Эпизод 1

Вот уж никогда не думал, что буду так радоваться холоду, снегу, низким серым облакам. Помню, как дурак бухнулся на спину и лежал звездой минут пятнадцать в сугробе первого января, чувствуя, как микроскопические кристаллики льда опускаются на лицо и тут же тают. Как же хорошо дома! И плевать, что настоятельно попросили из города не выезжать. Плевать на всё, на работу, на политику, пропади она пропадом, главное – на Родине. А с остальным как-нибудь разберёмся. Только вот полежу, отдохну. Совсем чуть-чуть.

— Ну, чего это ты разлёгся? Хватит валяться, шинель, поди, уже мокрая, — позвала меня с крыльца Полина. — Заболеешь ведь!

— Не беда, ты меня вылечишь, — ответил я беззаботно. — Буду дома валяться, ты меня травяными отварами поить будешь… Благодать!

— Размечтался! Ты всё, что не надо, в Африке уже выпил, будет с тебя, — поддела меня жена.

— Откуда знаешь?

— Так в газетах писали, что французы сообщают, будто русские рабочие во главе с самим товарищем Любимовым дебоширят и пьянствуют беспробудно.

— Дела… И ты поверила?

— Нет, конечно! Представляешь, после того, как в "Известиях" заметка вышла, ко мне целая делегация от трёх заводов, ЗИЛа, "Динамо" и нашего Судостроительного пришла, — со смехом рассказала Поля. — Целый митинг получился перед КПП! Представляешь, дождик моросит, слякоть, а я и провести сюда, под крышу, не могу, и распрощаться никак. Всё уговаривали не верить буржуазной пропаганде. Пришлось выступить и похвалить тебя, хоть ты и непутёвый, только тогда разошлись.

— И что дальше?

— А ничего, — жена, видимо, устав стоять прямо, наклонилась и облокотилась на перила, — главного редактора сняли.

— Тогда ещё поживём, — сказал я совсем тихонько.

— Что ты там шепчешь? Вставай, говорю, хватит уже! — она подошла и, взяв меня за протянутую навстречу руку, стала поднимать. — Что люди подумают? Скажут, надрался на Новый Год, ходить сам не может. А потом, глядишь, окажется, что ты с самой Африки не просыхаешь.

— А мы вот возьмём и пойдём к ним, чтоб все видели, что я мужчина видный сам собою и почти совсем непьющий.

— Да ладно, — не поверила Поля. — Что, в клуб пойдём?

— И в клуб пойдём…

— Слушай, а может, в кино? Ой, господи, что там сейчас крутят-то? Я ж даже не знаю…

— И в кино пойдём…

— Нет, давай в театр тогда…

— И в клуб, и в кино, и в театр, куда угодно пойдём! Собирайся, наряжайся и поехали. Гулять так гулять!

— Ой, а дети как же?

— А мы в детский театр пойдём!

Вот так, в клуб, в кино, в театр, в гости, куда угодно, только, упаси Боже, не на митинг или какое-нибудь партсобрание после окончания законного рабочего дня. Лишь бы нигде не засветиться, комиссия Мехлиса не дремлет, хоть и не досаждает. Внимание к моей скромной персоне со стороны власть предержащих, несколько ослабло, в связи с моим длительным отсутствием и следующим отсюда очевидным отсутствием связи с бурлящими страстями внутри страны. Тем не менее, расслабляться ни в коем случае не стоило.

Хорошо хоть, что у партии сейчас есть другое развлечение. Раскрыт заговор военных, позарившихся на власть. В один день в начале декабря арестованы все участники сразу, от маршалов, включая Егорова и Блюхера, до полковников. Мелочь, на которую попросту не хватило сил, добирали интенсивно весь декабрь месяц и в самых худших традициях. Из принципа "лучше перебдеть", а потом разберёмся. Видно, НКВД находился в жесточайшем цейтноте, главным было изъять элемент, пусть всего лишь сомнительный, в максимально сжатые сроки, не допустить обрубания хвостов. Зато товарищ Сталин в первом своём новогоднем радиообращении к народу произнёс слова "оставить всё плохое позади" со странной торжествующей интонацией (кстати, слушали мы речь отца народов дома, выставив на крыльцо купленный Полиной в моё отсутствие самый настоящий радиоприёмник, вокруг которого собрался весь гарнизон нашего острова, за исключением караула).

На фоне чистки в армии советский ВМФ не только не подвергся каким-либо репрессиям, напротив, его контрразведка приняла самое деятельное участие в раскрытии заговора. Политический вес наркома Кожанова резко возрос и фактически сравнялся с таковым же у Ворошилова, что вызвало крайне негативную реакцию со стороны военных. Честная служба моряка, который в силу самой своей профессиональной принадлежности вынужден был защищать сильное советское государство от любых внутренних потрясений, которые похоронили бы его первым, столкнулась со старой дружбой, проверенной Гражданской войной и чаши весов слабо качались в неустойчивом равновесии. К счастью, до "японского" сценария ещё не докатились.

На "гражданском" фронте разгорелись нешуточные баталии, основным лейтмотивом которых была борьба "партийного офицерства", работников исполкомов, райкомов, а кое-где и обкомов, против подпирающей их снизу "новой оппозиции". Несмотря на то, что последняя не имела никакой централизованной структуры, являясь, во многом стихийным движением, она, как и всякая стихия была неодолима и непредсказуема, легко обходя организованное сопротивление за счёт своей непреодолимой мощи. Что такое райком по сравнению с коллективом хотя бы одного среднего завода просто по числу голосов? Капля в море. Давить авторитетом? Какой смысл, если рабочие сами контролируют все потоки на производстве, финансовые, ресурсные, рабочей силы и конечной продукции, имеют картину, что называется, из первых рук? Да пусть хоть сам товарищ Сталин прикажет им работать себе в убыток или даже просто не так эффективно, как могли бы, они не постесняются ему об этом заявить, например, в газетной статье. Затыкать рот бесполезно, потому, как советские рабочие не могут бастовать ни при каких обстоятельствах. Это нанесёт колоссальный ущерб репутации СССР среди трудящихся всего мира! И что прикажете делать, когда коллектив завода, угрожая забастовкой, заявляет, что день простоя нанесёт такой-то ущерб, а работа по вашему, товарищ секретарь райкома, приказу будет наносить этот ущерб каждые две недели?

Не следовало, однако, думать, будто все советские пролетарии враз прониклись социалистической сознательностью и стали действовать исключительно в интересах страны в целом. Напротив, гораздо чаще "новая оппозиция" становилась на позиции отстаивания своих эгоистических интересов. Как выполнить план, заработав на одной единице конечной продукции больше, чем рассчитано? Да за счёт качества! Экономим на материалах, упрощаем технологию, главное, чтоб конечное изделие прошло приёмку, а там хоть трава не расти! И директор завода, который всё это грамотно прикроет – наш человек, за него горой! Пусть в райкоме хоть из штанов выпрыгнут, снять не дадим.

К счастью, подобное бурление внутренней жизни страны пока, на фоне перспективы принятия вскоре новой конституции, выливалось в различные законодательные инициативы, высказываемые в прессе, призванные обеспечить позиции того или иного противоборствующего лагеря. Тем не менее, сложившаяся ситуация предъявляла к руководящим работникам среднего звена повышенные требования уже сейчас. Необходимость разбираться в тонкостях подконтрольного хозяйства стала насущной, иначе людей, непосредственно им занятых, никогда ни в чём не убедить, да и на чистую воду не вывести, если они в стремлении к собственному благосостоянию потеряли чувство меры.

Глядя на это, я не мог не похвалить, пусть и запоздало, Берию, прозорливо и заранее переформировавшего прежнее ЭКУ в ГЭУ НКВД, которое сейчас работало на полную мощность, изымая особо провинившихся как с той, так и с другой стороны. При этом, самая верхушка партии большевиков во главе со Сталиным, целиком и полностью поддерживаемая наркоматом внутренних дел, оставалась над схваткой. Сложилась классическая для России пирамида – непогрешимый царь с опричниками, бояре, которые правду утаили, и всевидящий, изобличающий народ. Не позавидуешь боярам при таком царе и народе, если они не на своём месте.

Вот именно поэтому я от любой политики стараюсь подальше держаться и начальству о себе как можно реже напоминать. Пусть чуть поутихнет, тогда и можно начинать проекты, требующие предварительного выхода "наверх". Правда, от некоторых контактов не отвертишься никак. Нельзя же отказать дорогому дядюшке в традиционной общесемейной лепке пельменей вечером шестого января! Впрочем, это смотря что под семьёй понимать. Вот, скажем, товарищ Кожанов с домочадцами нам ни разу не родня, однако ж присутствует постоянно. Одно слово – мафия. Легкопромышленно-морская, нарочно не придумаешь. Однако, и хозяйственный и силовой центры группировки, отхватившей себе значительный кусок советского политического "пирога", налицо.

Впрочем, в этом году, в то время пока женщины и дети занимались на кухне, внутренние дела "семьи" обсуждались в отдельном кабинете за рюмкой чая весьма поверхностно, так как был приглашён ещё один человек. По сути, ради него всё и затевалось. Иван Терентьевич Клеймёнов, старый знакомый Исидора Любимова по торгпредству в Германии, носил невысокое звание военинженера первого ранга, в высших сферах отнюдь не вращался, занимая весьма скромную должность начальника РНИИ. При этом его положение, вследствие прежнего покровительства ему со стороны врага народа Тухачевского, в настоящий момент было весьма и весьма неприятным. Мало того, что начальник ГАУ, комкор Кулик, откровенно считал ракеты баловством и растранжириванием народных денег для удовлетворения узкоэгоистических интересов оторванных от реальной жизни мечтателей. Он постоянно урезал финансирование и выделение материалов для работы из-за чего в 1935 году РНИИ оказался с кучей корпусов РД, калибром 82 и 132 мм, но без зарядов из новых монолитных шашек НГП вместо прежних составных ПТП, которых ракетчикам тоже не выделили. Работа по твёрдотопливным ракетам практически встала, а тут ещё и заговор этот треклятый раскрыли.

Нарком ВМФ Кожанов, доверяя моему чутью, напротив, счёл направление перспективным и задумался о возможности оторвать его от наркомата обороны в расчёте на будущие дивиденды. К вопросу вербовки флагман флота первого ранга, взявший в последнее время моду дарить через третьи руки дорогие сувениры, к которым приложила руки некая акустическая лаборатория ВМФ, в том числе и резной герб американскому послу через пионерскую организацию Москвы, подошёл со всей серьёзностью, принеся с собой чемоданчик с одним единственным тумблером. Белый шум. Но прежде, чем принять окончательное решение, ему нужно было знать детали, чем конкретно ракетчики могли быть ему полезны.

С Клеймёновым мы пообщались очень продуктивно, обсуждая различные технические решения и перспективы применения ракетной техники. Применительно к твёрдотопливным ракетам, обсудили различные способы увеличения кучности РС, причём я настоятельно попросил попробовать запускать с предварительной раскруткой в нарезной трубе или на спиральных направляющих большой длины, оснастив ракету складывающимся или постоянным, поставленным под небольшим углом, оперением, обеспечивающим относительно небольшое, по сравнению с артснарядами, вращение в полёте.

Кроме того, была рассмотрена пакетная схема, оцененная Клеймёновым как перспективная и расширяющая возможности применения РС. Для первого опыта он согласился попробовать параллельный пакет из семи РД от РС-132, оснащённый фугасной БЧ от 45-сантиметровой торпеды. При этом, периферийные РД должны были ставиться под небольшим углом для придания снаряду вращения в полёте. Предварительные прикидки "на глазок" обещали сохранение достигнутой дальности свыше семи километров при увеличении веса БЧ до 100–150 килограмм. К тому же, изымая из пакета РД попарно, можно было бы менять крутизну траектории полёта и, соответственно, эллипс рассеивания, при стрельбе на меньшие дистанции.

В этой же логике обсудили проект бронебойных бомб для пикирующих бомбардировщиков. 305-мм снаряд советских 52-калиберных орудий весил 470 килограмм и пакет из четырёх РД-132 не мог бы сообщить ему приемлемую скорость при стрельбе по горизонтали. Но всё резко менялось, если бы мы сбросили, а лучше, выстрелили подобный боеприпас вертикально, или близко к тому, вниз. В этом случае, если бы удалось получить приемлемую кучность, скорость бомбы возрастала, а значит и её бронебойные свойства увеличивались, время полёта уменьшалось, значит, росла меткость или можно было увеличить высоту сброса. Таким образом, я постепенно подводил тему к сотрудничеству с ВМФ, поскольку целями для подобных бронебойных бомб могли быть, преимущественно, линейные корабли и линейные крейсера вероятных противников.

Попросив дядюшку Исидора рассказать об освоении в производстве стекловолокна, я в красках расписал преимущества материалов на его основе, применительно к ракетам. Клеймёнов заинтересовался и согласился попробовать стеклосаманные корпуса РД, обещавшие быть легче и технологичнее металлических.

Ещё одним фактором, призванным заинтересовать Клеймёнова переходом со всем хозяйством под крыло ВМФ, стали жидкотопливные ракеты. Признав, что они имеют значительную перспективу, я отметил сложность их подготовки к запуску и, вследствие этого, очевидную нецелесообразность создания таких ракет, за исключением опытных, в малом калибре. Чтобы ракета оправдала себя, она должна нести крупную боеголовку на хорошую дальность. Фактически, я поставил вопрос так, что ракеты в этом случае должны соперничать не с артиллерией, а с бомбардировщиками. И для того, чтобы попадать, не имея на борту никакого экипажа, очевидно, необходима система управления и стабилизации, подобная той, которая применяется в торпедах. Если же мы хотим поразить не просто площадь, а какой-то конкретный объект, например, корабль, нам нужна система наведения на конечном участке, например, регистрирующая цель по инфракрасному излучению или отражённому радиосигналу, подобно тому, как новейшие образцы торпед наводятся на шум цели.

В общем, что называется, провёл аналогии. Так, что Клеймёнов сам же и обратился за помощью к Кожанову, который внимательно следил за нашим разговором. Тот, в свою очередь, предложил не возиться с преодолением ведомственных барьеров, а принять РНИИ в структуру ВМФ полностью, гарантируя жирные заказы на разработку систем вооружений, финансирование и снабжение. Всё равно армии институт, очевидно, не особенно то и нужен, реального применения ракет там попросту не видят, а флоту, наоборот, остро необходимо в кратчайшие сроки вывалить на берег максимальное количество металла и взрывчатки во время артподготовки десанта, что легко осуществимо залповым запуском РС. Даже первый заказ обговорили на размещение "ракетных батарей" 132-мм и 450-мм калибра на 160-тонных десантных катерах и 300-тонных десантных баржах, которые, по сути, различались только размерами.

В итоге, все остались полностью довольны друг другом. Клеймёнов получил перспективу работ и гарантии защиты и покровительства сильной группировки. Кожанов, кроме решения чисто практических вопросов, больно щёлкнет по носу Ворошилова, забрав себе пусть малополезную, но ЕГО организацию. Исидор Любимов надеялся обеспечить богатый рынок сбыта своей стекольной промышленности. А со мной вообще всё понятно, налаженные контакты с ракетчиками как нельзя лучше отвечали пока ещё смутным планам реализации моих фантазий. Дело встало за малым, спланировать и осуществить наступление в ЦК, одновременно и единым фронтом. Главное в этом деле – темп, напор и убедительность, чтоб "ворошиловцы" не успели придумать обоснование, зачем им этот самый РНИИ нужен.

У Кожанова было ко мне и ещё одно дело, но зашёл он издалека. Пошутив по поводу французов, не разобравшихся с роторными парусами, он поведал, что в наркомате, после прихода "Александра Невского" в Измир, возник нешуточный спор по поводу "Ворошилова". Горячие головы стояли за то, чтобы восстановить его как крейсер-рейдер с огромной дальностью плавания, дополнив четырёхвальную дизельную установку тремя-четырьмя парусами-роторами на месте дымовых труб. Такой корабль, с мизерным расходом топлива под парусами и быстрым, по сравнению с КТУ, запуском главных механизмов на полную мощность, мог в случае войны портить кровь Антанте исключительно долго, а учитывая трофейную заправку, и вовсе бесконечно. Помешало отсутствие вооружения, так как даже 130-мм универсальные пушки, не говоря о более крупном калибре, ещё не приняли на вооружение. К тому же, корпус крейсера, изымая всё лишнее для дизельного лёгкого авианосца, успели основательно распотрошить.

Переведя беседу на дизеля, нарком пожаловался на крейсерские лодки типа "Правда", спроектированные и начатые постройкой ещё до того, как он возглавил ведомство и наконец, после доводок и доделок, поставленные в строй. Тип "П" оказался редким убожеством с огромным временем и малой глубиной погружения, скоростью, так и не достигшей проектной несмотря на то, что главный калибр артиллерии уменьшили до 100 миллиметров. Флагман флота первого ранга выразил робкую надежду, что замена двигателей может беде помочь и "Правда" выдаст таки 21 узел, необходимый для маневрирования в составе эскадры, как это и задумывалось изначально.

Я, в свою очередь, оговорившись, что дизелями больше не занимаюсь, поскольку оба моих КБ разъехались, одно в Ленинград, другое в Мелитополь, посоветовал обратиться к Акимову, у которого в работе 2000-сильный мотор для 150-тонного рекордного кировского трактора. При этом, я предупредил наркома, чтобы тот не особенно надеялся, потому, как коломенский малооборотный дизель на высокооборотный заменить чрезвычайно трудно. Придётся ставить реверс-редуктор и полностью менять генераторы. Уж лучше всё оставить как есть и построить нормальную новую лодку. Кожанов отомстил мне за такой подход тем, что сообщил, что лучшие тактические характеристики, среди прочих, показала экспериментальная "малютка" последней серии, у которой один двигатель и обе линии вала были демонтированы, а вместо них установлены дополнительные аккумуляторы и баллоны воздуха высокого давления. Она, хоть и заметно проигрывала сёстрам в скорости, зато могла вдвое дольше находиться на ходу под водой, что расширяло её возможности по применению на мелководье у вражеского берега, а не ограничивало функции исключительно защитой своих баз. Из-за этого разрабатывается новый проект лодки "М" с двумя дизелями и одним гребным электродвигателем 900 л. с., не связанных между собой механически, увеличенной вдвое против прежнего и вчетверо против первоначального проекта "малюток" ёмкостью батарей, повышенными запасами воздуха.

Задетый прозрачными намёками наркома будто мои дизеля для лодок не совсем подходят, я распалился и раскритиковал "малютки" с их двумя торпедными аппаратами в пух и прах. Приводил в пример эсминцы с шести-восьмиторпедными залпами, которые даже при этом могли поразить крупный вражеский корабль не наверняка. Всего двумя торпедами можно попасть, если супротивное корыто стоит на якоре, не более того. И средние лодки, с их четырьмя торпедами в залпе недалеко ушли. Надо обеспечить веер из восьми, а лучше десяти торпед, если мы намерены бить боевые корабли, а не тихоходные транспорты.

А добиться этого, без значительного роста размеров субмарин, можно только внешними торпедными аппаратами в лёгком корпусе, стреляющими поперёк или под углом к курсу. Скажем, средняя лодка могла бы нести в надстройке над прочным корпусом десять ТА, стреляющих влево под углом 30 градусов. Пять перед рубкой и пять позади неё. И такой же комплект ТА, стреляющих вправо, вторым этажом. И никаких проблем с перезарядкой! А носовой отсек полностью отдать акустикам. При длине торпед порядка семи метров минимальная ширина лодки получится в районе четырёх, что соответствует реалиям.

Большие же, крейсерские субмарины, патрулируя в океане в одиночку, вообще должны при встрече одним залпом кошмарить целый флот, а не гоняться за собственными линкорами. Этого можно добиться, если разместить внешние ТА по бокам корпуса наклонно вверх или вниз. А лучше и то, и то. А ещё лучше, чтобы было можно стрелять торпедами из внешних аппаратов и вперёд и назад, в зависимости от того, как зарядили.

Изливая на собеседников свои фантазии я имел перед глазами проект 949А, к которому принадлежал "Курск", с его шахтами ракет "Гранит". Если бы не та трагедия, я бы, наверное, никогда не познакомился с конструкцией "водовозов", но, пытаясь разобраться для себя в её причинах, узнал для себя много нового.

В развитие своего видения проблемы, я назвал как дополнительное достоинство беспроблемную установку мин из торпедных аппаратов, которых можно было бы взять вдвое больше, чем торпед и переплюнуть по всем показателям самые "заряженные" подводные минные заградители мира. Упомянул и о недостатках, таких, как ограничения по скорости во время залпа, а для крейсерских лодок ещё и значительная глубина стрельбы, делающая пользование перископом невозможным. Но веер в 50–60 торпед, или сколько там могло бы позволить водоизмещение, должен был искупать всё. Закончил я своё выступление и вовсе футуристично.

— А ещё из таких торпедных аппаратов с перископной глубины можно стрелять ракетами!

— Ну, ты, брат, загнул, — не сговариваясь, хором ответили Кожанов и Клеймёнов.

 

Эпизод 2

В начале января закрыли дело Гинзбурга-Тухачевского, точнее, передали в другой отдел, где его объединили с другими материалами по заговору. Для этого мне ещё раз пришлось заглянуть на ЗИЛ для изъятия копий финансовых документов, показывающих, во что встала советскому народу задержка с разработкой нового танка. Там, в спеццеху меня ждал сюрприз.

— Ну как, что скажешь? — задал мне вопрос вездесущий военпред Бойко, растущий в чинах, несмотря на увечье не по дням, а по часам и поощрённый за настырную борьбу против врагов народа, в лице Тухачевского, подполковником.

— Что, Траянова таки спросили? — задал я вопрос Гинзбургу и стоящим возле него сотрудникам танкового КБ, глядя на усохшую "Меркаву" или, вернее, "Скорпион"-переросток. Вопрос был, впрочем, риторический и я полез осматривать танк, открывая люки и слушая пояснения. Ходовая часть машины с ведущей передней звёздочкой, в принципе, повторяла таковую же четырёхкатковую у Т-26М, но базировалась на узлах грузовика ЯГ, а не ЗИЛ и была несколько раздвинута в длину для компенсации жёсткости рессор. Расстояние между тележками тоже увеличили, но всё равно получилось, что средние катки танка расположены чуть ближе друг к другу, нежели крайние. Новая гусеница увеличенной ширины была призвана обеспечить гораздо лучшую проходимость, чем у прошлой машины, которая, из-за возросшей вдвое против первоначального проекта массы, была не ахти. Мехвод, так же как в Т-26М располагался слева спереди, имея в своём распоряжении лючок в лобовом листе со вставленным в него стеклоблоком "триплекс". Это решение я раскритиковал в пух и прах, заметив, что раз нет перископа, которому тут самое место, это не значит, что надо делать такие дыры в лобовом листе. Поднимаемое сиденье мехвода и его голова, торчащая в верхнем люке в небоевой обстановке – наше всё! И обзор так, кстати, гораздо лучше. Следующим объектом моих придирок стал двигатель, вернее, его система охлаждения. Сам мотор, новый, вертикальный, мощностью в 350 лошадиных сил и длиной чуть больше метра стоял у правого борта вентилятором вперёд. Между ним и водителем, по оси танка, помещалась "ярославская" КПП, мощность на которую передавалась от двигателя шестеренчатой передачей с поворотом потока на 180 градусов у задней стенки МТО. Перед коробкой находились остальные агрегаты трансмиссии с главным поперечным валом. А вот над ним, справа, у самого лобового листа, горизонтально помещался ЯГовский радиатор, откидывающийся вверх вместе с крышкой трансмиссионного люка, отчего морда танка чем-то напоминала САУ "Гвоздика", но была более "прямоугольной".

— Это никуда не годится! — заявил я категорически, тыча пальцем в жалюзи системы охлаждения. — Отвод горячего воздуха от радиатора вверх. Марево наводчику при стрельбе вправо гарантировано. Как прикажете попадать, если в прицеле всё расплывается? Понимаю, что вы втиснули всё в рекордно малый объём, длина МТО чуть больше водительского места, но озаботьтесь отводом горячего воздуха хотя бы вбок. Да и крышку МТО полезно охлаждать по той же причине.

Бойко свирепо глянул на Гинзбурга, но ничего не сказал, а инженеры сходу стали прикидывать, как перекомпоновать радиатор и воздушные потоки через и вокруг него. Я же полез по танку дальше. Боевое отделение, увенчанное стандартной для Т-26М башней, но "усиленного бронирования" привлекло меня интересным решением размещения боеукладки. Расположить снаряды можно было только на бортах и задней стенке МТО, для обеспечения необходимого их количества пришлось применить двойные зажимы. Если бы снаряды просто разместили горизонтально один над другим, то до крыши боевого отделения влезло бы штук восемь. Пять таких укладок, одна спереди и по две по бортам, составили бы боекомплект из 40 выстрелов. Здесь же применили шахматное расположение патронов в укладке, подобно двухрядному магазину, втиснув туда, при незначительном увеличении ширины, сразу пятнадцать выстрелов. Правда извлекать их можно было строго в порядке сверху вниз, что было признано мелочью по сравнению с БК в 75 штук вместо 40-ка. За боевым отделением оставался отсек, длиной равный высоте корпуса, то есть 115 сантиметров. В нём, внизу, вдоль бортов были поставлены топливные баки, обеспечивающие запас хода в 100 километров каждый, служащие, одновременно, лавками, на которых тесно могли бы разместиться четыре человека, имеющие в своём распоряжении дверь в задней стенке корпуса. Или установлена командирская радиостанция с отдельным радистом. На мой вопрос по поводу такого экстравагантного для танка решения, неоправданно увеличивающего массу, мне объяснили, что это продиктовано именно тем, что шасси создавалось универсальное для танков и САУ. В короткий корпус у Траянова ну никак не получалось впихнуть 152-мм гаубицу образца 1909/30 года или 107-мм пушку образца 1910/30 года с достаточным боекомплектом.

В целом машина мне понравилась своим бронированием в 45 миллиметров вкруговую, правда, большая часть бронеплит, за исключением нижнего и двух верхних лобовых листов, перед водителем и радиатором соответственно, расположенных под углом в 60 градусов к горизонтали, была вертикальной. Особняком стояло лобовое бронирование башни. 45-мм бронелист не смогли согнуть и нашли выход в комплекте из двух 30-мм листов, вставленных один в другой и сваренных между собой по периметру. При этом, поверхностной закалке подвергался только внешний. Получилось, что башня спереди была прикрыта 60-мм бронёй.

Немного портило общую картину вооружение из короткой пушки КПТ, которые, со снятием с серии на Кировском заводе, стали жутким дефицитом. Привод горизонтального наведения, доставшийся новому танку по наследству от прежних Т-26М и Т-28, неважно справлялся с потяжелевшей башней. Танк Т-126 вышел немного тяжелее прописанных в ТТЗ 20 тонн. Гинзбург заверил, что ему обещали новую 30-калиберную 76-мм пушку с полуавтоматическим затвором и обещал попинать электромеханическую промышленность с целью получения более мощных моторов. С весом же не обнадёжил, заявив, что конкуренты тоже в 20 тонн не уложились, как и проект со стандартным плоским ЯГовским мотором.

Коли речь зашла о конкурентах, я поинтересовался новостями.

— В Ленинграде что-то мудрят, всё напрочь засекретили даже от себя самих, — улыбнулся Гинзбург. — Однако достоверно известно, что обеспечить вращение малых башен Т-28 и одновременно усилить бронирование до 45 мм не удалось. В Харькове же мудрить не стали, просто увеличили бронезащиту до ТТЗ, а увеличение веса компенсировали пятикатковой ходовой с подвеской Кристи и 520-сильным шестицилиндровым плоским мотором на агрегатах оппозита ЗИЛ и авиационного АЧ-100-12, от последнего взяли коленвал и детали ТНВД. Новый корпус они упростили, убрав носовое сужение и разместив рядом с водителем ещё одного члена экипажа с курсовым пулемётом, и понизили, даже сверх меры, из-за чего водитель и стрелок сидят головой в литых броневых колпаках-люках, заходящих на лобовой лист и откидывающихся вверх, избавились, получается, от наследия БТ-2. Башня же так и осталась у них двухместной, так как, в противном случае, широкий погон пришлось бы надвинуть на шахты подвески. Правда, говорят, будто в Т-34 будет установлен "тройник" из 45-мм пушки, 7,62-мм пулемёта и 40-мм автоматического гранатомёта с ленточным питанием. В таком случае, при стрельбе по небронированным целям, командир танка становится свободным от необходимости постоянно заряжать пушку и может вести наблюдение и корректировку огня. Сильный соперник, — подвёл главный конструктор спецКБ ЗИЛ итог, показав рисунок, на котором был изображён почти что тот танк, который навсегда отпечатался в моей памяти, разве что, с очень приземистым корпусом.

— Зря вы это здесь понавешали, — кивнул я на размещённые на башне спаренные фары от ЗИЛ-5, — снесёт в первом же бою. Попробуйте вместо них какие-нибудь осветительные ракеты. Направляющие можно на внешней броне башни разместить, а пульт внутри у командира. Заодно так же и дымовые гранаты можно отстреливать при нужде.

— Эх и заживём теперь! — потирая руки хромал вокруг Т-126 Бойко. — Теперь бронебойщики точно умоются. Ишь ты, изобрели новый патрон для ПТР и навострились 30-мм броню ковырять! Всё, хватит, пушку в руках уже не потаскаешь, по окопам не побегаешь. Да и пушка не всякая возьмёт. Прямо скажем, у нас до дивизионной артиллерии нет ничего, что могло бы этот танк взять!

— Тоже мне, невидаль, — отозвался я непочтительно, — спорим, я пробью его оружием, которое можно одному человеку в руках унести?

— Врёшь?!

— А вот посмотрим!

— А пойдём, покажешь!

— А не торопись, его сперва сделать нужно. С тебя, кстати, бронелист. Кто проиграл, тот за него и платит.

 

Эпизод 3

Леший побери мою горячность, но очень уж захотелось "умыть" Бойко свысока отнесшегося к конструкторам стрелковки. Об этой эпопее я узнал от своих, от группы, занимающейся стальными сердечниками. В ноябре им пришёл заказ на станок для массового изготовления пуль нового, 14,5мм бронебойного патрона, который был разработан в 1935 году, так как 12,7мм с бронёй Т-26М и Т-28 не справлялся. И вот теперь, когда и патрон и пятизарядное ПТР Симонова были приняты на вооружение, оказалось, что танки подросли и их шкура снова стала не по зубам пехоте. Следовало бы уже подумать о гранатомёте, но для этого надо было привлекать ракетчиков, которым сейчас не до меня. К тому же, требовалось участие артиллеристов, так как нужен был чувствительный и, одновременно, безопасный взрыватель. В общем, это показалось мне слишком сложным и я пошёл другим путём, правда, не сразу.

В начале февраля в моторный отдел промышленного управления ГЭУ НКВД передали дело Чаромского. Суть его состояла в том, что в Крыму, во время учебного полёта столкнулись два новейших советских морских истребителя И-18 с двигателями этого конструктора. Машины были потеряны, но лётчики выжили и обвинили в случившемся именно двигателистов. Чтобы разобраться в вопросе, я затребовал дополнительную информацию по самолётам, но, очевидно, без допроса свидетелей обойтись было никак нельзя и я, взяв с собой сержанта госбезопасности Сафонова, вылетел в Евпаторию.

Летели спецрейсом, на наркоматовском АИР-5, с промежуточными посадками, что избавило нас от хлопот с гостиницей, так как, приземлившись на аэродроме Евпаторийского авиагарнизона, мы сразу попали в объятия местного особиста, который взяв на себя заботу о нашем размещении, поселил нас в комнате для политзанятий рядового состава прямо в казарме. В тесноте, да не в обиде. Зато к работе близко и сейф для документов имеется. Весь остаток вечера, захватив ещё и полночи, я с ними-то и знакомился.

Судя по технической документации, истребители И-17 и И-18 являлись переделкой под дизель жидкостного охлаждения бензиновых И-15 и И-16, но эта переделка оказалась столь глубокой, что пришлось давать отдельное название. Технология изготовления самолётов осталась прежней, а вот обводы фюзеляжа, при оставшемся почти неизменным крыле, похудели.

Биплан И-17 не оправдал надежд морских лётчиков в отношении дальности, так как имел запас топлива, как и его бензиновый прародитель, 150 килограмм, что обеспечивало всего 40 минут полёта на полной мощности двигателя и около часа пятнадцати на крейсерской 75-процентной. Серия из двенадцати машин, выпущенная для войсковых испытаний, стала первой и последней, а единственный поставленный в строй 29-й эскадрильи авиаотряд, базировался здесь же в Евпатории.

И-18, "худой" моноплан, напротив, с запасом топлива в 360 литров мог на полной скорости, достигавшей 520 км/ч, лететь целых полтора часа, а его перегоночная дальность достигала тысячи восьмисот километров при скорости 300 км/ч. Вооружение истребителя составляли три пулемёта ШКАС. С перспективой замены одного из них, установленного в развале цилиндров и стреляющего через полый вал редуктора, на крупнокалиберный пулемёт или пушку. Понятно, что самолёт с такими характеристиками сразу же после первого удачного испытательного полёта засекретили.

Что же касается других участников этого дела, то командир звена старший лейтенант Губанов и лётчик лейтенант Авдеев имели достаточный налёт, явно не новички в небе. Первый стал на крыло в 29-м и успел много где послужить, в том числе и инструктором в Каче. Второй в небе с лета 32-го, но успел налетать уже под 500 часов. Остальное, происхождение, образование, я счёл пока не важным и завалился спать.

С утра, отправив Сафонова к технарям 24-й отдельной истребительной эскадрильи ВВС ЧФ с целью сбора информации по поломкам и рекламациям на двигатели, вызвал к себе свидетелей, по одному. Начать я решил с младшего по званию Авдеева.

— Здравия желаю, товарищ капитан госбезопасности! По вашему приказанию прибыл! — войдя, вытянулся передо мной дюжий молодец. Красавец мужчина, аж завидки берут, девки, наверное, когда он мимо проходит, как подкошенные падают.

— Вольно, садитесь. Авдеев Михаил Васильевич?

— Так точно.

— Как давно летаете?

— С весны тридцать первого. Аэроклуб, Ленинградская лётно-теоретическая школа, Ворошиловградская школа военных лётчиков, а потом 24-я истребительная эскадрилья Черноморского флота.

— Да-да, налёт хороший, лётчик опытный… На каких типах самолётов летали?

— У-2, АИР, Сталь-2, УТ, Р-5, И-5, с августа на И-16 нас переучивать стали, но потом посадили на И-18.

— Получается, вы пилотировали самолёты и с дизелями, и с бензиновыми моторами?

— Так точно!

— На И-18 давно летаете?

— С начала ноября прошлого года. Нам в Москве истребители, как подарок к седьмому ноября передали и мы их перегнали сюда.

— Что, прям так сели в незнакомый самолёт и отправились за тысячу километров?

— Лётчики в эскадрилье опытные. К тому же, ещё перед отправкой нас предупредили, что И-18 от И-16 по пилотажным свойствам не отличается. Да и видели мы этот И-18 раньше, когда его тут испытывали. И с лётчиками говорили, что на нём тогда летали. Про Чкалова слыхали?

— Вам есть что скрывать?

— Нет! Почему вы подумали? — мой вопрос явно застал Авдеева врасплох.

— Зачем же вы тогда пытаетесь меня запутать, задавая посторонние вопросы?

— Я вовсе не хотел…

— Вернёмся к тому, на чём остановились, — не стал я больше стращать летуна сверх необходимого и сосредоточился на деле. — Значит, И-18 от И-16, на которых вас готовили до этого, по пилотажным свойствам не отличается?

— Вообще-то отличается немного.

— Чем?

— У него будто нос тяжелее, поэтому продольная устойчивость лучше, ручку от себя постоянно толкать не надо. Вообще говоря, можно её и вовсе отпустить, машина всё равно прямо дальше пойдёт. Как нам объясняли потом, это специально сделано, чтобы в дальних перелётах пилот не уставал. Зато и в фигуру И-18 чуть-чуть позже уходит, чем 16-й. По поперечной устойчивости равноценны. Одинаково легко перекладываются с крыла на крыло. И, конечно, скорость! У И-18, при более мощном на 100 л. с. двигателе, диаметр "лба" фюзеляжа всего метр, а у И-16 почти полтора. Правда, у морского истребителя кабина значительно теснее, неудобно. А скорость не во всех случаях хороша. И-18 горку делает лучше, а вот пикировать на нём опасно, падает как камень. Мы одну машину так потеряли, лётчик лейтенант Любимов, ваш однофамилец, спасся. Сказал, что видел, как полотно сначала с элеронов сорвало, а потом с верхней поверхности крыла просто отсосало воздухом от нервюр и в клочья! Повезло, что выпрыгнуть успел.

— Значит, всего эскадрилья потеряла три машины?

— Четыре, ещё у одной нога при посадке подломилась, но её можно восстановить.

— Сколько истребителей всего было получено эскадрильей?

— Пятнадцать. Первый авиаотряд перевооружили полностью и звено комэска.

— Что можете сказать про двигатель самолёта.

— Что сказать, одно слово, дизель! Мощный, причём с высотой эта мощность хорошо сохраняется от земли до потолка, потери незначительны и совсем не ощущаются. Но раскочегарить его на полную – сущая морока. Поначалу бодро раскручивается, но чем выше обороты, тем медленнее он их набирает. А тут ещё один рычаг управления шагом винта поставили. Приходится следить, чтоб мотор не перекручивало, чтоб шаг и газ соответствовали режиму полёта. Это сущая морока для лётчика. То ли дело И-16, двинул сектор газа вперёд и машина отзывается. Просто и удобно.

— Это вы И-18 и И-16 сравниваете?

— Выходит так, — согласился Авдеев, — но и другие наши истребители с бензиновыми моторами тоже резво на дачу газа реагируют, хоть И-5, хоть И-15.

— На и И-15 вы тоже летали?

— Нет, но слышал о нём от заслуживающих доверия лётчиков.

— Хорошо, опишите мне тот полёт, в котором произошла авария.

— Да что описывать? Вылетели первый раз звеном…

— А до этого?

— А до этого осваивали машину индивидуально, в одиночных полётах.

— Сколько часов налетали на И-18?

— Двадцать два.

— Что входило в программу индивидуальной подготовки.

— Ну, в зачёт полёта по кругу нам перелёт посчитали, а в остальном, отработка взлётов и посадок, выполнение фигур высшего пилотажа. Кроме длительного пикирования после того случая. Стрельба по конусу в полёте по прямой.

— Скажите, а первый раз вылетали звеном именно вы, или вообще это был первый такой полёт для эскадрильи?

— Должен был комэск лететь своей тройкой первым в эскадрилье, но он заболел и назначили следующую по подготовке тройку. Комэск с земли наблюдал и командовал.

— Вы поддерживали радиосвязь с землёй?

— Да.

— А между машинами?

— Так мы все на одной волне. Можем и слушать и говорить.

— Вернёмся к полёту, продолжайте рассказ.

— Вылетели звеном, погода хорошая, солнечная, видимость отличная. Взлетали по одному. Старший лейтенант Губанов встал в круг над аэродромом на малой скорости и высоте 2 километра, мы с лейтенантом Нихаминым к нему потихоньку пристроились. Потом по прямой пошли в зону с набором максимальной скорости…

— Задание какое было?

— Полёт в составе звена по кругу.

— Продолжайте.

— На максимальной скорости вошли в зону и старший лейтенант Губанов, по команде с земли, начал левый поворот. Я шёл слева по малому радиусу и мне пришлось прибрать газ, чтоб не обогнать командира. Нихамин справа по большому радиусу отстал. Когда вышли на прямую, я хотел дать газ, но перепутал рычаги, они рядом в кабине и прибавил шаг, дизель из-за этого еле раскручивался и я отстал, а Нихамин меня обогнал. С земли от комэска мы получили справедливое замечание за то, что растянули строй. Командир прибрал газ и мы снова к нему пристроились. Перед очередным поворотом мы снова набрали максимальную скорость. Губанов начал второй левый поворот. Нихамин опять отстал в вираже. Я в этот раз решил газ не прибирать, а чтоб не въехать в командира, пошёл по большему радиусу, но не в плоскости строя звена, иначе бы я врезался в Нихамина, а ушёл под неё. Получилось, что я ниже командира. Смотрю, я его догоняю, дёрнулся к сектору газа, посмотрев специально, чтоб не запутаться, поднимаю глаза, а передо мной бок командирской машины!

— И? — "пришпорил" я замолчавшего от вновь переживаемых впечатлений лейтенанта.

— Ударил его правой плоскостью в фюзеляж между хвостом и кабиной. А потом всё завертелось и я даже сейчас сообразить не могу, сам я выпрыгнул или меня выбросило из самолёта. В себя пришёл, когда уже на стропах под куполом висел.

— Какая же у вас дистанция в строю между машинами была, коли такое произошло?

— Как в уставе написано, максимально тесный строй, дистанция 10 метров.

Примерно в таком же русле протекала и беседа со старшим лейтенантом Губановым, один взгляд на шевелюру которого вызывал ассоциации с Индией.

— Над аэродромом собрал звено и мы пошли в зону. Набрали максимальную скорость и стали выполнять левый поворот. Оба ведомых в вираже отстали. Собрал их и повторил маневр. Учтя ошибку, я в вираже чуть прибрал газ. Смотрю в зеркало, Архипов на месте, а Авдеев пропал! Я подумал, что с ним что-то случилось и прервал выполнение фигуры, пошёл по прямой, и тут мне позади кабины как вдарит! Самолёт крутануло и у него оторвался хвост, я выпрыгнул.

— Вы лейтенанту Авдееву какие-нибудь команды по радио подавали?

— Да я только собрался его вызвать, а он в меня уже врубился! Всё в один момент произошло!

— И вы полагаете, что в происшествии виноват дизель конструктора Чаромского?

— Конечно, мы потом когда всё разбирали, поняли, что если б не неважная приемистость дизеля, ничего бы и не было! Из-за этого же невозможно маневрировать тягой при полёте в строю!

— Хорошо, вы свободны.

Следующим ко мне на расправу попал лейтенант Любимов, который полностью подтвердил слова Авдеева относительно опасности пикирования и поддежал Губанова по вопросу мотора. Потом, после того, как сержант госбезопасности Сафонов принёс сведения из 80-го авиапарка, обслуживающего 24-ю эскадрилью, очередь дошла до комэска майора Шарапова.

— Товарищ капитан, расскажите пожалуйста, в каком строю первый авиаотряд эскадрильи совершал перелёт из Москвы в Евпаторию.

— Мы шли двумя колоннами за лидером ТБ-3 с повышенными интервалами, чтобы было можно свободно маневрировать в случае чего.

— В день аварии со столкновением двух И-18 вы были больны?

— Да.

— И, тем не менее, были достаточно здоровы, чтобы руководить полётами?

— Да, — прямо-таки выдавил из себя комэск будто через силу.

— Чем болели?

— Головная боль одолела, товарищ капитан государственной безопасности.

— Документами это можно подтвердить?

— Наш фельдшер может выписать вам справку, если нужно.

— Значит, документов о вашей болезни, датированных днём аварии нет?

— Ну, нет. Какое это имеет значение?

— Выходит, вы, под надуманным предлогом отказались от важнейшего полёта, отправив неопытных лётчиков, недостаточно освоившихся с управлением И-18?

— Что вы здесь тень на плетень наводите? Какой там надуманный предлог? — комэск явно вёл себя вызывающе. — Да день рождения у жены был накануне, что тут непонятного? А лётчики как лётчики, не меньше и не больше моего на новом истребителе, будь он неладен, налетали.

— Хорошо, что вы не скрываете правду, до которой мы всё равно докопались бы.

— Делать вам нечего…

— "С моих слов записано верно", распишитесь, — сунул я комэску очередной протокол допроса. — У вас запланированы какие-либо полёты на сегодня?

— Любимов и Зайцев должны лететь со "Звеном" на новых машинах.

— Отмените и постройте первый авиаотряд эскадрильи через десять минут.

— То есть, как отменить?

— Выполняйте приказ! — повысил я голос впервые за всё время общения с летунами.

— Я буду вынужден информировать командование!

— Минута уже прошла…

Шарапов демонстративно неторопливо вышел из кабинета, но к назначенному сроку лётчиков на краю аэродрома построил.

— Равняйсь! Смирно! Товарищ капитан государственной безопасности, первый отряд 24-й истребительной эскадрильи ВВС ЧФ по вашему приказу построен!

— Граждане лётчики, — моё обращение и то, что команды "вольно" не последовало, на минуту заморозило строй, а больше говорить я и не собирался. — Вы все подписали коллективное заявление насчёт вредительской деятельности конструктора Чаромского, поставляющего заведомо негодные моторы истребительной авиации РККФ. В ходе проверки выявлено, что моторы поломок не имели и выдавали все заявленные в техническом описании характеристики, нареканий на их работу с вашей стороны не зафиксировано. Тем не менее, из-за низкой дисциплины, незнания и игнорирования особенностей машины, неумения ей управлять, было потеряно четыре самолёта из пятнадцати полученных с завода. Почти треть. Эту неприглядную картину вы решили прикрыть ложным доносом, свалив все беды с больной головы на здоровую. Учитывая эти обстоятельства, вы из статуса свидетелей переходите в статус подозреваемых. Вы арестованы. Сдайте оружие сержанту госбезопасности Сафонову и следуйте за ним на гауптвахту.

Шеренга лётчиков загудела и сломалась.

— Стоять! — я был готов к такому повороту событий, поэтому переложил свой ТТ в сделанную по моему заказу специальную кобуру с металлической вставкой внутри, которая позволяла двумя движениями сначала вниз, а потом вверх, передёрнуть затвор и тут же моментально извлечь пистолет. Чтобы эта часть моей амуниции не бросалась в глаза, я не стал одеваться, благо было относительно тепло, а просто накинул шинель на плечи.

— В случае неповиновения или оказания сопротивления буду стрелять! Быстро, но метко! Летать после этого уже не сможете, но в тюрьме сидеть простреленные колени не помешают!

Сафонов увёл лётчиков, а спустя пятнадцать минут ко мне в кабинет ворвался особист авиагарнизона капитан-лейтенант Буряк.

— Какого чёрта ты делаешь?

— Оформляю дело для передачи в прокуратуру флота. Будь добр, зайди к механикам, предупреди, чтобы на завтра, на утро, наш самолёт подготовили. В Севастополь полечу.

— Ты совсем охренел?! У нас всего две истребительные эскадрильи в Крыму, шесть авиаотрядов, а ты один, причём, на новейшей секретной технике, арестовал в полном составе! Это ж подрыв боеспособности!

— Смирно! Капитан-лейтенант! Никто не заставлял ваших летунов писать заведомо ложный донос с обвинением в особо тяжком преступлении! Такие действия квалифицируются по статье 95 А. До двух лет лишения свободы. Есть вопросы? Кругом! Шагом аррш!

Бум, бум, бум, бабах! Дверь с грохотом распахнулась, едва не задев особиста.

— По какому праву вы срываете полёты "Звена"? Кто вам дал право мешать моей работе?!

— Товарищ капитан госбезопасности, это товарищ Вахмистров, конструктор составного самолёта, — отойдя в сторону, представил вошедшего Буряк.

— А, "цирк Вахмистрова", как же, как же.

— Вы посмотрите, он ещё и насмехается!

— Спокойно! Если у вас есть какие-то претензии, то говорите по существу.

— По существу? Ладно! — инженер возбуждённо стал ходить передо мной из стороны в сторону, поворачивая в мою сторону голову, когда хотел обратить особенное внимание на свои слова. — Сегодня должен был состояться первый полёт "Звена" с двумя дизельными истребителями. Мы две недели готовили самолёт с подломленной ногой, ремонтировали, стыковочные узлы ставили! Собирали второй самолёт, пришедший в ящике из Москвы! И вот, в день, когда "Звено" должно лететь, вы арестовали лётчиков! Это саботаж! Вредительство какое-то!

— Полегче со словами, а то и следом недолго отправиться, у меня не заржавеет. Крику до небес из-за какой-то ерунды, — сейчас я вовсе не старался казаться беззаботным и легкомысленным, я действительно так считал, — придумали тоже, истребители на бомбардировщик вешать.

— Это, знаете ли, не вам решать! — Вахмистров помахал у меня перед носом пальцем из-за чего остро захотелось дать ему в морду.

— А вы хотите, чтобы я занялся этим делом? Простая проверка с инсценировкой перехвата вашего "Звена" покажет, что отцепившиеся от него истребители окажутся в заведомо невыгодном положении без преимущества в скорости и высоте перед атакующим противником. А в качестве пикирующих бомбардировщиков СБ куда как предпочтительнее.

— Что ж, по-вашему, вообще на большую дальность без истребительного прикрытия летать?!

— Зачем же без прикрытия? Просто не надо привязывать истребители к тихоходному носителю. Пусть свободно летают как хотят.

— Вот зачем же вы с суконным рылом да в калашный ряд? — непочтительность Вахмистрова перешла все границы. — Вы думаете, можно свободно без топлива летать?! Эх, серость.

— Короче, — я встал из-за стола, закипая. — Пошли, сейчас я тебя умою, умник. Буряк! Веди к самолётам!

Все трое, на взводе, широким шагом мы вышли на лётное поле. Особист направился к ТБ-3, стоящему на краю.

— Не туда! — остановил я его. — Истребители где?

На этот раз мы двинулись в сторону ангаров, у которых стояли два доработанных И-18, назначенные в испытательный полёт. Вокруг них, бесцельно слонялись техники, ничего не понимая.

— Вот, смотри! Что у нас здесь? — я положил руку на обшивку фюзеляжа перед кабиной пилота. — Топливный бак! А здесь? — я обошёл длинный нос самолёта с небольшим лобовым радиатором, обогнул лопасти винта и взялся рукой за кок, прикрывающий механизм изменения шага. — Дырка! На глаз, сантиметров пять! Вот в эту дыру вставь трубу подлиннее, чтоб вперёд подальше торчала и клапан присобачь! А другим концом в бак! С твоего ненаглядного ТБ-3 шланг с конусом на конце разматывается, истребитель подходит, суёт трубу в конус, стыкуется, ТБ-3 включает насос и всё! Истребитель заправляется прямо в полёте! Не надо его никуда вешать! А с двухмоторными бомбардировщиками и того проще! Сколько твоё "Звено" истребителей поднимет? Штук пять? А шестью тоннами топлива, которое он несёт, две эскадрильи И-18 заправить можно! И не дай Боже ещё кому-нибудь помешать мне работать!

С этими словами я развернулся и пошёл доделывать начатое, а в спину мне запоздало донёсся изумлённый до невозможности голос Вахмистрова.

— И этот человек ещё обзывает "Звено" цирком!

Потратив остаток дня на оформление дела в соответствии с действующим процессуальным кодексом, я вымотался до дрожи в конечностях и ряби в глазах. Одна пояснительная записка в военно-морскую прокуратуру Черноморского флота чего стоила. По мне, так лучше уж день напролёт у станка стоять, чем такой писаниной заниматься. Это, скажу я вам, вовсе не свободное творчество, тут все правила и формулировки соответствовать должны. Как бы то ни было, работу я закончил и с совершенно спокойной совестью, которая ничуть меня не терзала, завалился спать.

Ранним утром следующего дня, едва рассвело, мы с Сафоновым, на нашем АИР-5, перелетели на Качинский аэродром, где нас уже встречали. Порученец-лейтенант из штаба Черноморского флота настойчиво предложил мне воспользоваться выделенным мне автомобилем и проследовать на узел связи ЧФ для беседы с наркомом ВМФ Кожановым. Понимая, что про мои художества куда надо уже настучали, я поехал, так как рано или поздно разговор всё равно должен был состояться.

В штабе пришлось почти два часа ждать, пока нарком в Москве соизволит прибыть на работу и выйти на связь. Наконец меня пригласили в особо охраняемую комнату ВЧ связи, судя по идеальному внешнему виду аппаратуры, протянутой совсем недавно.

— Капитан госбезопасности Любимов у аппарата, — представился я, как и положено, взяв в руки трубку телефона без наборника.

— Здравствуйте товарищ капитан, — послышался чистый, будто сам рядом стоял, голос наркома, — по какому праву вы арестовали лётчиков 24-й эскадрильи? Вы же знаете, что не можете это делать без согласования с их командованием.

— Не совсем так, товарищ флагман флота первого ранга, — я ждал этого вопроса, поэтому и ответ заготовил заранее. — Я не имею права арестовывать командиров РККА и РККФ без согласования с их командованием, если командиры изымаются из войск и содержатся в местах предварительного заключения в структурах наркомата внутренних дел. В данном же случае лётчики как были, так и остаются в своём гарнизоне, но под стражей. За которую отвечает ваш подчинённый, начальник особого отдела Евпаторийского авиагарнизона капитан-лейтенант Буряк. Дело также будет мною передано в военно-морскую прокуратуру ЧФ. Как видите, подозреваемые, как были, так и остаются в вашей юрисдикции и я не превысил своих полномочий.

— Мне кажется, товарищ капитан, что вы недостаточно вникли в обстоятельства дела. Вас послали разобраться с моторами, а вы принялись за лётчиков одной из двух, базирующихся в Крыму, истребительных эскадрилий. Арестовали их, чем вдвое ослабили наши силы. Я прошу вас более внимательно отнестись к делу и учесть все обстоятельства, — слово "прошу" нарком произнёс таким тоном, будто "приказываю".

— Понимаю вашу заботу о подчинённых, товарищ флагман флота первого ранга, — возразил я, оглядываясь на присутствующих здесь же связистов и порученца, — но ваши слова могут быть расценены, как попытка давления на следствие.

— Семён, — Кожанов на другом конце трубки, разочаровавшись, видимо, в попытке поговорить официально, понизил голос, — ты что, не понимаешь, какой армейцы вой сейчас поднимут? Как это ударит по авторитету РККФ в ЦК? А потеряв авторитет, сам понимаешь, многое можно потерять.

— Напротив, товарищ флагман флота первого ранга, считаю, ничто так не укрепит авторитет РККФ, как принципиальная позиция в этом вопросе. Демонстрация готовности РККФ плодотворно сотрудничать с НКВД ради наведения в рядах революционного порядка даже в мелочах, так сказать, — оставался я непреклонным.

— Ничего себе мелочи! Целый авиаотряд арестовать в полном составе из-за какой-то ерунды! Мои лётчики не могли ничего такого сделать, чтобы их вот так, гуртом, под суд отдавать. И потом, как прикажешь теперь небо защищать? Сам, что ли, летать будешь? Сколько надо, чтоб истребителя подготовить, ты себе представляешь?

— Товарищ флагман флота первого ранга! — я повысил голос, поняв, что эти разговоры-уговоры никогда не кончатся, пока я не отошью наркома напрочь. — Лётный состав 24-й истребительной эскадрильи ВВС ЧФ имеет достаточный налёт, в том числе, на самолётах с дизелями. Причём, на учебных дизельных машинах лётчики налетали гораздо больше, чем на боевых истребителях И-5. Все особенности дизеля они знают прекрасно. Так, что на них даже возложены испытательные полёты в составе "Звена". Об этом же говорит и то, что едва сев в новый самолёт с дизелем, комэск сразу же, на перелёте в Крым, применил безопасное разомкнутое построение. Тем не менее, при отработке полётов в строю, он приказал руководствоваться уставным построением, без оглядки на то, что оно писалось для старых тихоходных машин с бензомоторами. Это привело к потере двух И-18. Ещё один самолёт был потерян безвозвратно по иным причинам и один повреждён, но уже восстановлен. Итого в минусе 20 процентов первоначально полученных машин. Это очень плохо, но можно сделать скидку на несовершенство нового истребителя, которое действительно имеет место быть. Никуда не годная для такой машины полотняная обшивка крыльев, недостатки в компоновке органов управления налицо. Но, кроме моторов, которые, по справке 80-го авиапарка, работали исправно и выдавали все обозначенные в техописании характеристики. Кроме того, показания лётчиков свидетельствуют, что столкновение произошло именно в результате их действий. Однако, повторюсь, это преступлением быть не может, так как И-18 находился в опытной войсковой эксплуатации и его особенностей в полной мере лётчики знать не могли. Другое дело, что эту картину они решили прикрыть доносом, свалив собственные неудачи на Чаромского. Вот это уже преступление. Карается лишением свободы до двух лет. Если вы, товарищ флагман флота первого ранга, действительно считаете, что лётчики 24-й достойны и дальше служить в РККФ, то можете предоставить на них военно-морскому прокурору ЧФ положительные характеристики. Уверен, он примет их во внимание и ограничится требованием условного наказания. Надеюсь, личный состав ВВС РККФ сделает из всей этой истории правильные выводы и будет более ответственно подходить к освоению новой техники, используя её наилучшим образом без оглядки на устаревшие нормативы. Пусть парами летать учатся! Щит и меч! Высота, скорость, маневр, огонь! Вот путь к победам в будущих воздушных боях! Это даже я, сухопутный, ясно вижу!

Вот так, любезный Иван Кузьмич, как своих ни выгораживай, а я буду стоять на своей позиции твёрдо и невзирая на личности. Ещё чего не хватало, зарубить Чаромского! Его мотор, по факту, мощнейший из всех, устанавливаемых на истребители. Есть, правда, ещё переделка цельнометаллического И-14 под 980-сильный дизель Микулина, но она, из-за своей дороговизны, доставшейся по наследству от прародителя, из опытных образцов не вышла. И от этого отказаться, чтобы летуны могли по старинке тройками порхать? Да ни за что! А лазейку я подсказал наркому, чтоб народные деньги, вбуханные в обучение пилотов, на ветер не вылетели.

Во флотской прокуратуре, куда меня из штаба отправили пешком и с гордо поднятой головой, встретили откровенно холодно, мало того, что мурыжили бесконечными "подождите", так ещё и дело принимали, буквально, до запятой. Так что мои мучения с перьевой ручкой накануне не пропали зря. Пока вся эта волокита продолжалась, небо нахмурилось, поднялся сильный ветер и сверху посыпал мокрый снег, по всему было видно, что сегодня мы из Севастополя не улетим.

— Эх, застряли мы теперь здесь, — вздохнул Сафонов когда мы вошли в номер гостиницы, — жди теперь, пока погода наладится.

— Ага, а самолёт на аэродроме под этой гадостью ночь будет стоять, — поддержал моего помощника в пессимизме пилот АИРа Прошкин. — Глядишь, ещё и топливо сольют по доброте душевной или наоборот, соляры плеснут в бак вместо керосина. Больно уж радушно нас здесь встретили.

— Не преувеличивайте, кому надо с нами счёты сводить? — беспечно, даже радуясь предстоящему вынужденному безделью, ответил я. — Мы своё дело сделали, не больше, не меньше. Всё по закону и по справедливости.

— Хоть на это надежда, — вздохнул Прошкин, глядя через окно на серое небо.

— О! — воскликнул я радостно. — Хотите, спою?

А через три дня, во время обратного перелёта, когда заняться всё равно было особенно нечем, пели уже втроём.

 

Эпизод 4

Что-то жизнь пошла пресная, сижу как паук в паутине, слушаю, как ниточки дрожат. Добычи нет, это вызывает беспокойство, вот и выдумываю сам способы, как бы навредить советскому моторостроению, а потом предпринимаю превентивные меры, чтоб этого не допустить. На заводах, куда частенько неожиданно приезжают откомандированные мной сержанты, тишина. Непроизводственные отделы, будь то кадры, гараж, склад или даже обычная котельная в структуре АХО, взяты под контроль за счёт вербовки информаторов среди первейших потребителей их услуг, но результаты усилий не оправдывают. Мелких пакостников и прочих тунеядцев, растратчиков и расхитителей сливаем местным чекистам. Моторному отделу ПУ ГЭУ НКВД меньше чем преступной организацией на уровне завода в целом, заниматься не к лицу. Следующим шагом было выявление основных факторов, сдерживающих производство. Одной из самых важных причин оказалась вовсе не кривизна рук или отсутствие нужных станков, а задержки, недопоставки, а то и вовсе временное полное отсутствие какого-либо сырья или комплектующих. По сути, те же склады и транспорт, только уровнем выше завода. Сформировали сеть и там уже проверенным способом, привлекая самых заинтересованных. Рыбка пошла крупнее, но всё это были отдельные случаи халатности или нераспорядительности. А нам нужна была система и злой умысел. Вот и не знаю, радоваться или огорчаться, что пока ничего не нарыли. Может и нет вовсе кошки в комнате? Или она просто притаилась на время? Додумавшись в ходе своих измышлений до того, что лучшим орудием развала моторного сектора промышленности является мой собственный отдел, если его направить не туда, куда нужно, я поделился сомнениями с Косовым. Следующим моим логичным выводом было расформирование. По факту получилось бы самоубийство из-за страха смерти. Косов, выслушав наедине мой расклад, обозвал меня параноиком и предложил сосредоточиться на железках, коли на людей нервов не хватает.

Легко сказать, да сделать трудно. Время изобретательства в области моторостроения проходит, на повестке дня кропотливое совершенствование конструкций. И выискивать изъяны в тех или иных решениях инженеров становится всё сложнее. Да и новостей немного. На ГАЗе построили и испытали мотор "К" с новой верхнеклапанной головкой блока, добавив в конструкцию ГРМ коромысла, результат получили получше моего, но хуже, чем рассчитывали, объяснив его потерями на охлаждение межцилиндровых каналов. Но ставить на машину это чудо из-за вибраций псевдодвухцилиндрового мотора, все шейки коленвала которого были направлены в одну сторону, что избавило завод от пятиосевой его конструкции и положительно сказалось на равномерности работы, было нельзя. Победить тряску мотора можно было бы с помощью дополнительного уравновешивающего механизма, но его ещё надо было рассчитать и изваять в металле. Конструкторы ГАЗа, столкнувшись с такими трудностями, загрустили и стали поглядывать за бугор с целью найти там что-то попроще, но этот порыв не встретил понимания ни у Лихачёва, ни у Орджоникидзе. Изменение образа мыслей "капитанов промышленности" было налицо. На место "купить и освоить" явно заступало понятие "создать, в крайнем случае, купить, только то, без чего никак не обойтись". Одобрено было только приобретение весьма ограниченного количества станков и приборов для заводского КБ. Это обстоятельство я смело мог записать в собственные заслуги.

Глядя на ГАЗ, прочие "бензинщики" осторожничали, выжидая, когда мотор "К" получит официальное одобрение и будет принят в серию. Вот тогда, используя положительный опыт, можно и попытаться. А пока все три легкотопливных авиамоторных КБ осваивали и понемногу совершенствовали купленные по лицензии моторы. Самым же главным их успехом было то, что глядя на совершенствование дизелей Чаромского и Микулина, превзошедших по мощности их детища, Климов, Швецов и Назаров добились наведения порядка в нефтепереработке и выпуска на Грозненском, а также, восстановленном из руин, Батумском НПЗ, качественного авиабензина с высоким октановым числом. Благодаря ему климовская "Испано-Сюиза" приподнялась на 100 л.с. до 960-ти. не отставал от неё и швецовский "Райт". Оба мотора, в которых был сполна использован опыт повышения мощности с помощью распределённого впрыска перед клапанами, в конце января вышли на испытания. В Запорожье дела шли похуже, но это было закономерно, так как в своё время, приобретя лицензию на французские конструкции, сэкономили на технологии их изготовления.

Чаромский же с Микулиным стояли на пороге прорыва далеко за тысячу лошадиных сил. Правда, каждый своим путём. Первый дожал таки штампованные алюминиевые поршни со вставками из тугоплавкого стального сплава, установил их на стандартный АЧ-100-12 и получил первый положительный результат. Правда, вылезли новые проблемы. Увеличенная средняя скорость поршня, следовательно повышенные обороты и мощность, требовали усилить внешние шатуны, равно как и сделать для равновесия более тяжёлыми внутренние. А это повлекло изменения в коленвале и блоках цилиндров. Кроме того, масляная система охлаждения перестала справляться с отводом тепла, в юбках поршней верхних блоков уже на средних оборотах масло начинало испаряться, а тут и до беды недалеко.

Микулин же, понимая, что Чаромского, который на алюминиевые поршни 100-го калибра потратил пять лет работы, не догнать, пошёл другим путём. Максимально используя наработанный задел, он сделал главной изюминкой своего мотора экономичность. Благодаря тому, что его АМ-36, как и любой другой "дизель Любимова", полностью сбалансирован, он решил просто механически "удвоить" мотор, отключая на крейсерском режиме половину цилиндров. АМ-37 был построен как два параллельных АМ-36, установленных с развалом в 30 градусов. Это была вынужденная мера, чтобы воткнуть в конструкцию общий редуктор, с которым каждая половина мотора была связана через фрикцион. Но зато теперь в развале можно было ставить пушку, чего АМ-36 был из-за вертикальной оппозитной компоновки начисто лишён. На такую идею Микулина видимо натолкнул его собственный двухступенчатый нагнетатель, у которого, в отличие от двухскоростного нагнетателя Чаромского с планетарной передачей, вторая ступень на малой высоте просто отключалась с помощью фрикциона. В итоге, на старте, когда требовалась вся мощь, чтобы поднять машину в воздух, АМ-37 развивал 1900 лошадиных сил, а в крейсерском полёте мог дать 950 или близко к тому, в зависимости от высоты. Пожалуй, этот мотор мог быть доработан в максимально сжатые сроки, главным препятствием была необходимость внятно объяснить необходимость одного мотора АМ-37 вместо двух АМ-36.

В прочих моторных КБ дела тоже шли своим чередом, моё вмешательство во что-либо вряд ли принесло бы какую-либо пользу, кроме вреда. Аналогичное положение сложилось и с оставшимися под моим началом станкостроителями. Группа, занимающаяся сердечниками, ваяла поперечно-прокатный стан, ибо станком это уже трудно было назвать, под 25-миллиметровые снаряды. Эта задачка была поинтересней, чем сердечники для пуль, но всё вполне решалось и без моего участия. Группа арочных шестерён построила для проверки концепции станок с механической передачей, где по одному шаблону фрезеровались сразу две шестерни. Особого смысла в нём не было, так как он требовал точно такого же количества рабочих, как и два отдельных станка. Тем не менее, мы убедились, что наблюдатель может контролировать процесс нарезания зубьев сразу двумя фрезами. Теперь на очереди был агрегат с гидропередачей и пятью рабочими инструментами, на который я мог, разве что, смотреть и удивляться.

И куда мне бедному податься? Где голову и руки приложить? Нажаловался дядюшке на Поликарпова и послал его лично посмотреть в глаза конструктору, который полотно на самолёты изводит, в то время, как детишкам на рубашонки не хватает. В двадцатом веке живём, в конце концов, надо же и новые конструкционные материалы использовать! Тем более, что наконец-таки пошла стеклоткань, сырьё для которой вовсе не надо выращивать, а можно добывать с помощью экскаваторов и карьерных самосвалов "Кировец". Замена полотна на стеклопластик напрашивается сама собой, тем более, что обшивка крыла И-18 не рабочая. Заодно оформил авторское свидетельство на шаг-газ, в котором подача топлива по-прежнему регулировалась положением рычага, а угол установки лопастей винта – вращающейся рукояткой, наподобие мотоциклетной, расположенной горизонтально. Теперь пилот мог бы управлять и тем, и другим, не отрывая руки. Разослал нарочными по московским авиационным КБ и в НКТП.

К середине марта я уж весь извёлся, даже перебрав и к тому моменту двигатель собственного "газика", и убедившись, что снижение мощности объясняется вовсе не растяжением поршней, а износом пеньков плунжеров ТНВД, которые теперь просто не доходили до крайнего верхнего положения. Наконец, из Ленинграда, из флотской лаборатории, пришла посылка. На отдельной машине и с охраной из троих морских пехотинцев. Конечно, гексогена россыпью мне не обломилось, придётся морячкам самим смешивать его с солидолом и начинять шрапнельные стаканы с целью получения БФС, а вот две шашки тротил-гексогенового сплава в пропорции 40/60, диаметром 10 и 15 сантиметров и длиной 2/3 калибра, мне выделили от щедрот своих. И не надо думать, будто это была милость или подарок. Всё оформлено официально заказом и деньги, мои личные, внесены вперёд.

Так как проект чудо-оружия составлял я сам, держа его исключительно в своей голове, то "рабочее место", то бишь инструмент и недостающие невзрывающиеся детали у меня были заготовлены заранее. Не имея никакого опыта в конструировании и изготовлении подобных боеприпасов, я исходил из простой истины, что всё совершенное по определению является пропорциональным. Поэтому и выбрал радиус сферической выемки равный калибру боеприпаса, вклеив в неё штампованную на шаровом шаблоне облицовку из электротехнической меди. Для лёгкого варианта её толщина составила полтора, а для тяжёлого – два миллиметра. Полости под детонатор я собственноручно делал у себя в лагерной мастерской, из которой предварительно выгнал всех любопытных, чтоб им не прилетело в случае чего, на обычном сверлильном станке, положившись на свою аккуратность. Точно так же были выточены и выемки, но, понятно, не сверлом, а специально изготовленной по такому случаю фрезой. Оглядев творение рук своих, я решил, что для прочности вполне подойдёт цилиндрический корпус, который я изготовил из обёрточной бумаги и клея, оставив торец со стороны детонатора открытым. Завершающими штрихами конструкции были деревянный лафеты-подставки с импровизированными прицельными приспособлениями мушка-целик, да два упаковочных ящика.

 

Эпизод 5

Далеко не все комкоры РККА имели полноприводные "Туры"-лимузины в качестве служебных машин, а вот у подполковника Бойко такой был. Причём, личный. Подарок коллектива завода. И управлял он им тоже лично, с помощью ручной системы вместо педалей. Вот такая вот инвалидная коляска. Январский наш спор близился к завершению, моё секретное оружие, которое переносится всего одним человеком, лежало сейчас позади нас, в салоне, уложенное в ящиках на толстую подкладку из мешковины во избежание порчи от сотрясений. Мало того, внутри ящиков я тоже засунул "гранаты" в мешки, чтобы не светить их при взвешивании. Позади нас ехала машина ЗИЛ-5 с бронеплитой 45-миллиметровой толщины и запасом леса для строительства рамы, удерживающей броню вертикально. В этом же грузовике ехали два десятка разнорабочих, которые и должны были оборудовать "испытательный стенд".

Путь наш лежал далеко за город, на Красноармейский артиллерийский полигон, так как где попало, а, тем более, у себя дома или на заводе, я применять чудо-оружие наотрез отказался. Из-за этого и вышла небольшая задержка и наша заявка на испытание брони обстрелом была поставлена в очередь на первое апреля. Военные также обязались снабдить меня детонаторами и огнепроводным шнуром.

Прибыв на место, чтобы не лазить по грязи, договорились с откомандированным в наше распоряжение капитаном-артиллеристом, что испытывать будем прямо на дороге, вернее, в тупике, за которым гравий кончался и начиналось настоящее болото. Пока рабочие ставили каркас с подпорками и прислоняли к нему броню, мы успели взвесить изделия. При этом, я настоял, чтобы взвешивали ящики целиком, а потом после извлечения оттуда оружия. Деревянные части я привёз отдельно в свёртке, поэтому в остатке должен был получиться чистый вес "противотанковых гранат". Обычные весы, какие можно встретить в любом магазине, показали, что та, что поменьше, тянет на килограмм, а большая на четыре. Неплохо, надеюсь, что, по крайней мере, 15-сантиметровка даст нужный результат. Тем не менее, импровизированную палатку из мешковины, призванную сохранить мою тайну, я начал ставить, отсчитав с помощью капитана и землемерного "циркуля" ровно 50 метров. Если с этой дистанции 10-сантиметровая сработает как надо, тогда можно будет увеличить дистанцию до 100. А если последует неудача, то можно попробовать отсюда же, но более мощным боеприпасом. Покурили, поговорили о том, о сём, не касаясь дела, ради которого сюда приехали.

Наконец, броню установили и я, отогнав всех в укрытие ещё метрах в пятидесяти от места стрельбы, пошёл готовить оружие. Собрав подставку и установив на неё мину, подвинул, наводя по направлению, после чего подкрутил обычный болт, пока прицельная линия не упёрлась в центр мишени. За этот болт я, откровенно говоря, сейчас опасался. Раньше не подумал, а теперь уже поздно. Ну и что, что он должен, по идее, уйти вниз, в дорогу, но мало ли. Наконец, глубоко вздохнув и перекрестившись, поджёг огнепроводный шнур.

— Не глазеть! Гляделки повышибает! — крикнул я, сваливаясь в кювет.

Команда возымела действие, все дружно пригнулись, но прошла минута, полторы…

— Потух что ли? — приподнялся я повыше.

— Куда? А ну вни… — окончание фразы артиллериста пропало в резком хлопке и я увидел, как мешковина взлетела метра на три и, закружившись, упала, будто серый демон взмахнул крыльями над дорогой.

— Поту-ух… — передразнил меня Бойко. — Ты что, взрывчатку вместо пороха, чтоль, туда заложил?

— Именно.

— Пойдёмте, товарищи, на результат посмотрим, — поднялся артиллерийский капитан на дорогу, протягивая руку военпреду.

Народ, воспользовавшись разрешением, толпой ломанулся к бронеплите, далеко обогнав командиров, и обступил её полукругом, почёсывая затылки.

— Ничего себе! — сказал капитан, глядя на сквозную дыру диаметром полтора-два сантиметра с вывернутыми наружу с лицевой стороны краями. Изнутри пробоина выглядела примерно так же, разве что выходная воронка была побольше из-за откола брони.

— Ну, положим, — задумчиво сказал военпред. — Только это ни о чём ещё не говорит. Пятьдесят метров дистанция смешная. Считай что в упор. Так и тяжёлый снаряд, если с танком рядом разорвётся, бывало, осколками пробивал. Где оружие-то, из которого стрелял? Мимо проходили, там только следы от взрыва.

— А оно всё сюда и прилетело, товарищ подполковник, — усмехнулся я.

— Граната, чтоль? — с сомнением спросил Бойко.

— Вроде того. Со ста метров пробовать будем?

— Ну, давай, коль не шутишь.

Бах! Второй раз взрыв был погромче и меня даже оглушило, а маскировочную мешковину попросту разорвало в клочья. Да и дыра в броне была куда как представительней, три пальца проходили. А реакция военпреда, понявшего окончательно, что спор он проиграл со счётом 2:0, была бурной.

— Ах ты ж изобретатель! Да ты знаешь, сколько народу над 126-м танком ночей не спало?! Петька Милов, кум твой, с завода не вылезал, чтоб бронекорпус нормально сварить! А этот…, гранаткой своей взял и испоганил всё! Слушай меня сюда! Гранатку эту выкинь из головы и забудь! Чтоб ни слова, ни полслова никому! Если ты, конечно, меня, Петьку, весь коллектив нашего завода хоть чуточку уважаешь! Обещай мне сейчас же, что молчать будешь!

Глядя на подполковника, я понял, что обидел его, прямо скажем, в самых нежных чувствах к новой машине спецКБ ЗИЛ. Этот тёртый, суровый мужик, казалось, сейчас вот-вот заплачет. И я не смог ему отказать. Пообещал. Оговорившись, что молчать о секрете буду до тех пор, пока соответствующие цели не появятся по ту сторону воображаемого фронта.

А вот с рабочих военпред такого обещания взять не догадался и слухи поползли один другого страньше. Уже через неделю комитет комсомола Москвы отрядил ко мне делегацию, которую интересовал один-единственный вопрос, а поскольку завод ЗИЛ располагался по пути, то зашли и к Бойко, чтоб уточнить информацию.

— Товарищ подполковник, а правда, что товарищ Любимов со ста метров четырёхкилограммовой гранатой танк подбил?

Военпред, осознав свою ошибку, а также то, что шила в мешке не утаишь, ответил утвердительно, но какие-либо пояснения давать отказался. О том, что ко мне пожаловала толпа юных ленинцев, я узнал от дежурного по КПП и, что делать, вышел к ним за периметр, так как проигнорировать было бы политически неграмотно, а пригласить к себе – противозаконно. Мне ещё кучи несовершеннолетних за колючкой для полного счастья не хватало.

— Здравствуйте, товарищи! — поприветствовал я их, увидев, что молодёжь организовалась и зачем-то построилась.

— Здравия желаем, товарищ капитан! — на зависть моим бойцам, звонко и дружно прокричали мальчишки и девчонки. Впрочем, среди них были и вполне взрослые представители обоих полов, а особенно выделялся крепыш на полголовы меня ниже и в полтора раза шире. В плечах.

— Чем могу быть полезен? — сразу же после моего вопроса и строй и порядок кончились, ко мне, галдя наперебой, бросилась толпа.

— Товарищ капитан, товарищ Бойко сказал, что вы четырёхкилограммовой гранатой со ста метров танк подбили! Научите, а?!

— Положим, не гранатой, а ударным ядром и не танк, а бронеплиту и не подбил, а пробил, — принялся я оправдываться, не ожидая от военпреда такой подставы.

— Научите!

— А ну становись! — нашёлся я, как взять ситуацию под контроль. — Смир-рна-а! — и уже спокойно, отеческим тоном, стал увещевать. — Ну зачем вам это, ребятки? Вот пойдёте в армию, там всему вас научат. А девчонкам это и вовсе ни к чему.

— Никакие мы не ребятки! Мы комсомольцы! Настоящие! На деле, как вы и учили! — крепыш горячо стал доказывать свою правоту. — И отговаривать нас политически близоруко, я считаю! Вот, товарищ Ворошилов, например, звание "Ворошиловского стрелка" ввёл и значок за сдачу норматива! И за парашютный прыжок тоже значок дают! И мы, будущие защитники рабочего класса, хотим научиться метать противотанковые гранаты так же, как и вы!

Осознав, что взаимопонимания не достичь, я просто наотрез отказался от должности тренера, сославшись на юный возраст предполагаемых гранатомётчиков, которым рановато иметь дело со взрывчаткой. В ответ получил заверение, что справятся и без моей помощи.

После этой беседы нагатинский лагерь подвергся нешуточной осаде. Часовые докладывали, что даже самым ранним утром за моими занятиями со взводом академиков "второго захода" внимательно и скрытно наблюдают. Кроме того, бойцы роты охраны, которым и так было нелегко из-за весеннего наплыва гормонов, в увольнениях оказались под пристальным вниманием со стороны прекрасной половины человечества, которая всё время почему-то старалась свести разговор к гранатам. И моментально теряла интерес к тем, кто либо ничего не знал, либо просто не умел красиво врать. Самые языкастые продержались дней десять, но потом всё равно абсолютное большинство, за редким исключением пар, которых постигло внезапно вспыхнувшее настоящее чувство, получили отставку. От сознательных комсомолок такого подхода я, честно говоря, не ожидал.

Как только все "разведданные", с переменным успехом, так как кое у кого получилось попасть наугад в яблочко, были проверены, комсомольская организация Москвы пришла к выводу, что источник иссяк и дальше надо действовать своим умом и трудом. Норматив был ясен, а дальше как в анекдоте: что тут думать, надо прыгать! Мало того, в "Комсомолке", на первой странице, напечатали побудительную статью с моей фотографией "Бей врага ядром-гранатой как капитан Любимов!". Что тут началось! С Первомая СССР поразил гранатомётный психоз и первым в этой обстановке сориентировался "матросский флагман" нарком ВМФ Кожанов, учредив значок-медаль на белой колодке с узкой синей полосой, с оттиском богатыря-морпеха в позе, живо напомнившей мне матроса с панорамы "Оборона Севастополя". Сверху, по дуге, был начертан девиз "Бей гранатой", а внизу скромно и со вкусом "Кожанов". Значок имел первоначально три ранга и был, соответственно медным, бронзовым и серебряным, а в народе эти знаки отличия, которые чеканили всего-то около месяца, мигом обозвали "кожаными гранатомётчиками", что Ивана Кузьмича нисколько не расстраивало. Он даже перестал на меня обижаться за ту февральскую историю.

Между тем, события набирали обороты. Комсомольцы, отчаявшись запулить четырёхкилограммовый чугунный шарик хотя бы не на сто, а на полсотни метров, обратились к олимпийскому опыту и перешли на молот, с которым результаты были гораздо лучше. Но тут один шибко умный дядя в журнале "Армия и революция" опубликовал статью, в которой обосновал, что ядро всё-таки предпочтительнее молота, поскольку для его метания не нужен обширный окоп, а достаточно уширенного участка траншеи. Кроме того, он авторитетно заявил, что двухкилограммового заряда взрывчатки для поражения современного танка достаточно и имеет смысл метать диск. "Кожаный гранатомётчик", при сохранении ленты и надписей, преобразился, став бронзовым, серебряным и золотым с изображениями дискобола, метателей ядра и молота соответственно. А профильные организации получили задачу на разработку реальных боеприпасов.

Вельми обширна Земля Русская и богато талантами украшена. Комсомолец Громыхайло из деревни Подмышки первым метнул четыре за сто. Через два дня после того, как это было объявлено, его лично посетил нарком ВМФ и сагитировал вступить добровольцем в ряды морской пехоты на вновь учреждённую должность "тяжёлого гранатомётчика". На прóводах порвали три баяна, о чём с восторгом написала центральная пресса с "Правдой" во главе. Ворошилов бесится, его "стрелки" среди молодёжи перестали котироваться. Пулькой пальнуть за километр каждый может, а ты попробуй ядром за сто метров в движущуюся мишень попасть! Девчонки любят сильных! А мальчишки любят Нину Лазореву, собственные "ядра" которой тянули далеко за четыре килограмма. Да что там мальчишки! Престарелые деды собирались во время мастер-классов на стадионах с морскими биноклями, чтоб не пропустить момент броска!

В военкоматах начались драки между "покупателями" с криками "больше одного на роту не выдавать!" При этом, надо было ещё и убедить добровольцев вступить именно в армию, а не в морскую пехоту к товарищу Громыхайло, у которого можно было бы поучиться. Военные теоретики сошлись в печатных баталиях на тему места тяжёлых гранатомётчиков в боевых порядках в наступлении и обороне.

Вопрос, между тем, вышел на международный уровень. "Фёлькишер беобахтер" разразился статьёй на тему, что русские, в ничтожных попытках бросить тень на намечающуюся в Берлине летнюю олимпиаду, мухлюют, бросая бабские спортивные снаряды. Ничего удивительного в этом нет, ведь устроил весь этот балаган некто Любимов, известный аферист, обманом заставивший французов вывести арестованное за долги ржавое корыто в море за собственный же счёт. Детские хитрости могли бы пройти с лягушатниками, но истинные прямые потомки Ария интеллектуально и физически стоят много выше славян, их невозможно обмануть или победить в состязании. Советы знают это и даже не пытаются соревноваться как все цивилизованные народы на Олимпиаде, прикрывая свою немощь фиговым листочком глупой лжи.

"Сами напросились!" – ответили комсомольцы и перешли на семикилограммовые "боеприпасы". Теперь, чтоб получить золотой значок третьего ранга, надо было попасть в движущийся на тебя танк не ближе, чем в 50 метрах. Следующий, второй ранг давали за поражение танка, едущего перпендикулярно направлению броска на 60 метрах. А на высший, первый ранг, надо было бросить реальный боеприпас за семьдесят. Последних пока не было и золото первого ранга выдавали "автоматом". Точно такие же требования, с поправкой на дистанцию, предъявлялись и к метателям ядра и диска. А для того, чтобы тебя вообще допустили до зачёта, надо было отлично бросать обычную ручную гранату на дальность и меткость, попадать в малый круг на уставной дистанции тремя попытками из трёх.

 

Эпизод 6

— Семён Петрович, — непривычно, по имени-отчеству, вдруг обратился ко мне майор госбезопасности Кобулов после того, как во время моего внеочередного доклада с глазу на глаз, все рабочие моменты были обговорены, — у меня к вам будет одна совсем небольшая просьба. Даже не так. Поговорить с вами меня просил товарищ Меркулов, а его, в свою очередь, товарищ Берия. Кто просил наркома, думаю, вам понятно. В общем, считайте, что это просьба партии от лица всего советского народа. Да вы сидите-сидите, не надо вставать. Я понимаю, звучит внушительно, но дело-то, в общем, пустяковое. Тем более, вы нечто подобное уже один раз проделали.

Начальник управления посмотрел на меня, видимо, ожидая заверений, что я готов на всё, лишь бы оправдать высокое доверие, но ответом ему было лишь молчание. Просто в этот момент я был сильно занят, устроив себе ревизию памяти на предмет пустяков, которые могли бы понадобиться от меня всему народу СССР.

— Подумайте, когда вам удобно будет бросить молот весом в семь, а не четыре килограмма. Партия очень надеется, что вы и здесь покажете выдающийся результат. Но сделать это крайне желательно до начала Олимпийских игр.

— Чего? — голоса хватило только на одно короткое слово, после чего горло будто сдавило.

— Не надо так волноваться. Вам всего лишь надо поддержать репутацию первого тяжёлого гранатомётчика нашего наркомата и всей страны. В присутствии представителей иностранных посольств, зарубежных компартий и широкой советской общественности. Всё будет снято на киноплёнку, в том числе и контрольное взвешивание спортивного снаряда. Есть распоряжение выделить под это мероприятие стадион "Динамо". Поэтому я и спрашиваю, когда вам будет удобно. Чтобы товарищи могли скорректировать расписание работы стадиона, — судя по тону Кобулова, он ни капли не сомневался в пустячности дела, о котором говорил. Его волновали организационные моменты, а в результатах моего будущего броска он даже не сомневался!

— Вы что? И правда ничего не знаете? — спросил я в состоянии крайнего изумления, чем не на шутку напугал начальника.

— Не знаем ЧТО?

— ТО! Я не метал никакого молота! Никаких гранат! Вообще ничего! Я в кювете сидел тогда и двадцать человек это видело! Какого лешего! Я что, похож на безмозглого метателя тяжестей?! Да если б я таким был, то до сих пор грёб бы из Бизерты на вёслах! — припомнил я давнишний разговор с Кузнецовым. — Это абсурд какой-то! Ловим врагов, шпионов, а то, что под носом творится не ведаем! И это работа наркомата!

— То есть как?! Значит всё враньё?!! Ничего не было?!! — Кобулов был потрясён.

— Да почему же не было? Было! Только совсем не то, что сплетники разнесли! Я всего лишь взорвал некий боеприпас в ста метрах от 45-миллиметровой бронеплиты. В результате чего она оказалась пробита насквозь!

— И молчал?!

— А что я должен был делать?! Заявить на весь мир, что создал нечто четырехкилограммовое, "на раз" дырявящее новейшие советские танки?! Я слово, между прочим, дал, что молчать буду! Чтоб наши враги, которых предостаточно, ничего об этом способе не узнали!

— Вот ходячая катастрофа, опять подложил свинью всему наркомату, — упавшим голосом проговорил начальник главка. — Как теперь об этом докладывать, ума не приложу…

— Никому никаких свиней я не подкладывал! Никаких мудрёных операций, чтобы выяснить суть произошедшего, проводить не требовалось! Достаточно было один раз у меня спросить, а не устраивать никаких спортивных демонстраций!

— Ты думаешь, наверное, у нас под каждым кустом сексот сидит и за несознательными сотрудниками, поддавшимися тщеславию, приглядывает? — взвился майор. — Ты должен сразу был сам доложить! Выговор тебе!!

— Тогда сами гири и метайте, товарищ майор госбезопасности! — моя ответная зеркальная реакция не заставила себя ждать, но мне почти сразу удалось взять себя в руки, и закончил я уже абсолютно спокойно. — Впрочем, о чём это я? В любом случае мероприятие надо отменить.

— Нельзя ничего отменять… — совершив над собой титаническое усилие, Кобулов понизил тон, сознавая в глубине души мою правоту, и протянул мне свежий номер газеты "Правда", нарочно повернув нужной статьёй кверху. "Ложь вместо дела". И подпись – Киров. М-да, Мироныч в последнее время прочно застолбил за собой пост главного идеолога партии. Посмотрим, что внутри. Ёлки зелёные! Да он же просто перчатку бросил, расписав меня со всех сторон! "Товарищ Любимов, начав свой путь из простых рабочих, достиг выдающихся успехов в деле моторизации народного хозяйства… Как настоящий большевик, он шёл от победы к победе, являясь примером для пролетариата всей планеты… Нападки фашистской пропаганды так же смешны, как смешон броненосец "Дойчланд" по сравнению с советским дизельным линкором "Фрунзе". И так далее и всё в том же духе. Прямо не сказано, будто я собираюсь утереть немцам нос, но намёки более чем прозрачны.

— Не только можно, но и нужно! — я даже вскочил с места. — Представьте, что будет, если расписанный в красках герой вдруг при всём честном народе обмишулится. Это позор на весь мир! И не только мой, но и партии и страны в целом. Не знаю, как вы оправдываться будете, но я, как честный человек, участвовать в авантюре отказываюсь!

— Свободен, — коротко бросил мне майор, сообразив, что решать мою судьбу будут гораздо выше. — Доложить так и так придётся, а там пусть хоть в ЦК решают, — сказал он сам себе.

Возвратившись к себе на остров в самом скверном расположении духа, я некстати решил заняться вновь набранным "спецконтингентом" и испортил себе день окончательно. Вот были времена, когда в лагерь могли упечь просто за происхождение! А теперь? Ворьё, жулики, осужденные за халатность, даже один убийца, явный психопат. Высокие звания инженеров вся эта публика носила явно по какому-то недоразумению. Ещё неделю назад я объявил, что главной темой работ станут газовые турбины и дал время на предварительную проработку вопроса, предоставив всю доступную информацию. Благо время ещё терпело, так как МИСИС медлил с ответом на запрос относительно жаропрочных сталеникелевых сплавов, работы над которыми начались ещё пять лет назад с поршневых колец для Д-100. Каково же было моё разочарование, когда мне заявили, что моя затея бессмысленна в любых видах. Автономная турбина с самоподдерживающимся процессом горения, что уже смахивает на фантастику, будет иметь ничтожный КПД, много меньший, чем у обычных моторов. А турбокомпрессор наддува, работающий от выхлопных газов, принесёт больше вреда, чем пользы, создавая дополнительное сопротивление на выпуске. Для КПД критически важна температура газов перед турбиной и если её поднять до уровня, когда овчинка будет стоить выделки, наличные стали и сплавы просто прогорят. Обобщили, короче, информацию. Не пытаясь даже подумать, как перепрыгнуть барьер.

— Значит так, — выстроив "спецконтингент" на плацу, выступил я с речью, — чтоб вам было понятно. Мы здесь не занимаемся повторением прошлых достижений инженерной мысли. Если вы думаете, что вам гарантировано здесь тёплое место, ошибаетесь. Быть ходячим вычислителем, выполнять "от и до" спущенное сверху задание, совершенно недостаточно! Если бы я, в своё время, занимался тупым копированием иностранных конструкций, серийных автомобильных, тракторных, авиационных дизелей в СССР и по сей день, вероятно, не было бы. Мы не смогли бы, даже в опытных образцах, сделать надёжный шести-, восьми- или двенадцатиплунжерный ТНВД типа "Бош". Пришлось применить схему с двухтактным циклом, минимальным количеством цилиндров и свой оригинальный ТНВД, пусть и проигрывающий по ресурсу немцам. Мы четыре года потратили на освоение игольчатых форсунок, которые сейчас устанавливаются исключительно на авиамоторы и судовые дизеля. Если бы мы в самом начале дела не применили шариковые форсунки, не добились бы сразу успеха, дизелей в серии не было бы. Шариковые форсунки хуже распыляют топливо, нежели игольчатые, но мы применили для компенсации продольно-вихревую продувку. Интенсивный рабочий процесс в каждом цилиндре предопределил высокую тепловую нагрузку на выпускные поршни, но мы избавились от шатунов и их пальцев в юбке, применили интенсивное масляное охлаждение. Вот так был создан теоретически неподъёмный для нашей промышленности мотор. И я ожидаю от вас именно поиска решений, а не унылого нытья. Сказку, как мужик камень с дороги убрал, надеюсь, все знают? Вы все отобраны по специальности, паровые турбины вам знакомы. Даю два дня на размышление, после чего опрошу каждого индивидуально. От никчемных избавлюсь сразу.

Признаваясь самому себе в том, что покривил душой, как-никак я сам всё-таки умыкнул идею из будущего, а все мои ухищрения были направлены лишь на приспособление конструкции к реалиям, я, тем не менее, намерен был поступать максимально жёстко. Товарищ Сталин сказал, что мы должны пробежать столетний путь европейской и американской промышленности за десять лет, иначе нас сомнут, и был полностью прав. А от себя я бы добавил, что на открытых в последнее десятилетие направлениях, мы просто обязаны идти вровень с конкурентами и даже опережать. Подобно тому, как в эталонной истории произошло с "Катюшами".

Чуть лучше, но тоже не блестяще, складывалась ситуация с пополнением для станкостроителей. В основном, благодаря тому, что это направление поначалу было второстепенным и поэтому ресурс потенциальной рабочей силы, вернее мозгов, не был в должной мере охвачен. По этапу порой приходили ЗК, осужденные в 32-м, а то и в 30-м году. Их специальность, "металлообработка", мало что говорила НКВД-шному начальству, то ли дело авиаконструкторы, прочие двигателисты и судостроители! Поэтому пришлось перелопатить кучу уголовных дел, выискивая золотые зёрна. Набралось не особо много, но достаточно, чтобы расширить работы по существующим направлениям и приступить, наконец, к исследованиям в области сварки трением.

— Что-то ты не весел… — заметила жена, встретившая меня со службы.

— Думы тяжкие замучали, — ответил я хмуро.

— Тогда, мой руки и ужинать садись, только не напивайтесь.

— Ты о чём это?

— Петька Милов в гости пожаловал, смурнее хмари осенней, говорить с тобой хочет.

Говорить, так говорить, тем более, что бывший мой ученик давненько ко мне не обращался, успешно осваивая полученную от меня информацию. Но, на текущий момент, эта успешность вышла ему боком, потому что реализовать наработки в полной мере не давала не поспевающая за Миловым советская электротехническая промышленность. Попробовав сварку в среде инертных газов и на время отложив эту тему из-за дефицита этих самых газов, Пётр, перешёл на сварку под флюсом. При этом, он, не жадничая, делился сведениями и полученными практическими результатами с харьковчанами, отвечавшими взаимно, из-за чего, на удивление, обычной в таких случаях конкуренции между коллективами не возникло. Скорее, это можно было назвать кооперацией. Непаханое поле было просто огромно и пока на нём всем хватало места с избытком. Плодом сотрудничества стал надёжный сварочный полуавтомат, бравший за один проход броневую сталь до тридцати миллиметров, что изначально и предусматривалось техзаданием, поскольку на момент его выдачи танковая броня была именно такой. Шов получался очень аккуратный, а околошовная ослабленная зона минимальной. Жаль только, что выпуск танков с такой бронёй скоро свернут. На повестке дня броня в 45 миллиметров и выше. Справились и с этой задачей, но повышение мощности, фактически, при использовании тех же комплектующих, начиная с элементарных проводов, обернулось снижением надёжности построенного пока в единственном экземпляре, вернее, модифицированного станка, который то и дело выходил из строя. А сегодня и вовсе сгорел при сварке очередного корпуса Т-126. Ничего удивительного, ведь, по сути, всё свелось к увеличению силы тока. Восстанавливать его в прежнем виде было бессмысленно, а компоненты нового были только заказаны заводу "Динамо", к работам по ним, похоже, даже не приступали. Серия Т-126 оказалась под угрозой.

— Пётр, вот честно, мне б твои проблемы, — сказал я, наливая водку в рюмки. — Ты что, надавить на смежников не можешь? Бойко подключай, Рожкова, в конце концов. Пусть шевелятся. Не будешь толкать, тебя же потом и обвинят, что мало старался. Давай за решительность твою выпьем!

— Хорошо тебе рассуждать, а я год работал, как проклятый. Жди теперь, когда смежники раскачаются. Да мне даже проволоку с боем выбивать приходится, потому как её в начале пятилетки в плане не было. А наркомат обороны ждать не даёт, ему танки нужны. Рожков крутится, договорился, чтобы старое шасси Т-26М в производстве оставили под самоходки и вспомогательные машины. Агрегаты-то ЗИЛ-5 в серии, никуда не делись. Но если не дадим новый танк к концу года, боюсь, голову снимут, и мне и ему.

— Знаешь, Петь, — сказал я, уложив ломоть сала на кусок чёрного хлеба, но так и не донеся его рта, — есть у меня одна идея. Смешно сказать, только что перед своими выступал, мол если упёрся в препятствие, надо не лбом в него бить, а подумать, как обойти.

— Не томи.

— Ладно. Смотри. У меня в станочном КБ объёмные модели шестерён с арочными зубьями из множества плоских элементов собирают.

— Это ты к чему?

— Да к тому, что толщина бронеплиты, которую ты с успехом можешь варить, 30 миллиметров, а длина и ширина её могут быть любыми в разумных пределах. Хоть во всю длину и ширину танка.

— Ну, допустим. И что?

— А вот смотри. Вот хлеб, вот сало, вот ещё хлеб сверху, опять сало, — ощущая себя чуть ли не Чапаем с картошкой, подталкивал я Петьку к правильной мысли, — а вот и рамочка из пары кусков хлеба с боков.

— Да ты очумел! Это ж сколько швов-то!?

— Зачем спрашиваешь? Попробуй кто быстрее нижнюю лобовую деталь 126-го вварит. Сварщик вручную 45-миллиметровую плиту или твой полуавтомат этот "бутерброд" из 30-миллиметровых деталей. И обстрелом испытать не забудь. Думаю, и Гинзбургу это интересно будет в свете маневра с геометрией брони.

— Ага, и Бойко тоже. Что-то он в последнее время суетится, всё допытывается, нельзя ли броню ещё больше усилить. А тут смотри, — Милов взялся за мой "макет" и вытянул всё сало так, чтобы оно торчало в одну сторону, общая толщина "бронезащиты" при этом увеличилась раза в полтора, — в промежутки даже 37мм свободно не войдёт. А больший калибр и подавно. И раскрой проще, фаску снимать не надо, задний пакет наклоним градусов на 5-10. И катать такую броню на малых станах можно, она ж как полоса получается. А нам знай себе по длине поперёк режь сколько надо.

— Правду говорят, что иногда без поллитра не разберёшься, — усмехнулся я устало, разливая по крайней. — Вижу, у тебя голова опять заработала как надо. Накрепко запомни, Петя, не бывает безвыходных положений, это, знаешь ли, ещё барон Мюнхгаузен говорил, просто мы порой зацикливаемся на очевидном, ходим по кругу. Аппарат наш самый важный, тот, что промеж ушей помещается, тоже порой перезагрузки требует.

— Чего? Какой загрузки?

— Перезагрузки. Надо сбросить всю информацию полностью, а потом снова, с самого начала, с самого важного, загрузить себе в голову. И не просто так, а осмыслив. Тут-то, ты и от ошибок, которые прежде не замечал, избавишься, и, глядишь, новые пути откроются. Вот, скажем, колешь ты дрова, а если к ним ещё и голову приложить… — запутался я в мыслях.

— Шишка будет! Сам себе не поставишь, так я тебе помогу! — вмешалась вошедшая Полина. — Просила же не напиваться! И ты, Пётр, тоже хорош! Машке скажу, чтоб головомойку тебе устроила! Мигом закругляйтесь, деятели, а то на пьяную голову мало ли до чего додумаетесь!

— И то верно, — не стал я спорить, взглянув на жену и, повернувшись к Петру, предложил. — Пойдём, я тебя провожу.

— Ага, сейчас! — возмутилась Полина. — А тебя потом кто проводит? Завалишься в канаву где-нибудь, позору не оберёшься!

— Всё! Хватит! — повысил я голос, пресекая дальнейшие наезды, и твёрдо сказал. — Решил идти – значит пойду! Тут полчаса самое большее туда-обратно. Заодно и проветрюсь по дороге. Ненавижу во хмелю спать ложиться.

Поля как чувствовала, что прогулка без приключений не обойдётся. И верно, на полдороге мы напоролись на изрядно подвыпившего молодца. Обошлось словами, но лучше бы мне морду набили.

— А-а-а… Товарищ Любимов! — личность мою местный житель установил влёт. — Великий метатель гранат, ети его… А я тоже пьяный! Как и ты! А знаешь почему? А потому, что меня из комсомола выперли! А знаешь за что? А за тебя! Никто не верит, что ты ничего не бросал! Даже те, кто вместе со мной тогда ту бронеплиту ворочали! А я, вот беда, врать и молчать так и не научился… А ты научился, как погляжу… Вот и сейчас молчишь… Ну, молчи, молчи, а я дальше пойду. Всё равно мне уже.

— Фамилия? Имя? — решительно, напоказ, спросил я, внутренне сгорая со стыда.

— Думаешь, спужался я тебя? А вот и нет! Костин я, Иван. Только что с меня теперь взять, с беспартийного?

В довершение всего, по возвращении домой Полина встретила меня новостью.

— Сталин звонил. Сказал, перезвонит позже. Опять вляпался, да? — спросила она меня участливо.

Тут меня прорвало и я рассказал жене всю эту историю с географией без утайки, от технических подробностей боеприпаса до последних слов чернорабочего Ивана Костина.

— Тебя пожалеть что ли? Так нечего, вины твоей в случившемся нет, — пожала Поля плечами. — А если совет нужен, так брось эту несчастную гранату и дело с концом.

— Ты так легко об этом говоришь, будто каждый день только этим и занимаюсь. А ведь я спортивный молот в руках никогда не держал!

— А чего? Мужик ты здоровый, каждое утро битый час мечом своим ненаглядным машешь, — беззаботно, но вместе с тем чуть ревниво, заявила жена. — И вообще, не думала, что ты испугаешься.

— Я? Испугаюсь?! — такая постановка вопроса возмутила меня до глубины души.

— Ну да. Как вспомню с какой лёгкостью ты в самые безнадёжные предприятия ввязываешься, так ума не приложу, почему ты жив до сих пор, относительно цел и при этом дома. В Грузии уцелел, корабль без машин через два моря привёл, стало быть огонь и воду прошёл, только медные трубы остались. И только тут ты вдруг сомневаться начал.

— Знаешь, сказки сказками, а тут дело серьёзное, дальше некуда.

— Сказка ложь, да в ней намёк. Знаешь, в чём испытание медными трубами заключается? — Поля взглянула прямо мне в глаза. — Когда витязь преодолеет и воду, и огонь, слава о нём по миру расходится и всяк язык к той славе, в меру таланта, небылиц добавляет. И вот тут-то и настаёт момент совершить подвиг, именно такой, какой болтуны сами и придумали. Сумел – можешь без боязни потом говорить, что про тебя лишнего наговаривают, никто поперёк не скажет. Не сумел – подумают, что и воду ты не прошёл, и в огне не был, брехня это всё, и звать тебя никак. Сказка эта как раз про тебя, коли уж ты тихо и спокойно жить не можешь и мне не даёшь.

— В смысле?

— В том, что с третьей работы уже увольняться приходится. Чуть освоишься, как парторг местный тут как тут. Неприлично, видите ли, жене товарища Любимова в беспартийных ходить.

— Погоди, а я почему ничего не знаю? И где ты теперь?

— У тебя своих забот полно. А мне дядюшка Исидор пропасть не даст и всегда устроит в лучшем виде. Благо у него сейчас дел с химией развелось, что хоть наркомат открывай. Я уж и искусственными волокнами позаниматься успела, и синтетической смолой, да только не моё это всё, ничего не чувствую, неживое всё какое-то.

— Мочевиной займись. Азотные соединения всё ж. К живой природе поближе. Из неё как-то пенополиуретан получить можно, чтоб пробкой металлические понтоны не набивать…

— Ты давай, зубы мне не заговаривай. Что решил-то? Будешь бросать или нет? Имей в виду, я не просто так в тебя вцепилась, товарищ Сталин попросил, причём очень обходительно, повлиять на тебя.

Ничего себе! Я даже не нашёлся как на это заявление отреагировать. Ко всему был морально готов, к приказам, давлению, настроился уже, так сказать, на конфликт, но не к такому. Ничего не скажешь, Сталин сидит на своём месте по таланту и праву, просчитал меня и нашёл дипломата, с которым я бодаться не буду.

— Ну, решайся же! Сам же твердишь, что война с немцами не за горами. Встарь всегда перед битвой поединщики сходились, да так, что порой, и без боя всё решалось. Былину про Мстислава и Редедю знаешь? То-то! А теперь, выходит, тебе выпало, пусть и простое состязание. Победишь, может Гитлер, будь он неладен, испугается и войны не будет, — уговоры жены лились равномерно и успокаивающе.

— Это, конечно, вряд ли. Но ты права. Если попытаюсь, то позор возможен, а если откажусь, то просто гарантирован. Брошу и пусть все утрутся. И наши и немцы. Зато потом буду всех, кто от по-настоящему нужных дел отвлекает, лесом посылать.

— Вот и правильно, — с улыбкой одобрила меня жена. — И не сомневайся, всё у нас получится. Помогу тебе, есть у меня одно средство…

То ли время звонка было заранее оговорено и Поля к нему как раз подгадала, то ли случайно так получилось, но прозвучал он как раз вовремя.

— Доброй ночи, товарищ Сталин, — сказал я заранее зная, кто находится на другом конце провода.

— Здравствуйте, товарищ Любимов. Как вы себя чувствуете? — вопрос вызвал у меня усмешку. Ох уж эти мне дальние заходы. Как может чувствовать себя человек, когда второй час ночи за окном?

— Я готов бросить молот, товарищ Сталин, — ответил я по существу, чтобы избежать долгих вступлений.

— Вы прямо сейчас готовы? — я как наяву увидел, что Иосиф Виссарионович тоже усмехнулся.

— Не сейчас, конечно, — смутился я. — Надо попробовать, примериться, потренироваться.

— Какое время это займёт?

— Я бы выбрал, если это возможно, двадцать второе июня, этот день многое значит для меня, — сообразив, что здоровее и за полгода не стану, а пару оставшихся недель успею использовать с толком, сделал я свой выбор. При этом я заметил, что Полина взглянула на меня с лёгким удивлением и явным одобрением.

— Если вам потребуется больше времени, сообщите. Мы вас не торопим. И рассчитывайте на любое содействие, обращайтесь напрямую.

— Спасибо, товарищ Сталин, — заметив, что жена подаёт мне недвусмысленные знаки, я сказал. — Моя супруга хочет сказать вам пару слов. Передаю трубку, товарищ Сталин.

Полина, конечно, слышала, что говорят с той стороны, поэтому и попросила помощи в снабжении некими крайне важными вещами, продуктами питания, в частности. И получила, конечно, положительный ответ.

— Он тебе спокойной ночи пожелал, — сказала она, повесив трубку, подойдя ко мне и обняв за шею, — но я тебе обещаю прямо обратное. А ты не так прост, как кажешься. Надо же, солнцеворот! Я и сама лучшего дня не выбрала бы.

 

Эпизод 7

С самого утра следующего дня у меня началась упорная борьба с самим собой. Подсказка жены насчёт поединка перед битвой, казалось, давала мне прочное моральное основание, но в месте с тем, унылые мысли о том, что я такой, весь из себя, информированный, мог бы принести стране гораздо больше пользы в каком-нибудь другом качестве, нежели в виде метателя молота, сводили на нет чисто физические усилия. Браться за спортивный снаряд просто не хотелось. Понимал, что надо, что без этого уже никак, что обещал, подписался, но… душа не лежала. Пытаюсь вспомнить, хоть по трансляциям соревнований по лёгкой атлетике из прошлой жизни, восстановить технику броска, а в голову лезут охлаждаемые лопатки турбин, которые, усилием воли, постоянно приходится отодвигать "на потом". Просто из рук всё валится. Пытался мысленно себя корить и уговаривать – всё бесполезно. В конце концов, почти отчаявшись, стал повторять "Отче наш". И, о чудо! Кроме слов молитвы, повторяемой раз за разом, в голове не осталось вообще ничего. И осмысление правильных действий пошло совсем по-другому. Теперь я не говорил уже сам себе, что надо взять молот, крутануться раза два-три и запулить его подальше. Теперь я действовал совсем без слов, по принципу вижу-повторяю, благо "кино" памяти с течением времени становилось всё отчётливее.

Дней за пять всё встало на свои места и вечером, перед сном, мне уже думалось, что кем бы ты ни был, что бы от тебя не потребовало твоё Отечество, это в любом случае почётно и крайне важно. Скоро те, кто уж точно не хуже меня, будут выполнять приказы "удержать любой ценой", ложиться под танки, ходить в атаки, а ведь могли бы стать мастерами, учёными, хорошими родителями, поэтами и композиторами, как Окуджава, или даже любимыми всеми клоунами, как Никулин. Но кто может додуматься их в этом упрекнуть? И да укрепит меня в мыслях Сашка Матросов, которому сейчас лет двенадцать, наверное, бегает где-то, наслаждаясь каникулами и обеспеченным самым прогрессивным социальным строем счастливым детством!

После того, как я навёл порядок у себя в душе, и тренировки, казалось, пошли гораздо продуктивнее. Конечно, я не стал рвать с места в карьер, а начал постепенно. Даже сперва и бросать не пытался, а прохаживался, покручивая вокруг себя отлитый на МССЗ чугунный спортивный снаряд, привыкая к его весу. Да и Полина, которая на это время вообще перестала ходить на работу и став для меня в какой-то мере и тренером и врачом и диетологом одновременно, не советовала сразу напрягаться, а укрепить сперва связки, для чего очень плавно увеличивать нагрузку и, самое главное, пить особый густой рыбный бульон с приправами. Вообще, всевозможными зельями она начинала меня пичкать сразу с подъёма, подавая какой-то душистый травяной отвар от которого страшно хотелось жрать. Надо сказать, что и питание было весьма и весьма сытным, богатым калориями и витаминами. А уж ингредиенты, из которых Поля составляла свои рецепты, порой ставили в тупик "поставщиков". Одно мясо разъярённого дикого медведя, обязательно доставленное в виде туши и не замороженным, а только охлаждённым, чего стоит! Вообще-то моя ведьмочка всегда была резко против поедания медвежатины, ссылаясь на какие-то свои табу, но сейчас заявила, что случай особый. Заодно, под шумок, она пополняла впрок наши запасы провизии, различными деликатесами в неимоверных количествах, даже не думая себе в чём-то отказывать, сказывался менталитет человека, хоть раз пережившего настоящий голод. В принципе, конечно, мы были достаточно обеспечены, чтобы всё просто купить, но, скажем, дальневосточного лосося в московских магазинах сейчас просто не водилось.

От такой диеты "с примесями" я постоянно находился в состоянии потребности совершать какие-то действия, расходовать энергию, что и делал с утра до вечера, мало при этом уставая. Раньше бы я под конец дня, наверное, пластом бы валялся, несмотря на то, что слабаком не был, а сейчас был готов хоть вагоны разгружать. А ещё мне очень хотелось женщину, но супруга категорически отлучила меня от тела, заявив, что потом – хоть сотрись, а сейчас ни-ни. Очередная волшебная настойка на ночь и глубокий здоровый сон уже минуты через три.

Знание, умение, навык. Первое взять было неоткуда, кроме как из зрительной памяти и в процессе пробных бросков вносить коррективы. Упор ногами в землю должен быть постоянный, молот надо раскручивать не горизонтально, а под углом, продвигаясь вперёд, а в конце, распрямляясь, совершить мощное движение, послав снаряд вперёд и вверх, к цели. Умение пришло само собой, в процессе, подобно умению плавать или держать равновесие во время езды на велосипеде. А вот для наработки навыка нужно было время, которого у меня просто не было. Всю вторую неделю подготовки бойцы роты охраны только давались диву, глядя на своего командира, который, поначалу, после разминки бросал молот вдоль канала, используя запретную зону вдоль внешней его стороны, бежал к нему, считая шаги для оценки дистанции, бросал обратно и так без конца. Поняв, что уже могу, я усложнил задачу, сделав тренировки более приятными. Теперь молот летал с берега на берег, через всю пятидесятиметровую ширь, а капитан госбезопасности, в одних труселях, скидывал у кромки воды сапоги, специальные, мягкие, идеально сшитые ради такого случая строго по ноге, и преодолевал преграду вплавь, спасаясь таким образом от июньской жары, обувал на той стороне запасную пару и процесс повторялся.

Назначенный день приближалось неумолимо, обычно о ходе тренировок, ради того, чтобы я не отвлекался, ездил докладывать Косов, но 20-го числа Кобулов приехал сам посмотреть на мои успехи. Впечатление я произвёл благоприятное и мои слова, что переносить ничего не требуется, были приняты с одобрительным кивком. Программу-минимум, хорошую дальность броска, я продемонстрировал, а вот точность попадания гарантировать был не готов. Однако большего желать было бы грешно, а немцы, пожелав меня переплюнуть, всё равно столкнутся с теми же самыми трудностями.

 

Эпизод 8

22-го июня 1936 года я проснулся очень и очень рано даже для себя, привыкшего вставать в пять утра, будто почувствовал что-то неладное. Потянувшись рукой, понял, что Поли рядом нет, а за окном хоть глаз коли. Вот те раз! Тело, напичканное за последние две недели всевозможными возбуждающими народными средствами, отреагировало на вброс адреналина мгновенно. Я ощутил непреодолимую потребность куда-то бежать, искать, в конце концов, поднять на уши караул. Если жена на острове, быстро найдём. Впрочем, если нет, то это ничего не меняло, сейчас я был готов поднять на уши не то что близлежащие посёлки, но и всю Москву.

Чу, в из сеней послышался тихий скрип аккуратно открываемой двери.

— Ты где была? — встал я перед супругой не только уже одетый, но и, вдобавок, вооружённый. Шестилетняя привычка снимать поутру ради тренировки меч со стены оказалась сильнее логики.

— Тише, детей разбудишь, — шикнула на меня Поля и, как ни в чём не бывало, спросила. — Что это ты вдруг вскочил ни свет, ни заря?

— Что вскочил, что вскочил? Вскочил и всё! А тебя нет! — затараторил я, давая выход рвущейся наружу энергии хоть таким способом, раз беготни не случилось. — И вообще, ты что мне зубы заговариваешь, вопросом на вопрос отвечаешь? Где была, спрашиваю?

— А ты о самом хорошем, наверное, сразу подумал? Ревнуешь, что ли? — подколола меня Поля.

— С чего это ты взяла, что ревную?

— Значит, не ревнуешь? — она приблизилась и взяла меня обеими руками за портупею. — Так, значит?

От её лукавого взгляда в голове у меня окнчательно всё перемешалось и я на миг растерялся, почувствовав, что жена загнала меня в угол.

— Беспокоюсь я!

— Верю, — шепнула Поля и очень нежно поцеловала. — Дела у меня были в купальскую ночь, на которые батюшка точно не благословил бы, — тихо сказала она глядя прямо мне в глаза.

— Надеюсь, без баловства?

— Ах ты охальник! — шутливо стукнула она меня в грудь своим кулачком. — За то, что вообще мог подумать такое, завтрак готовить не буду тебе. Вон, мёду с орехами поешь и простой водой запьёшь.

— Может, чайник поставить? — брякнул я, думая между тем, как бы половчей смыться на зарядку, где и умотать себя до полного выветривания дурных мыслей.

— Так надо, — твёрдо сказала Полина и мне пришлось смириться. Да, сегодня надо именно так. И вообще, близким людям порой лучше доверять не оценивая и не рассуждая, если в их словах слышится хоть десятая доля той уверенности, с которой вынесла свой вердикт Поля.

— А теперь, пойдём рассвет встречать, — разделив со мной трапезу из свежайшего мёда, который, налитый в стеклянную банку, давал при её перевороте всего лишь один большой пузырь, наполненного смесью из дроблёных грецких и лесных орехов, закономерно приправленного какой-то травкой, белого хлеба и воды, заявила моя жена.

— Что, это тоже обязательно? — переспросил я.

— У тебя совесть есть? Ты когда со мной последний раз рассвет встречал? Если не сейчас, то сколько ещё такого хорошего случая ждать?

— Слушай… А ведь действительно…

— А я о чем? Пойдём, говорю!

На всём нашем острове, с восточной стороны, оставалось единственное место, не засаженное по берегу "зелёнкой" и не опутанное колючей проволокой. Забранная в гранит, стрелка у самого начала канала представляла собой круглую площадку, на которой, на ступенчатом возвышении, со соего постамента наблюдал встающее светило высеченный из гранита отец народов. В моём мире, после того, как к власти пришёл кукурузный Никита, новоявленные борцы с культом Личности, не утруждая себя тяжёлой работой, просто сбросили памятник в воду и забыли о нём. И только старожилы ещё помнили, что где-то здесь, под самым берегом, лежит Иосиф Виссарионович, Генеральный секретарь партии, Вождь страны и Верховный главнокомандующий Красной Армии. А гранитная ротонда и пустой постамент остались, тоже став памятником отсутствию совести народа, воспользовавшегося талантом человека без остатка и выбросившего его, как более не нужную вещь, вопя при этом об изнасиловании и припоминая настоящие или мнимые злодеяния и ошибки, погибших по его вине. Забывая при этом оглянуться вокруг и посмотреть на живущих благодаря ему, ибо простое перечисление занимаемых Сталиным в то непростое время должностей однозначно говорит о его месте и роли в истории. Можно хоть сто раз менять общественный строй и правительства, каждое из которых будет лить помои на головы предшественников, но уже ничто и никогда не изменит того, что именно этот великий человек привёл Красную Армию в Берлин, так или иначе обеспечив её всем для этого необходиммым, от высокой мотивации до прозаических портянок, уничтожил зверя, шедшего истребить всех нас.

Так мы и встречали рассвет втроём, я с Полиной, сидя на ступенях у подножия, да гранитный Иосиф Виссарионович, не подозревающий, какая его ждёт судьба, и думали каждый о своём.

— Знаешь, — мои мысли приняли неожиданный оборот, когда я подумал о начале двадцать первого века и посмотрел на происходящее через призму той реальности, — некоторые народы думают, что существуют супергерои, которые справятся со всеми врагами вместо их самих.

— Глупость какая… — пожала Поля плечами. — Постой, это ты о себе подумал что ли? Из-за того, что я сказала, что немцы испугаются? Вот уж не думала, что ты меня так поймёшь. Тут другое. Без своего народа, без тех, кто стоит за тобой, ты ничто. Напротив, только с теми, кто встанет с тобой плечом к плечу, кто даст тебе каравай в дорогу и даже просто будет молиться за тебя, победишь. Немцы знают это, били многих и сами биты бывали. Но глядя на тебя, могут подумать, что то, что совершишь, для русских обычное дело. Вот это может устрашить. Или ты поговорку, что один в поле не воин, забыл?

— Вот и я так думаю… — сказал я вслух, добавив про себя, что кое-кому, для вправления мозгов, не мешало бы хоть раз по-настоящему вломить.

— Кровавая война будет, — глухо сказала Поля, — заря какая алая, да и медведь егеря задрал до полусмерти. Гадание такое. Хозяина своим именем уж и забыли как зовут, а столица немецкая как раз Берлин. Но мы победим.

— Я знаю.

— Поэтому я и взялась. Не будь ты так в победе уверен, послала бы куда подальше, невзирая на личности, со всеми их уговорами, — призналась Полина. — Смотри, солнце уже встаёт. Знаешь, пожалуй сегодня не надо силы зря расходовать, перед делом разомнёшься, лучше отдохни.

— Как скажешь, — опять согласился я. — Есть одно место, куда бы я сейчас хотел съездить…

Да, есть такое место. Стоя в Москве, в Старом Симонове, на могиле инока с языческим, почему-то, именем Пересвет, я будто потерялся во времени. Стоял и думал о той битве, когда крымские татары не за данью пришли, а заручившись поддержкой и благословением папы, возжелали сесть на нашей земле. И вдруг всё вокруг стихло. И я как наяву увидел тот миг, когда Челубей был выбит из седла, его конь, заложив широкий круг унёсся в сторону строя генуэзской пехоты, а Пересвет, стараясь не подавать вида, держаться прямо, медленно и величаво, шагом, поехал к русскому строю. И невысокое утреннее солнце играло искорками на его кольчуге. Старый боец, уже было ушедший в монастырь доживать свой век, он знал, как важно продержаться, не подать виду, лишить врага любой надежды, он сам сошёл с коня, уже замертво, только въехав в русские ряды.

Да, были времена, по сравнению с которыми нынешнее положение, несмотря ни на какие угрозы, можно считать прочным, когда Русь балансировала на самой грани. Положа руку на сердце, надо признать, это состояние даже более привычным, чем периоды относительного затишья, когда битый внешний враг даже в мыслях не дерзал ставить перед собой задачи уничтожения нашего государства. Да, привычным. Потому, мы знаем цену войне, и что самое главное, готовы её платить. До конца.

По возвращении домой Полина отправила меня в баню, где самолично выпарила, выбила и выдраила из меня всю грязь, размяв тело так, как и здоровый мужик, наверное, не смог бы. Обычной после таких процедур разморенности я совсем не чувствовал, напротив, в теле появилась удивительная гибкость и лёгкость. Ради интереса я даже попробовал сесть на шпагат и это у меня почти получилось.

— Делать тебе нечего, — не одобрила мой поступок жена и принеся неуставную, с вышивкой по вороту, подолу, плечам и рукавам нательную рубаху, сказала, — одевайся, машина уже ждёт.

Новая, чистая и выглаженная форма, орден на груди, сапоги, даже синяя фуражка, и та ни разу ещё не ношенная, древний меч, последний штрих. Перед посадкой в правительственный "Тур", Поля поднесла мне крынку тёплого молока, оказавшегося на вкус нестерпимо горьким.

— Пей до дна, — сказала она строго. — И что бы вокруг ни происходило, просто делай своё дело.

А в машине меня уже ждал товарищ Киров, душа компартии СССР, превзошедший по дороге самого себя в ораторском искусстве, накачивая меня на победу.

— Ну, дружище, не подведи, — хлопнул он меня по плечу, когда "Тур", въехав прямо на стадион "Динамо", пройдя по беговой дорожке четверть круга, остановился перед перед правительственной трибуной, и молодцевато выскочил из машины, которая потом доставила меня к воротам на противоположной от въезда стороне арены. Всю дорогу я слушал Сергея Мироновича вполуха, изредка кивая, чтобы обозначить внимание, а сам всё ждал начала чего-то такого, на что не надо обращать внимание. Очень уж мне то молочко подозрительным показалось. Первый эффект появился, когда я вылез из лимузина и вдруг понял, что звуки вокруг изменились, став гулкими, будто из тубы. Что-то говорил диктор, как ветер в кронах леса шумел народ, заполнявший трибуны, бериевцы, Меркулов с Кобуловым, тоже подошедшие дать мне своё напутствие. А я слов не могу понять! На поле у самого края, сборище, операторы с кинокамерами, фотографы.

— …ровно семь килограммов! — разобрал я объявление и увидел, как трое отделились от сборища и пошли к выложенной из набитых землёй мешков имитации "окопа тяжёлого гранатомётчика". Один молот несут втроём, чудно… Боятся, что ли, чтоб по пути спортивный снаряд не подменили? Поймал себя на мысли, что начинаю хихикать и усилием воли взял себя в руки, сосредоточившись на окопе. Этот момент я упустил в процессе тренировок, но на глазок прикинул и решил, что места должно хватить для раскрутки и броска.

— …капитан Государственной безопасности товарищ Любимов! — разнеслось над бескрайней равниной. Лёгкий толчок в спину, а куда идти? Передо мной люди в белых одеждах, стоят, смотрят на меня, мужчины, женщины, дети, иногда старики и старухи. Почувствовал растерянность, нашёл выход.

— Вижу Род свой… — слетело с языка, хотя я намеревался произнести "Отче наш". Спохватился, стал читать молитву про себя. Пришло удивление, как древняя дохристианская молитва, в которой Бог прямо именуется нашим отцом и упоминается хлеб, легко прижилась в православии. Следом пришло понимание, что никакой разницы нет, там, наверху, всё равно, какие обряды люди выбирают себе в помощь, лишь бы жили в верном направлении. Даждьбожьи внуки, рабы Божии – одно и то же. Ведь слово "ребёнок" есть всего лишь уменьшительно-ласкательная форма слова "раб" и никак иначе. Истинный смысл слов, бывает, меняется под воздействием морального разложения общества, вот и на моей памяти стало не очень удобно называть что-либо "голубым". Несамостоятельный, требующий опеки и руководства член общества, семьи, рода, превратился в развращённом людском сознании в рабочий скот.

Серый, плотный дым накопленных за века грехов стал окружать меня, отгораживая от окружавших меня людей, застилая к ним прямой путь и я попытался разогнать его руками, но не тут-то было. Дым клубился, казалось, становился осязаемым, плотным, хоть режь его пластами. Дело как раз для меча. Обнажив оружие, я сделал несколько махов и понял, что рубить мало, разрубленное тут же обратно срастается. Вот ядро на стальном тросе, спортивный молот, кистень-переросток! Как раз кстати! Крутанув снаряд вокруг себя, я заставил дым отпрянуть и вдруг увидел его источник. Двухголовый змей, ворча, полз на меня, грозя сожрать и тело, и бессмертную душу. Господи, укрепи и помоги попасть туда, где хребет чудовища разветвляется, там слабое место! Оборот вокруг себя. Стальной трос, казалось, загудел, рассекая воздух. Второй, третий.

— Раз!!! — вложил я, распрямляясь, всю свою силу в снаряд, как никогда до этого никуда её не вкладывал и вдруг познал Имя Бога. Начала всех начал, Творца всего сущего, которого, даже не сознавая того, мы призываем ежедневно в помощь, совершая какое-либо действие или даже просто ведя счёт. А заодно и понял смысл вдруг раздавшегося многоголосого русского боевого клича, в котором воины одновременно и прощались с этим миром, и обещали друг другу встретиться, воссоединиться в Боге, не дав трусости испачкать душу.

Я стоял потрясённый, пока меня не подхватили на руки не стали подбрасывать вверх, к небу, куда мне так отчаянно вдруг захотелось, но бренное тело не пускало, тянуло всякий раз вниз. Люди вокруг, совсем обычные, в форме и обычной гражданской одежде, радовались и смеялись. Ведь они видели только то, как товарищ Любимов вошёл в окоп, выложенный из обычных серых дерюжных мешков, помахал для разминки руками, а потом, зачем-то, ещё и мечом, взялся за молот. Судья, решив, что я готов, махнул флажком и с противоположного конца поля на меня пополз, коптя убитым движком, старый двухбашенный Т-26 ещё ленинградского выпуска, взятый, наверное из училища. А потом был бросок и чугунное ядро, ударив в стык крыши корпуса и лобового листа, раскололось, наилучшим способом продемонстрировав свою, без обмана, монолитность и полноту. Мехвод, испугавшись грохота, дёрнулся и танк заглох на рубеже 78 метров. Рекорд Союза, а может и всего мира.

— Да отпустите же его! Смотрите, укачали, на ногах еле стоит, — едва ощутив себя в вертикальном положении я обвёл окружающих мутным взглядом и каким-то шестым чувством скорее угадал, нежели увидел, что говорил Киров. — Молодец, Любимов! Знай наших!! Давай, соберись, народ слова твоего ждёт. Дай жару, чтоб буржуев до коликов пробрало!

— Что-то мне не хорошо, — промямлил я еле ворочая языком.

— Ладно, сам скажу, за мной не заржавеет, — легко согласился Сергей Миронович. — Э, э, дорогой, что-то ты заваливаешься. Не спи! Машину скорее, видите, устал человек!

До беговой дорожки, на которой остановился "Тур", я дошёл самостоятельно, упрямо повторяя про себя имя "Пересвет" в такт шагам. Нельзя свалиться, нельзя дать никакого повода наблюдающим за всем действом для малейших домыслов. Залез в салон лимузина, упал на сиденье и уже где-то далеко-далеко услышал сказанное Кировым тихо, только для меня.

— Ну, спасибо тебе, брат, проси теперь чего хочешь.

— Костина, рабочего с ЗИЛа, в комсомоле надо восстановить. Ванька его зовут… — брякнул я первое, что пришло в голову, и отключился.