Поэтесса:

Как-то весной /болтали — в мае;

Девушка: Цвели абрикосы, белым-бело/

Поэтесса: Из дому сердце сбежало вдруг.

Девушка:

Вышло на улицу поутру, Лихо вскочив на подножку трамвая, Рукой помахало И за углом Пропало.

Мужчина:

Объявилось в районе вокзала. Невозмутимо выпило квасу Из цистерны по соседству И купило билет до Кавказа.

Поэтесса: Вот непоседа!

Мужчина:

Потом его встречали альпинисты Где-то на склоне каменистом, У подножья вечных снегов.

Девушка:

Потом — но это уже сплетни — то ли у африкансих берегов, то ли где-то в Австралии его будто б видали…

Поэтесса:

Достоверно, что в конце лета На людной площади оно болталось.

Мужчина: Тут и попалось.

Девушка:

И теперь, В повседневности серенькой клетке, Сердце, Как птица, Плачет на ветке.

Женщина:

Счастье Принимайте в малых дозах, Любое снадобье — в малых дозах лекарство, в больших — яд… Земля — надушенная Розовым маслом Бесформенная подушка, Небо — Розовый пластик, Завешанный Вкрадчивым розовым пологом Облака, Дальше Вселенная — Кромешно Розовая, И в розовой лени Он — Кто?! — И я… Но где мятущаяся душа моя?.. Розовой глиной завален ссохшийся трупик — Наверно, растительный образ жизни ей не был показан… В любви должно быть что-то вокзальное — Расстояния, Нависшая пасть репродуктора с полувыплюнутой угрозой Расставания, Суматошная смена станций назначения, Будоражащее непостоянство дверей, Действительность, обращенная в бред Бессонных ночей Кривыми зеркалами, Жестких скамей неудобство… Принимайте счастье в малых дозах? Или?.. Белыми флагами розовые простыни К стоптанному Черному небу с облупившейся розовой краской воздеты… Перепутал рецепты кто-то… Счастье мое неопознанное, Где ты?

Художница:

Апельсины? Признаю лишь марокканские, Пламенеющие вроде Солнца в закат… Будто? Из-за серого дома Лениво выкатилось Малокровное солнце — Желтоликий Кривобокий уродец, Зябко кутающийся в затасканные Облака… Не люблю севера, где тихое, робкое Солнце словно теплом беременно — Да никак не родит. Я люблю, чтоб субтропики И вне меня — Не только внутри. У меня в груди Горит, Сочась алым светом, словно ободранного Солнца мякоть — Сердце закатное — Знаменосец вечного лета. У меня и из глаз два солнышка смотрят. Точнее, затмения солнца — Светятся Вокруг лун зрачков, бесстрастных, как Будды, Лучей золотистых два ореольца. А если на море побуду — Так и загар у меня оранжевый. Люблю, встав пораньше, По-братски — подставив солнцу спину, Глазами — Греть море, застывшее за ночь… Гляди-ка! Пустырь перед домом с утра Нежно-апельсиновый, Словно содранная с солнца кожура.

Поэтесса:

Ходят слухи, что Днепр чуден. Разве? Пожалуйста, вот он во всей красе — Издалека удручающе сер, А вблизи и вовсе грязно- Бурый… Обидела? Не обессудьте — Я не люблю рек… За что?… За односторонность течения — ненавистную Подчиненность заданности миропорядка, За навязчиво тихие пристани, За пресмыкание перед плотинами И опорами Мостов, За насквозь лживый, лицемерно скрывающий тот берег простор… /Горные реки? Это не реки, это бешено пульсирующая кровь гор, Где к вершине, С бернсовским и сарояновским рядом Ржавой звездой прикноплено мое сердце…/ Ох уж этот Днепр! Позорит небо, Из кожи вон лезущее, чтоб, отразившись, подсинить серое… А хуже всего в Днепре Его раздражающая покорность… Глядите, нахальную щепку, разлегшуюся у самой воды, с пассивного пляжа, приговоренного к вечному сну, Не осмелится слизнуть… А этот безвольный песок, тысячелетие назад забывший свою бытность камнем… Не люблю рек. Вид реки вызывает у меня лишь неистовую тоску по морю.

Другая женщина:

Маленький, несчастный, запуганный живой комочек… Пытаюсь понять, где ты его держишь. Может быть, в заднем кармане джинсов? Перекладываешь ли его из костюма в костюм, когда их меняешь? Вечерами, ложась спать, наверно, вынимаешь его И кладешь на тумбочку рядом с кроватью — Вместе с часами и книгой, которую читаешь на ночь? А, может, ты забыл о нем — И оно, Заброшенное, Пылится в кармане старой куртки, Которую ты давно уже не носишь…

Художница:

Ночью — во сне — все птицы сини. Я выступаю в кошачьем амплуа и крадусь — охотиться за ними — В соседний двор, На крышу необитаемого дома, предназначенного на слом… Но однажды сама, спасаясь от кошки, села кому-то очень большому на цепкую ладонь, И наутро меня — с перевязанным крылом — Поселили В клетке из серебряных мелодий Россини…

Поэтесса:

Птицам Клетки вовсе не противопоказаны — Скорей, наоборот. Живут, жрут, жиреют — правда, не летают — Зато им не приходится принимать решений, Искать пищу и кров…

Художница:

В хрустальных вазах Скорчилось сено… А были маки — с сочных лугов Большеглазо Глядящие на тугое Спелое солнце… Маки…

Поэтесса:

Что ж, хрустальная ваза — это весьма лестно Для полевых цветов…Грядет бестелесная, как ангел бессонница /как падший ангел? Интересно, а падшие ангелы тоже бестелесны?/…

Женщина:

Месяцы медовые? Видывали! Месячник по обесцвечиванию синих птиц. Нет, девочки. Нам не по пути. В служение вами же выданному идолу Пожизненно отданы, Выторговываете ничтожные Льготы… А у меня есть моя свобода — Любуйтесь, ханжи и святоши. Только… Устаю иногда. Тяжела эта ноша Для женщины.

Другая женщина:

Ночная фантасмагория — Над необитаемым городом Парит Улица, где фонари Баюкают повешенных /как я баюкаю ненавистную свою свободу…/. Бесчувственные, как колоды, Дряблые трупы надежд моих С лицами посиневшими, С непристойно свернутыми набок шеями Раскачиваются под колыбельную, Под которую же на мостовой В дранном платьишке, дырявых колготках Спит до ужаса безработная Любовь… Верноподданная Любого Сердобольного прохожего…

Поэтесса:

Моя непреходящая свобода Складывается из множества Преходящих несвобод…

Другая женщина:

Ночная фантасмагория /люблю, знаете ли, всяческие бреды… бреды ли?/ Как при ускоренной съемке Томительно медленно Вальсируют в синем свете Надежды мои бывшие, Прильнув к стальным телам фонарных столбов, Растрепанными веревками обвив их шеи толстые…

Женщина:

Ветер… Тот, с гор… Колышет Полуживые мои волосы…

Поэтесса:

Самая сильная из моих несвобод Не в силах лишить меня Моей любимой, проклятой свободы, Птицами синими Исклеванной и загаженной…

Мужчина:

Скажут ли: Кушать подано! — И дичь синеперую сухим шампанским запьют?

Поэтесса:

Слышали? Почетное звание «синие птицы» присвоили воронью. Не слишком ли? Хотя, учитывая заслуги в области санации…

Другая женщина:

/кто знает, когда придется оказаться И в этой непарадной ситуации?../

Поэтесса:

Недавно одному — не слишком душевному, Неприступному очень. К Новому Году Послала по почте Подношение — Мою единственную /во всех витринах выставленную/, Мою непорочную, Мою непотребную Свободу.

Художница:

Ну все. С синими птицами покончили — Осталось покончить с журавлями в небе И вплотную заняться Синицами /говорят, они прекрасно приживаются в клетках из пальцев И даже приучаются петь песни…/.

Эпилог

Вчера мне приснилось, что я сплю, и мне снится Синяя-пресиняя птица. Если бы…

Женщина:

Последняя любовь… Я краду ее у другой женщины, Сама того не желая. У этой женщины интеллигентное лицо И модная стрижка. У нее две маленькие дочери. Она смотрит на меня С видом снисходительного превосходства, С которым все обладательницы мужа и детей Смотрят на безмужних. Она не знает, Что ее муж Становится передо мною на колени И припадает Губами К моим старым джинсам. Что он старается коснуться Кончиков Моих растрепанных волос И неманикюренных ногтей. Не то чтоб он мне очень нужен. Просто так уж вышло, Что мне досталась Его последняя любовь. Вот так Какой-то женщине достанется Последняя любовь — Та, за которую я отдала бы все любови, Назначенные мне в этой жизни — Вместе с жизнью.

Поэтесса:

Кому-то везение: Безудержные кони, Зовущие губы Истомившейся пропасти… У меня все спокойно: Стихи созрели, Убраны, В амбаре копятся. У меня все спокойно — на моем лбу — Ни морщинки от прошедших и сгинувших бурь. Зрелость — море после шторма. Ни в настоящем, ни в будущем Не предвидится ни мук, ни скорби, Ни даже снов тревожных… /кто мне поможет, боже, кто мне поможет?!/ У меня все спокойно, Как в доме покойника, Из которого все вышли вслед за гробом.

Мужчина:

Жизнь… Дата в начале, дата в конце, А между ними Низкочастотный импульсивный процесс: Случайные, исчезающе краткие всплески — А именно, Взрывоопасные состояния тела и души… И все остальное — прозябание на изолинии, Которое и есть жизнь.

Старик:

Жизнь… А разве Она была? Была дорога, долгая дорога, Пересадки, залы ожиданья, Случайные знакомства на перронах И деревянный неуют вокзалов… Живут и так. Перебиваются и ждут. Потом Приходит день, И вдруг оказывается — Временное стало постоянным, И, стало быть, вокзал Отныне будет домом, И, стало быть, не будет дома. Никогда… И смерть, и смех — Тот самый смех, cухой и рваный, от которого корчит во рту… И смех, и смерть… Но разве смерти Назначено Являться Не после жизни?

Поэтесса:

Пообщавшись с издателями и редакторами, Я чуть было не поверила, что Маяковский и Пастернак — артефакты, А реальность поэзии — это тягучее и пресное стихотворное варево, Приготовленное по рецепту журнала «Юность»… Словно какой-то скареда Приобрел во вновь созданном гастрономо-поэтическом отделении ГУМа Дешевые ямбики И кое-как Нафаршировал их обычной прозой С изрядной дозой пожухлых лозунгов… Ох, я бы!.. Но кто я? Кто я в этом мире Прокрустов И прошедших их обработку прочих — куцых? И я решила — грубо говоря — заткнуться. Уйти — где тихо и пусто. Уйти, задернуть за собой небеса, В мягкую пуховую перину покоя самозабвенно зарыться… Лениво грезить об обобществленном телевидением рыцаре… Чужие стихи бездумно мусолить… Я думала — я смогу не писать. Буду Личность свою угловатую в массы нещадно впрессовывать. Займусь чем-нибудь попроще. С более обеспеченным Будущим. А то — разве занятие это — создавать вселенноподобное нечто С крохотными строчками, Тускло мерцающими в несоразмерно огромной, знаменательно Бесцветной пустоте… Разве? Неправда! Вы — те — Усредняющие и подравниваяющие, Обкарнывающие, Низводящие к общему знаменателю — Врете! Поколение — Не взвод, не рота. Не кордебалет. Не хор. Я все равно создам Целую Вселенную, Где каждая строчка — звезда! Я подарю ее людям. Губы кривите, ничтоже сумняшеся, Головами качайте. Иное пророчьте. Я же Знаю — сбудется. В точности.

Женщина:

Гаснет факел мой, Факел мой гаснет. Затухает огонь мой без топлива. Соловья закормили баснями… Трехразовое питание, горячие блюда — Вкусней и питательней всякой говядины… Боженька, боженька, сделай чудо — Подайте голодному Христа ради… закормили. Голодными воплями Оглашая пространство, издох он… Перепали от жизни мне крохи, Да и те — наполовину — Вымели вздорные Дворники… Помните веселенькую Эпопею блудного сына? Для честных и верных не закалывают тельцов — Их пускают по миру — голеньких, В ореоле терновых венцов… Впрочем, что это я нагородила сгоряча, И не на ту тему… Времена сейчас уже не те — На Голгофе пустили крест на дрова, Да и самое срыли до основания, Потому как нынче у каждого на плечах Есть голова… И вовсе не у каждого хоть что-нибудь в груди — Люди пошли основательные, Времена — лучшие… Вымерли кандидаты в мученики, Зато Пилатов — пруд пруди. Сейчас бы Христа — Он бы слез с креста И смылся. Ведь висеть за какие-то там убеждения давно нет смысла. Висеть, волновать, зажигать… Бросьте! Плакали Ваши старанья — Факел погаснет, погаснут все факелы… /чтоб зря не гоняться за смолой и дровами, Эту истину полезно бы знать заранее/ Кстати, о дровах… На Голгофе их нарубили, но жечь не стали — так и лежат. Факелоносцы уходят в пожарные… А жаль…

Другая женщина:

У судьбы человеческая психология. Со злобным тупым упорством разжиревшей Мещанки Она преследует Имевших глупость Однажды не вцепиться когтями и зубами В нею небрежно брошенный кусок. И она же Осыпает милостями тех, Кто, нетерпеливо переминаясь на задних лапках, Неотрывно следит за погруженной в сахарницу жизни Ее рукой И уж, конечно, не упустит своего… Да и чужого. А мы все это называем невезеньем Или везеньем, Мы, Наивные, Верующие в слепоту судьбы И ждущие ее нечаянных подарков.

Девушка:

Любимых теряя, Себя уверяем, Что их больше нет… но всё верим втайне, Что живы. Что дышат, Что видят и слышат В какой-то далекой стране. Непойманной птицей Надежда ютится Под крышею сердца: В каком-то году Им выпадет случай — Визу получат. Вернутся. Приедут. Придут. Не зная, зайдем В пустой теперь дом… Вдруг в щелке дверной, затемненной — Полосочкой свет. И тот, кого нет, Безмолвно откроет нам дверь. Его взглядом смерим, Не сразу поверив, Что это случилось… что вот за столом Собрались к обеду… И, значит, все беды — Всё там, в несвершённом былом. … Любимых теряя, Себя уверяем, Что их больше нет… но всё верим втайне, Что живы, что дышат, Что видят и слышат В какой-то далекой стране.

Женщина:

Святое таинство самоотдачи, Это тебя я жаждала, сама того не понимая, целую жизнь… Это тебя я искала В любви — В великой, бредовой, ни на что не похожей любви… Это ты — несбывшееся — толкало меня В обманчивые объятия… Несбыточное таинство самоотдачи, Не мне ты было суждено… Любовь моя — мной же созданная, Как огромный голодный ворон, Летала надо мной, Бессонный страж мой, Хрипло каркала Всякий раз, как я забывалась в ожидании тебя, Невозможное таинство самоотдачи… И чудо умирало, не родившись — Душа моя осталась запертой, А ключ… Бог весть, где он валяется теперь… Прошло два года, Все остальные ключи из той же связки растеряны, розданы, проданы, А тот проржавевший ключ… Бог весть, где он валяется теперь… Наверно, он был единственным? А ведь я могу полюбить другого — Я свободна. Я свободна! Я могу полюбить!.. Кого же? Невозможное таинство самоотдачи, Не похоронено ли ты на том кладбище?… Говорят там полно цветов, среди которых нет ни моих белых хризантем, ни моих оранжевых роз — только охапка засохших, осыпавшихся стихов… А новым — не взойти? Оставшиеся на этой земле Не в силах обнять меня всю, Принять меня всю — Я по крупицам раздаю себя и умираю по крупицам… Святое таинство самоотдачи — Бездонной, безмерной, Неужели ты навек останешься недостижимым для меня? Зачем же я живу тогда, зачем живу я? Зачем это гибкое, горячее тело — Неужели только как памятник холодной, безжизненной, до ужаса чужой душе?

Другая женщина:

Ни тени Надежды. Отдернутые шторы. Безупречно расправленный ковер на тахте. Усталая ночь, уходящая из бессонного дома в заспанный Город… Те же И чужая нежность Азнавура, словно Беженка под залпами Чугуно-черных пустотелых слов.

Мужчина:

За последние четверть века Понятия «умный» и «дурак» изрядно эволюционировали. Прилагательное «умный» стало синонимом проходимца и карьериста, а все, не обделенные комплексами, не умеющие создавать и эксплуатировать «деловые» связи, не обученные саморекламе и упоенной работе локтями соответственно пополнили отряд дураков. Некогда милые, рассеянные, непрактичные чудаки Стали вызывать брезгливость и скуку, А беззастенчивые проныры и ловкачи — Зависть и уважение… Я отношу себя к малоуважаемому разряду — Разряду никчемных и ненавистных самим себе дураков… Таких, как мы, Надо распознавать и беспощадно уничтожать при рождении, Или — в случае недосмотра — пристреливать при обнаружении… А, впрочем, мы необходимы обществу — Если б нас не было, За чей счет Подлинные глупцы продвигались бы по службе, Чьими знаниями Пользовались бы невежды, По трупам чьих талантов Пробивались к славе бездарности и конъюнктурщики, Чей совестью и щепетильностью Мостили бы себе дорогу к власти беспринципные подонки, Кем бы руководили Самодовольные диктаторы и диктаторишки всех мастей, Кого бы Ничтоже сумняшеся Направляли По прямому пути Знатоки окольных…

Женщина:

Душа моя неисчерпаемая, Сколько же в тебе огня? Сколько я его растрачивала щедро и бесплодно, А он все еще переполняет меня, Все еще разрывает меня изнутри, Бьется в тесные ребра, Властно требуя исхода… Куда же мне девать его? Где-то в мире изнывают от недостатка тепла, Где-то в мире умирают от отсутствия любви, А я несу на вытянутых руках тяжелое сердце мое, Переполненное нежностью… Она переливается через край, Драгоценными каплями падает на пыльную землю и уходит в нее — в ничто… Я пронесу сосуд сердца моего по улицам, по переулкам, Я оставлю его на пороге дома, Где меня ждет тот, Кто не то, что пригубить этой нежности — Даже руки омыть в ней не хочет… Он предпочитает холодную воду из-под крана, Винегрет Из остывших остатков вчерашних страстей… А где-то в мире изнывают от недостатка тепла, А где-то в мире умирают от отсутствия любви, А где-то в мире мечтают поделиться, довериться, согреться, опереться — И ведь нет плеча надежней моего…

Старик:

Голубовато-серая дымка у ног и над головой… Кто-то рассеянный Линию горизонта Смотал в клубок и унес… Море Поднимается вверх и уходит в небо. Мир как чаша. Мир, как чаша, переполненная… Чем? Где мера наших дел, добрых и злых? И есть ли дела добрые и злые, Или это суть две стороны одного и того же, Две точки зрения? Что скажешь ты, море? Смотри, сколько понастроили пляжей и набережных — Сотни тысяч счастливцев самозабвенно бросаются в твои объятия, Но как исковерканы твои берега, Сколько грязных пузырьков сыпью покрыло твои нездоровые волны… Что скажешь ты, море? Море подниается вверх и уходит в небо… Почему вечно беспокойное море Навевает такой покой? Человек отчаянно нуждается в постоянстве, В неизменности. Море было до нас, Море будет после нас, Когда мы уйдем — Ибо мы уйдем, Если и дальше суетность будем предпочитать вечности… Мы уйдем. Это не самое страшное. Страшнее — Что о нас не будут тосковать ни море, ни земля, ни небо. Они не поминут нас добрым словом — Ибо ничего доброго мы им не сделали… Где же мера наших дел?.. Что скажешь ты, море?.. Море поднимается вверх и уходит в небо…

Женщина:

Все было так просто… все было просто так… Когда просто так — все так просто… И черные сосны Ослепу Тыкающиеся в черную шаль Черными хвоинками, забрызганными серебряным инеем… И далеко-далеко наверху белая вершина.

Мужчина: «…а может, там?»

Женщина:

/и откуда у него эта ослепительная улыбка?/ Там… малая шалость…

Мужчина:

Смешно, да? Ах, мадам, У вас могучее чувство юмора…

Женщина:

Да, это так — Чувство юмора, а все остальное умерло, умерло, умерло!. Но чья это рука перехватывает горло?.. Словно проскользнула меж пальцев золотая рыбка… Горы мои, заснеженные мои горы, Юность, незаслеженная чистота… Там — Наверху, в снегах, в девственном свете луны, под которой ничто не вечно — Даже любовь — Мне нечего Тебе предложить… Снег стоптался, растаял, стал грязной водой, Заморозь ее — Получится мутный лед… А жизнь Продолжается, говорят, и никаких… Впрочем, Все это пустяки. Надрывы. Ночью Все вернется на круги свои /а скорей, в заколдованный круг, из которого больше не выбраться… Вот что в себе таит Кривая, Как незаметно она обегает окружность/… Вернемся на круги свои, и не нужно… И какие к черту вершины в снегах!.. Все будет, как это обычно бывает, Все будет, Завтра мы это забудем — Будто и не было…

Поэтесса:

Утром сосны были зелеными, небо Серо-лиловым, а снег все равно белым /так вот почему я ненавижу снег/ Неумолимый гул мотора, Две в последнюю минуту сорванные Сосновые ветки /они до сих пор стоят у меня на окне/ И расставание без всяких сантиментов — С нами бог!.. бог с вами!.. — И ноль воспоминаний… Да и не о чем… Вчера встреченный — Сегодня вечером… Я все посмеивалась, дескать, когда-нибудь кому-нибудь назло Я возьму и с первым встречным… Вот и первый встречный… /встречный мой, встречный, не вовремя встреченный, Отчего же так не повезло, Отчего ты не первый мой, а с поезда встречного, Отчего предложенную семафорами вечность Я в горячке обманчивой безнадежно спутала С летучей, обреченной на забвенье минутой?.. Мне б спохватиться, лечь бы На рельсы, а я…/

Женщина:

Я проснулась от отчаянной Канонады /это уже следующей ночью/ — Лопались шишки, с настойчивостью, достойного лучшего применения, Засевая семенами паркет… А вот и нет — Я не встала с постели и не завыла по волчьи. И тем не менее… Выходит, все самое главное было вчера, жизнь началась и кончилась… Вон оно как… А я порвала и выбросила номер телефона… Да и при чем здесь номер… В жизни всегда бывает нечто, что продолжению не подлежит, Даже если жизнь без этого не имеет продолжения… Да и что такое жизнь?.. Только сожаление О том, что могло бы быть, Но не было… Вообще-то мне только любить, Мне бы только жить с любимым под одним небом… Небом!.. что мне крыши… Впрочем, все это лишнее, лишнее, лишнее!..

Мужчина:

Мадам, где же ваше хваленое чувство юмора? Пора уже извлечь его из пыльного забвения, Стряхнуть с него паутину и дать ему роль В новой комедии…

Поэтесса:

Король — умер. Король умер под стоны струн и меди. Король умер — да здравствует король? К черту!.. Королей, принцев, сказки, мановения Волшебных палочек — к черту!.. Все это Прошло. Она не состоялась, Она, любовь, скорее вего, последняя из возможных… Когда-то друзья говорили что я Похожа На Жанну д`Арк, Что я, подобно ей, носительница идеи великого служения… Это так. В иных условиях из меня вышла б Жанна д`Арк, но в данных Из меня не получилось ничего, даже просто Женщины — Сначала я оказалась неспособной на верность, потом на страдание… Эй, приятели, Жанна д`Арк Продает поленья из своего костра, До которого дело, впрочем, не дошло… ну скажите, кому она нужна, эта Жанна? Кому? Вот и все. Amen.

Другая женщина:

Сегодня верность Ассоциируется с видом от разлуки умирающих, Обломленными лилиями по течению плывущих Лебедей. Но людям эта слабость не присуща /уже или пока еще?/ И слово «вечный» так истрепано поэтами, Что даже я уже в него не верую… И вызолоченные осенью надежд Увядшей нежности слепые листья С моих полураздетых веток Спадают на случайные ладони, Сегодня — эти, послезавтра — те… Ведь людям не причуща слабость лебедей… Но я добрей других и не хочу, чтоб раскаленных Безумных губ мои касанья На лбу неведающем выжгли эту истину. Хотя… Уже не лебеди, но и не страусы еще… И, стало быть, в глаза мне Когда-нибудь заглянет робкий мальчик. И, обжигая пальцы мне углями щек, Несмелое протянет сердце за заветной ложью — Старой потаскушкой в несвежем гриме слов… Ведь голову — и под крыло, Ведь это недостойно человека… и, стало быть, иначе Быть не может.

Конец