— Maman! тревожно вскликнула Женни Карнаухова въ одинъ изъ интереснѣйшихъ моментовъ своего flirtation съ Чижевскимъ;- отвернитесь скорѣе отъ меня и не смѣйте оборачиваться пока она здѣсь будетъ!

Княгиня Додо съ хозяйкой дома входили въ двери танцовальной залы съ конца ея прямо противоположнаго тому мѣсту которое, именно въ чаяніи этого, по указанію предвидчивой Женни, и было избрано дирижировавшимъ мазуркою кавалеромъ ея. Какъ ни увлекалась она своею полунѣжною, полунасмѣшливою болтовней съ нимъ, глаза опытной свѣтской дѣвицы то и дѣло поглядывали на эту дверь, изъ которой съ минуты на минуту могла выдти зубастая мамаша и «въ случаѣ еслибъ она, Боже сохрани, что-нибудь замѣтила,» сдѣлать ей тутъ же «сцену,» или даже прямо, до ужина, увезти домой, «если только папа партію кончилъ.» А ей, какъ нарочно, такъ было весело, и никогда еще Чижевскій не былъ «si amusant», и не казался такъ влюбленъ въ нее какъ въ этотъ вечеръ. «Ухъ, какъ надо теперь ухо востро держать!» говорила она себѣ все время.

— Nos mamans! сочла она даже почему-то нужнымъ предварить княжну Лину, торопливо перегинаясь къ ней мимо золотыхъ очковъ маленькаго Духонина, давно давшаго ей за ея развязность прозваніе «Генечки Карнаухова.»

Чуть не испуганный тонъ ея голоса заставилъ Лину невольно оглянуться. Не замѣтивъ ничего необыкновеннаго въ этихъ входившихъ «mamans,» она перевела вопросительно глаза на Женни.

Но Женни быстро, судорожно обмахивая себя широко раскинутымъ вѣеромъ, глядѣла теперь невиннѣйшимъ образомъ вверхъ, въ потолокъ, середку котораго занимало прекрасно писанное, въ широкой золотой ранѣ полотно, изображавшее «торжество Амфитриты;» Чижевскій, съ своей стороны, казался весь поглощенъ разговоромъ съ сосѣдкой своей слѣва, «образованною окружной,» танцовавшею съ Петей Толбухинымъ, всегда скучавшимъ за танцами, и который, съ легкимъ зѣвкомъ на крупныхъ, добродушныхъ губахъ, думалъ въ это время, глядя на кончикъ своего сапога: «еслибъ я у этого чорта Волжинскаго вчера, вмѣсто туза, поставилъ девятку, рутировавшую мнѣ весь вечеръ, я взялъ бы sept et le va и отыгрался бы!»…

Лина съ тою же вопросительною усмѣшкой перевела глаза на своего кавалера.

Онъ понялъ и засмѣялся:

— Она такъ напугана своею маменькой, сказалъ онъ, наклоняясь къ ней такъ чтобы Женни не могла слышать его словъ, — что предполагаетъ такой же страхъ въ каждомъ женскомъ существѣ en pnissance de maman… Она и права отчасти: маменька ея на старыхъ и малыхъ наводитъ ужасъ.

— Почему такъ?

— Знаете ли вы, княжна, спросилъ вмѣсто отвѣта Духонинъ, — стихотвореніе Лермонтова Тучки небесныя?

— Тучки небесныя, вѣчные странники, прочла Лина, — конечно, знаю.

— Такъ позвольте мнѣ, въ видѣ объясненія, сообщить вамъ нѣкое подражаніе этому стихотворенію.

— Пожалуста!

Духонинъ началъ медленно и отчетливо, видимо смакуя каждое произносимое имъ слово (онъ былъ авторъ «подражанія»):

— О, какъ это зло! воскликнула Лина, — и неужели…

Она не успѣла договорить… За ея стуломъ очутилась въ эту минуту сама княгиня Додо.

— Poétique Ophélie, я просто молюсь на васъ, съ очаровательнѣйшею изъ своихъ улыбокъ кинула она, проходя, Линѣ, словно букетъ на сцену, и поплыла далѣе, къ дочери.

Женни все такъ же невинно глядѣла въ потолокъ, широко опахиваясь вѣеромъ.

— Нечего любоваться тамъ всякими nudités, могли бы приличнѣе себя держать! прошипѣла маменька, наклоняясь къ ея уху.

Дочка будто и не слыхала:

— Что maman, кончилъ папа свою партію? Мы могли бы уѣхать, громко выговорила она.

— Нѣтъ еще! отрѣзала княгиня. «И все лжетъ, все обманъ, говорила она себѣ удаляясь, — и, только я уйду, начнется опять кокетство съ этимъ мерзкимъ фатишкой. Никогда замужъ не выйдетъ! А Лоло до ужина и не говори объ отъѣздѣ. Et mon mal de dos qui recommence… Нѣтъ, это не жизнь, а каторга!..»

А другая маменька, хлопая глазами и улыбаясь заискивающею улыбкой, говорила въ это время графу Анисьеву:

— Вы не очень скучаете, mon cher comte?

— Можете ли вы предполагать, княгиня! живо возразилъ флигель-адъютантъ, любезно и почтительно наклоняя голову предъ своею дамой:- развѣ возможно скучать въ такомъ обществѣ?

— Конечно, sans doute, пропѣла Аглая Константиновна, — Olga а beaucoup d'esprit dans son genre: mais vous êtes habitué aux conversations du grand monde de la capitale…

Она хотѣла что-то прибавить еще въ разъясненіе этого глубокомысленнаго размышленія, но почему-то воздержалась, уперлась круглыми глазами въ затылокъ не оборачивавшейся на ея голосъ Лины, и, въ очевидномъ чаяніи что дочь услышитъ ея слова, промолвила громко и съ разстановкой:

— Vons avez autant d'indulgence que d'esprit, mon cher comte!

На счастіе Анисьева, гоготавшій какъ гусь на болотѣ «Сенька» Водоводовъ подлетѣлъ къ нему въ эту минуту съ двумя дамами, надрываясь со смѣху отъ провинціальной невинности избранныхъ ими «qualités»:

— Тюльпанъ или гвоздика?

— Тюльпанъ.

И флигель-адъютантъ, откинувъ свой эполетъ, торопливо вскочилъ со стула и полетѣлъ по залѣ съ выпавшею ему на долю «пуляркой» Eulampe.

— Ольга, ты не знаешь почему онъ не танцуетъ съ Линой? прошептала ей на ухо Аглая.

— Не знаю, коротко отвѣтила барышня; она сидѣла вся красная и разобиженная….

Княгиня глянула еще разъ въ затылокъ дочери, вздохнула такъ что при этомъ лопнула одна изъ петлей ея шнуровки, и направила стопы свои въ гостинную.