Профессионал

Настя «качала маятник», как заправский автогонщик. Машина ныряла из ряда в ряд, постоянно набирая скорость. Как сорвалась на второй скорости во дворе военкомата, выстрелив из-под колес пылью и камешками, так и мчалась — Настя не давала стрелке спидометра упасть ниже восьмидесяти.

Она молчала, закусив губы, а по лицу текли слезы. Время от времени она размазывала их ладошкой, на секунду отрывая руку от руля.

Белов собрался с силами, несмотря на адскую боль в виске, почувствовал, что вполне сможет бежать дальше.

— Останови, я выскочу.

Настя отрицательно помотала головой.

— Останови!

— Нет! — Глаза Насти зло вспыхнули. — Нет, и все!

— Настенька, это же глупо. Все равно они у нас на хвосте.

Настя указала на бардачок,

— Откройте. Возьмите приемник.

Белов порылся в бардачке, достал миниатюрный приемник с пластиковым штырьком антенны. Нашел кнопку, включил. Салон сразу же наполнился характерным шорохом УКВ-эфира.

— Крутите настройку, — приказала Настя. — А я их спровоцирую.

Ударив по тормозам, она бросила машину в просвет в правом ряду, проскочила под носом у «форда», вильнула влево, оттерев «Газель» и по крутой дуге, едва не зацепив задний бампер «Жигуленка», ворвалась в переулок. Сбавив скорость до минимума, накатом въехала во двор, спрятавшись за угол дома.

— Ну? — Она вытерла последнюю слезинку и улыбнулась Белову.

— Здорово, — только и смог выдохнуть он. Сердце от такой езды готово было выпрыгнуть из груди.

— В эфире тишина?

Белов принялся крутить ручку настройки. Попал на две радиостанции, передающие новости на иностранной тарабарщине, в центре шкалы нервно пульсировала морзянка, но встревоженных голосов, орущих открытым текстом что-то типа: «Витя, держи клиента. Второй, отрезай, отрезай его от трассы», — он не услышал. Даже спокойного «следую за объектом» в эфире не обнаружил.

— Откуда у тебя эта штука, девочка? — Широкополосный УКВ-приемник входил в «джентльменский набор» охранных фирм и уважающих себя преступников.

— Давным-давно купила. Мы тогда хотели что-то типа своей службы криминальных новостей создать. А потом плюнули и забыли. А техника осталась.

Она медленно тронулась, но едва выехала из двора, вновь вжала до упора педаль газа.

— Куда? — поинтересовался Белов.

— Где нас искать не будут. — Настя сунула в рот сигарету, прикурить не успела, в потоке машин открылся просвет, и она, лихо газанув, моментально втиснула туда свой «фольксваген». — Крепко вляпались, Игорь Иванович?

— Хуже не бывает, — не стал кривить душой Белов. — Остановись, Настя. Не стоит тебе лезть в мои дела.

— Во-первых, поздно. — Настя окинула Белова беглым взглядом. — Во-вторых, далеко вы не уйдете. Поверьте женщине, два года прожившей с врачом-психиатром. Через час-другой перенапряжение непременно скажется, и вы просто свалитесь с ног и уснете. Американцы назвали это синдромом боевой усталости. Еще в Корее заметили, что солдаты порой уставали от войны настолько, что просто засыпали в окопе посреди боя. Наших красноармейцев за такое стреляли, а америкашки признавали их временно психически больными. Да вы закройте глаза, Игорь Иванович, легче станет.

Белов прислушался к себе. Действительно, приступ лихорадочной бодрости сменился жуткой усталостью, она действовала, как наркотик, медленно подтачивала волю, хотелось плюнуть на все подозрения и догадки и забыться коротким тревожным сном.

— Не надо мучить себя. — Теплая ладонь Насти легла ему на колено. — Закройте глаза и отдохните.

— Куда мы едем? — прошептал Белов, борясь с накатывающим забытьем.

— На Речной. Проеду такими «тропами Хошимина», что ни один гаишник не засечет.

— Мне на Речной нельзя, — слабо встрепенулся Белов. — Там…

— Догадалась, ваш дом обложили наружкой. Но мы их перехитрим. Есть у меня там гнездышко.

* * *

С балкона на шестнадцатом этаже открывался вид на весь микрорайон, утопающий в буйной летней зелени. Слева искрилась под закатным солнцем лента Ленинградского шоссе, взлетая на мост через канал. На воду было больно смотреть, столько солнечных бликов рассыпалось по ее поверхности. Ветер на такой высоте оказался резче и холоднее, чем у земли. Сюда не долетали запахи расплавленного асфальта, угар выхлопных газов и стойкое амбре переполненных мусорных баков.

«Хорошо! Жить, оказывается, надо на высоте птичьего полета. Другой обзор, другой масштаб. И мысли совершенно другие», — подумал Белов.

Нехотя оторвал взгляд от бесконечной дуги горизонта. Сориентировавшись по приметам, нашел свой дом. Типовую пятиэтажку в унылом, как новобранцы, строю таких же серых и невзрачных.

«Наверняка выяснили, что семья на даче, тихо взломали замок и притихли на кухне. Считают капли из-под крана, дуреют от невозможности покурить и тихо матерят меня за то, что не иду в капкан. — Он злорадно усмехнулся. — Фиг вам! Я еще побегаю».

В Насте, по его убеждению, пропал агент экстракласса. То, с какой лихостью она доставила его сюда, как грамотно оставила машину на стоянке у магазинчика и провела его к дому обходными путями, заставило изумиться даже видавшего виды Белова. Такого самообладания, если не считать злых слез, он не встречал даже у самых тертых оперов.

— Игорь Иванович, чай готов, — позвала его Настя.

Белов с мальчишеским удовольствием пульнул окурком с высоты шестнадцатого этажа и вернулся в комнату.

Квартира на самом верхнем этаже напоминала гнездышко. Не уютно-интимное гнездышко разукрашенной птички, а пустое, давно заброшенное гнездо кукушки. Выцветшие обои, разномастная мебель годов пятидесятых. Запущенная донельзя кухня с набором прокопченных кастрюль на полках.

Белов сел в продавленное кресло, по левую руку стоял столик на шатких длинных ножках — мебельный шик шестидесятых.

— Это чьи хоромы? — Белов пробежал взглядом по книжным полкам на противоположной стене. Библиотека, как и все в квартире, была с бору по сосенке, в основном затертые корешки с облупившимися буквами, пара разрозненных томов из полных собраний сочинений классиков, вездесущая серокожая «Жизнь замечательных людей» и стопка старых журналов.

— Одного алкоголика, — ответила Настя. Поставила на столик поднос с чашками и сахарницей. Посуда, не в масть с квартирой, оказалась современной, зачерненное стекло. Второй деталью, диссонирующей с обстановкой, был компьютер на письменном столе.

— И где хозяин? — поинтересовался Белов.

— Перед вами. — Настя сверкнула улыбкой.

— Я серьезно.

— И я. — Настя села в кресло напротив, закинула ногу на ногу. — Квартиру купила у алкаша. Ремонтов сделать руки не дошли. Пусть пока так постоит. В

— Но у тебя же есть квартира на Планетной.

— Ну и что? Всегда полезно иметь гнездышко, о котором никто не знает. — Убого, сама вижу. Но зато тихо. — Оценивающе осмотрела Белова, удовлетворенно хмыкнула. — Вам идет.

— Что? — удивился он.

— Как сейчас говорят, имидж. Стрижка «под ноль», джинсовка. Знаете, кого напоминаете?

— Бандюка, — усмехнулся Белов.

— Не-а. Полковника Куртца, его Марлон Брандо играл. «Апокалипсис» смотрели?

— Это там, где вертолеты под «Полет валькирий» вьетнамцев долбят?

— Почему-то всем запоминается именно это. А фильм умнейший. Про полковника, который хлебнул войны так, что у него сорвало крышу, ушел в джунгли и создал свою армию из аборигенов и беглых солдат. Он вдруг понял, что у войны нет ни правил, ни законов. Война — это тотальное уничтожение, вихрь смерти, по неосторожности смертных ворвавшийся в мир. И войну ведут бессмертные боги и герои, а не политики и генералы. Политкорректные генералы не смогли ему этого простить и вульгарным образом «заказали» его.

Белов провел ладонью по короткому ершику волос, перед глазами на секунду возник тот полковник в заброшенном храме среди диких джунглей. Настин взгляд не давал ему покоя: остановившиеся глаза с расширенными зрачками неподвижно уставились ему в переносье.

— Из-за лысины похож? — Он постарался перевести все в шутку.

— Нет. Тот полковник заглянул в Бездну и остался жив. Это и делает смертного богоподобным. Книжка, по которой снят фильм, так и называлась — «Сердце Бездны». — Настя опустила взгляд. — У вас, Игорь Иванович, глаза человека, заглянувшего в Бездну.

Белов отхлебнул чай. Он оказался чересчур горячим, отдавал какой-то травой, вкус непривычный, но приятный. Откашлялся, ожог и спазм горла помогли стряхнуть неожиданно накатившее оцепенение.

— Кстати, о кино. Сдается мне, девочка, что все сказки про этнографические фильмы — туфта чистой воды. Не могут люди так меняться. Ты же у нас авантюристка. Признайся, опять в журналистские расследования играешь?

Настя наморщила носик.

— Фу, что за день такой? Одни допросы! — Она закурила. — Нет, Игорь Иванович, не играю. Какой смысл? В чужие тайны сейчас лезут вовсе не из неудовлетворенного любопытства. Либо хотят денег заработать, либо привлечь внимание к собственной персоне, что в наши дни одно и то же. Известный человек дороже стоит.

— Но чаще расплачиваются пулей, — уточнил Белов.

— Вот это, между прочим, я отлично знаю. Белов невольно смутился.

— Что это были за люди, Игорь Иванович? — понизив голос, спросила она.

— Их нельзя назвать хорошими, но сегодня они нам помогли, — немного помедлив, ответил Белов.

— В серьезных делах нет хороших и плохих, есть серьезные люди и дураки.

— Это кто так здорово сказал?

— Папа. — Настя глубоко затянулась, выпустила дым навстречу сквозняку. На секунду глаза сделались мертвыми. — Вы были его другом. Это единственное объяснение, почему я вас не бросила. Правы вы или нет, за что вас гонят, как зверя, меня не интересует.

Белов понял, благодарить не надо, лучше вообще промолчать. Тяжело засопев, попробовал отхлебнуть чай, но лишь опять обжег губы. Досадливо поморщившись, отставил чашку.

— Еще тогда, в джаз-клубе, я почувствовала, с вами что-то произойдет. Страшное. Будто бездна разверзнется под ногами. Никакого умысла помочь нет, поверьте. Чисто женское. Кому смазливые нравятся, кому крутые. Большинству все же умные. А мне такие, как вы сейчас. С болючими глазами. Еще немного, и боль застынет. И глаза станут как у полковника Куртца, видящие то, что не дано другим. — Настя потянулась, придвинула к себе пепельницу. — Вы сказали Димке, что пришли ко мне снимать кино. Это блеф?

— Как сказать. — Белов потер висок, в нем опять ожила боль. — Была такая мысль. Глупость, конечно. Никто такой материал не даст в эфир. Тем более что они наверняка взяли под контроль все СМИ. Утечки не допустят.

— По-крупному играете, Игорь Иванович, — протянула Настя, как-то странно посмотрев на Белова.

— Ты лучше скажи, что от тебя Димка хотел?

Настя брезгливо поморщилась. Стряхнула пепел с сигареты. В пепельницу не попала, столбик пепла упал на стол, ей пришлось сдуть его на пол.

— Сволочь ментовская, — выругалась Настя. — Приехал расколоть. Так это называется?

— Даже так?! А в чем дело-то?

— Виктор сегодня на рассвете покончил с собой.

— Бог мой, я не знал! Настя, извини…

— Обойдемся без соболезнований, — оборвала его Настя. — Виктор не тот человек, по которому рыдать стоит. Что вы так смотрите? У меня сегодня в душе достаточно потоптались, ни слез, ни эмоций не осталось.

Белов решил выдержать паузу, чтобы все обдумать. Слишком много «совпадений». Поднес к губам чашку, стал дуть на курящийся паром чай.

— Все, проехали. — Настя вытерла скопившуюся в уголках глаз влагу. Постаралась улыбнуться. — Живем дальше, да?

— В двух словах — что от тебя хотел Димка? — контролируя интонацию, чтобы не вышло чересчур жестко, задал вопрос Белов.

— Ой, да он больше понты гонял, чем делом занимался. Припер какие-то записи Виктора, просил прокомментировать. Нашел, козел, кого спрашивать! Ему самому к психиатру нужно.

— Фамилии называл?

— Ну, Виктора, само собой. Мещерякова, это научный руководитель. — Настя последний раз затянулась и раздавила окурок в пепельнице. — Еще какой-то Проханов… Прошкин… Прохоров. Ой, я не запомнила. Это так важно, да?

— Фамилии всегда важны, Настенька. Это зацепка. — Белов осторожно сделал первый глоток. — А в каком контексте он упомянул этого Прохорова?

— Лечился он у Виктора. Вернее, лежал в той ведомственной клинике, куда меня по блату устроили. — Настя покрутила пальцем у виска. — По этому делу. Посттравматический синдром называется.

— Когда лежал? — спросил Белов после очередного глотка.

— В феврале прошлого года, как и я.

— И Дима хотел знать, не встречалась ли ты с Прохоровым. Я угадал?

— Ага, — кивнула Настя. — Только я никакого героя-десантника не помню. Ну, а Димка мне за это руки начал крутить. Тут вы ворвались.

— Понятно.

«Еще одно „совпадение“?»

Белов отставил пустую чашку. Потянулся за сигаретами.

— А мне ни черта не понятно! Слушайте, эти люди, что нас отбили, из конкурирующей фирмы, да?

— Можно сказать, — пробормотал Белов, рот был занят сигаретой, щелкнуть зажигалкой никак не удавалось, ставшие вдруг ватными пальцы никак не попадали на ребристое колесико.

— Так-так-так. — Настя отбросила челку, упавшую на лоб. — Выходит, вы обладаете информацией, опасной для многих. Вами перебрасываются, как гранатой с сорванной чекой: у кого рванет в руках, тот и дурак.

— Настенька, не лезла бы ты в мои дела. — Белов наконец прикурил и откинулся в кресле.

— Вы как себя чувствуете, Игорь Иванович? — встревожилась Настя.

— Нормально. — Белов поморгал глазами. — Устал, наверно.

— Я же говорила, синдром боевой усталости. Поспите, ну хоть капельку.

— Нельзя, мне идти надо.

— Куда? Вам некуда идти, Игорь Иванович. Вас загнали в угол одни, но силой вырвали другие. А своего плана у вас нет, так я понимаю.

— С чего ты взяла? — Белов сделал над собой усилие, иначе провалился бы в сон. — Была одна мысль.

— Идея собрать пресс-конференцию хороша для кино, — назидательно, как непутевому ученику, разъяснила Настя. — Но и в кино главного героя после пресс-конференции ждет автоматная очередь. Лично мне было бы обидно, если бы вы попали на чекистскую доску почета с траурной ленточкой на портрете. На ТВ ваше интервью не пустят, вы сами знаете. Может, через Интернет попробуете? — Настя кивнула на компьютер.

— Бесполезно. Ты не знаешь, что такое СОРМ. Все провайдеры уже взяты под контроль, информацию никто не пропустит. А к тому, кто попытается выбросить ее в сеть, моментально рванет группа захвата.

— Вот так серьезно? — Настя закусила губу, отвернулась.

Белов запыхтел сигаретой, пытаясь никотином выгнать хмарь, накопившуюся в голове, но от этого хмарь сделалась более вязкой, и мысли вязли в ней, как мухи в патоке.

— Выход есть! — Настя хлопнула в ладоши. — Вот говорят, что я дура, а я — гений. Вы готовы рассказать все перед видеокамерой?

— Бесполезно. — Белов уже с трудом выговаривал слова. — Все иностранные корпункты взяты под жесткий контроль, а в Останкино ты даже не войдешь.

— А если вывезти за границу? Если сенсация, то там с руками оторвут.

— Думаешь, меня выпустят? — слабо усмехнулся Белов.

— Вы пересидите здесь. Полечу я. — Настя вскочила, нервной походкой прошла к балкону. — Сегодня надо снять вернисаж Муромского. Представляете, погиб перед самой выставкой. А большая часть работ уже в Испании. Хозяин галереи дал большие бабки за фильм о Муромском. Осталось снять последнюю часть — как наши рыдают в ЦДХ по безвременно погибшему. Монтировать надо срочно, чтобы успеть к открытию выставки в Мадриде. Улавливаете мысль?

— Нет.

— В Муромского вложили кучу бабок, а он помер. Теперь его картины стоят в десять раз дороже. Но нужна реклама, со слезой и надрывом. Фильм снимала моя студия. Мне предложили доснять последнюю часть и вылететь с материалом в Испанию.

— Ну и что?

— А то, что в Шереметьеве стоит частный самолет одного из партнеров галерейщика. Вылет в шесть утра. У меня загранпаспорт с Шангенской визой. — Она нетерпеливо притопнула ножкой. — Да соображайте вы быстрее!

— Мне надо подумать, — пробормотал Белов.

— Думайте, если время терпит. Видеокамера у меня здесь есть. Вечером вернусь, договорим.

Она, шлепая босыми ногами, прошла в кухню.

— Ты куда, Настя?

— Переодеваюсь и ухожу. Кино про Муромского снимать, — крикнула она через стену. Следом в ванной зажурчала вода.

Белов выронил из пальцев погасшую сигарету. Мысли путались, а он так хотел сложить картинку, добавив недостающие кусочки. На секунду в сознании вспыхнула вся картинка, невероятная и шокирующая в своей полноте и законченности. Но лишь на секунду. Он уже из последних сил боролся с накатившей одуряющей усталостью. Мышцы сделались кисельными, он даже не пытался встать, знал, что просто не сможет.

Белов прищурился от солнечного света, ставшего вдруг нестерпимо ярким.

В потоке света возникала женская фигура. Лучи струились по ее обнаженным плечам, стекали по груди вниз, рассыпаясь по ногам тонкими искристыми нитями. Она была красива особой слепящей красотой, на которую больно смотреть и невозможно оторвать глаз. Он знал, что она улыбается, хотя не мог разглядеть ее лица. Женщина, сотканная из тепла и солнечного света, шагнула навстречу ему…

Это было последнее, что он увидел. Сон навалился лавиной, смел, уволок в непроглядную бездну.