Эпизод 1

В новый, 1939 год Советский Союз вступал в сиянии трудовой и боевой славы, подтвержденной на всесоюзных стройках, заводах и на полях сражений, охваченный небывалым энтузиазмом трудового народа, успешно покоряющего новые высоты на пути своего движения к коммунизму. Во всяком случае, так сказал Сталин в своем предновогоднем радиообращении и не было причин ему не верить. Действительно, в 38-м году ввели в строй Медвежьегорский металлургический комбинат, опирающийся на карельскую руду и печорский уголь, построили тысячи заводов, электростанций, шахт, карьеров, нефтяных вышек и километров железных дорог. В том числе и такие ключевые предприятия, как Кольский никелевый завод, избавивший СССР окончательно от необходимости закупать этот металл за рубежом. Экономика страны, хоть и обременяемая все больше и больше военными расходами, тем не менее, росла и развивалась много быстрее, чем конкуренты из буржуазного мира. Обладая ограниченными ресурсами, правительство СССР концентрировало их на важнейших направлениях, добиваясь вытягивания «локомотивными» отраслями промышленности остального народного хозяйства. И в этом его, не на митингах и партсобраниях, а на деле и не без собственной выгоды, поддерживал народ. Сравнение интенсивности и производительности труда с 13-м годом или с доступными зарубежными данными, а также процента брака, коэффициента использования оборудования и машин, стало коньком советской статистики, которую, гордясь показателями, порой даже без комментариев, печатали в газетах. Иную статистику, касающуюся ширпотреба, в газетах не публиковали, да и вообще, кажется, не вели, понимая, насколько мы уступаем в этом плане буржуазным странам. Тем не менее, и на этом направлении наметились некоторые подвижки. После долгих споров и обсуждений в Верховном совете монополия государства на средства производства дала трещину. Осенью прошлого года приняли «предварительный» закон по которому было введено понятие «собственности трудящихся». Теперь лица, трудоустроенные не менее девяти месяцев в году, могли кооперироваться и вкладывать свои сбережения в предприятия, на которых сами они не работали, получая, как и в заграничных акционерных обществах, дивиденды от прибыли. Но если вдруг пролетарий или колхозник вздумали бы возомнить себя рантье, то после трех месяцев тунеядства все их права на долю в кооперативах без разговоров отчуждались в пользу государства. Кроме того, акционер должен был быть готов в любой момент подтвердить то, что вложенные деньги честно им заработаны и не являются нетрудовыми доходами. Передавать средства родственникам, кроме самых близких, для участия в кооперативах запрещалось. Свободные деньги, которые с трудом можно было реализовать в предметы ширпотреба, в народе имелись и, хотя зима не самое благоприятное время для строительства, процесс пошел. В советской прессе появились специальные страницы, целиком отданные под объявления на сбор средств под конкретные цели и в областях даже стал выпускаться специальный журнал «Народная кооперация», в котором печатались еженедельные отчеты по общесоюзным и региональным проектам. Закон встретил полное понимание и одобрение народа, в руках которого теперь был инструмент собственного самообеспечения ширпотребом, а еще способствовал дальнейшему снижению текучести кадров и отодвинул на задний план вопрос иммигрантов, который на проверку, оказался не таким уж и страшным.

До конца 38-го года в СССР прибыл почти миллион человек, претендующих на советское гражданство, включая испанцев. В основном это были бывшие эмигранты, покинувшие Россию после Гражданской, немцы-антифашисты, чехи, не желавшие жить под властью гитлеровцев, измученные безработицей французы и американцы, шведы и англичане. Такой приток рабочей силы во многом позволил снизить остроту кадрового голода в промышленности, обострившегося в связи с массовым призывом весны 38-го года. Хоть высококвалифицированных рабочих среди приезжих было очень мало, но основная их масса, успевшая поработать на западных заводах, побатрачить на фермах, знала, как подойти к станку или водить паровоз, машину или трактор. Лица, получившие вид на жительство, распределялись сообразно их профессии и еще служили важным источником технической информации. Так, благодаря французким рабочим, направленным в Запорожье, удалось подкорректировать технологию и значительно повысить надежность моторов М-87, благодаря чехам для нас открылся способ получения металлического титана, а немцы способствовали развитию и удешевлению производства синтетических смол. Конечно, эти люди не приходили к главному технологу и не выкладывали перед ним весь процесс, но по крупицам, от каждого понемногу, удавалось получить достаточно полную картину. В общем, жить в СССР стало лучше и веселее, как в ином мире сказал товарищ Сталин, а еще — интереснее.

А вот персонально у майора государственной безопасности Любимова дела идут, прямо скажем, не слишком-то хорошо. Со стороны этого не заметно, начальники не пеняют, но от чувства вины за то, что главную свою задачу ВПК просто физически, из-за ее огромности, не может решить, не убежишь. И ведь не распишешься же в собственном бессилии. Тогда право и возможность влиять на военные вопросы может быть утрачена. Может быть — безвозвратно. А работа Военно-промышленной комиссией проделана огромная, нужная и она еще далеко не закончена. Ради нее я, с одобрения наркома внутренних дел, почти до самого конца «усушил» свой технический спецотдел.

Освободились по амнистии, за создание двухорудийных 54-калиберных 356-миллиметровых и четырехорудийных 130-миллиметровых башен, конструкоры спецКБ морской артиллерии. С первой установкой, предназначенной для второй серии из тяжелых крейсеров типа «Кронштадт», которые должны стать ответом на французские «Дюнкерки» и немецкие «Шарнхорсты», они опередили конкурентов с «Большевика», которые разбросались сразу на три калибра 305, 356 и 406 миллиметров. За двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь. В результате, когда «моя» башня, собранная в Николаеве, стреляла на полигоне, у соперников был только опытный образец 16-ти дюймовой пушки, которую, после всеобщего раскрытия «Ямато», забраковали, как маломощную. 130-миллиметровые универсальные башни лидера «Преображение», имевшие две независимых пары установленных вертикально друг над другом в одной люльке стволов с полностью автоматическим заряжанием и скорострельностью 15 выстрелов в минуту каждый, произвели большое впечатление в НК ВМФ. Не превышая габаритов обычных двухорудийных башен эсминцев, весили они всего на 10 процентов больше, а огневая мощь возрастала в два с лишним раза.

Это обстоятельство дало путевку на волю бывшим сотрудникам ЦКБС-1, у которых уже был готов проект эсминца с двумя такими башнями, одного из промежуточных вариантов лидера «Преображение». Конкурс на этот корабль, серия которых должна быть заложена после спуска корпусов пр.38, закончился, по сути, не начавшись. ЭМ пр.40 с восемью стотридцатками, несущий по четыре двухблочных 37-ми и 25-ти миллиметровых дизель-гатлингов Таубина, два четырехтрубных ТА калибра 650 миллиметров, реактивные бомбометы, обещал стать мощнейшим кораблем своего класса. Кораблестроителей удалось сохранить как единый коллектив и они принялись за крейсер «улучшенный Чапаев», а артиллеристы, в соответствии с темами, которыми занимались, распределились между заводами «Кировский» и «Большевик».

Вышли на свободу и слились со своими вольными соперниками сотрудники лодочного КБ в Сормово. Их лодка с четырьмя дополнительными торпедными аппаратами в надстройке построена и испытана, но не вполне удовлетворила НК ВМФ. Там уже видели близкую перспективу самонаводящихся торпед, поэтому отпадала необходимость мощного разового залпа. Тем не менее, в окончательном, эталонном для большой серии «С»-ок проекте, который сейчас находился в финальной стадии отработки, внешние ТА присутствовали. Но именно в том виде, который был оправдан в новых условиях. Вместо четырех аппаратов обычного 533-миллиметрового калибра в легком корпусе предусматривалось всего два, но 650-миллиметровых. Лодка приобрела силуэт, характерный для советских ракетоносцев конца 20-го века «эталонного» мира, заметно отличаясь от немецких «семерок». Изменилось и торпедное вооружение в прочном корпусе. Носовые ТА остались без изменений, а вот кормовые похудели в калибре. Зато стрелять из них 45-сантиметровыми электроторпедами, всплывающими и циркулирующими, а в перспективе и самонаводящимися, можно было с большой глубины. Это было оружие самообороны. Артиллерия лодки ограничивалась новой 88-миллиметровкой перед рубкой и двумя ДК позади нее, хранящимися в подводном положении в специальных герметичных контейнерах.

Дыренков на заводе «Баррикады», окрыленный успехом Бр-21, был амнистирован за один бумажный проект самодвижущегося дуплекса калибром 210/305 миллиметров на базе купленной у чехов документации на Бр-17/18, которые были хороши всем, кроме мобильности. От родной системы у дуплекса остались лишь качающиеся части, все остальное было новым и, в духе Дыренкова, оригинальным. В качестве базы и одного из походных тягачей он использовал танк КВ-2, чей усиленный внутренними подкреплениями корпус, разумеется — без рубки, строился не из броневой, а из конструкционной стали. В нем же был установлен генератор привода вспомогательных механизмов орудия и кран подачи снарядов. Вторым элементом была массивная 20-тонная станина с противооткатными устройствами без ствола и хвостовым сошником на штыре, вокруг которого она могла свободно вращаться. Лобовой частью в боевом положении станина опиралась на стыковочное устройство на крыше танкового шасси, с возможностью смещения по нему в пределах пяти градусов для точной горизонтальной наводки. Гусеницы танка при этом располагались поперек направления стрельбы. В походном положении станина ставилась на гусеничную тележку и колесный ход, точно такие же, какие использовалась в лафете гаубицы Б-4. Ствол орудия перевозился отдельно. На походе получалось два поезда около 40 тонн. Первый — танк-опора со ствольной повозкой. Второй — станина с тягачом «Ворошиловец». В боевом положении, чтобы быстро сменить направление стрельбы, танк-опора просто смещался в любую сторону, двигаясь вокруг хвостового сошника главной станины. На все 360 градусов. Лишь бы хватило размеров площадки на огневой позиции. Так как элементы механизированного лафета были во многом унифицированы с уже выпускающимися серийно образцами техники, то испытаний дуплекса с родными, чешскими стволами, можно было ждать уже весной.

Ушло, после сдачи корпусного 240-миллиметового миномета, на вольные хлеба спецКБ сухопутной артиллерии под руководством бывшего начальника ГАУ Ефимова, осевшее на Новокраматорском заводе. Ушли химики, которых возглавляет моя любимая жена. Впрочем, поскольку ЗК среди них было изначально не слишком-то много, можно сказать, что они просто сменили подчинение. Точно так же, из технического спецотдела НКВД в гражданские наркоматы были переданы все коллективы, состоящие из добровольцев, пришедших со стороны, а не из ГУ лагерей НКВД. Станкостроители, последние, кто оставался в лагере на острове из специалистов, амнистированные, пока еще гостили у меня, решив и дальше работать вместе. По весне для них в Коломенском планировали построить Инженерную улицу, чтобы не пришлось далеко добираться до работы. Фактически, в моем отделе остался только несчастный Курчевский, мучающий тему гранатометов.

Военно-промышленная комиссия стала основным, но не единственным местом работы не только для меня. Ветеран войны в Испании, комдив Бойко, к примеру, отгуляв полностью заслуженный отпуск, учился на спецкурсе Академии Бронетанковых Войск, куда чохом определили его сослуживцев званием от майора и выше, причем, и тех, кто до эвакуации с Пиренеев не были гражданами СССР. Так на командном факультете оказались кроме пяти испанцев, немец, болгарин, два француза и чех. Инженер Кошкин, отличившийся тем, что образцово организовал работу Харьковского танкового КБ, был вызван в Москву не только для того, чтобы участвовать в ВПК. В структуре СпецКБ ЗИЛ сложилась нездоровая конкуренция между «танкистами» и «самоходчиками», возглавляемыми, соответственно, Гинзбургом и Траяновым. Это мешало совместной работе по сопровождению и улучшению существующих конструкций. Гинзбург бредил тяжелым танком, не хуже, чем КВ, но по схеме Т-126, сердцем которого должны были стать сразу два спаренных 100-4-х мотора, дававших вкупе те же 700 лошадиных сил. Траянов же критиковал его за отход от серийных автомобильных агрегатов и тянул в противоположную сторону, упирая на компактные, но, тем не менее, достаточно бронированные САУ. Понятно, что единого шасси, как раньше, для столь разных машин быть не могло и рядовые инженеры разрывались между двумя темами, не имеющими ничего общего. Нарком Орджоникидзе разрубил Гордиев узел одним ударом, назначив над двумя одинаково авторитетными лидерами начальника-управленца, который и должен не только определить приоритеты, согласовав их с требованиями НКО, но и наладить совместную продуктивную работу. Точно так же, каждый по своему профилю, были заняты и остальные, посвящая ВПК вечера и один-два рабочих дня в неделю.

Тем не менее, выступая в качестве советников Предсовнаркома и «экспертов», нам удалось успеть многое. Прежде всего была откорректирована и утверждена «малая» программа военного судостроения, рассчитанная до 42-го года. Она признавалась неснижаемой и не могла быть свернута даже в случае начала войны, но касалась только Европейской части страны и речных верфей. В ее рамках в Николаеве достраивались два тяжелых крейсера типа «Кронштадт» и закладывались, со сроком сдачи в 1942-м году, попарно на Балтике и на Черном море, еще четыре проекта 69-бис с 356-мм артиллерией ГК, улучшенным зенитным вооружением и бронированием. Точно так же, на этих же театрах, строились восемь крейсеров типа «Чапаев», представлявших собой дальнейшее развитие проекта 26-бис с той же энергетической установкой, но большего размера. Скорость их снизилась до 34-х узлов, но вооружение выросло до 4-х 180-мм двухорудийных башен ГК и до восьми спаренных в одной люльке палубных 100-мм установок. Усилено было также и бронирование, главный пояс теперь имел 100 мм толщины вместо 75-ти. После спуска корпусов крейсеров первой серии планировалось заложить в 39-м-40-м годах уже 16 крейсеров проекта 68-бис, достроить которые также должны были до конца 1942 года. Эти корабли, сохранив корпус предшественника, должны были получить абсолютно новое вооружение и действовать на океанских просторах. Вместо двухорудийных 180-мм башен они должны были нести 152-мм, но четырехорудийные и универсальные, по подобию башен ГК лидера «Преображение», а среднекалиберная зенитная артиллерия исключалась из проекта вообще. Экономия ее веса шла на установку на крейсере восьми спаренных 650-мм ТА под перспективные самонаводящиеся торпеды, которые также еще предстояло создать. В случае же, если новое вооружение не было бы готово к моменту закладки крейсеров, то большой беды из этого не было бы, просто строить пришлось бы по проверенному 68-му проекту. Также флот должен был на Европейских театрах ежегодно в течение ближайших двух лет получать по 24, а в течение двух следующих по 36 новых эсминцев. Все эти корабли должны были строиться в главных наших судостроительных центрах — Ленинграде и Николаеве. Все подводные лодки, включая и крейсерские, все сторожевые корабли, большие и малые охотники, торпедные и бронекатера, десантные баржи, четыре монитора, планировавшихся для Татарского пролива и нижнего течения Амура и находившихся в высокой степени готовности, должны были сдавать заводы, расположенные в глубине страны на внутренних реках. Не была забыта и «главная сила» флота. После долгих споров в Совнаркоме постановили-таки заложить хотя бы один линкор. Но самый-самый, тот, на который собирала средства ВКП(б). Определяющим обстоятельством при этом были соображения престижа страны. По сравнению с ними, все тактические, экономические и технические аргументы меркли. СССР не хуже других и должен доказать, что может создавать самые сложные творения рук человеческих и точка! Единственное, что мне и другим противникам ЛК удалось сделать, сославшись на отсутствие вооружения, энергетики, да и проекта корабля в целом, не ломать работу ленинградских верфей и строить линкор на новом заводе в Молотовске. Который по плану должен был быть пущен только в 40-м году. Там же строить и пару авианосцев, проект которых создавался на основе энергетики и корпуса ТКР «Кронштадт».

Признаюсь, что работая над программой, я постоянно оглядывался на «эталонный» мир и осторожничал, зная, что там ничего из крупных кораблей, кроме крейсеров типа «Киров» построить не удалось. Кроме того, надо было соблюсти баланс между минимальной и максимальной задачами СССР во Второй Мировой войне. Первая требовала все усилия направить на сухопутное направление, обеспечив гарантированное выживание страны. Вторая же столь же настоятельно требовала иметь достаточно мощный флот, имея ввиду возможное противостояние с американцами. И вот здесь, имея на руках статистику по работе советской промышленности, я убедился, что малая программа реализуема. Лучшим доказательством были два «ответа туркам», ТКР «Кронштадт» и «Севастополь», которые достраивались на плаву и летом-осенью должны были выйти на сдаточные испытания. Таким образом, от закладки до вступления в строй 35-тысячетонных кораблей должно было пройти около трех лет. Крейсера советские заводы строили за два-два с половиной года, эсминцы за полтора-два, лодки за год-полтора, разброс зависел от сезона закладки. Здесь и сейчас у нас корабль, простоявший лишний день на заводе, залезал в карман к рабочему напрямую и затягивать, равно, как и строить небрежно, так, что строгая комиссия могла и не принять, никакого смысла не было. Директора заводов стеной стояли на пути внесения изменений в проект в ходе постройки. Что заказали в самом начале — то и получите. Не нравится — милости просим обратно на наш завод, но после сдачи заказа и после внесения в следующий план. Такой подход дисциплинировал и проектировщиков и, несмотря на худшие опасения, серьезно, по-настоящему дефектных кораблей на флоте было ничтожно мало, в основном лодки «М» постройки первой половины 30-х.

Впрочем, ситуация была характерна для всей советской промышленности в целом. Ее рост и в «эталонном» мире был взрывным, а здесь и подавно. Процесс, запущенный мной в начале тридцатых, шел по нарастающей. Нацеленная на производство средств производства, промышленность развивалась невиданными темпами. К примеру, сокращение, благодаря применению мощной строительной техники, сроков постройки электростанций обернулось не только тем, что Волжская система уже, включая Волго-Дон, была введена в эксплуатацию. Электроэнергия, сэкономленные денежные средства, транспортный эффект, вылились в десятки «лишних» заводов, целый Северо-Западный промышленный район, не уступающий Уральскому. Строители ГЭС переходя с места на место прямо с избами, поставленными на сани, школами, больницами, клубами, шли дальше по рекам на Урал и в Сибирь. Аркадий Гайдар даже написал восторженный рассказ «Кочующий город». Каждая созданная в СССР машина, или купленная на добытое на Колыме золото за границей, воспроизводила десятки машин. Рост шел в геометрической прогрессии. Все это, да еще то, что еще при наркоме Кожанове за флотом были закреплены конкретные заводы от производителей вооружения до химиков, служило прочной основой малой программы и вселяло уверенность в успешное ее выполнение в любых обстоятельствах.

Вторым важнейшим направлением работы ВПК стала авиация и авиационная промышленность. Как оказалось, ее проблемы на настоящем этапе проистекали, прежде всего, из успешной деятельности наркомата народного просвещения. За годы советской власти успело вырасти первое поколение специалистов, многочисленное и желающее ухватить свой кусок пирога, оттеснив признанных мастеров «дореволюционных» времен. Рост мощностей авиапромышленности заметно отставал от темпов подготовки инженерных кадров. Соответственно, начались интриги, кое-кто пытался пользоваться «административным ресурсом» сидевших на высоких постах близких и дальних родственников. И все это негативно отражалось на модернизации старых и создании новых самолетов. Новые КБ появлялись, старые разделялись, возникло множество «И», «Б», «Ш» и «Р» с уже трехзначными номерами, разобраться с которыми с ходу было просто невозможно. Поэтому первое, что мы рекомендовали сделать советскому правительству — ввести с 1-го января 39-го года обозначения новых машин по первым буквам фамилии главных конструкторов, присвоив истребителям нечетные, а всем прочим — четные порядковые номера моделей. Это польстило авиастроителям и внесло ясность в картину. Сразу стало видно, кто и чем занимается. Кто вцепился в одну машину, а кто разбрасывается на многие. Кто истребительную сторону держит, а кто бомбардировочную, а кто мечется, не определившись. Точно также поступили с основой всей авиации — моторами. Разве что, выбрали инициалы главных конструкторов и оставили порядковые номера моделей движков без изменений.

В итоге, когда разложили все по полочкам, получилось более-менее понятно. В стране имелось шесть крупных моторных заводов и «Русский Дизель», побочной продукцией которого также были авиамоторы. В первую очередь внимания потребовал Швецов, первым сделавший звезду «К» М-63. Движок был хорош, давал на форсаже 1100 сил, причем, с вводом впрыска в «холодный» цилиндр на этом режиме водно-спиртовой смеси, время его теперь ограничивалось емкостью бачка. С почти дизельной экономичностью, содержал в полтора-два, а по некоторым важнейшим позициям, таким как свечи зажигания, даже в три раза меньше деталей, чем предшественник М-62, но он уже не соответствовал перспективным требованиям. По объективным причинам, таким, как ресурсная база, СССР не мог себе позволить строить только цельнометаллические самолеты. Значит, наши моторы должны быть сильнее, чтобы вытягивать на мировой уровень более тяжелые смешанные и даже цельнодеревянные конструкции. А с мотором АШ-65, однорядной пятилучевой звездой «К» с десятью спаренными цилиндрами, возникли проблемы. Если цилиндропоршневая группа, заимствованная полностью у М-63 была надежной и нареканий не вызывала, то картер, прорезанный пятью огромными окнами и коленвал, доставшийся от предшественника, не выдерживали нагрузок. Все-таки мощность на максимале достигла 1650, а на форсаже целых 1800 лошадиных сил. Конструкцию усиливали и масса мотора уже достигла 580 килограммов, но очередные испытания проваливались одно за другим. Швецов уже отчаялся и решил пойти другим путем, перейдя на двухрядные звезды. Проект мотора АШ-73, бывший, по-сути, спаркой шестицилиндровых М-63, обещал до 2200 лошадиных сил на форсаже при массе 850–900 килограмм и не должен был вызвать никаких затруднений. Но в этом случае не только вдвое падал выпуск двигателей в Перми, но и обесценивались работы самолетостроительных КБ, в частности, Поликарпова, рассчитывавших машины под АШ-65. Это автоматически влекло за собой задержку с перевооружением на машины нового поколения примерно на год, а обстановка в мире заставляла торопиться. Нужно было принимать решение. Спорили отчаянно, особенно с Яковлевым, которому, как мне кажется, было выгодно «придержать» Поликарпова, чтобы вывести на первый план свой истребитель с мотором Климова. Но все же, съездив в Пермь и посмотрев на дела своими глазами, я настоял на доводке именно АШ-65 в первую очередь. Насколько я помнил, в «эталонном» мире мощности АШ-82 нам хватило до конца войны, а вот количество выпускаемых моторов было существенным фактором. Однорядный АШ-65 можно было бы выпускать тем же темпом, что и М-62, а вот АШ-73 — в полтора-два раза меньше. Плюс сроки. В результате Совнарком выпустил постановление о доводке однорядной звезды без оглядки на удельные показатели масса/мощность, по которым мы имели значительную фору перед зарубежными конкурентами. К моему огромному облегчению, в конце февраля, АШ-65 отработал на стенде 50 часов без поломок, вес его при этом составил уже 625 кило. Движок тут же установили на И-165, который, фактически, внешне имел так мало общего с И-16, что был переименован в По-1. Как только позволила погода, Чкалов поднял «японца», прозванного им так за сходство с пропорциями истребителей Страны Восходящего Солнца и за отсутствие привычного гаргрота, в воздух. Если Поликарпов не потерял хватки и подтвердит свою репутацию «короля истребителей», то именно эта машина, имеющая высокую степень технологической преемственности с И-16, пойдет в серию на Казанском авиазаводе.

На пятки Поликарпову в нише армейских фронтовых машин наступал Яковлев, сошедшийся с Климовым на почве мотора М-106, или, как его теперь обозначали ВК-106. На Рыбинском авиамоторном заводе, взявшись за схему «К» и проанализировав варианты, приняли к разработке более технологически сложный, но в то же время более прочный и сбалансированный, а значит, надежный, к тому же имеющий минимальный «лоб» двигатель в виде рядной псевдошестерки на основе мотора М-100. Конечно, сделать V-образную псевдошестерку было быстрее, но Климов погнался за журавлем в небе, что задержало рождение мотора нового поколения примерно на полгода и вызвало некоторые проблемы в серийном производстве, потребовавшие модернизации станочного парка и технологии. В частности, пришлось создать станок для расточки одновременно всех 12-ти цилиндров, расположенных в два параллельных ряда и долго мучиться с качеством отливок больших блоков. Мотор запустили в серию, но пока шло слишком много брака. Тем не менее, дело того стоило. 500-киллограммовый ВК-106 развивал, работая на бензине с октановым числом 92, 1300 лошадиных сил и 1500 на форсаже. Цельнодеревянный истребитель Як-1 с этим движком должен был намного превзойти своего близнеца из «эталонного» мира и, главное, раньше попасть в войска. Кроме того, выделившийся из КБ Туполева и обосновавшийся в Воронеже коллектив Архангельского, установив ВК-106 на СБ, получил рост бомбовой нагрузки до 1600 килограмм и занялся облагораживанием аэродинамики ради достижения лучших показателей скорости.

Третьей «фирмой» занимавшейся бензиновыми моторами для авиации, было КБ Назарова. Запорожцы, доводя М-87, работавший на 92-м бензине, до необходимого уровня надежности, задержались с переходом на схему Кушуля и оказались в весьма интересной ситуации. С одной стороны, они со своим мотором уже проигрывали в экономичности М-63, поэтому на бомбардировщики ДБ-3 стали ставить именно его. Более того, делая новый «К» мотор по схеме АШ-73, они могли бы получить всего 1250–1300 лошадиных сил, что было много меньше, чем у конкурентов из Перми. Поэтому Назаров рискнул дважды. Во первых, он установил пары цилиндров нового мотора не поперек, а вдоль потока, «горячий» впереди «холодного», воспользовавшись дополнительным этиленгликолевым охлаждением по бокам каждой пары. Это позволило сохранить все 14 цилиндров, но превратило мотор в полуторную звезду, где все шатуны опирались на одну шейку коленчатого вала. Такой двигатель, получивший обозначение М-77 был построен и испытан на стенде, показав мощность, без форсажа, систему которого на экспериментальный образец не устанавливали, 1450 лошадиных сил. Это было уже лучше, но все равно недостаточно! АШ-65 обещал больше! И вот тут опять пришлось вмешаться ВПК. Хоть запорожский мотор и требовал доводки, прежде всего, усиления коленвала, но, во-первых, перенастройка завода на выпуск потомков «Циклона» займет не меньше времени, а во-вторых, на бумаге Назаров нарисовал АН-90, 28-цилиндровую спарку полуторных звезд, обещавшую порядка 3000 лошадиных сил, чего заведомо не могла дать схема Швецова! Ради этого стоило рискнуть! В целом, на мой взгляд, советское авиастроение на основе бензомоторов сейчас находилось на стадии, которой оно бы могло достичь в «эталонном» мире году эдак к 42-му или 43-му. Если б не было войны. И ускорение процесса здесь было достигнуто исключительно из-за хитрости со схемой Кушуля, благодаря которой отпала необходимость в высокооктановом топливе и кропотливом совершенствовании моторов повышением степени сжатия «в лоб».

Похожей, но все же немного другой, была ситуация у «керосинщиков». В Харькове Чаромский, благодаря применению кованых алюминиевых поршней с жаровыми экранами, не нуждавшихся в масляном охлаждении, создал многообещающий мотор в полторы тысячи лошадиных сил. По этой же цилиндропоршневой схеме в Воронеже стал выпускаться и 250-сильный дизель для малой авиации, в первую очередь, для самолетов У-2, УТ и корректировщиков «Стрекоза». Но за полгода выявились недостатки, которые сразу не бросились в глаза. В первую очередь, в этих моторах без негативных последствий можно было использовать только Бакинское или Грозненское топливо, но никак не Поволжское. И масло приходилось менять чуть ли не каждый день полетов. Если с топливом вопрос был прост и решаем снабженцами, то над проблемой масла бились советские химики, в том числе и моя жена, и пока не слишком результативно. Пришлось принимать жесткое решение о снятии с серии моторов АЧ-100-12А и восстановлении производства обычных АЧ-100-12, дававших с турбонагнетателями Люльки всего 1050 лошадиных сил. Но в конце февраля 1939 года произошло маленькое чудо, имевшее для всего советского дизелестроения огромные последствия. Поступление на флот новых катеров, тральщиков, сторожевиков, ПЛ и эсминцев опережало рост ремонтных мощностей по двигателям в базах. Поэтому НК ВМФ решил схитрить и отправил на МССЗ подарочек в виде БУ-шных моторов, которые требовалось отремонтировать и установить в корпуса восьми новых 50-тонных ТКа. Разве завод не занимается ремонтом моторов? Вон сколько М-17 речфлоту поставили! И никого не волнует, что новый топливный насос для дизеля на МССЗ сделать попросту не на чем. Удар был не в бровь, а в глаз, без моторов торпедные катера флоту не сдашь. Директор Белобородов немедленно прибежал с бутылкой ко мне, но я уже был плотно занят работой в ВПК, поэтому напрямую свел его с Перегудовым. В декабре, пока шла работа над роторными линиями, тому было заниматься насосами недосуг, но после освобождения его коллектив, взглянув на проблему свежим взглядом, поразил всех. Да, на острове в принципе, были станки, чтобы выточить все части насоса, но додуматься применить здесь методы патронного производства? Два месяца ушло на подготовку инструмента, а потом… Помню, как с открытым ртом стоял перед продольно-прокатным станом, опытным образцом, на котором впервые сделали катаные бронебойные 25-миллиметровые снаряды, из которого буквально сыпались почти готовые плунжера со всеми каналами. На них надо было только снять лыски, азотировать поверхность и отполировать. Фактически, продольно-прокатный стан за 15 минут выполнял работу, которую на ЗИЛе делал целый цех из 150 прецизионных станков за смену. Точно таким же образом, но на стане для 45-миллиметровых болванок, формировались втулки, которые надо было еще рассверлить, подвергнуть термообработке и отполировать. У меня аж дух захватило. Массовое производство плунжерных пар делало ненужными ухищрения в конструкциях прежних насосов, их можно было делать простыми рядными, что в два-четыре раза увеличивало ресурс, отпадала необходимость во множестве высокоточных станков, в том числе, закупаемых за границей, снимало ограничения на число выпускаемых моторов и отменяло «тройное правило» для керосиновых авиадизелей.

Я немедленно вызвал на место директоров ЗИЛа и Московского авиамоторного завода, разослал письма в Ленинград, Харьков и Мелитополь. Докладывая на следующий день Сталину, я добился, что Героя Соцтруда присвоили всем причастным к разработке поточной технологии поголовно, от главного конструктора до последнего техника. Ведь вся соль в ней была именно в инструменте, барабанах с твердой, идеально рассчитанной и изготовленной поверхностью. После того, как у них были развязаны руки, Чаромский с Микулиным засели за АЧ-100-16, АМ-39, АМ-40 и АМ-41, «удлиненных» 8-16-цилиндровых модификаций испытанных моторов АЧ-100-12, АМ-36, АМ-37 и АМ-38. Работа заняла считанные недели, включая сборку двигателей. Истребители Бе-1 и Бе-3, цельнометаллический палубный и фронтовой, смешанной конструкции, прямые потомки И-18, после замены сердца с АЧ-100-12А на чуть более тяжелый и длинный, на 100 лошадиных сил менее мощный, но проверенный и надежный АЧ-100-16, тем не менее, сохранили все свои характеристики, кроме вооружения. Ради экономии веса один из трех ШВАКов пришлось снять и заменить на ШКАС. Подобная же метаморфоза произошла с ПБ-М Сухого, переименованного в связи с установкой нового мотора в Су-2, но здесь даже вооружением жертвовать не стали. А вот с моторами Микулина было сложнее. Если замена АМ-36 на АМ-39 на бомбардировщике СБ была абсолютно естественной и несложной, несущей одни лишь плюсы, то с АМ-40-41 возникли проблемы. Мощность узкой и широкой, «пушечной», спарок скакнула с 1950–2100 до 2500–2800 лошадиных сил. С одной стороны это хорошо. Но с новыми моторами и ТБ-7 и И-19 переставали быть «антианглийскими»! Расход топлива уже не позволял достичь с советской территории Скапа-Флоу и вернуться обратно! Кроме того, АМ-41 не лез в уже готовый бронекорпус нового штурмовика Ильюшина и требовал большей площади радиатора, который и так, из-за мотор-пушки, засунули в плоский канал под кабиной пилотов. Фактически, штурмовик надо было делать заново. Но и тут открывались заманчивые перспективы в плане роста скорости, вооружения и, главное, защищенности. Я был против 16-цилиндровых моторов, но переубедить Сталина не удалось. Подозреваю, что с другой стороны ему в уши подпевал Микоян-старший, подыгрывая младшему, Артему Ивановичу. Молодой конструктор, после того, как Поликарпова отправили вслед за И-165 в Казань, унаследовал от него тему И-19 и нового перехватчика И-20 с 14,5-мм 2000-сильной мотор-пушкой АМ-38. Установка же на И-20 АМ-41, имевшего, с ТК Люльки, до 2800 лошадиных сил до высоты в 9 с половиной километров, давала нам не только суперистребитель-перехватчик, равного которому, пожалуй, не было ни у кого и в конце ВМВ «эталонного» мира, но и вооружить его пушкой калибром в 23 миллиметра, устанавливать которую ранее опасались из-за отдачи. Девять килограмм секундный залп! Скорость — под восемьсот! Все это поражало воображение, а Сталин любил рекорды. Истребителю МиГ-1 была дана «зеленая улица», это повлекло за собой превращение ТБ-7 в Ту-2, с уменьшившейся вдвое дальностью, но со скоростью свыше 600 километров в час и бомбовой нагрузкой в целых шесть тонн, а также полную переработку проекта Ил-2. Эти машины могли появиться в советских ВВС к концу 39-го или в 40-м году.

Нишу же дальних бомбардировщиков должен был занять оригинальный проект Калинина. Этот конструктор, стремясь переплюнуть Туполева, замахнулся на классический, не пикирующий «Америка-бомбер», скооперировавшись с Киреевым, который искал дополнительные «рынки сбыта», для своих дизелей. «Бочонок», выполненный из алюминиевых сплавов, сбросил вес до пяти тонн при мощности четырнадцать с половиной тысяч лошадиных сил. Из-за двухметрового диаметра этого двигателя его очень трудно было разместить классически, хоть в фюзеляже, хоть в мотогондоле, диаметр воздушного винта получался совсем неприличным. Киреев с Калининым извернулись, установив мотор в корпусе самолета, валом поперек направления движения. Поток мощности, проходя по валам внутри относительно тонких крыльев, поворачивался угловым редуктором на 90 градусов и реализовался в тягу через два, впервые примененных в отечественной самолетной практике, соосных винта диаметром четыре с половиной метра. Прототип К-14 не только был построен, но и успел, как рекордный самолет, совершить беспосадочный вояж Мурманск-Вашингтон, где сбросил вымпел с приветом американскому народу, после чего правительство США сразу же запретило такого рода полеты.

Самое скромное производство авиадвигателей было у Акимова на «Русском Дизеле» в Ленинграде. Алюминиевые версии Д-160-2 в 620–720 лошадиных сил ставились на устаревшие машины, вроде АНТ-9 и ТБ-3, но на новых, из-за особенностей мотора, прежде всего, более чем полутораметровой ширины, не находили пока себе применения. Зато спарки Д-160, работавшие на общий редуктор, прижились на вертолетах Камова, которые вслед за буксируемыми десантными автожирами стали поступать на вооружение транспортных авиаполков.

Перспективы у советской авиации в будущей войне выглядели самыми радужными, даже если не принимать во внимание работы Бартини, Таирова, многих других талантливых конструкторов «второго плана», слово которых еще впереди. А также гражданского сектора, выпадавшего из нашего поля зрения. Там уже были или неплохие машины вроде СХ-1, с бесфорсажным М-63 являвшимся функциональной, да и фактической копией АН-2 «эталонного» мира, американский «Дуглас», лицензия на который была куплена «Аэрофлотом». Единственное, что было сделано нами в области «небоевой» авиации, так это то, что ВПК обратила внимание на отсутствие в СССР специального военно-транспортного самолета с достаточной грузоподъемностью и вместительным фюзеляжем с аппарелью, чтобы перебрасывать не только людей и грузы, но и технику.

Пока же основой ВВС продолжали оставаться И-16, которые после выработки ресурса М-62 превращались в И-163 путем полной замены СУ, включая и моторные рамы, СБ, ПБ и, конечно же, ночные У-2. Любопытно, что к концу 38-го года численный состав ВВС КА составил почти 20 тысяч машин и четверть из них были именно ночниками на У-2 и Р-5. Благодаря, а может и вследствие этого, изменилась система подготовки летчиков. Теперь прямо из аэроклубов или после первого курса училища молодые пилоты направлялись в ночные полки рядовыми или сержантами и только послужив там год могли пройти подготовку на истребитель или настоящий бомбардировщик, получить командирское звание. Это давало дисциплину, часы налета, привычку быть в небе, а самое главное — неплохую огневую практику и штурманскую подготовку.

Если советская авиапромышленность бурлила, то в танковой стояла изумительная тишь да гладь. Благодаря Т-126 на автоагрегатах СССР мог удовлетворить фактически любые потребности танковых войск в бронетехнике. Лишь бы хватило брони и вооружения. Дошло до того, что башни из Москвы, с подбашенными листами, раскроенными под Т-34М, стали отправлять в Харьков, где строились «природные» танки. А на ЗИЛе все шасси пустили полностью под самоходки. Началось массовое перемещение устаревшей корпусной артиллерии на танковую базу. В первую очередь это коснулось 107-мм пушек образца 1910/30 годов, имевшихся в количестве шестисот штук. Программа была выполнена ЗИЛом всего за три зимних месяца, после чего принялись за шестидюймовые гаубицы. Все эти орудия должны были войти в состав танковых корпусов нового штата. Война в Маньчжурии, особенно Халхин-Гол, наглядно показали, что корпуса, состоящие из одной стрелково-пулеметной и двух танковых бригад, неполноценны, имеют мало пехоты и артиллерии, куцую разведку. В НКО это поняли, после разбора боевых действий, достаточно четко и больших усилий ВПК для того, чтобы изменить оргштатную структуру, не потребовалось. Но тут надо было сделать все так, чтобы не наломать дров, как в «эталонном» мире, когда НГШ Жуков так перемешал войска, что от прежних бригад, фактически, ничего не осталось.

Зимой 38-39-го годов реформа, с переходом на дивизионную структуру, пошла немного по другому пути. Управления, штабы, танковые бригады были полностью сохранены, а стрелково-пулеметные переформированы в полки. Для пополнения пехотой бралась готовая стрелковая дивизия, которую полностью пересаживали на автотранспорт. Из дивизии исключался один мотострелковый полк, а взамен добавлялась танковая бригада, стрелково-пулеметный батальон которой становился штурмовым. К оставшемуся стрелковому полку добавлялась танковая бригада, мотострелковый полк, сформированный из стреково-пулеметной бригады. Из ТК старой организации и одной СД получалось 2 новых ТД и управление корпуса. Третья танковая дивизия формировалась на базе семи сокращаемых корпусов, вооруженных танками БТ-5, все 3400 которых выводились из первой линии. Оттуда же брались управления для тех ТД, которым их не хватило при «слиянии».

Таким образом, танковых корпусов новой организации, по 600 танков Т-34 и Т-34М, оставалось всего четыре, по одному в Ленинградском, Белорусском, Киевском и новообразованном Одесском военных округах. Плюс два кавкорпуса в КВО и БВО, имеющих по 1-й ТБр Т-34 на три кавдивизии. В Средней Азии, Восточном Туркестане и Монголии дислоцировались по одному бронекавалерийскому корпусу, вооруженному вместо танков БА-11. Система стала простой и логичной. В стрелковых войсках танковая бригада и, что очень важно, рембат, приходились на корпус. А в танковых — уже на дивизию, сохранявшую полный комплект артиллерии и специальных частей СД. Кавкорпус же был чуть сильнее, за счет частей соответствующего уровня, танковой дивизии. Оставался кадровый резерв для формирования новых ТК по мере поступления из Харькова, где работали в военном режиме, новой техники.

Достаточно терпимой была ситуация в линейных стрелковых войсках. Корпусов там сейчас имелось ровно семьдесят разной степени укомплектованности в зависимости от удаления от границы. И каждый из них имел свою ТБр. Причем пятьдесят из них имели по 64 Т-28 и 50 Т-26М в трех батальонах, а еще двадцать — по 104 Т-126 в двух. Всего в первой линии РККА насчитывала к концу 38-го года 28 00 Т-34-34М, 3200 Т-28, 2080 Т-126 и 2500 Т-26М. Отдельно шли три бригады РГК по 154 КВ и КВ-2 и, конечно, отдельный полк мастодонтов в три единицы «Маркс», «Энгельс» и «Ленин». Всего 110 45 танков, в большинстве своем, за исключением Т-26М, не уступающих машинам Т-34 и КВ «эталонного» мира. Их были готовы поддержать 6000 самоходных 122-мм гаубиц на танковом и автомобильном шасси, 800 50-калиберных и, пока еще 1200 40-калиберных 76-миллметовых САУ, 600 107-мм самоходок. 125 гаубичных самоходных полков, сейчас с избытком покрывающих потребности подвижных войск, 40 отдельных противотанковых самоходных бригад, двенадцать корпусных самоходных пушечных полков, только шесть из которых входили в состав соединений. В ближайший год на самоходные шасси планировалось переставить тысячу 152-мм гаубиц 09/30 и 10/37, три тысячи 76-мм пушек 02/30 года.

Далее мощности ЗИЛа, которому Кулик никак не разрешал ставить на шасси современные орудия, можно было сполна использовать для выпуска колесных и гусеничных легких, на шасси СУ-5, а также штурмовых тяжелых, на шасси Т-126, бронетранспортеров. Специально для них я инициировал через ВПК разработку установок с выносным расположением вооружения, подобных тем, что я в «эталонном» мире ставились на БТР-82. По крайней мере, это давало шанс с толком «утилизировать» множество пулеметов Максим, которые заменяются в войсках на машинки Мощевитина. Пока же, легкие плавающие БТР на 6 человек десанта выпускались только в Сталинграде. Они шли, в основном, в разведбаты и, как тягачи, в полковую и легкую дивизионную артиллерию танковых войск.

В отношении «Бога войны» в РККА дела обстояли также благополучно, но тем не менее, здесь также пришлось принимать ряд трудных решений. К примеру в Мотовилихе, после принятия на вооружение гаубицы М-40, родилось предложение перенести на этот лафет стволы МЛ-20. Понятно, что это вело к увеличению выпуска орудий, но в ГАУ уперлись. МЛ-20 весила 7 с небольшим тонн и с ней справлялся и ЗИЛ-5Т и трехосный грузовик ЯГ-10В, а М-40 была на две тонны больше и ее без напряга мог таскать, из специальных, военных тягачей, только «Ворошиловец». Спорили, судили, время шло, а дело стояло на месте до тех пор, пока я не сорвался в Ленинград, чтобы посмотреть, как с этим самым «Ворошиловцем» обстоят дела, хватит ли их, вдобавок к РГК, на корпусную артиллерию. Оказалось, что вполне. «Большевик» по ходовой, моторам и трансмиссии легко мог выпускать в режиме военного времени до трех тысяч танков в год, но сейчас ему попросту не давали столько брони. Мне еще там попинали, что я им картину испортил, настояв в ВПК, чтоб каждая ТБр РГК имела по четыре БРЭМ, которые выполнили на шасси КВ-2. Целую танковую роту украл! Получалось, что тысячу тягачей «Ворошиловец-2», уже на агрегатах КВ, ленинградцы могли дать в год свободно, не напрягаясь. Это было примерно равно предполагаемому годовому выпуску М-40 с родной и новыми-старыми качающимися частями вариантов МЛ-20. Да, «Ворошиловцы» нужны в артиллерии РГК, в танковых войсках, даже в ПВО, но ведь и «Большевик» можно поднапрячь! К тому же, зачем в пехоте скорость? Ей и тракторов, челябинских «Сталинцев» за глаза хватит, которые по 40 тонн груза тянут или даже Харьковских СХТЗ, для которых 20 не проблема. Только Совнарком вынес постановление о 130/152/203-мм М-40/М1/2, как в Перми выкатили М-40М4, которая была на тонну тяжелее. Удлинили ствол 203-мм гаубицы, поставив дульный тормоз. Дальность стрельбы увеличилась с 13 до 16 километров и чудесным образом исчезли все проблемы с жесткой работой противооткатных устройств на больших углах возвышения. Стрелять теперь можно было вплоть до предела, до 75 градусов. В ГАУ поворчали, но делать было нечего, либо тяжелая и полностью рабочая, либо легкий, всего лишь девятитонный недомерок, который выше 45 градусов не мог ствол задрать, принятый на вооружение из-за горячки войны в Маньчжурии. Пермяки ухмыльнулись и ждали только доставки из Германии заказанных станков для производства длинных стволов, которые перестал поставлять «Большевик» из-за нехватки 130-к для флота, чтобы реализовать примерно две тонны отвоеванного «резерва» в калибрах 152 и 130 миллиметров.

Ждали с нетерпением, поскольку Новокраматорский завод с системой М-10/М1/2 наступал на пятки. Последняя модификация их 152-мм гаубицы, также с удлиненным стволом и дульным тормозом, потяжелела на полтонны, до 4650 килограмм, но забросила снаряд на пятнадцать с половиной километров. Не дотянув до показателей МЛ-20 менее двух километров при более легком, теперь уже почти в два раза, весе. Кулик на радостях чуть было не приказал свернуть выпуск гаубиц-пушек на лафете М-40, чтобы вооружить корпусные полки вместо них М-10М2. К несчастью, объем производства в Новокраматорске не давал пока возможности даже полностью перевооружить дивизионную артиллерию. Дивизий у нас было более 240-ка и почти каждой из них требовалось по 8 152-мм гаубиц и 4 122-мм пушки. Пока же более половины дивизий все еще были вооружены старой матчастью из гаубиц 1909/30 года. Гораздо более благополучно дело обстояло с 107-миллиметровками Ф-22, которые Уралмаш в режиме военного времени штамповал на конвейере невиданными доселе темпами. К началу весны 39-го года каждая советская дивизия в составе тяжелого артполка имела по два дивизиона современных гаубиц-пушек и начал формироваться мобрезерв для новых дивизий и восполнения возможных потерь.

Трудно было с меньшими калибрами. Сейчас я очень понимал тех, кто в «эталонном» мире поднял панику слухами о толстокожих вражеских танках и свернул производство противотанковых сорокапяток. Завод N7, который их делал и здесь, был единственным, кто работал с такими калибрами и он же выпускал зенитки, которые были ох как нужны. Выбор был прост — либо полковая артиллерия, либо зенитная. Надо было сосредоточиться на чем-то одном. После налета на Владивосток ответ стал очевиден и легкие ПТП «зарезали». Причем не только 45-мм, но и батальонные 25-ки, которые вообще делались в Ижевске, и тульские ПТР. Все усилия были сосредоточены на зенитных автоматах. При этом, понимая, что «машинки» Таубина хороши, но дороги и имеют существенный недостаток в виде большого времени реакции из «холодного» состояния, в 37-м году продали шведам партию из 50 Т-26М и лицензию на него, получив взаимообразно 25-40-мм «Бофорс» и двухкамерный дульный тормоз «немецкого-шведского» типа. Обе стороны были довольны, Strv38, получив цементированную броню, торсионную подвеску и шведскую пушку, выдержал обстрел из их ПТП с 500 метров, а у нас, после переработки под наш калибр 25-мм автоматы пошли в конце 38-го в серию в Ижевске, а 37-мм в Калинине. Несмотря на опасения, основанные на прошлом «немецком» опыте, серийные автоматы были рабочими, но трудоемкими, несмотря на то, что заводские КБ практически сразу взялись за упрощение технологии изготовления, быстрого насыщения армии и флота не получалось.

Были на заводе N7 и собственные разработки, навеянные пулеметчиками. Двуствольная схема не пошла, и, как здесь частенько бывало, никто не мог точно сказать почему, зато монструозный четырехствольный автомат с чудовищной для калибра 37-мм скорострельностью 1000 выстрелов в минуту, работал безотказно. Его идея родилась из двуствольной схемы Гаста и дизель-гатлингов Таубина. В отличие от автоматов последнего, стволы здесь не вращались и имели каждый собственный затвор. Просто между ними, расположенными по окружности, был установлен вал с косыми шайбами, связывающий все воедино. При выстреле, каждый из стволов шел в короткий откат, воздействуя закрепленными на нем роликами на шайбу, которая проворачивала вал, приводивший в движение механизмы других стволов. Задняя шайба c увеличенным наклоном при этом, работая как ускоритель, открывала продольно-скользящий затвор, отводила затворную раму в крайнее положение. Получалось подобие аксиального двигателя, в котором источником энергии был выстрел. Взведение — с помощью «кривого стартера» с казны. Питание — из четырех отдельных горизонтальных конвейеров, вмещавших по 4 пятипатронных обоймы. Весила машинка как новая 88-миллиметровка и устанавливалась на ее же лафет, поэтому, по мнению ГАУ, для дивизионной зенитной артиллерии не годилась, только для корпусной. Зато автомат понравился морякам. Огневой производительностью он немногим уступал двухблочной 37-мм системе Таубина, а весил гораздо меньше и мог устанавливаться даже на больших охотниках.

К сожалению, подобная 25-мм система, построенная несколько по-иному, оказалась непригодной. В ней, благодаря меньшей отдаче, чем у 37-миллиметровок, также были четыре ствола и центральный приводной вал, только шайбы на нем устанавливались разнонаправленно и применялся газовый двигатель. Как в классической газоотводной системе, газы воздействовали на поршень и толкали затворную раму назад. Та, в свою очередь, через вал, сдвигала ствол вперед. Ходы автоматики получались короткими, скорострельность просто бешеной, до шести тысяч. Но, во-первых, оказалось что ее не выдерживали стволы, а во вторых, не удалось сделать систему питания из ленты всех четырех стволов, а с магазинами игра не стоила свеч.

Примерно с теми же проблемами столкнулись и в летающей артиллерии. На вооружении состояли ШКАС и 12,7мм ШВАК. Оба этих образца уже не удовлетворяли запросам ВВС. Первый имел малый калибр, а второй — большой вес и спецпатрон. К тому же, тут подложил свинью Шпитальному Таубин, создав 14,5-мм 3-ствольную мотор-пушку со скорострельностью 900 выстрелов на ствол. Из-за мощного патрона стволы этого оружия быстро выходили из строя и у Таубина просто не было иного выхода, как увеличить калибр. 23-мм мотор-пушка с 200-граммовыми снарядами показала хорошую живучесть стволов и была принята на вооружение. Но принятый на вооружение патрон 23х114, намного превосходя 20х108, который пытался протолкнуть Шпитальный, не имел ранта и не подходил для системы автоматики последнего! ВВС же настаивало именно на 23-мм пушках. ШВАК-20 так и остался опытным.

Началась авиационная пулеметная и пушечная гонка. Было представлено множество образцов, характеристики которых поражали воображение. 12,7 и 14,5-мм пулеметы Юрченко с кривошипной автоматикой давали 2000 и 1500 выстрелов в минуту. Савин и Норов, Силин и Слостин представили три очень похожих системы калибра 12,7-мм. Все они были двуствольными с выкатом стволов на половину длины патрона вперед, а затворов, соответственно, назад, газоотводной автоматикой. Темп стрельбы всех трех также был близок, 2500–3000 выстрелов в минуту. Как и следовало ожидать, стволы перечисленных образцов убивались очень быстро и конструкторам было предложено переделать систему под патрон 23х114. Работа пошла, но было понятно, что то, что получится на выходе, нельзя будет использовать на оборонительных турелях из-за габаритов и веса без применения силовых приводов. Поэтому, на вооружение приняли, как и в «эталонном» мире, скромный УБ. Который, тем не менее, был, пожалуй, лучшим в мире.

Кроме него для истребителей с М-106 и АЧ-100-16 Таубин создал синхронный шестиствольный 12,7-мм пулемет, приводимый от вала двигателя и стреляющий сквозь плоскость вращения трехлопастного воздушного винта в темпе 5400 выстрелов в минуту и 23-мм трехствольную пушку для штурмовиков с АМ-41 под новый патрон 23х152. На земле же царствовал ДКМ, выпускавшийся в гораздо больших количествах, чем в эталонном мире, благодаря «разбегу» на ПТР. А вот наземный 14,5-мм пулемет, легкий и с хорошей практической скорострельностью создать пока так и не удалось.

Главным производителем среднекалиберной зенитной артиллерии был все тот же завод N7, перешедший со второй половины 38-го года на выпуск 88-мм зениток на новой повозке путем наложения 50-калиберного «морского» ствола на качающуюся часть пушки образца 1931 года. Помогал ему только Кировский завод с КБ Маханова, выпускавший все те же 88-миллиметровки в морском варианте и, главное, 100-мм пушки. «Сотками» Маханов занимался уже более трех лет и все вопросы с баллистикой, автоматикой, противооткатными и вспомогательными устройствами в этих системах были давно решены. Системы, одноствольная и двуствольная в единой люльке, развивались в направлении введения силовых приводов наведения и заряжания, сопряжения орудий и приборов центральной наводки. Если «Киров» имел спаренные палубные установки с ручными приводами, то последние крейсера проекта 26-бис уже имели электрический привод. Наводчики, правда, при этом все так же совмещали стрелки по указаниям директора. Но на крейсерах 68-го проекта уже были заложены принятые на вооружение установки с автоматическим наведением с центрального поста бортовой батареи. Шли работы в направлении стабилизации и автоматизирования заряжания. Кроме того, в работе была полноценная башня по мотивам ГК лидера «Преображение» с четырьмя стволами. В целом, производственные возможности Кировского завода превышали потребности ВМФ, где «сотки» применялись только на сторожевиках и крейсерах. Избыток мощных зенитных орудий стали ставить в береговую оборону ВМБ, на бронепоезда, делая для любого врага проблематичными налеты по «компасу Кагановича», а также, с начала 39-го года, на буксируемые установки. Одноствольная пушка на четырехосной повозке весила шестнадцать тонн, двуствольная — уже двадцать. Тем не менее, именно «двустволки» объединяемые в батареи по 8 орудий, стали поставляться в войска ПВО страны. Огневая мощь одной такой батареи, имеющей 16 стволов, стреляющей по данным собственного ПУАЗО, превосходила огневую мощь целого полка пушек 1931 года, которые высвобождались и направлялись в ПВО сухопутных войск как корпусные зенитные орудия. Также, как и большинство новых пушек образца 1938 года.

Поскольку выпуск сорокапяток, а вместе с ними и полковушек на их лафете свернули, грабинская Ф-24 вернулась к истокам. На мой взгляд, большого смысла в неразборной пушке с коротким стволом горной под патрон орудия обр. 1927 года не было, она получилась немногим легче конной с 30-калиберным стволом и более мощным патроном дивизионки, но Кулик настаивал, что для полковой пушки дульный тормоз, сильно демаскирующий позицию на прямой наводке — зло. Я не стал упираться, поскольку, во-первых, пушки завода N7 имелись в некотором количестве в мобзапасе, во-вторых число выпускаемых в Новом Сормово пушек не снижалось благодаря высокой унификации вариантов Ф-24. К тому же бронебойно-фугасным снарядом, который, наконец, оценили и приняли в РККА, возможности по борьбе с танками и у 30-калиберных и у 20-калиберных орудий были равны. А дефицитные 76-мм бронебойные почти полностью шли в бригады самоходных ПТП с 40-калиберными пушками 02/30 годов и в танковые части. Только при стрельбе из таких стволов они превосходили БФС, гарантированно бравших летом 60, а зимой 50 мм, по показателям пробития брони. Что касается, собственно, ПТП, то в серию пошла «короткая» 55-калиберная 57-миллиметровка на лафете Ф-24, как и прочие модели этого семейства весившая в боевом положении около тонны и пробивавшая 80 миллиметров по нормали. Конечно, для полковой артиллерии пушки были тяжеловаты, но от соревнования снаряд-броня никуда не денешься, в будущем орудия станут лишь прибавлять в характеристиках и, неминуемо, в весе. Тут уж впору о мехтяге задуматься. В целом, советская СД, после введения в нее вместо противотанкового дивизиона легкого артполка, имевшего 24 76-миллиметровые пушки, на которые возложили и задачи ПТО, имела по четыре 25-мм ПТП и две 76-мм БПК в каждом батальоне, включая разведбат, по шесть 45-мм и четыре 76-мм в полку, всего 114 орудий, не считая ПТР которым по уставу предписывалось отражать танковые атаки. Кроме них прямой наводкой могли стрелять и 24 Ф-22, стволы которых «в девичестве» были пушечными. Не говоря уж о батарее сверхмощных по нынешним временам М-10М1. На этом фоне к 57-мм 55-калиберной ПТП на лафете Ф-24 отнеслись с прохладцей, но все же приняли в расчете на пополнение мобрезерва и освоение в серии, имея ввиду, восполнение возможных потерь. 57-миллиметровка по сравнению с сорокапяткой была тяжелой для полка, выпускалась малыми партиями, которые сразу же уходили на склад.

Насыщение частей и соединений РККА артиллерией шло невиданными темпами, намного перекрывая показатели армий вероятного противника. Ведь, кроме гаубиц и пушек, у нас были минометы калибров от 120 до 240 миллиметров, 6 в полковой батарее и по 18 на дивизионном и корпусном уровнях. Да еще РСЗО БМ-132 и БМ-28, по двенадцать машин или буксируемых установок соответственно. Всему этому вооружению нужна была тяга и транспорт, на котором подвозить на передовую прорву снарядов для множества стволов. И вот в этом отношении 1938 год, бывший для завода ЗИЛ провальным, обернулся для армии более чем полным удовлетворением ее потребностей. Судовые, авиационные и даже новые вертикальные Д-100-4 для ЯГов имело прямой смысл капитально ремонтировать из-за блочной конструкции, а вот «примитивные» Д-100-2 проще было поставить новый, чем ковыряться, восстанавливая старые. Движки, между тем, что танковые, работавшие только во время учений, что обычные, работающие каждый будний день, убивались за три года. В последнее время заводчанам удалось добиться увеличения ресурса до четырех лет и над проходной завода висел лозунг, который немало меня веселил: «Даешь пятилетку без капремонта!». Но эффект от этих усилий мог только через эти четыре-пять лет и сказаться. А пока приходилось отправлять новые моторы на замену на шасси выпуска 34–35 годов. В 38-м ЗИЛ, несмотря на все усилия, из-за этого дал стране всего 60 тыс. машин. Вдвое меньше, чем в прошлом 37-м. Провала не получилось, помог БАЗ, компенсировав недостачу, но и роста не было. От всех этих коллизий выиграли именно армейцы. Во-первых, с перепугу от начала боев на Дальнем Востоке напрягли ГАЗ и он, чтобы компенсировать нехватку 4-6-тонок, поставил в армию не только все запланированные вездеходы 40-й, 50-й и 60-й серий, что само по себе было невиданным делом, но и создал гусеничный тягач, названный «Курганцем» по месту выпуска по той же схеме, что и ЗИЛ-5Т. С бензиновым 87-сильным движком он мог с передком буксировать за собой все орудия дивизионной артиллерии и перевозить в кузове до полутора тонн. Во-вторых, Траянов воткнул брянский бензиновый мотор в СУ-5, поставив его справа параллельно КПП с поворотом потока мощности на 180 градусов, даже выиграв в размерах боевого отделения. На БАЗе были готовы, с помощью паровозостроительного завода, где уже много лет делали бронепоезда, приступить к выпуску самоходок с трехдюймовками, но не оказалось резервов брони и дело заглохло. Зато БАЗ-5Т, бензиновый близнец московского тягача, ничуть не уступал старшему брату и пошел в войска, став единственной военной продукцией предприятия, поскольку молодой завод не освоил, да пока и не планировал осваивать выпуск ШРУСов. Зато на ЗИЛе, а заодно и на ЯГАзе из-за внезапно образовавшегося перепроизводства компонентов трансмиссии, доля вездеходов в годовом выпуске возросла до 100 % и все они, поскольку считались военными и на гражданку не поставлялись, попали в армию. Если раньше трехосные ЗИЛ-6В были редкостью, то в 38-м году их собрали целых 25 тысяч, а на шасси ЯГ-10В укомплектовали и отправили в БВО и КВО по одному полному комплекту собственных армейских, а не занятых на время у речных флотилий, понтонных парков-раскладушек. Даже уникальный четырехосный ЯГ-12, трансмиссия которого была переработана под применение ШРУС, дождался, наконец, малой серии и был поставлен в войска в количестве трех десятков штук в виде шасси под автобусы фронтовых управлений. В общем, как в пословице, не было бы счастья, да несчастье помогло. В целом, на весну 1939 года, обеспеченность РККА тягачами и автотранспортом можно было назвать хорошей. Даже некоторые ЛАП стрелковых дивизий, вооруженные «конными» пушками, были переведены на мехтягу, как в танковых войсках и кавалерии.

На фоне такого отрадного положения с грубым железом, ситуация со средствами управления выглядела плачевно. Фактически, в среднем, радиостанциями в РККА был обеспечен только каждый пятый танк и каждый четвертый самолет. Если же принять во внимание то, что машины разведки в сухопутных войсках или тяжелые бомбардировщики и истребители их эскорта обеспечивались связью на 100 %, то ситуация в линейных частях получалась еще хуже. В Маньчжурии удалось выкрутиться за счет того, что станции демонтировали с танков и самолетов в Европейской части и авиатранспортом перебросили на восток. А если большая война? Если надо применять ВСЕ танки и ВСЕ самолеты, которые есть?

По полковым, дивизионным и армейским радиосредствам положение было удовлетворительным. Положенное по штату, в основном, имелось, но никакого мобрезерва не было.

В ВПК отсутствовала соответствующая группа, отвечающей за радиопромышленность, тем не менее, с каким бы вопросом я ни шел к Предсовнаркома, обязательно затрагивал эту тему, подобно Катону, к месту и не к месту утверждавшему, что Карфаген должен быть разрушен. Если долго долбить в одну точку, то неминуемо добьешься… неудовольствия тех, кого долбишь. Однажды, вызвав меня по совершенно иному поводу, Сталин, прежде чем дать очередное задание целых двадцать минут своего драгоценного времени посвятил тому, что в подробностях отчитался передо мной о текущем состоянии дел с радиосвязью в армии. Разумеется, это была всего лишь шутка, но с намеком не досаждать. Иосифа Виссарионовича можно было понять. За год, с тех пор когда проблема, не без моих усилий, вышла на высший уровень, ничего существенного для ее решения сделать было невозможно. Да, раздали звиздюлей нерадивым, кто недосмотрел. Да, поставили в план постройку форсированными темпами новых радиозаводов. Но когда они дадут продукцию? А ведь часть оборудования для них, спешно заказывается за рубежом. Вот и приходится советским торгпредствам в буржуазных странах скупать любые радиолампы, какие есть, да Совнаркому принимать постановления об изъятии радиоприемников у частных лиц ради их разбора на запчасти. Суеты много, результата мало. Что толку, если за полгода степень радиофицированности сумели поднять до каждого четвертого танка и третьего самолета? Все равно войсками нельзя управлять так, как это было в Маньчжурии! Годика два-три надо как-то перетерпеть, пока положение не изменится к лучшему.

На этом безрадостном фоне наукоемкие разработки в областях гидроакустики, радиолокации и инфракрасной техники выглядели маленьким, но светлым пятном. Хорошо то, что они просто есть. И не в теории, а в образцах, опытных и даже серийных. Отечественные ГАС и ШПС, говорят, не хуже буржуйских и, что-то там, слышат дальше, пеленгуют точнее и при большей скорости носителя. Может и врут акустики, нам новейшие забугорные достижения не известны. Но важно то, что серийные приборы ставятся на эсминцы, сторожевики, охотники и подлодки. А кроме них ГСН торпед с локацией по кильватерному следу в опытных образцах, чего ни у кого в мире нет.

Отечественная радиолокация «на мировом уровне». То есть, она появилась. Из-за того, что еще два года назад я «зарубил» станции непрерывного излучения, РУС-1 был рожден импульсным локатором с двумя антеннами. Схема с синхронно вращающимися кабинами умерла еще на стадии чертежей после инициированных мной соревнований на выносливость радистов на карусели. Для командиров РККА что РЛС, что обычная радиостанция — было едино. Мероприятие провели втайне от разработчиков РУС-1 и результаты показали, что уже через 15 минут вращения в закрытой кабине у подавляющего большинства были ошибки в приеме и передаче радиограмм. Заключение было единодушным — так работать нельзя! Конструкторы РЛС, узнав о нем, пытались возражать, но сломались, признавшись, что попросту не могут сделать соединение неподвижной кабины и вращающейся по кругу антенны. Признавались в Кремле, поскольку внимание ко всему «радио…» зимой 38–39 годов было обострено, и товарищ Сталин, самостоятельно, без чьих-либо подсказок, изрек мудрость, что нечего назад смотреть, если враг впереди. Вот и вышел РУС-1 с одной кабиной на ЗИЛ-6В, где сидел весь расчет, прицепом с дизель-генератором и двумя антеннами с обзором в секторе 270 градусов. Мачта излучающей антенны укладывалась на походе на прицеп, а в рабочем положении устанавливалась с помощью растяжек у его задней части. Принимающая же антенна со своей мачтой размещалась на тягаче, опираясь на А-образную конструкцию, смонтированную на его переднем бампере.

Второй комплект РЛС, помня мои ЦУ, смонтировали на дирижабле Л-26, впервые в СССР заполненном гелием. Капица так и не смог наладить промышленное сжижение воздуха к 1-му мая 1937 года и доблестным советским летчикам снова пришлось разгонять тучи, посыпая их цементом, разоряя страну, вместо того, чтобы охлаждать жидким азотом. Понятно, что это не осталось незамеченным наверху и Капицу отстранили от руководства внедрением технологии сжижения газов с помощью турбодетандеров. Результат получился двояким. Через год под обычный ТБ-3 уже подвешивали специальные ВАП с жидким азотом и провели первую в СССР кислородную плавку в конвертере. А Капица, обидевшись на весь белый свет, занялся сжижением попутного нефтяного и природного газа, выделив из него относительно дешевый гелий, за что получил государственную премию. Куда ж еще было воткнуть РЛС, как не на первый советский не боящийся возгорания дирижабль? Эффект от того, что станцию подняли на 4–5 километров над землей, проявился сразу. Если РУС-1 на автошасси имел дальность уверенного обнаружения высотных целей до 100 километров, то его брат-близнец видел вдвое дальше и мог обнаруживать на этом расстоянии цели, летящие на высоте всего 500 метров. Л-26 и РУС-1 успешно прошли «смотрины», в которых принимали участие Сталин, Ворошилов и Кузнецов, а также товарищи поскромнее рангом. Тогда я, слушая пояснения создателей станции вообще не понял, как они узнают дальность до цели. В аппаратной кабине начисто отсутствовал индикатор кругового обзора и вообще какие-либо экраны. Стрелочный указатель пеленга, осциллограф и на этом все! Не пахло там и хотя бы приблизительным определением высоты. У меня в голове не укладывалось, как, не имея таких, показавшихся мне простыми вещей, можно понять воздушную обстановку, руководить действиями своих самолетов. Брякнул там еще и про необходимость запросчика-ответчика свой-чужой и вскоре об этом пожалел. РУС-1, пусть несовершенный, но первый действующий советский радиолокатор, завернули на доработку и устранение выявленных мной «недостатков».

Зато в области инфракрасной техники, имея о ней самое общее представление, я наследил весьма удачно. Для меня стало открытием, что в СССР не только занимаются этим направлением, но и имеют весьма существенные результаты. После знакомства с флотскими теплопеленгаторами, а также опытами с наводимыми по ИК-лучу «воздушными торпедами», мне пришла в голову довольно оригинальная идея. По моей просьбе в январе месяце, в ясный морозный день, была произведена аэрофотосъемка Москвы с помощью двух синхронных камер, одна из которых была заряжена обычной пленкой, а вторая — «инфракрасной». Совмещение полученных слайдов четко выявило все ТЕС и заводские котельные, металлургические производства, железнодорожные вокзалы, смотревшиеся сгустками на фоне россыпи точек обычных печных труб. Тут же ВПК послала запрос в НИМИСТ, курирующий инфракрасную тематику в ВМФ, и, спустя месяц, оттуда пришел ответ, что да, теплопеленгатор, с приемлемой дальностью обнаружения крупных наземных теплоконтрастных объектов можно разместить на самолете. С этим всем я пошел к Сталину и тот дал ход началу разработки «тепловых» прицелов к дальним бомбардировщикам, оценив перспективу ночных бомбовых ударов именно по ключевым объектам, без которых промышленность противника не может функционировать.

На этом все более-менее позитивные моменты в работе ВПК для меня заканчивались и начиналась натуральная трагедия. Я приложил массу усилий, чтобы РККА и ВМФ СССР были насыщены высокоэффективным оружием и транспортом, но слишком мало уделял в этой жизни внимания боеприпасам. Если со стрелковым оружием проблема мне была изначально ясна и понятна, что и привело к началу работ по роторным линиям, которые следовало пустить в ход прежде, чем перевооружать армию автоматами, то с артснарядами было плохо. Да, СССР в последние годы, с постройкой новых коксовых батарей в Медвежьегорске, с переходом на непрерывный метод производства тротила, нарастил выпуск взрывчатки более чем в полтора раза. Но два из трех заводов, производящих это ВВ были еще царскими и никто не почесался заложить резерв. Конечно, такой взрывной рост количества артстволов, в силу инерции мышления, трудно было предположить, но все-таки. По инициативе НК ВМФ был уже построен один и достраивался второй завод по производству гексогена. Их мощность, после пуска, должна составить десятую часть от мощностей тротиловых производств. Изначально предполагалось, что ее хватит, чтобы удовлетворить минимальные потребности флота, но с принятием на вооружение РККА бронебойно-фугасных снарядов картина резко изменилась. Их, учитывая количество танковых, полковых, легких дивизионных пушек и гаубиц-пушек, нужна была просто прорва, чтоб обеспечить хотя бы по 5-10 выстрелов на ствол. Это же обстоятельство поставило крест на штурмовых гекогеновых парашютных бомбах с готовыми осколками.

Примерно так же дело обстояло с порохами. С начала индустриализации в этой области была проделана огромная работа, в частности, осуществлен переход с хлопковой целлюлозы на древесную, так называемую ЦН, целлюлозу Неймана. Кроме ПТП, пироксилин-тротилового пороха, с началом массового применения минометов, было развернуто масштабное производство НГП, нитроглицерин-тротилового пороха, не требующего длительного процесса сушки, но вредно влияющего на стволы. В настоящее время на заряды НГП уже переведены выстрелы всех минометов и орудий с относительной длиной ствола до 30 калибров, а в случае 76-мм пушек и до 40 калибров, самой массовой советской артиллерии. Но, увы, с появлением РС, на которые тоже никто не рассчитывал, а также с ростом числа стволов, даже НГП стало не хватать.

Проблему недостатка взрывчатки и пороха можно было решить только расширением старых и строительством новых заводов, что требовало времени, хотя бы пары лет. Но и с металлом для снарядов, с которым в целом в СССР было достаточно хорошо, дело обстояло не очень. На изделия, лежащие в мирное время мертвым грузом, а в военное улетающие в сторону противника с мизерным остатком вторсырья, выделять ресурсы, даже понимая всю важность дела, жадничали. Госплан постоянно урезал лимиты, старался заменить сталь более дешевым чугуном. И без того все минометные выстрелы, а также ОФ снаряды старых 122-мм гаубиц делались только чугунными. Вопрос о снарядах для новых 107-мм гаубиц в этом разрезе, несмотря на протесты ГАУ, поднимался постоянно и доля «бюджетных» чугунных гранат в общем объеме постоянно возрастала, как, впрочем, и для других калибров.

На все это накладывалось обстоятельство, что выпуск большинства элементов выстрела в СССР являлся побочным для других металлургических и механических производств. Невыполнение планов по ним, из-за недостатка ли сырья, или из-за того, что в первую очередь станкочасы и плавки пускались на основную продукцию, практически не отражалось на общих показателях по заводу. Если, к примеру, тот же ЗИЛ выполнил план по автомобилям, то на то, что он недодал корпусов минометных мин, не обращалось особого внимания. Специализированных же арсеналов было мало и все они, в первую очередь, занимались снаряжением и окончательной сборкой выстрелов.

Особенно напряженной ситуация была со взрывателями, которые были нужны почти каждому самому мелкому снаряду и каждой авиабомбе. Изделия эти были достаточно трудоемки, но требовались в огромных количествах. И без того уже все бронебойные снаряды от 45-мм и ниже в СССР выпускались только в виде сплошных болванок с запрессованным в камору трассером. Поговаривали и о том, чтобы распространить это правило и на снаряды 57-76-мм. Упрощенные взрыватели разгрузочного типа для штурмовых авиабомб, изготовлявшиеся полностью, за исключением пружины и троса, штамповкой или отливкой, были каплей в море. Тут тоже требовалось принимать авральные меры и именно поэтому Перегудов, в контакте с разработчиками взрывателей, с начала весны занялся именно этой проблемой.

Пока же, после Маньчжурской кампании, когда были буквально выметены не только все склады на востоке, но и основательно опустошены в центре, мобзапас артвыстрелов РККА ощутимо просел. Ох, лукавил товарищ Ворошилов, грозясь выкинуть японцев из Кореи. Тогда воевала только четвертая часть РККА и расход снарядов был таков, что его с трудом покрывало производство мирного времени. На мобилизацию же промышленности, не по расчетам, а по прикидкам, которые опирались на предположения, требовалось не менее полугода.

В обязанности ВПК как раз и входило превратить эти прикидки не только в расчеты, но и в конкретный план, после выполнения которого потребности РККА и ВМФ удовлетворялись бы полностью. И не только по боеприпасам, но и по всей остальной военной продукции промышленности. Хорошо хоть, что продовольственный мобплан, завязанный на сельское хозяйство на нас не повесили. Как можно было осилить такой объем работы составом в два десятка человек, по два специалиста на направление, у меня не укладывалось в голове. Комдив Бойко, прямо, по военному, так и сказал после попыток разобраться в, между прочим, относительно простых танковых вопросах:

— Мне этого не победить! Тут целый штаб нужен, который в армии даже комбату положен! А тут, считай, уровень главнокомандующего танковой промышленностью и все двумя головами, моей да товарища Кошкина.

Зато дядюшка Исидор, нарком легкой промышленности, вообще избавил меня от всяких волнений по ее поводу.

— Ты в мои дела не лезь, как шинели и гимнастерки шить вместо рабочих спецовок я сам разберусь. Мне от других ничего, кроме пуговиц, пряжек и гвоздей для сапог, не надо.

— На сапоги тебе еще кирза нужна. Или ее тоже в твоем ведомстве делают?

— Кирза? Эрзац-заменитель кожи что ли? Слышал о такой. До революции хороша была, да дорога. А сейчас дешевая какая-то появилась. Говорят, что сапоги из нее — дрянь.

— Дрянь не дрянь, а их надо будет много. Кожи на них может не хватить. Вот и попинай тех, кто кирзой занимается, чтоб они свой материал пригодным для сапог сделали. И размеры, кстати, у тех сапог пусть будут от 34-го.

— Ты что же, детей собрался в армию призывать? — с усмешкой спросил дядя.

— А у дочерей твоих, красавиц на выданье, какой размер, а? Каково им в туфельках-то будет грязь месить?

— Ты думаешь?.. — оторопел Любимов-старший.

Нет, дорогой дядюшка Исидор, не думаю, знаю.

— Что бы там не говорили, а Мировых войн малой кровью не бывает. Каждый, кто может в атаки ходить, потребуется на фронте, а в тылу, в тех же прожекторных полках ПВО, и женщины справятся, — не стал я слишком уж пугать родственника образами санитарок, вытаскивающих раненых с поля боя. — Вот и думай, сколько тебе сапог надо запасать и каких.

 

Эпизод 2

— Мы очень рассчитывали на вас, товарищ Любимов. Думали, что вы сможете наладить дело, — Сталин не ругал меня, говорил очень ровно, но мне от этого было не легче. — А сейчас, почти через полгода работы, вместо мобилизационного плана вы приносите мне проект разделения наркоматов?

— Да, товарищ Сталин. ВПК честно пыталась выполнить свою задачу, но при существующих наркоматах с их, ставшей из-за разросшегося хозяйства, тяжеловесной структурой, это было лишь покушением с негодными средствами. Зато у нас есть положительный пример наркомата легкой промышленности, который, благодаря узкой специализации, составил для себя мобплан в срок. Члены военно-промышленной комиссии считают, что этот опыт надо распространить на другие отрасли. В частности, НКОП оптимально разделить на четыре: Наркомат вооружения, Наркомат боеприпасов, Наркомат авиапромышленности и Наркомат судостроительной промышленности. Эти направления достаточно обособлены. Точно также следует разделить и НКТП, обязательно выделив из него Наркомат радиотехнической промышленности и Наркомат транспортного машиностроения, в котором сосредоточить все автотракторные предприятия, локомотивные и вагонные заводы, с переводом в разряд военных, а не гражданских наркоматов. Только путем оптимизации системы управления можно решить задачу составления мобплана и последующего перевода промышленности на военные рельсы в ходе войны. Сейчас же, когда нам по два-три месяца приходится ждать элементарных справок, что конкретно и в каких объемах выпускает тот или иной завод, каковы его возможности, состав оборудования, квалификация и численность рабочих, составление мобплана невозможно. Пока мы возимся с бумажками ситуация уже успевает измениться и плановые показатели перестают соответствовать реальным возможностям или потребностям.

— Знаете, товарищ Любимов, товарищ Каганович этот вопрос еще в декабре прошлого года ставил перед Советом народных комиссаров. Мы тогда не стали ломать и перекраивать. Понадеялись на Военно-промышленную комиссию и персонально на вас, товарищ Любимов. Мы считали, что с вашим собственным авторитетом и привычкой не пасовать перед авторитетами других товарищей, стоящих выше вас по служебной лестнице, вы сможете организовать работу существующих наркоматов так, чтобы они составили мобилизационные планы. Но вы вместо этого закопались в технике, а с главной задачей не справились. Сейчас конец марта, значит, мы потеряли три месяца, затянули с реорганизацией, которую могли провести еще в январе. Теперь до мая будем налаживать работу. А если после весенней распутицы начнется война? Вы об этом подумали, товарищ Любимов?

Слова Сталина, которые он произносил тихо, отдавались в моем сознании как набат. Нет, я не считал, что совершил какой-то проступок и не чувствовал за собой вины. Все-таки я сам пришел и честно признал, что на этот раз задача была мне не по плечу. Когда-нибудь это должно было случиться, как в анекдоте с японской бензопилой. Но не оправдать надежд Иосифа Виссарионовича было по-настоящему тяжело. Не стыдно, не страшно, а именно тяжело. И сразу как-то пусто стало на душе.

— Вряд ли, товарищ Сталин, найдутся дураки на нас сейчас нападать, — вяло промямлил я на автомате, лишь бы не молчать, — В Маньчжурии Красная Армия показала всем свою мощь.

— Идите, товарищ Любимов, вы свободны, — не обратив никакого внимания на мой ответ, отправил меня восвояси отец народов.

Через два дня Совнарком действительно принял решение о разделении наркоматов, причем, по плану ВПК, чем подсластил мне горькую пилюлю. Сама же Военно-промышленная комиссия этим же постановлением была упразднена. Вместо ее создавался Комитет обороны на уровне наркомов.

— Что, браток, карьера не задалась? Прочувствовал, почем фунт лиха? — фонтанируя оптимизмом, со смехом подливал бывшему председателю ВПК бывший нарком ВМФ Кожанов. — Мы с тобой как те два брата-акробата под куполом цирка, взлетели, да не удержались.

— Не понимаю, чему ты так радуешься, — ответил я хмуро.

— А чему огорчаться? Тому, что ты легко отделался? Уж поверь мне, на этом мобплане не один черт ногу сломит, полетят наркомы и замнаркомы с должностей как миленькие. Хорошо еще, если не в гости к твоему ненаглядному Лаврентию. Я, когда флотом заправлял, именно поэтому добился, чтоб заводы за ним свои закрепили. Чтоб путаницы с этой кооперацией, когда чуть ли не адмиральский катер полудюжиной управлений НКТП, с каждым из которых целая гора переписки, не считая их междусобойчиков, строили. А во всей промышленности этот клубок распутать — и пытаться нечего. Правильно ты поступил, что предложил разрубить по отраслям и направлениям. Месяца три назад сообразил бы — вообще был бы героем. Да чего уж теперь… Чем заняться думаешь? — Иван Кузьмич разливался соловьем, лишь бы поднять мне настроение.

— За державу обидно, товарищ. Шут с ними, с наркомами, дело-то не сделано. И никакого удовлетворения у меня от этого нет и быть не может. А займусь чем? Да какая уж разница… Вон у меня Курчевский еще остался, помогу ему с гранатометом реактивным, там всего и надо до идеала кумулятивную гранату добавить. Да и с бомбами штурмовыми не все еще закончено. Хочу не только осколочные, но и зажигательные, а заодно и объемно-детонирующие стоит попробовать. Надо бы благоверную напрячь, пусть со своими химиками покумекает. Они как раз в нефтепродуктах закопались, присадки к маслам ищут.

— Ну, дело твое, — вздохнул Кожанов. — Хотя мне кажется, что это для тебя мелковато. Как так, Любимов, и вдруг никаких гигантских скачков хоть в технике, хоть в политике? И не только внутренней, между прочим! А знаешь, я, как на Дальнем востоке откомандовал, тоже, как экскременты в проруби, без настоящего дела. Вот, в Японию посылают военно-морские контакты налаживать. Вроде, как для меня это дело привычное, бывал я там морским атташе. Может, айда со мной? Замолвлю за тебя словечко. Тем более, у тебя с их премьером Енаем контакт налажен, делу помощь. Будешь советником военно-морской миссии по технической части. Никуда твои бомбы от тебя не убегут, а на гейш посмотреть может шанса больше и не будет!

— Нашел, чем сманивать! — выпученные глаза Ивана Кузьмича, когда он приводил мне свой последний самый весомый аргумент, вернули мне хорошее настроение. — Ты когда улетаешь?

— Ну, пока не ясно. Переговоры идут, состав делегации утрясается. Дело тонкое и не быстрое. Дипломатия! — поднял Кожанов указательный палец вверх. — Так что еще успеешь своему Курчевскому эту самую кулятивную гранату впарить. А там месяц-два, как договоримся с японцами. В море будем выходить, засиделся я на берегу. Да что там море, целый океан! И корабли тоже — не чета нашим старикам. Эх, на «Нагато» бы побывать, посмотреть хоть на шестнадцать дюймов. Чтоб ты не говорил, а линкоры — сила. Одним видом внушает! Хотя, конечно, наши летчики, катерники и подводники в случае чего их перетопят, — последнее, что сказал Кожанов, он произнес не виде мантры о нашей непобедимости, а вполне себе уверенно.

— Ты, вижу, уже за меня все решил? Посмотрим, что Полина на это скажет.

— Да не бойся, я ее уговорю, — по сравнению с этим утверждением моряка померк даже тезис о неминуемом потоплении японских линкоров.

— Тоже, гейшами соблазнять будешь? — поддел я Ивана Кузьмича.

— Чур, меня! Жизнь дороже! — рассмеялся Кожанов. — Скажу как есть! Отвлечься тебе надо и развеяться. В Москве ты захиреешь. Хорошо хоть пить не начал.

— Да? А что это мы сейчас здесь делаем?

— Так помалу же и всего один только раз! Да под разговор приятный. Или ты что-то против имеешь? — отнес Иван Кузьмич горлышко бутылки от моего, в очередной раз опустевшего стакана.

— Нет уж! Давай наливай! По одной и хватит! — сказал я уверенно, прикидывая, что как раз будет «норма», которую лучше не перебирать. — А насчет Японии — согласен! Там я еще не бывал, да и на место одно посмотреть захотелось. Но с Полиной сам будешь договариваться. Никто тебя за язык не тянул.

 

Эпизод 3

Закончился март 39-го года, прошел апрель и майские праздники. Несмотря на обусловленный природой весенний позитив все это время настроение у меня было какое-то подавленное. Сдулся. Не было уже такого стремления совершать и преодолевать, как раньше. Думая об этом, я сравнивал свое состояние с кризисом среднего возраста, когда дети уже выросли, жизнь сложилась и стремиться дальше, вроде бы, некуда. Так и здесь. С самого своего появления в этом мире я стремился сделать Красную Армию могучей, такой, чтобы она могла отразить любое нападение. И вот сейчас, когда противников сравнимого веса на всем белом свете для РККА просто нет, даже Германии до нас еще расти и расти по качеству, и особенно, количеству боевой техники в войсках, кто может бросить нам вызов? Все, марафонец добежал до финиша и упал без сил. В моем случае — моральных. Работал на автомате потому, что привык, потому, что так надо, и вообще, чтоб было чем заняться.

Прототип кумулятивной гранаты сварганили быстро. Так как мне хотелось впоследствии использовать наработки по ней в трехдюймовом снаряде, то калибр выбрали в 73 миллиметра. При этом никаких сложных расчетов и опытов я проводить не стал, понадеявшись на «красоту и пропорциональность». 60-градусная медная воронка, такой же 60-градусный хвостовой конус, да общая длина без носового обтекателя почти в три калибра из которых на цилиндрическую часть боеприпаса с воронкой приходилось два. Снаряжалась граната плавленым тротилом.

Для выбора оптимального расстояния подрыва от брони мы с Курчевским провели серию подрывов, использовав в виде подопытного корпус тяжелого танка Гинзбурга, натуральной советской «Меркавы», задумывавшегося, как мобилизационный «дублер» КВ. В итоге «мобилизационного» в нем оказалось ровно два 350-сильных двигателя от Т-126/ЯГ и ничего более. Стандартная башня КВ, которую в Москве и Подольске самостоятельно делать не могли без освоения технологии ЭШС. Стандартный корпус Т-126, но сваренный из плит в 120 и 75 миллиметров также был непростой задачей для заводов, у которых на серийных танках стыки не превышали 45 миллиметров. Гидромеханическая трансмиссия, которая Гинзбургу показалась проще изготавливаемой в условиях ЗИЛа, чем механическая на 700 лошадиных сил, торсионная подвеска вместо рессор задних тележек тяжелых грузовиков, даже экстремально широкие из-за небольшой длины танка гусеницы — все было уникальным, не связанным с гражданским производством. Машина получилась интересной, мощной, легче КВ из-за совмещения по длине МТО и отделения управления, фактически, за габариты Т-126 немного выступал только кормовой свес башни, но, разумеется, в серию не пошла из-за невыполнения «мобилизационного» требования. Вот в ее-то корпусе, над которым на Красноармейском полигоне уже успели поглумиться артиллеристы, мы и наделали новых дыр.

Лобовую броню по нормали удалось пробить только один раз, зато бортовую мы дырявили уверенно под разными углами при хорошем запреградном воздействии. От подрыва к подрыву граната немного совершенствовалась, появился центральный «тормоз детонации» напротив взрывателя, благодаря которому волна подходила к воронке белее равномерно, в заряд добавили порошкообразный алюминий, увеличивавший температуру взрыва. В итоге остановились на носовом конусе в те же 60 градусов, что дало Курчевскому повод порассуждать о «золотом сечении». С ним, определенная по бортам танка, гарантированная пробиваемость составила 100 миллиметров.

Чтобы не возникло проблем со взрывателем, мы выбрали самую простую инерционную конструкцию. Массивный ударник ее мог прокатываться в огромных количествах на продольно-поперечных станках, корпус сворачивался из листового металла. Капсюль-детонатор, на этот раз мгновенного действия, без замедлителя, предохранительная пружина да поперечная чека с кольцом, больше в нем ничего не было. Менее удобно, из-за того, что перед стрельбой надо выдернуть чеку, зато просто и дешево. Такая компоновка и конструкция взрывателя предопределила надкалиберную схему гранатомета, в отличие от прежней, калиберной, принятой Курчевским для оружия с фугасными гранатами и боеголовками с ударным ядром. Первые из них довольно успешно применялись в Маньчжурии против огневых точек, но большой заряд, потребный чтобы метнуть из открытой трубы 120-миллиметровую полуторакилограммовую дуру, приводил ГАУ в уныние и эти РПГ поступали на вооружение в сравнительно малых количествах, направляясь в бедные артиллерией десантные части. Новый же гранатомет должен был дать ощутимую экономию пороха по сравнению со старым благодаря схеме и более легкому снаряду. При этом я впервые применил уширенную камору, благодаря которой можно было поднять давление в стволе, следовательно, начальную скорость и прицельную дальность выстрела. Так как никаких наработок прежде в этой области не было, то начав танцевать от свободной трубы, мы с Курчевским принялись искать идеал «методом научного тыка», понемногу раздувая ствол и подбирая заряд. Дело это не быстрое, зато с наработкой «статистики» можно будет понять теорию и сделать окончательный вариант в соответствии с ней. Разумеется, стволов нам надо было много и дешево. Поэтому основой для них, определившей и калибр гранатомета, стали стандартные стальные дюймовые водопроводные трубы. Чтобы получить хорошее качество канала и «раздутие», я применил дорнирование в оправке, отдельно для передней и задней частей, которая потом, в горячем состоянии, натягивалась на холодную переднюю, давая прочную двуслойную конструкцию в самой широкой части ствола. Глядишь, через полгодика Курчевский и родит хороший РПГ, который можно будет выпускать в неимоверных количествах и на самом примитивном оборудовании.

Параллельно с гранатометной темой продвигались и штурмовые авиабомбы. Достойного носителя для них пока не существовало, но это дело наживное, Ильюшин, и не только он, работает вовсю. Отталкиваясь от удачной конструкции осколочной бомбы, не составило труда изваять и зажигательную «жестянку». Горючий состав, перемешанный с паклей и заключенный в тонкостенный цилиндрический корпус, благодаря тому, что разрывной заряд был у носа бомбы заглублен, а у хвоста выходил наружу и имел больший диаметр, разбрасывался исключительно в стороны и вниз, поджигаясь при этом с внешней стороны. Что при подрыве на стандартной высоте полтора метра давало на земле лужу двадцатиметрового диаметра, горящую с окружности к центру. Подобной же была конструкция и объемно-детонирующей или объемно-зажигательной бомбы, начинкой для которых я озадачил свою любимую жену. С той лишь разницей, что груз-лидер основного взрывателя был превращен в самостоятельный боеприпас, срабатывающий с замедлением и инициирующий уже успевшее образоваться облако. С механической точки зрения все получилось. Во всяком случае, начиненная обычной водой, бомба сработала как надо.

Так бы скучно и тянулась моя жизнь между опытным заводом на Острове и полигоном в Красноармейске, если бы меня не начали рвать. Это на взлете можно было цапаться с наркомами, требовать их отставки, выдвигать смелые социальные теории, но стоило только споткнуться и поставить под сомнение доверие к свой персоне САМОГО, как гиены набросились со всех сторон.

Первый звоночек пришел из Англии сразу после майских. На контакт вышел на этот раз военно-морской атташе капитан Клейнчи вместо Файербрейса, отношения с которым у меня совершенно не сложились. Отправляясь на встречу я ожидал, что коварные британцы изобретут какой-то новый ко мне подход, начнут интересную игру, которая разнообразит мою жизнь. Вместо этого мне прямо и грубо было предложено на них работать за только одно обещание безопасности и убежища «в случае чего». Разумеется, военно-морской атташе был отправлен по тому же адресу, что и его предшественник. Но ох как мне не понравилось, как он себя вел. Нагло, уверенно, высокомерно, будто Британия вовсе и не проиграла уже заранее мировую геополитическую партию «Мировая война». Скорее, он ощущал себя среди игроков сорвавших куш. И отнюдь не изображал это ощущение, а действительно переживал его и очень глубоко.

Тут было над чем подумать. Британцы явно уверены в своей победе и от осеннего мандража не осталось и следа. Мы явно что-то упустили, и об этом я честно сказал на докладе у Берии. Лаврентий Павлович, который последнее время мной практически не интересовался, никак не стал комментировать мои сомнения, зато приказал через два дня явиться на партактив центрального аппарата, где будет разбираться мое дело. Вот уж что меня совершенно и уже давно не беспокоило, так это «партийная линия». У меня на острове коммунистов-то раз два и обчелся, комсомольцы в основном, у которых свой междусобойчик. Так что партийная жизнь с регулярными собраниями, взносами, стала для меня формальностью. Собрались вдвоем-втроем на пять минут в курилке, а отметка о проведении поставлена. Конечно, учитывая повышенное внимание ко мне, я не сомневался, что об этом известно на Лубянке, но не придавал этому никакого значения.

Однако, когда пришел срок, шпынять меня стали не за это. Формализм в партийной жизни был сущей мелочью по сравнении с тем, что больше года назад я связался с церковниками. Киреев, у которого на МеМЗе новенькие «боченки» отправлялись прямиком на склад, так как строительство кораблей под них сильно отставало от темпов выпуска моторов, да и устанавливались они, если не считать авианосцев, по два на единицу, попросил меня «пробить лед» и протолкнуть полностью дизельный эсминец. Серия таких кораблей, по шесть движков, три крейсерских и три форсажных, очень бы его выручила. Флот стал сопротивляться. Ему не нравился малый ресурс и частый ремонт такой СУ, привычные турбины казались, несмотря на лучшие показатели размер-масса/мощность-экономичность дизелей, предпочтительнее. Поэтому советские эсминцы 38-го проекта имели компромиссную, комбинированную, СУ из двух турбинных гребных валов и одного дизельного, только ради того, чтобы впихнуть в их корпус три башни 130-мм пушек. Кроме них дизеля, по две штуки по 11 тысяч лошадиных сил, ставились только на сторожевики-тысячетонники.

Я нашел выход. Начав с Коломенского я объехал с десяток действующих приходов в Москве и везде произносил не пламенные, но задушевные речи, склоняя святых отцов начать сбор средств на оборону и вложить их непременно в свой, особенный, «православный» корабль. Который, в этом случае, можно было бы заложить в обход госзаказа ВМФ. Доводы мои были просты. Церковь в силах справиться и пережить безбожников, язычников, прочих иноверцев, но ересь для нее смертельна, ибо уничтожает изнутри. СССР стоит на пороге войны, очередного вторжения из Европы, которые всегда, на протяжении всей нашей истории благословлялись римскими раскольниками. И не только благословлялись, но и подстрекались и прямо организовывались. Сейчас же, когда на Западе дошло и до ереси на ересь, а в России православным от безбожников не продохнуть, успешное вторжение будет гибельным для веры. Время отбросить обиды и всем миром взяться за укрепление рубежей! А между собой уж потом разберемся, с Божьей помощью. Нельзя сказать, что я был неотразим, пару раз мне прямо заявляли, что все в руцех Божьих, но абсолютное большинство прониклось и обещало помочь. Результат же превзошел все ожидания и спустя уже полгода после начала сбора средств эсминец, из-за напиханного в проект вооружения превратившийся, фактически, в очень-очень легкий крейсер и окончательно классифицированный как лидер, был заложен. Как известно, кто платит, тот и заказывает музыку, поэтому корабль получил имя «Преображение Господне» в честь собственных именин и парусного линкора Черноморского флота, флагмана адмирала Ушакова. Разумеется, правоверные коммунисты сразу же подняли хай, но тогда, когда я еще был на взлете, их удалось усмирить, предложив самим не ударить в грязь лицом и совершить что-либо подобное, собрав деньги хоть на один боевой корабль.

И вот теперь, когда верхи потеряли ко мне всякий интерес и даже Берия уже смотрел как на захромавшую лошадь в упряжке, видно размышляя, пристрелить или просто гнать подальше, все вернулось на круги своя. Компрометирующая связь, подрыв авторитета партии, поддержка буржуазных культов, договорились до предложений, что деньги надо конфисковать, а недостроенный корпус пустить на иголки, чтоб другим неповадно было. Следом мне припомнили абсолютно все, что я в этом мире делал и все это оказалось, разумеется, если не вредительством, то идущим вразрез с теорией марксизма. Выступающие сыпали цитатами из «Капитала» и трудов Ленина-Сталина почище святых отцов, которых они так не любили, на соборах. Видно было, что накипело, что готовились и уж сейчас-то, наконец, вжарят по полной! Вплоть до исключения из партии! Что мне было говорить, чем оправдываться, когда мне предоставили слово? Да и не до оправданий мне совсем стало, такая ярость закипела, что с трудом в руках себя держал.

— Вижу, вредитель Любимов всем здесь поперек горла встал. Отправить на слом вредительский эсминец «Преображение Господне», над которым рабочие Севастопольского завода восемь месяцев трудились? Хорошее предложение от товарища Меркулова, который в своей жизни даже болта не закрутил! Конфисковать средства со счета добровольных пожертвований? Да! Это по-нашему, в душу людям нагадить так, что с них потом и гроша ломаного не добьешься. Все, казалось, вымели в стране подчистую. Ан нет, на «Преображение» добрым словом, а не кнутом, нашлось! И вообще, чего мелочиться? Раз хочется товарищу Любимову пакость сделать, так давайте вообще все его игрушки поломаем! Все эти вредительские танки, самолеты, минометы, грузовики, катера с подводными лодками! Детский сад, штаны на лямках! Из партии меня выгнать?! Отличное решение! Я и сам теперь не горю желанием в вашей теплой кампании оставаться! — с этими словами я подошел к столу председателя, место которого занимал Берия и с размаху припечатал пятерней свой партбилет к столешнице. — Счастливо оставаться!

Шагов пять я шел к выходу в гробовой тишине а потом чей-то незнакомый голос растерянно произнес:

— Таким вообще не место в наших рядах!

— Рапорт о моем увольнении завтра же будет лежать на столе у наркома! — бросил я в ответ не глядя и, выходя из зала, громко хлопнул тяжелой дверью.

 

Эпизод 4

Так уж вышло, что в тот вечер до дома мы добрались одновременно с Полей, которая, как обычно, задержалась на работе и забежала по дороге к Миловым забрать детей.

— Неприятности? — раскусила она меня с ходу, несмотря на то, что я с превеликой радостью, отнюдь не показной, подхватил на руки подбежавших малышей.

— Да, ерунда, из партии исключился, — несерьезно ответил я, показывая, что все в порядке. — И завтра с утра рапорт на увольнение написать придется.

— Я, конечно, всегда за тебя, — подойдя ко мне вплотную и, положив руки на плечи, жена с тревогой заглянула мне в глаза, — Но о нас-то ты подумал.

— Не беспокойся, родная, — обняв ее одной рукой, я другой сдвинул назад платок, гладя по голове, — Эти ухари видно решили, что пришел удобный момент меня, буйного, в стойло поставить. Обхаять всем коллективом и строгий выговор влепить, чтоб неповадно было своевольничать впредь. Да не на того напали. Пусть вот теперь Лаврентий Иосифу объясняет, как он ему такой геморрой на пустом месте устроил.

— А если это Сталин приказал сделать или хотя бы просто одобрил?

— Ну, тогда… пойдем до конца, — замявшись немного, ответил я как можно уверенней. — Народ меня любит и с точки зрения слесаря Василия да колхозника Ивана я совсем ничего такого позорного не сделал, чтоб меня из партии гнать. Вот увидишь, и месяца не пройдет, как назад примут. Если я вообще на это соглашусь. Сыт ими всеми по горло. Я им кто, Геракл при Еврисфее, чтоб постоянно какие-то подвиги совершать? Так дойти и до того может, что дадут мне наган с одним патроном да прикажут сокрушить гитлеровскую Германию в два дня. А если «не шмогла» — то из партии вон! Надоело. Все, что надо было мне в этой жизни сделать — сделано. Своротить СССР, даже если буржуи мира всем кагалом полезут — пупок развяжется. Надо жизнь уже устраивать ровную, спокойную, без авралов, гонок и штурмов, детьми вот заняться, а то видимся только перед сном.

— Если ты ради этого все затеял, а не от обиды на весь белый свет, то я только «за». Но не зарывайся. Страшно мне. Ведь получается, что если ты вдруг сгинешь, то и той седалищной болезни, о которой ты говорил, ни у кого не будет, ни у Берии, ни у Сталина? Ты ведь им и нужен был для того, чтоб подвиги совершать! А коли ты это делать, теперь отказываешься, так избавиться от тебя проще, чем терпеть. Будь осторожен!

Эх, мне бы прислушаться к жене, да с утра мне будто шлея под хвост попала. Рапорт я, разумеется, написал, но сам его не повез, выслал в конверте с нарочным со служебными пометками в соответствующем «исходящем» журнале. Не люблю я все эти спектакли с задушевными беседами, картинным разрыванием бумаг и категорическими отказами подписывать. В десять утра ко мне в опытный цех, где мы как раз собирали очередной ствол для гранатомета, один из целой партии, различающихся величиной «раздутия», прибежал посыльный из штаба и сообщил, что нарком товарищ Берия срочно требует меня к аппарату. Отвлекшись, я обжегся об раскаленный металл, что не прибавило мне любви к этому представителю мингрельского народа.

— Вы почему не прибыли сегодня с докладом в наркомат? — не здороваясь, пустил коней в карьер начальник, как только я взял трубку и представился. — Я разве даю приказы, чтобы их не исполняли?!

Вспомнил прошлогодний снег! Последний месяц, когда я приезжал в наркомат, Берия был либо занят, либо вообще отсутствовал, а когда перестал приезжать, никто этого и не заметил.

— Знаешь что?! Иди ты к матери, Лаврентий! Рапорт мой, чувствую, перед тобой лежит! Все! Разошлись, как в море корабли! — от всей широты души выпалил я в трубку и бросил ее на рычаги.

Вернувшись на завод я вновь собственноручно взялся за работу. Просто потому, что не хотел оставлять дело незавершенным. Да и заняться мне, по правде говоря, было особенно нечем. Через два часа, почти перед обедом, меня опять отвлекли. Звонил Поскребышев.

— Товарищ Любимов, вас вызывает к себе товарищ Сталин. Я назначил на четыре часа.

Неужели? У Иосифа Виссарионовича, по его обыкновению, рабочий день только час назад начался и он уже озадачился мной! Это, конечно, льстило моему самолюбию, вот только, закусив удила, я ехать никуда не собирался. До конца — значит до конца! Ишь, чего удумали, заставить меня перед ними присмыкаться! Я еще дождусь, когда вы сами ко мне на брюхе приползете!

— Товарищ Поскребышев, я никуда не поеду, — на этот раз я сдерживал кипевшую во мне злость, все таки секретарь Сталина был в моих беда ничуть не виноват. — Отмените ваше назначение. Пусть Предсовнаркома товарищ Сталин потратит это время с толком для Союза Советских Социалистических Республик.

— Но вас вызывает товарищ Сталин лично! — после некоторой паузы и в замешательстве повторил Поскребышев. Александра Николаевича можно понять, такие ответы он слышит довольно редко, пожалуй, что даже никогда!

— Военно-промышленная комиссия упразднена еще в конце марта и я больше не сотрудник аппарата СНК и не являюсь подчиненным товарища Сталина, поэтому он не вправе меня куда-либо вызывать. Более того, сейчас я слишком занят совершенно неотложным делом, горячее железо ждать не будет, поэтому не могу даже на его просьбу о встрече ответить положительно.

— Но вы сотрудник НКВД! Одного из наркоматов, высшее руководство которыми осуществляет товарищ Сталин! — все же попытался настаивать Поскребышев, видно соображая, как он будет докладывать о моем отказе.

— Я написал рапорт и не считаю себя больше сотрудником НКВД, — от этого разговора, от того, что приходилось сдерживать себя, я устал больше, чем за полдня физического труда. — И вообще, товарищ Поскребышев, вы человек интеллигентный и наверняка совершенно не горите желанием узнать, по какому адресу сегодня был послан товарищ Берия!

— Семен Петрович, — гораздо тише и совершенно другим, можно сказать, благожелательным и, вместе с тем, озабоченным тоном, обратился ко мне секретарь Сталина, — я бы вам не советовал обострять…

— Ваши слова я приму к сведению, Александр Николаевич, — смягчился и я, — но мой ответ остается неизменным. Всего вам самого хорошего!

Следующий звонок пришел мне еще спустя час из моего родного наркомата, звонил Круглов, замнаркома по кадрам.

— Товарищ майор, ваш рапорт об увольнении подписан. Вам следует явиться в кассу за расчетом и сдать служебное оружие, — поставил он меня в известность и, чуть помявшись, добавил, — Поскольку за вашей супругой все еще числится жилплощадь, то вам приказано в двадцать четыре часа освободить служебную квартиру и сдать пропуск на охраняемую территорию.

— Кому сдать отдел?

— К вам уже выехал старший лейтенант госбезопасности Мещерский, он займется ликвидацией отдела.

Ничего не говоря в ответ я просто повесил трубку. Все, нечего мне теперь делать на опытном заводе, который я по станку, даже по напильнику столько лет собирал, да и из обжитой хаты съезжать надо. Что ж ты, Лаврентий, такой мелкопакостный? Большего от тебя ожидал. Не в смысле больших пакостей, а более достойного поведения.

Не откладывая дел в долгий ящик, я, прежде всего, вскрыл свои тайники и на «Туре» вывез «Штурмгевер» и прочие игрушки, принесенные мною в этот мир из других, спрятав пока в полуподвале у Миловых. Затем смотался на Лубянку, получил документы и деньги, сдал свой ТТ, на обратном пути забрал Полину из лаборатории еще задолго до окончания рабочего дня. Вернувшись на остров узнал, что Мещерский, не застав меня на месте, убыл восвояси. Ну, это уж его проблемы, как он отдел примет, а мне пожитки собирать надо.

На мотоцикле и двух машинах, «Газике» и «Туре» (нашлись охотники-водители бесплатно покататься) мы в тот же вечер вывезли все свое барахло в Нагатино, осчастливив чету Миловых тем, что мы у них немного погостим. От таких новостей Маша заохала, Петр нахмурился, но, разумеется, гнать нас не стали. Друзья все-таки, как не помочь? Да и свалились мы им на голову всего на месяц-другой. Строительство на новой Инженерной улице уже началось, деньги у меня есть, построю там себе новый дом. Назло всем — в три этажа.

 

Эпизод 5

Всю глубину мстительности Лаврентия Павловича я прочувствовал уже на следующий день, когда, как свободный гражданский человек, пошел устраиваться на работу на ЗИЛ. Хотелось поближе к дому, да и знакомых-приятелей у меня там пруд-пруди. Не вышло. Рожков, директор, мялся, жался, а потом выдал:

— Семен Петрович, не губи! Если ж я тебя возьму — всему заводу жизни не будет, сожрут без соли!

На МССЗ Белобородов, которого я столько выручал, честно признался, что был у него Мещерский и мягко, но настоятельно советовал меня на работу не брать. И такая история везде! Куда б я не сунулся, места для меня не было. На ГАЗ-2, который АЗЛК, на велозаводе, на «Динамо», что были относительно недалеко, а также на северных заводах Москвы, авиационном и авиамоторном, в мастерских Аэрофлота, везде мне отказывали. Отбил телеграммы друзьям-знакомым в другие города, от Мелитополя до Нижнего, но нигде бывшему майору государственной безопасности места не было. Дорогой дядюшка Исидор, как это всегда бывало в трудных жизненных ситуациях, просто исчез с горизонта. И даже Кожанов, с которым теперь то уж точно мне никакой Японии не светит, хоть он и уговорил Полину, как обещал, спрятался от меня так, что днем с огнем не сыщешь.

Как говорится — друзья познаются в беде. Беда же мне, в перспективе, рисовалась лихая. Три месяца тунеядства — и, по новому закону, все мои сбережения, все вложенные, кстати, именно в кирзовые сапоги, средства, будут конфискованы в пользу государства. И, кстати, отчислений от серийных изделий, меня, как неработающего, тоже лишат. Выбор небогат. Хочешь — иди грузчиком в порт всем на смех. Не хочешь — все равно пойдешь грузчиком в порт через три месяца после конфискации и принудительного трудоустройства. И никаких проблем с общественным мнением. Чай не народный любимчик, а «миллионер-тунеядец». Да, если ты системе не нужен и, вдобавок, выступил против нее — она тебя растопчет. Прочим в назидание. Плевать, я и баржи разгружать пойду, или рядовым водителем в автоколонну, всех тропинок не закроют. Раз не нужен им инженер Любимов, то так тому и быть. Вот только свожу в июне детей на море, сам отдохну, Полина от своей химии отвлечется. Свою задачу я выполнил — дал Союзу такое «ускорение», что его теперь не остановить ничем. Можно спокойно жить до пенсии как-нибудь. А учитывая то, что у меня в загашнике имеется — очень даже неплохо.

Так я рассуждал до воскресенья 21 мая, когда в одночасье мой мир, такой понятный и предсказуемый, в одночасье рухнул в хаос после всего одного радиообращения Председателя СНК СССР товарища Сталина к советскому народу.

— Товарищи! Граждане и гражданки Советского Союза! Сегодня, после ложного обвинения СССР в нападении на свою территорию, панская Польша объявила войну Союзу Советских Социалистических Республик! Вражеские войска атаковали наши границы…

Я как раз с семьей был в центре Москвы, поехали за покупками к летнему отдыху. Нагруженный бумажными пакетами, подходил к машине, которая стояла недалеко от уличного репродуктора. Пока говорил Левитан, объявляя важное заявление Предсовнаркома, я возился, открывая дверь и забрасывая внутрь покупки, но услышав, что сказал Сталин, застыл, как вкопанный. В голове билась только одна мысль: ЗАЧЕМ? Она так захватила меня, что конец обращения я пропустил мимо своего сознания. Зачем поляки напали? Они ж нам на один зуб и должны это прекрасно понимать после японского урока! И вот тут у меня перед глазами встала надменная физиономия Клейнчи и его слова в ответ на отказ: «Вам же будет хуже». Картинка сложилась и совсем меня не обрадовала, а, признаюсь, серьезно напугала. В «эталонном» мире, проиграв с советско-германским договором о ненападении и разгромом Польши первый раунд, Антанта пыталась отыграться во втором, спровоцировав Советско-финнскую войну, посылая детям страны Суоми всяческие знаки поддержки и уверения в немедленной помощи. В расчете на то, что Германия тоже «впряжется» за финнов. Но тогда все было скорее на уровне чересчур оптимистичных надежд. Все-таки зима, замерзшая Балтика, невеликая ценность Финляндии для Гитлера, играли против хитроумных британцев. Но сейчас, когда СССР своими действиями «прижал» политику англичан раньше, то и «финский вариант» они применили к Польше, которую мы, по всем статьям, не могли не разгромить. А немцы, в свою очередь, совершенно не могли спокойно смотреть, как РККА выходит на границы Германии! Получалось, что Европа втягивалась в войну по «английскому сценарию» и нам дело придется иметь со всеобщим, а не только германским нашествием! Как сказала Багира, теперь мы можем только драться!

Народ, собравшийся большой молчаливой толпой перед репродуктором, как только Сталин закончил свою речь, вдруг сразу куда-то заторопился, стал расходиться быстрым шагом, а некоторые, те, кто помоложе, даже побежали. Понятно, все вдруг вспомнили о друзьях и родственниках, которые еще не знают, вспомнили о неотложных делах, которые непременно надо успеть доделать «пока не началось», вспомнили о том, что военнообязанные и, раз объявлена всеобщая мобилизация, надо спешить в военкомат. Да мало ли о чем еще человек может подумать, услышав такие новости! Площадка в считанные минуты опустела.

— Ну что, дождался? Десять лет, сколько тебя знаю, все каркал! — проворчала Поля, когда я плюхнулся на переднее сиденье.

— Каркал, каркал, — пробурчал я ей в тон, соглашаясь. — Но такой вот войны я никак не ждал! Она мне самому как летом снег на голову! Кто мог подумать, что поляки на такой самоубийственный шаг пойдут?! Хотя, с другой стороны, чего это английским лордам польских холопов жалеть, когда империя в опасности? Наобещать лопухам помощи с три короба, Речь Посполитую по самый Урал, может, подкупить кого, делов то…

— Мы как вдарим по полякам, только сопли полетят! — обозначил свою политическую позицию Петя-младший.

— Вдарим-то вдарим, но вот что потом? Там таких поляков, румын и прочих венгров до самой Германии, а за Германией Антанта. Кулаки вдарять устанут, — сказал я задумчиво больше самому себе, чем в ответ сыну. — Да и голову надо крепкую, потому, что не для того они это все затеяли, чтоб только им вдаряли. Сами тоже вдарять будут. Тут уж только подбери сопли да держись!

 

Эпизод 6

Кому война, кому мать родна. Во всяком случае, лично для меня был в объявлении всеобщей мобилизации положительный момент. Уж теперь-то безработным я точно не останусь. Поспешив домой, я быстро переоделся в форму и отстучал на пишущей машинке кое-какую бумагу, после чего заскочил обратно в «Тур» и рванул на Лубянку, в свой бывший наркомат. Как-никак я именно в этом ведомстве состою в запасе. В коридорах главного здания наркомата наблюдалось необычное оживление, вместо прежней основательности и размеренности, даже между кабинетами сотрудники передвигались быстрым шагом, будто это могло как-то повлиять на работу. Что поделать, видимо давал себя знать полученный с сегодняшними новостями заряд адреналина.

— Товарищ майор, — сказал мне со скучающим видом все тот же начальник Управления кадров НКВД Круглов, который и осчастливил меня давеча известием о подписании рапорта, — вы уволены в запас в связи с реорганизацией и сокращением штата. В тоже время вы не прошли аттестацию на звание майора государственной безопасности и не можете быть направлены на оперативную работу…

— То есть, в моих услугах наркомат не нуждается и из запаса вы меня призывать не собираетесь? — перебил я Круглова, стремясь побыстрее закончить эту неприятную для меня беседу.

— Точно так, — кивнул он в ответ.

— Тогда подпишите и поставьте, пожалуйста, дату и печать, — достал я из портфеля заготовленную бумагу и положил ее на стол.

— Что это? — удивился кадровик и стал читать.

— Все тоже самое, что вы сейчас мне сказали, только в письменном виде, — усмехнулся я в ответ, почувствовав удовлетворение от того, что угадал расклад.

— И куда вы с этой бумагой пойдете? — насупился Круглов.

— После вашего отказа мне нет необходимости куда-то идти. А справка мне нужна, чтоб в дополнение к моим прежним, так называемым, грехам, меня не посмели обвинить в дезертирстве! — воспоминания о том, при каких обстоятельствах я ушел со службы, были очень свежи в памяти, из глубины души, будто пена, поднялась злость и пока только самой капелькой выплеснулась наружу, добавив голосу резкости.

— Держите… — вздохнув, Круглов подмахнул «индульгенцию» и шлепнул печать.

Теперь не упустить время! Доложат или не доложат, сообразят переиграть или нет, но мобилизоваться в НКВД мне не улыбалось категорически. И способ увильнуть от этого был только один. Оставалось выбрать — РККА или РККФ? Благополучно проскочить во флот у меня было больше шансов. Во-первых, нарком Кузнецов со времен эпопеи с «Александром», близкий мне человек и не откажет. Во-вторых, война с Польшей флот мало касается и там в наркомате сейчас наверняка нет той суеты и маеты «первого дня», как у армейцев. Но, с другой стороны, мне по-человечески не хотелось втягивать в свою несчастливую на данный момент орбиту флагмана, с которым было столько вместе пережито. Это не пустопорожние болтуны-партийцы из моего бывшего наркомата, с которыми я не только лихо не хлебал, но и, по большому счету, не пересекался. Начальнички… От нового приступа переживаний по поводу того партсобрания, я сплюнул в сторону, прыгнул за руль и погнал «Тур» в военкомат своего пролетарского района. Конечно, с моим ромбом в петлицах надо бы сразу на Знаменку. Но мой маневр должен быть неотразим. Ведь даже небольшая проволочка с мобилизацией могла обернуться тем, что наверху посовещаются и товарищ Берия решит, что я ему срочно необходим. Где-нибудь в районе Воркуты. Не на того напали! Пусть попробуют заволокитить это дело в присутствии толпы народа, который как раз должен уже собраться. Эх, поделюсь кармой с маршалом Ворошиловым! Или он мне под его крыло перейти не предлагал? Как говорится, бойся своих желаний, сбываются…Ну и, конечно, если отбросить всю эту возню вокруг моей персоны, то главные события развернутся именно на сухопутье. Значит, мне туда и дорога. Именно там я смогу принести стране наибольшую пользу. Отсиживаться в тылу, коль пошла большая драка, я не собираюсь. Готовился-готовился, пора заготовки в дело пускать.

Ожидания меня не обманули. Среди огромной толпы затопившей не только двор военкомата, где были расставлены столы его служащих, занимавшихся приемом, регистрацией и распределением военнообязанных, но и всю улицу, были не только бодрящиеся мужики, но и провожающие их бабы, немногие из которых могли сдержать слез, старики и старухи, отцы и матери будущих бойцов, даже детишки. Пробраться сквозь нее к военкому, окруженному командирами РККА и милиционерами, занявшего позицию в дальнем углу за барьером столов регистрации, было неимоверно сложно не только из-за тесноты. Ведь здесь собрались рабочие заводов, тех же ЗИЛа и МССЗ, многих из которых я знал лично. Да и для незнакомых моя персона была известна. Стоило мне остановить «Тур» на подъезде и спешиться, как меня узнали и обступили со всех сторон, стали засыпать вопросами. Да, в представлении простых людей я, вращавшийся в высших сферах, просто обязан был знать, почему началась эта война, надолго ли она, что там была за провокация и что сейчас происходит на границе.

— Товарищи, товарищи, спокойно! Я сейчас точно так же, как и вы, пришел вступать в ряды РККА. К сожалению, правдиво ответить на ваши вопросы не могу, а врать не хочу. Я сам услышал о войне из обращения товарища Сталина и сразу сюда. Разве можно сейчас отрывать ответственных товарищей от работы, выяснять что, почему и зачем. Главное — ясно. На нашу Советскую Родину напал враг! Каждый гражданин СССР сейчас должен приложить все силы для обороны страны. В армейском ли строю, на заводе ли, или в колхозе. Общими нашими усилиями враг непременно будет разбит! Победа будет за нами!

Останавливаться и произносить подобные речи мне приходилось буквально каждые пять-десять шагов и мое продвижение к цели шло медленно. Но была в этом и выгодная мне оборотная сторона. Сейчас каждый из многотысячной толпы знал, видел, хотя бы слышал, что сам Любимов пришел в военкомат, чтобы отправиться на войну. С моим появлением настроение толпы ощутимо менялось, сдержанно-хмурых лиц становилось все меньше, даже женщины переставали лить слезы. По сторонам слышалось:

— Ну все, Семен Петрович здесь с нами, он дело как надо поставит, не пропадем…

— Намнем холку панам, будут знать…

А то и предложения сыпались:

— Товарищ Любимов, мы с ЗИЛа! Айда с нами?

— Это уж как военком решит, — отшучивался я в ответ, — здесь он хозяин.

А вот хозяин-то моему появлению не очень-то, кажется, рад. Конечно, перебаламутил народ, а надо сказать:

— Товарищ майор государственной безопасности, вы проходите по другому ведомству и оно и должно вас мобилизовать.

— Товарищ батальонный комиссар, — отвечаю ему в тон, — НКВД справится и без моего участия. О чем у меня соответствующая бумага имеется. Вот! К ней мой диплом о высшем образовании. Как видите — я инженер. И еще мое удостоверение, где значится, что я майор государственной безопасности. В запасе 1-й категории.

— Отлично! — неожиданно легко согласился военком и, достав из лежащей с краю стола папки лист бумаги с отпечатанной на машинке шапкой, стал в него меня вписывать от руки. — Партбилет сюда тоже давайте…

— А вот партбилета у меня сейчас нет, — очень тихо, почти шепотом, сказал я в ответ. — Только не надо здесь и сейчас об этом громко кричать.

Батальонный комиссар поднял на меня глаза и задержал взгляд, но потом, вздохнув, молча занялся своей работой. Читать перевернутый печатный текст было неудобно, и то, что это приказ наркома обороны о призыве на военную службу лиц старшего комсостава запаса, я разобрал не сразу. Еще большее изумление у меня вызвал тот факт, что он был заранее подписан.

— Вот, значит, как у вас тут дела делаются! — не смог удержать я эмоции при себе.

— Вы о чем, товарищ майор, вернее, бригадный военный инженер? — переспросил военком.

— У вас приказ, чистый лист, заранее подписан, печать и число проставлено!

— Повезло вам. Не случись этой чехарды, пришлось бы через Главное Управление переводиться. Учитывая момент, могло занять какое-то время. Но одновременно с объявлением мобилизации пришел приказ срочно укомплектовать 5-й танковый корпус, который только к концу года должны были развернуть! Все мобпланы насмарку! Пришлось весь состав райотдела милиции поднимать и посылать по заводам и улицам, чтоб не по частям, к которым приписаны, разъезжались, а сюда для переприписки шли. Было б все по планам, забот бы не знали, собрали б контрольные талоны да ждали б уведомлений о прибытии. А теперь в запарке все под 5-й корпус переоформлять, а «родные» полки и дивизии — уж что останется. На кой черт, спрашивается, все отлаживать, если в первый же день импровизации сплошные вместо нормальной мобилизации начинаются?! — бурчал себе под нос батальонный комиссар, не отрываясь, впрочем, от дела. — Все, вот вам приказ, идите с ним в здание по коридору вторая дверь справа. Там комсостав и медики. Выписку вам сделают, приказ мне верните, место еще есть, может, кого впишем за вами.

Спустя двадцать минут, уже почти со всеми документами я вновь подошел к военкому.

— Все готово, товарищ бригинженер? — спросил он меня, заметив мое появление.

— Почти. Мне сказали, что требование на поезд не дадут, так как я поеду с автоколонной.

— Да, мы ведь не только людей, но и технику мобилизуем. Сборный пункт на площадке готовой продукции завода ЗИЛ. Повезло танкистам, да и нам тоже. Машины новые, с пылу, с жару, не по автохозяйствам собирать. Оттуда же завтра с утра и людей отправлять начнем. Не гнать же транспорт порожняком? А вы над автоколонной как раз командование и примите, поскольку старше вас по званию пока никого здесь нет. Кстати, за вами числится вездеход «Тур», который подлежит мобилизации…

— Отметьте его как отправленный в 5-й корпус. Машина исправна, осмотра не требуется. На нем и поеду, — ответил я, сдвинув на затылок фуражку и размышляя над тем, что хозяйство, пусть и на время, мне досталось беспокойное.

— Но…

— Никаких «но»! У меня там радиостанция, — отрезал я, не желая расставаться со своим лимузином. — Как мне без нее колонной управлять?

— Ладно, — махнул рукой военком. — Пока можете идти домой, с родными попрощаться, подготовиться. Завтра в шесть утра ждем на ЗИЛе.

 

Эпизод 7

Не веря в свою удачу, я рванул домой. Хотелось последний вечер провести в кругу семьи. Да, мне повезло. Каждый советский запасной уже имел на руках мобпредписание и, в случае мобилизации, лишь сдавал по месту жительства в отдел милиции или даже управдому особый талон, самостоятельно направляясь в свою часть. Эти квитки, также как и уведомления из войск о прибытии, учитывались в военкомате. Все, кто был приписан, но не дошел или не доехал, или вовсе из дома нос не высунул, автоматически считались дезертирами. Но сейчас эта система из-за чехарды с 5-м корпусом дала сбой. Думаю, что в этой неразберихе Ворошилов еще не скоро узнает, что призвал меня своим приказом, а на Лубянке будут думать, что я так и сижу дома, имея «индульгенцию» на руках. В любом случае, я уже не чекист, а военный. Даже если засвечусь, выгнать уже не смогут. Если не в 5-м танковом корпусе, так в другом месте послужу.

— Господи, где ты был! Я уж думала, что все, уехал не попрощавшись! — Полина бросилась мне на шею, едва я ступил на крыльцо.

— Не преувеличивай. Не было меня всего четыре с половиной часа. Да и как я мог вот так сорваться и уехать, даже детей не поцеловать? — в крови бурлил адреналин и ответил не слишком-то нежно. Прямо скажем, резко ответил. Полина скуксилась и, уткнувшись в меня, захныкала.

— Ну, чего, чего ты? — понял я свою ошибку, но было уже поздно, слезы текли в три ручья. — Все хорошо, лучше и быть не может.

— Чего хорошего? На войну едешь!

— Ну и что? Все поедут. А я теперь бригвоенинженер, мне в атаки не ходить, главное чтоб техника как часы работала. Бронежилет, опять же, твой у меня есть. Я его носить буду. К тому же, когда я на восток улетал, у тебя какие-то там предчувствия были. А сейчас их нет. Ведь нет же? — размеренным тихим голосом, поглаживая супругу по голове, я старался ее успокоить, но Полина как-то сразу сама взяла себя в руки.

— Нет. Нет предчувствий, — отстранившись и поправив на плечах платок, строго ответила она. — Петька Милов вон, тоже на войну собрался. Иди, хоть ты ему скажи. Бронь у него, а он ни меня, ни Машку не слушает.

Войдя в избу, я застал немую сцену. Петр Милов в картузе, в сапогах, с решительным видом стоял ко мне лицом, а Маша загораживала собой подступы к двери.

— Что, Петька, подраться руки чешутся? — подшутил я над ним, чтобы разрядить обстановку. — Сидор-то брось. Раздевайся. Никуда ты не пойдешь. Я только что из военкомата, там от таких как ты забронированных добровольцев отбою нет. Хорошие люди, наши, советские, из лучших побуждений. Но только делу мешают и задерживают отправку мобилизованных в войска. Военкоматовским сейчас не до вас, они народ в новый корпус, которого в плане не было, переприписывают. Или ты хочешь все-таки повредить делу мобилизации? Давай-давай, раздевайся.

— Ладно… — процедил Милов сквозь зубы, — значит, завтра пойду.

— Нет, завтра ты пойдешь в свою лабораторию и будешь ею заведовать, как и положено в мирное время.

— Что ж, мне под юбкой сидеть, когда весь народ воюет?!! — взбеленился Петька, присевший на сундук скинуть сапоги, и вскочил, как был, в размотавшихся портянках.

— Зачем? Вот ты завлаб электросварки в своем институте. Кто-то эту работу должен делать, если ты уйдешь? А то, если забронированных в окопы послать, то кто будет танки, пушки, снаряды, патроны делать? Без оружия много не навоюешь. Отсюда твоя задача — найти себе достойную замену. Вот научишь жену свою Марию всему, что сам знаешь, передашь ей все наработки, вот тогда милости просим в войска. Ты ведь после института капитан запаса? Вот, дадут тебе роту, может, батальон. Ты ж, конечно, знаешь, как батальоном командовать? Сколько там у тебя в общей сложности времени на военные сборы за всю учебу ушло? Месяц? Вот и пойми, что сейчас из тебя ротный или комбат, как из фекалий пуля. Сам пропадешь и бойцов своих погубишь. Зато, пока Машу будешь сварке учить, будет у тебя время военным самообразованием и тренировками заняться. Так что, брат, бежать вперед собственного визга в военкомат тебе не надо. Война — дело серьезное. Суеты не любит.

— А ты? — набычившись, с вызовом спросил меня Петр.

— А я, дорогой мой друг и товарищ, теперь военный инженер. Моя забота — исправное состояние техники и ее ремонт. Как раз по специальности. В полководцы я не лезу. А на гражданке для меня дела, сам знаешь, не нашлось. Вот так. А теперь давай-ка стол вынесем во двор. Посидим все вместе, а то когда еще получится… Баньку истопим…

Да, этот тихий, теплый майский вечер мне запомнился надолго. Женщины организовали шикарный ужин, не жалея любых своих продуктовых запасов. Я даже сперва испугался, что крепкая крестьянская мебель не выдержит и ножки подломятся от обилия выставленных чугунков и сковородок, глиняных горшков и мисок с разносолами да большой бутыли с крепким домашним самогоном. Пили, однако, немного, больше ели, а еще больше разговаривали. Неугомонные детишки, выкатившись колобками из-за стола, тут же устроили рядом возню, но не убежали, как обычно, играть на улицу, понимая, что еще, может, не скоро вновь увидят отца и дядьку. А потом мы с Петром парились, то раскаляя тела на полках, то охлаждая их пивом в предбаннике. Исхлестанный березовым веником, чистый до скрипа, я сам уложил детей. Они спали в верхней избе, вместе с Миловыми, там, где попросторней и нет земляных стен. И была у меня короткая майская ночь, такая, что не выспаться.

 

Эпизод 8

Мобилизация была объявлена в воскресенье 21 мая. Завод ЗИЛ, выпускающий со своих конвейеров по 300–350 грузовиков в сутки, свою продукцию в выходные дни не отправлял. Поэтому на площадке скопилось больше тысячи машин всех моделей, включая сюда же три десятка гусеничных тягачей ЗИЛ-5Т и семьдесят с лишним броневиков БА-11. И все они должны были отправиться в 5-й ТК. Гусеничная техника, ради экономии ресурса и сбережения дорог по железке, а колесная — своим ходом. Конечно, для укомплектования корпуса этого недостаточно. В нем по штату должно состоять шесть тысяч автомашин из которых треть — тяжелые ЗИЛы. К тому же большинство из мобилизуемых грузовиков были обычными гражданскими, а не военными вездеходами. Тем не менее, только окинув по прибытии на сборный пункт взглядом все хозяйство, я почувствовал, как оно велико. Такое автостадо одной колонной не построишь, надо делить. Иначе поломки или пробитые колеса могут застопорить движение напрочь.

Еще большее впечатление произвела даже не толпа, а море народа, уже пришедшего на сбор, несмотря на ранний час. И это были далеко не все! В горвоенкомате, чтобы избежать неразберихи, разнесли время отправки с шести до четырнадцати часов. Пока что здесь были только жители ближайших окрестностей, а призванные из других районов города Москвы должны были подойти позже. 5-й танковый корпус комплектовался потенциально лучшим личным составом, цветом пролетариата столицы СССР, выпускниками московских ВУЗов и техникумов, в званиях капитанов и лейтенантов соответственно. Бойцы и младшие командиры все имели за плечами срочную службу в РККА, а вот от лейтенанта и выше, в основном, кроме произведенных в следующее звание при увольнении старшин, только военные сборы во время учебы. Майоров же, полковников и им равных, за исключением медиков, не было вовсе. Один я здесь такой красивый в комбриговском ранге.

Несмотря на всю неразбериху вчерашнего дня, сегодня машина мобилизации работала четко. У больших плакатов, на которых вывешивались номера маршевых рот, собирались будущие бойцы и командиры, разбивались по подразделениям и уже строем шли получать свои машины. Сто восемьдесят человек и шесть грузовиков на роту при капитане и трех лейтенантах. После этого отгоняли грузовики к причалу, где стояла баржа с лесом и самостоятельно оборудовали транспорт лавками. Роты по пять сводились в колонны, которым придавались по два БА-11, головной и замыкающий. Конечно, это делалось не для охраны, а для связи и управления, благо в Москве не имелось недостатка в людях, способных разобраться в радиостанциях разведывательных машин. Е сли бы в колонне поломалась бы машина, или пробила колесо, или остановилась бы по иным причинам, замыкающий броневик по радио сообщил бы командиру об этом и тот остановил бы всю колонну для помощи. Таким образом, весь остальной эшелон мог двигаться независимо, а невезучие одиночки не бросались на трассе.

Вот тут, увильнув под предлогом занятости важным делом с митинга, который организовали деятели московского горкома, находился и я. Назначить из «резерва капитанов» командира колонны и заместителя, назначить частоты связи и позывные, проинструктировать о порядке совершения марша, сказать ободряющее напутственное слово и отправить без карт в лагеря под Борисовым. Где этот город находится, я знал довольно приблизительно, пальцем в карту ткнуть мог, но вот уверенно сказать, как туда сейчас проехать — увы. Ничего, язык и дорожные указатели доведут. Все-таки не глухие места, а ВАД, военно-автомобильная дорога Москва-Минск.

И вот так по кругу, с интервалом в пятнадцать минут. И что удивительно — не приедалось! И через два, и через три-четыре часа, и под самый конец я все так же бойко командовал, не чувствуя усталости. Как мы не старались, но до отведенных по плану 15 часов мы не уложились. Последние машины ушли уже в пятом часу вечера. Всего сегодня мной было отправлено тридцать пять колонн и чуть меньше тридцати тысяч человек.

Под самый конец, когда митинговать было уже некому, всех, кроме медиков, проводили, массовики-затейники подтянулись ко мне.

— Здравствуй, Семен Петрович, — еще издалека, привлекая мое внимание, крикнул директор ЗИЛа Рожков.

— Здравия желаю, товариш майор, — уже ближе, за четыре шага, козырнул полковой комиссар весьма коренастого и бравого вида, за которым шли другие командиры и политработники.

— Бригинженер, товарищ военком, — поправил я его. — Здравия желаю. Что, всех отправили? Только медики остались?

На широком лице комиссара просто расцвела заразительная улыбка.

— Обознались, товарищ бригинженер! Я с вами еду в 15-ю танковую дивизию, а военком вот! — подтолкнул от вперед скромно стоящего за его плечом ровесника по званию, но не дал ему вставить даже слова. — Все, товарищи, труба зовет, по машинам! — я не успел и вякнуть, как комиссар отдал приказ и оставшиеся двадцать резервистов медслужбы, две трети из которых составляли женщины, полезли в пять «Туров» новой, военной модели, с утилитарным кузовом повышенной вместимости и двигателем от 5-тонного грузовика.

— Отставить! — скомандовал я поморщившись. — Товарищ полковой комиссар, представьтесь!

— Полковой комиссар Попель! — отчеканил он сразу собравшись, чем произвел на меня хорошее впечатление.

— Слушай команду старшего по званию! — выделил я особо последние два слова, расставляя все точки над «зю», и тут же, уже тихо и спокойно осведомился у Рожкова. — Товарищ директор, на моих восемнадцать минут пятого, покормите защитников Родины в заводской столовой.

— Конечно-конечно… — засуетился заводской голова, но я перебил его только поняв, что нам не откажут.

— Становись! Нале-ву! В столовую на обед! За мной! Шагом, аррш! — с долгими паузами между предварительными и исполнительными командами, давая время разобраться и покрутиться через любое плечо, повел я свое невеликое наличное воинство. Полковой комиссар четко шагал в первом ряду, бок о бок с пристроившимися к нему еще пятью политработниками батальонного и ротного ранга. Да, не подозревал я, что ехать до Борисова мне придется в такой компании, иначе умотал бы с первой же колонной. Ведь к бабке не ходи, привяжутся с политикой и придется про выход из партии говорить!

В столовой я, пожалуй, слишком навязчиво стал приставать к «хозяину» Рожкову, обсуждая с ним заводские дела, лишь бы не связываться с комиссарами. Благо тема перехода завода с трех смен по восемь часов на две по двенадцать и соответствующей перестановки кадров была неисчерпаема, не говоря уж об чисто технических вопросах, вроде упрощения машин военного времени. Но сколько веревочке не виться, конец у нее все равно найдется. То, что мне не отвертеться именно от Попеля стало ясно, когда стали отправлять колонну. Замыкать ее должен был последний БА-11, экипаж которого, в составе командира, водителя и радиста, военкомат сподобился сформировать. А вот о моей машине, видимо, позабыли.

— Товарищи, кто знаком с радиостанцией? — спросил я у политработников, не надеясь на врачей. — Нужен радист в мой экипаж!

— Я знаком! — тут же шагнул вперед полковой комиссар. И мне не оставалось ничего иного, как посадить его к себе на переднее правое сидение. Достав наушники с микрофоном, я ткнул их провод в разъем рации и вручил Попелю вместе с листком, на котором были записаны частоты всего эшелона и отдельных колонн. Так как РСТ можно было переключать между тремя фиксированными частотами, а колонн — три десятка, по мере того, как мы их будем догонять, станцию придется перенастраивать. Прочих комиссаров я назначил старшими других машин, а к себе посадил двух серьезных женщин лет сорока, военврачей 1-го и 2-го рангов, представившихся Таисьей Петровной и Тамарой Владимировной.

В шесть часов вечера, как я и планировал, тронулись в путь. Благодаря тому, что наша колонна короткая и в ней не было грузовиков, скорость я старался поддерживать в районе 60 километров в час так, чтобы БА-11, способный разгоняться только до 80, от «Туров» не отставал. И то, после поворотов, Попель передавал мне просьбы притормозить. А еще полковой комиссар без устали вызывал ушедшую почти два часа назад колонну, чтобы определить, насколько мы отстаем. Ответ пришел только когда мы уже проехали по Можайскому шоссе Одинцово. Выяснилось, что та уже проехала Голицино. Тогда, уже на общеэшелонной частоте Попель стал выяснять, где голова эшелона, случались ли какие-нибудь происшествия в пути. Это занятие чем-то напоминало испорченный телефон и отняло много времени. РСТ, в хорошем состоянии и при благоприятных условиях, добивала километров на тридцать, между колоннами же было около десяти, поэтому из хвоста в голову приходилось общаться по эстафете. Только в Кубике Попель обрадовал меня тем, что голова эшелона без происшествий прошла Смоленск.

В отличие от прочих, ехавших на грузовиках для которых этот бросок был еще и обкаткой, мы не останавливались каждые два часа на оправку и осмотр техники, двигались непрерывно. Догоняя очередной замыкающий БА-11, по связи просили прижаться к обочине, прочих же попутчиков приходилось распугивать сигналом моего «Тура». Встреч вечернему солнцу, сквозь среднерусские леса, стоящие стеной по обочинам, через городки и деревеньки, глядящие на нас маленькими окошками серых бревенчатых изб, мчались мы на запад. Первое время молча, вернее, общаясь только по делу. Строгость, с которой я «поставил себя» перед выездом, давала себя знать, но поглядывая изредка на Попеля, я видел, что того так и подмывает поболтать, проблема лишь в том, как начать.

— Как же славно, товарищ бригинженер, что вы именно в наш 5-й корпус мобилизовались, — не выдержал комиссар, когда мы проезжали мимо станции Дорохово. — Это ж какой мощный пример! Какую политработу можно развернуть! Сразу же, как будем в Борисове, надо собрать митинг и вам там обязательно выступить!

— Боюсь, товарищ полковой комиссар, что работы по моей, инженерно-технической части будет выше крыши, не до митингов, — ответил я сухо.

— То есть как?! Как же без боевого настроя? Без задора и энтузиазма? С ними и работа спорится быстрее и лучше! Правильно политически подготовленный коллектив сделает ее вдвое, втрое, даже впятеро быстрее! В конце концов, отказываться выступать на митинге — это не по-партийному, не по-большевистски! Вы, как старший товарищ, обязаны поддержать и приободрить рядовых членов партии, да и беспартийных тоже, — возмущенно и где-то чуть обиженно надулся Попель.

— Не по-партийному, не по-большевистски. Точно, — кивнул я, решив, что раз разговор начался, то юлить уже поздно, скрывая правду, я только подорву свой авторитет. — Наверное потому, что я уже больше двух недель как сдал свой партбилет и членом ВКП(б) не являюсь.

Я смотрел на дорогу, но мне и не надо было видеть в этот момент Попеля, чтобы представить, что у него отвалилась челюсть. В салоне машины установилось тревожное молчание. Ехали так минуты три, пока Таисья Петровна не подала голос, спросив:

— Товарищ Любимов, уже девятый час, а ужинать мы когда будем?

— Остановимся на закате, тогда и поедим, — отозвался я, прекрасно поняв нехитрый маневр военврача. Остановка сразу же избавит ее от необходимости присутствовать при тяжелом разговоре. — Если хотите, то можете что-нибудь прямо сейчас пожевать, вы же баранку не крутите.

— Режим питания надо соблюдать обязательно! Это я вам как врач говорю! А не как сегодня, обед в пять, а ужин вообще неизвестно когда. И есть надо горячее, а не давиться всухомятку! — поддержала подругу Тамара Владимировна.

— У вас за спиной в багажнике ящик-термос, там в нем глиняный горшок с курицей, а в другом вареная картошка. И чай сладкий в бутыли. Остыть не должны были. Угощайтесь, — лишил я их всякой надежды на остановку.

Мой «Тур», с переставленным ближе вперед задним рядом сидений, приобрел компоновку салона классического джипа второй половины 20-го века, поэтому копаться в багажнике на ходу можно было свободно. Вскоре сзади послышалась возня и по-детски капризный голосок:

— Ой, здесь лед!

— В другом термосе, том что слева от вас. А в правом — сырое мясо. Хлеб там в холщевом мешке возьмите, — посмотрел я в салонное зеркало заднего вида, установленное мной скорее по привычке, так как в маленькое окошко рассмотреть что-либо сзади было трудно. Зато две довольно аппетитных, туго обтянутых юбками попки стоящих на коленях и перегнувшихся через спинку сидения женщин видны были прекрасно. Эх, седина в бороду… Не успел и на день от дома отъехать. Нет, обедать я, безусловно, буду у Полины, но посмотреть ресторанное меню, пока моя «шефповарица» не видит, тоже приятно. Подумав об этом, я улыбнулся своим мыслям.

— Как вы можете думать о еде?! Как это «сдали партбилет»?! Почему?!! — наконец подал голос Попель.

— Потому, товарищ полковой комиссар, что подвергся критике товарищей по партии. Причем, если в части формального отношения к партийным обязанностям они были полностью правы, то, в который уже раз, упрекать меня в отступлении от принципов марксизма в вопросах трудовых отношений, организации Советской власти, стратегии построения коммунизма, то есть там, где ВКП(б) уже утвердила однозначные решения, зафиксированные в постановлениях ЦК и в Конституции СССР — перебор. Если не сказать — уклонение критикующих от генеральной линии партии. Это же касается и повторной критики по поводу связей с последователями религиозных культов, на чьи деньги для флота строится боевой корабль. Если люди добровольно участвуют в деле укрепления обороны страны, то имеют полное право дать ему имя. Этот вопрос уже обсуждался в широких партийных кругах и я давал на него четкий ответ. Вот так, товарищ Попель. Я бы, конечно, мог спокойно и обоснованно отвергнуть большую часть критики и отделаться всего лишь выговором. Но я стою на принципиальных позициях и не могу мириться с присутствием в партии всевозможных уклонистов! Уж извините, но либо я, либо они! В то же время, в свете непростой международной обстановки, начинать склоки по партийным вопросам в НКВД, которые могли обернуться увольнением из рядов многих товарищей, выполняющих важную работу, было бы, фактически, диверсией, направленной на подрыв обороноспособности страны. Поэтому я, временно, подчеркиваю, временно, отступил, сдав свой партбилет. После войны будем разбираться, кто прав из нас, а кто виноват, — рассказывая это, я, безусловно, приврал, подводя логичные обоснования под свои спонтанные действия. Да и насчет желания восстановиться тоже. Главное сейчас было не в этом, а в том, чтобы отсрочить разборки «на послезавтра».

— Не понимаю, у нас предатели в Наркомате внутренних дел? — казалось, что удивить полкового комиссара уже ничем не возможно, но мой рассказ это опроверг.

— Ну что вы, товарищ Попель? Конечно же нет! Я всю эту кухню насквозь вижу. Вы думаете, в НКВД кто-то что-то имеет реально против Конституции или постановлений ЦК? Ничуть не бывало! Или, как требовали, кто-то из чекистов имеет право и власть конфисковать собранные на постройку «Преображения» деньги, а сам лидер на иголки пустить? По Конституции партийная линия и линия исполнительной власти разделены. Лидер строится без нарушения советских законов, которые наоборот, строго карают за грабеж и саботаж. Кроме трескучих фраз за этими требованиями ничего не стоит. Просто товарищ Любимов, специалист по железу и вообще находчивый человек, выворачивающийся из любых ситуаций, не свой в НКВД. Белая ворона. К тому же, в прямом подчинении наркома. Вот бы его покритиковать и под этим соусом подсунуть к нему в отдел какого-нибудь комиссара-заместителя-шефа-инструктора, который поставит партийную работу на должную высоту. А заодно и запись в личном деле поимеет, что в заместителях у Любимова был. С такого трамплина можно и повыше прыгнуть. Вон, товарищ Саджая, начальник Алмазстроя, как взлетел! А чтобы наверняка, то и покритиковать надо пожестче, с перебором. Все равно Любимов, ничего, кроме железок своих, не видящий, спокойно ответит, сославшись на ЦК, и скандала устраивать не будет. Вот так. А товарищ Любимов решил карьеристов, лезущих наверх за счет партии, а не за счет собственной работы, проучить. И проучил бы, если б не война. Ничего, отложим на время.

— Нет, это все-таки неправильно, — помолчав немного и подумав, высказал свое суждение Попель. — Теперь вы в РККА, в танковых войсках. Приедем в корпус, организуемся, сразу же подниму ваш вопрос. Затребуем протоколы, разберемся… Если надо, до самого ЦК дойду!

— Хорошо, только имейте в виду, что создать своими действиями ситуацию, хуже, чем была, вы не имеете права. Так что, думайте очень хорошо, товарищ полковой комиссар! — предупредил я Попеля, поняв, что где-где, а в СССР мне от партии не отвертеться.

Ночевать, вопреки моему приказу для других не останавливаться в населенных пунктах, мы встали в Гжатске, подрулив на вечерней заре прямо к Горкому. Местные партийцы, спасибо им огромное, шустро распределили мой личный состав на постой по ближайшим домам, а машины мы оставили прямо во дворе. Как и положено в, пусть временном, но воинском подразделении, я выставил у колонны часового, распределив смены между комиссарами и политруками. Из оружия у нас у всех была только моя «Сайга», которую я и пожертвовал на время, ради несения караульной службы. Кроме ружья прихватил я с собой «иномирный» «вальтер», который надеялся на войне легализовать, но светить им до поры, до времени не стоило.

С утренней зарей, умывшись и перекусив собственными запасами, взятыми, как и положено по мобилизации, на двое суток, мы двинулись в путь. Попель снова прилип к радиостанции, принимая доклады за ночь и всего через полчаса, гораздо быстрее, чем накануне, доложил, что наш эшелон, растянувшийся ночью от Орши до Можайска, тронулся на запад. Мы поддерживали ту же скорость, но имея впереди весь световой день и понимая, что сегодня обязательно будем в Борисове, останавливались каждые три часа. Обедать, на большой привал после двух малых, остановились перед Смоленском, а на заходе солнца уже въехали в ППД 5-го ТК, где, вытребовав у встретившего нас дежурного по 645-му мотострелковому полку палатки, установленные заранее для встречи пополнения, без задних ног завалились спать.

 

Эпизод 9

Утром 24 мая, сразу после подъема, я в компании с Попелем пошел разыскивать штаб корпуса, чтобы представиться его командиру, а заодно доложить о своей группе и о том, что прибытие хвоста автомобильного эшелона из Москвы ожидается сегодня. Увы, но как такового, управления корпуса еще не существовало. В наличии имелся лишь командир, комдив Потапов, бывший ветераном боев на Халхин-Голе и неплохо командовавший там бронекавалерийским корпусом в армии Жукова. Это не могло меня не радовать, тем более, что обо мне в свете событий в Монголии тот был тоже наслышан и встретил как однополчанина.

— Корпуса нет, — начал он вводить меня в курс дела. — Его и 6-й планировали развернуть к концу года по мере того, как Харьков будет давать танки. Здесь раньше стоял танковый корпус бригадного состава на БТ-5. От него нам досталась стрелково-пулеметная бригада и батальоны танковых бригад, которые переформированы в два мотострелковых полка и разведбат 13-й дивизии. В новосформированной 83-й танковой бригаде этой же дивизии полный комплект из 210 танков Т-34М только весной пришедших с завода. Ну, а еще от старожилов нам остался рембат. Это уж, товарищ бригинженер, по вашей части, так как вы назначаетесь начальником инженерно-технической службы 5-го танкового корпуса. Приведите свою форму в соответствие с званием и принадлежностью к танковым войскам и принимайтесь за дело. Получайте технику, формируйте подчиненные вам части, чтобы через месяц мы были полностью готовы, с этой точки зрения, выступить на фронт.

— Признаться, я рассчитывал на должность в дивизии… — вздохнул я, оценивая масштаб свалившегося на меня хозяйства и связанных с ним забот.

— Смеетесь? — удивился Потапов. — Вы по званию на две ступени выше, чем любой из наличных инженеров! Не говоря уж о квалификации и репутации! Вам и карты в руки. Вон, товарищ полковой комиссар, получив должность в корпусе, из штанов чуть от радости не выпрыгнул! Действуйте, товарищ бригинженер! Кстати, советую сразу же выяснить обстановку у командира рембата 13-й военинженера 2-го ранга Петрищева. Он из старичков и всю местную кухню, что нам досталась, знает досконально.

— Товарищ комдив, разрешите отобрать для ремонтных частей личный состав в приоритетном порядке? В московском эшелоне много квалифицированных рабочих всяких специальностей и гнать их в пехоту просто преступление!

— Хорошо, сегодня поездом должен прибыть назначенный к нам начштаба комбриг Кирпонос. До его приезда приписной рядовой состав по подразделениям распределять не будем. Возьмете у него штатное расписание корпусной танкоремонтной базы, рембатов дивизий и эвакуационных рот бригад. Право «первой ночи» я вам обещаю, — пошутил комдив под конец, по-дружески хлопнув меня по плечу.

Вид бегущего комбрига в мирное время вызывает смех, а в военное — панику. Поэтому никуда торопиться я не стал, а, дойдя до своего «Тура», сел в него и поехал искать парк боевых машин 13-й танковой дивизии, опрашивая по пути встречных-поперечных. Он оказался по другую сторону военного городка, состоящего из длинных бревенчатых казарм, столовой и расположенных за ней складов. Сам парк произвел на меня двоякое впечатление. Он делился на обжитую зону, где стояли немногочисленные постройки и порыкивали то там, то здесь двигателями новенькие тридцатьчетверки, проезжая по посыпанным песком дорожкам к КПП и обратно, и на территорию, которую я сразу окрестил свалкой. Там в чистом, лишь обнесенном колючкой поле, борт к борту, корма к носу, плотно стояли более четырех с половиной сотен танков БТ-5. Судя по густой траве, вымахавшей выше колена, если не считать тропинки часового да небольшой площадки с самого краю, где виднелись свежие следы гусениц, сюда никто уже давненько не заглядывал. Несмотря на то, что танки эти были не наши, я забеспокоился. Один шальной налет, одна бомба, и вся эта техника будет пылать ярким пламенем.

Подъехав к боксам я, как и ожидал, нашел там рембат. Вернее, два десятка его бойцов, которые под руководством отделенного командира потрошили БШ-шку, вынимая из него дизель. Рядом, на другом таком же танке, колдовали сварщики, обваривая башню дополнительными бронеплитами.

— Бойцы, где мне найти военинженера 2-го ранга Петрищева? — крикнул я как можно громче, поскольку на мое приближение никто не обратил внимания.

— А что его искать? На втором КПП он, том, что к шоссе выходит, технику корпусную принимает, — отозвался их чрева танка глухой голос, обладатель которого так и не соизволил повернуться ко мне лицом, предпочитая демонстрировать промасленную задницу. Прочие же, в лучшем случае, взглянули мельком, сразу изобразив чрезвычайную занятость.

— Хорошо… — процедил я сквозь зубы, закипая, и двинул в указанную точку с твердым намерением вставить комбату фитиль за отсутствие даже намека на дисциплину. Но у въезда в парк мою нервную систему ожидало новое испытание. Как раз к моему приходу новенький ЗИЛ-5, явно из нашей московской колонны, притащил к воротам на буксире убитую полуторку ГАЗ-АА и командир в серой танкистской гимнастерке, как раз и оказавшийся комбатом ремонтников, принялся ее осматривать. Я наблюдал за процессом со стороны, желая углядеть в действиях Петрищева какие-то недостатки. Но того, что он эту рухлядь примет и даст команду тащить ее в парк, я совершенно не ожидал!

— Что вы делаете, товарищ военинженер?! Вы что, не видите, что эта колымага только на металлолом годна?!!

— Товарищ майор государственной безопасности… — устало что-то хотел сказать комбат но я его перебил.

— Бригинженер Любимов! Назначен начальником инженерно-технической службы корпуса!!!

— Товарищ бригинженер, — сразу подтянулся Петрищев, — у этой колымаги в наличии все четыре колеса и мотор! Значит, есть надежда поставить ее на ход! Не самый тяжелый случай… — на последнюю фразу бодрости комбату уже не хватило и передо мной вновь стоял, ссутулившись, очень усталый человек.

— Как это не тяжелый случай? — переспросил я.

— А так, товарищ бригинженер. Тысячу с лишним новых ЗИЛов корпус получил, но на этом сладости и кончились! То, что нам последние два дня по мобилизации приходило, автотранспортом назвать нельзя! История известная, в автоколоннах и МТС молодым салагам выдают старье, а опытных старых шоферов на новые машины сажают. А эти салаги по 1-й категории запаса проходят и, конечно, подлежат мобилизации в первую очередь. Вместе со своими «антилопами гну». Вот, высылаю тягачи по дорогам во все стороны, чтоб тех, что не доехал и в пути поломался, собрать. Есть и такие, как этот, у кого попросту бензин кончился.

— Тааак! — протянул я, сдвинув фуражку на затылок и подставив лоб теплому ветерку. — А в целом?

— А в целом, и по технике, и по личному составу, нам полагается всего по 115 процентов. Только вот по машинам, после того, как из четырех одну соберем, будет в корпусе процентов 70. Что, в общем-то, неплохо.

Наш разговор прервало появление со стороны полигона двух Т-34М, причем один тащил другого по танковой грунтовке на буксире. Обернувшись на звук, Петрищев, так же как и я недавно, сдвинул фуражку на затылок и, уперев руки в боки, щурился от солнца, поджидая машины. При их приближении комбат замахал руками и сместился чуть-чуть, самую малость, перекрывая дорогу. Наверное, чтоб успеть отскочить в случае чего, подумал я по себя.

Однако, исполнять цирковые номера не потребовалось, тридцатьчетверки встали.

— Главный или бортовой?! — перекрикивая рев дизеля спросил Петрищев у головы в шлемофоне, торчащей из люка мехвода.

— Бортовой! — задорно, с улыбкой, казавшейся белоснежной на чумазом, перепачканном копотью и пылью лице, ответил танкист.

— Напомни там своему комбригу, что главных больше нет! А бортовых две штуки осталось!! — проорал военинженер и махнул рукой, давая понять, что разговор окончен.

Головная тридцатьчетверка резко дернулась и тут же заглохла. Уже отвернувшийся было Петрищев, замер и стал с опаской наблюдать за происходящим. Двигатель вновь заревел, пару раз погазовал и под навалившейся нагрузкой сбросил обороты. К его шуму прибавился надсадный вой. Танк медленно начал движение. Петрищев взвился и вновь замахав руками, что есть мочи заорал:

— Глуши!!!

Поздно. Из чрева танка послышались удары и он, подергавшись, остановился. Его дизель вышел на максимальные обороты и продолжал молотить, пока военинженер не подскочил к танкисту и не отвесил ему подзатыльник, приводя в чувство.

— Все, теперь главный… — обреченно констатировал командир рембата и разразился длинной матерной тирадой по поводу всех танкистов бригады и, в особенности, лейтенантов, командиров взводов, которых непонятно чем занимались в училищах вместо вождения машин. Пока он разорялся, из тридцатьчетверок вылезли четверо в комбезах и тот, что сидел за рычагами головной, с обидой и голосе заявил.

— Товарищ военинженер, вы не имеете права ругать меня в присутствии подчиненных!

— Тебя не ругать, а под трибунал отдать мало! Какого ляда со второй с грузом на буксире?! Навыпускают в войска недоучек, которые в движении переключиться не умеют, а на первой тащиться не хотят!!!

— Отставить!!! — оборвал я перепалку и, почувствовав явно ту гору забот, что свалилась мне на плечи, сказал уже спокойно. — Чего переживать? Нам целый танк запчатей привалил, а с теми, кто его убил, особый отдел разберется.

— Товарищ майор государственной безопасности!! — воскликнул, желая как-то оправдаться, если я правильно понял ситуацию, летеха, собственной персоной недавно сидевший за рычагами.

— Скройся с глаз, не доводи до греха!!! — рыкнул я на него вне всяких уставных норм и повернулся к Петрищеву. — Видел я, твои орлы БТ-шки со свалки потрошат…

— Да, выполняем еще довоенный приказ штаба округа, теперь уже фронта, переоборудовать танки БТ в подвижные огневые точки. Механизмы вон, вместо них дополнительный аккумулятор, телефон и увеличенная боеукладка. На башню дополнительная броня да вместо катков и гусениц гусматики от БА-11. У БТ-5 рулевой привод на передние колеса исключили, но саму переднюю подвеску и оси переделывать не стали, просто заблокировали. Мы их разблокируем, чтобы можно было на буксире таскать с места на место.

— А что, эти БТ самоходом уже не годны? Ваши же бывшие танки, ты должен знать.

— Ну, как сказать, у большинства остаток ресурса в среднем 25 часов, где-то у полусотни наберется и до 50 часов, остальные полностью изношены по моторам.

— Отлично! — кивнул я. — Никто же не запретит нам на них немного покататься, перед тем, как выпотрошить, правда? Посему, с переоборудованием танков в ПОТ обожди. Пойду к танковому комбригу, пусть своих орлов на БТ-шках учит, а тридцатьчетверки побережет. А то 13-я танковая сама себя без войны победит. Где ты, говоришь, казармы твоего рембата? А то в чекистской форме не по должности…

Получив у комбата наводку на расположение, я собирался нагрянуть туда, как снег на голову, но меня уже ждали. Во-всяком случае, при докладах именовали «бригинженером», поэтому заниматься ерундой и шастать по казармам в поисках косяков я не стал. Заглянув в каптерку и вытребовав себе комплект из черных штанов, серо-стальной гимнастерки и пилотки, принялся со всем тщанием выполнять приказ командира корпуса, приводить свой внешний вид в соответствии со званием и должностью. Так как знаков различия комбрига у старшины в загашнике не оказалось, пришлось распотрошить свою старую форму. Зато обедал я с рембатом уже при полном параде.

Набив брюхо и не желая откладывать дело в долгий ящик, сел в «Тур» и поехал в 83-ю танковую бригаду не столько ради форсу, а чтоб заодно заправить там своего железного коня. Комбриг Кривошеин к моей идее использовать для обучения машины со свалки отнесся настороженно, так как БТ-шки все-таки были чужими, потребовал приказ командира корпуса Потапова. Никакие резоны, что старые танки все равно на запчасти разберут, его не волновали. Как и выход из строя его собственных тридцатьчетверок. Есть в дивизии рембат, который обязан вернуть их в строй и точка. Плюнув на инициативного комбрига, я удовлетворился тем, что залил себе на халяву полный бак и уж совсем собирался уезжать, как встретил старого знакомца.

— Здравия желаю, товарищ бригинженер!

— И тебе не хворать, товарищ старший лейтенант! — пожал я руку Василию Полупанову. — В званиях растешь, глядишь, скоро меня обгонишь! Какими судьбами здесь?

— На востоке, уже под самый конец боев, маршем шли, а я в люке командирском стоял. Ну и дофорсился, поймал шальную пулю. Или снайпер то был, не знаю. Прошла от плеча и дальше по лопатке. Вскользь, но мышцы и связки порвала, только в марте из госпиталя выписался. За Маньчжурскую войну вот, старлея присвоили и «Красное знамя» дали. В свою бригаду не вернули, а направили сюда командовать танковой ротой. А вы?

— А я сперва из своего бывшего наркомата в запас вышел, да тут война, мобилизация. В НКВД во мне срочной надобности нет, вот и попал в танковые войска. Буду у вас корпусным зампотехом.

— Ух, ты, как хорошо то! Товарищ бригинженер, помогите! Мои сегодня два фрикциона на двух танках сожгли, главный и бортовой. Петрищев, комбат ремонтников, восстанавливать отказывается, говорит запчастей нет!

— А, так это твоя рота отличилась? Что ж ты, Василий, старый воин, ветеран Испании и Маньчжурии, бойцов своих и командиров даже вождению танков научить не можешь? Элементарным вещам, что вторая передача является стартовой, но не в случае, когда другой танк на буксире тащишь? — прищурился я, но голос понизил, чтоб выходящие из штаба бригады, возле крыльца которого мы стояли, не услышали моих слов.

— Товарищ бригинженер, виноват, но хоть вы по старой памяти душу-то не травите! Меня уж и комбат, и комбриг, и комиссары, все кто мог, отчитали! А что я могу сделать? У меня, как и во всей бригаде, лейтенанты только из училищ, а бойцы — весенний призыв. Хуже, чем мобилизованные, у тех хоть практика вождения тракторов на гражданке. А у этих, в лучшем случае, пятьдесят учебных часов, а в худшем — двадцать пять! Мне ж не разорваться! Три лейтенанта в роте. Двое комвзводов мехводов учат вождению по восемь часов в день. Чтоб каждый из шестнадцати механиков ежедневно по часу мог покататься. Один с наводчиками и заряжающими занятия проводит, а я командиров танков натаскиваю. Все, как в других ротах!

— Ладно, ругать тебя не буду. Но и танки твои сейчас ремонтировать тоже! Вот пусть твой комвзвод самолично с одного бортовой фрикцион снимет и на другой поставит! Пусть это ему уроком будет, чтоб знал не только как кататься, но и как саночки возить! А с инвалидным танком позже будем разбираться, когда автотанковую базу развернем, или когда запчасти придут. Такое тебе мое слово!

Полупанов вздохнул, поняв, что разговор окончен сегодня вождение в его роте сократится вдвое, а я снова прыгнул в «Тур» и погнал машину из лагерей в двух километрах западнее поселка Дымки в расположение штаба корпуса в старом Борисовском тет-де-поне. Напрасно. Комкора на месте не оказалось, уехал в Минск в штаб фронта и связаться с ним, чтоб вытребовать приказ для Кривошеина, не было никакой возможности. Высказав много нелицеприятного связистам, я не стал ждать, когда они смогут выйти на комкора, а решил действовать на свой страх и риск явочным порядком хотя бы там, где это зависит только от меня самого. Заскочив в штаб рембата, в одну из полковых и бригадную ремроты 13-й дивизии я, не дожидаясь прибытия начштаба корпуса Кирпоноса, взял там штатные расписания и помчался к маявшимся от безделия маршевым ротам резервистов. В первую очередь, заглянул в палатки командиров и вывел оттуда всех, кто имел звания военинженера или воентехника. Точно так же прошерстил всех, кто временно командовал взводами в ротах мобилизованных и самими ротами. Все равно они будут моими и нечего им прохлаждаться. Путем личного опроса выявил двоих, показавшихся мне наиболее подходящими на должности командиров рембатов 14-й и 15-й дивизии. Оба были военинженерами 2-го ранга. Первый, Остапенко, кадровый, а второй, Марчук, из «партизан», воевал в танковых частях в Грузинскую, был тяжело ранен и демобилизован в связи с окончанием войны, на гражданке дорос до директора МТС в Ленинском районе Подмосковья и сейчас вновь призван в армию. Новоявленные комбаты 84-го и 85-го РВБ, с моим участием, отобрали себе комсостав по штату военного времени. Потом настала очередь ремрот. После того, как с комсоставом все было улажено, совершили всей когортой повторный набег на лагерь за младшими командирами и бойцами. Брали по «мобилизационной норме», сто плюс пятнадцать процентов, но все равно выбирать было трудно. Высококлассные специалисты имелись в изобилии и бессмысленно было идти по пути вызова желающих. Народ застоялся и откровенно не понимал собственного бездействия. После двух часов бесед, разговоров и уговоров, люди были отобраны и построены в колонну на выход, но тут появился полковой комиссар Попель.

— Товарищ бригинженер, куда это вы людей уводите? — явно беспокоясь из-за моей самодеятельности, задал он вопрос.

— Комдив Потапов разрешил мне заполнить штат в приоритетном порядке, — сослался я на командующего корпусом. — А увожу, потому, как на этом открытом поле никаких щелей не отрыто, палатки не замаскированы и любой налет вражеской авиации приведет к напрасным и ничем не оправданным жертвам, товарищ полковой комиссар! Встанем лагерем на опушке во-он того леска, там 84-й и 85-й рембаты, в случае чего, ищите.

Резон в моих словах был и Попель оглянулся вокруг не в поисках какой-то поддержки, а понимая мою правоту насчет налета, но все равно сказал:

— Пока люди прибывают с каждым часом, общую политинформацию начинать смысла нет. Но к восьми часам вечера, сразу после ужина, жду вас и ваших подчиненных здесь.

Я глянул на часы, которые показывали полшестого, и кивнул. Время еще есть. Да и об ужине комиссар напомнил кстати, поэтому ушли мы, умыкнув с собой полевые кухни. Лишнего не взяли, только для пропитания наличных полутора тысяч человек.

Отправив батальоны и роты обустраиваться в шалашах, сам я помчался к Петрищеву, подбить, что у нас в корпусе выходит с мобилизуемой техникой, чтобы при последующей дележке постараться отхватить самые лакомые куски. Увы, спецмашин для рембатов и автотракторной базы, естественно, не оказалось, но зато пришли автокраны, причем, в хорошем состоянии. Механизмы в народном хозяйстве довольно редкие и на убитые шасси их не ставили. Комбат 83-го РВБ, отчасти, успокоил меня, сказав, что пополнение ПАРМ-ами еще может прийти по железной дороге из центра, но выяснять это надо у командования корпуса.

 

Эпизод 10

Политинформацию я, разумеется, пропустить не мог. С самого начала войны, с воскресенья, уже три дня, как я ни сном, ни духом не ведал, что творится в мире. Кто воюет, как, то было мне неведомо. Стрельбу я слышал только на нашем полигоне, где тренировались танкисты и мотострелки 13-й дивизии. Да под вечер, и вчера, и сегодня, медленно проплывали на запад воздушные корабли ТБ-3, чтобы ночью оказаться над польской территорией.

Говорил полковой комиссар Попель сам, говорил красиво, я бы даже сказал, литературно. И, в основном, по делу. Упоминания партии и советских лидеров не превращались в его словах в банальную лесть, а отражали лишь факты и действия, которые, однако, не могли не вызывать у граждан СССР, в частности, бойцов и командиров РККА, понимания и законной гордости. В то же время эпитеты, употребляемые Попелем в отношении буржуазных политиков, ничуть не грешили против истины, какими несдержанными они бы не были.

Как и подобает хорошему рассказчику, начал полковой комиссар с предыстории и основная суть его речи сводилась к следующему. Всю зиму 38–39 годов, после того, как совместно сожрали Чехословакию, германские нацисты и польские паны вели переговоры по поводу города Данциг и, так называемого, «польского коридора». Немцы настаивали на пересмотре границ, поляки же напротив, не желали расставаться даже с пядью земли, которую они считали своей. К апрелю переговоры зашли в тупик и стороны явно готовились разрешить противоречия силой оружия, взаимно отмобилизовав с начала мая свои вооруженные силы, которые и без того, еще со времен чехословацкого кризиса были достаточно многочисленными. СССР смотрел на всю эту возню без опасений, поскольку его армия насчитывала на первое мая четыре миллиона двести тысяч человек, четверть из которых были маньчжурскими ветеранами. Причем, абсолютное большинство дивизий, имевших свежий боевой опыт, в течении зимы были перевезены именно на польскую границу. Численность группировки на Дальнем востоке опустилась до абсолютного минимума за все мирные годы советской власти.

И вот, внезапно, Польша объявила войну СССР, а не сцепилась с Германией из-за клочка суши на южном побережье Балтики! Говоря о том, как этот акт был обставлен, Попель весьма язвительно прошелся по фотографиям из польских, английских и французских газет, где взахлеб рассуждали о «советской провокации». На пущенных по рукам фотокопиям было отчетливо видно, что убитые, якобы советские пограничники, вооружены сплошь винтовками Мосина, которых у нас в ПВ уж несколько лет, как не водилось. Да и какой резон нашим погранцам нападать на какой-то продовольственный склад на Западной Украине? Если б СССР вздумал ударить, то врезал бы так, что варшавские фундаменты из земли бы вывернуло! А вот украинским националистам, уцелевшим после резни, которую поляки им устроили прошлой осенью и оголодавшим за зиму, смысл был прямой. Поляки понимали это не хуже нас, но воспользовались поводом. Подвернувшимся или кем-то организованным. Попель в своей речи прямо указал на Антанту, пресса которой билась в истерике подзуживая всех, особенно Германию, сплотиться перед лицом «красной угрозы» и помочь Польше в ее нелегкой борьбе. А что же Варшава? Какой ей резон ввязываться в опасную авантюру? Полковой комиссар предположил хитрость, сказав, что если мы, к примеру, разобьем поляков, то неминуемо столкнемся с немцами. Мы же мирное государство и не воюем, если нас не вынуждают. Видимо, для Гитлера этот резон также работает, коли они отреагировали на известие о Польско-Советской войне весьма сдержанно. То есть, вообще никак пока не отреагировали. В итоге, Польша между СССР и Германией, избегает вторжения с любой стороны, а сама вольна сколько угодно наступать, чем, однако, не пользуется. Наверное, из-за погоды. К востоку от Вислы и до самой границы по ночам льют проливные дожди, превращая дороги и аэродромы в болота.

Слушая это, я, конечно, не поверил в хитроумие польского правительства. Готов руку дать на отсечение, что эмиссары Антанты им что-то наобещали или прямо подкупили. С панов станется. Зато мне теперь абсолютно ясно, чем занимаются гудящие сейчас над головой бомбовозы ТБ-3. И подвешены к ним вовсе не крупнокалиберные бомбы, а термоизолированные выливные приборы, заправленные жидким азотом.

Перейдя к событиям тех трех дней, что прошли с момента объявления войны, Попель рассказал, что СССР, верный своей миролюбивой политике, обратился к правительству Японии, как стороны не заинтересованной в европейских делах, с просьбой выступить посредником в деле урегулирования конфликта. Те согласились. Что там между ними и поляками произошло на следующий день достоверно неизвестно, но Япония разорвала с Польшей дипломатические отношения и ее посол немедленно выехал в Германию. В газетах же Страны восходящего солнца появились статьи в поддержку СССР с призывами оказать тому любую помощь в деле наказания варваров, оскорбивших императора. Также, высказывалось сожаление, что Польша слишком далеко и снаряды линкоров Императорского флота не могут в назидание стереть с лица земли ее прибрежные города. Событие было отмечено и в германской прессе и опять в негативном для поляков ключе.

В целом, в голове у меня складывалась следующая картина. Англичане и примкнувшие к ним французы втравили Польшу в войну против СССР с целью спровоцировать столкновение последнего с Гитлером, который сам имел виды на польские земли и не мог допустить занятия их Советами, как и продвижения РККА к границам рейха. При этом, расчет строился на том предположении, что любые договоренности, в частности — о разделе Польши, между злейшими идеологическими противниками люто ненавидевшими друг друга, СССР и Германией, в принципе невозможны. Да, в «эталонном мире», столкнувшись с опровержением этого расчета, «демократы» даже спустя более семидесяти лет истерили от того, что в один день подписания пакта Молотова-Риббентропа вся Европа, и Англия в частности, проиграли Вторую Мировую войну. Надеюсь, здесь их тоже ждет неприятный сюрприз, судя по тому, что Гитлер избегает любых неосторожных движений в сторону СССР. Надо сказать, что события из Лондона и из Восточно-Европейских столиц видятся, очевидно, по-разному. Все, в основном, затаились в ожидании и только одна Финляндия, с ее ярко выраженным англофильским правительством, заявила о моральной поддержке полякам. Зато США, что меня удивило, быстренько объявили СССР «моральное эмбарго» за агрессию в сторону Варшавы. Вообще-то это во вред нам, но и не в интересах янки тоже! Видимо, темпы развития СССР кое-кого за океаном пугают всерьез. А может быть это месть за русско-японский мир.

На фронте же сейчас войска обеих противоборствующих сторон зарываются в землю вдоль линии границы и строят позиционную оборону. Да, мы еще мобилизуемся, а полякам дури хватило войну объявить, а вот силенок побить РККА даже сейчас, явно не хватит и они это понимают.

Видимо, обдумывая стратегические расклады и все более убеждаясь, что мой испуг по поводу всеобщей войны против Советского Союза был преждевременным, ибо я-то знал, что пакт Москва-Берлин все-таки возможен, я замечтался и пропустил не только «вечер вопросов-ответов», когда личный состав корпуса уточнял у полкового комиссара непонятные моменты, но и вообще конец политинформации. Очнулся только когда роты стали расходиться, под незабвенное «раз, раз, раз-два-три».

— Товарищ бригинженер, что вы чудите в мое отсутствие? — тихонько спросил у меня комдив Потапов, благо стояли мы с ним во время мероприятия недалеко и сделать пару шагов в мою сторону никакого труда не составляло. — Кривошеина подбиваете непонятно на что, людей с места общего сбора увели…

— Товарищ комдив, докладываю, что связь в РККА строится сверху вниз, поэтому ваше отсутствие в корпусе в то время, когда требуется принять решение — ваша вина, а не моя. Комбриг Кривошеин предпочитает корежить во время обучения свои танки, в то время как на свалке простаивают не менее четырехсот БТ пригодных для этой цели. На них горизонтальные четырехцилиндровые дизели с почти выработанным ресурсом, которые нашей промышленностью больше не производятся. И эти танки все равно приказом округа обречены быть разобранными и превращенными в ПОТ. Чтобы сберечь танки Т-34М 83-й бригады не хватает только вашего приказа. Сегодня, кстати, после обеда еще один главный фрикцион сожгли. Итого уже два танка в минус, а запчатей нет. Что касается людей, то вы обещали мне приоритет, как только будет штатное расписание. Я раздобыл его, не дожидаясь прибытия начштаба Кирпоноса. Кроме автотанковой ремонтной базы. Не вижу в своих действиях никаких чудес.

— Вам, товарищ бригинженер, смотрю, пальца в рот не клади! — рассмеялся Потапов. — БТ-шки точно на разбор?

— У военинженера Петрищева приказ еще из штаба округа, — подтвердил я и спросил. — Товарищ комдив, может, похлопочете там, чтоб БТ-5 нам на укомплектование корпуса отдали? Годных мобилизованных автомашин нам явно не хватит, а они хоть тягачами могут быть. Приказ-то на разбор еще в мирное время отдан. А как ПОТ БТ-шка сущее недоразумение. Ее на поле просто так не поставишь — броня тонкая, а зарывать ее три человека экипажа будут до маковкина заговения…

— Так ты ж говоришь, что ресурс весь? — удивился, перейдя на «ты» Потапов.

— Весь не весь, но, кажется, знаю я один способ, как их на ход поставить. Только мне для этого все ремонтно-технические части корпуса нужны. И полностью укомплектованные людьми, спецтехникой, инструментом и всем прочим.

— Вот и я говорю в Минске, что корпус должен быть полностью укомплектован… А мне отвечают, что четырехсот Т-34 еще на две бригады нет, получишь вместо них две готовых самоходных противотанковых артбригады СУ-5-76 по 60 машин каждая. Мотоциклов для полковых и бригадных разведрот нет, а те, что есть, идут на доукомплектование уже развернутых танковых корпусов. В общем, будем крутиться… Так что, полный комплект спецтехники и прочего, кроме людей, гарантировать не могу. Но по поводу БТ обещаю поговорить.

 

Эпизод 11

С начала войны прошла неделя, а со дня моего прибытия в 5-й танковый корпус — всего четверо суток. Но за это время обстановка в лагерях западнее Борисова кардинально изменилась. С прибытием начальника и работников штаба корпуса, штабов дивизий и самих комдивов табор резервистов был ликвидирован. Люди расписаны по полкам, ротам и батальонам, разошедшимся по окрестным лесам и разбившим свои отдельные лагеря вдоль опушек и просек. Все резервисты, все еще продолжающие прибывать по мобилизации, теперь незамедлительно отправляются прямо в части. Кроме этого пополнения «россыпью» в 5-й ТК вливаются сформированные еще до войны и перебрасываемые по железной дороге полки и бригады самоходной и буксируемой артиллерии. Этим же путем с центральных баз приходят спецмашины и материальные запасы, разгружающиеся на всех станциях от Бобра до Смолевичей.

Моя кипучая деятельность по приведению в порядок и содержанию в нем матчасти 5-го ТК теперь организована. В штабе корпуса мне в помощь, как и полагается, отделение из восьми командиров-воентехников, планирующих работу и контролирующих исполнение моих приказов. Ремонтные роты бригад и полков, рембаты, сформированы, укомплектованы и, по мере поступления, получают спецтехнику и инструмент. При этом, они уже вовсю включились в приведение мобилизованного автотранспорта в порядок. Глядя на процесс сосредоточения корпуса мне стала понятна та торопливость, с которой тысячу грузовиков выпихнули из Москвы в Белоруссию. Объемы перевозок от железнодорожных станций в лагеря были, на мой непривычный взгляд, просто огромными. Еще бы, в танковом корпусе прежней организации, подобие которого, но вооруженного броневиками БА-11 я видел в Монголии, состояло по штату всего около пятнадцати тысяч человек, а в нашем ТК их было почти шестьдесят! Пропорционально росло и вооружение, а с ним и запасы. Эшелоны приходили один за другим, штаб фронта предупреждал об их прибытии телеграммами, которые, зачастую, опаздывали, и требовал моментальной разгрузки и отправки назад вагонов. Автобаты, РМО, вообще все грузовики корпуса, не простаивали ни минуты сутки напролет, либо были в пути, либо под погрузкой-разгрузкой. Причем, как и предупреждал Петрищев, четверти годных транспортных машин нам не хватало.

Чтобы исправить положение комдив Потапов, во-первых, спешил, вернее почти не дал машин пехоте, укомплектовав, в первую очередь, тылы. Бойцов с личным оружием можно и десантом на танках перевозить, а под коллективное оружие одного грузовика ГАЗ-АА или ММ на роту хватит. Но все равно, полтора десятка полуторок на батальон вынь да положь! Поэтому негодные машины, коих набралось свыше восьмисот штук, силами рембатов, ремрот, личного состава автотанковой базы переоборудовались в прицепы. После того, как с шасси ЗИЛа скидывали кабину, движок и всю трансмиссию, ставили новый удлиненный кузов, оно могло поднять до семи-восьми тонн и буксироваться тяжелым грузовиком. Из полуторок получались двухтонные прицепы. Что касается новых ГАЗов 50-й и 60-й серий, то их в корпусе практически не оказалось вообще. В самом начале, осознав объем работ, я запаниковал. Ведь если люди, пусть и с золотыми руками, в наличии, то инструмента еще не было. Не пальцами же гайки крутить и не зубами заклепки обкусывать! Пришлось настропалить народ, чтобы посылали слезные телеграммы на родину, друзьям-знакомым-родственникам с московских заводов. Помогли комиссары, про которых я, отбирая себе людей, сначала позабыл. Мигом организовали партсобрания в подразделениях и направили письма в парторганизации предприятий. Посылки, правда, стали приходить, когда уже по линии НКО поступила большая часть самого необходимого, но все равно, как говорится, приятно. Особенно меня порадовала полусотня сверхплановых 140-сильных дизелей, благодаря которым мы реанимировали такое же количество ЗИЛов выпуска 35-36-го годов. На радостях я прямо с шофером, доставившим нам эти моторы, запросил сразу тысячу, но танковых 175-сильных, которые устанавливались на легкие самоходки.

Зачем мне такая прорва форсированных движков, если в 5-м ТК СУ-5 всех моделей чуть меньше двухсот? Разумеется, для восстановления БТ-5! 25-го числа мне самому пришлось смотаться в Минск в штаб фронта, точнее — к начальнику автобронетанковых войск комдиву Зиньковичу. Митрофан Иванович оказался молодым, всего 39 лет от роду, деятельным обладателем незамшелых мозгов. Наверное, именно благодаря этому он и выдвинулся в эпоху «курсов повышения квалификации», за четыре года поднявшись к нынешним высотам от звания майора.

Идея, с которой я к нему обратился, была проста. В свое время, модернизируя БТ-2 в БТ-5 путем установки нового дизельного двигателя, харьковские конструкторы оставили неизменным корпус и трансмиссию с четырехскоростной коробкой передач. Чтобы совместить ее с мотором, имевшим намного большие рабочие обороты, нежели прежний, потребовался редуктор. Причем, включавший не две, а три шестерни, чтобы сохранить направление вращения. Получалось, что в БТ-5 вентилятор стоял на отдельном валу после редуктора и перед главным фрикционом, а плоский двигатель располагался выше этой оси. Высота исходного корпуса позволяла, да и под мотором вдоль бортов удобно разместились топливные баки, благодаря которым, да еще одному в корме боевого отделения, БТ-шка имела просто сумасшедший запас хода свыше 600 километров. Плоский дизель Д-100-4 был короче карбюраторного М-5 на полметра, из-за этого длина боевого отделения выросла на такую же величину, в свободном объеме разместили дополнительную боеукладку, а на командирских машинах — еще и мощную радиостанцию. С началом выпуска Т-34 с шестицилиндровыми двигателями и переходом московского автозавода на вертикальные «четверки» БТ-5 остался без серийного «сердца». Это, да еще слабая броня, послужили причиной вывода его из эксплуатации в войсках. Но, на мой взгляд, не все еще было для этой машины потеряно. Если дизель Д-100-4 является всего лишь удвоенным Д-100-2, разве нельзя вместо одного четырехцилиндрового мотора поставить два серийных двухцилиндровых, разместив их «цугом»? Ведь у этих движков вывод вала с двух сторон! Да, узел сопряжения увеличит длину всей установки, но не намного, сантиметров на двадцать. Зато такая переделка не требует больших усилий. Получив от Зиньковича «добро» на эксперимент и два ящика с новенькими Д-100-2, которые погрузили прямо в мой «Тур», я укатил в Борисов.

27-го числа «перемоторенный» силами 83-го рембата Петрищева БТ-5 с демонтированной передней стенкой МТО катался пред светлыми очами двух комдивов, Потапова и Зиньковича, ничуть не уступая своему «оригинальному» собрату.

— В тылах фронта таких БТ девятьсот с лишним штук, — задумчиво глядя на нашу поделку, сказал начальник автобронетанковых войск, — можно восемнадцать танковых батальонов укомплектовать, четыре с половиной бригады. Не желаешь себе в корпус две вместо самоходок? — спросил он у Потапова.

— Не желаю, — буркнул в ответ командующий корпусом. — На них ни на едином радиостанций нет, все прежние хозяева увезли. У меня в 83-й бригаде хотя бы все ротные да командиры взводов со связью. Да и броня у них… А у поляков противотанковые пушки, да и ружья, есть. Вот, товарищ комбриг говорил, что будучи председателем ВПК сам настаивал, что БТ-шки из войск изъяли, — кивнул он в мою сторону.

— И УРовцы будут против, — заметил Зинькович, — они на них, как на огневые точки уже навострились. Даже броню для переделки от своих щедрот выделили.

— Нет худа без добра, — сказал я им в тон, — башни с подбашенными листами мы снимем и отдадим УРовцам, пусть на срубы устанавливают или на бетон, а за счет этого веса добронируем лоб 30-миллиметровыми плитами. Будет бронетранспортер на шесть бойцов плюс водитель. Нам ни в одну дивизию так мотоциклов с колясками в полковые разведроты и сталинградских плавающих транспортеров-тягачей в разведбаты не дали, вот будут вместо них. Пару шкворней под РПШ, да и поверх бортов из личного оружия стрелять можно будет. А если подобьют — легко выпрыгнуть. В самоходные артполки и бригады тоже бронированные разведчики нужны, хоть по одному на батарею. А то орудия-то с мотором, а разведка десантом да пешком. Да и в буксируемую артиллерию как тягачи они могут пойти…

— Шесть человек десанта для пушкарей мало. А боекомплект куда? — возразил Зинькович.

— Боекомплект внутрь, а расчет на броне. Чтобы быстро свалить, если БТР загорится, — усмехнулся я. — А вообще, если чуть заморочиться, то двигатели можно не последовательно спарить, а параллельно. Высота МТО позволяет. Тогда десант до восьми человек увеличится. Расчет поместится. На снарядных ящиках и будут сидеть. Плюс еще что-то в передках. Но это, как говорится, мечты. Нам в корпус только на полковую и дивизионную разведку, я посчитал, триста машин потребуется. Да еще самоходчикам под семьдесят.

— А справишься?

— Если дадите движки, радиостанции, если корпус недели две не будут перебрасывать и если в нем не будет массового выхода основной техники из строя, — тут я посмотрел на Потапова, — то вполне.

— Хитер, товарищ бригинженер! — засмеялся Зинькович. — Чуть что — с тебя взятки гладки! Решим так, моторы и радиостанции в запасе нашем фронтовом поищем, сколько сможем — дадим. А вот насчет перебросок да боев — тут уж ничего гарантировать не могу. Пока тихо — работайте. В конце концов, побольше транспортеров успеть переоборудовать — в ваших же интересах.

На следующий день «благословение» Зиньковича было подтверждено командующим фронтом командармом Апанасенко, который постоянно торопил нас с укомплектованием и слаживанием корпуса. Тогда же, 28 мая на станцию Жодино пришел ремонтный эшелон 5-й корпусной автотанковой базы, в составе которого кроме разнообразных станков, смонтированных в вагонах, был мощный генератор на базе судового 4-тысячника и электропечь. Теперь ремонтная служба 5-го корпуса могла восстанавливать технику не только путем замены агрегатов, но и сами агрегаты ремонтировать, а также, в ограниченном масштабе, делать новые. Такие, как двусторонний редуктор для параллельного подключения двух моторов к коробке БТ-5.

Поэтому «серийные» БТР-5 сразу пошли с восьмиместным десантным отделением. В их моторном отсеке два Д-100-2 располагались в «два этажа» друг над другом, для чего пришлось делать новую мотораму и изъять топливные баки. Последние пришлось вынести в десантное, приспособив в качестве лавок вдоль бортов. Два, по метру длиной, вдоль левого борта, один, который прежде стоял поперек и был чуть длиннее, вдоль правого. Продолжала его откидывающаяся скамейка, подняв которую, пулеметчик мог работать стоя из укрепленного на вертлюге за бронещитком оружия. За счет сэкономленной массы башни и крыши корпуса мы усилили бронирование машины, нагло воспользовавшись УРовской броней. 30-миллиметровыми сплошными бронеплитами обварили нос машины. Вкупе с родной броней общая толщина преград выросла до 45, а в районе щитка водителя — до 50 миллиметров. А чтобы дать водителю обзор, установили три призматических прибора, взятых из ЗИП Т-34М. Правда, за счет того, что дополнительное бронирование, ради упрощения раскроя и исключения лишних швов было крупнодетальным, между ним и основным образовались полости в районе прогиба ВЛД. Все равно, по нашим прикидкам снаряды 37–47 миллиметров оно должно было держать, а большего от легкой машины и желать грешно. Борта мы дополнительно защитили только в районе баков, которые, к тому же, были прикрыты и катками ходовой части. Для этого в междубортовое пространство, туда, где у БТ-2 были топливные баки, смонтировали железобетонные плиты толщиной в пять сантиметров. В целом, такая защита из наружной брони, плиты и внутренней стенки из конструкционной стали, пули противотанковых ружей должна была удержать. Выше же, как и у БТ-5, обеспечивалась только безопасность от обстрела из обычного стрелкового оружия. На выходе БТР-5 получился не тяжелее исходного танка, но первый же пробег выявил необходимость усиления корпуса поперечными и продольными связями, что вызвало прибавку в триста килограммов. Но в боевом положении, с полным боекомплектом и экипажем, БТР-5 был все-таки легче, чем танк.

За следующую неделю, кроме того, что привели в порядок штатную корпусную технику, четыре подчиненных мне РВБ, три дивизионных и один из состава корпусной АТРБ, смогли переделать в БТР всего 47 БТ-5. Это количество определялось не ремонтными мощностями, а количеством выделенных фронтом моторов. Радиостанций же нам не дали на них ни одной, поэтому планы мои и Потапова перевооружить разведку провалились. Нет худа без добра, как первый «хозяин», я явочным порядком прибрал большую часть новоявленных БТР в свое хозяйство, смонтировав в них мощные лебедки, А-образные стрелы и бульдозерные отвалы, изготовленные двумя моими, железнодорожным и подвижным, на прицепах, агрегатно-ремонтными батальонами. 30 получившихся БРЕМ выделил по пять в состав эвакуационных взводов ремрот танковых и самоходных бригад и полков. Шестнадцать БТР достались зенитчикам. Эти машины не несли никакой дополнительной брони, зато на них были установлены четыре батареи 25-мм одноблочных дизель-гатлингов Таубина, пришедших в корпус на буксируемых повозках. Резон в замене был прямой — сопряжение систем охлаждения пушки и шасси позволяло шестистволки постоянно держать на марше в горячем состоянии, в готовности к немедленному открытию огня.

Однако, я и не думал останавливаться на достигнутом, поэтому БТ-5, предварительно прошедшие через руки наших танкистов, пока не было двигателей, восстанавливались по прочим агрегатам. Мы меняли изношенные шестерни в редукторах, КПП и передачах, на арочные, собственного изготовления, вместо прямозубых, ремонтировали фрикционы, элетрооборудование, системы охлаждения, ходовые части, словом, готовили шасси полностью с тем, чтобы установить в них моторы Д-100-2, как только они у нас появятся. При этом, мои подразделения включались в работу раньше, чем получали свою технику, поскольку в первую очередь комплектовались боевые части и уж потом — тыловые и ремонтные, сперва подвозили по ЖД самоходные бригады и полки, дивизионные и корпусные артчасти, а уж потом подвижные мастерские ремонтников и цистерны тыловиков. Но мне было грех жаловаться. РККА в полной мере учла опыт Маньчжурской кампании, когда основной ремонт техники был сосредоточен в тылу на стационарных базах. Это приводило к тому, что не только восстановить, но и эвакуировать танки в тыл было практически невозможно и все, что выходило за рамки текущего обслуживания техники оставалось ждать на месте выхода из строя до конца боев. Теперь же танковый корпус новой организации вместо единственного рембата имел четыре, плюс два АТРЗ и транспорт для доставки запчастей. И это не считая ремрот! К четвертому июня это все было полностью, а если иметь в виду БРЭМ, даже с избытком, укомплектовано. Тыловики тоже отчитались, что после дополнительной мобилизации прицепов из народного хозяйства, готовы поднять расчетные запасы корпуса, кроме небольшой доли топлива, поскольку бочки и цистерны были в дефиците. Последнее не считалось большим недостатком, поскольку все советские танки, включая даже КВ, имели запас хода в 500 километров, а на машины снабжения, совершающие челночные рейсы, запаса емкостей хватало.

 

Эпизод 12

К четвертому июня на польском фронте — без перемен. Войска стоят друг напротив друга и перестреливаются через границу, но активных действий никто не предпринимает. Виновна в этой странной войне высокая политика, о которой нас неустанно информирует полковой комиссар Попель, через подчиненных и, иногда, в личных беседах. Понятно, что поляки, получив в апреле от англичан гарантии защиты в случае агрессии третьих стран и спустя два дня дав ответные, после официально заключенного в начале мая Англо-Польского альянса, аналогичного Франко-Польскому, ждут, что Антанта вслед за ними объявит нам войну. Но вот закавыка, парламент Великобритании, как оказалось, договор не ратифицировал. К тому же, и характер провокации, в ходе которой не было взято ни единого пленного и не найдено железных доказательств советского участия, и мирные инициативы СССР по урегулированию конфликта, были мало похожи на агрессию. Сдержанность РККА также способствовала сомнениям. Как бы то ни было, английское участие пока свелось к поставкам двухсот легких танков Виккерс Мк-4 и полутора сот истребителей «Гладиатор». Транспорты с вооружением охраняла вошедшая в Балтику эскадра, включавшая два линкора типа «Куин Элизабет» и десяток тяжелых и легких крейсеров с авианосцем «Игл». Под прикрытием этих сил, а также, с помощью организованной британцами разведки, мощнейший польский флот, аж из четырех эсминцев, захватил советский грузовой пароход, следовавший в Гамбург. После этого случая судоходство на Балтике нам пришлось прекратить, так как при сопровождении торговых судов кораблями РККФ была велика вероятность столкновения с британцами. Этот акт в Германии, лишившейся предназначенного ей груза зерна, в прессе назвали пиратством, а МИД выразил полякам протест и потребовал вернуть продовольствие.

Но это была лишь первая из польских провокаций. Через два дня в советских газетах появились статьи, изобличающие истинную сущность поляков. Их разведывательно-диверсионная группа, пользуясь тем, что в районе Пинских болот сплошной линии фронта не было, проникла на лодках по узким протокам вглубь советской территории. К счастью, у пшеков не хватило запала выбрать себе в качестве цели какой-либо стратегический объект, они совершили нападение на лежащий на отшибе среди топей мелкий колхоз. Из взрослых и не слишком старых мужиков там оказался один единственный председатель, из-за увечья не ушедший в армию. Он не имел никакого отношения к партии большевиков, но поляки его, не разбираясь, повесили прилюдно в центре деревни, намалевав на табличке угроз «красной сволочи». Смерть хорошего человека — всегда плохо. Но в этот случай для советской агитации стал сущей находкой. Дело в том, что поляки по ночам разбрасывали с одиночных самолетов над нашей территорией листовки, в которых упирали на освобождение русского народа от большевиков. Давайте, мол, вставайте на борьбу с «красной заразой», а мы поможем. Не сказать, чтобы работало, но сплетни разные шли и это было неприятно. Председатель, на беду пшеков оказался Георгиевским кавалером, потерявшим ногу на штурме Перемышля в 1914 году и после излечения вернувшийся на малую родину. Там в условиях малой конкуренции, поскольку односельчане или воевали или вовсе были убиты, организовал крепкое хозяйство и стал кулаком. Бури Гражданской обошли затерянный в болотах уголок стороной, а когда пришла коллективизация, не дожидаясь пока их будут «организовывать», деревенская община на сходе быстренько оформила себя в колхоз и выбрала в председатели самого хозяйственного мужика. В уезде и в районе придираться не стали. Всего полтора десятка домов, подростки да дряхлые деды, один мужик, да и тот одноногий. Вот эту историю, без купюр, в советских газетах и напечатали, добавив, что председатель был, не человек, а сущее золото и план колхоз всегда выполнял, несмотря на малое количество рабочих рук. Но пришли непрошенные освободители и повесили. А еще ограбили и надругались. В общем, бандиты, в какой цвет их не крась, бандиты и есть.

В четверг первого июня столица Белоруссии была подвергнута бомбежке. К тому времени по другую сторону границы уже четыре дня держалась ясная погода. Эффект от тайных действий советских «метеобомбардировщиков» в первые дни войны прошел, аэродромы подсохли и поляки, собрав две сотни двух— и одномоторных бомбардировщиков, сопровождаемых шестьюдесятью архаичными истребителями, совершили налет. Советская ПВО, успокоенная бездействием польской авиации в первую неделю войны, его благополучно проморгала. Над линией границы налетчиков встретил лишь патруль из четырех И-163, патрулирующий воздух. Поскольку радиостанций на самолетах не оказалось, предупредить своих возможности не было и подмога взлетела лишь после приземления звена, сбившего всего двух бомбардировщиков в первой атаке и еще двух истребителей в последующей свалке. Не отличились оперативностью и посты ВНОС, и штабы. Пока докладывали друг другу, вплоть до командующего ВВС фронта, пока обратно приказы передавали, бомбардировщики были уже над городом и противодействовала им только зенитная артиллерия. На отходе поляков, подняв две истребительные авиадивизии, конечно, расчихвостили, но командующего ВВС фронта это не спасло. Вместо него был назначен из Москвы командарм Смушкевич, отличившийся на Халхин-Голе в прошлом году.

— Ну и что ты об этом всем думаешь? Когда ляхов бить пойдем? Обнаглели же в конец! — эмоционально, но тихо, чтоб нижестоящие бойцы и командиры не слышали, спросил у меня Попель, пришедший договариваться о продвижении в очереди работ на первое место монтажа полевых типографий в кузова и прицепы. — Я бойцов к спокойствию призываю, мол, наше дело правое и Верховный главнокомандующий товарищ Сталин приказ отдаст когда надо, но не раньше, говорю, что политический момент сложный, а самого так и разбирает! Будь моя воля, сразу бы врезал, чтоб зазвенели!! Мочи терпеть нету!!!

— Руки чешутся? — сплюнул я сидя в теньке на подножке «Тура» и затянулся трубкой. — Радоваться надо, что на месте стоим, подразделения сколачиваем. Эти дни, когда топлива, патронов, моточасов на обучение дают без счета — золотые. Иные бойцы за всю прошлую службу столько не стреляли и не водили машин. Еще бы хоть месяцок на слаживание и отработку взаимодействия… А врезать успеем. Вот прилетит к нам Риббентроп, или наоборот, товарищ Молотов в Берлин, подпишут Советско-Германский пакт — тогда и врежем.

— Шутишь? Пакт с немцами? Как такое может быть?! Фашисты же!! — горячась, вскочил на ноги полковой комиссар, сидевший до того рядом со мной. — Какие с ними могут быть договоры?!!

— Вот и англичане так думают, что не договоримся, — кивнул я спокойно. — И даже пробовать не станем.

— А мы станем?

— Конечно. Ведь мы не догматики и теорию к жизни приспосабливаем, а не наоборот. И если жизнь требует договориться, чтоб войны между нами и немцами не случилось, значит, так тому и быть.

— Да как же? Гитлеру верить нельзя! Он же спит и видит, как наше советское государство уничтожить, землю захватить и народ поработить! Ты знаешь, что он в книжонке своей понаписал?

— Я тебе так скажу, товарищ полковой комиссар, — вздохнул я тяжко, — все эти рассуждения, можно верить или нельзя, в политике — пустой звон. Верить нельзя никому! Или ты думаешь, что те же поляки иначе рассуждают насчет нас, нежели немецкие фашисты? Да все хотят одного и того же, просто Гитлер о своих желаниях и намерениях открыто заявил, а прочие помалкивают. Так что тут критерии другие — выгодно или невыгодно. Нам, к примеру, ни с кем воевать не выгодно. Мы такими шагами вперед идем, что еще чуток и все буржуйские хотелки так хотелками и останутся, не будет смысла даже пытаться. А у Гитлера своих силенок маловато, чтоб с нами связываться прямо сейчас. На Польшу хватило бы, чтоб за одну кампанию разбить, но мы — другой случай. С нами война, если случится, будет долгой и кровавой, почище Мировой. Должен же понимать, что, начав войну против СССР, попадет в полную зависимость от Антанты. А ведь он из Германии строит гордый и независимый рейх и допустить такого никак не может! Выходит, ему тоже выгодно против поляков договориться. Ухо, конечно, всегда с ним надо держать востро. Ведь, потом может так случиться, что Гитлеру и напасть на нас, несмотря на все договоры-разговоры, станет выгодно. Но не в этом году. А польский вопрос отлагательств не терпит, его надо решать. И быстро. Вообще, на мой взгляд, идеально было бы, заключить с Гитлером союз, разделить Польшу и чтоб Антанта за это объявила и нам и ему, в рамках подписанного в мае альянса, войну. Тяжесть ее основная падет на немцев и, если к нам присоединятся, японцев, а мы лишь помогать будем да оружие подбрасывать. Тогда, пока с англичанами и французами совместными усилиями не расправимся, драки меж нами не будет. Да и потом передышка лет десять-двадцать потребуется, чтоб новую большую войну затевать. А к тому времени СССР будет недосягаем.

— Странные речи твои… — снова присел рядом со мной на подножку Попель и посмотрел сквозь просвет меж ветвей двух стоящих рядом берез на безоблачное небо, — неудивительно, что в нашей партии такие твои заходы не всем по душе. Да и мне, по совести говоря, тоже. Так спокойно говорить о том, чтоб втравить с СССР в новую Мировую войну, да еще в союзе с фашисткой Германией, нашим злейшим врагом! Знаешь, посылал я насчет тебя запрос в Москву. По почте ответа не пришло, зато приезжал ко мне лично нарком внудел БССР товарищ Цанава. И привез пакет. В общем, партбилет твой в нем, а карточка твоя учетная не погашена. Странный у меня разговор с ним вышел. В общем, просил он на тебя повлиять, чтоб ты не ерепенился и раздор в стране в условиях войны не устраивал. Иначе, сказал, будут вынуждены поступать с тобой по всей строгости законов военного времени. Не знаю теперь, что и делать. Вроде, как я просто должен тебе партбилет отдать. В обход всех процедур! Без собраний, обсуждений, решений, просто взять и отдать!! Где такое видано?!!

— Значит, товарищи решили дело замять… — вытряхнул я на землю пепел из трубки. — А для внутреннего употребления пометочку, как пить дать, оставят. И будут все в белом, а мы с тобой, товарищ Попель, случись чего, в фекалиях. И что будешь делать?

— А что делать? Не знаю! — развел мой собеседник руками. — А ты что будешь делать?

— А я у тебя, пожалуй, свой партбилет без шума заберу, раз так настойчиво просят, — грустно ответил я, поняв, что от ВКП(б) мне не отвертеться. — Не хочется товарища Сталина, да и прочих товарищей, лишний раз расстраивать. Законы военного времени, знаешь, весьма суровые. Хоть и не знаю, что мне там конкретно могут предъявить. Война кончится — тогда и разбираться, кто прав, а кто виноват, будем.

 

Эпизод 13

Время идет, уже июнь на исходе, а странная Советско-Польская война все продолжается. Антанта не вступает, несмотря на все усилия польской дипломатии заставить англичан и французов выполнить свои обязательства. Нет агрессии, значит, нет и войны. Их участие ограничивается поставками оружия. И если Париж направляет своему союзнику, пусть и в довольно больших количествах, устаревшую артиллерию и минометы, то англичане шлют самолеты и танки, а все вместе — стрелковое оружие и снаряжение. В редких воздушных боях над границей уже участвуют не только допотопные польские истребители и «Гладиаторы», но и «Харрикейны», а еще поляки несколько раз пытались вести воздушную разведку с помощью скоростных бомбардировщиков «Бленим». Силы же их, по поступающим в штаб фронта сведениям, уже оцениваются в сто дивизий, две трети из которых — на советской границе. Глядя, как поляки вооружаются, забеспокоился даже я. Этак мы дождемся, когда они три танковые группы не хуже немцев 41-го года «эталонного мира» организуют!

Мы, конечно, тоже без дела не сидим, корпус сформировали, сколотили, укомплектовали всем положенным и даже сверх того. В отличие от корпусов с номерами с 1-го по 4-й у нас в двух дивизиях из трех, вместо танковых пушечные самоходно-артиллерийские бригады. Зато мы, благодаря присланным с ЗИЛа моторам, переделали в БТР не только те 450 БТ, что стояли в Борисове, но и еще полторы сотни, привезенных к нам по железной дороге из другого отстойника. И продолжаем работать, по мере поступления техники. Снабдили нас дополнительно и четырьмя сотнями радиостанций. Львиную долю из них мы установили на БТР-5 артразведчиков, причем, не только самоходной, но и буксируемой, и реактивной артиллерии. Теперь у нас каждый командир батареи, каждый командир дивизиона, имел радиосвязь с огневыми позициями и мог, двигаясь в боевых порядках пехоты и танков, руководить огневой поддержкой. Кроме этого, корректировать стрельбу могли и с воздуха, в корпусе была своя эскадрилья из трех «стрекоз» и девяти У-2, которая также выполняла задачи связи. Остальные рации отдали войсковой разведке в пропорции четыре на роту, посадив ее на БТР-5 вместо мотоциклов, плавающих бронетранспортеров и грузовиков. Остальные переделанные танки отдали в штурмовые батальоны, штатный 83-й танковой бригады и еще два, сформированных из 15-ти процентного сверхкомплекта личного состава для самоходно-артиллерийских бригад. И еще у нас в тылах фронта остается запас из трехсот БТ-5, на которые, по мере переделки в транспортеры, можно еще пару мотострелковых батальонов посадить или передать как тягачи в противотанковую артиллерию. Башни же наших БТР, которые мы вместо того, чтоб обваривать дополнительной броней облили слоем бетона на арматуре, уже отправлены на фронт и, наверное, установлены на позициях.

Мне есть чем гордиться, фактически инженерно-технические службы корпуса уже доказали свою состоятельность в деле возвращения в строй военной техники, в объемах, сравнимых с хорошим сражением. Расчетные показатели, восстановленный танковый взвод в сутки на бригадную ремроту и танковая рота на рембат, даже превышены. А вот боевым частям еще предстоит показать, на что они годны.

И очень скоро. Враждующие армии не только отмобилизовались, но уже успели застояться. Их надо было пускать в дело. Политическая ситуация также должна была быть выведена из тупика. Первыми не выдержали поляки. 24-го июня, в субботу, они предприняли наступление от Молодечно на Минск. Удар был демонстративный, провокационный, по кратчайшему направлению, с целью спровоцировать СССР на активные ответные действия. С самого утра артиллерия, сконцентрированная в больших количествах в полосе наступления, начала вести огонь на разрушение советских оборонительных позиций по канонам Первой мировой войны. Времена, однако, были уже не те, да и люди тоже. Атакованный участок обороняла 8-я армия Жукова, кроме управления сохранившая от своего прежнего «монгольского» состава, только 57-й стрелковый корпус. Армия теперь, с придачей ей из РГК 1-й тяжелой танковой бригады прорыва и артиллерии особой мощности, считалась ударной и имела по два стрелковых корпуса в первом и втором, расположенном в долговременных УРах, эшелонах. В затылок ей, за Минском, располагались фронтовые резервы в виде 3-го Кубанского казачьего кавкорпуса и нашего 5-го ТК. Оба последних были сформированы по мобилизации.

В ответ на продолжительный массированный огонь по своим окопам Жуков немедленно поднял в воздух корректировщики, которые прикрывала целая истребительная авиадивизия и ответил обстрелом из всех стволов на подавление артиллерии противника. Дуэли не получилось, у РККА орудий оказалось больше и по числу и по калибру, стреляли они точнее и именно туда, куда надо, а не перепахивали передний край. В воздухе также было завоевано полное господство и польское наступление в тот день закончилось, фактически, так и не начавшись. Однако, такой результат, видимо, не удовлетворил маршала Рыдз-Смиглы, поэтому в ночь на 25-е польская пехота предприняла на широком фронте внезапную атаку без предварительной артподготовки. Кое-где врагу даже удалось ворваться на наши позиции. Командарм-8 отреагировал с перебором, не дожидаясь выяснения обстановки, бросил в контратаку все пять наличных танковых бригад. Под ударом танкистов и бросившихся вслед за ними стрелков польские пехотинцы побежали. В ночи было недосуг разбираться, где граница, перешли ее или нет. Пока впереди спина врага останавливаться нельзя! Догнать, добить, пленить! В результате на рассвете оказалось, что 8-я армия продвинулась вглубь территории Польши на десять и более километров, остановившись только перед ДОТами основной линии польской обороны. Прежде чем бросаться на них, прикрытых минными полями, надолбами и эскарпами, надо было восстановить порядок в частях и провести разведку.

Правительство Польши могло быть довольно, провокация обошлась ей относительно малой кровью, зато теперь оно могло заявить о вторжении! Агрессия налицо! Думаю, Жуков все ногти себе сгрыз, ожидая, как отреагирует Совнарком на его подвиги, однако, приказа отступить, когда ситуация прояснилась, не отдал. Спасло от гнева верхов командарма-8 правительство Британской империи, заявившее, что гарантировало неприкосновенность территории Польши в границах, установленных на конференции в Спа, то есть — по линии Керзона. Вечером того же дня заявление поддержала Франция. Ну да, подумал я про себя, когда мне сообщили эту новость, как же мы столкнемся в вышедшим из под контроля Антанты Гитлером, если не будем продвигаться на запад? Сигнал Совнаркому более чем прозрачный. Однако правительство СССР отреагировало на него совсем не так, как ожидали в Лондоне и Париже.

27-го июня Советско-Польский фронт пришел в движение. РККА нанесла мощные удары на Барановичском, Ровенском и Тернопольском направлениях. Наш 5-й танковый корпус получил приказ на выдвижение в ближний тыл 8-й армии к Молодечно. Вместе с кубанцами мы должны были составить конно-механизированную группу под общим командованием комдива Потапова. Совершив 100-километровый марш, 5-й корпус сосредоточился в готовности к рывку уже по ту сторону Советско-Польской границы, но еще два дня мы стояли, поджидая отстающую кавалерию. Жуков тем временем провел доразведку, перегруппировался и 30 числа, на рассвете, 8-я армия на 30-километровом участке, сразу введя в дело три своих корпуса начала атаку польского фронта. В артподготовке участвовала не только вся собственная и приданная артиллерия 8-й армии, но и огневые средства нашего корпуса — десять арполков, две самоходных бригады и четыре дивизиона реактивной артиллерии. Плотность пушечных и гаубичных стволов от 76 до 203 миллиметров, минометов от полковых и выше, установок РС, составила более 70 орудий на один километр фронта прорыва. Находясь в восьми километрах в тылу, я не только в течении двух часов слышал канонаду, в которой разрывы сливались в сплошной мощный гул, но и явственно чувствовал, как дрожала земля. А ведь, судя по истории войны «эталонного мира», где собирали и 100, и 200, и более стволов на километр, наша артподготовка была жиденькой!

Полякам, очевидно, этого, а также множества советских бомбардировщиков СБ, АР— и Неман-вторых, даже старых Р-5, мало не показалось. К концу дня 8-я армия взломала польскую оборону на всю глубину и с утра следующего дня наша КМГ была введена в чистый прорыв. К сожалению, без накладок не обошлось. Белоруссия — это вам не Монголия, где ехать можно в любом направлении. Там с вводом в дело подвижных частей никаких проблем не было. А здесь нам пришлось буквально продираться сквозь порядки 8-й армии, дорог, специально для нас, никто не освободил, да и не собирался. К тому же, конец июня выдался дождливым и, даже в тылу польских позиций, пригодных для проезда автомобилей путей было мало. Танки, самоходки, артполки на гусеничных тягачах ЗИЛ-5Т и ЯГ-10Т, построенных ярославцами по образу и подобию меньшего брата, но на агрегатах Т-126, прошли, а мотострелки и легкие артполки отстали. Мои корпусные ремонтные части, как и положено, шли в замыкании, поэтому мы застряли особенно прочно и движение, фактически, превратилось в стояние. Зато времени полазить по недавнему полю боя было в достатке, чем я и воспользовался, не только легализовав свой «Вальтер», но и послав людей, кроме водителей, которые медленно продвигались в пробках, собрать трофейное оружие.

Особенно мне запомнился оказавшийся невдалеке от дороги польский артиллерийский ДОТ, который и должен был ее держать под обстрелом. Это была новая постройка 30-х годов, имевшая, в отличие от более ранних, еще немецких времен ПМВ, не фронтальные, а фланговые амбразуры. Как сильно он отличался от типовых советских ДОТов! В бетонированной коробке из нескольких помещений были широкие проемы, чтоб закатить туда полевую пушку и перемещать ее, по мере необходимости, меняя направление огня. Сами же амбразуры были, по нашим меркам, огромными и не имели никакой защиты, кроме самого пушечного бронещита. Из плюсов был только бронеколпак наблюдателя-пулеметчика с круговым обстрелом из шести бойниц, но он был относительно тонок. Во всяком случае тот, который я осматривал, имел следы попаданий наших 107-мм бронебойно-фугасных снарядов и, внешне целый, внутри вонял из-за двух искромсанных осколками трупов. Сам же ДОТ, рассчитанный на противостояние 152-мм снарядам, был расстрелян танками в амбразуры, а его единственная пушка, бывшая русская, образца 1902 года, превращена в металлолом. В добавок, внутри взорвался боекомплект орудия и выживших, судя по всему, после этого не было.

В ДОТе нашим трофейщикам ловить было нечего, зато в округе оружия понабрали порядочно. Конечно, прошедшая здесь до нас пехота уже «сняла сливки», похватав самое ценное и, главное, целое. Но все же улов составил несколько десятков русских Максимов 10 года, разной степени повреждения, чуть меньше поломанных ручных Браунингов, а гранат, винтовок и патронов, по большей части — целых, понабрали вообще без счета. Нам, вооруженным только мосинками да наганами, это будет хорошим подспорьем. А то, что оружие повреждено — так на то мы и ремонтники, чтоб его починить. Любопытной находкой стали американские пистолеты-пулеметы Томпсона, уже негодные даже для ремонта.

Чем дальше мы продвигались в глубь, тем чаще нам стали попадаться орудия, разбитые и целые, но вокруг них уже крутились тыловики частей 8-й армии. Наши трофеи, я не сомневался, еще ждут нас впереди. За все время следования через полосу польской обороны мне не попалось ни единого нашего подбитого танка, хотя кое-где на земле остались следы ремонта в виде расколотых траков. Польская противотанковая и УРовская артиллерия оказалась бессильна не только против КВ, шедших в первом эшелоне атаки и принявших на себя основной огневой удар, но и против Т-126. Противник, не имея боевого опыта и сведений о наших танках, начинал бить по ним с максимальных дистанций, раскрывая свои позиции, которые тут же подавлялись огнем башенных орудий и идущих позади САУ. Кое какие-потери понесла только бригада на Т-28 и Т-26М крайнего правофлангового корпуса 8-й армии, но то поле боя оказалось в стороне от нашего пути. Что касается польских мин, которых у нас побаивались, то враг располагал их в мизерных количествах только перед передним краем. Причем большинство их даже миной было назвать нельзя, так, самодельное взрывное устройство с зарядом, как и у редких заводских, в полтора кило тротила, рассчитанное против легкой бронетехники и, одновременно, против пехоты. Самые невезучие экипажи наших танков, умудрившиеся поймать сюрприз после того, как все вокруг пушкари перепахали своими снарядами, задержались ровно на время, необходимое на замену одного-двух траков. Основными же противотанковые заграждения польской обороны были представлены рвами, эскарпами, контрэскарпами и рядами деревянных надолбов, прикрытых фланговым огнем установленных в ДОТах и ДЗОТах пушек.

Не сумев остановить наши танки, которые огнем и навешенными бульдозерными отвалами проложили себе проходы, сейчас инженерные препятствия очень мешали движению тыловых частей. Застряв у очередного перехода через ров, пропуская встречные гужевые повозки с ранеными, колонна АТРБ 5-го танкового корпуса, во главе которой шел мой «Тур», загорала под выглянувшим из-за облаков солнышком. Делать было нечего, я и так уже распорядился выслать БРЭМы подчиненных мне подразделений проделать дополнительные проходы, но регулировочная служба 8-й армии перестроиться еще не успела, упрямо посылая встречных по старым дорогам. Выйдя из машины я спокойно, напоказ, покуривал свою трубку, чтобы создать видимость, будто все нормально и так и должно быть. Со стороны хвоста послышались крики, ругань, требования убрать колымаги с дороги и немедленно предоставить командира части, заблокировавшей путь. Формально старшим был начальник АТРБ, но я не собирался терпеть наезды на своих подчиненных, поэтому, оставив у машины радиста-ординарца-водителя рядового Григоряна и военинженеров моего отделения штаба корпуса, сам пошел пешком разбираться. Шумел капитан, адъютант командующего 8-й армией.

— Отставить! Бригинженер Любимов! — скомандовал я и сразу представился. — Машины останутся на дороге! У нас прицепы по десять тонн, нам с ними потом с поля не выехать!

— Товарищ бригинженер! Вы должны пропустить машину командующего армией! — уже спокойнее потребовал капитан.

— Пойду поговорю… — сказал я, ни к кому не обращаясь и двинулся в сторону хвоста. Идти пришлось долго, только у нас более трехсот единиц техники, не считая прицепов. Капитан все это время держался за моим правым плечом и молчал, я только слышал, как он сопит, выражая таким образом свое недовольство.

— Товарищ командарм, колонна рембазы 5-го корпуса, бригинженер Любимов отказывается освобождать дорогу! — как только мы подошли к лимузину-вездеходу и сопровождающей его полубронированной полуторке ГАЗ-3МД с бойцами в кузове, выскочив вперед к открытому правому окну, доложил адъютант.

— Здравия желаю, товарищ командарм! — подошел я чуть позже и отдал воинское приветствие скрывающейся в полумраке салона коротко стриженной лобастой голове.

— Любимов? — вылезая из задней двери, Жуков надел фуражку и тут же стал тереть глаза, — Вот черт, задремал… Здорово, старый знакомец! — подал он мне руку и усмехнулся. — Выходит, у монгольских ветеранов нынче в Белоруссии сбор? Смушкевич, Потапов, ты, вот, гляжу, пожаловал, да еще в армию из органов подался.

— Так это же хорошо, товарищ командарм, что товарищи, знающие друг друга, работают снова вместе. Сразу знаешь, чего и от кого ждать, кто на что способен, без всяких притирок.

— Хорошо-то хорошо, но что ж ты тогда мне дорогу не даешь? Мне в передовых частях быть надо, армией командовать, а не на дороге на переезде с одного НП на другой торчать!

— Но и сбросить свои машины с дороги я не могу! Чем их потом обратно вытягивать? В конце концов, товарищ командарм, ввод в прорыв 5-го ТК штабу фронта и вам следовало продумать заранее, а не просто приказ отдать. Не наша вина, что мы здесь толкаемся с вашими тыловыми колоннами на единственной гравийной дороге! Если бы не это, мы были бы уже давно впереди и вас бы не задержали! И если бы ваши гужевые и тракторные обозы шли по проходимым для них грунтовкам через проделанные нашими взводами БРЭМ переходы через рвы, то этого тоже бы не случилось!

— Почему наши обозы не идут по грунтовкам? — обернувшись, Жуков спросил у кого-то в глубине салона резко повысив голос.

— Товарищ командарм, так по карте же дорога тут одна, вот на нее все штаб армии и планировал! — бойко доложил адъютант, явно старающийся как-то показаться командующему.

— А 5-й танковый корпус штаба армии планировал, а? — громко, зло задал вопрос Жуков ни к кому конкретно не обращаясь и тут же разразился приказами. — Немедленно радировать в штаб тыла, чтоб нашли объезды и перенаправили колонны! Гравийную дорогу освободить! Пусть 5-й танковый убирается к черту, глаза б мои его не видели! Бригинженер Любимов! Колонну с дороги! Чертков! Мы проезжали артполк РГК на «Сталинцах», свяжитесь с ним, пусть, проходя, помогут вытащить с поля машины 5-го корпуса! А потом тоже на грунтовку убираются к чертям собачьим. Гравийную дорогу только под автотранспорт! Прости, товарищ бригинженер, руководить армией за тридевять земель от передовой не могу! Бывай, как говорится, свидимся!

— Свидимся — сочтемся, товарищ командарм! — улыбнулся я с намеком и увидел понимающую улыбку в ответ. Мы пожали на прощание руки.

Делать было нечего, пришлось мне отдать приказ свести машины. Жуков с конвоем умчался вперед между мгновенно застрявшими тяжелогружеными машинами с одной стороны и тянущимися навстречу конными повозками, которым грязь была нипочем, с другой.

 

Эпизод 14

Конно-механизированная группа Потапова наступала в междуречье Вилии и Березины вдоль железной дороги от Молодечно через Сморгонь на Вильно, отрезая польскую группировку в «литовском аппендиксе». Из-за того, что удар Жукова был нанесен на несколько дней позже главного, направленного на Барановичи, то нас миновали такие прелести, как удары во фланги, поскольку резервы противника уже были брошены против прорывающихся на Брест и Белосток двух кадровых танковых корпусов Белорусского фронта. В целом, эта война совсем не походила на освободительный поход «эталонного» мира. Здесь многочисленная польская армия, пока сидела в обороне, сражалась отчаянно, а прорывы пыталась закрыть контрударами своих кавалерийских и механизированных бригад. К счастью для нас, крупных подвижных соединений у поляков не было, как и координации действий, поэтому разрозненные наскоки на фланги, сравнимые по силе с атаками какого-нибудь стрелкового полка, наши танковые корпуса отразили с легкостью. А после того, как советские мехчасти пошли в глубину территории Польши и от Молодечно, Рыдз-Смиглы дал приказ на отход под прикрытием арьегардов. Ослаблением польских боевых порядков в полной мере воспользовался Апанасенко, начав наступление уже всеми силами. Советские стрелковые корпуса, прорывая фронт на узком участке, по примеру Рокоссовского в Маньчжурии выбрасывали вперед подвижные отряды из разведбатов дивизий, корпусной танковой бригады, одного-двух, в зависимости от количества автотранспорта, стрелковых полков на грузовиках и моторизованной артиллерии, силой не уступавшие танковой дивизии. Уже третьего числа, когда авангард нашей КМГ подходил к Вильно, начертание Белорусского фронта приобрело вид гребенки, которая своими красными зубьями, особенно мощными на флангах, вонзалась глубоко вглубь польской территории. Только в «литовском аппендиксе» наблюдалось некоторое отличие. 10-я армия, занимавшая участок фронта севернее 8-й, своими левофланговыми корпусами польскую оборону прорвать не смогла, так как там поляки отходить не стали, упрямо сидя в обороне. Они стали сворачивать свои боевые порядки с севера на юг, очевидно уплотняя их с целью создать компактную мощную группировку для прорыва в сторону Польши. Поэтому лишь правый фланг 10-й быстро продвигался вперед вдоль латышской границы.

Советское командование, в соответствии с доктриной глубокой операции, специально задач на окружение не ставило. Они вытекали автоматически из логики географии, вследствие начертания сети дорог и границ. Но это полякам, вынужденным бежать пешком вперед танков под ударами советской авиации, получившей свободу действовать над всей территорией восточнее линии Керзона, мало помогало. Еще неизвестно, что было хуже, бои в окружении или вот такой марафон. Судя по всему, управление армией противника уже было потеряно и вражеские дивизии, бригады и полки действовали самостоятельно на свой страх и риск. Некоторые, которым отрезали пути отступления, пытались прорваться, другие сдавались, третьи бежали, терпя бомбежки и короткие фланговые удары, четвертые, решив, что все равно не уйти, били сами во фланг нашим прорывам. Понятно, что такие разрозненные действия не могли сколько-нибудь помешать советскому наступлению.

Четвертого июля нам из штаба фронта спустили директиву с немцами в бои не вступать и линию Нарев-Висла не переходить, поскольку накануне между СССР и Германией в Берлине был заключен пакт о ненападении, подписанный Молотовым и Риббентропом. В тот же день гитлеровские войска перешли границы Польши. Как я и ожидал, встав перед выбором, война с Польшей или война с СССР, который стал безотлагательным в связи с советским наступлением, Гитлер выбрал первое. Антанта была явно шокирована таким развитием событий и на следующий день, надеясь отыграть ситуацию назад, предъявила Берлину ультиматум вернуть назад свои войска. В противном случае угрожала войной. Полагаю, ни в Лондоне, ни в Париже не верили, что Гитлер ультиматум отклонит. Как и в Берлине, что Антанта объявит Германии войну. Но в результате произошло именно это. Шестого числа, после получения от немцев ответа, Англия и Франция поочередно объявили себя в состоянии войны с Третьим Рейхом. СССР в этой катавасии предпочли не заметить, поскольку объявление войны еще и нам автоматически означало русско-германский военный союз — кошмарный сон атлантистов.

Я же в это время, после того как КМГ вырвалась таки из крепких дружеских объятий 8-й ударной армии, путешествовал в тылах 5-го танкового корпуса вместе с АТРБ, чтобы иметь свободу сразу же, в случае получения известий о массовом выходе из стоя техники, направить самый мощный свой резерв к месту событий. К счастью, потери машин были мизерные, а повреждения исправлялись на бригадном, полковом и дивизионном уровнях. В основном страдали обычные грузовики из-за винтовочно-пулеметных обстрелов колонн из лесных массивов и дело обходилось пробитыми радиаторами. Гораздо больше внимания требовала трофейная автотехника. Поскольку все, что было на ходу или легко исправить, похватали передовые части, то мы подбирали уже всякий убитый хлам или, проходя, отмечали его местонахождение на карте. На всякий случай. Вдруг будет остановка и тогда за ним можно будет послать команды эвакуаторов. Любопытно, что наиболее многочисленным среди трофеев был 5-тонный грузовик «Польский ФИАТ», который являлся итальянской моделью, лишь приспособленной для местных условий. В Польше для этих машин делали лишь кузова и шасси, а моторы, коробки передач и задние мосты завозили с Аппенинского полуострова. Машина сразу же глянулась моим ремонтникам тем, что ее двигатель был нашим, советским Д-100-2, выпускавшимся в Италии по лицензии, правда в варианте с несколько меньшей мощностью, всего 130 лошадиных сил. Даже если грузовик не получалось быстро реанимировать, то его двигло, полностью совпадающее по посадочным местам с оригиналом, быстро скидывалось и направлялось в запас агрегатов. В остальном подобранный нами польский автопарк состоял из различных машин, грузовых и легковых, французского происхождения, явно доставленный сюда уже после начала войны. Среди них оказались тринадцать тяжелых танковых транспортеров «Берлие» и уникальный четырехосный эвакуационный тягач «Латиль»-М4ТХ с мощной лебедкой из состава виленской танковой роты. Она была выброшена навстречу прорыву 5-го ТК, но разгромлена разведбатом 13-й танковой дивизии. Французские R35, даже устроив засаду, ничего не смогли поделать своими 37-миллиметровыми пушками с нашими БА-11, которые принялись их расстреливать из трехдюймовок. В результате шесть польских танков было подбито, два начисто сгорели, а остальные пять просто брошены скрывшимися в ближайшем лесу экипажами. Чуть позже на дороге разведчики нагнали и транспортеры поляков. Поскольку «Берлие» были хороши тем, что имели специальное погрузочное устройство, позволявшее ставить на платформу технику, а не загонять ее своим ходом, то их отдали нам для сбора всяческого хлама. Трофейные же танки пока потащили те же «Берлие».

Третьего июля захватить с наскока Вильно не получилось. Разведбат 13-й танковой, наткнувшись в городе на части двух польских пехотных дивизий, изготовившихся к упорной обороне, понеся потери, отступил и занялся, в ожидании подхода главных сил КМГ Потапова, разведкой окрестностей, выслав дозоры в сторону литовской границы, Лиды и Гродно. Четвертого числа Вильно был окружен силами наших 13-й и 15-й танковых дивизий, 14-я была развернута фронтом на север на участке свыше 25 километров для обеспечения от группировки в «литовском аппендиксе», а кавкорпус наблюдал за южным направлением Лида-Гродно, перехватив все сколько-нибудь проходимые дороги. КМГ вела разведку и приводила в порядок свои части после форсированного марша. Я догнал основные силы только пятого числа, развернув АТРБ восточнее Новой Вильни, куда вскоре должен был подойти и ремонтный поезд. К счастью поляки сумели разрушить железнодорожные пути лишь на небольшом участке, проходившем через их главные позиции, который был быстро восстановлен нашими военными железнодорожниками, уже успевшими пропустить к нам на подмогу дивизион бронепоездов. Его техническое обеспечение также легло на мои плечи. В качестве презента в ознаменование нашего будущего боевого сотрудничества мы сбагрили военным железнодорожникам все 11 R35, поставив их на захваченные в Новой Вильне железнодорожные платформы. Эти трофейные танки за корпусом не то что своим ходом, даже на транспортерах поспевали с огромным трудом и, к тому же, жрали дефицитный, по нашим меркам, высокооктановый бензин, который на эти самые транспортеры и нужен был. Дивизион бронепоездов отдарился десятком нормальных цистерн образца 1908 года, бывших, и снова русских, с тем самым искомым бензином. Разлив одну из них по бакам, бочкам, сняли пустую с железнодорожной рамы и, установив на два связанных поперечинами продольных деревянных бруса, попробовали поднять ее на «Берлие». Получилось! Так путем переливания, монтажа-демонтажа, превратили десять транспортеров в топливозаправщики, которые при нужде можно было легко трансформировать в обратном порядке. Правда, заливать их под пробку было нельзя, только на две трети во избежание сильной перегрузки. Все равно, ста тонн топлива, которые они могли за раз поднять, трофейным машинам хватить должно надолго. Три оставшиеся «француза» были зарезервированы мной под перевозку на марше захваченных в одной из панских усадеб сельскохозяйственных тракторов Катерпиллар-60, тех самых, что в «эталонном» мире были у нас превращены в «Сталинцев». Три бульдозера и десять цистерн в нашей тыловой жизни много полезнее, нежели одиннадцать несуразных танков.

Простой народ от войны страдать не должен! Так считал я, так считали и мои подчиненные. Но вот всевозможных «эксплуататоров» раскулачить — святое дело! Поэтому в панских усадьбах мы брали не только трактора, но и продовольствие для прибившихся к нам полутора тысяч пленных. Именно прибившихся, а не захваченных. Те польские войска, которые попали под каток нашего 5-го танкового и Кубанского кавалерийского корпусов, были рассеяны, лишены организации и снабжения и небольшими группами шарахались сейчас по окрестностям. Так как это были второочередные дивизии, развернутые по мобилизации в восточных польских областях, то местные белорусы, с оружием и без, просто разбрелись по домам, даже и не думая воевать за Польшу. Другую часть личного состава польских войск составляли украинцы. Меньшая их часть, которой с советской властью было совсем не по пути, сбилась в банды и занялась грабежом и резней. Страдали не только поляки, но и местные жители, литовцы, белорусы, евреи. Просто потому, что бандитам очень хотелось жрать. А уж если им в руки попадали польские военные, тем паче — офицеры, то они могли только пожалеть, что дожили до этого момента. Одну такую банду, грабившую хутор, накрыла на горячем разведрота 652-го мотострелкового полка 14-й танковой дивизии и, после короткого боя, захватила десяток грабителей, которых прилюдно повесили по приговору военного трибунала в Новой Вильне. Случай способствовал тому, что и так немало помогавшие нам местные жители фактически стали лучшими нашими разведчиками, не только сообщая о появлении групп окруженцев, но и выслеживая их, работая проводниками. Большая же часть украинцев, связав либо перебив в своих подразделениях поляков, просто выходила к нашим войскам, выбирая именно тыловиков, наподобие нас. Понятно, подальше от войны, поближе к кухне. Точно так же поступали и выжившие в лесу польские офицеры и подофицеры, которым смерть грозила отовсюду, но от нас в наименьшей степени. Только-только оказавшись в плену, пане офицеры, коих набралось около трехсот человек, сразу же стали качать права, требуя, чтоб мои бойцы им чуть ли не прислуживали и с негодованием отказываясь выполнять любую работу. Пришлось взять их на пушку, построив и объявив, что раз они мне бесполезны, в отличие от рядовых, то я отправляю их в тыл под конвоем их же бывших подчиненных, перешедших на сторону Красной Армии, поскольку своих бойцов выделить не могу. Поляки резко сбледнули с лица, осознав перспективу, и чуть ли не на коленях умоляли меня оставить их при АТРБ, божась, что будут паиньками. Пришлось поверить. И действительно, шипя на нас втихомолку по-польски, тем не менее, комсостав разбитой нами армии, набивая кровавые мозоли, махал лопатами на отрывке капониров под машины не только не хуже украинцев, но и оставляя их по объему перемещенного грунта далеко позади.

Чтобы, во избежание, не вставать постоем у обывателей, лагерь я приказал разбить в поле у дороги на правом берегу Вилейки, между Мичкунами, стоявшими на левом, и деревней Мозейки, у проходившей в двух с небольшим километрах западнее железной дороги. До Вильно отсюда было около двенадцати километров, что гарантировало от артобстрела. Пленных, кроме природных поляков, мы совсем не охраняли. Да и за теми приглядывали получившие оружие их бывшие подчиненные. Покидать же общий лагерь, обозначенный отрытыми под технику капонирами, без приказа или разрешения не разрешалось никому, ни пленным, ни бойцам РККА.

— Что у тебя здесь происходит?! — недовольно ворчал приехавший к следующему вечеру навестить меня и моих бойцов полковой комиссар Попель. — Пленные с оружием ходят, красный флаг, как парус у фрегата вывесил на мачте! Врученный где?

— Не пленные, товарищ полковой комиссар, — а бойцы вспомогательных рот из сознательных элементов разбитого Войска польского, перешедшие добровольно на сторону РККА. Между прочим, пропущенные через особый отдел и не вызвавшие подозрений. Большинство — уроженцы западной Украины. И не ходят, а несут охрану периметра лагеря автотанковой базы. Что касается флага, то на наших летунов цветных дымов не напасешься себя обозначать. Носятся, как мухи над фекалиями, того и гляди на наш табор, который с виду вообще не понять чей, советский или польский, бомбы сбросят. Бомбардировщики-то ладно, привычные, ученые, есть надежда, что разберутся. Но сейчас, в связи с отсутствие противника в воздухе, и истребители с бомбами летают! У этих же соколов реакция вперед мысли, моргнуть не успеешь, как угостят.

— Самовольничаешь, — продолжал ворчать Попель. — Зачем тебе эти пленные сдались? Своих бойцов нет?

— Свои бойцы — все как один мастера и при деле, трофеи ремонтируют. Коли уж вы так воюете, что нам работы нет. А безделье — прямой путь к разложению.

— А ну, как перебьют они вас?

— С чего бы? Мужики в переплет попали, так что и деваться-то им некуда. Или к нам или в банды. Они в банды не пошли и уже этим располагают. И зуб у них на поляков вырос огромный. А слышал бы ты, как они меж собой про СССР говорят, как про землю обетованную! — стал я горячо заступаться за уже своих новоявленных бойцов, пусть пока и в польской форме с красными повязками на рукавах, но вдруг запнулся и резко сменил тему. — А в Гражданскую как воевали? Из Белой в Красную армию не переходили ли? Вот и здесь один к одному. И вообще, — усмехнулся я и пропел куплет из «Сентиментального марша» Булата Окуджавы:

— Сплюнь! — одернул меня комиссар.

— А вы, товарищ Попель, в сознательность народных масс, похоже, не очень-то и верите? — прищурившись, перешел я в наступление. Не век же мне оправдываться! — Не доверяете трудовому крестьянству, вставшему на сторону Советской Власти?

— Как же я не доверяю? Доверяю! Но сперва победить надо, разобраться, кто есть кто! А как попало доверять — себе дороже!

— Ну так победили уже их. Да они, по совести говоря, не особо нам и сопротивлялись. Иначе б мы к Вильно так быстро не вышли. У меня здесь только сознательных тысяча двести человек! Кормить их задарма? Из каких таких запасов? Мне продовольствия строго на списочный состав отпускают и ни грамма больше! Что, пленных надо голодом уморить или сразу расстрелять, чтоб не мучились?

— В тыл отправь…

— Где он, тот тыл? До границы больше ста километров! И кто их конвоировать туда будет? Мои слесаря, сварщики и фрезеровщики? Я, между прочим, Кирпоносу о прибившихся ко мне людях докладывал, но ему видно недосуг! А раз так, то я своей волей направляю энергию масс в организованное и позитивное русло! Стрелкового оружия насобирали на два с лишним полка, одних французских винтовок МАС36 больше восьмисот штук, не говоря уж о, собственно, польских. Пулеметов — сотни! Любые! Шательро, Гочкиссы, Браунинги, станковые, ручные, даже два десятка крупнокалиберных! А еще у меня пушки и минометы есть! Значит, будут у меня свои охранные пулеметные роты. Одну уж, в пять взводов по тридцать человек и шесть станкачей, как видишь, сформировал. Как остальных пленных особый отдел проверит, тоже вооружу. Потому, как они у меня уже есть, просто на хозяйстве используются. Будет на каждый мой батальон по одному охранно-пулеметному. Командовать ротами мои ж военинженеры будут. По совместительству. И вообще, захваченными ресурсами штаб корпуса распоряжается нерационально, такое мое личное мнение.

— Ну, как знаешь, — махнул рукой, видя, что я закусил удила и давать украинцев в обиду не собираюсь, Попель. — Останусь у тебя до вечера и заночую. Посмотрю, как вы тут с пленными разбираетесь, поговорю с людьми.

Я повел Попеля по своему лагерю, растянувшемуся на полкилометра в длину и метров на двести в ширину, ограниченному с трех сторон оврагом, дорогой и рекой Вилейкой, четвертое направление которого, в сторону поля, было открыто. Периметр у нас был построен из обращенных выездами внутрь капониров и напоминал бастионный фронт стародавней фортеции. Роль куртин выполняли самодельные рогатки-заграждения и траншеи за ними, вырытые, чтоб люди бездельем не маялись и лишние мысли им в голову не лезли. Везде, на валах капониров и в траншеях были подготовлены и кое-где уже заняты, контролируя стволами все вокруг, пулеметные позиции. Как говорится, если людей нечем занять — совершенствуй оборону, это дело бесконечное. Если неделю простоим, у меня и противотанковые рвы и ДЗОТы здесь будут. До ближайшего леса километр всего.

Постепенно обойдя все подразделения и наши, и пленных, мы добрались до особистов, которые втроем, в присутствии моих комиссаров, опрашивали, вызывая к себе поодиночке украинцев. Видно было, что это им уже изрядно поднадоело и работа шла без интереса. Поглядев на всю эту мороку, я решил разрубить гордиев узел единым махом и, с благословения полкового комиссара, который сам уже достаточно насмотрелся и наговорился, приказал построить всех непроверенных. Обращение мое к ним было коротким.

— Солдаты Войска польского! Так как большинство из вас не является природными поляками, а угнетаемыми в панской Польше украинцами и белорусами, перенесшими множество обид от представителей и властей так называемой титульной нации, мы предоставляем вам возможность и право сражаться плечом к плечу с бойцами РККА за освобождение Украины и Белоруссии от польского ига! Польша будет разбита и очень скоро. Украина и Белоруссия будут свободными. Каждый из вас сейчас может сделать свой выбор. Или остаться военнопленным, за что вас никто не упрекнет, но и потом, когда вы станете гражданами СССР, не поблагодарит. Или вернуться домой освободителями, бойцами РККА. Имейте в виду, что с военнопленных взятки гладки, но тот, кто принес присягу в РККА, за нарушение ее карается сурово. К вам это относится вдвойне. Любое предательство, трусость, своеволие, неподчинение приказам командиров, грубое нарушение дисциплины — расстрел. Поэтому, кто в себе неуверен, останьтесь на месте. Желающие принести присягу и вступить в ряды РККА, пять шагов вперед!

Несмотря на грозное предупреждение, на месте осталось не больше полутора сот человек, остальные вышли. Три взводных коробочки вообще, коротко пошептались, после чего из строя вышли капралы и скомандовали те самые пять шагов. Выбор сделан. Пленным — лопаты. Новым бойцам, после принесения присяги — оружие. Так как читать по-русски умели далеко не все, то повторяли, выходя поодиночке перед строем, за комиссаром, а расписывались уже сами. Так, в один день, я заимел себе шесть пулеметных рот, вооруженных, чтобы отличать по звуку выстрела, французскими винтовками МАС36 и ста восьмьюдесятью станкачами, двадцать четыре из которых — крупнокалиберные польские браунинги и таким же количеством ручников.

Насколько своевременным это было, показало уже утро девятого июля. Накануне вокруг Вильно загрохотало — дивизии 5-го ТК пошли на штурм города, который, с сильным гарнизоном, мы не могли оставить у себя в тылу. Передать блокаду тоже оказалось некому, поскольку 8-я армия шла южнее, а 10-я — севернее. В тот же день послышалась канонада на фронте 14-й танковой дивизии. Пошла на прорыв польская группировка из «литовского аппендикса». Ни та, ни другая сторона за день не достигли решительных результатов. Наши ворвались в городскую застройку, но до полной ликвидации обороняющихся было еще далеко. Появились у нас и подбитые танки и самоходки, легкие 122-миллиметровые и корпусные 107-миллиметровые, которые использовали прямой наводкой для разрушения баррикад. 14-я же дивизия, не имея танков для контратак, использовала свою противотанковую бригаду САУ, выдвигая ее на направления наметившегося прорыва и отражения его огнем, поэтому несколько отошла, сохранив, тем не менее, связность своего фронта.

На заре 9-го числа я, по своему обыкновению, делал зарядку, упражняясь сразу с двумя мечами, своим и японским подарком. Такое начало дня неизменно предавало мне бодрости до самой глубокой ночи, будто я получал инъекцию сильного энергетика от своих загадочных клинков. Но сегодня, танцуя с мечами на узком гребне вала капонира, чтобы потренировать интуитивную устойчивость на ограниченной поверхности, при очередном развороте я увидел в алых лучах зари какое-то шевеление у леса на севере между Мозейками и высотой 167. До него было больше километра и сразу разобрать, что это там движется, перетекая из одной формы в другую, я сразу не смог. Часовые же наши, дежурившие у пулеметов ниже, вообще, похоже, ничего не заметили. Как завороженный я смотрел, напрягая глаза, и понял, что это в полной тишине идет шагом, развернувшись лавой, конница.

— Тревога! В ружье!!! — заорал я, не разбираясь, наша она или польская, береженого, как известно, Бог бережет. В лагере спустя секунды раздались громкие, звонкие удары по железу и вскоре послышался топот сотен ног. В поле нам ответили горны и в алом свете первых лучей солнца блеснули вскинутые вверх клинки. Кавалерия перешла в галоп, давя грохотом копыт и стремительно сокращая дистанцию. Шестьсот метров, пятьсот, четыреста… Строй поляков из правильных шеренг, втягиваясь как в воронку между оврагом и Вилейкой, сбивался в плотную глубокую массу.

— Без команды огня не открывать! — заорал я, краем глаза видя, как мои бойцы занимают позиции и приводят в готовность оружие. Нет, я уже не сомневался, что передо мной враг, но видел, что он хотел взять нас тихо, без большого шума, холодным оружием в конном строю. Если мы будем палить сейчас, то поляки спешатся, бросив коней и тогда, в правильном бою, их слаженные, сбитые эскадроны, элита польской армии, могут одолеть моих ремонтников и вчерашних пленных. Возни с нами, конечно, будет достаточно и никуда они потом уже не уйдут, но мне от этого не легче. Бить надо наверняка. Двести метров, сто…

— ОГОНЬ!!! — что есть мочи скомандовал я, махнув вперед зажатым в правой руке японским подарком, один перекрывая своим голосом разнесшийся в тот же миг над полем боевой клич конников. И тут же спохватился. Что ж это я? Стою как дурак на бровке полуголый! Миг сомнения и порыв скрыться подавлен, меня видят бойцы! Никакой осторожности, робости, трусости!! Бежать нельзя!!! Да и поздно. Считанные секунды и сплошной рев сотен пулеметов, среди которых сразу заболевшие уши с трудом могли выделить очереди крупняков зенитной роты, хлопки брошенных под копыта ручных гранат. С такой дистанции не мажут! Польские эскадроны буквально наткнулись на стену из летящих навстречу пуль и над ними взлетели обрывки тел, заклубился кровавый туман. Казавшийся еще более жутким в свете восходящего солнца. Чтобы пробиться через такую лавину огня, надо родиться не в рубашке, а сразу в бронежилете. Тем не менее, единицы счастливчиков все еще скакали вперед и один из них — прямо на меня! Я с ним стою вровень, вижу полные ярости бледно-голубые глаза, падающую на подставленную плашмя спату польскую саблю и свой тати, полосующий поперек живота поляка пониже ребер. Все, бой кончен.

— Прекратить огонь! — отдаю приказ тем, кто не наигрался и продолжает постреливать, выискивая и добивая раненых, и тут же прыгаю вниз, под защиту вала, от засвистевших вокруг пуль. С высоты 167 по нам, точнее, по мне, начали бить из пулеметов.

— Вешкин! — увидев невдалеке командира рембата АТРБ, срываю на нем пережитый за мгновение до того страх. — Что медлишь?! Вышли взвод БРЭМ, пусть раздавят гадов!!

Спустя полчаса я принимал доклады. Атака отбита. Это хорошо. И голод нам в ближайшее время не грозит, разве что — диета из конины. Терпимо. Пулеметчики, бросив оружие, сбежали верхом в лес. Плохо. Подбит на опушке из противотанкового ружья БРЭМ. Еще хуже. Но ружье, как ни удивительно, первое в этом походе, захвачено и три десятка патронов к нему у убитого стрелка, а БРЭМ, которому прилетело в верхний двигатель, легко отремонтировать. Собственно, он и сейчас на ходу. Уже лучше. Трофеи собраны. Одних карабинов более полутора тысяч плюс еще два десятка станковых и полсотни ручных браунингов. Раненые подобраны и показали, что взять нас хотела Поморская кавбригада с прибившимися к ней конными пограничными дивизионами. Она накануне пыталась силой пробиться через порядки 14-й дивизии и, не преуспев, бросила тяжелое вооружение, обозы и просочилась ночью через лесной массив на стыке позиций мотострелков. Ближе к рассвету поляки захватили подростка, который и сказал им, что здесь стоит русская тыловая часть. Думали разжиться фуражом, продовольствием, повозками и кухнями. В то, что кто-то из местных нас «сдал» я не очень поверил и направил в лес на разведку взвод украинцев, которые действительно того подростка нашли. В таком виде, что родная мать из недалеких Новоселок, которую нашли, послав гонцов по весям на предмет пропажи людей, опознала лишь по приметной родинке. Парень в лесу как раз занимался выслеживанием шатающихся поляков и, на свою беду, нашел их. После этого я с чистой совестью отдал приказ из состава Поморской кавбригады и пограничных частей никого в плен не брать и отправил бойцов трех пулеметных рот, и без моих ЦУ не собиравшихся миндальничать, в лес на прочесывание. К сожалению, оно ничего не принесло, кроме трофеев, брошенных без боеприпасов 81-мм минометов. Остат ки польской конницы ушли. Не беда, рано или поздно попадутся. Особый отдел АТРБ снял показания и теперь им прямая дорога в трибунал за зверства по отношению к собственному гражданскому населению.

 

Эпизод 15

— Пижоны! — спустя два дня, одиннадцатого, цедил сквозь зубы, идя вдоль строя моих, без всяких скидок, бойцов, комкор-5 Потапов. — Пистоли, сабли, даже шпоры понацепили!

— Что с бою взято — свято. К тому же, форму одежды не нарушают, потому, как до сих пор в польской, — вступился я за украинцев. Правда, и среди красных инженеров-командиров увлечение холодным оружием и трофейными ВИСами вместо наганов было повальным. Более того, саблю и пистолет у меня имел каждый уважающий себя отделенный командир, а рядовые променяли мосинки на ручники Браунинга.

— Ладно, деваться некуда, уговорил, — не стал развивать тему Потапов. — Отправишь как маршевые пополнения по две роты в каждую нашу дивизию. А ты, — повернул он лицо к идущему с другой стороны Кирпоносу, — оформишь все, как надо. Сколько у нас еще таких пленных в тылах?

— Не считая поляков, тысячи четыре наберется.

— Отлично! Их, как этих любимовцев, тоже в строй! На восполнение потерь! Переодеть, перевооружить! А кто откажется — с поляками в тыл!

— Есть! — заметно, судя по кислой физиономии, не одобряя действия комкора, отозвался НШ.

— Большие потери? — встрял я, воспользовавшись секундной паузой.

— По корпусу — пять тысяч двести сорок девять выбывших из строя за три дня! В сто раз больше, чем за все время до этого с начала операции!

— Я вот о чем подумал, товарищ комкор, — завел я разговор об идее, которую уже давно вынашивал. — Может и не надо всех переодевать? Небольшие отряды на польских машинах и в польской форме сразу никто обстреливать и мосты перед ними рвать, как перед нашими БА и БТР, не будет…

— Это против правил войны! Бойцы РККА должны сражаться в своей форме! — возразил Кирпонос.

— Разведка? — не обратил внимания на замечание Потапов. — Разведка, разведка… Черт! Забыл совсем! Тут тебя один человек хотел видеть! Со мной в штаб корпуса поедешь, нечего тебе здесь от меня скрываться!

Спустя полчаса мой черный лимузин шел в колоне за «Туром»-тонна с четвертью внезапно сорвавшегося с места комкора. Сопровождали нас БА-11 и полубронированная полуторка с бойцами в кузове. Штаб корпуса стоял в Немеже и мы спешили туда со всей возможной скоростью. По прибытии на место меня сразу же, без объяснений, направили в дом, который занимал разведотдел и там попросили подождать, проводив в сад. Прогуливаясь под ухоженными яблонями я поглядывал на здоровенного лохматого пса, сидевшего как изваяние в дальнем углу у своей будки и только неотрывно следившего за каждым моим шагом глазами. Умная собачка, знает, что цепь коротка, а брехать — себе дороже.

— Здравия желаю, товарищ бригадный инженер! — увлеченный гляделками с барбосом, я обернулся на знакомый голос и нетипичное для РККА полное обращение по званию.

— Михаиру?!

— Капитан пограничных войск Михаил Исибасов, — поправил меня, хитро прищурив и без того узкий правый глаз, японец. — Узнал, что вы рядом и не мог не воспользоваться случаем засвидетельствовать свое почтение человеку, спасшему мне жизнь и оказавшему неоценимые услуги империи.

— Ну, здравствуй, японский шпион. Мне сразу тебя в особый отдел сдать или расскажешь, какого ляда ты здесь делаешь, кроме того, что хочешь меня под монастырь подвести байками о неоценимых услугах империи?

— Сделаю скидку вашей славянской непосредственности, товарищ бригадный инженер, хоть я и обязан ей тем, что прибыл сюда по тайному соглашению между нашими правительствами. Надеюсь, вы понимаете, что я сейчас нарушаю тайну исключительно, чтоб повидаться с вами? Что касается ваших заслуг, то не стоит их отрицать. Время показало, насколько мудрым было решение императора заключить прочный мир с СССР, благодаря которому наша армия смогла высвободить силы и одержать важные победы в Китае. Роль ваша, в этом процессе нам известна. Да и меч Мурамаса, которым вы владеете, говорит о многом.

— Извините, товарищ капитан погранвойск Михаил Исибасов, вовсе не хотел вам тыкать, но уж слишком неожиданна для меня наша встреча. Все понимаю, поэтому, что вы здесь делаете и где прячется японский батальон, спрашивать не буду. А что касается заслуг перед Империей Восходящего Солнца, то они взаимовыгодны. Как там у вас поживает адмирал Ямамото?

Самурай, как ни старался сохранять внешнее хладнокровие, чуть поморщился и сказал:

— Доказать измену не смогли, но мы пристально наблюдаем за ним и его окружением.

— Ну, это мне и так известно, — рассмеялся я. — Вот если бы вы, товарищ капитан, могли бы сказать мне что-то, что я не знаю, то я бы вам тоже поведал бы кое-какие секреты, важные для вас!

— И что же вас интересует? — японец навострил уши, явно заинтригованный перспективой обмена информацией.

— Ничего особенного… Что там случилось в Варшаве с вашим послом?

— После смены правительства в Токио в Польшу был направлен новый и с новым аппаратом. Поскольку господин посол не владел польским языком, то все контакты, особенно конфиденциальные, шли с двойным переводом через английский. Но мы, японцы очень ответственная нация и привыкли хорошо служить Тенно, выполняя свою работу. Поэтому господин посол язык прилежно учил, но пока не овладел в такой степени, чтобы вести на нем ответственные переговоры, не пользовался. Когда ваше правительство обратилось к нашему с просьбой о посредничестве и господин посол вышел с предложением польскому министру иностранных дел, грязного имени которого я даже не хочу произносить, то тот, не зная, что господин посол все понимает, грязно ругал по-польски страну Ямато и обожаемого Тенно, самое малое — усомнившись в чистоте его крови.

— Понятно, встряли ляхи из-за своей заносчивости…

— Теперь ваша очередь, — напомнил Исибаси.

— Боюсь, что моя новость для вас гораздо весомее, может, ответите еще на один вопрос?

— Нет, сначала вы, а я, если ваша новость действительно так важна, отвечу еще на один вопрос. Потом, — не согласился японец.

— Ладно. В следующем году Франция капитулирует. Или уже в этом, если немцы до конца июля, разделавшись с Польшей, смогут перебросить свои основные силы на запад. У Японии есть шанс быстро прибрать Французский Индокитай и острова в Тихом океане.

— Это больше похоже на пророчество, нежели на достоверную информацию, — заметил Исибаси, но поторговаться мне с ним не дали.

— Таварыщ брыгынжанэр! Таварыщ брыгынжанэр!! Машину забырают!!! — влетел в сад рядовой Грачик Григорян, владевший родным армянским гораздо лучше, чем русским, мой сменный водитель, радист, ординарец и, одновременно, позывной.

— Завели? — спросил я о самом на этот момент важном.

— Нэт! Я бэгом к вам! — отдуваясь, выдохнул грузный армянин.

— Извините, товарищ капитан, похоже, у меня срочные дела, — раскланялся я с японцем и быстрым шагом вышел на улицу, где невдалеке стоял мой «Тур». У машины я обнаружил двух чекистов, старший из которых был в звании капитана ГБ. Странно, подумалось мне, сотрудник центрального аппарата, но никогда прежде, даже мельком я его не видел.

— Ваша машина? — спросил чекист.

— Моя! — подтвердил я «право собственности».

— Я ее забираю для выполнения важного правительственного задания! — уверенно заявил капитан.

— Я ее не отдаю, поскольку старше вас по званию и тоже выполняю важное правительственное задание — воюю с поляками, — ничуть не стушевался я.

— Я ее забираю! — напористо повторил чекист и, достав из внутреннего кармана удостоверение на имя Павла Судоплатова вкупе с могучей бумаженцией в духе «… как если бы я сам приказывал», подписанной Сталиным, то бишь, в данный конкретный момент — верховным главнокомандующим.

— Нет вопросов! — согласился я и, обойдя «Тур» залез в багажник, забрав наши пожитки и оружие. Мы с Грачиком, тяжело нагруженные, уже успели отойти метров на полсотни под звуки впустую работающего стартера, когда из за спины до меня донеслось.

— Товарищ бригинженер, она не заводится!

— Ничего не знаю! — обернулся я. — Была у меня на ходу. Кто ж виноват, что у вас руки кривые? Теперь она ваша, что хотите с ней, то и делайте! — после чего, перемигнувшись с Грачиком, как ни в чем ни бывало, направился своей дорогой. Вскоре сзади раздались быстрые шаги и Судоплатов, резко развернув меня за плечо, в ярости выдохнул:

— Слушай сюда, крыса тыловая!!! — но больше ничего не успел. У меня ушах зашумело. Хлоп! Лязгнули зубы, впитав всю силу апперкота, и капитан ГБ Судоплатов сел с помутневшими глазами задницей в пыль. Ординарец схватил меня за сидор и дернул назад, не дав попасть чекисту с ноги, чтоб разложить его звездой. Да, спасибо, Грачик, это было бы лишним. Товарищ Судоплатов и сам, устав, закатил глаза и прилег на спину.

Второй чекист, наблюдавший издалека за разыгрывающейся сценой, бросился к нам, на ходу вытянув из кобуры ТТ, но остановился не добежав десятка шагов увидев направленный на себя вальтер. Из за моей спины выдвинулся Грачик, взведя затвор полюбившегося ему шательро. Осознав, что силы не равны, сержант ГБ попытался запугать нас:

— Это трибуналом пахнет, бригинженер!

— Да, оскорбление старшего по званию в присутствие подчиненных, а, тем более, нападение на него, пахнет трибуналом, сержант! Боец Григорян, так было дело?

— Так точна, таварыщ брыгынжанэр! — подтвердил ординарец.

— Сержант, зачем оружие достал? Стрелять в меня собрался?! Ты, наверное, польский шпион?!! Фамилия!!! — видя растерянность чекиста от такого развития событий, я нажал на него еще серьезнее.

— Виткевич… — ляпнул окончательно струхнувший НКВДшник.

— Точно, шпион! Поляк! Бросай оружие!! Руки в гору!!!

От мстительного удовольствия заставить сержанта ГБ тащить Судоплатова в особый отдел корпуса на руках мне пришлось отказаться. К месту происшествия отовсюду сбегались люди и самыми первыми — разведчики, которых высвистал стоящий у крыльца часовой. Полковник Воронин, начальник разведки 5-го ТК, не добежав до нас, увидев, кто лежит на дороге, схватился за голову и, резко развернувшись, рванул обратно. Зато появилось еще одно давно знакомое мне действующее лицо. Слава Панкратов, мой телохранитель в стародавние времена Грузинской войны, присел на корточки перед Судоплатовым и, укоризненно глянув на меня снизу вверх из-под бровей, пощупал у пострадавшего на шее пульс, а потом похлопал по щекам.

— Врача! — крикнул он громко и, кажется, только сейчас обратив внимание на так и стоящего с поднятыми руками под стволами сержанта, зло бросил ему. — Что стоишь, как пугало? Руки опусти! Пистолет подбери!!

— Здравствуй Слава, — поприветствовал я чекиста, пряча в кобуру вальтер. — Что, есть еще порох в пороховницах у твоего учителя по рукопашке?

— Жить будет, — кивнул Панкратов, глядя, как Павел Артемьевич заворочался и попытался сесть. — Что ж ты так, Семен Петрович? В такой момент…

— Ну, уж извините, товарищ старший лейтенант государственной безопасности, это не я на него драться полез, а он на меня напрыгнул.

Слава только тяжело вздохнул в ответ. Пока ждали медиков, к собранию присоединились не только красные командиры, но и любопытные из числа рядового состава. В задних рядах, кому было плохо видно, расспрашивали, что произошло.

— Что там?

— Да, бригинженер Любимов чекиста уложил…

— Этот буйный может! Позавчера своими слесарями целую польскую кавбригаду за то, что над местными измывались, из пулеметов в упор в винегрет покрошил. Сам гимнастерку на себе порвал и полуголый в эту свалку бросился сразу двумя саблями конников рубить! Кровищу потом земля не принимала, так и стояла лужами, а те, кого послали раненых подобрать, по щиколотку в ней вязли! Точно говорю, только что оттуда! При мне эту кашу с поля вывозили в овраг и чистой землей засыпали, а то мухи со всей западной Белоруссии туда слетелись!

Я скосил глаза на распространителя слухов — водителя комкора Потапова, который, поймав мой взгляд, тут же пригнулся и спрятался за чужими спинами. Обрывок разговора услышал и Панкратов, разогнав досужих любопытных.

— Разойдись! Слетелись как на навоз! Товарищ капитан госбезопасности, аккуратнее! — придержал он севшего таки Судоплатова, которого тошнило.

— Сотрясение мозга… — констатировал подошедший военврач и распорядился санитарам. — На носилки его! В санчасть!

— Когда в строй вернете? — спросил Панкратов о самом, с его точки зрения, важном на данный момент.

— За неделю выходим, может, чуть раньше, — ответил военврач, уже уходя с носилками.

— А сразу на ноги поставить? Может, укол какой сделать? — бросился за ним Славик.

— Что сможем — сделаем. Но неделя или около того, — подтвердил свой вердикт медик.

— Черт! — плюнул в сторону старший лейтенант ГБ.

— Полагаю, выполнение нашей миссии под угрозой, — констатировал незаметно возникший откуда-то капитан Исибасов. — По плану мы должны через двадцать минут выехать. А командующий операцией вышел из строя из-за нелепой случайности.

— Что здесь произошло? — на арене, наконец, появился начальник Особого отдела 5-го ТК майор НКВД Бессонов. Я, как старший по званию, рассказал свою версию событий: Судоплатов с Виткевичем сломали реквизированную у меня по мандату исправную машину, после чего первый напал на меня со спины, оскорбив при этом словесно, не оставив мне иного выхода для пресечения его действий, как только качественно его вырубить. Вдобавок, сержант ГБ Виткевич угрожал мне пистолетом.

— А вы что скажете? — хмуро взглянул особист на сержанта.

— Нам, для выполнения известного вам задания желательно было бы иметь такую машину, как у товарища бригинженера. Я ее случайно заметил, выяснил у водителя чья, после чего позвал товарища капитана госбезопасности Судоплатова, так как у него был мандат, без которого товарищ бригинженер нам машину бы не отдал. Товарищ Бригинженер машину поначалу отдавать не хотел, но по мандату отдал. Мы стали ее заводить, а она не заводится, хотя я сам видел, как она подъехала. Мы заподозрили саботаж, так как товарищ бригинженер даже расписки у нас не взял, знал, что машину забрать не сможем. Капитан госбезопасности Судоплатов хотел задержать бригинженера Любимова, но тот его ударил.

Сержант, конечно, опустил некоторые мелочи, но у меня оказался свидетели в лице бойца Григоряна и часового у крыльца «разведизбы», который, хоть ничего и не слышал, но все прекрасно видел. Да и вся диспозиция подтверждала именно мою версию.

— Ясно… — вздохнул особист и как то очень-очень грустно сделал вывод. — Плакали наши головы. Капитана ГБ Судоплатова и сержанта ГБ Виткевича я обязан арестовать…

— Но вы же знаете, зачем мы здесь! — взвился старлей Панкратов — Чей и какой приказ выполняем!! Вы понимаете, что вся эта война, все усилия наших войск, все псу под хвост, если мы провалимся?!!

— Вот и говорю, плакали наши головы. А вы, товарищ старший лейтенант госбезопасности Панкратов, выполняйте, вы теперь командуете операцией, — ответил Бессонов.

— Но у Судоплатова мандат, а у меня ни шиша! И не мне товарищ Сталин задачу ставил! У меня никаких инструкций, как действовать на завершающем этапе операции и нет времени их получить, выдвигаться надо немедленно! Судоплатов же сейчас не в себе, толком не спросишь!

— Душно, товарищи, солнце так и печет, — встрял я, впечатленный горячей Славиной речью, сопоставив ее с моим желанием оставить машину за собой. — У товарища Судоплатова, полагаю, случился солнечный удар, усугубленный переживаниями от поломки машины. Так, боец Григорян?

— Так точна! — отозвался верный Грачик, взлетевший на козырное место исключительно благодаря своей нацпринадлежности. До того, как я его выбрал, он ни разу за рулем не сидел, не говоря уж о радиостанции. Часовой, уловив в какую сторону подул ветер, тоже подтвердил новую версию происшествия.

— Ну и хорошо, — враз повеселел особист, хватаясь за планшет, так и запишем в ваших объяснениях. Понятно, с майора НКВД Бессонова в случае провала миссии Судоплатова теперь взятки гладки, а вот Славику не позавидуешь.

— Что невесел Вячеслав? Видишь, как все удачно для тебя выходит, — подвинулся я к нему поближе, чтоб говорить потише, пока начальник Особого отдела фиксирует показания других. — Ты командир, тебе и слава. А Судоплатова болезного с собой прихватишь. Езжай да совершай.

— Твоя машина нам нужна, — заметил старлей.

— Брось, пока вы ее не увидели, не нужна была. К тому же — вы ее уже умудрились сломать.

— Могли бы обойтись, если б не было, но раз есть — нужна! — упрямо пробубнил Панкратов. — Починить ее можно?

— Откуда я знаю, что там капитан с сержантом начудили? Прикажу оттащить в рембат и поставить первой в очереди на ремонт. Дня за два разберутся.

— Издеваешься? — стал злиться чекист. — Машина нужна прямо сейчас! А лучше — вчера! Твоя ж собственная, неужто сам посмотреть не можешь, что с ней случилось?!

— Ладно, понимаю, дело особой важности, хоть в мои обязанности не входит лично в моторе копаться, но сделаю все возможное, — легко согласился я.

Все вместе мы подошли к «Туру» и я, раздевшись по пояс, поднял капот и снял одну боковину, после чего залез туда, выставив белому свету свою пятую точку. Повозившись, крикнул Панкратову:

— Заводи!

Стартер покрутил мотор впустую. Так, с перерывами, продолжалось еще минут пять, пока мне не надоело.

— А ну вылазь! — скомандовал я, после чего занял водительское место и, демонстративно покрутив пустыми ладонями, незаметно ткнул ногой скрытый под обивкой рядом с педалями рычажок «лишнего» переключателя, блокирующего подачу топлива и нажал «тычок» стартера. Машина почти сразу завелась. — Готово! Садись, рули, куда тебе надо.

Дело сделано, теперь упрекнуть меня в саботаже нельзя. Однако, несмотря ни на какие особо важные задания Сталина, расставаться с машиной я не собирался. Сказано же было Панкратовым, что не попадись им «Тур» на глаза, обошлись бы. Вот и пусть обходятся, забрав с собой ушибленного Судоплатова. С меня взятки гладки. Прямо сейчас они выехать не смогут, пока Павел Анатольевич хоть чуть-чуть в себя не придет, а я тем временем, успею слинять. Когда ж соберутся, снова не смогут завести и мне останется лишь явиться завтра и забрать свой лимузин, который так и будет числиться за мной, поскольку моя забывчивость относительно расписки истолкована абсолютно верно. Однако, хитрый план рухнул сразу, как только за рулем оказался Виткевич, которому Панкратов приказал отогнать машину. Сержант ГБ, видимо, водить учился, вот только практики у него было явно маловато. Слишком резко брошенное сцепление, третья, а не первая передача — «Тур» дернулся и заглох. Завести его вновь, естественно, у сержанта не получилось. Глядя на это, я только рукой обреченно махнул.

— Нашел кого за руль посадить. Да я б ему даже тачку на стройке не доверил! Слушай, Слава, если вы технику так ломать будете, то лучше б вам совсем с ней не связываться, а взять чего попроще, — попытался я отыграть ситуацию.

— Или взять твоего водителя, — ход мыслей Панкратова меня насторожил. — От имени капитана ГБ Судоплатова, оказывать всяческое содействие которому, предоставлять по первому требованию оружие, материальные средства и транспорт, приказано Верховным главнокомандующим. Семен Петрович, прошу оказать содействие, починив машину еще раз и прикомандировав к нам, временно, своего водителя.

— Я радыст! — гордясь своей официальной должностью, выпятил Грачик грудь колесом и безуспешно попытался втянуть живот. Расставаться со мной ему совсем не улыбалось и он сориентировался гораздо быстрее меня.

— Тогда, товарищ бригинженер, водителем и механиком в одном лице придется быть вам!

— Не перебирай, товарищ старший лейтенант госбезопасности. Мандат Судоплатова не дает вашей группе права подчинять себе кого либо, тем более — комбригов. У которых своих обязанностей не счесть. Или у тебя случайно запасной начальник инженерно-технической службы танкового корпуса завалялся? Все равно, Слава, пока ему дела передавать буду, дня два пройдет. И потом, ты понимаешь, секретами какого уровня я владею, чтоб с вами в сомнительных предприятиях участвовать?

— Мне кажется, владельцу меча Мурамаса не к лицу уклоняться от схватки, — вдруг выдал капитан погранвойск Исибасов, молча до того слушавший наш разговор. — Тому товарищу Любимову, с которым я познакомился при весьма драматических обстоятельствах, должно быть скучно в тылах танкового корпуса. Ведь война скоро кончится, а такие шикарные случаи, как с польской кавбригадой о которой я тут услышал, происходят редко. Товарищ бригинженер, для меня было бы величайшей честью сражаться рядом с вами!

Тут он попал в точку. Не то, чтобы мне уж так хотелось приключений, но от желания прикоснуться к тайне, свербило в одном месте. Раньше я гнал эту мысль, посчитав неосуществимой, но слова Панкратова и Исибаси представили ситуацию в новом свете.

— Допустим, что капитан госбезопасности Судоплатов обратится к комкору Потапову с просьбой откомандировать бригинженера Любимова в его распряжение вместе с машиной. Допустим, бригинженер Любимов быстро починит «Тур» и обеспечит его исправность в дальнейшем. Но, товарищи, роль водителя меня совершенно не устраивает. Только в соответствии со званием или, в крайнем случае, на равных и никак иначе! Если вы готовы на это, готовы раскрыть мне тайну вашего задания, то все эти допущения могут стать реальностью. Вот вам и весь сказ! — обозначил я свою позицию.

— Если с нами пойдешь, то все равно узнаешь. Но на случай, если ты задний ход дашь, то пойдем-ка мы оформим расписку о неразглашении, — тяжело вздохнул Панкратов, зыркнув на «пограничника».

Формальности пришлось урегулировать все в том же саду, где мы с японцем и моим бывшим телохранителем уединились под яблонями, расстелив прихваченную из «Тура» плащ-палатку. После того, как я поставил в бумаге число и свою подпись, старлей развернул карту.

— Смотри. По Советско-Германскому договору о ненападении линия разграничения проходит по рекам Писса, Нарев, Буг, Висла, Сан. Ни мы, ни немцы не вправе ее переходить. Правда, северо-восточнее Писсы, на единственном участке, где не были атакованы, поляки сами пытались начать наступление на Восточную пруссию и немцы вынуждены были нанести короткий контрудар. Но сейчас они, потрепав панов, вроде бы, отошли на исходные позиции и фронт там проходит по линии границы. Линию Керзона ты знаешь, вот она, — провел Панкратов незаточенным концом карандаша по листу. — Красной Армии крайне нежелательно, из-за возможных международных осложнений, ее переходить. Наши танковые корпуса, обогнав бегущих поляков, или уже, или почти достигли ее, взяв Перемышль, Любомль, Кобрин, Волковыск.

— Да плевать! — перебил я Панкратова. — Плевать на эту линию Керзона. Антанта нам войну не объявит, чтоб не толкнуть нас на полномасштабный военный союз с Германией. Бить до конца, до самой Вислы! Какие могут быть сомнения?

— Экий ты горячий! — усмехнулся Слава. — В Генштабе считают, что у французов сильнейшая армия в Европе, не считая нашей. Если они сейчас пойдут вперед, то легко разгромят Германию, вооруженные силы которой, очевидно, за такой короткий промежуток времени после отмены версальских ограничений, не могли восстановиться в полном объеме. А выйдя на нас, французы тут же могут предъявить претензии, воспользовавшись пересечением линии Керзона как поводом. Нам что, нужна война со всей буржуазной Европой разом?

— В Генштабе на случай нашествия марсиан перестраховаться забыли! Будут французы сидеть за своей линией Мажино, и только! А немцев товарищ Шапошников недооценивает.

— Как бы то ни было, это не нашего ума дело! — отрезал Панкратов, пресекая дальнейший спор. — У нас приказ. Проникнуть за линию Керзона под видом бегущих польских войск, найти правительство Польши, захватить, обставив как восстание, и заставить подписать капитуляцию, что даст нашим войскам законный повод выйти на линию разграничения, обозначенную в Советско-Германском договоре. Иначе немцы, которым уже нечего терять, могут войти в нашу зону, чтоб добить поляков. Вытурить их оттуда без войны, возможно, будет не просто. Получится, что СССР не смог выполнить взятые на себя обязательства по разгрому поляков восточнее Вислы, стало быть, и Германия может на линию разграничения плевать. Поэтому сейчас нам надо действовать быстро. Ближайшие дни все решат.

— Ладно, давай подробнее по пунктам.

— Можно и подробнее… ВВС Красной Армии города не бомбит, действуя по войскам и путям сообщения. А вот немцы в первый же день своей войны совершили налет на Варшаву. У поляков боевых самолетов совсем нет, а зениток — мизер. Рыдз-Смиглы с приспешниками сразу же из столицы рванул в Седлец, но надолго там не задержался. По последним агентурным данным, правительство Польши выехало четыре дня назад из Семятичей в неизвестном направлении. Скорее всего, спешат под защиту августовской группировки — потрепанной, но единственной, более-менее сохранившей организацию и боеспособность. Остальные разгромлены либо нами, либо немцами. Кстати, большая часть сил Августовской группы поляков переброшена на восток и заняла фронт по реке Свислочь, прикрывая направление от Гродно на Волковыск. Рассчитывают, что восточный берег заболочен. Удержаться на этом рубеже им будет легко. А нам придется обходить. Возможно, именно в Гродно или в окрестностях Рыдз-Смиглы и остановится, прикрывшись круговой обороной, по сведениям авиаразведки, в труднопроходимой местности от Друскининки, через озеро Белое до реки Котра, по Неману и Свислочи, через Белосток по Нареву и Бебже. На большее у поляков сил не хватит.

— Гродно ведь восточнее линии Керзона? — обратил я внимание.

— Да, в этом случае наша задача упрощается, — кивнул Панкратов. — Надо найти польское правительство и заблокировать. По нашему вызову в район сбросят воздушно-десантный корпус. А там, день-два продержаться, пока не выполним все дипломатические формальности, — и вся Красная Армия подойдет.

— Что-то этот план мне не внушает… — вздохнул я с сомнением. — Какая Красная Армия? Как я понимаю, от наших танков в Волковыске поляки фронтом по Свислочи и болотам отгородились, Белосток, скорее всего, тоже не пустой стоит, если в обход идти. Получается, что ближайший наш корпус — 3-й Кубанский кавалерийский. 5-й танковый занял оборону фронтом на северо-восток против «литовского аппендикса», из под Вильно может уйти, надеюсь, дня через три, когда его пехота сменит. Но между Вильно и Гродно лесистая местность с малым количеством дорог. А чем поляки в районе Гродно располагают?

— Ерунда, — легкомысленно махнул рукой Панкратов, — как ваш разведотдел божится, не более 12 дивизий и двух кавбригад с разной мелочью. И держать им надо фронт в 300 километров. Даже если учесть, что он проходит, в основном, по лесам, рекам и болотам, резервов у них быть больших не может.

— Ладно, с поддержкой понятно. А сами-то вы какими силами располагаете?

— Считай — рота. Два взвода наших, сформированных из сотрудников центрального аппарата, владеющих польским языком, усиленные моими тремя боевыми четверками из «девятки». И еще взвод «пограничников».

— И все?! — удивленно и, одновременно, разочарованно воскликнул я, начав понимать, что шутка о безнадежном деле не так уж существенно расходится с действительным положением вещей.

— А ты думаешь, у нас в Москве поляков, литовцев и белорусов, владеющих польским, пруд пруди? И так со всех управлений и отделов оперативников и следаков по одному-два собирали, как стало понятно, что Рыдз-Смиглы из Варшавы сбежал. Даже товарища Борковского из Архива НКВД, который еще с Дзержинским начинал, и того взяли!

— Спешка хороша при ловле блох… — попытался было я пройтись по чекистскому подходу к работе, но Панкратов меня перебил.

— Кроме нас действуют еще две группы, сформированные УНКГБ Белорусской и Украинской ССР. Ближайший наш сосед слева — белорусы под командованием майора госбезопасности Эйтингона, который ради такого дела вернулся в родные пенаты. Он выйдет, а скорее всего, уже вышел, от Волковыска на Белосток. Украинские товарищи действуют южнее — от Кобрина. Таким образом, где бы Рыдз-Смиглы не спрятался, мы его найдем.

— Найти-то найдем… Может быть… Но что потом? Если Рыдз-Смиглы по нашу стороны линии Керзона остановился — понятно. Вызываем подкрепления и ждем. Непонятно другое. Зачем столько людей тащить? Ведь если цель за линией находится, то их для захвата все равно недостаточно! Либо я ничего не понимаю, либо действовать надо малыми группами, высаживая их с самолетов. И мой «Тур» в этом разрезе совсем ни к чему!

— Малая группа в Закерзонье уж точно главную цель не захватит…

— А рота ваша, сборная солянка, стало быть, сможет? Я еще из ума не выжил и соображаю, что Гродно — узел дорог и, как минимум, одна польская кавбригада там будет стоять в качестве резера. Максимум, через сутки она может быть в любой, самой дальней точке района, который ты, товарищ Панкратов, очертил. Реально надо рассчитывать на 12 часов. Кроме того, правительство наверняка хорошо охраняют. Одной ротой здесь никак не обойтись! Тут и полка, пожалуй, мало будет!

— Полк, если б он у нас был, за линию фронта незаметно протащить трудно. Даже невозможно, — с сожалением вздохнул Панкратов. — Но приказ нам никто не отменял, надо выполнять теми силами, которыми располагаем.

— Знаешь, Слава, если уж вам так пригорело, то давай Польскую Красную Армию сперва организуем, а потом уж на рожон попрем. У меня на рембазе 5-го танкового бывших польских солдат, перешедших на нашу сторону — завались. Надеюсь, НШ Кирпонос еще не успел их по дивизиям как пополнение отправить. Люди в бою проверены. Не суворовские чудо-богатыри, конечно, но желание поквитаться с бывшими господами имеется. Думаю, если кликнуть среди них добровольцев, пару-тройку сот сорвиголов наберем. Твоих чекистов им командирами поставим и изобразим прорвавшуюся из Литовского аппендикса сводную часть. Полк, или, на худой конец, батальон. Нужна будет для твоих польская офицерская форма и документы. Десяток 5-тонных ФИАТов у меня в запасе есть, а трофейные мотоциклы и легковушки прямо здесь в штабе прихватим, чтоб связисты и тыловики к роскошной жизни не привыкали. Как тебе такой план?

— Целый батальон через фронт незаметно протащить будет сложно… — с сомнением протянул Панкратов. — Боюсь, такая колонна засветится еще на подходе. Моточастей ведь у поляков нет, да еще и «Тур». Слишком бросается в глаза. Один-два грузовика, пяток легковушек, мотоциклов и лимузин в придачу могут сойти за какой-нибудь бегущий штаб, а вот все, что более… Да и время на сборы наши уже вышло, действовать давно уже пора!

— Медленно будем запрягать, а поедем быстро. Хорошо подготовимся, работать будем надежно. Поэтому не опоздаем и поставленную задачу решим, если она вообще решаема. Смотри сюда! — теперь уже я взялся за карандаш и, используя его как указку, обратился к карте. Между Вильно и Гродно местность низменная и лесистая. Дорог там мало. К тому же, накануне три дня шли дожди. Своим ходом ехать — забирать южнее надо, в обход. И то не факт, что проедем. Не считая того, что можем с нашими же передовыми отрядами стрелковых корпусов столкнуться, которые о нас ни сном, ни духом. Но есть еще прямая железная дорога! А КМГ Потапова придан целый дивизион бронепоездов. Сил, как ты говоришь у поляков немного, весь фронт они плотно прикрыть не могли, есть неплохой шанс, что вдоль железки под прикрытием брони мы его проломим. И на подходе нас не засекут, машины на платформах замаскировать легко…

— Ну, хорошо, допустим, — стал размышлять Панкратов, — но ведь выгружаться-то нам на какой-то станции придется. У местных поляков на глазах. К тому же, через Гродно прорваться по железной дороге нечего и думать. Там наверняка гарнизон немаленький.

— В Новой Вильне мы цистерны трофейным 10-тонным краном демонтировали. Его для грузовиков за глаза хватит, если они сами будут без груза. Так что можем даже в чистом поле соскочить, никто не заметит. И насчет Гродно ты прав, но зачем нам буром переть? Мостов через Неман всего два — в Гродно и Друскенинках. Бьюсь об заклад, что их плотно охраняют. А вот между ними вряд ли много войск есть. Прихватим из состава кавкорпуса часть парка НЛП на один-два 16-тонных парома и за ночь переправимся. А уж за Неманом — по обстоятельствам. Выходит, сегодня остаток дня на организацию, ночь на погрузку, завтра выдвигаемся в сторону Гродно, следующей ночью переправляемся. Быстрота, полная маскировка, внезапность!

— А ну как поляки пути или мосты подорвут? — усомнился чекист.

— До сих пор за ними не замечалось, да и в дивизионе бронепоездов восстановить есть чем. В крайнем случае — сгрузимся и поедем сами. Как вы и планировали изначально. Хуже не будет.

— План комбрига Любимова заслуживает внимания, — заявил японец, поименовав меня «по строевому».

— Убедил, — хлопнул меня по плечу Панкратов. — Выдвигаемся по железке, форсируем Неман и рассылаем разведгруппы на легковушках и мотоциклах под видом вражеских делегатов связи. Ищем цель, а уж как найдем — накроем главными нашими силами в лице Польской Красной Армии.

— Искать нужно аэродром, пригодный для тяжелых транспортных самолетов, — уточнил я, посмотрев на дело с точки зрения «послезнания». — А авиаразведку на это надо сориентировать уже сейчас.

— Это еще почему? Авиации у поляков нет. А тяжелых транспортных машин отродясь и не было. К тому же, наши ТБ-3 перепахали фугасками все выявленные посадочные площадки и признаков их восстановления до сих пор не выявлено. Искать нужно либо дворец какой-то, любят паны с комфортом жить, либо фортсооружения с крепкими бомбоубежищами, потому как комфорт по нынешним временам — не главное. Шкуру бы не продырявили.

— Потому, товарищ старший лейтенант госбезопасности, что в бункере безопасно, но в нейтральной стране — еще безопасней. Голову на отсечение даю, бросив Польшу, за кордон они бегут, чтоб стать там правительством в изгнании. Здесь для них уже все проиграно, а из Лондона еще могут у нас крови попить. Да и верят они в то, что, в конце концов, буржуазный мир победит и они, рано или поздно, вернутся.

— Нереально, — отрезал Панкратов. — Литва нейтральная только номинально. В Москве переговоры вовсю идут по поводу наших гарнизонов там в обмен на Виленский край. Тем более, что Латвия и Эстония уже приняли наш ультиматум, который мы им выдвинули после инцидента с интернированной в Таллине польской лодкой. Ближайший нейтрал, куда можно сбежать — Финляндия. Но, как я уже говорил, самолетов нет, а аэродромы разрушены.

— Самолеты есть у Англии и Франции. И, некотором из них, аэродромы вовсе не нужны. В прошлом году, во время омрачивших наши отношения печальных событий, — дипломатично сгладил слово «война» японец, — наша страна закупала вооружения в Англии и, там нам было продемонстрировано кое-что. Четырехмоторная летающая лодка «Сандерленд», а также ее гражданский вариант — Шорт «Эмпайр», имеют достаточную дальность и грузоподъемность. Одних «Эмпайров» в Британии на данный момент свыше тридцати, «Сандерлендов» и того больше. Техническая вероятность бегства правительства Польши есть. К тому же, это достаточно безопасно для беглецов. Ведь СССР с Англией не воюет, ваши истребители не будут сбивать британские самолеты, а немцы в вашей зоне, соблюдая соглашение о линии разграничения, не летают?

— Слишком сложно, — покачал головой Панкратов. — Десятки самолетов, да, наверное не по одному рейсу… Ради чего все? Ради пшеков? Да кому они теперь нужны? Если британцам надо будет иметь при себе прикормленное эмигрантское правительство, то они легко состряпают его. Каждый пан мечтает стать гетманом — любого бери!

— А не скажете ли мне, где сейчас польский золотой запас? — посмотрел я, прищурившись на собеседников. Не то, чтобы я был абсолютно уверен в своем предположении, но какое-то смутное воспоминание о событиях 39-го года, произошедших в «эталонном мире», свербило в мозгу. Да и логика подсказывала. Ну не могли же паны бросить в Варшаве золото немцам, не попытавшись сохранить его для себя любимых!

— Опасность бегства за границу реальна! — первым отреагировал японец. — Надо спешить!

— Мы спешим, спешим, уважаемый Михаиру, только давайте в спешке не будем ничего упускать. Слава, у тебя же есть выход на главное командование фронтовой авиации? Если нет, то надо через наркомат запросить разведку всех возможных гидроаэродромов за час до захода солнца и в течение часа после восхода. Наша авиация, насколько мне известно, продолжает действовать с аэродромов на территории СССР и это дает полякам «окно» для взлета и посадки. И обычные аэродромы не мешает проконтролировать. А сейчас, давайте подобьем детально, что нам для операции нужно, а потом уж с товарищем старшим лейтенантом нагрянем в штаб КМГ, пока капитан Судоплатов не может выполнять свои обязанности…

— А что это ты распоряжаться здесь стал? — вдруг спросил Панкратов, которого задела моя последняя фраза.

— Как старший по званию Слава, как старший по званию.

 

Эпизод 16

Следующий день я прокемарил до самого обеда под мерный стук колес спального вагона, в котором мы с моим ординарцем оккупировали целое купе. Чего не отдохнуть от трудов праведных, может и не доведется в ближайшее время поспать всласть. Тем более, что вечер и ночка выдались суетливыми. Из моих «поляков», которых, к счастью, еще не успели отправить в качестве маршевого пополнения по дивизиям, после того, как я толкнул перед ними речь в лучших казацких, а может быть, даже пиратских традициях, погулять по польским тылам и пощупать панов за мягкие места, вызвалась добровольцами чуть ли не половина «контингента». Пришлось даже отсеивать, отставив три сотни отчаянных сорвиголов, так как на остальных нам просто не хватило бы транспорта. Полтора десятка пятитонных ФИАТов, четыре легковых «Лазика», десяток мотоциклов «Сокол» с колясками, и армейских, и гражданских, и почтовых — вот и все, чем мы могли располагать. Вернее, собрать до выхода в рейд. Поэтому получился у нас диверсионный батальон из трех стрелковых рот неполного состава, но вооруженных до зубов. Каждый второй боец имел ручной «Браунинг», с запасом взяли винтовок, чтобы огневая мощь постороннему наблюдателю не бросалась в глаза, а еще дюжину станковых пулеметов. Ротами и взводами назначили командовать чекистов, а уж отделениями рулили собственные «авторитеты». Главные наши силы дополнялись отдельным взводом «пограничников», разведвзводом под командой Панкратова из спецов девятки и наиболее опытных оперативников НКВД, взводом связи, взводом ПТР и 82-мм минометной батареей, отделениями саперов и понтонеров, хозяйство которых погрузили на один-единственный прицеп. Последние были нашими, армейскими, взятыми в батальонах 15-й танковой дивизии. И, конечно же, управлять этим войском полагалось нормальному батальонному штабу, который возглавил старший лейтенант НКВД Нетребский из ГЭУ.

Весь личный состав, не имеющий формы противника и документов, надо было переодеть и снарядить. Я предложил было раздеть пленных, но комиссар товарищ Попель зарубил мою инициативу на корню, ткнув меня носом в касающееся их «положение». Пришлось нашим бойцам заниматься постирушками и починкой, отмывая кровь и грязь, зашивая дырки на снятых с убитых и, частично, с попавших в наши медсанбаты раненых поляков, мундиры. Документы добыли из того же источника, а поскольку фотографироваться и подделывать времени не было, то подбирали их, чтоб было хоть немного похоже на новых владельцев. Если уж совсем было туго, то растрепывали бумаги, забрызгивали водой. Нам не внедряться же, в конце-то концов! В итоге вид у нашего воинства к утру получился какой надо — потрепанный. Как раз под легенду выходящих из окружения.

Поляки перед приходом наших войск успели угнать на запад или испортить паровозы, но вагонов и платформ нам хватило с избытком. А тягой послужил тепловоз тяжелого БеПо, который все равно действовал в авангарде отдельными бронедрезинами. Погрузившись к утру в Новой Вильне, с рассветом наш батальон под прикрытием бронедивизиона двинулся в путь, сопровождаемый перешедшим в наступление вдоль полотна ЖД Кубанским кавкорпусом.

Можно было вздохнуть спокойно. Ведь ключевым в нашем рейде был вопрос командования. Капитан Судоплатов, получивший «солнечный удар», и провалявшийся на койке в медсанчасти, пока мы утрясали с Потаповым вопросы моей «командировки» вкупе с пополнением диверсионного отряда, заявился, нетвердо держась на ногах, в то самое время, когда чекисты и «пограничники» грузились в изъятые в штабе КМГ трофейные легковушки и мотоциклы, чтобы выехать в расположение корпусной рембазы. Павла Антатольевича до того часа мы намеренно держали в неведении, но бросить его как лишний балласт было невозможно, вот и послали за ним в самый последний момент. Мы с Панкратовым, который был не в восторге, что его и «спецов» подчинили свершено незнакомому «варягу», подготовились на тот случай, если капитан госбезопасности вздумает качать права и зарубать только начатое дело. Действительно, Судоплатов первым делом поинтересовался, какого черта происходит и куда все собрались, да еще без его приказа. И тут выступил капитан Исибасов, заявивший, что участвует в операции не просто так, а за вполне конкретное списание СССР долгов за испанскую эвакуацию и ему было гарантировано, что советская сторона примет все возможные меры для успеха миссии. Участие самого бригинженера Любимова и его «польской Красной Армии», по мнению японца, в список этих необходимых мер как раз входит. Вдобавок, что стало для меня приятным сюрпризом, сыграл тот факт, что диверсионная рота НКВД была сборной и в ней оказались люди, знавшие меня достаточно хорошо и совершенно незнакомые с Судоплатовым, работавшим за границей. Среди чекистов оказались трое спецов из команды Панкратова, которые побывали со мной в Бизерте, пятеро из ГЭУ, причем двое сержантов из них начинали свою карьеру на нагатинском острове рядовыми. Все они единодушно высказались, что за мной пойдут хоть к черту на рога. И вообще, Семен Петрович Любимов такой человек, что и сам вывернется из самой гиблой ситуации, и подчиненным пропасть не даст. Что тут сказать? Репутация — великое дело!

— Операцией командую я! — зло заявил Судоплатов, уже понимая, что деваться ему некуда, в случае, если он мой план не примет и потерпит неудачу, каждый чекист в докладе непосредственному начальнику этот факт отметит. Фактически, знать об этом будет весь наркомат! Да еще японцы, будь они неладны. Тут уже уровнем, минимум, Совнаркома пахнет. Замучаешься объяснять, почему дело завалил из-за личных амбиций. С другой стороны, если потерпит неудачу план Любимова, то на него и всех собак повесить можно будет. Ну, а успех — успех, в первую очередь, его, Павла Судоплатова, в любом случае.

— Бригинженера Любимова утверждаю своим заместителем. По армейской части, — побледнев еще больше, хотя это казалось мне невозможным, процедил Судоплатов и подойдя к «Туру» тяжело сел на переднее пассажирское сидение. Что ж, выбор неплохой, все лучше болезному, чем в польских тарантасах трястись. Да и на какой еще машине ехать командиру отряда? Грачик, замявшись от того, что заняли его законное место рядом с радиостанцией, погрустнел и молча полез на зад, составив компанию Виткевичу, тут же, откуда не возьмись, возникшему рядом с командиром. Я уж и думать про него забыл. Нет, конечно, я не был склонен подозревать сержанта в подхалимстве, просто он был единственным среди нас, кроме Судоплатова, «профессиональным» разведчиком, а коллегам свойственно держаться друг друга. К тому же, для нелегальной работы несамостоятельные люди подходят мало.

— Товарищ капитан госбезопасности, сейчас это не важно, но впредь прошу вас размещаться сзади и не занимать место радиста, — известил я Павла Анатольевича о распределении обязанностей в экипаже.

— Ведите машину, — раздраженно ответил командир. — Занимайтесь своим делом, а я сам разберусь, как поступать!

— Напомнить, кто из нас старше по званию? — ответил я резко, решив немедленно расставить все точки над «зю». И присутствие свидетелей «солнечного удара» меня сейчас ничуть не смущало. — Вы командуете операцией, это так. Но, во-первых, она вами безобразно подготовлена, а во-вторых, начали вы с того, что набросились на меня с кулаками.

— Саботаж приказа товарища Сталина…

— Молчать!!! — осадил я начавшего «качать права» капитана. — Товарищ Сталин приказал вам на меня напасть?! С товарищем Сталиным я еще потом поговорю насчет того, тех ли он людей посылает на столь важные задания! Вы думаете, что проведя успешную ликвидацию, обеспечили себе доверие и прочные позиции? А если товарищи узнают не только о конечном результате, но и о подробностях? О том, как вы провели эту ликвидацию?

— Что вы имеете в виду?! — явно струхнул Судоплатов.

— Работа должна выполняться надежно! А от операции, которую вам сейчас поручили, слишком много зависит, чтобы пытаться сохранить себя для будущей плодотворной работы и надеяться на удачу, — усмехнулся я в ответ, видя, как сник мой оппонент. — Вот я и прослежу, чтобы задача была выполнена. С гарантией.

Говоря эти слова и не упоминая ни о чем конкретно, я сам действовал почти наобум. Конечно, мой новый мир далеко ушел от «эталона», но, с другой стороны, Судоплатов — капитан и при ордене. К тому же нелегальная работа долгая, кропотливая, наскоками не делается. Поэтому мое допущение, что я как-то могу опираться на ненаписанные еще мемуары советского разведчика, оправдалось. Ведь в отношении Коновальца, Судоплатова, перспектив войны, украинских националистов, в этой реальности практически ничего не изменилось. Что же касается тех самых воспоминаний, то привычка выхватывать суть оставила в сухом остатке только то, что вместе с приказом ликвидировать Коновальца Судоплатову Ежов вручил пистолет, но Павел Анатольевич предпочел бомбу, а об успехе потом узнал из газет. Все остальное — художественный свист. Но сейчас ситуация совершенно иная! Сейчас нельзя надеяться на «авось»! И Павел Анатольевич понимает это очень хорошо, как и то, что я знаю, что он фактически схалтурил. Как бы то ни было, своего я добился, разведчик-нелегал облеченный доверием и опальная «тыловая крыса», надеюсь, остались в прошлом.

Проснувшись сам, я вбил ноги в сапоги и этим грохотом разбудил Грачика, тут же озадачив его на предмет пожрать, а сам пошел умываться, благо поезд наш как раз встал на очередном перегоне. Для бритья это хорошо, а вот для быстроты рейда — не очень. Но, тут уж ничего не поделать. Мы же не хотим влететь на польские позиции со всего разгона, поэтому движемся осторожно. Легкий бронепоезд захватывает очередную станцию, высаживает десантную роту, усиленную взводом БА-11ЖД, с дополнительными подъемными осями с направляющими колесиками железнодорожного хода, расчищает пути, забитые брошенным подвижным составом. Потом совершает рывок к следующей станции, где все повторяется. Как только две станции перед эшелонами захвачены, мы выдвигаемся на перегон между ними и временный гарнизон той, которая стала для нас теперь тыловой, снимается и, обгоняя нас по параллельному пути, совершает бросок к следующей цели. Такой порядок, как обеспечивающий наибольшую безопасность, мы установили с самого начала, но оборотной стороной его было то, что путь, который в мирное время поезд проходил за четыре часа, мы будем преодолевать целый день. Это если все пойдет удачно. Конечно, я лично предпринял все возможные меры, чтобы план сработал. Ради этого слесаря АТРБ всю ночь мастерили из тросов, цепей, звеньями которых были уголки с заточенными пилой кромками, и грузов «противотелеграфные тралы». С утра разведывательная эскадрилья кавкорпуса, действующая в наших интересах, должна была оборвать все провода вдоль железки.

На выходе из уборной меня уже поджидал Грачик, который, не мудрствуя лукаво, просто залил кипятком стоящего тут же вагонного титана сухую овсянку, сдобрив ее полубанкой тушенки на брата.

— Товарищ бригинженер, вас в штаб вызывают! — сунул он мне в руку горячий котелок.

— Ага, а я-то гадаю, что ты с харчами возле туалета трешься, — поддел я своего ординарца.

— Знаю я вас, сейчас убежите, а поесть забудете, — обиделся Грачик. — Чаю, чаю возьмите! — крикнул он уже мне вослед, когда я вовсю вышагивал по вагонному коридору.

Зайдя в «штабное» купе я увидел внутри только Нетребского, склонившегося над расстеленной на столике картой и Судоплатова, полулежащего на полке на подсунутых под спину подушках.

— Выспался? — резко спросил меня командир и с усилием сел прямо. — Что вы там с Панкратовым планировали? Дивизион бронепоездов прорвет польский фронт, мы высадимся и уйдем в рейд? На бумаге было гладко! А на деле авангард застрял перед станцией Узбережь, где наши летчики уложили бомбу аккурат между путей, повредив оба. Час на ремонт. Но это полбеды. На станции Узбережь пусто! Вообще никого! Значит, рейд дивизиона бронепоездов уже противником раскрыт! А в пяти километрах впереди, у Салатья, озеро Веровское. Длинное и аккурат поперек железной дороги! Причем, в районе железки это уже не озеро, а болото! Наша авиаразведка на западном берегу, сбросив бомбу в подозрительные кусты, обнаружила позицию полевой пушки, выставленной на прямую наводку для обстрела дамбы, по которой идут пути. После чего самолет был обстрелян с земли не менее чем из пяти пулеметов! Выходит, дефиле перекрыто силами не менее батальона с артиллерией. Вероятно, и дамба заминирована. Командир дивизиона бронепоездов доложил, что прорвется. Следующим утром! Так как, в связи с тем, что прорыв сопряжен с форсированием водной преграды, ночь нужна на доразведку! К тому же, нас как раз кавкорпус нагонит, а большой толпой и тятьку бить легче! Итого, до середины завтрашнего дня мы застряли, поскольку на север бездорожные леса, а на юг озера на тридцать километров, все переходы через которые, тоже, как пить дать, перекрыты! Если сейчас разгрузимся и уйдем своим ходом, времени потеряем столько же, если не больше! Итого, товарищ бригинженер, из-за вашего вмешательства в операцию НКВД моя диверсионная команда потеряла, считай, уже двое суток! Я забираю своих людей и ухожу! Малым отрядом еще есть шанс проскочить на тот берег через переправу у Глушнева. А вы за ваши художества ответ перед самим товарищем Сталиным держать будете!

Нетребский, не поднимая головы, тяжело вздохнул, чем привлек внимание командира.

— А вы что медлите? Идите, поднимайте людей, сгружайте машины!

— А как же японцы? — спросил я Павла Анатольевича. — Капитан Исибасов вам прямо сказал…

— С капитаном Исибасовым мы уже обсудили сложившуюся ситуацию! И он также недоволен потерей целых двух суток, в то время, когда каждая минута на счету! Уже пошел к своему взводу! И вы идите! Идите, товарищ бригинженер! Свободны! Пока, что!

Я с такой силой грохнул дверью, что, надеюсь, ее перекосило и Судоплатову придется из купе через форточку вылезать! Матеря в душе на все лады бывший свой наркомат, я пошел искать Панкратова, чтобы хоть он попытался вправить мозги разведчику. Первая же заминка и Павел Анатольевич тут же ей воспользовался, чтобы вернуть все на круги своя! А как день хорошо начинался!

В довершение моих бед, выскочив из вагона, чтобы добежать до теплушки разведчиков, я увидел как Виткевич завел на платформе мой лимузин. Ну да, дел вчера было много и у меня, и у Грачика, поэтому грузили машину чекисты и волшебный переключатель закономерно оставался в рабочем положении.

— Слава, какого черта! — выпалил я, подбежав к «спецу» и, не находя слов, указал рукой на выпрыгивающих из вагонов и собирающихся у платформ чекистов.

— Капитан прав. Быстрый прорыв фронта не выгорел, а большой толпой, да на машинах, мы слишком заметны. Под легендой бегущих польских офицеров еще есть шанс проскочить, а целым батальоном… Извини!

Бывшие польские солдаты, а теперь несостоявшиеся советские диверсанты столпились у открытых дверей товарных вагонов и с недоумением смотрели на творившуюся вокруг суету, живо обсуждая, что подошедший по параллельному пути кран, сгружает на землю легковушки и мотоциклы. Возле меня же стали собираться командиры-армейцы.

— Чекисты уходят… — как бы про себя констатировал очевидное старший лейтенант, комбат минометной батареи.

— Да и шут с ними! — в сердцах сплюнул я себе под ноги. — Товарищи! В связи с тем, что роты добровольцев остались без командования, пока я нахожусь в штабе дивизиона бронепоездов, приказываю обеспечить порядок в эшелоне. Минометная батарея — первые три вагона! Далее, саперы, связь, противотанкисты — по одному!

 

Эпизод 17

Триста метров до впереди стоящего состава, тыловой базы дивизиона бронепоездов, где военные железнодорожники жили в небоевой обстановке и где находилось командование я, плюнув на известную народную мудрость, бежал по шпалам. Ворвавшись в штабной салон, который занимал целые полвагона, я с ходу набросился на комдива майора Михеева.

— Майор, какого рожна вы осторожничаете и ставите под угрозу выполнение задачи спецбатальоном? У вас броня не хуже танковой! Вызвать авиацию, полк бомбардировщиков, дивизию, сколько потребуется, перепахать западный берег огнем тяжелого БеПо, атаковать с ходу! На это вам требуется время до завтрашнего утра?!

— Силы противника неизвестны…

— Вот и проведите разведку боем!!!

— … И он располагает дивизионной артиллерией. К тому же, на дамбе есть небольшой мост, который может быть заминирован. В случае его подрыва мы задержимся на то же самое время, которое требуется для проведения доразведки дамбы, но понесем напрасные потери. Осмотреть же мост незаметно можно только ночью. К тому же, к нему надо еще выйти.

— Дымовые снаряды есть? — перестав орать, я стал думать над способом прорыва.

— Только шашки и мортирки на дрезинах и броневагонах легких БеПо, — огорчил меня Михеев.

— Век живи — век учись! В следующий раз будьте предусмотрительней! — сделал я замечание. — Авиация с дымовыми бомбами?

— Все равно, как только мы дым поставим, они мост взорвут, — покачал головой комдив. — Семи пядей во лбу не надо быть, чтобы сообразить, что мы в дыму прорваться пытаемся. Действовать надо тихо, а это только ночью возможно.

— Сейчас без десяти два, до темноты у нас еще восемь часов. Давайте попробуем днем, но тихо. Я возьму три «польские» роты, под видом «окруженцев» из-под Вильно переправлюсь на западный берег, захвачу дамбу и плацдарм за ней. А вы уж не подкачайте, как только бой начнется, сразу ко мне на подмогу! Там, гляжу, кроме железнодорожной дамбы, еще две переправы, одна прямо в деревне Салатье южнее станции, а вторая севернее, у хутора Годуны. Выгрузимся здесь же. Пойдем, чтоб не вызвать подозрений, лесами в обход севернее железки через деревню Лихачи. Это километров десять, — промерил я маршрут курвиметром по карте. — Три-четыре часа хода. Успеете за это время и пути отремонтировать и разведку вдоль путей провести. А авиацию, товарищ майор, все-таки вызовите. Пусть пробомбят поосновательней, пока мы выдвигаемся, лишним не будет. Только, чур, по восточному берегу не бить. А то обидно, если свои же грохнут. Все, решено, так мы и поступим. Cвязь — по радио. Частоты и позывные — как раньше условились.

Обратный путь к своему поезду я проделал, пожалуй, еще быстрее. Чекисты все еще снимали с платформ свои мотоциклы, сразу устанавливая их в колонну южнее насыпи. Глядя на работу парового крана, у меня промелькнула мысль, что хитрец Судоплатов сознательно готовился к такому обороту событий и большую часть дела обстряпал, пока я дрых без задних ног, думая, что у меня все схвачено. Ведь как ни мал был котел паровика, но его ж надо было раскочегарить, пары поднять заранее!

— Товарищ капитан госбезопасности! — подскочил я к командиру диверсантов, казалось, назло мне усевшемуся на переднее сидение стоявшего в середине колонны «Тура». — Есть план быстрого прорыва фронта еще до темноты! Отмените приказ на марш вашей роты на Глушнево! Нужен весь наш батальон со всеми командирами!

— Интересно, и каков план? — лениво, совсем без интереса, проговорил Судоплатов.

Я быстро изложил, но в ответ получил лишь усмешку и поучения.

— Вы хотите, чтобы мы вступили в бой и, скорее всего, раскрыли себя? Скажу вам как разведчик инженеру, в бой вступать мы должны только там, где надо. А до этого быть скрытными и незаметными. В противном случае — это провал! Нет! Диверсионная рота НКВД уходит, а вы со своим польским сбродом делайте, что хотите. До Глушнева всего пятнадцать километров, через час два мы уже будем на том берегу, а до темноты выйдем к Гродно.

— Да? А через Неман как переправляться будете? По городским мостам? Ведь понтонный паром вам с собой не протащить, слишком бросается в глаза! — попытался я урезонить разведчика.

— Летчики докладывают, что на реке большие заторы из плотов леса, которые застряли там из-за начала войны с немцами. Паром нам ни к чему, — отмахнулся он от меня.

— Ну и шут с тобой! — плюнул я на устав, — Радио слушай, вдруг пригодится!

Выбор для меня был невелик. Судоплатов перевернул ситуацию в наших взаимоотношениях с точностью до наоборот. Если раньше он не мог отказаться от моего участия в деле, так как в случае неудачи всех собак повесили на него, то теперь виноват во всех грехах буду я. Понятно, что смириться с этим и вернуться с армейцами к себе в корпус, да еще без собственной машины, я не мог. Оставалось действовать на свой страх и риск, пока временно подчиненные мне командиры взводов РККА не стали задавать неудобных вопросов. Теперь для меня главное — ввязаться в бой и прорваться за линию фронта, там уж ни о чем спрашивать не будут. Главным же препятствием было отсутствие комсостава, который увел с собой Судоплатов. Ну, да ничего, если уж организовывать Польскую Красную Армию, то на них и надо опираться.

Подойдя к товарным вагонам с северной стороны железки, которая стала границей между мной и чекистами, кучковавшимися на южной, я скомандовал высадку и построение батальона. Через десять минут личный состав взводными коробками стоял передо мной, ожидая объяснений происходящего. Но я не стал тратить на это время а сразу пошел вдоль стрелковых «польских» рот, выискивая лица, которые еще в лагере АТРБ успел заприметить. Все они и так были мной выдвинуты на командиров отделений и заместителей командиров взводов, теперь же некоторым выпадет сделать быструю карьеру.

— Фамилия? — остановился я напротив «замка» второго взвода первой роты.

— Рядовий Мишкевич!

— В Красной Армии — красноармеец! Ты взвод водил на прочесывание леса после расстрела кавалерии?

— Так точно!

— Поздравляю со званием подхорунжего Полькой Красной Армии! — присвоил я ему то, на что максимально имел право по уставам РККА, — И назначаю командиром первой роты! Вместо себя командиром взвода назначишь лучшего отделенного.

Обойдя таким образом подразделения я вернулся на центр и скомановал:

— Командиры взводов и рот, приданных подразделений, писарь минометной батареи, боец Давыдович, ко мне!

Несмотря на то, что мы были не на плацу, и лейтенанты РККА и новоявленные подхорунжие и плутоновые изо всех сил постарались блеснуть строевой подготовкой. И это немало согрело мне душу. Неуверенности не было ни в едином движении и это значило, что эти люди надеются на меня, чтобы вокруг ни происходило.

— Первое: оформить письменным приказом по первому батальону Польской КА в составе трех стрелковых рот назначение командиров, присвоение званий. Батальоном командую я! Второе: нам предстоит боевая операция по форсированию озера Веровского и захвату плацдарма на том берегу. Участвуют все три стрелковые роты. Приданные минометная батарея, противотанковый и понтонное отделение остаются в резерве в эшелоне и охраняют технику батальона. Взвод связи, сколько у нас осталось радиостанций после ухода чекистов?

— Две, товарищ бригинженер! Обе переносные. Батальонную на машине и свою УКВ-станцию они забрали.

Да, связи с высшим командованием у меня теперь, кроме как через бронедивизион нет. Когда в рейд уйдем — вообще потеряемся. Плевать, где искать ретранслятор — известно. Авиаразведка, хоть ничего и не нашла пока, за крупными водоемами в рассветные и закатные часы присматривает.

— Одну мы забираем с собой с радистом. Сделаете носилки и прикроете брезентом, чтобы два ящика на спинах не светить. Вторая остается здесь на приеме. Далее, через узел связи бронедивизиона от моего имени выйдешь на дальнюю разведывательную авиацию и согласуешь частоты, на которых они будут нас слушать. Если потребуется — на командующего авиацией Белфронта Смушкевича выходи, но связь через свои игрушки с командованием обеспечь! — сказав это я повернулся к командиру отделения саперов. — Вы пойдете со мной. Задача — разминировать захваченный нами мост для прохода бронепоездов. Если встретим поляков — держитесь от них подальше, контуженными прикидывайтесь, что хотите делайте, но себя не выдайте! Теперь пехота, царица полей, слушай приказ! Мы — поляки, сборный отряд, отходим из под Вильно. Три дня по лесам идем, сильно устали. Можете грязных бинтов накрутить на себя, чтоб легкие ранения изобразить. Офицеры нас бросили и сбежали, — тут я усмехнулся тому, что вводная была недалека от истины. — Командует отрядом боец Давидович, как самый солидный из нас всех дядька в звании польского капрала. Я буду рядом с ним. От каждой роты выделить по четыре бойца в качестве посыльных — это будет наше управление батальона. Порядок движения — колонна с интервалом между ротами в пятьдесят шагов в лесу и двести на открытой местности. Первая рота выделяет взвод как три головных дозора по отделению каждый, вторая — два фланговых дозора, третья — три тыловых. Дистанция — сто шагов в лесу, триста в поле. Взять с собой оружие, боеприпасы, особенно гранаты — сколько сможем унести. Огневая мощь нам потребуется. Спросят, откуда пулеметов столько, скажете — крепко бились с русскими, позиций не бросали, забирали оружие у убитых, вот и накопили. Еды берите на день, больше не потребуется. Либо наши подойдут и накормят, либо, если облапошимся, нам уж ничего не надо будет. Маршрут движения, — тут я развернул на планшетке свою карту и стал чертить карандашом, давая пояснения, — точка выгрузки, далее через лес на вот эту опушку, вдоль нее до конца и в следующий лес, также вдоль опушки до деревни Лихачи, через поле, там шагов пятьсот, до леска севернее станции Лихачи и по нему до Салатья и переправы. На дамбе вперед пойдет первая рота, как только она переправится, вторая с отделением саперов. Тут у вас должны портянки размотаться, — сказал я его командиру, — либо в обморок от усталости упадите, но у моста задержитесь и мину обезвредьте, пока рота будет вас собой прикрывать. Как две роты перейдут и мина будет снята, атакуем вглубь и в сторону флангов, первая рота направо, вторая — налево. Третья рота остается на восточном берегу и отсекает огнем во фланг тех, кто вздумает нас контратаковать с севера и юга. Всем все ясно? Вопросы есть?

— Станков¬ кулемети теж брати, товаришу бр¬г¬нженер? — оторвав глаза от карты спросил Мишкевич.

— Да, пожалуй, и их на носилках возьмем. На походе пусть будет по станкачу на взвод и один в распоряжении командира роты. В первуй и третьей ротах у командира — два. Поскольку по одному взводу в дозоре. А у дамбы все тяжелые стволы с третьей ротой оставим, пусть они нам огневую завесу создадут. И еще. Если вдруг на марше случится бой, вычислят нас поляки или какие местные партизаны, которые поляков не жалуют, нападут, то одна рота прижимает противника огнем, а остальные обходят с флангов. Например, если прямо нарвемся, то первая рота стреляет, вторая налево в обход, третья — направо. Сзади нападут — третья стреляет, вторая налево, первая направо. Вторая налево от направления боя всегда! С фланга — понятно и так. Голову или хвост нам сбоку прижали — две роты с одного фланга обходят. Порядок ясен?

— Зрозум¬ло, товаришу бр¬г¬нженер, — отозвались пехотинцы нестройным хором.

— Не «зрозумило», а так точно, подофицеры Польской Красной Армии! Все, полчаса на сборы и выступаем!

 

Эпизод 18

Разошлись мы с чекистами практически одновременно. Они на юг, мы на север. Все время сборов даже не смотрели в сторону друг друга, разделенные как железным занавесом насыпью дороги, на которой стоял эшелон. Ну что ж, у них своя свадьба, у меня своя, вот только, если так можно выразиться, невеста, у нас одна — маршал Рыдз-Смиглы. Время покажет, кто выбрал верный путь, чтобы ее завоевать.

Светлый сосновый лес дурманил запахами разогретой на солнце смолы и хвои, манил стелющимися по земле черничниками, усыпанными иссиня-черными сладкими ягодами, соблазнял торчащими в неимоверных количествах белыми грибами-боровиками. Эх, сюда бы в мирное время, да с корзиной! Но нет, роты идут быстрым шагом и бойцы, разойдясь широко в стороны, в лучшем случае могут быстро наклонившись, ободрать горсть и забросить себе в рот, перемазавшись как дети. Это хорошо, пусть поляки увидят, что мы на подножном корму. Ну, а грибы, набрали б, да куда ж их деть солдату и без того несущему столько?

Дозоры я сразу раздвинул пошире, только чтоб сохранялась зрительная связь, но километры оставались позади, а противника все не было. А ведь кто-то же углядел подход наших бронепоездов! После того, как мы прошли мимо деревни Лихачи и вышли на край леса, за которым лежало пшеничное поле, по которому до следующего укрытия нам надо было преодолеть полкилометра, я объявил второй привал и выслал вперед разведку. Бойцы пошли вперед, пригибаясь среди еще не достигших полного роста колосьев, а взобравшийся на высокую сосну наблюдатель сверху следил за их продвижением. Он же вполголоса и известил нас:

— Знак дають. Поляки. Зустр¬ч. Добро. Два десятка.

Ну что ж, нас засекли, но не опознали как врагов, противник малочислен. Нет причин, чтобы не идти вперед. Но и торопиться не следует. Десять минут, лежа на теплой земле я еще раз проговорил с Давидовичем легенду, про которую талдычил ему всю дорогу, проверил, помнит ли он инструкции, как действовать во всевозможных ситуациях, какие только могли прийти мне в голову.

— Не хвилюйтеся, товаришу бр¬г¬нженер, все як треба зробимо, — хитро прищурившись, сказал мне украинец, как пить дать бывший у себя не последним дядькой на деревне, — не перший раз панам голову морочимо.

— Ну раз так, — встал я на ноги, собираясь скомандовать подъем, но услышал нарастающий в небе гул, — еще подождем. Шестнадцать сорок. Однако, летуны могли б и побыстрее поворачиваться.

Сейчас мы были в четырех километрах от переправы, и бомберы должны были иметь приказ бомбить западный берег, но рисковать я не хотел. И не зря. Эскадрилья ДБ-3, появившись слева из-за крон деревьев, ушла к цели, но ее эскорт, четверка И-163, которые теперь даже на сопровождение летали с бомбами, сделала правый разворот и спикировала парами на какую-то цель у станции Лихачи. Совсем недалеко от края того леса, где разведка встретила поляков. Понятно, когда приказы раздавали, про истребителей забыли. Да и вряд ли стали б эти дисциплинированные парни, привыкшие ходить за хвостами и мало смотреть на наземные ориентиры, рьяно их соблюдать. Береженого бог бережет. Я даже, на всякий случай, дал приказ отойти подальше вглубь и рассредоточиться.

Однако ценит нас верховное командование. Гул моторов и грохот бомб мы слушали больше часа. Наблюдатели насчитали восемь эскадрилий, два полных полка с эскортом истребителей, которые тоже внесли свою лепту. Если первая группа ДБ-3 атаковала с ходу, то другие пролетали над целью, осматриваясь, после чего разворачивались и тысяч с двух разгружались, заходя кто во что горазд, кто вдоль железки, кто вдоль берега озера. Надеюсь, что с такой высоты бомбили аккуратно и рельсы еще целы. А потом пожаловали пикировщики СБ, которые, видно, вообразили, что на полигоне, и, никуда не спеша, принялись отрабатывать бомбометание с пикирования, по одному выпадая вниз из круга. Если каждый бомбер нес стандартную нагрузку, то на этот небольшой участок фронта обрушилось сто тонн металла и взрывчатки, не считая вклада истребителей. У поляков, если они действительно там, должны быть чувствительные потери просто по закону больших чисел. В довершение всего, прилетела «стрекоза» корпусной эскадрильи для оценки результатов удара и я, не выдержав, связался по рации с комдивом железнодорожников и попросил его убрать с неба к чертовой матери всех мух, дав нам, наконец, возможность выйти к цели.

На форсирование поля батальон потратил двадцать минут и там, в лесном острове между станцией и деревней Лихачи, из которого открывался хороший обзор на восток, я увидел поляков. Вблизи, с оружием и не в плену. Бросились в глаза высокие фуражки вместо обычных конфедераток.

— Кто это? — спросил я Давидовича сквозь повязку, имитирующую ранение в лицо из-за которого я, якобы, не могу нормально говорить.

— КОПовци, прикордонна варта, — с какой-то скрытой злобой объяснил лжекомбат и пошел на зов юнца с погонами подпоручика.

Я за ним не последовал, благоразумно оставшись в сторонке шагах в пятнадцати. К моему удивлению очень скоро разговор перешел на повышенные тона.

— Хлопц¬, взяти на приц¬л цих геро¬в! Командувати нами вони захот¬ли! Кулемети ¬м подавай! Ти, пане п¬дпоручик, повоюй з наше, пот¬м собакою лайся. Що з того, що ми укра¬нц¬? Або ми з б¬льшовиками не воюгмо? Або ми не солдати Реч¬ Посполито¬? Загоном командую я, оск¬льки мо¬ побратими так вир¬шили ¬ буду командувати до тих п¬р, поки не ув¬йдемо в частин¬ регулярно¬ польсько¬ ар쬬! Або ти думашь, до тебе п¬д команду п¬ду? Це я тебе можу п¬д свою команду взяти! Погони п¬дпоручика, поки ти в бою не був, н¬чого не варт¬! До сих п¬р п¬дпоручика т¬льки зб¬гали, т¬льки побачивши червоних! ¦ тут командир полку, який нас прийме? Н¬? Ну так ми свогю дорогою п¬демо! — в ответ на резкую команду поляка орал Давидович, перейдя с польского на украинский, и мои бойцы действительно направили стволы на пограничников.

— Jest dowСdca batalionu stra?y granicznej! I od razu wy?l? pos?a?ca z relacj? o waszym buncie i niepos?usze?stwie! Teraz natychmiast zabieraj ludzi z kraw?dzi do lasu i poczekaj na decyzj? majora! — ничуть не испугавшись, выкрикнул подпоручик.

— Слухаю! — с издевкой бросил руку к каске Давидович и тоже по-польски стал давать команды, по которым наши бойцы двинулись дальше в лес, все так же держа под рукой стволы.

— Ар쬬 тут немаг. Т¬льки один батальйон КОП. Телефону ¬ рац¬¬ у командира взводу теж немаг. Зараз в¬н в¬дправить г¬нця. Будемо чекати, що про нас пан майор вир¬шить, чи просто цих собак постр¬лягмо? — догнав меня тихо спросил Давидович.

— Шума много будет, насторожатся. Этот конный взвод здесь для этого как передовой и поставлен, чтоб вовремя предупредить об опасности. Тогда нам на ту сторону трудно будет попасть, могут и из пулеметов приголубить, а то и из пушек.

Уходя на запад, мы прошли мимо коновязей и костра, на котором в котле пограничник готовил варево. Судя по размеру посуды, количеству привязанных коней да свободных, но вытоптанных мест, у подпоручика под началом человек сорок, из которых добрая половина в разъездах. Чтобы не погореть, я раздвинул свои дозоры пошире от привального лагеря, после чего по радио связался с комдивом Михеевым и поделился новой информацией. Обстановка севернее дороги и восточнее озера нам теперь ясна, а южнее железки все равно сплошной лес от самой станции Узбережь.

Ждать решения неизвестного польского майора, командовавшего участком обороны, нам пришлось не более получаса. Конный гонец явился к нам без четверти семь вечера, мои бойцы едва успели опустошить котелки, устроив на привале скромный солдатский ужин из личных запасов. Пограничник переговорил с Давидовичем и… остался с нами. Пришлось лжекомбату отвлечь его, поручив заботам своих посыльных, которые принялись кормить его салом с хлебом и предлагать под это дело горилки.

— Майор даг нам пров¬дника, наказуг йти на Годуны, переправитися через м¬ст ¬ зм¬нити на позиц¬ях його четверту роту. Каже, у нього велик¬ втрати в¬д л¬так¬в. Протриматися треба добу, поки не п¬д¬йде п¬хотна див¬з¬я з Гродно.

— «Добу» это сколько? — не понял я.

— День, н¬ч, — уточнил Давидович.

— Сутки? Ну да, до Гродно как раз дневной переход, а если у майора связи нет и он за подмогой только сейчас гонца послал… На сутки нам уступают участок фронта, замечательно! К гонцу кого-то постоянно приставь, чтоб завалил в случае чего. По совести говоря, на Годуны и мост мы и так выйдем, а командир роты наверняка предупрежден. Знаешь что, а давай-ка мы этого молодца прямо сейчас крепко поспрашиваем, только чтоб не орал. Какие силы на участке, заминированы ли мосты, где пушки стоят? Давай, действуй!

— Н¬, не можна, почнуть шукати, — резонно возразило мое «польское отражение». — Як ми пояснимо, що в¬н наказ передав, а нас не проводив? Я його так, по-доброму позапитую.

— Ну, ладно, позапитуй пока идем, — усмехнулся я в повязку. — Подъем! Хорош время зря терять!

Через час с небольшим, в начале девятого, мы без помех и лишних вопросов переправились на другой берег. Поручик, командир роты пограничников уступил нам свой участок фронта, но предупредил, что будет стоять у нас в тылу и если батальон побежит… А завтра, как бы между прочим, но со скрытой угрозой сказал он, сюда прибудет взвод жандармерии, которая у поляков что-то вроде контрразведки и военной полиции в одном лице, проверит нас и решит, годимся ли мы в польскую армию или нет. А я то уж губы раскатал, что к утру мы смоемся, а вместо «польского батальона» на правом берегу будут две роты десанта из дивизиона бронепоездов! К тому же, рота КОПовцев ушла, а вот взвод полевых 75-миллиметровых французских пушек 1895 года, выставленных на прямую наводку для огня вдоль моста, остался. Всего у противника здесь дивизион в две батареи по четыре орудия, но остальные держат под прицелом железную дорогу и мост в Салатье. Наш участок обороны начинается в двухстах пятидесяти метрах от железки и тянется вдоль болота на север на добрых полтора километра. На правом фланге у нас сосед, батальон КОП, усиленный взводом кавалерии, который мы уже видели, пушками, о которых знаем, саперной командой, о которой догадывались, да ротой добровольцев-осадников, представления о ней мы никакого не имеем. А левый наш фланг открыт, поскольку дальше там бездорожные леса, за ним мы должны только наблюдать, выслав дозоры. У КОПовцев такая же петрушка, но их позиции тянутся на два с половиной километра вдоль болота, а потом и озера, перехватывая ЖД и мост в шестистах метрах южнее. Дальше вдоль берега у них тоже только дозоры. Там лес по обоим берегам до самого Глушнева, которое лежит в пяти с половиной километрах южнее. Именно туда направил свои стопы Судоплатов, но на глушь деревни с говорящим названием понадеялся зря. Там переправу тоже сторожит рота КОП из второго батальона бригады «Гродно», снятой с литовской границы и брошенной на восток. Вообще, КОПовцы держат фронт от самых Друскеник, куда отошли с литовской границы оказавшиеся западнее удара КМГ Потапова части бригады «Вильно», до Озер, а дальше уж стоит армия. Все это я почерпнул и из собственных наблюдений, и из сведений, что выболтал сопровождавший нас посыльный. Прав был Давидович, когда воспротивился «потрошению». Вряд ли бы мы узнали от него больше, а риск погореть вырос бы неимоверно.

Осматривая польские позиции, я злорадно отметил, что авиация наша отработала на пять с плюсом. Подвела поляков пограничная привычка. Не оборону они здесь устроили, а засаду. Сыграл с ними злую шутку и ледник, в стародавние времена пропахавший эту озерную долину и отложивший по обоим берегам насыпи высотой, местами, до семи-девяти метров. Эти валы отлично защищали от настильного огня с фронта. Когда же сверху посыпались бомбы, укрытий у КОПовцев не оказалось. В итоге отвел поручик с собой в тыл едва полсотни человек. Полная же рота насчитывает вдвое больше. Теперь уж мы в мешанине воронок и поломанных сосен оборудовали как следует свои позиции. Как следует — это в расчете на круговую оборону. У нас, якобы, опыт, не придерешься. Причем из девяти моих взводов в первой линии только три, одна рота, третья, в резерве, сторожит «контролеров» в тылу. Да и вторую с левого фланга, того, что дальше от поляков, я уже наметил послать в обход и устроить «доброму поручику», если все пойдет плохо, молот и наковальню.

Пока же дела идут хорошо. Связавшись по радио с майором Михеевым, я отменил первоначальный план и скоординировал совместные действия. Теперь бронедивизион должен был атаковать взвод конников в лесу севернее станции Лихачи, продвинув туда легкий бронепоезд и выслав роту пехоты с танками. Этим мы отрезали кавалерии иной путь отхода, кроме как через мост у хутора Годуны, то бишь через наши позиции. Ну, а здесь уж мы их на узком мосту встретим от всей нашей горячей души. Начинать следовало перед закатом. Под это дело я приказал командиру первой роты Мишкевичу выделить по отделению на каждый артиллерийский расчет. Чтоб когда начнется бой и этих под шумок зачистить.

Полдесятого на северо-востоке загрохотало. Тяжелый бронепоезд, он же зенитный, имел в своем составе, кроме старых «революционных» бронеплощадок, перевооруженных с башенных трехдюймовок на двухблочные дизель-гатлинги, четыре платформы, на каждой из которых было смонтировано по одной спаренной морской 100-миллиметровой зенитке. Всего восемь дальнобойных скорострельных стволов с досягаемостью по дальности в двадцать километров. Как ни странно, трехминутный артналет не вызвал отступления конников, красные ракеты, означавшие для поляков приближение противника, взвились над лесом только тогда, когда забухали трехдюймовки броневагонов и БА-11, затрещали пулеметы. Через пятнадцать минут тяжелый БеПо из далекого тыла открыл огонь по основным польским позициям, накрыв участок фронта на двести метров по обе стороны от железной дороги. Я не угадал совсем чуть-чуть. Взвод конников появился позже расчетного времени всего на пять минут. Дождавшись, когда он втянется на мост полностью, я дал команду «огонь»! Все двенадцать наших станкачей, не считая прочего, смели кавалерию в болото за считанные секунды, а грохот разрывов совсем рядом надежно скрыл наши проказы. Бойцы первой роты выбежали вперед, чтобы собрать оружие и сбросить вниз оставшиеся на настиле трупы людей и лошадей. Первый этап операции был завершен. На восточном берегу озера поляков не осталось и я мог в темноте установить со своими прямую связь, получить подкрепления и, если надо, отойти. Тут же меня порадовал Мишкевич, доложивший, что артиллеристы упокоены.

Бой на время затих, дивизион бронепоездов в это время занимал деревню Салатье своими десантными ротами, а к нам прибежал посыльный от командира КПОвцев. Давидович, на голубом глазу, отправил его назад с донесением, что на нас вышли русские, пытались атаковать, но были отбиты, а про взвод кавалерии мы ничего не знаем. Наверное, были окружены и погибли. Или, может, еще объявятся. Если к нам выйдут — сразу сообщим! А еще майор приказал выслать ему треть наших станковых пулеметов и десятка три ручных, но Давидович нагло отказал. Ему не впервой, тем более, что вскоре майору будет не до этих мелочей и наказать нас он просто не сможет. Вторая рота уже пошла в обход.

Второй этап операции по прорыву батальона ПКА через фронт противника почти не потребовал, собственно, нашего участия. Десантные роты бронедивизиона с танками и БА вышли на берега озера Веровского и, укрываясь за точно такими же природными валами, как и поляки, завязали с ними огневой бой. Зная, что пушки противника нацелены на дефиле и быстро менять направление стрельбы не могут, советские бронемашины выставляли над гребнем башни, делали два-три выстрела из пушки и скрывались, чтобы вынырнуть уже в другом месте. Не отставали от них и стрелки, всячески провоцируя поляков на ответный огонь. Разница в положении сторон была в том, что у нас была дальнобойная артиллерия и приданная моему батальону минометная батарея, которые могли вести навесной огонь, перекидывая снаряды и мины за преграду. У поляков тоже, как оказалось, был легкий миномет, но всего один. Как только перестрелка разгоралась, следовал короткий артналет и на время все стихало, а потом начиналось снова. На третий раз поляки усвоили урок и перестали отвечать, тогда Михеев попытался в темноте выдвинуть разведгруппы по дамбе к мосту. С западного берега стали стрелять, а в ответ опять полетели 16-килограммовые подарки. Шумели бойцы РККА и на моем участке, стреляя сильно выше. Мы тоже обозначали войну, изредка давая пару очередей в ответ, протягивая, между тем, телефонную связь с восточного на западный берег.

Около полуночи я получил известие, что вторая рота готова атаковать «контролеров» с тыла, но буквально следом прибежал посыльный из третьей, доложив, что поляки снимаются и уходят на юг. Ну что ж, напугать майора ночной атакой, для отражения которой ему потребуются все резервы, у Михеева получилось. Теперь путь на запад для нас свободен. Значит, пришла пора начать третий этап. Автотранспорт нашего батальона с приданными подразделениями уже снят с эшелона и сосредоточен на восточном берегу в районе Годунов. Шумом моторов там сейчас никого не удивишь, но вот если он будет доноситься с западного берега… Пришлось двум взводам первой роты, минометчикам, противотанкистам и саперам толкать машины вручную. Наблюдая за процессом я про себя молился, чтоб хлипкий деревянный мост, который и скрипел, и потрескивал, выдержал тяжелые грузовики, но все обошлось.

— Хорошо, что водители нашлись, — сказал я, когда последний ФИАТ закатили в лес.

— Четверых пришлось у железнодорожников занять, остальные наши, — ответил мне старлей-минометчик.

— Что ж поделать, теперь с нами пойдут, — развел я руками.

— Чекисты у Глушнева тоже прорвались, — доложил связист. — С потерями.

— Раскрыли их?

— Нет, но обвинили в предательстве и трусости и попытались арестовать. Потери большие. Пришлось все подчищать до последнего человека. ФИАТ, в котором прятались японцы, подожгли и тем пришлось выпрыгнуть. Тут уж понятно, нельзя в живых оставлять тех, кто азиатов видел.

— Эх, Павел Анатольевич… Связаться с ними можно сейчас?

— Через бронедивизион, — кивнул в темноте лейтенант.

— Передай, что мы пойдем через Рыбницу на Верхополье, Криничную, Польницу к Лукавице, там будем переправляться. Предлагаю возобновить взаимодействие ко всеобщей выгоде.

В три часа ночи, откатив силами двух рот грузовики чуть ли не до самого Поречья, лежавшего в трех километрах от озера Веровского, дождавшись арьегардную первую роту Мишкевича, который сдал подготовленный плацдарм десантникам бронедивизиона, мы завели машины и поспешили на юго-запад в сторону Гродно. Завтра к вечеру у Салатья 3-й Кубанский кавкорпус будет бодаться с польской пехотной дивизией, нам эти хлопоты ни к чему. Выгодные позиции своим обеспечили, сами прорвались, не понеся потерь и не раскрывшись — и ладно. Теперь главное быстрее проскочить десять километров до Рыбницы по дороге, где есть опасность встретить идущие навстречу польские армейские части, а там в сторону уйдем и ищи нас, как ветра в поле!

 

Эпизод 19

Война жестоко карает за малейшие просчеты. То, что в условиях господства в воздухе советской авиации противник передвигается, преимущественно, ночью, я мог бы и раньше сообразить. И приказ продержаться сутки был отдан вовсе не нам, а батальону КОП и он, этот батальон, приказ выполнил. Сразу за станцией Поречье, проезжая Белочки, наша колонна натолкнулась сперва на разъезд полькой кавалерии, а потом и на весь конный дивизион, шедший в авангарде пехотной дивизии. Мы шли без света, чтоб ни наших ночных бомбардировщиков не соблазнять, ни местным жителям не давать себя разглядеть, на небольшой скорости объезжая ямы на гравийке, обсаженной по обочинам и вдоль заборов домов деревьями и кустами сирени. Польский разъезд, конечно, нас услышал и встал, видимо, решая, что делать дальше, но в темноте неверно оценил дистанцию и наша головная машина едва не уперлась радиатором в лошадиные морды. Может быть и обошлось бы все словами, но кони шарахнулись в стороны, сразу же заразив своих седоков паникой и те, паля в нашу сторону почем зря, помчались прочь не разбирая дороги. Мои, с избытком, ответили огнем прямо с машины и в азарте устроили короткую погоню, врубив фары. К счастью, за околицу выскочить не успели, на перекрестке шляха и идущей наискосок деревенской улицы водилу головного грузовика зацепило шальной пулей и он, сообразив, что не на танке, резко остановился и выпрыгнул из кабины. Следом за ним и весь взвод первой роты сыпанул на землю, преследуя уже на своих двоих.

Деревню от леса отделяли огороды и выпас, проходя через который около километра, дорога ныряла в лес. Из польского разъезда скрылись в темноте единицы, но вскоре с запада, прямо с поля, по нам открыли огонь куда более многочисленные стволы. Поначалу, кроме винтовок, работал только один ручник, но огневой бой быстро разрастался и к тому времени, когда мне удалось взять ситуацию под контроль, выдвинувшись в передовые порядки, я убедился, что противников ничуть не меньше, чем нас. Более того, они начали разворачиваться, пытаясь охватить нас с флангов. Только тогда я понял, как влип. Судя по действиям поляков, командиры их толк в деле знают, воюют решительно. Как-никак элита, конница! Слава Богу, хоть не полк и не бригада, иначе бы нас уже из пушек приголубили, а всего лишь дивизион кракусов, польский аналог наших разведбатов. Пробиться через них на запад нечего было и думать. Это малой кровью не обошлось бы. Да и потом что? Сокрушить всю дивизию? И без того мои партизаны, привыкшие уже к легкой войне, замандражировали, пришлось «по Чапаеву», показывать им место командира в бою. Приказ не оставлять убитых и раненых, с обещанием, что командиры взводов и отделений, бойцы, потерявшие своего напарника, стрелка или пулеметчика, будут иметь бледный вид, возымел действие, загрузив простой, понятной и выполнимой задачей. В общем, пришлось поворачивать оглобли назад и уходить через Лосево на север, по дороге на Друскеники. Пока разворачивали машины, особенно ту, что с понтонным прицепом, мы старались придавить противника огнем, а потом, по сигналу, попрыгали на них и оторвались. Охоту преследовать нас в конном строю отбили сразу, дав с заднего борта замыкающего грузовика огонька сразу из двух станковых пулеметов.

Слава Богу, никого не оставили. На ближайшем привале за деревенькой Чернуха, в шести километрах от места боя, командиры взводов доложили мне, что все по списку в наличии. Трое убитых и пятнадцать раненых из них двое — тяжело. Взяли двоих пленных. За первого я похвалил бойцов первой роты, которые сообразили не добить одного из конников на улице, всего лишь налетевшего на низкий сук и упавшего с лошади. Он не сказал ничего для меня нового, того, чего бы я и сам не сообразил, но бойцов надо было поощрить. А за второго, вернее, вторую, пообещал громы и молнии на головы бойцов третьей, которые прихватили с собой в машину девку в одной ночной сорочке, в панике выскочившую из дома.

— Вы разбойники или бойцы Красной Армии? Какого ляда вы людей воруете?!! Что вы собирались с ней делать?!!! Можете не отвечать! Сам вижу, что красавица, каких поискать! Не хватало мне еще среди моих бойцов насильников!! И без того уже мне разговорчики о мародерстве приходилось слышать!!! Может кто-то из вас решил, что посчитаться с поляками значит ограбить мирных жителей, как вас паны грабили?! Еще один случай — виновные будут расстреляны перед строем! А третьей роте отныне и навсегда — охрана лагеря на привалах и стоянках!! В поиски более сознательные ходить будут!!! Так вот, зарубите себе на носу как встарь солдаты! Оружие, документы — царю! То бишь, мне, как представителю законной власти! Остальное, что с бою взято — ваше! Кроме формы и наград! Гражданских — не трогать!

Добровольцы выслушали меня, молча понурив головы, видимо окончательно запутавшись в какой Красной Армии они служат, Польской или русской, и с какого перепуга я представитель законной царской власти. Впрочем, c очаровательной пленницей мне, пожалуй, повезло. Она сидела под сосной в отдалении от бойцов, положив на колени подбородок и прижав руками к ногам подол ночнушки, чтобы его не раздувало ветерком. Длинные, светлые волосы искристой волной скрывали ее лицо, струясь до самой земли. Но, когда я подошел, девушка встала, гордо выпрямившись во весь свой немаленький, прямо скажем, гренадерский рост и, глядя на меня, несмотря на то, что была босая, чуть-чуть сверху, с вызовом спросила на чистом русском:

— Кто вы и что собираетесь со мной делать?

— Для начала — одеть, — протянул я ей шинель. — А то от ваших прелестей глаз не отвести, — признался я, малоуспешно борясь сам с собой и стараясь выше плеч держать взгляд, который все время падал на выдающуюся во всех отношениях грудь, выпирающую под тонкой белой материей. Девушка, густо покраснев, завернулась в верхнюю одежду, оказавшуюся для нее слишком широкой, придерживая борта, чтобы не распахивались, руками. Да, при всей стати, талия у нее была, да еще какая!

— Вы подождите, я вам ремень и сапоги, если не побрезгуете, принесу, — я резко развернулся и пошел прочь, чувствуя, что у самого горят уши.

— И платок голову прикрыть! — дерзко крикнула она мне вслед.

Через три минуты, прихватив все перечисленное, да еще чистые портянки из собственных запасов, я вернулся.

— Вот, — протянул я ей вещи. — Хорошо над вами родители постарались, обувь армейская должна как раз в пору прийтись. — Как вас зовут?

— Лидия, — ответила она, отряхнув ступни от устилавшей все вокруг сосновой хвои и старательно оборачивая их тканью, прежде чем одеть сапоги.

— Вы, Лидия, уж, пожалуйста, на подчиненных моих не серчайте. Они не виноваты, что вы такой сказочно прекрасной уродились. Честно скажу, сам бы украл, не удержался бы!

— Вы мне льстите, осыпая комплиментами, но так и не сказали, что собираетесь со мной делать дальше, — девушка уже совсем оправилась, почувствовала, что ей ничего плохого не грозит и приняла, видимо привычная к изобильному мужскому вниманию, немного высокомерный тон.

— Вы свобдны, Лидия, — вздохнул я, ловя себя на мысли о том, что не хочу ее отпускать. — К сожалению, отвезти вас домой мы не можем. Не сошлись во мнениях с польской кавалерией, кто из нас должен ехать по той дороге и они на нас, похоже, крупно обиделись.

— Я туда не пойду, — сказала она, скручивая волосы и пряча их под рогатывку, принесенную мной вместо платка. — У меня тут отец с матерью недалеко живут. Много солдат — честной женщине лишние хлопоты.

— В Чернухе? — уточнил я, зная, что поблизости этой деревни, да Подчернухи на другом берегу ручья, ближе пяти километров ничего нет. Впрочем, в мирное время это не расстояние.

— Нет, в лесу.

— Так вы у нас, оказывается, лесная фея? А в Белочках как же так некстати оказались?

— Почему некстати? — пропустила она мимо ушей сам собой вырвавшийся очередной комплимент. — Замуж вышла и оказалась.

— Не подумал бы, вы такая юная, — поймал я себя за язык, внутренне чертыхнувшись, и попробовал придать голосу озабоченный тон. — Муж поди ищет…

— Не ищет, — улыбнулась она. — Он сейчас в армии под Барановичами взводом командует.

— Да, в русском плену, если вообще жив, у него другие заботы, — пробормотав это, я вдруг опомнился, ругаясь на себя уже на чем свет стоит. Кобель, нанюхался флюидов, забыл вообще кто и зачем здесь! Она дочь лесника! И для нас, попавших среди сплошного леса в ловушку на рокаде между Поречьем и Друскениками, где окопались остатки бригады КОП «Вильно», это шанс! Наверняка по следам боя, стреляным гильзам, да переговорив с КОПовцами у Салатья, польская жандармерия уже примерно поняла, что мы не совсем свои или даже не свои вовсе. Наобум на север ехать рискованно, в штабе дивизии у поляков наверняка есть связь хотя бы с Гродно, а оттуда и пограничников могли предупредить, что шарахается в тылах у них неизвестная моторизованная часть. Встретят как надо. А местные дороги, ведущие на запад и обозначенные на карте, мы, или вовсе не смогли найти, или они оказывались уходящими в болото тупиками. Нужен проводник, иначе придется машины бросить и в лес уходить на своих двоих, убегая от разведдивизиона, который гонять нас будет, минимум, до вечера, пока к фронту 3-й Кубанский кавкорпус не подтянется и полякам станет не до нас.

— На машине к вашим родителям доехать можно? Мы вас довезем в целости и сохранности.

— Доехать можно, но право, не стоит себя утруждать, сама дойду, — усмехнулась Лидия, приняв мои слова за очередной подкат.

— А я сказал, довезем! — ответил я жестко и тут она, явно что-то заподозрив, испугалась. — Не волнуйтесь, мне только надо переговорить с вашим отцом.

До избушки лесника нам пришлось километра четыре буквально продираться по узкой, петляющей лесной дороге, которую за Чернухой мы прежде не заметили проезжая мимо. Основательный, добротный дом с резными наличниками, которых я прежде в окрестностях не замечал, стоял в углу небольшой поляны, упираясь глухим забором вокруг заднего двора прямо в лес. Хозяин, вышедший на шум, встречал нас стоя на высоком, в четыре ступени, крыльце, с явным неодобрением глядя, как ФИАТы вламываются задом прямо в кусты, уходя с открытого места под сень деревьев. Подошли мы к нему вместе с Лидией, но я остановился шагах в десяти, а девушка, подбежав к отцу, спряталась за богатырской спиной. Да, мужик был могуч, метра под два ростом, потому и приближаться я не стал. Неудобно разговаривать, когда твоя голова, с учетом позиции, занятой собеседником, находится ниже его пояса.

— Русский. Наверняка бывший белогвардеец, — не здороваясь вынес я свое суждение. Уж больно Лида правильно говорит, да на обычную крестьянку не похожа, сама замужем за офицером. Да и папаше мундир был бы к лицу.

— А вы-то сами кто? — не отвечая спросил тот сурово.

— Меня можно звать Семеном Петровичем. А вас?

— Георгий Александрович, допустим. С чем пришли и зачем лес топчете?

— Помилуйте, надо же было спасти вашу дочь от тягот войны и доставить ее в безопасное место, — усмехнулся я. — И еще у меня есть одно дело. Мне нужно к вечеру быть на берегу Немана, минуя большие дороги и не встречаясь с военными.

— Прошли дожди, прямых дорог на запад сейчас нет. Только по шляху через Поречье на Гродно или через Друскеники.

— Даже не сомневался, что вы черной неблагодарностью ответите на спасение дочери, — надавил я на него, подчеркнуто расставив пошире ноги и уперев руки в бока. — Тогда у меня к вам предложение о сделке. Вы, Георгий Александрович, проводите нас до Немана и ни вы сами, ни ваши женщины никогда не признаются, что вообще нас видели. Дорожку сюда мы парой сосенок на буксире замели, на песке да хвое следов не найти. А здесь на поляне сами уж приберетесь. В ответ на вашу услугу ее муж, — я указал на Лиду пальцем, — не поедет, как все пленные польские офицеры, на двадцать пять лет в Сибирь каналы да плотины строить, а вернется домой, как только закончится война.

Лесник молчал, вперив в меня тяжелый взгляд, будто хотел меня отбросить подальше, в ту самую Сибирь, о которой я только что сказал.

— Папа! — не выдержала Лидия, дернув отца за руку, но думал, взвешивал.

— А если я откажусь вам помогать, то вы меня казнить будете… — ни малейших вопросительных оттенков, только полная, абсолютная уверенность слышалась в голосе лесника.

— Зачем? Машины оставим и уйдем, никого и пальцем не тронув. Сам себя накажешь хуже, чем все, что бы я мог с тобой сделать. Слышишь канонаду? Второй день грохочет. Завтра-послезавтра здесь будет Красная Армия и, если ты встанешь на сторону наших врагов, тебе придется уходить к немцам за Вислу или в Пруссию. И будешь ты у исповедующих расовую теорию истинных арийцев рабом-недочеловеком, как и все остальные поляки, что под немцем останутся. А дочь твоя, исключительно благодаря внешним данным, может сделать карьеру в офицерском, а не солдатском борделе.

— А красные, стало быть, меня по головке погладят? — усмехнулся мужик, понимая, что нужен мне и потому чувствующий себя довольно уверенно.

— Нагадишь мне — ее мужу компанию составишь. Поможешь — по конституции 1936 года любой, не запятнавший себя в течение 10 лет эксплуатацией трудящихся, после прохождения испытательного срока становится полноправным гражданином. Уж сколько бывших белых на Родину вернулось… Батраков же здесь я у тебя не вижу. В общем, как был лесником, так и останешься, никто тебя не тронет. Или, если хочешь, можешь уехать и чем-нибудь другим честно на жизнь зарабатывать.

— А если польский офицер до войны инженером в пореченском депо работал и его самого эксплуатировали, то он тоже может гражданство получить? — с интересом спросила Лидия.

— Трудящимся у нас всегда рады, — улыбнулся я больше своим мыслям. Сейчас эта красавица папашу своего лучше меня убедит.

— Ну, папа!!! — не разочаровала меня девушка.

— Что папа? В двадцатом красные тоже чуть до Варшавы не дошли, а потом…

— Много воды с тех пор утекло, — хмыкнул я. — Нет уже ни Тухачевского, ни Пилсудского. А Красная Армия свою силу и в Маньчжурии показала, и здесь уже со всем справилась почти. Японцы, кстати, вояки покруче ваших панов поляков. Могу судить, был на Халхин-Голе. Не ошибись, лесник…

— Ладно!!! — в сердцах махнул отец рукой, сердито взглянув на дочь. — Выведу вас отсюда сухим путем на узкоколейку, что от Поречья до шляха Гродно — Друскеники идет. По ней вы уж сами. Здесь сейчас других дорог нет. Со шляха же съездов на запад к Неману много, разберетесь.

— И еще. Мы оставим здесь двух тяжелораненых на два-три дня. Придет Красная Армия и их заберут в госпиталь. Насчет проверок беспокоиться не стоит, раненые — настоящие польские солдаты и документы у них в полном порядке. Так и скажете, что принесли их товарищи, отходящие из под Вильно, — добавил я от себя еще одно требование, избавляясь от обузы.

Нельзя сказать, что путь, которым нас вел лесник, был легким. В низинах торфяники размокли, а где повыше, грузовики, бывало, застревали в песке. Однако три десятка бойцов в кузове делают почти любую машину транспортом повышенной проходимости. Главное, чтоб ширина дороги, по которой с вырубок к узкоколейке зимой возили лес, протиснуться позволяла. По рассказу лесника, другие пути, обозначенные на моей карте, тоже зимние и летом не везде проходимы даже пешим, потому ими сейчас и не пользуются. По железнодорожной насыпи же мы пошли гораздо быстрее и вскоре были на шляхе в четырех километрах от Плебанишек.

Если по лесу мы двигались, не опасаясь получить бомбу от красных соколов, то теперь ухо приходилось держать востро. Юго-восточнее небо беспрерывно гудело и грохотало, что было закономерно. Тяжелый бронепоезд должен был уже расстрелять свой боекомплект и комдиву Михееву в противостоянии с целой дивизией нужна была поддержка. К счастью, усилия советской авиации концентрировались именно там, выпрыгивать из машин и спасаться от своих в лесу нам не пришлось.

Дорога была совсем не пуста. Еще до выхода на нее нам пришлось пропустить спешащий к Друскеникам дивизион легкой артиллерии на конной тяге, а потом навстречу то и дело попадались коляски и даже старинные кареты. Состоятельные жители Гродно, напуганные зарницами и грохотом на востоке, спешили к литовской границе. Попадаясь нам, они съезжали на обочину, пропуская колонну, занимавшую почти всю ширину дороги. У украинцев, глядя на этих путников, чесались руки и только мое присутствие останавливало их от того, чтобы «посчитаться». Видно, Господь заметил их страдания и преподнес нам неожиданный и очень ценный сюрприз.

Неистово сигналя, навстречу нам вылетел советский черный «Тур» с целой горой чемоданов, прикрученных прямо к крыше веревками. Он дорогу уступать совсем не собирался, да и мы тоже. Колонна наша встала, упершись почти в бампер лимузина, который не переставал гудеть. Секунд пять прошло и у пассажира на переднем сидении не выдержали нервы, он выскочил наружу и принялся, судя по интонации, ругаться по-польски.

— Див¬ться, генерал! — изумился Мишкевич, ехавший, как и я, в первой машине.

— Поди к нему, доложи что-нибудь! Скажешь — старший колонны в кузове раненый лежит. Главное, спроси, кто он и куда едет!

Мишкевич обернулся быстро.

— Генерал бригади Млот-Ф¬алковський, командувач арм¬гю «Нарев». А куди в¬н ¬де, я ¬ так скажу. З ним т¬льки шофер ¬ три баби. В Литву в¬н втекти хоче.

— Берем!!! — чуть не завопил я от счастья.

Через борт высыпали бойцы и в считанные мгновения командующий Августовской группировкой противника, получив прикладом под дых, был скручен. Добровольцы, действуя по своим представлениям о подобных делах, успели, пока я не вмешался, выволочь из лимузина всех, совсем не церемонясь. Генеральшу с дочерьми, пробовавших упираться, вытащили за волосы, а водилу, бросив на землю, разок-другой отбуцкали сапогами.

— Прекратить! Чемоданы — долой! Покидайте их на грузовик, потом разберемся! Баб тоже туда же! Водилу за руль, генерала — на заднее сидение!! Горбатюк, — ткнул я пальцем в одного из посыльных, — со мной в лимузине поедешь, будешь переводить! Передать по колоне — мы теперь батальон охраны командующего армейской группой «Нарев»!

— Товариш бр¬г¬нженер, бричка зупинилася! — обратил мое внимание Мишкевич на повозку дальше по дороге с которой хорошо видели происходящий разбой.

— Задержать! — скомандовал я, видя, что возница стал разворачивать оглобли. Бойцы побежали вперед, но поняли, что не успевают и опять, по собственной инициативе, открыли огонь. Черт! Хреновый из меня командир, если все делается не так, как я хочу и мне остается лишь разгребать последствия! И вот опять!

— Отставить! — вне себя заорал я, видя, что генеральшу с дочерьми растаскивают по одной по разным машинам. — В один грузовик всех! И чтоб без дури!! Бричку в лес! Лошадей разогнать! Если кто выжил, с собой забираем!

Впрочем, последний приказ я отдал только для очистки совести. И без того было видно, что и возница, и единственный пассажир закончили здесь свой жизненный путь. Еще бы не так, когда с пятидесяти метров сразу шесть пулеметов лупят! Хорошо хоть, что дальше дорога изгибалась, больше впереди свидетелей не было, а сзади мы были прикрыты грузовиками. Ладно, поедем как ни в чем ни бывало, будут спрашивать — скажем, что бандитов гоняли.

 

Эпизод 20

К Неману у Лукавицы мы вышли через деревню Плебанишки к шести вечера, спустя всего час после захвата генерала. Я уж про себя стал думать, что знай я все заранее, выбрал бы в виде транспорта коней. Ведь на грузовиках мы за сутки прошли по прямой от Узбережи всего тридцать километров. Быстрым пешим ходом это заняло бы столько же времени, а конными мы были бы уже за рекой, не ввязываясь в бои, обойдя лесами все заслоны и препятствия. Да уж, не приперло бы так чекистов с моим «Туром», неизвестно, как бы все повернулось. Сидел бы сейчас у себя в корпусе и в ус не дул. Лимузин-то я, кстати, себе добыл снова, попроще конечно, не вездеход и двигло послабже, восьмицилиндровое. Знать бы еще, на кой ляд он нужен. Спрашивать раньше я остерегся. А ну как Судоплатов решил бы, что лимузин с довеском в виде меня слишком хлопотно? Впрочем, именно так он и решил. Сам виноват. Ему теперь, если опять надумает со мной соединиться, через дорогу снабжения польской пехотной дивизии перейти надо будет. И это меньшее зло, потому что южнее, судя по генеральской карте, польских войск еще больше. Жаль связи с нашими теперь у меня нет, чтобы чекистов предупредить, рации уже не добивают. Подожду их вечер и ночь, пока будем переправляться, а дальше уж сами пусть выкручиваются.

Сидеть на месте столько времени я не опасался. Да и переправа, сама по себе дело не быстрое, возможна только ночью. Иначе свои же с воздуха и перетопят, да и чужие заметят. Кроме того, выбрал я этот пункт заранее не просто так. У Немана здесь берега крутые, удобные спуски к воде редки и именно рядом с ними издавна люди и селились, так что переходить реку пришлось бы все равно поблизости от местных жителей. Лукавица же находится на острове, в лесах, отделенная от остального правобережья трясиной, старицей Немана. Дорог всего две отсюда, на юг, на Польницу, да на север, на Перелом, где места еще глуше. И узкий перешеек, и гать легко перекрыть, так что местные настучать на нас смогут, только когда мы уж на западном берегу будем. И то не сразу, пока они еще до Гродно доберутся. Мобильников еще не изобрели, да и обычных телефонов-телеграфов здесь отродясь не видывали. А на другом берегу Немана, имевшего здесь от ста до ста тридцати метров ширины, напротив Лукавицы тоже лес на полуострове, образованном рекой и Августовским каналом, от посторонних глаз нас скроет пока паром взад-вперед гонять будем. А оттуда нам все пути на запад открыты, ищи ветра в поле!

Так я думал в начале. Сейчас же, когда, возможно, у нас на хвосте висели преследователи, меня это тоже перестало беспокоить. Задачу, поставленную Судоплатову, я, считай, выполнил. Почти. Осталось только дождаться «ретранслятора» на вечерней заре, чтоб сообщить на большую землю добытые сведения. Могу даже вовсе Неман не переходить, а сидеть здесь до подхода Красной Армии. Выбить меня из этой берлоги — целая дивизия нужна. А уж патронов мне дней на пять хватит. К тому же, руками Млот-Фиалковского и его девочек я сделал все, чтоб этой дивизии у поляков не нашлось.

Как только прибыли в Лукавицу, послал бойцов прошерстить конюшни на предмет четвероного транспорта и сбруи. Пригодных лошадей нашлось аж шесть штук, коих мы и реквизировали, застращав крестьян карой за уклонение от конской мобилизации. Это было проще всего. Труднее было с составлением приказов штабу армейской группы «Нарев», засылающих все резервы аж в Острув-Мазовецкий, строить оборону на пустом варшавском направлении. Разведка наша, кстати, обмишулилась. Пехотных дивизий в Августовской группировке оказалось не двенадцать, а четырнадцать, кавбригад не две, а пять. Из них как раз две «потерянные» дивизии и вся конница составляли «пожарную команду».

Для составления бумаг у меня было все: генерал собственной персоной и подписанные им ранее документы для сверки автографа, сведения, печать, сургуч, даже бумага и пакеты. Но не было писарей! Из моих бойцов грамотных, то есть тех, что могли читать по-польски, было всего четверо, писать же не умел никто! Вышел я из этого положения, устроив диктант самой генеральше и двум ее дочерям, младшей из которых было лет пятнадцать. Рассадив их подальше, каждую за отдельный стол, предупредил честно, что если в тексте найдутся хоть какие-то отличия, они будут иметь честь стать первыми работницами солдатского борделя Польской Красной Армии. В виде рекламы — для всего батальона первая ночь бесплатно! Проняло. После часового путешествия в кузове грузовика со взводом солдат они все и без того выглядели помятыми так, что генералу я их показывать не стал. Слава Богу, что не по одной ехали и подол им мои бойцы задрать побоялись. Чемоданы, правда, распотрошили, помня мою установку о трофеях.

Предварительно попросив почитать и перевести мне три подобных приказа, оказавшихся при бригадном генерале, я проникся высоким штилем и польскими правилами составления документов, после чего стал диктовать. На написание, сличение и проверку ушел всего час, после чего трое смышленых добровольцев поскакали одвуконь в штаб армейской группы в Гродно. Надеялся я вскоре познакомиться с его работниками лично, ибо одно из весьма разумных распоряжений Млот-Фиалковского было о переводе штаба из находящегося под ударом Гродно в деревню Немново на Августовском канале. Точно за тем лесом, напротив которого я собирался форсировать реку. Я туда уж и вторую роту на конфискованных, всех до единой, рыбацких лодках переправил, чтоб теплую встречу организовать. Вот завтра будет картина маслом! Войска или связаны боем, или ушли черт знает куда, а штаб пропал и выруливать просто некому!

Закат солнца поставил меня перед фактом, что разведчик-ретранслятор не прилетел. Видно Неман, имевший здесь прямой участок двухкилометровой длины и достаточной ширины, посчитали в высших штабах недостаточной стартовой площадкой для тяжелых гидросамолетов. С другой стороны, преследователи, если они и были, не объявились. И до утра уже вряд ли объявятся. Зато над рекой пролетел английский «Сандерленд», прошел низко и убрался восвояси. И нашлись чекисты, махнувшие не глядя всю свою автомототехнику на семь санитарных двуколок из обоза польской дивизии. Тридцать шесть человек из девяноста, большей частью легкораненые. Японцев — всего двенадцать. Невредимых — трое. Самому капитану Исибасову задницу штыком пропороли вскользь. Судоплатов вообще плох, ему хоть и не досталось в бою, но последствия «солнечного удара», переход и нервная работа его почти доконали, в лежку лежит и даже почти не разговаривает. Мы тоже больше суток без сна, но чекисты, после тридцатикилометрового пешего марша и вовсе вымотаны.

— Эк вас жизнь-то приложила, — с искренним сочувствием встретил я временно принявшего командование Панкратова.

— Да, не повезло, — вздохнул Слава. — Если б не японцы, вообще бы нам хана. Дрались и резались как черти за десятерых. Что ты хочешь, лучшие бойцы всей японской армии. Из наших только мои спецы им под стать, а остальных многовато покрошило. И машины пришлось назад отправить с тяжелыми, чтоб шлях перейти. Уж потом санитарный обоз захватили.

— Раз везение, два везение, помилуйте, надобно и умение, — наставительно поднял я палец вверх. — Так сам генералиссимус Суворов говорил! А умение в том и заключается, что даже если твой план плох, то лучше все же следовать ему, а не метаться из стороны в сторону. Будет вам наука впредь. Везет, как мне, тем, кто упорно цели поставленной добивается, а не ищет наобум, где прошмыгнуть. Машина моя цела?

— Ну, есть пара дыр… — смутился старлей.

— С амбарные ворота размером, поди? Одна во всю правую сторону, другая во всю левую?

— Да ладно, выдадут тебе новую машину по должности! — разозлился Панкратов.

— Да, какой-нибудь «ГАЗик». Этот «Тур», между прочим, мой, личный, честно заработанный! И вы у меня теперь в долгу, выраженном в конкретном рублевом эквиваленте! Потому, как похерили мой лимузин не ради дела, а из амбиций и глупости собственной!

— Знал бы, что ты так вцепишься из-за своей колымаги, другой дорогой пошел бы! — еще пуще стал ругаться старлей.

— Ну и катись колбасой! Никто не держит! — подлил я масла в огонь.

— Ты, верно, забыл, какой у нас приказ и полномочия? Ты обязан нам всяческое содействие оказывать! — совсем разъярился Панкратов.

— Э, нет, брат, статус-кво изменился. Полномочия ваши актуальность потеряли, потому, как приказ ваш я уже выполнил! Так что — свободен! — самодовольно заявил я чекисту, с удовольствием заметив, как тот изумился.

— Да ну?!!

— Вот тебе и ну! Так что это ты мне должен сейчас всяческое содействие, выражающееся конкретно в вашей коротковолновой радиостанции для доклада в центр, оказать!

— Что, и Рыдз-Смиглы у тебя здесь? — пропустив мимо ушей мои слова, спросил Слава.

— Маршал Польши не здесь, но там, где мы знаем и, заметь, по сю сторону линии Керзона. Осталось только доложить, да десантный корпус ему на голову сбросить!

— Точно знаешь? Откуда сведения?!

— Разведчики к утру вернутся — буду знать точнее некуда! А сведения откуда — так я тебе и рассказал!

— Погоди, так у тебя ничего нет! Даже точных разведданных! К тому же, правительство Польши приказано захватить и заставить подписать капитуляцию!

— Ага, вот десантники и захватят и заставят.

— А если мимо?! Если твой источник, какой бы он ни был, ошибается? Колись давай, откуда у тебя сведения! Давай уж вместе работать, чтоб под самый конец еще дров не наломать! А то меряемся здесь, у кого… полномочий и прав больше!

— За свой источник я спокоен как никогда, потому, что ключевые сведения я уже подтвердил. А работать мы вместе будем только на моих условиях и никак иначе. Ведь был уже грех, когда вы вдруг самодеятельностью решили заняться? Как вам доверять и рассчитывать на вас? Или вы идете под мое начало и до конца операции без малейшего писка выполняете все мои приказы, или идете лесом, такое у меня к тебе слово.

— Сперва скажи что знаешь и откуда. Может ты меня на пушку берешь?

— Хорошо, скажу, — легко, на этот раз согласился я, но тут же выставил условие. — После того, как ты скажешь, что вам известно! Новости из центра есть?

— Да какие новости, — махнул рукой Слава. — Дальняя авиаразведка ничего не нашла пока. Но линии НКИД пришло сообщение, что в Финляндию действительно прибыли английские гидросамолеты. Они даже не скрывались, прямо на виду у всех в Хельсинкской бухте базу себе устроили.

— И все?

— Все! — поджал губы чекист.

— Ну, тогда слушай меня и кусай локти, что со мной не пошел. Полдня назад мы захватили генерала бригады Млот-Фиалковского, командующего Августовской группировкой, — тут Слава аж присвистнул от услышанного, — который рванул в Друскеники со всей родней как только узнал, что Рыдз-Смиглы с приспешниками, в свою очередь, переправили свои семьи через литовскую границу у Кадыша.

— А сами? — насторожился Слава.

— А сами со времени отъезда из Варшавы и по сю пору отдали Млот-Фиалковскому всего два приказа. Первый — стоять насмерть! А вот второй… Второй — перебросить с аэродрома Каролино весь авиабензин и пожарные помпы в лес восточнее Немново. Это на том берегу ниже по течению. Бензина — полсотни тонн. Так как обозы, особенно все механическое, наши самолеты бомбят и расстреливают, возили крестьяне местные по одной бочке, накидав сверху сена. Их наши летчики не трогали. И вот последнюю ходку они сделали сегодня! Склад мы уж потихоньку разведали без лишнего шума. Охрана — полицейские. И сегодня же вечером над нами англичанин пролетел! Смекаешь?

— Получается, завтра уже они рвануть хотят и взлетать будут отсюда? — расцвел Слава.

— Не думаю. Скорее всего, англичане прилетят под вечер. Ведь им еще время на погрузку и заправку надо. А вылетят с утра послезавтра.

— Ты ж говорил, что семьи свои паны через границу уже переправили? Чего им грузить?

— Видно осталось что-то, что в Литву с бабами не отправишь. Да и сюда «Сандерленды» не пустые прилетят, а забитые по завязку, иначе бензин местный им не нужен, я полагаю. Разведчик-то покрутился и без посадки улетел, значит, есть топливо, чтоб вернуться. А если что тяжелое везти, то как раз за счет горючки. Вот я и думаю, что за подарки принесет нам этот Йоулупукки…Как бы не десант, но вряд ли…

— Кто? — не понял Слава.

— Так финны деда Мороза кличут. Ведь из Хельсинки летят, верно?

— Какой дед Мороз, лето на дворе! А подарки нам ни к чему! Брать Рыдз-Смиглы надо сейчас и без проволочек! Наши того и гляди линию Керзона перейдут! Возьмем поляков, объявим, англичане из Финляндии и не дернуться!

— Но ведь интересно же, что британцы такое перебрасывают сюда, где со дня на день будет Красная Армия? Считай, на нашу территорию? Стоит доложить об этом командованию? На мой взгляд, игра стоит свеч и один день подождать можно.

— Доложить, может быть, и стоило бы, только радиостанции-то у нас нет, — смущенно признался Панкратов. — Разбита в бою. Последний сеанс как раз на закате перед Глушнево был.

— Знаешь, Слава, я все могу понять. Не повезло, сглупили, влипли. Но рацию пролюбить — это выше моего восприятия!!! На кой черт вы вообще нужны?!!

— Ну, правительство Польши захватывать, спецы все-таки… — попытался чекист показать хоть какую-то свою ценность.

— Да не будет их никто захватывать, — вздохнул я устало. — На рассвете штаб Августовской группировки прямо в нашу засаду у Немново придет. А потом две роты направлю в Святск, где во дворце Воловичей Рыдз-Смиглы с приспешниками отдыхает. С приказом генерала бригады Млот-Фиалковского взять правительство под охрану в связи с бандой, разгромившей штаб армии. Уверен, струхнут и отказываться не станут. Наши там осмотрятся, займут ключевые точки, да и арестуют всех без лишней суеты, беготни, шума и крови. Вот так. Ну, что, идете под мою команду? Или мне вас приказать под замок посадить, чтоб под ногами не мешались и игру мне не испортили?

— Ну, знаешь!!! — возмутился старлей.

— Знаю, знаю… Радиостанцию надо было пуще ока беречь!!! Как теперь, спрашивается, подмогу вызвать, а? Ладно, давай по делу. Командиров мне в роты и взводы не надо. Без вас воевать навострились. А вот комиссаров — вынь да положь. А то мои вояки того и гляди грабежами да насилием займутся. Глаз не хватает за ними смотреть. Дашь людей?

— Дам, конечно. Только кто у меня останется? Японцы да дюжина спецов, две трети из которых ранены?

— Японцев, конечно, при себе пока оставлю. Светиться им нельзя. Потом уж придут на все готовое. А тебе больше дюжины спецов и не надо. Переодевайтесь в солдатское, берите свои двуколки, нашу рацию и марш к фронту! Как добивать станет, доложишь, дождешься ответа, и мигом назад! — уже без обиняков стал я отдавать приказы явочным порядком.

— Мигом не получится, товарищ бригинженер, — Слава выпрямил спину и перешел на официальный тон. — Лошади устали, да и люди тоже. Сами же видели. Может, на машине?

— А не погоришь? Ладно, мы тебе сейчас от генерала Млот-Фиалковского правильный приказ в письменном виде сочиним. Чтоб дотошным проверяльщикам в морду совать, если что, — смилостивился я, понимая, что Слава прав, пешком они просто физически могут не сдюжить, а связь нужна.

— Есть! — обрадовавшись, козырнул старлей, — Разрешите выполнять.

— Выполняй, выполняй, только ты там все правильно доложи. Все равно ведь всплывет вскоре, если чудить будешь.

— Да за кого ты меня принимаешь, Семен Петрович? — развел чекист руками.

— Ну, все, ступай, — положил я ему руку на плечо, отсекая уже лишние слова. — Удачи тебе.

 

Эпизод 21

— И… раз!!! — скомандовал советский старшина-сапер и отделение «штрафной» третьей роты навалилось на рычаг из целого шестиметрового ствола, потянуло его за веревки вниз, под обрыв, добавляя к силе свой собственный вес. «Тур», задравший к ночному небу радиатор, продвинулся вверх.

— Держи! Вяжи!! — отделение понтонеров, пока украинцы силой удерживали машину на откосе, закрепило достигнутый успех вторым канатом за растущую наверху могучую сосну.

— Осади! Вяжи!! И…раз!!! — рычаг, опирающийся на корневище, вернули в первоначальное положение, укоротили «рабочий» канат и цикл повторился, подняв машину еще на метр вверх.

Я вовсе было хотел отказаться от переправы техники после допроса Млот-Фиалковского, ведь все наши цели были в пешей доступности, но ночной разговор с Судоплатовым заставил-таки собрать наш понтонный паром. Павел Анатольевич сам попросил найти меня и принялся расспрашивать о состоянии дел. То, что командир из него сейчас вовсе никакой, он понимал отлично, а отсутствие претензий на верховенство, в свою очередь, позитивно сказалось на наших отношениях. Обида, отчуждение — все это, конечно, осталось, но хоть поговорили конструктивно, без наскоков друг на друга. И хорошо еще, что я таки решился в конце спросить, за каким лядом все-таки нужна была чекистам моя машина.

— Товарищ бриинженер, и я, и вы, конечно, в немалом звании, — слабо усмехнулся Судоплатов, — но принимать капитуляцию Польши нам все же не по рангу. Захватить, обеспечить подписание капитуляции — такова была задача. Не принимать! Принимать другой будет, кто — не знаю, не спрашивай. А с этим другим целый десант фотографов, кинооператоров и журналистов. Чтоб хроника была, чтоб картинки были наглядные, чтоб было, что нашим дипломатам Антанте и прочим предъявить, да и народам мира показать. Чтоб доказательства были, что вся процедура проведена чин-чином, по правилам. И Рыдз-Смиглы сдался не потому, что его персонально за вымя взяли, а исходя из общего краха Польши. Понятно теперь тебе зачем «Тур» нужен? Чтоб советский полномочный представитель в соответствии со своим рангом прибыл к маршалу как подобает, а не с парашютом свалился. Лимузин же с воздуха не сбросишь, потому и было крайне желательно такую машину сразу в рейд взять.

Я аж крякнул от того, что до такой простой вещи сам не допер. Хорошо хоть, что генеральский транспорт мне попался, раз чекисты мою машину потеряли. Но теперь ее пришлось корячить через откос. Потому, что на левобережье удобных спусков к воде нет. Или сильно выше по течению, куда рекой на пароме идти замучаешься, или сильно ниже, уже за Августовским каналом. Далеко, да и светиться не след заранее. Мы уж по крутой тропе, по которой из недалекой Ятвези коней на водопой гоняют. Опять же, на карте она как дорога обозначена, что и ввело меня в заблуждение. Хорошо хоть, что не грузовики тягать.

Перед рассветом вернулись разведчики, ходившие к Святску. Похоже, что Млот-Фиалковский не соврал. У дворца в парке замаскированы два десятка разных легковых машин, тридцать два автобуса, пара ФИАТов с тентами и двенадцать броневиков. Охраняют все это дело полицейские, армейцев не видно. Наличие бронетехники меня напрягло, но попросив описать ее поподробнее, я понял, что это обычные ФИАТЫ, но с бронированным кузовом и кабиной. Без башен, пулеметов и пушек. На таких обычно инкассаторы ценности возят. Ну да, я тоже на месте Рыдз-Смиглы, задумав дернуть за бугор, не стал бы держать при себе армейские части. Солдаты сражаются, а генералы бегут, первым это не может понравиться. Вот как раз с одним из банковских броневиков при свете фонариков возились шоферы, меняя лопнувшую рессору и поминая нехоршими словами маршала. Приказал машину на ход поставить до утра, а вскрывать и разгружать запретил! Рессоры же просто так не лопаются!

Только услышав «до утра», я тут же погнал через реку первую роту, а противотанкистов и минометчиков — в помощь саперам, вязавшим боновые заграждения из приткнувшихся к берегу реки сплавных плотов. Впрочем, паника моя оказалась преждевременной. С рассветом над нами, в безоблачном небе, пролетел только советский высотный разведчик, англичане так и не появились. Это могло означать только одно — оперативной связи между ними и маршалом Рыдз-Смиглы нет. Он просто ждет визита в любой момент после того, как увидел «Сандерленд». И это было очень хорошо!

Связавшись с БОКом через оставшуюся у меня рацию я, к своему удивлению, не получил никаких приказов. У летчиков была лишь задача принять информацию от нас. Продублировав те сведения, что отправил с Панкратовым, я добавил к ним лишь то, что местоположение польского правительства подтверждено моей наземной разведкой. Сам чекист вернулся через час, тоже не привезя никакого ответа от советского командования. Старшему лейтенанту пришлось идти по разведанной нами накануне узкоколейке почти до самого Поречья, так как дивизион бронепоездов Михеева польская дивизия оттеснила на восток и наше отступление остановилось лишь во второй половине вчерашнего дня, когда в дело вступил 3-й Кубанский кавкорпус. Пришел пустой, но с обещанием кубанцев нашу проблему со связью разрешить. Действительно, в семь часов утра в наше расположение в Лукавице прилетел У-2 и приземлился прямо на выпасе за деревней. Доставил коротковолновку, бьющую на четыреста километров, и радиста. Прямая связь со штабом Белфронта — это вам не по всем ступеням, от полка и выше в испорченный телефон играть! Радиостанция тут же была пущена в дело, но ответ был один — ждите приказа.

Ждать… Комфронта Апанасенко, говорят, мужик резкий, но, как я думаю, без Сталина дилемму с англичанами, брать или не брать, решать не будет. Вопрос политический, а Апанасенко — всего лишь вояка. Да и другие наши начальники в Москве тоже побегут наперебой докладывать лишь тогда, когда Иосиф Виссарионович проснется. Это будет уже часов 11 дня. Ну, в принципе, тогда еще могут успеть нам десант сбросить под вечер. Хотя мне бы этого не хотелось. Наоборот, было острое желание поймать англичан в ловушку и выпотрошить дочиста. Так что, пусть товарищ Сталин поспит. А пока время идет, польские войска, выполняя приказ своего генерала, уходят от нас все дальше и дальше. Нам форы все больше и больше, если проколемся.

В восемь часов утра от Немново, смягченные лесом, донеслись звуки короткого боя. Батальон охраны штаба армейской группы «Нарев» я додумался услать к фронту, а вот о батальоне связи не подумал. Поляков, шедших, в основном, верхом и на повозках, оказалось больше, чем я рассчитывал. Тем не менее, вторая рота справилась, заблокировав их на лесной дороге на берегу топкого ручья, протекавшего параллельно Августовскому каналу. На предложение сдаться враги ответили выстрелами и тут же под ноги коням полетели гранаты и в упор, с пятидесяти метров с трех сторон, ударили пулеметы. Бой был коротким и кровавым. Для противника. Пленных, как и уцелевших коней, взяли немного, зато самые важные птицы, НШ, начальники оперативного и разведывательного отделов, уцелели. К сожалению, среди трофеев не оказалось действующих радиостанций, все наличные были уничтожены в бою, но шифры нам достались в целости. Вообще, радиосвязь в польской армии была на пещерном уровне. Но отдавать ложные приказы хотя бы дивизиям и бригадам — все-таки уже немало!

Еще не зная результатов засады, я отправил к Святску первую и третью роты, оставив им лишь по ручнику на отделение, которых издали должны были страховать японцы Михаиру Исибасу с радистом и одной из двух наших батальонных раций. Со второй и с коротковолновкой, прихватив Млот-Фиалковского с его семейством и Панкратова со спецами я сам отправился к Немново, получив доклад о бое. Надо было, во-первых, взять бензиновый склад, а во вторых организовать вместе со штабом Белфронта, радиоигру. Судоплатов, узнав об этом, настоял, чтобы его взяли с собой и чекистам пришлось переть капитана на носилках метров пятьсот через лес. Хорошо еще, что большую часть пути проделали по реке на лодках. Впрочем, Павлу Анатольевичу в полной мере показать себя в радиоигре не удалось. Аккумуляторы коротковолновки сели еще до того, как мы успели передать в штаб Белфронта все содержание трофейных карт. Пришлось воспользоваться польским генератором для подзарядки, который, к счастью, в бою уцелел. Но после этого я приказал беречь заряд, чтобы не допускать нашей глухоты и принять приказ из центра в любую минуту. Не наше это дело, пусть уж Апанасенко сам устраивает полякам игру в поддавки.

К одиннадцати часам утра и склад бензина, и дворец в Святске перешли под мой контроль под предлогом охраны от немецких парашютистов, напавших на штаб армейской группы «Нарев». Впрочем, склад полностью, там мы караул из трех десятков полицейских, вооруженных карабинами, арестовали сразу, а вот Святск — только частично. Две моих роты заняли подступы, но в само здание их не пустили. Штурмовать же я не хотел. Время позволяло осмотреться, благо патрули, обходящие окрестности, регулярно навещали японцев и таким образом передавали нам самые свежие сведения и получали новые приказы. Рассеялись у меня и последние сомнения насчет Рыдз-Смиглы. И его лично, и его приспешников опознали комиссары-чекисты, игравшие для поляков роли командиров взводов и рот, в то время как настоящие взводные и ротные изображали из себя заместителей. Вот с таким багажом я подошел к тринадцати часам дня, когда на связь вышел центр. Радиообмен был коротким:

«Вы уверены, что выполнение допзадачи не помешает достижению основной цели?»

«Да».

«Решайте на месте».

«Прошу высадку десанта завтра».

«Принято».

Ну, вот и все, теперь мне остается только провести заключительную часть марлезонского балета и продержаться одну ночь, нахватав таких трофеев, за которые поляки мне не только голову готовы будут снять, а вообще разорвать на мелкие кусочки. Впрочем, если у них здесь не завалялось какого-нибудь оркестра, воевать с нами у них должно быть некому. Ну, максимум, полиция из Гродно, на которую у нас нет выходов. И то, если нашумим. Так что за остаток дня я лишь выдвинул к Святску в помощь Исибасу взвод второй роты, поголовно вооруженный «Браунингами», развернул минометную батарею между Переломом и Лукавицей, да подготовил позиции для противотанкистов и оставшихся незадействованными взводов в начале и в конце предполагаемой ВПП на Немане. Связисты объединили мне все это телефонной сетью из трофеев, а саперы были готовы перекрыть русло, как только сядет последний самолет.

Главные события развернулись перед самой темнотой и я похвалил себя за терпение. За час до захода солнца прилетели англичане и стали кружить над Святском. Мои бойцы насчитали восемнадцать машин, две девятки. Тут же на земле поднялась суета. Полицейские разложили на лужайке перед дворцом условный знак из заранее заготовленных белых полотнищ, скатертей и простыней— косой крест вписанный в квадрат. Один из «Сандерлендов» выпустил в ответ комбинацию красных и белых ракет, после чего гидросамолеты направились к Неману. Из дворца же стали выходить персоны, элита Польши, подгоняя слуг, тащивших чемоданы, направляясь к машинам.

И тут я отдал приказ на захват. Исибасу со своими людьми, благо автоматического оружия у них было завались, подняли со всех сторон стрельбу, изображая нападение. Первая и третья роты, паля в ответ поверх голов, стали отходить к дворцу. Спектакль, да и только, отражение превосходящих сил противника. Шуму, треску много, а вот пострадавших нет. Ну, кроме тех полицейских, которые вздумали отстреливаться от машин да с верхних этажей и крыши. Первых под шумок пристрелили «отходящие», а вторых активно, без шуток, давили атакующие. Десять-пятнадцать минут суеты и в результате внутри дворца оказались наши «цели», сразу же спустившиеся в подвал, человек семьдесят полицейских и две моих роты в полном составе. Понятно на чьей стороне было подавляющее превосходство. Когда сквозь трескотню боя в парке заревел кавалерийский горн и бывшие «соратники» направили на стражей закона и порядка оружие, те сопротивляться не стали. Осталось только пригласить польских министров и главнокомандующего выйти наверх, пригрозив в противном случае просто спалить их к чертовой матери. Подожженное возле подвальных окон сырое сено, облитое соляром, способствовало быстрому принятию решения, сделав пребывание в подвале невозможным из-за дыма. Поляки полезли наверх, сдавая оружие. Впрочем, не все, Людомил Райский, командующий ВВС Польши, предпочел застрелиться. Но главные персоны, главнокомандующий Рыдз-Смиглы и министр иностранных дел Бек, пожелали сохранить свои жизни.

У Немново же, в десяти с лишним километрах от Святска, разыгралась другая драма. Когда последний из восемнадцати «Сандерлендов» приводнился, мы перекрыли реку и выше, и ниже по течению. На гидросамолетах поняли, что дело не чисто и стали ворочать стрелковые башни, в каждой из которых было по четыре пулеметных ствола, из стороны в сторону, готовясь к обороне. Численно взвод второй роты, оставшийся после выделения охраны для захваченного польского штаба, усиленный чекистами и явно уступал противнику, ведь на каждом из «Сандерлендов» экипаж состоял, минимум из семи человек, зато мы были вооружены пулеметами и занимали крепкие позиции над речными обрывами. Вставшие по обеим сторонам колонны гидросамолетов водяные столбы от 82-миллиметровых осколочных мин сразу дали понять, на чьей стороне сила. После этого из прибрежных зарослей вышел Виткевич в советской чекистской форме и, обратившись на английском, объявил самолеты интернированными, приказав принять досмотровые группы и предупредив, что в случае любого сопротивления, а также попыток порчи самолетов и груза, мы откроем огонь на поражение. Не успела лодка со спецами Панкратова отойти от берега, как внутри некоторых гидросамолетов раздались выстрелы, экипажи и пассажиры явно сцепились между собой. Рисковать ни одним из своих людей, а в «Сандерлендах» могло оказаться что угодно, а также кто угодно, я не собирался и подал команду «огонь»! Шесть станковых и полсотни ручных пулеметов минуты две стучали, вспарывая дюраль. В это время из самолетов стали выпрыгивать люди, пытаясь добраться до берега вплавь, благо пробковые спасжилеты не давали утонуть. И тут головная машина взорвалась! Сверху, с обрыва, мне показалось сквозь поглотившую самолет вспышку, что обнажилось находящееся на трехметровой глубине дно реки. Ударной волной второй «Сандерленд» перевернуло через хвост и бросило на крышу третьего, который сам не взлетел лишь благодаря этому. Все вместе, на гребне цунами, они обрушились на следующие машины, топя их, ломая, раскидывая по берегам. К счастью, наши позиции были над обрывом, отразившись от которого взрывная волна ушла вверх и вдоль русла, мои бойцы, за исключением спецов Панкратова, практически не пострадали, если не считать контузий.

Украинцы, да и чекисты, без команды прекратили стрелять и высунувшись из окопов принялись глазеть на завал из дюралевого лома, перекрывший русло реки. Более-менее целыми оставались лишь машины в хвосте колонны, но и их помяло, потопило и раскидало по берегам. Даже последний «Сандерленд», самый дальний от места взрыва, отбросило на бон из бревен и он сейчас быстро тонул. Что уж тут говорить об остальных? Хорошо хоть то, что мы успели поджечь, потушило ударом воздуха пополам с водой, успел подумать я, как над поверхностью воды послышался сначала надсадный кашель, а потом леденящие душу вопли. Из разломанных самолетов стало вытекать белесое облако, быстро заполняя все русло и поднимаясь вверх к кромке откоса.

— Твою мать! Газы!!! — заорал я, мысленно обещая себе поить коньяком всю оставшуюся жизнь Панкратова, который настоял при отправлении в рейд на полной комплектности амуниции, из-за чего мне пришлось искать и собирать штатное содержимое противогазных сумок, выброшенное за ненадобностью. Натянув на себя резиновую маску, оглянулся по сторонам и увидел обращенное ко мне бледное, растерянно хлопающее глазами лицо ближайшего пулеметчика.

— Назад! Все назад!!! — заорал я, от возбуждения прибавив к команде пару непечатных выражений, выражающих мое отношение к раздолбаям, пролюбившим средства индивидуальной химзащиты. И то верно. Кто знает, что это за отрава? Я в ней не разбираюсь! Вдруг, люизит какой-нибудь кожно-нарывного действия? Хрен с ними, с англичанами, даже если разбегутся, потом выловим! Самим бы сейчас ноги унести!

Вернуться к обрыву, а потом и спуститься к реке, я решился, взяв «настоящих», дисциплинированных, берегущих амуницию бойцов РККА из минометной батареи, лишь спустя час, когда стало совсем темно. Над водою стояла мертвая тишина. Не прожужжит комар, лягушка не квакнет. Мы подобрали тела бойцов досмотровой группы, которые хоть и имели противогазы, но отброшенные на обрыв вместе с лодкой и тяжело покалеченные, просто не сумели ими воспользоваться. У англичан же средств защиты от собственной отравы не оказалось. Множество тел, мы нашли по берегам, но больше всего их было отнесено течением к нижним бонам. Всего вытащили из воды больше сотни трупов. И это кроме тех, кто так и остался в самолетах! Оставив по берегам реки секреты из минометчиков, я отложил осмотр захваченного до утра.

 

Эпизод 22

— Вы неправильно воюете, товарищ бригинженер, — заявил мне Михаиру Исибасу, стоя рядом со мной на поле под Святском, слушая за наплывавшей на нас гул воздушной армады. — Я даже никого не убил.

— Зато в Глушнево вы с капитаном Судоплатовым настрелялись на славу, — возразил я, опуская бинокль и кивая на присевшего недалеко на охапку сена Павла Анатольевича. — Знаешь, я тоже думал, что палить-рубить придется и тоже слегка разочарован. Но зато мы выполнили задачу при минимальных потерях, как и следует на войне. А то что полного морального удовлетворения не получили — так это трофеями компенсируется.

— Трофеи вам достались, — заметил японец. — Весь польский золотой запас, не считая ценных бумаг, долговых обязательств и, собственно, денег в купюрах. — Банковские броневики забиты под завязку. Мы один вскрыли, чтоб убедиться, что внутри никого не осталось, но там даже кошке места нет. И в некоторых автобусах тоже золото в ящиках. Не говоря уж о том, что вы взяли в самолетах.

— Еще не взяли, — заметил я. — И вообще. Ведь ты воин. А рассуждаешь как торговец. Кроме того, на самые ценные трофеи мы претендовать не стали. Наказать оскорбивших императора тем, что забрать у них реликвии, сравнимые с Кусанаги-но цуруги, тебе мало? Я уж не говорю о том, что того, кто лично нанес оскорбление, ты получишь, как только будут подписаны все бумаги. Ведь ты, согласно нашему договору именно за Беком пошел и ни за чем более?

— Сомневаюсь, что поляки ценят свой коронационный меч, сабли Сигизмунда и Стефана Батория так же высоко, как мы свои реликвии, — покачал головой Михаиру. — Я бы насмерть сражался, но никогда бы не отдал регалии императора, окажись они под моей охраной. А эти… — Михаиру презрительно скривился, — пытались ими откупиться, чтобы сбежать хотя бы к ближайшей границе.

Я придерживался относительно поляков похожего мнения, но соглашаться не стал. Увезет Михаиру меч Щербец с саблями в Токио — и ладно. Хоть себя избавим от этой пакости. Глубокой ночью, когда я приехал в Святск готовиться к встрече, древнее оружие меня сперва очень заинтересовало, но взяв его в руки, я испытал сложные чувства, которые очень трудно было передать словами. Это была какая-то смесь отторжения и… брезгливости. Захотелось побыстрее найти умывальник и кусок мыла. Да, древние вещи несут на себе отпечаток своих прежних владельцев, мне ли этого не знать. Что уж тут говорить о мече, которым шестьсот лет короновали на трон! Да еще в Польше, которая сама себя сожрала внутренними раздорами. Материалистом с моим жизненным опытом быть трудно, а параллели с тем, что эти клинки к концу девятнадцатого века оказались в России, напрашивались у меня в голове сами собой. Ну их к лешему! Только после двадцатого года от них избавились, жить начали, и вот опять! Нет уж, пусть японцы с ними мучаются! И плевать мне на разбазаривание культурных ценностей, даже если из моих украинцев кто и понял, что за сабельки я Михаиру отдал.

Между тем самолеты приблизились, пять «стрекоз» далеко опередивших тяжелые ТБ-3 стали заходить на посадку на подготовленную нами и размеченную белыми полотнищами, которыми накануне сигналили поляки, площадку. Для опознавания, а заодно для указания направления ветра, мы установили на шесте красный флаг, но он сейчас безвольно обвис в утренней тишине. Первый корректировщик плавно коснулся земли и покатился по ней, сбивая с травы искрящуюся в солнечных лучах росу. Ну, кто это к нам пожаловал?

Никто не пожаловал. В смысле из тех, кого я ждал. К нашей куцей встречающей делегации из меня, двух чекистов и трех японцев из самолета выскочили четверо военных с ППШ, старший из которых представил с я капитаном Величкиным.

— Товарищ бригинженер, маршалу Ворошилову с представителем НКИДа и киношниками приспичило лететь первым рейсом, — сердито сказал он, — Поэтому мою роту охраны и даже адьютанта комкора Хмельницкого пришлось оставить на аэродроме подскока. До их прибытия, часа на четыре-пять, может чуть больше, безопасность маршала Ворошилова возлагается на ваш батальон. Я займусь ближним сопровождением.

— Беспокоиться нечего, капитан, мои люди уже взяли всех, кто мог представлять опасность, — похвалился я в ответ. — Над нами целый десантный корпус, а ближайшие польские части не меньше, чем в сорока километрах.

Величкин кивнул, оценил взглядом то, как вольготно чувствует себя наша немногочисленная встречающая делегация, и молча дал условный сигнал серией цветных ракет. Первая «стрекоза» поднялась в воздух, сразу направившись на восток, а на смену ей стали заходить на посадку следующие.

— Товарищ маршал, особый диверсионный батальон выполнил задачу по захвату польского правительства! В настоящее время двумя ротами занимает Святский дворец, одной ротой — Немново, где захвачен штаб Августовской группировки с командующим! Минометная батарея и противотанковый взвод охраняют интернированные английские самолеты на реке Неман! Захвачены золотой запас, архивы правительства противника! Потери батальона за время рейда — трое убитых, двое тяжелораненых, легкораненые остались в строю — отрапортовал я молодцевато выпрыгнувшему из второй «стрекозы» Ворошилову, оставив за скобками чекистов и «пограничников», которые формально относились к другому ведомству.

— Молодец, товарищ бригинженер! Герой! Заслужил! — громко похвалил меня Климент Ефремович напоказ японцам, хлопнув по-свойски по плечу. — Ну, веди!

— Прошу к машинам, — пригласил я прибывших, сделав широкий жест рукой в сторону генеральского лимузина и двух польских автобусов. С транспортом я, конечно, перебрал, хватило б на хроникеров, фотографов и журналистов, прилетевших за маршалом на трех легких самолетах, и одного ФИАТа. Да кто ж знал сколько их будет? Вот и пригнал в дополнение к легковушке две красных двухэтажных машины, которые органично смотрелись бы где-нибудь в Лондоне, если б не левый руль. Все-таки поляки, хоть и сотрудничали гораздо теснее с Францией, но вот в таких вещах отчетливо проглядывало культурное влияние Великобритании. Так и разошлись, я за руль лимузина, с маршалом и его охраной, чекисты с киношниками в автобусе и, отдельно, во втором — японцы.

В это время тяжелые бомбардировщики были уже у нас над головами, началась высадка десанта и нам пришлось задержаться, чтобы не подавить сыплющихся на голову парашютистов. Бросали с километра и бойцов, и плавающие транспортеры, и машины с пушками на платформах. Новомодных планеров-автожиров видно нигде не было. Один из ВДВ-шников приземлился так близко, что «Тур» накрыло куполом и мне, Величкину и его бойцам пришлось выскочить, чтобы помочь побыстрее собрать полотнище.

— Родимцев! — узнал я командира, с которым как-то встречался на учениях морпехов на Ладоге. — Чуть маршала Ворошилова не задавил своими сапожищами!

В это время и сам Климент Ефремович вылез на подножку и десантник отшутился:

— Специально целился, чтоб доложить! — тихо улыбнулся он мне и бросился к наркому обороны. — Товарищ Маршал пятая воздушно-десантная бригада высадилась на точке, согласно приказа! Через двадцать минут готова выполнять поставленную задачу по захвату города Гродно и находящихся в нем мостов! Докладывал командир бригады полковник Родимцев!

— Еще не высадилась, спешишь, полковник, — окинув взглядом заполненное куполами небо и землю, где парашютисты только начали снимать плавающие сталинградские транспортеры, пикапы-газики, «Туры-тонна с четвертью» и пушки с платформ. — Но молодцы! Действуете уверенно и слаженно, как на учениях! Объявляю благодарность.

Пока мы суетились, подошел Судоплатов, который не лез раньше с докладом к армейцу, да и сказать ему было нечего, не рапортовать же, в самом деле, что остатки его диверсионной роты у меня комиссарами работают. Но на всякий случай он решил, видно, быть поближе к начальству.

— Глянь, — кивнул я в поле, обращаясь к чекисту, — «Тур»-лимузин, да не один, точно так же можно было сюда сбросить.

— Рад был бы с тобой не связываться! — отмахнулся капитан госбезопасности вяло. — Но о ткуда ж нам знать? На подготовку операции всего шесть часов у нас было! Тут людей бы п одходящих найти успеть!

— Могли бы, по крайней мере, Особый отдел ВДК запросить… — заметил я.

— Многие ответы можно получить, если правильные вопросы задавать кому надо! — пожал плечами Судоплатов.

Наконец, спустя полчаса, первая волна десантников из трех ВДБр оказалась полностью на земле и мы смогли тронуться в путь.

— Вот это я понимаю! Лихой рейд и война, считай, закончена! Раз, и в дамки! Знай наших! — не переставал, пока мы ехали, восхищаться маршал, подкрепляя слова энергичными жестами. — Умылся Лаврентий, — заметил он ехидно, — а ведь обещал товарищу Сталину… Нет, шалишь! Нас на кривой козе не объедешь!

— Чекисты товарища Судоплатова действовали с нами, — напомнил я наркому обороны, дипломатично опуская то, что формально это мы действовали с ними, так как операция была чисто НКВД-шной и РККА должна была подчиненным Лаврентия Павловича только всемерно содействовать. — Кроме того, английские самолеты и их содержимое — как раз по части госбезопасности.

— А что там?

— Внутрь мы еще не заглядывали, но один самолет взорвался. Из других химия потекла, наверное емкости от удара лопнули. Да и после взрыва на берег кое-что выбросило, дает представление, как это все собирались применять. Вот, полюбуйтесь, брошюрка-инструкция на польском. Генеральские дочки, когда мне переводили, одна за другой в обморок хлопнулись, пришлось жену Млот-Фиалковского подключать. Фосген, иприт в двухсотлитровых бочках, плюс заряд ВВ в десяток кило. И все это предписывается размещать на центральных улицах крупных городов, промышленных предприятиях, в административных зданиях, казармах польской армии, которые могут быть заняты нами, вокзалах. И теория подведена. Настоящие патриоты Польши — крестьяне единоличники, а пролетариат и люди, выходящие на митинги и демонстрации, вообще все городские — потенциальные сторонники Советской власти. Их надо уничтожать, чтоб опору у Советов выбить из под ног. Ну и, конечно, сами Советские учреждения и части «оккупационных войск». Так то. Мстить же за массовые убийства нам некому. Не станем же мы Лондон химией бомбить, если на октябрьской демонстрации, к примеру, в Гродно, тысячи, а может, и десятки тысяч людей погибнут? Ведь с Англией мы не воюем, а Польши уже к тому времени не будет, в этом господа хитроумные британцы не сомневались. В одном просчитались — во времени. Не думали, что мы такими шустрыми окажемся. Да и кроме химии на тех «Сандерлендах» взрывчатка тоннами, а может и десятками тонн. Один только взорвался, но вы б видели! Оружие из него тоже повыбрасывало. Прямо в ящиках. Винтовки и ручные пулеметы французские, пистолеты бельгийские. Кстати, принимайте подарки, — я залез в бардачок, который в экспортном варианте лимузина был полностью функциональный, и достал оттуда каждому из моих пассажиров по стволу. — Прошу любить и жаловать «Браунинг Хай Пауэр». Знатная машинка под патрон Люггер. Там и попроще были, 7,65, но этот — шедевр! Тринадцать зарядов в магазине. Но и это еще не все. Один труп, который был почему-то не как все, без спасжилета, добрался до берега на мешке. А в мешке том — немецкие марки в пачках. Подозреваю, что фальшивые. И, скорее всего, не только марки мы там найдем. Расчет понятен. Польские злотые уже никому не нужны и обменять их на марки или рубли местные будут стараться всеми силами. Вброс фальшивок обеспечен массовый! Это ж какой удар и по нашей, и по немецкой экономике можно нанести! А попутно, мы ж за фальшивки будем сажать? Причем, хочешь не хочешь, но получится тоже массово. Симпатий к Советской власти от этого у поляков прибавиться не может. Вот вам и пожалуйста — расширение базы для подрывной деятельности на занятой нами территории Польши.

— Хорошая машинка, говоришь? — не ожидая ответа спросил посмурневший маршал, вертя Браунинг в руках. — Ты, товарищ бригинженер, давай, не разбазаривай. Пистолеты эти, как со всем разберетесь, сразу в центр, в распоряжение НКО. Будем отличившихся награждать, — сказав это, Ворошлов сидя справа от меня, замолчал, отвернувшись к окну.

— Хотел я тебя к Герою представить за этот рейд, — проговорил он хмуро спустя пару минут. — Но, пожалуй, одним героем тут не обойтись. Тут за каждый твой шаг по отдельности Героя давать надо! Вот мерзавцы! Это ж сколько народу загубить могли! Как представлю, аж в глазах темнеет! Мог бы добраться до того, кто это придумал — голыми б руками разорвал!

— Вообще-то, явно не без ведома польского правительства это готовилось, — заметил я. — Так что, до кое-кого из причастных мы добраться можем. Вы, товарищ Маршал, главное не спешите шашкой махать, пока Рыдз-Смиглы капитуляцию не подпишет. Да и вообще, по уму, судить их надо за подготовку массовых убийств собственного мирного населения. Открыто. Чтоб на весь мир прогремело! А что касается наград… Так мне много не надо. Разыскать польского подпоручика Владислава Гриневецкого из 85-го Виленского полка 19-й дивизии генерала Квацишевского и вернуть сразу после войны домой. Одному хорошему человеку обещал. По хорошему, человеку тому надо и Героя дать. Если б не он, зажали б мой батальон между Поречьем и Друскениками и польское правительство смылось бы в Финляндию, а у нас десятки тысяч невинных людей от химии погибли. А он нас через лес без дорог провел, хоть и знал, что погоня может быть. Раненые мои тяжелые, опять таки, сейчас у него. Ну и еще, кое-что. Лимузин, вездеход с броней, рацией, самым мощным мотором, что у нас на «Туры» ставят и новой гидромеханической коробкой скоростей! Вместо того, что у меня по мобилизации взяли. И оружие трофейное, польскую саблю, что я на память с зарубленного мной под Вильно снял, пистолеты, немецкий «Вальтер», польский «Вис», бельгийский «Браунинг», да английский револьвер «Энфильд», на меня оформить хоть как наградные. Коллекцию хочу собрать. А «Маузер» с оптикой — как охотничье оружие. Да, еще «Браунинг» 10/22! Для жены в подарок!

— Уймись уже, товарищ бригинженер! — с досадой остановил меня Ворошилов, пока я себе польский танк на память не потребовал. — Кажись приехали?

Наша колонна действительно обогнула с торца появившийся из-за деревьев запущенного парка боковой флигель и въехала на лужайку, очерченную полуподковой дворцовых построек. Тут, к моему удивлению, сразу же стал распоряжаться мужчина лет сорока с торчащими в стороны по бокам лысеющей сверху головы темными волосами, что делало его немного похожим на клоуна. Но первое впечатление оказалось обманчивым. «Циркач», в нетерпении соскочивший с подножки автобуса прямо на ходу, стал оценивающе разглядывать главный корпус, потом взбежал на парадное крыльцо и оттуда обратил свой взор на флигели.

— Плохо! Аккуратнее не могли? Стекла побиты, под окнами отметины от пуль! Немедленно вставить и замазать! — приказал он властно. Я, только успев вылезти из-за руля, услышав это, только крякнул.

— А вы товарищ Ворошилов, почему такой грустный? Так дело не пойдет! Настраивайтесь! Вид должен быть героический! Грудь вперед! Взгляд орла!

Не удосужившись дождаться ответа, новоявленный начальник метнулся внутрь дворца.

— Это что за фрукт? — спросил я, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Это не фхукт, а пхофессоу Эйзенштейн! — поправил меня щелкнув фотоаппаратом журналист в форме младшего политрука. И даже не повернулся ко мне ведь! Это было уже выше моих сил!

— Смирно! Как ведете себя, обращаясь к старшему по званию!! Представьтесь по всей форме как положено!!!

— Военный коеспондент газеты «Кхасная звезда» маадший похитхук Симонов! — картавя, вытянулся передо мной «залетчик».

— Константин? Константин Симонов? — переспросил я.

— Нет, — ответил журналист.

— Что значит нет? Имя ваше?!

— Товарищ бригинженер, разрешите доложить, Кириллом его зовут, — вступился за него кинооператор в гражданке, старавшийся, тем не менее, говорить по-военному. — Он просто имени своего выговорить не может.

— Значит, обознался, — я даже расстроился, что не навестил меня здесь, кроме великого драматурга еще и не менее великий, в будущем, советский писатель. — Объявляю вам, младший политрук Кирилл Симонов замечание! Впредь, обращаясь к старшему по званию, соблюдайте устав!

— Так точно, товахищ бхигинженеу! А вы хазве по уставу имеете пхаво объявлять замечание в пхисутствии стахшего начальника?

— Имею, — усмехнулся я. — Тем более, что старше меня здесь никого уж и нет. Маршал Ворошилов вон как молодецки вслед за режиссером во дворце скрылся!

Не успел я это сказать, как гуру кинематографа вновь выскочил на улицу.

— Это безобразие! Не резиденция правительства, а свинарник какой-то! Все разбросано, все разбито! Будто полк драгун неделю здесь пьянствовал! — разорялся он. Ну да, сперва поляки со своим отъездом, а потом мои махновцы похозяйничали. — Снимать будем на улице! Решено! Почему окна до сих пор в порядок не привели?! Где маршал Польши? Немедленно его сюда в парадной форме и со всеми побрякушками! И еще двоих министров посолиднее!

— Товарищ Эйзенштейн, — прервал я поток властных распоряжений. — Дворец мы не отремонтируем и стекла не вставим, поскольку не строители и не декораторы Мосфильма. Давайте мы их откроем настежь, чтоб стекольного боя видно снаружи не было, а с подоконников вниз белые полотнища свесим. Символ капитуляции. Они же выбоины от пуль и прикроют.

— Точно! Хорошо придумано, товарищ комбриг!

— Бригинженер, — поправил я режиссера.

— Отлично! Будете принимать капитуляцию с товарищем Ворошиловым! Поляков трое и наших трое! Нужен еще один! Не меньше комбрига!

— Ну у вас и запросы! — стал кипятиться я. — Есть только капитан государственной безопасности, но он себя плохо чувствует!

— Чекист? Еще лучше! Пусть соберется на час-два, а потом хоть в госпиталь ложится! Давайте, давайте, живее!

— Надо, так надо, — рассудил Судплатов, услышав новость. — Хотя на моей оперативной работе за границей после таких съемок можно сразу крест ставить.

За два часа подготовки к церемонии подписания капитуляции Эйзенштейн успел достать до печенок абсолютно всех. Конечно, трудно снять шедевр, имея всего две кинокамеры, когда, к тому же, постоянно мешают! НК ИДовец лезет с каким-то протоколом и ЦУ, что в церемонии подписания обязательно должны участвовать от поляков все первые лица и особо, по «японской» причине, министр иностранных дел, то есть четверо. Пришлось задержать Родимцева, бригада которого как раз проходила мимо Святска. Ну что ж, сдается маршал, комдив, полковник и гражданский президент, а принимают капитуляцию, опять таки, маршал, комбриг, полковник и капитан госбезопасности. Чудно! Практически паритет! Все, фигуры расставлены, можно начинать игру! Мотор!

По сигналу я тронул автомобиль и неспеша проехал три десятка метров, остановившись у условной метки на центральной дорожке. До двух составленных вместе и укрытых пурпурной материей столов, установленных на круглой мощеной площадке перед главным крыльцом, отсюда было ровно такое же расстояние, как и от парадного входа. Маршал Ворошилов, я, капитан госбезопасности Судоплатов и полковник Родимцев вышли из машины и ровно в этот же момент из здания выдвинулись поляки. Президент Мосцицкий, главнокомандующий маршал Рыдз-Смиглы, премьер-министр генерал дивизии Складковский, министр иностранных дел полковник Бек. Первая камера, установленная на крыше западного флигеля, охватывала сейчас всю панораму. Вторая, пишущая и звук, стояла непосредственно у столов и предназначалась для крупных планов. Визуально мы издали, конечно, проигрываем полякам. Наши скромные награды ни числом, ни блеском не идут ни в какое сравнение с бижутерией сдающихся. Но вот вблизи все совсем не так. Мосцицкий, и без того глубокий старик, сгорбился и еле идет. Бек пытается его поддерживать, но руки его дрожат, да и обильный пот выдает душевное волнение. Главнокомандующий, который еще вчера утром был полон надежд на собственное безоблачное будущее, казалось, всего за сутки годами догнал своего президента. Складковский пытается выглядеть достойно, даже где-то надменно, но его подводит левая щека и общее впечатление смазывается нервным тиком. Зато мы во главе с Ворошиловым — орлы! Разорвем любого! В первую очередь Эйзенштейна, который хочет от нас каких-то гримас и уже достал своим «не верю»! Маршал попробовал было возмутиться, но нарвался на отповедь.

— Товарищ Эйзенштейн, что вы себе позволяете?!

— Вы и ваши люди, товарищ Ворошилов, свое дело сделали. Молодцы! Теперь я делаю свое! И имеет оно, как сказал товарищ Сталин, давая это поручение, огромное, решающее политическое значение! Так что потрудитесь делать то, что вам велят! Вы здесь всего лишь актер и обязаны слушаться режиссера! Или вы думаете, что я сюда с камерами прилетел, что вы перед ними лишний раз покрасоваться могли? Вот! Вот!! То, что нужно!!! Праведный гнев, благородная ярость! Очень хорошо!

— Какая, какая ярость?!! — отреагировал нарком обороны на запретное слово как бык на красную тряпку, распаляясь все больше.

— Товарищ маршал, благородная ярость к дворянскому сословию отношения не имеет и присуща всем честным людям без исключения, — поспешил я вступиться за перегнувшего палку киношника, пока беды не случилось. — Недаром в песне поется: «Пусть ярость благородная вскипает, как волна. Идет война народная, священная война».

— Не знаю такой песни! — все еще грозно сверкая глазами, отмахнулся от меня Клим Ефремович, но и на Эзенштейна набрасываться не стал.

— Конечно, с восемьсот двенадцатого года много воды утекло… — объяснил я казус, осознав, что впопыхах брякнул лишнего. Ладно, проехали, надеюсь, через пару лет забудется…

Сходимся одновременно. Подаю наркому обороны СССР красную папку и товарищ Ворошилов громко зачитывает акт о капитуляции на русском языке. Капитан госбезопасности Судоплатов после выступления маршала передает такую же папку противной стороне. Читает, взаимно, Рыдз-Смиглы. По-польски и не столь четко, часто сбиваясь. Ворошилов приглашает польскую сторону сесть на подготовленные только для них четыре стула за стол и подписать каждый из экземпляров. Поляки выполняют команду без перевода, все оговорено заранее. Поочередно ставят свои автографы и встают. Полковник Родимцев забирает со стола оба экземпляра акта и отходит. Рыдз-Смиглы, Складковский и Бек достают свои сабли и кладут эфесами вперед на пурпур. Из-за наших спин подходит отделение десантников и берет теперь уже официально пленных поляков под конвой и ведет во дворец, разоружая и сменяя в карауле у дверей моих «махновцев» в польской форме. Мотор! Снято!

— Фуххх! — выдохнул я.

— Связь с Москвой! Быстро!!! — приказал Ворошилов.

— Нужен еще один дубль! — воскликнул Эйзенштейн.

— Не верю!!! — рассмеялся, несмотря на слабость, Судоплатов.

 

Эпизод 23

Никогда не замечал за собой страсти к лошадям. Вернее, никогда об этом просто не думал. Ни в этой, ни в прошлой жизни иметь с ними дело мне просто не приходилось. Но вот ведь случай, который, по замыслу некоторых, должен был превратиться в несчастный! Вяхра, вороного коня-трехлетку подарил мне польский полковник, командир 18-й номерной кавбригады, сказав, что был его и вообще — лучший четвероногий друг на свете. Никогда б с ним не расстался, если б все так не повернулось! А я что? Я подарки люблю! Подошел, взял повод горячившегося коня, пропустив мимо сознания, что полковник сам почему-то не в седле ко мне подъехал, а пешком притопал, держа Вяхра прямо за узду. Коняга, почувствовав смену руки и некоторую свободу, тут же взвился на дыбы, норовя врезать мне копытом, но не на того напал. Не первый год замужем и привычка уходить с линии атаки, будь то конь, человек или вообще чудище неведомое, въелась в мозг намертво, управляя телом даже помимо сознания. Шагнув влево и, одновременно, сократив дистанцию я силой и весом потянул морду вниз, возвращая подарок на четыре ноги, обнял его за морду, тихо поругал шепотом в ухо за шалости и, сам того от себя не ожидая, лихо, не касаясь стремян, взлетел в седло. Уж после этого опомнился, сообразив, что проделал все на рефлексах, которых у меня быть не могло! Ну, раз сознание победило и я на коне, то грешно было б не попробовать прокатиться. К моему удивлению, а также удивлению полковника и прочих видевших это поляков, у меня получилось! Сначала шагом, потом рысью и, наконец, галопом погнал Вяхра по полю, а вернувшись, сердечно поблагодарил комбрига, который тут же поспешил смыться. Уж потом подошел польский солдат, пути которого здесь с офицерами расходились, им в Литву, ему до хаты, и признался через переводчика, что Вяхром в бригаде вороного никто не называл, только Холерой, то бишь Чертом по-польски. И сажали на него исключительно тех, кто крупно провинился. Числясь в Кресовской кавбригаде он попал на войну только с третьего раза, оставшись в конюшне после ухода бригады второочередной. Лишь только их бригада, 18-я третьей очереди, взяла его потому, что больше лошадей просто не было. Вяхра за строптивость, яростную злобу, дьявольскую изобретательность в деле увечья собственных седоков много, нещадно и без толку били, чуть было уж совсем не пустили на мясо, но тут случилась капитуляция и конь уцелел. А я-то думаю, что это полкан ко мне таким уважением воспылал! Подарочек-то с двойным дном оказался! Мечтал, зараза, наверное, что я шею себе сверну! Не тут то было! С Вяхром, к удивлению всех, взаимопонимание, уважение и даже дружба у меня сразу наладились. При том, что по отношению ко всем остальным он ничуть не переменился. Кубанцы из 3-го казачьего, знавшие в лошадях толк, запретили мне подпускать вороного не только к коням, чтоб не грызся со всеми, но и к кобылицам, чтоб потомства от него, не дай Бог, не было! Несмотря на то, что красоты, силы и выносливости Вяхр был просто изумительной!

— Бригинженер-то ваш, прям чародей, — говорили казачки моим ремонтникам. — Такая зверюга свирепая, а даже слово его слушает! На скачках товарищ Любимов ему на старте так и говорит, мол, едем три тысячи шагов, силы рассчитывай. И что? Холера мордой закивал и ведь первый пришел!

— Точно дело нечисто, — вторили им мои ремонтники, бывшие рабочие московских заводов, коммунисты и материалисты. — Давеча только первачом разжились, да Холере на глаза попались. Цап зубами за тент и тянет, а бутыль-то возьми и выкатись! И ходит за командиром, будто собака, сам и без повода. Да что конь, вы на баб посмотрите! — тут уж начинались пересказы через третьи языки, как я сперва Лиду улестил, чтоб отца уговорила через лес провести, да и о генеральше с ее дочками тоже немало брехали, с чего это вдруг они взялись нам помогать. И не только среди бойцов, но и в штабе 5-го танкового корпуса сплетни ходили, о чем мне прямо и сказал Попель.

— Вот и проведите работу, товарищ полковой комиссар, — не придал я сообщению никакого значения. — У меня своей полно, чтоб на брехню разную внимание обращать.

— Проведешь тут, когда твои добровольцы по всем дивизиям корпуса разошлись!

— И что? Мне теперь политинформацию о вреде суеверий и сплетен организовать?!

И то верно. После капитуляции Польши война закончилась только формально, а забот у меня только прибавилось. Рыдз-Смиглы сотоварищи подписали документ пятнадцатого июля и в тот же вечер РККА стала доводить его до сведения польских частей всеми доступными способами: парламентерами, радиосообщениями открытым текстом и с помощью захваченных нами шифров. На следующий день на головы полякам посыпались листовки. Еще день спустя, для самых неверующих, на листовках поместили фотографии. Надо сказать, что впитав информацию очень, очень немногие полки, бригады и дивизии сохранили порядок и организацию, либо сдавшись в полном составе, либо рванув к нейтральной литовской границе. Так, к примеру, КОПовцы у Друскеники интернировались в Литве сразу в ночь на 16-е и тем самым оголили левый фланг стоящей перед 3-м Кубанским кавкорпусом пехотной дивизии, которая все еще размышляла. Точно так же в Литве беспрепятственно оказались и дивизии, стоявшие против немецкой Восточно-Прусской границы. Они успели сбежать до выхода на этот рубеж частей КМГ комкора Потапова. Но в основной массе своей польская армия, бросив все, кроме личного оружия, бросилась бежать, превратившись в вооруженные группы «по-интересам». Рванули кто куда. Солдаты, что жили по эту сторону Вислы — до дому. «Западные» — тоже, но уже в немецкую зону. Офицеры — куда ближе, в Литву или к немцам, лишь бы уйти от Советов. Одновременно этим движением были захвачены и гражданские, те, кто побогаче. Они тоже рвались любыми путями остаться «в капитализме». Именно в эти первые после капитуляции дни родился анекдот о национальном еврейском или польском приветствии. Поскольку мосты на Висле уже были захвачены немцами, но всю реку они не контролировали, переправлялись на лодках, баржах, плотах. И вот, две посудины встретились на середине реки. Пассажиры, и те, кто уже насмотрелся на немцев, и те, кто бежал от Советов, выстроились вдоль бортов и крутят пальцем у виска, считая друг друга сумасшедшими.

Карта боевых действий, и без того напоминавшая слоеный пирог после прорыва фронта на границе, превратилась в жалкую попытку зафиксировать и упорядочить хаос. РККА быстро шла по дорогам на запад, а в стороне, в лесах, в глуши передвигались в разных направлениях группы поляков. Причем среди них все еще оставались довольно крупные и организованные. Та же 18-я кавбригада, командир которой подарил мне Вяхра. Третьеочередная, из тех пяти, что Млот-Фиалковский по моей воле услал в сторону Варшавы, на удивление не рассеялась и даже, поначалу, не бросила свои пушки и обозы. Она, вместе с четырьмя «сестренками», отделившись от двух пехотных дивизий, командиры которых ушли умирать в осажденную немцами, а вскоре и нами, Варшаву, попыталась силой прорваться через порядки Потапова в Литву. Конечно, по дорогам их не выпустили. Но конница, бросив обозы и пушки, растворилась в лесах, не оставляя попыток пробиться на север. На закрытой местности, без танков, поддержки артиллерии, мы не имели перед поляками никаких преимуществ, однако, хочешь не хочешь, но надо было либо терпеть их нападения на наши гарнизоны и колонны, либо прочесывать пущи. С этим я и пришел к комкору Потапову утром 22 июля.

— Товарищ комкор, сколько с ними можно возиться? Людей терять? Хотят в Литву? Пусть уматывают! Организовать им «зеленую улицу» до самой границы! Поставить условие сдать оружие и все прочее, кроме формы, наград и личных вещей! Все равно на границе все бросят. К тому же, никуда они от нас не денутся. Договор о передаче Литве Виленского края в обмен на размещение советских гарнизонов подписали на следующий день после капитуляции. Полгода не пройдет, как это прибалтийское государство станет советским и поляки из лагерей для интернированных плавно переместятся совсем в другие лагеря.

— Думаешь, поверят нам и пойдут оружие сдавать? — усмехнулся командующий КМГ.

— Предложим и увидим, поверят или нет! У меня за последние трое суток семь нападений на ремонтные подразделения!

— Ты же понимаешь, что такой подход к бандитам, а они сейчас по нашим законам бандиты и есть, не одобрят? — спросил меня, глядя в упор, Потапов.

— Боитесь, товарищ комкор, вопрос задать и трусом, потакающим бандитам, показаться? Тогда прошу разрешения мне обратиться с ним к старшему по званию. К командарму Жукову, которому мы сейчас подчинены. Если же и командарм-8 в кусты утечет, то я до Ворошилова дойду, а то и выше. Ты меня знаешь! Терять своих людей, а каждый из них — мастер золотые руки, я не желаю!

— Ладно, не кипятись! Сам запрошу! — жестко ответил, явно недовольный моим упреком в робости перед начальниками командующий. — Мне тоже бойцов жаль, да и сроки поджимают. К первому сентября надо здесь все зачистить и отвести бронетехнику и артиллерию на двести километров от линии разграничения с немцами.

— Это еще почему? — удивился я, впервые услышав тогда о ДМЗ, демилитаризованной зоне.

— По Советско-Германскому договору! Демилитаризованная зона вдоль маньчжурской границы получила высокую оценку в верхах, сильно снизив напряжение на ней и понизив накал Советско-Японских отношений. Вот условие в договор с немцами и ввернули. Я сам только на днях об этом узнал.

— Погоди, ДМЗ в Маньчжурии — это японцы не могут свои войска вблизи границы размещать, кроме самого необходимого минимума! А здесь? Почему мы войска на восток отводим? Мы что, немцам войну проиграли?!

— Без паники! — усмехнулся Потапов. — И мы отводим. И немцы. Кроме Восточной Пруссии. Так что между нашими армиями будет на севере двести, а на юге Польши — все четыреста километров. Передраться через такую прослойку с Гитлером нам будет затруднительно. Хотя я бы с удовольствием этим фашистам навалял, пока они с Антантой сцепились… — с сожалением вздохнул под конец комкор.

Суетился я не зря. От Потапова к командарму-8 Жукову, от Жукова к комфронта Апанасенко, от него в Москву, но там «договорняк» с недобитками одобрили и уже первого августа на дорогах, перекрестках, в населенных пунктах были выставлены большие плакаты с щедрым советским предложением о пропуске в Литву тех, кто не желает сдаваться в обмен на оружие и все военное имущество, исключая форму, награды и личные вещи. Поначалу реакции не последовало, но при зачистках части РККА теперь всегда пробовали сначала договориться, обещая безопасное интернирование или, как альтернативу, поливать окруженные дебри химией неделю подряд. Дышать-то, имея химзащиту, можно, а есть? И что будет с лошадьми? Как только первая группа поляков согласилась, была накормлена и пешей колонной двинула на север в сопровождении советского патруля всего из пяти человек, процесс пошел по нарастающей. Чтобы его упорядочить были развернуты пункты приема оружия. Вот именно на таком пункте мне и подарили пятого августа Вяхра.

Причина выдвинуться из корпусной АТРБ, развернутой на северной окраине Гродно, была важная. Разведка нашла на лесной дороге западнее реки Бобр восемнадцать брошенных 220-миллиметровых польских мортир и танк. Немецкий! Видно, узнав о капитуляции, бравые артиллеристы просто бросили тяжести и рванули к нейтральной границе. Тягачи С7Р на шасси танка 7ТР, в свою очередь построенного на базе «Виккерса» точно также, как и советский Т-26, но с использованием моторов и коробок от 5-тонных грузовиков ФИАТ, имели то же достоинство, что и наши машины — большой запас хода. А вот у немца, судя по всему, горючка кончилась еще во время официальной войны. Во всяком случае, тащили его на буксире, а потому тоже оставили. Собирать брошенное оружие, сортировать на исправное, утиль, требующее заводского ремонта, а также то, что можно было восстановить своими силами, входило в мои прямые обязанности. А тут такой подарок.

Собрал колонну из БРЭМ, тягачей ЯГ-10Т, летучек, выпросил в бригаде у Кривошеина танковую роту Полупанова в сопровождение, места там все еще были беспокойные, и двинул к месту находки. Спустя один дневной переход немецкий панцер предстал пред мои светлые очи. Это была «четверка» с «окурком», судя по присохшей по самую башню грязи вперемешку с осокой, увязшая в болоте и брошенная «родным» экипажем. Потому и полякам, которые умудрились танк вытащить, она досталась неповрежденной. Осматривая танк, я сделал неприятный для себя вывод, что немцы тоже извлекли уроки из испанской войны, где довольно активно пользовались трофейными Т-26М. Лоб башни и корпуса этого «панцерфир» был экранирован дополнительными 30-миллиметровыми бронеплитами, общая толщина бронезащиты, таким образом, достигла шести сантиметров. По этому параметру он ничем не уступал, а возможно, даже превосходил, за счет качества самой брони, отечественные Т-28. Похоже, наши батальонные 25-миллиметровки смогут взять этого зверя только в борт. Не было уверенности и в полковых «сорокапятках», но тут нужен был обстрел. Машину следовало как можно скорее переправить в Москву. К вечеру шестого августа мы притащили ее на буксире, укутанную от посторонних глаз брезентом, в Гродно, так как заправлять нашим или французским бензином, не имея никаких инструкций по эксплуатации, я побоялся. К тому же МТО какое-то время было затоплено, а разбираться в поле, что там и как после купания, нам было не с руки. Два дня ушло на извещения-согласования и девятого мы отправили «немца» в Москву по железной дороге.

Однако, этот эпизод, к тому же не потребовавший от меня практически никаких усилий, был скорее ярким исключением в рутинной повседневной работе, которой я был занят остаток июля и весь август месяц. Район ответственности 8-й армии, в которую под конец войны включили КМГ Потапова, выведя ее из прямого фронтового подчинения, простирался от советской границы до Восточной Пруссии. На севере нашим соседом была 10-я армия, частью сил вошедшая в Литву и взявшая на себя очистку всего Виленского края до передачи его этой республике. На юге граница с зоной ответственности 3-й армии проходила по линии Негорелое — Новогрудок — Мосты — река Неман — река Свислочь — река Нарев и по ней до линии разграничения с немцами. При этом, рембаты, входившие в состав стрелковых корпусов армии Жукова, а также главная рембаза, не обладавшие быстроходными средствами эвакуации и транспорта, оснащенные тяжелыми «гражданскими» тракторами и отставшие от войск во время наступления, взяли на себя всю местность восточнее селения Скидель, а мне, соответственно, достался весь район до германской границы. Задача была проста — очистить территорию от польского оружия. Конечно, собирали его не только мы, но и тыловики, боевые части. Но, при этом, каждая единица доставлялась нам для сортировки, дефектовки, ремонта, если это было возможно сделать нашими силами, консервировалась и отправлялась на восток. Часть вооружения, требующая заводского ремонта, отсылалась как есть, только очищалась от грязи, равно как и металлолом, вообще восстановлению не подлежащий. Только в моем районе собрали более полумиллиона единиц стрелкового оружия, артстволов было бы достаточно для вооружения двадцати польских дивизий, а еще танки, все французского производства, машины, мотоциклы, трактора, военные и гражданские, даже два бронепоезда. Процент годности, с учетом нашего ремонта, по винтовкам и пулеметам доходил до 75, по пушкам, гаубицам, минометам, до 60. Труднее было с машинами, мотоциклами и тракторами, которые 8-я армия тут же пристраивала к делу. Из них годных после прохождения через наши руки было процентов 40. Танков, R35 и FT-17, мы полностью ввели в строй четырнадцать штук из семидесяти шести захваченных, из которых только три были изначально боеспособными. Впрочем, как раз это было совсем не важно, ибо все равно судьба им, даже тем, что на ходу, быть огневыми точками в укрепрайонах. Потому и остаток в 59 машин нам засчитали, ведь починка или замена вооружения и изъятие механических потрохов ради увеличения внутреннего пространства — тоже ремонт! С довольно многочисленными польскими танкетками, а также броевиками, была другая история. Уж не знаю, за что их так невзлюбили наши противотанкисты, но, как правило, восстанавливать там было нечего. Снимали, где уцелели, пулеметы да срубали заклепки, разбирая корпуса на отдельные листы. Горелые отдельно, не подвергшиеся воздействию высоких температур — отдельно. В наших УРах найдется им применение. Хоть так расплатимся за те БТ-шки, что умыкнули в начале войны.

Была у меня и еще одна, главная забота, требовавшая моего непосредственного руководства. На второй день после подписания капитуляции к Святску перебросили два батальона войск НКВД, сменивших моих добровольцев и во дворце и на реке у Немново. Еще через три дня, с подходом основных сил 5-го танкового корпуса, началась операция по разбору завала из «Сандерлендов» на Немане, руководить которой Потапов поручил мне, придав химиков и саперов. Прислал четыре летучки со своими специалистами и Смушкевич. Дегазация, потом разведка, которая показала, что источником отравы является как раз тот самолет, что перевернулся, а в прочих, загруженных химией и взрывчаткой, устройств самоликвидации нет. Напротив, груз был упакован весьма аккуратно. Тротил отдельно, детонаторы, шнуры, машинки — отдельно. Бочки с ОВ укутаны в мягкие тряпки и надежно закреплены. Однако, на такой кульбит, который совершил ближайший к взорвавшемуся «Сандерленд», упаковка явно не рассчитывалась. Стала понятна и стрельба, вдруг начавшаяся внутри машин. Среди пассажиров оказались фанатики, не желавшие сдаваться любой ценой, а экипажи, увидев, что те готовят самоподрыв, попытались этому помешать.

В первую очередь, работая в химзащите, вскрыли днище «перевертыша» и, подведя установленный на пароме кран, разгрузили его. Лишь только после этого пробы воздуха, до того стабильно выдававшие наличие ОВ, пусть и в небольшой концентрации, очистились. Видно, кое-какие из тех бочек, что не лопнули полностью, все-таки «травили» понемногу. Избавившись от пакости, взялись за колонну самолетов, начав с хвоста, там, где машины меньше пострадали от взрыва. Смушкевич просил действовать аккуратно, чтобы возможно большее количество летающих лодок можно было восстановить. И это была не единственная трудность. Лес, через который по правому берегу пришлось прокладывать дорогу. Крутые берега, где опять пришлось строить спуски. По каждому «Сандерленду», с учетом его груза, решение приходилось принимать отдельно. Так, к примеру, последний, затонувший на самой середине, оказался набит денежными мешками и его, зацепив лебедкой, сперва вытянули мордой на берег и лишь потом стали разгружать. Как я и подозревал, и рубли, и марки, оказались фальшивками, но очень, очень высокого качества, как определил специально прибывший к нам эксперт Госбанка. И было их много. Комбат чекистов рвал и метал, угрожая залезть в задницу каждому, если хоть один из этих мешков порвется. Глядя на него я проглотил язык. А ведь хотел ляпнуть, чтобы мы немецкие-то фальшивки под шумок в ход пустили. Не стал. Пришьют намерение спровоцировать войну с Гитлером как нечего делать. С другими самолетами было по-разному. Но в любом случае мы старались их сперва освободить от груза. Всего на 18-ти «Сандерлендах» его оказалось более ста тонн, из которых добрых сорок составляла отрава, доли взрывчатки, оружия, боеприпасов и фальшивок оказались примерно равными, тонн по двадцать. Тут уж каждому свое. Мне, конечно, оружие. Одних «Хай Пауэр» отправил в Центр, как и приказал маршал Ворошилов, 720 штук, упакованных по 40 в 18 ящиков. Любопытно, что пистолетов и револьверов всех видов в посылке было едва ли не больше, чем винтовок и пулеметов. Впрочем, если посчитать к винтовкам еще и три сотни пистолетов-пулеметов «Томпсон» под патрон 11,43, укомплектованных, кроме четырех коробчатых, еще и 50-зарядными барабанными магазинами каждый, то перевес все-таки оставался на их стороне. Один ящик, пять автоматов, я зажал, приказав оснастить эффективными глушителями и совместимыми с ними прицельными приспособлениями. Как в воду глядел, будто знал, что очень скоро они мне понадобятся.

Вечером двадцать первого августа от чекистов ко мне прибежал посыльный и передал, что к их оцеплению вышел человек, назвавшийся Георгием Александровичем и передавший привет от некой Лидии. Очень хочет меня видеть, причем немедленно. Чего это вдруг от меня понадобилось леснику? Долгов у меня перед ним нет, зятек его, как мне неделю назад сообщили, нашелся в лагерях военнопленных под Смоленском, жив и даже совершенно здоров, если легкой контузии не считать, не только отпущен, но даже доставлен домой. Выехав навстречу Георгию Александровичу на Вяхре, который сразу оживился при виде рыжей кобылы, на которой сидел егерь, я тепло с ним поздоровался.

— Доброго вечера! Исполнил ли я свое обещание в точности? Дома ли ваш зять? Всем ли вы довольны? Кстати, я на вас представление к правительственной награде за добровольное содействие Красной Армии написал.

— И вам здравствовать, Семен Петрович! Зять дома. А вот доволен ли я… Давайте в сторонку отъедем, — предложил лесник, оглядываясь на чекистов.

— Ну, что там у вас случилось? — спросил я, когда мы удалились по лесу метров на двести.

— Вернулся Владислав из плена злой, как черт, — не показывая эмоций стал рассказывать Георгий Александрович. Русских прямо рвать готов, но людям, конечно, не показывает. Лидка попыталась его унять, что сама она русская, да благодаря русским же он из плена, в отличие от других, так быстро вернулся. Ну и, с дуру, рассказала, что я вас провел в обмен на его освобождение… — тут лесник замолк.

— И что? — подстегнул я его.

— Что? Избил да из дома выгнал. У меня дочь сейчас живет…

— Ну, погоди, Георгий Александрович, что ж ты ко мне с этим приехал? Мужик ты могучий, дал бы ему по рогам! А Лида, коль такое дело, вольна развестись. Баба она молодая, красавица, получше этого шляхтича недоделанного себе найдет.

— Да дал бы я ему по рогам! Коль не та бумага, что он всем встречным-поперечным в нос сует! Приказ о том, чтобы его восвояси отпустить, как заслуживающего доверия! За подписью маршала Ворошилова, между прочим! Да посмотри я на него сейчас косо, меня так крутить начнут… Но это еще полбеды. Не смирился Владислав и не собирается, только о мести думает. Я уж со своими и дома-то не живу, в схроне прячусь. Убьют, пожгут, никто и не почешется. Скажут, так ему, бывшему, и надо!

— Тааак… — поговорил я взвешивая ситуацию. — Так он не один?

— Человек пять таких же недовольных уж собрать успел.

— Это ж уже антисоветская организация получается! Я сейчас же в Особый отдел! Посмотрим, как он там повыеживается!

— Ты, Семен Петрович, погоди, не горячись, — осадил меня лесник. — Ну, возьмут их. А у Владислава бумага. Ага, точно. Выходит, меня-то ты от напасти избавишь, а маршала Ворошилова под удар подставишь. Через него и к тебе ниточка протянется. Смекаешь?

— Мда, Георгий Александрович, а ведь мог ты мне этого и не говорить…

— Нет, иначе не мог.

— И что делать?

— Закопать их надо. Всех. И быстро. У Чернухи поляки батарею гаубичную на позициях бросили, а вы не чешетесь. Владислав туда уже наведывался верхом, я видел. Того и гляди с подводой приедет. Смекаешь, что он со снарядами сделать может? При том, что инженером на железной дороге работал? А попадись он на этом, так опять ниточка к тебе приведет… Вот что я думаю, домой к нему идти не след. У людей, считай, на глазах. Как объяснить? Да и других потом по одному искать… А вот у той батареи, в лесу, где никто не увидит, самое дело! Попадет Владислав с концами.

— Так, а если он уже? Если на той батарее ему ничего больше не надо?

— Шутишь? Там снарядов тонны три. Их пятеро. Караваном, да еще к ночи, слишком заметно. Значит, одна-две подводы, полтонны, самое большее, за ходку. Неделю возить.

— А может ему и полтонны за глаза хватит?

— Может и хватит. Но, скорее, жадность не позволит остаток бросить. Я его знаю.

— Значит так! Сейчас здесь ЦУ на завтра раздам, потом поедем ко мне на базу в Гродно, заберем там кое-что. И сразу рванем к твоей Чернухе, засаду устроим.

— Экий ты резкий! — усмехнулся Георгий Александрович. — Веснянка устала. Я, считай, полдня в седле. Да и ночь скоро.

— Лошадей здесь оставим, поедем на машине, — отмахнулся я.

— Не пойдет. Заметят. Надо через лес и тихо, а не с вонью и пылью по дороге.

— Тогда съездим в Гродно, а к утру вернемся. Лошадь как раз отдохнет. День на переход, а ночью дело сделаем, — откорректировал я окончательно наш нехитрый план.

Хорошо, что я бригинженер, а не комбриг. Комбрига, минимум, взвод конвоя сопровождать должен всегда. А мне по должности, кроме ординарца, ни шиша не положено, если сам не попрошу у комендачей в штабе корпуса. Так что, отлучиться «по служебной необходимости», в принципе, не проблема. Задачи подчиненным поставлены, надеюсь, день-два меня не хватятся. Ординарцу же своему, Грачику Григоряну, признался, что в гости к леснику еду. Тот Лидку видел и даже облизывался, поэтому понял по-своему, пробурчав, что сливки всегда начальству достаются. Однако, приказ помалкивать два дня он не нарушит. А если я не вернусь, то вскроет запечатанный конверт с запиской.

У Григория Александровича было одноствольное ружье, не слишком подходящее для наших целей, посему я ему вручил пару ВИСов и «Томпсон» с глушителем, который увеличивал длину пистолета-пулемета чуть ли не в полтора раза. Зато работал так, что на фоне шума леса даже стрельбу очередями не различить. Правда, днем. Ночью стрелять не пробовали, а она потише. Сам вооружился точно также, так как все мои трофейные пистоли Ворошилов у меня забрал перед отъездом под предлогом будущего награждения. Да вместо ружья у меня «Маузер» с оптикой, взятый в Святске. Винтовка-то польская, новая, только с отогнутой вниз рукоятью затвора, а прицел старый, немецкий, судя по всему еще с той Мировой войны. Конечно, оба меча, хоть пофорсить, раз верхом едем. Да по десятку гранат на брата. Тоже польских, наступательных Z-23. Других под рукой не оказалось, а советские я брать не хотел.

Лесник насторожился только рано утром, когда мы вернулись к лошадям.

— Мы что же, вдвоем пойдем? Людей с собой не возьмешь? — удивился он.

— А нам лишние свидетели нужны? Если их пять человек, то справимся и так. А если пятьдесят, то тихо уйдем, — пояснил я свои соображения.

— Ну, как знаешь, — улыбнулся в ответ Григорий Александрович. — Что-то не припомню я случаев, чтоб в генеральском звании в одиночку воевали.

— Могу бригадой обозваться, если тебе легче станет. Да и не один я, вдвоем мы идем.

— Поражаюсь тебе! А если я провокатор? Если я тебя просто выманить хочу?! — стал горячиться мой «подельник».

— Тогда через два дня меня у тебя искать начнут, — развел я руками.

— И что? Тебе-то уже все равно будет! Да и уйти сейчас хоть куда легко! До границы литовской рукой подать!

— Ну, допустим, взять меня не так-то просто. Да и Литва не спасет в случае бегства. Найдут, поздно ли, рано ли. За меня, знаешь, из под земли достанут и обратно вверх ногами закопают. В теории. А на практике, вижу я, что ты Григорий Александрович, как и я, русский человек и камня за пазухой не держишь. Так что, давай эти разговоры оставим. Поехали уже. Делай, как говорится, что должно и будь, что будет.

Переход мы совершали не спеша, не гоня лошадей. Тут по прямой до Чернухи километров двадцать. А по лесу, в обход болот, да по взгоркам, все тридцать будет. И если Веснянка вполне себе бодра и весьма довольна, то Вяхр мой что-то за ночь притомился, будто не она, а он накануне под седлом шагал. Эх, не светит мне с Лидкой по причине женатости и влюбленности в свою супругу, а вот конь мой никакими человеческими формальностями не стеснен. Будет теперь леснику сюрприз! Однако, мысли эти посторонние. Просто потому, что расслабляюсь перед схваткой, которая, возможно, потребует полной мобилизации и моральных, и физических сил. Вот на место приедем, тогда и будем решать проблемы, как говорится, по мере их поступления.

На батарею мы вышли часам к шести вечера, до захода солнца еще два с половиной часа. Четыре стомиллиметровых гаубицы стоят на восточной опушке в капонирах, в одну линию, строго на интервалах в двадцать метров друг от друга. Позиции оборудованы полностью, щели, окопы, снарядные погребки, разве что блиндажей устроить не успели. Впереди и чуть справа, на юго-востоке, в шестистах метрах околица деревни и поле до самой речки Кусенки. Еще правее болото, уходящее в самый лес и ручей за ним. А справа в полукилометре вдоль опушки, в лес ныряет тракт на Друскеники. К позициям батареи тоже ведет от Чернухи малоезжая колея.

— Ну, и что ты думаешь? — спросил я у лесника, который здесь уже бывал раньше.

— Варианта всего два, — хмыкнул то. — Если кто из местных у них есть, то он и будет в Чернухе сторожить, а остальные с подводой коротким путем придут. А вот если местных среди них нет, то поедут они сперва через поле по тракту на север. В лесу свернут и вдоль опушки уже выйдут к орудиям. Думаю, скоро мы это поймем. Сюда-то они пойдут пустые, да с бумагой. Тут им лучше при свете идти. Ночью-то подозрительно получается в любом случае. Да еще время на загрузку, да до света успеть уйти в безопасное место. Вот если до захода солнца подвода с пятью молодцами в Друскеники не проедет, тогда будем от деревни их ждать.

— А давай-ка опушку до тракта проверим? Если они здесь были уже, а в погребках, я смотрю, снарядов немного, то, может, следы увидим да поймем сразу, откуда придут.

— На батарее я следов подвод не видел. Могли и замести, — заметил лесник.

— Это ночью то? — усомнился я.

— Веток сосновых на задок привязать и вся недолга, — пожал Григорий Александрович плечами, но все же повернул свою Веснянку и шагом поехал налево.

Как ни странно, но идея моя оказалась продуктивной. Совсем свежий след я увидел еще издали. Не на земле, на дереве. Сосновая кора была ободрана тележным бортом совсем недавно и довольно глубоко. Ссадину щедро залила мягкая, пахучая смола.

— Странно, — сказал лесник, вертя по сторонам головой, — будто не вдоль, а поперек ехали, вглубь леса. Глянь, там дальше куст поломан.

Сохраняя направление, мы проехали метров двести и у небольшой ложбины от открывшегося мне вида я аж присвистнул.

— Разведчик из тебя, Григорий, как из фекалий пуля. Да и из меня стратег, как из балерины.

Лесник ничего не ответил на мою сентенцию, подъехал к комплекту из четырех передков, восьми зарядных ящиков и полевой кухни, заглянул в один из них, приподняв крышку, и вынес вердикт:

— Полон.

— Ну да, лошадей выпрягли и бежать, а ненужные при бегстве боеприпасы бросили.

— Станислав, судя по всему, нашел. Но смысл ехать сюда на подводе и ничего не взять? — удивился лесник.

— Так, может, он, наоборот, с позиций сюда снаряды и возил? Чтоб потом лошадей привести, да разом все и утянуть? — высказал я догадку.

— Тут табун целый нужен. На каждый ящик шестерка першеронов. Да на передок не меньше пары.

— На безрыбье, знаешь, и сами тоже впрягутся. К тому же, не попрут они с зарядным ящиком по дороге даже ночью. Это ж не подвода, сразу погоришь! А вот подальше в лес их утянуть да спрятать, а потом помаленьку оприходовать — другое дело.

— Стало быть, дело ясное, здесь и засядем с пулеметами, — осматриваясь в поисках подходящей позиции, решил лесник.

— Э, нет, брат Григорий, я один раз уже так засел, научен. Держаться нам от этого места надо подальше, сейчас поймешь почему. Давай-ка сюда свои гранаты.

Час работы и ловушка готова. В каждом передке, в каждом зарядном ящике, уютно разместилось по лимонке, уложенной в укупорку, как в постельку, вплотную к 14-килограммовому снаряду вместо гильзы, ради чего пришлось выломать продольную перегородку. Шпагат, привязанный к кольцу, выведен через проделанные ножом дыры и щели вниз, к земле и закреплен на ней рогаткой. Ночью не углядишь, да и днем тоже, если не знаешь, чего искать. Любая попытка разгрузить или переместить боеприпасы и… будет, как в «Пятом элементе», большой бадабум! Верещагина вспоминать в этом разрезе все-таки грустно. Жаль, остались мы совсем без карманной артиллерии. Да и на растяжки в погребках гранат не хватило.

Засели же мы на опушке, по другую сторону тракта, рассудив, что «партизаны» просто обязаны выставить «фишку» на дороге, чтоб просматривать ее в обе стороны. В деревне-то понятно, если чужой кто объявится, собаки забрешут, это и будет сигналом тревоги для Владислава. Или для нас, если он все же пойдет от Чернухи. Выпускать же никого не хотелось. Подорванные от нас никуда не уйдут, если вообще выживут, а вот секрет может утечь. Поэтому и выследить его, а потом и снять, надо в первую очередь.

Лесник в своих предположениях оказался прав. Около восьми, за полчаса до заката, на дороге показалась загруженная какими-то мешками подвода, сопровождаемая тремя всадниками, к задку которой были привязаны еще две лошади. Итого шесть голов. А людей всего четверо. Я уступил Григорию Александровичу бинокль и он уверенно опознал Владислава, указав на юношу в кепке, клетчатой суконной куртке, серых штанах и желтых сапогах. Молодой совсем. Подельники тоже под словесное описание, данное отцу Лидой, подходили. Ну, четверо, так четверо. Выживет кто из них, спросим, где товарища потеряли.

Ну да, как минимум, один выживет, если мы его сами не пристрелим. Спустя пятнадцать минут, заехав под сень деревьев, где уже царила почти ночная тьма и разглядеть что-то можно было только вдоль тракта да припав к земле, на фоне все еще светлого неба, «партизаны» разделились. Один, отдав коня, присел в придорожных кустах, остальные, спешившись, двинули в чащу.

— Ну что? — даже не шепотом, а одним дыханием спросил у меня лесник, ведь до секрета от нас было всего метров двадцать, пять из которых — сам тракт с обочинами.

— Ждем, — так же почти неслышно выдохнул я в ответ.

Прошло полчаса, солнце совсем село, а в лесу и вовсе темень, хоть глаз коли. Мы сейчас даже не видим ближайшего противника, ориентируемся лишь на слух, надеясь, что если он захочет переместиться, то нашумит. Впрочем, запах тоже помогает. Недаром устав запрещает курить на посту. Умный, огня не видно, но дымок табачный выдает. От нас же, разве что конским потом натягивать может, да ведь и «партизан» сюда не пешком пришел. Сидим. Ждем. Руки-ноги начинают затекать, хочется встать, размяться. Но нельзя. Ждем.

ДАдАхх!!! Земля подо мной, показалось, провалилась на сантиметр и я чуть было не потерял равновесия. До того места, где разом взорвался БК целой гаубичной батареи от нас было метров семьсот и вспышку мы видеть не могли за деревьями, но ее ярко-желтый свет, переотразившись от сосновых стволов, достиг наших глаз багряной зарницей, на фоне которой очертился силуэт вскочившего на ноги «партизана». Я знал, что будет, ждал взрыва, но, подавленный его мощью, промедлил. А вот Георгий Александрович оказался не столь впечатлительным, рванувшись к поляку и влепив ему приклад семикилограммового «Томпсона» промеж лопаток, начисто вышиб из легких воздух.

Хххшшшш — посыпались сверху переломанные ветки и сосновая хвоя и этот звук привел меня в чувство. Подбежав к леснику я принялся помогать ему пеленать бандита, который от шока был вообще не в себе, валяли мы его, как тряпичную куклу.

А! — раздался ближе к Чернухе, на огневых позициях короткий жуткий вопль, затих на секунду и ударил в уши снова, на сей раз долго, протяжно, — А-а-а-а!!!

В тишине, нарушаемой лишь шорохом все еще падающего с небес мусора, послышались удары хлыста, конский топот и грохот тележных колес по сухой земле. Вгосподабогадушумать!!! Кто-то выжил и драпает!!! Раздолбай, не мог ракетницу прихватить! Что тут фонариком толку, если до батареи добрых полкилометра?!!

— Вя-а-хррр!!! — заорал я что есть мочи, зная, что спутали мы в лесу только Веснянку, коня же своего я не тронул, все равно от нее не отойдет. В ночи раздалось в ответ короткое, злое ржание и считанные секунды спустя ко мне подлетело, показалось, нематериальное, зыбкое, но живое воплощение тьмы. Удар сердца — и я уже в седле, второй — мой конь прыжком переходит сразу в карьер, взлетая над белеющим утрамбованной землей посреди черной травы трактом. Какая-то минута и я уже домчался до поворота на Чернуху, до которой метров двести. Черт! Черт!! Где он?!!

— Janek!!! Angej i Tadeusz eksplodowali! — окликает меня справа, прямо с поля, видно в горячке приняв за своего. Сквозь гулкое буханье крови в ушах теперь слышу грохот несущейся по стерне двуколки. Тело смещается в седле чуть в сторону, пригибаюсь к самой гриве коня и мы с Вяхром входим в вираж. Вот уже вижу двуколку и стоящего в ней на полусогнутых ездока, выхожу навстречу почти впритирку и, выпрямляясь, выхватываю притороченную справа к седлу спату, рубя его слева поперек шеи.

Метров через пятьдесят я остановился и оглянулся на недалекую деревню. Собаки сходят с ума, но дураков любопытствовать, что за война вдруг началась, нет. Да и не разглядеть меня сейчас в темноте. Развернувшись, я догнал неуправляемую двуколку и остановил. Включив фонарик, увидел на белых мешках тело в желтых сапогах и клетчатом пиджаке из обрубка шеи которого все еще, пульсируя, била кровь. Владислав. Тут же лежит прицел от гаубицы. А вот головы нет. Пришлось возвращаться. Хорошо, что поле сжато и я ее быстро нашел на стерне, а заодно и кепку.

Через десять минут я, пересев в повозку и отпустив Вяхра, подъехал к леснику, который уже успел сходить за Веснянкой.

— Владислав все, — сказал я коротко. — Насколько я его понял, двоих разорвало, а он, гаденыш, уцелел, потому, что решил орудия на огневых испортить. Вон, прицел снять успел. А твой чего? — кивнул я на неподвижное тело у ног Григория Александровича.

— Этот тоже все. Мне тут мстители не нужны, — ответил он также лаконично. — Коней они взаймы у Тараса взяли, пятый остался там, пока не вернут. Конец ему, я Тараса знаю.

— Надо бы тех двоих проверить, — предложил я.

— Хочешь — иди, — сказал мне лесник. — Но не советую. Лес горит, да и, может, не все взорвалось. Если что просто раскидало, так сейчас от жара рваться будет. Не выжить им там, даже если до сих пор чудом уцелели.

— Хорошо. Что теперь?

— А теперь нам от них избавиться надо, — пожал плечами Григорий. — Посторонись. — С этими словами он легко поднял с земли и бросил на двуколку второй труп.

Мы двинулись в путь. Сначала по тракту вглубь леса. Ветер сейчас западный, пусть и не сильный. Пал пойдет в сторону опушки и позиций гаубичной батареи. Трофеи, конечно, может попортить, но и следов потом будет никаких не найти. А мы как раз обошли пожарище с севера и углубились во владения лесника, двигаясь к урочищу Райгрод.

— Опять не повезло, — вздохнул я с сожалением.

— Ты это о чем? — спросил меня лесник.

— Война неправильная, — ответил я словами Михаиру Исибасу. — Ты ко мне пришел, я аж загорелся, хотел даже, поначалу, Владислава этого чуть ли не на дуэль вызвать. Чтоб бой был, драка настоящая, чтоб победить! А вышло все опять, будто на заводе. План наметил, дело сделал. Как обычный технологический процесс. А то, что мечом его срубил, когда накладка у нас вышла, так он даже не вооружен был. Хоть пальнул бы в меня, что ли. На заводе тоже, знаешь накладки бывают. Получается, все делаешь правильно, даешь результат, побеждаешь вроде… А удовлетворения нет. В цеху ты так хоть деталь выточи. Так вот она, в руках у тебя! А здесь что остается? Только трупы и разрушения, которые нормального человека радовать никак не могут.

— Мне б твои заботы! — рассмеялся Григорий.

— Тебе моих забот не унести, так что, не желай того, чего не ведаешь, — ответил я с грустью и вдруг решился. Не знаю почему, но вызывал у меня доверие этот мужик. — Знаешь, может статься, годика через два сюда немцы придут, а нам, временно, подчеркиваю, временно, придется отступить. Схрон, ты говоришь, имеешь. Так хоть еды там запаси на годок-другой, в общем, сколько можно. Да и Лиду на восток уже сейчас тебе бы отправить. Я тебе письмо оставлю к жене своей, Полине, вот пусть с ним и едет. Встретят, приютят и устроят.

— Боишься, стало быть, немца? — без эмоций, даже не совсем вопросительно, а больше констатируя факт, отозвался Григорий Александрович.

— Тут, видишь, какое дело. Гитлер, канцлер немецкий, по стопам Наполеона чешет, а последний ведь до Москвы дошел со своим войском двунадесятиязык. Вот и этот, новоявленный, пожалует, как подомнет под себя всю Европу. Хребет мы любому сломаем, кто к нам сунется, в этом сомнений нет. Но вот вопрос времени… Пока ломать будем, в этих местах немцы, с их расовой теорией, могут успеть убить каждого четвертого, включая женщин, детей, стариков. Вот такая петрушка. На ус мотай, но болтать не советую.

— Ты б мне тогда хоть оружие оставил, что ли, — попросил лесник.

— Это не могу. Учтено. Да и при Советской власти только навредит. А чтоб не навредило, вопрос надо в самой Москве решать. Так что пока лучше головой думай, что тут вокруг тебя и как, да не теряйся, если европейские цивилизаторы в наши дикие дебри пожалуют. Головой, знаешь, натворить можно не меньше, чем винтовкой.

Потом мы долго ехали молча и заговорили лишь на болоте, когда высыпали из пропитанных кровью мешков пшеницу, которую было очень жалко Григорию, но и в пищу он ее принять не мог. В эти мешки мы набили земли, да привязали в качестве груза к двум ушедшим в трясину телам. Концы в воду. После этого лесник вывел меня на тракт Друскеники-Гродно и я, забрав гаубичный прицел и «Томпсон», но оставив оба ВИСа Григорию, поехал знакомой по рейду дорогой к Немново, где был уже утром. Напарник же мой с подводой, на которой все оставались четыре чистых мешка, лежавшие внизу, ушел восвояси.

За целый день меня никто не хватился. В Немново думали, что я уехал в Гродно, а там, соответственно, наоборот. Но вернулся я очень вовремя, поскольку меня срочно вызвали к командиру корпуса. Справившись о ходе работ по «Сандерлендам» и услышав в ответ, что, собственно, наше дело сделано, самолеты разгружены, вытащены на берег и ими уже занимаются только авиаремонтники, он кивнул и сказал:

— Ну и хорошо, что все успел. Собирайся, тебя вызывают в Москву.