Эпизод 1

Тук-тук, тук-тук — стучат на стыках железнодорожные пары. Я слышу их сквозь сон и чувствую, как с меня стаскивают теплую шинель.

— Вяхр, уймись, дай поспать, — бормочу, вцепившись в одежду и не отрывая головы от плащ-палатки, брошенной на сваленное в моей половине вагона сено. В ответ слышу недовольный храп, чувствую теплые губы, щекочущие шею. И вдруг коняга больно прикусывает меня зубами за ухо!

— Ай! Черт! Больно же! — крикнул я в голос, откинув шинель и рывком сел на своем ложе. Вяхр, приняв «черта» на свой счет, обиделся и отошел от меня. Развернувшись задом и задрав хвост он коротко заржал, видимо так, по своему, выражая свое отношение к лентяям, позволяющим себе валяться, когда солнце уже оторвалось от горизонта. Конец августа. Зябко по утрам. Поежившись, я как был, в кальсонах и нательной рубахе, вскочил на ноги и принялся энергично делать зарядку, чтобы разогнать кровь. Намахавшись, скинул крышку и зачерпнул ведром воды в стоящей посреди вагона «общей! деревянной бочке, дав коню напиться. Затем, откопал припрятанный мною в дальнем углу под сеном мешок с овсом и, развязав его, устроил своему четвероногому другу роскошный завтрак. Конечно, Вяхр с голодухи не помирал, сена у нас полно, но овсом захрустел с превеликим удовольствием, простив мне все обиды и прегрешения. Пока он был занят, взял лопату и, отворив дверь вагона, выгреб наружу с конской половины подстилку вместе со всем, что там было навалено за ночь. Набрал и разбросал по полу полдесятка охапок свежего сена.

— Ну, хорош, хорош, лопнешь! — забрал я мешок, который успел облегчиться килограмм на десять. — На-ка вот, яблочками лучше похрусти. — Поставил я перед ним высокую корзину без ручки, которую всю ночь прикрывал собственным телом. Вагон к этому времени как раз проветрился и я закрыл дверь, тем более, что въезжали на станцию и светиться в нижнем белье перед стоящими на перроне людьми было неприлично.

— Тучково, — прочитал я название на здании вокзала. — Часа через два уже на месте будем.

На месте, это на складах НКО на восточной окраине Москвы. Ведь не ради же меня поезд из самой Польши гонят. Мой вагон вообще последний. Прицепили по моей личной просьбе, ВОСО не возражало. А впереди пятнадцать платформ с 220-миллиметровыми польскими мортирами, да у самого паровоза вагон охраны со взводом бойцов. Мне бы, конечно, было бы удобнее где-нибудь у ЗИЛа сойти, но начальник поезда предупредил, что пойдет через северную часть московского кольца от Белорусского вокзала на Савеловский и дальше. Так что Вяхр пусть хрумкает вдоволь, ему еще меня сегодня от самого Лосиного острова домой везти.

Обиходив коня, занялся собой. В первую очередь развел огонь в разборной жаровне, которую сам же и сварганил еще в Польше из тонких металлических листов. Поставил на нее греться воду в котелке, а сам стал умываться, зачерпывая пригоршнями в бочке так, чтобы обратно не лилось. Мне из нее еще пить. Затем, прикрепив на стенку небольшое зеркальце, побрился. В столицу еду, да еще с войны, должен как на парад выглядеть.

Котелок у меня один, поэтому после водных процедур пришлось ждать, когда закипит вторая порция воды. Завтрак у меня сегодня тоже лошадиный — овсянка. Зато от пуза, несмотря на то, что половину краюхи хлеба пришлось пожертвовать Вяхру, иначе поесть спокойно он бы не дал. Снова помыть котелок, вскипятить, заварить, попить чаю — время летит незаметно. Вот уж и Одинцово проехали. Пора собираться, а то так в нижнем белье и попросят на выход. Пока седлал коня, собрал в самодельную брезентовую чересседельную суму вещи, пока отряхнулся от сена, одел на себя форму со всеми наградами, висевшую, чтобы не мялась, на плечиках под потолком, пока помыл ноги и натянул сапоги, пока начистил их до зеркального блеска — вот уж состав и стучит, медленно проходя стрелки перед Белорусским вокзалом. Затянув портупею с кобурой я подумал было, что неплохо было бы покурить и совсем уж собрался достать табачок и трубку, как состав наш остановился. Снаружи сквозь духовые окошки доносились разговоры людей, стоящих на перроне, в которые вдруг вторглись властные, громкие требования разойтись и пропустить. В дверь гулко забарабанили.

— Открывайте, милиция!

Какого лешего от меня надо? Ладно, откроем, раз просят. Изнутри дверь удерживал брезентовый ремень, который я скинул и откатил створку на метр в сторону. От людей меня теперь отгораживает только поперечная доска-засов, которую я установил, чтобы Вяхр, не дай Бог, на ходу не выпрыгнул.

— Лейтенант госбезопасности Черепанов, ГУГБ! — представился мне чекист, возглавлявший группу из трех сержантов ГБ, усиленную десятком милиционеров. — Вы бригинженер Любимов?

— Да, я бригинженер Любимов, — подтвердил я настороженно. — Что-то случилось?

— Нам надо осмотреть вагон. Самойленко! Организуй двух понятых! — не терпящим возражений тоном объяснил мне лейтенант причину своего визита.

— Пожалуйста, — пожал я плечами, раскрывая дверь настежь и убирая доску, — смотрите.

По знаку лейтенанта сержанты азартно, гурьбой ринулись внутрь и тут же вывалились наружу. Первый, получив обоими задними копытами в грудь, раскинув руки собрал остальных.

— Убили!!! — закричала женщина невдалеке. Лейтенант выхватил ТТ из расстегнутой заранее кобуры, но не успел поднять ствол, как увидел направленный на себя черный зрачок моего ВИСа.

— Сопротивление… — начал было он.

— Полноте! Вас кто учил к коню сзади подходить? — возразил я, глядя на растерявшихся милиционеров. — Уберите оружие и окажите товарищу помощь. Ему врач нужен! — сказал я, подавая пример, убрав пистолет в кобуру. Законов никаких я не нарушал, арестовывать меня не за что. Тем более — стрелять при таком скоплении народа.

Лейтенант ГБ повел себя благоразумно и приказал двоим милиционерам отнести пострадавшего в вокзальный медпункт, а остальным отодвинуть людей на перроне подальше.

— Подождите, Вяхра выведу, а то он вас тут всех затопчет, — предупредил я и, подхватил маузер с оптикой, чтобы повесить его на ремне себе за спину. Это движение вызвало очередной приступ воинственности у чекистов. На этот раз не только ГУГБ-шники, но и милиционеры вытащили кто ТТ, кто Наганы. Я только головой покачал, закинул оружие за спину и, взяв Вяхра под уздцы, отошел с ним на очищенный от людей конец перрона.

— Вперед! — скомандовал я чекистам, сделав приглашающий жест в сторону открытого настежь вагона.

— Почему у вас винтовка? — не спеша выполнять команду и убирать оружие, подозрительно спросил Черепанов.

Я залез в суму, достал бумаги, нашел нужную и протянул чекисту.

— Потому, что это моя охотничья винтовка. Подарок маршала Ворошилова. Читайте.

— Бригинженеру Любимову… За отличную стрельбу… Винтовку «Маузер» с трехкратным оптическим прицелом… — полувслух пробежал лейтенант глазами по записке.

— Вопросы есть? Нет?

— Извините… — протянул мне Черепанов бумагу назад.

— Чего ждете? Вагон ваш! — усмехнулся я смущенному виду чекиста.

Опять сержанты устремились внутрь. Две женщины, понятые, остались стоять на перроне у самых дверей. Чуть дальше, за цепочкой милиционеров, на происходящее глазела толпа пассажиров, отъезд которых, сорвав расписание, мы задерживали, судя по объявлениям. С платформ за всем смотрел еще и вооруженный самозарядными винтовками армейский караул, криками отгоняя зевак, чтобы не приближались к поезду ближе трех метров. Через открытую дверь мне было видно, как чекисты в вагоне, побегав, ворошат сено.

— Ничего, — вышел один из них, забросив внутрь пустую корзину из под яблок.

— Товарищ лейтенант госбезопасности, нам семафор зеленый уж сколько горит! Дежурный по вокзалу ругается! — одновременно подбежал вдоль состава начальник поезда.

— Отправляй! — зло махнул ему рукой Черепанов и, посмотрев на меня, вдруг задержал взгляд на Вяхре. — А конь?

— А конь тоже мой, — рассмеялся я, глядя как поезд, свистнув гудком, трогается. — И бумага соответствующая имеется.

— Конь Вяхр, в скобках, Холера, вороной, трех лет… К строевой, обозной, артиллерийской службе не пригоден… Председатель конно-ремонтной комиссии 3-го Кубанского казачьего корпуса… Извините, товарищ бригинженер, ошибочка вышла, — вернул мне, козырнув, лейтенант ГБ очередную писульку и хотел было свалить со своей гоп-компанией в петлицах.

— Не извиняю, лейтенант, — сказал я достаточно громко. — Стоять! Кто приказал меня здесь обыскивать?

— Вас никто не обыскивал, товарищ бригинженер. Мы просто осмотрели вагон, в котором вы приехали, — попытался тихо уйти в сторону от прямого ответа Черепанов.

— С понятыми?

— Это на всякий случай…

— На какой такой случай? На случай, если бригинженер Любимов, кавалер орденов Ленина, Красной Звезды, Красного Знамени, Герой Соцтруда, вором окажется?! Повторяю вопрос, кто приказал?!!

— Народный комиссар внутренних дел отдал приказ взять на контроль все случаи отправки военнослужащими РККА в тыл вагонов с личным имуществом из районов боевых действий. А то взяли моду некоторые командармы мародерствовать и панское барахло к себе домой целыми поездами отправлять, — нагло усмехнувшись, сказал лейтенант.

В толпе на перроне зашушукались. Вот сволочь! Всех в дерьмо одной фразой макнул, и НКВД, и самого наркома, да и могучую Красную Армию тоже в эту же кучу.

— Ты меня плохо понял, лейтенант Черепанов? — продолжаю настаивать на своем. — Кто приказал обыскивать именно меня, именно здесь и именно сейчас?!

— Я не уполномочен давать вам такие сведения, — нахально заявил чекист и, забрав ГБ-шников пошел прочь, не обращая больше на меня никакого внимания.

— Товарищ бригинженер, нельзя вам с конем на перроне… — робко подал голос оставшийся без начальства старший наряда народной милиции с тремя треугольниками в петлицах.

— Так, а куда ж мне деваться? Поезд-то ушел? На пути прыгать? — развел я руками.

— Давайте мы вас с территории проводим, а то конь ваш лягается, может кого-нибудь зашибить, — предложил милиционер.

— Хорошо, только через пару минут. Людям надо пару слов сказать по поводу того, что здесь произошло. А то слухи вредные поползти могут. — согласился я и сел в седло, чтобы меня было видно издали. — Товарищи! То, что здесь произошло является нормальной работой Наркомата внутренних дел по предотвращению нарушения социалистической законности в РККА. Однако я, бригадный инженер Любимов, начальник инженерно технической службы 5-го танкового корпуса, ответственно заявляю. Ни о каких случаях мародерства в частях корпуса мне не известно. Как и в частях соседей, 3-го Кубанского казачьего корпуса и 8-й армии в целом. Вы все меня знаете, я слов на ветер не бросаю. РККА была, есть и будет защитницей народа СССР, стоящей на страже завоеваний Октябрьской революции, а не бандой буржуазных захватчиков и грабителей! Мы не нападаем на соседей, кем бы они ни были, не начинаем войн! Но мы их заканчиваем! Нашей славной, могучей, Рабоче-Крестьянской Красной Армии, ура, товарищи!!!

— Ура! Ура! — вразброд и не слишком-то воодушевленно прокатилось по перрону и, упершись в здание вокзала, заглохло.

— Ладно, поехали, — махнул я рукой и, как был, верхом, поехал вдоль края платформы, который еще не успели занять переполошенные с утра пассажиры. Милиционеры, вежливо прося людей освободить дорогу, проводили меня в обход здания вокзала до выхода со станции метро Белорусская.

— Попали мы, товарищ бригинженер, в переплет? — вздохнув, спросил меня напоследок старший наряда.

— Бдительнее надо быть, товарищи. Где это видано, чтоб среди бела дня, без повода, в людном месте, трясли старших командиров Красной Армии? Вы б прежде, начальству своему доложили, что ли, о том, что здесь у вас намечается. Задницу хоть прикрыли бы.

— Доложишь тут, когда голосом да званием берут… — буркнул себе под нос милиционер. — Бегом, быстрее, вот и добегались…

— Ну, бывай, отделенный командир, — распрощался я. — Не журись, дело твое маленькое, ты приказ выполнял…

Эпизод 2

Вокзальные часы пробили десять утра. Москва, двадцать девятое августа, солнечный погожий денек. Мой первоначальный план добраться верхом по окраинам пошел прахом и сейчас на площади Белорусского вокзала, которая раньше называлась Тверской заставой, я пытался сообразить, что же мне делать дальше. Во-первых, в Управление кадров РККА, вернее «по делам среднего и высшего комсостава», в распоряжение которого я был откомандирован, надо было явиться только первого сентября. Спешить с этим делом я и не думал, рассчитывая пару дней пофилонить дома, но теплая встреча, организованная мне чекистами, требовала обо всем случившемся как можно быстрее доложить своему непосредственному начальнику. То бишь, в данном конкретном случае, начальнику Управления, заместителю наркома обороны, командарму 2-го ранга Щаденко. Сомнения же мои были связаны с тем, что кратчайший путь и домой, и в НКО на Знаменку, то бишь улицу Фрунзе, шел через центр города по Горького. Между тем, ее уже успели полностью реконструировать, снеся или передвинув старые здания, расширив проезжую часть и построив новые дома. В общем, эта магистраль уже приобрела привычный мне «советский» вид и неофициально считалась парадной. Пусть машин по гладкому асфальту едет немного настолько, что люди переходят с одной стороны на другую не спеша и в любом месте, даже по диагонали, но вот извозчиков, всадников, вообще лошадей, вы на ней не увидите. По переулкам, параллельным улочкам старой Москвы — будьте любезны, а здесь нечего навоз разбрасывать. Мне же петлять по подворотням не улыбалось. К тому же, все равно пришлось бы пересекать Садовое кольцо, для которого действовало то же неписанное правило.

Эх, была не была, поеду прямо! На первом же перекрестке ОРУДовец в белой гимнастерке (кстати, именно от аббревиатуры этого отдела РККМ, занимающегося регулированием дорожного движения возник в русском языке глагол «орудовать», а вовсе не от «орудия») напрягся, всматриваясь, кто это так нагло, верхом, да еще увешавшись оружием с ног до головы прет по улице Горького, но, узнав меня, вытянулся и бросил руку к фуражке. Поприветствовав его в ответ, я уже уверенно пустил Вяхра рысью поближе к тротуару, как лет двадцать спустя сказали бы, в левой полосе. Но сейчас полос нет, за исключением двойной сплошной. Люди, по большей части женщины, не только на моей стороне улицы, но и напротив, стали останавливаться, глядя мне вслед. Некоторые приветственно махали руками, а вездесущие мальчишки, выскочив из дворов, пытались угнаться, останавливаемые лишь окриками взрослых, когда слишком далеко убегали от дома. Хорошо им сейчас, забот нет, в школу только через два дня…

Осознал я свою оплошность только когда проехал площадь Маяковского. Людей на улице становилось все больше и больше. Кто-то выходил из боковых переулков, а кто-то, казалось идущий по своим делам, вдруг разворачивался в обратную сторону и двигал вслед за мной. Хотел было на Пушкинской свернуть на бульвар, но там прямо по проезжей части навстречу мне шло столько людей, что немногочисленные машины встали. Движение масс, эпицентром которого я невольно стал, скорее всего было спонтанным, но у Моссовета я попал в натуральную, организованную засаду. Конечно, скачи хоть галопом, телефон все равно не обгонишь, доложили уже кому нужно. Служащие Мосгорисполкома перекрыли половину улицы, с тротуара, четной стороны, увидев меня на подъезде, грянул в медь оркестр, вызванный, подозреваю, из недалекого отсюда МХАТа. Репертуар, кстати, подкачал. «Комсомольская прощальная» к этому случаю явно не подходит, да и популярна на радио была в прошлом году. Сейчас другие песни в моде, «Белоруссия родная, Украина золотая» и тому подобное.

Товарищ Пронин, председатель Мосгорисполкома, выйдя мне навстречу, сказал:

— Товарищ Любимов, от лица трудящихся столицы нашей Родины рад вас приветствовать! Поздравляю с победой над польскими панами! С возвращением домой!

— Спасибо, товарищи, — только и успел поблагодарить я, как ко мне со всех сторон бросились с цветами. И начался митинг, по сути «вечер вопросов и ответов». Я отвечал, по прежнему сидя в седле, а Василий Прохорович, встав рядом со мной на импровизированную трибуну в виде обычной табуретки, дирижировал. Битый час пришлось орать, рассказывая «про войну и про бомбежку, про большой линкор Марат». Спрашивали много. И о том, каков поляк вояка, трудно ли было с ним, и о том когда «наши» домой вернутся, как народ Красную Армию встречал, Говорить старался честно, сболтнув, пожалуй, лишнего. Про химию английскую. Пристал один дотошный партиец с классовой борьбой в Польше, вот и брякнул ему, что паны, договорившись со своими союзниками, планировали вообще в нашей части Польши весь пролетариат потравить за то, как он Красную Армию принял. Люди, услышав это, притихли, чем я тут же и воспользовался.

— Товарищи, дорогие, спасибо вам за теплую встречу. Ну, отпустите меня уже, пожалуйста! — взмолился я. — С мая месяца дома не был, жена-красавица заждалась! — тронул я осторожно Вяхра, раздвигая толпу. Конь мой, на удивление, вел себя примерно, видно чувствовал настроение людей, шел очень осторожно. Сначала потихоньку, а потом быстрее и быстрее, я вырвался под громкие здравицы, «Славу» и крики «Ура». У центрального телеграфа нырнул на улицу Огарева, оказавшуюся довольно безлюдной, если не считать козырявших мне чекистов, пересек Герцена, проехал по Большому Кисловскому переулку, где одноногий инвалид с гармонью поприветствовал меня песней «Когда мы были на войне».

— Поля тебя не слышит, мигом уши бы надрала, не посмотрела, что калека, — пробурчал я себе под нос и скрылся в Воздвиженском переулке. Выехав по нему к зданию НКО, привязал коня и, спросив у дежурного, как найти нужное мне Управление, сдав винтовку, пошел по лестницам и переходам.

Щаденко меня уже ждал. Видимо, наслышан о моем явлении в Москве.

— Бригинженер Любимов! Прибыл в распоряжение Управления по делам среднего и старшего комсостава РККА согласно приказа! — представился я соратнику Буденного и Ворошилова, встречаться с которым прежде мне не доводилось. Слухи о нем ходили разные. Кто-то, наверное пострадавший от него, считал самодуром, но нарком обороны и, наверняка товарищи в ЦК, дотошным кадровиком. Растеряв здоровье на Гражданской Щаденко перешел в резерв. Но потом его, во время разоблачения заговора военных, решили привлечь к кабинетной работе. Благо страсть к чтению и изучению у командарма 2-й конной была неподдельной, а доверие к нему — безграничным. Вот ему и дали читать и изучать личные дела комсостава РККА.

— Проходите, товарищ бригинженер, присаживайтесь, — пригласил меня командарм. — Как доехали? Устали? Не замучили вас москвичи?

— Готов выполнять любые поставленные задачи, товарищ командарм 2-го ранга! — отрапортовал я как можно бодрее.

— Готовы. Это хорошо. И новости у меня для вас хорошие, перспективные, — сказал Щаденко, снимая трубку с аппарата без наборного диска. — Клим, Любимов у меня. Ага, принял, — проговорил он, взглянув на стоящие напротив массивные напольные часы. — Итак, новости, говорю, для вас хорошие. Несмотря на ваше темное происхождение, нарком обороны товарищ Ворошилов сейчас подписывает приказ о присвоении вам звания дивинженера. Это раз.

— Служу Советскому Союзу, товарищ командарм 2-го ранга! — вскочил я со стула.

— Как ознакомят с приказом, тогда скакать будешь, а пока нечего, садись, — проворчал начальник Управления и вернулся к тому месту, на котором я его прервал, вновь перейдя на официальное обращение. — И вы назначаетесь на должность начальника инженерно-технической службы Ленинградского военного округа. Должен вас предупредить, что работы там много. Фактически, подвиг Геракла, Авгиевы конюшни разгребать. То, что после Таллиннского инцидента с польской подлодкой правительство СССР предъявило Эстонии и Латвии ультиматумы с требованием разместить наши гарнизоны на их территории, которые те приняли, вам, надеюсь, известно? Выполнение задачи было возложено на ЛВО, который и направил туда по одному корпусу. К сожалению, десять процентов техники, в том числе и техники ремонтных частей, что вообще позорище, не смогли по приказу даже выйти из парков. Еще половина сломалась по дороге, застряв на обочинах, что негативно сказалось на репутации РККА в Прибалтике. Особенно финны изгалялись, которые, к слову, наш ультиматум отклонили. Штаб ЛВО оправдывался тем, что де танки у них старые, машины старые, трактора старые, рембаты недоукомплектованы, так как все сливки собрали в действующую армию. Дело разбирали в ЦК, а через час товарищ Жданов на другом совещании по хозяйственным вопросам возьми и брякни, что на Кировском заводе почти сотня невостребованных из-за войны тяжелых самосвалов застряла. Понятно, последовали выводы в отношении служебного соответствия начальника ИТС. Вам предстоит исправить положение. Подробности узнаете у начальника АБТУ. Обращаю внимание, что времени у вас только до первых холодов. Явиться в штаб ЛВО вам надлежит пятого сентября. Вопросы есть?

— Есть, товарищ командарм 2-го ранга! Сегодня только 29-е августа. До 5-го сентября я свободен?

— Сюрприз не испорчу, для тебя, знаю, не секрет. На 2-е число назначено награждение представленных к званию Героя СССР в Кремле. Надо бы пораньше, конечно, но моряки задерживают. 3-го числа вам надо будет в японское посольство прибыть. Согласовано. И день на переезд. Так что, пройдешь инструктаж в АБТУ и можешь гулять. Только много не пей, — улыбнулся вдруг Щаденко и предложил. — Чаю хочешь? Нам еще полчаса ждать, пока совещание у наркома закончится.

— Чего ждать? — не понял я.

— Обеденного перерыва! — хохотнул командарм. — Повезло тебе, все заместители и начальники инспекций сейчас здесь, не придется специально тебя вызывать. И время удачно ты выбрал, как раз обеденное окно в распорядке. Сейчас наградим тебя в торжественной обстановке, а после обеда к Павлову в АБТУ заглянешь. И все, свободен.

— Вы же сказали, товарищ командарм, что награждение только второго сентября и в Кремле? — не въехал я в ситуацию.

— Ну, знаешь, не я себе трофейные сабли и пистолеты, с которыми в Кремль не пустят, выпрашивал. Так что орден Ленина и Золотую звезду товарищ Калинин тебе вручать будет, а три Красных Знамени разом мы уж как-нибудь сами. Не обессудь.

— Как то это слишком, — сказал я откровенно. — И Героя, И три Знамени, и повышение в звании, и повышение в должности…

— А ты как думал? Это тебе не у товарища Берии на побегушках. Мы свои кадры ценим! Ордена ты заслужил честно. А что касается звания и должности… Когда встал вопрос, кого ставить инженером на Ленинградский округ, я сам подбил все отчеты, и твой тоже, по армиям и танковым корпусам, чтоб посмотреть, кто как с делом справляется. И 5-й танковый корпус оказался по всем показателям впереди. И по количеству ремонтов всех видов. И по срокам этих ремонтов. И по проценту выхода из строя по техническим причинам. Где надо — твои показатели максимальные. Где надо — минимальные. Так то! Свой хлеб мы здесь, в Управлении по делам среднего и высшего комсостава едим не зря! — с гордостью, подняв указательный палец вверх для пущей важности, заявил Щаденко.

— Но надо же понимать, что отчеты не дают полностью объективной картины. У меня еще до начала активных боевых действий была фора в полтысячи капремонтов БТ-5, из который мы бронетранспортеры делали для себя. Потом, танки и САУ, тысяча грузовиков и тягачей ЗИЛ, Яги, все это в нашем корпусе было новым, неизношенным. И, самое главное, у меня были отличные специалисты, как в ремонтных подразделениях, так и за рычагами и баранками машин. Людей-то в корпус брали с заводов, которые эти самые танки и машины выпускают!

— Фора, говоришь? Возможно. Только откуда она взялась? Что мешало другим взять БТ в работу? И не только ремонтировать их, но и учить на них танковые экипажи? В 15-й танковой дивизии водители танков новобранцы же были, а не те, которые с заводов. Потапов в рапорте указал 60 учебных часов вождения на каждого за месяц. Зато потом, по вине экипажей, случаи выхода танков Т-34 из строя отсутствуют полностью. Ноль! Да, я копии всех ваших докладов в штаб фронта читал. Ты не думай, что первые сведения получив, сразу к наркому побежал с представлением. Я о твоих похождениях все знаю! То, что ты с поста своего сбежал в рейд по польским тылам — конечно, ни в какие ворота. Нам здесь товарищ Берия всю плешь проел, что тебя, да с твоей головой, отпустили. Насилу отбились тем, что сами же его орлы всю эту кутерьму и затеяли. Но, в разрезе исполнения обязанностей начальника инженерно-технической службы округа, это никакой роли не играет. Там не побегаешь. А вот то, что и в твое отсутствие работа в 5-м корпусе шла как надо — о многом говорит. Так что прекращай здесь прибедняться, засучи рукава и вперед! У меня глаз наметанный, всех насквозь вижу, кто на что годен.

— Ну, положим, другие БТ не смогли в работу взять, потому, как мы все окружные запасы моторов Д-100-2 себе под это дело выгребли. Кроме минимального НЗ на ремонт подбитых машин…

— Ага, еще и с ЗИЛа тысячу моторов выциганил. Начальник финотдела с тех пор налысо бреется, — заржал Щаденко. — А вот в Ленинграде на Кировском заводе никто так лихо не обернулся, — уже серьезно добавил он. — Только ты не подумай, что я поощряю. Имей ввиду, инициатива свой предел иметь должна, а за пределом со старшими командирами быть согласована.

Я промолчал, не зная, что ответить, но тут, на мое счастье на столе затренькал тот самый аппарат.

— Щаденко! — поднял командарм трубку. — Есть! — разговор завершился, не успев начаться. — Чай отменяется, идем. — объявил он мне.

Вслед за начальником Управления кадров я вновь зашагал по лестницам и переходам наркомата. Он привел меня в зал, по моим ощущениям, находящийся прямо под восьмиэтажной башней здания. Помещение было похоже на театральное, с двумя блоками кресел и центральным проходом между ними, вот только вместо сцены стоял длинный стол, позади же него была глухая, занавешенная сейчас шторами стена. Видимо, под занавесями скрывалась карта. Войдя вслед за испросившим разрешения Щаденко, я увидел в первых рядах и за столом десятка два военных в званиях не ниже комкора. Замы народного комиссара обороны во главе с самим маршалом.

— Бригинженер Любимов, ко мне! — скомандовал, встав из-за стола Ворошилов.

Строевой подготовкой я последний раз занимался еще в Российской армии, по моему личному календарю — больше двадцати лет назад. Тем не менее, со всей старательностью попытался воспроизвести то, чем перед нами, простой пехотой, форсили брошенные в наш полк на доукомплектование залетчики из полка Президентского, да, те самые «Кремлевские курсанты». Печатая строевой шаг, я успел подумать, что зал слишком длинный, обычным я бы потратил в полтора раза меньше времени, но как только не извернешься, чтобы пустить пыль в глаза.

— Товарищ маршал Союза ССР! Бригинженер Любимов по вашему приказанию прибыл! — доложил я, не дойдя до стола пару шагов, остановившись на равном расстоянии между ним и первым рядом кресел.

— Кругом! — скомандовал нарком. — Слушай приказ! За мужество и умелое командование в бою 9-го июля у города Новая Вильня, за полный разгром и уничтожение силами тыловой ремонтной базы 5-го танкового корпуса польской кавалерийской бригады, наградить бригинженера Любимова почетным холодным оружием, взятой в том славном бою польской саблей с закрепленным на ней знаком ордена Красного Знамени! За взятие в плен, во главе Особого рейдового диверсионного батальона, командующего Августовской группировкой генерала дивизии Млот-Фиалковского вместе со штабом, имевшее важное значение для успехов Красной Армии в борьбе с этой группировкой, наградить бригинженера Любимова почетным огнестрельным оружием, трофейным пистолетом «Вальтер», с закрепленным на рукояти знаком ордена Красного Знамени! За захват Особым рейдовым диверсионным батальоном под командованием бригиженера Любимова восемнадцати английских тяжелых самолетов с грузом, за предотвращение тем самым массовых террористических актов с использованием отравляющих веществ, наградить бригинженера Любимова почетным огнестрельным оружием, взятым в этом деле трофейным пистолетом «Браунинг» с закрепленным на рукояти знаком ордена Красного Знамени! За образцовое выполнение служебных обязанностей, за умелое руководство инженерно-технической службой 5-го танкового корпуса, за проявленную инициативу в деле доукомплектования корпуса бронетехникой, присвоить бригинженеру Любимову очередное специальное звание дивизионный инженер!

Я был предупрежден. Я знал заранее, что будут награждать. И все равно, уперев остановившийся взгляд во входную дверь напротив, испытал неимоверное духоподъемное чувство и не сразу отреагировал, когда после короткой паузы маршал Ворошилов подал мне команду:

— Дивинжинер Любимов! Кругом!

Замешкавшись, я впопыхах дернулся было вправо, но спохватился и повернулся через левое плечо, увидев усмехающегося в усы маршала и открытый резной ящик-футляр мореного бука на столе перед ним. Там, в гнездах, устроенных в крытой кумачом набивке, лежали два пистолета с новыми, тоже буковыми, накладками на рукоятях.

— Держи, заслужил! — закрыв футляр, на крышке которого в центре тоже оказалось резное изображение ордена, маршал протянул его мне.

— Служу Советскому Союзу! — принял я награду, отметив, что к футляру была очень предусмотрительно прикреплена двумя золочеными заклепками вышитая канителью, тоже золотой, кожаная ручка.

— А вот и сабля, — поднял нарком и взял двумя руками приставленный к столу с его стороны клинок в новых ножнах, на которых, у устья, на начищенной латуни, красовалось «Знамя». — Поздравляю!

— Служу Советскому Союзу! — как зацикленный, проорал я еще громче.

— Глянь, осоловел от счастья! — хохотнул командующий Московским военным округом и, одновременно, заместитель наркома обороны Буденный. — Еще бы, до сих пор во всей Красной Армии только у меня и шашка и маузер с орденами были! А тут сразу три «Знамени» на оружии! Придется нам, старикам, догонять.

Подначка подействовала, я пришел в себя и переложив и футляр и саблю в левую руку наконец пожал протянутую мне Ворошиловым руку.

— На этом, товарищи, объявляю совещание закрытым, — подвел черту нарком обороны. — Любишь пофорсить, — сказал он мне уже тише, так, чтобы расходящиеся военачальники не слышали. — Какого лешего ты стихийные митинги в Москве устраиваешь? Хочешь показать, какой ты герой на боевом коне? Личный парад себе устроил?

— Так, товарищ маршал, не виноват, — округлил я глаза. — Планировал сойти с поезда на базе ГАУ у станции Лосиноостровская и потом ехать окраинами, но на Белорусском вокзале меня высадили чекисты под предлогом осмотра вагона. Искали, что я в Польше намародерил. Вот и пришлось с вокзала сразу ехать в наркомат, чтоб доложить об этом вопиющем случае. Иначе б вы меня здесь до первого числа и не увидели!

— Тааак!!! — протяжно отреагировал на мое известие Ворошилов, большими пальцами обеих рук сгоняя складки гимнастерки за спину. — Ну, Лаврентий!!!

— Дело, конечно, надо прояснить, — поторопился я влезть с предостережениями. — Но скоропалительных выводов делать не стоит. Лейтенант ГБ Черепанов, который руководил фактическим обыском, громко упоминал в негативном ключе Красную Армию, а свои действия объяснял именно приказом наркома внутренних дел. Попытка очернить не только нас, но и товарища Берию, налицо.

— Черепанов? Черепанов?! Да я его…

— Выяснится, что он всего лишь исполнял приказ, — остановил я порыв маршала. — Есть такой способ подрывной работы — скрупулезное выполнение приказов.

— Ладно, разберемся, — решительно сказал маршал. — После обеда получишь инструктаж на новую должность у Павлова, а домой в Нагатино мы тебя катером отправим, чтоб народ по пути не смущал.

Через час, набив брюхо в наркоматовской столовой и проведав во время перекура заскучавшего Вяхра, я явился в приемную начальника АБТУ. Комкор Павлов, отметившийся в свое время в Испании в качестве советника Республиканского правительства, занял эту должность, около года проходив до этого в заместителях, весной 1938 года. Увы, напутствие в Ленинград он дал мне весьма и весьма короткое, будто и не сидел в своем кресле уже полтора года. Рассказав, что в ЛВО изначально не имелось и не планировалось иметь крупных танковых соединений по условиям местности и силам вероятных противников, он отметил, что все четыре стрелковых корпуса округа, два из которых сейчас стоят гарнизонами в Латвии и Эстонии соответственно, фактически положенных им по штату рембатов не имеют. Из-за близости крупного индустриального центра, а также из-за того, что в приоритетном порядке комплектовали действующую армию, там, на севере, ограничились лишь эвакуационными ротами. По той же причине нет и окружной АТРБ, так как ее функции, в случае войны, по плану штаба округа, должны были выполнять гражданские заводы НКТП. Танковый парк состоит из машин Т-28 первых выпусков, в значительной мере растративших свой моторесурс. В бригадах в Латвии и Эстонии, каждая в четыре батальона по 32 танка, осталось после ввода войск по 40 машин. Остальные вышли из строя по техническим причинам. Две других бригады, оставшиеся в ППД, ничуть не лучше, разве что их машины собраны в одной точке, а не раскиданы по дорогам. Никаких подсказок и рекомендаций, как привести дела в порядок, начальник АБТУ мне не дал, приказав выехать на место, разобраться и навести порядок к первым морозам. Поскольку война с обнаглевшими финнами — дело решенное.

Эпизод 3

На то, чтобы добраться до Нагатинской пристани, ближайшей к дому Миловых, откуда я уходил на войну, ушло добрых два часа. Мешали попутные и встречные баржи, караванами идущие по реке, да пришлось подождать своей очереди у ЗИЛовского моста, пока его разведут. Поэтому в Нагатино я въехал около пяти часов вечера. Пригород Москвы был пустынен, людей совсем мало. Оно и понятно, у колхозников время горячее, а рабочим московских заводов, с их-то 12-ти часовыми «военными» сменами, и вовсе по улицам праздно шататься недосуг. В доме, в котором я начинал здесь свою жизнь в далеком 29-м, никого не оказалось. Старая бабка, соседка, сказала, что все на работе, а дети известно где — младшие в саду, а постарше — в лагере пионерском. Хотел было разоружиться, припрятав винтовку, пистолеты и клинки где-нибудь на сеновале, ключей-то у меня не было, но потом подумал, что в этаком безлюдье кто-нибудь мог бы и заметить, что ушел я отсюда пустой. Профукать награды, да и прочее, очень не хотелось, поэтому в детсад я поехал во всеоружии. Вика едва из одежды не выпрыгнула от радости, прыгнув мне на руки, и сразу же набросилась с рассказами о том, как готовится пойти в первый класс. Она же уже совсем-совсем большая, целых шесть лет!

— Давай-ка в седло, — предложил я, усаживая ее на Вяхра, сам взяв коня за повод. Однако, новые впечатления совсем не сбили дочурку с толку и до самого пионерлагеря, расположившегося во время каникул в школе, она трещала о том, какие буквы знает, как они пишутся, до скольких выучилась уже считать.

А вот Петька удивил. Как и вся октябрятская малышня, которую в отличие от старших пионеров не перегружали работой в колхозе, он отдыхал. По нашим, советским меркам. Собирал из реечек и тряпочек очередную авиамодель в кружке. Степенно подойдя ко мне с очень-очень серьезным видом под взглядами притихших товарищей, требовательно заявил:

— Давай папка отчет, как воевал, как поляков бил!

— Хорошо воевал, сына, крепко бил поляков! — отвечаю ему, пряча улыбку. — На четыре ордена набил и звезду героя! А ты как здесь без меня год учебный закончил, как к новому подготовился?

— Нет, так не пойдет, — насупился Петька. — Ты давай подробный отчет! А там уж и наш отряд тебе отчитается!

Вот попал! Пигалица-пионервожатая, лет четырнадцати от силы, застроила октябрят и вывела их на школьный двор. Под бой барабанов, со знаменами вышли и все другие отряды, что оказались сейчас здесь. Малышня, с первого по четвертый класс. Началась линейка. Пришлось долго рассказывать, где был, что делал, за что награды получил. Каждую, между прочим, в отдельности! А потом выслушивать, сколько октябрята за лето грядок пропололи, какие еще добрые и полезные дела сделали. А Петька-то нос, гляжу, задрал, от гордости за отца того и гляди лопнет. И мне ведь тоже не скучно с ними!

— Молодцы, октябрята и пионеры, вижу, хорошая смена нам растет! Славно поработали вы летом, будьте готовы и осенью в школе не хуже поучиться. Стране, Красной Армии, нужны грамотные специалисты!

— Всегда готовы! — дружно прокричали девчонки и мальчишки, а те, кто уже носили красный галстук, еще и отсалютовали. Слава Богу, официальная часть на этом закончилась, да и время уже за шесть перевалило.

— Ну все, Петька, пойдем домой, — позвал я отпрыска. — Хоть ты мне расскажешь, как вы тут без меня живете, а то Вика все о школе без умолку.

— Я не пойду, не положено! Мы отряд! — отрезал Петя и вместе со всеми потопал в строю в школу.

— Ну, дела… — сдвинул я фуражку на затылок.

Снова посадив дочь в седло, я вывел Вяхра на улицу и пошел по ней налево.

— Пап, а куда мы едем? — спросила Вика.

— Как куда? Домой, конечно, я еще мать не видел. Куда ж мне еще?

— А домой надо ехать прямо, а не налево!

— Прямо — Коломенское будет, да Остров, где мы раньше жили…

— Прямо, прямо! На Инженерную улицу! Там у нас новый дом!

Полина в письмах о новом доме ничего не писала! Добравшись к семи на место, я мог оценить размер сюрприза собственными глазами. Речка Жужа, что текла примерно посередине между Островом и селом Коломенским, была перекрыта плотиной у самой Москвы-реки, образовав длинный и узкий пруд с аккуратно выровненными берегами и перекинутыми через каждые 50 метров мостиками. Вдоль него проложили две щебеночные дороги и построили три десятка бревенчатых двухэтажных домов, каждый на две семьи. Все это вместе теперь называется Инженерная улица. С восточной стороны, за уже разбитыми «инженерами» небольшими огородами, луг, а дальше запретка Острова и забор разросшейся на южную сторону затона территории МССЗ. На запад тоже луг и колхозные сады.

— Ну, и где же наши хоромы? — спросил я Вику.

— Воооон, в самом конце у реки, — показала она пальчиком вдоль по западной набережной пруда. — Там где вон та большая черная машина стоит, как у нас была.

Приглядевшись, я по номерам узнал «Тур» Бойко, который и сам обнаружился за машиной, сидящим на лавке у калитки.

— Ну, здорово, герой! Навоевался, пока мы в академиях штаны просиживаем? — бодро подскочил на свою единственную ногу танкист и мы обнялись.

— От старшего лейтенанта Полупанова тебе привет! — получив пару могучих хлопков по спине и ответив взаимностью, передал я.

— Полупанов? Ааа, Полупанов! Василий? — не сразу вспомнил Бойко. — Ну и как он, вместе геройствовали?

— Не вместе, но рядом. Ротой командует в 5-м танковом корпусе. Командует хорошо, без потерь. Во всяком случае, безвозвратных.

— А сам как?!

— Был в наркомате, дали дивинженера и отправляют в Ленинградский округ на должность начальника инженерно-технической службы.

— А я-то думаю, где ты пропал! Вся Москва гудит, что Любимов из Польши на коне и во всеоружии вернулся! Прилетел обмывать, а дома-то никого и нет! Ну, веди, показывай! — подтолкнул меня к калитке танкист.

— Показывай! Я сам здесь впервой! Тут, пока до дома доберешься, язык на всяких митингах, линейках пионерских, да у начальников в кабинетах сотрешь! — возмутился я.

— Проходите, — на правах хозяйки пригласила Вика, вытащив пока мы были отвлечены, ключи из какого-то укромного места. — Я пока гусей загоню.

С этими словами она схватила хворостину и бесстрашно побежала на пруд. Мы с Бойко сунулись было внутрь, но в этот момент на улицу въехала еще одна машина. Прискакал директор МССЗ Белобородов. Сразу же за ним целая кавалькада с ЗИЛа, директор Рожков, конструкторы во главе со своими «буграми» Важинским, Кошкиным, Гинзбургом и Траяновым. Даже Евдокимов, начальник опытного цеха, и тот прискакал. Набросились все сразу, кто с поздравлениями, кто в надежде узнать из первых рук, как их детища проявили себя на поле боя. Как сказал Балу, удивляюсь, как это они не разорвали меня на тысячу маленьких медвежат! Спасла Полина, примчавшаяся с работы на ГАЗике. Тут уж понятно, нашей встрече никто мешать не стал. Дали и обнять, и расцеловать.

— Товарищи, спокойно! Дайте Семен Петровичу хоть коня расседлать, а потом уж с расспросами набрасывайтесь! — осадила Поля визитеров, — Подождите десять минут.

Вяхр на вызвавшихся мигом добровольных помощников отреагировал нервно. Он и так сегодня уж натерпелся, и вот снова набежали. Пришлось мне одному идти на двор и обихаживать своего четвероного товарища. Надеюсь, здесь ему понравится. В просторной бревенчатой пристройке с задней стороны дома, выше которой, вторым этажом, сеновал, пока пусто, если не считать гогочущих в выгородке гусей. Убедившись, что Вяхр взялся за овес, который еще оставался у меня в торбе, я поставил ему ведро колодезной воды и вернулся к гостям.

Народу, между тем, прибыло еще больше. Вернулись с работы инженеры Острова во главе с Перегудовым, приехали начальник ГЭУ НКВД Косов и уже капитан ГБ Панкратов, пришли пешком живущие в Нагатино и Коломенском женщины, ждущие своих мужей с фронта, узнать из первых рук, как им там воюется-живется. Стало ясно, что дома мы просто не поместимся. Гулять, так гулять! Решили мои друзья и стали вытаскивать столы прямо на улицу, сдвигая вместе и выставляя на них, кто чем богат. Освещение на улице электрическое — хоть всю ночь сиди. Лишь бы комары не сожрали. Получилось вроде свадьбы, совсем как в фильме «Трактористы», только под открытым небом. В центре, на плотине у Москвы реки мой головной стол, а по обеим набережным пруда — хвосты. Много ели, благо год выдался урожайным, да и голода в СССР уже давно, по привычным здешним меркам, не было. Много пили, благо люди собрались совсем не бедные. Больше всего говорили. К сожалению, не о том, что мне было интересно. Хотел попытать чекистов, что за муть у них началась в наркомате. Появилось у меня подозрение, что и мое увольнение из рядов НКВД весной не спроста приключилось. Но если я прав и проснулись, с обострением обстановки в мире, «спящие», причем настолько глубоко, что их до сих пор не раскрыли, да еще и в ГУГБ, то что уж об остальных говорить? Думать об этом не хотелось.

— Скажи, Семен Петрович, как есть. Спор у нас с товарищем Траяновым зашел, — подошел со своим соперником Гинзбург. — АБТУ считает, что десант в Т-126 в четыре человека недостаточен, чтоб выбить противника с позиций. А там где достаточен, где артиллерия хорошо отработала, там вовсе не нужен, потому как простая пехота своими ногами до траншей врага добежать может. Спустили нам заказ на бронированные транспортеры. Товарищ Траянов вот, считает, что надо шасси СУ-5 брать, оно дешевле. А я говорю — Т-126!

— Лучше, конечно, и тех и других и как можно больше! — улыбнулся я в ответ. — Но всю пехоту шести танковых корпусов вам все равно под броню не спрятать, казна не резиновая. Значит, надо на качество упирать, на ту машину, у которой броня толще. Чтоб, пусть не полки и дивизии, но хоть танкодесантные батальоны бригад имели защиту не хуже, чем у линейных машин. И вообще! Разговоры вести — язык уже стер. Давайте лучше споем!

Петь песни выпимши — это моя слабость. Тем более, что Бойко уже начал, заведя под гармонь свою любимую «По полю танки грохтали». Слова знали все, поэтому подпевали дружно. «Броня крепка» тоже прошла на ура, но после нее захотелось чего-нибудь душевного и без трагедий, поэтому я завел новую для этого мира «Давай закурим», подправив слегка слова.

— Наши же в Белоруссии воевали и в танкистах? — спросил директор ЗИЛа Рожков.

— А ты сам давай, попробуй с «Белоруссией» песню сложи, тогда и придирайся! — отшил я его, самым натуральным образом закуривая трубку. — И вообще, либо подпевай давай, либо помалкивай.

Концерт пошел дальше пока без меня. Песен на Руси хороших много, все и за неделю не перепеть. Вклинился я потом только один раз, изобразив «Давно мы дома не были», благо там в словах почти ничего менять не пришлось. А закончилось все чаем и «Будьте здоровы, живите богато», ибо понедельник и всем завтра либо на службу, либо на работу.

Было бы удивительно, если бы новые, для меня, конечно, старые, песни не пошли в народ. Уже через месяц я услышал их по радио, в передаче по заявкам слушателей. Но главный эффект выплыл только 7-го ноября, когда по Красной площади действительно, впервые, прошли сводные полки Белорусского и Украинского фронтов.

Эпизод 4

Два дня после приезда я позволял себе отсыпаться чуть ли не до обеда. Тридцатого, понятно, после встречи, устроенной друзьями. А на следующий день, после того, как Полине тоже полночи «давал отчет» за прошедшие три месяца. Супруга с утра на работу убежала бодрая, как никогда, мне аж завидно стало. Эх, годы, без малого десять лет я уж здесь. А с теми, что «там» прожил, пятый десяток мне вовсю тикает. Да, этак скоро буду по-стариковски на лавочке на солнышке кости греть. За два дня и сделал-то полезного, что купил овса в колхозе, да сена, забив им сеновал. Подумав, я решил Вяхра с собой на север не брать. Зима, насколько я помню, должна быть холодная, а ездить мне на нем там некуда. Вернее, ни к чему. Мне машина служебная по должности положена. Везти коня в Ленинград, опять таки, целое приключение. Опять целый вагон занимать? Так здесь не с ВОСОшниками, а с гражданскими это решать придется. Вяхр же и Полину и Петьку, которого тридцатого, за день до школы, отпустили из пионерлагеря домой, признал. Сорванец даже коня купаться увел без спросу. И не просто увел, а уехал на нем верхом, хоть и без седла, а до реки-то рукой подать. Раз такой самостоятельный — вот пусть и берет под свою руку, пока меня не будет дома.

Дома… Да, к этакой хоромине надо привыкнуть. Строили улицу по одному проекту, один двухэтажный дом на две семьи, за счет опытного завода на Острове. Полина же вошла в долю, внеся деньги за один дом целиком, потому, внешне точно такой же, как и остальные, внутри он имел существенные отличия. Одна большая печь с проходящей через второй этаж широкой трубой, вместо двух, три теплых комнаты, две спальни на втором этаже и гостиная на первом, вдобавок еще и кухня. Стандартные дома имели только две комнаты на семью. Построено все было, судя по сучковатым бревнам, из выбраковки МССЗ. Там же, видимо, разжились и железом на крыши и красной краской на них же, которой корабли ниже ватерлинии красят. Я было заикнулся, что прежде чем заселяться, дому надо было дать годок отстояться, осесть, на что Полина только рассмеялась. Вместо фундамента такие сваи вбили, какие на заводские постройки идут. Хоть не дом, а целый цех возводи.

Тридцать первого числа я съездил в наркомат. На такси. Поскольку о моем желании получить, кроме всего прочего, за свои похождения еще и личный «Тур»-вездеход, маршал Ворошилов по-видимому постарался забыть. И два «коллекционных» ствола, вдобавок, прикарманил. Ну, да ладно, «ВИС» у меня и так, не хуже, чем отдал, есть. А «Веблей», с моей точки зрения, не оружие, а сущее недоразумение, пользоваться которым можно, разве что, от безысходности. Дела у меня в наркомате были простые. Лесник из под Гродно принял мои слова всерьез и попытался отправить Лиду ко мне в Москву, но ее не пропустили через старую границу. Хотел моей помощи попросить, но я уже уехал, поэтому послал вдогон телеграмму, которая немало озадачила ни о чем не подозревавшую Полину. Пришлось объясняться и рассказывать все, как есть. Вот и отправился я похлопотать о том, чтобы оформить вызов. Проблема оказалась решаемой. Под мою ответственность и поручительство. Попутно, раз уж место моей будущей службы определилось, я попытался перетащить в Ленинград, пусть не всех своих сослуживцев по ИТС 5-го танкового корпуса, так хоть своего водителя-радиста. Увы, здесь меня ждал, как говорил дед Щукарь в «Поднятой целине» Шолохова, полный отлуп. Отказали. Дембель на носу. В смысле, демобилизация в связи с окончанием войны всех призванных из запаса. Стало быть, Грачика Григоряна тоже. Нет смысла никакого его в Ленинград отсылать. Новость заставила меня задуматься. Как это в НКО эти две вещи мирно уживаются? Неизбежная война с финнами и роспуск по домам запасников?

Первого числа вставать пришлось рано. Начло учебного года, Вика пошла в первый класс, но и без этого мое присутствие было на линейке обязательным. Надо было произнести речь. Да, пожалуй, если бы не будние дни, да не военный, круглосуточный двухсменный режим заводов, меня бы вместо отдыха общественной нагрузкой просто задавили бы. Зато обкатал новую, свежекупленную в Военторге форму, со всеми наградами и соответствующими рангу знаками различия. При сабле, да с «Браунингом», рукоять которого торчала из неуставной открытой кобуры, на боевом коне, я произвел на неокрепшие детские умы, особенно старших классов, которые меня еще не видели, неизгладимое впечатление.

На следующий день в Кремль меня, разумеется, во всеоружии не пустили. Вернее, его пришлось сдать после того, как вошел в Кремлевский дворец, в Георгиевском зале которого ровно в полдень должна была начаться церемония награждения. Комендант Большого Кремлевского дворца лично провел всех к месту церемонии, выстроив спиной к окнам, армейцев отдельно, чекистов отдельно. Всего нас здесь собралось тринадцать человек. Из них трое, я, успевший получить звание майора ГБ Судоплатов и Слава Панкратов, были участниками рейда, а остальных я не знал. И еще одно я сделал для себя наблюдение. Здесь я был самым старшим по званию. Звездой Героя за Польскую кампанию награждали лейтенантов, капитанов, двух полковников-танкистов, но выше по званию никого не было. Стоим молча, ждем. Напротив нас стоит стол с разложенными на нем листами, прижатыми красными коробочками, который охраняют, стоя по сторонам и ближе к стене, два кремлевских курсанта. С улицы, через приоткрытые окна донесся бой часов на Спасской башне и торцевые двери отворились, впуская внутрь весь состав Совнаркома и ЦК Партии во главе со Сталиным и Кировым. Товарищи подошли поближе, но остались стоять справа от нас, лишь «всесоюзный староста», Калинин, которому вот-вот должно было стукнуть 64 года, подошел к столу.

— Пожалуй, начнем, — негромко сказал он удивительно мягким, молодым голосом, не вяжущимся с его внешностью.

— Моряки опаздывают, — возразил Киров, подождем.

— Подождем, — согласился Сталин.

Пауза длилась уже минут десять. Награждаемые молчали, а партийцы сначала тихо, а потом уже громче стали шушукаться, порою посмеиваясь, рассматривая нас.

— Может, не будем тянуть волынку? — предложил, оглядываясь в поисках поддержки, Ворошилов. — Семеро одного не ждут! Тем более, что товарищ Кожанов действительно один. Получит свою звезду позже, ничего страшного.

— Не любишь ты, товарищ Ворошилов, моряков. Все простить им не можешь, что из под твоей руки вышли. А товарища Кожанова — в особенности, — упрекнул наркома обороны Киров. Ворошилов хотел было ответить, но в этот момент двери с противоположной стороны от партийцев распахнулись и в зал буквально ввалились Кожанов с Кузнецовым. Оправившись, строевым шагом протопали до нашей шеренги и Иван Кузьмич, ни к кому конкретно не обращаясь, просто в сторону высшего начальства, попросил разрешения встать в строй и, не дожидаясь ответа, занял место на левом фланге. Нарком ВМФ же, позади нас, просто быстро прошмыгнул к зрителям.

— Раз все в сборе, приступим, — сказал Калинин и принялся, одну за другой зачитывать грамоты и вручать их вместе с орденом Ленина и медалью «Золотая звезда». Кроме знакомых мне по этой жизни, лишь одна фамилия привлекла мое внимание. Старший лейтенант Борис Феоктистович Сафонов, командир звена 15-го ИАП, сбил в одном бою сразу пять бомбардировщиков, причем последний — тараном на уже подбитом и горящем «ишаке».

После того, как последняя награда была вручена, зрители нам похлопали и на этом все завершилось. Ни выпивки, ни банкета, ни речей, ни журналистов. Даже стало немного обидно. Ради чего тогда мы собрались здесь? Могли бы прямо в частях вручить! В отличие от меня, иные новоиспеченные Герои никакой уязвленности не чувствовали и с удовольствием, разойдясь, принимали поздравления. Я, разумеется, сразу подошел к Кожанову, поздоровался и ехидно спросил:

— С каких это пор за вояжи в Японию стали так награждать?

— До Токио я, видишь ли, не добрался, ни прямо, ни в обход. Самолет развернули прямо в воздухе и я, в компании с японским морским атташе оказался сперва в Мурманске, а потом и на борту «Фрунзе». Так что зря ерничаешь, наградили, как верно в грамоте написано, за умелое командование экспедиционной эскадрой Северного флота.

— Да кого ты слушаешь, товарищ Любимов! — встрял Ворошилов, жавший руки всем своим, армейцам, по очереди и добравшийся до меня. — Он два месяца по всей Атлантике от английского флота бегал. В Красной Армии, между прочим, за бегство от противника, пусть и вероятного, не награждают, а совсем наоборот!

— Ты, давай, товарищ маршал, не нападай, — вступился за своего нарком ВМФ Кузнецов. — Бегать, как ты говоришь, тоже надо уметь. Умудрись тут, чтобы тебя даже не обнаружили, когда у англичан эскадренная скорость под тридцать узлов, а у «Невского» двадцать три с половиной! Товарищ Кожанов одним линкором, четырьмя авианосцами и дюжиной эсминцев, считай, флот английский связал и задачу выполнил, выманив их эскадру с Балтики. Конечно, засуетишься тут, если русские стали суда на предмет контрабанды в Польшу досматривать! И это не считая того, что охота за эскадрой товарища Кожанова англичанам в утопленный авианосец обошлась и шесть поврежденных крейсеров, два из которых — тяжелые, а немцам в два карманных линкора!

— Повезло вам просто, что до драки дело не дошло, — не уступил Ворошилов. — А то получилось бы, как у Трибуца на Балтике!

Этот аргумент наркома обороны оказался убойный и Кузнецов осадил назад.

— Подумаешь, два эсминца упустили. Но ведь другие два не ушли? — попытался отвести он упрек, — Откуда нам опытных флотоводцев взять? В Гражданскую эскадры в бой в морях не водили! Зато товарищ Кожанов себя с лучшей стороны показал! Он и поедет на Балтику порядок наводить.

— Подумаешь, два эсминца упустили! — бестактно передразнил нарком обороны коллегу-моряка. — У Трибуца два новейших крейсера и двенадцать эсминцев было против четырех! И что в итоге? Судно-приманку, о котором в газетах раструбили, что с ценным грузом в Гамбург идет, потеряли. Это раз! Из четырех польских эсминцев утопили только два, причем, самых старых. Это два! И два своих эсминца потеряли, не считая поврежденных. Это три! А имена эсминцев этих «Маркс» и «Энгельс». Это пять! А еще сами ржали над немцами, что «Германия», то бишь «Дойчланд», погибла!

Кузнецову крыть стало совсем нечем и он только засопел, покраснев и сжав кулаки. Ворошилов тоже распалился, глаза блестят, щеки горят, улыбка уж почти в оскал превратилась. Еще чуть-чуть, и два наркома прямо здесь как мальчишки подерутся.

— Справедливости ради надо сказать, что чтобы там с Балтфлотом не произошло, флагман первого ранга Кожанов, заслуживший звание Героя СССР, к этому никакого отношения не имеет, — вступился я за своего давнего друга, гася конфликт. — И на него вы, товарищ маршал, нападаете зря. Если я правильно понял, то эскадра Северного флота крейсировала на коммуникациях, это бегством назвать нельзя никак. Если аналогию на сухопутье проводить, то больше на организованное отступление с нанесением максимального урона превосходящему в силах противнику похоже. То, что Красная Армия на слабого противника наступать умеет, мы знаем, а вот как она отступать, если что, будет — вопрос открытый.

— Ты что такое мелешь, дивинженер, герой недоделанный! — взвился Ворошилов. — Никогда! Слышишь, никогда! Ни я! Ни Красная Армия! Перед буржуями! Сколько бы их не было! Отступать! Не будет! Заруби себе это на носу!!!

— А вот это мы сейчас посмотрим! — не стушевался я. — «Тур» мой где? Машину забрали, пролюбили, возместить обещали, и где она? Не вижу! Что, мелкобуржуазно рассуждаю? Или слово наркома обороны СССР уже ничего не значит?

Ворошилов от такого оборота опешил, так и застыл с раскрытым ртом, не зная, что сказать, но тут его мечущийся взгляд упал на Берию.

— Чекисты машину твою потеряли, вот пусть и возмещают! — ткнул он пальцем в моего бывшего наркома.

— Не припомню, чтобы органы НКВД реквизировали имущество дивиженера Любимова, — холодно ответил тот и отвернулся от нас, поздравляя Судоплатова. Нарком обороны, увидев, что здесь не обломилось, решился на «залп тяжелой артиллерии», кинувшись искать защиты у стоящего чуть поодаль и беседующего с летчиком Сафоновым Иосифа Виссарионовича.

— Товарищ Сталин! Любимов вот со своей машиной! Я вам докладывал!

Предсовнаркома, как и Берия, между прочим, поздравили всех, но меня обошли стороной, выразив мне, таким образом, неудовольствие моими прежними поступками. Тем не менее, Сталин, явно исподволь «грел уши», контролируя о чем это так горячо беседуют два наркома в присутствии Любимова и Кожанова.

— Товарищ Любимов не нищий, — отозвался он пренебрежительно. — Пусть сам купит себе любую машину, какую хочет, без очереди, — после чего тоже, как и Лаврентий Павлович, повернулся ко мне спиной.

— Слыхал?! — вздернул нос Ворошилов и, заметив некоторые тонкости поведения Самого, поспешил отойти от меня к танкистам. Ну, как говорится, и шут с вами! Я тоже, благо был ближе к краю, развернулся к большинству задом.

— Поехали ко мне обмоем? — толкнул меня плечом в плечо Кожанов. — Раз здесь морских волков и мастеров гаечного ключа не угощают… — прибавил он шутливо.

— Только по чуть-чуть, — согласился я. — Хочу прямо сегодня на АЗЛК съездить прицениться. Да еще завтра нам с тобой в посольство Японии. Не дело будет, если на самураев перегаром станем дышать.

— Что, уже уходите? — вклинился между нами Киров.

— А что мне здесь делать? На задницы смотреть? — ответил я вопросом на вопрос.

— Я вот, между прочим, поступок твой тоже, по-партийному, осуждаю… — начал было Сергей Миронович, но я его перебил четверостишьем.

— На что это ты намекаешь? — насторожился Киров.

— На стихотворение «Илья Муромец» Алексея Толстого!

— Ты думаешь, я неграмотный?

— Был бы ты, товарищ Киров, неграмотный, я бы тебе его полностью прочел! Все, бывай здоров, Первый секретарь! Суди, ряди здесь по-партийному. А я поехал в Ленинград гайки крутить! — распрощался я и вместе с Иваном Кузьмичом, тоже пострадавшим от невнимания Высших из-за того, что оказался рядом со мной, пошел к выходу.

Следом за нами вскоре улизнул и Кузнецов. Втроем, на наркомовском «Туре» мы приехали в здание НК ВМФ, рассудив, что это, по сравнению с рестораном или домом, будет наилучшим вариантом. Пока ехали, я первый начал рассказывать о своих приключениях с момента нашего с Кожановым расставания, а закончил только через час с лишним, под тосты в комнате отдыха за кабинетом наркома. Потом пришел черед Ивана Кузьмича. Он начал с того, что долго пенял Кузнецову на внезапный разворот в Мурманск, да еще в компании японского морского атташе, который вместо Токио оказался, с одобрения ЦК, между прочим, на борту «Фрунзе» и своими глазами видел, как работает наспех собранный за счет жидких кадров СФ штаб эскадры.

— Ты хоть представляешь, как мне было в море идти, когда на флагманских должностях чуть ли не желторотые лейтенанты, только что из училища, сидят? Да еще под таким присмотром?! — зло выговаривал он наркому.

— Ну, ведь справились же… — примирительно обронил Кузнецов.

— Справились! Семь потов сошло! Хорошо хоть от нас такого фокуса никто не ждал и прошли Датским проливом незамеченными! Англичане суетиться стали, только когда мы первое судно, шедшее из Нью-Йорка остановили… А потом, только успевай поворачиваться!

— Да, — довольно улыбаясь, несмотря ни на что, ответил Кузнецов. — В Лондоне страховые премии взлетели до небес сразу же, несмотря даже на то, что вы никого не арестовали и не утопили, только попугали.

— Мы и сами испугались, мама не горюй. Уж не знаю, что б британцы сделали, сумей нас поймать… — вздохнул бывший командующий эскпедиционной эскадрой.

— Что ж не сумели? — задал я давно вертевшийся на языке вопрос.

— Благодаря тебе! — от переизбытка чувств Кожанов влупил мне своей дланью по спине несколько сильнее, чем было бы приятно. — Хоть и старые на наших авианосцах самолеты были, И-18 и Р-5, но с дизелями. Глубина авиаразведки в два раза больше, чем у англичан! Первые на ближний радиус летали, а вторые, с подвесным баком вместо торпеды — на полный. У Р-5 морских и радиостанция не в пример истребительной, да со сжатием сообщений. И за это тебе тоже спасибо! Не боясь, что меня запеленгуют, я «Грозный» с «Азовом» выдвинул вперед и на фланги на полный радиус авиаразведки, сам с «Невским» в центре, а «Ворошилов» замыкал. Половину Атлантики держали под контролем! Смешно сказать, внутри моего ордера целые поисковые эскадры англичан ходили, да с авианосцами, а меня не видели. Так, демонстрировал иногда эсминцы их авиаразведке, либо торговые суда ими же досматривал, чтоб интерес к погоне поддержать.

— Да, разъярил ты британцев изрядно, — подтвердил Кузнецов, — почти весь их флот за тобой по океану гонялся. У баз только эсминцы остались, а в Скапа-Флоу вспомогательные крейсера да два рояля «Сувенир» и «Ок», — шутливо обыграл нарком имена двух британских линкоров. — Понятно, что на дежурство в море сил уже не хватило, чем немцы и воспользовались, совершив вылазку двумя своими линейными крейсерами и расчихвостив «блокировщиков», пока линкоры из базы выходили. Да и не угнаться им было за «Шарнхорстом» на 23-х узлах. Да и без этого беготня по океанам англичанам в копеечку встанет. Вон, «Родни», вы даже еще до Мурманска не дошли, едва доковылял домой и сразу встал на ремонт. И другие не лучше, там у них целая очередь. И все без единого выстрела с нашей стороны, во как! И это не считая «Корейжеса» с крейсерами!

— Да, славный мы сюрприз и ему и «Дойчланду» устроили, когда они на рассвете встретились в пределах досягаемости орудий немецкого карманного линкора! Приманили эсминцами, как надо! Жаль, с «Глориесом» и «Шпее» этот фокус не прошел. Немец или почувствовал что-то или вечером разведчиков наших заметил, резко изменил ночью курс, но за радиус английской авиаразведки не вышел. Сам виноват, погиб без пользы, почти. В «Рипалс», вроде бы, два попадания всего было, — с сожалением сказал Кожанов и напомнил Кузнецову. — Ты, кстати, товарищ нарком, помни, что авианосцы и «Фрунзе» до следующего года все, отходились. Хоть и умотали британцев, но и сами домой на последних крохах ресурса дизелей вернулись. Шутка ли, смотаться почти до Антарктиды и обратно!

— Как вам только топлива хватило… — подумал я вслух недоверчиво.

— Обижаешь! — развел нарком руками от избытка чувств. — А зачем же мы китобойную флотилию за тридевять земель к самому южному континенту отправляли? Там, стало быть, и танкеры, и плавмастерские кое-какие, и транспорты с провиантом. Все у нас предусмотрено.

— Ну, вы жуки! — восхитился я. — Куда там какому-то Гитлеру до вас с его вшивыми рейдерами-броненосцами… Давайте, что ли по крайней, да я пойду. Время тикает, два часа до конца рабочего дня.

— Эх, за все уже махнули, за встречу, за флот, за армию, за победы прошлые и будущие, давайте теперь за то, чтобы нам теперь всем из-за дорогого товарища Любимова не нагорело! — вздохнул Кожанов, закруглив наши посиделки.

Эпизод 5

На завод АЗЛК, который в моем мире получил это название много позже и должен был бы сейчас называться КИМ, что, в общем-то, сути не меняло, я заявился изрядно подшофе. Как и следовало ожидать, с Кожановым и Кузнецовым «чуть-чуть» получиться никак не могло. А ведь предупреждал меня Щаденко, чтоб много не пил! Вот чуйка у мужика! Эх, да что уж теперь говорить! Машина эта сама выкатилась мне на глаза, не виноватый я! Кто ж опытный цех строит воротами прямо на площадку готовой продукции, где, заявивший свою претензию на немедленное приобретение машины, товарищ Любимов ходит и выбирает? Ну, как говорится, случилось и случилось, тут уж ничего не поделаешь.

Нестандартный «Тур» вокруг которого водило хороводы все заводское начальство во главе с директором, Алексеем Васильевичем Кузнецовым, перешедшим сюда с должности главного технолога ЗИЛа и хорошо мне знакомым, сразу привлек мое внимание необычайно длинным капотом и двускатным задним мостом.

— Ух ты! — восхитился я, забыв поздороваться. — А это что за зверь?

— Эт ты точно заметил, товарищ Любимов, зверь! — принялся нахваливать изделие Кузнецов. — Несущий 20-миллиметровый бронекорпус с вварной передней частью! Взрыв шестидюймового снаряда держит на удалении всего десять метров! Бронирование — всестороннее! Перед, зад, борта, крыша, пол, все! Даже мотор! Но там броня пожиже, семь миллиметров. Бронестекла — все! Хоть из пулемета в упор стреляй — ничего не пробьет! Шестнадцатицилиндровый 360-сильный «ле-мановский» мотор от гоночного «Тура», специальная четырехступенчатая коробка с полной синхронизацией, сцепление с гидромуфтой, компрессор и подкачка воздуха в шинах через ступицу, правда, на заднем мосту только внешних скатов! Спецзаказ!

— Да? И кто ж это чудо спецзаказал? — схохмил я.

— Смейся-смейся, кто надо, тот и заказал! — отшил меня Кузнецов. — В начале войны встал вопрос о выезде высших руководителей СССР на фронт. Если нужда такая будет. Конкретно эту машину под товарища Сталина делали! Усиленный мотор, укороченный салон. Сзади, из-за двускатного моста диван только на одного Предсовнаркома. Ну, двоих детей тоже можно посадить. Да спереди места для водителя и товарища Власика. Завтра в Кремле показывать будем нашу работу… Эх, жаль, что война уже кончилась…

Как я только услышал, кому предназначена машина, мне будто шлея под хвост попала. К тому же, сожаление о том, что нет войны, меня разозлило.

— Знаешь, товарищ Кузнецов, машина, конечно, так себе, — выпятил я губу. — На мой вкус тут еще вертикального взлета и башенной шестнадцатидюймовой артиллерии не хватает. Но я ее, так и быть, возьму!

— То есть как это «возьму»?! — не понял Алексей Васильевич.

— Как-как! Покупаю! Сколько она стоит?

— Товарищ Любимов, это машина товарища Сталина! Она не подается! — видимо подумав, что я под воздействием алкоголя совсем ничего не соображаю, попытался возразить директор.

— Ошибаешься, товарищ Кузнецов! — я от собственной вредности даже рассмеялся. — Товарищ Предсовнаркома Сталин, не далее как сегодня днем, в присутствии наркома обороны товарища Ворошилова, наркома ВМФ товарища Кузнецова, твоего тезки, флагмана флота первого ранга Кожанова, наркома внутренних дел товарища Берии и еще многих других уважаемых товарищей, которые не дадут мне соврать, сказал, что товарищ Любимов может купить себе любую машину, какую пожелает, без очереди. Обращаю твое внимание, любую! И я желаю без очереди приобрести вот эту!

— Вот дает! — сказал один рабочий в гробовой тишине, когда я умолк, сдвинув назад кепку так, что она свалилась с затылка. Это замечание вывело Кузнецова из минутного ступора.

— Ну так же нельзя!

— Товарищ директор, вам что, распоряжение Предсовнаркома не указ?! Или, может, вы мне, Герою СССР, Герою Соцтруда, кавалеру ордена Ленина, дважды, Красного Знамени, четырежды, да еще и Красной Звезды, не верите?! Хорошо! Тогда звоните товарищу Сталину, проверяйте! В какую цену машина?! Завтра с утра приду заберу!!!

Денег у меня при себе сейчас, разумеется, не было, но угнать у усатого вождя тачку я решил твердо.

— Мы три месяца над ней работали, чтоб товарищу Сталину… Семен Петрович, побойся Бога, нельзя же так! — опять взмолился Кузнецов.

— Вы, товарищ директор, — издеваясь, я перешел на официальное обращение, — давеча сетовали, что война быстро кончилась. Стало быть, товарищу Сталину на фронт ездить не надо и такая машина ему сейчас не нужна. Или у него служебной нет? И вообще, товарищ Сталин на фронт, может, когда поедет, а может, и нет. А у меня такая служба, что от моего «Тура» в Польше рожки да ножки только остались. Вот и посуди, кому этот броневик важнее! Или, может ты, товарищ Кузнецов, по старой дружбе желаешь чтобы меня какие-нибудь очередные враги СССР за здорово живешь ухлопали? Э-эх, пожалел для Героя колымагу, в которую даже мешок картошки не запихнешь! Стыдно должно быть!

— Какой мешок картошки?! — оглянувшись на парадную машину со всевозможными излишествами, окончательно растерявшись промямлил директор.

— Цену назови!

— Восемьдесят тысяч!!! — зло, не задумываясь, крикнул мне в ответ Алексей Васильевич.

— Это ж с какого такого потолка ты цифры такие безумные взял? Танк Т-126, правда, без вооружения, столько стоит! Я что, танк покупаю у тебя?! — усомнился я в верности оценки.

— Т-126 машина серийная! А это первый образец! Не мне тебе объяснять! — упорствовал директор, очевидно, надеясь, что моя мошна просто не потянет. И в интуиции ему отказать было нельзя, я действительно, несмотря на то, что война изрядно прибавила мне отчислений от прежних работ, плюс еще оклад начальника ИТС корпуса за три месяца, обозначенной суммой и близко не располагал. Оставалось только торговаться.

— А если я попрошу начальника ГЭУ НКВД майора Косова проверить, не пытаешься ли ты меня по миру пустить? — зашел я с козырей, чтобы не тянуть волынку.

— Шестьдесят четыре тысячи двести восемьдесят семь рублей пятнадцать копеек по смете! — отрезал Кузнецов. И судя по точности до копейки, на этот раз без обмана.

— Завтра в девять утра, — предупредил я, уходя. — Сейчас я слегка выпимши, а за руль в таком состоянии нельзя, — пояснил я с таким видом, будто за спиной у меня висел мешок с наличностью и я готов был расплатиться хоть сейчас.

Увы, это было далеко от истины и мне пришлось весь вечер объезжать друзей, занимая недостающие мне восемнадцать тысяч. Явившись домой, я посвятил Полину в эту историю во всей полноте и без утайки, что, конечно, не вызвало у нее бурю восторга.

— И ты уже все деньги в сберкассе снял? — спросила она голосом, не обещавшим мне ничего хорошего.

— Да! — ответил я самоуверенно.

— И со мной не посоветовался? — еще больше стала нажимать она.

— Когда? И так впритык успел. В три отделения пришлось заходить, чтоб всю сумму забрать!

— А на что мы жить здесь будем? Ты то не пропадешь, у тебя паек! А мы?

— Да ладно тебе! До получки в конце месяца даже ничего не заметите. Погреб полон, урожай — слава Богу. Да и не говори мне, что кошелек у тебя совсем пустой.

— Ладно, допустим, — согласилась она и перешла к главному. — И мы, значит, страдать должны, чтобы ты мог подразнить товарища Сталина, да? Как тебе вообще в голову это пришло! Заняться нечем, кроме как врагов себе наживать?! О себе только думаешь!

— Точно! На севере вот-вот начнется война, еду я, считай, на фронт! И хочу домой вернуться живым и здоровым! И чтобы меня никакая шальная пуля не зацепила, мне нужен этот броневик!

— Танк себе возьми и езди!

— По должности ничего, кроме ГАЗика не положено! Или, может, я тебе надоел?

— Ты не надоел! Поступки двои дурацкие надоели! Через них тебя наши же быстрей всех прочих и прибьют! Это ж надо додуматься, машину у самого Сталина увести! Почему нельзя жить спокойно?! Зачем постоянно на себя внимание обращать?!!

— Чтоб не забывали и не расслаблялись! — крикнул я со злостью, больше от осознания того, что Полина-то права. Еще чуть-чуть, и я был бы готов согласиться махнуть на машину рукой, тем более, что Поля сменила тактику и вместо того, чтобы кричать и ругаться, отвернулась и тихо заплакала.

— Ну, ладно, будет тебе… — попытался я успокоить свою дорогую половину. — Черт с ним, с «Туром» этим. Подумаешь, приехал на завод, весь извыступался, грозился купить и пропал. Брехло, выходит, товарищ Любимов у нас. А Сталину, кстати, уже наверняка доложили. Авторитет мой, стало быть, и в рабочей среде, и в высоких кабинетах, в нужник…Что ж, сам виноват, с супругой не посоветовался. И тебе тоже мало радости женой трепача быть. Детей в школе, опять же, дразнить будут… — стал неспешно, спокойно, рассуждать я.

— Да покупай, покупай, кто тебе не дает! — забыв про слезы, воскликнула Поля, — Я одного хочу! Чтоб впредь, перед тем, как очередную глупость сделать, мне говори! Перед, а не после! Если своего соображения, чтобы удержаться от пакости, не хватает! Ты ведь, Семка, чисто дите малое, только игрушки у тебя больше и дороже!

— Ну, вот и договорились, — хмуро подвел я черту, понимая, что сегодня у меня есть все шансы хорошо выспаться.

На следующее утро, прежде чем ехать на работу, все еще дующаяся Поля, забросила меня на ГАЗике на АЗЛК, где я, честь по чести, внес деньги в кассу и забрал «Бронетур». На этот раз я был трезв, сдержан и подчеркнуто вежлив. Прежде чем укатить на новой машине, поблагодарил ее создателей, пообещав испытать первый образец в реальных условиях фронта, чтобы в последующих машинах, на которых, конечно, будет ездить товарищ Сталин и прочие высокопоставленные личности, учесть все недочеты, буде такие появятся. На новеньком парадном броневике, сам тоже при параде со всеми возможными наградами, кроме «Вальтера» и польской сабли, поехал к Кожанову. Пистолет, понятно, больше одного не взять, а в качестве холодного оружия, чтоб сделать приятно «принимающей стороне», я предпочел подарок Еная Мацумаса. Надо сказать, что по сравнению с советским флотоводцем, я отнюдь не выглядел бледно, хотя у Ивана Кузьмича первые награды еще с Гражданской. К десяти тридцати мы вдвоем, на «Бронетуре», приехали на инструктаж в НКИД, где нам подробно объяснили, как мы должны себя вести. Главное — во всех нестандартных ситуациях полагаться на сопровождающего сотрудника наркомата иностранных дел!

Вопреки «накрутке» и всевозможным ожиданиям, в японском посольстве награждение прошло буднично. Присутствовали, с советской стороны мы с Кожановым, да сопровождающий от НКИД, а с японской — посол Того Сигэнори и его секретарь Чиунэ Сугихара. После взаимных поклонов и приветствий, нам вручили награды. Кожанову орден Восходящего Солнца первой степени, а мне, в соответствии с рангом, второй.

— Эти обмывать не будем, — предупредил я флагмана садясь в свою новую машину. — Награды не наши, да и вчера я вон, на шестьдесят пять тысяч наобмывался, хорош.

— Да, за то, чтоб нам всем за твои выкрутасы не нагорело, пили явно зря, — хмыкнул Кожанов. — Жди теперь, Сталин в долгу не останется. Он тоже шутить любит.

— Тогда по домам? — спросил я, когда подрулил к обиталищу моряка.

— Пожалуй. У меня ночной поезд. Утром уже в Питере буду.

— А я завтра с зарей на обновке поеду, вечером тебя догоню, — поделился я своими планами. — Давай, что ли. До встречи в Ленинграде!

— Не догонишь! — ухмыльнулся Кожанов. — Я уже в Кронштадте буду. Но если что, милости просим, катер за тобой пришлю.

Вторую половину дня я думал полностью посвятить подготовке к выдвижению на север, но нежданно-негаданно ко мне домой заявился майор государственной безопасности Судоплатов.

— Чем обязан, Павел Анатольевич? — после приветствия поинтересовался я настороженно.

— После того, как засветился в Святске, переведен из разведупра в ГБ и, поскольку человек я здесь новый, мне и поручена негласная проверка по факту вашей встречи в Москве. Вот, приехал записать ваши показания.

— Внутренне расследование? — спросил я с интересом.

— Пока что только проверка, — вздохнув, признал Судоплатов. — Для полноценного расследования нет достаточных оснований. Черепанов выполнял приказ, который звучал дословно так: «По прибытии бригинженера Любимова в Москву досмотреть вагон при первой же возможности, исключая для проверяемого всякую вероятность откреститься от обнаруженного в вагоне». В беседе со мной Черепанов пояснил, что Белорусский вокзал — первая в черте города станция с военным комендантом, который имел право задержать эшелон. А армейские склады в районе Лосиноостровской для внезапной проверки подходят мало, так как проверяемого, то есть вас, могут о досмотре предупредить, к чему имеется масса возможностей. В сухом остатке — он самым тщательным образом исполнял приказ. Причем, приказ письменный. Сам Черепанов до этого случая никаких нареканий не имел, наоборот, множество поощрений и наград, за что и был месяц назад переведен в центральный аппарат из дальневосточных погранвойск. Характеризуется как исполнительный и инициативный.

— Да уж, — крякнул я в кулак.

— Таким образом, ваши показания всего лишь формальность, которую надо выполнить. Приступим? — предложил Судоплатов.

Приступили. Достал меня Павел Анатольевич своей дотошностью. О десятиминутном инциденте целый час пришлось в мельчайших подробностях рассказывать. Причем, Судоплатов все время казался бесстрастным, но я то чувствовал, что общение со мной ему удовольствия никакого не доставляет.

— Ну что, дельные мысли пришли в голову? Увидели что-то для себя новое? — поинтересовался я, когда дело было сделано.

— Да какие там дельные мысли, — махнул Судоплатов рукой. — Глухо.

— Кстати, а того, кто отдал Черепанову приказ, возможно, ознакомившись с его характеристикой заранее, вы проверять будете?

— Проверили уже. Майор госбезопасности Медведь. Вы с ним встречались в Ленинграде, когда на тебя и товарища Кирова Николаев покушался. За исключением этого провала, за который он поехал на Афганскую границу бороться с басмачами, послужной список майора Медведя просто безупречный. Более того, он за два года полностью разгромил всю английскую агентуру в Туркестане, за что и был весной переведен в Москву.

— Тааак… — протянул я, припоминая, что именно Медведь выступил застрельщиком на том памятном собрании, где меня травили по партийной линии. О возникших у меня подозрениях я не замедлил поделиться с Судоплатовым.

— Ты думаешь, в ГБ дети и ничего не соображают? Тут нарком внудел товарищ Берия, лично вводя меня в курс дела по этому происшествию, много чего, между прочим, рассказал. На том партсобрании, если хочешь знать, ни он, ни товарищ Меркулов, тебя топить не собирались. Для них самих все стало сюрпризом. Но товарищ Берия для себя решил выждать, посмотреть, к чему дело идет. А товарищ Меркулов даже подыграл тем, кто тебя критиковал, с этой же целью. Всего-то надо было дождаться, когда поступят предложения о том, как тебя исправлять! Кто ж мог подумать, что ты, Семен Петрович, партбилетом швыряться начнешь! А теперь дело глухо, зацепок никаких нет! Да, Медведя и еще троих самых активных проверяли негласно, наблюдение установили, следили за контактами. Ничего! Ноль! Сейчас опять вот с Черепановым случай и опять прицепиться не к чему! Понимаешь? Нет никаких оснований даже подозревать! Никаких! А майор Медведь, между прочим, и здесь, в центре, по работе на хорошем счету.

— Я предполагал, уже потом, конечно, что целью всей этой заварухи было пропихнуть мне какого-нибудь комиссара-заместителя, который и следил бы за моим «партийным обликом». Да, с точки зрения иностранных разведок, все попытки которых в направлении «Острова» провалились, это оригинальный и действенный ход. Внедрить своего агента как раз в ту структуру, которая этих агентов и должна ловить, — стал рассуждать я. — Тогда на успехи Медведя в Туркестане можно взглянуть под несколько иным углом. Как продвинуть своего человека наверх? Обеспечить ему отличные показатели в работе! И не беда, что старая агентурная сеть приносится в жертву. Ведь если иметь резидента в ранге начальника Туркестанского управления ГБ, это все искупает с лихвой! Пусть Медведь хитер, предусмотрителен и не прокалывается, не ведет явной подрывной работы, но контакты у него все равно должны, хоть редко, но быть. И еще. При переводе в Москву он должен был кого-то оставить в Туркестане за себя. Вот туда-то тебе, Павел Анатольевич, и следует ехать. Да тут целая операция нужна! Создать какую-нибудь суету, о которой туркестанский резидент просто обязан будет сообщить куратору. Взять его на этом. А уж через него, выйти на Медведя. Как то так получается. Может же Медведь связь с нанимателями держать не через Москву, а в обход, через Туркестан. Тогда в Москве понятно, что никаких контактов вы не найдете.

— Сами как-нибудь разберемся. Без вас, — напоказ проигнорировал Судоплатов мои выкладки.

— Успехов. Я в рамках взаимопомощи. Хотя, боюсь, от вас взаимности ждать можно только в негативном смысле. Не забыли мне ту историю с «Туром»?

— Это в прошлом. Но не пытайтесь мне палки в колеса вставлять в будущем. Врасплох, как тогда, не застанете. Научен, благодарю, — не поддался Павел Анатольевич на попытку вызвать его на откровенность. — Всего вам наилучшего на севере, — распрощался он.

Эпизод 6

Потратив целый день 4-го сентября на переезд в северную столицу на «Бронетуре», под завязку набитом всевозможным барахлом, поздно вечером я заявился на площадь Урицкого, которая в моем, «эталонном» мире звалась Дворцовой, в штаб ЛВО. Так как о моем прибытии было известно заранее, то и вопрос с жилплощадью был уже решен. Мне выделили отдельную комнату здесь же, в здании Главного штаба, в командирском общежитии. Несмотря на то, что задумывалось селить здесь бессемейных и прикомандированных на непродолжительный срок, много помещений было занято семьями, а в коридорах то тут, то там, висели под высокими потолками детские санки. Таскать пожитки на третий этаж, стараясь при этом не шуметь, пришлось самому в несколько приемов. Что обо мне подумают — плевать, главное, не замерзну. Тулуп и полушубок, шапка, все из белой овчины. Летная «полярная» куртка на гагачьем пуху. По две пары ватных штанов и валенок. Новый, со стальными вставками, броник в съемном белом чехле. Одеяла, скрутка войлока, белая двухместная брезентовая палатка, жаровня. Все это — далеко не полный список, не считая оружия. Из всего, что мне могло бы понадобиться на фронте и того, что мог предусмотреть, не было только лыж. Не нашел в Москве за один день мне подходящих, широких и коротких «лесных».

Представившись следующим утром командующему Мерецкову, я сразу же выпросил себе неделю на знакомство с состоянием частей и выбил под это дело в ВВС округа самолет. В ЛВО, к моменту моего прибытия, состояло всего четыре стрелковых корпуса и две отдельные дивизии. Два из этих четырех корпусов стояли гарнизонами в Эстонии и Латвии, третий прикрывал Карельский перешеек, а четвертый, опираясь на западную ветку свежепостроенной магистрали Архангельск-Медвежьегорск, идущую через Суккозеро и Реболы на Костомукшу, был развернут для защиты Суккозерского и Костомукшского ГОКов соответственно. Отдельные дивизии дислоцировались на Олонецком направлении и в Мурманске. При этом, три «южных» корпуса были объединены в 7-ю армию, остальные войска оставались в прямом подчинении округа. Побывать удалось практически везде, кроме самой отдаленной «мурманской» дивизии, но и без этого мне хватило впечатлений. За границу я летал на новом СХ-1, сопровождаемый звеном истребителей, по окрестностям Ленинграда прокатился на «Туре», а вот для того, чтобы попасть в Карелию пришлось выпрашивать у Кожанова «амбарчик» МБР-2, поскольку там не оказалось ни единого сухопутного аэродрома! Вообще, посмотрев на состояние истребительных авиаполков, я возблагодарил Бога, что у ВВС округа своя ИТС и не я ее начальник! Истребители И-163, составляющие абсолютное большинство на сухопутье, были хороши всем, кроме одного. Вспомогательная высоконапорная система охлаждения АШ-63, несмотря на все усилия техников, частенько текла. На земле все было в порядке, но стоило подняться в воздух, дефицитный этиленгликоль, который просто неоткуда было взять, уходил. Объем же системы охлаждения был мизерный и потеря быстро сказывалась. Конечно, вернуться на аэродром на сниженном режиме мотора можно было вовсе без жидкости, но не взлетать же без нее! И, тем более, не вести воздушные бои! В общем, за счет «доноров», из 40-60-самолетного состава полков в боеготовом состоянии удавалось держать одну-две эскадрильи и штабное звено. И проблему эту можно было решить лишь поставками этиленгликоля в части, иначе никак. То же самое касалось и легких пикировщиков Немана с такими же моторами.

В понедельник 11 сентября в штабе округа было проведено большое совещание, нас всех, командующих армией, корпусами, отдельными дивизиями, начальников служб, ознакомили с утвержденным Генштабом планом кампании. Я, наряду с другими, доложил о состоянии дел в своей епархии и, в числе прочего, просил тыл округа выделить белила для нанесения маскировочной окраски на технику. В ответ получил приказ, кроме само собой разумеющегося, обеспечить стопроцентную исправность, использовать белила только для тактических номеров, окантовки звезд и окраски боковин колес автотранспорта! И особо мне было поручено взять на контроль внешний вид бойцов и командиров ремонтных подразделений, чтоб, не дай Бог, войдя в Финляндию, на чумазоидов не были похожи! Вообще, чуть ли не половину времени своего выступления Мерецков посвятил строевым смотрам. И еще не менее трети — штыковым атакам. Тут уж я не выдержал и испортил отношения с очередным своим командиром.

— Товарищ комкор, считаю, что будет полезно выпустить для войск округа силами политотдела памятку, в каких условиях Красная Армия может ударить в штыки.

— В каких условиях? Атаки должны доводиться до штыковых в любых условиях!

— Считаю это неверным. Чтобы вступить в рукопашный бой, части РККА должны пролюбить всю созданную тяжелым трудом советского народа авиацию, артиллерию, танки, все боеприпасы! Да и еще одно важное условие! Найти таких же раздолбаев среди своих врагов!

— Товарищ дивинженер, у вас есть свой круг обязанностей и в этом кругу далеко не все гладко! Занимайтесь своими делами, а в тактику пехоты, в которой ничего не смыслите, не лезте! Надеюсь, никто больше не заблуждается, будто авиацией, танками, артиллерией, можно заменить штыковой удар пехоты? Нет! Нельзя! Можно только подготовить! — даже не поняв старый для меня, бородатый анекдот, отшил меня командующий округом, напрочь проигнорировав последний пункт о противнике.

Как только совещание закончилось я, даже не заходя в свой отдел штаба, связался с Кронштадтом и попросил выслать за мной катер. Три часа спустя «МО-шка» дивизиона ОВРа главной базы Балтфлота подвалила к трапу линкора «Кадис», на котором Кожанов держал свой флаг. Корабль всего недели две вышел с завода после ремонта и небольшой модернизации, выразившейся в замене старых и установке дополнительных зениток всех калибров, был самым слабым из трех имевшихся на Балтике линкоров, зато адмиральский салон на нем, бывшем испанце, был поистине королевским.

— Рад видеть дорогого гостя! — встав с шикарного кожаного кресла с золочеными деревянными подлокотниками, поприветствовал меня командующий флотом. — С чем пожаловал? Опять «амбарчик» нужен?

— И я тебе рад, — ответил я хмуро, озабоченный роящимися в голове тяжелыми мыслями. — Вот, приехал спросить, как ты с финнами воевать думаешь.

Комфлота сразу нахмурился, показная беззаботность слетела с него, будто и не было.

— Не так, как мне хотелось бы! — плюхнулся он как кукла обратно. — Я из Москвы выезжал, совсем другой план предполагал. Думал, до места только доеду, быстро-быстро хоть вчерне наброски сделаю, сразу доложу. Ведь обжитые районы Финляндии — юго запад. Остальное лес да болота с редкими хуторами. А в Хельсинки, в Турку, вся промышленность, большинство населения. Взломать береговую оборону, высадить корпус морской пехоты, захватить плацдарм и перебросить туда армию в два-три, даже четыре корпуса. Все война выиграна!

— Ну, да. Если береговую оборону сумеешь взломать…

— Детские игры, — отмахнулся Кожанов. — Мы здесь впереди финнов на целую эпоху. У них батареи, считай все южное побережье прикрыто. Кроме Аландов. Но они были бы хороши в Мировую войну. А сейчас, когда у нас быстроходные катера, ракетные и десантные баржи, когда мы на левковских «коврах-самолетах» можем целую бригаду морской пехоты, правда, без танков, выбросить на любой почти берег на скорости в пятьдесят узлов, их батареи ничем мне помешать не могут. Вернее, они могут вести огонь по побережью и суше, на которые мы уже высадились. Но тут уж вступают в дело наземные корректировщики и тяжелая корабельная артиллерия. Нет, в общем, у финнов никаких шансов.

— Так за чем же дело стало? — осторожно спросил я, боясь спугнуть проснувшуюся в душе робкую надежду.

— Не поверишь! Не дают мне корпус! Обходись своей родной Батумской бригадой как хочешь! И для высадки на плацдарм, даже если мы его одной-то бригадой захватим, ваш Генштаб не дает ни единого штыка! Вот так!

— Почему?!

— Я это тоже хотел бы знать! Просто так! Нет и все! План утвержден! Вы хотите не первые роли, интригуете! Пристегнули Балтфлот к ЛВО, обеспечивать фланги, поддержку оказывать! — не совсем связно стал с короткими паузами выкрикивать Иван Кузьмич, всякий раз подкрепляя очередную фразу ударом кулака по подлокотнику. — Теперь десанты на Бьерке и на Валаам готовлю, — сдувшись, тихо сказал он в конце, — сил больше ни на что не хватит. Ну и морская блокада. Это уж само собой.

— Даааа… — отреагировал я на новости, тоже тяжело опускаясь на диван, того же мебельного гарнитура. — Чувствую, умоемся кровью.

— Все так плохо?

— Побывал в войсках. Артиллерия новая, винтовки СВШ, только пулеметы на новые, Мощевитина, не успели еще заменить. И на этом положительные эмоции заканчиваются. Танковые бригады четырех корпусов вооружены танками Т-28 первых выпусков. В Белоруссии остаток ресурса чуть более новых БТ-5 мы за месяц ушатали на обучение танкистов. И это при том, что убитые машины сразу же в капремонт шли. А тут… В общем, в двух бригадах в Риге и в Таллине, которые по плану перебрасываются обратно на Карперешеек, за счет каннибализма удалось поднять процент боеготовых машин до семидесяти. Но это покуда они в парках стоят. Как только выедут — снова посыпется. Другие бригады ничуть не лучше. Ремонтных частей нет фактически. Только эвакуационные взводы в бригадах и недавно укомплектовали эвакуационные роты в корпусах. Причем первые — на тягачах «Коминтерн» все, которые не лучше танков, а вторые — на тракторах ЧТЗ. Мастерских нет. Автотракторный парк целиком почти пришел по мобилизации, сплошь из гражданских образцов, вездеходов — мизер, восемьдесят процентов легких грузовиков — полуторки. И все это, мягко говоря, не первой свежести! Танковые бригады по сравнению с автобатами и арттягой просто образец надежности! Что ты хочешь? Тыловой же округ! Потому, в случае чего, ремонтировать будут гражданские заводы! Сунулся я тут на 174-й. Обещали помочь с Т-28. В следующем году! При условии, что им план откорректируют! По другим городским предприятиям пробежался, так только на одной автобазе откликнулись поработать над армейскими машинами один день, как субботник! А чего суетиться, войны-то никакой нет! Жареный петух в зад не клюет! Доложил на совещании, а мне в ответ — хорошо. Хорошо, что танки и машины месяц ломаться не будут. Займем Финляндию за две недели! Так что, отремонтируйте технику, товарищ Любимов, любыми средствами. Хорошо хоть запчасти на окружных складах есть, проблема только доставить в «забугорные» бригады. Говорю, что запас хода у Т-28 350 километров, но по финским дорогам он до 150 упадет. Цистерн нет ни одной. А Мерецков в ответ — оборудовать танки креплениями для дополнительных 200-литровых бочек! Вот так! Не поверишь, он наступать планирует по 20 километров в день! Это нормальный суточный переход пехоты без всяких боев! И не зимой, когда световой день короток! А финнов будто нет вовсе! И озабочен комкор больше красотой и единообразием. Чтоб РККА шла к Хельсинки, как на параде! А валенок, между прочим, нет! Лыж нет! Маскхалатов нет! Да что говорить! В суконных шлемах да шинелях здесь на севере много зимой не навоюешь! А они, вместо того, чтоб ушанками и полушубками запасаться, херней занимаются, учат бойцов ночевать в шалашах без всякого отопления, самогреем. Мне и сейчас ночью было бы так зябко, шишь выспишься, а они людей зимой на мороз! Но это все цветочки. Тебя-то в план войны успели посвятить, или тебе еще предстоит это удовольствие?

— Пока не слышал, видно, мне как моряку, не положено, но ты рассказывай, — нетерпеливо поторопил меня командующий флотом.

— Расскажу немного, чтоб ты не упал, когда о взаимодействии договариваться будете. По сведениям разведотдела округа силы противника исчисляются всего девятью дивизиями. Вот так. В связи с этим, ЛВО только выводит два своих корпуса из Прибалтики, где их меняет 10-я армия, да еще усиливается одним корпусом с Украинского фронта на Олонецком направлении. Наша же родная дивизия оттуда уходит в Мурманск, где формируется заново еще один корпус двухдивизионного состава без танков. Таким образом, на Карперешейке у нас будет три корпуса 7-й армии, девять дивизий. А у Олонца, Костомукши и Мурманска три корпуса 14-й армии, восемь дивизий. Двойное численное превосходство над противником, считая сюда и бригады МП Балтийского и Северного флотов. По авиации, танкам, артиллерии — подавляющее. И вот, при таком раскладе, 7-я армия атакует по двум направлениям двумя корпусами, имея третий в резерве для развития успеха, а 14-я атакует, не поверишь по шести направлениям, выделяя на каждое по одной-две дивизии! Говоря по-русски прямо, воевать никто не собирается, речь идет о занятии территории и только!

— И ты думаешь, что финны нас умоют? — полуутвердительно спросил Кожанов.

— Уверен! В Карелии, чтоб нашу неподготовленную ни к чему дивизию, наступающую по одной дороге, заманить вглубь, остановить, окружить и уничтожить, поверь, много ума не надо. А на Карперешейке — линия Маннергейма!

— Как ты сказал? — переспросил командующий Балтфлотом.

— Система долговременных и полевых укреплений Карперешейка. Причем, заметь, зимой, когда грунт промерзнет, ДЗОТы обычные бетонным ДОТам мало чем уступят. И их там много. И местность такая, что не приведи Господи!

— Ну, у вас же полк «классиков» есть, забыл?

— Конечно! Супертанки! Кроме них, кстати, еще и две бригады прорыва на КВ в 7-ю армию дают. Но давай с другой стороны посмотрим. С финской. Когда мы миру «Маркса» показали? Первого мая тридцать восьмого? Так вот, и весь прошлый и этот год по ту сторону границы роют и готовятся, а раз не приняли ультиматум, значит, считают, что подготовились надежно. А наша разведка, заметь, никакой информации об этом не имеет, поскольку финны Карперешеек закрыли так, что даже местные там в лес просто так сходить не могут. Одними танками ничего не решишь, нужно взаимодействие. Боевое, а не парадное. У нас же парад на повестке дня.

— Мне, положим, тоже указания спускают, чтоб показал флот лицом и ни в коем случае не обстреливал с моря города, но воевать буду, тем, чем располагаю, всерьез. Бьерке и Валаам займу. А там уж и лед встанет, взятки с меня гладки. А ты что думаешь делать? — задал мне вопрос Иван Кузьмич.

— Не знаю! В отставку подам, чтоб в этом позорище не участвовать?

— То есть как это «в отставку»? — не понял меня Кожанов.

— А так! Война же кончилась, легкие зимние прогулки начались! НКО готовит приказ о демобилизации! А поскольку я именно мобилизованный — имею полное право!

— Хорош дурить! — разозлился командующий Балтфлотом. — Из НКВД сбежал, из армии бежишь, думаешь, долго на твои забастовки сквозь пальцы смотреть будут? Единственная твоя опора и защита — авторитет! И ты его с каждым таким глупым шагом только теряешь! Показываешь себя человеком ненадежным! И никакие твои героические подвиги тут не играют! Подумаешь, командовал батальоном в рейде! С этим и капитан справиться мог! Понимаешь, что выходками своими не только себя, но и тех, кто рядом, на дно тянешь?! Дядька твой, хитрозадый Исидор, давно ли потихоньку в сторону отвалил? Не слышно и не видно, несмотря на твои ордена! А почему? То-то и оно! Так что ни о какой отставке речи быть не может! Отступать нам нельзя! Дерись там, где ты есть! Что ты можешь сделать, чтоб беды не вышло?!

— Да ничего я не могу сделать. Я вообще здесь не авторитет для вояк. А установки на парад, чувствую, не их изобретение. Сами-то они, может быть, серьезно к делу отнеслись. Из НКО, кажется, под впечатлением войны с Польшей, повеяло.

— Раз такие ветры дуют из Москвы, то туда тебе и надо ехать, — заключил Кожанов.

— Почему мне?

— Потому, дорогой Семен Петрович, что я-то свою задачу выполню, мне подставляться смысла нет. То, что у вас там на сухопутье случится, меня не касается. А вот ты погоришь. К тому же, с кем мне говорить? С Кузнецовым? Так я и так с ним чуть ли не каждый день по ВЧ общаюсь. Толку? Нарком ВМФ выполняет приказ. Говорить надо с тем, кто приказы отдает.

— Но тогда и нарком обороны тоже выполняет приказ? Или ты думаешь, что Ворошилов мог так на Кузнецова повлиять? — выдвинул я свой резон.

— Верно мыслишь. Действовать по команде — тут нам ничего не светит. А вот в обход, через Партию, может получиться. Товарищ Киров все, что с Ленинградом связано, очень близко к сердцу принимает, — стал подталкивать меня в нужном направлении Кожанов.

— Ты хочешь, чтобы я прямо на Кирова вышел? В обход всего НКО? Да меня же потом за нарушение субординации заклюют!

— Страшно? — усмехнулся Иван Кузьмич. — Настаивать не буду. Твой выбор. Или против всех встать, или вероятный разгром. Вариант «в кусты» даже не рассматриваю. Если решишься, то план десанта в Хельсинки у меня детально разработан. Начнешь — поддержу.

Эпизод 7

До конца недели я работал, не покладая рук. Начальник АБТУ Павлов, которому я доложил о состоянии матчасти в ЛВО, в пополнении техникой, инструментом и людьми рембатов, ремрот и переброске в ЛВО, минимум, двух армейских автотракторных рембаз отказал под предлогом первоочередной задачи — очистить ДМЗ в Польше. Помощи из центра можно было ждать, в лучшем случае, через месяц-полтора, а корпуса из Латвии и Эстонии надо выводить уже сейчас! Ну и ладно, своими силами, значит будем делать то, что в наших силах. Отправил в Ригу и Таллин два эшелона с запасными частями, пусть комбриги силами экипажей машины восстанавливают. С тракторами и, особенно, автотранспортом, все было гораздо сложнее, ибо запчастей на такую прорву убитых машин попросту нет. А если б и были, то с одним водителем на машину быстро не отремонтируешь. Сделал заявку в АБТУ, задницу свою бумажкой прикрыл, дело с концом. Если все будет плохо, то нагорит Павлову, а не мне. Впрочем, надеялся я на лучшее, запланировав на выходные поездку в Москву. Дежурствами по округу, как человек новый, да еще и «недовоенный», я не был обременен. Служба с понедельника по пятницу, выходные свободны. Так чего ж, сев вечером в поезд, не доехать к утру субботы до столицы? Надо же семью повидать, прошлые выходные и так пропустил. Ну, а в воскресенье в ночь — обратно. Ничего в моей поездке предосудительного и подозрительного, со стороны сослуживцев, нет. Разве что то, что богато жить не запретишь.

Сказано — сделано. Однако, утром 16 сентября я очутился вовсе не в Нагатино, а на пороге квартиры «Дома на набережной», где жил Киров. Охрана меня пропустила к двери без вопросов, а вот трезвонить пришлось долго, пока по ту сторону не послышались шаги.

— Семен Петрович, ты знаешь, который час? Начало девятого, суббота, — сонный, босой, в галифе и нательной рубахе, Первый секретарь ВКП(б) был явно не в духе. — Ты же в Ленинграде должен быть?

— Спишь, товарищ Киров? А мне вот не спится. Настолько, что из Ленинграда в Москву приехал спросить тебя, как коммуниста, как товарищ товарища. Скажи мне, какого ляда вы с финнами зимой собрались воевать, будто лета нет? — налетел я на Первого секретаря с ходу.

— Не шуми, моих разбудишь, — буркнул Сергей Миронович. — Раздевайся, на кухню проходи. Чай поставлю, поговорим, как товарищ с товарищем.

Я воспользовался приглашением и прошел на крошечную кухню, присев в уголке. Киров, тем временем, растопил самовар, труба которого выходила прямо через стену наружу.

— Спрашиваешь, почему мы торопимся с финнами разобраться? Отвечу, — начал он пока кипятилась вода. — Они еще в 35-м договоры и с Антантой, и с немцами заключили о транзите войск этих стран через свою территорию. И англичане этим правом, как ты знаешь, даже успели воспользоваться. Самолеты-то их с отравой к нам прямиком из Хельсинки прилетели. Граница же финская в тридцати километрах от Ленинграда. А Ленинград — треть советской тяжелой промышленности. Ультиматум мы им предъявили, чтоб разорвали договора и предоставили нам базы на своей территории. Они отклонили и провели мобилизацию. Дальше надо объяснять, почему мы с ними хотим разобраться?

— Это, товарищ Первый секретарь, я и без тебя знаю, не с Луны сюда к тебе на кухню свалился. Только спрашивал я не об этом. Почему непременно зимой?

— А когда? — задал мне встречный вопрос Киров. — Что в Европе творится знаешь?

— Конечно знаю! Антанта с Гитлером воюет, мы, слава Партии и ее мудрому руководству, в стороне.

— Ерничаешь, — покачал головой Сергей Миронович. — Только ни шиша ты не угадал. Войну объявили, но никто ни в кого не стреляет. Вроде есть война, а вроде ее и нет. Адольф Гитлер, между прочим, изрядную политическую гибкость проявил, когда с нами договор о ненападении подписал. Вот мы и думаем, а что ему стоит по-другому изогнуться? Ничего не стоит! Могут замириться и все вместе, если мы до лета тянуть будем с финнами, вмешаться! Зимой же воевать с СССР наполеонов нет. Поэтому нам и надо закрыть вопрос, как можно скорее.

— За две недели сразу по окончании осенней распутицы?

— А что не так тебе? — искренне изумился Киров. — Вон Польшу за месяц прошли. А тут какие-то финны. Ворошилов докладывал, девять дивизий всего.

— Всего? А на совещании в ЛВО начальник разведотдела тоже докладывал, что девять дивизий всего. При общей численности свыше трехсот тысяч. Но так как сто пятьдесят тысяч в состав дивизий не попали, мы их не видим. Так, ерунда какая-то, «отдельные отряды ополченцев». А то, что один такой «отряд ополченцев» в Карельской тайге, да на единственной дороге, целую нашу дивизию запереть может? А второй «отряд ополченцев» по лесам обойти на лыжах, да дорогу эту и перерезать? И что? Окружение, котел! А ДОТы на Карперешейке? Они сколько финнам выигрыша в силах дают? В УРе одна дивизия против целого корпуса легко держаться может! Это у нас, если две бригады МП за дивизию считать, восемнадцать дивизий всего! Всего! При том, что в РККА шесть с половиной миллионов бойцов и двести пятьдесят дивизий!

— Да что за робость такая на тебя напала? Триста тысяч финнов! А в Ленинградском округе сколько? Что РККА финнов в равных силах одолеть не может? ДОТы ему мешают! У поляков тоже ДОТы были! И что? Где теперь эти ДОТы? Обойдут, окружат! Что за паника? Сам же столько работал, чтоб РККА все самое лучшее имела и сейчас такое говоришь! Вам две бригады КВ дают, не считая полка сверхтяжелых танков! Не справитесь?

— Нет, справимся, конечно, — развел я руками. — Что за вопрос? Упремся в УРы, умоемся кровью, потеряем половину людей, вы нам пополнение подбросите, которое с самого начала не хотите дать. И, где то месяца за три отодвинем госграницу за Выборг.

— Ты это серьезно? Какая кровь, какое пополнение?! Какие три месяца и какой Выбрг?!! Ты задачу поставленную вам знаешь? Финляндию надо занять целиком! Целиком!! За две недели!!! У нас уже и новое правительство готово!

— Ты, Сергей Миронович, мне про Фому, а я тебе про Ерему! — сказал я с горечью. — Будь моя воля, таких как ты ура-победителей с головокружением от успехов, собрал бы вместе и в первой цепи на ДОТы и послал бы! Ты мне можешь по-человечески ответить, почему вы, желая победы за две недели, зарубили десант на Хельсинки, который предлагал комфлота Кожанов и который мог бы вам такую быструю победу дать? По крайней мере, тогда ваше новое правительство уже сидело бы в столице, а остатки финской армии по лесам можно было бы хоть до весны гонять…Почему вы не выделяете на эту войну достаточно сил? Ведь все по остаточному принципу! Я тебе ответственно заявляю, что техника к войне не готова! Ремонтных частей в округе нет, гражданским же мои проблемы по барабану. И даже если я сам возьмусь гайки крутить и весь свой отдел штаба к этому делу привлеку, триста танков не восстановлю! И ремчасти, которые придут ко мне через месяц-полтора, как обещал Павлов, за неделю-две до первых морозов тоже ничего не успеют сделать!

— Ленинградский округ должен обойтись наличными силами! Так решил ЦК партии! Вопрос это политический! И без того вам на уступки идем, перебрасывая один корпус с Украины. Везем через Архангельск, чтоб никто не прознал! Красная Армия должна показать, что не числом воюет, а умением! Чтоб и мысли ни у кого не возникло нас на зуб попробовать!

— Это что, спортивный интерес что ли? Смогем али нет? Вы тут в Москве тотализатор что ли устроили? — я начал терять самообладание, абсолютно не понимая логики решения.

— Пойми, Польша показала, на что РККА способна. В том, что мы разобьем и финнов никто, кроме тебя между прочим, не сомневается. У нас. А вот за границей всякие паршивые газетенки пасквили на нашу армию пишут. У беглых поляков интервью берут. Тема статей одна — мы их трупами завалили. Ничего не стесняются, даже фотографии западного фронта Мировой войны, где поля сплошь телами покрыты, размывают, чтобы четкости не было и на первых полосах помещают. Истерия жуткая в прессе, видать крепко мы их… Вот потому нам и надо дело сделать без мобилизаций, подкреплений и прочего. Чтоб заткнулись. Чтоб поняли, что РККА — сила! Сила, с которой лучше не связываться! — с пафосом, одухотворенно, закончил свою маленькую речь Киров.

— Сергей Миронович, ты меня пугаешь… — признался я откровенно. — Вас что, какие-то борзописцы на «слабо» развели?!! Я всю дорогу был абсолютно уверен, что во главе Партии и Союза ССР стоят мудрые, ответственные руководители и тут ты мне говоришь такое…

— Не понял тебя, товарищ Любимов, — набычился Первый секретарь, того и гляди боднет. — Ты что это, Партии не доверяешь?

— Да причем здесь Партия! Вы что, вопрос на обсуждение Партии выносили? Нет! А если б вынесли, то товарищи бы вам сказали, что пропаганда и агитация — это одно дело. А война — совершенно другое. Пропаганда и агитация должна вслед за военными, да и любыми другими успехами идти, а вы телегу с лошадью местами перепутали! Да, на нас на агитационном фронте совершено нападение. Ну, так и отбивайте его на агитационном фронте, а не лезьте к военным и к их планам! Хотите показать всем какая Красная Армия могучая, побеждает финнов всего восемнадцатью дивизиями? Ну, если сможем за две недели, тогда да! На обывателей, которые все равно ничего не решают, это впечатление произведет. Но мы, я тебе абсолютно точно говорю, не сможем! И вот тогда впечатление от нашего поражения совсем другое будет! А не сможем мы потому, что ваши агитационные установки о нашем «всехпобедизме» и на НКО и на командование ЛВО сверху давят и Мерецков не к войне, а к параду готовится! Что же касается тех, кто принимает решения или их готовит, то, к примеру, начальник германского Генштаба Гальдер посмотрит уже в самом начале войны — ага, русские наступают на Карперешейке по двум направлениям, имея всего девять дивизий в 7-й армии. Про северную Карелию даже говорить не стоит, там все еще хуже. Вывод: высший комсостав РККА — идиоты. Идиотам никакие танки, пушки и самолеты не помогут, значит, мы, немцы, Красную Армию легко разобьем. Пойду-ка я посоветую Гитлеру на СССР напасть!

— Это почему же ты такой вывод делаешь о наших военачальниках?!! — начал было возмущаться Киров, но я его сразу же перебил.

— Потому, что уставы собственные нарушают! По уставу оборона дивизии на нормальном фронте строится на участке в десять километров, корпус — двадцать! Карперешеек — сто двадцать, сто тридцать километров! Сколько дивизий надо только для обороны Карперешейка на нормальном фронте?! Минимум, восемнадцать! Без армейских резервов! Плотность дивизий в наступлении — четыре-пять километров фронта на дивизию. Десять — на корпус! Участок прорыва не менее тридцати километров, чтоб не простреливался артиллерией насквозь. Сколько надо иметь на Карперешейке дивизий, чтоб наступать сразу по двум направлениям? Тридцать! Но русские отправляют туда всего девять, имея, при этом, незадействованными, свыше двухсот! Какие еще выводы может сделать, не я, Гальдер? Вы доагитировались до того, что прямо таки приглашаете немцев на нас напасть!

Самовар, пока мы спорили, уж закипел и Киров засуетился с заварным чайником, выгадав этим себе время, на осмысление сказанного мной. Я ему не мешал думать. Пусть успокоится, разложит все по полочкам, решит для себя, что важно, а что не очень.

— Ну, хорошо, положим, что в разрезе военных вопросов я тебя понял, хотя твоя позиция идет в разрез с мнением наркома обороны. С другой стороны, в плане Генштаба, составленном маршалом Шапошниковым, который мы отклонили, на Карперешеек как раз направлялось восемнадцать дивизий…

— Нарком обороны маршал Ворошилов занимаемой должности не соответствует! — опять перебил я Кирова. — Я своего мнения по этому поводу никогда не скрывал. И то, что он пошел на поводу у вас, побоялся выступить поперек мнения ЦК Партии, только подтверждает мою правоту.

— Перегибаешь, Семен Петрович, — возразил Киров, отодвигая дымовую трубу в сторону и ставя на подогрев пузатый заварной чайник. — У финнов девять дивизий. Даже пусть восемнадцать! Куда против них тридцать дивизий на одном только Карперешейке?! Ты хоть представляешь, какие это расходы, какая нагрузка на наше советское народное хозяйство?

— Тридцать дивизий на Карперешеек. Всю МП до последней роты — на Балтфлот. Армию в 4–5 корпусов для высадки на плацдарме у Хельсинки. Не менее одной армии в 4–5 корпусов на Олонецкое нарпавление и такую же на Костомукшское. И вообще, войск надо направить столько, сколько можем дать в армию пар валенок, ватных штанов, полушубков, шапок-ушанок, лыж. У нас ведь нигде больше войны не ожидается?

— Ты меня не слышишь что ли? Развоевался, стратег! Ты понимаешь, сколько это удовольствие будет стоить, я тебя спрашиваю?! — рассердился глава Партии.

— Скупой, Сергей Миронович, платит дважды! Поражение будет стоить много дороже! Нельзя к войне относиться поверхностно! Война — концентрация усилий, всех возможных усилий, не только РККА, но и страны в целом! Такой подход дал нам победу в Маньчжурии, победу в Польше! А сейчас что? Решили, что море по колена? Я решительно требую от тебя, чтобы ты вправил Жданову мозги и заводы Ленинграда, вплоть до последней кооперативной артели, взялись за подготовку войск к боям! Раз родной НКО мне ничем помочь не может!

— Все, закруглили! — оборвал меня Киров. — По военным вопросам твоя позиция понятна, не будем развивать. Я хотел о другом тебя спросить, раз ты такой шибко умный. На, как ты говоришь, агитационном фронте что нам делать? Вой же поднимется, что РККА воевать иначе не умеет, как всемером на одного!

— Вот и хорошо! Как раз в европейских буржуазных военных традициях! Победа достигается превосходством хоть в чем. Наполеон не стеснялся говорить, что Бог на стороне больших батальонов! Вот и надо показать, что мы и всемером, и вдесятером, а будет надо, и вдвадцатером на одного соберемся и вдарим так, что мало не покажется. Пусть видят, что батальонов в РККА на всех хватит, что мы понимаем толк в концентрации больших сил на важнейшем направлении, и умеем этими большими силами управлять! Клин клином вышибают! Будут орать, что наших слишком много, а мы отвечать будем, что еще больше и это не предел! И кто после этого захочет с нами связываться? Тем более, если мы не только количественно войска усилим, но еще и качественно! С пассивных границ соберем всю тяжелую артиллерию, корпусную и РГК, даже тяжелые и минометные дивизионы артполков дивизий с гаубицами М-10 и 160-миллиметровыми миометами! Все наши танковые и самоходные бригады до единой! Всю авиацию! И скажем, что это только малая часть, поскольку на девять финских дивизий больше выделять не стоит!

— Эк, ты хватил! — почесал волосы на затылке Киров и потянулся за чашками. — Такой силищей мы конечно Финляндию одним шлепком, как муху прихлопнем.

— И это будет показательно для всех! — веско заключил я в ответ.

— Пожалуй, я вынесу твое предложение на обсуждение…

— Э, нет, товарищ Киров! Это будет твое предложение! Скажешь, подумал я на досуге, и вот какая мысль мне в голову пришла… Потому, как я сейчас в нарушение всякой субординации к тебе приперся, а мне еще служить!

— Боюсь, тогда не получится ничего, — вздохнул Сергей Миронович. — Товарищ Сталин именно к тебе мог бы прислушаться, раз ты на месте был и своими глазами всю ситуацию видел. А так, скажет только, что я как флюгер. Или того хлеще — финнов испугался.

— Товарищу Сталину ты о нашем разговоре вполне можешь предварительно рассказать. Объяснишь ему все, попросишь обо мне не упоминать. Делов то…

Киров разлил заварку, добавил кипятку и пододвинул ко мне кружку, жестом предложив кусковой сахар и баранки.

— Конечно, полностью оголять границы мы не будем, — проговорил он, уже внутренне со мной согласившись во всем, — но финнов и без этого просто сметем такими-то силами!

— Э, нет, товарищ Киров, опять ты не прав! — усмехнулся я. — Нахрапом ничего у нас путного не выйдет. Разведотдел ЛВО о том, что на перешейке творится в плане укреплений после того, как мы всем показали «Маркса», практически ничего не знает. Кроме того, что надолбы, которые противник раньше строил много, возводить перестали и перешли на контрэскарпные стенки высотой до трех метров. Из тех же самых гранитных глыб. Понятно, увидели четырехгусеничную ходовую сверхтяжелого танка. Готовятся они нас встречать, поэтому нахрапом лезть там, где нас ждут, не надо. Пусть РККА на перешейке и в северной Карелии лишь свяжет силы врага, оказывая постоянное давление на его оборону, не позволяя снять с фронта ни одной роты. Но аккуратно, без рывков наобум, которые ни к чему не приведут, поскольку взамен уничтоженного ДОТа финны зимой за сутки построят десяток новых. Главный удар пусть наносит Балтфлот и десантная армия. Тогда мы займем столицу, самые обжитые, проходимые и наименее защищенные районы страны в первые неделю-две, как вы и хотите, заперев финскую армию в тайге на востоке. Там, без продовольствия, боеприпасов, топлива, эвакуации раненых, пусть повоюют. Высотную авиаразведку, кстати, как мы делали в Японии, неплохо было бы уже сейчас начать. Все равно то, что мы собираемся воевать — для противника не секрет. А перехватить БОКи до сих пор никому не удавалось. Зато карты у нас будут самые свежие. И столько, чтоб каждый взводный имел.

— Уважаешь ты финнов! — усмехнулся Сергей Миронович. — Даже с перебором! Вон, даже сказки мне не стесняешься рассказывать, будто ДОТ за сутки построить можно…

— Сейчас допьем, соберешься, поедем ко мне, — предложил я. — Покажу, как это делается.

На Инженерной улице мы с Кировым устроили изрядный переполох. Налетели, схватили мою семью в полном составе, и тут же смылись так, что народ даже наброситься на Первого секретаря (шутка ли!) не успел. Дома я задержался ровно настолько, чтобы схватить пару Викиных игрушечных жестяных ведерок, обрезок деревянного бруса, да набрать опилок и стружки из запасенных после стройки, которые хозяйка использовала как подстилку для птицы и Вяхра. В химлабораторию, которой заведовала моя жена, поехали уже кортежем, на секретарском «Туре» и нашем семейном «ГАЗике», чтоб было на чем потом ехать домой, не гоняя лишний раз на рабочую окраину Первого секретаря. Рассчет мой был верный, ведь химики не только изобретали различные новые материалы, но испытывали их в различных условиях, в том числе, в холоде, используя для его создания жидкий азот. На месте я налил в одно из ведерок простой воды из под крана и погрузил в резервуар замораживаться. Следом за ним отправилось другое ведерко, но заполненное, кроме воды, опилками и стружкой. Выждав десять-пятнадцать минут, достал заготовки и чуть подогрел «опалубку», чтобы легко извлечь слегка подтаявшие по краям куличи.

— Заключительный акт марлезонского балета! — прокомментировал я свои действия, расставив брусок и две ледышки во дворе напротив глухой стены. — Представь, товарищ Киров, что деревяшка — это ДЗОТ, — с этими словами я достал пистолет и выпалил по ней. Пуля, выпущенная из «Браунинга» не только пробила, но и расщепила вдоль волокон мишень. — Лед, обычный лед, — с этими словами я превратил вторую цель в мелкие осколки. А третий выстрел я сделал молча. Усеченный конус темно-коричневого цвета от попадания упал на бок, но пуля, рикошетом от него, ушла в стену здания, выкрошив кирпич. На мишени же, которую я подобрал, выщербина была много меньше.

— Вот, смотри. Этот материал, хоть и легче воды, но по прочности и сопротивляемости взрыву сравним с бетоном. Каждый финский ДЗОТ, который мы летом могли бы развалить одним попаданием шестидюймового снаряда, зимой превращается в ДОТ, которому и одного восьмидюймового мало. А на ДОТы финские и вовсе зимой двенадцатидюймовки и выше нужны. Подавляющее количество нашей дивизионной артиллерии тут вообще не играет. И пока мы вскрытые разведкой ДОТы будем ковырять, десяток солдат, имея ведра, дрова, да стог сена, соорудит в тылу новый ДОТ за сутки, а то и меньше. Тут все годится, лапник, гравий, торф, что угодно. Вот так. И не надо думать, что финнам вооружения и гарнизонов не хватит. Засечем мы ДОТ и начнем по нему бить — просто перейдут в запасной и встретят очередную нашу атаку с еще не раскрытой позиции. Бросать засвеченные укрепления, сберегая жизни своих солдат, не жалко, если легко и просто, из подручных материалов, возводишь новые быстрее, чем противник старые разрушает. Вот и думай, товарищ Киров, много ли тех войск, о которых я тебе говорил, или мало. Стоит ли буром переть или нет.

Эпизод 8

Вернувшись в понедельник в округ, после проведённых с семьёй выходных, я, не дожидаясь эффекта от своего общения с Генеральным секретарём ВКП(б), принялся приводить в порядок то, чем располагал. Моим большим преимуществом было наличие большого количества запчастей и моторов для танков Т-28, образовавшееся за счёт изменения плана 174-го завода и перехода в конце 37-го года на выпуск КВ. В переходный период, пока осваивался новый танк, особенно его бронекорпус, завод продолжал выпускать комплектующие к прежней модели. Например, на 536 имевшихся налицо танков Т-28 у меня было 382 запасных мотора Д-130-4Х первой, 600-сильной модели. По идее, этого за глаза хватало, судя по статистике потерь в двух последних кампаниях РККА, на восстановление машин в ходе боёв. Но Д-130-4Х первых выпусков 174-го завода, который изначально делался на 700 лошадиных сил, не показал достаточного ресурса. Именно поэтому его мощность, которой для 32-х тонного танка хватало за глаза, была искусственно занижена. Несмотря на это, первые моторы, зачастую, не вырабатывали гарантийный ресурс, что в полной мере проявилось во время ввода войск в Прибалтику. Мотор, у которого, вроде бы, в запасе ещё оставалось полсотни моточасов, вдруг начинал обрывать шатуны и стрелять поршнями. 174-й завод, зная это, провёл большую работу по повышению ресурса и надёжности. 600-сильные моторы выпуска 37-го года уже значительно перекрывали назначенный ресурс, что и позволило на КВ перейти к 700-сильной второй модели этого двигателя. Исходя из этого, я приказал, невзирая на остаток ресурса, заменить все моторы бригад «прибалтийских» корпусов на запасные. Остаток в 118 двигателей ушёл в Карелию и на этом мои богатства закончились. В отношении трансмиссии танков ситуация была много лучше. Исключительно из-за того, что массивные механизмы Т-28, изначально рассчитанные с большим запасом на пропуск, минимум, 700 лошадиных сил, отличались исключительной надёжностью. Они же, слегка модифицированные и улучшенные, с немного иными передаточными числами, позже встали и на сорока— и пятидесятитонные КВ, не вызвав никаких нареканий. Тут главными «расходниками» были фрикционы, но, к счастью, их комплектов у меня было даже больше, чем самих танков. По ходовой части, включая траки, полных ремкомплектов у меня было на две сотни машин, достаточно, чтобы поддерживать Т-28 округа в рабочем состоянии не только сейчас, но и в ходе боёв.

Таким образом, самым узким местом являлись именно двигатели. В карельской бригаде без новых моторов остаются полторы роты, что не критично, а вот ленинградская бригада лишалась их полностью. Кроме того, не оставалось никакого запаса на ремонт в ходе боёв. Выход напрашивался сам собой. Поскольку Д-130-4Х первой и второй модели практически полностью идентичны, за исключением настроек топливной аппаратуры и компрессора, ставить на Т-28 700-мильные моторы от КВ. Благо их выпуск значительно превышал количество новых танков прорыва, имевших толстобронный трудоёмкий бронекорпус. Но и приключения Акимова, подмахнувшего в своё время «на авось» установку в Т-26 140-сильных моторов вместо 125-сильных, я помнил очень хорошо. Нет, массового выхода танков из строя, как было тогда, я вовсе не опасался, Т-28 машина исключительно прочная, но формальные испытания, хотя бы в минимальном объёме, необходимо было провести. А для этого, сперва, установить мотор в танк.

Новые двигатели я добыл прямо на заводе имени Ворошилова, а все работы и обкатку решил проводить на базе «Ленинградских бронетанковых курсов усовершенствования комсостава», готовивших командиров взводов и рот из числа уже успевших повоевать танкистов. Программа курсов с весны 38-го года была шестимесячной, охватывающей либо летний, либо зимний периоды обучения. Как раз вскоре должны были ачаться выпускные экзамены. Причём, курсанты изучали не только управление подразделениями в бою, но и устройство танка, его ремонт в полевых условиях, для чего ЛБТКУКС имели неплохую ремонтную базу с грамотными специалистами. К тому же, все болячки учебных танков, которые постоянно гоняли на полигоне, «хозяевам» были хорошо известны. Начальнику курсов понравилась моя идея совместить приятное с полезным, поставить выпускникам зачётную задачу по замене двигателя, а потом погонять их день и ночь напролёт до полной выработки ресурса моторов. В итоге, во вторник на трёх Т-28 поставили 700-сильные движки, а в среду этот учебный взвод уже катался на полигоне, преодолевая различные препятствия. Если к вечеру пятницы танки не выйдут из строя по вине мотора, на что я совершенно и не рассчитывал, то могу, известив АБТУ, с чистой совестью менять «сердца» на танках ленинградской бригады.

На ремонтную базу ЛБТКУКС, по иронии судьбы, единственную укомплектованную всем необходимым и обеспеченную личным составом часть ЛенВО моего профиля, у меня вообще были широкие планы. Особенно после того, как я побывал на окружных артскладах. Там скопилось множество, больше двух тысяч, лафетов артсистем нулевых и десятых годов. Их качающиеся части были демонтированы ради более рациональной загрузки вагонов и отправлены в Москву для установки в САУ. А вот всё прочее осталось. Это были колёса, большей частью стальные, на гусматиках, оси, которые могли послужить для тракторных телег, но самое главное — щиты. Да, пусть броня у них всего шесть или семь с половиной миллиметров, но она есть! Поговорив с комдивом Вороновым, начартом округа, который был назначен на эту должность год назад после «советничества» в Испании, я получил право распоряжаться всем старьём по своему усмотрению. Да, кому-то это было хламом, а вот мне — несметными богатствами. Забрав до обеда эвакуационную роту недоукомплектованного рембата ленинградского корпуса, я до обеда в среду приехал с ней на артсклады, где, не гнушаясь и сам поработать руками, приказал демонтировать щиты с лафетов трёхдюймовок. Они состояли из четырёх частей относительно небольшой площади, поэтому не тяжёлых. К тому же, были плоскими. К вечеру их было у меня уже достаточное количество, которое трактор ЧТЗ на телеге и отволок на рембазу курсов. В четверг я с самого утра поехал туда. Приказав сварить бронеящик, использовав в качестве поперечных стенок отрезки узкого щитка, прикрывавшего ранее ноги расчёта, я обстрелял его из пулемёта бронебойными пулями тут же, на стрельбище курсов. Результат меня вполне удовлетворил. С тридцати метров, а ближе я побоялся подходить из-за возможных рикошетов, двухслойная преграда, с промежутком между бронелистами в 15 сантиметров, насквозь не пробивалась. Однако, брони на поперечины было жаль, поэтому в будущем я приказал собирать такие элементы на длинных болтах, свинчивая бронеплиты через деревянные бруски сечением пять на пять сантиметров. Полученные «кирпичики» пошли на защиту кабины и мотора всё того же ЧТЗ, ради которого пришлось «раздеть» 24 пушечных лафета. То есть, по моим подсчётам, запасов брони мне могло хватить примерно на сотню таких бульдозеров и тягачей, взять которых можно, разве что, из противотанкового ружья. Много это или мало? Трактор ЧТЗ буксирует груз общей массой до 40 тонн. За вычетом веса самих телег, двадцать пять тонн полезного груза. Примерно столько весит запас продуктов для одной нашей дивизии в сутки. При наличии двух трактористов на машину, наличные 17 дивизий мы сможем снабжать продуктами, невзирая на шалящих в тылах снайперов, на удалении до 250 километров от баз, да ещё и на эвакуационные роты и сапёрам техника останется. Но главное не в этом. Главное в том, что на Кировском заводе стоят три и вот-вот будет готов четвёртый карьерный 250-тонный бульдозер. Да ещё в Карелии на рудниках работают шесть таких машин. Мой ЧТЗ — всего лишь затравка с прицелом на гораздо более крупную и очень ценную «дичь».

Пока я в четверг ковырялся с железками, в округ, свалились сразу пять проверок. Первая, во главе с армейским комиссаром 1-го ранга Мехлисом, начальником Главного Политуправления РККА, явилась на предмет морально-политического состояния частей ЛенВО. Вторая, под руководством первого заместителя НГШ РККА Триандафиллова, принялась трясти штаб округа. Третью комиссию, состоящую из старших командиров ГВИУ РККА, её начальник, корпусной инженер Карбышев сразу же увёл в КАУР с намерением обследовать и всю остальную советско-финнскую границу вплоть до Ледовитого океана. Четвёртая комиссия прилетела со Смушкевичем, только недавно назначенным на должность главкома ВВС КА, проверять летунов. Пятая проверка пришла по линии Главного управления снабжения РККА, возглавлял её Хрулёв, с которым мне ещё не приходилось встречаться. Разумеется, мои замы сразу же меня проинформировали, но я принял решение не суетиться и заниматься текущей работой по установленному мной плану, да и сам тоже никуда не поехал, оставшись на «Бронетанковых курсах». Понадоблюсь — сами найдут. Из под земли достанут, уверен! В этот же вечер ко мне «на квартиру» буквально на пять минут Кожанов, радостно сообщив, что его вызвали в Москву докладывать план десанта в Хельсинки. Чтобы не терять времени даром, он решил ехать ночным поездом, чтобы к утру быть в столице.

— Знаешь, какая мысль мне пришла? — сделал я вступление к своему напутствию. — Десантную операцию надо назвать «Операция Ла-Манш»! — тут же дал я ответ на немой вопрос командующего Балтфлотом. — Товарищи, особенно в ЦК, сильно переживают за политическую сторону дела, не хотят, чтоб нас в буржуазной прессе полоскали за то, что мы, якобы, трупами всех закидываем. Потому и не хотят против финнов достаточно войск давать. А ты представь всё это, как учения с реальным противником. Мол, всего лишь тренировка, через которую как раз и надо пропустить как можно больше войск, потому как развлечение дорогое. И подскажи там, чтобы удар через Карперешеек назвали «Мажино», а действия в Карелии — «Арденны». И не стеснялись об этом в газетах писать. Пусть те, что финнов помощью обнадёживает, обгадятся со страху. Да и самим финнам с самого начала будет, о чём задуматься. Может, и воевать не придётся.

— А ты, Семён Петрович, шутник! Англичан и французов провоцировать? А как на это посмотрят в ЦК? И, кстати, почему «Арденны»?

— Дело, конечно, рискованное для тебя. Но я сам с такими инициативами лезть не могу. Это дело заведомо провальное. Слишком многие будут против только из-за того, что это я Антанту подразнить решил. С другой стороны, какую ещё политическую основу подвести под твой план, который корпуса морской пехоты целиком требует? Так что — сам думай, воспользоваться моим советом или нет. А «Арденны», якобы непроходимые для танков, потому, что через них линию Мажино немцы могут обойти, как мы финские УРы, и вырваться на оперативный простор. Обратим внимание вояк на западе на этот факт. Посмотрим, что выйдет.

— Это если они там, на западе, друг с дружкой будут воевать всерьёз, а не на нас скопом набросятся, — скептически отреагировал на мои выкладки Кожанов.

— Поживём — увидим! — развёл я руками и мы стали прощаться.

В пятницу, с самого утра, едва заглянув в свой отдел штаба, я получил вызов от председателя исполкома Ленсовета Жданова. Андрей Александрович до 36-года, до принятия новой конституции с разделением функций партийных и хозяйственных органов, заведовал в ЦК Планово-финансово-торговым отделом, а после перешёл на самостоятельную работу, возглавив хозяйство Ленобласти. Какую ещё кандидатуру могли выдвинуть на замену Кирову в Ленинграде, одном из крупнейших наших торговых портов? Надо сказать, что с профессиональной точки зрения, товарищ Жданов оказался достойным наследником своего предшественника, сохраняя курс на экономическую самодостаточность Северо-Запада, включавшего, кроме Ленинградской, Мурманскую, Архангельскую, Вологодскую области и Карельскую АССР. Ходить вокруг да около он не стал, спросив в лоб, какую помощь он должен оказать ИТС ЛенВО, чтобы в максимально сжатые сроки привести технику в боеспособное состояние. Я тоже не стал юлить и выкатил ему заранее подготовленный мной список. Андрей Александрович стал его внимательно читать, держа сшитые скрепками полтора десятка листов обеими руками, изредка пытаясь укусить кончики усов в уголке рта.

— Ну, ладно, допустим. Ваш заказ на разнообразные печки мы разместим. Автотракторную технику мы вам до морозов за счёт автобаз, автобусного парка, сельских МТС, приведём в порядок до морозов. Деревянными тракторными волокушами обеспечим. Даже, как вы здесь пишете, санными избами. Но вот всё остальное… Это в ведении предприятий союзного подчинения. Или же прямо в ведении наркоматов. И, кажется, выходит за пределы ваших прямых обязанностей и полномочий. Заменить гужевые обозы и арттягу тракторными полностью? Но это же, фактически, очередная мобилизация! Эти решения не мы с вами должны принимать. К тому же, насколько это необходимо?

— Зима, товарищ Жданов, по всем приметам будет очень суровая. Есть вероятность, что лошади могут остаться без фуража на морозе. А у вас зимой всё равно, ни полевых работ, ни торфоразработок. Техника простаивает.

— Да? А лесозаготовки?

— Ну, какие лесозаготовки? Мужики все в армии. Понятно же, что таких объёмов, как в прошлые мирные годы вы обеспечить всё равно не сможете из-за недостатка рабочих рук. Выходит, можете обойтись меньшим количеством тракторов для вывоза древесины. А для армии трактора, особенно тяжёлые и карьерные, способные проложить путь прямо через тайгу, очень важны. На финской стороне дорог очень мало, они узкие и к движению больших масс войск неприспособленны. Скорее наоборот! Финны сделают всё возможное, чтобы мы по ним не прошли!

— Сделает НКО заявку в Совнарком, даст товарищ Сталин приказ — выделим трактора. И почему только Ленобласть? Пусть другие тоже подключатся! Но мы с вами самодеятельностью заниматься не будем. Ваши запросы я доложу в Москву, а там уж как решат. Давайте лучше распределим наряды на ремонт по предприятиям, кто, сколько и когда вашей техники примет…

Часа два мы на пару сидели и раскидывали работу по гражданским предприятиям, увязывая специализацию и мощности мастерских, расстояния до них из ППД войск, но разошлись друг другом вполне довольные. Во всяком случае, на южные границы области гнать по раскисшим осенним дорогам трейлеры с тракторами не придётся. Что же до остальных потребностей, то тут ситуация двоякая. Конечно, жаль, что с заводами и организациями союзного подчинения нельзя «порешать» на месте, но и то, что вопрос будет рассмотрен в Москве — уже что-то.

Ободрённый общением с товарищем Ждановым, после обеда я на предоставленном по первой моей просьбе флотском «амбарчике», вылетел в Петрозаводск. Жданов прямо мне сказал, что и Ленинградская, и Мурманская области, и Карело-финская АССР, вчера из центра получили абсолютно одинаковые распоряжения и железо надо было ковать, пока горячо. В Карелии удалось договориться просто и даже где-то обоюдовыгодно. В Петрозаводске был недавно построен тракторосборочный завод, формально он входил в структуру наркомата Автортракторной промышленности, которым рулил Лихачёв, но фактически был отдан на откуп местному республиканскому исполкому до полного удовлетворения потребности Северо-запада. Завод собирал из харьковских комплектующих не просто трактора СХТЗ, а их версию, приспособленную для работы в лесозаготовительной промышленности. Кабина машины была вынесена вперёд и установлена над 110-сильным моторно-трасмиссионным блоком, а в корме устанавливалась трелёвочная платформа. Имелось и всё необходимое для ремонта машин. К тому же, и части карельского корпуса, и сам завод, находились вблизи железнодорожных магистралей, что упрощало перемещение аварийной техники. Так что не только машины и трактора, но даже и танки Т-28 готовить к предстоящим боям мы будем тут. Кроме того, что касалось меня непосредственно, председатель исполкома АССР пообещал, пока не начался лесозаготовительный сезон, устроить просеки и уложить гати в направлении границы из выбракованной местными леспромхозами нетоварной древесины, больных деревьев и прочих отходов. Лес следовало беречь, особенно вдоль границы, но если армия не против, а, наоборот, обеими руками «за», то местные власти совсем не прочь усовершенствовать транспортную сеть на своей территории. Конечно, потребуется соответствующая бумажка из штаба округа, но её я пообещал организовать. Как и в Ленинграде, удовлетворили мою просьбу о волокушах и избах, установленных на полозья, чтобы их можно было зимой таскать с места на место. А вот в карьерных бульдозерах и самосвалах мне отказали, как и товарищ Жданов, до тех пор, пока не придёт команда из Москвы. В Мурманской области, куда я прилетел в субботу и без всякого такта припёрся к местному начальству прямо домой, мне мало чем могли помочь. Промышленность этого края была, в подавляющем большинстве, горнодобывающей и рыбной. Ковдорский, Оленегорский железрудные, Мончегорский никелевый карьеры трогать было нельзя, так же как и Апатиты. С другой стороны, там стояла всего лишь одна стрелковая дивизия без танков, которая, в принципе, нуждалась в мехтяге лишь для тяжёлых орудий — 107-мм гаубиц-пушек и 152-мм гаубиц. Для них исправных тракторов хватало, если изъять их из прочих частей и обозов. А недостаток тяги и транспорта я попросил восполнить мобилизацией северных оленей. Их внимание РККА прежде обошло стороной. Разумеется, такие оргмероприятия опять требовали бумажек из штаба округа, но имея согласие местных советских органов добыть их мне гораздо проще.

Кроме того, именно в Мурманске я сделал для себя важное открытие. Вернее вспомнил о хорошо забытом старом. Сам же выступал за организацию баз морской пехоты на всех флотах с тем, чтобы личный состав корпуса можно было перебрасывать на любой ТВД только с лёгким стрелковым вооружением! Наткнувшись на окраине города на базу МП, я чуть не задохнулся от восторга. Конечно, здесь не было комплекта на пять бригад, но на две имелся полный! Два батальона Т-26М, самоходки, грузовики, пушки, миномёты, плавающие транспортёры, оборудованный парк для поддержания всего этого хозяйства в надлежащем виде, склад боеприпасов! Одной нашей СД этого с лихвой хватит, чтобы превратиться в мотострелковую! А ведь в Шлиссельбурге, где квартирует Батумская бригада, богатств должно быть ещё больше! Самим морпехам они сейчас ни к чему. Корпус комдива Касатонова в полном составе и Днепровская военная флотилия в Польской войне действовали как связка между Белорусским и Украинским фронтами, оперируя в районе Припятских болот. Причём действовали успешно, не только не отставая, но иногда и опережая наступающие советские танковые корпуса. У ушли туда бригады весной по ЖД, взяв с собой всё необходимое тяжёлое вооружение. А резерв остался! Конечно, чтобы им воспользоваться, надо будет выходить на Кузнецова, но он, в память о нашей старой дружбе и подвигах в Бизерте, уверен, мне не откажет!

В воскресенье, к вечеру, я вернулся в Ленинград. Оправдание у меня железное — погода была не лётная. А находиться вблизи штаба округа во время проверок мне вовсе не улыбалось. Как оказалось, я угадал. Большинство комиссий, за исключением сапёров Карбышева, выехали в Москву, чтобы с утра в понедельник доложить о результатах.

На следующий день я нагрянул в Кронштадт в штаб Балтфлота и, связавшись с наркомом ВМФ, выкрутил Кузнецову руки. Тот только потребовал, чтобы всё, что флот передаёт РККА, строго учитывалось. Получив «добро» рванул на доклад к Мерецкову, заявив, что в течении трёх дней 19-й СК будет полностью боеготов по инженерно-технической части. В Шлиссельбурге хранился комплект на три бригады МП, которого с лихвой хватало на доукомплектование по штату трёх стрелковых дивизий не только танками, самоходками, тягачами и транспортными машинами, но и артиллерией, миномётами, станциями артразведки, проводной связью и радиостанциями, с которыми у моряков дело обстояло традиционно лучше, чем у армейцев. Не беда, что вместо 132-х Т-28 в танковой бригаде будет 152 Т-26М, зато полностью исправных! Родные танки, тем временем, можно пока ремонтировать силами оставшегося избытка личного состава в полторы сотни бойцов.

— Почему скачете через голову своего непосредственного начальника? В штабе округа есть НШ, ему и докладывайте! — повышенным тоном, явно неприязненно, заявил мне Мерецков, вместо ожидаемой мной похвалы. — Объявляю вам замечание! Кру-гом!! Шагом, …арш!!! И впредь не нарушайте устав!

Костеря про себя командующего округом на чём свет стоит, я отправился туда, куда и был послан. Увы, начальник штаба отнёсся ко мне ничуть не лучше, нарезав задач по доукомплектованию рембатов 19-го и карельского 22-го корпусов до конца недели, не озаботившись выделить мне для этого личный состав. Ну что ж, приказ есть и его надо выполнять. 19-м корпусом я занялся лично, а в Костомукшу отправил своего заместителя, военинженера 1-го ранга Перевезенцева с немногочисленной группой командиров из трёх человек, которую я смог выделить из своего отдела. Им предстояло не только сформировать рембат на основе техники и инструмента, хранящегося на мурманской базе МП, но и возглавить его. Рембат 19-го СК я взялся формировать сам, наметив на должность командира военинженера 2-го ранга Семечкина. Да, бойцов и командиров, не говоря о специалистах, у меня для этого не было, но в штабе корпуса к моим, а по сути дела, своим нуждам, отнеслись с пониманием. Прошерстив личные дела, нашли людей, до военной службы работавших в подходящих отраслях, заменив их в строевых частях на обозников, которые высвободились с заменой части конных упряжек на трактора и грузовики, взятые из Шлиссельбурга. Конечно, это было совсем не то, что имели дивизии моего бывшего 5-го ТК, всё-таки морская пехота не берёт с собой в десант большого тылового хозяйства, уповая на стационарные средства в базах. Но Испания нас кое-чему научила, поэтому восстановление техники путём замены агрегатов, сварочные работы, резку брони при нужде, мы могли обеспечить. На месте же, в Шлиссельбурге, моряки построили небольшой механический заводик, который оказался в моём полном распоряжении.

Два дня я вертелся как белка в колесе, не только формируя ремонтно-восстановительный батальон, но и сразу же, по мере готовности подразделений, пуская его в работу. Танковая бригада 19-го СК совершила марш своим ходом в район Шлиссельбурга, притащив туда, кстати, три машины на буксире, где получила новую матчасть. Пока шло переформирование экипажей, ведь переход с Т-28 на Т-26М означал избыток стрелков и дефицит командиров и водителей. Батальоны трёхбашенных танков в РККА, традиционно имели три танка в каждом взоде и десять машин в роте, а все прочие, в том числе и на тяжёлых КВ, пять танков во взводе и шестнадцать в роте. Это объяснялось списочной численностью личного состава. К примеру, в батальоне Т-28 имеющего 32 машины по штату, если не было огнемётных танков, в экипажах числилось 192 танкиста, а в батальонах на машинах иных типов, имеющих экипаж в четыре человека и 50 штатных машин — 200 танкистов. В результате переформирования высвободилось одно управление танкового батальона и около сотни человек личного состава, которые временно усилили рембат, сразу же приступив к замене двигателей на родных танках. Если мы успеем сделать всё за месяц, то бригаде предстоит обратное пересаживание на свою технику. Нет — пойдут в бой на «старичках». Жил я в это время, фактически, тоже в Шлиссельбурге, вовсе не являясь в штаб округа.

В среду, в полвосьмого вечера, на меня вышел НШ и передал приказ явиться в Москву на следующий день к 11 часам. Вызывал САМ. В принципе, запустив через Кирова процесс, я ожидал чего-либо подобного и даже на это надеялся, но именно сейчас оказался совершенно не готов. Погода стояла нелётная и единственным способом добраться в столицу оставался ночной поезд, прибывающий в Москву к восьми утра. Но это значило, что на своей машине по раскишим дорогам я в Ленинград к его отправлению в 22.00 уже не успевал. Я, было, заметался, но опять выручили моряки. В одном из ангаров базы хранения у них завалялся КВП, из самых первых, с единственным, ещё 125-сильным дизелем, который, кроме пилота мог перевозить ещё пять человек. Но зато по реке, а не по грязи и со скоростью под сотню километров в час! Катер считался списанным по ресурсу, но, несмотря на опасения, доставил меня в город вовремя.

Эпизод 9

Вообще-то, формальным поводом для моего вызова считалось то, что я уже предъявлял Жданову, но не смог с ним решить. Андрей Александрович доложил в Совнарком и теперь я должен был обосновать перед Советским правительством свои потребности. Однако сейчас от «хозяйственников» в кабинете Сталина присутствовал только сам Иосиф Виссарионович, как председатель Совнаркома. Зато военной формы было более чем достаточно. Наркомы Обороны и ВМФ Ворошилов и Кузнецов, начальники ГШ и Главного штаба ВМФ Шапошников и Исаков. От партии — товарищ Киров, Генеральный секретарь. От Госбезопасности — товарищ Берия. Был здесь и человек рангом пониже, чем прочие, но, всё-таки повыше меня — командарм 2-го ранга Рокоссовский. Классический «узкий круг», созванный для решения конкретной задачи. И явно не хозяйственной! Причём, раз НКИД не представлен, значит речь может идти только о грубой силе. Моё место — в самом конце стола. Тем не менее, Сталин начал с того, что принялся выспрашивать меня.

— Товарищ Любимов, мы давали поручение товарищу Жданову помочь вам привести технику округа в состояние готовности к войне. Он доложил, что не может удовлетворить все ваши запросы. Скажите, какая помощь ещё вам нужна?

— Товарищи, прежде чем, как дивинженер Любимов, перейду к конкретным техническим деталям, как большевик Любимов я обязан сказать следующее, хоть некоторым это будет и не слишком приятно. Командующий округом комкор Мерецков ознакомил меня с планом войны против Финляндии. Я не заканчивал Академии Фрунзе, но вижу, что план этот можно назвать как угодно, планом ввода войск, планом занятия территории, но никак не планом войны. Ибо он совершенно не учитывает наличие противника. И местные, весьма непростые условия, кстати, тоже. Я ясно вижу, что наличными силами в намеченные планом сроки решить задачу невозможно. Даже если мы всё будем делать по уму, а не готовиться к парадам. Война не прощает легкомыслия. Да РККА победила в Маньчжурии, в Польше, но части ЛВО, в абсолютном большинстве, ещё не были проверены в деле, поэтому переносить на них надежды, которые мы возлагаем на прошедшие через горнило войны части, было бы преждевременно. К тому же, и в 38-м году, и в летнюю кампанию, успех нам принесла тщательная подготовка, обеспечение всем необходимым, правильная стратегия и тактика войск. На севере всего этого я не вижу и должен предупредить. Весной 40-го года у нас будет съезд. Мы сейчас должны отнестись к делу со всей серьёзностью, чтобы не оправдываться на нём и не отвечать на неприятные вопросы, которые будет задавать «рабочая оппозиция».

Не размениваясь на мелочи, я сразу ударил «крупным калибром», но Сталина это ничуть не смутило.

— Решение воевать только силами Ленинградского округа было ошибочным, — признал он абсолютно спокойно. — Основанном на неправильном понимании политической работы внутри СССР и в мире. Партия сделала соответствующие выводы и благодарна вам, как большевику, за то что вы обратили её внимание на этот вопрос. Но мы вас сейчас спрашиваем, прежде всего, как дивинженера, начальника инженерно-технической службы округа. Прошу не уходить в сторону от вопроса.

— Я не могу не уходить в сторону от вопроса. Армии для войны зимой нужны усиленное притание, тёплая одежда, маскхалаты и лыжи хотя бы пехоте, тёплые помещения, в которых можно обогреться, дороги для снабжения и аэродромы для поддержки с воздуха. Чтобы не останавливаться на этих вопросах здесь сейчас, я предлагаю товарищу Ворошилову выяснить у командиров, которым предстоит воевать против финнов, что именно им нужно для боёв в зимних условиях. Наша армия испокон веков, со времён дружин, умела действовать зимой и сейчас этим опытом необходимо воспользоваться. Учесть его. Кроме этих элементарных вещей, для действий против финнов нашей армии необходимо следующее…

Я достал из планшета кипу «протезов памяти», записок, которые делал от руки и стал перечислять абсолютно необходимые с моей точки зрения мероприятия, которые СССР должен был провести, чтобы подготовиться к предстоящей войне. Не смотря на уже сделанное мне замечание, я выходил далеко за рамки забот об исправности имеющихся в округе машин, хоть и упирал именно на технику. К примеру, в РККА отсутствуют мостоукладчики, а трёхметровые контрэскарпы, которые приготовили нам финны, преодолевать как то надо. Понятно, что создать полноценную инженерную машину, тем более, в достаточных количествах, за месяц-полтора невозможно. Зато можно на линейные Т-28 навесить одноразовые штурмовые мосты, которые танки смогут только сбрасывать на препятствие. Проблема в дополнительном весе в восемь-десять тонн, который штатная подвеска машины, «в юности» машины несущая общий вес тонн в двадцать пять, а сейчас уже таскавшая все тридцать две, заведомо не выдержит. Выход есть — приварить прямо к днищу торсионные узлы 40-50-тонных КВ. Но это значит, что завод имени Ворошилова сорвёт план по выпуску новых тяжёлых танков. При всём трепетном отношении к планам в СССР, обсудив вопрос, на это пошли, рассудив, что шести танковых бригад прорыва, имеющих в своём составе 900 КВ и КВ-2, четыре из которых имеют свежий боевой опыт, РККА пока хватит, а формирование новых можно отложить до 40-го года.

Мою стратегию «бульдозерного наступления» через дикие места без дорог и населённых пунктов, в целом, поддержали, но привлекать для этого все карьерные трактора, имеющиеся в Карелии и Мурманской области на шести разрабатываемых месторождениях, восемь штук, плюс те четыре, что стоят на Кировском заводе, не стали. Посчитали, что двух резервных бульдозеров и четвёрки новых хватит, а в случае поломок машин на ГОКах, их простой будет компенсирован за счёт накопленных госрезервов. Шесть путепрокладчиков, которые ещё предстояло забронировать за счёт моряков, распределили попарно, причём Карперешейку досталось всего два так как там будет действовать полк из трёх 250-тонных танков типа «Маркс». Прошло и моё предложение о дополнительной тракторной мобилизации на зимний период с тем, чтобы полностью заменить гужевую арттягу и обозы в действующей армии. Кроме этого, для подвижных лыжных подразделений и частей, со всей страны собирались мотонарты, а также, впервые, проводилась мобилизация северных оленей и их погонщиков.

Особое место в моих запросах было отведено артиллерии. В ЛенВО не было орудий мощнее 203-мм гаубицы М-40, да и тех далеко не полный комплект. Направить на Карперешеек всю артиллерию РГК большой и особой мощности — само собой. Упираться рогами пришлось в вопросе прикомандирования в действующую армию взятых с пассивных направлений отдельных дивизионов и полков, вооружённых системами от 152-х миллиметров и выше. В конце концов так ничего и не решили, оставив этот вопрос на усмотрение НКО. Другое дело, что для быстрого взлома финских УРов нужны были калибры от 280 миллиметров и выше. И чем выше — тем лучше. Между тем, в РККА имелось не более сотни таких орудий. Причём 34 двенадцатидюймовые гаубицы 15-го года были полустационарными и могли перевозиться только по железной дороге. Гаубицы Бр-18, из-за того, что их решили перевести на картузное заряжание, до сих пор не были приняты на вооружение, да и лафет Дыренкова испытаний не выдержал. Я позволил себе высказаться нелицеприятно в отношении ГАУ, но этим делу не поможешь. Поправить ситуацию можно было, спроектировав для гаубиц 15-го года гусеничный нижний станок по типу Б-4 вместо стационарного основания. Масса этой системы в сборе — 65 тонн, следовательно, разобранную на части её могут таскать «Ворошиловцы», не говоря уж о тракторах ЧТЗ. Сталин пообещал, что поручит это дело заводу «Баррикады» и моряки уж было выдохнули, подумав, что закреплённым за ними заводам ничего не грозит, но не тут то было. На складах ЛенВО валялось немало тяжёлых стволов времён царизма, которые именно из-за их тяжести до сих пор не сдали в металлолом. Особенно меня интересовали два 35-калибеных 343-миллиметровых, которые до 24-го года стояли на кинжальной батарее одного из кронштадских фортов. Ну и что, что устаревшая цапфенная конструкция и весят они по 85 тонн каждый? Зато практически не расстреляны, а чтобы таскать артсистему, которая на 150 тонн может потянуть, у нас есть карьерные бульдозеры. Плевать, что по мостам не пройдут, до Выборга крупных рек нет, вброд переберутся. Зато для этих пушек имеется четыре сотни 600 килограммовых снарядов, стальных бронебойных, одного попадания которого в ДОТ за глаза хватит, и чугунных фугасных в соотношении 1/3. Моряки, поняв, что я целюсь на «Большевик», упёрлись, но Шапошников умудрился вовремя пошутить о «Царь-пушках», обыграв дореволюционное происхождение стволов и это, кажется, решило дело в пользу начала работ. Сталин согласился попробовать в ущерб морским программам вооружений с условием, что если к штурму УРов орудия не успеют, отвечать за это буду я. Материально. Раз такое дело, то и мелочиться не стоит, всё равно, в случае неуспеха, пропадать. Попросил добавить в эту же кучу и все 24 годных ствола 20-калиберных 11-дюймовых пушек образца 1877 года, чтобы, на старости лет, изобразить из них гаубицы, стреляющие снарядами от мортир Шнейдера.

Идя от большого к малому я добрался до стрелкового оружия и добился разрешения вооружить лыжников, которым крайне важно иметь огневое превосходство над противником, новейшими 6,5-миллиметровыми автоматами и ручными пулемётами. В крайнем случае — системой Фёдорова. А в стрелковых взводах ввести должность гранатомётчика, штатно вооружённого обрезом с надетой на ствол мортиркой для отстрела «банок», гранат РГО и их дымовых и зажигательных модификаций, а также кошек-резаков для разминирования полей с взрывателями натяжного типа. В Польше мне по должности приходилось видеть немало испорченных «маузеров» и прочей иностранщины с погнутыми стволами. Их то я и хотел использовать, чтобы предупредить недоразумения с заряжанием боевыми, а не холостыми патронами. В эту же копилку пошли и особые выстрелы для миномётов из уголков с прорезями. Правда предназначались они уже для дистанционного проделывания проходов в проволочных заграждениях.

— Товарищ Ворошилов, товарищ Любимов наметил себе такой фронт работ, что, наверное, придётся оставить его в Ленинграде, — сказал Сталин, когда я окончательно выдохся. — Как вы считаете?

— Пусть остаётся, если командарм Рокоссовский не возражает. С Мерецковым из-за своей недисциплинированности дивинженер Любимов всё равно уже отношения испортил, — развёл руками маршал.

— А вы что скажете, товарищ Рокоссовский?

— Фронтовое управление укомплектовано и у меня уже есть начальник инженерно-технической службы, — явно насторожившись, уклончиво ответил Константин Константинович.

— Товарищу Любимову из Петрозаводска будет трудно контролировать военные приготовления на ленинградских заводах, за которые он уже взял на себя личную ответственность, не зная, что управление Ленинградского военного округа преобразуется в управление Карельского фронта и переезжает. Ставить товарища Любимова в заведомо невыгодные условия будет с нашей стороны нечестно, — как бы рассуждая сам с собой, встав со своего места и пройдясь по кабинету, сказал Сталин. — Пусть остаётся в Ленинграде со своими подчинёнными. А вашу, товарищ Рокоссовский, инженерно-техническую службу, вы уступите товарищу Мерецкову, — вынес он своё окончательное решение.

Командарму ничего не оставалось, кроме как смириться, хотя по моим наблюдениям за ним, он был от такой перспективы не в восторге, хоть и старался этого не показывать. На этом совещание закончилось и Предсовнаркома отпустил всех, кроме меня и Кирова, попросив Рокоссовского задержаться до моего выхода в приёмной. Не зная о чём пойдёт речь, я напрягся. Да, у меня с самого начала были опасения, что наша размолвка с Иосифом Виссарионовичем помешает общему делу, но в ходе совещания, когда любые мои заявления принимались к рассмотрению и вся атмосфера в целом была исключительно, как сказали бы в «эталонном мире», деловой, без эмоций, амбиций и прочих помех, я успокоился. А теперь видно настало время расставлять точки над «зю».

— Товарищ Любимов, тут у нас случилось небольшое недоразумение. Командующий Балтфлотом товарищ Кожанов предложил дать имя десантной операции. Операция «Ла-Манш». Но этого ему показалось мало, поэтому наступления на перешейке и через Карелию он окрестил «Мажино» и «Арденны», пояснив, что точно также, как в обход перешейка, можно обойти и линию Мажино. Правда, показать на карте, как конкретно это сделать, и вообще, найти эти Арденны, не смог. Понятно, он же моряк, — улыбнулся в усы Сталин. — Однако, Генштаб РККА проверил его заявления и дал ответ, что линию Мажино наши танковые войска, окажись они на французской границе, через Арденнские горы, а вовсе не «город Арденны», как полагал товарищ Кожанов, действительно могли бы обойти и нанести удар во фланг и тыл обороняющей её армии. В Маньчжурии наши танки преодолевали и более серьёзные горы. Нам с товарищем Кировым, товарищам в Генштабе, понятно, кто на самом деле из вас двоих выдвинул это предложение насчёт названия операций. Поэтому мы хотели бы услышать ваши пояснения по этому вопросу касательно целей и предполагаемых вами последствий такой явной провокации Антанты.

Ах, вот оно что! Зациклившись на себе, я не смог раскусить Предсовнаркома, который, по-прежнему, подчёркнуто придерживался в нашем общении только практических вопросов.

— Я, товарищи, полагаю, что назвав операции против финнов таким образом, кроме очевидного идеологического прикрытия привлечения в действующую армию любых имеющихся сил, о котором, наверное, уже говорил флагман флота первого ранга Кожанов, мы подтолкнём немцев и Антанту к реальным боевым действиям друг против друга, вместо идущей сейчас «странной войны», которая может, очень некстати, вдруг завершиться. На их месте, стоя перед линией Мажино или Западным валом и не зная как их преодолеть, я бы тоже не спешил на рожон лезть. Тем более, имея опыт позиционных сражений Мировой войны. Так давайте подскажем им, где можно пролезть в обход! Как минимум, это посеет в Антанте сомнения насчёт неуязвимости их положения и заставит укреплять свои силы, а не вооружать поляков и прочих финнов, чем они, кстати, сейчас энергично занимаются. Что касается последствий, то хуже чем сейчас, у нас с Англией уже не будет, а французы полностью подпали под влияние Лондона. Реально Антанта сделать ничего не в силах, пока связана Германией. А мы как раз плеснём керосинчика в костёр.

— Хорошо, товарищ Любимов, ваша позиция по этому вопросу понятна, — спокойно кивнул мне Сталин и отпустил. — Можете идти. На Ленинградском вокзале стоит литерный поезд с фронтовым управлением товарища Рокоссовского. Отправляйтесь с ним и организуйте на месте те мероприятия, что мы здесь наметили.

И всё! Надо ли говорить, что вышел я из кабинета с ощущением полного непонимания, что вокруг меня происходит? Приготовившись «дать бой» и даже начав его, я провалился в пустоту на первом же ударе, а потом и вовсе понял, что против меня никто не дерётся. Наоборот, меня всячески обнадёжили, поддержали, практически во всём, и отправили выполнять. Это было… непривычно. Не надо никого убеждать, доказывать, ломать, хитрить, добиваясь своего. В чём подвох?

— Прибыл в ваше распоряжение, — доложил я ожидавшему меня Рокоссовскому.

— Товарищ дивинженер, обязан предупредить, что сработаемся мы лишь в том случае, если вы будете уважать устав, воинскую дисциплину и субординацию, — сразу же мягко предупредил меня новый командир. — А не прыгать через голову начальника, жалуясь сразу в ЦК. Если у вас возникнут какие-то вопросы — приходите ко мне. Решим. А если это будет выше наших с вами полномочий, я сам буду обращаться в вышестоящие инстанции.

— Так точно, товарищ командарм 2-го ранга! Тем более, что судя по прошедшему совещанию, неразрешимых проблем более не возникнет, — ответил я.

— Надеюсь. Но имейте в виду, товарищ Киров только что обещал мне, что если вы к нему снова придёте, то он первым делом спросит о том, что решил комфронта, — хитро улыбнулся Константин Константинович.

— Вижу, уже вся РККА, даже дальневосточники, знает, что я с Генсеком в обход всех прямых начальников говорил… — вздохнул я с искренним сожалением, понимая, за что меня так невзлюбил Мерецков.

— Да уж, с конспирацией вы прокололись. Надо ж додуматься, лично на квартиру прийти! К вечеру уж весь дом от вахты знал, где и у кого вы были. Не говоря уж о том, что у товарищей Кирова и Мехлиса квартиры на одной площадке. Дураков нет, чтобы не понять, почему уже в понедельник товарищ Киров резко изменил своё мнение в отношении финнов. Впрочем, несмотря на то, что вы наплевали на субординацию, чего я не могу одобрить, всё же должен вас поблагодарить, что меня перебросили на активное направление. Боюсь, если бы у вас не нашлось пороху так поступить, никто бы не стал возражать против весьма и весьма сомнительного плана войны.

— Наш девиз — слабоумие и отвага! — пошутил я самокритично, понимая, как коряво я выполнил свою комбинацию с Миронычем. Да ещё и с Кожановым прокололся. Хотя… Откуда ж мне знать, что тот в европейской географии двоечник? Всё равно, значит, инструктировать надо было подробнее. А то привык в Спецотделе НКВД людьми, порой лучше меня самого разбирающимися в деле, командовать, в мелочи не углубляясь.

— Солдату — смелость, офицеру — храбрость, генералу — мужество, писал в «Науке побеждать» Суворов. А вы, стало быть его труд хотите дополнить, в соответствии с техническим прогрессом? Инженеру — слабоумие и отвага?

— Выходи так, но профессиональной сферы это не касается.

— Значит, в своём поступке не раскаиваетесь?

— Ничуть. Главное — не с голым задом на мороз и финские ДОТы. Раз уж у советских командармов мужества не хватает ЦК партии возражать…

— Я вас предупредил. Надеюсь — сработаемся, — прекратил Рокоссовский нашу с ним шуточную пикировку и дальше разговор пошёл уже о конкретных делах в округе. Командарм выспрашивал меня обо всём моём хозяйстве, в основном о людях, с которыми я, к своему стыду, даже не успел толком познакомиться, за что и получил от нового командующего заслуженное замечание. А ещё Константина Константиновича очень интересовало моё общее впечатление от 19-го СК. Конечно, учений корпуса я не видел толком, как войска действуют не знаю, но командарм спрашивал вовсе не об этом. Порой он вникал в такие подробности, что я только диву давался. Как строем ходят, какие песни поют, есть ли в полках и дивизиях оркестры. Как командиры службу несут, не бывало ли «гвардейских загулов» среди них, всё-таки старая столица со своими традициями и обычаями. Беседуя так, мы добрались до ждавшего только нас эшелона, который был отправлен сразу же, как только мы вошли в вагон. Там Рокоссовский представил меня своему штабу, в первую очередь его начальнику, комкору Колпакчи. Причём, рокировку инженерно-технических отделов со штабом Мерецкова он объяснил очень корректно, сказав, что я лучше знаком с ленинградской промышленностью, с которой инженерно-технической службе придётся взаимодействовать, а дивинженер Сухотин, его «родной», со своим отделом имеет богатый опыт Маньчжурской кампании по организации технического обеспечения в условиях труднодоступной местности, на которой предстоит действовать нашим войскам в Карелии. В общем, сделал всё, чтобы обошлось без обид.

Эпизод 10

Октябрь и первая половина ноября 1939 года слились для меня в одну нескончаемую череду забот. Уже на третий день после прибытия Рокоссовского в Ленинград, Мерецков, сдав дела, убыл со штабом, теперь уже Карельского фронта, в Петрозаводск. Ему не позавидуешь. Хоть и, чисто территориально, район ответственности значительно сократился, но хозяйство росло как на дрожжах и требовало себе прочной опоры, а в Карелии крупных гарнизонов отродясь не было. Чего стоит только постройка в октябрьскую распутицу железки в обход Ладоги с севера, чтобы стягиваемую к границе группировку можно было хотя бы кормить! У нас под Ленинградом легче, но не намного.

По новому плану, объявленному нам сразу после официального преобразования штабов во фронтовые, на Финляндию нацеливались два флота, Северный и Балтийский, плюс выделенная частью из него, частью из Днепровской, Ладожская военная флотилия, главными ударными силами которой стали два новейших монитора типа «Лазо», не попавшие на Дальний Восток из-за потепления советско-японских отношений. На сухом пути, объединяемые штабом Северного направления, которое возглавил маршал Будённый, разворачивались три фронта, два из которых, Ленинградский под командованием Рокоссовского и Карельский под командованием Мерецкова, имели по две армии, а Заполярный, который возглавил Конев, армию и отдельный корпус. Кроме того, в состав сил Северного направления были включена отдельная 1-я Танковая армия Болдина, сформированная из танковых корпусов «первого поколения», с номерами, соответственно, с первого по третий, в то время как 4-й ТК сосредотачивался на иранской границе, а мой родной 5-й и 6-й, оставались в Белоруссии и на Украине. 1-я ТА, имевшая в своём составе почти 2800 танков и САУ, не считая бронеавтомобилей и плавающих гусеничных БТР разведки, назначалась для развития успеха десанта в район финской столицы, который совместно должны были осуществить 1-й ВДК и корпус морской пехоты, имевшие по пять бригад каждый. Чтобы перевезти морем такую прорву техники, ВМФ сосредоточил все наличные десантные средства европейских флотов и провёл мобилизацию морских и речных торговых судов, отчего ко второй половине ноября Нева была буквально забита разнообразными баржами, пароходами и буксирами.

Всего для действий против Финляндии СССР сосредотачивал в первой линии более полутора миллионов бойцов. Это количество лимитировалось наличными запасами зимней экипировки, накопленными к 1938 году из расчёта на армию мирного времени. После начала мобилизации, ещё той, что проводилась против японцев, НКО стало не до полушубков и валенок, гимнастёрками и шинелями развёрнутые силы бы обеспечить. Сейчас же наркомат лёгкой промышленности Исидора Любимова выполнял срочный заказ на ушанки для замены суконных шлемов, рукавицы и ватную одежду. Дошло до того, что «раскулачили» даже НКВД на чёрные «зековские» бушлаты для танкистов, артиллеристов и тыловых служб, для носки под комбезами и шинелями. Однако, первой линией наша группировка не ограничивалась, поскольку в тылах Северного направления по большой дуге Великий Новгород — Архангельск на зимних квартирах в резерве встали ещё шесть отдельных корпусов, которым тёплой одежды не хватило.

На наш, Ленинградский фронт, оперирующий на Карперешейке, первые эшелоны с войсками стали прибывать на четвёртый день после образования фронта. Сперва тыловые и сапёрные подразделения для подготовки пунктов временной дислокации, чтоб не выбрасывать бойцов в лес в осеннее беспогодье, а потом, со второй половины октября, и боевые части. Уступив место 10-й армии, из Прибалтики вернулись 23-й и 27-й стрелковые корпуса, вошедшие, наряду с прикрывавшим развёртывание наших сил 19-м корпусом, в состав 7-й армии. Вдобавок к ней из Белоруссии в распоряжение Рокоссовского прибывала заслуженная 8-я армия, командование над которой принял Потапов. Обеспокоившись судьбой Жукова, о котором почему-то предпочитали не говорить, я окольными путями через особистов выяснил, что это именно ему я отчасти обязан «шмоном» на Белорусском вокзале. Командарм погорел, когда вскрылась отправка в Минск целого вагона со всевозможным хламом, сервизами, коврами, картинами, добытыми в панских усадьбах Польши. О чём он думал, имея всего лишь двухкомнатную квартиру в городе — непонятно. Когда к нему на адрес на армейских грузовиках привезли всё перечисленное, которое, конечно же, просто некуда было пихать, соседи и просто люди, проходившие в это время по улице не могли не удивиться и не просигнализировать «куда следует». Георгия Константиновича не посадили, не выгнали из армии, но понизили в звании и тихо отправили командовать дивизией на афганской границе, поскольку он только что был прославлен, как герой войны, награждён и обласкан. Объявить, что он оказался мародёром — значило нанести непоправимый ущерб положительному образу РККА, да и СССР в целом. В качестве усиления нашему фронту передавались четыре из шести тяжёлых танковых бригад прорыва, шестьсот КВ и львиная доля артиллерии РГК большой мощности, то есть калибром до 203 миллиметров, семьсот двадцать орудий Б-4 и Бр-21 в составе двенадцати бригад по шестьдесят орудий в каждой. Что касается артиллерии РГК особой мощности, то мортирные дивизионы, имевшие 48 Бр-5, 18 280-мм орудий Шнейдера, 24 бывших польских Шкод калибром 220 мм, перебросили к нам до конца октября. А 36 305-мм гаубиц образца 15-го года, после того, как завод «Баррикады» сделал для них новые основания на гусеничном ходу, стали разгружаться только после 15-го ноября. Мы тоже в этом смысле не сидели сложа руки. КБ Кировского завода и завода «Большевик», отбросив на время все прочие проблемы, срочно занялись лафетами для «наследия царизма». Так как времени было в обрез и ошибки абсолютно недопустимы, то на весе систем не экономили, рассчитывая с большим запасом, на материалах тоже, пустив на новые станки заготовленные для намеченных к постройке дизель-электрических ледоколов плиты обшивки до пяти сантиметров толщиной. В результате, общими усилиями, в начале ноября заводы стали сдавать орудия, расчёты для которых формировали за счёт «пассивных стратегических направлений», в основном, КОВО. 280-мм гаубицы боевым весом в 60 тонн, полученные из 20-калиберных 11-дюймовок, разбиравшиеся на походе на две 35-тонные повозки, ствольную и сам лафет, ставили в строй сразу же, так как в октябре с полигонного станка успели одну такую пушку отстрелять на всех углах возвышения вплоть до 60 градусов и составить уточнённые таблицы стрельбы. А две 343-мм, вес которых в боевом положении составил 225 тонн, да ещё две 305-мм 35-калиберные пушки стоявшие в былое время на броненосце «Александр II», которые в торжественной обстановке сдали к 7-му ноября, сразу же отправились на Ржевку для подбора зарядов из советских порохов с повышающими ресурс добавками и уточнения характеристик. 13,5-дюймовка на оптимальном угле возвышения забросила 600-килограммовый, переснаряжённый тротилом чугунный фугас на 28 километров, что было весьма и весьма неплохо. Но важнее то, что огонь можно было вести и под углом до 60 градусов уменьшенными зарядами по-гаубичному, подтаскивая орудия поближе к цели, что благотворно отражалось на точности и экономии боеприпасов. Всего фронт получил 36 11-дюймовок, две 12-ти и две 13,5-дюймовки на гусеничных лафетах однотипной конструкции с использованием элементов ходовой части, траков, катков, ленивцев, тяжёлых танков и карьерных тракторов, которые хоть и проектировались «по типу Б-4», но имели, из-за цапфенной конструкции стволов, горизонтальную наводку в пределах 5–7 градусов в зависимости от калибра, путём смещения по боевой оси, а не поворотом верхнего станка. Таким образом, к двадцатым числам ноября, у нас было 162 орудия особой мощности, да ещё около трёх десятков ГАУ пообещало подбросить в начале декабря из тех, что по нашим чертежам переделывала промышленность Юга из стволов, взятых из Севастополя и прочих старых крепостей. Дело с лафетами наглядно показало разницу между СССР после индустиализации и царской Россией. То, что мы сделали за полтора месяца, в прежние времена могло растянуться на годы. А сейчас, видя как идут дела, я совершенно не волновался по поводу сталинского условия. Даже подгонять никого не пришлось.

Точно так же споро продвигалось бронирование тракторов-путепрокладчиков, и не импровизированное, а вполне себе серийное, из сортов брони толщиной 15–38 миллиметров, предназначенной изначально для артустановок ВМФ и кораблей. Сложности были с более высокотехнологичными механизмами, такими, как бульдозерные отвалы с гидроприводом, навешиваемые на танки. Кировский завод, единственный в регионе и крупнейший в стране производитель подобных механизмов, мог выпускать их десятками, но отнюдь не сотнями и не тысячами, как нам бы того хотелось. В итоге, в лучшем случае, мы могли дать от одного до трёх устройств на танковый батальон, что было, конечно же лучше, чем ничего, но сильно меньше, чем надо. Зато с эрзац-мостоукладчиками дело шло как надо. 132 Т-28, бывшие прежде в танковой бригаде 19-го СК туда больше не вернулись. На заводе имени Ворошилова им всем заменили подвеску на торсионную от КВ, поменяли гусеницы и ведущие колёса, дополнительно экранировали борта в районе ходовой части и приварили спереди и сзади стойки, на которых в походном положении лежали мосты, поставляемые судостроителями. Мостоукладчик лишился способности вести огонь вперёд и назад в секторе 30–15 градусов, но в прочем оставался полноценным танком. Что касается самого моста, то его сделали колейным трёхсекционным из двух концевых частей по 4 метра и основной в восемь метров. В походном положении центральная часть лежала над башней на стойках, сединённых направляющими на высоте, обеспечивающей посадку и высадку экипажа. Концевые части, оборудованные в местах сочленений съёмными дополнительными опорами, свободно свисали спереди и сзади. В таком положении огонь можно было вести только в сторону флангов, да и на местности мехводу надо было быть очень осторожным, чтобы не перевернуть машину с поднятым наверх тяжеленным грузом. Зато для установки не требовалось никаких мехнизмов, кроме обычного фрикционного тормоза. Выбрав место, мехвод освобождал стопоры передних стоек и они просаживались так, что концы моста врезались перед танком в грунт. После этого машина подавалась вперёд, давя на колеи и стаскивая с себя всю мостовую конструкцию. Для страховки на конечном этапе, мост удерживался тросом, намотанным на тормозной барабан на корме машины. Таким образом Т-28 мог установить 16-метровый мост на препятствие, перекрыв, например, 14-метровую речку, или устроив пологий 12-метровый съезд с финского контрэскарпа без выхода наружу экипажа. Правда, чтобы снять его с любой стороны требовалось уже две машины, одна из которых на тросе затаскивала всю конструкцию на другую. Мостоукладчики распределили по шесть в каждый из участвующих в операции СК, а тяжёлые танковые бригады прорыва получили по паре машин каждая.

Во всей этой суете мне приходилось больше заниматься не техникой, а людьми. Ведь эти срочные армейские заказы ломали плановый производственный процесс, не давали выпускать освоенную серийную продукцию, чем, зачастую, лишали рабочих части заработка. Как начальник ИТС Ленфронта, вдобавок неформальный лидер «рабочей оппозиции», я разъезжал по заводам, на митингах призывая людей пожертвовать личным ради страны, приводя в пример Минина, убеждал, что не устранив финскую опасность, каждый ленинградец подвергает себя риску нападения империалистических держав со стороны близкой северной границы. Судя по отчётам областного комитета партии, которые высылались ЧВС Северного направления Жданову и ЧВС Ленфронта Мазепову, моя разъяснительная деятельность была успешной, поскольку недовольных складывающейся ситуацией было мизерное количество и они избегали демонстрировать своё недовольство открыто.

Зато поддержка действий правительства СССР в отношении Финляндии, которое после отклонения ультиматума заявило, что согласиться на него пока ещё не поздно, после чего свело дипломатические контакты к минимуму, была на высоком уровне. НКИД, казалось вовсе не интересовался «финским вопросом», передоверив его полностью НКО. СССР не отвечал на ноты протеста в связи с полётами наших разведчиков над сопредельной территорией, формируя, без особой секретности, фактически демонстративно, три фронта, обосновывая это тем, что на той стороне границы частичная мобилизация была проведена ещё весной, когда на нас напала и Польша, а сейчас, осенью, и вовсе поставлены под ружьё все, кто может его в руках удержать. Причём, страна Суоми открыла двери всевозможным добровольцам, в основном шведам, которые открыто формировали свой отдельный корпус. Равно как и вооружалась, закупая в счёт предоставленных США и странами Антанты кредитов, артиллерию, танки и боевые самолёты. Терять нам было уже нечего, отношения с «атлантистами» были испорчены ещё в начале Польской войны, Штаты даже объявили нам тогда «моральное эмбарго», что ещё больше сблизило нас с японцами. А Германия демонстрировала нейтралитет, занятая собственными крупными проблемами.

В середине октября, видимо, убедившись, что я достаточно «увяз» в делах по подготовке к войне, меня вызвал на личную политбеседу член Военного совета Северного направления Жданов, сохранивший за собой пост председателя Леноблисполкома. Речь на политинформации зашла о делах внутри страны, по большей части, о «Польском вопросе», о котором я, как и большинство рядовых коммунистов СССР, имел весьма смутное представление, опирающееся на газетные баталии сразу пяти компартий. После разгрома панской Польши на её территории вышли из подполья сразу три партии, собственно КПП, западнобелорусская КПЗБ и западноукраинская КПЗУ. Кроме них, уже на нашей довоенной территории, уже существовали КП(б)У и КП(б)Б. И все они не могли сойтись во взглядах на будущее устройство бывших польских территорий и собственные перспективы. Во-первых, КПП боролась за то, чтобы присоединить к себе КПЗБ и КПЗУ, мотивируя это тем, что на будущих выборах, если они будут проводиться сразу на всей освобождённой от буржуев территории, объединённая компартия получит абсолютное большинство просто по национальному признаку, так как бывшие угнетённые народы «за русских». Это был аргумент, но не железный, так как СССР принял ряд мер, чтобы на выборах так или иначе победили коммунисты. В первую очередь, он придержал два миллиона пленных, заявив, что они отправятся домой не раньше, чем возместят весь ущерб от войны, а переговоры о досрочном освобождении мы готовы вести только с коммунистическим правительством. Так, мы исключили из процесса голосования настроенных против нас вояк и даже создали предпосылки для поддержки нас их родственниками. И это работало. Программа по обмену населением между бывшими польскими территориями на советско-германской границе ещё действовала. Поток родственников тех, кто попал к нам в плен, не иссякал. В то же время, буржуазия, духовенство, все, кто были нежелательны в коммунистической Польше, разными путями выдавливались, но в основном, уезжали добровольно на запад. Опасения КПП на этом фоне выглядели преувеличенными. В свою очередь, КПЗБ и КПЗУ, натерпевшись, не хотели ничего общего иметь с поляками, даже коммунистами. У них было своё видение будущего. КПЗУ ставило своей целью слияние с КП(б)У, чтобы таким путём втащить Западную Украину в СССР, минуя стадию «особой республики», путём присоединения «районов» сразу к УССР. КП(б)У это стремление разделяла и полностью поддерживала. Но, вот беда, такая позиция шла в разрез с конституцией 1936 года. Севернее, в Белоруссии, кипели свои страсти. Перед БССР отчётливо стала перспектива, подобно казахам, которые побыли в ранге союзной республики чуть больше года, превратиться, согласно той же конституции, в автономную республику. Перспектива, после отставки правительств в Литве и Латвии, победы там коммунистов на выборах и вступление прибалтийских стран в Союз в ранге Особых республик, вкупе с такими же процессами в Западной Белоруссии, лишало БССР внешних границ, а морских, она не имела. Поэтому верхушка КП(б)Б всем силами стремилась подмять под себя КПЗБ, чтобы не допустить сокращения партаппарата в Минске. Ну и что, что две Белоруссии, Советская и Западная, пусть на две республики, автономную и особую, будет одна компартия со всеми тёплыми местами в ней! КПЗБ же сопротивлялась, не желая терять самостоятельность. Вся эта подковёрная возня на важнейшем Западном направлении отнимала всё внимание ЦК ВКП(б) и мне стало, отчасти, понятно поверхностное отношение там к финскому вопросу. Товарищам в ЦК было попросту не до него!

В ходе этой беседы, хотя Жданов и произносил нечто иное, ко мне пришло понимание. Меня выдернули из Белоруссии и отправили на Север вовсе не за мои подвиги! Это было сделано только для того, чтобы я, как лидер «рабочей оппозиции», от которого можно ждать любых непредсказуемых вывертов, не вносил хаос в и так непростую ситуацию. Но, поскольку здесь я тоже умудрился устроить бучу, Сталин просто загрузил меня выше крыши делом, предоставив свободу совершать «по моему». Вот почему на совещании в Москве смотрели сквозь пальцы, когда я без зазрения совести лез на чужую поляну! Воюй, товарищ Любимов, как хочешь, только нам не мешай! А то, что мы что-то в финском вопросе в самом начале упустили — извини. В конце концов, тебе же дали по первому требованию свободу повернуть дело так, как ты считаешь нужным. Вот и занимайся. Направили энергию, так сказать, в позитивное русло.

Эпизод 11

Двадцатого ноября дневная температура впервые упала ниже ноля, землю подморозило, а небо расчистилось от надоевших дождливых туч. С этого момента отсчёт до начала боевых действий на Северном направлении пошёл на часы и отмашку на них давал нам не Главком, а её величество Погода. В тот же вечер Балтфлот в составе трёх линкоров, флагманского «Кадиса», «Марата» и «Октябрьской революции», семи крейсеров, «Киров» и «Максим Горький» проектов 26 и 26-бис, «Червона Украина» и «Красный Крым», «Малага» и «Пальма-де-Майорка», бывших «Альфонсо» и «Сервантес», переименованных в честь баз Советского Республиканского флота, «Долорес Ибаррури», бывшего «Мендес Нуньес», пяти дивизионов эсминцев и множества более мелких кораблей и катеров, вышел в море, сопровождая погруженную на БДБ первую волну десанта.

Как и прежде, когда Балтфлот выходил из базы в полном составе для отработки действий в походном строю, пока ещё вероятный противник отреагировал стандартно — привёл свои силы в полную боевую готовность и вывел личный состав из казарм на позиции. Четыре раза тревога оказывалась ложной и после возвращения кораблей отменялась, но сейчас началась настоящая война, причём, даже раньше, чем ожидали. В три часа ночи, когда до рассвета было ещё очень далеко, «пернатый дивизион», сторжевики-пятисоттонники названные именами птиц, утопили с помощью РБУ «Гирлянда» неизвестную подлодку, попытавшуюся приблизиться к конвою. С учётом того, что флоты Эстонии и Латвии были полностью под нашим контролем и отстаивались в базах, субмарина могла быть только финской и, с гораздо меньшей вероятностью, шведской. Впрочем, из подводного положения подать сигнал о нападении на неё, она всё равно не могла.

Примерно в это же время выброшенные вперёд торпедные катера спустили на воду надувные моторные лодки и четыре роты боевых пловцов, сформированные в ВМФ СССР после трагедии с крейсером «Красный Кавказ», устремились к своим целям. Да, наши «люди-лягушки» готовились как контрдиверсанты, но сейчас им предстояло выступать в прямо противоположной ипостаси. Береговая оборона финнов была построена в расчёте на противодействие кораблям и десантным судам, но никак не тем, кто загодя затопив лодки, добирается до берега в ледяной воде вплавь. По морю шарили прожектора, туда же были устремлены взоры часовых, дежурных пулемётных расчётов, наблюдателей в ДОТах противодесантной обороны, а тем временем из волн на берег со стороны материка тихо выходили «тридцать три богатыря». Роты Балтийского и Северного флотов высаживались на острова Мякилотто и Изосаари, где были расположены башенные батареи 12-ти дюймовых орудий и с первыми лучами солнца, где пройдя незамеченными, где ликвидировав помехи из бесшумного оружия, подорвали стволы специально сконструированными для этой цели кольцевыми кумулятивными зарядами. Это послужило общим сигналом для штурма батарей 10-ти и 6-ти дюймовок, установленных в орудийных двориках. Их нельзя было заранее подготовить к взрыву из-за находившихся тут же расчётов, но сути дела это не меняло. Подобравшиеся с тыла на бросок гранаты штурмовые группы сделали своё дело практически моментально, после чего, заблокировав выходы с нижних уровней, вступили в бой с пехотным прикрытием, перемещаясь по островам и уничтожая по пути командные пункты и зенитные позиции. Сопротивление с самого начала было малоосмысленным, поскольку силы штурмующей и обороняющейся пехоты были примерно сопоставимыми, но последние, не понимая обстановки, бросали в бой, снимая с берегового фронта, ДОТы которого всё равно имели лишь ориентированные на атаку с моря, а не с тыла амбразуры, отдельные взводы, вооружённые только винтовками Мосина. Диверсанты, имевшие поголовно ППШ, хороший запас гранат и подрывных зарядов, разделывались с ними и расчётами зенитных орудий походя, уничтожая по очереди, пока не взяли острова полностью под свой контроль. Подобным же образом действовали черноморцы и тихоокеанцы, разбившиеся повзводно и атаковавшие прочие изолированные гарнизоны небольших островов на подходе к Хельсинки. В результате их действий уже в первый час войны основные огневые средства, восемь 12-ти дюймовых и шестнадцать 10-ти дюймовых пушек были выведены из строя и в береговой обороне финской столицы пробита зияющая брешь в которую нацелился подходящий с юго-востока десантный флот.

Небо, между тем, загудело от множества советских самолётов. Здесь, на микроскопическом пятачке, Кузнецов задействовал всю ударную, большую часть истребительной и половину разведывательной авиации советского ВМФ, стянув силы со всех четырёх флотов. На первом этапе главной точкой приложения усилий стал Свеаборг, подвергнутый массированной бомбардировке, загнавшей гарнизон в бомбоубежища. Зенитные батареи крепости, близлежащих островов и самой финской столицы, намеренно спровоцированные и обнаружившие себя, советские пикировщики уничтожали в первую очередь. Собственно, именно эти цели были в этот момент приоритетными, поскольку батальон 1-й ВДБр уже находился на подлёте. Это тоже был сюрприз для обороняющихся. Единственный, всё ещё числящийся экспериментальным, полк, оснащённый камовскими вертушками, высадил десантников прямо внутрь цитадели и бастионов старой крепости, штурм которой с берега мог стоить морпехам большой крови. В результате, уничтожив наблюдателей и дежурные средства, ВДВ-шники легко заблокировали гарнизон в убежищах и финнам, в конечном итоге, не оставалось никаких перспектив, кроме сдачи в плен.

Это была единственная услуга, оказанная армией морякам, во всём остальном они справлялись самостоятельно. Противник, имея после разгрома береговой лишь полевую артиллерию и миномёты, всё ещё мог оказывать действенное сопротивление. Его общие силы в районе Хельсинки насчитывали две пехотные дивизии, пусть и не самого лучшего состава и вооружённые по остаточному принципу, поскольку лучшие части были стянуты на Карперешеек. Однако, советская морская пехота действовала стремительно. Мелкосидящие БДБ, вооружённые десятками направляющих тяжёлых РС, несущих 100-килограммовые боеголовки, подойдя прямо по минным полям на две — две с половиной мили, вычистили берег в намеченных местах высадки от заграждений и, во многом, от защитников, после чего туда стремительно вылетели полсотни СВП, не только военных, но и мобилизованных гражданских, стянутых из тундровых районов СССР. Ковры-самолёты Левкова, фактически паромы, не имевшие закрытых трюмов, стартовали с эстонского и берега и пересекли Финский залив со скоростью свыше 50 узлов. Каждый из них нёс на себе не меньше взвода, а одна треть — усиленную роту морпехов или один танк, два новейших, грузоподъёмностью 28 тонн, высадили по одному огнемётному Т-126.

Бой у уреза воды на побережье западнее и восточнее города был финнами проигран. Чуть менее удачно для советских моряков прошёл штурм и высадка непосредственно в торговом порту. Для этой операции были привлечены один из дивизионов БКА Днепровской флотилии, уже взаимодействовавший с морпехами в Польской кампании. Бронекатера «лёгкого типа», вооружённые одной «стандартной» танковой башней и двумя башнями с ККП Дегтярёва, ворвались в акваторию порта, чтобы подавить огневые точки и расчистить путь МО-шкам с группами разведчиков для захвата причалов. Зенитки, как среднекалиберные, так и автоматические, были к этому времени в большинстве своём выбиты, пулемёты пехоты опасности не представляли, наоборот, являлись «законной добычей», а вот сторожевые катера в порту, прятавшиеся от авиаударов вблизи пароходов нейтральных стран, представляли реальную опасность и были серьёзным противником. Эти небольшие 30-тонные деревянные кораблики несли два-три 20-миллиметровых зенитных автомата, шустро маневрировали и вполне могли концентрированным огнём изрешетить отдельный БКА. Тут уж всё решали мастерство, умение предугадать маневры и засады противника, навыки ориентирования в незнакомой обстановке. За финнов было ещё и знание местности. Вряд ли можно сказать, что удача здесь сопутствовала нашим катерникам, большая часть БКА которых получила тяжёлые повреждения, но победу, утопив канлодку, бывший царский минный крейсер, четыре сторожевых и все семь торпедных катеров флота противника, они всё-таки себе вырвали, когда эшелон десанта уже входил в порт. МО-шкам разведчиков пришлось давить и разгонять высыпавшую на причалы финскую пехоту самостоятельно, что тоже привело к потерям как среди десантников, так и среди экипажей катеров. Тем не менее и здесь плацдарм был захвачен.

В общем сражении возникла короткая передышка. Советские десантные боты и БДБ первого эшелона, несущие только усиленную полковыми, противотанковыми пушками и миномётами пехоту, вслед за ракетными баржами подходили к берегу, чтобы закрепить и развить успех передовых отрядов. Две бригады КМП нацелились западнее, две восточнее города, а Потийская, помнившая Кадис, двинулась прямо в порт. Баржи с танками и самоходками, осадка которых достигала по корме превосходила один метр, держались в арьегарде, поскольку вероятность их подрыва на полях мин типа «Р» была довольно велика и без острой необходимости рисковать не следовало. Лучше чуть-чуть подождать, пока тральщики сделают своё дело.

Высшее финское сухопутное командование в этот момент в полной мере продемонстрировало свои недостатки. Не приходилось ещё финнам воевать в составе дивизий, корпусов и армий, опыта взять было неоткуда. Да, положение обороняющихся сейчас было исключительно тяжёлым, береговой фронт прорван, авиация ходит по головам, а в тылу, перехватывая все пути к столице, высаживается целый воздушно-десантный корпус. Но они ещё могли, оставив в самом Хельсинки сильный гарнизон, отойти от береговой черты, чтобы сконцентрировать свои силы и, пережив короткий ноябрьский день, под покровом темноты попытаться контратаковать одним мощным кулаком и вернуть свои позиции. Увы, это требовало военачальников и войск совершенно иного уровня подготовки. На деле же противодействие вылилось в реагирование на угрозы высылкой небольших подразделений, силой до батальона, для контратак. Если против десантников, высаживавшихся с помощью планеров-автожиров, кое-где это могло сработать в самый первый момент, то против морпехов, опирающихся на мощную артиллерийскую и авиаподдержку флота, было просто бесполезно. Впрочем, когда финны добрались пешком, да стараясь не поставляться нашим лётчикам, до частей советских ВДБр, те уже, в основном, успели организоваться после высадки и встретили контратаки как надо — огнём. А потом и сами перешли в наступление. На этом фоне финские ВМС показали себя много лучше, продемонстрировав стратегическое мышление. Много ли припасов может взять с собой десант на боты и баржи? На один-два дня боёв и только. Чтобы снабжать войска на вражеском берегу нужен действующий порт. Два финских ББО, «Вяйнемяйнен» и «Ильмаринен», прятавшиеся в шхерах западнее полуострова Поркалла-удд и до сих пор ничем не обнаружившие себя, вместо того, чтобы обстреливать плацдармы или эшелоны десантных судов, с максимальной дистанции открыли огонь главным калибром по собственным портовым сооружениям. Благо цель была неподвижной и никуда не могла убежать. За двадцать с небольшим минут, что потребовались советским пикировщикам, чтобы разделаться с ними, броненосцы успели, развив максимальную скорострельность, выпустить из своих восьми 254-мм орудий полтысячи 255-килограммовых снарядов, причинив просто чудовищные разрушения. Не говоря уж об ущербе от прямых попаданий, в порту стояло и разгружалось два десятка транспортов, собственных и нейтральных, шведских, датских, норвежских, которые из-за особенностей финской торговли в последний период, в большинстве своём были загружены оружием, боеприпасами, артиллерией и самолётами, прочей военной техникой, топливом и взрывчаткой. Такое же содержимое можно было найти и на портовых складах. Даже то, что счастливо избежало гостинцев от «богатырей» эпоса Калевала, не могло уцелеть из-за многочисленных вторичных взрывов и пожаров. Полыхала вся акватория торгового порта, из-за разлившейся по ней горящей нефти из танкеров. Досталось и прочим причалам, пригодным для разгрузки транспортов в районе финской столицы. Это было для нас неприятно, хотя, конечно, даже полутысячи снарядов мало, чтобы полностью сделать невозможной разгрузку транспортов в районе финской столицы, тем не менее, пропускная способность портовых сооружений была значительно снижена.

Часть сил Потийской бригады вынуждена была на ходу перестраиваться, выходя вместо разрушенного торгового порта к иным пунктам высадки, тем не менее, ближе к обеду советская морская пехота уже штурмовала непосредственно городские кварталы, начала наступление на суше, зажимая финскую столицу в клещи, а с моря, по протраленным фарватерам, подошли БДБ с танковыми батальонами и самоходными артдивизионами и начали высадку. Вместе с ними ближе к берегу выдвинулись главные силы флота, крейсера, эсминцы. Они, как в былую «допаровую» эпоху, завезя на катерах вспомогательные якоря и встав на шпринг, с места стали оказывать могучую артиллерийскую поддежку наступавшим морпехам, пользуясь целеуказанием передовых корректировочных постов, действующих непосредственно в боевых порядках. Противник же опереться на свою артиллерию уже не мог, поскольку всё, что открывало огонь и обнаруживало себя, немедленно уничтожалось бомбардировщиками. Советские морские лётчики висели в небе, непрерывно сменяя друг друга, ни на минуту не оставляя без внимания то, что происходит на земле. Специально выделенные разведчики, в случае нужды вызывали из районов ожидания ударные самолёты или истребители, которые, ближе ко второй половине дня, тоже являлись к Хельсинки с бомбами, поскольку сопротивление противника в воздухе практически отсутствовало. Пилоты страны Суоми явились на битву лишь один раз в количестве полутора десятков французских MS-406, когда наши ТБ-3 высаживали воздушно-десантный корпус, но, оценив свои шансы против прикрытия, так и не вступили в бой, уйдя на северо-запад. Наши, связанные задачей сопровождения, проявили похвальную дисциплину и не стали преследовать.

В пятнадцать часов дня правительство Куусинена, высадившееся сразу вслед за первым эшелоном советской морской пехоты и едва добравшееся до относительно мало пострадавших от уличных боёв городских построек, выйдя в радиоэфир объявило о революции, о чрезвычайном положении в Финляндии, распустило сейм и тут же обратилось за помощью в подавлении «контрреволюционного мятежа» к Советскому Союзу. Конечно, всё было шито белыми нитками, но впоследствии, СССР в ответ на обвинения в нападении без объявления войны всегда придерживался версии «оказания помощи» выступившим против конфронтации с Советским Союзом «трудящимся». С наступлением темноты бои не только не затихли, но и усилились. Советская сторона ввела в дело танки и САУ, против которых у финнов практически не было никакого противоядия. Они перехитрили сами себя, внимательно следя за операциями, которые проводила РККА. Уже после войны с Японией отказавшись от закупок 37-мм противотанковых пушек «Бофорс», сочтя их слабыми против танков русских, в пользу 75-ти и 40-ка миллиметровых зениток той же фирмы. Это, безусловно, было верное решение, но сейчас, когда силы ПВО были выбиты, противопоставить Т-26М с бронёй, не превышавшей 30 мм, стало попросту нечего. Бутылки с бензином да полтора десятка, на обе дивизии, английских ПТР «Бойс», присланных в виде рекламы. В воздухе же пикировщиков и истребителей сменили торпедоносцы на Р-5, вываливающие до тонны бомб на обозначенные пиротехническими сигналами цели. В уличных боях, где авиация и корабельная артиллерия из-за близости противников помочь не могла, в ход шли ранцевые огнемёты и всевозможные заменители тяжёлого вооружения, от ружейных гранатомётов, фугасных РПГ, до тяжёлых 280-мм РС, запускаемых с помощью подрывных машинок прямо из укупорки. К утру город был взят, а совершенно дезорганизованные остатки войск противника зажаты севернее в трёх, простреливаемых насквозь, «мешках». В таких условиях финны не проявили, приписываемого им по итогам Зимней войны «эталонного мира», упорства в обороне и сдались. В плену у нас оказались президент Каллио, премьер Рюти с большей частью бывшего правительства. Остальные, включая главнокомандующего Маннергейма, сгинули бесследно. Возможно, погибли, пытаясь выбраться морем на всевозможных яхтах и катерах, которые нещадно топил наш «москитный флот». Кроме этого, на море за ночь наши сторожевики потопили ещё две подводные лодки врага.

С утра пресса СССР ударила в фанфары об успешно начатой КБФ операции «Ла-Манш» и освобождении столицы Финляндской народной республики от «белофиннов». На деле же всё обстояло не столь благополучно. Сейчас всё решало время. Да, ВВС КА в первый же день войны нанесли массированные удары по ЖД сети восточнее Хельсинки, разрушив десятки станций и мостов, провели операцию «Резак» по ликвидации телеграфных линий. Тем не менее, в Выборге о падении столицы узнали в тот же день 22-го ноября. Сколько времени потребуется на принятие решения на контрудар в условиях отсутствия приказов от главнокомандующего — не мог сказать никто. Между тем, боекомплекты морской пехоты и воздушных десантников изрядно «похудели». Осмотр портовых сооружений дал неутешительные результаты. На приведение хозяйства в порядок требовалось не меньше суток. К тому же, чтобы выдержать запланированные темпы переброски через залив 1-й Танковой армии, надо было как-то компенсировать утрату Торгового порта.

Комфлота Кожанов отреагировал на возникшую проблему решительно. Начало высадки 1-й ТА было отложено на одни сутки, а БДБ, только что высадившие морпехов, на советском берегу залива загружали не танками, а понтонами-раскладушками плавбатарей, собранными на Балтике со всей европейской части страны именно для наращивания пропускных возможностей портов, для сооружения временных плавпричалов. Сейчас о каком-то увеличении речи не шло, компенсировать бы утраченное. В результате, части 1-й ТА стали высаживаться в Хельсинки только с утра 23-го числа. Ещё на этапе планирования было понятно, что Танковая армия со всей своей техникой — слишком огромный организм, чтобы быстро пропихнуть его через единственные «морские ворота», а реализовать успех десанта наступлением вглубь надо было как можно скорее. Поэтому была принята стратегия «отрядов» или «боевых групп», когда мотострелковый полк, без большей части обозов и совсем без буксируемой артиллерии, усиливался танковым батальоном и дивизионом или полком САУ, и в таком виде перебрасывался в один приём, а по прибытии на место стразу же приступал к выполнению поставленных задач. Сейчас было важно занять как можно большую либо совсем необороняемую, либо слабозащищённую территорию, особенно в направлении на восток. А тылы можно было бы подтянуть позднее. С утра 24-го ноября «боевые группы» из состава 1-го ТК выдвинулись на восток, по прибрежной дороге на Порвоо и далее, сбивая по пути слабые заслоны из частей охраны побережья, пока 27-го на реке Кюмийоки не упёрлись в организованную оборону, поддержанную огнём береговых батарей из района Котка-Хамина. Это направление было хорошо тем, что во взаимодействии с КБФ захватывались новые высадочные плацдармы, порты, в которые тут же начинали перевозиться артиллерия и тылы, превращая наши «отряды» в полнокровные танковые дивизии. 1-й Танковый корпус на «восточном фронте» быстро наращивал свои силы, но даже и не думал расшибать себе лоб, штурмуя окопавшегося противника. Наоборот, он сам стал зарываться в мёрзлую землю, разворачивая свой левый фланг всё дальше на север. К 1-му декабря, когда погода испортилась, исключив авиаподдержку, Танковая армия образовала сплошной фронт по линии реки от Финского залива до Куусаноски, уперев левый фланг в озеро Пюхяярви. Дальше на север и на запад танкисты продолжали наступать, захватывая ключевые точки, порты, крупные посёлки и узлы дорог, заняв к началу зимы весь юго-западный угол Финляндии, а на севере достигнув рубежа Пори-Таммерфорс-Хейнола и израсходовав большую часть запасов топлива.

Эпизод 12

Пока Кожанов и Болдин воевали на западе, Рокоссовский на Карперешейке начал операцию «Мажино», нанося главный удар силами 8-й армии Потапова на своём крайнем левом фланге, где, во первых, глубина как полосы обеспечения, так и полосы долговременных укреплений, по данным нашей разведки, были минимальными, а во-вторых, здесь, за водными преградами, рекой Тайпаленйоки и озером Сувантоярви, финны не стали строить контрэскарпы, как на западе, оставив в неизменном виде прежние надолбы. Это говорило о том, что противник правильно предположил по одному только внешнему виду примерные характеристики наших сверхтяжёлых танков, понял, что надолбы их не остановят, но решил, что переправить таких монстров через реки и озёра, там, где нельзя пройти вброд, мы не сможем. Мы же приготовили и отработали на учениях сюрприз.

Ленфронт, приступив к прорыву полосы обеспечения, стал действовать методом «проколов», избегая существующей дорожной сети и прокладывая себе новые маршруты через леса. На нашей территории была развёрнута вся артиллерия, которая могла поддерживать передовые части на глубину до 20 километров от границы, т. е. на глубину задачи первого дня. Вперёд шла разведка и пехота на лыжах, выступая в виде передового и флангового охранения. Под её прикрытием три-четыре бронированных путепрокладчика ЧТЗ создавали новую дорогу, вываливая лес и лишний грунт в сторону обочин, создавая дополнительную маску, через которую сложно было бы вести прицельный огонь. Первый бронированный бульдозер был оснащён плугом, с дополнительными верхними упорами, чтобы деревья не валились на машину, прочие — обычными отвалами расширяли и выравнивали дорогу. Двигались медленно, со скоростью 3–4 километра в час, но благодаря этому и пехота наша не выматывалась, наступая осторожно. Выходя из под прикрытия леса на поляны, к противоположным опушкам высылались танки и механизированная пехота на новейших БТР-126, перевозивших восемь бойцов и вооружённых одним лишь пулемётом «Максим» в дистанционно управляемой, с помощью параллелограммных тяг, установке. Убедившись в отсутствии противника, путепрокладчики пересекали открытое пространство и вновь углублялись в лес.

Финские отряды в полосе обеспечения, самым тяжёлым вооружением которых были 87-мм лёгкие пушки образца 1895 года, были вынуждены бросать подготовленные ими рубежи засад и, либо отступать, либо по лесам же выдвигаться навстречу нашим передовым частям и вступать в бой на равных. Впрочем, весьма условно. Численное и техническое превосходство было на стороне РККА, да и артиллерия, благодаря «штурманам» в передовых отрядах, отслеживавшим пройденный путь и направление, всегда эффективно поддерживала огнём, открывая его в минимальные сроки. На направлении главного удара, где вместо челябинских бульдозеров дороги торили «Маркс», «Энгельс» и «Ленин», сразу проламывая просеки шестиметровой ширины с интервалом в 3–5 километров друг от друга, идя, при этом, со скоростью 10–15 километров в час, пехоте противника и вовсе было лихо. Либо бежать, либо русские обгонят, выйдут к реке и отрежут от своих.

Уже вечером первого, короткого ноябрьского дня войны, 57-й стрелковый корпус вышел на реку Тайпаленйоки на фронте 10 километров на всём протяжении от истока до устья. Он располагал не только собственной танковой бригадой на Т-126, но, в качестве усиления, полком СТТ и бригадой прорыва, насчитывавшей полторы сотни КВ и КВ-2, из которых пятая часть, по одной машине на взвод, была оснащена катковыми тралами, в дополнение к которым имелись четыре танка-бульдозера и столько же мостоукладчиков Т-28. В полной темноте началась подготовка к форсированию на участке левофланговой 82-й дивизии, напротив деревни Васкела, у самого южного края полуострова, образованного образованном озером и рекой. Судя по данным разведки, главные позиции противника располагались южнее, у основания выступа. Здесь, на плоском, простреливаемом перекрёстным огнём насквозь с наших позиций мысу, он обороняться посчитал для себя не выгодным и этим следовало воспользоваться. Танки-бульдозеры стали обрушать эскарпированный берег с нашей стороны, устраивая съезды к воде, а по противоположному принялись работать две роты КВ, всаживая в обрыв 107-мм фугасы один за другим. В ответ по нашим машинам весьма точно стала работать 152-мм береговая батарея.

Пришлось нажаловаться ночным бомбардировщикам. «Сержантские» полки на У-2, в которых служили выпускники лётных училищ «первой ступени», составляли на конец 1939 года не менее половины всех ВВС КА. В них, после первого года учёбы и усвоения «азов», будущие «полноценные» истребители, бомбардировщики, штурмовики, приобретали боевой опыт, учились бомбить и ориентироваться, осматривались в строевых частях, привыкали к дисциплине на земле и в воздухе, и лишь потом, после достижения должного числа часов налёта, направлялись в специализированные военные учебные заведения, после окончания которых могли претендовать на командирское звание. И не стоило этих «птенцов» недооценивать. У-2 последних моделей получили изменённое шасси и усиленный фюзеляж, благодаря чему могли подвешивать под него одну бомбу в 500 килограмм. Либо любой ассортимент в пределах этого веса под крылья. Увы, именно обретённая способность поднимать тяжёлые бомбы в данном случае сыграла с «ночниками» злую шутку. Вражеская батарея где-то в районе мыса Ярисевяниеми, предупреждённая о подходе наших самолётов, обнаруженных над главной линией финской обороны благодаря шуму моторов, работавших на полную мощность, прекратила стрельбу и затаилась. 500-ки и 250-килограммовки бросать с малой высоты было нельзя — небезопасно для самих бомбардировщиков. А с большой, да ещё в темноте, обнаружить огневые позиции береговой артиллерии было не просто сложно, а невозможно. В общем, отбомбились наобум, не принеся никакого ущерба. Но выиграли полчаса тишины.

Воспользовавшись этим, командир 82-й, полковник Федюнинский, на КП которого находился и я из опасения за судьбу супертяжеловесов, за потерю которых спросили бы, в том числе и с меня, приказал начать форсирование. Первой в реку вошла моторизованная рота разведбата дивизии на плавающих БТР, которые, стремительно проскочив открытое пространство до воды, один за другим бодро скатились по съездам и взводными колоннами пошли к противоположному берегу. Увы, как в поговорке, гладко было на бумаге… Попав на стремнину, машины, двигавшиеся на воде за счёт перематывания гусениц, не могли справиться с течением и их, нарушив строй, стало кучей относить на восток, туда, где эскарп был цел и выйти на сушу они не могли. Мехводы выруливали кто во что горазд, в результате рота в полном беспорядке приткнулась к берегу на протяжении целого километра и в пятистах метрах от края намеченного фронта форсирования.

Тем временем танкисты полка РГК, выгнав на берег свою БРЭМ, оснащённую для такого случая съёмной катушкой с кабелем, подключили его к «Марксу» и тот, заглушив дизеля и получая электропитание для ТЭД извне, пошёл вперёд. На учениях было нормой форсировать по дну водные преграды до 500 метров, так как приток свежего воздуха в загерметизированный танк отсутствовал и при большей ширине препятствия экипаж в тесном пространстве попросту начинал задыхаться. Здесь же надо было пересечь всего лишь 200 метров под водой. Главное — никуда не свернуть. Появление первого супертяжеловеса на северном берегу вызвало у финских артиллеристов натуральную истерику. По нему вновь открыли огонь не только шестидюймовки Канэ, но и батареи дивизионных пушек и гаубиц. К счастью, пока расчёты бежали к орудиям, пока наводили и заряжали, пока снаряды летели к цели, экипаж успел выйти через «люк героев» и отстыковать кабель, который БРЭМ начала немедленно сматывать. Поплавок, привязанный к его концу, уже скользил по воде, когда упали первые «подарки». «Маркс», чтобы не стоять под обстрелом, опустил отвал, страхуясь от мин, и двинулся на восток, к десантировавшимся с БТР разведчикам. Их плавающие «коробочки» уже вышли в обратный путь, но увы, в том месте течение оказалось ещё сильнее. Речи о том, чтобы по воде вернуться на исходные за новой партией пехоты вовсе не шло. Река подхватила БТРы, закрутила и вынесла за поворот, туда, где она резко меняла направление на север. Отсюда до главной линии обороны финнов было менее 4-х километров и теперь, в белом свете «люстр» подвешенных береговыми орудиями, выйдя из под прикрытия эскарпа, выкрашенные «под снег» машины разведчиков стали отчётливо видны противнику на чёрной воде. Артиллеристы врага, убедившись в тщетности своих попыток не то что подбить, но попасть в движущийся «Маркс», проворства которого они недооценили, решили отыграться на более лёгкой и менее шустрой в чуждой стихии цели. Для сталинградских же тягачей, с их-то 7-мм бронёй, были опасны даже близкие разрывы. К счастью, приткнувшихся к нашему берегу выше устья ручья Вииси-йоки, или, по-русски, Вьюн, машины выручили наши лётчики-ночники, подоспевшие своим вторым эшелоном, на этот раз за шумом боя незамеченным, отбомбившиеся по вспышкам и подавившие на время батареи противника.

В это время реку Тайпаленйоки форсировал благополучно «Энгельс». Переправа второго бронированного монстра, видимо, напомнила финнам, от кого исходит главная опасность и куда необходимо сосредоточить огонь. Даже невзирая на бомбёжку, к счастью для финнов, по-прежнему с большой высоты, ибо бомбы были подвешены заранее, а первые вернувшиеся У-2 учесть ошибки и перезарядиться ещё не успели, 152-миллиметровая снова стала бить. Туда, где нам было страшнее всего, по исходному берегу и БРЭМ. КВ, врубив ТДА когда над ними повисли «люстры», помогли избежать прямых попаданий, но «Ильич», последний танк полка РГК, застрял из-за перебитого кабеля у северного берега, высунув из воды конец пушечного ствола и часть крыши башни башни. Проводная связь с ним оборвалась. В полку СТТ РГК, состоявшим всего из трёх боевых машин, поднялась лёгкая суматоха. Командир был уже на плацдарме, сидя в «Марксе», а зампотех на нашем берегу с БРЭМ. И все вместе не придумали ничего лучше, чем направить к утопленнику, пока экипаж не задохнулся, «Энгельса».

— Дайте радио «Васильку», — несмотря на всю серьёзность положения я улыбнулся про себя легкомысленному позывному полковника Васильева, командира полка, — отставить! Передние башенные люки над водой! Пусть на «Ленине» их откроют, вскроют люк в перегородке моторного отсека и размонтируют воздухоподающие трубы на дизеля после фильтров. Так они смогут запустить собственные двигатели.

Час работы и, забурлив выхлопом, СТТ самостоятельно выполз на сушу. Плавающие БТР за это время, вернувшись по земле на исходные и учтя собственные ошибки, перебросили на противоположный берег ещё одну стрелковую роту. Все вместе, танки, разведчики, пехотинцы, принялись прочёсывать прилегающую к реке местность, лесок южнее Коуккуниеми и окраину этой деревни, вычищая финское боевое охранение и наблюдателей-корректировщиков.

Основным силам обороняющихся в это время было не до противодействия. Ночные бомбардировщики, подвесив под крылья 50-килограммовые парашютные объёмно-зажигательные и объёмно-детонирующие бомбы, продемонстрировали противнику очередные «домашние заготовки». Во время предвоенных учений, направленных на изучение боевого применения новейшего оружия, был замечен один эффект, которым сейчас решили воспользоваться. По действующим огневым средствам отрабатывали ОДАБ, от которых окопы не спасали, только закрытые сооружения с прочными дверьми, а вот против тех, кто затаился, против дежурных пулемётных расчётов, наблюдателей, боевого охранения, действовали парами. Примерно определив с воздуха по конфигурации линии надолбов, колючки, опорные пункты, траншеи противника, первый У-2 обрабатывал «подозрительные» места объёмно-зажигательными бомбами. Их начинка, распыляясь в воздухе, моментально садилась росой на ткань и впитывалась в неё. Поэтому, после поджига, основная часть ТВС очень быстро сгорала, а вот одежда продолжала гореть и дымить много дольше, выдавая в темноте местоположение обожжённых финнов. Чтобы уж добить их наверняка, второй У-2 добавлял туда объёмно-детонирующими.

За час лёгкие бомбардировщики не только вычистили траншеи, заставив финнов укрыться в ДОТах и ДЗОТах, но и попутно снесли всю лёгкую маскировку, включая и деревья, которые, лишившись ветвей, торчали теперь голыми палками. Досталось и подходящим из тыла резервам, которые вместо того, чтобы спешить к предполагаемому участку нашей атаки, вынуждены были прятаться в лесу. Береговая батарея, орудия которой стояли в бетонированных, но открытых двориках, также была приведена к молчанию, понеся, видимо, потери в расчётах. Всё это позволило с полуночи начать наводить понтонную переправу. Парк РГК, укомплектованный «раскладушками», выдвинулся к реке. Пока ЯГи, сдавая назад, сбрасывали свой груз в воду, понтонёры собирали 60-тонный мост длиной более двухсот метров вдоль берега, сапёры стали вбивать в песчаный грунт сваи, чтобы на тросах удерживать мост на, как выяснилось, сильном течении. Несмотря на все прошлые тренировки и опыт Польши, сейчас, зимой, ночью, в реальных боевых условиях, наводка моста заняла больше часа, но уже в 2.00 22 ноября первый КВ бригады прорыва РГК прошёл по мосту на плацдарм, а вслед за ней, корпусная ТБр, самоходные артполки и вся 82-я дивизия. Противодействие было слабым. Работали со стороны противника лишь миномёты, батальонные, по нашей классификации, которые, однако, до самой переправы не добивали. Кроме того, их было мало, не более шести стволов, засечь которые у наших лётчиков, к сожалению, не получалось. На этом этапе сражения наибольшие потери, как ни странно, понесли самоходчики, не имевшие в своём составе машин с тралами. Занимая огневые позиции, на противотанковых минах подорвались шесть САУ, поровну, дивизионных и корпусных. И если шасси Т-126 обычно отделывалось разорванными траками, то у СУ-5 от 2–3,5-килограммовых зарядов финских мин лопались рессоры тележки. Впрочем, чего-чего, а в элементах подвески грузовика ЗИЛ недостатка у нас не было.

По уму, да и по плану, сейчас надо было, выйдя к финским позициям, закрепиться, провести доразведку, дождаться, пока буксируемая артиллерия подтянется, встанет на огневые и разберёт цели, поработает на разрушение ДОТов и проведёт подготовку атаки. Но Федюнинский, явно опъянённый оказавшейся в его руках мощью, шутка ли — 250 танков, большей частью тяжёлых, на 2,5 километра фронта, не считая 11 °CАУ и трёх СТТ, решил атаковать с ходу, коли пушки врага приведены к молчанию. Атака началась в 6 утра, едва полки и батальоны, продравшись вслед за «классиками» через ещё один лес к северной, основной части деревни Коуккуниеми, вышли на исходные. Бронетанковые силы 57-го корпуса ударили клином, имея в голове полк «Василька», батальоны КВ-1 по флангам и бригаду на Т-126 и БТР в центре. Машины шли во взводных и ротных колоннах вслед за танками-тральщиками и танками-бульдозерами. Такое построение позволяло вести сосредоточенный огонь в сторону флангов, давя огневые средства в непросматриваемых с фронта амбразурах ДОТов и ДЗОТов. Едва «Маркс» снёс надолбы и пересёк их линию, начав топтать колючку, поднялась пальба. Для танков полка РГК попадания снарядов противотанковых пушек были, что слону дробина, но вот для КВ, не всегда, но хватало. Стреляли явно не мелкашкой, а чем-то более серьёзным, калибром не менее 75-ти. Наши ответили из всех столов, развернув башни в стороны, ускорили движение. Самоходки, как могли поддержали, накрыв через голову наступавших окопы финнов осколочно-фугасными, а КВ-2, на всём фронте атаки, выстроившись в линию, повели за собой пехоту. Советские бойцы, оставив лыжи, бежали по протоптанным танками следам не цепями, а группами, больше растянутыми в глубину. Когда они достигли колючки, с флангов стали бить пулемёты, но советские танки уже к этому времени перевалили финские траншеи, приблизившись к ДОТам и ДЗОтам вплотную, тут же расстреливая амбразуры. В бинокль я видел как «Ленин» заполз всеми своими четырьмя гусеницами на бугор, в котором скрывался ДОТ и своротил плугом бронеколпак наблюдателя. Тут же его догнал Т-126 из десантного отделения которого выскочила пара сапёров, забросившая в открывшийся колодец канистру и подрывной заряд. Секунда и в ночи полыхнул факел, выжигая нутро бетонной коробки. Остальные Т-126 действовали также. Самоходные огнемёты выжигали траншеи на подступах к укреплениям, а линейные высаживали подрывников, атаковавших амбразуры, двери или вентиляцию. Вслед за ними из БТР высаживались штурмовые роты механизированного батальона ТБр, вступая в траншейный бой накоротке с остатками гарнизонов и подходившими из глубины обороны резервами. В этой кутерьме линейные роты 82-й дивизии, до которых уже никому не было дела, достигли позиций противника без значительных потерь, сразу создав численный перевес в ближнем пехотном бою. Качественное превосходство также было на нашей стороне, как в отношении вооружения, так и боевого опыта. Решимости победить нашим бойцам тоже было не занимать.

Очень скоро сначала первая, а потом и вторая линия финской обороны, в которой мы потом насчитали пять ДОТ, два из которых были полноценными капонирами на четыре 50-калиберных морских пушки Канэ, стрелявшие 4,9-килограммовыми бронебойными болванками. Другие пушки этой же системы, шестнадцать штук, установленные во двориках, за тыловыми стенами пулемётных ДОТов и ДЗОТов, за искусственными каменными стенками, могли вести огонь в тыл и в сторону флангов в широком секторе. Деревозеляных, усиленных камнем огневых точек, также оборудованных фланговыми амбразурами, на 2,5-километровом фронте мы насчитали более тридцати, правда станковыми «Максимами» были вооружены не все, а примерно половина. В остальных обосновались расчёты с ручниками. Танковый кулак 57-го корпуса потерял при прорыве 28 машин, из них два КВ-1, семь Т-126 и три БТРа — безвозвратно.

Прорвав первую оборонительную полосу, Федюнинский стал развивать успех на север, через и в обход урочища Риискан в направлении Волоссула и Карнайоки и с восходом солнца упёрся в тыловые укреплённые узлы на подступах к этим населённым пунктам. Речи о том, чтобы и здесь бросить с ходу на штурм измотанные за сутки войска, конечно, уже не шло. 82-я дивизия остановилась и стала окапываться. Вторая дивизия 57-го корпуса, 36-я, тоже переправившись на плацдарм, стала наступать на северо-восток, зачищая северный берег Тайпаленйоки с помощью приданного ей полка СТТ РГК. Противник, которому эта атака пришлась во фланг, не стал цепляться за полуокружённый узел обороны и быстро отступил через Тайпале на север, на тыловой рубеж у Кюля.

Следующие два дня 8-я армия подтягивала артиллерию, тылы, перейдя в новое наступление, на этот раз по всем правилам, в 9.00 24 ноября. Артиллерия РГК, в том числе восемнадцать 305-мм гаубиц образца 15 года, две 305– и две 343-мм «царь-пушки», открыли огонь на разрушение ещё 23-го, значительно проредив «бугорки», а в ходе часовой артподготовки, завершившейся залпом РС, работали уже все калибры. Позиции финнов были буквально перепаханы. На этот раз, пойдя в атаку, штурмовые части почти совсем не понесли потерь. Как говорится, при плотности в 200 стволов на километр фронта о сопротивлении противника не докладывают…

Следующую цепочку укреплённых узлов по линии берег Суванто северне Хапарайнен — озеро Пухяярви — межозёрные дефиле — остров Коневец, 57-й корпус взломал ещё через двое суток, 26-го числа. Здесь, если не считать береговых укреплений на Суванто и на Ладоге, уже совсем не попадались ДОТы, да и сами защитники, раз за разом битые или брошенные под танки из тыла, были уже «не те». Отмечались случаи, когда после короткого «беспокоящего» артналёта, или пристрелочных выстрелов крупных калибров, враг отступал, не дожидаясь атаки.

Этот подготовленный рубеж на пути 8-й армии к Кексгольму был последним. 57-й корпус, выйдя на оперативный простор, если так можно назвать карельские леса и болота, сделал оборону остальных УРов финнской укреплённой линии бессмысленной, хотя 7-я армия на западе, да и 8-я своим левым флангом только-только на неё вышли. Закрыть же брешь финнам было нечем, поскольку Армия Перешейка, оставив в УРах войска прикрытия предполья, пограничников, шюцкоровцев, бросилась, совершая форсированные ночные марши, на запад, отбивать собственную столицу, не владея которой не могла получать никакого снабжения. 28-го числа, заняв Кексгольм и выдвинув на Сердобольское направление заслон от сил противника, изначально развёрнутых против Карельского фронта Мерецкова, 8-я армия повернула на запад, наступая своим правым флангом на Выборг. Атакуемые с тыла и фланга узлы долговременной обороны, получавшие от своего командования только приказ «Держаться!», но не имевшие ни достаточного полевого заполнения, ни артподдержки, конечно, выполнить его не могли. Не могли они и отойти, поскольку, помимо приказов, не имели вообще никакой информации об обстановке на фронте. Зачастую появление советских танков в тылу какого-нибудь укреплённого узла было совершенно внезапным.

29-го я, убедившись, что драгоценным СТТ ничто не угрожает, а личный состав полка и сам в состоянии позаботиться о себе и о технике, я выехал в части 7-й армии, которая, зачем-то, с ходу атаковала 27-го ноября, по примеру 57-го корпуса, дефиле в районе посёлков Хотиннен и Сумма. Зачем это было сделано — «кто надо» разберётся. Ведь фронт противника уже был прорван и эту линию можно было бы занять чуть позже вообще без боя, либо атаковать с тыла. Видно, кто-то хотел продемонстрировать, что «мы не хуже». Части 7-й армии, сформированные в Ленобласти, имели в активе боевого опыта лишь марш в Эстонию и Латвию, в боях раньше не участвовали. Приданные им танкисты и артиллеристы успели повоевать, но финнские «сюрпризы» для них стали полной неожиданностью. Танки с тралами — это замечательно. Но что, скажите, делать, если ловушки насторожены в расчёте на слона, а попался поросёнок? Минные поля финнов в дефиле выставлялись в рассчёте на вес и четырёхгусеничную ходовую часть «Маркса», а подрывались КВ. Обычные ПТМ ставились в качестве детонатора поверх 110-115-килограммовых зарядов, вынутых из якорных гальваноударных мин образца 1908 года. Приехав на место, на СПАМ-е я увидел множество покорёженных тралов и самих танков-тральщиков, с оборванными передними балансирами, над которыми колдовали ремонтники. Один КВ стоял с башней, крышу которой проломил и застрял в ней тяжеленный, метровый в диаметре, стальной каток, отброшенный взрывом от другого танка, находившегося в этот момент в ста метрах. В общем, все наши противоминные приготовления, из-за мощности заложенных в землю зарядов, оказались практически бесполезны. Поля пришлось уничтожать вручную или взрывным методом.

Вторым сюрпризом стало сочетание контрэскарпов и противотанковой артиллерии. Препятствия, как правило, располагались перед укреплённым узлом в три ряда, с интервалом в триста метров. Под прикрытием трёхметровых стенок, скрытые от наблюдения и прямого огня, ставились заграждения из колючей проволоки. Но эти линии не были сплошными, кое-где были оставлены проходы. Сунувшийся в один из них КВ сразу же получил в лоб из хорошо укрытой и замаскированной береговой 11-дюймовки образца 1877 года. Понятно, что 120-миллиметровая броня в этом раскладе никакой роли не играла. Попытка срыть контрэскарпы елозившими по их гребням танками-бульдозерами, равно как и попытка бросить мосты с Т-28, нарвалась на фланговый обстрел из всех калибров, от 75-миллиметровок Канэ до тех же антикварных 9-ти и 11-дюймовок. Если же у танка повреждалась ходовая и он останавливался, то по неподвижной цели начинали, вдобавок, бить и столь же древние тяжёлые мортиры. Осматривая потом укреплённый узел Сумма-Хотиннен, я не увидел там знаменитых в моей «прошлой жизни» ДОТов-миллионнеров. Вообще, пулемёты в абсолютном своём большинстве устанавливались в ДЗОТах. А прочные бетонные сооружения были представлены укрытиями и погребами боезапаса, под прикрытием тыловых стенок которых устанавливались орудия флангового огня. Дальше в тылу, в колодцах, так, что линия цапф находилась ниже уровня земли, были установлены мортиры. Как потом оказалось, на «Линию Маннергейма», на танкоопасные направления, финны стащили всё наследие Александра III, установленное прежде на батареях береговой обороны, 8-, 9-, 11-дюймовые пушки, 9-,11-дюймовые мортиры образца 1877 года, рассудив, что то, что годилось против морских броненосцев, против сухопутных тоже сгодится. Допросы пленных офицеров после войны показали, что по конструкции и размерам ходовой части СТТ они определили уровень их бронирования в 10–15 сантиметров, но посчитали, что в данном объёме невозможно разместить достаточно мощный двигатель и «парадная скорость», та, которую «Маркс» и прочие демонстрировали на площади Урицкого — предельная. Исходя из этих выводов они и посчитали, что кинжальный огонь по заранее пристрелянным целям из старых пушек, даже несмотря на их низкую скорострельность, будет эффективным.

Знать бы заранее, где соломки подложить, а лучше — вообще не соваться… Как бы то ни было, но 27-го числа 19-й стрелковый корпус и приданная ему танковая бригада прорыва этот самый прорыв осуществить не смогли, понеся тяжелейшие потери и в людях и в технике. Мне же, да и всему отделу ИТС фронта с подчинёнными ремчастями — расхлёбывать. Понятно, что прямые попадания береговых пушек — однозначно списание. Но что делать, если тяжёлый снаряд, попав под углом в борт КВ-2 позади рубки, вспорол и согнул бронеплиту, оторвав сварные соединения, превратил в фарш содержимое МТО и ушёл не разорвавшись, отбосив кормовой бронелист на тридцать метров? Будь это КВ-1, списал бы в неподвижные огневые точки какого-нибудь УРа, но КВ-2 с рубкой, редкий довольно зверь, а машину, теоретически, можно полностью восстановить. Погнутые и перекошенные минными взрывами корпуса тяжёлых танков — из этой же серии.

Вдобавок к этому, в первых числах декабря на меня, а не командующего бронетанковыми силами фронта, повесили испытания в боевой обстановке опытных машин. На днях в распоряжение Ленфронта пришли два эшелона из Харькова и Челябинска с танками, самоходками и БТР, появившимися на свет после осмысления опыта Польской кампании.

Впрочем, история танков «Уралмаш», построенных в кооперации ЧТЗ (вооружение, механизмы) и УВЗ (бронекорпус), началась ещё раньше. С началом войны против Польши в Челябинск было спущено распоряжение начать выпуск танков Т-34М. Однако, на ЧТЗ дизеля Д-100 не выпускались, а начать их производство означало сорвать план по основной продукции завода. В связи с этим началось приспособление Т-34М к местным условиям. К концу августа месяца 1939 года танк «Уралмаш-1» был построен и прошёл заводские испытания. В этой машине 525-сильный Д-100-6 заменили на 350-сильную танковую версию дизеля Д-130-2. Новый мотор был короче на метр, на который и сократилась длина корпуса танка, из-за чего ходовая часть стала четырёхкатковой. «Уралмаш-1» вышел на четыре тонны легче прототипа, но из-за более слабого движка удельная его мощность оказалась даже меньше, чем у «пехотного» Т-126, всего 14 л.с. на тонну веса. Тем не менее, машину решили запустить в серию, пусть не для танковых, так хотя бы для стрелковых корпусов. Освоение машины затянулось до начала зимы 1939 года. К этому же времени подоспели опытные машины «Уралмаш-2» и «Уралмаш-3». Первая была классической САУ с вооружением в рубке, клоном СУ-34-107 с другим мотором. Вторая же стала попыткой убить сразу всех зайцев и дать уральским танкам свою изюминку, чтобы армия не смогла отказаться от них ни при каких обстоятельствах. Т-126 был дёшев, Т-34М подвижен, а на Урале решили сделать упор на вооружение. Уралмаш был ведущим заводом по выпуску дивизионных гаубиц-пушек Ф-22 и танковых 107-мм пушек Ф-35, которые в модификации М1 1939 года получили клиновый затвор вместо поршневого. Поэтому «Уралмаш-3» вышел компиляцией корпуса, подвески и трансмиссии Т-34М, челябинского мотора и облегчённой башни (броня 60-45мм вместо 120-75мм) танка КВ-1. Вес танка достиг 31 тонны, а удельный показатель мощности упал до 11,3 л.с. на тонну. Зато машина стала универсальной, исключающей потребность в отдельных танке и штурмовой САУ.

Что касается харьковских машин, то по опыту боёв в Польше, где корпусные САУ СУ-126 и КВ-2 РГК с противоснарядным бронированием эффективно применялись для стрельбы прямой наводкой, а также в связи с прекращением выпуска 122-мм гаубиц на автомобильном полубронированном шасси, было признано разумным принять на вооружение артполков танковых бригад танковых корпусов орудия калибром 107-мм на шасси Т-34М. САУ СУ-34-107 была разработана осенью 1939 года по образу и подобию более тяжёлой КВ-2. Шасси Т-34М оставили без изменений, установив вместо башни рубку со 107-мм танковой пушкой Ф-35 в рамке в лобовом листе. Бронирование сохранено на уровне Т-34М. Крыша башни бронирована, ради хорошей вентиляции, только на первой половине своей длины, обеспечивавшей жёсткую установку орудия.

Вдобавок, в связи с тем, что танкодесантные батальоны бригад на Т-34 не имели своего транспорта для переброски пехоты и бойцы ездили на броне, они не всегда могли в боях 1939 года сопровождать свои танки. По примеру ТБр стрелковых корпусов, для которых уже был создан БТР-126, для мехбатальонов бригад танковых корпусов осенью 1939 года спроектировали БТР-34 на шасси Т-34М. Корпус СУ-34-107 с вооружением из пулемёта Максим в лобовом листе. Крыша десантного отделения полубронированная. Выход десанта на крышу МТО через двустворчатые двери в задней стенке десантного отсека. Экипаж: мехвод, командир-наводчик пулемёта и 8 человек десанта.

Каждой твари пришло не по паре, а по роте, при всего двух заводских водителях и одном сопровождающем на эшелон. Никаких тебе делегаций конструкторов, ремонтных бригад на всякий случай, ничего! Оказалось, таков был приказ начальника ГАБТУ Павлова. Сформировать экспериментальную часть нам предстояло уже на месте, а потом и испытать её в бою. Личный состав взяли в резервном корпусе, расквартированном в Новгороде, танковую бригаду которого наша лёгкая промышленность успела обеспечить ватниками, рукавицами и тёплыми шлемофонами, а вот пехоту полушубками и ушанками — нет. Новосформированный батальон, таким образом, получился из двух танковых рот на «Уралмаш-1» и «Уралмаш-3», двух батарей штурмовых орудий на «Уралмаш-2» и СУ-34-107, роты механизированной пехоты на БТР-34, взвода обеспечения на грузовиках. Ремонтных частей в составе не было, но этот недостаток я решил преодолеть, придав батальон одной из корпусных танковых бригад 7-й или 8-й армии.

К 14-му декабря, когда экспериментальная часть была готова выдвинуться на фронт, наши войска уже взяли Выборг и полностью очистили Карперешеек от остатков финских войск, взяв короткую передышку для нового наступления навстречу Танковой армии. С этим следовало поторопиться, так как в любой момент могли ударить морозы, залив мог замёрзнуть и тогда снабжение морем 1-й ТА прервалось бы до тех пор, пока не намёрз бы достаточно прочный лёд, который мог выдержать прохождение автоколонн. Марш экспериментального батальона к фронту своим ходом превратился в сущее мучение из-за разнотипности машин. Особенно задерживали еле ползущие «Уралмаш-3», в конце концов взятые собратьями из Харькова на буксир. Несмотря на это, колонна двигалась лишь ненамного обгоняя тракторные обозы, везущие к фронту боеприпасы, топливо и продовольствие. Лишь 20-го числа, перед самым началом нового наступления, батальон усилил ТБр 19-го корпуса 7-й армии, сильно поредевшую у Хотиннена. А 21-го Рокоссовский нанёс свой удар.

К этому времени положение финнов уже было катастрофическим. 1-я ТА, обороняясь на востоке, на севере заняла всё побережье Ботнического залива, соединившись в Оулу с Мерецковым, шедшим от Костомукши. Там, на севере Карелии, помимо «тракторного наступления», РККА применила моторизованные лыжные полки и дивизии, переформированные из личного состава кавдивизий дальневосточных армий, переброшенного на фронт авиацией без коней и тяжёлого вооружения. Получив вместо четвероногого транспорта лыжи, мотонарты, оленьи упряжки и лыжные установки для пришедших только что с завода грабинских Ф-24, бывшие кавдивизии полностью сохранили свою эскадронную организацию и могли продолжительное время действовать абсолютно автономно, не боясь оторваться от тылов или попасть в окружение. По подвижности они также превосходили лыжников противника, так как пыхтеть, прокладывая по целине лыжню, не приходилось, этот труд брали на себя мотонарты. К тому же, имея на вооружении не только пулемёты, но и тяжёлые 120-мм миномёты и лёгкие дивизионные пушки, моторизованные лыжные дивизии получили подавляющее огневое превосходство над подвижными частями противника. Дополнительным бонусом для МЛД стали новейшие 6,5-мм автоматы АК-39, ручные пулемёты-карабины РПК-39, получившие шнековые магазины на 100 патронов вместо прежних дисковых, и снайперские винтовки СК-39, обязанные своим рождением японским «арисакам» с оптикой, которые, кстати, широко применялись нашими частями, прошедшими Маньчжурию и в Польше, и здесь, в Финляндии. Благодаря длинному стволу и малому калибру, трофейные винтовки не давали при выстреле вспышки, способствуя маскировке снайперской позиции. По этому же принципу Шпагин в Туле, «допилил» конструкцию АК, снабдив его, кроме оптического прицела, стволом пулемётной длины, оптимальной для патрона 6,5х39, но с более тонкими стенками. А что касается лесной войны, то конников-дальневосточников, потомков уссурийских казаков, ещё в царские времена упрекали в том, что они являются больше охотниками, нежели кавалеристами и при столкновении с врагом хватаются за винтовку, а не за шашку. Тайга для них была привычным, понятным миром, вовсе не труднопроходимым препятствием.

Пока 250-тонные бронетрактора давили, прокалывая Финляндию насквозь параллельными дорогами на которых тут же устраивались опорные пункты, связанные системой артогня, организовывалось патрулирование лыжников, а на наиболее опасных местах — полноценная траншейная оборона, МЛД вырывались далеко вперёд, обходя рубежи обороны и боевые части, захватывая в тылу противника узлы коммуникаций и базы снабжения. В этих условиях финским войскам, и без того немногочисленным, было не до противодействия наступлению, они бросались отбивать свои склады и защищать тылы. А советские бывшие кавалеристы, спалив вражеские запасы вместе с постройками и не приняв боя, уже шли дальше, устраивая для наиболее настырных засады.

Подобным же образом действовал и Заполярный фронт Штерна, которому противостояло всего несколько рот. За исключением того, что в «тракторном наступлении» он мог опираться лишь на челябинские бульдозеры. Захватив на второй день войны город и порт Петсамо, куда на последних моточасах дизелей буквально вполз линкор «Фрунзе», к концу первого месяца боёв он вышел на шведскую и норвежскую границы, взяв их под свой контроль.

Основные же финские силы, Армия перешейка, растратив в бесплодных атаках против 1-й ТА свой боевой потенциал, расстреляв боеприпасы, подъев продовольствие и фураж, оказались зажаты в восточной, дикой части страны. Рассекающий удар Рокоссовского навстречу танкистам, нанесённый в 30 километрах от берега Финнского залива, вне зоны действия береговых батарей в районе Котка-Хамина, которые всё ещё были боеспособны, отражался лишь стрелковым оружием и пулемётами, даже бутылки с зажигательной смесью, которые прежде пехота противника применяла широко, хоть и безуспешно, потому, как после войны 32-го года все наши танки проектировались с учётом устойчивости к их воздействию, были редки. Экспериментальный батальон, в целом, действовал неплохо, не хуже линейных частей, практически не понеся потерь. Но картину опять испортили «Уралмаш-3», которые вечно никуда не успевали и порой не могли преодолеть сложные участки местности, ставшие для нас главной проблемой. Именно поэтому, написав свой заключение по боевым испытаниям, я дал этой малоподвижной машине отрицательный отзыв. Точно так же, как и сами воевавшие на ней танкисты.

Эпизод 13.

Под новый год восточная часть Финского залива полностью замёрзла, а в январе ударили сильные морозы. Температура порой, как 18-го числа, понижалась и до сорока градусов. Война нами к этому моменту была, считай, выиграна. Остатки «белофиннских» войск и шведского добровольческого корпуса были изолированы в восточной части страны и РККА предпринимала против них частные операции, отбивая один за другим населённые пункты, даже отдельные хутора, оставляя в них гарнизоны. Фактически, бои против оттеснённых в дебри финнов, большая часть которых уже погибла, либо сдалась, приняли противопартизанский характер. Наиболее упорные, непримиримые наши противники, всё ещё сражались, питаясь выловленной в многочисленных озёрах рыбой, борясь с цингой с помощью хвойного отвара, но участь их была предрешена. Это понимали все. В Кремле уже раздавали награды за операции «Ла-Манш», «Мажино», «Арденны», не стесняясь вызывать туда даже командующих фронтами. За рубежом, особенно в Швеции, притихли, опасаясь дразнить и провоцировать «русского медведя». Антанта, которая в «эталонном мире» строила планы авиаударов по Баку, казалось, забыла о существовании русских, очевидно понимая, что группировка РККА на иранской границе и в Закавказье, имеющая в своём составе танковый корпус, разворачивается не просто так. Моё предположение о «кротах» и их связях с кураторами через Туркестан, высказанное Судоплатову, оказалось верным. Прибытие большого количества войск в Среднюю азию сразу спровоцировало всплеск общения по тайным каналам, вскрыть которые было делом техники, в прямом смысле слова. Прослушка сыграла свою роль. Аппарат НКВД не только на южной окраине страны, но и в центре, был тихо, но решительно и быстро вычищен так, что об этом даже слухов не пошло.

1-го февраля 1940 года Генштаб сделал и без того разросшемуся за счёт снабжённых полушубками резервных корпусов до трёх общевойсковых армий Ленфронту подарок, включив в его состав и 1-ю Танковую армию, ради упорядочивания тылового снабжения последней. Для меня это означало, что приходилось брать под свой контроль сбор и ремонт подбитых и брошенных по всей южной и западной Финляндии боевых машин. Ведь через залив перебрасывались, в первую очередь, боевые подразделения, а тыловые — по остаточному признаку. В результате, в первых боях 1-я ТА повреждённые машины попросту бросала, имея их достаточное количество, чтобы действовать против финнов без восстановления битой техники. Даже к Новому году, когда Финнский залив уже замёрз, рембаты и рембазы армии всё ещё находились в Ленинграде и вышли по льду на соединение со своими частями только во второй половине января, когда были захвачены и уничтожены последние береговые батареи и трасса стала достаточно крепкой, чтобы выдерживать тяжёлые гусеничные тягачи.

2-го числа я, взяв с собой только неизменного водителя-радиста Грачика, которого перевели-таки ко мне в начале ноября 1939-го, выехал в штаб 1-й ТА, выбрав для этого также ледовый маршрут. Здесь, на идеально ровной трассе, хорошо наезженной грузовиками, мой «бронетур» мог развить хоть максимальную скорость, не то, что по извилистым сухопутным дорогам, и я от души радовался возможности порезвиться в волю. Нет, я вовсе не раскочегаривал дизель до максимальных 360 сил, но и в «крейсерском», щадящем режиме, спидометр показывал 150–160 километров в час, достичь которых в этом мире я мог, разве что, на самолёте. Или на какой-нибудь специально построенной гоночной трассе, но таковые имелись только за рубежом. Морозная погода, безоблачное небо и яркое солнце дополнительно поднимали мне настроение, разгоняя невесёлые мысли о том, что я всё-таки творю.

Ведь, в меньшей степени в Польше, а в Финляндии практически, за ничтожным исключением, полностью, мы либо уничтожили, либо изъяли мужскую половину самого цветущего возраста у целых народов. Причём, вернуть пленных, особенно финских, из-за их антисоветских, вообще антирусских националистических настроений мы попросту не могли. Для Финляндии, в которой остались лишь бабы, дети да старики, это было, безусловно, трагедией. И как мы, если всё обернётся плохо, потом сможем кого-то обвинять в геноциде?!

Хотя… Чувствуя левой щекой тёплые ласковые лучи, я даже не смог злиться на себя за дурные мысли, только тихо усмехнулся. Тоже мне, сравнил! Разве РККА воевала с мирным населением? Нет! Нашими врагами были только те, кто взял в руки оружие и направил его против нас! Сами виноваты. И финский народ не пропадёт, в СССР этого племени хватит на развод, да и прочие национальности, в рамках правильно понимаемого пролетарского интернационализма, помогут. Лучше б о своих, товарищ Любимов, думал, о тех, кто в блокаде мог бы оказаться, не сокруши мы сейчас страну Суоми. А теперь Финляндская народная республика — особая в составе СССР. Кожанов, вон, на седьмом небе от счастья, что вырвался из «Маркизовой лужи». Даже зимовать на своём «Кадисе» в Хельсинки остался. Скоро уж увижу давнишнего друга-приятеля…

Треск и два удара по машине заставили меня нажать на тормоз и сбросить скорость. Поломка какая? Нет, в зеркало заднего вида я заметил поднявшуюся их наметённого на льду сугроба человеческую фигурку в белом маскхалате. Следующую мысль, пришедшую мне в голову, я потом считал одной из самых дурацких в своей жизни, но дуракам везёт. Вид человека на морозе и вдали от берега вызвал у меня желание помочь ему и подбросить до ближайшего жилья. Ага, тот только этого и ждал. Разворачиваясь и вынужденно выехав в снег за пределами накатанной дороги шириной метров пятдесят, я увидел, что «несчастных» на самом-то деле четверо, к тому же, они вооружены. Характерные круглые магазины выдали с потрохами пистолеты-пулемёты «Суоми», один из которых был направлен в мою сторону. Правда, сосед стрелка, протянув руку, тут же пригнул оружие к земле, не давая стрелять.

В любом случае, предлагать помощь расхотелось, я остановился, а Грачик рядом принялся листать ни разу не пригодившийся нам пока разговорник. Люди побежали к нам, сокращая изначально примерно стометровую дистанцию.

— Анна перикси! Пудоттакаа асеенне!!! — проорал, приоткрыв со своей стороны дверь и чуть высунувшись, Грачик.

— Сдаавайтесь! Выходиите из маашины!!! — прилетело в ответ и двое из четырёх подняли стволы, в то время как другие, чуть разойдясь в стороны, чтобы не перекрывать обстрел, продолжали бежать.

— Это диверсанты, — буднично сказал мой радист, захлопывая бронированную дверь. — Давите их, товарищ дивинженер. Я им сдаться предложил, они не послушались. Сами виноваты. Только не стойте, а то вдруг у них гранаты есть.

Любой испанец или португалец, истинный ценитель корриды, если бы мог знать то, что произошло дальше, вырвал бы себе всю шерсть из подмышек от того, что не видел представления собственными глазами. Резко бросая сцепление и давя в пол газ, я быстро перебрасывал передачи, разгоняя своего «Тура», нацеливаясь в крайнего левого «тореадора». Тот попытался увернуться, бросившись в сторону, но я всё же ударил его бампером по ноге. Остальные принялись от души палить, стараясь, однако, не повредить мотор и колёса, целясь в боковые окна. На бронестёклах появились три-четыре отметины, что-то попало в двери и попортило внешнюю обшивку, но мы были неуязвимы. Следующие десять-пятнадцать мнут я носился под обстрелом кругами и далеко не с первой попытки, но задавил или сбил всех, кроме одного, самого вёрткого. Его, запыхавшегося, бывшего уже не в состоянии точно стрелять в ответ, срезал Грачик из своего ППШ.

И тут я совершил вторую глупость. Вместо того, чтобы покататься по поверженным врагам для верности, сам вышел из машины с пистолетом. Трофеев захотел. Обыскал одного, живого, но без сознания, забрал «Суоми» и похожий на «Парабеллум» пистолет, гранат не нашёл, подошёл ко второму, но тот, с переломанными ногами, до последнего прикидывался трупом и лишь когда я приблизился, перевернулся и выпалил в меня короткой очередью. Я успел и сместиться в сторону, и попасть в него из «Браунинга», но свою пулю в бедро всё-таки поймал. Увидев это, Грачик, молча отстрелялся из ППШ по всем, кто лежал в маскхалатах на льду, не забыв и того, которого я разоружил.

— Ну что же вы так, товарищ дивинженер? — спросил он сокрушённо, подходя и доставая перевязочный пакет, пока я перетягивал ногу жгутом. — Вот так ладно, — спустя пару минут сказал он, глядя на наложенную поверх штанов повязку. — Давайте я вам дойти помогу.

Посадив меня в машину, мой ординарец собрал оружие, свалив его на заднее сиденье и приволок немного замёрзшей копчёной рыбы из найденной неподалёку волокуши, рядом с которой нашлись и лыжи.

— Выкинь, нам ни к чему, — приказал я, бросив взгляд на еду.

— Да я только показать! — даже обиделся Грачик от того, что я подумал, будто он хочет меня этим накормить. — Еды у них всего ничего. И как они здесь оказались?

— Как-как! Мы примерно напротив Котки. Через залив — Эстония. Хоть наши гарнизоны там и стоят, но всё же не СССР. Пока. На машине они бы туда через залив и смылись. Не повезло им, что на мой замаскированный броневик нарвались.

— Куда мы теперь, товарищ дивинженер? Вернёмся или всё же в Хельсинки?

— Давай, Грачик, рули на запад, туда, кажется, ближе.

Добравшись до финской столицы я, разумеется, сразу же попал в руки медиков и о службе речь уже не шла. Вокруг моей персоны, хотя ранение-то было не самым тяжёлым, пуля прошла навылет, сразу поднялась суета, собрался целый консилиум военврачей, признавший меня годным к перевозке и решивший отправить утром следующего дня самолётом сразу в Москву. Подальше от себя, чтоб не нести ответственности за состояние здоровья товарища Любимова, умудрившегося, несмотря на прямой приказ комфронта не соваться дальше дивизионных штабов, поучаствовать в перестрелке. Хорошо хоть Кожанов выкроил время и навестил меня поздним вечером. У меня было что ему сказать. 20 декабря в Ленинград пришло японское судно «Касино», водоизмещением в 11000 тонн, которое не могло подняться по уже вставшей реке за Литейный мост к Металлическому заводу, чтобы оставить там свой груз. Проблема оказалась такой важной, что решением её озадачили меня, как человека всегда находившего способ извернуться. Но когда я узнал о содержимом трюмов, мне, прямо скажу, поплохело. Башня линкора «Ямато» и четыре пушки, три из которых 460-миллиметрового калибра и ещё одна 480-миллиметрового! Первое, что возникло у меня в голове, был вопрос «Зачем?!» А немедленным решением — отправить барахло обратно, пока не замёрз залив. Увы, одного меня для этого было мало, нужна ещё чья-то, обязательно авторитетная, поддержка и кроме Кожанова, пожалуй, помощи ждать было неоткуда. Нарком Кузнецов к линейным силам дышал неровно и убедить его было бы попросту невозможно.

— Невозможно, — отрезал Кожанов в ответ на мои уговоры. — За это уже сполна уплачено. Собраны деньги по партии, начато проектирование линкора под такие башни. ЛМЗ получил заказ скопировать их. Большевик — орудия. Понимаешь, как далеко всё уже зашло. К тому же, инициатива САМОГО!

— То есть как уплачено? Чем? Кто-то, помнится, убивался из-за чрезмерных расходов на войну с финнами!

— Деньги здесь не причём. Японцам интересны авиадвигатели и зенитные мотор-пушки. Нам — линкорное вооружение. Обменялись.

— Вы что же, отдали им секретные разработки за какой-то бесполезный хлам?!! — взбесился я и чуть не вскочил, несмотря на рану, на ноги.

— Во-первых, за уникальную артсистему. Во-вторых, запорожские моторы у нас не самые лучшие, а «гатлинги» и так уже у всех на слуху.

— Какая разница! Там принципиальная схема важна!

— В любом случае, дело сделано. Курс на расширение сотрудничества с Японией взят партией в пику американцам, объявившим нам эмбарго сразу после польской провокации, не потрудившись выяснить истину. Они, кстати, и сейчас на нас ещё гавкают, пасквили в своих газетёнках печатают. Ты же не будешь выступать против линии партии?

— Не буду… — буркнул я, нахмурившись. — Сергей Мироныч, приехав к нам в Ленинград, уже упрекнул меня, что я страху на него нагнал, а Мерецков мог и сам справиться. Вместо этого — астрономические затраты, срыв планов и прочее… Не в том я сейчас положении, чтобы выступать. Хоть и знаю, что прав.

— Семён Петрович, да ты, никак, стареешь! — рассмеялся Кожанов. — В былые годы в драку б лез, только что не по тебе!

— Делайте, что хотите, — махнул я обречённо рукой. — Всё равно, я теперь раненый, а не начальник ИТС фронта. Нуждаюсь в лечении аж в самой Москве. Так пропихивайте японское корыто, как хотите, сами!

— Пропихнём, будь уверен! Как своё-то и не пропихнуть?! — продолжал веселиться комфлота, видимо, в тайне довольный тем, что «большим игрушкам» Любимов со своим «особым мнением» не угрожает. — А ты лечись, бывай, в общем, здоров назло врагам! — поспешил смыться Иван Кузьмич.

— И тебе не хворать, — буркнул я ему вслед и, закрыв глаза, попытался заснуть, выбросив из головы все дурные мысли.