Когда Саша Васильков отправил раненого пулеметчика и вернулся в дзот, фашистская пехота, поспешно окапываясь, залегла в буйных зарослях бурьяна. Откуда-то слева короткими очередями бил наш ручной пулемет.
— Давай, давай, браток! — выкрикнул Саша, вставляя новую ленту. Сейчас и я включусь, помогу…
Но едва успел он взяться за рукоятки пулемета, как на дзот с воем и свистом обрушился вихрь минометного огня. Взрывы слились в сплошной грохот. В дзоте стало совсем темно от дыма и пыли. Удушливая гарь сдавила горло и резала глаза.
Внезапно все стихло, и в коричневом тумане через просвет бойницы Саша совсем близко, почти рядом увидел широкую цепь гитлеровцев. Пригибаясь чуть не до земли, они вприпрыжку бежали, на ходу стреляя из автоматов. Одним рывком Саша повернул пулемет влево, где виднелись крайние солдаты атакующей цепи, и привычно нажал спуск. Пулемет задрожал в руках, послушно передвигаясь слева направо, и вдруг неожиданно смолк.
— Задержка! — выкрикнул Саша и, взглянув на приемник, облегченно вздохнул. В горячем порыве он не заметил, как одной очередью выпустил целую ленту.
— Так не пойдет, — сердясь на себя, бормотал Саша, — всего две ленты осталось, пульнешь — и пой Лазаря.
Он вновь зарядил пулемет и, склонясь на земляную площадку, всмотрелся в амбразуру. Фашистской цепи как не бывало. Только в низине подозрительно качались залитые солнцем макушки сорняков, выдавая откатившихся туда вражеских пехотинцев. Саша взялся было за рукоятки пулемета, но, взглянув на последнюю ленту, остановился. Нужно было экономить патроны.
И снова, давя дымом и пылью, обрушился шквал минометного огня. По редким, тупым ударам Саша догадался, что к минометам присоединилась и артиллерия. Один за другим четыре страшных взрыва ахнули совсем рядом, и Сашу с неудержимой силой ударило о стену. Борясь с подступившей вдруг тошнотой, он с трудом поднялся, раздвинул слипшиеся веки и, увидев свой пулемет, вскрикнул:
— Цел, цел «Максим»!
Он схватился за рукоятки, прижался щекой к холодному металлу короба и, ощутимо чувствуя, как возвращаются силы, посмотрел в просвет амбразуры. Там, в низине, выскакивая из бурьянов, опять выстраивались в цепь фашистские пехотинцы. Дыма и пыли стало меньше, и Саша отчетливо видел их перекошенные злостью темные лица под шишкастыми зелеными касками. Вначале ему показалось, что это не атака, а просто обезумевшие от боя вражеские солдаты, побросав оружие, собираются перебежать к нам. Но вот у одного на груди блеснула короткая вспышка автоматной очереди, потом у второго, третьего, и вся широкая с большими разрывами цепь замерцала тусклыми языками вспышек, быстро надвигаясь на Василькова.
Унимая дрожь в руках, Саша поймал на прицел самую ближнюю группу пехотинцев и нажал спуск. С поразительной отчетливостью он видел, как падали гитлеровцы, как остатки группы бросились в бурьян, и перенес огонь на другую группу. Он бил короткими очередями, весь слившись с пулеметом и дрожа в такт его дробному перестуку. Он остановился, когда вся вражеская цепь исчезла, а в ленте осталось десятка два патронов. Он обшарил весь дзот, но ни одной новой ленты не нашел. Только в углу валялся чей-то подсумок и в нем штук тридцать патронов. Саша поспешно вставил их в ленту и прильнул к амбразуре. В лучах клонившегося к горизонту солнца все еще плавали рваные клочья дыма. Истоптанный бурьян отливал бронзовым налетом. Справа и слева суматошилась беспорядочная стрельба, то чаще, то реже ухали взрывы, доносился приглушенный рев моторов и лязгающий скрежет гусениц. Впереди же дзота было пустынно и удивительно тихо.
«Значит, атаки отбиты и наступление сорвано», — облегченно подумал Саша и вдруг почувствовал страшную, опустошающую усталость. Он прислонился к стене и не заметил, как сами собой закрылись глаза. Он не помнил, сколько продолжалось это забытье, и очнулся от резкого ожога на руке. Он испуганно дернулся, открыл глаза и сразу же понял, что задремал и в полусне опустил руку на горячий кожух пулемета. Он смущенно оглядел дзот, чувствуя, как жарко запылало все лицо, отстегнул от пояса флягу и, жадно выпив несколько глотков воды, склонился к амбразуре. Справа и слева бой не утихал. Впереди по-прежнему было пустынно. Вдруг внимание его привлекло что-то темное, выползавшее из низины. Еще толком не понимая, что это, Саша сжался от страшного предчувствия. В горле мгновенно пересохло, и шершавые губы никак не могли поймать горлышко фляги.
С трудом он поборол волнение, выпил воды и теперь отчетливо рассмотрел неторопливо выползавший прямо к дзоту, окутанный пылью и дымом, длинностволый танк.
«Тигр!» — мгновенно сообразил Саша. — Навалится на дзот, как скорлупу, раздавит».
Он лихорадочно оглядел стены, потолок и, сам не злая зачем, постучал кулаком по сосновым бревнам. До «тигра» было метров двести. Тяжело дыша, Саша рванулся к пулемету, но, взглянув на бревенчатый потолок, бросился к выходу. Он хорошо помнил, что, когда бежал сюда, в боевое охранение, метрах в тридцати от дзота темнела ниша, прикрытая сверху толстым слоем земли.
— А пулемет? — вскрикнул он и, бросившись в дзот, сорвал пулемет с площадки, подхватил коробку с лентой и ходом сообщения ринулся к нише. Танк ревел и громыхал уже совсем рядом. Вдруг что-то затрещало, рев мотора на мгновение усилился, и Саша понял, что это рухнул раздавленный дзот. Он ожидал, что танк пройдет дальше, навалится на нишу, но мотор взвывал на прежнем месте. Видимо, фашистские танкисты решили начисто сравнять с землей неугомонный дзот. Мысль, что он обманул, перехитрил гитлеровцев так обрадовала Сашу, что он не удержался и выглянул из ниши. «Тигр», действительно, крутясь на одном месте, кромсал гусеницами землю с торчавшими обломками бревен.
«Эх, да что же артиллеристы наши спят», — с досадой подумал Саша и чуть не вскрикнул, услышав грозный шелест летевших с востока снарядов. Он едва успел нырнуть в нишу, как шквальный гул потряс землю. На мгновение все стихло, и снова ахнул сотрясающий залп.
Когда Саша вновь выглянул из ниши, над растерзанным дзотом высилась бесформенная груда черных обломков. От истоптанных бурьянов вразброд надвигалась реденькая цепь пехотинцев.
Саша вытащил из ниши пулемет, поставил на бруствер и, не маскируясь, ни о чем не думая, ударил по набегавшим пехотинцам. Пулемет послушно прострочил и смолк. Саша в отчаянии рванул ворот гимнастерки. Патронов больше не было. Он отстегнул крышку короба, выхватил замок пулемета и, сунув его за пазуху, ходом сообщения побежал назад. Он не видел, как под его последней пулеметной очередью захлебнулась и эта вражеская атака, с досадой упрекая себя, что погорячился, сжег без толку патроны и не сделал всего, что нужно было сделать. Что-то не совсем ясное, но до трепета ощутимое с властной, все нарастающей силой давило на него. Он не успел сообразить, что это, как горячая волна воздуха швырнула его на дно хода сообщения. Падая, он наяву увидел яркое, ослепительное солнце над Москвой и склоненные лозины над тихой гладью лефортовских прудов.
Очнулся Саша от резкой боли в плече. Он поднял отяжелевшую голову, с трудом раздвинул тяжелые веки и ничего не увидел.
«Ослеп», — опалила его страшная мысль. Он рывком встал на четвереньки, хотел было подняться, но острая боль пронзила все его тело, и он рухнул на землю. С трудом повернувшись на бок, Саша откинул голову и чуть не закричал от радости. В темной вышине ослепительно сияли звезды.
«Вижу, вижу, — беззвучно шептал он распухшими губами, жадно вглядываясь в ночное небо. Боль в плече и во всем теле как будто стихла и только нестерпимо хотелось пить. К счастью, фляга уцелела. Он отцепил ее от ремня, всем ртом схватил горлышко и, захлебываясь, вытянул последние остатки воды. С сожалением опустив флягу, он прислушался и замер. Совсем рядом жужжали приглушенные, явно немецкие голоса. Саша тревожно огляделся по сторонам. Вокруг зияла сплошная чернота. Только вверху еще веселее и радостнее мерцали звезды. Саша протянул руку и пощупал сначала одну, а потом другую земляную стену. Впереди и позади было пусто.
«Ход сообщения», — догадался он и сразу же вспомнил все, что было с ним. Немецкий говор звучал все так же глухо, не удаляясь и не приближаясь. Вражеские солдаты, очевидно, стояли на месте, а может и укрывались под бревенчатым накатником блиндажа.
Саша напряг все силы, стиснул зубы и, приподнявшись, осторожно пополз в противоположную сторону от голосов. Дно хода сообщения заметно опускалось. Впереди явно была лощина, и это, несомненно, была та самая, что отделяла передний край нашей главной обороны от боевого охранения. Теперь Саша отчетливо понимал, где он. Нужно преодолеть всего метров восемьсот, и он спасен. Саша хотел встать, но позади послышались шаркающие шаги и тот же приглушенный немецкий говор. Саша прижался к земляной стенке и затаил дыхание. Ему казалось, что бешеный стук сердца слышат те, кто разговаривает там, позади. Говор все приближался. Саша опять хотел ползти, но больно ударился локтем о что-то твердое и на бедре почувствовал гранатную сумку. Неверными движениями ослабевших рук он достал гранату, вырвал кольцо взрывателя и, собрав для взмаха все силы, метнул в сторону неумолкавших голосов. Прежде, чем раздался взрыв, темное небо вдруг озарилось праздничной россыпью разноцветных ракет, и сразу же там, впереди, где была наша оборона, взметнулось вверх множество огненных хвостов. Они стремительно росли, прочерчивая светящиеся дуги и освещая землю неровным, огненно-белым светом.
— Наши «катюши», — прошептал Саша и тут же услышал взрыв своей гранаты, сразу же покрытый страшным грохотом.
Еще летели и рвались реактивные мины, а там, впереди, в разных местах нашей обороны, полыхнули зарева, доносился глухой рокот, и в небе свистело множество невидимых снарядов.
«Наши наступают», — думал Саша и, пересиливая боль, полз по дну хода сообщения. Но не успел он отползти и сотни метров, как мгновенно все стихло и кромешная тьма свалилась на землю.
— Что же это?.. Почему наши стрелять перестали? Неужели опять немцы наступать будут? — отчаянно прошептал Саша, рванулся вперед и упал, теряя сознание.
* * *
— Ну и фейерверк закатили! — воскликнул Лесовых, когда отгремели последние взрывы и над фронтом сгустилась непроглядная тьма. — Маловато, правда, пять минут всего. Так с полчасика, и едва ли фрицы пошли бы в наступление.
— По плану главная контрподготовка утром будет. А сейчас дали всего пятиминутный огневой налет, — сказал Поветкин. — Теперь нужно быстро сменить огневые позиции.
Он позвонил командирам дивизионов и батарей и, убедясь, что старые огневые позиции уже оставлены, присел на бруствер траншеи. Далеко в расположении противника что-то горело в нескольких местах, и от кровавых отблесков пожарищ ночная тьма вокруг казалась густой и вязкой, наполненной какими-то смутными, таинственными движениями. Вглядываясь туда, где ночь скрыла позиции боевого охранения, Поветкин вспомнил все, что сегодня произошло там. И как всегда после огромного нервного напряжения, многое из минувшего рисовалось отчетливо и ясно, многое было туманно, как недосмотренный сон. Особенно ярко запомнилось начало вражеской атаки, когда фашистские танки под прикрытием шквала артиллерийского огня ринулись на крохотные островки гарнизонов боевого охранения. Тогда Поветкин, вздрагивая всем телом, с трудом удерживал себя от команды открыть огонь всей артиллерией, и сейчас радовался этому. Боевое охранение при поддержке гаубиц и тяжелых пушек стойко выдержало вражеский натиск, и гитлеровцы так и не узнали, где находятся позиции противотанковой артиллерии. А это была уже победа. Теперь, даже начав массированную артподготовку, они не смогут нанести точных ударов по нашим противотанковым пушкам.
Уйдя в раздумья, Поветкин не заметил, как подошел Лесовых и встал рядом с ним. Ночная тьма понемногу редела. Звезды, казалось, опустились ниже, ласкаясь к истомленной земле. Потянул легкий ветерок, разгоняя: пороховую гарь и обдавая свежим, уже напоенным росой, воздухом.
— Вернулись команды сбора раненых, — тревожно проговорил Лесовых. — Нашли двоих раненых, одного убитого. Василькова нигде нет.
— Погиб Васильков, — с трудом выговорил Поветкин, — только передай, чтоб пока родным не писали. Сами напишем. И еще вот что: бери всех писарей и пиши листовку о подвиге Василькова. К утру чтобы каждый солдат знал об этом. О том, что он погиб, не пиши, расскажи, как он один четыре атаки отбил, как даже «тигр» не смог его раздавить, и в конце добавь, что Васильков представлен к званию Героя Советского Союза. Завтра напишем представление.
— Ясно, — ответил Лесовых и, положив руку на горячее колено Поветкина, попросил:
— Сергей, ложись спать. Завтра еще труднее будет, силы беречь надо.
— Нет, — спрыгнул в траншею Поветкин. — В эту ночь не до сна. Видишь, тьма какая, всякое может случиться. А вот в подразделениях отдых организовать нужно.
Одного за другим он вызвал по телефону командиров батальонов, дивизионов и батарей, выслушал их доклады и приказал до утра каждому человеку дать возможность поспать не менее двух часов.
— Что там в батальонах, что противник? — выждав, когда Поветкин закончил переговоры, спросил Лесовых.
— На переднем крае спокойно. Из глубины доносится сильный шум моторов. Да вот, слушай.
Они плечом к плечу опустились на бруствер и замерли. С юга из низины наплывал едва уловимый не то шорох, не то гул, то стихая и обрываясь совсем, то вновь вырастая до отчетливых звуков работающих моторов.
— И все же ты иди, хоть часок усни, — настойчиво потребовал Лесовых. — В такой темноте наступать танками они не рискнут. Я здесь буду — чуть что, сразу же разбужу.
— Хорошо, — чувствуя, как от усталости слипаются веки, согласился Поветкин, — сейчас одиннадцать, не позже часу ночи разбуди. Пусть ничего не случится, пусть тишина — все равно буди!
Сняв ремень и расстегнув ворот гимнастерки, он лег на топчан, закрыл глаза и, стараясь ни о чем не думать, решил немедленно заснуть. Уставшее за трудный день тело расслабло, в висках ощутимо пульсировала кровь, в голове туманилось, и горькая тошнота подступала к горлу.
Он уже совсем было задремал, как вспомнил, что не успел проверить, пришла ли из дивизии машина с боеприпасами.
«Сейчас не пришла, утром подойдет. Боеприпасов хватит», — успокоил он себя и опять решил немедленно заснуть. Один за другим мелькали обрывки мыслей. Он не отгонял их, надеясь, что сон все переборет. Вновь вспомнились боеприпасы. Хорошо, что утром приказал как можно больше передать их в подразделения, а остальные разделить на две части. Сегодня немцы били артиллерией и бомбили так плотно, что если и завтра будет так, то какой-нибудь склад наверняка взорвется. Лучше было бы разделить боеприпасы не на две, а на три или даже четыре части. А как в подразделениях? Нервничают люди, волнуются. Конечно, нервничают. Сегодня за каких-то четыре часа боя почти сто человек ранено, а завтра что будет? Хорошо, что Ирина Петровна догадалась всех раненых отправить в медсанбат. Какая она ловкая, никогда еще раньше я не видел, чтобы так быстро обрабатывали раненых. И он увидел ее ясные, серые с крохотными крупинками голубизны, смотревшие прямо на него глаза. Они, все приближаясь, увеличивались и росли. Темные зрачки расширялись, излучая удивительно мягкий свет. Серовато-голубое окружье светлело, также лучась нежным сиянием. Длинные, совсем черные ресницы едва уловимо дрожали, и под ними светлели крохотные слезинки. Они подобно зрачкам росли и увеличивались, сползая вниз. Поветкин хотел было достать платок, вытереть слезинки, но руки не подчинялись ему. Он весь напрягся, силясь поднять руки, но не смог, и самая крупная слезинка, величиной с большую горошину, упала на его лицо. Он вздрогнул, как от ожога, и… проснулся.
Вокруг было темно и тихо. Поветкин резко встряхнулся, чиркнул спичкой и посмотрел на часы. Было без двадцати час. Он торопливо поднялся, подпоясал ремень, застегнул гимнастерку и вышел из землянки. Прохладный воздух бодрящей волной приятно ударил в лицо. В небе все так же безмятежно мерцали звезды. Где-то справа глухо перестреливались.
— Ты, Сергей?.. — выйдя из укрытия НП, спросил Лесовых. — Почему так рано встал?
— Освежился немного, и хватит. Теперь твоя очередь. Что противник?
— Минут двадцать назад шум моторов утих. Началось какое-то движение в траншеях. Слышен говор, иногда металлические стуки. Дважды в первом батальоне вспыхивала перестрелка. Как выяснилось, все случайно. Первый раз немцы начали, а наши ответили. А вот совсем недавно наши переполошились. Показалось им, что немцы подползают к проволоке, и застрочили.
— Листовку о Василькове написал?
— Написал, размножил и во все взводы разослал.
— Теперь иди спать.
— Полежать полежу, устал очень, — послушно согласился Лесовых, — а заснуть едва ли удастся.
— Ничего. Закрой глаза и считай до тысячи, — посоветовал Поветкин и, вспомнив свой сон, сердито добавил:
— Ну, иди, иди. Каждую секунду использовать нужно.
Отправив Лесовых, Поветкин спустился в блиндаж, посмотрел в едва заметные просветы всех амбразур и, присев на ступеньку, закурил. Болезненный шум в голове постепенно утих, и мысли опять потекли спокойно и ровно.
В два десять по плану должна начаться контрподготовка. Общий сигнал: серия красных ракет над командным пунктом дивизии и слово «шквал» по телефону. Первыми бьют реактивные минометы. За ними вся артиллерия с закрытых позиций, батальонные и ротные минометы. А немцы шумят на переднем крае. Значит, пехота исходное положение для атаки занимает. А как начнется сама атака?.. Напором танков, или сначала они бросят на прорыв пехоту с небольшими группами танков?
— Приполз, приполз! — обрывая мысли Поветкина, закричал невидимый в углу блиндажа телефонист.
— Кто приполз? — решив, что телефонист задремал и прокричал это спросонья, рассердился Поветкин.
— Он приполз… Наш телефонист… Майор Бондарь, — захлебываясь словами, бессвязно выкрикивал телефонист.
— Куда майор Бондарь приполз? Какой телефонист? Говорите толком!
— Наш телефонист… майор Бондарь говорит, Саша Васильков приполз.
— Васильков?!.. Быстро Бондаря вызывайте… Что с Васильковым, где он? — услышав голос Бондаря, спросил Поветкин.
— Васильков сам приполз в первую траншею, — доложил Бондарь. — Ранен осколками в руку и в плечо. Ранение не тяжелое, но сам он очень сильно контужен. Ничего не слышит и почти не может говорить.
— Немедленно носилки и на полковой медпункт. Что противник?
— Совсем затих. Ничего не слышно и не видно.
— Поговорив с Бондарем, Поветкин хотел было позвонить на медпункт, но, вспомнив сон, положил трубку.
— Будете еще с кем говорить? — предупредительно спросил телефонист, видимо озадаченный странным молчанием Поветкина.
— Да, да. Вызывай первый батальон, потом гаубичный и минометный дивизионы, истребительные батареи и танковую роту.
В телефонных разговорах Поветкин скорее по тону голосов, чем по словам командиров подразделений уловил немного нервное, но бодрое и уверенное настроение, царившее в полку, и ощутимо почувствовал те незримые нити, которые связывали его со всеми этими людьми.
Уточнив положение в подразделениях и узнав, что ничего нового о противнике нет, он позвонил своему начальнику штаба, приказал подготовить донесение в штаб дивизии и проверить, пришла ли машина с боеприпасами.
Время приближалось к двум часам. Над землей все так же висела зыбкая тьма, озаряемая только мерцанием звезд. До начала контрподготовки оставались считанные минуты. Вот-вот над высотой у развилки дорог, где располагался наблюдательный пункт генерала Федотова, взовьются красные ракеты, и разом загрохочет вся наша артиллерия, заливая огнем и сталью позиции гитлеровцев.
Как и всегда перед началом большого дела, Поветкину думалось, что время остановилось на месте. Казалось, прошла уже целая вечность, а часы показывали всего лишь без десяти два.
— Вас, сам генерал, — тревожно прошептал телефонист, протягивая Поветкину трубку.
— Не спите? — спросил Федотов. — Немного отдохнули? Это хорошо. Противник и перед вами затих? Это совершенно понятно. Затишье перед бурей. Ничего, ждите. Скоро будет сигнал.
Разговаривая отрывочно, полунамеками, Поветкин отчетливо понимал все, что хотел ему сказать генерал, и чувствовал, что он также понимает каждую его мысль. Эта особенность незримой связи между командиром и подчиненным всегда ободряюще действовала на Поветкина. Он чувствовал в такие моменты огромную силу окружающего его коллектива, и все беспокойное, тревожное исчезало куда-то, заменялось нараставшей уверенностью, что все будет хорошо и именно так, как нужно.
— Ну, Сергей Иванович, — прощаясь, сказал генерал, — смотри в оба! И главное, не теряйся и помни, что рядом с тобой и позади огромные силы.
— Ясно, товарищ генерал, все ясно! — взволнованно воскликнул Поветкин и, отдав трубку телефонисту, вышел из блиндажа.
Звездная россыпь как будто побледнела, хотя небо по-прежнему было бездонно-чистое. Весь фронт лежал безмолвно, словно затаясь перед надвигавшейся грозой. Длинная стрелка наползала на цифру двенадцать. Еще десять минут и…
Поветкин не успел додумать, ослепленный множеством бледных вспышек далеко в расположении противника. С глухим рокотом донеслись отдаленные раскаты, и сразу же, сотрясаясь, засвистел, застонал воздух, потом все раскололось множеством вспышек там, где оставалось наше боевое охранение.
— Опередили нас, — с отчаянием прошептал Поветкин и нырнул в блиндаж.
Вой и грохот все нарастали. С трудом поймав телефонную трубку, Поветкин вызвал Бондаря.
— Что, что делается?
— Бьет по боевому охранению, — яростно кричал Бондарь, — немного задевает передний край. Из немецкой траншеи выскакивают пехотинцы. Сквозь разрывы вижу танки. Они развертываются, движутся к нам.
— Спокойно, — в ответ ему, напрягая весь голос, кричал Поветкин, — не спешить открывать огонь! Подпустить танки ближе, бить только в упор. Кто перебивает? — услышав чей-то посторонний голос крикнул Поветкин.
— Телефонист я, — ответил голос, — с ЦТС. По линии передали «шквал».
— Замечательно! Молодец! — кричал Поветкин. — Повторяй по всем линиям. Повторяй без конца!
Шумно дыша, он оторвался от телефона и выскочил из блиндажа. На всем пространстве, насколько хватало глаз, бледно-кровавое небо прорезали огненные полосы реактивных мин. Позади, справа, слева полыхали залпы батарей, дивизионов, целых артиллерийских полков и бригад. Выстрелы и взрывы смешались в один сплошной ревущий гул. Вся широченная полоса холмов, лощин и высот по ту и другую сторону от нейтральной зоны полыхала сплошным разливом бесчисленных взрывов.
— Что случилось? — тряс Поветкина за руку прибежавший Лесовых.
— Фашисты артподготовку начали, — прокричал ему на ухо Поветкин, — а наши сразу же ответили контрподготовкой. Видишь, что творится. Теперь кто кого!
С каждой секундой грохот и пламя взрывов все ширились и нарастали. Среди низких вспышек далеко за передним краем противника взвился в небо огромный столб пламени и, повисев мгновение, рассыпался каскадом огненных брызг.
— Горючее взорвалось! — крикнул Поветкин. — Смотри, смотри — второй взрыв.
Теперь уже в разных местах по всему расположению противника полыхали пожары. Прошло уже более двадцати минут яростной дуэли, но сила огня с той и с другой стороны все нарастала, ни на секунду не снижаясь. Только в волнах дыма заметно побледнели отблески взрывов и почти совсем погасли звезды.
— Сдают, сдают фрицы! — воскликнул Лесовых. — Видишь, все реже и реже рвутся их снаряды.
Впереди, где только что бушевало огненное море, и в самом деле затихло, а дальше, за нейтральной зоной, там где змеились вражеские траншеи, все так же полыхали взрывы и неумолчно грохотало. Когда сила огня начала снижаться, небо вновь прорезали огненные хвосты реактивных мин, сплошным разливом пронеслось по земле пламя взрывов, и сразу же все замерло. Опять густая тьма свалилась на землю. Только далеко на юге, в стане противника, все еще кровавили небо неутихавшие пожары.