Дана разбудил незнакомый звук. Он попытался было зацепиться за ускользающий приятный сон, но не смог, даже не сумел удержать его в памяти. Осталось только необъемлемое пространство зеленого бушующего моря, грохот разбивающихся о гранитный обрыв волн и упоительный запах морской воды, превращенной штормом в мельчайшую пыль, пронизавшую воздух… Боже, как он соскучился по Земле!.. Дан открыл глаза и сел. Справа от него спал Поэт, почти с головой завернувшись в шкуру трухта — само животное Дан в глаза не видел, но шкура была широченной, с коротким густым голубовато-серым мехом. Слева, вытянувшись во весь рост, лежал на спине Маран и смотрел в небо, глаза его, во всяком случае, были открыты. Дан и сам невольно перевел взгляд вверх… да, здешнее небо заслуживало того, чтоб на него смотрели. Земная цивилизация осветила ночь, очистила ее от неуловимых страхов и призрачных опасностей, которые таит или прикидывается, что таит, в себе темнота, но она лишила землян звездного неба… ну может, не совсем лишила, но никогда и нигде на Земле Дану не доводилось видеть таких ярких и крупных звезд.

Звук повторился. Теперь Дан узнал его, эти замысловатые переливы могли иметь лишь одно происхождение, трубили в спиралевидный рог сахана, небольшой местной антилопы с неподобающе длинными и тяжелыми рогами.

— Атакуют с юга, — сказал Маран, не повернув головы. — Вентах в пяти.

Пять вент это меньше трех километров, привычно перевел для себя Дан. Надо разбудить Поэта и собираться.

Однако Маран даже не пошевелился.

— Эти дикари совершенно не умеют воевать, — заметил он негромко. — Подобравшись почти вплотную к спящему лагерю противника, они предупреждают его вместо того, чтобы напасть врасплох.

— Это сигнал к атаке, — возразил Дан.

— Можно было выбрать другой, менее шумный.

— А если это просто благородный обычай? Если у них не принято нападать врасплох?

— Благородные обычаи у людоедов?

Дан поежился. Людоеды… А если они выиграют сражение? Он представил себе праздничное торжество: цепочка костров, разведенных вдоль бывшего берега высохшей напрочь соседней речушки, длинные ряды сидящих на песке дикарей, хрустящих белыми человеческими костями…

— А вдруг они выиграют битву? — предположил он вслух.

— Не выиграют.

— Но лагерь спит. Они не успеют…

— Успеют. Вот, слышишь?

Невдалеке от них рассыпался резкой, четкой дробью барабанный бой. Первому барабану ответил второй, потом третий… Дан пригладил волосы и встал. Маран не двинулся.

— Скоро начнет светать, — сказал он, по-прежнему глядя в небо. — Ты хоть немного поспал?

— А ты нет?

Звук рога прозвучал неожиданно близко.

— Прорвались?

— Похоже на то. — Маран сел. — Надо разбудить этого лодыря. Ну-ка, Дан, толкни его.

— Но, но… — Поэт откинул шкуру. — Бросьте эти первобытные замашки. Совсем одичали. Варвары.

— Пообщаешься с людоедами, потом мы на тебя поглядим. Как еще ты одичаешь, — пообещал Дан.

Поэт вздрогнул.

— А как ваши людоеды питаются? — спросил он с опаской. — Живьем едят или сначала убивают?

— Убивают.

— Тогда ничего, — повеселел Поэт. — А то ведь у них привычки разные, у людоедов этих. Я где-то читал про племена, которые едят пленников живьем… или варят их живыми, так, говорят, вкуснее. Брр…

— Прервись на секунду, — попросил Маран.

— Что?

— Помолчи. Твои гастрономические изыскания мешают мне слушать.

Поэт замолчал. В наступившей тишине прокатился отдаленный звук рога, потом барабанный бой, чуть ближе…

— Отбились. — Маран снова лег на спину. — Можешь продолжать.

— Спасибо, ты очень любезен. Этим и ограничивается ваше участие в боевых действиях?

— Примерно.

— Мы не воины, мы охотники, — терпеливо пояснил Дан. — Я же тебе вчера говорил.

— Говорил, ну и что? Разве это значит, что во время битвы вы должны дрыхнуть, укутавшись в теплые шкурки? Меня такое положение дел не устраивает. Я хочу схватиться с людоедами.

— Что ты пристал к этим злополучным людоедам? — осведомился Маран. — Что они тебе сделали? Несчастные, невежественные дикари, к тому же вечно голодные. Куда им деваться, в этой дурацкой пустыне нечем набить желудок, разве что окороком врага… или даже друга. Неизвестно, что бы на их месте делал ты. Запустить тебя сюда на месяц-другой без запаса продовольствия, ты и меня съешь, и глазом не моргнешь.

— Тебя не съем. Вот Дана еще может быть. А ты несъедобный. Посмотри на себя, на кого ты похож!

— Как раз сейчас он уже более-менее в форме, — заметил Дан.

— В форме! Лучше, чем после Дернии, но все равно зубы сломаешь…

После Дернии… В памяти Дана сразу ожили два трудных месяца в Дернии… Особенно тягостным было воспоминание о первой встрече с Мараном. Он искал дачку, на которой тот расположился, битых два часа, ему пришлось пройти по берегу моря не один километр. Набережная то появлялась, то пропадала, он плутал в лесу, местами подступавшем к самому берегу так, что ветви похожих на земную иву деревьев почти касались воды, иногда разувался и шлепал по мокрому песку в полосе прибоя. Путешествие это не доставило ему особого удовольствия не только потому, что его снедали нетерпение и еле сдерживаемое беспокойство, его раздражало само торенское море, которое он впервые видел вблизи, море было слишком непохоже на земное — светло-серое, почти белое, пугающе неподвижное… правда, позднее Дан убедился, что оно, как и всякое другое, способно волноваться и штормить, но в тот день… и потом, морская вода, почти несоленая, не содержала и йода, да и водоросли ощутимо отличались от земных, поэтому, наверно, пахло море, как… как… ну не как море, иного определения Дан подыскать не мог. Нельзя сказать, что это был неприятный запах, нет, просто какой-то… посторонний, что ли? Все равно, что от бифштексов будет пахнуть французскими духами. Несмотря на теплую, безветренную погоду, пляжи почти пустовали, видимо, купальный сезон в этих широтах подходил к концу… Впрочем, Дану подобное положение дел было на руку, он отнюдь не торопился экзаменовать свои свежеобретенные познания в дернитском. Когда он наконец добрался до одноэтажного строения из грязно-белого кирпича, которому придавала причудливую форму колоколообразно обтекавшая крохотный мезонин, плавно расходившаяся в стороны и по краям изящно загибавшаяся вверх крыша, было уже около полудня… восьмой час по торенскому времени, отсчет которого начинался с самого раннего восхода в году. За распахнутой калиткой беспорядочно росли кусты каоры, точнее, какой-то ее разновидности, имевшей необычный шоколадный цвет. Окна, естественно, открыты настежь… Дан поморщился, первое, что он должен был передать Марану от друзей из Бакнии, предостережения, основанные не на абстрактных тревогах, а реальных сведениях. Пришлось долго стучать, Маран открыл не сразу, Дан уже собрался уходить, когда дверь наконец распахнулась. Его неприятно удивил вид Марана, тот был в одних белых летних порядком помятых брюках, босиком, волосы растрепаны, под глазами мешки, небритый…

— Дан?

— Ты что, до сих пор валяешься в постели?

— Вроде того… Может, сначала поздороваемся?

Дан молча протянул руку, но Маран руку отстранил и обнял его.

— Проходи.

Маран пропустил его в недлинный коридор, прикрыв открытую настежь дверь напротив входной, но Дан все-таки успел увидеть рассыпавшиеся по голубой простыне длинные рыжие волосы. Его покоробило, он вспомнил Лану. Сколько прошло времени? Три месяца или четыре?.. Маран, видимо, подумал о том же, потому что сказал серьезно:

— Это не в счет, Даниель. Не переживай.

В комнате, куда они вошли, царил беспорядок, несколько скрадывавшийся полумраком… несмотря на яркий солнечный день, было почти темно. Дан бросил взгляд на тщательно задернутую занавеску из плотной ткани, осмотрелся. Смятое покрывало на диване, скомканная и брошенная в кресло скатерть, валяющиеся тут и там книги и газеты… большинство газет не разрезано… на столе грязные чашки, остатки завтрака… или ужина, черт его знает… Больше всего Дана поразили пустые бутылки, их было слишком много, правда, названия, написанного на наклейке замысловатой вязью, он не знал, но сам цвет надписи, кроваво-красный, обличал присутствие алкоголя. И напиток этот был покрепче бакнианской тийну. Еще меньше его ободрил жест Марана, который, проходя, привычно взял с полки буфета бутылку, отвинтил крышечку, высмотрел на столе две чистые чашки, небрежно плеснул в них густой зеленоватой жидкости, пододвинул одну из чашек к Дану и взял вторую сам.

— Прямо так? С утра?

Маран пожал плечами, отпил из чашки и осведомился:

— А какая разница, с утра или с вечера? И вообще, какая разница между утром и вечером?

Дан не нашелся, что ответить.

Маран уселся в ближайшее кресло, не забыв прихватить не только чашку, но и бутылку.

— Чего ты стоишь? Крутани то кресло.

Дан повернул кресло, оказавшееся на колесиках, сидением к себе и обнаружил на нем широкую серебристую шаль.

— Эти дернитки — ужасные растеряхи, — заметил Маран. — Брось ее на диван.

— Может, лучше отнести хозяйке? — саркастически осведомился Дан.

— Если б я помнил, кто хозяйка… Нет, это не ее, — ответил Маран на кивок Дана в сторону стены, за которой расположилась рыжеволосая незнакомка.

— А чья?

Маран снова пожал плечами.

— Кто ее знает. Чья-нибудь. Здешние женщины хорошо одеваются, не то что наши злосчастные бакнианки, от их тряпок глаза разбегаются, не упомнишь…

— И много их тут перебывало?

— Тряпок?

— Нет, женщин.

— Немало. Ты же знаешь, я не умею им отказывать. Правда, все равно приходится.

— Что так? — спросил Дан с иронией.

Маран развел руками.

— Меня просто не хватает на всех. Я пользуюсь бешеным успехом, Дан. Единственный плод моей деятельности в роли главы бакнианского правительства. Отставная знаменитость с правильным профилем и не наихудшими из мужских достоинств. Я мог бы загребать кучу денег в качестве… — он произнес незнакомое Дану бакнианское слово, заметил, что оно осталось непонятым, — ты не знаком с бакнианскими ругательствами? Серьезный пробел, надо его срочно восполнить… В общем, я мог бы прожить до конца жизни на содержании у женщин… Ну до конца не знаю, но лет еще на двадцать пять-тридцать, полагаю, меня хватит в любом случае, а дальше…

— А дальше на сбережения. За двадцать пять лет можно отложить приличную сумму.

— Отличная мысль! Откладывают же люди часть заработной платы. Пока я в рабочем состоянии, надо позаботиться об этом, — он невесело рассмеялся, потом залпом допил чашку и налил себе еще.

— Маран, хватит, а?

— Но знаешь, что я тебе скажу, брат мой Дан? Лучше быть на содержании у женщин, чем у дернитского правительства.

— Почему?

— Потому.

— Ты так ненавидишь дернитов?

— Нет, Дан. Не надо думать обо мне хуже, чем я есть… я и так не бог весть что. Мне не за что ненавидеть дернитов. Пусть Бакния всю свою историю воевала с Дернией, тут больше нашей вины, чем их. Дерния имеет выход к морю — то, чего всегда недоставало Бакнии, а у нас нет ничего… одно стекло, но без стекла обойтись можно, это тебе не железо или нефть.

Дан кивнул, фиолетовый минерал, который Маран назвал стеклом, был основной породой гор, нависших над городом Бакна, столицей государства Бакния, где он провел полтора самых насыщенных событиями года своей жизни. И почти все эти полтора года не уставал любоваться не очень высокими, голыми вершинами, обрамленными жемчужно-серым небом и в серебряном свете солнца, которое он до сих пор машинально называл Бетой, хотя отлично знал его местное название, переливавшимися бесчисленным множеством оттенков фиолетово-лиловой гаммы.

— Словом, все эти бесконечные войны были большей частью развязаны Бакнией. Имеется в наличии и дежурный повод, не знаю, насколько ты углубился в нашу историю?.. — Дан покачал головой, и Маран продолжил: — Есть такая область Кассея, между Бакнией и Дернией, размером примерно с одну двенадцатую нашей территории. Когда-то это было независимое государство, но несколько веков назад его властитель, бездетный и не имевший братьев и сестер, завещал его дернитской короне. Однако, поскольку он был женат на двоюродной сестре бакнианского императора, Бакния предъявила свои претензии, разразилась война, не первая и не последняя, вначале бакнам удалось спорную область отвоевать, но позднее ее отбили дерниты. И с тех пор тема Кассеи постоянно всплывает. И поднимаем ее обычно мы. С оружием в руках и с переменным успехом. Так что… Если я стрелял в дернитов на последней войне, это еще не значит, что я их ненавидел… ну может, в тот момент, когда они были на нашей земле, но сейчас… собственно, даже и тогда — стоило войне кончиться, и я сразу остыл. И потом, Дан, я давно уже не восторженный мальчишка, но даже когда я им был, я не находил удовольствия в стрельбе по живым мишеням… — Он снова отпил из чашки, Дан поморщился, но промолчал. — Знаешь, что? Ты как-то спрашивал меня, я сказал тебе неправду… или не сказал всей правды… впрочем, это одно и то же. В первый год работы в Охране я стрелял в человека, единственный раз после войны… в безоружного человека, в бегущего… Тогда было много лишившихся владельцев баронских домов, и завелась масса грабителей, которые их опустошали, мы накрыли одну такую шайку, они стали удирать, ну и… Я хотел попасть в ногу, но он упал и пуля угодила не туда… Мне тогда был двадцать один год. В тот день я дал себе слово никогда не брать в руки оружия. До сих пор я это слово держал.

— А если новая война?

— Знаешь, какое распоряжение я отдал первым, тогда, после осенних событий?

— Насчет тюрем?

— Нет, Дан. Это было второе. А первое — немедленно прекратить работы над боевыми ракетами. Так что к дернитам я ненависти не питаю. Как и к любому другому народу.

— Почему же ты не хочешь брать у них… — Дан замялся.

— Отчего же ты не договариваешь? Договаривай. Брать у них деньги. А ты бы брал?

— Не знаю. Нет, не брал бы.

— Почему?

— Это… ну… да попросту унизительно.

— Да. Но не только. Подумай, ведь Лайва только этого и дожидается. Одно слово в печати, и он тут же объявит меня наемником дернитов. И как я после такого буду смотреть в глаза бакнам?

— Ты надеешься?.. — Дан хотел сказать «вернуться в Бакнию», но осекся, слишком жестоко прозвучало бы сомнение, вложенное в подобный вопрос. К несчастью, Маран понял его, правда, промолчал, но в его взгляде промелькнуло нечто, заставившее Дана пожалеть о своих словах.

— На что же ты живешь? — спросил он, торопливо переводя разговор на другую тему. — Надеюсь, не на содержании у женщин, в самом деле?

Маран усмехнулся.

— Ну до этого дело не дошло. Мне выплатили гонорар за цикл статей, которые тут перевели и напечатали еще до того, как я оказался невольным гостем Его Величества Ивена Второго. Ну те вещички, которые я набрасывал для «Утра» в последние месяцы там. Представь себе, довольно приличная сумма.

— Но она кончится.

— Безусловно.

— И что тогда? Собственно, ты мог бы заняться литературой…

— Мне уже предложили написать книгу. «Как я правил Бакнией». Звучит?

— Пожалуй.

— Ты не находишь, что я еще слишком молод для воспоминаний? Чтобы их писать и чтоб ими жить?

— Напиши что-нибудь другое.

— Писать для дернитских издателей почти то же самое, что получать субсидию от дернитского правительства. И вообще, как бы я здесь не зарабатывал на жизнь, все равно окажется, что я работаю на Дернию. Наемник. Шпион. Враг.

— Есть еще один выход.

— Какой?

— Я тебе тысячу раз предлагал.

— Земля? Нет.

— Но почему? По-че-му?! Что за глупое упрямство? Зачем самому загонять себя в тупик? И что ты собираешься делать? Спиваться? А когда кончатся деньги? Станешь бродягой? Утопишься? Поэт прав — ты просто невыносим. Не-вы-но-сим! — последнее слово он прокричал, задыхаясь от возмущения.

— Не кричи, — усмехнулся Маран. — Разбудишь даму. Чего доброго, она явится сюда… ну в не слишком пристойном виде, проще говоря, нагишом, твой приход, полагаю, остался для нее незамеченным. К тому же мне придется вас знакомить, а я не помню, как ее зовут.

— Маран! Ты сошел с ума.

— Да ладно! Женщины не любят излишней деликатности. По совести говоря, Дан, я давно заметил, что особое пристрастие они питают к хамам, грубиянам и подонкам. Если я спрошу у нее, как ее зовут, это только увеличит ее почтение ко мне.

— Возможно. Но не знать имени женщины, которую ты затащил в постель…

— Во-первых, я его знал. Но забыл. Во-вторых, на кой ляд оно мне нужно? В-третьих, кто кого затащил, большой вопрос. — Маран поставил пустую бутылку на пол и встал. — Пойду окунусь в море.

— После целой бутылки этой дряни? Ты утонешь.

— Не утону. Я не успел научиться плавать. Сам знаешь — у нас негде, а тут, на побережье, я всего дней десять и купался, по-моему, раз или два. Говорят, чтобы научиться плавать, надо прыгнуть в воду где-нибудь на глубине, либо выплывешь, либо потонешь… И в том, и в другом случае я не в проигрыше, верно? Только прыгать неоткуда. Кажется, вентах в трех есть вышка для прыжков, но я туда пока не собрался. Так что я на минуту. Только окунусь. Вместо душа.

— А если она проснется?

— Кто?

— Ну эта, рыжая…

— А ты предложи ей свои услуги.

— Не валяй дурака.

— Ей-богу, Дан, она вряд ли отличит тебя от меня. А не хочешь, пойдем к морю вместе.

Море Дана не притягивало, но предложение он принял с облегчением, по крайней мере, он хоть мог вытащить Марана из воды, если б тот спьяну стал тонуть. Но Маран…

…Барабанный бой заставил его вернуться к действительности. Барабанщик расположился где-то неподалеку, метрах, наверно, в пятидесяти, и задался, видимо, целью перебудить всю округу, во всяком случае, Поэт, снова задремавший было в своем меховом коконе, вскочил, как ужаленный.

— Проклятая планета! — буркнул он, придя в себя. — Ни сна, ни отдыха. Что им еще нужно?

— Сигнал общего подъема, — определил Маран, который, как и Дан, лежал без сна. — Давайте, собирайтесь.

Перед тем, как спуститься с пологого песчаного холма, Дан в последний раз огляделся. Представшая его взору Большая пустыня Перицены была загадкой для земных ландшафтологов. Настоящая Сахара — как он ее помнил по стереофильмам со школьных уроков географии. Бесконечные барханные цепи, песок, песок, невероятная скудость животного и растительного мира… Единственным растением, которое Дан здесь видел, были какие-то сухие палки, торчавшие из песка пучками в метр-полтора длиной. Если отрезать кончик палки и присосаться к краю, через минуту к губам подкатывала горьковатая жидкость, неплохо утолявшая жажду, но если просто обломить отросток у основания, отломок оказывался совершенно сухим, потому Дан не преминул окрестить про себя палки «соломинками для коктейля». Когда он попробовал выкопать растение целиком, дабы послать на исследование, буде создастся такая возможность, он вырыл в песке двухметровую яму, но до корней так и не добрался. С животными тоже было негусто — никаких антилоп, живущих в пустынях Земли… саханы водились только на границе песков, видимо, забегали туда с окрестных территорий… никаких животных, похожих на антилоп, вообще никаких животных размером крупнее небольшого кролика, да и «кролики» эти, маленькие юркие грызуны, встречались нечасто, и увертливость их превосходила всякое разумение, подстрелить их было своеобразным охотничьим подвигом. Еще сложнее было добыть одну из немногочисленных птиц, время от времени появлявшихся в мутном небе, недаром Деци, полководец лахинов, прихватил в поход лучших охотников подвластных Лаху племен… Но на этом сходство с земной пустыней жаркого пояса кончалось, эта не знала, что такое настоящая жара, термометр за почти четыре года исследований на Перицене, открытой на заре эры гиперперехода, ни разу не показал температуру выше 26 градусов по Цельсию. Не регистрировалось здесь и резких перепадов между дневными и ночными температурами, не было сухости в земном ее понимании, нередко шли дожди, но вода, как в ненасытную прорву, без следа уходила в песок. Впрочем, удивительным было даже не это, не мелкие капризы природы. Планетоклиматологи утверждали, что Большая пустыня просто не имеет права на существование, если б это было возможно, они, наверно, стали бы доказывать, что пустыни вообще нет. Гигантский кусок мертвого песка распластался, как колоссальная амеба, время от времени чуть убирающая и снова вытягивающая псевдоподии, в центре пространства, охватывавшего наиболее плодородные земли Перицены, подбираясь южным краем к теплому морю, по расположению напоминавшему Средиземное. Фантастика. Будь это на планете, лишенной разумной жизни, весь песок Большой пустыни давно перебрали бы по песчинке, но увы… то есть, наоборот, к счастью!.. на Перицене обнаружился разум, более того, цивилизация. Первая инопланетная цивилизация, ко всеобщей радости, гуманоидная — и первый взрыв страстей. Несмотря на бесконечные дискуссии о том, как следует поступить при встрече с внеземным разумом, которые велись уже добрых два столетия, несмотря на существование тысяч рекомендаций, научных трудов, предсказаний футурологов и компьютерных прогнозов, когда Земля на практике оказалась перед необходимостью сегодня, сейчас выбрать стратегию и тактику поведения, начался полный разброд. На первом конгрессе по вопросам контакта был представлен весь возможный спектр точек зрения. Две крайности… немедленный открытый контакт, полное посвящение инопланетян в хитросплетения земной цивилизации и достижения земной науки — крик души одного из меньшинств… никаких контактов с цивилизациями, несоизмеримыми с земной по уровню развития, независимо от того, выше этот уровень или ниже — точка зрения, имевшая наименьшее число сторонников… и меж этими крайностями сотня промежуточных решений. Контактологи, а вернее, спешно переквалифицировавшиеся в таковых антропологи, футурологи, историки, юристы, политики и прочая, прочая, чуть не передрались, но в итоге большинство тех, кто отдал бы десять лет жизни, чтобы очутиться на Перицене, туда не попало, во всяком случае, пока. Ассамблея приняла решение самое умеренное, в двух словах его суть выражалась древней поговоркой «не зная броду, не суйся в воду», и таким образом, все предварительные исследования, вся предконтактная, так сказать, деятельность, оказалась в компетенции Разведки. Естественно, это не означало, что работа велась силами одних разведчиков, в конце концов, на Перицене были задействованы те же антропологи, правда, лишенные вольготных условий существования, вынужденные играть в «театр Железного Тиграна»…

Но одно дело — Лах или Тацет, наиболее развитые государства Перицены, другое — Большая пустыня. Большая пустыня была населена почти первобытными дикарями и, ко всеобщему изумлению, заселена густо. Племена людоедов поделили между собой весь этот незавидный край и зорко следили друг за другом, малейшее нарушение границ охотничьих угодий — в силу, наверно, скудости последних, приводило к кровопролитным войнам, завершавшимся поеданием убитых и пленных. Дикари не терпели чужаков, случайно заблудившиеся таковые немедленно оказывались на пиршественном столе — жестокая необходимость, вызванная постоянной угрозой голодной смерти… однако понимание этого не упрощало задачу исследователей, впрочем, число объектов, подлежащих исследованию, было неисчерпаемо, и до пустыни как-то не доходили руки. Но полгода назад ультразвуковое прощупывание ряда барханов в центральной части пустыни, предпринятое несколькими энтузиастами с орбитальной станции «Перицена», обнаружило развалины города. Бесплодные споры — бесплодные, ибо на этих барханах с удобством расположились шалаши одного из самых крупных племен пустынных варваров — длились до последнего месяца, когда разведчики, работавшие в Лахе, сообщили о большом походе лахинов в пустыню. Что понадобилось лахинам на этой безводной земле, какие непонятные причины толкали их на тяготы и смертельные опасности войны с дикарями? Неизвестно. Подоплека похода держалась в тайне, и знало ее, видимо, лишь ближайшее окружение Первого Лахина. Как бы то ни было, представился удобный случай…

— Эй, Дан! Куда тебя несет? На сковородку захотелось?

Дан оглянулся. Поэт махал ему рукой с холма, возвышавшегося среди барханов в направлении, противоположном тому, в каком он рассеянно брел… черт возьми, прямо к границе отбитой у дикарей зоны пустыни!..

Когда Дан подошел к костру из все тех же палок, на котором булькало в кривобоком мятом котелке какое-то сомнительное варево — Поэт, почему-то вообразив себя кулинаром, вознамерился сварить суп с кореньями из некоего безымянного зверька, Поэт и Маран, разлегшись на песке, обсуждали бакнианские проблемы. Хотя Поэт присоединился к ним неделю назад, разговоров на тему Бакнии практически не было, если не посчитать таковым обмен репликами между Мараном и Поэтом при первой встрече, что-то вроде «Ну как там?» — «По-старому». С Даном Маран эти вопросы тоже в последнее время почти не затрагивал, а сам Дан помалкивал из деликатности, потому и сейчас с интересом прислушался.

— Один это всегда диктатура, — говорил Маран сухим, лишенным оттенков голосом. — Неважно, диктатура правителя или диктатура организации. А диктатура и свобода несовместимы. Любая диктатура стремится к подавлению инакомыслящих, это ее естественное свойство, неотъемлемый атрибут.

— Все-таки многое зависит от личности, которая эту диктатуру возглавляет, — возразил Поэт. — Были же просвещенные императоры. И потом, разве та же диктатура Лиги при Изии и при тебе — одно и то же?

— Может, и нет. Но это ненадолго. Личность, которая по своей собственной природе тяготеет к свободе — свободе мыслей, а следовательно, определенной свободе действий… естественно, не только для себя, но и для других… такая личность чужда системе, и в силу этого система рано или поздно отторгает ее, заменяя подходящей себе. Диктатура предполагает Изия или Лайву, либо других, им подобных.

— И в чем же ты видишь выход?

— Сломать. Сломать систему. До конца.

— Ты имеешь в виду?..

— Распустить Лигу.

— Лигу спасителей отечества? — сказал Поэт с притворным ужасом. — Спасителей! Отечества! — И улыбнулся.

Но Маран был серьезен.

— Да. Разогнать. Всех. Другого выхода нет, в противном случае все будет возвращаться на круги своя. Рано или поздно.

Поэт перестал улыбаться.

— Я думал над этим. Но как к этому подступиться? Ломать систему снаружи — это опять кровь, насилие и неизвестность. Изнутри?

— Именно.

— Ты же пробовал.

— Нет. Ломать систему я не пробовал. Во всяком случае, целиком. Так, детали… Хватался за одно, за другое… Я слишком поздно все понял, Поэт, и плохо использовал свой шанс… если, конечно, он у меня был.

— Может, и не было. Она крепко сколочена, эта система. Боюсь, что надо либо взяться за топор, либо ждать, пока она начнет подгнивать. А ты полез ломать здоровые бревна голыми руками…

— Не такие они и здоровые, — возразил Маран. — Просто надо было сначала определить, где гниль, а потом уже браться за дело. Ума не хватило, вот что…

Они замолчали.

— Слушай, Маран, а что ты подразумеваешь под понятием «определенная» применительно к свободе? — спросил Дан, заходя с противоположной стороны костра и присаживаясь на небольшой бугор из слежавшегося песка.

Маран удивленно поднял глаза.

— Ну не может же быть неограниченной свободы действий. А если кому-то взбредет в голову взорвать, допустим, десяток домов со всеми жителями? Или начать войну?

— Кстати, о войне, — вставил Поэт нерешительно. — Честно говоря, я не хотел тебя расстраивать, поэтому молчал, но… — он сделал длинную паузу, словно сомневаясь, стоит ли продолжать.

Маран сел.

— Ну же?!

— Лайва приказал возобновить работы над боевыми ракетами и всемерно их форсировать.

— Вот как?

— И боюсь, что… У меня создалось впечатление, что он относится ко всей этой ерунде с освободительным походом всерьез. В отличие от Изия. Для того, как я понимаю, это была больше риторика, способ отвлечь людей от насущных проблем… А Лайва… То ли он сумасшедший, то ли похлеще…

— Похлеще? — удивился Дан.

— Фанатик, — пояснил Поэт хмуро.

— Дае? — спросил Маран.

— Дае отказался. Категорически. Попросил освободить его.

— Это невозможно, — сказал Маран глухо. — Лайва никогда его не отпустит. Даже если б можно было без него обойтись. Он жив?

— Жив. Но…

— В тюрьме. На каторге? Нет, конечно. Оттуда трудно, но можно бежать. В Крепости?

— Да. Не думаю, чтобы с ним решились расправиться. Правда, некоторые из его бывших сотрудников рьяно взялись за дело, но… Что там, Дае есть Дае.

Маран встал. Глаза его зло блеснули.

— Говорил я… — начал он недобрым голосом. — Я выгляжу трусом и предателем… какое выгляжу — я и есть трус и предатель! Пока я болтаюсь по курортам… — он махнул рукой и отвернулся.

— Хорош курорт, — сказал Поэт с вымученной улыбкой. — Пустыня и дикари. Или ты думаешь, что в камере Крепости тесней, чем в желудке людоеда?

Маран не ответил.

— У людоедства есть свои преимущества, — заметил Дан. — На Перицене полно народов, которые людоедством не увлекаются, но зато отравляют свои копья и стрелы всякой гадостью. А наши приятели беспокоятся за свое пищеварение и избегают ядов.

— Не умеющий плавать ищет царствие Создателя в пустыне. Древняя бакнианская пословица. Это означает, что во всем надо находить благое.

— Не совсем так, — подал голос Маран. Он снова сел на свое место. Ничто не выдавало его недавнего волнения.

— Что не совсем так?

— Ты неточно трактуешь пословицу, не совсем точно. Тут есть еще от… Как звали вашего древнего баснописца, Дан? Мне попалась наверху, на станции, книжка… Эзоп, так? Лиса и виноград, по-моему… Кстати, Поэт, я научился плавать. На том курорте, на котором отдыхал до этого.

— Аристократ живет однажды… тоже поговорка, Дан, из былых времен. С курорта на курорт, удовольствие за удовольствием… Ты хоть заметил смену курортов, мой аристократический друг, или, пребывая в постоянном неизбывном блаженстве, не обращаешь внимания на подобные мелочи?

— Вряд ли он мог не заметить смены, — вставил Дан ехидно. — Ведь здесь он лишен главной прелести Дернии — курортных романов.

— Не только, — подхватил Поэт. — Ты забыл благословенную ткаву, источник вдохновения героев, первооснову подвигов и дерзаний…

— Хороши же ваши герои, если для совершения подвигов им надо накачиваться такой дрянью, как ткава.

— Не наши, а дернитские, — поправил его Поэт.

Маран поморщился.

— Откровенно говоря, благословенная ткава вполне стоит божественной тийну. Что касается меня, ни та, ни другая не способны вдохновить меня на подвиг.

— А что способно тебя вдохновить? Быть может, Прекрасная Дама?

— Не думаю. Боюсь, что я вообще не способен на какие бы то ни было героические поступки.

Дан посмотрел на него недоверчиво. Он вспомнил разговор в баре у дворца Расти, когда Маран категорически отказался улететь с Торены… Да разве только это?

Маран ответил ему проницательным взглядом.

— Догадываюсь, о чем ты подумал, Дан. Но то, о чем ты думаешь, не имеет ничего общего с героизмом. Героизм — это нечто алогичное, нечто — вопреки. А то, что логично и естественно — это обыденность. Повседневность.

— Что же в таком случае ты считаешь героизмом? — спросил Поэт насмешливо. — Уж не пьянство ли и разврат на неком курорте?

— Если хочешь знать, — ответил Маран столь же насмешливо, — в этом героического гораздо больше, нежели… В конце концов, для любого нормального человека в порядке вещей инстинктивное нежелание предавать своих друзей. Это естественно, следовательно, просто. Проще, чем переступать через себя.

— Это ты переступал через себя? — восхитился Поэт. — Не верь ему, Дан. За все годы, что мы прожили с этим лицемером бок о бок, я не помню случая, чтобы он пропустил хоть одно приключение, предложенное мало-мальски приятной особой женского пола… Я уже не говорю об инициативе, которую он проявлял сам.

— Это было давно, — возразил Маран.

— Давно! Просто тогда женщины занимали в нашей жизни… нашей — в отличие от тебя, я не собираюсь изображать оскорбленную невинность… главное место, что подобает юнцу, но не мужчине, сейчас они не застят нам белый свет, но разве это значит, что они перестали быть?

— Когда я говорю «переступить через себя», — заметил Маран, — я именно это и имею в виду. Когда женщины становятся главным содержанием жизни, жизнь лишается содержания.

— Скорее, женщины становятся содержанием жизни тогда, когда она лишается содержания. Как бы то ни было, ты должен быть по гроб жизни благодарен Дану за то, что он вытащил тебя из этого твоего героического существования, пока ты не надорвался или не утопил в ткаве последние крохи разума.

— А откуда ты взял, что я не благодарен ему?

Дан слабо улыбнулся. По правде говоря, вытащить Марана из Дернии, а вернее, с Торены, было вовсе не так легко, как могло показаться. Добро б он согласился отправиться на Землю… но нет, с непостижимым упрямством Маран снова и снова отвечал отказом на все уговоры… Непостижимым? В глубине души Дан понимал его. Высланный из страны, как бы выброшенный из течения времени, лишенный возможности нести свою часть общей ноши, разделить участь своих друзей и своего народа, Маран возненавидел саму мысль о покое, комфорте, радостном и безопасном существовании. Но, и понимая, Дан не мог видеть этого безоглядного самосожжения… именно так он впоследствии определил поведение Марана, первоначально квалифицированное им, как попросту дурацкое… Вид Марана, валявшегося с потухшими глазами на диване с очередной бутылкой проклятой ткавы, отравлял ему каждую минуту пребывания на злополучной дачке. Не больше удовольствия, впрочем, ему доставляли ежевечерние вылазки того, превращавшиеся в поход по всяким злачным местечкам. Под утро… ночная жизнь в Дернии кипела, не то что в Бакнии… под утро они… они, так как Дану приходилось сопровождать Марана во всех его экскурсиях, сообщение Лета о негласном распоряжении Лайвы «изыскать способ потихоньку довести дело до конца» не давало ему расслабиться, тем более, что он видел наплевательское отношение Марана к собственной безопасности… они возвращались на дачу полумертвые от усталости и пьяные до изнеможения — оба, ибо как ни старался Дан не доливать и не допивать, в сумме ему все равно доставалась порядочная доза, возвращались иногда одни, чаще… Маран действительно пользовался бешеным успехом у женщин… не только у женщин, его узнавали, оглядывались вслед, в газетах нередко появлялись его портреты… прочесть репортажи Дан не пытался, поскольку дернитские буквы распознавал с натугой, в поспешном гипнопедическом курсе, длившемся всего три дня, основной акцент был сделан на устной речи, предполагалось, что в Дернии он не задержится, он и не задержался бы, в сущности, он был как бы в отпуске, он не задержался бы, если б не упрямство Марана… пользуясь тем, что по-дернитски Маран читал немногим лучше него, Дан подсовывал ему газеты, убеждая не позориться, но Маран отмахивался от него, как от назойливой мухи… С женщинами Маран разговаривал с холодным безразличием, это дела не меняло, они буквально вешались ему на шею. Сохранялось ли это безразличие, когда он оставался с ними наедине? Вряд ли. Дан судил по тому, как они прощались, уходя, возвращались или пытались вернуться… Дан к такого рода похождениям касательства не имел, однажды лишь… С ними увязались две подружки, подсевшие к их столику в подозрительном заведении, где они провели вечер, на даче Маран увел одну из них к себе, оставив вторую с Даном. Девушка чем-то напомнила Дану Нику — ростом, красками… и все-таки ничего не произошло, почему, он и сам не понял, может, его удержало в рамках именно это сходство с Никой, а может, сама девушка не дала повода… была ли она разочарована выбором Марана?.. Утром Маран осторожно приоткрыл дверь, с одного взгляда разобрался в ситуации — девушка спала одетой на диване, а сам Дан дремал в кресле… понизив голос, он сказал Дану с явным облегчением:

— Извини, Дан, я поставил тебя в дурацкое положение.

Дан подумал, что Маран его поддразнивает, но тот был совершенно серьезен.

— Нельзя насиловать свою природу. Если уж ты родился однолюбом, оставайся им. И не реагируй, Создателя ради, на мои глупые шутки. Человек должен быть тем, что он есть.

Именно в эту бессонную ночь Дан нашел решение. Не хочешь на Землю? Но разве в Галактике есть только Земля и Торена? Неужели свет сошелся клином на этих двух невообразимо малых точках в пространстве? Отнюдь. И странно, как он не подумал об этом раньше.

Железный Тигран встретил просьбу Дана без восторга.

— Помилуй, Даниель, мы ведь еще не вступили с ними в элементарный контакт, что уж говорить о сотрудничестве. И не делай, пожалуйста, удивленных глаз. И не принимай вид общественного обвинителя. По-моему, ты хочешь сказать, что мне не к лицу подобная узость взглядов… — Как ни странно, Дан не то чтоб собирался произнести, на столь нахальное заявление он не отважился бы, но подумал именно эту фразу… — Знаю, знаю. Но Разведка не моя личная фирма. Теперь ты хочешь приписать мне всемогущество? — Дан только развел руками, он был обескуражен. — Ладно, все побоку. Предположим, я скажу «да». Куда я могу его послать? Ты же сам знаешь, самая совершенная техника Земли, высшей сложности исследовательская аппаратура идет для Разведки. Чтобы освоить ее, мало ума или таланта, нужны знания. Где он их возьмет? На Земле? Но он же отказывается лететь на Землю. Ты хочешь сказать, что есть места, где мы кое-что делаем без особой техники? — Этого Дан сказать уже не хотел, над такими тонкостями он не задумывался вовсе. — Верно. Есть. Торена и Перицена. Но бог мой, Даниель, это самое важное и самое трудное из того, что мы делаем. А если он совершит какую-нибудь ошибку, которую не можем предусмотреть ни я, ни ты?

Все, чего удалось добиться Дану, это согласия шефа встретиться с Мараном. Однако он не считал, что добился немногого, втайне Дан был уверен, что поговорив с Мараном, Железный Тигран изменит свое мнение. Была ли эта вера в Марана наивной? Вряд ли. Ведь вот же они, на Перицене…

Кехс четвертого кехсуна… Так назывались формирования из 243 воинов, дань троичной системе исчисления… Дан не уставал ей поражаться, троичное исчисление — откуда, зачем? Почему не десятичное или пятеричное? У обитателей Перицены, как и у землян или торенцев, было по пять пальцев на руках и ногах, казалось, естественнее положить в основу счета эти пять пальцев, но нет. Троичное исчисление, кехсун из 243 воинов… Кехс четвертого кехсуна Лахицин был доволен «охотниками», он не только пригласил их в свой шатер, но и предложил сесть на разостланные по всему полу шкуры сахана… впрочем, приглашенные, поблагодарив, благоразумно остались стоять, памятуя, что лахины привыкли к переизбытку уважения со стороны аборигенов завоеванных территорий.

— Воины четвертого кехсуна едят досыта. Не то что остальное войско. Вы оказались самыми искусными из охотников, вышедших с нами в поход.

Маран наклонил голову. Поэт не пошевелился. Дан улыбнулся… Конечно, перед высадкой они прошли подготовку, осваивали и стрельбу, и местный вариант фехтования, но чтобы наверняка справляться со здешней чересчур хитроумной дичью, пришлось запастись земной техникой, специальными луками и стрелами, в которые была вмонтирована новейшая аппаратура реагирования на биополе…

— Победоносный Деци просит вас обучить своему искусству других охотников. Остальным кехсунам не хватает дичи.

Дан растерялся. Маран ответил без промедления:

— К сожалению, доблестный Лахицин, искусство наше не столько в наших руках, сколько в нашем оружии. Луки, которые мы привезли с собой, сделаны из гибкого дерева гор, растущего высоко, на границе лесов и лугов. Они — основа нашей меткости и наших успехов.

— Дайте мне взглянуть на них.

Маран невозмутимо протянул Лахицину свой лук. Тот внимательно осмотрел его — заподозрить что-либо потаенное в этой изящной и вместе с тем оставлявшей ощущение мощи вещице вряд ли мог даже землянин, вернул.

— Мы просим тебя, кехс, — снова заговорил Маран, — не открывать этого секрета никому, кроме полководца. Если слух разнесется по лагерю, наши луки могут украсть, и от этого пострадаем не только мы, но и — и более, чем мы — четвертый кехсун.

Лахицин посмотрел на него с интересом.

— А ты хитер, охотник, — сказал он с легкой улыбкой. — Хитер и… Умеешь говорить. Откуда ты? Кто ты по рождению и воспитанию?

— Я сын лахина, — ответил Маран, гордо подняв голову. — Когда войско лахинов вошло в ущелья Небесных Ступеней, кехс Чицин, один из храбрейших воинов Лаха…

— Я слышал о нем, — заметил Лахицин. — Он погиб вскоре после завоевания Небесных Ступеней. Продолжай.

— Кехс Чицин взял к себе в шатер дочь вождя одного из горских племен. Это была моя мать.

— Разве ты не знаешь, что по нашим законам всякий сын лахина считается гражданином Лаха, кто бы ни была его мать? Сохранились ли доказательства твоего происхождения? Хотя и без доказательств, — он оглядел Марана, — трудно не узнать гордый облик лахина. Хочешь быть воином? Я зачислю тебя в свой кехсун на место первого же, кто падет в завтрашней битве.

Поэт незаметно подмигнул Дану. Дан не среагировал. Интересно, как он выпутается, подумал он с беспокойством, к которому, впрочем, примешивался оттенок злорадства. Но Маран даже не смутился.

— Твои слова — высокая честь для меня, доблестный Лахицин. Но я охотник, это ремесло я осваивал с детства, а благородному воинскому искусству я не обучен. Недостойно лахина быть обузой в войске победоносного Деци. Если мне будет дозволено присоединиться к твоим воинам после обучения военному делу, я буду счастлив сопровождать тебя в следующем походе.

Лахицин выпрямился во весь свой немалый рост… он был выше Марана, даже чуть выше Дана… глаза его сверкнули, он сказал высокомерно:

— Уж не трусишь ли ты, охотник?

Маран ответил ему почти так же надменно:

— Я с радостью разделю со своими соотечественниками все опасности этого похода, но я не привык делить чужую славу.

— Сын твоего отца…

— Сын моего отца, — смело прервал его Маран, — приемлет только почести, заслуженные собственной рукой и собственной кровью.

Минуту Лахицин пристально смотрел на него. Маран не отвел глаз. Наконец кехс улыбнулся.

— Я доволен тобой. Ты истинный сын лахина. Как зовут тебя?

— Маран.

— Это имя больше подходит горцу, нежели уроженцу Лаха. Но не в имени честь воина. Любое звучит хорошо, если оно покрыто славой. После похода ты поедешь с моими воинами в Лах. Ступай. Ступайте все.

— Ты слишком рисковал, — заметил Дан, когда они отошли от шатра кехса на безопасное расстояние.

— Кто не рискует, тому при жизни может достаться молчание, а после смерти шум и смех, — возразил ему Поэт. — Но ты ошибся в выборе пути, Маран. Какая жалость, что закрыли императорский театр. Ты был бы первым кандидатом в актеры на роли древних героев.

— Молчи, дерзкий! Как ты смеешь разговаривать в неподобающем тоне с гражданином Лаха?

— Погляди на него, Дан! Он решил выбиться в Первые Лахины. Карьерист. Учти, перед тем ты должен стать полководцем, покорить несколько стран и одержать множество побед в сражениях.

— Пустяки. Разве во мне не течет кровь храброго Чицина?.. Что ты приуныл, Дан? Дело сделано.

Дело сделано? Да, сделано, но как еще все обернется? Вариант с сыном Чицина был запасным, точнее, дополнительным, Железный Тигран считал его применение рискованным — мало ли что? Могли найтись неучтенные свидетели, уцелевшие родичи… Племя сына Чицина погибло до последнего человека при чудовищном землетрясении позапрошлого года, когда сдвинулся с места и наполовину перестал существовать целый хребет, южный край горной страны, которую ее обитатели называли Небесными Ступенями. Пока в живых не значилось никого — ну а вдруг?.. А почему Железный Тигран отдал этот вариант Марану, а не ему, Дану? Он похож на лахина не меньше, чем Маран. Почему? Формально в их миссии главным числился Дан, но с первых же шагов на Перицене Маран захватил лидерство. Вряд ли в этом была хоть какая-то преднамеренность, просто там, где Дан задумывался, Маран тут же находил ответ, его реакция на без конца менявшиеся условия оказывалась молниеносной, он не терялся нигде и не перед кем, а Дан — Дан все время опаздывал. Может, это и не бросалось бы в глаза, будь с ним рядом кто-то другой, но в сравнении с Мараном… Интересно, догадывался ли о таком повороте Железный Тигран? Или он его и вовсе предвидел? Во всяком случае, роль сына Чицина он предоставил Марану… и пожалуйста, дебют оказался успешным. Сумел ли бы он, Дан, так удачно справиться с предложенными обстоятельствами? Он был достаточно честен, чтобы ответить себе: нет. И вообще… Если быть откровенным до конца… с самим-то собой можно быть откровенным?.. он не нужен Марану, тот выполнит любое задание и без него, какой от него прок, он тугодум и размазня…

— Скажи, сын Чицина, — проговорил Поэт нараспев, — чего лахины, покорители мира, ищут в этой мертвой пустыне?

— Много хочешь знать, дерзкий, — ответил Маран надменно. — Пути лахинов это пути богов, не жалким смертным судить о них.

Поэт расхохотался. Дан посмотрел на него с изумлением — в голосе Марана прозвучала такая убежденность, на секунду Дан поверил, что ему известна тайна похода лахинов…

Тишина была абсолютной. Дан вслушивался в нее, как никогда в жизни, чутко, вздрагивая от каждого почти неощутимого шороха… нет, он прекрасно понимал, что на таком расстоянии не расслышит и крика, и все-таки непроизвольно слушал, слушал…

Поэт откинул край шкуры, в которую был закутан.

— Удивительно, Дан, — сказал он задумчиво, — насколько все же непредсказуем человек. Я знаю Дора целую жизнь и думал, что узнал его лучше, чем самого себя. И что же? Дор, который за всю жизнь не имел и трех женщин, Дор, который презирал всех, кто на его взгляд чрезмерно увлекался женским полом, Дор, который в юности ревновал и меня, и Марана к каждой из наших возлюбленных, считая, что время, отнятое ими, украдено у дружбы… и этот Дор вдруг влюблен и женат. За все это тяжелое время я видел его три раза, во время прощального ужина перед моим отлетом сюда он несколько раз смотрел на часы… можешь себе вообразить, Дан — на часы!..

— Как раз с такими людьми и происходят подобные вещи, — сказал Дан нетерпеливо. — Откровенно говоря, сейчас меня волнует совсем другое.

— Не беспокойся. Маран вернется целым и невредимым.

— Если бы! — пробормотал Дан.

— Маран вернется целым и невредимым, — повторил Поэт.

— Не уверен.

— Полно, Дан. Чтобы Маран дал себя перехитрить каким-то жалким дикарям… Не забудь, он ходил в разведку на Большой войне.

— На Большой войне пленных не ели.

— Но там стреляли. Из орудий и автоматов. А у этих дикарей нет даже луков и стрел, одни копья и ножи, да и то костяные.

— Этого вполне достаточно, чтобы убить. И вообще, всякое возможно, война есть война.

— Глубокая мысль, — ответил Поэт насмешливо. — Но Маран рожден для войны.

— Вряд ли он поблагодарит тебя за такой комплимент, — усмехнулся Дан.

— Поблагодарит или нет, это истина. В этом его преимущество и его трагедия. Трагедия в том, что обладая качествами великого воина, он ненавидит войну. Преимущество… Войны, Дан, бывают разные, не всегда они выносятся на поле боя. Знаешь, после Большого собрания… это было настоящее сражение, не так ли?

— Проигранное сражение.

— Неважно. Я написал балладу, позднее, когда вас уже не было в Бакнии.

— Споешь?

— Без ситы? Без ситы не могу. Потом, когда вернемся в Бакнию.

Если это случится, хотел было сказать Дан, но не сказал… впрочем, Поэта это не касалось, он мог вернуться хоть завтра, вряд ли нынешние правители попытались бы его возвращению воспрепятствовать, осенний переворот показал, что значат в Бакнии его имя и слово. Собственно, говорить о возвращении как таковом не стоило, ибо никто его не высылал, как и раньше не арестовывал, не осмелились, а может, не сочли настолько опасным, чтобы пойти на риск вызвать взрыв всеобщего негодования… Позднее, в Дернии, когда зашел разговор на эту тему, Маран сказал: «Я был уверен, что его не тронут, Лайва не идиот, чтобы поднять на него руку, во всяком случае, столь откровенно»… И Поэта действительно не тронули. Иное дело — Маран… Да, Марана они боялись больше. И, пожалуй, справедливо. Судя по перипетиям тех безумных дней… Поэты могут подвигнуть людей на бунт и даже возглавить его, но чтобы привести бунтарей к победе, нужно нечто иное… То, что Поэту свойственно не было, но чем сполна обладал Маран… И однако взять власть это лишь первый шаг, удержать ее куда сложнее… Если такое вообще возможно: удержать власть, основанную на насилии, от этого насилия отказавшись… Нет, был, наверно, способ, но… Но его Маран уже не знал…

Невольно Дан стал вновь перебирать в памяти события теперь уже почти полугодовой давности. Вспоминая, он через свой собственный поступок всякий раз старался перескочить, не потому, что жалел о нем, нет, повторись та ситуация сто раз, тысячу, он точно так же остался бы рядом с Мараном перед лицом какой угодно опасности, не жалел, но его мучила какая-то ненастоящесть, невсамделишность его порыва… да, в ту минуту он верил, что может погибнуть, но, остыв, стал понимать, что вероятность этого была достаточно мала, разве что его убили бы на месте, в противном случае, его, конечно, выручили бы, вытащили, спасли, хотел бы он того или нет… осознание истинного положения дел заставило его даже стыдиться своего жеста, который теперь уже казался ему театральщиной, было даже слегка неловко перед Мараном и Поэтом… хотя, по всей видимости, он терзался зря, кажется, его поведение было принято, как вполне естественное, так же, как они поняли и приняли поведение друг друга… И в конце концов, Поэта ведь тоже «обошли вниманием»… Когда в пустой бар, где они в полном молчании, занятые каждый своими мыслями, сидели, вошли, а вернее, ворвались вооруженные охранники в ярко-зеленых комбинезонах, Маран сразу поднялся, встали и они с Поэтом, но на Дана никто даже не взглянул, а Поэта, который порывался идти с Мараном, попросту отстранили, и руководивший операцией штатский бросил с иронической улыбкой:

— Нет уж, тебя просим не беспокоиться…

Перед тем, как отодвинуть стул и отойти от стола, Маран протянул Дану руку, он был совершенно спокоен, но то ли по выражению его глаз, то ли по тому, насколько крепким оказалось это последнее рукопожатие, Дан понял, что Маран прощается, не сомневаясь, что уходит навсегда. У него перехватило горло, даже навернулись слезы, и, когда Марана вывели, он повернулся к Поэту в уверенности, что тот подавлен еще больше, чем он сам, но Поэт стоял, сжав кулаки, и лицо его выражало одно: злость.

— Ну они у меня попляшут, — процедил он сквозь зубы.

— Что ты можешь сделать? — чуть не сказал Дан, но промолчал, чему позднее был рад, ибо на следующий день…

Вечер следующего дня был отмечен для Дана концертом Поэта в Старом зале… собственно, концерт не состоялся… О выступлении Поэта никто заранее не объявлял, во всяком случае, официально, но, как и в не столь давние времена до осенних событий, к Старому залу собралась вся Бакна, что в очередной раз поразило Дана, он никак не мог понять, как в городе, где не было даже элементарной, то бишь проводной телефонной связи… не было и, наверно, не предвиделось, странная торенская цивилизация телефонных проводов не изобрела, зато радиотелефоны он в городе уже видел, в быт они, правда, пока не вошли, но у лигистов высокого ранга имелись… Как бы то ни было, о концертах Поэта узнавали все и всегда, вот и теперь… Слух об аресте Марана только начал разноситься, пробираясь вместе с Поэтом сквозь густую толпу на подступах к Залу, Дан несколько раз улавливал обрывки фраз, по которым можно было догадаться, что разговоры уже идут, но точных сведений у людей пока нет. Поэт взлетел по одной из наружных лестниц, буквально таща за собой Дана, вошел через верхний вход и, предупреждая аплодисменты, поднял высоко над головой сложенные крест-накрест руки… Дан знал о существовании древнего языка жестов, два-три были ему известны, с этим он знаком не был, но догадался, что это призыв к молчанию или просьба о внимании… Почти столь же стремительно Поэт спустился по внутренней стенке чаши, каковую представлял собой Старый зал, видя его жест, вся масса слушателей, как всегда, заполнивших зал до отказа, ряд за рядом встала, разговоры стихли. Дойдя до сцены, Поэт опустил руки и крикнул:

— Граждане Бакнии! Друзья! — и продолжил в уже мертвой тишине. — Все вы знаете, что произошло вчера утром. Большое собрание выбрало новым Главой Лиги Лайву. Это их право, право Лиги, хотя они забыли поинтересоваться нашим с вами мнением на этот счет, мнением народа. Но сейчас речь не об этом. Пока. Сейчас речь о том, что произошло вчера вечером. Лайва приказал схватить Марана и бросить его в подвалы Крепости. Это уже не право, а его попрание. Это означает возврат к беззакониям времен Изия, это означает утрату всего, что мы завоевали за последний год…

В зале поднялся невообразимый шум. Поэт влез на стул и перекрывая его, прокричал:

— Не знаю, как поступите вы, но я здесь перед вами и в вашем лице перед всеми бакнами даю слово: ни одной строчки, ни одного звука отныне и до тех пор, пока мой друг, мой брат Маран не будет освобожден. Кто со мной — на улицы!

Он спрыгнул со стула и пошел по лестнице обратно к оставшемуся наверху Дану, не обращая внимания на выкрики и гвалт. Не прошло и пяти минут, как народ хлынул из зала наружу. Поэт потянул Дана к верхнему выходу, и тот имел возможность наблюдать, как он с видом полководца обозревает сверху людские потоки, растекающиеся в разные стороны.

Следующие два, даже три дня для Дана выпали, его вызвали на станцию… о смене власти и аресте Марана он на станцию не сообщил, боясь именно этого вызова, и таким образом получил в свое распоряжение двое суток, но лишь благодаря отсутствию Железного Тиграна, прилетев на станцию, шеф раскусил маневр Дана в три минуты, достаточно было ему узнать про орбитолет… Так что через полтора часа после появления Командира Разведки в небе над Тореной Дану пришлось предстать пред его грозные очи. На сей раз шеф рассердился всерьез, и прошло два дня, пока Дан осмелился вновь показаться ему на глаза… и непонятно, осмелился ли бы, если б не мучительная тревога за Марана!.. Что говорить, он сознавал свою вину, неполная информация — неверная информация, он даже не обиделся, хотя тайно вздохнул, когда Тигран, сурово сдвинув брови, запер в сейф приготовленный для него, Дана, «ключ» — крохотный электронный блок, позволявший открывать банки информации, арсеналы, склады Разведки… правда, блок был зеленым, первая ступень… но дело было не в цвете, не в ступени, да и не в складах или ангарах, просто «ключ» означал положение постоянного сотрудника Разведки, увы… да что обида, он и не надеялся, что его проступок будет прощен, позднее он стал понимать, что единственное, почему его не выгнали из Разведки — мотивы содеянного, так сказать, смягчающие обстоятельства. Когда его в конце концов все-таки высадили на Торене, в горах за Крепостью, он, ступив на землю, облегченно вздохнул и дал себе клятву никогда больше не нарушать устава Разведки.

Подойдя к Крепости, он увидел удивительное зрелище: все пространство между крепостными стенами и городскими зданиями было заполнено людьми, они стояли, сидели, лежали на траве, подложив под головы сложенную верхнюю одежду и, видимо, расположившись надолго. Перед воротами в две густые цепи стояли охранники, промежуток между цепями шириной метров в пять пустовал, только какой-то сухощавый, среднего роста, темноволосый человек в штатском разговаривал у ворот с двумя офицерами в полной форме и при оружии. Задавать вопросы Дан поостерегся, решил подойти поближе в надежде увидеть знакомое лицо. Когда, пробравшись между демонстрантами, он уже догадался, что это своеобразная демонстрация, он приблизился ко внешней цепи, человек у ворот двинулся к толпе, и обрадованный Дан узнал Навера. Тот подошел к молодым людям, кучкой стоявшим неподалеку, видимо, вожакам, одновременно с Даном, и Дан слышал, как он сказал:

— Охранники применить оружие отказались. Послали за частями Наружной Охраны. Я думаю, они стрелять откажутся тоже.

— А если нет? — спросил один из молодых людей.

— Во многом это зависит от того, как себя поведет Тонака. Вернется Мит — станет ясно.

— Если вернется!

Навер только пожал плечами… Когда они с Даном отошли в сторону, тот нетерпеливо спросил:

— Что происходит?

— Разве ты не знаешь? Город требует освободить Марана.

— Город?

— А ты не видел, что делается? Ты не был сегодня в городе? И вчера? Где же ты пропадал?

— Я ездил в одно место, — смущенно промямлил Дан.

— Неужели есть места, где неизвестно, что происходит в Бакне? Правда в провинции пока спокойно, но если понадобится, поднимем всех.

— Только, чтобы выпустили Марана? — сказал Дан недоверчиво.

— Ради Марана мы не только Бакнию, всю Торену перевернем. Ты этого еще не понял? — уронил Навер сухо, Дан промолчал, и он продолжил другим тоном, более доверительным: — Дело не в одном Маране, Дан. Они должны понять, что возврат к прошлому невозможен. Если мы сейчас не настоим на своем, они отберут все, чего нам удалось добиться за этот год.

Дан спросил, откуда должен вернуться Мит.

— Из Крепости. Он отнес прошение об отставке… собственно, его, разумеется, уже уволили, не ему же охранять Лайву, но поставить в известность не соизволили, или в этой неразберихе у них просто руки не дошли… Как бы то ни было, это повод появиться в Крепости и произвести маленькую разведку… если, конечно, его оттуда выпустят, а не посадят рядом с Мараном.

— Могут и посадить. Это рискованный шаг.

— Бакния — страна рискованных шагов, Дан. Человек, который здесь берется за какое-либо серьезное дело, должен быть готовым ко всему. Ты же знаешь, при Изии мы ходили по веревочке над пропастью. Так что… Нам не привыкать…

Мита из Крепости выпустили.

— Тонаки в Крепости нет, — сказал он окружившим его людям. — За ним послали. Настроение его никому не известно. Поживем — увидим… Дан, ты здесь? — обрадовался он, увидев Дана рядом с Навером. — Пойдем, ребята выпьем по чашке карны. Пить хочется — сил нет… Тонака не появлялся в Крепости со дня Большого собрания, — заговорил он снова, шагая с Даном и Навером по обочине шоссе к городу. — Вышел с Собрания, сел в мобиль и уехал. И все, больше никто его не видел. Сидит у себя в штабе.

— Наверно, совесть заела, — предположил Навер.

— Разве он голосовал против Марана? — удивился Дан.

— Нет. Он вовсе не голосовал. Воздержался. И вообще промолчал. А сейчас, наверно, до него дошло… А я не ожидал, знаете, что он отступится от Марана…

— Маран свалял дурака, — сказал Мит сердито. — Кто его просил ворошить змеиное логово? У него практически не было шансов.

— Кто мог знать это заранее? — вздохнул Навер.

— Кто? Он сам! Он прекрасно знал, на какой номер ставит! И все-таки поставил…

— Не думаю, что он был так уж уверен… — начал Дан, но Мит оборвал его.

— Где Санта, знаешь?

Дан покачал головой.

— Накануне Собрания Маран позвал его, вручил ему «Апофеоз»… я имею в виду картину… и велел немедленно отправляться к Вените, отдать полотно и самому там сидеть, пока не разрешат вернуться. Мальчишка упирался изо всех сил, молил, клянчил, чуть опять не разревелся, но Маран был непреклонен, и тот поехал…

— Куда? — полюбопытствовал Дан. — Где Венита, не в Бакне?

— В провинции, — ответил Навер коротко. — Да, Мит, факт красноречивый.

— Не правда ли? — сказал Мит и добавил без паузы: — Что за проклятье, Навер, неужели все было зря? Неужели их невозможно расшевелить?

— Кого — их? — спросил Навер.

— Да всех!

— Ты спятил? Всех! Разве год назад было возможно, чтобы полгорода собралось у Крепости? И чтоб охранники — охранники Изия! — отказались стрелять?

Мит вздохнул.

— Не знаю. Может, это у меня от бессонной ночи… Но право же, после этого треклятого Собрания мне стало казаться, что наши люди это стадо скотов, спины которых постоянно ждут кнута…

— Создатель с тобой, Мит, почему ты путаешь этих подонков из Лиги с честными людьми?.. Конечно, есть и такие, которые поклоняются, как ты выражаешься, кнуту, как только заживут шрамы на коже, им и жизнь не в жизнь. Есть. Вопрос в том, сколько их.

— Достаточно, чтобы Лайва удержался у власти, — буркнул Мит.

Когда они сидели за бутылкой карны в маленьком баре на выезде из города… Мит выбрал на редкость удобный пост, несколько легких столиков стояли под разноцветными пузатыми зонтиками прямо на тротуаре… буквально в десятке метров от них по шоссе, ведущему к Крепости, промчался кортеж из темно-зеленых машин Наружной Охраны.

— Тонака, — сказал Мит, вскочив с места.

Дальнейшее Дану уже в Дернии рассказал сам Маран, рассказал нехотя, где-то между второй и третьей бутылками ткавы, а точнее, пересказал услышанное от дежурного офицера, по долгу службы присутствовавшего при разговоре Начальника Наружной Охраны, то бишь армии, с Главой Лиги.

Сценка, описанная офицером, произошла в кабинете Лайвы, бывшем кабинете Изия. Тонака распахнул дверь, поморщился, увидев над головой Лайвы портрет недавнего хозяина это просторной комнаты, прошел к столу и сел без приглашения.

— Я вызвал тебя, чтобы… — начал Лайва, но Тонака прервал его.

— Не знаю, зачем меня вызвал ты, но я сюда пришел, чтобы предложить тебе немедленно освободить Марана.

— Никогда, — заявил Лайва надменно.

— Если через полчаса Маран не будет на свободе, я поверну против тебя и правления Наружную Охрану.

— Ты сам — член Правления.

— Ты не спрашивал моего мнения, отдавая приказ об его аресте.

Лайва насупился.

— Ты видел, что творится вокруг Крепости?

— Я видел не только это. Пока ты сидишь здесь, запершись, я объехал весь город.

— Вот! Этой толпе не хватает только вождя. Ты хочешь дать его ей?

— Я хочу только одного: чтобы человек, сделавший для своей страны столько добра, человек, за которого заступается вся Бакна, был жив и свободен.

— Тонака! Ты не боишься, что я велю бросить тебя в подвалы, к Марану?

Тот издевательски засмеялся.

— Не получится. Я знал, с кем имею дело. Внизу, у ворот, мои офицеры. Мой штаб предупрежден. Ни одна часть Наружной Охраны не поддержит тебя. У тебя есть еще десять минут. Решайся.

И Лайва решился. Подозвав дежурного офицера, он выдавил сквозь зубы:

— Иди вниз. Пусть мне позвонят. Я прикажу. — И Тонаке: — Может, ты сам пойдешь за своим драгоценным Мараном? Пусть знает, кому обязан жизнью и свободой.

Тонака встал, потом сел.

— Не могу, — сказал он глухо. — Мне стыдно смотреть ему в глаза.

Такой вот разговор. Офицер, сломя голову, кинувшийся вниз, пока не передумали — несмотря на тщательный отбор, большая часть охранников сочувствовала отнюдь не Лайве, передал его слово в слово Марану, пока они шли вдвоем от крепостных подвалов к воротам. Как его встретили за воротами, Маран описывать Дану не стал, а сам Дан этого, увы, не видел, сразу после приезда Тонаки с ним связались со станции и потребовали «репортажа» из взбудораженного города. Ослушаться Дан не посмел, к тому же ему и самому было интересно, и он пошел, правда, все-таки пожалел в душе о прежних временах, когда был себе полновластным хозяином… Конечно, с одной стороны, исследовательская группа на станции придавала его работе больше смысла и целенаправленности, но с другой, ему диктовали, что делать. К счастью, он был давно уже на Торене не один, двое засели в Дернии, недавно появился человек в Латании, первой стране на планете, которая на глазах у восхищенных землян приняла конституцию, потеснившую неограниченную монархию, и его дергали не так уж часто, разве что в подобных экстраординарных ситуациях.

В городе происходило примерно то же, что у Крепости, только народу собралось больше. Неизмеримо больше, улицы были полны людей, которые, впрочем, ничего как будто не делали, не шумели, не маршировали, не несли плакатов, а просто стояли или сидели прямо на проезжей части. Молчали и ждали. О том, что Марана выпустили, Дан узнал на площади Расти. Он стоял на ступенях Большого дворца, открыв зрачок телекамеры, приколотой к карману куртки наподобие значка, когда из Малого вышел человек, скрестил над головой руки, призывая к молчанию, и что-то прокричал. По толпе прокатилась волна возбужденных голосов, на несколько минут над площадью поднялся гомон, потом все стихло. И люди стали как-то нехотя расходиться. Дан поспешно сбежал вниз и спросил у первого попавшегося бакна, немолодого, в очках:

— Что случилось?.

— Отпустили, — сказал тот, ошалело глядя на Дана. — Отпустили. Никогда б не подумал. Не было у меня веры в это дело.

— А раз не было, зачем ты здесь? — заметил неодобрительно его сосед.

— Так совесть-то у меня есть…

Дан торопливо пошел к Крепости, но там уже никого не было, где искать Марана, он себе не представлял, Поэта — тем более, оставалось идти к Дору, что он и сделал, но безрезультатно. Словом, Марана он так и не увидел, лишь на следующий день узнал, что за тем пришли, как только стемнело, следили, конечно, весь остаток дня, явились, забрали все из того же бара и, чтобы предотвратить новый взрыв, сразу же передали сотрудникам дернитского посольства…

…Послышались осторожные шаги, и прямо перед Даном возник вестник, один из совсем юных воинов, выполнявших в войске роль связных.

— Охотники, — сказал он повелительно, — вас требует к себе доблестный кехс Лахицин.

Что-то не так с Мараном?! Дан вскочил, за ним медленно поднялся взволнованный Поэт.

— Сейчас? — спросил Дан неуверенно.

— Немедленно. — И перед тем, как пуститься в обратный путь, вестник добавил: — Кехс велел взять с собой бальзамы из горных трав. Для лечения ран.

Когда Дан и Поэт, запыхавшись от быстрой ходьбы, почти бега, подошли к шатру Лахицина, небо над горизонтом начинало светлеть.

Еще издали они увидели кучку людей, собравшихся вокруг человека, лежавшего навзничь на шкуре, разостланной прямо на песке. Возле него на корточках сидел лекарь кехсуна, которого нетрудно было узнать по широкому одеянию, отличавшемуся от темной одежды воинов не только покроем, но и цветом — светлым, белесо-бежевым.

Дан рванулся было в ту сторону и вдруг увидел Марана, стоявшего у входа в шатер рядом с Лахицином.

— Проклятье, — пробормотал Поэт у него под ухом, — будто нельзя предупредить по-человечески.

По злости в его голосе Дан понял, как он переволновался.

Лахицин знаком подозвал их к себе.

— Я узнал, что у вас есть бальзамы из горных трав, заживляющие раны, нанесенные копьем. Попробуйте исцелить храброго Рекуна, — он кивнул в сторону раненого. — Кто из вас лекарь?

— У нас нет лекарей в лахском понимании, кехс, — подал голос Маран. — Секреты отбора трав и приготовления бальзамов известны только женщинам, но пользоваться ими умеют многие. Из нас двоих это искусство лучше знакомо моему родичу Дану.

Дан растерялся от неожиданности. Родичу! Не решил же Маран произвести в лахины и его? Можно подумать, сам он уже на положении лахского гражданина… он не сразу сообразил, что родство с сыном Чицина для горского охотника возможно только по материнской линии…

— Так вы родичи? — спросил Лахицин с интересом.

— Наши матери родились от родных сестер, — заявил Маран с полнейшей невозмутимостью. — Но позволь, кехс, заняться раненым, пока не поздно. — Из-за плеча Лахицина он незаметно подмигнул Дану.

Дан наклонился над раненым, инстинктивно зажмурился, но заставил себя открыть глаза. Рана была страшная, правый бок разворочен копьем от подмышки до нижних ребер, обнажено легкое… Он рассматривал эту рану со смешанным чувством недовольства и сострадания… сострадания, ибо не сострадать несчастному было невозможно, невозможно вдвойне, с такой сдержанностью и терпением он переносил боль, но в то же время… Как мог Маран заговорить о земных лекарствах, во-первых, их было отнюдь не столько, чтобы пользовать все войско лахинов, а стоило оказать помощь одному, как… И потом, разве это не было прямым вмешательством — лечить лахинов от ран, давая дикарям умирать?.. Хотя с другой стороны, как откажешься спасти человека, который… черт возьми! С этим невмешательством все так ясно, когда оно является предметом теоретических дебатов, но когда сталкиваешься с ним на практике, когда перед тобой человек, жизнь которого в твоих руках… К тому же, по-человечески он вполне понимал Марана, он уже догадался, что раненый был напарником Марана по разведке, в которую его отправил Лахицин. Кто знает, что там произошло, может, этот бледный юноша, лет двадцати с небольшим по земным меркам, спас ему жизнь? Да если и нет, совместно пережитая опасность роднит людей, это Дан знал по себе… Но что скажут там, наверху, на станции? Эти спутанные мысли, впрочем, не мешали ему накладывать тонким слоем мазь — препарату был благоразумно придан вид, соответствовавший местному уровню медицинской «науки» — на чистый кусок ткани, после чего припарка была наложена на рану, из которой кое-как выбрали осколки ребер, и крепко прибинтована той же тканью, тут же нарезанной длинными полосами догадливым лахинским лекарем. Поколебавшись, Дан все-таки смазал ткань сверху специальным лаком, который, высохнув, делал ее непроницаемой, и поднялся с колен — всю операцию пришлось проводить, стоя на коленях.

Маран молча протянул ему горсть песку. Дан посмотрел непонимающе.

— Вытрись.

Дан взглянул на свои окровавленные руки, и ему стало дурно, он даже покачнулся.

Маран, словно невзначай, толкнул его локтем в бок.

— Ну же, Дан, возьми себя в руки, — шепнул он по-бакниански. — Полудикому горцу из почти каменного века не к лицу такая чувствительность.

Дан, стиснув зубы, обтер руки песком… если б Маран знал, что промелькнуло перед его мысленным взором, когда он увидел свои пальцы… Изжелта-белое лицо Ланы, тонкая шея, последние толчки крови, судорожно выдавливавшейся из перебитой артерии… Правда, сам он останавливать кровотечение тогда не пробовал, даже нести Лану не помогал, а стоял, как столб, словно прирос к мостовой… Точно так же, как за минуту перед тем, в тот жуткий миг, когда машина Мстителей на невероятной скорости вылетела из сквера за Малым дворцом, из-за полуоткрытой дверцы вынырнуло темное дуло, и послышался короткий треск автоматной очереди. Пуль было семь, и предназначались они Марану, но досталась ему только одна… ерунда, пустяковая поверхностная рана!.. две прошли мимо, а остальные… И никогда никому уже не приведется узнать, пыталась ли Лана заслонить Марана собой, или это вышло случайно…

Усилием воли он отогнал видение.

— Мы можем идти, кехс? — спросил Маран.

— Погоди. — Лахицин спустился с небольшого бугра, на котором стоял его шатер. — Ты настолько горд, что не хочешь принять заслуженную награду? — Подумав минуту, он стал развязывать узел своего кита — верхняя одежда лахинских воинов, кожаная распашонка с широкими рукавами по локоть и удлиненными кпереди полами завязывалась на животе узлом, пуговицы на Перицене еще не были изобретены. Сняв кит, Лахицин набросил его на плечи Марана.

Несколько воинов, присутствовавших при «награждении», отсалютовали своеобразным рубящим снизу вверх жестом. Притушив насмешливый огонек в глазах, Маран повторил этот салют.

Когда «охотники» отошли от шатра кехса на подобающее расстояние, Поэт хлопнул Марана по плечу.

— Через час о твоем подвиге будет известно всему кехсуну… А в чем, кстати, сей подвиг заключается?

Маран махнул рукой.

— Ради Создателя, Поэт! С этими несчастными дикарями стыдно хитрить. Получилась не разведка, а прогулка.

— Хороша прогулка, с которой возвращаются с такими ранами.

— Этот Рекун действительно храбр, но производит слишком много шума. И потом, он не видит в темноте.

— А ты видишь в темноте? — спросил Дан.

— Естественно, — удивился Маран. — А ты нет?

— Земляне вообще не видят в темноте. А вы, оказываетеся, обладаете ночным зрением? Я и не подозревал об этом. А, ну тогда, конечно…

— Тогда твой подвиг превращается в ничто, — заметил Поэт насмешливо. — К счастью, кехс о твоих врожденных преимуществах перед дикарями тоже ведать не ведает, и ты можешь дурить ему голову дальше, притворяясь героем и получая незаслуженные награды. Видишь, как тепло ты устроился. А еще сомневался, лететь сюда или нет. Что бы ты делал сейчас, останься ты в Дернии?

— Сейчас? Спал бы.

— С рыжей заразой, — вставил Дан язвительно. Рыжей заразой он прозвал рыжеволосую красотку, ту самую, которую застал у Марана в день своего появления в Дернии. Это была нахалка и скандалистка, то исчезавшая, то появлявшаяся, ее выводило из себя полнейшее пренебрежение Марана ее выходками… Дану сдавалось, что тот вообще не замечал ее исчезновений, во всяком случае, совершенно не реагировал на них эмоционально, этого она вынести не могла, устраивала сцены, заявляла, что ноги ее больше не будет на побережье, шумно уходила, вернее, уезжала на роскошном белом автомобиле, который оставляла обычно без всякого присмотра прямо на пляже, потом, через несколько дней, без всякого шума являлась снова — сама, Маран не прикладывал ни малейших усилий, чтобы удержать ее или, наоборот, выдворить навсегда, видимо, его забавлял этот характер… если, конечно, он был в состоянии забавляться чем бы то ни было…

— Не знаю, как насчет рыжей заразы, но в море я окунулся бы с удовольствием, — сказал Маран. — И вообще, даже в Крепости заключенных иногда водили в душевую.

— Ничего, в Лахе отмоешься.

— Кстати, о Лахе. Я надеюсь, Дан, ты не отправишь этого злосчастного Рекуна на тот свет?

— Постараюсь. Но это зависит не только от меня, как ты понимаешь. Между прочим, ты вполне мог бы сделать все сам, не… — он смутился и умолк.

— Не подвергая испытанию на крепость твои нервы? Ладно, не красней… Неужели ты думаешь, что я вознамерился устроить тебе тренировку? Конечно, я мог сделать все сам. Но вряд ли это помогло бы попасть в Лах тебе. Лахины мало сентиментальны, близкое родство наших бабушек еще не гарантия нашего с тобой триумфального въезда в метрополию.

— Так ты думаешь?..

— Во всяком случае, это шанс. Но сначала надо поставить на ноги Рекуна. Даром, что ли, я тащил его на себе добрых пять вент.

— Так ты тащил его, исходя из своих целей? — сказал Поэт иронически. — А я, наивный, полагал, что ты сделал это из человеколюбия.

Маран улыбнулся.

— Когда ты вытащил меня из Крепости…

— Не я. Мы.

— Но начал ты?.. И я, наивный, полагал, что это было сделано, если не из дружбы ко мне, то, по крайней мере, из человеколюбия.

— А из-за чего, по-твоему, он это затеял? — спросил Дан недоуменно.

— Не по-моему, — ответил Маран насмешливо. — Первое, что выкрикнул на радостях этот человеколюбец после того, как я предстал перед ним живой и даже бодрый, хотя и слегка отощавший: «Мы утерли нос этому Лайве! Пусть не думает, что ему все сойдет с рук!»

— Ну и что? — обиделся Поэт. — И то, и другое, все вместе.

— Вот и я говорю. И то, и другое. Все вместе.

— Все равно иногда ты расчетлив сверх меры. Что меня коробило еще в юности, Дан, это его способность просчитывать варианты и вычислять каждый шаг — свой, мой и кого угодно на год вперед… Но знаешь, за что я тебя больше всего люблю, Маран? За то, что высчитав все до последнего шанса, ты можешь наплевать на расчеты и сделать наоборот. Я тогда ругал тебя… ну после Собрания… но это так, сгоряча и, в отличие от многих других, не вполне искренне.

— Я поступил неправильно, — сказал Маран задумчиво.

— Может, и неправильно, но… Ты бросил в почву семя, которое рано или поздно прорастет.

— Неизвестно. Лайва может все вытоптать.

— Нет, не может. Вот он хотел уничтожить тебя физически — не сумел…

— Не сумел или не дали? — заметил Дан.

— Это одно и то же. Потом решил уничтожить духовно, выдворив из Бакнии. Ну и что? Все, что происходит в государстве, люди сравнивают с тем, что было при тебе. Маран такого не допустил бы, Маран повел бы дело иначе — я постоянно это слышу, понимаешь? Вот он объявил, что ты уехал в Дернию добровольно — и кто ему поверил?

— Не передергивай, — сказал Маран глухо. — Наверняка нашлись такие, которые поверили.

— Не они делают погоду.

— О да! Погоду делают не они, а те, кто им внушает сверху. Например: Дерния — извечный враг Бакнии, Маран пытался наладить с Дернией добрые отношения, когда его скинули, махнул в Дернию, дернитское правительство предложило ему субсидию — так кто такой Маран? Чем не погода?

— Но ты не принял субсидию.

— Я-то не принял, но кто в Бакнии знает об этом? Никто.

— Ошибаешься. Дернитские газеты это обнародовали, пресса других стран перепечатала… Или ты думаешь, что в Бакнию не приходят иностранные газеты? Сейчас не времена Изия.

— Но времена Лайвы.

— Это не одно и то же. Возврат к прошлому невозможен.

— Это как сказать. Сразу и полностью — может, и нет…

— И постепенно — нет. И частично — нет. И не каркай, пожалуйста!

— Эх, Поэт, ты же сам только что признал, что я умею просчитывать варианты… В отличие от тебя.

— Ты просто решил, что без тебя Бакния рухнет! Ты слишком самоуверен! — Поэт осекся.

— Бакния не рухнет, — сказал Маран ровным голосом. — Бакния была до меня, будет после меня. Будет и без меня, и, может быть, в тысячу раз более благополучной. Но мы пришли. Извините меня, я пойду посплю немного.

— Прости меня, — сказал Поэт после неловкой паузы. — Я последняя скотина.

— Я просто не спал ночь. Только и всего.

Маран поднял с песка шкуру сахана и пошел в барханы.

— Обиделся, — сказал Поэт смущенно. — Но я скотина, верно?

— Верно, — буркнул Дан сердито.

Дан разогнул спину и прислушался. Барабанный бой заметно отдалился. Лахины успешно наступали. Он снова наклонился над картой региона, ловко вычерченной Мараном прямо на песке. На карте уже появился ряд точек, обозначавших передвижение войска лахинов. На последней дело застопорилось, Маран прикрыл глаза, вспоминая.

— Подсказать? — Дан взялся за висевшую на груди бляху, в которую был вмонтирован микрокомпьютер.

— Нет. — Маран наклонился над картой и поставил очередную точку. — Дурная привычка держать все в голове, — добавил он, словно оправдываясь. — Ну а теперь… — Он подумал и провел стрелку, изогнувшуюся под почти прямым углом. — Видишь?

— Что это?

— Это предположительное направление удара нашего кехсуна. Исходя из поручения, которое мне дал Лахицин, из того, что я вынес из разведки, ну и просто обыкновенной логики. Знание слабых мест противника и прочее. Если распространить эту логику на движение остальных кехсунов, получится, знаешь, что? Смотри. — Маран провел еще ряд изогнутых стрелок разной длины и направления, сходившихся со всех сторон к небольшому участку в центре пустыни.

— Ты полагаешь, что лахины окружают эту зону?

— По всем правилам военного искусства. А что это за зона, знаешь? Тут живет центральное племя.

— То есть это та часть пустыни, под которой находятся развалины?

— Да. Все за то, что лахинам известно о развалинах. Слишком уж целенаправленно они действуют.

— Может, у них иные цели?

— Какие? Взять в плен все людоедское племя? На что им сдались эти дикари?

— А на что им сдались развалины древнего города? Не думаешь же ты, что столь утомительный поход предпринят ради археологических изысканий?

— Жалко людоедов, — вдруг вставил молчавший до того Поэт. — Лахины сотрут их в порошок.

— Вот, кстати, уязвимое место в твоих рассуждениях, Маран, — заметил Дан. — До сих пор лахины не проявляли особой кровожадности, не так ли? Практически они просто вытесняли дикарей оттуда, где проходили. Зачем им планомерно окружать и уничтожать племя? Если им нужен город, они могут выбить дикарей с его территории, только и всего.

— Не знаю, Дан. Наверно, у них свои резоны, нам неизвестные. Но операцию они проводят именно такую, какую я тебе описал.

— Ты уверен?

— Абсолютно. Вместо того, чтобы сомневаться и спорить, свяжись со станцией, они наверняка закончили анализ.

— И то верно.

Дан нажал на шарик «кома». Ему понадобилось всего две минуты, чтобы узнать результаты анализа последних данных. Атака, отголоски которой они слышали, почти со стопроцентной вероятностью была началом операции на окружение, и зона окружения действительно совпадала с расположением погребенных под песками развалин.

— Ты был прав, — признал он, отключив связь. — Но мотивы? Не понимаю.

— А может, вы правы оба? — предположил Поэт. — Наверно, им нужны и территория города, и племя, которое там живет.

— Думаешь, племя имеет что-то общее с городом? — спросил Маран.

— А почему нет?

— Это невозможно, — вмешался Дан. — Судя по данным каротажа, это был большой город, уровень развития его строителей несовместим с первобытными дикарями… Кстати, Поэт, сверху спрашивали, не хочешь ли ты отбыть?

— На самом интересном месте? — возмутился Поэт. — Вот еще!

— Я думал, ты торопишься в Бакнию.

— Тороплюсь, — согласился Поэт. — Но… Только после похода.

— Разве он может что-нибудь пропустить, — усмехнулся Маран. — Он должен всенепременно принимать участие во всем мало-мальски занимательном, что происходит во Вселенной.

— Да, я любознателен. А что тут плохого?

— Вставай, вставай, любознательный. Пора двигаться. Уже все. Слышишь?

— Ничего не слышу.

— То-то и оно. Барабаны затихли.

Участок, оцепленный лахинами, по виду ничем не отличался от остальной пустыни, разве что разбросанными в беспорядке по барханам убогими шалашами все из тех же «соломинок для коктейля». Большинство шалашей было снесено, разорено, «соломинки» валялись там и сям изломанные, расщепленные, растоптанные. Домашней утвари не было и в помине, только закопченные камни очагов выделялись среди обломков. И трупы, трупы… Дан закрыл глаза, не в силах смотреть на изуродованные тела дикарей, отрубленные руки и головы… В начале сражения Поэт заметил, что биться копьями против луков и стрел все равно, что воевать автоматами против ракет, на что Маран возразил, что из луков надо еще уметь стрелять, возразил резонно, ибо лахинские лучники особой меткостью не блистали, а это поле боя свидетельствовало, что в итоге дело решили мечи. Убитых лахинов почти не было видно, не только потому, что их погибло немного, по традициям Лаха они подлежали немедленному захоронению, и специально выделенные воины, еще не остывшие после кровавого побоища, угрюмо собирали тела павших. Что они собирались делать с трупами дикарей, мимо которых проходили с равнодушным видом? Неужели оставить разлагаться под открытым небом? Дан стоял столбом, и Маран дернул его за рукав.

— Пошли!

Они двинулись в указанном направлении… за оцепление их пропустили беспрепятственно, но начальник одной из девяток кехсуна, расположившегося редкой цепью вдоль гряды барханов, махнул рукой на восток:

— Располагайтесь в той стороне. Далеко не уходите.

Это было ново, до сих пор передвижения охотников никто не контролировал. К слову сказать, это немало удивляло Дана, имевшего совсем иные представления о порядках Лаха… позднее он сообразил, что охотники, хоть и не были лахинами, в поход шли добровольно, к тому же вряд ли кто-либо из них был настолько глуп, чтоб бежать от защиты войска прямо в руки, если не зубы дикарей. И вот, здесь…

Расположиться было делом недолгим, это означало всего лишь скинуть поклажу, а именно, шкуры, кожаные бурдюки с водой и оружие… луки, впрочем, они всегда держали при себе. Избавившись от груза, Маран предложил пройтись, оглядеться. Поэт от прогулки отказался наотрез, в отличие от Дана, который свои чувства старался скрывать, он без малейшего стеснения объявил, что не выносит вида трупов и не двинется с места, пока последний из них не будет убран. Оставив его стеречь лагерь, Дан с Мараном пошли в глубину блокированного участка. Через пару сот метров они наткнулись на первую группу пленных дикарей. Раненые и здоровые вперемешку, они лежали вповалку на песке под охраной десятка вооруженных лахинских воинов. Тут же рядом еще несколько лахинов сооружали из разобранных шалашей подобие загона. Другой, уже достроенный, расположился неподалеку, и в нем в порядочной тесноте толкались дикари. Двое лахинов, отложив оружие, подтащили тело одного из убитых и перекинули его через не очень высокую загородку в загон. Ближайшие из дикарей, отталкивая друг друга, кинулись к трупу, вцепились в него… Дан, не выдержал, отвернулся… впрочем, не он один, многие из воинов, стороживших загон, тоже повернулись спиной, предпочитая не видеть омерзительного зрелища. Маран отворачиваться не стал, но побледнел, и голос его дрогнул, когда он тихо сказал Дану:

— Пойдем отсюда. Дан, неужели наши предки тоже поедали друг друга?

Дан не ответил, ему было не до исторических экскурсов, когда они отдалились от загона настолько, что не стали слышны вопли людоедов, дравшихся из-за ужасной пищи, он сел на песок, а потом и вовсе повалился на бок. Его тошнило…

— По-моему, я больше никогда в жизни не возьму в рот и куска мяса, — прохрипел он.

— Проглоти таблетку адаптина.

Дан последовал совету.

— Какая подлость, — сказал он, придя в себя, уже с оттенком гнева. — Как они могут бросать этим несчастным тела их же товарищей?! Они же цивилизованные люди… по сравнению с людоедами, конечно… то есть, я раньше считал, что они цивилизованные, а теперь…

— Они просто прагматики, — возразил Маран. — Тут всего две возможности: либо позволить дикарям продолжать людоедствовать, либо обречь их на голодную смерть. Третьей просто нет.

— Почему нет? Мы ведь добываем пищу.

— Мы! Ты же знаешь, воины сами живут впроголодь. Если б здесь можно было прокормиться охотой, дикари не пожирали бы друг друга.

— Ты думаешь?

— Конечно! Мне приходилось читать о случаях людоедства… даже не у предков, это я соврал, в наше время, Дан, почти наше время. Люди терпели кораблекрушение, попадали на какую-нибудь голую скалу и там…

Дан задумался, припоминая свои исторические изыскания. Бесчеловечные правления не столь уж далеких времен, голод, мор… ну и людоедство, было, было, каких-нибудь пару сот лет назад, и не на голой скале… Он не стал рассказывать об этом Марану, постыдился…

— Пойдем дальше?

Дальше их ожидало неприятное открытие, километрах в трех они наткнулись на новую цепь воинов, за которую их не пропустили — без всяких объяснений, загородили дорогу, и все. Свернув направо, они некоторое время шли вдоль цепи. Воины стояли близко друг от друга, контролируя все окружающее пространство, проскочить на ту сторону нечего было и думать.

— Может, ночью? — сказал Дан полувопросительно.

Маран не ответил. Проследив за его взглядом, Дан увидел за оцеплением, метрах в тридцати, группу воинов, обступивших высокого и худощавого, как все лахины, загорелого человека с сединой в темно-русых волосах и надменным лицом. Это был сам Деци, полководец лахинов. Среди кехсов, стоявших рядом с ним, Дан узнал Лахицина, тот, в свою очередь, увидел их с Мараном, повернул голову… Тотчас от группы отделился вестник, подбежал к цепи…

— Охотники! Подойдите к кехсам. Вас хочет видеть близ себя доблестный Лахицин.

— Вот это повезло, — шепнул Дан.

— Еще неизвестно, — возразил Маран, но пройдя между расступившимися воинами, зашагал к группе, окружавшей полководца. Дан последовал за ним.

— Победоносный Деци, — заговорил Лахицин, когда они приблизились к кругу кехсов. — Вот человек, которому мои воины и я обязаны удачной атакой. Я поручил ему разведать подступы к сердцу пустыни. О том, как он с этим справился, лучше всего судить по легкости, с какой мой кехсун выполнил свою задачу, понеся втрое меньше потерь, чем остальные. Я уже не говорю о том, что он вынес на себе раненого напарника, Рекуна, одного из лучших моих девятников.

— Этот? — спросил Деци, не поворачивая головы. — Кто такой? Не воин?

— Охотник.

— Горец?

— Из горцев, полководец. Но по рождению лахин. Это сын Чицина.

— Сын Чицина и горянки? Я что-то слышал об этом. — Он повернулся к Марану. — С Чицином мы начинали вместе. Он был славным воином. Не погибни он так рано, сейчас его голову украшал бы обруч полководца, — он коснулся гладкого золотого обруча, охватывавшего его лоб. — Говорили, что где-то в Небесных Ступенях у него остался сын.

Дан поежился. Разрабатывая эту версию… ох недаром Железный Тигран дал согласие с явной неохотой!.. они никак не могли предположить, что на планете, где отсутствовали практически все виды связи, кроме разве что почтовой, да и то в зачаточном виде, письма развозились гонцами, что в подобных условиях маловажный слух о рождении ребенка у какого-то кехса… восемьдесят один кехсун был только в постоянном войске Лаха, во время больших войн это число утраивалось за счет набора обученных начаткам военного дела добровольцев… столь ничтожный слух мог донестись от колонии до метрополии, за сотни километров. А что, если у Деци есть сведения о гибели сына Чицина? Но Деци не стал развивать тему, он испытующе оглядел Марана и спросил:

— Это ты обнаружил проходы на закатной стороне?

Маран утвердительно наклонил голову.

— Я слышал, что у горцев есть особое чутье, благодаря которому они находят всякие лазы, входы в пещеры, горные перевалы. Это так?

— Да, полководец, — смело ответил Маран.

— Как, кровь Чицина не приглушила в тебе это свойство?

— Надеюсь, что нет.

— Оно может нам понадобиться. Будь наготове.

По дороге к месту привала Дан с беспокойством сказал:

— Чего им еще от тебя надо? Неужели они собираются двигаться дальше? Хотят завоевать всю пустыню, что ли?

Маран покачал головой.

— Мне кажется, слова Деци имеют прямое отношение к тайне пустыни и тайне этого похода.

— Почему ты так решил?

— Ты забыл о чутье, — усмехнулся Маран.

— О чутье горца?

— Нет, о чутье начальника спецотдела Охраны.

— Внутренней Охраны Государства Бакния, — пробормотал Дан.

— Именно. С планеты Торена, четвертой Беты… ну и так далее.

— Сумасшедший, — сказал Маран, поднимая голову от сложенных шалашиком обломков «соломинок для коктейля», из которых собирался развести костер, «соломинки» неплохо горели, давая сухой ровный жар. — Псих! Бабник несчастный!

— Нельзя же было допустить, чтобы девчонку съели у нас на глазах, — попробовал вступиться Дан.

— А так ее не съедят? Что он будет с ней делать? Повезет на Торену? Нет? А куда? В Лах? В Небесные Ступени? Он же туда не собирается. Да если б и собирался — так ему и разрешили таскать ее с собой! Вы плохо представляете, где вы находитесь и среди кого. Кто ей позволит объедать воинов?

— Да что она может съесть?!

— Неважно. Как бы мало она не съела, съеденное будет отнято у лахинов. Их позиция такова и в ближайшее время вряд ли изменится.

— Можно отпустить ее.

— Куда? Ее племя наполовину погибло, наполовину в плену. Чужие ее не примут, разве что в качестве свежего блюда. Можно подумать, вам неизвестны их милые нравы. Я посмотрю, как вы оба будете выглядеть, когда вам прикажут вернуть ее в загон.

— Да не мог я, не мог, понимаешь, ты?! — заорал вдруг молчавший до того Поэт. — Не мог позволить расправиться с ней у меня на глазах!

Маран махнул рукой и вернулся к своему прерванному занятию.

Юная дикарка, ставшая невольной причиной распри, сжалась в комочек за полотнищем шатра… при долгих привалах шатры разбивались для всех, охотников в том числе… Она была прелестна. Что и говорить, гуманистический порыв Поэта имел и иные корни. Надо же, стоило им сделать одну вылазку без Марана… Все эти дни Дан уклонялся… ни Лахицин, ни Деци не давали о себе знать, и они были предоставлены самим себе, точнее, своему обычному занятию — охоте, которая с каждым днем становилась все трудней и малопродуктивней, приходилось забираться дальше в пустыню, брать с собой воинов для прикрытия, и все равно дичи попадалось меньше и меньше, участники похода довольствовались, в основном, скромными порциями муки. Вне охотничьих экспедиций они занимались… должны были заниматься!.. своим прямым делом, если говорить правду, Дан не просто уклонялся, а постыдно уклонялся от наблюдений за дикарями, Маран один просиживал у загонов, стоически передавая на станцию все, что в них творилось. Но сегодня Маран «забастовал» — заявил, что ему надо подумать, растянулся во весь рост на песке, заложив руки за голову, и Дан решил отправиться к загонам самому. После некоторого колебания Поэт согласился составить ему компанию. С неизъяснимым облегчением Дан увидел, что от тел остались только кости, обглоданные до такой идеальной чистоты, что больше напоминали учебные пособия в анатомическом театре, нежели человеческие останки. Понаблюдав за дикарями около получаса… наблюдения эти не вызывали подозрений, так как около загона собралось немало воинов, за неимением других занятий и зрелищ глазевших на злополучных пленников… понаблюдав, Дан почувствовал в себе зарождающееся неопределенное ощущение некоей несоразмерности. Он попробовал уточнить это чувство, не смог, потом его осенило: слишком они были разные, эти дикари. Биолог догадался бы с первого взгляда, но и ему понадобилось не так уж много времени, чтобы понять. Слишком они были разные, большей частью кривоногие, с отвислыми треугольными животами, деформированными туловищами, странными чертами лица… нет, то не были черты первобытных людей, Дан хорошо помнил школьные уроки, никаких надглазничных валиков или скошенных подбородков… хотя какие валики?.. это же у неандертальцев, а разве на Земле неандертальцы соседствовали с кроманьонцами?.. забыл, прах их побери!.. К тому же дикари были совершенно безволосы, не только тело и лицо, даже на голове у них росли лишь редкие пучки, брови и ресницы тоже не отличались густотой. Какое-то все кривое, косое — ощущение… чего? Вырождения? Вот-вот, это слово пристало сразу. И рядом с такими выродками прекрасные образцы человеческой породы — вроде лахинов, которые, бесспорно, были красивым народом, или горцев… вообще гуманоиды Перицены были красивы в земном понимании этого слова, и тут, среди настоящих уродцев, ковылявших по загону, попадались высокие стройные мужчины и женщины. Тогда-то Дан и выделил эту молоденькую дикарку лет… Пятнадцати? Шестнадцати? Чуть выше среднего роста, тоненькая, узкобедрая и длинноногая, как подросток, с маленькими твердыми грудями, она особенно привлекала взор длинными пушистыми темно-каштановыми волосами, ниспадавшими до бедер. Поэт, видимо, перехватил его взгляд и подтолкнул в бок локтем.

— Хороша, а, Дан?

Передав энное число кадров… по счастью, горцы традиционно носили довольно массивные браслеты на запястьях и разнообразные амулеты на шее, и эти безделушки были буквально нашпигованы аппаратурой… Дан уже думал, что пора уходить, как вдруг произошла сцена, значения которой он сразу не понял — в отличие от Поэта, сорвавшегося с места прежде, чем Дан успел сориентироваться. По-видимому, Поэта насторожили жесты собравшихся кучкой нескольких наиболее крепких мужчин-дикарей. Неожиданно один из этой компании отделился от прочих и пошел прямо к девушке, которой любовались Дан с Поэтом. Подойдя вплотную, он схватил ее за волосы, грубо намотал себе на руку ее роскошную гриву и поволок к товарищам. Тут-то и добежал до загородки Поэт, сидевший вместе с Даном метрах в десяти от загона, выхватил у ближайшего из стражей длинное копье и с силой кольнул дикаря. Тот взвыл и выпустил свою жертву, с истошным воплем кинувшуюся к ограде, к Поэту, рядом с которым столпились почти все воины девятки, сторожившей загон. Дан подошел к ним вслед за девятником.

— Хотели сожрать? Конечно, сожрут, куда им деваться? Которая — эта? — некоторое время девятник рассматривал девушку, потом, осклабившись, повернулся к Поэту. — Слушай, а она недурна. У тебя есть вкус. Ну раз она тебе так приглянулась, забирай ее. Надоест — приведешь обратно.

Так все и получилось — неожиданно не только для Дана, но и для самого Поэта. Конечно, от беспощадной логики Марана становилось не по себе, но с другой стороны…

— Я давно ее приметил, — сказал вдруг Маран, не поднимая головы от своего медленно разгоравшегося костра. — Она чем-то похожа на Лану.

— На Лану? — удивился Дан.

— Нет?

— Не знаю. Разве что хрупкостью… не знаю, на кого она похожа, но она очаровательна.

— Бесспорно. У этих дикарей совершенно отсутствует эстетическое чувство. Обречь на гибель такое создание, оставив существовать столько уродов…

— Уродов? Маран! Скажи, пожалуйста, тебе не показалось, что степень их уродства выходит за пределы… ну просто уродства? Что это болезнь?

— Показалось.

— И что ты на этот счет думаешь?

— Я? Мне трудно судить об этом, Дан. Не хватает знаний.

Дан вытаращил глаза. Такое от Марана он слышал впервые, больше, впрочем, его потрясли не сами слова, а естественность, с какой они были произнесены… Черт возьми, а ему казалось, что за эти полтора года он изучил характер Марана досконально, во всяком случае, настолько, чтобы не встречаться с неожиданностями, и нате вам! Он поспорил бы на что угодно, что Маран никогда не признается в невежестве или неосведомленности, ну если уж придется, сделает это с большой неохотой и смущением… поспорил бы и проиграл.

— Впрочем, пока вы совершали подвиги во славу красавиц-людоедок, я поднатужился и, представь себе, вспомнил один любопытный эпизод. В бытность мою главой правительства мне как-то докладывали… некий медик, которого при Изии никто не хотел выслушать, добрался-таки на самый верх… Так вот, на одном из рудников было замечено, что рабочие часто заболевают какой-то неизвестной болезнью. Более того, у них рождались дети-уроды. Тот медик доказывал, что причиной было вещество, содержавшееся в руде. Я дал разрешение… Ила Лес попрекнул бы меня любимым местоимением, но ничего не поделаешь, они с умным видом отмахнулись от медика, и действовать пришлось опять-таки мне… Я дал разрешение, рудник временно закрыли и послали несколько человек разобраться с этой рудой. Но это же дело долгое, при мне, во всяком случае, ни до чего не докопались… Я вот думаю, Дан, нет ли здесь чего-либо в этом роде?

— Ну Маран! А говоришь, не хватает знаний. Надо отправить на анализ песок. Погоди-ка! — Дан начал лихорадочно нажимать на выпуклости своего браслета, в спешке не сразу нашел радиометр… нет, ничего такого, обычный фон… Хотя… Нет, повышение слишком незначительно, чтобы привести к подобным последствиям, не выше допустимого… Но откуда оно вообще взялось? Да, песок непременно надо отослать наверх, как только появится возможность…

За Мараном пришли поздно вечером. Вестник неслышно возник рядом с затухавшим костром, у которого сидели Маран с Даном, предоставив Поэту упражняться в шатре со своей Ат, так звали дикарку, в произношении слов языка людоедов, за четыре дня тот уже установил и выучил их сотни две… первое, что стало понятно и ему, и остальным — оба, и Маран, и Дан частенько присутствовали на «уроках», что дикарский язык был далеко не дикарским, в нем обнаружились понятия для обозначения вещей, которых дикари не имели и не могли иметь, например, лестница… Вестник передал Марану приказ немедленно идти к Лахицину и исчез так же неслышно, как появился.

Дан вскочил сразу, а Маран еще пару минут медлил, задумчиво глядя на догорающий огонь, потом поднял глаза на стоявшего в ожидании Дана и сказал:

— Не знаю, Дан, стоит ли тебе идти со мной. Я подозреваю… Нет, скорее, опасаюсь…

— Чего?

— Лахины крайне ревностно оберегают свои тайны и очень не любят посвящать в них чужаков. Так?

— Думаешь, они отведут мою кандидатуру?

— Нет, не думаю. Более вероятно, что они согласятся использовать нас обоих, но потом…

— Уберут лишних свидетелей?

— Да. И касается это, в основном, тебя.

— Почему? — спросил слегка задетый Дан. — Чем это ты лучше меня?

— Происхождением.

— Как?!. Ах да!.. Хм…

— Что скажешь?

Дан пожал плечами.

— Так или иначе… Я летел на Перицену не для того, чтоб ты делал дело, а я отсиживался в шатре.

Маран на это ничего не ответил, и быстро собравшись, они зашагали к недальним барханам, за которыми располагался лагерь Лахицина.

Лахицин неподвижно стоял перед своим шатром, глядя в небо над горизонтом, необычно светлое на севере.

— Близится переход весны в лето, — сказал он негромко. — Время песчаных бурь.

Он круто повернулся, и Дан понял, что кехс разговаривал не сам с собой, он услышал шаги… ну конечно, его шаги, он так и не смог, как ни старался, перенять у Марана его беззвучную походку…

— Ты не один, сын Чицина? — в голосе кехса прозвучала досада с оттенком недоумения.

— Я полагаю, ты вызвал меня в связи со словами полководца Деци, сказанными мне восемь лун назад? — спросил Маран.

— Да.

— Я обдумал эти слова. Половина моей крови — кровь лахина, а мой родич Дан — истый горец, горское чутье у него острей, чем у меня. Он может пригодиться для служения Лаху. Если нет, он уйдет.

Лахицин ответил не сразу. Он внимательно оглядел Дана, спросил:

— Ты знаешь язык лахинов?

— Знаю.

— Для чего ты его учил? — в этом вопросе Дану почудился оттенок подозрительности.

— Я всегда мечтал побывать в великом государстве Лах, — он постарался вложить в свой ответ максимум искренности.

— В Лах нелегко попасть, но уехать из Лаха еще трудней.

— Разве есть люди, желающие покинуть Лах? — спросил Маран удивленно.

— Каждый человек стремится к себе на родину, хороша она или плоха.

Реплика Лахицина была неожиданной, за прошедшие месяцы и Дан, и Маран привыкли к безудержному восхвалению лахинами своего отечества, как-то само собой разумелось, что все люди и народы должны тяготеть к Лаху. Пытался ли Лахицин определить меру их искренности или просто высказал, что думал?

— А что такое родина, кехс? — сказал Маран задумчиво. — Земля? Камни? Родное племя? Отец и мать? Любимая? Или просто незнакомые люди, которые говорят с тобой на одном языке?

— Все это и многое другое. Книги, на этом языке написанные. Храмы, этими людьми построенные. Боги, которым молятся в этих храмах.

— Народ моей матери не пишет книг, кехс. Он не строит храмов. Богов, которым молится, он носит в сердце. Наши отцы и матери умерли. Наши возлюбленные, все наше племя, наши друзья и родные погибли при передвижке скал, мы с Даном уцелели только потому, что охотились в отдаленных лесах. Мы скитались от очага к очагу, нигде не задерживаясь, ведь сыну лахина и внуку вождя трудно быть простым охотником, а иначе невозможно, потому что в каждом племени свои вожди. Нас немногое удерживает на родине. Разве что камни, на которые мы карабкались в детстве.

— Не отзывайся о камнях пренебрежительно, сын Чицина. Камни родины больше, чем просто камни. Ты молод, и тебе еще неведомо, что через двадцать лет все соблазны огромного мира будут значить в твоих глазах меньше самого малого из этих камней.

Маран ответил не сразу, а когда ответил, Дан поразился теплоте его голоса.

— Я знал, что лахины мудры, кехс. Но я не знал, что они еще и добры.

— Не всегда. Деци не сказал бы вам того, что говорю я… Возможно, поэтому и он полководец, а я всего лишь кехс. Но пока еще есть время, подумайте.

— Мы благодарим тебя за предоставленный выбор. И все-таки, кехс, мы молоды, и тоска старости не заслоняет нам молодой жажды неизведанного.

Пауза.

— Ну что ж, — сказал наконец Лахицин. — Мы оба высказались и, будем считать, поняли друг друга. Так, Маран?

— Так, кехс.

— Подождите меня здесь. — Лахицин вошел в шатер, оставив их одних.

Маран улыбнулся.

— Ну как, Дан?

— Неплохо. Убедительно и психологически точно. Отличная работа, как сказал бы Железный Тигран.

Маран досадливо поморщился.

— Я не о том. Как тебе старик?

— Старик?

— Кехс. В нем есть то, что я больше всего люблю в людях. Мудрость, чувство чести и внутренняя сила. Что ты так смотришь? Ты иного мнения?

— Я просто задумался над твоим набором качеств. По-моему, тут чего-то не хватает.

— Чего?

— Возможно, доброты.

— Мудрые и сильные люди обычно добры, Дан. К тем, кто этого заслуживает. Но ты не сказал, что думаешь о Лахицине.

— Ты заметил, что он в первый раз назвал тебя по имени?

— Заметил.

— Как по-твоему, почему?

— Почему? Ну… Либо ему не понравились мои слова, и он счел меня недостойным чести именоваться сыном Чицина, либо, наоборот, понравились, и он увидел во мне самостоятельную личность.

— Скорее второе.

— Увидим. Но я так и не узнал твоего мнения о кехсе. Боюсь, что ты недооценил его, Дан. Он сказал совершенно замечательную фразу — о книгах, храмах и вере.

— Богах.

— Боги это внешнее. Не знаю, как земная история, Дан, но история Торены — это непрерывная смена народов. Не всех. Большинство древних народов исчезло, на смену им пришли более молодые, но есть и такие, которые возникли тысячелетия назад и существуют до сих пор. Я нередко задумывался над этим. Что хранит их в пути?

— Многое.

— Но среди многого таится главное, не так ли? Сохраняет себя тот народ, который сохраняет свою душу. А что есть душа, если не вера… не обязательно в бога… не язык и не книги, в которых хранятся язык и вера. Не так?

Дан пожал плечами. В отличие от Марана он никогда не задумывался над подобными вещами. Конечно, и на Земле есть народы древние и молодые, одни существуют и процветают, другие теряют жизненную силу и сходят с исторической арены, и процесс этот продолжается чуть ли не по сей день, нации, пару веков назад слывшие великими, прозябают на задворках истории, то, что сто лет назад казалось незыблемым, рухнуло, забылись еще недавно владевшие умами религии… Но волнует ли это кого-нибудь? Наверно, волнует, однако сам он…

Из замешательства его вывело появление Лахицина. Кехс вышел из шатра в плаще, с мечом на перевязи и, кликнув свой конвой — одну из девяток кехсуна, сказал:

— Пойдемте. Деци ждет нас.

Большой шатер Деци, окруженный шатрами поменьше, где разместились вестники, советники, воины кехсуна, приданного полководцу в качестве личной охраны и резерва, расположился примерно в километре от стоянки Лахицина.

Кехс вошел в шатер один, предложив своим спутникам подождать в почтительном отдалении. Его не было довольно долго, ночь выдалась холодная, и Дан изрядно продрог.

— Что он делает столько времени? — проворчал он недовольно.

— Утрясает вопрос о твоем участии в экспедиции.

— Думаешь, он взял эту миссию на себя?

— Думаю.

— С какой стати?

— Кехс не из тех, кто перекладывает ответственность на чужие плечи.

— Никто не возлагал на него ответственности.

— Он сам ее на себя возложил, приведя тебя сюда. Он ничего не делает наполовину. Приняв решение, он его отстаивает. Если он взялся оказывать кому-то поддержку, он оказывает ее до конца.

— Это твои домыслы.

Маран улыбнулся.

— Увидим.

— Да, увидим. Зря ты идеализируешь этих лахинов. Они себе на уме. Одно говорят, другое думают, третье делают.

— Я никого не идеализирую. А лахины, кстати, разные. Как и бакны. Да и земляне, наверное. И… Мне непонятно твое раздражение.

Дан смутился. В самом деле, что он взъелся на этого Лахицина? Уж не завидует ли? Он был уверен, что о нем самом Маран никогда не скажет ничего подобного. В его дружеских чувствах он имел возможность убедиться, но дружба как любовь, она независима от личных достоинств почти в той же мере… Он бы много дал, чтобы услышать мнение Марана о себе… странно, ему никогда не приходило в голову просто спросить, меньше всего в Маране было лицемерия… Может, поэтому спрашивать было неловко, зачем ставить его в затруднительное положение, заставляя говорить близкому человеку не слишком приятные вещи… Дан совсем запутался и, когда их наконец позвали, вздохнул с облегчением.

В шатре Деци не было никого, кроме самого полководца и кехса, сидевших на невысоких табуретках и мирно беседовавших. Шатер был почти пуст — несколько табуреток с сидениями из туго натянутых шкур, в глубине узкое ложе, оружие… пожалуй, все. Деци поднял голову, посмотрел испытующе, сесть не предложил, заговорил сразу:

— Вы неплохо послужили четвертому кехсуну. Однако кехс Лахицин считает, что вы способны на большее, чем вам позволило совершить ваше положение. Так ли это?

— Кехс мудр, — дипломатично ответил Маран. — А на что мы способны, покажет испытание наших способностей.

— Что ж, мы испытаем их.

Деци поднялся с места, прошел к ложу, на котором лежал небольшой свиток, взял его, развернул. К немалому своему удивлению Дан увидел отлично выполненную карту южной оконечности большого материка Перицены. С абсолютной точностью были вычерчены контуры пустыни, красным цветом обведена центральная часть, посреди которой виднелись еще какие-то выделенные жирными точками места.

— Это изображение страны людоедов, — сказал Деци, указывая на пустыню. — Здесь находится наше войско. А это, — он ткнул пальцем в один из выделенных участков, — скалы. Страна людоедов, как вам известно, не только равнина, покрытая песком, в ней есть скопления скал. Нескоторые очень круты, самые ловкие из моих воинов не смогли подняться на них… это простительно, ведь они никогда не видели гор, Лах равнинная страна… Сможете ли вы взобраться на эти скалы?

Дан поежился. Карьера скалолаза никогда не была предметом его мечтаний.

— Попробуем, — сказал Маран хладнокровно.

— Попробуем? — Деци казался разочарованным.

— В горах не принято давать пустые обещания, полководец, — столь же хладнокровно продолжил Маран. — В Небесных Ступенях есть вершины, неприступные для любого горца. Мы пойдем к скалам и, если сможем, поднимемся на них. Лучше сделать, чем сказать, не так ли? Но что мы должны искать в скалах?

Деци заколебался.

— Ход, — сказал он наконец. — Ход или лаз.

— Ведущий?

— Это неважно. Вглубь. Это не ваше дело. Вам надо только найти его.

— Его начало или его конец?

— Какая разница?

— Большая. Такие ходы бывают очень запутанными.

— Запутанными, говоришь? А по-моему, ты просто чересчур любопытен, — проговорил полководец с угрозой.

— По скалам и горным проходам невозможно лазить с закрытыми глазами, — заметил Маран спокойно. — А при открытых всякий, любопытен он или нет, увидит то, что предстанет его взору.

— Он прав, — внезапно вмешался Лахицин. — Я считаю, что они должны знать, Деци. В конце концов, если мы хотим, чтоб они стали нашими глазами, наша обязанность позаботиться, чтоб глаза эти смотрели в верном направлении.

Деци еще раз внимательно оглядел «охотников», подумал…

— Хорошо, — проговорил он медленно, с ударением, — будь по-твоему, кехс.

Вот этот о лишней ответственности не мечтает, отметил про себя Дан.

Деци дважды хлопнул в ладоши. В шатер просунулась чья-то голова.

— Нахта ко мне, — приказал Деци.

Нахт оказался невероятно худым стариком с совершенно белой головой… впрочем, присмотревшись, Дан понял, что тот гораздо моложе, чем показался с первого взгляда, моложе Лахицина, которого тоже стариком можно было назвать разве что в шутку, ему было пятьдесят три-пятьдесят пять, не больше…

— Садись, Нахт, — предложил Деци. — Сядьте и вы, разговор не короткий. Нахт, расскажи молодым людям всю историю.

— Сначала, наверно, предысторию? — снова вмешался кехс. — В двух словах: несколько лет назад Нахт на границе песков и земли попал в плен к людоедам, почему-то, это осталось загадкой и для него самого, его не тронули, просто увели вглубь пустыни. А вскоре он сумел стать полезным дикарям.

— Я научил их добывать огонь из камней, — пояснил Нахт. — Они не умели добывать огонь, хранили его в зажженных кострах, их счастье, что ис… эти длинные сухие палки, местное растение… горит очень медленно, тлея часами. Когда огонь гас, его крали у земледельцев, отходя ради этого иной раз на десятки лин от границы пустыни…

— Слух о человеке, который умеет делать огонь из камня, разнесся по стране людоедов, — вернул его к главной теме Лахицин, — и однажды ночью Нахт был похищен у племени, в котором жил.

— Меня доставили сюда, в сердце пустыни, к вождю здешнего племени. Вождь велел мне показать, как я добываю огонь. Я показал. И тогда… — Нахт зажмурился, словно заново переживая давнюю сцену, — тогда вождь дал мне взглянуть… вот, смотрите!

Он открыл глаза и, протянув руку, разжал пальцы. На темной ладони тускло блеснул металл. Дан и Маран одновременно наклонились вперед. Это был кубик с длиной ребра около трех сантиметров, с узкой щелью в верхней грани. Нахт двумя пальцами нажал на ребра кубика, и из щели вдруг вырвался язычок пламени.

— Зажигалка, — потрясенно выдохнул Дан.

Маран бросил на него косой взгляд, а Деци подозрительно спросил:

— Что ты сказал?

Прежде чем Дан нашелся, Маран пояснил:

— Он произнес слово «чудо». На языке горцев.

Нахт снисходительно улыбнулся.

— Нет, это не чудо. Таковым оно кажется неискушенному уму. Однако это механизм, он сделан рукой человека. Я понял это сразу. Но я знал, что лахины такого делать не умеют. Не было подобных вещей и в стране древних мастеров Тацете, которую я посетил во времена своей молодости. И я решил похитить тайну дикарей и подарить ее своему народу. Я стал смотреть и слушать, сопоставлять и запоминать. К сожалению, мне удалось узнать немногое.

— Достаточно, чтобы Совет принял решение послать в пустыню войско Лаха, — заметил Лахицин.

— Да. Слуга вождя проболтался мне, что эта вещица из Нижнего города. Говорить о нем строго запрещалось, я сумел выведать только, что под городом… так дикари называли свои жалкие шалаши, — Нахт высокомерно улыбнулся, — есть еще один, Нижний город, и проникнуть в него можно со скал. Я видел у вождя и другие диковинные предметы, значения которых не мог постигнуть. Сами дикари молились на них, считая атрибутами своего бога. Мне удалось выкрасть механизм, дающий огонь, который вы видите, и еще одну вещь неизвестного назначения, после чего я бежал. Боги оказались добры ко мне, я достиг Лаха целым и невредимым. И немедленно обратился в Совет, который согласился выслушать меня, как всякого совершеннолетнего гражданина Лаха. Совет…

— Достаточно, — оборвал его Деци. — Дела Совета не касаются чужеземцев. То, что им нужно знать, они узнали. Достаточно.

— Позволь мне добавить несколько слов, полководец, — тихо сказал Лахицин.

— Что еще?

— Несколько слов. По делу.

— Говори.

— После рассказа Нахта по поручению Совета были просмотрены древние книги, как написанные лахинами, так и захваченные в завоеванных Лахом странах, наместниками Лаха опрошены сведущие люди на покорных Лаху землях вблизи страны людоедов. Оказалось, что память и книги хранят одно и то же предание. Согласно этому преданию в давние времена, несколько сутов назад, когда государства лахинов еще не существовало, на месте песков были плодородные земли, заселенные землепашцами и охотниками, подданными великого государства, не менее могущественного, чем Лах. Центром государства был огромный и прекрасный город, настоящая столица мудрости и искусств. На протяжении многих сутов государство процветало и росло, и вдруг в одну ночь исчезло с лица земли. Гибель государства предания описывают по-разному. Согласно книгам поднялся неслыханной силы ветер, который принес целое море песка и засыпал города и селения со всеми жителями. По рассказам племен, живущих к закату от страны людоедов, ураганом была поднята в воздух сама земля, обратившаяся в песок и губительным покровом опустившаяся на людей и строения. А к восходу живет народ, который повествует о гневе бога Неца. Разъяренный Нец стер с лица земли людей, которые покорив весь мир, возомнили, что могут не подчиниться и воле всесильного бога. Наконец, говорят, что боги издавна положили всякому людскому творению предел в девять сутов, который не дано переступить никакому городу или государству…

— Они тоже считали сутами? — спросил Дан опять невпопад.

— А чем же? — удивился кехс, а Деци снова настороженно повернул голову в сторону Дана.

— Наши старцы рассказывали, что в дальних странах другой счет, — выкрутился Дан… Черт бы побрал эти суты, кехсуты и все прочее… Однако, девять сутов это немало для античного государства — он машинально умножил девять на восемьдесят один… Хотя и не так уж много, не поэтому ли лахины заволновались? Правда, Лаху всего-то лет триста, но трудно жить под таким дамокловым мечом, лучше разобраться… Разумные ребята, ничего не скажешь…

Кехс, между тем, поднялся.

— Я закончил свой рассказ. Теперь вы знаете все. Утром вас отведут к скалам. Посмотрим, удастся ли вам найти дорогу к древней мудрости.

— По преданиям, — алчно сказал Нахт, — в городе были книгохранилища со многими сутами книг, заключавших в себе все знание мира.

— А в каких скалах начинается дорога в Нижний город, известно? — спросил Маран. — Тут ведь много скал.

Нахт развел руками.

— Мы взяли в плен всех уцелевших дикарей. Но никто из них не слышал о Нижнем городе и дороге к нему. Я расспрашивал всех, обещал жизнь и свободу тому, кто укажет путь. Ничего.

— Ну что ж. — Маран встал. — Нам будет дозволено вернуться к месту привала? — спросил он небрежно.

— Вы проведете ночь здесь.

Маран, видимо, не ждал другого ответа. Он кивнул и сказал:

— Тогда отведите нам место для отдыха. Горные восхождения требуют свежих сил.

Деци снова хлопнул в ладоши.

— Уступи охотникам свой шатер, — приказал он явившемуся прислужнику. — Отнеси им еды и вина.

— Только еды. Вино потом. После.

— Верно. Одобряю. — Отпустив их движением руки, Деци повернулся к Лахицину.

— Отужинай со мной, кехс, — он кивнул прислужнику, и тот неслышно выскользнул из шатра. — И раздели со мной шатер на эту ночь.

— Мне надо идти в свой кехсун.

— Зачем?

— Присмотреть, отдать кое-какие распоряжения.

— Что за срочность? Мы не в походе, а на привале.

— В походе свои заботы, полководец, на привале свои.

— Кого ты оставил за себя?

— Начальника второго сута.

— Чицка? Чицк — человек надежный. Если нужно, пошли к нему вестника…

Остальное Дан с Мараном не услышали, вернувшийся с нетуго набитой сумкой прислужник, почтительно сообщив полководцу, что ужин готов, пригласил их следовать за собой. По дороге Маран шепнул Дану:

— Неужели он оставил кехса у себя в качестве заложника?

— Зачем?

— Может, он подозревает, что кехс сговорился с нами?

— О чем?

— Откуда я знаю? Я не знаток психологии полководцев лахского происхождения. Просто у меня создалось такое впечатление. Этот Деци напомнил мне милые сердцу изиевские времена. Наверно, он из тех, кто в каждом встречном видит заговорщика.

— Против Лаха?

— Против себя самого! Не будь наивным, Дан, таких людей интересуют только они сами, плевали они на Лах, на Бакнию, если их и волнует судьба народа или государства, то только в связи с их собственной судьбой. Если гибель государства означает их гибель, они будут это государство защищать… формально… на деле в лице государства защищая самого себя… — увлекшись, он повысил голос, Дан коснулся его руки и незаметно кивнул на шедшего впереди прислужника.

Маран сразу сменил тон.

— Эта манера произносить речи по поводу и без повода прямо болезнь, — пробурчал он. — Мне, наверно, пора лечиться.

— Ну не так уж часто это с тобой случается, — засмеялся Дан.

— Да? Все равно, уместнее было б заговорить о другом.

— Что ты имеешь в виду?

— Скажи-ка, Дан, эта зажигалка… Как по-твоему, она совместима с уровнем античности?

Дан пожал плечами.

— Трудно судить. Мы же не знаем, как она устроена. Может, в ней два кремешка, и все.

— А горючее?

— Горючее? Ну… Кто может сказать, как выглядела эта страна прежде. Что если там были, например, открытые месторождения нефти, и они узнали о ее свойствах еще…

Маран прервал его.

— И каким образом горючее — чем бы оно там ни было, могло сохраниться лет… я думаю, не меньше двухсот? Оно бы давно высохло.

— Но мы же не знаем его естественных свойств, — возразил Дан. — И вообще, не стоит гадать на пустом месте. Лучше ты объясни мне, каким образом мы заберемся на эти самые скалы.

— Утро покажет.

— Это все, что ты можешь сказать?

— А что еще? Ты когда-нибудь лазил по скалам?

— Нет.

— Ну и я нет.

— Что же делать?

— Сейчас дойдем до нашего приюта… надеюсь, не последнего… свяжемся со станцией, может, они нас проинструктируют? Другого выхода не вижу.

— Это не выход, — проворчал Дан. — Вот если б они прислали какого-нибудь альпиниста, чтоб он влез туда вместо нас…

— Ну да! Он бы влез, а тебе потом еще за это медаль на шею…

Проводник свернул в сторону, и через несколько метров перед ними выросла темная масса.

— Здесь, — сказал он, предупредительно отодвигая полотнище, занавешивавшее вход в шатер.

Появившиеся на горизонте скалы поразили Дана своей явной несообразностью — впрочем, что именно ему представилось несообразным, он определить не смог. Издалека засыпанное песком до половины нагромождение их производило впечатление кучи щебня, но постепенно это ощущение исчезло, а вскоре Дан разглядел выглядывавшие из песка огромные камни, отвесные грани которых не прибавили ему уверенности в себе и ближайшем будущем.

Общая высота скал не превышала десяти-двенадцати метров, но характер поверхности… Они обошли всю махину кругом. Удобный уступ — грань скалы загибается под почти прямым углом… почти или прямым?! Сердце у Дана забилось. Он провел ладонью по неровной поверхности излома — камень как камень. Уступ был на высоте примерно пяти метров. Вот если туда добраться… Но как? Дан стал вглядываться. Трещина, еще… два камня сходятся почти вплотную, но между ними остается щель, вполне достаточная, чтобы вбить этот, как его?.. костыль… Хорошо им оттуда, сверху, давать советы. Хотя и на том спасибо, ведь на станции могло и не оказаться никаких материалов… Нет, не могло, орбитальная станция принадлежала Разведке, а в информатории Разведки должно быть все, мало ли что может понадобиться на чужой планете… Это так, но где взять костыли… не костыли, конечно, а что-то, что хоть частично может их заменить? Где?

— Кинжалы, — сказал вдруг Маран.

— Что кинжалы? Кинжалы?! Думаешь, они годятся?

Вместо ответа Маран обернулся и попросил у одного из воинов, входивших в свиту Деци, кинжал. Тот неохотно, но дал. Трехгранный клинок с заостренным концом переходил в длинную — можно браться двумя руками, круглую рукоятку, завершавшуюся резким расширением в виде полушария, выковано все целиком, грубовато, но без изъянов.

— Веревка не соскользнет?

— Не думаю. Эта штука удержит.

— А не сломается?

— Лахская сталь?

Дан покраснел. Лахская сталь имела прочность невообразимую. Не гнулась, не ломалась, не ржавела. В ней были десятки присадок, и при анализе новых сортов выявлялись новые. За четыре года землянам не удалось воспроизвести этот сплав. Только трясясь от страха за свою жизнь, можно было об этом забыть.

Неужели я такой трус, подумал он зло.

Эта же мысль мелькнула у него через два часа, когда он осознал, что находится на том самом уступе… ни сразу после восхождения, ни позднее он не мог восстановить в памяти детали подъема, в воспоминаниях так и остался провал между минутой, когда он еще твердо стоял обеими ногами на земле, и невероятно долгим мгновением, когда прочно усевшись на камень, он провел ладонью по гладкой поверхности… обтесанной со старанием и любовью неведомым камнотесом? Он еще сомневался, когда его пальцы, продолжая движение, наткнулись на первый желобок вырезанного в камне узора…

Дан попробовал перевернуться на другой бок и охнул — после нового для него вида физических упражнений все болело, мышцы ныли. Он с завистью покосился на Марана, сидевшего у костра в свободной позе. Как ни в чем не бывало! Вот черт — все ему нипочем… Но тут Маран протянул руку за флягой, и по едва уловимому отличию этого несколько принужденного жеста от его обычных уверенных и изящных движений, Дан понял, что ему вовсе не «все нипочем», просто он делает вид… Спрашивается, почему? Почему он, Дан, может позволить себе валяться пластом и охать, а Маран непременно должен «делать вид»? Почему бы не расслабиться, когда тебя не видит никто, кроме друзей? Вот был бы напарник для Железного Тиграна, подумал Дан с легкой иронией, вспомнив, как шеф при первой встрече рассказал ему… дабы потешить его уязвленное собственным бездарным поведением на Торене самолюбие, не иначе!.. рассказал историю своего известного не только всей Разведке, но и любому мало-мальски осведомленному в делах космических землянину прозвища… «Лет тридцать с лишним назад, на Умбриэле, — говорил он, не глядя на Дана, — я глупейшим образом угодил в ловушку… не один, нас было двое… Ловушка — это, конечно, фигурально выражаясь, мы ее сами себе устроили, два идиота…»

Тут долетевший до ушей обрывок заставил Дана прислушаться к разговору.

— По сути дела это трагедия, — говорил Поэт, развалившись на шкуре и потягивая вино — дар Деци. — После того, как Ат сообщила мне, что есть человеческое мясо не только необходимость, но и добродетель, и что она никогда не перестанет это делать, ибо так повелел бог Нец…

— Как?! Повтори-ка!

— Так повелел бог Нец. А что случилось?

— Нет, ничего. Продолжай.

— После этого, как ты понимаешь, я не в состоянии относиться к ней… Ты меня не слушаешь. О чем ты думаешь?

— Что?.. А! О боге Неце.

— Маран!

— Да слушаю я, слушаю!

— Всякий раз, когда я смотрю на ее прелестное личико, я представляю себе, как она точит зубки на мои косточки.

— Это преувеличение, как-никак ты ее спаситель. Впрочем, любовь к людоедке вряд ли именно то чувство, которого я мог бы пожелать своему лучшему другу, так что тем лучше.

— Тем хуже! Ибо я все равно не могу допустить, чтобы юную девушку…

— Женщину.

Поэт посмотрел на Марана с подозрением.

— Откуда ты?..

— Что с тобой, Поэт? Не хочешь же ты сказать, что до сих пор…

Поэт насупился.

— Она же ребенок. Ей не больше пятнадцати лет…

— Ребенок — ты! Вот что значит пренебрегать низменными материями. Спросил бы у меня, я-то насмотрелся на этих милых детишек. Они полигамны, приобщаются к сексу с двенадцати-тринадцати лет, занимаются им публично и, кстати, с большой охотой.

— Да? В любом случае, я не могу позволить, чтобы молодую и красивую женщину…

— А старую и уродливую?

— Маран! Ты мне надоел!

— Прошу прощения.

— Словом, я не могу позволить, чтобы погибла женщина, которую… которая… В общем, неважно, не могу и все. И боюсь, что мне придется пожертвовать жизнью. Своей. А возможно, и твоей… вашими… если, конечно, ты ничего не придумаешь.

— Что я могу придумать? — сказал Маран рассеянно.

— Что хочешь. Маран! Ты опять меня не слушаешь! Что тебя так занимает? Бог Нец?

— Представь себе.

— Самое время. Что ты прицепился к этому дурацкому Нецу? Объясни, пожалуйста.

— Если я скажу, что благодаря Нецу поверил в твою гениальность, ты перестанешь называть его дурацким?

— В мою гениальность, положим, ты должен был поверить давно, — заметил Поэт. — А о каком из ее проявлений идет речь?

— Помнишь, ты предположил, что между дикарями и развалинами города есть связь?

— Что и подтвердилось. Но при чем здесь бог Нец?

— В чем, по-твоему, заключается эта связь?

— В том, что дикари знают дорогу в развалины и таскают оттуда всякие блестящие предметы.

— Это та связь, которую видят все. Лахины в том числе.

— Есть что-то еще?

Дан слушал все внимательней, при последних словах Марана он обнаружил, что сидит и что сел, даже не почувствовав боли в растянутых мышцах.

— Дан! — обратился к нему Маран. — Помнишь имя бога, которого по преданию, рассказанному кехсом, ослушались жители погибшего города?

— Нец, — прошептал Дан. — Черт возьми, Нец!

— Это может быть совпадением.

— Нет, Поэт, это не совпадение. — Маран огляделся. — Где Ат? — осведомился он. — Ну-ка приведи ее сюда.

— Зачем она тебе? Уверяю тебя, она ничего не знает о Нижнем городе, я спрашивал ее тысячу раз. К тому же девчонка до судорог боится гнева Неца. Оставь ее в покое.

— Ты же сам просил меня что-нибудь придумать.

— И ты придумал? — спросил Поэт недоверчиво. — Что-то слишком быстро.

— Ты позовешь ее или нет?

— Позову. — Поэт встал и пошел в шатер.

— Что ты хочешь узнать? — спросил Дан.

— Что получится.

Маран поднялся с песка и сел на камень, выпрямился, пригладил волосы. У него был вид актера, сосредотачивающегося перед тем, как выйти на сцену. Дан с любопытством наблюдал за ним.

Появился Поэт, ведя за руку испуганную дикарку. Маран повелительно сказал на языке людоедов:

— Подойди сюда, Ат!

Услышав его, Дан остолбенел, ему и в голову не приходило, что Маран успел выучить если не язык дикарей, то какие-то фразы из него, сам он запомнил не больше двадцати слов, хотя исправно… во всяком случае, не меньше Марана… присутствовал на «уроках», которые брал у Ат Поэт. Удивился и Поэт, но не слишком. Поняв, что Маран в переводчике не нуждается, он присел на корточки рядом с Даном, чтобы послужить переводчиком последнему.

Ат робко приблизилась к Марану, остановилась на почтительном расстоянии, потупилась и прикрыла нижнюю часть лица прядью своих пышных волос, что означало крайнее смущение.

— Смотри. — Маран небрежно вытянул из ножен свой нож, перевернул его лезвием вниз и дважды коротко нажал на рукоятку. Из крохотной щели на конце рукоятки вырвался длинный язычок пламени — в нож была вмонтирована электронная зажигалка.

— Тебе понятен этот знак?

К величайшему удивлению Дана Ат мелко и часто закивала головой.

— Грозный бог Нец доволен тобой, — торжественно произнес Маран. — Ты берегла от чужеземцев тайну Нижнего города, как подобает дочери племени, хранимого огнем Неца. Но сегодня он повелел мне передать тебе его волю: отныне тайна должна перестать быть тайной.

Ат неожиданно вцепилась обеими руками себе в волосы, рухнула на песок и, извиваясь, стала беспорядочно что-то выкрикивать. Поэт рванулся было к ней, но Дан удержал его.

— Погоди, — шепнул он лихорадочно. — Переводи, что ты молчишь!

— Она говорит, что тайна города смертоносна, что Нец изгнал его былых жителей за то, что они не умели сохранить эту тайну, что племя должно скрывать ее под угрозой гибели… Ничего она не скажет, зря Маран это затеял, только напугал девчонку… Она так вопит, что он не разберет ни слова, может, подсказать ему?

Разобрал Маран все, что выкрикнула Ат, или нет, осталось неизвестным, наверно, разобрал, потому что заговорил снова.

— Да, — сказал он, сурово сдвинув брови, — тайна города смертоносна, и Нец повелел племени хранить ее. Но племя плохо исполняло волю бога, тайна была выдана и привела в пустыню чужеземцев. И гнев Неца покарал непослушных.

Дикарка снова завизжала и стала рвать на себе волосы.

— Проклинает ослушников, выдавших тайну, — сообщил Поэт Дану на ухо. — Ну, что дальше?

— Замолчи, — величественно произнес Маран, и Ат тотчас смолкла. — Чужеземцы неугодны грозному богу. Они непокорны и дерзки. Нец велит тебе открыть тайну вождям чужеземцев, чтобы смерть, таящаяся в Нижнем городе, поразила их. Ты все поняла?

Ат, затаив дыхание, кивнула.

— Нец послал меня, чтобы направлять и оберегать тебя. Ты откроешь тайну тому, на кого я тебе укажу, и никому другому.

Ат снова кивнула, потом протянула руку к ножу. Маран, подумав, отдал ей нож, и она с радостным криком убежала.

— Ловко, — сказал Поэт. — Снимаю шляпу.

— Ну да, — заворчал Дан. — Вместо того, чтобы выведать у нее то, что она знает, послать ее к лахинам. А если они нас близко не подпустят?

— Подпустят. Ты же слышал. Исключим Нахта из числа тех, кому разрешено поведать тайну, только и всего. У них нет другого переводчика, и мы выведем на сцену Поэта… как раз он соскучился по публике. А тайком от лахинов мы все равно ничего сделать не можем — что проку от сведений, которые нельзя использовать? И потом, как ты себе представляешь посланца всеведущего бога в роли мелочного выведывателя пустяковых тайн?

— Между прочим! Насчет бога… По-моему, это недозволенный прием.

— Ну что ты, Дан, — сказал Поэт весело. — Это всего лишь первобытная дипломатия.

— И эта первобытная дипломатия, Даниель, принесет нам кучу плодов.

— Какую еще кучу?

— Перечислить? Первое: она поможет уберечь прелестницу Ат, по крайней мере, на период поисков, а там посмотрим… Кстати, Поэт, когда все-таки соизволишь приласкать этого невинного ребенка, наверняка изголодавшегося по хорошей порции телесных наслаждений, не забудь забрать нож… Второе: Поэт в качестве переводчика проникнет наконец в заповедную зону… если мы не протащим его туда, Дан, он нас со свету сживет, помяни мое слово… И третье, что тебе, возможно, представляется маловажным: мы избавимся от неизбежного продолжения наших горных подвигов. Наверняка за нами скоро явятся, а при всех разнообразных приятностях ползания по скалам я, признаться, не верю в его благополучный финал. Конечно, это мелочи, но я предпочел бы быть похороненным в Бакнии, мне как-то не улыбается, чтоб меня зарыли в этой пустыне.

— Честолюбец, — сказал Поэт насмешливо.

— Почему честолюбец? — возразил Дан. — Откровенно говоря, мне бы тоже хотелось, чтоб моя могила была на родине, а тебе нет?

— Лично я предпочел бы жить вечно.

— Умереть красиво, но жить вечно? — улыбнулся Дан.

— В крайнем случае, умереть красиво, но могила и прочие пустяки… Какая разница! Что касается Марана, ты просто не догадываешься о его тайных надеждах. Он мечтает, чтоб его похоронили под плитой, на которой будет написано только пять букв.

— А именно?

— Имя. И больше ничего.

— Что из того?

— Ты разве не был на кладбище в Бакне? Не видел надмогильных надписей?

— Был. Но… Мне было как-то не до этого. — Дан покосился в сторону Марана.

Поэт тоже взглянул на того чуть виновато.

— В общем, в Бакнии считается наивысшей честью, когда на плите выбито только имя. Одно. Без второго имени, дат, профессии и прочих пояснений. Это делается в случаях, когда умерший настолько известен, что одного имени достаточно, его ни с кем не спутают. А то наплетут бог весть что: такой-то, родился там-то, жил еще где-то, работал тем-то, или и похлеще — муж такой-то жены… ты только вообрази себе! А вообще-то никто не может знать, каких слов удостоится после смерти… особенно, когда есть выбор, как у нашего честолюбца. Хорошо еще, если напишут: «Маран Рок, ученик Мастера»… ну а вдруг «Маран Рок, начальник спецотдела Охраны времен Изия Гранита». Представляешь?

— Не напишут, — флегматично заметил Маран. — Во всяком случае, в точности. Я отказался от второго имени.

— Это ты неплохо придумал. От второго имени, потом от профессии, потом от всех видов деятельности, потом и от места рождения… В итоге останется какое-нибудь «Маран, возлюбленный сорока восьми женщин разных возрастов и достоинств». Как тебе нравится такой вариант?

— Лучше, чем начальник спецотдела, — насмешливо улыбнулся Маран. — Учти мое мнение в случае, если хоронить меня доведется тебе.

— Будет сделано! Число женщин тебя устраивает или удвоить, утроить, учетверить?

— Припиши нуль.

— А не два? В подобных делах не стоит мелочиться.

— Что-то ты больно развеселился, — сказал Дан. — Смотри, как бы плакать не пришлось.

— Почему? — удивился Поэт.

— У нас говорят: «за смехом следуют слезы», — пояснил Дан.

— Да? Ну слезы полбеды, лишь бы не кровь…

— Это вполне совместимо, — вдруг вставил Маран. — Моя кровь, твои слезы.

— Ты мне осточертел сегодня, — рассердился Поэт. — Что это тебе взбрело в голову?

— Ничего.

— И все-таки?

Маран заколебался.

— Я видел совершенно идиотский сон, — признался он наконец нехотя. — Будто бы правителем этого здешнего города был Лайва.

— И что из того?

Маран посмотрел на Поэта испытующе.

— А ничего, — сказал он с кривой усмешкой.

Дан сидел на обломке камня за шатром Деци, внутрь он не попал, хорошо еще, что Деци позволил присутствовать при «собеседовании» с Ат Марану. Лагерь передислоцировался, теперь шатер полководца находился в виду «скал»… Дан машинально перебирал в памяти знакомые ему постройки времен земной античности. Искал аналогий, но… Разве что Баальбек? Только баальбекские монолиты были соизмеримы с теми, которые высились на горизонте. Дан не помнил размеров в цифрах, но без труда вызвал мысленную «картинку» — слава богу, природа наделила его ярко выраженным эйдетическим мышлением. Картинка изображала человеческие фигурки, стоящие на развалинах храма Юпитера… да, это соизмеримо, но баальбекские монолиты покоились на земле, века не сдвинули их с места, а здесь… Какая чудовищная сила вздыбила гигантские параллелепипеды, взгромоздила их друг на друга, расколола на куски, превратив в целую скальную гряду? Какой катаклизм? Землетрясение? Сколько ж в нем должно было быть баллов? А если взрыв? Но взрыв чего? Какого-то вещества естественного происхождения? Какого? А искусственного… не может же античная цивилизация… впрочем… Дан вспомнил зажигалку, тусклый металл, не заржавевший за… сколько? Они с Мараном прикинули века два-три… И непонятное горючее… Какие же технологии существовали в этом странном городе или государстве? Да, пожалуй, взрывчатка могла быть и искусственного происхождения. Но с другой стороны… Дан представил себе те первые скалы, в которых они не нашли ни одной щели, теперь эти, а ведь есть еще… Выходит, взрывов было несколько, а следовательно, вероятность их случайности отпадает. Но что тогда? Война? Глупости. Кто мог буквально стереть с лица земли целый город в мире, по сей день не знающем огнестрельного оружия? Не космические же пришельцы! Дан с иронией вспомнил фильмы и романы прошлых веков. Нападения злобных и агрессивных инопланетян, космические конфликты, война галактик… надо же додуматься! Воевать в космосе — из-за чего? Из-за колоний? Это даже не смешно. В условиях, когда на каждый обитаемый мир приходится бесконечное число необитаемых, сцепиться из-за планеты или планетной системы, поставив под угрозу собственное существование и существование тех, кто может положить конец горчайшему из одиночеств — одиночеству цивилизации? Агрессивность — спутник неудовлетворенности тем, что имеешь, атрибут тоталитарных режимов, которые, в свою очередь, рождает немощная экономика. Последние тоталитарные режимы Земли смела мощная волна… нет, не восстаний и войн, а научно-технического прогресса, давшего человечеству хлеб, чистый воздух и космос. Эпоха, создающая космические технологии, неизбежно создает и все прочие, оттесняя в прошлое неудовлетворенные потребности, а вместе и стремление удовлетворить их за счет других — людей, государств, целых миров. А сохранить агрессивность просто по злобе, в силу извращенности натуры? Злобными, сиречь патологическими бывают индивидуумы, но природа еще не создала ни одного рода или вида, в котором патологическими были бы все особи. Даже хищники убивают, чтобы есть, а не чтоб убивать, откуда же возьмется род разумных существ, убивающих просто из жажды убийства? Затеявших войну… нет, не войну — убийство и уничтожение на чужой планете? Нонсенс. Но что же тогда? Все-таки землетрясение? Загадка. И это еще только проблема разрушения — а проблема созидания? Какой уровень инженерной мысли необходим, чтобы вырезать неведомо где эти исполинские блоки, доставить, установить?.. впрочем, этому вопросу многие сотни лет, ведь загадка Баальбека до сих пор волнует умы. И пожалуйста, еще одна, аналогичная. А сколько труда, таланта и вдохновения надо, чтобы покрыть замысловатым орнаментом всю боковую поверхность блока в несколько десятков квадратных метров, не просто орнаментом — резьбой, что требует абсолютной точности, ошибся на сантиметр, и пропало все? Кто они были, создатели этого города — рабовладельцы, как прочие обитатели планеты, или они опередили свое время не только технологически, а ушли и от его жестоких нравов? Одни вопросы, ответы покоятся под многометровым слоем песка, и неизвестно, удастся ли до них добраться, действительно ли Ат знает дорогу в Нижний город, да и что это такое? Подвалы, подземелья, пещеры?..

— Приветствую тебя, уроженец Небесных Ступеней.

Дан оглянулся. Лахин, приблизившийся к нему, был Нахт. Постояв немного, он осмотрелся, не нашел ничего иного, и подобрав полы своей хламиды — одет он был не как воин, а как лекарь, уселся рядом с Даном на песок.

— Дочь пустынных варваров сочла, что мои уши недостойны ее откровений, — сказал он с пренебрежительной усмешкой. — Она избрала своими поверенными полководца и кехса. Ну и твоих вездесущих друзей, Марана и того второго, маленького роста… откуда, кстати, ему известен язык дикарей? — В его голосе Дану почудилась нотка подозрительности.

— Он выучил язык здесь, — ответил он как можно безразличнее.

— За треть сута дней? Это невозможно.

— Он очень способен к языкам.

— Все равно. Кто он вообще такой, его не было с нами в первой трети похода или более того. Не так ли? Откуда он взялся?

— Его племя живет на подступах к пустыне с севера.

— В стране, неподвластной Лаху? Как же он попал в войско?

— Он вызвался сам.

— И кто ему разрешил?..

— Кехс, — сказал Дан кратко и мысленно добавил: «Но первым дал разрешение шеф. Что куда более удивительно.» Впрочем, Железный Тигран с самого начала питал некую слабость к Поэту, возможно потому, что тот был первым торенцем, которого шеф увидел, не зря ведь, узнав об одиссее Дана с Никой и спасенном медиками базы бакне, он сразу примчался поглядеть на него. Или ему просто были по душе как сам Поэт, так и его стихи и песни? Хотя разве поэтический дар — подспорье в прозаической работе разведчика? Как бы то ни было…

— Лахицин? — в голосе Нахта отчетливо прозвучало неодобрение. — Кехс добр к чужеземцам. Слишком добр. Нечистая кровь, что ни говори, дает себя знать.

— Нечистая кровь? — удивился Дан.

— Мать кехса не уроженка Лаха. Отец кехса привез ее из дальней северной страны. Лахицин был еще мальчишкой, когда отец его погиб в большом сражении на восточном море, его воспитывала мать, и вот…

— Что вот? — спросил Дан сурово.

— Ничего. — Нахт бросил на него быстрый взгляд, видимо, пожалев, что разоткровенничался с каким-то горцем. — Что-то они долго. Я, пожалуй, пойду к себе в шатер. Устал. — Не добавив больше ни слова, он поднялся с песка и зашагал к видневшимся невдалеке шатрам слуг полководца.

— Здесь, — сказала Ат, протягивая руку.

Дан окинул взглядом высившуюся в десятке метров абсолютно отвесную стену — видимо, два или три монолита, выдернутые из почвы ударом или, скорее, толчком невообразимой силы, встали на задние грани, выставив аккуратно обтесанные поверхности оснований… до чего ровные, ни шероховатостей, ни трещин, разве что тонкая извилистая линия разлома, отделяющая нижний угол одной из глыб, но и та кончается невысоко над землей… Нет, уцепиться не за что, лучшая команда скалолазов Земли не одолела б эту стену без технических приспособлений… Он не сразу сообразил, что стена «не по зубам» и любому дикарю, как бы ловок он не был, а значит? Девчонка дурачила их? Дурачила? Рискуя жизнью?

Маран сориентировался быстрее него.

— Покажи вход, — не глядя на Ат, ледяным голосом сказал он на языке людоедов.

Ат не двинулась.

— Покажи, за каким камнем вход, — повторил он так же холодно и, чуть повернув голову, метнул в дикарку тот самый взгляд, который на памяти Дана не раз заставлял подчиненных срываться с места и со всех ног кидаться исполнять приказание.

Ат не кинулась, а повернулась к Марану с выражением деланного изумления на лице.

— Разве посланец бога не знает?

Проверяет, подумал Дан, с грехом пополам понявший этот диалог. Девчонка не так проста, как кажется. Но тогда… Соврать она, наверно, все же не решилась, недоговорить — возможно… Хитрит с богом, погляди-ка на нее! Но, значит, надо угадать. Угадать. Где? Он подошел поближе, неуверенно вглядываясь в глыбы, загромождавшие подножье.

Маран снова опередил его. Он легко перескочил через каменную осыпь, поднялся к одному из монолитов и, не колеблясь, положил руку на его угловую часть, отделенную трещиной. Дан увидел, как Ат рухнула на колени, припала щекой к песку и нараспев произнесла несколько непонятных слов, потом вскочила, подбежала к Лахицину и стала, размахивая руками, быстро тараторить. Поэт, стоявший рядом с Даном, повернулся к кехсу и громко сказал:

— Чтобы отодвинуть камень, нужно шесть воинов.

Лахицин — Деци на сей раз сопровождать их не пожелал, и отрядом командовал кехс — молча кивнул начальнику своего конвоя.

Прошло всего несколько минут, и огромный кусок базальта был отвален в сторону. Сделать это оказалось гораздо проще, чем представлялось, достаточно было вытащить относительно небольшой валун, подпиравший отломанный угол, и весь отколовшийся некогда от гигантской плиты кусок мягко пополз вниз и лег на руки воинов, которым оставалось только повернуть его вокруг оси и свалить набок. На месте угла зияла довольно просторная черная дыра, вернее, целый проход, конец которого терялся в глубине «скалы», в первый момент это удивило Дана, отвалившаяся часть плиты была шириной в метр-полтора, не больше, но потом он сообразил, что остальная часть отломка развалилась, очевидно, на мелкие куски, и их позднее выгребли дикари или их предшественники. Как бы то ни было, начало пути перед ними. Кто по нему пойдет? Как поступит Лахицин, отстранит их от поисков или?.. Дан повернулся к кехсу. Тот стоял перед воинами, медленно переводя взор с одного на другого, потом отвел глаза. Выбрал? Наверно, потому что отошел и сел на камень.

Объявил о своем решении кехс не сразу. Окинув взглядом безоблачное небо с высоко уже стоявшим солнцем, он негромко сказал, скидывая с плеч свой тяжелый плащ из шкур:

— Раскиньте шатер. Сегодня жарко. — И без перехода. — Не знаю, стоит ли брать с собой девушку, — он задумчиво посмотрел на Ат.

Словно поняв его слова, дикарка пронзительно завизжала.

— Она говорит, что бог Нец запретил женщинам спускаться под землю, — перевел Поэт.

— Но значит, она там не была?

— Нет, — ответил Поэт, переговорив с взволнованной девушкой. — Ей известен только вход.

— В таком случае, нет надобности и в переводчике. Пойдешь ты, Нахт, ты, Чат, — его палец уперся в грудь одного из воинов, — и… — он повернул голову в сторону Марана с Даном, стоявших чуть поотдаль, — вы двое.

— Доблестный Лахицин, — заговорил, выступив вперед, Нахт. — Этот город воины Лаха завоевали своей кровью, и тайна его принадлежит Лаху. А чужеземцы…

Лахицин остановил его нетерпеливым жестом.

— Я мог бы сказать, что мое дело приказывать, а твое — повиноваться. Но я отвечу. Известен ли тебе случай, когда Первый Лахин повелел бы командовать войсками на поле битвы кому-нибудь из членов Малого Совета?

— Нет.

— Нет. А ведь и у него, и у них есть такое право. Но войсками должен командовать полководец, а не советник, пусть он и может притязать на это по праву рождения или положению. Под землей вас ждут неведомые трудности, и пойдет туда тот, кто сумеет эти трудности преодолеть… где бы он не родился и чьим бы сыном не был.

— Но, кехс…

— Довольно. Я все сказал. — Лахицин отвернулся от Нахта и подозвал одного из своих вестников. — Пусть принесут факелы. И дайте им запас воды и лепешек.

— Видал девчонку? — сказал Маран, поднося к пересохшим губам флягу с водой. — Хитрющая… точь-в-точь эти их неуловимые зверьки. Вот тебе и первобытная дипломатия… Надо смотреть в оба, Дан, тут возможны всякие сюрпризы.

— Ловушки? Думаешь, она посмела скрыть?

— Почему бы ей не посметь? Ее игра беспроигрышна, посланцы бога сами должны все знать, а коли не знают, стало быть, они обыкновенные самозванцы, и тем хуже для них. Так что… Вот! Номер первый!

Дан стремительно обернулся, но успел увидеть только финал несостоявшейся трагедии — перекатившегося по полу Чата. Отойдя на несколько шагов в сторону, видимо, к небольшой нише в стене, где что-то блестело, он наступил на одну из каменных плит, выстилавших подземелье, и та внезапно подалась. Воина спасли только быстрота реакции и невероятная ловкость, он буквально выпрыгнул из разверзшегося под ним провала и сейчас, полулежа на полу, мог видеть, как плита плавно повернулась вокруг оси, перевернулась нижней стороной кверху и мягко легла на место.

— Дешево отделался, — констатировал Маран. — Синяки вместо переломов.

— Интересно, что там блестит, — сказал Дан.

— Сейчас посмотрим.

— Не валяй дурака!

— Ты собираешься отсиживаться на этих ступеньках? — Маран, запрокинув голову, всмотрелся в темный колодец. Дан невольно тоже перевел взгляд вверх… Колодец глубиной метров в пять, с остатками винтовой лестницы был запрятан меж сточенных углов четырех сходящихся каменных параллелепипедов, поверхность которых образовывала ровную площадку, заваленную бесчисленными обломками, но проходимую. Наверно, относительной сохранности этого участка способствовали буквально вставшие дыбом соседние плиты, привалившиеся к горе щебня, в которую превратилась верхняя часть неизвестного сооружения, и отгородившие вход в подземелье исполинским забором. Колодец привел их… Дан окинул взглядом уходивший вдаль низкий зал. Кое-где потолок обвалился, часть пузатых, похожих на яйца колонн, поддерживавших свод, дала трещины или вовсе рухнула, но в полумраке можно было различить пространство неопределенной длины и ширины, высотой в два с четвертью или, скорее, два с половиной метра. Пол был вымощен квадратными каменными плитами, довольно крупными, со стороной сантиметров в восемьдесят… Дан представил, сколько здесь таких плит, любая из которых может таить в себе ловушку, и ему стало неуютно.

— Куда я дел свое копье? — Маран решительно поднялся со ступеньки, наверняка самого надежного места в этом подвале, и оглядывался вокруг в поисках копья, которое зачем-то тащил с собой через узкий лаз, потом по наполовину отсутствующей лестнице… зачем-то? Через минуту Дан понял, зачем. Нащупав копье, Маран надавил его тупым концом на ближайшую плиту — в одной точке, другой, третьей, и только убедившись в ее устойчивости, шагнул на нее. Потом таким же образом перебрался на следующую. Воин, все еще сидевший на полу, и замеревший на месте Нахт молча следили за ним. Подобравшись к нише сбоку, Маран сначала прощупал ее копьем, потом протянул руку.

— Ничего интересного, — донесся до Дана его голос. — Всего лишь монеты.

Так же осторожно ступая, Маран вернулся обратно и протянул одну монетку Дану, небрежно ссыпав остальные в подставленную ладонь Нахта.

— Вездесущее золото, — тихо добавил он, перейдя на бакнианский. — А еще там остатки небольшой статуэтки. Святилище, наверно, или что-то подобное.

В монетке не было ничего экстраординарного, за исключением формы: она оказалась четырехугольной. Ромб. В центре выдавлено крошечное изображение, какое, в полумраке не разобрать. Слегка поколебавшись, Дан отдал монетку Нахту, настороженно следившему за каждым его движением.

Понадобилось около часа, чтобы осмотреть все подземелье, проверяя на прочность пол и обходя провалившиеся либо провисшие участки. Ничего, кроме нескольких ниш, где оказалось в совокупности десятка два монет, и пяти или шести плит-ловушек на подступах к этим нишам. Никаких выходов — разве что они находились в полностью заваленном конце зала.

Закончив обход, вся компания расселась на валявшихся недалеко от лестницы обломках колонны.

— Но как же так? — сказал Дан нерешительно. — Ведь дикари…

Нахт взглянул на него с хмурым недоумением.

— Ведь дикари как-то проникали дальше, — повторил Дан на лахинском. — Или нет? Может, все предметы, которые они выносили наружу, были взяты отсюда? А, Маран? Как ты думаешь?

— Может, может… — сказал Маран рассеянно. — А может, и… Где копье, Дан? Давай его сюда, — он встал.

— Зачем? — спросил Дан, вытаскивая копье из-за спины. — Ты думаешь?.. Плиты-ловушки?!

— Узковато. Но где-то тут я видел плиты пошире.

— В центре! — Дан тоже вскочил.

Плит пошире, где-нибудь полтора на полтора, было четыре. Под нажимом подалась первая же, подалась, повернулась, но не захлопнулась, а остановилась стоймя, открыв совсем неплохо сохранившуюся лестницу.

Лестница оказалась довольно длинной — Дан, начавший считать примерно со второго десятка, насчитал шестьдесят две ступеньки, длинной и темной, если в верхнюю часть подземелья проникал свет — видимо, сквозь щели между беспорядочно навалившимися друг на друга глыбами и далее через колодец, то здесь… Зажгли факелы. Дан со вздохом пощупал мощный фонарь в одном из своих браслетов — увы… Маран спускался уверенно… ах да! Дан вспомнил, что тот видит в темноте, и слегка позавидовал.

— Тебе-то, небось, хорошо? — сказал он тихо.

— Хорошо, но не очень. Факелы мешают.

Они с улыбкой переглянулись.

Лестница закончилась на небольшой площадке, от которой начиналось несколько коридоров.

— Пойдем этим? — предложил Маран, кивая в сторону центрального, более широкого. Нахт, подумав, согласился, и «факельное шествие», как про себя окрестил экспедицию Дан, двинулось по коридору, в середине слегка выгнутому книзу. Когда миновали изгиб, впереди неожиданно забрезжил слабый свет. Неужели выход на поверхность? Нет. Еще несколько шагов, и коридор кончился, выведя их в круглое помещение, в котором было… ну, нельзя сказать, чтоб совсем светло, но почти светло. И ничего похожего на светильники. Дан запрокинул голову и понял: люминофор. Но такой стойкий? Чтобы столетиями… или есть постоянный источник излучения? Какого? Светящейся краской был покрыт весь потолок. Оба лахина загляделись на это новое для них зрелище, Маран, бросив на потолок короткий взгляд, прошел дальше, а Дан застрял, припоминая все, что он когда-либо слышал или читал о люминофорах, и прикидывая, стоит ли попытаться взять соскоб краски, много ли из ее исследования можно извлечь… впрочем, как возьмешь соскоб на глазах у лахинов, под злым внимательным взглядом Нахта?.. Ладно, бог с ним, с потолком. Дан сделал несколько шагов в глубину помещения и тут же машинально протянул руку к своей бляхе, проверяя, открыт ли зрачок телекамеры.

Круглая тумба высотой около метра расположилась в центре подземной комнаты, на тумбе несколько статуй, одна из них, белого камня, лицом к коридору… К ней Дан и подошел в первую очередь.

Статуя изображала мужчину средних лет с гордо посаженной головой, одетого в длинную хламиду. В одной руке что-то, очень напоминающее самую обыкновенную книгу… Удивительное дело, уже на третьей планете Дан видел книгу такой, какой она многие века была на Земле… В другой руке на раскрытой ладони покоился большой шар с какими-то рисунками, вглядевшись, Дан с величайшим изумлением узнал контуры того самого материка, на котором находился. Выходит, жителям города была известна форма планеты? Но ведь в Лахе придерживались совсем иных представлений. Значит, здесь знали гораздо больше, и недаром лахины отправились сюда в поход за мудростью. Да и книга в руке у древнего бога… если это бог, конечно… Наверно, эта символика имеет свое толкование…

Маран подошел, стал рядом.

— Интересно, правда? «У кого знание, тому принадлежит мир», — «перевел» он. — А ты заметил, что кто-то пытался опровергнуть эту формулу?

— Как? — не понял Дан.

— Посмотри на голову этого книголюба.

Дан поднял глаза и увидел сбоку на голове статуи, в области виска, глубокую вмятину, от которой звездообразно разбегались трещины.

— Это еще не все. Иди сюда. — Маран направился к противоположной стороне тумбы. Дан пошел за ним.

За спиной бога с книгой… почему обязательно бога, может, это какой-то местный ученый, автор, например, трактата о шарообразности Перицены?.. стояла другая статуя из красноватого камня. Выражение ее лица сразу привлекло внимание Дана. Ничего похожего на величавое спокойствие первой. Злоба? Нет. Ненависть? Нет. Скорее, насмешливое презрение, ироническое высокомерие, что-то в этом роде. Выражение было настолько живым!.. Дан не мог оторвать глаз от этого лица, но Маран тронул его за локоть.

— Очнись. Не туда смотришь. Взгляни на руки.

Дан перевел взгляд на руки и вздрогнул. Не поверил себе, пересчитал… нет, все верно. У статуи, абсолютно человекоподобной в других отношениях, на руках было по три пальца. На ногах?.. нет, ноги закрыты длинной одеждой.

Маран улыбнулся.

— Бьюсь о заклад, это наш приятель, бог Нец.

— Почему ты так решил?

— Не знаю, Дан. Интуиция.

— И что из этого следует?

— Обсудим потом. А пока любуйся.

Дан вперил взор в предполагаемого бога Неца. Одежда — нечто вроде плаща, несколько раз обернутого вокруг тела. В правой руке стрела, а может, молния заостренным концом вниз, левая поднята, сомкнутые пальцы указывают в потолок… стоп, а это что? У ног статуи под слоем пыли прятались какие-то мелкие предметы, целая кучка. Дан попробовал сдуть пыль, потом смахнул ее краем своей блузы. Монеты разного вида, кольца с камнями, браслет, еще какие-то драгоценности, маленькая статуэтка из материала, похожего на обсидиан… Зажигалка! Точно такая, какую им показывал Нахт. А это? Дан осторожно потянул за плотный шнурок. На шнурке висело металлическое полушарие, плоская сторона которого… Дан осторожно обтер ее ладонью. Часы! Циферблат был разграфлен на девять частей, стрелка только одна, но…

— Часы! — повторил Дан вслух. — Механические часы! У нас еще в прошлом веке носили такие.

— Может, они отмеряют вовсе не время, — возразил Маран. — Хотя, скорее всего, это часы, ты прав.

— На станции разберутся.

— Сомневаюсь, — усмехнулся Маран. — К сожалению, разбираться с ними будут не на станции, а в Лахе. Ну-ну, Дан, будь пай-мальчиком, отдай часы дяде.

Дан оглянулся на Нахта, который сумрачно дожидался конца разговора, демонстративно держа руку на рукоятке кинжала, и с трудом поборол искушение отобрать кинжал, а заодно вкатить этому типу пару оплеух…

В стене помещения… видимо, оно все-таки было святилищем, а тумба алтарем, к ногам ученых вряд ли складывали б дары… в стене темнели три проема, как бы вершины вписанного в круг равностороннего треугольника, в один они вошли, остальные?

— Пойдем дальше или сначала проверим другие ходы, идущие от лестницы? — спросил Дан.

Маран промолчал. Нахт подхватил погасший факел, снова запалил его и, не говоря ни слова, пошел по коридору обратно.

Два следующих хода были завалены безнадежно, третий оказался ложным — после ряда поворотов неожиданно вывел их назад к лестнице, четвертый…

Переступив порог, Маран, шедший впереди, остановился так внезапно, что Дан налетел на него.

В большом зале, потолок которого тоже был выкрашен люминесцентной краской, вдоль стен, на потемневших от времени деревянных подставках длинными рядами лежали толстые фолианты. В центре зала стоял большой стол, заваленный раскрытыми книгами и листами из материала, с виду похожего на пергамент. Легенда Нахта оказалась былью.

Глядя на книги, Дан забыл о Нахте, о Лахе, о своей личине охотника-варвара… Нахт напомнил ему об этом.

— Стойте на месте, — завопил он визгливым от волнения голосом. — Ни к чему не притрагивайтесь! Это не вашего ума дело.

Маран круто повернулся к нему, надменно вздернув голову.

— Не много ли ты на себя берешь, Нахт? — отчеканил он. — Я такой же сын лахина, как и ты, и имею все права свободного гражданина Лаха. В походе я подчиняюсь кехсу Лахицину, который не приказывал мне тебе повиноваться. Советую тебе соразмерять свои слова со своим положением.

Нахт оглянулся на воина в надежде встретить поддержку, но обманулся в своих ожиданиях… Нет, конечно, если б речь шла о противостоянии лахинов и чужеземцев… но по непредвиденной случайности воин был среди тех, кто видел, как Лахицин накинул Марану на плечи свой кит, и слышал, что Маран — сын лахина. Он только пожал плечами и вышел из зала, книги его не интересовали, а Маран спокойно открыл один из фолиантов и стал демонстративно медленно переворачивать страницы. Дан заколебался, но когда Нахт, не вымолвив больше ни слова, пошел вдоль рядов книг вглубь зала, осмелел и тоже открыл ближайший том. Ровные ряды непонятных значков, невозможно даже понять, буквы это или иероглифы… хотя вот промежутки между словами, наверно, все-таки буквы… Какая разница, разве их расшифруешь… Интересно знать, каким образом собираются читать эти книги лахины, вот хотя бы Нахт, петушится тут, а понимает ли он, что такое мертвый язык… Несмотря на пессимистические мысли, Дан аккуратно перелистывал страницы — кто знает, удастся ли потом заснять хоть одну…

Он дошел почти до середины книги, когда перед ним вырос Нахт.

— Пошли, — сказал он резко. — Время идет. Надо закончить осмотр.

Предпоследний ход был тупиковым, упирался в стену, а последний вывел их туда же, куда и самый первый, в святилище, только через второй проем.

— Проверим третий? — предложил Маран.

— Наверно, он тоже идет к лестнице, — пробормотал молчавший до сих пор Чат. — Просто завален в середине.

— Проверим, — сказал Нахт и решительно шагнул в проход.

Вначале коридор шел прямо, потом вдруг надломился и резко пошел вниз. Исчез отсвет из святилища, стало совершенно темно. Зажгли факелы. Что-то было не так. Дан прислушался к себе… Непонятно. Какое-то безотчетное беспокойство, неопределенный дискомфорт… Что такое? Не хотелось идти дальше, он буквально заставлял себя передвигать ноги. Неожиданно коридор закончился небольшой площадкой, которую со всех сторон обступали глухие стены. Высоко подняв факелы, они осмотрели стены сверху донизу — нет, никаких щелей. Чат принялся простукивать их кулаком… И тут Маран опустил факел вниз. В середине площадки на каменном полу выделялась большая плита, такая же, как та, в верхнем зале подземелья. Отступив от ее края, Маран нажал на нее концом копья, и плита плавно повернулась… Дан дернулся и невольно схватился за запястье.

— Маран! Назад!

Нахт и воин изумленно обернулись на его крик, Маран… медленно, томительно медленно он отошел от края приоткрывшегося провала… неужели это та минута, о которой говорил Железный Тигран? Отсутствие страшного опыта земной цивилизации… Скорее! Хотелось закричать, но Дан усилием воли подавил ощущение паники и сказал довольно спокойно:

— Закрой. Это смерть.

Но Маран уже нажал на плиту с обратной стороны, и плита, закачавшись, неуверенно легла на место. Дан потер обожженную руку, натолкнулся взглядом на недоумевающее лицо Нахта и только тогда понял, что надо давать объяснения. Он беспомощно посмотрел в сторону Марана. Тот отошел подальше от плиты и сказал, не глядя на Нахта:

— Надо уходить отсюда. Там, внутри, смерть. Да и здесь находиться опасно.

О господи! Только после слов Марана Дан понял, что хотя жжение прошло, нагрев остался… значит, всю дорогу постепенно нарастал… Какой же он болван!

— С чего ты взял? — Нахт смотрел подозрительно. Еще бы!

Дан пытался помочь Марану, но ничего не мог придумать, ничего, сколько-нибудь правдоподобного…

— У нас в горах, в пещерах, встречаются источники паров, вдыхать которые опасно, — на ходу сымпровизировал Маран. — Мы улавливаем их запах, это дело привычки. И чувствуем дурноту, когда их вдыхаем. Оттуда, снизу, идет такой запах. Это страшный яд.

— Я тебе не верю, — сказал Нахт сурово.

— Можешь проверить на себе, — Маран сделал приглашающий жест.

Дан напрягся. А вдруг этот фрукт действительно полезет в дыру? С него станется…

Невыносимо долгая пауза. Наконец, Нахт оторвал испытующий взгляд от лица Марана и молча зашагал по коридору в направлении выхода.

Весь обратный путь прошли молча, погруженные каждый в свои мысли.

Выбравшись наружу, Нахт направился прямо к одинокому шатру в нескольких десятках метров от лаза, Маран пошел с ним, а Дан устало сел на песок и огляделся. Никого. Видимо, сидеть на самом солнцепеке даже в этот не очень жаркий день было не слишком приятно, и сопровождавшие кехса воины расположились с обратной стороны «скал», в тени. Чат, прощально махнув рукой, тоже ушел за «скалу», оставив Дана в одиночестве. Только в этом одиночестве убедившись, Дан пошарил среди камушков своего браслета, откинул один из чеканных щитков, украшавших матовую, покрытую насечками поверхность, и посмотрел на открывшийся экранчик. Его бросило в жар. Он торопливо вынул из кармашка на поясе плоскую костяную коробочку и стал отсчитывать крохотные бурые крупинки: две, пять, двенадцать. Проглотил, запил водой из фляги… Да, определенно, тактильный индикатор спас им жизнь. Дан встречался с ним чуть ли не впервые, на Земле такие практически не применялись — зачем, когда визуальные и акустические куда удобнее. Да и в космосе… Кажется, и в снаряжение разведчиков они вошли совсем недавно. И вот, пожалуйста, только термоиндикатор удержал их на краю пропасти, как можно справедливо назвать эту чертову дыру, ведь световые и звуковые им приходилось держать выключенными… Если б они в эту дыру полезли, им уже не помогли бы никакие протекторы… Им… Дан забеспокоился. Маран стоял над самой дырой, неизвестно, сколько досталось ему… И что они там копаются? Он сердито захлопнул крышку радиометра и, чтоб отвлечься, стал снова перебирать в уме вопросы, над которыми ломал голову всю обратную дорогу. Во-первых, что это было — там, внизу? Естественного оно происхождения или искусственного? Если это месторождение, и строители циклопического сооружения, под которым они бродили больше шести часов, докопались до него случайно, зачем тогда люк, кто им пользовался? А если искусственного?.. Полно, это невозможно, на данной планете, при данном уровне развития… Нонсенс! И все же… Имеет ли эта штука отношение к гибели города?.. А интересно, кстати, как излучение подобной интенсивности на поверхности предстает обыкновенным естественным фоном? Экранируется? Чем? Породами? Песком? Дан набрал горсть песка… тяжеловат, да… Несомненно, он свалял дурака, не послав песок на анализ, правда, никак не подворачивалось случая, но, наверно, если постараться, можно было б как-то организовать… Ладно, сейчас главное не это, важнее — связаны ли с гибелью города показания радиометра… Показания… Но где, наконец, Маран? В данную минуту Дана больше всего интересовали показания радиометра Марана, в особенности, цифра в верхнем правом углу. Доза. Не в силах усидеть на месте, он встал и принялся ходить взад-вперед вдоль «скалы»… А куда, кстати, подевался Поэт? Неужели валяется где-нибудь в тени с воинами Лахицина? Это на него непохоже. Дан хотел было завернуть за «скалу» поискать его, но тут пола шатра откинулась, и из него выбрались Маран с Поэтом.

— Наконец! — Дан быстро пошел навстречу.

— Что случилось? — удивился Поэт, когда, подойдя вплотную, он схватил руку Марана и нащупал его браслет.

— Держи. — Он протянул Марану коробочку, которую продолжал держать в руке.

— Двадцать восемь гранул, — определил Маран, взглянув вслед за ним на свой радиометр. — Немало, а? Сунулись прямо в пасть дракона.

— Кто же мог предвидеть?

— Кто? Помнишь, что я тебе сказал в верхнем подземелье? В самом начале?

— Ну?

— Вообрази себе, после нашего ухода эта негодница Ат рассказала кехсу… чем он ее прельстил, а, Поэт? По их меркам он уже старик, девчонке он годится даже не в отцы, а в деды…

— Он вождь, — заметил Поэт.

— Почему же она не выболтала ему все свои секреты в прошлый раз?

— Из-за Деци. Он напугал ее своей суровостью. А Лахицин говорил с ней ласково, она и раскисла… даже более того…

— Что она ему рассказала? — прервал его Дан. — Нет, сначала препарат.

Маран стал послушно отсчитывать крупинки, а Поэт пояснил:

— Ат рассказала, что часть смельчаков, отправлявшихся в путешествие по Нижнему городу, вскоре после возвращения умирала от страшной болезни. У них выпадали все волосы, они сходили с ума, кричали, бредили, не узнавали окружающих, покрывались язвами. Тебе это знакомо? Если они все же выздоравливали, у их женщин не рождалось детей или рождались уроды. Как?

— Конечно, если б она все это выложила раньше, мы могли бы предвидеть…

— Во всяком случае, ее рассказ поспел как раз вовремя, чтобы подкрепить мою позицию в полемике с Нахтом, — заметил Маран.

— Нажаловался?

— Еще бы! Не успев войти, начал обвинять меня во вранье с целью сокрытия главной тайны Нижнего города.

— И зачем, по его мнению, тебе понадобилось скрывать эту тайну?

— Возможно, там спрятано ужасное оружие. И я хочу завладеть им, дабы покорить Лах.

— А что кехс?

— Кехс? Нам крупно повезло, Дан, что мы имеем дело с кехсом, а не с Деци, но и кехс, признаться, с трудом поверил в басню о невидимых парах с неощутимым запахом… Поверил, но не до конца. Боюсь, что пока кто-нибудь не заболеет… Слушай, Дан, как насчет того, чтобы поделиться с нашими спутниками?

— Чем поделиться? — не понял Дан.

— Вот этим, — Маран покрутил в пальцах коробочку с препаратом.

— Ты с ума сошел! Земными лекарствами?

— Не земными лекарствами, а, скажем, семенами горного растения.

— Это вмешательство.

— Дан! Ведь это я открыл люк.

— Рано или поздно они нашли б его и без нас.

— Без нас они вообще не узнали б, где вход в подземелье.

— Ну знаешь, если так рассуждать…

— Вот и не будем рассуждать. Поделимся, и все.

— Маран! А ты не думаешь, что если они заболеют… легкой формой, им, должно быть, досталось не больше, чем мне, они стояли примерно так же… Если они заболеют, другие уже в дыру не полезут, а если нет…

— В этом рассуждении есть нечто нездоровое, — прервал его Маран.

— И потом, они не собираются спускаться в ваш люк, — поддержал его Поэт. — Во всяком случае, пока.

— Кехс поделился с вами своими планами?

— Не то чтоб поделился, просто говорил с Нахтом при нас, — сказал Маран рассеянно. — А сегодня жарко, не правда ли?

— Жарко? Я бы не сказал… Ну разве что тут, на солнце… И что они собираются делать?

— Забрать книги. И сокровища, сваленные у ног Неца.

— У ног Неца? И верно, они лежали только у ног Неца. Интересно, почему?

— Могу предложить две версии на выбор.

— Какие?

— Сначала такое предположение. Судя по цвету статуй, выражению их лиц, символике… ну книга, молния, так?.. Один это добрый бог, другой — я имею в виду Неца — злой… Хотя это может быть натяжкой, разделение на добрых и злых богов необязательно. Но, в любом случае, они разные, можем назвать их просто первым и вторым… Ладно, условно, пусть будут добрый и злой. Ты согласен?

— Пожалуй, — ответил Дан, подумав.

— Тогда два варианта. Либо они считали, что добрый бог не нуждается в умилостивлении, поэтому носили дары только злому, либо они разочаровались в добром боге после катастрофы, постигшей город. Это объясняет и следы от удара на голове статуи. Хотя, конечно, нельзя исключить случайность… Ну, какой вариант тебе больше по вкусу?

— Скорее второй…

Дан тут же представил себе жуткую сцену гибели города. Содрогающаяся земля, колеблющиеся гигантские камни, раскачивающиеся все сильнее огромные колонны… Почему колонны, откуда он взял колонны?.. Неважно, пусть будут иные конструкции, которые начинают обваливаться со страшным грохотом… Подземелье, стены которого ходят ходуном, толпа обезумевших от ужаса людей в хитонах… опять!.. какие хитоны, что за инерция мысли… Толпа людей в хламидах врывается в святилище, высокий крепкий мужчина, вне себя от горя или гнева, заносит дубину над головой отступившегося от преданного ему народа доброго бога, а другие припадают к стопам доказавшего свое могущество злобного Неца, умоляют о пощаде, женщины срывают с себя драгоценности и складывают их к его ногам, мужчины вынимают из карманов все ценное — деньги, часы, зажигалки… Стоп! Что-то не то. Какие карманы… и вообще — хитоны и часы, хламиды и зажигалки? Мышление, которое возводит зажигалку в ранг предмета, достойного быть принесенным в дар богу? Некая несуразность, но в целом, в целом… Наверно, так оно и было или примерно так… Конечно! Дан уже был готов поклясться в этом.

— Второй, — повторил он. — Ты попал в точку. Второй. Правда, проверить это вряд ли удастся.

— Почему же? — Маран огляделся и неожиданно извлек из-под своей рубахи пачку листов «пергамента». — Возможно, эти записи…

— Что это? Откуда?!

— Из библиотеки. Они валялись на столе. У меня ощущение, что это нечто вроде летописи событий или дневника, который писали до конца. Смотри, последний лист заполнен наполовину. Может, тут найдется ответ на кое-какие вопросы.

— Сначала надо расшифровать язык, — заметил Дан скептически. — Вряд ли это удастся сделать, во всяком случае, скоро. Мертвый язык, и неизвестно остались ли от него какие-нибудь следы в живых языках или переводы в литературе других народов. Нет ключа, понимаешь?

— Не уверен.

— В чем?

— В отсутствии ключа.

— Что ты имеешь в виду?

— Не что, а кого.

— То есть?

— Ат? — спросил Поэт.

— Да. Собственно, на эту мысль меня навел ты. Помнишь, ты говорил, что язык дикарей не соответствует по сложности понятий образу их жизни? И потом, бог Нец…

— Ты считаешь, что дикари — потомки жителей древнего города? — спросил Дан.

— Во всяком случае, я это подозреваю.

— Любопытная идейка. А знаешь, в этом что-то есть… что-то есть… Надо передать на станцию словарь Ат. Вместе с этой штукой, конечно. Поэт, возьмешься? Необходимо точно соблюсти фонетику, чтобы наверху смогли подвязать звуки к знакам.

— Это не слишком долгое дело? — усомнился Поэт. — Может, потом, на станции?

— Когда это еще будет… А так они начнут расшифровку, может, понадобится скорректировать наше задание… Нет, надо сейчас. Хотя бы начать.

— Прямо сейчас?

— А почему нет? Придется только найти какое-нибудь укромное местечко, если кто-либо увидит эти листы, пока мы будем разворачивать их перед объективом, мы потеряем всякое доверие.

— Не говоря уже о самих листах, — добавил Маран. Подумав, он протянул листы Дану. — Давайте, идите вдвоем в барханы и передавайте.

— А ты? — удивился Дан.

— А я пойду немного прилягу в тени. Если ты не возражаешь. Что-то я устал сегодня.

— Устал? Ты? — Поэт подозрительно впился взглядом в лицо Марана. — По-моему, ты слишком бледен. И вообще какой-то не такой. Ты, наверно, болен. Да? Скажи честно.

— Голова кружится, — признался Маран нехотя. — И слегка подташнивает. Наверно от солнца. Жарко. Пойду в тень. Заодно найду Нахта и этого… как его?

— Чат, — сказал Дан. — Ты что, забыл?

— Я что-то плохо соображаю… Так я дам им протектор?

Дан кивнул, ему не хотелось спорить, тем более, что… Когда Маран ушел, они с Поэтом тревожно переглянулись.

— Ты уверен, что это ваше средство пригодно для торенца? — спросил Поэт с какой-то незнакомой ноткой в голосе.

— Конечно, — ответил Дан растерянно. — Мы же обследовали вас. Между нами нет никаких принципиальных различий. И потом, ты ведь сам испробовал на себе наше лечение. И не один препарат, а целую кучу.

— Кучу! Кучу, но не этот же!

— Да, не этот. Но у нас все учтено, ты зря думаешь, что…

— Ничего я не думаю!.. А может, доза слишком велика?

— Велика, но не дотягивает до критической.

— Это еще что такое?

— Критическая доза? После нее профилактика уже не срабатывает, человек заболевает.

— А может, она разная, эта критическая доза? Вы у себя там привыкли развлекаться со всякими излучениями, а мы…

Дана поразило открытое неодобрение в голосе Поэта. Прошлое судит будущее, подумал он, внутренне усмехнувшись, но тут же честно признал — а почему бы и нет? Мы же судим прошлое, почему бы прошлому не судить нас? Возможно даже, они имеют на это прав больше, чем мы, ведь это прошлое создает будущее, а не наоборот… Но что это я? Он нажал на шарик «кома» и, забыв поздороваться, сказал:

— Орбита? Дайте мне на связь врача. Срочно.

Пола шатра откинулась неожиданно. Бесшумно вошел человек. Поэт, сидевший, обхватив колени, на шкуре рядом с Мараном, даже не повернул головы, но Дан узнал кехса и торопливо встал.

Лахицин кивнул ему и подошел поближе. Некоторое время он смотрел на бледное лицо Марана, покрытое капельками пота, потом тихо проговорил:

— Заболел Нахт. Он сказал мне, что Маран предлагал ему какое-то средство, некий корень или семя, но он отказался. Не поверил, что опасность действительно существует. А почему Маран сам не принял этот корень?

— Принял, — сказал Дан сумрачно. — Просто он… Он вдохнул слишком много паров. Он был впереди. Все время.

Кехс удовлетворенно кивнул.

— Я не сомневался в этом. Он выздоровеет?

— Да, — сказал Дан убежденно.

— Хорошо. Я пришлю вам воды и пищи.

Когда кехс вышел и опустил за собой полу, Поэт спросил у Дана, криво усмехнувшись:

— Ты уверен в том, что говоришь?

— Насчет?..

— Насчет того, что Маран выздоровеет.

— Конечно. Скоро ему станет лучше. Подействуют лекарства и…

— А если нет? Что ты на меня так смотришь? Если именно эти лекарства не подействуют? Или если именно эта болезнь у нас протекает не так, как у вас?

— Хватит тебе каркать! — рассердился Дан.

Поэт отвернулся. Дан присел к нему и положил ему руку на плечо.

— Не волнуйся. Если ему не станет лучше, ночью мы вызовем орбитолет и отправим его на станцию.

— Провалив все дело? — спросил Поэт недоверчиво.

— Да, провалив все дело! Если на то пошло. Никакое дело не может быть дороже человеческой жизни. Это закон нашего общества. Человек может жертвовать своей жизнью, но общество жертвовать жизнью своих членов не может. Ты слишком плохо о нас думаешь, Поэт.

— Извини, — сказал Поэт с вымученной улыбкой. — Я просто расстроен. У меня дурное предчувствие. Я все время думаю, а вдруг у нас вообще нет этой… как она называлась?

— Радиорезистентности, — буркнул Дан. — Не может ее не быть вообще. Просто она ниже, чем у нас.

— Надо было проверить заранее.

— Как? Ты же сам слышал, Индира сказала, что у торенских животных она нормальная. А у людей… Ну не могли же мы ставить опыты на людях…

Поэт не ответил. Настроение, в котором он пребывал последние четыре часа, смущало и пугало Дана. После разговора с Индирой, врачом орбитальной станции, он неожиданно от абсолютного доверия к земной медицине перешел к столь же полному неверию в нее. И из-за чего? Из-за того лишь, что Индира с легким беспокойством согласилась с его же предположением о разнице в критических дозах и, следовательно, в радиорезистентности? Информация от биодатчиков Марана тогда еще наверх не поступала, а значит, все было в норме, и Индира только продиктовала схему приема двух-трех препаратов, но Поэт насторожился сразу — почему? Опять сработала эта проклятая торенская интуиция? Скрепя сердце, Дан признал, что интуиция, как всегда, не подвела, пропади она пропадом! Все шло не так, как должно. Не сработала профилактика. Не сработали препараты первой помощи. Не сработала диагностика — компьютер станции на основе показаний биодатчиков диагностировал легкую форму, но черт возьми, куда же деть бессознательное состояние и нарастающую лихорадку?.. Мало всего, теперь не работала основная схема лечения. Поэт, к своему счастью, не знал того, что знал Дан: препараты должны были подействовать еще час тому назад. Час назад Маран должен был очнуться, попросить воды, много воды, дезинтоксикационная терапия уже должна была идти полным ходом. Вместо этого температурная кривая доползла до сорока и продолжала медленно ползти вверх, а глаза Марана были по-прежнему закрыты, запекшиеся губы недвижимы… Дан скрипнул зубами. Он готов был вызвать орбитолет и принять его хоть на глазах всего лахинского войска, но заставлял себя сидеть спокойно, понимая, что все кривые, которые он видит на крохотном экранчике, вмонтированном в браслет Марана, колеблются сейчас на большом экране, перед которым неотлучно находится Индира, и если дойдет до того, она сама примет меры… Ну а если приборы соврут? Он понял, что стал на точку зрения Поэта и смутился. И тут губы Марана дрогнули. Дан и Поэт оба стремительно наклонились к нему, столкнувшись головами, но не разобрали невнятного шепота.

— Маран, — позвал Поэт. — Маран, ты меня слышишь?

— Мастер… — прошептал вдруг Маран. — Мастер… не уходи…

— Он просто бредит, — тихо сказал Дан, облизнув вдруг пересохшие губы.

— Погоди!

Маран заговорил чуть громче.

— Нет, не ты меня плохо учил… это я — скверный ученик… Мастер… объясни, почему… по… понимаю… Я хотел… разбудить людей… но не посмотрел, настало ли уже утро… Какой спящий… скажет спасибо, если его… разбудят среди ночи… — он застонал, Дан притронулся к его лбу и безнадежно покачал головой.

— Это бред.

Поэт вскочил и стал шагать по шатру — три шага в одну сторону, три в другую.

— Дан! — почти выкрикнул он, волнуясь. — Дан, что делать? Может, вызовем орбитолет?

— Они пришлют его сами. Если Марану станет хуже.

— А если они опоздают? Если это произойдет вдруг, и они опоздают?!

Дан промолчал. Он вспомнил невообразимо далекий осенний день в Бакне… Переворот, стрельба на площади, Крепость, комната, в которой лежал тяжело раненый Поэт… Он пытался вспомнить лицо Марана — было ли в его глазах отчаяние, подобное тому, которым сейчас полны глаза Поэта? Вроде нет? Наверно, это просто разница в характерах, Маран ведь куда сдержаннее… Но ведь это Маран тогда бросил все и вся, оборвав на полуслове важный разговор, сел за руль и помчался в горы, стоило Дану заикнуться, что объявились отыскавшие наконец их с Никой люди с научной базы, и что земная медицина могла бы… Дан вспомнил, как они бежали, сломя голову, по двору Крепости, как ехали на бешеной скорости по серпантину, такой, что добрались до назначенного места чуть ли не раньше флайера с астролета…

— Успокойся, — сказал он громко. — И не суетись, ты ему мешаешь. Пылишь тут…

Поэт тотчас остановился и сел.

— Ты не понимаешь, Дан, — хрипло выдавил он.

— Понимаю.

— Нет, не понимаешь. Маран мне больше, чем друг. Он мой брат. И больше, чем брат. Он мой друг. Маран — это… Маран. Сколько я себя помню, он… Какая бы беда на меня не свалилась — большая, маленькая, не было случая, чтоб он тут же не подставил плечо. Его место в моей жизни никто не может занять. Даже когда мы были в ссоре… целых четыре года!.. даже когда я думал, что он верно служит Изию… каким же я был идиотом!.. хотя, наверно, в глубине души я никогда этому не верил… все равно его место оставалось незанятым, оно ныло, как рана, оно жгло меня огнем, но оно было, оно принадлежало Марану — ты можешь это понять?

— Могу.

— Нет, не можешь. Я сам не могу. Я только знаю, что если вдруг… — его голос сорвался.

— Не бойся, — вдруг внятно произнес Маран. — Я не умру. Здесь — нет. После всего что было — так… Нет. Там — не дождутся.

— Очнулся! — Поэт рванулся к Марану и схватил его за руку. — Очнулся. Подействовало.

Дан кивнул. Да, подействовало, если только это не начало латентной фазы. Он не стал расстраивать Поэта — зачем?

Дан сидел на ступеньке нижней лестницы и смотрел, как воины под руководством Чата зажигают факелы. Много факелов. На душе у него было муторно. В первый раз за время пребывания на Перицене он шел на задание один и не просто один, но еще и с неотступным чувством тревоги за Марана, который остался лежать там, наверху, в шатре. Зная Марана, он хорошо представлял себе, насколько тот должен быть слаб, чтобы не пересилить себя и не подняться… Правда, лихорадка спала… Все равно! Дана не успокаивало ни присутствие Поэта, ни постоянный надзор Индиры, он боялся внезапного ухудшения, какого-нибудь непредсказуемого кризиса — атипичное течение, можно ждать, чего угодно. Он клял себя, что внял вчера уговорам Марана и не переправил его на станцию… А эта Индира тоже хороша! Так непоколебимо уверена в силе своих методов лечения и точности своих знаний… закинуть бы ее разок на незнакомую планету, там она быстренько поймет, как легко отступает земная наука перед чужой природой, а то засела себе в стерильном космосе… Но при чем тут Индира, что он обрушился на Индиру, сам во всем виноват, как он мог не обратить внимания на нарастающий нагрев индикатора… привык полагаться на Марана, а ведь Маран впервые в жизни надел себе на руку эту систему, это он, Дан, вырос среди игрушек со всякими индикаторами и датчиками… отвлекся, задумался, нашелся мечтатель… какой мечтатель?!. Идиот, бездарность! Разве он разведчик, он попросту растяпа и…

От дальнейшего самоуничижения его оторвал голос Чата.

— Пойдем вместе или разойдемся? — спросил тот.

— Разойдемся, — подумав, предложил Дан. — Ты возьми побольше людей и иди за книгами, а я возьму двух человек и осмотрю коридоры.

Чат согласно кивнул.

Поручение кехса было простым и логичным, как все, что от него исходило. Проверить все плиты в верхнем зале подземелья на предмет наличия других спусков. Проверить все ходы на предмет незаметных ответвлений. Забрать книги и прочие ценности.

Зал они уже проверили, других люков не нашли, под плитами-ловушками были только неглубокие ямы, остальные плиты — и поуже, и пошире, прочно лежали на своих местах. Очередь была за коридорами, и Дан, благоразумно выбрав двух воинов помоложе — ему казалось, что молодыми легче командовать, и взяв побольше факелов про запас, вступил в первый коридор.

После полуторачасовых бесплодных поисков они неожиданно наткнулись в одном из боковых проходов не на ответвление, а на самую обычную дверь, правда, железную. Окрашенная в серый, в тон общему колориту подземелья цвет, вделанная заподлицо со стенами, она была совершенно незаметна в темноте. Дан надавил на дверь, та не поддалась. Он уже помрачнел в предвидении трудностей которые придется преодолеть при ее открывании, но тут один из его спутников всем телом налег на неподатливое железо, и дверь с треском лопнула, ржавый металл стал расползаться и кусками отваливаться.

За дверью оказалась маленькая каморка с голыми стенами, на первый взгляд пустая, но когда свет факела упал на пол, Дан увидел в углу, на куче трухи, скорчившийся скелет. Сунувшийся вслед за ним в каморку молодой воин отскочил с возгласом отвращения. Самому Дану тоже было не по себе, но он заставил себя войти и осмотреться. Кроме трухи, некогда бывшей, видимо, постелью, он увидел только небольшой кувшин у стены. Он шагнул к кувшину, наступил на что-то, нога поехала в сторону, и он чуть не упал… Опустив факел к самому полу, он попытался разглядеть предмет, на котором поскользнулся. Это был осколок стекла. Дан присел на корточки, и его взору представилась удивительная картина. Пол был усыпан стеклянным крошевом, непонятными деталями из блестящего металла и пластмассовыми обломками. Ну и ну! Очевидно, здесь разбили… Нет, не просто разбили, кто-то, наверно, намеренно грохнул с размаху о пол предмет неизвестного назначения, скорее всего, какой-то прибор. Дан выпрямился. Позднее, он не раз пытался понять, какой импульс заставил его шагнуть к скелету, перевернуть его и внимательно осмотреть и его, и пол под ним. Пресловутая интуиция? Возможно. Он проделал это почти автоматически, и когда что-то с глухим стуком упало со скелета на пол, он наклонился, поднял этот предмет — плоскую четырехугольную запаянную коробочку, и машинально сунул в кармашек с внутренней стороны пояса.

В тот самый, последний коридор Дан отправился один, оставив обоих юношей у тумбы со статуями и приношениями. Они и не думали препятствовать его рейду, слух о болезни Марана и Нахта уже облетел лагерь, и вряд ли нашелся б безумец, добровольно ступивший на этот опасный путь.

Дан шел медленно, внимательно «вслушиваясь» в индикатор. Фон в подземелье вообще был повышен, он обнаружил это еще в верхнем зале, улучив момент, чтобы взглянуть на радиометр, повышен, но находился в пределах допустимого, и температура индикатора не отличалась от температуры тела. Другое дело — здесь. Уже в первой половине коридора маленький металлический кружок, прижатый к тыльной стороне запястья, заметно потеплел. А когда Дан ступил на отрезок, ведущий вниз, разница температур стала настолько явственной, что… Как он сумел проморгать ее в прошлый раз? О чем он думал? О чем думал Маран, шедший рядом с ним?.. Впрочем, с Мараном все ясно. В последние дни ни он сам, ни Поэт не заговаривали на вечную тему — о бакнианских событиях, и Дан стал уже надеяться, что Маран… ну не то чтоб забыл, но в той или иной степени отвлекся. Только вчера, когда он в бреду звал Мастера, Дан понял, что в уме его продолжалась бесконечная работа по осмыслению совершенных и воображаемых ошибок… Дан остановился и открыл экран радиометра. Да, дальше идти не стоило. В левом верхнем углу уже возникла цифра, медленно поплыла вправо, на ее месте возникла следующая… Дан с трудом подавил в себе чувство иррациональной паники… бежать, спасаться! Он пошел обратно, каждые несколько метров ловя себя на том, что инстинктивно ускоряет шаг. Откуда этот ужас? Ничего на свете он не боялся так, как этой неощутимой смерти — без цвета, без запаха, без вкуса, безжалостной и неотвратимой… да наверно, не он один, всякий землянин… Был ли этот страх порождением военного эпизода чуть ли не двухвековой давности, при всей своей бессмысленной жестокости все же спасшего человечество от развернутой ядерной войны, ибо лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать? Нет, пожалуй, это наследие эпохи более поздней, эпохи атомной первоэнергетики, того ее трагического периода, который в историографии получил название Периода Катастроф, потрясшего конец двадцатого, начало двадцать первого века утечками и выбросами с устаревших и изношенных атомных станций… к тому же порой торопливо и не всегда умело построенных… Да что говорить, по сей день натыкаешься на бездарно разбросанные по планете могильники радиоактивных отходов, по сей день экологическая служба, наблюдающая акваторию Мирового океана, то и дело подает сигналы бедствия — очередной всплеск радиоактивности в каком-нибудь богом забытом, это если повезет, месте, а порой и на перекрестке морских путей, распался еще один контейнер, выпустив в воду остатки долгоживущих изотопов… Ах предки, предки!.. А что, собственно, предки? Да и что такое предки? Так ли отделимы они от потомков? Да, когда между ними лежат века, но ведь века проходят потом, а в тот, главный миг предки и потомки сталкиваются в одном времени. Разве у истоков Экологического Движения, самого массового из общественных движений человечества, не стояли одновременно сыновья и отцы тех, кто бездумно создавал и реализовывал проекты экоопасных сооружений, строил необеспеченные очистными комплексами химзаводы, спускал в моря и реки сточные воды?.. ну и так далее… Только когда начинаешь перечислять, понимаешь, как много ошибок совершило человечество, счастье еще, что хватило времени учиться и научиться на этих ошибках, могло ведь и не хватить… Неизбежно ли повторение этих ошибок другими цивилизациями, как это бывало на Земле, когда один народ повторял заблуждения другого?.. Носило ли это тиражирование случайный характер или учиться можно только на собственных ошибках? В прошлые времена делались и попытки подтягивания отставших народов к опередившим, попытки не слишком успешные. Что получится в космосе? Неужели цивилизация Торены обречена на повторение неверных шагов, тупиковых путей, пройденных земной, неужели ей придется снова наталкиваться на стены, на которые уже натыкались земляне, совершать те же, а может, и худшие ошибки? Неужели нынешнему поколению бакнов придется прожить жизнь при режиме Лайвы? Когда же, наконец, Земля решится на контакт? Мало данных!.. Данных всегда будет недостаточно, а бакны ведь не могут ждать, у них всего одна жизнь, да и то недолгая, не слишком-то сладко живется в этой Бакнии…

Вспомнив Бакнию, Дан спохватился. Вход в святилище уже брезжил светлым пятном на фоне черноты. Пока он один… Он дал вызов по ближней связи, откликнулись оба, и Маран, и Поэт.

— Маран, как ты? — спросил Дан.

— Нормально, — ответил тот, но вмешался Поэт и перебил его. — Неважно, Дан. Вы еще долго?

— Кончаем.

Дан отключился и заторопился к выходу.

Уже протянув руку к полотнищу, занавешивавшему вход в шатер, Дан услышал свое имя и так и застыл на месте с поднятой рукой.

— Ты не веришь Дану? — Голос Поэта.

— Дану? С чего ты взял? Я верю Дану. Ты мог слышать… как я называл его своим другом… а своим друзьям… я верю абсолютно…

— Почему же тогда?.. — начал было Поэт, но остановился на полуслове. — Откровенно говоря, меня подтолкнули твои вчерашние слова.

— Мои слова? — удивился Маран. — Разве я вчера… был в состоянии произносить речи?.. Не помню.

Поэт помолчал.

— Ты бредил, — сказал он наконец неохотно.

— Даже так?

— Ты говорил… В бреду ты разговаривал с Мастером. Ты говорил, что хотел разбудить людей, хотя и не знал, настало ли уже утро.

— Не помню.

— Зато я помню. Какой спящий скажет спасибо, если его разбудят среди ночи, спросил ты. Я отвечу тебе: тот, которому снятся кошмары.

— Может быть.

— Теперь я лучше понимаю, насколько ты был прав тогда, что не хотел уезжать из Бакны. Да, пусть Лайва приказал бы убить тебя, меня — лишь бы привести людей в чувство, разбудить… Ведь так и вышло, когда ты подал пример мужества…

— Да какого… мужества… Поэт?

— Ты ведь мог улететь с Даном.

— Кто же… об этом… знал?

Дан стиснул зубы. Его невыносимо угнетал прерывающийся голос Марана. Неужели Поэт не чувствует, как тяжело Марану даются слова?

— Об этом не знали, пусть так. Но тебе же ничего не стоило спрятаться, исчезнуть… если б ты только захотел, тебя бы век искали, не нашли… Словом, мне не ко времени тут прохлаждаться. Я ведь кое-что могу, Маран. И сейчас, когда все там начинается сначала, я не имею права быть в стороне. Ты меня понимаешь?

— А ты… в этом сомневаешься?

— Почему же ты не хочешь, чтоб я уезжал?

— Разве… я это… говорил?

— Нет, но это видно по твоему лицу.

— Неужели?

— В чем дело, Маран?

Маран не ответил. Дан выждал еще пару минут, но так ничего больше и не услышав, приподнял полотнище и вошел. Он уже догадался. Догадался и Поэт. Услышав шаги Дана, он стремительно обернулся к нему.

— Дан! Надо срочно что-то делать! — Он снова круто повернулся к Марану. — Умирать собрался? Не смей об этом и думать, слышишь?! Я не позволю!

— Не думаю, — отозвался Маран тихо.

— Не морочь голову! Дан, ты только посмотри на него…

Дан подошел поближе. Землистая бледность, синяки под глазами и ввалившиеся щеки Марана напугали его больше, чем он мог себе представить. Невольно вздрогнув, он протянул руку к шарику «кома».

— Не надо, — выдавил из себя Маран. — Подожди. Зачем все портить? В конце концов… я сам во всем виноват… Подождем до ночи… До ночи продержусь… даю слово.

Дан еще смотрел на него в нерешительности, когда в ухе у него прозвенел тоненький сигнал вызова, и взволнованный голос Индиры прокричал:

— Дан, дело плохо. Дай ему срочно две капсулки кардио-форте и подумай, где можешь принять орбитолет. В течении двух часов — стимулятор действует два часа — он должен быть на станции.

— Он говорит, что дотерпит до ночи, — ответил Дан ошеломленно.

— Он много чего говорит. Все! Сердце сдает. Гемоглобин полетел. Решай, где. Жду на связи через двадцать минут.

Индира отключилась.

— Что случилось? — спросил Поэт. Индира говорила с Даном по личной связи, и остальные не могли ее слышать.

Дан копался в своих коробочках. Куда запропастился этот чертов стимулятор?! Наконец нашел, выловил непослушными пальцами две капсулы и наклонился к Марану.

— Глотай… Надо переправить Марана наверх, — запоздало ответил он на вопрос Поэта. — Индира спрашивала, куда послать орбитолет.

Они с Поэтом растерянно смотрели друг на друга, когда Маран, облизав пересохшие губы, снова вмешался:

— Дан, иди к кехсу. Попроси отпустить нас. Скажи, что климат пустыни вреден при этой болезни… Ну наври что-нибудь… Попроси этих… изабров… отъедем на пару вент на север… там пусто…

— Ты не сможешь ехать верхом.

— Смогу. Надо позаботиться об Ат. Скажи кехсу, что она знает язык книг, ее пощадят… даже возьмут в Лах…

— За Ат не беспокойся, — неожиданно сухо сказал Поэт. — Она не пропадет.

Дан изумленно поднял брови. Маран слабо улыбнулся.

— Ревнуешь, что ли? Только к кому?

Поэт, насупившись, промолчал.

— Дитя, — сказал Маран с усмешкой. — Тянется к игрушке только после того, как она приглянулась другому… Или приглядела другого?

— Приглядела. — Поэт, наверно, сам почувствовал, что его ревность смешна, и говорил спокойно. — Я был только мимолетным увлечением. На большее у меня нет шансов. В этой пустыне главный признак красоты — высокий рост. Чем выше, тем лучше.

— Да? Только не говори мне, что наша эстетка влюбилась в Дана.

— Дан не эталон. Как и ты. — Поэт насмешливо улыбнулся. — Конкуренцию с лахинами вам не выдержать.

— Ну и кто же счастливый избранник? — Фразы давались Марану легче, видимо, начал действовать стимулятор.

— Наша сердцеедка провела сегодняшнюю ночь в шатре кехса.

— Кехса? Лахицина?! — воскликнул Дан.

— Да.

— Тем лучше, — сказал Маран. — Одной заботой меньше. Иди, Дан. Пока Индира не устроила тут второе пришествие бога Неца.

— Кого?! — Дан уставился на него, вытаращив глаза. — Почему бога Неца? Почему второе?

— Не знаю. Соскочило с языка. Иди… Как вымыться хочется, великий Создатель. И положить голову на подушку… — Он закрыл глаза, и Дан замер. Только услышав неровное, тяжелое дыхание, он торопливо вышел из шатра.

Дан сидел перед большим экраном, в сотый раз просматривая материалы о Лахе. Первый видоролик был отснят с высоты птичьего полета. Под крылом зонда — крылом, ибо зонд был сделан в форме птицы, медленно поворачивался вокруг оси огромный полуостров, почти остров, связанный с материком узким перешейком шириной всего в несколько десятков километров… Почему несколько? Он отлично знал точную цифру — тридцать два. Леса, озера, равнины, равнины… В Лахе действительно не было гор, высота самых крупных холмов не превышала пятиста метров. Земля тучная, плодородная, не истощенная веками эксплуатации, не отравленная удобрениями, вода в реках прозрачная, не загрязненная никакими стоками. Небольшие деревни, несколько мелких городов и Лах, великий Лах… почти великий Рим, но сходство с вечным городом ограничивалось эпитетом великий и краткостью имени… внешнее сходство, конечно, о внутреннем судить было труднее. Ни колонн, ни арок… Город был непомерно велик, местная архитектура имела не совсем обычную для подобного периода тенденцию строиться вверх, оставляя достаточно пространства для обширных площадей и широченных улиц, какие Дану приходилось видеть разве что в земных городах застройки времен автомобильной эры, в дофлайерную эпоху.

Камера завершила общий обзор и пошла вниз, к центральной площади города. В середине ее высился обелиск основателю Лаха — сильно вытянутый в длину конус, сложенный из идеально обточенного белого камня. Напротив стоял дворец Малого Совета, оригинальное сооружение, своеобразие которому придавал неожиданный конструкторский прием: все лестницы этого шестиэтажного здания были вынесены наружу, начинаясь от расположенных в шахматном порядке высоких параболических дверных проемов, они спускались к земле под довольно острым углом. Вертикальные грани ступенек, сплошь покрытые резьбой, служили главным украшением этого странного фасада. Дан находил в конструкции дворца некоторое сходство с бакнианским Старым залом, но впечатление здесь создавалось совершенно иное. Прямые линии лестниц и строгий облик фасада своей четкостью напоминали о здравомыслии — основе характера его строителей. Как это было далеко от особой утонченности изгибов легких, пронизанных воздухом лестниц Расти и изысканно прихотливой формы Старого зала… Да и внутри наверняка… Дан представил себе Старый зал таким, каким увидел его в первый раз на концерте Поэта, огромную каменную чашу, на внутренних стенках которой, тесно прижавшись друг к другу, сидело в нетерпеливом ожидании несколько тысяч человек… Тут, в Лахе, конечно, не пели, а заседали, лахины — люди, мало склонные к поэзии, вот владение мечом — дело другое… Перед зданием и вообще на площади толпились люди, в основном, воины в кожаных штанах и китах — как большинство государств рабовладельческого периода, Лах постоянно вел завоевательные войны и содержал огромное по тем временам войско, прекрасно обученное и организованное. Профессия воина была не только опасной, но и выгодной и почетной, а наибольшим авторитетом пользовались военачальники, особенно, полководцы — высшее воинское звание в Лахе. Полководцы назначались выборным органом — Малым Советом и при решении вопросов внешней политики… чаще вопроса войны и гораздо реже — мира… принимали полноправное участие в их обсуждении, составляя вместе с членами Малого Совета так называемый Большой Совет…

Мелко зазвенел пульт, лежавший на столе рядом с Даном. В переводе на человеческий язык это означало «свежие новости», и Дан машинально переключил экран. Он увидел извивавшуюся меж барханов вереницу пеших воинов, замыкавших шествие, затем, переместившись влево, зонд поймал в объектив авангард, конницу на изабрах… будь здесь Ника, она сразу же поправила б его — не конницу, а изабрицу… Лахины покидали пустыню. Неужели они оставили развалины полностью? Нет. Поднявшись выше, зонд увеличил обзор, захватив в краешек панорамы остатки циклопических сооружений бывшего города, которые Дан по привычке продолжал называть скалами. Вдоль той памятной «скалы» тянулась цепочка шатров, а чуть южнее в кадр попал частокол из самых настоящих бревен. Однако! Дан присвистнул. Подобной предусмотрительности он не ожидал. Тащить бревна через всю пустыню… Интересно, а почему их не использовали для постройки загонов, где держали пленных людоедов? И где, кстати, уцелевшие дикари, что с ними сделали лахины? Отпустили на волю? Убили? Вряд ли, особой кровожадности за ними не замечалось. Может, угнали в рабство? Ну да, зачем им рабы, ничего не умеющие делать, да еще и пожирающие друг друга? Нет, конечно, не угнали. А Ат? Что сталось с Ат? Забрал ли Лахицин ее с собой? Дан вспомнил немного смешную обиду Поэта. «Вообрази себе, Дан, эта маленькая развратница вдруг подкралась к кехсу и буквально обвилась вокруг него. Честное слово, она чуть не принялась ласкать его у меня на глазах. К счастью, в этот момент вошли Маран и Нахт, и кехс отстранил ее. Отстранил, но не прогнал. Тоже хорош, а?..» Дан снова коснулся сенсора и вернулся в Лах, к зданию Малого Совета… Совет этот только именовался Малым, на деле в нем был восемьдесят один человек, избирался он прямым голосованием всеми полноправными гражданами Лаха… С какой горечью Маран сказал: «Даже лахины, наше далекое прошлое, и то имеют право выбора. А мы»… Разговор этот был незадолго до отлета Поэта, Маран уже выздоравливал… Мудрено не выздороветь, когда… Персонал станции ходил на цыпочках, было обеспечено все — от костного мозга до свежеприготовленных соков, Индира не оставляла Марана без присмотра ни днем, ни ночью, Дан даже заподозрил, что она всерьез увлеклась благородным обликом своего пациента, а может, и его небанальной биографией… Позднее, когда Маран встал и частично вышел из сферы влияния Индиры, влечение это стало еще более заметным. Высокая глазастая индианка с мальчишеской фигурой и коротко стриженными иссиня-черными волосами постоянно попадалась Дану в коридорах, оранжерее, библиотеке… Некоторое время это его удивляло, потом он сообразил, что причиной тому его постоянное пребывание в орбите Марана. В порядке эксперимента он решил почаще оставлять Марана одного и сразу потерял Индиру из виду. Эта история отчасти забавляла его, отчасти беспокоила, все-таки межпланетный роман относился к абсолютно неизведанной области человеческих взаимоотношений, он мог быть чреват непредвиденными осложнениями… Впрочем, существовал ли роман на самом деле, или это резвилось его богатое воображение? Маран был, как всегда, непроницаем, задавать вопросы Дан стеснялся, зная о присущей бакнам сдержанности в разговорах на подобные темы… Но не спрашивать же Индиру? Собственно говоря, он понимал, что сует нос не в свое дело, но… Если честно, его снедало любопытство, ему хотелось увидеть Марана влюбленным. Правда, он совершенно не представлял себе его в таком качестве… Наверно, именно поэтому ему хотелось увидеть это воочью… Но, с другой стороны, как раз потому, что не мог представить себе Марана влюбленным, зато прекрасно представлял влюбленных в того женщин, он боялся повторения истории с Ланой… Нда. Он вспомнил тот вечер в Бакне, когда вернувшись поздно вечером с состоявшейся в горах встречи с курьером Разведки, вошел в квартиру в уверенности, что Марана еще нет, и невольно подслушал не предназначенный для его и вообще чьих бы то ни было ушей разговор… «Я понимаю, ты не любишь меня»… Несчастный женский голос и долгое молчание в ответ… И все остальное, он ведь стоял за неплотно прикрытой дверью минут пятнадцать… Потом ушел и долго бродил по городу, размышляя над услышанным, а на следующее утро завел с Мараном разговор, некоторым образом поставивший его в тупик, но многое и прояснивший, ведь именно тогда он узнал, что система отношений между мужчиной и женщиной в Бакнии как бы обратна той, к которой он привык, что инициативу обычно проявляют женщины… Интересно знать, сама ли Индира сделала первый шаг?.. если сделала, конечно… И если Маран отреагировал, то потому ли, что Индира ему нравилась или просто исходя из бакнианских установок… Если второе, то… Дан вздохнул. Ему очень нравилась веселая и разговорчивая Индира, и увидеть ее несчастной он не хотел бы… Хотя почему несчастной? Лучше безответная любовь, чем никакой, и уж наверняка приятней безответно любить Марана, чем взаимно — такого размазню, как он, Дан… Бедная Ника!.. Дан уныло взглянул на дату в углу монитора. Когда он увидит Нику? Одному господу богу ведомо, сколько продлится экспедиция в Лах. Это смотря, что там придется делать. Пока они этого не знали, из центра пришла только короткая рекомендация изучить все, что есть на станции о Лахе. Дан догадывался, что путешествие в Лах должно быть связано с материалами, отосланными на Землю. Главный компьютер станции не смог расшифровать тексты на листах, столь удачно прихваченных Мараном в подземелье, и их пришлось переправить на центральную базу Разведки, на Землю. То же таинственная коробочка, найденная Даном… Правда, она уже не была таинственной, осторожные, в первом приближении, исследования показали, что это нечто вроде кассеты, заключавшей в себе пленку с записью, изрядно попорченной временем и сыростью… впрочем, Дан это и подозревал с самого начала, несмотря на кажущуюся нелепость подобного подозрения… Словом, все отправилось в земные лаборатории, а сотрудникам станции осталось только гадать на кофейной гуще, как сердито бросил, не получив с очередной почтой никаких новых сведений с Земли, Патрик, начальник работавшей на Перицене и над Периценой группы разведчиков. Дан гадал, как и прочие, просматривая — иногда один, иногда вместе с Мараном, снятые в подземелье кадры. Особенно его занимал «бог Нец», но лицезрение выразительных черт статуи каких-либо гениальных догадок ему не подсказывало. Маран помалкивал, если у него и возникали прозрения, он предпочитал держать их при себе. Больше всего Дан ломал голову над трехпалой рукой бога. Был ли это какой-то малопонятный символ? Или?.. Когда он пристал к Марану, допытываясь, что тот думает по этому поводу, Маран ответил ему вопросом:

— А что ты думаешь по поводу троичной системы счета?

— У лахинов?

— Не только. Она принята у большинства народов, населяющих континент.

— Откуда ты знаешь?

— От компьютера, — усмехнулся Маран.

— А почему ты запрашивал эти данные?

— Как раз потому.

— Что ты вещаешь, как пифия, — рассердился Дан. — Говори по-человечески. Объясни толком, что ты имеешь в виду.

— Не буду. Не хочу внушать тебе свои домыслы. Подумай сам, если ты придешь к тому же, значит, мы оба близки к истине.

И Дан думал. То, что он надумал, показалось ему самому настолько фантастичным, что он предпочел держать свои догадки при себе. Да и зачем гадать до поры, вот когда выяснится, что записи невозможно расшифровать, или когда их расшифруют, и они ничего не дадут… Собственно, и тогда гадать незачем, подытожив все данные, они получат компьютерную оценку на основе наибольшей вероятности… Потому и из него, Дана, не выйдет ничего стоящего, что своей собственной голове он предпочитает компьютер. А вот Маран обходится без компьютеров. Правда, он к ним не привык… счастливый человек… Что же все-таки им придется делать в Лахе? Наверняка шеф решил использовать их знакомство с Лахицином. В этом сверхзасекреченном Лахе кехс явно один из допущенных ко всему, связанному с городом в пустыне, быть может, это выход на книги, вывезенные лахинами из подземелья… Не только, еще и выход на сведения о городе, тщательно собранные лахинами перед походом… Помимо прочего, Лахицин это личность, если бы приняли решение о контакте, кехс мог бы… Чушь, конечно, они даже с Тореной связываться боятся, какая уж тут Перицена! А ведь такие, как Лахицин, в состоянии вполне адекватно отреагировать… Дан вспомнил последний разговор с кехсом — когда пошел просить того разрешить им уехать. Лахицин доверительно сказал ему: «Я рад был узнать об этих болезнетворных парах. Хуже нет, когда не распознаешь естественную игру природы и приходится объяснять ее вмешательством богов». Это «вмешательством богов» прозвучало так, что Дан понял: вольнодумный кехс в богов не верит. И не только в богов. Выслушав просьбу Дана, он в раздумьи наклонил голову, потом сказал: «Хорошо. Только поезжайте через северный проход. Иначе Деци задержит вас. Тайны Лаха ему дороже жизни храбреца. Доброго пути. Если после выздоровления Марана решитесь на путешествие в Лах, назовете мое имя у восточных ворот. Я поручусь за вас перед Советом. И передай Марану — пусть не ищет доказательств своего происхождения. Мне все равно, сын он Чицина или нет. Он воин, это важнее»… Воин. Для лахина — высшая из похвал. Помолчав, кехс добавил: «Я и тобой доволен. Ты человек надежный и верный.» И Дан с ужасом ощутил, как его губы сами собой растягиваются в радостной улыбке. Он попытался — внутри, для себя — придать своей радости иронический оттенок, но не сумел. Смешно это или нет, он был горд похвалой человека из времени, эквивалентного поре младенчества человечества. Правда, чуть позднее, он понял, что комплимент кехса был, если можно так выразиться, с двойным дном, позднее, когда они уже садились на своих изабров… Маран прошел три или четыре метра от шатра до изабров, которых придерживали два молчаливых воина, с трудом, пошатываясь от слабости, но упрямо отверг предложение сесть позади Дана и держаться за него, влез в седло… Уперся, как осел, подумал, но не сказал Дан, ибо не знал аналогичного ослу бакнианского животного… И тут кехс неожиданно вышел из своего шатра, наверно, отказавшись от собственного решения хотя бы формально делать вид, что не знает об этом отъезде, видимо, счел подобные уловки ниже своего достоинства. Он подошел к Марану и сказал: «Удачи в пути и здоровья. Ты сделан из материала, из которого делаются полководцы. Всегда помни об этом.» И тогда Дан понял. Из материала, из которого делаются полководцы. Лидеры. А он, Дан, из чего? Конечно, из того материала, из которого делаются верные и надежные помощники полководцев. Только и всего. Ну и что? Почему его так уязвила эта догадка? Разве он когда-нибудь был о себе мнения более высокого, чем кехс? Да он и сейчас о себе не особо лестного мнения! И все-таки. Странно, пару лет назад ему и в голову бы не пришло… Подумав, Дан вытянул из темного угла памяти эпизод, задвинутый подальше и заваленный другими воспоминаниями. Было это года четыре назад. Как-то ночью Ника сказала ему: «Не обижайся, Дани, но иногда я сама не понимаю, за что я тебя люблю. Неужели только за это? Ведь в тебе, извини, совершенно нет мужского начала, во всяком случае, выше пояса»… Что и говорить, это Ника вытащила его на базу, он так и проторчал бы всю жизнь на Земле и околоземных орбитах… «На Земле слишком спокойно, Дан. Здесь можно проспать целую жизнь»… И однако не база его разбудила, каким аморфным он был в первое свое пребывание на Торене, сущая медуза! Что его встряхнуло? Бакния? Да, конечно. Но что именно? Унизительное ощущение собственной беспомощности? Не слишком лестное для самолюбия постоянное сравнение то с Поэтом, то с Мараном? Он вспомнил разговор с Поэтом — там, на Перицене, в отсутствие Марана, работавшего у загона, пока он, как истеричка, отсиживался у костра, воротя нос от малоприятных сцен. Что-то они с Поэтом обсуждали, зашла речь о Доре, о его «цеплянии» к Марану…

«Видишь ли, Дан, — задумчиво говорил Поэт, — Дор ревнует меня к Марану. Это трудно объяснить. Ты ведь знаешь, мы росли вместе. В какой-то момент или, вернее, с какого-то момента мы с Мараном стали ближе друг другу. Не потому что он жил у нас… после смерти его отца, мать умерла еще раньше — не знаю, говорил ли он тебе об этом? Говорил? Ну вот… Дело не в этом. Просто мы с ним больше похожи. Нет, не то — у нас больше общего. Элементарная вещь: Дор всегда был невероятно силен физически, а мы с Мараном… В детстве он был маленьким, как я, да еще и тощим, его часто задевали соседские мальчишки, дразнили — из-за отца, тот долгие годы был без постоянной работы, пил, сутками валялся на лавке или, еще хуже, бродил пьяный по улицам… И знаешь, он… Маран, конечно… считал делом чести набить морду любому обидчику лично, хоть убей — он не позволял Дору за себя заступаться. Сколько раз его били до крови — мне иногда казалось, что у него напрочь отсутствует чувство страха. У меня — нет, каюсь, бывало, я позволял Дору защищать себя. Потом я понял, что и у Марана есть и чувство страха, и чувство боли, просто он всегда пересиливал себя. И когда я это понял, мне стало стыдно прятаться за спину Дора, я стал вести себя, как Маран. Во всяком случае, старался. И все изменилось. Одно дело — человек, сильный настолько, чтоб никого не бояться, другое — заменяющий физическую силу душевной. Абсолютно разные условия для самовоспитания. Началось с этого. А вообще-то мы стали как-то… ну не знаю — отдаляться от Дора, что ли?.. когда в нашу жизнь вошел Мастер. Это может показаться тебе сказкой, но было именно так: я пел песни мальчишкам на пустыре, а Мастер проходил мимо. Он позвал меня к себе, и с этого все началось. Вся жизнь, я б сказал. Ну и… В Бакнии испокон веку было в особом почете то, что вы называете литературой. Дор, конечно, не подавал виду, но переживал из-за своей полной неспособности к слову, при том, что я и Маран — ну ты знаешь… Естественно, это он сам себе сдуру вдолбил, но он решил, что он нам не чета, что он ниже, проще и еще бог весть что. Он внушил себе, что мы от него отдалились, когда на деле он сам себя отдалил… ну, может, что-то и проскользнуло, если быть абсолютно честным, Маран мне и правда ближе, да и я ему, думаю, тоже… Потом, когда у Марана начались все эти его… зигзаги, мы с ним рассорились. Вплоть до полного разрыва. Не могу сказать, что Дор этого не переживал, переживал, пусть не так тяжело, как я, но с другой стороны… Он словно получил меня в безраздельное владение. Кстати сказать, я ему всегда был понятнее, я человек открытый, не то что Маран. Когда же Маран вернулся — так, наверно, правильнее будет выразиться, Дор, конечно, обрадовался, но в то же время… По-моему, в глубине души он считал, что Маран слишком быстро отвоевал свои позиции. Ему казалось, что наши с Мараном разногласия не могли исчезнуть вдруг, не оставив следа, по его мнению, я и он должны были быть чем-то отделены от Марана… Ну понимаешь, мы ребята правильные, а он неправильный, мы чистые, а он вылез из дерьма, и что из того, что побежал в баню — он все равно там был, и если даже мы его пустим в компанию, то на одном диване с ним сидеть не станем или хотя бы немножко отодвинемся. Но оказалось, что все не так, по крайней мере, что касается меня. Отсюда и его ревность — если этот термин применим в отношении дружбы. Ее питает и подозрение… абсолютно незаслуженное, могу поклясться!.. что я считаю себе ровней скорее Марана, чем его. И наоборот.»

Дан вздохнул. Не мучает ли и его самого подобное чувство — что он неровня Марану или Поэту? Навряд ли. Во всяком случае, не в глазах того или другого. Вот в глазах Ники… Неужели она никогда не станет его уважать? Как обидно, что нет прямой связи, услышать бы ее голос не в записи, а на самом деле, поговорить… обо всем остальном нет и речи… Но об этом лучше пока забыть.

Он коснулся сенсора, экран засветился, запись пошла с того места, на котором он, задумавшись, остановил просмотр. Итак, Лах, великий Лах…

— Дани! — произнес невероятно родной и невозможно близкий голос за спиной. — Дани! — И чьи-то руки — руки Ники, их прикосновение он отличил бы и во сне, и в бреду, легли ему на плечи.

Железный Тигран пододвинул кресло и сел за стол.

Как он догадался привезти Нику, как вспомнил о ней среди тысячи дел… Этого я тебе никогда не забуду, подумал Дан, влюбленно глядя на шефа. Он чуть повернул голову и встретился взглядом с Никой, сидевшей рядом с Индирой на низеньком диванчике у стены. Его снова бросило в жар, он еще ощущал в объятьях беспредельно желанное, горячее тело Ники. От избытка чувств он даже закрыл глаза. Если б кто-нибудь взял на себя труд упорядочить его хаотические мысли, он получил бы примерно следующее: я — счастливчик, избранник судьбы, я родился на лучшей планете во Вселенной, у меня самая прекрасная возлюбленная на свете, я занимаюсь самым интересным делом в истории человечества, у меня самый умный и добрый начальник, самые верные и замечательные друзья, я избранник судьбы…

— Прошу внимания, — сказал Железный Тигран, и «избранник судьбы» очнулся.

— Как у тебя, Лино? — спросил Тигран у сидевшего за соседним столом связиста станции.

— Все на связи, шеф, — бодро отрапортовал тот, снимая пальцы с сенсоров пульта.

Железный Тигран поправил приколотый к лацкану микрофон, почему-то алый, похожий на цветок, какие некогда вставляли в петлицу.

— Перицена, приветствую всех, — заговорил он негромко. — Проверка связи, ребята. Прошу отвечать. Первая группа.

— Слушаем, шеф, — отозвался веселый молодой голос. — Из четырех членов группы на связи трое. Четвертый работает, подключиться не может.

— Хелло, Джерри… Вторая группа… Здравствуй, Костя. Все на связи?

На подобном совещании Дан присутствовал впервые. Идя в зал, он и не подозревал, что участвовать в разговоре будут все разведчики, находящиеся на Перицене и около нее… Хотя, пожалуй, можно бы и сообразить, в зале было всего-то человек двенадцать, включая Нику, Индиру и инженера систем жизнеобеспечения станции…

Закончив перекличку, Железный Тигран перешел к делу.

— Я привез перевод ваших находок, — сказал он. — Сейчас вы с ним ознакомитесь. Потом краткий обмен мнениями, время на обдумывание и завтра окончательное обсуждение. Предварительно скажу, что догадка Марана подтвердилась. Язык записей и язык дикарей несомненно один и тот же, просто за прошедшее время — ориентировочно двести-двести пятьдесят лет, он настолько деформировался, что это затруднило расшифровку. А теперь перевод.

На большом экране, полукругом охватывавшем половину зала, появились хорошо знакомые Дану листы «пергамента». Первый из них придвинулся, давая возможность рассмотреть покрывавшие его загадочные знаки, потом знаки исчезли, их заменил текст на интере. Одновременно зазвучал голос диктора. Слишком крупные буквы раздражали Дана, он закрыл глаза и стал слушать.

— Вчера в полдень… руки со дня основания города и страны Атаната произошло страшное. Перед словом «руки», как видите, находится одно из выражений, не поддающихся переводу, — интонация голоса изменилась, из торжественной стала деловой. Дан открыл глаза… Действительно, в текст на интере были вкраплены отдельные слова на языке оригинала. — Видимо, это порядковое числительное.

— А что значит «руки»? — спросил голос, слегка усиленный динамиками.

Железный Тигран положил палец на сенсор, остановив демонстрацию.

— Ну, Джерри, — сказал он недовольно. — Имеется в виду число пальцев на руке, разве не ясно?

— Это мне ясно, но какое именно? Три или пять?

— Пять, — сказал Маран, сидевший напротив Дана и смотревший вместо экрана в потолок.

— Почему?

Маран задержался с ответом, и Дан подумал, что он сейчас опять произнесет сакраментальное «интуиция», но тот объяснил:

— У жителя Перицены пять пальцев на руке. Если б имелась в виду не его рука, а какая-то другая, было бы дополнительное определение. И потом, в языке дикарей есть число «три».

Железный Тигран кивнул.

— Согласен. Пошли дальше.

— Великий ужас опустился на древнюю землю Атанаты, нежданный и непонятный. Я провел в Верхнем храме все утро, просматривая книги и отбирая те, которые нуждались в новых переплетах. И вдруг почувствовал, как заколебалась земля, мягко подняв и опустив камни основания храма. Когда вместе с прочими служителями и пришедшими в этот ранний час помолиться великому богу Засану верующими я выбежал на площадь перед храмом, взору моему представилось зрелище, величественнее и мучительнее которого я не видел в своей жизни. Возвышавшаяся над городом башня Дома Правителя пошатнулась и на наших глазах рассыпалась в пыль. Вслед за ней стали рушиться другие высокие строения города. Я услышал рядом с собой голос Старшего жреца храма.

— Великий бог Засан покарал неверных, — проговорил он торжественно.

Я не жрец, я всего лишь скромный хранитель книг, не посвященный в тайны богов и веры, но мне показались кощунством эти слова, ведь мы видели гибель великого города и великого народа. Однако я не посмел возразить жрецу. Простая женщина из верующих вскричала, как безумная:

— Какие неверные?! Там мои дети! Там были мои дети! Ваши боги убили их, когда я молилась за них в вашем храме! Мои дети…

Тогда закричали и заплакали остальные, но заглушая их вопли, от гибнущего города до нас докатился повергавший душу и разум в ужас гул, в котором слились грохот рушившихся зданий с подземным рокотом и — то ли я услышал его, то ли он пригрезился мне — многоголосым воем. Над развалинами домов показались языки пламени. Земля продолжала слегка колебаться, но храм за нашими спинами стоял несокрушимо, как и высившийся… к заходу солнца… Непереводимое слово, очевидно мера длины, — эта вставка потрясла Дана своей неуместной рациональностью, он выпрямился в кресле и уставился на экран, на котором, впрочем, ничего не происходило — …величественный храм покровительницы города богини Анант. Река времени, бесконечно долго омывавшая древние храмы, не сдвинула с места ни одного из камней, на которых они покоились. Каково же было наше изумление, сменившееся леденящим ужасом, когда гигантский храм Анант словно оторвался от земли и поднялся в воздух — но не для того, чтобы улететь в небо, а чтобы рассыпаться в прах. Потрясенные гибелью храма верующие попадали ниц, некоторые рвали на себе волосы и голосили, но самое тяжкое испытание еще ждало нас впереди. Небывалый, разрывавший уши грохот донесся до нас от храма Анант, а потом мы увидели невиданное. Равнина между храмом Анант и храмом Засана задвигалась, вспучиваясь и опадая. Словно войско великанов, живущих во чреве земли, шло на нас войной, задевая головами тонкое покрывало цветущих трав. Вот они дошли, отшвыривая толчками обезумевших людей и вступили под основание храма. Первые из великанов толкнули снизу большие камни, на которых он стоял, оторвали их вместе со ступенями от земли и опрокинули. Основание увлекло с собой фасад, смяло крышу и боковые стены. Нам повезло, что стены упали в противоположную от нас сторону, иначе они погребли бы нас под собой… Впрочем, кто знает, повезло ли?.. Хотя на меня не упало ни единого камешка, вздыбившаяся земля частично засыпала меня, и я потерял сознание. Когда я очнулся, была ночь. Темная, беспросветная, беззвездная ночь, и даже горевшие на развалинах гигантские костры, которых не разжигала рука человека, виднелись, как сквозь туман. Прошло много часов… Понятие идентифицировано условно, — вставил диктор, — …прежде чем мы, немногие уцелевшие, поняли, что это была вовсе не ночь. Вначале, найдя друг друга наощупь, мы решили дождаться рассвета, хотя те, которые не потеряли сознания, утверждали, что стемнело вдруг, в середине дня. Но более здравомыслящие не поверили, подумав, что у говоривших так отшибло память. Однако счетчики времени описали уже трижды по три руки, а летняя ночь длится… Дальше идет число, которое по троичной системе мы идентифицировали как восемь…

— Не понимаю, — удивленно вмешался Патрик, до сих пор молча сидевший в своем кресле, — в одной записи использовано две системы счета?

— Как видишь.

— Но как это возможно?

— У нас и у вас тоже разная система счета, — сказал Маран.

Железный Тигран кинул на него быстрый взгляд, в котором, как показалось Дану, мелькнуло одобрение.

— При чем тут это? — пожал плечами Патрик.

— Обсудим потом, — остановил его Тигран. — Слушаем дальше.

— Стало трудно дышать, воздух был полон пыли и грязи, и когда установленное время прошло, мы поняли, что случилось. Сама земля поднялась вверх и закрыла небо и солнце, пропитала воздух. Между тем, наиболее слабые начали задыхаться, и Старший жрец, послав нескольких смельчаков в центр города, принял решение провести всех, кто уцелел, в Нижний храм. Большинство известных только жрецам потайных ходов было завалено, прошло немало времени, прежде чем удалось найти дорогу. Старший жрец приказал накормить людей из запасов продовольствия, находившихся в храме, и выделить им место для отдыха. Уставшие до изнеможения, измученные, убитые горем люди, большинство из которых лишилось дома и близких, падали вповалку на каменный пол и засыпали, не дожидаясь пищи и воды. Я же лег только после того, как убедился, что нижнее хранилище книг уцелело — эта сокровищница мудрости осталась теперь единственной, ведь верхнее хранилище погибло безвозвратно. Лег, но не смог заснуть, тяжелые мысли не давали мне сомкнуть глаза. Так, лежа, я дождался, пока счетчик времени возвестил о приходе утра. Но утро это не принесшее света, принесло новое несчастье, вернее, несчастья, ибо нет им числа. Вернулись двое из тех, кого Старший жрец послал посмотреть, что сталось с городом. Они рассказали, что города нет. Город превратился в кучу щебня, и на развалинах его пылают костры, горит все, что может гореть. Живых нет, одни трупы. Наверно, все, кто остался жив, бежали. И хуже всего, в развалинах свирепствует неведомая болезнь, от которой на обратном пути в жестоких муках умерли другие двое, которые были с ними. Вернувшиеся поникли головами в предчувствии скорой своей гибели, и тогда Старший жрец, пытаясь ободрить их или сам веря в слова, которые произносил, обещал им, что бог Засан, в чьем доме они находятся, этого не допустит. И слова эти погубили все. Обезумевшие от боли и страха, от понесенных утрат спасшиеся в храме люди стали богохульствовать и проклинать Засана, а когда жрецы попытались вразумить их, неистовая толпа накинулась на жрецов с камнями. Был убит Старший жрец, погибли многие служители. Но этим не кончилось кощунственное буйство. Толпа сумасшедших ворвалась в Святилище Нижнего храма и обступила алтарь, выкрикивая оскорбления и поношения, а потом один из них — о горе нам! — обрушил удар подобранного где-то молотка на голову Засана. Отшатнулся я и закрыл глаза, думая, что молния поразит святотатца. Но молнии не было, и когда я открыл глаза снова, то, содрогаясь, увидел, как люди бросились к статуе бога Неца, стали срывать с себя все ценности, какие у них были, и повергать к его стопам с бессвязными мольбами о помощи и прощении. Подобного душа моя вынести не могла, и, спрятав лицо в ладонях, я бросился прочь из оскверненного Святилища. Я ждал новых несчастий, которых уже не отвратит от нас Засан, ведь мы отреклись от него. И несчастья не замедлили последовать. Через несколько часов умер один из тех, что посетили город, умер от неизвестной болезни, молниеносно поразившей его и его спутника. Он очень страдал, а перед смертью совсем обезумел — кричал и метался, бился об стены и пол, а из носа и рта его беспрерывно текла кровь. Когда наступил вечер, о чем мы могли судить только по счетчикам времени, умер второй, а час назад, в довершение всего, обвалился свод в одном из залов Нижнего храма, задавив всех, кто в нем расположился, и закрыв один из двух еще целых потайных входов. И тогда было принято единственно верное решение: оставить храм и уйти с окраин города. Идти в села и малые города страны, идти, пока не выйдем из погубленной местности. Как ни горько мне будет покинуть мои книги, я тоже пойду, ибо другого выхода нет. Пойду, надеясь когда-нибудь вернуться за мудростью, скрытой в этих стенах. Идти решено утром. А пока у меня есть немного времени… нет, у меня уже нет времени, уже почти утро, ночь пролетела, как один миг, пока, закрывшись от шума и суеты в хранилище книг, я поспешно записывал то, что увидел и услышал. Я оставлю эти записи здесь, чтобы, если мне не суждено вернуться, те, кто будет жить после нас, узнали о конце великого города Атаната. Перед тем, как завершить свой торопливый труд, я должен добавить еще несколько слов, самых трудных и горьких. Что это было? Явление природы? Ни в одном из множества книг, собранных в наших хранилищах, не говорится о подобных явлениях природы. Возможно ли, чтоб такая катастрофа была делом рук человеческих? Я не знаю о подобных силах, подвластных человеку, но если и есть нечто за пределами моего знания, это может быть лишь частью божьей кары. Слова произнесены. Но если нас настигла кара богов, значит, мы заслужили эту кару? Чем? В чем наша вина? Я задаю себе этот вопрос и стыжусь сам себя. Ведь эту кару предсказывали жрецы и служители храмов еще до моего рождения, со времени первого пришествия бога Неца. Когда Нец потребовал, чтобы народ Атанаты отказался от своих древних богов и молился ему одному, Великий жрец объявил Неца лжебогом, ибо истинный бог не может заставлять целый народ отрекаться от веры своих отцов. К несчастью, молодые жрецы ослушались его и признали Неца истинным богом. Тогда Великий жрец сложил с себя свой сан и ушел в добровольное изгнание. Уходя, он пересек весь город, пророча его жителям и самому городу гибель и забвение. И вот его пророчество исполнилось. И этот конец закономерен. Насаждение чужих нравов, презрение к древним богам, отречение от собственного прошлого, измена заветам предков, недоверие к мудрости старинных книг и слепая вера в чужие знания, и в итоге вражда между отцом и сыном, непонимание между матерью и дочерью, отдаление правителей от жрецов и тех и других от народа, отчуждение, нелюбовь, наконец, ненависть — вот плоды, поизросшие из семян, посеянных… Но за мной пришли, пора уходить. Прощай, Атаната, да смилуется над тобой великий Засан.

Экран погас, но никто не нарушил сосредоточенной тишины, все молча обдумывали услышанное. Думал и Дан… вернее, даже не думал, услышанное мгновенно сложилось с увиденным, дополнилось намеками Марана и образовало четкую мысленную картину.

— Что скажете? — подождав, осведомился Железный Тигран, оглядев присутствующих.

— Что тут говорить, шеф, — отозвался Патрик. — Эх, на самом интересном месте! Жаль. Отложи они выход еще на час или воздержись наш хранитель от излишнего красноречия, заменив все эти эффектные описания голыми фактами, мы б узнали массу любопытных вещей.

— Ну да, — согласился Тигран. — Голыми фактами вроде твоих донесений. — Послышались смешки, Дан улыбнулся тоже, даже он уже знал, что отчеты Патрика по стилистике больше напоминают романы. — Но ближе к делу, Патрик.

— Ближе к делу? Я хотел бы выделить два узловых момента: по-первых, неведомую болезнь…

— Для кого неведомую, а для кого исхоженную вдоль и поперек, — прогудел Стенсон, огромный, как гризли, разведчик, в свое время помогавший вытаскивать Марана из орбитолета и нести в медицинский отсек. — Вплоть до реанимации.

— С реанимацией я еще разберусь, — угрюмо пообещал Железный Тигран. — А вернее, с некоторыми тут, которые позволяют людям довести себя до реанимации.

Дан поглядел на перепуганную Индиру и поспешил вмешаться:

— Это моя вина и…

Маран перебил его.

— Я взрослый человек и вполне способен отвечать за себя сам, — сказал он довольно резко.

— А ты помолчи. И если хочешь работать со мной дальше, запомни: мне не нужны мертвые герои, мне нужны живые и здоровые сотрудники. И жизнь любого из вас мне дороже всех этих Лахов и Атанат. — Увидев, что Маран нахмурился, он добавил более мягко: — Не понимаю, почему ты отказываешь мне в праве на качества, которыми обладаешь сам. Но извини, Патрик, мы тебя перебили. Ты сказал, два. Неведомая болезнь…

— И пришествие Неца.

— Первое пришествие.

— Да, верно. Но, значит, были и другие?

— Знаете, что? Давайте сразу прослушаем и вторую запись, она поможет распутать твои узелки, Патрик. Скажу сразу, это именно то, что вы думаете.

— Откуда ты знаешь, что мы думаем, шеф?

Железный Тигран усмехнулся.

— Это написано на ваших лицах. Всех без исключения. Но давайте слушать. Предупреждаю, запись изрядно попорчена, там, в сущности, остались одни обрывки. К твоему горю, Патрик, ее автор предпочитал голые факты, так что выпали факты, а не красоты. Но кое-что понять можно.

— А что за принцип? На чем она сделана, эта запись?

— Запись магнитная. Сделана, по-видимому, на аппарате типа примитивного диктофона. — Тигран снова придвинул к себе пульт. — Вначале идет кусочек записи, так сказать, в натуральном виде. У вас есть возможность познакомиться с голосом жителя Атанаты.

Комната наполнилась хрипами, свистом, пощелкиванием — то ли помехами некачественной записи, то ли следами более поздних воздействий. Потом из этого шума выбился человеческий голос. Голос как голос, ничего особенного, разве что немного визгливый. Обладатель его говорил торопливо, проглатывая окончания слов. Досталось дешифровальщикам, подумал Дан сочувственно. Тут помехи кончились, и зазвучал текст на интере. Запись начиналась с полуслова.

— … попал по собственной глупости. Наивно было думать… Дефект записи, — вставил диктор. — Эти жрецы при всей их косности, упрямстве и невежестве отнюдь не дураки, и перехитрить их непросто. Не знаю, выберусь ли я из подземной тюрьмы, в которую, впрочем, меня водворили довольно вежливо, даже не обыскали — к счастью, в противном случае, у меня не было бы и этой эфемерной надежды, что мой голос услышат. Итак, факт первый. На весеннем празднике дня основания Атанаты в храме Анант младший жрец храма во всеуслышанье заявил верующим, собравшимся вокруг его жертвенника, что скоро наступит конец надругательствам над верой и древними законами, установленными богом Засаном. Наверно, он напился вина или надышался мосса и выдал важную тайну, ибо вечером того же дня он бесследно исчез, и когда за ним пришли из Тайной стражи… Дефект записи. Только скрытые симпатии начальника стражи к жречеству… Дефект записи. Середина выпала почти целиком, — отметил диктор. — Если быть откровенным, иногда и меня самого гложут сомнения, хотя я обязан… Дефект записи. Тогда я не учился бы в закрытой школе и был бы слеп, как те несчастные, которые носят цветы и плоды из своих садов на жертвенник богини Анант и мясо своих животных на жертвенник великого Засана. И все же я порой думаю: а во имя чего? Во имя чего людей заставляют отрекаться от веры, в которой жили их предки, а ведь их заставляют, правда, не казнят, не изгоняют, как поступали с неверующими в старину, но лишают права участвовать в выборе правителя, занимать городские должности. Ремесленникам старой веры дают меньше материала: сапожнику — меньше кожи, портному — меньше ткани, всем — меньше заказов от городских властей. Разве это не наказание? Заставляют отрекаться от вековых традиций. Наши отцы и деды имели жен, которые слушались их беспрекословно и были счастливы этим. Они жили с женами одним домом, воспитывали своих детей сами и сами решали их судьбу, почему же разрушили эти установления, освященные временем и верой? Говорят, что мужчина должен иметь много женщин, а женщина — много мужчин, чтобы быть угодными богу, но ведь большинству это не по нраву. Отбирают у ремесленников излишек заработка и отдают бездельникам, говорят, что люди должны делиться друг с другом. Не знаю. Я привык верить, что это правильно, но становясь старше, я вижу, что многие жители Атанаты не приемлют новых обычаев. Так во имя чего? Неужели ради чудесных игрушек, которыми владеют немногие? Ведь все эти говорящие и работающие вещи принадлежат избранным, даже сверкающий свет, идущий из глубоких, крытых тяжелым камнем подземелий, заливает только дома Правителя и Соправителей да несколько общественных зданий города. Еще я часто думаю, что не будь я сыном доверенного слуги Младшего Соправителя, я никогда не попал бы в закрытую школу, даже не знал бы, что такие школы существуют. Но я отвлекся. Факт четвертый. Одаренный молодой ученый Артар, один из немногих посвященных в тайну вещей и тайну пришествий, вдруг вступил в течение Возвращения и выдал жрецам самую охраняемую из тайн города и страны — тайну сверкающего света. Мне трудно понять, в чем тяжесть этого преступления, за которое Артара объявили вне жизни. Говорят, что сверкающий свет порождается силой, которая может убивать и разрушать, и Артар открыл жрецам все, что об этой силе знал, хотя допущенные, к которым он относился, приносят торжественную клятву под страхом смерти не разглашать доверенных им тайн. Говорят, что его спрятали жрецы и хотят с его помощью получить то, что Правитель и Соправители сохраняют лишь для самих себя. Но факт пятый. Когда меня втащили в это подземелье, несмотря на отчаянье и страх, я все-таки заметил, что здесь сверкающего света нет. Свет здесь идет от потолка, выкрашенного светящейся краской, которую я никогда не видел, но о которой слышал от стариков. Означает ли это, что Артар не передавал жрецам тайну света и стал жертвой наветов? Или им не из чего делать свет? Говорят, что для этого нужен особый редкий камень, который добывают в Северных горах, но отец случайно услышал в доме Младшего Соправителя — почему я и пробрался в Нижний храм — что большой караван из Северных гор вошел в пределы страны Атаната и был разгружен у ворот одного из храмов на ее северных пределах. Прибывшие стражники… Дефект записи… скрыл поступок Артара, опасаясь, что узнав о разглашении тайны света, они лишат власти… Конец записи.

— Все, что ли? — послышался чей-то разочарованный голос.

— Все, — подтвердил Железный Тигран.

— Я бы не сказал, что тут голые факты, — проворчал Патрик.

— Это для кого как. Для меня тут целая куча фактов. Не знаю, чего ты еще хочешь? Если ты и таким документом недоволен, тебе, милый мой, надо не в Разведке работать, а романы читать в библиотеке. Ладно, давайте выделять узловые моменты.

— Сверкающий свет.

— Пришествия… Там были пришествия во множественном числе, правильно?

— Тяжелый камень.

— Конечно, тяжелый камень, — выпалил Дан возбужденно. — Помните песок, который мы привезли снизу? Какой в нем был процент свинца!

— Верно, верно, — подхватил Патрик. — Это же…

— Бетон со свинцовым наполнителем!

— Ну я не знаю, бетон или естественная порода… — остановил их Тигран.

— А может существовать такая естественная порода?

— Эксперты говорят, что может.

— Какие эксперты?

— Обыкновенные. Вы забываете, что я уже слышал эту запись.

— В любом случае, принципиального значения это не имеет. Тяжелый камень плюс неведомая болезнь плюс… В общем, все ясно.

— Что вам ясно? — прокричал в динамиках взволнованный Джерри. — По-вашему, во Вселенной водятся кретины, способные подбросить первобытным дикарям ядерный реактор?

— Ну, во-первых, не первобытным дикарям, — невозмутимо возразил Железный Тигран. — От первобытных дикарей до античности гораздо дальше, чем от античности до нас с тобой.

— И, к сожалению, гораздо дальше, чем от античности до первобытных дикарей, — негромко заметил Маран. — А может, и не только от античности.

Тигран пристально взглянул на него.

— Это другая сторона вопроса.

— А что во-вторых? — подал голос Джерри.

— Во-вторых? Хотя я позволю себе не согласиться с твоими энергичными формулировками, ибо ценю и уважаю своих сотрудников, в каковые до сих пор кретинов не зачислял, тем не менее замечу, что сходные тенденции существуют и у нас. И даже имеют немало приверженцев.

— Не знаю, о чем идет речь, — запротестовал Джерри под общий смех. — Я никогда не отстаивал подобных предложений.

— Неужели? А как понимать тезис о стопроцентном контакте?

— Ну… Ладно, сдаюсь. Сдаюсь, шеф, и поднимаю руки вверх.

— Не забудь попросить кого-нибудь из своих ребят, чтоб они поймали в объектив это поучительное зрелище.

— Чего-то я не понимаю, — сказал вдруг до сих пор молча сидевший в углу инженер систем жизнеобеспечения. На станции его звали Витом, и Дан довольно долго полагал, что это его доподлинное имя, пока совершенно случайно не выяснил, что это сокращение от прозвища Vita nostra. — Получается, у них была дотермоядерная энергетика? Как же на таком уровне развития они вышли в дальний космос?

— Может, они и не выходили в дальний космос, — заметил Патрик. — Может, их надо искать где-то поблизости, в этой же системе. То есть, не их, конечно, а их следы, их самих понятно, что нет. Кроме того, мы обязаны учитывать и маловероятную, но возможность образования опережающей цивилизации на самой Перицене.

— Шутишь? Цивилизация, достигшая уровня ядерной энергетики в античном мире?

— Я и говорю, что это маловероятно. Но отметать совсем?

— А как же статуя бога Неца? Можно ли представить себе возникновение на одной планете двух разумных гуманоидов с разным числом пальцев на руках?

— Не можно! — провозгласил Джерри. — Патрик, ты разбит наголову!

— А что если этот Нец просто урод, — сказал Патрик флегматично. — Может, три пальца это дефект?

— А троичная система счета?

— Шеф, а что если проконсультироваться с антропологами?

— Уже сделано. Антропологи не говорят ничего определенного. Мало материала. Только по статуе, даже не по статуе, а ее изображению сориентироваться сложно. Есть крохотная зацепка — отличие в форме черепа, но с учетом возможности расовых и индивидуальных особенностей вероятность слишком низка. Да и поручиться за точность скульптора… Если б еще у нас в руках был сам череп… Или скелет…

— Давайте поищем, — предложил кто-то из находившихся на внешней связи. — В развалинах наверняка полно человеческих останков. Может, катастрофа захватила и кого-то из пришельцев?

— Катастрофа? Или преднамеренные действия?

— Взрывов, несомненно, было несколько. Это говорит за преднамеренность.

— Чью преднамеренность? Жрецов? А зачем тогда взорвали храмы?

— Насколько я понял по первой записи, храм Засана обрушился от ударной волны отдаленного взрыва.

— А храм Анант? По описанию взрыв должен был быть непосредственно под ним.

— Грег прав, это, наверно, случайность.

— А почему вы не думаете, что возможно сочетание? Жрецы могли сознательно взорвать башню Дома Правителя и какие-то еще здания города, а взрыв под храмом Анант произошел случайно.

— Детонация?

— Или просто небрежность. Неумение, незнание — мало ли?

— Все-таки, как насчет того, чтобы покопаться в развалинах, а, шеф?

— Как вы себе это представляете? Дело даже не в том, что там стоят лагерем лахины, предположим, они уйдут. Но какие надо развернуть работы, можете себе вообразить? Придется снять слой песка в несколько метров толщиной на огромной площади — мы же не знаем, где именно искать. Да и что мы будем искать? Скелет пришельца? Среди десятков, а может, сотен тысяч скелетов коренных жителей Атанаты? И в чем смысл этого титанического труда?

— Как в чем? Надо же разобраться, с Перицены родственники бога Неца или нет.

— Неизвестно, какой материал нам даст этот гипотетический скелет, даже если мы найдем его. Может, он отличается от скелета атанатца не больше, чем, допустим, скелет Дана от скелета Марана. В подобном случае мы его вообще не опознаем. Ради столь сомнительного результата устраивать раскопки целой пустыни? И потом, нам нужен не скелет, нам нужны сами… как ты сказал Роберт?… родственники бога Неца. Вы вообще поняли, с кем имеете дело? Двести-двести пятьдесят лет назад эти родственники располагали ядерной энергетикой. Как минимум. Вполне вероятно, что они имели больше, просто здесь использовали то, что попроще. Это означает, что сейчас они должны быть самое меньшее на нашем уровне. А может, и далеко нас опередили.

— Если не погибли.

— Это, конечно, не исключается. Во всяком случае, на этой планете и в этой системе их сейчас нет. Если допустить, что они здешние жители, они погибли.

— Здешние — в смысле, с планеты? Шеф, а ты лично допускаешь такую возможность?

— Нет. Но исключить ее априори мы не имеем права. Мы обязаны ее проверить.

— Как?

— Я думаю, начать надо с литературного поиска. Планетология нам ничего не дала — ни обычная, ни историческая. Территорий, на которых могла бы возникнуть опережающая цивилизация, нет.

— А может она затонула? Как Атлантида.

— Вот потому и нужен литературный поиск. Откуда ты вообще знаешь об Атлантиде? Покопайтесь в письменных источниках, авось найдете местного Платона. Займитесь фольклором. Надо процедить все. Особое внимание на Лах, ведь нам уже известно, что лахины произвели такой поиск по собственной инициативе. Разумеется, нужные данные могут найтись вне зависимости от того, с Перицены родственники или нет. Патрик, придется отдельно послать в Лах людей со специальной задачей переснять все книги, вывезенные лахинами из Атанаты.

— А в саму Атанату? Что если там сохранились другие подземелья с книгохранилищами?

— Это уже после ухода лахинов. Пока прозондируем участки, где находятся развалины, нащупаем пустоты. Ладно. Кому-нибудь осталось что-либо неясным? В первом приближении? Нет? Тогда расходимся и думаем до завтра. Утром в десять окончательное обсуждение. Патрик, подготовь предложения по поиску в системе. Маран, останься, пожалуйста, я хочу с тобой поговорить.

— А я? — спросил Дан, не двигаясь с места.

— А ты иди к своей Нике. Тоже мне Кастор и Поллукс.

— Я думала, — сказала Ника, — он собирается послать в Лах тебя и Марана.

— Так и есть.

— А теперь у меня сложилось впечатление, что он поручил решить это Патрику.

— Патрик его заместитель по Перицене, — рассеянно ответил Дан, пытаясь привлечь ее к себе.

— Погоди, Дани! — Ника отстранила его и забралась с ногами в кресло. — Объясни мне кое-что.

— Может, после?

— Дан!

— Любопытство — самое сильное чувство женщины, — пробормотал Дан со вздохом и прилег на диван, — пока оно не удовлетворено, о других чувствах нечего и говорить. Ну, что ты хочешь знать?

— Во-первых, это странное совещание. У вас так принято — объясняться намеками и отрывочными возгласами?

Дан пожал плечами.

— Почему намеками?

— Потому что намеками. Без конца и без начала.

— Не повторять же каждый раз всю подноготную. Все, кто работает на Перицене, знакомы и постоянно знакомятся со всеми материалами, старыми и новыми. Все в курсе всего, такой принцип. И потом они сработались, потому и понимают друг друга с полуслова.

— Но ты тоже понимаешь?

— Да, как это ни странно.

— И когда ты успел с ними сработаться?

Дан задумался.

— Сам не знаю, — сказал он наконец. — А почему это тебя так смущает?

— Я боюсь, не слишком ли одинаково вы все мыслите.

— Одинаково? Ну! Ты бы слышала, какие здесь бывают споры. Нет, Ники. Просто вопрос настолько ясен, что…

— Но осталась масса непонятных вещей. Что там было, например, в вашем подземелье, от чего вы облучились?

— Наверно, запасы радиоактивной руды. Судя по характеристикам излучения.

— А если там невзорвавшееся устройство?

— Может, и так. Но вряд ли.

— А почему об этом не было речи?

— Ты же слышала, окончательное обсуждение будет завтра. Сегодняшний разговор преследовал цель просто дать направление… Хватит болтать! Иди лучше сюда.

— Все-таки ты страшно легкомысленный! Как ты можешь? После того, как мы только что узнали… Ведь эти «родственники» погубили целый город! Какой город — страну! Это же страшное преступление.

— Скорее, трагическая ошибка.

— Никто не имеет права на такие ошибки.

— Не имеет. Но совершает их. И хорошо, если потом хоть судит себя за содеянное. В свое время мы и не таких дров наломали. Даже в этом самом вопросе. Полистай историю. Передовые или мнящие себя передовыми народы тащили за уши отстающих, вернее, воображали, что тащат, на деле часто просто разрушая старое у тех, кто не был готов к новому. Действие рождало противодействие, вплоть до резких откатов назад, плодило всяких экстремистов и террористов… В общем, все мы хороши.

— Были. Были хороши.

— Ну сейчас, конечно, Земля населена ангелами, — засмеялся Дан. — Вроде меня. Или тебя. Не успела толком посмотреть на мужа, которого сто лет не видела, и уже мучаешься проклятыми вопросами.

— Тебя, естественно, больше устраивают женщины Атанаты, покорные рабыни, которые… как он выразился?.. были счастливы этим, так, кажется? Трудно себе представить.

— Мне не трудно. Помнишь, когда я увлекся историей, я просмотрел массу матералов? Там был один эпизод конца двадцатого или начала двадцать первого века. Толпа женщин в этих штуках… ну такие накидки, закрывающие лицо. Они требовали разрешить многоженство, отмененное задолго до того. И вообще восстановить дикие порядки в отношении женщин — то ли национальные, то ли религиозные… Забыл.

— Дани! А как с этим обстоит в Лахе? Как ты думаешь, Лахицин женится на вашей Ат?

— Он не может жениться на ней. В Лахе просто нет такого понятия. Они все живут врозь, встречаются, расходятся.

— А дети?

— Дети живут либо у отца, либо у матери, чаще у матери, но отец постоянно навещает их, содержит, воспитывает.

— Если захочет их признать.

— Такого вопроса нет. Дети — честь воина.

— А если это плод случайной встречи?

— Не знаю, отличают ли они вообще случайные встречи от неслучайных.

— Странные обычаи. Уж не пошли ли они от «родственников бога Неца»?

— А что, возможно, — оживился Дан. — Неплохая идея. До Лаха могли добраться беженцы из Атанаты и принести туда обычаи, привитые им пришельцами. Это еще раз наводит нас на Лах, там определенно должно что-то найтись, что-то, кто-то, потомки этих беженцев, например… Они могли принести туда свою культуру, оказать серьезное влияние, Лах ведь тогда только начинался… Черт возьми, это же целое новое направление в исследованиях!

— Но в Лахе ведь работает группа, почему она ничего такого не нашла?

— Никто же не знал про Атанату. Пойду-ка я к шефу.

— Не будь мальчишкой. Завтра обсуждение, там и выскажешься.

— До завтра еще далеко.

— Дани! Не суетись!

Словно с целью положить конец этому спору, щелкнул сигнал внутренней связи, и раздался нетерпеливый голос:

— Даниель! Зайди ко мне. Сейчас. В каюту.

— Глас начальства — глас божий, — усмехнулся, вскакивая, Дан.

Стремительно пробегая коридоры и лестницы, Дан пытался угадать, зачем его вызвал шеф. По той же причине, по которой задержал Марана, или другой? А почему он задержал Марана? Вести с Торены? Наверно… не наверно — наверняка Железный Тигран привез последние новости с Торены. Но почему он решил сообщить их Марану наедине? Что-то очень личное? Но что личное может быть у Марана, у которого нет ни отца, ни матери, ни жены, ни даже возлюбленной? Друзья? Дан не без основания считал их и своими друзьями, во всяком случае, их дела вряд ли подлежали сокрытию от него…

Когда он вошел в каюту, Железный Тигран и Маран сидели в креслах у крохотного низенького столика, на котором стояли кружки с кофе. Разговор, стало быть, неофициальный?

— Садись, — кивнул Тигран на соседнее кресло.

Дан молча сел. Нет, наверно, он ошибся, их лица слишком строги для неофициального разговора…

— Помнишь, Даниель, — сказал, задумчиво глядя на него, Железный Тигран, — когда я хотел тебя отозвать — прошлой осенью, на пике событий в Бакнии, ты обезоружил меня вопросом, принято ли в Разведке бросать друзей в беде?

— Помню, — коротко ответил Дан. — А что такое? Случилось что-нибудь?

— Кое-что.

— На Торене?

— Да.

— Что именно?

— Ты наверняка не забыл, что около четырех лет назад в Латании некие физики открыли реакцию деления ядра при нейтронных бомбардировках?

— На Земле от открытия реакции деления до Хиросимы прошло по-моему лет десять, — осторожно сказал Дан. — Если вы имеете в виде именно это.

— Да, я имею в виду именно это. Кстати, не десять, а шесть. Эти самые физики из Латании — кажется, их было трое, довольно молодые и чересчур энергичные ребята, не преминули также обрисовать концепцию создания ядерного оружия.

— Но никаких признаков, что кто-либо подобрался к этому достаточно близко…

— Месяц назад, — остановил его шеф, — Лайва объявил на закрытом собрании высших аппаратчиков о серьезных успехах в работе над новым оружием, которое, как он выразился… дословно!.. наконец-то позволит пронести знамя Бакнии по всей Торене.

— Им понадобится еще немало лет.

— Может, понадобится, а может, нет. Тут есть отягощающее обстоятельство. Слышал про такое Мертвое озеро? Нет, конечно, вот Маран знает. Вообрази себе, в нем около шести процентов тяжелой воды. Да и на каком этапе эти их работы, мы не знаем.

— Но ведь они начались уже после Марана!

— Кое-что делалось еще при Изии, но в какой-то момент исследования прекратили за их кажущейся бесперспективностью. Но, видимо, некий задел там был, и Лайва о нем вспомнил.

— Понятно. И что мы будем делать? — спросил Дан.

— Мы? Мы не имеем права что-либо делать. Даже если разрешим все наши споры по поводу контакта. А ты ведь понимаешь, то, что мы, а вернее, вы, обнаружили здесь, внесет коррективы не только в контактологию, но и в умонастроения… Повторяю, даже если мы разрешим все наши споры по поводу контакта как такового, для подобного воздействия придется проводить референдум.

— И что же, мы будем сидеть и смотреть, как Лайва получит бомбу и разнесет вдребезги всю Торену?

Железный Тигран не ответил. Он поднялся с места, прошелся по каюте и остановился перед экраном пролонгатора, картина на котором изображала двуглавую гору с заснеженными вершинами… или две горы — одна побольше, другая поменьше. Шеф молча смотрел на картину, и Дан молча ждал.

Неожиданно Маран, не проронивший до того ни слова, тихо сказал:

— Я лечу домой, Дан.

— Домой? А как же Лах? — растерялся Дан. — То есть… Тебя не пустят… я хочу сказать, не впустят…

— В Бакнию? Это мы еще посмотрим.

— Маран, Лайва никогда не даст тебе разрешения вернуться.

— Я не собираюсь спрашивать у него разрешения.

— Хочешь пробраться тайком? Тебя поймают и вышлют обратно. Или не вышлют, а…

— Шлепнут на месте? Сначала пусть поймают.

— И что ты там будешь делать?

— Еще не знаю. Что смогу. Если смогу. Если найдутся люди — один я, конечно, ничего не сделаю.

Дан безнадежно покачал головой.

— Это плохо кончится. Даже если тебе удастся перейти границу…

Железный Тигран резко повернулся к ним.

— Мы высадим его в Бакнии. На орбитолете.

— Мы?!

— Да, мы. Что тебя смущает?

— Но ведь… Как же так? Разве это не вмешательство? — спросил Дан неуверенно.

— А что же, мы должны сидеть и смотреть, как Лайва получит бомбу и разнесет вдребезги всю Торену? — ответил Тигран его собственными словами.

— А ведь нам придется отвечать за это, — неожиданно радостно выпалил Дан.

— Нам?

— Конечно. Ведь я лечу с Мараном. Ведь вы потому меня позвали?

— Все не так просто. Нет, если хочешь — можешь лететь.

— Если? Что это значит?

— Подумай, Дан, — после небольшого колебания сказал Маран. — Я опасный спутник.

— Ты не хочешь, чтоб я с тобой летел?

— Я-то хочу. Хотел бы.

— Тогда что же — ты подозреваешь меня в трусости?!

— После всего? Нет. Просто… Честно говоря, я не уверен, что имею право втягивать тебя в эту историю.

— Какую историю? Почему втягивать? Разве это не моя работа? Ничего не понимаю, — растерялся Дан.

Железный Тигран задумчиво оглядел его.

— Ты, наверно, забыл, Даниель, что вступая в Корпус, дал присягу соблюдать Космический Кодекс?

— Ну и что?

— Я не имею права дать тебе задание, противоречащее каким-либо положениям Кодекса. Это означает, по сути дела, заставлять тебя нарушить Кодекс. В подобном случае ты обязан отказаться выполнять мои приказы и поставить в известность Всемирную Организацию Космических Исследований. Задание тебе я, конечно, дам и, тем самым, главное возьму на себя, но без твоей доброй воли не обойтись. Если что, тебе достанется, так сказать, по минимуму, но все-таки достанется. Теперь понимаешь?

Дан растерялся вконец. Он перевел взгляд со спокойных глаз шефа на каменное лицо Марана, словно ждал от того помощи, но Маран не шевельнулся, видимо, не хотел неосторожным словом подтолкнуть… Или столкнуть в пропасть?

Железный Тигран ободряюще улыбнулся.

— Скажу тебе откровенно, Даниель, мне не впервой нарушать Космический Кодекс. Это третий случай. После первого меня на полгода вывели из Разведки, пока ВОКИ расследовал дело. После второго ВОКИ назначил меня Командиром Корпуса Разведчиков. Видишь ли, в Космическом Кодексе много лишних запретов. Сказывается недостаток опыта, Земной Кодекс тоже не сразу принял свой теперешний вид, посмотрел бы ты на земные законы сотню, другую лет назад… Но я не к тому, что надо попирать Кодекс, напротив… А эту статью мне особенно не хотелось бы нарушать — сейчас, после ваших находок на Перицене, когда мы все воочью увидели, как дорого обходится неумелое вмешательство. Но я не вижу другого выхода. И… Я верю Марану. Не знаю, удастся ли ему чему-нибудь помочь, но хуже он не сделает. Это все, что я могу тебе сказать. Теперь дело за тобой. Решай.

Дан ошеломленно молчал. Космический… О Космическом ему до сих пор думать не приходилось, но Земной… за почти тридцать четыре года жизни у него ни разу не возникало мысли, что можно нарушить Кодекс! Кодекс, эта вершина достижений человечества в области права, Кодекс, рамки которого достаточно просторны, чтоб не стеснить ни одного человека без патологических наклонностей, Кодекс, столь же надежно ограждающий личность от произвола общества, как и общество от произвола личности… А ведь Космический Кодекс, в основном, повторяет Земной, правда, он шире, в нем больше запретов, тут шеф прав… Больше, но разве он, Дан, вправе судить о том? Кодекс есть Кодекс, ему подчиняется каждый землянин… Кроме Железного Тиграна? Нет, невозможно. Но оставить Марана одного? Почему одного, там, в Бакнии, есть люди, которые никогда его не предадут, это точно… Выходит, предателем окажется только он, Дан? Даже Железный Тигран, который видел Марана всего несколько раз… Но поведение шефа определяет не Маран, его беспокоит неизмеримо большее — судьба гуманоидов Торены… каких гуманоидов, они самые настоящие люди, речь идет о целом человечестве… Но не земном. А если Земля не простит? Сознательно идти на нарушение Кодекса — смелость ли это, основанная на широте мысли? Или суть в оторванности от Земли, неизбежном следствии чрезмерной независимости действий и отдаленности маршрутов? Большую часть своего времени Тигран проводит вне Земли, в мирах или около миров, где его слово закон… что ему Земля? А я? Я так давно не был на Земле, что забыл, как она выглядит — но стал ли я независим от нее, от ее забот, от ее законов? Нет. Пока нет. Но неужели и я когда-нибудь оторвусь от Земли? Потеряю ее? Что за глупости мне приходят в голову!..

— Шеф, — спросил он вдруг, — что это за гора? Она на Земле? Или?..

Железный Тигран улыбнулся.

— Каждое утро по дороге в школу я останавливался на минутку в начале улицы, с которой открывался вид на эту гору. Неужели, Даниель, нет кусочка Земли, который тебе хотелось бы всюду возить с собой?

И Дан вдруг понял, чего ему не хватает. Давно не хватает. Собора, мимо которого он в детстве проходил дважды в день. Собора, мимо которого он проходил много лет. Собора…

— Спасибо, шеф, — сказал он тихо. — Когда вылетать?