В четыре часа ветер унялся. Я не видел вокруг ничего, кроме моря, и не имел никаких ориентиров, а потому лишь через два с лишним часа понял, что плот движется вперед. На самом же деле, как только я на него взобрался, ветер погнал его по прямой с такой бешеной скоростью, которую я, орудуя веслами, никогда в жизни не сумел бы развить. И все же я понятия не имел, где я и что со мной происходит. Я не знал, куда несется плот: к берегу или в открытое море. Последнее казалось мне более вероятным, так как я всегда считал, что волны не могут прибить к берегу предмет, находящийся в двухстах милях от суши, и уж тем более такую громоздкую конструкцию, как плот с человеком.

Первые два часа я мысленно прослеживал путь эсминца. Я подумал, что если с корабля телеграфировали в Картахену, точно указав место катастрофы, то самолеты и вертолеты тут же отправятся к нам на выручку. И прикинул, что не пройдет и часа, как они прилетят сюда, начнут кружить у меня над головой.

В час дня я сел на плоту и принялся вглядываться в даль. Взял все три весла и положил их на дно плота, чтобы, как только появятся самолеты, грести в их сторону. Минуты тянулись томительно долго. Солнце жгло мне лицо и спину, а губы горели, потрескавшись от соли. Однако я не ощущал ни голода, ни жажды. Мне нужно было одно — увидеть самолеты. Я разработал план: увидев их, я погребу по направлению к ним, а когда они окажутся надо мной, встану во весь рост и буду размахивать рубашкой. Я решил приготовиться, дабы не терять ни минуты, а потому расстегнул рубаху и, сидя на плоту, всматривался в даль, озираясь по сторонам, — я ведь понятия не имел, откуда появятся спасатели.

Так я просидел до двух часов. Ватер по-прежнему завывал, и в его вое мне слышался голос Луиса Рен-хифо:

— Греби сюда, толстяк!

Я слышал его совершенно отчетливо, словно Луис был рядом, в двух метрах от плота, и пытался ухватиться за весло. Но знал, что, когда в море воет ветер и волны бьются о подводные скалы, человеку чудятся знакомые голоса. Они звучат не умолкая, доводя до безумия:

— Эй, толстяк! Греби сюда!

В три часа мною начало овладевать отчаяние. Эсминец наверняка уже пришвартовался в Картахене. Через несколько минут мои товарищи радостно разойдутся кто куда. У меня возникло чувство, что все они сейчас думают обо мне, и, ободренный этой мыслью, я решил набраться терпения и прождать до четырех часов. Пусть даже никакой телеграммы не было, пусть даже на корабле не поняли, что мы свалились в воду, все равно это вскроется, когда вся команда выстроится на палубе в момент швартовки. Значит, о происшествии узнают самое позднее в три часа и тут же сообщат спасателям. Какими бы долгими ни были сборы, самолеты от силы через тридцать минут вылетят на место катастрофы. Так что в четыре, максимум в полпятого, они появятся тут. Я не отрывал глаз от горизонта, пока ветер не стих, сменившись глухим, безбрежным рокотом моря. Только тогда в ушах у меня смолкли крики Луиса Ренхифо.