В «трубе» отчаянно воняло мочой, пролитым пивом, сырым табачным дымом, мокрой кожей курток, носками, перегоревшими духами и толчеей сотен тел. В подземный переход под Арбатской площадью мелкий дождь и холодный ветер согнал всех завсегдатаев пятачка у станции метро. С «парапета», как это место называлось в местной топонимике.

Пережившие ураган «пасынки Арбата» напоминали стаю перевозбужденных галок, забившихся под теплую стреху. Пили и горланили больше обычного. Братались, целовались, дурачились, угощали и угощались, как члены первобытного племени, избежавшие гнева божества с невнятным именем и мало вразумительными функциями. Ну, тряхнул, потряс небо и землю, устроил репетицию Конца света, напугал до смерти, вымочил до нитки, но все же обошлось, значит, можно жить дальше, как и жили. Одним днем.

Корсаков, с верхней ступеньки разглядывая толпу, вдруг остро ощутил, что прежняя жизнь кончилась. Никогда больше он не войдет в эту тусующуюся массу своим. Никогда больше не ощутит блаженства растворения среди себе подобных: неприкаянных, не умеющих устроиться, живущих божьим промыслом талантов и ничтожеств.

Семь лет чистилища подошли к концу. Ад клоаки жизни, куда он добровольно низвергнулся с высот славы и успеха, распахнул свои врата, и дежурный черт пинком выкинул реабилитированного грешника. В полную неизвестность новой жизни.

Что будет дальше, он не знал. Но отлично понимал, что прежними ему уже не быть.

«Не заморачивайся. Может, и жить-то тебе осталось меньше часа».

Чья-то рука хлопнула Игоря по плечу. Свернутый кольцами боевой хлыст, спрятанный под кожаным плащом, больно врезался в тело. Удар вывел из задумчивости, боль вернула в реальную жизнь. Которую он еще не дожил до конца.

Корсаков резко развернулся, готовый обрушится грудой ударов на противника. Разорвать дистанцию, выхватить хлыст. И дальше, пусть убьют, если смогут.

— Ты чего?!

На него выпучил глаза бородатый парень в прикиде вольного художника и с битым-перебитым этюдником на плече.

— А, это ты, Борода. Извини.

Корсаков расслабился, узнав старшего по «уголку художников». Средний талант рисовальщика Борода сочетал с выдающимися организаторскими способностями: на нем висели контакты с ментами и братвой, распределение мест и сбор арендной платы, урегулирование мелких споров между своими и прием новых членов в «кооператив».

— Пиво хочешь?

Борода протянул ему початую бутылку. Корсаков, помедлив, сделал глоток.

— Ты куда пропал?

— Запой. — Корсаков вытер губы и вернул бутылку. — Как с Леней Примаком схлестнулся — так двое суток в минусе.

— Бери, лечись. Я сегодня уже — во. Под завязку. — Борода похлопал себя по животу. — Ну и денек! Ты под ураган попал?

Корсаков кивнул.

— А меня, прикинь, чуть вместе со стулом не снесло. Еле до арки добежал. — Он хлопнул по этюднику. — Выше головы подлетал, прикинь! Думал, башку проломит. И еще хохма… Я как раз лоха развел на портрет. Бабки вперед взял, только кисточку намастырил, а тут… Клиента, на фиг, ветром сдуло! В сторону Генштаба понесло. Я его, как утихло, потом честно поискал. Но пропал мужик. Сдуло, на фиг! Оставил на память шесть сотен и улетел, га-га-га!

Он громко заржал. В тугом животе забулькало пиво.

Борода осекся.

— Слушай, так ты новостей еще не знаешь?!

— Говорю же, запой. Куда не глянь, сплошные новости.

Борода сделал скорбную мину.

— Хата твоя, Игорь, того… Выгорела, на фиг, до крыши.

— Иди ты! — сыграл удивление Корсаков.

— Я тебе говорю! Ночью полыхнуло. Мужики ваши еле свалить успели. Чуть не угорели, на фиг. — Борода понизил голос. — Говорят, в подвале два трупешника нашли. Менты дело возбудили. Так что, если у тебя с алиби проблема…

— Что-то я не помню, чтобы дом поджигал.

— А им пофигу, кто конкретно. Это же менты! Была бы статья, а клиента они сами сделают.

— Нет, не обломится. Алиби у меня железное.

— А картины твои?

— Какие картины? — насторожился Корсаков.

— Ну, твои и Вадика. Жалко же.

Корсаков махнул рукой.

— Дерьма не жалко. Новые нарисую.

— Оптимист, бля! Как сказал врач пациенту, когда тот ему «до завтра, доктор», сказал.

Борода заухал счастливым филином. Корсаков поморщился.

— Меня никто не искал?

— Было дело, — кивнул Борода. — Телка одна. Два раза тебя спрашивала.

— Как выглядит?

— А как все малолетки. Но эта породистая такая… Она, кажись, с Владом раньше тусовалась.

— Ладно, я пошел. Брошу взгляд на пепелище. Спасибо за пиво.

Корсаков пожал руку Бороде и стал спускаться вниз.

— Эй, Черный Лис, — арбатским прозвищем окликнул его Борода.

Корсаков оглянулся.

— Участковый наш — того.

— В смысле?

— За «Домом книги» нашли. Говорят, инфаркт.

— Учту, — обронил Корсаков.

Пробираясь сквозь тусующуюся толпу, он кивком отвечал на приветствия знакомых, отводил взгляд от заинтересованных, глупо подведенных, глазенок неформалок, старался не протереться плащом о дорогую одежду приличных граждан, решивших вкусить арбатской цыганщины.

Гитарист, ежевечерне ублажающий публику роковыми аккордами и неакадемическим тенорком, подкрутил ручку на усилителе. Ударил по струнам. Толпа одобрительно загудела. Начинался бесплатный концерт.

— «Смок он зе вотер» давай! — крикнул кто-то из толпы.

Музыкант улыбнулся и потряс кудлатой головой.

— «Маленькую лошадку»! — потребовал писклявый девичий хор.

Музыкант закрыл глаза. Пальцы забились в струнах. Его подружка потянула ко рту микрофон.

Корсаков пробился наверх. Вдохнул полной грудью свежий, совершенно не по-московски свежий воздух. Пахло полем, впитавшим дождь. Мокрой древесной корой. Горечью тополиного сока.

Небо очистилось. Сияло темно-синим отмытым стеклом. Над горизонтом, там, куда закатилось солнце, прозрачно-голубым сполохами горела зарница.

Часы на башенке у дороги, стилизованной под лондонский Биг Бен, показывали пять минут двенадцатого. Пятьдесят пять минут до полуночи.

Корсаков остановился. Где искать Анну он не представлял. И где теперь его новый дом понятия не имел.

Из трубы перехода вырвался тонкий, нервно ломкий голос певицы.

С надрывным стоном лопнула басовая струна.

— Не теряй время, она тебя ждет, — раздался за плечом металлический голос.

Корсаков оглянулся.

Очередной блондин плакатно улыбался ему. По пластмассовым губам стекала кровь. Капала с подбородка на белую рубашку. Красная на кипейно-белом.

Блаженно закатив глаза, блондин опал на колено. Между лопаток торчало оперение арбалетной стрелы.

«Анна!»

Корсаков бросился вперед, едва не угодив под машину.

Арбат встретил торжественной чистотой вымытой до блеска мостовой. На стальных канделябрах столбов лучисто горели фонари.

* * *

Ноги сами принесли его к особняку. Он не мог объяснить, почему так получилось. Просто чувствовал, цепь событий должна замкнуться именно здесь. Где в черном кабинете сто четырнадцать лет дожидались своего часа карты Таро. Где была сломана печать.

В палисаднике шелестел мокрой листвой ветер. Особняк смотрел в ночь пустыми глазницами окон.

Корсаков поднялся на первую ступеньку лестницы.

Тень, отброшенная болтающейся на одной петле дверью, пошевелилась. Загустела. И обрела очертания тела затаившегося ящера.

Кнут вынырнул из-под плаща, расплел кольца, и хвостом стальной змеи задрожал на земле.

Тень, издав злобной шипение, юркнула вдоль дома за угол.

Корсаков, осторожно наступая на скрипучие ступени, поднялся на крыльцо. В дверной проем сквозило сыростью и запахом погреба.

— Кра-ак!

С веток сорвалась черная крестообразная тень.

Корсаков успел развернуться, наотмашь хлестнул кнутом. Как взрывом, разметало комок перьев и тугой плоти. Ошметки упали к ногам Корсакова. И тут же вспыхнули голубым, трескучим пламенем.

Он чертыхнулся, развернулся и шагнул в гулкую темноту.

В палисаднике за спиной прошелестели шаги. Раздался сдавленный хрип. И два чавкающих удара.

— Чтобы вы друг друга сожрали, уроды! — устало выругался Корсаков.

Он даже не стал оглядываться.

В выбитые стекла сочился слабый свет, едва пробиваясь сквозь густую зелень. Пятнистые серые тени дрожали на дощатом полу. Пол был залит водой. Наверное, нанесло ураганом.

Корсаков потянул носом. Запах спекшихся нечистот пропал. Теперь пахло только строительным мусором и свежей побелкой.

Он полез в карман за зажигалкой. И замер.

Тонкий, хрустально чистый голос плыл сверху.

Корсаков пересек зал и бросился вверх по лестнице на второй этаж. Здесь уже кто-то снес перегородки. И прямо с лестницы открывался вход в просторное помещение.

— Кто здесь?!

— Анна… Бог мой, — выдохнул Корсаков.

На него налетел теплый, душащий вихрь. Корсаков едва устоял на ногах. Кольцо рук замкнулось на его шее. Жаркий поцелуй залепил рот.

Он прижал к себе вздрагивающее от немых рыданий гибкое тело Анны.

«Вот и все. Вот и все!»

Сердце его билось гулко, с каждым разом все медленнее и медленнее.

Она оторвалась от него. Провела ладонью по глазам.

— Ты плачешь?

— Дождь. Это дождь, — прошептал он. — Мужчины не плачут. Они молча стареют и тихо умирают.

Анна ящеркой вывернулась из его рук.

— Смотри, что я придумала, — задыхающейся скороговоркой зачастила она. — Это сюрприз. Только боялась, что ты не придешь. Звонила домой, а тебя там нет. Уже не знала, что подумать.

Она чиркнула зажигалкой.

В темноте вспыхнул янтарно-красный язычок свечи. На полу один за одним стали распускаться огненные цветы. Оранжевые, медовые, агатово-красные, изумрудно-зеленые. Светильники из сколотых бутылок залили комнату цветными, трепетными всполохами.

— Здорово?

В центре сияющего круга замерла тонкая фигурка в белом платье. Волосы, взбитые в высокую прическу, купались в янтарном огне. Анна провернулась, раскрутив юбку. Свечи вспыхнули с новой силой, волна цветного огня ударила о стены, захлестнулась под потолок.

— Здорово же, да?

— Анна…

Корсаков почувствовал, что больше не может сделать ни шага.

Она подбежала к нему, потянула за руку через огненный круг. Развернула и толкнула в кресло. Мягко вздохнули кожаные подушки.

— Удобно? — спросила Анна. — Теперь оно твое. Будешь в нем отдыхать после работы. И думать о вечных ценностях. То есть обо мне.

Корсаков погладил ладонью резной подлокотник.

— Откуда оно здесь?

Анна уселась на корточки у его ног.

— Ай, дырку в стене кто-то пробил. Там и нашли. Еще столик ломберный и секретер. Поделили по-братски. Что с моим папахеном в принципе невозможно. Я выкричала себя кресло, он забрал остальное.

— Не понял, причем тут папа?

— Ой, да он в каждой круглой дырке квадратной затычкой работает! Особняк этот, оказывается, на свою «чебурашку» оформил.

— На что?

— «Чебурашку». Ну, подставную фирму.

— Ничего не понимаю!

— Ай, не заморачивайся! У богатых своя жизнь, у тебя своя. У него какие-то напряги с мэрией. То ли мало дал, то ли не тому… Не суть важно. Главное, что все работы здесь заморожены до весны, как минимум. Короче, пользуйся.

— В смысле?

— Ты здесь теперь охранником работаешь. Круглосуточным. С правом проживания. Твой сквот же сгорел, так? Как папахен, урод, и накаркал. Вот и пользуйся.

— Невероятно… И с чего он так расщедрился?

— Уговаривать надо уметь, — с лисьей улыбочкой ответила Анна. — Потом ему пару картинок подаришь, он до потолка прыгать будет. Такой вот уговор. Я еще вчера хотела тебя обрадовать. Но решила навести порядок и устроить тебе праздник. Я молодец?

Анна вспрыгнула ему на колени. Завозилась котенком. Уткнулась носом в ложбинку под ухом.

— Ты меня любишь? — прошептала она.

— Анна, ты у меня ничего не брала?

— Не-а.

— Неправда.

— Правда!

— Я потерял очень дорогую вещь. Теперь у меня крупные проблемы.

— Вот я ее и припрятала, чтобы не было проблем. Кто же такой раритет в кармане носит? Или менты отберут. Или… В смысле, пропьешь. Ой, а что это у тебя?

Анна потрогала рукоять хлыста, болтающуюся на петле, захлестнутой на правой кисти Корсакова.

— Средство для воспитания малолетних воровок.

— Ой, как страшно! Садо-мазо со мной не катит, учти.

Она перегнулась через подлокотник, нашарила под креслом сумочку.

Щелкнул замок. Анна вновь прильнула к груди Корсакова.

В его ладонь легла колода карт. Показалось, что держали их в холодильнике, настолько ледяным был плотный картон.

— Странные они у тебя. Карты.

— Знаю.

— Это Таро Бафомета. Мне бабушка о таком рассказывала. Откуда они у тебя?

— Нашел. Теперь надо вернуть хозяину.

Корсаков раздвинул карты веером, поднес к свету. Сложил и сунул в карман.

— Ты, надеюсь, не пробовала ими поиграть?

— Что я — дура ненормальная.? Бабушка, слава богу предупредила, один расклад — и вся жизнь сделана.

— Кто она у тебя, бабушка?

— Ведьма.

— Правда?

Она кивнула, рассыпав по его лицу локоны, пахнущие пачулями и горьким миндалем.

— Да. Я тоже ведьма, только маленькая еще.

— Ведьмочка.

Корсаков положил пальцы на ее затылок и едва не захлебнулся от нежности. Долго ждал, пока не успокоится сердце. Свет поплыл в глазах, полных жгучей влаги.

— Побудь со мной, Анна. Неделю. Или год. Сколько выдержишь. Но не оставляй меня сейчас.

— Глупый. Я хочу быть рядом всю жизнь.

— Так не бывает.

— А у нас получится!

— Возможно…

Он прижал к себе Анну, так, что в своей груди услышал мерные удары ее сердца.

«Вот и все, вот и все, вот и все», — в унисон выбивали сердца.

На крыльце загрохотали, зашаркали и заскребли шаги. В нижний зал вломилась целая толпа. Шалая и возбужденная.

— Вот и все, — прошептал Корсаков.

Анна вздрогнула. Попыталась оторваться от него. Корсаков удержал.

— Не бойся.

Стальная змея хлыста, дрогнула хвостом и замерла, готовая в взвиться в смертоносном прыжке.

А из темноты уже наплывал рой колеблющихся огоньков. Трепещущие блики выхватывали уродливые, глумливо скалящиеся рожи, бусинки тупых глаз. Хваткие, закоргузлые пальцы.

«Довольно романтический конец у моей непутевой жизни», — отрешенно подумал Корсаков.

Приготовился встать и шагнуть на встречу смерти.

— А чой это вы тут делаете? — проблеял козлиный голосок.

— Вас ждем! — отозвалась Анна.

— Тады наливай!

В круг света вломился кривоногий мужичок, распахнувший в широкой улыбке щербатый рот. Он, радостно заблеяв, распахнул меха гармошки, и на весь Арбат грянуло:

Вломилась толпа арбатских и дружно подхватила:

Ритм отбивали, топая по полу и звеня бутылками.

— С новосельем, братишка! С новосельем! — заорали на разные голоса.

Анна соскользнула с Корсакова, впавшего в легкий транс от неожиданности. С ходу вошла в роль хозяйки, стала командовать, куда класть двери, предназначенные служить столом, куда ставить бутылки и кому кромсать закуски.

А Корсаков, словно издалека, смотрел на лица, клейменные вольной, никчемной жизнью. Всклоченные волосы. Радостной жадностью горящие глаза. Мятущиеся тени, как души в аду. Изломанные и трепещущие.

И чувствовал себя средневековым бароном, призвавшим на праздник весь городской сброд. И никому, даже хозяину замка, не дано знать, чем кончится сборище: глухим запоем, черной мессой или мятежом.

Сквозь радостную суету к Корсакову пробился Борода. Пахнул в лицо свежим водочным амбре.

— Лис, я уже домой рулил, а тут новость — ты новоселье справляешь. Хоть слово бы сказал!

— Я и сам не знал.

Борода плюхнулся на пол, тяжелую, крупной лепки голову прислонил к подлокотнику.

— Респект, Лис, респект. Такую королеву оторвал. Повезло. Мужики говорят, сама все замутила. Собрала народ, кто в вашем сквоте тусовался. Нарезала фронт работ. Они тут все отскребли. Проставилась, как полагается. Бабок на закусон выдала. А потом объяву кинула — Корсаков на гудеж всех зовет. Кто же от халявы откажется?

Он вдруг вскочил. Захлопал в ладоши, привлекая к себе внимание.

— Наро-од! Ша! Говорить хочу!

— Тише ты, — осадил его Корсаков.

— Не боись, хозяин! — проблеял гармонист. — Менты баблом заряжены по фуражки. Ни одна шавка не тявкнет. Все знают — праздник здеся!

Он выдал на гармошке моцартовский пассаж.

— Тихо! — крикнул Борода.

Повернулся к Игорю.

— На правах старшины цеха портретистов и рожемазов объявляю. — Он выдержал театральную паузу. — Сюр-приз!!

Гармонист грянул что-то из «Лед Зепеллин». Сводный хор пасынков Арбата подхватил на все голоса. Под безумный хорал плотная масса тел расступилась, образовав проход на лестницу.

Из темноты выплыла картина. На ней падал и не мог упасть снег, белый, как перья из ангельских крыльев.

Корсаков онемел от неожиданности.

Из-за рамы выплыло смущенное лицо Трофимыча.

— Ты?! — только и смог выдавить из себя Корсаков.

— Ага!

Трофимыч, несмотря на призрачный свет и мельтешение теней, смотрелся вполне живым.

— Игорек, прости. Не сдержался. Тиканул я отседа. Со страху. До дома побег. Думал, вещички собрать. Новая жизня же начинается!

Кто-то принял из его рук картину, и Трофимыч рванул к Корсакову. Оперся о подлокотники, жарко зашептал в самое ухо:

— И твое хозяйство решил вынести. Слетал в подвал. А там два сучонка уже шуруют. Сейф откопали и колоть его собрались. На меня волками зыркнули. Я и…

— Завалил?! — Корсаков вспомнил, что оставлял Трофимычу пистолет.

— Так с волками же, Игорек, иначе нельзя.

— Ну, блин, дед ты дал!

— Ну и дернул я из нычки твоей, что в руки поместилось. Штук пять коробок этих вытащил. Остальное не успел. Сунулся второй раз, а там и шандарахнуло. Извини, Игорек!

В голове у Корсакова зазвенело, как после хорошего удара.

— И как ты умудрился..? — с трудом выдавил он.

Трофимыч расплылся в улыбке. Отшатнулся.

— Гуляем, бля!! — заорал он и затопал ногами. — Давай, кучерявый, наяривай!

— Счас будет злая и матерая соляга! — объявил гармонист.

И, рванув меха, выдал нечто невообразимое.

— Холи пипл, вуду пипл!! — во всю глотку затянул гармонист.

И грянул безбашенный «Ленинград».

Все озарились улыбками, дружно бросились в пляс, заухали, захэкали и загрохотали. Каждый плясал свой танец. Истово и безудержно, неукротимо.

Трофимыч, ниже всех ростом, брал яростью и энергией. Он выламывал несуразные коленца, сочетая плясовую с брейком и ритуальным танцем апачей.

— Дед, а как ты умудрился…? — Корсакову едва удалось перекричать топот, ор и гвалт.

— Так я же по липесдричеству — спец! — ухая в присядку, отозвался Трофимыч — В деревне, что коротнет, так сразу за мной бегут. Эх, Игорек, душа золотая! Прости, гада. Не гони только. Мы с тобой таких делов наделаем — небу тошно станет!

Корсаков закрыл глаза и, сотрясаясь в немом смехе, откинулся в кресле.