимов, на личном авто, путешествовал в гордом одиночестве.

Ехать до первого места падения было недалеко, около километра, но в первой же низинке, «Тур» завяз, сев на передний мост. Такая же участь постигла и «Линкольн», водитель которого, уходя от столкновения, успел взять в сторону, но не смог вовремя остановиться. Что и говорить, поля нашей бескрайней Родины для таких машин не предназначены.

Разгрузив лимузины, попытались вытащить их с помощью Л-1, но его маломощный движок с этой задачей не справился. Тут явно нужен был трактор или, на худой конец, грузовик.

— Видно, не судьба, — высказал своё мнение Ворошилов, — не пешком же нам идти? И так уже полдня потеряли.

— Товарищ Любимов, а ваш «Форд» сможет здесь проехать? — спросил у меня Сталин.

— Попытаться можно, он конечно не полноприводный вездеход, но всё-таки полегче «Тура», — ответил я, глядя себе под ноги, где сквозь травяной ковёр чуть-чуть просачивалась вода. — В крайнем случае, его и руками вытолкать можно.

— Чего же вы ждёте? Давайте, попробуйте!

Пройдясь пешком вдоль низинки я наметил себе место, показавшееся посуше. Одев на задние колёса цепи противоскольжения, которые с зимы валялись в багажнике, я сделал по полю круг для разгона и влетел туда на максимальной скорости, разбросав грязь и форсировав преграду больше, чем наполовину. Передние колёса, хоть и торчали на четверть в сырой луговине, но остановились окончательно уже на твёрдом, пропахав колеи для задних. Чтобы не зарыться задним мостом окончательно, я переключился на первую передачу и, медленно, но верно, с помощью подоспевших адъютантов, выбрался на противоположную сторону преграды.

— Хорошая машина «Форд»! — сказал Сталин, садясь на заднее сидение рядом с Ворошиловым.

— Хорошая, — поддержал я вождя, — но была бы ещё лучше, если б привод был на все колёса. Отпала бы необходимость возить с собой пассажиров, используемых в качестве гужевой тяги.

— Товарищ Любимов оседлал любимого конька, — скаламбурил Иосиф Виссарионович, обращаясь к маршалу, — ратует, между прочим, за Красную Армию. Боится, что без вездеходов она пропадёт.

— Пропасть-то не пропадёт, — ответил Ворошилов, — но делать что-то надо. А то и танки, вроде, есть, и грузовики, а опираться приходится, по-прежнему, на пехоту, кавалерию и гужевой транспорт, которые никогда не подведут и в любую непогоду пройдут там где надо.

— Не волнуйся, Клим, — успокоил наркома Сталин, — ВАТО работает. Дадут тебе вездеходы.

— ВАТО в схему Кегресса упёрлось рогом, а это тупик! Сколько времени прошло, а результат один и тот же! — распалился я. — Тяжёлая, сложная телега, которая сама себя еле таскает. А грузоподъёмность вообще смешная по сравнению с нормальным грузовиком.

— Мне ещё товарищ Берия год назад докладывал, что имел с вами разговор на эту тему. Вы думаете с тех пор что-то изменилось? Советскому Союзу нужны грузовики! Много грузовиков! Советскому Союзу не нужно несколько очень хороших машин. ЯГ-12 вот отличная машина, но не можем мы её в серию запустить. Всему своё время. А сейчас, в первую очередь, вы должны обеспечить выполнение постановления СНК!

Сталин имел ввиду решение об очередной реконструкции ЗИЛа с целью увеличить выпуск машин с 25 до 80 тысяч в год. Планировалось запустить, в дополнение к уже имеющейся, ещё две нитки конвейера. Всего получалось два потока по 30 тысяч ЗИЛ-5 и один поток на 20 тысяч более сложных ЗИЛ-6. И это кроме танков и «Туров».

Аналогичные меры были предусмотрены и для Нижегородского автозавода, но там ещё и предстояло освоить двигатели Мамина. Кроме острой нужды в транспорте, тут сыграло свою роль то, что международное положение СССР относительно стабилизировалось, были вновь установлены или возобновлены дипломатические отношения со многими странами, в частности, с САСШ. В общем, стало понятно, что нападать на нас в этом году никто не будет, хотя западные страны и подписали ряд антисоветских соглашений. Да и вообще, в мировой политике эпицентр внимания сместился в сторону Германии, где в начале года канцлером был избран Гитлер, сгорел Рейхстаг и вновь избранный, после запрещения Коммунистической Партии Германии, парламент наделил бывшего ефрейтора диктаторскими полномочиями. Это заставило «Малую Антанту» — страны Восточной Европы, обратить пристальное внимание на западного, а не на восточного соседа и провести реорганизацию союза, создав постоянный совет.

Налаживание контактов за рубежом, в первую очередь, отразилось на торговле, экономическая блокада практически сошла на нет и её градус не превышал терпимого уровня. В Россию начали приходить прежние, уже оплаченные заказы и это позволяло надеяться на то, что и в будущем молодая советская промышленность без зарубежных станков не окажется. На руку СССР играл и новый виток мирового кризиса, развернувшийся во всю мощь после «грузинской передышки», когда в ожидании выгодных военных заказов мировая экономика несколько оживилась. В Соединённых Штатах, самой сильной на этот момент экономике западного мира, которой только в этом году англичане выплатили последние долги первой мировой, раз за разом вводился мораторий на работу банков, но это не позволило избежать краха самой слабой их части и даже «середняков», что создало исключительно тяжёлое положение и повлекло отказ от «золотого стандарта». Президент Рузвельт был наделён конгрессом исключительными полномочиями с подчинением ему всех золотовалютных запасов САСШ.

Внутри же Советского Союза 10-го июля было отменено военное положение и объявлена демобилизация. Под этим соусом я тоже хотел «улизнуть» на гражданку, избавившись раз и навсегда от «контрольной» работы, которой стало как-то слишком много. Предварительно переговорив с главкомом ВМС КА Кожановым, я достиг договорённости о том, что он будет пробивать создание специального КБ морских дизелей под моим руководством, но как там развивались дела, я пока был не в курсе. Как ни крути, но чтобы преодолеть инерцию аппарата управления требовалось время.

— Товарищ Сталин, если в стране не хватает игольчатых подшипников для карданных шарниров, то можно обойтись и вовсе без них! Вернее, без спаренных карданов привода передних колёс. Существуют же альтернативные конструкции шарниров, вильчато-дисковые, например, — продолжил я разговор после паузы.

— Какие? — переспросил Иосиф Виссарионович.

— Вильчато-дисковые, — ответил я несколько неуверенно, сообразив, что таких ШРУСов легко могло в это время вовсе не быть. Но отступать было уже некуда, оставалось делать вид, что я говорю как о чём-то само-собой разумеющемся.

— Они, конечно, не очень хороши в плане потерь мощности на трение, но зато не содержат подшипников и к таким машинам, как ЗИЛ-5 и ЗИЛ-6 подойдут как нельзя лучше. И к ярославским грузовикам, кстати, тоже, — добавил я, припомнив знаменитые своей проходимостью «Уралы» и «КРАЗы». — А для более лёгких машин подойдёт «Трипод», он проще, чем «Рцеппа» в производстве, но требует трёх подшипников на шарнир, в отличие от неё. Но это лучше, чем восемь спаренного кардана. Вот хорошо было бы сейчас на «Туре» полный привод иметь? Таких машин немного и на них-то выделить немного подшипников Советский Союз может себе позволить?

— Посмотрите, товарищи, какие неугомонные инженеры-изобретатели выросли у товарища Орджоникидзе! — шутливо воскликнул Сталин. — Но все, кроме товарища Любимова, в одну точку бьют. Кто геликоптерами живёт, кто динамореактивные пушки всюду ставить собирается и только товарищу Любимову и дизеля, и «гатлинги», и вездеходы подавай! Надорваться не боитесь?

Последний вопрос был адресован лично мне и я призадумался. Сталин прав, надо заниматься чем-то одним. Но куда деться, когда и то, и то очень нужно?

— Не боюсь, товарищ Сталин. Дело это очень важное и ради него можно и нужно работать с максимальной отдачей.

— Ну что, товарищ нарком, — обратился вождь к Ворошилову, — поставим перед СНК вопрос о вездеходах? Пусть наш передовой автозавод решит и эту задачу, покажет всем, чего он стоит?

— Раз такое дело, то поставим, конечно, товарищ Сталин, — как всегда согласился со старшим соратником нарком обороны. — Худа от этого не будет.

Ну вот, осталось только ждать постановления. Орджоникидзе наверняка будет против, как и Лихачёв. У них и так дел невпроворот. Но Сталин с Ворошиловым, уверен, продавят. И достанется этот «заказ» ЗИЛу. А «обеспечить» Ежов поручит лейтенанту Любимову. Важинский меня, наверное, отравит когда-нибудь, чтоб воду не мутил и не мешал жить спокойно. Да и Рожков уже смотрит косо.

— Похоже, мы на месте, — сказал сидевший на переднем пассажирском месте Алкснис, оказавшийся резвей Кожанова и Ефимова, котором пришлось ехать на подножке с адъютантами. Вообще мой «Форд» напоминал в этот момент танк с десантом — грязный, облепленный людьми в форме со всех сторон. Ехали даже стоя на заднем бампере.

Осмотр костра не внёс никакой ясности. Обгорелые головешки, какие-то стальные тросы, корпус дымовой шашки и закопчённый, лопнувший бачок непонятного назначения. Были попадания? Не было их? А чёрт его знает! Концы в воду, вернее в огонь.

— Товарищ Ефимов, в что это за бачок такой? — я пнул ногой покалеченную ёмкость.

— Точно не знаю, кажется там балласт был, — сердито ответил начальник ГАУ.

— То есть как не знаете? Вы же мишени заказывали.

— Да заказывали. Такие, чтобы падали хорошо и, по возможности, куда надо. Осоавиахим выполнил заказ, а подробности устройства мне ни к чему.

— Как знать, как знать, — я ещё раз обошёл вокруг кострища. — Странно как-то. Обломки не разлетелись, будто вот этими тросиками всё было связано, бензинчиком горелым попахивает. Уж не он ли в том бачке был?

— Может быть, мы ставили условие, чтобы всё было максимально близко к реальности, — нехотя признал Ефимов. — Ведь на настоящих самолётах есть бензобак? Вы вообще, на что намекаете? Что ГАУ специально подстроило так, чтобы сложилось впечатление, что мишени сбиты, даже если в них ни разу не попали?

— Я, в силу своей ведомственной принадлежности, товарищ комкор, намекать не могу, — сказал я как можно более холодно и спокойно, — я могу подозревать, расследовать и обвинять. Для первого увиденного мной более чем достаточно. Для второго и третьего нужно время и мой рапорт на имя наркома внудел.

— ГАУ к строительству мишеней непричастно! — Ефимов весь покраснел. — Повесить на нас всех собак не выйдет!

— Зато ГАУ причастно к организации стрельб! Боеприпасы потрачены, а результат, мягко говоря, сомнительный. Средства израсходованы впустую!

— Нельзя всё предвидеть заранее и сразу сделать идеально! Попробовали бы сами организовать эти испытания, посмотрел бы я на вас!

Наблюдавший за нашей с комкором перепалкой Сталин вдруг вмешался.

— А в словах товарища Ефимова есть рациональное зерно, — проговорил он и затянулся папиросой, сделав паузу, во время которой все буквально замерли. — Надо поручить контроль за изготовлением мишеней наркомату внутренних дел. Конкретно — товарищу Любимову. И организовать испытания повторно. Как считаете товарищи?

Товарищи посчитали, что Сталин прав. Вот те раз! Этой работы я себе не искал совсем! Как я буду «контролировать» то, в чём я ничего не понимаю? Это ж не просто самолётики настрогать, надо знать, отчего они сами по себе разваливаются!

— Товарищ Сталин, я боюсь, что не справлюсь, — сказал я честно. — В авиации, даже примитивной, я ничего не понимаю.

— Значит, найдите тех, кто понимает! — отрезал вождь. — Поехали обратно, машины, наверное, уже вытащили из грязи. Здесь делать нечего.

 

Эпизод 2

Молодая женщина с белоснежной кожей лица и ярко-голубыми глазами, красоту которых подчёркивали тонкие, соболиные брови сидела в кресле, свободно откинувшись на его высокую спинку, глядя на меня по-доброму, но слегка снисходительно. Её тёмная одежда прикрывала всё тело от лица до пят, оставляя незащищёнными только тонкие кисти рук и ступни, перевитые тонкими ремешками кожаных сандалий.

— А ты помолодела… Волос, наверное, и не поднять, — я протянул руку и ощутил прохладу тяжёлой, вьющейся, каштановой пряди, которая струилась до самого пола. Её подружки струились, переплетаясь, блестящим водопадом, скованным на голове золотым обручем, и складывалось впечатление, что их было гораздо больше, чем одежды.

Образ был настолько притягателен, что я просто не замечал ничего вокруг, а она просто смотрела на меня выжидательно. Кто? Мать? Сестра? Жена? В том, что она мне роднее всего на свете, сомнений нет. Я знал её всю жизнь. Кажется, м «на равных», но есть существенное отличие. Я — обычный. Она — нет.

— Час уже близок, — утвердительно сказал я то, что занимало мои мысли.

— Почему ты так решил? — вместо ожидаемого мной подтверждения спросила она.

— Он уже здесь.

— Так…

— И входит в силу.

— Так…

— Времени осталось совсем мало…

— Ты сомневаешься? — её мелодичный, глубокий голос был спокоен. Как всегда. Но сейчас от этого вопроса у меня по спине пробежали мурашки.

— Нет… — я покачал головой из стороны в сторону.

Она улыбнулась и, взяв правой рукой откуда-то со стороны чашу зелёного винограда, протянула её мне.

— На, вот, держи.

Я взял гроздь и, оторвав пару ягод, отправил в рот, явно ощутив их сладкий вкус. В это время, другая веточка, стронутая мной чуть в сторону, перевесила через край и упала на пол, раскатившись в стороны изумрудными шариками.

— Ну, что же ты? — сказала она с лёгким укором. Я протянул руку, чтобы подобрать потерю и… проснулся…

… Росистым утром одиннадцатого августа, по своему обыкновению «танцуя» с мечом, я раз за разом мысленно возвращался к приснившемуся накануне. Вообще, в такие моменты, когда я сжимал рукоять древнего клинка, мне думалось особенно хорошо и как-то по-другому, чем обычно. Несмотря на это, полностью понять смысл увиденного впервые за год, к тому же с четверга на пятницу, у меня никак не получалось. Тут могла бы помочь Полина, но я просто боялся ей рассказать, что по ночам мне снятся ДРУГИЕ, и притом красивые, женщины.

Очевидное я отбросил сразу. Понятно, что речь в разговоре шла о Гитлере и войне, но вот виноград… Мне преподнесён некий дар, а я воспользовался лишь частью его, да ещё и что-то умудрился потерять? Выходит, я не полностью использую свои возможности? Или их упускаю? И это в то время, когда я, буквально, кручусь как белка в колесе, да ещё и набираю «заказы» времени на которые в моём графике вообще не предусмотрено? Главморяк Кожанов и так смотрит с немым укором, мол, обещал моторы, а сам за что попало хватается.

Дел невпроворот. По срокам на первом месте танки и, похоже, московского выпуска в этом году не будет. Нет, с инженерной точки зрения всё в порядке, испытания опытных экземпляров немного задерживаются, но только из-за того, что туда решили ставить новый, ещё более форсированный с учётом работы по двигателю 100-2Ч, 175-сильный мотор. Усиленный наддув через интеркулёр в этом варианте использован для сжигания большего количества топлива в каждом цикле и, как следствие, повышения мощности. По остальным новым агрегатам — трансмиссии и подвеске, работа уже завершена и остаётся только ждать результатов «пробежек».

А вот бронекорпуса… В Подольске нет станков для обработки башенных погонов большого диаметра, да и гнуть башенную броню с большим радиусом тоже не на чем. Но это не самое главное, вопрос этот я уже почти решил «раскулачиванием» завода «Можерез», а Гинзбург спроектировал «гранёную» клёпаную башню. В Москве не выпускается бронелист 15-мм толщины. Вернее, «Серп и Молот» только осваивает его выпуск и выдаёт 80 % брака, не смотря на помощь ижорцев. Броня получается кривая, лопается без видимых причин, порой уже «кондиционные» бронелисты, после раскроя трескаются и отправляются в переплавку. Трудно ждать иного, ведь только недавно с большим трудом был освоен выпуск 9-мм цементированного бронелиста и 30–40 % брака при его изготовлении считались приемлемыми.

А дальше всё как в присказке «не было гвоздя». На клёпаный корпус из 9-мм бронелиста нельзя ставить «универсальную» башню с 76-мм пушкой — не хватает прочности. Предложили военным ставить на танки, временно, 45-мм пушки из Подлипок и те, вроде, согласились. Но опять-таки! Пушек нет! Они все идут в Харьков на БТ! Да и туда не хватает. Траянов вышел с новым предложением — вообще отказаться, до освоения 15-мм листа, от башен и делать 9-мм корпуса с рубками, устанавливая туда обычные дивизионные орудия образца 1902/30, или гаубицы 1910/30, или какие-то 152-миллиметровые мортиры. В общем, под давлением обстоятельств, заняться самоходной артиллерией. УММ РККА, в целях освоения производства шасси, одобрило товарища Траянова и сейчас, первая самоходка находилась на сборке, отличаясь от Т-26 установкой двигателя в средней части корпуса и смещённым в корму боевым отделением. Орудие на этой машине устанавливалось на верхнем поворотном станке в центре корпуса на поперечной балке, практически над мотором, который монтировался и обслуживался через боевое отделение. Такое решение позволило разместить на машине приличный боезапас. Но проблемы танков это не решало!

Ещё более сложной была ситуация с реконструкцией завода, если с танком надо было просто «зарядить» специалистов на работу и, по большому счёту, от меня мало что зависело, то расширение ЗИЛа требовало неусыпного контроля и моего личного присутствия в самых разных местах. Фактически, я стал заместителем Рожкова по проталкиванию абсолютно всего. Станки, стройматериалы, рабочие? Товарищ Любимов летит на базы, склады, на вокзал, в порт и грозя всеми мыслимыми карами, а то и направляя рапорта в следственный отдел ЭКУ НКВД в отношении особо нерадивых, добивается исполнения заводских заказов в лучшем виде и в максимально короткие сроки. Приходится суетиться и, порой, находить то, чего в принципе найти невозможно. Так было, например, со сварщиками, которых я умыкнул с судостроительного в рамках «обратной шефской помощи». Всё равно, из-за дефицита металлопроката, там пока строили деревянные баржи. На металлическом каркасе, правда. Но его ведь можно и клепать? Пётр Милов, кстати, мог бы с удовольствием вспомнить начало своей трудовой деятельности, но его услали в командировку в Харьков, в сварочный комитет. Только там не сделали круглых глаз на запрос о сварочных головках и не устроили истерик по поводу сварки проволокой. Посмотрим, что он привезёт, когда вернётся. На всякий случай, я его ещё раз проинструктировал, буквально выпотрошив свой мозг, вспомнив и флюсы из доменного шлака «дровяных» печей и самостабилизацию дуги, заставил законспектировать всё, что касалось этой проблемы. Это кстати, был единственный случай, когда, хотя это и не касалось реконструкции напрямую, потребовалось моё послезнание. В общем, с такой работой мог бы справиться любой, достаточно мотивированный «представитель ЭКУ НКВД».

Получается, что именно здесь я теряю время понапрасну. Заниматься следует только тем делом, где нужен именно я. Значит, ШРУСЫ на первом месте, а потом напишу рапорт на увольнение из органов. Хоть бы и в «никуда». Иначе меня так и будут заваливать «текучкой». А зенитки? Я и не заметил, как они превратились из средства прорыва в обузу. Разбираться с мишенями? Искать виноватых? Оно мне надо? Лучше уж я сделаю новые. Вернее сделает единственный знакомый мне по-доброму начинающий авиаконструктор, которого я, кажется, знаю, чем заинтересовать. По крайней мере, так сберегу время.

Взмахнув последний раз, поражая воображаемого противника, я убрал клинок в ножны и, умывшись, заторопился на завод, пока не перегорело настроение свернуть очередную гору на своём нелёгком пути.

— Ну, вот! Опять себе что-то в голову втемяшил! — всплеснула руками Полина, обращаясь к Маше. Супруге оказалось достаточно единственного взгляда, чтобы понять моё настроение.

— Возьми хоть хлеба с маслом! — крикнула она мне из-за вслед, когда я уже собирался выскочить из дома. — В дороге пожуёшь…

Время было ещё раннее, первая рабочая смена не началась и в цехах было пока малолюдно. Только самые ранние пташки, те, кто, может, жил недалеко, или хотел доделать работу вчерашнего дня, или самые ответственные товарищи, были на своих рабочих местах, готовя их к новому дню. Проскочив на участок карданных валов я взял из ящика с полуфабрикатами подшипник и внимательно его осмотрел. Меня, прежде всего, интересовал размер, чтобы иметь представление, каким будет собранный вокруг него шрус. С прочностью должно было быть всё в порядке, ведь пропускали же через эти «ролики» поток мощности к заднему мосту ЗИЛ-5. Да и на Ягах стояли точно такие же карданы, стандартизация в цвете.

На первый взгляд конечное изделие должно было быть не слишком больших габаритов, оставляя место и для тормозной системы, что открывало возможность использовать серийные ведущие мосты для передней оси с минимальными переделками. Положив подшипник на место, каждая деталь имела свою цену в производстве, прихватить его было бы поводом для нешуточного разбирательства, я поспешил в 1-й Автозаводский проезд, в здание правления, чтобы уже на утренней планёрке «зарядить» заводское КБ на шарнир.

Обычное утреннее совещание было абсолютно необходимым мероприятием на котором составлялся малый план на каждый день и решались все текущие вопросы. Присутствие всех начальников цехов и служб, руководителей обоих КБ, заводского и специального, было обязательным, кроме того, туда приглашали мастеров провинившихся или, наоборот, отличившихся участков. Кроме них, из-за реконструкции, участвовали и руководители строительных организаций, вплоть до прорабов. Пока народ собирался, балагурил на любые темы, кроме работы, я тихонечко сидел у и ждал появления главного действующего лица, директора завода.

Рожков, вопреки обыкновению появился последним и не один. Он привёл с собой молодого человека в серой форме и с петлицами капитана, представив его Илларионом Ефимовичем Бойко.

— Товарищ Бойко, в связи с начинающимся выпуском специальной продукции назначен к нам на завод военпредом, прошу любить и жаловать, — закончил директор, по-доброму улыбнувшись в самом конце.

А вот товарищ капитан, похоже, «любить и жаловать» нас не собирался. Холодно обведя всех собравшихся взглядом, чуть споткнувшись только на моей покалеченной физиономии, он коротко кивнул и, похромав деревянной ногой, сел с краю стола на свободное место. Оценить же его настроение по выражению лица было абсолютно невозможно — оно было всё покрыто ожоговыми шрамами и, вообще, больше напоминало маску. Парень, видимо, хлебнул лиха на юге и начальство подыскало инвалиду, кавалеру «Красного Знамени», тёплое местечко, чтобы не отправлять в отставку, оставляя без куска хлеба в голодный год.

Вот с кем было бы неплохо поговорить! Капитан, судя по форме, танкист и ему наверняка есть что рассказать. Одно дело — добиваться своего, опираясь на послезнание и свои умозаключения. Совсем другое — ссылаться на реальный опыт. А ещё лучше — натравить Бойко на Гинзбурга. В хорошем смысле, конечно. Ведь это именно наш главный заводской танковый конструктор в «эталонной» истории отправил наверх петицию с обоснованием противоснарядного бронирования, на основе которой и были начаты работы по легендарным Т-34 и КВ.

Пока эти мысли крутились в голове я, не замечая этого, откровенно рассматривал военпреда. Бойко, заметив мой интерес, ответил твёрдым, но безучастным взглядом, но тут наш немой диалог прервали.

— Товарищ Любимов, — обратился ко мне директор завода, — требуется ваша помощь. Нечем освещать новые рабочие места, нет ламп и по линии ВАТО этот вопрос не решить. Не могли бы вы поискать резервы по своим каналам?

Вот незадача! Опять беготня «достань»!

— Поищу и, возможно, помогу, но, товарищи, у меня для вас есть новость. Приятная или нет, но отвертеться не получится. На днях СНК примет постановление по созданию отечественных шарниров равных угловых скоростей для вездеходов и, для всех будет лучше, если мы начнём работу прямо сейчас, — я сделал довольно продолжительную паузу, глядя как присутствующие отреагировали на моё сообщение. — Не дожидаясь, пока нам установят жёсткие сроки.

— Пропихнул-таки свою блажь… — другого от Важинского я и не ожидал. — Семён Петрович, что ты за человек такой! Говорят же, будут тебе твои любимые игрушки, потерпи только! Нет! Надо лететь вперёд паровоза! Заводское КБ сейчас полностью загружено…

— Вот только не надо мне об этом говорить, товарищ Важинский! — я вспылил. — Прекрасно знаю, чем вы там занимаетесь! Неужто не понятно, что при грузоподъёмности ЗИЛ-5 движитель Кегресса неработоспособен? Я бы ещё понял, если бы нижегородцы этим занимались! А «Бычку» нужна полноценная танковая или тракторная металлическая гусеница, что бы хоть какая-то прочность была! Так в Харькове нам всем показали, как нужно делать! «Коминтерн» припоминаете? А у вас ни рыба, ни мясо! Собрали в одной конструкции все недостатки колёсного и гусеничного ходов и теперь развели мышиную возню ради облегчения всего этого хозяйства хоть на пару килограмм! А потом водитель бросает в кузов лишнюю запаску и вся ваша работа насмарку!

— Хватит! Ваши споры мне уже вот где сидят! — Рожков рубанул себя по горлу рукой. — Полугусеничные тягачи запланированы ВАТО и согласованы с военными, а по этим вашим ШРУСам, товарищ Любимов, никаких документов нет. Вот придут бумаги, тогда будем думать. Да и средств на эти разработки не выделено.

Господи! Как же всё было просто всего год назад, а теперь любую мелочь приходится со скрипом продвигать!

— С каких это пор вы, товарищ Рожков, в бюрократы заделались? Бумажек ждёте, а потом гнать будете скорей-скорей? Или вам напомнить, какие средства я вам на реконструкции сэкономил?

— А что вы нам сэкономили? Ничего вы нам не экономили! Всё идёт согласно смете расходов!

— Вот именно! Согласно первоначальной смете расходов! — веско подчеркнул я. — Без задержек, простоев, переплат. Этого мало? Да за что ни возьмись, за любую стройку, она вдвое выходит по стоимости от первоначально запланированного! А у вас всё тютелька в тютельку, красота! Да ради такого дела и кредит в банке не грех, всё окупится сторицей!

— Это как сказать! Вы, верно, забыли, что у нас передовая плановая экономика? А вы предлагаете какой-то буржуазный подход с самодеятельностью! Вам как члену партии не стыдно?

— Мне как члену партии не стыдно! Если вы, товарищ Рожков, не запамятовали, то чтобы запустить ЗИЛ-5 в серию тоже пришлось применить «буржуазный» подход и даже чуть до забастовки не дошло, однако партия мои действия одобрила и теперь тот «буржуазный» подход применяется повсеместно. Нет, можно, конечно, действовать по заветам того, чьё имя наш завод носит и устроить, скажем, серию субботников для КБ и опытного цеха. Политически грамотно и, заодно, деньги сэкономим. Товарищ Важинский, вы, как большевик, поддержите такое предложение?

— А почему вы решили, что по этой теме надо обязательно работать? — попытался ускользнуть главный конструктор.

— А почему вы вопросом на прямой вопрос отвечаете?

— Хватит! Надоело! Ты, Семён, вижу, не успокоишься. Да с чего ты взял, что ЗИЛ-5 с двумя мостами будет лучше, чем полугусеничный? — выручил Рожков своего главного конструктора, соскочив со скользкой темы.

— А пример ЯГ-12 вас не убеждает? Или вы отчёта об испытаниях не читали?

— Так у него четыре моста, а не два и не три.

— Ну, так постройте ЗИЛ-5 и ЗИЛ-6 на спаренных карданах и испытайте, если не верите. А работу по шарнирам можно параллельно вести, чтобы потом их на уже готовые машины поставить. И, к тому же, изначальным поводом для обсуждения этой темы в СНК станет то, что «Тур» застрял на полевой дороге. Шарниры для него в первую очередь нужны. Или у вас другое какое-то решение есть?

— Есть, в грязь не лезть! — буркнул Важинский.

— Вот это вы товарищу Сталину, наверное, при встрече и скажете?

— А вы у него, верно, денег на покупку лицензии на шарнир попросите?

— Зачем? Сами с усами. Наваяем, а потом уж посмотрим, не сделал ли кто вперёд нас.

— Значит так! — хлопнул Рожков ладонью по столу. — Я решил. КБ и Опытному цеху спроектировать и изготовить ЗИЛ-5 и «Тур» каждый о двух мостах. Евгений Иванович, выделишь Семёну Петровичу моторный отдел для разработки шарниров, будь они не ладны. Всё равно их пока занять нечем.

— Это минус три грузовика в плане! Кто платить будет за них? — запротестовал начальник сборочного цеха. — Вы же потом мне пенять будете.

— Я «Тур» на опыты не дам! На них уже очередь за горизонт и каждая машина чуть не пофамильно расписана! — вторил ему начальник спеццеха.

— Закрою я тебе план, оплатим из премиального фонда. Обойдёмся без подарков к седьмому ноября. — успокоил Рожков начальника сборочного. — А вот с «Туром», действительно, беда.

— Какого фонда? — я не поверил своим ушам. На заводе, где впервые рабочие сами зарабатывали всё до копейки, минуя начальство, оказывается, последнее подпольно сохраняло за собой какие-то рычаги влияния на ситуацию.

— А чего ты удивляешься? — посмотрел на меня Рожков. — Думаешь, мухлюем тут? А вот не угадал! Завод заводом, а по линии ВАТО средства для награждения ударников труда всё равно поступают. Ударники у нас сами себя уже наградили, поэтому мы и создали фонд для чрезвычайных нужд.

— Хорошо устроились… — я усмехнулся. — И здесь в прибытке, и там не потеряли. Ну да ладно. Вместо «Тура» я свой «Форд» пожертвую в таком разе. Не в первый раз!

— Только, Семён, приказ я подпишу после того, как ты лампочки достанешь. Не обессудь, — закрыл тему директор завода.

Дальше совещание шло своим чередом и страсти накалялись ещё не раз и большие начальники торговались как на восточном базаре, но это уже было привычно и обыденно. Наконец, всё закончилось и народ потянулся к выходу. Как-то так получилось, что рядом со мной оказался капитан Бойко, который как бы невзначай бросил для завязки разговора.

— Весело у вас тут…

— Да уж, обхохочешься до слёз… — ответил я в тон ему.

— Танкист? — спросил меня капитан, кивнув на ожоги.

— В бронепоезде горел.

— Вон оно как! — и, будто потеряв интерес, Бойко похромал от меня по своим делам.

Мда, а я-то уж на контакт нацелился. А раз не танкист, выходит, рылом не вышел. Ну ничего, подберу я к тебе, товарищ капитан, ключик.

 

Эпизод 3

Вот ещё беда. Где найти эти треклятые лампочки? Да там где их больше всего! К сожалению, попасть на приём к председателю исполкома Моссовета товарищу Булганину оказалось непростым делом. Вернее не быстрым. Занят сильно ответственный товарищ, пять дней пришлось ждать. Но, пока было относительно свободное время, я своими руками выточил деревянные модельки обоих ШРУСов — трипоидного и вильчато-дискового. Важинский при первом взгляде на поделки сразу определил, что прямых аналогов за рубежом нет, и сильно усомнился из-за этого в работоспособности, что привело к очередной перепалке. В конце концов я предложил Евгению Ивановичу, коли от ШРУСов ему всё равно не избавиться, разделить ответственность. Вернее, славу изобретателя отечественного шарнира, предложив ему любую схему на выбор. Важинский помялся, отнекиваясь, но всё-таки «присвоил» трипод, что утвердило меня в мысли, что все наши противоречия имеют одну единственную причину. Двум медведям тесно в одной берлоге. Глупо было бы предполагать, что такой эрудированный человек, как главный конструктор ЗИЛа, не понимает пользу полного привода. Получалось, что чем больше я проталкивал эту тему, тем сильнее было сопротивление начальника заводского КБ. Просто «из принципа». Человеческий фактор, так сказать. И как его обойти, я себе, откровенно говоря, не представлял. Только если развести нас по разным заводам. Вот тогда бы мы могли, действуя согласованно, горы свернуть. Это подтверждалось и тем, что вне работы наши отношения были, можно сказать, дружескими.

А вот на другом фронте, авиационном, человеческий фактор играл мне на руку. Получив прямой письменный приказ от начальника ЭКУ НКВД с очередной конкретной формулировкой «организовать изготовление мишеней для стрельб МЗА», я, первым делом, принялся выяснять, кто и где строил цели, которые так красиво распотрошили наши доблестные зенитчики. Расследование закончилось практически сразу, как только началось. Начальник ГАУ был явно не на своём месте. Комкора Ефимова нужно было назначить к наркому Ворошилову заместителем по тылу. Или как там эта должность на таком уровне правильно называется? Это ж надо додуматься заказать изготовление жертвенных самолётиков Московскому дому пионеров! А что? Дети на каникулах заняты полезным делом, а помимо этого и платить практически никому за работу не надо. Воспитательный фактор сюда же. Прямая помощь РККА от пионерии! В общем, когда меня окружили восторженные детишки, у меня язык не повернулся сказать им, что их изделия оказались, мягко говоря, подозрительными. Это ж, значит, в самом начале жизни отбить им охоту к любому творчеству. Пришлось похвалить и поблагодарить, не поскупившись. В ответ мне наперебой стали рассказывать и показывать как мальчишки вырезали и клеили планочки каркаса, а девочки сшивали лоскуты старого обмундирования для обтяжки планера. Да уж, при такой конструкции стоило больше удивляться тому, что некоторые мишени долетели-таки до земли.

Нельзя сказать, что я расстроился, ибо с самого начала предполагал делать всё с нуля, добавив в конструкцию мишеней некоторые, необходимые с моей точки зрения, функции. Для этого пришлось возобновить полезное знакомство с Александром Сергеевичем Яковлевым. Впрочем, он ещё не вышел из категории «молодых» авиаконсрукторов, занимаясь лёгкими и спортивными самолётами, благо для них сейчас было достаточно движков. Но я-то знал, что его душа хотела полёта! Амбиции, бурлившие в нём, требовали выхода и не меньшего, чем стать первым, лучшим создателем боевых машин! По крайней мере, такое впечатление у меня создалось после того, как я прочёл в «своём» времени несколько книг и статей по истории авиации, затрагивающие Александра Сергеевича. Вот на этом-то тщеславии и надо попытаться сыграть.

Яковлева я нашёл на окраине Центрального аэродрома в деревянном ангаре, который служил пристанищем небольшому опытному заводу «комсомольского» КБ. В его единственном цеху пахло странной смесью древесной стружки, железной сварочной окалины, масляной краски и клея. Причём, перемещаясь от стены к стене, вдоль которых были оборудованы рабочие места и расставлены различные приспособления, можно было явно ощутить, как менялся баланс запахов, в зависимости от того, какой участок находился ближе. В центре же, рядом с воротами, была небольшая площадка, служившая единственным местом сборки и сейчас на ней стоял красивый, стремительный самолёт-моноплан с двумя открытыми кабинами.

— Здравствуй, Александр Сергеевич, — подошёл я к Яковлеву, без труда найдя его и Пионтковского среди группы людей, собравшихся около самолёта, — я как раз по твою душу.

— Здравствуйте… Не припомню, чтобы мы были знакомы, — конструктор обернулся ко мне, глянув мельком, и уже хотел было дать «полный отлуп», как во взгляде мелькнуло узнавание, — Погодите, товарищ Любимов? Как же вас так? Только по голосу и признал. Какими судьбами?

— Дело у меня к вам, извините, что по старой памяти на «ты» обратился, небезынтересное.

— Да что ты, Семён Петрович! Я растерялся просто! А с делами, увы, не ко времени. Своих полно забот. Да, что там! Беда у нас! Вот смотри, нравится самолёт?

Я глянул на аэроплан сначала мельком, но кое-что в его конструкции меня заинтересовало. Даже обошёл вокруг и заглянул под брюхо. Люди, расступившиеся, чтобы дать мне место, стали даже потихоньку посмеиваться. Необычным в этой конструкции, кроме неубираемого шасси с носовой стойкой, было то, что выглядела она как машина с мотором жидкостного охлаждения, если бы не одно «но». Там, где по всем канонам должен был располагаться движок, была передняя кабина. А задняя расположилась чуть выше, что должно было дать хороший обзор, над центропланом.

— Выглядит красиво, — сказал я ничуть не кривя душой, отметив острый, обтекаемый, слегка опущенный к низу нос, переходящий в «карандаш» фюзеляжа, — а красивая машина и летать должна хорошо. Вот только куда ты мотор-то спрятал?

Яковлев, явно польщённый оценкой, рассмеялся.

— Вот-вот, все спрашивают! Моя идея! В скоростном моноплане главное что? Аэродинамика! Меньше лоб — больше скорость! А куда это годится, если цилиндры двигателя по бокам торчат?

— Так он ещё и с дизелем?

— Да, АЧ-130-2, - брякнул Яковлев как о чём-то само-собой разумеющемся, — а стоит он в центроплане! Гляди, видишь окна у корня крыла? Там воздух забирается для охлаждения цилиндров, выводится через регулируемые щели на верхнюю поверхность. Капот не нужен, его функцию само крыло выполняет. Мотор прямо к лонжерону спереди крепится, моторама не нужна! А летает! Скорость — потрясающяя! Маневренность — великолепная! Жаль, что, наверное, в серию не пойдёт.

— Почему это?

— По слухам, АЧ-130 снимают с производства.

— А как же АИРы?

— И они тоже без моторов останутся, и АНТ-9. Все силы брошены на военную авиацию, ей такие движки не нужны.

— А этот самолёт ведь для обучения истребителей предназначен? Он-то военным потребуется?

— Пока они решат, потребуется или нет, моторов уже не будет.

— Александр Сергеевич, а ведь я могу твоей беде помочь!

— Как? — интерес Яковлева был неподдельным.

— Так вот, дело у меня к тебе, небезынтересное, — начал я с самого начала, — нужно построить десяток мишеней, имитирующих пикирующие бомбардировщики, для стрельб зенитной артиллерии. А в дальнейшем — сколько потребуется.

— Издеваешься?

— Ничуть. Сам подумай, что нужно, чтобы твой самолёт запустить в серию? — задал я провокационный вопрос.

— И что же? — Яковлев, видимо, догадывался об ответе, но озвучивать вслух не стал.

— Что-что! Волосатая лапа наверху! — я не постеснялся, в отличие от конструктора, назвать вещи своими именами. — И всех следующих самолётов твоих это тоже касается!

— Ну, положим…

— На стрельбах будет присутствовать вся верхушка наркомата обороны, кого это дело непосредственно касается. И товарищ Сталин тоже. У него партийное поручение по поводу зенитных автоматов. А у меня поручение по поводу мишеней. Сделаешь их хорошо и быстро, так и быть, возьму тебя с собой, представлю кому надо. А там уж, надеюсь, не растеряешься.

— Пойдём ко мне, переговорим подробнее, — пригласил меня Яковлев, явно уже согласившись взяться за дело и обращаясь к своим соратникам, добавил. — Товарищи, давайте с нами, обсудим все вместе.

Полтора часа ушло на то, чтобы «совместить» позиции. Мои условия были, в общем-то, простыми — планер, который выдержит пикирование до земли в заданный район с высоты семи километров, барометрический высотомер-автомат, запускающий программу спасения мишени на пятистах-четырёхстах метрах и парашютная система мягкой посадки. Яковлевцам же не нравилось, что надо было привлекать смежников — приборостроителей и «парашютистов». Они хотели делать простые, одноразовые мишени. Но в таком случае возникали трудности с оценкой результатов стрельб. В итоге я настоял ещё и на системе сброса дымовой шашки, имитирующей бомбу. Теперь мишень должна была выглядеть так: упрощённый планер УТ без металлических деталей каркаса, шасси, кабин пилотов, места которых занимали балластная цистерна и парашют. Его должны были сбрасывать с безопасной высоты чтобы он пикировал до сброса «бомбы», после чего выбрасывался тормозной парашют, своей тягой переводящий рули «на взлёт» и сливался водяной балласт, смещающий центровку назад, далее, на минимальной скорости, выбрасывался основной парашют, плавно опускающий мишень на землю. Сергей Александрович клятвенно пообещал сам найти смежников и представить смету расходов уже послезавтра, 15-го августа. С этим можно было уже идти к начальнику ЭКУ НКВД, докладывать план работ.

 

Эпизод 4

— Что вы ерунду какую-то мне говорите? — возмущение Булганина можно было понять, рабочий день на исходе, а тут какой-то чекист просит обычные лампочки! — Не может быть такого, чтобы ламп не было! Я сам директором электрозавода был и знаю, что говорю! Сейчас Цветкову позвоню, узнаю, что там за дела.

Набрав на вертушке номер, Булганин свободно откинулся назад и принялся нетерпеливо барабанить по столешнице пальцами свободной левой руки.

— Предисполкома Моссовета на проводе! Соедините с директором, — последовала короткая пауза. — Товарищ Цветков? Объясните мне такую ситуацию. Ко мне пришёл товарищ и говорит, будто бы Электрозавод не удовлетворяет заявки ВАТО на лампы накаливания…

На том конце провода начали отвечать и от этого Булганин начал потихоньку хмуриться, размеренно повторяя только одно.

— Так…так…так…

Резко хлопнув ладонью по столу предисполкома бесцеремонно прервал монолог на другом конце провода, после чего, сжав кулак, стал испытывать столешницу на прочность, обрушивая на несчастный предмет мебели рамеренные удары с каждой отдельной фразой.

— Хватит! Хватит отговорок! Какая, к чёрту, реорганизация!? Ты план думаешь выполнять!!? Ну и что, что увеличен!!? Какие, к лешему, радиолампы!!? Без света нас решил оставить!!? Чтоб дал всё, что положено!!! И не к концу квартала, а немедленно!!!

В сердцах бросив трубку на рычаги, Булганин, сердито посмотрел на меня и бросил.

— Слышал всё? Вот и рассчитывай. На октябрь.

— Нас это не устраивает, — я возразил даже чуть-чуть лениво, для полноты картины не хватало только ногти на руках рассматривать. — Мы-то план не собираемся срывать.

— И что предлагаешь?

— Взять взаймы, конечно, — я сказал это как нечто само собой разумеющееся. — У вас в городском хозяйстве наверняка запасец есть. Культобъекты пошерстить, театры там всякие. А к концу октября ВАТО всё возместит. Или можно прямо сейчас деньгами.

— А по тёмным улицам не страшно ходить будет? Ты-то ладно, а тем, кто за себя постоять не может?

— А у меня, товарищ Булганин, и так темно на улице, мне, извините, по барабану. Да и не перегорит всё разом, а малый запас вы так и так себе оставите.

— Это где ж на улицах темно? — предисполкома на мой ответ откровенно обиделся, приняв его за камень в свой огород.

— Да не волнуйтесь вы так, товарищ Булганин, я «подмосковец». Нагатинский.

— Можешь считать, что «московец». Решение уже принято. Растёт город, погоди, и вам свет проведём и трамвай пустим. Или там троллейбус либо автобус, — тут «городская голова» вдруг замолчала и задумалась, после чего, одарив меня долгим загадочным взглядом, спросила. — Погоди, а мне-то, что за это будет?

— За что? — сыграл я под дурачка, выигрывая время. Растеряться было от чего. С таким неприкрытым требованием «отката» я в этом мире столкнулся впервые.

— За лампы, понятно.

— И, что же вы хотите? — спросил я осторожно, откровенно не зная, как сейчас должен вести себя настоящий чекист. Может его просто сразу арестовать к чертям собачьим? С другой стороны — начальник Москвы не последняя шишка в государстве. Как бы за такое самому шишек не наставили.

— Вот смотри, — стал пояснять свою позицию Булганин, — ЗИЛ завод московский?

— Ну, да.

— Город о заводе заботится, помогает всем чем можно?

— Ну, не всем.

— Но помогает?

— Да.

— Так какого же вы рожна нам автобусов не даёте!!? — былая вкрадчивость в голосе предисполкома просто испарилась и он сорвался на начальственный крик. — На чём я ваших же рабочих возить должен!? На загривок сажать!!?

— Зря вы так. Насколько я знаю, удлинённые шасси ЗИЛ-5, на которых ставятся автобусные кузова, собираются по плану.

— По плану! Собираются! По плану они по всей стране размазываются!

— Понятно, ведь ЗИЛ завод не только московский, но ещё и общесоюзный, — сказал я очевидное. — А вы что предлагаете?

— А сверх плана?

— Конвейер работает и так уже с перегрузкой. Больше завод дать просто не может. Если хотите, можем моторы дать. С коробками, мостами и подвеской сложнее, но тоже, думаю, попробовать выкроить за счёт запчастей. А сборка — увольте.

— Вот так Рожкову с Лихачёвым и передай. Будет всё, что ты перечислил — будут лампы. А собирать мы сами горазды, вон, троллейбусы делаем. Кстати, раз так, то подвеска не нужна.

— Что за жизнь такая, — я откровенно расстроился. — Ты мне — я тебе. Хочешь ШРУС — дай лампу. Хочешь лампу — дай автобус. Хорошо хоть в собственный карман ещё откидывать не навострились. Хотя, лиха беда начало.

— Ты это на что намекаешь? Ты это брось! А то привыкли, дай да дай! А как у самих спросить так сразу все моралистами становятся!

— Да понял я. Спасибо и на том.

Согласования ВАТО и исполкома Моссовета заняли всего один день, когда, торгуясь «за каждый грош», большие начальники выясняли кто, кому, когда и чего должен, но в результате, вроде, все остались довольны. И поехали по Москве грузовики с грозным приказом предисполкома сдать излишки средств освещения, а я прослыл гонителем советской культуры. В Большой театр ездил сам лично, забирать причитающееся. А через три дня на моё имя пришла анонимка. И ведь знали же, кому и куда писать! Заложили завхоза Большого свои же, больше некому, даже составив схемку, где провинившийся товарищ припрятал от народной власти излишки. Проверка поступившие сведения полностью подтвердила и пошёл хозяйственный гражданин по статье «саботаж», чтоб никому больше не повадно было. Ради этого и, самое главное, чтобы избежать в дальнейшем того, чтобы по недомыслию никто не получил на ровном месте увесистый срок, я позаботился, чтобы этот факт стал широко известен. С известными для меня последствиями. Ну и шут с ними, всё равно я богему никогда не жаловал.

 

Эпизод 5

Начало сентября 1933 года ознаменовалось для меня крупным скандалом. Вышло, наконец, постановление СНК «О вездеходах». Это было хорошо. Плохо было то, что там ни единым словом не упоминались советские заводы. Наоборот, автотракторному институту поручалось ознакомиться с передовым зарубежным опытом, провести конкурс и выбрать лучшую конструкцию переднего привода для отечественной промышленности. Пророка в своём отечестве, как известно, днём с огнём не сыскать. А, между прочим, этот самый институт уже занимался «своим» шарниром. Просто товарищ Важинский, стремясь «умыть» меня во что бы то ни стало, все силы направил на создание «трипода», всячески мешая мне заниматься «ураловским» ШРУСом. По человечески понятно, но куда мне было деваться? Пришлось пожаловаться в НАТИ, возбудив там интерес «умыть» ЗИЛ, который раз за разом заворачивал институтские разработки, опираясь исключительно на своё КБ. Корифеи отечественного автопрома тоже были не промах и, по мере появления первых обнадёживающих результатов, стали оттирать меня от создания шарнира. Видимо для того, чтобы ЗИЛом от него даже не пахло.

И вот, на тебе! Как гром среди ясного неба! Рожков и Важинский устроили мне натуральную истерику, получив известия о решении СНК по своим каналам из ВАТО. Хуже всего было то, что произошло это в самом конце рабочего дня, когда я, уставший, уже было собирался отправиться домой. Пришлось сделать морду кирпичом и вежливо послать товарищей, обратив их внимание, что работа всё равно уже идёт полным ходом и сворачивать её было бы просто глупо. Товарищи прониклись, но, чувствую, решили между собой избавиться от меня при первой же возможности.

В дурном расположении духа я покинул кабинет директора и проходя по коридорам правления вдруг услышал как кто-то на гармони играет до боли знакомую мелодию песни «На поле танки грохотали». Эффект был такой, будто меня ударили пыльным мешком по голове. Это что же выходит? Я тут не единственный попаданец? Поколебавшись немного, я всё-таки решил не паниковать раньше времени, а выяснить, с кем, собственно, я имею дело. Недолгие поиски привели меня не куда-нибудь, а к кабинету нашего доблестного танкиста-военпреда, что только усилило мои подозрения.

Надо сказать, что за две недели своей жизни на заводе, товарищ капитан успел всем проесть уже изрядную плешь своей дотошностью. При всём при этом, все попытки как-то полюбовно «договориться» проваливались с завидным постоянством. На контакт Бойко не шёл ни с кем и прослыл нелюдимым ворчуном, которого следует всячески избегать, ибо шут его знает, что у него на уме. Отказался он и от заводской жилплощади, которую предложил ему Рожков, дабы умерить ретивость танкиста, заявив, что ему и так положена отдельная квартира от наркомата обороны как инвалиду-орденоносцу. Надо только немного подождать. Посему, жил пока товарищ Бойко в своём собственном кабинете в здании заводского правления. При этом, никуда, кроме работы, не отлучался, ходил, разве что, в заводскую баню по воскресеньям.

Запнувшись перед дверью, я в нерешительности помедлил, думая, как начать разговор, но из-за отсутствия свежих идей, решил прицепиться к песне и постучал в дверь.

— Войдите, — недовольно откликнулся хозяин, прервав музицирование.

— Здравствуйте, товарищ Бойко, — вошёл я натянув как можно более располагающую маску на свою не слишком-то выразительную после всех передряг физиономию. — Вы, выходит, гармонист?

— Понемногу. Вы с каким вопросом? — судя по всему, эффект от моей улыбки получился прямо противоположным и военпред разом повернул всё в официальное русло.

— Да, собственно, только с одним, — стал играть я под дурачка. — Ещё раз послушать можно?

— Здесь у меня, товарищ лейтенант, не самодеятельность ни разу! Хотите гармонь послушать, так вон, идите в клуб.

— Эк ты меня изящно послал, — я престал строить гримасы, а Бойко подумал, наверное, что я обиделся.

— Да вы, товарищ лейтенант, не так поняли… — сказал он смущённо.

— Всё я правильно понял, — ответил я серьёзно. — А давай, я тебе спою? Может, и ты что поймёшь.

Решившись на провокацию я, тем не менее, не стал рисковать по крупному, а выбрал на ходу из множества известных мне вариантов песни тот, где отсутствовали всякие упоминания о более поздних «сущностях», которые ещё не появились к этому времени. Бойко выжидал, а я, налив себе из графина воды и прокашлявшись, неторопливо, как играл только что военпред, затянул.

Военпред посмотрел на меня уже заинтересовано, взяв гармонь, пристроился на краешке стола и, со второго куплета, раздвинул меха. И понеслось, в открытое настеж по случаю тёплой погоды окно.

— Надо же, — помолчав немного, сказал Бойко сам себе, а потом, глянув на меня, предложил. — Давай махнём?

— Что махнём? — не понял я сути вопроса. Вместо ответа капитан подскочил на одной ноге к шкафу и достал оттуда бутылку водки и пару стаканов. Пить мне вовсе не хотелось, тем более, что я был, как всегда, «на колёсах» и домой пришлось бы возвращаться пешком. С другой стороны, глядя на реакцию военпреда, я так и не сделал никаких выводов относительно его предполагаемого «попаданчества». Хотя, немного успокоившись и подумав, я сообразил, что песня довоенная, а скорее всего и дореволюционная, судя по её «шахтёрским» вариантам.

— За танкистов. Мы, танкисты, особый народ. И ты тоже, гляжу, наш человек, раз песни такие сочиняешь. Это ж надо так ладно «Коногона» переделать! Слыхал я раньше, как машинисты на свой лад её пели, но про нас и подумать не мог. А ты, прямо на ходу! Я, знаешь, опять, как в бою побывал, аж мурашки по коже. А ты то, ты!? Ты откуда это знать можешь!? Бронепоезд бронепоездом, но танки — совсем другое дело! А чувство такое, будто мы в одной машине были! — прорвало капитана.

— Раз так, то за танкистов нельзя не выпить, — согласился я ради «наведения мостов», заодно и соскакивая со скользкой темы. Военпред же был так возбуждён, что ничего не заметил.

— Давай ещё раз?

— Куда ты так летишь? Сейчас через пять минут под стол свалимся, тем более, что у тебя из закуски — одни яблоки, — возразил я.

— Споём ещё раз! Слова хочу запомнить!

— Так я тебе запишу.

— Это само собой. Но отказ не принимается, — Бойко вновь взял гармонь и начал играть. Мне не оставалось ничего, как поддержать его.

— Ты знаешь, а я ведь с Юзовки, песню эту с самого детства знаю. На шахте её часто пели, а потом, когда по комсомольскому набору в училище ушёл, сам изредка наигрывал, дом вспоминая. Такие вот дела.

— Ну, а потом?

— А потом ускоренный выпуск и Кавказ! Там не до песен было.

Я думал, что Бойко сейчас остановится и снова замкнётся, но его потянуло на откровения и рассказал он мне такое, что в газетах обычно не пишут. Мне оставалось только подправлять беседу в нужное русло, задавая наводящие вопросы и изредка поднимать стакан, то чокаясь, то так, в зависимости от того, за кого был тост.

Оказывается, обгорелому одноногому капитану, пившему со мной водку, было всего двадцать два года. Младший сын в шахтёрской семье, которого старшие братья, решив поберечь, отправили учиться на механика, отработал на шахте всего несколько месяцев, после чего, ушёл в танковое училище. По идее, светило ему знакомство с новейшими БТ-2, но узнав, что он обслуживал насосы с приводом от дизеля, начальство направило его в Ленинград. Через год он уже командиром взвода танков Т-26 в составе отдельного батальона поднимался к Кавказским перевалам.

Ох, как матерился танкист, вспоминая то «восхождение»! Первыми пустили бронеавтомобильные части, которые продвигались крайне медленно из-за очень плохого обзора с места водителя в бок. По серпантинам им приходилось двигаться буквально на ощупь. Положение усугублялось тем, что каменистый грунт грыз резину и разутые броневики закупорили узкие дороги. Сбрасывать их под обрыв никто не решался, слишком большая ценность.

Следом пришёл черёд быстроходных БТ, которые на деле оказались чуть ли не хуже всех. Поначалу их погнали, пользуясь твёрдым грунтом, на колёсах. Тут то и выяснилось, что небольшой бугорок для медленно двигающегося танка может стать непреодолимым препятствием. Задние ведущие колёса просто вывешивались и машина останавливалась. То же самое касалось и передних управляемых, далеко не всегда сохранявших контакт с дорогой. Да и так, на ровном месте, БТ на колёсах было непросто развернуть. После нескольких сорвавшихся в пропасть машин был дан приказ натянуть гусеницы. Потеряв ещё кучу времени, грохоча катками с ободранными бандажами, колонны вновь пошли вперёд и вверх. Беда пришла откуда не ждали. Пыль и каменная крошка стремительно стирали открытые шарниры гусениц, траки раскалывались наезжая на камни. В результате ни один БТ так и не смог подняться к перевалам, все остались стоять «разутыми» на узких обочинах.

Его батальону с матчастью повезло немного больше. Гусеницы Т-26 были мелкозвенчатыми и просто-напросто имели больше траков в ленте, что дало возможность, разувая часть машин и отбирая у них ещё хоть как-то годные обрывки гусениц, поддерживать подвижность остальных. В результате наверх поднялись три танка из тридцати, бывших в батальоне. Танк комбата, командира первой роты и танк Бойко, командира её первого взвода. На фоне этих неприятностей падение мощности двигателей на высоте воспринималось как сущие мелочи.

Начались кровавые атаки на занятые врагом перевалы. Так как стремительного механизированного броска вверх не получилось и застрявшие бронемашины закупорили все дороги, проходы штурмовала пехота, опираясь только на лёгкое вооружение, артиллерия и обозы остались внизу. Численность в этих условиях не играла абсолютно никакой роли и единственный пулемёт мог остановить кого угодно. Танки отдельного батальона, фактически превратились в ДОТы, став «хребтом» советских исходных позиций и для наступления использовались крайне редко, опасаясь остаться обездвиженными. Тем не менее, за месяц боёв два танка были потеряны. Один, выдвинувшийся чтобы сбить пулемёт, оказавшийся приманкой, расстреляли из противотанковых ружей из засады. Били залпами, буквально изрешетив броню, но эту машину потом всё-таки отремонтировали. А танк командира роты сгорел с экипажем в самом конце «перевального сидения», попав под огонь морской 47-миллиметровой пушки Гочкиса, снаряды которой пробивали Т-26, буквально, навылет. Погиб командир первой роты и Бойко занял его место.

С приходом нового командующего ситуация изменилась к лучшему, война немного поутихла, а тем временем приводилась в порядок матчасть, расчищались дороги и подтягивалась артиллерия и боеприпасы. В батальон поступили новые гусеничные ленты, траки которых были промаркированы «ЛГ». Кроме того, был создан их немалый запас, который, по опыту боёв, разместили прямо на машинах где только можно, буквально обмотав броню гусеницами. Дополнительный груз плохо сказывался на подвеске, но давал удовлетворительную защиту от ПТР и, при удаче, от противотанковой пушки.

Долгожданное наступление началось с артиллерийской, точнее миномётной, подготовки. Разместить достаточное количество обычных орудий в горах было просто негде и пришлось засыпать позиции белых минами, в надежде, что они пригнут голову и не смогут стрелять. Потом по узким долинам пошли в атаку танки, сопровождаемые пехотой. Так как направление наступления, в большинстве случаев, было только одно и, даже при желании, свернуть было некуда, всё управление боем свелось к отдаче приказа «В атаку!» и «На рожон не переть». Если натыкались на упорное сопротивление, что было понятно по потерям, останавливались и готовили атаку по всем правилам заново.

Бойко, повоевав почти до самого конца, повидал всякого, рассказывал о событиях эмоционально, иногда зло, иногда грустно, но чаще всего — с нескрываемой горечью. В его повествовании не было места подвигу и понять за что он получил свой орден я так и не сумел, зато война предстала передо мной как есть, как тяжёлая, трудная работа, которую делали, в общем-то, неумелые люди. Нет, в пехоте и даже в артиллерии, благодаря наличию значительного количества ветеранов Гражданской положение было, пусть и не сразу, выправлено. Но танки! Тут приходилось набивать все шишки заново и порой, даже при понимании ошибок, исправить их на ходу было невозможно чисто технически. Как скажите в бою приказать взводу Т-26 зайти во фланг и уничтожить батарею, которую они в данный момент не видят? Радиосвязи на танках нет! И так раз за разом — неоправданные потери.

Гораздо более позитивно отзывался Бойко о «железе», выделяя ленинградские машины среди прочих в лучшую сторону. Вспоминал находчивость механиков, получивших, вместо потерянных, танки с «придушенными» 110-сильными дизелями, которые сразу же, своими силами, заменили на старые, в 125 коней, снятые с «Бычков» обоза. А вот в отношении вооружения капитан сомневался. Нет, «головастик» был, безусловно, предпочтительнее любого «двухбашенника», но калибр основного вооружения вызывал сомнения. Дело в том, что в атаке стрельба из пушек превращалась в пальбу, так как велась на ходу. Если танки останавливались на выстрел — пехота тоже останавливалась и залегала, после чего, поднять её было крайне трудно. Стали выделять два танковых эшелона — первый двигался быстро и стрелял прицельно с «коротких», а второй уже «тащил» пехоту. Так вот, для 76-миллиметровой полковой пушки «прицельность» в этом случае оказалась чистой условностью. Попасть первым же выстрелом можно было, разве что, в упор. Приходилось стоять на протяжении двух-трёх выстрелов, теряя время, а на следующей «короткой» всё повторялось заново, так как из-за изменившейся дистанции менялись поправки. 57-миллиметровка, в этом отношении была гораздо лучше, так как имела более пологую траекторию и, в большинстве случаев, достаточно было пристреляться только один раз. Портил картину лёгкий снаряд. Тем не менее, три опытных танка с «универсальными» пушками, проходившие в батальоне войсковые испытания, на поражение одной цели расходовали, в среднем, меньше боеприпасов, чем их серийные собратья.

— Тебе обязательно нужно написать, — сказал я, выслушав рассказ.

— Что и кому? Да и писал я уже, пока в госпитале валялся! Толку от этого! Присвоили капитана, наверное, чтоб успокоился, — ответил Бойко с досадой. — А ещё предупредили, чтоб не трепался, будто наша броня хреновая. Пусть все думают, что хорошая! Кого обманываем? Сами себя! Победили и порядок! И делать ничего не нужно!

— Да не только про броню. Про тактику, про обслуживание и ремонт техники в полевых условия. Как танковые части организованы должны быть по уму. Про взаимодействие. Если ещё какие узкие места есть — про них тоже. Пусть будет книга боевого опыта! Однополчан-однобатальонцев своих подключи. С Гинзбургом поговори. И не унывай! Вода камень точит! Я вот тоже, ещё до войны писал. Думаю, если бы не это, воевали бы вы на двухбашенных. Или тебя устраивает положение «всё как есть»?

— Ты, конечно, прав… — с сомнением протянул военпред.

— Ты красный командир или так себе!? Какие колебания могут быть!!? Чего боишься? Полководцев паркетных? А в атаки ходить под картонной бронёй не боялся? Знаешь что? Я тебе ещё одну песню спою для бодрости духа и по домам. Водка, всё равно, уже кончилась.

Закончив посиделки сольным исполнением бессмертной «Гремя огнём…» из фильма «Трактористы» и потратив чуток времени чтобы, по просьбе Бойко, всё записать, я отправился домой пешком, добравшись туда глубокой ночью.

— Лучше бы ты дома пил, — укоризненно встретила дожидавшаяся меня жена, — или хоть позвонил, что задерживаешься.

— Лучше вообще не пить. Но иногда, просто необходимо! Тем более, ради большого дела! — ответил я философски.

 

Эпизод 6

После той памятной беседы, одноногий капитан буквально преобразился, обретя в жизни цель, которую надо достичь во что бы то ни стало. От его былой угрюмости не осталось и следа и он стал по вечерам частым гостем в заводском клубе с хитом осеннего сезона, бодро распевая, как Сталин отдаст приказ, а первый маршал поведёт. А первая наша общая песня была осуждена парторганизацией завода как «пораженческая» и «подрывающая желание служить в Красной Армии». Тем не менее, выйдя первый раз в народ из распахнутого окна военпреда, когда вся идущая с работы смена слышала моё исполнение, она прочно вцепилась в рабочие окраины и в военкомате не стало проходу от добровольцев в танковые войска.

Всю первую половину ноября Бойко буквально каждый день являлся ко мне домой, пользуясь тем, что я тяжело простудился и не ходил на службу. Заняться мне было особо нечем и я с удовольствием и немалой надеждой, по мере сил, помогал сочинять «танковый трактат».

Болезнь же я подхватил испытывая свой собственный «газик», переставленный на два новых моста. Задний был обычный «туровский», а передний был укороченной переделкой его близнеца с шарнирами «трипод», которые Важинский сумел изготовить и испытать на стенде первым. Кроме этого на машине появилась двухступенчатая раздатка и заменён на прямую зубчатую передачу редуктор между мотором и коробкой, чтобы снизить нагрузки на последнюю. Когда я 6-го октября впервые увидел свою машину в сборе, не удержался и схохмил.

— О! Минибигфут!

— Петрович, ты как скажешь, так тебя не понять. То ли ты ругаешься так заковыристо, то ли чихнул! — проворчал начальник опытного цеха Евдокимов.

— Не угадал! Я просто сказал, как такую машину могли бы назвать американцы. Или англичане. А по-русски это будет: «Маленький С Большими Лапами».

Действительно, с колёсами от «Тура», которые, к тому же, были шире расставлены, «Форд-А» выглядел… своеобразно.

— Хозяин барин! Твоя машина, называй, как хочешь. МБЛ так МБЛ, мне без разницы, — степенно ответил дядька. — И писать мне меньше. Не моё это. Вот выточить что-нибудь железное руки чешутся. А бумажки осточертели уже.

Новорождённый «Форд-МБЛ», как-то плавно переименованный в «ЗИЛ-МБЛ» я испытывал, пользуясь презренным правом частной собственности, лично. Сначала на ровной поверхности городских улиц, дабы убедиться на деле в работоспособности всей схемы, особенно ШРУС. Этот этап прошёл, можно сказать, гладко, но занял время, так как надо было накатать контрольный километраж и исправить выявленные мелкие недочёты. Вот второй этап стал уже настоящим испытанием! Пользуясь сезоном, мы, побив все рекорды проходимости, забирались в такую грязищу, что вытаскивать, наконец застрявший опытный образец, приходилось гусеничным трактором. Здесь технические болячки стали вылезать одна за другой, в частности, пришлось значительно усиливать прочность деталей рулевого управления, герметизировать электросистему, а ещё, по моему настоянию, всасывающий воздухозаборник нарастили трубой и вывели её над крышей машины. После всех переделок логичным было выяснить глубину преодолеваемого брода. Любопытство сгубило не только кота, дальше, с дисково-вильчатыми ШРУСами НАТИ, доставленными из-за кордона «Рцеппа» и «Вейсс» машину испытывали уже другие.

Гораздо позже, когда подвели итоги конкурса шарниров, сделали вывод, что иностранные образцы преимуществ над отечественными не имеют. Шарнир Важинского, более дорогой и требующий дефицитных подшипников, но обеспечивающий меньшие потери мощности, был рекомендован для машин «Тур» и ГАЗ, а уделом более дешёвого шарнира НАТИ стали тяжёлые грузовики московского и ярославского заводов.

 

Эпизод 7

Как и три месяца назад в безоблачном небе плыли туполевские бомбардировщики. Всё точно так же, только вместо летнего зноя был крепкий мороз. Вообще-то у Яковлева всё было готово уже в начале ноября и проведено, для отработки конструкции, несколько пробных сбросов, но для стрельб нужна была погода.

В этот раз зенитные автоматы били, кроме осколочных, ещё и бронебойными. Их трассы были отчётливо видны в пронзительной голубизне, мелькая вокруг падающих навстречу им «камикадзе». Но раз за разом дымовая шашка отрывалась от «крыльев» и летела на землю по баллистической траектории, а в небе распускалась очередная гроздь куполов. Лишь последняя, девятая мишень, оказалась невезучей, вдруг вспыхнув в воздухе, она пылающим факелом устремилась к земле без всяких остановок, выбрасывая тут же вспыхивающие шёлковые полотнища.

— Это что такое? — зашипел я на ухо стоящему рядом Яковлеву.

— В балласт был залит бензин, — также шёпотом ответил конструктор. — Мороз же! Наверное, прямое попадание.

Поражение одной цели подсластило пилюлю артиллеристам, но, в целом, картина была ясна. Им оставалась только небольшая надежда на осмотр мишеней, вдруг в них окажутся не предусмотренные конструкцией отверстия. В этот раз никому, конечно, не пришло в голову пытаться проехать по сугробам на лимузинах, зато наркомат обороны предусмотрительно приготовил аэросани. Эти фанерные коробки, поставленные на четыре лыжи и окрашенные в белый цвет, вооружённые пропеллером, приводимым от АЧ-100-2, вмещали до шести человек, включая водителя. Четыре таких экипажа лихо домчали нас до ближайшего самолёта-цели, раскинувшего на снегу оранжевые крылья.

Мы с Яковлевым и прочие невысокие чины подъезжали последними, когда Сталин с маршалами и комкорами уже высадились.

— Товарищ Любимов! — выхватил меня взглядом Сталин, видимо разгорячённый скоростью и поэтому его голос, казалось, звучал восторженно. — Где же ваш вездеход? Почему на нём не приехали? А? А потому, что вот лучший зимний вездеход! Как говорят? Готовь сани летом?

— Мой вездеход, товарищ Сталин, сейчас вовсе не мой, а народный. Его испытывают и мешать было бы неправильно. А аэросани вовсе не лучший зимний транспорт, снегоходы гораздо лучше.

— А, вы опять что-то придумали? — Иосиф Виссарионович усмехнулся в усы. — Ну, что такое снегоход и чем так хорош?

— По сути, обычные сани с мотором и движителем Кегресса. А чем хорош… Так это у пилотов аэросаней лучше спросить, почему они в лес не заезжают.

Сталин рассмеялся и некоторые присутствующие тоже принялись подхихикивать.

— Посмотрите на него! Всего три месяца назад товарищ Любимов насмерть против Кегресса стоял! А ведь мы вас уважали именно за принципиальность! Что же вы, товарищ Любимов, так часто мнение своё меняете?

Шутки шутками, но озвученные Самим, кое для кого они могут и руководством к действию стать! Таких претензий выкатят, не отмоешься и одной непринципиальностью не отделаешься!

— Надо ж понимать разницу, между шеститонным грузовиком и, фактически, мотоциклом. Всё в этом мире хорошо в меру. Стоит только дать лекарства больше чем надо, как оно становится ядом.

— Теперь вы, непременно, захотите построить это ваш снегоходный мотоцикл? — с поковыркой спросил вождь хитро прищурившись.

— Товарищ Любимов у нас просто фонтанирует техническими идеями, не доводя ни одно дело до конца, — недовольно заметил стоящий тут же командующий морскими силами Кожанов.

— Разве? — Сталин посмотрел на него и развернул свою мысль. — Разве не ему было поручено подготовить мишени для стрельб? Разве он плохо справился?

— Это не моя заслуга, товарищ Сталин, — признал я действительное положение вещей, — мишени готовил присутствующий здесь товарищ Яковлев и его КБ.

— Вот именно! — веско отрубил Кожанов. — Занимался бы своим делом, было бы больше толку.

— А вот мы сейчас поглядим, есть толк или нет. Товарищ Ефимов, что там у вас? — спросил Сталин у комкора, который с помощниками, проваливаясь чуть не по пояс в снегу, лазили вокруг самолёта.

— Сверху попаданий нет, — угрюмо ответил начальник ГАУ. — Может, если приподнять, там будут?

— Да уж, сбросить-то сбросили… А как их теперь вытаскивать? Трактором разве что… — Ворошилов, как говорится, «зрил в корень». Действительно, чтобы осмотреть мишени со всех сторон, их надо было сначала извлечь.

— Опять проволочки? Опять у вас что-то не готово? А если война!? На фронт идти, а галифе забыли!? — секретарь ВКП(б) стремительно «вскипел» и от шутливого тона не осталось и следа. — Поехали к другим, осмотрим, что поделать, бегло. А вы потом окончательные результаты доложите лично, товарищ Ворошилов!

Из оставшихся семи целей след попадания обнаружился только на одной. Болванка пробила плоскость навылет. Как прокомментировал это командующий ВВС Алкснис, одного попадания 20-ти миллиметрового снаряда для уничтожения самолёта недостаточно, но, возможно, достаточно для срыва атаки. На этом всё и закончилась, оставалось только ждать, что решат наверху.

Возвращаясь назад в автобусе, предке «курганцев», я сидел рядом с Яковлевым, который всю дорогу обиженно молчал, но потом выдал.

— И это всё? Я надеялся, что меня хотя бы выслушают… Вы же обещали представить меня в лучшем свете!

— А что, собственно, не так? Вы справились с задачей, которую, фактически, поставил сам товарищ Сталин. И он об этом знает. Какие ещё рекомендации вам нужны? Будьте уверены, успеете ещё сказать всё, что хотели. Товарищ Сталин ничего не забывает.

Да, Иосиф Виссарионович на память не жалуется. Всё помнит, и хорошее и, в особенности, плохое. Комкор Ефимов после этих стрельб резко потерял не только пост начальника ГАУ, который занял комкор Кулик, но и звание «товарищ», превратившись в «гражданина». Следователи НКВД, взявшие его в оборот, видимо, в средствах не стеснялись, потому, как высшее командование Красной Армии в 34-м году стало стремительно переселяться в Главное управление совсем другого ведомства, и это в лучшем случае. В летописи НКВД теперь значилось, что, благодаря бдительности старшего лейтенанта Любимова, был вскрыт «заговор военных», замышлявших переворот. В газетных статьях попадались сплошь знакомые фамилии, видно не зря говорят, что от судьбы не уйдёшь. Имея своё мнение на этот счёт ещё из «прошлой жизни», я был уверен, что большинство из «заговорщиков» действительно село не просто так, но самого Ефимова было жаль. Всё-таки личный состав батареи он за полгода натаскал великолепно. Это надо, из девяти целей поразить две! Если бы в «той» Отечественной войне наши зенитчики все так стреляли, немецкая авиация кончилась бы ещё в 41-м году.

 

Эпизод 8

Последнее важные для меня события 33-го года начались с простого письма, присланного, видимо из-за неразберихи, из Центрально НИИ машиностроения на ЗИЛ в адрес уже давно не существующего КБ дизельных двигателей. Получателем значился Любимов С. П., поэтому мне и позвонили из двигательного отдела заводского КБ, вручив в нераспечатанном виде. Внутри оказалось хорошее известие, что задача, поставленная полтора года назад, успешно решена, технология изготовления шатуна с обозначенными характеристиками разработана, принимайте. Это означало только одно — можно было приступать к созданию моторов 160-й серии. Но не только. Внешние шатуны, постоянно работая только на растяжение, были одним из узких мест схемы моего мотора, влияющих на ресурс. При капремонте, фактически, приходилось менять всю шатунно-поршневую группу, ибо мотор должен был быть идеально сбалансирован. Стоимость этого мероприятия, фактически, была сравнима с ценой нового двигателя и увеличение живучести этих деталей должно было дать огромный экономический эффект.

Я, с тех пор как делал заказ, закрутившись, забыл уже и думать про ЦНИИМаш, а его специалисты, тихо и планомерно работая, без «штурмовщины», тем временем, делали своё дело. К моему стыду, первым побуждением было честно и откровенно написать в ответ, что дизельного КБ уже не существует, спасибо. Таким образом, я бы придержал информацию, которая, при удачном стечении обстоятельств, если Кожанову всё-таки удастся «пробить» новое КБ, обеспечила бы мне значительную фору в «моторной» гонке, по сравнению с другими конструкторами. Однако, здравый смысл возобладал, наплевав на шкурные интересы я не только заставил Рожкова оплатить работу и начать постепенное внедрение новой технологии в серию применительно к 100-м моторам, но и отправился на поклон к Чаромскому, застав того на чемоданах.

Пользуясь ведомственным удостоверением, я, к своему удивлению, прошёл не только на территорию оборонного завода, но и в само Центральное дизельное КБ, остановил меня только секретарь перед самой дверью кабинета главного конструктора. Да и тот, справившись о цели визита, только поставил в известность начальника.

— Здравствуй, Алексей Дмитриевич, сколько лет… — переступил я порог в приподнятом настроении, но увидев в ответ хмурую физиономию конструктора, несколько растерялся, приняв это на свой счёт.

— И тебе не хворать, Семён Петрович. Какими судьбами?

— Да вот, порадовать тебя решил. Или я не вовремя?

— Похоже, очень похоже на то, Семён Петрович. Хорошо, что вообще застал. Отбываю сегодня вечером к новому месту работы. В Харьков.

— А Центральное КБ как же? Кто на нём останется?

— А нет такого КБ больше! Сожрали, стоило только немного запнуться! Берия бы такого не допустил… А теперь… Кого в Воронеж на новый завод отправили, кто в Москве ради тёплого места остаётся у Микулина, а нам с Брилингом, так и быть, разрешили пока на тракторном заводе пожить. На тракторном! Мы для авиации моторы делаем! Что с того, что там свой алюминиевый дизель уже пытались построить и оснастка для работы с этим металлом имеется? Всё, считай, заново начинать! Срезали, можно сказать, на взлёте! Война моторов, мать её! — неожиданно выругался всегда выдержанный и интеллигентный конструктор. — А на деле? У кого лапа волосатей да язык лучше подвешен, тот и прав!

— Ты, Алексей Дмитриевич, мою позицию в этом вопросе знаешь. Если всё по уму делать, то никакие козни не страшны.

— Идеалист. Пойдём, что покажу, — предложил Чаромский. Вместе мы направились к испытательным стендам с одного из которых как раз снимали мотор и упаковывали в деревянный ящик.

— Вот, прерываем ресурсные испытания и забираем с собой, — сказал, кивнув на движок Чаромский. — А когда в серию запустим, даже и не знаю теперь. Только-только, наконец, со всеми трудностями разобрались.

— Ты что же, «воздушникам» изменил? — спросил я разглядывая конструкцию.

— Да. И не жалею. Признавайся, ты к мотору «Тура» руку приложил?

— Было дело.

— Я сразу понял, как только к нам рассылка пришла. Иначе откуда там и новому ТНВД и вертикальной схеме сразу взяться? Воспользовался и не стесняюсь. Но с умом! Смотри, у вас всё по старинке было, центральный картер и восемь отдельных цилиндров. А мы, по примеру Микулина с М-17, взяли и отлили четыре двухцилиндровых блока с готовыми окнами под внешние шатуны. А от классического картера совсем отказались. Блоки связаны по вертикальной Х-образной схеме передней и задней панелями и промежуточной опорой вала в единую жёскую систему. Нет теперь нужды мотор за редуктор крепить. К коленвалу теперь доступ проще некуда! С любой стороны, сверху, сбоку, снизу. Через окна между блоками, закрываемые штампованными из листового металла панелями. Верхняя, самая маленькая, ставится на уровне впускных поршней, боковые тоже, но имеют выштамповки-каналы большого размера, служащие дополнительными рёбрами жёскости по центру мотора, связывающие картеры выпускных поршней верхних и нижних блоков цилиндров, а нижняя играет роль поддона всего двигателя. Таким образом, всё пространство между нижними блоками является картером большого объёма. Что это значит? Мотор может работать с креном 90 градусов без ограничений и кратковременно — с любым более значительным креном. Истребителю мёртвую петлю сделать — за глаза хватит. Проверено на вращающемся стенде. Простейшие клапана-заслонки обеспечивают слив масла, охлаждающего поршни, к помпам у основания нижних блоков, а работу в перевёрнутом состоянии облегчает большой внутренний объём, чего нельзя добиться на воздушниках. Здесь скачков давления и разрушения картера можно не опасаться, просто, когда лимит времени на работу в перевёрнутом виде истёк, мотор начинает трясти из-за разбалансировки шатунно-поршневой группы. Это знак для лётчика, что пора выходить из фигуры, — Чаромский говорил востоженно, сразу было видно, что конструктор своей работой просто восхищён.

— А мощность?

— Этот АЧ-100-8 всего 700 лошадиных сил. Минимальный вариант для отработки схемы. Сделать меньше, вместив туда все новации, просто невозможно. Но у нас в работе удвоенная 16-ти цилиндровая версия с двумя стандартными компрессорами от 130-4 и четырёхплунженрным ТНВД. Он, соответственно, на 1400 потянет. Ещё думаем над 100-12. Тут либо новый компрессор делать, либо опять брать два стандартных и применить систему дросселирования наддува с баростатом. В первом случае можно на 1050 сил рассчитывать, во втором на 970–980, но с высотностью до 10–11 километров вместо 7-ми.

— Что это вы решили на «сотый» калибр перейти?

— А ты сам подумай! 1400 сил в капоте-трубе диаметром чуть больше метра и длиной, как М-34, сейчас за глаза! Для большей мощности просто нет ни винтов подходящих, ни самолётов. А 130-я серия больно «лобастая» и избыточная получится.

— Это для авиации она избыточная. Знаешь, что моряки тоже дизеля на торпедные катера требуют?

— Я не могу всем сразу заниматься! И там и там успевать! Да, что говорить, даже для авиации с мотором опоздали. Хоть три месяца назад был бы он — работали бы на этом заводе и в ус не дули. Теперь в Харькове всё с начала начинать и неизвестно, когда наши моторы полетят. Это значит, что Микулин, Швецов, Климов ещё больше вперёд уйдут. Они и так нашими наработками вовсю пользуются. Слыхал, на М-34 непосредственный впрыск поставили? Как же! Превысили тысячу сил! А то, что их мотор через полчаса развалился — ерунда! Да там работы по нему ещё на год, не меньше! Мы только с блоками полгода возились, — Алексей Дмитриевич замолчал, а потом, вспомнив, спросил меня. — Так с чем ты приехал-то?

— ЦНИИМаш наш «заказ» на шатуны выполнил, можешь послать им запрос. На ЗИЛе уже спланирован постепенный переход на них в течение года. Только мы вместо полировки решили дробеструйную обработку делать для повышения производительности. Думаю, получится не хуже.

— Спасибо, новость действительно хорошая. Можно и вес снизить и мощность повысить. Только это я уже на новом месте делать буду. Извини, Семён Петрович, собираться пора.

— Понимаю, удачи вам на Украине!

— И вам счастливо оставаться…

 

Эпизод 9

В тот же день, едва я только вернулся на ЗИЛ, меня разыскал Поздняк и срывающимся голосом, с претензией, выговорил.

— Где вы пропадаете, товарищ старший лейтенант! Вас к Самому вызывают! Срочно!

— В Кремль? — уточнил я обыденно, ничуть не смущаясь.

— Вы, конечно, нынче птица высокого полёта, но берите ниже, — Поздняк даже обиделся на то, что его сообщение не произвело на меня должного впечатления. — На Лубянку, к наркому Ежову! Срочно! Я заводскую дежурную машину для вас специально держу!

Гадая, зачем это я, собственной персоной, потребовался начальнику, я вперёд собственного визга примчался к его кабинету и, представившись, наткнулся на равнодушный взгляд секретаря.

— Ждите.

Мда, похоже, имел место быть «сержантский зазор». Сидеть в одиночестве в приёмной пришлось больше часа, при этом, к Ежову заходили другие, видимо с более важными делами. Когда же я оказался внутри, то, поначалу, подумал, что лучше бы мне было вообще не являться. С первых слов на меня обрушились упрёки, превратившиеся в форменный разнос. И завод ЗИЛ у меня до сих пор не перестроен, плевать, что работы планируется закончить только следующим летом. И танки на этом самом ЗИЛе выпускаются в год по чайной ложке. Плевать, что брони нет и выпущено более двухсот самоходок со 122-миллиметровыми гаубицами. Самоходки — не танки! А должны быть танки! Почему выявлено так мало фактов вредительства? Плохо работаете!

— В общем, в связи с тем, что вы с порученной работой справляетесь плохо, вы отзываетесь с занимаемой должности, — подвёл итог Ежов. — И это не моя позиция! Это совместное решение СНК и ЦК партии! Институт представителей НКВД на заводах промышленности упраздняется и нам оставляют только функции обеспечения безопасности и секретности.

— Товарищ нарком, коли я позорю своим присутствие ряды наркомата, прошу уволить меня в отставку! — тут же заявил я, подумав, что более удобного предлога не найти.

Ежов смерил меня сердитым взглядом и выдал.

— Не дождётесь! Это при царизме чуть что, так сразу обиделся и в отставку! Вы лейтенант НКВД! А не царский поручик! Обязаны защищать интересы трудового народа и не бегать от ответственности! Я вас, товарищ старший лейтенант, насквозь вижу! Знаю я, что вы с Кожановым сговорились! Он уже и в ЦК обращался! Я вас не отпускаю! Вы переводитесь в Главное управление лагерей на должность начальника лагучастка. С присвоением соответствующего дожности звания «старший лейтенант НКВД».

Я опешил. Вообще, в последнее время ГУЛАГ стал своеобразным «отстойником», куда сплавляли проштрафифшихся чекистов. Иногда, всего лишь временно, перед арестом.

— Товарищ нарком, какой из меня надсмотрщик? Тем более начальник надсмотрщиков!? Я заведомо не годен для такой работы! Я вон даже вредителей меньше других выявляю!

— Вы, кажется, испытываете какое-то буржуазное предубеждение? — подозрительно прищурился Ежов, а потом решительно отмёл все сомнения. — Справитесь, опыт работы с ЗК у вас уже есть, не так ли? Более того, вы сами в прошлый раз инициативу проявили!

— Так это совсем другое дело!

— Дело то же самое, — голос Ежова стал скучным. — В наркомате есть несколько КБ в которых работают ЗК. Мы решили провести эксперимент, совместив должности начальника КБ и начальника лагеря. Есть мнение, что спецконтингент частенько водит нас за нос и работает с неполной отдачей, пользуясь отсутствием у чекистов специальных знаний.

Картина постепенно начала проясняться. Кожанов, которому нужны были моторы, давил со своей стороны, а Ежов не хотел меня отпускать, рассчитывая на плюшки, если дизеля будут созданы в рамках его наркомата.

— Вы сможете сами подобрать состав КБ из незадействованного контингента, личные дела ЗК с соответствующим образованием и опытом работы будут вам предоставлены. На формирование и подготовку, с учётом переезда к месту, вам даётся два месяца. Заместителем к вам назначается ваш старый знакомый, товарищ Косов, он уже полгода в ГУЛАГе и поможет разобраться на первых порах. Кстати, о месте расположения лагеря. Мы первоначально планировали направить вас в Ленинград, чтобы вы опирались в работе на завод N174. Но возникли препятствия исключающие смену вашего места жительства. Вы не можете покидать Пролетарского района города Москвы. Как вы считаете, судостроительный завод подойдёт в качестве базы для КБ?

— Я понимаю, требуется создать быстроходный судовой дизель большой мощности? МССЗ располагает разнообразным оборудованием, пусть и устаревшим, сам к этому руку приложил. Считаю, этого будет достаточно, так как полагаю в работе опираться на стандартные комплектующие, которые можно получить готовыми с других заводов.

— Отлично. Значит, временно разместитесь в бараках Дмитлага. Его работа закончена место свободно. Потом решим, куда вас переместить.

— А почему я вдруг так ограничен в свободе передвижения?

— Не передвижения, а места жительства! Правильный и самый важный вопрос! — Ежов теперь говорил чуть ли не благожелательно. — Зачем вы распространяете слухи, будто присоединение Нагатино к Москве связано с вашим визитом к товарищу Булганину?

— Первый раз слышу это от вас!

— Как бы то ни было, парторганизации ЗИЛа и МССЗ выдвинули вашу кандидатуру. Товарищ Булганин вас помнит и поддержит. Я лично поеду с вами на бюро райкома, так что не сомневайтесь.

У меня было такое впечатление, что слушая Ежова, понимаю слова, но общий смысл мне недоступен.

— Что вы моргаете? Онемели от радости? — хохотнул Ежов.

— Какая кандидатура? Куда?

— На съезд, товарищ Любимов! На съезд! На партсобрания надо чаще ходить! Вы будете депутатом съезда ВКП(б) от Пролетарского района города Москвы!

Потрясённый, уже не слушая наркома, я отодвинул стул от стола и сел.