Две недели странствий по управлениям и отделам кадров, по взбаламученным, как река в половодье, железным и прифронтовым шоссейным дорогам измучили и обессилили Ирину. Получив, наконец, последние наставления начсандива, на многострадальном, с выбитыми стеклами, дребезжащем автобусе тронулась она в последний путь к месту своего назначения. Но и этому с такими огромными и яркими красными крестами автобусу не удалось прибыть в стрелковый полк. Над пустынной дорогой, извивом рассекавшей ровное поле, молниеносными тенями скользнули два «мессершмитта», все давя своим ревом, развернулись на снижение, и не успела Ирина выпрыгнуть из кабины, как что-то затрещало, засвистело и перед ее глазами вспыхнуло волнистое пламя. Прыгнув в какую-то яму, Ирина прижалась к земле. С воем и ревом «мессершмитты» зашли на второй круг, и по дороге застучали частые тупые удары. Когда Ирина подняла голову, санитарная машина была охвачена пламенем, в густом дыму все еще ярко алел огромный красный крест на склоненной набок крыше кузова.

— Товарищ военврач, ничего вас? — подбегая к Ирине, тревожно спросил шофер.

— А вы?

— Да я — то цел, а вот машину спалили, гады. И на чем возить будем, а раненых — ужас сколько… Вещички-то свои не успели вытащить? — словно чувствуя какую-то вину за собой, тихо спросил шофер.

— Ах, что там вещи! — с болью проговорила Ирина, и пожилой шофер, столько перевидавший за время войны горя, крови и мук, вздрогнул от ее тоненького, ломкого голоса.

— Я провожу вас, товарищ военврач, — заговорил он, смущенно отводя взгляд от ее бледного лица.

— Нет, нет! Я дойду. Вы нужны в медсанбате.

Она сильно тряхнула огромную руку шофера и стремительно пошла по дороге. Шофер долго смотрел ей вслед, взглянул последний раз на остатки машины, с ожесточением выругался и вразвалку, как моряк, только что сошедший с корабля, пошел обратно.

Вслушиваясь в звуки приближавшегося боя, Ирина почти бежала, не замечая ни горячей, по щиколотку устилавшей дорогу пыли, ни мягкого приволья словно уснувших под солнцем бескрайных полей. Со слов начсандива она знала, что в полку, куда ее назначили, остались всего-навсего один фельдшер и два санитара, а раненые прибывали целыми партиями и их перевязывают все, кто хоть как-нибудь умеет наложить повязку.

«Скорее, скорее, — мысленно подгоняла она себя, — восемь километров — это совсем недалеко».

Навстречу ей сначала попадались повозки, вповалку нагруженные тяжелоранеными, потом по двое, по трое, по четверо сплошной вереницей потянулись легкораненые, и все они, распознав ее медицинские петлицы, то умоляющими, то озлобленно сердитыми, то нежными и сострадательными взглядами смотрели на нее.

— Нет, товарищи родные, ничего у меня нет. Все в машине сгорело, — как можно мягче и громче выкрикивала она и шла все быстрее и быстрее, задыхаясь от густой, как туман, горькой пыли.

Еще раз спросив у легкораненых, где находится нужный ей штаб полка, она свернула с дороги и прямо через глинистый овраг побежала к видневшейся вдали едва заметной деревушке. И овраг, и лощина за ним, и сама приютившаяся у холма деревушка были забиты повозками, грузовиками, солдатами. У крайнего дома она увидела кричавшего на кого-то солидного интенданта и спросила, здесь ли штаб полка.

— Какой там штаб! — злобно выкрикнул интендант. — Вон он штаб-то: одни ящики с бумагами да писаря, а все офицеры там, на высоте. Да вы, собственно, кто будете? — увидев, что говорит с женщиной, смягчился он. — Не к нам ли в полк назначены?

Ирина ответила, что она действительно назначена старшим врачом полка, и это сразу переменило весь облик интенданта. Он встряхнул округлыми плечами, приосанился и, улыбаясь румяным, почти круглым лицом, лихо приложил руку к фуражке.

— Помощник командира полка интендант третьего ранга Верловский. Очень рад, что прибыли.

— Товарищ интендант третьего ранга, у нас патроны кончаются, — спрыгнул с подлетевшей повозки боец в пятнистой плащ-палатке, — срочно комбат требует.

— Да я что, завод патронный? Только что отправил две повозки — и кончаются, — стараясь быть вежливым при Ирине, без прежнего крика ответил Верловский.

— Товарищ интендант, вот приказание подполковника.

— Восемь ящиков гранат, — подскочил к Верловскому совсем молоденький старшина.

— Нет гранат, жду. Скоро подвезут из дивизии.

Сразу же попав в этот кипучий водоворот фронтовой жизни, Ирина растерялась. К Верловскому все подбегали старшины, лейтенанты, капитаны, кричали, грозили, требовали, просили патронов, гранат, мин, снарядов.

— Простите, пожалуйста, — кончив перебранку с танкистом, обратился он к Ирине, — в этой суматохе с ума сойдешь. Идите на медпункт. Тут он сразу за окраиной, в овражке.

Лавируя между почти сплошными воронками, Ирина вбежала в извилистое ущелье оврага и чуть не закричала от возмущения. У отвесных песчаных стен, в окопах и щелях лежали и сидели раненые. Тут же стояли две повозки, застланные соломой, и ездовые, яростно ругаясь, отбивались от наседавших на них раненых.

— В чем дело? Почему шум? — властно крикнула Ирина, по опыту зная, что в таких случаях поможет только непреклонная строгость.

— Да как же, товарищ капитан, извините, военврач, — как винтовку, положив кнут на плечо, возмущенно ответил один из ездовых, — им русским языком толкуешь, что повозки только для тяжелых, а те, кто не шибко ранен, пешком должны. А они — вон ноги-то у них здоровые — напролом лезут, а неходячим-то беднягам и подступу не дают.

— Самого бы тебя, черта красномордого, шарахнуло в голову, ты б узнал, кто ходячий…

— На передовую его, нечего в тылу околачиваться! — в ответ на слова ездового вихрем взвились гневные голоса вокруг повозки.

— Товарищи, тихо, только тихо! — звонко выкрикнула Ирина. — Нельзя же так. Всем тяжело, всем больно. И все вы будете вывезены. Только вы сами видите: повозок не хватает, машины санитарные побиты. Надо же пожалеть тех, кто совсем не может ходить. Товарищ лейтенант, — обратилась она к сидевшему в стороне офицеру с забинтованной до плеча правой рукой, — как чувствуете себя?

— Болит очень, — поднимаясь, ответил лейтенант.

— А ходить можете?

— Ходить, конечно, могу. Голова кружится только, контузило…

— Я попрошу вас с группой легкораненых пойти в медсанбат. Это вот прямо через поселок, лощину, оврагом и на поле. Дальше будет село Вишневка. В Вишневке медсанбат.

— Есть, — ответил лейтенант и крикнул раненым: — Кто со мной, становись!

Один за другим к нему потянулись раненые, и белеющая свежими бинтами цепочка двинулась в поселок. Как ни много раненых ушло за лейтенантом, но в ущелье их оставалось еще больше. Поднимаясь по узкой тропе вверх, Ирина смотрела по сторонам и мысленно подсчитывала, сколько потребуется повозок, чтобы быстрее эвакуировать всех и создать нормальные условия на медпункте. Она сейчас даже не вспомнила то, чему учили в институте и что так пространно и обстоятельно писалось в военно-медицинских наставлениях, инструкциях и указаниях. Всеми ее действиями руководила только одна мысль: скорее, как можно скорее отправить раненых отсюда, где так часто рвались снаряды, до предела напрягая нервы измученных ранами и обессилевших людей. Она шла через строй тревожных, болезненных взглядов и от этих взглядов не замечала ни близких взрывов, ни сплошного, отчетливо слышного шквального треска пулеметов, ни воя немецких самолетов почти над головой.

В самом конце ущелья, под двумя растянутыми на кольях плащ-палатками она увидела так хорошо знакомый походный операционный стол и около него одного-единственного человека в белом халате. Он делал что-то с лежавшим на столе раненым, а вокруг него на носилках и прямо на земле лежало еще шестеро раненых.

— Здравствуйте, — шепотом сказала она, подойдя к операционному столу, — я назначена старшим врачом полка.

На нее с надеждой посмотрели большие с красными белками глаза и прозвучал хриплый старческий голос:

— Одну минуточку, только повязку заделаю.

— Как с материалами? — также шепотом спросила Ирина.

— Благополучно пока. Вакцина есть. Да и перевязочного материала только что подвезли. Ну вот, браток, — сказал фельдшер раненому с худым посинелым лицом, — теперь жить будешь до ста лет, никак не меньше.

Пытаясь улыбнуться, раненый скривил запекшиеся губы и, словно совсем здоровый, твердо выговорил:

— Конечно, Аристарх Игнатьевич, у тебя рука легкая, это мы знаем.

Ирина была рада, что военфельдшер Пилипчук оказался именно таким человеком. Подергивая нижней, видимо контуженной, расплющенной губой, он говорил с Ириной так просто и так душевно, словно они много лет прожили вместе и без слов научились понимать друг друга. Он рассказал, что настоящих санитаров всего один, был второй, но утром его ранило, что в помощь командир полка прислал шестерых престарелых солдат, которые работают так старательно, что на них даже грех и голос повысить, что хоть и трудно, а работать можно, лишь бы только фрицы снаряды в овражек не бросали и их авиация не особенно надоедала. Они в нескольких словах договорились о распределении обязанностей. По его совету Ирина тут же написала записку Верловскому, требуя (главное — построже, а то его не прошибешь) немедленно прислать двенадцать повозок под раненых и непрерывно присылать еще и еще. Побежавший с запиской санитар вернулся неожиданно быстро и принес самый радостный ответ: «Высылаю пока один грузовик и три повозки, через полчаса еще будут два грузовика, а через час подгоню не меньше десяти повозок. Желаю успеха. Что нужно — требуйте. Верловский».

— Ну вот, браток, — похлопал санитара по плечу Пилипчук, — ты у нас будешь главный эвакуатор. Дело тебе знакомое, а тут мы теперь без тебя управимся, и, — с богом!

Непрерывно обрабатывая раны, бинтуя, делая противостолбнячные уколы, Ирина, по доносившимся до нее солдатским разговорам, врастала в ту сложную, страшную жизнь, которой жили сейчас эти сотни совсем незнакомых ей людей. Услышав, что группа какого-то Бондаря прорвалась из тыла и внезапным ударом в спину немцам помогла батальонам Черноярова и Лужко отбить высоту, она обрадовалась, и руки ее еще быстрее делали то привычное, казавшееся ей раньше таким страшным дело. Узнав о гибели командира и начальника штаба полка, она содрогнулась, чувствуя, как замерло на мгновение сердце. На столе без чувств лежал сержант с насквозь пробитой грудью, и она, до боли закусив губу, с еще большей быстротой и осторожностью останавливала кровь, приводила сержанта в чувство, накладывала тампоны и повязки.

Безмолвный Пилипчук то подходил к Ирине, когда она не могла справиться с особенно тяжелораненым, то под соседней плащ-палаткой делал уколы, перевязывал раненых, отправлял их в тыл.

Сколько прошло времени и что делалось на передовой, Ирина не знала и только по разговорам прибывающих раненых понимала, что немцы все время нажимают, а наши удерживаются с большим трудом.

— Наши отступают! — дико закричал кто-то, и сразу зашумели, заволновались и раненые, и санитары, и стоявшие у повозок ездовые.

«Отступают», — мысленно повторила Ирина, вначале еще не поняв, что это означало, и вдруг с ослепляющей отчетливостью представила, как с переднего края один за другим уходят наши пехотинцы, а за ними, сразу же за ними бегут немецкие солдаты, наваливаются горбатые с широкими лапами гусениц танки, переезжая и останавливаясь, бьют пушки, и все это ползет, катится неудержимой волной сюда, в этот крохотный овражек, где и стрелять-то некому. Она хотела спросить Пилипчука, есть ли винтовки на медпункте, и тут же вспомнила, что на столе лежит только что принесенный раненый. Он обессиленно склонил черную от земли и запекшейся крови голову и с присвистом стонал. Ирина, как от собственной боли, стиснула зубы, судорожно передохнула и, собрав все силы, крикнула:

— Никто не отступает! Зачем паниковать! Спокойно ждите, всех отправим в тыл! Аристарх Игнатьевич, — тихо сказала она подошедшему Пилипчуку, — скорее загрузить все повозки и немедленно отправлять.

Лежавший на столе раненый, видимо, расслышал ее последние слова и, облизнув черные губы, попросил:

— Не надо перевязывать, доктор, так доеду.

— Нет, нет, нельзя. Я быстро, и тогда поедете.

Опять забыв обо всем, Ирина склонилась над раненым, по привычке уговаривая его потерпеть, сделала укол и наложила повязку.

— Приказано немедленно свертываться и уходить, — прошептал вернувшийся Пилипчук, — у нас осталось всего восемь человек и не очень тяжелые. Погрузим их, отъедем и тогда все сделаем.

— Нет, нет, — запротестовала Ирина, — сейчас же всем уколы, открытые раны перевязать. Стрельба-то еще далеко.

Теперь она делала все автоматически, перебегая от одного раненого к другому, уговаривая их потерпеть, и, только уложив последнего раненого в повозку, услышала, что стрельба уже идет на самом краю оврага и над головой тоскливо поют пули.

— Да вы что сидите, — подбегая, закричал кто-то высокий и грозный, — в плен, что ли, хотите? Немедленно уезжать!

Ирина даже не поняла, что это с ней говорили так грубо, села в повозку и прошептала:

— Поехали.

Ездовой с места рванул лошадей вскачь. Повозка, подскакивая на рытвинах, отчаянно металась из стороны в сторону, гремела и бренчала чем-то железным, заглушая на мгновение шум стрельбы. Ирина, с трудом удерживаясь за грядки, больно ударялась о что-то твердое и острое, но боли не чувствовала и только почти беззвучно шептала: «Быстрее, быстрее, еще быстрее!»

Над головой висело еще не успевшее остыть розовато-голубое небо; узенький серпик луны склонился над горизонтом и, казалось, повис так на вечные времена; задернутые дымкой, слившиеся с небом поля темнели, теряя очертания. Ирина откинулась навзничь, оперлась руками о задок повозки и, не мигая, смотрела в небо, где неуловимо таяли розовые отсветы, все плотнее сгущалась темнеющая синева и сначала поодиночке, робко и еле заметно, а затем вдруг сразу партиями, целыми группами, сверкающей россыпью вырастали звезды. И вдруг Ирину охватила тревога за Андрея. Она не получила от него ни одного письма, не знала, где он, но по каким-то самой непонятным причинам чувствовала, что он здесь, на фронте, где-то совсем недалеко. Ей представлялось, что, может быть, сегодня, на каком-нибудь полковом или батальонном медицинском пункте, в овражке, в домике или просто на открытом поле такая же, как она, врач, а может быть, санитар или простой солдат перевязывали раненого, обессилевшего, но такого терпеливого Андрея. А может быть…

И опять, как всегда в последнее время, рядом с Андреем Бочаровым увидела она Сашу Яковлева. Если Андрей был для нее надеждой, будущим, где она видела себя правдивой, честной, какой она всегда старалась быть, то при мысли о Яковлеве пылало от стыда лицо, и тогда она казалась самой себе лживой, нечестной и трусливой. Это особенно остро Ирина чувствовала со времени последней встречи в Москве. Она старалась отогнать мысли о Яковлеве, забыться и не могла. Стоило ей только остаться одной, как в памяти ее всплывало счастливое, радостное лицо Саши и сама она, так беззастенчиво лгавшая и обманывавшая его.

Позади, где оставались наши отступавшие войска, вновь разгорелась затихшая было стрельба, замелькали кроваво-огненные вспышки.

— Опять пошли, — проговорил Пилипчук, — и когда же кончится? Пошевеливай, что ли! Так и к немцу попасть недолго, — сердито сказал он ездовому.

— Рад бы в рай, да грехи не пущают, — проворчал ездовой, — глянь: впереди-то темным-темно от повозок.

«Что, если танки прорвутся?» — с тревогой подумала Ирина, представив весь ужас этих десятков израненных, обессилевших людей.

А обоз тянулся все ленивее и медленнее. Из темноты, то с одной, то с другой стороны вливались в него новые повозки, и скрип множества колес, как тяжкий стон, полз в тревожной, рассекаемой огненными отблесками ночи.

— Аристарх Игнатьевич, узнать надо, куда же мы едем, — сказала Ирина, с тревогой осматриваясь по сторонам.

— А где узнать-то? Уж будем ехать, куда другие едут.

Ирина понимала, что фельдшер прав, но не могла спокойно сидеть, спрыгнула с повозки и пошла рядом с ездовым.

— Быстрее проезжайте, быстрее, — послышался впереди тот самый сердитый мужской голос, что кричал на нее в овраге, — из-за вас ничего не видно, и немцев на хвосте притащите.

— Товарищи, — подойдя к пропускавшей обоз группе людей, спросила Ирина, — вы не из Н-ского стрелкового полка?

— А вы кто? — отделяясь от группы, спросил ее высокий широкоплечий мужчина.

— Я старший врач этого полка.

— Вот и хорошо. А я сейчас командир этого полка. Майор Чернояров. Вы только сегодня прибыли?

— Да, сегодня, — ответила Ирина.

— Раненых всех отправили?

— Всех.

— Очень хорошо. Сейчас доезжайте до деревни и там останавливайтесь. Место укажет мой начальник штаба старший лейтенант Привезенцев. Он на окраине деревни.

— Медпункт развертывать?

— А что у вас развертывать-то, — вздыхая, сказал Чернояров, — нет уж, если будут раненые, отправим к соседям. А мы отвоевались.

— Как отвоевались? — испуганно спросила Ирина.

— Так! Воевать нечем. В тыл пойдем, формироваться.