Дряхлый, во многих местах прошитый пулями вагон натруженно скрипел, качался, лязгал разболтанными буферами и надоедливо стучал колесами на стыках рельс. Вместе с вагоном плавно раскачивались двухъярусные нары, железная печь-времянка и все три десятка молодых солдат, шестые сутки томившихся в этом жилье на колесах. Давно были перепеты все известные песни, давно рассказаны занимательные и скучные истории, и наступило то нетерпеливо-нервное ожидание, которое охватывает людей, едущих неизвестно куда, но знающих, что впереди их ждут трудные и опасные дела.

В распоясанных гимнастерках, без ушанок, многие в одних чулках и подвязанных портянках, солдаты лежали и сидели на дощатых нарах, подбрасывали в печку дрова, грудились у распахнутой двери, тоскливо глядя на проплывавшие мимо едва очистившиеся от снега, залитые водой унылые поля. Все были молчаливы, задумчивы, видимо, вспоминая то, что осталось позади, и прикидывая, что ждет их впереди. И только один из всех — невысокий, веснушчатый паренек с большими, по-мальчишески оттопыренными ушами и нежным румянцем на курносом лице — был необычайно весел и возбужден. Он разгоревшимися карими глазами восхищенно глядел на мелькавшие мокрые поля, на голые, темные от сырости рощи и перелески, на облупленные железнодорожные будки. Паренёк то высовывался из вагона, жадно глядя назад, то вновь садился у двери, приглушенно вздыхая и мечтательно улыбаясь.

— Тамаев, это родина твоя? — видимо поняв состояние паренька, спросил кто-то с верхних нар.

— Родина, — протяжным вздохом ответил паренек.

— Родился тут, Алеша, да? — настойчиво переспросил совсем маленький, худенький, с остроскулым, почти черным лицом Ашот Карапетян.

— И родился, и рос, и учился! — стиснув плечи Карапетяна, выкрикнул Алеша. — Вот там дом наш, километров шестьдесят отсюда. На самом берегу Оки, у воды, как говорят у нас.

— А мой родина, ой, далеко! — шумно вздохнул Ашот. — Черное море знаешь? Вот там! Тоже у вода, только вода у нас соленый, соленый! И много вода, ой как много! Сколько ни смотри — край не увидишь!

Этот разговор словно всколыхнул всех. На нарах, у погасшей печки, у распахнутой двери наперебой загомонили звонкие и хриплые голоса, мечтательно заблестели десятки глаз, дробью рассыпался радостный смех, и весь вагон наполнился веселым, праздничным гулом.

Стиснув плечи Ашота, Алеша смотрел в дверь вагона и ничего определенного не видел. Он не заметил, как вначале тихо, а затем все громче и слышнее запел полюбившуюся ему фронтовую песню.

«Темная ночь, только пули свистят по степи», — бессознательно, тоненьким голоском выводил он, видя самого себя в бескрайней снежной степи и всем своим существом по-настоящему ощущая угрожающий свист вражеских пуль.

«Только ветер гудит в проводах, тускло звезды мерцают», — так же бессознательно продолжал Алеша, слыша и вой ветра, и свист пуль и видя перед собой далекие, холодные отблески звезд.

Он опомнился, когда песню подхватило несколько голосов, и Ашот, встряхивая его за плечи, жарко шептал на ухо:

— Душевно поешь, Алеша, очень душевно, слеза катится, сердце стучит! Давай дружить, Алеша, на всю жизнь! Как закон скажу: на Ашот надейся, никогда не подведет. Давай вместе проситься будем, к один пулемет. Ты наводчик, а я помощник, ой, как дела творить будем! Держись, фашист, твой капут пришла! Давай дружить, Алеша!

— Давай! — прошептал Алеша, продолжая петь так же вдохновенно и почти бессознательно.

«В темную ночь ты, любимая, знаю, не спишь и у детской кроватки тайком ты слезу утираешь», — замирая от нахлынувших чувств, выводил он, хотя не было у него ни любимой, ни тем более детской кроватки.

Внезапно песня оборвалась, и тут только Алеша увидел, что поезд подошел к большой станции и остановился.

По мокрой и грязной платформе суетливо бегали солдаты, тревожно осматривалась по сторонам какая-то женщина в огромной черной шали, в поисках пищи шныряла между людьми худая облезлая собачонка. К вагону подходил сопровождавший команду пополнения лейтенант. За ним вразвалку вышагивал коренастый солдат в серой десантной куртке, с объемистым вещмешком за спиной и с каким-то длинным свертком в руках.

— Сюда садитесь, — остановясь у распахнутой двери вагона, сказал коренастому лейтенант. — А вы потеснитесь немного, освободите место товарищу, — добавил он, глядя на сидевших в вагоне, и ушел.

— Здорово, орлы! — одним махом ловко вскочив в вагон, резко выкрикнул коренастый и, вытянувшись, как перед большим начальством, тем же резким, звонким голосом представился:

— Еще пока не гвардии рядовой Гаркуша, Потап Потапович, от роду тридцать пять лет, ни дома, ни хаты нет, никогда не было и, видать, не будет. О-о-о! — озорными глазами осматривая примолкших молодых солдат, насмешливо протянул он. — Я думав, це — орлы-гвардейцы, а бачу не орлов, а сусликов. Здорово, суслики! — вновь как в строю, строго вытянувшись, выкрикнул он. — Мовчат! — словно обращаясь к кому-то, удивленно осмотрелся он по сторонам. — Скажите на милость, мовчат! Та щож це такэ! Та хто ж вы такэ, а? Га! А ну вот ты, — повернулся он к Алеше. — Кто ты такой будешь? Га?

— Станковый пулеметчик, — смущенно пробормотал Алеша, невольно сробев под наглым напором Гаркуши.

— Кто, кто? — сморщив полное, с густыми сросшимися бровями и длинным, изгорбленным носом лицо, едко переспросил Гаркуша. — Кулэмэтчик, говоришь? Та якой же з тэбэ кулэмэтчик! Кулэмэтчик это ж грудь — сажень, рост — пид потолок, глаза — огонь и голос, як труба военная. А ты ж кирпатый, та ще курносый, та й росточек, як у того школяра, что матка по утрам пирожками пичкае.

— Ви вот что, — вдруг выскочил из-за Алешиной спины и ринулся на Гаркушу Ашот. — Ви грубиян, ви нахал, ви плохой человек…

— Стой, стой! — невозмутимо проговорил Гаркуша и, недоуменно разводя руками, обвел всех насмешливым взглядом. — Товарищи дорогие, що ж це получается? Человек в гости к вам пожаловал, а тут на него чуть ли не в штыки. Грубиян, нахал, плохой человек! Як це понимать? Га? Як? Ну, сам ты посуди, — подступил он к Ашоту. — Ты, я бачу, кавказский человек, а кавказцы гостя никогда не обижают! Так я понимаю?

— Ви никакой гость! — кипел возмущенный Ашот. — Ви оскорбитель, ви… ви… — от волнения он никак не мог подобрать подходящего слова. — Ви… Ви совсем нэ наш человек.

— Ну, ты это брось! — согнав улыбку с насмешливого лица, строго сказал Гаркуша. — Человек я на сто процентов с гаком наш. Ты, я вижу, тоже наш. Росточек, правда, подкачал, но це не беда. Пудов пять каши кадровой зьишь и пидтянишься. Как зовут-то? Давай знакомиться, может, вместе кровушку пролить доведется, — миролюбиво протянул он руку Ашоту.

— Карапетян Ашот, — обескураженно пробормотал Ашот и нехотя пожал руку Гаркуши.

— И ты не обижайся, — подошел Гаркуша к Алеше. — Ишь як щеки-то полыхают, сразу видать — с характером парень!

От возмущения и обиды Алеша давно намеревался сказать что-нибудь резкое, но сейчас под мягким взглядом подобревших глаз Гаркуши растерялся и бессвязно пробормотал:

— Я что… Я не обижаюсь… Я так…

— О це друга справа! — воскликнул Гаркуша и пошел по вагону, пожимая руки молодых солдат.

Сколь ни резко изменилось поведение Гаркуши, Алеша никак не мог успокоиться и, досадуя на свою растерянность, озлобленно кусал губы. Приход Гаркуши и особенно его нахальство и грубость мгновенно рассеяли чудесное настроение Алеши, и от этого ему стало грустно, тоскливо, как часто бывало с ним, когда в его жизни случались какие-нибудь неприятности. Он забрался на свое место на верхних нарах, с головой накрылся шинелью и пытался ни о чем не думать.

— Не надо, Алеша, — подсев к нему, шептал Ашот. — Не надо волноваться.

— Нет, Ашот, я не волнуюсь, — тронутый заботливым участием друга, проговорил Алеша. — Я так просто, устал что-то, — соврал он, — отдохнуть решил, поспать немного. И ты полежи. Может, скоро выгружаться будем, а там знаешь, не до сна…

* * *

Очнулся Алеша от множества голосов и звонких, режущих слух команд:

— Собирай вещи! Выходи строиться! Быстрее!.. Не задерживаться!..

Алеша кубарем скатился с нар, поспешно надел шинель, подпоясался, схватил тощий вещмешок и выпрыгнул из вагона. На железнодорожной платформе толпились и беспорядочно сновали солдаты, изредка мелькали, что-то командуя, озабоченные офицеры. Внимание Алеши невольно приковало разрушенное, очевидно когда-то большое и красивое кирпичное здание. От него сохранился только один угол кирпичных стен первого и второго этажей, а все остальное грудой кирпича с торчащими балками и толстыми змеями проводов рухнуло вниз. В уцелевшей части виднелись пустые прямоугольники высоких окон и дверей, выбитым глазом темнела круглая коробка электрических часов с одной-единственной цифрой «восемь» и остановившейся на этой цифре искореженной стрелкой.

— Город Курск. Московский вокзал, — с протяжным вздохом сказал кто-то рядом. — Какой был красавец! Залюбуешься и глаз не оторвешь. А теперь…

— Война! — с таким же горестным вздохом ответил второй.

«Война», — мысленно повторил Алеша и впервые в жизни вздрогнул от этого страшного слова.

— Алеша, — подбегая к нему, прокричал Ашот, — строиться пошли. Наши стоят все, один тебя нет.

Вся команда пополнения действительно уже выстроилась. К счастью, начальник команды о чем-то говорил с окружившими его старшинами и сержантами, и Алеша с Ашотом незаметно пристроились на самом левом фланге.

Вскоре раздалась команда «Равняйсь!», потом «Смирно!», «Направо!», и колонна по колдобинам разбитой дороги двинулась в город. И справа, и слева темнели развалины, валялись горелые и разбитые машины, круглились бесчисленные залитые водой воронки от снарядов и бомб. Солдаты шли молча, понуро рассматривая горестные остатки разрушенной железнодорожной станции и поселка около нее. Алеша ожидал, что за станцией развалины кончатся и начнется настоящий город, но прошли уже с полкилометра, спустились по косогору к грязным водам реки, а следы страшного опустошения не исчезали. Прямо на вывернутых, искореженных рельсах свалился набок исклеванный пулями и осколками трамвайный вагон. Рядом с ним уткнулся радиатором в землю сгоревший грузовик. Еще дальше, среди бесформенных груд разрушенных домов дико и странно белели остовы русских печей с высоко поднятыми вверх закопченными трубами. Переломившись надвое, рухнули в реку фермы большого железного моста. И на другом берегу, где расположился Курск, на каждом шагу зияли, грудились, кричали своим безобразным видом страшные язвы войны.

Замыкая строй, Алеша всеми силами старался шагать в ногу, но от волнения, от охватившей его растерянности при виде этих опустошений часто сбивался с ноги, отставал, опомнясь, догонял строй и снова, уйдя в свои мысли, отставал.

Наконец мучительный путь кончился. Город остался позади, и колонна остановилась в реденькой, голой роще. Услышав команду «Вольно!», Алеша облегченно вздохнул и впервые осмысленно посмотрел на своих товарищей. Рядом стояло несколько солдат, ехавших с ним в одном вагоне, большинство же было ему незнакомо. Пытливо осматривая строй, он даже самому себе не мог признаться, что не просто смотрит на товарищей, а отыскивает Гаркушу. Но Гаркуши вблизи не было. Это так обрадовало Алешу, что он невольно улыбнулся и шутливо толкнул Ашота в бок.

— Видал, куда завезли нас, аж в сам город Курск, — весело сказал он настороженно смотревшему Ашоту.

— Курск, Курск, — горячо отозвался Ашот, — мой мать говорил: от нас в Москва едешь, Курск никак не проедешь. А теперь куда мы, куда, Алеша, а? — тревожно спросил Ашот.

— Ну, куда, — замялся Алеша. — В подразделения, наверно, в роты, в батальоны.

Разговор друзей прервала звонкая команда «Смирно!». Строй замер, и тот же звонкий голос скомандовал:

— Радисты, четыре шага вперед!

В разных местах от строя отделилось несколько солдат-радистов и под командой старшины ушли в глубину леса. Вслед за радистами туда же отправились и телефонисты, потом шоферы, артиллеристы, саперы, минометчики, бронебойщики. С каждой новой командой строй все редел и редел.

«А нас куда же?» — тревожно думал Алеша, ожидая, когда вызовут станковых пулеметчиков. От напряжения одеревенело все тело, нестерпимо хотелось пошевелить руками, переставить ноги, но Алеша, собрав все силы, крепился.

— Станковые пулеметчики, четыре шага вперед! — прокричал наконец начальник команды, и Алеша, не чувствуя своего тела, торопливо вышел из реденького строя. Он слышал, как левее прошагал Ашот, а взглянув вправо, увидел коренастую фигуру Гаркуши.

«Неужели вместе будем?» — цепенея от неожиданности, подумал он и не расслышал новой команды.