Павел Круглов очнулся в каком-то сыром, прохладном месте, пытался поднять голову, но острая боль резанула шею, затылок, и в полубеспамятстве мелькнула первая мысль: «Жив я или не жив?» Сразу же, как из тумана, всплыл в сознании несмолкающий дикий гул артиллерии, рев танков, ходуном ходивший блиндаж, Ивакин у пулемета, сам, он, Круглов, с поднятыми руками бежавший навстречу немцам.

— Кажется, в себя приходит, — глухо прозвучал тонкий, вроде женский, голос.

— Давайте повернем, дышать станет легче, — сказал второй, уже явно мужской голос.

Круглов почувствовал, как три пары рук осторожно приподняли его, перевернули и положили на спину.

— Лицо-то совсем разбито. Вот звери, — сказала женщина, и от ее сожалеющего, скорбного голоса у Круглова потекли слезы и вырвался тяжкий стон.

— Выпейте воды глоточек, — прошептала женщина.

После нескольких глотков воды полегчало, боль в затылке и в шее утихла, и только ныло все обессилевшее тело. Боясь пошевелиться, Круглов с трудом поднял распухшие веки и увидел двух мужчин, одну женщину и за ними какую-то стену с длинным и узким просветом.

— Где я? — спросил он и едва услышал свой голос.

— Вообще-то у немцев, а тут свои. Так что будь спокоен, — сказал бородатый мужчина в разорванной до пояса ситцевой рубахе, едва прикрывавшей всю испещренную синяками и ссадинами грудь.

— В бывшем колхозном сарае, а теперь вроде тюрьме, — разъяснил второй мужчина помоложе с распухшим, почти синим лицом. — Ты пленный, что ли?

Круглов ничего не ответил, осматривая сквозь кровавый туман бревенчатые стены и высокую крышу длинного и широкого сарая.

— Как же ты попал, голубчик? — спросила пожилая, с распущенными седыми волосами женщина. — Где же они сцапали тебя?

— А тебя как сцапали? — сердито проворчал бородатый.

— Меня-то что, я не солдат. Меня дома. Пришли и сграбастали.

— А его в бою, видать. Немцы-то опять наступают.

— Ну что наши, как там, держатся? — спросил второй мужчина.

— Плохо, — пробормотал Круглов, боясь поднять глаза, — немцев много, и у них танки.

— Иди вот тут приляжь на соломку, все легче будет, — заботливо хлопотала женщина, помогая Круглову переползти в угол, — и хлебушка возьми, есть немножко.

— Возьми вот, — подал бородатый две вареные картошки, — эти варвары совсем не кормят, а нам силы нужны, иначе погибнешь не за понюх табаку.

Давясь, Круглов с болью проглотил кусочек хлеба и сразу внутренне вздрогнул, почувствовав страшный голод. Задыхаясь и дрожа, он совал в рот то хлеб, то картошку, мысленно повторяя: «Жив! Жив!» Но и хлеб и картошка кончились так быстро, что он не сдержался и с отчаянием прохрипел:

— Дайте еще!

— Нету, милок, все, — горестно сказала женщина, но Круглов не поверил и от обиды чуть не заплакал. Он хотел сказать тем, кто сидел около него, что они жадные, что им не жаль человека, но на улице послышался шум, заскрипев, раскрылись ворота, и в просвете показались две женщины и парнишка-подросток. Четверо немцев прикладами загнали их в сарай и захлопнули ворота.

— Тетка Марья, ты тут, — вскрикнула одна из женщин, — а мы уж думали, что и в живых тебя нету.

— Как бы не так, — ответила тетка Марья, — я еще их всех проклятых переживу. Ты-то за что, Анна?

— Ни за что. Всех подряд хватают. Озверели совсем. Нынче ночью мост на шоссейке взорвал кто-то и в Никитовке двадцать семь машин немецких спалил. А в Костылевке ребята-школьники, вот вроде этого, склад с бензином зажгли. Ну и злобствуют немцы. Наши все начисто из деревни поразбежались.

Вслед за женщинами с подростком немцы бросили в сарай еще двух мужчин и трех женщин, потом привели человек двенадцать пленных. Ворота сарая теперь почти не закрывались. Пинками и прикладами немцы загоняли то мужчин, то женщин, то красноармейцев. К вечеру сарай был набит до отказа. Люди могли только сидеть или стоять. Как-то само собой получилось, что одну половину сарая заняли женщины, вторую-мужчины. Ни пищи, ни воды немцы не давали. Среди арестованных и пленных начался ропот. Кто-то наиболее смелый отчаянно крикнул:

— Сволочи, дайте хоть воды-то!

В ответ на этот выкрик хлестнула длинная очередь из автомата. Как раз перед этим Круглов хотел было встать, но над головой просвистели пули, с треском ударили по стене, и Круглов ничком упал на землю. Долго лежал он недвижно, боясь пошевелиться, и вдруг вспомнил свой дом, Наташу, детей и с ослепляющей ясностью увидел Костю Ивакина, его добрый, ласковый голос и большие по-детски чистые глаза. Всплыл в памяти и последний момент, когда истекающий кровью Ивакин, скрипя зубами, крикнул ему вслед: «А-а! Гадина! Предатель!» Вспомнив все это, Круглов обессиленно опустил голову и навзрыд заплакал.