К усадьбе, спрятавшейся от поселка Ольгово за густой рощей, Корсаков пошел через луг, сокращая путь. Ориентировался на маковку церквушки, торчащую над кронами деревьев.

Церковь считалась родовой у Белозерских-Белозерских, что не помешало ее последующему использованию в качестве арестантского дома при продотрядах, склада МТС при колхозах и наблюдательной вышки во время войны. Потом ее несколько раз пытались разобрать на кирпичи для коровников, но плюнули и опять использовали под склад. Странно, что она вообще уцелела.

Воздух одуряюще пах разнотравьем, под ногами в густой траве звенели сверчки, в небе серебристыми колокольчиками перекликались жаворонки.

Как всякий горожанин, привыкший, что небо рассечено на фрагменты и, как витраж, вставлено в рамки крыш, Корсаков с восхищением разглядывал голубой купол неба.

Запнулся и едва не полетел носом в траву. Равновесие удалось удержать, махнув тяжелыми пакетами.

Заявляться в гости без своей провизии Корсаков посчитал дурным тоном и закупил в магазинчике в Ольгово припасов, как рассчитал, на первые три дня. Выбирал, что получше и повкуснее, не глядя на ценники. В конце концов, приехал он к другу, спасаясь от проблем, а не от безденежья.

У друга были шикарные имя и фамилия — Иван Бесов. «Карьеру в Голливуде можно сделать одной фамилией. Прикинь: „русский гангстер Иван Бесов и агент Рокки Сталлоне“. Это же стопроцентный кассовый успех!» — подкалывал друга Корсаков. Иван только улыбался в ответ улыбкой Ильи Муромца и смущенно прятал кулаки, одного удара которых было бы достаточно, чтобы трагически оборвать карьеру американского качка.

Иван был из тех русских детинушек, что мухи не обидит. В его мощном и устрашающем теле, словно сработанном по чертежам тяжелого танка КВ и из тех же легированных материалов, жила душа ребенка. Иван по натуре не солдатом и завоевателем, а строителем и художником от Бога.

Реставратор по образованию, он долго не мог прижиться в мастерских, где смотрелся слоном в лавке старьевщика. Пришлось союзничать с архитекторами и подвязываться в их артельный промысел в качестве консультанта по декору и специалисту по «сухому закону» на вверенных объектах. Пить Иван боялся, хватило одного раза, когда чуть не попал в тюрьму за нанесение тяжких телесных повреждений группе лиц из десяти человек. Было это на первом курсе института. С тех пор грамма спиртного в рот не брал. А один только его вид отшибал у работяг алкогольную зависимость на всю рабочую неделю.

Его звездный час пробил, как только в стране завелись богатые и умные, решившие, что новодел «а-ля средневековый замок» находятся в одном стиле с пресловутым бордовым пиджаком. Люди большого полета, как правило — англофилы, решили делать ставку на традиционные ценности и стали скупать разоренные родовые гнезда русской знати. Иван Бесов, набивший руку в работе с бригадами шабашников и виртуозно владеющий штихелем, стал пользоваться спросом.

Единственным и не подлежащим обсуждению условием, которое он выдвигал заказчикам было то, что от прорабства при очищения руин от бурьяна до последнего штриха на позолоте потолка поручается ему одному.

«Я сказал, я сделал. И за свое слово отвечаю. Мне подельники не нужны», — заявлял Иван и выкладывал кулаки на синьку проекта. Многие англофилы из заказчиков не нуждались в разъяснении значения слова «подельник» и легко соглашались.

Реставрация имения князей Белозерских была пиком карьеры Бесова. Он ухватился за заказ по двум причинам: впервые ему поручили восстановить усадьбу полностью, до деталей, как она была при Белозерских, и заказчик, как оказалось, сам был потомком князей. По линии жены, если честно, но это не так уж и важно.

Бесов, едва подписал контракт, укатил в Ольгово, где безвылазно жил третий год. Корсаков, когда окончательно доставала Москва, приезжал к Бесову отдохнуть телом и душой. Телом, потому что при Бесове пить было невозможно. А душой, потому что Иван своей кристальной чистой душой действовал, как порошок «Тайд»: отстирывал и отбеливал без утомительного полоскания мозгов. Сиди с ним рядышком вечерком, попивай чаек с сигареткой — и все само собой отпадет, затянется и заживет так, что следа не останется.

Корсаков прибегал к помощи Бесова только в самых крайних случаях и держал это в большом секрете.

Чем меньше людей знает, где ты черпаешь силы, тем дольше проживешь.

* * *

На объекте стояла полуденная тишина.

Корсаков отметил, что со времени его последнего приезда, произошли существенные перемены, хотя до первого бала по случаю новоселья было по-прежнему далеко. Стекла были вставлены только на втором этаже, на первом проемы все еще закрывали фанерные щиты.

Иван Бесов поджидал его на парадном крыльце, сверкающем недавно отполированным мрамором. Улыбка Ивана сияла еще ярче. В военно-дачном наряде: испачканные краской штаны с накладными карманами, камуфляжная куртка на голое тело и легкомысленная бейсболка козырьком назад, он был похож на латиноамериканского полковника, совершившего удачный переворот и обживающего разгромленный президентский дворец.

Корсаков поставил пакеты у ног и, сорвав с головы «стетсон», согнулся в земном поклоне.

— Барин, Иван Денисович, не прогневайтесь, окажите милость, приютите! — по-крестьянски жалобно проблеял Игорь.

Бесов громко захохотал.

— Игорек, не прикидывайся! Ты, чертяка, похож на народовольца, неудачно швырнувшего бомбой в царя. — Он подбоченился. — Иди в дом, карбонарий недобитый, батя сегодня добрый!

Корсаков водрузил на голову шляпу и, войдя в роль, презрительно-небрежно, по-петербуржски грассируя, произнес:

— Мон шер папа, когда мы покончим с самодег-жавием, я отдам дом к-г-рестьянским деткам. Граф Лео Толстой гово-гит…

— Во! — Иван сложил пудовую фигу. — Свой пусть отдает, коли из ума выжил. А мой — во! — Он сложил вторую фигу.

— Фи, папа! — Корсаков встал в позу. — Как это не… Не демок-г-ратично!

— Зато — практично! — сурово отрезал «папаша».

Бесов захохотал, сбежал с крыльца, обнял Корсакова.

— Здорово, Игорек!

Корсаков, задохнувшись от боли, не смог вымолвить ни слова.

Иван отстранился, заглянув в его перекошенное лицо.

— Крепко на этот раз досталось? — спросил он.

— Еле уполз, — признался Корсаков.

— Сюда дополз — и ладно. Считай, жить будешь. — Иван подхватил пакеты. — Жратвы-то сколько!

— Лишней же не будет.

Иван кивнул и первым пошел в дом.

* * *

Антиквариат в дом завозить еще не пришел срок, и Бесов пользовался самолично изготовленной мебелью. «Гарнитур „Три медведя“», — в шутку назвал это произведение искусства Корсаков. Все было мощным, надежным, но не лишенным своеобразного изящества.

Они расположились в вольтеровского стиля креслах, сработанных из оструганных бревен. Столешницей служил круговой спил большого дуба, положенный на четыре пенька диаметром поменьше.

Под спальню, кабинет и прорабскую Бесов приспособил комнаты на «людской» половине дома. Рабочие у него жили в двух вагончиках, «чтобы дом не загадили», как объяснял он.

— А где народ? — поинтересовался Игорь.

— Расчет пропивает, — угрюмо ответил Бесов, сосредоточенно пережевывая кусок колбасы.

— Запили?

Бесов отрицательно затряс головой, сглотнул и ответил:

— Два месяца их в узде держал. Закончили работу, деньги получили — и ура. Прямо в поселке начали, даже до станции, паразиты, не дошли. — Он пожал плечами. — Что за народ, не пойму! Ну нет уже социализма, детский сад кончился, а они, как дети малые. Звери, а не люди. Работают, как быки, пьют, как лошади, и живут, как свиньи.

— Еще тырят, как хорьки, — подсказал Корсаков.

— Не, у меня этот номер не катит. Тырят они только, чтобы на водку поменять. — Он подлил себе духовитого чая, настоянного на травах. — А я пить не даю.

Корсаков рассмеялся.

— Ты, как Горби, сам не буль-буль, и народу — ни-ни.

Бесов сыграл обиду.

— Нашел, с кем сравнить! Он — дурак, потому что пить не давал в масштабах страны. А я умный, потому что порядок блюду в пределах границ частной собственности. И не из принципа, а для пользы дела.

— Как, кстати, хозяин. Не ворчит?

— С заказчиком повезло. Мужик, чувствуется, с великим гонором, но с этим домом… Ладно, только между нами, ладно? — Бесов дождался, пока Игорь не кивнет. — Мужик, как я понял, в этом деле подневольный. Кто-то ему приказал, а он и возразить не посмел.

— Нормальное дело. Он кого-то — того, кто-то — его. — Корсаков жестом пояснил, какой процесс имеет ввиду.

— Не. — Бесов покачал головой. — Я думаю, тут что-то семейное. Он же по жене Белозерский. А сам — тот еще дворянин. Его родовое гнездо где-то в «черте оседлости». И явный комплекс по этой части. Его кто-то из Белозерских сподвиг на подвиг. Думаю, какая-нибудь бабуленция с характером. Зыркнула барским глазом, он и потек. Прикинь, за свои бабки чужое имение восстанавливать!

— Карма. — Корсаков усмехнулся. Поднял кружку с чаем и произнес тост:

— За историческую справедливость в границах отдельно взятого имения!

— Присоединяюсь!

Они чокнулись.

Судя по блюдам, выставленным на стол Бесовым, где-то поблизости обитала женщина. Но спрашивать Корсаков не спешил. День клонился к вечеру, и, если Бесов завел себе пассию, к ночи она должна была показаться сама.

— И где ты сейчас новую бригаду искать будешь? — продолжил беседу Корсаков. — Сейчас из непьющих шабашников только узбеки, а они на анаше сидят.

Бесов разложил по тарелкам жаркое и лишь после этого ответил:

— Мужики больше здесь не нужны. Нулевой цикл закончили, сейчас начнется чистой воды реставрация. Мастеров я хозяину порекомендовал в «Купине» и «Софрино» нанять. Ребята там православные, с руками золотыми и не пьющие. А то студент нынче пошел: кто не торчит на игле, тот задницей на кое-чем сидит. И в башке у них полный бред: один бесов вызывает, другой чертей зеленых гоняет. Постмодернисты, гни их через коромысло!

Он посмотрел на Корсакова.

— Если надолго и работа нужна, считай, нанят.

— Я подумаю, — уклончиво ответил Корсаков.

— Ешь! — Иван кивнул на его тарелку.

Бесов никогда не задавал лишних вопросов, чем и был ценен. Таких друзей природа всегда производила поштучно.

— А твой брат не объявлялся?

Корсаков задал вопрос вскользь, но все равно нарвался на пристальный взгляд Ивана.

— Славка? Открытку из Франции присылал. — Бесов опустил глаза. — Три года назад. Когда из Иностранного легиона сдернул. С тех пор — ни слуху, ни духу.

Иван и Славка были детьми кадрового военного, но по стопам папы пошел только младший — Славка. Но не просто пошел, а порысачил, и с такими фортелями и закидонами, что в спецназе, где мало кого можно чем-то удивить, быстро заслужил кличку Славка-Бес.

Советская армия терпела выходки Славки, пока не развалилась. Правда, без его личного участия. А Славка-Бес продолжил индивидуальные боевые действия. Он успел отметиться в большинстве «горячих точек», вспыхнувших на теле планеты с развалом СССР, и даже облагородить своим присутствием Иностранный легион, чего, судя по усмешке Ивана, легион, в который слетались бесы со всего мира, долго вынести не смог. В каких краях сейчас звучал позывной «Бес» неизвестно. А может, пуля уже успокоила Беса. Хотя, кто его знал, в такой исход верили мало. Славка был любимчиком Афины-Паллады, еще со времен Эллады имеющей патологическую склонность именно к такому типу мужчин.

Славка-Бес и был тем добрым человеком, который, по первой же просьбе и не задавая вопросов, снабдил Корсакова человекоубийственными сюрпризами. Он же подарил максиму — «Вечная жизнь — это когда ты всех вокруг перестрелял, а сам остался жив». Пожелав Корсакову жить вечно, Бес опять растворился в пороховом дыму.

— Ешь! — коротко бросил Бесов, дав понять, что тема закрыта.

После шашлыка, которым позавтракал в дороге с водителем, аппетита у Корсакова не было никакого, но, чтобы не обижать Ивана, он принялся за жаркое.

Бесов закончил первым, отвалился в кресле.

— Давно замечено, друг мой, кто как ест, тот так и работает, — с послеобеденной философичностью изрек он, глядя, как Корсаков ковыряет вилкой в тарелке.

— А не наоборот: кто как работает, тот так и ест? — спросил Корсаков.

— Не-а. Это коммунисты так считали, на том и погорели. А когда мужик в теле, — он похлопал себя по тугому животу, — то он — зверь в любом деле.

— А как на счет кочета, которых хорош, когда худой?

Бесов презрительно хмыкнул.

— Кур топтать — не работа.

— А что же это тогда?

— Суета одна. А вот поле вспахать, а потом кобыле вду…

Корсаков посмотрел через плечо Ивану и, упреждая дальнейшее развитие темы, привстал.

— Здравствуйте!

— Здравствуйте, — мелодичным голосом ответила молодая женщина, замершая на пороге.

Одета она была просто: джинсы и белая майка на выпуск, и Корсаков не смог понять, то ли она случайно забредшая в дом туристка, то ли жительница поселка, то ли кем-то приходится заказчику.

«Фигура хорошая, формы античные, правда, далеки от совершенства. Личико простое, но не плебейское. Кисть тонкая. Глаза умницы. Но не без комплексов. — Наскоро осмотрел он гостью и заключил: — Бывшая учителка или мышка музейная».

Иван оглянулся.

— Мариш, входи!

По тому, как потеплел голос Ивана, Корсаков понял, что женщина зашла не случайно и в жизни Бесова она не случайный человек.

Мария сделала шаг и остановилась, положив рук на спинку кресла Ивана. На Корсакова она смотрела с плохо скрытым удивлением, что и понятно, если учесть весьма помятый вид гостя.

— Позвольте представиться. Игорь Корсаков.

— Тот самый? Ваня мне про вас много рассказывал.

Корсаков перевел взгляд на Бесова.

— Надеюсь, только хорошее?

— А я про друзей плохое не запоминаю, — ответил Иван. — Ты, Мариш, не смотри, что у него с лицом нелады. Это он… — Иван замялся.

— С Никасом Сафроновым поспорил, — пришел ему на помощь Корсаков. — О колористике спорили.

— Да? — В глазах Марии мелькнули смешинки.

— А Зураб Церетели полез разнимать.

Первым не выдержал Иван, зашелся в хохоте. Марина подхватила, смех у нее был серебристый, колокольчатый.

Корсаков посмотрел на Ивана и Марию и невольно позавидовал. Люди были просто счастливы, потому что жили, как заповедовал Господь жить мужчине и женщине.

* * *

Вековые липы темным шатром накрывали аллею.

Корсаков посмотрел на толстые, в два обхвата, стволы.

— Они, наверное, еще прежних хозяев помнят, — сказал он.

Мария шла на полшага впереди, оглянулась через плечо.

— Смотря, кого вы имеете в виду, Игорь. Имение от князей Белозерских-Белозерских перешло к Апраскиным, если не ошибаюсь, в девятьсот пятом, девятнадцатого века. Парк был разбит заново при Апраксиных. А от деревьев, что росли при первых хозяевах остался только вяз у родовой церкви. Сведения совершенно точные, по моей просьбе ребята с биофака МГУ проводили экспертизу.

— Интересно. А зачем это вам?

Мария пожала плечами.

— Интересно же. Я вообще старину люблю. Закончила историко-архивный, работала в областном краеведческом музее. Там меня Ваня нашел. Ему потребовалась информация по этой усадьбе. Я помогла… А он взял и пригласил к себе экспертом.

— Вот как! — Корсаков не стал говорить, что в узких кругах Иван Бесов считался лучшим специалистом по интерьерам дворянских усадеб восемнадцатого века.

Легкая улыбка тронула губы Марии.

— Хотя, какой я эксперт! Так, архивный поиск, систематизация, секретарская работа… Даже неловко как-то.

— Бросьте, неудобно, имея восемь классов образования, называться «экзекъютив брэнд-промоутором консалт-трейдинговой фирмы».

Брови Марии взлетели вверх.

— Бог мой! А что это такое?

— Сам не знаю. Но ноги у нее просто из зубов росли.

Мария прыснула в кулак.

— Да ну вас!

Корсаков снял шляпу, стал обмахиваться ею, как веером. Вечер выдался душным, как перед грозой.

— Здесь поблизости никакого графского прудика нет? — спросил он.

— При новом хозяине будет, уже включен в смету. А в том, что есть сейчас, даже утки не плавают. — Мария скользнула взглядом по лицу Корсакова. — Игорь, извините, что лезу с советом… Но вам купаться пока нельзя. Если было сотрясение мозга. Перепад температуры, малейший спазм — и беда будет. У меня так отец погиб.

— Спасибо за совет, Мария. Один специалист меня уже посоветовал поберечься.

Корсаков вспомнил Трофимыча и его дурацкие советы. И нахмурился.

Мария, чутко уловив перепад его настроения, отвернулась.

— Извините меня, — помолчав, произнесла она. — Лезу к вам со своими проблемами.

— Ну, что вы, — успокоил ее Корсаков. — Это место так действует.

Аллея вывела их к церквушке. В последний приезд Корсакова старинная шатровая церковь напоминала раскрошенный зуб во рту старика. Белый камень посерел от времени, порос неопрятными пятнами мха, пробоины, нанесенные войной и дуростью человеческой, обезобразили стены. Креста на вершине шатра не было.

Теперь церквушка ожила и принарядилась, как бабуся на Пасху. Камень зачистили и отшлифовали до сахарной белизны, поставили дубовые резные двери, на стрельчатых окнах бронзой играли витые решетки. Крест ярко горел в наливающимся вечерней синевой небе.

— Как при князьях было? — спросил Игорь.

— Гарантирую! — с гордостью ответила Мария. — Я нашла в нашем запаснике миниатюру неизвестного художника. Внешний вид мы восстановили по ней. А с росписями что делать, пока неизвестно. Ваня не хочет привлекать Патриархию. Знаете, какие интриги начнутся!

— Могу себе представить, — кивнул Корсаков.

— За то я нашла, знаете что? — Мария затаила дыхание. — Только, дайте слово, что никому не скажете! Это пока тайна.

— Нем, как могила! — Корсаков приложил ладонь к груди.

Мария немного помедлила.

— Как раз о могиле и речь. Пойдемте!

Она схватила его за руку и повела за церквушку. Там за покосившейся оградой располагалось маленькое кладбище, окруженное густой стеной бузины и сирени. Каменные плиты утонули в густой траве. Сохранилось несколько гранитных крестов. Ангел, уронив изломанные крылья, присел на край гранитной тумбы. Черты лица ангела были смазаны жестоким ударом, казалось, что его изуродованные губы кривились в коварной улыбке.

— Да, постарался народ, — прокомментировал Корсаков.

Мария указала на искривленные временем сухие стволы, торчащие за могилами.

— Видите? Это все, что осталось от акаций. Придется сажать новые. — Она повернулась к Корсакову. — Белозерские и Апраксины были масонами. А у «вольных каменщиков» акация считается символом смерти и возрождения, потому что единственная цветет два раза в год.

— Занятно. Про акацию я только романс слышал. «Белой акации ветви душистые…».

— Это не про любовь, уверяю вас. Вернее, не только про любовь.

Корсаков вспомнил мучительно грустную мелодию романса, в годы его отрочества почему-то считавшимся «белогвардейским».

— Он про смерть, — сказал он.

Мария покачал головой.

— Про любовь, про смерть и про жизнь после того, как любовь умерла.

Она отступила на несколько шагов. Указала на серый могильный камень. Кто-то старательно зачистил буквы и цифры, высеченные на камне, и они выделялись так четко, что Корсаков с расстояния смог без труда прочитать:

«Княжна Анна Петровна Белозерская-Белозерская. 1807–1827».

— Анна? — вырвалось у Корсакова.

— Да. — Мария удивленно взглянула на него. — Единственная дочь князя Петра Алексеевича. С ней связанна очень таинственная и темная история. Официально считается, что Анна умерла от воспаления легких. Но… Игорь, вы дали слово.

— И готов поклясться еще раз. Что-то мне подсказывает, что речь пойдет о чести дамы. Я прав?

Мария кивнула.

— Вы догадливы.

— Просто не первый день живу на свете.

— Только, Игорь, это тайна не только моя. Она касается Белозерских. Я имею ввиду их потомков.

— Еще интереснее. В деле большие деньги?

Мария помялась.

— Как сказать… Я посчитала необходимым поставить в известность нашего заказчика. Ведь дом принадлежит ему. Так случилось, что Ваня, реставрируя камин, нашел тайник.

— О, господи! И он туда же. — Корсаков тяжело вздохнул. — Не обращайте внимания, Мария. Это я так… Продолжайте, пожалуйста.

— Там была крохотная шкатулка черного дерева с инкрустацией. Никаких драгоценностей, слава богу. Только один документ. По всем признакам — конец восемнадцатого века. Начинается он словами: «Сие послание писано под кустом роз».

— И что это значит?

— На символическом языке масонов это означает, что речь идет о тайне ордена, или о личной тайне посвященного, которую он решил доверить «братьям». Остальной текст был зашифрован. Но шифр не очень сложный, так называемое «тамплиерское письмо». В те времена, конечно же, он был довольно надежен, ведь, восемьдесят процентов населения вообще никакой грамоты не знало. А сейчас «шифр тамплиеров» можно найти в книжках, продающихся на лотках.

Мария подошла почти вплотную, заглянула в глаза Корсакова. А он чуть не утонул в ее — зеленых с волчьим золотым ободком вокруг черного зрачка.

— Я расшифровала текст. Это действительно тайна рода Белозерских. Анна умерла родами. Незамужней. В имение ее привезли, чтобы скрыть нежелательную беременность. Отцом ребенка был некто, обозначенный литерами «А. К.». Судя по тексту, участник декабристского мятежа, лишенный дворянства, разжалованный в солдаты и сосланный в Сибирский округ. Анна догнала его на этапе, у них было свидание, после которого Анна понесла, как тогда выражались. А человек, сокрытый под литерами, умер от скоротечной чахотки, так и не доехав до места отбытия наказания.

— Просто кино снимать можно! — пробормотал Корсаков.

— Ни в коем случае! — Мария замотала головой так, что хвост каштановых волос хлестнул по плечам. — Это не будуарная тайночка, а тайна ордена! И срока давности она не имеет.

— Может, тогда не надо меня в нее посвящать? У меня и своих проблем, знаете ли…

— Я знаю, что делаю, — перебила его Мария. — Итак, некто «А.К.» умер, оставив наследника. Но он был лишен дворянства, значит, ребенок считался не просто бастардом, а совершенно ублюдком. По сути, княжна понесла от простого солдата, только представьте! Но это был плод их любви. И умирая, «А. К.» решился через Анну напомнить неким лицам об оказанной им услуге. Подробностей в документе нет. Но это было настолько важная услуга, что эти лица настояли, чтобы отец умершей Анны признал ребенка своим. И беседа об этом, как написано в документе, состоялась под розовым кустом в этом имении. Самое интересное, что в парке действительно была беседка, увитая розами, я ее видела на старых планах имения. Апраксины, что интересно, перепланировав парк, сохранили беседку в неприкосновенности. Интересно, да?

— Не то слово. А что стало с мальчиком? Ведь, родился мальчик, как я понял.

— Да. Крещен в этой церкви. Назвали Алексеем. Воспитывался в доме князя. Потом ему определили духовную карьеру. Статская и военная карьеры для него по понятным причинам были закрыты. Так в роду Белозерских появился священник. Только не совсем обычный. Я бы сказала, что он был более дипломатом и чиновником по особым поручениям, чем духовным лицом. Сужу по его карьере, насколько ее удалось отследить.

— И как вам удалось столько раскопать?

— Ну, я же историк, а не «бренд-чего-то-там», — улыбнулась Мария. — Иван, конечно, помог. Включил исследования в смету расходов.

— А заказчик как на это отреагировал?

— Если вы в курсе, что у нас за заказчик…

Корсаков кивнул.

— Ваня кое-что рассказал. Побольше бы таких подкаблучников, жилось бы художникам веселее.

— Не надо, Игорь. У него такие проблемы, что нам и не снились, — укоризненно произнесла Мария. — Короче говоря, передали мы Александру Александровичу шкатулку и весь комплект документов. Он просто просиял от счастья, моментально выписал чек. И укатил в Москву.

— Докладывать, — закончил Корсаков.

— Да. Есть там кто-то, чей воли боится даже Александр Александрович. Кто именно, я не знаю. Да и не хочу так глубоко лезть в чужую жизнь. — Она зябко повела плечами. Солнце уже закатилось за лес, и от земли потянуло холодом. — Пойдемте?

— Конечно. Иначе Ваня от ревности ужин съест в одну… В одно лицо.

Узкой тропинкой они вышли к аллее.

Под тенью лип, когда до дома оставалось всего десяток шагов, она вдруг остановилась. Взяла Корсакова за руку и развернула к себе лицом.

Игорь немного опешил. Бесова он уважал и дружбой его дорожил, ни за какие райские кущи не стал бы красть Ванькино счастье. Да и Мария не была пресыщенной дачницей, охочей до невинных и никчемных шалостей в бузине.

— Игорь, а почему вы не спрашиваете, как звали того человека? — шепотом спросила она.

— Какого? — Корсаков не сразу понял о чем речь.

— И почему я отрыла вам чужую тайну?

Ее зрачки расширились, а глаза стали бездонными.

Корсаков затряс головой, отгоняя наваждение.

— Я знаю, кто сокрыт под литерами «А. К.»! Пришлось напрячь подругу, она в Русском музее работает. Ваня меня даже в Питер на три дня в командировку посылал, — скороговоркой прошептала она. — Высший свет Петербурга того времени был достаточно узок, всего двести семей. И не так много лиц участвовали в заговоре. Я проштудировала материалы следствия, соотнесла с надзорными делами осужденных. Короче, я нашла его. Пойдемте!

Она потащила Корсакова к дому.

* * *

На первом этаже только в кабинете, выходившем окнами в парк, вставили стекла. В просторной комнате царила атмосфера рабочего уюта: ничего лишнего и все на своих местах.

Иван Бесов склонился над длинным столом, на котором взгромоздились макет усадьбы, кипы бумаг и рулоны чертежей. Что не уместилось на столе, было пришпилено к стене и расставлено на самодельных полках.

Оторвавшись от работы, Иван бросил взгляд на вошедшего Корсакова. Насупился и покачал головой.

— Вот сорока, растрепала-таки! — проворчал он.

— Ты о чем? — сыграл удивление Корсаков.

— Ладно. По роже видно, Маринка тебя загрузила.

— Мы просто церквушку осмотрели. Кстати, респект, Иван. Классная работа.

— Умеем, когда приспичит. Ты садись. — Он указал на свободное кресло. — Судя по тому, что ты еще на ногах стоишь, Маринка главный сюрприз напоследок оставила.

Корсаков опустился в кресло в стиле «Три медведя».

— Это не порожняк, про шкатулку?

— Не-а, — покачал головой Иван. — И про все остальное. Потерпи, сейчас она тебя окончательно добьет. Даже разрешаю после принять «наркомовские» сто грамм.

— Даже так? — Корсаков закинул ногу на ногу, полез в карман за сигаретами. — За водочку, конечно же, благодарствуем барин. Но мы ее на потом оставим. Печенка более не позволяет принимать ее, проклятую. Утречком, коли на то будет еще ваша соблагозволение, и откушаем.

— Поюродствуй, поюродствуй, — не оглядываясь, пробурчал Иван.

Он порылся в бумагах, вытащил какую-то фотографию, бликнувшую в лучах настольной лампы, и положил под руку.

Дверь распахнулась, вошла запыхавшаяся Мария. К груди она прижимала тонкую папку.

— Иван? — строгим голосом спросила она.

— Ни-ни! — Иван, дурачась, поднял над головой руки.

Мария повернулась к Корсакову. Достала из папки лист.

— Читайте!

Корсаков взял из руки Марии, успев отметить нежный бело-розовый цвет на ее запястье, лист ксерокса.

Побежал взглядом по строчкам каллиграфического почерка неизвестного чиновника.

«По заключению Аудиториатского департамента, высочайше конфирмованному двенадцатого июля сего года, приговаривается… с лишением дворянства, сословных привилегий, чинов и наград, прав собственности и родительских прав, разжалованию в рядовые и отправке в дальние гарнизоны».

Корсаков через край листа посмотрел на Марию, которая зашуршала бумагами в папке.

— Корсаков, — торжественно произнесла она.

— Да, это я, — удивился Игорь.

Мария по-девчоночьи тряхнула головой.

— Глупый! — Она протянула ему лист с ксероксом гравюры. — Вот он — Корсаков. Алексей Васильевич Корсаков, полковник Лейб-гвардии гусарского полка, кавалер Ордена Святого Георгия, награжден золотым оружием лично императором. И прочая, прочая… Разжалован и лишен всех прав, сослан, умер по пути в ссылку. Все сходится.

Корсаков всмотрелся в лицо на гравюре. Художник явно польстил заказчику, старательно облагородив узкие азиатские глаза, острые скулы, нос с хищно вывернутыми ноздрями. Кровь степняка отчетливо проступала в лице полковника. Остальное соответствовало моде и статусу: гусарские усы, пронзительный взгляд из-под насупленных бровей, прическа с бачками вперед, а-ля Александр.

Ничто на портрете не указывало на то, что спустя несколько лет изображенный на нем лихой усач изменит присяге и выступит против царя.

— Это список с портрета, который висел в Зимнем дворце в галерее героев Отечественной войны. После мятежа портрет, конечно, сняли, — вставила Мария.

Иван грузно поднялся из кресла, протопал к Корсакову.

— С твоей нынешней рожей их благородие сравнивать нельзя. Попробуй вот это.

Он положил поверх гравюры фотографию.

Корсаков поднял удивленный взгляд на Ивана. Снимок был Строгановских времен, на каком-то студенческом КВНе Корсаков изображал из себя гусара.

— Откуда он у тебя?

— От верблюда. Храню, вдруг для твоего музея потребуется.

— Ваня специально перерыл свой архив, когда я этот портрет из Питера перевезла. Помнишь, какой ты разгром здесь устроил?

Иван засопел.

— Просто кто-то уборку тут устроил, после которой ничего найти невозможно.

— Ванечка! — укоризненно протянула Марина.

Корсаков положил два портрета рядом. Не надо было быть художником, чтобы уловить сходство. Оно было полным.

— Ну? — Иван ждал реакции.

Корсаков откинулся в кресле.

— Ребята, а что это вы на меня так уставились? Клянусь, к истории с княжной лично я не имею никакого отношения.

— Ой, сейчас. — Мария зашуршала бумагами. — Вот она. Княжна Анна.

— Невероятно, — прошептал Корсаков, едва бросив взгляд на портрет светской дамы Николаевских времен.

Со старинной миниатюры на него смотрела Анна. Темноглазый ангел, случайно залетевший в арбатский сквот.

Два века не смогли изменить ее черты.

* * *

Сославшись на плохое самочувствие, во что легко верилось, стоило взглянуть на его лицо, Корсаков не стал ужинать. Поднялся в спальню на втором этаже.

Ему отвели капитально отремонтированную комнату с камином. В комнате стояла кровать все в том же стиле «Три медведя» и явно Бесовской работы тумбочка. На выровненном и подготовленном к паркетным работам полу лежал толстый палас. Видавший виды, но вполне приличный и чистый.

Корсаков был согласен на койку в строительном вагончике или на матрас в углу кабинета Ивана, но Мария, услышав такое, замахала на него руками. Иван пригрозил кулаком. Пришлось подчиниться, хотя отлично понял, что ребята отдали ему свою спальню, а сами будут спать в кабинете на первом этаже.

«Хотя, с милый рай и в шалаше», — успокоил совесть Корсаков и вытянулся на кровати.

Сон сморил его моментально. Но оказался скоротечным, каким бывает с перепоя или от дикой усталости. Только закрыл глаза, дрогнул всем телом, как от удар током, — и все. Сна ни в одном глазу.

В доме стояла густая, непривычная для городского слуха тишина. Лишь изредка из парка доносился шепот растревоженной ветром листвы.

Он долго лежал, закинув руки за голову. В черном прямоугольнике окна медленно проворачивался ковш Большой медведицы.

Мысли рассерженными шершнями роились в голове. В памяти всплыла тягучая, как невыплаканные слезы, мелодия «Сплина».

Корсаков потянулся за сигаретами. Пачка осталась в кармане плаща, брошенного на пол у кровати.

Рука нашарила в плаще плоский футляр.

«О, а про карты я и забыл! Надо будет Марии завтра показать. Судя по всему, она крупный дока по всякой черно-белой масонской зауми».

Корсаков достал футляр. Закурил. Ночь была ясной и лунной, света в комнате было достаточно, и он решил рассмотреть находку.

Он прислушался к тишине в доме. И отщелкнул крышку на футляре.

Стал одну за одной доставать карты. Всматриваясь в рисунки, пытаясь понять скрытый в их символике смысл, Игорь ощутил, что внутри поднимается темная, удушливая волна. Кровь точками стала колотить в виски, тьма прихлынула к глазам, и он провалился в густой, как смола, сон…

Он с трудом вытащил себя из мутного забытья.

В комнате стало заметно светлее. В окно смотрела полная луна. Яркая лунная дорожка рассекала пол на две равные половины.

Корсаков помял в пальцах фильтр сигареты. Она сгорела дотла, оставив на полу переломленный надвое столбик пепла.

«Черт, чуть дом не поджег!»

Взгляд его упал на карты. Каким-то неведомым образом они оказались выложенными в круг из двенадцати карт, тринадцатая — в центре, еще одна лежал слева. На ней корчил рожу козлоногий Бафомет.

«Только без глобальных выводов! — Игорь осадил разыгравшееся было воображение. — Просто сознание вырубилось, а руки продолжили играть картами. Все нормально, это еще не делириум тременс. Стоп! Не стоит на этом заморачиваться. Сделаем вид, что ничего не было. К тому же, я не знаю ни одного расклада Таро».

Он потянулся к картам.

«Солнце мертвых», — прозвучал в его голове чужой голос. Словно кто-то подсказал нерадивому ученику.

Игорь вздрогнул. Посмотрел на круг, образованный картами. Оказывается, расклад назывался «Солнце мертвых». Самое страшное было то, что Игорь после подсказки вспомнил, что раньше, очень-очень давно, скорее всего в другой жизни, он знал, как называется этот расклад загадочного Таро.

А дальше произошло страшное.

Из круга стал сочиться лунный свет, дымчатым облачком потянулся вверх. Медленно густея, обрел очертания фигуры женщины.

Игорь коротко выдохнул и перевалился на спину. Сердце бешено рвалось из груди. Но тело сковало льдом: ни вдохнуть, ни вскрикнуть. И Корсаков с холодной отстраненностью, будто не о себе самом, подумал, что умирает.

Женщина, одетая в лунный свет, шагнула из круга, подплыла к краю постели, нагнулась над Корсаковым.

Ее упавшие локоны холодом скользнули по его щекам, словно студеный сквозняк лизнул. Сердце замерло, готовое обморочно рухнуть и разбиться в дребезги, на миллион острых алых льдинок.

Черные провалы глаз призрака стали приближаться. Корсаков отчетливо осознал, что когда темные, сочные, как зрелая черешня, губы призрака вопьются в его рот, все кончится.

Или только начнется…

«Анна, Бог мой, Анна!»