Порыв ветра ударил в спину и толкнул через порог.

Мария, услышав грохот захлопнувшийся двери, вздрогнула. Заторможено обернулась.

— Игорь?!

Корсаков прислонился к косяку. Ноги уже не держали.

В кухоньке вкусно пахло едой и дымком печи. На столе остатки обеда. Судя по изобилию закусок и сервировке того, что осталось нетронутым в тарелках и глиняных плошках, — обед был не обычный. На подруге Ивана была серая холщовая юбка и белая вязанная кофта. Аккуратно прибранные волосы покрывал белый платочек.

— Мария… Иван дома?

Мария женским жестом поднесла сжатый кулачок ко рту. С немой болью в глазах смотрела на Корсакова.

А он медленно оседал, шкрябая плащом по косяку.

Она успела подхватить его под локоть, помогла дойти до табурета.

Корсаков рухнул на него, устало отвалился к стене. Снял с головы «стетсон», уронил на пол.

— Что случилось, Игорь? — прошептала Мария, опустившись перед ним на корточки.

— Случилось… — едва шевеля мертвым языком, повторил он.

Потянул носом. С трудом сглотнул слюну. От запахов еды вдруг проснулся волчий аппетит. Он даже не мог вспомнить, когда и что ел последний раз. Живот подвело от боли.

Мария, словно угадав, стала подвигать к нему плошки с салатами и тарелки с закуской.

— Ешь, ешь! Господи, что же ты с собой творишь? — запричитала она. — Сейчас горячего дам. Еще не остыло.

Она метнулась к плите, загремела посудой.

— Вот. Господи…

Она поставила перед ним миску с тушеной картошкой.

Увидев сочные куски мяса, Корсаков застонал. Схватил вилку и стал жадно поглощать, обжигаясь, давясь и чавкая.

Мария молчала.

Забив первый голод, Корсаков придвинул салат-оливье. Всегда его ненавидел, называя «окрошкой из остатков завтрака под майонезом». Но сейчас захлебнулся слюной, такой вкуснятиной он ему показался.

— Иван… где? — пробормотал он с набитым ртом.

— Батюшку провожать пошел. Сегодня колокол на звонницу подняли. Осветили, как полагается. Батюшку обедом угостили. — Она всплеснула руками. — Ой, ну я безмозглая!

Она наклонилась и достала из-под стола початую бутылку вина. Развернулась, не вставая со стула, взяла с буфета рюмку. Дунула в нее, поставила перед Корсаковым.

— Иван не стал, мы с батюшкой чуть-чуть пригубили. А тебе сейчас надо. Как лекарство. Ты ешь, ешь, я налью.

Мария вытащила пробку и стала лить в рюмку густой красный кагор. Пахнуло лечебными травами, сладкой горечью и чуть-чуть гречишным медом.

Рука Марии дрогнула, струйка вина соскользнула со стенки рюмки. На скатерти расплылось кровавого цвета пятно.

Корсаков зажмурился. Вилка выпала из пальцев.

— Что с тобой? — словно издалека долетел вскрик Марии.

— Ты зачем взяла карты, Мария? — мертвым голосом произнес Корсаков.

— Вот в чем дело…

Бутылка со стуком опустилась на стол. Теплые пальцы сжали запястье Корсакова.

— Игорь, очнись! Игорь, слышишь меня? Очнись!!

Он с трудом открыл глаза.

* * *

— И ты подумал, что я взяла их? Впрочем, логика понятна. Решил, раз человек так много знает о масонах и герметических орденах, то просто не удержится и прикарманит такой раритет. Да, Игорь?

Анна наискосок мерила нервными шагами кабинет. Корсаков сидел в кресле Ивана, устало вытянув ноги.

Спрятав кисти рук в рукава вязаной кофты, Мария встала напротив него. Наклонив голову к плечу, ощупала лицо Корсакова долгим взглядом.

— Игорь, в том-то все и дело, что я знаю достаточно, чтобы опасаться даже прикасаться к таким вещам! — с укором произнесла она.

За окнами стих ветер. Установилась гнетущая предгрозовая тишина. Воздух в кабинете, казалось, превратился в густой прозрачный кисель.

— Зачем же меня погнали сюда? — спросил Корсаков.

— Кто?

Он вспомнил Рэдерика, замахнувшегося на него стальным кнутом.

— Не важно.

Анна вздохнула. Замолчала, глядя в пол.

— Игорь, есть иная причина, — глухо произнесла она. — Мне кажется, что карты — лишь повод.

Корсаков разглядывал свои пальцы. Оказалось, они хранят память о тяжелой рукояти боевого меча, о шершавом посохе, о грубо выточенной рукоятки кишкореза, переделанного из косы. Можно было бы легко уговорить себя, что все привиделось, приснилось, явилось в алкогольном мороке. Если бы не эта память, сгустившаяся в суставах пальцев.

— Игорь! — окликнула его Мария.

— Да? — Он нехотя очнулся от раздумий. — Я слышал, карты — это повод. Но без них мне не жить. Такой вот расклад.

— Вы, кстати, раскладывали их?

Корсаков кивнул.

Анна тяжело вздохнула и покачала головой.

— И не помнишь, как легли карты?

— Не-а.

Мария отвернулась к окну. За стеклами в сгустившихся ранних сумерках замер парк. Ни один листок не дрожал. Жуткая, неестественная тишина давила на уши.

— Гроза будет страшная. Батюшка сказал, сегодня День Всех святых. Особый день.

Она резко развернулась.

— Игорь, вам страшно?

Корсаков покачал головой. На сердце, действительно, лежала корка льда.

— И у вас нет никакого предчувствия? Будто земля вот-вот разверзнется под ногами.

— Уже на самом дне, — ответил он.

Анна подошла к столу. Передвинула стопки папок.

— Подойдите сюда, Игорь.

В ее голосе прозвучала странная нотка, заставившая Корсакова подчиниться.

На каменных ногах он подошел к столу. Взгляд упал на цветную фотографию, лежавшую поверх чертежа.

Снимали на парадной лестнице имения. Стройная девчонка, оседлав гранитного льва, задорно смеялась в объектив.

«Анна!»

— Это дочка нашего заказчика, — пояснила Мария. — Хорошая девочка. Со странностями, конечно. Но душа у нее добрая.

— Я знаю, — обронил Корсаков.

Мария опустила его руку, заставив положить фотографию на место.

— Я вам не это хотела показать. Вспомните, что самого невероятного произошло несколько дней назад. Ну, перед тем, как началась чертовщина. Игорь, это очень важно!

Корсаков с трудом оторвал взгляд от Анны на фото.

Первое, что пришло в голову, была встреча с Анной. Но, немного подумав, он решил, что ничего невероятного в их встрече не было. Результат броуновского движения разнополых особей в пробирке большого города.

— Если трудно, просто вспоминайте все подряд, — нетерпеливо подсказала Мария.

— Жук… Жук появился. И попросил достать старую картину.

Мария вскинула голову, заглянула в глаза Корсакову.

— Особенную картину?

— Как сказать… — Корсаков пожал плечами.

Мария раскрыла папочку.

— Эту?

Корсаков с удивление увидел широкоформатную фотографию «Знаков».

Бумагу уже тронуло временем, но можно было отчетливо рассмотреть каждую снежинку, парящую сером небе.

— Откуда она у вас?

— Из архива Ивана. Когда вы уехали, я упросила показать ваши работы. Очень интересно стало, что и как видит такой человек. И еще предчувствие…

Она коснулась руки Корсакова.

— Игорь, это необычная для вас картина, правильно?

Корсаков кивнул.

— Никто не въехал. Даже я иногда не соображу, откуда мне в голову пришло такое.

— Так я и думала.

Мария достала из-под фотографии лист кальки, испещренный карандашными точками и черточками. Наложила на падающие снежинки.

— Видите?

Точки совпали со снежинками. Черточки сложились в угловатые значки.

— Вы эти знаки рисовали?

— Да ничего я не рисовал! Просто… Не могу объяснить. Само собой получилось.

Мария достала из папки машинописный лист. На нем были четко прорисованы все те же знаки.

— На картине некий текст, зашифрованный шифром тамплиеров, Игорь, — прошептала Мария. — Можете мне верить. Завещание Белозерского, о котором я вам рассказывала, написано такими же знаками. Я скопировала текст и попыталась расшифровать…

Корсаков обеими руками уперся в стол. Несколько секунд боролся с головокружением.

— Вам плохо, Игорь?

— Читайте! — сквозь сжатые зубы, процедил он.

* * *

«Исполнится срок, и явится Совершенный.

Он сломает печать в ночь на День Всех святых.

И восстанут все силы Ада, и смешаются все силы земные.

Грозе великой быть на Москве.

Братья, внемлите!

Пусть степной лис вновь напьется из Белого озера.

И тогда тот, кто отрекся от Монарха и был готов спасти Монарха,

Обретет силу великую.

Он возьмет в руку Копье Судьбы, покорит Ад, спасет мир человеков

И бросит вызов Небесам.

Внемлите и исполните, братья,

Ибо такова воля Светоносного!»

* * *

— Игорь, вы меня слышите?

Мария затрясла его за плечо. В голове горячей жижей плеснулась боль.

— Да, — выдохнул Корсаков. — Что это за бред?

— Это предсказание.

— А я-то тут причем! — простонал Корсаков.

Мария провела теплой ладонью по его щеке. Заглянула в глаза.

— Вы разве не знаете, что такое корсак? Степной лис.

Корсаков уставился на листок, покрытый угловатыми значками. Между строчек шифра шли аккуратные строчки почерка Марии.

«И тогда тот, кто отрекся от Монарха и был готов спасти Монарха,

Обретет силу великую…»

За окном вдруг вспыхнул яркий прожектор. Длинные тени вытянулись на полу.

Они оба разом повернулись.

Сноп света обжег глаза.

Огненный шар прилип к стеклу. Растекся слепящим ртутным свечением. Загустел фосфорной переливчатой каплей на внутренней стороне стекла. Разбух, надувшись дрожащим пузырем, втянув в себя все свечение.

Пузырь жидкого огня, плавно покачиваясь, поплыл по комнате.

— Не шевелись, — прошептал Корсаков.

Молния дрожала в центе кабинета, словно елочный шарик, подвешенный на ниточке.

Резкий электрический свет высветил каждую морщинку и складочку на бледном лице Марии. В расширенных зрачках горели два отблеска яркого огня.

Завораживающе медленно, молния поплыла к парализованным страхом людям.

Корсаков краем глаза заметил, что волосы Марии сами собой вздыбились в дикий начес. Между сделавшимися жесткими локонами трепыхало фосфорное свечение.

Молния прошла мимо них, обдав острым запахом озона и прощекотав по коже колючим озоновым облачком.

Электрический, яркий, как вспышка сварки, свет упал на бумаги.

— Не шевелись! — прошептал Корсаков, уловив судорожное движение Марии.

Сначала густо почернели угловатые значки шифра. Потом сквозь них проклюнулись крохотные язычки пламени. Лист бумаги стал потрескивать, шевелиться и от краев наливаться желтизной. Вспыхнул. В секунду превратился в черную пепельную пленку.

Следом калька сама собой смялась в комок. Вспыхнула бесцветным пламенем. Паутинка пепла рассыпалась в мелкую пыль.

Глянцевый лист фотографии вспучился, пошел черными коростами. Они с треском лопнули, выплюнув языки огня.

Шар задрожал, источая густой озоновый запах и едва слышимый комариный писк.

«Вот и решение всех проблем», — отрешенно подумал Корсаков.

В глубине дома бухнула дверь. Загрохотали тяжелые шаги.

— Эй, есть кто живой? — прокатился бодрый бас Ивана.

«Не-е-ет!!!» — так и не успел закричать Корсаков.

Молния по ломанной траектории рванулась к открытым дверям. С воем ворвалась в темный коридор.

Магнием полыхнула вспышка. И тут же тугая взрывная волна ударила в уши, сбила с ног и жестоко швырнула на пол.

Корсаков потянулся, на ощупь, к глазам прилипла непроницаемая темень, нашел тонкие пальцы Марии. Сжал.

И соскользнул в гулкую пропасть…

* * *

Ремни портупеи скрипят на морозе, ствол винтовки заиндевел, усы превратились в сосульки. Постоянно хочется притопнут сапогами, чтобы разогнать застывшую кровь. А до смены еще целый час.

Но мучительней любого холода неизвестность.

Императорский поезд намертво застрял на станции Дно, по неизвестным причинам не дотянув до Пскова.

Среди обслуги и офицеров охраны, уже не таясь, гуляли слухи, что состав намеренно загнали на запасные пути, лишив императора связи с Генеральным штабом и Санкт-Петербургом. Масоны, думский заговор, немецкий шпионаж, проклятие бесноватого хлыста Гришки, Ипатьевское пророчество — все валилось в одну кучу.

«Отречение» сквозняком гуляло от купе к купе, травило душу кокаиновым холодком. Как о решенном и неминуемом, шептались об отречении Николая Второго в пользу брата Михаила.

Корсаков такие разговоры не поддерживал. Если их заводили старшие чином, демонстративно выходил в тамбур. Курил слабенькие папиросы «Зефир». Морщился от копошащихся в голове мыслей, как от зубной боли. Но решимости на ПОСТУПОК так в себе не находил…

Он краем глаза увидел, что государь по тропинке, протоптанной в глубоких сугробах, возвращается с прогулки. Денщик шел след в след, неся подмышкой пару тульских ружей. Государь питал слабость к мрачной потехе — стрельбе по воронам. И добрый час Корсаков морщился от злых, хлестких ударов тулок, доносившихся из леса.

«Сейчас или никогда!»

Корсаков решительно сделал поворот кругом и, пошел вдоль состава, приноравливая шаг так, чтобы оказаться вблизи государя, когда тот подойдет к своему вагону.

Государь уже взялся за поручень, готовясь подняться в вагон, когда Корсаков шагнул к нему. Денщик, протянувший руку чтобы под локоток поддержать государя, насупился и грудью заслонил путь.

Николай Второй с удивлением посмотрел на поручика и отстранил денщика. Молча, ожидал объяснений.

— Ваше Величество… — Голос предательски осекся. — Лейб-гвардии поручик Корсаков. Только прикажите, Ваше Величество. Я доскачу до ближайшей станции, где есть телеграф, или до первого расположения войск…

— Войска ненадежны, поручик, — устало обронил государь. — Северный фронт разваливается. Я, видимо, напрасно предпринял эту поездку.

— Но если телеграфировать генералу Корнилову?

В изболевших, выцветших голубых глазах Николая вспыхнул живой огонек.

— Думаете это поможет?

— Уверен, Ваше Величество! Два полка Георгиевских кавалеров подавят смуту в Петербурге за день. Одного известия, что они двинулись к столице, хватит, чтобы образумить самые горячие головы. Народ измучен безвестием. Запуган и обманут. Только обратитесь к нему. Видит Бог, лучшие откликнуться на Ваш призыв. А Россия проклянет тех, кто отвернется от Вас в трудный час!

Николай Второй долго смотрел ему в глаза. Лицо государя было бледным, кожа отдавала в желтизну. Воспаленные глаза внимательно, но теперь уже без надежды смотрели из-под покрасневших век. Темные, почти черные тени залегли вокруг глаз — как видно последние сутки государь почти не спал.

— Не искушайте меня, поручик. Вы слишком молоды, вам дозволено не знать, что потребно пролить реки крови, чтобы стереть предначертанное. Я не могу пойти на это. Поймите, не могу.

Столько покорности судьбе было в словах императора, что Корсаков понял, решение принято, и как бы тяжко не далось оно государю, он от него не отступится.

Государь сухо откашлялся в кулак.

— Как ваше имя, поручик?

— Николай. Николай Корсаков, Ваше Величество.

В глазах государя мелькнул огонек интереса. И вновь погас. Глаза сделались стылыми, как заиндевевшее стекло.

— Я запомню вас, поручик.

Со стороны станции послышался шум приближающегося автомобиля.

Денщик всмотрелся сквозь посыпавшийся с серого неба снегопад и, подавшись к государю, зашептал что-то на ухо.

Николай Второй, опустив глаза, выслушал его и, хмуро кивнул.

— Поручик, это депутаты государственной Думы Гучков и Шульгин, — севшим голосом произнес он. — Сопровождает их генерал Рузский, его вы, я надеюсь, знаете. Пропустите их. И до особого распоряжения никого вагон не пускать.

— Слушаюсь, Ваше Величество! — Корсаков вытянулся во фрунт.

Государь, потягиваясь за поручень, поднялся по стальной лесенке в вагон. Денщик забрался следом.

Хлопнула дверь. С крыши вагона от удара свалился ком снега, обдав Корсакова колючей порошей.

Он развернулся лицом к авто, из которого уже выбрались тучные фигуры в отороченных мехом пальто и бобровых шапках.

Корсаков узнал Гучкова, он шел первым, на ходу протирая запотевшее пенсне. Через бобровый воротник бросал короткие фразы мрачному Шульгину, пыхтевшему следом.

Позади, чуть отстав от штатских, журавлем вышагивал главнокомандующий армиями Северного фронта генерал-адъютант Рузский.

Корсаков сжал ремень трехлинейки, готовясь выполнить положенный по уставу артикул и приветствовать старшего по званию.

«Три выстрела. Или три выпада штыком. И — все! — шрапнелью взорвалось в его мозгу. — Пусть потом трибунал, пусть! Только кровь смывает позор предательства».

— Василий Витальевич, — Гучков частил скороговоркой, сбиваясь с шага. Пенсне никак не хотело утвердиться на покрасневшем носу. — Я прошу вас, отбросьте сомнения. С нашими полномочиями мы…

Он осекся, наткнувшись на ненавидящий взгляд Корсакова. Хватанул ртом воздух и закашлялся.

С морозным скрипом распахнулась дверь вагона.

Спустившийся по ступенькам ладный флигель-адъютант козырнул прибывшим.

— Государь ждет вас, господа.

Генерал Рузский, отвернувшись, стоял в сторонке, пока штатские, оскальзываясь и тяжело сопя, поднимались по ступеням.

— Вы идете, ваше превосходительство? — окликнул его Гучков, высунувшись в двери вагона.

Генерал, стараясь не встретиться взглядом с замершим «на караул» поручиком, молча полез в вагон.

Отречение…

…Ледяное, по краям в прозрачных папоротниках изморози, стекло холодом жгло лоб. А глаза выжигала горячая влага. Слезы катились по щекам. Но не было ни сил, ни желания их вытереть. Горло, как стальным обручем, передавило от сбавленных рыданий.

В двух шагах от вагона замер под снегопадом темный бор. Черные стволы, утопали в сугробах, как солдаты, умершие в бессмысленном карауле.

Сквозь тонкую перегородку пробивается стонущая мелодия. В офицерском купе десятый раз заводят заезженную пластинку Вертинского. Под этот томный, изломленный голос особенно хорошо и страшно напиваться. Свободные от службы офицеры именно это и делают. Пьют. Страшно, не пьянея. Как на похоронах.

Поручик Корсаков вжимал пылающий лоб в лед стекла. Словно хотел привыкнуть к холоду. Чтобы не вздрогнуть и не сбить руки, когда лба коснется сталь ствола.

«Отойти подальше, чтобы никто не помешал. И пулю в лоб. Плеснуть красным на снежный саван. Кровь на таком морозе застынет быстро… Зачем жить? Ради чего? Как оправдаться, что стоял в двух шагах и не решился, не разрешил себе остановить грех предательства. Нет, только кровью, только кровью смывается такое!»

Ручка двери задергалась.

— Черт! — прошептал Корсаков. Судорожным движением смазал следы слез. Спрятал за спину дымящуюся папиросу.

Дверь открылась. Теплый воздух паром заклубился в выстуженном тамбуре.

Темное платье, воротник под горло. Белый фартук с красным крестом. Высоко взбитые волосы. Нежный овал любимого лица. Искусанные губы. И бездонные глаза.

— Анна, Бог мой, Анна, ну зачем вы здесь? — почти простонал Корсаков.

Девушка шагнула к нему.

— Николенька!

Теплая ладонь коснулась щеки Корсакова. И он не смог сдержаться. Слезы, злые слезы бессилия хлынули из глаз.

— Зачем? Зачем? Бог мой, ну зачем?

Анна сжала его лицо в ладонях. Корсаков задохнулся от нежности.

— Зачем? — слабея, прошептал он.

— Вы несправедливы к нему, Николенька, — прошептала Анна, почти касаясь его иссохших губ своими горячими и влажными губами. — Это не акт слабости, а великий подвиг! Отречение сделано в пользу брата Михаила.

— Какая разница? — выдавил Корсаков.

Анна покачала головой и грустно улыбнулась.

— Милый, вам позволено не знать. А я точно знаю, что по уложению о престолонаследии, изданным еще Петром Первым, император в праве отречься от престола. Но корона переходит его сыну, ежели таковой у него есть. Царевич Алексей, хоть и болен, но, пока жив, есть и будет единственным законным наследником. Понятно? Отречься можно только в пользу наследника. Следовательно, отречение в пользу брата Михаила незаконно, это же очевидно! Господи, да что вы так смотрите на меня?! Он переиграл их. Государь не встал на колени! Они вырвали у него бумагу, цена которой — копейка. Ха, этим господам захотелось творить Историю, но они не удосужились даже прочитать «Историю Государства Российского»! Только представьте, какая паника воцарится в их змеином гнезде, когда Гучков привезет эту бумажку.

— И что же теперь будет?

Анна отстранилась. Не отрываясь, смотрела ему в глаза.

— Государь не отрекся от России. Нет! Он дал каждому право выбирать — остаться ли верным тому, что свято, или…

В глазах Корсакова помутнело.

Как сквозь багровый, болотный туман, он видел лавы конницы, сшибающиеся в лобовой атаке, оскаленные морды коней, стальные молнии шашек и кровь. Алую, бешеную кровь. Кровь, кровь, кровь… Кровавое половодье.

И стылые трупы в снегу. В выжженных солончаках. На речных плесах. В морских волнах. Трупы, трупы, трупы. Тысячи тысяч. И реки крови.

Густо алые, страшные реки, что не в силах смыть предначертанное…

А из жарко натопленного вагона сквозь тонкую перегородку все тянул и тянул свою погребальную песнью кокаиново-томный Пьеро.