Странник

Последняя сигарета из пачки «Лигерос» дотлевала в пепельнице. В воздухе клубился дым черного кубинского табака, наполняя комнату нездешним терпким запахом.

Перед закрытыми глазами Максимова плыл мираж белого города, залитого солнцем. Смуглые люди сверкали белозубыми улыбками, азартно жестикулировали и двигались с невероятной грацией, свойственной только жителям южных стран. Казалось, все в них бурлит в такт ритмам сальсы, вырывающейся из каждого окна. Женщины с фигурами богинь плодородия скользили в толпе, купаясь в горячих взглядах мужчин. Дети копошились у обочин, как стайки галчат. Город был старым и невероятно запущенным. На высокомерный европейский взгляд — даже нищим. Но в узких улочках, где не развернуться лобастой американской машине, застрявшей на острове со времен Аль Капоне, царил вечный карнавал. Карнавал нищеты. Когда счастлив сам по себе, пьян от солнца и любви, пропитавшей все вокруг, терпкой, как запах самых лучших в мире сигар.

«Хорошо, где нас нет, — вздохнул Максимов. — Еще нет. Или уже нет».

Он открыл глаза и вернулся в августовское московское утро.

За окном сверкало небо, чистое, словно отполированное до голубизны. Но по полу от открытого балкона полз холодный сквозняк.

Максимов критическим взглядом окинул царивший вокруг живописный беспорядок и остался доволен. Ликвидировать следы вчерашнего загула ни вокруг себя, ни на себе намеренно не собирался. Ждал гостей.

Полчаса назад его разбудил настойчивый звонок телефона. Но желание общаться у позвонившего почему-то сразу же отпало, стоило Максимову прохрипеть в трубку: «Алло». Классический проверочный звонок. После него, как правило, следует визит незваных гостей.

Максимов поскреб щетину, выступившую за ночь на подбородке. Сунул в рот мятную жвачку. Это была единственная дань гигиене, на которую он пошел, решив выглядеть перед гостями невыспавшимся и туго соображающим после вчерашнего.

Тело ныло, требуя привычной зарядки, но он приказал себе оставаться на месте. Покосился на часы. Половина одиннадцатого. Нормальные служаки уже давно продрали глаза после инструктажа и разбора полетов за истекшие сутки, оттянулись пивком и дружно вывалились в народ, по совместительству являющийся электоратом и криминальной средой.

«Мужики, вы думаете, как у вас говорят, отрабатывать жилой сектор, или нет? — мысленно обратился он к затерявшимся на подходе ментам. — Работать надо, работать! По сводкам новостей бесхозный труп уже прошел, сам слышал».

Ночь он провел с Кариной, намеренно выбирая места, куда чужой незаметно не подберется. Сначала долго куролесили на смотровой площадке на Воробьевых горах, потом перебрались в бар со звучным названием «Яма».

Что для нормального — преисподняя, то для байкера — рай. Полуподвал на углу Нижней Масловки полностью соответствовал названию. Интерьер без особых изысков: обшарпанные стены с фресками в стиле Валеджо, выполненные самородками с незаконченным ПТУшным образованием, грубая мебель, громкая музыка и клубы дыма. Минимум санитарных и социальных норм. Пиво из горла и водка по кругу. Все. в черной коже, пропахшие бензином и гарью. Руки в живописных татуировках и пятнах машинного масла. Вызывающий макияж женской половины общества, пьющей наравне с мужской. Карина, вырвавшись из-под домашнего ареста, отрывалась вовсю. Максимов радовался одному: чужаков вокруг не было. В «Яме» они сразу бы бросились в глаза, как мужик в ватнике на нудистском пляже.

Максимов встрепенулся раньше, чем за входной дверью послышались шаги. Вскочил, набросив на плечи спортивную куртку, прошел в прихожую, замер, прижавшись к дверному глазку. Искаженная оптика выгнутой линзы предъявила его взору два вытянутых лица. Одно принадлежало участковому — капитану Дыбенко. Второе неизвестному мужчине. Они о чем-то совещались шепотом, при этом незнакомец жестикулировал резче, явно на правах старшего.

Наконец, Дыбенко сплющил палец о кнопку звонка.

«Ку-ку, ку-ку!» — мелодично пропела над головой Максимова электронная китайская кукушка.

Максимов взъерошил волосы и придал лицу заспанное выражение. Распахнул дверь.

— Чем обязан, Степан Никифорович? — спросил он, уставившись на незваных гостей ничего не выражающим взглядом.

Степан Дыбенко в давние года, демобилизовавшись из армии сержантом, не доехал до родного колхоза и положил жизнь на то, чтобы больше никогда там не оказаться. Так и остался на перепутье. Москва его не приняла, держала на правах пасынка. Столичных жителей Дыбенко ненавидел всей душой, как только умеет обделенный всем и вся провинциал. Горожане платили ему той же монетой, но Дыбенко был уверен, что все это из-за милицейский формы.

Форму он любил всем сердцем, и гордость его росла с каждой звездочкой на погонах. Дыбенко, хоть и тугодум, дураком не был и без труда смекнул, что четыре звездочки — это максимум, отпущенный по лимиту судьбы, а должность участкового — предел мечтаний для его умственных способностей.

Правда, на жизнь было грех жаловаться, особенно после победы демократии. В город хлынули орды бандитов, торгашей и проституток со всех весей Союза. На каждом углу понастроили киосков, автосервисов и притонов. Попадались и честные работяги. Но мыкаешься ли ты на трудовые рубли или жируешь до очередной отсидки, за право топтать московский асфальт и дышать столичной гарью платить надо всем. За регистрацию — мэру, за покой — участковому. К подведомственному участку Дыбенко относился, как к колхозному полю, — что уродилось, то можно использовать для личных нужд. Много не брал, не забывал делиться и оставить на черный день. И конечно же его раздражало, когда в его огород вламывались пришлые, интеллигентного вида и со столичным гонором.

Обычно это случалось, когда прописанный на участке капитана Дыбенко помирал не полагающейся ему смертью от пьяной драки, а с подозрительными выкрутасами. В таких случаях дело тянули не ребята из местного отделения, которые лишних вопросов не задают, а кишкомоты с Петровки или, что еще хуже, из Следственного управления МВД. С ними капитан Дыбенко чувствовал себя председателем захудалого колхоза, встречающим комиссию из Москвы: суетился, шутил невпопад и обещал устранить замеченные недостатки.

Стоявший за спиной чужак нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Его присутствие превращало обычную процедуру опроса жильцов в пытку, и Дыбенко тихо молился, чтобы все поскорее кончилось. Под пренебрежительно-холодными взглядами чужаков он никакого удовольствия от власти не получал. Она, как и любовный акт, требует известной интимности.

— Гражданин Максимов? — официальным тоном спросил Дыбенко.

— Степан Никифорович, давайте попроще. У меня еще голова не работает.

— За вами числится нарезной ствол. — Капитан заглянул в блокнот. — Пистолет системы «Вальтер П99». Надо бы посмотреть. К-хм, для порядка.

«Приятная неожиданность! — подумал Максимов. — Значит, разговора в дверях вам мало, повод нашли в квартиру пройти?»

Оба представителя власти синхронно подались вперед, но Максимов остался стоять на пороге, одной рукой придерживая дверь, и штатский наступил на пятку капитану Дыбенко.

— Минутку. Вас, Степан Никифорович, я знаю. А это кто? — Максимов указал на мужчину в цивильном костюме.

— Это со мной, — после паузы выдавил Дыбенко.

— Документик бы. Для порядка. — Максимов не отступил назад.

Мужчина выступил из-за широкой милицейской спины, вытащил из нагрудного кармашка красную книжечку и сразу же сунул ее обратно.

— МУР, — небрежно пояснил он.

— В смысле, Министерство Успешных Реформ? — улыбнулся Максимов.

Дыбенко встал вполоборота, вдруг решив не вмешиваться в пикировку.

Мужчина с кислой миной вновь достал удостоверение, развернул и протянул Максимову.

— Что же вы, гражданин Максимов, сначала двери распахиваете, не спросив, а потом бдительность демонстрируете? — из вредности подколол он.

— Кто же с утра нормально соображает? — Максимов пригладил растрепанные волосы. — Прошу, входите.

Он первым прошел по коридору в комнату. Успел оглянуться и заметить, как муровец бдительно зыркнул и прошелся взглядом по обуви в прихожей. Для особо любопытных Максимов предусмотрительно оставил на столе одну чашку и недоеденный бутерброд, а из обуви только свои ботинки.

«Чекист, на фиг, — усмехнулся Максимов. — Только тебя мне для комплекта и не хватало».

Он соврал, голова работала прекрасно. И фамилию на удостоверении, и номер запомнил. Только не собирался выяснять, не входит ли эта муровская ксива в число тех, что переданы в органы ФСБ в качестве «документов оперативного прикрытия». И так было ясно — «липа». Майора Андреева, каковым он значился в удостоверении, выдал черный ноготь на безымянном пальце и голос. С характерной наглой ноткой, что неизбежно проклевывается у всех допущенных к гостайне. Лица «майора Андреева» в музейном хранилище он не разглядел, но выразительную плешь на макушке запомнил. И палец с пробитым ногтем на перилах видел. Для опознания трех признаков вполне хватило.

«Как „искусствовед в штатском“ мог так быстро узнать о бесхозном трупе в моем подъезде? — спросил сам себя Максимов и сам же ответил: — Только в одном случае: если я в разработке».

«Майор» с молчаливого разрешения Максимова сел в кресло, а участковый остался стоять. Вид у него был потерянный. Роли, конечно же, распределили заранее, но «майор» от функций режиссера уклонился, с интересом разглядывал обстановку, и Дыбенко не знал, какой текст произносить и как двигаться, а импровизировать побоялся. Максимов решил взять инициативу на себя. Сдвинул ряд книг на стеллаже, продемонстрировал капитану маленький сейф. Затем закрыл от его взгляда колесико шифрового замка, встав спиной к Дыбенко. Тренькнула пружина, и Максимов, развернувшись, протянул участковому плоскую стальную коробку.

— Как видите, все по правилам. Сейф, несгораемый ящик с замком, — пояснил он, набирая шифр на замке коробки. — Вот и ствол. Магазин, заметьте, отдельно.

— Вижу, вижу — солидно протянул Дыбенко. Кургузыми пальцами подцепил пистолет, покачал на ладони. — Красивый, черт, — с завистью вздохнул он, неожиданно просветлев лицом.

Максимов сразу же проникся симпатией к этому мужику, затурканному борьбой с преступностью. Давно пришел к выводу, что если мужчина не скрывает своего восхищения при виде стройной женской фигурки и хищной красоты оружия, за его психическое здоровье можно не беспокоиться. С таким можно смело идти в разведку, выезжать на рыбалку, на худой конец — просто выпить водки. А если тупит глазки или напускает на себя скучающий вид, таких рядом с собой лучше не держать. Подведут или продадут в трудную минуту.

— «Вальтер П99», калибр 9 миллиметров, двухрядный магазин на шестнадцать патронов, вес — семьсот граммов. — Максимов перечислял тактико-технические характеристики оружия, зная, что от этих магических слов тихо млеет капитанское сердце. — При стрельбе на короткой дистанции кучность — двадцать пять миллиметров. То есть все пули ложатся в десятикопеечную монету.

— Пластмассовый, что ли? — капитан погладил корпус пистолета.

— Рамка из полимера, армированного стекловолокном. Дизайн, кстати, разработал знаменитый Чезаре Морини, — пояснил Максимов.

— Дорогой, наверное. — Дыбенко не мог оторвать взгляда от идеального инструмента смерти. Ничего лишнего, только мощь и сдержанная агрессивность линий.

— Рыночная цена — восемьсот долларов. Плюс доставка, оформление и прочее.

В капитане сразу же проснулись крестьянские корни. Таких трат на игрушку он одобрить не мог, есть сотня куда более дешевых способов отправить человека на тот свет. Пивная бутылка, например. Двадцать копеек — и стопроцентный труп. Он сделал строгое лицо, зачем-то понюхал ствол.

— Лицензия на оружие имеется?

— Конечно. — Максимов протянул ему запаянный в пластик документ.

Неожиданно подал голос «майор»:

— Скажите, Максимов, а зачем вам оружие? Как я посмотрю, брать у вас особенно нечего.

Он круговым движением руки обвел комнату. Стеллаж с книгами во всю стену, два кресла, низкий столик из темно-зеленого стекла и телевизор на полу. Кроме книг, интерес представляли две картины маслом и полдюжины акварелей, но глаз знатока сразу же определил бы, что относятся они к работам современных «нераскрученных» авторов. Лет через двадцать, может быть, и войдут в цену, а сейчас — прихоть хозяина и память о знакомстве.

«Так, кое в чем мы разбираемся», — отметил Максимов.

— А я сам для себя ценность, — сказал он.

— Аргумент, — согласился «майор». — Оружие предполагает врожденную жестокость, вы согласны?

— Только жестокость может положить конец человеческому насилию. Так сказал Жан Жэне, — пояснил Максимов для участкового.

Капитан Дыбенко из изречений великих знал только: «Мы придем к победе коммунистического труда» — и поэтому насупился.

— Кстати, Степан Никифорович, у меня к вам вопрос. Если хотите, сразу заявление. — Максимов кивнул на окно. — Во дворе ходит пьянь дядя Коля — личность вам наверняка известная.

— Ну. — Участковый напрягся.

— Бог бы с ним, если бы шатался сам по себе. Так он, дегенерат, добермана без поводка и намордника выгуливает.

— Ну. — Капитан покосился на пистолет в руке Максимова.

— Я ему вчера вынес последнее китайское предупреждение. В следующий раз будет необходимая самооборона. — Максимов многозначительно поиграл пистолетом. — Только, боюсь, Коля меня не до конца понял. Может, вы посодействуете? Прошу как простой гражданин, а не как помощник депутата Думы.

Капитан почему-то бросил взгляд на «майора», развалившегося в кресле, потом уставился на Максимова. Соображал медленно, но верно.

— К-хм. Разберемся. — Протянул Максимову документы на оружие. — Так, бумаги в порядке. Храните оружие согласно правилам. А с остальным… Разберемся. — Он немного замялся, словно вспоминая вылетевший из головы текст. — Тут, вот, товарищ с Петровки… Поговорить с вами ему надо. А я, значит, пойду

— Идите, капитан, — разрешил «майор». — Мы с Максимом Владимировичем еще немного побеседуем. Вы на работу не опоздаете, Максимов?

— Нет, у меня сегодня свободный день.

— Завидую, — вздохнул «майор».

— Напрасно. Я провожу Степана Никифоровича, а вы пока подумайте, почему финансирование науки отменили вместе с шестой статьей конституции?

Участковый покинул сцену с явным облегчением. На пороге он хотел что-то сказать Максимову, но ограничился многозначительным покрякиванием.

«Майора» Максимов застал разглядывающим корешки книг. Осмотрел узкоплечую фигуру с характерной сутулостью кабинетного работника, плешь на макушке и заведенные за спину руки с удлиненными узловатыми пальцами. Пришел к выводу, что если «майор» и склонен к насилию, то в его моральном варианте.

— Ну как, ответили на мой вопрос?

«Майор» оглянулся.

— Да, причем легко. Вся наука как отрасль была партийной. Даже такие абстракции, далекие от идеологии, как ядерная физика и высшая математика, так или иначе работали на оборону, значит, обслуживали государство. Наука ищет истину, а монополия на истину принадлежала партии. Как только это фундаментальное положение поставили под вопрос, прекратилось финансирование. Согласитесь, глупо финансировать то, что не контролируешь?

— Браво. Для опера с Петровки неплохо.

Намек был достаточно прозрачным, но, как выяснилось, «майор» умел контролировать лицо. Вытянутое книзу, со скошенным подбородком и впалыми щеками, оно не выразило ничего, кроме безысходности, появляющейся у человека, с раннего утра занимающегося бессмысленной рутиной.

Максимов встал рядом, бросил в сейф коробку с пистолетом, захлопнул дверцу, провернул колесико шифратора.

«Смени код, когда он уйдет», — приказал он себе.

— А это, наверное, самая ценная вещь. — Майор взял с полки китайский веер. С треском раскрыл, обмахнул себя. На фиолетовом шелке плясали два журавля.

— Просто старая.

— Редкая, — уточнил «майор», разглядывая инкрустацию на полированной ручке. — Эпоха династии Цинн, я прав?

— Для опера с Петровки… — с иронической улыбкой начал Максимов.

— Да бросьте. По одному делу проходил синолог, от него и набрался.

— И какой срок впаяли китаисту? — поинтересовался Максимов.

— Никакой. Умер дед в Бутырке от сердечной недостаточности. В камерах вонь ужасная, дышать нечем, вот и мрут подследственные, как мухи.

«Да, я прав. Моральный садист», — подумал Максимов, глядя в тусклые глаза «майора».

Он чуть потянул носом, принюхиваясь. От «майора» пахло одеколоном с дешевым мыльным запахом, салоном автомобиля и только что выглаженной рубашкой. Максимов дал себе команду запомнить ауру «майора». Теперь, уловил этот букет запахов рядом с собой, тело само собой включится на отражение угрозы.

— Купили или по наследству досталась? — задал «майор» милицейский вопрос, поигрывая веером.

— Подарили.

— Ого! Познакомьте, я тоже такие подарки хочу.

Максимов взял у него веер, отступил назад, устало плюхнулся в кресло.

— Слушайте, слуга закона. Вы меня из постели вытащили, а голова после вчерашнего еще бо-бо. Давайте без ментовских штучек. — Он, поморщившись, потер висок. — Если вам так уж понравился веер, то поясню. Один известный коллекционер подарил его в знак благодарности за консультацию.

— И сей факт, надеюсь, отражен в вашей налоговой декларации? — не унимался «майор».

— Видите ли, в чем дело. Коллекционер по совместительству является олигархом. Одна его коллекция старинного оружия потянет миллиона на четыре. Только казус в том, что половина его империи, по документам, принадлежит какому-то бомжу из Малаховки. А движимое и недвижимое имущество оформлено на бабушку, жертву репрессий и почетного пенсионера. Бабушка давно в маразме и даже не подозревает, что живет в полном коммунизме. Вот когда мой знакомый заплатит налоги, как полагается, тогда и я поднатужусь, продам что можно и заплачу государству за веер. Разумно?

— Ха! Если ваш клиент все заплатит, то, думаю, ваши копейки уже не потребуются.

«Майор» растянул губы в улыбке, но по глазам было видно, что упоминание о могущественных покровителях не прошло бесследно.

Он сел в кресло напротив и принялся сверлить Максимова милицейским взглядом. Через минуту закинул голову и задумчиво произнес:

— Смотрю на вас, Максим Владимирович, и не понимаю… Человек вы вольного нрава и свободного образа жизни. Умны и самостоятельны. Эстет. Даже беспорядок в комнате выглядит живописно. Вхожи в серьезные дома. Что вы делаете здесь, среди этих Колянов и их доберманов?

— Чтобы это выяснить, вы и подняли меня с постели?

— Нет, разбудил я вас, чтобы спросить, во сколько вы вчера приехали с работы, — пошел в атаку «майор».

«По тактике ведения допроса у тебя, брат, была троечка», — констатировал Максимов, никак не реагируя на сверлящий взгляд «майора».

— Около семи.

«Майор», не снижая темпа допроса, сразу же задал следующий вопрос:

— А точнее?

— Ну, не знаю… — Максимов пожал плечами. — Спросите у Арины Михайловны, может, она запомнила. Квартира шестьдесят два, на седьмом этаже. — Он указал веером на потолок. — Я сразу к ней поднялся. Думал, попугая и кота надо покормить. Оказалось, хозяйка дома. Выпили кофе, поболтали. Потом подбросил ее до метро. У Арины Михайловны печальные хлопоты, кто-то из знакомых умер…

«Майор» кивнул.

— Получается, домой вы не заходили?

— Нет. В гараж приехала знакомая. С ней провели всю ночь.

— Свидетели? — «Майор» спохватился, осознав несуразность вопроса. — В смысле, кто-то это может подтвердить?

— Ну, если согласны признать накачанных пивом байкеров в качестве свидетелей… Думаю, полсотни я вам приведу.

— Хорошо, поверю на слово. — Желания общаться с отмороженным кожаным воинством у опера явно не было. — И домой вы прибыли?..

— Опять же — около семи. Но уже — утра. — Максимов зевнул, прикрывшись веером. — Майор, давай заканчивать. Еще вопросы есть?

— Странно, что вы мне не задаете вопросы. Или к вам каждое утро МУР приходит?

— Нет, только когда труп в подъезде найдет, а меня дома не застанет, — огрызнулся Максимов. Указал веером на телевизор. — Я перед сном «Дорожный патруль» посмотрел. Не поленился, вышел на лестничную клетку. Там до сих пор контур тела, мелом обведенный, остался. И пятно крови.

— И спокойно легли спать? — «Майор» бдительно прищурился.

— Да как вам сказать… — Максимов повернул голову, чутко уловив движение в спальне.

Если бы и хотел сразить надоедливого «майора» наповал, лучше бы не получилось. И главное — заранее не готовил.

Дверь распахнулась, и на пороге возникла Карина во всей красе хорошо выспавшихся восемнадцати лет. Рубашка Максимова ей доходила до середины бедра и была застегнута на две нижние пуговицы. Волосы цвета темной меди торчали во все стороны. От сна губы припухли и потемнели. Карина по-кошачьи потянулась, в распахнувшейся рубашке сверкнула бриллиантовая искорка на пупке. «Майор» онемел, но глаз оторвать не смог.

— Атас, менты, — тихо проворковала Карина, скорчив презрительную гримаску. — Ты извини, что нарушаю ваш тет-а-тет, — обратилась она к Максимову, — но сил терпеть больше нет. Потребуюсь для очной ставки, я в ванной.

Она прошлепала босыми ногами по коридору.

— Еще вопросы будут? — Максимов повернулся к «майору».

Опер справился с шоком, но досады скрыть не удалось: как не крути, а купился на примитивный трюк, попытавшись по обуви в прихожей определить, есть ли в квартире посторонние или нет. Откуда ему было знать, что Карина уснула еще в лифте (как перед этим выразилась: «Все, батарейки сели»), и в постель ее пришлось нести на руках.

«Майор» на несколько секунд ушел в себя, даже глаза прикрыл. Если и существовал заранее разработанный сценарий, то из-за поведения Максимова он трещал по швам. «Майору» приходилось импровизировать на ходу, и теперь, очевидно, творческие способности оказались исчерпанными. И он допустил еще одну ошибку.

— Красивая девочка. Молоденькая. Школьница еще?

— Восемнадцать три дня назад исполнилось. Как вчера выяснил.

— Давно знакомы? — «Майор» придвинулся и перешел на тот тон, каким мужики говорят о бабах.

— Почти месяц, — не включаясь в игру, холодно ответил Максимов.

— Значит, познакомились в Калининграде. Вы же в начале августа были в командировке в Калининграде, да? — Он ждал, какое впечатление произведет на противника его осведомленность.

Максимов раскрыл и закрыл веер, снисходительно улыбнулся.

— Да.

— И как, понравилось в бывшем Кенигсберге?

— Город красивый. А с погодой не повезло. Зарядили дожди. Стало скучно, пришлось уехать раньше.