Я ЗАНОЧЕВАЛ ПРЯМО В ПОЛЕ, накрывшись плащом. Ночь была звёздная, и я никак не мог уснуть, ужасно хотелось есть, доставали комары. Задремал я только под утро, проспав не более двух часов, а потом весь день уныло брёл по дороге. Мимо меня проезжали повозки и кареты, но никто не предложил подвезти, а напрашиваться я не решился. К вечеру я подошёл к какому-то покосившемуся трактиру. Мой живот уже совсем ссохся, а ноги, казалось, были стёрты до колен. Я коснулся золотого кольца на своей шее — оно стоило огромных денег, но я понял, что ни за что на свете не смогу расстаться с ним.

«А почему бы мне не попробовать зарабатывать на жизнь, как и завещал мне отец, игрой на лютне?» — подумал я, снял с плеча инструмент и провёл пальцами по струнам. Лютня звучала изумительно.

Осторожно открыв дверь, я вошёл в полутёмное помещение, пропахшее кислым пивом. Все посетители тут же повернулись ко мне.

— Эй, урод, ты никак нам играть собрался? — буркнул толстяк за ближайшим столиком. — Может, лучше спляшешь?

— Так он действительно существует, а я-то думал, что перепил, и мне демоны мерещатся, — хохотнул какой-то пьянчужка.

— Ты чего тут забыл, мальчишка? — надвинулся на меня трактирщик.

— Я менестрель. — Голос мой надломился, как тонкий прутик.

— Иди, иди отсюда, своим видом ты отобьёшь у моих посетителей аппетит, а мне с этого прямой убыток. — Трактирщик выставил меня за дверь и сделал оберегающий жест.

Я медленно побрёл прочь. Похоже, отец зря надеялся на чудесную силу лютни, даже с ней я гожусь только для того, чтобы меня показывали в цирке. Но прежде чем мне посчастливится отыскать цирк, готовый принять к себе урода, я точно умру от голода.

На ночь я устроился в чьём-то амбаре, забрался поглубже в сено и проспал до утра. Съестного там ничего не нашлось, кроме старой репы, выпавшей из кормушки свиньи, я подобрал её, съел и отправился дальше, пока хозяева не обнаружили незваного гостя.

Когда я добрался до небольшого городка наподобие нашего Доллина, то уже еле держался на ногах от голода. На площади я увидел играющего на лютне юношу, инструмент в его руках выл, подобно мартовскому коту, но к ногам менестреля всё равно летели монетки. Я долго наблюдал со стороны, а когда музыкант ушёл, встал на его место и заиграл. В меня полетели камни. Какая-то беременная женщина, увидев меня, закрыла лицо ладонями, а её муж с криком «Если моя жена теперь родит урода, я тебя на кол посажу!» схватил палку.

Я бросился бежать и не останавливался, пока не оказался на окраине городка. И усевшись на землю, заплакал. Всё моё тело ныло, голод грыз мой желудок, а усталость — кости. И главное, у меня не было никакой надежды. Все гнали меня прочь или насмехались.

— Кто тебя обидел, мальчик? — Надо мной склонилась старая женщина, на мгновение мне показалось, что это Эгу.

— Боги, матушка, — откликнулся я.

— Боги? Что же ты сделал, чтобы привлечь их внимание?

— Родился уродом.

— В их глазах ты не больше урод, чем я или самая красивая девочка этого города.

— Почему же тогда все гонят меня, бьют камнями, проклинают?

— Разве тебя гонят боги? Тебя гонят люди. Да и гонят они вовсе не тебя, а самих себя. Потому что видят в твоём уродстве своё отражение.

— Что же мне делать? У меня больше нет сил. — Я заплакал, протягивая руки к старой женщине. Сейчас более всего мне было необходимо человеческое тепло и внимание.

— Пойдём со мной, мальчик, — позвала она меня.

Я вытер слёзы, стёр пыль с лица краем плаща и послушно поплёлся следом за старушкой.

Вскоре мы пришли к небольшому домику на окраине города.

Старуха распахнула дверь, не имевшую и намёка на замок, и пропустила меня внутрь. По всему дому были расставлены горящие свечи. Когда мы вошли, их язычки дрогнули, словно приветствуя нас.

— Зачем вам столько свечей, матушка? — Я удивлённо озирался по сторонам.

— Каждая из этих свечей указывает путь во тьме ушедшему навсегда.

— Но их так много!

— Чем старше человек, тем больше у него призраков. Если бы ты мог видеть, то понял бы, что за старыми людьми следом ходят толпы мертвецов.

Я вздрогнул от ужаса, не хватало ещё попасть в дом к сумасшедшей.

Хозяйка посмотрела на меня так, словно расслышала мои мысли, по коже забегали мурашки.

— Не бойся, мальчик, я не сумасшедшая, а всего лишь старая женщина. Старикам свойственно побрюзжать, — вздохнула она и подошла к столу. — Вот, это немного, но это всё, что я могу тебе дать. — Она приподняла полотенце, под которым на расписной тарелке лежала краюха хлеба и кусок сыра.

— А вы сами что будете есть? — забеспокоился я. Мне вовсе не хотелось, чтобы эта добрая женщина из-за меня осталась без еды, хотя при виде хлеба живот заурчал.

— О, не беспокойся. Я не отдала тебе последнее, просто делюсь тем, что имею.

Меня не потребовалось долго уговаривать. Я взял хлеб и, прежде чем вцепиться в него зубами, поднёс к носу, втягивая родной запах, который напомнил мне о доме. Больших усилий мне стоило, чтобы не проглотить еду целиком, давясь слезами и собственным горем, а оставить чуть-чуть про запас.

Старуха смотрела, как я ем. Затем потрепала меня по волосам и спросила:

— У тебя есть кто-нибудь в этом мире, мальчик?

— Да, мой друг, я иду к ней в Столицу.

— Это хорошо, когда есть куда идти. — Хозяйка улыбнулась.

— Но я боюсь не дойти.

— Ты дойдёшь, мальчик, просто поверь, что цель, которую ты для себя поставил, достижима, и ты готов на всё ради её осуществления. Ты готов?

— Да!

— Тогда иди, и хранят тебя боги. Но если твой путь окажется недолог, возвращайся, я зажгу свечу и для тебя.

Я вышел из дома старухи, и вслед за мной отправились мои призраки.

Слова, сказанные благодетельницей, поддерживали меня целый день. А может быть, это был кусок хлеба, который она дала мне. Но к ночи, когда меня выгнали из очередного трактира, я снова загрустил.

Ночь стояла светлая, лунная. Было достаточно тепло, лето пришло в наши края сразу и всерьёз. Я сидел на берегу реки — хотя бы воды у меня было вдоволь — и думал о том, что во всём белом свете я никому не нужен. Если я сейчас исчезну — никто не заметит. Я посмотрел на реку — переливаясь под лунным сиянием, она словно манила к себе. Она была прекрасна. Так и хотелось слиться с этой красотой, пойти по лунной дорожке, окунуться в серебряную рябь. Я потянулся к реке всем сердцем.

«Да, так будет проще всего, — прозвучал в моей голове знакомый голос, о котором я уже успел позабыть, решив, что он исчез вместе с домом. — Ты ведь слышишь меня, правда?»

— Да, слышу, — ответил я почему-то шёпотом.

«Я так и думала. Ты — единственное живое существо на земле, которое меня слышит. Сколько лет я ждала тебя, чтобы убедиться, что это не я не имею голоса, а все остальные глухи».

— Ты Дэмон?

«Да, меня зовут так».

— Это ты убила моего отца? — Я вскочил на ноги и в ярости сжал кулаки.

«Нет».

— Врёшь!

«Я не вру. Зачем мне это?»

— Почему же произошёл пожар? Или отец прав — искра из камина?

«Нет, не из камина. Сигн…»

— Ты лжёшь!!! — Я мог поверить во что угодно, только не в это. Сигн был всегда так добр ко мне.

«Я уже говорила тебе, что не лгу».

— Но это не мог быть Сигн! Такого просто не может быть.

«Может. Ты даже не представляешь, на что способна людская зависть».

— Но чему ему было завидовать?

«Сигн любил твою мать».

— Она давно умерла.

«Неважно. Мальчик, для чувств не существует времени. Время вообще придумали люди. Всё, что случилось, продолжает существовать. Твоя мать, твой отец — они по-прежнему есть, совершают ошибки, любят, грустят. Никто не уходит, ничто не уходит. Всё лишь возвращается».

— Но как я могу вернуться назад, к ним?

«Ты не можешь. Потому что твоё место здесь. А вчера и завтра занимает другой мальчик».

— А если моя жизнь сейчас прервётся?

«Значит, завтрашнего мальчика не будет. Но мальчик этой минуты останется. И мы по-прежнему будем беседовать здесь, у реки, застыв в смоле времени, как букашка в янтаре. Боги смогут взять этот янтарь и полюбоваться на нас».

— Я не понимаю.

«А это и не нужно. Не бери в голову. О некоторых вещах лучше не задумываться — можно сойти с ума».

— А зачем тогда это всё?

«Это известно только богам».

— Значит, это Сигн. — Я почувствовал боль, словно только что потерял ещё одного близкого человека.

«Минутная слабость, слишком много выпил».

— Как во всех твоих рассказах?

«Да. Крохотные обрывки, которые затем рисуют страшную картину. Это всё жизни тех, кто приходил ко мне. Казалось бы, пустячные детали всегда определяют будущее».

— Неужели у всех жизни так ужасны?

«Нет, просто счастливые, добрые люди не ищут встречи с демоном, чтобы он очистил их сердце».

— Я тоже плохой человек?

«О нет, Мир, ты совершенно иной случай. Да ты и не искал встречи со мной».

— Но искал мой отец, а он…

«Он не был злым человеком, но и счастливым не был. Ты знаешь, Мир, несчастные люди совершают гораздо больше непростительных поступков, чем злые. Довольный собой злодей менее опасен, чем несчастный добряк».

— Отец страдал из-за смерти моей мамы.

«Люди вообще очень любят страдать, лелеют в себе это чувство, вместо того чтобы принять произошедшее и жить дальше, с радостью вспоминая счастливые моменты».

— Но Сигн, я не могу поверить, он ведь помог мне…

«Он не помог тебе, он попросту спровадил тебя с глаз долой из города. Тебе незачем было уходить, Мир. Люди Доллина в большинстве своём не настолько плохи, чтобы причинить боль потерявшему всё сироте».

— Но они бы обвинили меня в колдовстве.

«Это тебе Сигн сказал? Да они бы даже не связали эти два момента вместе. Нет ничего странного в том, что мальчик, потерявший всё, закричал, и ничего необычного в том, что летом пошёл дождь».

— Но ведь это они убили Эгу за колдовство!

«Кто тебе сказал?» — искренне удивилась Дэмон.

— А разве нет? — Я растерялся. — А почему тогда все отводили глаза, когда я их спрашивал, почему отец запретил мне искать?

«Да потому что каждый из них думал, что так поступили другие. Все думают о соседях хуже, чем о себе. Эгу ведь считали ведьмой. Когда она пропала, каждый решил, что её убили за колдовство, а расспрашивать, естественно, побоялись».

— Куда же она пропала?

«Утонула в Болотах».

— Эгу? — Я расхохотался. — Да Эгу знала Болота лучше кого-либо!

«Но и Болота тоже знали её лучше, чем любого другого. Чем чаще ходишь на Болота, тем больше они проникают в твоё сердце и мысли, а потом вытягивают из них все тайны. Болота позвали старуху голосом человека, на зов которого Эгу не могла не откликнуться».

— Но я не видел Эгу в светящемся шаре.

«А разве ты мог его видеть?»

Я задумался. Дэмон была права, в тот год я пропустил волшебную ночь на Болотах, лежал дома со страшной простудой и бредил.

Я вспомнил, как отчаянно бились той ночью в моё окно болотные огоньки, зовя за собой.

— Так почему ты молчала? Почему не сказала мне правду ещё там, в Доллине? — упрекнул я Дэмон.

«А ты был готов меня услышать? Кроме того, я сказала, что не лгу, но и правду говорю только по собственному желанию или когда спросят. Поверь, иногда выгоднее промолчать. Мне вовсе не хотелось, чтобы ты оставался в Доллине. Бродил бы там, упиваясь своим горем, лелея свою боль. И зачем нам с тобой это? Не знаешь?»

Я закрыл лицо руками, захотелось умереть.

«Я уже говорила, что это самый простой выход».

— Ты читаешь мои мысли?

«Нет, твоё сердце. Сердце гораздо правдивее мыслей. Мысли запутанны, как хвосты мышиного короля. Если бы люди чаще слушали свои сердца и сердца друг друга, а не мысли и слова, в которые эти мысли превращаются, человечество было бы гораздо счастливее».

— Умереть — мой единственный выход?

«И что будет дальше? Ты задумывался? Помнишь, я рассказывала тебе о янтаре? Когда прервёшь жизнь таким образом — это мгновение тоже застынет, и ты останешься в нём навсегда, погружённый в отчаянье и боль последней минуты. Вечно. Ты готов к этому?»

— Что же мне делать?

«Смерть нельзя исправить, а вот жизнь можно. Даже если кажется, что иного выхода, кроме как умереть, не существует, — это обман. За жизнь надо бороться, чего бы тебе это ни стоило, только тогда ты можешь по праву гордиться собой. Ещё одна ложь заключается в том, что ты никому не нужен. В каждом человеке кто-нибудь да нуждается. Вот только вам, людям, почему-то очень не хочется посмотреть по сторонам, а если смотреть некуда, то взять и сделаться кому-то нужными. Ведь это так просто, а главное, важно. Вот только большинство предпочитают оставаться никчёмными, ведь иначе придётся напрячься и измениться хоть чуть-чуть. Да и жалеть себя — это ведь такое удовольствие».

— И кому же может понадобиться такой, как я?

«Ты нужен Стелли, Мир, очень нужен, даже больше, чем ты можешь себе представить».

— И что же мне делать? Как я должен измениться, чтобы помочь ей?

«Для начала делай то, что завещал тебе отец — играй на лютне, которая умеет читать сердца людей».

— Но я пытался!

«Ты играл неправильно. Ты играл людям то, что у тебя на сердце. А это никому не интересно. Люди хотят, чтобы с ними говорили о них самих. Вот тогда они будут слушать тебя раскрыв рты. Вот тогда они вывернут пред тобой свои кошельки и сердца».

— Но как я узнаю, что у них на сердце?

«Ты научишься, уверяю, а для начала у тебя есть я. Всё, что нужно, — это меня услышать».

— Но как?

«Открой мне своё сердце».

— Я не пущу тебя в своё сердце. Нет. Отец и старик из Замка…

«Один всю жизнь просидел в Доллине, — перебила меня Дэмон, — другой оказался никудышным хранителем. Конечно, лучше всего слушать советы этих неудачников».

— Не смей так говорить о них!!!

«Это правда».

— Это всего лишь твоя правда!!! — крикнул я и испуганно затих. Если бы кто-то проходил мимо, то увидел бы безумного карлика, который ругается с пустотой. Голос Дэмон ведь звучал только в моей голове. — А может, я и правда свихнулся, — прошептал я в отчаянии.

«Поверь мне, ты вполне нормален. И тебе вовсе не обязательно впускать меня в своё сердце. Просто слушай. Хотя если бы ты пустил меня, я бы смогла в тебе кое-что подправить. Ты же хочешь стать как все? Вытянуться, похорошеть? Я могу сделать тебя настолько красивым, чтобы в тебя влюблялись все девушки на свете».

— И зачем тебе это?

«Приятно ощущать себя в живом теле. Ты знаешь, я не могу постоянно находиться в человеке, нужно возвращаться в проклятую деревяшку, поэтому тебе не о чем беспокоиться».

— И ты отравишь моё сердце?

«Люди отравляют свои сердца сами — завистью, ненавистью, желанием обладать… И в этом нет ничего необычного, живёт же так большинство».

Дэмон рассмеялась, и смех этот был звонкий и чистый, как вода в роднике, ему хотелось верить.

— Ты не лжёшь, но можешь хитрить, так? — Я заслушался этим смехом, но не дал сбить себя с толку. Я был менестрелем и умел улавливать фальшь в музыке, а смех Дэмон был музыкой, притом насквозь фальшивой.

«Ты умный мальчик. Но если ты разрешишь войти в твоё сердце, то отравить его я смогу только с твоей помощью».

— Нет, я не пущу тебя в себя!

«Как скажешь, Мир. Я подожду. Поверь мне, я умею ждать».

Мне захотелось разбить лютню, но я сдержался. Лютня была не только творением моего отца и единственным, что осталось от него на память, его самым любимым детищем и заветом для меня, лютня была моей последней надеждой выжить. И как бы ни была она опасна, другой надежды у меня всё равно не было. А несмотря на все мои размышления, я отчаянно хотел жить. Кроме того, лютня была моим шансом добраться до Стелли.