Глава 1
Вообразите себе огромный остров, затерянный где-то далеко-далеко в бескрайнем океане. Может, его и не было никогда, поскольку единственные свидетели его существования лишь волны да ветер. Во всяком случае, долгие века остров этот оставался неизвестным для всего мира, и жили там, в полном уединении, суровые и мужественные люди.
Островом правил король. Его огромные владения занимали всю центральную часть. Оставшимися землями распоряжались приближенные короля, носившие титул сеньоров. Король даровал им исключительные права — держать армии и вершить правосудие, казнить или миловать подданных по собственному усмотрению. Они носили черные бархатные плащи с богатой оторочкой — отличительные знаки их положения, и были практически абсолютными властителями своих земель. И, тем не менее, сеньоры единодушно признавали власть короля, пользовавшегося среди них огромным авторитетом и уважением, и он, единственный, именовался его величество король.
Замки носили имена сеньоров. В южной части острова они были изящными, с остроконечными белыми башенками, и располагались вдоль побережья, небрежно распахнув объятия своих обширных парков морским ветрам. На юге никого не боялись. На севере же взору путника представала иная картина. Замки здесь напоминали цитадели, поскольку располагались в опасной близости от земель, хозяева которых не подчинялись королевской власти.
Остров носил красивое имя Систель. Когда я была маленькой, бабушка рассказывала мне о нем множество сказок, а я по-на-стоящему верила, что она сама жила там когда-то. И если бы историю этого острова, наравне с историей Франции, включили в университетскую программу, я наверняка получила бы по ней высший балл. Кроме того, меня бы наверняка стали умолять провести семинары для преподавателей, поскольку я знаю об острове все-все, до мельчайших подробностей. Мне известно, где и как изготавливали изысканные пряжки, которыми сеньоры скрепляли свои черные плащи, известно, что ели на ужин обитатели жалких лачуг Вокселя. Мне известно, что во владениях его преосвященства, Бренилизских лесах, живут колдуны и что королева Валина не зря так гордилась своими удивительными волосами: когда на торжественных приемах она стояла у золотого трона, они роскошной волной ниспадали до самого пола. Я знаю наизусть все легенды и сказки, которые мамы и бабушки рассказывали перед сном маленьким обитателям и обитательницам Систели.
Но ни одна из этих историй не завораживала меня так, как легенда о варьельском Проклятом, которую я и хочу вам рассказать...
* * *
На берегу моря в северной части острова возвышался мрачный замок Лувар. Его неприступные стены днем и ночью охранял гарнизон численностью более трехсот человек. Никто из других вельмож острова не осмеливался возвести такой величественный замок с такими высокими башнями, неприступными стенами и огромными чугунными решетками. Его построил повелитель Лувара Отон IV за триста лет до описываемых нами событий. Он возвел эту крепость, потому что ненавидел короля, и тот, в свою очередь, питал сильную неприязнь к своему вассалу за его непомерную гордыню и тщеславие.
История эта началась студеным вечером 27 декабря...
* * *
Тем вечером сеньор Лувара, которого звали Эммануэль, ужинал в окружении своих подданных. Неспешно вкушая пищу, он слушал их рассказы о суде над Проклятым — убийцей, чье дело рассматривалось в верховном трибунале Систели. Слушания должны были закончиться уже несколько дней назад, но новости в последнее время доходили до Лувара с запозданием. Зимняя распутица размыла дороги и сделала подъезды к замку практически непроходимыми. Приходилось довольствоваться предположениями и догадками:
— Я полагаю, господа, что ему отрубят голову. Таково ведь по закону наказание для отцеубийц? — высказал свое предположение герцог де Ривес.
— Не думаю. Ведь преступление было совершено с нечеловеческой жестокостью! Скорее всего, его сожгут на костре... В Монтеро говорят, что он совсем юный, можно сказать еще ребенок,— возразил ему самый молодой из вассалов Алексис де Шевильер, который много времени уделял новостям и потому знал всегда больше, чем остальные.
— Неужели он даже моложе вас? — вырвалось у Луи д’Икселя.
Шевильеру только что сравнялось восемнадцать, юноша очень не любил, когда об этом упоминали, особенно в обществе, а потому бросил на друга тяжелый взгляд. Тот забормотал извиняющимся голосом:
— Простите. Тысяча извинений. Я совсем не хотел вас обидеть...
Слушая их диалог, сеньор невольно улыбнулся. Ему самому недавно исполнилось двадцать пять лет, но он уже слыл могучим воином и властным правителем. К тому же бремя власти, столь рано свалившееся на него, делало его намного старше своих лет. Высокий, темноволосый, он сидел в своем резном кресле из темного дерева, искусно инкрустированном золотом. Знал ли он, что в тот самый момент шестеро черных всадников скачут по тропе вдоль моря прямо к его замку?
— Возможно, преступника отдадут на суд народа. Ведь его объявили Проклятым...— предположил Луи д’Иксель.
— Сеньор де Комбеваль сильно в этом сомневается, поскольку обвиняемый, говорят, не в своем уме,— возразил ему Шевильер.
— И мнению Комбеваля можно доверять?
— Но обвиняемый действительно не может быть в здравом уме, Луи... Он выколол своему отцу глаза кинжалом, а затем отрубил ему пальцы рук...
И всякий раз в этом месте моя бабушка останавливалась и, глядя на меня страшными глазами, спрашивала: «История про Проклятого из Варьеля полна леденящих душу подробностей. Ты уверена, что захочешь слушать об избиении розгами в кровь, о дикарях, корчащихся от боли в железных клетках, о детях, брошенных в ров умирать от голода, и о других ужасах, от которых кровь стынет в жилах? Может, я лучше расскажу тебе историю любви королевы Валены и прекрасного трубадура?»
И каждый раз, бледнея от страха, я отвечала ей: «Мне не страшно, бабушка, честное слово. Ты ведь мне уже не раз это рассказывала. Я нисколечко не боюсь. Продолжай, пожалуйста».
И она продолжала свой рассказ: «Шесть черных всадников после непродолжительного отдыха в тени скал вновь продолжили свой мрачный путь. А в замке Лувар тем временем продолжалась трапеза. Рука сеньора, застывшая было под столом, вновь легла на навощенное дерево. Шевалье же продолжал свой рассказ».
— Ходят слухи, что безумец кроме своего отца убил какую-то женщину. В этом случае его наверняка сожгут заживо,— предположил Ульмес.
— Точно известно, что он из Варьеля, с южного побережья острова. Говорят, его господин взял убийцу под стражу и держал под арестом три дня, прежде чем передать его стражникам Верховного Трибунала...
* * *
Пронзительный рев рога прервал Шевильера на полуслове. Придворные замерли в удивлении, узнав особый сигнал, возвещавший о прибытии посланников Регента. Де Лувар поднялся, резко отодвинув стул. Он знал, что подъемный мост опустят без его приказа,— Регент и его посланцы обладали исключительными правами,— поэтому молча накинул свой черный бархатный плащ и вышел, оставив вассалов в трапезной. За ним так же молча последовала охрана.
* * *
В этот раз эскорт Регента оказался совсем малочисленным. Де Лувар насчитал всего четверых солдат. Стражи замка помогли им спешиться и опустили чугунную решетку, перекрывающую въезд на подъемный мост. Один человек из эскорта вышел вперед, чтобы поприветствовать хозяина замка. Эммануэль узнал его: это был граф де Рива — один из приближенных Регента, образец идеального придворного. Чуть поодаль от него стоял совсем молодой дворянин.
— Сеньор,— начал свою речь граф де Рива,— мне очень неловко за столь поздний и внезапный визит, но вы должны понять — служба. Мы выполняем поручение самого Регента.
— Прошу вас следовать за мной, мессир,— прервал его Эммануэль.
Они пересекли мощеный двор. Ночь была ясной, дул холодный зимний ветер. Молодой спутник посланника следовал за своим господином по пятам. Эммануэль хранил молчание. Все знали, что он говорил только тогда, когда это было необходимо. Граф же отличался редкостной словоохотливостью. Он болтал и болтал: о безобразном состоянии дорог повсюду на севере; об ужасной погоде, о суровом климате...
— Должен заметить, ваша зима, особенно в феврале, просто невыносима. Я не осмеливаюсь сказать вам, но... оказывается, я немного знаком с сэром де Витрэ, который претендует...
В маленьком зале для аудиенций Эммануэль знаком предложил гостю присесть, позволив присутствовать при разговоре и молодому дворянину, поскольку знал, что согласно этикету юга вассал должен следовать за своим господином повсюду.
— Я слушаю вас, граф.
И туг он заметил, что гость взволнован и пребывает в изрядном смятении. Де Рива вырос в центральной части острова среди солнечных долин и тенистых рощ, и, возможно, неприступные стены северного замка произвели на него сильное впечатление.
— Итак, как вы уже, наверное, догадались... я прибыл к вам с... особой миссией,— запинаясь, начал он.— Это большая честь для меня, равно как и для вас... Сам Регент... Но я буду краток, сеньор. Как вы уже наверняка знаете, в Верховном Трибунале Систели рассматривалось дело варьельского Проклятого.
— Да, мы знаем об этом. Мы только что обсуждали его за ужином с моими придворными.
— Так вот... Пять дней назад был вынесен приговор. Я думаю, через некоторое время вы получите официальное сообщение об этом. Регент уже разослал всадников с известиями во все замки,— граф говорил медленно, как бы вслушиваясь в звучание каждой фразы.
На секунду гость прервал свою речь в ожидании расспросов. Их не последовало, и он продолжил:
— Преступника приговорили к Зеленому браслету!
Эммануэль, как и все систельянцы, знал о существовании этого дьявольского изобретения, которое одно могло заменить всех лучших палачей острова. Последним наказанию браслетом подвергся герцог де Синор-Фейлес, умерший десять лет назад.
— Да, к Зеленому браслету...—запинаясь, повторил граф.— Правосудие свершилось.
— Не сомневаюсь в этом,— ответил ему Эммануэль.— На то и существует Верховный Трибунал.
Де Рива отряхнул подол унизанной кольцами рукой. Глядя на него, Эммануэль улыбнулся, но тотчас прогнал улыбку и вновь бросил заинтересованный взгляд на молодого дворянина, который сопровождал графа. Этот юноша странным образом притягивал к себе его внимание.
— Видите ли,сеньор, причина, по которой я приехал к вам... в такое позднее время...
— Согласен, время действительно не раннее.
Несколько шокированный манерами властителя Лувара, граф пристально посмотрел на него, но сразу же продолжил:
— Дело в том, что Регент не может держать осужденного в непосредственной близости ко двору, даже в Зеленом браслете. Он решил поручить эту важную миссию одному из пэров нашего королевства. И, принимая во внимание особую привязанность, которую всегда питал его величество к вашему отцу, выбор пал на вас.
— Я понимаю...
— Вы удостоены чести содержать под стражей опаснейшего преступника, самого Проклятого.
— Ив чем же заключается моя миссия? Прошу вас, объясните поподробнее, если возможно.
— Если вкратце, сеньор... Ваши обязанности будут заключаться в следующем: содержать узника под стражей в ваших владениях, кои он не имеет права покидать в течение всей своей жизни; снимать браслет в полночь субботы и надевать его вновь в полночь воскресенья (думаю, вы знаете, что не следует оставлять на осужденном браслет в День Благодарственного Молебна). Что касается подробностей, то Регент описал их все в своем личном послании к вам. Остальное — на ваше усмотрение, сеньор.
Эммануэль задумчиво смотрел на пляшущее в очаге пламя под удивленным взглядом графа, которого сильно озадачило молчаливое и спокойное отношение к этому ответственному поручению. «Тысяча чертей...— мысленно возмущался де Рива,— любой другой счел бы такой приказ за честь. А этот...» Вслух же он произнес:
— Ну что же, сеньор, раз моя миссия исполнена, я, с вашего позволения, откланиваюсь...
— Прошу вас, граф, располагайте моим домом без стеснения. Почту за честь, если вы согласитесь разделить с нами трапезу...
— К сожалению, это невозможно. Мы и так потеряли много времени, доставляя сюда осужденного. Сколько трудностей нам пришлось преодолеть! Несколько раз мы меняли охрану, все встречные селения объезжали стороной. Ведь люди, как вы знаете, после объявления приговора Проклятому могли бы попытаться...
Последнюю фразу Эммануэль едва расслышал.
Он бросил испытующий взгляд на молодого дворянина, и мертвенная бледность лица юноши внезапно поразила его.
— Простите, что вы сказали?!
— Я говорил вам, монсеньор, о том, скольких трудов нам стоило доставить осужденного к вашему замку.
— Так он уже здесь? Я думал, вы прибыли лишь затем, чтобы предупредить меня о его приезде...
— Вовсе нет, монсеньор! Я был удостоен чести препроводить его к месту отбывания наказания,— он сделал знак рукой в сторону своего спутника.
Эммануэль снова взглянул на светловолосого молодого человека, который казался совсем подростком. Было видно, что юноша смертельно устал. Он стоял неподвижно, опустив глаза и уставившись в одну точку.
— Положенный для сопровождения преступника конвой еще в пути,— продолжал де Рива.— В отряде — сорок человек, но мы дважды подверглись нападению. Вы, наверно, догадываетесь, какое у людей отношение к Проклятым... На границе Бренилиза нам пришлось отделиться от основной группы, четырем моим людям и мне, дабы беспрепятственно добраться до вашего замка. Мы выбрали прямую тропу вдоль берега моря. Как видите, нам это удалось... Прошу вас теперь подписать акт о том, что осужденный доставлен вам в целости и сохранности...
Он извлек из кожаной сумки несколько бумаг. Эммануэль поставил подпись на первой из них, а затем принялся неторопливо читать: «...подтверждаю передачу под мою ответственность из рук графа де Ривы, уполномоченного Регента Систели, осужденного, известного под именем Проклятого из Варьеля...»
Граф забрал подписанный документ. Затем разложил остальные на столе, поясняя:
— Это копия приговора, обвинительный акт и свидетельские показания. Здесь вы найдете чертеж Зеленого браслета и инструкции. Что касается трилистника, ключа от браслета, то вот он...
Он снял трилистник с кожаного шнурка, который висел у него на шее под рубашкой, и бережно положил на эскиз:
— Видите чертежи? Чтобы открыть браслет, нужно вложить его вот в это углубление... Вот так. Ну а теперь, к моему величайшему сожалению, я должен откланяться.
— Вы не станете дожидаться конвоя?
— Нет времени, монсеньор. Регент лично назначил меня руководителем миссии и теперь ждет известий как можно скорее.
— Бренилиз...— задумчиво вымолвил Эммануэль.— Вы отделились от конвоя в Бренилизе, вы сказали? Значит, пересекали Бримесский лес? Там должны стоять войска Регента...
Де Рива опустил глаза. При дворе никто не посмел бы затронуть эту щекотливую тему: вот уже три года, как Регент бросил лучшие армейские силы на поиски ребенка, которого собирался уничтожить...
— Да, сеньор, это так... Что ж, я могу считать мою миссию выполненной?
— Конечно, мессир, и вы отлично с ней справились,— сжалился над ним Эммануэль, видя его замешательство.
— Это честь для меня, большая честь. А сейчас я должен... мне необходимо...— забормотал граф.
Эммануэль удивленно воззрился на него. На несколько секунд маска фатоватого столичного придворного спала, и перед де Луваром предстал предельно измученный человек на грани отчаяния.
— Граф, с вами все в порядке?
— Я должен покинуть вас и...— он запнулся, прикрыл на секунду глаза, затем внезапно вскочил: — Прощайте!
— Прощайте,— бесстрастно кивнул ему Эммануэль.
* * *
Было около девяти часов вечера. Маленькая комната освещалась лишь пламенем очага и свечой, стоящей на сундуке. Сеньор Лувара бросил быстрый взгляд на узника, стоящего перед ним, затем разложил на столе бумаги и принялся читать.
Осужденному недавно исполнилось девятнадцать лет, звали его Олег. Ни в одном из документов не встречалось ни упоминаний о его фамилии, ни о родословной. Было замечено лишь, что имение его находится во владениях Варьеля, где-то на самой южной оконечности острова. Родившись в знатной и богатой семье, он имел право носить золотое колье и именоваться «мессир», но отныне, согласно документам, «...он лишается права на ношение какого-либо другого имени, кроме установленного ему правосудием: „Проклятый“... Осужденному запрещается также упоминать о друзьях или родственниках и извлекать какую-либо выгоду из родственных связей с кем бы то ни было, а также говорить о своем прошлом: с этого момента у него нет прошлого. Несоблюдение вышеперечисленного должно караться суровым наказанием...»
Далее следовало длинное и поистине ужасающее описание преступления: «...отцеубийца... выколол несчастной жертве глаза... отрубил пальцы... и в непосредственной близости наблюдал за агонией истекающего кровью отца...»
Эммануэль на секунду оторвался от чтения и впервые за все время внимательно рассмотрел узника. Его лицо в обрамлении белокурых волос казалось ликом утомленного ангела. В глазах плескалась смертельная усталость. Пожалуй, только рисунок губ и контур скул навевали мысли о характере и силе воли.
Де Лувар вернулся к чтению документов. Далее следовали свидетельские показания. Он отложил их на время в сторону и развернул перед собой чертеж. На нем была изображена схема расстегивания и снимания Зеленого браслета с запястья. Оставшиеся документы представляли собой перечень предписаний и правил — что разрешалось осужденному и что ему запрещалось. Инструкции составили с особой скрупулезностью, и Эммануэль перечитал их несколько раз.
— Вас ознакомили с правилами поведения?
— Нет, монсеньор,— низкий голос узника заметно дрожал.
Сеньор Лувара поднял глаза. Убийца в изнеможении оперся о стоящее перед ним кресло. Тонкие пальцы судорожно вцепились в деревянную спинку.
— Присаживайтесь, мессир.
Узник сел. При этом его плащ, покрытый дорожной пылью, распахнулся, и Эммануэль увидел сорочку из тонкого батиста, покрытую бурыми пятнами крови.
— Вы ранены?
— Нет, монсеньор.
— Я покажу вас лекарю.
В камине с треском вспыхнуло и разлетелось искрами сухое полено, и юноша испуганно вздрогнул. Эммануэль внимательно посмотрел на него. Его ангельское лицо никак не вязалось с ужасами, описанными в присланных ему бумагах, только во взгляде серых глаз полыхал темный огонь.
— Вот, ознакомьтесь. На будущее я прикажу составить для вас отдельный список.
Узник взял со стола листки с инструкциями и принялся внимательно читать. За время чтения выражение его лица ни разу не изменилось. Изучив документы, он поднял голову и посмотрел на сеньора. Взгляды их встретились, но Проклятый тут же отвел глаза в сторону.
Согласно предписанию, узник поступал в полное распоряжение повелителя Лувара вплоть до того, что господину предоставлялось право, в случае необходимости, лишить его жизни или же ужесточить меру наказания на свое усмотрение.
— Сколько вам лет? — спросил Эммануэль, несмотря на то что знал ответ. Ему хотелось заставить узника говорить.
— Девятнадцать, монсеньор.
— Вы — подданный сеньора де Варьель?
— Да, монсеньор.
Эммануэль рывком встал с кресла и сделал шаг к осужденному. Тот рефлекторно вскинул руку, словно защищаясь от удара. Эммануэль мягким движением вернул его руку на подлокотник кресла.
— Поднимите рукав!
Из-под манжеты рубашки показался Зеленый браслет, весьма замысловатое массивное изделие из золота и кожи, обрамленное кольцами с множеством сочленений. Сверху располагалась золотая пластинка с углублением для ключа в виде трилистника. Браслет не выглядел очень тяжелым, и казалось, он просто плотно прижат к руке. Хорошенько рассмотрев браслет, Эммануэль прикрыл дьявольское изобретение рукавом и вернулся на свое место. Он достал трилистник и несколько секунд держал его на ладони, любуясь блеском отполированного металла. Снаружи вновь раздался пронзительный рев сигнального рога. При этих звуках узник нервно вздрогнул и повернул голову к окну.
— Что ж,— обратился к нему Эммануэль,— отныне вы мой пленник. Я велю выделить для вас несколько комнат, в которых вам будет до поры до времени предоставлена относительная свобода действий, но для охраны приставлю двух человек, без их сопровождения вы не имеете права покидать свои покои.
Он встал, подошел к двери и отдал стражникам несколько распоряжений. Узник покорно вышел вслед за ними, не проронив ни единого слова.
* * *
В большом зале трапезной вассалы Лувара умирали от нетерпения. Им удалось на пару минут задержать графа де Риву, но тот ограничился лишь несколькими общими фразами. Юный виконт Шевильер готов был взорваться от переполнявших его вопросов. Его до глубины души возмутило то, что Эммануэль не позволил ему прочесть сопроводительные документы.
— Ну пожалуйста, только о самом преступлении...
— Нет,— Эммануэль был неумолим.— Не будьте ребенком, Алексис.
— Каков он из себя хотя бы?
— Очень молод. Ему девятнадцать, но выглядит намного моложе.
От возбуждения Алексис де Шевильер не мог усидеть на месте и мерил шагами зал: «Проклятый здесь! Господи, в Монтеро все разговоры только о нем, а он — здесь, в двух шагах от меня!»
— Когда мы сможем его увидеть?
— Не раньше, чем сегодня вечером во время аудиенции.
— Какой аудиенции?
— Согласно предписанию, каждый день с девяти до одиннадцати вечера я должен проводить время в его присутствии. При условии, конечно, что я нахожусь в замке. Его руки надлежит держать связанными, хотя я не вижу в этом большой необходимости...
— Он рассказал вам что-нибудь?
— Ответил на мои вопросы.
— Интересно, как он выглядит?
— Я уже сказал вам: он очень молод. Очень молод и сильно измучен. В последний раз они отдыхали в Бренилизе и с того момента ехали не останавливаясь. Блондин с ангельским лицом, хотя взгляд его для ангела слишком суров.
— Ехали без остановок? — прервал его Луи д’Иксель.— Это странно... По словам графа де Ривы, в каждом монастыре, на землю которого он ступает, Проклятый обязан отстоять службу и исповедаться у настоятеля. А в Бримесском лесу — ведь они наверняка пересекали его — по три монастыря на каждую милю...
Со всех сторон на сеньора градом сыпались вопросы: «А он действительно знатного рода? Как к нему нужно обращаться? Как выглядит Зеленый браслет? Ему оставили его золотое колье? Что он рассказал вам о процессе? Он действительно похож на сумасшедшего?»
— Сеньоры, да вы любопытнее женщин! — отшучивался Эммануэль.
— А каковы ваши обязанности, сеньор?
— Мне велено его охранять. Что еще мне могли поручить? Регент прислал указания — протокол, нечто вроде предписания, скрепленного печатью Верховного Трибунала. Думаю, вам, мессиры, следует ознакомиться с этим документом во избежание недоразумений. И хочу вас предупредить, что ему запрещено заговаривать первым с людьми благородного происхождения. В случае если вы все-таки захотите узнать то, о чем не запрещено говорить по протоколу, спросите его сами. Алексис, помните, ему запрещено говорить о своем прошлом!
— Почему?
— Таковы предписания. Его жизнь начинается с момента преступления, не забудьте...
— Его ждет страшная смерть, я знаю,— негромко сказал Фольвес.— Я намного старше вас и помню кончину воксельского Проклятого. Его живьем отдали на растерзание собакам...
* * *
Обязательная вечерняя аудиенция состоялась на следующий же вечер. Узник появился в комнате чуть раньше девяти и встал у стены недалеко от стола. Приставленные к нему слуги уже приступили к своим обязанностям — вычистили и выстирали его одежду. Охранник приблизился к нему, связал руки за спиной и неслышно вышел.
Эммануэль лично подобрал охранников — смышленых, сдержанных и волевых, способных сохранять бдительность и днем, и ночью.
Осужденный, не отрываясь, задумчиво смотрел на огонь в камине. Под рукавом рубашки угадывались очертания браслета. Он был очень строен, с безупречной осанкой. Его молодость вновь поразила Эммануэля: «Боже мой, он же не старше Шевильера!»
Спустя несколько минут де Лувар полностью погрузился в свои дела, позабыв на некоторое время об узнике. Сегодня у него было двое просителей. Сначала он принял ремесленника из Шуанзи, который умолял помиловать его ученика, приговоренного на три года к работам на руднике. Сеньор внимательно его выслушал, ни разу не прервав, но решение не изменил. Затем выслушал управляющего. Когда он, наконец, вспомнил об осужденном и взглянул на него, тот стоял, прислонившись к стене, закрыв глаза. Вид у него был крайне изможденный. «Ему всего девятнадцать лет, — подумал Эммануэль, глядя на Проклятого. — А за плечами уже столько всего: жестокое преступление, суд, бешеная гонка по бездорожью, полная опасностей, наказание, заточение в этом ужасном замке, утомительные аудиенции, к тому же он понимает, в любую минуту этот неприветливый сеньор может сделать с ним все что угодно, повинуясь слепому капризу...»
— Мессир?
Узник открыл глаза и отпрянул от стены. Испуг на его лице почти мгновенно сменился безучастием. Эммануэль поневоле смутился. Будучи сильным и благородным человеком, он испытывал непреодолимое сочувствие к слабым мира сего, но ничем не мог помочь этому юнцу.
— Вы проезжали вчера мимо замка Шевильера?
— Я не знаю, монсеньор.
— Замок с тремя башнями на вершине холма?
— Не думаю, монсеньор.
Эммануэль поднялся, взял со стола карту острова и подошел к узнику. При его приближении тот сжался и шевельнул связанными за спиной руками, словно пытаясь закрыться в ожидании удара. Де Лувар снова замер от удивления.
— Мессир, будьте благоразумны! Я — владелец этих земель, но не палач. К тому же у меня нет ни малейшего желания злоупотреблять своей властью, если, конечно, вы не дадите мне какого-либо повода.
В серых глазах узника, которые он на секунду поднял на Эммануэля, мелькнуло недоверие.
— Смотрите, мессир. Если вы проезжали мимо Шевильера, то тогда должны были двигаться по Белой тропе вдоль реки, которую никак не могли не заметить.
— Я не видел никакой реки.
— Ясно. Значит, вы добирались сюда по дороге Красных Камней.
Эммануэль сложил карту. В эту минуту в комнату вошел Сальвиус — его личный лекарь и астролог, как обычно, взъерошенный и слегка небрежный. Он с рождения занимался воспитанием сеньора и единственный в замке мог позволить себе определенную вольность в обращении с ним.
— Дозорный отряд вернулся,—сообщил он, усаживаясь рядом с Эммануэлем перед затухающим камином.— Кочевники, как обычно, засели на Зеленом острове. Никаких новостей, никаких происшествий. Кроме сущей ерунды — схватили браконьера.
— Ну да, самое время. Сколько плетей ты велел ему всыпать?
— Нисколько.
Удивленный взгляд де Лувара заставил его рассмеяться:
— Браконьеру всего семь лет. Он здесь, в коридоре. Велите впустить?
— Впустите,— улыбнулся Эммануэль и покачал головой: — Черт побери, да что же это творится?! Они уже с семи лет разбойничать начинают!
В комнату ввели рыжеволосого крепыша. Господин встал, подошел к нему и строго спросил:
— Мне сказали, ты промышлял браконьерством?
— Это не я,— тут же ответил ребенок.
Он был опрятно одет, как все дети из деревни. За его поясом торчала заостренная палка.
— Не лги мне! — громко сказал Эммануэль.— Тебе известно, что за браконьерство полагается наказание плетьми? Двадцать, а то и тридцать ударов. После этого тебе вряд ли захочется заниматься подобными делишками!
Ребенок поднял голову и глянул на хозяина дерзким взглядом:
— Я не боюсь порки! Совсем-совсем!
— Ты — смелый парень! Я уважаю смелых и сегодня прощаю тебя, но имей в виду: в следующий раз тебе это с рук не сойдет!
Когда мальчишка вышел, Эммануэль снова сел в кресло и повернулся к Сальвиусу:
— Вели отвести его завтра к отцу. И передай ему немного денег. Чертов пройдоха!
Видимо, было уже одиннадцать часов. В комнату вошел охранник, развязал узнику руки и вывел прочь. Эммануэль с Сальвиусом обменялись грустными взглядами.
— Какая странная история! Почему Регент выслал его именно сюда, на север? — спросил астролог.
— Я тоже все время задаю себе этот вопрос,— отозвался его воспитанник.— Мне оказана большая честь, без которой, откровенно говоря, я бы вполне обошелся. Что у него с плечом?
— Ничего серьезного. Несколько порезов. Но как он молод, сеньор!
— Он рассказал тебе что-нибудь вчера?
— Ни единого слова. Он валился с ног от усталости. Даже не представляю, почему этот юноша убил своего отца!.. Он будет свободно разгуливать по замку?
— Нет, только в пределах отведенных ему покоев, лишь при условии его благоразумного поведения и в присутствии охраны. До тех пор, пока я не удостоверюсь, что ему можно доверять. В любом случае, если вдруг начнется очередной приступ умопомешательства, лучше не оставлять его одного.
Сальвиус помрачнел:
— Он еще так молод! Браслет доставляет ему большие мучения, не дает спать. Сегодня утром наш узник громко стонал. По-моему, он сильно напуган.
— Да, я еще вчера заметил. А сегодня, когда я приблизился к нему, он подумал, что я собираюсь его ударить.
— С момента ареста у него не было ни одной минуты настоящего отдыха.
Эммануэль поерзал в кресле, устраиваясь поудобнее:
— Но теперь у них много свободного времени — у него и его браслета... сорок, пятьдесят лет впереди...
На следующий день на дороге показался отряд, издалека было видно развевающееся огромное знамя Верховного Трибунала Систели. Прибыл официальный конвой Проклятого. Эммануэлю передали ценный груз: два дополнительных трилистника и футляр от браслета, а также щедрый подарок лично от Регента — шелковые ткани.
* * *
Узник покидал свои комнаты лишь на время вечерних аудиенций. Даже если он и был сумасшедшим, до сих пор это никак не проявлялось. По словам Сальвиуса, который навещал его каждый день, заключенный вел себя крайне разумно.
— Он очень много читает,— сообщил лекарь.— Может провести несколько часов подряд, уткнувшись в книгу. Я никогда не видел, чтобы дворянин столько читал! Он даже спросил у меня совета, что почитать... Такое бывает?
— Случается,— ответил ему Эммануэль.— Пусть читает, сколько ему вздумается. Так он избавит всех от ненужных хлопот.
Тем же вечером Сальвиус тихо сетовал:
— Его мучения воистину ужасны! Я видел сегодня браслет Хочется верить, эти муки юноша действительно заслужил!
* * *
Комнаты, отведенные преступнику, находились на самом верхнем этаже в конце коридора. Там постоянно держали караул два стражника: один — у дверей покоев, другой — в начале коридора. Когда узник выходил, они повсюду следовали за ним на небольшом расстоянии. Выражение: «Я завтра проклят» — быстро вошло в обиход у солдат замка, отправлявшихся на его охрану.
Около полуночи в субботу, в полном соответствии с переданными ему предписаниями, Эммануэль направился в покои Проклятого. Сальвиус увязался за ним. Он сгорал от любопытства, желая посмотреть, как снимается Зеленый браслет. Когда они вошли, узник что-то писал. При их появлении он резко вскочил, поскольку согласно распоряжению Трибунала не имел права сидеть без разрешения в присутствии сеньоров. Перо выпало у него из рук, и чернила растеклись по бумаге.
— Я решил не возиться с чертежами,— обратился к нему де Лувар,— Думаю, вы сами покажете мне, как открывается браслет.
Юноша кивнул. Необходимость произносить что-то, кроме: «Да, монсеньор» и «Нет, монсеньор»,— явно доставляла ему неудобство. Он протянул руку и глухим низким голосом принялся давать короткие указания:
— Надо приподнять пластинку и вставить трилистник... Надавите... Теперь можете разомкнуть звенья...
Сальвиус зачарованно смотрел на механизм.
— Далее приподнимите эти кольца и как можно дальше отведите их вправо... Два других — влево. Теперь опустите их на место. Все.
Замок открыт.
Между звеньями появился небольшой зазор. Эммануэль нажал на него пальцами с двух сторон и снял браслет. На запястье юноши не было видно никаких ран, кожа даже не покраснела. На краткий миг его лицо озарилось радостью. Но всего лишь на миг. В следующую секунду оно вновь стало непроницаемым. Он опустил голову. С этой минуты казалось, его интересует только чернильное пятно на бумаге.
На внутренней стороне браслета в углублениях виднелись два маленьких зубчатых колесика и крошечная ампула, наполненная зеленоватой жидкостью. Эммануэль положил дьявольское изделие на стол, и Сальвиус тотчас бросился к нему, дабы рассмотреть поближе:
— Это очень любопытно... Смотрите, сеньор!
Это кровь камней, я читал о ней в священных книгах. Какая филигранная и сложная работа! Взгляните на эти колесики. Единственный ювелир, кто мог бы это сделать... Потрясающе! Воистину удивительное устройство! — Он поднял глаза на юношу и замолчал, несколько смутившись.
Эммануэль взял браслет и положил его в футляр, где тот согласно постановлению Трибунала должен был храниться в День Благодарственного Молебна.
* * *
На следующий вечер в воскресенье Эммануэль вошел к Проклятому один. Узник уже приготовился отойти ко сну, надел длинную ночную рубашку, на плече у него висел ночной колпак.
«В таком виде убийца скорее похож на послушника из монастыря»,— глядя на него, подумал де Лувар. Он открыл футляр и достал «чудесное изобретение», столь заинтересовавшее лекаря. Юноша взял браслет и сам надел его на запястье, затем протянул руку. Сеньор проделал необходимые манипуляции. Когда золотая пластинка встала на место, раздался тихий щелчок.
* * *
— Знаете все-таки наш узник — очень странный молодой человек,— поделился Сальвиус своими впечатлениями с сеньором.— Он почти не говорит со мной и ни разу не посмотрел мне в глаза. А вам?
— Один раз. Но тут же отвел взгляд. Похоже, глаза ему нужны лишь затем, чтобы не натыкаться на людей,— ответил ему Эммануэль, улыбаясь.
Но время шло, и постепенно узник начал обращаться к Сальвиусу с просьбами и вопросами. Он попросил бумагу, чернила и книги. Потом вдруг заговорил о северном климате и спросил у лекаря, где ему разрешено бывать и какие его просьбы обязана исполнять охрана.
— И все-таки, он сумасшедший или нет, как тебе кажется? — не переставал спрашивать Сальвиуса Эммануэль.
В ответ тот лишь печально качал головой:
— Не знаю, сеньор. В самом деле не знаю.
— Было бы гораздо лучше, если бы он совершил убийства в приступе умопомешательства...
Несмотря на то что юноша ежедневно проводил в кабинете Эммануэля положенные протоколом два часа, его поведение не внушало опасений и ничто не намекало на кровожадность и безумие. Прислонившись к стене, узник неподвижно стоял и ждал истечения срока. Он был настолько спокоен и сдержан, что казалось, будто он приходит сюда по доброй воле. Оставалось загадкой, понимал ли Проклятый на самом деле, что происходило вечерами в кабинете.
Как правило, весь день Эммануэль проводил на ногах, управляя владениями и вникая в каждое дело. Вечерами же он принимал у себя посетителей: начальника охраны, управляющего, бургомистров и прочих. Иногда к нему заглядывал Сальвиус — в своей манере, без предупреждения—то на пару минут, то на пару часов, как всегда, в любой момент готовый начать дискуссию на любую тему, будь то выращивание бобов или расположение небесных светил. Узник, казалось, не проявлял ни малейшего интереса к разговорам. Во всяком случае, его лицо оставалось непроницаемым, как если бы окружающие говорили на иностранном языке. Даже когда однажды вечером Шевильер и Ульмес поспорили о том, есть ли шансы выжить у маленького принца Систели в лесах Бренилиза, и разгорячились настолько, что чуть было не подрались, юноша не удостоил их даже взглядом.
Казалось, лишь браслет мог заставить его проявить хоть какие-то чувства. Эммануэль ни разу не был свидетелем тех мучительных приступов боли, о которых рассказывал ему Сальвиус, но он наблюдал вечерами небольшие, менее сильные: юноша внезапно весь сжимался и сильно бледнел, лихорадочно пытался высвободить связанные за спиной руки, потом замирал на несколько минут, не двигаясь, едва дыша. Иногда приступ длился дольше, и тогда несчастный издавал глухие стоны. Когда боль отпускала, он, покачиваясь, отступал на пару шагов и в изнеможении прислонялся к стене.
— Фактически, предсказать действия браслета невозможно,— рассуждал Сальвиус.— Видите эти зубчики? По семь маленьких и по одному большому на каждом колесе? Случается, два зубчика двух колесиков попадают друг против друга, и тогда из сосуда выделяется маленькая капля жидкости. Но это — пустяк, ничто, по сравнению с тем, когда рядом оказываются два больших зубца. Полагаю, именно тогда несчастный страдает больше всего. Не могу сказать точно, по какому принципу движется механизм. Возможно, движения тела или ток крови заставляют его вращаться, а может, в самом деле, как написано в священных книгах, кровь камня обладает собственной волей.
* * *
В первые дни заточения узник ни разу не покидал свои покои, выходя только на вечерние аудиенции у сеньора. Но спустя две недели ранним утром он набрался, наконец, храбрости и поднялся на крепостную стену. Стоя наверху, Проклятый долго смотрел на море. Со временем осужденный стал интересоваться и происходящим вокруг: наблюдал, как в тесноте замкового двора осторожно передвигаются крестьянские телеги и экипажи аристократов, иногда заходил в воинские казармы, часто наведывался на конюшню. Было заметно, что он очень любит лошадей. С солдатами, которые не носили золотого колье на шее, узник имел право заговаривать первым. Эммануэль с изумлением услышал однажды, как юноша весело, в красках и деталях, рассказывает маленькому барабанщику историю об осаде Иллири. Ребенок слушал его с нескрываемым восторгом, широко раскрыв глаза.
— Понимаешь, они слишком близко подвезли ко рву...— и тут он осекся, заметив приближающихся к нему сеньора и капитана Сент-Люка.
Увидев, как Проклятый покраснел от смущения, маленький барабанщик на всякий случай поспешил убраться подальше.
— Вы слишком молоды, чтобы быть участником осады Иллири,— добродушно заметил капитан.
Эта шутка заставила юношу покраснеть еще больше:
— Мне о ней много рассказывали.
Его голос снова стал голосом заключенного — глухим и низким. Он торопливо встал и исчез в глубине конюшни в сопровождении охранников. Капитан задумчиво посмотрел ему вслед:
— Чего-то я не понимаю во всей этой истории! Сколько лет он должен нести свое наказание?
— До самой смерти,— Эммануэль помолчал секунду, затем спросил: — Как, по-вашему, он — сумасшедший?
— Сомневаюсь. Он проводит много времени с солдатами и ведет себя более чем нормально, насколько это, конечно, возможно в его положении. Вы не думали отменить приказ о постоянном надзоре за ним? Парень кажется абсолютно безобидным.
— Если это и так, то только с недавних пор,— невесело пошутил сеньор.— Я не пожелал бы вам, капитан, оказаться с ним запертым на всю ночь в каком-нибудь южном замке.— И добавил, уже серьезно: — Он либо сумасшедший, либо чудовище. Одно из двух. Во всяком случае, у меня пока нет никакого желания выпускать его хоть на минуту из поля зрения.
* * *
Обычно двухчасовая аудиенция, во время которой узник неподвижно стоял, опершись о стену, со связанными за спиной руками, казалось, не причиняла ему больших страданий. Но сегодня это вынужденное бездействие было явно для него невыносимо. Временами он нетерпеливо вздрагивал, словно загнанный в клетку зверь, жаждущий вырваться. Можно было подумать, что юноша слишком увлекся фантазиями о битве под Иллири, воображая себя безумным всадником, в пылу битвы скачущим навстречу врагу. Не прошло и получаса уже ставшего привычным ритуала, как он начал выказывать первые признаки нетерпения. Казалось, преступник потерял всякое представление о том, где находится. Сначала он покачивал головой, словно откидывая со лба мешающие ему волосы. Потом принялся тихо насвистывать, глядя вдаль невидящим взором и отстукивая ритм ногой.
Эммануэль оторвался от письма и удивленно уставился на Проклятого. Чуть ли не в первый раз за все время он позволил себе так пристально смотреть на юношу. Свист становился все громче, пока, наконец, не превратился в мелодию военной песни. Допев до конца, заключенный так горестно вздохнул, что де Лувар не удержался:
— Впереди еще полтора часа.
Внезапно вернувшись с небес на землю,
юноша секунду смотрел на него непонимающим взором, потом густо покраснел и пробормотал:
— Простите, монсеньор.
Молодой человек, наконец, заговорил со своим тюремщиком во время аудиенции. Эммануэль поспешил закрепить успех:
— Думаю, вам лучше сесть у того окна. Из него видно море.
— Можно?
Услышав ответ, Эммануэль не мог поверить своим ушам:
— Конечно. Мне доподлинно неизвестно, какую цель преследовал Регент, но я не испытываю ни малейшего желания мучить вас.
На сей раз юноша не ответил. Он мягко, по-кошачьи, проскользнул вглубь комнаты к окну.
— Я сожалею, что согласно предписаниям вам не позволено читать во время наших встреч. Вы ведь любите книги, насколько я знаю.
— Да, монсеньор,—голос узника вновь стал низким и глухим.
Эммануэль улыбнулся про себя столь нарочитому равнодушию Проклятого и вернулся к своим бумагам.
В тот необычный вечер судьбы наших героев сплелись навсегда. Де Лувар занимался счетами, юный узник стоял у окна, задумчиво глядя на сверкающие в свете луны волны. Он думал о Флоримоне де Белькесе и стискивал зубы, чтобы не заплакать. В комнате царили полумрак и тишина.
А в дремучих лесах Бренилиза светловолосый подросток, стоя перед десятком солдат, крикнул, что он — наследный принц Систели, и рухнул на землю. Его кровь смешалась с грязью. Один из убийц довольно засмеялся.
Остальные стояли, молча наблюдая, как в липкой жиже раскисшей от влаги земли угасает последний отпрыск великого королевского рода. «Проверьте, умер ли он?» — раздался скрипучий голос. «Он мертв»,— донеслось в ответ. Еще долгое время, кроме солдат, об этом не будет знать никто, ни одна живая душа.
А далеко от Бренилиза, в столице Систели, сидя в тени мансарды, чародей Ральсуг раскладывал перед собой стебельки трав на тонком слое песка, и то, что они поведали ему, потрясло прорицателя.
А в лесах севера дикое племя Пуанта держало совет на священном холме. Рыжеволосый мужчина стоял перед собравшимися людьми и что-то говорил им об Эммануэле...
* * *
Однажды вечером в субботу, в конце января Эммануэль застал Сальвиуса и Проклятого вместе за столом, заваленным книгами и манускриптами.
— Я учу язык вельтов,— сообщил лекарь.
— Вы знаете язык вельтов? — удивленно обернулся Эммануэль к юноше.
— Да, монсеньор.
— У меня есть несколько старинных рукописей. Никто не смог их прочесть... Вы окажете мне услугу?
— Но... Да, монсеньор,— он хотел еще что-то добавить, но передумал и отвел взгляд.
Пробила полночь. Эммануэль снял с ремня трилистник и быстро, привычными движениями, освободил узника от браслета.
— Я ни разу в жизни не слышал ни единого слова на вельтском языке. Вы не могли бы произнести несколько фраз? — попросил де Лувар, укладывая дьявольское орудие в футляр.
Заключенный открыл книгу:
— Это поэтическая зарисовка, в ней говорится о волнах...— он помолчал немного, затем улыбнулся, закрыл книгу и начал говорить, сосредоточенно разглядывая свои руки. На слух язык вельтов оказался намного мягче и приятнее рокочущего систельянекого. Эммануэль разобрал одно похожее слово: «Систелема». Рассказ длился несколько минут. По паузам и интонациям можно было различить диалоги и описания. Затем последовала заключительная фраза, юноша замолчал на секунду и вдруг залился радостным смехом. Эммануэль и Сальвиус удивленно смотрели на него, не узнавая осужденного. Он смеялся как ребенок, его глаза лукаво блестели из-под непослушных белокурых прядей. Смех был настолько заразительным, что оба захохотали вместе с ним.
— Малина вассим Систелема ульмэ,— повторил узник, смеясь. Потом внезапно замолчал, пробормотав: — Прошу прощения, монсеньор.
— Не извиняйтесь,— ответил ему де Лувар.— Вельтский язык так забавен?
— Не совсем так, монсеньор. Все зависит от говорящего. Обычно,— Юноша вновь стал серьезен и спокоен.
Он заметил, что Эммануэль взирает на него с любопытством, и опустил глаза:
— Я переведу тексты, монсеньор.
— Если вам не трудно. В любом случае, эти рукописи никого не интересовали триста лет, и думаю, они могут подождать еще.
В коридоре сеньор и лекарь недоуменно посмотрели друг на друга.
— Может, наш преступник и в самом деле немного не в себе? — задумчиво протянул Сальвиус.— Над чем он так смеялся?
— Мне кажется,— ответил Эммануэль, улыбаясь,— он просто удачно пошутил над нами и, конечно, ни за что на свете не станет переводить эту колкость... Ты видел, Сальвиус? Он смеялся как ребенок.
* * *
На следующий день узника провели не в маленький кабинет, как обычно, а в большой зал. Кроме Эммануэля и Алексиса де Шевильера там было еще три человека, подданные владельца соседних земель — сеньора Ларви. При виде незнакомцев юноша на мгновение замер в испуге, но быстро взял себя в руки и встал чуть поодаль от де Лувара. Алексис де Шевильер дружелюбно улыбнулся осужденному, но Проклятый, казалось, не обратил на него внимания.
Сегодня собравшиеся мужчины не говорили о несчастной судьбе юного принца, скрывающегося в лесах Бренилиза от солдат Регента, хотя последнее время эта тема была на устах всех сеньоров северной Систели. Аристократы расположились вокруг разложенной на столе огромной карты, желая обсудить положение дел на севере страны. Владения Лувара и Ларви последними подчинились королевской власти. За их доменами простирались непокоренные и почти неисследованные земли, заселенные варварскими племенами. Время от времени дикари предпринимали набеги на селения. Правда, до последнего времени их вылазки были намного восточнее и не касались Лувара, поскольку невежественные ватаги боялись его солдат. Эммануэль несколько раз в год высылал отряды, укреплявшие пограничные аванпосты и тщательно следившие за любой активностью противника. Его передвижения отмечались на карте маленькими флажками. Речь шла о том, пришло ли время предпринимать срочные меры. Эммануэль ратовал за то, что не следует торопиться до тех пор, пока племена варваров не начнут объединяться.
— Но мы могли бы...— горячо возражал ему Шевильер.
Он был молод и горяч до безрассудства. Ему не сиделось на месте, хотелось нестись во весь опор на орды противников под развевающимся знаменем Лувара. Эммануэлю же всякий раз приходилось охлаждать его пыл.
— Не теперь, Алексис. Вы же знаете, зимой племена без конца кочуют. Вы хотите отправиться на войну с ветром?
Эммануэль заметил, что юный узник с интересом рассматривает карту.
— У вас на юге карты такие же точные? — обратился он к юноше.
— Не знаю. Я никогда не видел карту всего острова.
— Можете подойти ближе.
Юноша осторожно приблизился к столу. Мужчины расступились, с любопытством глядя на него.
— Вот здесь — мои владения. Видите? На севере,— де Лувар указал границы на карте.
— Очень большая территория.
— А также крайне уязвимая. Дальше на север — совершенно неизученные земли. Мне понадобилось шесть лет только на то, чтобы исследовать границы.
— А где находится Бренилиз? Мы проезжали там в декабре.
Эммануэль показал ему Бренилиз, располагавшийся южнее, затем Варьель на самой южной оконечности острова и, наконец, в самом центре — столицу, из которой веером расходились дороги во все уголки острова.
— Какой он огромный! — выдохнул юноша.
— А вы думали, вся страна умещается в паре замков? — не удержался от насмешки Рульер.
Юноша ничего не ответил ему и молча отошел к стене.
* * *
— Он не знает самых элементарных вещей! — возмущался на следующий день Сальвиус.— Думаю, в детстве его учил монах, который пренебрегал всем, кроме книги Бытия. Наш узник знает наизусть всю литургию, свободно говорит на вельтском языке, который помнят разве что старейшие служители, но при этом впервые слышит о теории Сиверта! Я не могу поверить, как такое возможно в наше время! Возмутительное невежество! Мне не верится, что Проклятый знатного происхождения. Последний дворянчик с Воксельских гор знает больше, чем он!
— И, тем не менее, он из очень знатной семьи...
— Я знаю...
— Тебе не безразлична его судьба, Сальвиус? — улыбнулся Эммануэль.
— Да,— выдохнул лекарь.— Он весь — сплошное противоречие! Столько невежества при такой ясности ума и избытке здравого смысла! Ему так мало лет, но он уже безумен! Столько учтивости при такой гордыне! Он чрезвычайно раним, но поразительно храбр!.. Вы часто замечаете, как браслет мучает его?
— Не часто. Да у меня и нет особого желания наблюдать за чужой болью.
— Приступы случаются пять или шесть раз за день. И столько же ночью, я полагаю. По его виду понятно, что он на грани. Но он пытается не кричать, весь сжимается и замирает от боли. Если не знать, то можно сначала и не заметить.
— Да, я видел нечто подобное несколько раз.
— Когда же происходят сильные припадки, его выдержке можно только подивиться.
— Они долго длятся?
— Пять или шесть минут. Иногда чуть больше, иногда меньше.
— И как он?
— Никак. Сначала старается не кричать, терпит как можно дольше. Но такое мучение сломит любого. Подозреваю, не так много человек сможет перенести подобную боль молча. Он сопротивляется, ведет с браслетом настоящую войну и, на свою беду, никогда не теряет сознания. Воистину дьявольское наказание! Интересно, а на себе судьи его испытывали? Может, тогда убийц из благородных семей приговаривали бы к костру! Из милосердия.
— Возможно. Но мы с тобой — не Верховный Трибунал Систели, не нам судить.
Они стояли на стене крепости, глядя вслед удаляющемуся отряду во главе с капитаном Сент-Люком. Внизу под стенами море яростно билось о камни.
— Вы знаете,— внезапно спросил Сальвиус,— что в декабре он встречался с принцем?
— Проклятый? Где?
— В лесу Бренилиза, когда они ехали сюда с графом де Ривой. Наследник скрывался там в одном из монастырей. В Агатанже, надо полагать.
— И он виделся с ним?
— Он так сказал.
— Но как такое возможно?
— Вы же знаете, согласно предписаниям, Проклятый обязан исповедоваться настоятелю каждого монастыря, мимо которого проезжает. Так вот, его преосвященство лично выслушал преступника, рассказ занял целый час. А Рива не удержался и проговорился, что ребенок, сидящий недалеко от них,— наследный принц Систели.
— И какой он?
— Расспросим об этом графа при следующей встрече. По словам нашего узника, это очень печальный светловолосый мальчик лет двенадцати или тринадцати с огромными голубыми глазами. Его судьба не менее трагична, чем у Проклятого, сеньор,— Сальвиус нахмурился и продолжил: — Я имею в виду то, что Регент никогда не допустит этого ребенка к престолу, а значит, тот не доживет до совершеннолетия. Подобная участь грозит и нашему узнику. На что можно надеяться, когда твоя судьба уже решена раз и навсегда?
— Но у принца, пожалуй, еще есть шанс. Удалось же епископам вырвать его из лап Регента.
— До сих пор он спасался лишь чудом! А чудеса не длятся вечно. Войска Регента окружили Бренилиз. Кольцо сжимается с каждым днем. Его ждет смерть, монсеньор, если, конечно, он до сих пор жив...
* * *
Узник пришел к Эммануэлю вечером того же дня и, поскольку не имел права заговаривать первым, молча протянул свиток. Его глаза лучились радостью. Он улыбнулся и уже собрался уйти, но де Лувар удержал его за руку:
— Спасибо. Не торопитесь, нам нужно это обсудить.
Они прошли в библиотеку. Эммануэль развязал ленточку и развернул свиток:
— Это поэма?
— Нет, монсеньор. Песня-плач. Я думал, что знаю все, но этот текст оказался мне неизвестен. Его сочинил во втором веке монах из Иллири.
Эммануэль внимательно прочел несколько строк. Речь шла о вымощенной камнем дороге.
— Забавный сюжет,— улыбнулся он.
— Но в этом и заключается суть...— начал было узник, но внезапно замолчал.
Эммануэль поднял на него глаза и помимо воли отшатнулся. Юноша, бледный как смерть, уставившись на него невидящим взглядом, застыл, прерывисто дыша. Несколько секунд он стоял вцепившись в край стола с такой силой, что у него побелели пальцы. Потом со стоном рухнул на колени. Не в силах больше сдерживаться, он скорчился у ножек стола и дико закричал. Де Лувар отпрянул от бьющегося в агонии тела. Он понял, о чем недавно говорил ему Сальвиус. В дверь со свечой в руке заглянула служанка. Она так испугалась, что, забыв обо всех правилах этикета, крикнула сеньору, широко раскрыв глаза от ужаса:
— Это — Проклятый?!
— Да,— коротко ответил Эммануэль.
Несколько секунд она, вся дрожа, смотрела на извивающийся на полу комок. Затем метнулась за дверь, словно ее преследовал дьявол. Вслед ей по коридору неслись раздирающие душу крики.
Через несколько минут все стихло. В комнату вошел мрачный Сальвиус. Вдвоем они молча смотрели на несчастного, медленно возвращавшегося к жизни. Минуту его еще сотрясали судороги, потом он затих. «Наверное, Сальвиус прав. Милосерднее было казнить беднягу. Слышал ли Регент когда-нибудь его крики?»
Наконец, юноша смог встать на ноги, уцепившись за край стола. Он был мертвенно-бледен и тяжело дышал, пытаясь восстановить силы. Осознание происходящего вокруг медленно возвращалось к нему. Несчастный забормотал извинения.
— Прошу вас, садитесь,— мягко прервал его Эммануэль.
Спустя несколько минут лекарь взял со стола перевод и принялся вслух читать его: «Вельты мостили камнем дорогу короля. Об этом будет песнь моя...» Эммануэль и Сальвиус принялись бурно обсуждать смысл текста. Узник молча их слушал. Постепенно его лицо становилось не таким бледным, а щеки даже покрылись легким румянцем. Еще несколько минут он болезненно вздрагивал, потом все прошло.
— Возможно, здесь говорится совсем о другом,— он обратился к ученому, поскольку тот не принадлежал к знатному роду, и юноша имел право заговаривать с ним первым.— Это иносказание, ведь именно в эпоху вельтов отдельные племена стали налаживать между собой связи.— Голос его стал приглушенным.
Де Лувар обернулся к нему, и юноша, как всегда, отвел взгляд.
— Сальвиус сказал мне, что в Бренилизе вы встретили принца?
— Да, но лишь мельком... Я не знал, кто он. Мальчик сидел на скамье в часовне и играл с палочками. Может, учился считать, я не знаю.
— Какой он?
— У него голубые глаза. Ему лет двенадцать, а может, и меньше. Трудно сказать.
* * *
В феврале Эммануэль со своими рыцарями предпринял два удачных похода на север.
По стране ползли тревожные слухи, будто кольцо, сжимающееся вокруг юного принца в Бренилизе, сомкнулось — войска Регента подошли вплотную к стенам Большого монастыря, а в январе решились на последний штурм. Регент мечтал о смерти наследника, в этом никто не сомневался, но многие не верили, что правитель запятнает свою честь убийством.
У самой крепости, прямо на берегу, поймали варвара и бросили его в клетку тюремной башни замка, обрекая на мучительную смерть от голода и холода.
Тогда же схватили разбойника и убийцу Робина де Витри, охота на которого длилась уже несколько лет. Эммануэль приговорил его к повешению.
Северная зима никак не хотела уступать свои права. Прошло еще немало дней, прежде чем в лесу из-под снега робко показались первые цветки шафрана.
В Луваре с нетерпением ждали первых караванов. Дороги острова в зимние месяцы становились непроходимыми, и торговля замирала до весны.
Малышка, ты помнишь, что такое караван? Мы однажды путешествовали с караваном. С нами тогда был Вольтиг, который отправился на поиски сундучка мадам де Кассаж. Помнишь песни, разговоры, новости, забавные истории?.. Караван — это празднование весны, моя девочка!
* * *
Вот уже три месяца прошло с того дня, как Проклятого доставили в Лувар. Возможно, тем самым его владельцу хотели оказать большую честь, но, совершенно точно, больших хлопот решение Регента никому в замке не доставило. За все время узник ни разу не нарушил ни одного пункта предписаний. Эммануэль со временем позволил ему свободно разгуливать в пределах крепостных стен, но, хотя и освободил от неусыпного контроля стражников, бдительности не терял. Он хорошо помнил все детали преступления, совершенного юношей, столь подробно изложенные в приговоре. Каждый раз, когда Сальвиус заговаривал о своих сомнениях, Эммануэль неизменно ему отвечал: «Может, ты и прав, Сальвиус. Но он точно сумасшедший».
Однажды вечером лекарь вошел к нему и по обыкновению завел разговор о преступнике:
— Он изменился, я знаю. Я успел хорошо его узнать за это время и просто не могу представить, как такой человек мог совершить описанное убийство. Сумасшедший не может столько времени прикидываться здоровым.
— Может, ты и прав, Сальвиус,— ответил Эммануэль,— но одно я знаю наверняка: тот, кто выкалывает глаза собственному отцу, а потом спокойно наблюдает за его смертью, не может быть здоровым человеком.
— Остается вопрос — а наш ли узник сделал это?
При этих словах Эммануэль пристально посмотрел на старика.
— Я никому бы не осмелился сказать такое, монсеньор, кроме вас,— понизив голос, продолжал лекарь.— Регент — мой господин, как и ваш, впрочем. И я должен служить ему верой и правдой. Но... вот уже три года, как он продолжает травлю юного принца в лесах Бренилиза. И никто не сомневается, что он убьет его, как только найдет. Если уже не убил во время последнего штурма в январе... Я хочу сказать, человек, способный на такое, способен на все!
— У меня есть убедительный довод против, хоть он и не делает чести нынешнему повелителю Систели. Однако уверен, ты со мной согласишься,— ответил Эммануэль.— Если бы наш узник чем-то сильно не угодил лично Регенту, тот вряд ли оставил бы его в живых.
— Вы правы, сеньор,— печально вздохнул Сальвиус.
— И потом, ты же сам знаешь, Проклятый никогда не покидал Варьель, он всего лишь сын вассала. Чем, скажи, он мог угрожать Регенту? Насколько мне известно, наш господин вмешался в это дело только в самом конце, уже при вынесении приговора. Это он настоял на замене смертной казни Зеленым браслетом. Процесс был публичным. Из Варьеля вызвали и опросили тридцать семь свидетелей... Не строй ложных иллюзий, мой друг! — Он помолчал минуту, затем продолжил: — И потом есть еще кое-что: любой узник рано или поздно начинает жаловаться своему тюремщику, желая вызвать у того сочувствие к себе и таким образом облегчить свою участь. Если бы Проклятый не был виновен, то непременно уже рассказал бы об этом тебе или мне. Какой несправедливо осужденный человек будет покорно сносить участь без того, чтобы хоть раз не обратиться с этим к Богу или к кому-нибудь еще?! Он буйнопомешанный, уверяю тебя.
— Вы правы, сеньор,— кивнул Сальвиус.— Но я все равно не могу его понять.
— Ну, в отцеубийство я лично легко верю. Но не понимаю, в чем причина таких зверств.
— Вы уважали своего отца?
Да,— улыбнулся Эммануэль,—но без труда могу себе вообразить трагическую историю непонимания и ненависти между сыном и отцом, которые, в самом деле, нередки. Я даже вполне допускаю, что можно нанести смертельный удар в порыве ярости, но вот все остальное просто выше моего понимания, Сальвиус. Он отрубил несчастному пальцы, вырезал глаза, долго мучил и потом всю ночь наблюдал за агонией. Всю ночь, Сальвиус! Ты можешь себе такое представить?! Говорю тебе, он безумен!
— Но в таком случае, почему его привезли сюда, а не упрятали куда-нибудь?
На этот вопрос Эммануэль ответил в привычной для себя манере:
— Я — не Регент, Сальвиус, не мне судить.
Лекарь бросил на стол карты и, задумчиво глядя на огонь, сообщил:
— Я приставил к нему нескольких хорошеньких служанок и расспросил ту, которая, похоже, больше всего ему понравилась.
Де Лувар расхохотался. Ученый обиделся и проворчал:
— Вы сами велели не спускать с него глаз, сеньор...
— Ну и что тебе сообщила красотка?
— По ее словам, он ведет себя как все нормальные мужчины. Разве что любезнее, чем они, и внимательней...
— Сальвиус, избавь меня от возникшего подозрения. Когда во мне проснулся интерес к служанкам отца, ты их тоже допрашивал?
— Нуда, сеньор... Я же был вашим воспитателем. И должен был за вами присматривать.
Эммануэль вновь разразился хохотом.
— Я помню свою первую женщину,— сказал он сквозь смех.— Она не была скромницей. Мне исполнилось пятнадцать... Скажи мне, она считала меня нормальным?
— Да, монсеньор... И ваш отец разделял со мной эту радость.
Я рассказываю тебе об этом, малышка, как о части моей истории. Может, ты не поймешь сейчас смысла этих слов, но запомни их. Чего стоит сердце мужчины, если оно не замирает в трепетном восторге, когда его рука нежно прикасается к женщине?
* * *
Первый караван прибыл в Лувар в начале апреля, и последующие две недели замок полнился народом. Потрадиции, после его прибытия вассалы со своими семьями собирались в замке господина. Гости развлекались на приемах и балах, проводили время на охоте, веселились, танцевали и вовсю флиртовали.
На время праздников Эммануэль обычно вдвое увеличивал число стражников крепости. Опытный воин, он хорошо знал, что племена варваров могут не устоять перед соблазном легкой добычи во время всеобщей радости. Его солдаты отрядами по двадцать человек днем и ночью патрулировали северные границы. К счастью, на этот раз все было спокойно.
В обычные дни де Лувару нравился аскетичный образ жизни. Но он никогда не отказывал себе в удовольствии повеселиться вместе со всеми в праздники. К тому же в этот раз васильковые глаза юной графини де Риан казались ему особенно прекрасными.
Эммануэль несколько раз передавал узнику приглашение принять участие в празднествах, при условии, что тот не будет покидать замок. Но юноша отказывался: то ли из-за большого количества любопытных глаз, то ли из-за своих непредсказуемых и мучительных приступов. Он отвечал уверениями в глубочайшем уважении к сеньору Лувара, говорил, что очень благодарен ему за приглашение, но просит оказать милость — разрешить остаться в своих покоях. Слог его посланий, как всегда, отличался изысканностью и простотой.
К сожалению, от вечерних двухчасовых аудиенций его никто не мог освободить, и, к чести осужденного, он и не пытался избегать общества сеньора. Каждый день юноша неизменно появлялся в большом зале в сопровождении охранника, послушно подставлял руки, чтобы их связали веревкой, и устраивался на своем привычном месте около окна. Он коротал время, рассматривая гобелены.
За все время праздников на людях приступ случился только один раз. Эммануэль уже знал, что последует в том или ином случае. Если юноша наклонялся вперед, сгибаясь пополам,— значит, боль была слишком сильной, и вскоре несчастный сдавался, заходясь в крике. Если оставался стоять прямо, сильно бледнея и сжимая зубы, то припадок мог пройти незаметно для окружающих. Но в обоих случаях Проклятый сначала вздрагивал и пытался инстинктивно высвободить из пут руки.
В тот вечер приступ, казалось, будет не очень сильным. Вначале узник заметно побледнел и замер. Но его силы быстро иссякли, и он согнулся пополам. Вид страдальца испугал стоящих рядом с ним людей. Повисла тишина. Десятки глаз с ужасом смотрели на исказившееся от страшной боли лицо юноши. Тот глухо застонал, потом задрожал и покачнулся. Эммануэль был неподалеку. Сеньор бросился к нему и крепко сжал его руку. Он держал ее до тех пор, пока юноша не смог сам держаться на ногах. Понемногу все успокоились, и разговоры возобновились.
Говорили преимущественно о юном наследнике. Его драма, скорый исход которой ни у кого не вызывал сомнений, занимала умы жителей острова вот уже три года, с тех самых пор, как епископы подняли бунт, отказавшись выдать Регенту принца, доверенного им на воспитание королем.
— Если верить де Риве, наследнику тринадцать лет,— рассуждал граф де Фольвес.— Но я думаю, он моложе. Помните, еще во время осады Тьярдеса королева была на сносях?
— Да, принц родился раньше,—возразил ему герцог де Ривес.— У королевы — храни, Господи, ее душу — умерло несколько новорожденных. Принц появился на свет перед осадой Тьярдеса. Королева была тогда в Бренилизе на праздновании Дня Всех Святых.
— Правда то, Ривес, что никому не было до него дела, пока не умер его старший брат, который по закону наследовал трон. Младших же сыновей испокон века отсылали в Бренилизские монастыри, дабы они уже никогда не появлялись при дворе. Если Рива не видел наследника, как он смог так точно описать его?
— Так он в самом деле его видел?
— Своими собственными глазами. Из него не вытянуть и пары слов, ведь граф фанатично предан двору. Но он обмолвился об этом графу де Витрэ. По пути в Лувар он не мог задержаться в Бренилизе надолго, поскольку сопровождал Проклятого, но на пути обратно пробыл там дольше. По его словам, наследник,— это светловолосый мальчик лет двенадцати-тринадцати, не больше, с большими голубыми глазами, как у матери, королевы. Вы помните королеву? Он очень похож на нее.
— Если Рива в самом деле его видел... Тринадцать лет, говорите? Значит, у Регента есть еще целых пять лет?
— Было, Луи, было. Принц наверняка уже мертв.
— Мертв?! Но это только слухи. А верить им, как известно, себе дороже... Конечно, Регент приказал штурмовать Большой монастырь в январе, это так... Но...
— 17 января, Алексис. Известна точная дата —17 января.
— А Регент уже отозвал свои войска и знаменитых сультов из Бренилиза? Это очень важно, потому что если солдаты еще там, то принц жив.
— Он жив, сеньоры,— задумчиво произнес Ривес.— Регент не осмелился бы вот так... Он не осмелится.
В нескольких шагах от спорящих страдал в изнеможении узник. Он не мог себе позволить в присутствии многочисленных гостей расслабиться и прислониться к стене, как это обычно делал наедине с сеньором. Было без десяти минут одиннадцать. Эммануэль бросил взгляд на старинные вельтские часы и сделал ему рукой ободряющий знак. Юноша улыбнулся в ответ, затем вновь помрачнел и отвернулся. Когда наконец пробило одиннадцать, вошел охранник и развязал ему руки. Но осужденный не сразу покинул зал. Он постоял еще несколько минут, соблюдая этикет, после чего легким кивком головы попрощался с Эммануэлем и вышел.
Как только Проклятый удалился, гости тут же забыли о принце, и разговоры сосредоточились на узнике. Дамы блистали великодушием и сочли его очень красивым. Правда, они говорили о нем не без некоторого содрогания. Одна аристократка проснулась утром от его ужасного крика: «Это был какой-то кошмар! Мне пришлось заткнуть уши, чтобы не слышать». Как это всегда бывает, нашлись такие, которые знали об арестанте намного больше остальных. То и дело слышалось: «Своим собственным кинжалом вырезал отцу глаза... сначала ударил его в спину копьем... я не помню название поместья... подданные Варьеля донесли на него Регенту... он слышал людей за дверью, но забаррикадировался... наблюдал за агонией всю ночь... убийца бросил тело отца в горящий камин...»
* * *
Вечером в субботу Эммануэль, как обычно, вошел к узнику. Сальвиус уже был там. Разговор шел о наследнике.
— Только не надо опять говорить, где и когда он умрет,— махнул на них рукой Эммануэль.— Вопрос не в том.
— А в чем?
— Вопрос в том, почему он вообще должен умереть?
— Потому, что у Регента есть свой сын! — закатывая рукав рубашки, ответил узник.
— Но вы действительно видели принца, мессир? У него голубые глаза, как у королевы?
— К сожалению, я лично никогда не видел королеву. А когда смотрел на того мальчика, еще не знал, что он — принц. Мне сообщили об этом позже. Я помню, у него действительно были голубые и очень печальные глаза, и он раскладывал счетные палочки, как я уже говорил. Больше ничего.
Эммануэль снял браслет, положил его в футляр и защелкнул крышку:
— Непонятно, неужели Регент не понимает, что играет не просто жизнью ребенка, а миром в стране. А мы ничего не знаем о его планах.
— Епископы старались говорить о принце как можно меньше. Они всеми силами пытались сбить охотников со следа. Но все бесполезно. Против них — огромная армия, и судьба наследника всего лишь вопрос времени.
* * *
Вскоре стало известно, что на следующий день после штурма 17 января Регент отозвал из Бренилиза свои войска. Глашатаи зачитывали во всех замках решение правителя, насквозь пропитанное лицемерием и цинизмом: «Наш горячо любимый племянник, Рено-Фолькес де Систель, будучи свободным в своих решениях и при полнейшем нашем доброжелательном содействии, изъявил горячее желание продолжить свое обучение в святом епископате Бримеса... Таким образом, мы в присутствии его преосвященства епископа вынесли решение отозвать войско, заверив принца в нашей преданности ему и нежной привязанности...»
С этого момента юного наследника никто не видел. Монахи прекратили свои бесконечные переезды из монастыря в монастырь, которые проделывали в течение трех лет, пытаясь сбить со следа солдат Регента.
Это событие сильно омрачило заключительные праздничные дни в Луваре. Все понимали, Регент никогда не сможет короноваться, поскольку законы Систели запрещали это. Но корона могла достаться его сыну, которому на тот момент исполнилось двадцать девять лет. Звали его Луи. Ходили слухи, что он — ничтожнейший из воинов и что у него каменное сердце. Страна, погруженная в траур, вступала в один из самых мрачных периодов своей истории.