оявившись на свет в глухой смоленской деревне, проведя годы на тяготившей его военной службе, он стал первооткрывателем грандиозных горных хребтов и пустынь Центральной Азии: первым из европейцев поднялся с севера на высокогорную равнину Тибета.

 

Потомок запорожских казаков

В XVI веке ротмистр казацких войск Карнила Паровальский за боевые заслуги получил от короля Стефана Батория шляхетское достоинство. Тогда и фамилия была переделана на польский лад (от слов: «прже» — через, «валить» — воевать). Ротмистр был далёкий предок Михаила Кузьмича Пржевальского, поручика Невского морского полка, участвовавшего в подавлении польского восстания 1831 года и после возвращения в Петербург из-за болезни подавшего в отставку в возрасте 32 года. В 1838 году Пржевальский женился на дочери соседа — Елене Каретниковой, ставшей матерью Николая и его брата Владимира.

Николай Пржевальский родился 1 апреля 1839 года в окружённой лесами деревне Кимборово Смоленской губернии. Отец умер, когда старшему сыну было семь лет, а младшему Владимиру — шесть. Первой любовью Николая была природа, с детства овладевшая его душой, второй — чтение. Он с увлечением читал книги, журналы — всё, что попадалось под руку. В десять лет Николая отдали учиться в гимназию, там он, благодаря своей феноменальной памяти, стал одним из лучших учеников.

В это время шла Крымская война. Восхищаясь подвигами защитников Севастополя, Николай поступил на военную службу: сначала в Рязанском пехотном полку, а потом — в Полоцком, стоявшем в городе Белом Смоленской губернии. Но быстро понял свою «несклонность» к армейской службе.

Прослужив пять лет прапорщиком, Николай Пржевальский подал рапорт с просьбой о переводе его на Амур. Но получил за «самовольство» трое суток гауптвахты.

Тогда Николай избрал другой путь: он сдал экзамены и поступил в Академию Генерального штаба в Петербурге. Попутно опубликовал в журнале «Охота и коневодство» свой первый литературный опус — «Воспоминания охотника». Пржевальский стремился на Амур, поэтому тема его учебной работы при переходе на второй курс Академии называлась «Военно-статистическое обозрение Амурского края». Экономист и статистик В.П. Безобразов представил это сочинение в Императорское Русское географическое общество, после чего 25-летний Пржевальский, ещё не совершивший ни одного путешествия, был избран членом очень престижного в те времена научного объединения.

Теперь его дальнейший путь определился. Хотя пришлось ещё подождать три года, прежде чем мечта окончательно осуществилась.

Весной 1864 года была окончена Академия. Пржевальского назначили адъютантом командира Полоцкого полка. При первой возможности он покинул полк — в конце года уже преподавал географию в Варшавском юнкерском училище. Впоследствии на основе своих лекций он написал учебник всеобщей географии, который был принят как руководство в учебных заведениях России и переведён на иностранные языки.

 

Начало — на Дальнем Востоке

Мысль об Амуре не оставляла Пржевальского. Он вторично подал рапорт о переводе в Сибирь. Наконец пришёл положительный ответ. Однако вице-председателя отделения физической географии Русского географического общества П.П. Семёнова, совершившего десять лет назад первое восхождение в Небесные горы, Пржевальский попросил направить его в Среднюю Азию.

Энтузиазм молодого офицера понравился Семёнову, но он не решился поручить неизвестному в научном мире человеку столь ответственное дело. И предложил ему сначала показать свои возможности, совершив путешествие в недавно закреплённый за Россией Уссурийский край. Только с условием: на свои средства. Пржевальский охотно согласился, именно туда он давно стремился — на Амур. Что касается средств, пока можно взять в долг, вернув его после издания книги о путешествии.

Воодушевлённый полученным заданием — исследовать природу и население самого южного участка российского Дальнего Востока, Пржевальский зимой 1867 года отправился в путь и в конце марта был в Иркутске. Там он провёл два месяца, знакомясь с библиотекой и коллекциями Сибирского отдела Географического общества. А 26 мая выехал на Байкал, который никак нельзя было миновать на пути к Амуру. С Пржевальским ехал 16-летний ученик военного училища Станислав Ягудин, знавший основы топографии. Искусству препаратора он научился в самой Экспедиции.

Задание войскового штаба было довольно простым: исследовать пути, ведущие к границам Маньчжурии и Кореи и разузнать всё, что можно, о местных жителях берегов Уссури. Но Пржевальский решил сделать больше — всесторонне обследовать Уссурийский край: рельеф, климат, растительность, животный мир, не забыв, конечно, и аборигенов. То есть провести комплексную географо-этнографическую экспедицию.

«Дорог и памятен для каждого человека тот день, в который осуществляются его заветные стремления...» — так начинается книга Пржевальского «Путешествие в Уссурийский край».

Всего в 60 вёрстах от Иркутска он увидел Байкал: «громадную водную гладь озера, обставленного высокими горами, на вершине которых ещё виднелся местами снег».

От села Лиственничное у истоков Ангары до села Посольское на восточном берегу озера — 90 вёрст. Путешественники пересекли Байкал на купеческом пароходе. Дальше — на почтовой тройке до Сретенска-на-Шилке. Это целых 1000 вёрст. От Сретенска ходили пароходы на Амур, надо было подождать, когда мелководная Шилка очистится ото льда и достаточно наполнится водой. Река эта мелкая: менее метра её глубина на перекатах. Пароходы часто садились на мель, а то и получали пробоины. Это «испытал» и Пржевальский: пароход, на который он сел с Ягудиным, налетел на камень. Пришлось остановиться для ремонта в Шилкинском заводе, а потом уже нельзя было плыть дальше — Шилка обмелела. Тогда Пржевальский вместе со своим спутником погрузился в лодку и поплыл вниз по Шилке к Амуру. Это даже больше понравилось: было похоже на настоящую экспедицию. От станицы Горбицы до Амура, образующегося от слияния Шилки с Аргунью, протянулось пустынное, на двести вёрст пространство. На нём не было селений, если не считать семи почтовых домиков, известных под названием «Семь смертных грехов». Так эти станции назвали из-за плохого их обслуживания. Шилка здесь, сжатая горами, быстро течёт в ущелье шириной 140—200 метров среди крутых берегов. На Пржевальского эти места произвели гнетущее впечатление: «Столетние деревья угрюмо смотрят кругом, густое мелколесье и гниющие пни затрудняют путь на каждом шагу и дают живо почувствовать, что находишься в лесах девственных, до которых ещё не коснулась рука человека...»

Путешественники плыли быстро — вёрст сто в сутки — и 14 июня прибыли к тому месту, где Шилка, сливаясь с Аргунью, даёт начало великому Амуру. Здесь он имеет ширину не более 320 метров и берега почти такие же, как у Шилки — Амур продолжает «работу» породившей его реки: прорывается через хребет Хинган, разделяющий Маньчжурию и Монголию.

В казачьей станице Албазин, знаменитой сражениями Ерофея Хабарова с даурами в конце XVII века, Пржевальский и Ягудин пересели на пароход, шедший в Благовещенск. Амур повернул к югу и разбился на рукава. Горы по берегам стали ниже, их очертания мягче. Это был отрог Малого Хингана, хребет Ильхури-Алинь, который всего пять лет назад пересёк Пётр Кропоткин, открывший там потухшие вулканы. Пржевальский прибыл в Сибирь в то время, когда Кропоткин её уже покинул.

В Благовещенске путешественников догнал пароход, оставленный ими на Шилке. Они перебрались на него и поплыли по полноводному Амуру к его устью, к селению Николаевску, возникшему на месте основанного почти 20 лет назад Г.И. Невельским Николаевского поста.

Верстах в двух от Благовещенска — устье Зеи. Эта река при впадении в Амур кажется шире его самого. Между станицами Радеевой и Помпеевкой Амур на протяжении семидесяти вёрст течёт в узком русле, «быстро и извилисто стремится между горами, представляя на каждом шагу великолепные ландшафты». Он прорывается через хребет Хинган, у станицы Екатерино-Никольской снова разбивается на рукава и вскоре, принимая справа самый большой свой приток — Сунгари, текущую с Маньчжуро-Корейских гор, становится вдвое шире. На левом берегу изредка попадались станицы пешего батальона Амурского казачьего войска — около 6000 человек живут там, где всего два десятка лет назад обитали только гольды (нанайцы).

 

Вверх по Уссури

Путешественники месяц плыли по Амуру от Сретенска до Хабаровки. Это был ещё не город Хабаровск, но селение, широко раскинувшееся при впадении Уссури в Амур: больше 100 домов с 350 жителями и примерно столько же казаков и солдат.

По Уссури Пржевальский с Ягудиным и казаком Николаевым поплыли против течения на лодке с гребцами. Это плавание на расстояние более полутысячи вёрст заняло три недели. Из лодки часто выходили на берег: проводили глазомерную съёмку, вели метеорологические наблюдения, собирали растения и образцы горных пород. Поражало необыкновенное богатство растительности. Об этом записал Пржевальский: «Здесь растительная жизнь является во всей силе... На каждом шагу встречаешь роскошь и разнообразие, так что не знаешь, на чём остановить своё внимание». Даже медведь однажды показался шагах в двухстах, но и он лишь поднялся на задние лапы и стоя смотрел на диковинного двуногого «зверя».

За 23 дня Пржевальский проплыл от устья Уссури до последней казачьей станицы — Буссе — больше 500 километров. Но время было выбрано неудачно: каждый день лили дожди и очень трудно было сохранить в условиях большой сырости гербарий и чучела птиц.

И всё же Пржевальский продолжал тщательно исследовать Уссури, составлял подробный географический отчёт. Особое внимание он обратил на самый большой приток реки — Бикин, стекавший со склонов Сихотэ-Алиня, и установил, что широкая и глубокая река эта судоходна, по крайней мере, вёрст на сто. Правда, пока пароходы по ней не ходили. В низовьях Бикина находилась долина шириной вёрст десять, горы, ограждающие её, были покрыты дремучими лиственными и хвойными лесами, буквально кишащими соболями.

Удивила извилистая речка Сунгача: «Едва ли можно найти другую реку, которая так прихотливо изломала бы своё русло и образовала столько частых и крутых извилин...»

Если по карте измерить расстояние от её истока до устья, получится 90 вёрст, но действительная протяжённость русла в три раза больше. Что заставляет реку петлять, не ясно, потому что течёт она по совершенно плоской равнине. Местность отличается безлюдностью и однообразием. Его нарушает появление «необыкновенного цветка... который местами во множестве растёт по береговым озёрам и заливам Сунгачи». Этот цветок — дальневосточная разновидность лотоса.

Пржевальский плыл по Сунгаче на пароходе, непуганые птицы слетались к невиданному дымящему чудовищу. Утки и цапли, бакланы и китайские журавли нисколько не боялись, не улетали прочь, а только разглядывали пароход.

Через два с половиной дня плавания открылась водная гладь эллипсовидного озера Ханка, окружённого заболоченными берегами. Пржевальский определил, что его длина — 85 вёрст, ширина — 64, а площадь — 3870 кв. км. (Сейчас, спустя 136 лет, озеро значительно уменьшилось, но по-прежнему восемь рек впадают в Ханку, а вытекает одна Сунгача).

Ханка очень богата рыбой, причём попадались различные её виды. Наряду с сазанами, карасями, лещами, тайменями, щуками, налимами, ловились и осётры, стерляди и гигантские калуги весом в 30—40 пудов. Переселившиеся из России крестьяне активно занимались рыбным промыслом, хотя предпочитали традиционное земледелие.

Николай Михайлович много разговаривал с переселенцами (из Воронежской, Тамбовской, Астраханской губерний), пришедшими на Амур и построившими здесь свои деревни. Они распахали землю, засеяли зерновые, устроили бахчи с арбузами и дынями, развели скот...

Но не всегда удавалось приспособиться к местным условиям погоды, поэтому жители нередко оставались без урожая.

Обходя селения гольдов (нанайцев), орочей, китайцев и корейцев, подробно знакомясь с их бытом, Пржевальский постепенно продвигался к югу, к берегам Японского моря. На его пути был врезанный в материк на восемьдесят вёрст залив Петра Великого, украшенный созвездием островов и бухтой Золотой Рог, на берегу которой раскинулся новый город-порт Владивосток. Пржевальский прошёл вдоль берега от залива Посьета до гавани Ольги. Слева высились крутые отроги Сихотэ-Алиня, справа шумел океанский прибой. Береговая полоса, обдуваемая постоянными ветрами, поросла кустарником и высокой травой, редкие дубовые леса поднимались по склонам гор. Чем дальше от берега, тем гуще были леса. Кроме дубов, попадались высокий граб и колючая аралия, через заросли которой на горных склонах невозможно было пробраться.

Проходя версту за верстой, пересекая многочисленные большие и малые реки, впадающие в Японское море, Пржевальский посещал селения китайцев, корейцев и русских. Все они ловили живущую в этих реках красную рыбу большими плетёнными из тальника «мордами» или крючьями, привязанными к длинной палке.

Множество различных животных населяло дремучие горные леса — пятнистые олени, изюбры, козы, медведи, барсуки, рыси, куницы, дикие кошки. Реже других попадались тигры, барсы, рыси и антилопы. Страстный охотник, Пржевальский подробно изучил приёмы охоты местных жителей и описал их.

Путешественник пришёл во Владивосток вечером 28 октября, перед тем как задула сильная метель, принёсшая на улицы снежный покров в четыре вершка (18 см). Он успел добраться вовремя и решил остаться на неделю, чтобы заменить лошадей, сбивших спину. В городе, протянувшемся более чем на версту вдоль северного берега бухты Золотой Рог, было не более пятидесяти казённых домов и два десятка китайских фанз. Проживало в нём около пятисот человек. Главное событие осени — рынок морской капусты. Купцы грузили её на корабли и везли в Шанхай.

4 ноября отправился Пржевальский со своим караваном дальше. Вначале переправились в верховьях Уссурийского залива через широкую реку Майхе, по которой уже проносились небольшие льдины, возвещавшие о начале зимы.

Реку Сучан, стекающую с главного хребта Сихотэ-Алиня, Пржевальский назвал «самой замечательной по своему плодородию и красоте». Быстрая горная река в верхнем и среднем течении впадает в залив, названный Америка, как спокойная равнинная река, по которой возможно плавание судов.

Отвесный утёс возвышался на 150 метров над устьем Сучана. Две русских деревни в Сучанской долине окружены были множеством китайских фанз. В деревнях жили переселенцы из Вятской губернии. Как раз против устья, на западном берегу залива Америка, находилась гавань Находка, спокойная даже во время сильного ветра. Но главное, что поразило охотника Пржевальского в Сучанской долине, — это обилие фазанов. Десять дней солдат, сопровождающий его на охоте, «едва доносил домой полный и тяжёлый мешок»: каждый фазан весил от двух до трёх пудов.

Однажды довелось поохотиться даже на тигра. Свежие следы увидели крестьяне деревни Александровской: четыре вершка в длину и более трёх — в ширину. «Судя по такой лапке, зверёк был немаленький». Тигр поймал у одной из фанз собаку. Идя по следам хищника, Пржевальский с солдатом натолкнулись на окровавленную площадку, на которой он съел собаку, всю полностью, с костями и внутренностями. «Вот-вот он мог броситься на нас, а потому, держа палец на спуске курка своего штуцера, я осторожно и тихо подвигался вместе с солдатом... Охотничья страсть, с одной стороны, сознание опасности — с другой. Всё это перемешалось и заставило сердце биться тактом более учащённым, против обыкновенного. Однако тигра не оказалось на этом месте».

Проходили места, где зверь отдыхал, наконец, он мелькнул в кустах, но, заметив людей, умчался в горы. Догнать тигра не удалось.

Из долины Сучана путь вёл по берегу моря в гавань Ольги. Едва заметная тропинка вилась по крутым отрогам Сихотэ-Алиня. Она то взбиралась на кручи, то опускалась к морю, и приходилось идти вброд, обходя отвесные скалы. В тихих заливах плавали киты, пуская фонтаны.

В гавань Ольги, где стоял пограничный пост, путешественники пришли вечером 7 декабря, пройдя от устья Сучана около 300 вёрст: «После ночёвки под открытым небом, на снегу и морозе, невыразимо отрадно было заснуть в тёплой уютной комнате...»

Бухта была уже подо льдом, но сама гавань не замёрзла, и на ней держались стаи уток и лебедей. Здесь путники пробыли шесть дней. Следующий переход — на Сунгари.

На пустынном берегу залива Владимира путешественникам посчастливилось увидеть морского орлана, огромную, сильную и красивую птицу, способную даже тюленя вырвать из воды и поднять в воздух. Пржевальский в засаде пытался подкараулить орлана, но осторожная птица так и не подлетела на расстояние ружейного выстрела.

Долина Павловки за перевалом оказалась совершенно пустынна. На перевале, засыпанном снегом, царил лютый холод, ночевать же пришлось под открытым небом у костра, согревая то одну, то другую сторону тела. Потом путники вышли к реке Даубихе (теперь это Арсентьевка). Она, сливаясь с Улахэ, образует Уссури. На заснеженной тропе встретили Новый год и к 7 января достигли станицы Буссе, которую покинули три месяца назад. За зимнюю экспедицию было пройдено больше тысячи вёрст.

Зимой в Николаевске Пржевальский работал над книгой об Уссурийской экспедиции. Предисловие он начал так: «Сильная, с детства взлелеянная страсть к путешествию заставила меня после нескольких лет предварительной подготовки перебраться на службу в Восточную Сибирь — эту громадную и столь интересную во всех отношениях окраину царства русского...»

Он вспоминал картины природы края, девять лет назад закреплённого по Пекинскому договору за Россией. Природа здесь удивительна тем, что в ней черты сурового севера переплетаются с приметами южными. Дикий виноград и лианы в тайге засыпают глубокие снега. Реки и озёра, изобилующие рыбой и водоплавающей птицей из самых южных стран, сковывает лёд. В лесу можно видеть тигра, которого не встретишь в Италии, а ведь озеро Ханка находится на широте Рима.

 

Озеро Ханка

В марте на озере наблюдается массовый прилёт птиц. Первые весенние гости — лебеди-кликуны, за ними появляются бакланы, потом — японские (даурские) журавли. Не раз наблюдал Пржевальский ранним утром забавные танцы удивительных голенастых птиц.

Китайский, или уссурийский, журавль отличается от японского крупными размерами: полтора метра в высоту, более двух метров — размах крыльев, вес — более девяти килограммов. Он необычайно красив: снежно-белый, с одной только чёрной шеей и чёрными малыми маховыми и плечевыми перьями. Невероятно осторожный, журавль не подпускает никого к себе ближе чем на триста метров.

Когда становится теплее, появляются белые и серые цапли, сизые чайки — обычные на Ханке птицы. Японский красноногий ибис — редкая здесь птица, в середине марта прилетает на озеро этот родной брат священной птицы древних египтян. Озеро ещё под ледяной коркой, долины засыпаны снегом, и даже полярная белая сова не улетела на свой север, а удивительный ибис уже прибыл встречать весну на озере Ханка. Спина и верхняя часть шеи ибиса пепельно-голубые, брюхо — бледно-розовое, а крылья — огненно-красные, как и ноги. Согнутый клюв — чёрный, красноватый на самом кончике.

С началом апреля прилёт птиц становится массовым. Они буквально завоёвывают озеро, с которого уходят на болота журавли и ибисы. «Громкий крик журавлей, кряканье уток, гоготанье гусей, свист куликов, песни жаворонков, токанье тетеревов, писк чибисов — всё это сливается в один общий, неясный шум, свидетельствующий о полном разгаре и приволье здешней весенней жизни».

Прилёт и пролёт птиц продолжается до середины мая. Последней появляется китайская иволга, зимовавшая в пальмовых лесах Индокитая, «своим громким, мелодичным свистом возвестила она об окончании весеннего прилёта и о начале летней трудовой жизни всех пернатых гостей ханкайского бассейна...»

«Три месяца странствовал я по лесам, горам и долинам или в лодке по воде, и никогда не забуду то время, проведённое среди дикой, нетронутой природы, дышавшей всей прелестью сначала весенней, а потом летней жизни... Это была чудная, обаятельная жизнь, полная свободы и наслаждения! Часто, очень часто вспоминаю её и утвердительно могу сказать, что человеку, раз нюхнувшему этой дикой свободы, нет возможности позабыть о ней даже при самых лучших условиях дальнейшей жизни».

Лето Пржевальский провёл в лесах в бассейнах рек Сиянхе, Мо и Лефу, впадающих в озеро Ханка. Он наносил реки на карту, промерял их глубины от истока до устья. Много удивительного встретил исследователь на берегах этих рек. Изюбры, косули, дикие козы попадались на каждом шагу.

Книгу о путешествии, совершенном им ещё в первое тридцатилетие жизни, Пржевальский закончил так: «...Два года страннической жизни мелькнули как сон, полный чудных видений!.. Прощай, Ханка! Прощай, весь Уссурийский край!.. С твоим именем для меня навсегда будут соединены воспоминания о счастливых днях свободной, страннической жизни...»

Результатами экспедиции были статья «Инородческое население Уссурийского края» и книга «Путешествие в Уссурийском крае» с подробным комплексным описанием территорий между Амуром и Японским морем. В гербарии — 300 видов растений, в орнитологической коллекции — более 300 чучел птиц.

В январе 1879 года Пржевальский вернулся в Петербург и выступил в Русском географическом обществе с докладом. Даже внешний вид путешественника произвёл впечатление на присутствовавших на том заседании. Один из членов Общества писал тогда: «Он был высокого роста, хорошо сложен, но худощав, симпатичен по наружности и несколько нервен. Прядь белых волос в верхней части виска при общей смуглости лица и чёрных волосах привлекала к себе невольное внимание».

Первое путешествие молодого офицера географы России признали настолько выдающимся, что комиссия по наградам Русского географического общества (председателем её был П.А. Кропоткин) единодушно присудила ему Серебряную медаль.

 

Через Монголию — в страну тангутов

В 1869 году, когда Пржевальский покидал Приамурье, Генеральный штаб командировал в Китай и Японию военного географа Михаила Ивановича Венюкова. В его задачи входило комплексное обследование этих двух стран. Но Венюков не был полевым исследователем и занимался в основном материалами архивов. Денег ему отпустили недостаточно, и он вернулся в Россию, не завершив намеченную программу, хотя и много сделав.

Средства, не полученные Венюковым, были переданы Генеральным штабом и Географическим обществом Пржевальскому. Вице-председатель ИРГО Ф.П. Литке поддержал проект молодого энтузиаста, как и Семёнов, поверив в него.

Завершая своё выступление Пржевальский сказал о дальнейших планах: «Я получил назначение совершить экспедицию в Северный Китай, в те застенные владения Небесной империи, о которых мы имеем неполные и отрывочные сведения...»

Оставалось только получить китайский паспорт, который позволил бы совершать переходы по отдалённым провинциям Китая. Но для того, чтобы добраться до властей в Пекине, необходимо было уже начать великое путешествие: только до Иркутска — пять тысяч вёрст и больше тысячи — от пограничного селения Кяхта до китайской столицы. Пржевальский взял с собой своего бывшего ученика, выпускника Варшавского училища Михаила Пыльцова. В Сибири к ним присоединились два казака. Вчетвером путешественники пересекли великую пустыню Гоби.

Начиналась зима, стояли тридцатиградусные морозы, сопровождавшиеся жестоким ветром. «Глубокая зима с сильными морозами и бурями, — записывал Пржевальский, — полное лишение всего, даже самого необходимого, наконец, различные другие трудности, — всё это день в день изнуряло наши силы. Жизнь наша, в полном смысле, — борьба за существование, и только сознание научной важности предпринятого дела давало нам энергию и силы для успешного выполнения задачи. Сидеть на лошади невозможно от холода, идти пешком также тяжело...»

После промороженной пустыни совсем другим миром показался по-весеннему тёплый город Калган (сейчас — Чжанцзякоу). Здесь путешественники закупили продукты, но не очень много: по мешку риса и проса, пуд сахара. Пржевальский, как и в первом путешествии, надеялся в основном на охоту. Он вспоминал о своём детстве: «...Я рано пристрастился к охоте. Сначала стрелял я из игрушечного ружья желудями, потом из лука, а лет двенадцати получил настоящее ружьё...»

Из Калгана исследователи двинулись караванным путём, по которому уже давно никто не ходил после того, как банды дунган разорили все окрестные деревни: «Следы дунганского истребления встречались на каждом шагу... и нигде не было видно ни одной души».

Первым объектом топографической съёмки стало озеро Далайнор, принимающее воды монгольской реки Керулен. Когда во время летнего половодья поднимается уровень озера, из него идёт сток в реку Аргунь, образующей при слиянии с Шилкой Амур, на котором уже побывал Пржевальский.

Лето прошло в верховье Хуанхэ и на высоком плато Ордос, наполовину засыпанном песками. На юге плато переходило в лёссовую равнину, изрытую гигантскими оврагами, глубиной в 100—150 метров. «Тяжело становится человеку в этом песчаном море... безжизненность и мёртвая тишина вокруг...» Столь же мрачная картина наблюдалась в пустыне Алашань, пески которой «душат путника своим палящим жаром». За быстро промелькнувшим летом наступила зима, жара сменилась стужей. Отряд повернул обратно. По пути были открыты и исследованы два хребта к северу от Жёлтой реки (Хуанхэ). Новый, 1872 год встречали в Калгане, из которого пришлось снова идти в Пекин. Там Пржевальский получил дополнительные средства на дальнейший путь и заменил двух казаков, не очень хорошо показавших себя в трудных переходах, на новых, присланных из Урги. Свежие верблюды пополнили караван. Как только настала весна, цепь навьюченных верблюдов снова появилась в песках безводной пустыни Алашань. Переход оказался очень тяжёлым из-за жары и нехватки воды.

Вода появилась, когда подошли к могучему хребту Алашань. Пржевальский поднялся на самую высокую вершину хребта и увидел внизу хаос горных хребтов, долин, плоскогорий: «Сила впечатления была так велика, что я долго не мог оторваться от чудного зрелища, долго стоял, словно очарованный, и сохранил в памяти этот день как один из счастливейших в моей жизни».

Два года об отряде Пржевальского ничего не знали ни в Петербурге, ни в Пекине. В Географическом обществе стали уже готовить большую спасательную экспедицию, запросили на неё средства у правительства. Но тут пришло сообщение из русского посольства: китайский чиновник, прибывший из Алашаня, уверяет, что с Пржевальским всё в порядке — он возвращается назад, избрав другой путь: через центральную часть пустыни Гоби.

Полтора месяца потребовалось на её пересечение. Единственным источником воды были очень редкие колодцы да небольшие мелкие озёра на глинистых такырах (плоских понижениях), куда пригоняли монголы на водопой табуны лошадей и стада коров. Эта нагретая солнцем, взбаламученная копытами животных вода совершенно не годилась для питья, но приходилось пить и её, заваривая в ней чай.

Однажды был случай, когда, отойдя от одного такого озера, отряд не встретил колодца, о котором говорил проводник. Колодца не было и через 10 и через 20 километров... «Положение наше было действительно страшно, — записал в дневнике Пржевальский, — воды оставалось в это время несколько стаканов. Мы брали в рот по одному глотку, Чтобы хотя немного промочить совсем почти засохший язык. Всё тело наше горело как в огне, голова кружилась...» Пржевальский приказал казаку с проводником скакать вперёд до тех пор, пока не появится колодец. «Скоро в пыли скрылись из глаз посланные за водой, и мы брели по их следу шаг за шагом, в томительном ожидании нашей участи».

Какова же была общая радость, когда все увидели казака, скакавшего во весь опор назад... В руке он держал чайник с драгоценной водой. Колодец есть!

«Дело это было в два часа пополудни, так что по страшной жаре мы шли девять часов кряду и сделали 34 версты... Жаль, что быстро идти нельзя: устали мы сильно, да притом, несмотря на конец августа, ещё стоит жара. Нужно видеть, в каком теперь виде наше одеяние. Сапог нет, а вместо них — разорванные унты; сюртук и штаны все в дырах и заплатах; фуражки походят на старые выброшенные тряпки, рубашки все изорвались, осталось всего три полугнилых...»

В начале сентября 1873 года отряд пришёл в Ургу, главный монгольский город. Продолжавшийся три года поход закончился. По территории Центральной Азии преодолёно было 12 тысяч километров.

Дважды пересёк Пржевальский пустыню Гоби. Он определил, что она не «куполообразное поднятие», как считалось прежде, а чаша, окружённая горами, и преимущественно не песчаная, а каменистоглинистая. «Вообще же, Гоби своим однообразием производит на путешественников тяжёлое, подавляющее впечатление. По целым неделям сряду перед глазами являются одни и те же образы — то неоглядные равнины, отливающие желтоватым цветом высохшей травы, то черноватые, изборождённые скалы, то пологие холмы...»

 

К заоблачному Тибету

На заседании совета Общества 31 января 1875 года обсуждалось предложение Н.М. Пржевальского о новой экспедиции, конечная цель которой — загадочная, совсем незнакомая европейцам тибетская духовная столица Лхаса. Совет единогласно решил: «Экспедиция вполне заслуживает внимания и обещает принести отличные результаты, как по отношению к поставленной программе, так и ввиду личных качеств путешественника». Было подчёркнуто, что страны, в которые отправляется подполковник Пржевальский, принадлежат к числу «Terra incognita». Вице-президент ИРГО Пётр Петрович Семёнов согласовал решение Совета с министерствами, военным и иностранных дел, которые отметили государственное значение предполагаемой экспедиции. Ознакомившись с мнениями министров, император Александр II «соизволил на отпуск просимой суммы». А просил Пржевальский 24 тысячи рублей.

В одном из писем он радостно сообщил: «Теперь я одной ногой уже в Тибете, и если эта экспедиция будет идти так же счастливо, как первая, то мне будет принадлежать честь исследования всех самых неведомых стран Центральной Азии. Поприще завидное, хотя и трудное».

В разгар подготовки пришло письмо из Парижа с сообщением о присуждении Пржевальскому Золотой медали Парижского географического общества. Звали приехать хоть на несколько дней, но он никак не мог — сборы. Лишь выбрался на шесть дней в своё имение на Смоленщине, чтобы встретиться с друзьями и поохотиться. Эта поездка для Пржевальского была важнее парижской. В имении он окончил 2-й том книги о путешествии в Монголию и страну тангутов.

Жарким июньским днём 1876 года Пржевальский выехал с провожавшим его Пыльцовым из Москвы в Нижний Новгород по железной дороге с багажом 130 пудов. На всякий случай он отправил из Перми Пыльцову своё духовное завещание, но в письме добавил: «Впрочем, мне кажется, всё обойдётся благополучно, и мы все возвратимся через три года. Конечно, здоровья поубавится, да и седых волос прибудет».

В Перми были получены 12 тысяч патронов, и экспедиция отправилась дальше на тринадцати почтовых лошадях: два тарантаса и две телеги, нагруженные вещами. Тарантасы часто ломались на плохих уральских дорогах, приходилось останавливаться и чинить. Но в западносибирских степях дело пошло лучше: расстояние от Омска до Семипалатинска проехали всего за трое с половиной суток. Местность принимала всё более и более характер пустыни Гоби: появлялись солончаки и невысокие холмы. Из Семипалатинска выехали на пяти тройках, через 800 вёрст в Алтыне свернули в Верный, где Пржевальский взял троих семиреченских казаков. В конце июля экспедиция прибыла в Кульджу.

В этом азиатском городе пришлось провести несколько недель, сортируя снаряжение: что-то оставить, что-то просушить (по дороге опрокинулся в реку тарантас с десятком ящиков). В Кульдже закуплено было 24 верблюда и 4 лошади.

Через туркестанского генерал-губернатора К.П. Кауфмана Пржевальский получил письмо тамошнего властителя эмира Якуб-бека. Он писал, что примет экспедицию, как гостей. Пришло и предупреждение: весь южный склон Тянь-Шаня занят восставшими против власти Китая тангутами, и китайское правительство не берёт на себя охрану путешественников.

Тем не менее экспедиция двинулась дальше, по долине реки Или, которую Пржевальский назвал «азиатской Ломбардией по своему климату и плодородию». Поднявшись на высокое плато Юлдус у подножия хребта Нарат, в самом центре Тянь-Шаня, Пржевальский вынужден был отправить назад одного из своих помощников Павало-Швейковского, показавшего полную непригодность к экспедиционной жизни. Из помощников остался, наряду с семью казаками, лишь препаратор Фёдор Эклон. О нём Николай Михайлович писал Пыльцову: «Птиц делает хорошо, всё остальное исполняет как нельзя лучше. С ним вдвоём мы и совершим всю экспедицию».

На некоторое время отряд задержали мусульмане-торгоуты, пославшие гонца в Кашгар к Якуб-беку за разрешением пропустить русских. Ответ пришёл через семь дней. К каравану приставили конвой, и провожатый повёл экспедицию к Лобнору окружным путём — с переправой через реку Тарим.

Между тем уже наступил декабрь, морозы ночью доходили до -22°. С верблюдами было трудно идти по долине Тарима, поросшей лесом и колючим кустарником. Выйдя к берегу озера Лобнор, оказавшегося похожим на огромное болото, заросшее тростником, Пржевальский оставил большую часть багажа, а сам отправился с верблюдами к новооткрытому хребту Алтынтаг — охотиться на их диких сородичей: о них европейцы только слышали.

За 40 дней в предгорьях Алтынтага было пройдено 500 вёрст. В пути встретился лишь один дикий верблюд, подстрелить которого не удалось. Эти животные оказались более чуткими и подвижными, чем их одомашненные собратья.

Однако были сделаны астрономические измерения и съёмки до сего времени неизвестного района. Вскоре казаки добыли три шкуры диких верблюдов: основная часть экспедиции в это время находилась на Лобноре. Пржевальский же продолжал съёмку озера. Его внимание привлекли несметные стаи перелётных птиц, собирающиеся на Лобноре. Он провёл на озере почти два месяца — февраль и почти весь март 1877 года — и всё это время на Лобнор летели птицы, стая за стаей, в каждой — тысячи пернатых.

В городе Курла произошло свидание с Якуб-беком, называвшим себя Бадуаденом (Счастливым). Он владел тогда всем Восточным Туркестаном. Но положительного результата встреча не дала: русских задержали в Курле, не пуская в Тибет.

Снова поднявшись на Юлдус, Пржевальский перевалил через хребет Нарат, оказавшись в верховьях реки Цагма, где было тепло и влажно: почти каждый день шли дожди. Собрав гербарий высокогорных трав, Николай Михайлович вернулся в Кульджу, где находился до середины августа, работая над отчётом о состоявшейся, несмотря на множество препятствий и трудностей, Лобнорской экспедиции. В коллекции было 500 экземпляров птиц, 25 крупных млекопитающих, в том числе три шкуры диких верблюдов, больше 2000 насекомых и пресмыкающихся. Оставлять коллекцию в Кульдже было опасно, и Пржевальский запросил казачьего урядника, под надзором которого можно было бы отправить ценный научный груз в столицу.

Озеро Лобнор, расположенное в восточной части Таримской котловины, издавна славилось своим непостоянством: от года к году и по сезонам менялись его размеры, очертания, глубина, солёность. Всё зависело от блужданий впадающих в него рек Тарима и Кончедарьи. Пржевальский зафиксировал местоположение озера и описал его особенности. Через 20 лет посетивший озеро швед Свен Гедин увидел его в новом качестве. А по последним данным, озеро Лобнор высохло и вообще перестало существовать. Близ него находится теперь китайский ядерный полигон.

От Лобнора, где он оставил караван, Пржевальский налегке с четырьмя спутниками поднялся на Тибетское плоскогорье. В условиях высокогорной зимы при недостатке топлива и воды небольшой отряд прошёл за 40 дней более 500 км. Там, где на 39° с. ш. на карте изображена была равнина, он открыл разделяющий две котловины — Таримскую и Цайдамскую — громадный хребет Алтынтаг. Этот хребет обозначил северную границу Тибета. И она оказалась на 300 км севернее, чем считали раньше.

Новый, 1878 год встречали в горах Алтынтага, а вслед за тем, 15 января, отметил Николай Михайлович десятилетие, как он говорил, своей «страннической жизни». Ровно 10 лет назад выехал он из Варшавы, где преподавал в юнкерском училище, в первое своё путешествие, в Уссурийский край, на Дальний Восток. Именно в этот день произошла встреча в горах Алтынтага с диким верблюдом: о нём много рассказывали местные жители, но никто из европейцев его ещё не видел.

Новая попытка проникнуть в Тибет оказалась безуспешной — пришлось вернуться из-за мучительной болезни, возникшей у Пржевальского и некоторых его спутников, — постоянное соприкосновение с солёной пылью вызвало сильный зуд кожи. Надо было возвращаться для лечения.

Лечение в Зайсане было длительным. Врачи не разрешали продолжать экспедицию, но Николай Михайлович всё же вышел из Зайсана 19 марта в 8 часов утра с караваном и начал обычную экспедиционную работу. Но на шестой день пути караван нагнал нарочный из Зайсана, привёзший письмо, в котором сообщалось о смерти матери Пржевальского. Ко всем неудачам третьей экспедиции прибавилось большое горе. В дневнике появились горькие слова: «...жажда деятельности и заветное стремление к исследованию неведомых стран... отрывали меня от родного края... Бросалось многое, но самою тяжёлою минутою всегда для меня было расставание с матерью. Её слёзы и последний поцелуй ещё долго жгли моё сердце...»

Путешествие, по протяжённости самое короткое из всех, совершенных Пржевальским (всего 4 тысячи километров), было прервано. Его сам он считал неудачным. Но на самом деле были получены важнейшие результаты: открыто и исследовано загадочное озеро Лобнор, оказавшееся «блуждающим», изучен ограждающий Тибет с севера хребет шестикилометровой высоты Алтынтаг, выполнены съёмки Таримской и Цайдамской котловин, обе стороны хребта.

Однако силы Пржевальского, физические и моральные, были подорваны. Врачи определили у него нервное расстройство и посоветовали забыть о путешествиях. В Генеральном штабе он получил четырёхмесячный отпуск для восстановления здоровья и уехал в Смоленское имение Отрадное, близ Слободы.

Лучшим лекарством для Пржевальского была работа над очередной книгой, которую он назвал «От Кульджи за Тянь-Шань и на Лобнор». В ней подробно рассказано о второй экспедиции в Центральную Азию. По мере завершения книги крепло желание неисправимого «покорителя пространств» отправиться в новое путешествие. Направление остаётся то же — далёкий, недостижимый Тибет.

В тот день, когда караван вернулся в Зайсан, Пржевальскому исполнилось 39 лет. Он записал в дневнике: «...День этот ознаменован для меня окончанием экспедиции, далеко не столь триумфальной, как моё прошлое путешествие по Монголии. Теперь дело сделано лишь наполовину... экспедиция остановилась в самом начале... Я не унываю!.. Правда, жизнь путешественника несёт с собой много различных невзгод, но зато она даёт и много счастливых минут, которые не забываются никогда. Абсолютная свобода и дело по душе — вот в чём именно вся заманчивость странствований...

Прощай же, моя счастливая жизнь, но прощай ненадолго. Пройдёт год, уладятся недоразумения с Китаем, поправится моё здоровье — и тогда я снова возьму страннический посох и снова направлюсь в азиатские пустыни...»

 

В лабиринте гигантских хребтов

20 января 1879 года Пржевальский со своими спутниками выехал из Петербурга. Остановившись на несколько дней в Москве, в конце января он прибыл в Оренбург и сразу же направился через Омск и Семипалатинск в Зайсан. Началось его третье центрально-азиатское путешествие.

У Пржевальского, наряду с Фёдором Эклоном, появились новые помощники: Всеволод Роборовский и препаратор Андрей Коломейцев (он вместе с Н.А. Северцовым и Г.Н. Потаниным путешествовал по Монголии, был оставлен ими в Зайсане для препарирования птиц и мелких зверьков, но не получил от учёных никаких средств к существованию). Пржевальский охотно взял Коломейцева в свою экспедицию. Всего в отряде было 14 человек. Груза — около 200 пудов. Особенно тяжелы были охотничьи припасы: патронов и пороха по 3 пуда и дроби 12 пудов. Из научных приборов, как всегда, хронометр, барометры, буссоли, термометры и, конечно, несколько компасов. Продовольствие — стадо баранов — шло «своим ходом». Особый груз составляли 10 пудов серебра и различных подарков для расплаты за услуги с местным населением и властями. Всё это было навьючено на верблюдов, их в караване было тридцать пять. Офицеры, препаратор и переводчики ехали на лошадях, казаки — на верблюдах.

   20 марта 1879 года экспедиция выступила из Зайсана. Через месяц она преодолела бесплодную Джунгарскую пустыню, протянувшуюся на 600 вёрст. Был весенний месяц апрель, но весна (с температурой воздуха до 20 °С) ощущалась только в полдень. Вечером наступала прохлада (7—8°), порой шёл дождь. Ночью же, и особенно утром, ударял совсем зимний мороз. Иногда шёл снег, таявший под первыми солнечными лучами.

В Джунгарии экспедиции встретилась дикая лошадь, о которой Пржевальский слышал от кочевников Гоби. «Тахи» — звали её монголы, «картаг» — киргизы. Но животное оказалось необычайно осторожным и пугливым; подкрасться к ней с ружьём охотнику никак не удавалось. Пришлось «познакомиться» сначала со шкурой дикой лошади, которую подарил Пржевальскому охотник-киргиз. Из наблюдений за поведением животных и стремительно проносившихся мимо табунов составил Пржевальский описание этого неизвестного вида, вошедшего в мировую науку под именем лошади Пржевальского.

1 мая Пржевальский отправил с возвращающимся в Зайсан проводником-киргизом письмо брату Владимиру, в котором писал: «Путешествие наше идёт весьма благополучно... теперь я ничего не знаю, что делается в Европе, вероятно, не буду знать до возвращения из путешествия. Ко мне можно будет теперь писать только через Ургу, да и то письмо получится в Лхасе не ближе, как через год...» Он был уверен, что через год войдёт в столицу Тибета.

В тысяче вёрст от Зайсана находился оазис Хами, известный с глубокой древности. Здесь экспедиция попала «под контроль» китайских властей. Дальше пришлось идти с местным конвоем — 15 солдат во главе с офицером. До следующего оазиса Сачжоу предстояло пересечь Хамийскую безжизненную пустыню. Вот как описал её Пржевальский: «По дороге беспрестанно валяются кости лошадей, мулов и верблюдов. Над раскалённою днём почвою висит мутная, словно дымом наполненная, атмосфера; ветерок не колышет воздуха, не даёт прохлады. Только часто пробегают горячие вихри и далеко уносят крутящиеся столбы солёной пыли. Впереди и по сторонам играет обманчивый мираж... Солнце жжёт от самого своего восхода до заката».

В оазисе всё переменилось: изобилие воды, хлеба, фруктов; утки и фазаны — прямо рядом с палатками. Но отношение китайских властей было совсем иным, чем в Хами. Проводника в Тибет, до которого оставалось не больше 1200 вёрст, они дать отказались. Вопрос о посещении Тибета долго обсуждался в Пекине российским посланником с китайскими министрами, но переговоры были безрезультатными.

Но не обращая внимания на явное противодействие китайских властей, Пржевальский 21 июня выступил к Наныпаню, высившемуся над оазисом Сачжоу. «Перед нами стояли те самые горы, — писал он, — которые протянулись к востоку до Жёлтой реки, а к западу — мимо Лобнора, к Хотану и Памиру, образуя гигантскую ограду всего Тибетского нагорья с северной стороны».

Поднявшись в пределы горной страны, отряд остановился у подножия хребта Бурхан-Будда, за которым расстилалась равнина, находившаяся на четыре километра выше уровня моря. Пятикилометровые горы-гиганты казались здесь совсем невысокими. Тут, в урочище Сартын, едва не погиб один из казаков — Никифор Егоров. Преследуя раненого яка, он не пришёл в лагерь. Это вызвало всеобщее беспокойство: по ночам в горах было очень холодно, а Егоров одет легко — в одной рубахе, и не имел с собой ни еды, ни огнива. Пропавшего искали четверо суток, обошли окрестные ущелья в радиусе 25 вёрст, но никаких следов не обнаружили. На пятый день утром было решено сниматься с лагеря, как вдруг самый зоркий Дондок Иримчинов, его называли в экспедиции Дондок Мудрый, заметил, что по противоположному склону горы кто-то спускается — то ли человек, то ли зверь? Рассмотрели в бинокль — человек! Сразу двое всадников поскакали навстречу и вскоре привезли в лагерь Егорова, изменившегося до неузнаваемости. Ему удалось подстрелить зайца, сырым мясом которого и питался, а чтобы не замёрзнуть ночью, казак засовывал за пазуху и за шиворот аргал — сухой помёт горных коз и яков: разлагаясь, он выделяет тепло.

Трое суток экспедиция оставалась на месте, пока Егоров немного пришёл в себя. Затем караван двинулся дальше на юг, по Цайдамской солончаковой пустыне.

В начале октября выпал снег, он ослепительно сверкал под лучами солнца. Снежная слепота поразила не только людей, но и животных — баранов и верблюдов, им пришлось промывать глаза. Особенно много снега выпало в горах, завалив долины, через которые караван поднимался к перевалам. Но, несмотря на снег и мороз, экспедиция шла вперёд. Один за другим преодолевались хребты средней величины, и вдруг возник никем ещё не описанный грандиозный хребет. Пржевальский назвал его хребтом Марко Поло. Отряд добрался до верховьев Янцзыцзяна (Голубой реки). Эта великая река Китая называется здесь Мурайсу. За ней ещё один гигант — заснеженный хребет Тангла, водораздел рек Янцзы и Салуни. На перевал высотой пять километров взбирались восемь дней. А когда поднялись, отметили победу троекратным салютом из берданок.

Спустившись с гор, путешественники впервые увидели людей, тибетцев, пасших домашних яков и баранов. Вскоре появились тибетские чиновники с конвоем, остановившие экспедицию: через 20 дней прибыли послы далай-ламы с документом, запрещавшим дальнейшее продвижение в «страну религий», так назван был в документе Тибет.

Восемь месяцев шёл Пржевальский со своим отрядом. Когда всего лишь 250 км оставалось до Лхасы, пришлось поворачивать назад. «Но, видно, такова моя судьба! Пусть другой, более счастливый путешественник, докончит недоконченное мною в Азии...»

Караван шёл на север, к озеру Кукунор, и дальше, в бассейн реки Хуанхэ. Впервые здесь оказались европейцы. Отряд оставался в этих местах три месяца, пытаясь пройти к истокам реки. Но переправа через бурную реку оказалась невозможной, а в обход не пустили неприступные горные хребты. Пржевальский достиг Лобнора — загадочного озера, местоположение которого не было известно, хотя мимо него ещё Чжан-Цянь проложил Великий шёлковый путь, существовавший столетия.

Два горных хребта были открыты на краю Тибетского нагорья. Пржевальский один из них назвал именем великого географа Александра Гумбольдта, так и не побывавшего в Центральной Азии; другой — именем Карла Риттера, автора труда «Землеведение Азии», тоже не видевшего гор и пустынь, о которых писал. В Тибете не бывали ни они, ни кто-то другой из европейцев. А отряд Пржевальского в середине сентября взял курс на тибетскую столицу Лхаса.

За хребтом Бурхан-Будда — неведомая страна, поднятая высоко в небо. Высокогорная безлюдная пустыня, жизнь в которой существовала лишь по долинам рек: там паслись неисчислимые стада яков, антилоп, куланов. Равнина постепенно поднималась всё выше, её пересекали хребты, высоко вздымавшиеся над уровнем моря, но казавшиеся совсем невысокими на фоне высокогорной равнины.

Несколько недель провела экспедиция в солончаковой пустыне Алашань, над которой навис громадный горный хребет — в том месте на карте обозначено было совсем небольшое возвышение.

В китайской области Ганьсу Пржевальским была исследована восточная часть горной системы Наньшань: «Я в первый раз в жизни находился на подобной высоте, впервые видел под своими ногами гигантские горы, то изборождённые дикими скалами, то оттенённые мягкой зеленью лесов, по которым блестящими лентами извивались горные ручьи... Я сохранил в памяти этот день как один из счастливейших в целой жизни...»

Наньшань образуют несколько параллельных коротких хребтов, высотой превышающие шесть километров. Около тысячи ледников сползают по склонам. С восточной стороны, открытой муссонам, хребты заросли пышными лесами, через которые протекают бурные реки, а на западе — сухо, там ощущается дыхание пустыни Алашань.

Пржевальский побывал здесь первым из европейцев, отсюда прошёл он в Тибет по дороге, которой веками пользовались буддийские паломники. Она привела к таинственному озеру Кукунор (Цинхай). Расположенное на высоте 3200 метров, озеро не имеет стока. «Мечта моей жизни исполнилась», — так написал Пржевальский, увидев тёмно-голубые волны озера, к которому стремились европейские путешественники Рафаэль Пумпелли и Фердинанд Рихтгофен, так и не сумевшие его достичь. Отсюда русский учёный направился к истокам Хуанхэ и Янцзы и открыл в Восточном Куньлуне водораздельный гранитный хребет Баян-Хара-Ула, высотой 5500 метров.

Вокруг озера Кукунор жили тангуты — предки тибетцев. Задолго до наступления новой эры часть этого племени, занимавшегося скотоводством и земледелием, под давлением кочевников ушла на юг, за горные хребты.

Оставив караван на бивуаке в 70 км от китайского города Синина, Пржевальский с переводчиком Роборовским и тремя казаками поехал в Синин на встречу с губернатором (амбанем). Русских сопровождал китайский конвой с жёлтыми знамёнами, а в Синине встречала огромная толпа любопытных.

Амбань стал уговаривать Пржевальского не ходить на верховья Жёлтой реки. Но путешественник был непреклонен, он лишь согласился дать расписку в том, что идёт на свой «страх и риск», не перейдёт на правый берег Хуанхэ, не будет заходить на Кукунор и повернёт сразу на Алашань.

В Синин пришла для Пржевальского корреспонденция, из которой он узнал, что ещё в прошлом году Королевское географическое общество в Лондоне присудило ему Золотую медаль. В Англии знали о его переходах в Центральной Азии, благодаря постоянному их освещению в научной периодике П.А. Кропоткиным, четыре года назад прибывшим в эту страну под чужим именем и получившим работу в английском журнале «Nature» («Природа»).

Тем временем караван двинулся вверх по Хуанхэ. Идти пришлось по глубоким пескам и бесконечным лабиринтам узких ущелий. В одном из писем Пржевальский отмечал: «Помучились мы, в особенности наши животные, немало, переходя одно за другим вышеуказанные ущелья». Огромного труда стоил подъём на Великое Лёссовое плато, совершенно лишённое каких-либо источников воды. Вокруг громоздились высокие горы, разделённые бездонными ущельями. Пржевальский решил оставить мысль о достижении верховьев Хуанхэ и, несмотря на данное амбаню обещание, посвятил лето исследованию озера Кукунор и восточной части Наньшаня.

Съёмка Кукунора заняла весь июнь. Момент прощания с озером Николай Михайлович так отразил в своём дневнике: «Перед отходом я несколько минут глядел на красивое озеро, стараясь живее запечатлеть в памяти его панораму. Да, наверное, в будущем не один раз вспомню я о счастливых годах своей страннической жизни. Много в ней перенесено было невзгод, но много испытано и наслаждений, много пережито таких минут, которые не забудутся до гроба...»

На перевалах через Алашанский хребет появились другие записи: «Сколько раз я был счастлив, сидя одиноким на высоких горных вершинах! Сколько раз я завидовал пролетающему в это время мимо меня грифу, который может подняться ещё выше и созерцать панорамы ещё более величественные... Лучшим делается человек в такие минуты. Словно поднявшись ввысь, он отрешается от своих мелких помыслов и страстей...»

В Алашанской знойной пустыне, где среди сыпучих песков не встречалось никаких растений или животных, Пржевальский замечал: «Раскалённая днём почва дышит жаром до следующего утра, а там опять багровым диском показывается дневное светило и быстро накаляет всё, что хотя немного успело остынуть в течение ночи...»

По этой пустыне было пройдено почти триста вёрст. Но когда оказался достигнут её край, до Урги оставалось ещё не меньше тысячи вёрст по столь же унылой и дикой пустыне Гоби. Хорошо, что уже наступила осень и жара была не столь изнуряющей. Через полтора месяца и эта пустыня осталась позади. 19 октября караван Пржевальского вошёл в Ургу. Вот как описано в дневнике это событие: «Наконец, с последнего перевала перед нами раскрылась широкая долина реки Тола, а в глубине этой долины, на белом фоне недавно выпавшего снега чернелся грязною, безобразною кучею священный монгольский город Урга... Обстановка пустыни круто изменилась. Попадали мы словно в другой мир. Близился конец девятнадцатимесячным трудам и многоразличным невзгодам. Родное, европейское, чувствовалось уже недалеко...»

А в памяти — подъём на перевал хребта Тангла по обледенелому склону, и его приходилось посыпать песком для измученных верблюдов, чтобы те не падали на подъёме. Четыре верблюда сдохли, не дойдя до перевала. Пржевальский, не прекращавший съёмку, отморозил кончики пальцев на руках.

За сутки удавалось подняться не более, чем на 10—15 метров.

Перевала удалось достичь на восьмые сутки. Здесь, когда путники немного передохнули после изнурительного многодневного подъёма, они подверглись нападению разбойников-еграев. Завязалась перестрелка, в которой казаки одержали победу, но в ожидании нового нападения на следующий день отряд двинулся дальше в боевом порядке.

Вскоре появились в сопровождении конвоя тибетские чиновники, объяснившие Пржевальскому, что надо подождать разрешения из Лхасы. «Трудное теперь переживаем мы время, — записал Николай Михайлович в дневнике, — тягостная неизвестность впереди насчёт посещения Лхасы: огромная, абсолютная высота, холода, бури — всё это вместе донимает нас... Наконец, совершенно бесцельно ломить вперёд, наперекор фанатизму целого народа... научные исследования при подобных условиях были бы невозможны. При этом мы, конечно, сильно рисковали бы собою и во всяком случае надолго оставили бы по себе недобрую память». Решено было остановиться и ждать ответа из Лхасы. Прошло 16 суток, в течение которых Пржевальский провёл несколько экскурсий в селение тибетцев, собирая этнографический материал. «Сегодня, — записал он в дневнике, — ровно половина (по времени) нашего путешествия: 10 месяцев тому назад мы приехали в Зайсан; десять же месяцев остаётся... до возвращения нашего в Кяхту. Дай Бог, чтобы и наступающая вторая половина путешествия прошла так же благополучно и продуктивно для науки, как и первая. Тогда со спокойной совестью, как и теперь, я оглянусь назад, зная, что ещё один год своей жизни прожил недаром...»

Скоро подошла встреча Нового, 1880 года. Впервые этот знаменательный день застал Пржевальского так высоко в горах: на северной окраине Тибета и с практически закончившимися запасами продовольствия. «На Новый год ели варенье и фрукты в сахаре, предназначенные для далай-ламы, но, по счастью, не попали к нему...» В первый же день нового года путешественники спустились с хребта Гурбунайджи в долину реки, между казаками поровну распределены были последние горсти ячменной муки (дзамбы). Дальше пришлось бы голодать, если бы через несколько дней не встретили у ключей, в долине, монголов. У них купили на мясо домашнего яка, нескольких баранов, а также масла, молока и дзамбы. В этом месте можно было бы немного отдохнуть после тяжёлых тибетских походов. «Назад, на Тибет, — писал Пржевальский, — страшно было даже посмотреть: там постоянно стояли тучи и, вероятно, бушевала непогода».

Караван из оставшихся двенадцати верблюдов пополнился шестью вьючными яками, и 16 января в тихую, тёплую погоду (было всего -2...-4 °С) отправился дальше. В последний день месяца путешественники пришли в то самое место — Дзун-засак, из которого четыре месяца назад, когда верблюдов было в три раза больше, начали путь в Тибет: «Мы чувствовали себя истомлёнными, не добром поминали тибетские пустыни...» Пржевальский узнал, что в Пекине (а значит, и в России) в эти месяцы почти поверили, что экспедиция погибла где-то на краю Тибета или попала в плен к разбойникам, об этом сообщила петербургская газета «Голос». Журнал «Исторический вестник» требовал организовать спасательную экспедицию: «Ливингстона искали, Пайера искали, Норденшельда искали, а Пржевальского никто искать и не думает. Стоило бы, однако, позаботиться о его судьбе...» Теперь в столицу отправилось сообщение о том, что с экспедицией всё в порядке.

Пять дней отдыха в Урге, затем на монгольских почтовых лошадях путешественники отправились в совсем близкую, если сравнить с преодолёнными расстояниями, Кяхту.

Наконец, 29 октября после полудня впереди возникли белые шпили кяхтинских церквей. А затем — захолустный Пишпек и почти столичное для туркестанских русских земель селение Верное (теперешняя Алматы). Там Пржевальский прочитал небольшую лекцию о своём третьем центрально-азиатском путешествии.

Из Верного выехали на двенадцати почтовых тройках. Уже выпал снег, пришлось через два дня пересесть в сани. В декабре прибыли в Семипалатинск, где также была прочитана лекция. В Омске уже стояла настоящая зима, и по зимней дороге ехать было легче. Вечером 19 декабря в Оренбурге Пржевальский записал: «Чествования везде такие, каких я никогда не смел ожидать». Из Оренбурга — в Москву по железной дороге в предоставленном герою-путешественнику отдельном вагоне. В день Рождества Пржевальский прибыл в Москву, на Новый год — в своё смоленское имение. А 7 января 1881 года курьерским поездом приехал в Петербург. На вокзале путешественника встречали коллеги по Географическому обществу во главе с П.П. Семёновым, который в приветственной речи сказал, что Общество избрало его почётным членом. Пржевальский в тот же вечер составил записку начальнику Главного штаба, в которой просил награды для своих спутников: «...Необходима была нравственная мощь, чтобы преодолеть встречаемые преграды и не пасть в борьбе, длившейся без перерыва почти двадцать месяцев... Экспедиция принесла богатые результаты — и всем этим я как руководитель дела обязан прежде всего смелости, энергии и беззаветной преданности своих спутников. Их не пугали ни страшные жары и ураганы пустыни, ни тысячевёрстные переходы, ни громадные, уходящие за облака, горы Тибета, ни леденящие там холода, ни орды дикарей, готовые растерзать нас...»

Четвёртое путешествие в Центральную Азию началось от Кяхты в ноябре 1883 года. В эту экспедицию своими помощниками Пржевальский взял Всеволода Роборовского и Ивана Козлова. Были продолжены исследования Северного Тибета. Отряд пересёк волнистое солончаковое плато за хребтом Бурхан-Будда, где паслись огромные стада диких яков, антилоп и куланов, и вышел к истокам Жёлтой реки (Хуанхэ). Никто из европейцев и даже китайцев здесь ещё не бывал. Пржевальский признавался в дневнике: «Радости нашей не имелось конца». Отряд продолжал путь, достиг хребта Баян-Хара-Ула, водораздела двух великих китайских рек, Хуанхэ и Янцзы. В горах Пржевальский обнаружил два озера, которым дал названия — Русское и озеро Экспедиции.

На окраине Цайдамской котловины были открыты несколько горных хребтов. Один назвали Московским, другой — Загадочным. Впоследствии он стал хребтом Пржевальского.

К началу 1885 года экспедиция вышла к озеру Лобнор. Жившие на его берегу местные жители гостеприимно встретили уже знакомых им пришельцев. В феврале и марте всё озеро заполняли птицы, делающие на нём остановку в перелёте на север.

Ещё семь месяцев продвигался отряд через неведомые горы и пустыни. Открыт был хребет Русский, протянувшийся почти на тысячу километров. Двигаясь вдоль него, отряд вышел в пустыню Такла-Макан, пересёк её и через Центральный Тянь-Шань в конце октября 1885 года достиг пограничного перевала Бедель. Путники шли по красивейшему ущелью, заросшему стройными пирамидальными елями, нигде, кроме Тянь-Шаня, больше не встречающимися. Впервые Пржевальский побывал на озере Иссык-Куль, где через три года завершится его жизнь...

За два года было пройдено 7815 км, открыта горная страна на Севере Тибета, истоки Хуанхэ и водораздел её с Янцзыцзяном, новые озёра и горные хребты.

Обследована и положена на карту огромная территория, но «белое пятно» Тибета лишь слегка затронуто... Пржевальский планировал выйти на верховья Брахмапутры и пройти через параллельный Гималаям хребет Ладак к горной системе Каракорум, а от него через горы и пустыни выйти на Тянь-Шань, к озеру Иссык-Куль.

 

Последний год

Всё лето 1886 года Николай Михайлович Пржевальский провёл в Слободе, где построил новый дом на берегу живописного озера Сапшо, напоминавшего ему Байкал. Внутри дома всё было связано с азиатскими экспедициями хозяина. В гостиной — чучело тибетского медведя с подносом в передних лапах, на нём обычно лежали фрукты. Над фигурой медведя — акварель художника А. Бидедерлинга, изображающая Пржевальского на озере Лобнор с охотничьими трофеями. Вдоль стен столовой — чучела фазанов и голова тибетской антилопы оронго с роскошными рогами. Стены кабинета увешаны картами Азии, в углу, рядом с письменным столом — шкаф для ружей. Особое внимание привлекает бронзовая фигура Будды на алмазном постаменте — память о Тибете. О нём постоянно напоминал и матрац в спальне, сплетённый из хвостов дикого яка. На втором этаже были три комнаты: в одной из них располагалась библиотека со множеством книг, в основном по географии, истории, естествоведению Азии. Азиатский «след» уводил в сад, где росли кусты дикого ревеня из китайской провинции Ганьсу, арбузы, дыни и сливы из предгорий Тибета...

Пржевальский работал в Слободе над книгой о четвёртой экспедиции в Центральную Азию «От Кяхты на истоки Жёлтой реки». В название следующей книги он рассчитывал включить уже слово «Тибет». План новой экспедиции был почти готов к концу 1886 года.

29 декабря на годичном собрании Академии наук Пржевальскому вручили большую Золотую медаль, изготовленную специально для него. Его профиль на медали окружала надпись: «Николаю Михайловичу Пржевальскому. Императорская Академия наук». На обороте значилось: «Первому исследователю Центральной Азии. 1886 год».

Академик К.С. Веселовский, непременный секретарь Академии наук, приветствуя получающего столь необычную награду, сказал:

«Я не думаю, чтобы на всём необъятном пространстве Земли Русской нашёлся хотя бы один сколько-нибудь образованный человек, который бы не знал, что это за имя... Имя Пржевальского будет отныне синонимом бесстрашия и беззаветной преданности науке».

Слава путешественника действительно стала всемирной. Он получил Золотую медаль Гумбольдта, только что учреждённую Германским географическим обществом. Непосредственно за первооткрывателем Северного морского пути А.Э. Норденшельдом и капитаном шхуны «Вега» А. Паландером, впервые прошедшим этот путь, в Стокгольме ему была вручена медаль «Веги». Почётным членом избрали его многие географические общества: Лондонское, Венское, Итальянское, Дрезденское, Северокитайское, Франкфуртское, Голландское.

А 2 февраля 1887 года в Петербурге открылась выставка зоологических коллекций Пржевальского, образовав целый музей, подобного которому ещё не было. Выставка пользовалась большим успехом.

Пржевальский же возвратился в Слободу дописывать книгу о четвёртом путешествии. Когда дом был окончательно достроен, он пригласил в гости помощников и казаков, сопровождавших его в экспедициях. Они стали очень близки ему, он часто повторял, что без таких людей, «без их отваги, энергии и беззаветной преданности делу... не могла бы осуществиться даже малая часть того, что теперь сделано за два года путешествия».

Осенью в Слободе остался лишь Роборовский. Он ходил вместе с Пржевальским на охоту, обсуждал план завершающего похода в Тибет, который теперь должен, наконец, удаться.

План был представлен в марте 1888 года в Географическом обществе в Петербурге. На его осуществление правительство выделило 80 тысяч рублей. Это было в 15 раз больше, чем 18 лет назад, на первую экспедицию.

Пржевальскому исполнилось 49 лет. Он полон сил, хотя иногда и ощущал некоторую усталость. Порой подумывал о том, чтобы завершить странническую жизнь и поселиться в Слободе, для этого и дом строил. Но такие мысли приходили к нему лишь в первое время после возвращения из очередного путешествия. Тяга в просторы Азии перевешивала «домашние» настроения. Покидая дом в Слободе, он написал на его стене красным карандашом: «5 августа 1888 года. До свидания, Слобода! Н. Пржевальский».

В Петербурге завершилась окончательная подготовка, и 18 августа поездом с Николаевского вокзала экспедиция отправилась в Москву. Сотни людей провожали её на перроне. В Москве Пржевальского догнала горькая весть о смерти няни Макарьевны, которую он любил не меньше матери. Но отложить поездку было невозможно. Нижний Новгород, потом вниз по Волге до Астрахани, там на пароходе — в Красноводск, оттуда уже протянулась Закаспийская железная дорога до Ташкента. Впервые экспедиция продвигалась так быстро к месту работы. Через 40 дней Пржевальский был уже в Верном, откуда, отобрав казаков и солдат для экспедиционного конвоя, переехал в Пишпек для закупки верблюдов.

И вот наступил роковой день — 4 октября...

Пржевальский и Роборовский отправились из Пишпека поохотиться на фазанов в долине реки Чу. День был жаркий, и Николай Михайлович несколько раз пил из реки сырую воду, не зная, что зимой среди киргизов Чуйской долины распространилась эпидемия брюшного тифа. Вернувшись в Каракол, Пржевальский поискал квартиру для экспедиции, но не найдя ничего подходящего, решил разместиться в ущелье, близ берега озера Иссык-Куль.

14 октября 1888 года экспедиция расположилась на новом месте, и начальник её написал приказ:

«Итак, начинается наше новое путешествие. Дело это будет трудное, зато и славное. Теперь мы на виду не только всей России, но даже целого света. Покажем же себя достойными такой завидной участи и сослужим для науки службу молодецкую...»

Это было последнее обращение Пржевальского к своим спутникам, его уже он не мог сам зачитать. Болезнь свалила путешественника на следующий день. Он лежал в юрте, надеясь, что всё пройдёт само собой, и не соглашался на вызов врача. Утром вышел из юрты и, увидев сидящего на склоне горы чёрного грифа, выстрелил... Убитую метким выстрелом птицу принесли больному, и он долго рассматривал её, не зная ещё, что это его последний охотничий трофей.

17 октября из Каракола приехал врач, поставивший диагноз: брюшной тиф. Больного перевезли в каракольский лазарет, во дворе которого разместилась в юртах вся экспедиция.

Прошёл ещё один день. Николаю Михайловичу становилось всё хуже. Утром 20 октября он внезапно встал во весь рост и, оглянувшись вокруг, сказал: «Ну, теперь я лягу...» Это были его последние слова. Пржевальский завещал похоронить себя на берегу Иссык-Куля, сделав простую надпись: «Путешественник Пржевальский».

Его сподвижники точно выполнили это пожелание, надпись на кресте была сделана Всеволодом Роборовским. Через шесть лет, в 1894 году, на могиле Н.М. Пржевальского на обрывистом берегу Иссык-Куля был открыт памятник великому путешественнику, который долго считался самым грандиозным монументом в России. Над голубым высокогорным озером, окружённым ослепительно-белыми хребтами Тянь-Шаня, поднялась девятиметровая скала из гранодиорита, камня, слагающего могучие хребты. На вершине скалы — гордый бронзовый орёл, распростёрший трёхметровые крылья. Он держит в клюве оливковую ветвь, символ мира. Ноги орла упираются в бронзовую карту Центральной Азии, на которой выгравированы линии тысячекилометровых маршрутов Пржевальского. В центре скалы — изображение именной медали Академии наук с профильным портретом Пржевальского.

Другой памятник (с лежащим верблюдом) был установлен в Санкт-Петербурге.

В 1889 году город Каракол был переименован в Пржевальск. Тогда это был единственный город в России, названный именем путешественника-географа.

Николай Михайлович Пржевальский стоит на первом месте среди путешественников всех времён и народов не только по результатам своих путешествий, но и по умению рассказывать о них. Вот фрагмент из полевого дневника от 29 октября 1885 года: «Пусть с именами Лобнора, Кукунора, Тибета и многими другими будут воскресать в моём воображении живые образы тех незабываемых дней, которые удалось мне провести в тех неведомых странах, среди дикой природы и диких людей на славном поприще науки...»