Эпизод 1

«… считаю оправданным первоочередное принятие к производству именно осколочно-штурмовых бомб с готовыми поражающими элементами в гексоген-тротиловом снаряжении, несмотря на их более высокую стоимость. Их применение на начальном этапе большой войны, или в малых войнах, сулит выгоды в отношении нанесения противнику наибольшего урона в короткий промежуток времени. Чугунный вариант, снаряженный плавленым тротилом или суррогатными ВВ предлагаю считать мобилизационным.» Число. Подпись. Пробежав глазами еще раз текст записки на имя Кулика, вздохнул и отложил ее в папку исходящих документов. Ничто не отбирает столько времени, как «пробивание» принятия нужных решений. Как например с этими ОШАБ. Испанская кампания показала, что советские 50-килограммовые бомбы частенько просто не взрываются, раскалываясь при ударе о твердый грунт. И у меня на это готов был ответ. Детальное проектирование бомбы, оснащенной тормозным парашютом и взрывателем разгрузочного типа, группой в составе пяти человек заняло всего две недели, включая выпуск полного комплекта чертежей. Еще месяц ушел на изготовление опытных образцов и испытания. Фактически, для штурмовиков было создано идеальное оружие, позволявшее бомбить с высоты всего полусотни метров без угрозы для носителя. У бомбы цилиндрической формы, сразу после сброса, открывался парашют, резко ее тормозивший и обеспечивавший вертикальный подход к поверхности. Одновременно из носка выпадал каплеобразный грузик на тросе, взводивший боевую пружину взрывателя, который и подрывал боеприпас на высоте полутора метров над землей. Точно, безопасно в обращении, эффективно. Что еще нужно? Даже чугунная 50-кг бомба превзошла по площади сплошного поражения обычную «сотку», а «банка», снаряженная роликами двух калибров из закаленной ТВЧ рубленой арматуры и мягкой стальной проволоки, была опасна и для легкобронированной техники. Любой из вариантов ОШАБ был дешевле 100-киллограммовых бомб, но вызвал яростное сопротивление как авиаторов, столкнувшихся с проблемой перепроектирования бомбоотсеков перспективных штурмовиков, так и ГАУ, которое желало иметь только самое-самое дешевое и соглашалось лишь на пару тротил-чугун. Но ведь применение самых совершенных боеприпасов, пусть несколько более дорогих, именно в самом начале войны имело огромное значение! Растрепать противника сразу, шокировать его потерями, убить волю к победе — уже значило пройти до нее полпути. А в ходе войны, когда действительно нужно всего и много, при этом, как можно дешевле, любое чугунолитейное производство и самые примитивные механические цеха могут печь «мобилизационные» бомбы как пирожки. И вот, весь март и половину февраля 1938 года я переругиваюсь, доказываю, убеждаю, но чувствую, что все равно придется выносить сор из избы и подключать, через моего непосредственного начальника, наркомат. А то и выше прыгать, если у Берии влияния не хватит.

— Тащ капитан, там на КПП женщина пришла, говорит в ваше распоряжение! — из коридора штаба, через открытую дверь доложил дежурный и остался стоять, ожидая распоряжений.

— Женщина? Что за напасть? — в моем островном мирке, не считая жен комсостава, представительниц слабого пола отродясь не бывало. — Сам схожу разберусь, что за птица к нам прилетела.

Дежурный скрылся, а я, пользуясь случаем размяться, по уложенным в качестве тротуаров плетеным из лозы матам, спасавшим «островитян» от весенней грязи, не спеша пошел к контрольно-пропускному пункту. Первоапрельское солнышко припекало, вызывая бурную радость пернатых, которые, казалось, щебетали на всех ветвях, сплетая свои голоса с журчанием талой воды. Еще чуть-чуть и лед с реки сойдет, вновь пойдут через шлюзы баржи и пароходы, а летчики гидроаэродрома возобновят полеты, перейдя с лыж на поплавки. С каждым шагом пока еще прохладный ветерок выдувал из головы все заботы и проблемы, настраивая мысли на «амурный» лад.

Ожидавшая меня особа, шикарно одетая по современным меркам в синее пальто, подчеркивавшее стройную фигуру с узкой талией, стянутой широким поясом, казавшаяся выше своего роста из-за сапожек на высоком каблуке, тоже поначалу заставила думать о чем угодно, но только не о работе. Ее лицо было скрыто прикрепленной к шляпке вуалью и мне на миг показалось, что она вот-вот скажет что-то вроде:

— А помните, вы к нам в командировку приезжали и мы с вами очень близко познакомились? Вот, приехала к вам жить!

Хотя нет, уж слишком она для меня молода на вид. Может, представится нажитой на стороне дочерью? Вот это будет подстава! Не то, что бы я мог где-то нагрешить, знал, что ничего подобного не было, да и быть не могло, но мысли, наверное, из-за нестандартности ситуации, интуитивно вызывавшей опасения, повернули именно в эту сторону. Могли ведь недоброжелатели изобразить подобное? Почему нет?

Но реальность оказалась еще более неожиданной, хотя и более прозаичной.

— Ой, здравствуйте, товарищ капитан! — чуть ли не подпрыгнула она от радости, когда я вошел в помещение. — А я вас сразу узнала!

— Здравствуйте! Чем обязан? — ответил я, стараясь не расплыться в глупой улыбке и удержать себя в руках.

— Вот, пришла садиться в тюрьму… — развела она руками.

— Чтооо?! — непосредственно отреагировал я на такой обескураживающий ответ на простой вопрос.

— Что, что? Все просто. В ноябре был суд, дали полгода за антисоветскую агитацию, с отсрочкой исполнения приговора до мая месяца. Но три дня назад участковый принес предписание явиться в Москву по вот этому адресу для отбытия наказания и поступить в ваше распоряжение. Неудачно все получилось, мне ведь диплом защищать. Теперь до следующего года все отложить придется, — она тараторила, а я тупо смотрел на врученную мне бумагу, где черным по белому было написано: «Сарсадских Наталье Николаевне. Приговор Кировского районного суда г. Ленинграда N 567 от 14.11.1937 вступает в силу 01.04. 1938. Для отбытия наказания явиться по адресу…»

— Товарищ Любимов? Вы меня слышите? — дернула девушка меня за рукав. — Меня из комсомола отчислили. Но если вы мне хорошую характеристику напишете, то я, как исправившаяся, восстановлюсь. Вы ведь напишете?

— Так! Стоп! — прервал я поток красноречия. — Гражданка Сарсадских, ваша специальность?

— Горное дело. Геохимик, учусь, вернее, заканчиваю ЛГУ… — заметно упавшим голосом ответила девушка.

— Понятно… Точнее, не очень, но разберемся. Пройдемте со мной, — сказал я, начав осознавать, откуда на этот раз привалила беда.

Берия уже не раз упрекал меня в том, что я зациклился на войне. Все, чем я занимался, было так или иначе завязано именно на нее. А, в связи с тем, что роковой рубеж неумолимо приближался, решаемые задачи становились все мельче, сроки их реализации все короче, при значительном увеличении числа. Но ведь, рассматривая каждую работу в отдельности, начальник делал вывод, что я растрачиваю себя попусту. Начав с моторов с перспективой на многолетнее их использование, как в армии, так и в народном хозяйстве, я скатился к сугубо оборонным темам, зачастую одноразовым. Первый раз нарком только намекнул на неудовольствие, распекая за спектакль, который я разыграл, явившись в Военную Академию к Карбышеву с завершенным проектом «вертикальной фортификации». Инженеры в армии составляли особую касту, ценную и даже незаменимую, поэтому любые внутренние веяния, репрессии, обходили их стороной. Чтобы меня приняли в их среде в серьез, я выбрал авторитетную фигуру, чье одобрение фактически автоматически обеспечивало принятие моего проекта для реализации и пустил пыль в глаза, явившись не только с двумя телохранителями, но и десяток вооруженных бойцов на полуторке сопровождения с собой прихватил. С таким эскортом, да с портфелем, пристегнутым к запястью цепочкой, меня было чрезвычайно трудно проигнорировать. А уж, начав разговор, заинтересовать и представить свое детище в выгодном свете — дело техники. Как бы то ни было, но желаемого результата я достиг, а издержки в виде перепуганных москвичей и нелепых слухов не значили для меня ровным счетом ничего.

Зато я одним махом заведомо выиграл даже еще не объявленный официально конкурс на УРовское вооружение. КБ бывшего начальника ГАУ Ефимова, севшего с моей подачи, отложило на время сверхтяжелый 240-миллиметровый миномет и взялось за безоткатки и автоматическую мелкокалиберную мелочь. 25-ти и 45-ти миллиметровые пушки были поименованы именно безоткатными, путать с динамореактивными их не следовало. Просто обе они были спроектированы по жесткой схеме, гася энергию отдачи всей массой фортсооружения. Их полуавтоматика работала благодаря отводу пороховых газов из канала ствола, как в стрелковом оружии. Зато в отношении простоты производства, компактности, защищенности и скорострельности они давали фору в сто очков обычным артсистемам. Меньшую из пушек можно было даже монтировать в амбразурах существующих пулеметных ДОТов, спаривая с Максимами.

Малый проект, превращавший советские УРы а противотанковые, дополнялся устанавливаемыми в бетонных колодцах автоматическими 60-мм минометами, огнеметами и пистолетами-пулеметами, причем последние имели кривые стволы. Все оружие было спроектировано с упором на простоту, дешевизну и надежность при полном пренебрежении к весу. Оба автомата, несмотря на разницу в калибре, работали на принципе отдачи свободного затвора. Роднили их и гладкие стволы. Для ПП ради экономии даже спроектировали спецпатрон на основе заготовок гильз ТТ, снарядив их вместо пуль 8,5-миллиметровыми стальными шариками. Все в комплексе, основные огневые сооружения с пушками и нормальными пулеметами, вспомогательные колодцы, обеспечивающие его самооборону, составляли штурмобезопасную от пехоты позицию. Связки таких позиций образовывали противотанковый рубеж. Были и перспективы в отношении более крупнокалиберных безоткатных пушек и полноценных кривоствольных пулеметов, работы по которым сдерживались тем, что подходящий базовый образец до сих пор не был принят на вооружение.

Карбышев мою затею оценил, особо отметив, как инженер, что сооружения, по большей части, собираются из стандартных деталей, колец и плит, которые можно выпускать промышленным способом, а защитные толщи располагаются исключительно горизонтально и имеют небольшую площадь. Это был выигрыш в простоте и темпах постройки. Больший же расход материала на такой куст компенсируется их меньшим потребным количеством, так как взаимное прикрытие опорных пунктов необходимо лишь артиллерийским огнем. В общем, можно считать, что благословение проект получил. Рабочей силы для реализации хватало, оставалось лишь найти мощности под выпуск конструкций и вооружения.

Зато с заводами для постройки подвижных огневых точек для таковых же УРов было все в порядке. После модернизации в Харькове Т-34 под стандартную башню оставались невостребованными тысячи запланированных на заводе имени Калинина 60-калиберных танковых сорокапяток. Их можно было бы использовать в бронебашнях в рамках «вертикальной» фортификации, но я нашел лучший выход. Спроектированная в моем отделе десятитонная наследница бронекаретки Шумана являла собой тракторную телегу с установленным на ней вращающимся боевым отделением, подобным по компоновке салону какой-нибудь легковушки конца 20-го века, где сидя размещались расчет из трех человек и боекомплект. В ней не было ничего, с чем не мог бы справиться любой вагоностроительный завод. Узкий внутренний погон, не шире диаметра колеса стандартной железнодорожной пары, для размещения в нем «люка героев», черновой внешний, с подпружиненными, либо обрезиненными роликами, балансирная подвеска четырех сдвоенных, заимствованных у ЯГа, колес.

Исключением была лишь сама 75-миллиметровая броня и ее сварные соединения. Здесь я перестраховывался заранее. Хоть и наворотил уже в этом мире столько, что имел все основания надеяться избежать масштабной эвакуации промышленности в начале войны, но, на всякий случай, посчитал не лишним сделать «мобилизационную прививку» Магнитогорскому комбинату и Уралвагонзаводу. Неохваченные до сих пор оборонными заказами, пусть набивают руку, проще потом будет, если события будут развиваться вопреки моим оптимистичным ожиданиям, переходить на выпуск полноценных боевых машин.

Карбышев, хоть и отнесся к «телегам» скептически, упомянув их заведомую уязвимость по сравнению с «настоящими» ДОТами и неполноценность по отношению к настоящим танкам, все же согласился меня и в этом вопросе поддержать, коли уж я изыскал резервы и мощности. Берия же, после выволочки, когда мы перешли к сути вопроса, лишь заметил:

— Хорошо, но в этой работе нет ничего выдающегося, за что спецконтингент вашего отдела стоит поощрить. С этим может справиться любой. И вы, и отбывающие наказание специалисты, должны иметь в виду, что награда следует лишь за действительно исключительные достижения. За то, что никто не смог сделать. Вы не хотите принять участие в конкурсе на малый мотор? Это ведь именно по вашей части, — продемонстрировал нарком свою осведомленность в делах НКТП.

— Но у меня сейчас нет специалистов этого профиля… — развел я руками.

— А вы на что? Идите, товарищ капитан госбезопасности, работайте. Сами, если других организовать не можете.

Приказ наркома, даже если он выражен в полувопросительной форме, игнорировать нельзя. Но раз задача поставлена лично мне, то и свобода маневра некоторая появляется. Вместо того, чтобы начать судорожно «организовывать» хоть кого-то, кто мог заняться двигателем в моем отделе, я обратился на ЗИЛ, с которым поддерживал постоянные связи на почве использования опытного цеха для создания экспериментальных образцов самых различных изделий. Моторный отдел КБ завода, с передачей в производство «вертикальных» моторов, имел избыточный потенциал. Новых двигателей более не создавалось, осталось только совершенствование технологии и сопровождение серии, народ, откровенно, заскучал. У меня же, как всегда, нашлось, чем их занять. О малом двигателе, из профессионального интереса, я задумывался и ранее, но, не имея реальных возможностей приступить к детальной разработке, относился к теме, как к упражнению для ума. Как создать малый мотор с высокими удельными параметрами и, при этом, несложный в серии, работающий на низкооктановом отечественном бензине? Пожалуй, самый простой движок — одноцилиндровый мотоциклетный двухтактник. Но он недостаточно мощный. А если приспособить его под цикл Кушуля, добавив второй цилиндр ради повышения степени сжатия, а следовательно, КПД? Но в этом двигателе смесь сжимается обратным движением поршня в картере, а ведь нам еще нужен чистый воздух. Тогда картеров должно быть два! Установить сверху вместо общей головки второй коленвал с парой поршней! Тогда из одного картера сверхбогатая смесь будет поступать в «горячий» цилиндр с низкой степенью сжатия, а чистый воздух пойдет в напарника с абсолютной. Схема Юнкерса с противоположными поршнями позволяет при тех же средних скоростях последних вдвое увеличить обороты, что дает огромный выигрыш, намного превышающий возросшие потери от трения. К тому же отпадает нужда в клапанном механизме и его приводах. Продувка становится продольно-щелевой, с завихрением заряда. С такими теоретическими выкладками, подразумевавшими использование последних достижений отечественного моторостроения от сварных чугунных коленчатых валов до алюминиевых поршней с жаропрочными накладками и внешней силовой рамы мотора, как у Киреева, я и заявился на ЗИЛ. Но вот с реализацией на практике как раз возникли проблемы. Вернее с моим личным в этом участием. На очередном докладе наркому мне вновь пришлось оправдываться:

— Товарищ комиссар госбезопасности первого ранга, кроме задачи по моторам, которую вы мне поставили, у меня множество групп, разбросанных по разным городам и все их надо контролировать. Кроме того, надо следить за смежниками из НКТП, ведь я не могу этапировать, к примеру, одного-двух специалистов из ленинградского КБ на Волгу для присмотра за постройкой сторожевых кораблей. Получается, что большую часть времени я провожу в разъездах, а оставшуюся посвящаю бумажной работе и переписке с заказчиками. На ЗИЛ я, фактически, тоже заезжаю лишь понаблюдать за процессом.

— И это приводит к тому, что ваш мотор уже не ваш! — закончил за меня мысль Лаврентий Павлович. — Ему даже обозначение уже свое присвоили!

— Всего лишь добавили заводское. Был «БЛ», стал «БЛ ЗИЛ», «Берия Лаврентий, выпуска завода имени Ленина». С учетом вклада в работу, считаю, более чем справедливо.

— Да? А мне, между прочим, докладывают, что на заводе аббревиатуру «БЛ» расшифровывают как «бензиновый Любимова» и сам мотор между собой именуют «Любимчиком», — усмехнулся нарком и пояснил. — Меня не тщеславие волнует, а дела наркомата. НКТП выдаст разработку, в случае удачи, за свою. И будет, с учетом вклада, как вы сказали, полностью прав. И это ставит под сомнение существование в структуре нашего наркомата вашего отдела! Помнится, вы с Косовым выступали за то, чтобы ЗК не висели на шее у народа, а самоокупались? И где ваша самоокупаемость? Вы работаете на войну, не давая народному хозяйству ничего! Едите и тратите, при этом, каждый день! Напрягитесь и дайте что-то, что дало бы эффект уже сейчас, чтобы народному хозяйству не приходилось вас содержать. Война, конечно же, рано или поздно придет и ваша работа не пропадет даром, но на текущий момент ситуация именно такова. Да и в деле обороны вы распыляетесь, не доводя, при этом, дело до конца? Вам известно, что Шпагин представил на конкурс свой двуствольный пулемет, пошутив, что выкинул из ПЛ все лишнее?

Мне оставалось лишь кивнуть в ответ на упреки. Шпагин действительно утер мне нос, всего лишь применив более тяжелые, связанные через серьги и коромысло стволы и новый лентоприемник своей конструкции с индивидуальными механизмами для каждого. Схему с перезаряжанием на выкате ствола и единой пластиной-затвором он оставил без изменений. Как и вспомогательный лафет. При этом получил практически те же габариты и вес, избавившись от сложного замедляющего механизма. Техническая скорострельность при этом выросла незначительно, до тысячи выстрелов в минуту и ПШ сейчас выходил в фавориты конкурса.

Берию, с его желанием показать НКВД в лучшем свете, я понять могу. На наркомат сейчас давят, причем, со всех сторон. И виноват в этом, поневоле, именно я. Провозглашенная верхушкой партии, с моей подачи, стратегия концентрации коммунизма в одной стране была принята народом далеко неоднозначно. Ведь одно дело — нести свет учения на чужие земли. А делиться своими с пришлыми людьми — уже совсем другое. Настроения у значительной части общества были сродни тем, что царили в кажущиеся такими далекими времена коллективизации. Своим, кровным, делиться не хотелось, пусть это хоть сто раз правильно и разумно. Но сейчас процесс затрагивал буквально каждого, все слои общества, уже нельзя было опереться на городской пролетариат, чтобы принудить крестьянство, приходилось уповать на расчетливых и дальновидных и давить на жадных. В связи с масштабами явления борьба шла по всем фронтам, и в плоскости агитации, мне, к примеру, как «застрельщику», даже в постановочных рекламных короткометражках с разъяснениями, воспроизводящих сценарий «Сталиградской речи», сниматься пришлось, и, чего греха таить, репрессивными мерами. Видно, у 37-го и 38-го годов карма такая. Что в эталонной реальности они отметились массовыми арестами, что здесь. ЦК партии выдал установку на максимально жесткую борьбу с болтунами. Любая критика «стратегии концентрации» приравнивалась к антисоветской агитации с обязательным осуждением на шесть месяцев по соответствующей статье. Если в компании заводили речь на эту тему и в ней находился хоть один стукачок, то он и первый сознавшийся проходили как свидетели, а остальные, вне зависимости от взглядов, получали срок. Хотя бы за то, что не донесли. Сажать принялись так ретиво, что тюрьмы к концу осени 37-го года оказались переполнены.

Массовые посадки с выдергиванием из трудовых коллективов значительного количества людей, обходились недешево советской экономике, упали темпы роста, что восстановило Госплан и хозяйственные наркоматы против НКВД. Шесть месяцев — слишком малый срок, чтобы «болтуны» могли быть востребованы в структуре моего отдела, да и в ГуЛаге не могли такую массу «короткосидящего» народа перемещать в направлении всесоюзных строек и обратно. Слишком накладно выходило и давало большую нагрузку на транспорт. Верховный Совет ввел «предварительную» поправку об отсрочке исполнения приговора. Временно наступило облегчение. Суды работали не покладая рук, но люди возвращались домой до весны, когда их можно было бы содержать хоть в палатках и найти подходящее занятие. Вздохнуло свободнее хозяйство, во-первых потому, что за выдающиеся достижения человеку приговор можно было и вовсе отменить, а во-вторых отсрочка давала время, чтобы найти в коллектив замену. Нашел свои выгоды и НКВД. Срок небольшой, проще тихо отсидеть, чем пытаться снова агитировать или сбежать, усугубляя свою вину. Если ты, конечно, просто болтун, а не непримиримый враг советской власти! Так рассуждали в моем наркомате и не без оснований. В общем, принцип простой — дать врагу проявить себя, а потом покарать без скидок и по всей строгости. Статьи о таких пойманных или уличенных повторно «рецидивистах», с приговорами на много лет за участие в антисоветской организации и побег, печатали на первых полосах газет, в назидание.

Неудивительно, что Лаврентию Павловичу, которым недовольны были все, и простой народ, за то, что чекисты не слишком-то разбирались в деталях, и Совнарком, за то, что НКВД изымал кадры и срывал планы, и ЦК партии, за то, что заткнуть всех говорунов полностью, несмотря на все усилия, не получалось, нужен был успех. Причем успех громкий, такой, о котором можно было заявить во весь голос. И это не могло быть раскрытием какого-либо масштабного заговора, поскольку, во-первых, арестов и так хватало, а во-вторых, даже если нарушить принцип «Сила в правде» и перегнуть палку, давление на высоких партийных функционеров второго и третьего ранга, большинство из которых идею «концентрации» или не разделяли, или пока принимали с трудом, могло совсем их оттолкнуть от сталинской команды и вот тогда заговор уже мог стать суровой реальностью. Да и потом, если всех посадить и охранять, то кто тогда будет работать? Успехи во внешней разведке, какими бы великими они ни были, нельзя оглашать. Оставался только мой отдел, но все портила исключительно оборонная тематика. Ну не бомбами и ДОТами же хвалиться, в конце-то концов? Намекнув на малый двигатель, Берия сделал попытку подтолкнуть меня в нужном направлении, но я это дело провалил. И вот теперь нарком, у которого и так забот полно, приказал мне решить проблему самому.

Что я ему мог предложить? Текучка отпадала сразу, лично прилагал усилия, чтобы на мои работы ставили гриф «секретно». К тому же, на что ни взгляни, на всесоюзный масштаб не тянет. Может, забабахать атомный проект, хоть и познания мои в этой области самые смутные? Тоже не подходит. Долго и дорого. К тому же, в одну из ленинградских командировок я пытался навестить Курчатова и предложить ему свое содействие в продвижении атомной темы, но оказалось, что Игорь Васильевич уже больше года, как арестован. Причем я об этом, не смотря на то, что ко мне стекались сведения обо всех ЗК специалистах, ни сном, ни духом. Из этого можно было сделать единственный вывод — работа идет. По этой причине я больше не пытался интересоваться, но Берия, которому видимо доложили о моем интересе, намекнул мне, чтобы я не лез и слово «атом» вообще забыл.

Какие еще были в двадцатом веке эпохальные прорывы? Космос? Но ракетчиков в моем отделе мало и все они заняты, работают в команде Курчевского по гранатометам. Да и, на текущий момент, запустить на орбиту в разумные сроки хоть лабораторную мышь — слишком оптимистично. Штурмовщиной здесь ничего не решить, нужен опыт, который потихоньку нарабатывает РНИИ. И нечего у него под ногами путаться. ЭВМ тоже не очень годится. Слишком трудно объяснить для начала, чем электрический калькулятор, размером с комнату, лучше механического арифмометра, размером с пишущую машинку. Да и не мое это все совсем.

Нечем мне было порадовать Лаврентия Павловича, разве что копи царя Соломона с несметными сокровищами на территории СССР найти. Вот это был бы повод для того, чтобы раструбить в газетах и прославить наркомат! Подумав об этом в шутку, я вдруг встрепенулся. А ведь алмазы-то в СССР есть! Надо их только найти и наладить добычу. Всего лишь. Если бы кто-то узнал, с какого именно конца я взялся за это дело, то меня точно сочли бы сумасшедшим. Ну представьте, сидит целый капитан госбезопасности и гипнотизирует карту Восточной Сибири. Спросишь у него:

— Что делаешь?

А он в ответ:

— Алмазы ищу!

Анекдот, да и только. А я всего лишь пытался вспомнить, обладая неплохой зрительной памятью, где примерно находился в моем времени город Мирный. К сожалению, район я для себя отмерил плюс-минус Франция, да и карты оставляли желать лучшего. Кстати, наиболее точные оказались у авиаторов в Аэрофлоте, но и у них было достаточно «белых пятен», где предполагаемые течения рек обозначались пунктиром. Тем не менее, кое-что мне выудить получилось. Взгляд зацепился за название реки Вилюй и память, будто под действием катализатора, начала выдавать казалось, давным-давно позабытую информацию. Ее оказалось немного, но и не мало. Все ограничивалось отдельными ключевыми моментами прочитанной когда-то в детстве брошюрки о героях-геологах, нашедших Якутские алмазы. Ни названия, ни автора на подкорке не сохранилось, зато я был уверен, что искать нужно в бассейне реки Вилюй методом Попугаевой, то есть пироповой съемкой. Кроме того, в брошюре говорилось об аномалиях магнитного поля над кимберлитовыми трубками и о том, что алмазы светятся в рентгеновских лучах. Это был весь мой багаж и воспользоваться я им был намерен на полную катушку.

Во время очередного доклада наркому, в самом конце, я, понимая, что придется лукавить про первоисточник и заранее к этому готовясь, как бы между прочим сказал, подражая Сталину:

— Есть мнение, что СССР располагает богатыми промышленными запасами алмазов, которые очень нужны нашей промышленности. Прошу разрешения поручить моему отделу их поиск.

— Этим уже занимается ГУ лагерей, — отмахнулся Берия, — не лезьте в это дело, оно не ваше.

— Вы знаете об алмазах в Якутии? — я не смог скрыть изумления.

— В Якутии? — переспросил нарком не менее удивленно.

— А где же вы их ищете?!

— Где надо, там и ищем! — вспылил Лаврентий Павлович, вскочил со своего места и, подойдя сбоку, опершись одной рукой на длинный стол за которым я сидел, а второй на спинку моего стула, глядя на меня в упор, спросил. — Откуда вам известно об алмазах в Якутии?!

— От заслуживающих доверия людей…

— Кто они? Имена, фамилии, быстро!

— Ну, — отодвинулся я от наркома, насколько было возможно, — это никакого значения уже не имеет. У них уж не спросишь, померли давно.

— Рассказывайте по порядку и во всех подробностях, — вперился в меня взглядом нарком, будто чувствуя какой-то подвох.

— Да что рассказывать. В том отшельническом ските, где я жил до того, как к людям вышел, был человек, немало по Восточной Сибири походивший. Он и показал мне вот такие камешки, — я достал из портфеля «взятый на прокат» в Московском геологоразведочном институте кроваво-красный образец. — Это пироп. Точно такие же он находил во множестве в бассейне реки Вилюй, где-то в верхнем или среднем его течении. А недавно я зашел в минералогический музей при МГРИ и увидел эти самые пиропы в кимберлите! Они — спутники алмазов! Причем, в отличие от последних, гораздо более многочисленные и легко находятся визуально. Чем больше пиропов и чем они крупнее, тем ближе их источник — кимберлитовая трубка. Я специально по этому поводу проконсультировался и вот справка, что означенные камни действительно присутствуют в образцах южноафриканских синих глин, — положил я на стол бумагу, — Беря пробы грунта в руслах рек и на их берегах, идя по пиропному следу, мы рано или поздно обнаружим искомое. То есть коренные месторождения алмазов!

— Так-так-так, — Берия стал торопливо мерить свой кабинет ногами, рассуждая на ходу, — То есть вы, на основании вот таких камешков, считаете, что в Якутии есть алмазные месторождения, подобные южноафриканским?

— Да!

— А что по этому поводу говорят специалисты?

— Не спрашивал, — пожал я плечами, — Какая разница, что они говорят? У нас что, есть кто-то с реальным опытом?

— Вы считаете себя умнее всех? — резко остановился Берия.

— Товарищ комиссар госбезопасности первого ранга! — я резко встал со своего места, повысив голос, — Я уверен в своей правоте и готов взяться за дело под личную ответственность! Оно того стоит!

Мой резкий ответ заставил Лаврентия Павловича ненадолго задуматься.

— Хорошо, — сказал он, вздернув нос, — но пока, до моего личного распоряжения, никому ничего об этом не говорите. Вы уже подумали, что вам для дела потребуется?

— Конечно, товарищ генеральный комиссар первого ранга, — кивнул я головой. — Вилюй имеет длину две с половиной — три тысячи километров. Чтобы охватить разведкой его верховья и среднее течение, предлагаю высаживать партии в устьях притоков, чтобы сразу отсеять бесперспективные. На первом этапе нужно только много людей с самым простым инструментом старателей и геологи. Все это я надеюсь найти в ГУ лагерей. Тем более, что последнее время недостатка в рабочей силе нет. Крайне желательно иметь хотя бы несколько рентгеновских аппаратов. Вдруг уже в самом начале удача повернется к нам лицом!

— Не с того конца беретесь, товарищ капитан, — сказал Берия, садясь на свое законное место. — Вам, в первую очередь, нужен штаб, чтобы все четко организовать. Этим и займитесь. Доложите через неделю.

Начальник был прав и мне следовало это признать. Мой отдел, фактически, управлялся в ручном режиме, имея минимум «центральных» ступеней. Я ставил задачу спецКБ, в каждом из которых, за исключением тех, что были на острове, имелись свои подразделения, отвечающие за финансирование и снабжение, замкнутые на непосредственных кураторов. В центр стекались лишь доклады и отчеты, которые мы и переправляли наверх, в соответствующие отделы наркомата. Единственным исключением было отделение подбора кадров, но и оно, в основном, лишь выбирало из списков специалистов тех, кто был нам нужен и направляло соответствующие запросы с адресами, куда этих людей следовало этапировать. Непосредственным размещением и конвоированием спецконтингента это отделение не занималось. Фактически, я работал в отделе как Ванька-взводный, зная всех подчиненных в лицо и держа все дела в голове. Ну, может быть, если вообще подобное сравнение уместно, как командир роты. А выбранная тема предполагала переход на новый уровень. Хотя бы из-за множества людей, которых надо было собрать, поставить задачу и контролировать ее выполнение, на огромные расстояния перемещать, кормить, одевать, снабжать инструментом, охранять, чтоб не разбежались и держать с ними связь. И все с нуля. Это уже, придерживаясь аналогии, батальонный, если не полковой уровень. Тут без штаба не обойтись.

Через неделю я докладывал наркому свои соображения. Берия, хитро прищурившись, слушал меня, часто задавая уточняющие вопросы.

— Значит, своими силами вы провести операцию не сможете?

— Так точно, товарищ генеральный комиссар первого ранга. У меня каждый сотрудник на счету и даже простая болезнь единственного человека грозит срывом текущей работы. Где уж мне выделить хотя бы «штабную» группу человек в двадцать-двадцать пять. Прошу людей прикомандировать на время из промышленного отдела ГЭУ. Ранее мы неплохо работали вместе. Вот список желательных кандидатур.

— Промышленный отдел, товарищ Любимов, тоже не баклуши бьет. У него своя работа есть и столько человек оттуда я дать не могу. Но вопрос мы решим. Назначим вашим заместителем по операции товарища Саджая. Опыт организации и хозяйственной работы имеет богатый, возвращается в наркомат с должности замначальника Колхидстроя. Он, кстати, вам не знаком? Был начальником Батумского погранотряда в год мятежа и хорошо себя проявил.

— Не встречались… — уклончиво ответил я, размышляя, стоит ли сопротивляться столь настырному втюхиванию в мою операцию бериевских людей.

— Будет исполнять обязанности начальника штаба, можете на него положиться, — поставил точку Лаврентий Павлович, дав понять, что альтернативы не рассматриваются.

— Хотелось бы верить, товарищ народный комиссар. Сегодня уже двадцатое марта, а у нас еще конь не валялся.

— Подумали уже, где разместите базу?

— Да, товарищ нарком. Судя по аэрофлотовкой карте, вблизи поселка Мухтуя на Лене могут садиться без ограничений любые гидросамолеты, вплоть до гигантов Калинина. Этот поселок к предполагаемому району поисков ближайший. Там и разместимся. Привлечем на время, как во времена эвакуации из Бизерты «Невского», флотские К-7 или суда из состава «Дирижабльфлота» и перебросим на эту точку и людей и все необходимое. А там уж развозить и снабжать поисковые партии будем малой авиацией.

— А по воде не получится? Привлекать посторонних непосредственно в районе поисков крайне нежелательно. Преждевременная утечка может сильно повредить.

— Зачем же посторонних? Неужто среди «болтунов» не найдется десятка-двух летчиков и штурманов? И всех остальных, вплоть до последнего землекопа, я предполагаю набирать именно из этой категории. Причем, не из местных. Бежать и безобразничать им никакого смысла нет.

— Хотите сэкономить на конвое? — поддел меня Лаврентий Павлович, усмехнувшись.

— И это тоже. Места глухие, каждый лишний рот — обуза. К тому же, по осени наши кладоискатели освободятся и разнесут вести по всей стране.

— Это в случае успеха операции… — с сомнением проговорил Берия.

— Я в нем не сомневаюсь, товарищ нарком, — ответил я твердо. И у меня были основания. Если в эталонном мире трубку в первый же полевой сезон методом пироповой съемки нашла всего одна малочисленная партия, то сейчас к поискам могли быть привлечены сотни, может быть тысячи человек. Такой подход просто не мог не дать результата.

— Хорошо, что вы так уверены, товарищ Любимов. Работайте, — кивнул нарком, соглашаясь, — Но помните, что вы взяли на себя личную ответственность. Когда планируете выехать на место?

— По правде говоря, товарищ генеральный комиссар первого ранга, я бы не хотел надолго упускать текущую работу отдела, поэтому не планировал присутствовать в Мухтуе постоянно. Вылечу в начале июня, когда предварительная подготовка будет уже проведена, чтобы запустить процесс. И в дальнейшем вмешиваться буду только по необходимости. Думаю, для выполнения заранее подготовленного плана товарища Саджая достаточно.

— Значит, не боитесь, что все лавры могут достаться другому? Тем более в деле, в котором вы так уверены? Или, может, готовите громоотвод на случай неудачи? — прямо в лоб спросил меня Берия. — Имейте ввиду, такие хитрости у нас не пройдут!

— Даже не думал. Тем более, важно не то, что говорят, а что написано в документах. А критерием успеха для меня будут выплаты процентов от эксплуатации месторождений. Вы же не думаете, что я забуду застолбить за собой место начальника и откажусь от такого источника дохода? — ответил я, слегка усмехнувшись.

— Не пытайтесь скрягу из себя разыгрывать, не верю. Раньше этот номер проходил, но сейчас вам уже имеющихся средств девать некуда. Не совсем понимаю ваши мотивы, но это уж точно не личное обогащение. И, к сожалению, не стремление построить справедливое коммунистическое общество, которое вы своими начинаниями постоянно стремитесь извратить. — проворчал нарком.

— Это, наверное, потому, товарищ генеральный комиссар первого ранга, что мотивы не мои, а государственные и общество должно быть жизнеспособным, а не догматическим. И эффективность такого подхода раз за разом подтверждает партия, соглашаясь, как вы выразились, c извращениями. Сейчас Советскому Союзу для развития собственной промышленности критически нужны алмазы. По Марксу мы должны бы были освободить трудящихся Южной Африки, чтобы их получить. Я же всего лишь предлагаю более простое, осуществимое и менее затратное решение. Жизнь вскоре покажет, кто из нас прав.

— Практика, как вы, товарищ капитан, любите повторять, есть критерий истины, — сказал Лаврентий Павлович только ради того, чтобы не молчать. — Идите. Доказывайте правоту на практике. Это у вас лучше получается, чем демагогию разводить. — Понятно, что уклонился в сторону глава НКВД не ради того, чтобы прояснить мой «политический портрет». Просто оценивать успех предприятия он мог сейчас только исходя из моей в нем убежденности и репутации. И то, что он решил таки рискнуть, не скрою, мне польстило, поэтому ушел я от него в приподнятом настроении.

Алексей Николаевич Саджая, вернувшись в органы, сразу получил звание майора госбезопасности, но то, что он оказался в подчинении у капитана, его нимало не смущало. Уяснив перспективы, он с энтузиазмом принялся за дело, да так, что в формируемом им штабе совсем не оказалось «моих» людей, за исключением «кадровиков». Тем не менее, работа спорилась. В первые же дни, подняв картотеку, мы выяснили, что геологов, в том числе и недоучек, без практического опыта, в распоряжении наркомата ровным счетом пятьдесят восемь человек. Значит, мы могли сформировать полсотни, с небольшим, поисковых групп, учитывая, что кто-то из специалистов должен остаться в штабе. Начав плясать от этой печки, изучив опыт геологоразведки Северо-Западного региона, Саджая начал прикидывать состав партий, лавируя между желанием иметь в каждой побольше рабочих рук и сложностью их снабжения в глуши. Для последнего наркомат выделил нам от своих щедрот целых четыре корректировщика Яковлева, двухмоторной версии АИР-5, которые были заказаны в патрульном варианте для погранвойск. Эти машины с двумя новейшими 250-сильными Д-100-2А с алюминиевыми поршнями, вмещали семь пассажиров. Остальную нашу авиацию выбивал лично Берия за счет «испанских» заказов. Дюжину ночных бомбардировщиков У-2 срочно ставили на поплавки. Эти машины хоть и не могли похвастаться пассажировместимостью, но зато поднимали до полутонны груза и были незаменимы для доставки продуктов и имущества, пока нет вертолетов. Но главной проблемой все же оказались специалисты. Легко было с землекопами, нашлось достаточное число лесников-охотников, медиков, даже люди для работы на всех трех выделенных нам рентгенаппаратах нашлись, а вот с радистами была беда. Наверное потому, что они концентрировались в основном в армии и на флоте, где комиссары бдительно следили за морально-политическим обликом личного состава. Так или иначе, но обеспечить каждую партию связью «с наскока» не получалось, хватало меньше чем на половину. Но нет таких крепостей, которые не смогли бы взять большевики! Саджая, проконсультировавшись у специалистов наркомата, взялся организовать до начала полевого сезона интенсивные двухмесячные курсы подготовки, направив туда любых людей, хоть как-то касавшихся радиотехники, и обеспечить к началу поисковой операции по два радиста на группу. В целом же в деле должны были участвовать более полутора тысяч человек из числа осужденных и две роты войск НКВД.

Что и говорить, предприятие по моим меркам нешуточное. До сих пор я с таким количеством людей дела не имел. И мне было немного даже завидно, как все спорится у Саджая. Но теперь, возвращаясь в штаб, я внутренне улыбался тому, что у меня появился повод уесть сосватанного мне организатора.

— Одеты вы, Наталья Николаевна, не по случаю. Уж не знаю, найдется ли у нас что-то на ваш размер… — заметил я, мысленно добавив «пунктик» в претензию, которую я выкачу своему заму.

— Мне что, в Москву в лохмотьях что ли надо было ехать? Вот еще! — вздернула нос новоявленная зечка.

— Положим, красоваться вам здесь совсем необязательно и даже вредно для общего морального состояния. Лагерь мужской. А в тайге и подавно не до этого будет. Разве что шляпка с вуалью, чтоб гнус не досаждал, может оказаться полезна.

— Я что, здесь не останусь? В Сибирь отправите? За что? Что я такого вам сделала? Меня вообще по ошибке осудили! Мы в ресторане с подругой ужинали, когда к нам эти двое подошли познакомиться. Поначалу вели себя прилично, а потом этот Леня напился и целоваться полез. Я ему пощечину влепила, а он на нас донос накатал, дружок его, Васька, свидетелем записался! А я, между прочим, только рада, если к нам из-за границы геологи-иностранцы приедут! У нас даже не белые пятна на карте, а чистое поле с редкими отметками! Это еще когда мы свою страну исследуем! Следователь даже слушать меня не стал! Все мужики — козлы! — всхлипывая, сделала заключение «геологиня».

Ее слова меня сильно задели, всколыхнули злость на то, что все получается у нас так коряво, совсем по-другому, нежели представлялось изначально. И, конечно, на осознание того, что именно я являюсь первопричиной вот таких случаев.

— Отлично! Будешь при мне экономкой! Ночевать — в ШИЗО! Жена на работу — ты в дом! — остановившись, я резко развернул девчонку за локоть и прямо в лицо бросал фразы от которых она оторопела и отшатнулась назад.

— Вы не можете… — пролепетала в ответ чуть слышно.

— Конечно не могу! — я резко отдернул руки, отчего Наташа, освободившись, чуть не упала. — Поэтому в Сибирь поедешь как миленькая!

— Власть сменилась, а сатрапы и каторга как при царе остались, — чуть придя в себя, показала спутница свою интеллигентную сущность, вечно состоящую в контрах с любой властью.

— Напрасно вы, заключенная Сарсадских, на следователя и суд грешите, — заметил я уже спокойно. — Заслужили. А не научитесь язык за зубами держать, впаяем срок не в пример нынешнему. Найдем за что, уж поверьте.

Последнюю мысль я вывел, в основном, успокаивая себя «по Жеглову», мол, наказания без вины не бывает. Между тем, мы подошли к штабу и, пройдя по коридору мимо дежурного, я, без предупреждения распахнул дверь кабинета своего нового заместителя. Майор сидел с карандашом в руке и подчеркивал что-то на бумаге, но при моем появлении отложил все в сторону и встал.

— Вот, товарищ Саджая, полюбуйтесь — наш первый геолог! Да какой! Студентка! Комсомолка! Спортсменка! И наконец, просто красавица! Прямо скажем — глаз не оторвать! Посмотрел?! Хватит, хорошего понемногу! Дежурный! Выведи гражданку Сарсадских в коридор и присмотри за ней, пока мы разговариваем! — я сыпал словами, не давая никому ни шанса, вставить свои пять копеек. — Алексей Николаевич, ты что творишь?! Ты как себе это представляешь, забросить эту мадмуазель и два десятка мужиков в тайгу месяца на три-четыре?! Вот свою дочь ты бы так отправил?!! — спросил я, когда мы остались наедине.

— Это какая-то ошибка… — растерянно развел руками майор, живо напомнив мне героя Этуша, которого я только что цитировал.

— Конечно ошибка! Твоя ошибка, Алексей Николаевич! — между собой мы договорились, чтобы не зацикливаться на званиях, общаться по имени-отчеству.

— Вы же сами списки утвердили… — от такого моего «наезда» Саджая перешел на «вы» и в подтверждение своих слов достал из ящика стола папку и извлек из нее соответсвующую бумагу. — Вот, Сарсадских Н.Н. и ваша подпись.

— Да из этой бумажки не поймешь, мужик или баба! Или ты хочешь сказать, что это для тебя не сюрприз?! — прищурился я подозрительно, добивая заместителя, и продолжил выволочку. — Я что, проверять все за тобой должен?! Товарищ Берия рекомендовал мне тебя как знающего и перспективного сотрудника! Боюсь, мне придется его разочаровать!

Саджая молча насупился, не найдя слов в ответ. Видя, что заместитель дошел до нужной кондиции и мой авторитет еще долго не будет ставиться под сомнение, я сбавил обороты.

— Ладно, поиск виноватых отложим, — с этими словами я сел на стул и жестом побудил заместителя к тому же самому. — Что будем делать? Не отправлять же эту Сарсадских восвояси? Представляю ее глаза, скажи мы ей, что из-за отсутствия кое-чего, отбывать наказание в советской исправительной системе она недостойна.

— У нас ведь каждый геолог на счету. Может женскую поисковую партию создать? — задал майор вопрос, которого я только и ждал.

— Хорошая мысль! Никаких накладок, все шито-крыто! Вот только отвечать за это ты будешь полностью сам, лично. Чтоб ни единого мужика в партии, включая конвой! Мне только трагедий на амурной почве не хватало! В конце концов, мы подопечных должны исправить, а не искалечить им жизнь. Познакомлю тебя с товарищем Артюхиной, может, она кадров каких подбросит. А в остальном, ищи, учи, но сделай. Помни о сроках! И сегодня же отгороди под баб один барак, чтоб ни одна мышь не проскочила! Мадмуазель же пока со мной побудет, а то знаю я вас!

— Места может не хватить. Сюда к маю и так набьются, как сельди в бочке, — подумав, ответил зам.

— Значит надо чернорабочих раньше отправить поездом в какой-нибудь временный лагерь на Байкале. Вообще всех, кого только можно. Здесь задержать только геологов, пусть между собой опытом обменяются, пока время есть, да радистов. Да чего я тебя учу, сам сообразишь.

 

Эпизод 2

Варясь в собственном соку, я мало уделял времени международным новостям и, скорее всего, любой мой боец, регулярно посещая политинформацию, мог бы утереть мне нос своей осведомленностью. Но понятно, что такое масштабное событие как Аншлюс Австрии, я пропустить не мог. Не знаю, насколько совпадают с эталонной историей конкретные даты, но мне показалось, что все идет «точно по расписанию» и при тех же международных раскладах. Западные демократии начали потихоньку скармливать хищнику, чтобы тот вошел в тонус, европейских слабачков. СССР не постеснялся выступить в защиту независимости альпийской республики на дипломатическом поле, но вес и влияние его в этом вопросе были столь малы, что ноты МИДа попросту проигнорировали. Внутри страны возмущались, клеймили на партсобраниях фашизм и Гитлера, но для меня событие было ожидаемо и ничуть не тронуло. Повод поволноваться появился несколько позже, когда, увидев в прессе фотографию немецкого танка-«двойки», я сделал запрос на все доступные снимки вошедших в Австрию немецких войск. Интересовала меня именно техника и чутье меня не подвело. Пересмотрев все, до чего мог дотянуться, в том числе и скупленные советскими «дипломатами» любительские кадры, я не нашел ни единого портрета танка «панцердрай». «Единички», «двойки» — сколько угодно. И, неожиданно, «панцерфир», причем, в одном месте их запечатлели не менее десятка. Обратившись к разведке, я получил подтверждение, что да, в немецкой армии массово эксплуатируются только эти три типа танков. «Уклонение» было налицо, сам собой напрашивался вывод, что в панцерваффе учли именно испанский опыт относительно массового применения одного типа танков с короткоствольными трехдюймовыми пушками — Т-26М. Наверняка, будущие подчиненные «быстроходного Гейнца» и на трофеях повоевать успели, и оценить их по достоинству. Новость была крайне неприятной. Ведь если у противника будет только один тип основной боевой машины с 75-мм пушкой, пусть пока и с «окурком», то они и выпустить их успеют к 41-му году заметно больше. Не говоря уже о модернизации, направления которой фашисты тоже могут у нас подсмотреть и внедрить гораздо раньше. Наши-то Т-126 уже с длинными пушками выпускаются! И, уж если в Германии так уважительно отнеслись к советскому опыту, то чего ждать после публичной демонстрации КВ?

Первым моим побуждением стало приложить все усилия, чтобы не допустить традиционной демонстрации новинок на первомайском параде. Но куда бы я ни обращался, с кем бы это дело не обсуждал, мои аргументы не встречали понимания. Буржуи должны видеть мощь СССР! Чтоб и тени мысли не возникло попробовать прочность наших границ! Более того, напомнив о себе, я спровоцировал Сталина возложить на меня организацию демонстрации первого экземпляра сверхтяжелого танка, который вместо модели и тактического номера имел, подобно кораблю, собственное имя «Карл Маркс», набранное бронзовыми буквами на корме башни. Танк был моим детищем и я по прежнему курировал его постройку. Но протащить 230-тонного мастодонта через город на глазах всех его жителей — совсем другое дело! Конечно, Ленинград, поскольку доставить «Маркса» в первую столицу с Кировского завода было абсолютно невозможно из-за сроков. На переброску танка в центр по водным путям требовалось до двух недель, а реки и каналы даже в середине апреля еще не полностью очистились ото льда. К тому же машина еще была в работе и не являлась боеготовой. Не хватало внутреннего оборудования, приборов наблюдения, средств связи и системы пожаротушения. Ее, так или иначе, пришлось бы возвращать обратно, поэтому перевозку посчитали нецелесообразной.

Но и в Ленинграде было не все так просто. Горсовет был готов идти на жертвы, демонтировать провода и ремонтировать улицы после прохода танка, но сразу было ясно, что мосты «Маркса» не выдержат, поэтому вариант доставки машины к площади Урицкого своим ходом отпадал. В субботу тридцатого апреля ленинградцы, гуляющие в парке имени Горького и на площади Декабристов у Медного Всадника увидели, как бригада рабочих принялась разбирать парапет набережной и вбивать в землю, за пределами мостовой, сваи, грохоча на всю округу дизель-молотами. Объяснение такого варварства в украшенном к Первомаю городе пришло ночью, когда развели мосты. Тяжелогруженый железнодорожный паром, обычно ходивший на Балтийский завод и обслуживавший построенную в 1928 году Василеостровскую ветку, с пришвартованными к обоим бортам баржами-кессонами, чтобы обезопаситься от опрокидывания, аккуратно уткнулся носом в импровизированный причал. Суета палубной команды и вот уже взревели, выпустив клубы казавшегося белым в электрическом свете дыма, мощнейшие дизеля. Мехвод «Маркса», следуя командам, осторожно подал бронированного монстра вперед. Паром под тяжестью груза сидел в воде слишком глубоко, поэтому танку пришлось преодолевать «поребрик», зацепившись за берег только передними ведущими колесами. Посыпалась гранитная крошка, но машина уже приподнялась и первые катки сошли на грунт. Толстые стальные тросы, закрепленные на импровизированных кнехтах, натянулись и, показалось, загудели как струны, не давая «Марксу» оттолкнуть паром от берега. Еще немного и тяжелая машина продвинулась вперед, встав неподалеку от памятника Петру, который по сравнению с ней уже не казался таким внушительным.

Рано утром, пройдя по Большой Морской, танк вышел на площадь Урицкого и пересек ее, стараясь не приближаться ни к зданию Главного штаба, ни к Александровскому столпу, и занял отведенное ему место с восточной стороны, чтобы возглавить механизированную колонну. Больших разрушений, если, конечно, не считать поцарапанной гусеницами мостовой, удалось избежать, но впереди еще было самое главное.

Перед началом парада, по настоянию первого секретаря ленинградского обкома, я занял место на главной трибуне под плакатом «Вперед к новым победам коммунизма!», обрамленным по сторонам огромными портретами Маркса-Энгельса и Ленина-Сталина. И не абы где, а по левую руку от Жданова, став здесь, на короткое время, третьим человеком в иерархии после стоящего справа Кузнецова. Андрей Александрович перед началом действа произнес речь, уже традиционную, но очень примечательную. Отдав должное всяческому восхвалению советского строя, рабочего класса и трудового крестьянства, рассказав о достижениях и планах на будущее в Северо-Западном районе, он в самом конце обратился к «доктрине концентрации».

— … Как же нам достичь намеченных рубежей, товарищи? Для этого должны быть соблюдены два условия. Первое — мир! Не секрет, что и в Европе и в Азии все поднимают голову поджигатели войны. Примеров хватает. Захват Германией Австрии при полном попустительстве Лиги наций, захватническая война Японии против Китая. Буржуазный мир бьется в агонии, не в силах справиться со своими врожденными уродствами и все больше скатывается к новой разрушительной бойне. Именно это предсказывали в своих трудах великие Маркс и Энгельс. Наша задача — не дать буржуям ни малейшего шанса втянуть нас в свару. Мы — государство победившего пролетариата, трудового крестьянства, государство трудящихся! Нам чужды бесконечные войны за передел старого мира. Мы строим новый мир, пусть пока лишь на одной шестой части суши! Мы добудем, создадим богатства, обеспечим достойную жизнь советскому человеку своим трудом, а не грабежом других стран! Мы не хотим чужой земли! Но если кто-то посягнет на нашу! То Красная Армия и Красный флот, опираясь на растущую индустрию, на передовое сельское хозяйство, на наших советских людей, дадут такой отпор зарвавшимся хищникам, что мало не покажется! И это не просто слова! Военную мощь СССР мы сегодня гордо демонстрируем миру!

— Да уж, — подумал я про себя, — хоть первые КВ и отправили на парад в Москву, но здесь и одного «Маркса» хватит, чтобы призадуматься. Посмотрим, как отреагирует на него сумрачный тевтонский гений.

— Но мы должны помнить заветы великих Маркса-Энгельса-Ленина! Победа коммунизма возможна только в мировом масштабе и достигается она полным освобождением трудящихся от гнета эксплуататоров. Как же этого достичь, если мы отвергаем войну? Верные пролетарскому интернационализму, мы должны принять на свою, освобожденную от буржуев территорию, под защиту Красной Армии и Красного Флота, трудящихся тех стран, в которых не хватило сил свергнуть власть капиталистов. И спасти их от мировой бойни, от новых Верденов. В которых гибнут именно лучшие представители пролетариата, а не богатеи, подло отсиживающиеся в безопасности. Мы должны помнить, что СССР — страна победившего социализма, страна трудящихся. И каждый труженик из-за границы точно такой же наш товарищ. Вы знаете, что двадцатого января Верховный Совет принял предварительный закон о трудовой иммиграции, в котором закреплены именно эти положения. Вид на жительство в СССР может получить только человек, не запятнавший себя эксплуатацией других людей в течение десяти лет. И претендовать на получение гражданства, со всеми правами и обязанностями, которое предоставляется по решению особой комиссии, лишь после пяти лет безупречной жизни в нашей стране. Такой закон — прочный заслон против проникновения через наши границы отживших свое элементов капиталистического мира. Но сегодня, в День международной солидарности трудящихся, мы здесь, в СССР, должны дать решительный отпор пособникам мирового империализма, пытающимся вставлять нам палки в колеса! Они пытаются представить вопрос в узконационалистическом виде, что является прямым проявлением фашизма. Нетрудно понять, какие силы являются вдохновителями этих пособников! Так сплотимся же вокруг партии, вокруг наших любимых вождей, товарищей Сталина и Кирова в борьбе против фашистской заразы! Выполним второе необходимое условие — соединим все здоровые силы мира под флагом СССР!! Вперед к победе коммунизма товарищи!!!

Момент, когда Жданов закончил свою речь, сказал об обстановке внутри СССР больше, чем могли бы нарыть все вражеские разведки мира вместе взятые. Народ молчал. Никаких «ура» или иных приветственных криков. Мир — это, конечно, хорошо. Но партия сказала однозначно: кто против трудовой иммиграции и курса на концентрацию — тот фашист. Не пускать же чужих на свою территорию — подсознательный животный инстинкт, с которым почти невозможно бороться. И переломить ситуацию в обществе может только реальный положительный опыт. А с ним пока было туго. Среди воспользовавшихся январским законом в большинстве своем преобладали бывшие русские эмигранты, жизнь которых за рубежом не сложилась. Их, как правило, не размещали на территории Союза группами, а стремились распределить поодиночке, сообразно прежнему месту жительства, либо по родственникам, остававшимся в стране, либо в соответствии с профпринадлежностью или специфическим жизненным опытом, но обязательно под надзор участковых. Были и счастливые исключения, такие, как Константин Васильевич Шиловский, на пару с Ланжевеном создавший еще в годы Первой мировой войны действующий гидролокатор. В последние дни мне удалось с ним пообщаться и он был в полном восторге от советских экспериментальных данных по прохождению ультразвука в кильватерном следе кораблей. Поэтому вскоре следовало ждать прорыва как в сонарах, так и в головках наведения торпед. Но Шиловского, из-за оборонного характера деятельности, нельзя было использовать в целях агитации. Вот и выходило, что народ, не сопротивляясь, выжидал, чем очередная затея большевиков обернется.

Между тем, действие продолжалось, послышались команды, оркестр заиграл военные марши и по площади Урицкого пошли маршем коробки парадных расчетов Ленинградского военного округа и Балтфлота. Обычно, вслед за пехотой, выступала кавалерия, но год назад единственный окружной кавкорпус перевели в Белоруссию, поэтому на сцену вышла техника, возглавляемая «Марксом». Огромный танк, с демонтированным в эстетических целях бульдозерным отвалом, как корабль, казалось, плавно скользил по площади, но при этом в здании Эрмитажа позади нас отчетливо слышались, даже сквозь грохот моторов и траков по брусчатке, дребезжащие стекла. Вот от такой наглядной агитации народ был в полном восторге и с трибун, и из толпы зрителей, неслись несмолкающие крики «ура!» Наверное, следовало бы выкатить его чуть позже, на сладкое, ведь после такого дебюта, Т-28 строевых частей, тяжелая артиллерия, влекомая тягачами «Ворошиловцами», мотопехота на грузовиках, уже не производили особого впечатления. Пройдя вдоль фасада Зимнего, сверхтяжелый танк остановился на специально выделенной для него площадке ближе к зданию Адмиралтейства. Здесь он останется до вечера и любой желающий сможет подойти и прикоснуться к громадине, осмотреть ее со всех сторон. Экипажу лишь придется следить, чтобы самые активные не пытались забраться к ним наверх. Конечно, с одной стороны — техника секретная. Но сейчас ее все рано не эвакуировать сквозь заполненные людьми улицы. Пусть смотрят и гордятся. А шпионы, которые, несомненно, воспользуются случаем, смогут оценить лишь наружные сварные стыки навесной 45-миллиметровой брони. Четыре гусеницы же и 130-миллиметровую пушку все равно никак не спрятать, это и издали хорошо видно. Любопытно, как отреагируют на это изделие Кировского завода наши ближайшие соседи.

 

Эпизод 3

— Опять уезжаешь? — грустно спросила меня Поля, увидев, что я побыв дома едва неделю, снова стал собираться в путь.

— Да. Иначе никак, сама знаешь, — сказал я, складывая «Сайгу» и убирая ее в чехол. — Надо дать старт экспедиции, а перед этим еще в Сормово заскочить, «подолодочникам» хвоста накрутить, да Грабина проведать. Что-то он не очень наши договоренности по пушкам соблюдает. Ведь условились, что серия — в первую очередь. А он ишь, раскидался! А потом в Зеленодольск, смежников по сторожевикам проконтролировать. Знаешь, как у нас бывает без контроля, чертежи выслали, а построили, как Бог на душу положит. Я один на все руки мастер, из Ленинграда спецов не пошлешь. Боюсь и не успеть со всем к началу июня.

— Волнуюсь я, сердце не спокойно, — положив ладошки на колени, Поля с грустным лицом присела на сундук, стоявший у стены. — На восток едешь, а там видишь, что творится…

Что творится на востоке… Я и сам бы это хотел знать. Похоже, умыла меня история. Как говорится, хочешь рассмешить Бога — расскажи ему о своих планах. Кожанов сводный усиленный батальон сорвиголов из Батумской и Потийской бригад перебросил к Владивостоку, якобы для ознакомления с ТВД. Собственной морской пехоты ТОФу не полагалось. Силенок нет куда-то высаживаться, тут бы свое отстоять. Зато в Амурской военной флотилии батальон, в составе двух десантно-штурмовых и разведывательной роты, укомплектованный с учетом самого свежего опыта, имелся. Не в пример другим флотилиям, где больше роты не набиралось. Вот, по моей наводке, эти силы, с приданной для обозначения вероятного противника подвижной батареей береговых «стотридцаток», и будут учиться под присмотром самого «шефа» в заливе Посьет, откуда до озера Хасан рукой подать. Мои навязчивые рекомендации избрать именно этот район для маневров, по прибытии на место, не вызвали у Кожанова никаких вопросов. И пограничники отряда моего знакомца, капитана Седых, которые регулярно вступали в настоящие перестрелки с ползущими через кордон нарушителями, и военные новообразованного Дальневосточного фронта под командованием Рокоссовского, видели, что там что-то затевается. «Звоночков» было хоть отбавляй. И, каждый по своему, тоже собирали силы, готовились.

Но пока у Владивостока лишь сгущались тучи, на Халхин-Голе с начала мая загремели настоящие бои. Японцы и в прошлые годы частенько лезли туда крупными бандами, но сейчас, после того, как Монголия вошла в состав СССР на правах особой республики, граница между СССР и марионеточным Маньчжоу-го на этом участке оказалась, по мнению Микадо, не демаркированной. Сосед всерьез намеревался настоять на том, чтобы она проходила непосредственно по реке. СССР, якобы незаконно, занял 20-километровую полосу восточнее Халхин-Гола. На самом деле, конечно, советские заставы стояли именно там, где до того были монгольские. Удобных мест не так уж и много и все они были привязаны к колодцам. Вообще, с самого начала, этот конфликт назвали «войной за воду». В степи и полупустыне влага на вес золота и кто контролирует источники, тот контролирует территорию. Понятно, заняв колодцы в одном переходе от реки, советские пограничники не допускали к ним баргутов, поэтому все пространство у границы было безлюдным, что очень облегчало работу. Что делать обычному пастуху вблизи застав, если здесь нечем напоить овец и лошадей? Редкий всадник, показавшийся на горизонте, являлся в приграничную зону явно не просто так. Конечно японцев, лишенных возможности засылать на нашу территорию подрывные элементы, такое положение не устраивало. Еще раньше они начали тянуть к Номонгану железнодорожную ветку. И единственным разумным объяснением этого строительства было желание обеспечить снабжение войск, поскольку эта бедная провинция никогда не смогла бы окупить затраты с экономической точки зрения. Так, строя дороги и продвигая военные базы вперед, самураи, возможно, надеялись дотолкать русских до Урала.

В понедельник девятого мая, явившись на обычный доклад к Берии, я получил приказ не докучать и заниматься своими делами. Опешив от того, что алмазная экспедиция резко перестала интересовать Лаврентия Павловича я забеспокоился и стал терзать вопросами секретаря наркома.

— Не до вас сейчас, товарищ капитан, японцы в Монголии атаковали нашу заставу, — отмахнулся от меня как от назойливой мухи порученец, бывший со мной в равных званиях. — Я позже сообщу, когда вам явиться.

С тех пор прошло уже два дня и окольными путями, я выведал подробности. Шпионского таланта тут не требовалось, события на Лубянке обсуждали открыто, разве что газеты пока ничего не сообщали. Воскресным утром банда около трехсот человек напала на заставу, на которой всего-то было восемьдесят два бойца. Наши, с потерями, но отбились, однако, агрессора это не остановило. Видя, что наскоком не взять, противник подтянул артиллерию и батальон пехоты. Тут уже обошлось без маскарада и лишних формальностей. В дело вступила Японская Императорская армия, как и положено, в своей форме. Против «правила Наполеона», несмотря на то, что подошла резервная застава, не попрешь и ночью немногие выжившие пограничники оставили рубеж и отошли вглубь советской территории.

Положение требовалось восстановить. После вхождения особой республики в состав Союза на ее территории, по примеру Восточно-Туркестанского, который в боях с басмачами показал себя очень хорошо, был сформирован Монгольский бронекавалерийский корпус. Но в отличие от «прототипа» в его состав вошли не только советские части, но и соединения прежней армии, куда собрали весь хоть сколько-то понимающий по-русски командный состав. На три советские бронебригады из одного моторизованного стрелково-пулеметного, четырех автобронебатальонов и самоходного артиллерийского полка, приходилось четыре «туземных» кавдивизии, силой примерно в один нормальный стрелковый полк каждая. Вообще, вся техника была новой, только что с заводов. Каждый из шести сотен БА-11, в отличие от прежних машин, имел длинноствольную пушку и «боевые» односкатные гусматики «ярославского» размера. С собственно корпусными частями структура выглядела тяжеловесной, но ее задачей в переходный период был просто контроль территории. В дальнейшем, с образованием нового военного округа, корпус планировали разделить на два, по три бригады и пару дивизий в каждом. Но сейчас, весной 38-го года, части корпуса были разбросаны на огромной территории и ближайшая, 6-я автобронебригада располагалась в трехстах километрах от места событий. Совершив ночной форсированный марш, облегавшийся тем, что дорог, как таковых не было, существовали лишь направления, и можно было идти развернутым строем в предбоевых порядках, она с рассветом переправилась через Халхин-Гол и утром в понедельник атаковала и выбила противника с советской территории. При этом фланговые бронебатальоны, окружая неприятеля, пересекли границу и опрокинули позиции вражеской артиллерии, захватив или уничтожив орудия. В этом бою подавляющее огневое превосходство было на советской стороне. Две сотни трехдюймовых орудий БА и двадцать четыре установленные на тумбах в кузовах полубронированных ЗИЛ-6 122-мм старые гаубицы не оставили японцам, не ожидавшим такого скорого подхода подкреплений и фактически не имевшим эффективных противотанковых средств, никаких шансов.

На границе наступило затишье, но по линии погранвойск в НКВД шли сообщения о концентрации сил противника, который подтягивал пехоту, артиллерию и танки, на участке восточнее Халхин-Гола. Москва гудела слухами о войне, а в «Правде», после маленькой победы, во вторник утром вышла статья о произошедших событиях. Помня, как порезвились самураи в том краю в «эталонной» истории, я не сомневался, что это была лишь завязка и мое настроение явно передалось Полине.

— На вот, возьми с собой, — встав с сундука и открыв его, жена протянула мне необычный ватник-безрукавку, застегивающийся почему-то на боку.

— Что это? — спросил я с интересом.

— Использование служебного положения в личных целях, — невесело усмехнулась Поля. — Бронежилет из арамидной ткани, про который ты мне говорил. Завтра будет показ твоему начальству. Буду хвалиться, на пару с дядюшкой Исидором. Жаль тебя не будет.

— Ай, забыл! — хлопнул я себя по лбу. — Совсем закрутился. Погоди, а чем хвалиться то, если мне его отдаешь? И, вообще, как ты это потом объяснишь?

— Не смеши. Это первый образец, его забраковали. Завтра смотреть другие жилеты будут, со стальными вставками-нагрудниками. А этот просто тряпошный, но от пистолетной свинцовой пули спасет. Подкладка шелковая, можно под гимнастеркой носить. Или, если хочешь, поверх. Ни петлицы, ни шевроны на рукаве не закрывает.

— Да на что он мне? Я что, на войну еду? Да я от Монголии на север на тысячи километров буду. И куда я его класть буду? — стал я отнекиваться, в основном из желания хоть как-то успокоить жену. Но эффект получился прямо противоположный.

— Возьми и носи! — сказала она твердо, самим тоном дав понять, что возражений не потерпит. — Он мягкий, в этот свой рюкзак к спине запихнешь, пока по заводам мотаться будешь. А за Уралом наденешь обязательно! Я туда кое-что зашила и мне спокойнее будет…

Я молча взял подарок и, вытряхнув пожитки, стал по новой перекладывать вещмешок. Привычная работа руками освобождает голову для того, чтобы подумать и я, поразмыслив над словами жены, после того, как дело было сделано, пошел в оружейку, чтобы прибавить к своему полному арсеналу из ТТ, «Сайги» и легендарного меча, еще и наган-носорог с глушителем. Этот револьвер принят на вооружение разведчиков, но прототипы с разной длиной ствола и конструкцией ПБС, оставались у меня. Выбрал я самый габаритный, но зато абсолютно бесшумный. Легкого ветерка в поле, волнующего травы, было достаточно, чтобы скрыть звук выстрела из него и только легкий щелчок, который можно было принять за что угодно, выдавал. Но и он терялся днем в стрекотне кузнечиков.

Когда я вернулся, дома было тихо. Подойдя к детям, я тихонько, чтобы не разбудить, поцеловал сонные моськи и, раздевшись, залез в постель к Поле, которая лежала, отвернувшись к стене.

— Спокойной ночи, малыш, — сказал я, обняв ее и легко прикоснувшись губами к шее. — Я люблю тебя и все у нас будет хорошо.

— Теперь да, — чуть повернув голову тихо сказала супруга и, обхватив мою руку своей, прижала к груди.

 

Эпизод 4

Наутро, подумав, что ограниченный вооруженный конфликт — лучший способ испытать некоторые образцы вооружений, чтобы проверить их в деле и потом с фактами на руках отстаивать свою точку зрения, я отдал необходимые приказы и написал несколько писем в другие заинтересованные организации, в частности, в РНИИ. Посчитав свою функцию на данном этапе выполненной, я с чистой совестью улетел на аэроклубовском «такси» в Сормово. Первым пунктом программы стало спецКБ по подводным лодкам. Много воды утекло с тех пор, когда я был там последний раз. Перемены бросались в глаза и, в первую очередь, в настроениях людей. Они сдали проект «электролодки» класса «С» с быстроходными дизелями, по «американской схеме» не связанными механически с гребными валами. Модификация исходного немецкого проекта была настолько серьезной, что фактически можно было говорить о новой лодке. Как и на «Малютках», чтобы спасти аккумуляторы от перегрузок при зарядке, увеличили их количество, что повлекло за собой увеличение водоизмещения. Обводы в носу и корме стали более полными и лодка в плане уже перестала напоминать веретено, приближаясь к торпедообразной форме. Надводную скорость при этом надеялись сохранить на достаточно высоком уровне за счет более мощных гребных электродвигателей, которых страховали, к тому же, «моторы подкрадывания». Пять лодок по этому проекту заложили на днях. И сейчас КБ трудилось над размещением на базовом корпусе дополнительного вооружения в виде четырех внешних ТА в легком корпусе, размещавшихся попарно в полубаке и надстройке позади рубки. Это должно было принести прирост мореходных качеств в надводном положении и обеспечить носовой залп в восемь торпед, что выводило ПЛ по этому показателю на уровень эсминцев и повышало шансы при стрельбе по маневрирующим боевым кораблям. Бросалось в глаза, что работа спорится, люди трудятся на подъеме и в предвкушении того, что их деятельность будет по достоинству оценена. Однако, похвалив спецконтингент, я напомнил, что цыплят считают по осени и выводы будут сделаны лишь после того, как лодки, минимум, пройдут сдаточные испытания. А пока, чтобы не расслаблялись, поставил им в план проект крейсерской ПЛ своей концепции. Точнее, она должна была копировать «Курск» «эталонного» мира с той поправкой, что вместо ракет «Гранит» в легком корпусе наклонно размещались ТА. Несмотря на то, что такая лодка могла дать залп в десятки торпед, в НК ВМФ ее забраковали из-за того, что стрелять неминуемо приходилось с глубины, руководствуясь лишь данными акустики, а шумопеленгаторов, которые могли бы обеспечить достаточную дальность и точность обнаружения цели, пока на вооружение не принято. Соответствующий приказ бывшего наркома Кожанова действовал, но я все же решил рискнуть.

Закончив дела на судоверфи, я заглянул в Новое Сормово на артиллерийский завод с твердым намерением вставить Грабину «фитиль». Вместо того, чтобы заниматься серией 107-милиметровых дивизионных гаубиц-пушек, он увлекся новыми проектами и дело дошло до того, что выпуск Ф-22 перевели на УЗТМ. Это грозило тем, что армия к 1941 году скорее всего успеет перевооружиться, но вот мобзапас для формируемых по мобилизации войск под вопросом. И это при том, что старые «царские» гаубицы из дивизионных артполков уже успели полностью изъять для вооружения самоходок! Но едва попав в заводоуправление и ощутив царящую там атмосферу, понял, что мои претензии к Василию Гавриловичу есть сущие пустяки, по сравнению с «зубом», который точил на него директор завода Радкевич. Оценив, как смотрят друг на друга два главных и, фактически, обладающих равным влиянием на заводе человека, я ощутил даже не неприязнь, а неприкрытую ненависть. Причины конфликта были все теми же самыми. У Радкевича горел план. С принятием Ф-22 на вооружение он, было, расслабился, возомнив, что в третей пятилетке Новое Сормово будет загружено одной относительно простой, конструктивно приближающейся к прошлому поколению, артсистемой. А вместо этого — целый букет! Танковые, «буденновские» конные пушки, разборные горные Ф-24 с коротким стволом, хоть и имели множество общих узлов, но все же сильно различались и на одном конвейере собираться не могли. И что прикажете делать, если серийных стволов три, в 20, 30 и 40 калибров, а долбежных станков для разделки окон под клин затвора только два? Маневрировать? Но все равно ритмичной работы не получается. То одна линия встанет, то другая. И это при том, что эта операция со стволами и так является узким местом и сама по себе сдерживает выпуск. То ли дело 107-миллиметровки Ф-22 с поршневыми затворами! В общем, пришлось мне вместо ругани, «бугров» между собой мирить. А что делать, если каждый из них на своем месте? Что будет, если один медведь, безразлично кто, выживет из берлоги другого?

— Мне кажется, товарищи, что вы подходите к заводу с неправильной, с точки зрения большевисткой сознательности, позиции, — заключил я, пользуясь ролью постороннего наблюдателя, которому и погулять-то тут разрешили исключительно по старой дружбе. — Вы пытаетесь всем сестрам по серьгам дать, поделить станки между моделями на потоке. Это буржуазный подход, отнимать да делить. Мы же пролетарии, созидатели! Если технология не позволяет достигнуть желаемой цели, значит надо создать новую технологию и дать то, что ждет от вас Советский народ! Товарищ Радкевич, как директор завода, просто обязан поставить такую задачу товарищу Грабину, как главному конструктору заводского КБ, коли уж тот запустил в серию сразу столько моделей пушек и Новое Сормово с заказом не справляется. Вот, скажем, для меня в опытном цеху на ЗИЛе пулеметные стволы нарезали протяжкой. Почему бы вам не попробовать заменить ей долбежные станки? Почему вы, товарищ Грабин, создаете все новые и новые пушки, но не создаете технологии, чтобы завод мог эти пушки в запланированных объемах выпускать?

Я чуть не рассмеялся, глядя, как у них от моих слов, под которые я умудрился подвести идеологическую основу, отвисли челюсти. Теперь уже оба смотрели на меня, как Ленин на буржуазию. Василий Гаврилович опомнился первым и, резко развернувшись, стал уходить быстрым шагом, бросив через плечо:

— Я к главному инженеру.

— Вы не правы! — с вызовом ответил мне Радкевич. — Мы с товарищем Грабиным много работаем над усовершенствованием технологии. Он со своей стороны, я со своей. Мы унифицировали пушки насколько возможно, освоили технологию точного литья и множество рацпредложений внедрили! То, что протяжкой разделывать окна под клин не додумались, так не охватить всего и сразу! За совет вам спасибо. Если из этой идеи что-то путное выйдет, то и ее внедрим! Так что обвинять нас в отходе от пролетарских принципов неправильно!

— Простите, Леонард Антонович, вижу, поспешил, — примирительно улыбнулся я в ответ, радуясь, что товарищи вновь ощутили себя в одной упряжке. — Сами знаете, с коня узнаешь лишь то, что люди сами о себе скажут. Однако, я бы еще хотел с товарищем Грабиным парой слов переброситься, пойду его догоню.

Легко сказать, да сделать непросто. Грабин, прибежав к главному инженеру как ужаленный, мигом организовал совместное совещание и вытащить его из круговерти не было никакой возможности.

— Довольны? — хмуро спросил он меня, когда все закончилось, мнения выслушаны, ресурсы учтены, задачи поставлены.

— Это ваши дела, Василий Гаврилович, — открестился я от своего интереса. — О другом хотел намекнуть. Дело в том, что немцы по боям в Испании учли наш танковый опыт. Сейчас их машины, которые поступают на вооружение, минимум, не хуже Т-26М. Но наши танкостроители уже сделали следующий шаг, усилив бронирование. Надо думать, что немцы тоже не дураки. Понимаю, что лезть сейчас в ГАУ с инициативными проектами мощных противотанковых пушек бесполезно. Там у них голова болит, чтоб армию вооружить. Причем, однообразно, а не букетом разных конструкций. Но когда вдруг окажется, что наши пушки немецкую броню не пробивают, я хочу, чтобы у вас был готов ответ. — говоря это, я опирался на те соображения, что «сорокапятки», даже 60-калиберные, которые в «эталонной» истории появились только в 1942 году, так и остались против немецких танков малоэффективными. А ведь панцеры, в основной своей массе, кроме малочисленных «Тигров» и «Пантер», были теми же самыми. Значит, фашисты в состоянии нарастить, по крайней мере, лобовую броню «четверок» свыше шестидесяти миллиметров, которые гарантированно бьют нынешние советские полковые и дивизионные ПТП, не говоря уж о батальонных 25-миллиметровках. — Мне кажется, вам стоит взглянуть на опыт перестволивания КПТ на 57 миллиметров и прикинуть этот калибр для Ф-24.

— Мы думали об этом. Теоретически, — кивнул Грабин. — На пределе можно до ста миллиметров брони прошивать, но тогда ствол будет чрезмерно длинным и потребуется дульный тормоз. Радкевич, конечно, будет против. Если же быть поскромнее и не лезть за три с половиной метра длины ствола, то миллиметров восемьдесят всего можем гарантировать. Опять таки, еще одна модель.

— Но к исходной «конной» Ф-24 очень близкая, — заметил я и тут же забросил еще один крючок. — И подумайте о наложении ствола 87-миллиметровой зенитки на лафет Ф-22.

— Вы полагаете?.. — приподняв густые брови спросил меня главный конструктор.

— Мало ли чего… — сказал я неопределенно. — Ленинградские КВ во лбу все 120 миллиметров брони имеют. Их уже бронебойно-фугасным не возьмешь, только из корпусных пушек бить. Как на флоте, борьба снаряда и брони. И она только начинается.

Оставив Василия Гавриловича в состоянии глубокой задумчивости, я уехал в гостиницу отдыхать, а на следующий день вылетел по намеченному маршруту. До конца мая я успел побывать на судоверфи в Зеленодольске, где строились тысячетонные сторожевики по проекту ленинградского спецКБ. В Уфе, на заводе комбайновых моторов, с целью определить его пригодность к переориентации на «малый» двигатель, который проектировался на ЗИЛе. На Уралмаше и в Нижнем Тагиле, на вагоностроительном заводе, которые, по моему замыслу, должны были кооперироваться на выпуске подвижных ДОТов. Каждая точка, чтобы вникнуть в дела досконально, отнимала по нескольку дней, а с перелетами, так и неделя целиком уходила, но, наконец, все закончилось и меня ждал Байкал.

 

Эпизод 5

Добравшись до Иркутска регулярными рейсами «Аэрофлота», я пересел на зарезервированный специально под мою персону почтовый «Амбарчик» МБР-2 и, полюбовавшись с воздуха красотами Байкала, с промежуточной посадкой в Нижнеангарске, к вечеру пятницы 3-го июня прилетел в Мухтую, довольно большой по местным меркам поселок, раскинувшийся вдоль Лены. Впрочем, это касалось только территории. Насколько я видел сверху, избы стояли широко, на большом расстоянии друг от друга и вряд ли их общее количество сильно превышало то, что можно было увидеть в любой глухой деревеньке где-нибудь в Европейской части страны. На восточной окраине располагалась моя цель — базовый лагерь экспедиции, состоящий из двух больших, белевших свежеошкуренными бревнами бараков, пристани и палаточного городка, в виде формальности обнесенного забором из жердей, вдоль которого, как и положено, прохаживались часовые. Не поскупился майор Саджая на колючую проволоку только в одном случае — чтобы отделить «женский уголок».

Дождавшись, когда к «Амбарчику» подойдет лодка, я самолично взялся за вторую пару весел и стал грести в такт, любуясь поросшими тайгой сопками правого берега, которые подсвечивало розово-красным заходящее солнце. Чуть ниже по реке и почти у берега стоял на якоре гигантский шестимоторный ВМЗ, поплавковый К-7, доставивший нам сразу двадцать тонн продовольствия и других необходимых припасов. Этот самолет, который я «выцыганил» у Кузнецова, будет прилетать из Нижнеангарска каждую неделю и снабжать поисковиков свежими продуктами, которые будут переправляться в глухую тайгу дюжиной У-2 и четырьмя «Стрекозами», стоявшими сейчас на берегу, рядом с выстланным досками спуском к воде. Между ВМЗ и пристанью, на коротком плече, сновали лодки. Шла разгрузка и люди спешили завершить ее до темноты. Майор Саджая, лично дирижировавший этим действом, при моем приближении сам схватил багор и придержал лодку у низкого причала, пока я сходил на берег.

— Товарищ капитан госбезопасности, в базовом лагере происшествий нет, спецконтингент, назначенный в поисковые партии на месте, заболевших не выявлено, идет приемка последних припасов. Подготовка проведена по графику и завтра можно переходить к второму этапу операции. Докладывал майор госбезопасности Саджая!

— Вольно! — скомандовал я, убрав ладонь от козырька.

— С прибытием, товарищ капитан!

— Однако, поработали изрядно! Молодцы, — громко похвалил я людей, не делая различия между чекистами и ЗК.

— Мы то молодцы… А вот что в мире-то творится? Два дня газет не было! — азартно блестя черными, расширенными от возбуждения зрачками, спросил меня майор.

— Почту я привез, а так, на пальцах, все как обычно, — улыбнулся я проявлению «информационного голода» у человека, всего лишь месяц просидевшего в тайге. — Советская страна процветает, империалисты бесятся.

— Да это понятно! А детали, детали? Что там с японцами?! Мы тут на карте каждый день флажки переставляем!

— Большая война с ними не началась и, думаю, не начнется. Не в том они положении, чтоб еще и на нас лезть. В Китае крепко завязли. Но бои на границе, как вы знаете, идут. И нешуточные, раз до применения авиации дошло. На Халхин-Голе туго, судя по тому, что «Правда» пишет про плацдарм, наших прижали к реке. Позавчера у озера Хасан пытались напасть, но советские войска были готовы и ничего у самураев не вышло. На западе — очередной кризис в Испании. После того, как португальский флот попытался блокировать «коммунистические» порты и был обстрелян из береговых пятнадцатидюймовок, снаряды которых упали поблизости от какой-то британской калоши, англичане подняли хай и потребовали от правительства в Мадриде взять батареи на подступах к Гибралтарскому проливу под свой контроль. Долорес Ибаррури пускать республиканцев на свою территорию наотрез отказалась, до перестрелок дошло. В общем, разругались в пух и прах. Товарищ Сталин заявил, чтобы погасить распрю, что СССР и впредь будет поддерживать все антифашистские силы на Пиренеях при условии, что они не будут враждовать между собой. Коммунисты и республиканцы стрелять друг в друга перестали, но готовы сцепиться в любой момент. Удерживает только то, что на мадридское правительство давит Франко, начавший большое наступление, а у коммунистов проблемы в Лиге наций. Англичане попытались признать их там пиратами и бандитами, со всеми вытекающими последствиями в виде морской блокады, а может быть и не только. Тогда Советское правительство заявило, что выкупает у кадисских коммунистов береговые пушки и вопрос безопасности судоходства в Гибралтарском проливе этим снимается. Пока на этом все.

— Про Испанию не знал…

— Так война-то там давно идет, да и далеко от нас, вот и пишут скупо. Вот Япония — другое дело. Не журись, Алексей Николаевич, сладим. Это присказка, сказка впереди с немцами будет, — приободрил я задумавшегося заместителя. — Давай лучше к нашим делам. Что местные геологи?

— Мало их и работают «в общем и целом», исследуют Сибирскую платформу, карты составляют. Но кое-какой толк есть. Наши красные камешки действительно на реке Вилюй нашлись. Дойдем до штаба, на схеме покажу. Я уж и план подкорректировал, куда поисковиков забрасывать.

— Женщин в первую очередь отправляем, помнишь? От раздражителя избавиться надо, мне еще тут беспорядков из-за баб не хватало.

— Да, помню, помню. Все как договорились, будет у них в тайге своя делянка, на отшибе от других. Я и пару сопровождающих в юбках им подобрал, чтоб вообще все чисто было.

— Добро, — кивнул я и, остановившись перед крыльцом, ведущим в барак, к которому подвел меня Саджая, предложил, — ну, веди, показывай свои хоромы.

Майор широким жестом пригласил меня внутрь и показал большую комнату, в которой стояли столы, висела на стене карта и, как и положено, сидел дежурный. Это был штаб. Далее, разделенные центральным коридором, располагались две маленькие комнатушки, одна из которых предназначалась мне, а вторая заместителю. Все остальные жили в палатках. Но на этом мои привилегии и заканчивались. К примеру, туалеты типа «расширенный сортир» стояли на улице, для чекистов, спецконтингента и женщин отдельно. Так же как и столовые, дощатые столы с лавками по двускатными навесами и без стен. С другой стороны штабного барака был сделан собственный вход в лазарет, отделенный от основного помещения глухой перегородкой. В другом бараке был организован склад.

— Не понял, а баня где? — развел я руками, найдя к чему прицепиться. — Рядом с рекой в тайге да без бани?

— Руки не дошли, в ближайшее время поставим, пока, временно, в палатке организовали, — оправдался майор, времени у него, действительно, было немного. — На ужин сегодня пшенная каша с мясом, наверное, еще не остыла, — намекнул он мне, заодно съезжая с темы поиска недостатков и недоделок.

— Хорошо, пойдем, а то жизнь наша, Алексей Николаевич, волчья. Целый день носишься на голодный желудок, а вечером брюхо набьешь и спать.

Ужинали вдвоем. Я больше молчал, уплетая пусть простую, но вкусную пищу, которую, здесь, кстати, готовили на всех без различия, а Саджая, рассказывал, с упором на подготовку кадров. Два месяца интенсивного обучения радистов дали свои плоды и пусть не вся их когорта смогла уверенно сдать итоговый зачет, но людей набрали с запасом, их хватит. А неумехи пока останутся на базе в качестве резерва. Геологи также получили возможность обменяться опытом, конечно те, у кого он был, для наилучшего решения поставленной только по прибытию в Мухтую задачи. Они выработали общую схему поиска и ознакомились, глазами и руками, со всеми образцами пород, как Сибирской платформы, так и Южноафриканского алмазоносного района, которые только можно было достать в СССР. Алексею Николаевичу пришлось погонять своих подручных по коллекциям минералов и кое-что даже доставить из-за границы. Рентген-аппарат у нас оказался в рабочем состоянии один единственный, но использовать его предполагалось лишь для проверки найденных по «пиропному следу» трубок на наличие алмазов, поэтому я не особо беспокоился. Зато дизель-генераторов было только два и оба тяжелые, с Харьковскими тракторными движками и их берегли, пользуясь только при особой нужде, обходясь всюду, даже в штабе, свечами. Это означало, что придется держать на особом контроле, чтобы аккумуляторы радиостанций были в рабочем состоянии и постоянно доставлять поисковикам свежие. Летчиков-залетчиков и штурманов Саджая подобрал опытных, были среди них лично мне знакомые, из аэроклуба в Кожухово, но в полетах над бескрайней тайгой, при картах, в основном состоящих из белых пятен, остро встал вопрос ориентирования. Чтобы упростить эту задачу, пришлось каждую машину оборудовать радиополукомпасами, которыми поделился ВМФ, показывающими направление на расположенный в базовом лагере радиомаяк. Предварительные облеты, для ознакомления с районом и проверки работоспособности системы, на дальность до трехсот километров уже провели. Заодно и осмотрели с воздуха места предполагаемых посадок. Выходило, что мы готовы, но внутренне мне в это не верилось, слишком уж все шло гладко.

— Алмаз — камень драгоценный и редкий. Геологи говорят, что один такой приходится на тонны других камней, — стал к чему-то рассуждать майор, достав оплетенную бутыль, видно из родных запасов и налив мне красного вина. — Так выпьем же за людей, которые как алмазы, за товарища Сталина и за нашу великую партию!

Под такой тост, разумеется, нельзя было не выпить, чем Саджая и воспользовался, даже не спросив меня, входили ли в мои планы на вечер возлияния, или нет. Уж не знаю, зачем это он затеял, может для укрепления взаимоотношений или хотел проверить мою преданность делу марксизма, но дальнейший банкет, имея в виду внушительный литраж сосуда и то, что завтра надо было до рассвета вставать, я пресек самым решительным образом и объявил отбой.

 

Эпизод 6

— Граждане и гражданки антисоветские агитаторы и пропагандисты! Товарищи чекисты, бойцы и командиры! Сегодня для нас великий день! Сегодня мы переходим к активной фазе операции, к которой готовились два с половиной месяца! — кричал я, стоя в алом свете утренней зари на плацу, на котором построилось почти полторы тысячи человек. — Думаю, что всем вам известно, что мы ищем алмазы. Алмазы — самые ценные из всех камней, достояние нашей страны! Но нужны они нам не для того, чтобы пускать пыль в глаза жителям буржуазных стран их блеском, а для нашей растущей советской промышленности, как резцы и абразивы. Большинство из вас попали сюда, потому, что думали, что богатство нашей земли должно принадлежать только тому советскому народу, который на ней уже живет. Зачем пускать коммунистов, говорящих на других языках, ведь они не открывали, не обживали этих земель, не застолбили их за собой и не защищали их? Вот с сегодняшнего дня, на деле, а не на словах, вы на собственной шкуре узнаете, каково оно, взять алмазы у сибирской тайги! И подумаете еще раз, не лучше ли уступить это дело тем, кто бежит из капиталистических стран к нам, в Советский Союз! Поймете, что трудящиеся стремятся к нам не потому, что хотят мед ложками жрать! Посмотрите на необъятные просторы, незаселенные и неосвоенные! Представите, сколько потребуется людей, труда, времени, чтобы обжить Сибирь, правильно, по-коммунистически распорядиться тем, что дала нам природа! Может тогда вам станет стыдно за то, что кривились, когда партия большевиков провозгласила курс на концентрацию коммунизма и окончательно порвала с гнилым троцкистским наследием, ведущим к войнам и разрушениям. Поймете всю мудрость партии и ее вождей, товарищей Сталина и Кирова! Верно, до самой глубины, помете нашу историческую задачу граждан первого в мире Советского государства, свободного от эксплуатации человека человеком: спасти трудящихся всего мира, истинных коммунистов, от гнета капиталистов и помещиков!

Закончив свою речь, а вместе с ней и торжественную часть, я кивнул майору Саджая и тот стал командовать, разводя людей на работы, первым делом, отправив авиагруппу, летчиков и техников, а также женскую партию Натальи Сарсадских, на погрузку. Вообще, мы планировали управиться за месяц, разделив свою авиацию пополам и забрасывая по две поисковые группы в день в два этапа, всего сорок человек, включая четырех бойцов конвоя. В первую очередь, на двух «стрекозах» в сопровождении двух У-2 с подвесными грузовыми контейнерами Гроховского, вылетать должны были специалисты, а потом к ним уже перебрасывали чернорабочих. Но сегодня, чтобы не нагружать летчиков сразу полетами по 8-12 часов в день, отправляли в район поселка Крестях на Вилюе только женщин. Одним эшелоном, используя все пригодные к перевозке пассажиров самолеты.

Все то время, пока спускали самолеты на воду, прогревали их моторы, грузили снаряжение, я присутствовал на берегу. Наконец, все было готово, пилоты и штурманы заняли места в кабинах, а передо мной выстроилось два десятка одетых в штаны, в которые были заправлены куртки-энцефалитки, с упрятанными под плотно повязанные косынки волосами, обычные русские бабы, родом, в основном, из окрестностей столицы. С ними, во избежание, даже местных проводников не отправляли, но у двух молодых девчонок, бойцов конвоя, были винтовки и тут же сидела на поводке одна единственная собака-лайка.

— Ну, с Богом, вы знаете, что надо делать, — сказал я просто, совсем не по-партийному. — Грузитесь и вылетайте. Будем ждать от вас сообщения о прибытии на место.

Женщины, тихо переговариваясь между собой, спустились к лодкам и поплыли к слегка покачивающимся на мелкой речной волне «стрекозам», блестящим в лучах появившегося над тайгой солнца своим остеклением. Самолеты, приняв пассажиров, взревели двигателями и один за другим, по очереди, пошли на взлет, собрались в группу и все вместе взяли курс на север. Теперь оставалось только ждать.

Ждать. Никогда не думал, что буду так волноваться, но время шло, три, пять часов, а вестей все не было. Воображение уже рисовало всевозможные катастрофические картины в виде врезавшейся в облаках в сопку сборной эскадрильи, как наконец, почти через шесть часов ожидания пришла радиограмма. Как оказалось впоследствии, натаскав за пару месяцев «курсантов» на прием и передачу, шифрование им объяснили «на пальцах», что в реальной практике обернулось задержками сообщений. Сарсадских со своими людьми высадилась благополучно и разбила лагерь у поселка Крестях, в нескольких километрах выше по реке, где впадающий приток образовал косу. Еще через час в небе послышался воющий звук моторов Чаромского и мы с майором Саджая вышли встречать авиаторов.

— Один, три семь… Вроде все, — пересчитал темные, на фоне безоблачного неба, силуэты мой зам.

— Хорошо, — кивнул я в ответ. — Теперь бы на самочувствие летчиков посмотреть и послушать, что они скажут насчет двух таких вылетов в день.

— Послушать то можно, — усмехнулся Саджая, — только летать они будут все равно. Разумеется, если позволит погода. Ну, а кто вдруг не захочет, то мы ж не звери. Заменим на запасных. А отказникам инструмент в руки и вперед на хозработы. Вот, опять таки, без бани никак нельзя. Да и в палатках жить как-то несолидно.

— Вижу, умеешь ты людей убеждать, Алексей Николаевич.

— Ну, в нашем деле, Семен Петрович, без этого никак, сам знаешь, — взаимно ответил на шпильку в свой адрес Саджая. — Наслышан, как ты при нужде в своем отделе управлялся. Кстати, пытать бездельем и дразнить делом, как Киреева, кроме тебя никто не пробовал. А не запретить ли нам, в виде эксперимента, постройку бани? Нет, я серьезно, — видя мою недоверчивую физиономию, заверил зам. — Заготовить материал, а потом сказать, что есть более насущные работы. Как думаешь, скоро добровольцы найдутся поработать сверхурочно?

— Нет уж, Алексей Николаевич, над живыми людьми, пусть и временно заключенными, опытов ставить не будем. Понимаю, что дел в лагере невпроворот и тебе бы не хотелось заставлять, ведь делать будут спустя рукава, пусть и для себя же. Но если хочешь, чтоб и ночью строили, то будь добр убеди людей, а не хитри с ними. Ведь мы же хотим выпустить на свободу честных граждан СССР, не так ли? Какой же мы им пример подадим своим лукавством? — зарезал я инициативу зама, сославшись на моральные принципы, исключительно из вредности и в ответ на его «прощупывания» моей персоны.

Так, переговариваясь на отвлеченные темы, мы дождались докладов авиаторов и убедившись, что они, несмотря на усталость, готовы выполнить два вылета на следующий день, утвердили график. Но, человек предполагает, а Бог располагает, гроза, разразившаяся после обеда пятого июня, заставила внести коррективы. В воскресенье мы смогли забросить только одну партию. Следующие пару дней дело наладилось, мы вышли на расчетный темп и я уже было, удостоверившись, что все идет как надо и мое непосредственное участие вовсе необязательно, наоборот, я явно стеснял своего зама, собрался уезжать, как от женской группы пришла шифровка: «Нашли алмазы. Пришлите рентген». Я, признаться, не мог в это поверить. Сарсадских работает всего три дня и уже результат? Это было похоже на сказку и я решил вылететь к ней лично и разобраться на месте. Восьмого числа дождь зарядил с утра и мое отправление было перенесено на вторую половину дня. При этом, чтобы не занимать «стрекозы» и успеть перевезти хоть одну поисковую партию, мне пришлось использовать пару У-2. Понятно, что место штурмана во второй кабине занимать было нельзя, поэтому я уравновесил оператора рентгенаппарата, лежа в контейнере под правым крылом «кукурузника». Второй самолет вез сам прибор и еще кое-какие пожитки, вроде палатки и аккумуляторов. Конечно, путешествовать так в закрытом объеме, да еще когда из щелей поддувает, не слишком приятно. Особенно на взлете и посадке, когда брызги от поплавков бьют в стенку контейнера и ты, зная, что находишься всего в полутора десятках сантиметров от воды, испытываешь непередаваемые ощущения. Первый час в воздухе показался мне сущим мучением, но потом я незаметно заснул и очнулся, только когда У-2 плюхнулся на реку. Еще немного и в стенку контейнера постучали и я, не дожидаясь помощи, открыл изнутри крышку, после чего ползком, но отчаянно пытаясь не уронить авторитет и не корчить рожи от боли и покалывания в затекших конечностях, перебрался в лодку.

— Уже пять алмазов нашли! С булавочную головку и больше! — возбужденно блестя глазами, сразу набросилась на меня Сарсадских. — Двенадцать кубометров грунта просеяли и пять алмазов!

— Погоди, Наталья батьковна, налетела, дай-ка на весла сяду разогреться, а то закоченел весь, — ответил я, пристраивая свою пятую точку на банку. — Где нашли?

— Да прямо здесь, на косе!

— А пиропы?

— Ну да, и они есть. Но мелкие, почти песок.

Оглядываясь через плечо я увидел, несколько раскопов по длине галечной косы, на которых кипела работа. Посчитав по головам, тех, кто работал в ямах лопатами, вычерпывал просачивающуюся воду, промывал поднятый грунт, я убедился, что здесь практически все. Даже повариха и медичка вон, ковыряются в лотках.

— И что, выше по реке и на ручье даже не начинали искать?

— Так здесь нашли же! Да и когда нам, только слой пустой породы вскрыли и до пиропов дошли, как алмаз! И заметили случайно, подумали что пузырь, Дашка на него пальцем, а он твердый! Сейчас все до крупинки перебираем, пять штук уже!

— Ладно, посмотрим, — ответил я, более-менее начав понимать, в чем дело.

На косе мое появление не то, чтобы осталось незамеченным, но работу не прервало. Женщины, не прекращая своего занятия, только поворачивали головы и здоровались.

— Ой, только вы, пожалуйста, вниз в ямы не смотрите, — смутившись, схватила меня Сарсадских за рукав на подходе. — Вода сочится, девчонки босые копают и без порток.

— В общем, и так понятно… Гражданин Ложкин, — крикнул я вылезающему из лодки помятому оператору, которого доставила на берег конвойница, — как скоро сможете развернуть аппарат?

— Часа полтора-два, гражданин капитан госбезопасности, — без энтузиазма ответил тот и неопределенно добавил, — наверное. Если не сломалось, пока летели, ничего.

Ожидание монтажа, запуска и обработки первой пробы заняло, на самом деле, часа два с половиной и я уже начал скучать.

— А не постелять ли вам здесь волков, красавицы? — спросил я, не обращаясь ни к кому конкретно, погладив «Сайгу».

— Тю, так мы их на второй день уже съели! — хохотнула в ответ бойкая молодуха. — Ты бы, гражданин начальник, медведя из леса, что за рекой, пострелял! Выходит охальник каждое утро, когда мы портки скидываем, чтобы в яму лезть, встает на задние лапы и пялится. Боимся, насмотрится, переплывет.

— Это ему вас бояться надо, — пошутил я в ответ. — А уж Ложкина я вам здесь и подавно не оставлю.

— Что там этот Ложкин? Худоба одна! Хотя на безрыбье и рак рыба. То ли дело вы, гражданин начальник, мужчина видный, — отозвалась другая.

— А еще женатый и лесть на корню пресекаю, как проявление несознательности.

— Алмаз! — вышел из палатки и хмуро буркнул Ложкин, прекрасно слышавший разговор.

— Шестой! Что я говорила! Да их здесь куча! — Сарсадских бросилась внутрь, чтобы пощупать камень руками.

— Но кимберлитом ведь и не пахнет? — спросил я, входя следом и глядя на девушку, разглядывающую выложенный на чистый носовой платок испачканный в грязи кристалл.

— Да, кимберлита нет, — отозвалась, думая при этом о чем-то своем, бывшая студентка.

— Стало быть, это месторождение, пусть, может, и богатое, но рассыпное?

— Нет, гражданин капитан! Пусть рассыпное, но богатое! — сместила она акценты, но я не согласился и принял волевое решение.

— Это все не то! Сворачивайте здесь все, косу целиком вам не перемыть, драга, как минимум, нужна. И действуйте, как раньше планировали, по пиропам. Пока на коренное месторождение не выйдете. Вы представляете, сколько там, если на этой косе в таких количествах отложились? То то! Так что хватит копать и до завтра отдыхайте, а потом за дело. Разумеется, заслуг ваших, всех, кто в этом открытии участвовал, никто не отнимет. Сегодня вылетать уже поздно, а с утра отправлюсь в Мухтую, оттуда в Москву и буду докладывать наркому внутренних дел, а то и выше бери! Гражданин Ложкин, сворачивайте аппаратуру. Боец Ларичева, давайте мне кисет! — потребовал я и, присовокупив последнюю находку к другим камням, спрятал вещественное доказательство во внутренний карман.

 

Эпизод 7

— Рейсов на запад нет и не будет! Все машины мобилизованы на эвакуацию раненых! Слыхали, что в Монголии происходит? Сами все должны понимать! Поездом езжайте. А если уж так спешите, то летите в Монголию, оттуда курьерские прям в Москву отправляют, с оказией и доберетесь. Вам, товарищ Любимов, не откажут. Сейчас как раз АНТ-9 на аэродром Борзя медикаментами грузится. Попроситесь в попутчики, — посоветовал мне начальник аэродрома аэрофлота в Иркутске, к которому я пришел «качать права», убедившись, что нужные мне рейсы все отменены.

Подумав, что по железной дороге я буду добираться недели три, а самолетом дней четыре-пять, я пошел к единственному на стоянке «авиалайнеру». Самолет был не новый, даже при взгляде снаружи бросалось в глаза, что он явно не дотягивает до стандарта международных линий аэрофлота, а внутри вообще оказалось что вместо кресел в нем простые лавки вдоль бортов, которые сейчас были подняты и пристегнуты, чтобы дать больше места для груза. Но зато он прошел модернизацию и получил пару акимовских 16-х моторов. Представившись и переговорив с экипажем, состоящим из пары пилотов, штурмана и техника, я получил разрешение присоединиться к компании, но с условием, что разместят меня «по возможности». Я было засомневался, но груз из медицинских носилок, коробок с лекарствами, мягких тюков с ватой и бинтами, оказался таким удобным для путешествия, что лучшего, в моем случае, не надо было желать. Оставив пожитки под присмотром техника, я сбегал в здание аэропорта и оттуда отбил в Москву телеграмму, сообщив, что вылетаю кружным путем. Вернувшись, я бросил сверху шинель, пристроив в голове рюкзак и оружие, припомнив наказ Полины в свете того, в какую сторону отправляюсь, надел бронежилет и удобно улегся во весь рост от борта до борта в нише под самым потолком сразу за кабиной экипажа. Иллюминаторов, конечно, здесь нет, темновато и в морской бинокль, подарок Кожанова, на необъятные просторы великой страны не посмотришь, но это все же гораздо лучше, чем подвесной контейнер У-2! И не беда, что сервис хромает и девчонки-стюардессы, как в далеком будущем, не кормят прямо в полете, зато с голодом можно успешно бороться с помощью сна! Да и с собой, из таежных деликатесов, было кое-чего перекусить.

Грех, как говорится жаловаться, доставили меня на аэродром Борзя со всеми возможными удобствами. Там мы и заночевали в свободной палатке госпиталя-приемника, развернутого недалеко от летного поля, чтобы размещать доставленных авиацией раненых, которые плохо перенесли полет и их нельзя было сразу отправить на станцию в санитарный поезд. Из-за того, что я провел в объятиях морфея весь день, меня стала мучить бессонница. Стоны, то и дело раздававшиеся в ночи, не давали отключиться, но я избегал ворочаться в темноте и шуметь, чтобы дать отдохнуть экипажу моего самолета, который отнюдь целый день не филонил, как я. Шесть часов непонятных страданий, подъем до зари, плотный завтрак из полевой кухни и вновь наш АНТ-9, догруженный по настоянию коменданта аэродрома тремя ящиками РГО, которые я по привычке именовал Ф-1, вылетел на Халхин-Гол. Тут уж я, под монотонный гул, принялся наверстывать упущенное.

Резкий порыв холодного воздуха, треск, стук и звон разбитого стекла вырвали меня из забытья и заставили, со всей возможной поспешностью, вывалиться из своей норы в кабину. При попытке сделать первый шаг, я спросоня споткнулся об почему-то лежащего в проходе техника и упал через него вперед, едва удержавшись рукой за кресло правого пилота. Врывающийся в кабину ветер гудел в ушах, слепил, заставляя смежать веки, да и соображал я в тот момент неважно, поэтому удар по шасси застал меня врасплох и я все же грохнулся на пол. Еще пара ударов послабее, тряска и резким разворотом машины меня прижало вправо, к ногам второго пилота, который почему-то при каждом вдохе сипел, а при выдохе из его горла вырывались хрипы. Вскочив, я увидел, что он уходит на глазах, которые уже застыли и подернулись пленкой.

— Эй, братишка, держись, не умирай! — бросился я обратно, в забитый оказавшимся сейчас как нельзя кстати грузом, салон самолета. — Я сейчас!

Но начав судорожно разрывать бумажные упаковки в поисках бинта, я вдруг понял, что позади меня воцарилась тишина. Обернувшись через плечо, крадучись, я вернулся в кабину, уже окончательно включившись в суровую реальность. Прикосновение к шее лежащего в коридорчике техника показало отсутствие пульса. Растекавшаяся под телом лужица крови сказала о причине смерти практически все. Мертв был первый пилот, привалившийся кургузо к боковому стеклу, прикрыв правой рукой простреленную грудь. Мертв был и штурман, с головы которого сорвало кожаный летный шлем, а сама она, зияла огромной раной, в которой был виден ничем не защищенный мозг. Тело правого летчика сотрясали последние предсмертные судороги. Я остался один, совершенно не понимая, как такое могло произойти.

Сквозь разбитое остекление снаружи, до самого горизонта простиралась монгольская степь, тишину которой нарушал только ветер, шорох низкой травы, в которой не спрятать и копыто коня, да стрекотание саранчи. Ни шума моторов, ни иных посторонних звуков. Значит, истребителям на зуб мы не попались, эти бы не успокоились и сожгли бы торчащий у всех на виду беззащитный самолет. Стреляли с земли, подумал я, разглядывая множество маленьких, аккуратных, круглых дыр во внутренней переборке. Судя по всему, из пулемета и прямо в лоб. Но как? Как нас могли достать? Не летели же мы, в самом деле, на бреющем прямо через линию фронта? Ладно, не время загадки разгадывать, решил я, внимательно осматривая и ощупывая себя на предмет ран, которые я мог в горячке и не почувствовать. Вроде цел. И дымом не пахнет, уносить ноги подальше от самолета пока рано.

Прислушавшись еще раз, я через форточку высунулся чуть-чуть наружу и посмотрел в сторону хвоста. Ни души. И все та же пустынная степь. Честное слово, окажись там японцы, я бы только обрадовался. По крайней мере, было бы понятно, в какую сторону бежать. А так поди гадай, куда меня занесло и как отсюда выбраться. Вздохнув, я убрал в кобуру ТТ и развернулся, чтобы вытащить свои пожитки, и замер. Вдалеке, там откуда шли следы шасси, по степи, развернувшись цепью, передвигались какие-то точки. Метнувшись за биноклем, из глубины кабины, я принялся их разглядывать, сразу определив, что между нами больше двух километров и, по крайней мере, минут пятнадцать форы у меня есть. Не понять с такой дистанции, наши или японцы. Расходятся грамотно, выслав вперед и на фланги парные дозоры. Всего четырнадцать человек. Но что-то показалось мне неправильным. Какая-то инвалидная команда. Еле-еле ковыляют, не говоря уже о беге, почти треть хромает, опираясь на винтовки. Ну, хоть какое-то мизерное у меня преимущество, окажись они врагами. А вот в остальном… С моими-то пистолетами да «Сайгой» на открытой местности против винтовок много не навоюешь. Ага, один остановился, руки к лицу поднял, наверное, тоже меня сейчас в бинокль разглядывает.

Передо мной со всей остротой встал вопрос, что делать? Если бежать, то прямо сейчас. Опознать, к какой армии эти бойцы принадлежат, я смогу только на расстоянии выстрела, тогда сматываться по-пластунски придется и даже от калек я так не смогу скрыться, расстреляют. С другой стороны, если не светиться, то их явная цель — самолет. Экипаж весь внутри, может, меня и искать не станут. В кабине, конечно, прятаться глупо. А вот снаружи… Выглянув еще раз в сторону хвоста, так, чтобы мою голову не увидели спереди, я внимательно ощупал взглядом местность, цепляясь за малейшие бугорки на дальности полета гранаты. Степь только казалась здесь идеально ровной, вон, мы левым колесом в конце пробега в немаленькую яму угодили, отчего самолет и развернуло. Можно и рискнуть. Лимонок у меня, слава коменданту аэродрома Борзя, целых шесть десятков, в ближнем бою весьма существенный аргумент. Подожду. Если наши — хорошо. Японцы — дождусь, когда они наморадерничаются и уйдут.

Убедившись, что наблюдатель вновь двинулся в мою сторону, один за другим, я выбросил из кабины гранатные ящики, свой рюкзак и, осмотрев тела экипажа, с сожалением покачал головой.

— Как можно безоружных на войну посылать? — спросил сам себя вслух, чтобы рассеять тоскливое ощущение одиночества, — Кроме ракетницы и перочинного ножа, ничего. Даже паршивой рогатки. Вон у техника в инструменте топор с ножовкой, даже лопата есть, а завалящего нагана не сыскалось. В таких случаях, наверное, в рукопашную полагается идти?

Карту штурмана я решил, ради сохранения натурального вида, не трогать. Да и, посмотрев на нее, так и не понял, в какой точке нанесенного пунктиром маршрута нахожусь. Если выкарабкаюсь, пойду на север. Мимо СССР промахнуться практически невозможно.

— Молодец, сэкономил время, — саркастически похвалил я сам себя. — Теперь месяца два только до старой границы топать будешь. Если вообще живым останешься. Хомо сапиенсы к тебе как раз с севера и чешут.

Ползком, ползком, я в три захода, разными маршрутами, чтобы не мять траву, перетащил свое барахло в небольшую ямку, как раз метрах в пятидесяти сбоку от самолета, прямо по оси левого крыла. Пока занимался этим, заметил, что летать воздушное судно в ближайшее время не сможет. Из под капота мотора капала вода, система охлаждения явно пробита. На одном движке поднять его нечего и думать, даже если весь груз здесь вывалю. Не та у меня квалификация. Знал бы, что так сложится, учился бы в аэроклубе. Ага, и прототип ПЛ вместо «носорога» из оружейки бы прихватил. Пусть думают, что хотят. Поля как чувствовала. Хотя, если колесо из ямы вытащить, то катиться на одном моторе по полю, пожалуй, можно. Благо площадка для тренировки немеряная. Жаль, что умные мысли приходят в голову слишком поздно.

Так, рассуждая сам с собой на отвлеченные темы, я взрезал по периметру ямки дерн и пока откинул его в сторону. Затем проверил еще раз свой стреляющий арсенал и затем принялся вскрывать упаковку и приводить в боеготовое состояние «карманную артиллерию», выкладывая гранаты перед собой. Когда дело было сделано, я затащил на проплешину пустую тару, рюкзак, улегся сам и накрылся дерниной, как одеялом, чуть-чуть приподняв голову, чтобы сквозь редкие, уже начавшие желтеть стебли впереди, сохранить обзор. Была ямка, получился бесформенный бугорок. Главное, когда гости пожалуют, от пыли не чихнуть. Ну, да я не дурак, бандана и вместо фуражки, и вместо респиратора сойдет.

Отмеренные мной «безопасные» пятнадцать минут давно прошли, часовая стрелка успела совершить почти полный оборот, когда показались разведчики, которых, судя по внешнему виду, однозначно следовало считать вражескими. Драные лохмотья, поверх которых у каждого из них были намотаны грязные бинты, могли в лучшие времена быть и советской, и японской формой. Вот только в РККА не могли быть все поголовно азиатами. При приближении глаз выхватывал и более мелкие детали, вон торчит рукоять японского меча на боку у, видимо, офицера, вон клинковые, а не игольчатые штыки. Да и, будь это бойцы Монгольского бронекавалерийского корпуса, у них должен был быть РПШ, а не какое-то неопознаваемое уродство на сошках. Уродство то уродством, но все же ручной пулемет. Тяжко.

Основная цепь окончательно остановилась, со стонами и кряхтением опустившись на землю, метрах в трехстах от АНТ-9, а непосредственно к самолету осторожно подошли только двое из головного дозора, охватывая свою цель с флангов. Один из них, ободренный тишиной, открыл дверь в кабину и спустя минуту что-то оттуда сипло зарычал, а второй, подойдя к подтекавшему мотору, подставил ладонь, под падавшие на землю капли. Лизнув руку, он споро схватился за винтовку и ткнул штыком, расширяя дыру, отчего вода, блестя на солнце, потекла уже тонкой струйкой. Японец, запрокинув голову, подставил под нее свой рот и стал жадно глотать. Тем временем второй, видимо, не дождавшись ответа от товарища, выскочил наружу и увидев, чем тот занимается, оттолкнул его в сторону, тоже бросившись пить. Между двумя японцами завязалась драка. Увидев это, остальные, забыв обо всем, тоже бросились к самолету со всей возможной скоростью, которую позволяли их раны. Пулеметчик, сделав десяток шагов, просто избавился от мешавшего ему оружия. Драка стала уже групповой и офицер, ковылявший самым последним, не мог унять ее командой, поэтому выхватил пистолет и пальнул в воздух, что, впрочем, никого не остановило.

Момента удобнее, когда враги сбились в кучу, и желать-то грешно, надо было решаться, но я медлил, скованный ощущением ледяного холода в животе, будто там в пустоте свободно гуляла февральская поземка. Страшно… Наедине с собой можно это признать. Страшно… Но и только. Других разумных аргументов, оправдывающих бездействие нет. Выдернув чеку, я отпустил рычаг и, посчитав про себя «ноль-раз», привстал, замахнулся, вспарывая маскировку, и, что есть сил, бросил. Первый разрыв, как я и рассчитывал, произошел в воздухе, задев, наверное, многих. А уж потом, как автомат, я бросал и бросал, и в кучу, и по сторонам, пока не заболело плечо. Не меньше полутора десятков лимонок ушло прежде, чем я, почувствовав, что это последняя, бросился вперед вслед за гранатой, сжимая «сайгу». Да, я оказался в радиусе, где осколки «эфки» сохраняют свою убойную силу, но, во-первых, на мне какой-никакой «броник», наповал не убьет и дело свое я успею сделать, а во-вторых, чтобы поймать осколок на тридцати-сорока метрах от взрыва, до которых я успел сократить дистанцию, надо быть очень невезучим человеком. Подбежав, я принялся расстреливать, распластавшиеся как попало тела картечью, не разбирая, живой или мертвый. Шесть выстрелов, магазин весь. Отбросив ружье, выхватил ТТ и принялся довершать начатое. Один, получив пулю, все же попытался перевернуться и пришлось потратить на него вторую. Все, затвор в заднем положении, патроны вышли. Остался тот самый офицер, который так и не успел доковылять до своих и сейчас валялся мешком на правом боку. Пистолет бросать на землю я не стал, а убрал его аккуратно в кобуру и даже застегнул ее клапан, потянув из ножен меч. Конечно, добивать благородным оружием лежачего некрасиво, но в пустыне патроны следовало поберечь. К тому же, этот японец, наверное, самурай, ему, может быть, даже приятно.

— Умри, собака!!! — отвалившись на спину, хрипло крикнул офицер на чистом русском и тут же наказал меня за то, что я отвлекся. Черный зрачок ствола уставился мне прямо в грудь, но за считанные мгновения, что потребовались чтобы нажать на спуск, я успел чуть качнуться вправо и немного развернуть корпус. Пистолет дернулся в его руке и я, не услышав выстрела, почувствовал, как пуля по касательной ударила в «брон ик» и застряла. Бывало, попадало в меня и раньше, еще в той жизни, было с чем сравнивать. Слабовато. Меч, порхнув слева направо, ударил плашмя по кисти, ломая пальцы японца, который, карикатурно, сверх меры расширив от удивления глаза, даже не смог пальнуть еще раз. В следующую секунду я вырубил его ударом сапога по голове.

— Раз по-русски понимаешь, поживешь еще у меня, — ворчал я себе под нос, перевязывая его раны, — Вишь, испятнало тебя, одна рука цела и оставалась, да теперь, из-за вредности своей, полным калекой будешь. Нет, чтобы сразу сдаться, обязательно из пугача своего палить надо было.

Потрепало уцелевшего японца действительно сильно. К старым ранам в левой ягодице, обоих бедрах и правой оторванной пятке, прибавились новые. Осколки искромсали в трех местах левое плечо и руку, проб и ли ее кисть. Повезло ему в том, что сразу не убило и упал он в яму, подальше от других. Как говорят врачи в таких случаях, жизненно важные органы не задеты. Хотя и придется его теперь с ложечки кормить. Надеюсь, выкарабкается, я сделал все, что мог, хоть и не хирург и антибиотиков у меня, кроме спирта, здесь нет. Раздевшись и осмотрев себя, я увидел на левой грудной мышце огромный синяк, болевший при любом прикосновении. Хорошо, что ребра вроде бы целы. Спасибо Поле, спасла ее броня, хотя я и узнал по собственному опыту, почему ее забрак овали. Свинцовую пулю ТТ или Лю гера тряпочный бронник может и остановит, но вот от серьезной травмы не гарантирует.

Закончив с «неотложкой», я забрался с биноклем на самого пострадавшего от моей «артподготовки» — самолет АНТ-9. Похоже, покататься на нем мне не светит. Оба колеса основных стоек шасси сдулись, из крыльев вовсю капала уже не только вода, но и керосин. Отлетался. Хотя, послужить возвышенным наблюдательным пунктом еще может. Встав на крышу фюзеляжа во весь рост, я осмотрел горизонт, который оказался чист. Похоже, если кто видел или слышал бой местного значения, то или вмешаться не мог, или посчитал, что себе дороже и спрятался подальше от греха. Можно без опаски было заняться оприходованием трофеев.

В качестве добычи мне достались самурайский меч, напоминавший «парабеллум» пистолет, одиннадцать винтовок, большей частью побитых, с расщепленными ложами, одна из которых, к счастью целая, была с оптикой, миномет-уродец, калибром миллиметров пятьдесят и шесть гранат к нему. Еще два десятка почти таких же, но без переходников с метательными зарядами, нашлось у стрелков. Собрав все оружие вблизи, я не поленился сходить и за пулеметом, оснащенным оригинальной системой питания из бункера, снаряжаемого винтовочными обоймами. Пальнув из него короткой очередью для пробы по хвосту самолета, я убедился, что дыры получаются точно такие, какие я видел на переборке. Неужто сбили вот из этого? Тогда дохлый пулеметчик — ас! Но в то, что он уложил в кабину практически весь свой оперативный боезапас из бункера, мне не верилось. Значит, где-то здесь есть еще такие же пулеметы или машинка посерьезнее. Придет в себя японец — спрошу.

С самого начала я решил, что когда снимусь с этого места, тяжелый пулемет с собой не потащу. Снайперская винтовка предпочтительней. Осмотрев ее внимательно, я подивился тому, что прицел не имеет вообще никаких регулировок. Взглянув на прицельную марку, я увидел шкалу горизонтальных и вертикальных поправок, с нанесенными на ней цифрами 6, 8, 10, 12, 14. Они явно означали сотни метров, ярдов, футов, или каких-то иных национальных единиц измерения. Определить цену деления я решил просто — отошел на сотню шагов и, наведя верхнее перекрестье на киль самолета с нанесенным на нем красным флагом, в самую его середину, сделал три выстрела. Моя догадка подтвердилась, попадания во флаг легли кучно, вписавшись в круг в три сантиметра диаметром. Стало быть, сетка размечена до полутора километров, неплохо. Винтовка мне понравилась. Мягкая отдача, полное отсутствие вспышки и отличная меткость. Только прицелу бы кратности побольше, у этого два или два с половиной, что сразу заметно человеку, привыкшему к стандартному четырехкратному ПСО.

Впереди было гораздо менее приятное занятие — похороны. Оттащив пока трупы японц ев подальше, я собрал амуницию, один ранец, личные документы и письма, которые все равно не мог прочитать, присмотрел себе китель размером побольше да форменную кепку. Потом, в ыкопав неглубок ую, метра полтора, братскую могилу, забрав документы, я положил туда экипаж советского самолета, по-людски завернув каждого в нашедшиеся среди груза чистые белые простыни. Вырубив топором из обшивки АНТ-9 лист гофрированного дюраля, я накрыл им павших, чтобы не разрыли падальщики. Другой лист согнул в трехгранную пирамиду, увенчанную большой пятиконечной звездой, на которой и выбил, с помощью молотка и отвертки имена и фамилии авиаторов, не забыв указать сегодняшнее число.

— Земля вам, ребята, пухом и Ц арствие небесное, — сказал я последние слова и, по обычаю, хлопнул граммульку крепчайшего спирта из медицинских запасов, запив его тут же ягодным морсом уже из своей личной литровой фляги. — Будешь? — предложил я самураю, заметив, что тот пошевелился.

— Воды! — сипло потребовал тот.

— Из системы охлаждения пополам с керосином? — спросил я шутя. — Вот до чего человек дойти может, такую гадость пить! Животом же болеть потом, задница устанет! На-ка лучше ледку из термоса-холодильника пососи, рядом с лекарствами грязи быть не должно, — предложил я, сбегав до самолета и обратно.

Японец принялся мое подношение рассасывать, а я, радуясь свободным ушам, принялся рассуждать.

— Воды у нас с тобой маловато будет, не протянем долго. Раз уж ты в плен попал, то, может, скажешь, в какую сторону путь направить, чтобы к людям выйти? Ведь засохнем насмерть!

— Убей меня, — отозвался тот абсолютно равнодушно. — Сэкономишь воду.

— Здрасти приехали! А с кем я тогда разговаривать буду? Помереть от жажды — это понятно и непредосудительно. А вот со скуки… Нет, Танака, будешь жить!

 

Эпизод 8

Незаметно за делами, на степь опустился вечер и солнечный диск клонился на северо-западе к горизонту. Пожевав мелко наструганной бастурмы с хлебом, поделился с японцем, которого пришлось кормить с рук. Голова, между тем, была занята оценкой положения. Вот что бы я сам сделал, послав разведку к сбитому самолету, где она и сгинула? Конечно, то, что сперва наведались ко мне только раненые, наводило на размышления. Может, в «главных силах», если они вообще есть, нет больше ходячих? Какой-нибудь госпиталь… Нет, там, по крайней мере, врачи должны быть. С другой стороны — полтора десятка рыл на экипаж АНТ-9, да с пулеметом, минометом и снайперской винтовкой, должно было хватить за глаза. Нельзя исключать, что инвалидная команда еще не вся сточилась. Понятно, что теперь, когда, как в анекдоте, у медведя пулемет и снайперская винтовка, днем ко мне не попрут. Даже я, здоровый, на пару километров на брюхе не подписался бы, пузо сотрешь. А вот ночью… Ночью, когда нишиша не видно, по степи можно ходить в рост и незаметно сблизиться. Главное — не шуметь. Приходится признать некую вероятность повторного визита непрошенных гостей. И ведь не уйдешь. Бросить все лишнее — жаба душит. Не говоря уже о японце. По-русски он говорит неспроста. Наверняка какой-нибудь разведчик. Такого ценного языка крайне желательно сберечь.

Приняв решение остаться на месте, я, первым делом, уложил японца под стабилизатором АНТа, где земля не пропиталась вытекшим керосином, на накрытые простыней упаковки с ватой, накрыл плоскость сверху холщовым полотнищем, в которое было завернуто белье, пришпилив его к земле согнутыми из полосок дюраля скобами. Палатка получилась так себе, но все же не под открытым небом ночевать. А по моим меркам — вообще сервис и комфорт, отель пять звезд. Связывать бедолагу я не стал, все равно он ни руками, ни ногами ничего не может, но на всякий случай, чтобы не уполз, я приковал его за пояс к фюзеляжу тягой управления хвостовым оперением. Без отвертки даже здоровый не освободится, а перетереть жесткий многожильный стальной трос за ночь — перетиралка устанет.

Покончив с этим делом, стал, пока светло, разбираться с гранатами. Задумав понатыкать вокруг растяжек, я хотел понять, сколько «эфок» я могу пустить на это дело. Если научусь пользоваться японскими, коих аж двадцать шесть штук, то можно все РГО использовать. А если нет — то штук шесть-восемь придется себе оставить. Осмотрев внимательно ребристый цилиндрический корпус с ввинченным в него запалом без предохранительного рычага, как на советских гранатах, и с веревочной петлей вместо кольца, я аккуратно вывинтил взрыватель. Экспериментировать на снаряженной гранате я не собирался. Зажав последний пассатижами, отведя подальше руку от тела, я с силой дернул за веревку. Предохранительная вилка отделилась от запала, но никаких эффектов вроде хлопка наколотого капсюля за этим не последовало. Положив опасный предмет, я отошел и выждал пятнадцать секунд. Взрыва не последовало. Значит, надо сделать что-то еще или я имею дело с инерционной машинкой мгновенного действия, срабатывающей от удара. Попытавшись вставить вилку на место, сделать этого я не смог, что-то внутри уже сместилось, поэтому я привязал к взрывателю длинный шнурок и, размахнувшись как кистенем, с силой приложил его об землю. Никакого эффекта. Черт, придется разбирать… Стащив сверху штампованный колпачок, удерживаемый зажимами, я увидел пробку с выемкой, которая просто выпала, когда я перевернул ее вниз. Посмотрев внутрь, я увидел там на небольшой глубине пружинку и капсюль. Остальной объем запала, надо полагать, занимал замедлитель и детонатор. Поискав в траве пробку, я поднял ее и увидел ввинченный ударник. Приблизительно понятно. Аккуратно собрав все как было, уперев взрыватель донцем в землю, я тюкнул по колпачку обухом топора. Хлопок! Есть! Выбросив запал, стал считать. Взорвалось секунд через восемь. Многовато. Хотя… Они же этим же и из миномета пуляют, поэтому замедление такое большое.

Так, «японок» осталось двадцать пять. Корпус еще одной я примотал испачканными бинтами к «эфке» для усиления эффекта и, наряду с другими, установил ее по окружности лагеря, на расстоянии около ста метров или чуть больше, оставив свободный проход строго по продольной оси самолета. Жидковато, сорок шесть растяжек на шестьсот с лишним метров, но если толпой попрут, кто-то обязательно вляпается. Хоть предупрежден буду, что гости припожаловали. А чтобы зверье не полезло, так я трупы с внешней стороны периметра сложил. Незачем всяким падальщикам к самолету соваться, от которого железом да керосином разит так, что у меня даже глаза щиплет. Сам же я, взяв пулемет, «сайгу», снайперку и все пистолеты, закинув гранатомет и винтовки в кабину АНТа, ушел ночевать подальше, на полкилометра. Настороженный «будильник» всяко оттуда услышу, можно и вздремнуть одним глазком.

Но, вопреки моим ожиданиям, ночь прошла спокойно и я, продрав глаза, осторожно вернулся в лагерь, не заметив издали ничего необычного и убедившись, что «маячки» нетронуты.

— Доброе утро, Танака! Как спалось? — отодвинул я штыком винтовки полог импровизированной палатки. — Видишь, не хотят твои тебя спасать. Как жаль. Придется самому к ним идти. Где они? Сколько? Вооружение?

— Я не буду отвечать на вопросы! — с вызовом прохрипел в ответ японец, злобно уставившись на меня исподлобья.

— Это мы еще посмотрим! — сказал я многообещающе и скорчив свирепую рожу, схватив нож, бросился на японца. Тот заверещал, но отбиться от здорового мужика вероятному кандидату в гости к предкам, было немыслимо. Вспоров ему штаны вдоль шва и ширинки от пояса до пояса, я прижал его коленом к постели вниз лицом и принялся развинчивать зажим троса.

— Все, теперь можешь отойти оправиться. Знай полупортки раздвигай. Не все же мне тебе ширинку держать, — прокомментировал я свои действия, отдуваясь в перерывах между фразами. — Хотя погоди, сортир тебе изображу.

Я установил возле стойки шасси торчком три ящика из под гранат так, чтобы на них можно было сесть.

— Готово! Чуть позже ямку тебе вырою, если не лень будет. Мне еще дружков твоих хоронить, а то валяются неприкаянные, того и гляди на жаре завоняют.

Дав самураю время, вновь посадил его на трос, отмерив его так, чтобы он сам мог свободно перемещаться между палаткой и туалетом, после чего принялся его кормить.

— Скажи, Танака, как вы нас сбить умудрились? Я, видишь ли, все самое важное как раз проспал. Только не надо зарекаться, что отвечать не будешь. Это же сущая ерунда. А вот если я расстроюсь, могу и бубенцы тебе отрезать. От этого ты не умрешь, зато хрипеть перестанешь.

— Вы летели очень низко, — скупо отозвался японец. — Сначала мимо, но потом повернули прямо на нас.

— И что, вот из этого вот пулемета? — изобразил я недоверие. — Да в самолете дыр больше, чем у него боезапас. Не может быть.

Пленный замолчал.

— Ну, как хочешь, можешь не отвечать. Не калечить же тебя в самом деле, — миролюбиво удовлетворился я его «знаком согласия». — Спроси ты у меня тогда что-нибудь. Не в молчанку же нам играть.

— Почему вы меня так называете? — стараясь обращаться ко мне уважительно, он намекал, что хотел бы того же по отношению к себе.

— Танака? Ты, японец, говорящий по-русски, офицер, и не читал роман «Порт-Артур»? — искренне удивился я.

— Первый раз слышу, — пробурчал самурай.

— Ну ты даешь! Да служи я в вашей армии, затер бы до дыр и надулся бы как дирижабль от гордости!

— Я много русских книг прочел, но о такой слышу впервые! — повысив голос, повторил пленный. Тут уж я прикусил губу, подумав, что Степанов мог свой роман на текущий момент и не написать.

— Интересный?

— Да, — ответил я коротко.

— Про осаду?

— Да.

— А Танака?

— Был там один ваш разведчик, — кивнув нехотя, спросил уже сам. — Ведь ты тоже из этого племени?

Японец промолчал. Молчи-молчи, мне даже кивать не надо.

— И в разведке, стало быть, здесь? — решил я поднажать.

В ответ тишина.

— Смотри, соленого мяса ты уже налопался, будешь артачиться — воды не дам.

— Да, в разведке, — отозвался самурай, не понаслышке знакомый с муками жажды.

— Ладно, воду заслужил. Смотри, я бутылку на шнурке подвешу, в любой момент сможешь наклонить и пару глотков сделать. Но учти, это тебе на целый день. И есть мы только вечером будем.

Убедившись, что пленный в состоянии сам о себе позаботиться, я не стал больше к нему приставать. Все равно, если там, откуда он пришел, есть пулемет, то днем соваться нельзя. Светлое время я решил потратить с толком, занявшись доставшимся мне хозяйством. В первую очередь, я выполнил свое обещание и выкопал выгребную яму. Нагадить он много не успеет, пока отсюда не уйдем, а чтобы не воняло, землей присыпать буду.

Теперь на очереди были мертвые. Чтобы выкопать им могилу, такую же как вчера, я потратил большую часть дня, хоть и укладывал в нее японцев в два слоя, точно так же прикрыв дюралем и оставив табличку. Этак я аэроплан совсем раздену. Оставшиеся светлые часы я убил на «инвентаризацию» своих богатств. Медицинский груз состоял, по большей части, из белья и перевязочного материала, но было там два ящика с препаратами и два заполненных льдом бачка-термоса со склянками внутри, на ярлыках которых значилось: «мазь от ожогов». Сейчас лед уже растаял и, перераспределив содержимое бачков, я получил литров шесть воды, которую можно было пить. Но главные запасы жизненно необходимой жидкости я обнаружил в «заначке» техника в двадцатилитровой фляге в отсеке ВСУ, в самом хвосте самолета. В той же кладовке нашлась и вместительная банка с моторным маслом, которое, смешав с 98-процентным медицинским спиртом и остатками керосина из баков, разлил по четырем склянкам из под раствора морфина, изобразив импровизированные «коктейли Молотова». Что ждет меня впереди, я не знал и подумал, что хоть какое-то противотанковое оружие все же лучше, чем ничего.

Содержание оставшихся склянок я трогать не стал, отложив для себя те, где значилось «эфир», «спирт», «йод», «глюкоза», «новокаин». Ревизия сухих лекарств пополнила мою походную аптечку стрептоцидом, кодеином, кофеин-бензоатом, аспирином. Остальные препараты, вроде пирамидона или фенацетина, назначения которых я не знал и не имел о нем даже предположений, я трогать не стал.

За целый день вокруг ничего не происходило и даже характерного шума войны не было слышно. Только раз мне показалось, что где-то на севере послышалось жужжание, будто ветер донес, но осмотр горизонта ничего не дал. А ведь залпы в степи на двадцать-тридцать километров вокруг слышны. Минимум один переход до людей, значит. А скорее всего и больше.

— Держишься молодцом, — подошел я уставший к Танаке. — Поедим?

Пленник, лежавший с открытыми глазами, кивнул в ответ и попытался сесть, отчего его лицо, там, где было видно через бинты, покрылось испариной.

— Не дури, а то умрешь позорно, в постели, — остановил я его и, построгав вяленое мясо, кроме которого у меня ничего больше и не было, если не считать стремительно уменьшавшейся краюхи ржаного домашнего хлеба, стал кормить.

— Вот сидим мы с тобой, Танака, в степи, один хлеб жуем. И, скажи пожалуйста, какого лешего ты полез на меня воевать, а? Чем тебе дома не сиделось? Молчишь? Говорить не хочешь или сказать нечего? Ну, молчи, молчи, — стал я рассуждать, присев разведчику на уши с мыслью, что если вдруг со мной что случится, то все-таки гадость узкоглазым напоследок сделать успею. — Все так вы какие-то дураки, японцы. Ведь со всеми соседями перессорились! С англичанами союз потеряли, американцы оружие китайцам поставляют, с которыми вы воюете, на нас тянуть стали. В дружках же — Гитлер за тридевять земель, который и помочь-то вам ничем не может. Что, думаете всех победить?

— Мы не воюем с Англией и с Американскими штатами, — возразил японец.

— Это армия не воюет. До поры. А флот сверхлинкоры с восемнадцатидюймовками, которые сильнее нынешних настолько, насколько «Нагато» сильнее «Дредноута», надо полагать, для круизов императора строит, — посеял я семена дракона. — И не делай вид, будто не понимаешь о чем речь. Об этом, наверное, уже даже в борделях Амстердама перешептываются. Думаешь, с такими амбициями великие державы мириться будут? Наивный…

Самурай опять мне ничего не ответил, сосредоточенно разжевывая жесткие мясные волокна.

— А вы-то, наверное, думаете, что циновками все завесили и все шито-крыто? Ну, это потому, что вы англичан совсем не знаете. Кто с ними связался — считай замазан. Вы когда флот свой строили, с них ведь пример брали, корабли у них же заказывали, своих людей на учебу отправляли, их инструкторов приглашали? А ведь британцы — мастера шпионажа и всяких темных делишек. Убедить самого честного человека предать, да так, что он будет убежден, будто действует в истинных интересах своей Родины — проще простого. Не сумев с первой попытки к суперлинкору подобраться, они просто купили все сведения у ваших же адмиралов!

— Я в это не верю, — спокойно сказал самурай.

— Отчего же? Вот ведь странно, Геббельс у Гитлера утверждает, что чем чудовищнее ложь, тем легче в нее поверить. Скажи я, что марсиане ваш линкор из космоса «срисовали» и британцам продали, поверил бы? А как правду скажешь, так сразу как страусы голову в песок. Ну, да ладно, не верь, не настаиваю. Вам же хуже.

— Если бы мы действительно строили суперлинкоры, британцы уже предприняли ответные действия, — резонно возразил мне пленник.

— Ты так думаешь, потому, что опыта маловато у вас в большой политике. Англия — не даром кузница мира и величайшая держава, до которой вам как… — тут я запнулся, понимая, что японцы уже в Китае и моя метафора может быть не понята, — медному котелку до ржавчины. — Она всю свою мощь на шпионаже и техническом превосходстве построила. Вы же только на них глядите и копируете, своего собственного не изобретая. Они на шаг всегда впереди. Американцы, кстати, тоже. Зачем, скажи мне, строить дорогущие корыта по семьдесят тысяч тонн, если вдвое меньший авианосец, на котором сидят пикировщики и торпедоносцы, утопит их из соседнего моря, даже не входя в радиус досягаемости артиллерии? Хотя, у вас тоже умные люди есть, но вы им хода не даете, вот они и ищут, кто их оценит. Ямамото Исороку понял, что время линкоров прошло, но его не слушают, вот он и поступил так, как посчитал лучшим для Японии. Ему бы сообразить, что в выигрыше остаться, связавшись с Альбионом, все равно нельзя, да уж ничего не поделаешь. Вот и выходит, что все против вас, а союзники на другом конце мира и ничем помочь не могут.

— Зачем вы мне все это рассказываете? — перестав прятать глаза, прямо спросил самурай.

— Затем, друг мой ситный, что умирать тебе теперь никак нельзя. И вынести тебя отсюда могу только я. К русским. А там уж, в виде благодарности за помощь, постараюсь обменять тебя на кого-нибудь из наших как можно скорее. Надеюсь, понимаешь, если на твоих соплеменников вдруг наткнемся, первым делом тебя пристрелю. Поэтому, давай сначала. Где твои дружки? Сколько?! Вооружение?!!

— На север, километра три, ложбина, там оставалось три десятка солдат при четырех пулеметах. Все раненые, сами ходить не могут.

— Где русские, как к ним выйти?!!

— Фронт на востоке, километров сто или больше. На север от нас русская трасса по которой идут караваны.

— Погоди, так мы с тобой в нашем тылу?

— Да.

— Трасса далеко?

— Около тридцати километров.

— Как тебя занесло-то сюда… — пробурчал я себе под нос, но японец все-таки расслышал и с готовностью ответил и на это.

— Отряду была поставлена задача нападать на караваны, но ваши самолеты выследили нас, как мы ни маскировались. Наверное, по следам машин. Нас разбомбили, много убитых, ранены почти все. Кто был в состоянии ходить, отправились к трассе, чтобы захватить транспорт, но не вернулись.

— Отдыхай, завтра у нас трудный день, — пообещал я самураю, запахивая полог палатки.

 

Эпизод 9

Конечно, верить японцу на слово было бы глупо. Поэтому, оставив пленника внутри минного поля, я, навьючившись оружием, поперся таки в разведку. С собой взял только самое необходимое, пистолеты, «носорога», «сайгу», «арисаку» с оптикой, четыре гранаты, ракетницу, немного еды и воды. Все это хозяйство никак не хотело на мне «уживаться», несмотря на все мои старания, то и дело постукивая и позвякивая, поэтому я старался идти как можно осторожнее, но получалось медленно. Имея ввиду наводку японца, я с самого начала отошел, считая шаги, на километр, или около того, восточнее, после чего, посматривая на компас, двинул свои стопы строго на север. Не идти напрямик, а делать такой большой крюк пришлось потому, что, как на зло, вчера было полнолуние, а сейчас, в ночь на 14-е июня, чуть уменьшившийся диск маячил в безоблачном небе, заливая степь холодным светом, отчего трава казалась серебристой. Фигура человека должна была бы бросаться в глаза издалека, если бы Луна не убивала цвета, делая мир черно-белым, монохромным. Под своей импровизированной накидкой из серого упаковочного полотна я наверняка сливался с фоном на выбранной мной до предполагаемой лежки японцев дистанции, но все равно, часто останавливался, приседал, даже ложился, как встарь, прижавшись ухом, слушал землю. Она гудела, то сильнее, то глуше, донося отзвуки далекой битвы, в то время как воздух оставался мирным, будто и не было всего в ста километрах на восток никакого сражения.

Пройдя после поворота полторы тысячи шагов, заметил на проплешине, где песок не был прикрыт тощим дерном, осыпавшиеся глубокие следы машин, двумя колеями уходящие на северо-запад. Если Танака не врал, то, скорее всего, именно по ним наши летчики и вычислили диверсантов. Достав бинокль, я посмотрел вдоль дороги, удивившись тому, что она просто кончалась, не теряясь из виду из-за расстояния и не доходя до горизонта. При этом, ничего, что хоть чем-то напоминало машины, на которых передвигались японцы, на абсолютно плоской равнине не было. По видимому расстоянию между следами колес, я оценил дистанцию до «обрыва» в полтора-два километра. Идти по «указке» напрямик я не рискнул и, осмотревшись, заметил, что местность к северу, пусть почти незаметно, но повышается. Сверху же можно было рассмотреть нечто, что от меня сейчас было скрыто.

Сорок минут спустя мои ожидания полностью оправдались. Хоть я и потерял колею почти сразу, как только сместился от нее в сторону, зато теперь раскрыл ее тайну. Она вовсе не обрывалась, а уходила вниз так, что на фоне лежащей дальше местности получался вот такой обман зрения. Длинная ложбина с очень покатыми склонами протянулась в широтном направлении на несколько километров. Во всяком случае, до остовов сгоревших машин было чуть меньше двух, а дальше я, из-за отсутствия ориентиров, оценивать не мог. Было похоже, будто в стародавние времена с запада прилетел метеорит и оставил на лике Земли морщину, которая потом оплыла и выровнялась, но не стерлась совсем. Сейчас я прилег в самом ее конце, если принять мою космическую гипотезу, там, где небесный посланец потерял последние силы, упершись в грунт, который сам и нагреб.

Отсюда открывался великолепный вид, но поначалу я не заметил ничего, что нарушало бы покой ночной степи. Черные скелеты четырех грузовиков и единственного бронеавтомобиля казались стоящими здесь вечно. Мурашки, пробежавшие по спине к затылку, выбили из головы глупую мысль сократить дистанцию. Вместо этого я решил противника спровоцировать. Дистанция безопасная и путь отхода за пригорок имеется.

Зарядив ракетницу, я выпалил вдоль лощины, тут же откатившись в сторону. Секунд пять-семь ничего не происходило, но потом в мою сторону длинной очередью ударил пулемет. Стрелок, конечно же, меня не видел, пули сыпались на землю с большим недолетом и рассеиванием по направлению. После того, как он смолк, я расслышал и несколько одиночных винтовочных выстрелов, но не увидел их вспышек. Зато место, где сверкала «сварка», я засек точно. Ободренный тем, что дотянуться до меня не смогли, потратил минут сорок на то, чтобы по-пластунски, держась северного ската, по самому краю, сократить дистанцию вдвое.

На самом гребне южного склона был вырыт окоп, то ли совсем без бруствера, то ли так искусно замаскированный. Отсюда, чуть сверху и в хорошую оптику, он воспринимался как короткая горизонтальная черная полоска, которую давала неосвещенная вертикальная внутренняя стенка. Если бы дело было днем, при ярком солнце, я бы, пожалуй, его не рассмотрел бы, но сейчас, на контрасте черного и белого он проявился. Пулемет казался черной точкой на фоне освещенной луной степи и, показалось мне, был установлен слишком высоко. Рядом маячила более светлая голова наблюдателя, явно волновавшегося и то и дело привставшего на секунду повыше, чтобы дальше осмотреть местность. Определившись с характерными демаскирующими признаками, я принялся шарить глазами дальше и вскоре обнаружил в сотне метров ниже по лощине от первого, еще одно пулеметное гнездо. Между ними не было никаких ходов сообщения, но на полпути имелись зачатки фортификационной деятельности в виде щелей. По словам Танаки пулеметов оставалось всего четыре. Я предположил, что два остальных установлены на моем склоне и я их просто не вижу с поверхности земли. Это было вполне логично в случае, если японцы заняли круговую оборону. При этом, я оценил их маленькую хитрость. Лагерь свой они разбили по лощине метров на триста выше места побоища. До ближайшего пулемета от меня было приблизительно шестьсот шагов.

Прислушиваясь и приглядываясь, приготовив на всякий случай бесшумный «носорог», я пролежал на месте еще с полчаса, но не обнаружил никаких признаков разведки. Никто не шел по степи, не полз туда, откуда я стрелял из ракетницы. Скорее всего, пленный самурай не врал и те, кто сидел сейчас у пулеметов, попросту были на это не способны. Что ж, связываться с инвалидами не стоит, коль скоро я могу просто обойти их стороной. Повалявшись для очистки совести еще какое-то время, тем же путем, каким я добрался сюда, вернулся к самолету и со спокойной душой завалился спать, намереваясь с толком использовать оставшиеся пару часов темного времени.

 

Эпизод 10

— Вы убили их? — встретил меня вопросом пленник, хоть и медленно, но вполне самостоятельно уплетая завтрак.

— Нет. Зачем без нужды? — выразил я свое отношение к проблеме.

Танака кивнул и, больше не обращая на меня внимания, сосредоточился на работе челюстями. Такое отношение к моей персоне меня слегка задело. Я целое утро не появлялся, солнце уже высоко, часов девять утра, а этот даже не забеспокоился, что я сгину и он здесь один останется, как собака на цепи.

— Заканчивай скорей, мне твое место нужно.

— Что делать будете? — настырно «выкнул» мне японец, строго придерживаясь выбранной линии поведения.

— Карету для тебя, не переть же на горбу.

В ответ самурай только кивнул, будто мои намерения стали для него абсолютно понятны, в чем я лично сильно сомневался. Между тем, план мой был далеко не очевиден. Чтобы не тащить на руках все свое абсолютно необходимое на переходе богатство и японца, который хоть и был мал ростом, да и отощал в пустыне, но весил не меньше шестидесяти килограммов, мне нужен был какой-то транспорт. К счастью, АНТ-9 при капитальном ремонте с заменой моторов пережил и кое-какой «тюнинг». Обычный для этого типа самолетов хвостовой костыль был заменен на дутик, который уцелел в ходе прошедшего здесь боя. И этим, единственным, уникальным колесом никак нельзя было пренебрегать! Приподняв хвост уже почти полностью разгруженного мной самолета и подставив под него все те же многофункциональные ящики из под гранат, я вооружился ножовкой и топором, с твердым намерением его отчекрыжить. Первым делом я развернул самоориентирующееся колесо в сторону носа и, забив в шарнир обрубков дюраля, намертво зафиксировал его в этом положении. Потом настал черед обшивки и силового набора, раскраивал которые я почти до обеда. В итоге я получил тачку, пусть не суперудобную, но которой можно было пользоваться. Чтобы конструкция не потеряла жесткости, кроме днища оставил часть бортов фюзеляжа, которые, сходясь к килю, образовали кузов, куда можно было, прикладами назад, сложить оружие, боеприпасы, лекарства и еду. Поперек тачки сверху я стал приматывать бинтами дерево, все, что нашлось в самолете. Туда с избытком пошли и лавки, и декоративные рейки из-под потолка салона. Так у меня получилась площадка полтора на полтора метра. Перекинув через нее ремни из японской амуниции, с одной стороны я подвесил канистру с водой, а с другой недоиспользованное дерево и японский пулемет, который все-таки пришлось взять в качестве противовеса. Застелить тачку упаковками с ватой и накрыть серым полотнищем, было и вовсе минутным делом.

— Все, ваше самурайское величество, карета подана, — подняв японца на руки я положил его на помост. — Извольте обживаться, пока я весточку о своих проделках намалюю.

Сказав это, красной краской из запасов бортмеханика намалевал на бортах фюзеляжа и на отогнутом вниз с одной из плоскостей листе «Мины». Искать растяжки и снимать их я поленился, да и время терять было жать.

— Все бы вам, захребетникам, на горбу у трудового народа выезжать, — проворчал я, берясь за обмотанные бинтами рукоятки тачки и тронул ее с места.

— Мой отец был кузнецом, — отозвался японец.

— Будешь, значит, Танака Кузнецов. Так на могиле твоей и напишу, если вдруг помереть по дороге вздумаешь.

— Если сами меня на этой тележке не растрясете, не умру, — все так же ровно заверил меня самурай.

— Ишь, еще привередничает! Да это лучшая тачка на день пути вокруг! Рессора, пневматик, причем, низкого давления! Вообще, Танака, будешь себя так вести, пристрелю тебя ко всем чертям.

— У нас был договор, — напомнил мне пленник, понизив голос, видимо, приняв угрозу всерьез.

— Конечно, пользуйся тем, что русские всегда договоры соблюдают. Не какие-нибудь там англичашки, которые слово держат, только пока выгодно. Для тех вообще правил никаких не существует. Слыхал про судетский кризис? Помяни мое слово, ни Англия, ни Франция защищать Чехословакию не будут, хотя по договору и должны, гарантии давали.

— Не знаю, о чем вы говорите.

— Не беда, узнаешь еще. Может, своим мозги вправишь, чтоб знали, с кем дело можно иметь. То ли дело русские! Сказал товарищ Сталин, что любой агрессор по шапке получит, значит, так и будет. Ох, и достанется вам сейчас на орехи за все ваши шалости!

— Не говори гоп, пока не перепрыгнешь. Так русская пословица звучит? Еще неизвестно, чья возьмет. Вы только отбиваетесь от ударов доблестной Императорской армии. Обороной же войны не выигрываются.

— Дай срок, прочувствуете, как русские наступают. А то вон гонору сколько, пока вас по роже никто не бил. Утретесь как миленькие. То не беда. У нас и другая пословица есть. За одного битого, двух небитых дают.

— Это только слова. Вы не сможете по Транссибирской магистрали перебросить достаточно войск, чтобы нанести поражение Квантунской армии. И сколько бы вы подкреплений не посылали, из Японии морем они будут прибывать быстрее.

— Вас полтора десятка было, а я один. Сильно тебе это помогло? — принизил я «стратегию» до уровня «тактики». — Решает не численное превосходство, а огневая мощь. И она была на моей стороне.

— Это был не честный бой! — японец явно был задет за живое.

— Согласен, четырнадцать рыл на одного совсем не честно! — не стался я в долгу и, понизив тон, уже спокойно сказал. — Просто я оказался умнее и с гранатами. Но я тебе о другом толкую. У СССР промышленность уже первая в Европе по многим показателям и вторая в мире после США. А у вас? Сможете вы столько оружия и боеприпасов произвести, чтоб превосходство в огневой мощи получить? И не надо на железную дорогу кивать. Медленно возим? Так мы и подождать в обороне можем, поднакопить. Обороняться мы умеем, сам знаешь. Как там в Порт-Артуре было? Каждый русский сразился с четырьмя японцами и двух из них убил? Ваше счастье, что та война быстро кончилась. Сейчас же у нас запас есть, научены. Нет нужды долго обороняться и силы копить, чтоб потом врезать! К тому же, дальним бомбардировщикам не так уж много и надо, чтоб ваши города и заводы с землей сравнять. Вы у нас полностью под бомбовым ковром. А вы до наших городов и заводов дотянуться можете? Кто будет бить, а кто отбиваться? И с каждым нашим ударом вы будете выпускать все меньше, слабеть. Возить из Японии, хоть быстро, хоть медленно, нечего будет. Только вопрос времени, когда мы вас раскатаем.

Танака замкнулся. Конечно, он мог бы что-то возразить, но тогда пришлось бы говорить о планах завоеваний аж до самого Урала, чего он благоразумно делать не стал. Некоторое время мы шли молча, но потом, от скуки, то он, то я возобновляли разговор, который я постепенно сдвигал с темы «Как мы будем воевать?» на «Как хорошо было бы дружить». Начали, как водится, с признания исключительных боевых качеств русских и японских солдат, которых я всячески хвалил за доблесть, бесстрашие и верность своему долгу. Потом, через оружие и национальные боевые искусства, познаниями в коих я немало удивил собеседника, перешли на культуру и пришли к выводу, что у наших народов очень много общего. Я исправно поддакивал японцу, когда он критиковал Толстого за непротивление злу насилием, признался, что видел сакуру в цвету, но в Подмосковье. Конечно, умолчав о том, что было это полсотни, а то и больше, лет вперед. По мере нашего путешествия, перестал ему «тыкать» и даже перешел на обращение «уважаемый Танака», стремясь всячески произвести благоприятное впечатление. Разумеется, пользовался я тем, что сама обстановка сближала меня и японца вовсе не ради того, чтобы поразглагольствовать. По моему разумению, к разведчику, принесшему вести, что «Ямато» ни для кого давно уже не секрет, должны были прислушаться самым внимательным образом. Хоть какая-то попытка исключить угрозу нашим границам с восточного направления. Конечно, если он выкарабкается. А для этого надо было добраться до наших.

За остаток дня я прошел километров восемь. Но за счет того, что пришлось делать широкий крюк, обходя японских недобитков, к трассе я приблизился от силы на три-четыре. Сделав привал ради ужина, я продолжил путь ночью, при свете луны, благо в это время не припекало солнце, и окончательно остановился, только полностью выбившись из сил. Толкать тачку, вес которой, как мне казалось, тянул больше, чем на полторы сотни килограмм, пусть и по ровной местности — занятие не из легких.

— Уважаемый Танака, лучше уж самурай без штанов, чем без меча. Вы продемонстрировали мне живой интерес к моей Родине, чем завоевали мое уважение. Позвольте вам вернуть ваше оружие с условием, что вы не будете им пользоваться, находясь в плену, — сказал я перед сном, держа катану в руках.

— Я обещаю, — заверил меня японец, после чего я положил меч рядом с ним и накрыл раненого краем полотнища, чтобы ночью не замерз. Сам же, завернувшись в шинель, устроился на земле рядом.

Поздним утром, проснувшись, я услышал пересвист какой-то живности и, подняв голову, обнаружил, что расположился на ночлег очень удачно, рядом с колонией тарбаганов, до которых было всего полсотни метров. Вот и сейчас степной сурок, стоя столбиком на земляной горке, внимательно наблюдал за чужаками, пока его сородичи шастали вокруг в поисках пищи. Упускать момент было нельзя и, немного посомневавшись в выборе оружия, я использовал «арисаку». Подумал, что выковыривать дробь из тушки, а тем более наглотаться свинца, не хочу. Конечно, винтовочный патрон для такого зверька через чур, но если хорошо прицелиться… Пуля попала куда надо, размозжив голову, но оставила большую часть добычи нетронутой. Подобрав ее, я осмотрелся вокруг в поисках камней и, не обнаружив таковых, пожалел про себя, что боодог на завтрак нам не светит. Пришлось жарить кое-как прямо на костре, использовав вместо вертела винтовочный штык-тесак. Мясо степного сурка считается у монголов целебным. И действительно, и я, и мой пленник, проглотив его, ощутили прилив сил. Пока мы завтракали, тарбаганы успокоились, что дало мне шанс подстрелить нам и ужин. К сожалению, наученные горьким опытом, зверьки больше не высовывались и целый час, проведенный потом в засаде, пропал зря.

Выступив дальше на север уже ближе к обеду, я шел с короткими остановками только ради перекура, мысленно уже прокляв все на свете. Казалось, что мерить степь шагами можно бесконечно, пока не сотрешь ноги до места, откуда растут. С какой скоростью передвигался, я не знал, но оценивая вечером пройденный путь, прикинул, что одолел километров восемь-десять. Значит, еще день, может два, и я достигну трассы, где нас могут подобрать.

Но судьба распорядилась иначе. На следующий день, часов около одиннадцати, я сначала услышал далекий звук авиамоторов, а потом, обшарив небо глазами, увидел на севере две малюсенькие черточки. Подняв к глазам бинокль, я стал их рассматривать. Пара истребителей, идут на юг в стороне от меня. В таком ракурсе трудно однозначно определить, но похожи на «ишаки». Во всяком случае, не «Зеро», у тех хвосты длинные. Других японских самолетов я не знал, поэтому продолжал наблюдать. Наконец, самолеты вошли, разворачиваясь, в широкий вираж и приблизились ко мне, показав снизу свои плоскости на которых на голубом фоне красовались красные звезды. Наши! Заорав, что есть сил, будто пилоты могли меня слышать, я схватил ракетницу и принялся стрелять раз за разом, привлекая к себе внимание. Истребители изменили направление виража и, спикировав, прошли на бреющем недалеко от меня, рокоча движками на малом газу, после чего взревели и вновь стали набирать высоту. Подумав, что меня сочли слишком малозначительным, чтобы обращать внимание, я вновь разразился фейерверком. Пара разделилась. Ведомый остался кружить в небе, а ведущий явно нацелился совершить посадку, отойдя подальше и развернув на меня нос. Спустя минуту-две я уже бежал к подкатывающемуся «ишаку», что было сил.

— Семен Петрович, свет Любимов? Какими судьбами? — громко проорал сквозь шум мотора пилот, откинув вбок фонарь кабины и одарил меня широкой чкаловской улыбкой.

— Тоже не ожидал вас увидеть, Валерий Павлович! Как видишь, потерпел крушение! Вон, все, что от самолета осталось!

— Истребители?!

— Нет, с земли!

— Черт! — шеф-пилот фирмы Поликарпова был явно расстроен. — А это кто?!

— Как раз из зенитчиков! Ценный пленный! Разведчик! По-русски говорит!

— Жди здесь! Приведу помощь! Как нас увидишь, ракету давай!

Сказано — сделано. Через два часа нас с Танакой подобрал санитарный самолет, сопровождаемый все той же парой «ишаков».

 

Эпизод 11

С воздуха трасса, или как ее называли уже обжившиеся здесь люди, тракт, оказалась совершенно не похожа на обычную дорогу. Полоса степи шириной приблизительно километров пять была сплошь перечерчена с запада на восток колеями, которые беспорядочно изгибались, сливались и пересекались. Сейчас она была пуста, но летчик санитарного самолета заверил, что только наступит ночь, пойдут по ней колонны машин, военных и гражданских, из состава «предприятия» дядюшки Исидора, повезут подкрепления, оружие, боеприпасы и продовольствие на фронт. Днем же, чтобы не попадаться на глаза японским разведчикам, или того хуже — истребителям, порой залетавшим сюда поохотиться, караваны отстаивались в промежуточных пунктах, спрятавшись под масксетями. Служил тракт и путеводной нитью для летчиков, которые в отличие от шоферов, ночью ориентироваться по нему не могли. Пилоты «А эрофлота «летали днем, при приближении к линии фронта снижаясь до бреющего, ведь единственной защитой от воздушных разбойников у них была маскировка. Самые хитрые и осторожные прокладывали маршрут в стороне, параллельно, только изредка «навещая» тракт, чтобы убедиться, что он никуда не делся. Только на конечном участке маршрута, который определяли по времени, на самом подходе к Тамцак-Булаку, над которым постоянно крутились советские истребители, борта «Аэрофлота» шли строго по «компасу» и набирали высоту, давая себя опознать.

Ирония судьбы, но экипаж, который меня вез, получается, перехитрил сам себя. Как говорится, кому суждено быть повешенным, тот не утонет. Да, что уж о том говорить, когда и в воздухе, и на земле такая карусель разворачивается. Как назло, начало «войны за воду» застало советские ВВС в стадии переформирования. Вместо прежних авиабригад формировались полки и дивизии. По большому счету это было вызвано в равной степени и испанским опытом и нуждой дать подросшим в чинах за годы пятилеток авиаторам адекватные должности. Была эскадрилья, стал полк. Машин 50–60 как было, так и осталось, зато теперь есть управление, штаб и наземные службы, руководящие и сопровождающие летчиков на любых площадках, а не стационарные базы, которые сами по себе. В идеале. На деле же пока получилось, что от одной титьки оторвали, а другой взамен не дали. Не хватает всего и на всех. В Монголию в прошлом году перебросили эскадрилью истребителей, которую переформировали в 70-й полк, да штурмовую эскадрилью на Р-5, пережившую такую же метаморфозу, усугубленную перевооружением на СБ. И отшлифовали все включением в их состав бывших монгольских ВВС, насчитывавших десятка два устаревших штурмовиков Поликарпова. Истребители, можно сказать, отделались легко. А вот бомбардировщиков «привели в чувство», только перебросив из Европейской части страны личный состав полка, уже освоившего новую технику. «Старички» же продолжали летать на Р-5. Но летать и бомбить мало, надо увернуться от огня с земли и уцелеть в небе, где крутятся вражеские истребители. Поэтому и единственным крупным успехом был разгром колонны диверсантов в тылу, да и то с помощью каких-то «секретных» бомб. Пилот санитарного самолета был почему-то уверен, что применили именно химическое оружие.

70-й истребительный полк оказался большей частью вооружен старыми самолетами с 850-сильными моторами М-25, лишь одна эскадрилья и управление имели последнюю модификацию «ишаков» с М-62. Старые машины могли развить на расчетной высоте 445 километров в час, что примерно соответствовало новейшим японским И-97 и было на полсотни километров в час больше, чем основной истребитель врага биплан И-95, но вот летчики и тактика у самураев оказались явно лучше. Их машины оказались легче и маневренней, поэтому выигрывали и на виражах и в восходящих фигурах на вертикальном маневре, наши имели преимущество в долгом пикировании, что, по крайней мере, позволяло в любой момент выйти из боя и удрать. Переброшенный в первые недели боев с коренной территории Союза 22-й истребительный полк был братом-близнецом 70-го и, несмотря на увеличении числа истребителей вдвое, превосходство в небе оставалось за японцами, которые уже успели подбить четыре десятка «ишаков», треть всех сил. Только в последние дни, с прибытием пополнения из летчиков-ветеранов, успевших повоевать в Испании, новых самолетов и моторов на замену старых, команд испытателей на экспериментальных машинах, которым, правда, было запрещено пересекать и даже приближаться к линии фронта, дело стало налаживаться.

Тут мне пришлось говорливого летчика одернуть. Танака, хоть и делал вид, что спит, но мог наш разговор подслушать, что делало его обмен проблематичным. Провоцировать охоту за советскими опытными самолетами я не собирался. Приблизив разговор к земле, я выяснил, что хоть Монгольский бронекавалерийский корпус и имел подавляющее превосходство в бронетехнике, но малочисленная пехота и артиллерия сводили его на нет. В чистом поле японцам нечего было нам противопоставить, БА-11 сметали все на своем пути. Попытавшись наступать буром в первые дни враг понес тяжелые потери, особенно в танках. Но потом, изменив тактику, добился того, что на восточном берегу Халхин-Гола в наших руках остался лишь небольшой плацдарм, обороняемый стрелково-пулеметными батальонами корпуса и срочно переброшенными сюда транспортной авиацией двумя воздушно-десантными бригадами. Местность за рекой была сильно изрезана балками, песчаными дюнами. Японцы, действуя осадными методами и продвигая вперед опорные пункты, подтягивая следом артиллерию, за полтора месяца заняли ее полностью. Днем по-пластунски, ночью под покровом темноты, они выдвигались к очередной высоте и окапывались. БА-11, броня которых почти не пробивалась противотанковыми средствами противника, не могли их выкурить оттуда без пехоты, а в ближнем бою страдали от мин, гранат и бутылок с огнесмесью. Попытки самоходных батарей корпуса расстреливать такие опорные пункты полупрямой наводкой очень скоро стали заканчиваться плачевно. Дивизионная артиллерия врага имела много трехдюймовок, большей частью по ТТХ аналогичных нашим образца 1902 года, но были и более современные образцы с раздвижными станинами, способные бороться с бронетехникой, а также горные пушки. Их японцы очень быстро распределили по важнейшим направлениям мелкими группами не более дивизиона. Но и без того занявшая позицию батарея представляла собой неподвижную мишень, доступную и для старых пушек, которые самураи искусно маскировали на прямой наводке. Был случай, когда единственное попадание в САУ, взорвавшее боекомплект, уничтожило всю гаубичную батарею. При этом, на маневрирующие гораздо ближе броневики японские наводчики не обращали внимания. Наши пушкари перешли на стрельбу с закрытых позиций, чему не только не были обучены, но даже не имели элементарных средств связи вплоть до полевых телефонов. Даже без того, чтобы снести один опорный пункт, надо было сосредоточить всю артиллерию корпуса и израсходовать прорву дефицитных снарядов, а враг за это время сооружал пять других. «Обжав» плацдарм, японцы завели ситуацию на фронте в позиционный тупик, не в силах выбить пулеметчиков и десантников с позиций либо переправиться на западный берег, обороняемый бронебригадами и монгольской кавалерией. Обе стороны стали подтягивать подкрепления.

На подлете к Тамцак-Булаку, по местным меркам считавшемуся городом, я увидел с воздуха лишь несколько больших сараев, множество разбросанных по степи юрт и армейских палаток, с отрытыми кое-где щелями. Они группировались кучками, подобно кочевым родам, а вся степь между ними была одним большим летным полем, таким большим, что на нем даже не засыпали воронки от японских бомбежек, а лишь отмечали их флагами. По направлению к одному из таких лагерей, назначение которого легко угадывалось по красным крестам на полотнищах палаток, мы и стали заходить на посадку. Чкалов с ведомым, покачав на прощание крыльями, отвалили в сторону. Легкий толчок. Земля. И мы уже катимся по полю к встречающей делегации в лице двух санитаров с носилками. Я, признаться, ожидал много большего, но как оказалось, никто о моей персоне не был предупрежден. Просто санитарный АИР больше одного лежачего раненого не поднимал и использовался, в основном, для эвакуации сбитых летчиков. Встречали «как обычно», просто увидев садящийся борт. В госпитале, который оказался летным, пленным японцам, тем кому довелось сесть или выброситься с парашютом над советской территорией, была отведена отдельная палатка, охраняемая часовым. От главного врача я получил заверения, что «мой» самурай в ней и останется, если, конечно, выживет после операции. Правда меч у него снова отняли, несмотря на то, что я подтвердил обещание Танаки. От него, может, безобразия и не будет, но другие японцы, чувствующие себя гораздо лучше, никакого доверия не внушали.

Пообедав в столовой, я навел у раненых летунов справки о ближайшем начальстве и выяснил, что недалеко, всего в каких-то пяти километрах, расположен штаб авиагруппы и ее командир, комкор Смушкевич, должен быть там. Если не улетел, по своему обыкновению, в полки. Поскольку я не был здесь никому интересен, никакие строгие особисты по мою душу не явились, я, вооружившись до зубов, так как мой арсенал некому было сдать, потопал пешком в указанном направлении. По пути я пересек лагерь стрелкового полка, получив массу негативных впечатлений. Никто меня на подходе не окликнул и не спросил, какого черта я шляюсь здесь с японским пулеметом. Бойцы и командиры с интересом поглядывали на меня, когда я проходил мимо, рассматривали необычное оружие и драный броник, но ничего не спрашивали и отводили глаза, когда я смотрел на них, видимо, не желая связываться с человеком у которого на воротнике петлицы капитана госбезопасности. Личный состав бездельничал, прячась от солнца в палатках, составив оружие в пирамиды без всякого присмотра. Проходя мимо одной такой, я заметил, что стоящий рядом на сошках РПШ с пристегнутым диском не поставлен на предохранитель и, остановившись, исправил оплошность. Никому до этого не было никакого дела! Взяв в руки первую попавшуюся мосинку я открыл затвор и убедился, что винтовка лет сто не чищена. Что за бардак! Не армия, а лежбище моржей! Закинуть в ствол миномета японскую гранату, чтобы при попытке выстрелить расчет отправился если не на небеса, то надолго в госпиталь, не составило бы мне никакого труда! Впрочем, не лучше дела обстояли и в штабе авиагруппы. Там, на вопрос «Где Смушкевич?» исправно отвечали, не интересуясь кто я, и какого лешего мне от комкора надо. Так и получилось, что застал я ветерана боев в Испании, конечно, не со спущенными штанами, но в рабочей обстановке.

— Сколько у тебя на земле?! Поднимай третью и четвертую на помощь семидесятому полку!! Японцы подходят, уже над переправой!! Не дать разбомбить!!! Сам лети!!! — орал в трубку полевого телефона в углу комкор, раскрасневшись и смахивая обильно выступивший на лбу пот. Лицо раскраснелось, ворот кителя расстегнут, сразу видно — человек при деле, изо всех сил старается. Тут же рядом еще трое у стоящего в центре раскладного стола с расстеленной на нем картой и радист в наушниках со своим хозяйством.

— Всем лежать! Руки за голову!! Это ограбление!!! — входя, я передернул затвор пулемета. — Лежать я сказал!!! — от моего пинка в сторону отлетел легкий столик и короткая очередь над головами наделала дыр в полотнище. Авиаторы попадали на землю. — Без глупостей! У меня тут мешок гранат и бутылки с огнесмесью!! Дернитесь — не опознают!!!

Выждав пять секунд, чтобы прочувствовали всю свою беспомощность, я приказал:

— Отставить! Встать!! — и, дождавшись, когда команда была выполнена, уже спокойным тоном, давя в себе клокочущую ярость, сказал. — Ну и бардак у вас здесь, товарищи. А окажись я на самом деле диверсантом? Тьфу! Детский сад с барабаном! Даже на пионерлагерь не тянет…

— Кто вы, ик, и по какому праву срываете, ик, боевую работу?!! — пережитое волнение не прошло для Смушкевича даром. — Немедленно опустите оружие! Вы арестованы!!

— Капитан госбезопасности Любимов, выполняю секретное задание наркомата внутренних дел, — представился я с усмешкой, давая понять, что резкие действия в отношении меня будут иметь последствия. — А арестовать меня, товарищ комкор, у вас кишка тонка. Я вам не подчинен. Более того, это я вас должен был бы арестовать за безобразное выполнение возложенных на вас обязанностей. Ответьте на звонок, поди волнуются, — кивнул я в сторону надрывающегося «тапсика».

— Недоразумение! Нормально!!! — сначала буркнул, а потом крикнул Смушкевич, выслушав вопрос с того конца провода.

— Это точно, недоразумение, — кивнул я, соглашаясь, — но нормального в этом ничего нет. Заходите, товарищ, не стесняйтесь, — пригласил я осторожно заглядывающего внутрь командира с пистолетом наготове, за спиной которого бестолково толклись бойцы, вооруженные чем попало. — И не надо в живого человека пистолетом тыкать, а то один такой безобразник мне уже жилетку порвал. Здесь все свои. Смотрите, вот мое удостоверение, — опустив ствол пулемета к земле я левой рукой залез через подмышку под броник и достал корочки. — Капитан государственной безопасности Любимов. А вы кто?

— Военинженер первого ранга Прачик, начальник инженерно-технической службы авиагруппы, — неуверенно представился «главчумазоид».

— Я вас, товарищ Прачик, наверное, от дел отвлек? — спросил я все так же с усмешкой и показным превосходством. — Идите, занимайтесь работой. Если понадобитесь, вас вызовут. Не волнуйтесь, прямо здесь вашего комкора я не буду расстреливать. Конечно, если он мне объяснит, почему над трактом сбивают самолеты «Аэрофлота», а он никаких мер к обеспечению безопасности маршрута не принимает! И сбитые борта не ищет!!! — последние слова, произнесенные повышенным тоном, были больше адресованы Смушкевичу.

Комкор смолчал, видно не зная, что сказать наглому чекисту. Мне же только того и надо было. По крайней мере, в данный конкретный момент понятно, кто тут из нас главный.

— Немедленно вызовите сюда вашего начальника особого отдела! — потребовал я резко, намереваясь продолжить выволочку «за халатность, граничащую с вредительством».

— Нет у нас начальника особого отдела, — хмуро ответил Смушкевич, посмотрев на своих подчиненных, не поднимающих глаз от пола. — И самого отдела тоже нет.

— То есть как?! — опешил я от такого известия.

— Не укомплектовали! Мы здесь всего неделю как! И от нас это не зависит, это недоработка вашего наркомата! В полках отделы есть, а у нас нет! Обещали, ждем! Но, видно, руки не доходят, мобилизация же! — похоже, я передавил и Смушкевич, слетев с катушек, орал на меня в голос.

— Дайте связь с Москвой! Срочно! — приказом я попытался восстановить «статус кво».

— Связь есть с Читой. С штабом командующего фронтом. Связными самолетами. С Москвой прямой связи нет, — скупыми короткими фразами, но уже сбавив обороты, ответил командующий авиагруппой.

— Не понял. А радио? — немало удивившись, задал я вопрос, кивнув на аппаратуру в углу.

— Командующий армейской группой пользоваться им запретил, — совершенно «высадил» меня своим ответом комкор.

— Что, вообще? Но почему?

— Есть большое подозрение, что японцы слушают наши сообщения. Им несколько раз удавалось упредить наши войска без видимых причин, — утвердительно кивнув в ответ на первый вопрос, второй командующий авиагруппой пояснил более развернуто.

— А вы их шифровать не пробовали? Да и без того, что толку, например, если японцы слышат наших летчиков в бою? Когда упреждать уже поздно? Как же вы руководите воздушным боем? Как посылаете связные самолеты по трассе, над которой охотятся вражеские истребители? Да у вас же связи, в сухом остатке, ни вверх, ни вниз нет!!! Как такое в РККА вообще возможно! — на этот раз я не спрашивал, а откровенно ругался, давая выход переполнявшему меня негодованию, но Смушкевич стал оправдываться, хотя я этого и не ждал.

— С депешами в Читу посылаем СБ, японцы их не догоняют. С передовыми наземными постами у меня проводная связь. Как только противник появляется в небе, сразу поднимаем истребители на перехват. А в бою радио вообще бесполезно. Оно только на дизельных машинах хорошо работает, а у нас их нет. Бензиновые же моторы дают помехи, сквозь которые ничего не слышно. Летчики вообще снимают станции, облегчая машины.

— Знаете, товарищ комкор, я всегда критиковал маршала Ворошилова за непорядки в РККА, но то, что сейчас вижу, переходит все границы, которые только можно вообразить. Вы же ветеран, комкор! Не ожидал от вас такой никчемности…

— Вы забываетесь! Меня, летчиков авиагруппы!! Товарищ Сталин лично!!! — Смушкевич вновь закричал в голос, не в силах в крайнем возбуждении даже сформулировать свою мысль и внятно ее донести.

— Ну да, вероятно, он вас переоценил. Придется разочаровать его, рассказать, как вы здесь ведете дело, — я и сам уже от такой перспективы, от всего увиденного и услышанного, находился в полном расстройстве. — Надеюсь, хоть в моем деле вы сможете оказать необходимое содействие и не напортачить.

— Что вам надо? — по-деловому спросил Смушкевич, осознавая, что перед ним не «какой-то Любимов», а «тот самый капитан Любимов», который в силах исполнить обещанное и стараясь набрать очки.

— Перво-наперво, доставить пакет в Читу, в особый отдел. Во-вторых, обеспечить сохранность пленного, которого я притащил. Сейчас он в летном госпитале. Мне надо, чтобы он живым и говорящим оказался по ту сторону фронта. Много наших летчиков сбито над территорией, занятой японцами?

— СБ можем послать завтра же с утра. Сегодня вылетать уже поздно. А насчет сбитых, — тут комкор явно смутился, — доложу чуть позже. Надо в полках уточнить.

Я только покачал головой, имея в виду учет потерь и отсутствие всякого интереса к судьбе собственных пилотов, не говоря уже о службе эвакуации.

— Хорошо, по крайней мере, рапорт успею написать. Есть здесь у вас, где можно в тишине подумать? — согласился я, обращаясь с вопросом уже не к командующему, которого вновь требовательно позвал телефон, а к штабистам. Один из них вызвал лейтенанта Сомова и тихонько, чтобы я не слышал, что-то ему приказал. Летеха пригласил следовать за собой, но, буквально у соседней палатки, перепоручил старшине, который и отвел меня с стоящую невдалеке юрту. Зайдя внутрь, я в центре, как и положено, увидел очаг, но дальше у противоположной стены, на застланном войлоком полу, стояли два армейских набора «железная кровать — тумбочка — табурет», один из которых был обжит.

— Здесь располагайтесь, товарищ капитан. Соседом воентехника первого ранга будете, — без пиетета перед званием «прописал» меня видавший виды усатый сверхсрочник. — Разрешите идти?

— Не разрешаю, — не отпустил я. — Заберите пулемет. Принесите бумагу, конверт и прибор. Распорядитесь, чтобы у входа выкопали щель для укрытия от бомбежек. Вот теперь идите.

Через полчаса, вытащив тумбочку с табуретом на улицу и расположившись на них, я сочинял рапорт на имя наркома, наблюдая, между делом, как два красноармейца махают лопатами. Может, мой пример еще кого вразумит. А то у нас без синяков и шишек, набитых противником, ничего не делается. Ничего, повоюют, прочувствуют почем фунт лиха. У меня сейчас совсем другая проблема. Собирался в считанные дни в Москву попасть, а оно вон как получается. Пока ответ придет, пока японца обменяю, если нарком еще «добро» даст, а не прикажет его пристрелить. Похоже, придется мне тут обживаться надолго.

 

Эпизод 12

— Кхм, поужинать не хотите, товарищ капитан? — привлек мой внимание Смушкевич в конце дня, когда я все еще мучил бойцов, заставляя и показывая личным примером, как оборудовать убежище и маскировать его по всем правилам. В песчаном, осыпающемся грунте это было не очень-то легко. Приходилось исхитряться, укреплять его досками, добытыми из бомбовой тары.

— Не откажусь, товарищ комкор. Мы уже почти закончили, — оглядел я творение и своих, в том числе, рук. — Не хочу лезть с советами, но надо бы вам приказать щели на весь личный состав отрыть. Не ровен час, японец налетит. Воронки-то на поле не сами же собой появились? А уж технику рассредоточить и капониры для нее оборудовать — святое дело. Каждый самолет, сожженный противником на земле вне укрытия — акт вредительства и виновный подлежит строжайшему наказанию. Я бы таких в пехоту, в штрафные роты отправлял, раз летчиками быть не умеют. На земле закон простой: остановился — окопался. Хотя, тот полк, что я днем видел по пути к вам, в пример ставить грешно. У вас хоть какие-то единичные укрытия есть. А в пехоте вообще полные раздолбаи. Непонятно, как оружие им доверили.

— Что вы от них хотите? Добровольцы… — с каким-то пренебрежением отозвался о пехоте командующий авиагруппой, будто в добровольчестве скрывалось что-то плохое. Меня это заинтересовало, а ответ обескуражил. Долго же я в тайге сидел, да по степям шатался! В мире-то вон, что творится! Верховный совет СССР в мае, одиннадцатого числа, всего два дня спустя после первого нападения японцев, по совместному представлению НКВД и НКО разразился указом о замене в случае добровольного согласия и со многими оговорками, тюремного заключения на срок не свыше двух лет службой в РККА на такой же срок! Показательно, что нарком ВМФ вывел флот за скобки этого указа. Я об этом ничего не знал, так как уже вылетел на восток и мотался по заводам, не до того мне было, чтобы все мелкие заметки в газетах просматривать. По факту же под указ попали, в основном, «болтуны», согласия которых особо и не спрашивали. Берия избавился от перегрузки ГУ лагерей, а Ворошилов пополнил ряды в условиях разгорающегося на Дальнем Востоке и в Забайкалье конфликта. Но, как водится, гладко это было лишь в теории, а на практике получились вот такие «штрафные» полки и дивизии, полностью укомплектованные новобранцами до сорока пяти лет включительно, не имевшими никакой военной подготовки. Мало того, командный состав, взятый с «курсов переподготовки», тоже не блистал. Казалось бы, могли подобрать командиров и получше, но… Но пятого июня 1938 года в СССР был принят «предварительный» закон о всеобщей воинской обязанности, по которому немедленно стали призывать всех, кто ранее не служил, до двадцати семи лет включительно. Армия становилась многомиллионной, полки развертывались в дивизии, дивизии в корпуса, и тут уж было не до каких-то там штрафников, кадровый запас «курсов переподготовки» был исчерпан полностью. В довершение ко всему, как изюминка на торте, после полного завершения посевной двенадцатого числа, началась мобилизация Забайкальского и Дальневосточного округов. 1-я и 2-я Краснознаменные армии развертывались во фронты, на базе монгольской группы войск, ядром которых был бронекавалерийский корпус, также формировалась армия. Пожалуй, реши я добираться до Москвы поездом, застрял бы где-нибудь на полустанках, бесконечно пропуская на восток воинские эшелоны.

Все это Смушкевич мне обстоятельно рассказывал, пока мы шли в столовую и ели и под конец, когда пили чай, спросил:

— Понимаете теперь, почему нет у меня особого отдела? Не только в НКО кадров не хватает, да и сидим мы на отшибе. А вы сразу с упреками, товарищ капитан государственной безопасности. Тут и японцы наседают, и организоваться надо, за всем не уследишь. Кстати, вы у нас, наверное, пока задержитесь? Может, согласитесь, временно, исполнять обязанности начальника особого отдела авиагруппы?

— Вы человек военный, товарищ комкор, должны понимать, что на такие должности назначают. И это не в вашей власти. Особые отделы подчиняются НКВД, — прикрылся я законом, интуитивно стараясь избежать сомнительной чести самому на деле исправлять все то, что я так ругал на словах.

— Так нет вопросов! Назначить вас, временно, может начальник особого отдела армейской группы, которой мы подчиняемся. Он, кстати, тоже ИО, совмещает с должностью командира погранотряда.

Игру Смушкевича разгадать было не сложно. Жаловаться на командира авиагруппы Сталину, согласись я с предложением комкора, уже не получится. Усатый кремлевский горец сразу спросит, куда я сам смотрел.

— Вы хорошо понимаете, товарищ комкор, чего хотите? — не отвечая ни «да», ни «нет», сказал я, прямо посмотрев Смушкевичу в глаза. — Легкой жизни у вас при мне не будет…

— У нас, товарищ капитан, такой роскоши никогда не бывает, не страшно, — открыто улыбнулся командир авиагруппы, чувствуя, что почти добился своего. Я кивнул, разделяя мнение насчет трудностей бытия, но этот жест был расценен как знак согласия на основное предложение.

— Отлично! Солнце уже садится, мне на КП делать нечего. «Ночники» сами отработают как надо. Едем в штаб армейской группы, будем представлять вас командующему. Прямо сейчас!

Несмотря на явное желание Смушкевича обделать делишки как можно быстрее, я заартачился. В первую очередь, узнав, что тот хочет ехать на обычном «гражданском» ГАЗ-40, да еще без конвоя, потребовал заменить машину на грузовик, из которого, в случае чего, можно хотя бы быстро выскочить, и принести мне трофейный пулемет. Пока комкор «организовывал» транспорт, я успел сбегать в юрту и притащить весь свой арсенал. Но и после этого, погрузившись в видавшую виды старую «полуторку», я настоял, чтобы мы дождались, когда двинется к фронту вытягивающаяся колонна стрелкового батальона из состава расположившегося недалеко полка, чтобы ехать в ней.

— Что вы на воду дуете! Тут всего-то сорок километров до КП армейской группы! Час езды! В колонне полночи будем тащиться! — ворчал Смушкевич.

— Никаких вопросов, товарищ комкор, — только подначивал я командующего авиагруппой, — вот разживетесь хотя бы взводом охраны, а лучше еще и броневиком сопровождения, будете летать с ветерком.

— Может самолетом? Возьмем У-2?

— В подвесном контейнере не полечу.

— Зачем? Я пилот, вы в кабину штурмана.

— Уже летали так на КП армейской группы?

— Нет.

— Ну, тогда и суда нет, по земле поедем.

— Вам не угодишь, — не смог скрыть раздражения летчик.

— Привыкайте. Помните, легкой жизни я не обещал, — напомнил я ему в ответ.

Выдвигающийся перекатами на передовую стрелковый полк производил странное впечатление. Он не был моторизован, но сейчас, чтобы преодолеть последние полсотни километров до противника, его перевозили на автомашинах из резерва группы. Точно так же, как до Тамцак-Булака по тракту везли автобатами и бригадами Исидора Любимова, подчиняющимися командованию направления. Бросалось в глаза, что не меньше половины людей в кузовах машин не имеют военной формы, а лошади из артиллерийских упряжек, которых гнали небольшим табуном рядом с батальонной колонной, были местной монгольской породы. Мобилизация. Мобилизация значит война. Слова Шапошникова, который сейчас возглавляет Генштаб и явно понимает, что делает. Судя по всему, руководство СССР, воспользовавшись поводом который дали японцы, решилось на маленькую победоносную войну, чтобы отвлечь народ и снизить внутриполитическую напряженность. Но оно явно переоценивало РККА, судя о ней лишь из докладов маршала Ворошилова. Снизу же виделась совершенно иная картина. В лучших традициях, Красная Армия влезала в драку неподготовленной.

Укрепилось осознание этого факта после того, как мы добрались до КП армейской группы на горе Хамар-Даба, с которой просматривался весь район боевых действий за рекой. Майор погранвойск Булыга сразу же вручил мне письменный приказ о назначении меня «уполномоченным особого отдела армейской группы при авиагруппе комкора тов. Смушкевича» и стал вводить меня в курс дела, пока сам комкор был занят в штабе командующего. Он развернул карту и стал показывать на ней. Советские войска занимали неглубокий плацдарм, уцепившись за песчаные бугры и уперев фланги в реку севернее высоты Дунгур-Обо и южнее высоты Нурен-Обо, возле которых были наведены переправы. Еще один понтонный мост располагался в центре, напротив занятых противником высот Зеленая и Песчаная. С первого же взгляда бросалась в глаза чересполосица на восточном берегу. Участки десантных бригад и стрелково-пулеметных батальонов перемежались и прерывались отметками каких-то отрядов с кратким указанием их сил. Например, отряд капитана Садыкова насчитывал две роты, батарею противотанковых сорокапяток, взвод полковых пушек и минометную батарею, занимая позицию как раз напротив КП 1-й авиадесантной бригады, уперев фланги в подразделения десантников. Получалась какая-то куропатковщина, чехарда отрядов, которая, кроме всего прочего, стала причиной поражения еще в ту, первую Русско-Японскую войну при Мукдене. Глядя на карту, нельзя было точно сказать, что такая-то бригада занимает фронт от сих до сих. Отдельные подразделения были хаотично разбросаны по всем плацдарму. Вообще было непонятно, как комбриг или иной старший начальник умудряется ими управлять.

На флангах, уже на западном берегу, держали оборону, вернее, наблюдали, чтобы японцы не переправились, две бронебригады, лишившиеся всей своей пехоты и артиллерии и четыре монгольские кавдивизии, около тысячи человек в каждой, вооруженные полковыми пушками 27-го года, которых уже не было в нашей армии и эскадроном «антикварных» по нынешним меркам БА-6. В резерве числились 6-я бронебригада без пехоты, понесшая наибольшие потери, подходящие 57-й стрелковый корпус и 3-я бронебригада из состава Восточно-Туркестанского бронекавалерийского корпуса. После сосредоточения все силы в составе 57-го СК, 1-го и 2-го Монгольских бронекавалерийских корпусов, двух авиадесантных бригад и авиакорпуса Смушкевича, должны были составить отдельную армию, управление которой формировалось на базе управления БКК и за счет присланных из центра кадров.

Заговорив о состоянии войск, монгольскую кавалерию Булыга ругал за то, что конники, в силу каких-то там своих обычаев, очень не любили закапываться в землю. Чтобы заставить цирика вырыть окоп, командир должен был лично стоять у него над душой и наблюдать за процессом. Впрочем, командиры были ничуть не сознательнее рядовых. Поэтому, при артобстреле, монголы неизменно совершали маневр, обычно в сторону тыла. Но трогать их, особому отделу армейской группы было запрещено по соображениям политического характера.

— Да и наши, зачастую, не лучше. Вон, полюбуйся, сколько трусов и предателей под трибунал пошло, — кивнул Булыга на стопку картонных папок и, взяв верхнюю, подал ее мне. — Вот, это теперь по твоей части. Взгляни.

Открыв дело, я обнаружил внутри всего два листка, рапорт и расстрельный приговор «за трусость, проявленную перед лицом врага». А в рапорте было указано: «летчик-истребитель лейтенант Зайченко вместо того, чтобы вступить в бой с врагом, бомбившем переправу, трусливо бежал от него и во время бегства был позорно сбит над КП армейской группы Хамар-Даба». И резолюция за подписью комкора Жукова: «Арестовать. Судить. Расстрелять».

— Хм, бой был сегодня, рапорт сегодня и приговор тем же числом. Оперативно работаете! — выразил я свое удивление, пока не понимая, в чем дело.

— А то ж! Надо в ежовых рукавицах держать! И другим в назидание! — приосанился Булыга.

— Наверное, расстреляли уже? — спросил я, приподняв бровь.

— Нет пока, — чуть смутился пограничник, — ждем назначения постоянного начальника особого отдела армейской группы. Чтоб все чин по чину было. Пока никого не расстреливаем.

— И где он?

— Допросить хочешь? Изучить портрет труса и предателя? Узнать врага, так сказать, в лицо? Молодец, капитан, круто за дело берешься! — похвалил меня майор и крикнул в сторону завешенного плащ-палаткой входа в блиндаж, — Часовой! Зайченко из арестантов сюда срочно!

Через десять минут привели летчика, в одной гимнастерке, без ремня и петлиц.

— Вы хоть в полк сообщите, что я у вас, — остановившись, сказал летун. И в словах его чувствовалась воля и злость. — Там, наверное, думают, что я погиб.

— Сообщим, — с угрозой произнес майор. — Перед строем приговор зачитаем и исполним. Будь спокоен.

— Присаживайтесь, лейтенант Зайченко, рассказывайте, как дело было, — вежливо предложил я, подумав, что с ролью «злого следователя» Булыга справляется отлично.

— В который раз! Что толку? Вы все равно слушать ничего не хотите! — с нескрываемым раздражением и без всякого страха заявил летун.

— Рассказывайте, рассказывайте. Я вас внимательно слушаю, — с этими словами я встал и, положив руку истребителю на плечо, мягко надавил, усаживая его на табурет, а сам отошел к столу и пристроил свою пятую точку на него.

— Наша эскадрилья была поднята по приказу с КП полка, чтобы перехватить бомбардировщиков, шедших к центральной переправе. Японцев прикрывали истребители И-97. Комкор Смушкевич ввязываться в бои на горизонталях запретил, потому, что самураи маневреннее и имеют преимущество. Вверх после атаки уходить тоже было запрещено, у японцев скороподъемность лучше. Атаковать сверху и уходить вниз, после чего в стороне набирать высоту и вновь атаковать сверху. Как они в Испании делали. Мой самолет во время атаки был подбит. Стрелок японского одномоторного бомбардировщика повредил мотор и он перестал тянуть. За мной увязался И-97, догнал и сбил, как я ни крутился. Выбросился с парашютом. Повезло, сказали, фонарь после отстрела прямо по японцу попал, он испугался и смылся, а то бы расстрелял меня, пока я как сосиска болтался. Приземлился прямо на голову Жукову, а он на меня с матюками! Все!

— Точно все? — спросил я с упором.

— Все! — зло ответил лейтенант.

— Уведите арестованного! — приказал я и повернулся к Булыге. — Соедините меня со Смушкевичем. Скажите, капитан Любимов, немедленно.

Озадаченный моим недовольным и властным тоном, майор, тем не менее вызвал коммутатор и протянул мне трубку полевого телефона. Смушкевич, раздраженный тем, что я дергаю его во время совещания, тем не менее, полностью подтвердил свой приказ истребительным авиаполкам.

— В чем состав преступления лейтенанта Зайченко? — в упор спросил я начальника особого отдела. — В том, что он выполнял приказ командира? Причем, приказ абсолютно правильный?

— Комкор Жуков распорядился! У него особые полномочия! Ему их сам товарищ Сталин дал! — отвечая сразу на все, перешел в контратаку Булыга.

— Что? Товарищ Сталин дал комкору Жукову полномочия чихать на советские законы? Товарищ майор, я у вас здесь временно и скоро буду в Москве, где обязательно лично спрошу у товарища Сталина об этом.

Булыга сник и глядел на меня, как побитая собака.

— По уму, майор, я сейчас и тебя и военюриста, и дивкомиссара, как их там, фамилии запамятовал, что приговор вынесли, арестовать должен. Вы же на все, на закон, на следствие, на правосудие наплевали! Понимаешь ты это? Понимаешь… Потому и не расстрелял еще никого под благовидным предлогом. Остальные дела такие же? Давай сюда, смотреть будем.

Действительно, из двенадцати арестантов оказалось только двое «самострельщиков», остальные были «оприходованы» по прямому приказу Жукова «Судить! Расстрелять!», который такими методами укреплял дисциплину в войсках. В оправдание командующего пограничник признал, что последняя, действительно, на обе ноги хромала.

— Знаешь, Булыга, если я тебя сейчас смещу, то мне самому в твое ярмо влезать придется, — сказал я, спустя три часа допросов, наведения справок и телефонных переговоров с отдельными частями. — Давай сделаем так. Я тебе даю сутки, чтобы все привести в нормальное состояние по этим расстрельным делам. Как уж ты будешь выкручиваться и приговоры отменять — твое дело. Надеюсь, что в дальнейшем мы сработаемся. И еще. В одно лицо работать в авиагруппе мне тяжело будет. Людей бы подкинул, а?

— Нет у меня людей. Три сотни пограничников у меня всего осталось, две трети из которых охраняют переправы и штаб командующего. Остальные лазутчиков ловят.

— Кстати, километров полсотни на запад по тракту и около тридцати южнее недобитки сидят, надо бы зачистить, — вспомнил я об оставшихся в степи калеках.

— Это тот отряд, что летчики разбомбили?

— Да.

— Так посылали же бронероту на той неделе туда, доложили, что уничтожили всех.

— Недоработочка, товарищ майор. А потом самолеты «Аэрофлота» в Тамцак-Булак не долетают. Исправляй. Хотя погибших уже не вернешь… — сказал я с горечью в голосе.

— Товарищ майор! — перебил меня вбежавший в блиндаж возбужденный пограничник. — Стрелковый батальон оставил позиции! Бежал! Командующий группой требует немедленно найти и навести порядок! Восстановить положение! Комбата арестовать, он нового уже послал!

— Где? — вскочил Булыга с места.

— Напротив Песчаной!

— Сообщите на переправу, никого с восточного берега не пускать! И пусть не зевают, японцы могут на плечах прорваться! — начал командовать майор. — Едем!! Резервное отделение, в ружье!!!

Захваченный поднявшейся общей суетой я тоже во всеоружии заскочил в кузов грузовика. Через двадцать минут, уже на той стороне, мы в темноте едва не врезались в толпу бредущих по степи людей.

— Что за часть? Где командиры?! — закричал вылезший из кабины на подножку Булыга. — Стоять!!!

Человеческое стадо, иначе не назовешь, остановилось, стрелять для острастки не пришлось. Паническая истерика была уже позади и люди просто уныло шли в том направлении, в котором раньше бежали, не думая зачем и куда, лишь бы подальше.

— Командиры где, я вас спрашиваю?!! — еще раз проорал во всю глотку, стараясь казаться как можно более грозным, начальник особого отдела. Пограничники в кузове демонстративно передернули затворы винтовок и пулеметов и направили стволы на людей. Те, конечно, могли бы ответить тем же, но у большинства руки оказались пустыми, а те, кто не бросил оружия, были подавлены и осознавали свою вину, потому и не сопротивлялись. Толпа в одном месте колыхнулась и из ее глубины на голос майора стал пробираться человек. Подойдя вплотную он, стараясь говорить твердо, мальчишеским голосом представился:

— Лейтенант Порушин, командир противотанкового взвода.

— Где остальные, лейтенант?!! — продолжал «наезжать» Булыга. — Где комбат? Командиры рот?!

— Мы с марша! А нас в атаку! Ночью! Без огня! Без разведки! Кто так воюет?! — будто не слыша майора, глядя себе под ноги, рычал от бессильной злости лейтенант, размазывая по лицу текущие из глаз слезы.

— Где комбат, курва, я тебя спрашиваю?!! — соскочив с подножки, Булыга схватил Порушина за плечо и стал трясти, пытаясь таким образом привести в чувство, но эффект оказался прямо противоположным.

— Убиты все! Все, кто впереди шел!! А они вели!!! Слышите?!!

— Отставить!!! — видя, что толпа от воплей заводится, я вмешался, хоть это и могло подорвать авторитет начальника особого отдела в глазах подчиненных. — Товарищ майор, надо бы разведку провести в направлении позиций батальона. Своих забирайте, а я уж пока тут сам разбираться буду.

Булыга смерил на меня долгим взглядом, но не стал спорить и, оставив мне грузовик с водителем, скрылся в темноте на северо-востоке.

— Кто из первой роты? Есть такие?

— Я из первой… — подал голос здоровяк в гражданском костюме, возвышавшийся над основной массой на добрых полголовы.

— Фамилия? Звание?

— Рядовой Круглов.

— Модный пиджачок, хоть жени тебя сейчас, — попытался я шуткой разрядить обстановку. — Хорошо, что оружие не бросил, — не забыл я похвалить, поддерживая авторитет человека, «который не побоялся».

— Какой есть пиджачок. Я ж не виноват, что размеров на складе нет и вся форма на детей? — пробурчал Круглов, показывая, что об уставе и субординации слыхом не слышал.

— Это временно, — успокоил я его и взял официальный тон. — Рядовой Круглов, поздравляю вас с назначением командиром роты! Будете дальше так же самоотверженно бить врага, к концу года маршалом станете! Слушай приказ! Собрать бойцов роты, разбить на десятки. Десятки по три объединить во взводы. Назначить командиров, составить списки. Действуйте! Вторая рота?!

Мало помалу, дело пошло, люди расходились по подразделениям. Через полчаса в моем распоряжении было около трехсот организованных бойцов при ста двадцати трех винтовках и шести ручных пулеметах, из них около тридцати ходячих легкораненых, которым оказали помощь и оставили в строю. Правда, при единственном летехе, который, как выяснилось только-только выпущен из училища и взводом своим успел покомандовать всего три дня. От ушедших вперед пограничников не было никаких вестей, но ночь в направлении позиций не разразилась боем, царила тишина, особенно заметная на фоне вялых перестрелок на соседних участках.

— Слушай мою команду! Развернуться в цепь! Идем к позициям, собираем брошенное оружие! Кажется, вы добровольцы? Языком трепали, что чужаков на нашу землю пускать нельзя? Вот теперь партия дает вам шанс подтвердить вашу позицию жизненную делом. За мной, вперед!

Свой арсенал я раздал бойцам, кто успел на бегу «облегчиться». И снайперскую винтовку тоже, хоть меня жаба и душила. Остался с тем, с чем вылетел на восток — «сайгой», пистолетом, бесшумным револьвером да мечом. Правда, нового хозяина для «арисаки», кажется, выбрал хорошего. Охотник, как увидел оптику, сам попросил «махнуться» на «мосинку», которую не бросил, как многие другие, уверяя, что только чуть поиграет и сразу же вернет. Но даже то, как он оружие принял, приложился на пробу, говорило о многом.

Вообще-то, командир батальона должен видеть поле боя и из тыла управлять движением рот, но сейчас не та ситуация. Топаю впереди в сопровождении снайпера-охотника и пулеметчика с трофейным «типом», чтоб бойцы, хотя бы ближайшие, видели. Остальные… Надеюсь, что «чувство локтя» не подведет. Ну, а тех кто всерьез решил «пятки намазать», на переправе задержат. Идем, подбираем брошенные «мосинки» и РПШ. Спустя километра полтора попалась противотанковая «дегтяревка», значит передовая уже близко, с такой дурой не побегаешь.

— Порушин… — тихо позвал я новоназначенного мной комбата. — Твое хозяйство? Подбирай!

— Товарищ капитан, тут правее уже окопы минометчиков, может вниз и ходами сообщения? — высказал тот предложение в ответ, передавая ПТР бойцам.

— Бежали по ходам?

— Нет, по верху… Да шут разберет, кто как.

— Значит, поверху и пойдем, или ты надеешься, что посеянные винтовки по весне пулеметами взойдут? Минометная рота! Живо к своим «самоварам»! Если стрельба вдруг начнется, дадите перед нами дымовыми, а потом осколочными сыпьте, не жалея! Ближе пятисот метров не бить! — подумал я, что мои приемные окопные артиллеристы навряд ли «профи». — Как продвинемся, посыльного пришлю с новой ближней границей огня.

Перевалив через песчаные бугры добрались до второй, считая с переднего края, траншеи. Там я оставил третью, оказавшуюся самой многочисленной, почти два с половиной взвода, и пулеметную роты, у которой на позициях, правда, оказалась только треть станковых «максимов».

— Остальные где? — спросил я у принявшего командование сержанта.

— Нам последний приказ был прикрывать. А второй и третий взводы должны были с атакующими перекатами на флангах идти, — ответил тот.

— Оставь расчеты к наличным стволам, остальных вперед! Будем ваших потеряшек на нейтралке искать.

Наконец, добрались и до первой траншеи, где нас поджидал майор Булыга с тремя погранцами.

— Привел? — спросил он, быстро повернув ко мне голову, после чего вновь вперился взглядом в полосу ничейной земли, будто там можно было что-то ночью разглядеть.

— Привел. Твои-то остальные где?

— Вперед в разведку послал и на фланги. Слышишь, раненые стонут?

— Сейчас распоряжусь, чтоб боевое охранение выставили и санитаров послали.

— Нашел я комбата, — тихо проговорил Булыга, проигнорировав мой ответ. — Ступня раздроблена, но сюда дополз. Застрелился в блиндаже. Я это место хорошо знаю. Тут наша застава оборонялась, после того, как нас с Песчаной выбили. Уж потом моих здесь десантники сменили. До японцев около полукилометра. Там, за нашей колючкой, впереди минное поле. Если б не оно, в мае и не удержались бы. Шестьсот метров фронта, считай, ротой обороняли. Повезло, что тогда нам вовремя ПМД-шек да ОЗМ-ок подбросили. Понатыкано их там, и нажимных, и растяжек, что мака на булке. Мыслю я, что комбату про мины никто не сказал, когда задачу ставил на наступление. Пошли вперед, начали рваться, японцы всполошились и пулеметным огнем причесали. Наши горе-вояки побежали. Занавес.

— Ох, и кто бы это мог быть, а товарищ майор? — спросил я вздохнув, имея в виду отдавшего приказ.

— Не сейчас… — буркнул Булыга, — Командуй пока, у тебя получается.

Спустя десять минут вернулись дозоры с флангов, доложив, что по сторонам десантники, но из разных бригад. Еще через пятнадцать минут приползли разведчики с передка и приволокли старлея, раненого и без сознания. Бойцы первой и второй рот, тем временем, видя уверенность командиров и осмелев, сами уже вовсю лазили по нейтралке, собирая оружие, убитых и раненых. Хозяйство налаживалось. Взвод связи, подобрав катушки и «тапсики», соединил КП батальона с ротами. В целом, в огневой мощи мы практически ничего не потеряли. На месте были все минометы, батальонные и ротные, пулеметы, ручные и станковые, противотанковые пушки и ружья. Но вот в людях потери были ощутимые. С теми, кого подобрали по пути, кого нашли на позициях, набиралось едва 450 человек, из которых около сотни раненых. Батальон из стрелкового превратился в пулеметно-артиллерийский, так как «штыков» в ротах после переформирования на скорую руку, осталось очень мало. До соплей обидно, что большинство «двухсотых» образовалось из-за того, что не была вовремя оказана медпомощь, тяжелораненые, кто не мог сам себя перевязать, просто истекли кровью. Лишился батальон и всех средств тяги, стреноженные лошади, для которых не успели вырыть укрытия, разбрелись в темноте и поиск их отложили до рассвета. Полуторка чекистов, уже четвертый раз ходившая с ранеными на западный берег, вернувшись, привезла нового комбата капитана Толоконникова, назначенного из кадрового резерва армейской группы. Оказалось, что его в оперативном отделе штаба армейской группы отправили в ночь искать свой полк просто по направлению, без карты, но он его нашел. Представившись командиру, с удивлением узнал, что на месте лишь один батальон и специальные части, а тот, командиром которого он назначен, вообще неизвестно где. Пришлось возвращаться к центральной переправе, где была связь со штабом армейской группы, но тут он, на свое счастье, встретил нашу полуторку.

— Беда с этой 82-й дивизией, — сказал Толоконников, после того, как я ему передал дела. — Сформировали за две недели из кого попало по временным штатам, да еще две недели везли с Урала. 57-й корпус от Борзи идет пешим маршем, отправив все, что можно на машинах вперед. Неужели нельзя было другой, кадровый полк автотранспортом перевозить? Так нет, пермяки, видите ли, к степным условиям не приспособлены, к лесам привыкли и не готовы длительные пешие марши совершать! Тьфу!

Ранним утром, когда предрассветные сумерки рассек первый луч встающего между горбами Песчаной и Зеленой солнца, я с особистами уехал с передовой. Добравшись до КП на горе Хамар-Даба, уснул в обнимку с «сайгой» мертвым сном в блиндаже пограничников, и даже начавшаяся артиллерийская канонада мне не могла помешать.

 

Эпизод 13

— Капитан, капитан Любимов! Просыпайся же, черт!! — меня кто-то тряс как плюшевого мишку, стараясь привести в чувство.

— Времени сколько? — спросил я, позабыв про все правила русского языка, рывком сев и сбросив ноги с земляной лежанки.

— Девять, — со злостью ответил майор Булыга, выспавшийся не более, чем я.

— А число какое?

— Шестнадцатое! Месяц июнь!! Год тридцать восьмой!!! Потерялся? — бесился особист, думая, что у меня глаза открыты, а мозг все еще спит.

— Странно, судя по предчувствию должно быть тринадцатое, — промямлил я, думая про себя, что сапоги-то перед сном, пожалуй, надо было бы снять.

— Почему это?!

— Потому, что у вас чертовщина творится! Уставшим людям выспаться, может в последний раз, не дают! Что, японцы наступают, что ли?!

— Хуже! У меня в блиндаже сидит капитан Свиридов. Очередной комбат того батальона, что мы ночью в чувство приводили. С письменным приказом Жукова капитана Толоконникова за невыполнение приказа арестовать, судить, расстрелять! Что делать будем?

— Булыга, у тебя совесть есть? Или устава и обязанностей своих не знаешь? — пробурчал я, натягивая на плечи шинель. Земля, прогревавшаяся под солнцем за день, ночью вытянула из тела, казалось, последние остатки тепла. — Нет такой формулировки «за невыполнение приказа». «За отказ выполнять приказ в боевой обстановке» есть, а все остальное — отсебятина. Так Жукову и напиши и с этим же Свиридовым отправь восвояси.

— Тебе легко говорить! — вскочил на ноги и нервно забегал по блиндажу только секунду назад присевший рядом со мной майор. — Ты завтра или послезавтра улетишь, а мне тут оставаться и разгребать! Понаехало с указивками умных, не продохнуть!

— И что ты от меня хочешь? — спросил я, зевнув от души и потянувшись.

— С Жуковым надо что-то делать, пока он дров не наломал! Я шифровку в Читу отправлю, пусть меняют его! Но я хочу, чтобы ты, когда будешь в Москве, меня прикрыл и доложил обо всем, что здесь видел, как есть! — Булыга с этими словами опустил свою пятерню мне на плечо. Быстро он понял, откуда ветер дует и перековался! Подумать только, каких-то десять часов назад заливал мне про комкора с особыми полномочиями…

— И о тех, вчерашних приговорах трибунала тоже? — резко встал я, забеспокоившись, что Жукова из-за меня действительно могут отозвать и маршал Победы медным тазом накроется. — Командующий армейской группой — это тебе не командир батальона! Пришлют комиссию, будут разбираться и тогда-то и вскроется, что комкору предъявить можно самодурство и только, ведь, по факту, приговоры-то не он выносил! Жуков рулит всего ничего, дай ему время осмотреться, поправь и объясни, что касается твоей работы, чтоб у него заворотов не было. А то вы тут все, и ты, и Жуков, как в пятнашки играете, этот плох, давай другого! Не завалялось у советского народа для вас Кутузовых да Суворовых, чтоб каждый взвод ими укомплектовать. А те, что есть, не проявили пока себя.

— Всего ничего? Комкор здесь, между прочим, с октября. В войсках болтают, что его в Монголию за какие-то художества во время больших маневров сослали с глаз подальше. Явно не Суворов, да и на Кутузова не тянет! — понизив голос, Булыга опустился до сплетен, которые, впрочем, являлись частью его работы. Для меня же известие, что Жуков здесь «коренной», стало сюрпризом. Сработал стереотип «эталонной» истории. Странная и непонятная она все-таки сущность. Год не тот, а война и действующие лица те же. Видно, как говорят, на роду написано.

— Стоп! Жуков командир неплохой. Я на тех маневрах был и сам все видел. Комкор, тогда еще комдив, в заведомо неблагоприятной обстановке нашел решение, принесшее в итоге победу. Правда, не той стороне, которой она была предназначена по плану маршала Ворошилова. За что и поплатился, точно так же, как и Рокоссовский. То, что сейчас здесь происходит, конечно, ни в какие ворота не лезет. Но давай не будем горячку пороть, ее и так хватает. Представишь меня Жукову, как вновь назначенного уполномоченного в авиагруппу. Я с ним поговорю по душам обо всем наболевшем. Вот если не послушает, тогда и будем уже дергаться. Хорошо бы комиссаров к этому делу подключить, но не уверен я, что из-за них хай до небес не поднимется. У них вся работа языком, опасно. Свиридова пока придержи до выяснения обстоятельств.

— Вот и хорошо, — с облегчением выдохнул майор Булыга и приземлил свою пятую точку рядом. Мне подумалось, что именно такого моего решения он и добивался, стремясь вывернуться между наковальней советских законов, которые и должен был охранять, и молотом прущего напролом комкора, которого сам Сталин «благословил» на подвиги.

— Как насчет пожрать? — осведомился я, вспоминая, что прием пищи, несмотря на обстоятельства, должен быть «по расписанию». — И сообщи в штаб авиагруппы, что я у тебя, а то, наверное, меня уж потеряли.

— Пойдем, — пригласил за собой майор и заметил. — Тебе, капитан, побриться бы не мешало. Смушкевич в курсе, где ты. Сам разыскивал уже. Как пойдем к Жукову, заодно и ему на глаза покажешься.

— Что, командующий авиагруппой к себе не уехал?

— Как сказать. Он, ради более оперативного управления и взаимодействия, а также, чтоб некоторые ретивые к нему с пулеметами не врывались, за ночь перенес свой КП к нам на Хамар-Даба.

— Вывернулся значит, — усмехнулся я, мотнув головой. — Хитер Смушкевич, не отнять…

Сорок минут спустя, налопавшись рисовой каши с чаем и приведя себя после ночных приключений в порядок, я шел вслед за майором Булыгой по отрытым в плотной, глинистой земле ходам сообщения на КНП командующего армейской группой. На самом гребне высоты красноармейцы, стоя в траншее, махали лопатами, расширяя ее и выводя боковые отростки, в концах которых потом построят блиндажи.

— Здесь КНП Смушкевича будет. Обзор на все триста шестьдесят. Командующий чуть ниже обосновался, чтобы на фоне неба не светиться, — пояснил Булыга, когда мы поднялись с обратного ската. Вид отсюда, действительно, открывался отличный. Если, конечно, не пытаться разглядывать что-то внизу у подножия высоты и за рекой. Для этого пришлось бы сильно высовываться, демаскируя свою позицию для вражеских наблюдателей. Впрочем, расстояние до противника позволяло некоторые вольности. А вот для управления авиацией место было просто идеальным. К тому же, совмещая КП, Смушкевич мог немедленно, даже без полевого телефона, получать заявки Жукова. Пока шло строительство, оба комкора и вовсе сидели рука об руку на обустроенном на тактическом гребне КНП командующего армейской группой. До него пришлось идти вниз и в сторону еще полторы сотни метров.

Невысокий, лобастый, с орденом Красного Знамени на гимнастерке, в окружении многочисленных командиров РККА и бойцов в ушастых касках-буденновках, комкор, занятый разговором с каким-то военачальником, с которым он был в «равных весовых категориях», не обратил на наше с Булыгой появление абсолютно никакого внимания. Пришлось ждать, пока Жуков, говоривший до того тихо, повысил голос и завершил беседу приказом:

— Выполняйте, товарищ Фекленко.

Майор Булыга, тут же воспользовавшись паузой, подскочил к собиравшемуся уж было отвернуться в сторону фронта Жукову, козырнул, поздоровался и представил меня:

— Товарищ командующий армейской группой, капитан государственной безопасности Любимов из Москвы временно назначен уполномоченным особого отдела авиагруппы, — «из Москвы» особист постарался, как мог, выделить и я чуть не рассмеялся, несмотря на неподходящую ситуацию, глядя на его попытки мимикой изобразить, что «да, именно тот самый». То ли Жуков не понял, то ли ему было глубоко начхать, но на «семафор» Булыги он никакого внимания не обратил, все же отвернулся и бросил через плечо:

— Построже там, капитан. Летчики начали немного выправляться, но до четкого выполнения приказов еще далеко. Вы посмотрите что творят! — указал он на идущий на подходе к переправе воздушный бой. — Куда? Куда?!! Трусы!!! — «Ишаки» в этот момент пикировали тройками сквозь истребительный заслон на полтора десятка одномоторных бомбардировщиков, которых пытались защитить истребители-бипланы, и, проскочив их на скорости, уже поодиночке разлетались в разных направлениях. Комкор Смушкевич! Почему твои соколы бегут от японцев?!!

— Мои летчики не трусы и не бегут, а бьют врага, — спокойно произнес в ответ на обвинения Жукова, подошедший к нам командующий авиагруппой, указав на дымные факелы выбитых из строя бомберов, протянувшиеся к земле.

— Они должны драться, а не бежать! — настаивал, хоть и не так уверенно как прежде. — Вчера на переправе последнюю шестиствольную зенитку разбомбили из-за вас!

— Авиагруппа выполняет приказ защищать переправы, а не зенитки. Переправы целы. К тому же, японцы разменяли дюжину пикировщиков, сбитых истребителями и с земли, на одну пушку. Наверное, они были последние, сегодня в небе бомбардировщики уже другого типа. Выбьем и этих, устраним угрозу наземным войскам, — терпеливо стал обяснять Смушкевич свою стратегию воздушной войны.

— А сами, почему не используете бобардировщики и штурмовики, не помогаете оборонять плацдарм? — Жуков любым способом пытался досказать свою точку зрения о том, что «летчики не очень», видимо, исходя из принципа, что командир всегда прав и возражать ему нельзя.

— Вы же знаете, бомб мало. Да и что бомбить-то? Окопы? Атаковать надо решающие цели, аэродромы и склады врага, а они все за линией государственной границы, куда нам летать запрещено. Даже разведчиков послать не можем, — Смушкевич вовсе не был склонен позволять Жукову самоутверждаться за свой счет.

Неизвестно, куда бы зашел спор двух комкоров, но в этот момент на бруствер вскочил командир с тремя кубиками в петлицах и «комиссарской» звездой на рукаве. Встав во весь рост, он принялся как ни в чем ни бывало фотографировать командующего, стараясь поймать в объектив как можно больше народу из его окружения.

— Политрук, какого черта?!! — взбеленился я, заметив, что стал что-то слишком часто поминать бесов, — вернитесь в окоп!!!

— Товарищ капитан, почему вы вмешиваетесь в политическую работу? Не надо так резко на нее реагировать, мы всего лишь делаем фото для центральных газет. Товарищи прибыли к нам из Москвы, чтобы рассказать всему Советскому Союзу о подвигах Красной Армии, защищающей наши рубежи. Не надо скромничать, страна должна знать и уважать своих героев, — попытался мягко, но, по моему мнению, крайне неудачно пошутить присутствующий здесь же дивизионный комиссар.

— Слезай или пристрелю на хрен! — переживания последних дней не прошли для меня даром и у меня не возникло ни тени сомнения насчет того, чтобы церемониться с дураком. — Ты бы еще флагом помахал или плакат вывесил, что ставка командующего здесь! — резко повернувшись к дивкомиссару, я, опустив формальности вроде звания и «товарищеского» обращения, спросил, — Вы рехнулись? Какие снимки для газет?! Чтобы на следующий день они у японцев в распоряжении оказались и те не только установили пофамильно, кто против них, но и вычислили расположение КП по рельефу на заднем плане?!! С такими комиссарами никаких предателей не надо!!! Верно, майор Булыга?

Обернувшись, я обнаружил, что особист тихо испарился, бросив меня одного. Хоть мое звание и относилось к старшему начсоставу, но у окружающих ромбов в петлицах тоже хватало с перебором, поэтому поняв, что привлек к себе нежелательное внимание с явно негативным оттенком, я по-военному решил, что если нельзя обороняться, надо атаковать.

— Немедленно засветите пленку! Товарищ комкор, — обратился я к Жукову, — я нахожусь здесь в связи с заданием наркомата, которое держит на контроле сам товарищ Сталин! Требую, как уполномоченный особого отдела армейской группы, прекратить всякие попытки разглашения сведений, являющихся государственной тайной! Отойдемте, нам есть, что обсудить!

С этими словами я легонько подтолкнул в спину растерявшегося от такого поворота Жукова и увлек его в слепой отросток траншеи, обернувшись напоследок с «свите» и грозно нахмурившись, чтоб отбить всякое желание следовать за нами.

— Товарищ Жуков! — обошел я в тесной траншее комкора так, чтобы видеть подходящих к нам, если такие найдутся. — Поскольку я, сделав свое дело, в скором времени вернусь в Москву, то мне придется там докладывать не только комиссару госбезопасности первого ранга товарищу Берии, но и товарищам Сталину, Кирову, Ворошилову, обо всем, что я здесь видел. И что же мне доложить? Что товарищ Жуков, которому вверена, фактически, армия, так и не перерос уровень командира кавдивизии и отдает приказы через голову непосредственных начальников отдельным ротам, батальонам, создает временные отряды, дезорганизуя части РККА? Что вся эта каша, в которую он превратил армейскую группу, с трудом отбивает натиск японцев, вместо того, чтобы вышвырнуть их с советской земли? Что части армейской группы неуправляемы, так как использование радиостанций товарищем Жуковым запрещено? Что товарищ Жуков превышает свои полномочия, приказывая расстреливать командиров РККА по любому поводу? Что он бросает необстрелянные и необученные батальоны в ночные атаки без всякой подготовки, даже не снабдив комбатов картой минных полей, отчего он несут ничем не оправданные потери, не причиняя никакого вреда врагу?

Под тяжестью обвинений комкор ссутулился, совершенно позабыв про недавние потуги «поставить себя» перед лицом других высших военачальников РККА, волею судьбы ставших его подчиненными. Он насупился и молчал, став похожим на двоечника у доски, который не выучил домашнее задание. От былой самоуверенности не осталось и следа. То, что ему задавал неудобные вопросы всего лишь капитан госбезопасности, фактически, полковник, не имело в данный конкретный момент никакого значения. Сейчас все решал вес тех, кто стоял за моей спиной. Тягаться со мной связями Жуков не мог.

— Вы приказали капитану Свиридову принять батальон Толоконникова, назначенного вами же только ночью. А вы знаете, что комбат, что водил батальон еще раньше, застрелился, подорвавшись на нашей же мине, после того, как его солдаты разбежались, оставшись без командиров? Вы знаете, сколько стоит советскому народу выучить и воспитать, многие годы кормить и одевать одного единственного командира батальона в звании капитана? И вы, за несколько часов, угробили одного и приказали расстрелять второго! Как это называть? Вы думаете, на этом все? Нет, у комбатов есть жены и дети, которых трудящиеся всего СССР будут кормить, растить, воспитывать! Советский народ не для того содержит армию, чтобы такие как вы, комкор, ее бездарно про…ли, — тут я не постеснялся грязного слова, чтобы морально просто раздавить собеседника, превратить его волю в элементарное тесто из которого потом буду с нуля лепить то, что мне надо, по собственному разумению. — Ваше счастье, что перед вами какие-то японцы, а не немцы. Те вас давно бы с таким руководством войсками окружили и разгромили. И еще то, что выучить комкора еще дороже, чем комбата. И комкорами, даже такими, как вы, Советский народ разбрасываться не может себе позволить! Скажу больше, нам важна жизнь каждого бойца! Поэтому, к тому моменту, как я завершу здесь свои дела и улечу, ваша армия, как минимум, должна быть приведена в состояние организованной силы, способной выполнять поставленные перед ней задачи. Вам понятны мои слова?

— Мне приказали выбить японцев за границу. Товарищ Сталин сказал, что я могу использовать для этого любые необходимые для этого меры. Но не дал ни пехоты, ни артиллерии, ни пространства для маневра, чтобы использовать подвижность бронекавалерийского корпуса! Подкрепления, которые мне присылают, ни на что не годны! Нет даже достаточно снарядов, авиабомб и топлива! Что может заставить войска драться в таких условиях?! Политическая работа не дает результатов! Нужны только самые решительные меры по борьбе с трусами, под разными предлогами не выполняющими приказ! — попытался то ли пожаловаться, то ли оправдаться Жуков.

— Ну и ушлый вы народ, ажно оторопь берет! Всяк другого мнит уродом, несмотря, что сам урод! — процитировал я Филатова и, чтобы комкор не принял на свой счет, пояснил. — Это сказка такая в стихах, «Про Федота-стрельца, удалого молодца». Не слыхали, товарищ комкор? Как-нибудь расскажу на досуге. Но сказка — ложь, да в ней намек. Толоконников не выполнил приказ, понимаю, поставленный еще раньше прежнему комбату? Атаковать высоту Песчаная? И что? Под расстрел? Но комкор Жуков тоже не выполнил приказ и не выбил самураев за границу! Ах, комкору Жукову не дали того, второго, пятого, десятого? А комбату Толоконникову дали хоть что-то, хоть достаточно времени организовать атаку? У комкора Жукова плохие войска? А у комбата Толоконникова, любо-дорого, сплошь «добровольцы»! Хватит, товарищ комкор! Вы не хуже меня знаете, что Советский народ прилагает все усилия, чтобы дать Красной Армии все, что ей необходимо! Давайте уж думать, как выигрывать у врага теми фигурами, которые у вас сейчас есть! Может, вас приободрит исторический пример Шереметева, который в Петровские времена, после Нарвской конфузии воссоздал армию, ставя перед ней достижимые цели, создавая условия, чтобы поставленные задачи могли быть выполнены? Понимаю, гнилое самодержавие и все такое, но война, комкор, в сути своей с тех пор ни капли не изменилась, может, только в худшую сторону. Я понимаю ваше состояние. Вижу, что японцы, обладая преимуществом в подготовленной и дисциплинированной пехоте, навязали вам свою войну. Они атакуют то там, то сям, а вы выдергиваете подразделения с пассивных участков для парирования ударов. На следующий день японцы атакуют в этих, ослабленных местах и вы опять тасуете, батальоны и роты, дезорганизуя войска. Окончиться это может только общим японским наступлением, которого ваша сборная солянка не выдержит. С этим надо кончать. Пора вести свою войну, навязать противнику свою волю. Сегодня ночью я был на передовых позициях, как раз приводил в чувство батальон Толоконникова. Местность благоприятствует, чтобы для отражения японских ударов использовать бронеавтомобили. Песчаные бугры хорошо укроют их корпуса от вражеского огня, а каждый БА-11 — это трехдюймовка и три пулемета, два из которых можно спешить. Полтораста пулеметов на бронебатальон! Сколько у вас осталось батальонов БА в резервной, шестой бригаде?

— Три, фактически два с половиной, — хмуро ответил Жуков, понимая, что потери есть, а с успехами туго, — Но техника сейчас эвакуирована в тыл и восстанавливается, через две недели доведем численность бригады до восьмидесяти процентов.

— Хорошо, но сейчас неважно. Вместо того, чтобы раздергивать части, для отражения атак используйте 6-ю бригаду побатальонно и поротно, в зависимости от масштаба атак, выводя ее, после того, как дело сделано, вновь в резерв как единое целое. Думаю, это отучит японцев от локальных атак, которые, фактически, являются разведкой боем. С подходом 57-го корпуса займите плацдарм пехотой и выведите находящиеся там сейчас части, чтобы привести в порядок. Сколько это займет времени?

— Корпусу в составе двух дивизий, «коренной» 57-й стрелковой и 82-й «добровольческой» для полного сосредоточения надо еще десять дней. Подвозим машинами по мере сил, забирая части с пешего марша. Еще одна дивизия сейчас развертывается по мобилизации, подойдет позже. В настоящий момент прибыли два стрелковых полка 82-й, один из которых уже на плацдарме, оба разведбата без кавэскадронов, 57-я корпусная танковая бригада, два гаубичных дивизиона по восемь орудий и зенитный дивизион.

— Что-то артиллерии негусто… — заметил я, выслушав комкора.

— Ну, вы же говорите, что советский народ дает РККА все, что может. Вот он и дал вместо гаубичного артполка из двух дивизионов Ф-22 и дивизиона М-10 в каждую дивизию, всего один дивизион в восемь легких гаубиц и батарею тяжелых, образца девятого года, на конной тяге, которые сейчас тащатся где-то в степи. Как и легкие артполки, в которых вместо новых пушек, которых едва на кавалерию хватает, старые трехдюймовки. Из-за этого в полках некомплект сорокапяток, потому, как ЛАП дивизий вместо противотанкового дивизиона использовать нельзя и его сохранили по старому штату. А в стрелковых полках вместо девяти сорокапяток всего шесть. Но обойдемся и шестью, танков у японцев мало. Не немцы и не французы, в конце-то концов. На полковой комплект пушек, минометов и пулеметов грех жаловаться, почти все по штату. А вот с танками не очень. Не хватает у советского народа танков на всю РККА. По старому штату было по батальону на дивизию и по самоходному гаубичному дивизиону. А теперь по бригаде на корпус. Только в той бригаде всего два батальона танковых, да артполк, да пехоты чуток. Было по три батальона и дивизиона на корпус нормального состава, а стало по два. Корпусная артиллерия, опять же, сплошь из старых образцов.

— Но это, все же не хуже, чем по старым штатам, когда на дивизию всего один артполк полагался? Да и с танками не так все плохо, если держать их в кулаке, — постарался я представить ситуацию в ином свете.

— Так на так, только вместо старых легких гаубиц новые на мехтяге. На дивизион по два десятка грузовиков на две с половиной тонны. Ночью установят орудия на позициях, разгрузятся и в степь за пехотой уйдут.

— В любом случае, у японцев и этого нет. Однако ж они нажимают. Будем надеяться, с прибытием свежих войск, которые вы не будете бросать в бой побатальонно, на плацдарме будет порядок. А вы получите мощный подвижный резерв из двух бронекавалерийских корпусов. Чует мое сердце, скоро им откроется простор для маневра. И побольше доверия к подчиненным, комкор! Дайте им свободу самим командовать внутри своих корпусов, дивизий и бригад! Смотрите на вещи шире! Вот, вам, к примеру, не все ли равно, как летчики ведут воздушный бой, если они приказ о защите переправ успешно выполняют? Я бы им задачу еще шире поставил, не только переправы и войска обеспечить от бомбардировок, но и завоевать общее превосходство в воздухе. И пусть комкор Смушкевич со своими орлами сами голову ломают, как это сделать. Кстати, товарищ Жуков, вы упоминали зенитный дивизион 57-го корпуса. Я так понимаю, что переправы противовоздушными средствами у вас как-то прикрыты? А войска зарылись в землю и их так просто уже бомбами не достать? Нельзя ли направить 57-й ЗДН на охрану аэродромов? Ведь там же вообще ничего нет, ни против воздушных налетов, ни против диверсантов!

— ПВО переправ жидкое, всего по батарее зениток образца 31-го года да по взводу счетверенных пулеметов на каждую. Было всего две шестистволки, да японцы как с цепи сорвались на них, не успокоились, пока не выбили, не считаясь с потерями. Но, раз вы просите, товарищ капитан, пойду вам навстречу. Прикажу Фекленко, чтоб оставил дивизион в распоряжении Смушкевича. А насчет диверсантов… В 82-й дивизии сверхкомплект личного состава. Что останется после восполнения потерь ночных боев, отправлю в ваше распоряжение в Тамцак-Булак.

— Спасибо, товарищ комкор, жизнь прямо на глазах налаживается, — улыбнулся я, видя, что Жуков вновь почувствовал себя командармом, пока мы обсуждали практические вопросы, а просьба моя и вовсе вознесла его на пьедестал уверенности в своих силах и своем положении. — Еще бы инженерно-саперные батальоны в Тамцак-Булаке задержать на время, пока капониры для самолетов не построют…

— Саперы мне здесь нужны! — отрезал комкор, полностью придя в себя и вновь научившись говорить «нет». — Пусть «добровольцы», что вам выделил, роют. Все равно ни на что больше не годны.

— Ладно, разберемся… Товарищ комкор, а что насчет радио? Почему вы его запретили?

— Потому, что от него никакой пользы, кроме вреда! Корпусная радиостанция до Читы не добивает, раз! Между бригадами и ниже, пока зашифруют, пока передадут, пока расшифруют, делегаты связи быстрее добираются, два! Если открытым текстом передавать, то японцы слушают, три! На плацдарме развернута проводная сеть, четыре! Достаточно?

— Допустим… Но как же танковым командирам с ротами, взводами, отдельными машинами в бою связь держать? Как летчикам быть? У них там свои, технические проблемы, но все же? Как артиллеристам корректировать огонь?

— Наверное, погорячился, — скрепя сердце признал Жуков, чем немало меня удивил. — Пожалуй, исправлю приказ. От батальона и ниже пусть говорят в боевой обстановке, когда это необходимо. В прочих случаях — соблюдают радиомолчание. А летчикам — волю. Пусть сами со своей связью разбираются. Вы же хотели, товарищ капитан, чтобы я больше инициативы давал? Довольны?

— Не вполне. В таком виде все хорошо ровно до тех пор, пока не началась маневренная война. Бросите вы, к примеру, подвижные корпуса в обход японцев, как ими руководить, координировать действия? — прищурился я с хитринкой.

— И как же? — вопросом на вопрос ответил Жуков, догадавшись, что ответ у меня уже готов.

— Японцы к войне подготовились хорошо, выучили русский язык. Одного такого говоруна я сам лично три дня назад в плен взял. Но что они будут делать, если передачи открытым текстом будут идти, к примеру, по-армянски? Да с примитивным шифром, вроде танк — баран, батальон — гурт, бригада — отара? У нас же многонациональный союз народов, товарищ комкор! Неужели в армейской группе не найдется достаточно армян, грузин, осетин? И дублировать сообщения шифровками, для практики. Пока японцы с армянским радио разбираться будут, переводчиков искать, ваши связисты оперативно работать уже научатся.

— Ай да чекист, голова! — расхохотавшись, хлопнул меня Жуков по плечу так, что я даже пошатнулся. — Что ж я сразу то к вашему брату не пошел с такой бедой? Ведь конттразведка же! Кому как не им знать, как с разведкой врага бороться! Армянское радио! Ха-ха! — через смех у комкора явно выходило все недавно пережитое нервное напряжение и он все никак не мог успокоиться. Оставшиеся поодаль в траншее командиры, до того делавшие вид, что все нормально и мой разговор с командующим их не касается, стали оборачиваться. — Начальника связи ко мне! — чуть отсмеявшись громко крикнул Жуков, но не удержался и вновь стал хихикать.

— Товарищ комкор, только не сразу! — предупредил я. — Пока проводная связь есть, пусть она и будет! Вот когда все в движение придет, тогда…

— Да понимаю, не дурак, — комкор вновь испробовал своей дланью крепость моего плеча, но уже с другого фланга. — Лучше б вы у нас, товарищ капитан, подольше задержались. Приятно с вами работать. Что у вас там за секретные дела? — поняв, что перебрал и лезет не туда, Жуков тут же поправился. — В смысле, сколько времени займут? Какая помощь нужна?

— Не знаю. Жду команды из Москвы. А дальше надо будет организовать обмен пленными и вытащить с той стороны очень ценного человека, — соврал я совсем не много, но из-за этого акценты сместились так, что смысл операции поменялся полностью. — Разрешите идти, товарищ комкор? — видя, что подходит вызванный связист, я вытянулся, чтобы для всех кто наш разговор только видел, смысл его так и остался бы тайной.

— Идите, товарищ капитан, — напоказ благосклонно отпустил меня командующий, усвоив правила нашей с ним игры. Поняв, что «валить» я его не собираюсь, он мог строить любые предположения на мой счет, вплоть до того, что я таким образом пытаюсь насолить маршалу Ворошилову, наша взаимная неприязнь для высшего комсостава армии не секрет. Но, конечно, ему невдомек, что я жду того часа, когда из сегодняшнего, подающего надежды «комдива» вырастет маршал Победы.

 

Эпизод 14

С КП армейской группы, предупредив Смушкевича и Булыгу, я уехал в тыл, в Тамцак-Булак. На этот раз, выкобениваться и отказываться от предложенной легковушки не стал, молча залез на заднее сидение и, едва тронулись с места, стал засыпать под неторопливые размышления о командующем. Правильно ли я поступаю, пытаясь направить энергию комкора в нужное русло? Может, действительно, стоило бы его «сдать» приехав в Москву. В «эталонной» истории о Жукове болтали всякое, навешивали ярлыки неумехи, проспавшего нападение немцев в 41-м году, и мясника, гнавшего солдат на убой. Порой, даже в предательстве обвиняли. Сталкиваясь с такими оценками «там», зачастую чрезмерно эмоциональными и слабо опирающимися на реальные факты, я интуитивно относился к ним очень осторожно. Понимая, что через дискредитацию самого «раскрученного» советского маршала всего лишь пытаются бросить тень на Красную Армию, СССР и весь советский народ, несмотря ни на что все же победивший в очередной Отечественной войне.

Cоветские военачальники, как и все обычные люди, имели каждый свой характер, наклонности, свой талант. У кого-то это была светлая голова и он побеждал умом, у кого-то деревянная задница и он побеждал дотошностью, прорабатывая операции до самых мелких мелочей, у кого-то интуиция и достаточно безбашенности, не бояться ей доверять. А у Жукова были железные яйца. Это тоже, скажу я вам, немаловажное для военачальника качество. На войне так бывает, что надо драться там, где стоишь, несмотря на то, какие враги перед тобой и сколько их, как под Ленинградом и Москвой, как в Сталинграде, или наступать в лоб на подготовленную эшелонированную оборону, как на Зееловских высотах, прорывая ее танковыми армиями. Просто драться как умеешь там, где другие давно бы остановились, отступили или сдались. Слова Александра Васильевича Суворова о том, что солдату — бодрость, офицеру — храбрость, генералу — мужество, не пустой звук. Мужество генерала придает подчиненным сил и уверенности совершать невозможное. Уж так получилось, что советский народ победил в Великой Отечественной Войне именно железными яйцами. С этой точки зрения, «там» Жуков имел полное право называться маршалом Победы, являясь наиболее полным ее олицетворением. Со всеми его недостатками и достоинствами.

Здесь же, столкнувшись с Георгием Константиновичем на Халхин-Голе, я встретил не парадный плакат «из будущего», а хорошо подготовленного комдива, к тому же опального, на которого свалилось командование армией. Комдива, который не умеет опускать руки и покоряться судьбе, даже в заведомо проигрышной ситуации, как было на Больших маневрах. Зная характеристику из «эталонного» мира, подтверждающуюся событиями, которым я сам был свидетелем, я имею железобетонную уверенность в том, что Жуков сделает все возможное и невозможное, заставит работать на пределе сил всех, до кого сможет дотянуться, но добудет себе победу в этом забытом Богом уголке центральной Азии. «Топить» его, только-только осваивающегося в роли командарма, опираясь всего лишь на домыслы, было бы непростительной глупостью. Поддержать же человека, потенциально способного войти в тройку лучших советских полководцев, чтобы он смог подняться на очередную профессиональную ступень, чтобы к моменту столкновения с немцами мог уверенно командовать армией, а может быть и фронтом, было просто необходимо. Ведь свято место пусто не бывает, если «зарубить» Жукова, то кто придет ему на смену? Может Кирпонос или Павлов? Из этой парочки я кое-что слышал лишь о последнем, засветившемся в Испании в роли военного советника. Вернувшись в Москву после отзыва, он делает успешную карьеру в АБТУ, не связываясь с командованием войсками, где можно погореть за профнепригодность. Расчищать путь таким деятелям я не собирался.

С такими мыслями я не заметил, как отключился, убаюканный урчанием мотора «Газика», летевшего по плоской как стол равнине. Не знаю, сколько прошло времени, когда я почувствовал сквозь, сон, что машина стала довольно круто поворачивать, не сбрасывая скорости, а потом и вовсе резко остановилась.

— Какого лешего надо? — заставил меня открыть глаза голос водителя, — Всю степь перегородили, не объедешь!

— Кто такие? — через ветровое стекло я увидел перегородившую путь полубронированную «полуторку» ГАЗ-ММД с счетверенной зенитной пулеметной установкой, стволы которой были направлены прямо на нас. С боков машину окружили бойцы, вооруженные самозарядными винтовками и пистолетами-пулеметами. — Документы!

С удовлетворением отметив про себя, что караульная служба в армейской группе налаживается, я отложил «сайгу», за которую с перепугу схватился, я вышел из машины и предъявил удостоверение и подписанный Булыгой приказ. Пока лейтенант в серой такистской форме смотрел мои бумаги, я с любопытством огляделся по сторонам. Передо мной, широким фронтом во взводных колоннах застыли Т-126, спрятавшись под натянутыми на шестах масксетями. Экипажи, открыв люки, копались в машинах, видимо, приводя их в порядок после долгого марша.

— Товарищ капитан! Капитан Любимов!

Обернувшись на крик, я увидел бегущего ко мне танкиста.

— Полупанов! Василий! Ого, уже лейтенант! — разглядел я петлицы в распахнутом вороте черного танкового комбеза. — И руки-крюки, смотрю, при тебе. Какими судьбами?

— Полине Сергеевне нижайший поклон, помогло ее снадобье. А ведь под комиссию меня хотели… — неловко замялся ветеран-испанец встав прямо передо мной, поняв, что со стороны за нами смотрят бойцы и командиры и устав уже непоправимо нарушен.

— Ну, здравствуй, что ли, лейтенант, — я распахнул объятия танкисту на встречу и мы от души похлопали друг друга по спине, разом сняв все вопросы для посторонних. — Рад видеть тебя, обстрелянные ветераны здесь ой как нужны!

— Что, трудно там? — кивнул Полупанов головой в сторону фронта.

— Терпимо, пока на плацдарме бодаемся, — неопределенно ответил я, понимая, что истинные свои впечатления разглашать не имею права. — Но нам не бодаться надо, а ударить так, чтоб японцы зазвенели!

— Что ж, если надо, ударим, — не очень уверенно сказал лейтенант, отведя глаза в сторону. — За этим и летели сюда вперед собственного визга, не жалея машин. Только технику в порядок приведем после марша. Сами-то вы давно здесь, товарищ капитан?

— Да несколько дней. Самолетом летел, но его диверсанты японские по пути сбили. Пришлось их за это дело наказать, даже пленного взял. Вчера меня только нашли и подобрали. Ночью вот на передовой побывал, надо было необстрелянному батальону 82-й дивизии помочь. Потому и обрадовался тебе, как родному.

— Да у нас с обстрелянными-то тоже не задалось, — очень тихо признался Полупанов. — Бригаде две недели, как боевое знамя вручили. Хорошо хоть личный состав кадровый, из западных округов, а не «добровольцы», как в 82-й. Водить-стрелять умеем, хоть на таких машинах и не учились. Воевавших в бригаде ровным счетом семь человек, и то, в основном старшие командиры, кто еще Грузинскую застал. Но любую поставленную задачу выполнить готовы, — добавил он значительно громче и в качестве доказательства свих слов сослался на марш. — Восемьсот километров прошли за четыре дня в полном порядке и машины по пути не растеряли.

Тем временем, вокруг нас собралась уже довольно внушительная толпа любопытствующих, поддержавшая сказанное Полупановым одобрительным гулом.

— Это вы, конечно, товарищи молодцы, — сказал я как можно громче, чтобы все меня могли слышать. — Только что же вы танки выстроили как на параде? Думаете, хорошо спрятались под сетями? Поставьте себя на место японского летчика и посмотрите его глазами! Что это за горбики, как по линеечке, посреди ровной как стол степи? А не кинуть ли туда бомбу, посмотреть, что будет? Василий, или ты забыл, как в Испании погорел? У японцев, между прочим, тоже пикировщики есть! Машины надо рассредоточить! А еще лучше, рассредоточить и окопать! Тогда с воздуха даже горбиков не различить. Все, товарищи, мирное время для вас кончилось, вы на войне. Привыкайте думать и за себя, и за противника! — посчитав на этом едва начавшийся митинг законченным, я крепко пожал Полупанову руку. — Прости дружище, не могу долго оставаться, служба. Обещаю проведать, если представится случай, посидим, поговорим о боях-пожарищах, о друзьях-товарищах. И вот еще. Японцы дивизионную артиллерию используют как противотанковую, попадешь под огонь — маневрируй! Большинство пушек у них старые, попасть не смогут. А меньшинство вы своим большинством задавите. Помнишь заветы Бойко? Бить только кулаком!

Сев в машину и немного отъехав, я посмотрел назад через малюсенькое окошко и с удовлетворением отметил, что в лагере танкистов поднялась суета. Конечно, это не лейтенант Полупанов своей властью ее устроил, но то, что, минимум, танковый комбат слова лейтенанта воспринял всерьез и сразу стал действовать, обнадеживало.

— Долго нам еще? — спросил я у водителя.

— Если б раньше, то за пятнадцать минут доехали бы. А сейчас петлять приходится между лагерями, того и гляди остановят. О! Смотри, чего творит! Ну куда ты прешь!?

Нам пришлось опять резко остановиться из-за ползущего поперек пути ЗИЛ-5 с двумя прицепами, парой передков и 25-миллиметровой батальонной пушкой. Машина, настырно гудя двигателем, упорно ползла на низкой передаче, просев на рессорах в связи с явным перегрузом. Даже боюсь предположить, сколько там было напихано по весу, но кузовов вообще не было видно! Даже с краев платформы были подвешены бочки то ли с топливом, то ли с водой. Сверху набросаны всевозможные мешки, тюки, палатки, но явно под ними что-то гораздо менее объемное, но более тяжелое, наверное, боеприпасы. Поверх барахла с комфортом расселось не менее роты красноармейцев и один монгол в традиционной одежде. Неподалеку неспешно рысил и конь под седлом.

— Наркома легкой промышленности хозяйство, — кивнул водитель на автопоезд. — Вот так они еще до войны по всей Монголии и торговали. Водитель, экспедитор да местный проводник. В Союз шерсть, шкуры, зимой еще и мясо, в степь промтовары, топливо, сено и даже воду. Путешествуют неспешно, тяжелые. На подъем, бывает, прицепы по одному затаскивать приходится. Может, благодаря им и присоединились. Сейчас в любом стойбище хоть кто-то, но по-русски поймет.

Проскочив между медленно идущими колонной машинами каравана, перебрасывающими всего четырьмя тягачами не меньше стрелкового батальона со всем вооружением, мы поехали дальше и через полтора-два километра наткнулись на лагерь ракетчиков. Издали, в окружении обычных грузовиков, были видны зачехленные реактивные установки. Две самоходные БМ-28 на шасси ЗИЛ и две БМ-13 на шасси ГАЗ дополнялись четырьмя буксируемыми 13-ми на трехосных прицепах. Разосланные в мае письма не пропали даром. Может быть, опыт реального боевого применения РС сломит упрямство Кулика и это оружие займет подобающее место в системе артвооружения РККА. Плохо только то, что ракетчики, похоже, отнеслись к делу, как к очередным испытаниям и не прочувствовали пока, что прибыли на настоящую, пусть маленькую, но войну. Пришлось вновь останавливаться и наводить порядок. На месте я застал техника-интенданта 2-го ранга, который доставил экспериментальной батарее топливо и приказ штаба тыла армейской группы о разгрузке и отправке всех машин навстречу подходящему 57-му корпусу. Тут же я впервые встретился с молодым Королевым, которого узнал в лицо по виденным «в той жизни» фотографиям. Конструктор уперся рогом и заявил, что никакой Жуков ему не указ, машины выделены за счет средств института и никуда не поедут. Если технику-интенданту угодно, то пусть забирает всех военных с батареи и топает навстречу корпусу пешком. А гражданские специалисты и сам Королев вместе с машинами останутся на месте и будут заниматься тем, зачем в такую даль приехали.

— Товарищ капитан государственной безопасности! — обратился ко мне воентехник, не сокращая по обыкновению военных моего полного звания, видимо рассчитывая, что уж теперь, когда появился представитель грозного ведомства, властного не только над военными, но и над гражданскими, ему удастся настоять на своем. — Отказываются выполнять приказ!

— Да делайте, что хотите! — махнул Королев рукой, поняв, что против органов переть себе дороже, и развернулся, чтобы уйти. — Говорил Клейменову, что это тупик и все бесполезно. Нет, специально меня сюда услал, лишь бы работу по жидкостным ракетам затормозить! — пробурчал он себе под нос, но достаточно громко, чтобы я услышал.

— Сергей Павлович, подождите! — окликнул я его по имени-отчеству, чем вызвал немалое удивление.

— Мы знакомы?

— Нет, но сейчас познакомимся. Любимов, Семен Петрович, — представился я по-граждански. — Товарищ Королев, вы целиком правы в отношении перспектив ракет с жидкостными двигателями, но согласитесь, до практической стадии их применения еще очень и очень далеко. Пороховые же ракеты уже сейчас являются грозным оружием. И если вы сумеете раскрыть весь их потенциал в настоящем бою, то этим РНИИ сможет сломать сопротивление ГАУ и запустить ракетные установки залпового огня в серию. Думаю, не следует повторять очевидные вещи, что серия — это деньги, которые можно направить, в том числе, и на исследования по жидкостным ракетам. Но, чтобы показать ваши установки во всей красе, надо озаботиться и создать благоприятные условия. То есть, прикрыть их войсками, которые сейчас маршируют где-то по степи и остро нуждаются в автотранспорте. Поэтому приказываю оставить боевые машины на месте, окопать и замаскировать. Транспортные разгрузить и отдать, временно, в распоряжение воентехника второго ранга. А вам лично прибыть в штаб армейской группы в районе высоты Баин-Цаган и известить командующего о ваших возможностях. Боюсь, он даже не предполагает, что оказалось у него в распоряжении.

— Хорошо, — без энтузиазма отозвался вероятный кандидат в «отцы космонавтики» и, отойдя от меня к сгрудившимся неподалеку сотрудникам РНИИ, стал распоряжаться. Воентехник попытался было возмутиться тем, что я своей властью придержал машины со смонтированными на них направляющими, что прямо противоречило имеющемуся у него на руках письменному приказу, где было недвусмысленно указано изъять все машины, но получил от меня отповедь. Пришлось сказать ему, что командование армейской группой, тем более, штаб тыла, видимо, не подозревает, с чем имеет дело и гонять туда-сюда машины, залп каждой из которых превосходит залп целого артдивизиона, я не позволю. Поскольку оружие необходимо на фронте, где каждый ствол на счету, а не в тылу.

К счастью, больше в пути останавливаться не пришлось, хоть и появлялось иногда такое желание. С сегодняшнего дня порядок передвижений в тылу армейской группы резко изменился. Если раньше автоколонны шли исключительно ночью, то теперь их отправляли и днем. Что тому виной, мне предположить было сложно. Может быть Жуков хотел как можно скорее собрать в кулак все силы и ударить по японцам, может быть наоборот, разведка тревожные сведения принесла, но скорее всего, благодарить за лишние «безопасные» часы для перевозок следовало истребителей Смушкевича, которые стали успешно отражать вражеские налеты, встречая противника еще над линией фронта. После первых обидных неудач, осмотревшиеся на войне, приноровившиеся к противнику, пополненные ветеранами и матчастью, два советских ИАП медленно, но уверенно склоняли чашу весов в свою пользу, реализуя свое техническое превосходство над японцами, воевавшими, в большинстве своем, на очень маневренных и легких, но тихоходных, слабо вооруженных и хлипких бипланах.

Глядя на спешащий навстречу дивизион 160-миллиметровых минометов легкого артполка одной из дивизий 57-го корпуса, я подумал, что дай только срок и на земле превосходство тоже постепенно перейдет к РККА. У японцев много пехоты и они зарываются в землю? Но по своему техническому оснащению их армия недалеко ушла от времен Первой Мировой, а тактика и вовсе осталась на «порт-артурском» уровне. Собрать под прикрытием артиллерии, бьющей по атакуемым позициям, как можно больше сил, подвести их поближе, пользуясь складками местности, а потом броситься всей массой в решительную атаку, доведя ее до рукопашной. Это все могло хорошо работать, если бы в Красной Армии не было минометов. Но, к счастью, это было не так и даже десантники, имевшие только безоткатки Курчевского, легкие 25-миллиметровые ПТП и батальонные минометы, срывали японские удары еще на стадии подготовки, засыпая скопления противника сверху множеством мин. Обороняться мы сейчас можем, а когда соберутся войска, пооботрутся на войне, накопят материальные запасы, нет сомнений, покажем самураям кузькину мать, как и было в «той» истории.

 

Эпизод 15

В Тамцак-Булаке, в штабе тыла авиагруппы, я приступил к исполнению своих обязанностей с того, что официально встал на довольствие и отправился в столовую, где уже бывал со Смушкевичем, подкрепиться и заодно подумать, с какого конца браться за свалившееся на меня хозяйство. Время было обеденное, но подсаживаться ко мне командиры РККА не спешили, выбирая места за длинными столами подальше от выглядевшего здесь белой вороной чекиста. Нельзя сказать, что меня это особенно задевало, скорее наоборот, радовало, что никто не мешает планировать мои следующие шаги. А поразмыслить было над чем. Хорошо, что я числюсь всего лишь как уполномоченный при авиагруппе, а не полноценный начальник особого отдела этого временного формирования, тянущего на авиакорпус или очень большую смешанную авиадивизию. Все-таки четыре полка, два истребителей, полк СБ и полк ночников на Р-5 и У-2, плюс еще эскадрилья НИИ ВВС, связная и корректировочная. Да еще ожидается прибытие пятого полка на легких пикировщиках Немана. Во всех этих частях, кроме эскадрильи испытателей, свои штатные особые отделы имеются и, по договоренности с Булыгой, по прежнему подчиняются ему. Если мне и потребуется отдать им какой-либо приказ, или наоборот, выехать для разбирательства на место событий, то вся эта деятельность также будет координироваться через особый отдел армейской группы. Таким образом на мне остаются части центрального группового подчинения, которых, впрочем, хватит, чтобы «зашиться». Поскольку подвижных авиаремонтных мастерских имеется только на два полка, если укомплектовать их по штату, то все ПАРМы Смушкевич приказал сконцентрировать на уровне авиагруппы в Тамцак-Булаке, подчинив их непосредственно своему зампотеху Прачику, моему соседу по юрте. В частях остался только мелкий ремонт и обслуживание, а если требовался более серьезный, то самолет грузили хвостом в грузовик и прямо в таком виде, не снимая крыльев, везли по степи на центральную базу. В общем, от чего стремились уйти, переходя на полковую структуру, к тому же и вернулись из-за временной недоукомплектованности техникой. С другой стороны, были в этом и положительные моменты. Например, полки рассредоточивались поэскадрильно, благо взлетать и садиться на западном берегу Халхин-Гола можно было практически где угодно, и не создавали «жирных» целей для вражеской авиации.

Зато на ремонтной базе были сконцентрированы десятки небоеготовых машин. Тут же были и групповые склады топлива, боеприпасов и продовольствия и распоряжавшийся ими штаб тыла группы. И все это при малочисленных тыловых и ремонтных подразделениях, личного состава которых попросту не хватало, чтобы все замаскировать и укрыть. Для меня же эта тема превратилась уже в идею фикс из-за понимания, что либо я добьюсь автоматического выполнения стандартных мероприятий, либо японцы воспользуются «приглашением» и мы придем к тому же самому, но понеся потери. Что поделать, обычай у нас такой, вообще делать что-либо только после волшебного пенделя со стороны начальства или того хуже — врага. Причем, начальник будет считаться самодуром вплоть до того момента, пока не придет подтверждение из «второй инстанции».

На ловца, в соответствии с народной приметой, и зверь. Стоило только впомнить о Прачике, как он появился в столовой во главе группы командиров с нашивками технического состава, бурно и весело что-то обсуждавших на ходу.

— Товарищ военинженер первого ранга, присаживайтесь, разговор есть, — пригласил я его занять место за столом напротив. Прачик, заметив меня, будто запнулся на ходу, но отказываться не рискнул, сопровождающие же замешкались.

— А вы, товарищи командиры, пока мне не нужны, дайте поговорить по душам в неслужебной обстановке, — разрешил я их сомнения, бросать или не бросать на съедение чекисту своего начальника. Зампотех авиагруппы сел молча на лавку, остальные «чумазоиды» отошли чуть дальше и тоже заняли места за столом, изредка хмуро поглядывая в мою сторону. Веселье у них как рукой сняло.

— Претензии, скажем пока так, у меня к вам, товарищ военинженер первого ранга. И их много. Почему столько машин здесь скопилось? Стоят в куче прямо в степи! Ждете японского налета, который вас от забот по ремонту авиатехники избавит?

— Так бои же идут! Поврежденных машин много, восстанавливать не успеваем, работая не только от зари до зари, но и ночью! Какой смысл рыть капониры для них, если сегодня-завтра обратно в полки отправим? Да и нет у меня лишних рук.

— Кажется, со вчерашнего дня самолетов на площадке больше стало? Не вижу, чтобы вы их отправляли.

— Так говорю же, не покладая рук работаем! Но японцы, к сожалению, ломать успевают быстрее.

— Это очевидная мысль. Но я вам другую очевидную мысль выскажу. Как заместитель по технической части командира авиагруппы вы полностью упустили планирование порядка ремонта, чем создали скученность на центральной базе, которой может воспользоваться враг. И если это случится, то мои добрые, можно сказать, соседские замечания, могут превратиться в дело, главным обвиняемым в котором будете вы. Это не угроза, а дружеское предупреждение. У вас что, связи с полками нет? Не можете выяснить характер повреждений и соотнести с пропускной способностью базы? Пусть битые самолеты остаются в полках до тех пор, пока вы ими не сможете заняться. Ведь вы как главный врач в медсанбате, только тот спасает в первую очередь «тяжелых», а вам наоборот выгоднее менее серьезные повреждения исправить, чтобы быстрее машины ввести в строй. И большого количества капониров рыть не придется, и работать будете эффективнее, разве нет? А вы чем занимаетесь? Вон, у вас масло в руки въелось, самолично в моторах копаетесь? Думаете в этом ваша задача? Вы командир и обязаны организовать работу, а не гайки крутить!

Возразить Прачику было нечего и он молча жевал, уже не пытаясь оправдываться. Я же, подождав, пока боец-официант поставит перед военинженером обед и отойдет, сменил тему.

— Товарищ военинженер первого ранга, скажите пожалуйста, что за ненормальная ситуация сложилась с бортовыми радиостанциями? До меня дошли слухи, что некоторые несознательные товарищи их вовсе снимают с самолетов.

— Бесполезный груз эти радиостанции, — хмуро заявил зампотех. — Треск и шипение одно в шлемофоне из-за помех от мотора, вот и снимают.

— А вы, стало быть, со стороны наблюдаете, не пытаясь разобраться в причинах и наладить связь?

— А я тут причем? Радиостанциями начальник связи заведует, вот пусть он их и налаживает.

— Но вы же сказали, что причина в моторе, а это ваше хозяйство. К тому же, на машинах с дизелями радиостанции работают нормально.

— Ну да, работают! — со злостью зампотех авиагруппы бросил ложку в тарелку, забрызгав супом стол. — Они и на И-16 работают, но по-разному и не на всех! Только нет у меня сейчас времени на это! Да и электриков всего пятеро, тут уж не до жиру, лишь бы мотор и приборы работали!

— Радиостанция, товарищ Прачик, ничуть не менее важна, чем пулеметы, — ответил я ровно, гася вспышку гнева собеседника, и без меня задерганного свалившейся на него войной. — И комплектуют ею самолеты, тратя народные средства, не из пустой прихоти. В мои же обязанности входит следить за тем, чтобы вверенное войскам оружие использовалось на сто процентов своих возможностей и не допускать вредительства и саботажа. Вы меня понимаете? Догадываетесь, кто первый под трибунал пойдет?

— Что вы меня все пугаете?! Пуганый уже! Под трибунал? Да пожалуйста! Хоть в рядовые разжалуйте! Это мне гайки крутить не помешает, машины возвращать в строй буду, как и раньше!

— А японцы, тем временем, будут их дырявить, как и раньше потому, что воюют в составе команды против наших одиночек, которые только на земле о чем-то договориться могут. Не в том вопрос, кто и в каком звании будет гайки крутить, а в том, как побеждать будем. А вы еще и не большевистскую позицию занимаете, сбежать с порученного вам товарищем Сталиным поста даже через трибунал готовы. И не надо на меня волком смотреть! — впервые повысил я голос, чем привлек внимание обедающих поодаль красных командиров, и без того уже оглядывающихся на Прачика. — Вы не на допросе, хотя причин нам с вами общаться именно в такой форме более чем достаточно! Просто для меня важно, в первую очередь, наладить дело, а не наказать виновных, которые еще исправиться могут. Имейте это в виду!

— Да поймите вы! Ничего поделать с этой бедой я не могу! — в отчаянии зампотех развел руки.

— Но выяснить, сколько самолетов со связью сейчас в авиагруппе вы ведь можете? До вечера? А ночью мы с вами этот вопрос, в более спокойной обстановке еще раз обсудим, есть кое-какие мысли.

На том мы и порешили.

Остаток дня я посвятил шкурному интересу. Раз «мои» парашютные бомбы здесь уже успели применить, причем, успешно, следовало собрать как можно больше письменных отчетов об этом событии. Ведь одно дело на словах рассказывать, а другое дело — документ. К тому же у меня была уникальная возможность оценки со всех сторон. В госпитале я проведал Танаку, который, приобретя официальный статус военнопленного превратился в капитана Михаиру Исибаси из Нагасаки, крещенного в православии японца, чем и объяснялось, в некоторой степени, его знание русского языка.

— Я не обязан отвечать на вопросы, — заартачился разведчик в присутствии японских летчиков на соседних койках. — И у меня отобрали меч. Вы не держите слово.

— Напрасно вы так думаете, капитан. Во-первых, вы уже не мой пленный и мы не вдвоем в степи. Во-вторых, вы сейчас не можете гарантировать, что ваши соседи не пустят его в ход. Как только это будет безопасно для всех, оружие вам вернут. Что касается обязанности отвечать на вопросы, то давайте будем рассматривать это как услугу. В ответ, я готов поделиться сведениями, подобными тем, что поведал вам раньше. Такая сделка вас устраивает?

— Говорите, — лаконично прохрипел японец, наклоном головы дав понять, что вариант сотрудничества ему подходит.

— И вы обещаете изложить письменно во всех подробностях то, как вас разбомбила наша авиация? — уточнил я.

— Писать будете вы. Я не могу. Но автограф поставить сумею. Говорите.

— Ладно. Из тех же источников нам известно о кислородных торпедах, калибр которых значительно превышает стандартный.

— И это все?

— Побойтесь Бога, Михаиру, это один из самых охраняемых секретов вашего флота!

— Я в этом не уверен…

— Ну, конечно, откуда вам, сухопутному, знать о стратегии разгрома превосходящих линейных сил флота противника в ночном торпедном бою! — усмехнулся я в ответ. — Но вы, капитан, обещали, извольте выполнять.

Японец не стал пытаться выжать из меня еще что-нибудь и детально описал воздушый налет и эффект, произведенный бомбами ОШАБ-50. Записывать под диктовку и рисовать схемы мне пришлось более часа, подробностей хватало с лихвой, и я был сам уже рад тому, что Исибаси в конце фразы «с моих слов записано верно», насколько мог аккуратно, иероглифами изобразил свою фамилию.

Куда как легче было с летчиками эскадрильи Р-5 ночного бомбардировочного полка, доехав в который, я просто поставил задачу, пообещав забрать отчеты позже. А пограничников, ездивших на повторную зачистку, превратившуюся за отсутствием боеспособного противника в обычный сбор трофеев, попросил озадачить рапортами Булыгу, связавшись с ВРИО начальника особого отдела армейской группы по телефону. Эх, самому бы съездить туда с фотоаппаратом! Прихватить какого-нибудь корреспондента, из тех, что отираются на Хамар-Даба! Вот тогда у меня будет полный комплект! Но увы, более насущные заботы не дают.

Солнце уже давно закатилось, когда военинженер Прачик, распаренный после полевой бани, вошел в юрту.

— Ну и? — с порога встретил я его, понятным нам двоим вопросом.

— В целом, все не так плохо, если смотреть по авиагруппе, — медленно, по-стариковски опираясь ладонями в колени, Прачик пристроил пятую точку на свою кровать. — В корректировочной эскадрилье на «стрекозах» все рации в строю. У ночных бомбардировщиков рации с самого начала были, в лучшем случае, по одной на звено Р-5. На У-2 раций нет и не было вовсе. В строю почти все, работают на прием и передачу нормально. «Почти» связано с поломками самих раций и отсутствием запчастей для старой модели. У полка СБ рации РСБ на всех машинах. Большинство в рабочем состоянии, причины «почти» те же, что и у ночников. Но так как эта аппаратура уже новая, обещали все в ближайшее время наладить своими силами. У истребителей в двух полках есть тринадцать И-16, которые могут поддерживать связь в воздухе и еще три в группе испытателей, два И-163 и один И-19 с мотор-пушкой АМ-38. На остальных пользоваться радиосвязью невозможно.

— Уже хорошо! На целую эскадрилью «ишаков» набирается, надо у Смушкевича это дело «провентилировать», чтобы он их в кулак собрал и применял, как полагается… Завтра же поеду на Хамар-Даба, лично поговорю.

— Я вот что думаю… И-16 со связью все с М-25. А с М-62 все глухие. С другой стороны, у испытателей с мотором М-63 нет проблем. Загадка… Выделю завтра электрика, прикажу разобраться… — последние слова измучившийся за день зампотех сказал уже почти сквозь сон, свернувшись на кровати калачиком и укрывшись шинелью с головой.

 

Эпизод 16

С самого утра семнадцатого числа, ни свет ни заря, с подвернувшейся оказией на У-2 я вылетел обратно на Хамар-Даба. Терять по четыре часа на переезд мне уже совсем не хотелось, да и выделенная мне машина ушла обратно еще вчера. С войсками на перекладных добираться — вообще можно было целый день потерять впустую. Заняв место раненого во время ночных вылетов штурмана, которого пилот, не мешкая, доставил прямо в госпиталь, попросил сделать круг над тыловой базой авиагруппы, чтобы оценить с воздуха собственными глазами, выполняются ли мои приказы по маскировке. Позитивные перемены на земле были налицо, технику рассредоточили и тщательно укрыли сетями, приступили к рытью капониров, но при этом белые юрты, в которых частично жил личный состав, издалека притягивали взгляд, будто выпрашивая подарков с неба. Ругнувшись про себя на боящийся проявить разумную инициативу или перетрудиться наземный состав ВВС, я сосредоточился на наблюдении за воздухом. Все равно штурман из меня так себе, да и пилот не заблудится, район знакомый, мимо Хамар-Даба не промахнется.

Лететь предстояло около часа и уже потому, что наш У-2, как только лег на курс, сразу стал прижиматься к земле, можно было судить, что моя очередная авантюра была отнюдь не безопасной. Два раза я наблюдал, как в стороне, поднимая с земли тучи пыли, большими группами взлетали «ишаки» и, собравшись над аэродромами в эскадрильи, брали курс в сторону фронта. Сперва, увидев в воздухе истребители, я напрягся и предупредил пилота, но тот, не утруждая себя использованием переговорного устройства, просто помахал рукой, давая понять, что это наши. Я немного успокоился и в следующий раз, прежде чем отвлекать своего «извозчика», сперва разглядывал обнаруженные мной самолеты в бинокль.

И все же, уже почти на подлете к Хамар-Даба, до которой оставалось еще минут десять, японцев я прошляпил. Вернее, обнаружил их, но поздно. Самураи выскочили, как чертик из табакерки, оторвавшись от горизонта и быстро набирая высоту. Они летели с севера, точно также, как и мы, на бреющем, и пошли вверх только перед самой целью, которой, к своему несчастью, оказалась наша войсковая колонна. Десяток одномоторных бомбардировщиков в сопровождении эскадрильи истребителей-бипланов вывалили бомбы с первого же захода и вновь по прямой пошли к земле, стремясь как можно скорее скрыться с места разбоя. Мы, по закону подлости, оказались прямо у них на пути и, хотя мой пилот сразу же резко стал отворачивать к югу, тройка И-95, бросив своих подопечных, устремилась к нам. Проклиная недисциплинированность японцев, я схватился за турельный РПШ, отличавшийся от пехотного лишь прицелом и дополнительной рукояткой вместо приклада. Понятно, что самураям, вынужденным сейчас на своих бипланах лишь отбиваться от И-16, хотелось сыграть «первую скрипку», провести активный бой против слабого противника, но почему за мой счет? Через несколько секунд мне было уже не до претензий к доле. Вражеское звено стало пикировать на нас плотным строем, а мой У-2 в последний момент, когда я, паля на расплав ствола, бешено заорал, шкурой чувствуя, что еще мгновение и по мне будут стрелять, встал в крутой вираж. Попал я или нет — не знаю. Тем более, что остаток диска после резкого начала маневра уж точно ушел в молоко. Может, И-95 слишком разогнались при снижении, может им помешал боевой порядок, или так они и задумывали, но встать за нами в вираж попытался лишь один истребитель, «левый пристяжной», два других проскочили почти прямо и скрылись у меня из виду. Мы же, едва не чиркая законцовками крыльев по земле, неслись в бешеной карусели. И-95 быстро сокращал дистанцию и я живо представил, хоть и не мог видеть из-за «козырька» верхнего крыла, будто на расстоянии вытянутой руки напряженное от натуги, злобное лицо японца, пытавшегося хоть еще немного, самую малость, довернуть внутрь круга, чтобы достать русских. Мне казалось, что если я перестану на него смотреть, охотнику все удастся, что это именно я своим взглядом не даю ему навести оружие на цель, поэтому перезаряжать пустой пулемет я бросился наощупь и, первым делом, отстегнул и выбросил из кабины расстрелянный магазин. Не до того мне было, чтобы сберегать имущество, засовывая его в укладку. Черный диск, кувыркаясь в воздухе, угодил в японца, попав в верхнее крыло прямо посередине и отскочил вниз, ударив по капоту. Попал ли я по кабине, или рука самурая дрогнула от испуга, или он просто допустил ошибку в пилотировании, но истребитель дернулся, резко увеличив крен и тут же, потеряв высоту, задел крылом землю и пошел по ней огненным колесом, разбрасывая горящие обломки.

Я вновь заорал, но на этот раз не от испуга, а от охватившего меня неистового возбуждения. Он хотел убить меня! Но я оказался удачливее и теперь его, а не мой обгорелый труп валяется в поле! Оглянувшись на пилота, чтобы разделить с ним радость маленькой победы, я опять едва не наложил в штаны. Летчик, с отвисшей челюстью, смотрел через левое плечо, а мы в это время все так же виражили в считанных метрах от земли!

— Угробишь, черт!!! — крикнул я ему, тыкая пальцем в серо-зеленую, сливающуюся от скорости в сплошной поток и такую близкую степь. Он спохватился, выровнял машину и мы пошли в сторону Хамар-Даба, едва не чиркая колесами по грунту. Попробуй, попикируй теперь на нас! Пробовать-то можно, но в упор приблизиться не судьба, вмиг приземлишься вопреки желанию! Я бешено закрутил головой, пытаясь отыскать потерявшуюся пару. Она оказалась прямо над нами на параллельном курсе, выше метров на двести. И-95 разорвали строй, крутыми виражами гася скорость и расходясь в стороны, чтобы зажать У-2 в клещи. Каждый из них стал заходить в атаку с ракурсом в три четверти так, что уклоняясь от одного, мы бы обязательно подставили хвост другому. Тут нам было важно угадать, какой из охотников, правый или левый окажется к нам ближе и совершить резкий маневр в противоположную сторону. Тогда они могли стрелять на пересекающихся курсах, с упреждением, но все же не продольным огнем в хвост. Враги быстро сокращали дистанцию и я стал стрелять по левому, ориентируясь по трассам, молясь и матюкаясь про себя, чтоб мой летчик не ошибся. Над капотами И-95 в ответ тоже замерцало и в этот момент У-2 вновь резко вошел в вираж из-за чего у меня из виду пропал один из истребителей. Второй же, видя, что не сможет так круто за нами довернуть, пошел в верх, давая дорогу напарнику. В него-то, снизу в брюхо, я и всадил остаток диска. И-95 выпустил тонкую струйку белого дыма или пара и скрылся от меня за фюзеляжем нашего самолета. В этот же момент полетели клочья и от нас. Поворачивая, мы должны были дважды пересечь линию прицеливания японца, идущего по более пологой дуге и он воспользовался моментом в полной мере. Пилот У-2 не угадал с направлением виража и теперь, сжавшись в комок, мне надо было эту атаку просто пережить. Стрелять в ответ я не мог, пулемет пуст и мешал хвост моего собственного самолета. Перезаряжаясь, я почувствовал, что что-то кольнуло меня в ногу ниже колена. И в тот же момент У-2 стал выравнивать крен. Японец проскочил над вперед над нами. А мой ночной бомбардировщик резко сбросил газ и плюхнулся на землю так, что затрещал весь набор, и покатился по ней, вихляясь и неуклюже подпрыгивая.

Самолет остановился, заглушив двигатель, и я, подхватив свои пожитки, шустро выскочил из кабины и бросился бежать. Не услышав за спиной топота второй пары ног, обернулся и увидел, что пилот, попытавшись выбраться, повис на борту кабины. Бросив все, я устремился обратно и, вскочив на крыло, стал вытаскивать летчика, имени которого я даже не спросил, когда уговаривал его сделать крюк до Хамар-Даба. Вот судьба злодейка, если б не я, не попали бы мы в переплет и молодой парень был бы жив и здоров. Хотя, на невезение грешить нечего. Еще пару дней назад я отказывался ехать со Смушкевичем в легковушке, не говоря о перелете, и правильно делал. Теперь же, стал рисковать, надеясь на авось. С этой дурью надо распрощаться, пока не поздно. Война легкомыслия не прощает.

Копаясь в себе, я оттащил летчика, за которым тянулся кровавый след, на полсотни метров от самолета и побежал назад, чтобы снять пулемет. Истерзанный, но не загоревшийся У-2, из которого текло на землю дизтопливо, явно был приоритетной целью для добивания. Но после того, как он будет сожжен, настанет наш черед и мне хотелось иметь хоть какой-то аргумент против. Только вернувшись к летчику с оружием и парой запасных дисков я осмотрелся по сторонам и с облегчением понял, что японцам не до нас. Японские бомбардировщики обойдя Хамар-Даба с юга уже повернули на восток. Они использовали ту же тактику, что и мы, максимально прижимаясь к земле, чтобы не допустить атаку в незащищенное брюхо. На них наседали, пикируя с высоты, не меньше дюжины И-16, а японские истребители, в свою очередь, пытались их защитить, разворачиваясь навстречу атакующим и встречая их заградительным огнем. Драка шла свирепая и нельзя было сказать, что советские летчики побеждали. Их боевой порядок давно распался на отдельные машины, которые бились, кто во что горазд, в то время как японцы координировали свои действия, явно предупреждая друг друга об атаках, уворачиваясь от них и прикрывая товарищей. Во всяком случае, на земле сейчас горело лишь три машины, одна из которых моих рук дело. Поодаль, в километре и полутора от меня на земле замер еще один японский истребитель, к которому уже подъехал наш грузовик из состава одной из идущих к фронту колонн. Вскинув бинокль, я рассмотрел, что бойцы уже взяли в плен и разоружили летчика. Уж не тот ли это охотник, которого я подстрелил? А где третий? Третьему тоже не позавидуешь, два И-16, тех самых, необычных, с острыми носами, играли с ним сейчас в ту же игру, что и он с нами всего лишь две минуты назад. Самурай тоже не угадал, в какую сторону отворачивать, вернее, его обманули. Один из И-163, выбрасывая из выхлопных патрубков густую черную копоть, резко ускорился и оказался впереди. Маневр, треск ШКАСов, и И-95 вспыхнул факелом. Туда тебе и дорога!

Убедившись, что мне непосредственная опасность не угрожает, я хотел было заняться летчиком, но было уже поздно. Пуля, наверное та, что разорвала мне сапог и оцарапала голень, попала ему в спину чуть выше таза. Прикрыв парню глаза я встал и, прихрамывая, пошел в сторону севшего на вынужденную И-95 за помощью. К счастью, долго топать мне не пришлось. ГАЗ-МД сам подъехал ко мне. Это была эвакуационная команда авиатехников, высланная к фронту, чтобы забрать подбитый ночью Р-5, не дотянувший до аэродрома и вынужденно севший на нашей стороне реки Халхин-Гол. В кузове, у ящика с инструментом, лежал спутанный по рукам и ногам пленный японец с разбитым носом, даже в таком незавидном положении, старавшийся выглядеть надменно. С трудом удержавшись, чтобы не приложить его еще раз за все хорошее, я спросил, только чтобы отвлечься от пережитого и прийти в норму:

— Кляп-то ему зачем впихнули? Нос же не дышит наверняка…

— Бойкий попался. Хотел свой самолет спалить, весь бак из пистолета продырявил. Хорошо, что со спичками сунуться близко побоялся, захотел сперва факел смастерить и с ним замешкался. А тут уж и мы подоспели. Дрался и орал, как сумасшедший, пришлось прикладом слегка вразумить. Хорошо, что за сабельку, что у него в кабине была, не додумался схватиться, точно бы пристрелили. Так он и потом не угомонился, верещал, наверное матюкал нас по-японски. Вот и заткнули. Кому его охота слушать? — наперебой, радостно возбужденные, рассказывали воентехники.

— Что у него с машиной? Сильно повреждена?

— Трудно сразу сказать… Система охлаждения пробита, вот он и сел. Двигатель обрезать в любой момент могло, а высота маленькая была, чтобы прыгать. Ну и он еще дырок наделал, но то мелочи.

— Значит так. Меня подвезете до Хамар-Даба, вернетесь сюда за И-95 и тащите его в Тамцак-Булак. Там же и моего пилота похороните по-человечески.

— Товарищ капитан, вас мы подвезем, но дальше у нас свое задание есть… — попытался возразить мне старший команды.

— Отставить! Р-5, одним больше, одним меньше, невелика разница! А из трофейного самолета с радиостанцией много полезного можно извлечь! Я военинженеру Прачику записку напишу. Если вам нужен приказ прямого начальника, то легко организую от самого командира авиагруппы! — привел я убойный аргумент, не сомневаясь, что Смушкевич встанет на мою сторону.

— Есть! Выполним, чего уж там, — пошел на попятный старший команды, придавленный авторитетом. — Нам же проще, не искать тот Р-5 невесть где.

Час спустя я уже разговаривал с авиационным комкором, то ли жалуясь ему на пытавшихся меня убить японцев, то ли ругая летчиков за плохую защиту собственных тылов.

— На грузовике надо было ехать. В кузове, — уел меня Смушкевич, припомнив нашу первую поездку. — Я вот так и делаю. До ближайшего аэродрома, где мой И-16 стоит.

— Был бы я летчиком-истребителем, было бы подходяще. Но не все же у нас воздушные акробаты, кое-кто и по земле ползает, надо и о них заботиться. Мне вообще непонятно, как японцы смогли отбомбиться по нашим колоннам. При том, что у нас истребители лучше, а в числе мы не уступаем.

— Тайны великой в том нет. Они организовали несколько налетов на переправы небольшими силами. Как я сейчас понимаю, ложных. При появлении наших эскадрилий сразу же высыпали бомбы куда попало, в основном по нашему переднему краю, разворачивались и уходили на малой высоте. Мы же для отражения каждый раз поднимали не меньше эскадрильи, которая всякий раз, ввязывалась в бой с уходящим противником в невыгодных условиях. Они и зенитные засады против нас организовали, крупнокалиберных пулеметов уйма. Пока вся эта катавасия разворачивалась, основная ударная группа зашла с севера, от озера Буир-Нур, где у нас нет постов ВНОС на бреющем. Засечь-то ее мы все равно засекли, но почти все машины были уже в воздухе, а те, что на земле, только из вылета вернулись, заправлялись и заряжались. Подняли в авральном порядке девять машин, но толку-то если пара атак и уже садиться надо. Троих сбили, троих потеряли. А всего за утро не меньше двадцати машин. У японцев и половины того нет. Я уж приказ отдал, чтоб за линией фронта не преследовали и атаковали только тех, кто еще не отбомбился. Так что, на общем фоне, можно считать, вы, товарищ капитан, удачный бой провели. Два И-95 на У-2 разменяли, — мрачно сказал командующий авиацией.

— Вот что бы такого впредь не было, надо иметь в воздухе связь! — сказал я резко. — За тем сюда и летел. Прачик насчитал в двух истребительных полках самолетов со связью на эскадрилью. Машины, говорит, старые, с М-25, но попомните мое слово, товарищ комкор, толку будет больше, чем от новых. Если их в одну группу свести. И перенацелить после взлета, и обстановку им дать, и между собой они договорятся. А то, как я сегодня видел, только первая атака организованно, звеньями, а дальше — рассыпались и кто во что горазд. Лезут по одному, а японцы их всем кагалом встречают, отсюда и потери. Да наша девятка распотрошить налетчиков должна была! А вместо этого что?

— Тяжело это будет. Старые машины у молодых летчиков. Если комэска и командиров звеньев на них пересадить, то это, вроде как, понижение получается. Сразу спрашивать начнут, за что такая немилость, — с сомнением отнесся к моей инициативе командующий.

— Мы в армии, или где? Есть такое слово — приказ! Кроме того, отношение летного состава можно изменить, если дело обставить как надо. Сказать, что эскадрилья опытная, для отработки тактики управляемого, именно управляемого воздушного боя. И еще. Морские летчики давно уж парами в разомкнутом строю летают. Сегодня Чкалов с напарником меня выручили, тоже парой. Любо-дорого было смотреть, как они японца срезали. А вы что? Атакуете тройкой крыло к крылу, японцы развернуться всегда успевают и встретить заградительным огнем. И вы всем звеном под этот огонь влезаете, отсюда и потери. С одиночками еще хуже. А если парой атаковать, то ведомый истребителей, что хотят ведущему помешать, как раз и срежет. Хотя бы одного, остальные впредь не полезут. И после атаки ведомому за ведущим куда как проще удержаться, чтобы снова потом парой атаковать.

— Морские парами летают, потому, что на их машинах в тройках летать опасно. Да и звено испытателей тоже тройка. Просто И-19 по ошибке солярой заправили вместо керосина и сейчас двигатель ремонтируют. Неизвестно, будет вообще летать или в ящик запакуют и восвояси отправят. Вот Чкалов с Сузи пока вдвоем и гусарствуют, управы на них никакой нет, — пожаловался комкор.

— Но ведь работает же! Почему не попробовать то же самое хотя бы в масштабе эскадрильи? — настаивал я на своем.

— Да ладно, не кипятись. Попробуем. Сам на старичка пересяду и эту эскадрилью в бой поведу, чтоб не роптали. Засиделся на земле, размяться охота. В конце концов, И-16 М-25 по скорости не хуже И-97 и лучше пикирует, а в бой на виражах ввязываться мы не будем. Если станет получаться лучше, чем по действующим наставлениям, распространим шире. Уговорил, — пошел на попятный Смушкевич, как я подозреваю, именно из-за того, что нашел для себя повод вырваться в воздух. — А ты, товарищ капитан, как уполномоченный особого отдела, пожалуйста, со Чкаловым разберись. У меня приказ, чтоб с его головы волос не упал, а он на рожон постоянно лезет. Запрещено ему Халхин-Гол пересекать, а он во все драки и в любом месте пытается влезть. И хоть бы предупреждал, что вылетает! Шишь! Узнаю, что испытатели в воздухе, толко когда с НП собственными глазами пару остроносых вижу!

— Не понимаю, вы товарищ комкор, командующий авиагруппой или где? Понимаю, Чкалов фигура, но если он плюет на приказы, то хоть на гауптвахту его заприте.

— Чкалов фигура! Вообще не понимаю, почему я, а не он здесь командует. А ты говоришь, на гауптвахту. Да он вообще мне не подчинен! Поговори с ним, прошу, пока беды не стряслось, — стал уламывать меня Смушкевич. — В конце концов, ты обязан следить, чтобы секретные образцы вооружения и техники врагу не попали. А они попадут, если все так продолжаться будет.

— Ну, раз так, поговорю. Надо же его поблагодарить, второй раз уже меня выручает, — вздохнул я тяжело, понимая, что сладить с таким неуправляемым человеком как Валерий Павлович будет ой как не легко.

 

Эпизод 17

Человек предполагает, а Господь располагает. Эта истина сразу же пришла мне на ум, когда я добрался до точки, где базировались испытатели. Все-то здесь было по уму. Своя мастерская с выездной заводской бригадой и наблюдателями от КБ Поликарпова, свой тыл, со столовой и баней. Все три истребителя и прочая техника укрыты и замаскированы и даже охрана и ПВО в виде двух счетверенных Максимов присутствует. Но все это благолепие сразу меркло при одном взгляде на мрачную физиономию самого знаменитого летчика страны.

— Что невесел, Валерий Павлович? Я к тебе с благодарностью за очередное спасение моей шкуры, а ты вроде как и не рад? — полусерьезно-полушутя подошел я к нему, протянув для пожатия руку.

— Отлетался, мотор закоптил. А товарищ Сузи, будто не товарищ, свою машину уступать не хочет. Даже через вылет меняться. Говорил же, чтоб на форсажную кнопку пружину туже ставили!

— Вас, товарищ Чкалов, предупреждали, что пружина на строевых летчиков рассчитана, а не на вас, — заметил, проходя мимо, невысокий кавказец с петлицами военинженера первого ранга. — Никто не виноват, что силы у вас много.

Сказано все было вежливо, вот только так и тянуло после этих слов додумать: «в ущерб разуму». Чкалов нахмурился еще больше, но пока инженер не отошел, молчал и лишь потом, сплюнув в сторону, буркнул:

— Родственничек…

— Чей? — полюбопытствовал я, чтобы поддержать разговор.

— Микояна, наркома Внешторга. Военпредом был на первом авиазаводе, а как И-163 из серийной машины переделывать стали, так подсуетился, сейчас ведущий конструктор по самолету и здесь, на выезде, всем заправляет.

— Зря ты его не ценишь, Валерий Павлович. Вон, как у вас здесь все красиво устроено, даже придраться-то не к чему. Артем Иванович далеко пойдет, хорошие самолеты делать будет.

— Конечно, с такой-то волосатой лапой! Постой, а вы что, знакомы?

— Нет, но сам понимаешь, где служу, сороки на хвосте приносят помалу.

— Вот ты мне тогда скажи, разве можно делать управление мотором так, чтоб летчик его запороть мог? В бою-то за всем не уследишь! А он в сектор газа торцевую подпружиненную кнопку вмонтировал, с расчетом, чтобы ее долго нажатой удержать нельзя было. Так у всех же руки разные! — стоял на своем испытатель. — К тому же, в моем 163-м именно в форсаже весь изюм! Это вредительство какое-то!

— Вредительство? Ну, раз я уполномоченный особого отдела, то это как раз по моей части. Ведите, товарищ испытатель, к самолету, на месте будем разбираться, — сделал я вид, что проникся проблемой пилота и очень ему сочувствую.

— Только, Семен Петрович, ты не руби с плеча-то, машина экспериментальная на то и сделана, чтобы на ней все недоработки выявить, — изменился в лице Валерий Павлович, позабыв про свою досаду и опасаясь, как бы я не наломал дров, вернее судеб.

— Пойдем, пойдем, понять, в чем дело, все равно надо. А выводы делать будем, только когда всех выслушаем, не волнуйся.

— Ну, раз так, то пошли…

Чкаловская машина стояла в капонире под масксетью, дававшей жидкую тень, облепленная механиками, уже снявшими винт, капот и возившимися с арматурой двигателя, чтобы снять его с самолета. Сейчас, когда все внутренности были открыты обзору, было четко видно внутреннее устройство и отличия от стандартного И-16. В первую голову в глаза бросался мотор М-63, трехлучевая шестицилиндровая «К»-звезда, установленная в виде перевернутого Y. Слушая пояснения Чкалова, я понял для себя, что это было сделано для того, чтобы избавиться от беды всех советских и многих зарубежных звезд — стекания масла в нижние цилиндры на холодном моторе. На М-22, 25, 62 и двухрядных М-85/87, масло на стоянке вообще нередко сочилось через головки наружу и его приходилось постоянно доливать. Не говоря уж о пуске и нагаре. Кроме того, в классических карбюраторных звездах нижние цилиндры хуже питались топливовоздушной смесью. Швецов, поставив впрыск во впускные патрубки, избавился от дисбаланса питания, что сразу дало в прибавку мощности М-25 в сто лошадиных сил, но в большую серию эта модель мотора не пошла, став только ступенькой к М-62 на топливе с более высоким октановым числом и степенью наддува. На М-63 же вопрос был решен радикально. Новый мотор работал на том же топливе, что и предшественник, но, благодаря схеме Кушуля имел совокупную степень сжатия для пары цилиндров, равную двенадцати без учета наддува. Что позволило получить ту же мощность при меньшем на треть объеме и расходе топлива. Выросшие на 30–40 процентов из-за сокращения внутренних потерь на трение обороты, заставили применить редуктор. Из-за этого, пришлось конструировать новый капот и «тюнингованный» И-16 своей мордой здорово напомнил мне растиражированный на фронтовых фотографиях Ла-5. Трехлопастный винт изменяемого шага с острым, а не как прежде приплюснутым коком, добавлял сходства еще больше. Минусом нового движка можно было считать вспомогательное высоконапорное этиленгликолевое охлаждение смежных поверхностей цилиндров, но как показали эксперименты, он сохранял работоспособность и без него на мощности, достаточной для удержания машины на горизонте. Небольшой радиатор, вместе с масляным, был установлен в промежутке между нижними лучами «звезды». К недостаткам также следовало отнести снизившиеся защитные свойства мотора из-за больших промежутков между блоками цилиндров и снизившуюся живучесть по сравнению с М-62. Пробоина в любом цилиндре выключала из работы сразу треть мотора, а если она пришлась в «холодный», то могла привести и к пожару двигателя. Зато вооружение, доведенное до целых шести синхронных ШКАСов, установленное поровну по сторонам от верхнего блока цилиндров, вызывало уважение.

— Но это все ерунда, — махнул рукой Чкалов. — И-163 быстрее лучшего из И-16 за счет нового капота и винта всего на тридцать километров. А вот этот, И-163Ф, за счет форсажа набирает еще полторы сотни лошадиных сил и два десятка километров скорости! Но больше пяти минут держать его нельзя, движок загадится и потеряет мощность до полного расстройства пилота. Я еле сел, хорошо, что рядом с домом все случилось.

— Это получается, что И-163Ф до 540-ка разогнать можно? Неплохо… — уточнил я, ломая себе голову, что там за форсаж такой. Как-никак «К»-мотор в этом мире продвинул я и кому как не мне было знать принцип его работы, сильные и слабые стороны.

— Да, почти на восемьдесят километров быстрее, чем новейшие И-97 японские и, наверное, не хуже, чем лучшие европейские истребители последних моделей, — с нескрываемым удовольствием широко улыбнулся Чкалов. — Правда, форсировать непрерывно можно минут пять, а потом мотору хана.

— Поясни! Не пойму, хоть убей, что там Швецов выдумал, — сдался я и признал свое поражение.

— Э-эх, а еще инженер-двигателист! — шутя вздернул нос Валерий Павлович. — В «К»-моторе, кроме сверхвысокой степени сжатия, что хорошо и что плохо? Заряд сгорает полностью на любом режиме работы при небольшом избытке кислорода. Сколько моточасов его не гоняй, а внутри чисто, как в операционной. А в обычном моторе, на полной мощности, часть топлива сгореть не может из-за недостатка кислорода, да и время на процесс мало. Поэтому, и ресурс у М-63 по поршневой, да и в целом, побольше, чем у М-62 выходит. И экономичность почти как у дизеля. Но не все от него было взято, не все. Чтоб достичь потолка мощности, весь кислород сжигать надо, наплевав на нагар и расход топлива. Вот Швецов и поставил дополнительные форсунки на выходе из межцилиндрового канала. В «горячем» цилиндре все так же сжигается переобогащенная смесь, а когда в него воздух из холодного начинает перетекать, на форсаже в этот поток впрыскивается дополнительная порция топлива. Бензина получается с избытком, перемешивается все хорошо и кислород выгорает полностью, а вот топливо нет. Копоти! Расход, будто бак прохудился. Зато моща! Зверь машина! Но, долго держать нельзя, иначе межцилиндровый канал нагаром забьется и наступит конец этому мотору «К», потому, как он никаким «К» уже не будет. А в остальном, все обычно работает, форсунка впрыскивает чуть-чуть, только чтоб охлаждалась и не пригорала, а остальное сливается в дренаж. Прибавка мощности небольшая есть, но она вся на привод плунжеров и расходуется.

— Непосредственный впрыск, выходит?

— Не, питание комбинированное. Если полностью впрыск ставить, сложно получается. А так форсунка шариковая, нерегулируемый плунжер да дренажный клапан на пару цилиндров, ничего больше и не надо. Цветочки все это, М-65, вот это ягодка! За полторы тысячи кобыл, тысяча шестьсот пятьдесят! А на форсаже и тысячу девятьсот! Ворота с таким мотором, и те будто ласточка полетят! Товарищ Поликарпов не дожидаясь двигателя уже И-165 вовсю рисует. Машина будет — загляденье. От прежней, считай, только похожее название. Если, конечно, этот самый форсаж одобрят. А я, видишь, получается, подвел. Мы же сюда специально пару И-163 и 163Ф пригнали, чтоб в реальных условиях их сравнить со всех сторон. Товарищ Сузи теперь один остался. Екатову «головастика» солярой отравили, я двигло запорол, не знаю, смогут промыть или нет.

— В общем, дело, понимаю, не в самом моторе, а в органах управления? Можно в кабину заглянуть? — спросил я, пытаясь подбодрить приунывшего летчика.

— Отчего нельзя? Залезай, — разрешил Чкалов и первый осторожно поднялся на крыло, прикрытое плетеным из мягких веревок матом. — только парашют прихвати, вон, с краю лежит. А то сидеть неудобно будет.

Устроившись в показавшейся с непривычки тесной кабине, я нашел сектор газа и погладил большим пальцем кнопку, торчащую из трубчатой рукояти.

— Можно нажать?

— Погоди, — остановил меня Чкалов и обернулся к механикам. — Управление мотором отстыковали?

Те ответили утвердительно и летчик, в ответ на мой вопросительный взгляд, утвердительно кивнул, опираясь на борт кабины.

— Время засеки. Скажешь, на сколько меня хватит.

Чкалов глянул на часы, поднял руку и, когда он махнул ей, я стал давить. Кнопка, показалось поначалу, довольно легко провалилась, но чем дальше, тем держать ее становилось трудней и трудней. Под конец у меня чуть кисть руки не свело и я решил, что больше не могу.

— Сколько?

— Четыре минуты сорок секунд.

— Я не Геракл, как ты, стало быть для среднего пилота рассчитано правильно. Но вот бороться с ней в полете, наверное очень неудобно, — вынес я свой вердикт.

— Хуже того, порой так завертится, что вовсе ее не замечаешь.

— А ты, товарищ мой дорогой, в отчетах об этом раньше писал?

— Какие отчеты? Я летчик! Я летаю! Вот прилечу в Москву, там все сразу и напишу, — отрезал Чкалов.

— Нет, Валерий Павлович, так дело не пойдет! — возразил я, вылезая из кабины. — Пока ты до Москвы долетишь, у тебя такая каша в голове будет, что важные детали потеряются. А ну, пошли к Микояну.

— Это еще зачем? — насторожился испытатель.

— У него спрошу, пишет ли он отчеты. Он ведь у вас здесь главный?

После разговора с военинженером я выяснил, что он таки ведет кое-какие записи, но исключительно «для себя».

— Так дело не пойдет, — повторил я еще раз свою мысль. — Не только каждый вылет должен документироваться. Когда, по чьему приказу, с какой целью, погода, воздушная обстановка, действия, замечания по существу, расход топлива и боеприпасов. Все это имеет огромное значение. Но и на земле, все, что касается машин, должно фиксироваться. Снимаете сейчас, к примеру, мотор? Значит, пишите, какими силами и сколько времени затратили, опять таки, особые замечания. Все должно быть на бумаге! Обслуживание машины, заправка, загрузка боеприпасов, сколько техников и оружейников надо на это, устранение, не приведи Боже, боевых повреждений. Как уполномоченный особого отдела я требую привести документы в порядок и ежедневно сдавать их в штаб авиагруппы.

— Да что же это такое! Это я не летать буду, а писаниной заниматься!

— Зато, товарищ Чкалов, сразу будет видно, где вы летали, когда, зачем и по чьему приказу. Пора вашу самодеятельность заканчивать. А то создается впечатление, что вы сюда порезвиться да развлечься приехали. За то, что выручил меня, конечно, спасибо. Но исполнения служебных обязанностей я буду требовать неукоснительно и без поблажек. Дружба, как говорится, дружбой, а служба службой. Уж извини, — развел в стороны руки.

— Смушкевич натравил? — догадался испытатель.

— Он самый. И он прав. Здесь армия, дисциплина. Война, — последнее слово я произнес отдельно, подняв вверх указательный палец. — Индивидуалисты и хулиганы здесь гибнут в первую очередь. А ответ держать другим приходится. И я не о начальстве говорю. Думал ты, Валерий Павлович, что будет, если М-63, хоть в каком виде, к японцам попадет? А я тебе скажу. И-165 не ягодкой будет, а в лучшем случае «на уровне», вот так! И значит, не ты, другие, рядовые пилоты наши, реже будут побеждать и чаще гибнуть. На одной чаши весов твое своеволие, а на другой жизни человеческие. Поэтому будет, как я сказал и точка!

Я развернулся и, не прощаясь, уехал в штаб авиагруппы на той же машине, которая вчера отвозила меня в Тамцак-Булак. День для меня выдался тяжелый, поэтому я остался в гостях у Булыги. Не чуть не легче оказалось 17-е число и для советских летчиков. Потери, понесенные утром, оказались не последними. Во второй половине дня японцы вновь произвели имитацию налета с немедленным уходом за линию фронта при появлении советских истребителей. Эскадрилья И-16, поднятая на перехват, не стала преследовать, и начала патрулирование в воздухе, барражируя вдоль фронта в надежде на новую японскую атаку. Комэск ждал, ждал и дождался. Но в этот раз пожаловали не одномоторные бомбардировщики с эскортом бипланов И-95, а сразу больше двух дюжин новейших И-97, зашедших от солнца и сбивших в первой атаке сразу четверть наших самолетов. В начавшемся коротком, но яростном бою удалось сбить только одного самурая, потеряв еще двоих «ишаков». С подходом срочно поднятых с аэродромов резервов, группа И-97 прервала схватку, избегая невыгодного для себя соотношения сил, и на бреющем ушла на восток под прикрытием зениток. Наша побитая эскадрилья ушла на посадку, а ее сменила свежая резервная. Казалось бы, только-только получен урок, но спустя двадцать минут все повторилось в точности, только японцев в этот раз было еще больше. Смушкевич, поднимая подмогу, в этот раз додумался приказать, чтобы возвращались все. Попробовав еще раз выманить советских истребителей имитацией бомбового удара, и убедившись, что И-16, парировав угрозу, уходят, японцы вывесили другую приманку. Они начали патрулировать над линией фронта шестеркой бипланов И-95, всем своим видом показывая, что прогнали русских и могут летать свободно. Поднятая на перехват очередная наша эскадрилья, едва ввязавшись в бой, сама подверглась атаке превосходящих сил И-97, которые вновь слиняли, как только стало неуютно. Всего за день советские ВВС потеряли больше трех десятков «ишаков», больше трети всего состава, сбив около десятка японцев. Размен был явно не в нашу пользу, о чем мне с горечью и рассказал Смушкевич.

— А что ты хотел? — спросил я у комкора. — У нас техническое превосходство, японцы на него ответили тактикой и сегодня победили. Потому, что у них связь есть и они координируют действия, а наши пилоты как слепые.

Смушкевич пожал плечами, покивал головой, и, встав, заверил меня:

— Эскадрилью с рациями соберем завтра же. Нет, отставить. Сегодня ночью! Сам поведу, иначе для нас никакого послезавтра в небе уже не будет.

 

Эпизод 18

Дни шли за днями, уже начав отсчитывать третий десяток месяца июня 1938 года, а вестей из центра все не было. Я уж пообвык на войне, занимаясь текущими делами. Жуков сдержал обещание и прислал мне для охраны тыловой базы советских ВВС сверхштатную роту 82-й стрелковой дивизии при единственном лейтенанте, зато численностью в две сотни бойцов, вооруженных одними винтовками. Воинство, конечно, из разряда «на тебе Боже…», даже командир этой сборной солянки Максимов, тоже «доброволец», но успевший закончить институт и получить петлицы лейтенанта запаса, был меньше всего похож на человека военного. Он имел практически одинаковые габариты во всех трех измерениях и, как большинство людей с излишним весом, отличался покладистым и добродушным нравом. Улыбка, казалось, никогда не покидала его лица, наоборот, придать ему серьезный вид, стоило лейтенанту Максимову серьезных усилий. Ни командного навыка, ни авторитета среди подчиненных у него не было. Да и откуда, если он в армии месяц, а до нее работал технологом в пищевой промышленности? Повар, с которым на данном этапе кашу не очень-то сваришь. Пришлось лично браться за учебу, приводя роту и командира в боеспособное состояние и самому организовывать охрану и комендантскую службу. С вооружением помог военинженер Прачик, приказавший своим техникам сварить из моторам битых списанных самолетов и дисков колес импровизированные зенитные пулеметные установки из снятых с Р-5 крыльевых ШКАСов. На некоторых таких машинах их стояло аж по восемь штук, совершенно не нужных и даже вредных для действий ночью. Кольцевые прицелы для турельных пулеметов также нашлись в запасах базы. С двумя десятками спаренных ЗПУ, каждая из которых по огневой мощи превосходила счетверенный Максим, мы получили неплохую защиту от атак с малых высот, которые последнее время практиковали японцы.

Разобрался военинженер и со связью, накатав грандиозную рекламацию в Казань. Я, со своей стороны, также дал делу ход по линии наркомата внутренних дел. История по нынешним временам, к сожалению, типичная. В Москве единственный в СССР радиозавод, выпускающий и танковые, и самолетные и переносные радиостанции. В авиации, в первую голову, обеспечиваются машины НК ВМФ. Понятно, над морем без радиосвязи не особенно полетаешь. Им еще и радиополукомпасы полагаются. А дальше начинают играть роль близость производителей и потребителей, личные контакты директоров предприятий. Пока И-16 строились в Москве, радиостанции, пусть далеко не в каждом случае, на борт попадали и принимались военной приемкой, проверялись в работе. Но после переноса выпуска И-16 в Казань, поставок с Московского радиозавода туда практически не было. Самолеты стали принимать по критерию летает-стреляет, а связь уже никто не проверял и они так и шли в войска без раций, которые потом предполагалось установить непосредственно в полках. Освоение серии и без того вызывает проблемы с качеством, а здесь, на экранировании, которое никем не контролировалось, стали еще и экономить, упрощая машину ради удешевления себестоимости. Рабочих Казанского авиазавода понять можно, это напрямую увеличивало их доход. Но когда, с началом конфликта с Японией, в полки срочно доставили рации и поставили их на истребители, пользоваться связью оказалось невозможно.

Тем не менее, одна эскадрилья со связью — это не так уж и мало, если ей разумно распорядиться. Сформировать ее за ночь, перебросить машины между площадками, пересадить летчиков, у Смушкевича за ночь не получилось. Поэтому восемнадцатого числа, пока шла реорганизация, японцы хозяйничали в небе, бомбя переправы и даже тыловые колонны. Зато девятнадцатого комкор лично преподал им подобающий урок. Направив «глухую» эскадрилью на перехват вывешенной с утра японской приманки, он не стал дожидаться развития событий, а практически сразу поднял в воздух все свои истребительные силы, собрав их в одну группу и, возглавив ее, стал барражировать в отдалении на юге. Как только японцы попытались большими силами атаковать наш передовой отряд, тут же бросился на помощь. Самураи не ожидали такого быстрого подхода русских подкреплений и прозевали сокрушительный удар, сразу понеся большие потери. В последующем бою «старички» с М-25, которые в противоположность иным, и нашим, и японцам, дрались парами, прикрывая друг друга, также проявили себя очень хорошо, так расчихвостив японцев, что те до вечера больше не появлялись. Пошатнувшееся было, превосходство советской авиации в небе над Халхин-Голом было восстановлено. Борьба за него перешла из плоскости количества и качества машин, индивидуальной подготовки летчиков в плоскость тактики. И здесь мне также удалось сказать свое слово, надоумив командующего авиагруппой эшелонировать силы по высоте, чтобы срезать наглецов, пытающихся поймать выходящих из атаки наших истребителей. Пришлись ко двору и «качели», которые в эталонном мире изобрел Покрышкин во время воздушной битвы за Кубань. С применением этого метода контроля воздуха японцы, не имевшие превосходства в скорости даже над И-16 с М-25, которые, к тому же, не могли разгоняться на пикировании из-за слабой прочности своих машин, лишились вообще всякой возможности внезапно атаковать наши патрули. Что раньше частенько проделывали, пользуясь плохим обзором из кабины И-16 назад, усугубленным еще и тем, что здесь, благодаря работам по теме «кабина», «ишаки» летали с закрытым фонарем, бывшим весьма тесным.

Не пропал даром и трофейный истребитель И-95. На нем, всего-навсего, оказался перебит патрубок от двигателя к радиатору и Чкалов, после исправления повреждений, не упустил возможности «подлетнуть», пока его собственный И-163Ф ремонтировался. Выявить сильные и слабые стороны противника, пощупать его технику собственноручно — большой шаг к пониманию, как его лучше бить. А вот разведку на «перебежчике» Смушкевич, опасаясь за жизнь знаменитого пилота, категорически запретил. Пошла в дело и снятая с истребителя радиостанция. Ее, приставив переводчика, установили на КНП командующего авиагруппой, превратив в станцию радиоразведки.

На земле же на некоторое время установилось затишье. Особая армейская группа собрала практически все свои силы, не хватало только третьей бронебригады из состава Восточно-Туркестанского корпуса. Но трактора, конные обозы, все еще находились на марше. Не была подвезена значительная часть материальных запасов. Особенно это касалось артснарядов, авиабомб и топлива. Не имея, чем стрелять в достатке, средств тяги корпусной артиллерии, соляра и бензина для широкого маневра, Жуков выжидал, заменив на плацдарме десантников и бойцов стрелково-пулеметных батальонов двумя дивизиями 57-го корпуса. 6-я бронебригада очень удачно «подпирала» их огнем и маневром на восточном берегу Халхин-Гола так, что японские локальные атаки, производимые частями противостоящей 6-й дивизии, практически прекратились. Но экипажи наших БА совсем не думали отлынивать от войны. Стрельба из-за укрытия с дальней дистанции по заранее разведанным целям стала любимым их развлечением. Выставив из-за бугра только пушку и верхнюю часть башни, они уничтожали пулеметные гнезда, позиции противотанковой артиллерии, командные и наблюдательные пункты. Японцы пытались достать их из пушек прямой наводкой, но добивались лишь того, что «светили» свои огневые, а за бугром, вместо одной, поднималось сразу пять, а то и полтора десятка бронебашен, которые после каждого выстрела скрывались, чуть откатываясь назад и вниз на время перезарядки. Не зевали и наши минометчики, дивизионная и бригадная артиллерия, в «тепличных» условиях постигая науку поражать малоразмерные цели с закрытых позиций. Японцы, видя, что проигрывают такие огневые дуэли и теряют в неравных схватках дефицитные орудия прямой наводки, нужные для отражения танковых атак, стали в ответ даже на одиночные выстрелы из БА-11 сразу накрывать весь участок за грядой песчаных валов огнем артиллерии, среди которой вдруг обнаружились и тяжелые калибры. Одновременно, в отместку, японцы взялись обстреливать из дальнобойных пушек районы переправ через Халхин-Гол.

Все это подняло войну в воздухе на новый уровень. БА-11 6-й бронебригады провоцировали японцев на открытие огня и теперь уже советские СБ, имевшие достаточно времени, чтобы попрактиковаться в тылу в бомбометании с пикирования, прорывались к батареям с целью их уничтожить. Японцы, лучшие истребители которых с трудом могли догнать груженый СБ, сами теперь были вынуждены держать в воздухе патрули, чтобы атаковать советские бомбардировщики в лоб. На них, в свою очередь, охотились советские группы расчистки воздуха и все та же радиофицированная эскадрилья, наводимая с земли, понемногу пополняемая за счет бывших в ремонте и доведенных до ума в части экранирования помех машин. С началом действий советских бомбардировщиков днем, обозначила свое присутствие зенитная артиллерия, которой у японцев было довольно много. Но большинство этих средств было расположено во второй линии обороны с тем расчетом, чтобы габаритные орудия не были заранее обнаружены и могли встретить огнем советские танки. Батареи тяжелых орудий, располагавшиеся дальше в японском тылу, оказались слабо защищены от ударов с воздуха. Если не считать все тех же многочисленных зенитных пулеметов. Из-за них СБ, применявшие на маршруте для уклонения от огня 75-миллиметровок противозенитный маневр, пикировали с высот около четырех километров не ниже, чем до двух. В целом, эффективность ПВО японцев оказалась довольно низкой, но и точность бомбометания у нас, из-за большой высоты сброса, оставляла желать лучшего. Подавить батареи получалось, а вот уничтожить орудия прямыми попаданиями — пока нет. Но 22-го июня позиционная война закончилась.

 

Эпизод 19

К вечеру 21-го числа я получил в штабе армейской группы долгожданный ответ из центра. Вскрыв пакет, я прочел на бланке телеграммы: «Капитану Любимову ничего не предпринимать. Ждать прибытия начальника ГУГБ, комиссара ГБ 3 ранга тов. Меркулова, для решения на месте». На том же посыльном самолете привезли приказ, доведенный до личного состава армейской группы утром 22-го июня 1938 года. В нем говорилось, что с четырех часов утра Советское государство объявляет войну Маньчжоу-Го, с территории которого ведутся неспровоцированные агрессивные действия в отношении Союза ССР. Армейской группе ставилась задача разгромить противостоящего противника и выйти двумя бронекавалерийскими корпусами в тыл Хайларской группировке и отрезать ей пути отступления через Большой Хинган.

В тот же день РККА в составе Приморского, Амурского и Забайкальского фронтов под общим командованием прибывшего из Москвы для руководства Дальневосточным направлением маршала Буденного, перешла в общее наступление, нанося удары вдоль железных дорог и реки Сунгари. За время мобилизации силы СССР на Дальнем Востоке, частью развернутые на месте из существующих дивизий методом «тройчаток», частью подвезенные из глубины страны, частью сформированные с нуля, значительно увеличились. Фактически, от Байкала и восточнее были призваны все способные держать в руках оружие, невзирая на военную подготовку или ее отсутствие, за исключением имеющих «бронь» рабочих оборонных заводов. Одних только стрелковых дивизий было развернуто полсотни. Может, качество этих войск и оставляло желать лучшего, зато они были отлично вооружены. В трех танковых корпусах насчитывалось 1400 танков Т-34 и БТ, в 20 корпусных танковых бригадах непосредственной поддержки пехоты имелось по сотне Т-26М и, как, например в 57-м СК, Т-126. Сюда же следовало посчитать и две тысячи бронеавтомобилей БА-11 в составе двух бронекавалерийских корпусов группы Жукова и бронерот разведбатов стрелковых дивизий. Ударные машины сопровождали 720 самоходных 122-миллиметровых гаубиц, в подавляющем большинстве гусеничных СУ-5 на шасси пехотных танков. Всего более шести тысяч бронеединиц. Если не считать двух бригад бронепоездов. Имелся и неубиваемый козырь в виде батальона в составе тридцати одного танка КВ-1 и десятка штурмовых орудий КВ-2. Эту стальную армаду с воздуха прикрывали три тысячи самолетов, треть из которых были истребителями И-16 и И-18, а среди бомбардировщиков было до пяти сотен СБ и СБ-М и полторы сотни ББ-1, одномоторных пикировщиков Немана. В «первой линии» также находились переброшенные с запада два полка дальней авиации, один на ТБ-7, второй, для сопровождения бомбардировщиков, на И-19. Остаток составляли самолеты устаревших типов, ТБ-3, ТБ-1, Р-5 и У-2, предназначавшиеся для решения транспортных задач и действий ночью. Артиллерия действующей армии превышала семь с половиной тысяч стволов от 76-мм и выше, вплоть до 203-миллиметровых Б-4 и 180-миллиметровых Бр-21, не считая морских орудий береговой обороны.

Квантунская армия тоже была значительно усилена. Число ее дивизий с мая месяца увеличилось с восьми до двадцати одной, но это оказалось пределом по запасам вооружения. Экономика Японии была не в состоянии одновременно содержать и третий в мире флот и мощную сухопутную армию, воюющую, к тому же, еще и в Китае, поэтому, даже имея людские резервы, нельзя было направить их на фронт. Разве что — в виде маршевых пополнений, вооруженных одними винтовками, да и то не всегда. Из пятисот бывших в распоряжении Квантунской армии самолетов, всего несколько десятков были новых моделей, да и те все были стянуты еще с мая под Халхин-Гол, потому как на Хасане действовала советская морская авиация на И-18. Ветераны бывшей 24-й эскадрильи ЧФ, преобразованной в 7-й ИАП ВМФ СССР и переброшенной с началом конфликта на восток, играли там «первую скрипку», подтягивая за собой «коренные» авиачасти флота. Они с первых дней жестко пресекли попытки японцев летать в Хасанском небе, не понеся при этом, совсем никаких потерь. Про японские же танковые части, насчитывающие после неудачных для них боев едва ли сотню машин, которые не шли ни в какое сравнение с советскими, вообще нельзя было говорить всерьез. Тем не менее, японское командование, видя сосредоточение советских сил, совсем не собиралось пассивно ожидать удара и предприняло действия с целью улучшения своего положения, которые и привели к большому сражению 22-го июня на реке Халхин-гол.

Приказ о начале войны и общем наступлении не застал комкора Жукова врасплох. Он уплотнил порядки наиболее подготовленной 57-й дивизии напротив высот Зеленая и Песчаная, намереваясь сокрушить мощным ударом центр японцев и выйти им в тыл. Замысел атаки строился именно на техническом превосходстве. В первом эшелоне должна была идти 57-я корпусная танковая бригада, вооруженная Т-126 с противоснарядной броней. Поскольку эта модель советского танка позволяла перевозить в десантном отсеке четырех бойцов, то вместо стрелково-пулеметного, в ее составе было два танкодесантных батальона, численностью около двухсот человек каждый. Причем бойцы были вооружены ППШ вместо винтовок, поскольку с ними в танке было просто не развернуться. Около девяти часов утра, когда солнце поднялось повыше и ушло в сторону, не било своими лучами прямо в глаза атакующим, заговорила советская артиллерия, обрабатывая японский передний край. Запас снарядов был невелик, поэтому артподготовка продолжалась всего полчаса и завершилась залпом РС, после чего пушки и гаубицы, как по учебнику, перенесли огонь вглубь и на фланги, изолируя район атаки. 57-я ТБ, развернувшаяся в одну линию на двухкилометровом фронте, устремилась вперед через проделанные проходы в минных полях. Впрочем, могли идти, не обращая на них внимания, поскольку мы противотанковыми минами не баловались, а японские, и противопехотные, и противотанковые, имели взрыватель с замедлителем и были неэффективны, срабатывали, когда цель уже ушла. Пройдя мины, танки врубили термодымовую аппаратуру, нейтралку стало затягивать непроглядной белой пеленой. Японцы, подумав, что за танками в дыму скрывается пехота, ударили из всех уцелевших стволов и поставили мощный заградительный огонь. Из окопов перед высотами, с их склонов, стреляло все, что только могло, вплоть до 70-ти миллиметровых батальонных гаубиц, пытавшихся сбить гусеницы и, если не уничтожить, то хотя бы остановить русские танки. 57-я бригада в этом аду хладнокровно продвигалась, не слишком торопясь, чтобы не разрушать иллюзию и успеть поразить, в движении и с коротких остановок, как можно больше целей. Последнюю сотню метров до позиций самураев Т-126 шли уже выключив ТДА. Когда до японских траншей оставалось меньше пятидесяти метров, прорвав проволочные заграждения, машины приостановились и выбросили десант, который, забросав обороняющихся гранатами, некоторые из которых содержали четыре кило взрывчатки, в считанные секунды оказался у них над головами, поливая все вокруг очередями из ППШ. Для японцев, уж было подумавших, что пехоту удалось отсечь и приготовившихся встречать танки бутылками, это было полной неожиданностью, поэтому схватку за первую траншею они проиграли. В небо взвились сигнальные ракеты и в атаку, наращивая силы, поднялся полк 57-й дивизии. Броском, через еще не развеявшуюся дымзавесу, преодолевший расстояние до вражеских позиций. Танки, между тем, ушли вперед, обходя высоты с флангов, прорываясь через седловину между ними, чтобы достичь огневых позиций врага и расправиться с его дивизионной артиллерией, но наткнулись на зенитки во второй линии обороны и впервые понесли чувствительные потери. До этого из строя было выведено всего четыре танка, только одному из которых 75-миллиметровый снаряд пробил щиток мехвода и разорвался внутри, остальные отделались сбитыми траками. А здесь расплатиться пришлось сразу десятком машин. Танковая бригада, прикрывшись дымом, отошла на соединение со своей пехотой. Чтобы продвинуться дальше, была необходима поддержка артиллерии. Пришлось почти до вечера ждать, отражая контратаки, пока 57-я дивизия не зачистит высоты и не разместит на их вершинах свои наблюдательные пункты.

Наступление Жукова развивалось как по нотам, но к вечеру стало понятно, что что-то пошло не так. Служба ВНОС, разжившаяся на днях телефонным кабелем, еще с утра начала тянуть проводную линию на гору Баин-Цаган, чтобы развернуть там дополнительный наблюдательный пост. Эта высота располагалась на западном берегу реки на нашем левом фланге далеко за пределами плацдарма и должна была быть занята 3-ей Монгольской кавдивизией. На подходе к Баин-Цагану медленно едущая полуторка связистов с загруженной в нее большой катушкой, попала в засаду и была расстреляна из пулеметов и малокалиберной артиллерии. К счастью для Жукова, нескольким бойцам за дымом горящей машины удалось уйти и у них оказался телефонный аппарат, который был немедленно подключен к только что проложенной линии. Известие вызвало в штабе армейской группы переполох, но там успокоились, связавшись с 3-ей кавдивизией, шачштаба которой заверил, что все спокойно и берег контролируется по-прежнему. Если бы не Смушкевич, поверивший своим связистам, что перестрелка была именно с японцами, а не со «своими» монголами и пославший к Баин-Цагану воздушного разведчика, вообще неизвестно когда в штабе узнали бы, что японцы создали на западном берегу плацдарм. Летал И-163 из звена испытателей, поскольку СБ, все без остатка были задействованы для поддержки наступления. Сузи над Баин-Цаганом встретили интенсивным зенитным огнем, но он, отчаянно маневрируя, сумел рассмотреть в тени берега переправу и большие массы войск перед ней, о чем и доложил после посадки.

Жукову стало понятно, что продолжая свое наступление против старого противника — 7-й японской пехотной дивизии, он проспал подход свежих сил, которые укрепившись на западном берегу Халхин-гола, могли нанести удар вдоль реки, где всхолмленная, заболоченная в низинах местность была неблагоприятна для маневра бронемашин, в направлении Хамар-Даба и отрезать 57-й корпус от тыловых баз. Поэтому он бросил на ликвидацию плацдарма, даже не разведав его, 1-й Монгольский бронекавалерийский, в командование которым вступил комдив Потапов, потребовав атаковать, невзирая на потери. Понятно, что горные склоны — не лучшее место для основной ударной силы корпуса, бронеавтомобилей, не говоря уж о японских окопах, но делать было нечего. Нельзя дать врагу прочно зарыться в землю. 1-й БКК, между тем, находился в весьма растрепанном состоянии. 3-я бронебригада, шедшая из Синьцзяна, остановилась после дневного марша в пятидесяти километрах восточнее Тамцак-Булака. 4-я располагалась в степи севернее Баин-Цаган, ближе всего к объекту атаки. Но ее стрелково-пулеметный батальон, недавно отведенный в тыл с нашего плацдарма, стоял в районе Хамар-Даба. 4-я Монгольская кавдивизия была еще севернее бронебригады, а 3-я — вообще неизвестно где. Именно она должна была держать Баин-Цаган, но, как выяснилось позже, не имея окопов была обстреляна японской артиллерией и, понеся потери, отошла на запад. Такое случалось уже не в первый раз, но обычно цирики ночью возвращались на свои позиции. Именно в надежде на это комдив 3-ей и не стал докладывать в штаб корпуса о своем отходе. На монгольскую конницу надежд было мало, поэтому Жуков выдернул с южного фланга 5-ю бронебригаду, которая, проходя через район Хамар-Даба, должна была взять на броню выведенную туда с плацдарма пехоту, три стрелково-пулеметных батальона и две авиадесантные бригады, которые получили соответствующие приказы.

При такой подготовке атаки, по сути, полном ее отсутствии, ночное сражение за Баин-Цаган вылилось в серию нескоординированных ударов по японцам с разных направлений. Самой первой, подсвечивая себе только осветительными ракетами, в японские траншеи, которые противник успел вырыть и хорошо замаскировать, влетела 4-я бронебригада. БА-11, конечно, мог пройти над окопом, но для этого водитель должен был быть виртуозом. Много машин нырнули передними мостами и потеряли способность двигаться. Их экипажи, частью вели огонь с места, частью спешились и приняли бой с вражеской пехотой. Другие машины или маневрировали под шквальным огнем противотанковой артиллерии, вынужденно подставляя борта, или все же прорвались дальше, но подняться на склоны не смогли. Костры от горящих бронемашин послужили хорошим ориентиром для 3-ей кавдивизии, которая, спешившись, выручила попавшие в критическую ситуацию бронемашины. Японцы, стремясь вернуть утраченные позиции и восстановить положение, тут же предприняли мощную контратаку. Все висело на волоске, но подоспела 4-я кавдивизия и в передовых траншеях у подножия, удалось удержаться.

Возможно, следующей контратаки 1-й Монгольский бронекавалерийский корпус и не выдержал бы, но во второй половине ночи с юга в атаку пошла 5-я бронебригада. Имея меньше полутораста БА-11, два десятка самоходных гаубиц и ни единого грузовика, она смогла взять на броню только мотостреков. Десантники же вынуждены были догонять пешком и прибыли к месту событий поздним утром, одновременно с 3-ей бронебригадой. За ночь вражеский плацдарм удалось только заблокировать, но с прибытием свежих сил, после бомбового удара Смушкевича, Потапов предпринял новый штурм высоты, с трудом продвигаясь к вершине. Взятые пленные показали, что на Баин-Цагане дерутся два полка свежей 23-й пехотной дивизии, еще один полк которой застрял на восточном берегу перед разбитой советскими летчиками переправой. Воздушное сражение над горой развернулось грандиозное, японцы дрались отчаянно, не останавливаясь перед тараном, лишь бы не допустить наши бомбардировщики к целям. Зенитная артиллерия будто сорвалась с цепи, лупя прямо в клубок дерущихся истребителей, раздавая и своим и чужим.

К вечеру 23-го числа, благодаря численному и огневому превосходсту, пять расчетных полков против двух и только танковых пушек под четыреста стволов, против полусотни всех японских, Потапову удалось подняться на вершину. Но сопротивление врага отнюдь еще не было сломлено и вымотанные непрерывным 24-часовым боем войска остановились. В этот момент в штаб армейской группы пришло сообщение от командира 1-й Монгольской кавдивизии о том, что противник занял крупными силами Большую Песчаную высоту на южном фланге. История с 3-ей кавдивизией повторилась в точности, с тем только отличием, что тут комдив, попытавшись вернуть позиции и наткнувшись на врага, сообщил об этом сам. Для Жукова это был удар под дых. Если раньше он и надеялся ликвидировать фланговую угрозу и продолжить свое наступление, то теперь об этом нечего было и думать. В резерве оставалась 6-я бронебригада на плацдарме, машины которой использовались для буксировки дивизионной и корпусной артиллерии, поскольку все тягачи были брошены в степь на подвоз запасов. Она насчитывала немногим больше сотни БА-11 и шестнадцать самоходных гаубиц, что примерно соответствовало безвозвратным потерям техники, понесенным при штурме горы Баин-Цаган. Атаковать на южном фланге такими силами немедленно нечего и думать. Надо было выводить из боя танковую бригаду, снимать с плацдарма пехоту или ждать, когда высвободятся силы на севере. К тому же, захваченные на Баин-Цагане пленные и документы показали, что армейской группе противостоит не одна дивизия и не две, а целая 6-я армия генерала Огису, состав которой был неизвестен. Нужна была пауза для перегруппировки войск и подвоза боеприпасов.

Но японцы придерживались другого мнения. Переправив на западный берег элитную 1-ю дивизию императорской армии, с утра 24-го июня начали наступление вниз по течению во фланг и тыл советскому плацдарму. Они шли, держась в пойме и оставляя фланговое охранение по возвышенностям на ее краю, чтобы не подставляться под удар советских бронебригад. Прошедшие накануне дожди превратили долину Халхин-Гола в сеть болот, небольших бугров и гряд, которые с помощью саперов успешно преодолевала пехота, но совершенно непригодных для передвижений броневиков. В то же время в степи промокший песок уплотнился, не сыпался и не поднимался тучами пыли в воздух, делая езду легкой и приятной.

6-я бронебригада, имевшая около ста двадцати бронемашин, усиленная двумя разведбатами дивизий 57-го корпуса, имевшими и еще три десятка БА-11, но не с 76-миллиметровыми пушками, а с «сокрокапятками», в ночь на 24-е переправилась на западный берег. Но остановить продвижение японцев по труднодоступной местности не смогла. Ее наскоки на фланг всякий раз натыкались на организованный огонь прямой наводкой из укрытий противотанковой и дивизионной артиллерии. Жуков, чтобы перекрыть пойму на левом берегу, приказал снять с плацдарма стоявший во втором эшелоне полк 82-й дивизии, но Огису, предвидя такое развитие событий, приказал своей 7-й дивизии, получившей маршевые пополнения и восполнившей потери, атаковать и связать советскую пехоту боем. И, надо сказать, что положение на плацдарме сразу стало критическим. Боеприпасы у советской артиллерии и минометов были на исходе, благодаря чему на первый план вышло стрелковое оружие и «устаревшая» японская тактика вновь стала работать не только вокруг высот Песчаной и Зеленой, где местность была изрезана траншеями и ходами сообщения вдоль и поперек, но и правее, перед фронтом 82-й дивизии.

25-го числа, едва успевший занять позиции и кое-как окопаться 245-й стрелковый полк, перекрывший долину от левого берега немного выше по течению высоты Нурен-Обо до болот южнее озера Сумбурин-Цаган-Нур, был атакован. Со стороны японцев это была, по сути, разведка боем, действовало не более двух батальонов, но «добровольцы» справились с трудом. В этот же день, протащив через пойменные болота и переправив на левый берег Кунгчулингскую танковую бригаду, Огису прикрыл ею степной фланг 1-й дивизии. Комбриг, генерал-майор Ясуока, имел в своем распоряжении в составе 3-го танкового полка 26 средних «Оцу», четыре «Чи-ха» и десяток танкеток, а в составе 4-го 35 легких «Ха-го», восемь средних «Ко» и три танкетки. Разведка бригады располагала двумя десятками броневиков. Всего, включая командирские машины, до 110 единиц. Конечно, японская броня не шла ни в какое сравнение с советской и могла повредить последней, разве что, подойдя в упор. Но противник сделал правильные выводы из первых неудачных боев и нашел решение проблемы. Кроме мотопехоты и собственного моторизованного артполка, бригаду сопровождал полк 75-мм пушек последней модели из резерва Квантунской армии. Всего 72 современных дивизионных орудия, способных вести огонь по подвижным целям прямой наводкой, не считая, собственно, противотанковых 37-миллиметровок. Орудия буксировались с передками непосредственно танками и при появлении БА-11 тут же разворачивались для отражения атак.

Первыми «на зуб» японцам попали 1-я и 2-я Монгольские кавдивизии, под покровом темноты вышедшие к Большой Песчаной высоте в тылу японцев с целью на рассвете внезапно атаковать. Эффект внезапности вышел прямо противоположный ожидаемому. В течение нескольких часов конница 2-го Монгольского бронекавалерийского корпуса была уничтожена практически полностью. Уцелели считанные десятки цириков. И то, только благодаря тому, что подоспевшая 6-я бронебригада, в свою очередь, атаковала широко расползшихся, увлеченных преследованием, японских танкистов. Впрочем, для экипажей БА-11 новая тактика врага стала неприятным сюрпризом и они, понеся чувствительные потери, причинив, при этом, мало вреда противнику, вынуждены были отойти. Японские пушки на плоской равнине, где негде было укрыться, открывали огонь с полутора-двух километров и имели куда большую скорострельность, чем башенные орудия. Хоть 6-я и навострилась на плацдарме бить врага издалека, но с места и из-за укрытия. Здесь же тот, кто останавливался, сразу превращался в легкую мишень. К тому же, понимание, что выбивать, в первую очередь, надо артиллерию, а не танки, пришло не сразу. В результате получился размен не в нашу пользу, восемь танков на два десятка бронеавтомобилей.

Именно в это время в штабе армейской группы стали паниковать. Во всяком случае, я получил приказ организовать в забитом ранеными Тамцак-Булаке, круговую оборону, используя все оказавшиеся под рукой тыловые части. Было понятно, что с утра 26-го Огису, обеспечив фланг и сосредоточив против 245-го полка всю 1-ю дивизию, нанесет удар по Хамар-Даба, до которой было всего около десятка километров, выйдет в тыл нашему плацдарму и перережет не только южную, но и центральную переправы. На севере, тем временем, 1-й бронекавалерийский корпус с приданными частями, только заканчивал полное уничтожение японцев, которые, чтобы не отступать и связать русских как можно дольше, взорвали у себя за спиной переправу, и находился в растрепанном состоянии почти без боеприпасов. В трех бронебригадах, действующих у Баин-Цагана, вместо штатных шестисот, осталось едва две сотни броневиков. Четыре стрелково-пулеметных батальона впору было сводить в роты. Монгольские кавдивизии превратились в полки, а десантные бригады с пяти батальонов сократились до трех.

Чтобы не допустить катастрофы, Фекленко был вынужден вывести из боя 57-ю танковую бригаду, перебросить ее на левый берег и подпереть 245-й полк. Жуков же потребовал от Смушкевича, если не уничтожить, то хотя бы задержать ударную группировку врага. Между тем, возможности у командующего авиацией были весьма небольшие. От 22-го и 70-го ИАП после тяжелых боев осталось по эскадрилье, а бомбардировщики израсходовали практически все боеприпасы. У самураев, правда, дела в воздухе обстояли ничуть не лучше. Их авиачасти «сточились» почти полностью и весь день 25-го июня в небе не появлялись. Это позволило направить для удара по танковой бригаде противника эскадрилью Р-5 с последними пятьюдесятью «экспериментальными» парашютными бомбами. Она, хоть и нанесла потери противнику, но остановить его не могла и сама недосчиталась четырех бомбардировщиков от интенсивного пулеметного огня. Более успешно действовала группа испытателей, в которой все машины успели отремонтировать и ввести в строй. И-19 с установленной на нем мотор-пушкой АМ-38 и забронированной кабиной пилота, потерял свою исключительную дальность и 600-километровую скорость, зато приобрел рекордную огневую мощь. Его основное оружие, дополненное двумя пристрелочными ШКАСами, било секундными очередями по полсотни 14,5-миллиметровых пуль, а боезапас в триста патронов позволял, в теории, сделать шесть заходов на цель. На практике в одной атаке, особенно поначалу, отстреливалось по 2–3 очереди, что позволяло привозить из каждого вылета пару-тройку сожженных танков. Восстанавливать и ремонтировать самураям там было уже нечего. Тонкая противопульная броня выламывалась градом одновременных попаданий целыми кусками, внутренние механизмы сразу превращались в металлолом, практически всегда воспламенялись или взрывались боеприпасы. Понятно, что выжить экипаж мог где угодно, но только не внутри машины. Как ни странно, даже увидев в небе самолет с характерным распухшим носом, танкисты упорно оставались под броней, пытаясь сорвать атаки маневром, и несли тяжелые потери. Но единственный И-19, даже выполнивший за день целых восемь вылетов и разваливший два десятка танков, радикально на обстановку повлиять не мог. Кунгчулингская танковая бригада, все еще имевшая более шестидесяти бронемашин, заменяла их в качестве пушечных тягачей простыми грузовиками и продолжала медленно теснить 6-ю бронебригаду, искавшую способ борьбы с танково-артиллерийским «симбиозом». Экипажи БА-11, с дальней дистанции, стали вести огонь по развернувшимся пушкам осколочно-фугасными боеприпасами, установив взрыватели на большое замедление. Снаряды, рикошетируя от земли, взрывались в воздухе, компенсируя, в некоторой мере, ошибки в прицеливании и выкашивая расчеты. Японцы ответили тем, что стали прятать пушки за бортами танков и, благодаря наличию в бригаде большого количества пехоты, сразу же укреплять огневые мешками с песком. 6-я бронебригада, в свою очередь, стала окапывать и маскировать машины, поджидая японцев в засадах. Те ответили, применяя тяжелую артиллерию, из-за которой капониры приходилось бросать. Нам противопоставить было нечего, в артполку было всего по паре выстрелов на гаубицу, оставалось только как можно медленнее отступать.

26-е июня стало кульминацией битвы на Халхин-Голе. Японцы предприняли общее наступление на позиции 57-го корпуса, сосредоточив главные усилия на западном берегу в направлении Хамар-Даба. К удивлению обеих сторон, 245-й полк, который уже стали обходить и обстреливать в правый фланг через болото японские танкисты, удержался. «Добровольцы» 82-й дивизии, не умевшие даже толком стрелять, не говоря уже обо всем остальном, почти не имевшие никакой поддержки советской артиллерии, тем не менее, проявили лучшие качества русского солдата. Они проигрывали перестрелки на дальних дистанциях, позволяя японцам сосредотачиваться перед фронтом, но всякий раз, когда те бросались в атаку, из перепаханных снарядами окопов поднимались полуоглохшие, засыпанные песком бойцы и встречали врага пулей, штыком и гранатой. Едва самураям удавалось зацепиться за наш передний край, как их тут же выбивали бесхитростными конратаками в полный рост и под крики «Ура!». В ближнем бою, несмотря на численное превосходство противника, победа всякий раз оставалась за уральцами, которые и в самом деле просто не умели отступать. Неизвестно, как повернулось бы дело, не будь вчерашнего боя с передовыми японскими отрядами, но сейчас, поняв, что азиатов можно бить и как это делать, полк держался за свою полосу обороны мертвой хваткой, не смотря ни на какие жертвы. Не менее яростные атаки велись противником и на остальном протяжении обороны 57-го корпуса. Самураи бились как волны в скалу и их генералам самое время было вспомнить Порт-Артур, в ходе обороны которого каждый русский сразился с четырьмя японцами и двух из них убил.

Жуков, видя что Кунгчулингская бригада обходит 245-й полк, ставя его в исключительно тяжелое положение, бросил против нее в бой 57-ю танковую бригаду, в которой еще оставалось шесть десятков и исправных машин, и 6-ю бронебригаду с сотней бронеавтомобилей, приказав атаковать до тех пор, пока не раздавят врага в буквальном смысле. Лавина советской бронетехники, развернувшись на широком фронте, покатилась вперед с северного и западного направлений. Более быстрые БА-11, разогнавшись до 80 километров в час, неслись по степи навстречу вспышкам, отчаянно маневрируя под огнем и наобум поливая перед собой из пулеметов и пушек со слабой надеждой на попадания, лишь бы не молчать в ответ. За считанные минуты сократив дистанцию, они, как стадо носорогов, вломились на огневые противника, навалились на его правый фланг, ведя огонь в упор, тараня танки и пушки, и сами горя от выстрелов с пистолетной дистанции и бутылок с зажигательной смесью. Следом за ними до японской бригады дорвались и наши танки, принявшись перемалывать самурайское железо и кости, накручивая солдат на свои гусеницы. В таком бою, которым невозможно управлять, когда враги и спереди, и сзади, и вообще, со всех сторон, когда все кругом горит и взрывается, а между пылающими остовами и раздавленными пушками мечутся, вступая в скоротечные схватки, японские солдаты, экипажи подбитых машин и танкодесантники, противник не выдержал и получаса. Пехота в ужасе от топчущих ее бронированных монстров, не имея укрытий, побежала, несмотря на приказы и пример офицеров, которые, как и экипажи японских танков, предпочли не отступать и погибнуть, не замарав своей чести. Две наших бригады, загнав остатки личного состава бронесил противника в болото южнее озера Сумбурин-Цаган-Нур, сами попали под огонь артиллерии 1-й дивизии и отошли, потеряв для такого боя удивительно мало. В строю осталось сорок два танка и полсотни БА, правда, с малым боезапасом.

Разгром Кунгчулингской бригады заставил 1-ю дивизию беспокоиться о своем степном фланге. После двух часов дня атаки на 245-й полк ослабли, а под вечер и полностью прекратились. 1-й Монгольский бронекавалерийский корпус, тем временем, оставив для наблюдения за северным флангом советской группировки 5-ю бронебригаду и десантников, совершил марш на Тамцак-Булак, где принялся приводить себя в порядок, пополняя запасы топлива и боеприпасов из подошедших с запада караванов. По приказу Жукова мне пришлось отдать роту лейтенанта Максимова, которая была обращена на восполнение потерь стрелково-пулеметных батальонов. Из кавалерии же в корпусе остался только сводный полк. Этими силами Потапову предстояло на следующий день атаковать Большую Песчаную высоту, обороняемую, по данным разведки, маньчжурскими войсками, и уничтожить японскую переправу.

Но, командующий 6-й армией Огису, не стал дожидаться визита русских. Командование Квантунской армии просчиталось. Оно не ожидало общего нападения русских так скоро. Ведь разведка доносила, что Транссибирская магистраль забита войсками и до окончательного их сосредоточения еще есть достаточно времени. Замысел, разгромить войска Жукова в районе «горячего» конфликта и высвободить свои силы, потерпел крах. Наступление не удалось, а на Хайларском направлении Забайкальский фронт под командованием Штерна за четыре дня прорвал японскую оборону и угрожал ударом мотомехчастей в тыл 6-й армии. Всю ночь на 28-е грохотала канонада. Японская тяжелая артиллерия свирепствовала, обстреливая район переправ и позиции РККА. Жуков ожидал после такой подготовки нового наступления, но с утра советские бойцы не обнаружили перед собой противника. Поднятые в воздух на разведку СБ обнаружили его на линии госграницы, отходящим форсированным маршем в сторону станции Хандагай. Из всего состава армейской группы, официально переименованной в 8-ю армию, лишь один 1-й Монгольский бронекавалерийский корпус был брошен в параллельное преследование по южному флангу с задачей выйти к этой железнодорожной станции, где были сосредоточены склады врага, быстрее японцев. Эту задачу Потапову выполнить не удалось. До Хандагая от японских позиций было всего 60–80 километров, а в армии Огису имелось довольно много автомашин. Японский командующий не остановился перед тем, чтобы разгрузить транспорт, оставив имевших возможность сражаться раненых в качестве арьегарда на пути своего отступления. Зато, когда Потапов вышел к железке, там уже успела окопаться японская пехота. Своей же у комдива, считай, что и не было. Как и обозов из которых можно было бы пополнить боекомплект. Сражение на Халхин-Голе закончилось. Армии разбились одна об другую.

 

Эпизод 20

В два часа дня 28-го июня в Тамцак-Булаке приземлился самолет. Вполне рядовое событие, если бы это был какой-нибудь АНТ-9 или даже АНТ-14. Но прилетел новенький «Дуглас» и из него в сопровождении свиты чекистов вышел комиссар ГБ третьего ранга Меркулов, как следовало из приказа мне, недавно назначенный начальником Главного управления государственной безопасности. С точки зрения карьеры перемещение с должности начальника Главного экономического управления НКВД на этот пост было немалым повышением и признанием заслуг. Он уже успел добраться до штаба тыла 35-й САД, в которую была преобразована авиагруппа Смушкевича, когда мне сообщили о прибытии начальства и я поспешил навстречу Всеволоду Николаевичу. В ответ на оттаратореный мной стандартный доклад Меркулов со скучающим видом скомандовал:

— Вольно! — и задал риторический вопрос, — Навоевался?

— Здесь глубокий тыл, товарищ комиссар госбезопасности третьего ранга! — все же отозвался я на него. Даже, с некоторым вызовом, бравадой нюхнувшего пороха человека перед новичком.

— Знакомься, старший лейтенант Ползунов, — представил, не обратив внимания на ответ, начальник стоящего рядом с ним чекиста, — Сдашь ему дела по 35-й САД. А наши вопросы мы вечером обсудим, — на слове «наши» Всеволод Николаевич сделал особое ударение и я понял, что про слишком много знающего японца старлею сообщать не след. — Можно здесь у вас где-нибудь поесть? И через два часа организуй мне самолет до штаба 8-й армии.

— Есть! Столовая неподалеку, прошу за мной, — пригласил я Меркулова на обед к летчикам. Оставив там его и еще два с половиной десятка сотрудников НКВД, которые и должны были составить особый отдел дивизии, я связался со штабом и договорился о самолете. Через час Меркулов улетел на «стрекозе» из корректировочной эскадрильи и вернулся только поздним вечером, почти к закату, явно не в духе.

— Булыга совсем мышей не ловит, — поняв мой долгий взгляд как вопрос, пробурчал Всеволод Николаевич, входя в мою юрту. — Полюбуйся, что там наши журналисты нафотографировали, — бросил он мне пачку карточек, на верхней из которых наш БА-11, с вывернутой набок простреленной башней, воткнулся своим острым носом в борт японского танка, пробив его чуть ли не навылет и оторвав себе передний мост. — Вот это они хотят в «Правде» печатать, как доказательства героизма наших бойцов! Головой же думать надо! Беременная и родить может до срока, как эти ужасы увидит. А он это все пропустил! Хорошо, что мне решили похвастаться, как вы здесь японцев бьете. Иначе бы проскочило. Сдал дела? — последним вопросом он резко сменил тему.

— Сдал. Что там сдавать-то? Ввел в курс дела, — ответил я беспечно, но начальник опять и ухом не повел, проигнорировав «вольности».

— Пойдем-ка прогуляемся, — предложил Меркулов, — стенки тонкие.

Мы вышли под звезды и предложил прогуляться в сторону летного поля. И место открытое, не подслушают, и внутри постов. Отойдя метров на двести по податливому, прокаленному солнцем песку, прикрытому клочками жухлой травы, комиссар госбезопасности очень тихо сказал:

— Ну, давай. С начала и подробно.

Как ни старался я не упустить деталей, как ни расписывал виды на «засланца», а на все про все ушло всего десять минут.

— Ясно… — в раздумье проговорил Меркулов и сказал, как отрезал. — Японца надо ликвидировать.

— Поздно, — возразил я. — Он лежал в госпитале с другими пленными, мог и разболтать. Не будем же мы уничтожать всех? Да и зачем? Любая свара в Японии между армейцами и моряками нам на руку!

— Мы наступаем. И наступать будем до победы на наших условиях, иначе не стоило и начинать, — ответил комиссар 3-го ранга. — Обменять его до конца войны — нет перспектив. А после того, как все закончится, нам в Японии нужен стабильный кабинет министров с которым можно твердо договориться и, может быть, вести дела.

— Это ваше личное мнение, или мнение Совнаркома, товарищ комиссар государственной безопасности 3-го ранга? — осведомился я осторожно.

— Я уполномочен решить вопрос на месте! — отрезал Меркулов, но потом, снова понизив голос, стал объяснять. — Правительство Коноэ, который, кстати, моряк, нацелилось на Китай, война с нами не входила в его планы. Тут ему свинью генералы подложили, возомнившие о собственной непобедимости. Мы же лишь воспользовались сложившейся ситуацией. Ты думаешь, почему я сейчас перешел в ГУГБ? Помнишь, ты Косову идею подкинул организовать станции техобслуживания «Туров» за рубежом? Вот он с ней пришел ко мне, а потом мы, ГЭУ совместно с 7-м отделом ГУГБ, провели операцию «Автосервис». Сеть раскинули на всю Европу и пытаемся пролезть в Америку. Кстати, думаю, тебе будет небезынтересно узнать, что в Берлине дело раскручивала некая Анна? — в неверном свете звезд, я скорее почувствовал, чем увидел, что чекист улыбнулся. — Умная женщина и, что греха таить, коммерческую жилку имеет. У нее при СТО даже целый, мягко говоря, дом свиданий содержится. Умудрилась впарить «Тур»-купе с гоночным движком командующему немецкой авиацией Герингу. Правда, красить его пришлось в розовый цвет и лакировать прямо в Германии. Недорабатывает наша автомобильная промышленность, не учитывая извращенные вкусы разлагающейся буржуазии. Либо черный кузов, либо белый. Но Геринг, конечно, исключение. «Туры» так же внушительно выглядят, как «Майбах» или «Роллс-Ройс», но стоят подешевле. Потому их и берут люди попроще, так сказать средней руки и чуточку выше. Зато с такими, и с их прислугой, нам работать попроще, особенно не техникой, а агентурой. Выходит, я перед тобой в долгу. Но это лирика. Проза в том, что «Автосервис» принес сведения, что Гитлер соблюдать договор с Японией в случае начала войны не будет. Англия именно на таких условиях тайно согласилась закрыть глаза на Судетский вопрос и придержать Францию. В Британии возобладало мнение, что проучить японцев, вздумавших строить суперлинкоры, и связать СССР, как они считают, бесперспективной войной, предпочтительнее совместного нападения на Советский Союз с запада и востока одновременно. Сцепимся на Дальнем востоке, японцам уж не до линкоров будет, а как Советскому Союзу удобно на Тихом океане воевать — с 1905 года все знают. В итоге, во вторник 21-июня Гитлер предъявил ультиматум Бенешу с требованием демобилизовать армию, освободить политических заключенных-немцев и провести в Судетской области плебисцит на предмет того, в каком государстве они желают жить. Представители Англии и Франции в Лиге наций в тот же день заявили, что этот акт нельзя рассматривать как агрессию, поскольку речь идет о свободном самоопределении. Президент Чехословакии, оставшись без союзников, струсил, принял германские условия и назначил дату голосования на 31-е июля. Ну, а 22-го, как ты знаешь, мы объявили войну Маньчжоу-Го, наша дальняя авиация безнаказанно нанесла японскому императору визит, завалив его резиденцию листовками с пожеланиями долгих мирных лет и перечня грузов, которые она может доставить в любую точку его страны с просьбой указывать при нужде конкретный адрес. Показательно, что ни на море, ни на Сахалине боевые действия до сих пор не ведутся, хотя Кожанов, объединивший под своим общим командованием ТОФ, Амурскую флотилию и корпус морской пехоты из двух бригад, который как раз и держит островной фронт с приданной стрелковой дивизией, принял, на всякий случай, некоторые меры. Все, кроме Чехословакии и Японии, получили, чего хотели. Вот только британцы ошибаются, недооценив нас. Товарищ Ворошилов уверен, что на суше РККА быстро разгромит противника, отвадив его от наших границ раз и навсегда. И мнение это подтверждается делом. Забайкальский Фронт Штерна прорвал фронт и движется на Хайлар и далее к Большому Хингану, куда японское командование стягивает резервы из Харбина. Его мехкорпус повернул на юг на помощь Жукову. Конев на Амурском фронте форсировал с помощью Зее-Бурейского отряда флотилии реку, разбил первый эшелон и ввел в прорыв мехкорпус, который наткнулся на рубеже Малого Хингана на второй эшелон противника и сейчас успешно ломает его оборону. Рокоссовский из Приморья также идет по КВЖД навстречу Штерну, а на Сунгари наносит вспомогательный удар. Мы везде наступаем. Японской армии нечего нам противопоставить, все их лучшие части, бывшие в первом эшелоне, уже, считай, разбиты. Шесть тысяч танков! Сила! И Буденный — это вам не Куропаткин!

— Не говори гоп… У нас железка одна и идет вдоль границы. Перережут ее японцы где-нибудь на амурском участке или разбомбят и о наступлении из Приморья можно забыть.

— Перерезалка не выросла. У них к нашей границе, если представлять ее упрощенно как окружность, радиальные железнодорожные линии ведут. А у нас получается — рокада. На каком бы участке не захотели бы войска для удара сосредоточить, перебрасывая их через центр, мы по кратчайшему расстоянию быстрее! А бомбить? Чем, во-первых? Вы здесь их лучшие воздушные силы выбили, остался один антиквариат. А во вторых, чтоб разбомбить всерьез и надолго, нацеливаться надо на станции, а они зенитными бронепоездами прикрыты. Говорят, все же пробовали, умылись и теперь одиночными самолетами изредка бомбят перегоны, что на пропускную способность почти не влияет. Так то, стратег! До конца лета разнесем их в пух и прах, вот увидишь!

— А дальше-то что? Бомбить острова? Флота-то все равно нет!

— Товарищ Сталин сказал — воюем за мир. А не как ты думаешь, до последней крайности. Проучить, но не убивать. Нам война на годы, как хотят британцы, не нужна. Тут главное, вовремя предложить приемлемые условия, от которых нельзя или очень дорого отказываться. Но это уже не нашего с тобой ума дело. Наш вопрос другой. Кончится война, вернется твой японец к своим. А что его там ждет? Правительство, несомненно, сменится. Японцы это любят — чуть что, правительство менять. Понятно, что армейская группировка после разгрома свои позиции растеряет и на власть претендовать не сможет. Значит, верх возьмут моряки. И тут, пожалуйста, сюрприз, адмиралы-предатели! Чем там свара может кончиться — неизвестно. А нам дела вести нужно с кем-то. Договариваться. Нам стабильность в Японии после войны нужна, а не хаос. Вот и получается, что места ему в послевоенном раскладе нет. А раз так, изолировать и ликвидировать придется всех, кто мог знать. И это на твоей совести. Не говоря уж о том, что под некоторым углом вся история может выглядеть как разглашение гостайны ради собственного спасения.

В последних словах Меркулова явно проскочила угроза. Да, повернуть все так он мог. И доказать легко. Это вам не прежние «зацепки», которыми меня пытались прижать. И намек, прозрачнее некуда. Буду упорствовать — даст ход.

— К тому же, возвращение японца с информацией добытой нашей разведкой, якобы, у англичан, ставит под удар нашу агентуру в Британии, — привел Меркулов свой решающий аргумент.

— Допустим, — не спешил я соглашаться. — Но что, если посмотреть на это с другой стороны? Если поднять ставки и вывести игру на более высокий уровень? Гитлер предал Японию явно, это в доказательствах не нуждается. Если раскрыть японцам английскую роль в этих событиях? Тогда новое правительство Японии будет поставлено перед фактом, что ни с кем нельзя надежно договариваться, кроме СССР. А нашу британскую агентуру прикрыть тем, что самим, через военного атташе в Москве, сообщить англичанам о том, что японцы от нас знают, что британцы знают о «Ямато». Во-первых, это сделает их в будущем более сговорчивыми в отношении оплаты наших сведений. Во-вторых, они, чтобы не потерять лицо, вынуждены будут как-то реагировать на постройку суперлинкоров на Тихом океане. Мы спровоцируем новую гонку военно-морских вооружений, вытягивая ресурсы буржуазного мира на безопасное для нас направление. Линкорами-то СССР не победить, тут танки нужны. А каждый линкор в сто тысяч тонн, чтобы наверняка переплюнуть «Ямато», это четыре тысячи современных танков только по весу. В любом случае, считаю, что ликвидировать японца и тем самым сужать себе возможность маневра, по крайней мере, преждевременно. Раз не можем все равно обменять, надо просто изолировать его и всех причастных. Может, события будут развиваться так, что они пригодятся.

— Если в таком разрезе… — сперва задумался Меркулов, но потом сказал со злостью. — Да пойми ты! Наверху уже все решили, что японец или бесполезен или вреден! О том, чтобы что-то из этой истории разворачивать, даже речи не шло! Я на месте должен только детали уточнить и проконтролировать, чтобы ты еще чего не учудил! Тебя в Москве, между прочим, выговор за самодеятельность ждет!

— А вы, товарищ Меркулов, стало быть свою работу на посту начальника ГУГБ начнете с того, что обрубите себе открывшиеся потенциально перспективные ходы. Не посоветовавшись с товарищами. Так, видимо, в рапорте на имя наркома и придется написать. Скрывать и терять мне нечего, все равно за разглашение гостайны отвечать. Запрут меня, если не в расход, то в мой же собственный отдел на нары. А игра с британским посольством в рамках операции «Кукушка» медным тазом накроется. Хорошенький почин у вас, товарищ Меркулов, получается! Вреда больше, чем пользы.

— С утра вылетаем в центр! — резко оборвал меня бериевский выдвиженец, развернулся и ушел в сторону палаток, оставив меня наедине со своими невеселыми мыслями. У Берии сейчас в руках реальный крючок, на котором он может меня держать, если японца, которому я, между прочим, слово дал, ликвидируют. Боюсь, что это соображение в глазах наркома может легко перевесить все остальные. Вопрос в том, ушла ли вообще вся эта история за пределы НКВД. Если Лаврентий решил все самостоятельно, то есть еще шанс побарахтаться и повернуть все в свою пользу.

Внутренне уже настроившись на склоку с чекистами, я провел очень тревожную ночь. Но на утро с удивлением увидел, что пассажирами «Дугласа» были не только мы с Меркуловым, но и мой японец в сопровождении пятнадцати пленных летчиков под охраной четырех бойцов. Новый начальник ГУГБ все-таки решил не рубить с плеча и осмотреться. Что ж, в будущем ему это наверняка зачтется.

После четырехдневного перелета, прямо с Центрального аэродрома меня привезли на Лубянку пред светлые очи Лаврентия Павловича, который принял меня сразу же после Меркулова. И первый вопрос, который он мне задал, был вовсе не о хитрых политических комбинациях:

— Где алмазы?

Я молча достал из нагрудного кармана кисет и подвинул его по столу к начальнику.

— На Вилюе организуется «Алмазстрой», который возглавит майор Саджая. Вы отстраняетесь от этой работы.

— Что, через мою голову прыгнул? — почувствовав обиду, спросил я, нарушая правила субординации.

— Конечно. Ведь вы, товарищ капитан, изволили отправиться воевать, наплевав на порученную вам работу! Поисковые группы нашли к настоящему моменту уже четыре трубки коренных месторождений, об этом надо было доложить. Так что, товарищ Саджая поступил совершенно правильно. Совнарком уже выпустил постановление о начале, со следующего года, промышленного освоения в рамках нашего наркомата. У майора Саджая опыт, он товарищ надежный, в отличие от вас, любителя погусарствовать, ему и карты в руки.

— Товарищ нарком, обстоятельства сложились так… — начал было я оправдываться, но Берия меня резко оборвал:

— Обстоятельства сложились так, что ваш вопрос будут разбирать в ЦК. Поэтому вы сейчас же сядете и письменно подробно все изложите еще раз. Начиная с того, как получилось, что вы отправились на Халхин-Гол. И советую вам, товарищ капитан, в ближайшее время вести себя тише воды. Может быть, тогда нам удастся прикрыть вашу самодеятельность. Как вы вообще посмели влезать в международные вопросы?!

— Обстоятельства, товарищ нарком…

— Это я уже слышал! Идите!

Вечером, удержавшись от острого желания напиться, вызванного ощущением полной беспомощности, я решил для себя, что сколько бы времени у меня ни осталось, я проведу его с семьей. И следующие три дня, когда я не притрагивался даже к газетам, стали для детей и Полины, взявшей по такому случаю отгулы, настоящим праздником. Мы все вместе бездельничали, валяясь на пляже, смотрели кино и театральные постановки, ездили за покупками, на которые, в том числе и бесполезные, я истратил уйму денег, гуляли в парке Горького. Впервые за много лет мне вдруг удалось расслабиться и выбросить из головы все железки, войны, интриги, но все хорошее имеет свойство быстро заканчиваться. На четвертый день меня с утра вызвали в наркомат, где Берия действительно объявил мне выговор «за действия, не согласованные с наркоматом» и, одновременно, вручил сразу «Трудовое красное знамя» за открытие алмазных месторождений и «Красную звезду» за Халхин-Гольские похождения.

— Мы знаем, что вы, товарищ капитан, предпочитаете деньгами, но в этот раз награда такая. Никаких отчислений от добычи алмазов участникам поиска решили не давать. Только единовременная премия, снятие судимости и правительственные награды в зависимости от вклада. А боевые заслуги и вовсе рублем не измерить.

— А как же самураи? — спросил я у Берии, имея в виду пленных, привезенных в Москву.

— Передали с рук на руки японскому послу. ЦК принял соломоново решение, — улыбнулся нарком, правильно поняв мой вопрос. — Гадить надо, пока не поздно. Если вообще поверят. Барана не пустили на мясо, но и стричь с него лишнего не стали. Шерсти мало, мороки много.

— У нас в Москве до сих пор японские дипломаты работают? — удивился я.

— Мы воюем только с Пу-и. И Микадо это полностью устраивает. Он не обстреливает линейным флотом с моря наши города, а мы не топим его торговые суда и не мешаем перебрасывать подкрепления в Маньчжурию. Перевозки на Тихом океане, правда, пришлось прекратить.

Я промолчал, переваривая услышанное. Уж больно непривычны были для моего сознания, упершегося в войну до победного конца, происходящие события.

— А вы, товарищ Любимов, спокойно работайте, — подойдя ко мне, он ободряюще хлопнул меня по плечу, истолковав, видно, мое молчание по-своему. — Работайте. Занимайтесь своим делом, — повторил он и подчеркнул. — Своим!

Так закончилась для меня эпопея, в ходе которой я и в геологии отметился и в авиации, с натяжкой, послужил.

 

Эпизод 1

В новый, 1939 год Советский Союз вступал в сиянии трудовой и боевой славы, подтвержденной на всесоюзных стройках, заводах и на полях сражений, охваченный небывалым энтузиазмом трудового народа, успешно покоряющего новые высоты на пути своего движения к коммунизму. Во всяком случае, так сказал Сталин в своем предновогоднем радиообращении и не было причин ему не верить. Действительно, в 38-м году ввели в строй Медвежьегорский металлургический комбинат, опирающийся на карельскую руду и печорский уголь, построили тысячи заводов, электростанций, шахт, карьеров, нефтяных вышек и километров железных дорог. В том числе и такие ключевые предприятия, как Кольский никелевый завод, избавивший СССР окончательно от необходимости закупать этот металл за рубежом. Экономика страны, хоть и обременяемая все больше и больше военными расходами, тем не менее, росла и развивалась много быстрее, чем конкуренты из буржуазного мира. Обладая ограниченными ресурсами, правительство СССР концентрировало их на важнейших направлениях, добиваясь вытягивания «локомотивными» отраслями промышленности остального народного хозяйства. И в этом его, не на митингах и партсобраниях, а на деле и не без собственной выгоды, поддерживал народ. Сравнение интенсивности и производительности труда с 13-м годом или с доступными зарубежными данными, а также процента брака, коэффициента использования оборудования и машин, стало коньком советской статистики, которую, гордясь показателями, порой даже без комментариев, печатали в газетах. Иную статистику, касающуюся ширпотреба, в газетах не публиковали, да и вообще, кажется, не вели, понимая, насколько мы уступаем в этом плане буржуазным странам. Тем не менее, и на этом направлении наметились некоторые подвижки. После долгих споров и обсуждений в Верховном совете монополия государства на средства производства дала трещину. Осенью прошлого года приняли «предварительный» закон по которому было введено понятие «собственности трудящихся». Теперь лица, трудоустроенные не менее девяти месяцев в году, могли кооперироваться и вкладывать свои сбережения в предприятия, на которых сами они не работали, получая, как и в заграничных акционерных обществах, дивиденды от прибыли. Но если вдруг пролетарий или колхозник вздумали бы возомнить себя рантье, то после трех месяцев тунеядства все их права на долю в кооперативах без разговоров отчуждались в пользу государства. Кроме того, акционер должен был быть готов в любой момент подтвердить то, что вложенные деньги честно им заработаны и не являются нетрудовыми доходами. Передавать средства родственникам, кроме самых близких, для участия в кооперативах запрещалось. Свободные деньги, которые с трудом можно было реализовать в предметы ширпотреба, в народе имелись и, хотя зима не самое благоприятное время для строительства, процесс пошел. В советской прессе появились специальные страницы, целиком отданные под объявления на сбор средств под конкретные цели и в областях даже стал выпускаться специальный журнал «Народная кооперация», в котором печатались еженедельные отчеты по общесоюзным и региональным проектам. Закон встретил полное понимание и одобрение народа, в руках которого теперь был инструмент собственного самообеспечения ширпотребом, а еще способствовал дальнейшему снижению текучести кадров и отодвинул на задний план вопрос иммигрантов, который на проверку, оказался не таким уж и страшным.

До конца 38-го года в СССР прибыл почти миллион человек, претендующих на советское гражданство, включая испанцев. В основном это были бывшие эмигранты, покинувшие Россию после Гражданской, немцы-антифашисты, чехи, не желавшие жить под властью гитлеровцев, измученные безработицей французы и американцы, шведы и англичане. Такой приток рабочей силы во многом позволил снизить остроту кадрового голода в промышленности, обострившегося в связи с массовым призывом весны 38-го года. Хоть высококвалифицированных рабочих среди приезжих было очень мало, но основная их масса, успевшая поработать на западных заводах, побатрачить на фермах, знала, как подойти к станку или водить паровоз, машину или трактор. Лица, получившие вид на жительство, распределялись сообразно их профессии и еще служили важным источником технической информации. Так, благодаря французким рабочим, направленным в Запорожье, удалось подкорректировать технологию и значительно повысить надежность моторов М-87, благодаря чехам для нас открылся способ получения металлического титана, а немцы способствовали развитию и удешевлению производства синтетических смол. Конечно, эти люди не приходили к главному технологу и не выкладывали перед ним весь процесс, но по крупицам, от каждого понемногу, удавалось получить достаточно полную картину. В общем, жить в СССР стало лучше и веселее, как в ином мире сказал товарищ Сталин, а еще — интереснее.

А вот персонально у майора государственной безопасности Любимова дела идут, прямо скажем, не слишком-то хорошо. Со стороны этого не заметно, начальники не пеняют, но от чувства вины за то, что главную свою задачу ВПК просто физически, из-за ее огромности, не может решить, не убежишь. И ведь не распишешься же в собственном бессилии. Тогда право и возможность влиять на военные вопросы может быть утрачена. Может быть — безвозвратно. А работа Военно-промышленной комиссией проделана огромная, нужная и она еще далеко не закончена. Ради нее я, с одобрения наркома внутренних дел, почти до самого конца «усушил» свой технический спецотдел.

Освободились по амнистии, за создание двухорудийных 54-калиберных 356-миллиметровых и четырехорудийных 130-миллиметровых башен, конструкоры спецКБ морской артиллерии. С первой установкой, предназначенной для второй серии из тяжелых крейсеров типа «Кронштадт», которые должны стать ответом на французские «Дюнкерки» и немецкие «Шарнхорсты», они опередили конкурентов с «Большевика», которые разбросались сразу на три калибра 305, 356 и 406 миллиметров. За двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь. В результате, когда «моя» башня, собранная в Николаеве, стреляла на полигоне, у соперников был только опытный образец 16-ти дюймовой пушки, которую, после всеобщего раскрытия «Ямато», забраковали, как маломощную. 130-миллиметровые универсальные башни лидера «Преображение», имевшие две независимых пары установленных вертикально друг над другом в одной люльке стволов с полностью автоматическим заряжанием и скорострельностью 15 выстрелов в минуту каждый, произвели большое впечатление в НК ВМФ. Не превышая габаритов обычных двухорудийных башен эсминцев, весили они всего на 10 процентов больше, а огневая мощь возрастала в два с лишним раза.

Это обстоятельство дало путевку на волю бывшим сотрудникам ЦКБС-1, у которых уже был готов проект эсминца с двумя такими башнями, одного из промежуточных вариантов лидера «Преображение». Конкурс на этот корабль, серия которых должна быть заложена после спуска корпусов пр.38, закончился, по сути, не начавшись. ЭМ пр.40 с восемью стотридцатками, несущий по четыре двухблочных 37-ми и 25-ти миллиметровых дизель-гатлингов Таубина, два четырехтрубных ТА калибра 650 миллиметров, реактивные бомбометы, обещал стать мощнейшим кораблем своего класса. Кораблестроителей удалось сохранить как единый коллектив и они принялись за крейсер «улучшенный Чапаев», а артиллеристы, в соответствии с темами, которыми занимались, распределились между заводами «Кировский» и «Большевик».

Вышли на свободу и слились со своими вольными соперниками сотрудники лодочного КБ в Сормово. Их лодка с четырьмя дополнительными торпедными аппаратами в надстройке построена и испытана, но не вполне удовлетворила НК ВМФ. Там уже видели близкую перспективу самонаводящихся торпед, поэтому отпадала необходимость мощного разового залпа. Тем не менее, в окончательном, эталонном для большой серии «С»-ок проекте, который сейчас находился в финальной стадии отработки, внешние ТА присутствовали. Но именно в том виде, который был оправдан в новых условиях. Вместо четырех аппаратов обычного 533-миллиметрового калибра в легком корпусе предусматривалось всего два, но 650-миллиметровых. Лодка приобрела силуэт, характерный для советских ракетоносцев конца 20-го века «эталонного» мира, заметно отличаясь от немецких «семерок». Изменилось и торпедное вооружение в прочном корпусе. Носовые ТА остались без изменений, а вот кормовые похудели в калибре. Зато стрелять из них 45-сантиметровыми электроторпедами, всплывающими и циркулирующими, а в перспективе и самонаводящимися, можно было с большой глубины. Это было оружие самообороны. Артиллерия лодки ограничивалась новой 88-миллиметровкой перед рубкой и двумя ДК позади нее, хранящимися в подводном положении в специальных герметичных контейнерах.

Дыренков на заводе «Баррикады», окрыленный успехом Бр-21, был амнистирован за один бумажный проект самодвижущегося дуплекса калибром 210/305 миллиметров на базе купленной у чехов документации на Бр-17/18, которые были хороши всем, кроме мобильности. От родной системы у дуплекса остались лишь качающиеся части, все остальное было новым и, в духе Дыренкова, оригинальным. В качестве базы и одного из походных тягачей он использовал танк КВ-2, чей усиленный внутренними подкреплениями корпус, разумеется — без рубки, строился не из броневой, а из конструкционной стали. В нем же был установлен генератор привода вспомогательных механизмов орудия и кран подачи снарядов. Вторым элементом была массивная 20-тонная станина с противооткатными устройствами без ствола и хвостовым сошником на штыре, вокруг которого она могла свободно вращаться. Лобовой частью в боевом положении станина опиралась на стыковочное устройство на крыше танкового шасси, с возможностью смещения по нему в пределах пяти градусов для точной горизонтальной наводки. Гусеницы танка при этом располагались поперек направления стрельбы. В походном положении станина ставилась на гусеничную тележку и колесный ход, точно такие же, какие использовалась в лафете гаубицы Б-4. Ствол орудия перевозился отдельно. На походе получалось два поезда около 40 тонн. Первый — танк-опора со ствольной повозкой. Второй — станина с тягачом «Ворошиловец». В боевом положении, чтобы быстро сменить направление стрельбы, танк-опора просто смещался в любую сторону, двигаясь вокруг хвостового сошника главной станины. На все 360 градусов. Лишь бы хватило размеров площадки на огневой позиции. Так как элементы механизированного лафета были во многом унифицированы с уже выпускающимися серийно образцами техники, то испытаний дуплекса с родными, чешскими стволами, можно было ждать уже весной.

Ушло, после сдачи корпусного 240-миллиметового миномета, на вольные хлеба спецКБ сухопутной артиллерии под руководством бывшего начальника ГАУ Ефимова, осевшее на Новокраматорском заводе. Ушли химики, которых возглавляет моя любимая жена. Впрочем, поскольку ЗК среди них было изначально не слишком-то много, можно сказать, что они просто сменили подчинение. Точно так же, из технического спецотдела НКВД в гражданские наркоматы были переданы все коллективы, состоящие из добровольцев, пришедших со стороны, а не из ГУ лагерей НКВД. Станкостроители, последние, кто оставался в лагере на острове из специалистов, амнистированные, пока еще гостили у меня, решив и дальше работать вместе. По весне для них в Коломенском планировали построить Инженерную улицу, чтобы не пришлось далеко добираться до работы. Фактически, в моем отделе остался только несчастный Курчевский, мучающий тему гранатометов.

Военно-промышленная комиссия стала основным, но не единственным местом работы не только для меня. Ветеран войны в Испании, комдив Бойко, к примеру, отгуляв полностью заслуженный отпуск, учился на спецкурсе Академии Бронетанковых Войск, куда чохом определили его сослуживцев званием от майора и выше, причем, и тех, кто до эвакуации с Пиренеев не были гражданами СССР. Так на командном факультете оказались кроме пяти испанцев, немец, болгарин, два француза и чех. Инженер Кошкин, отличившийся тем, что образцово организовал работу Харьковского танкового КБ, был вызван в Москву не только для того, чтобы участвовать в ВПК. В структуре СпецКБ ЗИЛ сложилась нездоровая конкуренция между «танкистами» и «самоходчиками», возглавляемыми, соответственно, Гинзбургом и Траяновым. Это мешало совместной работе по сопровождению и улучшению существующих конструкций. Гинзбург бредил тяжелым танком, не хуже, чем КВ, но по схеме Т-126, сердцем которого должны были стать сразу два спаренных 100-4-х мотора, дававших вкупе те же 700 лошадиных сил. Траянов же критиковал его за отход от серийных автомобильных агрегатов и тянул в противоположную сторону, упирая на компактные, но, тем не менее, достаточно бронированные САУ. Понятно, что единого шасси, как раньше, для столь разных машин быть не могло и рядовые инженеры разрывались между двумя темами, не имеющими ничего общего. Нарком Орджоникидзе разрубил Гордиев узел одним ударом, назначив над двумя одинаково авторитетными лидерами начальника-управленца, который и должен не только определить приоритеты, согласовав их с требованиями НКО, но и наладить совместную продуктивную работу. Точно так же, каждый по своему профилю, были заняты и остальные, посвящая ВПК вечера и один-два рабочих дня в неделю.

Тем не менее, выступая в качестве советников Предсовнаркома и «экспертов», нам удалось успеть многое. Прежде всего была откорректирована и утверждена «малая» программа военного судостроения, рассчитанная до 42-го года. Она признавалась неснижаемой и не могла быть свернута даже в случае начала войны, но касалась только Европейской части страны и речных верфей. В ее рамках в Николаеве достраивались два тяжелых крейсера типа «Кронштадт» и закладывались, со сроком сдачи в 1942-м году, попарно на Балтике и на Черном море, еще четыре проекта 69-бис с 356-мм артиллерией ГК, улучшенным зенитным вооружением и бронированием. Точно так же, на этих же театрах, строились восемь крейсеров типа «Чапаев», представлявших собой дальнейшее развитие проекта 26-бис с той же энергетической установкой, но большего размера. Скорость их снизилась до 34-х узлов, но вооружение выросло до 4-х 180-мм двухорудийных башен ГК и до восьми спаренных в одной люльке палубных 100-мм установок. Усилено было также и бронирование, главный пояс теперь имел 100 мм толщины вместо 75-ти. После спуска корпусов крейсеров первой серии планировалось заложить в 39-м-40-м годах уже 16 крейсеров проекта 68-бис, достроить которые также должны были до конца 1942 года. Эти корабли, сохранив корпус предшественника, должны были получить абсолютно новое вооружение и действовать на океанских просторах. Вместо двухорудийных 180-мм башен они должны были нести 152-мм, но четырехорудийные и универсальные, по подобию башен ГК лидера «Преображение», а среднекалиберная зенитная артиллерия исключалась из проекта вообще. Экономия ее веса шла на установку на крейсере восьми спаренных 650-мм ТА под перспективные самонаводящиеся торпеды, которые также еще предстояло создать. В случае же, если новое вооружение не было бы готово к моменту закладки крейсеров, то большой беды из этого не было бы, просто строить пришлось бы по проверенному 68-му проекту. Также флот должен был на Европейских театрах ежегодно в течение ближайших двух лет получать по 24, а в течение двух следующих по 36 новых эсминцев. Все эти корабли должны были строиться в главных наших судостроительных центрах — Ленинграде и Николаеве. Все подводные лодки, включая и крейсерские, все сторожевые корабли, большие и малые охотники, торпедные и бронекатера, десантные баржи, четыре монитора, планировавшихся для Татарского пролива и нижнего течения Амура и находившихся в высокой степени готовности, должны были сдавать заводы, расположенные в глубине страны на внутренних реках. Не была забыта и «главная сила» флота. После долгих споров в Совнаркоме постановили-таки заложить хотя бы один линкор. Но самый-самый, тот, на который собирала средства ВКП(б). Определяющим обстоятельством при этом были соображения престижа страны. По сравнению с ними, все тактические, экономические и технические аргументы меркли. СССР не хуже других и должен доказать, что может создавать самые сложные творения рук человеческих и точка! Единственное, что мне и другим противникам ЛК удалось сделать, сославшись на отсутствие вооружения, энергетики, да и проекта корабля в целом, не ломать работу ленинградских верфей и строить линкор на новом заводе в Молотовске. Который по плану должен был быть пущен только в 40-м году. Там же строить и пару авианосцев, проект которых создавался на основе энергетики и корпуса ТКР «Кронштадт».

Признаюсь, что работая над программой, я постоянно оглядывался на «эталонный» мир и осторожничал, зная, что там ничего из крупных кораблей, кроме крейсеров типа «Киров» построить не удалось. Кроме того, надо было соблюсти баланс между минимальной и максимальной задачами СССР во Второй Мировой войне. Первая требовала все усилия направить на сухопутное направление, обеспечив гарантированное выживание страны. Вторая же столь же настоятельно требовала иметь достаточно мощный флот, имея ввиду возможное противостояние с американцами. И вот здесь, имея на руках статистику по работе советской промышленности, я убедился, что малая программа реализуема. Лучшим доказательством были два «ответа туркам», ТКР «Кронштадт» и «Севастополь», которые достраивались на плаву и летом-осенью должны были выйти на сдаточные испытания. Таким образом, от закладки до вступления в строй 35-тысячетонных кораблей должно было пройти около трех лет. Крейсера советские заводы строили за два-два с половиной года, эсминцы за полтора-два, лодки за год-полтора, разброс зависел от сезона закладки. Здесь и сейчас у нас корабль, простоявший лишний день на заводе, залезал в карман к рабочему напрямую и затягивать, равно, как и строить небрежно, так, что строгая комиссия могла и не принять, никакого смысла не было. Директора заводов стеной стояли на пути внесения изменений в проект в ходе постройки. Что заказали в самом начале — то и получите. Не нравится — милости просим обратно на наш завод, но после сдачи заказа и после внесения в следующий план. Такой подход дисциплинировал и проектировщиков и, несмотря на худшие опасения, серьезно, по-настоящему дефектных кораблей на флоте было ничтожно мало, в основном лодки «М» постройки первой половины 30-х.

Впрочем, ситуация была характерна для всей советской промышленности в целом. Ее рост и в «эталонном» мире был взрывным, а здесь и подавно. Процесс, запущенный мной в начале тридцатых, шел по нарастающей. Нацеленная на производство средств производства, промышленность развивалась невиданными темпами. К примеру, сокращение, благодаря применению мощной строительной техники, сроков постройки электростанций обернулось не только тем, что Волжская система уже, включая Волго-Дон, была введена в эксплуатацию. Электроэнергия, сэкономленные денежные средства, транспортный эффект, вылились в десятки «лишних» заводов, целый Северо-Западный промышленный район, не уступающий Уральскому. Строители ГЭС переходя с места на место прямо с избами, поставленными на сани, школами, больницами, клубами, шли дальше по рекам на Урал и в Сибирь. Аркадий Гайдар даже написал восторженный рассказ «Кочующий город». Каждая созданная в СССР машина, или купленная на добытое на Колыме золото за границей, воспроизводила десятки машин. Рост шел в геометрической прогрессии. Все это, да еще то, что еще при наркоме Кожанове за флотом были закреплены конкретные заводы от производителей вооружения до химиков, служило прочной основой малой программы и вселяло уверенность в успешное ее выполнение в любых обстоятельствах.

Вторым важнейшим направлением работы ВПК стала авиация и авиационная промышленность. Как оказалось, ее проблемы на настоящем этапе проистекали, прежде всего, из успешной деятельности наркомата народного просвещения. За годы советской власти успело вырасти первое поколение специалистов, многочисленное и желающее ухватить свой кусок пирога, оттеснив признанных мастеров «дореволюционных» времен. Рост мощностей авиапромышленности заметно отставал от темпов подготовки инженерных кадров. Соответственно, начались интриги, кое-кто пытался пользоваться «административным ресурсом» сидевших на высоких постах близких и дальних родственников. И все это негативно отражалось на модернизации старых и создании новых самолетов. Новые КБ появлялись, старые разделялись, возникло множество «И», «Б», «Ш» и «Р» с уже трехзначными номерами, разобраться с которыми с ходу было просто невозможно. Поэтому первое, что мы рекомендовали сделать советскому правительству — ввести с 1-го января 39-го года обозначения новых машин по первым буквам фамилии главных конструкторов, присвоив истребителям нечетные, а всем прочим — четные порядковые номера моделей. Это польстило авиастроителям и внесло ясность в картину. Сразу стало видно, кто и чем занимается. Кто вцепился в одну машину, а кто разбрасывается на многие. Кто истребительную сторону держит, а кто бомбардировочную, а кто мечется, не определившись. Точно также поступили с основой всей авиации — моторами. Разве что, выбрали инициалы главных конструкторов и оставили порядковые номера моделей движков без изменений.

В итоге, когда разложили все по полочкам, получилось более-менее понятно. В стране имелось шесть крупных моторных заводов и «Русский Дизель», побочной продукцией которого также были авиамоторы. В первую очередь внимания потребовал Швецов, первым сделавший звезду «К» М-63. Движок был хорош, давал на форсаже 1100 сил, причем, с вводом впрыска в «холодный» цилиндр на этом режиме водно-спиртовой смеси, время его теперь ограничивалось емкостью бачка. С почти дизельной экономичностью, содержал в полтора-два, а по некоторым важнейшим позициям, таким как свечи зажигания, даже в три раза меньше деталей, чем предшественник М-62, но он уже не соответствовал перспективным требованиям. По объективным причинам, таким, как ресурсная база, СССР не мог себе позволить строить только цельнометаллические самолеты. Значит, наши моторы должны быть сильнее, чтобы вытягивать на мировой уровень более тяжелые смешанные и даже цельнодеревянные конструкции. А с мотором АШ-65, однорядной пятилучевой звездой «К» с десятью спаренными цилиндрами, возникли проблемы. Если цилиндропоршневая группа, заимствованная полностью у М-63 была надежной и нареканий не вызывала, то картер, прорезанный пятью огромными окнами и коленвал, доставшийся от предшественника, не выдерживали нагрузок. Все-таки мощность на максимале достигла 1650, а на форсаже целых 1800 лошадиных сил. Конструкцию усиливали и масса мотора уже достигла 580 килограммов, но очередные испытания проваливались одно за другим. Швецов уже отчаялся и решил пойти другим путем, перейдя на двухрядные звезды. Проект мотора АШ-73, бывший, по-сути, спаркой шестицилиндровых М-63, обещал до 2200 лошадиных сил на форсаже при массе 850–900 килограмм и не должен был вызвать никаких затруднений. Но в этом случае не только вдвое падал выпуск двигателей в Перми, но и обесценивались работы самолетостроительных КБ, в частности, Поликарпова, рассчитывавших машины под АШ-65. Это автоматически влекло за собой задержку с перевооружением на машины нового поколения примерно на год, а обстановка в мире заставляла торопиться. Нужно было принимать решение. Спорили отчаянно, особенно с Яковлевым, которому, как мне кажется, было выгодно «придержать» Поликарпова, чтобы вывести на первый план свой истребитель с мотором Климова. Но все же, съездив в Пермь и посмотрев на дела своими глазами, я настоял на доводке именно АШ-65 в первую очередь. Насколько я помнил, в «эталонном» мире мощности АШ-82 нам хватило до конца войны, а вот количество выпускаемых моторов было существенным фактором. Однорядный АШ-65 можно было бы выпускать тем же темпом, что и М-62, а вот АШ-73 — в полтора-два раза меньше. Плюс сроки. В результате Совнарком выпустил постановление о доводке однорядной звезды без оглядки на удельные показатели масса/мощность, по которым мы имели значительную фору перед зарубежными конкурентами. К моему огромному облегчению, в конце февраля, АШ-65 отработал на стенде 50 часов без поломок, вес его при этом составил уже 625 кило. Движок тут же установили на И-165, который, фактически, внешне имел так мало общего с И-16, что был переименован в По-1. Как только позволила погода, Чкалов поднял «японца», прозванного им так за сходство с пропорциями истребителей Страны Восходящего Солнца и за отсутствие привычного гаргрота, в воздух. Если Поликарпов не потерял хватки и подтвердит свою репутацию «короля истребителей», то именно эта машина, имеющая высокую степень технологической преемственности с И-16, пойдет в серию на Казанском авиазаводе.

На пятки Поликарпову в нише армейских фронтовых машин наступал Яковлев, сошедшийся с Климовым на почве мотора М-106, или, как его теперь обозначали ВК-106. На Рыбинском авиамоторном заводе, взявшись за схему «К» и проанализировав варианты, приняли к разработке более технологически сложный, но в то же время более прочный и сбалансированный, а значит, надежный, к тому же имеющий минимальный «лоб» двигатель в виде рядной псевдошестерки на основе мотора М-100. Конечно, сделать V-образную псевдошестерку было быстрее, но Климов погнался за журавлем в небе, что задержало рождение мотора нового поколения примерно на полгода и вызвало некоторые проблемы в серийном производстве, потребовавшие модернизации станочного парка и технологии. В частности, пришлось создать станок для расточки одновременно всех 12-ти цилиндров, расположенных в два параллельных ряда и долго мучиться с качеством отливок больших блоков. Мотор запустили в серию, но пока шло слишком много брака. Тем не менее, дело того стоило. 500-киллограммовый ВК-106 развивал, работая на бензине с октановым числом 92, 1300 лошадиных сил и 1500 на форсаже. Цельнодеревянный истребитель Як-1 с этим движком должен был намного превзойти своего близнеца из «эталонного» мира и, главное, раньше попасть в войска. Кроме того, выделившийся из КБ Туполева и обосновавшийся в Воронеже коллектив Архангельского, установив ВК-106 на СБ, получил рост бомбовой нагрузки до 1600 килограмм и занялся облагораживанием аэродинамики ради достижения лучших показателей скорости.

Третьей «фирмой» занимавшейся бензиновыми моторами для авиации, было КБ Назарова. Запорожцы, доводя М-87, работавший на 92-м бензине, до необходимого уровня надежности, задержались с переходом на схему Кушуля и оказались в весьма интересной ситуации. С одной стороны, они со своим мотором уже проигрывали в экономичности М-63, поэтому на бомбардировщики ДБ-3 стали ставить именно его. Более того, делая новый «К» мотор по схеме АШ-73, они могли бы получить всего 1250–1300 лошадиных сил, что было много меньше, чем у конкурентов из Перми. Поэтому Назаров рискнул дважды. Во первых, он установил пары цилиндров нового мотора не поперек, а вдоль потока, «горячий» впереди «холодного», воспользовавшись дополнительным этиленгликолевым охлаждением по бокам каждой пары. Это позволило сохранить все 14 цилиндров, но превратило мотор в полуторную звезду, где все шатуны опирались на одну шейку коленчатого вала. Такой двигатель, получивший обозначение М-77 был построен и испытан на стенде, показав мощность, без форсажа, систему которого на экспериментальный образец не устанавливали, 1450 лошадиных сил. Это было уже лучше, но все равно недостаточно! АШ-65 обещал больше! И вот тут опять пришлось вмешаться ВПК. Хоть запорожский мотор и требовал доводки, прежде всего, усиления коленвала, но, во-первых, перенастройка завода на выпуск потомков «Циклона» займет не меньше времени, а во-вторых, на бумаге Назаров нарисовал АН-90, 28-цилиндровую спарку полуторных звезд, обещавшую порядка 3000 лошадиных сил, чего заведомо не могла дать схема Швецова! Ради этого стоило рискнуть! В целом, на мой взгляд, советское авиастроение на основе бензомоторов сейчас находилось на стадии, которой оно бы могло достичь в «эталонном» мире году эдак к 42-му или 43-му. Если б не было войны. И ускорение процесса здесь было достигнуто исключительно из-за хитрости со схемой Кушуля, благодаря которой отпала необходимость в высокооктановом топливе и кропотливом совершенствовании моторов повышением степени сжатия «в лоб».

Похожей, но все же немного другой, была ситуация у «керосинщиков». В Харькове Чаромский, благодаря применению кованых алюминиевых поршней с жаровыми экранами, не нуждавшихся в масляном охлаждении, создал многообещающий мотор в полторы тысячи лошадиных сил. По этой же цилиндропоршневой схеме в Воронеже стал выпускаться и 250-сильный дизель для малой авиации, в первую очередь, для самолетов У-2, УТ и корректировщиков «Стрекоза». Но за полгода выявились недостатки, которые сразу не бросились в глаза. В первую очередь, в этих моторах без негативных последствий можно было использовать только Бакинское или Грозненское топливо, но никак не Поволжское. И масло приходилось менять чуть ли не каждый день полетов. Если с топливом вопрос был прост и решаем снабженцами, то над проблемой масла бились советские химики, в том числе и моя жена, и пока не слишком результативно. Пришлось принимать жесткое решение о снятии с серии моторов АЧ-100-12А и восстановлении производства обычных АЧ-100-12, дававших с турбонагнетателями Люльки всего 1050 лошадиных сил. Но в конце февраля 1939 года произошло маленькое чудо, имевшее для всего советского дизелестроения огромные последствия. Поступление на флот новых катеров, тральщиков, сторожевиков, ПЛ и эсминцев опережало рост ремонтных мощностей по двигателям в базах. Поэтому НК ВМФ решил схитрить и отправил на МССЗ подарочек в виде БУ-шных моторов, которые требовалось отремонтировать и установить в корпуса восьми новых 50-тонных ТКа. Разве завод не занимается ремонтом моторов? Вон сколько М-17 речфлоту поставили! И никого не волнует, что новый топливный насос для дизеля на МССЗ сделать попросту не на чем. Удар был не в бровь, а в глаз, без моторов торпедные катера флоту не сдашь. Директор Белобородов немедленно прибежал с бутылкой ко мне, но я уже был плотно занят работой в ВПК, поэтому напрямую свел его с Перегудовым. В декабре, пока шла работа над роторными линиями, тому было заниматься насосами недосуг, но после освобождения его коллектив, взглянув на проблему свежим взглядом, поразил всех. Да, на острове в принципе, были станки, чтобы выточить все части насоса, но додуматься применить здесь методы патронного производства? Два месяца ушло на подготовку инструмента, а потом… Помню, как с открытым ртом стоял перед продольно-прокатным станом, опытным образцом, на котором впервые сделали катаные бронебойные 25-миллиметровые снаряды, из которого буквально сыпались почти готовые плунжера со всеми каналами. На них надо было только снять лыски, азотировать поверхность и отполировать. Фактически, продольно-прокатный стан за 15 минут выполнял работу, которую на ЗИЛе делал целый цех из 150 прецизионных станков за смену. Точно таким же образом, но на стане для 45-миллиметровых болванок, формировались втулки, которые надо было еще рассверлить, подвергнуть термообработке и отполировать. У меня аж дух захватило. Массовое производство плунжерных пар делало ненужными ухищрения в конструкциях прежних насосов, их можно было делать простыми рядными, что в два-четыре раза увеличивало ресурс, отпадала необходимость во множестве высокоточных станков, в том числе, закупаемых за границей, снимало ограничения на число выпускаемых моторов и отменяло «тройное правило» для керосиновых авиадизелей.

Я немедленно вызвал на место директоров ЗИЛа и Московского авиамоторного завода, разослал письма в Ленинград, Харьков и Мелитополь. Докладывая на следующий день Сталину, я добился, что Героя Соцтруда присвоили всем причастным к разработке поточной технологии поголовно, от главного конструктора до последнего техника. Ведь вся соль в ней была именно в инструменте, барабанах с твердой, идеально рассчитанной и изготовленной поверхностью. После того, как у них были развязаны руки, Чаромский с Микулиным засели за АЧ-100-16, АМ-39, АМ-40 и АМ-41, «удлиненных» 8-16-цилиндровых модификаций испытанных моторов АЧ-100-12, АМ-36, АМ-37 и АМ-38. Работа заняла считанные недели, включая сборку двигателей. Истребители Бе-1 и Бе-3, цельнометаллический палубный и фронтовой, смешанной конструкции, прямые потомки И-18, после замены сердца с АЧ-100-12А на чуть более тяжелый и длинный, на 100 лошадиных сил менее мощный, но проверенный и надежный АЧ-100-16, тем не менее, сохранили все свои характеристики, кроме вооружения. Ради экономии веса один из трех ШВАКов пришлось снять и заменить на ШКАС. Подобная же метаморфоза произошла с ПБ-М Сухого, переименованного в связи с установкой нового мотора в Су-2, но здесь даже вооружением жертвовать не стали. А вот с моторами Микулина было сложнее. Если замена АМ-36 на АМ-39 на бомбардировщике СБ была абсолютно естественной и несложной, несущей одни лишь плюсы, то с АМ-40-41 возникли проблемы. Мощность узкой и широкой, «пушечной», спарок скакнула с 1950–2100 до 2500–2800 лошадиных сил. С одной стороны это хорошо. Но с новыми моторами и ТБ-7 и И-19 переставали быть «антианглийскими»! Расход топлива уже не позволял достичь с советской территории Скапа-Флоу и вернуться обратно! Кроме того, АМ-41 не лез в уже готовый бронекорпус нового штурмовика Ильюшина и требовал большей площади радиатора, который и так, из-за мотор-пушки, засунули в плоский канал под кабиной пилотов. Фактически, штурмовик надо было делать заново. Но и тут открывались заманчивые перспективы в плане роста скорости, вооружения и, главное, защищенности. Я был против 16-цилиндровых моторов, но переубедить Сталина не удалось. Подозреваю, что с другой стороны ему в уши подпевал Микоян-старший, подыгрывая младшему, Артему Ивановичу. Молодой конструктор, после того, как Поликарпова отправили вслед за И-165 в Казань, унаследовал от него тему И-19 и нового перехватчика И-20 с 14,5-мм 2000-сильной мотор-пушкой АМ-38. Установка же на И-20 АМ-41, имевшего, с ТК Люльки, до 2800 лошадиных сил до высоты в 9 с половиной километров, давала нам не только суперистребитель-перехватчик, равного которому, пожалуй, не было ни у кого и в конце ВМВ «эталонного» мира, но и вооружить его пушкой калибром в 23 миллиметра, устанавливать которую ранее опасались из-за отдачи. Девять килограмм секундный залп! Скорость — под восемьсот! Все это поражало воображение, а Сталин любил рекорды. Истребителю МиГ-1 была дана «зеленая улица», это повлекло за собой превращение ТБ-7 в Ту-2, с уменьшившейся вдвое дальностью, но со скоростью свыше 600 километров в час и бомбовой нагрузкой в целых шесть тонн, а также полную переработку проекта Ил-2. Эти машины могли появиться в советских ВВС к концу 39-го или в 40-м году.

Нишу же дальних бомбардировщиков должен был занять оригинальный проект Калинина. Этот конструктор, стремясь переплюнуть Туполева, замахнулся на классический, не пикирующий «Америка-бомбер», скооперировавшись с Киреевым, который искал дополнительные «рынки сбыта», для своих дизелей. «Бочонок», выполненный из алюминиевых сплавов, сбросил вес до пяти тонн при мощности четырнадцать с половиной тысяч лошадиных сил. Из-за двухметрового диаметра этого двигателя его очень трудно было разместить классически, хоть в фюзеляже, хоть в мотогондоле, диаметр воздушного винта получался совсем неприличным. Киреев с Калининым извернулись, установив мотор в корпусе самолета, валом поперек направления движения. Поток мощности, проходя по валам внутри относительно тонких крыльев, поворачивался угловым редуктором на 90 градусов и реализовался в тягу через два, впервые примененных в отечественной самолетной практике, соосных винта диаметром четыре с половиной метра. Прототип К-14 не только был построен, но и успел, как рекордный самолет, совершить беспосадочный вояж Мурманск-Вашингтон, где сбросил вымпел с приветом американскому народу, после чего правительство США сразу же запретило такого рода полеты.

Самое скромное производство авиадвигателей было у Акимова на «Русском Дизеле» в Ленинграде. Алюминиевые версии Д-160-2 в 620–720 лошадиных сил ставились на устаревшие машины, вроде АНТ-9 и ТБ-3, но на новых, из-за особенностей мотора, прежде всего, более чем полутораметровой ширины, не находили пока себе применения. Зато спарки Д-160, работавшие на общий редуктор, прижились на вертолетах Камова, которые вслед за буксируемыми десантными автожирами стали поступать на вооружение транспортных авиаполков.

Перспективы у советской авиации в будущей войне выглядели самыми радужными, даже если не принимать во внимание работы Бартини, Таирова, многих других талантливых конструкторов «второго плана», слово которых еще впереди. А также гражданского сектора, выпадавшего из нашего поля зрения. Там уже были или неплохие машины вроде СХ-1, с бесфорсажным М-63 являвшимся функциональной, да и фактической копией АН-2 «эталонного» мира, американский «Дуглас», лицензия на который была куплена «Аэрофлотом». Единственное, что было сделано нами в области «небоевой» авиации, так это то, что ВПК обратила внимание на отсутствие в СССР специального военно-транспортного самолета с достаточной грузоподъемностью и вместительным фюзеляжем с аппарелью, чтобы перебрасывать не только людей и грузы, но и технику.

Пока же основой ВВС продолжали оставаться И-16, которые после выработки ресурса М-62 превращались в И-163 путем полной замены СУ, включая и моторные рамы, СБ, ПБ и, конечно же, ночные У-2. Любопытно, что к концу 38-го года численный состав ВВС КА составил почти 20 тысяч машин и четверть из них были именно ночниками на У-2 и Р-5. Благодаря, а может и вследствие этого, изменилась система подготовки летчиков. Теперь прямо из аэроклубов или после первого курса училища молодые пилоты направлялись в ночные полки рядовыми или сержантами и только послужив там год могли пройти подготовку на истребитель или настоящий бомбардировщик, получить командирское звание. Это давало дисциплину, часы налета, привычку быть в небе, а самое главное — неплохую огневую практику и штурманскую подготовку.

Если советская авиапромышленность бурлила, то в танковой стояла изумительная тишь да гладь. Благодаря Т-126 на автоагрегатах СССР мог удовлетворить фактически любые потребности танковых войск в бронетехнике. Лишь бы хватило брони и вооружения. Дошло до того, что башни из Москвы, с подбашенными листами, раскроенными под Т-34М, стали отправлять в Харьков, где строились «природные» танки. А на ЗИЛе все шасси пустили полностью под самоходки. Началось массовое перемещение устаревшей корпусной артиллерии на танковую базу. В первую очередь это коснулось 107-мм пушек образца 1910/30 годов, имевшихся в количестве шестисот штук. Программа была выполнена ЗИЛом всего за три зимних месяца, после чего принялись за шестидюймовые гаубицы. Все эти орудия должны были войти в состав танковых корпусов нового штата. Война в Маньчжурии, особенно Халхин-Гол, наглядно показали, что корпуса, состоящие из одной стрелково-пулеметной и двух танковых бригад, неполноценны, имеют мало пехоты и артиллерии, куцую разведку. В НКО это поняли, после разбора боевых действий, достаточно четко и больших усилий ВПК для того, чтобы изменить оргштатную структуру, не потребовалось. Но тут надо было сделать все так, чтобы не наломать дров, как в «эталонном» мире, когда НГШ Жуков так перемешал войска, что от прежних бригад, фактически, ничего не осталось.

Зимой 38-39-го годов реформа, с переходом на дивизионную структуру, пошла немного по другому пути. Управления, штабы, танковые бригады были полностью сохранены, а стрелково-пулеметные переформированы в полки. Для пополнения пехотой бралась готовая стрелковая дивизия, которую полностью пересаживали на автотранспорт. Из дивизии исключался один мотострелковый полк, а взамен добавлялась танковая бригада, стрелково-пулеметный батальон которой становился штурмовым. К оставшемуся стрелковому полку добавлялась танковая бригада, мотострелковый полк, сформированный из стреково-пулеметной бригады. Из ТК старой организации и одной СД получалось 2 новых ТД и управление корпуса. Третья танковая дивизия формировалась на базе семи сокращаемых корпусов, вооруженных танками БТ-5, все 3400 которых выводились из первой линии. Оттуда же брались управления для тех ТД, которым их не хватило при «слиянии».

Таким образом, танковых корпусов новой организации, по 600 танков Т-34 и Т-34М, оставалось всего четыре, по одному в Ленинградском, Белорусском, Киевском и новообразованном Одесском военных округах. Плюс два кавкорпуса в КВО и БВО, имеющих по 1-й ТБр Т-34 на три кавдивизии. В Средней Азии, Восточном Туркестане и Монголии дислоцировались по одному бронекавалерийскому корпусу, вооруженному вместо танков БА-11. Система стала простой и логичной. В стрелковых войсках танковая бригада и, что очень важно, рембат, приходились на корпус. А в танковых — уже на дивизию, сохранявшую полный комплект артиллерии и специальных частей СД. Кавкорпус же был чуть сильнее, за счет частей соответствующего уровня, танковой дивизии. Оставался кадровый резерв для формирования новых ТК по мере поступления из Харькова, где работали в военном режиме, новой техники.

Достаточно терпимой была ситуация в линейных стрелковых войсках. Корпусов там сейчас имелось ровно семьдесят разной степени укомплектованности в зависимости от удаления от границы. И каждый из них имел свою ТБр. Причем пятьдесят из них имели по 64 Т-28 и 50 Т-26М в трех батальонах, а еще двадцать — по 104 Т-126 в двух. Всего в первой линии РККА насчитывала к концу 38-го года 28 00 Т-34-34М, 3200 Т-28, 2080 Т-126 и 2500 Т-26М. Отдельно шли три бригады РГК по 154 КВ и КВ-2 и, конечно, отдельный полк мастодонтов в три единицы «Маркс», «Энгельс» и «Ленин». Всего 110 45 танков, в большинстве своем, за исключением Т-26М, не уступающих машинам Т-34 и КВ «эталонного» мира. Их были готовы поддержать 6000 самоходных 122-мм гаубиц на танковом и автомобильном шасси, 800 50-калиберных и, пока еще 1200 40-калиберных 76-миллметовых САУ, 600 107-мм самоходок. 125 гаубичных самоходных полков, сейчас с избытком покрывающих потребности подвижных войск, 40 отдельных противотанковых самоходных бригад, двенадцать корпусных самоходных пушечных полков, только шесть из которых входили в состав соединений. В ближайший год на самоходные шасси планировалось переставить тысячу 152-мм гаубиц 09/30 и 10/37, три тысячи 76-мм пушек 02/30 года.

Далее мощности ЗИЛа, которому Кулик никак не разрешал ставить на шасси современные орудия, можно было сполна использовать для выпуска колесных и гусеничных легких, на шасси СУ-5, а также штурмовых тяжелых, на шасси Т-126, бронетранспортеров. Специально для них я инициировал через ВПК разработку установок с выносным расположением вооружения, подобных тем, что я в «эталонном» мире ставились на БТР-82. По крайней мере, это давало шанс с толком «утилизировать» множество пулеметов Максим, которые заменяются в войсках на машинки Мощевитина. Пока же, легкие плавающие БТР на 6 человек десанта выпускались только в Сталинграде. Они шли, в основном, в разведбаты и, как тягачи, в полковую и легкую дивизионную артиллерию танковых войск.

В отношении «Бога войны» в РККА дела обстояли также благополучно, но тем не менее, здесь также пришлось принимать ряд трудных решений. К примеру в Мотовилихе, после принятия на вооружение гаубицы М-40, родилось предложение перенести на этот лафет стволы МЛ-20. Понятно, что это вело к увеличению выпуска орудий, но в ГАУ уперлись. МЛ-20 весила 7 с небольшим тонн и с ней справлялся и ЗИЛ-5Т и трехосный грузовик ЯГ-10В, а М-40 была на две тонны больше и ее без напряга мог таскать, из специальных, военных тягачей, только «Ворошиловец». Спорили, судили, время шло, а дело стояло на месте до тех пор, пока я не сорвался в Ленинград, чтобы посмотреть, как с этим самым «Ворошиловцем» обстоят дела, хватит ли их, вдобавок к РГК, на корпусную артиллерию. Оказалось, что вполне. «Большевик» по ходовой, моторам и трансмиссии легко мог выпускать в режиме военного времени до трех тысяч танков в год, но сейчас ему попросту не давали столько брони. Мне еще там попинали, что я им картину испортил, настояв в ВПК, чтоб каждая ТБр РГК имела по четыре БРЭМ, которые выполнили на шасси КВ-2. Целую танковую роту украл! Получалось, что тысячу тягачей «Ворошиловец-2», уже на агрегатах КВ, ленинградцы могли дать в год свободно, не напрягаясь. Это было примерно равно предполагаемому годовому выпуску М-40 с родной и новыми-старыми качающимися частями вариантов МЛ-20. Да, «Ворошиловцы» нужны в артиллерии РГК, в танковых войсках, даже в ПВО, но ведь и «Большевик» можно поднапрячь! К тому же, зачем в пехоте скорость? Ей и тракторов, челябинских «Сталинцев» за глаза хватит, которые по 40 тонн груза тянут или даже Харьковских СХТЗ, для которых 20 не проблема. Только Совнарком вынес постановление о 130/152/203-мм М-40/М1/2, как в Перми выкатили М-40М4, которая была на тонну тяжелее. Удлинили ствол 203-мм гаубицы, поставив дульный тормоз. Дальность стрельбы увеличилась с 13 до 16 километров и чудесным образом исчезли все проблемы с жесткой работой противооткатных устройств на больших углах возвышения. Стрелять теперь можно было вплоть до предела, до 75 градусов. В ГАУ поворчали, но делать было нечего, либо тяжелая и полностью рабочая, либо легкий, всего лишь девятитонный недомерок, который выше 45 градусов не мог ствол задрать, принятый на вооружение из-за горячки войны в Маньчжурии. Пермяки ухмыльнулись и ждали только доставки из Германии заказанных станков для производства длинных стволов, которые перестал поставлять «Большевик» из-за нехватки 130-к для флота, чтобы реализовать примерно две тонны отвоеванного «резерва» в калибрах 152 и 130 миллиметров.

Ждали с нетерпением, поскольку Новокраматорский завод с системой М-10/М1/2 наступал на пятки. Последняя модификация их 152-мм гаубицы, также с удлиненным стволом и дульным тормозом, потяжелела на полтонны, до 4650 килограмм, но забросила снаряд на пятнадцать с половиной километров. Не дотянув до показателей МЛ-20 менее двух километров при более легком, теперь уже почти в два раза, весе. Кулик на радостях чуть было не приказал свернуть выпуск гаубиц-пушек на лафете М-40, чтобы вооружить корпусные полки вместо них М-10М2. К несчастью, объем производства в Новокраматорске не давал пока возможности даже полностью перевооружить дивизионную артиллерию. Дивизий у нас было более 240-ка и почти каждой из них требовалось по 8 152-мм гаубиц и 4 122-мм пушки. Пока же более половины дивизий все еще были вооружены старой матчастью из гаубиц 1909/30 года. Гораздо более благополучно дело обстояло с 107-миллиметровками Ф-22, которые Уралмаш в режиме военного времени штамповал на конвейере невиданными доселе темпами. К началу весны 39-го года каждая советская дивизия в составе тяжелого артполка имела по два дивизиона современных гаубиц-пушек и начал формироваться мобрезерв для новых дивизий и восполнения возможных потерь.

Трудно было с меньшими калибрами. Сейчас я очень понимал тех, кто в «эталонном» мире поднял панику слухами о толстокожих вражеских танках и свернул производство противотанковых сорокапяток. Завод N7, который их делал и здесь, был единственным, кто работал с такими калибрами и он же выпускал зенитки, которые были ох как нужны. Выбор был прост — либо полковая артиллерия, либо зенитная. Надо было сосредоточиться на чем-то одном. После налета на Владивосток ответ стал очевиден и легкие ПТП «зарезали». Причем не только 45-мм, но и батальонные 25-ки, которые вообще делались в Ижевске, и тульские ПТР. Все усилия были сосредоточены на зенитных автоматах. При этом, понимая, что «машинки» Таубина хороши, но дороги и имеют существенный недостаток в виде большого времени реакции из «холодного» состояния, в 37-м году продали шведам партию из 50 Т-26М и лицензию на него, получив взаимообразно 25-40-мм «Бофорс» и двухкамерный дульный тормоз «немецкого-шведского» типа. Обе стороны были довольны, Strv38, получив цементированную броню, торсионную подвеску и шведскую пушку, выдержал обстрел из их ПТП с 500 метров, а у нас, после переработки под наш калибр 25-мм автоматы пошли в конце 38-го в серию в Ижевске, а 37-мм в Калинине. Несмотря на опасения, основанные на прошлом «немецком» опыте, серийные автоматы были рабочими, но трудоемкими, несмотря на то, что заводские КБ практически сразу взялись за упрощение технологии изготовления, быстрого насыщения армии и флота не получалось.

Были на заводе N7 и собственные разработки, навеянные пулеметчиками. Двуствольная схема не пошла, и, как здесь частенько бывало, никто не мог точно сказать почему, зато монструозный четырехствольный автомат с чудовищной для калибра 37-мм скорострельностью 1000 выстрелов в минуту, работал безотказно. Его идея родилась из двуствольной схемы Гаста и дизель-гатлингов Таубина. В отличие от автоматов последнего, стволы здесь не вращались и имели каждый собственный затвор. Просто между ними, расположенными по окружности, был установлен вал с косыми шайбами, связывающий все воедино. При выстреле, каждый из стволов шел в короткий откат, воздействуя закрепленными на нем роликами на шайбу, которая проворачивала вал, приводивший в движение механизмы других стволов. Задняя шайба c увеличенным наклоном при этом, работая как ускоритель, открывала продольно-скользящий затвор, отводила затворную раму в крайнее положение. Получалось подобие аксиального двигателя, в котором источником энергии был выстрел. Взведение — с помощью «кривого стартера» с казны. Питание — из четырех отдельных горизонтальных конвейеров, вмещавших по 4 пятипатронных обоймы. Весила машинка как новая 88-миллиметровка и устанавливалась на ее же лафет, поэтому, по мнению ГАУ, для дивизионной зенитной артиллерии не годилась, только для корпусной. Зато автомат понравился морякам. Огневой производительностью он немногим уступал двухблочной 37-мм системе Таубина, а весил гораздо меньше и мог устанавливаться даже на больших охотниках.

К сожалению, подобная 25-мм система, построенная несколько по-иному, оказалась непригодной. В ней, благодаря меньшей отдаче, чем у 37-миллиметровок, также были четыре ствола и центральный приводной вал, только шайбы на нем устанавливались разнонаправленно и применялся газовый двигатель. Как в классической газоотводной системе, газы воздействовали на поршень и толкали затворную раму назад. Та, в свою очередь, через вал, сдвигала ствол вперед. Ходы автоматики получались короткими, скорострельность просто бешеной, до шести тысяч. Но, во-первых, оказалось что ее не выдерживали стволы, а во вторых, не удалось сделать систему питания из ленты всех четырех стволов, а с магазинами игра не стоила свеч.

Примерно с теми же проблемами столкнулись и в летающей артиллерии. На вооружении состояли ШКАС и 12,7мм ШВАК. Оба этих образца уже не удовлетворяли запросам ВВС. Первый имел малый калибр, а второй — большой вес и спецпатрон. К тому же, тут подложил свинью Шпитальному Таубин, создав 14,5-мм 3-ствольную мотор-пушку со скорострельностью 900 выстрелов на ствол. Из-за мощного патрона стволы этого оружия быстро выходили из строя и у Таубина просто не было иного выхода, как увеличить калибр. 23-мм мотор-пушка с 200-граммовыми снарядами показала хорошую живучесть стволов и была принята на вооружение. Но принятый на вооружение патрон 23х114, намного превосходя 20х108, который пытался протолкнуть Шпитальный, не имел ранта и не подходил для системы автоматики последнего! ВВС же настаивало именно на 23-мм пушках. ШВАК-20 так и остался опытным.

Началась авиационная пулеметная и пушечная гонка. Было представлено множество образцов, характеристики которых поражали воображение. 12,7 и 14,5-мм пулеметы Юрченко с кривошипной автоматикой давали 2000 и 1500 выстрелов в минуту. Савин и Норов, Силин и Слостин представили три очень похожих системы калибра 12,7-мм. Все они были двуствольными с выкатом стволов на половину длины патрона вперед, а затворов, соответственно, назад, газоотводной автоматикой. Темп стрельбы всех трех также был близок, 2500–3000 выстрелов в минуту. Как и следовало ожидать, стволы перечисленных образцов убивались очень быстро и конструкторам было предложено переделать систему под патрон 23х114. Работа пошла, но было понятно, что то, что получится на выходе, нельзя будет использовать на оборонительных турелях из-за габаритов и веса без применения силовых приводов. Поэтому, на вооружение приняли, как и в «эталонном» мире, скромный УБ. Который, тем не менее, был, пожалуй, лучшим в мире.

Кроме него для истребителей с М-106 и АЧ-100-16 Таубин создал синхронный шестиствольный 12,7-мм пулемет, приводимый от вала двигателя и стреляющий сквозь плоскость вращения трехлопастного воздушного винта в темпе 5400 выстрелов в минуту и 23-мм трехствольную пушку для штурмовиков с АМ-41 под новый патрон 23х152. На земле же царствовал ДКМ, выпускавшийся в гораздо больших количествах, чем в эталонном мире, благодаря «разбегу» на ПТР. А вот наземный 14,5-мм пулемет, легкий и с хорошей практической скорострельностью создать пока так и не удалось.

Главным производителем среднекалиберной зенитной артиллерии был все тот же завод N7, перешедший со второй половины 38-го года на выпуск 88-мм зениток на новой повозке путем наложения 50-калиберного «морского» ствола на качающуюся часть пушки образца 1931 года. Помогал ему только Кировский завод с КБ Маханова, выпускавший все те же 88-миллиметровки в морском варианте и, главное, 100-мм пушки. «Сотками» Маханов занимался уже более трех лет и все вопросы с баллистикой, автоматикой, противооткатными и вспомогательными устройствами в этих системах были давно решены. Системы, одноствольная и двуствольная в единой люльке, развивались в направлении введения силовых приводов наведения и заряжания, сопряжения орудий и приборов центральной наводки. Если «Киров» имел спаренные палубные установки с ручными приводами, то последние крейсера проекта 26-бис уже имели электрический привод. Наводчики, правда, при этом все так же совмещали стрелки по указаниям директора. Но на крейсерах 68-го проекта уже были заложены принятые на вооружение установки с автоматическим наведением с центрального поста бортовой батареи. Шли работы в направлении стабилизации и автоматизирования заряжания. Кроме того, в работе была полноценная башня по мотивам ГК лидера «Преображение» с четырьмя стволами. В целом, производственные возможности Кировского завода превышали потребности ВМФ, где «сотки» применялись только на сторожевиках и крейсерах. Избыток мощных зенитных орудий стали ставить в береговую оборону ВМБ, на бронепоезда, делая для любого врага проблематичными налеты по «компасу Кагановича», а также, с начала 39-го года, на буксируемые установки. Одноствольная пушка на четырехосной повозке весила шестнадцать тонн, двуствольная — уже двадцать. Тем не менее, именно «двустволки» объединяемые в батареи по 8 орудий, стали поставляться в войска ПВО страны. Огневая мощь одной такой батареи, имеющей 16 стволов, стреляющей по данным собственного ПУАЗО, превосходила огневую мощь целого полка пушек 1931 года, которые высвобождались и направлялись в ПВО сухопутных войск как корпусные зенитные орудия. Также, как и большинство новых пушек образца 1938 года.

Поскольку выпуск сорокапяток, а вместе с ними и полковушек на их лафете свернули, грабинская Ф-24 вернулась к истокам. На мой взгляд, большого смысла в неразборной пушке с коротким стволом горной под патрон орудия обр. 1927 года не было, она получилась немногим легче конной с 30-калиберным стволом и более мощным патроном дивизионки, но Кулик настаивал, что для полковой пушки дульный тормоз, сильно демаскирующий позицию на прямой наводке — зло. Я не стал упираться, поскольку, во-первых, пушки завода N7 имелись в некотором количестве в мобзапасе, во-вторых число выпускаемых в Новом Сормово пушек не снижалось благодаря высокой унификации вариантов Ф-24. К тому же бронебойно-фугасным снарядом, который, наконец, оценили и приняли в РККА, возможности по борьбе с танками и у 30-калиберных и у 20-калиберных орудий были равны. А дефицитные 76-мм бронебойные почти полностью шли в бригады самоходных ПТП с 40-калиберными пушками 02/30 годов и в танковые части. Только при стрельбе из таких стволов они превосходили БФС, гарантированно бравших летом 60, а зимой 50 мм, по показателям пробития брони. Что касается, собственно, ПТП, то в серию пошла «короткая» 55-калиберная 57-миллиметровка на лафете Ф-24, как и прочие модели этого семейства весившая в боевом положении около тонны и пробивавшая 80 миллиметров по нормали. Конечно, для полковой артиллерии пушки были тяжеловаты, но от соревнования снаряд-броня никуда не денешься, в будущем орудия станут лишь прибавлять в характеристиках и, неминуемо, в весе. Тут уж впору о мехтяге задуматься. В целом, советская СД, после введения в нее вместо противотанкового дивизиона легкого артполка, имевшего 24 76-миллиметровые пушки, на которые возложили и задачи ПТО, имела по четыре 25-мм ПТП и две 76-мм БПК в каждом батальоне, включая разведбат, по шесть 45-мм и четыре 76-мм в полку, всего 114 орудий, не считая ПТР которым по уставу предписывалось отражать танковые атаки. Кроме них прямой наводкой могли стрелять и 24 Ф-22, стволы которых «в девичестве» были пушечными. Не говоря уж о батарее сверхмощных по нынешним временам М-10М1. На этом фоне к 57-мм 55-калиберной ПТП на лафете Ф-24 отнеслись с прохладцей, но все же приняли в расчете на пополнение мобрезерва и освоение в серии, имея ввиду, восполнение возможных потерь. 57-миллиметровка по сравнению с сорокапяткой была тяжелой для полка, выпускалась малыми партиями, которые сразу же уходили на склад.

Насыщение частей и соединений РККА артиллерией шло невиданными темпами, намного перекрывая показатели армий вероятного противника. Ведь, кроме гаубиц и пушек, у нас были минометы калибров от 120 до 240 миллиметров, 6 в полковой батарее и по 18 на дивизионном и корпусном уровнях. Да еще РСЗО БМ-132 и БМ-28, по двенадцать машин или буксируемых установок соответственно. Всему этому вооружению нужна была тяга и транспорт, на котором подвозить на передовую прорву снарядов для множества стволов. И вот в этом отношении 1938 год, бывший для завода ЗИЛ провальным, обернулся для армии более чем полным удовлетворением ее потребностей. Судовые, авиационные и даже новые вертикальные Д-100-4 для ЯГов имело прямой смысл капитально ремонтировать из-за блочной конструкции, а вот «примитивные» Д-100-2 проще было поставить новый, чем ковыряться, восстанавливая старые. Движки, между тем, что танковые, работавшие только во время учений, что обычные, работающие каждый будний день, убивались за три года. В последнее время заводчанам удалось добиться увеличения ресурса до четырех лет и над проходной завода висел лозунг, который немало меня веселил: «Даешь пятилетку без капремонта!». Но эффект от этих усилий мог только через эти четыре-пять лет и сказаться. А пока приходилось отправлять новые моторы на замену на шасси выпуска 34–35 годов. В 38-м ЗИЛ, несмотря на все усилия, из-за этого дал стране всего 60 тыс. машин. Вдвое меньше, чем в прошлом 37-м. Провала не получилось, помог БАЗ, компенсировав недостачу, но и роста не было. От всех этих коллизий выиграли именно армейцы. Во-первых, с перепугу от начала боев на Дальнем Востоке напрягли ГАЗ и он, чтобы компенсировать нехватку 4-6-тонок, поставил в армию не только все запланированные вездеходы 40-й, 50-й и 60-й серий, что само по себе было невиданным делом, но и создал гусеничный тягач, названный «Курганцем» по месту выпуска по той же схеме, что и ЗИЛ-5Т. С бензиновым 87-сильным движком он мог с передком буксировать за собой все орудия дивизионной артиллерии и перевозить в кузове до полутора тонн. Во-вторых, Траянов воткнул брянский бензиновый мотор в СУ-5, поставив его справа параллельно КПП с поворотом потока мощности на 180 градусов, даже выиграв в размерах боевого отделения. На БАЗе были готовы, с помощью паровозостроительного завода, где уже много лет делали бронепоезда, приступить к выпуску самоходок с трехдюймовками, но не оказалось резервов брони и дело заглохло. Зато БАЗ-5Т, бензиновый близнец московского тягача, ничуть не уступал старшему брату и пошел в войска, став единственной военной продукцией предприятия, поскольку молодой завод не освоил, да пока и не планировал осваивать выпуск ШРУСов. Зато на ЗИЛе, а заодно и на ЯГАзе из-за внезапно образовавшегося перепроизводства компонентов трансмиссии, доля вездеходов в годовом выпуске возросла до 100 % и все они, поскольку считались военными и на гражданку не поставлялись, попали в армию. Если раньше трехосные ЗИЛ-6В были редкостью, то в 38-м году их собрали целых 25 тысяч, а на шасси ЯГ-10В укомплектовали и отправили в БВО и КВО по одному полному комплекту собственных армейских, а не занятых на время у речных флотилий, понтонных парков-раскладушек. Даже уникальный четырехосный ЯГ-12, трансмиссия которого была переработана под применение ШРУС, дождался, наконец, малой серии и был поставлен в войска в количестве трех десятков штук в виде шасси под автобусы фронтовых управлений. В общем, как в пословице, не было бы счастья, да несчастье помогло. В целом, на весну 1939 года, обеспеченность РККА тягачами и автотранспортом можно было назвать хорошей. Даже некоторые ЛАП стрелковых дивизий, вооруженные «конными» пушками, были переведены на мехтягу, как в танковых войсках и кавалерии.

На фоне такого отрадного положения с грубым железом, ситуация со средствами управления выглядела плачевно. Фактически, в среднем, радиостанциями в РККА был обеспечен только каждый пятый танк и каждый четвертый самолет. Если же принять во внимание то, что машины разведки в сухопутных войсках или тяжелые бомбардировщики и истребители их эскорта обеспечивались связью на 100 %, то ситуация в линейных частях получалась еще хуже. В Маньчжурии удалось выкрутиться за счет того, что станции демонтировали с танков и самолетов в Европейской части и авиатранспортом перебросили на восток. А если большая война? Если надо применять ВСЕ танки и ВСЕ самолеты, которые есть?

По полковым, дивизионным и армейским радиосредствам положение было удовлетворительным. Положенное по штату, в основном, имелось, но никакого мобрезерва не было.

В ВПК отсутствовала соответствующая группа, отвечающей за радиопромышленность, тем не менее, с каким бы вопросом я ни шел к Предсовнаркома, обязательно затрагивал эту тему, подобно Катону, к месту и не к месту утверждавшему, что Карфаген должен быть разрушен. Если долго долбить в одну точку, то неминуемо добьешься… неудовольствия тех, кого долбишь. Однажды, вызвав меня по совершенно иному поводу, Сталин, прежде чем дать очередное задание целых двадцать минут своего драгоценного времени посвятил тому, что в подробностях отчитался передо мной о текущем состоянии дел с радиосвязью в армии. Разумеется, это была всего лишь шутка, но с намеком не досаждать. Иосифа Виссарионовича можно было понять. За год, с тех пор когда проблема, не без моих усилий, вышла на высший уровень, ничего существенного для ее решения сделать было невозможно. Да, раздали звиздюлей нерадивым, кто недосмотрел. Да, поставили в план постройку форсированными темпами новых радиозаводов. Но когда они дадут продукцию? А ведь часть оборудования для них, спешно заказывается за рубежом. Вот и приходится советским торгпредствам в буржуазных странах скупать любые радиолампы, какие есть, да Совнаркому принимать постановления об изъятии радиоприемников у частных лиц ради их разбора на запчасти. Суеты много, результата мало. Что толку, если за полгода степень радиофицированности сумели поднять до каждого четвертого танка и третьего самолета? Все равно войсками нельзя управлять так, как это было в Маньчжурии! Годика два-три надо как-то перетерпеть, пока положение не изменится к лучшему.

На этом безрадостном фоне наукоемкие разработки в областях гидроакустики, радиолокации и инфракрасной техники выглядели маленьким, но светлым пятном. Хорошо то, что они просто есть. И не в теории, а в образцах, опытных и даже серийных. Отечественные ГАС и ШПС, говорят, не хуже буржуйских и, что-то там, слышат дальше, пеленгуют точнее и при большей скорости носителя. Может и врут акустики, нам новейшие забугорные достижения не известны. Но важно то, что серийные приборы ставятся на эсминцы, сторожевики, охотники и подлодки. А кроме них ГСН торпед с локацией по кильватерному следу в опытных образцах, чего ни у кого в мире нет.

Отечественная радиолокация «на мировом уровне». То есть, она появилась. Из-за того, что еще два года назад я «зарубил» станции непрерывного излучения, РУС-1 был рожден импульсным локатором с двумя антеннами. Схема с синхронно вращающимися кабинами умерла еще на стадии чертежей после инициированных мной соревнований на выносливость радистов на карусели. Для командиров РККА что РЛС, что обычная радиостанция — было едино. Мероприятие провели втайне от разработчиков РУС-1 и результаты показали, что уже через 15 минут вращения в закрытой кабине у подавляющего большинства были ошибки в приеме и передаче радиограмм. Заключение было единодушным — так работать нельзя! Конструкторы РЛС, узнав о нем, пытались возражать, но сломались, признавшись, что попросту не могут сделать соединение неподвижной кабины и вращающейся по кругу антенны. Признавались в Кремле, поскольку внимание ко всему «радио…» зимой 38–39 годов было обострено, и товарищ Сталин, самостоятельно, без чьих-либо подсказок, изрек мудрость, что нечего назад смотреть, если враг впереди. Вот и вышел РУС-1 с одной кабиной на ЗИЛ-6В, где сидел весь расчет, прицепом с дизель-генератором и двумя антеннами с обзором в секторе 270 градусов. Мачта излучающей антенны укладывалась на походе на прицеп, а в рабочем положении устанавливалась с помощью растяжек у его задней части. Принимающая же антенна со своей мачтой размещалась на тягаче, опираясь на А-образную конструкцию, смонтированную на его переднем бампере.

Второй комплект РЛС, помня мои ЦУ, смонтировали на дирижабле Л-26, впервые в СССР заполненном гелием. Капица так и не смог наладить промышленное сжижение воздуха к 1-му мая 1937 года и доблестным советским летчикам снова пришлось разгонять тучи, посыпая их цементом, разоряя страну, вместо того, чтобы охлаждать жидким азотом. Понятно, что это не осталось незамеченным наверху и Капицу отстранили от руководства внедрением технологии сжижения газов с помощью турбодетандеров. Результат получился двояким. Через год под обычный ТБ-3 уже подвешивали специальные ВАП с жидким азотом и провели первую в СССР кислородную плавку в конвертере. А Капица, обидевшись на весь белый свет, занялся сжижением попутного нефтяного и природного газа, выделив из него относительно дешевый гелий, за что получил государственную премию. Куда ж еще было воткнуть РЛС, как не на первый советский не боящийся возгорания дирижабль? Эффект от того, что станцию подняли на 4–5 километров над землей, проявился сразу. Если РУС-1 на автошасси имел дальность уверенного обнаружения высотных целей до 100 километров, то его брат-близнец видел вдвое дальше и мог обнаруживать на этом расстоянии цели, летящие на высоте всего 500 метров. Л-26 и РУС-1 успешно прошли «смотрины», в которых принимали участие Сталин, Ворошилов и Кузнецов, а также товарищи поскромнее рангом. Тогда я, слушая пояснения создателей станции вообще не понял, как они узнают дальность до цели. В аппаратной кабине начисто отсутствовал индикатор кругового обзора и вообще какие-либо экраны. Стрелочный указатель пеленга, осциллограф и на этом все! Не пахло там и хотя бы приблизительным определением высоты. У меня в голове не укладывалось, как, не имея таких, показавшихся мне простыми вещей, можно понять воздушную обстановку, руководить действиями своих самолетов. Брякнул там еще и про необходимость запросчика-ответчика свой-чужой и вскоре об этом пожалел. РУС-1, пусть несовершенный, но первый действующий советский радиолокатор, завернули на доработку и устранение выявленных мной «недостатков».

Зато в области инфракрасной техники, имея о ней самое общее представление, я наследил весьма удачно. Для меня стало открытием, что в СССР не только занимаются этим направлением, но и имеют весьма существенные результаты. После знакомства с флотскими теплопеленгаторами, а также опытами с наводимыми по ИК-лучу «воздушными торпедами», мне пришла в голову довольно оригинальная идея. По моей просьбе в январе месяце, в ясный морозный день, была произведена аэрофотосъемка Москвы с помощью двух синхронных камер, одна из которых была заряжена обычной пленкой, а вторая — «инфракрасной». Совмещение полученных слайдов четко выявило все ТЕС и заводские котельные, металлургические производства, железнодорожные вокзалы, смотревшиеся сгустками на фоне россыпи точек обычных печных труб. Тут же ВПК послала запрос в НИМИСТ, курирующий инфракрасную тематику в ВМФ, и, спустя месяц, оттуда пришел ответ, что да, теплопеленгатор, с приемлемой дальностью обнаружения крупных наземных теплоконтрастных объектов можно разместить на самолете. С этим всем я пошел к Сталину и тот дал ход началу разработки «тепловых» прицелов к дальним бомбардировщикам, оценив перспективу ночных бомбовых ударов именно по ключевым объектам, без которых промышленность противника не может функционировать.

На этом все более-менее позитивные моменты в работе ВПК для меня заканчивались и начиналась натуральная трагедия. Я приложил массу усилий, чтобы РККА и ВМФ СССР были насыщены высокоэффективным оружием и транспортом, но слишком мало уделял в этой жизни внимания боеприпасам. Если со стрелковым оружием проблема мне была изначально ясна и понятна, что и привело к началу работ по роторным линиям, которые следовало пустить в ход прежде, чем перевооружать армию автоматами, то с артснарядами было плохо. Да, СССР в последние годы, с постройкой новых коксовых батарей в Медвежьегорске, с переходом на непрерывный метод производства тротила, нарастил выпуск взрывчатки более чем в полтора раза. Но два из трех заводов, производящих это ВВ были еще царскими и никто не почесался заложить резерв. Конечно, такой взрывной рост количества артстволов, в силу инерции мышления, трудно было предположить, но все-таки. По инициативе НК ВМФ был уже построен один и достраивался второй завод по производству гексогена. Их мощность, после пуска, должна составить десятую часть от мощностей тротиловых производств. Изначально предполагалось, что ее хватит, чтобы удовлетворить минимальные потребности флота, но с принятием на вооружение РККА бронебойно-фугасных снарядов картина резко изменилась. Их, учитывая количество танковых, полковых, легких дивизионных пушек и гаубиц-пушек, нужна была просто прорва, чтоб обеспечить хотя бы по 5-10 выстрелов на ствол. Это же обстоятельство поставило крест на штурмовых гекогеновых парашютных бомбах с готовыми осколками.

Примерно так же дело обстояло с порохами. С начала индустриализации в этой области была проделана огромная работа, в частности, осуществлен переход с хлопковой целлюлозы на древесную, так называемую ЦН, целлюлозу Неймана. Кроме ПТП, пироксилин-тротилового пороха, с началом массового применения минометов, было развернуто масштабное производство НГП, нитроглицерин-тротилового пороха, не требующего длительного процесса сушки, но вредно влияющего на стволы. В настоящее время на заряды НГП уже переведены выстрелы всех минометов и орудий с относительной длиной ствола до 30 калибров, а в случае 76-мм пушек и до 40 калибров, самой массовой советской артиллерии. Но, увы, с появлением РС, на которые тоже никто не рассчитывал, а также с ростом числа стволов, даже НГП стало не хватать.

Проблему недостатка взрывчатки и пороха можно было решить только расширением старых и строительством новых заводов, что требовало времени, хотя бы пары лет. Но и с металлом для снарядов, с которым в целом в СССР было достаточно хорошо, дело обстояло не очень. На изделия, лежащие в мирное время мертвым грузом, а в военное улетающие в сторону противника с мизерным остатком вторсырья, выделять ресурсы, даже понимая всю важность дела, жадничали. Госплан постоянно урезал лимиты, старался заменить сталь более дешевым чугуном. И без того все минометные выстрелы, а также ОФ снаряды старых 122-мм гаубиц делались только чугунными. Вопрос о снарядах для новых 107-мм гаубиц в этом разрезе, несмотря на протесты ГАУ, поднимался постоянно и доля «бюджетных» чугунных гранат в общем объеме постоянно возрастала, как, впрочем, и для других калибров.

На все это накладывалось обстоятельство, что выпуск большинства элементов выстрела в СССР являлся побочным для других металлургических и механических производств. Невыполнение планов по ним, из-за недостатка ли сырья, или из-за того, что в первую очередь станкочасы и плавки пускались на основную продукцию, практически не отражалось на общих показателях по заводу. Если, к примеру, тот же ЗИЛ выполнил план по автомобилям, то на то, что он недодал корпусов минометных мин, не обращалось особого внимания. Специализированных же арсеналов было мало и все они, в первую очередь, занимались снаряжением и окончательной сборкой выстрелов.

Особенно напряженной ситуация была со взрывателями, которые были нужны почти каждому самому мелкому снаряду и каждой авиабомбе. Изделия эти были достаточно трудоемки, но требовались в огромных количествах. И без того уже все бронебойные снаряды от 45-мм и ниже в СССР выпускались только в виде сплошных болванок с запрессованным в камору трассером. Поговаривали и о том, чтобы распространить это правило и на снаряды 57-76-мм. Упрощенные взрыватели разгрузочного типа для штурмовых авиабомб, изготовлявшиеся полностью, за исключением пружины и троса, штамповкой или отливкой, были каплей в море. Тут тоже требовалось принимать авральные меры и именно поэтому Перегудов, в контакте с разработчиками взрывателей, с начала весны занялся именно этой проблемой.

Пока же, после Маньчжурской кампании, когда были буквально выметены не только все склады на востоке, но и основательно опустошены в центре, мобзапас артвыстрелов РККА ощутимо просел. Ох, лукавил товарищ Ворошилов, грозясь выкинуть японцев из Кореи. Тогда воевала только четвертая часть РККА и расход снарядов был таков, что его с трудом покрывало производство мирного времени. На мобилизацию же промышленности, не по расчетам, а по прикидкам, которые опирались на предположения, требовалось не менее полугода.

В обязанности ВПК как раз и входило превратить эти прикидки не только в расчеты, но и в конкретный план, после выполнения которого потребности РККА и ВМФ удовлетворялись бы полностью. И не только по боеприпасам, но и по всей остальной военной продукции промышленности. Хорошо хоть, что продовольственный мобплан, завязанный на сельское хозяйство на нас не повесили. Как можно было осилить такой объем работы составом в два десятка человек, по два специалиста на направление, у меня не укладывалось в голове. Комдив Бойко, прямо, по военному, так и сказал после попыток разобраться в, между прочим, относительно простых танковых вопросах:

— Мне этого не победить! Тут целый штаб нужен, который в армии даже комбату положен! А тут, считай, уровень главнокомандующего танковой промышленностью и все двумя головами, моей да товарища Кошкина.

Зато дядюшка Исидор, нарком легкой промышленности, вообще избавил меня от всяких волнений по ее поводу.

— Ты в мои дела не лезь, как шинели и гимнастерки шить вместо рабочих спецовок я сам разберусь. Мне от других ничего, кроме пуговиц, пряжек и гвоздей для сапог, не надо.

— На сапоги тебе еще кирза нужна. Или ее тоже в твоем ведомстве делают?

— Кирза? Эрзац-заменитель кожи что ли? Слышал о такой. До революции хороша была, да дорога. А сейчас дешевая какая-то появилась. Говорят, что сапоги из нее — дрянь.

— Дрянь не дрянь, а их надо будет много. Кожи на них может не хватить. Вот и попинай тех, кто кирзой занимается, чтоб они свой материал пригодным для сапог сделали. И размеры, кстати, у тех сапог пусть будут от 34-го.

— Ты что же, детей собрался в армию призывать? — с усмешкой спросил дядя.

— А у дочерей твоих, красавиц на выданье, какой размер, а? Каково им в туфельках-то будет грязь месить?

— Ты думаешь?.. — оторопел Любимов-старший.

Нет, дорогой дядюшка Исидор, не думаю, знаю.

— Что бы там не говорили, а Мировых войн малой кровью не бывает. Каждый, кто может в атаки ходить, потребуется на фронте, а в тылу, в тех же прожекторных полках ПВО, и женщины справятся, — не стал я слишком уж пугать родственника образами санитарок, вытаскивающих раненых с поля боя. — Вот и думай, сколько тебе сапог надо запасать и каких.

 

Эпизод 2

— Мы очень рассчитывали на вас, товарищ Любимов. Думали, что вы сможете наладить дело, — Сталин не ругал меня, говорил очень ровно, но мне от этого было не легче. — А сейчас, почти через полгода работы, вместо мобилизационного плана вы приносите мне проект разделения наркоматов?

— Да, товарищ Сталин. ВПК честно пыталась выполнить свою задачу, но при существующих наркоматах с их, ставшей из-за разросшегося хозяйства, тяжеловесной структурой, это было лишь покушением с негодными средствами. Зато у нас есть положительный пример наркомата легкой промышленности, который, благодаря узкой специализации, составил для себя мобплан в срок. Члены военно-промышленной комиссии считают, что этот опыт надо распространить на другие отрасли. В частности, НКОП оптимально разделить на четыре: Наркомат вооружения, Наркомат боеприпасов, Наркомат авиапромышленности и Наркомат судостроительной промышленности. Эти направления достаточно обособлены. Точно также следует разделить и НКТП, обязательно выделив из него Наркомат радиотехнической промышленности и Наркомат транспортного машиностроения, в котором сосредоточить все автотракторные предприятия, локомотивные и вагонные заводы, с переводом в разряд военных, а не гражданских наркоматов. Только путем оптимизации системы управления можно решить задачу составления мобплана и последующего перевода промышленности на военные рельсы в ходе войны. Сейчас же, когда нам по два-три месяца приходится ждать элементарных справок, что конкретно и в каких объемах выпускает тот или иной завод, каковы его возможности, состав оборудования, квалификация и численность рабочих, составление мобплана невозможно. Пока мы возимся с бумажками ситуация уже успевает измениться и плановые показатели перестают соответствовать реальным возможностям или потребностям.

— Знаете, товарищ Любимов, товарищ Каганович этот вопрос еще в декабре прошлого года ставил перед Советом народных комиссаров. Мы тогда не стали ломать и перекраивать. Понадеялись на Военно-промышленную комиссию и персонально на вас, товарищ Любимов. Мы считали, что с вашим собственным авторитетом и привычкой не пасовать перед авторитетами других товарищей, стоящих выше вас по служебной лестнице, вы сможете организовать работу существующих наркоматов так, чтобы они составили мобилизационные планы. Но вы вместо этого закопались в технике, а с главной задачей не справились. Сейчас конец марта, значит, мы потеряли три месяца, затянули с реорганизацией, которую могли провести еще в январе. Теперь до мая будем налаживать работу. А если после весенней распутицы начнется война? Вы об этом подумали, товарищ Любимов?

Слова Сталина, которые он произносил тихо, отдавались в моем сознании как набат. Нет, я не считал, что совершил какой-то проступок и не чувствовал за собой вины. Все-таки я сам пришел и честно признал, что на этот раз задача была мне не по плечу. Когда-нибудь это должно было случиться, как в анекдоте с японской бензопилой. Но не оправдать надежд Иосифа Виссарионовича было по-настоящему тяжело. Не стыдно, не страшно, а именно тяжело. И сразу как-то пусто стало на душе.

— Вряд ли, товарищ Сталин, найдутся дураки на нас сейчас нападать, — вяло промямлил я на автомате, лишь бы не молчать, — В Маньчжурии Красная Армия показала всем свою мощь.

— Идите, товарищ Любимов, вы свободны, — не обратив никакого внимания на мой ответ, отправил меня восвояси отец народов.

Через два дня Совнарком действительно принял решение о разделении наркоматов, причем, по плану ВПК, чем подсластил мне горькую пилюлю. Сама же Военно-промышленная комиссия этим же постановлением была упразднена. Вместо ее создавался Комитет обороны на уровне наркомов.

— Что, браток, карьера не задалась? Прочувствовал, почем фунт лиха? — фонтанируя оптимизмом, со смехом подливал бывшему председателю ВПК бывший нарком ВМФ Кожанов. — Мы с тобой как те два брата-акробата под куполом цирка, взлетели, да не удержались.

— Не понимаю, чему ты так радуешься, — ответил я хмуро.

— А чему огорчаться? Тому, что ты легко отделался? Уж поверь мне, на этом мобплане не один черт ногу сломит, полетят наркомы и замнаркомы с должностей как миленькие. Хорошо еще, если не в гости к твоему ненаглядному Лаврентию. Я, когда флотом заправлял, именно поэтому добился, чтоб заводы за ним свои закрепили. Чтоб путаницы с этой кооперацией, когда чуть ли не адмиральский катер полудюжиной управлений НКТП, с каждым из которых целая гора переписки, не считая их междусобойчиков, строили. А во всей промышленности этот клубок распутать — и пытаться нечего. Правильно ты поступил, что предложил разрубить по отраслям и направлениям. Месяца три назад сообразил бы — вообще был бы героем. Да чего уж теперь… Чем заняться думаешь? — Иван Кузьмич разливался соловьем, лишь бы поднять мне настроение.

— За державу обидно, товарищ. Шут с ними, с наркомами, дело-то не сделано. И никакого удовлетворения у меня от этого нет и быть не может. А займусь чем? Да какая уж разница… Вон у меня Курчевский еще остался, помогу ему с гранатометом реактивным, там всего и надо до идеала кумулятивную гранату добавить. Да и с бомбами штурмовыми не все еще закончено. Хочу не только осколочные, но и зажигательные, а заодно и объемно-детонирующие стоит попробовать. Надо бы благоверную напрячь, пусть со своими химиками покумекает. Они как раз в нефтепродуктах закопались, присадки к маслам ищут.

— Ну, дело твое, — вздохнул Кожанов. — Хотя мне кажется, что это для тебя мелковато. Как так, Любимов, и вдруг никаких гигантских скачков хоть в технике, хоть в политике? И не только внутренней, между прочим! А знаешь, я, как на Дальнем востоке откомандовал, тоже, как экскременты в проруби, без настоящего дела. Вот, в Японию посылают военно-морские контакты налаживать. Вроде, как для меня это дело привычное, бывал я там морским атташе. Может, айда со мной? Замолвлю за тебя словечко. Тем более, у тебя с их премьером Енаем контакт налажен, делу помощь. Будешь советником военно-морской миссии по технической части. Никуда твои бомбы от тебя не убегут, а на гейш посмотреть может шанса больше и не будет!

— Нашел, чем сманивать! — выпученные глаза Ивана Кузьмича, когда он приводил мне свой последний самый весомый аргумент, вернули мне хорошее настроение. — Ты когда улетаешь?

— Ну, пока не ясно. Переговоры идут, состав делегации утрясается. Дело тонкое и не быстрое. Дипломатия! — поднял Кожанов указательный палец вверх. — Так что еще успеешь своему Курчевскому эту самую кулятивную гранату впарить. А там месяц-два, как договоримся с японцами. В море будем выходить, засиделся я на берегу. Да что там море, целый океан! И корабли тоже — не чета нашим старикам. Эх, на «Нагато» бы побывать, посмотреть хоть на шестнадцать дюймов. Чтоб ты не говорил, а линкоры — сила. Одним видом внушает! Хотя, конечно, наши летчики, катерники и подводники в случае чего их перетопят, — последнее, что сказал Кожанов, он произнес не виде мантры о нашей непобедимости, а вполне себе уверенно.

— Ты, вижу, уже за меня все решил? Посмотрим, что Полина на это скажет.

— Да не бойся, я ее уговорю, — по сравнению с этим утверждением моряка померк даже тезис о неминуемом потоплении японских линкоров.

— Тоже, гейшами соблазнять будешь? — поддел я Ивана Кузьмича.

— Чур, меня! Жизнь дороже! — рассмеялся Кожанов. — Скажу как есть! Отвлечься тебе надо и развеяться. В Москве ты захиреешь. Хорошо хоть пить не начал.

— Да? А что это мы сейчас здесь делаем?

— Так помалу же и всего один только раз! Да под разговор приятный. Или ты что-то против имеешь? — отнес Иван Кузьмич горлышко бутылки от моего, в очередной раз опустевшего стакана.

— Нет уж! Давай наливай! По одной и хватит! — сказал я уверенно, прикидывая, что как раз будет «норма», которую лучше не перебирать. — А насчет Японии — согласен! Там я еще не бывал, да и на место одно посмотреть захотелось. Но с Полиной сам будешь договариваться. Никто тебя за язык не тянул.

 

Эпизод 3

Закончился март 39-го года, прошел апрель и майские праздники. Несмотря на обусловленный природой весенний позитив все это время настроение у меня было какое-то подавленное. Сдулся. Не было уже такого стремления совершать и преодолевать, как раньше. Думая об этом, я сравнивал свое состояние с кризисом среднего возраста, когда дети уже выросли, жизнь сложилась и стремиться дальше, вроде бы, некуда. Так и здесь. С самого своего появления в этом мире я стремился сделать Красную Армию могучей, такой, чтобы она могла отразить любое нападение. И вот сейчас, когда противников сравнимого веса на всем белом свете для РККА просто нет, даже Германии до нас еще расти и расти по качеству, и особенно, количеству боевой техники в войсках, кто может бросить нам вызов? Все, марафонец добежал до финиша и упал без сил. В моем случае — моральных. Работал на автомате потому, что привык, потому, что так надо, и вообще, чтоб было чем заняться.

Прототип кумулятивной гранаты сварганили быстро. Так как мне хотелось впоследствии использовать наработки по ней в трехдюймовом снаряде, то калибр выбрали в 73 миллиметра. При этом никаких сложных расчетов и опытов я проводить не стал, понадеявшись на «красоту и пропорциональность». 60-градусная медная воронка, такой же 60-градусный хвостовой конус, да общая длина без носового обтекателя почти в три калибра из которых на цилиндрическую часть боеприпаса с воронкой приходилось два. Снаряжалась граната плавленым тротилом.

Для выбора оптимального расстояния подрыва от брони мы с Курчевским провели серию подрывов, использовав в виде подопытного корпус тяжелого танка Гинзбурга, натуральной советской «Меркавы», задумывавшегося, как мобилизационный «дублер» КВ. В итоге «мобилизационного» в нем оказалось ровно два 350-сильных двигателя от Т-126/ЯГ и ничего более. Стандартная башня КВ, которую в Москве и Подольске самостоятельно делать не могли без освоения технологии ЭШС. Стандартный корпус Т-126, но сваренный из плит в 120 и 75 миллиметров также был непростой задачей для заводов, у которых на серийных танках стыки не превышали 45 миллиметров. Гидромеханическая трансмиссия, которая Гинзбургу показалась проще изготавливаемой в условиях ЗИЛа, чем механическая на 700 лошадиных сил, торсионная подвеска вместо рессор задних тележек тяжелых грузовиков, даже экстремально широкие из-за небольшой длины танка гусеницы — все было уникальным, не связанным с гражданским производством. Машина получилась интересной, мощной, легче КВ из-за совмещения по длине МТО и отделения управления, фактически, за габариты Т-126 немного выступал только кормовой свес башни, но, разумеется, в серию не пошла из-за невыполнения «мобилизационного» требования. Вот в ее-то корпусе, над которым на Красноармейском полигоне уже успели поглумиться артиллеристы, мы и наделали новых дыр.

Лобовую броню по нормали удалось пробить только один раз, зато бортовую мы дырявили уверенно под разными углами при хорошем запреградном воздействии. От подрыва к подрыву граната немного совершенствовалась, появился центральный «тормоз детонации» напротив взрывателя, благодаря которому волна подходила к воронке белее равномерно, в заряд добавили порошкообразный алюминий, увеличивавший температуру взрыва. В итоге остановились на носовом конусе в те же 60 градусов, что дало Курчевскому повод порассуждать о «золотом сечении». С ним, определенная по бортам танка, гарантированная пробиваемость составила 100 миллиметров.

Чтобы не возникло проблем со взрывателем, мы выбрали самую простую инерционную конструкцию. Массивный ударник ее мог прокатываться в огромных количествах на продольно-поперечных станках, корпус сворачивался из листового металла. Капсюль-детонатор, на этот раз мгновенного действия, без замедлителя, предохранительная пружина да поперечная чека с кольцом, больше в нем ничего не было. Менее удобно, из-за того, что перед стрельбой надо выдернуть чеку, зато просто и дешево. Такая компоновка и конструкция взрывателя предопределила надкалиберную схему гранатомета, в отличие от прежней, калиберной, принятой Курчевским для оружия с фугасными гранатами и боеголовками с ударным ядром. Первые из них довольно успешно применялись в Маньчжурии против огневых точек, но большой заряд, потребный чтобы метнуть из открытой трубы 120-миллиметровую полуторакилограммовую дуру, приводил ГАУ в уныние и эти РПГ поступали на вооружение в сравнительно малых количествах, направляясь в бедные артиллерией десантные части. Новый же гранатомет должен был дать ощутимую экономию пороха по сравнению со старым благодаря схеме и более легкому снаряду. При этом я впервые применил уширенную камору, благодаря которой можно было поднять давление в стволе, следовательно, начальную скорость и прицельную дальность выстрела. Так как никаких наработок прежде в этой области не было, то начав танцевать от свободной трубы, мы с Курчевским принялись искать идеал «методом научного тыка», понемногу раздувая ствол и подбирая заряд. Дело это не быстрое, зато с наработкой «статистики» можно будет понять теорию и сделать окончательный вариант в соответствии с ней. Разумеется, стволов нам надо было много и дешево. Поэтому основой для них, определившей и калибр гранатомета, стали стандартные стальные дюймовые водопроводные трубы. Чтобы получить хорошее качество канала и «раздутие», я применил дорнирование в оправке, отдельно для передней и задней частей, которая потом, в горячем состоянии, натягивалась на холодную переднюю, давая прочную двуслойную конструкцию в самой широкой части ствола. Глядишь, через полгодика Курчевский и родит хороший РПГ, который можно будет выпускать в неимоверных количествах и на самом примитивном оборудовании.

Параллельно с гранатометной темой продвигались и штурмовые авиабомбы. Достойного носителя для них пока не существовало, но это дело наживное, Ильюшин, и не только он, работает вовсю. Отталкиваясь от удачной конструкции осколочной бомбы, не составило труда изваять и зажигательную «жестянку». Горючий состав, перемешанный с паклей и заключенный в тонкостенный цилиндрический корпус, благодаря тому, что разрывной заряд был у носа бомбы заглублен, а у хвоста выходил наружу и имел больший диаметр, разбрасывался исключительно в стороны и вниз, поджигаясь при этом с внешней стороны. Что при подрыве на стандартной высоте полтора метра давало на земле лужу двадцатиметрового диаметра, горящую с окружности к центру. Подобной же была конструкция и объемно-детонирующей или объемно-зажигательной бомбы, начинкой для которых я озадачил свою любимую жену. С той лишь разницей, что груз-лидер основного взрывателя был превращен в самостоятельный боеприпас, срабатывающий с замедлением и инициирующий уже успевшее образоваться облако. С механической точки зрения все получилось. Во всяком случае, начиненная обычной водой, бомба сработала как надо.

Так бы скучно и тянулась моя жизнь между опытным заводом на Острове и полигоном в Красноармейске, если бы меня не начали рвать. Это на взлете можно было цапаться с наркомами, требовать их отставки, выдвигать смелые социальные теории, но стоило только споткнуться и поставить под сомнение доверие к свой персоне САМОГО, как гиены набросились со всех сторон.

Первый звоночек пришел из Англии сразу после майских. На контакт вышел на этот раз военно-морской атташе капитан Клейнчи вместо Файербрейса, отношения с которым у меня совершенно не сложились. Отправляясь на встречу я ожидал, что коварные британцы изобретут какой-то новый ко мне подход, начнут интересную игру, которая разнообразит мою жизнь. Вместо этого мне прямо и грубо было предложено на них работать за только одно обещание безопасности и убежища «в случае чего». Разумеется, военно-морской атташе был отправлен по тому же адресу, что и его предшественник. Но ох как мне не понравилось, как он себя вел. Нагло, уверенно, высокомерно, будто Британия вовсе и не проиграла уже заранее мировую геополитическую партию «Мировая война». Скорее, он ощущал себя среди игроков сорвавших куш. И отнюдь не изображал это ощущение, а действительно переживал его и очень глубоко.

Тут было над чем подумать. Британцы явно уверены в своей победе и от осеннего мандража не осталось и следа. Мы явно что-то упустили, и об этом я честно сказал на докладе у Берии. Лаврентий Павлович, который последнее время мной практически не интересовался, никак не стал комментировать мои сомнения, зато приказал через два дня явиться на партактив центрального аппарата, где будет разбираться мое дело. Вот уж что меня совершенно и уже давно не беспокоило, так это «партийная линия». У меня на острове коммунистов-то раз два и обчелся, комсомольцы в основном, у которых свой междусобойчик. Так что партийная жизнь с регулярными собраниями, взносами, стала для меня формальностью. Собрались вдвоем-втроем на пять минут в курилке, а отметка о проведении поставлена. Конечно, учитывая повышенное внимание ко мне, я не сомневался, что об этом известно на Лубянке, но не придавал этому никакого значения.

Однако, когда пришел срок, шпынять меня стали не за это. Формализм в партийной жизни был сущей мелочью по сравнении с тем, что больше года назад я связался с церковниками. Киреев, у которого на МеМЗе новенькие «боченки» отправлялись прямиком на склад, так как строительство кораблей под них сильно отставало от темпов выпуска моторов, да и устанавливались они, если не считать авианосцев, по два на единицу, попросил меня «пробить лед» и протолкнуть полностью дизельный эсминец. Серия таких кораблей, по шесть движков, три крейсерских и три форсажных, очень бы его выручила. Флот стал сопротивляться. Ему не нравился малый ресурс и частый ремонт такой СУ, привычные турбины казались, несмотря на лучшие показатели размер-масса/мощность-экономичность дизелей, предпочтительнее. Поэтому советские эсминцы 38-го проекта имели компромиссную, комбинированную, СУ из двух турбинных гребных валов и одного дизельного, только ради того, чтобы впихнуть в их корпус три башни 130-мм пушек. Кроме них дизеля, по две штуки по 11 тысяч лошадиных сил, ставились только на сторожевики-тысячетонники.

Я нашел выход. Начав с Коломенского я объехал с десяток действующих приходов в Москве и везде произносил не пламенные, но задушевные речи, склоняя святых отцов начать сбор средств на оборону и вложить их непременно в свой, особенный, «православный» корабль. Который, в этом случае, можно было бы заложить в обход госзаказа ВМФ. Доводы мои были просты. Церковь в силах справиться и пережить безбожников, язычников, прочих иноверцев, но ересь для нее смертельна, ибо уничтожает изнутри. СССР стоит на пороге войны, очередного вторжения из Европы, которые всегда, на протяжении всей нашей истории благословлялись римскими раскольниками. И не только благословлялись, но и подстрекались и прямо организовывались. Сейчас же, когда на Западе дошло и до ереси на ересь, а в России православным от безбожников не продохнуть, успешное вторжение будет гибельным для веры. Время отбросить обиды и всем миром взяться за укрепление рубежей! А между собой уж потом разберемся, с Божьей помощью. Нельзя сказать, что я был неотразим, пару раз мне прямо заявляли, что все в руцех Божьих, но абсолютное большинство прониклось и обещало помочь. Результат же превзошел все ожидания и спустя уже полгода после начала сбора средств эсминец, из-за напиханного в проект вооружения превратившийся, фактически, в очень-очень легкий крейсер и окончательно классифицированный как лидер, был заложен. Как известно, кто платит, тот и заказывает музыку, поэтому корабль получил имя «Преображение Господне» в честь собственных именин и парусного линкора Черноморского флота, флагмана адмирала Ушакова. Разумеется, правоверные коммунисты сразу же подняли хай, но тогда, когда я еще был на взлете, их удалось усмирить, предложив самим не ударить в грязь лицом и совершить что-либо подобное, собрав деньги хоть на один боевой корабль.

И вот теперь, когда верхи потеряли ко мне всякий интерес и даже Берия уже смотрел как на захромавшую лошадь в упряжке, видно размышляя, пристрелить или просто гнать подальше, все вернулось на круги своя. Компрометирующая связь, подрыв авторитета партии, поддержка буржуазных культов, договорились до предложений, что деньги надо конфисковать, а недостроенный корпус пустить на иголки, чтоб другим неповадно было. Следом мне припомнили абсолютно все, что я в этом мире делал и все это оказалось, разумеется, если не вредительством, то идущим вразрез с теорией марксизма. Выступающие сыпали цитатами из «Капитала» и трудов Ленина-Сталина почище святых отцов, которых они так не любили, на соборах. Видно было, что накипело, что готовились и уж сейчас-то, наконец, вжарят по полной! Вплоть до исключения из партии! Что мне было говорить, чем оправдываться, когда мне предоставили слово? Да и не до оправданий мне совсем стало, такая ярость закипела, что с трудом в руках себя держал.

— Вижу, вредитель Любимов всем здесь поперек горла встал. Отправить на слом вредительский эсминец «Преображение Господне», над которым рабочие Севастопольского завода восемь месяцев трудились? Хорошее предложение от товарища Меркулова, который в своей жизни даже болта не закрутил! Конфисковать средства со счета добровольных пожертвований? Да! Это по-нашему, в душу людям нагадить так, что с них потом и гроша ломаного не добьешься. Все, казалось, вымели в стране подчистую. Ан нет, на «Преображение» добрым словом, а не кнутом, нашлось! И вообще, чего мелочиться? Раз хочется товарищу Любимову пакость сделать, так давайте вообще все его игрушки поломаем! Все эти вредительские танки, самолеты, минометы, грузовики, катера с подводными лодками! Детский сад, штаны на лямках! Из партии меня выгнать?! Отличное решение! Я и сам теперь не горю желанием в вашей теплой кампании оставаться! — с этими словами я подошел к столу председателя, место которого занимал Берия и с размаху припечатал пятерней свой партбилет к столешнице. — Счастливо оставаться!

Шагов пять я шел к выходу в гробовой тишине а потом чей-то незнакомый голос растерянно произнес:

— Таким вообще не место в наших рядах!

— Рапорт о моем увольнении завтра же будет лежать на столе у наркома! — бросил я в ответ не глядя и, выходя из зала, громко хлопнул тяжелой дверью.

 

Эпизод 4

Так уж вышло, что в тот вечер до дома мы добрались одновременно с Полей, которая, как обычно, задержалась на работе и забежала по дороге к Миловым забрать детей.

— Неприятности? — раскусила она меня с ходу, несмотря на то, что я с превеликой радостью, отнюдь не показной, подхватил на руки подбежавших малышей.

— Да, ерунда, из партии исключился, — несерьезно ответил я, показывая, что все в порядке. — И завтра с утра рапорт на увольнение написать придется.

— Я, конечно, всегда за тебя, — подойдя ко мне вплотную и, положив руки на плечи, жена с тревогой заглянула мне в глаза, — Но о нас-то ты подумал.

— Не беспокойся, родная, — обняв ее одной рукой, я другой сдвинул назад платок, гладя по голове, — Эти ухари видно решили, что пришел удобный момент меня, буйного, в стойло поставить. Обхаять всем коллективом и строгий выговор влепить, чтоб неповадно было своевольничать впредь. Да не на того напали. Пусть вот теперь Лаврентий Иосифу объясняет, как он ему такой геморрой на пустом месте устроил.

— А если это Сталин приказал сделать или хотя бы просто одобрил?

— Ну, тогда… пойдем до конца, — замявшись немного, ответил я как можно уверенней. — Народ меня любит и с точки зрения слесаря Василия да колхозника Ивана я совсем ничего такого позорного не сделал, чтоб меня из партии гнать. Вот увидишь, и месяца не пройдет, как назад примут. Если я вообще на это соглашусь. Сыт ими всеми по горло. Я им кто, Геракл при Еврисфее, чтоб постоянно какие-то подвиги совершать? Так дойти и до того может, что дадут мне наган с одним патроном да прикажут сокрушить гитлеровскую Германию в два дня. А если «не шмогла» — то из партии вон! Надоело. Все, что надо было мне в этой жизни сделать — сделано. Своротить СССР, даже если буржуи мира всем кагалом полезут — пупок развяжется. Надо жизнь уже устраивать ровную, спокойную, без авралов, гонок и штурмов, детьми вот заняться, а то видимся только перед сном.

— Если ты ради этого все затеял, а не от обиды на весь белый свет, то я только «за». Но не зарывайся. Страшно мне. Ведь получается, что если ты вдруг сгинешь, то и той седалищной болезни, о которой ты говорил, ни у кого не будет, ни у Берии, ни у Сталина? Ты ведь им и нужен был для того, чтоб подвиги совершать! А коли ты это делать, теперь отказываешься, так избавиться от тебя проще, чем терпеть. Будь осторожен!

Эх, мне бы прислушаться к жене, да с утра мне будто шлея под хвост попала. Рапорт я, разумеется, написал, но сам его не повез, выслал в конверте с нарочным со служебными пометками в соответствующем «исходящем» журнале. Не люблю я все эти спектакли с задушевными беседами, картинным разрыванием бумаг и категорическими отказами подписывать. В десять утра ко мне в опытный цех, где мы как раз собирали очередной ствол для гранатомета, один из целой партии, различающихся величиной «раздутия», прибежал посыльный из штаба и сообщил, что нарком товарищ Берия срочно требует меня к аппарату. Отвлекшись, я обжегся об раскаленный металл, что не прибавило мне любви к этому представителю мингрельского народа.

— Вы почему не прибыли сегодня с докладом в наркомат? — не здороваясь, пустил коней в карьер начальник, как только я взял трубку и представился. — Я разве даю приказы, чтобы их не исполняли?!

Вспомнил прошлогодний снег! Последний месяц, когда я приезжал в наркомат, Берия был либо занят, либо вообще отсутствовал, а когда перестал приезжать, никто этого и не заметил.

— Знаешь что?! Иди ты к матери, Лаврентий! Рапорт мой, чувствую, перед тобой лежит! Все! Разошлись, как в море корабли! — от всей широты души выпалил я в трубку и бросил ее на рычаги.

Вернувшись на завод я вновь собственноручно взялся за работу. Просто потому, что не хотел оставлять дело незавершенным. Да и заняться мне, по правде говоря, было особенно нечем. Через два часа, почти перед обедом, меня опять отвлекли. Звонил Поскребышев.

— Товарищ Любимов, вас вызывает к себе товарищ Сталин. Я назначил на четыре часа.

Неужели? У Иосифа Виссарионовича, по его обыкновению, рабочий день только час назад начался и он уже озадачился мной! Это, конечно, льстило моему самолюбию, вот только, закусив удила, я ехать никуда не собирался. До конца — значит до конца! Ишь, чего удумали, заставить меня перед ними присмыкаться! Я еще дождусь, когда вы сами ко мне на брюхе приползете!

— Товарищ Поскребышев, я никуда не поеду, — на этот раз я сдерживал кипевшую во мне злость, все таки секретарь Сталина был в моих беда ничуть не виноват. — Отмените ваше назначение. Пусть Предсовнаркома товарищ Сталин потратит это время с толком для Союза Советских Социалистических Республик.

— Но вас вызывает товарищ Сталин лично! — после некоторой паузы и в замешательстве повторил Поскребышев. Александра Николаевича можно понять, такие ответы он слышит довольно редко, пожалуй, что даже никогда!

— Военно-промышленная комиссия упразднена еще в конце марта и я больше не сотрудник аппарата СНК и не являюсь подчиненным товарища Сталина, поэтому он не вправе меня куда-либо вызывать. Более того, сейчас я слишком занят совершенно неотложным делом, горячее железо ждать не будет, поэтому не могу даже на его просьбу о встрече ответить положительно.

— Но вы сотрудник НКВД! Одного из наркоматов, высшее руководство которыми осуществляет товарищ Сталин! — все же попытался настаивать Поскребышев, видно соображая, как он будет докладывать о моем отказе.

— Я написал рапорт и не считаю себя больше сотрудником НКВД, — от этого разговора, от того, что приходилось сдерживать себя, я устал больше, чем за полдня физического труда. — И вообще, товарищ Поскребышев, вы человек интеллигентный и наверняка совершенно не горите желанием узнать, по какому адресу сегодня был послан товарищ Берия!

— Семен Петрович, — гораздо тише и совершенно другим, можно сказать, благожелательным и, вместе с тем, озабоченным тоном, обратился ко мне секретарь Сталина, — я бы вам не советовал обострять…

— Ваши слова я приму к сведению, Александр Николаевич, — смягчился и я, — но мой ответ остается неизменным. Всего вам самого хорошего!

Следующий звонок пришел мне еще спустя час из моего родного наркомата, звонил Круглов, замнаркома по кадрам.

— Товарищ майор, ваш рапорт об увольнении подписан. Вам следует явиться в кассу за расчетом и сдать служебное оружие, — поставил он меня в известность и, чуть помявшись, добавил, — Поскольку за вашей супругой все еще числится жилплощадь, то вам приказано в двадцать четыре часа освободить служебную квартиру и сдать пропуск на охраняемую территорию.

— Кому сдать отдел?

— К вам уже выехал старший лейтенант госбезопасности Мещерский, он займется ликвидацией отдела.

Ничего не говоря в ответ я просто повесил трубку. Все, нечего мне теперь делать на опытном заводе, который я по станку, даже по напильнику столько лет собирал, да и из обжитой хаты съезжать надо. Что ж ты, Лаврентий, такой мелкопакостный? Большего от тебя ожидал. Не в смысле больших пакостей, а более достойного поведения.

Не откладывая дел в долгий ящик, я, прежде всего, вскрыл свои тайники и на «Туре» вывез «Штурмгевер» и прочие игрушки, принесенные мною в этот мир из других, спрятав пока в полуподвале у Миловых. Затем смотался на Лубянку, получил документы и деньги, сдал свой ТТ, на обратном пути забрал Полину из лаборатории еще задолго до окончания рабочего дня. Вернувшись на остров узнал, что Мещерский, не застав меня на месте, убыл восвояси. Ну, это уж его проблемы, как он отдел примет, а мне пожитки собирать надо.

На мотоцикле и двух машинах, «Газике» и «Туре» (нашлись охотники-водители бесплатно покататься) мы в тот же вечер вывезли все свое барахло в Нагатино, осчастливив чету Миловых тем, что мы у них немного погостим. От таких новостей Маша заохала, Петр нахмурился, но, разумеется, гнать нас не стали. Друзья все-таки, как не помочь? Да и свалились мы им на голову всего на месяц-другой. Строительство на новой Инженерной улице уже началось, деньги у меня есть, построю там себе новый дом. Назло всем — в три этажа.

 

Эпизод 5

Всю глубину мстительности Лаврентия Павловича я прочувствовал уже на следующий день, когда, как свободный гражданский человек, пошел устраиваться на работу на ЗИЛ. Хотелось поближе к дому, да и знакомых-приятелей у меня там пруд-пруди. Не вышло. Рожков, директор, мялся, жался, а потом выдал:

— Семен Петрович, не губи! Если ж я тебя возьму — всему заводу жизни не будет, сожрут без соли!

На МССЗ Белобородов, которого я столько выручал, честно признался, что был у него Мещерский и мягко, но настоятельно советовал меня на работу не брать. И такая история везде! Куда б я не сунулся, места для меня не было. На ГАЗ-2, который АЗЛК, на велозаводе, на «Динамо», что были относительно недалеко, а также на северных заводах Москвы, авиационном и авиамоторном, в мастерских Аэрофлота, везде мне отказывали. Отбил телеграммы друзьям-знакомым в другие города, от Мелитополя до Нижнего, но нигде бывшему майору государственной безопасности места не было. Дорогой дядюшка Исидор, как это всегда бывало в трудных жизненных ситуациях, просто исчез с горизонта. И даже Кожанов, с которым теперь то уж точно мне никакой Японии не светит, хоть он и уговорил Полину, как обещал, спрятался от меня так, что днем с огнем не сыщешь.

Как говорится — друзья познаются в беде. Беда же мне, в перспективе, рисовалась лихая. Три месяца тунеядства — и, по новому закону, все мои сбережения, все вложенные, кстати, именно в кирзовые сапоги, средства, будут конфискованы в пользу государства. И, кстати, отчислений от серийных изделий, меня, как неработающего, тоже лишат. Выбор небогат. Хочешь — иди грузчиком в порт всем на смех. Не хочешь — все равно пойдешь грузчиком в порт через три месяца после конфискации и принудительного трудоустройства. И никаких проблем с общественным мнением. Чай не народный любимчик, а «миллионер-тунеядец». Да, если ты системе не нужен и, вдобавок, выступил против нее — она тебя растопчет. Прочим в назидание. Плевать, я и баржи разгружать пойду, или рядовым водителем в автоколонну, всех тропинок не закроют. Раз не нужен им инженер Любимов, то так тому и быть. Вот только свожу в июне детей на море, сам отдохну, Полина от своей химии отвлечется. Свою задачу я выполнил — дал Союзу такое «ускорение», что его теперь не остановить ничем. Можно спокойно жить до пенсии как-нибудь. А учитывая то, что у меня в загашнике имеется — очень даже неплохо.

Так я рассуждал до воскресенья 21 мая, когда в одночасье мой мир, такой понятный и предсказуемый, в одночасье рухнул в хаос после всего одного радиообращения Председателя СНК СССР товарища Сталина к советскому народу.

— Товарищи! Граждане и гражданки Советского Союза! Сегодня, после ложного обвинения СССР в нападении на свою территорию, панская Польша объявила войну Союзу Советских Социалистических Республик! Вражеские войска атаковали наши границы…

Я как раз с семьей был в центре Москвы, поехали за покупками к летнему отдыху. Нагруженный бумажными пакетами, подходил к машине, которая стояла недалеко от уличного репродуктора. Пока говорил Левитан, объявляя важное заявление Предсовнаркома, я возился, открывая дверь и забрасывая внутрь покупки, но услышав, что сказал Сталин, застыл, как вкопанный. В голове билась только одна мысль: ЗАЧЕМ? Она так захватила меня, что конец обращения я пропустил мимо своего сознания. Зачем поляки напали? Они ж нам на один зуб и должны это прекрасно понимать после японского урока! И вот тут у меня перед глазами встала надменная физиономия Клейнчи и его слова в ответ на отказ: «Вам же будет хуже». Картинка сложилась и совсем меня не обрадовала, а, признаюсь, серьезно напугала. В «эталонном» мире, проиграв с советско-германским договором о ненападении и разгромом Польши первый раунд, Антанта пыталась отыграться во втором, спровоцировав Советско-финнскую войну, посылая детям страны Суоми всяческие знаки поддержки и уверения в немедленной помощи. В расчете на то, что Германия тоже «впряжется» за финнов. Но тогда все было скорее на уровне чересчур оптимистичных надежд. Все-таки зима, замерзшая Балтика, невеликая ценность Финляндии для Гитлера, играли против хитроумных британцев. Но сейчас, когда СССР своими действиями «прижал» политику англичан раньше, то и «финский вариант» они применили к Польше, которую мы, по всем статьям, не могли не разгромить. А немцы, в свою очередь, совершенно не могли спокойно смотреть, как РККА выходит на границы Германии! Получалось, что Европа втягивалась в войну по «английскому сценарию» и нам дело придется иметь со всеобщим, а не только германским нашествием! Как сказала Багира, теперь мы можем только драться!

Народ, собравшийся большой молчаливой толпой перед репродуктором, как только Сталин закончил свою речь, вдруг сразу куда-то заторопился, стал расходиться быстрым шагом, а некоторые, те, кто помоложе, даже побежали. Понятно, все вдруг вспомнили о друзьях и родственниках, которые еще не знают, вспомнили о неотложных делах, которые непременно надо успеть доделать «пока не началось», вспомнили о том, что военнообязанные и, раз объявлена всеобщая мобилизация, надо спешить в военкомат. Да мало ли о чем еще человек может подумать, услышав такие новости! Площадка в считанные минуты опустела.

— Ну что, дождался? Десять лет, сколько тебя знаю, все каркал! — проворчала Поля, когда я плюхнулся на переднее сиденье.

— Каркал, каркал, — пробурчал я ей в тон, соглашаясь. — Но такой вот войны я никак не ждал! Она мне самому как летом снег на голову! Кто мог подумать, что поляки на такой самоубийственный шаг пойдут?! Хотя, с другой стороны, чего это английским лордам польских холопов жалеть, когда империя в опасности? Наобещать лопухам помощи с три короба, Речь Посполитую по самый Урал, может, подкупить кого, делов то…

— Мы как вдарим по полякам, только сопли полетят! — обозначил свою политическую позицию Петя-младший.

— Вдарим-то вдарим, но вот что потом? Там таких поляков, румын и прочих венгров до самой Германии, а за Германией Антанта. Кулаки вдарять устанут, — сказал я задумчиво больше самому себе, чем в ответ сыну. — Да и голову надо крепкую, потому, что не для того они это все затеяли, чтоб только им вдаряли. Сами тоже вдарять будут. Тут уж только подбери сопли да держись!

 

Эпизод 6

Кому война, кому мать родна. Во всяком случае, лично для меня был в объявлении всеобщей мобилизации положительный момент. Уж теперь-то безработным я точно не останусь. Поспешив домой, я быстро переоделся в форму и отстучал на пишущей машинке кое-какую бумагу, после чего заскочил обратно в «Тур» и рванул на Лубянку, в свой бывший наркомат. Как-никак я именно в этом ведомстве состою в запасе. В коридорах главного здания наркомата наблюдалось необычное оживление, вместо прежней основательности и размеренности, даже между кабинетами сотрудники передвигались быстрым шагом, будто это могло как-то повлиять на работу. Что поделать, видимо давал себя знать полученный с сегодняшними новостями заряд адреналина.

— Товарищ майор, — сказал мне со скучающим видом все тот же начальник Управления кадров НКВД Круглов, который и осчастливил меня давеча известием о подписании рапорта, — вы уволены в запас в связи с реорганизацией и сокращением штата. В тоже время вы не прошли аттестацию на звание майора государственной безопасности и не можете быть направлены на оперативную работу…

— То есть, в моих услугах наркомат не нуждается и из запаса вы меня призывать не собираетесь? — перебил я Круглова, стремясь побыстрее закончить эту неприятную для меня беседу.

— Точно так, — кивнул он в ответ.

— Тогда подпишите и поставьте, пожалуйста, дату и печать, — достал я из портфеля заготовленную бумагу и положил ее на стол.

— Что это? — удивился кадровик и стал читать.

— Все тоже самое, что вы сейчас мне сказали, только в письменном виде, — усмехнулся я в ответ, почувствовав удовлетворение от того, что угадал расклад.

— И куда вы с этой бумагой пойдете? — насупился Круглов.

— После вашего отказа мне нет необходимости куда-то идти. А справка мне нужна, чтоб в дополнение к моим прежним, так называемым, грехам, меня не посмели обвинить в дезертирстве! — воспоминания о том, при каких обстоятельствах я ушел со службы, были очень свежи в памяти, из глубины души, будто пена, поднялась злость и пока только самой капелькой выплеснулась наружу, добавив голосу резкости.

— Держите… — вздохнув, Круглов подмахнул «индульгенцию» и шлепнул печать.

Теперь не упустить время! Доложат или не доложат, сообразят переиграть или нет, но мобилизоваться в НКВД мне не улыбалось категорически. И способ увильнуть от этого был только один. Оставалось выбрать — РККА или РККФ? Благополучно проскочить во флот у меня было больше шансов. Во-первых, нарком Кузнецов со времен эпопеи с «Александром», близкий мне человек и не откажет. Во-вторых, война с Польшей флот мало касается и там в наркомате сейчас наверняка нет той суеты и маеты «первого дня», как у армейцев. Но, с другой стороны, мне по-человечески не хотелось втягивать в свою несчастливую на данный момент орбиту флагмана, с которым было столько вместе пережито. Это не пустопорожние болтуны-партийцы из моего бывшего наркомата, с которыми я не только лихо не хлебал, но и, по большому счету, не пересекался. Начальнички… От нового приступа переживаний по поводу того партсобрания, я сплюнул в сторону, прыгнул за руль и погнал «Тур» в военкомат своего пролетарского района. Конечно, с моим ромбом в петлицах надо бы сразу на Знаменку. Но мой маневр должен быть неотразим. Ведь даже небольшая проволочка с мобилизацией могла обернуться тем, что наверху посовещаются и товарищ Берия решит, что я ему срочно необходим. Где-нибудь в районе Воркуты. Не на того напали! Пусть попробуют заволокитить это дело в присутствии толпы народа, который как раз должен уже собраться. Эх, поделюсь кармой с маршалом Ворошиловым! Или он мне под его крыло перейти не предлагал? Как говорится, бойся своих желаний, сбываются…Ну и, конечно, если отбросить всю эту возню вокруг моей персоны, то главные события развернутся именно на сухопутье. Значит, мне туда и дорога. Именно там я смогу принести стране наибольшую пользу. Отсиживаться в тылу, коль пошла большая драка, я не собираюсь. Готовился-готовился, пора заготовки в дело пускать.

Ожидания меня не обманули. Среди огромной толпы затопившей не только двор военкомата, где были расставлены столы его служащих, занимавшихся приемом, регистрацией и распределением военнообязанных, но и всю улицу, были не только бодрящиеся мужики, но и провожающие их бабы, немногие из которых могли сдержать слез, старики и старухи, отцы и матери будущих бойцов, даже детишки. Пробраться сквозь нее к военкому, окруженному командирами РККА и милиционерами, занявшего позицию в дальнем углу за барьером столов регистрации, было неимоверно сложно не только из-за тесноты. Ведь здесь собрались рабочие заводов, тех же ЗИЛа и МССЗ, многих из которых я знал лично. Да и для незнакомых моя персона была известна. Стоило мне остановить «Тур» на подъезде и спешиться, как меня узнали и обступили со всех сторон, стали засыпать вопросами. Да, в представлении простых людей я, вращавшийся в высших сферах, просто обязан был знать, почему началась эта война, надолго ли она, что там была за провокация и что сейчас происходит на границе.

— Товарищи, товарищи, спокойно! Я сейчас точно так же, как и вы, пришел вступать в ряды РККА. К сожалению, правдиво ответить на ваши вопросы не могу, а врать не хочу. Я сам услышал о войне из обращения товарища Сталина и сразу сюда. Разве можно сейчас отрывать ответственных товарищей от работы, выяснять что, почему и зачем. Главное — ясно. На нашу Советскую Родину напал враг! Каждый гражданин СССР сейчас должен приложить все силы для обороны страны. В армейском ли строю, на заводе ли, или в колхозе. Общими нашими усилиями враг непременно будет разбит! Победа будет за нами!

Останавливаться и произносить подобные речи мне приходилось буквально каждые пять-десять шагов и мое продвижение к цели шло медленно. Но была в этом и выгодная мне оборотная сторона. Сейчас каждый из многотысячной толпы знал, видел, хотя бы слышал, что сам Любимов пришел в военкомат, чтобы отправиться на войну. С моим появлением настроение толпы ощутимо менялось, сдержанно-хмурых лиц становилось все меньше, даже женщины переставали лить слезы. По сторонам слышалось:

— Ну все, Семен Петрович здесь с нами, он дело как надо поставит, не пропадем…

— Намнем холку панам, будут знать…

А то и предложения сыпались:

— Товарищ Любимов, мы с ЗИЛа! Айда с нами?

— Это уж как военком решит, — отшучивался я в ответ, — здесь он хозяин.

А вот хозяин-то моему появлению не очень-то, кажется, рад. Конечно, перебаламутил народ, а надо сказать:

— Товарищ майор государственной безопасности, вы проходите по другому ведомству и оно и должно вас мобилизовать.

— Товарищ батальонный комиссар, — отвечаю ему в тон, — НКВД справится и без моего участия. О чем у меня соответствующая бумага имеется. Вот! К ней мой диплом о высшем образовании. Как видите — я инженер. И еще мое удостоверение, где значится, что я майор государственной безопасности. В запасе 1-й категории.

— Отлично! — неожиданно легко согласился военком и, достав из лежащей с краю стола папки лист бумаги с отпечатанной на машинке шапкой, стал в него меня вписывать от руки. — Партбилет сюда тоже давайте…

— А вот партбилета у меня сейчас нет, — очень тихо, почти шепотом, сказал я в ответ. — Только не надо здесь и сейчас об этом громко кричать.

Батальонный комиссар поднял на меня глаза и задержал взгляд, но потом, вздохнув, молча занялся своей работой. Читать перевернутый печатный текст было неудобно, и то, что это приказ наркома обороны о призыве на военную службу лиц старшего комсостава запаса, я разобрал не сразу. Еще большее изумление у меня вызвал тот факт, что он был заранее подписан.

— Вот, значит, как у вас тут дела делаются! — не смог удержать я эмоции при себе.

— Вы о чем, товарищ майор, вернее, бригадный военный инженер? — переспросил военком.

— У вас приказ, чистый лист, заранее подписан, печать и число проставлено!

— Повезло вам. Не случись этой чехарды, пришлось бы через Главное Управление переводиться. Учитывая момент, могло занять какое-то время. Но одновременно с объявлением мобилизации пришел приказ срочно укомплектовать 5-й танковый корпус, который только к концу года должны были развернуть! Все мобпланы насмарку! Пришлось весь состав райотдела милиции поднимать и посылать по заводам и улицам, чтоб не по частям, к которым приписаны, разъезжались, а сюда для переприписки шли. Было б все по планам, забот бы не знали, собрали б контрольные талоны да ждали б уведомлений о прибытии. А теперь в запарке все под 5-й корпус переоформлять, а «родные» полки и дивизии — уж что останется. На кой черт, спрашивается, все отлаживать, если в первый же день импровизации сплошные вместо нормальной мобилизации начинаются?! — бурчал себе под нос батальонный комиссар, не отрываясь, впрочем, от дела. — Все, вот вам приказ, идите с ним в здание по коридору вторая дверь справа. Там комсостав и медики. Выписку вам сделают, приказ мне верните, место еще есть, может, кого впишем за вами.

Спустя двадцать минут, уже почти со всеми документами я вновь подошел к военкому.

— Все готово, товарищ бригинженер? — спросил он меня, заметив мое появление.

— Почти. Мне сказали, что требование на поезд не дадут, так как я поеду с автоколонной.

— Да, мы ведь не только людей, но и технику мобилизуем. Сборный пункт на площадке готовой продукции завода ЗИЛ. Повезло танкистам, да и нам тоже. Машины новые, с пылу, с жару, не по автохозяйствам собирать. Оттуда же завтра с утра и людей отправлять начнем. Не гнать же транспорт порожняком? А вы над автоколонной как раз командование и примите, поскольку старше вас по званию пока никого здесь нет. Кстати, за вами числится вездеход «Тур», который подлежит мобилизации…

— Отметьте его как отправленный в 5-й корпус. Машина исправна, осмотра не требуется. На нем и поеду, — ответил я, сдвинув на затылок фуражку и размышляя над тем, что хозяйство, пусть и на время, мне досталось беспокойное.

— Но…

— Никаких «но»! У меня там радиостанция, — отрезал я, не желая расставаться со своим лимузином. — Как мне без нее колонной управлять?

— Ладно, — махнул рукой военком. — Пока можете идти домой, с родными попрощаться, подготовиться. Завтра в шесть утра ждем на ЗИЛе.

 

Эпизод 7

Не веря в свою удачу, я рванул домой. Хотелось последний вечер провести в кругу семьи. Да, мне повезло. Каждый советский запасной уже имел на руках мобпредписание и, в случае мобилизации, лишь сдавал по месту жительства в отдел милиции или даже управдому особый талон, самостоятельно направляясь в свою часть. Эти квитки, также как и уведомления из войск о прибытии, учитывались в военкомате. Все, кто был приписан, но не дошел или не доехал, или вовсе из дома нос не высунул, автоматически считались дезертирами. Но сейчас эта система из-за чехарды с 5-м корпусом дала сбой. Думаю, что в этой неразберихе Ворошилов еще не скоро узнает, что призвал меня своим приказом, а на Лубянке будут думать, что я так и сижу дома, имея «индульгенцию» на руках. В любом случае, я уже не чекист, а военный. Даже если засвечусь, выгнать уже не смогут. Если не в 5-м танковом корпусе, так в другом месте послужу.

— Господи, где ты был! Я уж думала, что все, уехал не попрощавшись! — Полина бросилась мне на шею, едва я ступил на крыльцо.

— Не преувеличивай. Не было меня всего четыре с половиной часа. Да и как я мог вот так сорваться и уехать, даже детей не поцеловать? — в крови бурлил адреналин и ответил не слишком-то нежно. Прямо скажем, резко ответил. Полина скуксилась и, уткнувшись в меня, захныкала.

— Ну, чего, чего ты? — понял я свою ошибку, но было уже поздно, слезы текли в три ручья. — Все хорошо, лучше и быть не может.

— Чего хорошего? На войну едешь!

— Ну и что? Все поедут. А я теперь бригвоенинженер, мне в атаки не ходить, главное чтоб техника как часы работала. Бронежилет, опять же, твой у меня есть. Я его носить буду. К тому же, когда я на восток улетал, у тебя какие-то там предчувствия были. А сейчас их нет. Ведь нет же? — размеренным тихим голосом, поглаживая супругу по голове, я старался ее успокоить, но Полина как-то сразу сама взяла себя в руки.

— Нет. Нет предчувствий, — отстранившись и поправив на плечах платок, строго ответила она. — Петька Милов вон, тоже на войну собрался. Иди, хоть ты ему скажи. Бронь у него, а он ни меня, ни Машку не слушает.

Войдя в избу, я застал немую сцену. Петр Милов в картузе, в сапогах, с решительным видом стоял ко мне лицом, а Маша загораживала собой подступы к двери.

— Что, Петька, подраться руки чешутся? — подшутил я над ним, чтобы разрядить обстановку. — Сидор-то брось. Раздевайся. Никуда ты не пойдешь. Я только что из военкомата, там от таких как ты забронированных добровольцев отбою нет. Хорошие люди, наши, советские, из лучших побуждений. Но только делу мешают и задерживают отправку мобилизованных в войска. Военкоматовским сейчас не до вас, они народ в новый корпус, которого в плане не было, переприписывают. Или ты хочешь все-таки повредить делу мобилизации? Давай-давай, раздевайся.

— Ладно… — процедил Милов сквозь зубы, — значит, завтра пойду.

— Нет, завтра ты пойдешь в свою лабораторию и будешь ею заведовать, как и положено в мирное время.

— Что ж, мне под юбкой сидеть, когда весь народ воюет?!! — взбеленился Петька, присевший на сундук скинуть сапоги, и вскочил, как был, в размотавшихся портянках.

— Зачем? Вот ты завлаб электросварки в своем институте. Кто-то эту работу должен делать, если ты уйдешь? А то, если забронированных в окопы послать, то кто будет танки, пушки, снаряды, патроны делать? Без оружия много не навоюешь. Отсюда твоя задача — найти себе достойную замену. Вот научишь жену свою Марию всему, что сам знаешь, передашь ей все наработки, вот тогда милости просим в войска. Ты ведь после института капитан запаса? Вот, дадут тебе роту, может, батальон. Ты ж, конечно, знаешь, как батальоном командовать? Сколько там у тебя в общей сложности времени на военные сборы за всю учебу ушло? Месяц? Вот и пойми, что сейчас из тебя ротный или комбат, как из фекалий пуля. Сам пропадешь и бойцов своих погубишь. Зато, пока Машу будешь сварке учить, будет у тебя время военным самообразованием и тренировками заняться. Так что, брат, бежать вперед собственного визга в военкомат тебе не надо. Война — дело серьезное. Суеты не любит.

— А ты? — набычившись, с вызовом спросил меня Петр.

— А я, дорогой мой друг и товарищ, теперь военный инженер. Моя забота — исправное состояние техники и ее ремонт. Как раз по специальности. В полководцы я не лезу. А на гражданке для меня дела, сам знаешь, не нашлось. Вот так. А теперь давай-ка стол вынесем во двор. Посидим все вместе, а то когда еще получится… Баньку истопим…

Да, этот тихий, теплый майский вечер мне запомнился надолго. Женщины организовали шикарный ужин, не жалея любых своих продуктовых запасов. Я даже сперва испугался, что крепкая крестьянская мебель не выдержит и ножки подломятся от обилия выставленных чугунков и сковородок, глиняных горшков и мисок с разносолами да большой бутыли с крепким домашним самогоном. Пили, однако, немного, больше ели, а еще больше разговаривали. Неугомонные детишки, выкатившись колобками из-за стола, тут же устроили рядом возню, но не убежали, как обычно, играть на улицу, понимая, что еще, может, не скоро вновь увидят отца и дядьку. А потом мы с Петром парились, то раскаляя тела на полках, то охлаждая их пивом в предбаннике. Исхлестанный березовым веником, чистый до скрипа, я сам уложил детей. Они спали в верхней избе, вместе с Миловыми, там, где попросторней и нет земляных стен. И была у меня короткая майская ночь, такая, что не выспаться.

 

Эпизод 8

Мобилизация была объявлена в воскресенье 21 мая. Завод ЗИЛ, выпускающий со своих конвейеров по 300–350 грузовиков в сутки, свою продукцию в выходные дни не отправлял. Поэтому на площадке скопилось больше тысячи машин всех моделей, включая сюда же три десятка гусеничных тягачей ЗИЛ-5Т и семьдесят с лишним броневиков БА-11. И все они должны были отправиться в 5-й ТК. Гусеничная техника, ради экономии ресурса и сбережения дорог по железке, а колесная — своим ходом. Конечно, для укомплектования корпуса этого недостаточно. В нем по штату должно состоять шесть тысяч автомашин из которых треть — тяжелые ЗИЛы. К тому же большинство из мобилизуемых грузовиков были обычными гражданскими, а не военными вездеходами. Тем не менее, только окинув по прибытии на сборный пункт взглядом все хозяйство, я почувствовал, как оно велико. Такое автостадо одной колонной не построишь, надо делить. Иначе поломки или пробитые колеса могут застопорить движение напрочь.

Еще большее впечатление произвела даже не толпа, а море народа, уже пришедшего на сбор, несмотря на ранний час. И это были далеко не все! В горвоенкомате, чтобы избежать неразберихи, разнесли время отправки с шести до четырнадцати часов. Пока что здесь были только жители ближайших окрестностей, а призванные из других районов города Москвы должны были подойти позже. 5-й танковый корпус комплектовался потенциально лучшим личным составом, цветом пролетариата столицы СССР, выпускниками московских ВУЗов и техникумов, в званиях капитанов и лейтенантов соответственно. Бойцы и младшие командиры все имели за плечами срочную службу в РККА, а вот от лейтенанта и выше, в основном, кроме произведенных в следующее звание при увольнении старшин, только военные сборы во время учебы. Майоров же, полковников и им равных, за исключением медиков, не было вовсе. Один я здесь такой красивый в комбриговском ранге.

Несмотря на всю неразбериху вчерашнего дня, сегодня машина мобилизации работала четко. У больших плакатов, на которых вывешивались номера маршевых рот, собирались будущие бойцы и командиры, разбивались по подразделениям и уже строем шли получать свои машины. Сто восемьдесят человек и шесть грузовиков на роту при капитане и трех лейтенантах. После этого отгоняли грузовики к причалу, где стояла баржа с лесом и самостоятельно оборудовали транспорт лавками. Роты по пять сводились в колонны, которым придавались по два БА-11, головной и замыкающий. Конечно, это делалось не для охраны, а для связи и управления, благо в Москве не имелось недостатка в людях, способных разобраться в радиостанциях разведывательных машин. Е сли бы в колонне поломалась бы машина, или пробила колесо, или остановилась бы по иным причинам, замыкающий броневик по радио сообщил бы командиру об этом и тот остановил бы всю колонну для помощи. Таким образом, весь остальной эшелон мог двигаться независимо, а невезучие одиночки не бросались на трассе.

Вот тут, увильнув под предлогом занятости важным делом с митинга, который организовали деятели московского горкома, находился и я. Назначить из «резерва капитанов» командира колонны и заместителя, назначить частоты связи и позывные, проинструктировать о порядке совершения марша, сказать ободряющее напутственное слово и отправить без карт в лагеря под Борисовым. Где этот город находится, я знал довольно приблизительно, пальцем в карту ткнуть мог, но вот уверенно сказать, как туда сейчас проехать — увы. Ничего, язык и дорожные указатели доведут. Все-таки не глухие места, а ВАД, военно-автомобильная дорога Москва-Минск.

И вот так по кругу, с интервалом в пятнадцать минут. И что удивительно — не приедалось! И через два, и через три-четыре часа, и под самый конец я все так же бойко командовал, не чувствуя усталости. Как мы не старались, но до отведенных по плану 15 часов мы не уложились. Последние машины ушли уже в пятом часу вечера. Всего сегодня мной было отправлено тридцать пять колонн и чуть меньше тридцати тысяч человек.

Под самый конец, когда митинговать было уже некому, всех, кроме медиков, проводили, массовики-затейники подтянулись ко мне.

— Здравствуй, Семен Петрович, — еще издалека, привлекая мое внимание, крикнул директор ЗИЛа Рожков.

— Здравия желаю, товариш майор, — уже ближе, за четыре шага, козырнул полковой комиссар весьма коренастого и бравого вида, за которым шли другие командиры и политработники.

— Бригинженер, товарищ военком, — поправил я его. — Здравия желаю. Что, всех отправили? Только медики остались?

На широком лице комиссара просто расцвела заразительная улыбка.

— Обознались, товарищ бригинженер! Я с вами еду в 15-ю танковую дивизию, а военком вот! — подтолкнул от вперед скромно стоящего за его плечом ровесника по званию, но не дал ему вставить даже слова. — Все, товарищи, труба зовет, по машинам! — я не успел и вякнуть, как комиссар отдал приказ и оставшиеся двадцать резервистов медслужбы, две трети из которых составляли женщины, полезли в пять «Туров» новой, военной модели, с утилитарным кузовом повышенной вместимости и двигателем от 5-тонного грузовика.

— Отставить! — скомандовал я поморщившись. — Товарищ полковой комиссар, представьтесь!

— Полковой комиссар Попель! — отчеканил он сразу собравшись, чем произвел на меня хорошее впечатление.

— Слушай команду старшего по званию! — выделил я особо последние два слова, расставляя все точки над «зю», и тут же, уже тихо и спокойно осведомился у Рожкова. — Товарищ директор, на моих восемнадцать минут пятого, покормите защитников Родины в заводской столовой.

— Конечно-конечно… — засуетился заводской голова, но я перебил его только поняв, что нам не откажут.

— Становись! Нале-ву! В столовую на обед! За мной! Шагом, аррш! — с долгими паузами между предварительными и исполнительными командами, давая время разобраться и покрутиться через любое плечо, повел я свое невеликое наличное воинство. Полковой комиссар четко шагал в первом ряду, бок о бок с пристроившимися к нему еще пятью политработниками батальонного и ротного ранга. Да, не подозревал я, что ехать до Борисова мне придется в такой компании, иначе умотал бы с первой же колонной. Ведь к бабке не ходи, привяжутся с политикой и придется про выход из партии говорить!

В столовой я, пожалуй, слишком навязчиво стал приставать к «хозяину» Рожкову, обсуждая с ним заводские дела, лишь бы не связываться с комиссарами. Благо тема перехода завода с трех смен по восемь часов на две по двенадцать и соответствующей перестановки кадров была неисчерпаема, не говоря уж об чисто технических вопросах, вроде упрощения машин военного времени. Но сколько веревочке не виться, конец у нее все равно найдется. То, что мне не отвертеться именно от Попеля стало ясно, когда стали отправлять колонну. Замыкать ее должен был последний БА-11, экипаж которого, в составе командира, водителя и радиста, военкомат сподобился сформировать. А вот о моей машине, видимо, позабыли.

— Товарищи, кто знаком с радиостанцией? — спросил я у политработников, не надеясь на врачей. — Нужен радист в мой экипаж!

— Я знаком! — тут же шагнул вперед полковой комиссар. И мне не оставалось ничего иного, как посадить его к себе на переднее правое сидение. Достав наушники с микрофоном, я ткнул их провод в разъем рации и вручил Попелю вместе с листком, на котором были записаны частоты всего эшелона и отдельных колонн. Так как РСТ можно было переключать между тремя фиксированными частотами, а колонн — три десятка, по мере того, как мы их будем догонять, станцию придется перенастраивать. Прочих комиссаров я назначил старшими других машин, а к себе посадил двух серьезных женщин лет сорока, военврачей 1-го и 2-го рангов, представившихся Таисьей Петровной и Тамарой Владимировной.

В шесть часов вечера, как я и планировал, тронулись в путь. Благодаря тому, что наша колонна короткая и в ней не было грузовиков, скорость я старался поддерживать в районе 60 километров в час так, чтобы БА-11, способный разгоняться только до 80, от «Туров» не отставал. И то, после поворотов, Попель передавал мне просьбы притормозить. А еще полковой комиссар без устали вызывал ушедшую почти два часа назад колонну, чтобы определить, насколько мы отстаем. Ответ пришел только когда мы уже проехали по Можайскому шоссе Одинцово. Выяснилось, что та уже проехала Голицино. Тогда, уже на общеэшелонной частоте Попель стал выяснять, где голова эшелона, случались ли какие-нибудь происшествия в пути. Это занятие чем-то напоминало испорченный телефон и отняло много времени. РСТ, в хорошем состоянии и при благоприятных условиях, добивала километров на тридцать, между колоннами же было около десяти, поэтому из хвоста в голову приходилось общаться по эстафете. Только в Кубике Попель обрадовал меня тем, что голова эшелона без происшествий прошла Смоленск.

В отличие от прочих, ехавших на грузовиках для которых этот бросок был еще и обкаткой, мы не останавливались каждые два часа на оправку и осмотр техники, двигались непрерывно. Догоняя очередной замыкающий БА-11, по связи просили прижаться к обочине, прочих же попутчиков приходилось распугивать сигналом моего «Тура». Встреч вечернему солнцу, сквозь среднерусские леса, стоящие стеной по обочинам, через городки и деревеньки, глядящие на нас маленькими окошками серых бревенчатых изб, мчались мы на запад. Первое время молча, вернее, общаясь только по делу. Строгость, с которой я «поставил себя» перед выездом, давала себя знать, но поглядывая изредка на Попеля, я видел, что того так и подмывает поболтать, проблема лишь в том, как начать.

— Как же славно, товарищ бригинженер, что вы именно в наш 5-й корпус мобилизовались, — не выдержал комиссар, когда мы проезжали мимо станции Дорохово. — Это ж какой мощный пример! Какую политработу можно развернуть! Сразу же, как будем в Борисове, надо собрать митинг и вам там обязательно выступить!

— Боюсь, товарищ полковой комиссар, что работы по моей, инженерно-технической части будет выше крыши, не до митингов, — ответил я сухо.

— То есть как?! Как же без боевого настроя? Без задора и энтузиазма? С ними и работа спорится быстрее и лучше! Правильно политически подготовленный коллектив сделает ее вдвое, втрое, даже впятеро быстрее! В конце концов, отказываться выступать на митинге — это не по-партийному, не по-большевистски! Вы, как старший товарищ, обязаны поддержать и приободрить рядовых членов партии, да и беспартийных тоже, — возмущенно и где-то чуть обиженно надулся Попель.

— Не по-партийному, не по-большевистски. Точно, — кивнул я, решив, что раз разговор начался, то юлить уже поздно, скрывая правду, я только подорву свой авторитет. — Наверное потому, что я уже больше двух недель как сдал свой партбилет и членом ВКП(б) не являюсь.

Я смотрел на дорогу, но мне и не надо было видеть в этот момент Попеля, чтобы представить, что у него отвалилась челюсть. В салоне машины установилось тревожное молчание. Ехали так минуты три, пока Таисья Петровна не подала голос, спросив:

— Товарищ Любимов, уже девятый час, а ужинать мы когда будем?

— Остановимся на закате, тогда и поедим, — отозвался я, прекрасно поняв нехитрый маневр военврача. Остановка сразу же избавит ее от необходимости присутствовать при тяжелом разговоре. — Если хотите, то можете что-нибудь прямо сейчас пожевать, вы же баранку не крутите.

— Режим питания надо соблюдать обязательно! Это я вам как врач говорю! А не как сегодня, обед в пять, а ужин вообще неизвестно когда. И есть надо горячее, а не давиться всухомятку! — поддержала подругу Тамара Владимировна.

— У вас за спиной в багажнике ящик-термос, там в нем глиняный горшок с курицей, а в другом вареная картошка. И чай сладкий в бутыли. Остыть не должны были. Угощайтесь, — лишил я их всякой надежды на остановку.

Мой «Тур», с переставленным ближе вперед задним рядом сидений, приобрел компоновку салона классического джипа второй половины 20-го века, поэтому копаться в багажнике на ходу можно было свободно. Вскоре сзади послышалась возня и по-детски капризный голосок:

— Ой, здесь лед!

— В другом термосе, том что слева от вас. А в правом — сырое мясо. Хлеб там в холщевом мешке возьмите, — посмотрел я в салонное зеркало заднего вида, установленное мной скорее по привычке, так как в маленькое окошко рассмотреть что-либо сзади было трудно. Зато две довольно аппетитных, туго обтянутых юбками попки стоящих на коленях и перегнувшихся через спинку сидения женщин видны были прекрасно. Эх, седина в бороду… Не успел и на день от дома отъехать. Нет, обедать я, безусловно, буду у Полины, но посмотреть ресторанное меню, пока моя «шефповарица» не видит, тоже приятно. Подумав об этом, я улыбнулся своим мыслям.

— Как вы можете думать о еде?! Как это «сдали партбилет»?! Почему?!! — наконец подал голос Попель.

— Потому, товарищ полковой комиссар, что подвергся критике товарищей по партии. Причем, если в части формального отношения к партийным обязанностям они были полностью правы, то, в который уже раз, упрекать меня в отступлении от принципов марксизма в вопросах трудовых отношений, организации Советской власти, стратегии построения коммунизма, то есть там, где ВКП(б) уже утвердила однозначные решения, зафиксированные в постановлениях ЦК и в Конституции СССР — перебор. Если не сказать — уклонение критикующих от генеральной линии партии. Это же касается и повторной критики по поводу связей с последователями религиозных культов, на чьи деньги для флота строится боевой корабль. Если люди добровольно участвуют в деле укрепления обороны страны, то имеют полное право дать ему имя. Этот вопрос уже обсуждался в широких партийных кругах и я давал на него четкий ответ. Вот так, товарищ Попель. Я бы, конечно, мог спокойно и обоснованно отвергнуть большую часть критики и отделаться всего лишь выговором. Но я стою на принципиальных позициях и не могу мириться с присутствием в партии всевозможных уклонистов! Уж извините, но либо я, либо они! В то же время, в свете непростой международной обстановки, начинать склоки по партийным вопросам в НКВД, которые могли обернуться увольнением из рядов многих товарищей, выполняющих важную работу, было бы, фактически, диверсией, направленной на подрыв обороноспособности страны. Поэтому я, временно, подчеркиваю, временно, отступил, сдав свой партбилет. После войны будем разбираться, кто прав из нас, а кто виноват, — рассказывая это, я, безусловно, приврал, подводя логичные обоснования под свои спонтанные действия. Да и насчет желания восстановиться тоже. Главное сейчас было не в этом, а в том, чтобы отсрочить разборки «на послезавтра».

— Не понимаю, у нас предатели в Наркомате внутренних дел? — казалось, что удивить полкового комиссара уже ничем не возможно, но мой рассказ это опроверг.

— Ну что вы, товарищ Попель? Конечно же нет! Я всю эту кухню насквозь вижу. Вы думаете, в НКВД кто-то что-то имеет реально против Конституции или постановлений ЦК? Ничуть не бывало! Или, как требовали, кто-то из чекистов имеет право и власть конфисковать собранные на постройку «Преображения» деньги, а сам лидер на иголки пустить? По Конституции партийная линия и линия исполнительной власти разделены. Лидер строится без нарушения советских законов, которые наоборот, строго карают за грабеж и саботаж. Кроме трескучих фраз за этими требованиями ничего не стоит. Просто товарищ Любимов, специалист по железу и вообще находчивый человек, выворачивающийся из любых ситуаций, не свой в НКВД. Белая ворона. К тому же, в прямом подчинении наркома. Вот бы его покритиковать и под этим соусом подсунуть к нему в отдел какого-нибудь комиссара-заместителя-шефа-инструктора, который поставит партийную работу на должную высоту. А заодно и запись в личном деле поимеет, что в заместителях у Любимова был. С такого трамплина можно и повыше прыгнуть. Вон, товарищ Саджая, начальник Алмазстроя, как взлетел! А чтобы наверняка, то и покритиковать надо пожестче, с перебором. Все равно Любимов, ничего, кроме железок своих, не видящий, спокойно ответит, сославшись на ЦК, и скандала устраивать не будет. Вот так. А товарищ Любимов решил карьеристов, лезущих наверх за счет партии, а не за счет собственной работы, проучить. И проучил бы, если б не война. Ничего, отложим на время.

— Нет, это все-таки неправильно, — помолчав немного и подумав, высказал свое суждение Попель. — Теперь вы в РККА, в танковых войсках. Приедем в корпус, организуемся, сразу же подниму ваш вопрос. Затребуем протоколы, разберемся… Если надо, до самого ЦК дойду!

— Хорошо, только имейте в виду, что создать своими действиями ситуацию, хуже, чем была, вы не имеете права. Так что, думайте очень хорошо, товарищ полковой комиссар! — предупредил я Попеля, поняв, что где-где, а в СССР мне от партии не отвертеться.

Ночевать, вопреки моему приказу для других не останавливаться в населенных пунктах, мы встали в Гжатске, подрулив на вечерней заре прямо к Горкому. Местные партийцы, спасибо им огромное, шустро распределили мой личный состав на постой по ближайшим домам, а машины мы оставили прямо во дворе. Как и положено в, пусть временном, но воинском подразделении, я выставил у колонны часового, распределив смены между комиссарами и политруками. Из оружия у нас у всех была только моя «Сайга», которую я и пожертвовал на время, ради несения караульной службы. Кроме ружья прихватил я с собой «иномирный» «вальтер», который надеялся на войне легализовать, но светить им до поры, до времени не стоило.

С утренней зарей, умывшись и перекусив собственными запасами, взятыми, как и положено по мобилизации, на двое суток, мы двинулись в путь. Попель снова прилип к радиостанции, принимая доклады за ночь и всего через полчаса, гораздо быстрее, чем накануне, доложил, что наш эшелон, растянувшийся ночью от Орши до Можайска, тронулся на запад. Мы поддерживали ту же скорость, но имея впереди весь световой день и понимая, что сегодня обязательно будем в Борисове, останавливались каждые три часа. Обедать, на большой привал после двух малых, остановились перед Смоленском, а на заходе солнца уже въехали в ППД 5-го ТК, где, вытребовав у встретившего нас дежурного по 645-му мотострелковому полку палатки, установленные заранее для встречи пополнения, без задних ног завалились спать.

 

Эпизод 9

Утром 24 мая, сразу после подъема, я в компании с Попелем пошел разыскивать штаб корпуса, чтобы представиться его командиру, а заодно доложить о своей группе и о том, что прибытие хвоста автомобильного эшелона из Москвы ожидается сегодня. Увы, но как такового, управления корпуса еще не существовало. В наличии имелся лишь командир, комдив Потапов, бывший ветераном боев на Халхин-Голе и неплохо командовавший там бронекавалерийским корпусом в армии Жукова. Это не могло меня не радовать, тем более, что обо мне в свете событий в Монголии тот был тоже наслышан и встретил как однополчанина.

— Корпуса нет, — начал он вводить меня в курс дела. — Его и 6-й планировали развернуть к концу года по мере того, как Харьков будет давать танки. Здесь раньше стоял танковый корпус бригадного состава на БТ-5. От него нам досталась стрелково-пулеметная бригада и батальоны танковых бригад, которые переформированы в два мотострелковых полка и разведбат 13-й дивизии. В новосформированной 83-й танковой бригаде этой же дивизии полный комплект из 210 танков Т-34М только весной пришедших с завода. Ну, а еще от старожилов нам остался рембат. Это уж, товарищ бригинженер, по вашей части, так как вы назначаетесь начальником инженерно-технической службы 5-го танкового корпуса. Приведите свою форму в соответствие с званием и принадлежностью к танковым войскам и принимайтесь за дело. Получайте технику, формируйте подчиненные вам части, чтобы через месяц мы были полностью готовы, с этой точки зрения, выступить на фронт.

— Признаться, я рассчитывал на должность в дивизии… — вздохнул я, оценивая масштаб свалившегося на меня хозяйства и связанных с ним забот.

— Смеетесь? — удивился Потапов. — Вы по званию на две ступени выше, чем любой из наличных инженеров! Не говоря уж о квалификации и репутации! Вам и карты в руки. Вон, товарищ полковой комиссар, получив должность в корпусе, из штанов чуть от радости не выпрыгнул! Действуйте, товарищ бригинженер! Кстати, советую сразу же выяснить обстановку у командира рембата 13-й военинженера 2-го ранга Петрищева. Он из старичков и всю местную кухню, что нам досталась, знает досконально.

— Товарищ комдив, разрешите отобрать для ремонтных частей личный состав в приоритетном порядке? В московском эшелоне много квалифицированных рабочих всяких специальностей и гнать их в пехоту просто преступление!

— Хорошо, сегодня поездом должен прибыть назначенный к нам начштаба комбриг Кирпонос. До его приезда приписной рядовой состав по подразделениям распределять не будем. Возьмете у него штатное расписание корпусной танкоремонтной базы, рембатов дивизий и эвакуационных рот бригад. Право «первой ночи» я вам обещаю, — пошутил комдив под конец, по-дружески хлопнув меня по плечу.

Вид бегущего комбрига в мирное время вызывает смех, а в военное — панику. Поэтому никуда торопиться я не стал, а, дойдя до своего «Тура», сел в него и поехал искать парк боевых машин 13-й танковой дивизии, опрашивая по пути встречных-поперечных. Он оказался по другую сторону военного городка, состоящего из длинных бревенчатых казарм, столовой и расположенных за ней складов. Сам парк произвел на меня двоякое впечатление. Он делился на обжитую зону, где стояли немногочисленные постройки и порыкивали то там, то здесь двигателями новенькие тридцатьчетверки, проезжая по посыпанным песком дорожкам к КПП и обратно, и на территорию, которую я сразу окрестил свалкой. Там в чистом, лишь обнесенном колючкой поле, борт к борту, корма к носу, плотно стояли более четырех с половиной сотен танков БТ-5. Судя по густой траве, вымахавшей выше колена, если не считать тропинки часового да небольшой площадки с самого краю, где виднелись свежие следы гусениц, сюда никто уже давненько не заглядывал. Несмотря на то, что танки эти были не наши, я забеспокоился. Один шальной налет, одна бомба, и вся эта техника будет пылать ярким пламенем.

Подъехав к боксам я, как и ожидал, нашел там рембат. Вернее, два десятка его бойцов, которые под руководством отделенного командира потрошили БШ-шку, вынимая из него дизель. Рядом, на другом таком же танке, колдовали сварщики, обваривая башню дополнительными бронеплитами.

— Бойцы, где мне найти военинженера 2-го ранга Петрищева? — крикнул я как можно громче, поскольку на мое приближение никто не обратил внимания.

— А что его искать? На втором КПП он, том, что к шоссе выходит, технику корпусную принимает, — отозвался их чрева танка глухой голос, обладатель которого так и не соизволил повернуться ко мне лицом, предпочитая демонстрировать промасленную задницу. Прочие же, в лучшем случае, взглянули мельком, сразу изобразив чрезвычайную занятость.

— Хорошо… — процедил я сквозь зубы, закипая, и двинул в указанную точку с твердым намерением вставить комбату фитиль за отсутствие даже намека на дисциплину. Но у въезда в парк мою нервную систему ожидало новое испытание. Как раз к моему приходу новенький ЗИЛ-5, явно из нашей московской колонны, притащил к воротам на буксире убитую полуторку ГАЗ-АА и командир в серой танкистской гимнастерке, как раз и оказавшийся комбатом ремонтников, принялся ее осматривать. Я наблюдал за процессом со стороны, желая углядеть в действиях Петрищева какие-то недостатки. Но того, что он эту рухлядь примет и даст команду тащить ее в парк, я совершенно не ожидал!

— Что вы делаете, товарищ военинженер?! Вы что, не видите, что эта колымага только на металлолом годна?!!

— Товарищ майор государственной безопасности… — устало что-то хотел сказать комбат но я его перебил.

— Бригинженер Любимов! Назначен начальником инженерно-технической службы корпуса!!!

— Товарищ бригинженер, — сразу подтянулся Петрищев, — у этой колымаги в наличии все четыре колеса и мотор! Значит, есть надежда поставить ее на ход! Не самый тяжелый случай… — на последнюю фразу бодрости комбату уже не хватило и передо мной вновь стоял, ссутулившись, очень усталый человек.

— Как это не тяжелый случай? — переспросил я.

— А так, товарищ бригинженер. Тысячу с лишним новых ЗИЛов корпус получил, но на этом сладости и кончились! То, что нам последние два дня по мобилизации приходило, автотранспортом назвать нельзя! История известная, в автоколоннах и МТС молодым салагам выдают старье, а опытных старых шоферов на новые машины сажают. А эти салаги по 1-й категории запаса проходят и, конечно, подлежат мобилизации в первую очередь. Вместе со своими «антилопами гну». Вот, высылаю тягачи по дорогам во все стороны, чтоб тех, что не доехал и в пути поломался, собрать. Есть и такие, как этот, у кого попросту бензин кончился.

— Тааак! — протянул я, сдвинув фуражку на затылок и подставив лоб теплому ветерку. — А в целом?

— А в целом, и по технике, и по личному составу, нам полагается всего по 115 процентов. Только вот по машинам, после того, как из четырех одну соберем, будет в корпусе процентов 70. Что, в общем-то, неплохо.

Наш разговор прервало появление со стороны полигона двух Т-34М, причем один тащил другого по танковой грунтовке на буксире. Обернувшись на звук, Петрищев, так же как и я недавно, сдвинул фуражку на затылок и, уперев руки в боки, щурился от солнца, поджидая машины. При их приближении комбат замахал руками и сместился чуть-чуть, самую малость, перекрывая дорогу. Наверное, чтоб успеть отскочить в случае чего, подумал я по себя.

Однако, исполнять цирковые номера не потребовалось, тридцатьчетверки встали.

— Главный или бортовой?! — перекрикивая рев дизеля спросил Петрищев у головы в шлемофоне, торчащей из люка мехвода.

— Бортовой! — задорно, с улыбкой, казавшейся белоснежной на чумазом, перепачканном копотью и пылью лице, ответил танкист.

— Напомни там своему комбригу, что главных больше нет! А бортовых две штуки осталось!! — проорал военинженер и махнул рукой, давая понять, что разговор окончен.

Головная тридцатьчетверка резко дернулась и тут же заглохла. Уже отвернувшийся было Петрищев, замер и стал с опаской наблюдать за происходящим. Двигатель вновь заревел, пару раз погазовал и под навалившейся нагрузкой сбросил обороты. К его шуму прибавился надсадный вой. Танк медленно начал движение. Петрищев взвился и вновь замахав руками, что есть мочи заорал:

— Глуши!!!

Поздно. Из чрева танка послышались удары и он, подергавшись, остановился. Его дизель вышел на максимальные обороты и продолжал молотить, пока военинженер не подскочил к танкисту и не отвесил ему подзатыльник, приводя в чувство.

— Все, теперь главный… — обреченно констатировал командир рембата и разразился длинной матерной тирадой по поводу всех танкистов бригады и, в особенности, лейтенантов, командиров взводов, которых непонятно чем занимались в училищах вместо вождения машин. Пока он разорялся, из тридцатьчетверок вылезли четверо в комбезах и тот, что сидел за рычагами головной, с обидой и голосе заявил.

— Товарищ военинженер, вы не имеете права ругать меня в присутствии подчиненных!

— Тебя не ругать, а под трибунал отдать мало! Какого ляда со второй с грузом на буксире?! Навыпускают в войска недоучек, которые в движении переключиться не умеют, а на первой тащиться не хотят!!!

— Отставить!!! — оборвал я перепалку и, почувствовав явно ту гору забот, что свалилась мне на плечи, сказал уже спокойно. — Чего переживать? Нам целый танк запчатей привалил, а с теми, кто его убил, особый отдел разберется.

— Товарищ майор государственной безопасности!! — воскликнул, желая как-то оправдаться, если я правильно понял ситуацию, летеха, собственной персоной недавно сидевший за рычагами.

— Скройся с глаз, не доводи до греха!!! — рыкнул я на него вне всяких уставных норм и повернулся к Петрищеву. — Видел я, твои орлы БТ-шки со свалки потрошат…

— Да, выполняем еще довоенный приказ штаба округа, теперь уже фронта, переоборудовать танки БТ в подвижные огневые точки. Механизмы вон, вместо них дополнительный аккумулятор, телефон и увеличенная боеукладка. На башню дополнительная броня да вместо катков и гусениц гусматики от БА-11. У БТ-5 рулевой привод на передние колеса исключили, но саму переднюю подвеску и оси переделывать не стали, просто заблокировали. Мы их разблокируем, чтобы можно было на буксире таскать с места на место.

— А что, эти БТ самоходом уже не годны? Ваши же бывшие танки, ты должен знать.

— Ну, как сказать, у большинства остаток ресурса в среднем 25 часов, где-то у полусотни наберется и до 50 часов, остальные полностью изношены по моторам.

— Отлично! — кивнул я. — Никто же не запретит нам на них немного покататься, перед тем, как выпотрошить, правда? Посему, с переоборудованием танков в ПОТ обожди. Пойду к танковому комбригу, пусть своих орлов на БТ-шках учит, а тридцатьчетверки побережет. А то 13-я танковая сама себя без войны победит. Где ты, говоришь, казармы твоего рембата? А то в чекистской форме не по должности…

Получив у комбата наводку на расположение, я собирался нагрянуть туда, как снег на голову, но меня уже ждали. Во-всяком случае, при докладах именовали «бригинженером», поэтому заниматься ерундой и шастать по казармам в поисках косяков я не стал. Заглянув в каптерку и вытребовав себе комплект из черных штанов, серо-стальной гимнастерки и пилотки, принялся со всем тщанием выполнять приказ командира корпуса, приводить свой внешний вид в соответствии со званием и должностью. Так как знаков различия комбрига у старшины в загашнике не оказалось, пришлось распотрошить свою старую форму. Зато обедал я с рембатом уже при полном параде.

Набив брюхо и не желая откладывать дело в долгий ящик, сел в «Тур» и поехал в 83-ю танковую бригаду не столько ради форсу, а чтоб заодно заправить там своего железного коня. Комбриг Кривошеин к моей идее использовать для обучения машины со свалки отнесся настороженно, так как БТ-шки все-таки были чужими, потребовал приказ командира корпуса Потапова. Никакие резоны, что старые танки все равно на запчасти разберут, его не волновали. Как и выход из строя его собственных тридцатьчетверок. Есть в дивизии рембат, который обязан вернуть их в строй и точка. Плюнув на инициативного комбрига, я удовлетворился тем, что залил себе на халяву полный бак и уж совсем собирался уезжать, как встретил старого знакомца.

— Здравия желаю, товарищ бригинженер!

— И тебе не хворать, товарищ старший лейтенант! — пожал я руку Василию Полупанову. — В званиях растешь, глядишь, скоро меня обгонишь! Какими судьбами здесь?

— На востоке, уже под самый конец боев, маршем шли, а я в люке командирском стоял. Ну и дофорсился, поймал шальную пулю. Или снайпер то был, не знаю. Прошла от плеча и дальше по лопатке. Вскользь, но мышцы и связки порвала, только в марте из госпиталя выписался. За Маньчжурскую войну вот, старлея присвоили и «Красное знамя» дали. В свою бригаду не вернули, а направили сюда командовать танковой ротой. А вы?

— А я сперва из своего бывшего наркомата в запас вышел, да тут война, мобилизация. В НКВД во мне срочной надобности нет, вот и попал в танковые войска. Буду у вас корпусным зампотехом.

— Ух, ты, как хорошо то! Товарищ бригинженер, помогите! Мои сегодня два фрикциона на двух танках сожгли, главный и бортовой. Петрищев, комбат ремонтников, восстанавливать отказывается, говорит запчастей нет!

— А, так это твоя рота отличилась? Что ж ты, Василий, старый воин, ветеран Испании и Маньчжурии, бойцов своих и командиров даже вождению танков научить не можешь? Элементарным вещам, что вторая передача является стартовой, но не в случае, когда другой танк на буксире тащишь? — прищурился я, но голос понизил, чтоб выходящие из штаба бригады, возле крыльца которого мы стояли, не услышали моих слов.

— Товарищ бригинженер, виноват, но хоть вы по старой памяти душу-то не травите! Меня уж и комбат, и комбриг, и комиссары, все кто мог, отчитали! А что я могу сделать? У меня, как и во всей бригаде, лейтенанты только из училищ, а бойцы — весенний призыв. Хуже, чем мобилизованные, у тех хоть практика вождения тракторов на гражданке. А у этих, в лучшем случае, пятьдесят учебных часов, а в худшем — двадцать пять! Мне ж не разорваться! Три лейтенанта в роте. Двое комвзводов мехводов учат вождению по восемь часов в день. Чтоб каждый из шестнадцати механиков ежедневно по часу мог покататься. Один с наводчиками и заряжающими занятия проводит, а я командиров танков натаскиваю. Все, как в других ротах!

— Ладно, ругать тебя не буду. Но и танки твои сейчас ремонтировать тоже! Вот пусть твой комвзвод самолично с одного бортовой фрикцион снимет и на другой поставит! Пусть это ему уроком будет, чтоб знал не только как кататься, но и как саночки возить! А с инвалидным танком позже будем разбираться, когда автотанковую базу развернем, или когда запчасти придут. Такое тебе мое слово!

Полупанов вздохнул, поняв, что разговор окончен сегодня вождение в его роте сократится вдвое, а я снова прыгнул в «Тур» и погнал машину из лагерей в двух километрах западнее поселка Дымки в расположение штаба корпуса в старом Борисовском тет-де-поне. Напрасно. Комкора на месте не оказалось, уехал в Минск в штаб фронта и связаться с ним, чтоб вытребовать приказ для Кривошеина, не было никакой возможности. Высказав много нелицеприятного связистам, я не стал ждать, когда они смогут выйти на комкора, а решил действовать на свой страх и риск явочным порядком хотя бы там, где это зависит только от меня самого. Заскочив в штаб рембата, в одну из полковых и бригадную ремроты 13-й дивизии я, не дожидаясь прибытия начштаба корпуса Кирпоноса, взял там штатные расписания и помчался к маявшимся от безделия маршевым ротам резервистов. В первую очередь, заглянул в палатки командиров и вывел оттуда всех, кто имел звания военинженера или воентехника. Точно так же прошерстил всех, кто временно командовал взводами в ротах мобилизованных и самими ротами. Все равно они будут моими и нечего им прохлаждаться. Путем личного опроса выявил двоих, показавшихся мне наиболее подходящими на должности командиров рембатов 14-й и 15-й дивизии. Оба были военинженерами 2-го ранга. Первый, Остапенко, кадровый, а второй, Марчук, из «партизан», воевал в танковых частях в Грузинскую, был тяжело ранен и демобилизован в связи с окончанием войны, на гражданке дорос до директора МТС в Ленинском районе Подмосковья и сейчас вновь призван в армию. Новоявленные комбаты 84-го и 85-го РВБ, с моим участием, отобрали себе комсостав по штату военного времени. Потом настала очередь ремрот. После того, как с комсоставом все было улажено, совершили всей когортой повторный набег на лагерь за младшими командирами и бойцами. Брали по «мобилизационной норме», сто плюс пятнадцать процентов, но все равно выбирать было трудно. Высококлассные специалисты имелись в изобилии и бессмысленно было идти по пути вызова желающих. Народ застоялся и откровенно не понимал собственного бездействия. После двух часов бесед, разговоров и уговоров, люди были отобраны и построены в колонну на выход, но тут появился полковой комиссар Попель.

— Товарищ бригинженер, куда это вы людей уводите? — явно беспокоясь из-за моей самодеятельности, задал он вопрос.

— Комдив Потапов разрешил мне заполнить штат в приоритетном порядке, — сослался я на командующего корпусом. — А увожу, потому, как на этом открытом поле никаких щелей не отрыто, палатки не замаскированы и любой налет вражеской авиации приведет к напрасным и ничем не оправданным жертвам, товарищ полковой комиссар! Встанем лагерем на опушке во-он того леска, там 84-й и 85-й рембаты, в случае чего, ищите.

Резон в моих словах был и Попель оглянулся вокруг не в поисках какой-то поддержки, а понимая мою правоту насчет налета, но все равно сказал:

— Пока люди прибывают с каждым часом, общую политинформацию начинать смысла нет. Но к восьми часам вечера, сразу после ужина, жду вас и ваших подчиненных здесь.

Я глянул на часы, которые показывали полшестого, и кивнул. Время еще есть. Да и об ужине комиссар напомнил кстати, поэтому ушли мы, умыкнув с собой полевые кухни. Лишнего не взяли, только для пропитания наличных полутора тысяч человек.

Отправив батальоны и роты обустраиваться в шалашах, сам я помчался к Петрищеву, подбить, что у нас в корпусе выходит с мобилизуемой техникой, чтобы при последующей дележке постараться отхватить самые лакомые куски. Увы, спецмашин для рембатов и автотракторной базы, естественно, не оказалось, но зато пришли автокраны, причем, в хорошем состоянии. Механизмы в народном хозяйстве довольно редкие и на убитые шасси их не ставили. Комбат 83-го РВБ, отчасти, успокоил меня, сказав, что пополнение ПАРМ-ами еще может прийти по железной дороге из центра, но выяснять это надо у командования корпуса.

 

Эпизод 10

Политинформацию я, разумеется, пропустить не мог. С самого начала войны, с воскресенья, уже три дня, как я ни сном, ни духом не ведал, что творится в мире. Кто воюет, как, то было мне неведомо. Стрельбу я слышал только на нашем полигоне, где тренировались танкисты и мотострелки 13-й дивизии. Да под вечер, и вчера, и сегодня, медленно проплывали на запад воздушные корабли ТБ-3, чтобы ночью оказаться над польской территорией.

Говорил полковой комиссар Попель сам, говорил красиво, я бы даже сказал, литературно. И, в основном, по делу. Упоминания партии и советских лидеров не превращались в его словах в банальную лесть, а отражали лишь факты и действия, которые, однако, не могли не вызывать у граждан СССР, в частности, бойцов и командиров РККА, понимания и законной гордости. В то же время эпитеты, употребляемые Попелем в отношении буржуазных политиков, ничуть не грешили против истины, какими несдержанными они бы не были.

Как и подобает хорошему рассказчику, начал полковой комиссар с предыстории и основная суть его речи сводилась к следующему. Всю зиму 38–39 годов, после того, как совместно сожрали Чехословакию, германские нацисты и польские паны вели переговоры по поводу города Данциг и, так называемого, «польского коридора». Немцы настаивали на пересмотре границ, поляки же напротив, не желали расставаться даже с пядью земли, которую они считали своей. К апрелю переговоры зашли в тупик и стороны явно готовились разрешить противоречия силой оружия, взаимно отмобилизовав с начала мая свои вооруженные силы, которые и без того, еще со времен чехословацкого кризиса были достаточно многочисленными. СССР смотрел на всю эту возню без опасений, поскольку его армия насчитывала на первое мая четыре миллиона двести тысяч человек, четверть из которых были маньчжурскими ветеранами. Причем, абсолютное большинство дивизий, имевших свежий боевой опыт, в течении зимы были перевезены именно на польскую границу. Численность группировки на Дальнем востоке опустилась до абсолютного минимума за все мирные годы советской власти.

И вот, внезапно, Польша объявила войну СССР, а не сцепилась с Германией из-за клочка суши на южном побережье Балтики! Говоря о том, как этот акт был обставлен, Попель весьма язвительно прошелся по фотографиям из польских, английских и французских газет, где взахлеб рассуждали о «советской провокации». На пущенных по рукам фотокопиям было отчетливо видно, что убитые, якобы советские пограничники, вооружены сплошь винтовками Мосина, которых у нас в ПВ уж несколько лет, как не водилось. Да и какой резон нашим погранцам нападать на какой-то продовольственный склад на Западной Украине? Если б СССР вздумал ударить, то врезал бы так, что варшавские фундаменты из земли бы вывернуло! А вот украинским националистам, уцелевшим после резни, которую поляки им устроили прошлой осенью и оголодавшим за зиму, смысл был прямой. Поляки понимали это не хуже нас, но воспользовались поводом. Подвернувшимся или кем-то организованным. Попель в своей речи прямо указал на Антанту, пресса которой билась в истерике подзуживая всех, особенно Германию, сплотиться перед лицом «красной угрозы» и помочь Польше в ее нелегкой борьбе. А что же Варшава? Какой ей резон ввязываться в опасную авантюру? Полковой комиссар предположил хитрость, сказав, что если мы, к примеру, разобьем поляков, то неминуемо столкнемся с немцами. Мы же мирное государство и не воюем, если нас не вынуждают. Видимо, для Гитлера этот резон также работает, коли они отреагировали на известие о Польско-Советской войне весьма сдержанно. То есть, вообще никак пока не отреагировали. В итоге, Польша между СССР и Германией, избегает вторжения с любой стороны, а сама вольна сколько угодно наступать, чем, однако, не пользуется. Наверное, из-за погоды. К востоку от Вислы и до самой границы по ночам льют проливные дожди, превращая дороги и аэродромы в болота.

Слушая это, я, конечно, не поверил в хитроумие польского правительства. Готов руку дать на отсечение, что эмиссары Антанты им что-то наобещали или прямо подкупили. С панов станется. Зато мне теперь абсолютно ясно, чем занимаются гудящие сейчас над головой бомбовозы ТБ-3. И подвешены к ним вовсе не крупнокалиберные бомбы, а термоизолированные выливные приборы, заправленные жидким азотом.

Перейдя к событиям тех трех дней, что прошли с момента объявления войны, Попель рассказал, что СССР, верный своей миролюбивой политике, обратился к правительству Японии, как стороны не заинтересованной в европейских делах, с просьбой выступить посредником в деле урегулирования конфликта. Те согласились. Что там между ними и поляками произошло на следующий день достоверно неизвестно, но Япония разорвала с Польшей дипломатические отношения и ее посол немедленно выехал в Германию. В газетах же Страны восходящего солнца появились статьи в поддержку СССР с призывами оказать тому любую помощь в деле наказания варваров, оскорбивших императора. Также, высказывалось сожаление, что Польша слишком далеко и снаряды линкоров Императорского флота не могут в назидание стереть с лица земли ее прибрежные города. Событие было отмечено и в германской прессе и опять в негативном для поляков ключе.

В целом, в голове у меня складывалась следующая картина. Англичане и примкнувшие к ним французы втравили Польшу в войну против СССР с целью спровоцировать столкновение последнего с Гитлером, который сам имел виды на польские земли и не мог допустить занятия их Советами, как и продвижения РККА к границам рейха. При этом, расчет строился на том предположении, что любые договоренности, в частности — о разделе Польши, между злейшими идеологическими противниками люто ненавидевшими друг друга, СССР и Германией, в принципе невозможны. Да, в «эталонном мире», столкнувшись с опровержением этого расчета, «демократы» даже спустя более семидесяти лет истерили от того, что в один день подписания пакта Молотова-Риббентропа вся Европа, и Англия в частности, проиграли Вторую Мировую войну. Надеюсь, здесь их тоже ждет неприятный сюрприз, судя по тому, что Гитлер избегает любых неосторожных движений в сторону СССР. Надо сказать, что события из Лондона и из Восточно-Европейских столиц видятся, очевидно, по-разному. Все, в основном, затаились в ожидании и только одна Финляндия, с ее ярко выраженным англофильским правительством, заявила о моральной поддержке полякам. Зато США, что меня удивило, быстренько объявили СССР «моральное эмбарго» за агрессию в сторону Варшавы. Вообще-то это во вред нам, но и не в интересах янки тоже! Видимо, темпы развития СССР кое-кого за океаном пугают всерьез. А может быть это месть за русско-японский мир.

На фронте же сейчас войска обеих противоборствующих сторон зарываются в землю вдоль линии границы и строят позиционную оборону. Да, мы еще мобилизуемся, а полякам дури хватило войну объявить, а вот силенок побить РККА даже сейчас, явно не хватит и они это понимают.

Видимо, обдумывая стратегические расклады и все более убеждаясь, что мой испуг по поводу всеобщей войны против Советского Союза был преждевременным, ибо я-то знал, что пакт Москва-Берлин все-таки возможен, я замечтался и пропустил не только «вечер вопросов-ответов», когда личный состав корпуса уточнял у полкового комиссара непонятные моменты, но и вообще конец политинформации. Очнулся только когда роты стали расходиться, под незабвенное «раз, раз, раз-два-три».

— Товарищ бригинженер, что вы чудите в мое отсутствие? — тихонько спросил у меня комдив Потапов, благо стояли мы с ним во время мероприятия недалеко и сделать пару шагов в мою сторону никакого труда не составляло. — Кривошеина подбиваете непонятно на что, людей с места общего сбора увели…

— Товарищ комдив, докладываю, что связь в РККА строится сверху вниз, поэтому ваше отсутствие в корпусе в то время, когда требуется принять решение — ваша вина, а не моя. Комбриг Кривошеин предпочитает корежить во время обучения свои танки, в то время как на свалке простаивают не менее четырехсот БТ пригодных для этой цели. На них горизонтальные четырехцилиндровые дизели с почти выработанным ресурсом, которые нашей промышленностью больше не производятся. И эти танки все равно приказом округа обречены быть разобранными и превращенными в ПОТ. Чтобы сберечь танки Т-34М 83-й бригады не хватает только вашего приказа. Сегодня, кстати, после обеда еще один главный фрикцион сожгли. Итого уже два танка в минус, а запчатей нет. Что касается людей, то вы обещали мне приоритет, как только будет штатное расписание. Я раздобыл его, не дожидаясь прибытия начштаба Кирпоноса. Кроме автотанковой ремонтной базы. Не вижу в своих действиях никаких чудес.

— Вам, товарищ бригинженер, смотрю, пальца в рот не клади! — рассмеялся Потапов. — БТ-шки точно на разбор?

— У военинженера Петрищева приказ еще из штаба округа, — подтвердил я и спросил. — Товарищ комдив, может, похлопочете там, чтоб БТ-5 нам на укомплектование корпуса отдали? Годных мобилизованных автомашин нам явно не хватит, а они хоть тягачами могут быть. Приказ-то на разбор еще в мирное время отдан. А как ПОТ БТ-шка сущее недоразумение. Ее на поле просто так не поставишь — броня тонкая, а зарывать ее три человека экипажа будут до маковкина заговения…

— Так ты ж говоришь, что ресурс весь? — удивился, перейдя на «ты» Потапов.

— Весь не весь, но, кажется, знаю я один способ, как их на ход поставить. Только мне для этого все ремонтно-технические части корпуса нужны. И полностью укомплектованные людьми, спецтехникой, инструментом и всем прочим.

— Вот и я говорю в Минске, что корпус должен быть полностью укомплектован… А мне отвечают, что четырехсот Т-34 еще на две бригады нет, получишь вместо них две готовых самоходных противотанковых артбригады СУ-5-76 по 60 машин каждая. Мотоциклов для полковых и бригадных разведрот нет, а те, что есть, идут на доукомплектование уже развернутых танковых корпусов. В общем, будем крутиться… Так что, полный комплект спецтехники и прочего, кроме людей, гарантировать не могу. Но по поводу БТ обещаю поговорить.

 

Эпизод 11

С начала войны прошла неделя, а со дня моего прибытия в 5-й танковый корпус — всего четверо суток. Но за это время обстановка в лагерях западнее Борисова кардинально изменилась. С прибытием начальника и работников штаба корпуса, штабов дивизий и самих комдивов табор резервистов был ликвидирован. Люди расписаны по полкам, ротам и батальонам, разошедшимся по окрестным лесам и разбившим свои отдельные лагеря вдоль опушек и просек. Все резервисты, все еще продолжающие прибывать по мобилизации, теперь незамедлительно отправляются прямо в части. Кроме этого пополнения «россыпью» в 5-й ТК вливаются сформированные еще до войны и перебрасываемые по железной дороге полки и бригады самоходной и буксируемой артиллерии. Этим же путем с центральных баз приходят спецмашины и материальные запасы, разгружающиеся на всех станциях от Бобра до Смолевичей.

Моя кипучая деятельность по приведению в порядок и содержанию в нем матчасти 5-го ТК теперь организована. В штабе корпуса мне в помощь, как и полагается, отделение из восьми командиров-воентехников, планирующих работу и контролирующих исполнение моих приказов. Ремонтные роты бригад и полков, рембаты, сформированы, укомплектованы и, по мере поступления, получают спецтехнику и инструмент. При этом, они уже вовсю включились в приведение мобилизованного автотранспорта в порядок. Глядя на процесс сосредоточения корпуса мне стала понятна та торопливость, с которой тысячу грузовиков выпихнули из Москвы в Белоруссию. Объемы перевозок от железнодорожных станций в лагеря были, на мой непривычный взгляд, просто огромными. Еще бы, в танковом корпусе прежней организации, подобие которого, но вооруженного броневиками БА-11 я видел в Монголии, состояло по штату всего около пятнадцати тысяч человек, а в нашем ТК их было почти шестьдесят! Пропорционально росло и вооружение, а с ним и запасы. Эшелоны приходили один за другим, штаб фронта предупреждал об их прибытии телеграммами, которые, зачастую, опаздывали, и требовал моментальной разгрузки и отправки назад вагонов. Автобаты, РМО, вообще все грузовики корпуса, не простаивали ни минуты сутки напролет, либо были в пути, либо под погрузкой-разгрузкой. Причем, как и предупреждал Петрищев, четверти годных транспортных машин нам не хватало.

Чтобы исправить положение комдив Потапов, во-первых, спешил, вернее почти не дал машин пехоте, укомплектовав, в первую очередь, тылы. Бойцов с личным оружием можно и десантом на танках перевозить, а под коллективное оружие одного грузовика ГАЗ-АА или ММ на роту хватит. Но все равно, полтора десятка полуторок на батальон вынь да положь! Поэтому негодные машины, коих набралось свыше восьмисот штук, силами рембатов, ремрот, личного состава автотанковой базы переоборудовались в прицепы. После того, как с шасси ЗИЛа скидывали кабину, движок и всю трансмиссию, ставили новый удлиненный кузов, оно могло поднять до семи-восьми тонн и буксироваться тяжелым грузовиком. Из полуторок получались двухтонные прицепы. Что касается новых ГАЗов 50-й и 60-й серий, то их в корпусе практически не оказалось вообще. В самом начале, осознав объем работ, я запаниковал. Ведь если люди, пусть и с золотыми руками, в наличии, то инструмента еще не было. Не пальцами же гайки крутить и не зубами заклепки обкусывать! Пришлось настропалить народ, чтобы посылали слезные телеграммы на родину, друзьям-знакомым-родственникам с московских заводов. Помогли комиссары, про которых я, отбирая себе людей, сначала позабыл. Мигом организовали партсобрания в подразделениях и направили письма в парторганизации предприятий. Посылки, правда, стали приходить, когда уже по линии НКО поступила большая часть самого необходимого, но все равно, как говорится, приятно. Особенно меня порадовала полусотня сверхплановых 140-сильных дизелей, благодаря которым мы реанимировали такое же количество ЗИЛов выпуска 35-36-го годов. На радостях я прямо с шофером, доставившим нам эти моторы, запросил сразу тысячу, но танковых 175-сильных, которые устанавливались на легкие самоходки.

Зачем мне такая прорва форсированных движков, если в 5-м ТК СУ-5 всех моделей чуть меньше двухсот? Разумеется, для восстановления БТ-5! 25-го числа мне самому пришлось смотаться в Минск в штаб фронта, точнее — к начальнику автобронетанковых войск комдиву Зиньковичу. Митрофан Иванович оказался молодым, всего 39 лет от роду, деятельным обладателем незамшелых мозгов. Наверное, именно благодаря этому он и выдвинулся в эпоху «курсов повышения квалификации», за четыре года поднявшись к нынешним высотам от звания майора.

Идея, с которой я к нему обратился, была проста. В свое время, модернизируя БТ-2 в БТ-5 путем установки нового дизельного двигателя, харьковские конструкторы оставили неизменным корпус и трансмиссию с четырехскоростной коробкой передач. Чтобы совместить ее с мотором, имевшим намного большие рабочие обороты, нежели прежний, потребовался редуктор. Причем, включавший не две, а три шестерни, чтобы сохранить направление вращения. Получалось, что в БТ-5 вентилятор стоял на отдельном валу после редуктора и перед главным фрикционом, а плоский двигатель располагался выше этой оси. Высота исходного корпуса позволяла, да и под мотором вдоль бортов удобно разместились топливные баки, благодаря которым, да еще одному в корме боевого отделения, БТ-шка имела просто сумасшедший запас хода свыше 600 километров. Плоский дизель Д-100-4 был короче карбюраторного М-5 на полметра, из-за этого длина боевого отделения выросла на такую же величину, в свободном объеме разместили дополнительную боеукладку, а на командирских машинах — еще и мощную радиостанцию. С началом выпуска Т-34 с шестицилиндровыми двигателями и переходом московского автозавода на вертикальные «четверки» БТ-5 остался без серийного «сердца». Это, да еще слабая броня, послужили причиной вывода его из эксплуатации в войсках. Но, на мой взгляд, не все еще было для этой машины потеряно. Если дизель Д-100-4 является всего лишь удвоенным Д-100-2, разве нельзя вместо одного четырехцилиндрового мотора поставить два серийных двухцилиндровых, разместив их «цугом»? Ведь у этих движков вывод вала с двух сторон! Да, узел сопряжения увеличит длину всей установки, но не намного, сантиметров на двадцать. Зато такая переделка не требует больших усилий. Получив от Зиньковича «добро» на эксперимент и два ящика с новенькими Д-100-2, которые погрузили прямо в мой «Тур», я укатил в Борисов.

27-го числа «перемоторенный» силами 83-го рембата Петрищева БТ-5 с демонтированной передней стенкой МТО катался пред светлыми очами двух комдивов, Потапова и Зиньковича, ничуть не уступая своему «оригинальному» собрату.

— В тылах фронта таких БТ девятьсот с лишним штук, — задумчиво глядя на нашу поделку, сказал начальник автобронетанковых войск, — можно восемнадцать танковых батальонов укомплектовать, четыре с половиной бригады. Не желаешь себе в корпус две вместо самоходок? — спросил он у Потапова.

— Не желаю, — буркнул в ответ командующий корпусом. — На них ни на едином радиостанций нет, все прежние хозяева увезли. У меня в 83-й бригаде хотя бы все ротные да командиры взводов со связью. Да и броня у них… А у поляков противотанковые пушки, да и ружья, есть. Вот, товарищ комбриг говорил, что будучи председателем ВПК сам настаивал, что БТ-шки из войск изъяли, — кивнул он в мою сторону.

— И УРовцы будут против, — заметил Зинькович, — они на них, как на огневые точки уже навострились. Даже броню для переделки от своих щедрот выделили.

— Нет худа без добра, — сказал я им в тон, — башни с подбашенными листами мы снимем и отдадим УРовцам, пусть на срубы устанавливают или на бетон, а за счет этого веса добронируем лоб 30-миллиметровыми плитами. Будет бронетранспортер на шесть бойцов плюс водитель. Нам ни в одну дивизию так мотоциклов с колясками в полковые разведроты и сталинградских плавающих транспортеров-тягачей в разведбаты не дали, вот будут вместо них. Пару шкворней под РПШ, да и поверх бортов из личного оружия стрелять можно будет. А если подобьют — легко выпрыгнуть. В самоходные артполки и бригады тоже бронированные разведчики нужны, хоть по одному на батарею. А то орудия-то с мотором, а разведка десантом да пешком. Да и в буксируемую артиллерию как тягачи они могут пойти…

— Шесть человек десанта для пушкарей мало. А боекомплект куда? — возразил Зинькович.

— Боекомплект внутрь, а расчет на броне. Чтобы быстро свалить, если БТР загорится, — усмехнулся я. — А вообще, если чуть заморочиться, то двигатели можно не последовательно спарить, а параллельно. Высота МТО позволяет. Тогда десант до восьми человек увеличится. Расчет поместится. На снарядных ящиках и будут сидеть. Плюс еще что-то в передках. Но это, как говорится, мечты. Нам в корпус только на полковую и дивизионную разведку, я посчитал, триста машин потребуется. Да еще самоходчикам под семьдесят.

— А справишься?

— Если дадите движки, радиостанции, если корпус недели две не будут перебрасывать и если в нем не будет массового выхода основной техники из строя, — тут я посмотрел на Потапова, — то вполне.

— Хитер, товарищ бригинженер! — засмеялся Зинькович. — Чуть что — с тебя взятки гладки! Решим так, моторы и радиостанции в запасе нашем фронтовом поищем, сколько сможем — дадим. А вот насчет перебросок да боев — тут уж ничего гарантировать не могу. Пока тихо — работайте. В конце концов, побольше транспортеров успеть переоборудовать — в ваших же интересах.

На следующий день «благословение» Зиньковича было подтверждено командующим фронтом командармом Апанасенко, который постоянно торопил нас с укомплектованием и слаживанием корпуса. Тогда же, 28 мая на станцию Жодино пришел ремонтный эшелон 5-й корпусной автотанковой базы, в составе которого кроме разнообразных станков, смонтированных в вагонах, был мощный генератор на базе судового 4-тысячника и электропечь. Теперь ремонтная служба 5-го корпуса могла восстанавливать технику не только путем замены агрегатов, но и сами агрегаты ремонтировать, а также, в ограниченном масштабе, делать новые. Такие, как двусторонний редуктор для параллельного подключения двух моторов к коробке БТ-5.

Поэтому «серийные» БТР-5 сразу пошли с восьмиместным десантным отделением. В их моторном отсеке два Д-100-2 располагались в «два этажа» друг над другом, для чего пришлось делать новую мотораму и изъять топливные баки. Последние пришлось вынести в десантное, приспособив в качестве лавок вдоль бортов. Два, по метру длиной, вдоль левого борта, один, который прежде стоял поперек и был чуть длиннее, вдоль правого. Продолжала его откидывающаяся скамейка, подняв которую, пулеметчик мог работать стоя из укрепленного на вертлюге за бронещитком оружия. За счет сэкономленной массы башни и крыши корпуса мы усилили бронирование машины, нагло воспользовавшись УРовской броней. 30-миллиметровыми сплошными бронеплитами обварили нос машины. Вкупе с родной броней общая толщина преград выросла до 45, а в районе щитка водителя — до 50 миллиметров. А чтобы дать водителю обзор, установили три призматических прибора, взятых из ЗИП Т-34М. Правда, за счет того, что дополнительное бронирование, ради упрощения раскроя и исключения лишних швов было крупнодетальным, между ним и основным образовались полости в районе прогиба ВЛД. Все равно, по нашим прикидкам снаряды 37–47 миллиметров оно должно было держать, а большего от легкой машины и желать грешно. Борта мы дополнительно защитили только в районе баков, которые, к тому же, были прикрыты и катками ходовой части. Для этого в междубортовое пространство, туда, где у БТ-2 были топливные баки, смонтировали железобетонные плиты толщиной в пять сантиметров. В целом, такая защита из наружной брони, плиты и внутренней стенки из конструкционной стали, пули противотанковых ружей должна была удержать. Выше же, как и у БТ-5, обеспечивалась только безопасность от обстрела из обычного стрелкового оружия. На выходе БТР-5 получился не тяжелее исходного танка, но первый же пробег выявил необходимость усиления корпуса поперечными и продольными связями, что вызвало прибавку в триста килограммов. Но в боевом положении, с полным боекомплектом и экипажем, БТР-5 был все-таки легче, чем танк.

За следующую неделю, кроме того, что привели в порядок штатную корпусную технику, четыре подчиненных мне РВБ, три дивизионных и один из состава корпусной АТРБ, смогли переделать в БТР всего 47 БТ-5. Это количество определялось не ремонтными мощностями, а количеством выделенных фронтом моторов. Радиостанций же нам не дали на них ни одной, поэтому планы мои и Потапова перевооружить разведку провалились. Нет худа без добра, как первый «хозяин», я явочным порядком прибрал большую часть новоявленных БТР в свое хозяйство, смонтировав в них мощные лебедки, А-образные стрелы и бульдозерные отвалы, изготовленные двумя моими, железнодорожным и подвижным, на прицепах, агрегатно-ремонтными батальонами. 30 получившихся БРЕМ выделил по пять в состав эвакуационных взводов ремрот танковых и самоходных бригад и полков. Шестнадцать БТР достались зенитчикам. Эти машины не несли никакой дополнительной брони, зато на них были установлены четыре батареи 25-мм одноблочных дизель-гатлингов Таубина, пришедших в корпус на буксируемых повозках. Резон в замене был прямой — сопряжение систем охлаждения пушки и шасси позволяло шестистволки постоянно держать на марше в горячем состоянии, в готовности к немедленному открытию огня.

Однако, я и не думал останавливаться на достигнутом, поэтому БТ-5, предварительно прошедшие через руки наших танкистов, пока не было двигателей, восстанавливались по прочим агрегатам. Мы меняли изношенные шестерни в редукторах, КПП и передачах, на арочные, собственного изготовления, вместо прямозубых, ремонтировали фрикционы, элетрооборудование, системы охлаждения, ходовые части, словом, готовили шасси полностью с тем, чтобы установить в них моторы Д-100-2, как только они у нас появятся. При этом, мои подразделения включались в работу раньше, чем получали свою технику, поскольку в первую очередь комплектовались боевые части и уж потом — тыловые и ремонтные, сперва подвозили по ЖД самоходные бригады и полки, дивизионные и корпусные артчасти, а уж потом подвижные мастерские ремонтников и цистерны тыловиков. Но мне было грех жаловаться. РККА в полной мере учла опыт Маньчжурской кампании, когда основной ремонт техники был сосредоточен в тылу на стационарных базах. Это приводило к тому, что не только восстановить, но и эвакуировать танки в тыл было практически невозможно и все, что выходило за рамки текущего обслуживания техники оставалось ждать на месте выхода из строя до конца боев. Теперь же танковый корпус новой организации вместо единственного рембата имел четыре, плюс два АТРЗ и транспорт для доставки запчастей. И это не считая ремрот! К четвертому июня это все было полностью, а если иметь в виду БРЭМ, даже с избытком, укомплектовано. Тыловики тоже отчитались, что после дополнительной мобилизации прицепов из народного хозяйства, готовы поднять расчетные запасы корпуса, кроме небольшой доли топлива, поскольку бочки и цистерны были в дефиците. Последнее не считалось большим недостатком, поскольку все советские танки, включая даже КВ, имели запас хода в 500 километров, а на машины снабжения, совершающие челночные рейсы, запаса емкостей хватало.

 

Эпизод 12

К четвертому июня на польском фронте — без перемен. Войска стоят друг напротив друга и перестреливаются через границу, но активных действий никто не предпринимает. Виновна в этой странной войне высокая политика, о которой нас неустанно информирует полковой комиссар Попель, через подчиненных и, иногда, в личных беседах. Понятно, что поляки, получив в апреле от англичан гарантии защиты в случае агрессии третьих стран и спустя два дня дав ответные, после официально заключенного в начале мая Англо-Польского альянса, аналогичного Франко-Польскому, ждут, что Антанта вслед за ними объявит нам войну. Но вот закавыка, парламент Великобритании, как оказалось, договор не ратифицировал. К тому же, и характер провокации, в ходе которой не было взято ни единого пленного и не найдено железных доказательств советского участия, и мирные инициативы СССР по урегулированию конфликта, были мало похожи на агрессию. Сдержанность РККА также способствовала сомнениям. Как бы то ни было, английское участие пока свелось к поставкам двухсот легких танков Виккерс Мк-4 и полутора сот истребителей «Гладиатор». Транспорты с вооружением охраняла вошедшая в Балтику эскадра, включавшая два линкора типа «Куин Элизабет» и десяток тяжелых и легких крейсеров с авианосцем «Игл». Под прикрытием этих сил, а также, с помощью организованной британцами разведки, мощнейший польский флот, аж из четырех эсминцев, захватил советский грузовой пароход, следовавший в Гамбург. После этого случая судоходство на Балтике нам пришлось прекратить, так как при сопровождении торговых судов кораблями РККФ была велика вероятность столкновения с британцами. Этот акт в Германии, лишившейся предназначенного ей груза зерна, в прессе назвали пиратством, а МИД выразил полякам протест и потребовал вернуть продовольствие.

Но это была лишь первая из польских провокаций. Через два дня в советских газетах появились статьи, изобличающие истинную сущность поляков. Их разведывательно-диверсионная группа, пользуясь тем, что в районе Пинских болот сплошной линии фронта не было, проникла на лодках по узким протокам вглубь советской территории. К счастью, у пшеков не хватило запала выбрать себе в качестве цели какой-либо стратегический объект, они совершили нападение на лежащий на отшибе среди топей мелкий колхоз. Из взрослых и не слишком старых мужиков там оказался один единственный председатель, из-за увечья не ушедший в армию. Он не имел никакого отношения к партии большевиков, но поляки его, не разбираясь, повесили прилюдно в центре деревни, намалевав на табличке угроз «красной сволочи». Смерть хорошего человека — всегда плохо. Но в этот случай для советской агитации стал сущей находкой. Дело в том, что поляки по ночам разбрасывали с одиночных самолетов над нашей территорией листовки, в которых упирали на освобождение русского народа от большевиков. Давайте, мол, вставайте на борьбу с «красной заразой», а мы поможем. Не сказать, чтобы работало, но сплетни разные шли и это было неприятно. Председатель, на беду пшеков оказался Георгиевским кавалером, потерявшим ногу на штурме Перемышля в 1914 году и после излечения вернувшийся на малую родину. Там в условиях малой конкуренции, поскольку односельчане или воевали или вовсе были убиты, организовал крепкое хозяйство и стал кулаком. Бури Гражданской обошли затерянный в болотах уголок стороной, а когда пришла коллективизация, не дожидаясь пока их будут «организовывать», деревенская община на сходе быстренько оформила себя в колхоз и выбрала в председатели самого хозяйственного мужика. В уезде и в районе придираться не стали. Всего полтора десятка домов, подростки да дряхлые деды, один мужик, да и тот одноногий. Вот эту историю, без купюр, в советских газетах и напечатали, добавив, что председатель был, не человек, а сущее золото и план колхоз всегда выполнял, несмотря на малое количество рабочих рук. Но пришли непрошенные освободители и повесили. А еще ограбили и надругались. В общем, бандиты, в какой цвет их не крась, бандиты и есть.

В четверг первого июня столица Белоруссии была подвергнута бомбежке. К тому времени по другую сторону границы уже четыре дня держалась ясная погода. Эффект от тайных действий советских «метеобомбардировщиков» в первые дни войны прошел, аэродромы подсохли и поляки, собрав две сотни двух— и одномоторных бомбардировщиков, сопровождаемых шестьюдесятью архаичными истребителями, совершили налет. Советская ПВО, успокоенная бездействием польской авиации в первую неделю войны, его благополучно проморгала. Над линией границы налетчиков встретил лишь патруль из четырех И-163, патрулирующий воздух. Поскольку радиостанций на самолетах не оказалось, предупредить своих возможности не было и подмога взлетела лишь после приземления звена, сбившего всего двух бомбардировщиков в первой атаке и еще двух истребителей в последующей свалке. Не отличились оперативностью и посты ВНОС, и штабы. Пока докладывали друг другу, вплоть до командующего ВВС фронта, пока обратно приказы передавали, бомбардировщики были уже над городом и противодействовала им только зенитная артиллерия. На отходе поляков, подняв две истребительные авиадивизии, конечно, расчихвостили, но командующего ВВС фронта это не спасло. Вместо него был назначен из Москвы командарм Смушкевич, отличившийся на Халхин-Голе в прошлом году.

— Ну и что ты об этом всем думаешь? Когда ляхов бить пойдем? Обнаглели же в конец! — эмоционально, но тихо, чтоб нижестоящие бойцы и командиры не слышали, спросил у меня Попель, пришедший договариваться о продвижении в очереди работ на первое место монтажа полевых типографий в кузова и прицепы. — Я бойцов к спокойствию призываю, мол, наше дело правое и Верховный главнокомандующий товарищ Сталин приказ отдаст когда надо, но не раньше, говорю, что политический момент сложный, а самого так и разбирает! Будь моя воля, сразу бы врезал, чтоб зазвенели!! Мочи терпеть нету!!!

— Руки чешутся? — сплюнул я сидя в теньке на подножке «Тура» и затянулся трубкой. — Радоваться надо, что на месте стоим, подразделения сколачиваем. Эти дни, когда топлива, патронов, моточасов на обучение дают без счета — золотые. Иные бойцы за всю прошлую службу столько не стреляли и не водили машин. Еще бы хоть месяцок на слаживание и отработку взаимодействия… А врезать успеем. Вот прилетит к нам Риббентроп, или наоборот, товарищ Молотов в Берлин, подпишут Советско-Германский пакт — тогда и врежем.

— Шутишь? Пакт с немцами? Как такое может быть?! Фашисты же!! — горячась, вскочил на ноги полковой комиссар, сидевший до того рядом со мной. — Какие с ними могут быть договоры?!!

— Вот и англичане так думают, что не договоримся, — кивнул я спокойно. — И даже пробовать не станем.

— А мы станем?

— Конечно. Ведь мы не догматики и теорию к жизни приспосабливаем, а не наоборот. И если жизнь требует договориться, чтоб войны между нами и немцами не случилось, значит, так тому и быть.

— Да как же? Гитлеру верить нельзя! Он же спит и видит, как наше советское государство уничтожить, землю захватить и народ поработить! Ты знаешь, что он в книжонке своей понаписал?

— Я тебе так скажу, товарищ полковой комиссар, — вздохнул я тяжко, — все эти рассуждения, можно верить или нельзя, в политике — пустой звон. Верить нельзя никому! Или ты думаешь, что те же поляки иначе рассуждают насчет нас, нежели немецкие фашисты? Да все хотят одного и того же, просто Гитлер о своих желаниях и намерениях открыто заявил, а прочие помалкивают. Так что тут критерии другие — выгодно или невыгодно. Нам, к примеру, ни с кем воевать не выгодно. Мы такими шагами вперед идем, что еще чуток и все буржуйские хотелки так хотелками и останутся, не будет смысла даже пытаться. А у Гитлера своих силенок маловато, чтоб с нами связываться прямо сейчас. На Польшу хватило бы, чтоб за одну кампанию разбить, но мы — другой случай. С нами война, если случится, будет долгой и кровавой, почище Мировой. Должен же понимать, что, начав войну против СССР, попадет в полную зависимость от Антанты. А ведь он из Германии строит гордый и независимый рейх и допустить такого никак не может! Выходит, ему тоже выгодно против поляков договориться. Ухо, конечно, всегда с ним надо держать востро. Ведь, потом может так случиться, что Гитлеру и напасть на нас, несмотря на все договоры-разговоры, станет выгодно. Но не в этом году. А польский вопрос отлагательств не терпит, его надо решать. И быстро. Вообще, на мой взгляд, идеально было бы, заключить с Гитлером союз, разделить Польшу и чтоб Антанта за это объявила и нам и ему, в рамках подписанного в мае альянса, войну. Тяжесть ее основная падет на немцев и, если к нам присоединятся, японцев, а мы лишь помогать будем да оружие подбрасывать. Тогда, пока с англичанами и французами совместными усилиями не расправимся, драки меж нами не будет. Да и потом передышка лет десять-двадцать потребуется, чтоб новую большую войну затевать. А к тому времени СССР будет недосягаем.

— Странные речи твои… — снова присел рядом со мной на подножку Попель и посмотрел сквозь просвет меж ветвей двух стоящих рядом берез на безоблачное небо, — неудивительно, что в нашей партии такие твои заходы не всем по душе. Да и мне, по совести говоря, тоже. Так спокойно говорить о том, чтоб втравить с СССР в новую Мировую войну, да еще в союзе с фашисткой Германией, нашим злейшим врагом! Знаешь, посылал я насчет тебя запрос в Москву. По почте ответа не пришло, зато приезжал ко мне лично нарком внудел БССР товарищ Цанава. И привез пакет. В общем, партбилет твой в нем, а карточка твоя учетная не погашена. Странный у меня разговор с ним вышел. В общем, просил он на тебя повлиять, чтоб ты не ерепенился и раздор в стране в условиях войны не устраивал. Иначе, сказал, будут вынуждены поступать с тобой по всей строгости законов военного времени. Не знаю теперь, что и делать. Вроде, как я просто должен тебе партбилет отдать. В обход всех процедур! Без собраний, обсуждений, решений, просто взять и отдать!! Где такое видано?!!

— Значит, товарищи решили дело замять… — вытряхнул я на землю пепел из трубки. — А для внутреннего употребления пометочку, как пить дать, оставят. И будут все в белом, а мы с тобой, товарищ Попель, случись чего, в фекалиях. И что будешь делать?

— А что делать? Не знаю! — развел мой собеседник руками. — А ты что будешь делать?

— А я у тебя, пожалуй, свой партбилет без шума заберу, раз так настойчиво просят, — грустно ответил я, поняв, что от ВКП(б) мне не отвертеться. — Не хочется товарища Сталина, да и прочих товарищей, лишний раз расстраивать. Законы военного времени, знаешь, весьма суровые. Хоть и не знаю, что мне там конкретно могут предъявить. Война кончится — тогда и разбираться, кто прав, а кто виноват, будем.

 

Эпизод 13

Время идет, уже июнь на исходе, а странная Советско-Польская война все продолжается. Антанта не вступает, несмотря на все усилия польской дипломатии заставить англичан и французов выполнить свои обязательства. Нет агрессии, значит, нет и войны. Их участие ограничивается поставками оружия. И если Париж направляет своему союзнику, пусть и в довольно больших количествах, устаревшую артиллерию и минометы, то англичане шлют самолеты и танки, а все вместе — стрелковое оружие и снаряжение. В редких воздушных боях над границей уже участвуют не только допотопные польские истребители и «Гладиаторы», но и «Харрикейны», а еще поляки несколько раз пытались вести воздушную разведку с помощью скоростных бомбардировщиков «Бленим». Силы же их, по поступающим в штаб фронта сведениям, уже оцениваются в сто дивизий, две трети из которых — на советской границе. Глядя, как поляки вооружаются, забеспокоился даже я. Этак мы дождемся, когда они три танковые группы не хуже немцев 41-го года «эталонного мира» организуют!

Мы, конечно, тоже без дела не сидим, корпус сформировали, сколотили, укомплектовали всем положенным и даже сверх того. В отличие от корпусов с номерами с 1-го по 4-й у нас в двух дивизиях из трех, вместо танковых пушечные самоходно-артиллерийские бригады. Зато мы, благодаря присланным с ЗИЛа моторам, переделали в БТР не только те 450 БТ, что стояли в Борисове, но и еще полторы сотни, привезенных к нам по железной дороге из другого отстойника. И продолжаем работать, по мере поступления техники. Снабдили нас дополнительно и четырьмя сотнями радиостанций. Львиную долю из них мы установили на БТР-5 артразведчиков, причем, не только самоходной, но и буксируемой, и реактивной артиллерии. Теперь у нас каждый командир батареи, каждый командир дивизиона, имел радиосвязь с огневыми позициями и мог, двигаясь в боевых порядках пехоты и танков, руководить огневой поддержкой. Кроме этого, корректировать стрельбу могли и с воздуха, в корпусе была своя эскадрилья из трех «стрекоз» и девяти У-2, которая также выполняла задачи связи. Остальные рации отдали войсковой разведке в пропорции четыре на роту, посадив ее на БТР-5 вместо мотоциклов, плавающих бронетранспортеров и грузовиков. Остальные переделанные танки отдали в штурмовые батальоны, штатный 83-й танковой бригады и еще два, сформированных из 15-ти процентного сверхкомплекта личного состава для самоходно-артиллерийских бригад. И еще у нас в тылах фронта остается запас из трехсот БТ-5, на которые, по мере переделки в транспортеры, можно еще пару мотострелковых батальонов посадить или передать как тягачи в противотанковую артиллерию. Башни же наших БТР, которые мы вместо того, чтоб обваривать дополнительной броней облили слоем бетона на арматуре, уже отправлены на фронт и, наверное, установлены на позициях.

Мне есть чем гордиться, фактически инженерно-технические службы корпуса уже доказали свою состоятельность в деле возвращения в строй военной техники, в объемах, сравнимых с хорошим сражением. Расчетные показатели, восстановленный танковый взвод в сутки на бригадную ремроту и танковая рота на рембат, даже превышены. А вот боевым частям еще предстоит показать, на что они годны.

И очень скоро. Враждующие армии не только отмобилизовались, но уже успели застояться. Их надо было пускать в дело. Политическая ситуация также должна была быть выведена из тупика. Первыми не выдержали поляки. 24-го июня, в субботу, они предприняли наступление от Молодечно на Минск. Удар был демонстративный, провокационный, по кратчайшему направлению, с целью спровоцировать СССР на активные ответные действия. С самого утра артиллерия, сконцентрированная в больших количествах в полосе наступления, начала вести огонь на разрушение советских оборонительных позиций по канонам Первой мировой войны. Времена, однако, были уже не те, да и люди тоже. Атакованный участок обороняла 8-я армия Жукова, кроме управления сохранившая от своего прежнего «монгольского» состава, только 57-й стрелковый корпус. Армия теперь, с придачей ей из РГК 1-й тяжелой танковой бригады прорыва и артиллерии особой мощности, считалась ударной и имела по два стрелковых корпуса в первом и втором, расположенном в долговременных УРах, эшелонах. В затылок ей, за Минском, располагались фронтовые резервы в виде 3-го Кубанского казачьего кавкорпуса и нашего 5-го ТК. Оба последних были сформированы по мобилизации.

В ответ на продолжительный массированный огонь по своим окопам Жуков немедленно поднял в воздух корректировщики, которые прикрывала целая истребительная авиадивизия и ответил обстрелом из всех стволов на подавление артиллерии противника. Дуэли не получилось, у РККА орудий оказалось больше и по числу и по калибру, стреляли они точнее и именно туда, куда надо, а не перепахивали передний край. В воздухе также было завоевано полное господство и польское наступление в тот день закончилось, фактически, так и не начавшись. Однако, такой результат, видимо, не удовлетворил маршала Рыдз-Смиглы, поэтому в ночь на 25-е польская пехота предприняла на широком фронте внезапную атаку без предварительной артподготовки. Кое-где врагу даже удалось ворваться на наши позиции. Командарм-8 отреагировал с перебором, не дожидаясь выяснения обстановки, бросил в контратаку все пять наличных танковых бригад. Под ударом танкистов и бросившихся вслед за ними стрелков польские пехотинцы побежали. В ночи было недосуг разбираться, где граница, перешли ее или нет. Пока впереди спина врага останавливаться нельзя! Догнать, добить, пленить! В результате на рассвете оказалось, что 8-я армия продвинулась вглубь территории Польши на десять и более километров, остановившись только перед ДОТами основной линии польской обороны. Прежде чем бросаться на них, прикрытых минными полями, надолбами и эскарпами, надо было восстановить порядок в частях и провести разведку.

Правительство Польши могло быть довольно, провокация обошлась ей относительно малой кровью, зато теперь оно могло заявить о вторжении! Агрессия налицо! Думаю, Жуков все ногти себе сгрыз, ожидая, как отреагирует Совнарком на его подвиги, однако, приказа отступить, когда ситуация прояснилась, не отдал. Спасло от гнева верхов командарма-8 правительство Британской империи, заявившее, что гарантировало неприкосновенность территории Польши в границах, установленных на конференции в Спа, то есть — по линии Керзона. Вечером того же дня заявление поддержала Франция. Ну да, подумал я про себя, когда мне сообщили эту новость, как же мы столкнемся в вышедшим из под контроля Антанты Гитлером, если не будем продвигаться на запад? Сигнал Совнаркому более чем прозрачный. Однако правительство СССР отреагировало на него совсем не так, как ожидали в Лондоне и Париже.

27-го июня Советско-Польский фронт пришел в движение. РККА нанесла мощные удары на Барановичском, Ровенском и Тернопольском направлениях. Наш 5-й танковый корпус получил приказ на выдвижение в ближний тыл 8-й армии к Молодечно. Вместе с кубанцами мы должны были составить конно-механизированную группу под общим командованием комдива Потапова. Совершив 100-километровый марш, 5-й корпус сосредоточился в готовности к рывку уже по ту сторону Советско-Польской границы, но еще два дня мы стояли, поджидая отстающую кавалерию. Жуков тем временем провел доразведку, перегруппировался и 30 числа, на рассвете, 8-я армия на 30-километровом участке, сразу введя в дело три своих корпуса начала атаку польского фронта. В артподготовке участвовала не только вся собственная и приданная артиллерия 8-й армии, но и огневые средства нашего корпуса — десять арполков, две самоходных бригады и четыре дивизиона реактивной артиллерии. Плотность пушечных и гаубичных стволов от 76 до 203 миллиметров, минометов от полковых и выше, установок РС, составила более 70 орудий на один километр фронта прорыва. Находясь в восьми километрах в тылу, я не только в течении двух часов слышал канонаду, в которой разрывы сливались в сплошной мощный гул, но и явственно чувствовал, как дрожала земля. А ведь, судя по истории войны «эталонного мира», где собирали и 100, и 200, и более стволов на километр, наша артподготовка была жиденькой!

Полякам, очевидно, этого, а также множества советских бомбардировщиков СБ, АР— и Неман-вторых, даже старых Р-5, мало не показалось. К концу дня 8-я армия взломала польскую оборону на всю глубину и с утра следующего дня наша КМГ была введена в чистый прорыв. К сожалению, без накладок не обошлось. Белоруссия — это вам не Монголия, где ехать можно в любом направлении. Там с вводом в дело подвижных частей никаких проблем не было. А здесь нам пришлось буквально продираться сквозь порядки 8-й армии, дорог, специально для нас, никто не освободил, да и не собирался. К тому же, конец июня выдался дождливым и, даже в тылу польских позиций, пригодных для проезда автомобилей путей было мало. Танки, самоходки, артполки на гусеничных тягачах ЗИЛ-5Т и ЯГ-10Т, построенных ярославцами по образу и подобию меньшего брата, но на агрегатах Т-126, прошли, а мотострелки и легкие артполки отстали. Мои корпусные ремонтные части, как и положено, шли в замыкании, поэтому мы застряли особенно прочно и движение, фактически, превратилось в стояние. Зато времени полазить по недавнему полю боя было в достатке, чем я и воспользовался, не только легализовав свой «Вальтер», но и послав людей, кроме водителей, которые медленно продвигались в пробках, собрать трофейное оружие.

Особенно мне запомнился оказавшийся невдалеке от дороги польский артиллерийский ДОТ, который и должен был ее держать под обстрелом. Это была новая постройка 30-х годов, имевшая, в отличие от более ранних, еще немецких времен ПМВ, не фронтальные, а фланговые амбразуры. Как сильно он отличался от типовых советских ДОТов! В бетонированной коробке из нескольких помещений были широкие проемы, чтоб закатить туда полевую пушку и перемещать ее, по мере необходимости, меняя направление огня. Сами же амбразуры были, по нашим меркам, огромными и не имели никакой защиты, кроме самого пушечного бронещита. Из плюсов был только бронеколпак наблюдателя-пулеметчика с круговым обстрелом из шести бойниц, но он был относительно тонок. Во всяком случае тот, который я осматривал, имел следы попаданий наших 107-мм бронебойно-фугасных снарядов и, внешне целый, внутри вонял из-за двух искромсанных осколками трупов. Сам же ДОТ, рассчитанный на противостояние 152-мм снарядам, был расстрелян танками в амбразуры, а его единственная пушка, бывшая русская, образца 1902 года, превращена в металлолом. В добавок, внутри взорвался боекомплект орудия и выживших, судя по всему, после этого не было.

В ДОТе нашим трофейщикам ловить было нечего, зато в округе оружия понабрали порядочно. Конечно, прошедшая здесь до нас пехота уже «сняла сливки», похватав самое ценное и, главное, целое. Но все же улов составил несколько десятков русских Максимов 10 года, разной степени повреждения, чуть меньше поломанных ручных Браунингов, а гранат, винтовок и патронов, по большей части — целых, понабрали вообще без счета. Нам, вооруженным только мосинками да наганами, это будет хорошим подспорьем. А то, что оружие повреждено — так на то мы и ремонтники, чтоб его починить. Любопытной находкой стали американские пистолеты-пулеметы Томпсона, уже негодные даже для ремонта.

Чем дальше мы продвигались в глубь, тем чаще нам стали попадаться орудия, разбитые и целые, но вокруг них уже крутились тыловики частей 8-й армии. Наши трофеи, я не сомневался, еще ждут нас впереди. За все время следования через полосу польской обороны мне не попалось ни единого нашего подбитого танка, хотя кое-где на земле остались следы ремонта в виде расколотых траков. Польская противотанковая и УРовская артиллерия оказалась бессильна не только против КВ, шедших в первом эшелоне атаки и принявших на себя основной огневой удар, но и против Т-126. Противник, не имея боевого опыта и сведений о наших танках, начинал бить по ним с максимальных дистанций, раскрывая свои позиции, которые тут же подавлялись огнем башенных орудий и идущих позади САУ. Кое какие-потери понесла только бригада на Т-28 и Т-26М крайнего правофлангового корпуса 8-й армии, но то поле боя оказалось в стороне от нашего пути. Что касается польских мин, которых у нас побаивались, то враг располагал их в мизерных количествах только перед передним краем. Причем большинство их даже миной было назвать нельзя, так, самодельное взрывное устройство с зарядом, как и у редких заводских, в полтора кило тротила, рассчитанное против легкой бронетехники и, одновременно, против пехоты. Самые невезучие экипажи наших танков, умудрившиеся поймать сюрприз после того, как все вокруг пушкари перепахали своими снарядами, задержались ровно на время, необходимое на замену одного-двух траков. Основными же противотанковые заграждения польской обороны были представлены рвами, эскарпами, контрэскарпами и рядами деревянных надолбов, прикрытых фланговым огнем установленных в ДОТах и ДЗОТах пушек.

Не сумев остановить наши танки, которые огнем и навешенными бульдозерными отвалами проложили себе проходы, сейчас инженерные препятствия очень мешали движению тыловых частей. Застряв у очередного перехода через ров, пропуская встречные гужевые повозки с ранеными, колонна АТРБ 5-го танкового корпуса, во главе которой шел мой «Тур», загорала под выглянувшим из-за облаков солнышком. Делать было нечего, я и так уже распорядился выслать БРЭМы подчиненных мне подразделений проделать дополнительные проходы, но регулировочная служба 8-й армии перестроиться еще не успела, упрямо посылая встречных по старым дорогам. Выйдя из машины я спокойно, напоказ, покуривал свою трубку, чтобы создать видимость, будто все нормально и так и должно быть. Со стороны хвоста послышались крики, ругань, требования убрать колымаги с дороги и немедленно предоставить командира части, заблокировавшей путь. Формально старшим был начальник АТРБ, но я не собирался терпеть наезды на своих подчиненных, поэтому, оставив у машины радиста-ординарца-водителя рядового Григоряна и военинженеров моего отделения штаба корпуса, сам пошел пешком разбираться. Шумел капитан, адъютант командующего 8-й армией.

— Отставить! Бригинженер Любимов! — скомандовал я и сразу представился. — Машины останутся на дороге! У нас прицепы по десять тонн, нам с ними потом с поля не выехать!

— Товарищ бригинженер! Вы должны пропустить машину командующего армией! — уже спокойнее потребовал капитан.

— Пойду поговорю… — сказал я, ни к кому не обращаясь и двинулся в сторону хвоста. Идти пришлось долго, только у нас более трехсот единиц техники, не считая прицепов. Капитан все это время держался за моим правым плечом и молчал, я только слышал, как он сопит, выражая таким образом свое недовольство.

— Товарищ командарм, колонна рембазы 5-го корпуса, бригинженер Любимов отказывается освобождать дорогу! — как только мы подошли к лимузину-вездеходу и сопровождающей его полубронированной полуторке ГАЗ-3МД с бойцами в кузове, выскочив вперед к открытому правому окну, доложил адъютант.

— Здравия желаю, товарищ командарм! — подошел я чуть позже и отдал воинское приветствие скрывающейся в полумраке салона коротко стриженной лобастой голове.

— Любимов? — вылезая из задней двери, Жуков надел фуражку и тут же стал тереть глаза, — Вот черт, задремал… Здорово, старый знакомец! — подал он мне руку и усмехнулся. — Выходит, у монгольских ветеранов нынче в Белоруссии сбор? Смушкевич, Потапов, ты, вот, гляжу, пожаловал, да еще в армию из органов подался.

— Так это же хорошо, товарищ командарм, что товарищи, знающие друг друга, работают снова вместе. Сразу знаешь, чего и от кого ждать, кто на что способен, без всяких притирок.

— Хорошо-то хорошо, но что ж ты тогда мне дорогу не даешь? Мне в передовых частях быть надо, армией командовать, а не на дороге на переезде с одного НП на другой торчать!

— Но и сбросить свои машины с дороги я не могу! Чем их потом обратно вытягивать? В конце концов, товарищ командарм, ввод в прорыв 5-го ТК штабу фронта и вам следовало продумать заранее, а не просто приказ отдать. Не наша вина, что мы здесь толкаемся с вашими тыловыми колоннами на единственной гравийной дороге! Если бы не это, мы были бы уже давно впереди и вас бы не задержали! И если бы ваши гужевые и тракторные обозы шли по проходимым для них грунтовкам через проделанные нашими взводами БРЭМ переходы через рвы, то этого тоже бы не случилось!

— Почему наши обозы не идут по грунтовкам? — обернувшись, Жуков спросил у кого-то в глубине салона резко повысив голос.

— Товарищ командарм, так по карте же дорога тут одна, вот на нее все штаб армии и планировал! — бойко доложил адъютант, явно старающийся как-то показаться командующему.

— А 5-й танковый корпус штаба армии планировал, а? — громко, зло задал вопрос Жуков ни к кому конкретно не обращаясь и тут же разразился приказами. — Немедленно радировать в штаб тыла, чтоб нашли объезды и перенаправили колонны! Гравийную дорогу освободить! Пусть 5-й танковый убирается к черту, глаза б мои его не видели! Бригинженер Любимов! Колонну с дороги! Чертков! Мы проезжали артполк РГК на «Сталинцах», свяжитесь с ним, пусть, проходя, помогут вытащить с поля машины 5-го корпуса! А потом тоже на грунтовку убираются к чертям собачьим. Гравийную дорогу только под автотранспорт! Прости, товарищ бригинженер, руководить армией за тридевять земель от передовой не могу! Бывай, как говорится, свидимся!

— Свидимся — сочтемся, товарищ командарм! — улыбнулся я с намеком и увидел понимающую улыбку в ответ. Мы пожали на прощание руки.

Делать было нечего, пришлось мне отдать приказ свести машины. Жуков с конвоем умчался вперед между мгновенно застрявшими тяжелогружеными машинами с одной стороны и тянущимися навстречу конными повозками, которым грязь была нипочем, с другой.

 

Эпизод 14

Конно-механизированная группа Потапова наступала в междуречье Вилии и Березины вдоль железной дороги от Молодечно через Сморгонь на Вильно, отрезая польскую группировку в «литовском аппендиксе». Из-за того, что удар Жукова был нанесен на несколько дней позже главного, направленного на Барановичи, то нас миновали такие прелести, как удары во фланги, поскольку резервы противника уже были брошены против прорывающихся на Брест и Белосток двух кадровых танковых корпусов Белорусского фронта. В целом, эта война совсем не походила на освободительный поход «эталонного» мира. Здесь многочисленная польская армия, пока сидела в обороне, сражалась отчаянно, а прорывы пыталась закрыть контрударами своих кавалерийских и механизированных бригад. К счастью для нас, крупных подвижных соединений у поляков не было, как и координации действий, поэтому разрозненные наскоки на фланги, сравнимые по силе с атаками какого-нибудь стрелкового полка, наши танковые корпуса отразили с легкостью. А после того, как советские мехчасти пошли в глубину территории Польши и от Молодечно, Рыдз-Смиглы дал приказ на отход под прикрытием арьегардов. Ослаблением польских боевых порядков в полной мере воспользовался Апанасенко, начав наступление уже всеми силами. Советские стрелковые корпуса, прорывая фронт на узком участке, по примеру Рокоссовского в Маньчжурии выбрасывали вперед подвижные отряды из разведбатов дивизий, корпусной танковой бригады, одного-двух, в зависимости от количества автотранспорта, стрелковых полков на грузовиках и моторизованной артиллерии, силой не уступавшие танковой дивизии. Уже третьего числа, когда авангард нашей КМГ подходил к Вильно, начертание Белорусского фронта приобрело вид гребенки, которая своими красными зубьями, особенно мощными на флангах, вонзалась глубоко вглубь польской территории. Только в «литовском аппендиксе» наблюдалось некоторое отличие. 10-я армия, занимавшая участок фронта севернее 8-й, своими левофланговыми корпусами польскую оборону прорвать не смогла, так как там поляки отходить не стали, упрямо сидя в обороне. Они стали сворачивать свои боевые порядки с севера на юг, очевидно уплотняя их с целью создать компактную мощную группировку для прорыва в сторону Польши. Поэтому лишь правый фланг 10-й быстро продвигался вперед вдоль латышской границы.

Советское командование, в соответствии с доктриной глубокой операции, специально задач на окружение не ставило. Они вытекали автоматически из логики географии, вследствие начертания сети дорог и границ. Но это полякам, вынужденным бежать пешком вперед танков под ударами советской авиации, получившей свободу действовать над всей территорией восточнее линии Керзона, мало помогало. Еще неизвестно, что было хуже, бои в окружении или вот такой марафон. Судя по всему, управление армией противника уже было потеряно и вражеские дивизии, бригады и полки действовали самостоятельно на свой страх и риск. Некоторые, которым отрезали пути отступления, пытались прорваться, другие сдавались, третьи бежали, терпя бомбежки и короткие фланговые удары, четвертые, решив, что все равно не уйти, били сами во фланг нашим прорывам. Понятно, что такие разрозненные действия не могли сколько-нибудь помешать советскому наступлению.

Четвертого июля нам из штаба фронта спустили директиву с немцами в бои не вступать и линию Нарев-Висла не переходить, поскольку накануне между СССР и Германией в Берлине был заключен пакт о ненападении, подписанный Молотовым и Риббентропом. В тот же день гитлеровские войска перешли границы Польши. Как я и ожидал, встав перед выбором, война с Польшей или война с СССР, который стал безотлагательным в связи с советским наступлением, Гитлер выбрал первое. Антанта была явно шокирована таким развитием событий и на следующий день, надеясь отыграть ситуацию назад, предъявила Берлину ультиматум вернуть назад свои войска. В противном случае угрожала войной. Полагаю, ни в Лондоне, ни в Париже не верили, что Гитлер ультиматум отклонит. Как и в Берлине, что Антанта объявит Германии войну. Но в результате произошло именно это. Шестого числа, после получения от немцев ответа, Англия и Франция поочередно объявили себя в состоянии войны с Третьим Рейхом. СССР в этой катавасии предпочли не заметить, поскольку объявление войны еще и нам автоматически означало русско-германский военный союз — кошмарный сон атлантистов.

Я же в это время, после того как КМГ вырвалась таки из крепких дружеских объятий 8-й ударной армии, путешествовал в тылах 5-го танкового корпуса вместе с АТРБ, чтобы иметь свободу сразу же, в случае получения известий о массовом выходе из стоя техники, направить самый мощный свой резерв к месту событий. К счастью, потери машин были мизерные, а повреждения исправлялись на бригадном, полковом и дивизионном уровнях. В основном страдали обычные грузовики из-за винтовочно-пулеметных обстрелов колонн из лесных массивов и дело обходилось пробитыми радиаторами. Гораздо больше внимания требовала трофейная автотехника. Поскольку все, что было на ходу или легко исправить, похватали передовые части, то мы подбирали уже всякий убитый хлам или, проходя, отмечали его местонахождение на карте. На всякий случай. Вдруг будет остановка и тогда за ним можно будет послать команды эвакуаторов. Любопытно, что наиболее многочисленным среди трофеев был 5-тонный грузовик «Польский ФИАТ», который являлся итальянской моделью, лишь приспособленной для местных условий. В Польше для этих машин делали лишь кузова и шасси, а моторы, коробки передач и задние мосты завозили с Аппенинского полуострова. Машина сразу же глянулась моим ремонтникам тем, что ее двигатель был нашим, советским Д-100-2, выпускавшимся в Италии по лицензии, правда в варианте с несколько меньшей мощностью, всего 130 лошадиных сил. Даже если грузовик не получалось быстро реанимировать, то его двигло, полностью совпадающее по посадочным местам с оригиналом, быстро скидывалось и направлялось в запас агрегатов. В остальном подобранный нами польский автопарк состоял из различных машин, грузовых и легковых, французского происхождения, явно доставленный сюда уже после начала войны. Среди них оказались тринадцать тяжелых танковых транспортеров «Берлие» и уникальный четырехосный эвакуационный тягач «Латиль»-М4ТХ с мощной лебедкой из состава виленской танковой роты. Она была выброшена навстречу прорыву 5-го ТК, но разгромлена разведбатом 13-й танковой дивизии. Французские R35, даже устроив засаду, ничего не смогли поделать своими 37-миллиметровыми пушками с нашими БА-11, которые принялись их расстреливать из трехдюймовок. В результате шесть польских танков было подбито, два начисто сгорели, а остальные пять просто брошены скрывшимися в ближайшем лесу экипажами. Чуть позже на дороге разведчики нагнали и транспортеры поляков. Поскольку «Берлие» были хороши тем, что имели специальное погрузочное устройство, позволявшее ставить на платформу технику, а не загонять ее своим ходом, то их отдали нам для сбора всяческого хлама. Трофейные же танки пока потащили те же «Берлие».

Третьего июля захватить с наскока Вильно не получилось. Разведбат 13-й танковой, наткнувшись в городе на части двух польских пехотных дивизий, изготовившихся к упорной обороне, понеся потери, отступил и занялся, в ожидании подхода главных сил КМГ Потапова, разведкой окрестностей, выслав дозоры в сторону литовской границы, Лиды и Гродно. Четвертого числа Вильно был окружен силами наших 13-й и 15-й танковых дивизий, 14-я была развернута фронтом на север на участке свыше 25 километров для обеспечения от группировки в «литовском аппендиксе», а кавкорпус наблюдал за южным направлением Лида-Гродно, перехватив все сколько-нибудь проходимые дороги. КМГ вела разведку и приводила в порядок свои части после форсированного марша. Я догнал основные силы только пятого числа, развернув АТРБ восточнее Новой Вильни, куда вскоре должен был подойти и ремонтный поезд. К счастью поляки сумели разрушить железнодорожные пути лишь на небольшом участке, проходившем через их главные позиции, который был быстро восстановлен нашими военными железнодорожниками, уже успевшими пропустить к нам на подмогу дивизион бронепоездов. Его техническое обеспечение также легло на мои плечи. В качестве презента в ознаменование нашего будущего боевого сотрудничества мы сбагрили военным железнодорожникам все 11 R35, поставив их на захваченные в Новой Вильне железнодорожные платформы. Эти трофейные танки за корпусом не то что своим ходом, даже на транспортерах поспевали с огромным трудом и, к тому же, жрали дефицитный, по нашим меркам, высокооктановый бензин, который на эти самые транспортеры и нужен был. Дивизион бронепоездов отдарился десятком нормальных цистерн образца 1908 года, бывших, и снова русских, с тем самым искомым бензином. Разлив одну из них по бакам, бочкам, сняли пустую с железнодорожной рамы и, установив на два связанных поперечинами продольных деревянных бруса, попробовали поднять ее на «Берлие». Получилось! Так путем переливания, монтажа-демонтажа, превратили десять транспортеров в топливозаправщики, которые при нужде можно было легко трансформировать в обратном порядке. Правда, заливать их под пробку было нельзя, только на две трети во избежание сильной перегрузки. Все равно, ста тонн топлива, которые они могли за раз поднять, трофейным машинам хватить должно надолго. Три оставшиеся «француза» были зарезервированы мной под перевозку на марше захваченных в одной из панских усадеб сельскохозяйственных тракторов Катерпиллар-60, тех самых, что в «эталонном» мире были у нас превращены в «Сталинцев». Три бульдозера и десять цистерн в нашей тыловой жизни много полезнее, нежели одиннадцать несуразных танков.

Простой народ от войны страдать не должен! Так считал я, так считали и мои подчиненные. Но вот всевозможных «эксплуататоров» раскулачить — святое дело! Поэтому в панских усадьбах мы брали не только трактора, но и продовольствие для прибившихся к нам полутора тысяч пленных. Именно прибившихся, а не захваченных. Те польские войска, которые попали под каток нашего 5-го танкового и Кубанского кавалерийского корпусов, были рассеяны, лишены организации и снабжения и небольшими группами шарахались сейчас по окрестностям. Так как это были второочередные дивизии, развернутые по мобилизации в восточных польских областях, то местные белорусы, с оружием и без, просто разбрелись по домам, даже и не думая воевать за Польшу. Другую часть личного состава польских войск составляли украинцы. Меньшая их часть, которой с советской властью было совсем не по пути, сбилась в банды и занялась грабежом и резней. Страдали не только поляки, но и местные жители, литовцы, белорусы, евреи. Просто потому, что бандитам очень хотелось жрать. А уж если им в руки попадали польские военные, тем паче — офицеры, то они могли только пожалеть, что дожили до этого момента. Одну такую банду, грабившую хутор, накрыла на горячем разведрота 652-го мотострелкового полка 14-й танковой дивизии и, после короткого боя, захватила десяток грабителей, которых прилюдно повесили по приговору военного трибунала в Новой Вильне. Случай способствовал тому, что и так немало помогавшие нам местные жители фактически стали лучшими нашими разведчиками, не только сообщая о появлении групп окруженцев, но и выслеживая их, работая проводниками. Большая же часть украинцев, связав либо перебив в своих подразделениях поляков, просто выходила к нашим войскам, выбирая именно тыловиков, наподобие нас. Понятно, подальше от войны, поближе к кухне. Точно так же поступали и выжившие в лесу польские офицеры и подофицеры, которым смерть грозила отовсюду, но от нас в наименьшей степени. Только-только оказавшись в плену, пане офицеры, коих набралось около трехсот человек, сразу же стали качать права, требуя, чтоб мои бойцы им чуть ли не прислуживали и с негодованием отказываясь выполнять любую работу. Пришлось взять их на пушку, построив и объявив, что раз они мне бесполезны, в отличие от рядовых, то я отправляю их в тыл под конвоем их же бывших подчиненных, перешедших на сторону Красной Армии, поскольку своих бойцов выделить не могу. Поляки резко сбледнули с лица, осознав перспективу, и чуть ли не на коленях умоляли меня оставить их при АТРБ, божась, что будут паиньками. Пришлось поверить. И действительно, шипя на нас втихомолку по-польски, тем не менее, комсостав разбитой нами армии, набивая кровавые мозоли, махал лопатами на отрывке капониров под машины не только не хуже украинцев, но и оставляя их по объему перемещенного грунта далеко позади.

Чтобы, во избежание, не вставать постоем у обывателей, лагерь я приказал разбить в поле у дороги на правом берегу Вилейки, между Мичкунами, стоявшими на левом, и деревней Мозейки, у проходившей в двух с небольшим километрах западнее железной дороги. До Вильно отсюда было около двенадцати километров, что гарантировало от артобстрела. Пленных, кроме природных поляков, мы совсем не охраняли. Да и за теми приглядывали получившие оружие их бывшие подчиненные. Покидать же общий лагерь, обозначенный отрытыми под технику капонирами, без приказа или разрешения не разрешалось никому, ни пленным, ни бойцам РККА.

— Что у тебя здесь происходит?! — недовольно ворчал приехавший к следующему вечеру навестить меня и моих бойцов полковой комиссар Попель. — Пленные с оружием ходят, красный флаг, как парус у фрегата вывесил на мачте! Врученный где?

— Не пленные, товарищ полковой комиссар, — а бойцы вспомогательных рот из сознательных элементов разбитого Войска польского, перешедшие добровольно на сторону РККА. Между прочим, пропущенные через особый отдел и не вызвавшие подозрений. Большинство — уроженцы западной Украины. И не ходят, а несут охрану периметра лагеря автотанковой базы. Что касается флага, то на наших летунов цветных дымов не напасешься себя обозначать. Носятся, как мухи над фекалиями, того и гляди на наш табор, который с виду вообще не понять чей, советский или польский, бомбы сбросят. Бомбардировщики-то ладно, привычные, ученые, есть надежда, что разберутся. Но сейчас, в связи с отсутствие противника в воздухе, и истребители с бомбами летают! У этих же соколов реакция вперед мысли, моргнуть не успеешь, как угостят.

— Самовольничаешь, — продолжал ворчать Попель. — Зачем тебе эти пленные сдались? Своих бойцов нет?

— Свои бойцы — все как один мастера и при деле, трофеи ремонтируют. Коли уж вы так воюете, что нам работы нет. А безделье — прямой путь к разложению.

— А ну, как перебьют они вас?

— С чего бы? Мужики в переплет попали, так что и деваться-то им некуда. Или к нам или в банды. Они в банды не пошли и уже этим располагают. И зуб у них на поляков вырос огромный. А слышал бы ты, как они меж собой про СССР говорят, как про землю обетованную! — стал я горячо заступаться за уже своих новоявленных бойцов, пусть пока и в польской форме с красными повязками на рукавах, но вдруг запнулся и резко сменил тему. — А в Гражданскую как воевали? Из Белой в Красную армию не переходили ли? Вот и здесь один к одному. И вообще, — усмехнулся я и пропел куплет из «Сентиментального марша» Булата Окуджавы:

— Сплюнь! — одернул меня комиссар.

— А вы, товарищ Попель, в сознательность народных масс, похоже, не очень-то и верите? — прищурившись, перешел я в наступление. Не век же мне оправдываться! — Не доверяете трудовому крестьянству, вставшему на сторону Советской Власти?

— Как же я не доверяю? Доверяю! Но сперва победить надо, разобраться, кто есть кто! А как попало доверять — себе дороже!

— Ну так победили уже их. Да они, по совести говоря, не особо нам и сопротивлялись. Иначе б мы к Вильно так быстро не вышли. У меня здесь только сознательных тысяча двести человек! Кормить их задарма? Из каких таких запасов? Мне продовольствия строго на списочный состав отпускают и ни грамма больше! Что, пленных надо голодом уморить или сразу расстрелять, чтоб не мучились?

— В тыл отправь…

— Где он, тот тыл? До границы больше ста километров! И кто их конвоировать туда будет? Мои слесаря, сварщики и фрезеровщики? Я, между прочим, Кирпоносу о прибившихся ко мне людях докладывал, но ему видно недосуг! А раз так, то я своей волей направляю энергию масс в организованное и позитивное русло! Стрелкового оружия насобирали на два с лишним полка, одних французских винтовок МАС36 больше восьмисот штук, не говоря уж о, собственно, польских. Пулеметов — сотни! Любые! Шательро, Гочкиссы, Браунинги, станковые, ручные, даже два десятка крупнокалиберных! А еще у меня пушки и минометы есть! Значит, будут у меня свои охранные пулеметные роты. Одну уж, в пять взводов по тридцать человек и шесть станкачей, как видишь, сформировал. Как остальных пленных особый отдел проверит, тоже вооружу. Потому, как они у меня уже есть, просто на хозяйстве используются. Будет на каждый мой батальон по одному охранно-пулеметному. Командовать ротами мои ж военинженеры будут. По совместительству. И вообще, захваченными ресурсами штаб корпуса распоряжается нерационально, такое мое личное мнение.

— Ну, как знаешь, — махнул рукой, видя, что я закусил удила и давать украинцев в обиду не собираюсь, Попель. — Останусь у тебя до вечера и заночую. Посмотрю, как вы тут с пленными разбираетесь, поговорю с людьми.

Я повел Попеля по своему лагерю, растянувшемуся на полкилометра в длину и метров на двести в ширину, ограниченному с трех сторон оврагом, дорогой и рекой Вилейкой, четвертое направление которого, в сторону поля, было открыто. Периметр у нас был построен из обращенных выездами внутрь капониров и напоминал бастионный фронт стародавней фортеции. Роль куртин выполняли самодельные рогатки-заграждения и траншеи за ними, вырытые, чтоб люди бездельем не маялись и лишние мысли им в голову не лезли. Везде, на валах капониров и в траншеях были подготовлены и кое-где уже заняты, контролируя стволами все вокруг, пулеметные позиции. Как говорится, если людей нечем занять — совершенствуй оборону, это дело бесконечное. Если неделю простоим, у меня и противотанковые рвы и ДЗОТы здесь будут. До ближайшего леса километр всего.

Постепенно обойдя все подразделения и наши, и пленных, мы добрались до особистов, которые втроем, в присутствии моих комиссаров, опрашивали, вызывая к себе поодиночке украинцев. Видно было, что это им уже изрядно поднадоело и работа шла без интереса. Поглядев на всю эту мороку, я решил разрубить гордиев узел единым махом и, с благословения полкового комиссара, который сам уже достаточно насмотрелся и наговорился, приказал построить всех непроверенных. Обращение мое к ним было коротким.

— Солдаты Войска польского! Так как большинство из вас не является природными поляками, а угнетаемыми в панской Польше украинцами и белорусами, перенесшими множество обид от представителей и властей так называемой титульной нации, мы предоставляем вам возможность и право сражаться плечом к плечу с бойцами РККА за освобождение Украины и Белоруссии от польского ига! Польша будет разбита и очень скоро. Украина и Белоруссия будут свободными. Каждый из вас сейчас может сделать свой выбор. Или остаться военнопленным, за что вас никто не упрекнет, но и потом, когда вы станете гражданами СССР, не поблагодарит. Или вернуться домой освободителями, бойцами РККА. Имейте в виду, что с военнопленных взятки гладки, но тот, кто принес присягу в РККА, за нарушение ее карается сурово. К вам это относится вдвойне. Любое предательство, трусость, своеволие, неподчинение приказам командиров, грубое нарушение дисциплины — расстрел. Поэтому, кто в себе неуверен, останьтесь на месте. Желающие принести присягу и вступить в ряды РККА, пять шагов вперед!

Несмотря на грозное предупреждение, на месте осталось не больше полутора сот человек, остальные вышли. Три взводных коробочки вообще, коротко пошептались, после чего из строя вышли капралы и скомандовали те самые пять шагов. Выбор сделан. Пленным — лопаты. Новым бойцам, после принесения присяги — оружие. Так как читать по-русски умели далеко не все, то повторяли, выходя поодиночке перед строем, за комиссаром, а расписывались уже сами. Так, в один день, я заимел себе шесть пулеметных рот, вооруженных, чтобы отличать по звуку выстрела, французскими винтовками МАС36 и ста восьмьюдесятью станкачами, двадцать четыре из которых — крупнокалиберные польские браунинги и таким же количеством ручников.

Насколько своевременным это было, показало уже утро девятого июля. Накануне вокруг Вильно загрохотало — дивизии 5-го ТК пошли на штурм города, который, с сильным гарнизоном, мы не могли оставить у себя в тылу. Передать блокаду тоже оказалось некому, поскольку 8-я армия шла южнее, а 10-я — севернее. В тот же день послышалась канонада на фронте 14-й танковой дивизии. Пошла на прорыв польская группировка из «литовского аппендикса». Ни та, ни другая сторона за день не достигли решительных результатов. Наши ворвались в городскую застройку, но до полной ликвидации обороняющихся было еще далеко. Появились у нас и подбитые танки и самоходки, легкие 122-миллиметровые и корпусные 107-миллиметровые, которые использовали прямой наводкой для разрушения баррикад. 14-я же дивизия, не имея танков для контратак, использовала свою противотанковую бригаду САУ, выдвигая ее на направления наметившегося прорыва и отражения его огнем, поэтому несколько отошла, сохранив, тем не менее, связность своего фронта.

На заре 9-го числа я, по своему обыкновению, делал зарядку, упражняясь сразу с двумя мечами, своим и японским подарком. Такое начало дня неизменно предавало мне бодрости до самой глубокой ночи, будто я получал инъекцию сильного энергетика от своих загадочных клинков. Но сегодня, танцуя с мечами на узком гребне вала капонира, чтобы потренировать интуитивную устойчивость на ограниченной поверхности, при очередном развороте я увидел в алых лучах зари какое-то шевеление у леса на севере между Мозейками и высотой 167. До него было больше километра и сразу разобрать, что это там движется, перетекая из одной формы в другую, я сразу не смог. Часовые же наши, дежурившие у пулеметов ниже, вообще, похоже, ничего не заметили. Как завороженный я смотрел, напрягая глаза, и понял, что это в полной тишине идет шагом, развернувшись лавой, конница.

— Тревога! В ружье!!! — заорал я, не разбираясь, наша она или польская, береженого, как известно, Бог бережет. В лагере спустя секунды раздались громкие, звонкие удары по железу и вскоре послышался топот сотен ног. В поле нам ответили горны и в алом свете первых лучей солнца блеснули вскинутые вверх клинки. Кавалерия перешла в галоп, давя грохотом копыт и стремительно сокращая дистанцию. Шестьсот метров, пятьсот, четыреста… Строй поляков из правильных шеренг, втягиваясь как в воронку между оврагом и Вилейкой, сбивался в плотную глубокую массу.

— Без команды огня не открывать! — заорал я, краем глаза видя, как мои бойцы занимают позиции и приводят в готовность оружие. Нет, я уже не сомневался, что передо мной враг, но видел, что он хотел взять нас тихо, без большого шума, холодным оружием в конном строю. Если мы будем палить сейчас, то поляки спешатся, бросив коней и тогда, в правильном бою, их слаженные, сбитые эскадроны, элита польской армии, могут одолеть моих ремонтников и вчерашних пленных. Возни с нами, конечно, будет достаточно и никуда они потом уже не уйдут, но мне от этого не легче. Бить надо наверняка. Двести метров, сто…

— ОГОНЬ!!! — что есть мочи скомандовал я, махнув вперед зажатым в правой руке японским подарком, один перекрывая своим голосом разнесшийся в тот же миг над полем боевой клич конников. И тут же спохватился. Что ж это я? Стою как дурак на бровке полуголый! Миг сомнения и порыв скрыться подавлен, меня видят бойцы! Никакой осторожности, робости, трусости!! Бежать нельзя!!! Да и поздно. Считанные секунды и сплошной рев сотен пулеметов, среди которых сразу заболевшие уши с трудом могли выделить очереди крупняков зенитной роты, хлопки брошенных под копыта ручных гранат. С такой дистанции не мажут! Польские эскадроны буквально наткнулись на стену из летящих навстречу пуль и над ними взлетели обрывки тел, заклубился кровавый туман. Казавшийся еще более жутким в свете восходящего солнца. Чтобы пробиться через такую лавину огня, надо родиться не в рубашке, а сразу в бронежилете. Тем не менее, единицы счастливчиков все еще скакали вперед и один из них — прямо на меня! Я с ним стою вровень, вижу полные ярости бледно-голубые глаза, падающую на подставленную плашмя спату польскую саблю и свой тати, полосующий поперек живота поляка пониже ребер. Все, бой кончен.

— Прекратить огонь! — отдаю приказ тем, кто не наигрался и продолжает постреливать, выискивая и добивая раненых, и тут же прыгаю вниз, под защиту вала, от засвистевших вокруг пуль. С высоты 167 по нам, точнее, по мне, начали бить из пулеметов.

— Вешкин! — увидев невдалеке командира рембата АТРБ, срываю на нем пережитый за мгновение до того страх. — Что медлишь?! Вышли взвод БРЭМ, пусть раздавят гадов!!

Спустя полчаса я принимал доклады. Атака отбита. Это хорошо. И голод нам в ближайшее время не грозит, разве что — диета из конины. Терпимо. Пулеметчики, бросив оружие, сбежали верхом в лес. Плохо. Подбит на опушке из противотанкового ружья БРЭМ. Еще хуже. Но ружье, как ни удивительно, первое в этом походе, захвачено и три десятка патронов к нему у убитого стрелка, а БРЭМ, которому прилетело в верхний двигатель, легко отремонтировать. Собственно, он и сейчас на ходу. Уже лучше. Трофеи собраны. Одних карабинов более полутора тысяч плюс еще два десятка станковых и полсотни ручных браунингов. Раненые подобраны и показали, что взять нас хотела Поморская кавбригада с прибившимися к ней конными пограничными дивизионами. Она накануне пыталась силой пробиться через порядки 14-й дивизии и, не преуспев, бросила тяжелое вооружение, обозы и просочилась ночью через лесной массив на стыке позиций мотострелков. Ближе к рассвету поляки захватили подростка, который и сказал им, что здесь стоит русская тыловая часть. Думали разжиться фуражом, продовольствием, повозками и кухнями. В то, что кто-то из местных нас «сдал» я не очень поверил и направил в лес на разведку взвод украинцев, которые действительно того подростка нашли. В таком виде, что родная мать из недалеких Новоселок, которую нашли, послав гонцов по весям на предмет пропажи людей, опознала лишь по приметной родинке. Парень в лесу как раз занимался выслеживанием шатающихся поляков и, на свою беду, нашел их. После этого я с чистой совестью отдал приказ из состава Поморской кавбригады и пограничных частей никого в плен не брать и отправил бойцов трех пулеметных рот, и без моих ЦУ не собиравшихся миндальничать, в лес на прочесывание. К сожалению, оно ничего не принесло, кроме трофеев, брошенных без боеприпасов 81-мм минометов. Остат ки польской конницы ушли. Не беда, рано или поздно попадутся. Особый отдел АТРБ снял показания и теперь им прямая дорога в трибунал за зверства по отношению к собственному гражданскому населению.

 

Эпизод 15

— Пижоны! — спустя два дня, одиннадцатого, цедил сквозь зубы, идя вдоль строя моих, без всяких скидок, бойцов, комкор-5 Потапов. — Пистоли, сабли, даже шпоры понацепили!

— Что с бою взято — свято. К тому же, форму одежды не нарушают, потому, как до сих пор в польской, — вступился я за украинцев. Правда, и среди красных инженеров-командиров увлечение холодным оружием и трофейными ВИСами вместо наганов было повальным. Более того, саблю и пистолет у меня имел каждый уважающий себя отделенный командир, а рядовые променяли мосинки на ручники Браунинга.

— Ладно, деваться некуда, уговорил, — не стал развивать тему Потапов. — Отправишь как маршевые пополнения по две роты в каждую нашу дивизию. А ты, — повернул он лицо к идущему с другой стороны Кирпоносу, — оформишь все, как надо. Сколько у нас еще таких пленных в тылах?

— Не считая поляков, тысячи четыре наберется.

— Отлично! Их, как этих любимовцев, тоже в строй! На восполнение потерь! Переодеть, перевооружить! А кто откажется — с поляками в тыл!

— Есть! — заметно, судя по кислой физиономии, не одобряя действия комкора, отозвался НШ.

— Большие потери? — встрял я, воспользовавшись секундной паузой.

— По корпусу — пять тысяч двести сорок девять выбывших из строя за три дня! В сто раз больше, чем за все время до этого с начала операции!

— Я вот о чем подумал, товарищ комкор, — завел я разговор об идее, которую уже давно вынашивал. — Может и не надо всех переодевать? Небольшие отряды на польских машинах и в польской форме сразу никто обстреливать и мосты перед ними рвать, как перед нашими БА и БТР, не будет…

— Это против правил войны! Бойцы РККА должны сражаться в своей форме! — возразил Кирпонос.

— Разведка? — не обратил внимания на замечание Потапов. — Разведка, разведка… Черт! Забыл совсем! Тут тебя один человек хотел видеть! Со мной в штаб корпуса поедешь, нечего тебе здесь от меня скрываться!

Спустя полчаса мой черный лимузин шел в колоне за «Туром»-тонна с четвертью внезапно сорвавшегося с места комкора. Сопровождали нас БА-11 и полубронированная полуторка с бойцами в кузове. Штаб корпуса стоял в Немеже и мы спешили туда со всей возможной скоростью. По прибытии на место меня сразу же, без объяснений, направили в дом, который занимал разведотдел и там попросили подождать, проводив в сад. Прогуливаясь под ухоженными яблонями я поглядывал на здоровенного лохматого пса, сидевшего как изваяние в дальнем углу у своей будки и только неотрывно следившего за каждым моим шагом глазами. Умная собачка, знает, что цепь коротка, а брехать — себе дороже.

— Здравия желаю, товарищ бригадный инженер! — увлеченный гляделками с барбосом, я обернулся на знакомый голос и нетипичное для РККА полное обращение по званию.

— Михаиру?!

— Капитан пограничных войск Михаил Исибасов, — поправил меня, хитро прищурив и без того узкий правый глаз, японец. — Узнал, что вы рядом и не мог не воспользоваться случаем засвидетельствовать свое почтение человеку, спасшему мне жизнь и оказавшему неоценимые услуги империи.

— Ну, здравствуй, японский шпион. Мне сразу тебя в особый отдел сдать или расскажешь, какого ляда ты здесь делаешь, кроме того, что хочешь меня под монастырь подвести байками о неоценимых услугах империи?

— Сделаю скидку вашей славянской непосредственности, товарищ бригадный инженер, хоть я и обязан ей тем, что прибыл сюда по тайному соглашению между нашими правительствами. Надеюсь, вы понимаете, что я сейчас нарушаю тайну исключительно, чтоб повидаться с вами? Что касается ваших заслуг, то не стоит их отрицать. Время показало, насколько мудрым было решение императора заключить прочный мир с СССР, благодаря которому наша армия смогла высвободить силы и одержать важные победы в Китае. Роль ваша, в этом процессе нам известна. Да и меч Мурамаса, которым вы владеете, говорит о многом.

— Извините, товарищ капитан погранвойск Михаил Исибасов, вовсе не хотел вам тыкать, но уж слишком неожиданна для меня наша встреча. Все понимаю, поэтому, что вы здесь делаете и где прячется японский батальон, спрашивать не буду. А что касается заслуг перед Империей Восходящего Солнца, то они взаимовыгодны. Как там у вас поживает адмирал Ямамото?

Самурай, как ни старался сохранять внешнее хладнокровие, чуть поморщился и сказал:

— Доказать измену не смогли, но мы пристально наблюдаем за ним и его окружением.

— Ну, это мне и так известно, — рассмеялся я. — Вот если бы вы, товарищ капитан, могли бы сказать мне что-то, что я не знаю, то я бы вам тоже поведал бы кое-какие секреты, важные для вас!

— И что же вас интересует? — японец навострил уши, явно заинтригованный перспективой обмена информацией.

— Ничего особенного… Что там случилось в Варшаве с вашим послом?

— После смены правительства в Токио в Польшу был направлен новый и с новым аппаратом. Поскольку господин посол не владел польским языком, то все контакты, особенно конфиденциальные, шли с двойным переводом через английский. Но мы, японцы очень ответственная нация и привыкли хорошо служить Тенно, выполняя свою работу. Поэтому господин посол язык прилежно учил, но пока не овладел в такой степени, чтобы вести на нем ответственные переговоры, не пользовался. Когда ваше правительство обратилось к нашему с просьбой о посредничестве и господин посол вышел с предложением польскому министру иностранных дел, грязного имени которого я даже не хочу произносить, то тот, не зная, что господин посол все понимает, грязно ругал по-польски страну Ямато и обожаемого Тенно, самое малое — усомнившись в чистоте его крови.

— Понятно, встряли ляхи из-за своей заносчивости…

— Теперь ваша очередь, — напомнил Исибаси.

— Боюсь, что моя новость для вас гораздо весомее, может, ответите еще на один вопрос?

— Нет, сначала вы, а я, если ваша новость действительно так важна, отвечу еще на один вопрос. Потом, — не согласился японец.

— Ладно. В следующем году Франция капитулирует. Или уже в этом, если немцы до конца июля, разделавшись с Польшей, смогут перебросить свои основные силы на запад. У Японии есть шанс быстро прибрать Французский Индокитай и острова в Тихом океане.

— Это больше похоже на пророчество, нежели на достоверную информацию, — заметил Исибаси, но поторговаться мне с ним не дали.

— Таварыщ брыгынжанэр! Таварыщ брыгынжанэр!! Машину забырают!!! — влетел в сад рядовой Грачик Григорян, владевший родным армянским гораздо лучше, чем русским, мой сменный водитель, радист, ординарец и, одновременно, позывной.

— Завели? — спросил я о самом на этот момент важном.

— Нэт! Я бэгом к вам! — отдуваясь, выдохнул грузный армянин.

— Извините, товарищ капитан, похоже, у меня срочные дела, — раскланялся я с японцем и быстрым шагом вышел на улицу, где невдалеке стоял мой «Тур». У машины я обнаружил двух чекистов, старший из которых был в звании капитана ГБ. Странно, подумалось мне, сотрудник центрального аппарата, но никогда прежде, даже мельком я его не видел.

— Ваша машина? — спросил чекист.

— Моя! — подтвердил я «право собственности».

— Я ее забираю для выполнения важного правительственного задания! — уверенно заявил капитан.

— Я ее не отдаю, поскольку старше вас по званию и тоже выполняю важное правительственное задание — воюю с поляками, — ничуть не стушевался я.

— Я ее забираю! — напористо повторил чекист и, достав из внутреннего кармана удостоверение на имя Павла Судоплатова вкупе с могучей бумаженцией в духе «… как если бы я сам приказывал», подписанной Сталиным, то бишь, в данный конкретный момент — верховным главнокомандующим.

— Нет вопросов! — согласился я и, обойдя «Тур» залез в багажник, забрав наши пожитки и оружие. Мы с Грачиком, тяжело нагруженные, уже успели отойти метров на полсотни под звуки впустую работающего стартера, когда из за спины до меня донеслось.

— Товарищ бригинженер, она не заводится!

— Ничего не знаю! — обернулся я. — Была у меня на ходу. Кто ж виноват, что у вас руки кривые? Теперь она ваша, что хотите с ней, то и делайте! — после чего, перемигнувшись с Грачиком, как ни в чем ни бывало, направился своей дорогой. Вскоре сзади раздались быстрые шаги и Судоплатов, резко развернув меня за плечо, в ярости выдохнул:

— Слушай сюда, крыса тыловая!!! — но больше ничего не успел. У меня ушах зашумело. Хлоп! Лязгнули зубы, впитав всю силу апперкота, и капитан ГБ Судоплатов сел с помутневшими глазами задницей в пыль. Ординарец схватил меня за сидор и дернул назад, не дав попасть чекисту с ноги, чтоб разложить его звездой. Да, спасибо, Грачик, это было бы лишним. Товарищ Судоплатов и сам, устав, закатил глаза и прилег на спину.

Второй чекист, наблюдавший издалека за разыгрывающейся сценой, бросился к нам, на ходу вытянув из кобуры ТТ, но остановился не добежав десятка шагов увидев направленный на себя вальтер. Из за моей спины выдвинулся Грачик, взведя затвор полюбившегося ему шательро. Осознав, что силы не равны, сержант ГБ попытался запугать нас:

— Это трибуналом пахнет, бригинженер!

— Да, оскорбление старшего по званию в присутствие подчиненных, а, тем более, нападение на него, пахнет трибуналом, сержант! Боец Григорян, так было дело?

— Так точна, таварыщ брыгынжанэр! — подтвердил ординарец.

— Сержант, зачем оружие достал? Стрелять в меня собрался?! Ты, наверное, польский шпион?!! Фамилия!!! — видя растерянность чекиста от такого развития событий, я нажал на него еще серьезнее.

— Виткевич… — ляпнул окончательно струхнувший НКВДшник.

— Точно, шпион! Поляк! Бросай оружие!! Руки в гору!!!

От мстительного удовольствия заставить сержанта ГБ тащить Судоплатова в особый отдел корпуса на руках мне пришлось отказаться. К месту происшествия отовсюду сбегались люди и самыми первыми — разведчики, которых высвистал стоящий у крыльца часовой. Полковник Воронин, начальник разведки 5-го ТК, не добежав до нас, увидев, кто лежит на дороге, схватился за голову и, резко развернувшись, рванул обратно. Зато появилось еще одно давно знакомое мне действующее лицо. Слава Панкратов, мой телохранитель в стародавние времена Грузинской войны, присел на корточки перед Судоплатовым и, укоризненно глянув на меня снизу вверх из-под бровей, пощупал у пострадавшего на шее пульс, а потом похлопал по щекам.

— Врача! — крикнул он громко и, кажется, только сейчас обратив внимание на так и стоящего с поднятыми руками под стволами сержанта, зло бросил ему. — Что стоишь, как пугало? Руки опусти! Пистолет подбери!!

— Здравствуй Слава, — поприветствовал я чекиста, пряча в кобуру вальтер. — Что, есть еще порох в пороховницах у твоего учителя по рукопашке?

— Жить будет, — кивнул Панкратов, глядя, как Павел Артемьевич заворочался и попытался сесть. — Что ж ты так, Семен Петрович? В такой момент…

— Ну, уж извините, товарищ старший лейтенант государственной безопасности, это не я на него драться полез, а он на меня напрыгнул.

Слава только тяжело вздохнул в ответ. Пока ждали медиков, к собранию присоединились не только красные командиры, но и любопытные из числа рядового состава. В задних рядах, кому было плохо видно, расспрашивали, что произошло.

— Что там?

— Да, бригинженер Любимов чекиста уложил…

— Этот буйный может! Позавчера своими слесарями целую польскую кавбригаду за то, что над местными измывались, из пулеметов в упор в винегрет покрошил. Сам гимнастерку на себе порвал и полуголый в эту свалку бросился сразу двумя саблями конников рубить! Кровищу потом земля не принимала, так и стояла лужами, а те, кого послали раненых подобрать, по щиколотку в ней вязли! Точно говорю, только что оттуда! При мне эту кашу с поля вывозили в овраг и чистой землей засыпали, а то мухи со всей западной Белоруссии туда слетелись!

Я скосил глаза на распространителя слухов — водителя комкора Потапова, который, поймав мой взгляд, тут же пригнулся и спрятался за чужими спинами. Обрывок разговора услышал и Панкратов, разогнав досужих любопытных.

— Разойдись! Слетелись как на навоз! Товарищ капитан госбезопасности, аккуратнее! — придержал он севшего таки Судоплатова, которого тошнило.

— Сотрясение мозга… — констатировал подошедший военврач и распорядился санитарам. — На носилки его! В санчасть!

— Когда в строй вернете? — спросил Панкратов о самом, с его точки зрения, важном на данный момент.

— За неделю выходим, может, чуть раньше, — ответил военврач, уже уходя с носилками.

— А сразу на ноги поставить? Может, укол какой сделать? — бросился за ним Славик.

— Что сможем — сделаем. Но неделя или около того, — подтвердил свой вердикт медик.

— Черт! — плюнул в сторону старший лейтенант ГБ.

— Полагаю, выполнение нашей миссии под угрозой, — констатировал незаметно возникший откуда-то капитан Исибасов. — По плану мы должны через двадцать минут выехать. А командующий операцией вышел из строя из-за нелепой случайности.

— Что здесь произошло? — на арене, наконец, появился начальник Особого отдела 5-го ТК майор НКВД Бессонов. Я, как старший по званию, рассказал свою версию событий: Судоплатов с Виткевичем сломали реквизированную у меня по мандату исправную машину, после чего первый напал на меня со спины, оскорбив при этом словесно, не оставив мне иного выхода для пресечения его действий, как только качественно его вырубить. Вдобавок, сержант ГБ Виткевич угрожал мне пистолетом.

— А вы что скажете? — хмуро взглянул особист на сержанта.

— Нам, для выполнения известного вам задания желательно было бы иметь такую машину, как у товарища бригинженера. Я ее случайно заметил, выяснил у водителя чья, после чего позвал товарища капитана госбезопасности Судоплатова, так как у него был мандат, без которого товарищ бригинженер нам машину бы не отдал. Товарищ Бригинженер машину поначалу отдавать не хотел, но по мандату отдал. Мы стали ее заводить, а она не заводится, хотя я сам видел, как она подъехала. Мы заподозрили саботаж, так как товарищ бригинженер даже расписки у нас не взял, знал, что машину забрать не сможем. Капитан госбезопасности Судоплатов хотел задержать бригинженера Любимова, но тот его ударил.

Сержант, конечно, опустил некоторые мелочи, но у меня оказался свидетели в лице бойца Григоряна и часового у крыльца «разведизбы», который, хоть ничего и не слышал, но все прекрасно видел. Да и вся диспозиция подтверждала именно мою версию.

— Ясно… — вздохнул особист и как то очень-очень грустно сделал вывод. — Плакали наши головы. Капитана ГБ Судоплатова и сержанта ГБ Виткевича я обязан арестовать…

— Но вы же знаете, зачем мы здесь! — взвился старлей Панкратов — Чей и какой приказ выполняем!! Вы понимаете, что вся эта война, все усилия наших войск, все псу под хвост, если мы провалимся?!!

— Вот и говорю, плакали наши головы. А вы, товарищ старший лейтенант госбезопасности Панкратов, выполняйте, вы теперь командуете операцией, — ответил Бессонов.

— Но у Судоплатова мандат, а у меня ни шиша! И не мне товарищ Сталин задачу ставил! У меня никаких инструкций, как действовать на завершающем этапе операции и нет времени их получить, выдвигаться надо немедленно! Судоплатов же сейчас не в себе, толком не спросишь!

— Душно, товарищи, солнце так и печет, — встрял я, впечатленный горячей Славиной речью, сопоставив ее с моим желанием оставить машину за собой. — У товарища Судоплатова, полагаю, случился солнечный удар, усугубленный переживаниями от поломки машины. Так, боец Григорян?

— Так точна! — отозвался верный Грачик, взлетевший на козырное место исключительно благодаря своей нацпринадлежности. До того, как я его выбрал, он ни разу за рулем не сидел, не говоря уж о радиостанции. Часовой, уловив в какую сторону подул ветер, тоже подтвердил новую версию происшествия.

— Ну и хорошо, — враз повеселел особист, хватаясь за планшет, так и запишем в ваших объяснениях. Понятно, с майора НКВД Бессонова в случае провала миссии Судоплатова теперь взятки гладки, а вот Славику не позавидуешь.

— Что невесел Вячеслав? Видишь, как все удачно для тебя выходит, — подвинулся я к нему поближе, чтоб говорить потише, пока начальник Особого отдела фиксирует показания других. — Ты командир, тебе и слава. А Судоплатова болезного с собой прихватишь. Езжай да совершай.

— Твоя машина нам нужна, — заметил старлей.

— Брось, пока вы ее не увидели, не нужна была. К тому же — вы ее уже умудрились сломать.

— Могли бы обойтись, если б не было, но раз есть — нужна! — упрямо пробубнил Панкратов. — Починить ее можно?

— Откуда я знаю, что там капитан с сержантом начудили? Прикажу оттащить в рембат и поставить первой в очереди на ремонт. Дня за два разберутся.

— Издеваешься? — стал злиться чекист. — Машина нужна прямо сейчас! А лучше — вчера! Твоя ж собственная, неужто сам посмотреть не можешь, что с ней случилось?!

— Ладно, понимаю, дело особой важности, хоть в мои обязанности не входит лично в моторе копаться, но сделаю все возможное, — легко согласился я.

Все вместе мы подошли к «Туру» и я, раздевшись по пояс, поднял капот и снял одну боковину, после чего залез туда, выставив белому свету свою пятую точку. Повозившись, крикнул Панкратову:

— Заводи!

Стартер покрутил мотор впустую. Так, с перерывами, продолжалось еще минут пять, пока мне не надоело.

— А ну вылазь! — скомандовал я, после чего занял водительское место и, демонстративно покрутив пустыми ладонями, незаметно ткнул ногой скрытый под обивкой рядом с педалями рычажок «лишнего» переключателя, блокирующего подачу топлива и нажал «тычок» стартера. Машина почти сразу завелась. — Готово! Садись, рули, куда тебе надо.

Дело сделано, теперь упрекнуть меня в саботаже нельзя. Однако, несмотря ни на какие особо важные задания Сталина, расставаться с машиной я не собирался. Сказано же было Панкратовым, что не попадись им «Тур» на глаза, обошлись бы. Вот и пусть обходятся, забрав с собой ушибленного Судоплатова. С меня взятки гладки. Прямо сейчас они выехать не смогут, пока Павел Анатольевич хоть чуть-чуть в себя не придет, а я тем временем, успею слинять. Когда ж соберутся, снова не смогут завести и мне останется лишь явиться завтра и забрать свой лимузин, который так и будет числиться за мной, поскольку моя забывчивость относительно расписки истолкована абсолютно верно. Однако, хитрый план рухнул сразу, как только за рулем оказался Виткевич, которому Панкратов приказал отогнать машину. Сержант ГБ, видимо, водить учился, вот только практики у него было явно маловато. Слишком резко брошенное сцепление, третья, а не первая передача — «Тур» дернулся и заглох. Завести его вновь, естественно, у сержанта не получилось. Глядя на это, я только рукой обреченно махнул.

— Нашел кого за руль посадить. Да я б ему даже тачку на стройке не доверил! Слушай, Слава, если вы технику так ломать будете, то лучше б вам совсем с ней не связываться, а взять чего попроще, — попытался я отыграть ситуацию.

— Или взять твоего водителя, — ход мыслей Панкратова меня насторожил. — От имени капитана ГБ Судоплатова, оказывать всяческое содействие которому, предоставлять по первому требованию оружие, материальные средства и транспорт, приказано Верховным главнокомандующим. Семен Петрович, прошу оказать содействие, починив машину еще раз и прикомандировав к нам, временно, своего водителя.

— Я радыст! — гордясь своей официальной должностью, выпятил Грачик грудь колесом и безуспешно попытался втянуть живот. Расставаться со мной ему совсем не улыбалось и он сориентировался гораздо быстрее меня.

— Тогда, товарищ бригинженер, водителем и механиком в одном лице придется быть вам!

— Не перебирай, товарищ старший лейтенант госбезопасности. Мандат Судоплатова не дает вашей группе права подчинять себе кого либо, тем более — комбригов. У которых своих обязанностей не счесть. Или у тебя случайно запасной начальник инженерно-технической службы танкового корпуса завалялся? Все равно, Слава, пока ему дела передавать буду, дня два пройдет. И потом, ты понимаешь, секретами какого уровня я владею, чтоб с вами в сомнительных предприятиях участвовать?

— Мне кажется, владельцу меча Мурамаса не к лицу уклоняться от схватки, — вдруг выдал капитан погранвойск Исибасов, молча до того слушавший наш разговор. — Тому товарищу Любимову, с которым я познакомился при весьма драматических обстоятельствах, должно быть скучно в тылах танкового корпуса. Ведь война скоро кончится, а такие шикарные случаи, как с польской кавбригадой о которой я тут услышал, происходят редко. Товарищ бригинженер, для меня было бы величайшей честью сражаться рядом с вами!

Тут он попал в точку. Не то, чтобы мне уж так хотелось приключений, но от желания прикоснуться к тайне, свербило в одном месте. Раньше я гнал эту мысль, посчитав неосуществимой, но слова Панкратова и Исибаси представили ситуацию в новом свете.

— Допустим, что капитан госбезопасности Судоплатов обратится к комкору Потапову с просьбой откомандировать бригинженера Любимова в его распряжение вместе с машиной. Допустим, бригинженер Любимов быстро починит «Тур» и обеспечит его исправность в дальнейшем. Но, товарищи, роль водителя меня совершенно не устраивает. Только в соответствии со званием или, в крайнем случае, на равных и никак иначе! Если вы готовы на это, готовы раскрыть мне тайну вашего задания, то все эти допущения могут стать реальностью. Вот вам и весь сказ! — обозначил я свою позицию.

— Если с нами пойдешь, то все равно узнаешь. Но на случай, если ты задний ход дашь, то пойдем-ка мы оформим расписку о неразглашении, — тяжело вздохнул Панкратов, зыркнув на «пограничника».

Формальности пришлось урегулировать все в том же саду, где мы с японцем и моим бывшим телохранителем уединились под яблонями, расстелив прихваченную из «Тура» плащ-палатку. После того, как я поставил в бумаге число и свою подпись, старлей развернул карту.

— Смотри. По Советско-Германскому договору о ненападении линия разграничения проходит по рекам Писса, Нарев, Буг, Висла, Сан. Ни мы, ни немцы не вправе ее переходить. Правда, северо-восточнее Писсы, на единственном участке, где не были атакованы, поляки сами пытались начать наступление на Восточную пруссию и немцы вынуждены были нанести короткий контрудар. Но сейчас они, потрепав панов, вроде бы, отошли на исходные позиции и фронт там проходит по линии границы. Линию Керзона ты знаешь, вот она, — провел Панкратов незаточенным концом карандаша по листу. — Красной Армии крайне нежелательно, из-за возможных международных осложнений, ее переходить. Наши танковые корпуса, обогнав бегущих поляков, или уже, или почти достигли ее, взяв Перемышль, Любомль, Кобрин, Волковыск.

— Да плевать! — перебил я Панкратова. — Плевать на эту линию Керзона. Антанта нам войну не объявит, чтоб не толкнуть нас на полномасштабный военный союз с Германией. Бить до конца, до самой Вислы! Какие могут быть сомнения?

— Экий ты горячий! — усмехнулся Слава. — В Генштабе считают, что у французов сильнейшая армия в Европе, не считая нашей. Если они сейчас пойдут вперед, то легко разгромят Германию, вооруженные силы которой, очевидно, за такой короткий промежуток времени после отмены версальских ограничений, не могли восстановиться в полном объеме. А выйдя на нас, французы тут же могут предъявить претензии, воспользовавшись пересечением линии Керзона как поводом. Нам что, нужна война со всей буржуазной Европой разом?

— В Генштабе на случай нашествия марсиан перестраховаться забыли! Будут французы сидеть за своей линией Мажино, и только! А немцев товарищ Шапошников недооценивает.

— Как бы то ни было, это не нашего ума дело! — отрезал Панкратов, пресекая дальнейший спор. — У нас приказ. Проникнуть за линию Керзона под видом бегущих польских войск, найти правительство Польши, захватить, обставив как восстание, и заставить подписать капитуляцию, что даст нашим войскам законный повод выйти на линию разграничения, обозначенную в Советско-Германском договоре. Иначе немцы, которым уже нечего терять, могут войти в нашу зону, чтоб добить поляков. Вытурить их оттуда без войны, возможно, будет не просто. Получится, что СССР не смог выполнить взятые на себя обязательства по разгрому поляков восточнее Вислы, стало быть, и Германия может на линию разграничения плевать. Поэтому сейчас нам надо действовать быстро. Ближайшие дни все решат.

— Ладно, давай подробнее по пунктам.

— Можно и подробнее… ВВС Красной Армии города не бомбит, действуя по войскам и путям сообщения. А вот немцы в первый же день своей войны совершили налет на Варшаву. У поляков боевых самолетов совсем нет, а зениток — мизер. Рыдз-Смиглы с приспешниками сразу же из столицы рванул в Седлец, но надолго там не задержался. По последним агентурным данным, правительство Польши выехало четыре дня назад из Семятичей в неизвестном направлении. Скорее всего, спешат под защиту августовской группировки — потрепанной, но единственной, более-менее сохранившей организацию и боеспособность. Остальные разгромлены либо нами, либо немцами. Кстати, большая часть сил Августовской группы поляков переброшена на восток и заняла фронт по реке Свислочь, прикрывая направление от Гродно на Волковыск. Рассчитывают, что восточный берег заболочен. Удержаться на этом рубеже им будет легко. А нам придется обходить. Возможно, именно в Гродно или в окрестностях Рыдз-Смиглы и остановится, прикрывшись круговой обороной, по сведениям авиаразведки, в труднопроходимой местности от Друскининки, через озеро Белое до реки Котра, по Неману и Свислочи, через Белосток по Нареву и Бебже. На большее у поляков сил не хватит.

— Гродно ведь восточнее линии Керзона? — обратил я внимание.

— Да, в этом случае наша задача упрощается, — кивнул Панкратов. — Надо найти польское правительство и заблокировать. По нашему вызову в район сбросят воздушно-десантный корпус. А там, день-два продержаться, пока не выполним все дипломатические формальности, — и вся Красная Армия подойдет.

— Что-то этот план мне не внушает… — вздохнул я с сомнением. — Какая Красная Армия? Как я понимаю, от наших танков в Волковыске поляки фронтом по Свислочи и болотам отгородились, Белосток, скорее всего, тоже не пустой стоит, если в обход идти. Получается, что ближайший наш корпус — 3-й Кубанский кавалерийский. 5-й танковый занял оборону фронтом на северо-восток против «литовского аппендикса», из под Вильно может уйти, надеюсь, дня через три, когда его пехота сменит. Но между Вильно и Гродно лесистая местность с малым количеством дорог. А чем поляки в районе Гродно располагают?

— Ерунда, — легкомысленно махнул рукой Панкратов, — как ваш разведотдел божится, не более 12 дивизий и двух кавбригад с разной мелочью. И держать им надо фронт в 300 километров. Даже если учесть, что он проходит, в основном, по лесам, рекам и болотам, резервов у них быть больших не может.

— Ладно, с поддержкой понятно. А сами-то вы какими силами располагаете?

— Считай — рота. Два взвода наших, сформированных из сотрудников центрального аппарата, владеющих польским языком, усиленные моими тремя боевыми четверками из «девятки». И еще взвод «пограничников».

— И все?! — удивленно и, одновременно, разочарованно воскликнул я, начав понимать, что шутка о безнадежном деле не так уж существенно расходится с действительным положением вещей.

— А ты думаешь, у нас в Москве поляков, литовцев и белорусов, владеющих польским, пруд пруди? И так со всех управлений и отделов оперативников и следаков по одному-два собирали, как стало понятно, что Рыдз-Смиглы из Варшавы сбежал. Даже товарища Борковского из Архива НКВД, который еще с Дзержинским начинал, и того взяли!

— Спешка хороша при ловле блох… — попытался было я пройтись по чекистскому подходу к работе, но Панкратов меня перебил.

— Кроме нас действуют еще две группы, сформированные УНКГБ Белорусской и Украинской ССР. Ближайший наш сосед слева — белорусы под командованием майора госбезопасности Эйтингона, который ради такого дела вернулся в родные пенаты. Он выйдет, а скорее всего, уже вышел, от Волковыска на Белосток. Украинские товарищи действуют южнее — от Кобрина. Таким образом, где бы Рыдз-Смиглы не спрятался, мы его найдем.

— Найти-то найдем… Может быть… Но что потом? Если Рыдз-Смиглы по нашу стороны линии Керзона остановился — понятно. Вызываем подкрепления и ждем. Непонятно другое. Зачем столько людей тащить? Ведь если цель за линией находится, то их для захвата все равно недостаточно! Либо я ничего не понимаю, либо действовать надо малыми группами, высаживая их с самолетов. И мой «Тур» в этом разрезе совсем ни к чему!

— Малая группа в Закерзонье уж точно главную цель не захватит…

— А рота ваша, сборная солянка, стало быть, сможет? Я еще из ума не выжил и соображаю, что Гродно — узел дорог и, как минимум, одна польская кавбригада там будет стоять в качестве резера. Максимум, через сутки она может быть в любой, самой дальней точке района, который ты, товарищ Панкратов, очертил. Реально надо рассчитывать на 12 часов. Кроме того, правительство наверняка хорошо охраняют. Одной ротой здесь никак не обойтись! Тут и полка, пожалуй, мало будет!

— Полк, если б он у нас был, за линию фронта незаметно протащить трудно. Даже невозможно, — с сожалением вздохнул Панкратов. — Но приказ нам никто не отменял, надо выполнять теми силами, которыми располагаем.

— Знаешь, Слава, если уж вам так пригорело, то давай Польскую Красную Армию сперва организуем, а потом уж на рожон попрем. У меня на рембазе 5-го танкового бывших польских солдат, перешедших на нашу сторону — завались. Надеюсь, НШ Кирпонос еще не успел их по дивизиям как пополнение отправить. Люди в бою проверены. Не суворовские чудо-богатыри, конечно, но желание поквитаться с бывшими господами имеется. Думаю, если кликнуть среди них добровольцев, пару-тройку сот сорвиголов наберем. Твоих чекистов им командирами поставим и изобразим прорвавшуюся из Литовского аппендикса сводную часть. Полк, или, на худой конец, батальон. Нужна будет для твоих польская офицерская форма и документы. Десяток 5-тонных ФИАТов у меня в запасе есть, а трофейные мотоциклы и легковушки прямо здесь в штабе прихватим, чтоб связисты и тыловики к роскошной жизни не привыкали. Как тебе такой план?

— Целый батальон через фронт незаметно протащить будет сложно… — с сомнением протянул Панкратов. — Боюсь, такая колонна засветится еще на подходе. Моточастей ведь у поляков нет, да еще и «Тур». Слишком бросается в глаза. Один-два грузовика, пяток легковушек, мотоциклов и лимузин в придачу могут сойти за какой-нибудь бегущий штаб, а вот все, что более… Да и время на сборы наши уже вышло, действовать давно уже пора!

— Медленно будем запрягать, а поедем быстро. Хорошо подготовимся, работать будем надежно. Поэтому не опоздаем и поставленную задачу решим, если она вообще решаема. Смотри сюда! — теперь уже я взялся за карандаш и, используя его как указку, обратился к карте. Между Вильно и Гродно местность низменная и лесистая. Дорог там мало. К тому же, накануне три дня шли дожди. Своим ходом ехать — забирать южнее надо, в обход. И то не факт, что проедем. Не считая того, что можем с нашими же передовыми отрядами стрелковых корпусов столкнуться, которые о нас ни сном, ни духом. Но есть еще прямая железная дорога! А КМГ Потапова придан целый дивизион бронепоездов. Сил, как ты говоришь у поляков немного, весь фронт они плотно прикрыть не могли, есть неплохой шанс, что вдоль железки под прикрытием брони мы его проломим. И на подходе нас не засекут, машины на платформах замаскировать легко…

— Ну, хорошо, допустим, — стал размышлять Панкратов, — но ведь выгружаться-то нам на какой-то станции придется. У местных поляков на глазах. К тому же, через Гродно прорваться по железной дороге нечего и думать. Там наверняка гарнизон немаленький.

— В Новой Вильне мы цистерны трофейным 10-тонным краном демонтировали. Его для грузовиков за глаза хватит, если они сами будут без груза. Так что можем даже в чистом поле соскочить, никто не заметит. И насчет Гродно ты прав, но зачем нам буром переть? Мостов через Неман всего два — в Гродно и Друскенинках. Бьюсь об заклад, что их плотно охраняют. А вот между ними вряд ли много войск есть. Прихватим из состава кавкорпуса часть парка НЛП на один-два 16-тонных парома и за ночь переправимся. А уж за Неманом — по обстоятельствам. Выходит, сегодня остаток дня на организацию, ночь на погрузку, завтра выдвигаемся в сторону Гродно, следующей ночью переправляемся. Быстрота, полная маскировка, внезапность!

— А ну как поляки пути или мосты подорвут? — усомнился чекист.

— До сих пор за ними не замечалось, да и в дивизионе бронепоездов восстановить есть чем. В крайнем случае — сгрузимся и поедем сами. Как вы и планировали изначально. Хуже не будет.

— План комбрига Любимова заслуживает внимания, — заявил японец, поименовав меня «по строевому».

— Убедил, — хлопнул меня по плечу Панкратов. — Выдвигаемся по железке, форсируем Неман и рассылаем разведгруппы на легковушках и мотоциклах под видом вражеских делегатов связи. Ищем цель, а уж как найдем — накроем главными нашими силами в лице Польской Красной Армии.

— Искать нужно аэродром, пригодный для тяжелых транспортных самолетов, — уточнил я, посмотрев на дело с точки зрения «послезнания». — А авиаразведку на это надо сориентировать уже сейчас.

— Это еще почему? Авиации у поляков нет. А тяжелых транспортных машин отродясь и не было. К тому же, наши ТБ-3 перепахали фугасками все выявленные посадочные площадки и признаков их восстановления до сих пор не выявлено. Искать нужно либо дворец какой-то, любят паны с комфортом жить, либо фортсооружения с крепкими бомбоубежищами, потому как комфорт по нынешним временам — не главное. Шкуру бы не продырявили.

— Потому, товарищ старший лейтенант госбезопасности, что в бункере безопасно, но в нейтральной стране — еще безопасней. Голову на отсечение даю, бросив Польшу, за кордон они бегут, чтоб стать там правительством в изгнании. Здесь для них уже все проиграно, а из Лондона еще могут у нас крови попить. Да и верят они в то, что, в конце концов, буржуазный мир победит и они, рано или поздно, вернутся.

— Нереально, — отрезал Панкратов. — Литва нейтральная только номинально. В Москве переговоры вовсю идут по поводу наших гарнизонов там в обмен на Виленский край. Тем более, что Латвия и Эстония уже приняли наш ультиматум, который мы им выдвинули после инцидента с интернированной в Таллине польской лодкой. Ближайший нейтрал, куда можно сбежать — Финляндия. Но, как я уже говорил, самолетов нет, а аэродромы разрушены.

— Самолеты есть у Англии и Франции. И, некотором из них, аэродромы вовсе не нужны. В прошлом году, во время омрачивших наши отношения печальных событий, — дипломатично сгладил слово «война» японец, — наша страна закупала вооружения в Англии и, там нам было продемонстрировано кое-что. Четырехмоторная летающая лодка «Сандерленд», а также ее гражданский вариант — Шорт «Эмпайр», имеют достаточную дальность и грузоподъемность. Одних «Эмпайров» в Британии на данный момент свыше тридцати, «Сандерлендов» и того больше. Техническая вероятность бегства правительства Польши есть. К тому же, это достаточно безопасно для беглецов. Ведь СССР с Англией не воюет, ваши истребители не будут сбивать британские самолеты, а немцы в вашей зоне, соблюдая соглашение о линии разграничения, не летают?

— Слишком сложно, — покачал головой Панкратов. — Десятки самолетов, да, наверное не по одному рейсу… Ради чего все? Ради пшеков? Да кому они теперь нужны? Если британцам надо будет иметь при себе прикормленное эмигрантское правительство, то они легко состряпают его. Каждый пан мечтает стать гетманом — любого бери!

— А не скажете ли мне, где сейчас польский золотой запас? — посмотрел я, прищурившись на собеседников. Не то, чтобы я был абсолютно уверен в своем предположении, но какое-то смутное воспоминание о событиях 39-го года, произошедших в «эталонном мире», свербило в мозгу. Да и логика подсказывала. Ну не могли же паны бросить в Варшаве золото немцам, не попытавшись сохранить его для себя любимых!

— Опасность бегства за границу реальна! — первым отреагировал японец. — Надо спешить!

— Мы спешим, спешим, уважаемый Михаиру, только давайте в спешке не будем ничего упускать. Слава, у тебя же есть выход на главное командование фронтовой авиации? Если нет, то надо через наркомат запросить разведку всех возможных гидроаэродромов за час до захода солнца и в течение часа после восхода. Наша авиация, насколько мне известно, продолжает действовать с аэродромов на территории СССР и это дает полякам «окно» для взлета и посадки. И обычные аэродромы не мешает проконтролировать. А сейчас, давайте подобьем детально, что нам для операции нужно, а потом уж с товарищем старшим лейтенантом нагрянем в штаб КМГ, пока капитан Судоплатов не может выполнять свои обязанности…

— А что это ты распоряжаться здесь стал? — вдруг спросил Панкратов, которого задела моя последняя фраза.

— Как старший по званию Слава, как старший по званию.

 

Эпизод 16

Следующий день я прокемарил до самого обеда под мерный стук колес спального вагона, в котором мы с моим ординарцем оккупировали целое купе. Чего не отдохнуть от трудов праведных, может и не доведется в ближайшее время поспать всласть. Тем более, что вечер и ночка выдались суетливыми. Из моих «поляков», которых, к счастью, еще не успели отправить в качестве маршевого пополнения по дивизиям, после того, как я толкнул перед ними речь в лучших казацких, а может быть, даже пиратских традициях, погулять по польским тылам и пощупать панов за мягкие места, вызвалась добровольцами чуть ли не половина «контингента». Пришлось даже отсеивать, отставив три сотни отчаянных сорвиголов, так как на остальных нам просто не хватило бы транспорта. Полтора десятка пятитонных ФИАТов, четыре легковых «Лазика», десяток мотоциклов «Сокол» с колясками, и армейских, и гражданских, и почтовых — вот и все, чем мы могли располагать. Вернее, собрать до выхода в рейд. Поэтому получился у нас диверсионный батальон из трех стрелковых рот неполного состава, но вооруженных до зубов. Каждый второй боец имел ручной «Браунинг», с запасом взяли винтовок, чтобы огневая мощь постороннему наблюдателю не бросалась в глаза, а еще дюжину станковых пулеметов. Ротами и взводами назначили командовать чекистов, а уж отделениями рулили собственные «авторитеты». Главные наши силы дополнялись отдельным взводом «пограничников», разведвзводом под командой Панкратова из спецов девятки и наиболее опытных оперативников НКВД, взводом связи, взводом ПТР и 82-мм минометной батареей, отделениями саперов и понтонеров, хозяйство которых погрузили на один-единственный прицеп. Последние были нашими, армейскими, взятыми в батальонах 15-й танковой дивизии. И, конечно же, управлять этим войском полагалось нормальному батальонному штабу, который возглавил старший лейтенант НКВД Нетребский из ГЭУ.

Весь личный состав, не имеющий формы противника и документов, надо было переодеть и снарядить. Я предложил было раздеть пленных, но комиссар товарищ Попель зарубил мою инициативу на корню, ткнув меня носом в касающееся их «положение». Пришлось нашим бойцам заниматься постирушками и починкой, отмывая кровь и грязь, зашивая дырки на снятых с убитых и, частично, с попавших в наши медсанбаты раненых поляков, мундиры. Документы добыли из того же источника, а поскольку фотографироваться и подделывать времени не было, то подбирали их, чтоб было хоть немного похоже на новых владельцев. Если уж совсем было туго, то растрепывали бумаги, забрызгивали водой. Нам не внедряться же, в конце-то концов! В итоге вид у нашего воинства к утру получился какой надо — потрепанный. Как раз под легенду выходящих из окружения.

Поляки перед приходом наших войск успели угнать на запад или испортить паровозы, но вагонов и платформ нам хватило с избытком. А тягой послужил тепловоз тяжелого БеПо, который все равно действовал в авангарде отдельными бронедрезинами. Погрузившись к утру в Новой Вильне, с рассветом наш батальон под прикрытием бронедивизиона двинулся в путь, сопровождаемый перешедшим в наступление вдоль полотна ЖД Кубанским кавкорпусом.

Можно было вздохнуть спокойно. Ведь ключевым в нашем рейде был вопрос командования. Капитан Судоплатов, получивший «солнечный удар», и провалявшийся на койке в медсанчасти, пока мы утрясали с Потаповым вопросы моей «командировки» вкупе с пополнением диверсионного отряда, заявился, нетвердо держась на ногах, в то самое время, когда чекисты и «пограничники» грузились в изъятые в штабе КМГ трофейные легковушки и мотоциклы, чтобы выехать в расположение корпусной рембазы. Павла Антатольевича до того часа мы намеренно держали в неведении, но бросить его как лишний балласт было невозможно, вот и послали за ним в самый последний момент. Мы с Панкратовым, который был не в восторге, что его и «спецов» подчинили свершено незнакомому «варягу», подготовились на тот случай, если капитан госбезопасности вздумает качать права и зарубать только начатое дело. Действительно, Судоплатов первым делом поинтересовался, какого черта происходит и куда все собрались, да еще без его приказа. И тут выступил капитан Исибасов, заявивший, что участвует в операции не просто так, а за вполне конкретное списание СССР долгов за испанскую эвакуацию и ему было гарантировано, что советская сторона примет все возможные меры для успеха миссии. Участие самого бригинженера Любимова и его «польской Красной Армии», по мнению японца, в список этих необходимых мер как раз входит. Вдобавок, что стало для меня приятным сюрпризом, сыграл тот факт, что диверсионная рота НКВД была сборной и в ней оказались люди, знавшие меня достаточно хорошо и совершенно незнакомые с Судоплатовым, работавшим за границей. Среди чекистов оказались трое спецов из команды Панкратова, которые побывали со мной в Бизерте, пятеро из ГЭУ, причем двое сержантов из них начинали свою карьеру на нагатинском острове рядовыми. Все они единодушно высказались, что за мной пойдут хоть к черту на рога. И вообще, Семен Петрович Любимов такой человек, что и сам вывернется из самой гиблой ситуации, и подчиненным пропасть не даст. Что тут сказать? Репутация — великое дело!

— Операцией командую я! — зло заявил Судоплатов, уже понимая, что деваться ему некуда, в случае, если он мой план не примет и потерпит неудачу, каждый чекист в докладе непосредственному начальнику этот факт отметит. Фактически, знать об этом будет весь наркомат! Да еще японцы, будь они неладны. Тут уже уровнем, минимум, Совнаркома пахнет. Замучаешься объяснять, почему дело завалил из-за личных амбиций. С другой стороны, если потерпит неудачу план Любимова, то на него и всех собак повесить можно будет. Ну, а успех — успех, в первую очередь, его, Павла Судоплатова, в любом случае.

— Бригинженера Любимова утверждаю своим заместителем. По армейской части, — побледнев еще больше, хотя это казалось мне невозможным, процедил Судоплатов и подойдя к «Туру» тяжело сел на переднее пассажирское сидение. Что ж, выбор неплохой, все лучше болезному, чем в польских тарантасах трястись. Да и на какой еще машине ехать командиру отряда? Грачик, замявшись от того, что заняли его законное место рядом с радиостанцией, погрустнел и молча полез на зад, составив компанию Виткевичу, тут же, откуда не возьмись, возникшему рядом с командиром. Я уж и думать про него забыл. Нет, конечно, я не был склонен подозревать сержанта в подхалимстве, просто он был единственным среди нас, кроме Судоплатова, «профессиональным» разведчиком, а коллегам свойственно держаться друг друга. К тому же, для нелегальной работы несамостоятельные люди подходят мало.

— Товарищ капитан госбезопасности, сейчас это не важно, но впредь прошу вас размещаться сзади и не занимать место радиста, — известил я Павла Анатольевича о распределении обязанностей в экипаже.

— Ведите машину, — раздраженно ответил командир. — Занимайтесь своим делом, а я сам разберусь, как поступать!

— Напомнить, кто из нас старше по званию? — ответил я резко, решив немедленно расставить все точки над «зю». И присутствие свидетелей «солнечного удара» меня сейчас ничуть не смущало. — Вы командуете операцией, это так. Но, во-первых, она вами безобразно подготовлена, а во-вторых, начали вы с того, что набросились на меня с кулаками.

— Саботаж приказа товарища Сталина…

— Молчать!!! — осадил я начавшего «качать права» капитана. — Товарищ Сталин приказал вам на меня напасть?! С товарищем Сталиным я еще потом поговорю насчет того, тех ли он людей посылает на столь важные задания! Вы думаете, что проведя успешную ликвидацию, обеспечили себе доверие и прочные позиции? А если товарищи узнают не только о конечном результате, но и о подробностях? О том, как вы провели эту ликвидацию?

— Что вы имеете в виду?! — явно струхнул Судоплатов.

— Работа должна выполняться надежно! А от операции, которую вам сейчас поручили, слишком много зависит, чтобы пытаться сохранить себя для будущей плодотворной работы и надеяться на удачу, — усмехнулся я в ответ, видя, как сник мой оппонент. — Вот я и прослежу, чтобы задача была выполнена. С гарантией.

Говоря эти слова и не упоминая ни о чем конкретно, я сам действовал почти наобум. Конечно, мой новый мир далеко ушел от «эталона», но, с другой стороны, Судоплатов — капитан и при ордене. К тому же нелегальная работа долгая, кропотливая, наскоками не делается. Поэтому мое допущение, что я как-то могу опираться на ненаписанные еще мемуары советского разведчика, оправдалось. Ведь в отношении Коновальца, Судоплатова, перспектив войны, украинских националистов, в этой реальности практически ничего не изменилось. Что же касается тех самых воспоминаний, то привычка выхватывать суть оставила в сухом остатке только то, что вместе с приказом ликвидировать Коновальца Судоплатову Ежов вручил пистолет, но Павел Анатольевич предпочел бомбу, а об успехе потом узнал из газет. Все остальное — художественный свист. Но сейчас ситуация совершенно иная! Сейчас нельзя надеяться на «авось»! И Павел Анатольевич понимает это очень хорошо, как и то, что я знаю, что он фактически схалтурил. Как бы то ни было, своего я добился, разведчик-нелегал облеченный доверием и опальная «тыловая крыса», надеюсь, остались в прошлом.

Проснувшись сам, я вбил ноги в сапоги и этим грохотом разбудил Грачика, тут же озадачив его на предмет пожрать, а сам пошел умываться, благо поезд наш как раз встал на очередном перегоне. Для бритья это хорошо, а вот для быстроты рейда — не очень. Но, тут уж ничего не поделать. Мы же не хотим влететь на польские позиции со всего разгона, поэтому движемся осторожно. Легкий бронепоезд захватывает очередную станцию, высаживает десантную роту, усиленную взводом БА-11ЖД, с дополнительными подъемными осями с направляющими колесиками железнодорожного хода, расчищает пути, забитые брошенным подвижным составом. Потом совершает рывок к следующей станции, где все повторяется. Как только две станции перед эшелонами захвачены, мы выдвигаемся на перегон между ними и временный гарнизон той, которая стала для нас теперь тыловой, снимается и, обгоняя нас по параллельному пути, совершает бросок к следующей цели. Такой порядок, как обеспечивающий наибольшую безопасность, мы установили с самого начала, но оборотной стороной его было то, что путь, который в мирное время поезд проходил за четыре часа, мы будем преодолевать целый день. Это если все пойдет удачно. Конечно, я лично предпринял все возможные меры, чтобы план сработал. Ради этого слесаря АТРБ всю ночь мастерили из тросов, цепей, звеньями которых были уголки с заточенными пилой кромками, и грузов «противотелеграфные тралы». С утра разведывательная эскадрилья кавкорпуса, действующая в наших интересах, должна была оборвать все провода вдоль железки.

На выходе из уборной меня уже поджидал Грачик, который, не мудрствуя лукаво, просто залил кипятком стоящего тут же вагонного титана сухую овсянку, сдобрив ее полубанкой тушенки на брата.

— Товарищ бригинженер, вас в штаб вызывают! — сунул он мне в руку горячий котелок.

— Ага, а я-то гадаю, что ты с харчами возле туалета трешься, — поддел я своего ординарца.

— Знаю я вас, сейчас убежите, а поесть забудете, — обиделся Грачик. — Чаю, чаю возьмите! — крикнул он уже мне вослед, когда я вовсю вышагивал по вагонному коридору.

Зайдя в «штабное» купе я увидел внутри только Нетребского, склонившегося над расстеленной на столике картой и Судоплатова, полулежащего на полке на подсунутых под спину подушках.

— Выспался? — резко спросил меня командир и с усилием сел прямо. — Что вы там с Панкратовым планировали? Дивизион бронепоездов прорвет польский фронт, мы высадимся и уйдем в рейд? На бумаге было гладко! А на деле авангард застрял перед станцией Узбережь, где наши летчики уложили бомбу аккурат между путей, повредив оба. Час на ремонт. Но это полбеды. На станции Узбережь пусто! Вообще никого! Значит, рейд дивизиона бронепоездов уже противником раскрыт! А в пяти километрах впереди, у Салатья, озеро Веровское. Длинное и аккурат поперек железной дороги! Причем, в районе железки это уже не озеро, а болото! Наша авиаразведка на западном берегу, сбросив бомбу в подозрительные кусты, обнаружила позицию полевой пушки, выставленной на прямую наводку для обстрела дамбы, по которой идут пути. После чего самолет был обстрелян с земли не менее чем из пяти пулеметов! Выходит, дефиле перекрыто силами не менее батальона с артиллерией. Вероятно, и дамба заминирована. Командир дивизиона бронепоездов доложил, что прорвется. Следующим утром! Так как, в связи с тем, что прорыв сопряжен с форсированием водной преграды, ночь нужна на доразведку! К тому же, нас как раз кавкорпус нагонит, а большой толпой и тятьку бить легче! Итого, до середины завтрашнего дня мы застряли, поскольку на север бездорожные леса, а на юг озера на тридцать километров, все переходы через которые, тоже, как пить дать, перекрыты! Если сейчас разгрузимся и уйдем своим ходом, времени потеряем столько же, если не больше! Итого, товарищ бригинженер, из-за вашего вмешательства в операцию НКВД моя диверсионная команда потеряла, считай, уже двое суток! Я забираю своих людей и ухожу! Малым отрядом еще есть шанс проскочить на тот берег через переправу у Глушнева. А вы за ваши художества ответ перед самим товарищем Сталиным держать будете!

Нетребский, не поднимая головы, тяжело вздохнул, чем привлек внимание командира.

— А вы что медлите? Идите, поднимайте людей, сгружайте машины!

— А как же японцы? — спросил я Павла Анатольевича. — Капитан Исибасов вам прямо сказал…

— С капитаном Исибасовым мы уже обсудили сложившуюся ситуацию! И он также недоволен потерей целых двух суток, в то время, когда каждая минута на счету! Уже пошел к своему взводу! И вы идите! Идите, товарищ бригинженер! Свободны! Пока, что!

Я с такой силой грохнул дверью, что, надеюсь, ее перекосило и Судоплатову придется из купе через форточку вылезать! Матеря в душе на все лады бывший свой наркомат, я пошел искать Панкратова, чтобы хоть он попытался вправить мозги разведчику. Первая же заминка и Павел Анатольевич тут же ей воспользовался, чтобы вернуть все на круги своя! А как день хорошо начинался!

В довершение моих бед, выскочив из вагона, чтобы добежать до теплушки разведчиков, я увидел как Виткевич завел на платформе мой лимузин. Ну да, дел вчера было много и у меня, и у Грачика, поэтому грузили машину чекисты и волшебный переключатель закономерно оставался в рабочем положении.

— Слава, какого черта! — выпалил я, подбежав к «спецу» и, не находя слов, указал рукой на выпрыгивающих из вагонов и собирающихся у платформ чекистов.

— Капитан прав. Быстрый прорыв фронта не выгорел, а большой толпой, да на машинах, мы слишком заметны. Под легендой бегущих польских офицеров еще есть шанс проскочить, а целым батальоном… Извини!

Бывшие польские солдаты, а теперь несостоявшиеся советские диверсанты столпились у открытых дверей товарных вагонов и с недоумением смотрели на творившуюся вокруг суету, живо обсуждая, что подошедший по параллельному пути кран, сгружает на землю легковушки и мотоциклы. Возле меня же стали собираться командиры-армейцы.

— Чекисты уходят… — как бы про себя констатировал очевидное старший лейтенант, комбат минометной батареи.

— Да и шут с ними! — в сердцах сплюнул я себе под ноги. — Товарищи! В связи с тем, что роты добровольцев остались без командования, пока я нахожусь в штабе дивизиона бронепоездов, приказываю обеспечить порядок в эшелоне. Минометная батарея — первые три вагона! Далее, саперы, связь, противотанкисты — по одному!

 

Эпизод 17

Триста метров до впереди стоящего состава, тыловой базы дивизиона бронепоездов, где военные железнодорожники жили в небоевой обстановке и где находилось командование я, плюнув на известную народную мудрость, бежал по шпалам. Ворвавшись в штабной салон, который занимал целые полвагона, я с ходу набросился на комдива майора Михеева.

— Майор, какого рожна вы осторожничаете и ставите под угрозу выполнение задачи спецбатальоном? У вас броня не хуже танковой! Вызвать авиацию, полк бомбардировщиков, дивизию, сколько потребуется, перепахать западный берег огнем тяжелого БеПо, атаковать с ходу! На это вам требуется время до завтрашнего утра?!

— Силы противника неизвестны…

— Вот и проведите разведку боем!!!

— … И он располагает дивизионной артиллерией. К тому же, на дамбе есть небольшой мост, который может быть заминирован. В случае его подрыва мы задержимся на то же самое время, которое требуется для проведения доразведки дамбы, но понесем напрасные потери. Осмотреть же мост незаметно можно только ночью. К тому же, к нему надо еще выйти.

— Дымовые снаряды есть? — перестав орать, я стал думать над способом прорыва.

— Только шашки и мортирки на дрезинах и броневагонах легких БеПо, — огорчил меня Михеев.

— Век живи — век учись! В следующий раз будьте предусмотрительней! — сделал я замечание. — Авиация с дымовыми бомбами?

— Все равно, как только мы дым поставим, они мост взорвут, — покачал головой комдив. — Семи пядей во лбу не надо быть, чтобы сообразить, что мы в дыму прорваться пытаемся. Действовать надо тихо, а это только ночью возможно.

— Сейчас без десяти два, до темноты у нас еще восемь часов. Давайте попробуем днем, но тихо. Я возьму три «польские» роты, под видом «окруженцев» из-под Вильно переправлюсь на западный берег, захвачу дамбу и плацдарм за ней. А вы уж не подкачайте, как только бой начнется, сразу ко мне на подмогу! Там, гляжу, кроме железнодорожной дамбы, еще две переправы, одна прямо в деревне Салатье южнее станции, а вторая севернее, у хутора Годуны. Выгрузимся здесь же. Пойдем, чтоб не вызвать подозрений, лесами в обход севернее железки через деревню Лихачи. Это километров десять, — промерил я маршрут курвиметром по карте. — Три-четыре часа хода. Успеете за это время и пути отремонтировать и разведку вдоль путей провести. А авиацию, товарищ майор, все-таки вызовите. Пусть пробомбят поосновательней, пока мы выдвигаемся, лишним не будет. Только, чур, по восточному берегу не бить. А то обидно, если свои же грохнут. Все, решено, так мы и поступим. Cвязь — по радио. Частоты и позывные — как раньше условились.

Обратный путь к своему поезду я проделал, пожалуй, еще быстрее. Чекисты все еще снимали с платформ свои мотоциклы, сразу устанавливая их в колонну южнее насыпи. Глядя на работу парового крана, у меня промелькнула мысль, что хитрец Судоплатов сознательно готовился к такому обороту событий и большую часть дела обстряпал, пока я дрых без задних ног, думая, что у меня все схвачено. Ведь как ни мал был котел паровика, но его ж надо было раскочегарить, пары поднять заранее!

— Товарищ капитан госбезопасности! — подскочил я к командиру диверсантов, казалось, назло мне усевшемуся на переднее сидение стоявшего в середине колонны «Тура». — Есть план быстрого прорыва фронта еще до темноты! Отмените приказ на марш вашей роты на Глушнево! Нужен весь наш батальон со всеми командирами!

— Интересно, и каков план? — лениво, совсем без интереса, проговорил Судоплатов.

Я быстро изложил, но в ответ получил лишь усмешку и поучения.

— Вы хотите, чтобы мы вступили в бой и, скорее всего, раскрыли себя? Скажу вам как разведчик инженеру, в бой вступать мы должны только там, где надо. А до этого быть скрытными и незаметными. В противном случае — это провал! Нет! Диверсионная рота НКВД уходит, а вы со своим польским сбродом делайте, что хотите. До Глушнева всего пятнадцать километров, через час два мы уже будем на том берегу, а до темноты выйдем к Гродно.

— Да? А через Неман как переправляться будете? По городским мостам? Ведь понтонный паром вам с собой не протащить, слишком бросается в глаза! — попытался я урезонить разведчика.

— Летчики докладывают, что на реке большие заторы из плотов леса, которые застряли там из-за начала войны с немцами. Паром нам ни к чему, — отмахнулся он от меня.

— Ну и шут с тобой! — плюнул я на устав, — Радио слушай, вдруг пригодится!

Выбор для меня был невелик. Судоплатов перевернул ситуацию в наших взаимоотношениях с точностью до наоборот. Если раньше он не мог отказаться от моего участия в деле, так как в случае неудачи всех собак повесили на него, то теперь виноват во всех грехах буду я. Понятно, что смириться с этим и вернуться с армейцами к себе в корпус, да еще без собственной машины, я не мог. Оставалось действовать на свой страх и риск, пока временно подчиненные мне командиры взводов РККА не стали задавать неудобных вопросов. Теперь для меня главное — ввязаться в бой и прорваться за линию фронта, там уж ни о чем спрашивать не будут. Главным же препятствием было отсутствие комсостава, который увел с собой Судоплатов. Ну, да ничего, если уж организовывать Польскую Красную Армию, то на них и надо опираться.

Подойдя к товарным вагонам с северной стороны железки, которая стала границей между мной и чекистами, кучковавшимися на южной, я скомандовал высадку и построение батальона. Через десять минут личный состав взводными коробками стоял передо мной, ожидая объяснений происходящего. Но я не стал тратить на это время а сразу пошел вдоль стрелковых «польских» рот, выискивая лица, которые еще в лагере АТРБ успел заприметить. Все они и так были мной выдвинуты на командиров отделений и заместителей командиров взводов, теперь же некоторым выпадет сделать быструю карьеру.

— Фамилия? — остановился я напротив «замка» второго взвода первой роты.

— Рядовий Мишкевич!

— В Красной Армии — красноармеец! Ты взвод водил на прочесывание леса после расстрела кавалерии?

— Так точно!

— Поздравляю со званием подхорунжего Полькой Красной Армии! — присвоил я ему то, на что максимально имел право по уставам РККА, — И назначаю командиром первой роты! Вместо себя командиром взвода назначишь лучшего отделенного.

Обойдя таким образом подразделения я вернулся на центр и скомановал:

— Командиры взводов и рот, приданных подразделений, писарь минометной батареи, боец Давыдович, ко мне!

Несмотря на то, что мы были не на плацу, и лейтенанты РККА и новоявленные подхорунжие и плутоновые изо всех сил постарались блеснуть строевой подготовкой. И это немало согрело мне душу. Неуверенности не было ни в едином движении и это значило, что эти люди надеются на меня, чтобы вокруг ни происходило.

— Первое: оформить письменным приказом по первому батальону Польской КА в составе трех стрелковых рот назначение командиров, присвоение званий. Батальоном командую я! Второе: нам предстоит боевая операция по форсированию озера Веровского и захвату плацдарма на том берегу. Участвуют все три стрелковые роты. Приданные минометная батарея, противотанковый и понтонное отделение остаются в резерве в эшелоне и охраняют технику батальона. Взвод связи, сколько у нас осталось радиостанций после ухода чекистов?

— Две, товарищ бригинженер! Обе переносные. Батальонную на машине и свою УКВ-станцию они забрали.

Да, связи с высшим командованием у меня теперь, кроме как через бронедивизион нет. Когда в рейд уйдем — вообще потеряемся. Плевать, где искать ретранслятор — известно. Авиаразведка, хоть ничего и не нашла пока, за крупными водоемами в рассветные и закатные часы присматривает.

— Одну мы забираем с собой с радистом. Сделаете носилки и прикроете брезентом, чтобы два ящика на спинах не светить. Вторая остается здесь на приеме. Далее, через узел связи бронедивизиона от моего имени выйдешь на дальнюю разведывательную авиацию и согласуешь частоты, на которых они будут нас слушать. Если потребуется — на командующего авиацией Белфронта Смушкевича выходи, но связь через свои игрушки с командованием обеспечь! — сказав это я повернулся к командиру отделения саперов. — Вы пойдете со мной. Задача — разминировать захваченный нами мост для прохода бронепоездов. Если встретим поляков — держитесь от них подальше, контуженными прикидывайтесь, что хотите делайте, но себя не выдайте! Теперь пехота, царица полей, слушай приказ! Мы — поляки, сборный отряд, отходим из под Вильно. Три дня по лесам идем, сильно устали. Можете грязных бинтов накрутить на себя, чтоб легкие ранения изобразить. Офицеры нас бросили и сбежали, — тут я усмехнулся тому, что вводная была недалека от истины. — Командует отрядом боец Давидович, как самый солидный из нас всех дядька в звании польского капрала. Я буду рядом с ним. От каждой роты выделить по четыре бойца в качестве посыльных — это будет наше управление батальона. Порядок движения — колонна с интервалом между ротами в пятьдесят шагов в лесу и двести на открытой местности. Первая рота выделяет взвод как три головных дозора по отделению каждый, вторая — два фланговых дозора, третья — три тыловых. Дистанция — сто шагов в лесу, триста в поле. Взять с собой оружие, боеприпасы, особенно гранаты — сколько сможем унести. Огневая мощь нам потребуется. Спросят, откуда пулеметов столько, скажете — крепко бились с русскими, позиций не бросали, забирали оружие у убитых, вот и накопили. Еды берите на день, больше не потребуется. Либо наши подойдут и накормят, либо, если облапошимся, нам уж ничего не надо будет. Маршрут движения, — тут я развернул на планшетке свою карту и стал чертить карандашом, давая пояснения, — точка выгрузки, далее через лес на вот эту опушку, вдоль нее до конца и в следующий лес, также вдоль опушки до деревни Лихачи, через поле, там шагов пятьсот, до леска севернее станции Лихачи и по нему до Салатья и переправы. На дамбе вперед пойдет первая рота, как только она переправится, вторая с отделением саперов. Тут у вас должны портянки размотаться, — сказал я его командиру, — либо в обморок от усталости упадите, но у моста задержитесь и мину обезвредьте, пока рота будет вас собой прикрывать. Как две роты перейдут и мина будет снята, атакуем вглубь и в сторону флангов, первая рота направо, вторая — налево. Третья рота остается на восточном берегу и отсекает огнем во фланг тех, кто вздумает нас контратаковать с севера и юга. Всем все ясно? Вопросы есть?

— Станков¬ кулемети теж брати, товаришу бр¬г¬нженер? — оторвав глаза от карты спросил Мишкевич.

— Да, пожалуй, и их на носилках возьмем. На походе пусть будет по станкачу на взвод и один в распоряжении командира роты. В первуй и третьей ротах у командира — два. Поскольку по одному взводу в дозоре. А у дамбы все тяжелые стволы с третьей ротой оставим, пусть они нам огневую завесу создадут. И еще. Если вдруг на марше случится бой, вычислят нас поляки или какие местные партизаны, которые поляков не жалуют, нападут, то одна рота прижимает противника огнем, а остальные обходят с флангов. Например, если прямо нарвемся, то первая рота стреляет, вторая налево в обход, третья — направо. Сзади нападут — третья стреляет, вторая налево, первая направо. Вторая налево от направления боя всегда! С фланга — понятно и так. Голову или хвост нам сбоку прижали — две роты с одного фланга обходят. Порядок ясен?

— Зрозум¬ло, товаришу бр¬г¬нженер, — отозвались пехотинцы нестройным хором.

— Не «зрозумило», а так точно, подофицеры Польской Красной Армии! Все, полчаса на сборы и выступаем!

 

Эпизод 18

Разошлись мы с чекистами практически одновременно. Они на юг, мы на север. Все время сборов даже не смотрели в сторону друг друга, разделенные как железным занавесом насыпью дороги, на которой стоял эшелон. Ну что ж, у них своя свадьба, у меня своя, вот только, если так можно выразиться, невеста, у нас одна — маршал Рыдз-Смиглы. Время покажет, кто выбрал верный путь, чтобы ее завоевать.

Светлый сосновый лес дурманил запахами разогретой на солнце смолы и хвои, манил стелющимися по земле черничниками, усыпанными иссиня-черными сладкими ягодами, соблазнял торчащими в неимоверных количествах белыми грибами-боровиками. Эх, сюда бы в мирное время, да с корзиной! Но нет, роты идут быстрым шагом и бойцы, разойдясь широко в стороны, в лучшем случае могут быстро наклонившись, ободрать горсть и забросить себе в рот, перемазавшись как дети. Это хорошо, пусть поляки увидят, что мы на подножном корму. Ну, а грибы, набрали б, да куда ж их деть солдату и без того несущему столько?

Дозоры я сразу раздвинул пошире, только чтоб сохранялась зрительная связь, но километры оставались позади, а противника все не было. А ведь кто-то же углядел подход наших бронепоездов! После того, как мы прошли мимо деревни Лихачи и вышли на край леса, за которым лежало пшеничное поле, по которому до следующего укрытия нам надо было преодолеть полкилометра, я объявил второй привал и выслал вперед разведку. Бойцы пошли вперед, пригибаясь среди еще не достигших полного роста колосьев, а взобравшийся на высокую сосну наблюдатель сверху следил за их продвижением. Он же вполголоса и известил нас:

— Знак дають. Поляки. Зустр¬ч. Добро. Два десятка.

Ну что ж, нас засекли, но не опознали как врагов, противник малочислен. Нет причин, чтобы не идти вперед. Но и торопиться не следует. Десять минут, лежа на теплой земле я еще раз проговорил с Давидовичем легенду, про которую талдычил ему всю дорогу, проверил, помнит ли он инструкции, как действовать во всевозможных ситуациях, какие только могли прийти мне в голову.

— Не хвилюйтеся, товаришу бр¬г¬нженер, все як треба зробимо, — хитро прищурившись, сказал мне украинец, как пить дать бывший у себя не последним дядькой на деревне, — не перший раз панам голову морочимо.

— Ну раз так, — встал я на ноги, собираясь скомандовать подъем, но услышал нарастающий в небе гул, — еще подождем. Шестнадцать сорок. Однако, летуны могли б и побыстрее поворачиваться.

Сейчас мы были в четырех километрах от переправы, и бомберы должны были иметь приказ бомбить западный берег, но рисковать я не хотел. И не зря. Эскадрилья ДБ-3, появившись слева из-за крон деревьев, ушла к цели, но ее эскорт, четверка И-163, которые теперь даже на сопровождение летали с бомбами, сделала правый разворот и спикировала парами на какую-то цель у станции Лихачи. Совсем недалеко от края того леса, где разведка встретила поляков. Понятно, когда приказы раздавали, про истребителей забыли. Да и вряд ли стали б эти дисциплинированные парни, привыкшие ходить за хвостами и мало смотреть на наземные ориентиры, рьяно их соблюдать. Береженого бог бережет. Я даже, на всякий случай, дал приказ отойти подальше вглубь и рассредоточиться.

Однако ценит нас верховное командование. Гул моторов и грохот бомб мы слушали больше часа. Наблюдатели насчитали восемь эскадрилий, два полных полка с эскортом истребителей, которые тоже внесли свою лепту. Если первая группа ДБ-3 атаковала с ходу, то другие пролетали над целью, осматриваясь, после чего разворачивались и тысяч с двух разгружались, заходя кто во что горазд, кто вдоль железки, кто вдоль берега озера. Надеюсь, что с такой высоты бомбили аккуратно и рельсы еще целы. А потом пожаловали пикировщики СБ, которые, видно, вообразили, что на полигоне, и, никуда не спеша, принялись отрабатывать бомбометание с пикирования, по одному выпадая вниз из круга. Если каждый бомбер нес стандартную нагрузку, то на этот небольшой участок фронта обрушилось сто тонн металла и взрывчатки, не считая вклада истребителей. У поляков, если они действительно там, должны быть чувствительные потери просто по закону больших чисел. В довершение всего, прилетела «стрекоза» корпусной эскадрильи для оценки результатов удара и я, не выдержав, связался по рации с комдивом железнодорожников и попросил его убрать с неба к чертовой матери всех мух, дав нам, наконец, возможность выйти к цели.

На форсирование поля батальон потратил двадцать минут и там, в лесном острове между станцией и деревней Лихачи, из которого открывался хороший обзор на восток, я увидел поляков. Вблизи, с оружием и не в плену. Бросились в глаза высокие фуражки вместо обычных конфедераток.

— Кто это? — спросил я Давидовича сквозь повязку, имитирующую ранение в лицо из-за которого я, якобы, не могу нормально говорить.

— КОПовци, прикордонна варта, — с какой-то скрытой злобой объяснил лжекомбат и пошел на зов юнца с погонами подпоручика.

Я за ним не последовал, благоразумно оставшись в сторонке шагах в пятнадцати. К моему удивлению очень скоро разговор перешел на повышенные тона.

— Хлопц¬, взяти на приц¬л цих геро¬в! Командувати нами вони захот¬ли! Кулемети ¬м подавай! Ти, пане п¬дпоручик, повоюй з наше, пот¬м собакою лайся. Що з того, що ми укра¬нц¬? Або ми з б¬льшовиками не воюгмо? Або ми не солдати Реч¬ Посполито¬? Загоном командую я, оск¬льки мо¬ побратими так вир¬шили ¬ буду командувати до тих п¬р, поки не ув¬йдемо в частин¬ регулярно¬ польсько¬ ар쬬! Або ти думашь, до тебе п¬д команду п¬ду? Це я тебе можу п¬д свою команду взяти! Погони п¬дпоручика, поки ти в бою не був, н¬чого не варт¬! До сих п¬р п¬дпоручика т¬льки зб¬гали, т¬льки побачивши червоних! ¦ тут командир полку, який нас прийме? Н¬? Ну так ми свогю дорогою п¬демо! — в ответ на резкую команду поляка орал Давидович, перейдя с польского на украинский, и мои бойцы действительно направили стволы на пограничников.

— Jest dowСdca batalionu stra?y granicznej! I od razu wy?l? pos?a?ca z relacj? o waszym buncie i niepos?usze?stwie! Teraz natychmiast zabieraj ludzi z kraw?dzi do lasu i poczekaj na decyzj? majora! — ничуть не испугавшись, выкрикнул подпоручик.

— Слухаю! — с издевкой бросил руку к каске Давидович и тоже по-польски стал давать команды, по которым наши бойцы двинулись дальше в лес, все так же держа под рукой стволы.

— Ар쬬 тут немаг. Т¬льки один батальйон КОП. Телефону ¬ рац¬¬ у командира взводу теж немаг. Зараз в¬н в¬дправить г¬нця. Будемо чекати, що про нас пан майор вир¬шить, чи просто цих собак постр¬лягмо? — догнав меня тихо спросил Давидович.

— Шума много будет, насторожатся. Этот конный взвод здесь для этого как передовой и поставлен, чтоб вовремя предупредить об опасности. Тогда нам на ту сторону трудно будет попасть, могут и из пулеметов приголубить, а то и из пушек.

Уходя на запад, мы прошли мимо коновязей и костра, на котором в котле пограничник готовил варево. Судя по размеру посуды, количеству привязанных коней да свободных, но вытоптанных мест, у подпоручика под началом человек сорок, из которых добрая половина в разъездах. Чтобы не погореть, я раздвинул свои дозоры пошире от привального лагеря, после чего по радио связался с комдивом Михеевым и поделился новой информацией. Обстановка севернее дороги и восточнее озера нам теперь ясна, а южнее железки все равно сплошной лес от самой станции Узбережь.

Ждать решения неизвестного польского майора, командовавшего участком обороны, нам пришлось не более получаса. Конный гонец явился к нам без четверти семь вечера, мои бойцы едва успели опустошить котелки, устроив на привале скромный солдатский ужин из личных запасов. Пограничник переговорил с Давидовичем и… остался с нами. Пришлось лжекомбату отвлечь его, поручив заботам своих посыльных, которые принялись кормить его салом с хлебом и предлагать под это дело горилки.

— Майор даг нам пров¬дника, наказуг йти на Годуны, переправитися через м¬ст ¬ зм¬нити на позиц¬ях його четверту роту. Каже, у нього велик¬ втрати в¬д л¬так¬в. Протриматися треба добу, поки не п¬д¬йде п¬хотна див¬з¬я з Гродно.

— «Добу» это сколько? — не понял я.

— День, н¬ч, — уточнил Давидович.

— Сутки? Ну да, до Гродно как раз дневной переход, а если у майора связи нет и он за подмогой только сейчас гонца послал… На сутки нам уступают участок фронта, замечательно! К гонцу кого-то постоянно приставь, чтоб завалил в случае чего. По совести говоря, на Годуны и мост мы и так выйдем, а командир роты наверняка предупрежден. Знаешь что, а давай-ка мы этого молодца прямо сейчас крепко поспрашиваем, только чтоб не орал. Какие силы на участке, заминированы ли мосты, где пушки стоят? Давай, действуй!

— Н¬, не можна, почнуть шукати, — резонно возразило мое «польское отражение». — Як ми пояснимо, що в¬н наказ передав, а нас не проводив? Я його так, по-доброму позапитую.

— Ну, ладно, позапитуй пока идем, — усмехнулся я в повязку. — Подъем! Хорош время зря терять!

Через час с небольшим, в начале девятого, мы без помех и лишних вопросов переправились на другой берег. Поручик, командир роты пограничников уступил нам свой участок фронта, но предупредил, что будет стоять у нас в тылу и если батальон побежит… А завтра, как бы между прочим, но со скрытой угрозой сказал он, сюда прибудет взвод жандармерии, которая у поляков что-то вроде контрразведки и военной полиции в одном лице, проверит нас и решит, годимся ли мы в польскую армию или нет. А я то уж губы раскатал, что к утру мы смоемся, а вместо «польского батальона» на правом берегу будут две роты десанта из дивизиона бронепоездов! К тому же, рота КОПовцев ушла, а вот взвод полевых 75-миллиметровых французских пушек 1895 года, выставленных на прямую наводку для огня вдоль моста, остался. Всего у противника здесь дивизион в две батареи по четыре орудия, но остальные держат под прицелом железную дорогу и мост в Салатье. Наш участок обороны начинается в двухстах пятидесяти метрах от железки и тянется вдоль болота на север на добрых полтора километра. На правом фланге у нас сосед, батальон КОП, усиленный взводом кавалерии, который мы уже видели, пушками, о которых знаем, саперной командой, о которой догадывались, да ротой добровольцев-осадников, представления о ней мы никакого не имеем. А левый наш фланг открыт, поскольку дальше там бездорожные леса, за ним мы должны только наблюдать, выслав дозоры. У КОПовцев такая же петрушка, но их позиции тянутся на два с половиной километра вдоль болота, а потом и озера, перехватывая ЖД и мост в шестистах метрах южнее. Дальше вдоль берега у них тоже только дозоры. Там лес по обоим берегам до самого Глушнева, которое лежит в пяти с половиной километрах южнее. Именно туда направил свои стопы Судоплатов, но на глушь деревни с говорящим названием понадеялся зря. Там переправу тоже сторожит рота КОП из второго батальона бригады «Гродно», снятой с литовской границы и брошенной на восток. Вообще, КОПовцы держат фронт от самых Друскеник, куда отошли с литовской границы оказавшиеся западнее удара КМГ Потапова части бригады «Вильно», до Озер, а дальше уж стоит армия. Все это я почерпнул и из собственных наблюдений, и из сведений, что выболтал сопровождавший нас посыльный. Прав был Давидович, когда воспротивился «потрошению». Вряд ли бы мы узнали от него больше, а риск погореть вырос бы неимоверно.

Осматривая польские позиции, я злорадно отметил, что авиация наша отработала на пять с плюсом. Подвела поляков пограничная привычка. Не оборону они здесь устроили, а засаду. Сыграл с ними злую шутку и ледник, в стародавние времена пропахавший эту озерную долину и отложивший по обоим берегам насыпи высотой, местами, до семи-девяти метров. Эти валы отлично защищали от настильного огня с фронта. Когда же сверху посыпались бомбы, укрытий у КОПовцев не оказалось. В итоге отвел поручик с собой в тыл едва полсотни человек. Полная же рота насчитывает вдвое больше. Теперь уж мы в мешанине воронок и поломанных сосен оборудовали как следует свои позиции. Как следует — это в расчете на круговую оборону. У нас, якобы, опыт, не придерешься. Причем из девяти моих взводов в первой линии только три, одна рота, третья, в резерве, сторожит «контролеров» в тылу. Да и вторую с левого фланга, того, что дальше от поляков, я уже наметил послать в обход и устроить «доброму поручику», если все пойдет плохо, молот и наковальню.

Пока же дела идут хорошо. Связавшись по радио с майором Михеевым, я отменил первоначальный план и скоординировал совместные действия. Теперь бронедивизион должен был атаковать взвод конников в лесу севернее станции Лихачи, продвинув туда легкий бронепоезд и выслав роту пехоты с танками. Этим мы отрезали кавалерии иной путь отхода, кроме как через мост у хутора Годуны, то бишь через наши позиции. Ну, а здесь уж мы их на узком мосту встретим от всей нашей горячей души. Начинать следовало перед закатом. Под это дело я приказал командиру первой роты Мишкевичу выделить по отделению на каждый артиллерийский расчет. Чтоб когда начнется бой и этих под шумок зачистить.

Полдесятого на северо-востоке загрохотало. Тяжелый бронепоезд, он же зенитный, имел в своем составе, кроме старых «революционных» бронеплощадок, перевооруженных с башенных трехдюймовок на двухблочные дизель-гатлинги, четыре платформы, на каждой из которых было смонтировано по одной спаренной морской 100-миллиметровой зенитке. Всего восемь дальнобойных скорострельных стволов с досягаемостью по дальности в двадцать километров. Как ни странно, трехминутный артналет не вызвал отступления конников, красные ракеты, означавшие для поляков приближение противника, взвились над лесом только тогда, когда забухали трехдюймовки броневагонов и БА-11, затрещали пулеметы. Через пятнадцать минут тяжелый БеПо из далекого тыла открыл огонь по основным польским позициям, накрыв участок фронта на двести метров по обе стороны от железной дороги. Я не угадал совсем чуть-чуть. Взвод конников появился позже расчетного времени всего на пять минут. Дождавшись, когда он втянется на мост полностью, я дал команду «огонь»! Все двенадцать наших станкачей, не считая прочего, смели кавалерию в болото за считанные секунды, а грохот разрывов совсем рядом надежно скрыл наши проказы. Бойцы первой роты выбежали вперед, чтобы собрать оружие и сбросить вниз оставшиеся на настиле трупы людей и лошадей. Первый этап операции был завершен. На восточном берегу озера поляков не осталось и я мог в темноте установить со своими прямую связь, получить подкрепления и, если надо, отойти. Тут же меня порадовал Мишкевич, доложивший, что артиллеристы упокоены.

Бой на время затих, дивизион бронепоездов в это время занимал деревню Салатье своими десантными ротами, а к нам прибежал посыльный от командира КПОвцев. Давидович, на голубом глазу, отправил его назад с донесением, что на нас вышли русские, пытались атаковать, но были отбиты, а про взвод кавалерии мы ничего не знаем. Наверное, были окружены и погибли. Или, может, еще объявятся. Если к нам выйдут — сразу сообщим! А еще майор приказал выслать ему треть наших станковых пулеметов и десятка три ручных, но Давидович нагло отказал. Ему не впервой, тем более, что вскоре майору будет не до этих мелочей и наказать нас он просто не сможет. Вторая рота уже пошла в обход.

Второй этап операции по прорыву батальона ПКА через фронт противника почти не потребовал, собственно, нашего участия. Десантные роты бронедивизиона с танками и БА вышли на берега озера Веровского и, укрываясь за точно такими же природными валами, как и поляки, завязали с ними огневой бой. Зная, что пушки противника нацелены на дефиле и быстро менять направление стрельбы не могут, советские бронемашины выставляли над гребнем башни, делали два-три выстрела из пушки и скрывались, чтобы вынырнуть уже в другом месте. Не отставали от них и стрелки, всячески провоцируя поляков на ответный огонь. Разница в положении сторон была в том, что у нас была дальнобойная артиллерия и приданная моему батальону минометная батарея, которые могли вести навесной огонь, перекидывая снаряды и мины за преграду. У поляков тоже, как оказалось, был легкий миномет, но всего один. Как только перестрелка разгоралась, следовал короткий артналет и на время все стихало, а потом начиналось снова. На третий раз поляки усвоили урок и перестали отвечать, тогда Михеев попытался в темноте выдвинуть разведгруппы по дамбе к мосту. С западного берега стали стрелять, а в ответ опять полетели 16-килограммовые подарки. Шумели бойцы РККА и на моем участке, стреляя сильно выше. Мы тоже обозначали войну, изредка давая пару очередей в ответ, протягивая, между тем, телефонную связь с восточного на западный берег.

Около полуночи я получил известие, что вторая рота готова атаковать «контролеров» с тыла, но буквально следом прибежал посыльный из третьей, доложив, что поляки снимаются и уходят на юг. Ну что ж, напугать майора ночной атакой, для отражения которой ему потребуются все резервы, у Михеева получилось. Теперь путь на запад для нас свободен. Значит, пришла пора начать третий этап. Автотранспорт нашего батальона с приданными подразделениями уже снят с эшелона и сосредоточен на восточном берегу в районе Годунов. Шумом моторов там сейчас никого не удивишь, но вот если он будет доноситься с западного берега… Пришлось двум взводам первой роты, минометчикам, противотанкистам и саперам толкать машины вручную. Наблюдая за процессом я про себя молился, чтоб хлипкий деревянный мост, который и скрипел, и потрескивал, выдержал тяжелые грузовики, но все обошлось.

— Хорошо, что водители нашлись, — сказал я, когда последний ФИАТ закатили в лес.

— Четверых пришлось у железнодорожников занять, остальные наши, — ответил мне старлей-минометчик.

— Что ж поделать, теперь с нами пойдут, — развел я руками.

— Чекисты у Глушнева тоже прорвались, — доложил связист. — С потерями.

— Раскрыли их?

— Нет, но обвинили в предательстве и трусости и попытались арестовать. Потери большие. Пришлось все подчищать до последнего человека. ФИАТ, в котором прятались японцы, подожгли и тем пришлось выпрыгнуть. Тут уж понятно, нельзя в живых оставлять тех, кто азиатов видел.

— Эх, Павел Анатольевич… Связаться с ними можно сейчас?

— Через бронедивизион, — кивнул в темноте лейтенант.

— Передай, что мы пойдем через Рыбницу на Верхополье, Криничную, Польницу к Лукавице, там будем переправляться. Предлагаю возобновить взаимодействие ко всеобщей выгоде.

В три часа ночи, откатив силами двух рот грузовики чуть ли не до самого Поречья, лежавшего в трех километрах от озера Веровского, дождавшись арьегардную первую роту Мишкевича, который сдал подготовленный плацдарм десантникам бронедивизиона, мы завели машины и поспешили на юго-запад в сторону Гродно. Завтра к вечеру у Салатья 3-й Кубанский кавкорпус будет бодаться с польской пехотной дивизией, нам эти хлопоты ни к чему. Выгодные позиции своим обеспечили, сами прорвались, не понеся потерь и не раскрывшись — и ладно. Теперь главное быстрее проскочить десять километров до Рыбницы по дороге, где есть опасность встретить идущие навстречу польские армейские части, а там в сторону уйдем и ищи нас, как ветра в поле!

 

Эпизод 19

Война жестоко карает за малейшие просчеты. То, что в условиях господства в воздухе советской авиации противник передвигается, преимущественно, ночью, я мог бы и раньше сообразить. И приказ продержаться сутки был отдан вовсе не нам, а батальону КОП и он, этот батальон, приказ выполнил. Сразу за станцией Поречье, проезжая Белочки, наша колонна натолкнулась сперва на разъезд полькой кавалерии, а потом и на весь конный дивизион, шедший в авангарде пехотной дивизии. Мы шли без света, чтоб ни наших ночных бомбардировщиков не соблазнять, ни местным жителям не давать себя разглядеть, на небольшой скорости объезжая ямы на гравийке, обсаженной по обочинам и вдоль заборов домов деревьями и кустами сирени. Польский разъезд, конечно, нас услышал и встал, видимо, решая, что делать дальше, но в темноте неверно оценил дистанцию и наша головная машина едва не уперлась радиатором в лошадиные морды. Может быть и обошлось бы все словами, но кони шарахнулись в стороны, сразу же заразив своих седоков паникой и те, паля в нашу сторону почем зря, помчались прочь не разбирая дороги. Мои, с избытком, ответили огнем прямо с машины и в азарте устроили короткую погоню, врубив фары. К счастью, за околицу выскочить не успели, на перекрестке шляха и идущей наискосок деревенской улицы водилу головного грузовика зацепило шальной пулей и он, сообразив, что не на танке, резко остановился и выпрыгнул из кабины. Следом за ним и весь взвод первой роты сыпанул на землю, преследуя уже на своих двоих.

Деревню от леса отделяли огороды и выпас, проходя через который около километра, дорога ныряла в лес. Из польского разъезда скрылись в темноте единицы, но вскоре с запада, прямо с поля, по нам открыли огонь куда более многочисленные стволы. Поначалу, кроме винтовок, работал только один ручник, но огневой бой быстро разрастался и к тому времени, когда мне удалось взять ситуацию под контроль, выдвинувшись в передовые порядки, я убедился, что противников ничуть не меньше, чем нас. Более того, они начали разворачиваться, пытаясь охватить нас с флангов. Только тогда я понял, как влип. Судя по действиям поляков, командиры их толк в деле знают, воюют решительно. Как-никак элита, конница! Слава Богу, хоть не полк и не бригада, иначе бы нас уже из пушек приголубили, а всего лишь дивизион кракусов, польский аналог наших разведбатов. Пробиться через них на запад нечего было и думать. Это малой кровью не обошлось бы. Да и потом что? Сокрушить всю дивизию? И без того мои партизаны, привыкшие уже к легкой войне, замандражировали, пришлось «по Чапаеву», показывать им место командира в бою. Приказ не оставлять убитых и раненых, с обещанием, что командиры взводов и отделений, бойцы, потерявшие своего напарника, стрелка или пулеметчика, будут иметь бледный вид, возымел действие, загрузив простой, понятной и выполнимой задачей. В общем, пришлось поворачивать оглобли назад и уходить через Лосево на север, по дороге на Друскеники. Пока разворачивали машины, особенно ту, что с понтонным прицепом, мы старались придавить противника огнем, а потом, по сигналу, попрыгали на них и оторвались. Охоту преследовать нас в конном строю отбили сразу, дав с заднего борта замыкающего грузовика огонька сразу из двух станковых пулеметов.

Слава Богу, никого не оставили. На ближайшем привале за деревенькой Чернуха, в шести километрах от места боя, командиры взводов доложили мне, что все по списку в наличии. Трое убитых и пятнадцать раненых из них двое — тяжело. Взяли двоих пленных. За первого я похвалил бойцов первой роты, которые сообразили не добить одного из конников на улице, всего лишь налетевшего на низкий сук и упавшего с лошади. Он не сказал ничего для меня нового, того, чего бы я и сам не сообразил, но бойцов надо было поощрить. А за второго, вернее, вторую, пообещал громы и молнии на головы бойцов третьей, которые прихватили с собой в машину девку в одной ночной сорочке, в панике выскочившую из дома.

— Вы разбойники или бойцы Красной Армии? Какого ляда вы людей воруете?!! Что вы собирались с ней делать?!!! Можете не отвечать! Сам вижу, что красавица, каких поискать! Не хватало мне еще среди моих бойцов насильников!! И без того уже мне разговорчики о мародерстве приходилось слышать!!! Может кто-то из вас решил, что посчитаться с поляками значит ограбить мирных жителей, как вас паны грабили?! Еще один случай — виновные будут расстреляны перед строем! А третьей роте отныне и навсегда — охрана лагеря на привалах и стоянках!! В поиски более сознательные ходить будут!!! Так вот, зарубите себе на носу как встарь солдаты! Оружие, документы — царю! То бишь, мне, как представителю законной власти! Остальное, что с бою взято — ваше! Кроме формы и наград! Гражданских — не трогать!

Добровольцы выслушали меня, молча понурив головы, видимо окончательно запутавшись в какой Красной Армии они служат, Польской или русской, и с какого перепуга я представитель законной царской власти. Впрочем, c очаровательной пленницей мне, пожалуй, повезло. Она сидела под сосной в отдалении от бойцов, положив на колени подбородок и прижав руками к ногам подол ночнушки, чтобы его не раздувало ветерком. Длинные, светлые волосы искристой волной скрывали ее лицо, струясь до самой земли. Но, когда я подошел, девушка встала, гордо выпрямившись во весь свой немаленький, прямо скажем, гренадерский рост и, глядя на меня, несмотря на то, что была босая, чуть-чуть сверху, с вызовом спросила на чистом русском:

— Кто вы и что собираетесь со мной делать?

— Для начала — одеть, — протянул я ей шинель. — А то от ваших прелестей глаз не отвести, — признался я, малоуспешно борясь сам с собой и стараясь выше плеч держать взгляд, который все время падал на выдающуюся во всех отношениях грудь, выпирающую под тонкой белой материей. Девушка, густо покраснев, завернулась в верхнюю одежду, оказавшуюся для нее слишком широкой, придерживая борта, чтобы не распахивались, руками. Да, при всей стати, талия у нее была, да еще какая!

— Вы подождите, я вам ремень и сапоги, если не побрезгуете, принесу, — я резко развернулся и пошел прочь, чувствуя, что у самого горят уши.

— И платок голову прикрыть! — дерзко крикнула она мне вслед.

Через три минуты, прихватив все перечисленное, да еще чистые портянки из собственных запасов, я вернулся.

— Вот, — протянул я ей вещи. — Хорошо над вами родители постарались, обувь армейская должна как раз в пору прийтись. — Как вас зовут?

— Лидия, — ответила она, отряхнув ступни от устилавшей все вокруг сосновой хвои и старательно оборачивая их тканью, прежде чем одеть сапоги.

— Вы, Лидия, уж, пожалуйста, на подчиненных моих не серчайте. Они не виноваты, что вы такой сказочно прекрасной уродились. Честно скажу, сам бы украл, не удержался бы!

— Вы мне льстите, осыпая комплиментами, но так и не сказали, что собираетесь со мной делать дальше, — девушка уже совсем оправилась, почувствовала, что ей ничего плохого не грозит и приняла, видимо привычная к изобильному мужскому вниманию, немного высокомерный тон.

— Вы свобдны, Лидия, — вздохнул я, ловя себя на мысли о том, что не хочу ее отпускать. — К сожалению, отвезти вас домой мы не можем. Не сошлись во мнениях с польской кавалерией, кто из нас должен ехать по той дороге и они на нас, похоже, крупно обиделись.

— Я туда не пойду, — сказала она, скручивая волосы и пряча их под рогатывку, принесенную мной вместо платка. — У меня тут отец с матерью недалеко живут. Много солдат — честной женщине лишние хлопоты.

— В Чернухе? — уточнил я, зная, что поблизости этой деревни, да Подчернухи на другом берегу ручья, ближе пяти километров ничего нет. Впрочем, в мирное время это не расстояние.

— Нет, в лесу.

— Так вы у нас, оказывается, лесная фея? А в Белочках как же так некстати оказались?

— Почему некстати? — пропустила она мимо ушей сам собой вырвавшийся очередной комплимент. — Замуж вышла и оказалась.

— Не подумал бы, вы такая юная, — поймал я себя за язык, внутренне чертыхнувшись, и попробовал придать голосу озабоченный тон. — Муж поди ищет…

— Не ищет, — улыбнулась она. — Он сейчас в армии под Барановичами взводом командует.

— Да, в русском плену, если вообще жив, у него другие заботы, — пробормотав это, я вдруг опомнился, ругаясь на себя уже на чем свет стоит. Кобель, нанюхался флюидов, забыл вообще кто и зачем здесь! Она дочь лесника! И для нас, попавших среди сплошного леса в ловушку на рокаде между Поречьем и Друскениками, где окопались остатки бригады КОП «Вильно», это шанс! Наверняка по следам боя, стреляным гильзам, да переговорив с КОПовцами у Салатья, польская жандармерия уже примерно поняла, что мы не совсем свои или даже не свои вовсе. Наобум на север ехать рискованно, в штабе дивизии у поляков наверняка есть связь хотя бы с Гродно, а оттуда и пограничников могли предупредить, что шарахается в тылах у них неизвестная моторизованная часть. Встретят как надо. А местные дороги, ведущие на запад и обозначенные на карте, мы, или вовсе не смогли найти, или они оказывались уходящими в болото тупиками. Нужен проводник, иначе придется машины бросить и в лес уходить на своих двоих, убегая от разведдивизиона, который гонять нас будет, минимум, до вечера, пока к фронту 3-й Кубанский кавкорпус не подтянется и полякам станет не до нас.

— На машине к вашим родителям доехать можно? Мы вас довезем в целости и сохранности.

— Доехать можно, но право, не стоит себя утруждать, сама дойду, — усмехнулась Лидия, приняв мои слова за очередной подкат.

— А я сказал, довезем! — ответил я жестко и тут она, явно что-то заподозрив, испугалась. — Не волнуйтесь, мне только надо переговорить с вашим отцом.

До избушки лесника нам пришлось километра четыре буквально продираться по узкой, петляющей лесной дороге, которую за Чернухой мы прежде не заметили проезжая мимо. Основательный, добротный дом с резными наличниками, которых я прежде в окрестностях не замечал, стоял в углу небольшой поляны, упираясь глухим забором вокруг заднего двора прямо в лес. Хозяин, вышедший на шум, встречал нас стоя на высоком, в четыре ступени, крыльце, с явным неодобрением глядя, как ФИАТы вламываются задом прямо в кусты, уходя с открытого места под сень деревьев. Подошли мы к нему вместе с Лидией, но я остановился шагах в десяти, а девушка, подбежав к отцу, спряталась за богатырской спиной. Да, мужик был могуч, метра под два ростом, потому и приближаться я не стал. Неудобно разговаривать, когда твоя голова, с учетом позиции, занятой собеседником, находится ниже его пояса.

— Русский. Наверняка бывший белогвардеец, — не здороваясь вынес я свое суждение. Уж больно Лида правильно говорит, да на обычную крестьянку не похожа, сама замужем за офицером. Да и папаше мундир был бы к лицу.

— А вы-то сами кто? — не отвечая спросил тот сурово.

— Меня можно звать Семеном Петровичем. А вас?

— Георгий Александрович, допустим. С чем пришли и зачем лес топчете?

— Помилуйте, надо же было спасти вашу дочь от тягот войны и доставить ее в безопасное место, — усмехнулся я. — И еще у меня есть одно дело. Мне нужно к вечеру быть на берегу Немана, минуя большие дороги и не встречаясь с военными.

— Прошли дожди, прямых дорог на запад сейчас нет. Только по шляху через Поречье на Гродно или через Друскеники.

— Даже не сомневался, что вы черной неблагодарностью ответите на спасение дочери, — надавил я на него, подчеркнуто расставив пошире ноги и уперев руки в бока. — Тогда у меня к вам предложение о сделке. Вы, Георгий Александрович, проводите нас до Немана и ни вы сами, ни ваши женщины никогда не признаются, что вообще нас видели. Дорожку сюда мы парой сосенок на буксире замели, на песке да хвое следов не найти. А здесь на поляне сами уж приберетесь. В ответ на вашу услугу ее муж, — я указал на Лиду пальцем, — не поедет, как все пленные польские офицеры, на двадцать пять лет в Сибирь каналы да плотины строить, а вернется домой, как только закончится война.

Лесник молчал, вперив в меня тяжелый взгляд, будто хотел меня отбросить подальше, в ту самую Сибирь, о которой я только что сказал.

— Папа! — не выдержала Лидия, дернув отца за руку, но думал, взвешивал.

— А если я откажусь вам помогать, то вы меня казнить будете… — ни малейших вопросительных оттенков, только полная, абсолютная уверенность слышалась в голосе лесника.

— Зачем? Машины оставим и уйдем, никого и пальцем не тронув. Сам себя накажешь хуже, чем все, что бы я мог с тобой сделать. Слышишь канонаду? Второй день грохочет. Завтра-послезавтра здесь будет Красная Армия и, если ты встанешь на сторону наших врагов, тебе придется уходить к немцам за Вислу или в Пруссию. И будешь ты у исповедующих расовую теорию истинных арийцев рабом-недочеловеком, как и все остальные поляки, что под немцем останутся. А дочь твоя, исключительно благодаря внешним данным, может сделать карьеру в офицерском, а не солдатском борделе.

— А красные, стало быть, меня по головке погладят? — усмехнулся мужик, понимая, что нужен мне и потому чувствующий себя довольно уверенно.

— Нагадишь мне — ее мужу компанию составишь. Поможешь — по конституции 1936 года любой, не запятнавший себя в течение 10 лет эксплуатацией трудящихся, после прохождения испытательного срока становится полноправным гражданином. Уж сколько бывших белых на Родину вернулось… Батраков же здесь я у тебя не вижу. В общем, как был лесником, так и останешься, никто тебя не тронет. Или, если хочешь, можешь уехать и чем-нибудь другим честно на жизнь зарабатывать.

— А если польский офицер до войны инженером в пореченском депо работал и его самого эксплуатировали, то он тоже может гражданство получить? — с интересом спросила Лидия.

— Трудящимся у нас всегда рады, — улыбнулся я больше своим мыслям. Сейчас эта красавица папашу своего лучше меня убедит.

— Ну, папа!!! — не разочаровала меня девушка.

— Что папа? В двадцатом красные тоже чуть до Варшавы не дошли, а потом…

— Много воды с тех пор утекло, — хмыкнул я. — Нет уже ни Тухачевского, ни Пилсудского. А Красная Армия свою силу и в Маньчжурии показала, и здесь уже со всем справилась почти. Японцы, кстати, вояки покруче ваших панов поляков. Могу судить, был на Халхин-Голе. Не ошибись, лесник…

— Ладно!!! — в сердцах махнул отец рукой, сердито взглянув на дочь. — Выведу вас отсюда сухим путем на узкоколейку, что от Поречья до шляха Гродно — Друскеники идет. По ней вы уж сами. Здесь сейчас других дорог нет. Со шляха же съездов на запад к Неману много, разберетесь.

— И еще. Мы оставим здесь двух тяжелораненых на два-три дня. Придет Красная Армия и их заберут в госпиталь. Насчет проверок беспокоиться не стоит, раненые — настоящие польские солдаты и документы у них в полном порядке. Так и скажете, что принесли их товарищи, отходящие из под Вильно, — добавил я от себя еще одно требование, избавляясь от обузы.

Нельзя сказать, что путь, которым нас вел лесник, был легким. В низинах торфяники размокли, а где повыше, грузовики, бывало, застревали в песке. Однако три десятка бойцов в кузове делают почти любую машину транспортом повышенной проходимости. Главное, чтоб ширина дороги, по которой с вырубок к узкоколейке зимой возили лес, протиснуться позволяла. По рассказу лесника, другие пути, обозначенные на моей карте, тоже зимние и летом не везде проходимы даже пешим, потому ими сейчас и не пользуются. По железнодорожной насыпи же мы пошли гораздо быстрее и вскоре были на шляхе в четырех километрах от Плебанишек.

Если по лесу мы двигались, не опасаясь получить бомбу от красных соколов, то теперь ухо приходилось держать востро. Юго-восточнее небо беспрерывно гудело и грохотало, что было закономерно. Тяжелый бронепоезд должен был уже расстрелять свой боекомплект и комдиву Михееву в противостоянии с целой дивизией нужна была поддержка. К счастью, усилия советской авиации концентрировались именно там, выпрыгивать из машин и спасаться от своих в лесу нам не пришлось.

Дорога была совсем не пуста. Еще до выхода на нее нам пришлось пропустить спешащий к Друскеникам дивизион легкой артиллерии на конной тяге, а потом навстречу то и дело попадались коляски и даже старинные кареты. Состоятельные жители Гродно, напуганные зарницами и грохотом на востоке, спешили к литовской границе. Попадаясь нам, они съезжали на обочину, пропуская колонну, занимавшую почти всю ширину дороги. У украинцев, глядя на этих путников, чесались руки и только мое присутствие останавливало их от того, чтобы «посчитаться». Видно, Господь заметил их страдания и преподнес нам неожиданный и очень ценный сюрприз.

Неистово сигналя, навстречу нам вылетел советский черный «Тур» с целой горой чемоданов, прикрученных прямо к крыше веревками. Он дорогу уступать совсем не собирался, да и мы тоже. Колонна наша встала, упершись почти в бампер лимузина, который не переставал гудеть. Секунд пять прошло и у пассажира на переднем сидении не выдержали нервы, он выскочил наружу и принялся, судя по интонации, ругаться по-польски.

— Див¬ться, генерал! — изумился Мишкевич, ехавший, как и я, в первой машине.

— Поди к нему, доложи что-нибудь! Скажешь — старший колонны в кузове раненый лежит. Главное, спроси, кто он и куда едет!

Мишкевич обернулся быстро.

— Генерал бригади Млот-Ф¬алковський, командувач арм¬гю «Нарев». А куди в¬н ¬де, я ¬ так скажу. З ним т¬льки шофер ¬ три баби. В Литву в¬н втекти хоче.

— Берем!!! — чуть не завопил я от счастья.

Через борт высыпали бойцы и в считанные мгновения командующий Августовской группировкой противника, получив прикладом под дых, был скручен. Добровольцы, действуя по своим представлениям о подобных делах, успели, пока я не вмешался, выволочь из лимузина всех, совсем не церемонясь. Генеральшу с дочерьми, пробовавших упираться, вытащили за волосы, а водилу, бросив на землю, разок-другой отбуцкали сапогами.

— Прекратить! Чемоданы — долой! Покидайте их на грузовик, потом разберемся! Баб тоже туда же! Водилу за руль, генерала — на заднее сидение!! Горбатюк, — ткнул я пальцем в одного из посыльных, — со мной в лимузине поедешь, будешь переводить! Передать по колоне — мы теперь батальон охраны командующего армейской группой «Нарев»!

— Товариш бр¬г¬нженер, бричка зупинилася! — обратил мое внимание Мишкевич на повозку дальше по дороге с которой хорошо видели происходящий разбой.

— Задержать! — скомандовал я, видя, что возница стал разворачивать оглобли. Бойцы побежали вперед, но поняли, что не успевают и опять, по собственной инициативе, открыли огонь. Черт! Хреновый из меня командир, если все делается не так, как я хочу и мне остается лишь разгребать последствия! И вот опять!

— Отставить! — вне себя заорал я, видя, что генеральшу с дочерьми растаскивают по одной по разным машинам. — В один грузовик всех! И чтоб без дури!! Бричку в лес! Лошадей разогнать! Если кто выжил, с собой забираем!

Впрочем, последний приказ я отдал только для очистки совести. И без того было видно, что и возница, и единственный пассажир закончили здесь свой жизненный путь. Еще бы не так, когда с пятидесяти метров сразу шесть пулеметов лупят! Хорошо хоть, что дальше дорога изгибалась, больше впереди свидетелей не было, а сзади мы были прикрыты грузовиками. Ладно, поедем как ни в чем ни бывало, будут спрашивать — скажем, что бандитов гоняли.

 

Эпизод 20

К Неману у Лукавицы мы вышли через деревню Плебанишки к шести вечера, спустя всего час после захвата генерала. Я уж про себя стал думать, что знай я все заранее, выбрал бы в виде транспорта коней. Ведь на грузовиках мы за сутки прошли по прямой от Узбережи всего тридцать километров. Быстрым пешим ходом это заняло бы столько же времени, а конными мы были бы уже за рекой, не ввязываясь в бои, обойдя лесами все заслоны и препятствия. Да уж, не приперло бы так чекистов с моим «Туром», неизвестно, как бы все повернулось. Сидел бы сейчас у себя в корпусе и в ус не дул. Лимузин-то я, кстати, себе добыл снова, попроще конечно, не вездеход и двигло послабже, восьмицилиндровое. Знать бы еще, на кой ляд он нужен. Спрашивать раньше я остерегся. А ну как Судоплатов решил бы, что лимузин с довеском в виде меня слишком хлопотно? Впрочем, именно так он и решил. Сам виноват. Ему теперь, если опять надумает со мной соединиться, через дорогу снабжения польской пехотной дивизии перейти надо будет. И это меньшее зло, потому что южнее, судя по генеральской карте, польских войск еще больше. Жаль связи с нашими теперь у меня нет, чтобы чекистов предупредить, рации уже не добивают. Подожду их вечер и ночь, пока будем переправляться, а дальше уж сами пусть выкручиваются.

Сидеть на месте столько времени я не опасался. Да и переправа, сама по себе дело не быстрое, возможна только ночью. Иначе свои же с воздуха и перетопят, да и чужие заметят. Кроме того, выбрал я этот пункт заранее не просто так. У Немана здесь берега крутые, удобные спуски к воде редки и именно рядом с ними издавна люди и селились, так что переходить реку пришлось бы все равно поблизости от местных жителей. Лукавица же находится на острове, в лесах, отделенная от остального правобережья трясиной, старицей Немана. Дорог всего две отсюда, на юг, на Польницу, да на север, на Перелом, где места еще глуше. И узкий перешеек, и гать легко перекрыть, так что местные настучать на нас смогут, только когда мы уж на западном берегу будем. И то не сразу, пока они еще до Гродно доберутся. Мобильников еще не изобрели, да и обычных телефонов-телеграфов здесь отродясь не видывали. А на другом берегу Немана, имевшего здесь от ста до ста тридцати метров ширины, напротив Лукавицы тоже лес на полуострове, образованном рекой и Августовским каналом, от посторонних глаз нас скроет пока паром взад-вперед гонять будем. А оттуда нам все пути на запад открыты, ищи ветра в поле!

Так я думал в начале. Сейчас же, когда, возможно, у нас на хвосте висели преследователи, меня это тоже перестало беспокоить. Задачу, поставленную Судоплатову, я, считай, выполнил. Почти. Осталось только дождаться «ретранслятора» на вечерней заре, чтоб сообщить на большую землю добытые сведения. Могу даже вовсе Неман не переходить, а сидеть здесь до подхода Красной Армии. Выбить меня из этой берлоги — целая дивизия нужна. А уж патронов мне дней на пять хватит. К тому же, руками Млот-Фиалковского и его девочек я сделал все, чтоб этой дивизии у поляков не нашлось.

Как только прибыли в Лукавицу, послал бойцов прошерстить конюшни на предмет четвероного транспорта и сбруи. Пригодных лошадей нашлось аж шесть штук, коих мы и реквизировали, застращав крестьян карой за уклонение от конской мобилизации. Это было проще всего. Труднее было с составлением приказов штабу армейской группы «Нарев», засылающих все резервы аж в Острув-Мазовецкий, строить оборону на пустом варшавском направлении. Разведка наша, кстати, обмишулилась. Пехотных дивизий в Августовской группировке оказалось не двенадцать, а четырнадцать, кавбригад не две, а пять. Из них как раз две «потерянные» дивизии и вся конница составляли «пожарную команду».

Для составления бумаг у меня было все: генерал собственной персоной и подписанные им ранее документы для сверки автографа, сведения, печать, сургуч, даже бумага и пакеты. Но не было писарей! Из моих бойцов грамотных, то есть тех, что могли читать по-польски, было всего четверо, писать же не умел никто! Вышел я из этого положения, устроив диктант самой генеральше и двум ее дочерям, младшей из которых было лет пятнадцать. Рассадив их подальше, каждую за отдельный стол, предупредил честно, что если в тексте найдутся хоть какие-то отличия, они будут иметь честь стать первыми работницами солдатского борделя Польской Красной Армии. В виде рекламы — для всего батальона первая ночь бесплатно! Проняло. После часового путешествия в кузове грузовика со взводом солдат они все и без того выглядели помятыми так, что генералу я их показывать не стал. Слава Богу, что не по одной ехали и подол им мои бойцы задрать побоялись. Чемоданы, правда, распотрошили, помня мою установку о трофеях.

Предварительно попросив почитать и перевести мне три подобных приказа, оказавшихся при бригадном генерале, я проникся высоким штилем и польскими правилами составления документов, после чего стал диктовать. На написание, сличение и проверку ушел всего час, после чего трое смышленых добровольцев поскакали одвуконь в штаб армейской группы в Гродно. Надеялся я вскоре познакомиться с его работниками лично, ибо одно из весьма разумных распоряжений Млот-Фиалковского было о переводе штаба из находящегося под ударом Гродно в деревню Немново на Августовском канале. Точно за тем лесом, напротив которого я собирался форсировать реку. Я туда уж и вторую роту на конфискованных, всех до единой, рыбацких лодках переправил, чтоб теплую встречу организовать. Вот завтра будет картина маслом! Войска или связаны боем, или ушли черт знает куда, а штаб пропал и выруливать просто некому!

Закат солнца поставил меня перед фактом, что разведчик-ретранслятор не прилетел. Видно Неман, имевший здесь прямой участок двухкилометровой длины и достаточной ширины, посчитали в высших штабах недостаточной стартовой площадкой для тяжелых гидросамолетов. С другой стороны, преследователи, если они и были, не объявились. И до утра уже вряд ли объявятся. Зато над рекой пролетел английский «Сандерленд», прошел низко и убрался восвояси. И нашлись чекисты, махнувшие не глядя всю свою автомототехнику на семь санитарных двуколок из обоза польской дивизии. Тридцать шесть человек из девяноста, большей частью легкораненые. Японцев — всего двенадцать. Невредимых — трое. Самому капитану Исибасову задницу штыком пропороли вскользь. Судоплатов вообще плох, ему хоть и не досталось в бою, но последствия «солнечного удара», переход и нервная работа его почти доконали, в лежку лежит и даже почти не разговаривает. Мы тоже больше суток без сна, но чекисты, после тридцатикилометрового пешего марша и вовсе вымотаны.

— Эк вас жизнь-то приложила, — с искренним сочувствием встретил я временно принявшего командование Панкратова.

— Да, не повезло, — вздохнул Слава. — Если б не японцы, вообще бы нам хана. Дрались и резались как черти за десятерых. Что ты хочешь, лучшие бойцы всей японской армии. Из наших только мои спецы им под стать, а остальных многовато покрошило. И машины пришлось назад отправить с тяжелыми, чтоб шлях перейти. Уж потом санитарный обоз захватили.

— Раз везение, два везение, помилуйте, надобно и умение, — наставительно поднял я палец вверх. — Так сам генералиссимус Суворов говорил! А умение в том и заключается, что даже если твой план плох, то лучше все же следовать ему, а не метаться из стороны в сторону. Будет вам наука впредь. Везет, как мне, тем, кто упорно цели поставленной добивается, а не ищет наобум, где прошмыгнуть. Машина моя цела?

— Ну, есть пара дыр… — смутился старлей.

— С амбарные ворота размером, поди? Одна во всю правую сторону, другая во всю левую?

— Да ладно, выдадут тебе новую машину по должности! — разозлился Панкратов.

— Да, какой-нибудь «ГАЗик». Этот «Тур», между прочим, мой, личный, честно заработанный! И вы у меня теперь в долгу, выраженном в конкретном рублевом эквиваленте! Потому, как похерили мой лимузин не ради дела, а из амбиций и глупости собственной!

— Знал бы, что ты так вцепишься из-за своей колымаги, другой дорогой пошел бы! — еще пуще стал ругаться старлей.

— Ну и катись колбасой! Никто не держит! — подлил я масла в огонь.

— Ты, верно, забыл, какой у нас приказ и полномочия? Ты обязан нам всяческое содействие оказывать! — совсем разъярился Панкратов.

— Э, нет, брат, статус-кво изменился. Полномочия ваши актуальность потеряли, потому, как приказ ваш я уже выполнил! Так что — свободен! — самодовольно заявил я чекисту, с удовольствием заметив, как тот изумился.

— Да ну?!!

— Вот тебе и ну! Так что это ты мне должен сейчас всяческое содействие, выражающееся конкретно в вашей коротковолновой радиостанции для доклада в центр, оказать!

— Что, и Рыдз-Смиглы у тебя здесь? — пропустив мимо ушей мои слова, спросил Слава.

— Маршал Польши не здесь, но там, где мы знаем и, заметь, по сю сторону линии Керзона. Осталось только доложить, да десантный корпус ему на голову сбросить!

— Точно знаешь? Откуда сведения?!

— Разведчики к утру вернутся — буду знать точнее некуда! А сведения откуда — так я тебе и рассказал!

— Погоди, так у тебя ничего нет! Даже точных разведданных! К тому же, правительство Польши приказано захватить и заставить подписать капитуляцию!

— Ага, вот десантники и захватят и заставят.

— А если мимо?! Если твой источник, какой бы он ни был, ошибается? Колись давай, откуда у тебя сведения! Давай уж вместе работать, чтоб под самый конец еще дров не наломать! А то меряемся здесь, у кого… полномочий и прав больше!

— За свой источник я спокоен как никогда, потому, что ключевые сведения я уже подтвердил. А работать мы вместе будем только на моих условиях и никак иначе. Ведь был уже грех, когда вы вдруг самодеятельностью решили заняться? Как вам доверять и рассчитывать на вас? Или вы идете под мое начало и до конца операции без малейшего писка выполняете все мои приказы, или идете лесом, такое у меня к тебе слово.

— Сперва скажи что знаешь и откуда. Может ты меня на пушку берешь?

— Хорошо, скажу, — легко, на этот раз согласился я, но тут же выставил условие. — После того, как ты скажешь, что вам известно! Новости из центра есть?

— Да какие новости, — махнул рукой Слава. — Дальняя авиаразведка ничего не нашла пока. Но линии НКИД пришло сообщение, что в Финляндию действительно прибыли английские гидросамолеты. Они даже не скрывались, прямо на виду у всех в Хельсинкской бухте базу себе устроили.

— И все?

— Все! — поджал губы чекист.

— Ну, тогда слушай меня и кусай локти, что со мной не пошел. Полдня назад мы захватили генерала бригады Млот-Фиалковского, командующего Августовской группировкой, — тут Слава аж присвистнул от услышанного, — который рванул в Друскеники со всей родней как только узнал, что Рыдз-Смиглы с приспешниками, в свою очередь, переправили свои семьи через литовскую границу у Кадыша.

— А сами? — насторожился Слава.

— А сами со времени отъезда из Варшавы и по сю пору отдали Млот-Фиалковскому всего два приказа. Первый — стоять насмерть! А вот второй… Второй — перебросить с аэродрома Каролино весь авиабензин и пожарные помпы в лес восточнее Немново. Это на том берегу ниже по течению. Бензина — полсотни тонн. Так как обозы, особенно все механическое, наши самолеты бомбят и расстреливают, возили крестьяне местные по одной бочке, накидав сверху сена. Их наши летчики не трогали. И вот последнюю ходку они сделали сегодня! Склад мы уж потихоньку разведали без лишнего шума. Охрана — полицейские. И сегодня же вечером над нами англичанин пролетел! Смекаешь?

— Получается, завтра уже они рвануть хотят и взлетать будут отсюда? — расцвел Слава.

— Не думаю. Скорее всего, англичане прилетят под вечер. Ведь им еще время на погрузку и заправку надо. А вылетят с утра послезавтра.

— Ты ж говорил, что семьи свои паны через границу уже переправили? Чего им грузить?

— Видно осталось что-то, что в Литву с бабами не отправишь. Да и сюда «Сандерленды» не пустые прилетят, а забитые по завязку, иначе бензин местный им не нужен, я полагаю. Разведчик-то покрутился и без посадки улетел, значит, есть топливо, чтоб вернуться. А если что тяжелое везти, то как раз за счет горючки. Вот я и думаю, что за подарки принесет нам этот Йоулупукки…Как бы не десант, но вряд ли…

— Кто? — не понял Слава.

— Так финны деда Мороза кличут. Ведь из Хельсинки летят, верно?

— Какой дед Мороз, лето на дворе! А подарки нам ни к чему! Брать Рыдз-Смиглы надо сейчас и без проволочек! Наши того и гляди линию Керзона перейдут! Возьмем поляков, объявим, англичане из Финляндии и не дернуться!

— Но ведь интересно же, что британцы такое перебрасывают сюда, где со дня на день будет Красная Армия? Считай, на нашу территорию? Стоит доложить об этом командованию? На мой взгляд, игра стоит свеч и один день подождать можно.

— Доложить, может быть, и стоило бы, только радиостанции-то у нас нет, — смущенно признался Панкратов. — Разбита в бою. Последний сеанс как раз на закате перед Глушнево был.

— Знаешь, Слава, я все могу понять. Не повезло, сглупили, влипли. Но рацию пролюбить — это выше моего восприятия!!! На кой черт вы вообще нужны?!!

— Ну, правительство Польши захватывать, спецы все-таки… — попытался чекист показать хоть какую-то свою ценность.

— Да не будет их никто захватывать, — вздохнул я устало. — На рассвете штаб Августовской группировки прямо в нашу засаду у Немново придет. А потом две роты направлю в Святск, где во дворце Воловичей Рыдз-Смиглы с приспешниками отдыхает. С приказом генерала бригады Млот-Фиалковского взять правительство под охрану в связи с бандой, разгромившей штаб армии. Уверен, струхнут и отказываться не станут. Наши там осмотрятся, займут ключевые точки, да и арестуют всех без лишней суеты, беготни, шума и крови. Вот так. Ну, что, идете под мою команду? Или мне вас приказать под замок посадить, чтоб под ногами не мешались и игру мне не испортили?

— Ну, знаешь!!! — возмутился старлей.

— Знаю, знаю… Радиостанцию надо было пуще ока беречь!!! Как теперь, спрашивается, подмогу вызвать, а? Ладно, давай по делу. Командиров мне в роты и взводы не надо. Без вас воевать навострились. А вот комиссаров — вынь да положь. А то мои вояки того и гляди грабежами да насилием займутся. Глаз не хватает за ними смотреть. Дашь людей?

— Дам, конечно. Только кто у меня останется? Японцы да дюжина спецов, две трети из которых ранены?

— Японцев, конечно, при себе пока оставлю. Светиться им нельзя. Потом уж придут на все готовое. А тебе больше дюжины спецов и не надо. Переодевайтесь в солдатское, берите свои двуколки, нашу рацию и марш к фронту! Как добивать станет, доложишь, дождешься ответа, и мигом назад! — уже без обиняков стал я отдавать приказы явочным порядком.

— Мигом не получится, товарищ бригинженер, — Слава выпрямил спину и перешел на официальный тон. — Лошади устали, да и люди тоже. Сами же видели. Может, на машине?

— А не погоришь? Ладно, мы тебе сейчас от генерала Млот-Фиалковского правильный приказ в письменном виде сочиним. Чтоб дотошным проверяльщикам в морду совать, если что, — смилостивился я, понимая, что Слава прав, пешком они просто физически могут не сдюжить, а связь нужна.

— Есть! — обрадовавшись, козырнул старлей, — Разрешите выполнять.

— Выполняй, выполняй, только ты там все правильно доложи. Все равно ведь всплывет вскоре, если чудить будешь.

— Да за кого ты меня принимаешь, Семен Петрович? — развел чекист руками.

— Ну, все, ступай, — положил я ему руку на плечо, отсекая уже лишние слова. — Удачи тебе.

 

Эпизод 21

— И… раз!!! — скомандовал советский старшина-сапер и отделение «штрафной» третьей роты навалилось на рычаг из целого шестиметрового ствола, потянуло его за веревки вниз, под обрыв, добавляя к силе свой собственный вес. «Тур», задравший к ночному небу радиатор, продвинулся вверх.

— Держи! Вяжи!! — отделение понтонеров, пока украинцы силой удерживали машину на откосе, закрепило достигнутый успех вторым канатом за растущую наверху могучую сосну.

— Осади! Вяжи!! И…раз!!! — рычаг, опирающийся на корневище, вернули в первоначальное положение, укоротили «рабочий» канат и цикл повторился, подняв машину еще на метр вверх.

Я вовсе было хотел отказаться от переправы техники после допроса Млот-Фиалковского, ведь все наши цели были в пешей доступности, но ночной разговор с Судоплатовым заставил-таки собрать наш понтонный паром. Павел Анатольевич сам попросил найти меня и принялся расспрашивать о состоянии дел. То, что командир из него сейчас вовсе никакой, он понимал отлично, а отсутствие претензий на верховенство, в свою очередь, позитивно сказалось на наших отношениях. Обида, отчуждение — все это, конечно, осталось, но хоть поговорили конструктивно, без наскоков друг на друга. И хорошо еще, что я таки решился в конце спросить, за каким лядом все-таки нужна была чекистам моя машина.

— Товарищ бриинженер, и я, и вы, конечно, в немалом звании, — слабо усмехнулся Судоплатов, — но принимать капитуляцию Польши нам все же не по рангу. Захватить, обеспечить подписание капитуляции — такова была задача. Не принимать! Принимать другой будет, кто — не знаю, не спрашивай. А с этим другим целый десант фотографов, кинооператоров и журналистов. Чтоб хроника была, чтоб картинки были наглядные, чтоб было, что нашим дипломатам Антанте и прочим предъявить, да и народам мира показать. Чтоб доказательства были, что вся процедура проведена чин-чином, по правилам. И Рыдз-Смиглы сдался не потому, что его персонально за вымя взяли, а исходя из общего краха Польши. Понятно теперь тебе зачем «Тур» нужен? Чтоб советский полномочный представитель в соответствии со своим рангом прибыл к маршалу как подобает, а не с парашютом свалился. Лимузин же с воздуха не сбросишь, потому и было крайне желательно такую машину сразу в рейд взять.

Я аж крякнул от того, что до такой простой вещи сам не допер. Хорошо хоть, что генеральский транспорт мне попался, раз чекисты мою машину потеряли. Но теперь ее пришлось корячить через откос. Потому, что на левобережье удобных спусков к воде нет. Или сильно выше по течению, куда рекой на пароме идти замучаешься, или сильно ниже, уже за Августовским каналом. Далеко, да и светиться не след заранее. Мы уж по крутой тропе, по которой из недалекой Ятвези коней на водопой гоняют. Опять же, на карте она как дорога обозначена, что и ввело меня в заблуждение. Хорошо хоть, что не грузовики тягать.

Перед рассветом вернулись разведчики, ходившие к Святску. Похоже, что Млот-Фиалковский не соврал. У дворца в парке замаскированы два десятка разных легковых машин, тридцать два автобуса, пара ФИАТов с тентами и двенадцать броневиков. Охраняют все это дело полицейские, армейцев не видно. Наличие бронетехники меня напрягло, но попросив описать ее поподробнее, я понял, что это обычные ФИАТЫ, но с бронированным кузовом и кабиной. Без башен, пулеметов и пушек. На таких обычно инкассаторы ценности возят. Ну да, я тоже на месте Рыдз-Смиглы, задумав дернуть за бугор, не стал бы держать при себе армейские части. Солдаты сражаются, а генералы бегут, первым это не может понравиться. Вот как раз с одним из банковских броневиков при свете фонариков возились шоферы, меняя лопнувшую рессору и поминая нехоршими словами маршала. Приказал машину на ход поставить до утра, а вскрывать и разгружать запретил! Рессоры же просто так не лопаются!

Только услышав «до утра», я тут же погнал через реку первую роту, а противотанкистов и минометчиков — в помощь саперам, вязавшим боновые заграждения из приткнувшихся к берегу реки сплавных плотов. Впрочем, паника моя оказалась преждевременной. С рассветом над нами, в безоблачном небе, пролетел только советский высотный разведчик, англичане так и не появились. Это могло означать только одно — оперативной связи между ними и маршалом Рыдз-Смиглы нет. Он просто ждет визита в любой момент после того, как увидел «Сандерленд». И это было очень хорошо!

Связавшись с БОКом через оставшуюся у меня рацию я, к своему удивлению, не получил никаких приказов. У летчиков была лишь задача принять информацию от нас. Продублировав те сведения, что отправил с Панкратовым, я добавил к ним лишь то, что местоположение польского правительства подтверждено моей наземной разведкой. Сам чекист вернулся через час, тоже не привезя никакого ответа от советского командования. Старшему лейтенанту пришлось идти по разведанной нами накануне узкоколейке почти до самого Поречья, так как дивизион бронепоездов Михеева польская дивизия оттеснила на восток и наше отступление остановилось лишь во второй половине вчерашнего дня, когда в дело вступил 3-й Кубанский кавкорпус. Пришел пустой, но с обещанием кубанцев нашу проблему со связью разрешить. Действительно, в семь часов утра в наше расположение в Лукавице прилетел У-2 и приземлился прямо на выпасе за деревней. Доставил коротковолновку, бьющую на четыреста километров, и радиста. Прямая связь со штабом Белфронта — это вам не по всем ступеням, от полка и выше в испорченный телефон играть! Радиостанция тут же была пущена в дело, но ответ был один — ждите приказа.

Ждать… Комфронта Апанасенко, говорят, мужик резкий, но, как я думаю, без Сталина дилемму с англичанами, брать или не брать, решать не будет. Вопрос политический, а Апанасенко — всего лишь вояка. Да и другие наши начальники в Москве тоже побегут наперебой докладывать лишь тогда, когда Иосиф Виссарионович проснется. Это будет уже часов 11 дня. Ну, в принципе, тогда еще могут успеть нам десант сбросить под вечер. Хотя мне бы этого не хотелось. Наоборот, было острое желание поймать англичан в ловушку и выпотрошить дочиста. Так что, пусть товарищ Сталин поспит. А пока время идет, польские войска, выполняя приказ своего генерала, уходят от нас все дальше и дальше. Нам форы все больше и больше, если проколемся.

В восемь часов утра от Немново, смягченные лесом, донеслись звуки короткого боя. Батальон охраны штаба армейской группы «Нарев» я додумался услать к фронту, а вот о батальоне связи не подумал. Поляков, шедших, в основном, верхом и на повозках, оказалось больше, чем я рассчитывал. Тем не менее, вторая рота справилась, заблокировав их на лесной дороге на берегу топкого ручья, протекавшего параллельно Августовскому каналу. На предложение сдаться враги ответили выстрелами и тут же под ноги коням полетели гранаты и в упор, с пятидесяти метров с трех сторон, ударили пулеметы. Бой был коротким и кровавым. Для противника. Пленных, как и уцелевших коней, взяли немного, зато самые важные птицы, НШ, начальники оперативного и разведывательного отделов, уцелели. К сожалению, среди трофеев не оказалось действующих радиостанций, все наличные были уничтожены в бою, но шифры нам достались в целости. Вообще, радиосвязь в польской армии была на пещерном уровне. Но отдавать ложные приказы хотя бы дивизиям и бригадам — все-таки уже немало!

Еще не зная результатов засады, я отправил к Святску первую и третью роты, оставив им лишь по ручнику на отделение, которых издали должны были страховать японцы Михаиру Исибасу с радистом и одной из двух наших батальонных раций. Со второй и с коротковолновкой, прихватив Млот-Фиалковского с его семейством и Панкратова со спецами я сам отправился к Немново, получив доклад о бое. Надо было, во-первых, взять бензиновый склад, а во вторых организовать вместе со штабом Белфронта, радиоигру. Судоплатов, узнав об этом, настоял, чтобы его взяли с собой и чекистам пришлось переть капитана на носилках метров пятьсот через лес. Хорошо еще, что большую часть пути проделали по реке на лодках. Впрочем, Павлу Анатольевичу в полной мере показать себя в радиоигре не удалось. Аккумуляторы коротковолновки сели еще до того, как мы успели передать в штаб Белфронта все содержание трофейных карт. Пришлось воспользоваться польским генератором для подзарядки, который, к счастью, в бою уцелел. Но после этого я приказал беречь заряд, чтобы не допускать нашей глухоты и принять приказ из центра в любую минуту. Не наше это дело, пусть уж Апанасенко сам устраивает полякам игру в поддавки.

К одиннадцати часам утра и склад бензина, и дворец в Святске перешли под мой контроль под предлогом охраны от немецких парашютистов, напавших на штаб армейской группы «Нарев». Впрочем, склад полностью, там мы караул из трех десятков полицейских, вооруженных карабинами, арестовали сразу, а вот Святск — только частично. Две моих роты заняли подступы, но в само здание их не пустили. Штурмовать же я не хотел. Время позволяло осмотреться, благо патрули, обходящие окрестности, регулярно навещали японцев и таким образом передавали нам самые свежие сведения и получали новые приказы. Рассеялись у меня и последние сомнения насчет Рыдз-Смиглы. И его лично, и его приспешников опознали комиссары-чекисты, игравшие для поляков роли командиров взводов и рот, в то время как настоящие взводные и ротные изображали из себя заместителей. Вот с таким багажом я подошел к тринадцати часам дня, когда на связь вышел центр. Радиообмен был коротким:

«Вы уверены, что выполнение допзадачи не помешает достижению основной цели?»

«Да».

«Решайте на месте».

«Прошу высадку десанта завтра».

«Принято».

Ну, вот и все, теперь мне остается только провести заключительную часть марлезонского балета и продержаться одну ночь, нахватав таких трофеев, за которые поляки мне не только голову готовы будут снять, а вообще разорвать на мелкие кусочки. Впрочем, если у них здесь не завалялось какого-нибудь оркестра, воевать с нами у них должно быть некому. Ну, максимум, полиция из Гродно, на которую у нас нет выходов. И то, если нашумим. Так что за остаток дня я лишь выдвинул к Святску в помощь Исибасу взвод второй роты, поголовно вооруженный «Браунингами», развернул минометную батарею между Переломом и Лукавицей, да подготовил позиции для противотанкистов и оставшихся незадействованными взводов в начале и в конце предполагаемой ВПП на Немане. Связисты объединили мне все это телефонной сетью из трофеев, а саперы были готовы перекрыть русло, как только сядет последний самолет.

Главные события развернулись перед самой темнотой и я похвалил себя за терпение. За час до захода солнца прилетели англичане и стали кружить над Святском. Мои бойцы насчитали восемнадцать машин, две девятки. Тут же на земле поднялась суета. Полицейские разложили на лужайке перед дворцом условный знак из заранее заготовленных белых полотнищ, скатертей и простыней— косой крест вписанный в квадрат. Один из «Сандерлендов» выпустил в ответ комбинацию красных и белых ракет, после чего гидросамолеты направились к Неману. Из дворца же стали выходить персоны, элита Польши, подгоняя слуг, тащивших чемоданы, направляясь к машинам.

И тут я отдал приказ на захват. Исибасу со своими людьми, благо автоматического оружия у них было завались, подняли со всех сторон стрельбу, изображая нападение. Первая и третья роты, паля в ответ поверх голов, стали отходить к дворцу. Спектакль, да и только, отражение превосходящих сил противника. Шуму, треску много, а вот пострадавших нет. Ну, кроме тех полицейских, которые вздумали отстреливаться от машин да с верхних этажей и крыши. Первых под шумок пристрелили «отходящие», а вторых активно, без шуток, давили атакующие. Десять-пятнадцать минут суеты и в результате внутри дворца оказались наши «цели», сразу же спустившиеся в подвал, человек семьдесят полицейских и две моих роты в полном составе. Понятно на чьей стороне было подавляющее превосходство. Когда сквозь трескотню боя в парке заревел кавалерийский горн и бывшие «соратники» направили на стражей закона и порядка оружие, те сопротивляться не стали. Осталось только пригласить польских министров и главнокомандующего выйти наверх, пригрозив в противном случае просто спалить их к чертовой матери. Подожженное возле подвальных окон сырое сено, облитое соляром, способствовало быстрому принятию решения, сделав пребывание в подвале невозможным из-за дыма. Поляки полезли наверх, сдавая оружие. Впрочем, не все, Людомил Райский, командующий ВВС Польши, предпочел застрелиться. Но главные персоны, главнокомандующий Рыдз-Смиглы и министр иностранных дел Бек, пожелали сохранить свои жизни.

У Немново же, в десяти с лишним километрах от Святска, разыгралась другая драма. Когда последний из восемнадцати «Сандерлендов» приводнился, мы перекрыли реку и выше, и ниже по течению. На гидросамолетах поняли, что дело не чисто и стали ворочать стрелковые башни, в каждой из которых было по четыре пулеметных ствола, из стороны в сторону, готовясь к обороне. Численно взвод второй роты, оставшийся после выделения охраны для захваченного польского штаба, усиленный чекистами и явно уступал противнику, ведь на каждом из «Сандерлендов» экипаж состоял, минимум из семи человек, зато мы были вооружены пулеметами и занимали крепкие позиции над речными обрывами. Вставшие по обеим сторонам колонны гидросамолетов водяные столбы от 82-миллиметровых осколочных мин сразу дали понять, на чьей стороне сила. После этого из прибрежных зарослей вышел Виткевич в советской чекистской форме и, обратившись на английском, объявил самолеты интернированными, приказав принять досмотровые группы и предупредив, что в случае любого сопротивления, а также попыток порчи самолетов и груза, мы откроем огонь на поражение. Не успела лодка со спецами Панкратова отойти от берега, как внутри некоторых гидросамолетов раздались выстрелы, экипажи и пассажиры явно сцепились между собой. Рисковать ни одним из своих людей, а в «Сандерлендах» могло оказаться что угодно, а также кто угодно, я не собирался и подал команду «огонь»! Шесть станковых и полсотни ручных пулеметов минуты две стучали, вспарывая дюраль. В это время из самолетов стали выпрыгивать люди, пытаясь добраться до берега вплавь, благо пробковые спасжилеты не давали утонуть. И тут головная машина взорвалась! Сверху, с обрыва, мне показалось сквозь поглотившую самолет вспышку, что обнажилось находящееся на трехметровой глубине дно реки. Ударной волной второй «Сандерленд» перевернуло через хвост и бросило на крышу третьего, который сам не взлетел лишь благодаря этому. Все вместе, на гребне цунами, они обрушились на следующие машины, топя их, ломая, раскидывая по берегам. К счастью, наши позиции были над обрывом, отразившись от которого взрывная волна ушла вверх и вдоль русла, мои бойцы, за исключением спецов Панкратова, практически не пострадали, если не считать контузий.

Украинцы, да и чекисты, без команды прекратили стрелять и высунувшись из окопов принялись глазеть на завал из дюралевого лома, перекрывший русло реки. Более-менее целыми оставались лишь машины в хвосте колонны, но и их помяло, потопило и раскидало по берегам. Даже последний «Сандерленд», самый дальний от места взрыва, отбросило на бон из бревен и он сейчас быстро тонул. Что уж тут говорить об остальных? Хорошо хоть то, что мы успели поджечь, потушило ударом воздуха пополам с водой, успел подумать я, как над поверхностью воды послышался сначала надсадный кашель, а потом леденящие душу вопли. Из разломанных самолетов стало вытекать белесое облако, быстро заполняя все русло и поднимаясь вверх к кромке откоса.

— Твою мать! Газы!!! — заорал я, мысленно обещая себе поить коньяком всю оставшуюся жизнь Панкратова, который настоял при отправлении в рейд на полной комплектности амуниции, из-за чего мне пришлось искать и собирать штатное содержимое противогазных сумок, выброшенное за ненадобностью. Натянув на себя резиновую маску, оглянулся по сторонам и увидел обращенное ко мне бледное, растерянно хлопающее глазами лицо ближайшего пулеметчика.

— Назад! Все назад!!! — заорал я, от возбуждения прибавив к команде пару непечатных выражений, выражающих мое отношение к раздолбаям, пролюбившим средства индивидуальной химзащиты. И то верно. Кто знает, что это за отрава? Я в ней не разбираюсь! Вдруг, люизит какой-нибудь кожно-нарывного действия? Хрен с ними, с англичанами, даже если разбегутся, потом выловим! Самим бы сейчас ноги унести!

Вернуться к обрыву, а потом и спуститься к реке, я решился, взяв «настоящих», дисциплинированных, берегущих амуницию бойцов РККА из минометной батареи, лишь спустя час, когда стало совсем темно. Над водою стояла мертвая тишина. Не прожужжит комар, лягушка не квакнет. Мы подобрали тела бойцов досмотровой группы, которые хоть и имели противогазы, но отброшенные на обрыв вместе с лодкой и тяжело покалеченные, просто не сумели ими воспользоваться. У англичан же средств защиты от собственной отравы не оказалось. Множество тел, мы нашли по берегам, но больше всего их было отнесено течением к нижним бонам. Всего вытащили из воды больше сотни трупов. И это кроме тех, кто так и остался в самолетах! Оставив по берегам реки секреты из минометчиков, я отложил осмотр захваченного до утра.

 

Эпизод 22

— Вы неправильно воюете, товарищ бригинженер, — заявил мне Михаиру Исибасу, стоя рядом со мной на поле под Святском, слушая за наплывавшей на нас гул воздушной армады. — Я даже никого не убил.

— Зато в Глушнево вы с капитаном Судоплатовым настрелялись на славу, — возразил я, опуская бинокль и кивая на присевшего недалеко на охапку сена Павла Анатольевича. — Знаешь, я тоже думал, что палить-рубить придется и тоже слегка разочарован. Но зато мы выполнили задачу при минимальных потерях, как и следует на войне. А то что полного морального удовлетворения не получили — так это трофеями компенсируется.

— Трофеи вам достались, — заметил японец. — Весь польский золотой запас, не считая ценных бумаг, долговых обязательств и, собственно, денег в купюрах. — Банковские броневики забиты под завязку. Мы один вскрыли, чтоб убедиться, что внутри никого не осталось, но там даже кошке места нет. И в некоторых автобусах тоже золото в ящиках. Не говоря уж о том, что вы взяли в самолетах.

— Еще не взяли, — заметил я. — И вообще. Ведь ты воин. А рассуждаешь как торговец. Кроме того, на самые ценные трофеи мы претендовать не стали. Наказать оскорбивших императора тем, что забрать у них реликвии, сравнимые с Кусанаги-но цуруги, тебе мало? Я уж не говорю о том, что того, кто лично нанес оскорбление, ты получишь, как только будут подписаны все бумаги. Ведь ты, согласно нашему договору именно за Беком пошел и ни за чем более?

— Сомневаюсь, что поляки ценят свой коронационный меч, сабли Сигизмунда и Стефана Батория так же высоко, как мы свои реликвии, — покачал головой Михаиру. — Я бы насмерть сражался, но никогда бы не отдал регалии императора, окажись они под моей охраной. А эти… — Михаиру презрительно скривился, — пытались ими откупиться, чтобы сбежать хотя бы к ближайшей границе.

Я придерживался относительно поляков похожего мнения, но соглашаться не стал. Увезет Михаиру меч Щербец с саблями в Токио — и ладно. Хоть себя избавим от этой пакости. Глубокой ночью, когда я приехал в Святск готовиться к встрече, древнее оружие меня сперва очень заинтересовало, но взяв его в руки, я испытал сложные чувства, которые очень трудно было передать словами. Это была какая-то смесь отторжения и… брезгливости. Захотелось побыстрее найти умывальник и кусок мыла. Да, древние вещи несут на себе отпечаток своих прежних владельцев, мне ли этого не знать. Что уж тут говорить о мече, которым шестьсот лет короновали на трон! Да еще в Польше, которая сама себя сожрала внутренними раздорами. Материалистом с моим жизненным опытом быть трудно, а параллели с тем, что эти клинки к концу девятнадцатого века оказались в России, напрашивались у меня в голове сами собой. Ну их к лешему! Только после двадцатого года от них избавились, жить начали, и вот опять! Нет уж, пусть японцы с ними мучаются! И плевать мне на разбазаривание культурных ценностей, даже если из моих украинцев кто и понял, что за сабельки я Михаиру отдал.

Между тем самолеты приблизились, пять «стрекоз» далеко опередивших тяжелые ТБ-3 стали заходить на посадку на подготовленную нами и размеченную белыми полотнищами, которыми накануне сигналили поляки, площадку. Для опознавания, а заодно для указания направления ветра, мы установили на шесте красный флаг, но он сейчас безвольно обвис в утренней тишине. Первый корректировщик плавно коснулся земли и покатился по ней, сбивая с травы искрящуюся в солнечных лучах росу. Ну, кто это к нам пожаловал?

Никто не пожаловал. В смысле из тех, кого я ждал. К нашей куцей встречающей делегации из меня, двух чекистов и трех японцев из самолета выскочили четверо военных с ППШ, старший из которых представил с я капитаном Величкиным.

— Товарищ бригинженер, маршалу Ворошилову с представителем НКИДа и киношниками приспичило лететь первым рейсом, — сердито сказал он, — Поэтому мою роту охраны и даже адьютанта комкора Хмельницкого пришлось оставить на аэродроме подскока. До их прибытия, часа на четыре-пять, может чуть больше, безопасность маршала Ворошилова возлагается на ваш батальон. Я займусь ближним сопровождением.

— Беспокоиться нечего, капитан, мои люди уже взяли всех, кто мог представлять опасность, — похвалился я в ответ. — Над нами целый десантный корпус, а ближайшие польские части не меньше, чем в сорока километрах.

Величкин кивнул, оценил взглядом то, как вольготно чувствует себя наша немногочисленная встречающая делегация, и молча дал условный сигнал серией цветных ракет. Первая «стрекоза» поднялась в воздух, сразу направившись на восток, а на смену ей стали заходить на посадку следующие.

— Товарищ маршал, особый диверсионный батальон выполнил задачу по захвату польского правительства! В настоящее время двумя ротами занимает Святский дворец, одной ротой — Немново, где захвачен штаб Августовской группировки с командующим! Минометная батарея и противотанковый взвод охраняют интернированные английские самолеты на реке Неман! Захвачены золотой запас, архивы правительства противника! Потери батальона за время рейда — трое убитых, двое тяжелораненых, легкораненые остались в строю — отрапортовал я молодцевато выпрыгнувшему из второй «стрекозы» Ворошилову, оставив за скобками чекистов и «пограничников», которые формально относились к другому ведомству.

— Молодец, товарищ бригинженер! Герой! Заслужил! — громко похвалил меня Климент Ефремович напоказ японцам, хлопнув по-свойски по плечу. — Ну, веди!

— Прошу к машинам, — пригласил я прибывших, сделав широкий жест рукой в сторону генеральского лимузина и двух польских автобусов. С транспортом я, конечно, перебрал, хватило б на хроникеров, фотографов и журналистов, прилетевших за маршалом на трех легких самолетах, и одного ФИАТа. Да кто ж знал сколько их будет? Вот и пригнал в дополнение к легковушке две красных двухэтажных машины, которые органично смотрелись бы где-нибудь в Лондоне, если б не левый руль. Все-таки поляки, хоть и сотрудничали гораздо теснее с Францией, но вот в таких вещах отчетливо проглядывало культурное влияние Великобритании. Так и разошлись, я за руль лимузина, с маршалом и его охраной, чекисты с киношниками в автобусе и, отдельно, во втором — японцы.

В это время тяжелые бомбардировщики были уже у нас над головами, началась высадка десанта и нам пришлось задержаться, чтобы не подавить сыплющихся на голову парашютистов. Бросали с километра и бойцов, и плавающие транспортеры, и машины с пушками на платформах. Новомодных планеров-автожиров видно нигде не было. Один из ВДВ-шников приземлился так близко, что «Тур» накрыло куполом и мне, Величкину и его бойцам пришлось выскочить, чтобы помочь побыстрее собрать полотнище.

— Родимцев! — узнал я командира, с которым как-то встречался на учениях морпехов на Ладоге. — Чуть маршала Ворошилова не задавил своими сапожищами!

В это время и сам Климент Ефремович вылез на подножку и десантник отшутился:

— Специально целился, чтоб доложить! — тихо улыбнулся он мне и бросился к наркому обороны. — Товарищ Маршал пятая воздушно-десантная бригада высадилась на точке, согласно приказа! Через двадцать минут готова выполнять поставленную задачу по захвату города Гродно и находящихся в нем мостов! Докладывал командир бригады полковник Родимцев!

— Еще не высадилась, спешишь, полковник, — окинув взглядом заполненное куполами небо и землю, где парашютисты только начали снимать плавающие сталинградские транспортеры, пикапы-газики, «Туры-тонна с четвертью» и пушки с платформ. — Но молодцы! Действуете уверенно и слаженно, как на учениях! Объявляю благодарность.

Пока мы суетились, подошел Судоплатов, который не лез раньше с докладом к армейцу, да и сказать ему было нечего, не рапортовать же, в самом деле, что остатки его диверсионной роты у меня комиссарами работают. Но на всякий случай он решил, видно, быть поближе к начальству.

— Глянь, — кивнул я в поле, обращаясь к чекисту, — «Тур»-лимузин, да не один, точно так же можно было сюда сбросить.

— Рад был бы с тобой не связываться! — отмахнулся капитан госбезопасности вяло. — Но о ткуда ж нам знать? На подготовку операции всего шесть часов у нас было! Тут людей бы п одходящих найти успеть!

— Могли бы, по крайней мере, Особый отдел ВДК запросить… — заметил я.

— Многие ответы можно получить, если правильные вопросы задавать кому надо! — пожал плечами Судоплатов.

Наконец, спустя полчаса, первая волна десантников из трех ВДБр оказалась полностью на земле и мы смогли тронуться в путь.

— Вот это я понимаю! Лихой рейд и война, считай, закончена! Раз, и в дамки! Знай наших! — не переставал, пока мы ехали, восхищаться маршал, подкрепляя слова энергичными жестами. — Умылся Лаврентий, — заметил он ехидно, — а ведь обещал товарищу Сталину… Нет, шалишь! Нас на кривой козе не объедешь!

— Чекисты товарища Судоплатова действовали с нами, — напомнил я наркому обороны, дипломатично опуская то, что формально это мы действовали с ними, так как операция была чисто НКВД-шной и РККА должна была подчиненным Лаврентия Павловича только всемерно содействовать. — Кроме того, английские самолеты и их содержимое — как раз по части госбезопасности.

— А что там?

— Внутрь мы еще не заглядывали, но один самолет взорвался. Из других химия потекла, наверное емкости от удара лопнули. Да и после взрыва на берег кое-что выбросило, дает представление, как это все собирались применять. Вот, полюбуйтесь, брошюрка-инструкция на польском. Генеральские дочки, когда мне переводили, одна за другой в обморок хлопнулись, пришлось жену Млот-Фиалковского подключать. Фосген, иприт в двухсотлитровых бочках, плюс заряд ВВ в десяток кило. И все это предписывается размещать на центральных улицах крупных городов, промышленных предприятиях, в административных зданиях, казармах польской армии, которые могут быть заняты нами, вокзалах. И теория подведена. Настоящие патриоты Польши — крестьяне единоличники, а пролетариат и люди, выходящие на митинги и демонстрации, вообще все городские — потенциальные сторонники Советской власти. Их надо уничтожать, чтоб опору у Советов выбить из под ног. Ну и, конечно, сами Советские учреждения и части «оккупационных войск». Так то. Мстить же за массовые убийства нам некому. Не станем же мы Лондон химией бомбить, если на октябрьской демонстрации, к примеру, в Гродно, тысячи, а может, и десятки тысяч людей погибнут? Ведь с Англией мы не воюем, а Польши уже к тому времени не будет, в этом господа хитроумные британцы не сомневались. В одном просчитались — во времени. Не думали, что мы такими шустрыми окажемся. Да и кроме химии на тех «Сандерлендах» взрывчатка тоннами, а может и десятками тонн. Один только взорвался, но вы б видели! Оружие из него тоже повыбрасывало. Прямо в ящиках. Винтовки и ручные пулеметы французские, пистолеты бельгийские. Кстати, принимайте подарки, — я залез в бардачок, который в экспортном варианте лимузина был полностью функциональный, и достал оттуда каждому из моих пассажиров по стволу. — Прошу любить и жаловать «Браунинг Хай Пауэр». Знатная машинка под патрон Люггер. Там и попроще были, 7,65, но этот — шедевр! Тринадцать зарядов в магазине. Но и это еще не все. Один труп, который был почему-то не как все, без спасжилета, добрался до берега на мешке. А в мешке том — немецкие марки в пачках. Подозреваю, что фальшивые. И, скорее всего, не только марки мы там найдем. Расчет понятен. Польские злотые уже никому не нужны и обменять их на марки или рубли местные будут стараться всеми силами. Вброс фальшивок обеспечен массовый! Это ж какой удар и по нашей, и по немецкой экономике можно нанести! А попутно, мы ж за фальшивки будем сажать? Причем, хочешь не хочешь, но получится тоже массово. Симпатий к Советской власти от этого у поляков прибавиться не может. Вот вам и пожалуйста — расширение базы для подрывной деятельности на занятой нами территории Польши.

— Хорошая машинка, говоришь? — не ожидая ответа спросил посмурневший маршал, вертя Браунинг в руках. — Ты, товарищ бригинженер, давай, не разбазаривай. Пистолеты эти, как со всем разберетесь, сразу в центр, в распоряжение НКО. Будем отличившихся награждать, — сказав это, Ворошлов сидя справа от меня, замолчал, отвернувшись к окну.

— Хотел я тебя к Герою представить за этот рейд, — проговорил он хмуро спустя пару минут. — Но, пожалуй, одним героем тут не обойтись. Тут за каждый твой шаг по отдельности Героя давать надо! Вот мерзавцы! Это ж сколько народу загубить могли! Как представлю, аж в глазах темнеет! Мог бы добраться до того, кто это придумал — голыми б руками разорвал!

— Вообще-то, явно не без ведома польского правительства это готовилось, — заметил я. — Так что, до кое-кого из причастных мы добраться можем. Вы, товарищ Маршал, главное не спешите шашкой махать, пока Рыдз-Смиглы капитуляцию не подпишет. Да и вообще, по уму, судить их надо за подготовку массовых убийств собственного мирного населения. Открыто. Чтоб на весь мир прогремело! А что касается наград… Так мне много не надо. Разыскать польского подпоручика Владислава Гриневецкого из 85-го Виленского полка 19-й дивизии генерала Квацишевского и вернуть сразу после войны домой. Одному хорошему человеку обещал. По хорошему, человеку тому надо и Героя дать. Если б не он, зажали б мой батальон между Поречьем и Друскениками и польское правительство смылось бы в Финляндию, а у нас десятки тысяч невинных людей от химии погибли. А он нас через лес без дорог провел, хоть и знал, что погоня может быть. Раненые мои тяжелые, опять таки, сейчас у него. Ну и еще, кое-что. Лимузин, вездеход с броней, рацией, самым мощным мотором, что у нас на «Туры» ставят и новой гидромеханической коробкой скоростей! Вместо того, что у меня по мобилизации взяли. И оружие трофейное, польскую саблю, что я на память с зарубленного мной под Вильно снял, пистолеты, немецкий «Вальтер», польский «Вис», бельгийский «Браунинг», да английский револьвер «Энфильд», на меня оформить хоть как наградные. Коллекцию хочу собрать. А «Маузер» с оптикой — как охотничье оружие. Да, еще «Браунинг» 10/22! Для жены в подарок!

— Уймись уже, товарищ бригинженер! — с досадой остановил меня Ворошилов, пока я себе польский танк на память не потребовал. — Кажись приехали?

Наша колонна действительно обогнула с торца появившийся из-за деревьев запущенного парка боковой флигель и въехала на лужайку, очерченную полуподковой дворцовых построек. Тут, к моему удивлению, сразу же стал распоряжаться мужчина лет сорока с торчащими в стороны по бокам лысеющей сверху головы темными волосами, что делало его немного похожим на клоуна. Но первое впечатление оказалось обманчивым. «Циркач», в нетерпении соскочивший с подножки автобуса прямо на ходу, стал оценивающе разглядывать главный корпус, потом взбежал на парадное крыльцо и оттуда обратил свой взор на флигели.

— Плохо! Аккуратнее не могли? Стекла побиты, под окнами отметины от пуль! Немедленно вставить и замазать! — приказал он властно. Я, только успев вылезти из-за руля, услышав это, только крякнул.

— А вы товарищ Ворошилов, почему такой грустный? Так дело не пойдет! Настраивайтесь! Вид должен быть героический! Грудь вперед! Взгляд орла!

Не удосужившись дождаться ответа, новоявленный начальник метнулся внутрь дворца.

— Это что за фрукт? — спросил я, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Это не фхукт, а пхофессоу Эйзенштейн! — поправил меня щелкнув фотоаппаратом журналист в форме младшего политрука. И даже не повернулся ко мне ведь! Это было уже выше моих сил!

— Смирно! Как ведете себя, обращаясь к старшему по званию!! Представьтесь по всей форме как положено!!!

— Военный коеспондент газеты «Кхасная звезда» маадший похитхук Симонов! — картавя, вытянулся передо мной «залетчик».

— Константин? Константин Симонов? — переспросил я.

— Нет, — ответил журналист.

— Что значит нет? Имя ваше?!

— Товарищ бригинженер, разрешите доложить, Кириллом его зовут, — вступился за него кинооператор в гражданке, старавшийся, тем не менее, говорить по-военному. — Он просто имени своего выговорить не может.

— Значит, обознался, — я даже расстроился, что не навестил меня здесь, кроме великого драматурга еще и не менее великий, в будущем, советский писатель. — Объявляю вам, младший политрук Кирилл Симонов замечание! Впредь, обращаясь к старшему по званию, соблюдайте устав!

— Так точно, товахищ бхигинженеу! А вы хазве по уставу имеете пхаво объявлять замечание в пхисутствии стахшего начальника?

— Имею, — усмехнулся я. — Тем более, что старше меня здесь никого уж и нет. Маршал Ворошилов вон как молодецки вслед за режиссером во дворце скрылся!

Не успел я это сказать, как гуру кинематографа вновь выскочил на улицу.

— Это безобразие! Не резиденция правительства, а свинарник какой-то! Все разбросано, все разбито! Будто полк драгун неделю здесь пьянствовал! — разорялся он. Ну да, сперва поляки со своим отъездом, а потом мои махновцы похозяйничали. — Снимать будем на улице! Решено! Почему окна до сих пор в порядок не привели?! Где маршал Польши? Немедленно его сюда в парадной форме и со всеми побрякушками! И еще двоих министров посолиднее!

— Товарищ Эйзенштейн, — прервал я поток властных распоряжений. — Дворец мы не отремонтируем и стекла не вставим, поскольку не строители и не декораторы Мосфильма. Давайте мы их откроем настежь, чтоб стекольного боя видно снаружи не было, а с подоконников вниз белые полотнища свесим. Символ капитуляции. Они же выбоины от пуль и прикроют.

— Точно! Хорошо придумано, товарищ комбриг!

— Бригинженер, — поправил я режиссера.

— Отлично! Будете принимать капитуляцию с товарищем Ворошиловым! Поляков трое и наших трое! Нужен еще один! Не меньше комбрига!

— Ну у вас и запросы! — стал кипятиться я. — Есть только капитан государственной безопасности, но он себя плохо чувствует!

— Чекист? Еще лучше! Пусть соберется на час-два, а потом хоть в госпиталь ложится! Давайте, давайте, живее!

— Надо, так надо, — рассудил Судплатов, услышав новость. — Хотя на моей оперативной работе за границей после таких съемок можно сразу крест ставить.

За два часа подготовки к церемонии подписания капитуляции Эйзенштейн успел достать до печенок абсолютно всех. Конечно, трудно снять шедевр, имея всего две кинокамеры, когда, к тому же, постоянно мешают! НК ИДовец лезет с каким-то протоколом и ЦУ, что в церемонии подписания обязательно должны участвовать от поляков все первые лица и особо, по «японской» причине, министр иностранных дел, то есть четверо. Пришлось задержать Родимцева, бригада которого как раз проходила мимо Святска. Ну что ж, сдается маршал, комдив, полковник и гражданский президент, а принимают капитуляцию, опять таки, маршал, комбриг, полковник и капитан госбезопасности. Чудно! Практически паритет! Все, фигуры расставлены, можно начинать игру! Мотор!

По сигналу я тронул автомобиль и неспеша проехал три десятка метров, остановившись у условной метки на центральной дорожке. До двух составленных вместе и укрытых пурпурной материей столов, установленных на круглой мощеной площадке перед главным крыльцом, отсюда было ровно такое же расстояние, как и от парадного входа. Маршал Ворошилов, я, капитан госбезопасности Судоплатов и полковник Родимцев вышли из машины и ровно в этот же момент из здания выдвинулись поляки. Президент Мосцицкий, главнокомандующий маршал Рыдз-Смиглы, премьер-министр генерал дивизии Складковский, министр иностранных дел полковник Бек. Первая камера, установленная на крыше западного флигеля, охватывала сейчас всю панораму. Вторая, пишущая и звук, стояла непосредственно у столов и предназначалась для крупных планов. Визуально мы издали, конечно, проигрываем полякам. Наши скромные награды ни числом, ни блеском не идут ни в какое сравнение с бижутерией сдающихся. Но вот вблизи все совсем не так. Мосцицкий, и без того глубокий старик, сгорбился и еле идет. Бек пытается его поддерживать, но руки его дрожат, да и обильный пот выдает душевное волнение. Главнокомандующий, который еще вчера утром был полон надежд на собственное безоблачное будущее, казалось, всего за сутки годами догнал своего президента. Складковский пытается выглядеть достойно, даже где-то надменно, но его подводит левая щека и общее впечатление смазывается нервным тиком. Зато мы во главе с Ворошиловым — орлы! Разорвем любого! В первую очередь Эйзенштейна, который хочет от нас каких-то гримас и уже достал своим «не верю»! Маршал попробовал было возмутиться, но нарвался на отповедь.

— Товарищ Эйзенштейн, что вы себе позволяете?!

— Вы и ваши люди, товарищ Ворошилов, свое дело сделали. Молодцы! Теперь я делаю свое! И имеет оно, как сказал товарищ Сталин, давая это поручение, огромное, решающее политическое значение! Так что потрудитесь делать то, что вам велят! Вы здесь всего лишь актер и обязаны слушаться режиссера! Или вы думаете, что я сюда с камерами прилетел, что вы перед ними лишний раз покрасоваться могли? Вот! Вот!! То, что нужно!!! Праведный гнев, благородная ярость! Очень хорошо!

— Какая, какая ярость?!! — отреагировал нарком обороны на запретное слово как бык на красную тряпку, распаляясь все больше.

— Товарищ маршал, благородная ярость к дворянскому сословию отношения не имеет и присуща всем честным людям без исключения, — поспешил я вступиться за перегнувшего палку киношника, пока беды не случилось. — Недаром в песне поется: «Пусть ярость благородная вскипает, как волна. Идет война народная, священная война».

— Не знаю такой песни! — все еще грозно сверкая глазами, отмахнулся от меня Клим Ефремович, но и на Эзенштейна набрасываться не стал.

— Конечно, с восемьсот двенадцатого года много воды утекло… — объяснил я казус, осознав, что впопыхах брякнул лишнего. Ладно, проехали, надеюсь, через пару лет забудется…

Сходимся одновременно. Подаю наркому обороны СССР красную папку и товарищ Ворошилов громко зачитывает акт о капитуляции на русском языке. Капитан госбезопасности Судоплатов после выступления маршала передает такую же папку противной стороне. Читает, взаимно, Рыдз-Смиглы. По-польски и не столь четко, часто сбиваясь. Ворошилов приглашает польскую сторону сесть на подготовленные только для них четыре стула за стол и подписать каждый из экземпляров. Поляки выполняют команду без перевода, все оговорено заранее. Поочередно ставят свои автографы и встают. Полковник Родимцев забирает со стола оба экземпляра акта и отходит. Рыдз-Смиглы, Складковский и Бек достают свои сабли и кладут эфесами вперед на пурпур. Из-за наших спин подходит отделение десантников и берет теперь уже официально пленных поляков под конвой и ведет во дворец, разоружая и сменяя в карауле у дверей моих «махновцев» в польской форме. Мотор! Снято!

— Фуххх! — выдохнул я.

— Связь с Москвой! Быстро!!! — приказал Ворошилов.

— Нужен еще один дубль! — воскликнул Эйзенштейн.

— Не верю!!! — рассмеялся, несмотря на слабость, Судоплатов.

 

Эпизод 23

Никогда не замечал за собой страсти к лошадям. Вернее, никогда об этом просто не думал. Ни в этой, ни в прошлой жизни иметь с ними дело мне просто не приходилось. Но вот ведь случай, который, по замыслу некоторых, должен был превратиться в несчастный! Вяхра, вороного коня-трехлетку подарил мне польский полковник, командир 18-й номерной кавбригады, сказав, что был его и вообще — лучший четвероногий друг на свете. Никогда б с ним не расстался, если б все так не повернулось! А я что? Я подарки люблю! Подошел, взял повод горячившегося коня, пропустив мимо сознания, что полковник сам почему-то не в седле ко мне подъехал, а пешком притопал, держа Вяхра прямо за узду. Коняга, почувствовав смену руки и некоторую свободу, тут же взвился на дыбы, норовя врезать мне копытом, но не на того напал. Не первый год замужем и привычка уходить с линии атаки, будь то конь, человек или вообще чудище неведомое, въелась в мозг намертво, управляя телом даже помимо сознания. Шагнув влево и, одновременно, сократив дистанцию я силой и весом потянул морду вниз, возвращая подарок на четыре ноги, обнял его за морду, тихо поругал шепотом в ухо за шалости и, сам того от себя не ожидая, лихо, не касаясь стремян, взлетел в седло. Уж после этого опомнился, сообразив, что проделал все на рефлексах, которых у меня быть не могло! Ну, раз сознание победило и я на коне, то грешно было б не попробовать прокатиться. К моему удивлению, а также удивлению полковника и прочих видевших это поляков, у меня получилось! Сначала шагом, потом рысью и, наконец, галопом погнал Вяхра по полю, а вернувшись, сердечно поблагодарил комбрига, который тут же поспешил смыться. Уж потом подошел польский солдат, пути которого здесь с офицерами расходились, им в Литву, ему до хаты, и признался через переводчика, что Вяхром в бригаде вороного никто не называл, только Холерой, то бишь Чертом по-польски. И сажали на него исключительно тех, кто крупно провинился. Числясь в Кресовской кавбригаде он попал на войну только с третьего раза, оставшись в конюшне после ухода бригады второочередной. Лишь только их бригада, 18-я третьей очереди, взяла его потому, что больше лошадей просто не было. Вяхра за строптивость, яростную злобу, дьявольскую изобретательность в деле увечья собственных седоков много, нещадно и без толку били, чуть было уж совсем не пустили на мясо, но тут случилась капитуляция и конь уцелел. А я-то думаю, что это полкан ко мне таким уважением воспылал! Подарочек-то с двойным дном оказался! Мечтал, зараза, наверное, что я шею себе сверну! Не тут то было! С Вяхром, к удивлению всех, взаимопонимание, уважение и даже дружба у меня сразу наладились. При том, что по отношению ко всем остальным он ничуть не переменился. Кубанцы из 3-го казачьего, знавшие в лошадях толк, запретили мне подпускать вороного не только к коням, чтоб не грызся со всеми, но и к кобылицам, чтоб потомства от него, не дай Бог, не было! Несмотря на то, что красоты, силы и выносливости Вяхр был просто изумительной!

— Бригинженер-то ваш, прям чародей, — говорили казачки моим ремонтникам. — Такая зверюга свирепая, а даже слово его слушает! На скачках товарищ Любимов ему на старте так и говорит, мол, едем три тысячи шагов, силы рассчитывай. И что? Холера мордой закивал и ведь первый пришел!

— Точно дело нечисто, — вторили им мои ремонтники, бывшие рабочие московских заводов, коммунисты и материалисты. — Давеча только первачом разжились, да Холере на глаза попались. Цап зубами за тент и тянет, а бутыль-то возьми и выкатись! И ходит за командиром, будто собака, сам и без повода. Да что конь, вы на баб посмотрите! — тут уж начинались пересказы через третьи языки, как я сперва Лиду улестил, чтоб отца уговорила через лес провести, да и о генеральше с ее дочками тоже немало брехали, с чего это вдруг они взялись нам помогать. И не только среди бойцов, но и в штабе 5-го танкового корпуса сплетни ходили, о чем мне прямо и сказал Попель.

— Вот и проведите работу, товарищ полковой комиссар, — не придал я сообщению никакого значения. — У меня своей полно, чтоб на брехню разную внимание обращать.

— Проведешь тут, когда твои добровольцы по всем дивизиям корпуса разошлись!

— И что? Мне теперь политинформацию о вреде суеверий и сплетен организовать?!

И то верно. После капитуляции Польши война закончилась только формально, а забот у меня только прибавилось. Рыдз-Смиглы сотоварищи подписали документ пятнадцатого июля и в тот же вечер РККА стала доводить его до сведения польских частей всеми доступными способами: парламентерами, радиосообщениями открытым текстом и с помощью захваченных нами шифров. На следующий день на головы полякам посыпались листовки. Еще день спустя, для самых неверующих, на листовках поместили фотографии. Надо сказать, что впитав информацию очень, очень немногие полки, бригады и дивизии сохранили порядок и организацию, либо сдавшись в полном составе, либо рванув к нейтральной литовской границе. Так, к примеру, КОПовцы у Друскеники интернировались в Литве сразу в ночь на 16-е и тем самым оголили левый фланг стоящей перед 3-м Кубанским кавкорпусом пехотной дивизии, которая все еще размышляла. Точно так же в Литве беспрепятственно оказались и дивизии, стоявшие против немецкой Восточно-Прусской границы. Они успели сбежать до выхода на этот рубеж частей КМГ комкора Потапова. Но в основной массе своей польская армия, бросив все, кроме личного оружия, бросилась бежать, превратившись в вооруженные группы «по-интересам». Рванули кто куда. Солдаты, что жили по эту сторону Вислы — до дому. «Западные» — тоже, но уже в немецкую зону. Офицеры — куда ближе, в Литву или к немцам, лишь бы уйти от Советов. Одновременно этим движением были захвачены и гражданские, те, кто побогаче. Они тоже рвались любыми путями остаться «в капитализме». Именно в эти первые после капитуляции дни родился анекдот о национальном еврейском или польском приветствии. Поскольку мосты на Висле уже были захвачены немцами, но всю реку они не контролировали, переправлялись на лодках, баржах, плотах. И вот, две посудины встретились на середине реки. Пассажиры, и те, кто уже насмотрелся на немцев, и те, кто бежал от Советов, выстроились вдоль бортов и крутят пальцем у виска, считая друг друга сумасшедшими.

Карта боевых действий, и без того напоминавшая слоеный пирог после прорыва фронта на границе, превратилась в жалкую попытку зафиксировать и упорядочить хаос. РККА быстро шла по дорогам на запад, а в стороне, в лесах, в глуши передвигались в разных направлениях группы поляков. Причем среди них все еще оставались довольно крупные и организованные. Та же 18-я кавбригада, командир которой подарил мне Вяхра. Третьеочередная, из тех пяти, что Млот-Фиалковский по моей воле услал в сторону Варшавы, на удивление не рассеялась и даже, поначалу, не бросила свои пушки и обозы. Она, вместе с четырьмя «сестренками», отделившись от двух пехотных дивизий, командиры которых ушли умирать в осажденную немцами, а вскоре и нами, Варшаву, попыталась силой прорваться через порядки Потапова в Литву. Конечно, по дорогам их не выпустили. Но конница, бросив обозы и пушки, растворилась в лесах, не оставляя попыток пробиться на север. На закрытой местности, без танков, поддержки артиллерии, мы не имели перед поляками никаких преимуществ, однако, хочешь не хочешь, но надо было либо терпеть их нападения на наши гарнизоны и колонны, либо прочесывать пущи. С этим я и пришел к комкору Потапову утром 22 июля.

— Товарищ комкор, сколько с ними можно возиться? Людей терять? Хотят в Литву? Пусть уматывают! Организовать им «зеленую улицу» до самой границы! Поставить условие сдать оружие и все прочее, кроме формы, наград и личных вещей! Все равно на границе все бросят. К тому же, никуда они от нас не денутся. Договор о передаче Литве Виленского края в обмен на размещение советских гарнизонов подписали на следующий день после капитуляции. Полгода не пройдет, как это прибалтийское государство станет советским и поляки из лагерей для интернированных плавно переместятся совсем в другие лагеря.

— Думаешь, поверят нам и пойдут оружие сдавать? — усмехнулся командующий КМГ.

— Предложим и увидим, поверят или нет! У меня за последние трое суток семь нападений на ремонтные подразделения!

— Ты же понимаешь, что такой подход к бандитам, а они сейчас по нашим законам бандиты и есть, не одобрят? — спросил меня, глядя в упор, Потапов.

— Боитесь, товарищ комкор, вопрос задать и трусом, потакающим бандитам, показаться? Тогда прошу разрешения мне обратиться с ним к старшему по званию. К командарму Жукову, которому мы сейчас подчинены. Если же и командарм-8 в кусты утечет, то я до Ворошилова дойду, а то и выше. Ты меня знаешь! Терять своих людей, а каждый из них — мастер золотые руки, я не желаю!

— Ладно, не кипятись! Сам запрошу! — жестко ответил, явно недовольный моим упреком в робости перед начальниками командующий. — Мне тоже бойцов жаль, да и сроки поджимают. К первому сентября надо здесь все зачистить и отвести бронетехнику и артиллерию на двести километров от линии разграничения с немцами.

— Это еще почему? — удивился я, впервые услышав тогда о ДМЗ, демилитаризованной зоне.

— По Советско-Германскому договору! Демилитаризованная зона вдоль маньчжурской границы получила высокую оценку в верхах, сильно снизив напряжение на ней и понизив накал Советско-Японских отношений. Вот условие в договор с немцами и ввернули. Я сам только на днях об этом узнал.

— Погоди, ДМЗ в Маньчжурии — это японцы не могут свои войска вблизи границы размещать, кроме самого необходимого минимума! А здесь? Почему мы войска на восток отводим? Мы что, немцам войну проиграли?!

— Без паники! — усмехнулся Потапов. — И мы отводим. И немцы. Кроме Восточной Пруссии. Так что между нашими армиями будет на севере двести, а на юге Польши — все четыреста километров. Передраться через такую прослойку с Гитлером нам будет затруднительно. Хотя я бы с удовольствием этим фашистам навалял, пока они с Антантой сцепились… — с сожалением вздохнул под конец комкор.

Суетился я не зря. От Потапова к командарму-8 Жукову, от Жукова к комфронта Апанасенко, от него в Москву, но там «договорняк» с недобитками одобрили и уже первого августа на дорогах, перекрестках, в населенных пунктах были выставлены большие плакаты с щедрым советским предложением о пропуске в Литву тех, кто не желает сдаваться в обмен на оружие и все военное имущество, исключая форму, награды и личные вещи. Поначалу реакции не последовало, но при зачистках части РККА теперь всегда пробовали сначала договориться, обещая безопасное интернирование или, как альтернативу, поливать окруженные дебри химией неделю подряд. Дышать-то, имея химзащиту, можно, а есть? И что будет с лошадьми? Как только первая группа поляков согласилась, была накормлена и пешей колонной двинула на север в сопровождении советского патруля всего из пяти человек, процесс пошел по нарастающей. Чтобы его упорядочить были развернуты пункты приема оружия. Вот именно на таком пункте мне и подарили пятого августа Вяхра.

Причина выдвинуться из корпусной АТРБ, развернутой на северной окраине Гродно, была важная. Разведка нашла на лесной дороге западнее реки Бобр восемнадцать брошенных 220-миллиметровых польских мортир и танк. Немецкий! Видно, узнав о капитуляции, бравые артиллеристы просто бросили тяжести и рванули к нейтральной границе. Тягачи С7Р на шасси танка 7ТР, в свою очередь построенного на базе «Виккерса» точно также, как и советский Т-26, но с использованием моторов и коробок от 5-тонных грузовиков ФИАТ, имели то же достоинство, что и наши машины — большой запас хода. А вот у немца, судя по всему, горючка кончилась еще во время официальной войны. Во всяком случае, тащили его на буксире, а потому тоже оставили. Собирать брошенное оружие, сортировать на исправное, утиль, требующее заводского ремонта, а также то, что можно было восстановить своими силами, входило в мои прямые обязанности. А тут такой подарок.

Собрал колонну из БРЭМ, тягачей ЯГ-10Т, летучек, выпросил в бригаде у Кривошеина танковую роту Полупанова в сопровождение, места там все еще были беспокойные, и двинул к месту находки. Спустя один дневной переход немецкий панцер предстал пред мои светлые очи. Это была «четверка» с «окурком», судя по присохшей по самую башню грязи вперемешку с осокой, увязшая в болоте и брошенная «родным» экипажем. Потому и полякам, которые умудрились танк вытащить, она досталась неповрежденной. Осматривая танк, я сделал неприятный для себя вывод, что немцы тоже извлекли уроки из испанской войны, где довольно активно пользовались трофейными Т-26М. Лоб башни и корпуса этого «панцерфир» был экранирован дополнительными 30-миллиметровыми бронеплитами, общая толщина бронезащиты, таким образом, достигла шести сантиметров. По этому параметру он ничем не уступал, а возможно, даже превосходил, за счет качества самой брони, отечественные Т-28. Похоже, наши батальонные 25-миллиметровки смогут взять этого зверя только в борт. Не было уверенности и в полковых «сорокапятках», но тут нужен был обстрел. Машину следовало как можно скорее переправить в Москву. К вечеру шестого августа мы притащили ее на буксире, укутанную от посторонних глаз брезентом, в Гродно, так как заправлять нашим или французским бензином, не имея никаких инструкций по эксплуатации, я побоялся. К тому же МТО какое-то время было затоплено, а разбираться в поле, что там и как после купания, нам было не с руки. Два дня ушло на извещения-согласования и девятого мы отправили «немца» в Москву по железной дороге.

Однако, этот эпизод, к тому же не потребовавший от меня практически никаких усилий, был скорее ярким исключением в рутинной повседневной работе, которой я был занят остаток июля и весь август месяц. Район ответственности 8-й армии, в которую под конец войны включили КМГ Потапова, выведя ее из прямого фронтового подчинения, простирался от советской границы до Восточной Пруссии. На севере нашим соседом была 10-я армия, частью сил вошедшая в Литву и взявшая на себя очистку всего Виленского края до передачи его этой республике. На юге граница с зоной ответственности 3-й армии проходила по линии Негорелое — Новогрудок — Мосты — река Неман — река Свислочь — река Нарев и по ней до линии разграничения с немцами. При этом, рембаты, входившие в состав стрелковых корпусов армии Жукова, а также главная рембаза, не обладавшие быстроходными средствами эвакуации и транспорта, оснащенные тяжелыми «гражданскими» тракторами и отставшие от войск во время наступления, взяли на себя всю местность восточнее селения Скидель, а мне, соответственно, достался весь район до германской границы. Задача была проста — очистить территорию от польского оружия. Конечно, собирали его не только мы, но и тыловики, боевые части. Но, при этом, каждая единица доставлялась нам для сортировки, дефектовки, ремонта, если это было возможно сделать нашими силами, консервировалась и отправлялась на восток. Часть вооружения, требующая заводского ремонта, отсылалась как есть, только очищалась от грязи, равно как и металлолом, вообще восстановлению не подлежащий. Только в моем районе собрали более полумиллиона единиц стрелкового оружия, артстволов было бы достаточно для вооружения двадцати польских дивизий, а еще танки, все французского производства, машины, мотоциклы, трактора, военные и гражданские, даже два бронепоезда. Процент годности, с учетом нашего ремонта, по винтовкам и пулеметам доходил до 75, по пушкам, гаубицам, минометам, до 60. Труднее было с машинами, мотоциклами и тракторами, которые 8-я армия тут же пристраивала к делу. Из них годных после прохождения через наши руки было процентов 40. Танков, R35 и FT-17, мы полностью ввели в строй четырнадцать штук из семидесяти шести захваченных, из которых только три были изначально боеспособными. Впрочем, как раз это было совсем не важно, ибо все равно судьба им, даже тем, что на ходу, быть огневыми точками в укрепрайонах. Потому и остаток в 59 машин нам засчитали, ведь починка или замена вооружения и изъятие механических потрохов ради увеличения внутреннего пространства — тоже ремонт! С довольно многочисленными польскими танкетками, а также броевиками, была другая история. Уж не знаю, за что их так невзлюбили наши противотанкисты, но, как правило, восстанавливать там было нечего. Снимали, где уцелели, пулеметы да срубали заклепки, разбирая корпуса на отдельные листы. Горелые отдельно, не подвергшиеся воздействию высоких температур — отдельно. В наших УРах найдется им применение. Хоть так расплатимся за те БТ-шки, что умыкнули в начале войны.

Была у меня и еще одна, главная забота, требовавшая моего непосредственного руководства. На второй день после подписания капитуляции к Святску перебросили два батальона войск НКВД, сменивших моих добровольцев и во дворце и на реке у Немново. Еще через три дня, с подходом основных сил 5-го танкового корпуса, началась операция по разбору завала из «Сандерлендов» на Немане, руководить которой Потапов поручил мне, придав химиков и саперов. Прислал четыре летучки со своими специалистами и Смушкевич. Дегазация, потом разведка, которая показала, что источником отравы является как раз тот самолет, что перевернулся, а в прочих, загруженных химией и взрывчаткой, устройств самоликвидации нет. Напротив, груз был упакован весьма аккуратно. Тротил отдельно, детонаторы, шнуры, машинки — отдельно. Бочки с ОВ укутаны в мягкие тряпки и надежно закреплены. Однако, на такой кульбит, который совершил ближайший к взорвавшемуся «Сандерленд», упаковка явно не рассчитывалась. Стала понятна и стрельба, вдруг начавшаяся внутри машин. Среди пассажиров оказались фанатики, не желавшие сдаваться любой ценой, а экипажи, увидев, что те готовят самоподрыв, попытались этому помешать.

В первую очередь, работая в химзащите, вскрыли днище «перевертыша» и, подведя установленный на пароме кран, разгрузили его. Лишь только после этого пробы воздуха, до того стабильно выдававшие наличие ОВ, пусть и в небольшой концентрации, очистились. Видно, кое-какие из тех бочек, что не лопнули полностью, все-таки «травили» понемногу. Избавившись от пакости, взялись за колонну самолетов, начав с хвоста, там, где машины меньше пострадали от взрыва. Смушкевич просил действовать аккуратно, чтобы возможно большее количество летающих лодок можно было восстановить. И это была не единственная трудность. Лес, через который по правому берегу пришлось прокладывать дорогу. Крутые берега, где опять пришлось строить спуски. По каждому «Сандерленду», с учетом его груза, решение приходилось принимать отдельно. Так, к примеру, последний, затонувший на самой середине, оказался набит денежными мешками и его, зацепив лебедкой, сперва вытянули мордой на берег и лишь потом стали разгружать. Как я и подозревал, и рубли, и марки, оказались фальшивками, но очень, очень высокого качества, как определил специально прибывший к нам эксперт Госбанка. И было их много. Комбат чекистов рвал и метал, угрожая залезть в задницу каждому, если хоть один из этих мешков порвется. Глядя на него я проглотил язык. А ведь хотел ляпнуть, чтобы мы немецкие-то фальшивки под шумок в ход пустили. Не стал. Пришьют намерение спровоцировать войну с Гитлером как нечего делать. С другими самолетами было по-разному. Но в любом случае мы старались их сперва освободить от груза. Всего на 18-ти «Сандерлендах» его оказалось более ста тонн, из которых добрых сорок составляла отрава, доли взрывчатки, оружия, боеприпасов и фальшивок оказались примерно равными, тонн по двадцать. Тут уж каждому свое. Мне, конечно, оружие. Одних «Хай Пауэр» отправил в Центр, как и приказал маршал Ворошилов, 720 штук, упакованных по 40 в 18 ящиков. Любопытно, что пистолетов и револьверов всех видов в посылке было едва ли не больше, чем винтовок и пулеметов. Впрочем, если посчитать к винтовкам еще и три сотни пистолетов-пулеметов «Томпсон» под патрон 11,43, укомплектованных, кроме четырех коробчатых, еще и 50-зарядными барабанными магазинами каждый, то перевес все-таки оставался на их стороне. Один ящик, пять автоматов, я зажал, приказав оснастить эффективными глушителями и совместимыми с ними прицельными приспособлениями. Как в воду глядел, будто знал, что очень скоро они мне понадобятся.

Вечером двадцать первого августа от чекистов ко мне прибежал посыльный и передал, что к их оцеплению вышел человек, назвавшийся Георгием Александровичем и передавший привет от некой Лидии. Очень хочет меня видеть, причем немедленно. Чего это вдруг от меня понадобилось леснику? Долгов у меня перед ним нет, зятек его, как мне неделю назад сообщили, нашелся в лагерях военнопленных под Смоленском, жив и даже совершенно здоров, если легкой контузии не считать, не только отпущен, но даже доставлен домой. Выехав навстречу Георгию Александровичу на Вяхре, который сразу оживился при виде рыжей кобылы, на которой сидел егерь, я тепло с ним поздоровался.

— Доброго вечера! Исполнил ли я свое обещание в точности? Дома ли ваш зять? Всем ли вы довольны? Кстати, я на вас представление к правительственной награде за добровольное содействие Красной Армии написал.

— И вам здравствовать, Семен Петрович! Зять дома. А вот доволен ли я… Давайте в сторонку отъедем, — предложил лесник, оглядываясь на чекистов.

— Ну, что там у вас случилось? — спросил я, когда мы удалились по лесу метров на двести.

— Вернулся Владислав из плена злой, как черт, — не показывая эмоций стал рассказывать Георгий Александрович. Русских прямо рвать готов, но людям, конечно, не показывает. Лидка попыталась его унять, что сама она русская, да благодаря русским же он из плена, в отличие от других, так быстро вернулся. Ну и, с дуру, рассказала, что я вас провел в обмен на его освобождение… — тут лесник замолк.

— И что? — подстегнул я его.

— Что? Избил да из дома выгнал. У меня дочь сейчас живет…

— Ну, погоди, Георгий Александрович, что ж ты ко мне с этим приехал? Мужик ты могучий, дал бы ему по рогам! А Лида, коль такое дело, вольна развестись. Баба она молодая, красавица, получше этого шляхтича недоделанного себе найдет.

— Да дал бы я ему по рогам! Коль не та бумага, что он всем встречным-поперечным в нос сует! Приказ о том, чтобы его восвояси отпустить, как заслуживающего доверия! За подписью маршала Ворошилова, между прочим! Да посмотри я на него сейчас косо, меня так крутить начнут… Но это еще полбеды. Не смирился Владислав и не собирается, только о мести думает. Я уж со своими и дома-то не живу, в схроне прячусь. Убьют, пожгут, никто и не почешется. Скажут, так ему, бывшему, и надо!

— Тааак… — поговорил я взвешивая ситуацию. — Так он не один?

— Человек пять таких же недовольных уж собрать успел.

— Это ж уже антисоветская организация получается! Я сейчас же в Особый отдел! Посмотрим, как он там повыеживается!

— Ты, Семен Петрович, погоди, не горячись, — осадил меня лесник. — Ну, возьмут их. А у Владислава бумага. Ага, точно. Выходит, меня-то ты от напасти избавишь, а маршала Ворошилова под удар подставишь. Через него и к тебе ниточка протянется. Смекаешь?

— Мда, Георгий Александрович, а ведь мог ты мне этого и не говорить…

— Нет, иначе не мог.

— И что делать?

— Закопать их надо. Всех. И быстро. У Чернухи поляки батарею гаубичную на позициях бросили, а вы не чешетесь. Владислав туда уже наведывался верхом, я видел. Того и гляди с подводой приедет. Смекаешь, что он со снарядами сделать может? При том, что инженером на железной дороге работал? А попадись он на этом, так опять ниточка к тебе приведет… Вот что я думаю, домой к нему идти не след. У людей, считай, на глазах. Как объяснить? Да и других потом по одному искать… А вот у той батареи, в лесу, где никто не увидит, самое дело! Попадет Владислав с концами.

— Так, а если он уже? Если на той батарее ему ничего больше не надо?

— Шутишь? Там снарядов тонны три. Их пятеро. Караваном, да еще к ночи, слишком заметно. Значит, одна-две подводы, полтонны, самое большее, за ходку. Неделю возить.

— А может ему и полтонны за глаза хватит?

— Может и хватит. Но, скорее, жадность не позволит остаток бросить. Я его знаю.

— Значит так! Сейчас здесь ЦУ на завтра раздам, потом поедем ко мне на базу в Гродно, заберем там кое-что. И сразу рванем к твоей Чернухе, засаду устроим.

— Экий ты резкий! — усмехнулся Георгий Александрович. — Веснянка устала. Я, считай, полдня в седле. Да и ночь скоро.

— Лошадей здесь оставим, поедем на машине, — отмахнулся я.

— Не пойдет. Заметят. Надо через лес и тихо, а не с вонью и пылью по дороге.

— Тогда съездим в Гродно, а к утру вернемся. Лошадь как раз отдохнет. День на переход, а ночью дело сделаем, — откорректировал я окончательно наш нехитрый план.

Хорошо, что я бригинженер, а не комбриг. Комбрига, минимум, взвод конвоя сопровождать должен всегда. А мне по должности, кроме ординарца, ни шиша не положено, если сам не попрошу у комендачей в штабе корпуса. Так что, отлучиться «по служебной необходимости», в принципе, не проблема. Задачи подчиненным поставлены, надеюсь, день-два меня не хватятся. Ординарцу же своему, Грачику Григоряну, признался, что в гости к леснику еду. Тот Лидку видел и даже облизывался, поэтому понял по-своему, пробурчав, что сливки всегда начальству достаются. Однако, приказ помалкивать два дня он не нарушит. А если я не вернусь, то вскроет запечатанный конверт с запиской.

У Григория Александровича было одноствольное ружье, не слишком подходящее для наших целей, посему я ему вручил пару ВИСов и «Томпсон» с глушителем, который увеличивал длину пистолета-пулемета чуть ли не в полтора раза. Зато работал так, что на фоне шума леса даже стрельбу очередями не различить. Правда, днем. Ночью стрелять не пробовали, а она потише. Сам вооружился точно также, так как все мои трофейные пистоли Ворошилов у меня забрал перед отъездом под предлогом будущего награждения. Да вместо ружья у меня «Маузер» с оптикой, взятый в Святске. Винтовка-то польская, новая, только с отогнутой вниз рукоятью затвора, а прицел старый, немецкий, судя по всему еще с той Мировой войны. Конечно, оба меча, хоть пофорсить, раз верхом едем. Да по десятку гранат на брата. Тоже польских, наступательных Z-23. Других под рукой не оказалось, а советские я брать не хотел.

Лесник насторожился только рано утром, когда мы вернулись к лошадям.

— Мы что же, вдвоем пойдем? Людей с собой не возьмешь? — удивился он.

— А нам лишние свидетели нужны? Если их пять человек, то справимся и так. А если пятьдесят, то тихо уйдем, — пояснил я свои соображения.

— Ну, как знаешь, — улыбнулся в ответ Григорий Александрович. — Что-то не припомню я случаев, чтоб в генеральском звании в одиночку воевали.

— Могу бригадой обозваться, если тебе легче станет. Да и не один я, вдвоем мы идем.

— Поражаюсь тебе! А если я провокатор? Если я тебя просто выманить хочу?! — стал горячиться мой «подельник».

— Тогда через два дня меня у тебя искать начнут, — развел я руками.

— И что? Тебе-то уже все равно будет! Да и уйти сейчас хоть куда легко! До границы литовской рукой подать!

— Ну, допустим, взять меня не так-то просто. Да и Литва не спасет в случае бегства. Найдут, поздно ли, рано ли. За меня, знаешь, из под земли достанут и обратно вверх ногами закопают. В теории. А на практике, вижу я, что ты Григорий Александрович, как и я, русский человек и камня за пазухой не держишь. Так что, давай эти разговоры оставим. Поехали уже. Делай, как говорится, что должно и будь, что будет.

Переход мы совершали не спеша, не гоня лошадей. Тут по прямой до Чернухи километров двадцать. А по лесу, в обход болот, да по взгоркам, все тридцать будет. И если Веснянка вполне себе бодра и весьма довольна, то Вяхр мой что-то за ночь притомился, будто не она, а он накануне под седлом шагал. Эх, не светит мне с Лидкой по причине женатости и влюбленности в свою супругу, а вот конь мой никакими человеческими формальностями не стеснен. Будет теперь леснику сюрприз! Однако, мысли эти посторонние. Просто потому, что расслабляюсь перед схваткой, которая, возможно, потребует полной мобилизации и моральных, и физических сил. Вот на место приедем, тогда и будем решать проблемы, как говорится, по мере их поступления.

На батарею мы вышли часам к шести вечера, до захода солнца еще два с половиной часа. Четыре стомиллиметровых гаубицы стоят на восточной опушке в капонирах, в одну линию, строго на интервалах в двадцать метров друг от друга. Позиции оборудованы полностью, щели, окопы, снарядные погребки, разве что блиндажей устроить не успели. Впереди и чуть справа, на юго-востоке, в шестистах метрах околица деревни и поле до самой речки Кусенки. Еще правее болото, уходящее в самый лес и ручей за ним. А справа в полукилометре вдоль опушки, в лес ныряет тракт на Друскеники. К позициям батареи тоже ведет от Чернухи малоезжая колея.

— Ну, и что ты думаешь? — спросил я у лесника, который здесь уже бывал раньше.

— Варианта всего два, — хмыкнул то. — Если кто из местных у них есть, то он и будет в Чернухе сторожить, а остальные с подводой коротким путем придут. А вот если местных среди них нет, то поедут они сперва через поле по тракту на север. В лесу свернут и вдоль опушки уже выйдут к орудиям. Думаю, скоро мы это поймем. Сюда-то они пойдут пустые, да с бумагой. Тут им лучше при свете идти. Ночью-то подозрительно получается в любом случае. Да еще время на загрузку, да до света успеть уйти в безопасное место. Вот если до захода солнца подвода с пятью молодцами в Друскеники не проедет, тогда будем от деревни их ждать.

— А давай-ка опушку до тракта проверим? Если они здесь были уже, а в погребках, я смотрю, снарядов немного, то, может, следы увидим да поймем сразу, откуда придут.

— На батарее я следов подвод не видел. Могли и замести, — заметил лесник.

— Это ночью то? — усомнился я.

— Веток сосновых на задок привязать и вся недолга, — пожал Григорий Александрович плечами, но все же повернул свою Веснянку и шагом поехал налево.

Как ни странно, но идея моя оказалась продуктивной. Совсем свежий след я увидел еще издали. Не на земле, на дереве. Сосновая кора была ободрана тележным бортом совсем недавно и довольно глубоко. Ссадину щедро залила мягкая, пахучая смола.

— Странно, — сказал лесник, вертя по сторонам головой, — будто не вдоль, а поперек ехали, вглубь леса. Глянь, там дальше куст поломан.

Сохраняя направление, мы проехали метров двести и у небольшой ложбины от открывшегося мне вида я аж присвистнул.

— Разведчик из тебя, Григорий, как из фекалий пуля. Да и из меня стратег, как из балерины.

Лесник ничего не ответил на мою сентенцию, подъехал к комплекту из четырех передков, восьми зарядных ящиков и полевой кухни, заглянул в один из них, приподняв крышку, и вынес вердикт:

— Полон.

— Ну да, лошадей выпрягли и бежать, а ненужные при бегстве боеприпасы бросили.

— Станислав, судя по всему, нашел. Но смысл ехать сюда на подводе и ничего не взять? — удивился лесник.

— Так, может, он, наоборот, с позиций сюда снаряды и возил? Чтоб потом лошадей привести, да разом все и утянуть? — высказал я догадку.

— Тут табун целый нужен. На каждый ящик шестерка першеронов. Да на передок не меньше пары.

— На безрыбье, знаешь, и сами тоже впрягутся. К тому же, не попрут они с зарядным ящиком по дороге даже ночью. Это ж не подвода, сразу погоришь! А вот подальше в лес их утянуть да спрятать, а потом помаленьку оприходовать — другое дело.

— Стало быть, дело ясное, здесь и засядем с пулеметами, — осматриваясь в поисках подходящей позиции, решил лесник.

— Э, нет, брат Григорий, я один раз уже так засел, научен. Держаться нам от этого места надо подальше, сейчас поймешь почему. Давай-ка сюда свои гранаты.

Час работы и ловушка готова. В каждом передке, в каждом зарядном ящике, уютно разместилось по лимонке, уложенной в укупорку, как в постельку, вплотную к 14-килограммовому снаряду вместо гильзы, ради чего пришлось выломать продольную перегородку. Шпагат, привязанный к кольцу, выведен через проделанные ножом дыры и щели вниз, к земле и закреплен на ней рогаткой. Ночью не углядишь, да и днем тоже, если не знаешь, чего искать. Любая попытка разгрузить или переместить боеприпасы и… будет, как в «Пятом элементе», большой бадабум! Верещагина вспоминать в этом разрезе все-таки грустно. Жаль, остались мы совсем без карманной артиллерии. Да и на растяжки в погребках гранат не хватило.

Засели же мы на опушке, по другую сторону тракта, рассудив, что «партизаны» просто обязаны выставить «фишку» на дороге, чтоб просматривать ее в обе стороны. В деревне-то понятно, если чужой кто объявится, собаки забрешут, это и будет сигналом тревоги для Владислава. Или для нас, если он все же пойдет от Чернухи. Выпускать же никого не хотелось. Подорванные от нас никуда не уйдут, если вообще выживут, а вот секрет может утечь. Поэтому и выследить его, а потом и снять, надо в первую очередь.

Лесник в своих предположениях оказался прав. Около восьми, за полчаса до заката, на дороге показалась загруженная какими-то мешками подвода, сопровождаемая тремя всадниками, к задку которой были привязаны еще две лошади. Итого шесть голов. А людей всего четверо. Я уступил Григорию Александровичу бинокль и он уверенно опознал Владислава, указав на юношу в кепке, клетчатой суконной куртке, серых штанах и желтых сапогах. Молодой совсем. Подельники тоже под словесное описание, данное отцу Лидой, подходили. Ну, четверо, так четверо. Выживет кто из них, спросим, где товарища потеряли.

Ну да, как минимум, один выживет, если мы его сами не пристрелим. Спустя пятнадцать минут, заехав под сень деревьев, где уже царила почти ночная тьма и разглядеть что-то можно было только вдоль тракта да припав к земле, на фоне все еще светлого неба, «партизаны» разделились. Один, отдав коня, присел в придорожных кустах, остальные, спешившись, двинули в чащу.

— Ну что? — даже не шепотом, а одним дыханием спросил у меня лесник, ведь до секрета от нас было всего метров двадцать, пять из которых — сам тракт с обочинами.

— Ждем, — так же почти неслышно выдохнул я в ответ.

Прошло полчаса, солнце совсем село, а в лесу и вовсе темень, хоть глаз коли. Мы сейчас даже не видим ближайшего противника, ориентируемся лишь на слух, надеясь, что если он захочет переместиться, то нашумит. Впрочем, запах тоже помогает. Недаром устав запрещает курить на посту. Умный, огня не видно, но дымок табачный выдает. От нас же, разве что конским потом натягивать может, да ведь и «партизан» сюда не пешком пришел. Сидим. Ждем. Руки-ноги начинают затекать, хочется встать, размяться. Но нельзя. Ждем.

ДАдАхх!!! Земля подо мной, показалось, провалилась на сантиметр и я чуть было не потерял равновесия. До того места, где разом взорвался БК целой гаубичной батареи от нас было метров семьсот и вспышку мы видеть не могли за деревьями, но ее ярко-желтый свет, переотразившись от сосновых стволов, достиг наших глаз багряной зарницей, на фоне которой очертился силуэт вскочившего на ноги «партизана». Я знал, что будет, ждал взрыва, но, подавленный его мощью, промедлил. А вот Георгий Александрович оказался не столь впечатлительным, рванувшись к поляку и влепив ему приклад семикилограммового «Томпсона» промеж лопаток, начисто вышиб из легких воздух.

Хххшшшш — посыпались сверху переломанные ветки и сосновая хвоя и этот звук привел меня в чувство. Подбежав к леснику я принялся помогать ему пеленать бандита, который от шока был вообще не в себе, валяли мы его, как тряпичную куклу.

А! — раздался ближе к Чернухе, на огневых позициях короткий жуткий вопль, затих на секунду и ударил в уши снова, на сей раз долго, протяжно, — А-а-а-а!!!

В тишине, нарушаемой лишь шорохом все еще падающего с небес мусора, послышались удары хлыста, конский топот и грохот тележных колес по сухой земле. Вгосподабогадушумать!!! Кто-то выжил и драпает!!! Раздолбай, не мог ракетницу прихватить! Что тут фонариком толку, если до батареи добрых полкилометра?!!

— Вя-а-хррр!!! — заорал я что есть мочи, зная, что спутали мы в лесу только Веснянку, коня же своего я не тронул, все равно от нее не отойдет. В ночи раздалось в ответ короткое, злое ржание и считанные секунды спустя ко мне подлетело, показалось, нематериальное, зыбкое, но живое воплощение тьмы. Удар сердца — и я уже в седле, второй — мой конь прыжком переходит сразу в карьер, взлетая над белеющим утрамбованной землей посреди черной травы трактом. Какая-то минута и я уже домчался до поворота на Чернуху, до которой метров двести. Черт! Черт!! Где он?!!

— Janek!!! Angej i Tadeusz eksplodowali! — окликает меня справа, прямо с поля, видно в горячке приняв за своего. Сквозь гулкое буханье крови в ушах теперь слышу грохот несущейся по стерне двуколки. Тело смещается в седле чуть в сторону, пригибаюсь к самой гриве коня и мы с Вяхром входим в вираж. Вот уже вижу двуколку и стоящего в ней на полусогнутых ездока, выхожу навстречу почти впритирку и, выпрямляясь, выхватываю притороченную справа к седлу спату, рубя его слева поперек шеи.

Метров через пятьдесят я остановился и оглянулся на недалекую деревню. Собаки сходят с ума, но дураков любопытствовать, что за война вдруг началась, нет. Да и не разглядеть меня сейчас в темноте. Развернувшись, я догнал неуправляемую двуколку и остановил. Включив фонарик, увидел на белых мешках тело в желтых сапогах и клетчатом пиджаке из обрубка шеи которого все еще, пульсируя, била кровь. Владислав. Тут же лежит прицел от гаубицы. А вот головы нет. Пришлось возвращаться. Хорошо, что поле сжато и я ее быстро нашел на стерне, а заодно и кепку.

Через десять минут я, пересев в повозку и отпустив Вяхра, подъехал к леснику, который уже успел сходить за Веснянкой.

— Владислав все, — сказал я коротко. — Насколько я его понял, двоих разорвало, а он, гаденыш, уцелел, потому, что решил орудия на огневых испортить. Вон, прицел снять успел. А твой чего? — кивнул я на неподвижное тело у ног Григория Александровича.

— Этот тоже все. Мне тут мстители не нужны, — ответил он также лаконично. — Коней они взаймы у Тараса взяли, пятый остался там, пока не вернут. Конец ему, я Тараса знаю.

— Надо бы тех двоих проверить, — предложил я.

— Хочешь — иди, — сказал мне лесник. — Но не советую. Лес горит, да и, может, не все взорвалось. Если что просто раскидало, так сейчас от жара рваться будет. Не выжить им там, даже если до сих пор чудом уцелели.

— Хорошо. Что теперь?

— А теперь нам от них избавиться надо, — пожал плечами Григорий. — Посторонись. — С этими словами он легко поднял с земли и бросил на двуколку второй труп.

Мы двинулись в путь. Сначала по тракту вглубь леса. Ветер сейчас западный, пусть и не сильный. Пал пойдет в сторону опушки и позиций гаубичной батареи. Трофеи, конечно, может попортить, но и следов потом будет никаких не найти. А мы как раз обошли пожарище с севера и углубились во владения лесника, двигаясь к урочищу Райгрод.

— Опять не повезло, — вздохнул я с сожалением.

— Ты это о чем? — спросил меня лесник.

— Война неправильная, — ответил я словами Михаиру Исибасу. — Ты ко мне пришел, я аж загорелся, хотел даже, поначалу, Владислава этого чуть ли не на дуэль вызвать. Чтоб бой был, драка настоящая, чтоб победить! А вышло все опять, будто на заводе. План наметил, дело сделал. Как обычный технологический процесс. А то, что мечом его срубил, когда накладка у нас вышла, так он даже не вооружен был. Хоть пальнул бы в меня, что ли. На заводе тоже, знаешь накладки бывают. Получается, все делаешь правильно, даешь результат, побеждаешь вроде… А удовлетворения нет. В цеху ты так хоть деталь выточи. Так вот она, в руках у тебя! А здесь что остается? Только трупы и разрушения, которые нормального человека радовать никак не могут.

— Мне б твои заботы! — рассмеялся Григорий.

— Тебе моих забот не унести, так что, не желай того, чего не ведаешь, — ответил я с грустью и вдруг решился. Не знаю почему, но вызывал у меня доверие этот мужик. — Знаешь, может статься, годика через два сюда немцы придут, а нам, временно, подчеркиваю, временно, придется отступить. Схрон, ты говоришь, имеешь. Так хоть еды там запаси на годок-другой, в общем, сколько можно. Да и Лиду на восток уже сейчас тебе бы отправить. Я тебе письмо оставлю к жене своей, Полине, вот пусть с ним и едет. Встретят, приютят и устроят.

— Боишься, стало быть, немца? — без эмоций, даже не совсем вопросительно, а больше констатируя факт, отозвался Григорий Александрович.

— Тут, видишь, какое дело. Гитлер, канцлер немецкий, по стопам Наполеона чешет, а последний ведь до Москвы дошел со своим войском двунадесятиязык. Вот и этот, новоявленный, пожалует, как подомнет под себя всю Европу. Хребет мы любому сломаем, кто к нам сунется, в этом сомнений нет. Но вот вопрос времени… Пока ломать будем, в этих местах немцы, с их расовой теорией, могут успеть убить каждого четвертого, включая женщин, детей, стариков. Вот такая петрушка. На ус мотай, но болтать не советую.

— Ты б мне тогда хоть оружие оставил, что ли, — попросил лесник.

— Это не могу. Учтено. Да и при Советской власти только навредит. А чтоб не навредило, вопрос надо в самой Москве решать. Так что пока лучше головой думай, что тут вокруг тебя и как, да не теряйся, если европейские цивилизаторы в наши дикие дебри пожалуют. Головой, знаешь, натворить можно не меньше, чем винтовкой.

Потом мы долго ехали молча и заговорили лишь на болоте, когда высыпали из пропитанных кровью мешков пшеницу, которую было очень жалко Григорию, но и в пищу он ее принять не мог. В эти мешки мы набили земли, да привязали в качестве груза к двум ушедшим в трясину телам. Концы в воду. После этого лесник вывел меня на тракт Друскеники-Гродно и я, забрав гаубичный прицел и «Томпсон», но оставив оба ВИСа Григорию, поехал знакомой по рейду дорогой к Немново, где был уже утром. Напарник же мой с подводой, на которой все оставались четыре чистых мешка, лежавшие внизу, ушел восвояси.

За целый день меня никто не хватился. В Немново думали, что я уехал в Гродно, а там, соответственно, наоборот. Но вернулся я очень вовремя, поскольку меня срочно вызвали к командиру корпуса. Справившись о ходе работ по «Сандерлендам» и услышав в ответ, что, собственно, наше дело сделано, самолеты разгружены, вытащены на берег и ими уже занимаются только авиаремонтники, он кивнул и сказал:

— Ну и хорошо, что все успел. Собирайся, тебя вызывают в Москву.

 

Эпизод 1

Тук-тук, тук-тук — стучат на стыках железнодорожные пары. Я слышу их сквозь сон и чувствую, как с меня стаскивают теплую шинель.

— Вяхр, уймись, дай поспать, — бормочу, вцепившись в одежду и не отрывая головы от плащ-палатки, брошенной на сваленное в моей половине вагона сено. В ответ слышу недовольный храп, чувствую теплые губы, щекочущие шею. И вдруг коняга больно прикусывает меня зубами за ухо!

— Ай! Черт! Больно же! — крикнул я в голос, откинув шинель и рывком сел на своем ложе. Вяхр, приняв «черта» на свой счет, обиделся и отошел от меня. Развернувшись задом и задрав хвост он коротко заржал, видимо так, по своему, выражая свое отношение к лентяям, позволяющим себе валяться, когда солнце уже оторвалось от горизонта. Конец августа. Зябко по утрам. Поежившись, я как был, в кальсонах и нательной рубахе, вскочил на ноги и принялся энергично делать зарядку, чтобы разогнать кровь. Намахавшись, скинул крышку и зачерпнул ведром воды в стоящей посреди вагона «общей! деревянной бочке, дав коню напиться. Затем, откопал припрятанный мною в дальнем углу под сеном мешок с овсом и, развязав его, устроил своему четвероногому другу роскошный завтрак. Конечно, Вяхр с голодухи не помирал, сена у нас полно, но овсом захрустел с превеликим удовольствием, простив мне все обиды и прегрешения. Пока он был занят, взял лопату и, отворив дверь вагона, выгреб наружу с конской половины подстилку вместе со всем, что там было навалено за ночь. Набрал и разбросал по полу полдесятка охапок свежего сена.

— Ну, хорош, хорош, лопнешь! — забрал я мешок, который успел облегчиться килограмм на десять. — На-ка вот, яблочками лучше похрусти. — Поставил я перед ним высокую корзину без ручки, которую всю ночь прикрывал собственным телом. Вагон к этому времени как раз проветрился и я закрыл дверь, тем более, что въезжали на станцию и светиться в нижнем белье перед стоящими на перроне людьми было неприлично.

— Тучково, — прочитал я название на здании вокзала. — Часа через два уже на месте будем.

На месте, это на складах НКО на восточной окраине Москвы. Ведь не ради же меня поезд из самой Польши гонят. Мой вагон вообще последний. Прицепили по моей личной просьбе, ВОСО не возражало. А впереди пятнадцать платформ с 220-миллиметровыми польскими мортирами, да у самого паровоза вагон охраны со взводом бойцов. Мне бы, конечно, было бы удобнее где-нибудь у ЗИЛа сойти, но начальник поезда предупредил, что пойдет через северную часть московского кольца от Белорусского вокзала на Савеловский и дальше. Так что Вяхр пусть хрумкает вдоволь, ему еще меня сегодня от самого Лосиного острова домой везти.

Обиходив коня, занялся собой. В первую очередь развел огонь в разборной жаровне, которую сам же и сварганил еще в Польше из тонких металлических листов. Поставил на нее греться воду в котелке, а сам стал умываться, зачерпывая пригоршнями в бочке так, чтобы обратно не лилось. Мне из нее еще пить. Затем, прикрепив на стенку небольшое зеркальце, побрился. В столицу еду, да еще с войны, должен как на парад выглядеть.

Котелок у меня один, поэтому после водных процедур пришлось ждать, когда закипит вторая порция воды. Завтрак у меня сегодня тоже лошадиный — овсянка. Зато от пуза, несмотря на то, что половину краюхи хлеба пришлось пожертвовать Вяхру, иначе поесть спокойно он бы не дал. Снова помыть котелок, вскипятить, заварить, попить чаю — время летит незаметно. Вот уж и Одинцово проехали. Пора собираться, а то так в нижнем белье и попросят на выход. Пока седлал коня, собрал в самодельную брезентовую чересседельную суму вещи, пока отряхнулся от сена, одел на себя форму со всеми наградами, висевшую, чтобы не мялась, на плечиках под потолком, пока помыл ноги и натянул сапоги, пока начистил их до зеркального блеска — вот уж состав и стучит, медленно проходя стрелки перед Белорусским вокзалом. Затянув портупею с кобурой я подумал было, что неплохо было бы покурить и совсем уж собрался достать табачок и трубку, как состав наш остановился. Снаружи сквозь духовые окошки доносились разговоры людей, стоящих на перроне, в которые вдруг вторглись властные, громкие требования разойтись и пропустить. В дверь гулко забарабанили.

— Открывайте, милиция!

Какого лешего от меня надо? Ладно, откроем, раз просят. Изнутри дверь удерживал брезентовый ремень, который я скинул и откатил створку на метр в сторону. От людей меня теперь отгораживает только поперечная доска-засов, которую я установил, чтобы Вяхр, не дай Бог, на ходу не выпрыгнул.

— Лейтенант госбезопасности Черепанов, ГУГБ! — представился мне чекист, возглавлявший группу из трех сержантов ГБ, усиленную десятком милиционеров. — Вы бригинженер Любимов?

— Да, я бригинженер Любимов, — подтвердил я настороженно. — Что-то случилось?

— Нам надо осмотреть вагон. Самойленко! Организуй двух понятых! — не терпящим возражений тоном объяснил мне лейтенант причину своего визита.

— Пожалуйста, — пожал я плечами, раскрывая дверь настежь и убирая доску, — смотрите.

По знаку лейтенанта сержанты азартно, гурьбой ринулись внутрь и тут же вывалились наружу. Первый, получив обоими задними копытами в грудь, раскинув руки собрал остальных.

— Убили!!! — закричала женщина невдалеке. Лейтенант выхватил ТТ из расстегнутой заранее кобуры, но не успел поднять ствол, как увидел направленный на себя черный зрачок моего ВИСа.

— Сопротивление… — начал было он.

— Полноте! Вас кто учил к коню сзади подходить? — возразил я, глядя на растерявшихся милиционеров. — Уберите оружие и окажите товарищу помощь. Ему врач нужен! — сказал я, подавая пример, убрав пистолет в кобуру. Законов никаких я не нарушал, арестовывать меня не за что. Тем более — стрелять при таком скоплении народа.

Лейтенант ГБ повел себя благоразумно и приказал двоим милиционерам отнести пострадавшего в вокзальный медпункт, а остальным отодвинуть людей на перроне подальше.

— Подождите, Вяхра выведу, а то он вас тут всех затопчет, — предупредил я и, подхватил маузер с оптикой, чтобы повесить его на ремне себе за спину. Это движение вызвало очередной приступ воинственности у чекистов. На этот раз не только ГУГБ-шники, но и милиционеры вытащили кто ТТ, кто Наганы. Я только головой покачал, закинул оружие за спину и, взяв Вяхра под уздцы, отошел с ним на очищенный от людей конец перрона.

— Вперед! — скомандовал я чекистам, сделав приглашающий жест в сторону открытого настежь вагона.

— Почему у вас винтовка? — не спеша выполнять команду и убирать оружие, подозрительно спросил Черепанов.

Я залез в суму, достал бумаги, нашел нужную и протянул чекисту.

— Потому, что это моя охотничья винтовка. Подарок маршала Ворошилова. Читайте.

— Бригинженеру Любимову… За отличную стрельбу… Винтовку «Маузер» с трехкратным оптическим прицелом… — полувслух пробежал лейтенант глазами по записке.

— Вопросы есть? Нет?

— Извините… — протянул мне Черепанов бумагу назад.

— Чего ждете? Вагон ваш! — усмехнулся я смущенному виду чекиста.

Опять сержанты устремились внутрь. Две женщины, понятые, остались стоять на перроне у самых дверей. Чуть дальше, за цепочкой милиционеров, на происходящее глазела толпа пассажиров, отъезд которых, сорвав расписание, мы задерживали, судя по объявлениям. С платформ за всем смотрел еще и вооруженный самозарядными винтовками армейский караул, криками отгоняя зевак, чтобы не приближались к поезду ближе трех метров. Через открытую дверь мне было видно, как чекисты в вагоне, побегав, ворошат сено.

— Ничего, — вышел один из них, забросив внутрь пустую корзину из под яблок.

— Товарищ лейтенант госбезопасности, нам семафор зеленый уж сколько горит! Дежурный по вокзалу ругается! — одновременно подбежал вдоль состава начальник поезда.

— Отправляй! — зло махнул ему рукой Черепанов и, посмотрев на меня, вдруг задержал взгляд на Вяхре. — А конь?

— А конь тоже мой, — рассмеялся я, глядя как поезд, свистнув гудком, трогается. — И бумага соответствующая имеется.

— Конь Вяхр, в скобках, Холера, вороной, трех лет… К строевой, обозной, артиллерийской службе не пригоден… Председатель конно-ремонтной комиссии 3-го Кубанского казачьего корпуса… Извините, товарищ бригинженер, ошибочка вышла, — вернул мне, козырнув, лейтенант ГБ очередную писульку и хотел было свалить со своей гоп-компанией в петлицах.

— Не извиняю, лейтенант, — сказал я достаточно громко. — Стоять! Кто приказал меня здесь обыскивать?

— Вас никто не обыскивал, товарищ бригинженер. Мы просто осмотрели вагон, в котором вы приехали, — попытался тихо уйти в сторону от прямого ответа Черепанов.

— С понятыми?

— Это на всякий случай…

— На какой такой случай? На случай, если бригинженер Любимов, кавалер орденов Ленина, Красной Звезды, Красного Знамени, Герой Соцтруда, вором окажется?! Повторяю вопрос, кто приказал?!!

— Народный комиссар внутренних дел отдал приказ взять на контроль все случаи отправки военнослужащими РККА в тыл вагонов с личным имуществом из районов боевых действий. А то взяли моду некоторые командармы мародерствовать и панское барахло к себе домой целыми поездами отправлять, — нагло усмехнувшись, сказал лейтенант.

В толпе на перроне зашушукались. Вот сволочь! Всех в дерьмо одной фразой макнул, и НКВД, и самого наркома, да и могучую Красную Армию тоже в эту же кучу.

— Ты меня плохо понял, лейтенант Черепанов? — продолжаю настаивать на своем. — Кто приказал обыскивать именно меня, именно здесь и именно сейчас?!

— Я не уполномочен давать вам такие сведения, — нахально заявил чекист и, забрав ГБ-шников пошел прочь, не обращая больше на меня никакого внимания.

— Товарищ бригинженер, нельзя вам с конем на перроне… — робко подал голос оставшийся без начальства старший наряда народной милиции с тремя треугольниками в петлицах.

— Так, а куда ж мне деваться? Поезд-то ушел? На пути прыгать? — развел я руками.

— Давайте мы вас с территории проводим, а то конь ваш лягается, может кого-нибудь зашибить, — предложил милиционер.

— Хорошо, только через пару минут. Людям надо пару слов сказать по поводу того, что здесь произошло. А то слухи вредные поползти могут. — согласился я и сел в седло, чтобы меня было видно издали. — Товарищи! То, что здесь произошло является нормальной работой Наркомата внутренних дел по предотвращению нарушения социалистической законности в РККА. Однако я, бригадный инженер Любимов, начальник инженерно технической службы 5-го танкового корпуса, ответственно заявляю. Ни о каких случаях мародерства в частях корпуса мне не известно. Как и в частях соседей, 3-го Кубанского казачьего корпуса и 8-й армии в целом. Вы все меня знаете, я слов на ветер не бросаю. РККА была, есть и будет защитницей народа СССР, стоящей на страже завоеваний Октябрьской революции, а не бандой буржуазных захватчиков и грабителей! Мы не нападаем на соседей, кем бы они ни были, не начинаем войн! Но мы их заканчиваем! Нашей славной, могучей, Рабоче-Крестьянской Красной Армии, ура, товарищи!!!

— Ура! Ура! — вразброд и не слишком-то воодушевленно прокатилось по перрону и, упершись в здание вокзала, заглохло.

— Ладно, поехали, — махнул я рукой и, как был, верхом, поехал вдоль края платформы, который еще не успели занять переполошенные с утра пассажиры. Милиционеры, вежливо прося людей освободить дорогу, проводили меня в обход здания вокзала до выхода со станции метро Белорусская.

— Попали мы, товарищ бригинженер, в переплет? — вздохнув, спросил меня напоследок старший наряда.

— Бдительнее надо быть, товарищи. Где это видано, чтоб среди бела дня, без повода, в людном месте, трясли старших командиров Красной Армии? Вы б прежде, начальству своему доложили, что ли, о том, что здесь у вас намечается. Задницу хоть прикрыли бы.

— Доложишь тут, когда голосом да званием берут… — буркнул себе под нос милиционер. — Бегом, быстрее, вот и добегались…

— Ну, бывай, отделенный командир, — распрощался я. — Не журись, дело твое маленькое, ты приказ выполнял…

 

Эпизод 2

Вокзальные часы пробили десять утра. Москва, двадцать девятое августа, солнечный погожий денек. Мой первоначальный план добраться верхом по окраинам пошел прахом и сейчас на площади Белорусского вокзала, которая раньше называлась Тверской заставой, я пытался сообразить, что же мне делать дальше. Во-первых, в Управление кадров РККА, вернее «по делам среднего и высшего комсостава», в распоряжение которого я был откомандирован, надо было явиться только первого сентября. Спешить с этим делом я и не думал, рассчитывая пару дней пофилонить дома, но теплая встреча, организованная мне чекистами, требовала обо всем случившемся как можно быстрее доложить своему непосредственному начальнику. То бишь, в данном конкретном случае, начальнику Управления, заместителю наркома обороны, командарму 2-го ранга Щаденко. Сомнения же мои были связаны с тем, что кратчайший путь и домой, и в НКО на Знаменку, то бишь улицу Фрунзе, шел через центр города по Горького. Между тем, ее уже успели полностью реконструировать, снеся или передвинув старые здания, расширив проезжую часть и построив новые дома. В общем, эта магистраль уже приобрела привычный мне «советский» вид и неофициально считалась парадной. Пусть машин по гладкому асфальту едет немного настолько, что люди переходят с одной стороны на другую не спеша и в любом месте, даже по диагонали, но вот извозчиков, всадников, вообще лошадей, вы на ней не увидите. По переулкам, параллельным улочкам старой Москвы — будьте любезны, а здесь нечего навоз разбрасывать. Мне же петлять по подворотням не улыбалось. К тому же, все равно пришлось бы пересекать Садовое кольцо, для которого действовало то же неписанное правило.

Эх, была не была, поеду прямо! На первом же перекрестке ОРУДовец в белой гимнастерке (кстати, именно от аббревиатуры этого отдела РККМ, занимающегося регулированием дорожного движения возник в русском языке глагол «орудовать», а вовсе не от «орудия») напрягся, всматриваясь, кто это так нагло, верхом, да еще увешавшись оружием с ног до головы прет по улице Горького, но, узнав меня, вытянулся и бросил руку к фуражке. Поприветствовав его в ответ, я уже уверенно пустил Вяхра рысью поближе к тротуару, как лет двадцать спустя сказали бы, в левой полосе. Но сейчас полос нет, за исключением двойной сплошной. Люди, по большей части женщины, не только на моей стороне улицы, но и напротив, стали останавливаться, глядя мне вслед. Некоторые приветственно махали руками, а вездесущие мальчишки, выскочив из дворов, пытались угнаться, останавливаемые лишь окриками взрослых, когда слишком далеко убегали от дома. Хорошо им сейчас, забот нет, в школу только через два дня…

Осознал я свою оплошность только когда проехал площадь Маяковского. Людей на улице становилось все больше и больше. Кто-то выходил из боковых переулков, а кто-то, казалось идущий по своим делам, вдруг разворачивался в обратную сторону и двигал вслед за мной. Хотел было на Пушкинской свернуть на бульвар, но там прямо по проезжей части навстречу мне шло столько людей, что немногочисленные машины встали. Движение масс, эпицентром которого я невольно стал, скорее всего было спонтанным, но у Моссовета я попал в натуральную, организованную засаду. Конечно, скачи хоть галопом, телефон все равно не обгонишь, доложили уже кому нужно. Служащие Мосгорисполкома перекрыли половину улицы, с тротуара, четной стороны, увидев меня на подъезде, грянул в медь оркестр, вызванный, подозреваю, из недалекого отсюда МХАТа. Репертуар, кстати, подкачал. «Комсомольская прощальная» к этому случаю явно не подходит, да и популярна на радио была в прошлом году. Сейчас другие песни в моде, «Белоруссия родная, Украина золотая» и тому подобное.

Товарищ Пронин, председатель Мосгорисполкома, выйдя мне навстречу, сказал:

— Товарищ Любимов, от лица трудящихся столицы нашей Родины рад вас приветствовать! Поздравляю с победой над польскими панами! С возвращением домой!

— Спасибо, товарищи, — только и успел поблагодарить я, как ко мне со всех сторон бросились с цветами. И начался митинг, по сути «вечер вопросов и ответов». Я отвечал, по прежнему сидя в седле, а Василий Прохорович, встав рядом со мной на импровизированную трибуну в виде обычной табуретки, дирижировал. Битый час пришлось орать, рассказывая «про войну и про бомбежку, про большой линкор Марат». Спрашивали много. И о том, каков поляк вояка, трудно ли было с ним, и о том когда «наши» домой вернутся, как народ Красную Армию встречал, Говорить старался честно, сболтнув, пожалуй, лишнего. Про химию английскую. Пристал один дотошный партиец с классовой борьбой в Польше, вот и брякнул ему, что паны, договорившись со своими союзниками, планировали вообще в нашей части Польши весь пролетариат потравить за то, как он Красную Армию принял. Люди, услышав это, притихли, чем я тут же и воспользовался.

— Товарищи, дорогие, спасибо вам за теплую встречу. Ну, отпустите меня уже, пожалуйста! — взмолился я. — С мая месяца дома не был, жена-красавица заждалась! — тронул я осторожно Вяхра, раздвигая толпу. Конь мой, на удивление, вел себя примерно, видно чувствовал настроение людей, шел очень осторожно. Сначала потихоньку, а потом быстрее и быстрее, я вырвался под громкие здравицы, «Славу» и крики «Ура». У центрального телеграфа нырнул на улицу Огарева, оказавшуюся довольно безлюдной, если не считать козырявших мне чекистов, пересек Герцена, проехал по Большому Кисловскому переулку, где одноногий инвалид с гармонью поприветствовал меня песней «Когда мы были на войне».

— Поля тебя не слышит, мигом уши бы надрала, не посмотрела, что калека, — пробурчал я себе под нос и скрылся в Воздвиженском переулке. Выехав по нему к зданию НКО, привязал коня и, спросив у дежурного, как найти нужное мне Управление, сдав винтовку, пошел по лестницам и переходам.

Щаденко меня уже ждал. Видимо, наслышан о моем явлении в Москве.

— Бригинженер Любимов! Прибыл в распоряжение Управления по делам среднего и старшего комсостава РККА согласно приказа! — представился я соратнику Буденного и Ворошилова, встречаться с которым прежде мне не доводилось. Слухи о нем ходили разные. Кто-то, наверное пострадавший от него, считал самодуром, но нарком обороны и, наверняка товарищи в ЦК, дотошным кадровиком. Растеряв здоровье на Гражданской Щаденко перешел в резерв. Но потом его, во время разоблачения заговора военных, решили привлечь к кабинетной работе. Благо страсть к чтению и изучению у командарма 2-й конной была неподдельной, а доверие к нему — безграничным. Вот ему и дали читать и изучать личные дела комсостава РККА.

— Проходите, товарищ бригинженер, присаживайтесь, — пригласил меня командарм. — Как доехали? Устали? Не замучили вас москвичи?

— Готов выполнять любые поставленные задачи, товарищ командарм 2-го ранга! — отрапортовал я как можно бодрее.

— Готовы. Это хорошо. И новости у меня для вас хорошие, перспективные, — сказал Щаденко, снимая трубку с аппарата без наборного диска. — Клим, Любимов у меня. Ага, принял, — проговорил он, взглянув на стоящие напротив массивные напольные часы. — Итак, новости, говорю, для вас хорошие. Несмотря на ваше темное происхождение, нарком обороны товарищ Ворошилов сейчас подписывает приказ о присвоении вам звания дивинженера. Это раз.

— Служу Советскому Союзу, товарищ командарм 2-го ранга! — вскочил я со стула.

— Как ознакомят с приказом, тогда скакать будешь, а пока нечего, садись, — проворчал начальник Управления и вернулся к тому месту, на котором я его прервал, вновь перейдя на официальное обращение. — И вы назначаетесь на должность начальника инженерно-технической службы Ленинградского военного округа. Должен вас предупредить, что работы там много. Фактически, подвиг Геракла, Авгиевы конюшни разгребать. То, что после Таллиннского инцидента с польской подлодкой правительство СССР предъявило Эстонии и Латвии ультиматумы с требованием разместить наши гарнизоны на их территории, которые те приняли, вам, надеюсь, известно? Выполнение задачи было возложено на ЛВО, который и направил туда по одному корпусу. К сожалению, десять процентов техники, в том числе и техники ремонтных частей, что вообще позорище, не смогли по приказу даже выйти из парков. Еще половина сломалась по дороге, застряв на обочинах, что негативно сказалось на репутации РККА в Прибалтике. Особенно финны изгалялись, которые, к слову, наш ультиматум отклонили. Штаб ЛВО оправдывался тем, что де танки у них старые, машины старые, трактора старые, рембаты недоукомплектованы, так как все сливки собрали в действующую армию. Дело разбирали в ЦК, а через час товарищ Жданов на другом совещании по хозяйственным вопросам возьми и брякни, что на Кировском заводе почти сотня невостребованных из-за войны тяжелых самосвалов застряла. Понятно, последовали выводы в отношении служебного соответствия начальника ИТС. Вам предстоит исправить положение. Подробности узнаете у начальника АБТУ. Обращаю внимание, что времени у вас только до первых холодов. Явиться в штаб ЛВО вам надлежит пятого сентября. Вопросы есть?

— Есть, товарищ командарм 2-го ранга! Сегодня только 29-е августа. До 5-го сентября я свободен?

— Сюрприз не испорчу, для тебя, знаю, не секрет. На 2-е число назначено награждение представленных к званию Героя СССР в Кремле. Надо бы пораньше, конечно, но моряки задерживают. 3-го числа вам надо будет в японское посольство прибыть. Согласовано. И день на переезд. Так что, пройдешь инструктаж в АБТУ и можешь гулять. Только много не пей, — улыбнулся вдруг Щаденко и предложил. — Чаю хочешь? Нам еще полчаса ждать, пока совещание у наркома закончится.

— Чего ждать? — не понял я.

— Обеденного перерыва! — хохотнул командарм. — Повезло тебе, все заместители и начальники инспекций сейчас здесь, не придется специально тебя вызывать. И время удачно ты выбрал, как раз обеденное окно в распорядке. Сейчас наградим тебя в торжественной обстановке, а после обеда к Павлову в АБТУ заглянешь. И все, свободен.

— Вы же сказали, товарищ командарм, что награждение только второго сентября и в Кремле? — не въехал я в ситуацию.

— Ну, знаешь, не я себе трофейные сабли и пистолеты, с которыми в Кремль не пустят, выпрашивал. Так что орден Ленина и Золотую звезду товарищ Калинин тебе вручать будет, а три Красных Знамени разом мы уж как-нибудь сами. Не обессудь.

— Как то это слишком, — сказал я откровенно. — И Героя, И три Знамени, и повышение в звании, и повышение в должности…

— А ты как думал? Это тебе не у товарища Берии на побегушках. Мы свои кадры ценим! Ордена ты заслужил честно. А что касается звания и должности… Когда встал вопрос, кого ставить инженером на Ленинградский округ, я сам подбил все отчеты, и твой тоже, по армиям и танковым корпусам, чтоб посмотреть, кто как с делом справляется. И 5-й танковый корпус оказался по всем показателям впереди. И по количеству ремонтов всех видов. И по срокам этих ремонтов. И по проценту выхода из строя по техническим причинам. Где надо — твои показатели максимальные. Где надо — минимальные. Так то! Свой хлеб мы здесь, в Управлении по делам среднего и высшего комсостава едим не зря! — с гордостью, подняв указательный палец вверх для пущей важности, заявил Щаденко.

— Но надо же понимать, что отчеты не дают полностью объективной картины. У меня еще до начала активных боевых действий была фора в полтысячи капремонтов БТ-5, из который мы бронетранспортеры делали для себя. Потом, танки и САУ, тысяча грузовиков и тягачей ЗИЛ, Яги, все это в нашем корпусе было новым, неизношенным. И, самое главное, у меня были отличные специалисты, как в ремонтных подразделениях, так и за рычагами и баранками машин. Людей-то в корпус брали с заводов, которые эти самые танки и машины выпускают!

— Фора, говоришь? Возможно. Только откуда она взялась? Что мешало другим взять БТ в работу? И не только ремонтировать их, но и учить на них танковые экипажи? В 15-й танковой дивизии водители танков новобранцы же были, а не те, которые с заводов. Потапов в рапорте указал 60 учебных часов вождения на каждого за месяц. Зато потом, по вине экипажей, случаи выхода танков Т-34 из строя отсутствуют полностью. Ноль! Да, я копии всех ваших докладов в штаб фронта читал. Ты не думай, что первые сведения получив, сразу к наркому побежал с представлением. Я о твоих похождениях все знаю! То, что ты с поста своего сбежал в рейд по польским тылам — конечно, ни в какие ворота. Нам здесь товарищ Берия всю плешь проел, что тебя, да с твоей головой, отпустили. Насилу отбились тем, что сами же его орлы всю эту кутерьму и затеяли. Но, в разрезе исполнения обязанностей начальника инженерно-технической службы округа, это никакой роли не играет. Там не побегаешь. А вот то, что и в твое отсутствие работа в 5-м корпусе шла как надо — о многом говорит. Так что прекращай здесь прибедняться, засучи рукава и вперед! У меня глаз наметанный, всех насквозь вижу, кто на что годен.

— Ну, положим, другие БТ не смогли в работу взять, потому, как мы все окружные запасы моторов Д-100-2 себе под это дело выгребли. Кроме минимального НЗ на ремонт подбитых машин…

— Ага, еще и с ЗИЛа тысячу моторов выциганил. Начальник финотдела с тех пор налысо бреется, — заржал Щаденко. — А вот в Ленинграде на Кировском заводе никто так лихо не обернулся, — уже серьезно добавил он. — Только ты не подумай, что я поощряю. Имей ввиду, инициатива свой предел иметь должна, а за пределом со старшими командирами быть согласована.

Я промолчал, не зная, что ответить, но тут, на мое счастье на столе затренькал тот самый аппарат.

— Щаденко! — поднял командарм трубку. — Есть! — разговор завершился, не успев начаться. — Чай отменяется, идем. — объявил он мне.

Вслед за начальником Управления кадров я вновь зашагал по лестницам и переходам наркомата. Он привел меня в зал, по моим ощущениям, находящийся прямо под восьмиэтажной башней здания. Помещение было похоже на театральное, с двумя блоками кресел и центральным проходом между ними, вот только вместо сцены стоял длинный стол, позади же него была глухая, занавешенная сейчас шторами стена. Видимо, под занавесями скрывалась карта. Войдя вслед за испросившим разрешения Щаденко, я увидел в первых рядах и за столом десятка два военных в званиях не ниже комкора. Замы народного комиссара обороны во главе с самим маршалом.

— Бригинженер Любимов, ко мне! — скомандовал, встав из-за стола Ворошилов.

Строевой подготовкой я последний раз занимался еще в Российской армии, по моему личному календарю — больше двадцати лет назад. Тем не менее, со всей старательностью попытался воспроизвести то, чем перед нами, простой пехотой, форсили брошенные в наш полк на доукомплектование залетчики из полка Президентского, да, те самые «Кремлевские курсанты». Печатая строевой шаг, я успел подумать, что зал слишком длинный, обычным я бы потратил в полтора раза меньше времени, но как только не извернешься, чтобы пустить пыль в глаза.

— Товарищ маршал Союза ССР! Бригинженер Любимов по вашему приказанию прибыл! — доложил я, не дойдя до стола пару шагов, остановившись на равном расстоянии между ним и первым рядом кресел.

— Кругом! — скомандовал нарком. — Слушай приказ! За мужество и умелое командование в бою 9-го июля у города Новая Вильня, за полный разгром и уничтожение силами тыловой ремонтной базы 5-го танкового корпуса польской кавалерийской бригады, наградить бригинженера Любимова почетным холодным оружием, взятой в том славном бою польской саблей с закрепленным на ней знаком ордена Красного Знамени! За взятие в плен, во главе Особого рейдового диверсионного батальона, командующего Августовской группировкой генерала дивизии Млот-Фиалковского вместе со штабом, имевшее важное значение для успехов Красной Армии в борьбе с этой группировкой, наградить бригинженера Любимова почетным огнестрельным оружием, трофейным пистолетом «Вальтер», с закрепленным на рукояти знаком ордена Красного Знамени! За захват Особым рейдовым диверсионным батальоном под командованием бригиженера Любимова восемнадцати английских тяжелых самолетов с грузом, за предотвращение тем самым массовых террористических актов с использованием отравляющих веществ, наградить бригинженера Любимова почетным огнестрельным оружием, взятым в этом деле трофейным пистолетом «Браунинг» с закрепленным на рукояти знаком ордена Красного Знамени! За образцовое выполнение служебных обязанностей, за умелое руководство инженерно-технической службой 5-го танкового корпуса, за проявленную инициативу в деле доукомплектования корпуса бронетехникой, присвоить бригинженеру Любимову очередное специальное звание дивизионный инженер!

Я был предупрежден. Я знал заранее, что будут награждать. И все равно, уперев остановившийся взгляд во входную дверь напротив, испытал неимоверное духоподъемное чувство и не сразу отреагировал, когда после короткой паузы маршал Ворошилов подал мне команду:

— Дивинжинер Любимов! Кругом!

Замешкавшись, я впопыхах дернулся было вправо, но спохватился и повернулся через левое плечо, увидев усмехающегося в усы маршала и открытый резной ящик-футляр мореного бука на столе перед ним. Там, в гнездах, устроенных в крытой кумачом набивке, лежали два пистолета с новыми, тоже буковыми, накладками на рукоятях.

— Держи, заслужил! — закрыв футляр, на крышке которого в центре тоже оказалось резное изображение ордена, маршал протянул его мне.

— Служу Советскому Союзу! — принял я награду, отметив, что к футляру была очень предусмотрительно прикреплена двумя золочеными заклепками вышитая канителью, тоже золотой, кожаная ручка.

— А вот и сабля, — поднял нарком и взял двумя руками приставленный к столу с его стороны клинок в новых ножнах, на которых, у устья, на начищенной латуни, красовалось «Знамя». — Поздравляю!

— Служу Советскому Союзу! — как зацикленный, проорал я еще громче.

— Глянь, осоловел от счастья! — хохотнул командующий Московским военным округом и, одновременно, заместитель наркома обороны Буденный. — Еще бы, до сих пор во всей Красной Армии только у меня и шашка и маузер с орденами были! А тут сразу три «Знамени» на оружии! Придется нам, старикам, догонять.

Подначка подействовала, я пришел в себя и переложив и футляр и саблю в левую руку наконец пожал протянутую мне Ворошиловым руку.

— На этом, товарищи, объявляю совещание закрытым, — подвел черту нарком обороны. — Любишь пофорсить, — сказал он мне уже тише, так, чтобы расходящиеся военачальники не слышали. — Какого лешего ты стихийные митинги в Москве устраиваешь? Хочешь показать, какой ты герой на боевом коне? Личный парад себе устроил?

— Так, товарищ маршал, не виноват, — округлил я глаза. — Планировал сойти с поезда на базе ГАУ у станции Лосиноостровская и потом ехать окраинами, но на Белорусском вокзале меня высадили чекисты под предлогом осмотра вагона. Искали, что я в Польше намародерил. Вот и пришлось с вокзала сразу ехать в наркомат, чтоб доложить об этом вопиющем случае. Иначе б вы меня здесь до первого числа и не увидели!

— Тааак!!! — протяжно отреагировал на мое известие Ворошилов, большими пальцами обеих рук сгоняя складки гимнастерки за спину. — Ну, Лаврентий!!!

— Дело, конечно, надо прояснить, — поторопился я влезть с предостережениями. — Но скоропалительных выводов делать не стоит. Лейтенант ГБ Черепанов, который руководил фактическим обыском, громко упоминал в негативном ключе Красную Армию, а свои действия объяснял именно приказом наркома внутренних дел. Попытка очернить не только нас, но и товарища Берию, налицо.

— Черепанов? Черепанов?! Да я его…

— Выяснится, что он всего лишь исполнял приказ, — остановил я порыв маршала. — Есть такой способ подрывной работы — скрупулезное выполнение приказов.

— Ладно, разберемся, — решительно сказал маршал. — После обеда получишь инструктаж на новую должность у Павлова, а домой в Нагатино мы тебя катером отправим, чтоб народ по пути не смущал.

Через час, набив брюхо в наркоматовской столовой и проведав во время перекура заскучавшего Вяхра, я явился в приемную начальника АБТУ. Комкор Павлов, отметившийся в свое время в Испании в качестве советника Республиканского правительства, занял эту должность, около года проходив до этого в заместителях, весной 1938 года. Увы, напутствие в Ленинград он дал мне весьма и весьма короткое, будто и не сидел в своем кресле уже полтора года. Рассказав, что в ЛВО изначально не имелось и не планировалось иметь крупных танковых соединений по условиям местности и силам вероятных противников, он отметил, что все четыре стрелковых корпуса округа, два из которых сейчас стоят гарнизонами в Латвии и Эстонии соответственно, фактически положенных им по штату рембатов не имеют. Из-за близости крупного индустриального центра, а также из-за того, что в приоритетном порядке комплектовали действующую армию, там, на севере, ограничились лишь эвакуационными ротами. По той же причине нет и окружной АТРБ, так как ее функции, в случае войны, по плану штаба округа, должны были выполнять гражданские заводы НКТП. Танковый парк состоит из машин Т-28 первых выпусков, в значительной мере растративших свой моторесурс. В бригадах в Латвии и Эстонии, каждая в четыре батальона по 32 танка, осталось после ввода войск по 40 машин. Остальные вышли из строя по техническим причинам. Две других бригады, оставшиеся в ППД, ничуть не лучше, разве что их машины собраны в одной точке, а не раскиданы по дорогам. Никаких подсказок и рекомендаций, как привести дела в порядок, начальник АБТУ мне не дал, приказав выехать на место, разобраться и навести порядок к первым морозам. Поскольку война с обнаглевшими финнами — дело решенное.

 

Эпизод 3

На то, чтобы добраться до Нагатинской пристани, ближайшей к дому Миловых, откуда я уходил на войну, ушло добрых два часа. Мешали попутные и встречные баржи, караванами идущие по реке, да пришлось подождать своей очереди у ЗИЛовского моста, пока его разведут. Поэтому в Нагатино я въехал около пяти часов вечера. Пригород Москвы был пустынен, людей совсем мало. Оно и понятно, у колхозников время горячее, а рабочим московских заводов, с их-то 12-ти часовыми «военными» сменами, и вовсе по улицам праздно шататься недосуг. В доме, в котором я начинал здесь свою жизнь в далеком 29-м, никого не оказалось. Старая бабка, соседка, сказала, что все на работе, а дети известно где — младшие в саду, а постарше — в лагере пионерском. Хотел было разоружиться, припрятав винтовку, пистолеты и клинки где-нибудь на сеновале, ключей-то у меня не было, но потом подумал, что в этаком безлюдье кто-нибудь мог бы и заметить, что ушел я отсюда пустой. Профукать награды, да и прочее, очень не хотелось, поэтому в детсад я поехал во всеоружии. Вика едва из одежды не выпрыгнула от радости, прыгнув мне на руки, и сразу же набросилась с рассказами о том, как готовится пойти в первый класс. Она же уже совсем-совсем большая, целых шесть лет!

— Давай-ка в седло, — предложил я, усаживая ее на Вяхра, сам взяв коня за повод. Однако, новые впечатления совсем не сбили дочурку с толку и до самого пионерлагеря, расположившегося во время каникул в школе, она трещала о том, какие буквы знает, как они пишутся, до скольких выучилась уже считать.

А вот Петька удивил. Как и вся октябрятская малышня, которую в отличие от старших пионеров не перегружали работой в колхозе, он отдыхал. По нашим, советским меркам. Собирал из реечек и тряпочек очередную авиамодель в кружке. Степенно подойдя ко мне с очень-очень серьезным видом под взглядами притихших товарищей, требовательно заявил:

— Давай папка отчет, как воевал, как поляков бил!

— Хорошо воевал, сына, крепко бил поляков! — отвечаю ему, пряча улыбку. — На четыре ордена набил и звезду героя! А ты как здесь без меня год учебный закончил, как к новому подготовился?

— Нет, так не пойдет, — насупился Петька. — Ты давай подробный отчет! А там уж и наш отряд тебе отчитается!

Вот попал! Пигалица-пионервожатая, лет четырнадцати от силы, застроила октябрят и вывела их на школьный двор. Под бой барабанов, со знаменами вышли и все другие отряды, что оказались сейчас здесь. Малышня, с первого по четвертый класс. Началась линейка. Пришлось долго рассказывать, где был, что делал, за что награды получил. Каждую, между прочим, в отдельности! А потом выслушивать, сколько октябрята за лето грядок пропололи, какие еще добрые и полезные дела сделали. А Петька-то нос, гляжу, задрал, от гордости за отца того и гляди лопнет. И мне ведь тоже не скучно с ними!

— Молодцы, октябрята и пионеры, вижу, хорошая смена нам растет! Славно поработали вы летом, будьте готовы и осенью в школе не хуже поучиться. Стране, Красной Армии, нужны грамотные специалисты!

— Всегда готовы! — дружно прокричали девчонки и мальчишки, а те, кто уже носили красный галстук, еще и отсалютовали. Слава Богу, официальная часть на этом закончилась, да и время уже за шесть перевалило.

— Ну все, Петька, пойдем домой, — позвал я отпрыска. — Хоть ты мне расскажешь, как вы тут без меня живете, а то Вика все о школе без умолку.

— Я не пойду, не положено! Мы отряд! — отрезал Петя и вместе со всеми потопал в строю в школу.

— Ну, дела… — сдвинул я фуражку на затылок.

Снова посадив дочь в седло, я вывел Вяхра на улицу и пошел по ней налево.

— Пап, а куда мы едем? — спросила Вика.

— Как куда? Домой, конечно, я еще мать не видел. Куда ж мне еще?

— А домой надо ехать прямо, а не налево!

— Прямо — Коломенское будет, да Остров, где мы раньше жили…

— Прямо, прямо! На Инженерную улицу! Там у нас новый дом!

Полина в письмах о новом доме ничего не писала! Добравшись к семи на место, я мог оценить размер сюрприза собственными глазами. Речка Жужа, что текла примерно посередине между Островом и селом Коломенским, была перекрыта плотиной у самой Москвы-реки, образовав длинный и узкий пруд с аккуратно выровненными берегами и перекинутыми через каждые 50 метров мостиками. Вдоль него проложили две щебеночные дороги и построили три десятка бревенчатых двухэтажных домов, каждый на две семьи. Все это вместе теперь называется Инженерная улица. С восточной стороны, за уже разбитыми «инженерами» небольшими огородами, луг, а дальше запретка Острова и забор разросшейся на южную сторону затона территории МССЗ. На запад тоже луг и колхозные сады.

— Ну, и где же наши хоромы? — спросил я Вику.

— Воооон, в самом конце у реки, — показала она пальчиком вдоль по западной набережной пруда. — Там где вон та большая черная машина стоит, как у нас была.

Приглядевшись, я по номерам узнал «Тур» Бойко, который и сам обнаружился за машиной, сидящим на лавке у калитки.

— Ну, здорово, герой! Навоевался, пока мы в академиях штаны просиживаем? — бодро подскочил на свою единственную ногу танкист и мы обнялись.

— От старшего лейтенанта Полупанова тебе привет! — получив пару могучих хлопков по спине и ответив взаимностью, передал я.

— Полупанов? Ааа, Полупанов! Василий? — не сразу вспомнил Бойко. — Ну и как он, вместе геройствовали?

— Не вместе, но рядом. Ротой командует в 5-м танковом корпусе. Командует хорошо, без потерь. Во всяком случае, безвозвратных.

— А сам как?!

— Был в наркомате, дали дивинженера и отправляют в Ленинградский округ на должность начальника инженерно-технической службы.

— А я-то думаю, где ты пропал! Вся Москва гудит, что Любимов из Польши на коне и во всеоружии вернулся! Прилетел обмывать, а дома-то никого и нет! Ну, веди, показывай! — подтолкнул меня к калитке танкист.

— Показывай! Я сам здесь впервой! Тут, пока до дома доберешься, язык на всяких митингах, линейках пионерских, да у начальников в кабинетах сотрешь! — возмутился я.

— Проходите, — на правах хозяйки пригласила Вика, вытащив пока мы были отвлечены, ключи из какого-то укромного места. — Я пока гусей загоню.

С этими словами она схватила хворостину и бесстрашно побежала на пруд. Мы с Бойко сунулись было внутрь, но в этот момент на улицу въехала еще одна машина. Прискакал директор МССЗ Белобородов. Сразу же за ним целая кавалькада с ЗИЛа, директор Рожков, конструкторы во главе со своими «буграми» Важинским, Кошкиным, Гинзбургом и Траяновым. Даже Евдокимов, начальник опытного цеха, и тот прискакал. Набросились все сразу, кто с поздравлениями, кто в надежде узнать из первых рук, как их детища проявили себя на поле боя. Как сказал Балу, удивляюсь, как это они не разорвали меня на тысячу маленьких медвежат! Спасла Полина, примчавшаяся с работы на ГАЗике. Тут уж понятно, нашей встрече никто мешать не стал. Дали и обнять, и расцеловать.

— Товарищи, спокойно! Дайте Семен Петровичу хоть коня расседлать, а потом уж с расспросами набрасывайтесь! — осадила Поля визитеров, — Подождите десять минут.

Вяхр на вызвавшихся мигом добровольных помощников отреагировал нервно. Он и так сегодня уж натерпелся, и вот снова набежали. Пришлось мне одному идти на двор и обихаживать своего четвероного товарища. Надеюсь, здесь ему понравится. В просторной бревенчатой пристройке с задней стороны дома, выше которой, вторым этажом, сеновал, пока пусто, если не считать гогочущих в выгородке гусей. Убедившись, что Вяхр взялся за овес, который еще оставался у меня в торбе, я поставил ему ведро колодезной воды и вернулся к гостям.

Народу, между тем, прибыло еще больше. Вернулись с работы инженеры Острова во главе с Перегудовым, приехали начальник ГЭУ НКВД Косов и уже капитан ГБ Панкратов, пришли пешком живущие в Нагатино и Коломенском женщины, ждущие своих мужей с фронта, узнать из первых рук, как им там воюется-живется. Стало ясно, что дома мы просто не поместимся. Гулять, так гулять! Решили мои друзья и стали вытаскивать столы прямо на улицу, сдвигая вместе и выставляя на них, кто чем богат. Освещение на улице электрическое — хоть всю ночь сиди. Лишь бы комары не сожрали. Получилось вроде свадьбы, совсем как в фильме «Трактористы», только под открытым небом. В центре, на плотине у Москвы реки мой головной стол, а по обеим набережным пруда — хвосты. Много ели, благо год выдался урожайным, да и голода в СССР уже давно, по привычным здешним меркам, не было. Много пили, благо люди собрались совсем не бедные. Больше всего говорили. К сожалению, не о том, что мне было интересно. Хотел попытать чекистов, что за муть у них началась в наркомате. Появилось у меня подозрение, что и мое увольнение из рядов НКВД весной не спроста приключилось. Но если я прав и проснулись, с обострением обстановки в мире, «спящие», причем настолько глубоко, что их до сих пор не раскрыли, да еще и в ГУГБ, то что уж об остальных говорить? Думать об этом не хотелось.

— Скажи, Семен Петрович, как есть. Спор у нас с товарищем Траяновым зашел, — подошел со своим соперником Гинзбург. — АБТУ считает, что десант в Т-126 в четыре человека недостаточен, чтоб выбить противника с позиций. А там где достаточен, где артиллерия хорошо отработала, там вовсе не нужен, потому как простая пехота своими ногами до траншей врага добежать может. Спустили нам заказ на бронированные транспортеры. Товарищ Траянов вот, считает, что надо шасси СУ-5 брать, оно дешевле. А я говорю — Т-126!

— Лучше, конечно, и тех и других и как можно больше! — улыбнулся я в ответ. — Но всю пехоту шести танковых корпусов вам все равно под броню не спрятать, казна не резиновая. Значит, надо на качество упирать, на ту машину, у которой броня толще. Чтоб, пусть не полки и дивизии, но хоть танкодесантные батальоны бригад имели защиту не хуже, чем у линейных машин. И вообще! Разговоры вести — язык уже стер. Давайте лучше споем!

Петь песни выпимши — это моя слабость. Тем более, что Бойко уже начал, заведя под гармонь свою любимую «По полю танки грохтали». Слова знали все, поэтому подпевали дружно. «Броня крепка» тоже прошла на ура, но после нее захотелось чего-нибудь душевного и без трагедий, поэтому я завел новую для этого мира «Давай закурим», подправив слегка слова.

— Наши же в Белоруссии воевали и в танкистах? — спросил директор ЗИЛа Рожков.

— А ты сам давай, попробуй с «Белоруссией» песню сложи, тогда и придирайся! — отшил я его, самым натуральным образом закуривая трубку. — И вообще, либо подпевай давай, либо помалкивай.

Концерт пошел дальше пока без меня. Песен на Руси хороших много, все и за неделю не перепеть. Вклинился я потом только один раз, изобразив «Давно мы дома не были», благо там в словах почти ничего менять не пришлось. А закончилось все чаем и «Будьте здоровы, живите богато», ибо понедельник и всем завтра либо на службу, либо на работу.

Было бы удивительно, если бы новые, для меня, конечно, старые, песни не пошли в народ. Уже через месяц я услышал их по радио, в передаче по заявкам слушателей. Но главный эффект выплыл только 7-го ноября, когда по Красной площади действительно, впервые, прошли сводные полки Белорусского и Украинского фронтов.

 

Эпизод 4

Два дня после приезда я позволял себе отсыпаться чуть ли не до обеда. Тридцатого, понятно, после встречи, устроенной друзьями. А на следующий день, после того, как Полине тоже полночи «давал отчет» за прошедшие три месяца. Супруга с утра на работу убежала бодрая, как никогда, мне аж завидно стало. Эх, годы, без малого десять лет я уж здесь. А с теми, что «там» прожил, пятый десяток мне вовсю тикает. Да, этак скоро буду по-стариковски на лавочке на солнышке кости греть. За два дня и сделал-то полезного, что купил овса в колхозе, да сена, забив им сеновал. Подумав, я решил Вяхра с собой на север не брать. Зима, насколько я помню, должна быть холодная, а ездить мне на нем там некуда. Вернее, ни к чему. Мне машина служебная по должности положена. Везти коня в Ленинград, опять таки, целое приключение. Опять целый вагон занимать? Так здесь не с ВОСОшниками, а с гражданскими это решать придется. Вяхр же и Полину и Петьку, которого тридцатого, за день до школы, отпустили из пионерлагеря домой, признал. Сорванец даже коня купаться увел без спросу. И не просто увел, а уехал на нем верхом, хоть и без седла, а до реки-то рукой подать. Раз такой самостоятельный — вот пусть и берет под свою руку, пока меня не будет дома.

Дома… Да, к этакой хоромине надо привыкнуть. Строили улицу по одному проекту, один двухэтажный дом на две семьи, за счет опытного завода на Острове. Полина же вошла в долю, внеся деньги за один дом целиком, потому, внешне точно такой же, как и остальные, внутри он имел существенные отличия. Одна большая печь с проходящей через второй этаж широкой трубой, вместо двух, три теплых комнаты, две спальни на втором этаже и гостиная на первом, вдобавок еще и кухня. Стандартные дома имели только две комнаты на семью. Построено все было, судя по сучковатым бревнам, из выбраковки МССЗ. Там же, видимо, разжились и железом на крыши и красной краской на них же, которой корабли ниже ватерлинии красят. Я было заикнулся, что прежде чем заселяться, дому надо было дать годок отстояться, осесть, на что Полина только рассмеялась. Вместо фундамента такие сваи вбили, какие на заводские постройки идут. Хоть не дом, а целый цех возводи.

Тридцать первого числа я съездил в наркомат. На такси. Поскольку о моем желании получить, кроме всего прочего, за свои похождения еще и личный «Тур»-вездеход, маршал Ворошилов по-видимому постарался забыть. И два «коллекционных» ствола, вдобавок, прикарманил. Ну, да ладно, «ВИС» у меня и так, не хуже, чем отдал, есть. А «Веблей», с моей точки зрения, не оружие, а сущее недоразумение, пользоваться которым можно, разве что, от безысходности. Дела у меня в наркомате были простые. Лесник из под Гродно принял мои слова всерьез и попытался отправить Лиду ко мне в Москву, но ее не пропустили через старую границу. Хотел моей помощи попросить, но я уже уехал, поэтому послал вдогон телеграмму, которая немало озадачила ни о чем не подозревавшую Полину. Пришлось объясняться и рассказывать все, как есть. Вот и отправился я похлопотать о том, чтобы оформить вызов. Проблема оказалась решаемой. Под мою ответственность и поручительство. Попутно, раз уж место моей будущей службы определилось, я попытался перетащить в Ленинград, пусть не всех своих сослуживцев по ИТС 5-го танкового корпуса, так хоть своего водителя-радиста. Увы, здесь меня ждал, как говорил дед Щукарь в «Поднятой целине» Шолохова, полный отлуп. Отказали. Дембель на носу. В смысле, демобилизация в связи с окончанием войны всех призванных из запаса. Стало быть, Грачика Григоряна тоже. Нет смысла никакого его в Ленинград отсылать. Новость заставила меня задуматься. Как это в НКО эти две вещи мирно уживаются? Неизбежная война с финнами и роспуск по домам запасников?

Первого числа вставать пришлось рано. Начло учебного года, Вика пошла в первый класс, но и без этого мое присутствие было на линейке обязательным. Надо было произнести речь. Да, пожалуй, если бы не будние дни, да не военный, круглосуточный двухсменный режим заводов, меня бы вместо отдыха общественной нагрузкой просто задавили бы. Зато обкатал новую, свежекупленную в Военторге форму, со всеми наградами и соответствующими рангу знаками различия. При сабле, да с «Браунингом», рукоять которого торчала из неуставной открытой кобуры, на боевом коне, я произвел на неокрепшие детские умы, особенно старших классов, которые меня еще не видели, неизгладимое впечатление.

На следующий день в Кремль меня, разумеется, во всеоружии не пустили. Вернее, его пришлось сдать после того, как вошел в Кремлевский дворец, в Георгиевском зале которого ровно в полдень должна была начаться церемония награждения. Комендант Большого Кремлевского дворца лично провел всех к месту церемонии, выстроив спиной к окнам, армейцев отдельно, чекистов отдельно. Всего нас здесь собралось тринадцать человек. Из них трое, я, успевший получить звание майора ГБ Судоплатов и Слава Панкратов, были участниками рейда, а остальных я не знал. И еще одно я сделал для себя наблюдение. Здесь я был самым старшим по званию. Звездой Героя за Польскую кампанию награждали лейтенантов, капитанов, двух полковников-танкистов, но выше по званию никого не было. Стоим молча, ждем. Напротив нас стоит стол с разложенными на нем листами, прижатыми красными коробочками, который охраняют, стоя по сторонам и ближе к стене, два кремлевских курсанта. С улицы, через приоткрытые окна донесся бой часов на Спасской башне и торцевые двери отворились, впуская внутрь весь состав Совнаркома и ЦК Партии во главе со Сталиным и Кировым. Товарищи подошли поближе, но остались стоять справа от нас, лишь «всесоюзный староста», Калинин, которому вот-вот должно было стукнуть 64 года, подошел к столу.

— Пожалуй, начнем, — негромко сказал он удивительно мягким, молодым голосом, не вяжущимся с его внешностью.

— Моряки опаздывают, — возразил Киров, подождем.

— Подождем, — согласился Сталин.

Пауза длилась уже минут десять. Награждаемые молчали, а партийцы сначала тихо, а потом уже громче стали шушукаться, порою посмеиваясь, рассматривая нас.

— Может, не будем тянуть волынку? — предложил, оглядываясь в поисках поддержки, Ворошилов. — Семеро одного не ждут! Тем более, что товарищ Кожанов действительно один. Получит свою звезду позже, ничего страшного.

— Не любишь ты, товарищ Ворошилов, моряков. Все простить им не можешь, что из под твоей руки вышли. А товарища Кожанова — в особенности, — упрекнул наркома обороны Киров. Ворошилов хотел было ответить, но в этот момент двери с противоположной стороны от партийцев распахнулись и в зал буквально ввалились Кожанов с Кузнецовым. Оправившись, строевым шагом протопали до нашей шеренги и Иван Кузьмич, ни к кому конкретно не обращаясь, просто в сторону высшего начальства, попросил разрешения встать в строй и, не дожидаясь ответа, занял место на левом фланге. Нарком ВМФ же, позади нас, просто быстро прошмыгнул к зрителям.

— Раз все в сборе, приступим, — сказал Калинин и принялся, одну за другой зачитывать грамоты и вручать их вместе с орденом Ленина и медалью «Золотая звезда». Кроме знакомых мне по этой жизни, лишь одна фамилия привлекла мое внимание. Старший лейтенант Борис Феоктистович Сафонов, командир звена 15-го ИАП, сбил в одном бою сразу пять бомбардировщиков, причем последний — тараном на уже подбитом и горящем «ишаке».

После того, как последняя награда была вручена, зрители нам похлопали и на этом все завершилось. Ни выпивки, ни банкета, ни речей, ни журналистов. Даже стало немного обидно. Ради чего тогда мы собрались здесь? Могли бы прямо в частях вручить! В отличие от меня, иные новоиспеченные Герои никакой уязвленности не чувствовали и с удовольствием, разойдясь, принимали поздравления. Я, разумеется, сразу подошел к Кожанову, поздоровался и ехидно спросил:

— С каких это пор за вояжи в Японию стали так награждать?

— До Токио я, видишь ли, не добрался, ни прямо, ни в обход. Самолет развернули прямо в воздухе и я, в компании с японским морским атташе оказался сперва в Мурманске, а потом и на борту «Фрунзе». Так что зря ерничаешь, наградили, как верно в грамоте написано, за умелое командование экспедиционной эскадрой Северного флота.

— Да кого ты слушаешь, товарищ Любимов! — встрял Ворошилов, жавший руки всем своим, армейцам, по очереди и добравшийся до меня. — Он два месяца по всей Атлантике от английского флота бегал. В Красной Армии, между прочим, за бегство от противника, пусть и вероятного, не награждают, а совсем наоборот!

— Ты, давай, товарищ маршал, не нападай, — вступился за своего нарком ВМФ Кузнецов. — Бегать, как ты говоришь, тоже надо уметь. Умудрись тут, чтобы тебя даже не обнаружили, когда у англичан эскадренная скорость под тридцать узлов, а у «Невского» двадцать три с половиной! Товарищ Кожанов одним линкором, четырьмя авианосцами и дюжиной эсминцев, считай, флот английский связал и задачу выполнил, выманив их эскадру с Балтики. Конечно, засуетишься тут, если русские стали суда на предмет контрабанды в Польшу досматривать! И это не считая того, что охота за эскадрой товарища Кожанова англичанам в утопленный авианосец обошлась и шесть поврежденных крейсеров, два из которых — тяжелые, а немцам в два карманных линкора!

— Повезло вам просто, что до драки дело не дошло, — не уступил Ворошилов. — А то получилось бы, как у Трибуца на Балтике!

Этот аргумент наркома обороны оказался убойный и Кузнецов осадил назад.

— Подумаешь, два эсминца упустили. Но ведь другие два не ушли? — попытался отвести он упрек, — Откуда нам опытных флотоводцев взять? В Гражданскую эскадры в бой в морях не водили! Зато товарищ Кожанов себя с лучшей стороны показал! Он и поедет на Балтику порядок наводить.

— Подумаешь, два эсминца упустили! — бестактно передразнил нарком обороны коллегу-моряка. — У Трибуца два новейших крейсера и двенадцать эсминцев было против четырех! И что в итоге? Судно-приманку, о котором в газетах раструбили, что с ценным грузом в Гамбург идет, потеряли. Это раз! Из четырех польских эсминцев утопили только два, причем, самых старых. Это два! И два своих эсминца потеряли, не считая поврежденных. Это три! А имена эсминцев этих «Маркс» и «Энгельс». Это пять! А еще сами ржали над немцами, что «Германия», то бишь «Дойчланд», погибла!

Кузнецову крыть стало совсем нечем и он только засопел, покраснев и сжав кулаки. Ворошилов тоже распалился, глаза блестят, щеки горят, улыбка уж почти в оскал превратилась. Еще чуть-чуть, и два наркома прямо здесь как мальчишки подерутся.

— Справедливости ради надо сказать, что чтобы там с Балтфлотом не произошло, флагман первого ранга Кожанов, заслуживший звание Героя СССР, к этому никакого отношения не имеет, — вступился я за своего давнего друга, гася конфликт. — И на него вы, товарищ маршал, нападаете зря. Если я правильно понял, то эскадра Северного флота крейсировала на коммуникациях, это бегством назвать нельзя никак. Если аналогию на сухопутье проводить, то больше на организованное отступление с нанесением максимального урона превосходящему в силах противнику похоже. То, что Красная Армия на слабого противника наступать умеет, мы знаем, а вот как она отступать, если что, будет — вопрос открытый.

— Ты что такое мелешь, дивинженер, герой недоделанный! — взвился Ворошилов. — Никогда! Слышишь, никогда! Ни я! Ни Красная Армия! Перед буржуями! Сколько бы их не было! Отступать! Не будет! Заруби себе это на носу!!!

— А вот это мы сейчас посмотрим! — не стушевался я. — «Тур» мой где? Машину забрали, пролюбили, возместить обещали, и где она? Не вижу! Что, мелкобуржуазно рассуждаю? Или слово наркома обороны СССР уже ничего не значит?

Ворошилов от такого оборота опешил, так и застыл с раскрытым ртом, не зная, что сказать, но тут его мечущийся взгляд упал на Берию.

— Чекисты машину твою потеряли, вот пусть и возмещают! — ткнул он пальцем в моего бывшего наркома.

— Не припомню, чтобы органы НКВД реквизировали имущество дивиженера Любимова, — холодно ответил тот и отвернулся от нас, поздравляя Судоплатова. Нарком обороны, увидев, что здесь не обломилось, решился на «залп тяжелой артиллерии», кинувшись искать защиты у стоящего чуть поодаль и беседующего с летчиком Сафоновым Иосифа Виссарионовича.

— Товарищ Сталин! Любимов вот со своей машиной! Я вам докладывал!

Предсовнаркома, как и Берия, между прочим, поздравили всех, но меня обошли стороной, выразив мне, таким образом, неудовольствие моими прежними поступками. Тем не менее, Сталин, явно исподволь «грел уши», контролируя о чем это так горячо беседуют два наркома в присутствии Любимова и Кожанова.

— Товарищ Любимов не нищий, — отозвался он пренебрежительно. — Пусть сам купит себе любую машину, какую хочет, без очереди, — после чего тоже, как и Лаврентий Павлович, повернулся ко мне спиной.

— Слыхал?! — вздернул нос Ворошилов и, заметив некоторые тонкости поведения Самого, поспешил отойти от меня к танкистам. Ну, как говорится, и шут с вами! Я тоже, благо был ближе к краю, развернулся к большинству задом.

— Поехали ко мне обмоем? — толкнул меня плечом в плечо Кожанов. — Раз здесь морских волков и мастеров гаечного ключа не угощают… — прибавил он шутливо.

— Только по чуть-чуть, — согласился я. — Хочу прямо сегодня на АЗЛК съездить прицениться. Да еще завтра нам с тобой в посольство Японии. Не дело будет, если на самураев перегаром станем дышать.

— Что, уже уходите? — вклинился между нами Киров.

— А что мне здесь делать? На задницы смотреть? — ответил я вопросом на вопрос.

— Я вот, между прочим, поступок твой тоже, по-партийному, осуждаю… — начал было Сергей Миронович, но я его перебил четверостишьем.

— На что это ты намекаешь? — насторожился Киров.

— На стихотворение «Илья Муромец» Алексея Толстого!

— Ты думаешь, я неграмотный?

— Был бы ты, товарищ Киров, неграмотный, я бы тебе его полностью прочел! Все, бывай здоров, Первый секретарь! Суди, ряди здесь по-партийному. А я поехал в Ленинград гайки крутить! — распрощался я и вместе с Иваном Кузьмичом, тоже пострадавшим от невнимания Высших из-за того, что оказался рядом со мной, пошел к выходу.

Следом за нами вскоре улизнул и Кузнецов. Втроем, на наркомовском «Туре» мы приехали в здание НК ВМФ, рассудив, что это, по сравнению с рестораном или домом, будет наилучшим вариантом. Пока ехали, я первый начал рассказывать о своих приключениях с момента нашего с Кожановым расставания, а закончил только через час с лишним, под тосты в комнате отдыха за кабинетом наркома. Потом пришел черед Ивана Кузьмича. Он начал с того, что долго пенял Кузнецову на внезапный разворот в Мурманск, да еще в компании японского морского атташе, который вместо Токио оказался, с одобрения ЦК, между прочим, на борту «Фрунзе» и своими глазами видел, как работает наспех собранный за счет жидких кадров СФ штаб эскадры.

— Ты хоть представляешь, как мне было в море идти, когда на флагманских должностях чуть ли не желторотые лейтенанты, только что из училища, сидят? Да еще под таким присмотром?! — зло выговаривал он наркому.

— Ну, ведь справились же… — примирительно обронил Кузнецов.

— Справились! Семь потов сошло! Хорошо хоть от нас такого фокуса никто не ждал и прошли Датским проливом незамеченными! Англичане суетиться стали, только когда мы первое судно, шедшее из Нью-Йорка остановили… А потом, только успевай поворачиваться!

— Да, — довольно улыбаясь, несмотря ни на что, ответил Кузнецов. — В Лондоне страховые премии взлетели до небес сразу же, несмотря даже на то, что вы никого не арестовали и не утопили, только попугали.

— Мы и сами испугались, мама не горюй. Уж не знаю, что б британцы сделали, сумей нас поймать… — вздохнул бывший командующий эскпедиционной эскадрой.

— Что ж не сумели? — задал я давно вертевшийся на языке вопрос.

— Благодаря тебе! — от переизбытка чувств Кожанов влупил мне своей дланью по спине несколько сильнее, чем было бы приятно. — Хоть и старые на наших авианосцах самолеты были, И-18 и Р-5, но с дизелями. Глубина авиаразведки в два раза больше, чем у англичан! Первые на ближний радиус летали, а вторые, с подвесным баком вместо торпеды — на полный. У Р-5 морских и радиостанция не в пример истребительной, да со сжатием сообщений. И за это тебе тоже спасибо! Не боясь, что меня запеленгуют, я «Грозный» с «Азовом» выдвинул вперед и на фланги на полный радиус авиаразведки, сам с «Невским» в центре, а «Ворошилов» замыкал. Половину Атлантики держали под контролем! Смешно сказать, внутри моего ордера целые поисковые эскадры англичан ходили, да с авианосцами, а меня не видели. Так, демонстрировал иногда эсминцы их авиаразведке, либо торговые суда ими же досматривал, чтоб интерес к погоне поддержать.

— Да, разъярил ты британцев изрядно, — подтвердил Кузнецов, — почти весь их флот за тобой по океану гонялся. У баз только эсминцы остались, а в Скапа-Флоу вспомогательные крейсера да два рояля «Сувенир» и «Ок», — шутливо обыграл нарком имена двух британских линкоров. — Понятно, что на дежурство в море сил уже не хватило, чем немцы и воспользовались, совершив вылазку двумя своими линейными крейсерами и расчихвостив «блокировщиков», пока линкоры из базы выходили. Да и не угнаться им было за «Шарнхорстом» на 23-х узлах. Да и без этого беготня по океанам англичанам в копеечку встанет. Вон, «Родни», вы даже еще до Мурманска не дошли, едва доковылял домой и сразу встал на ремонт. И другие не лучше, там у них целая очередь. И все без единого выстрела с нашей стороны, во как! И это не считая «Корейжеса» с крейсерами!

— Да, славный мы сюрприз и ему и «Дойчланду» устроили, когда они на рассвете встретились в пределах досягаемости орудий немецкого карманного линкора! Приманили эсминцами, как надо! Жаль, с «Глориесом» и «Шпее» этот фокус не прошел. Немец или почувствовал что-то или вечером разведчиков наших заметил, резко изменил ночью курс, но за радиус английской авиаразведки не вышел. Сам виноват, погиб без пользы, почти. В «Рипалс», вроде бы, два попадания всего было, — с сожалением сказал Кожанов и напомнил Кузнецову. — Ты, кстати, товарищ нарком, помни, что авианосцы и «Фрунзе» до следующего года все, отходились. Хоть и умотали британцев, но и сами домой на последних крохах ресурса дизелей вернулись. Шутка ли, смотаться почти до Антарктиды и обратно!

— Как вам только топлива хватило… — подумал я вслух недоверчиво.

— Обижаешь! — развел нарком руками от избытка чувств. — А зачем же мы китобойную флотилию за тридевять земель к самому южному континенту отправляли? Там, стало быть, и танкеры, и плавмастерские кое-какие, и транспорты с провиантом. Все у нас предусмотрено.

— Ну, вы жуки! — восхитился я. — Куда там какому-то Гитлеру до вас с его вшивыми рейдерами-броненосцами… Давайте, что ли по крайней, да я пойду. Время тикает, два часа до конца рабочего дня.

— Эх, за все уже махнули, за встречу, за флот, за армию, за победы прошлые и будущие, давайте теперь за то, чтобы нам теперь всем из-за дорогого товарища Любимова не нагорело! — вздохнул Кожанов, закруглив наши посиделки.

 

Эпизод 5

На завод АЗЛК, который в моем мире получил это название много позже и должен был бы сейчас называться КИМ, что, в общем-то, сути не меняло, я заявился изрядно подшофе. Как и следовало ожидать, с Кожановым и Кузнецовым «чуть-чуть» получиться никак не могло. А ведь предупреждал меня Щаденко, чтоб много не пил! Вот чуйка у мужика! Эх, да что уж теперь говорить! Машина эта сама выкатилась мне на глаза, не виноватый я! Кто ж опытный цех строит воротами прямо на площадку готовой продукции, где, заявивший свою претензию на немедленное приобретение машины, товарищ Любимов ходит и выбирает? Ну, как говорится, случилось и случилось, тут уж ничего не поделаешь.

Нестандартный «Тур» вокруг которого водило хороводы все заводское начальство во главе с директором, Алексеем Васильевичем Кузнецовым, перешедшим сюда с должности главного технолога ЗИЛа и хорошо мне знакомым, сразу привлек мое внимание необычайно длинным капотом и двускатным задним мостом.

— Ух ты! — восхитился я, забыв поздороваться. — А это что за зверь?

— Эт ты точно заметил, товарищ Любимов, зверь! — принялся нахваливать изделие Кузнецов. — Несущий 20-миллиметровый бронекорпус с вварной передней частью! Взрыв шестидюймового снаряда держит на удалении всего десять метров! Бронирование — всестороннее! Перед, зад, борта, крыша, пол, все! Даже мотор! Но там броня пожиже, семь миллиметров. Бронестекла — все! Хоть из пулемета в упор стреляй — ничего не пробьет! Шестнадцатицилиндровый 360-сильный «ле-мановский» мотор от гоночного «Тура», специальная четырехступенчатая коробка с полной синхронизацией, сцепление с гидромуфтой, компрессор и подкачка воздуха в шинах через ступицу, правда, на заднем мосту только внешних скатов! Спецзаказ!

— Да? И кто ж это чудо спецзаказал? — схохмил я.

— Смейся-смейся, кто надо, тот и заказал! — отшил меня Кузнецов. — В начале войны встал вопрос о выезде высших руководителей СССР на фронт. Если нужда такая будет. Конкретно эту машину под товарища Сталина делали! Усиленный мотор, укороченный салон. Сзади, из-за двускатного моста диван только на одного Предсовнаркома. Ну, двоих детей тоже можно посадить. Да спереди места для водителя и товарища Власика. Завтра в Кремле показывать будем нашу работу… Эх, жаль, что война уже кончилась…

Как я только услышал, кому предназначена машина, мне будто шлея под хвост попала. К тому же, сожаление о том, что нет войны, меня разозлило.

— Знаешь, товарищ Кузнецов, машина, конечно, так себе, — выпятил я губу. — На мой вкус тут еще вертикального взлета и башенной шестнадцатидюймовой артиллерии не хватает. Но я ее, так и быть, возьму!

— То есть как это «возьму»?! — не понял Алексей Васильевич.

— Как-как! Покупаю! Сколько она стоит?

— Товарищ Любимов, это машина товарища Сталина! Она не подается! — видимо подумав, что я под воздействием алкоголя совсем ничего не соображаю, попытался возразить директор.

— Ошибаешься, товарищ Кузнецов! — я от собственной вредности даже рассмеялся. — Товарищ Предсовнаркома Сталин, не далее как сегодня днем, в присутствии наркома обороны товарища Ворошилова, наркома ВМФ товарища Кузнецова, твоего тезки, флагмана флота первого ранга Кожанова, наркома внутренних дел товарища Берии и еще многих других уважаемых товарищей, которые не дадут мне соврать, сказал, что товарищ Любимов может купить себе любую машину, какую пожелает, без очереди. Обращаю твое внимание, любую! И я желаю без очереди приобрести вот эту!

— Вот дает! — сказал один рабочий в гробовой тишине, когда я умолк, сдвинув назад кепку так, что она свалилась с затылка. Это замечание вывело Кузнецова из минутного ступора.

— Ну так же нельзя!

— Товарищ директор, вам что, распоряжение Предсовнаркома не указ?! Или, может, вы мне, Герою СССР, Герою Соцтруда, кавалеру ордена Ленина, дважды, Красного Знамени, четырежды, да еще и Красной Звезды, не верите?! Хорошо! Тогда звоните товарищу Сталину, проверяйте! В какую цену машина?! Завтра с утра приду заберу!!!

Денег у меня при себе сейчас, разумеется, не было, но угнать у усатого вождя тачку я решил твердо.

— Мы три месяца над ней работали, чтоб товарищу Сталину… Семен Петрович, побойся Бога, нельзя же так! — опять взмолился Кузнецов.

— Вы, товарищ директор, — издеваясь, я перешел на официальное обращение, — давеча сетовали, что война быстро кончилась. Стало быть, товарищу Сталину на фронт ездить не надо и такая машина ему сейчас не нужна. Или у него служебной нет? И вообще, товарищ Сталин на фронт, может, когда поедет, а может, и нет. А у меня такая служба, что от моего «Тура» в Польше рожки да ножки только остались. Вот и посуди, кому этот броневик важнее! Или, может ты, товарищ Кузнецов, по старой дружбе желаешь чтобы меня какие-нибудь очередные враги СССР за здорово живешь ухлопали? Э-эх, пожалел для Героя колымагу, в которую даже мешок картошки не запихнешь! Стыдно должно быть!

— Какой мешок картошки?! — оглянувшись на парадную машину со всевозможными излишествами, окончательно растерявшись промямлил директор.

— Цену назови!

— Восемьдесят тысяч!!! — зло, не задумываясь, крикнул мне в ответ Алексей Васильевич.

— Это ж с какого такого потолка ты цифры такие безумные взял? Танк Т-126, правда, без вооружения, столько стоит! Я что, танк покупаю у тебя?! — усомнился я в верности оценки.

— Т-126 машина серийная! А это первый образец! Не мне тебе объяснять! — упорствовал директор, очевидно, надеясь, что моя мошна просто не потянет. И в интуиции ему отказать было нельзя, я действительно, несмотря на то, что война изрядно прибавила мне отчислений от прежних работ, плюс еще оклад начальника ИТС корпуса за три месяца, обозначенной суммой и близко не располагал. Оставалось только торговаться.

— А если я попрошу начальника ГЭУ НКВД майора Косова проверить, не пытаешься ли ты меня по миру пустить? — зашел я с козырей, чтобы не тянуть волынку.

— Шестьдесят четыре тысячи двести восемьдесят семь рублей пятнадцать копеек по смете! — отрезал Кузнецов. И судя по точности до копейки, на этот раз без обмана.

— Завтра в девять утра, — предупредил я, уходя. — Сейчас я слегка выпимши, а за руль в таком состоянии нельзя, — пояснил я с таким видом, будто за спиной у меня висел мешок с наличностью и я готов был расплатиться хоть сейчас.

Увы, это было далеко от истины и мне пришлось весь вечер объезжать друзей, занимая недостающие мне восемнадцать тысяч. Явившись домой, я посвятил Полину в эту историю во всей полноте и без утайки, что, конечно, не вызвало у нее бурю восторга.

— И ты уже все деньги в сберкассе снял? — спросила она голосом, не обещавшим мне ничего хорошего.

— Да! — ответил я самоуверенно.

— И со мной не посоветовался? — еще больше стала нажимать она.

— Когда? И так впритык успел. В три отделения пришлось заходить, чтоб всю сумму забрать!

— А на что мы жить здесь будем? Ты то не пропадешь, у тебя паек! А мы?

— Да ладно тебе! До получки в конце месяца даже ничего не заметите. Погреб полон, урожай — слава Богу. Да и не говори мне, что кошелек у тебя совсем пустой.

— Ладно, допустим, — согласилась она и перешла к главному. — И мы, значит, страдать должны, чтобы ты мог подразнить товарища Сталина, да? Как тебе вообще в голову это пришло! Заняться нечем, кроме как врагов себе наживать?! О себе только думаешь!

— Точно! На севере вот-вот начнется война, еду я, считай, на фронт! И хочу домой вернуться живым и здоровым! И чтобы меня никакая шальная пуля не зацепила, мне нужен этот броневик!

— Танк себе возьми и езди!

— По должности ничего, кроме ГАЗика не положено! Или, может, я тебе надоел?

— Ты не надоел! Поступки двои дурацкие надоели! Через них тебя наши же быстрей всех прочих и прибьют! Это ж надо додуматься, машину у самого Сталина увести! Почему нельзя жить спокойно?! Зачем постоянно на себя внимание обращать?!!

— Чтоб не забывали и не расслаблялись! — крикнул я со злостью, больше от осознания того, что Полина-то права. Еще чуть-чуть, и я был бы готов согласиться махнуть на машину рукой, тем более, что Поля сменила тактику и вместо того, чтобы кричать и ругаться, отвернулась и тихо заплакала.

— Ну, ладно, будет тебе… — попытался я успокоить свою дорогую половину. — Черт с ним, с «Туром» этим. Подумаешь, приехал на завод, весь извыступался, грозился купить и пропал. Брехло, выходит, товарищ Любимов у нас. А Сталину, кстати, уже наверняка доложили. Авторитет мой, стало быть, и в рабочей среде, и в высоких кабинетах, в нужник…Что ж, сам виноват, с супругой не посоветовался. И тебе тоже мало радости женой трепача быть. Детей в школе, опять же, дразнить будут… — стал неспешно, спокойно, рассуждать я.

— Да покупай, покупай, кто тебе не дает! — забыв про слезы, воскликнула Поля, — Я одного хочу! Чтоб впредь, перед тем, как очередную глупость сделать, мне говори! Перед, а не после! Если своего соображения, чтобы удержаться от пакости, не хватает! Ты ведь, Семка, чисто дите малое, только игрушки у тебя больше и дороже!

— Ну, вот и договорились, — хмуро подвел я черту, понимая, что сегодня у меня есть все шансы хорошо выспаться.

На следующее утро, прежде чем ехать на работу, все еще дующаяся Поля, забросила меня на ГАЗике на АЗЛК, где я, честь по чести, внес деньги в кассу и забрал «Бронетур». На этот раз я был трезв, сдержан и подчеркнуто вежлив. Прежде чем укатить на новой машине, поблагодарил ее создателей, пообещав испытать первый образец в реальных условиях фронта, чтобы в последующих машинах, на которых, конечно, будет ездить товарищ Сталин и прочие высокопоставленные личности, учесть все недочеты, буде такие появятся. На новеньком парадном броневике, сам тоже при параде со всеми возможными наградами, кроме «Вальтера» и польской сабли, поехал к Кожанову. Пистолет, понятно, больше одного не взять, а в качестве холодного оружия, чтоб сделать приятно «принимающей стороне», я предпочел подарок Еная Мацумаса. Надо сказать, что по сравнению с советским флотоводцем, я отнюдь не выглядел бледно, хотя у Ивана Кузьмича первые награды еще с Гражданской. К десяти тридцати мы вдвоем, на «Бронетуре», приехали на инструктаж в НКИД, где нам подробно объяснили, как мы должны себя вести. Главное — во всех нестандартных ситуациях полагаться на сопровождающего сотрудника наркомата иностранных дел!

Вопреки «накрутке» и всевозможным ожиданиям, в японском посольстве награждение прошло буднично. Присутствовали, с советской стороны мы с Кожановым, да сопровождающий от НКИД, а с японской — посол Того Сигэнори и его секретарь Чиунэ Сугихара. После взаимных поклонов и приветствий, нам вручили награды. Кожанову орден Восходящего Солнца первой степени, а мне, в соответствии с рангом, второй.

— Эти обмывать не будем, — предупредил я флагмана садясь в свою новую машину. — Награды не наши, да и вчера я вон, на шестьдесят пять тысяч наобмывался, хорош.

— Да, за то, чтоб нам всем за твои выкрутасы не нагорело, пили явно зря, — хмыкнул Кожанов. — Жди теперь, Сталин в долгу не останется. Он тоже шутить любит.

— Тогда по домам? — спросил я, когда подрулил к обиталищу моряка.

— Пожалуй. У меня ночной поезд. Утром уже в Питере буду.

— А я завтра с зарей на обновке поеду, вечером тебя догоню, — поделился я своими планами. — Давай, что ли. До встречи в Ленинграде!

— Не догонишь! — ухмыльнулся Кожанов. — Я уже в Кронштадте буду. Но если что, милости просим, катер за тобой пришлю.

Вторую половину дня я думал полностью посвятить подготовке к выдвижению на север, но нежданно-негаданно ко мне домой заявился майор государственной безопасности Судоплатов.

— Чем обязан, Павел Анатольевич? — после приветствия поинтересовался я настороженно.

— После того, как засветился в Святске, переведен из разведупра в ГБ и, поскольку человек я здесь новый, мне и поручена негласная проверка по факту вашей встречи в Москве. Вот, приехал записать ваши показания.

— Внутренне расследование? — спросил я с интересом.

— Пока что только проверка, — вздохнув, признал Судоплатов. — Для полноценного расследования нет достаточных оснований. Черепанов выполнял приказ, который звучал дословно так: «По прибытии бригинженера Любимова в Москву досмотреть вагон при первой же возможности, исключая для проверяемого всякую вероятность откреститься от обнаруженного в вагоне». В беседе со мной Черепанов пояснил, что Белорусский вокзал — первая в черте города станция с военным комендантом, который имел право задержать эшелон. А армейские склады в районе Лосиноостровской для внезапной проверки подходят мало, так как проверяемого, то есть вас, могут о досмотре предупредить, к чему имеется масса возможностей. В сухом остатке — он самым тщательным образом исполнял приказ. Причем, приказ письменный. Сам Черепанов до этого случая никаких нареканий не имел, наоборот, множество поощрений и наград, за что и был месяц назад переведен в центральный аппарат из дальневосточных погранвойск. Характеризуется как исполнительный и инициативный.

— Да уж, — крякнул я в кулак.

— Таким образом, ваши показания всего лишь формальность, которую надо выполнить. Приступим? — предложил Судоплатов.

Приступили. Достал меня Павел Анатольевич своей дотошностью. О десятиминутном инциденте целый час пришлось в мельчайших подробностях рассказывать. Причем, Судоплатов все время казался бесстрастным, но я то чувствовал, что общение со мной ему удовольствия никакого не доставляет.

— Ну что, дельные мысли пришли в голову? Увидели что-то для себя новое? — поинтересовался я, когда дело было сделано.

— Да какие там дельные мысли, — махнул Судоплатов рукой. — Глухо.

— Кстати, а того, кто отдал Черепанову приказ, возможно, ознакомившись с его характеристикой заранее, вы проверять будете?

— Проверили уже. Майор госбезопасности Медведь. Вы с ним встречались в Ленинграде, когда на тебя и товарища Кирова Николаев покушался. За исключением этого провала, за который он поехал на Афганскую границу бороться с басмачами, послужной список майора Медведя просто безупречный. Более того, он за два года полностью разгромил всю английскую агентуру в Туркестане, за что и был весной переведен в Москву.

— Тааак… — протянул я, припоминая, что именно Медведь выступил застрельщиком на том памятном собрании, где меня травили по партийной линии. О возникших у меня подозрениях я не замедлил поделиться с Судоплатовым.

— Ты думаешь, в ГБ дети и ничего не соображают? Тут нарком внудел товарищ Берия, лично вводя меня в курс дела по этому происшествию, много чего, между прочим, рассказал. На том партсобрании, если хочешь знать, ни он, ни товарищ Меркулов, тебя топить не собирались. Для них самих все стало сюрпризом. Но товарищ Берия для себя решил выждать, посмотреть, к чему дело идет. А товарищ Меркулов даже подыграл тем, кто тебя критиковал, с этой же целью. Всего-то надо было дождаться, когда поступят предложения о том, как тебя исправлять! Кто ж мог подумать, что ты, Семен Петрович, партбилетом швыряться начнешь! А теперь дело глухо, зацепок никаких нет! Да, Медведя и еще троих самых активных проверяли негласно, наблюдение установили, следили за контактами. Ничего! Ноль! Сейчас опять вот с Черепановым случай и опять прицепиться не к чему! Понимаешь? Нет никаких оснований даже подозревать! Никаких! А майор Медведь, между прочим, и здесь, в центре, по работе на хорошем счету.

— Я предполагал, уже потом, конечно, что целью всей этой заварухи было пропихнуть мне какого-нибудь комиссара-заместителя, который и следил бы за моим «партийным обликом». Да, с точки зрения иностранных разведок, все попытки которых в направлении «Острова» провалились, это оригинальный и действенный ход. Внедрить своего агента как раз в ту структуру, которая этих агентов и должна ловить, — стал рассуждать я. — Тогда на успехи Медведя в Туркестане можно взглянуть под несколько иным углом. Как продвинуть своего человека наверх? Обеспечить ему отличные показатели в работе! И не беда, что старая агентурная сеть приносится в жертву. Ведь если иметь резидента в ранге начальника Туркестанского управления ГБ, это все искупает с лихвой! Пусть Медведь хитер, предусмотрителен и не прокалывается, не ведет явной подрывной работы, но контакты у него все равно должны, хоть редко, но быть. И еще. При переводе в Москву он должен был кого-то оставить в Туркестане за себя. Вот туда-то тебе, Павел Анатольевич, и следует ехать. Да тут целая операция нужна! Создать какую-нибудь суету, о которой туркестанский резидент просто обязан будет сообщить куратору. Взять его на этом. А уж через него, выйти на Медведя. Как то так получается. Может же Медведь связь с нанимателями держать не через Москву, а в обход, через Туркестан. Тогда в Москве понятно, что никаких контактов вы не найдете.

— Сами как-нибудь разберемся. Без вас, — напоказ проигнорировал Судоплатов мои выкладки.

— Успехов. Я в рамках взаимопомощи. Хотя, боюсь, от вас взаимности ждать можно только в негативном смысле. Не забыли мне ту историю с «Туром»?

— Это в прошлом. Но не пытайтесь мне палки в колеса вставлять в будущем. Врасплох, как тогда, не застанете. Научен, благодарю, — не поддался Павел Анатольевич на попытку вызвать его на откровенность. — Всего вам наилучшего на севере, — распрощался он.

 

Эпизод 6

Потратив целый день 4-го сентября на переезд в северную столицу на «Бронетуре», под завязку набитом всевозможным барахлом, поздно вечером я заявился на площадь Урицкого, которая в моем, «эталонном» мире звалась Дворцовой, в штаб ЛВО. Так как о моем прибытии было известно заранее, то и вопрос с жилплощадью был уже решен. Мне выделили отдельную комнату здесь же, в здании Главного штаба, в командирском общежитии. Несмотря на то, что задумывалось селить здесь бессемейных и прикомандированных на непродолжительный срок, много помещений было занято семьями, а в коридорах то тут, то там, висели под высокими потолками детские санки. Таскать пожитки на третий этаж, стараясь при этом не шуметь, пришлось самому в несколько приемов. Что обо мне подумают — плевать, главное, не замерзну. Тулуп и полушубок, шапка, все из белой овчины. Летная «полярная» куртка на гагачьем пуху. По две пары ватных штанов и валенок. Новый, со стальными вставками, броник в съемном белом чехле. Одеяла, скрутка войлока, белая двухместная брезентовая палатка, жаровня. Все это — далеко не полный список, не считая оружия. Из всего, что мне могло бы понадобиться на фронте и того, что мог предусмотреть, не было только лыж. Не нашел в Москве за один день мне подходящих, широких и коротких «лесных».

Представившись следующим утром командующему Мерецкову, я сразу же выпросил себе неделю на знакомство с состоянием частей и выбил под это дело в ВВС округа самолет. В ЛВО, к моменту моего прибытия, состояло всего четыре стрелковых корпуса и две отдельные дивизии. Два из этих четырех корпусов стояли гарнизонами в Эстонии и Латвии, третий прикрывал Карельский перешеек, а четвертый, опираясь на западную ветку свежепостроенной магистрали Архангельск-Медвежьегорск, идущую через Суккозеро и Реболы на Костомукшу, был развернут для защиты Суккозерского и Костомукшского ГОКов соответственно. Отдельные дивизии дислоцировались на Олонецком направлении и в Мурманске. При этом, три «южных» корпуса были объединены в 7-ю армию, остальные войска оставались в прямом подчинении округа. Побывать удалось практически везде, кроме самой отдаленной «мурманской» дивизии, но и без этого мне хватило впечатлений. За границу я летал на новом СХ-1, сопровождаемый звеном истребителей, по окрестностям Ленинграда прокатился на «Туре», а вот для того, чтобы попасть в Карелию пришлось выпрашивать у Кожанова «амбарчик» МБР-2, поскольку там не оказалось ни единого сухопутного аэродрома! Вообще, посмотрев на состояние истребительных авиаполков, я возблагодарил Бога, что у ВВС округа своя ИТС и не я ее начальник! Истребители И-163, составляющие абсолютное большинство на сухопутье, были хороши всем, кроме одного. Вспомогательная высоконапорная система охлаждения АШ-63, несмотря на все усилия техников, частенько текла. На земле все было в порядке, но стоило подняться в воздух, дефицитный этиленгликоль, который просто неоткуда было взять, уходил. Объем же системы охлаждения был мизерный и потеря быстро сказывалась. Конечно, вернуться на аэродром на сниженном режиме мотора можно было вовсе без жидкости, но не взлетать же без нее! И, тем более, не вести воздушные бои! В общем, за счет «доноров», из 40-60-самолетного состава полков в боеготовом состоянии удавалось держать одну-две эскадрильи и штабное звено. И проблему эту можно было решить лишь поставками этиленгликоля в части, иначе никак. То же самое касалось и легких пикировщиков Немана с такими же моторами.

В понедельник 11 сентября в штабе округа было проведено большое совещание, нас всех, командующих армией, корпусами, отдельными дивизиями, начальников служб, ознакомили с утвержденным Генштабом планом кампании. Я, наряду с другими, доложил о состоянии дел в своей епархии и, в числе прочего, просил тыл округа выделить белила для нанесения маскировочной окраски на технику. В ответ получил приказ, кроме само собой разумеющегося, обеспечить стопроцентную исправность, использовать белила только для тактических номеров, окантовки звезд и окраски боковин колес автотранспорта! И особо мне было поручено взять на контроль внешний вид бойцов и командиров ремонтных подразделений, чтоб, не дай Бог, войдя в Финляндию, на чумазоидов не были похожи! Вообще, чуть ли не половину времени своего выступления Мерецков посвятил строевым смотрам. И еще не менее трети — штыковым атакам. Тут уж я не выдержал и испортил отношения с очередным своим командиром.

— Товарищ комкор, считаю, что будет полезно выпустить для войск округа силами политотдела памятку, в каких условиях Красная Армия может ударить в штыки.

— В каких условиях? Атаки должны доводиться до штыковых в любых условиях!

— Считаю это неверным. Чтобы вступить в рукопашный бой, части РККА должны пролюбить всю созданную тяжелым трудом советского народа авиацию, артиллерию, танки, все боеприпасы! Да и еще одно важное условие! Найти таких же раздолбаев среди своих врагов!

— Товарищ дивинженер, у вас есть свой круг обязанностей и в этом кругу далеко не все гладко! Занимайтесь своими делами, а в тактику пехоты, в которой ничего не смыслите, не лезте! Надеюсь, никто больше не заблуждается, будто авиацией, танками, артиллерией, можно заменить штыковой удар пехоты? Нет! Нельзя! Можно только подготовить! — даже не поняв старый для меня, бородатый анекдот, отшил меня командующий округом, напрочь проигнорировав последний пункт о противнике.

Как только совещание закончилось я, даже не заходя в свой отдел штаба, связался с Кронштадтом и попросил выслать за мной катер. Три часа спустя «МО-шка» дивизиона ОВРа главной базы Балтфлота подвалила к трапу линкора «Кадис», на котором Кожанов держал свой флаг. Корабль всего недели две вышел с завода после ремонта и небольшой модернизации, выразившейся в замене старых и установке дополнительных зениток всех калибров, был самым слабым из трех имевшихся на Балтике линкоров, зато адмиральский салон на нем, бывшем испанце, был поистине королевским.

— Рад видеть дорогого гостя! — встав с шикарного кожаного кресла с золочеными деревянными подлокотниками, поприветствовал меня командующий флотом. — С чем пожаловал? Опять «амбарчик» нужен?

— И я тебе рад, — ответил я хмуро, озабоченный роящимися в голове тяжелыми мыслями. — Вот, приехал спросить, как ты с финнами воевать думаешь.

Комфлота сразу нахмурился, показная беззаботность слетела с него, будто и не было.

— Не так, как мне хотелось бы! — плюхнулся он как кукла обратно. — Я из Москвы выезжал, совсем другой план предполагал. Думал, до места только доеду, быстро-быстро хоть вчерне наброски сделаю, сразу доложу. Ведь обжитые районы Финляндии — юго запад. Остальное лес да болота с редкими хуторами. А в Хельсинки, в Турку, вся промышленность, большинство населения. Взломать береговую оборону, высадить корпус морской пехоты, захватить плацдарм и перебросить туда армию в два-три, даже четыре корпуса. Все война выиграна!

— Ну, да. Если береговую оборону сумеешь взломать…

— Детские игры, — отмахнулся Кожанов. — Мы здесь впереди финнов на целую эпоху. У них батареи, считай все южное побережье прикрыто. Кроме Аландов. Но они были бы хороши в Мировую войну. А сейчас, когда у нас быстроходные катера, ракетные и десантные баржи, когда мы на левковских «коврах-самолетах» можем целую бригаду морской пехоты, правда, без танков, выбросить на любой почти берег на скорости в пятьдесят узлов, их батареи ничем мне помешать не могут. Вернее, они могут вести огонь по побережью и суше, на которые мы уже высадились. Но тут уж вступают в дело наземные корректировщики и тяжелая корабельная артиллерия. Нет, в общем, у финнов никаких шансов.

— Так за чем же дело стало? — осторожно спросил я, боясь спугнуть проснувшуюся в душе робкую надежду.

— Не поверишь! Не дают мне корпус! Обходись своей родной Батумской бригадой как хочешь! И для высадки на плацдарм, даже если мы его одной-то бригадой захватим, ваш Генштаб не дает ни единого штыка! Вот так!

— Почему?!

— Я это тоже хотел бы знать! Просто так! Нет и все! План утвержден! Вы хотите не первые роли, интригуете! Пристегнули Балтфлот к ЛВО, обеспечивать фланги, поддержку оказывать! — не совсем связно стал с короткими паузами выкрикивать Иван Кузьмич, всякий раз подкрепляя очередную фразу ударом кулака по подлокотнику. — Теперь десанты на Бьерке и на Валаам готовлю, — сдувшись, тихо сказал он в конце, — сил больше ни на что не хватит. Ну и морская блокада. Это уж само собой.

— Даааа… — отреагировал я на новости, тоже тяжело опускаясь на диван, того же мебельного гарнитура. — Чувствую, умоемся кровью.

— Все так плохо?

— Побывал в войсках. Артиллерия новая, винтовки СВШ, только пулеметы на новые, Мощевитина, не успели еще заменить. И на этом положительные эмоции заканчиваются. Танковые бригады четырех корпусов вооружены танками Т-28 первых выпусков. В Белоруссии остаток ресурса чуть более новых БТ-5 мы за месяц ушатали на обучение танкистов. И это при том, что убитые машины сразу же в капремонт шли. А тут… В общем, в двух бригадах в Риге и в Таллине, которые по плану перебрасываются обратно на Карперешеек, за счет каннибализма удалось поднять процент боеготовых машин до семидесяти. Но это покуда они в парках стоят. Как только выедут — снова посыпется. Другие бригады ничуть не лучше. Ремонтных частей нет фактически. Только эвакуационные взводы в бригадах и недавно укомплектовали эвакуационные роты в корпусах. Причем первые — на тягачах «Коминтерн» все, которые не лучше танков, а вторые — на тракторах ЧТЗ. Мастерских нет. Автотракторный парк целиком почти пришел по мобилизации, сплошь из гражданских образцов, вездеходов — мизер, восемьдесят процентов легких грузовиков — полуторки. И все это, мягко говоря, не первой свежести! Танковые бригады по сравнению с автобатами и арттягой просто образец надежности! Что ты хочешь? Тыловой же округ! Потому, в случае чего, ремонтировать будут гражданские заводы! Сунулся я тут на 174-й. Обещали помочь с Т-28. В следующем году! При условии, что им план откорректируют! По другим городским предприятиям пробежался, так только на одной автобазе откликнулись поработать над армейскими машинами один день, как субботник! А чего суетиться, войны-то никакой нет! Жареный петух в зад не клюет! Доложил на совещании, а мне в ответ — хорошо. Хорошо, что танки и машины месяц ломаться не будут. Займем Финляндию за две недели! Так что, отремонтируйте технику, товарищ Любимов, любыми средствами. Хорошо хоть запчасти на окружных складах есть, проблема только доставить в «забугорные» бригады. Говорю, что запас хода у Т-28 350 километров, но по финским дорогам он до 150 упадет. Цистерн нет ни одной. А Мерецков в ответ — оборудовать танки креплениями для дополнительных 200-литровых бочек! Вот так! Не поверишь, он наступать планирует по 20 километров в день! Это нормальный суточный переход пехоты без всяких боев! И не зимой, когда световой день короток! А финнов будто нет вовсе! И озабочен комкор больше красотой и единообразием. Чтоб РККА шла к Хельсинки, как на параде! А валенок, между прочим, нет! Лыж нет! Маскхалатов нет! Да что говорить! В суконных шлемах да шинелях здесь на севере много зимой не навоюешь! А они, вместо того, чтоб ушанками и полушубками запасаться, херней занимаются, учат бойцов ночевать в шалашах без всякого отопления, самогреем. Мне и сейчас ночью было бы так зябко, шишь выспишься, а они людей зимой на мороз! Но это все цветочки. Тебя-то в план войны успели посвятить, или тебе еще предстоит это удовольствие?

— Пока не слышал, видно, мне как моряку, не положено, но ты рассказывай, — нетерпеливо поторопил меня командующий флотом.

— Расскажу немного, чтоб ты не упал, когда о взаимодействии договариваться будете. По сведениям разведотдела округа силы противника исчисляются всего девятью дивизиями. Вот так. В связи с этим, ЛВО только выводит два своих корпуса из Прибалтики, где их меняет 10-я армия, да еще усиливается одним корпусом с Украинского фронта на Олонецком направлении. Наша же родная дивизия оттуда уходит в Мурманск, где формируется заново еще один корпус двухдивизионного состава без танков. Таким образом, на Карперешейке у нас будет три корпуса 7-й армии, девять дивизий. А у Олонца, Костомукши и Мурманска три корпуса 14-й армии, восемь дивизий. Двойное численное превосходство над противником, считая сюда и бригады МП Балтийского и Северного флотов. По авиации, танкам, артиллерии — подавляющее. И вот, при таком раскладе, 7-я армия атакует по двум направлениям двумя корпусами, имея третий в резерве для развития успеха, а 14-я атакует, не поверишь по шести направлениям, выделяя на каждое по одной-две дивизии! Говоря по-русски прямо, воевать никто не собирается, речь идет о занятии территории и только!

— И ты думаешь, что финны нас умоют? — полуутвердительно спросил Кожанов.

— Уверен! В Карелии, чтоб нашу неподготовленную ни к чему дивизию, наступающую по одной дороге, заманить вглубь, остановить, окружить и уничтожить, поверь, много ума не надо. А на Карперешейке — линия Маннергейма!

— Как ты сказал? — переспросил командующий Балтфлотом.

— Система долговременных и полевых укреплений Карперешейка. Причем, заметь, зимой, когда грунт промерзнет, ДЗОТы обычные бетонным ДОТам мало чем уступят. И их там много. И местность такая, что не приведи Господи!

— Ну, у вас же полк «классиков» есть, забыл?

— Конечно! Супертанки! Кроме них, кстати, еще и две бригады прорыва на КВ в 7-ю армию дают. Но давай с другой стороны посмотрим. С финской. Когда мы миру «Маркса» показали? Первого мая тридцать восьмого? Так вот, и весь прошлый и этот год по ту сторону границы роют и готовятся, а раз не приняли ультиматум, значит, считают, что подготовились надежно. А наша разведка, заметь, никакой информации об этом не имеет, поскольку финны Карперешеек закрыли так, что даже местные там в лес просто так сходить не могут. Одними танками ничего не решишь, нужно взаимодействие. Боевое, а не парадное. У нас же парад на повестке дня.

— Мне, положим, тоже указания спускают, чтоб показал флот лицом и ни в коем случае не обстреливал с моря города, но воевать буду, тем, чем располагаю, всерьез. Бьерке и Валаам займу. А там уж и лед встанет, взятки с меня гладки. А ты что думаешь делать? — задал мне вопрос Иван Кузьмич.

— Не знаю! В отставку подам, чтоб в этом позорище не участвовать?

— То есть как это «в отставку»? — не понял меня Кожанов.

— А так! Война же кончилась, легкие зимние прогулки начались! НКО готовит приказ о демобилизации! А поскольку я именно мобилизованный — имею полное право!

— Хорош дурить! — разозлился командующий Балтфлотом. — Из НКВД сбежал, из армии бежишь, думаешь, долго на твои забастовки сквозь пальцы смотреть будут? Единственная твоя опора и защита — авторитет! И ты его с каждым таким глупым шагом только теряешь! Показываешь себя человеком ненадежным! И никакие твои героические подвиги тут не играют! Подумаешь, командовал батальоном в рейде! С этим и капитан справиться мог! Понимаешь, что выходками своими не только себя, но и тех, кто рядом, на дно тянешь?! Дядька твой, хитрозадый Исидор, давно ли потихоньку в сторону отвалил? Не слышно и не видно, несмотря на твои ордена! А почему? То-то и оно! Так что ни о какой отставке речи быть не может! Отступать нам нельзя! Дерись там, где ты есть! Что ты можешь сделать, чтоб беды не вышло?!

— Да ничего я не могу сделать. Я вообще здесь не авторитет для вояк. А установки на парад, чувствую, не их изобретение. Сами-то они, может быть, серьезно к делу отнеслись. Из НКО, кажется, под впечатлением войны с Польшей, повеяло.

— Раз такие ветры дуют из Москвы, то туда тебе и надо ехать, — заключил Кожанов.

— Почему мне?

— Потому, дорогой Семен Петрович, что я-то свою задачу выполню, мне подставляться смысла нет. То, что у вас там на сухопутье случится, меня не касается. А вот ты погоришь. К тому же, с кем мне говорить? С Кузнецовым? Так я и так с ним чуть ли не каждый день по ВЧ общаюсь. Толку? Нарком ВМФ выполняет приказ. Говорить надо с тем, кто приказы отдает.

— Но тогда и нарком обороны тоже выполняет приказ? Или ты думаешь, что Ворошилов мог так на Кузнецова повлиять? — выдвинул я свой резон.

— Верно мыслишь. Действовать по команде — тут нам ничего не светит. А вот в обход, через Партию, может получиться. Товарищ Киров все, что с Ленинградом связано, очень близко к сердцу принимает, — стал подталкивать меня в нужном направлении Кожанов.

— Ты хочешь, чтобы я прямо на Кирова вышел? В обход всего НКО? Да меня же потом за нарушение субординации заклюют!

— Страшно? — усмехнулся Иван Кузьмич. — Настаивать не буду. Твой выбор. Или против всех встать, или вероятный разгром. Вариант «в кусты» даже не рассматриваю. Если решишься, то план десанта в Хельсинки у меня детально разработан. Начнешь — поддержу.

 

Эпизод 7

До конца недели я работал, не покладая рук. Начальник АБТУ Павлов, которому я доложил о состоянии матчасти в ЛВО, в пополнении техникой, инструментом и людьми рембатов, ремрот и переброске в ЛВО, минимум, двух армейских автотракторных рембаз отказал под предлогом первоочередной задачи — очистить ДМЗ в Польше. Помощи из центра можно было ждать, в лучшем случае, через месяц-полтора, а корпуса из Латвии и Эстонии надо выводить уже сейчас! Ну и ладно, своими силами, значит будем делать то, что в наших силах. Отправил в Ригу и Таллин два эшелона с запасными частями, пусть комбриги силами экипажей машины восстанавливают. С тракторами и, особенно, автотранспортом, все было гораздо сложнее, ибо запчастей на такую прорву убитых машин попросту нет. А если б и были, то с одним водителем на машину быстро не отремонтируешь. Сделал заявку в АБТУ, задницу свою бумажкой прикрыл, дело с концом. Если все будет плохо, то нагорит Павлову, а не мне. Впрочем, надеялся я на лучшее, запланировав на выходные поездку в Москву. Дежурствами по округу, как человек новый, да еще и «недовоенный», я не был обременен. Служба с понедельника по пятницу, выходные свободны. Так чего ж, сев вечером в поезд, не доехать к утру субботы до столицы? Надо же семью повидать, прошлые выходные и так пропустил. Ну, а в воскресенье в ночь — обратно. Ничего в моей поездке предосудительного и подозрительного, со стороны сослуживцев, нет. Разве что то, что богато жить не запретишь.

Сказано — сделано. Однако, утром 16 сентября я очутился вовсе не в Нагатино, а на пороге квартиры «Дома на набережной», где жил Киров. Охрана меня пропустила к двери без вопросов, а вот трезвонить пришлось долго, пока по ту сторону не послышались шаги.

— Семен Петрович, ты знаешь, который час? Начало девятого, суббота, — сонный, босой, в галифе и нательной рубахе, Первый секретарь ВКП(б) был явно не в духе. — Ты же в Ленинграде должен быть?

— Спишь, товарищ Киров? А мне вот не спится. Настолько, что из Ленинграда в Москву приехал спросить тебя, как коммуниста, как товарищ товарища. Скажи мне, какого ляда вы с финнами зимой собрались воевать, будто лета нет? — налетел я на Первого секретаря с ходу.

— Не шуми, моих разбудишь, — буркнул Сергей Миронович. — Раздевайся, на кухню проходи. Чай поставлю, поговорим, как товарищ с товарищем.

Я воспользовался приглашением и прошел на крошечную кухню, присев в уголке. Киров, тем временем, растопил самовар, труба которого выходила прямо через стену наружу.

— Спрашиваешь, почему мы торопимся с финнами разобраться? Отвечу, — начал он пока кипятилась вода. — Они еще в 35-м договоры и с Антантой, и с немцами заключили о транзите войск этих стран через свою территорию. И англичане этим правом, как ты знаешь, даже успели воспользоваться. Самолеты-то их с отравой к нам прямиком из Хельсинки прилетели. Граница же финская в тридцати километрах от Ленинграда. А Ленинград — треть советской тяжелой промышленности. Ультиматум мы им предъявили, чтоб разорвали договора и предоставили нам базы на своей территории. Они отклонили и провели мобилизацию. Дальше надо объяснять, почему мы с ними хотим разобраться?

— Это, товарищ Первый секретарь, я и без тебя знаю, не с Луны сюда к тебе на кухню свалился. Только спрашивал я не об этом. Почему непременно зимой?

— А когда? — задал мне встречный вопрос Киров. — Что в Европе творится знаешь?

— Конечно знаю! Антанта с Гитлером воюет, мы, слава Партии и ее мудрому руководству, в стороне.

— Ерничаешь, — покачал головой Сергей Миронович. — Только ни шиша ты не угадал. Войну объявили, но никто ни в кого не стреляет. Вроде есть война, а вроде ее и нет. Адольф Гитлер, между прочим, изрядную политическую гибкость проявил, когда с нами договор о ненападении подписал. Вот мы и думаем, а что ему стоит по-другому изогнуться? Ничего не стоит! Могут замириться и все вместе, если мы до лета тянуть будем с финнами, вмешаться! Зимой же воевать с СССР наполеонов нет. Поэтому нам и надо закрыть вопрос, как можно скорее.

— За две недели сразу по окончании осенней распутицы?

— А что не так тебе? — искренне изумился Киров. — Вон Польшу за месяц прошли. А тут какие-то финны. Ворошилов докладывал, девять дивизий всего.

— Всего? А на совещании в ЛВО начальник разведотдела тоже докладывал, что девять дивизий всего. При общей численности свыше трехсот тысяч. Но так как сто пятьдесят тысяч в состав дивизий не попали, мы их не видим. Так, ерунда какая-то, «отдельные отряды ополченцев». А то, что один такой «отряд ополченцев» в Карельской тайге, да на единственной дороге, целую нашу дивизию запереть может? А второй «отряд ополченцев» по лесам обойти на лыжах, да дорогу эту и перерезать? И что? Окружение, котел! А ДОТы на Карперешейке? Они сколько финнам выигрыша в силах дают? В УРе одна дивизия против целого корпуса легко держаться может! Это у нас, если две бригады МП за дивизию считать, восемнадцать дивизий всего! Всего! При том, что в РККА шесть с половиной миллионов бойцов и двести пятьдесят дивизий!

— Да что за робость такая на тебя напала? Триста тысяч финнов! А в Ленинградском округе сколько? Что РККА финнов в равных силах одолеть не может? ДОТы ему мешают! У поляков тоже ДОТы были! И что? Где теперь эти ДОТы? Обойдут, окружат! Что за паника? Сам же столько работал, чтоб РККА все самое лучшее имела и сейчас такое говоришь! Вам две бригады КВ дают, не считая полка сверхтяжелых танков! Не справитесь?

— Нет, справимся, конечно, — развел я руками. — Что за вопрос? Упремся в УРы, умоемся кровью, потеряем половину людей, вы нам пополнение подбросите, которое с самого начала не хотите дать. И, где то месяца за три отодвинем госграницу за Выборг.

— Ты это серьезно? Какая кровь, какое пополнение?! Какие три месяца и какой Выбрг?!! Ты задачу поставленную вам знаешь? Финляндию надо занять целиком! Целиком!! За две недели!!! У нас уже и новое правительство готово!

— Ты, Сергей Миронович, мне про Фому, а я тебе про Ерему! — сказал я с горечью. — Будь моя воля, таких как ты ура-победителей с головокружением от успехов, собрал бы вместе и в первой цепи на ДОТы и послал бы! Ты мне можешь по-человечески ответить, почему вы, желая победы за две недели, зарубили десант на Хельсинки, который предлагал комфлота Кожанов и который мог бы вам такую быструю победу дать? По крайней мере, тогда ваше новое правительство уже сидело бы в столице, а остатки финской армии по лесам можно было бы хоть до весны гонять…Почему вы не выделяете на эту войну достаточно сил? Ведь все по остаточному принципу! Я тебе ответственно заявляю, что техника к войне не готова! Ремонтных частей в округе нет, гражданским же мои проблемы по барабану. И даже если я сам возьмусь гайки крутить и весь свой отдел штаба к этому делу привлеку, триста танков не восстановлю! И ремчасти, которые придут ко мне через месяц-полтора, как обещал Павлов, за неделю-две до первых морозов тоже ничего не успеют сделать!

— Ленинградский округ должен обойтись наличными силами! Так решил ЦК партии! Вопрос это политический! И без того вам на уступки идем, перебрасывая один корпус с Украины. Везем через Архангельск, чтоб никто не прознал! Красная Армия должна показать, что не числом воюет, а умением! Чтоб и мысли ни у кого не возникло нас на зуб попробовать!

— Это что, спортивный интерес что ли? Смогем али нет? Вы тут в Москве тотализатор что ли устроили? — я начал терять самообладание, абсолютно не понимая логики решения.

— Пойми, Польша показала, на что РККА способна. В том, что мы разобьем и финнов никто, кроме тебя между прочим, не сомневается. У нас. А вот за границей всякие паршивые газетенки пасквили на нашу армию пишут. У беглых поляков интервью берут. Тема статей одна — мы их трупами завалили. Ничего не стесняются, даже фотографии западного фронта Мировой войны, где поля сплошь телами покрыты, размывают, чтобы четкости не было и на первых полосах помещают. Истерия жуткая в прессе, видать крепко мы их… Вот потому нам и надо дело сделать без мобилизаций, подкреплений и прочего. Чтоб заткнулись. Чтоб поняли, что РККА — сила! Сила, с которой лучше не связываться! — с пафосом, одухотворенно, закончил свою маленькую речь Киров.

— Сергей Миронович, ты меня пугаешь… — признался я откровенно. — Вас что, какие-то борзописцы на «слабо» развели?!! Я всю дорогу был абсолютно уверен, что во главе Партии и Союза ССР стоят мудрые, ответственные руководители и тут ты мне говоришь такое…

— Не понял тебя, товарищ Любимов, — набычился Первый секретарь, того и гляди боднет. — Ты что это, Партии не доверяешь?

— Да причем здесь Партия! Вы что, вопрос на обсуждение Партии выносили? Нет! А если б вынесли, то товарищи бы вам сказали, что пропаганда и агитация — это одно дело. А война — совершенно другое. Пропаганда и агитация должна вслед за военными, да и любыми другими успехами идти, а вы телегу с лошадью местами перепутали! Да, на нас на агитационном фронте совершено нападение. Ну, так и отбивайте его на агитационном фронте, а не лезьте к военным и к их планам! Хотите показать всем какая Красная Армия могучая, побеждает финнов всего восемнадцатью дивизиями? Ну, если сможем за две недели, тогда да! На обывателей, которые все равно ничего не решают, это впечатление произведет. Но мы, я тебе абсолютно точно говорю, не сможем! И вот тогда впечатление от нашего поражения совсем другое будет! А не сможем мы потому, что ваши агитационные установки о нашем «всехпобедизме» и на НКО и на командование ЛВО сверху давят и Мерецков не к войне, а к параду готовится! Что же касается тех, кто принимает решения или их готовит, то, к примеру, начальник германского Генштаба Гальдер посмотрит уже в самом начале войны — ага, русские наступают на Карперешейке по двум направлениям, имея всего девять дивизий в 7-й армии. Про северную Карелию даже говорить не стоит, там все еще хуже. Вывод: высший комсостав РККА — идиоты. Идиотам никакие танки, пушки и самолеты не помогут, значит, мы, немцы, Красную Армию легко разобьем. Пойду-ка я посоветую Гитлеру на СССР напасть!

— Это почему же ты такой вывод делаешь о наших военачальниках?!! — начал было возмущаться Киров, но я его сразу же перебил.

— Потому, что уставы собственные нарушают! По уставу оборона дивизии на нормальном фронте строится на участке в десять километров, корпус — двадцать! Карперешеек — сто двадцать, сто тридцать километров! Сколько дивизий надо только для обороны Карперешейка на нормальном фронте?! Минимум, восемнадцать! Без армейских резервов! Плотность дивизий в наступлении — четыре-пять километров фронта на дивизию. Десять — на корпус! Участок прорыва не менее тридцати километров, чтоб не простреливался артиллерией насквозь. Сколько надо иметь на Карперешейке дивизий, чтоб наступать сразу по двум направлениям? Тридцать! Но русские отправляют туда всего девять, имея, при этом, незадействованными, свыше двухсот! Какие еще выводы может сделать, не я, Гальдер? Вы доагитировались до того, что прямо таки приглашаете немцев на нас напасть!

Самовар, пока мы спорили, уж закипел и Киров засуетился с заварным чайником, выгадав этим себе время, на осмысление сказанного мной. Я ему не мешал думать. Пусть успокоится, разложит все по полочкам, решит для себя, что важно, а что не очень.

— Ну, хорошо, положим, что в разрезе военных вопросов я тебя понял, хотя твоя позиция идет в разрез с мнением наркома обороны. С другой стороны, в плане Генштаба, составленном маршалом Шапошниковым, который мы отклонили, на Карперешеек как раз направлялось восемнадцать дивизий…

— Нарком обороны маршал Ворошилов занимаемой должности не соответствует! — опять перебил я Кирова. — Я своего мнения по этому поводу никогда не скрывал. И то, что он пошел на поводу у вас, побоялся выступить поперек мнения ЦК Партии, только подтверждает мою правоту.

— Перегибаешь, Семен Петрович, — возразил Киров, отодвигая дымовую трубу в сторону и ставя на подогрев пузатый заварной чайник. — У финнов девять дивизий. Даже пусть восемнадцать! Куда против них тридцать дивизий на одном только Карперешейке?! Ты хоть представляешь, какие это расходы, какая нагрузка на наше советское народное хозяйство?

— Тридцать дивизий на Карперешеек. Всю МП до последней роты — на Балтфлот. Армию в 4–5 корпусов для высадки на плацдарме у Хельсинки. Не менее одной армии в 4–5 корпусов на Олонецкое нарпавление и такую же на Костомукшское. И вообще, войск надо направить столько, сколько можем дать в армию пар валенок, ватных штанов, полушубков, шапок-ушанок, лыж. У нас ведь нигде больше войны не ожидается?

— Ты меня не слышишь что ли? Развоевался, стратег! Ты понимаешь, сколько это удовольствие будет стоить, я тебя спрашиваю?! — рассердился глава Партии.

— Скупой, Сергей Миронович, платит дважды! Поражение будет стоить много дороже! Нельзя к войне относиться поверхностно! Война — концентрация усилий, всех возможных усилий, не только РККА, но и страны в целом! Такой подход дал нам победу в Маньчжурии, победу в Польше! А сейчас что? Решили, что море по колена? Я решительно требую от тебя, чтобы ты вправил Жданову мозги и заводы Ленинграда, вплоть до последней кооперативной артели, взялись за подготовку войск к боям! Раз родной НКО мне ничем помочь не может!

— Все, закруглили! — оборвал меня Киров. — По военным вопросам твоя позиция понятна, не будем развивать. Я хотел о другом тебя спросить, раз ты такой шибко умный. На, как ты говоришь, агитационном фронте что нам делать? Вой же поднимется, что РККА воевать иначе не умеет, как всемером на одного!

— Вот и хорошо! Как раз в европейских буржуазных военных традициях! Победа достигается превосходством хоть в чем. Наполеон не стеснялся говорить, что Бог на стороне больших батальонов! Вот и надо показать, что мы и всемером, и вдесятером, а будет надо, и вдвадцатером на одного соберемся и вдарим так, что мало не покажется. Пусть видят, что батальонов в РККА на всех хватит, что мы понимаем толк в концентрации больших сил на важнейшем направлении, и умеем этими большими силами управлять! Клин клином вышибают! Будут орать, что наших слишком много, а мы отвечать будем, что еще больше и это не предел! И кто после этого захочет с нами связываться? Тем более, если мы не только количественно войска усилим, но еще и качественно! С пассивных границ соберем всю тяжелую артиллерию, корпусную и РГК, даже тяжелые и минометные дивизионы артполков дивизий с гаубицами М-10 и 160-миллиметровыми миометами! Все наши танковые и самоходные бригады до единой! Всю авиацию! И скажем, что это только малая часть, поскольку на девять финских дивизий больше выделять не стоит!

— Эк, ты хватил! — почесал волосы на затылке Киров и потянулся за чашками. — Такой силищей мы конечно Финляндию одним шлепком, как муху прихлопнем.

— И это будет показательно для всех! — веско заключил я в ответ.

— Пожалуй, я вынесу твое предложение на обсуждение…

— Э, нет, товарищ Киров! Это будет твое предложение! Скажешь, подумал я на досуге, и вот какая мысль мне в голову пришла… Потому, как я сейчас в нарушение всякой субординации к тебе приперся, а мне еще служить!

— Боюсь, тогда не получится ничего, — вздохнул Сергей Миронович. — Товарищ Сталин именно к тебе мог бы прислушаться, раз ты на месте был и своими глазами всю ситуацию видел. А так, скажет только, что я как флюгер. Или того хлеще — финнов испугался.

— Товарищу Сталину ты о нашем разговоре вполне можешь предварительно рассказать. Объяснишь ему все, попросишь обо мне не упоминать. Делов то…

Киров разлил заварку, добавил кипятку и пододвинул ко мне кружку, жестом предложив кусковой сахар и баранки.

— Конечно, полностью оголять границы мы не будем, — проговорил он, уже внутренне со мной согласившись во всем, — но финнов и без этого просто сметем такими-то силами!

— Э, нет, товарищ Киров, опять ты не прав! — усмехнулся я. — Нахрапом ничего у нас путного не выйдет. Разведотдел ЛВО о том, что на перешейке творится в плане укреплений после того, как мы всем показали «Маркса», практически ничего не знает. Кроме того, что надолбы, которые противник раньше строил много, возводить перестали и перешли на контрэскарпные стенки высотой до трех метров. Из тех же самых гранитных глыб. Понятно, увидели четырехгусеничную ходовую сверхтяжелого танка. Готовятся они нас встречать, поэтому нахрапом лезть там, где нас ждут, не надо. Пусть РККА на перешейке и в северной Карелии лишь свяжет силы врага, оказывая постоянное давление на его оборону, не позволяя снять с фронта ни одной роты. Но аккуратно, без рывков наобум, которые ни к чему не приведут, поскольку взамен уничтоженного ДОТа финны зимой за сутки построят десяток новых. Главный удар пусть наносит Балтфлот и десантная армия. Тогда мы займем столицу, самые обжитые, проходимые и наименее защищенные районы страны в первые неделю-две, как вы и хотите, заперев финскую армию в тайге на востоке. Там, без продовольствия, боеприпасов, топлива, эвакуации раненых, пусть повоюют. Высотную авиаразведку, кстати, как мы делали в Японии, неплохо было бы уже сейчас начать. Все равно то, что мы собираемся воевать — для противника не секрет. А перехватить БОКи до сих пор никому не удавалось. Зато карты у нас будут самые свежие. И столько, чтоб каждый взводный имел.

— Уважаешь ты финнов! — усмехнулся Сергей Миронович. — Даже с перебором! Вон, даже сказки мне не стесняешься рассказывать, будто ДОТ за сутки построить можно…

— Сейчас допьем, соберешься, поедем ко мне, — предложил я. — Покажу, как это делается.

На Инженерной улице мы с Кировым устроили изрядный переполох. Налетели, схватили мою семью в полном составе, и тут же смылись так, что народ даже наброситься на Первого секретаря (шутка ли!) не успел. Дома я задержался ровно настолько, чтобы схватить пару Викиных игрушечных жестяных ведерок, обрезок деревянного бруса, да набрать опилок и стружки из запасенных после стройки, которые хозяйка использовала как подстилку для птицы и Вяхра. В химлабораторию, которой заведовала моя жена, поехали уже кортежем, на секретарском «Туре» и нашем семейном «ГАЗике», чтоб было на чем потом ехать домой, не гоняя лишний раз на рабочую окраину Первого секретаря. Рассчет мой был верный, ведь химики не только изобретали различные новые материалы, но испытывали их в различных условиях, в том числе, в холоде, используя для его создания жидкий азот. На месте я налил в одно из ведерок простой воды из под крана и погрузил в резервуар замораживаться. Следом за ним отправилось другое ведерко, но заполненное, кроме воды, опилками и стружкой. Выждав десять-пятнадцать минут, достал заготовки и чуть подогрел «опалубку», чтобы легко извлечь слегка подтаявшие по краям куличи.

— Заключительный акт марлезонского балета! — прокомментировал я свои действия, расставив брусок и две ледышки во дворе напротив глухой стены. — Представь, товарищ Киров, что деревяшка — это ДЗОТ, — с этими словами я достал пистолет и выпалил по ней. Пуля, выпущенная из «Браунинга» не только пробила, но и расщепила вдоль волокон мишень. — Лед, обычный лед, — с этими словами я превратил вторую цель в мелкие осколки. А третий выстрел я сделал молча. Усеченный конус темно-коричневого цвета от попадания упал на бок, но пуля, рикошетом от него, ушла в стену здания, выкрошив кирпич. На мишени же, которую я подобрал, выщербина была много меньше.

— Вот, смотри. Этот материал, хоть и легче воды, но по прочности и сопротивляемости взрыву сравним с бетоном. Каждый финский ДЗОТ, который мы летом могли бы развалить одним попаданием шестидюймового снаряда, зимой превращается в ДОТ, которому и одного восьмидюймового мало. А на ДОТы финские и вовсе зимой двенадцатидюймовки и выше нужны. Подавляющее количество нашей дивизионной артиллерии тут вообще не играет. И пока мы вскрытые разведкой ДОТы будем ковырять, десяток солдат, имея ведра, дрова, да стог сена, соорудит в тылу новый ДОТ за сутки, а то и меньше. Тут все годится, лапник, гравий, торф, что угодно. Вот так. И не надо думать, что финнам вооружения и гарнизонов не хватит. Засечем мы ДОТ и начнем по нему бить — просто перейдут в запасной и встретят очередную нашу атаку с еще не раскрытой позиции. Бросать засвеченные укрепления, сберегая жизни своих солдат, не жалко, если легко и просто, из подручных материалов, возводишь новые быстрее, чем противник старые разрушает. Вот и думай, товарищ Киров, много ли тех войск, о которых я тебе говорил, или мало. Стоит ли буром переть или нет.

 

Эпизод 8

Вернувшись в понедельник в округ, после проведённых с семьёй выходных, я, не дожидаясь эффекта от своего общения с Генеральным секретарём ВКП(б), принялся приводить в порядок то, чем располагал. Моим большим преимуществом было наличие большого количества запчастей и моторов для танков Т-28, образовавшееся за счёт изменения плана 174-го завода и перехода в конце 37-го года на выпуск КВ. В переходный период, пока осваивался новый танк, особенно его бронекорпус, завод продолжал выпускать комплектующие к прежней модели. Например, на 536 имевшихся налицо танков Т-28 у меня было 382 запасных мотора Д-130-4Х первой, 600-сильной модели. По идее, этого за глаза хватало, судя по статистике потерь в двух последних кампаниях РККА, на восстановление машин в ходе боёв. Но Д-130-4Х первых выпусков 174-го завода, который изначально делался на 700 лошадиных сил, не показал достаточного ресурса. Именно поэтому его мощность, которой для 32-х тонного танка хватало за глаза, была искусственно занижена. Несмотря на это, первые моторы, зачастую, не вырабатывали гарантийный ресурс, что в полной мере проявилось во время ввода войск в Прибалтику. Мотор, у которого, вроде бы, в запасе ещё оставалось полсотни моточасов, вдруг начинал обрывать шатуны и стрелять поршнями. 174-й завод, зная это, провёл большую работу по повышению ресурса и надёжности. 600-сильные моторы выпуска 37-го года уже значительно перекрывали назначенный ресурс, что и позволило на КВ перейти к 700-сильной второй модели этого двигателя. Исходя из этого, я приказал, невзирая на остаток ресурса, заменить все моторы бригад «прибалтийских» корпусов на запасные. Остаток в 118 двигателей ушёл в Карелию и на этом мои богатства закончились. В отношении трансмиссии танков ситуация была много лучше. Исключительно из-за того, что массивные механизмы Т-28, изначально рассчитанные с большим запасом на пропуск, минимум, 700 лошадиных сил, отличались исключительной надёжностью. Они же, слегка модифицированные и улучшенные, с немного иными передаточными числами, позже встали и на сорока— и пятидесятитонные КВ, не вызвав никаких нареканий. Тут главными «расходниками» были фрикционы, но, к счастью, их комплектов у меня было даже больше, чем самих танков. По ходовой части, включая траки, полных ремкомплектов у меня было на две сотни машин, достаточно, чтобы поддерживать Т-28 округа в рабочем состоянии не только сейчас, но и в ходе боёв.

Таким образом, самым узким местом являлись именно двигатели. В карельской бригаде без новых моторов остаются полторы роты, что не критично, а вот ленинградская бригада лишалась их полностью. Кроме того, не оставалось никакого запаса на ремонт в ходе боёв. Выход напрашивался сам собой. Поскольку Д-130-4Х первой и второй модели практически полностью идентичны, за исключением настроек топливной аппаратуры и компрессора, ставить на Т-28 700-мильные моторы от КВ. Благо их выпуск значительно превышал количество новых танков прорыва, имевших толстобронный трудоёмкий бронекорпус. Но и приключения Акимова, подмахнувшего в своё время «на авось» установку в Т-26 140-сильных моторов вместо 125-сильных, я помнил очень хорошо. Нет, массового выхода танков из строя, как было тогда, я вовсе не опасался, Т-28 машина исключительно прочная, но формальные испытания, хотя бы в минимальном объёме, необходимо было провести. А для этого, сперва, установить мотор в танк.

Новые двигатели я добыл прямо на заводе имени Ворошилова, а все работы и обкатку решил проводить на базе «Ленинградских бронетанковых курсов усовершенствования комсостава», готовивших командиров взводов и рот из числа уже успевших повоевать танкистов. Программа курсов с весны 38-го года была шестимесячной, охватывающей либо летний, либо зимний периоды обучения. Как раз вскоре должны были ачаться выпускные экзамены. Причём, курсанты изучали не только управление подразделениями в бою, но и устройство танка, его ремонт в полевых условиях, для чего ЛБТКУКС имели неплохую ремонтную базу с грамотными специалистами. К тому же, все болячки учебных танков, которые постоянно гоняли на полигоне, «хозяевам» были хорошо известны. Начальнику курсов понравилась моя идея совместить приятное с полезным, поставить выпускникам зачётную задачу по замене двигателя, а потом погонять их день и ночь напролёт до полной выработки ресурса моторов. В итоге, во вторник на трёх Т-28 поставили 700-сильные движки, а в среду этот учебный взвод уже катался на полигоне, преодолевая различные препятствия. Если к вечеру пятницы танки не выйдут из строя по вине мотора, на что я совершенно и не рассчитывал, то могу, известив АБТУ, с чистой совестью менять «сердца» на танках ленинградской бригады.

На ремонтную базу ЛБТКУКС, по иронии судьбы, единственную укомплектованную всем необходимым и обеспеченную личным составом часть ЛенВО моего профиля, у меня вообще были широкие планы. Особенно после того, как я побывал на окружных артскладах. Там скопилось множество, больше двух тысяч, лафетов артсистем нулевых и десятых годов. Их качающиеся части были демонтированы ради более рациональной загрузки вагонов и отправлены в Москву для установки в САУ. А вот всё прочее осталось. Это были колёса, большей частью стальные, на гусматиках, оси, которые могли послужить для тракторных телег, но самое главное — щиты. Да, пусть броня у них всего шесть или семь с половиной миллиметров, но она есть! Поговорив с комдивом Вороновым, начартом округа, который был назначен на эту должность год назад после «советничества» в Испании, я получил право распоряжаться всем старьём по своему усмотрению. Да, кому-то это было хламом, а вот мне — несметными богатствами. Забрав до обеда эвакуационную роту недоукомплектованного рембата ленинградского корпуса, я до обеда в среду приехал с ней на артсклады, где, не гнушаясь и сам поработать руками, приказал демонтировать щиты с лафетов трёхдюймовок. Они состояли из четырёх частей относительно небольшой площади, поэтому не тяжёлых. К тому же, были плоскими. К вечеру их было у меня уже достаточное количество, которое трактор ЧТЗ на телеге и отволок на рембазу курсов. В четверг я с самого утра поехал туда. Приказав сварить бронеящик, использовав в качестве поперечных стенок отрезки узкого щитка, прикрывавшего ранее ноги расчёта, я обстрелял его из пулемёта бронебойными пулями тут же, на стрельбище курсов. Результат меня вполне удовлетворил. С тридцати метров, а ближе я побоялся подходить из-за возможных рикошетов, двухслойная преграда, с промежутком между бронелистами в 15 сантиметров, насквозь не пробивалась. Однако, брони на поперечины было жаль, поэтому в будущем я приказал собирать такие элементы на длинных болтах, свинчивая бронеплиты через деревянные бруски сечением пять на пять сантиметров. Полученные «кирпичики» пошли на защиту кабины и мотора всё того же ЧТЗ, ради которого пришлось «раздеть» 24 пушечных лафета. То есть, по моим подсчётам, запасов брони мне могло хватить примерно на сотню таких бульдозеров и тягачей, взять которых можно, разве что, из противотанкового ружья. Много это или мало? Трактор ЧТЗ буксирует груз общей массой до 40 тонн. За вычетом веса самих телег, двадцать пять тонн полезного груза. Примерно столько весит запас продуктов для одной нашей дивизии в сутки. При наличии двух трактористов на машину, наличные 17 дивизий мы сможем снабжать продуктами, невзирая на шалящих в тылах снайперов, на удалении до 250 километров от баз, да ещё и на эвакуационные роты и сапёрам техника останется. Но главное не в этом. Главное в том, что на Кировском заводе стоят три и вот-вот будет готов четвёртый карьерный 250-тонный бульдозер. Да ещё в Карелии на рудниках работают шесть таких машин. Мой ЧТЗ — всего лишь затравка с прицелом на гораздо более крупную и очень ценную «дичь».

Пока я в четверг ковырялся с железками, в округ, свалились сразу пять проверок. Первая, во главе с армейским комиссаром 1-го ранга Мехлисом, начальником Главного Политуправления РККА, явилась на предмет морально-политического состояния частей ЛенВО. Вторая, под руководством первого заместителя НГШ РККА Триандафиллова, принялась трясти штаб округа. Третью комиссию, состоящую из старших командиров ГВИУ РККА, её начальник, корпусной инженер Карбышев сразу же увёл в КАУР с намерением обследовать и всю остальную советско-финнскую границу вплоть до Ледовитого океана. Четвёртая комиссия прилетела со Смушкевичем, только недавно назначенным на должность главкома ВВС КА, проверять летунов. Пятая проверка пришла по линии Главного управления снабжения РККА, возглавлял её Хрулёв, с которым мне ещё не приходилось встречаться. Разумеется, мои замы сразу же меня проинформировали, но я принял решение не суетиться и заниматься текущей работой по установленному мной плану, да и сам тоже никуда не поехал, оставшись на «Бронетанковых курсах». Понадоблюсь — сами найдут. Из под земли достанут, уверен! В этот же вечер ко мне «на квартиру» буквально на пять минут Кожанов, радостно сообщив, что его вызвали в Москву докладывать план десанта в Хельсинки. Чтобы не терять времени даром, он решил ехать ночным поездом, чтобы к утру быть в столице.

— Знаешь, какая мысль мне пришла? — сделал я вступление к своему напутствию. — Десантную операцию надо назвать «Операция Ла-Манш»! — тут же дал я ответ на немой вопрос командующего Балтфлотом. — Товарищи, особенно в ЦК, сильно переживают за политическую сторону дела, не хотят, чтоб нас в буржуазной прессе полоскали за то, что мы, якобы, трупами всех закидываем. Потому и не хотят против финнов достаточно войск давать. А ты представь всё это, как учения с реальным противником. Мол, всего лишь тренировка, через которую как раз и надо пропустить как можно больше войск, потому как развлечение дорогое. И подскажи там, чтобы удар через Карперешеек назвали «Мажино», а действия в Карелии — «Арденны». И не стеснялись об этом в газетах писать. Пусть те, что финнов помощью обнадёживает, обгадятся со страху. Да и самим финнам с самого начала будет, о чём задуматься. Может, и воевать не придётся.

— А ты, Семён Петрович, шутник! Англичан и французов провоцировать? А как на это посмотрят в ЦК? И, кстати, почему «Арденны»?

— Дело, конечно, рискованное для тебя. Но я сам с такими инициативами лезть не могу. Это дело заведомо провальное. Слишком многие будут против только из-за того, что это я Антанту подразнить решил. С другой стороны, какую ещё политическую основу подвести под твой план, который корпуса морской пехоты целиком требует? Так что — сам думай, воспользоваться моим советом или нет. А «Арденны», якобы непроходимые для танков, потому, что через них линию Мажино немцы могут обойти, как мы финские УРы, и вырваться на оперативный простор. Обратим внимание вояк на западе на этот факт. Посмотрим, что выйдет.

— Это если они там, на западе, друг с дружкой будут воевать всерьёз, а не на нас скопом набросятся, — скептически отреагировал на мои выкладки Кожанов.

— Поживём — увидим! — развёл я руками и мы стали прощаться.

В пятницу, с самого утра, едва заглянув в свой отдел штаба, я получил вызов от председателя исполкома Ленсовета Жданова. Андрей Александрович до 36-года, до принятия новой конституции с разделением функций партийных и хозяйственных органов, заведовал в ЦК Планово-финансово-торговым отделом, а после перешёл на самостоятельную работу, возглавив хозяйство Ленобласти. Какую ещё кандидатуру могли выдвинуть на замену Кирову в Ленинграде, одном из крупнейших наших торговых портов? Надо сказать, что с профессиональной точки зрения, товарищ Жданов оказался достойным наследником своего предшественника, сохраняя курс на экономическую самодостаточность Северо-Запада, включавшего, кроме Ленинградской, Мурманскую, Архангельскую, Вологодскую области и Карельскую АССР. Ходить вокруг да около он не стал, спросив в лоб, какую помощь он должен оказать ИТС ЛенВО, чтобы в максимально сжатые сроки привести технику в боеспособное состояние. Я тоже не стал юлить и выкатил ему заранее подготовленный мной список. Андрей Александрович стал его внимательно читать, держа сшитые скрепками полтора десятка листов обеими руками, изредка пытаясь укусить кончики усов в уголке рта.

— Ну, ладно, допустим. Ваш заказ на разнообразные печки мы разместим. Автотракторную технику мы вам до морозов за счёт автобаз, автобусного парка, сельских МТС, приведём в порядок до морозов. Деревянными тракторными волокушами обеспечим. Даже, как вы здесь пишете, санными избами. Но вот всё остальное… Это в ведении предприятий союзного подчинения. Или же прямо в ведении наркоматов. И, кажется, выходит за пределы ваших прямых обязанностей и полномочий. Заменить гужевые обозы и арттягу тракторными полностью? Но это же, фактически, очередная мобилизация! Эти решения не мы с вами должны принимать. К тому же, насколько это необходимо?

— Зима, товарищ Жданов, по всем приметам будет очень суровая. Есть вероятность, что лошади могут остаться без фуража на морозе. А у вас зимой всё равно, ни полевых работ, ни торфоразработок. Техника простаивает.

— Да? А лесозаготовки?

— Ну, какие лесозаготовки? Мужики все в армии. Понятно же, что таких объёмов, как в прошлые мирные годы вы обеспечить всё равно не сможете из-за недостатка рабочих рук. Выходит, можете обойтись меньшим количеством тракторов для вывоза древесины. А для армии трактора, особенно тяжёлые и карьерные, способные проложить путь прямо через тайгу, очень важны. На финской стороне дорог очень мало, они узкие и к движению больших масс войск неприспособленны. Скорее наоборот! Финны сделают всё возможное, чтобы мы по ним не прошли!

— Сделает НКО заявку в Совнарком, даст товарищ Сталин приказ — выделим трактора. И почему только Ленобласть? Пусть другие тоже подключатся! Но мы с вами самодеятельностью заниматься не будем. Ваши запросы я доложу в Москву, а там уж как решат. Давайте лучше распределим наряды на ремонт по предприятиям, кто, сколько и когда вашей техники примет…

Часа два мы на пару сидели и раскидывали работу по гражданским предприятиям, увязывая специализацию и мощности мастерских, расстояния до них из ППД войск, но разошлись друг другом вполне довольные. Во всяком случае, на южные границы области гнать по раскисшим осенним дорогам трейлеры с тракторами не придётся. Что же до остальных потребностей, то тут ситуация двоякая. Конечно, жаль, что с заводами и организациями союзного подчинения нельзя «порешать» на месте, но и то, что вопрос будет рассмотрен в Москве — уже что-то.

Ободрённый общением с товарищем Ждановым, после обеда я на предоставленном по первой моей просьбе флотском «амбарчике», вылетел в Петрозаводск. Жданов прямо мне сказал, что и Ленинградская, и Мурманская области, и Карело-финская АССР, вчера из центра получили абсолютно одинаковые распоряжения и железо надо было ковать, пока горячо. В Карелии удалось договориться просто и даже где-то обоюдовыгодно. В Петрозаводске был недавно построен тракторосборочный завод, формально он входил в структуру наркомата Автортракторной промышленности, которым рулил Лихачёв, но фактически был отдан на откуп местному республиканскому исполкому до полного удовлетворения потребности Северо-запада. Завод собирал из харьковских комплектующих не просто трактора СХТЗ, а их версию, приспособленную для работы в лесозаготовительной промышленности. Кабина машины была вынесена вперёд и установлена над 110-сильным моторно-трасмиссионным блоком, а в корме устанавливалась трелёвочная платформа. Имелось и всё необходимое для ремонта машин. К тому же, и части карельского корпуса, и сам завод, находились вблизи железнодорожных магистралей, что упрощало перемещение аварийной техники. Так что не только машины и трактора, но даже и танки Т-28 готовить к предстоящим боям мы будем тут. Кроме того, что касалось меня непосредственно, председатель исполкома АССР пообещал, пока не начался лесозаготовительный сезон, устроить просеки и уложить гати в направлении границы из выбракованной местными леспромхозами нетоварной древесины, больных деревьев и прочих отходов. Лес следовало беречь, особенно вдоль границы, но если армия не против, а, наоборот, обеими руками «за», то местные власти совсем не прочь усовершенствовать транспортную сеть на своей территории. Конечно, потребуется соответствующая бумажка из штаба округа, но её я пообещал организовать. Как и в Ленинграде, удовлетворили мою просьбу о волокушах и избах, установленных на полозья, чтобы их можно было зимой таскать с места на место. А вот в карьерных бульдозерах и самосвалах мне отказали, как и товарищ Жданов, до тех пор, пока не придёт команда из Москвы. В Мурманской области, куда я прилетел в субботу и без всякого такта припёрся к местному начальству прямо домой, мне мало чем могли помочь. Промышленность этого края была, в подавляющем большинстве, горнодобывающей и рыбной. Ковдорский, Оленегорский железрудные, Мончегорский никелевый карьеры трогать было нельзя, так же как и Апатиты. С другой стороны, там стояла всего лишь одна стрелковая дивизия без танков, которая, в принципе, нуждалась в мехтяге лишь для тяжёлых орудий — 107-мм гаубиц-пушек и 152-мм гаубиц. Для них исправных тракторов хватало, если изъять их из прочих частей и обозов. А недостаток тяги и транспорта я попросил восполнить мобилизацией северных оленей. Их внимание РККА прежде обошло стороной. Разумеется, такие оргмероприятия опять требовали бумажек из штаба округа, но имея согласие местных советских органов добыть их мне гораздо проще.

Кроме того, именно в Мурманске я сделал для себя важное открытие. Вернее вспомнил о хорошо забытом старом. Сам же выступал за организацию баз морской пехоты на всех флотах с тем, чтобы личный состав корпуса можно было перебрасывать на любой ТВД только с лёгким стрелковым вооружением! Наткнувшись на окраине города на базу МП, я чуть не задохнулся от восторга. Конечно, здесь не было комплекта на пять бригад, но на две имелся полный! Два батальона Т-26М, самоходки, грузовики, пушки, миномёты, плавающие транспортёры, оборудованный парк для поддержания всего этого хозяйства в надлежащем виде, склад боеприпасов! Одной нашей СД этого с лихвой хватит, чтобы превратиться в мотострелковую! А ведь в Шлиссельбурге, где квартирует Батумская бригада, богатств должно быть ещё больше! Самим морпехам они сейчас ни к чему. Корпус комдива Касатонова в полном составе и Днепровская военная флотилия в Польской войне действовали как связка между Белорусским и Украинским фронтами, оперируя в районе Припятских болот. Причём действовали успешно, не только не отставая, но иногда и опережая наступающие советские танковые корпуса. У ушли туда бригады весной по ЖД, взяв с собой всё необходимое тяжёлое вооружение. А резерв остался! Конечно, чтобы им воспользоваться, надо будет выходить на Кузнецова, но он, в память о нашей старой дружбе и подвигах в Бизерте, уверен, мне не откажет!

В воскресенье, к вечеру, я вернулся в Ленинград. Оправдание у меня железное — погода была не лётная. А находиться вблизи штаба округа во время проверок мне вовсе не улыбалось. Как оказалось, я угадал. Большинство комиссий, за исключением сапёров Карбышева, выехали в Москву, чтобы с утра в понедельник доложить о результатах.

На следующий день я нагрянул в Кронштадт в штаб Балтфлота и, связавшись с наркомом ВМФ, выкрутил Кузнецову руки. Тот только потребовал, чтобы всё, что флот передаёт РККА, строго учитывалось. Получив «добро» рванул на доклад к Мерецкову, заявив, что в течении трёх дней 19-й СК будет полностью боеготов по инженерно-технической части. В Шлиссельбурге хранился комплект на три бригады МП, которого с лихвой хватало на доукомплектование по штату трёх стрелковых дивизий не только танками, самоходками, тягачами и транспортными машинами, но и артиллерией, миномётами, станциями артразведки, проводной связью и радиостанциями, с которыми у моряков дело обстояло традиционно лучше, чем у армейцев. Не беда, что вместо 132-х Т-28 в танковой бригаде будет 152 Т-26М, зато полностью исправных! Родные танки, тем временем, можно пока ремонтировать силами оставшегося избытка личного состава в полторы сотни бойцов.

— Почему скачете через голову своего непосредственного начальника? В штабе округа есть НШ, ему и докладывайте! — повышенным тоном, явно неприязненно, заявил мне Мерецков, вместо ожидаемой мной похвалы. — Объявляю вам замечание! Кру-гом!! Шагом, …арш!!! И впредь не нарушайте устав!

Костеря про себя командующего округом на чём свет стоит, я отправился туда, куда и был послан. Увы, начальник штаба отнёсся ко мне ничуть не лучше, нарезав задач по доукомплектованию рембатов 19-го и карельского 22-го корпусов до конца недели, не озаботившись выделить мне для этого личный состав. Ну что ж, приказ есть и его надо выполнять. 19-м корпусом я занялся лично, а в Костомукшу отправил своего заместителя, военинженера 1-го ранга Перевезенцева с немногочисленной группой командиров из трёх человек, которую я смог выделить из своего отдела. Им предстояло не только сформировать рембат на основе техники и инструмента, хранящегося на мурманской базе МП, но и возглавить его. Рембат 19-го СК я взялся формировать сам, наметив на должность командира военинженера 2-го ранга Семечкина. Да, бойцов и командиров, не говоря о специалистах, у меня для этого не было, но в штабе корпуса к моим, а по сути дела, своим нуждам, отнеслись с пониманием. Прошерстив личные дела, нашли людей, до военной службы работавших в подходящих отраслях, заменив их в строевых частях на обозников, которые высвободились с заменой части конных упряжек на трактора и грузовики, взятые из Шлиссельбурга. Конечно, это было совсем не то, что имели дивизии моего бывшего 5-го ТК, всё-таки морская пехота не берёт с собой в десант большого тылового хозяйства, уповая на стационарные средства в базах. Но Испания нас кое-чему научила, поэтому восстановление техники путём замены агрегатов, сварочные работы, резку брони при нужде, мы могли обеспечить. На месте же, в Шлиссельбурге, моряки построили небольшой механический заводик, который оказался в моём полном распоряжении.

Два дня я вертелся как белка в колесе, не только формируя ремонтно-восстановительный батальон, но и сразу же, по мере готовности подразделений, пуская его в работу. Танковая бригада 19-го СК совершила марш своим ходом в район Шлиссельбурга, притащив туда, кстати, три машины на буксире, где получила новую матчасть. Пока шло переформирование экипажей, ведь переход с Т-28 на Т-26М означал избыток стрелков и дефицит командиров и водителей. Батальоны трёхбашенных танков в РККА, традиционно имели три танка в каждом взоде и десять машин в роте, а все прочие, в том числе и на тяжёлых КВ, пять танков во взводе и шестнадцать в роте. Это объяснялось списочной численностью личного состава. К примеру, в батальоне Т-28 имеющего 32 машины по штату, если не было огнемётных танков, в экипажах числилось 192 танкиста, а в батальонах на машинах иных типов, имеющих экипаж в четыре человека и 50 штатных машин — 200 танкистов. В результате переформирования высвободилось одно управление танкового батальона и около сотни человек личного состава, которые временно усилили рембат, сразу же приступив к замене двигателей на родных танках. Если мы успеем сделать всё за месяц, то бригаде предстоит обратное пересаживание на свою технику. Нет — пойдут в бой на «старичках». Жил я в это время, фактически, тоже в Шлиссельбурге, вовсе не являясь в штаб округа.

В среду, в полвосьмого вечера, на меня вышел НШ и передал приказ явиться в Москву на следующий день к 11 часам. Вызывал САМ. В принципе, запустив через Кирова процесс, я ожидал чего-либо подобного и даже на это надеялся, но именно сейчас оказался совершенно не готов. Погода стояла нелётная и единственным способом добраться в столицу оставался ночной поезд, прибывающий в Москву к восьми утра. Но это значило, что на своей машине по раскишим дорогам я в Ленинград к его отправлению в 22.00 уже не успевал. Я, было, заметался, но опять выручили моряки. В одном из ангаров базы хранения у них завалялся КВП, из самых первых, с единственным, ещё 125-сильным дизелем, который, кроме пилота мог перевозить ещё пять человек. Но зато по реке, а не по грязи и со скоростью под сотню километров в час! Катер считался списанным по ресурсу, но, несмотря на опасения, доставил меня в город вовремя.

 

Эпизод 9

Вообще-то, формальным поводом для моего вызова считалось то, что я уже предъявлял Жданову, но не смог с ним решить. Андрей Александрович доложил в Совнарком и теперь я должен был обосновать перед Советским правительством свои потребности. Однако сейчас от «хозяйственников» в кабинете Сталина присутствовал только сам Иосиф Виссарионович, как председатель Совнаркома. Зато военной формы было более чем достаточно. Наркомы Обороны и ВМФ Ворошилов и Кузнецов, начальники ГШ и Главного штаба ВМФ Шапошников и Исаков. От партии — товарищ Киров, Генеральный секретарь. От Госбезопасности — товарищ Берия. Был здесь и человек рангом пониже, чем прочие, но, всё-таки повыше меня — командарм 2-го ранга Рокоссовский. Классический «узкий круг», созванный для решения конкретной задачи. И явно не хозяйственной! Причём, раз НКИД не представлен, значит речь может идти только о грубой силе. Моё место — в самом конце стола. Тем не менее, Сталин начал с того, что принялся выспрашивать меня.

— Товарищ Любимов, мы давали поручение товарищу Жданову помочь вам привести технику округа в состояние готовности к войне. Он доложил, что не может удовлетворить все ваши запросы. Скажите, какая помощь ещё вам нужна?

— Товарищи, прежде чем, как дивинженер Любимов, перейду к конкретным техническим деталям, как большевик Любимов я обязан сказать следующее, хоть некоторым это будет и не слишком приятно. Командующий округом комкор Мерецков ознакомил меня с планом войны против Финляндии. Я не заканчивал Академии Фрунзе, но вижу, что план этот можно назвать как угодно, планом ввода войск, планом занятия территории, но никак не планом войны. Ибо он совершенно не учитывает наличие противника. И местные, весьма непростые условия, кстати, тоже. Я ясно вижу, что наличными силами в намеченные планом сроки решить задачу невозможно. Даже если мы всё будем делать по уму, а не готовиться к парадам. Война не прощает легкомыслия. Да РККА победила в Маньчжурии, в Польше, но части ЛВО, в абсолютном большинстве, ещё не были проверены в деле, поэтому переносить на них надежды, которые мы возлагаем на прошедшие через горнило войны части, было бы преждевременно. К тому же, и в 38-м году, и в летнюю кампанию, успех нам принесла тщательная подготовка, обеспечение всем необходимым, правильная стратегия и тактика войск. На севере всего этого я не вижу и должен предупредить. Весной 40-го года у нас будет съезд. Мы сейчас должны отнестись к делу со всей серьёзностью, чтобы не оправдываться на нём и не отвечать на неприятные вопросы, которые будет задавать «рабочая оппозиция».

Не размениваясь на мелочи, я сразу ударил «крупным калибром», но Сталина это ничуть не смутило.

— Решение воевать только силами Ленинградского округа было ошибочным, — признал он абсолютно спокойно. — Основанном на неправильном понимании политической работы внутри СССР и в мире. Партия сделала соответствующие выводы и благодарна вам, как большевику, за то что вы обратили её внимание на этот вопрос. Но мы вас сейчас спрашиваем, прежде всего, как дивинженера, начальника инженерно-технической службы округа. Прошу не уходить в сторону от вопроса.

— Я не могу не уходить в сторону от вопроса. Армии для войны зимой нужны усиленное притание, тёплая одежда, маскхалаты и лыжи хотя бы пехоте, тёплые помещения, в которых можно обогреться, дороги для снабжения и аэродромы для поддержки с воздуха. Чтобы не останавливаться на этих вопросах здесь сейчас, я предлагаю товарищу Ворошилову выяснить у командиров, которым предстоит воевать против финнов, что именно им нужно для боёв в зимних условиях. Наша армия испокон веков, со времён дружин, умела действовать зимой и сейчас этим опытом необходимо воспользоваться. Учесть его. Кроме этих элементарных вещей, для действий против финнов нашей армии необходимо следующее…

Я достал из планшета кипу «протезов памяти», записок, которые делал от руки и стал перечислять абсолютно необходимые с моей точки зрения мероприятия, которые СССР должен был провести, чтобы подготовиться к предстоящей войне. Не смотря на уже сделанное мне замечание, я выходил далеко за рамки забот об исправности имеющихся в округе машин, хоть и упирал именно на технику. К примеру, в РККА отсутствуют мостоукладчики, а трёхметровые контрэскарпы, которые приготовили нам финны, преодолевать как то надо. Понятно, что создать полноценную инженерную машину, тем более, в достаточных количествах, за месяц-полтора невозможно. Зато можно на линейные Т-28 навесить одноразовые штурмовые мосты, которые танки смогут только сбрасывать на препятствие. Проблема в дополнительном весе в восемь-десять тонн, который штатная подвеска машины, «в юности» машины несущая общий вес тонн в двадцать пять, а сейчас уже таскавшая все тридцать две, заведомо не выдержит. Выход есть — приварить прямо к днищу торсионные узлы 40-50-тонных КВ. Но это значит, что завод имени Ворошилова сорвёт план по выпуску новых тяжёлых танков. При всём трепетном отношении к планам в СССР, обсудив вопрос, на это пошли, рассудив, что шести танковых бригад прорыва, имеющих в своём составе 900 КВ и КВ-2, четыре из которых имеют свежий боевой опыт, РККА пока хватит, а формирование новых можно отложить до 40-го года.

Мою стратегию «бульдозерного наступления» через дикие места без дорог и населённых пунктов, в целом, поддержали, но привлекать для этого все карьерные трактора, имеющиеся в Карелии и Мурманской области на шести разрабатываемых месторождениях, восемь штук, плюс те четыре, что стоят на Кировском заводе, не стали. Посчитали, что двух резервных бульдозеров и четвёрки новых хватит, а в случае поломок машин на ГОКах, их простой будет компенсирован за счёт накопленных госрезервов. Шесть путепрокладчиков, которые ещё предстояло забронировать за счёт моряков, распределили попарно, причём Карперешейку досталось всего два так как там будет действовать полк из трёх 250-тонных танков типа «Маркс». Прошло и моё предложение о дополнительной тракторной мобилизации на зимний период с тем, чтобы полностью заменить гужевую арттягу и обозы в действующей армии. Кроме этого, для подвижных лыжных подразделений и частей, со всей страны собирались мотонарты, а также, впервые, проводилась мобилизация северных оленей и их погонщиков.

Особое место в моих запросах было отведено артиллерии. В ЛенВО не было орудий мощнее 203-мм гаубицы М-40, да и тех далеко не полный комплект. Направить на Карперешеек всю артиллерию РГК большой и особой мощности — само собой. Упираться рогами пришлось в вопросе прикомандирования в действующую армию взятых с пассивных направлений отдельных дивизионов и полков, вооружённых системами от 152-х миллиметров и выше. В конце концов так ничего и не решили, оставив этот вопрос на усмотрение НКО. Другое дело, что для быстрого взлома финских УРов нужны были калибры от 280 миллиметров и выше. И чем выше — тем лучше. Между тем, в РККА имелось не более сотни таких орудий. Причём 34 двенадцатидюймовые гаубицы 15-го года были полустационарными и могли перевозиться только по железной дороге. Гаубицы Бр-18, из-за того, что их решили перевести на картузное заряжание, до сих пор не были приняты на вооружение, да и лафет Дыренкова испытаний не выдержал. Я позволил себе высказаться нелицеприятно в отношении ГАУ, но этим делу не поможешь. Поправить ситуацию можно было, спроектировав для гаубиц 15-го года гусеничный нижний станок по типу Б-4 вместо стационарного основания. Масса этой системы в сборе — 65 тонн, следовательно, разобранную на части её могут таскать «Ворошиловцы», не говоря уж о тракторах ЧТЗ. Сталин пообещал, что поручит это дело заводу «Баррикады» и моряки уж было выдохнули, подумав, что закреплённым за ними заводам ничего не грозит, но не тут то было. На складах ЛенВО валялось немало тяжёлых стволов времён царизма, которые именно из-за их тяжести до сих пор не сдали в металлолом. Особенно меня интересовали два 35-калибеных 343-миллиметровых, которые до 24-го года стояли на кинжальной батарее одного из кронштадских фортов. Ну и что, что устаревшая цапфенная конструкция и весят они по 85 тонн каждый? Зато практически не расстреляны, а чтобы таскать артсистему, которая на 150 тонн может потянуть, у нас есть карьерные бульдозеры. Плевать, что по мостам не пройдут, до Выборга крупных рек нет, вброд переберутся. Зато для этих пушек имеется четыре сотни 600 килограммовых снарядов, стальных бронебойных, одного попадания которого в ДОТ за глаза хватит, и чугунных фугасных в соотношении 1/3. Моряки, поняв, что я целюсь на «Большевик», упёрлись, но Шапошников умудрился вовремя пошутить о «Царь-пушках», обыграв дореволюционное происхождение стволов и это, кажется, решило дело в пользу начала работ. Сталин согласился попробовать в ущерб морским программам вооружений с условием, что если к штурму УРов орудия не успеют, отвечать за это буду я. Материально. Раз такое дело, то и мелочиться не стоит, всё равно, в случае неуспеха, пропадать. Попросил добавить в эту же кучу и все 24 годных ствола 20-калиберных 11-дюймовых пушек образца 1877 года, чтобы, на старости лет, изобразить из них гаубицы, стреляющие снарядами от мортир Шнейдера.

Идя от большого к малому я добрался до стрелкового оружия и добился разрешения вооружить лыжников, которым крайне важно иметь огневое превосходство над противником, новейшими 6,5-миллиметровыми автоматами и ручными пулемётами. В крайнем случае — системой Фёдорова. А в стрелковых взводах ввести должность гранатомётчика, штатно вооружённого обрезом с надетой на ствол мортиркой для отстрела «банок», гранат РГО и их дымовых и зажигательных модификаций, а также кошек-резаков для разминирования полей с взрывателями натяжного типа. В Польше мне по должности приходилось видеть немало испорченных «маузеров» и прочей иностранщины с погнутыми стволами. Их то я и хотел использовать, чтобы предупредить недоразумения с заряжанием боевыми, а не холостыми патронами. В эту же копилку пошли и особые выстрелы для миномётов из уголков с прорезями. Правда предназначались они уже для дистанционного проделывания проходов в проволочных заграждениях.

— Товарищ Ворошилов, товарищ Любимов наметил себе такой фронт работ, что, наверное, придётся оставить его в Ленинграде, — сказал Сталин, когда я окончательно выдохся. — Как вы считаете?

— Пусть остаётся, если командарм Рокоссовский не возражает. С Мерецковым из-за своей недисциплинированности дивинженер Любимов всё равно уже отношения испортил, — развёл руками маршал.

— А вы что скажете, товарищ Рокоссовский?

— Фронтовое управление укомплектовано и у меня уже есть начальник инженерно-технической службы, — явно насторожившись, уклончиво ответил Константин Константинович.

— Товарищу Любимову из Петрозаводска будет трудно контролировать военные приготовления на ленинградских заводах, за которые он уже взял на себя личную ответственность, не зная, что управление Ленинградского военного округа преобразуется в управление Карельского фронта и переезжает. Ставить товарища Любимова в заведомо невыгодные условия будет с нашей стороны нечестно, — как бы рассуждая сам с собой, встав со своего места и пройдясь по кабинету, сказал Сталин. — Пусть остаётся в Ленинграде со своими подчинёнными. А вашу, товарищ Рокоссовский, инженерно-техническую службу, вы уступите товарищу Мерецкову, — вынес он своё окончательное решение.

Командарму ничего не оставалось, кроме как смириться, хотя по моим наблюдениям за ним, он был от такой перспективы не в восторге, хоть и старался этого не показывать. На этом совещание закончилось и Предсовнаркома отпустил всех, кроме меня и Кирова, попросив Рокоссовского задержаться до моего выхода в приёмной. Не зная о чём пойдёт речь, я напрягся. Да, у меня с самого начала были опасения, что наша размолвка с Иосифом Виссарионовичем помешает общему делу, но в ходе совещания, когда любые мои заявления принимались к рассмотрению и вся атмосфера в целом была исключительно, как сказали бы в «эталонном мире», деловой, без эмоций, амбиций и прочих помех, я успокоился. А теперь видно настало время расставлять точки над «зю».

— Товарищ Любимов, тут у нас случилось небольшое недоразумение. Командующий Балтфлотом товарищ Кожанов предложил дать имя десантной операции. Операция «Ла-Манш». Но этого ему показалось мало, поэтому наступления на перешейке и через Карелию он окрестил «Мажино» и «Арденны», пояснив, что точно также, как в обход перешейка, можно обойти и линию Мажино. Правда, показать на карте, как конкретно это сделать, и вообще, найти эти Арденны, не смог. Понятно, он же моряк, — улыбнулся в усы Сталин. — Однако, Генштаб РККА проверил его заявления и дал ответ, что линию Мажино наши танковые войска, окажись они на французской границе, через Арденнские горы, а вовсе не «город Арденны», как полагал товарищ Кожанов, действительно могли бы обойти и нанести удар во фланг и тыл обороняющей её армии. В Маньчжурии наши танки преодолевали и более серьёзные горы. Нам с товарищем Кировым, товарищам в Генштабе, понятно, кто на самом деле из вас двоих выдвинул это предложение насчёт названия операций. Поэтому мы хотели бы услышать ваши пояснения по этому вопросу касательно целей и предполагаемых вами последствий такой явной провокации Антанты.

Ах, вот оно что! Зациклившись на себе, я не смог раскусить Предсовнаркома, который, по-прежнему, подчёркнуто придерживался в нашем общении только практических вопросов.

— Я, товарищи, полагаю, что назвав операции против финнов таким образом, кроме очевидного идеологического прикрытия привлечения в действующую армию любых имеющихся сил, о котором, наверное, уже говорил флагман флота первого ранга Кожанов, мы подтолкнём немцев и Антанту к реальным боевым действиям друг против друга, вместо идущей сейчас «странной войны», которая может, очень некстати, вдруг завершиться. На их месте, стоя перед линией Мажино или Западным валом и не зная как их преодолеть, я бы тоже не спешил на рожон лезть. Тем более, имея опыт позиционных сражений Мировой войны. Так давайте подскажем им, где можно пролезть в обход! Как минимум, это посеет в Антанте сомнения насчёт неуязвимости их положения и заставит укреплять свои силы, а не вооружать поляков и прочих финнов, чем они, кстати, сейчас энергично занимаются. Что касается последствий, то хуже чем сейчас, у нас с Англией уже не будет, а французы полностью подпали под влияние Лондона. Реально Антанта сделать ничего не в силах, пока связана Германией. А мы как раз плеснём керосинчика в костёр.

— Хорошо, товарищ Любимов, ваша позиция по этому вопросу понятна, — спокойно кивнул мне Сталин и отпустил. — Можете идти. На Ленинградском вокзале стоит литерный поезд с фронтовым управлением товарища Рокоссовского. Отправляйтесь с ним и организуйте на месте те мероприятия, что мы здесь наметили.

И всё! Надо ли говорить, что вышел я из кабинета с ощущением полного непонимания, что вокруг меня происходит? Приготовившись «дать бой» и даже начав его, я провалился в пустоту на первом же ударе, а потом и вовсе понял, что против меня никто не дерётся. Наоборот, меня всячески обнадёжили, поддержали, практически во всём, и отправили выполнять. Это было… непривычно. Не надо никого убеждать, доказывать, ломать, хитрить, добиваясь своего. В чём подвох?

— Прибыл в ваше распоряжение, — доложил я ожидавшему меня Рокоссовскому.

— Товарищ дивинженер, обязан предупредить, что сработаемся мы лишь в том случае, если вы будете уважать устав, воинскую дисциплину и субординацию, — сразу же мягко предупредил меня новый командир. — А не прыгать через голову начальника, жалуясь сразу в ЦК. Если у вас возникнут какие-то вопросы — приходите ко мне. Решим. А если это будет выше наших с вами полномочий, я сам буду обращаться в вышестоящие инстанции.

— Так точно, товарищ командарм 2-го ранга! Тем более, что судя по прошедшему совещанию, неразрешимых проблем более не возникнет, — ответил я.

— Надеюсь. Но имейте в виду, товарищ Киров только что обещал мне, что если вы к нему снова придёте, то он первым делом спросит о том, что решил комфронта, — хитро улыбнулся Константин Константинович.

— Вижу, уже вся РККА, даже дальневосточники, знает, что я с Генсеком в обход всех прямых начальников говорил… — вздохнул я с искренним сожалением, понимая, за что меня так невзлюбил Мерецков.

— Да уж, с конспирацией вы прокололись. Надо ж додуматься, лично на квартиру прийти! К вечеру уж весь дом от вахты знал, где и у кого вы были. Не говоря уж о том, что у товарищей Кирова и Мехлиса квартиры на одной площадке. Дураков нет, чтобы не понять, почему уже в понедельник товарищ Киров резко изменил своё мнение в отношении финнов. Впрочем, несмотря на то, что вы наплевали на субординацию, чего я не могу одобрить, всё же должен вас поблагодарить, что меня перебросили на активное направление. Боюсь, если бы у вас не нашлось пороху так поступить, никто бы не стал возражать против весьма и весьма сомнительного плана войны.

— Наш девиз — слабоумие и отвага! — пошутил я самокритично, понимая, как коряво я выполнил свою комбинацию с Миронычем. Да ещё и с Кожановым прокололся. Хотя… Откуда ж мне знать, что тот в европейской географии двоечник? Всё равно, значит, инструктировать надо было подробнее. А то привык в Спецотделе НКВД людьми, порой лучше меня самого разбирающимися в деле, командовать, в мелочи не углубляясь.

— Солдату — смелость, офицеру — храбрость, генералу — мужество, писал в «Науке побеждать» Суворов. А вы, стало быть его труд хотите дополнить, в соответствии с техническим прогрессом? Инженеру — слабоумие и отвага?

— Выходи так, но профессиональной сферы это не касается.

— Значит, в своём поступке не раскаиваетесь?

— Ничуть. Главное — не с голым задом на мороз и финские ДОТы. Раз уж у советских командармов мужества не хватает ЦК партии возражать…

— Я вас предупредил. Надеюсь — сработаемся, — прекратил Рокоссовский нашу с ним шуточную пикировку и дальше разговор пошёл уже о конкретных делах в округе. Командарм выспрашивал меня обо всём моём хозяйстве, в основном о людях, с которыми я, к своему стыду, даже не успел толком познакомиться, за что и получил от нового командующего заслуженное замечание. А ещё Константина Константиновича очень интересовало моё общее впечатление от 19-го СК. Конечно, учений корпуса я не видел толком, как войска действуют не знаю, но командарм спрашивал вовсе не об этом. Порой он вникал в такие подробности, что я только диву давался. Как строем ходят, какие песни поют, есть ли в полках и дивизиях оркестры. Как командиры службу несут, не бывало ли «гвардейских загулов» среди них, всё-таки старая столица со своими традициями и обычаями. Беседуя так, мы добрались до ждавшего только нас эшелона, который был отправлен сразу же, как только мы вошли в вагон. Там Рокоссовский представил меня своему штабу, в первую очередь его начальнику, комкору Колпакчи. Причём, рокировку инженерно-технических отделов со штабом Мерецкова он объяснил очень корректно, сказав, что я лучше знаком с ленинградской промышленностью, с которой инженерно-технической службе придётся взаимодействовать, а дивинженер Сухотин, его «родной», со своим отделом имеет богатый опыт Маньчжурской кампании по организации технического обеспечения в условиях труднодоступной местности, на которой предстоит действовать нашим войскам в Карелии. В общем, сделал всё, чтобы обошлось без обид.

 

Эпизод 10

Октябрь и первая половина ноября 1939 года слились для меня в одну нескончаемую череду забот. Уже на третий день после прибытия Рокоссовского в Ленинград, Мерецков, сдав дела, убыл со штабом, теперь уже Карельского фронта, в Петрозаводск. Ему не позавидуешь. Хоть и, чисто территориально, район ответственности значительно сократился, но хозяйство росло как на дрожжах и требовало себе прочной опоры, а в Карелии крупных гарнизонов отродясь не было. Чего стоит только постройка в октябрьскую распутицу железки в обход Ладоги с севера, чтобы стягиваемую к границе группировку можно было хотя бы кормить! У нас под Ленинградом легче, но не намного.

По новому плану, объявленному нам сразу после официального преобразования штабов во фронтовые, на Финляндию нацеливались два флота, Северный и Балтийский, плюс выделенная частью из него, частью из Днепровской, Ладожская военная флотилия, главными ударными силами которой стали два новейших монитора типа «Лазо», не попавшие на Дальний Восток из-за потепления советско-японских отношений. На сухом пути, объединяемые штабом Северного направления, которое возглавил маршал Будённый, разворачивались три фронта, два из которых, Ленинградский под командованием Рокоссовского и Карельский под командованием Мерецкова, имели по две армии, а Заполярный, который возглавил Конев, армию и отдельный корпус. Кроме того, в состав сил Северного направления были включена отдельная 1-я Танковая армия Болдина, сформированная из танковых корпусов «первого поколения», с номерами, соответственно, с первого по третий, в то время как 4-й ТК сосредотачивался на иранской границе, а мой родной 5-й и 6-й, оставались в Белоруссии и на Украине. 1-я ТА, имевшая в своём составе почти 2800 танков и САУ, не считая бронеавтомобилей и плавающих гусеничных БТР разведки, назначалась для развития успеха десанта в район финской столицы, который совместно должны были осуществить 1-й ВДК и корпус морской пехоты, имевшие по пять бригад каждый. Чтобы перевезти морем такую прорву техники, ВМФ сосредоточил все наличные десантные средства европейских флотов и провёл мобилизацию морских и речных торговых судов, отчего ко второй половине ноября Нева была буквально забита разнообразными баржами, пароходами и буксирами.

Всего для действий против Финляндии СССР сосредотачивал в первой линии более полутора миллионов бойцов. Это количество лимитировалось наличными запасами зимней экипировки, накопленными к 1938 году из расчёта на армию мирного времени. После начала мобилизации, ещё той, что проводилась против японцев, НКО стало не до полушубков и валенок, гимнастёрками и шинелями развёрнутые силы бы обеспечить. Сейчас же наркомат лёгкой промышленности Исидора Любимова выполнял срочный заказ на ушанки для замены суконных шлемов, рукавицы и ватную одежду. Дошло до того, что «раскулачили» даже НКВД на чёрные «зековские» бушлаты для танкистов, артиллеристов и тыловых служб, для носки под комбезами и шинелями. Однако, первой линией наша группировка не ограничивалась, поскольку в тылах Северного направления по большой дуге Великий Новгород — Архангельск на зимних квартирах в резерве встали ещё шесть отдельных корпусов, которым тёплой одежды не хватило.

На наш, Ленинградский фронт, оперирующий на Карперешейке, первые эшелоны с войсками стали прибывать на четвёртый день после образования фронта. Сперва тыловые и сапёрные подразделения для подготовки пунктов временной дислокации, чтоб не выбрасывать бойцов в лес в осеннее беспогодье, а потом, со второй половины октября, и боевые части. Уступив место 10-й армии, из Прибалтики вернулись 23-й и 27-й стрелковые корпуса, вошедшие, наряду с прикрывавшим развёртывание наших сил 19-м корпусом, в состав 7-й армии. Вдобавок к ней из Белоруссии в распоряжение Рокоссовского прибывала заслуженная 8-я армия, командование над которой принял Потапов. Обеспокоившись судьбой Жукова, о котором почему-то предпочитали не говорить, я окольными путями через особистов выяснил, что это именно ему я отчасти обязан «шмоном» на Белорусском вокзале. Командарм погорел, когда вскрылась отправка в Минск целого вагона со всевозможным хламом, сервизами, коврами, картинами, добытыми в панских усадьбах Польши. О чём он думал, имея всего лишь двухкомнатную квартиру в городе — непонятно. Когда к нему на адрес на армейских грузовиках привезли всё перечисленное, которое, конечно же, просто некуда было пихать, соседи и просто люди, проходившие в это время по улице не могли не удивиться и не просигнализировать «куда следует». Георгия Константиновича не посадили, не выгнали из армии, но понизили в звании и тихо отправили командовать дивизией на афганской границе, поскольку он только что был прославлен, как герой войны, награждён и обласкан. Объявить, что он оказался мародёром — значило нанести непоправимый ущерб положительному образу РККА, да и СССР в целом. В качестве усиления нашему фронту передавались четыре из шести тяжёлых танковых бригад прорыва, шестьсот КВ и львиная доля артиллерии РГК большой мощности, то есть калибром до 203 миллиметров, семьсот двадцать орудий Б-4 и Бр-21 в составе двенадцати бригад по шестьдесят орудий в каждой. Что касается артиллерии РГК особой мощности, то мортирные дивизионы, имевшие 48 Бр-5, 18 280-мм орудий Шнейдера, 24 бывших польских Шкод калибром 220 мм, перебросили к нам до конца октября. А 36 305-мм гаубиц образца 15-го года, после того, как завод «Баррикады» сделал для них новые основания на гусеничном ходу, стали разгружаться только после 15-го ноября. Мы тоже в этом смысле не сидели сложа руки. КБ Кировского завода и завода «Большевик», отбросив на время все прочие проблемы, срочно занялись лафетами для «наследия царизма». Так как времени было в обрез и ошибки абсолютно недопустимы, то на весе систем не экономили, рассчитывая с большим запасом, на материалах тоже, пустив на новые станки заготовленные для намеченных к постройке дизель-электрических ледоколов плиты обшивки до пяти сантиметров толщиной. В результате, общими усилиями, в начале ноября заводы стали сдавать орудия, расчёты для которых формировали за счёт «пассивных стратегических направлений», в основном, КОВО. 280-мм гаубицы боевым весом в 60 тонн, полученные из 20-калиберных 11-дюймовок, разбиравшиеся на походе на две 35-тонные повозки, ствольную и сам лафет, ставили в строй сразу же, так как в октябре с полигонного станка успели одну такую пушку отстрелять на всех углах возвышения вплоть до 60 градусов и составить уточнённые таблицы стрельбы. А две 343-мм, вес которых в боевом положении составил 225 тонн, да ещё две 305-мм 35-калиберные пушки стоявшие в былое время на броненосце «Александр II», которые в торжественной обстановке сдали к 7-му ноября, сразу же отправились на Ржевку для подбора зарядов из советских порохов с повышающими ресурс добавками и уточнения характеристик. 13,5-дюймовка на оптимальном угле возвышения забросила 600-килограммовый, переснаряжённый тротилом чугунный фугас на 28 километров, что было весьма и весьма неплохо. Но важнее то, что огонь можно было вести и под углом до 60 градусов уменьшенными зарядами по-гаубичному, подтаскивая орудия поближе к цели, что благотворно отражалось на точности и экономии боеприпасов. Всего фронт получил 36 11-дюймовок, две 12-ти и две 13,5-дюймовки на гусеничных лафетах однотипной конструкции с использованием элементов ходовой части, траков, катков, ленивцев, тяжёлых танков и карьерных тракторов, которые хоть и проектировались «по типу Б-4», но имели, из-за цапфенной конструкции стволов, горизонтальную наводку в пределах 5–7 градусов в зависимости от калибра, путём смещения по боевой оси, а не поворотом верхнего станка. Таким образом, к двадцатым числам ноября, у нас было 162 орудия особой мощности, да ещё около трёх десятков ГАУ пообещало подбросить в начале декабря из тех, что по нашим чертежам переделывала промышленность Юга из стволов, взятых из Севастополя и прочих старых крепостей. Дело с лафетами наглядно показало разницу между СССР после индустиализации и царской Россией. То, что мы сделали за полтора месяца, в прежние времена могло растянуться на годы. А сейчас, видя как идут дела, я совершенно не волновался по поводу сталинского условия. Даже подгонять никого не пришлось.

Точно так же споро продвигалось бронирование тракторов-путепрокладчиков, и не импровизированное, а вполне себе серийное, из сортов брони толщиной 15–38 миллиметров, предназначенной изначально для артустановок ВМФ и кораблей. Сложности были с более высокотехнологичными механизмами, такими, как бульдозерные отвалы с гидроприводом, навешиваемые на танки. Кировский завод, единственный в регионе и крупнейший в стране производитель подобных механизмов, мог выпускать их десятками, но отнюдь не сотнями и не тысячами, как нам бы того хотелось. В итоге, в лучшем случае, мы могли дать от одного до трёх устройств на танковый батальон, что было, конечно же лучше, чем ничего, но сильно меньше, чем надо. Зато с эрзац-мостоукладчиками дело шло как надо. 132 Т-28, бывшие прежде в танковой бригаде 19-го СК туда больше не вернулись. На заводе имени Ворошилова им всем заменили подвеску на торсионную от КВ, поменяли гусеницы и ведущие колёса, дополнительно экранировали борта в районе ходовой части и приварили спереди и сзади стойки, на которых в походном положении лежали мосты, поставляемые судостроителями. Мостоукладчик лишился способности вести огонь вперёд и назад в секторе 30–15 градусов, но в прочем оставался полноценным танком. Что касается самого моста, то его сделали колейным трёхсекционным из двух концевых частей по 4 метра и основной в восемь метров. В походном положении центральная часть лежала над башней на стойках, сединённых направляющими на высоте, обеспечивающей посадку и высадку экипажа. Концевые части, оборудованные в местах сочленений съёмными дополнительными опорами, свободно свисали спереди и сзади. В таком положении огонь можно было вести только в сторону флангов, да и на местности мехводу надо было быть очень осторожным, чтобы не перевернуть машину с поднятым наверх тяжеленным грузом. Зато для установки не требовалось никаких мехнизмов, кроме обычного фрикционного тормоза. Выбрав место, мехвод освобождал стопоры передних стоек и они просаживались так, что концы моста врезались перед танком в грунт. После этого машина подавалась вперёд, давя на колеи и стаскивая с себя всю мостовую конструкцию. Для страховки на конечном этапе, мост удерживался тросом, намотанным на тормозной барабан на корме машины. Таким образом Т-28 мог установить 16-метровый мост на препятствие, перекрыв, например, 14-метровую речку, или устроив пологий 12-метровый съезд с финского контрэскарпа без выхода наружу экипажа. Правда, чтобы снять его с любой стороны требовалось уже две машины, одна из которых на тросе затаскивала всю конструкцию на другую. Мостоукладчики распределили по шесть в каждый из участвующих в операции СК, а тяжёлые танковые бригады прорыва получили по паре машин каждая.

Во всей этой суете мне приходилось больше заниматься не техникой, а людьми. Ведь эти срочные армейские заказы ломали плановый производственный процесс, не давали выпускать освоенную серийную продукцию, чем, зачастую, лишали рабочих части заработка. Как начальник ИТС Ленфронта, вдобавок неформальный лидер «рабочей оппозиции», я разъезжал по заводам, на митингах призывая людей пожертвовать личным ради страны, приводя в пример Минина, убеждал, что не устранив финскую опасность, каждый ленинградец подвергает себя риску нападения империалистических держав со стороны близкой северной границы. Судя по отчётам областного комитета партии, которые высылались ЧВС Северного направления Жданову и ЧВС Ленфронта Мазепову, моя разъяснительная деятельность была успешной, поскольку недовольных складывающейся ситуацией было мизерное количество и они избегали демонстрировать своё недовольство открыто.

Зато поддержка действий правительства СССР в отношении Финляндии, которое после отклонения ультиматума заявило, что согласиться на него пока ещё не поздно, после чего свело дипломатические контакты к минимуму, была на высоком уровне. НКИД, казалось вовсе не интересовался «финским вопросом», передоверив его полностью НКО. СССР не отвечал на ноты протеста в связи с полётами наших разведчиков над сопредельной территорией, формируя, без особой секретности, фактически демонстративно, три фронта, обосновывая это тем, что на той стороне границы частичная мобилизация была проведена ещё весной, когда на нас напала и Польша, а сейчас, осенью, и вовсе поставлены под ружьё все, кто может его в руках удержать. Причём, страна Суоми открыла двери всевозможным добровольцам, в основном шведам, которые открыто формировали свой отдельный корпус. Равно как и вооружалась, закупая в счёт предоставленных США и странами Антанты кредитов, артиллерию, танки и боевые самолёты. Терять нам было уже нечего, отношения с «атлантистами» были испорчены ещё в начале Польской войны, Штаты даже объявили нам тогда «моральное эмбарго», что ещё больше сблизило нас с японцами. А Германия демонстрировала нейтралитет, занятая собственными крупными проблемами.

В середине октября, видимо, убедившись, что я достаточно «увяз» в делах по подготовке к войне, меня вызвал на личную политбеседу член Военного совета Северного направления Жданов, сохранивший за собой пост председателя Леноблисполкома. Речь на политинформации зашла о делах внутри страны, по большей части, о «Польском вопросе», о котором я, как и большинство рядовых коммунистов СССР, имел весьма смутное представление, опирающееся на газетные баталии сразу пяти компартий. После разгрома панской Польши на её территории вышли из подполья сразу три партии, собственно КПП, западнобелорусская КПЗБ и западноукраинская КПЗУ. Кроме них, уже на нашей довоенной территории, уже существовали КП(б)У и КП(б)Б. И все они не могли сойтись во взглядах на будущее устройство бывших польских территорий и собственные перспективы. Во-первых, КПП боролась за то, чтобы присоединить к себе КПЗБ и КПЗУ, мотивируя это тем, что на будущих выборах, если они будут проводиться сразу на всей освобождённой от буржуев территории, объединённая компартия получит абсолютное большинство просто по национальному признаку, так как бывшие угнетённые народы «за русских». Это был аргумент, но не железный, так как СССР принял ряд мер, чтобы на выборах так или иначе победили коммунисты. В первую очередь, он придержал два миллиона пленных, заявив, что они отправятся домой не раньше, чем возместят весь ущерб от войны, а переговоры о досрочном освобождении мы готовы вести только с коммунистическим правительством. Так, мы исключили из процесса голосования настроенных против нас вояк и даже создали предпосылки для поддержки нас их родственниками. И это работало. Программа по обмену населением между бывшими польскими территориями на советско-германской границе ещё действовала. Поток родственников тех, кто попал к нам в плен, не иссякал. В то же время, буржуазия, духовенство, все, кто были нежелательны в коммунистической Польше, разными путями выдавливались, но в основном, уезжали добровольно на запад. Опасения КПП на этом фоне выглядели преувеличенными. В свою очередь, КПЗБ и КПЗУ, натерпевшись, не хотели ничего общего иметь с поляками, даже коммунистами. У них было своё видение будущего. КПЗУ ставило своей целью слияние с КП(б)У, чтобы таким путём втащить Западную Украину в СССР, минуя стадию «особой республики», путём присоединения «районов» сразу к УССР. КП(б)У это стремление разделяла и полностью поддерживала. Но, вот беда, такая позиция шла в разрез с конституцией 1936 года. Севернее, в Белоруссии, кипели свои страсти. Перед БССР отчётливо стала перспектива, подобно казахам, которые побыли в ранге союзной республики чуть больше года, превратиться, согласно той же конституции, в автономную республику. Перспектива, после отставки правительств в Литве и Латвии, победы там коммунистов на выборах и вступление прибалтийских стран в Союз в ранге Особых республик, вкупе с такими же процессами в Западной Белоруссии, лишало БССР внешних границ, а морских, она не имела. Поэтому верхушка КП(б)Б всем силами стремилась подмять под себя КПЗБ, чтобы не допустить сокращения партаппарата в Минске. Ну и что, что две Белоруссии, Советская и Западная, пусть на две республики, автономную и особую, будет одна компартия со всеми тёплыми местами в ней! КПЗБ же сопротивлялась, не желая терять самостоятельность. Вся эта подковёрная возня на важнейшем Западном направлении отнимала всё внимание ЦК ВКП(б) и мне стало, отчасти, понятно поверхностное отношение там к финскому вопросу. Товарищам в ЦК было попросту не до него!

В ходе этой беседы, хотя Жданов и произносил нечто иное, ко мне пришло понимание. Меня выдернули из Белоруссии и отправили на Север вовсе не за мои подвиги! Это было сделано только для того, чтобы я, как лидер «рабочей оппозиции», от которого можно ждать любых непредсказуемых вывертов, не вносил хаос в и так непростую ситуацию. Но, поскольку здесь я тоже умудрился устроить бучу, Сталин просто загрузил меня выше крыши делом, предоставив свободу совершать «по моему». Вот почему на совещании в Москве смотрели сквозь пальцы, когда я без зазрения совести лез на чужую поляну! Воюй, товарищ Любимов, как хочешь, только нам не мешай! А то, что мы что-то в финском вопросе в самом начале упустили — извини. В конце концов, тебе же дали по первому требованию свободу повернуть дело так, как ты считаешь нужным. Вот и занимайся. Направили энергию, так сказать, в позитивное русло.

 

Эпизод 11

Двадцатого ноября дневная температура впервые упала ниже ноля, землю подморозило, а небо расчистилось от надоевших дождливых туч. С этого момента отсчёт до начала боевых действий на Северном направлении пошёл на часы и отмашку на них давал нам не Главком, а её величество Погода. В тот же вечер Балтфлот в составе трёх линкоров, флагманского «Кадиса», «Марата» и «Октябрьской революции», семи крейсеров, «Киров» и «Максим Горький» проектов 26 и 26-бис, «Червона Украина» и «Красный Крым», «Малага» и «Пальма-де-Майорка», бывших «Альфонсо» и «Сервантес», переименованных в честь баз Советского Республиканского флота, «Долорес Ибаррури», бывшего «Мендес Нуньес», пяти дивизионов эсминцев и множества более мелких кораблей и катеров, вышел в море, сопровождая погруженную на БДБ первую волну десанта.

Как и прежде, когда Балтфлот выходил из базы в полном составе для отработки действий в походном строю, пока ещё вероятный противник отреагировал стандартно — привёл свои силы в полную боевую готовность и вывел личный состав из казарм на позиции. Четыре раза тревога оказывалась ложной и после возвращения кораблей отменялась, но сейчас началась настоящая война, причём, даже раньше, чем ожидали. В три часа ночи, когда до рассвета было ещё очень далеко, «пернатый дивизион», сторжевики-пятисоттонники названные именами птиц, утопили с помощью РБУ «Гирлянда» неизвестную подлодку, попытавшуюся приблизиться к конвою. С учётом того, что флоты Эстонии и Латвии были полностью под нашим контролем и отстаивались в базах, субмарина могла быть только финской и, с гораздо меньшей вероятностью, шведской. Впрочем, из подводного положения подать сигнал о нападении на неё, она всё равно не могла.

Примерно в это же время выброшенные вперёд торпедные катера спустили на воду надувные моторные лодки и четыре роты боевых пловцов, сформированные в ВМФ СССР после трагедии с крейсером «Красный Кавказ», устремились к своим целям. Да, наши «люди-лягушки» готовились как контрдиверсанты, но сейчас им предстояло выступать в прямо противоположной ипостаси. Береговая оборона финнов была построена в расчёте на противодействие кораблям и десантным судам, но никак не тем, кто загодя затопив лодки, добирается до берега в ледяной воде вплавь. По морю шарили прожектора, туда же были устремлены взоры часовых, дежурных пулемётных расчётов, наблюдателей в ДОТах противодесантной обороны, а тем временем из волн на берег со стороны материка тихо выходили «тридцать три богатыря». Роты Балтийского и Северного флотов высаживались на острова Мякилотто и Изосаари, где были расположены башенные батареи 12-ти дюймовых орудий и с первыми лучами солнца, где пройдя незамеченными, где ликвидировав помехи из бесшумного оружия, подорвали стволы специально сконструированными для этой цели кольцевыми кумулятивными зарядами. Это послужило общим сигналом для штурма батарей 10-ти и 6-ти дюймовок, установленных в орудийных двориках. Их нельзя было заранее подготовить к взрыву из-за находившихся тут же расчётов, но сути дела это не меняло. Подобравшиеся с тыла на бросок гранаты штурмовые группы сделали своё дело практически моментально, после чего, заблокировав выходы с нижних уровней, вступили в бой с пехотным прикрытием, перемещаясь по островам и уничтожая по пути командные пункты и зенитные позиции. Сопротивление с самого начала было малоосмысленным, поскольку силы штурмующей и обороняющейся пехоты были примерно сопоставимыми, но последние, не понимая обстановки, бросали в бой, снимая с берегового фронта, ДОТы которого всё равно имели лишь ориентированные на атаку с моря, а не с тыла амбразуры, отдельные взводы, вооружённые только винтовками Мосина. Диверсанты, имевшие поголовно ППШ, хороший запас гранат и подрывных зарядов, разделывались с ними и расчётами зенитных орудий походя, уничтожая по очереди, пока не взяли острова полностью под свой контроль. Подобным же образом действовали черноморцы и тихоокеанцы, разбившиеся повзводно и атаковавшие прочие изолированные гарнизоны небольших островов на подходе к Хельсинки. В результате их действий уже в первый час войны основные огневые средства, восемь 12-ти дюймовых и шестнадцать 10-ти дюймовых пушек были выведены из строя и в береговой обороне финской столицы пробита зияющая брешь в которую нацелился подходящий с юго-востока десантный флот.

Небо, между тем, загудело от множества советских самолётов. Здесь, на микроскопическом пятачке, Кузнецов задействовал всю ударную, большую часть истребительной и половину разведывательной авиации советского ВМФ, стянув силы со всех четырёх флотов. На первом этапе главной точкой приложения усилий стал Свеаборг, подвергнутый массированной бомбардировке, загнавшей гарнизон в бомбоубежища. Зенитные батареи крепости, близлежащих островов и самой финской столицы, намеренно спровоцированные и обнаружившие себя, советские пикировщики уничтожали в первую очередь. Собственно, именно эти цели были в этот момент приоритетными, поскольку батальон 1-й ВДБр уже находился на подлёте. Это тоже был сюрприз для обороняющихся. Единственный, всё ещё числящийся экспериментальным, полк, оснащённый камовскими вертушками, высадил десантников прямо внутрь цитадели и бастионов старой крепости, штурм которой с берега мог стоить морпехам большой крови. В результате, уничтожив наблюдателей и дежурные средства, ВДВ-шники легко заблокировали гарнизон в убежищах и финнам, в конечном итоге, не оставалось никаких перспектив, кроме сдачи в плен.

Это была единственная услуга, оказанная армией морякам, во всём остальном они справлялись самостоятельно. Противник, имея после разгрома береговой лишь полевую артиллерию и миномёты, всё ещё мог оказывать действенное сопротивление. Его общие силы в районе Хельсинки насчитывали две пехотные дивизии, пусть и не самого лучшего состава и вооружённые по остаточному принципу, поскольку лучшие части были стянуты на Карперешеек. Однако, советская морская пехота действовала стремительно. Мелкосидящие БДБ, вооружённые десятками направляющих тяжёлых РС, несущих 100-килограммовые боеголовки, подойдя прямо по минным полям на две — две с половиной мили, вычистили берег в намеченных местах высадки от заграждений и, во многом, от защитников, после чего туда стремительно вылетели полсотни СВП, не только военных, но и мобилизованных гражданских, стянутых из тундровых районов СССР. Ковры-самолёты Левкова, фактически паромы, не имевшие закрытых трюмов, стартовали с эстонского и берега и пересекли Финский залив со скоростью свыше 50 узлов. Каждый из них нёс на себе не меньше взвода, а одна треть — усиленную роту морпехов или один танк, два новейших, грузоподъёмностью 28 тонн, высадили по одному огнемётному Т-126.

Бой у уреза воды на побережье западнее и восточнее города был финнами проигран. Чуть менее удачно для советских моряков прошёл штурм и высадка непосредственно в торговом порту. Для этой операции были привлечены один из дивизионов БКА Днепровской флотилии, уже взаимодействовавший с морпехами в Польской кампании. Бронекатера «лёгкого типа», вооружённые одной «стандартной» танковой башней и двумя башнями с ККП Дегтярёва, ворвались в акваторию порта, чтобы подавить огневые точки и расчистить путь МО-шкам с группами разведчиков для захвата причалов. Зенитки, как среднекалиберные, так и автоматические, были к этому времени в большинстве своём выбиты, пулемёты пехоты опасности не представляли, наоборот, являлись «законной добычей», а вот сторожевые катера в порту, прятавшиеся от авиаударов вблизи пароходов нейтральных стран, представляли реальную опасность и были серьёзным противником. Эти небольшие 30-тонные деревянные кораблики несли два-три 20-миллиметровых зенитных автомата, шустро маневрировали и вполне могли концентрированным огнём изрешетить отдельный БКА. Тут уж всё решали мастерство, умение предугадать маневры и засады противника, навыки ориентирования в незнакомой обстановке. За финнов было ещё и знание местности. Вряд ли можно сказать, что удача здесь сопутствовала нашим катерникам, большая часть БКА которых получила тяжёлые повреждения, но победу, утопив канлодку, бывший царский минный крейсер, четыре сторожевых и все семь торпедных катеров флота противника, они всё-таки себе вырвали, когда эшелон десанта уже входил в порт. МО-шкам разведчиков пришлось давить и разгонять высыпавшую на причалы финскую пехоту самостоятельно, что тоже привело к потерям как среди десантников, так и среди экипажей катеров. Тем не менее и здесь плацдарм был захвачен.

В общем сражении возникла короткая передышка. Советские десантные боты и БДБ первого эшелона, несущие только усиленную полковыми, противотанковыми пушками и миномётами пехоту, вслед за ракетными баржами подходили к берегу, чтобы закрепить и развить успех передовых отрядов. Две бригады КМП нацелились западнее, две восточнее города, а Потийская, помнившая Кадис, двинулась прямо в порт. Баржи с танками и самоходками, осадка которых достигала по корме превосходила один метр, держались в арьегарде, поскольку вероятность их подрыва на полях мин типа «Р» была довольно велика и без острой необходимости рисковать не следовало. Лучше чуть-чуть подождать, пока тральщики сделают своё дело.

Высшее финское сухопутное командование в этот момент в полной мере продемонстрировало свои недостатки. Не приходилось ещё финнам воевать в составе дивизий, корпусов и армий, опыта взять было неоткуда. Да, положение обороняющихся сейчас было исключительно тяжёлым, береговой фронт прорван, авиация ходит по головам, а в тылу, перехватывая все пути к столице, высаживается целый воздушно-десантный корпус. Но они ещё могли, оставив в самом Хельсинки сильный гарнизон, отойти от береговой черты, чтобы сконцентрировать свои силы и, пережив короткий ноябрьский день, под покровом темноты попытаться контратаковать одним мощным кулаком и вернуть свои позиции. Увы, это требовало военачальников и войск совершенно иного уровня подготовки. На деле же противодействие вылилось в реагирование на угрозы высылкой небольших подразделений, силой до батальона, для контратак. Если против десантников, высаживавшихся с помощью планеров-автожиров, кое-где это могло сработать в самый первый момент, то против морпехов, опирающихся на мощную артиллерийскую и авиаподдержку флота, было просто бесполезно. Впрочем, когда финны добрались пешком, да стараясь не поставляться нашим лётчикам, до частей советских ВДБр, те уже, в основном, успели организоваться после высадки и встретили контратаки как надо — огнём. А потом и сами перешли в наступление. На этом фоне финские ВМС показали себя много лучше, продемонстрировав стратегическое мышление. Много ли припасов может взять с собой десант на боты и баржи? На один-два дня боёв и только. Чтобы снабжать войска на вражеском берегу нужен действующий порт. Два финских ББО, «Вяйнемяйнен» и «Ильмаринен», прятавшиеся в шхерах западнее полуострова Поркалла-удд и до сих пор ничем не обнаружившие себя, вместо того, чтобы обстреливать плацдармы или эшелоны десантных судов, с максимальной дистанции открыли огонь главным калибром по собственным портовым сооружениям. Благо цель была неподвижной и никуда не могла убежать. За двадцать с небольшим минут, что потребовались советским пикировщикам, чтобы разделаться с ними, броненосцы успели, развив максимальную скорострельность, выпустить из своих восьми 254-мм орудий полтысячи 255-килограммовых снарядов, причинив просто чудовищные разрушения. Не говоря уж об ущербе от прямых попаданий, в порту стояло и разгружалось два десятка транспортов, собственных и нейтральных, шведских, датских, норвежских, которые из-за особенностей финской торговли в последний период, в большинстве своём были загружены оружием, боеприпасами, артиллерией и самолётами, прочей военной техникой, топливом и взрывчаткой. Такое же содержимое можно было найти и на портовых складах. Даже то, что счастливо избежало гостинцев от «богатырей» эпоса Калевала, не могло уцелеть из-за многочисленных вторичных взрывов и пожаров. Полыхала вся акватория торгового порта, из-за разлившейся по ней горящей нефти из танкеров. Досталось и прочим причалам, пригодным для разгрузки транспортов в районе финской столицы. Это было для нас неприятно, хотя, конечно, даже полутысячи снарядов мало, чтобы полностью сделать невозможной разгрузку транспортов в районе финской столицы, тем не менее, пропускная способность портовых сооружений была значительно снижена.

Часть сил Потийской бригады вынуждена была на ходу перестраиваться, выходя вместо разрушенного торгового порта к иным пунктам высадки, тем не менее, ближе к обеду советская морская пехота уже штурмовала непосредственно городские кварталы, начала наступление на суше, зажимая финскую столицу в клещи, а с моря, по протраленным фарватерам, подошли БДБ с танковыми батальонами и самоходными артдивизионами и начали высадку. Вместе с ними ближе к берегу выдвинулись главные силы флота, крейсера, эсминцы. Они, как в былую «допаровую» эпоху, завезя на катерах вспомогательные якоря и встав на шпринг, с места стали оказывать могучую артиллерийскую поддежку наступавшим морпехам, пользуясь целеуказанием передовых корректировочных постов, действующих непосредственно в боевых порядках. Противник же опереться на свою артиллерию уже не мог, поскольку всё, что открывало огонь и обнаруживало себя, немедленно уничтожалось бомбардировщиками. Советские морские лётчики висели в небе, непрерывно сменяя друг друга, ни на минуту не оставляя без внимания то, что происходит на земле. Специально выделенные разведчики, в случае нужды вызывали из районов ожидания ударные самолёты или истребители, которые, ближе ко второй половине дня, тоже являлись к Хельсинки с бомбами, поскольку сопротивление противника в воздухе практически отсутствовало. Пилоты страны Суоми явились на битву лишь один раз в количестве полутора десятков французских MS-406, когда наши ТБ-3 высаживали воздушно-десантный корпус, но, оценив свои шансы против прикрытия, так и не вступили в бой, уйдя на северо-запад. Наши, связанные задачей сопровождения, проявили похвальную дисциплину и не стали преследовать.

В пятнадцать часов дня правительство Куусинена, высадившееся сразу вслед за первым эшелоном советской морской пехоты и едва добравшееся до относительно мало пострадавших от уличных боёв городских построек, выйдя в радиоэфир объявило о революции, о чрезвычайном положении в Финляндии, распустило сейм и тут же обратилось за помощью в подавлении «контрреволюционного мятежа» к Советскому Союзу. Конечно, всё было шито белыми нитками, но впоследствии, СССР в ответ на обвинения в нападении без объявления войны всегда придерживался версии «оказания помощи» выступившим против конфронтации с Советским Союзом «трудящимся». С наступлением темноты бои не только не затихли, но и усилились. Советская сторона ввела в дело танки и САУ, против которых у финнов практически не было никакого противоядия. Они перехитрили сами себя, внимательно следя за операциями, которые проводила РККА. Уже после войны с Японией отказавшись от закупок 37-мм противотанковых пушек «Бофорс», сочтя их слабыми против танков русских, в пользу 75-ти и 40-ка миллиметровых зениток той же фирмы. Это, безусловно, было верное решение, но сейчас, когда силы ПВО были выбиты, противопоставить Т-26М с бронёй, не превышавшей 30 мм, стало попросту нечего. Бутылки с бензином да полтора десятка, на обе дивизии, английских ПТР «Бойс», присланных в виде рекламы. В воздухе же пикировщиков и истребителей сменили торпедоносцы на Р-5, вываливающие до тонны бомб на обозначенные пиротехническими сигналами цели. В уличных боях, где авиация и корабельная артиллерия из-за близости противников помочь не могла, в ход шли ранцевые огнемёты и всевозможные заменители тяжёлого вооружения, от ружейных гранатомётов, фугасных РПГ, до тяжёлых 280-мм РС, запускаемых с помощью подрывных машинок прямо из укупорки. К утру город был взят, а совершенно дезорганизованные остатки войск противника зажаты севернее в трёх, простреливаемых насквозь, «мешках». В таких условиях финны не проявили, приписываемого им по итогам Зимней войны «эталонного мира», упорства в обороне и сдались. В плену у нас оказались президент Каллио, премьер Рюти с большей частью бывшего правительства. Остальные, включая главнокомандующего Маннергейма, сгинули бесследно. Возможно, погибли, пытаясь выбраться морем на всевозможных яхтах и катерах, которые нещадно топил наш «москитный флот». Кроме этого, на море за ночь наши сторожевики потопили ещё две подводные лодки врага.

С утра пресса СССР ударила в фанфары об успешно начатой КБФ операции «Ла-Манш» и освобождении столицы Финляндской народной республики от «белофиннов». На деле же всё обстояло не столь благополучно. Сейчас всё решало время. Да, ВВС КА в первый же день войны нанесли массированные удары по ЖД сети восточнее Хельсинки, разрушив десятки станций и мостов, провели операцию «Резак» по ликвидации телеграфных линий. Тем не менее, в Выборге о падении столицы узнали в тот же день 22-го ноября. Сколько времени потребуется на принятие решения на контрудар в условиях отсутствия приказов от главнокомандующего — не мог сказать никто. Между тем, боекомплекты морской пехоты и воздушных десантников изрядно «похудели». Осмотр портовых сооружений дал неутешительные результаты. На приведение хозяйства в порядок требовалось не меньше суток. К тому же, чтобы выдержать запланированные темпы переброски через залив 1-й Танковой армии, надо было как-то компенсировать утрату Торгового порта.

Комфлота Кожанов отреагировал на возникшую проблему решительно. Начало высадки 1-й ТА было отложено на одни сутки, а БДБ, только что высадившие морпехов, на советском берегу залива загружали не танками, а понтонами-раскладушками плавбатарей, собранными на Балтике со всей европейской части страны именно для наращивания пропускных возможностей портов, для сооружения временных плавпричалов. Сейчас о каком-то увеличении речи не шло, компенсировать бы утраченное. В результате, части 1-й ТА стали высаживаться в Хельсинки только с утра 23-го числа. Ещё на этапе планирования было понятно, что Танковая армия со всей своей техникой — слишком огромный организм, чтобы быстро пропихнуть его через единственные «морские ворота», а реализовать успех десанта наступлением вглубь надо было как можно скорее. Поэтому была принята стратегия «отрядов» или «боевых групп», когда мотострелковый полк, без большей части обозов и совсем без буксируемой артиллерии, усиливался танковым батальоном и дивизионом или полком САУ, и в таком виде перебрасывался в один приём, а по прибытии на место стразу же приступал к выполнению поставленных задач. Сейчас было важно занять как можно большую либо совсем необороняемую, либо слабозащищённую территорию, особенно в направлении на восток. А тылы можно было бы подтянуть позднее. С утра 24-го ноября «боевые группы» из состава 1-го ТК выдвинулись на восток, по прибрежной дороге на Порвоо и далее, сбивая по пути слабые заслоны из частей охраны побережья, пока 27-го на реке Кюмийоки не упёрлись в организованную оборону, поддержанную огнём береговых батарей из района Котка-Хамина. Это направление было хорошо тем, что во взаимодействии с КБФ захватывались новые высадочные плацдармы, порты, в которые тут же начинали перевозиться артиллерия и тылы, превращая наши «отряды» в полнокровные танковые дивизии. 1-й Танковый корпус на «восточном фронте» быстро наращивал свои силы, но даже и не думал расшибать себе лоб, штурмуя окопавшегося противника. Наоборот, он сам стал зарываться в мёрзлую землю, разворачивая свой левый фланг всё дальше на север. К 1-му декабря, когда погода испортилась, исключив авиаподдержку, Танковая армия образовала сплошной фронт по линии реки от Финского залива до Куусаноски, уперев левый фланг в озеро Пюхяярви. Дальше на север и на запад танкисты продолжали наступать, захватывая ключевые точки, порты, крупные посёлки и узлы дорог, заняв к началу зимы весь юго-западный угол Финляндии, а на севере достигнув рубежа Пори-Таммерфорс-Хейнола и израсходовав большую часть запасов топлива.

 

Эпизод 12

Пока Кожанов и Болдин воевали на западе, Рокоссовский на Карперешейке начал операцию «Мажино», нанося главный удар силами 8-й армии Потапова на своём крайнем левом фланге, где, во первых, глубина как полосы обеспечения, так и полосы долговременных укреплений, по данным нашей разведки, были минимальными, а во-вторых, здесь, за водными преградами, рекой Тайпаленйоки и озером Сувантоярви, финны не стали строить контрэскарпы, как на западе, оставив в неизменном виде прежние надолбы. Это говорило о том, что противник правильно предположил по одному только внешнему виду примерные характеристики наших сверхтяжёлых танков, понял, что надолбы их не остановят, но решил, что переправить таких монстров через реки и озёра, там, где нельзя пройти вброд, мы не сможем. Мы же приготовили и отработали на учениях сюрприз.

Ленфронт, приступив к прорыву полосы обеспечения, стал действовать методом «проколов», избегая существующей дорожной сети и прокладывая себе новые маршруты через леса. На нашей территории была развёрнута вся артиллерия, которая могла поддерживать передовые части на глубину до 20 километров от границы, т. е. на глубину задачи первого дня. Вперёд шла разведка и пехота на лыжах, выступая в виде передового и флангового охранения. Под её прикрытием три-четыре бронированных путепрокладчика ЧТЗ создавали новую дорогу, вываливая лес и лишний грунт в сторону обочин, создавая дополнительную маску, через которую сложно было бы вести прицельный огонь. Первый бронированный бульдозер был оснащён плугом, с дополнительными верхними упорами, чтобы деревья не валились на машину, прочие — обычными отвалами расширяли и выравнивали дорогу. Двигались медленно, со скоростью 3–4 километра в час, но благодаря этому и пехота наша не выматывалась, наступая осторожно. Выходя из под прикрытия леса на поляны, к противоположным опушкам высылались танки и механизированная пехота на новейших БТР-126, перевозивших восемь бойцов и вооружённых одним лишь пулемётом «Максим» в дистанционно управляемой, с помощью параллелограммных тяг, установке. Убедившись в отсутствии противника, путепрокладчики пересекали открытое пространство и вновь углублялись в лес.

Финские отряды в полосе обеспечения, самым тяжёлым вооружением которых были 87-мм лёгкие пушки образца 1895 года, были вынуждены бросать подготовленные ими рубежи засад и, либо отступать, либо по лесам же выдвигаться навстречу нашим передовым частям и вступать в бой на равных. Впрочем, весьма условно. Численное и техническое превосходство было на стороне РККА, да и артиллерия, благодаря «штурманам» в передовых отрядах, отслеживавшим пройденный путь и направление, всегда эффективно поддерживала огнём, открывая его в минимальные сроки. На направлении главного удара, где вместо челябинских бульдозеров дороги торили «Маркс», «Энгельс» и «Ленин», сразу проламывая просеки шестиметровой ширины с интервалом в 3–5 километров друг от друга, идя, при этом, со скоростью 10–15 километров в час, пехоте противника и вовсе было лихо. Либо бежать, либо русские обгонят, выйдут к реке и отрежут от своих.

Уже вечером первого, короткого ноябрьского дня войны, 57-й стрелковый корпус вышел на реку Тайпаленйоки на фронте 10 километров на всём протяжении от истока до устья. Он располагал не только собственной танковой бригадой на Т-126, но, в качестве усиления, полком СТТ и бригадой прорыва, насчитывавшей полторы сотни КВ и КВ-2, из которых пятая часть, по одной машине на взвод, была оснащена катковыми тралами, в дополнение к которым имелись четыре танка-бульдозера и столько же мостоукладчиков Т-28. В полной темноте началась подготовка к форсированию на участке левофланговой 82-й дивизии, напротив деревни Васкела, у самого южного края полуострова, образованного образованном озером и рекой. Судя по данным разведки, главные позиции противника располагались южнее, у основания выступа. Здесь, на плоском, простреливаемом перекрёстным огнём насквозь с наших позиций мысу, он обороняться посчитал для себя не выгодным и этим следовало воспользоваться. Танки-бульдозеры стали обрушать эскарпированный берег с нашей стороны, устраивая съезды к воде, а по противоположному принялись работать две роты КВ, всаживая в обрыв 107-мм фугасы один за другим. В ответ по нашим машинам весьма точно стала работать 152-мм береговая батарея.

Пришлось нажаловаться ночным бомбардировщикам. «Сержантские» полки на У-2, в которых служили выпускники лётных училищ «первой ступени», составляли на конец 1939 года не менее половины всех ВВС КА. В них, после первого года учёбы и усвоения «азов», будущие «полноценные» истребители, бомбардировщики, штурмовики, приобретали боевой опыт, учились бомбить и ориентироваться, осматривались в строевых частях, привыкали к дисциплине на земле и в воздухе, и лишь потом, после достижения должного числа часов налёта, направлялись в специализированные военные учебные заведения, после окончания которых могли претендовать на командирское звание. И не стоило этих «птенцов» недооценивать. У-2 последних моделей получили изменённое шасси и усиленный фюзеляж, благодаря чему могли подвешивать под него одну бомбу в 500 килограмм. Либо любой ассортимент в пределах этого веса под крылья. Увы, именно обретённая способность поднимать тяжёлые бомбы в данном случае сыграла с «ночниками» злую шутку. Вражеская батарея где-то в районе мыса Ярисевяниеми, предупреждённая о подходе наших самолётов, обнаруженных над главной линией финской обороны благодаря шуму моторов, работавших на полную мощность, прекратила стрельбу и затаилась. 500-ки и 250-килограммовки бросать с малой высоты было нельзя — небезопасно для самих бомбардировщиков. А с большой, да ещё в темноте, обнаружить огневые позиции береговой артиллерии было не просто сложно, а невозможно. В общем, отбомбились наобум, не принеся никакого ущерба. Но выиграли полчаса тишины.

Воспользовавшись этим, командир 82-й, полковник Федюнинский, на КП которого находился и я из опасения за судьбу супертяжеловесов, за потерю которых спросили бы, в том числе и с меня, приказал начать форсирование. Первой в реку вошла моторизованная рота разведбата дивизии на плавающих БТР, которые, стремительно проскочив открытое пространство до воды, один за другим бодро скатились по съездам и взводными колоннами пошли к противоположному берегу. Увы, как в поговорке, гладко было на бумаге… Попав на стремнину, машины, двигавшиеся на воде за счёт перематывания гусениц, не могли справиться с течением и их, нарушив строй, стало кучей относить на восток, туда, где эскарп был цел и выйти на сушу они не могли. Мехводы выруливали кто во что горазд, в результате рота в полном беспорядке приткнулась к берегу на протяжении целого километра и в пятистах метрах от края намеченного фронта форсирования.

Тем временем танкисты полка РГК, выгнав на берег свою БРЭМ, оснащённую для такого случая съёмной катушкой с кабелем, подключили его к «Марксу» и тот, заглушив дизеля и получая электропитание для ТЭД извне, пошёл вперёд. На учениях было нормой форсировать по дну водные преграды до 500 метров, так как приток свежего воздуха в загерметизированный танк отсутствовал и при большей ширине препятствия экипаж в тесном пространстве попросту начинал задыхаться. Здесь же надо было пересечь всего лишь 200 метров под водой. Главное — никуда не свернуть. Появление первого супертяжеловеса на северном берегу вызвало у финских артиллеристов натуральную истерику. По нему вновь открыли огонь не только шестидюймовки Канэ, но и батареи дивизионных пушек и гаубиц. К счастью, пока расчёты бежали к орудиям, пока наводили и заряжали, пока снаряды летели к цели, экипаж успел выйти через «люк героев» и отстыковать кабель, который БРЭМ начала немедленно сматывать. Поплавок, привязанный к его концу, уже скользил по воде, когда упали первые «подарки». «Маркс», чтобы не стоять под обстрелом, опустил отвал, страхуясь от мин, и двинулся на восток, к десантировавшимся с БТР разведчикам. Их плавающие «коробочки» уже вышли в обратный путь, но увы, в том месте течение оказалось ещё сильнее. Речи о том, чтобы по воде вернуться на исходные за новой партией пехоты вовсе не шло. Река подхватила БТРы, закрутила и вынесла за поворот, туда, где она резко меняла направление на север. Отсюда до главной линии обороны финнов было менее 4-х километров и теперь, в белом свете «люстр» подвешенных береговыми орудиями, выйдя из под прикрытия эскарпа, выкрашенные «под снег» машины разведчиков стали отчётливо видны противнику на чёрной воде. Артиллеристы врага, убедившись в тщетности своих попыток не то что подбить, но попасть в движущийся «Маркс», проворства которого они недооценили, решили отыграться на более лёгкой и менее шустрой в чуждой стихии цели. Для сталинградских же тягачей, с их-то 7-мм бронёй, были опасны даже близкие разрывы. К счастью, приткнувшихся к нашему берегу выше устья ручья Вииси-йоки, или, по-русски, Вьюн, машины выручили наши лётчики-ночники, подоспевшие своим вторым эшелоном, на этот раз за шумом боя незамеченным, отбомбившиеся по вспышкам и подавившие на время батареи противника.

В это время реку Тайпаленйоки форсировал благополучно «Энгельс». Переправа второго бронированного монстра, видимо, напомнила финнам, от кого исходит главная опасность и куда необходимо сосредоточить огонь. Даже невзирая на бомбёжку, к счастью для финнов, по-прежнему с большой высоты, ибо бомбы были подвешены заранее, а первые вернувшиеся У-2 учесть ошибки и перезарядиться ещё не успели, 152-миллиметровая снова стала бить. Туда, где нам было страшнее всего, по исходному берегу и БРЭМ. КВ, врубив ТДА когда над ними повисли «люстры», помогли избежать прямых попаданий, но «Ильич», последний танк полка РГК, застрял из-за перебитого кабеля у северного берега, высунув из воды конец пушечного ствола и часть крыши башни башни. Проводная связь с ним оборвалась. В полку СТТ РГК, состоявшим всего из трёх боевых машин, поднялась лёгкая суматоха. Командир был уже на плацдарме, сидя в «Марксе», а зампотех на нашем берегу с БРЭМ. И все вместе не придумали ничего лучше, чем направить к утопленнику, пока экипаж не задохнулся, «Энгельса».

— Дайте радио «Васильку», — несмотря на всю серьёзность положения я улыбнулся про себя легкомысленному позывному полковника Васильева, командира полка, — отставить! Передние башенные люки над водой! Пусть на «Ленине» их откроют, вскроют люк в перегородке моторного отсека и размонтируют воздухоподающие трубы на дизеля после фильтров. Так они смогут запустить собственные двигатели.

Час работы и, забурлив выхлопом, СТТ самостоятельно выполз на сушу. Плавающие БТР за это время, вернувшись по земле на исходные и учтя собственные ошибки, перебросили на противоположный берег ещё одну стрелковую роту. Все вместе, танки, разведчики, пехотинцы, принялись прочёсывать прилегающую к реке местность, лесок южнее Коуккуниеми и окраину этой деревни, вычищая финское боевое охранение и наблюдателей-корректировщиков.

Основным силам обороняющихся в это время было не до противодействия. Ночные бомбардировщики, подвесив под крылья 50-килограммовые парашютные объёмно-зажигательные и объёмно-детонирующие бомбы, продемонстрировали противнику очередные «домашние заготовки». Во время предвоенных учений, направленных на изучение боевого применения новейшего оружия, был замечен один эффект, которым сейчас решили воспользоваться. По действующим огневым средствам отрабатывали ОДАБ, от которых окопы не спасали, только закрытые сооружения с прочными дверьми, а вот против тех, кто затаился, против дежурных пулемётных расчётов, наблюдателей, боевого охранения, действовали парами. Примерно определив с воздуха по конфигурации линии надолбов, колючки, опорные пункты, траншеи противника, первый У-2 обрабатывал «подозрительные» места объёмно-зажигательными бомбами. Их начинка, распыляясь в воздухе, моментально садилась росой на ткань и впитывалась в неё. Поэтому, после поджига, основная часть ТВС очень быстро сгорала, а вот одежда продолжала гореть и дымить много дольше, выдавая в темноте местоположение обожжённых финнов. Чтобы уж добить их наверняка, второй У-2 добавлял туда объёмно-детонирующими.

За час лёгкие бомбардировщики не только вычистили траншеи, заставив финнов укрыться в ДОТах и ДЗОТах, но и попутно снесли всю лёгкую маскировку, включая и деревья, которые, лишившись ветвей, торчали теперь голыми палками. Досталось и подходящим из тыла резервам, которые вместо того, чтобы спешить к предполагаемому участку нашей атаки, вынуждены были прятаться в лесу. Береговая батарея, орудия которой стояли в бетонированных, но открытых двориках, также была приведена к молчанию, понеся, видимо, потери в расчётах. Всё это позволило с полуночи начать наводить понтонную переправу. Парк РГК, укомплектованный «раскладушками», выдвинулся к реке. Пока ЯГи, сдавая назад, сбрасывали свой груз в воду, понтонёры собирали 60-тонный мост длиной более двухсот метров вдоль берега, сапёры стали вбивать в песчаный грунт сваи, чтобы на тросах удерживать мост на, как выяснилось, сильном течении. Несмотря на все прошлые тренировки и опыт Польши, сейчас, зимой, ночью, в реальных боевых условиях, наводка моста заняла больше часа, но уже в 2.00 22 ноября первый КВ бригады прорыва РГК прошёл по мосту на плацдарм, а вслед за ней, корпусная ТБр, самоходные артполки и вся 82-я дивизия. Противодействие было слабым. Работали со стороны противника лишь миномёты, батальонные, по нашей классификации, которые, однако, до самой переправы не добивали. Кроме того, их было мало, не более шести стволов, засечь которые у наших лётчиков, к сожалению, не получалось. На этом этапе сражения наибольшие потери, как ни странно, понесли самоходчики, не имевшие в своём составе машин с тралами. Занимая огневые позиции, на противотанковых минах подорвались шесть САУ, поровну, дивизионных и корпусных. И если шасси Т-126 обычно отделывалось разорванными траками, то у СУ-5 от 2–3,5-килограммовых зарядов финских мин лопались рессоры тележки. Впрочем, чего-чего, а в элементах подвески грузовика ЗИЛ недостатка у нас не было.

По уму, да и по плану, сейчас надо было, выйдя к финским позициям, закрепиться, провести доразведку, дождаться, пока буксируемая артиллерия подтянется, встанет на огневые и разберёт цели, поработает на разрушение ДОТов и проведёт подготовку атаки. Но Федюнинский, явно опъянённый оказавшейся в его руках мощью, шутка ли — 250 танков, большей частью тяжёлых, на 2,5 километра фронта, не считая 11 °CАУ и трёх СТТ, решил атаковать с ходу, коли пушки врага приведены к молчанию. Атака началась в 6 утра, едва полки и батальоны, продравшись вслед за «классиками» через ещё один лес к северной, основной части деревни Коуккуниеми, вышли на исходные. Бронетанковые силы 57-го корпуса ударили клином, имея в голове полк «Василька», батальоны КВ-1 по флангам и бригаду на Т-126 и БТР в центре. Машины шли во взводных и ротных колоннах вслед за танками-тральщиками и танками-бульдозерами. Такое построение позволяло вести сосредоточенный огонь в сторону флангов, давя огневые средства в непросматриваемых с фронта амбразурах ДОТов и ДЗОТов. Едва «Маркс» снёс надолбы и пересёк их линию, начав топтать колючку, поднялась пальба. Для танков полка РГК попадания снарядов противотанковых пушек были, что слону дробина, но вот для КВ, не всегда, но хватало. Стреляли явно не мелкашкой, а чем-то более серьёзным, калибром не менее 75-ти. Наши ответили из всех столов, развернув башни в стороны, ускорили движение. Самоходки, как могли поддержали, накрыв через голову наступавших окопы финнов осколочно-фугасными, а КВ-2, на всём фронте атаки, выстроившись в линию, повели за собой пехоту. Советские бойцы, оставив лыжи, бежали по протоптанным танками следам не цепями, а группами, больше растянутыми в глубину. Когда они достигли колючки, с флангов стали бить пулемёты, но советские танки уже к этому времени перевалили финские траншеи, приблизившись к ДОТам и ДЗОтам вплотную, тут же расстреливая амбразуры. В бинокль я видел как «Ленин» заполз всеми своими четырьмя гусеницами на бугор, в котором скрывался ДОТ и своротил плугом бронеколпак наблюдателя. Тут же его догнал Т-126 из десантного отделения которого выскочила пара сапёров, забросившая в открывшийся колодец канистру и подрывной заряд. Секунда и в ночи полыхнул факел, выжигая нутро бетонной коробки. Остальные Т-126 действовали также. Самоходные огнемёты выжигали траншеи на подступах к укреплениям, а линейные высаживали подрывников, атаковавших амбразуры, двери или вентиляцию. Вслед за ними из БТР высаживались штурмовые роты механизированного батальона ТБр, вступая в траншейный бой накоротке с остатками гарнизонов и подходившими из глубины обороны резервами. В этой кутерьме линейные роты 82-й дивизии, до которых уже никому не было дела, достигли позиций противника без значительных потерь, сразу создав численный перевес в ближнем пехотном бою. Качественное превосходство также было на нашей стороне, как в отношении вооружения, так и боевого опыта. Решимости победить нашим бойцам тоже было не занимать.

Очень скоро сначала первая, а потом и вторая линия финской обороны, в которой мы потом насчитали пять ДОТ, два из которых были полноценными капонирами на четыре 50-калиберных морских пушки Канэ, стрелявшие 4,9-килограммовыми бронебойными болванками. Другие пушки этой же системы, шестнадцать штук, установленные во двориках, за тыловыми стенами пулемётных ДОТов и ДЗОТов, за искусственными каменными стенками, могли вести огонь в тыл и в сторону флангов в широком секторе. Деревозеляных, усиленных камнем огневых точек, также оборудованных фланговыми амбразурами, на 2,5-километровом фронте мы насчитали более тридцати, правда станковыми «Максимами» были вооружены не все, а примерно половина. В остальных обосновались расчёты с ручниками. Танковый кулак 57-го корпуса потерял при прорыве 28 машин, из них два КВ-1, семь Т-126 и три БТРа — безвозвратно.

Прорвав первую оборонительную полосу, Федюнинский стал развивать успех на север, через и в обход урочища Риискан в направлении Волоссула и Карнайоки и с восходом солнца упёрся в тыловые укреплённые узлы на подступах к этим населённым пунктам. Речи о том, чтобы и здесь бросить с ходу на штурм измотанные за сутки войска, конечно, уже не шло. 82-я дивизия остановилась и стала окапываться. Вторая дивизия 57-го корпуса, 36-я, тоже переправившись на плацдарм, стала наступать на северо-восток, зачищая северный берег Тайпаленйоки с помощью приданного ей полка СТТ РГК. Противник, которому эта атака пришлась во фланг, не стал цепляться за полуокружённый узел обороны и быстро отступил через Тайпале на север, на тыловой рубеж у Кюля.

Следующие два дня 8-я армия подтягивала артиллерию, тылы, перейдя в новое наступление, на этот раз по всем правилам, в 9.00 24 ноября. Артиллерия РГК, в том числе восемнадцать 305-мм гаубиц образца 15 года, две 305– и две 343-мм «царь-пушки», открыли огонь на разрушение ещё 23-го, значительно проредив «бугорки», а в ходе часовой артподготовки, завершившейся залпом РС, работали уже все калибры. Позиции финнов были буквально перепаханы. На этот раз, пойдя в атаку, штурмовые части почти совсем не понесли потерь. Как говорится, при плотности в 200 стволов на километр фронта о сопротивлении противника не докладывают…

Следующую цепочку укреплённых узлов по линии берег Суванто северне Хапарайнен — озеро Пухяярви — межозёрные дефиле — остров Коневец, 57-й корпус взломал ещё через двое суток, 26-го числа. Здесь, если не считать береговых укреплений на Суванто и на Ладоге, уже совсем не попадались ДОТы, да и сами защитники, раз за разом битые или брошенные под танки из тыла, были уже «не те». Отмечались случаи, когда после короткого «беспокоящего» артналёта, или пристрелочных выстрелов крупных калибров, враг отступал, не дожидаясь атаки.

Этот подготовленный рубеж на пути 8-й армии к Кексгольму был последним. 57-й корпус, выйдя на оперативный простор, если так можно назвать карельские леса и болота, сделал оборону остальных УРов финнской укреплённой линии бессмысленной, хотя 7-я армия на западе, да и 8-я своим левым флангом только-только на неё вышли. Закрыть же брешь финнам было нечем, поскольку Армия Перешейка, оставив в УРах войска прикрытия предполья, пограничников, шюцкоровцев, бросилась, совершая форсированные ночные марши, на запад, отбивать собственную столицу, не владея которой не могла получать никакого снабжения. 28-го числа, заняв Кексгольм и выдвинув на Сердобольское направление заслон от сил противника, изначально развёрнутых против Карельского фронта Мерецкова, 8-я армия повернула на запад, наступая своим правым флангом на Выборг. Атакуемые с тыла и фланга узлы долговременной обороны, получавшие от своего командования только приказ «Держаться!», но не имевшие ни достаточного полевого заполнения, ни артподдержки, конечно, выполнить его не могли. Не могли они и отойти, поскольку, помимо приказов, не имели вообще никакой информации об обстановке на фронте. Зачастую появление советских танков в тылу какого-нибудь укреплённого узла было совершенно внезапным.

29-го я, убедившись, что драгоценным СТТ ничто не угрожает, а личный состав полка и сам в состоянии позаботиться о себе и о технике, я выехал в части 7-й армии, которая, зачем-то, с ходу атаковала 27-го ноября, по примеру 57-го корпуса, дефиле в районе посёлков Хотиннен и Сумма. Зачем это было сделано — «кто надо» разберётся. Ведь фронт противника уже был прорван и эту линию можно было бы занять чуть позже вообще без боя, либо атаковать с тыла. Видно, кто-то хотел продемонстрировать, что «мы не хуже». Части 7-й армии, сформированные в Ленобласти, имели в активе боевого опыта лишь марш в Эстонию и Латвию, в боях раньше не участвовали. Приданные им танкисты и артиллеристы успели повоевать, но финнские «сюрпризы» для них стали полной неожиданностью. Танки с тралами — это замечательно. Но что, скажите, делать, если ловушки насторожены в расчёте на слона, а попался поросёнок? Минные поля финнов в дефиле выставлялись в рассчёте на вес и четырёхгусеничную ходовую часть «Маркса», а подрывались КВ. Обычные ПТМ ставились в качестве детонатора поверх 110-115-килограммовых зарядов, вынутых из якорных гальваноударных мин образца 1908 года. Приехав на место, на СПАМ-е я увидел множество покорёженных тралов и самих танков-тральщиков, с оборванными передними балансирами, над которыми колдовали ремонтники. Один КВ стоял с башней, крышу которой проломил и застрял в ней тяжеленный, метровый в диаметре, стальной каток, отброшенный взрывом от другого танка, находившегося в этот момент в ста метрах. В общем, все наши противоминные приготовления, из-за мощности заложенных в землю зарядов, оказались практически бесполезны. Поля пришлось уничтожать вручную или взрывным методом.

Вторым сюрпризом стало сочетание контрэскарпов и противотанковой артиллерии. Препятствия, как правило, располагались перед укреплённым узлом в три ряда, с интервалом в триста метров. Под прикрытием трёхметровых стенок, скрытые от наблюдения и прямого огня, ставились заграждения из колючей проволоки. Но эти линии не были сплошными, кое-где были оставлены проходы. Сунувшийся в один из них КВ сразу же получил в лоб из хорошо укрытой и замаскированной береговой 11-дюймовки образца 1877 года. Понятно, что 120-миллиметровая броня в этом раскладе никакой роли не играла. Попытка срыть контрэскарпы елозившими по их гребням танками-бульдозерами, равно как и попытка бросить мосты с Т-28, нарвалась на фланговый обстрел из всех калибров, от 75-миллиметровок Канэ до тех же антикварных 9-ти и 11-дюймовок. Если же у танка повреждалась ходовая и он останавливался, то по неподвижной цели начинали, вдобавок, бить и столь же древние тяжёлые мортиры. Осматривая потом укреплённый узел Сумма-Хотиннен, я не увидел там знаменитых в моей «прошлой жизни» ДОТов-миллионнеров. Вообще, пулемёты в абсолютном своём большинстве устанавливались в ДЗОТах. А прочные бетонные сооружения были представлены укрытиями и погребами боезапаса, под прикрытием тыловых стенок которых устанавливались орудия флангового огня. Дальше в тылу, в колодцах, так, что линия цапф находилась ниже уровня земли, были установлены мортиры. Как потом оказалось, на «Линию Маннергейма», на танкоопасные направления, финны стащили всё наследие Александра III, установленное прежде на батареях береговой обороны, 8-, 9-, 11-дюймовые пушки, 9-,11-дюймовые мортиры образца 1877 года, рассудив, что то, что годилось против морских броненосцев, против сухопутных тоже сгодится. Допросы пленных офицеров после войны показали, что по конструкции и размерам ходовой части СТТ они определили уровень их бронирования в 10–15 сантиметров, но посчитали, что в данном объёме невозможно разместить достаточно мощный двигатель и «парадная скорость», та, которую «Маркс» и прочие демонстрировали на площади Урицкого — предельная. Исходя из этих выводов они и посчитали, что кинжальный огонь по заранее пристрелянным целям из старых пушек, даже несмотря на их низкую скорострельность, будет эффективным.

Знать бы заранее, где соломки подложить, а лучше — вообще не соваться… Как бы то ни было, но 27-го числа 19-й стрелковый корпус и приданная ему танковая бригада прорыва этот самый прорыв осуществить не смогли, понеся тяжелейшие потери и в людях и в технике. Мне же, да и всему отделу ИТС фронта с подчинёнными ремчастями — расхлёбывать. Понятно, что прямые попадания береговых пушек — однозначно списание. Но что делать, если тяжёлый снаряд, попав под углом в борт КВ-2 позади рубки, вспорол и согнул бронеплиту, оторвав сварные соединения, превратил в фарш содержимое МТО и ушёл не разорвавшись, отбосив кормовой бронелист на тридцать метров? Будь это КВ-1, списал бы в неподвижные огневые точки какого-нибудь УРа, но КВ-2 с рубкой, редкий довольно зверь, а машину, теоретически, можно полностью восстановить. Погнутые и перекошенные минными взрывами корпуса тяжёлых танков — из этой же серии.

Вдобавок к этому, в первых числах декабря на меня, а не командующего бронетанковыми силами фронта, повесили испытания в боевой обстановке опытных машин. На днях в распоряжение Ленфронта пришли два эшелона из Харькова и Челябинска с танками, самоходками и БТР, появившимися на свет после осмысления опыта Польской кампании.

Впрочем, история танков «Уралмаш», построенных в кооперации ЧТЗ (вооружение, механизмы) и УВЗ (бронекорпус), началась ещё раньше. С началом войны против Польши в Челябинск было спущено распоряжение начать выпуск танков Т-34М. Однако, на ЧТЗ дизеля Д-100 не выпускались, а начать их производство означало сорвать план по основной продукции завода. В связи с этим началось приспособление Т-34М к местным условиям. К концу августа месяца 1939 года танк «Уралмаш-1» был построен и прошёл заводские испытания. В этой машине 525-сильный Д-100-6 заменили на 350-сильную танковую версию дизеля Д-130-2. Новый мотор был короче на метр, на который и сократилась длина корпуса танка, из-за чего ходовая часть стала четырёхкатковой. «Уралмаш-1» вышел на четыре тонны легче прототипа, но из-за более слабого движка удельная его мощность оказалась даже меньше, чем у «пехотного» Т-126, всего 14 л.с. на тонну веса. Тем не менее, машину решили запустить в серию, пусть не для танковых, так хотя бы для стрелковых корпусов. Освоение машины затянулось до начала зимы 1939 года. К этому же времени подоспели опытные машины «Уралмаш-2» и «Уралмаш-3». Первая была классической САУ с вооружением в рубке, клоном СУ-34-107 с другим мотором. Вторая же стала попыткой убить сразу всех зайцев и дать уральским танкам свою изюминку, чтобы армия не смогла отказаться от них ни при каких обстоятельствах. Т-126 был дёшев, Т-34М подвижен, а на Урале решили сделать упор на вооружение. Уралмаш был ведущим заводом по выпуску дивизионных гаубиц-пушек Ф-22 и танковых 107-мм пушек Ф-35, которые в модификации М1 1939 года получили клиновый затвор вместо поршневого. Поэтому «Уралмаш-3» вышел компиляцией корпуса, подвески и трансмиссии Т-34М, челябинского мотора и облегчённой башни (броня 60-45мм вместо 120-75мм) танка КВ-1. Вес танка достиг 31 тонны, а удельный показатель мощности упал до 11,3 л.с. на тонну. Зато машина стала универсальной, исключающей потребность в отдельных танке и штурмовой САУ.

Что касается харьковских машин, то по опыту боёв в Польше, где корпусные САУ СУ-126 и КВ-2 РГК с противоснарядным бронированием эффективно применялись для стрельбы прямой наводкой, а также в связи с прекращением выпуска 122-мм гаубиц на автомобильном полубронированном шасси, было признано разумным принять на вооружение артполков танковых бригад танковых корпусов орудия калибром 107-мм на шасси Т-34М. САУ СУ-34-107 была разработана осенью 1939 года по образу и подобию более тяжёлой КВ-2. Шасси Т-34М оставили без изменений, установив вместо башни рубку со 107-мм танковой пушкой Ф-35 в рамке в лобовом листе. Бронирование сохранено на уровне Т-34М. Крыша башни бронирована, ради хорошей вентиляции, только на первой половине своей длины, обеспечивавшей жёсткую установку орудия.

Вдобавок, в связи с тем, что танкодесантные батальоны бригад на Т-34 не имели своего транспорта для переброски пехоты и бойцы ездили на броне, они не всегда могли в боях 1939 года сопровождать свои танки. По примеру ТБр стрелковых корпусов, для которых уже был создан БТР-126, для мехбатальонов бригад танковых корпусов осенью 1939 года спроектировали БТР-34 на шасси Т-34М. Корпус СУ-34-107 с вооружением из пулемёта Максим в лобовом листе. Крыша десантного отделения полубронированная. Выход десанта на крышу МТО через двустворчатые двери в задней стенке десантного отсека. Экипаж: мехвод, командир-наводчик пулемёта и 8 человек десанта.

Каждой твари пришло не по паре, а по роте, при всего двух заводских водителях и одном сопровождающем на эшелон. Никаких тебе делегаций конструкторов, ремонтных бригад на всякий случай, ничего! Оказалось, таков был приказ начальника ГАБТУ Павлова. Сформировать экспериментальную часть нам предстояло уже на месте, а потом и испытать её в бою. Личный состав взяли в резервном корпусе, расквартированном в Новгороде, танковую бригаду которого наша лёгкая промышленность успела обеспечить ватниками, рукавицами и тёплыми шлемофонами, а вот пехоту полушубками и ушанками — нет. Новосформированный батальон, таким образом, получился из двух танковых рот на «Уралмаш-1» и «Уралмаш-3», двух батарей штурмовых орудий на «Уралмаш-2» и СУ-34-107, роты механизированной пехоты на БТР-34, взвода обеспечения на грузовиках. Ремонтных частей в составе не было, но этот недостаток я решил преодолеть, придав батальон одной из корпусных танковых бригад 7-й или 8-й армии.

К 14-му декабря, когда экспериментальная часть была готова выдвинуться на фронт, наши войска уже взяли Выборг и полностью очистили Карперешеек от остатков финских войск, взяв короткую передышку для нового наступления навстречу Танковой армии. С этим следовало поторопиться, так как в любой момент могли ударить морозы, залив мог замёрзнуть и тогда снабжение морем 1-й ТА прервалось бы до тех пор, пока не намёрз бы достаточно прочный лёд, который мог выдержать прохождение автоколонн. Марш экспериментального батальона к фронту своим ходом превратился в сущее мучение из-за разнотипности машин. Особенно задерживали еле ползущие «Уралмаш-3», в конце концов взятые собратьями из Харькова на буксир. Несмотря на это, колонна двигалась лишь ненамного обгоняя тракторные обозы, везущие к фронту боеприпасы, топливо и продовольствие. Лишь 20-го числа, перед самым началом нового наступления, батальон усилил ТБр 19-го корпуса 7-й армии, сильно поредевшую у Хотиннена. А 21-го Рокоссовский нанёс свой удар.

К этому времени положение финнов уже было катастрофическим. 1-я ТА, обороняясь на востоке, на севере заняла всё побережье Ботнического залива, соединившись в Оулу с Мерецковым, шедшим от Костомукши. Там, на севере Карелии, помимо «тракторного наступления», РККА применила моторизованные лыжные полки и дивизии, переформированные из личного состава кавдивизий дальневосточных армий, переброшенного на фронт авиацией без коней и тяжёлого вооружения. Получив вместо четвероногого транспорта лыжи, мотонарты, оленьи упряжки и лыжные установки для пришедших только что с завода грабинских Ф-24, бывшие кавдивизии полностью сохранили свою эскадронную организацию и могли продолжительное время действовать абсолютно автономно, не боясь оторваться от тылов или попасть в окружение. По подвижности они также превосходили лыжников противника, так как пыхтеть, прокладывая по целине лыжню, не приходилось, этот труд брали на себя мотонарты. К тому же, имея на вооружении не только пулемёты, но и тяжёлые 120-мм миномёты и лёгкие дивизионные пушки, моторизованные лыжные дивизии получили подавляющее огневое превосходство над подвижными частями противника. Дополнительным бонусом для МЛД стали новейшие 6,5-мм автоматы АК-39, ручные пулемёты-карабины РПК-39, получившие шнековые магазины на 100 патронов вместо прежних дисковых, и снайперские винтовки СК-39, обязанные своим рождением японским «арисакам» с оптикой, которые, кстати, широко применялись нашими частями, прошедшими Маньчжурию и в Польше, и здесь, в Финляндии. Благодаря длинному стволу и малому калибру, трофейные винтовки не давали при выстреле вспышки, способствуя маскировке снайперской позиции. По этому же принципу Шпагин в Туле, «допилил» конструкцию АК, снабдив его, кроме оптического прицела, стволом пулемётной длины, оптимальной для патрона 6,5х39, но с более тонкими стенками. А что касается лесной войны, то конников-дальневосточников, потомков уссурийских казаков, ещё в царские времена упрекали в том, что они являются больше охотниками, нежели кавалеристами и при столкновении с врагом хватаются за винтовку, а не за шашку. Тайга для них была привычным, понятным миром, вовсе не труднопроходимым препятствием.

Пока 250-тонные бронетрактора давили, прокалывая Финляндию насквозь параллельными дорогами на которых тут же устраивались опорные пункты, связанные системой артогня, организовывалось патрулирование лыжников, а на наиболее опасных местах — полноценная траншейная оборона, МЛД вырывались далеко вперёд, обходя рубежи обороны и боевые части, захватывая в тылу противника узлы коммуникаций и базы снабжения. В этих условиях финским войскам, и без того немногочисленным, было не до противодействия наступлению, они бросались отбивать свои склады и защищать тылы. А советские бывшие кавалеристы, спалив вражеские запасы вместе с постройками и не приняв боя, уже шли дальше, устраивая для наиболее настырных засады.

Подобным же образом действовал и Заполярный фронт Штерна, которому противостояло всего несколько рот. За исключением того, что в «тракторном наступлении» он мог опираться лишь на челябинские бульдозеры. Захватив на второй день войны город и порт Петсамо, куда на последних моточасах дизелей буквально вполз линкор «Фрунзе», к концу первого месяца боёв он вышел на шведскую и норвежскую границы, взяв их под свой контроль.

Основные же финские силы, Армия перешейка, растратив в бесплодных атаках против 1-й ТА свой боевой потенциал, расстреляв боеприпасы, подъев продовольствие и фураж, оказались зажаты в восточной, дикой части страны. Рассекающий удар Рокоссовского навстречу танкистам, нанесённый в 30 километрах от берега Финнского залива, вне зоны действия береговых батарей в районе Котка-Хамина, которые всё ещё были боеспособны, отражался лишь стрелковым оружием и пулемётами, даже бутылки с зажигательной смесью, которые прежде пехота противника применяла широко, хоть и безуспешно, потому, как после войны 32-го года все наши танки проектировались с учётом устойчивости к их воздействию, были редки. Экспериментальный батальон, в целом, действовал неплохо, не хуже линейных частей, практически не понеся потерь. Но картину опять испортили «Уралмаш-3», которые вечно никуда не успевали и порой не могли преодолеть сложные участки местности, ставшие для нас главной проблемой. Именно поэтому, написав свой заключение по боевым испытаниям, я дал этой малоподвижной машине отрицательный отзыв. Точно так же, как и сами воевавшие на ней танкисты.

Эпизод 13.

Под новый год восточная часть Финского залива полностью замёрзла, а в январе ударили сильные морозы. Температура порой, как 18-го числа, понижалась и до сорока градусов. Война нами к этому моменту была, считай, выиграна. Остатки «белофиннских» войск и шведского добровольческого корпуса были изолированы в восточной части страны и РККА предпринимала против них частные операции, отбивая один за другим населённые пункты, даже отдельные хутора, оставляя в них гарнизоны. Фактически, бои против оттеснённых в дебри финнов, большая часть которых уже погибла, либо сдалась, приняли противопартизанский характер. Наиболее упорные, непримиримые наши противники, всё ещё сражались, питаясь выловленной в многочисленных озёрах рыбой, борясь с цингой с помощью хвойного отвара, но участь их была предрешена. Это понимали все. В Кремле уже раздавали награды за операции «Ла-Манш», «Мажино», «Арденны», не стесняясь вызывать туда даже командующих фронтами. За рубежом, особенно в Швеции, притихли, опасаясь дразнить и провоцировать «русского медведя». Антанта, которая в «эталонном мире» строила планы авиаударов по Баку, казалось, забыла о существовании русских, очевидно понимая, что группировка РККА на иранской границе и в Закавказье, имеющая в своём составе танковый корпус, разворачивается не просто так. Моё предположение о «кротах» и их связях с кураторами через Туркестан, высказанное Судоплатову, оказалось верным. Прибытие большого количества войск в Среднюю азию сразу спровоцировало всплеск общения по тайным каналам, вскрыть которые было делом техники, в прямом смысле слова. Прослушка сыграла свою роль. Аппарат НКВД не только на южной окраине страны, но и в центре, был тихо, но решительно и быстро вычищен так, что об этом даже слухов не пошло.

1-го февраля 1940 года Генштаб сделал и без того разросшемуся за счёт снабжённых полушубками резервных корпусов до трёх общевойсковых армий Ленфронту подарок, включив в его состав и 1-ю Танковую армию, ради упорядочивания тылового снабжения последней. Для меня это означало, что приходилось брать под свой контроль сбор и ремонт подбитых и брошенных по всей южной и западной Финляндии боевых машин. Ведь через залив перебрасывались, в первую очередь, боевые подразделения, а тыловые — по остаточному признаку. В результате, в первых боях 1-я ТА повреждённые машины попросту бросала, имея их достаточное количество, чтобы действовать против финнов без восстановления битой техники. Даже к Новому году, когда Финнский залив уже замёрз, рембаты и рембазы армии всё ещё находились в Ленинграде и вышли по льду на соединение со своими частями только во второй половине января, когда были захвачены и уничтожены последние береговые батареи и трасса стала достаточно крепкой, чтобы выдерживать тяжёлые гусеничные тягачи.

2-го числа я, взяв с собой только неизменного водителя-радиста Грачика, которого перевели-таки ко мне в начале ноября 1939-го, выехал в штаб 1-й ТА, выбрав для этого также ледовый маршрут. Здесь, на идеально ровной трассе, хорошо наезженной грузовиками, мой «бронетур» мог развить хоть максимальную скорость, не то, что по извилистым сухопутным дорогам, и я от души радовался возможности порезвиться в волю. Нет, я вовсе не раскочегаривал дизель до максимальных 360 сил, но и в «крейсерском», щадящем режиме, спидометр показывал 150–160 километров в час, достичь которых в этом мире я мог, разве что, на самолёте. Или на какой-нибудь специально построенной гоночной трассе, но таковые имелись только за рубежом. Морозная погода, безоблачное небо и яркое солнце дополнительно поднимали мне настроение, разгоняя невесёлые мысли о том, что я всё-таки творю.

Ведь, в меньшей степени в Польше, а в Финляндии практически, за ничтожным исключением, полностью, мы либо уничтожили, либо изъяли мужскую половину самого цветущего возраста у целых народов. Причём, вернуть пленных, особенно финских, из-за их антисоветских, вообще антирусских националистических настроений мы попросту не могли. Для Финляндии, в которой остались лишь бабы, дети да старики, это было, безусловно, трагедией. И как мы, если всё обернётся плохо, потом сможем кого-то обвинять в геноциде?!

Хотя… Чувствуя левой щекой тёплые ласковые лучи, я даже не смог злиться на себя за дурные мысли, только тихо усмехнулся. Тоже мне, сравнил! Разве РККА воевала с мирным населением? Нет! Нашими врагами были только те, кто взял в руки оружие и направил его против нас! Сами виноваты. И финский народ не пропадёт, в СССР этого племени хватит на развод, да и прочие национальности, в рамках правильно понимаемого пролетарского интернационализма, помогут. Лучше б о своих, товарищ Любимов, думал, о тех, кто в блокаде мог бы оказаться, не сокруши мы сейчас страну Суоми. А теперь Финляндская народная республика — особая в составе СССР. Кожанов, вон, на седьмом небе от счастья, что вырвался из «Маркизовой лужи». Даже зимовать на своём «Кадисе» в Хельсинки остался. Скоро уж увижу давнишнего друга-приятеля…

Треск и два удара по машине заставили меня нажать на тормоз и сбросить скорость. Поломка какая? Нет, в зеркало заднего вида я заметил поднявшуюся их наметённого на льду сугроба человеческую фигурку в белом маскхалате. Следующую мысль, пришедшую мне в голову, я потом считал одной из самых дурацких в своей жизни, но дуракам везёт. Вид человека на морозе и вдали от берега вызвал у меня желание помочь ему и подбросить до ближайшего жилья. Ага, тот только этого и ждал. Разворачиваясь и вынужденно выехав в снег за пределами накатанной дороги шириной метров пятдесят, я увидел, что «несчастных» на самом-то деле четверо, к тому же, они вооружены. Характерные круглые магазины выдали с потрохами пистолеты-пулемёты «Суоми», один из которых был направлен в мою сторону. Правда, сосед стрелка, протянув руку, тут же пригнул оружие к земле, не давая стрелять.

В любом случае, предлагать помощь расхотелось, я остановился, а Грачик рядом принялся листать ни разу не пригодившийся нам пока разговорник. Люди побежали к нам, сокращая изначально примерно стометровую дистанцию.

— Анна перикси! Пудоттакаа асеенне!!! — проорал, приоткрыв со своей стороны дверь и чуть высунувшись, Грачик.

— Сдаавайтесь! Выходиите из маашины!!! — прилетело в ответ и двое из четырёх подняли стволы, в то время как другие, чуть разойдясь в стороны, чтобы не перекрывать обстрел, продолжали бежать.

— Это диверсанты, — буднично сказал мой радист, захлопывая бронированную дверь. — Давите их, товарищ дивинженер. Я им сдаться предложил, они не послушались. Сами виноваты. Только не стойте, а то вдруг у них гранаты есть.

Любой испанец или португалец, истинный ценитель корриды, если бы мог знать то, что произошло дальше, вырвал бы себе всю шерсть из подмышек от того, что не видел представления собственными глазами. Резко бросая сцепление и давя в пол газ, я быстро перебрасывал передачи, разгоняя своего «Тура», нацеливаясь в крайнего левого «тореадора». Тот попытался увернуться, бросившись в сторону, но я всё же ударил его бампером по ноге. Остальные принялись от души палить, стараясь, однако, не повредить мотор и колёса, целясь в боковые окна. На бронестёклах появились три-четыре отметины, что-то попало в двери и попортило внешнюю обшивку, но мы были неуязвимы. Следующие десять-пятнадцать мнут я носился под обстрелом кругами и далеко не с первой попытки, но задавил или сбил всех, кроме одного, самого вёрткого. Его, запыхавшегося, бывшего уже не в состоянии точно стрелять в ответ, срезал Грачик из своего ППШ.

И тут я совершил вторую глупость. Вместо того, чтобы покататься по поверженным врагам для верности, сам вышел из машины с пистолетом. Трофеев захотел. Обыскал одного, живого, но без сознания, забрал «Суоми» и похожий на «Парабеллум» пистолет, гранат не нашёл, подошёл ко второму, но тот, с переломанными ногами, до последнего прикидывался трупом и лишь когда я приблизился, перевернулся и выпалил в меня короткой очередью. Я успел и сместиться в сторону, и попасть в него из «Браунинга», но свою пулю в бедро всё-таки поймал. Увидев это, Грачик, молча отстрелялся из ППШ по всем, кто лежал в маскхалатах на льду, не забыв и того, которого я разоружил.

— Ну что же вы так, товарищ дивинженер? — спросил он сокрушённо, подходя и доставая перевязочный пакет, пока я перетягивал ногу жгутом. — Вот так ладно, — спустя пару минут сказал он, глядя на наложенную поверх штанов повязку. — Давайте я вам дойти помогу.

Посадив меня в машину, мой ординарец собрал оружие, свалив его на заднее сиденье и приволок немного замёрзшей копчёной рыбы из найденной неподалёку волокуши, рядом с которой нашлись и лыжи.

— Выкинь, нам ни к чему, — приказал я, бросив взгляд на еду.

— Да я только показать! — даже обиделся Грачик от того, что я подумал, будто он хочет меня этим накормить. — Еды у них всего ничего. И как они здесь оказались?

— Как-как! Мы примерно напротив Котки. Через залив — Эстония. Хоть наши гарнизоны там и стоят, но всё же не СССР. Пока. На машине они бы туда через залив и смылись. Не повезло им, что на мой замаскированный броневик нарвались.

— Куда мы теперь, товарищ дивинженер? Вернёмся или всё же в Хельсинки?

— Давай, Грачик, рули на запад, туда, кажется, ближе.

Добравшись до финской столицы я, разумеется, сразу же попал в руки медиков и о службе речь уже не шла. Вокруг моей персоны, хотя ранение-то было не самым тяжёлым, пуля прошла навылет, сразу поднялась суета, собрался целый консилиум военврачей, признавший меня годным к перевозке и решивший отправить утром следующего дня самолётом сразу в Москву. Подальше от себя, чтоб не нести ответственности за состояние здоровья товарища Любимова, умудрившегося, несмотря на прямой приказ комфронта не соваться дальше дивизионных штабов, поучаствовать в перестрелке. Хорошо хоть Кожанов выкроил время и навестил меня поздним вечером. У меня было что ему сказать. 20 декабря в Ленинград пришло японское судно «Касино», водоизмещением в 11000 тонн, которое не могло подняться по уже вставшей реке за Литейный мост к Металлическому заводу, чтобы оставить там свой груз. Проблема оказалась такой важной, что решением её озадачили меня, как человека всегда находившего способ извернуться. Но когда я узнал о содержимом трюмов, мне, прямо скажу, поплохело. Башня линкора «Ямато» и четыре пушки, три из которых 460-миллиметрового калибра и ещё одна 480-миллиметрового! Первое, что возникло у меня в голове, был вопрос «Зачем?!» А немедленным решением — отправить барахло обратно, пока не замёрз залив. Увы, одного меня для этого было мало, нужна ещё чья-то, обязательно авторитетная, поддержка и кроме Кожанова, пожалуй, помощи ждать было неоткуда. Нарком Кузнецов к линейным силам дышал неровно и убедить его было бы попросту невозможно.

— Невозможно, — отрезал Кожанов в ответ на мои уговоры. — За это уже сполна уплачено. Собраны деньги по партии, начато проектирование линкора под такие башни. ЛМЗ получил заказ скопировать их. Большевик — орудия. Понимаешь, как далеко всё уже зашло. К тому же, инициатива САМОГО!

— То есть как уплачено? Чем? Кто-то, помнится, убивался из-за чрезмерных расходов на войну с финнами!

— Деньги здесь не причём. Японцам интересны авиадвигатели и зенитные мотор-пушки. Нам — линкорное вооружение. Обменялись.

— Вы что же, отдали им секретные разработки за какой-то бесполезный хлам?!! — взбесился я и чуть не вскочил, несмотря на рану, на ноги.

— Во-первых, за уникальную артсистему. Во-вторых, запорожские моторы у нас не самые лучшие, а «гатлинги» и так уже у всех на слуху.

— Какая разница! Там принципиальная схема важна!

— В любом случае, дело сделано. Курс на расширение сотрудничества с Японией взят партией в пику американцам, объявившим нам эмбарго сразу после польской провокации, не потрудившись выяснить истину. Они, кстати, и сейчас на нас ещё гавкают, пасквили в своих газетёнках печатают. Ты же не будешь выступать против линии партии?

— Не буду… — буркнул я, нахмурившись. — Сергей Мироныч, приехав к нам в Ленинград, уже упрекнул меня, что я страху на него нагнал, а Мерецков мог и сам справиться. Вместо этого — астрономические затраты, срыв планов и прочее… Не в том я сейчас положении, чтобы выступать. Хоть и знаю, что прав.

— Семён Петрович, да ты, никак, стареешь! — рассмеялся Кожанов. — В былые годы в драку б лез, только что не по тебе!

— Делайте, что хотите, — махнул я обречённо рукой. — Всё равно, я теперь раненый, а не начальник ИТС фронта. Нуждаюсь в лечении аж в самой Москве. Так пропихивайте японское корыто, как хотите, сами!

— Пропихнём, будь уверен! Как своё-то и не пропихнуть?! — продолжал веселиться комфлота, видимо, в тайне довольный тем, что «большим игрушкам» Любимов со своим «особым мнением» не угрожает. — А ты лечись, бывай, в общем, здоров назло врагам! — поспешил смыться Иван Кузьмич.

— И тебе не хворать, — буркнул я ему вслед и, закрыв глаза, попытался заснуть, выбросив из головы все дурные мысли.

 

Эпизод 1

Чем заняться на досуге раненому дивинженеру, спустя неделю постельного режима в Первом Коммунистическом госпитале упросившему врачей перевести его на амбулаторное лечение? Нечем! Совершенно! Гулять с костыльком и то много нельзя, а Вяхр, привереда, ни в какую не захотел вставать в оглобли специально купленных в колхозе саней, как его Петька ни уговаривал. Впрочем, подозреваю здесь со стороны своего сынули скрытый саботаж. Без меня-то конь полностью его. К нам в дом уроки делать чуть ли не всем пионерским отрядом прибегают, особенно мальчишки, а потом, оседлав Вяхра, несутся на заречные поля в Чапаева играть. То, что росточком маловаты ничуть не мешает, наловчились подсаживать друг друга в стремя. Интересно, что против детворы свирепая со взрослыми зверюга ничего не имеет, наоборот рада поноситься, таская их и на себе, и за собой на лыжах. Как стемнеет — обратно к нам, слушать, как товарищ Любимов про Красную Армию да про войну рассказывает. Попробуй тут откажись! Хоть рассказывать-то, в общем, кажется нечего. Оглядываешься назад — кажется само всё делалось, будто отлаженный механизм сработал, как надо, как и должен был. Никаких тебе подвигов эпических. Под это дело и настроение у меня соответствующее. Кажется, полезь к нам весной Гитлер со своим вермахтом — раскатаем в блин, даже не вспотев. Двухлетний опыт масштабных боевых действий, перемежавшихся периодами осмысления и усвоения — не шутки. Не говоря уж о материальной части вопроса. Здесь вам не 41-й год того, «эталонного» мира! Тут у нас в 39-м на Ленфронте уже полк ЯК-1 с 1650-сильными на форсаже климовским моторами ВК-106 парами, четвёрками летает. По-1 с АШ-65 на Карельском фронте также. Правда, в воздушных боях проверить не получилось новые истребители, поскольку финские ВВС дружно перелетели в Швецию, как только мы юго-западную часть страны захватили. Теперь дипломаты товарища Молотова с ними воюют, требуя вернуть имущество Финнской Народной Республики. Вооружённые силы в 6,5 миллионов бойцов, почти 20 тысяч танков, САУ, БТР, 25 тысяч боевых самолётов, из которых, правда, половина — У-2, объединённые в дивизии, корпуса, армии, флоты и флотилии, умеющие не просто в поле жить, марши совершать, маневрировать, не просто воевать, а побеждать — это несокрушимая сила! Даже если б не существовало 400-километровой демилитаризованной зоны вдоль советско-германской границы. Да, теперь границы, а не линии разграничения, поскольку Польская Народная Республика, как и прочие, Западнобелорусская, Западноукраинская, Эстонская, Латвийская и Литовская, вместе с Финнской, в статусе «особых» после выборов коммунистических правительств, или, как в последнем случае, «революции», приняты чохом 15 февраля в состав СССР. Всё в соответствии с конституцией 1936 года. Про «партийные границы» там не было ничего сказано, посему КПЗБ с КП(б)Б и КПЗУ с КП(б)У таки слились. Все ли этим довольны? Не знаю. Но какой-никакой порядок и понятные правила игры. Было в СССР семь союзных республик и две особые, стало шесть союзных и девять особых, поскольку «восточная» БССР, лишившись внешних границ, перешла, как раньше Казахская ССР, в автономные в составе РСФСР.

Вот и с детишками разговаривая, с войны всё больше на политику сползаем. Тут уж они сами мечтать начинают, как при коммунизме заживём. Сказки — сказками, но мне и самому это интересно. Нет же сейчас никакого, даже приблизительного описания того самого «коммунизма», где все на свете счастливы. Так почему бы мне, пока я всё равно бездельничаю, этим для детишек не заняться? Да, вот прям с утра и займусь. А то, когда малышня разбежится по домам, встречать родителей после рабочего дня, вернётся Поля и начнутся перевязки, кормёжка всякими травками, действующими, надо сказать, на мой, избалованный лекарствами «будущего» организм, ничуть не менее эффективно. А потом за столом соберётся всё семейство, мы с Полей, дети, Грачик, приехавший с фронта на «бронетуре» вслед за мной, Лидия Георгиевна, дочка белорусского лесника, которую Поля пристроила у себя работать лаборанткой пока не поступит в институт, будем ужинать. Потом Лидка с Грачиком убегут на каток на разливе, где зимой, вместо танцплощадки перед клубом, собирается молодёжь. Кажется, и не только мне, у них роман. Соседи сплетничают, на работе у Поли парторганизация зачем-то встряла, как бы мне не пришлось на защиту интернационализма во всех его смыслах вставать, продвигая нечто в стиле фильма «Свинарка и Пастух». Лида-то дивчина видная, к её ногам так и падают штабелями, завистников много. Но и Грачик у меня герой-фронтовик (как же, самого товарища Любимова от лютой смерти спас, чуть ли не закрыв своим телом), такого враз обойти ох как трудно!

В конце концов, мне, большую часть жизни прожившего в конце двадцатого и начале двадцать первого века, чего стоит описать хоть один день из будущего? Да легко! Возьмём самое лучшее, не вспоминая о плохом, намешаем и сдобрим собственными фантазиями! Пусть будет май и воскресенье, которое простой советский инженер, разработчик систем искусственного интеллекта, проведёт со своей семьёй. Нет, пусть будет наш Иванов Иван Иваныч просто программистом, пугать неготовые умы не будем. А жена его, Иванова Ивана Ивановна, тоже не домохозяйка, пусть будет учительницей. Или врачом? Нет, пожалуй всё-таки учительницей. И чем же мне занять идеальную семью с двумя детьми-школьниками, разного пола и немного разного возраста? А пускай, договорившись с соседями, побегают на зарядке, потом позавтракают и сходят в аквапарк, пообедают в небольшом уютном «грузинском» ресторанчике, пардон, конечно же, столовой, но частной (вот ужас) семейной, а не общепитовской, посетят кинотеатр с десятком залов, где посмотрят трёхмерный мультфильм про трёх богатырей. После этого детей надо отправить на аттракционы, пусть в шлемах виртуальной реальности высадятся на неизведанную планету, а взрослых — в супермаркет, который назовём универсальным магазином. Разнесём действие в пространстве, начав его в небольшом, уютном Наукограде с его тишиной, порядком, чистой зеленью годов 80-х, откуда мои герои на беспилотном вертолёте-такси перенесутся на триста километров в ТРЦ с его шумом и суетой годов двухтысячных, то бишь в торгово-развлекательный центр, но не в образе одной громадной постройки, а тоже в виде небольшого городка без жилых домов, который люди посещают либо ради покупок и развлечений, либо приходя на работу. Так, не забудем по пути описать пейзажи, на которых беспилотные сельскохозяйственные комплексы, ориентируясь с помощью спутниковой навигации, обрабатывают землю. Высоко в небе пускай летают громадные реактивные самолёты, а вот дорог изображать не буду, кроме местных. Все автомобильные и железнодорожные магистрали спрячу глубоко под землю, пустив по ним электротранспорт. Сдобрим это всё разговорами по пути о работе, Иван Иванович расскажет о коррекции программ марсианских комплексов терраформирования, а его супруга попросит его помочь ей видеоряд урока по теме «оптика» для 9-го класса сделать трёхмерным. Ведь в школе там уже не классная доска, а многофункциональный сенсорный экран, на котором и писать можно, и фильмы смотреть.

Отлично! Но где же у меня здесь спрятался коммунизм? А вот где! У каждого гражданина СССР, начиная с детей, окончивших начальную школу, обязательно есть «ИККа», индивидуальный коммуникационный комплекс, то бишь, как мне привычно, смартфон. Это тебе и весь личный комплект документов, и кошелёк, и телефон, и почта, и много чего ещё. Выдаётся по окончании начальной школы государством. Многие детям и раньше покупают, но самостоятельно, за свои деньги. Конечно же, раз есть смартфон, значит, интернет, то бишь «коммуникационная сеть», тоже в наличии. Но, у каждого ИККа, обеспечивающего «в базе» общение и взаимодействие с системами жизнеобеспечения, да хоть той же торговлей, без ограничений, возможности немного разные. Ведь это основное средство управления государством! Только получив «казённый» ИКК, школьник уже может принимать участие в управлении школой, выдвигая те или иные предложения, внося их в «банк проблем и вопросов, требующих решения». Если окажется, что дело стоящее и волнует многих, то, в зависимости от характера, оно будет рассмотрено учителями-экспертами или прямо вынесено на голосование. Поддерживая и продвигая предложения свои, голосуя за них, мог увеличить «вес» своего голоса в школьных делах. Потом, по прошествии времени, вычислительная система со своей беспристрастной, рациональной стороны, сообщит, были ли принятые решения полезными, бесполезными или вредными. Коллектив тоже даст, проголосовав, свою оценку. Те, кто отстаивал полезные решения, приобретут к своему голосу «бонус», увеличив его вес например с единицы до 1,1, те, кто выступал против — похудеют до 0,99. Это обучающий, тренировочный этап.

С достижением совершеннолетия гражданина ИККа начинает работать всерьёз, обеспечивая доступ к принятию решений в рамках локальных зон. Поначалу — только собственного населённого пункта или района крупного города, отдельно, в профессиональной сфере, факультета университета, института, техникума, какого-либо небольшого производства или малой части крупного производственного объединения. Чтобы подняться на следующий уровень, городской, сельского района, надо набрать «вес голоса» равный 2 и система сработает автоматически, открыв новые возможности. Ещё дополнительная единица потребуется для уровня областного, а для республиканского — целых две. Но это всё ерунда по сравнению с «общесоюзным» уровнем принятия решений и законов, куда допускаются ИККи с «весом голоса» 10.

Понятно, что простому гражданину в одиночку на общесоюзный уровень вырваться ох как непросто! Но объединившись в партию — уже легче. Во-первых, оперативные решения, имеющие жёсткие ограничения по времени принятия, можно передоверить в рамках партии профессионалам в конкретной, например, юридической, экономической или иной области, которые могут бросить на чашу весов сразу все голоса локальной или союзной организации. Такое решение может с большей степенью вероятности оказаться «полезным», а «вес голоса» увеличит каждый член партии. Чем больше у партии «вес голосов» — тем лучше. Поскольку даже если решение окажется неверным и ЦВС(центральная вычислительная система локальных зон или ЦВС всего СССР), по объективным показателям отнесёт его к «вредным», партия ещё может на голосовании граждан, отнести его к «полезным», сведя результат к нейтральному и ничего на этом не потеряв. Точно также, более «тяжёлая» партия, продавив свой вариант, получит прибавку, даже если вариант другой партии мог оказаться ещё лучше, но не принят, поскольку степени «полезности» не различаются. В деле же принятия законов, не терпящем спешки и суеты, в рамках партии всегда можно провести обсуждение и внутреннее голосование, но потом, во вне, партия всё равно выступит единым фронтом. Это хорошо для тех, кто сам, лично, ошибся с правильным выбором на внутрипартийном голосовании, но в итоге его «вес» не только не пострадал, но и прибавился. Более того, не все же постоянно сидят в сети и следят за «политикой», работать тоже когда-то надо, да хоть бы и спать. Но, состоя в партии, гражданин всё равно в таком случае голосует, в отличие от беспартийного. Он, просто напросто, участвует в большем количестве дел, быстрее, как сказали бы в моём «эталонном» мире, «прокачивается».

Зачем это гражданам СССР, кроме естественного желания порулить страной? А затем, что «тяжеловесы» общесоюзного уровня, которые могут достигать и 100-й и даже 1000-ной степени, от дел в локальных зонах не изолируются. И если ты хочешь, скажем, поставить перед своим домом на коммунальной земле памятник Бабе-Яге, состоишь в партии и в твоей же локации зарегистрирован «тяжеловес», которому этим делом заниматься просто недосуг, то от имени партии можешь легко это дело, в целом «бесполезное», от которого никому ни жарко, ни холодно, протолкнуть. Но с умом. За подставу по головке не погладят, можешь и из партии вылететь.

А где же в этом «коммунизме», где все взаимодействуют в рамках коммуникационной сети и принимают решения напрямую, место правительству? А оно здесь — администраторы сети. Из тех, кто настолько ушёл «в политику», что ничем более и заниматься времени не имеет. Эти люди могут голосовать, но главная их функция — отслеживать и ставить назреваюие вопросы, выносить на обсуждение проблемы и вызовы, контролировать выполнение принятых решений. Товарищу Сталину это могло бы понравиться, ведь правильно поставленный вопрос — половина «правильного» ответа! Вот такой у меня «коммунизм» получился от слова «коммуна», община, связанная единым информационным, коммуникационным полем принятия решений и следования им.

Всё, ставлю точку. Интересно было сочинять сказки, но убил этим всего три дня, а завтра не до графомании будет, 23-е февраля, день РККА и РККФ, надо будет явиться в наркомат. Да и пальцы от пера уже скрючились. Сейчас детишки с Вяхром прибегут, вот им и почитаю, что насочинял.

Мда, не думал, что всё так обернётся. Даже до аквапарка не «долетел». Вопросов у школьников — целое море. А то, а это как, а «телевизор» что такое? Микроволновка? Электрическая печь, которая греет невидимыми лучами? Вот чудеса! А уж со спутниковой навигацией что было! В общем, пришлось расколоться, что первым космонавтом был Юрий Гагарин, полетевший в апреле 1961 года. Хорошо хоть, что пришла Поля и нас разогнала.

Папку, с крупной надписью синим армейским карандашом «Один день в коммунизме», я оставил на окне в гостинной. Там её подхватил, явившийся на ужин, Грачик, но открыв первую страницу и прочитав пару строк, отложил, так как женщины стали подавать на стол. Петька с Викой, не забывая работать вилками, попытались меня разговорить на тему фантастики, но я заартачился, сказав, что завтра, когда их друзья-подружки прибегут, чтоб никому не было обидно. Грачик же, после чая, к удивлению Лиды, сграбастал без спроса папку (коммунизм же!) и заперся на чердаке, который специально для него, подвинув полины запасы травок, пришлось утеплять. Лидия Георгиевна, возмущённая тем, что сегодня её никуда не пригласили, тоже закрылась у себя в комнате. Дулась целых полчаса, после чего, решив, что на обиженных воду возят, забарабанила на чердак, требуя, чтобы Грачик спустился в гостинную и читал вслух. Петька с Викой инициативу поддержали, но выдвинули требование, чтобы в качестве чтеца выступал я. У меня с Полиной перед праздником по плану была баня, поэтому увернуться удалось. Пусть уж сами, а то опять вопросами закидают.

 

Эпизод 2

На 23 февраля 1940 года высшему комсоставу РККА и РККФ сделали подарок. Медали, вроде «20 лет РККА» были уже не актуальны, поскольку у многих боевых орденов хватает, а вот генеральские и адмиральские звания, вместо прежних «комдивов» и «комкоров» — это ново! В Москве, собрав всех армейцев старше полковника из ГШ, НКО и таких как я, заштатных, командировочных или проезжавших, в актовом зале Наркомата, маршал Ворошилов лично зачитал один общий приказ на всех, а потом, по очереди, по персоналиям. В целом, большинство остались на том же уровне, что и были, с поправкой на то, что ступень «комбриг» упразднялась совсем, но добавлялся «генерал-полковник». Некоторые шагнули на ступень выше, получив, например, вместо «комдива» «генерал-лейтенанта». И всего двое из присутствующих, оба «с севера» по ранению, шагнули на две ступени вверх. Федюнинский, получивший орден Ленина и комбрига за прорыв укреплённой полосы, стал сразу генерал-лейтенантом, а дивинженер Любимов взлетел аж до генерал-полковника технических войск. Услышав своё новое звание из уст маршала, я невольно зябко передёрнул плечами. Нет, погоны не жмут. Не ввели пока. Но себя я в таком ранге как-то не представлял. Пока были разные комдивы-комбриги, всё как то ощущалось жизненно, органично, а вот «генерал-полковник» вызывал у меня, почему-то, стойкую ассоциацию с «баронством». Что же это? Я совсем становлюсь истинным коммунистом и человеком «этого» времени? Или это отголоски воспоминаний «того» мира, где в 90-х осколки Советской Армии превратились в нечто полуфеодальное с «сеньорами» в погонах с большими-большими звёздами и «крепостными» рядовыми? Б-р-р-р, чур меня!

— Служу Советскому Союзу! — гаркнул я громче, чем надо было бы, стараясь криком отогнать наваждение.

— Поздравляю! Ждём скорее в строй! — сухо отозвался Ворошилов и по очереди стал «отоваривать» комкоров, чтобы с них перейти на командармов.

После «раздачи» перед генералами по очереди выступили Мехлис, упиравший на политическую работу и возросшую ответственность «вновь испечённых» за коммунистическую агитацию в рядах РККА, и сам Ворошилов, сказавший, что задача, которую ставило перед Красной Армией Советское правительство, начиная индустриализацию, выполнена. Современная, механизированная, оснащённая лучшими образцами вооружения армия, создана. И проверена в деле так, что не нам одним видны лучшие её качества. Теперь будем ещё твёрже, ещё уверенней стоять на страже завоеваний Октябрьской революции!

Во второй половине дня весь генералитет был приглашён в Театр Красной Армии, вновь построенное, звездообразное в плане здание которого, только-только, к 23-му февраля, закончили отделывать изнутри. Там в честь воинов, командиров и политработников РККА сегодня давали концерт, но я не поехал. Подозревал, что маршал Ворошилов флотских, своего театра не имевших, пригласить постеснялся, а мне было бы потом перед Иваном Кузьмичом неудобно, который как раз сегодня прибыл в Москву «по делам». Так говорят, когда не хотят признаваться зачем. Впрочем, у них с Кузнецовым своя кухня. В общем, юлить я не стал, признался, что вечером ко мне приглашён командующий Балтфлотом флагман флота первого ранга Кожанов.

Глядя на меня, на концерт не пошёл, предпочтя посиделки у меня дома, генерал-лейтенант Бойко, сменивший после Академии Потапова на посту командующего 5-го Танкового корпуса. Повезло ему, а может, Щаденко нарочно «целился», чтоб бывшему военпреду ЗИЛа именно этот корпус, в который был мобилизован московский пролетариат, достался. Перекинувшись несколькими словами с командующим корпусом перед, как я потом шутливо называл этот процесс, «перезваниванием», понял, что тот в Москве по службе из-за какого-то конфликта с начальником ГАБТУ Павловым. За своим командиром последовал и генерал-майор Поппель, в одночасье сегодня «разжалованный» из комиссаров, в связи с упразднением этого института, в замполиты. Поехал ко мне и генерал-майор Родимцев, только недавно вступивший в командование 1-м ВДК. Десантников вывели из зоны боевых действий буквально на днях и сейчас железнодорожными эшелонами перевозили в ППД под Смоленск.

Привезя товарищей домой, я увидел, что там меня поджидает ещё один «пролётный», генерал-майор погранвойск Седых, едущий в Брест принимать «большой» Белорусский погранокруг, имеющий и внешнюю, и внутреннюю границы. Так мы узнали, что погранвойска тоже, приурочив к дате, «перезванивали». А вот центральный аппарaт НКВД — нет. О чём мы могли судить по явившимся поздравить меня «волкодаву» майору госбезопасности Панкратову и старшему майору госбезопасности Косову, по прежнему рулившему ГЭУ. Этим моим бывшим сослуживцам вдруг сегодня приспичило, независимо друг от друга, о чём-то со мной переговорить, но не рассчитали. Где уж в такой-то толпе секретничать?

Тем более, что, совершив «боевой разворот», выехав в Театр Красной Армии вместе со всеми, но оказавшись, почему-то в Нагатино, вскоре заявились мобилизованный весной генерал-майор Чкалов и скрывающийся от него командующий ВВС КА генерал-полковник Смушкевич. Что понадобилось вдруг от меня главкому летунов, я не предполагал, а вот Валерия Павловича можно было прочесть как открытую книгу. Герой страны маялся от того, что вернувшись в армию так и не попал на фронт, хоть и стучался во всевозможные, даже самые высокие кабинеты. Что толку от звания комбрига, а теперь уже генерал-майора, если драться не дают?! Адреналиновому наркоману Чкалову испытательной работы уже не хватало! Даже если учесть то, что из-за перевода КБ Поликарпова в Казань пришлось перейти к Микояну, «необъезженные жеребцы» которого были весьма непросты в управлении, особенно на посадке. Из-за этого, несмотря на поражающие воображение ЛТХ, рабочую высоту свыше 12 км, скорость на ней под 750, сверхмощный секундный залп, МиГи всё ещё не хотели принимать на вооружение. И вот Чкалов загорелся идеей собрать лучших лётчиков-истребителей страны, посадить их на МиГи и сформировать «дивизию чистого неба». Да пусть даже будет полк! Но командовать им будет он, Валерий Павлович, изучивший норовистый истребитель вдоль и поперёк. Увы, но ни командование ВВС, ни маршал Ворошилов, ни руководство страны, замысел не оценили. ВВС КА и без этого во всех прошедших войнах в итоге завоёвывали полное господство в воздухе. Так зачем рисковать авариями, тем более, жизнями лучших пилотов? Подождём, пока Микоян сумеет снизить посадочную скорость, тогда уж… В общем, ищет товарищ Чкалов себе влиятельных союзников сейчас где угодно. А Смушкевич по этой же причине, скрывается от надоедливого испытателя.

Последними, целой делегацией, заявились мореманы, задержавшиеся на торжествах в собственном наркомате. Вместе с Кожановым приехали нарком Кузнецов и, теперь уже замнаркома по береговым войскам генерал-лейтенант морской пехоты Касатонов вместе с незнакомым мне полковником Крыловым. Раздевшись в прихожей зашли в гостинную и выстроились перед нами. Улыбаются загадочно, а у самих рожи от радости аж светятся изнутри.

— Знаете, мы, по земле ползающие, да в небесах порхающие, ваших влажных намёков совсем не понимаем, — заметил я, как хозяин за столом. — Давайте уж, признавайтесь, что за счастье безмерное на вас свалилось…

— Пока я ещё нарком ВМФ, — выступил Кузнецов, — представляю вам генерал-адмирала флота СССР товарища Кожанова!

Разве можно вот так, без предупреждения! Я, Бойко, Поппель, Седых и Родимцев сидели на одной лавке из половой доски, положенной поверх двух табуретов. Кто из нас так неудачно и резко дёрнулся, я не понял, но отреагировать из нас всех успел только вскочивший на ноги десантник, остальные дружно грохнулись на пол. Гости постеснялись, а я, поднимаясь, выдал такую матерную тираду, что Полина, на пару с Лидкой суетившаяся на кухне, отгороженной от гостинной только печкой, пригрозила мне язык оторвать, если дети услышат.

— Вот! Правильно! По-боцмански его, чтоб в большом звании от корабельной службы не отвык! — заржал Кузнецов.

— Угу, — хмыкнул Смушкевич. — Вот так морские традиции и рождаются…

— Завидуй-завидуй, военлёт! У вас в маршальском звании в поднебесье никого нет, — улыбнулся Кожанов. — Если и будет, то обзовут «по-пластунски». А генерал-авиатором тебе, как пить дать, не бывать!

— Эх, генералы, адмиралы, маршалы… какая разница… — вздохнул я. — Нет у нас более уважаемого во всех Советских вооружённых силах человека, чем боец пехотный Ванька… — сказал я, вспомнив Быкова в в фильме «В бой идут одни старики» из моей «прошлой жизни», и запел «Старую солдатскую песню» Булата Окуджавы.

— Погоди! — завопил Касатонов. — В машину за гитарой сбегаю!!!

А спустя пару минут, под пока ещё неуверенный аккомпанемент, я тихо напевал:

Под конец песни Касатонов, собаку съевший на подборе музыки к моим напевам, бренчал уже вполне себе ничего, красиво. Мне даже показалось, что что-то «испанское» со струн изредка соскакивало и всё вместе, на мой вкус, получилось ничуть не хуже, чем в оригинале. А вот его товарищ, полковник Крылов, всё это время задумчиво смотрел на меня, не отрывая глаз.

— Не нравится песня, полковник? — прямо спросил я у него.

— Напротив. Она напомнила мне ту, Мировую войну. Да и Гражданскую тоже…

— Успели застать?

— Да, с 16-го года прапорщиком, потом подпоручиком, а потом Добровольческая армия, Крым… — с вызовом поднял Крылов голову. — И в Грузии был, и в Бизерте тоже!

— Вот оно как… — хмыкнул я, не зная, как отреагировать.

— Товарищ подполковник записался в 36-м в Балеарскую бригаду добровольцем. Прошёл, благодаря своему мужеству, отваге, таланту весь путь от командира отделения до комбата. В операции «Ла-Манш» возглавил передвой отряд, участвовал в высадках на Аландских островах, а после гибели в начале февраля полковника Дельгадо, выдвинут мной на должность комбрига. Вчера мы с ним успешно прошли собеседование в ЦК по этому вопросу.

— И пропустили? — недоверчиво спросил Поппель? — Положим, то, что у вас с испанских времён в морской пехоте беляков полно — ни для кого не секрет. Но чтобы на должность комбрига?

— Я, товарищ, в Гражданскую против армии Троцкого воевал, — ответил Крылов. — А вы?

— Уел! — рассмеялся я, разряжая обстановку.

— И в Грузинскую тоже? — не поддался Бойко, потерявший на той войне ногу.

— Так я ж тогда и не знал ничего, что в России-то происходит. Только из французских газет, а там о нас никогда ничего хорошего не напишут. Вот и пошёл помогать восставшим воевать с той самой армией Троцкого, но уже без Троцкого. Откуда мне было знать, что всё изменилось? Это потом, в Бизерте пришло, когда «Александр» уходил. Как вы французов на место поставили любо-дорого было смотреть! Особенно после всего того, как они нами помыкали! Подумать только, вот недавно хотели всех перебить, а потом провожать вас вышли. Не все, конечно. Крепко мы тогда между собой повздорили. Но должен сказать, что тех, кто на происходящее смотрел по-прежнему, было абсолютное меньшинство. Они же, видя, что ничего сделать против линкора малым числом не могут, ваших раненых из-за злобы своей в госпитале убили. Но мы их потом за это наказали по-свойски, без полиции. Око за око. А за вас переживали, чтоб успешно дошли. Молебны стояли чуть ли не ежедневно. Это ж надо, без машин в море выйти, но в Севастополь вернуться! Такое только русские могут!

— Вашими молитвами… — улыбнулся я. — Рад, что в итоге всё встало на свои места и мы сейчас по одну сторону фронта и за одним столом. Хорошо, когда наши с нами!

— Эх, собирать нам ещё наших-то и собирать. До самого Уругвая… — вздохнул полковник.

— Вы, главное, связь не теряйте, контакты держите, глядишь, со временем всё наладится. Дорогу осилит идущий, — обнадёжил я Крылова.

— Да уж, постараюсь не терять, у меня семья до сих пор в Париже, пока я всё в боях да походах.

— Вот, кстати, туда и напишите статью, как морская пехота ВМФ СССР, как Красная Армия воюют, что, мол, никакие укрепления, даже линия Мажино и белые скалы Дувра, не устоят под ударом оснащённой современной техникой, умеющей воевать армии. Твердыни держатся только упорством и мастерством их защитников. Даже если это всего лишь окопы в монгольских песках. Вот тут вокруг вас товарищи сидят, и в Монголии, и в Польше, и в Финляндии побывавшие, поможем. Пусть опубликуют в парижских газетах. Может тогда и не сломаются французы под немецким ударом в этом году. Заодно и эмигрантов наших предупредите о возможной немецкой оккупации и намекните, что может так случиться, что русским и прусским предстоит ещё раз схлестнуться. Пусть выбирают, на чьей они стороне. Идея! Давайте, пока всё не сожрали и не выпили, сфотографируемся! Грачик, дорогой, тащи скорее камеру! Подпишем: «такие-то, такие-то, победители многих врагов, включая генерал-адмирала, собрались за общим столом в день РККА и РККФ». Нет! Иначе, «…в день защитника Отечества»! И себе на память оставим и в Париж отправим. Пусть сохнут от зависти вам, товарищ полковник!

Сказано — сделано! Антураж, что надо. Стол у меня сегодня ломится от яств и бутылок, хоть из моего хозяйства здесь пока только свежее сало и соленья. Но гости мои с понятием, лётчики, моряки и чекисты по пути в рестораны заглянули, корзины деликатесов с собой притащили. Седых — целый мешок дальневосточной красной рыбы, разных пород на любой вкус. Вёз, как бомбу, под крылом самолёта, чтобы не пропала. А жареная свинина заколотого с утра кабанчика, да с отварной картошкой, будут потом, ими никого не удивишь.

А потом, забыв о делах, мы поднимали тосты, пели песни, как ставшие уже привычными «Грозные силы Советской России» и «Наш Советский Союз покарает…», так и новые, которые разучивали, подбирали мелодию, и исполняли, в большинстве своём — хором. Некоторые песни, больше подходящие для сольного исполнения, пели поодиночке, причём особенно отличились Чкалов и Лида, у которой вдруг обнаружился потрясающий певческий талант. Грачик у меня тоже отличился, очень вдохновенно спев на родном языке «Дле яман». Я же начал с того, что переиначил «Застольную» после первых вступительных куплетов:

После этого куплета моряки, как по команде, подбоченились…

Тут уж пришла очередь Родимцева задирать нос…

Теперь уже Бойко, наяривая на своём аккордеоне, глядел орлом…

Отдал я должное войскам Мерецкова, разрезавшим Финляндию в самой узкой её части и закончил традиционно:

Новый, «финский» вариант был воспринят благосклонно, но всё же было заметно, что от победной экзальтации гости уже устали и ими сейчас владело не пред-, не после-, а именно межвоенное настроение. Настроение, когда бойцы всем уже всё доказали, когда прошлая война осталась далеко позади, а в новую уже как-то и не очень верилось. Настроение хорошо сделавших свою работу людей, с лёгкой усталостью и ленцой, с тихой грустью о прошлом и уверенностью в будущем. Под такое дело очень хорошо пошли песни Окуджавы «Не верьте пехоте…», «Надежды маленький оркестрик», «Капли датского короля» и даже «Кавалергарда век недолог», который великолепно спела под гитару Лида. Увидев, что «старорежимность» проскочила, я из хулиганства, из желания посмотреть, как отреагируют «истинные большевики», специально для Крылова спел «Я в весеннем лесу…» из кинофильма «Ошибка резидента».

— Откуда в тебе такое берётся?! — не выдержал Поппель.

— Само приходит! Вот как посмотрел на полковника, так сразу и полилось! — рассмеялся я в ответ. — Или не складно получилось?

— Складно-то складно, только вот переживательно очень! Я сам белоэмигрантам сочувствовать уже начал, только слушая! А как тебе их понять надо было, чтоб песню-то сложить, да ещё враз?! Удивительно! Если б тебя не знал, подумал бы, что сам бывший белогвардеец поёт!

— Ну-ну, ты давай, не фантазируй, — усмехнулся я снисходительно. — Это просто в воздухе витает, надо лишь выхватить, а дальше само идёт. И, знаешь что? — переменил я тему. — Пожалуй, наш-то концерт получше, чем в театре РККА будет! А чтоб вообще никаких сомнений не осталось, я вам «Бесаме мучо» спою!

— Так ты испанский знаешь! — удивился Кузнецов, послушав меня.

— Верите или нет, но не владею, — улыбнулся я.

— Как такое может быть?! — воскликнул нарком.

— Легко. Вот ты испанский знаешь, Бойко, Касатонов, Крылов. В воздухе витает.

— Не верю!

В ответ я, благодаря дурацкой особенности своей памяти вылавливать в мельчайших деталях из прошлого жизненного опыта до пришествия в этот мир лишь стишки и песенки, лихо сбацал «Десперадо», подражая Бандеросу.

— И что, даже не представляешь, о чём поёшь?

— Ну так, в общих чертах… Первая песня что-то вроде «целуй меня крепче, как будто эта ночь последняя», так сказать, вертикальное выражение горизонтальных желаний. А вторая про настоящего мужика и его предпочтения. В общем, улавливаю ваше, «испанское» настроение, — рассмеялся я, подмигнув покрасневшей Лиде.

— Неправда! — хором воскликнули ветераны войны на Пиренеях.

— Ага, отпираться мне ещё будете!

— А вот мы проверим! — подначил Поппель. — Лида у нас по-польски говорит. Давай-ка покажи, какое у неё настроение!

Я усмехнулся и спел «Джешче неспокойны».

— Ерунда какая-то, — откликнулась Лида. — Всё правильно по-польски, но причём здесь четыре танкиста с собакой, которые воюют два года?

— Ах так? Ну смотри, я специально не стал тебя в краску вгонять! Теперь держись! — под влиянием алкоголя «тормоза» держали слабо, поэтому я без сомнения выдал «Песню радиотелегафистки» из того же сериала, спросив напоследок. — Ну-ка, где у нас тут радист? А вот он, орёл, сидит! А о чём он мечтает! Ага! — подмигнув Бойко с аккордеоном я запел «Моя наймилейша».

— Ну, допустим, ты угадал, — глядя на смущённых, но уже наученных и не возражающих Грачика с Лидой, рассмеялся Поппель. — А вот я? Я тоже польский неплохо выучить успел. У меня что на уме?

Пришлось ответить песней «Пжед нами Одра», поменяв название этой реки на «Висла» и полностью исчерпав сериал «Четыре танкиста и собака».

— С Берлином ты, конечно, перебрал, но в целом-то верно. Мы с товарищем Бойко только и думаем, как отбиваться, в случае чего, будем. И уверенности в успехе хватает, — кивнул Поппель и подвёл итог. — Чудеса! И концерт и цирк одновременно!

— Ага, а при мне Семён по-итальянски пел, когда товарищ Бартини на аэродроме был! — вспомнил Чкалов.

— Семейка с чертовщинкой, — усмехнулся Косов. — Тёмные люди Полину за глаза ведьмой зовут, да и Семён, вижу, недалёк от такой характеристики. Недаром товарищ Берия себя изводит подозрениями, что что-то с вами нечисто. Только вот не знает в какую сторону думать, а в мистику, как настоящий большевик, не верит!

— Это, знаешь ли, его проблемы. Хочешь до истины докопаться — старания мало. Копать надо там, где нужно! Иначе лоб расшибёшь, что с твоим наркомом регулярно и случается! Ладно, чего уж там… Вроде неплохо посидели. Чайку с пирогами напоследок? А перед чаем, говорят, даже нищим наливают! А Поля? — взглянул я на жену, но ответила мне Лида.

— Не надо бы вам налегать, Семён Петрович, — сказала она. — Я с утра карты разложила и выпал вам казённый дом с двумя красными королями и дальняя дорога.

— Ну вот, и эта туда же! — заржал генерал-адмирал. — Да уж, с вами враждовать никому бы не посоветовал. Одни провидцы подобрались!

— Это ещё, может, и не сбудется! Какой может быть казённый дом в выходные? — возразил я.

И ошибся.

 

Эпизод 3

Коварство Сталина велико! Пусть он и не снискал в этом мире славы кровавого диктатора, устроившего массовые репрессии среди «своих же» коммунистов, но природного дара ничего не забывать это не отменяло! Это ж надо додуматься, созывать совещание в полдень 24-го февраля! В Субботу! В заслуженный выходной день! Сидя за столом, как всегда на галёрке, я чувствовал на себе сердитые взгляды некоторых «красных королей», догадывавшихся, видимо, что именно мне обязаны тем, что сидят здесь с больной головой. Впрочем, большинство здесь гражданские, которые прячут, глядя на наотмечавшихся накануне вояк, злорадные ухмылки. Нет бы предупредили заранее. А то в девять утра позвонил Поскрёбышев и (вот садист) поинтересовался самочувствием и не помешает ли мне больная нога прибыть к 12–00 в Кремль. Нога не помешает! А вот голова…

— Товарищи, вижу, что некоторым из вас хотелось бы ы субботу отдохнуть, но нам с вами предстоит решить совершенно неотложный и очень важный вопрос, — открыл совещание Сталин. — Как вы знаете, недавно, 14 февраля товарищ Молотов подписал в Берлине советско-германское торговое соглашение на текущий 1940-й год. По нему мы обязаны поставить в Германию товаров на сумму 500 миллионов немецких марок до середины февраля следующего года. Германская сторона, взаимно, товаров на такую же сумму, но до середины мая следующего года. Мы вынуждены были пойти на такую уступку, так как наш пакет заказов, в отличие от немецкого, не сформирован. С немцами всё понятно, они хотят миллион тонн зерна, миллион тонн нефти, сто тысяч тонн хлопка, полмиллиона тонн фосфатов, сто тысяч тонн хромовых руд, полмиллиона тонн железных руд. И ещё они требовали триста тысяч тонн лома чёрных металлов, но нам удалось сторговаться на железные окатыши Медвежьегорского комбината в объёме триста пятьдесят тысяч тонн. Кроме этого, двенадцать тысяч тонн меди, семь тысяч тонн никеля, тысячу тонн цинка, по пятьсот тонн вольфрама и молибдена, сорок тонн кобальта и две с половиной тонны платины, но до августа 1941 года. Всё это сырьё, безусловно, пригодилось бы нашей собственной промышленности. Но в ответ немцы обязались поставлять нам промышленное оборудование и военную технику. Всё самое новое и современное. И двадцать тысяч тонн алюминия, выпуск которого мы никак не можем нарастить из-за недостаточной ресурсной и всё ещё недостаточной энергетической базы. К сожалению, закупочная комиссия товарища Тевосяна, работавшая в Германии в сентябре 1939 года, не дала нам всей полноты знаний о возможностях германской промышленности. Мы не можем сейчас чётко ответить на запросы наших наркоматов, которым требуется то или иное оборудование, приборы, станки, производятся ли они вообще в Германии, удовлетворяют ли нас их характеристики, какова их цена. Этот негативный момент уже вылился для нас в убытки по прежнему торговому соглашению, когда мы или не могли реализовать свои финансовые лимиты, или получали не совсем то, что нам нужно. Какие будут мнения?

Какие будут мнения? Никаких не будет! Сидят наркомы, все как один, смотрят преданными глазами, ждут. Видно уже что-то знают. А я здесь вообще, что делаю? Тем более — когда голова раскалывается!

— Поставлять немцам никель, хром, молибден, другие легирующие металлы, а особенно, вольфрам — большая ошибка! Если уж подписали такое соглашение, то оттяните их поставки под самый конец, отправляйте с конца июня 41-го, — кипя от злости на всё вокруг, подал я голос.

— Вы считаете, что мы ошиблись, подписав договор? Объясните почему, — потребовал Сталин.

Что ж, объясним.

— Немцы имеют скудную собственную ресурсную базу. Антанта, как и в Мировую войну, пытается блокировать Германию, чтобы пресечь поступление недостающих ресурсов извне и взять немцев измором. Конечно, сейчас мы находимся в выгодном положении, являясь основным, но не единственным, замечу, источником дефицитных ресурсов для немцев. Кое-что они могут получать через Швецию, или, например, Италию, Румынию и Венгрию. Что из этого следует? Во-первых, Антанта будет стремиться расширить блокаду, ещё более изолировать Германию, значит, пространство войны будет расширяться…

— Вчера англичанами в норвежских территориальных водах захвачен немецкий пароход с нашим коксующимся углём, идущий из Киля в Мурманск, — перебил меня Молотов. — Надо выработать нашу позицию по этому вопросу. И заранее подготовиться к тому, что и наши торговые суда, везущие из Мурманска в Германию железную руду, окатыши и никель, могут быть захвачены. До сих пор англичане уважали нейтралитет Норвегии, но теперь ситуация другая. Считаю, надо заявить протест и потребовать вернуть наш груз, чтобы она не обострилась.

— Мы можем протестовать, можем не протестовать — это уже ни на что не влияет. Пространство войны расширяется. Англичане, уверен, уже готовят высадку в Норвегии, чтобы ужесточить блокаду. Немцы — чтобы этого не допустить. События развернутся, как только более-менее наладится погода. Где-нибудь в апреле. Внешторгу надо иметь это в виду, чтобы обезопасить наши суда и перенаправить потоки грузов по другим маршрутам. Тут уж надо думать не о протестах, а о том, как держать войну подальше от наших границ. От никелевых рудников Печенги до Норвегии — рукой подать. Если немцы оккупируют эту страну, а они имеют на это все шансы, то, не имея собственного никеля, могут посягнуть на наш. Во всяком случае, это может послужить лишней каплей в чашу, побуждающую немцев двинуться на восток. Лучше не вывешивать у них перед носом таких приманок.

— Мы уходим в сторону от повестки… — заметил Киров.

— Да, о чём бишь я? О поставках дефицитных для немцев цветных металлов. Прежде чем поставлять что-то, надо иметь чёткое представление, на какие нужды наше сырьё будет использовано. А лучше — прямо требовать у немцев отчёта заранее, перед подписанием таких договоров. Зачем им, к примеру, такая прорва вольфрама, можете мне сказать? А вот я вам скажу, что бронебойные снаряды с сердечником из карбида вольфрама пробьют в полтора раза более толстую броню, чем самые лучшие стальные. И если нам есть опасность схлестнуться, то следует думать о жизнях наших танкистов и не давать в руки немцев средств их убивать! Не говоря уж о поговорке, про то, как в кузнице не было гвоздя, — сказав это, я, один за другим, осушил три стакана из стоящего передо мной графина.

— Товарищ Любимов, оказывается, хорошо разбирается в вопросе, для чего конкретно немцам наше сырьё, — сказал Сталин. — То, что он хорошо разбирается в технике, особенно военной, нам тоже известно. Товарищ Любимов имеет и опыт работы по планам мобилизации нашей промышленности и знает, чего ей не хватает. Думаю, нам следует сформировать и направить в Германию новую закупочную комиссию, которая на месте составит пакет наших заказов немецкой промышленности на станки, машины и приборы. И поставить товарища Любимова во главе этой комиссии. Есть другие предложения? Нет? Ставлю вопрос на голосование…

Вот оно! Как пить дать, между собой «красные короли» кулуарно уже на эту тему говорили. Недаром Смушкевич на меня так виновато смотрит. Да и Кузнецов тоже глаза старается прятать. Берия как-то ехидно улыбается. Сам виноват. Не концерты надо было вчера устраивать, а о делах поговорить. Если ты не думаешь о деле, то это не значит, что оно тебя обойдёт! Эх, Лидка-пророчица, накаркала. Единогласно! Вот тебе и дальняя дорога… Привет мартовскому съезду, на который я теперь точно не попаду. Ну, товарищ Сталин, ну жук! Ведь опять услал, услал же к чёрту на куличики, чтоб «лидер оппозиции» воду не мутил и спектакль не портил!

Совещание продолжалось ещё час. Решали организационные вопросы закупочной комиссии. Внутри наркоматов, как оказалось, уже были сформированы группы, которые я и должен был объединить и возглавить. Но прежде чем ехать, надо было поработать с каждой, чтобы меня ввели в курс дела детально по отдельным направлениям. Подбить наши нужды, спланировать, кто куда поедет, на какие фирмы, запросить разведку, если требуется. Кроме этого — посмотреть, вдруг что упустили. График был мне поставлен жёсткий — в пятницу вечером комиссия должна выехать поездом в Берлин, чтобы с понедельника уже начать работу в Германии.

В общем, после обеда остался в Кремле, где мне временно выделили кабинет, чтоб я с больной ногой по наркоматам не скакал. Успел «пропустить» ВВС и авиапромышленность, от которых со мной отправляли Чкалова и Яковлева, и судостроителей с моряками, жестоко повздорив с последними. На кой чёрт нам тридцать тысяч тонн корабельной брони в плитах до полуметра толщиной? Ах, на линкор? А наша промышленность, стало быть, нужной толщины и площади произвести не может? Ах, печи маленькие, слитков больших не сделать! И стан прокатный соответствующий нужен вкупе с прессами и молотами? Отлично, вот стан, прессы и молоты закажем! Даже всего по паре! Печи — сами как-нибудь построим. Образцы для химанализа, технологию изготовления брони — да. А вот железо туда-сюда возить — хрен вам по всей морде! Тем более — в таких количествах! Тридцать тысяч тонн!! Это какой же линкор вы хотите строить?!! Что?!!! Сто тысяч тонн водоизмещения, но проект ещё в разработке? Идите, вы знаете куда!!! К товарищу Сталину? Отлично!

— Я еду к Сталину, — уже поздно вечером позвонил я наркому ВМФ Кузнецову домой. — Если хочешь спасти свой ненаглядный линкор и поработать адвокатом, приезжай. Чтоб всё честно было.

Было уже одиннадцать часов вечера, когда мы, один за другим, приехали на ближнюю дачу Сталина. Иосиф Виссарионович, конечно, был мной заранее извещён о визите, но принял нас по-простому, отложив в сторону книгу, которую он только что читал.

— Товарищ Сталин, мне стало известно о совершенно безумном проекте линейного корабля в сто тысяч тонн водоизмещения, который вздумал заказать заводу в Молотовске наркомат ВМФ. Это ни в какие ворота не лезет! Нет ни проекта, ни вооружения, а броню мы уже в Германии спешим заказать. При этом, никто не задаёт вопрос, нужен ли нам линкор вообще! Да ещё за такую цену! А база для него? Доки для ремонта! Да на эти средства можно всю Сибирь освоить и неграми заселить! При том, что на первые роли в морской войне уверенно выходит авианосец. Именно этот тип корабля в будущем будет царствовать в морях. А линкор в сто тысяч тонн мы будем строить лет десять! Авиационная техника развивается очень быстро! Через десять лет палубные ударные самолёты смогут нести бомбовую нагрузку в три-пять тонн!! Ваш линкор станет всего лишь дорогостоящей мишенью!

— Позиция товарища Любимова нам всем хорошо известна, — начал возражать мне нарком. — Но не он несёт ответственность за оптимальный корабельный состав нашего флота, соответствующий рангу и статусу СССР, а наркомат ВМФ. Как я уже докладывал, мы провели анализ на основе опыта эксплуатации авианосцев и пришли к выводу, что не стоит их переоценивать. В условиях северных широт, плохой погоды, их возможности ограничены. Кроме этого, скорострельная малокалиберная и универсальная зенитная артиллерия в прошлых боях показали свою высокую эффективность. Напомню, японцам ценой едва ли не всей своей палубной авиации с трудом удалось утопить на якоре во Владивостоке эсминец. Чего уж тут говорить о линкоре в море, а тем более эскадре линкоров или целом флоте! Что касается размеров и стоимости, вопрос согласован с Совнаркомом. Малые линкоры строить нет смысла, поскольку им предстоит действовать в открытом океане против сильнейших кораблей противника. На данный момент в США закладываются корабли, имеющие главный калибр в составе 12-ти 406-миллиметровых орудий, открыто обсуждается следующая серия кораблей с 15-ю такими пушками или ещё более крупными, 457-миллиметровыми пушками. Наш линкор, следовательно, должен иметь не менее 12-ти 457-миллиметровых 55-калиберных орудий, стреляющих 1750-килограммовыми снарядами на 260 кабельтовых, которые находятся в разработке КБ завода «Большевик». Мы возлагали большие надежды на японскую помощь в этом вопросе, увы, купленная нами башня и пушки уже при первом осмотре показали, что не вполне нас удовлетворяют. Слабоваты. 45 калибров, снаряд 1450 килограмм. Дальность стрельбы всего 220 кабельтовых. Между тем, полученные нами по обмену технологиями чертежи проекта «Ямато», показывают, что водоизмещение линкора с такими слабыми пушками и недостаточной, на наш взгляд, по толщине и площади броневой защитой, составляет 70 тысяч тонн. Хоть мы и не имеем пока конкретного детального проекта, но примерное процентное отношение массы брони к водоизмещению у нас есть. Плюс зазор для парирования всяческих неожиданностей. Потому и заказываем 30 тысяч тонн брони. Напомню, что вы, как предсовнаркома, обещали наркомату ВМФ, в свете того, что РККА и ВВС КА, в целом, находятся на мировом уровне и, возможно, даже выше, в следующей пятилетке сосредоточить основные усилия на выведении ВМФ СССР на уровень, соответствующий статусу нашего государства. В связи с этим, прошу держать своё слово и нашу заявку на линкорную броню удовлетворить!

— Ладно, допустим, авиация ещё не показала себя против крупных надводных кораблей. Пусть так. Но вы же не будете отрицать, товарищ Кузнецов, прогресса в создании дальноходных торпед? — не сдавался я. — Которые вскоре у нас будут оснащены приборами самонаведения на цель по кильватерному следу? Работы, насколько мне известно, продвигаются успешно. Вы же сами приняли концепцию крейсеров с универсальным 152-миллиметровым главным калибром, чьим основным ударным инструментом будут именно 650-миллиметровые торпеды с дальностью хода свыше двадцати миль на 50 узлах?

— Торпеды — серьёзное оружие, но не абсолютное. Проведённые нами игры на картах показали, что даже в идеальных условиях, в открытом море с достаточными глубинами, атаковать успешно противника можно лишь с дистанции 100–150 кабельтовых. При этом, даже если мы выставим по пять лёгких крейсеров на каждый линкор, несущий по 12–15 тяжёлых орудий, у последнего есть шансы расстрелять их и самому уйти. Приёмы маневрирования, сбивающие наведение по кильватерному следу, мы также проработали. И я ещё не говорю о ситуации, когда противника сперва надо догнать! Тогда линкор, просто идущий прямым курсом на 30 узлах, наши крейсера должны атаковать с дистанции, не превышающей 70 кабельтовых. Пока они сумеют сблизится, линкор их просто расстреляет без всякого ущерба для себя! Из этого мы делаем вывод, что флот должен иметь сбалансированный состав, включающий линкоры и линейные крейсера.

— Вы врёте, товарищ Кузнецов! — распалившись не на шутку, бросил я обвинение. — Насколько мне известно, на настоящий момент максимальная мощность единичного, самого лучшего турбоагрегата составляет 50 тысяч лошадиных сил. Допустим, вы сумеете запихнуть в ваш сверхлинкор четырёхвальную установку. И вы хотите сказать, что имея 200 тысяч лошадиных сил общей мощности, он сможет развить 30 узлов?!

— Я не вру, товарищ Любимов, я уточняю — линкоры и линейные крейсеры. Именно так и сказал!

Соглашаться заказывать немцам что-то, с моей точки зрения, совершенно ненужное, категорически не хотелось. Спорить же с адмиралом, которому уже всю теорию «подбили» теоретики из наркомата ВМФ было просто невозможно. Как ни посмотри, а мокрицы таки правы и нам нужна прорва линейных кораблей! Натурально взбесившись, я подошёл к Сталину, взял карандаш, которым тот только что делал пометки в книге, лист чистой бумаги из стопки, приготовленной для более обширных замечаний и конспектирования попутно возникающих мыслей, и грубо начеркал: «Нарком в курсе атомного проекта?».

Сталин, бросив на меня быстрый взгляд, ответил:

— Нет.

— Тогда прошу разрешения переговорить наедине! — использовал я запрещённый приём, хотя сам же и пригласил адмирала в качестве адвоката.

— Товарищ Кузнецов, выйдите, пожалуйста, на пять минут, — мягко попросил Иосиф Виссарионович обалдевшего от происходящего наркома и, после того, как тот закрыл за собой дверь, потребовал, — Говорите!

— Я не знаю, как продвигается проект Курчатова, но могу предполагать, что наш первый линкор, начни мы даже его постройку прямо сейчас, или всю, или большую часть своей жизни в строю будет находиться в условиях существования атомного оружия. Первые подобные спецбоеприпасы, насколько я понимаю в этом вопросе, будут весить четыре-пять тонн при мощности 15–20 килотонн в тротиловом эквиваленте. Их можно будет сбрасывать в виде бомб на парашютах, чтобы самолёты-носители могли успеть уйти. Так можно сносить города, но против войск в поле или эскадр в море, этот способ малоэффективен. Пока бомба будет опускаться, войска успеют укрыться, а эскадра — уйти из зоны поражения. В качестве альтернативы спецбоеприпас можно выполнить в виде снаряда, но тогда калибр орудия, из которого его надо будет выстреливать, должен составлять не менее 800 миллиметров. Так какой смысл сейчас строить водоплавающих монстров, если через, максимум, десять лет, они все разом морально устареют и один «атомный» линкор, стреляющий из одной-двух пушек спецбоеприпасами, окажется сильнее любого современного флота в ближнем бою? Система бронирования «атомного линкора», кстати, должна быть совершенно иной. Не максимальной толщины, а максимальной площади с минимальными надстройками, которые тоже должны быть полностью бронированы. Наподобие наших ныне существующих линкоров до их модернизации.

— Мы послушаем, что может сказать товарищ Курчатов по данному вопросу, — спокойно ответил на мою горячую речь Сталин. — Но мы не можем ждать, пока он закончит свой проект. Нам надо охладить горячие головы буржуазных политиков уже сейчас. Пётр Первый был прав. И Совнарком в ближайшее время твёрдо намерен сосредоточить усилия в деле обороны на направлении флота. Линкоры, чтоб буржуазия не задавалась, надо начинать строить уже сейчас.

— Но послушайте, товарищ Сталин! — воскликнул я, почти отчаявшись, — Мы всё равно не сможем быстро построить корабль в сто тысяч тонн. А когда он будет готов — он уже устареет! Давайте, хотя бы, раз закладка линкоров абсолютно необходима по политическим мотивам, не будем зарываться и замахиваться на гигантов. Давайте предъявлять к линкорам умеренные требования, чтобы с ними могла справиться наша судостроительная промышленность. Что говорил Кузнецов? Допустим, авианосцы не играют. Ночь, север, шторм или ещё какая причина. У нас будут хорошие торпеды. Но, как сказал нарком ВМФ, дистанция их эффективного применения меньше максимальной дальности стрельбы тяжёлых орудий в случае атаки на нас, и совсем мала, если мы преследуем противника. Значит, во-первых, противника надо соблазнить атаковать нашу эскадру. Задача не слишком сложная, учитывая то, что мы в ближайшее время будем уступать в числе любому противнику, даже немцам или французам. Другое дело — качество. На линкор с 12-ю 457-миллиметровыми орудиями могут и поостеречься полезть. Нужно что-то попроще, чтоб врагу и не страшно было, и трофей, в случае победы, был бы соблазнительный. Тогда враг будет нападать на нашу, кажущуюся слабой, эскадру. Но это значит, что кормовые башни его кораблей не смогут действовать. Минимум, половина стволов попросту не сможет стрелять. У американского линкора 12 16-тидюймовых пушек? А в нос бьют только шесть! А если пятнадцать стволов? Всё равно в нос бьют только шесть! У итальянцев 5–6 стволов, у англичан 4–6 стволов, лучше всех у французов — 8 стволов. У нас тоже стоит задача сблизиться на дистанцию уверенного торпедного залпа, чтобы у наших «рыбок» был достаточный запас хода на догон после захвата цели. Следовательно мы тоже пойдём вперёд и тоже не сможем задействовать половину артиллерии! В случае лёгких крейсеров — деваться некуда. Универсальная артиллерия должна иметь круговой обстрел. А вот в случае линкора от кормовых башен при такой «галерной», а не «линейной» тактике можно смело отказаться. Кроме этого, теперь не надо защищать от огня врага оба огромных по площади борта. Снаряды будут прилетать только со стороны носа. Потребность в площади толстого бронирования снижается. За этот счёт можно нарастить палубную броню. И, конечно, имея в виду «атомный» фактор, весь линкор в целом должен быть бронирован, как я ранее уже говорил. Вот такой, «умеренный» линкор, не более чем с 6-ю 457-миллиметровками, 30-узловым ходом, хорошо бронированным «лбом», водоизмещением примерно в 50 тысяч тонн, очень хорошо подходит для нашей торпедной тактики в виде стойкой к артогню врага приманки и с ним гораздо проще справится наша промышленность, нежели чем с огромным 100-тысячетонным монстром. И для него не нужно 30 тысяч тонн немецкой толстой брони! Ведь львиную долю его брони мы можем и сами изготовить! Прошу разрешить сократить закупки бронеплит, минимум, втрое!

— Хорошо, товарищ Любимов, мы обсудим с товарищем Кузнецовым ваше предложение, — выслушав меня без каких-либо эмоций, сказал Сталин. — До вашего отъезда в Германию решение будет принято. Пригласите пожалуйста товарища Кузнецова, а сами можете быть свободны.

Что ж, я сделал всё, что мог…

Домой я добрался, когда все, кроме тревожащейся за мою ногу Полины, уже спали. Грачик, повечеряв вместе со мной, тоже ушёл к себе, а следом и я, сняв на ночь повязку с помощью жены, отправился на боковую.

С утра, несмотря на воскресный день, всё повторилось. На этот раз работали с артиллеристами и представителями автотракторной промышленности. Внезапно выяснилось, что от ГАБТУ делегацию возглавляю тоже я, по совместительству с общим руководством. Пока всё разгрёб — дома был почти к полуночи. И так всю неделю! Химики, нефтянники, электротехники, радиоэлектронщики, металлурги и даже медики! Всех и не перечислишь! Дошло до того, что на вокзал, чтоб сесть в берлинский поезд, я уезжал тоже из Кремля, а чемодан мне собирал, с помощью детей, Грачик.

 

Эпизод 4

За белым, изукрашенным ледяными узорами окном купе — мороз. И не скажешь, что первый день весны. Конечно, до крещенского ему далеко, но всё ж минус пятнадцать. А внутри, несмотря на открытую настежь дверь — духотща. Табачный дым слоями плавает. Хоть и набились сюда ко мне только старшие групп, но половина из слушателей всё равно в коридоре стоять осталась. Стол заставлен стаканами с недопитым чаем, поэтому инструктаж сейчас устный, показывать можно, разве что, на пальцах. Говорю не стесняясь, подслушивать здесь некому, весь вагон «посольский», как и два соседних. К тому же, за нашу всестороннюю безопасность отвечают сработавшиеся в Польше чекисты Судоплатов и Панкратов. Первый за контршпионаж, а вот второй — бережёт наши тушки. Людей с ними достаточно, не пропадём.

— Итак, товарищи, напоминаю ещё раз. Лимит у нас — полмиллиарда и ни маркой больше. Поэтому, если что вдруг увидите сверх того, что мы запланировали, не бросайтесь сразу. Мы, конечно, кое-какой «жирок» под это дело зарезервировали, но по основным контрактам сразу свой интерес не показывайте, когда с «экскурсиями» поедете, выведайте цену, а потом уж представители торгпредства её сбить попытаются. Это касается того, что нам нужно. Но вдруг вы увидите нечто, что нам сейчас не очень-то и нужно, но немцам самим остро необходимо. Берите на заметку! Может быть, пользуясь карт-бланшем, что нам германцы дали, выкупим. Особенно это касается всяческих военных технологий. Вот, к примеру, мы знаем, что на немецком танке планетарные механизмы поворота… Значит зуборезных станков, на которых внутренний зуб нарезать можно, купить надо побольше, чтоб у немцев танков было поменьше. Ясно? По крупным образцам, что нужны нам в единичных экземплярах, патенты и лицензии покупать не стоит, а вот массовые приборы и технологии, с патентами должны быть обязательно, чтоб воспроизвести их у нас можно было. И ещё. Смотрите, запоминайте всё. Чтоб попасть туда, куда нас под белы рученьки приведут, любая разведка полцарства бы отдала! Ценна любая информация, не только прямая, такая как, например, объёмы и себестоимость производства, но и количество брака тоже важно, количество рабочих, станков в технологическом процессе задействованных, затраченные человеко-часы, энергозатраты на единицу продукции…

Вот так и ехали, используя каждую минуту, чтобы «накрутить» себя перед предстоящей работой. Причём старался не только я, но и первый замнаркома иностранных дел Деканозов, бериевец, пришедший в НКИД начальником особого отдела наркомата, а сейчас, с сохранением прежней должности, ехавший принимать тогрпредство, переименовывашееся в полноценное посольство, в Берлин.

В субботу вечером наш поезд, редко постукивая на стыках колёсными парами, медленно пересёк по мосту пограничную Вислу и остановился в Варшаве. Я делил своё купе со «своим танкистом» Кошкиным и авиаторами Чкаловым и Яковлевым. Причём, о своём выборе попутчиков уже успел пожалеть, поскольку Валерий Павлович, единственный во всём вагоне, оказался чемпионом среди троллей и гоблинов по храпу и спать рядом с ним было решительно невозможно. Только сильная усталость могла заставить, ближе к утру, забыться тяжёлым сном.

Через «прогретые» изнутри в ледяных узорах дырочки мы, как дети, не стесняясь, поскольку нас всё равно снаружи не разглядеть, принялись рассматривать, какова она, Германия. Конечно, много не увидишь, но впечатлений хватило. На столпившихся на перроне пограничников никто не обратил внимание, зато то, что вокзал кое-как залатан, весь город в сплошных руинах, а вместо домов ввысь поднимаются лишь заснеженные куски стен с выбитыми окнами, потрясло всех.

— Ну немцы навоевали! — оторопело отодвинулся от окна и зажмурившись, потряс головой Чкалов, чтобы избавиться от врубившейся в память панорамы мёртвого, замороженного города. — На нашей стороне такого не было!

— Положим, мы тоже не ангелы, — сказал я. — Когда Вильно наш 6-й танковый корпус брал тоже и стёкла побили, и дома кое-какие снесли. Но чтоб так, весь город подчистую… Да, такого не было. С другой стороны, там мы за несколько дней управились, а здесь поляки месяц упирались…

Между тем, на перроне и в тамбуре вагона начался разговор на повышенных тонах, да такой, что я из своего купе услышал. Из любопытства накинул шинель и двинул к месту перепалки. С нашей стороны в ней участвовал Деканозов, которого подпирали Судоплатов и Панкратов, а с немецкой какой-то высокий, выбритый до синевы господин в шляпе и чёрном гражданском пальто, за которым выстроились немецкие пограничники.

— Что случилось? — шёпотом спросил я у начальника нашей охраны.

— Хотят, чтоб мы из наших вагонов вышли и в немецкие пересели, — также тихо ответил мне Слава.

— Хрен им по всей морде!

— Точно! Нам только прослушки не хватало! — показал свою техническую подкованность Панкратов.

Немец что-то жёстко прокаркал по-своему, наш переводчик перевёл его слова, предупредив, что в связи с тем, что железная дорога после войны ещё полностью не восстановлена, перевод наших вагонов на узкую европейскую колею может задержаться по нашей же вине.

— Мы не несём ответственности за плохую работу ваших путей сообщения! — резко ответил Деканозов. — И мы готовы ждать. А вот готова ли ждать принимающая сторона — большой вопрос!

Немец, не добившись своего, отступил. Тем не менее, к помехам нашему сну, кроме храпа Чкалова, прибавились стук и звон, подвижки состава на протяжении почти всей ночи. В общем, отмстили нам за несговорчивость. Тем не менее на перрон вокзала Александерплац в центре Берлина наш поезд прибыл по расписанию в 11 часов дня 4 марта 1940 года.

Значение, которое придавали немцы советско-германским отношениям, они постарались подчеркнуть включением в состав встречающей делегации взвода почётного караула и самого Риббентропа, что было жестом особого политического внимания. Как и то, что пару министру иностранных дел Рейха составил Рудольф Гесс, министр без министерства, официально объявленный Гитлером своим вторым преемником после Геринга.

— Положим, с Риббентропом и Деканозовым немцы явно перебирают, — шутливо ткнул меня кулаком в бок, стоящий прямо у меня за спиной Панкратов, — А вот с тобой и Гессом — в самую точку!

Вот зараза! Сравнил! Меня!! С каким то фашистским упырём!!! И ведь не пошлёшь от души — официальная церемония! Приветственные речи, гимны играют. Немецкий оркестр исполняет «Интернационал» — чудеса!

По дороге в наше торгпредство, сидя в «Туре»-лимузине, я записал и передал ни на шаг не отходившему от меня Панкратову текст советского гимна, каким я его помнил с детства.

— Вот такой гимн должен быть у СССР! «Интернационал» устарел и не соответствует политике нашей партии большевиков, курсу на концентрацию социализма!

— Ну ты, товарищ генерал-полковник, даёшь! — прочитав, спрятал лист с текстом во внутренний карман шинели Панкратов. — Хотя, чему я удивляюсь…

В тот же день, едва наша делегация успела устроиться в торгпредстве, мы сразу приступили к работе. По регламенту, на три часа дня был назначен торжественный приём, на который были приглашены представители германского правительства из интересующих нас министерств, а также «воротилы бизнеса», хозяева различных, не только ведущих, немецких фирм. Целью мероприятия было дать всем перезнакомиться, создав, по возможности, непринуждённую обстановку. Не могу сказать, что это получилось. Да, было сказано немало хороших слов о дружбе между нашими народами, сотрудничестве и взаимной выгоде. Поминали времена Бисмарка и самого железного канцлера. Поднимали тосты. Но порой такое проскакивало, что ни о какой искренней дружбе и вспоминать было неудобно. К примеру, заместитель Геринга генерал-полковник Мильх, выслушав Яковлева о нашей заинтересованности в совместной работе с германской авиапромышленностью, принялся её нахваливать, набивая, видимо цену, и заявил:

— Наше самолётостроение даёт Рейху по 25 машин в день, но это не предел. В случае нападения с востока мы готовы дать по 70 машин в день в течение первого месяца войны!

Яковлев замялся, не зная, как корректно ответить, чтоб не подумали, что мы готовимся с немцами воевать. Я тоже стоял рядом и пришёл на выручку своему подчинённому.

— Рад слышать, что если между нами и возникнут некоторые недоразумения, то они очень быстро закончатся, — сказал я с улыбкой. — Ведь по рассчётам нашего Генштаба, основанном на двухлетнем опыте современной войны, в случае нападения с запада мы намерены сбивать по 350 машин в день!

Глаза Мильха округлились, а Чкалов, всюду ходивший с Яковлевым на пару, отвернулся и закашлялся в кулак, чтобы скрыть усмешку.

— Так поднимем же бокалы за то, чтоб между нами не возникло досадных недоразумений! — закончил я свою мысль тостом.

Мы осушили бокалы. Уж не знаю, поверил ли мне Мильх или нет, но впечатление моё заявления явно произвело. Хоть я и взял эту цифру «с потолка», просто умножив приведённую генерал-полковником в пять раз. Разумеется, никакими расчётами нашего Генштаба по этому вопросу я не располагал.

 

Эпизод 5

Спустя три недели работы в Германии это стихотворение Пушкина не выходило у меня из головы. Ё-моё, разве я мог подумать, что двигая вперёд СССР, заставлю соседей реагировать на это ТАК! Во-первых, в моей «танковой» сфере, совершив с Кошкиным вояж по немецким заводам, мы убедились, что все они, как один, в марте 1940 года выпускают единственную модель — панцерфир. Причём, машины производства различных фирм идентичны, не отличаются по конструкции даже в мелких деталях. Не имеет значения, из какого сборочного цеха выкатили танк, будь то «Крупп» или «МАН», «Рейнметалл» или «Алкетт», их при желании можно разобрать, перемешать детали и собрать заново. Сами танки, впрочем, не особо отличались от нашего «польского» трофея. Тот же мотор в 350 лошадей, та же 24-калиберная 75-миллиметровая пушка, только лобовая броня, бывшая на старой машине двухслойной, из основного 30-миллиметрового бронелиста и экрана такой же толщины, стала монолитной 60-миллиметровой. Объёмы же выпуска, даже по нашим, советским меркам, внушали уважение. По 300 машин в месяц! Конечно, приняв, равняясь на Т-26М, один единственный тип танка, да при широкой унификации и кооперации, немцам удалось и цену снизить. Это было… неприятно. Получалось, что у них может оказаться много больше танковых дивизий в 41-м году, чем я ожидал.

Ещё более неприятный сюрприз ожидал меня в оккупированной Чехословакии. В моём «эталонном» мире немцы приняли на вооружение чешские танки практически без изменений, но здесь и сейчас, когда панцердрай «не взлетел», им понадобилось шасси для Штугов и «Хетцер» «эталонного мира» родился на пять лет раньше под именем Штуг 38(т). Отличие было в короткой 24-калиберной танковой пушке, но 60-мм наклонная лобовая броня присутствовала! Кроме штурмовой самоходки, сдвинув форсированный 175-сильный движок вперёд а боевое отделение назад, чехи для немцев на этом же шасси выпускали самоходки с 75-мм польскими, то бишь французскими 75-миллиметровыми пушками, 105-мм немецкими гаубицами образца 16 года, а также 150-мм пехотными орудиями, бывшие полными аналогами наших СУ-5 на шасси Т-26М! А ещё — БТР на 8 десантников, вооружённый одним съёмным МГ, но забронированный со стороны лба также, как Штуг. Приходилось признать, что хоть немцы и считали в душе нас унтерменшами, но опытом советским пользоваться не брезговали.

В остальном, в том, что касалось автомобильной техники, полугусеничных тягачей и БТР, я не увидел ничего для себя нового, за исключением единственной машины. Это был Sd.Kfz. 9, который мы называли Тр(транспортёр)-9 с установленной на его грузовой платформе шестиствольной 20-миллиметровой зениткой, огневой производительностью в 6000 выстрелов в минуту. Причём, в отличие от отечественных дизель-гатлингов, автоматика пушки приводилась в действие лёгким и мощным электродвигателем фирмы «Сименс», питающимся от подключаемого к основному мотору тягача генератора. Минусом было отсутствие водяного охлаждения блока стволов. Основной способ ведения огня — с места. Но можно было стрелять и на ходу, хотя подвижность при этом сильно снижалась.

В итоге, мы предварительно отправили в посольство заказ на две машины каждой модели и на комплекты станков на все наши танковые, Пермский и Запорожский авиамоторные, заводы для выпуска планетарных механизмов, которые широко применялись в немецких танках и самоходках и в виде ПМП и в виде коробок передач. Хоть так осложнить им расширение выпуска бронетехники. А нам расшить узкие места с редукторами, нарастить выпуск авиадвигателей, да перевести БТТ с фрикционных на планетарные МП — пригодится. Отдельно купили образец и лицензию на 5-скоростную КПП Штуг 38(т) с предварительным выбором передач, из которой я надеялся сотворить БКП нового перспективного танка.

Кроме нас, танкистов, гатлинги калибра 20 и 37 миллиметров, кроме всего прочего, присмотрели себе моряки. Это тоже были электропушки жидкостного охлаждения блоков с близкими к нашим огневыми характеристиками, но вот сами установки были чрезвычайно интересными. Во-первых, они были стабилизированы. Во-вторых, 37-миллиметровые, оснащены СУО. В-третьих, в них было обеспечено непрерывное ленточное питание. Подбашенное отделение, промежуточный снарядный погреб, имело вращающийся, независимо от артустановки, полик и площадки под два передвижных ленточных бункера-ящика. По мере расхода боеприпасов из одного из них, к хвосту ленты вручную патроном стыковалось первое звено второго бункера. Пустой ящик, тем временем, удалялся из подбашенного отделения и спускался в основной погреб, а вместо него ставился другой. Бункера 20-миллиметровок имели ёмкость 500 патронов, а 37-миллиметровок — 150. Вице-адмирал Галлер, начльник «морской группы», вообще принёс в клювике такое, из-за чего я долго чесал у себя в голове. Пушки, стабилизированные установки, подводные лодки, электроторпеды с магнитными взрывателями и магнитные мины, приборы управления артогнём и торпедной стрельбой, оптика — этим меня было не удивить. Но вот то, что в Рейхсмарине оказались авианосцы — это был шок. Я, как сухопутчик, не интересовался флотом Германии, поскольку в войне с нами он был силой второстепенной, а между тем, впечатлившись расстрелом Эль-Ферроля, основательные немцы сразу же «пробили» себе «учебный» авианосец. Пусть это был всего лишь торговый пароход с установленной на нём сплошной полётной палубой, но до начала войны они смогли провести на нём множество опытов и сделать кое-какие выводы. Например, отказались от катапульт и истребителя Bf 109 из-за узкой колеи шасси, делавшей опасными взлёт и посадку с качающейся палубы. И в полётах над морем, по мнению немцев, обязательно в составе экипажа должен быть штурман. «Штука» в морском исполнении такими недостатками не страдала, но, во первых, 500 кг бомб немцам показалось мало, а во-вторых, они приняли во внимание шести— и трёхствольные автоматы, посчитав, что либо пикировщикам придётся бросать бомбы с большой высоты, либо надо сильно поднять их скоростные и маневренные качества, чтобы избежать вражеского зенитного огня. Плодом этих выкладок стал Ме 109Z, церштёрер или цвиллинг, двухфюзеляжный двухместный истребитель-бомбардировщик, спарка двух Ме 109 соединённых перемычками общего центроплана и стабилизатора с немного изменённым крылом увеличенной площади. Ног шасси осталось у каждой половинки лишь по одной, зато, за счёт переноса к центру основного крепления при прежних размерах ниш в крыле, удлиённых и усиленных. Ширина колеи теперь была достаточная, а возросший установочный угол облегчал взлёт. Благодаря этому Ме 109Z мог нести одну авиаторпеду, одну 500-килограммовую или три 250-килограммовых бомбы на держателях под общим центропланом. И при этом, он сохранил все качества истребителя, даже при усиленном стрелковом вооружении, за исключением чуть меньшей скорости крена! Мог быть и пикировщиком, и торпедоносцем, и разведчиком и перехватчиком! Авиагруппы немецких авианосцев становились однородными со всеми вытекающими положительными моментами. Да, авианосцев! Немцы и без того, из за действий «Ворошилова» в паре с «Фрунзе» во время войны в Испании форсировали их постройку, а после вояжа Кожанова по Атлантике — и подавно! В результате Галлер 10 марта поучаствовал в торжествах по поводу введения в строй авианосца «Цеппелин» с 48-ю церштёрерами на борту. Его систершип «Штрассер» немцы намеревались ввести в состав флота в мае. В июне — «крейсерский авианосец Лютцов» с 24-мя церштёрерами, который летом 39-го стали достраивать в таком виде, используя корпус тяжёлого крейсера. Спустя ещё два месяца — его брата «Зейдлица». Редер явно хотел заполучить соединение, подобное экспедиционной эскадре Кожанова! При таком раскладе, рейд «Бисмарка», случившийся в «эталонном мире» в мае 1941 года вполне может превратиться в генеральное, причём, авианосное сражение между Германским и Британским флотами. И, учитывая то, что англичане располагают лишь «Си-Гладиаторами» и «Авоськами», я бы поставил на немцев! Да и сейчас, пусть Рейхсмарине на данный момент имеет лишь «Цеппелин» и шесть «вспомогательных» авианосцев из торговых судов, всего чуть меньше двухсот палубных самолётов, тренирующихся в Балтийском море, стоит прикинуть, как может закончиться для Ройял Марине «Везерюбунг»!