Глава 1

На день рождения Кирилл подарил Софе радиолу. В субботу вечером, после рабочего дня, он приехал к ней и поставил новенький ящик на стол, а сверху положил открытку с поздравлениями и уверениями в бесконечной любви. Софа была тронута.

— Спасибо, родной, — она поцеловала его в губы. — Мы справим мой день рождения вдвоем. Приглашать мне некого, кого-то из моих друзей и знакомых, как ты знаешь, забрали, остальные поразбежались после института. Боюсь, и я пойду вслед за ними. Мне часто по ночам кошмары снятся.

Кирилл поднял крышку, водрузил на вращающийся диск пластинку и опустил на нее иглу звукоснимателя. Комнату заполнила мелодия романса. Низкий женский голос разливался сладкой тоской: «И весна мне не на радость, коль зима в душе моей.». Кирилл усмехнулся Весна пришла, но радостей она не принесла.

Софа присела на кровать и вся отдалась мелодии. Когда песня закончилась, она тихо проговорила:

— Устала я, Кирилл. Еще года нет, как я устроилась на работу, а уже устала. От обстановки на работе устала, от ожидания, что и за мной придут. Что будет, Кирилл? Что будет с нами? Что будет со мной?

— Отпросись в отпуск, — неожиданно предложил Кирилл. — Возьми за свой счет. Без содержания. Скажи, что тетка в Ленинграде смертельно больна.

— Не дадут, — безнадежно покачала головой Софа.

— А ты попробуй. Не съедят ведь.

— Предположим, попробую. А если дадут, что я буду делать?

— Я тоже возьму отпуск. Я уже больше года не отдыхал. Укатим в Новосибирск, к моей маме. А? В марте там еще полно снега. Покатаемся на лыжах. Тебе все равно нужно с моей мамой познакомиться. Она должна знать, кто ее будущая невестка.

— Ну. — Софа закрыла глаза, как будто глубоко задумалась. — Можно попытаться. Что я теряю?

— Хотя бы на две недели, — продолжал убеждать ее Кирилл. — Идет? — Он протянул ей стакан с вином. — За Софу, сладкую красавицу, за любовь, — провозгласил он. — Будем счастливы до ста лет.

— Софа — не красавица, — поправила она его тост. — За любовь. И за лучшие времена. Аминь.

— Это будет отдельный тост. А для меня ты — красавица. Аминь.

//__ * * * __//

Точно в назначенное время Щеголев подкатил на служебной машине и, когда Кирилл уселся на пассажирское место, дружески хлопнул его по плечу.

— Родился ты в рубашке, Кирилл, — добродушно сказал он. — Угадай, куда едем.

— На явочную. Куда же еще? — удивился Кирилл.

— На Лубянку, — торжественно объявил Щеголев.

— Зачем?

— Вот, в том-то и дело, — Щеголев включил первую скорость. Он помолчал, остановившись на перекрестке, и решительно нажал на педаль газа, когда милиционер взмахом жезла направил его через улицу. — Сам Рюмин хочет с тобой говорить. Помнишь, Миньку маленького? Во-во. Сейчас, знаешь, следователей с высшим образованием не так_ то просто найти. Да и не обязательно оно. У самого министра МТБ диплома нет, так уж на что оно нам, людям низшего ранга? — Щеголев произнес слово «людям» с ударением на втором слоге. — Тыче молчишь? Не рад, что ли?

— Да рад я, рад, — вяло отозвался Кирилл.

— Что-то не слышу я этого в твоем голосе.

— С похмелюги, — пояснил Кирилл.

— Это бывает, — с пониманием отнесся к объяснению Щеголев. — Подхватил бабенку какую?

— Есть маленько.

— Маленько, — ухмыльнулся Щеголев. — Нужно жениться, однако. Не дело это, быть бобылем, если хочешь расти по службе.

Пройдя через проходную, Щеголев повел Кирилла к лифту, а потом по коридору к дальнему кабинету, дверь которого он открыл без стука, как хозяин. Войдя первым, он оглянулся и молча дал знак Кириллу следовать за ним.

За столом напротив двери сидел, упираясь локтями в стол, уже знакомый ему Рюмин. Обставлен его кабинет был довольно просто: обыкновенный большой стол, стулья, и шкаф с деревянной дверцей, в замке которой торчал ключ. В маленькое окно врывался яркий мартовский свет.

— Садись, Кирилл, рядком, поговорим ладком, — гостеприимно пригласил его Рюмин. — Вишь, свиделись опять. Я обещаю, я и делаю. Мое слово — закон. Понял?

— Понял.

— Как работается? — спросил Рюмин.

Кирилл пожал плечами.

— Тех, с кем я общался в ЕАК, уже нет. Почти всех арестовали. Ну, а те, кто еще остались, не встречаются ни с кем. Как я понимаю, ждут ареста.

— Правильно делают, — произнес Рюмин довольным тоном. — Скоро дождутся. Недолго ждать осталось. Ты, наверное, догадался, что я беру тебя к себе следователем.

— Да, догадался, — подтвердил Кирилл.

Рюмин откинулся на спинку стула, довольный. Он, судя по всему, полагал, что его слова производят сильное впечатление на Кирилла.

— Ты тут встретишь многих из тех, с кем встречался раньше, как журналист. — Рюмин садистски расплылся в улыбке, больше похожей на гримасу. — Вот, смеху-то будет.

Кирилл похолодел, ладони его вспотели.

— Что, не рад? — нахмурился Рюмин.

— Не в этом дело, — уклончиво ответил Кирилл. — Я в отпуске давно не был. Можно мне взять хотя бы недели две, прежде чем я приступлю к новым обязанностям?

Рюмин и Щеголев переглянулись.

— Отдыхать надо, никуда не денешься, — согласился Рюмин. — Когда хочешь?

— Буду знать завтра.

— Маруху какую присмотрел? — хитро прищурился Рюмин. — Обговорить с ней надо?

Кирилл вяло улыбнулся и пожал плечами.

— Надо, надо, — приободрил его Рюмин. — Определись с отпуском, и за работу. У нас вон, вся тюрьма евреями забита, а следователей не хватает.

Рюмин встал и протянул ему руку.

— Иди, оформляй документы, — скомандовал он. — Не забудь написать заявление на отпуск. Вернешься, поговорим.

//__ * * * __//

Неожиданно для себя Софа получила отпуск сравнительно легко. Чтобы сделать для нее путешествие приятным, Кирилл истратил почти все свои сбережения на билеты в купейном вагоне. Софа ничем помочь не могла: на скудную зарплату врача она едва сводила концы с концами.

В поезде они расслабились: подолгу смотрели в окно на бегущие навстречу темные леса, поросшие кустарником холмы, и изредка мелькающие убогие деревеньки с покосившимися избами и занесенными почерневшим снегом дорогами. Порой на полустанках они спрыгивали на платформу, где деревенские бабки, закутанные в изношенные шали, продавали хрустящие соленые огурцы, квашеную капусту и вареную картошку, которую они доставали из закутанных тряпьем кастрюль, где долго сохранялось тепло. На одной из таких остановок Кирилл купил сибирские пельмени. Софа разомлела от удовольствия. Кирилл был счастлив: побаловал свою любавушку.

Новосибирск встретил их морозным воздухом, в котором слабо чувствовалось дыхание весны. Но солнце на безоблачном небе заставляло прищуриваться, и тепло его лучей ласкало лицо.

Мать встретила их с распростертыми объятиями. Обхватила Кирилла у порога, затряслась от рыданий, и у него тоже перехватило горло. Постарела она сильно за те несколько лет, что он ее не видел, и от бросающихся в глаза следов увядания что-то сжалось в его груди.

Пока она обнималась с Софой, Кирилл торопливо прошел в комнату и, увидев на накрытом столе бутылку водки, налил себе почти полный стакан и выпил залпом. Сразу отпустило, горячая кровь ударила в виски, комок в горле растаял. Мать с Софой, обнявшись, зашли в комнату, как давнишние подруги, если не родственницы. «Понравились друг другу», — с удовлетворением отметил Кирилл.

— Постарела я сильно, да? — стеснительно спросила мать, улыбаясь и вытирая слезы. И, обратившись к Софе, сказала: — До войны было у меня трое сыновей. Двое погибли на фронте, и только вот этот, третий, выжил, на радость мне. Знаешь Софа, да ты садись, чувствуй себя как дома, ты ведь на самом деле дома, — знаешь, два-то, те, что погибли, непутевые были, сказать откровенно, учиться не хотели, но все равно любила я их безумно, а вот Кирилл — это удачный сын, и учиться любил, и мастер на все руки, и с головой. Он далеко пойдет.

Она не обмолвилась, что Кирилл — ее приемный сын. Погладила его по плечу и заглянула в глаза. Казалось, она стала ниже ростом, волосы почти все седые, а ведь не такая старая еще, недавно исполнилось всего 54 года.

Кирилл оглядел комнату: кровать, аккуратно застеленную, сохранившуюся с довоенного времени, старый диван у стены и собранную раскладушку в углу, шкаф с посудой, и еще какую-то непонятную утварь.

— До войны это вся наша была квартира, — объясняла мать Софе. — В войну подселили к нам соседей. На уплотнение. К счастью, оказались хорошие люди. — Понизив голос, она сообщила: — У них недавно арестовали сына. Наум, отец его, слег. Плох он. — И, повысив голос, добавила: — Но у нас лучше, чем в обычной коммуналке. У нас кухня отдельная. Кстати, и ванная есть. Я нанесла дров, сейчас колонку затопим, согреем воду и сможете помыться. Не нужно в общую баню ходить. Вам будет хорошо у меня. Вы будете спать на кровати, аяна раскладушке. В тесноте, да не в обиде. Ах, как я рада. Такая хорошая невеста у Кирилла.

— Не беспокойся, мама, мы помоемся вечером. Расскажи лучше, как у вас дела.

— Тогда садитесь за стол. Дела у нас, как сажа бела. А у вас там, в Москве? — Она торопливо стала передвигать по столу тарелки с закуской: селедку, вареную картошку и колбасу. — Увольняют евреев, как у нас?

— Не только увольняют, но и арестовывают, — отозвалась Софа первой, вооружившись вилкой и ножом. — Исчезают люди, и о них больше не слышно. А у вас?

— Отдельные случаи, — ответила мать. — В основном увольняют людей с ответственных постов, а молодежь не принимают в институт и на работу. Не думала, что до этого дойдет. Вот, бандитское правительство!

— Мама! — предупреждающе повысил голос Кирилл. — Ты же знаешь, что сейчас стены слышат.

— Наши стены и не то слышали, — начала горячиться мать. — Не беспокойся; соседи мои никому ничего не скажут. Они сами пострадали. Все мы ждем чего-то ужасного.

Софа поддержала ее.

— Уму непостижимо, как можно решиться на такую политику после Гитлера? — задала она себе самой вопрос. — Да и зачем это?

— Тише вы, тише, — убеждал их Кирилл.

— Все молчат, — с гневом выпалила мать. — Что бы с нами ни делали, мы все молчим. Беспомощные, как новорожденные котята, и надеемся, что бандиты станут добрее. А бандиты никогда добрыми не становятся. Только вот что меня удивляет в них: если им так не нравятся евреи, почему бы их не отпустить в Израиль? Уже появилась страна, которая их примет.

— Они не такие дураки, Дебора Гершовна, — спокойно возразила Софа, с аппетитом уплетая картошку. — Побежит масса народа в Израиль, евреи и неевреи, расскажут всему миру, как хорошо живется в стране передового социализма. Уж лучше их уничтожить здесь.

Мать покачала головой.

— Эх, если бы вы, дети мои, переехали сюда, в Новосибирск, — мечтательно проговорила она, перескакивая на другой предмет разговора. — Мы бы жили вместе или неподалеку друг от друга. — Она налила себе в рюмку воды и подождала, пока Кирилл подольет Софе вино, а себе — водку. — За приезд, — провозгласила она, когда все были готовы. — За ваше счастье. За лучшие времена — они придут, рано или поздно. Так всегда: плохое не вечно. Но и хорошее, к сожалению, тоже.

 

Глава 2

— Рад вас видеть, — сказал следователь по особо важным делам, протягивая Кириллу руку через стол, и представился: — Полковник Гавриков, Нил Петрович. Садитесь, товарищ Селиванов.

У Кирилла мелькнула странная мысль: так ли полковник Гавриков приветствует заключенных? Те же самые слова могут по-разному восприниматься.

— Как отдохнули в отпуске? Готовы на подвиги ратные? — Гавриков был дружелюбен и, казалось, в хорошем настроении.

— Готов, — по-военному кратко отрапортовал Кирилл, занимая указанное место. Ему понравилось круглое, румяное лицо полковника, его голубые, внимательные глаза и русые волосы, гладко зачесанные назад. С покатыми плечами и намечающимся животиком он производил впечатление человека добродушного, какой-нибудь мирной профессии. Обменявшись формальными приветствиями, полковник сообщил, что на неопределенное время Кирилл будет в составе его группы.

— Предстоит нам с вами серьезная работа, — приступил Гавриков к делу. — Кирилл отметил про себя, что Гавриков продолжает обращаться к нему на «вы» и ведет себя как образованный, интеллигентный человек. — Вы уже в курсе событий, которые здесь происходят, и потому многое из того, что я вам скажу, будет для вас не ново. В газетах тоже об этом пишут. Нас с вами касается один факт: как вы знаете, в марте Вознесенский был снят с поста заместителя председателя Совмина. Фактически, второе лицо после товарища Сталина, как я это понимаю. Есть сведения, что он участвовал в подтасовке результатов голосования и многих других неблаговидных акциях.

— Каких?

— Мы пока точно не знаем. Нужно разобраться. Абакумов подозревает что-то очень серьезное. Вам, Селиванов, не придется с ним встречаться, если до этого дело дойдет. Вы, как начинающий, будете заниматься людьми более низкого ранга в Ленинградской парторганизации. Вы должны обнаружить и проследить нити враждебной нашему строю деятельности, которые тянутся на самый верх. — Гавриков сделал паузу, дожидаясь реакции Кирилла. Не дождавшись, он продолжил: — До Вознесенского. Такова установка сверху. Надеюсь, дополнительных разъяснений не надо.

— Нет, не надо.

— Вопросы есть?

— Есть. Не имеющие, однако, прямого отношения к Возненскому. За что сняли Молотова с поста министра иностранных дел? Тоже в марте. Связаны ли эти события друг с другом?

Гавриков как-то странно покачал головой. Понять это движение можно было как угодно: удивление, нежелание отвечать или несогласие с тем, что происходит.

— Тут у меня у самого нет полной ясности, Кирилл, — Гавриков перешел на менее официальный, но все еще дружеский тон. — Нет сомнений, что отчасти его проблема — это жена. Жемчужина дружила с людьми из ЕАК и всячески помогала им. В январе, я знаю, ее вызывали сюда на допрос, с тех пор даже наверху не знают, где она. Так что это не наше с вами дело.

Кирилл давно научился принимать невозмутимый вид в любой ситуации. Однако от неторопливой речи спокойного, улыбающегося Гаврикова его руки стали слегка дрожать, и он увел их под стол. Неужели будут судить людей, близких к Сталину? Невероятно. Прошли со Сталиным столько трудных военных и послевоенных лет и оказались врагами народа? Кто же тогда друг народа? Один Сталин?

Кирилл решил обдумать это на досуге. Улыбнувшись, он сказал:

— Мое дело солдатское. Приказано, значит, нужно выполнять.

— Правильно, — похвалил Гавриков. — Через неделю поедем в Ленинград. Полагаться на Ленинградское отделение МТБ в этом деле мы не можем, нити сговора могли протянуться и туда. Я беру с собой еще несколько следователей из Москвы. Семьи у вас нет, насколько я знаю. Так?

— Семьи нет. Не успел.

— Ха, не успел. А девушка есть?

— Бывает.

— Будешь наведываться к той, которая бывает, из Ленинграда, если захочешь. А нет — там познакомишься. В Ленинграде много хороших девушек.

На следующий день Кирилл сообщил Софе, что должен поехать по делам газеты в длительную командировку, но будет приезжать иногда в Москву.

— Когда мы поженимся? — спросила Софа. Впервые она задала этот вопрос.

— Как только закончатся мои командировочные дела, подадим заявление в ЗАГС, — ответил он.

Софа промолчала. Обоим было ясно, что заявление в ЗАГС можно подать в любой день и не ждать конца командировки. Кирилл перевел разговор на другую тему, но отогнать от себя мысль о будущих его отношениях с Софой он не мог. Рассказать ей, где он работает? Это означало бы немедленный разрыв. Да и в связи с событиями, происходившими в МТБ в последнее время, женитьба на еврейке исключалась. Но он не допускал даже мысли о том, чтобы расстаться с ней: слишком он ее любил.

Пусть время решит, сказал он сам себе.

 

Глава 3

Белые ночи Ленинграда приносили успокоительную прохладу забытья после черных, жарких дней в тесных следственных камерах, где он допрашивал перепуганных насмерть людей. В полночь было так светло, как будто только приближались сумерки. По ленинградским улицам, сохранившим архитектуру прошлого величия, бродили толпы молодежи. Конец июня — время выпускных вечеров. Девушки в нарядных, легких платьях и парни в костюмах наводнили улицы и мосты, переброшенные через Неву; они громко переговаривались, беззаботно хохотали и улыбались прохожим. Кирилл завидовал им.

Для многих впереди был институт, потом работа инженерами или врачами. Интеллигенция. А он. Ведь всего лет на семь старше их, а чувствует себя человеком другого поколения, которого от современной молодежи отделяет пропасть. Будет их участь лучше? Кто-то же из них пойдет в МТБ и, возможно, через несколько лет будет допрашивать своих одноклассников. Как он сейчас допрашивает их отцов.

Его отравленной душе не могла помочь даже красота белых ночей. Может быть, только редкие поездки в Москву. Там он забывался в объятиях Софы, когда она гладила его по лицу и шептала на ухо слова любви. А потом так же шепотом она рассказывала, кого из ее близких или дальних знакомых арестовали. И опять он возвращался в реальный мир. О женитьбе Софа разговор больше не заводила.

За редким исключением, допрашиваемые пребывали в шоковом состоянии от предъявленных обвинений, тюремной обстановки и самого факта нахождения под следствием МТБ. Одни горячо доказывали свою невиновность, другие высказывали готовность сотрудничать со следствием и раскрывать преступления своих товарищей по работе, которые, как они утверждали, были врагами народа. Их показания, запротоколированные дословно на бумаге, вполне могли служить основанием для обвинительного заключения и последующего судебного приговора. Ведь начальство не требовало докапываться до истины и добывать вещественные доказательства, подтверждающие преступную деятельность.

Некоторые признавались во враждебных замыслах или в сговоре с другими, не без основания полагая, что таким образом им удастся избежать побоев и холодных камер.

Кирилл терпеливо записывал все, что говорили обвиняемые в ответ на его вопросы. Ему было ясно без какой-либо тени сомнения, что никто из них не был врагом народа, никто из них не принимал участия и в заговоре с целью свергнуть Советскую власть и отделить Российскую Федерацию от Советского Союза, во главе которого якобы стоял Вознесенский, Если нет нитей, ведущих к заговору, то был ли он вообще? Неужели готовится расправа над Вознесенским?

Так называемые преступления при внимательном выяснении оказывались не более как халатностью в работе, отсутствием профессионализма, безответственностью, а порой мелкими интригами и просто воровством. Но даже при беспристрастном изложении фактов суд мог усмотреть здесь враждебный умысел и преступную деятельность. Если, конечно, суд так же не был заинтересован в истине, как и следствие. Иначе все доказательства «раскрытых» преступлений должны были полететь в корзину для мусора.

Гавриков не был особенно доволен его работой, но не очень нажимал, пока не дали Кириллу дело одного из местных партийцев по фамилии Шаповалов.

Перед Кириллом его допрашивал следователь, утверждавший, что Шаповалов является злостным врагом народа, на вопросы отвечать отказывается, ведет себя нагло и вину не признает. Последнее только усугубляет его вину. Сообщников по преступным замыслам против Советской власти выдать отказался.

В кабинет ввели худого, среднего роста мужчину лет тридцати. Его лицо было иссиня_ черным от побоев. Он, хромая, проковылял до табуретки и рухнул на нее, как будто внезапно лишился сил. Запястья его были скованы наручниками.

— Снимите с него наручники, — приказал Кирилл охране.

— Он буйный, — предупредил охранник. — Дерется.

— Снимите, — негромко, командным тоном приказал Кирилл. Охранник пожал плечами, молча выражая свое несогласие, и отомкнул замок.

— Буду неподалеку, — сказал он. — Если что — зовите сразу, мы его еще раз проучим.

Шаповалов метнул на уходящего охранника злобный взгляд заплывших синяками глаз и стал растирать запястья.

— Вам ясно, в чем вы обвиняетесь? — спросил Кирилл.

— Куда уж яснее, — грубым, хриплым голосом ответил Шаповалов. — Не видишь, что ли, как мне хорошо все объяснили?

— Шаповалов, вы обвиняетесь в том, что участвовали в искажении результата подсчета голосов и в подрывной деятельности против Советской власти. Что вы можете по этому поводу заявить?

— По этому поводу я могу заявить, что хотелось бы мне задать подобный вопрос тебе: по чьей указке ты обвиняешь честных коммунистов в преступлениях, которые они не совершали? По какому праву вы применяете пытки, чтобы вынудить людей наговаривать друг на друга?

— Погодите, Шаповалов, — прервал его Кирилл. — Во-первых, я не применяю пыток и вообще никаких насильственных методов. Я не буду настаивать на том, чтобы вы признались в преступлениях, которые вы не совершали. Против вас заведено дело, и я обязан вас допросить и по возможности найти доказательства вашей вины, если они существуют. И еще, Шаповалов, называйте меня на «вы» и «гражданин следователь».

— Хорошо, гражданин следователь, — легко, но с сарказмом согласился Шаповалов. — Никаких замыслов против Советской власти у меня не могло быть, потому что я честный коммунист. Никто из тех, кого вы арестовали, не является врагом народа. А методы следствия ваши на моем лице и теле. И как бы вы меня ни били, я вас не боюсь. Я — гвардейский офицер, под пулями немецкими не сгибался, не согнусь и перед вами. Вы — настоящие враги народа. Вас нужно судить. Эх, не дожить мне до тех времен.

— Шаповалов, — снова строго прервал его Кирилл. — Расскажите, за что вас избили.

— За что? — переспросил Шаповалов. — За то, что признаваться не хотел. Говорит мне тот гражданин следователь. — на этом месте Шаповалов ехидно ухмыльнулся: — Говорит: ты выдай своих сообщников, гад, не запирайся, не испытывай мое терпение. Ну, я ему сказал то же, что и вам: я был гвардейским офицером, и совесть свою не замараю, не буду лгать и подставлять под расстрел честных, ни в чем не повинных людей. А он мне: «Я тебе сейчас вмажу так, что ты зубы на полу собирать будешь». Он-то большой, грузный такой, а я видите, какой хилый? Не знал он, герой-то ваш, что у меня был второй разряд по боксу в легком весе. Подошел он ко мне, вмазал, да промазал. Я увернулся и оборотку ему дал, механически, боксерский инстинкт сработал. Он свалился, как мешок с дерьмом, сознание потерял, да не надолго. Очнулся на полу, да как завизжит от страха: «Убивают, на помощь!» Это был самый счастливый момент в моей жизни. Поплатился я за него. Менты прибежали, долго били, без сознания меня в холодную бросили. До сих пор дрожу.

— Хотите закурить? — спросил Кирилл и, не дожидаясь ответа, раскрыл перед Шаповаловым пачку «Беломора». Шаповалов вытащил папиросу, прикурил и с видимым наслаждением затянулся.

— Почему вы меня допрашиваете, а не тот бес? — спросил он, выдыхая столб дыма.

— Здесь я задаю вопросы, — строго сказал Кирилл. Не стал он говорить, что ленинградский климат оказался вредным для здоровья следователя. В тот день моросил дождь, дул холодный, пронизывающий ветер. Следователь слег с высокой температурой, а откладывать допросы не было возможности: начальство торопило, поскольку дел было немало, сроки сжатые, а новые дела все прибывали. Все делалось тяп-ляп, на скорую руку, о неоспоримых доказательствах никто и не помышлял. Все следователи знали: суд и без них разберется и приговорит к расстрелу, кого нужно, а других отправит в лагеря, на медленную смерть.

— Хорошо, задавайте вопросы, — согласился Шаповалов. — Только знайте, что я вас не боюсь. Мой отец был простой рабочий, и он верил в Бога. Он меня с детства учил: бойся только Бога, и никого более. Будь честным, так Бог повелел. Я боюсь только Бога, хоть и партийный. Никакие пытки не заставят меня оклеветать честных людей.

После долгого допроса Кирилл пришел к заключению — никаких следов преступления.

Гавриков, прочитав его отчет, вызвал его к себе и встретил с нахмуренными бровями.

— Если человек не признается, нужно быть с ним пожестче. Мы выполняем задание партии. Понятно?

— Следователь должен докопаться до истины, а не вытягивать признания, — возражал Кирилл. — В этом я понимаю свою задачу. А если ему не в чем признаться, то все, что он скажет, будет выглядеть на суде неправдой. Признания нужно подтверждать фактами, не так ли?

— Фактами. — повторил Гавриков. — Признание и есть факт. Учись у тех, кто умеет заставить людей признаться. Если запирается, ты ему пятки пощекочи железным прутом, он тебе все расскажет. Тебе помогут охранники.

Кирилл не удивился, услышав это от интеллигентного Гаврикова. Он уже перестал чему-нибудь удивляться.

— Будь там вещественные доказательства, я бы заставил его сознаться, — упрямился Кирилл. — Иначе суд не примет.

— Суд — не твое дело, — перебил его Гавриков. — Тебе нужно, чтобы человек признался и помог раскрыть других участников.

— Не думал я, что буду заниматься такого рода следствием, — уныло сказал Кирилл.

— Думал, не думал, а другого пути нет, — перешел Гавриков на дружеский тон. — Ты в МТБ и будешь здесь до конца дней своих. Ты ведь знаешь, что у нас не любят, когда сотрудник уходит добровольно из наших органов. Слишком много знает.

Он встал, давая понять, что разговор окончен, и дружески похлопал Кирилла по плечу.

— Придет время, и от нас потребуются другие вещи. А пока. Я помогу тебе в работе. Понимаю, поначалу трудности у всех есть. Если трудно тебе с кем, скажи мне, и я передам его другому, у кого больше опыта в работе. Ты не один такой. Со временем научишься.

Кирилл остановился на середине моста, вглядываясь в неторопливое течение Невы, и перебирал в памяти малейшие детали этого разговора. Невеселые мысли порой прерывались одним и тем же видением: взявшись за руки, он и Софа бродят светлой, как день, северной ночью по улицам Ленинграда; останавливаются на мостах и, беспрестанно обнимаясь, подолгу смотрят в глаза друг другу, пылая откровенной страстью, а потом, закрыв от счастья глаза, сливаются в долгом поцелуе..

— Белые ночи и черные дни Ленинграда, — пробормотал он. — Смогу ли я когда-нибудь стереть вас из своей памяти?

 

Глава 4

Испытания атомной бомбы были назначены на 29 августа. На плечи Берии легла гора организационных, безотлагательных проблем мирового масштаба. Одним из центральных вопросов было обеспечение секретности и безопасности испытания ядерного устройства, и это нужно было координировать с Абакумовым. Министр МГБ принимал активное участие в атомном проекте с самого начала. Он обеспечивал набор рабочей силы, в основном заключенных, для строительства в несколько сотнях километров от Москвы секретного города «Арзамас-16», о существовании которого никто, кроме строго доверенных лиц, и не подозревал. В целях обеспечения секретности жизнь этих заключенных должна будет закончиться одновременно с окончанием строительства. Ведомство Абакумова находило и отбирало лучших ученых, отбывавших в лагерях сроки заключения за различные государственные преступления, включая участие в тех исследованиях, что были развенчаны партией и лично товарищем Сталиным как лженаучные. Эти ученые умы направлялись в отделы, занимающиеся техническими разработками. На Абакумова и Берию была возложена ответственность за их надзор, связи и дружбу с другими учеными, не запятнавшими свою честь участием в лженаучных разработках. Абакумов обеспечивал секретность снабжения этого города, ввоза и вывоза материалов, людей и даже удаление мусора. Его люди участвовали и в надзоре за строительством испытательного полигона под Семипалатинском. Сейчас он должен был обеспечить секретность последней фазы: транспортировку атомного устройства, а также ученых и персонала из города «Арзамас-16» на испытательный полигон.

Для обсуждения срочных проблем Берия решил встретиться с Абакумовым на Лубянке, в его кабинете, когда-то принадлежавшем самому Берии. Можно было, конечно, пригласить Абаумова к себе в Кремль, как человека, находящегося ниже в пирамиде власти, но у Берии была серьезная причина приехать самому. Кабинет министра МГБ был одним из тех немногих мест, которые не прослушивались. Как бывший министр МТБ Берия знал это лучше, чем кто-либо. А причина, по которой Берия опасался прослушивания, заключалась не в секретности ядерного испытания, а в необходимости обсудить два других, не менее важных вопроса государственной важности, заботивших Сталина и Маленкова и, в какой-то мере, самого Берию. Это расправа с Вознесенским и остальными членами группы покойного Жданова, а также с членами Еврейского Антифашистского Комитета. Разговор серьезный, который мог повлиять на его положение в эшелоне власти, а может, и стоить ему жизни.

Абакумов принял его радушно. Еще бы; сам Берия, доверенный Сталина, сумевший в короткий срок создать первую в СССР атомную бомбу, изволил его посетить!

Министр, одетый в безупречно выглаженный, дорогой костюм, белоснежную рубашку с неопределенного цвета темным галстуком, выглядел как иностранный дипломат на официальном приеме.

— На всем пути следования поезда до Семипалатинска, на всех станциях и полустанках расставлены мои люди, — докладывал Абакумов, восстановив на лице выражение суровой серьезности. — В каждом вагоне спецпоезда находится вооруженная охрана. Место испытания окружено кольцом наших сотрудников. Все приведено в состояние боевой готовности. Мышь не проскочит, птица не пролетит.

Абакумов улыбнулся, ожидая одобрения Берии. У них редко бывали стычки. Их отношения можно было бы назвать дружескими, если бы не возникавшие в последнее время трения, связанные в основном с тем, что Абакумов порой выполнял приказы Сталина, задевавшие интересы Берии.

— Еще раз хочу напомнить: ни одно живое существо не должно находиться ближе 15 километров от эпицентра взрыва. Наблюдательный пункт, в котором буду находиться я и государственная комиссия, расположен в 10 километрах от эпицентра.

— Да, да, Лаврентий Павлович, — с энтузиазмом согласился Абакумов. — Все меры приняты.

— Еще есть несколько вопросов, которыми я не мог заниматься последнее время, — начал Берия. — Расскажи мне вкратце, как идут следствия по делу Ленинградского обкома партии и ЕАК?

— Не так гладко и быстро, как бы хотелось. Мы, конечно, получаем признания вины от некоторых арестованных, но дальше этого дело не идет. Буду откровенным, Лаврентий Павлович: до сих пор существенных доказательств вины, за которую можно дать расстрел, не обнаружено. Поэтому к открытому суду мы не готовы, и не скоро будем. Как по ленинградскому делу, так и по делу ЕАК, есть обвиняемые, которые упорствуют и не признают свою вину, несмотря ни на какие усилия со стороны следствия. Есть также следователи, которые неохотно идут на сильный нажим. Мы, конечно, можем их заменить, но вопрос в том.

— Пока не нужно их заменять, — вклинился Берия, не дожидаясь конца фразы. — Я предлагаю тебе направить основные усилия на ленинградское дело и двигаться медленнее с ЕАК. Два таких открытых судебных процесса будет нелегко осилить.

— Но товарищ Сталин.

— Знаю, знаю. Но учти, что товарищ Сталин также не погладит нас с тобой по голове, если оба дела не будут должным образом подготовлены для открытого судебного процесса. Представь только, полный провал обоих дел! Мы, конечно, идем в правильном направлении под его мудрым руководством, но что будет, если он серьезно заболеет? Все_ таки два инсульта не прошли бесследно. Он быстро устает. И вообще, если поспешить с ЕАК, то обвинить их в заговоре против Советской власти можно только, если подтвердить документально нити заговора, тянущиеся к членам правительства и Политбюро. Понятно, есть Жемчужина и другие, но торопиться не стоит. Слишком много сложностей. Да и размах следствия будет не соответствовать.

— Я это понял с самого начала, Лаврентий Павлович. Мне самому не хотелось бы повторить 37 год.

— Вот об этом-то я и хочу с тобой поговорить, Абакумов. Ты ведь знаешь, что, когда я занял пост министра МГБ, я почти все аресты прекратил, а многих осужденных освободил. А те, кто руководил этими процессами, были расстреляны. По разным причинам.

Берия сделал паузу, чтобы Абакумов как следует разжевал и проглотил его мысль. Ежов, министр МГБ в то время, был расстрелян. Если после процессов по ленинградскому делу и ЕАК кто-нибудь сменит Абакумова, тот будет расстрелян, даже если будет рабски следовать указаниям Сталина. Такое предупреждение Берия делает неспроста.

— Понял. Ленинградское дело должно быть главным на ближайшее время. Правильно?

— Ты ведь знаешь, Абакумов, кто стоит во главе этого заговора: высший эшелон власти. Вознесенский, Кузнецов, Родионов, и вся их шайка.

— Я уже получил указание от Маленкова арестовать Кузнецова и Родионова в Кремле. Назначено на 14 августа, через несколько дней.

— Вот, вот. Я этим не могу заниматься сейчас, поскольку занят подготовкой испытания; назначенного на 29 августа. От него содрогнется не только земля вокруг Семипалатинска, но и вся Европа, и даже Америка. После этого я присоединюсь к Маленкову и займусь ЕАК.

— Я предполагал что-то в этом духе, — поспешил согласиться Абакумов.

— Однако нужно использовать все, чтобы добыть факты, неоспоримо доказывающие их вину. Иначе придется отправить дела в ОСО, а это приведет Сталина в гнев. Он требует открытого суда.

— Я понял, Лаврентий Павлович. Сделаю все, что в наших силах.

Абакумов знает свое дело, мысленно одобрил его Берия. Если факты не существуют, нужно их сделать. Фальшивку пусть обнаружит и осудит история. А живые должны убивать живых, пока жив вождь. Ничего не поделаешь. Такова жизнь.

//__ * * * __//

Вагоны спецпоезда, мчавшего разработчиков атомной бомбы на юг, к Семипалатинску, были построены с роскошью, способной удивить даже богатый, разлагающийся капитализм Западной Европы. Сталин не хотел рисковать и запретил использовать самолеты для перевозки ученых. Просторные отдельные купе для всех основных разработчиков, зал для совещаний, ресторан с изысканной едой и безупречным обслуживанием и, разумеется, с усиленной охраной в каждом вагоне. На полустанках, где порой останавливался поезд, не было ни души. Люди Абакумова позаботились о том, чтобы спецпоезд, как невидимка, пронесся через огромное расстояние в несколько тысяч километров.

Берия использовал каждую минуту свободного времени, чтобы еще и еще раз проиграть в голове ситуацию в Кремле. Сталин мог быть и был профаном в вопросах военных, политических, экономических, но он никогда не допускал просчетов в вопросах, касавшихся удержания власти. И потому, когда вождь будет готов нанести удар по Политбюро и Берии, он должен быть беспомощным и беззащитным. Конечно, Берия смертельно рискует. Что поделаешь? Такова жизнь. Не будет он ждать расправы, как Вознесенский и все его предшественники. Нет, не будет. Ведь он Берия, а не какой-то там Вознесенский.

И идеи Вознесенского создать стимулы в экономике не будут работать в стране, где главная цель — военная мощь государства. Какие стимулы, какая экономика должна быть, чтобы создать атомную бомбу без планирования бюджета, как это сделал Берия? Чтобы не было сметы затрат и источников финансирования! Гораздо проще и эффективнее заставить людей работать под угрозой расстрела и не платить им ничего. Не раз Берия предупреждал ученых, что расстрела им не миновать, если испытания пройдут неудачно. Существует ли более эффективный стимул в экономике? При любом другом раскладе создать атомную бомбу на пустом месте за четыре года было бы немыслимо. И никто, кроме него, Берии, не смог бы с этой задачей справиться. Его предшественник на этом посту, Молотов, показал свою никчемность. Остальные в Политбюро тоже не лучше Молотова, когда нужно вершить настоящие дела.

//__ * * * __//

Всю ночь накануне испытаний Юлий Харитон с учеными и помощниками устанавливал и налаживал «изделие». Берия проснулся рано и к шести часам прибыл вместе с членами государственной комиссии на наблюдательный пункт, расположенный в 10 километрах от вышки с бомбой. Вскоре приехали Харитон и его группа.

И вот стрелки часов показали семь. Семь часов утра, 29 августа 1949 года. Мир долго будет помнить этот день и час.

Ослепительно яркий шар полыхнул красно-белым огнем в полной тишине, длившейся с полминуты. Это были одни из самых долгих секунд в жизни Берии. Потом земля содрогнулась, затряслась, как будто в страхе, и оглушительный грохот разодрал воздух и треснул по барабанным перепонкам. А огненный шар все рос и рос, без остановки поднимаясь в поднебесье. Разрасталось черное, как шапка ядовитого гриба, наводящее мистический ужас облако, как знамение рока, как угроза свыше. Оно приближалось, как злой и всемогущий джин, вырвавшийся из бутылки.

Ученые предупреждали Берию, что ему предстоит увидеть нечто потрясающее. Однако то, что происходило перед его глазами, было за пределами даже самого больного воображения. Казалось, что весь космос полыхнул все уничтожающим огнем, и никому нет от него спасения.

Последствия этого взрыва содрогнут весь мир, подумал Берия. А черное облако, приближающееся к нему, со временем закроет весь горизонт и протянется до Москвы. Успех, открывающий путь к его гибели, достигнут. Вождь не простит ему такого достижения. Есть только один человек в Советском Союзе, кому принадлежат все великие достижения. Это товарищ Сталин. После Вознесенского и Кузнецова наступит очередь Берии. Нужно торопиться, но не делать опрометчивых, непродуманных шагов.

 

Глава 5

Позднее октябрьское утро пробивалось сквозь полупрозрачные занавески серым, холодным рассветом. Софа все еще спала, положив голову на плечо Кириллу и закинув на него руку и ногу. А он уже час, как не спал и, боясь разбудить ее, лежал на спине, не шевелясь и глядя в потолок. Он перебирал в мыслях события последних дней.

Вчера она сказала:

— Странная у тебя командировка. Разве журналистов посылают так надолго?

— Закончилась моя командировка, — ответил он. — Сейчас все время буду находиться в Москве.

Это была правда. Работа в Ленинграде для него закончилась. Туда начали набирать следователей пожестче, в надежде достигнуть лучших результатов и в более короткие сроки. Давление на следователей было немилосердным, и шло оно от Абакумова, а может быть, и с самого верха.

Но как быть с Софой? Его телефон в редакции никогда больше не отзовется на ее звонок. Оттягивать свадьбу становится все труднее и труднее.

Софа вздохнула, не просыпаясь, поцеловала его в шею и снова затихла. Вчера они загуляли до трех часов утра — никак не могли оторваться друг от друга. Порой ласки сменялись серьезными разговорами.

— Что будет? — с тревогой спрашивала Софа. — Столько моих знакомых и друзей арестовали, и неизвестно, что с ними. Что будет со мной?

Кирилл и сам не раз задавал себе этот вопрос. Вчера, перед тем как направиться к Софе, он разговорился с Паниным. Тот, как обычно, затащил его в пивную.

— Вознесенского арестовали. Слышал?

— Нет. Когда?

— Позавчера. 27 октября. Пока это держат в секрете. Снова 37-й год начинается. — Панин отхлебнул пива и, не поворачивая головы, движением глаз осмотрел соседние столы. — На нас это отразится самым паскудным образом.

— Как?

— Так же, как и тогда. Сначала пойдут в лагеря и под топор те следователи, которые не вышибают признание из «колобков». — «Колобками» Панин называл подследственных, потому что они не могли ни руками, ни ногами защитить себя. — А потом, — продолжал он, — после всех судов будут расстреливать тех, кто выполнял приказы сверху и ломал «колобкам» пальцы, чтобы добиться нужных показаний. Обвинят их в перегибах. Я думаю, что буду в первом эшелоне. И ты, как я понимаю, тоже, если не произойдет чуда.

Кирилл подпер голову рукой и задумался.

— Не горюй, Кирилл, все там будем, — с мрачной веселостью хохотнул Панин. — Так уж на Руси водится.

— У меня невеста — еврейка, — глухо проговорил Кирилл.

Панин сразу стал серьезным.

— Оставь ее, Кирилл, — посоветовал он.

— Я ничего не боюсь, — сказал Кирилл. — Я ради нее.

— Вот именно, ради нее, — перебил его Панин. — Если тебя арестуют, твоя жена пойдет по этапу вслед за тобой. А если будут дети, им туда же дорога.

— Она не знает, где я работаю.

— Тем более. Оставь ее как можно скорее. Даже при лучшем раскладе жениться на еврейке в наши времена. Да ты ведь не дите, сам понимаешь. Ну, по водочке вдарим для облегчения души. Давай, Кирилл.

//__ * * * __//

Ресницы у Софы задрожали. Она открыла глаза и с сонной, ласковой улыбкой уставилась на него.

— Подглядываешь за мной? — спросила она.

— Ты так безмятежно спала. Боялся тебя разбудить.

Софа взглянула на стоявший на столе здоровенный будильник.

— У-ух. Уже одиннадцать. Вот это соня!

— В воскресенье можно. Когда еще отдыхать?

— Лентяй! Вставай и готовь чай. Я сейчас что-нибудь приготовлю на завтрак.

Кирилл быстро оделся и, включив электроплитку под чайником, смотрел, как Софа одевается.

— Юбка на мне болтается, — пожаловалась она. — С этими ночными дежурствами не растолстеешь.

— Ты и так хороша. Поедем в отпуск в дом отдыха, там поправишься.

— У нас намечается вечеринка, — бормотала беззаботно Софа, застегивая последнюю пуговицу на юбке. — Седьмого ноября, — пояснила она. — Я сказала, что приду со своим женихом. Я тебе позвоню на днях и сообщу, где собираемся. Хорошо?

— Я как раз хотел сказать тебе насчет телефона. Кабинет, в котором я находился до командировки, заняли другие люди.

Он остановился на секунду; в коридоре громко хлопнула входная дверь и послышались истерические крики. Кирилл поморщился и продолжал.

— У меня сейчас телефона нет, но это временно. Надеюсь, все скоро уладится.

Раздался громкий топот бегущих ног и грохот сильных, нервных ударов в дверь.

— Спасите! — визжал с надрывом женский голос. — Спасите! Сыночка убили! Спасите!

Софа метнулась к двери и, потянув щеколду, распахнула ее. В проеме Кирилл увидел соседку Сучкову. Руки ее были в крови, а на белом, без кровинки лице светились нечеловеческим ужасом бледно-голубые, выцветшие от алкоголя глаза.

— Что случилось? — закричала Софа.

— Софочка, сына убили! Спаси, милая, — вопила соседка. — Ой, ой, сына убили!

— Где он? Где?

— Тут, на улице. У порога. Ох, что же это.

Не дослушав ее причитаний, Софа понеслась вон. Кирилл побежал за ней. Выскочив за порог дома, он увидел толпу мальчишек, кольцом обступивших лежащее на холодной, сырой земле тело сына Сучковых. Софа с размаху прорвалась сквозь это кольцо, и Кирилл устремился за ней в образовавшийся проем. Все лицо подростка было залито кровью, струйка вытекала и из шеи. Софа упала перед ним на колени и, обернувшись, крикнула Кириллу:

— Саквояж! Быстро!

В саквояже у Софы хранились хирургические инструменты и медицинские препараты еще с тех времен, когда она дежурила на скорой помощи и ездила на вызовы. Кирилл помчался за саквояжем. Софа раскрыла чемоданчик и стала работать споро, но без излишней торопливости. Ей быстро удалось остановить кровь. А Сучкова все рыдала и билась в истерике.

— Кто-нибудь побежал вызывать скорую? — спросила Софа.

— Муж побежал к телефонной будке, — Сучкова опять запричитала: — Ой, ну что же это? За что мне это?

— Как это произошло? — спросил Кирилл одного из мальчиков. На вид ему было лет десять-одиннадцать.

— Тут пацаны проходили из соседнего района, — ответил он. — Один из них, я знаю его, Петыра его кликуха, мойкой его писанул.

Софа подняла голову и вопросительно посмотрела на Кирилла.

— Полоснул опасной бритвой, — перевел ей Кирилл. Снова обращаясь к мальчику, он спросил: — За что?

— А так.

— Просто так?

Мальчик пожал плечами.

— А чо? — ответил он, как будто говоря: — А почему бы и нет?

— Сколько Петыре лет? — спросил Кирилл.

— Двенадцать. Он самый старший из них.

— Софочка, милая, — не унималась в своих причитаниях Сучкова. — Спаси моего ребеночка.

— Я остановила кровь, — сказала Софа, продолжая возиться с раной и не оборачиваясь. — Рана серьезная, задета артерия. Еще полминуты, и мы бы его не спасли.

Скорая приехала на удивление быстро. Выскочивший из машины врач подбежал к лежащему на земле ребенку.

— Софочка, что произошло? — спросил он. — Вот, не думал, что во время дежурства встречу тебя.

Софа слабо улыбнулась.

— Привет, Ленька, — поздоровалась она. — Вот, у мальчугана порез опасной бритвой. Ребенок потерял много крови. Нужен донор.

Обратившись к матери, она сказала:

— Садитесь в скорую и поезжайте в больницу. Все будет в порядке. Ваш сын будет жить.

Она закрыла саквояж и неторопливо пошла в дом. Кирилл шагал за ней и, зайдя в комнату, поставил снова кипятить остывший чайник. Софа бросила саквояж на кровать и вышла в коридор, чтобы помыть руки в умывальнике, расположенном рядом с уборной. Вернулась она спокойная, как обычно, и, вытерев руки полотенцем, сказала:

— Горячий чай будет кстати. Я продрогла насквозь. Жуткий холод на улице. Скажи? — Она подошла к нему и поцеловала в лоб.

— Расплодились преступники-малолетки, — вздохнул Кирилл. — Герои. Война им нужна.

Софа села за стол, наблюдая, как он разливает чай.

— Шигалевич часто повторял, — лениво заговорила она, как будто отдыхая от работы, — что нищета ведет к вырождению нации. Кстати, он утверждал, что, раз начавшись, этот процесс может продолжаться десятилетиями, даже если условия жизни изменятся.

Знаешь, сколько я насмотрелась подобного во время дежурств на скорой помощи? Люди бьют, калечат и убивают друг друга без причины. Просто так. Особенно в праздники, когда нужно радоваться жизни. Не нужна им музыка, стихи, театр или кино. Им интересно бить и крушить. Так что ты говорил насчет телефона?

— Да, насчет телефона. Я сообщу тебе номер позже. Встречу тебя послезавтра у метро, в обычное время после работы. Хорошо?

В назначенное время она не пришла. Такое случалось и прежде, поэтому Кирилл не очень огорчился. Он терпеливо ждал ее больше часа. Наконец, она появилась, но, увидев его, не улыбнулась радостно, как прежде. Она отвела глаза и торопливо прошла мимо.

— Софа, что с тобой? — в панике закричал Кирилл. Он догнал ее и пошел рядом, соразмеряя шаг. Софа продолжала молча идти вперед, не поворачивая к нему головы.

— Софа, Софа! Что случилось?

Кирилл тронул ее за рукав.

— Софа.

Она вздрогнула, как будто к ней прикоснулись льдышкой, отскочила в сторону и в ужасе уставилась на него.

— Что случилось, Софа? — прерывающимся голосом повторил он. — Что с тобой?

У Софы задрожали губы.

— Ты сотрудник МГБ? — спросила она.

— С чего ты взяла?

— Сучкова пришла ко мне. Благодарить и извиняться за свое прежнее поведение. Я тоже решила извиниться за тебя. Ведь ей муж тогда сломал челюсть. Она рассказала мне, как это было. Ты показал им свое удостоверение сотрудника МГБ.

— Я тебе все объясню, Софа.

— Ничего не нужно мне объяснять. Скажи только, Цилю Наумовну арестовали по твоим доносам?

— Нет! Послушай, Софа.

— Не хочу тебя слышать и видеть. Негодяй, подонок. Ты омерзителен.

Она резко отвернулась и зашагала прочь. Он не стал ее догонять. Он был оглушен и раздавлен. В ушах звучали ужасные слова, произнесенные любимой женщиной на прощание. Жизнь потеряла смысл.