Эпизод 1

Первый месяц работы на будущем ЗИЛе пролетел, как будто его вовсе из жизни вычеркнули. Сварщики были просто нарасхват, начальники цехов чуть из-за них не дрались прилюдно, а втихаря сулили сварным все мыслимые и немыслимые блага, если те займутся именно их участком в первую очередь. Так как в суете перестройки производства требовалось как всегда все и сразу, то возможности для маневра были, чем пролетарии и пользовались. Учитывая, что сварщиков было всего двое, а точнее, я и мой ученик, правоверный комсомолец Петр Семенович Милов, проблема была только в последнем, он первое время ни в какую не хотел соглашаться, когда нормировщики закрывали на него по две, а то и больше, в зависимости от работы, нормы. Положение спасло только то, что был мой ученик изрядным бабником. Да мои уговоры, мол, не нужны тебе деньги — в детдом отдай. Давил на чувствительную струнку, случайно узнав, что мой подопечный был в прошлом беспризорником и детдомовцем. Тоже мне — Деточкин поневоле.

Да и легально мы зарабатывали будь здоров, планов было громадье, и мы практически ежедневно работали сверхурочно, по две смены подряд. Я при этом вообще домой не уходил, ночуя прямо на заводе, заявляясь в Нагатино только раз в пять дней, попариться в баньке вместо заводского душа да прошвырнуться за необходимыми покупками. Помогать Полине по двору в ноябрьскую слякоть было особо нечего. Мой же напарник бегал ночевать к подругам, живущим поблизости, и в общежитие тоже не наведывался.

В конце месяца к нам, уже осоловевшим от работы, под вечер, подскочил хлопчик и шепнул пару слов Петру. Тот чуть косынку, которую мы пытались присобачить к каркасу ворот цеха, не выронил, переменившись в лице.

— Что случилось, Петя? — с усмешкой спросил я. — Разлюбила?

— Все у тебя, Петрович, бабы на уме! Из комсомола меня хотят исключить!

— Ой ты, епишкин козырек! Натворил чего?

— Натворил! За месяц на недельных собраниях ни разу не был!

— Всего-то? Я уж думал — ты взносы не платишь, скряга, — подковырнул я беззлобно. — Исключить ведь только на собрании могут, так?

— Ну да.

— Когда? В смысле, собрание.

— Завтра вечером уже. Что делать, дядя Семен?

— Нашелся племянничек! Я тебя на пятнадцать лет только старше! — отбросив шутливый тон. — Вместе пойдем, есть мне, что там сказать.

На следующий день, отложив все сверхурочные работы и приведя себя после смены в порядок, на пару шагали к заводскому клубу, где и проходили комсомольские сборища, а по выходным крутили кино. Выкурив по трубочке на крыльце, — Петя старался подражать наставнику и обзавелся своей в первый же выходной, к тому же это производило благоприятное впечатление на женщин, — прошли в зал, где было уже полно молодежи. Меня по пути никто не остановил и не поинтересовался, что ветерану Куликовской битвы нужно. На сцене, как и положено, стол, накрытый красной материей и теплая компания активистов за этим бруствером.

Собрание началось с докладов и обсуждения политики ВКП(б), коллективизация, индустриализация и борьба с троцкизмом. Ничего нового и интересного для меня в этом не было. Индустриализацию я проводил собственными мозолистыми руками. Коллективизацией мне все уши в выходные прожужжала Полина: раскулачивание в Нагатино уже набирало обороты, и ее очень интересовал вопрос, вступать в колхоз «Красный огородник» или нет. А в борьбе с троцкизмом я все равно ничего не понимал, и фамилии отлученных от партии по этому признаку для меня ровным счетом ничего не значили. В общем, начал самым позорным образом засыпать, хорошо, что Петя приглядывал за мной и вовремя пихал локтем. Наконец полуотключенный мозг выделил в нескончаемом потоке слов фамилию Милов, и я, сделав над собой усилие, мобилизовался. Слово держала молодая особа посредственной наружности, но полная внутренней ярости, сидевшая тихо-мирно до того в президиуме. Или как это здесь называется?

И чего она так разоряется? Подумаешь — пропустил шесть собраний подряд. Это разве «систематически»?

— Петя, дорогой, а скажи мне, — спросил я напарника, желая получить подтверждение догадке, — ты ее, часом, не того? Ну понимаешь…

— Это она меня чуть не этого! Еле убежал!

— Понятно, нет никого мстительнее отвергнутых женщин, — сказал я задумчиво. — А уж эта! Соплюшка совсем, а уже мегера.

Петра вызвали из зала пред светлы очи всего коллектива — прямо на трибуну, держать ответ. М-да, электрод Милов с грехом пополам держать уже мог, а вот ответить на обвинения ему было нечего.

— Я… Мы… Больше не повторится… — Тьфу ты, тухлый овощ, слушать противно!

— Кто имеет сказать в защиту Милова? — раздалось из президиума, ну прямо — «все татарин, кроме я».

Я поднялся со своего места и, набрав, сколько мог, воздуха, как можно внушительнее изрек:

— Я буду говорить!

— А вы кто, товарищ, будете?

— Пролетарий я, мастер и наставник этого Демосфена недоделанного.

После слова «этого» я значительно сбавил голос, но со сцены все равно указали.

— Попросим непонятными словами не выражаться! Мы не на корабле!

— Хорошо, хорошо. Мне отсюда можно, или к вам забраться?

— Говорите с места, может, еще защитнички найдутся, — это ввернула та самая дурнушка, убивая на корню желание возможных заступников выделяться.

Что ж, приступим.

— Товарищи комсомольцы! Как вы все знаете, коммунистическая партия, под мудрым руководством товарища Сталина, взяла курс на построение коммунизма в отдельно взятой стране, одобренный большинством голосов на съезде. Как должны воспринимать эту установку настоящие комсомольцы, молодые и энергичные последователи учения Маркса — Энгельса — Ленина — Сталина? Безусловно, как руководство к действию! Именно так и принял ее товарищ Милов, работая по две смены каждый рабочий день! На своем, не побоюсь этого слова, боевом участке, товарищ Милов приближает построение коммунизма ровно в два раза быстрее, чем это запланировано, исходя из возможностей среднего пролетария! Почему так происходит? Потому что товарищ Милов далеко не средний пролетарий, а я бы сказал, не погрешив против истины, ударник коммунистического труда! Если бы каждый работал так же, коммунизм в СССР был бы построен ровно в два раза быстрее! И даже еще быстрее, так как за смену товарищ Милов вырабатывает две нормы и более! И выполняет товарищ Милов свою работу так, что ни у кого язык не повернется сказать, что сделано плохо. Наоборот, все начальники цехов нашего завода постоянно выражают комсомольцу Милову благодарность за проделанную им работу. Вполне понятно, что комсомолец Милов, занятый построением коммунизма, не всегда имеет возможность посещать комсомольские собрания. Между двумя возможностями — отработать дополнительную смену или поучаствовать в собрании — он без колебаний выбирает ударный труд. Почему так происходит? Потому, что товарищ Милов предпочитает быть комсомольцем, а не только им числиться! Многие ли из вас являются настоящими комсомольцами под этим углом зрения? Если вы проголосуете за исключение товарища Милова из рядов комсомола, он комсомольцем не на словах и бумаге, а на деле быть не перестанет. А вот каждый, кто проголосует за это, навредит товарищу Милову, следовательно — создаст помеху построению коммунизма. Как назвать человека, на словах выступающего за коммунизм, а на деле вставляющего ему палки в колеса? Комсомольцем? Нет, болтовня и вредительство — отличительный признак троцкиста! У меня все.

Едрен батон, хоть и готовил эту речь заранее, вспоминая слышанные ранее в прошлом мире и выбирая подходящие обороты, проговаривал ее потихоньку про себя, но такие выступления мне совсем непривычны, во рту будто песку насыпали. Водички бы сейчас попить! Пока я так размышлял, в зале царила гробовая тишина, комсомольцы, скрипя шестеренками, переваривали полученную информацию и пытались понять, как на нее отреагировать. Первой нашлась дурнушка и начала яростно выкрикивать, прямо сидя в президиуме.

— Да как Милов может линии партии следовать, когда он ее и не знает вовсе?! Правильные установки даются именно на комсомольских собраниях, а Милов их не посещает!

Тут, к счастью, Петя тоже не лопухнулся и начал на память цитировать повестки дня и решения пропущенных собраний.

— Да ладно, Петр! Верим тебе, что знаешь. А ты, Машка, просто хочешь ему навредить, раз он на тебя не смотрит. Но тут дело политическое уже получается! — Председатель на секунду задумался и продолжил: — Предлагаю вопрос об исключении комсомольца Милова с повестки дня снять. Кто «за»?

Всегда замечал, что по предложениям руководства, любого, «за» голосуют гораздо охотнее, чем «против». Тут же вообще все было единогласно. «За» проголосовала даже девушка Маша, просто потому, что так она избегала повышенного внимания к личной ее заинтересованности в судьбе Петра.

На собрании мне уже делать было нечего, и я потихоньку вышел, рассчитывая за час-полтора дойти по замерзшей Москве-реке до дома и в кои-то веки переночевать там в будний день.

Эпизод 2

— Ой, Семен! — Полина всплеснула руками, выглянув на улицу на скрип шагов по свежему снегу. — Ты чего пришел-то?

— Живу я здесь. Али забыла? — ответил я устало. Все тропинки замело, и приходилось идти по снежной целине, что изрядно меня задержало. — И жить буду еще два дня. А потом уйду, не волнуйся. Михалыч мне уже выбил койку в общаге как ценному работнику, можно хоть завтра переезжать.

— Сем, да ты в дом проходи, ужин еще не остыл, поешь.

Хозяйка была как-то подозрительно ласкова, чего я раньше за ней не замечал. Скорее, нормой было то, что мы постоянно цапались. Не говоря ни слова, я прошел в избу, разделся, умылся и сел за стол. Меню приятно порадовало, особенно в контрасте с заводской кормежкой. Тут тебе и курица жареная с картошкой, и зелень, и огурчики соленые. Хозяйка без меня явно не голодала.

— А я вот все время на тебя готовлю, как уговаривались, — Полина чуть ли не ластилась. — Думаю, может, придешь? Сема, может водочки налить?

Последний вопрос меня сразил наповал. С чего бы это такое неслыханное внимание к моей скромной персоне? Эта подруга явно от меня чего-то хочет и лучше уж сразу выяснить, чего именно.

— Говори.

— Сем, ты бы не уходил, а? — Поля сказала это тихим и настолько жалобно-просительным голосом, что я почти поверил, что именно я, сам по себе, ей и нужен.

— Обговорили же все еще месяц назад. Чего непонятного? Меня твои условия не устраивают, ты меня тоже не устраиваешь. Смысла оставаться нет.

— Сем, а Сем? Да бог с ними, с деньгами. Ты оставайся, ладно?

А вот это уже ни в какие ворота не лезет! Я ее целый месяц ушлой мошенницей считал, а ей даже денег не надо! И в чем подвох? Молча посмотрел на хозяйку долгим оценивающим взглядом так, что она покраснела. Да, где та болезненная бледность месячной давности? Полина за последнее время прямо расцвела. Понятное дело, если так каждый день питаться, как я сейчас ужинаю, за месяц можно и узника Бухенвальда откормить. А харчи, стало быть, мои. Занятно.

— Поль, а скажи мне, чем ты этот месяц занималась? Чем зарабатывала?

— Так нет работы никакой, дома сидела. Сейчас и наняться-то ни к кому нельзя, боятся все. Раз работников хоть зачем нанимаешь, значит — кулак. Враз все опишут и вышлют куда Макар телят не гонял. А в колхоз идти, так там трудодни отрабатывать какие-то надо, а оплата только со следующего урожая.

— Стало быть, если я уйду, тебе и жрать нечего будет? — спросил я ровным голосом, сознательно провоцируя хозяйку, которая всю жизнь как-то прожила одна, без посторонней помощи. И провокация удалась на славу!

— Вот только не думай, что без тебя не проживу! Благодетель нашелся! Да скатертью дорога! Катись колбасой куда хочешь! — Полина чуть не подпрыгивала, выкрикивая эти слова, а потом неожиданно расплакалась. Я был готов к взрыву эмоций в любой форме, поэтому так же спокойно, как и прежде, продолжил:

— Вот видишь, Поля, плохо мы с тобой ладим, цапаемся постоянно. А знаешь почему? Стерва ты натуральная, иначе не скажешь. Детей у тебя нет, а без детей бабы стервенеют. Все прошлым живешь, мужа уж четырнадцать лет как нет, могла бы снова замуж выйти. Ты баба еще вполне себе ничего.

— Ничего, то есть — ничего особенного?

— Ты прекрасно понимаешь, что я сказал, не придуривайся.

— Да? А почему же ты тогда меня вовсе не замечаешь? Все мужики как мужики — думают раз вдова, то и побаловать можно! А этот только в первую ночь, да и то с какой-то ерундой!

— Хочешь сказать, что ты к моим кошмарам отношения не имеешь?

— Это само собой получается, когда боюсь или злюсь, давно заметила. Просто научилась этим пользоваться.

— А меня стало быть не боишься?

— Нельзя тебя бояться, дом сожжешь к чертовой матери, приходится в руках себя держать.

— А прежние постояльцы как же? Неужто никто к тебе вопросов не имел из-за баловства твоего?

— Отчего же, ломились ночью, как и ты, только у них совсем другое на уме было, я их не пускала, а боялась и злилась еще больше. Дольше двух дней ни один не выдерживал.

— Ага, ты, значит, и не злишься на меня вовсе, мне это только кажется? Врать когда научишься?

— Злюсь, и еще как! Только не по ночам. Сначала трудно было, а потом привыкла, что ли, да и трудно стало злиться на тебя, никакого вреда от тебя нет. Да и заявляешься редко.

Я сидел и задумчиво смотрел на Полину, открывая ее для себя заново, будто видел в первый раз. Да, в общем, так оно и было, ведь при обычных наших пикировках на нее лишний раз и глаза поднимать не хотелось, а сейчас, наряду с новыми гранями ее внутреннего мира, я подмечал детали, на которые раньше просто не обращал внимания. Вот вижу, у нее сполз с головы неизменный платок и из-под него показались сильные, слегка вьющиеся светло-русые волосы. Вот она моргнула, взмахнув своими длинными, прямо-таки лошадиными ресницами, спрятав на короткий миг пронзительно голубые глаза, вот разомкнулись бордовые в свете свечей, маленькие пухлые губы, впустив в высоко поднявшуюся грудь глубокий вдох. И почему я раньше этого не замечал? Мысли заметались, и голова плавно утратила ведущую роль, уступив ее месту пониже пояса.

— Поля, иди ко мне, — очень ласково, осторожно, словно боясь спугнуть, и одновременно просительно-повелительно сказал я.

Полина словно застыла в нерешительности, но когда я встал, потянулась ко мне и прижалась всем телом, спрятав голову у меня на груди. Нежно поцеловав ее розовую мочку, погладил по голове, сдвигая платок на спину. Она, отвечая на ласку, подняла лицо, и я почувствовал ее теплое дыхание. Еще миг, и наши губы сомкнулись, в голове зашумело и закружилось, сердце так забило изнутри в грудную клетку, словно хотело оттуда вырваться, и я полностью потерял над собой контроль.

— Вот дура! — брякнула Поля много времени спустя, бесцеремонно выпихивая меня из кровати и сдергивая испачканное кровью белье, абсолютно не стесняясь при этом собственной наготы.

— Чего? — Я непонимающе уставился на это представление, с трудом приходя в себя.

— Так получилось, Семка, что ты у меня первый. Извини.

— За что? Постой, ты же замужем была!

— Повенчаться успела, как и на своей свадьбе погулять, а остальное — увы. Не хочу рассказывать.

— И что, так и никогда ни разу?!

— Я и говорю — дура.

— Точно.

— Ах, Семка! Я так тебя люблю! Всегда-то ты мне правду скажешь, душой кривить не будешь… — Она счастливо засмеялась и, повиснув на мне, впилась в мои губы.

Вот и пойми поди этих баб!

Эпизод 3

Утро на заводе началось с неприятного сюрприза, заставившего меня изрядно напрячься. Причем я даже не прошел еще через проходную, застряв в толпе, скучковавшейся на улице возле стенда со стенгазетой.

— Семен! — это Михалыч высмотрел меня и теперь машет рукой. — Иди глянь, что твой Петька учудил!

Подойдя к стенду мягко раздвинув лиц, гораздо менее заинтересованных, чем я, увидел статью на четверть общей площади «Комсомольского листка». Так почитаем. Комсомолец, ударник и просто красавец, ну это я им еще вчера сказал. На сколько, на сколько план перевыполнил? Петька придурок! Не мог поскромнее сказаться! Да перед ним даже Стаханов нервно курит в сторонке! Вернее, будет курить, лет через пять. Да он, оболтус, всех под монастырь подведет! И меня в первую голову! Сейчас как пить дать какая-нибудь контролька с рулеткой припрется, длину швов замерять и объем работы оценивать! Одна надежда только на то, что мы за месяц столько наварили, в прямом и переносном смысле, что мерить замучаются, да и подлезть теперь далеко не везде можно.

Ну только попадись мне, Петька! Хвост к едрене матрене оторву, хвастать нечем будет!

Так, что там дальше пишут? Что?! «Комсомольское собрание выходит с предложением руководству завода о назначении Петра Милова бригадиром сварщиков». Мля! Это что, битый небитого везет, или как?

Михалыч, глядя на меня, ржет в голос. Другие работяги, для которых первым предметом шуток была именно наша парочка, в первую очередь из-за фамилий, тоже покатываются со смеху и подкалывают кто во что горазд. Ну Петька, доберусь до тебя!

Полчаса беготни по заводской территории с электродом в руке, изредка достававшим таки до задницы виновника торжества, перемежавшиеся выкриками про захребетников и политический момент, как ни странно, вернули мне расположение духа.

— Ну и что делать будем, бригадир целого меня, блин, недоделанный? — спросил я у подопечного, выпустив наконец пар.

— Петрович, да все как раньше останется! Я тут вообще же ни при чем, это все актив! — пытался оправдаться Петька. — Сам подумай, кто будет ученика бригадиром над мастером ставить?

К сожалению, машина пропаганды, с трудом проскрежетав колесами и сделав один оборот, свидетельством чего был приказ о новом назначении Милова, раскручивалась все сильнее и сильнее. Я поначалу плюнул на это, моей работе не мешало, но уже через два дня был поставлен в крайне уязвимое положение. Дело в том, что одним, далеко не самым прекрасным утром Милов привел с собой еще шестерых новоявленных сварщиков, уже облаченных в рабочие робы и укомплектованных масками. Всей глубины задницы даже я поначалу не осознал, пока Милов не представил мне всех по именам, среди которых оказались Валя, Катя и Маша. Да, да. Та самая активистка.

— Вот, полюбуйся, Семен Петрович! — довольная физиономия Петьки не вызывала иных чувств, кроме холодной ненависти. — Нашему полку прибыло. Комсомольский актив принял решение сформировать добровольную ударную бригаду, чтобы поддержать наш почин и участвовать в строительстве коммунизма настоящим образом!

— Петя, малыш, а ты их предупредил, что пи… голосовать — это не мешки ворочать?

— Вы, товарищ, полегче, полегче, — это Маша решила устроить из производственного процесса митинг. — Мы тут все отдаем себе отчет, что будем много работать, как товарищ Милов. И все мы здесь добровольцы! Мы сами решили, раз на заводе сварщиков не хватает, перекрыть это узкое место, обеспечив выполнение и перевыполнение плана!

— Что ж, не будем зря болтать. Сварные — шаг вперед!

— А, что это вы, товарищ, раскомандовались? — Машка опять ввернула свои пять копеек. — Бригадир — комсомолец Милов, а вы вовсе в нашей комсомольской бригаде беспартийный. Еще командует он!

Припомнив молча все мыслимые и немыслимые матерные выражения, я взял Петю под локоток и аккуратно отвел в сторонку от насторожившихся ребят.

— Ну что, друг мой ситный? Приплыли? Что делать будем, бригадир? Ты хоть понимаешь, что будь они даже настоящими сварщиками, аппарат-то на заводе всего один? Мы с тобой, полтора работника, целый месяц кроме дуги ничего не видели, да приписано нам вдвое. Теперь же от нас, тех же полутора работников, да на бумаге еще шестерых в придачу, уже не четыре, а шестнадцать норм потребуют, дурья твоя башка! Одним аппаратом, рекордсмен, мля! А чтобы просто нормального сварщика из грамотного ученика подготовить, не меньше полугода надо! Это что, мне полгода на-гора по шестнадцать норм выдавать, вас, болтунов, попутно обучая? А знаешь что, Петр? Возьму расчет, и поминай, как звали!

— Семен Петрович, да как же так! Если мы провалимся, это какой же урон всей комсомольской организации получится! Все ж пальцами тыкать будут и болтунами называть!

— Вот, Петя! А потому, иди, объясни своим орлам и прочим пернатым, от кого сейчас авторитет комсомола зависит.

Петиных объяснений хватило ровно на то, чтобы сказать.

— Слово имеет товарищ Любимов.

И пришлось уже мне иметь слово, а потом и дело с этими энтузиастами. Обрисовав в красках и запахах, как и Петру, перспективы их самостоятельной ударной работы, тут же, пользуясь временным шокирующим эффектом, разделил бригаду на две неравные части. Первую, из четырех парней во главе с бригадиром отправил варить фермы, что было на тот момент самой простой из доступных работ. Варил, конечно бригадир, причем впервые самостоятельно. Девушек же, как предположительно более бойких, послал по политической линии. В смысле в партком, выбивать дополнительные сварочные аппараты. С четкой установкой — хоть крадите, но чтоб через неделю все было.

Сам же, скрепя сердце, пошел уламывать начальников переоборудуемых цехов поставить в план какие-нибудь самые простые сварочные работы, для производства которых требовался минимум квалификации, чтоб только электрод из рук не падал. И опять торговал при этом своими руками, обещая лично заняться в первую очередь тем цехом, где дадут наибольший объем работ моим горе-сварщикам. То есть организовал всю ту же махинацию с учетом работ, только по иной схеме.

Вернувшись к парням, которые, к моему удивлению, умудрились каким-то чудом за время моего отсутствия ничего не напортачить, оставил, на мой взгляд, самого заинтересованного и занялся с ним вплотную, рассказывая, показывая и давая самостоятельно попробовать. Остальных же отправил делать макеты держателей с утяжелением сразу на всю бригаду. Уже во второй половине дня вся ударная комсомольская бригада, кроме тех счастливцев, которые попеременно отдыхали, работая со мной, рисовала на снегу прямые линии зажатыми в тяжелых рукоятках ивовыми прутиками. На теорию я оставил только перекуры и перерывы на еду. Надо отдать должное комсомольцам, которые, несмотря на шуточки и подначки, упорно учились, как бы смешно это со стороны не выглядело. Я даже потеплел к ним сердцем и сумел поощрительно выдавить из себя после долгих шестнадцати часов совместных мучений.

— А вообще, вы ребята — молодцы. И поступаете правильно, надо за все браться и тогда все будете уметь. Только прошу вас человеческим языком — не берите на себя больше ничего, хотя бы пока эту кашу не расхлебаем.

Ответом мне были семь вымученных улыбок и обещание никаких решений без меня не принимать. Напрасно только я на это надеялся, ибо уже через пятидневку прочел в «Правде» статью, что ударная комсомольская бригада товарища Милова и примкнувший к ним пролетарий Любимов, приняли обязательство перевыполнить план в два раза. На мой немой вопрос Маша-красавица ответила серьезным голосом:

— Понимаешь, Петрович, от нас здесь уже ничего не зависело, это дело политическое.

Эпизод 4

Как ни странно, за прошедшие с начала комсомольского приключения две старорежимные недели, свободного времени у меня стало гораздо больше. И это несмотря на то, что я проводил на заводе по-прежнему по две смены подряд. Сложных работ было не так уж много, да и в большинстве случаев я проваривал только самые ответственные участки, оставляя доделывать комсомольцам, которые старательно постигали азы профессии прямо на производстве, сняв с меня всю нагрузку несложных, но объемных работ. Ничего, пусть руку набивают. Пока, пятидневку назад, нам не прислали еще два аппарата, мои подопечные отнюдь не гнушались рисовать прутиками на снегу, сначала прямые линии, потом и геометрические фигуры. Вершиной в этом деле, как им казалось, были идеально ровные круги и эллипсы. Но я и здесь сумел их удивить, предложив скатать снежный ком и рисовать на нем. Даже потом изредка можно было наблюдать, как новоявленный сварщик, смущенный сложной формой детали, лепил ее сначала из снега и понарошку «проваривал», репетируя реальную работу. Теорию же они тоже изучали крепко, посвятив этому выходные дни и занимаясь совместно по книгам, взятым в библиотеках. В будни же, во время перекуров, рассказывали мне пройденный материал. Надо честно признаться, что и я сам из их рассказов почерпнул немало полезного, выясняя потихоньку авторов и названия. Потом только оставалось заказать эти книги Полине, которая с удовольствием занималась их поиском на развалах.

Конечно, план первых двух недель мы полностью провалили, но рассчитывали к концу декабря месяца разойтись вровень или даже чуть перевыполнить. Но я-то знал, что заслуга здесь в основном не работников, а работодателей.

Тем не менее машина пропаганды крутилась, уже не замечая нас совсем и забыв как отработанный материал. А по стране во всю ширь разворачивалось движение ударников, предвосхитив стахановское моего мира на пятилетку. Хорошо это или плохо, я оценить с высоты своего положения не мог, но это стало каким-то массовым психозом, и вполне уравновешенные люди вдруг стали вкалывать как проклятые. Все шло к тому, что автозавод запустит свой конвейер где-то в середине весны. И было как-то странно ощущать, что спусковым крючком во всей этой истории был я, а началась она и вовсе с неудачного любовного приключения молодого балбеса, которого балбес средних лет решил отстоять, просто потому, что своих в беде не бросают. Впрочем, насчет неудачности любовного приключения я, кажется, поторопился. Маша — девочка настырная и решительная, чувствую — Петьке не устоять.

Эпизод 5

Мои же дела, в смысле решения главной задачи, никак не двигались. Вжиться в мир мне вроде удалось, вот только не проходило щемящее чувство, будто я теряю время. Все, что я делал, было как-то случайно, теперь мне нужно было четкое планирование, а ближайшая цель была уже определена. Мне абсолютно необходимо было как-то выдвинуться, заработать авторитет, избегая при этом по возможности партийной вертикали, ибо на «политических» я, по опыту общения в этом мире, смотрел как на психически больных людей, с опасением и жалостью. Сама мысль бултыхнуться в этот котел и вариться в нем была для меня внутренне неприемлема. Оставалось только выдвигаться по промышленно-технической линии и хороший задел в этом направлении, в виде карабина «Сайга», у меня уже был.

Ну что ж, будем становиться конструктором стрелкового оружия, пользуясь по максимуму наследием Михаила Тимофеевича, а заодно и Евгения Федоровича, так как единственный доступный патрон — 7,62x54 от винтовки Мосина. План мой был простой — воспроизвести югославскую «Заставу», используя ствольную коробку «Сайги», то бишь АК, и ствол с поршнем и толкателем от СВД, который я надеялся сделать по памяти, благо дел с боевой стрелковкой в прошлом имел изрядно.

Еще собираясь переезжать от Полины, я разобрал все свое крупногабаритное оружие, разумеется, кроме меча, который так и остался висеть на стене, и пронеся по частям на завод, спрятал в десятке мелких тайников на его территории. Теперь нужно было потихоньку воспроизвести его из местных материалов и на имеющемся оборудовании. За сам процесс изготовления я вовсе не боялся, делали же в мое время этот же самый механизм в пакистанских мастерских, а тут у меня целый автозавод с опытным цехом. Единственное, что я не мог здесь изготовить, так это нарезной ствол, поэтому для начала решил ограничиться действующим гладкоствольным макетом, чтобы убедиться в работоспособности винтовки.

Поначалу я мучился в одиночку, потихоньку копируя детали и воспроизводя их из доступных материалов, составляя вместо чертежей эскизы с размерами. И если со штампованными из листа деталями проблем не было — их я гнул и чеканил из жести, включая ствольную коробку, то детали сложной формы, такие, как затворная рама и сам затвор; потребовали изобретательности. Дело в том, что оригиналы я, разумеется, показать никому не мог, как и воспроизвести самостоятельно. Поэтому пришлось сначала отливать восковые копии, что тоже было непростым делом, затворную раму, к примеру, собирал из нескольких частей на проволочных шпильках. С этими заготовками пошел на поклон к краснодеревщикам, которые, почесав в затылке и поинтересовавшись, что это такое, сделали точно такие же деревянные. Помогли они и по другим мелочам, включая обрубок ствола с патронником, в точности соответствовавшим трехлинейной гильзе. На четвертый день, собрав весь этот конструктор воедино на мягких пружинках, попробовал, как работает механизм со стандартным патроном, в качестве которого выступала подобранная в тире «Динамо» стреляная гильза с вставленной в нее деревянной пулей. По итогам выяснилось, что боеприпас на подаче болтается и утыкается, пришлось вносить изменения. Наконец, все заработало как надо.

Со стволом же были совсем другие мучения, образца я не имел, приходилось делать деревянный макет на глаз и на ощупь. Кто видел, как это в деталях происходило, не могли сдержать усмешку — мастер, только что требовавший исключительной точности, мерил макет ладонями и пальцами, ощупывая и так и так, рассматривая со всех сторон. Конечно, воспроизвести в точности не получилось, да это и не нужно было, ведь ствол поставлю все равно новый и при выстреле будет вибрировать по-своему, но вышло похоже.

При воплощении же в металле участие принимал чуть не весь опытный цех, выкраивая для этого время перекуров и оставаясь после работы. Весть о том, что Любимов придумал автоматическую винтовку, разнеслась со скоростью сарафанного радио в деревне, всем было исключительно интересно. И я старался этот интерес подогревать, особенно у специалистов, кто был абсолютно необходим, в том числе и материально.

Порой споры по какой-нибудь детали доходили до крика, и здоровые мужики горячились как мальчишки, доказывая, что именно он сделает либо лучше, либо проще, либо быстрее. А чаще всего — все вместе. Самым заметным внешне итогом этих споров стала штампованная ствольная коробка, опыт изготовления рам АМО не пропал зря. В итоге получилось нечто весом за четыре килограмма без патронов, которые еще предстояло найти для пробного отстрела.

Разрешилось это затруднение самым драматическим для всех участвующих образом. В тот самый распрекрасный момент, когда все, кому винтовка была интереснее жен и детей, оставшись после смены, собрали макет и я стоял, прикладываясь к нему и так и этак, рисуясь перед остальными, в цеху раздался резкий крик.

— Никому не двигаться! Руки вверх!

Я от неожиданности аж присел, задрав одновременно вверх руки с зажатой в них винтовкой. Поза была весьма живописной, впрочем, другие выглядели не лучше. Пока мы дружно тупили, люди в синих шинелях, вооруженные винтовками с примкнутыми штыками, не только взяли под контроль все выходы из цеха, но и окружили нас плотным кольцом.

— Терентьич, ты чего? — Евдокимов удивленно уставился на начальника отделения заводской охраны.

— Не Терентьич, а начальник отделения ведомственной милиции завода ГАЗ № 1 Поздняк! Вы все задержаны за незаконное изготовление оружия!

Тва-аю мать! Идиот, ежу же понятно, что в любом государстве изготовление боевого оружия регламентируется! А этот усатый доволен, врагов советской власти поймал, сцуко! Блин, да весь завод знал, чем мы здесь занимаемся! Мог же по-человечески подойти и предупредить. Нет, мелкая душонка, дождался, пока соберем, и задержал! Чтоб тебе за это благодарность с занесением в грудную клетку выписали!

— Какого такого оружия?

Дух противоречия и привычка, выработанная общением с ментами XXI века, сделали свое дело.

— А того самого, гражданин Любимов, что ты в руках держишь!

— А-а-а-а… Так это не оружие, это всего лишь макет винтовки, — сказал я облегченно. — Терентьич, будь человеком! Ведь мы это не со злым умыслом, эта винтовка РККА нужна, для нее стараемся.

— Молчать! Этот, как ты говоришь макет, подпадает под категорию огнестрельного оружия «Б», то есть «образец, могущий быть использованным для вооружения РККА и РККФ», сам сказал. В любом случае незаконное изготовление любой категории оружия — уголовная статья, штраф до тысячи рублей или принудительные работы на полгода, с конфискацией предмета преступления.

— Да я же говорю — макет! Он гладкоствольный! — Слава Богу, вразумил не торопиться! — Поэтому никак не может быть в настоящем виде использован для вооружения РККА! Да к тому же не стрелял ни разу! Значит — не оружие!

— Не оружие, говоришь? — Поздняк почувствовал подвох. — Сейчас проверим. Селиверстов! Забери винтовку!

Опытный образец пришлось отдать. Неужто он сейчас из него стрельнуть попробует? Я бы не решился, сначала бы со станка за шнурок дернул.

— Как работает? — точно, собрался стрелять, только не сам, не дурак, другому прикажет. Попробуем на этом сыграть.

— Товарищ милиционер, предупреждаю, это всего лишь макет, он на стрельбу не рассчитан, покалечитесь.

— Вводишь органы в заблуждение, Любимов! Отстреливать ты его сам собирался, — опаньки, да у нас стукачок. Делать нечего, пришлось вкратце рассказать, как обращаться с винтовкой, впрочем, хватило рассказа о заряжании, после чего меня прервали.

— Хватит. Селиверстов, заряди одним патроном, — Поздняк явно какую-то подляну задумал.

— Есть! Готово.

— Любимов, на выход! Предупреждаю, дернешься — стрелять буду… — все это начальник отдела милиции говорил, неспешно доставая из кобуры наган и направляя его на меня.

Мы вышли на свежий морозный воздух, солнце село по-зимнему рано, и теперь снег искрился в желтоватых лучах электрического фонаря, вывешенного на столбе рядом с воротами цеха. Подняв лицо к небу, я увидел близкую россыпь звезд и подумал про себя, что в загаженном смогом мегаполисе сквозь ночную иллюминацию моего родного времени такую красоту не разглядеть, только далеко за городом если. Как жить-то хочется!

— Бери! Стреляй в сугроб! — чего-то подобного я и ожидал. Не говоря ни слова, взял винтовку и щелкнул предохранителем. Подумалось, что пожелать самому себе? Если винтовку разорвет, это будет удачей или нет?

— Чего застыл как истукан? Стреляй!

Да где наша не пропадала! Вытянул оружие на одной руке, заслонившись другой, и нажал на спуск.

Щелк! Это что ж за твою мать? Почему не стреляет? Передернул затвор, подобрав выпавший патрон. Зарядил и попытался еще раз выстрелить — тщетно!

— Ну что? Убедился? — пробормотал я некстати севшим голосом, полностью занятый своими мыслями.

— Извините, товарищ Любимов, ошибочка вышла, — с досадой выдавил Поздняк. — Бывайте.

— Стой! — я вынырнул в реальность. — Какие бумаги нужны?

— Что?

— Какие нужны бумаги, чтобы работу продолжить?

— А… Разрешение органов ГПУ. Пиши заявление, передам наверх — рассмотрят.

Шатающейся походкой возвращаюсь в цех, который уже покинули доблестные работники народной милиции. Рабочие смотрят на меня угрюмо, а мне все равно, винтовка-то так и не выстрелила. Этой своей печалью я и не преминул поделиться.

— Твое счастье, Левша, чтоб тебя! — разом выразил мысли всех присутствующих Евдокимов. — Это ж надо! Полгода без получки! И это в лучшем случае! Да я б тебя угробил сразу, никакая милиция не отбила б!

— Виноват, простите, но кто ж знал? Мы что, каждый день тут оружие собираем? Впредь наука. Давайте разберем, посмотрим, что случилось?

— Я те посмотрю! Под монастырь нас всех подвести хочешь?! — Михалыч вышел из себя. — Домой ступай! И чтоб за винтовку, пока бумаги не выправишь, не брался!

Эпизод 6

Волокита с документами заняла едва ли не больше времени, чем само изготовление опытного образца. Однако теперь это все было оформлено как инициативная разработка и даже одобрено руководством завода, которое, правда, распорядилось заниматься ей только в сверхурочное время, как непрофильной, и только за свой счет. От имени завода удалось только выписать из Тулы стволы, да и то, деньги для оплаты этого заказа пришлось собирать с помощью моих комсомольцев как добровольные пожертвования на нужды обороны.

Разобрались мы и с причиной нашего неслыханного везения, виновником оказался ударник, который я решил сделать немного толще и другой формы, опасаясь за качество металла. Он застрял в отверстии зеркала затвора, которое осталось прежним, и не смог с достаточной силой наколоть капсюль. После устранения этой оплошности макет исправно стрелял, причем практически в любых условиях, в каких может оказаться оружие на фронте, полностью подтвердив репутацию системы Калашникова. Получив положительный результат, мы принялись за изготовление опытной партии. Опытной в том смысле, что она вся ушла на различные эксперименты.

С прибытием из Тулы заготовок стволов началась эпопея с их подбором методом тыка. Дело в том, что присланные стволы были изготовлены по образцу стандартных трехлинейных, их стенки, даже на глаз, были толще стенок ствола СВД. Поэтому все мои выкрутасы с измерением длины ладонями оказались бессмысленными. Пришлось отстреливать, применяя сверхбыструю киносъемку, чтобы определить точки, где расположить газоотводный канал, прицельные приспособления и крепление штыка. Этот способ оказался единственным мне доступным, так как никаких иных приборов, позволяющих получить полную картину вибрации во время выстрела, не было. Навел же меня на мысль использовать «важнейшее из искусств» отрывок из прочитанной в детстве биографии Дегтярева, где он, примерно в это же время, доводил таким образом до ума пулемет ДА.

Получилось в итоге что-то напоминающее СВДС, с более коротким и толстостенным стволом по сравнению с оригинальной СВД. Мой взгляд, конечно, резало подобное скрещивание ужа с ежом, но стреляла же исправно югославская «Застава», в которой введением более подходящего для винтовочного патрона «мягкого» газоотводного механизма даже не заморачивались.

Попутно создавался и ручной пулемет с еще более толстым стволом на сошках и дисковым магазином на 63 патрона, наподобие ДТ, но присоединяемым снизу. Я, конечно, понимал, что пулемету нужно ленточное питание, но металлических лент сейчас в СССР не применяли, только холщовые, а с ними и два человека с Максимом непрерывный огонь не всегда могли обеспечить. А главное — требовалась совершенно другая конструкция оружия, а я ПКМ захватить с собой для образца как-то не сподобился. Что, впрочем, не помешало мне позаимствовать систему охлаждения ствола «Печенега». В итоге вышел этот мутант РПК в семь кило, без патронов, легче ДП почти на полтора килограмма. Со снаряженным магазином контраст, правда, был меньше.

Много времени потребовала пристрелка оружия и изготовление прицельных приспособлений, в основном из-за того, что по зимнему времени стрелять посветлу я мог только в свои выходные, чем и занимался в компании милиционеров, которые в виде компенсации за устроенную нервотрепку и обеспечивали заводские испытания. По их рекомендациям тоже вносились мелкие изменения, касающиеся эргономики.

После многих усилий, отобрав три лучшие по кучности винтовки и пару пулеметов, группа в единственном лице главного конструктора Любимова и четырех милиционеров из отдела заводской охраны выехала в Солнечногорск, на курсы «Выстрел», к месту проведения конкурса 1930 года на автоматическую винтовку для вооружения РККА. Ради такого случая мне пришлось взять в начале марта отпуск за свой счет. В своей победе в этом конкурсе я абсолютно не сомневался, точно зная, что до 1936 года ничего стоящего на смену винтовке Мосина не сделают, и мысленно прокручивал все положительные моменты принятия на вооружение в 1930 году автоматической винтовки на основе конструкции Михаила Тимофеевича. Действительно, за десять лет их наклепают — мама не горюй! Попутно будет технология изготовления совершенствоваться. И к началу новой большой войны наша армия будет иметь перед любым противником преимущество, хотя бы в индивидуальном оружии. Если приложить сюда и пулемет, то картина еще более радостная получается. Наконец мне удастся выдвинуться, мое слово будет иметь хоть какой-то вес, я смогу влиять на ситуацию в нужном мне направлении.

Рассуждая про себя подобным образом, я не мог даже предположить, что наш образец забракуют. Тем сильнее стал для меня удар. Нет, отстрелялись и винтовка, и шедший вне конкурса пулемет безупречно, продемонстрировав высокую надежность и приемлемую кучность. Особенно это бросалось в глаза при сравнении с образцами Дегтярева и Токарева, которые постоянно давали поломки и задержки, да и весили больше. Но заключение приемной комиссии по винтовке меня шокировало: «Так как образец Любимова имеет на 50 м/с меньшую начальную скорость пули, его бронебойное действие ниже, чем у винтовок Дегтярева и Токарева, а также ниже, чем у состоящей на вооружении винтовки обр. 1891 года, поражение танков бронебойными пулями не обеспечивается». Вот тебе бабушка и Юрьев день! До кучи: «Мало приспособлена к штыковому бою». И в итоге: «В принятии на вооружение отказать». Пулемет оказался «не имеющим реальных преимуществ перед ДП, производство которого уже налажено». К тому же «сильное дульное пламя». Приплыли! Три месяца труда насмарку!

Несколько скрасило безрадостный итог то, что имел честь завязать знакомство с Токаревым и Дегтяревым, которым изрядно прополоскал мозги еще во время проведения конкурса своими планами на будущее. А были в них промежуточный патрон, компактный пистолет-пулемет с охватывающим ствол затвором, шнековый магазин, патроны увеличенного калибра в стандартной гильзе для бесшумного оружия, интегрированный глушитель для него же. А самое главное — единый пулемет с ленточным питанием. Услышанное заставило конструкторов изрядно задуматься, к чему я и стремился. Хотя и поспорить пришлось изрядно, доказывая свою правоту, особенно по первому пункту.

Вот так вот я и уехал домой несолоно хлебавши, решив для себя, что для принятия моей винтовки местным красным командирам просто не хватает представления о будущей войне. Исправлять это досадное обстоятельство я намеревался сразу, как только разживусь пишущей машинкой.