Сумерки зимы

Марк Дэвид

Часть третья

 

 

Глава 1

Снег. Миллионы крупных, белых, идеальной формы снежинок кувыркались в небе всех оттенков черного, ложились на обочины, мостовые и тротуары, крыши домов, козырьки и навесы, добавляя промозглому городу несколько дюймов роста.

Макэвой смотрел, но не видел. Лобовое стекло затуманилось от дыхания, которое вырывалось из легких низким злым свистом. Два огромных спинных плавника вырезаны в налипшем снеге «дворниками», которые он включил, сам того не заметив. Холода он не чувствовал. Поскрипывая зубами, щурился и на опасной скорости гнал минивэн по скользкой дороге.

Колин Рэй. Чертов Колин Рэй!

Челюсти стиснуты столь сильно, что начало ломить в висках, ребра отзывались ноющей болью. Постепенно вернулись ощущения, прояснилась картина ненастья.

– Долбаный дурак, – повторил он вслух, должно быть, уже в сотый раз. – Ну зачем ты уехал домой? Зачем?

Когда гнев уляжется, он найдет время заняться самоедством: признать, что испугался, будто у него отберут заслуженный момент славы. Забудут о нем, совершая арест по делу, в которое он нырнул с головой. Что ж, он найдет как выказать отвращение к себе, пообещает никогда больше не позволять гордыне испортить чистую радость от ареста убийцы. Но сейчас обида саднила. Пусть он не ведет следствие, но ощущение такое, будто это его дело. Ведь это он собрал вместе обрывки мозаики. И это он дважды заглядывал в голубые глаза преступника.

Хуже всего было то, что ему чудилось, будто он где-то промахнулся. Что-то пропустил. Ведь Рэй не мог получить ордер на арест, ничего не имея на руках. Одних подозрений мало.

Господи! Что, если это действительно Расс Чандлер?

Осторожно, оберегая постанывающие ребра, Макэвой свернул на служебную парковку при участке на Куинс-Гарденс. Затормозил в зоне, предназначенной для визитов высшего начальства, и с удовольствием решил, что наплевать на проблемы, которые могут из-за этого возникнуть. Распахнул дверцу, и ветер со снегом приняли его в студеные объятия.

– Макэвой! Сержант! Сюда.

Сражаясь с дверцей, ежась из-за снега, летящего за шиворот мятой спортивной рубашки, Макэвой всмотрелся через парковку туда, где слабо мерцала лампа над крыльцом служебного входа.

Двигаясь на голос, он прокладывал в свежем снегу цепочку глубоких, идеальных отпечатков ботинок. Снега нанесло уже по лодыжку.

– Так и знал, что приедешь. – Макэвой наконец разглядел Тома Спинка, стоявшего на крыльце с кружкой в руке. Как и вчера, на нем были темные брюки, вязаный джемпер и рубаха без воротника.

– Получил ваше сообщение, – зачем-то объяснил Макэвой, поднимаясь по ступеням.

Испустив тяжелый вздох, Спинк протянул ему кружку:

– Глотнешь?

Макэвою было все равно, что там в кружке. Он влил в себя жидкость, одновременно и огненную, и ледяную.

– Кальвадос, – сказал Спинк, принимая пустую посудину. – Они в третьей комнате для допросов. Поговорим по дороге.

Они шагнули через порог в уже знакомые Макэвою тропики. Реагируя на их движения, под потолком вспыхнула энергосберегающая лампочка, и коридор омылся зловеще-зеленым светом. В этот неурочный час участок был пуст. Штатские служащие давно похрапывают в своих постелях, и лишь несколько полицейских в форме присматривают за камерами предварительного заключения. Патрульные машины и автоинспекторы рассеяны по городу и наверняка забились сейчас в теплое местечко да наслаждаются купленными на автозаправке сэндвичами и чаем из термоса.

Макэвой уже собирался спросить, что же, черт подери, могло измениться за несколько часов, пролетевших после совещания в пабе, но Спинк не дал такого шанса. Он заговорил, тихо и быстро, шагая мимо запертых дверей и досок, пестрящих плакатами о поддержании порядка, расписаниями дежурств, списками личного состава и прочими объявлениями. Макэвой ни разу в жизни не видел, чтобы хоть кто-то остановился прочесть эту писанину.

– Фарао здесь нет, – шептал Спинк. – Впрочем, она уже знает. Плюется зубами и пулями.

– Приедет?

– Если бы. У нее больной муж. Прикован к инвалидному креслу если ты не в курсе. Обычно он в порядке, но не сегодня. Сейчас Фарао пытается найти кого-то, кто присмотрит за ним и детьми, но по такой погоде я сомневаюсь, что мы скоро ее увидим.

– Значит, это не ее распоряжение?

– Шутишь? Господи, да она рвет и мечет.

– Фарао не отправляла Рэя в клинику?

– Еще чего. Это наглец метнулся туда, стоило ей отвернуться. Но проблема в том, что арест Чандлера выглядит вполне разумным. Для начальства, по крайней мере.

– Что? – От неожиданности Макэвой остановился, но тут же бросился нагонять Спинка.

– Знай, сынок, я тут не при делах. – Спинк на миг притормозил, добравшись до разветвления коридора, затем уверенно свернул. – Триш отлично справляется, но у нее и врагов хватает. Ей и работа-то досталась случайно. На каждую женщину или темнокожего, которых двигают по системе ради того, чтобы все мы казались терпимыми и передовыми, приходится два десятка ребят старой закваски, пробившихся в суперинтенданты. Если Колин Рэй ухитрился схватить кого-то, на кого и впрямь можно повесить серию убийств, его не станут щелкать по носу. Даже если он полез через голову Триш.

– Но это же ерунда, – с отчаянием сказал Макэвой. – Чандлер при всем желании не мог бы…

– А вот тут от меня тебе толку мало, сынок. – Спинк впервые оглянулся на Макэвоя. – Теперь я просто писатель-историк. Но держку ушки торчком, вот порой и услышу лишнего. Сегодня решил попить чайку с дежурным, и на тебе – Колин Рэй и Шер Арчер волокут одноногого доходягу с протезом в руках. Так уж совпало. Доходяга все спрашивал про тебя, и я звякнул Триш. Пообещала примчаться как можно скорее, попросила дать тебе знать. Что я и сделал.

– Фарао просила связаться со мной? Почему?

– Не знаю, сынок. Может, хочет, чтобы ты намазывал им бутерброды.

Макэвой ускорил шаг, преградил старику дорогу:

– Что они узнали? Что есть у Рэя?

Спинк помолчал, глядя вдоль коридора, словно желая оказаться подальше отсюда.

– Я не знаю, что из этого дерьмо собачье и что они способны доказать, но Колин уверял кое-кого, что вы с Триш все сделали неправильно. Напортачили. Забыли навести справки о ключевом подозреваемом по делу. Выяснилось, что фамилия Чандлера вовсе не Чандлер, а зовут его Альберт Йонссон. Он и в клинике числится под этим именем. Просит, чтобы его называли Рассом, и люди идут навстречу, но никакого Расса не существует в природе. А вот Альберт Йонссон очень даже существует. И послужной список у него солидный. Нанесение ножевых ранений, две кражи со взломом, мошенничество…

– Но мы собирались допросить его завтра! – простонал Макэвой.

– И это еще не все. Получить ордер им не светило, только не посреди ночи. В общем, Шер Арчер пустила в ход обаяние. Убедила ночных сиделок обыскать палату Чандлера. Они нашли его записную книжку.

Что-то в тоне Спинка подсказывало, что продолжение Макэвою не понравится.

– И что?

– И обнаружили там имя Дафны Коттон, сынок. Победа нокаутом.

Плечи Макэвоя обмякли. Попятившись, он привалился спиной к стене, в голове пульсировало. Неужели он мог так ошибиться? По-дружески болтать с убийцей?

– Улика, конечно, сомнительная, – попытался утешить его Спинк. – Видал я совпадения и позанятнее.

Макэвоя будто под дых пнули.

– Чандлер ведь ни в чем не сознался? – устало спросил он, голос прозвучал по-стариковски надтреснуто.

– Допрос еще не закончен. Пока что Чандлер твердит как заведенный: «Никаких комментариев». Во всяком случае, еще недавно твердил. Но Колин умеет убеждать, так просто он не отстанет.

– Йонссон? Это же…

– Исландская фамилия, верно. Опять же не улика.

– Хотя может что-то и значить.

– Верно.

Макэвой постарался собраться. Мимолетно пожалел, что не курит, было бы чем отвлечься.

– Если это Чандлер…

– Ну?

– По крайней мере, преступник получит свое, – закончил он твердо. – В этом мы точно не облажались.

– Именно. – Улыбка у Спинка вышла кривая.

Пауза затягивалась.

– Чандлер даже близко не похож, – прошептал Макэвой – скорее себе, чем Спинку. – Другие глаза.

– Знаю.

– И Чандлер звонил мне! – вдруг сорвался он. – Это же он рассказал про Энжи Мартиндейл. Зачем ему это делать? Да и времени бы не хватило.

Он ведь звонил мне, помните? Мы упускаем что-то важное…

– В его палате нашли мобильный телефон и уже связались с компанией-оператором. Официальный ответ будет утром. Они точно определят, откуда шел сигнал. И мы поймем, не тянул ли время Чандлер, вырезая свои инициалы на плоти Энжи Мартиндейл, чтобы дать тебе шанс остановить его. Победить в драке.

– Рэй считает, что Чандлер затеял со мной игру?

Спинк кивнул.

– Кошки-мышки с дурковатым шотландским тюфяком?

Спинк стер с лица улыбку, проведя рукой по губам.

– Мы еще ничего не знаем наверняка.

Неподалеку зазвучали голоса. Шаги. Взволнованные интонации. Макэвой и Спинк молча двинулись на звуки. Свернули в очередной рукав, миновали четыре двери, на которых изолентой были прилеплены бумажки «комната для ДОПРОСОВ».

Колин Рэй и Шер Арчер стояли у двери с узким, высоким оконцем по центру. Энергично кивая, Рэй смотрел в раскрытую папку, Арчер щелкала по ней изжеванной авторучкой.

– …Кто угодно бы расстроился, – говорила она. – Мозгов много, а член маловат, проблем выше крыши, верно, Кол? Сколько раз мы это видели? Он не может просто ввязаться в драку, потому что считает себя выше остальных. Зато ему никто не мешает мечтать о чем-то подобном, да? О чем-то, что сделает его по-настоящему особенным. Все это прямо здесь.

Макэвой был бы рад просто развернуться и уйти, пока никто не заметил. Удалился бы коридорами, что привели их сюда. Но Спинк уже вежливо кашлянул и поприветствовал полицейских улыбкой:

– Как успехи?

Колин Рэй зло сощурился. Он с такой силой захлопнул папку будто муху хотел прибить. Раздул ноздри, готовясь к атаке.

– Мальчик на побегушках тут как тут?

Вопрос был адресован Спинку, но Макэвой понимал, что сказано это для него. Позже он убедит себя, что так даже лучше: теперь у него репутация подручного Фарао, хотя всего неделю назад начальница и имени-то его не могла произнести верно. Но сейчас он неудержимо покраснел.

– Я тоже участвую в расследовании, – сказал Макэвой и сам поразился своей дерзости.

Двое старших по званию обменялись взглядами.

– Значит, ты как раз вовремя, чтобы увидеть финал, – усмехнулся Рэй и указал на комнату для допросов: – Тайное уже стало явным.

– Он подписал признание? – недоверчиво спросил Спинк.

– Нет, пока твердит как заведенный «без комментариев», – подала голос Арчер. – Но скоро устанет.

Макэвой пригляделся к парочке. Вид у Колина усталый, даже больной, но дорожная карта извилистых капилляров на щеках и жилка, пульсировавшая на виске, подсказывали, что в нем хватит огня довести дело до конца.

– Ты ведь не можешь всерьез обвинить…

– Еще как могу, – фыркнул Рэй и снова уставился в папку, словно в ней был ключ ко всему.

Удержаться Макэвой не смог:

– Что вы узнали?

В манерах Шер Арчер внезапно проступила вальяжность сытой котики. Она довольно ухмыльнулась.

– Разбудили парня, который был литагентом Чандлера. Преинтересный субъект.

– И? – Голос Тома Спинка обрел властность. Полицейский босс внутри него на миг забыл, что он давно на пенсии.

– И тот уверяет, что по нашему Рассу Чандлеру, или кем он там себя мнит, давно, блин, психушка плачет.

Она вынула папку из рук Рэя и протянула Макэвою – точно собачонку сосиской поманила. Тот взял бумаги.

– Ты почитай, – чуть слышно посоветовала Арчер.

Уже открывая папку, Макэвой услышал, как захлопнулась дверь комнаты для допросов. Он покосился на Шер Арчер. Рэй явно ушел довершить начатое.

– Несложно сообразить, когда все признаки налицо. – Арчер покрутила пальцами в воздухе. – Наш парень провел свою никчемную жизнь, пытаясь стать писателем. Мечтал об этом еще с коротких штанишек. Но хорошо писать не получалось. Его ранние творения отвергали, не пролистывая. Вызвал слабый интерес, занявшись журналистскими расследованиями, но карьера не задалась. В итоге был вынужден сам оплачивать печать своих сочинений. Одна книжка оказалась почти читабельна, умудрился найти агента – все равно без толку. В итоге оказался не у дел, но принимать отказы так и не научился. Терпеть не мог писать о людях, которых ни в грош не ставил: сам-то не был знаменитостью. И тогда выдумал хитроумный способ отплатить им всем. Все четко по учебнику, не хватает только подписи психиатра. Кол знает одного подходящего…

Макэвой отчаянно боролся с собой, чтобы не выпалить: «Полная хрень!»

– Сплошные догадки? Так ведь, детектив-инспектор Арчер? – спросил Спинк.

– Все фантазии Чандлера собраны здесь, – она ткнула в папку – В записной книжке всплывает имя Дафны Коттон. Не забудем про Энжи Мартин-дейл. Про его знакомство с Фредом Стейном. Разговоры с Тревором Джефферсоном. Чандлер – общее для всех звено.

– Но это вовсе не значит…

– Прочти письмо, которое Чандлер отправил издателю, отказавшемуся его печатать.

Что-то в тоне Арчер заставило Макэвоя умолкнуть. Он листал фотокопии в папке. Отметил обведенное красным фломастером на странице с рукописными заметками. Увидел имя «Дафна К.». Телефонный номер. Убористая скоропись. Перевернул несколько страниц.

– Здесь, – сказала Арчер.

Дражайший мистер Холл,

Мой агент, Ричард Сейдж, только что сообщил мне о Вашем решении отменить публикацию романа «Все наверх!». Как Вы, вероятно, можете вообразить, эта новость оказалась для меня крайне огорчительной. Между тем в эту свою работу я вложил и сердце, и душу; и, как могут продемонстрировать мои прежние, пускай и самостоятельно опубликованные, литературные опусы, на мои книги имеется определенный спрос. Боюсь, я вынужден просить Вас пересмотреть принятое решение. Ранее в нашей с Вами переписке я оценивал руководимое Вами издательство в самых возвышенных эпитетах, будучи лично весьма заинтересован как в самой организации, так и в ее персонале. К примеру, мне достоверно известно, что Вы проживаете в доме на Лоундс-сквер, в городе Найтсбридже. Вашу супругу зовут Лорен. Ваш сын, Уильям, учится в приготовительной школе Роуан в Эшере. Я сообщаю все это отнюдь не для того, чтобы запугать Вас и угрозами вынудить к подписанию контракта, – нет, я лишь хочу продемонстрировать скрупулезный характер моих усердных изысканий. Поверьте, я на многое готов ради достижения мечты. Как мне уже доводилось упоминать, мое понимание механизмов возникновения преступного умысла остается непревзойденным, тогда как многочисленные беседы с осужденными убийцами позволили мне проникнуть в самые потаенные уголки криминального сознания. С большим интересом ожидаю Вашего ответа…

Несколько секунд Макэвой стоял с закрытыми глазами. Представлял, какое впечатление такая цитата произведет в суде. Представлял, как адвокат порекомендует Чандлеру признать себя виновным и принять предложение обвинения о смягчении приговора. Представлял, как скалится Рэй, принимая поздравления.

– Дважды два, – победно произнесла Арчер, и слова эти не прозвучали шпилькой в его адрес. Простая констатация очевидного.

– Чем все кончилось? – сипло спросил Макэвой.

– Издатель пригрозил судом, и агент отказался от такого клиента. – Арчер забрала у него папку, сунула под мышку. – Он и сам получил от Чандлера немало интересных электронных посланий. Все в подобном ключе. Письма одержимого маньяка. Сейдж уверяет, что еще не встречал настолько зацикленного, отчаявшегося типа. Готового на убийство, лишь бы увидеть свое имя на книжной полке.

Макэвой нахмурился. Бессмыслица какая-то. В глазах Чандлера он не заметил ничего, что делало бы эту историю правдоподобной.

– Глаза! – спохватился он. – У человека, с которым я дрался, были голубые глаза. У Чандлера – нет.

– Да чтоб тебя, Макэвой! – зло прошипела Арчер. – Может, он контактные линзы надевал. У нас тут целая гора убийств и арестованный, на котором клеймо «убийца» просто негде ставить. Это тебе что, дерьма кусок?

– Но если окажется…

– Тогда он не подпишет признание.

Макэвой достал из кармана пальто листки, распечатанные после того, как получил от Спинка сообщение.

– Просмотри список, – попросил он почти умоляюще. – Есть и другие, кому грозит опасность. Взгляни на эту женщину. Активистка благотворительного движения, ранена в Ираке. Единственная уцелевшая в теракте. Нам нельзя ошибиться. Среди них может быть следующая жертва…

Макэвой оглянулся на Спинка, но тот демонстративно смотрел в сторону.

Из приоткрывшейся двери высунулся Колин Рэй. Лицо его было в испарине, джемпер смят и перекручен. Смерив Макэвоя коротким, как удар сердца, взглядом, он подмигнул Арчер:

– Заходи, Шер! Наш калека желает сознаться.

Выхватив распечатки из обмякшей руки Макэвоя, Арчер скрылась в допросной.

 

Глава 2

08.43. Куинс-Гарденс. Десять дней до Рождества.

Низинный уголок парка укрывало лоскутное одеяло снега, простеганное тропинками, голыми ветками шиповника, торчащим из клумб мусором.

Одна цепочка следов была особенно глубокой.

Вела к скамейке с отломанной спинкой.

Эктор Макэвой. Локти уперты в колени. Шляпа низко опущена на лицо. Глаза закрыты.

Он вытянул из кармана телефон: восемнадцать пропущенных звонков.

Макэвой прятался. Скрылся в снегах, не в силах наблюдать, как кто-то другой жмет руку главному констеблю и распивает виски в окружении хохочущих коллег.

Расс Чандлер.

В 06.51 ему предъявили обвинение в двух убийствах.

Расс Чандлер.

Безжалостно зарезал Дафну Коттон на виду у прихожан церкви Святой Троицы. Поджег Тревора Джефферсона, а затем еще раз – прямо в больничной палате.

Расс Чандлер. Человек, отвечавший «никаких комментариев» битых четыре часа, а затем нагромоздивший достаточно лжи, чтобы услышать обвинение в убийствах.

Три ближайших часа он проведет в камере в ожидании решения суда о своем аресте. Утекут месяцы, прежде чем обвинители наткнутся на нестыковки в его деле.

К тому времени следственный отдел сократят или отдадут под начальство Рэю, и Макэвой, по всей вероятности, уже будет перекладывать бумаги в глухомани, где его умение управляться с базами данных едва ли кого восхитит.

Он убрал мобильник. Поднял литровую бутыль с шипучкой, стоявшую между ног. Открутил пробку и жадно глотнул. Он пьет оранжад, как бездомные хлещут сидр. Уже сжевал три шоколадных батончика и пакетик желейных конфет. Сахар не давал успокоиться, и в прорехах между тоскливыми мыслями Макэвой уже пару раз помечтал о плотной мясной трапезе.

Он вытянул ноги. Расправил спину, потер окоченевшие бедра. Поерзал на скамейке и снова приложился к бутылке. Может, остаться здесь навсегда? Объявить этот укромный уголок Куинс-парка своим убежищем? Прямо здесь, в присыпанном снегом уединении. Пальто не спасало от ветра, шоколад таял на языке, озябшие кости ныли, а мозг свербила боль, сродни орудию дантиста, – проделывала пустоты в мыслях, лишая их цельности.

В парке тихо. В этот час, в это время года он пуст. Гулль и сам опустел. После череды морозных дней внезапно выпавший снег обратил городскую сеть ухабистых переулков и извилистых двухполосных улиц в отороченные сугробами ледяные катки, и Макэвой не исключал, что жители пригородов, по утрам стекавшиеся в городской центр, сегодня позвонят на работу и уведомят, что надумали нынче начать рождественские каникулы чуть пораньше. Иные, конечно, рискнут. Усядутся в старенькие автомобили с лысыми покрышками и немощными моторами и покатят по остекленевшему асфальту. Сегодня немало людей ждет беда. К ночи спасатели будут выпутывать сломанные конечности из смятых машин. Полицейские отправятся со скорбными вестями к рыдающим родственникам. Откроют новые уголовные дела. Журналистам раздадут пресс-релизы. И колесо закрутится дальше.

Неужто никому нет никакого дела, спросил он себя.

– Пингвинов кормишь, Макэвой?

Подняв взгляд, он увидел тощий силуэт Тома Спинка, хрустевшего к нему по снежной целине.

– Сэр, я… – начал было Макэвой и замолчал.

– Не стану тебя упрекать, – беззаботно сказал Спинк. – Посидеть на холодке бывает на пользу. Прочищает голову. И легкие в придачу, если куришь. Ничего, если присоединюсь?

Макэвой кивнул на скамью.

– Мокро тут, – буркнул он на случай, если Спинк не углядел слой снега, прикрывший скамейку.

– Сойдет. – Спинк уселся. – Прохладно. – На нем тонкая кожаная куртка поверх рубахи и вельветовые брюки. – В твоих краях, поди, и посерьезнее снегопады случаются, а?

Макэвой не ответил.

– Фарао успела доехать до моста Хамбер, – как ни в чем не бывало продолжил Спинк. – Сумела прорваться, несмотря на штормовое предупреждение. Добралась до Бутферри-роуд, когда зазвонил мобильник и начальство посоветовало не рисковать и отдохнуть несколько дней. У Колина Рэя все схвачено.

– И она послушалась?

– И да и нет. Не захотела портить им веселье. И поехала к себе на Прайори-роуд.

– Как она это приняла?

– Сам подумай. Сумела вовремя прикусить язык, но разыгрывать свою партию ей придется очень осторожно. Если не высовываться, финал устроит всех. Ведь это Фарао вела следствие, убийца схвачен, и все довольны. А начнет дергаться, поднимет хай – и ее личное дело сразу украсят ненужные пометки.

Заметив, что вминает сжатые кулаки в колени, Макэвой заставил себя расслабиться.

– Расс Чандлер не убийца. У меня было время подумать, пока я тут сидел. Ни о чем другом не думал. Это не он.

Спинк добрые полминуты вглядывался в лицо Макэвоя, словно пытался проникнуть в содержимое его головы. Затем отвернулся, приняв какое-то решение.

– Часто так и бывает.

Макэвой поморщился.

– Часто так и бывает, сынок. Ты и сам это знаешь, да получше других. Будешь и дальше рассуждать в том же духе – плохо кончишь, парень.

– Что плохого в том, что мне не насрать?

– Ничего, дружок. Ничего плохого в этом нет. Но за это приходится платить. Приглядись, и сам все поймешь. Увидишь копов, что приходят в участок, работают спустя рукава и отправляются домой, даже не оглянувшись. Ты, должно быть, видел, как они произносят тосты за никчемные выводы и сомнительные приговоры. И наверное, спрашивал себя: а я-то почему так не могу?

– Просто мне это кажется важным… – начал Макэвой, но слова застряли в горле.

– Это важно, Эктор. Важно, чтобы злодей оказался за решеткой, потому что тогда люди снова почувствуют себя в безопасности и успокоятся, зная, что парни в синей форме готовы ответить на вызов, уберечь их от психопатов. Вот почему это важно. И это важно для журналистов, потому что помогает продавать газеты. И это важно для начальства: статистика раскрываемости греет им сердце. И это важно для политиков: их избиратели не желают жить в обществе, где девчушку можно покромсать ножом в церкви прямо по ходу вечерни. А важнее всего это для копов. Они не желают получать по шее от вышестоящих, в придачу большинство из них пошли служить в полицию в надежде как-то изменить этот мир. Кроме того, есть еще люди вроде тебя, сынок. Люди, которым необходимо, чтобы это было важно на каком-то непонятном космическом уровне. Люди, которые ищут справедливость так, словно это один из прочнейших элементов нашего мира. Словно справедливость – какой-то редкий минерал, который можно добыть, вытащить на поверхность.

Спинк помолчал. Устало помахал рукой:

– Макэвой, сынок, на самом деле все не так. О да, так должно быть. Бог свидетель, было бы здорово, если бы весь мир разделял твое негодование. Если бы люди не могли ни есть, ни спать, не находили бы себе места, пока баланс не окажется восстановлен, а зло ликвидировано при помощи добра, или солидарности, или справедливости, называй как хочешь. Только люди не такие. Стоит им прочесть о страшном преступлении, и они говорят: «Это ужасно», они качают головой, повторяя, что мир катится к чертям собачьим, а потом включают ящик и смотрят «Улицу Коронации». Или выходят во двор погонять мяч со своими детьми. Или направляются в паб и пропускают кружку-другую. И я знаю, что тебе это не по нутру, сынок. Знаю, что люди вокруг заняты обычной рутиной и от этого ты злишься, тебя мутит, ты чувствуешь пустоту внутри из-за того, что они так бесчувственны и бездушны, когда им следовало бы подумать о мертвых, но если ты всю жизнь будешь дожидаться перемен, то сам умрешь разочарованным и сломленным человеком.

Макэвой не отвечал. Дергал пропущенный при бритье волосок под нижней губой. Пока совсем не выдернул. Его переполнял гнев. И возмущение. Этот человек, с которым он едва знаком, разложил его по полочкам, да еще смеет называть его «сынком».

Макэвой открыл рот и снова не сказал ни слова. Провел по лицу ладонью.

– На руках у Колина Рэя достаточно улик, сынок. Рэй и твоя интуиция могут не совпадать, и это наверняка страшно обидно, но если тот большой мешок справедливости, которую нужно рассеять по миру, еще при тебе, то признай: Расса Чандлера можно судить и, вероятно, даже приговорить за убийство.

Макэвой впился в него взглядом:

– Вы тоже думаете, что это он убил?

Игра в гляделки длилась недолго, Спинк первым отвел глаза.

– Неважно, что я думаю.

Макэвой сплюнул.

Встал. Постоял, глотая холодный воздух. Башней возвышаясь над пожилым мужчиной, сидевшим на скамейке.

– А что думаю я, все-таки важно.

Он процедил это сквозь стиснутые зубы, яростно, но вдруг с изумлением понял, что улыбается, что по телу растекается радость, наполняя его энергией, порождая в мозгу эндорфины, – радость от сознания своей правоты.

– Еще как, на хрен, важно.

Макэвой брел по снегу. Он родился в месте, где эта мозаика из лужаек и тротуаров, прикрытых шестью дюймами безупречной белизны, вызвала бы улыбку. Он вырос в краю, где сплошь глубокие расщелины, провалы, валуны, и все это полгода укутано снежным покровом.

Он помнит, как блеет овца, сломавшая ногу. Помнит тишину, наступавшую после того, как он избавлял ее от страданий. Перерезал горло карманным ножом, прикрыв ноздри и рот несчастного животного рукой в перчатке.

Он помнит, с какой ловкостью отец сворачивал беднягам шеи. Помнит его отношение к этому, его твердую решимость не получать от этого удовлетворения.

Он помнит слезы в глазах отца, когда после тот поворачивался к сыну. Помнит нежность, с какой он проводил рукой по овечьей шерсти. Как подносил ладонь к лицу и вдыхал влажный, мускусный запах овечки, которую растил с рождения и чью шею сломал, обрывая ее страдания.

В голубых глазах человека, выбежавшего из церкви Святой Троицы, было в точности то же выражение. Как и в глазах человека, вырезавшего свое имя на Энжи Мартиндейл. В слезах сидевшего подле нее, прежде чем приступить к делу.

Макэвой вел разговор с убийцей.

Значит, этим ты занят? Убиваешь из милосердия? Освобождаешь от муки? Просишь избавить от твоей собственной?

Макэвой огляделся. Погруженный в раздумья, он свернул не в ту сторону, бредя через парк.

Вибрация мобильника. Номер скрыт.

– Эктор Макэвой.

– Сержант? Привет, это Джонатан Фисби. Вы попросили меня перезвонить…

Макэвой потряс головой. Фисби. Репортер из «Индепендент». Парень, которому он отправил электронное письмо насчет раненной в Ираке женщины из благотворительной организации.

– Да, мистер Фисби. Спасибо, что вышли на связь.

– Да без проблем. – Живой, энергичный голос. Южный говорок. Веселый голос для этого унылого времени года.

– Мистер Фисби, я расследую убийство Дафны Коттон, и, как мне представляется, вы могли бы поделиться кое-какими сведениями, полезными для следствия.

В трубке удивленно присвистнули.

– Я? Ну конечно, чем могу. Но… это же Гулль, верно? Я никогда в жизни даже не бывал на северо-востоке.

– Это не совсем северо-восток, сэр. Гулль расположен на востоке Йоркшира.

– Точно, точно.

– Вы слышали об этой истории?

– Нет, имя услышал впервые. Но я только что набрал в поисковике «Гулль», «убийство» и «Макэвой», и выпала тьма ссылок. Но, полагаю, речь о свежем расследовании. Бедная девушка в церкви, верно? Жуть.

– Мистер Фисби, я хочу поговорить с вами о статье, которую вы написали какое-то время тому назад. Речь шла об Энн Монтроуз. Она была ранена во время теракта на севере Ирака. Как я понимаю, в тот момент вы там были как журналист-фрилансер и «Индепен-дент» предложила вам написать об инциденте…

На другом конце линии молчали.

– Мистер Фисби?

– Не уверен, что помню тот случай, – сказал Фисби.

Лжет.

– Сэр, я в неплохих отношениях с местной прессой, но коллеги из полиции вечно смеются над моей верой в человечество. Если я поговорю с вами в неофициальном порядке, вы сможете сохранить нашу беседу в тайне?

– Я один из тех редких журналистов, кто еще верит в подобную концепцию.

– Что ж, тогда я из тех немногих, кто еще верит в силу обещаний. Даю обещание: я крайне расстроюсь, если отрывки нашей беседы появятся в печати.

– Понимаю. Чем могу помочь?

– Я разрабатываю версию, по которой человек, убивший Дафну Коттон, выбирает в жертвы людей, переживших смерть. И такое чудесное спасение для убийцы неприемлемо. И он или она желает исправить ошибку судьбы, доведя дело до логического конца. В общем, я пытаюсь сообразить, чье еще имя может быть в списке намеченных жертв, если такой существует. Энн Монтроуз подходит по всем меркам: она выжила при взрыве, убившем всех, кто был поблизости. Мне нужно знать, что случилось с Энн после публикации вашей статьи. Хочу убедиться, что она в безопасности.

Снова молчание. Макэвой прислушался, нет ли шороха ручки о бумагу.

– Мистер Фисби?

– Если наш разговор конфиденциален, то это и меня касается, верно? – спросил Фисби. От былой веселости в голосе не осталось и следа. – Не хотелось бы подставить ни себя, ни кого-то еще…

– Понимаю.

Репортер выдохнул с присвистом.

– Вам, наверное, все равно, но если я говорю, что ничем подобным прежде не занимался…

– Я вам верю.

Макэвой и сам не знал точно, верит или нет, но знал, как вложить в слова искренность.

– В общем, я лишь однажды согласился не печатать уже готовый материал. За деньги. И это было продолжение той статьи об Энн Монтроуз.

– Почему?

– У меня появился шанс покончить с писаниной раз и навсегда.

Макэвой ждал.

– После той статьи о взрыве и о том, что произошло с Энн, на меня вышел один человек… – Голос у Фисби был отстраненным.

– Продолжайте.

– Он руководил компанией, которая зарабатывает деньги, восстанавливая загрязненные территории. Отстраивает заброшенные районы. Возводит школы и больницы. Этот человек сказал, что готов оказать услугу в обмен на мою сговорчивость.

– И что от вас требовалось?

– Больше ни строчки об Энн. За это газета получала эксклюзивное право освещать все, чем станет заниматься их компания…

– А вы лично?

Фисби вздохнул:

– Теплое местечко в совете директоров.

– Согласились?

– На бумаге я проходил как консультант по маркетингу помогал выстраивать стратегию общения с прессой…

– А на деле?

– И пальцем не шевельнул. Получил жалованье за несколько месяцев, а после вернулся к журналистике. Это ведь то, что я действительно умею делать.

– Вам не было любопытно?

Макэвой представил, как Фисби разводит руками.

– Я все-таки репортер!

– И что же?

– Знаете, я лучше промолчу. Мне нужно хорошенько подумать, прежде чем я расскажу вам что-то еще.

Макэвой медлил с ответом. Не блефует ли журналист? Может, это лишь способ заполучить эксклюзивный материал в обмен на сведения?

Телефон пискнул, сообщая о параллельном звонке. Скорее автоматически, чем осознанно Макэвой переключился на него.

– Мистер Макэвой? Говорит Шона Фокс из Королевской больницы Гулля, мы уже давно пытаемся с вами связаться. Это насчет вашей супруги. Боюсь, возникли кое-какие осложнения…

И ничто другое уже не имело значения.

 

Глава 3

Первые двадцать семь часов Макэвой не спал. Не ел. Разве что сделал пару глотков из пластикового стаканчика, но выкашлял их назад, на и без того несвежую спортивную рубашку.

За окном Гулль замер, скованный морозом.

Первоначальная радость от Белого Рождества сменилась страхом перед суровой зимой. Снег выпал на смерзшуюся почву. И тоже смерзся. Снова выпал. Небо было как карандашная штриховка. Облака ссорились, сталкивались, извивались, клубились – черный мешок, полный змей.

Город замер.

Позже Макэвой расскажет дочери, что именно она разрушила зимние чары. Как только она открыла глаза, облака расступились, а вьюга вдруг прекратила свой лихорадочный танец. Что именно ей Гулль обязан первым Белым Рождеством за целое поколение. Что она вернула городу солнце. Конечно, это будет ложь. Но от этой лжи малышка будет улыбаться. И благодаря ей в памяти его не останется той пульсирующей боли в голове, что изводила его в те дни.

Сзади раздался шорох.

Макэвой обернулся:

– А ну быстро в постель…

– Ну я еще не совсем в форме, но если ты настолько меня хочешь… – Лицо у Ройзин бледное, глаза запали. На ней мешковатая желтая пижама, а немытые, слипшиеся волосы подвязаны розовой лентой, чтоб не падали на лицо. Жена кажется Макэвою бесформенной, до того он привык к выпуклой линии ее живота.

– Ройзин…

– Мне скучно, Эктор. Срочно нужен поцелуй.

Он снисходительно вздохнул:

– Иди сюда.

Нетвердой походкой она приблизилась к нему. Он сидел, втиснув массивное, медвежье тело в оранжевое деревянное кресло с высокой спинкой. Лицом к окну, но занавески, на которых разворачивалось психоделическое буйство зеленого и коричневого, были задернуты. Ройзин села к нему на колени, прижалась лбом к спутанным рыжим лохмам.

– Ты воняешь, – сказала она.

Впервые за несколько дней у Макэвоя вырвался смешок:

– Должен заметить, леди, вы и сами не благоухаете розами.

Маленькая влажная ладонь, коснувшись щеки Макэвоя, приподняла его лицо.

Они долго смотрели глаза в глаза, и нежное неистовство этой связи лишало смысла любые слова.

– Я так испугалась… – Они одни, но Ройзин произнесла это шепотом, точно опасаясь чужих ушей.

– Я тоже, – сказал Макэвой, и Ройзин успокоенно вздохнула, наклонилась к его лицу и поцеловала в губы. Поцелуй затянулся. Наконец они оторвались друг от друга, улыбнулись растворившимся страхам. И разом посмотрели на кровать.

Лила Ройзин Макэвой появилась на свет 15 декабря, в 06.03.

Схватки начались у Ройзин ровно в тот момент, когда всполошенный сообщением Макэвой выскочил из дома. Заранее собранная сумка с вещами для больницы осталась в багажнике минивэна, на котором он рванул в полицию.

Снова и снова Ройзин набирала его номер. Умоляла ответить. Тянулась к нему через окоченевший Гулль. Просила вернуться. Помочь. От ее плача проснулся Фин. Это он убедил Ройзин набрать службу «999». Это он объяснил, что папочка должен работать и что он не всегда может сидеть рядом. Это он держал ее за руку в «Скорой помощи», пока медики негромко переговаривались о том, что кровотечение никак не останавливается, что гололедица просто смертельная и что одна такая смена должна считаться за полторы.

Ройзин держалась. И пыталась удержать ребенка, пока медсестры вызванивали ее мужа. Но Лила рвалась наружу. Их дочь выскользнула в мир, осененная кровавой радугой, и была подхвачена лысым нигерийским педиатром, который положил малышку на ожидавший ее белоснежный стол и, поправляя очки, принялся колдовать с ее крохотным телом.

Ройзин казалось, будто он пытается вдохнуть жизнь в мертвую птаху.

Она отвернулась. Закрыла глаза. Стала ждать самого страшного.

Но услышала младенческий вопль.

Розовой и сморщенной Лиле было уже четыре часа от роду, кислородная маска закрывала ее лицо, а ручки и ножки утонули в пинетках не по размеру когда к пластику инкубационной камеры прижалось красное, мокрое от пота и слез лицо и пробормотало первое из тысячи покаянное слово.

Когда Макэвой принял дочурку из рук сестры, Лила оказалась точно по размеру его ладони. От этого зрелища Фин зашелся в хохоте. Спросил, неужели и он был таким лилипутом. Нет, ответил Макэвой, просто твоя сестра так спешила с тобой встретиться, что явилась на этот свет слегка раньше намеченного. И отныне ты старший брат и должен защищать ее.

Фин торжественно кивнул. Клюнул сестру в макушку и поспешил в комнату, полную видавших виды, пожертвованных кем-то игрушек. В то мгновение, когда его сестра издала свой первый крик, Фин возился там с колченогой пожарной машиной.

– Спит? – прошептала Ройзин.

– Без задних ног. Вся в мамашу.

– У нас с ней выдались непростые деньки.

– Да уж.

Ройзин выпрямилась, будто готовясь слететь с коленей мужа, но тут же снова обмякла в его руках.

– Пусть спит.

– Мы почти потеряли ее, Эктор. Если бы она умерла… Если бы не проснулась…

Она задрожала, и Макэвой покрепче прижал жену к себе, останавливая готовые прорваться рыдания.

Спустя какое-то время он задал Ройзин вопрос, который уже выпалил три дня назад, влетев в палату. На каждом локте висело тогда по охраннику, он волочил их по зеленому больничному линолеуму, сам путаясь в длинных полах засыпанного снегом пальто.

– Ты простишь меня когда-нибудь?

Как и в первый раз, Ройзин ответила счастливой улыбкой. И на один драгоценный, идеальный, невероятный миг в сердце Макэвоя поселились такие покой и умиротворение, что он пожелал, чтобы это мгновение остановилось навеки.

Ройзин зашевелилась, Макэвой разжал руки. Она встала, распахнула шторы.

– Обалдеть можно.

С высоты четвертого этажа им открывается город, лишившийся лица. Во всяком случае, таким он предстает из окна частной палаты в родильном отделении Королевской больницы Гулля. Достопримечательности, городские ориентиры, их своеобразие, их стиль и характер – все исчезло, неразличимое под плотным покровом белизны. Улицы пусты. Ройзин вытягивает шею, оглядывая парковочную площадку перед зданием больницы. Ни души. Несколько внедорожников припаркованы там и тут на широкой открытой стоянке – холмики на белой глади. В больнице сейчас лишь дежурные врачи и медсестры, запертые здесь метелью. В тихих коридорах медперсонал негромко обсуждает, как же попасть домой и заведется ли вообще автомобиль.

– А нам и тут хорошо. – Макэвой вытащил себя из кресла и встал рядом с Ройзин.

Припал к стеклу, глядя вниз, на больничное крыльцо. Криво усмехнулся, увидев собрание тщедушных стариков и женщин среднего возраста, – накинув поверх пижам пальто и куртки, они втягивали в себя сигаретный дым с ожесточением, точно диабетики, дорвавшиеся до инсулина.

Макэвой отступил от окна. Вспомнил вдруг об умершем в кармане мобильнике. Пальцы закололо от желания включить телефон. Воткнуть в розетку.

Выяснить, что он пропустил за эти три дня боли и молитв.

– Ройзин, если не возражаешь, я…

Она улыбнулась. И легко кивнула.

Макэвой остановился у колыбели дочери, погладил большим, грубым пальцем щечку ребенка, такую нежную и мягкую. Абрикосы. У нее щеки как абрикосы.

Сорок три пропущенных вызова.

Семнадцать текстовых сообщений.

Голосовая почта забита до отказа.

Макэвой стоял у дверей родильного отделения, прислушиваясь к гулу голосов.

Вот. Тот самый звонок.

Сержант Макэвой, привет. Хм, это Вики Маунтфорд. Мы встречались недавно, говорили о Дафне. Может, это и неважно, но…

Макэвой прослушал сообщение до конца. Потер переносицу.

И позвонил.

Она ответила после второго гудка.

– Мисс Маунтфорд, привет. Да, прошу прощения, Вики. Я получил сообщение. Вы упомянули, что кто-то еще мог знать о сочинении Дафны. Правильно?

– Да-да. В общем, я тут говорила с сестрой, но это вы уже знаете. На следующий день после нашего с вами разговора. В любом случае, я рассказала ей все – и про встречу с вами, и про смерть Дафны, и мы обе чуть не рыдали, до того все нелепо и страшно. Вот, а потом сестра вспомнила, что рассказывала про сочинение своему парню. Мы закончили разговор, а тут она снова позвонила и передала ему трубку. У него такой робкий, застенчивый голос…

И Джефф сказал, что как-то вечером заглянул в паб, разговорился и выложил каким-то типам историю бедной девочки, которая прошла через ад, и из ее истории может получиться отличная книга…

Макэвой стоял с закрытыми глазами. Он уже знал, куда тянется эта ниточка.

– И дело было…

– В Саутгемптоне! – В голосе Вики такое неподдельное изумление, будто Саутгемптон как минимум на обратной стороне Луны. – Джефф ездил туда устраиваться на работу. Он такой, знаете, типичный вечный студент.

– И?

– Да в этом все и дело. Джефф не помнит, как эта тема вообще возникла, но мужик, с которым они разговорились, не на шутку заинтересовался. Сказал, он писатель. А Джефф и сам мечтает написать книгу, вот и увлекся. Выложил все, что знал… А потом напрочь забыл о том разговоре. Пока не…

Макэвой вдруг ощутил страшный голод. Отчаянно захотелось чего-нибудь сладкого.

– Я слушаю.

– Пару дней назад Джефф зашел на сайт газеты «Гулль мейл» и увидел фотографию обвиняемого в убийстве Дафны. Этого самого Чандлера. Который писатель. И…

– Это был человека из паба?

В трубке тишина, но Макэвой так и видит, как Вики кивает.

Он записал координаты Джеффа. Сказал, что Вики все сделала правильно. Что он пришлет полицейского взять показания у приятеля ее сестры и что, возможно, Джеффу придется поучаствовать в опознании. На мгновение его развлекает вопрос, а легко ли будет найти для опознания пять одноногих алкоголиков?

Нажимая «отбой», Макэвой поймал собственное отражение в темном стекле дверей родильного отделения.

Он улыбался.

Вот теперь до него дошло.

Дело, на живую нитку сшитое Колином Рэем, трещало по швам. Стоит потянуть – и развалится окончательно. И Макэвой знал, за какой конец нужно тянуть.

Он снова поднес к уху телефон. Позвонил в отдел уголовной полиции на Прайори-роуд, где, вне всяких сомнений, звонок принять некому. Оставил сообщение, объяснил про Ройзин. Сказал, что не мог оставить ее и доложить. И на работу тоже не сможет выйти в ближайшее время, уж до Рождества точно.

После чего перевел дух.

Итак, следы он замел. Никому в отделе и в голову не придет пометить дату и время его звонка. Просто накорябают краткое содержание на бумажке и при случае передадут выше. Если не забудут. А дойдет до разбирательства – тылы прикрыты.

Итак, теперь у него есть пара дней, чтобы выяснить, кто же на самом деле убил Дафну Коттон.

Набрал номер, шепотом надиктованный на его автоответчик.

– Бассентуэйт-хаус.

Макэвой вытер пот со лба. Может, он ткнул пальцем в небо? Как связана с этой историей частная клиника? И что с Энн Монтроуз? Станет ли эта женщина следующей жертвой? Или он круто облажался и Расс Чандлер действительно виновен?

– Здравствуйте. Говорит сержант уголовной полиции Эктор Макэ…

Его остановили бодрым «здрасьте», означающим «и не такое слыхали».

– Я звоню насчет одной из пациенток, Энн Монтроуз. Я так понимаю, она лежит в неврологическом отделении, верно?

– Минуту.

Звонок перевели в режим ожидания, и Макэвой не меньше пяти минут слушал классическую музыку, в которой, захоти он напрячься, мог бы узнать одно из наименее радостных творений Дебюсси.

Внезапно печальные напевы прервал напористый мужской голос. Скороговоркой поздоровавшись, голос представился Энтони Гарднером. Сферу своих занятий Гарднер небрежно описал витиеватой тирадой, обрамляющей слова «связи с внешним миром».

– Мистер Гарднер, я все понял. Это насчет Энн Монтроуз. У меня есть причины полагать, что она может быть пациенткой вашей клиники.

Выдержав кратчайшую паузу, Гарднер ответил:

– Боюсь, мы не вправе разглашать сведения о пациентах, детектив. Здесь частное медицинское заведение, и мы гордимся доверием своих клиентов.

– Я все понимаю, сэр, но мисс Монтроуз может грозить серьезная опасность. Вы весьма помогли бы расследованию убийства, устроив мне встречу с членами ее семьи.

– Убийства? – Спокойствия в голосе Гарднера как не бывало, и Макэвой испытал удовлетворение от того, что в наши дни это слово все еще способно кого-то шокировать.

– Да. Возможно, вы читали об этом деле. В прошлую субботу в Гулле, в церкви Святой Троицы, зарезали девушку. И возможно, тот же человек повинен еще в нескольких убийствах…

– Но я читал, что уже предъявили обвинение, – возразил Гарднер. Макэвой слышал красноречивый стук по клавиатуре: больничный чинуша явно шарил по новостному сайту.

– Следствие еще далеко не завершено, сэр. – Макэвой подпустил в голос зловещей угрюмости. – Слишком много неясностей.

Гарднер молчал, и Макэвой выложил главный свой козырь:

– Вероятно, вы также читали, что одну из жертв сожгли заживо прямо на больничной койке, сэр.

Молчание затягивалось. Макэвой понадеялся, что Гарднер размышляет, как дорого ему может обойтись отказ от сотрудничества с полицией. Взвешивает нагоняй от начальства и ушат дерьма, который обрушится на него, если одна из пациенток заживо сгорит прямо у себя в палате.

Наконец в трубке вздохнули.

– Вы не могли бы оставить номер своего телефона, детектив? Я вскоре вам перезвоню.

Макэвой прикинул, не отказаться ли. Не лучше ли подождать на линии? Но нет, чрезмерная неуступчивость может сломать хрупкую готовность Гарднера. Продиктовав свой номер, он дал отбой.

Какое-то время он мерил шагами коридор. Отправил короткие сообщения Тому Спинку и Триш Фарао: все в порядке, Ройзин уже лучше. Спросил, как там Хелен Тремберг.

Звонок. Энтони Гарднер говорил тихо и отрывисто, будто выдавал комбинацию от своего личного сейфа и боялся, как бы не подслушали. Через полминуты у Макэвоя было все что нужно.

Даже не поблагодарив, он оборвал связь и быстро набрал новый номер. Включилась голосовая почта.

– Говорит сержант Макэвой. Я благодарен за присланные сведения. Простите, если в прошлый раз мы расстались на неверной ноте, но я рад, что вы передумали. И вы оказались правы, Энн Монтроуз действительно лечится в той клинике. Думаю, вы не особенно удивитесь, узнав, кто оплачивает счета за лечение. Вполне возможно, во всем этом найдется материал для статьи. Перезвоните, если вам интересно.

Отбой. Макэвой досчитал до двадцати. Достаточно, чтобы Фисби прослушал послание. Обмозговал его. Вздохнул и уступил репортерскому инстинкту…

Звонок.

– Сержант? Это Джонатан Фисби.