Дан сидел в уютном глубоком кресле у камина, примостив вытянутые ноги на низенькой, обитой кожей скамеечке, добытой некогда в антикварном магазине по соседству с домом, где он снимал в студенческие годы крохотную квартирку, сидел и читал, а вернее, перечитывал Бальзака, время от времени отпивая глоточек кофе из большой кружки с подогревом и поглядывая на серо-черные, изредка вспыхивавшие красным поленья. Камин он, конечно, разжег больше, чтобы потрафить своему чувству прекрасного, в комнате и без того было тепло от включенного на полную мощность электрического отопления, Дан не терпел холода, да и зачем его терпеть, особенно, когда снаружи льет и льет, и выходить из дому нет ни желания, ни, к счастью, надобности.

Обзавестись обещанными жилищами к их возвращению из экспедиции ни Ника, ни Наи не успели, во-первых, из-за Дины Расти, которая улетела всего лишь за пару недель до их прибытия, во-вторых, просто потому, что найти нечто, отвечающее всем вкусам и желаниям, оказалось делом нелегким, и в итоге они приехали из космопорта на ту самую виллу, с которой уезжали. Дан вовсе не был этим разочарован, ему нравились как сама вилла, так и то, что Маран по-прежнему поблизости. Правда, за неделю они виделись всего трижды, но Дан не роптал, отлично понимая Марана… Собственно, он и сам не часто отходил от Ники…

Раздался звонок, и Дан машинально коснулся лежавшего рядом пульта. Большой экран на стене напротив засветился, и на нем появился Железный Тигран. Дан изумленно вытаращился, он знал, что шеф не любит беспокоить людей на отдыхе.

— Здравствуй, Дан, — сказал Тигран хмуро. — Ты случайно не знаешь, где Маран?

— Маран дома, — ответил Дан удивленно. — Должен быть, по крайней мере.

— У него все выключено. VF в том числе.

— А?..

— У Наи тоже.

— Да? Но… Гм… — Дан прокашлялся. — Ну и что? Имеет же человек право побыть наедине с собственной женой.

— Имеет. Но он срочно нужен президенту Ассамблеи.

— Какой ассамблеи? — спросил Дан.

— У нас, Даниель, есть только одна Ассамблея. Всемирная.

— Понимаю. Но Маран… Он сегодня еще не появлялся.

— Не хочешь же ты сказать, что он до сих пор в постели? Уже второй час.

— У него отпуск, — ответил Дан сердито. Его смущала тема беседы, и он невольно принял агрессивный тон. — По-моему, он может провести отпуск и в постели, если ему так хочется.

— Даниель, — сказал Тигран тоном приказа. — Ты сию же минуту поднимешься наверх, вытащишь его из кровати, ванны или где там он есть, и приведешь к монитору. Я жду у аппарата. И… Не переключайте связь. Пусть спустится в гостиную. Это мужской разговор. Понял? Ну быстро!

Дан молча встал и пошел к двери. Он знал, когда с шефом можно спорить, а когда это теряет смысл. Он поднялся на второй этаж, постоял среди расставленных в верхнем холле кадок с пальмами и кактусами, пышно именовавшимися в описании виллы зимним садом, прислушался, потом вспомнил, что двери в доме звуконепроницаемые, и трижды коротко надавил на звонок, мысленно проклиная президента на чем свет стоит. Дверь приоткрылась, и он с облегчением услышал слегка удивленный, но не недовольный голос Марана.

— Дан, ты? Входи.

Дан просунул голову в комнату. Маран действительно лежал в постели, но, к счастью, один и даже с книгой, которую, увидев Дана, положил на легкое одеяло, прикрывавшее его ниже пояса.

— Тебя к «фону», — сказал Дан, вертя головой в поисках Наи, потом услышал шум душа из ванной, дверь в которую была совсем рядом, облегченно вздохнул и вошел.

— Кто?

— Тебя ищет президент Ассамблеи.

— Какой еще ассамблеи?

— Всемирной.

— На кой черт я ему сдался?

— Не знаю.

— Но не сам же он звонит?

— Нет, звонит шеф. Он ждет у аппарата.

— Шеф? — Маран протянул руку к тумбочке, где лежал VF, но Дан предупредил его дальнейшие действия.

— Он просил, чтобы ты спустился вниз, — сообщил он, оглядываясь на дверь ванной. — Мужской разговор, как он сказал.

Маран озабоченно сдвинул брови.

— Отвернись, пожалуйста!

Дан не только отвернулся, но и вышел из комнаты и стал спускаться по лестнице, не дошел и до середины, когда Маран в одних джинсах, натягивая на ходу тенниску, сбежал, миновав его, вниз и прошел в гостиную, приглаживая рукой волосы. Когда он сел к мониртору, вид у него был уже более-менее презентабельный. Дан заторопился, чтобы не пропустить этот самый мужской разговор. Экран был обращен в сторону двери, и он увидел, как шеф, хмуро глядя на Марана, сказал в ответ на его приветствие:

— Добрый день. Извини, что беспокою тебя на отдыхе, но нам необходима твоя помощь.

Он неожиданно подвинулся, и Дан увидел невеселое лицо президента.

— Здравствуйте, — сказал тот. — Вы не могли бы подъехать сюда?

— Здравствуйте, — ответил Маран. — Что-то случилось в Бакнии?

Президент изумленно поднял брови, потом сказал:

— Да. В Бакнии. Похищен Олбрайт.

— Олбрайт?!

— Посол Земли в Бакнии Ричард Олбрайт. Вы ведь с ним знакомы?

— Да. — Маран встал. — Мне понадобится минут сорок.

— Я тебя встречу внизу, в холле, — сказал Железный Тигран.

— Зачем? — удивился президент. — Я пошлю секретаря.

— Нет, я сам, — сказал шеф настойчиво. — Через сорок минут? Успеешь?

— Успею. Я возьму с собой Дана? — добавил Маран то ли вопросительно, то ли утвердительно.

— Возьми.

Выключив монитор, Маран повернулся к Дану.

— Ты одет. Вызови ракетное такси. Я буду готов через десять минут. Приму душ, побреюсь.

— Кофе хочешь?

— На кофе времени уже не хватит.

— Я попрошу Нику сделать нам термос. Выпьем по дороге.

— Ладно.

Маран вышел, а Дан сел к «фону». Он как раз успел вызвать такси, предупредить Нику и надеть поверх рубашки пуловер, когда Маран спустился вниз. Свежевыбритый и причесанный, он уже выглядел совсем иначе, правда, надеть костюм или галстук он и не подумал, а был, как обычно, в свитере и куртке. За ним шла Наи, она зябко куталась в большой пушистый жакет, наброшенный на тонкую блузку, неприбранные волосы беспорядочно падали на спину и грудь. Лицо ее показалось Дану странным, почему, он понял у двери, когда она вдруг разрыдалась, прильнув к Марану.

— Не хочу, — отчаянно говорила она сквозь слезы. — Не хочу. Не хочу! Тебя там убьют!

— В Ассамблее? — несколько искусственно удивился Маран.

— В Бакнии!

— Я еду не в Бакнию, а в Ассамблею, — попытался урезонить ее тот, но она только замотала головой. — Не ври мне!

Маран вздохнул и поцеловал ее в лоб.

— Меня ждут, — сказал он тихо. — Ну пожалуйста, успокойся.

— Ты не уедешь, не простившись?

— Не говори глупостей! — Маран высвободился, провел рукой по ее волосам и выскочил за дверь.

Дан последовал за ним, обменявшись коротким поцелуем с Никой.

Такси уже ждало, сев, Маран включил связь с диспетчером и сказал:

— Срочный вызов в Ассамблею. Прошу коридор. — И услышав код, торопливо набрал его. Такси пошло резко вверх, отыскало предоставленный коридор и, быстро набирая скорость, понеслось вперед.

Маран всю дорогу молчал, только наливал чашку за чашкой приготовленный Никой кофе себе и Дану, больше себе, потому что Дан уже опустошивший сегодня две солидные кружки, от третьей чашки отказался. Он и сам молчал, думая об Олбрайте, как тот пришел знакомиться в штаб-квартиру Разведки, как внимателен и дружелюбен был в Латании, как четко и разумно говорил в Старом зале, как перешел на «ты» и стал вести себя по-приятельски…

Войдя в широкие стеклянные двери, ускользавшие в стороны торопливо и словно с подобострастием, они тут же увидели Железного Тиграна, медленно прохаживавшегося по холлу. Он тоже сразу заметил их, быстро подошел, протянул электронные карточки-пропуска и сказал:

— Отойдем на минуту.

Народу в холле было немного, и они легко нашли уголок, где можно было перекинуться парой слов, не опасаясь лишних слушателей.

— Ты даже представить не можешь, — сказал шеф, грустно глядя на Марана, — как я не хочу, чтобы ты летел на Торену. Наверно, ничего на свете в данный момент я не хотел бы меньше. Ты ведь для этих подонков, как кость в горле. Но, Маран, слишком многое поставлено на карту. Вплоть до самого контакта. Я уже не говорю о дальних перспективах. Ты ведь знаешь, у нас очень сильны изоляционисты. Эта история для них просто находка. И, как назло, накануне выборов в Ассамблею!

— Я все понимаю, — сказал Маран. — И готов лететь.

Шеф вздохнул.

— Пойдем. Президент ждет.

Кабинет президента был невелик, куда меньше их комнат на вилле, и обставлен без роскоши. Не «Континенталь», подумал Дан, машинально окидывая взглядом светлое помещение с большими окнами, мебель в котором была отнюдь не из натурального дерева и кожи, как и выстилавший пол ковролин вовсе не напоминал персидский ковер. После того, как почти век назад был принят закон, ограничивающий расходы на содержание административных институтов и организаций, оплачиваемых из бюджетных средств, кабинеты чиновников лишились атрибутов роскоши, стали функциональными, но не претенциозными. Да и жалование президента вряд ли намного превосходило его, Дана, оклад, не говоря о гонорарах за экспедиции, и уж наверняка не дотягивало до ставки Командира Разведки. Вообще Разведка была самой высокооплачиваемой из организаций, содержавшихся на деньги налогоплательщиков. Так что неизвестно, был ли Президент Ассамблеи финансово более независим, чем он, Дан. И все же Дан слегка робел в присутствии человека, может, и не обладавшего большой властью, но представлявшего, пусть и символически, население Земли. Не то Маран. Он держался так же непринужденно, как всегда и везде. Дан в очередной раз позавидовал его способности никогда и не перед кем не смущаться… Правда… Он вспомнил, как Маран покраснел тогда, на Палевой, когда шеф заметил подаренный Наи медальон. И однако это был единственный случай, а сейчас он вел себя с президентом, как равный. Без всякого подобострастия пожал протянутую руку и уселся в предложенное кресло свободно и раскованно, как обычно. Впрочем, ему, как и Дану, да и самому президенту, сразу пришлось подняться, потому что в кабинет вошли еще двое, директор ВОКИ, которому Дана уже как-то представляли, и министр по внеземным делам, человек новый, как и его должность и все его ведомство, созданные несколько месяцев назад. После обмена приветствиями и представлений все наконец расселись, но президент опять-таки не приступил прямо к делу. Вначале он многословно и церемонно извинился перед разведчиками, что прервал их отдых, а потом сказал:

— Я еще не знаком с результатами вашей последней экспедиции, но господин Аматуни сообщил мне, что вы привезли интереснейший материал.

Дан даже не сразу понял, кто такой господин Аматуни, в Разведке шефа никто не называл по фамилии, если не просто шефом в глаза и за глаза, то по прозвищу за глаза.

— Да, кое-что привезли, — ответил Маран сдержанно.

Директор ВОКИ поглядел на него и вставил:

— Материалы бесценные, господин президент. Столько перспектив!

— Боюсь, что если мы не разрешим нынешнюю ситуацию, — сумрачно отозвался президент, — именно с перспективами станет туговато. Простите, — добавил он, обращаясь к Марану, — но прежде чем перейти конкретно к делу, я должен разъяснить вам два обстоятельства. Первое — почему мы придаем этому прискорбному происшествию такое значение, и второе — почему мы обратились именно к вам.

Лицо Марана ничего не выразило, но Дан подумал, что Маран, как и он сам, отлично знает ответ на оба вопроса и предпочел бы, чтобы президент не тратил времени на пустую болтовню, но требовать от политика, чтобы он не болтал, дело безнадежное, потому и никто из них не шелохнулся.

— Конечно, — сказал президент, — вы у нас уже давно и наверняка неплохо изучили расстановку сил на Земле именно в плане космических исследований и внешних контактов. Я бы выделил две основные группы умонастроений, которые существовали всегда. Собственно, подобное разделение общественных устремлений возникло отнюдь не в эпоху космических полетов, в приложении к иным реалиям оно появилось задолго до того. К первой из упомянутых групп относятся настроения, которые мы называем изоляционистскими: нас не интересует то, что находится за пределами нашей планеты, нам незачем тратить силы и средства на изучение космоса, им найдется применение на Земле, где полно людей, уровень жизни которых значительно ниже среднего, давайте обустраивать свой дом и не соваться в чужие дела, ну и тому подобное. Это довольно распространенная точка зрения.

— Но гибельная, — сказал Маран.

— Есть другая группа, которая думает иначе. Которая считает, что будущее человечества в космосе, в контакте с другими разумными расами, в колонизации планет, словом, в непрерывном поступательном развитии. Иначе стагнация, затем регресс. Полагаю, не надо объяснять, что три человека, которые сидят здесь, относятся именно к этой группе, иначе они не занимали бы свои должности. Но с четвертым, то есть со мной, дело обстоит не так просто. Я тоже думаю, как они. И как вы, не так ли?

Маран кивнул.

— Но я здесь отнюдь не потому, что думаю так. На моем месте вполне мог бы быть человек, который придерживается иного мнения. И он может на этом месте оказаться. Понимаете? У нас предвыборный год. Через шесть неполных месяцев состоятся очередные выборы в Ассамблею. И после них большинство, которое на сегодня у нас, может перейти к нашим противникам. Кстати, большинство и сейчас неустойчивое. И этот кабинет может занять человек, который станет ратовать за сокращение, а то и сворачивание работ в космосе и формализацию контактов, иными словами, переброску ассигнований, адресованных ныне, в том числе, на поддержку и развитие Торены, на другие цели, например, увеличение пособий по безработице и другие подобные нужды. И не думайте, что я беспокоюсь о своем личном политическом будущем. То есть я не буду лицемерить и делать вид, что собственные перспективы и перспективы моей партии меня не волнуют. Но в данный момент не это главное. Речь идет о глобальных интересах. Общечеловеческих. И однако интересы партийные заставляют многих видеть это общечеловеческое искаженно. Каждый землянин, погибший на чужой планете, это повод для шумихи, которую немедленно поднимают наши противники. Даже если его завалило в шахте на урановых рудниках Нептуна — пусть подобные происшествия до сих пор случаются и на Земле, я уже не говорю о том, что уран с Нептуна поддерживает экономику Земли, давая возможность увеличивать, в частности, те самые пособия по безработице. Но вы же знаете, политики редко бывают логичны, а среди избирателей, к сожалению, больше тех, кому пламенные речи куда понятнее цифр и выкладок. Месяц назад погиб пилот грузовой ракеты, неудачно стартовавшей с Марса. Газеты, телевидение, сеть до сих полны материалов на эту тему. А исчезновение полномочного посла Земли… Мы постараемся, конечно, чтобы это не сразу дошло до широкой публики… Не будем пока сообщать и семье…

— Семья здесь? — спросил директор ВОКИ.

— Здесь, — отозвался министр. — Дети школьного возраста, учатся, поэтому и жена еще не решилась ехать.

— Но долго держать это происшествие в тайне никак невозможно, — продолжил президент. — Рано или поздно информация просочится, и тогда… Страшно подумать, что из этого раздуют!

— Я все понимаю, — сказал Маран с легким нетерпением.

— Не сомневаюсь. Еще два слова о вас, и все. Не стану останавливаться на ваших личных качествах и том, что связывает вас с Бакнией. Но… — Он повернулся к министру по внеземным делам. — Господин министр, прошу вас.

Тот молча вынул из маленькой папочки, которую принес с собой, небольшой листок.

— Я получил донесение, — сказал он. — С прошлым астролетом. Конечно, все сведения запаздывают на двенадцать дней. Но что делать, другого пути нет.

— Скоро будет, — вмешался директор ВОКИ. — Мы надеемся еще до конца будущего года опробовать первую установку гиперсвязи.

Дан прямо-таки подскочил. Это была действительно новость из новостей. Он даже забыл об Олбрайте, сразу представив себе, как сидя в Малом дворце в Бакнии, запросто разговаривает с Никой, оставшейся на Земле.

— Отлично, — отозвался министр. — Но пока… Итак. На Торене до сих пор дискутируется вопрос о представительстве. В конце концов они решили открыть пока одно, общеторенское. При нашей Ассамблее. И естественно, сразу возник вопрос о личности представителя. Они никак не могут сойтись во мнениях. — Он поднял взгляд на Марана. — Латания и Дерния предложили и отстаивают вашу кандидатуру. Большинство стран поменьше их поддерживают. Но…

— Но Бакния против, — сказал Маран.

— Вы уже знаете?!

— Нет, откуда…

— Словом, — сказал президент, — вот главная причина, по которой я обратился к вам.

— Мне этого никто не предлагал, — возразил Маран. — И потом, даже если б и предложили, очень сомневаюсь, что я дал бы согласие. Впрочем, это не имеет отношения к делу. Если можно, я хотел бы наконец узнать, что же произошло с Олбрайтом.

— Да, конечно, — смутился президент. — С сегодняшним астролетом пришло два сообщения. Одно нам, я имею в виду Министерство внеземных дел при Ассамблее, другое в Разведку.

— От наших толку мало, — сказал министр недовольно. — Олбрайт исчез тринадцать дней назад. Земных дней. Вечером ушел к себе довольно поздно, по торенскому времени около восемнадцати, утром не появился. Последним его видел помощник в служебном кабинете.

— А его комнаты осматривали? — спросил Маран.

— Да. Как будто ничего необычного. Все оказалось на своих местах.

— А в спальне он был? Как с постелью?

— Разобрана.

— Но он спал в ней?

Министр вздохнул.

— Дипломаты не сыщики. Я передал все, что есть в сообщении, только вкратце. Письмо при мне, но оно впятеро длиннее, а фактов больше никаких.

— А что по линии Разведки?

— Тоже немного, — сказал Железный Тигран. — Постель была смята, видимо, он спал, во всяком случае, ложился, то есть ушел не вечером, но когда именно поднялся, или когда его подняли, непонятно, обычно он постель сам не застилал, этим занималась экономка.

— То есть он мог уйти и среди ночи, и утром, — резюмировал Маран. — Я так помню, что посольство было оборудовано сигнализацией. Во всяком случае, двери. Я посоветовал Дику превратить ее в сплошную, крыша, окна и так далее. Это было сделано?

— По-моему, да, — сказал министр.

— Значит, проникнуть туда никто не мог, и его выманили. Звонком или письмом. Если звонком, в памяти автоматов должен быть зафиксирован хотя бы факт.

— Ночью звонков не было, — сказал шеф. — Несколько дневных, но как будто ничего подозрительного. Письма нет и не зарегистрировано, правда, он мог его уничтожить или взять с собой. Одна зацепка. Перед тем, как идти спать, он сказал, что выйдет подышать в сад и заодно проверит почту. У них там стоит специальный почтовый ящик для местной корреспонденции, учитывая ситуацию в стране, они установили его так, что можно просто подойти к двери и кинуть письмо в прорезь, не афишируя себя.

— Ясно. Это все?

— Все.

— Ладно, — вздохнул Маран. — Разберусь на месте. Когда я могу вылететь? — спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Завтра утром пойдет астролет, — ответил директор ВОКИ.

— Кого возьмешь с собой? — спросил шеф. — Мита, наверно?

— Да, — сказал Маран и повернулся к Дану. — Поедешь? Или нет желания? Честно.

— Поеду.

— Значит, Мит и Дан. И дайте мне, пожалуйста, копии обоих донесений.

Министр без звука вынул из папки несколько листков и протянул Марану, а Железный Тигран извлек из кармана коробочку с кристаллом. Маран забрал все и встал.

— Вы разрешите? — спросил он. — Или есть еще вопросы, которые надо обсудить?

— Нет, — сказал президент и тоже поднялся. — Желаю удачи. — Он обошел стол и пожал по очереди руки обоим, и Марану, и Дану. И добавил: — Да поможет вам бог!

Погода за прошедшие несколько часов лучше не стала, тучи еще более сгустились, правда, уже не лило, как утром, а только моросило. Погруженные в свои мысли, они шли от посадочной площадки медленно, не обращая на дождь внимания, только почти у самого дома, обходя особенно крупную лужу, Маран вырвался чуть вперед, и увидев дрожавшие на его волосах прозрачные капельки, Дан осознал, что идет под дождем. Впрочем, Маран снова замедлил шаг и спросил:

— Скажи-ка, он что, верующий?

— Кто?

— Президент. Помнишь, как он нас напутствовал?

— Да поможет вам бог? Видимо, верующий. Хотя не обязательно. Такие фразы ведь становятся со временем трафаретными.

— Знаешь, почему я обратил на нее внимание? Помнишь, я когда-то говорил тебе, что в кевзэ есть и своя философия? Когда набрало силу Установление, ее как бы отбросили, сохранили только этическую часть. Ты поймешь, почему, когда я приведу тебе главный постулат. Он звучит примерно так: бога нет, все зависит от тебя. Я думаю, когда-то на дела, подобные нашему, в Бакнии провожали именно этими словами.

Наи открыла дверь, когда они были еще в нескольких метрах от крыльца, подождала, пока они подошли, и отступила, давая им войти. Маран положил руки ей на плечи… нет, не положил, у него была манера прикасаться, почти не касаясь, кончиками пальцев, как-то особенно бережно, вот и сейчас он провел пальцами по ее плечам и виновато сказал:

— Наи, девочка моя, мне придется…

— Я знаю, — перебила она его. — Я знаю. Раздевайтесь, обед готов.

— Я не хочу обедать.

— А что ты хочешь? Кофе?

— Тебя, — сказал Маран очень тихо, но Дан все-таки расслышал, правда, постарался сохранить отсутствующее выражение лица.

— Ты же со вчерашнего дня ничего не ел, — возразила Наи.

По ее тону Дан понял, что обед особенный, наверно, очередное необычное блюдо, которые она время от времени то ли изобретала, то ли просто извлекала из памяти, но не из кулинарной книги, это Дану было известно от Ники. Понял и Маран, и согласился.

— Ладно, давайте обедать, раз так.

Впрочем, сев за стол, он отказался от закусок, салатов и всего прочего и потребовал «главное блюдо».

Это действительно оказалось что-то необыкновенное, Дан такого не только никогда не пробовал, но и не видел, мясо с какими-то приправами, завернутое в виноградные листья, он ел и ел и никак не мог остановиться, и даже Маран попросил добавки.

За столом все сидели невеселые, Ника тоже была огорчена и глядела почти так же печально, как Наи. Собственно, и сам Дан не был особенно настроен лететь — так безбожно скоро после многомесячной экспедиции на Эдуру, и не старался даже скрыть свое нежелание, поскольку и Маран, отодвигая пустую тарелку, бросил в сердцах:

— Чтоб они провалились! Все эти Лайвы, Песты и прочие подонки! Нет от них избавления.

— Я тоже поеду в порт, — сказала Наи. — Папа обещал, что никаких журналистов не будет, вообще никого.

— Ты ему звонила? — спросил Маран.

— Он сам звонил. Убеждал меня. Говорил о всяких высоких материях. Будто от меня что-то зависит. Будто я могу пустить тебя или не пустить. Будто ты спрашиваешь у меня разрешения.

— А ты хотела бы, чтобы я спрашивал у тебя разрешения? — поинтересовался Маран.

— Упаси боже! Мало мне тут трястись за тебя, так еще и терзаться, что сама послала? Уволь!

— Ты могла б и не посылать, — улыбнулась Ника, — коль скоро он у тебя отпрашивался бы.

— Ну да! Чтобы он меня за это возненавидел. И потом… — Наи вздохнула и спросила Марана: — Как ты думаешь, он жив или его убили?

— Олбрайт? Трудно сказать. Чтобы делать предположения, надо понять мотивы похищения. А у нас неполные да и устаревшие сведения. Может, он даже и нашелся… Хотя не думаю.

— А если вдруг вы прилетите и обнаружите, что он уже на свободе? — спросила Наи. — Вы сразу вернетесь?

— Конечно. Или ты думаешь, что я так туда рвусь?

— Не рвешься? — удивилась Ника. — И Поэта повидать не хочешь?

— Хочу, — сказал Маран. — Но меньше, чем… — Он замолчал и посмотрел на Наи. — Надеюсь, десерта нет? — спросил он.

— Нет, — улыбнулась Ника.

— Спасибо. — Он встал и снова посмотрел на Наи, которая покраснела и медлила.

— Идите, идите, — сказала Ника, и когда они с Даном остались одни, вздохнула: — Ненасытный. Мало ему ночи…

— Конечно, мало, — пожал плечами Дан. — Даже мне мало, а ему и подавно.

— Я уже уловила разницу, — засмеялась Ника, — можешь лишний раз не подчеркивать.

— Какую разницу? — не понял Дан.

— Разницу в вашем отношении к своим женам, мой дорогой. Ты же слышал… Честно говоря, он меня поразил… Или хотел потрафить самолюбию Наи?

— Насчет Поэта? Не думаю. Конечно, он хочет видеть Поэта, но…

— Без отрыва, так сказать, от Наи? То-то и оно. А ты ведь не колеблешься, лететь тебе с ним или остаться со мной. Значит…

— Ничего это не значит. Он ведь тоже не колеблется. И дело тут не в тебе и Наи и не в нас. От того, найдется Олбрайт или нет, зависит очень многое. Очень многое! Может пострадать контакт в принципе и особенно отношения с Бакнией. Наши скудоумные политиканы способны даже закрыть тамошнее представительство… Ну ты сама понимаешь, ты же умная женщина. К тому же первооткрывательница Торены. А что касается меня и Марана… Ты ведь знаешь, сколько у него там врагов. И вообще это дело опасное, наверняка в него замешаны люди с большими возможностями. Я не могу отпустить его одного. Не хочу говорить, что ему понадобится верный друг, у Марана друзей достаточно, так что он, скорее всего, обошелся бы и без меня. Но…

— Но ты не хочешь, чтобы он обходился без тебя.

— Ника! Ты же все прекрасно понимаешь.

— Понимаю, понимаю.

— Вот и хорошо. Тогда пошли наверх.

Серьезность миссии, за которую они взялись, Дан осознал только в космопорту, когда приехавший провожать их шеф передал Марану вместе с маленьким плоским чемоданчиком переливавшуюся всеми цветами радуги электронную карточку, которую Маран без особого трепета спрятал в карман, а вернее, в астролете, когда тот ему эту карточку показал. Три подписи на гарантированной от подделки радужной поверхности — министра по внеземным делам, директора ВОКИ и Командира Разведки — обязывали всех их подчиненных, иными словами, всех находившихся на государственной службе землян, которых только можно было встретить на Торене и около нее, от дипломатов до разведчиков и космолетчиков, оказывать Марану всяческое содействие. Подписи президента, как понял Дан, не было лишь потому, что она ничего не добавляла, вне Солнечной системы все земляне, кроме служащих частных фирм, занимавшихся, в основном, горнорудными работами, входили в сферу трех организаций, предоставивших эти полномочия.

— Будь осторожен, — сказал шеф Марану, он был невесел и озабочен, и явно не только судьбой Олбрайта.

Дан вспомнил невообразимо далекий теперь день на орбитальной станции у Торены, когда шеф уговаривал его покинуть Бакнию и Марана, переждать опасные времена на Земле и сказал, в частности, такую фразу: «В отличие от тебя, я не нахожусь под гипнозом личности Марана». Такую или похожую. Теперь он вряд ли мог бы повторить ее. Конечно, «гипноз» не совсем то слово, но…

Шеф не стал звать с собой Нику и Наи, сказал только, посмотрев на часы: «Три минуты», повернулся спиной к трапу и медленно пошел в сторону здания. И несколько человек из службы порта, провожавшие астролет по долгу службы и посему присутствовавшие на посадочной площадке в столь ранний час, почти на рассвете, последовали за ним. Мит вошел в люк, а они с Мараном задержались. Дан не смотрел в сторону Марана с Наи, он был занят Никой, но когда через две минуты обе женщины торопливо пошли прочь от готовящегося к старту корабля, а сами они быстро взбежали по трапу, и люк за их спиной сразу стал закрываться, Маран сказал со злостью в голосе:

— Ну они у меня попляшут! Это переходит все границы! Лишать мою жену того, что она заслуживает…

— А не ты? — спросил Дан с улыбкой.

— Насчет моих заслуг еще можно поспорить, — сказал Маран серьезно. — Но насчет Наи, по-моему, сомнений нет.

К Торене подлетели, когда в Бакнии был уже поздний вечер, почти ночь, но Маран дожидаться утра на станции не стал, наоборот, он был, кажется, рад, что угодил в ночное время. Он потребовал у Петерса малый орбитолет из последних моделей, приобретенных Разведкой, экранированный, какой невозможно засечь никакими радарами, и примерно в полночь двух друзей высадили на территории посольства, а именно, в саду позади Малого дворца, где их встретил помощник Олбрайта, даже не знавший, кто его ночные гости, ибо Маран попросил, чтобы их имена в эфире не произносились. Петерс, услышав эту просьбу, чуть иронически улыбнулся, да и Дану подобная конспирация была не совсем понятна, но спорить он не стал, вступать в пререкания с Мараном по поводу того, что касалось Бакнии, казалось ему занятием бессмысленным, если не смешным. Свет в саду был выключен, и только войдя через черный ход во дворец, они разглядели друг друга. Худой смуглый молодой человек, сразу предложивший, чтобы к нему обращались по имени, Адриано, провел новоприбывших в кабинет посла, где дожидался заменявший Олбрайта его заместитель. Маленький, изящный японец то ли по фамилии, то ли имени Абе, так он представился, узнал Марана сразу, но не выказал ни особого удивления, ни особой радости. Толку от обоих не было никакого, единственное, что они знали, сводилось к подтверждению самого факта исчезновения. Олбрайт пропал теперь уже двадцать пять земных дней назад, ничего нового, никаких известий, ни малейшей зацепки. Маран прошелся по комнате, рассеянно оглядевшись, связался по «кому» с работавшими в городе разведчиками, их было двое, люди, не известные ни ему, ни Дану, пригласил обоих зайти утром в четыре, потом распорядился, чтобы Миту дали мобиль, и велел ему немедленно ехать и собрать, как он выразился, ребят к половине пятого.

— И обязательно найди мне Поэта, — добавил он, уже не уточняя времени, повернулся к слегка озадаченным этой бурной деятельностью сотрудникам посольства и спросил:

— Встречи Дика, звонки, корреспонденция — наверняка все это где-то фиксировалось?

— Конечно, — сказал Абе. — В компьютере все есть.

— Кодовое слово? — спросил Маран, усаживаясь в кресло посла и разворачивая его к монитору.

— Общее — Олбрайт, по конкретным разделам: прием, встречи, письма, звонки, — мгновенно ответил помощник.

— Спасибо, — сказал Маран. — Спокойной ночи.

— В нас больше нужды нет? — спросил Абе.

— Пока нет.

— Адриано, распорядитесь, чтобы гостям приготовили комнаты, — сказал японец, поклонился и ушел.

Ушел и помощник, Дан смотрел им вслед задумчиво, ему вспомнилось, как Маран самолично искал и выручал Санту во времена своего недолгого пребывания на посту Главы Лиги. Теперь он, кажется, лазать по подземным ходам не собирался. Повзрослел? Но нет, наверно, вовсе не из мальчишества он полез тогда в заваруху, просто безмерно устал от кабинетной борьбы со всеми этими Лайвами.

— Что ты стоишь? — спросил Маран недовольно. — Садись за второй монитор и просматривай со мной журналы.

— А что надо искать? — поинтересовался Дан, усаживаясь за стол помощника в маленькой смежной комнате, соединенной с кабинетом четырехстворчатой дверью, в данный момент полностью открытой, что превращало обе комнаты почти в одно целое.

— Если б я знал!

— Черную кошку в темной комнате?

— Возможно, даже несуществующую.

— Ясно. — Дан включил монитор и уставился на экран.

Прошло не менее трех часов, когда Маран разочарованно выключил компьютер.

— Пошли спать, — сказал он.

Дан, как всегда, проснулся поздно. Как всегда, когда его не будили. Он посмотрел на часы, обнаружил, что по торенскому времени уже шесть, и опять-таки, как всегда, не зная, благодарить Марана, что тот дал ему выспаться, или обидеться, что его оставили в стороне от дел, встал, накинул халат и, чуть приоткрыв дверь — им предоставили те же комнаты, что в прошлый раз — заглянул к Марану. Тот, естественно, был одет и умыт, но не лежал на диване, как ожидал Дан, а сидел в кресле с большущей кружкой, неоспоримым вещественным доказательством тесного общения с Наи или, если заглянуть поглубже, шефом, не признававшим малых доз кофе.

— Ну как? — спросил Дан, запахивая халат и входя.

— Нуль, — ответил Маран коротко.

— Разведчики…

— Там же, где в первый день. Никаких зацепок. И даже мои ребята не знают абсолютно ничего. Уникальная ситуация — никаких слухов, разговоров, предположений. Конечно, розысками они по собственному почину не занимались, но держали ушки на макушке. И — ничего. Последняя надежда — Поэт.

— А что может знать Поэт? — удивился Дан.

Маран усмехнулся.

— Ты недооцениваешь его любознательность. Он обычно в курсе всего. Но главное не это. Конечно, он не поступил к Олбрайту в советники официально, но советами его не обделял. Он часто тут бывал, и Дик неоднократно совещался с ним по поводу бакнианских дел. Так что осталось ждать, пока он обнаружится.

— А догадок у тебя нет? — спросил Дан.

— Ну догадки у меня появились еще на Земле.

— Но они нуждаются в подкреплении?

Маран посмотрел на него испытующе.

— По-моему, они есть и у тебя, — сказал он.

Дан покраснел.

— Не смущайся. Ну?

— Уровень конспирации, — начал Дан, — настолько высок, что…

— …заставляет подозревать участие в деле весьма крупных фигур, — закончил за него Маран. — Ты это хотел сказать?

— Примерно.

— Согласен, — сказал Маран. — Узкий круг исполнителей, сильное влияние сверху и страх снизу. Проговориться означает потерять жизнь. Либо…

— Либо?

— Либо непосредственных исполнителей уже убрали. Кто способен на такие комбинации, я догадываюсь. Но мне непонятен смысл… Пойди оденься, надо быть готовыми, вдруг понадобится выйти.

Поэт появился, когда Дан был в ванной.

Приняв наскоро холодный душ и побрившись, Дан, скидывая на ходу халат, прошел в комнату и услышал голос Марана, который говорил с досадой:

— Ты вообразить себе не можешь, какой замечательный клубок мы нашли. И даже выдернули кончик нитки, теперь только и делай, что отматывай дальше. Но вместо того я вынужден опять заниматься этими подонками. Надоело, ей-богу!

— Ты прав, — ответил ему Поэт, — вот они у меня где! Пора с этим что-то делать.

— Что ты предлагаешь? — спросил Маран.

— Я? — удивился Поэт. — По-моему, ты у нас главный выдумщик. В прошлый раз…

— В прошлый раз, — возразил Маран, — ты дал мне информацию, на которой я все построил. Сейчас она у тебя есть?

— Вряд ли, — сказал Поэт с сомнением.

— Ладно, это не к спеху. Но про похищение Олбрайта ты что-нибудь знаешь? Какие-то соображения у тебя есть? И ради Создателя, не говори нет, потому что ты — моя последняя надежда.

— Ну… Соображения, конечно, имеются, но… Мне трудно судить, Маран. Я тебе расскажу, а ты сам решай, имеет это отношение к делу или нет.

— Ага. Погоди минуту, — сказал Маран и крикнул: — Дан! Что ты там копаешься? Иди сюда.

Дан задержался, решая, как одеться, улетев с Земли в начале осени, он попал на Торену в разгар или нет, последнюю треть бакнианского лета и никак не мог выбрать форму одежды. Когда Маран окликнул его, он вспомнил, что тот был в спортивной сорочке, и, подумав, что жителю Бакнии лучше знать, быстро натянул нечто схожее.

— Здравствуй, Дан, — сказал Поэт, радостно раскрывая объятья. — Ну как, узнал наконец, что хотел?

— Что хотел? — переспросил Дан.

— Узнал, узнал, — сказал Маран нетерпеливо. — И даже уже почти освоил низшую ступень.

— Ну? — удивился Поэт. — Это называется не терять времени зря.

— Ладно, перейдем к делу!

— Погоди. Ты не сказал мне, как у тебя с Наи.

— Нормально, — ответил Маран сдержанно и даже сурово, но Поэт резко повернулся к нему и уставился на него.

— Нормально? — сказал он, улыбаясь. — Пусть так.

— Опять ловишь? — спросил Маран.

— Представь себе.

Маран нахмурился, Дан думал, что он поменяет тему, но тот неожиданно осведомился:

— Ну и как?

— Новое качество, — сказал Поэт. — Или оттенок. Расшифровать?

— Давай.

— Когда я тебя провожал, я ловил одно чувство, сквозь которое невозможно было пробиться глубже. Я потом еще долго размышлял, хватит ли тебя при твоей занятости на то, чтобы использовать свой шанс. Ведь любую страсть, как бы сильна она не была, можно рано или поздно утолить, а вот есть ли что-то за ней?

— Есть? — поинтересовался Маран.

— Теперь да.

— Что?

— Нежность. Радость, даже ощущение счастья.

Дана поразило выражение лица, с которым Маран все это выслушал, он ожидал смущения или того, что тот оборвет откровения Поэта, но Маран серьезно кивнул и спросил:

— А Дана ты тоже чувствуешь?

— Почти нет, — сознался Поэт.

— Сейчас или вообще?

— Сейчас, во всяком случае.

— Дан, — сказал Маран задумчиво, — помнишь тот вечер на Палевой, когда мы с тобой прогулялись к морю и встретили там островитянина?

— Ну?

— Потом вернулись домой, вернее, к дому, и ты пошел спать, а я… — Он замолчал, но у Дана и без того вспыхнула в памяти картина жуткого пробуждения на следующее утро и всего, что было дальше. Он невольно ушел в воспоминания и не сразу заметил, что Поэт повернулся теперь к нему и изучающе смотрит на него.

— Ну как? — спросил Маран.

— Гнев, — ответил Поэт, — тоска… Еще что-то, смущение, стыд, нечто похожее… Конечно, тебя я чувствую лучше.

— Неудивительно. Видимо, давность и крепость эмоциональных связей играют немалую роль… А что от меня идет сейчас?

— Не знаю, как назвать. Любопытство, интерес…

— А то? Насчет Наи?

— Вот сейчас вспыхнуло. До этого словно не было.

— Понятно. Чтобы ты уловил эмоцию, ее надо, так сказать, отмобилизовать. Ты задаешь вопрос и слышишь. Так?

— Пожалуй, — согласился Поэт. — Как правило. Но не всегда.

— Естественно. Человек может и сам включиться. Послушай, а как насчет вектора?

— Какого вектора? — не понял Поэт.

— Ну откуда ты знаешь, что мои чувства относятся к Наи, а не к другой женщине?

— Этого я не знаю. Имени на них не написано. Я просто предполагаю… Мы же говорим о ней и…

— Но ты ведь уловил тогда в Латании, что та ненависть и прочие эмоции были направлены на меня?

— Уловил. Но как?.. — Поэт задумался.

— Погоди-ка… Что теперь?

— Теперь? — Поэт оживился. — Ты думаешь о Дане?

— Да.

— Я чувствую тепло, которое… Ого! — Он так и подскочил. — А сейчас ты подумал обо мне? Здорово! Я прямо вижу, как это поворачивается… Вроде стрелки компаса. Я понял, я улавливаю вектор, как ты выражаешься, если он направлен на присутствующего. И даже оба конца, если они тут… А насчет Наи — это просто уходит куда-то вдаль…

— Надо поэкспериментировать, — предложил Дан.

— Поэкспериментируем. Но только не сейчас. Давай, Поэт, выкладывай.

— Насчет Дика?

В дверь постучали, и высокая улыбчивая женщина лет сорока внесла поднос с завтраком — роботов в посольстве не держали, как и вообще в земных учреждениях на Торене. Она хотела накрыть на стол, но Маран, поблагодарив, отослал ее и принялся разливать кофе сам, кивнув Поэту, чтобы тот приступал к рассказу.

— Видишь ли, — сказал Поэт, отпивая из чашки. — Дик отдавил кучу мозолей. Он, по-моему, слишком торопился.

— Как Маран образца 759 года? — спросил Маран.

— Почти.

— В чем это выражалось конкретно?

— Начнем с того, что он развернул бурную просветительскую деятельность. Та встреча в Старом зале его раззадорила. Правда, контактов такого масштаба больше не было. Разок он приходил на мой концерт, я пел песню о Земле…

— Ты написал песню о Земле? — обрадовался Дан.

— Конечно. Я же сказал, что напишу… Кстати, Маран, я написал в ваше отсутствие даже не десять, а двенадцать песен, так что свою часть договора я выполнил.

— Свою я выполню при двух условиях, — ответил Маран, усмехнувшись. — Первое: если мне дадут командовать еще какой-нибудь экспедицией. Второе: если тут все кончится благополучно, и мы останемся целы. Но не отвлекайся. Итак, ты пел о Земле…

— И пригласил Дика. Посадил в первый ряд. Многие его узнали, после концерта собралась куча народу, он с ними беседовал. И проповедовал демократические ценности, это у него бзик такой, везде и всюду восхвалять демократию. Что он и делал. Вообще он их изрядно донимал. То просил показать ему какое-нибудь производство и принимался объяснять рабочим что-то про акции. То отправлялся посмотреть деревню и начинал толковать про землевладение и торговлю… Кстати, он устроил тебе широкую рекламу — рассказывал в деревнях, что ты хотел раздать землю, но тебе не позволили…

— Это зря, — сказал Маран, — но вообще-то он вел себя правильно.

— Возможно. Но он восстановил против себя верхушку Лиги. Впрочем, главное не разговоры. Дело в том, что он пытался давить. Используя сложившуюся ситуацию… Не знаю, насколько ты в курсе того, что происходит в Бакнии. Ты ведь и в прошлый раз не имел времени вникнуть…

— В прошлый раз, — возразил Маран, — я встречался с ребятами, и они меня просветили.

— Значит, ты знаешь, что с продовольствием дела совсем швах. Уже вскоре после того, как мы вернулись, то есть несколько месяцев назад, торговля продуктами почти прекратилась, полностью перешли на распределение. А сейчас уже вообще ничего не купишь. Продукты выдают вместо части жалования. В большинстве баров и подобных заведений перестали подавать еду — неоткуда взять. Одни напитки.

— А ты что ешь? — спросил Маран.

— Ну меня пока кормят.

— Но не очень сытно, — заметил Дан, глядя на его похудевшее лицо.

— Люди отрывают от себя… Ладно, это неважно. В последние месяцы идут слухи, что урежут долю крестьянам. Правда, не на мешок, а на четверть, максимум полмешка. Но они настолько напуганы тем взрывом после истории с Вагрой, что никак не решатся. Устроили даже обсуждение среди лигистов. Я слышу об этом уже добрый десяток декад, но пока воз ни с места. Здорово они тогда перетрусили…

— Теперь ситуация другая, — возразил Маран. — Тогда это было наказание, сейчас необходимость. И горожане не выйдут на улицы, ведь они сами голодают.

— Горожане не выйдут, но крестьяне могут взбунтоваться. Внутренней Охране с ними не справиться, а как поведет себя Наружная, неизвестно. Тонака перессорился со всем Правлением. Собственно, конфликт у них давно, из-за Изия… Хотя, скажу тебе, Маран, они практически сдали Изия, им ведь тоже нужен, как говорят земляне, козел отпущения, а Изий очень удобен, потихоньку они свалили на него все, правда, преступления у них называются ошибками, но свалили. Так что тут Тонака может быть более-менее спокоен, он отомщен. Но недавно он потребовал вернуть хотя бы Илу Леса и попробовать что-то изменить в деревне. Говорят, Лайва съязвил на это нечто вроде «А Марана ты вернуть не хочешь?» На что Тонака ответил: «Я бы вернул, но он не придет, даже если ты станешь вместе со мной умолять его». Словом, положение аховое. И тут Дик предлагает помощь. Земля купит зерно и прочее в Латании, Дернии и тому подобное и передаст Бакнии. Безвозмездно.

— Так они должны на руках его носить, а не похищать.

— Извини. Безвозмездно в данном случае означает бесплатно. То есть не за деньги. Но!

— За какие-то уступки? И чего же он потребовал?

— Я толком не знаю, Маран. Он мне не говорил, а только намекнул на рычаги… помнишь, у нас шла речь о рычагах, ты еще предупредил его, чтобы он был с ними осторожен. Словом, я думаю, что он попытался надавить на Правление, потребовать каких-то серьезных изменений, и они решили его убрать.

— В надежде, что новый посол окажется сговорчивее? — Маран с сомнением покачал головой. — Они же не полные идиоты. Они должны понимать, что шансов на это мало. Гораздо более вероятно, что земляне просто уйдут из Бакнии.

— И то дело. Не станут совать нос в дела Лиги.

— Да, но она останется один на один с голодом, с перспективой крестьянских бунтов, с непослушной армией. Неубедительно. Даже если сейчас они конфискуют часть доли, и это сойдет им с рук, через год ведь будет еще хуже. Что тогда?

— А на это Лайве наплевать. Он болен, и через год его может не быть в живых.

Маран насторожился.

— Болен? Чем?

— Не знаю. Чем-то таким, что у нас вылечить невозможно. Он даже обращался за помощью к Дику.

— И Дик?..

— Понимаешь, я узнал об этом не от Дика. Буквально накануне похищения… Дина тогда только вернулась с Земли, Дик, как тебе и обещал, взял ее к себе советником по культуре, правда, она проработала с ним всего два дня… Дик вызвал ее к себе… по другому поводу, просил собрать матерал по архитектуре или живописи, сейчас не помню, заговорил о Крепости в архитектурном смысле слова и обмолвился, что был там утром, Лайва пригласил его для конфиденциальной беседы, он тяжело болен и хочет прибегнуть к помощи земной медицины.

— Это все? — спросил Маран взволнованно.

— Все. Будь там я — я, конечно, спросил бы, собирается ли Дик помочь, но Дина постеснялась.

— Черт побери! — Маран встал и отошел к окну. Минуту он стоял там, спиной к Поэту и Дану, потом круто повернулся. — Я все понял, — объявил он спокойно.

Поэт смотрел недоверчиво.

— Вот как?

— Да, друг мой.

— Ну и?

— Подумай сам. Ты ведь знаешь не меньше, а больше меня.

— Может, Дик отказал, и Лайва…

Маран покачал головой.

— Дик не мог отказать. Земляне — гуманисты, в медицинской помощи они не станут отказывать никому.

— Даже убийце и преступнику?

— Даже убийце. Не так ли, Дан?

Дан кивнул.

— Значит, он попросил за это слишком… — снова начал Поэт, но Маран прервал его:

— Он ничего не просил. Его убрали за то, что он согласился помочь.

— Но кто?!

— Разумеется, тот, кому невыгодно, чтобы Лайва выздоровел. Похитив Дика, он не только убрал конкретного человека, но и вызвал осложнение отношений, почти разрыв с Землей и затруднил положение Лайвы до крайности.

— И кто же это? — повторил вопрос Поэт.

— Человек, который дышит Лайве в затылок. Который надеется занять его место.

— Надо выяснить расклад сил в Правлении, — предложил Дан. — Тогда мы узнаем…

— Ничего выяснять не надо, — оборвал его Маран. — Все понятно и так. Подобная операция под силу только одному человеку.

— Песта? — спросил Поэт.

— Конечно.

— Правдоподобно.

— Но правда ли? — сказал Дан с сомнением.

Маран посмотрел на него, прошел к видеофону в углу и скомандовал:

— Беллини.

И когда на экране появился помощник посла, спросил:

— Скажите, пожалуйста, к кому вы обращаетесь, если возникает необходимость во враче. В штате посольства ведь такого нет?

— Нет. Но мы обычно обходимся диагностером и прочей техникой. А для сложных случаев есть врач в центральном посольстве, в Латании.

— Как с ним можно связаться? — поинтересовался Маран.

— Вне посольства связь спутниковая. Через орбитальную станцию. Подождите пару минут, я сам вас с ним свяжу, — сказал Адриано и исчез.

Двух минут не понадобилось, Маран успел только пододвинуть к аппарату стул и сесть, когда на экране появился немолодой, седоватый, довольно хмурый мужчина, начавший немедленно разглагольствовать на тему врачебной тайны и неразглашения историй болезни. Маран терпеливо ждал, пока тот наговорится, потом миролюбиво сказал:

— Послушайте, дорогой доктор, я вовсе не собираюсь спрашивать вас об имени пациента и его биографии. Меня интересует сущий пустяк: просил ли вас накануне похищения Ричард Олбрайт проконсультровать больного. Не землянина, а торенца, конкретно бакна. Без имен.

— Просил, — буркнул тот.

— И вы проконсультировали?

— Нет. Не успел. На следующий день Олбрайт исчез, и я так и не встретился с пациентом.

— А о какой болезни шла речь? — спросил Маран небрежно, но врач на удочку не попался.

— Этого я вам не скажу, — заявил он сухо.

— Даже если от этого будет зависеть жизнь Олбрайта? — поинтересовался Маран.

— Сначала докажите мне, что здесь есть связь, — отпарировал врач, — и возможно, я…

— Возможно? — Маран улыбнулся. — Благодарю вас, доктор. Боюсь, что мне придется слишком долго доказывать вам право на жизнь здорового человека. Извините, но у меня нет на это времени.

— Эти врачи просто наказание, — выпалил Дан сердито, когда экран погас. — Они прикрывают врачебной тайной все свои капризы и пороки, в том числе, властолюбие и любопытство.

— Да ладно, — отмахнулся Маран. — Главное мы у него выведали, а остальное… Чем болен Лайва, он знает только от Дика, то есть бакнианский диагноз, а это я и без его помощи выясню в два счета, если понадобится… Вот что, дорогие мои, идите к Дану. Поэт, пусть Дан расскажет тебе об Эдуре. А я немного подумаю.

Он пересел в кресло и налил себе кофе.

Флайер завис высоко над Крепостью. Настолько высоко, что наблюдателю снизу казался б лишь точкой, сама же Крепость сверху виделась чем-то вроде гайки неправильной формы с пятнышками или пупырышками в пустой сердцевине. Но на экране крыша Центрального здания была вполне различима во всех деталях, и Маран манипулировал кнопками на пульте, подводя тоненькую стрелку к тому ее углу, над которым возвышалась смотровая башня. Установив стрелку, он зафиксировал ее положение, потом повернулся к Миту, сидевшему сзади между Даном и Навером.

— Еще раз повторяю последовательность действий. Идем резко вниз. Мы трое выпрыгиваем на крышу. Ты немедленно поднимаешь флайер на пятьсот метров по альтиметру и ждешь. Как только мы показываемся на выходе, снова резко падаешь вниз и забираешь нас. Ясно?

— Ясно, — сказал Мит. — Только…

— Только — что?

Мит помолчал. Дан догадывался, что он хотел сказать и сказал бы, если б не боялся его, Дана, обидеть. Конечно, попросился бы в вылазку вместо него!

— Нет, ничего, — ответил Мит наконец. — Ну что, начнем?

— Садись к пульту. Дан, становись к правой дверце, Навер, ты прыгаешь из левой, после меня. Пошел!

Дан невольно вспомнил Палевую. Во второй раз, когда они отправились освобождать Марана. Похоже. Флайер не успел коснуться крыши, как он, стараясь двигаться синхронно с Мараном, распахнул дверцу, соскочил и захлопнул ее. Флайер тут же взмыл вверх, а они пробежали несколько метров до смотровой башни и нырнули в полукруглое отверстие, напоминавшее зев. Быстрый спуск к крошечной площадке под лестницей, поворот в коридор. В коридоре дежурили два охранника с автоматами, но оружие висело у них за спиной, они, естественно, не ожидали нападения здесь, на верхнем этаже Центрального здания, в сердце Крепости с запертыми воротами и полным народу двором. И буквально остолбенели.

— С дороги! — сказал Маран жестко, он шел прямо на них, Дан ожидал схватки, но охранники, словно загипнотизированные, шарахнулись в стороны, Маран распахнул дверь напротив и вошел. Дан, отстававший ровно на шаг, переступив порог, увидел перепуганную секретаршу и спину Марана, уже оказавшегося у второй двери.

— Бросьте автоматы, — скомандовал в коридоре Навер. — Лицом к стене!

— Входи, Дан, — сказал Маран, не оборачиваясь. — А ты ступай в коридор. — Он даже не повернул головы в сторону секретарши, но та послушно встала, а Маран рывком открыл дверь в кабинет.

Дан увидел, как подскочил в кресле за массивным письменным столом крупный угрюмый мужчина в штатском, Песта собственной персоной, и приподнялся сидевший лицом к тому, вполоборота к двери человек в форме Охраны, с пятью нашивками, офицер в больших чинах, которого Дан не знал.

— Ни с места! — крикнул он, поднимая руку со станнером, который те наверняка должны были принять за пистолет.

Маран сунул руки в карманы и знакомо прогнулся назад, напрягшись, словно лук, из которого сейчас вылетит стрела.

— Послушай, Песта, — сказал он звонко. — Я абсолютно убежден, что за похищением земного посла стоишь ты. Аб-со-лют-но. Я тебя предупреждаю: если с ним что-то случится, ты ответишь за это.

— Перед Землей, что ли? — спросил Песта лениво.

— Передо мной! Не выводи меня из терпения, Песта. Запомни. Если Ричард Олбрайт не вернется в земное посольство живым и невредимым, я тебя уничтожу. Говорю при свидетелях. Даю тебе сутки, начиная с этой минуты… Руки на стол! Дан! — но Дан уже навел станнер на Песту, тот, поколебавшись секунду, медленно вытянул из-под столешницы крупные костистые кисти и положил на стол. Маран обошел тумбу, вынул из ящика пистолет и спрятал в карман. — Ты слышал? Я тебя уничтожу. Слово Марана. Ты меня знаешь. Я своего слова никогда не нарушал.

Он резко повернулся и вышел, Дан отступил на шаг со станнером в руке, еще на один, оказавшись в приемной, захлопнул дверь и присоединился к Марану. В коридоре оба охранника стояли у стены, лицом к ней, разведя руки широко в стороны. Секретарша жалась в углу. Навер караулил всю компанию с пистолетом в руке, увидев Марана с Даном, он опустил пистолет, передавая пленников под прицел Дану, и подобрал брошенные на пол автоматы.

— В приемную, живо, — сказал Маран ледяным голосом, и пленники беспрекословно проскочили внутрь. Маран захлопнул и эту дверь и, усмехнувшись, просунул в ручку ствол автомата вместо засова. Вся процедура заняла не больше минуты.

— Уходим.

Стремительно проскочив пустой коридор, они нырнули в башню и бегом поднялись по лестнице. Уже оказавшись на крыше, Дан расслышал топот внизу и понял, что Песта поднял тревогу. Поздно, приятель! Когда флайер, подошедший точно в нужный момент, забрал их и взмыл в воздух, Дан увидел сверху беготню охранников во дворе, суматоху и суету. Но никому не пришло в голову искать их в небе, и бесшумный серый — под цвет облаков, аппарат, так и не обратив на себя внимания, растворился в вышине.

Маран высадил Мита и Навера на окраине города у парка. Дан удивленно смотрел на пышные зеленые деревца, листья которых были тронуты где желтым, где оранжевым, изредка красным. Он не сразу сообразил, что это один из трех парков, которые успели посадить в короткую эпоху правления Марана. Деревья были из-под Тиганы, со временем они должны были приобрести то множество оттенков, которое делало тамошние леса красочными, как цветники.

Пока он разглядывал парк, Маран коротко переговорил с Митом и Навером и поднял флайер вертикально вверх. Дан не слышал, какое он им дал задание, его больше занимало другое.

— Послушай, — сказал он, когда Маран снял руки с пульта и откинулся на спинку сидения. — Объясни мне, как ты собираешься исполнять свое обещание.

— Какое обещание? — спросил Маран рассеянно.

— Уничтожить Песту. Не собираешься же ты застрелить его собственноручно?

— Ну если дело дойдет до этого, — сказал Маран невозмутимо, даже безразлично, — я уж изыщу способ, не беспокойся.

— А ты надеешься, что не дойдет?

— Если б я не надеялся, я не стал бы устраивать это представление. Песта меня хорошо знает, Дан. Он понимает, что я так или иначе свое слово сдержу. Теперь у него лишь два выхода. Либо вернуть Дика…

— Если он жив.

— Жив, — сказал Маран уверенно.

— Либо?

— Либо уничтожить меня прежде, чем я до него доберусь.

— А если он выберет второе?

— Ну это не так просто сделать. Не забудь, после истории с визор-центром они меня ловили два месяца, но так и не поймали.

— Тогда они не знали, где ты, — возразил Дан, — а теперь знают.

— Не думаешь же ты, что Песта станет штурмовать земное посольство.

— А вдруг?

— Нет, Дан. Во-первых, даже взять посольство приступом еще не означает поймать меня. Я же могу спокойно смыться на флайере или даже орбитолете. О существовании подобных аппаратов ему известно. Поэтому я и не хотел, чтобы он знал о моем прилете, тогда он был бы начеку и мог позаботиться об охране подступов с воздуха. Я ведь подозревал его с самого начала… А во-вторых, это означает расшифровку и полную конфронтацию с землянами, что в его расчеты не входит.

— Ты знаешь, что входит в его расчеты?

— Конечно. Это проще простого. Смотри сам. Песта узнает, что Лайва болен, и тому недолго осталось жить. Он в курсе всего, у него ведь осведомители, агентура, подслушивающие устройства…

— Маран! — перебил его Дан. — Мы совершили промах. Надо было оставить там у него «жучок». Не исключено, что нам удалось бы выяснить…

— Не удалось бы, — остановил его Маран. — Все помещения Крепости прослушиваются, и Песте это известно лучше, чем кому-либо другому. Он не может допустить, чтобы Лайва узнал о его игре. Следовательно, он не произнесет в кабинете ни одного лишнего слова.

— Понятно. Извини, я тебя перебил. Итак, Песта узнает о болезни Лайвы…

— Он чрезвычайно властолюбив. И честолюбив. И вот шанс. Можно стать преемником Лайвы. Он уже воображает себя на троне. И вдруг выясняется, что Лайву берутся вылечить. Но Песта уже привык к мысли, что будет править. Вжился в роль. И отказаться от нее ему трудно. Он начинает действовать.

— По-моему, в твоих рассуждениях есть одно слабое место. Если Песта так хочет власти, почему он до сих пор не взял эту власть? Ведь Охрана под его началом, и наверняка в ней достаточно людей, которые пошли бы за ним. Он мог бы устроить дворцовый переворот.

— Видишь ли, Дан, ты недооцениваешь устойчивость системы. Рон Лев был не дурак. В том, что касается сохранения власти, во всяком случае. У Внутренней Охраны есть противовес — Наружная. Эти две силы уравновешивают друг друга, пусть они и неравны. Хотя армия количественно больше, она дальше от власти. Я имею в виду место расположения последней. Чтобы взять власть, ей надо захватить Крепость, которую Внутренняя Охрана может защищать достаточно долго.

— Достаточно для чего?

— Ведь переворот, Дан, должен быть быстрым. Затягиваясь, он превращается в бунт. В переворот невозможно вовлечь всю армию. Такие вещи делают с кучкой сторонников и ставят страну и людей перед фактом. А если месяцами осаждать Крепость, сторонники начнут разбегаться, колеблющиеся — переходить на сторону законной власти, и так далее.

— А если переворот устроит Внутренняя Охрана?

— Армия его подавит.

— Если два Начальника не сговорятся.

— Они не могут сговориться. Если один из них порядочный человек, он не пойдет на сговор. А если это ребята одной породы, они начнут бороться за власть. Потому они и поставлены в одинаковое положение. Оба — члены Правления по должности и имеют равные шансы занять престол. Понимаешь?

Дан кивнул.

Флайер пошел вниз и приземлился в саду Малого дворца, где была оборудована небольшая посадочная площадка.

— А почему ты думаешь, что Дик жив? — спросил Дан, когда они вошли к себе. — Песта мог его убрать.

Маран сел и сразу потянулся к термосу с кофе.

— Кофе будешь? — спросил он и, когда Дан кивнул, налил две полные кружки. — Как я раньше без кофе обходился, не понимаю, — сказал он. — Да. Так вот, Песта тоже не последний олух. Ситуация в стране для него не тайна. Два варианта. Первый: он приказывает Дика убить, приходит к власти и в условиях конфронтации с землянами начинает бороться с голодом путем урезания крестьянской доли. Второй: он похищает Дика, прячет, приходит к власти, «обнаруживает» похищенного и похитителей, освобождает первого, наказывает вторых и…

— И земляне начинают ему помогать, — подхватил Дан.

— Ну да. Ты какой бы вариант выбрал?

— Но выходит, ты испортил ему всю игру? Теперь, если он освободит Дика, он тем самым как бы признается, что похищение организовал он? Так ведь?

— Так.

— Может, разумнее было бы дать ему доиграть партию?

— Я так и сделал бы, Дан, если б не два обстоятельства, которые этого не позволяют.

— Какие?

— Первое то, из-за которого нас, собственно, потревожили. Вряд ли Лайва умрет завтра. Если б его состояние было настолько тяжелым, Дик вызвал бы врача немедленно.

— Но если б у него оставался год, — возразил Дан, — вряд ли Песта мог рассчитывать, что Лайва за целый год не наладит каким-то образом отношения с нами. Да и продержать похищенного посла столько времени в плену так, чтобы никто до него не добрался, нереально, понятно ведь, что его будут искать.

— Год — нет. Но два-три месяца возможно. Однако, если эта неопределенность продлится еще месяц, на Земле разразится тот самый скандал, погасить который мы взялись.

— А второе обстоятельство?

— Для землян это, возможно, ничего не определяет, но для меня существенно. Песта у власти это еще хуже, чем Лайва.

Дан задумался. До этой стороны дела он еще как-то не добрался, голова его была занята Олбрайтом, президентом, изоляционистами, перспективами контакта и еще более отдаленными, маячившей в еле обозримом будущем федерацией, о которой мечтал Маран… О Бакнии и ее проблемах он попросту забыл. И только после замечания Марана осознал, что смерть Лайвы означает… Что же она означает?

— Маран, — спросил он, — а каков механизм передачи власти? В случае смерти Главы Лиги… Собственно, я, кажется, помню… Правление выбирает нового Главу, так?

— Так.

— Из числа своих членов?

— Теоретически нет. В Уставе это не оговаривается, по идее, им может стать даже рядовой член Лиги. Но на практике, конечно… Однако в этой простой, в сущности, процедуре есть один немаловажный ньюанс. Глава устно или в завещании имеет право — если он уходит сам, а его не выкидывают, разумеется — назвать кандидатуру своего преемника. И при голосовании тот получает даже не два обычных голоса своего предшественника… ну ты помнишь, при голосовании в Правлении голос Главы считается за два… а в данном случае не два, но даже целых три. Плюс свой собственный. А теперь посчитай сам. Сейчас в Правлении семь членов, значит, тот, кого предложит Лайва, будет априори иметь четыре голоса из девяти. Еще один, и он избран. Понимаешь, какое это огромное преимущество? Потому я и думаю, что Песта постарается это преимущество приобрести, а значит, ни в коем случае не допустит, чтобы Лайва узнал о его махинациях. Скорее всего, он подыщет громоотвод, в смысле, свалит все на третье лицо. А если он изберет для этого члена Правления, он заодно избавится от лишнего конкурента и… Смотри-ка, тогда ведь уже изначально будет четыре против четырех, даже если у него не найдется ни одного сторонника, создастся патовая ситуация и… Хм! Интересный расклад получается… — Маран помолчал и сказал: — Извини, Дан, но мне надо это как следует обдумать. Посиди полчасика тихо, ладно?

— Я пойду к себе, — сказал Дан. — Только хорошо бы иметь какие-нибудь доказательства, что дело обстоит именно так.

— Доказательства? — переспросил Маран уже рассеянно. — Будут тебе и доказательства.

— Когда?

— Через полчаса. Иди, я тебя позову. — Маран одним глотком допил кофе и растянулся на диване в своей любимой позе, заложив руки за голову и закрыв глаза.

Дан недоуменно посмотрел на стенные часы и пошел к себе.

Простояв несколько минут у окна, Дан решил спуститься в сад, но когда он пересек комнату и открыл дверь в коридор, Маран окликнул его.

— Не выходи, — сказал он, и когда Дан поинтересовался, почему, ответил лаконично: — Ты мне нужен.

Дан молча вернулся обратно и сел в кресло так, чтобы видеть Марана в приотворенную дверь. Он ожидал, что Маран позовет его и объяснит, для чего он ему понадобился, но тот больше ничего не сказал, и Дан не стал ему мешать. Он не шевельнулся, даже когда прошли обещанные полчаса, и ничего не произошло. Впрочем, еще через несколько минут в дверь позвонили. Звонок был условный, сложное сочетание коротких и длинных, видимо, Маран решил не рисковать, хотя попасть в посольство постороннему было невозможно или почти невозможно. Правда, дверь он открыл мгновенно, дворец был уже оборудован земной техникой, и он протянул руку к лежавшему рядом на столике пульту, не вставая. Однако, когда открылась дверь в комнату, сразу поднялся и радостно улыбнулся. Дан увидел, как он обнимает высокого широкоплечего парня со светлыми волосами, и удивился. И только, когда Маран выпустил парня из объятий и спросил:

— Как живешь, мальчуган? — он понял, что это Санта.

Тот потупился, и за него ответил появившийся в поле зрения Мит.

— Плохо он живет. Плохо.

— Что так? — спросил Маран.

— Хорошо он будет жить, когда ты возьмешь его к себе. Разве непонятно?

Маран улыбнулся.

— Может, и возьму… Дан! Где ты там? — крикнул он, и когда Дан вошел, спросил: — Узнаешь?

— Встретил на улице, не узнал бы, — сказал Дан, разглядывая Санту, который был уже его роста и из худого долговязого мальчишки с ломающимся голосом превратился в крепкого мужчину с густым басом. В сущности, он был действительно неузнаваем, не изменилось только одно: влюбленный взгляд, которым он смотрел на Марана.

— Ну, — спросил тем временем Маран, — что выяснили?

Дан ожидал, что ответит Мит, но заговорил Санта.

— Вот диагноз, — сказал он, вынимая из нагрудного кармана и подавая Марану маленькую, сложенную вчетверо бумажку. — Армейский медик, который участвовал в консилиуме, дает ему от одного месяца до трех.

Маран развернул бумажку и прочел написанные там пару строк. Потом снова сложил ее и спрятал в карман.

— По-вашему это что-то вроде лейкемии, если я не ошибаюсь, — сказал он Дану. — У вас ведь ее лечат, не так ли?

— Да, — кивнул Дан, — как правило.

Маран задумчиво прошелся по комнате, машинально притрагиваясь к попадавшимся по дороге предметам, постоял перед открытым окном, рассеянно глядя в пространство, наконец повернулся к окну спиной, поглядел на Дана, молча наблюдавшего за этими уже хорошо знакомыми эволюциями, и сказал:

— Вот тебе и первые доказательства. Болезнь есть, сроки совпадают, земными средствами лечится… Пока наши рассуждения подкрепляются фактами. Я, кажется, даже могу предвосхитить еще одно действие Песты, которое вскоре получит подтверждение.

— Какое?

— Я полагаю, он устроит так, чтобы закон об урезании доли приняли сейчас. Тогда, придя к власти, он либо договорится с землянами и отменит его…

— И сразу обретет популярность…

— Либо не договорится, но будет чист, дело сделано до него. Так что на днях мы услышим…

— Не на днях, а сию минуту, — объявил Поэт, входя в комнату. — Прошу вас!

Он кинул на стол газету. Мит, Санта и Дан одновременно склонились над ней, однако Маран не двинулся с места.

— Скажи мне, — начал он, и вдруг его голос оборвался.

Поднявший голову Дан увидел, как он прыгнул вперед на успевшего подойти и остановиться прямо перед ним Поэта, сбил того с ног и упал вместе с ним на пол. И почти сразу раздался звон, и посыпались куски большого зеркала, вделанного в стену напротив окна.

— Мит! Он на дереве! Сними его из станнера!

Мит ринулся ко второму окну, выдергивая на бегу из кармана станнер, приоткрыл створку и высунул руку со станнером наружу. Минута, потом он сказал:

— Есть!

Тогда Маран вскочил и подошел одновременно с Даном к тому окну, через которое стреляли. Прямо напротив, но не очень близко, метрах в десяти-двенадцати, за ажурной решеткой тончайшего плетения, отгораживавшей территорию Малого дворца от площади, высилось одно из тех быстрорастущих деревьев, которые были посажены несколько лет назад на месте срубленных во время кампании по уничтожению архитектурного ансамбля Расти. Под деревом неподвижно лежал человек.

— Мит, Санта! Тащите его во дворец. Вниз, в холл, — приказал Маран, высовываясь в окно и оглядывая окружность дворца. — Быстро, пока его не унесли, за ним, скорее всего, издалека наблюдали. Справитесь?

— Осторожнее, — попробовал урезонить его Дан. — Там могут оказаться и другие снайперы.

— Нет. Он наверняка был один. Место слишком заметное. Да и не надо в такой ситуации второго. Если б какой-то придворной кокетке не пришло некогда в голову повесить тут зеркало, я был бы сейчас выведен из игры. Как минимум, временно.

— Так ты увидел его в зеркале? — спросил Поэт.

— Ну да! Вот тебе, Дан, еще одно доказательство. Песта сделал выбор. И на удивление быстро, скажу я тебе. Я не ожидал подобной расторопности. И попал впросак.

— Это означает, что выпускать Дика он не собирается, — констатировал Дан.

— И не только это. — Маран вздохнул. — Еще и то, что придется сидеть при закрытых окнах. Терпеть не могу закрытых окон.

— Как-нибудь переживешь, — сказал Дан, захлопывая открытые настежь створки. — Тут, между прочим, поставили кондиционеры… Хорошо еще, стекла небьющиеся…

— Что ты там опять натворил? — спросил Поэт сердито.

— Можно сказать, вызвал Песту на дуэль, — сообщил ему Дан.

— Премиленькая затея, — сказал Поэт. — Как я понимаю, на Эдуре было скучновато, и ты решил поразмяться тут.

— Там тоже были свои развлечения, — заметил Дан. — Но…

— Но ему этого оказалось мало… Маран, клянусь Создателем, ты неисправим. Невыносим. Невозможен.

— Не ругайся, — сказал Маран. — Пойдем лучше посмотрим, что за птицу добыл нам Мит.

Холл дворца был пуст. Собственно, дворец весь казался необитаемым. И неохраняемым, хотя и то, и другое было иллюзией, просто сотрудников в посольстве значилось всего с десяток, а охрану обеспечивала автоматика.

— Посмотри-ка, кого я подстрелил, — сказал Мит Марану, кивая на неподвижного мужчину, которого они с Сантой положили на пол и перевернули на спину.

Маран подошел, посмотрел тому в лицо и присвистнул.

— Вон оно что! Тогда понятно. А я-то диву дался, как это Песта так быстро откопал нужного человека.

— Кто это? — спросил Дан.

— А ты взгляни. Узнаешь?

— Конечно, — сказал Дан растерянно. — Это же Корса!

— Собственной персоной. Второе лицо в Охране. Правая рука Песты.

— Ну ставки пошли! — сказал Поэт изумленно.

— Что с ним делать? — спросил Мит. — Допрашивать бесполезно, он все равно ни слова не скажет.

— Это мы еще посмотрим, — усмехнулся Маран жестко.

Он огляделся, увидел открытую дверь одной из комнат нижнего этажа, проверил, убедился, что комната пустует, и приказал:

— Тащите его туда. Я сейчас вернусь.

Он поднялся наверх и ровно через три минуты вошел в помещение, куда перенесли пленника, с тем маленьким плоским чемоданчиком, который ему в космопорту передал шеф. Проведя над замком рукой, он откинул крышку и вынул из чемоданчика станнер непривычной формы с утолщенным дулом и двойным регулятором.

— SN, что ли? — спросил Дан, вглядевшись.

Маран кивнул. Дан посмотрел на оружие с уважением. Это была новейшая модель, сочетание станнера с нейтрализатором, полиция ревниво берегла секрет и само оружие.

— Мит, — сказал Маран, — сядь в угол и все время держи этого типа под прицелом. — Затем повернул регулятор и провел стволом вдоль неподвижного тела пленника. Тот дрогнул и зашевелился.

— Сядь на стул, — велел Маран, отходя и сам садясь в кресло.

Корса молча поднялся с пола и сел, куда сказали. Это был коренастый, крепкий мужчина средних лет с черной шевелюрой и резкими чертами лица. Он выпалил, не дожидаясь вопросов:

— Вам от меня ничего не узнать! Не теряйте зря времени!

Маран улыбнулся:

— И если ты думаешь, что меня кто-то послал, ошибаешься! Я сам решил с тобой поквитаться! Я тебя ненавижу!

— Это я знаю, — сказал Маран спокойно. — Как, впрочем, и то, кто тебя послал. Знаю и, почему. Это меня не занимает. Мне интересно одно: где Ричард Олбрайт? И ты мне это сейчас скажешь.

Лицо Корсы окаменело.

— Послушай, — сказал Маран все так же спокойно, — у меня есть средство заставить тебя говорить. Если ты через три минуты не ответишь на мой вопрос, я пущу его в ход. Только и всего. Просто тогда ты скажешь гораздо больше.

— Можете разрезать меня на куски! — заявил Корса гордо.

Маран вздохнул.

— Ты, Корса, меня знаешь уже лет пятнадцать. Разве я когда-либо резал подследственных? Пусть даже убийц и бандитов. Ударил кого-то?

Корса промолчал.

— Минута прошла, — заметил Маран. — Так вот, резать тебя никто не станет. Но говорить ты будешь.

— Не буду.

— Будешь. Две минуты. — Маран снова открыл чемоданчик и вынул из него крохотный стекловидный кубик. — Три, — сказал он. — Ну как?

Корса демонстративно сжал губы.

— Держите его, чтобы не брыкался, — сказал Маран Санте и Дану, и когда те крепко взяли Корсу за руки, подошел и прижал к его виску кубик. Через две секунды кубик исчез. Всосался в височную артерию. Маран снова сел и спросил:

— Так где Ричард Олбрайт?

— В Крепости, — ответил Корса после короткой паузы.

— Где именно?

— В подвалах.

— Номер!

— Семьдесят два.

Маран в задумчивости потер щеку. Удивленный Поэт вопросительно посмотрел на Дана, а тот повернулся к Марану:

— Либерин?

— Да, — ответил Маран машинально и спросил Корсу:

— Его стерегут?

— Стерегут.

— Сколько человек?

— Было четверо. Теперь наверняка больше, но сколько в точности, не знаю, — сказал тот и добавил: — Будь ты проклят!

— Теперь ты понял, с кем вы взялись шутки шутить? — спросил Маран. — Я не себя имею в виду.

— Подонок! — произнес Корса зло. — Предатель! Сначала Изия предал, потом Лигу, потом родину свою, а теперь и планету! Землянам служишь? Против своих!

— Ты мне не свой, — отрезал Маран. — И Песта мне не свой. И банда ваша, именуемая Лигой. А что до Бакнии и Торены, не тебе судить, предаю я их или спасаю.

— Все равно ты бессилен! До Олбрайта тебе не добраться. А если ты донесешь землянам, что он там, Песта его просто ликвидирует. Чтобы его там не было. И в любом случае, как бы ты не крутился, если ты сорвешь Песте игру, он уберет твоего посла. Неужели непонятно? Не становись ему поперек пути, не советую!

— А что же ты советуешь? — спросил Маран серьезно.

— Договориться.

— Вот как? — Он не обнаружил ни малейших признаков гнева или возмущения, и Корса оживился.

— Послушай, Маран! Что тебе до Бакнии? Говорят, ты уже пустил корни там, на Земле. Вот и устраивайся поудобнее, делай карьеру, авось, влезешь еще выше, чем тут. Ты же у нас верхолаз. Ну и пожалуйста. Для карьеры тебе нужен посол, так? Целый и невредимый, а что тут у нас делается, им ведь на самом деле до лампочки. Отпусти меня, я пойду к Песте, предложу ему ударить с тобой по рукам. Я думаю, он согласится. Заберешь своего посла и умотаешь. А мы тут останемся. Мы люди скромные. Хорош план?

— Лучше не бывает, — сказал Маран невозмутимо. И добавил: — Я подумаю. А ты пока посиди у нас. Мит, Санта, отведите его вниз, в кладовые и заприте. И поднимитесь ко мне.

Он взял чемоданчик и хмуро пошел вперед.

— Ужасно, — сказал Поэт. Голос его звучал непривычно тускло, Дан повернул голову в его сторону, тот сидел сгорбившись и словно постарев. — Ужасно.

— Да, положение не из приятных, — согласился Маран.

— Не из приятных? Положение из рук вон! Отчаянное, я б сказал. Если не безвыходное. Мы связаны по рукам и ногам. Первый же демарш против Песты, и он убьет Дика, уничтожит тело, и иди доказывай, что он в этом замешан. Вообще, Маран, ты, по-моему, напортачил. Ты не оставил ему выхода, он должен избавиться от Дика. Остается одно — сговориться. С этим убийцей! Сговориться, выручить Дика и… отдать ему на растерзание страну! Великий Создатель! — Поэт даже застонал. — А отношения с землянами? Пожертвуй мы жизнью Дика…

— Мы не можем жертвовать жизнью Дика, — оборвал его Маран.

— Гипотетически! Если он погибнет, земляне уйдут из Бакнии. А если, чтобы выручить Дика, мы сговоримся с Пестой и позволим ему хозяйничать в стране, что подумает о нас и о землянах следующее поколение бакнов?.. Нет, невозможно! Недопустимо! Маран! Придумай что-нибудь! — прямо-таки взмолился он, вскочив с места.

Маран поднял на него сосредоточенный взгляд.

— Спасти от Песты Бакнию куда проще, чем Дика, — заметил он невесело, но без паники.

— Каким образом?

— Разоблачив его перед Лайвой.

— Лайва тебе не поверит.

— Мне, может, и нет.

— А кому?

Маран усмехнулся и вынул из кармана тонкую пластинку видеоплейера. Дан не двинулся, чтобы взглянуть на экран, он уже понял, и когда в комнате зазвучал голос Корсы, он не удивился.

— Так ты записал его признание? — сказал Поэт.

— Естественно. За кого ты меня принимаешь, дорогой мой. Проблема не в этом.

— Если ты передашь эту запись Лайве, затея Песты потеряет всякий смысл, — заметил Дан. — Может, он сдастся и выпустит Дика, чтобы облегчить свою участь?

— Нет. Он по натуре боец. Он будет сражаться до последнего. Утверждать, что запись сфабрикована, либо, что мы купили Корсу или запугали. В любом случае, он предпочтет избавиться от Дика. Как от главной улики.

— Не обязательно убивать, можно перепрятать.

— Слишком рискованно.

— Что же делать?

— Выручать Дика. Иного выхода нет.

— Но как? Как?! — воскликнул Поэт. — Он же в их логове. В Крепости. За двухметровой толщины стенами, в камере, которую наверняка стерегут самые надежные люди Песты. Как ты до него доберешься?

— Санта, — обернулся Маран к неслышно вошедшему во время разговора вслед за Митом и скромно севшему в дальний угол парню, — ты не знаешь, Интана по-прежнему там?

— Там, — сказал Санта.

— Маран, — вмешался Мит. — Я не знаю, можно ли Интане доверять. С ним опасно связываться.

Маран удивленно поднял брови.

— Он остался в Охране…

— Лет тоже остался. И ты там был не так уж давно.

— Это не одно и то же! В Вагре совсем другие настроения. Ты ведь знаешь. А он в Крепости.

— Но всего лишь в караульной службе.

— Да. Но его не разжаловали. Оставили две нашивки.

— Ну и что?

Мит не ответил, но было видно, что он остается при своем мнении.

— Интана был с нами шесть лет, — сказал Маран. — И показал себя человеком надежным. Как можно судить его без доказательств вины? В конце концов, он должен был как-то жить. Все мы как-то жили, никто не покончил с собой. Даже я. Хотя в такое положение все вы попали именно из-за меня. Я не хочу и не буду считать Интану предателем, пока мне не докажут противного.

— Но, Маран, ведь если… — начал Поэт, однако Маран жестом остановил его.

— Все. Я свое сказал. Спорить не будем. — Он повернулся к Миту. — Ты можешь найти человека, который передал бы Интане записку?

— Могу, — проворчал неубежденный Мит.

Маран сел к столу, быстро написал, одолжив у Поэта ручку и листок бумаги, несколько слов, наверно, каким-то образом шифрованных, стоявший рядом Дан видел их, но не понял ни одного. Написал и, не складывая листок, протянул его Миту. Тот только посмотрел и сказал упрямо:

— Не буду я этого относить! Не буду!

— Будешь.

— Хоть попросил бы его прийти сюда.

— Сюда ему идти опасно. За дворцом наверняка следят.

— Но туда опасно идти тебе! Они осмелились стрелять в окно посольства! Если ты выйдешь…

— Я не выйду. Я возьму флайер. Проследить за флайером невозможно.

— А если Интана выдаст место встречи?

Маран нетерпеливо отмахнулся.

— Но, Маран… — начал Поэт снова, и Маран сказал, глядя на него в упор:

— Я знаю, что чувствует человек, которого считают предателем его друзья.

Поэт не нашелся, что ответить, только вытер тыльной стороной руки пот со лба.

Зазвонил видеофон.

— Вы просили соединить вас с главным послом, — сказал с экрана Адриано.

— Минуту. — Маран прошел в комнату Дана, включил стоявший там аппарат и стал говорить.

— Дан, — взмолился Мит, — уговори его не ходить туда!

— Куда?

— Он назначил встречу в баре Варета. Ты должен знать.

Дан задумался, припоминая. Маленький бар, обычно полупустой, на окраине Бакны, не так далеко от загроможденного полуразвалившимися хибарками района, где по сей день жил Дор, изредка ночевал в почти заброшенном родительском доме Поэт, где давно уже не бывал Маран, и где когда-то росли все трое. Сам Варет считался человеком верным и не раз помогал кого-то спрятать или что-то передать…

— Место как будто безопасное, — сказал он неуверенно.

— Место да. Ну а если Интана выдаст? И там устроят засаду?

— Не выдаст, — сказал вдруг молча сидевший до сих пор в своем углу Санта. — Как это возможно — выдать Марана!

— А почему нет? Выдать и сразу сделать карьеру.

— Карьеру можно было б сделать и во время осенних событий, — возразил Санта. — И похлеще, наверно. Но никто ведь его не выдал…

Во время осенних событий? Что да, то да. Дан вспомнил, как его смущало и тревожило доверие, которое Маран оказывал самым разным людям, как он ужасался степени риска, какому тот себя тем самым подвергал, все время ожидал предательства, которое все погубит… Но так и не дождался… Потом ему пришел на ум разговор с Диной Расти, утверждавшей, что Марана никто и никогда не предавал, потом его мысли перешли к самому Интане, он ведь знал Интану, тот был одним из восьми человек, которых он некогда обучал кун-фу. Одним из доверенных людей Марана, его гвардии, его преданных и любимых друзей… Дан перебрал в памяти одного за другим. Двое сидели здесь и оставались такими же верными, как были. Еще Лет, Науро, Навер, все трое уже после того, что Маран как-то назвал эпохой Малого дворца, не раз участвовали в рискованных предприятиях бывшего начальника. Пять. Нерука погиб во время осенних событий, Вента уехал в Солану, центр отдаленной провинции, откуда был родом, а Интана… Дан представил его себе. Маленького, не выше Поэта, худого, но ловкого и уверенного в движениях, с темными волосами, стриженными так коротко, что они больше напоминали отросшую щетину, с тонкими черными усиками над полногубым ртом, с грустными карими глазами… Он был самый молчаливый из всех, и Дан не знал о нем ничего, кроме того, что он давным-давно в Охране, пришел, как и сам Маран, после войны и никакой иной профессии не имел… Может, потому он и остался служить там, в Крепости? Куда ему было деваться?.. И все-таки риск большой, Мит прав…

— Ты еще здесь? — спросил сурово Мита Маран, входя в комнату. — Иди. Я жду ответа.

Мит хотел сказать что-то еще, но передумал, махнул рукой и вышел.

— Ты все-таки пришел сам! — Интана смотрел благодарно.

— Естественно. Я же позвал тебя на встречу с собой, а не с кем-то другим.

— Я думал, ребята тебя отговорят. Они мне не верят.

— А я верю, — сказал Маран, протягивая ему руку.

— Да, я вижу. Я не думал… Спасибо тебе.

— Оставь, Интана. С чего это я должен в тебе сомневаться? Пройдем в заднюю комнату, поговорим.

Когда за Мараном и Интаной затворилась дверь, Дан сел за столик и принял чашку карны, поднесенную ему Варетом. Хозяин бара похудел, выглядел понурым и озабоченным, в небольшом зале с низким потолком и выкрашенными в бледно-зеленый цвет стенами не было ни одного посетителя, раньше здесь подавали незатейливые бакнианские блюда, и забегали перекусить работники находившихся поблизости мастерских, теперь еды не стало, и бар, по-видимому, дышал на ладан. Обычно Варет был разговорчив, но сегодня охоты беседовать не имел и, поставив перед Даном чашку, ушел за стойку.

Дан подвинул стул так, чтобы оказаться лицом к двери и вполоборота к окну. На всякий случай. Впрочем, все было продумано и предусмотрено и без того. Хотя уговоры Мита, предлагавшего самому слетать за Интаной и доставить его в Малый дворец, не возымели действия… собственно, у Марана имелись достаточно веские резоны, надо это признать, от посадочной площадки до входа в посольство было метров двадцать, на которых Интану могли засечь, а дать его заметить, означало отказаться от намерения воспользоваться его помощью… можно было перенести встречу на ночь, однако время поджимало, да и неизвестно, удалось ли бы Интане покинуть Крепость ночью… словом, Маран имел причины отправиться в бар Варета самолично, но Мит все равно пытался его удержать и не сумел. И однако Маран вовсе не был настроен легкомысленно, сегодня Дан в полной мере оценил его девиз «Рискуй осторожно». Навер, Санта и Науро отправились в район предполагаемой встречи заранее, только когда они передали, что все чисто, и Интана пришел один, флайер высадил Марана и Дана, затем Мит, как и утром, поднял машину в воздух, чтобы держать ее наготове, и по первому сигналу троих наблюдателей, занявших посты в окружности бара, забрать всех.

Однако, ничего экстраординарного не произошло, Маран провел в задней комнате с Интаной ровно двенадцать минут по часам Дана, затем вышел первым, они с Даном без всяких проблем добрались до условленного места и сели в флайер.

— Эх, — сказал Науро, — будь у нас в прежние времена один такой аппарат, каких только дел мы не провернули бы!

— Ты сначала сегодняшнее дело проверни, а потом уже говори о прошлом, — заметил Мит.

— После сегодняшнего будем говорить не о прошлом, а о будущем, — отозвался Науро. — А, Маран?

— Поглядим, — ответил Маран хмуро. — Все запомнил? — спросил он стоявшего у открытой дверцы Поэта.

— Поди к черту! — сказал тот зло, но спохватился и добавил: — Удачи.

Маран молча кивнул и сел к пульту. Дверца скользнула на место, скрыв сердитое лицо Поэта.

Час назад он накинулся на Марана, как коршун, и до сих пор не остыл. Маран увел его в соседнюю комнату, что не имело особого смысла, Поэт возмущался и шумел чуть ли не на весь дворец.

— Ты не смеешь в этом участвовать! — кричал он. — Не имеешь права играть своей жизнью в такой момент!

— Да уймись ты, — уговаривал его Маран тоном ниже, — я и так собираюсь отсиживаться в флайере, оставив весь риск ребятам. Не могу же я даже не прикрывать их, это было бы просто неприлично. Да и грозило б провалом, ни у кого из них ведь нет навыка водить флайер. А сидеть за пультом в бронированной машине совершенно безопасно.

— Если безопасно, почему ты не хочешь взять меня? — бушевал Поэт. — Я прекрасно владею станнером, не скажи нет.

— Владеешь, владеешь, успокойся.

— Тогда я пойду с вами.

— Нет!

— Почему?!

— Потому что всегда есть один шанс из ста… Допустим, кто-то кинет в флайер гранату… Ты должен выполнить мой план, если я вдруг не вернусь.

— Не буду я выполнять никаких планов, пропади все пропадом!

— А если от этого зависит будущее Бакнии?

— Плевал я на Бакнию!

— Хватит валять дурака! — прикрикнул на него Маран. — Заткнись! И слушай.

Поэт замолчал, видимо, от удивления, а Маран понизил голос, и минут десять ничего слышно не было, Дан и Мит безмолвно ждали. Наконец Поэт снова заговорил.

— И ты воображаешь, что этот план можно реализовать без тебя? — спросил он с насмешкой. — Ты же в нем главная фигура.

— Любую фигуру можно заменить, — возразил Маран, но Поэт перебил его:

— Не любую! Не станешь же ты играть в шахматы без короля!

— Но без ферзя стану, — сказал Маран.

— И проиграешь! — Поэт выскочил из комнаты, хлопнув дверью, потом передумал, вернулся и сказал:

— Дай слово, что не выйдешь из флайера… Погоди! Мит, Дан! Идите сюда! — и когда удивленные Дан с Митом прошли в ту комнату, добавил: — При свидетелях. Дай слово! Иначе…

— Что иначе? — спросил Маран.

— Иначе все! Крест! Я умываю руки! Ни во что не вмешиваюсь, пусть хоть Песта, хоть Изий восстанет из гроба… Ну же! Клянись.

— Дай ему слово, — вмешался Мит. — Все равно я тебя из флайера не выпущу. Вернее, Дан не выпустит, он же остается с тобой.

— Ладно, — сдался Маран. — Черт с вами. Даю.

Поэт отчасти успокоился, но не совсем, уже когда все заняли места в флайере, и внизу оставались только Маран и Дан, он попробовал еще раз уговорить Марана отказаться от участия в опасной затее, на что тот нетерпеливо ответил:

— Послушай, для меня это дело чести.

И Поэт умолк.

И теперь в флайере Маран, отвернувшись от пульта, еще раз оглядел по очереди участников операции. Мит, Науро и Навер были в форме Охраны, сам Маран и Дан — без, им предстояло лишь прикрывать тех, кто должен был действовать. Если придется. Ибо оставался крохотный шанс, что… Маран был убежден, что за попыткой Корсы издали наблюдали, и падение того с дерева с последующим захватом в плен для Песты не тайна. О станнерах, как он выяснил, переговорив с главным земным посольством в Латании, на Торене пока не знали, так что Корсу могли счесть погибшим. Но и раненым. «Следовательно, — сказал Маран при разборе предстоящей операции, — Песта должен принять меры предосторожности. А именно, переместить Дика в другую камеру». «А в другое место?» — спросил Мит, на что Маран молча включил видеозапись, только что переданную одним из земных разведчиков, которого он вовлек в работу. За весь день из Крепости вышло четыре мобиля, все были прослежены зондами, ничто не говорило за то, что Олбрайта вывезли одной из них, пусть даже в багажнике. Что, как резюмировал Маран, логично, ведь Крепость самое надежное место. И все-таки… Все-таки стопроцентно исключать эту возможность он не стал, и доля сомнения так и осталась. Что же касалось смены камеры, тут вся работа доставалась Интане.

Флайер завис над Крепостью. И еще раз Дан подивился предусмотрительности Марана — флайер, привезенный с Земли тем же астролетом, на котором летели они сами, и доставленный в посольство поздно вечером, был полицейский, с маскировкой, экранировкой, абсолютно бесшумный, и напоминал тень или призрак. Более того, пуленепробиваемые стекла, непроницаемая для любого излучения броня, стационарный станнер, дававший непрерывный луч десятиминутными сериями — если заряд ручного был расчитан обычно на поражение восьми или шестнадцати человек, этот практически не ограничивал число тех, кого можно было из него сбить.

Двор Крепости был освещен ярче, чем обычно. Маран — Дан подумал, что он уже научился управлять флайером не хуже Патрика, когда-то выигрывавшего гонки среди любителей — сбросил высоту и перешел на горизонтальный полет, и флайер словно крался вдоль стены на уровне зубцов.

— Слишком светло, — покачал головой Навер.

— Особых мер предосторожности он принять не может, — пробормотал Маран, — чтобы не выдать себя, но предлог усилить освещение, как видно, нашел… Тихо!

Переговаривавшиеся вполголоса Мит и Науро умолкли, и в кабине послышался приглушенный голос Интаны.

— Камера двадцать семь, сектор четыре.

И все.

Флайер скользнул назад, обогнул один из углов стены и словно прилип к ней. Открылось окошечко в верхней части кабины, и Мит, как самый меткий, приладился у него, он тоже уже освоил станнер не хуже, чем пистолет, и теперь выжидал.

Двор Крепости делился на пятнадцать секторов, каждый из которых патрулировался тремя охранниками, патрули сменялись ежечасно, эту систему Дан помнил еще с изиевских времен. К счастью, секторы отделялись друг от друга разнообразными постройками, каких в Крепости было немало, и улучив удобный момент, можно было снять патрульных так, чтобы этого не заметили из соседнего сектора.

Вдруг Мит поднял левую руку, и все застыли.

— Есть! — выдохнул он через минуту, и сразу флайер буквально перепрыгнул через стену, еще минута, и тройка в форме Охраны была на земле. Кепи с большими козырьками не давали рассмотреть лица, а уличающие тела трех обездвиженных патрульных моментально оттащили в густую тень под стеной казармы, отделявшей четвертый сектор от пятого… Неприятно, что камера именно здесь, подумал Дан, если тревога, проснется вся казарма. Не повезло… Хотя, наверно, Песта выбрал этот сектор специально, он ведь тоже не последний олух… Откуда-то возник Интана, и все четверо исчезли за одной из дверей, равномерно разбросанных по основанию стены. Оставалось только ждать. Флайер снова притаился за зубцами, Дан прильнул к станнеру, внимательно наблюдая за сектором и пытаясь представить себе, что происходит внизу. За железными дверями в основании стены скрывались коротенькие коридоры, выходившие в один длинный, опоясывавший всю Крепость, из него и попадали в знаменитые подвалы. Во времена Изия камеры были битком набиты заключенными, а коридор полон охранников, проникнуть в какую-либо камеру тогда нечего было и думать, но теперь подвалы практически пустовали, и все зависело от того, сколько человек охраняет Олбрайта, а вернее, даже не число их, а дислокация, удастся ли напасть внезапно, так, чтобы они не успели поднять шум… Если пройдет пять минут, и все будет тихо… Дан бросил взгляд на хронометр, истекала третья минута. Еще немного… И тут глухо грохнул выстрел. Дан подскочил.

— Ч-черт! — сказал он, оглядываясь на Марана.

Тот промолчал, но флайер всплыл над стеной и повернулся боком, давая возможность Дану накрыть огнем станнера весь сектор.

— Если появятся охранники, стреляй сразу, — велел Маран, и тут же Дан увидел бегущих от здания казармы и из соседнего сектора людей. Он провел стволом дугу, нападающие попадали, почти одновременно распахнулась дверь в стене, оттуда высунулся человек, в котором Дан с радостью узнал Олбрайта, флайер нырнул вниз, открылся люк, и Олбрайт влетел в него. Но бежавшие за ним двое передвигались трудно, один почти тащил другого, тот, как будто Науро, был, очевидно, ранен, флайер стоял на воздушной подушке, в полуметре от земли, и Дан, оставив станнер, прыгнул к дверце, чтобы помочь раненому влезть. Краем глаза он еще увидел, как Маран, без слов толкнув Олбрайта за пульт, сам кинулся к станнеру, однако по обшивке уже застучали пули, и Дан почувствовал несильный, но болезненный удар в правое плечо. Рванув на себя Науро, он упал вместе с ним на пол и уже не видел, как влезали остальные, только услышал придушенный вскрик, потом приказ Марана:

— Дик! На полной вверх!

Флайер взмыл вверх, и наступила тишина. Или не тишина, а молчание, полное шорохов и тяжелого дыхания. А потом послышался голос Марана — чужой, лишенный обертонов, словно мертвый:

— Пуля в сердце.

— Кто? — простонал Дан с ужасом.

Маран не ответил, кто-то закашлялся, видно, перехватило горло, затем Мит тихо сказал:

— Интана. — И добавил: — Моя была пуля. Я ведь должен был идти последним… Но он настоял… — его голос сорвался.

И тут Маран спросил:

— Дан, почему ты не встаешь? Ты что, ранен?!

— Слегка задело, — сказал Дан успокаивающе, но Маран уже очутился возле него на полу.

— Где? — Он склонился над Даном, потом облегченно вздохнул. — Как будто не страшно. Мит, займись Науро. — И сам осторожно, так, что Дан даже не чувствовал прикосновения его пальцев, стал снимать с раны обрывки ткани. Конечно, Дан знал все про первую — и не только первую — помощь, на тренировках в Разведке ее отрабатывали до автоматизма, медики на необитаемых планетах не предусматривались, и даже на населенных надо было уметь обойтись без них, он попытался проследить за действиями Марана, но тот словно и не притрагивался не только к ране, но и плечу, Дан не уловил ни одной из положенных манипуляций, только последнюю — почувствовал легкое давление, это был тампон, пропитанный лекарствами, кровеостанавливающее, антисептик, антибиотик, анальгетик, состав ему был известен, но он никогда не испытывал его на себе, и был удивлен, когда буквально через минуту боль прошла, в голове прояснилось, и он смог с помощью Марана встать и сесть в кресло. И видеть на экране видеофона холеного седовласого мужчину, главного посла, который с радостным удивлением смотрел на Олбрайта.

— Это вы, Ричард? Каким образом? Вас освободили?

— Да, — ответил тот коротко. — Маран и его люди. Есть раненые. Пришлите срочно врача в посольство, а я свяжусь с вами оттуда, как прибудем.

Дан спал долго, видимо, обработавший рану врач ввел среди прочих препаратов и снотворное, и когда он открыл глаза, было уже около полудня, если судить по солнцу. Бета, а вернее, Лита, стояла прямо над головой, но даже прямые солнечные лучи, падавшие через огромное окно в потолке ему в лицо, не пересилили действие лекарства, оно просто закончилось, и Дан проснулся с совершенно ясной головой. Из соседней комнаты слышались тихие голоса, почти шепот, наверно, старались не разбудить его. Рана не болела, и он осторожно пошевелил правой рукой, потом приподнялся, опираясь на левую, но двигаться было неудобно, слегка неприятно, и он снова лег.

Как ни тихо он ворочался, дверь тут же открылась, и на пороге неслышно, как всегда, возник Маран. Только убедившись, что Дан не спит, он вошел в комнату, прикрыл за собой дверь и спросил:

— Ну как ты? Очень болит?

— Совсем не болит, — отозвался Дан. — Только встать трудно.

— Это не беда, — Маран осторожно подхватил его под здоровое плечо, помог сесть, потом встать и накинуть халат.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он. — Хочешь полежать сегодня?

— Чего ради? — удивился Дан. — Все отлично.

— Слава богу… Прости меня, Дан, — помолчав минуту, сказал Маран. — Я не имел права брать тебя туда.

— Почему это?

— Потому что кашу, заваренную бакнами, полагалось бакнам и расхлебывать. Но я так привык, что ты всегда рядом… И вот, пожалуйста! Счастье еще, что рана неопасная. Ваш доктор обещал залечить ее за три дня, максимум за четыре.

— А как Науро? — спросил Дан.

Маран вздохнул.

— С Науро сложнее. Две пули в левом легком, третья в руке. Пришлось отправить его в Латанию, чтобы не осталось последствий, там у них камера для регенерации и все прочее… Да, Дан, дорогонько нам обошлись амбиции Песты… — Он снова вздохнул и добавил со злостью в голосе: — Он мне заплатит за Интану.

— Каким образом?

— Я сотру его с лица земли! Это убийство будет последним в его жизни!

— Что ты собираешься делать? — спросил Дан тихо.

— Увидишь! Давай умывайся, брейся. Справишься, думаю. Когда дойдешь до одевания, позови, я помогу.

— Ты?

— А кто? Я понимаю, ты предпочел бы, чтобы за тобой поухаживала женщина, но извини, где я тебе ее возьму? — он слабо улыбнулся и ушел.

Дан отправился в ванную, решив про себя, что обойдется сам, но когда вернулся в комнату, как он ни старался не шуметь, дверь опять открылась.

— Везучий ты, — сказал Маран. — Она пришла.

— Кто? — удивился Дан.

— Женщина. Будто знала, что меня в качестве сиделки ты забракуешь.

Дан смотрел на него с недоверием, не понимая, шутит Маран или говорит всерьез, но тот отодвинулся и пропустил в комнату высокогрудую женщину с каштановыми волосами до плеч. Она изменила прическу и одета была в совсем ином стиле, но уже по манере томно покачивать бедрами Дан узнал Нилу еще до того, как она заговорила своим певучим голосом.

— Приятно с тобой снова встретиться, Дан. Правда, лучше б ты был цел и невредим… Но тогда я не смогла бы за тобой поухаживать.

— Не надо за мной ухаживать, — забормотал смущенный Дан, — я сам справлюсь, — но Маран перебил его.

— Нила, помоги ему одеться, а я пойду позвоню, закажу ему завтрак. — Он вышел, но тут же снова приоткрыл дверь и сказал: — Смотри у меня, красавица! Человек ранен. — И исчез.

Нила посмотрела ему вслед с легкой грустью.

— Не надо беспокоиться, я сам, — снова начал Дан, но Нила подошла, с улыбкой закрыла ему рот ладонью и спросила:

— Где у тебя одежда? Здесь?

Она открыла шкаф, моментально выбрала самое удобное — трикотажную рубашку с короткими широкими рукавами, которая легко налезла на бинты Дана, не причинив никакого неудобства при надевании, затем помогла натянуть брюки, проделав все так, что Дан не почувствовал ни малейшей неловкости. Впрочем, Нила совершенно не пыталась заигрывать с ним, как в былые времена, то ли потому, что он был ранен, то ли… Она была задумчива, и Дан заметил, что она, непроизвольно, может, прислушивается к звукам в соседней комнате. Говорили тихо, слов было не разобрать, но когда послышался голос Марана, Нила совсем погрустнела. Она велела Дану сесть, соорудила из бинта перевязь, вложила в нее его правую руку и вдруг попросила:

— Опиши мне ее.

— Кого? — спросил Дан.

— Жену Марана.

Дан смотрел на нее озадаченно. Он вспомнил, как Маран описывал Наи эдурскому художнику, но не повторять же ему… впрочем, Нилу, наверно, интересуют вещи, более прозаические, тут скорее пригодилась бы… Ну конечно!

— Я ее тебе покажу, — сказал он бодро. — Вынь у меня из внутреннего кармана куртки… она должна быть в шкафу… такой прямоугольник из пластика. Нашла? В правом нижнем углу нарисован зеленый кружочек. Нажми на него.

— Но это твоя жена, — сказала Нила. — Я ее видела однажды. В Крепости, после осенних событий.

— Это альбом. Нажми еще, фотография поменяется. Конечно, там, в основном, моя жена, но должен быть снимок, где они вдвоем. Дай, я найду.

С помощью указательного пальца левой руки он неуклюже перелистнул несколько кадров и остановил один. Фото было случайным, он вошел с камерой, которой снимал понравившиеся ему разноцветные осенние деревья за виллой, в дом, заглянул, проходя, в маленькую гостиную и обнаружил Нику с Наи, что-то взволнованно обсуждавших. Заметив его, они одновременно повернули к нему головы, и он, не удержавшись, щелкнул камерой. Снимок ему нравился, и он ввел его в мини-альбом, который возил с собой всюду.

Нила еще рассматривала фото, когда появился Маран.

— Твой завтрак, — сообщил он. — Принести сюда или поешь там?

— А кто у тебя? — спросил Дан.

— Свои. Поэт, Санта и Дик.

Ах так Дик для тебя уже свой, хотел было сказать Дан, но не сказал.

— Приду к вам, — сказал он вместо того.

— А ты что изучаешь? — спросил Маран Нилу и, не дожидаясь ответа, заглянул через ее плечо в альбом. И нахмурился. — Пойдем с нами, — предложил он ей, но Нила покачала головой.

— У меня дела. Я просто хотела тебя повидать.

— Ты можешь мне понадобиться, — сказал Маран.

— Для чего?

— Узнаешь, когда понадобишься, — усмехнулся он и, вынув из кармана коробочку, в которой держал радиогорошины, выудил одну. — Держи. Носи с собой. Услышишь мой голос, не пугайся.

— Хорошо, — сказала она с радостной готовностью, приподнялась на цыпочки и поцеловала Марана в щеку, потом повторила то же с Даном. — До встречи. Я выйду через эту дверь.

Дан сунул карточку в карман, не отводя взгляда от Марана, который смотрел вслед Ниле с озадаченным видом.

— Не понимаю, — сказал он, покачав головой. — Что происходит с этими женщинами? Она словно ревнует.

— Ревнует, — согласился Дан.

— Но с чего вдруг? Отношения у нас всегда были сугубо товарищеские… Я имею в виду духовную сторону дела.

— Ты думаешь, женщины способны отделять одну сторону от другой? — усмехнулся Дан.

— Но так и было, — возразил Маран. — Ладно, пойдем, сейчас мне не до женской психологии.

Войдя в соседнюю комнату, Дан увидел забавное зрелище: высоченный, наверно, двухметровый Санта стоял посреди комнаты, вытянув руку со станнером, а маленький Поэт, чья макушка едва возвышалась над плечом «мальчугана», поддерживая его за локоть, объяснял, как полагается целиться.

— Луч не виден, так что твой единственный ориентир — положение ствола. Угол… Почему бы не сделать этот чертов луч видимым? — задал он риторический вопрос вошедшему Дану. — Как у бластера. Было б удобнее.

— И так удобно, — сказал Маран. — Для человека, владеющего пулевым оружием, раз плюнуть. Не отвлекайся.

— Я не отвлекаюсь, — обиделся Поэт. — Я по существу… Так. Проводишь три воображаемые дуги. Первая — на уровне плеч, чтобы сразу выключить руки. Вторая…

Дан не слышал продолжения, потому что Олбрайт, молча сидевший в углу, встал и подошел к нему.

— Я еще не поблагодарил тебя, Дан, за свое спасение, — сказал он торжественным тоном официального лица, но тут же улыбнулся и добавил сердечно: — Спасибо. И извини меня.

— За что? — удивился Дан.

— Да ведь, как сказал вчера Мит, это была моя пуля. Я знал, что за мной бежит раненый, и должен был сам ему помочь, а не забиваться в дальний угол флайера. Струсил, что ли? — Он осуждающе покачал головой. — Словом, извини.

— Да что ты, — сказал Дан. — Ерунда. Ничего страшного ведь не случилось. Я даже вполне боеспособен, не буду обузой в драке.

— В драке ты, может, и боеспособен, — заметил Маран, — но за столом вряд ли. Дай-ка я разрежу твой бифштекс.

Он сел за стол напротив Дана, нарезал ему мясо, налил кофе, потом налил и себе и, оглянувшись на Олбрайта, снова занявшего кресло в углу, сказал, понизив голос:

— Когда я увидел, что ты лежишь без движения… Давно я не испытывал такого ужаса! Наверно, с того момента, когда повернул голову и увидел, как падает Лана… И вообще, тяжелая была ночь. — Он помолчал и добавил: — Мне не хочется действовать, Дан. Мне страшно рисковать жизнью близких мне людей. Собственно, я никогда ими не бросался, но теперь для меня стала просто невыносима мысль, что я могу потерять того же Мита, которого я отправил в змеиное логово, а сам сижу тут… Когда я был помоложе, это получалось как-то легче…

— Когда человек моложе, он меньше сознает ценность жизни, — сказал Дан.

— Не только это. Когда человек моложе, он меньше сознает незаменимость друзей. Уйдут одни, придут другие… Так кажется, хотя это и не так. Но в нашем возрасте понимаешь: то, что имеешь сегодня, это навсегда. Друзья, женщина. И теперь можно только терять, приобрести уже нельзя.

— Почему нельзя? — возразил Дан. — Уж тебе-то грех жаловаться. У тебя все время появляются новые друзья.

— Но не такие, как Поэт. И не такие, как ты. И не такие, как Мит. Да и прочие…

Дан задумчиво смотрел на него, ему вспомнился тот миг, о котором только что говорил Маран, миг, когда машина с высунувшимся темным дулом пронеслась мимо, треск очереди, и у него оборвалось сердце, он ведь знал, что стреляли в Марана, и теперь даже не мог определить, чего было больше в его тогдашних ощущениях, ужаса видеть залитое кровью хрупкое женское тело или облегчения от того, что Маран, застывший у решетки, на ногах, а значит, уцелел… Ну а если б этого не случилось? Если б покушения не было, или убийцы промахнулись? Лана осталась бы жива, и это изменило бы все. Или нет?

— Маран, — сказал он, пытливо глядя на того, — а если б Лана не погибла? Что ты делал бы? Ты ведь мог не встретить Наи… То есть, наверное, встретил бы, но тогда… Она уже не стала б твоей…

— Что ты говоришь, Дан? — сказал Маран серьезно. — Как могла не стать моей женщина, которую Создатель вылепил из того же куска глины, что меня? Это исключено.

— Но…

— Не забивай себе голову исследованием параллельных пространств. Сейчас меня куда больше беспокоит, почему Мит не подает голоса.

Он встал и принялся расхаживать по комнате, что с ним случалось нечасто, обычно он старался скрыть волнение. То есть не старался, а скрывал.

Мит вышел на связь минут через пятнадцать, Маран остановился, поднял руку, призывая к тишине, сказал:

— Хорошо, жди в условленном месте, — и взял со стола пульт.

— По какому каналу у нас ловится местное радио? — спросил он Олбрайта.

— Двенадцатому, — ответил тот, выпрямляясь в своем кресле.

Радио забубнило, Маран остановился у закрытого окна и, как когда-то, присел на подоконник. Дан напряженно вслушивался в голос диктора, монотонно проговаривавший какую-то чушь насчет сева и погоды. Наконец тот сделал паузу, потом сказал:

— Мы только что получили важное сообщение из Крепости. Как стало известно, несколько дней назад в Бакне был похищен посол Земли Ричард Олбрайт. Внутренней Охране удалось раскрыть это преступление и обнаружить организаторов похищения. Выяснилось, что за спинами непосредственных исполнителей прятался член Правления Весу Верный. Похищение посла было частью задуманной им интриги, имевшей конечной целью захват власти. Сегодня на экстренном заседании Правления на основании неопровержимых доказательств, приведенных Начальником Внутренней Охраны Пестой, он был исключен из состава Правления и взят под стражу. Посол на свободе.

Маран коротко рассмеялся.

— Все, — сказал он. — Кончено. Песта надел себе веревку на шею. Осталось выбить табурет из-под его ног.

Олбрайт встал.

— Ты был прав, — признал он. — Давай действуй, как договорились. Я могу тебе помочь еще чем-то?

— Можешь, — сказал Маран. — Обеспечь охрану посольства. Я оставляю у тебя двух самых дорогих мне людей.

— Ну уж и самых, — проворчал Поэт.

— Двух из трех самых дорогих. Тебя устраивает это уточнение?.. Ладно, я пошел.

— Удачи тебе, — сказал Олбрайт, пожимая ему руку.

— Маран, — сказал Поэт дрогнувшим голосом. — Ради Создателя! Береги себя.

— Постараюсь, — ответил тот и добавил: — Но ты, надеюсь, не забыл своего обещания довести дело до конца, если что?

— Не забыл. Я свое слово сдержу. Но… Как ты выражаешься, если что… Пусть даже Бакния станет выглядеть, как после возвращения на Торену Создателя, мне это не доставит никакой радости. Я… Я больше не смогу спеть ни одной песни, так и знай.

— Серьезная угроза, — сказал Маран без улыбки. — Не бойся за меня. Все будет в порядке. — Он быстро обнял подавленного Поэта, потом ничего не понимающего Дана, скомандовал: — Санта, за мной! — и вышел.

— Куда это он? — спросил Дан, когда дверь закрылась.

Поэт посмотрел на него несчастным взглядом.

— В Крепость, — ответил он глухо.

— Куда?! После вчерашнего?! Да вы что, с ума сошли?! Зачем?!

— Помнишь осенние события, Дан? Когда он вышел на трибуну.

— Ну?

— Сегодня ставка не меньше.

— Что он собирается делать? — спросил Дан тихо.

— Встретиться с Лайвой. Открыть тому игру Песты.

— Но ведь после того, что произошло ночью, Песта понимает, что мы раскололи Корсу и все знаем. Что встреча Марана с Лайвой — его конец. Он не допустит, чтобы Маран дошел до Лайвы.

— Если успеет. У Марана неплохие шансы. Он сядет на флайере в Крепости прямо перед Центральным зданием, сразу войдет и потребует, чтобы его немедленно соединили с Лайвой. А тому сошлется на Дика. Лайва не откажет в встрече, ведь дело касается его жизни, а не чьей-то. И Марану останется только…

— Только подняться на три этажа в здании, битком набитом офицерами Внутренней Охраны, каждый из которых может разрядить в него свой пистолет, — прервал его Дан.

— Не каждый. Не все же там люди Песты. Охрана Лайвы в него, разумеется, стрелять не станет. Да и люди Песты не отважатся на такое без приказа. А чтоб отдать приказ, Песта должен узнать о встрече, он и узнает, естественно, но времени у него, скорее всего, не хватит.

— А может и хватить? — спросил Дан.

Поэт не ответил, но в его глазах была такая мучительная тревога, что Дан замолчал.

— Не нервничай, Дан, — сказал Олбрайт бодро. — Дойдет. Его прикрывают Мит и Навер со станнерами. Послушайте, уже прошло пять минут. Пойдем ко мне в кабинет, передача будет на мою аппаратуру.

— Какая передача?

— У него техника. Ваша, Разведки. Он обещал включить камеру, когда дойдет до Лайвы.

— Почему, когда дойдет? — спросил Дан, но тут же понял. Маран не хотел, чтобы они видели это «если что».

— Пять минут, чтобы долететь до Крепости, три, чтобы прихватить по дороге Мита с Навером, две, чтобы связаться с Лайвой по телефону, и еще пять, чтобы подняться в его хоромы, — считал Поэт на ходу. — Итого пятнадцать.

— Мало, — возразил Олбрайт.

— Маран — человек быстрый. Хорошо, накинем еще три. От силы пять. Это уже предел. Он должен выйти на связь через пятнадцать-двадцать минут, не больше.

Олбрайт открыл дверь и пропустил их в кабинет. Поэт сел и положил перед собой хронометр. Посол перед тем, как занять свое кресло за письменным столом, сказал помощнику, возившемуся в смежной комнате с пластиковыми коробочками и футлярами, видимо, архивом:

— Адриано, свяжитесь с Полем, пусть он активирует оборону посольства и неотлучно находится у пульта.

Дан устроился напротив темного экрана и уставился на висевшие над ним большие настенные часы. Часы были двойные, один циферблат земной, другой бакнианский, с секундной стрелкой. Он смотрел на бакнианский, невольно вспоминая ожидание того тревожного дня, когда им сообщили с орбитальной станции про ядерный взрыв, и Маран дал всем пять минут на размышление. Тогда ему казалось, что стрелка бежит, как сумасшедшая, теперь было ощущение, что она примерзает к каждому делению.

— Десять, — сказал Поэт, не отрывавшийся от своего хронометра.

Невыносимо. Дан отвел взгляд от часов и попробовал думать о чем-либо постороннем, но не смог. Тогда он стал представлять себе, как флайер вплывает в Крепость, опускается перед Центральным зданием… А если начнут стрелять прямо там, во дворе?.. Нет, Маран сядет резко, чтобы ошеломить, и дверь в дверь, потом войдет… Дан вспомнил первый этаж Центрального здания, он был там однажды, давным-давно, большой холл, полный охранников, вооруженных охранников… как он заставит их соединить себя с Лайвой, угрожать оружием такой массе людей бесполезно, это ведь не визор-центр… Нет, невозможно!.. Но допустим, заставит. А если Лайва попросит его полчасика подождать, и за этот время Песте донесут, что он в Крепости? Собственно, получаса и не надо, хватит десяти минут. Или Песта именно в этот момент окажется у Лайвы, он ведь нередко у него бывает?

— Пятнадцать, — сказал Поэт.

Дан смешался. Забыв обо всем прочем, он снова уставился на часы. Шестнадцать… Семнадцать… Теперь стрелка помчалась галопом. Восемнадцать… Девятнадцать… О боже, только не это! Только не это!.. Двадцать… Двадцать один… Двадцать два… Двадцать три… Поэт закрыл лицо руками… Двадцать четыре… Двадцать пять! Не может этого быть, хотел уже закричать Дан, и тут раздался спокойный голос Марана.

— Вели всем выйти, — сказал он. — Я хочу поговорить с тобой один на один.

И сразу появилась картинка. Дан с трудом оторвался от часов и перевел взгляд на экран, на котором было видно почти все помещение, огромная голая комната, бывший кабинет Изия, где Лайва после своего прихода к власти повесил его портрет… нет, портрета Изия не было, только Рон Лев… снял, что ли? Ну да, Поэт же говорил, что он сдал Изия… У стены стояли в ряд вооруженные офицеры, личная охрана Лайвы. А в кресле за большим, топорного вида рабочим столом сидел он сам. Он был один — не считая охрану, конечно. Ни Песты, ни кого-либо другого из членов Правления. Стол и Лайва за ним выплыли в крупный план — Маран подошел поближе. Его самого, к сожалению, видно не было, только голос.

— Не трусь, — сказал он. — Я безоружен.

— Ты молод и силен, — возразил Лайва, — тебе не нужно оружия, чтобы справиться с больным стариком.

Он действительно выглядел стариком, хотя ему не могло быть больше шестидесяти. Землистое лицо, мешки под глазами, синеватые губы…

— Верно, — ответил Маран. — Но я пришел не убить тебя, а спасти.

— Даже если убить, — сказал тот медленно, — это уже ничего не меняет. Месяцем раньше, месяцем позже…

— Хитрец, — заметил Поэт, — сразу пытается сбить цену. — Он уже успокоился и говорил даже насмешливо.

Маран молчал, и Лайва с трудом повернулся в кресле.

— Выходите, — приказал он. — Оставьте нас.

Охранники направились к выходу, а Маран, сделав, по-видимому, еще пару шагов, сел напротив Лайвы.

— Ты сказал, что пришел от земного посла?

— Да. Земля готова тебе помочь. Завтра утром туда летит астролет. Ты можешь отправиться на нем. Прямо в клинику, где лечат подобные болезни.

— И вылечивают?

— Да. Ты получишь жизнь и здоровье. Но… Не бесплатно.

— Посол не ставил мне условий, — заметил Лайва.

— Верно. Но это было до того, как его похитили.

— Это сделал не я.

— Знаю. Но спас его я. Он у меня в долгу. И заплатит тем, что отойдет в сторону и не помешает взять выкуп с тебя.

— Какой? — спросил Лайва.

— Сначала посмотри эту запись.

Маран положил на стол карманный плейер и включил его. Изображения видно не было, так как прибор лежал экраном к Лайве, но голос Корсы доносился вполне отчетливо. Лайва просмотрел запись, не шелохнувшись, потом поднял глаза на Марана.

— Это подлинная запись?

— А ты как думаешь?

Лайва помолчал.

— Зачем это ему понадобилось? — спросил он.

— Песте? Неужели такому знатоку интриг нужны мои объяснения, — сказал Маран. — Он хотел лишить тебя помощи земных врачей, чтобы…

— Чтобы получить возможность занять мое место, — закончил тот. — Я это подозревал. Но сегодня ему удалось направить мои подозрения в иное русло. Однако он просчитался. — Лайва едко усмехнулся. — Я еще не назвал его своим преемником… Итак? Я слушаю.

— Еще один вопрос. Как ты намереваешься поступить с Пестой?

— Снять его с должности и выкинуть тем самым из Правления. Для начала. Если у тебя нет других предложений.

— Нет, — сказал Маран.

— Я жду, — сказал Лайва, глядя прямо на Марана. — Твои условия?

— Ты уходишь в отставку. После лечения пенсия и тихая старость. Я думаю, это лучше, чем смерть на троне через месяц.

— И все?

— Нет. Ты немедленно ставишь свою подпись под этим документом и выступаешь по визору, подтверждая, что поставил ее добровольно.

На стол перед Лайвой лег лист бумаги с недлинным текстом. Тот прочел его и сказал резко:

— Нет! Это невозможно!

— Лайва, — спросил Маран ледяным голосом. — Ты хочешь жить или нет?

Наступило молчание. И послышались глухие удары.

— Что это? — спросил Лайва с испугом.

— Песта, — ответил Маран насмешливо. — У Песты не осталось выхода. Только убрать нас обоих. Его люди пытаются взломать бронированные двери твоего отсека.

— Ты подставил меня…

— Полно! Так или иначе жизни у тебя оставалось на месяц. Даже с Пестой в качестве преемника. Выбирай. Торопись, они могут принести взрычатку.

— Значит, ты хочешь власти?

— Да, Лайва, я хочу власти.

— Однако ты ее не получишь, даже если я подпишу. Ты не член Правления…

— Это не имеет значения. По уставу. Сам знаешь.

— Да, но ты и не член Лиги. Тебя изгнали…

— Извини, Лайва. — Маран, очевидно, протянул руку, перед камерой появилась его ладонь, на которой лежал переливавшийся разными оттенками зеленого стеклянный диск. — Вот мой членский знак. Ваши изгнания ничего не стоят. По уставу из Лиги можно выйти только добровольно.

— Но ты все равно не наберешь… Мои три голоса — всего лишь три из девяти.

— С сегодняшнего дня из восьми. Или ты забыл про утреннее заседание Правления?

— Да, верно…

— Минус Песта.

— Три из семи. Но это все. Больше ты не получишь ни одного.

— Ты уверен? — спросил Маран с иронией.

Лайва минуту смотрел непонимающе, потом медленно сказал:

— Тонака. Это конец.

— Странный ты человек, — сказал Маран спокойно. — Если ты не хочешь пустить меня во власть, пожертвуй жизнью. А если ты ценишь свою жизнь выше, чем… — в его голосе прорвалось скрытое бешенство, — чем право Лиги топтать и унижать страну и народ, тогда подпиши и устранись.

Еще одна пауза, потом Лайва медленно потянулся к ручке.

— А как мы отсюда выберемся?

— Это уже моя забота.

— А гарантии?

— Тебе придется положиться на мое слово.

Дан ожидал, что Лайва выскажет какое-то сомнение, но тот молча подписал и отдал бумагу Марану. Маран сложил ее, спрятал и сказал:

— Вставай. Иди к окну.

Потом быстро прошел к двери кабинета, приоткрыл ее и позвал:

— Мит, Навер, сюда. — И сразу: — Санта, спускайся. Время.

Все остальное заняло не больше двух минут. За окном повис флайер, открыли створку, перетащили Лайву, перелезли сами, дверца флайера закрылась, и Маран сказал:

— Тонака! Слышишь меня? Все идет по плану. Начинай действовать. Дик! Как у тебя там, все тихо? Об охране посольства не забыл?

— Не забыл, — ответил Олбрайт коротко.

— Мне показалось, что я слышу голос посла, — заметил после небольшой паузы Лайва.

— Это и был посол.

— Но его зовут не Дик, а Ричард Олбрайт.

— У землян принято сокращать свои имена. Так его называют друзья и близкие.

— Друзья и близкие? — Лайва помолчал, потом сказал: — Ты изменился, Маран.

— А ты думал, перед тобой тот мальчишка, который с почтением взирал на соратников Рона Льва? Я видел, как живут люди на четырех планетах.

— Да, я слышал. А еще поселился на лучшей из них, женился на дочери очень влиятельного человека…

— Вот скот, — пробормотал Поэт.

— Ты пользуешься тем, что стар и болен? Полагаешь, что у меня не поднимется рука дать тебе пощечину? Но еще одно слово о моей женитьбе и…

— Я ведь не в порицание, — сказал Лайва примирительно, и тут связь выключилась.

— Что случилось? — спросил Дан тревожно, но Поэт, встав с места, успокоил его: — Ничего. Просто Марану стало неприятно… Ну и скот! Есть же люди, которым жизнь дана, чтоб все пачкать.

— Он действительно не порицал, — усмехнулся Дан. — Наоборот, по-моему, такая ловкость вызывает у него уважение.

— Возможно. Но ты ведь знаешь Марана. Он же в своей гордости доходит до абсурда. Я в свое время даже побаивался втихомолку, что он откажется от Наи, дабы не дать повода… К счастью, на столь бредовый поступок он оказался все-таки неспособен. — Поэт подошел к окну, выглянул и заметил без удивления: — Ну вот! Третий ход Песты он тоже предсказал.

— Третий?

— Первый был с урезанием доли. Помнишь, он говорил об этом вчера утром, когда я пришел с газетой? Второй — ты еще спал, Маран сказал, что сегодня Песта предпримет атаку на кого-то из членов Правления, чтобы свалить на него похищение Дика. Угадал. И теперь третий.

— А именно?

— Он предположил, что, упустив его в Крепости, Песта попробует напасть на посольство. Шаг отчаяния. Бессмысленная затея все потерявшего человека. И вот они здесь. Иди, посмотри.

Дан подошел к окну. Кабинет Олбрайта, как и их с Мараном комнаты, выходил на площадь Расти, и было прекрасно видно, как за ажурной решеткой, отделявшей цветущие кусты каоры перед Малым дворцом от мостовой, снуют группы охранников в ярко-зеленой форме. Дан почувствовал за спиной Олбрайта, который тоже смотрел на приготовления охранников, хоть он недавно и обвинил себя в трусости, но то, очевидно, была возведенная на себя напраслина, он не выказывал никакой тревоги, а спокойно заметил:

— Действительно акт отчаяния. У них ведь нет даже уверенности, что Маран здесь. — Он вернулся к столу и взял пульт. — Поль, у тебя все готово? Видишь охранников перед дворцом?

— Вижу и позади дворца, — флегматично ответил незнакомый Дану голос.

— Ах окружают? Вот как! Если попробуют ворваться на территорию посольства, без колебаний пускай в ход станнеры.

— А дипломатических осложнений не будет? — спросил голос.

— Не будет, — успокоил его Олбрайт.

— Он справится один? — спросил Поэт. — Может, надо помочь?

— Не надо, — сказал Олбрайт. — Автоматика. Ему надо только нажать на кнопку и задействовать автоматику.

— Хорошо живете, — вздохнул Поэт.

— А что дальше? — спросил Дан.

— Дальше? Наверно, будут атаковать, раз собрались.

— Я не о том. Что будет делать Маран?

— То, что сказал. Повезет Лайву в визор-центр, чтобы тот подтвердил свое отречение. Нам остается только храбро сражаться и ждать начала интересной передачи. Может, включим визор, Дик?

— Я уже дал команду, — отозвался Олбрайт. — Включится, когда начнется передача… ого, пошли! Я все-таки не думал, что Песта отважится напасть на посольство.

Дан прилип к стеклу. Охранники бросились вперед одновременно на всем протяжении решетки, обозначавшей границу территории посольства. Как только первый из них коснулся чугунных завитков, запела сигнализация, и сработали станнеры. Все, кто успел забраться на решетку, попадали обратно на площадь и остались лежать без движения. Атака захлебнулась, но нападавшие не угомонились. Перегруппировавшись, они снова пошли вперед. И снова пятеро или шестеро без чувств распростерлись на мостовой, а остальные отхлынули. Несколько человек, видимо, командиры, сошлись в кучку недалеко от дворца, дабы, наверно, обсудить, что делать дальше, и тут на площадь со всех сторон выступили люди в темно-зеленых комбинезонах. Армия. Оказавшиеся в окружении охранники стали торопливо бросать оружие.

— С этим все, — резюмировал Поэт. — А четвертый ход, я думаю, он упредит.

— Есть еще и четвертый?

— Самый опасный. Но Песта не успеет. У него максимум полчаса. За полчаса ему надо объявить, что Маран похитил Лайву и пытается устроить переворот, поднять верную ему часть Внутренней Охраны и дать толчок к гражданской войне…

— Он вполне на это способен, — сказал Дан.

— Но у него нет времени. Через полчаса Маран станет единственной законной властью, и все начинания Песты превратятся в бунт.

— Но начать он может, — заметил Дан.

— Маран не даст ему этого сделать. Давайте выпьем кофе.

Дан посмотрел на него изумленно, он знал, что когда Поэт волнуется, ему кусок в горло не идет. Тот засмеялся.

— Дело сделано, Дан. По идее, надо пить не кофе, а шампанское. Но это потом. С Мараном.

Маран не дал Песте и получаса. Ровно через десять минут экран засветился, и появилась знакомая заставка «Правительственное сообщение». Дан усмехнулся, вспомнив при каких обстоятельствах видел ее в последний раз.

Диктор имел вид напуганный и загадочный одновременно, он сказал только:

— Слово имеет Глава Лиги Лайва, — и исчез с экрана, уступив его Лайве. Дан содрогнулся, увидев того крупным планом. Не надо было никакого врача, чтоб понять, что дни старика сочтены. Он уже казался трупом… Собственно, он и есть в какой-то мере труп, подумал Дан. Прошлое, которое скоро сбросят в яму и засыплют землей.

— Уважаемые граждане Бакнии, — сказал Лайва торжественным тоном. — Я говорю с вами в последний раз. Во всяком случае, как Глава Лиги. Слух о моей болезни, наверно, уже достиг вас. Да, я болен, нуждаюсь в лечении и отдыхе. Я оставляю свой пост и удаляюсь от дел. Я очень долго размышлял над тем, кого назвать в качестве своего преемника, перебирал всех членов Правления, но ни на ком так и не остановился. Тогда я сказал себе: Лайва, посмотри на вещи шире, ведь Устав дает тебе право назвать имя любого члена Лиги. Я подумал о недавно принятом законе, согласно которому пришлось урезать долю крестьянам, и о положении дел в стране, вынудившем нас принять этот закон. Я понял, что нам нужно обновление. Свежий ветер. А значит, человек молодой и решительный. И в то же время не кто-нибудь безвестный. Человек, за которым пойдет народ. И я нашел его. Я рекомендую Лиге в качестве своего преемника… — Он сделал внушительную паузу и объявил: — Марана. — План изменился, в кадре появился Маран, сидевший с непроницаемым лицом. — Я отдаю за него полагающиеся мне в этой ситуации, как Главе Лиги, три голоса. — Он встал и протянул Марану руку, тому пришлось тоже подняться и ответить на рукопожатие.

— Ну речугу толкнул старый хитрец, — сказал Поэт, качая головой. — Не знай я подробностей, и я бы поверил, что он денно и нощно обдумывал кандидатуру преемника и выстрадал ее в тиши одиноких ночей. Обновление! Свежий ветер! Мудрец Лайва — спаситель нации!

Дан думал, что на сем роль Лайвы закончена, но тот сел обратно и снова заговорил.

— Начальник Внутренней Охраны Песта совершил ряд преступлений. Он повинен в похищении земного посла и попытке отвести от себя угрозу наказания, оклеветав непричастного к этому человека. Кроме того, он организовал нападение на посольство Земли. Как Глава Лиги, своим последним решением я снимаю Песту с должности, отзываю из Правления и отдаю под суд. Освобождаю всех сотрудников Внутренней Охраны от необходимости подчиняться его приказам.

— Вот и последний штрих, — сказал Поэт. — Дик, в твоем ведомстве водится шампанское?

— Ну какое же посольство без шампанского, — ответил Олбрайт весело. — Адриано, будьте добры, распорядитесь.

Маран появился довольно скоро.

Уставший то ли от переживаний, то ли от раны Дан решил прилечь и пошел к себе. К нему присоединились не только Поэт со своим шампанским, но и Олбрайт, возбужденный происходящим и будучи, как он признался, не в состоянии работать. В постель, впрочем, Дан ложиться не стал, а устроился на диване, прочие расположились в креслах, дверь в комнату Марана оставили открытой, и не прошло и получаса, как послышались шаги в коридоре и голос Марана:

— Входи, Лайва. Будь гостем.

Скрипнуло кресло, и через несколько секунд Маран вошел в комнату Дана.

— Мое почтение, — сказал он весело, потом увидел лежащего Дана и спросил с тревогой: — Что с тобой? Тебе нехорошо?

— Нет-нет, — отозвался Дан смущенно. — Устал немного.

— Голова, наверно, кружится? Ты все-таки потерял немало крови.

— Успокойся, — сказал Поэт, — ничего у него не кружится. Это у меня кружится. От радости. Что все обошлось.

— Ах, — сказал Маран, — с нашим-то оснащением… Верно говорил вчера Науро, с флайером все превращается в легкую прогулку. Если его нет у твоих противников. Помню, я прочел в какой-то земной книге насчет конкистадоров. Их было несколько сот, но они завоевали полконтинента благодаря тому, что у них были лошади. Верю. С флайером примерно то же самое.

— Но с первого на третий этаж ты не в флайере ведь поднимался, — заметил Поэт.

— Нет, — сказал Маран серьезно.

— Ну и?

— Ну и… Прошли, как видишь.

— Вижу. За это мы сейчас и выпьем!.. Откройте наконец кто-нибудь эту чертову бутылку!

Маран забрал у него шампанское, откупорил и разлил по уже приготовленным Поэтом стаканам, поскольку бокалов в комнате не было.

— Ишь, наловчился, — сказал Поэт, наблюдая за его действиями.

— Пришлось. Любимый напиток Наи… Дик, — сказал он, чокаясь с Олбрайтом, — препоручаю тебе… — Он кивнул в сторону своей комнаты. — Как договорились. И еще. Я оставлю тебе Дана. Ненадолго, — улыбнулся он, увидев обиженные глаза Дана. — Пока устроимся. Ты же знаешь, я без тебя уже шагу ступить не могу. Но ты же ранен. Тебе нужен покой.

— А где ты собираешься устраиваться? — спросил Олбрайт.

— Переберусь напротив. Не могу же я сидеть в земном посольстве, мое правительство сразу объявят марионеточным. Черт возьми! — сказал он, присаживаясь со своим стаканом на подоконник. — Все-таки интуиция великая вещь. Когда я доложил в ВОКИ результаты экспедиции на Эдуру, мне предложили земное гражданство. Что мне было весьма приятно, не скрою. Но… Я открыл рот, чтобы поблагодарить, и — отказался. Не совсем, правда. Не сейчас, сказал я, сам не понимая, что я имею в виду.

— Камни родины, может быть, — заметил Дан.

— Может быть. А это? — Он вынул из кармана зеленый диск. — Дважды я порывался швырнуть его наземь и объявить, что выхожу из Лиги. Собственно, потому я и брал его с собой всякий раз, когда отправлялся на Торену, чтобы при подходящем случае именно так и сделать. Дважды! Публично. Один раз на площади Расти… помнишь, Дан?.. к концу нашего метания тут в поисках выхода из ситуации с глубинным оружием, когда меня вдруг потянуло произнести речь. И второй раз, не так давно, в Старом Зале, когда мне уже пришлось говорить… Ну это вы все помните. Дважды я вытаскивал его из кармана и дважды положил обратно, какой-то импульс не дал мне… Не сейчас, подумал я…

— Сам не понимая, что имеешь в виду, — подхватил Поэт, смеясь.

— Не смейся. Я понял это. Час назад, после того, как в третий раз вынул его, чтобы предъявить Лайве.

— И что ты понял? — спросил Поэт с любопытством.

— Я вспомнил сказку, которую мне рассказывала мать незадолго до смерти. О мальчике и гальке. Знаешь ее?

— Нет. Расскажи.

— Не знаю, время ли сейчас рассказывать сказки… Ладно, вкратце. История эта происходила в очень давние времена, когда в море еще не было гальки. Стояла на берегу деревня. И жили в ней люди. Злые. И взрослые, и дети. И был среди них мальчик, который тоже не был добрым, но любил свою мать, а мать болела, и он очень хотел ее исцелить. И как-то во сне к нему пришла волшебница, которая сказала: твоя мать страдает от людской злобы. Она не здешняя, она пришла сюда из иных мест, где люди добры, и стала женой твоего отца и твоей матерью, отец твой был такой же, как все его односельчане, да и ты не лучший из детей, но я помогу тебе ее спасти. Я обращу все дурное в тебе в камушек. Брось его в море, и тогда злоба других тоже обратится в камень и утонет. Проснувшись утром, мальчик обнаружил под подушкой маленький круглый камешек. Ну и пошел к морю, размахнулся и швырнул его со скалы в воду. И что видит? Множество подобных камешков покатилось из домов и дворов и посыпалось в море. Их было так много, что дно моря покрылось галькой. А люди стали добрыми. И мать мальчика выздоровела.

— Замечательно, — сказал Поэт. — Странно, я никогда ее не слышал.

— Я думаю, это дернитская сказка. Там ведь есть море. А у моей матери была подруга детства, дернитка, она навещала нас иногда. Наверно, оттуда… Словом, я понял, что должен сделать с этим жетоном.

— Бросить в море? — улыбнулся Дан.

— Не совсем. Но вроде того. А вот и Мит идет, — добавил он, повернув голову к оконному стеклу.

Через пару минут Мит появился в комнате слегка озабоченный, но бодрый.

— Послушай, Маран, — сказал он с порога, — меня так взволновали все эти перемены, что я забыл… Если ты хочешь, чтоб я взял на себя ту прежнюю должность, ты должен дать мне слово, что не будешь прятаться от собственной охраны.

— Ну как там? — спросил Маран, не отвечая на его реплику.

— Нормально. Ничего не тронуто. Впечатление, что после того, как четыре года назад мы с Сантой закрыли за собой дверь, никто туда не входил.

— Боялись привидений, — сказал Поэт.

— Запустение? — спросил Маран.

— Нет. Просто пыли по колено. Но я уже нашел людей, через час твой кабинет будет готов. Правда, с остальным придется подождать.

— Не ходи, — сказал Дан. — Перейдешь завтра. Что за спешка?

— Не волнуйся, — усмехнулся Маран. — Ночевать я приду сюда и перед сном непременно тебе исповедуюсь. В стороне не останешься. Но Правление я должен собрать там.

— Правление?

— Ну да. Надо же мне официально войти в должность. Правда, сначала хорошо бы извлечь членов Правления из Крепости.

— Что ты сделал с Крепостью? — спросил Поэт.

— То, что собирался, — удивился Маран. — Ты же в курсе. Мы обложили ее войсками, как при классической осаде. И блокировали связь. Так что Песта теперь отрезан. Я предъявил ему ультиматум. Или отправиться в тюрьму, или сидеть там до конца жизни.

— А остальные? — спросил Дан. — В Крепости ведь куча народу.

— Остальные могут выйти. Без оружия. И подняв лапки кверху.

— Ты собираешься всех отпустить?

— Нет, Дан, — ответил Маран сурово. — Не всех. Я не тот мальчишка, каким был пять лет назад. Я уже объяснял это сегодня Лайве. Там Лет с Навером, они знают каждого. И разберутся, кого отпустить, а кого… В подвалах Крепости хватит места для всех, и на этот раз они у меня дождутся суда, будь уверен…

Его прервал писк сигнала, Маран вынул из кармана радиогорошину и сдавил ее.

— Маран, — сказал Лет, — кончено. Они открыли ворота. Песта застрелился.

— Единственный мужчина из всех, — уронил Маран после паузы.

Дан с удивлением уловил в его голосе нотку сожаления.

Обещанной исповеди Дан не услышал, так как не дождался прихода Марана.

Вскоре после того, как Маран ушел, забрав с собой не только Мита, но и Поэта, а Олбрайт увел предоставленного его заботам Лайву, дабы разместить того на ночь, нежданно-негаданно явился прилетевший из Латании врач, который, ворча в адрес Марана, не позволившего, как Дан только теперь узнал, увезти его вместе с Науро в Тидар, осмотрел еще раз рану, сделал кучу примочек и присыпок и заставил Дана принять не только стимулятор регенерации, но и снотворное, уверяя, что во сне процесс регенерации идет быстрее. Дан было запротестовал, но потом сдался и уснул. И проспав часов десять, если не все двенадцать, проснулся в середине ночи.

Он осторожно перевернулся со здорового бока на спину и обнаружил, что дверь в соседнюю комнату, наверно, еще с вечера, прикрыта неплотно, и видна полосочка света. Он понял, что Маран не спит, и хотел уже позвать его, но неожиданно услышал негромкий голос.

— Наи, дорогая моя девочка, — сказал Маран и замолчал. Дан гадал, разговаривает ли он сам с собой наяву или это во сне, но тут Маран произнес следующую фразу, и Дан понял, что тот диктует письмо… ну да, завтра ведь пойдет астролет на Землю, а он сам и не подумал написать Нике, хоть и валялся целый день без дела…

— К несчастью, мы увидимся нескоро. Я должен буду на некоторое время здесь задержаться. Дело не в Дике, с ним все в порядке, но пришлось, как говорит Дан, цитируя известного и тебе кехса Лахицина, вспомнить о камнях родины. Кстати, о Дане. Когда после сокрушительного поражения, которое я потерпел тут четыре года назад, Дан уговаривал меня улететь на Землю, он доказывал, что можно узнать, понять, разобраться, научиться, а потом вернуться и попробовать еще раз. Я отказался наотрез, не только не желая спасать свою жизнь, которую искренне считал утратившей дальнейший смысл, но и полагая, что не вправе это делать. Я уже не говорю об аморальности подобных проб. Как ты знаешь, меня спасли те самые люди, которым я так и не сумел ничего дать. Спасли против моего желания. И вот сегодня оказалось, что я парадоксальным образом прошел путь, на который не хотел даже ступить, и вернулся. Но вернулся не пробовать. На этот раз я доведу дело до конца. И опять о Дане. Когда мы вызволяли Дика, он получил пулю в плечо. Рана легкая, не задеты ни кости, ни нервы, пока астролет дойдет, все уже будет в прошлом, так, по крайней мере, обещал мне земной медик. Нике говорить не надо, да и тебе я не стал бы, если б не хотел, чтобы ты знала: он фактически спас жизнь Науро и Наверу. Для меня это не меньше, чем если б он спас мою собственную жизнь. Ну ты знаешь, что эти парни для меня значат… Но день сегодня был долгий, и я устал от дел. Я очень скучаю… нет, тоскую по тебе, малышка… — Он вздохнул. — На этот раз расставаться было совершенно невыносимо. Перед экспедицией я все-таки заранее знал, что придется, и как-то привык к этой мысли, а теперь я чувствую себя почти как на Палевой, где все время себя ругал, что, как последний идиот, держался вдали от тебя, и в тот вечер… но бог с ним, с тем вечером и с Палевой, лучше вспомнить утро… Хотя и это не выходит. Провал. Помню, как вошел, ты стояла посреди комнаты, растерянная и даже словно напуганная, глаза распахнуты, а руки ты прижала к груди, и они дрожали. Помню, что спросил, одни ли мы, и ты кивнула. И больше не помню ничего. Я был, как сумасшедший. Да и теперь не разумнее. Желанная моя. Прекрасная. Единственная…

Потрясенный Дан слушал слова, которых никогда и вообразить не мог на устах Марана, слушал невольно, потому что встать с постели и закрыть дверь затруднялся, а окликнуть было еще более неловко, чем слушать, и он слушал и думал, как это удивительно, что Маран, язык которого действительно с трудом выговаривал красивые слова, как этот Маран способен, оказывается, говорить женщине… Потом он понял. Он вспомнил полные нежности письма Ники, которые она ему писала в Бакнию в первый год его работы в Разведке, доверяя бумаге то, чего почти никогда не произносила вслух. И почему это люди боятся красивых слов? Почему выговорить ругательство или какую-нибудь гадость им проще, чем… Впрочем, Марана это не касалось, в его лексиконе не было ни одного слова покрепче черта, да и то позаимствованного у него, Дана, в его лексиконе, лексиконе Поэта, вначале Дан даже думал, что в бакнианском языке нет ругательств, только позднее узнал, что есть, и ненамного меньше, чем в земных языках, национальных языках, откуда они без конца просачивались в интер… Правда, это были ругательства совершенно иного рода, ничего общего с земными, которые Маран как-то назвал импотентскими…

Он так и не окликнул Марана, потому что тот остановился на полуслове и погасил свет, а когда Дан проснулся утром, его уже не было, открыв глаза, он прислушался, ничего не уловил и позвал так, на всякий случай. И вместо Марана к нему в комнату вошла Нила, объяснившая, что у Марана много дел, и он попросил ее прийти и подождать, пока Дан проснется, чтобы помочь ему встать, одеться, и прочее. Смущенный такой заботой Дан стал отнекиваться, объяснять, что ему лучше, и он почти может двигать рукой, но Нила заупрямилась и принялась за ним ухаживать. Правда, заигрывать она опять-таки не пробовала, и Дан почувствовал, с одной стороны, облегчение, а с другой, непонятную себе самому досаду или обиду. Она была необычайно серьезна и молчалива, кокетство, памятное Дану по Крепости и Малому дворцу, куда-то исчезло, держалась она с достоинством, Дан буквально заставил ее позавтракать с собой, она долго отказывалась, то ли из гордости, то ли наивного нежелания уменьшить его долю, и лишь когда экономка принесла и расставила два прибора, она села с Даном за стол и поела, очень сдержанно и скромно, Дан, знавший, что в стране почти голод, следил за ней с удивлением и уважением. За кофе он пытался разговорить ее, расспрашивая о том, что произошло в Бакнии за время их с Мараном отсутствия, но Нила отвечала неохотно, односложно, Дан чувствовал, что ее мысли заняты другим, попробовал сменить тему, спросил, как она попала к Марану в помощницы, и, к его удивлению, она сразу оживилась. История совсем не походила на ту, что воображал себе Дан, насмотревшийся земных фильмов, в которых в офис приходят по объявлению голоногие девицы, и работодатель, мысленно, а то и на практике заглядывая им под юбки, выбирает себе покрасивше. Осторожно, крохотными глоточками отпивая новый для себя напиток, Нила, не глядя на Дана, рассказывала ему, как пришла некогда с подругой в бар, где за чашкой карны они исподтишка оглядывали зальчик, присматриваясь к сидевшим вокруг мужчинам, как подсел к ним некий смельчак, принявшийся ухаживать сразу за обеими, что вызвало раздражение…

— Понимаешь, Дан, не то чтоб он так уж плохо смотрелся, наоборот, довольно приятный на вид, но ему было все равно, с кем, это ведь унижает…

И женщины, утомленные настойчивостью ухажера, уже встали, чтобы уйти, но тут открылась дверь, и вошли Маран с Летом. Остановились у порога и стали оглядываться в поисках свободного столика. И подруга…

— «Смотри, какой красивый парень, — сказала она, — словно вышел не из лона матери, а прямо из рук Создателя. Я позову его сюда.» А тот, который к нам приставал, насмешливо улыбнулся. «Да это же Маран. Не боишься? Опасный человек, от таких лучше держаться подальше.» И она заколебалась… Понимаешь, Дан, — сказала Нила очень серьезно и чуть смущенно, — она была такая дерзкая и уверенная в себе, ей никто никогда не отказывал, хотя, как я теперь понимаю, она вовсе не блистала красотой, но тогда я считала ее красивой, а себя нет, я была ужасно скованная и неопытная, хотя мне уже исполнилось двадцать два, но я… Я почти еще ни с кем не была, всего несколько раз… Отец у меня погиб на Большой войне, мы с матерью жили трудно, в одной комнате, привести туда я никого не могла, а ты, наверно, знаешь, принято звать к себе, если ты предлагаешь. Мама умерла за полгода до того, и только после ее смерти я стала ходить в такие места с подругой… или я считала ее своей подругой, а на самом деле… после того случая мы разошлись, она не простила мне Марана… Так вот, обычно она выбирала первой. А тут она замешкалась, и я… не знаю, что на меня накатило, может, действительно ей в пику, как она сочла, а может, он мне просто понравился, но я подошла прямо к Марану, правда, не знала, что сказать, стояла и молчала, и, наверно, было заметно, что я боюсь, потому что он улыбнулся и спросил: «Чего ты боишься?» И я сразу перестала бояться, потому что у него была такая улыбка… Но все равно молчала, тогда он спросил, как меня зовут, и предложил сесть к ним за столик. Они с Летом заговорили о чем-то постороннем, нарочно, чтобы дать мне опомниться, я и не слушала, настолько была смущена тем, что осмелилась открыто подойти, так обычно не делают, но постепенно успокоилась и даже рассказала им, что подруга первая обратила на них внимание, даже предложила позвать ее, предложила и испугалась, а вдруг он скажет: «Зови». Но он посмотрел на Лета и спросил: «Хочешь?» И я поняла, что для себя он уже решил. Лет тоже не захотел, а присмотрел другую, словом, мы оставили его и ушли. Подруга все еще сидела там, она посмотрела на меня зло, и я поняла, почему, только тогда, когда Маран встал и пошел впереди меня, там был узкий проход, и надо было идти друг за другом. Я заметила его походку. Раньше я видела мужчин, которые владеют высшей ступенью, только издали, да и то нечасто… Ты ведь знаешь про кевзэ?

— Я даже стал заниматься им сам, — сказал Дан. — Правда, о высшей ступени говорить пока не приходится…

— Собственно, по-настоящему я поняла позже. Ночью. Вообразить это наперед ведь просто нельзя. Не знаю, может, ей уже доводилось… Словом, она обиделась насмерть… Ладно, неважно… Вот так все и началось. Потом мы стали встречаться. Обычно в том же баре, по уговору и не всегда по моей инициативе, иногда он и сам назначал встречу. Раз в несколько дней. Месяца, наверно, три или четыре. А потом я потеряла работу. Я вела записи в канцелярии одного маленького завода. И вдруг завод закрыли, он делал игрушки из резины, решили, что это ненужная трата ресурсов и сил. Я оказалась на улице и никак не могла ничего найти. У меня кончились деньги, не на что было купить еду. А Маран не появлялся пару декад, ездил куда-то по делам. Потом пришел. Ко мне домой. И тут же понял, что у меня неприятности, ты ведь знаешь, он сразу все улавливает. Спросил, что случилось. А я уже два дня ела одну тану с хлебом, да и хлеба кусочек. Я не хотела ему говорить, но не выдержала и рассказала. Он спросил, не обижусь ли я, если он даст мне денег. И я разревелась, мысль о том, чтобы взять деньги, это было ужасно, просто невыносимо. Он даже не стал меня успокаивать, встал, сказал, что скоро вернется, и ушел. И принес обед. Горячий обед из соседнего бара. А утром спросил, не погнушаюсь ли я, если он возьмет меня к себе помощницей. В Крепость, сказал он, в Охрану, подумай, это не самое приятное место. Но я, конечно, согласилась.

— А когда это было? — спросил Дан.

— Года за три до твоего появления.

— И еще полгода до осенних событий, потом еще год, когда он был Главой Лиги… Немало.

— Он несколько раз приходил ко мне и потом, когда вы вернулись в Бакнию. На первых порах. До взрыва.

До того, как встретил Наи, понял Дан. Но ведь он и после этого отнюдь не монашествовал. «Перепробовал половину профессионалок Бакны», вспомнил он. Но к Ниле не ходил. Почему? Конечно, дело не в Наи, а в Ниле. Он не хотел быть с ней, думая о другой. А раньше? Когда появилась, например, Лана? И до того? Не хранил же он Ниле верность?

— А другие женщины у него были? — спросил он осторожно, но Нила ответила почти машинально и даже с легким удивлением:

— Да, конечно. Как же иначе?

Конечно… Ну да, для них это естественно. Образ жизни. Но почему тогда?.. Понятно, он просто относился ко всем одинаково. Прощался и забывал. Или не забывал, но и не вспоминал. А потом появилась женщина, изгнать которую из мыслей он был не в состоянии. И он перестал ходить именно к Ниле. Чтобы не унижать ее этими мыслями о другой. Значит, он относился к ней вовсе не так легковесно, как казалось. Впрочем, столько лет… Наверняка он ни с одной женщиной не был дольше. Но и она с ним…

— Ты стойкая женщина, — сказал он, улыбаясь. — Быть с Мараном столько лет и не влюбиться в него… И даже изменять ему… Ты ведь ему изменяла?

— Я очень старалась, — сказала Нила. — Очень старалась. Я ведь быстро поняла, что я ему не пара. Что наши отношения больше дают мне, чем ему. Неизмеримо больше. Что он способен на такое, чего я просто не выдержу. Правда, я понимала и другое: что ему очень трудно найти себе полноценную партнершу. Разве что среди профессионалок, но он их не любит. Они слишком уходят во вторую сферу, они ему неинтересны… Только, когда хочется расслабиться… Так что я могла надеяться, что он ее никогда не найдет. Но ведь это было бы очень некрасиво, Дан, на это надеяться, нечестно по отношению к нему. Он столько для меня сделал. Собственно, это он сделал из меня то, что я есть. Видел бы ты меня раньше!.. Он объяснил мне, что я красивая, до встречи с ним я этого и не знала…

— Ты и вправду красивая, — сказал Дан, глядя на ее нежное лицо.

— Он научил меня чувствовать. Он научил меня верности. Человеческой верности. Он ведь сам такой верный… Вот, например, с Поэтом. Они же долго были в ссоре, то есть это Поэт был с ним в ссоре, считал, что Маран в ладах с режимом, не то что он, он был смелый, писал дерзкие песни и пел, а ведь он и не подозревал, чего стоила его смелость Марану…

— Марану? — удивился Дан.

— Конечно. Тогда сажали за одно неосторожное слово, не то что за песни. Маран перехватывал все донесения, где упоминали Поэта. Изъял и уничтожил досье, которое на него собрали. А однажды, совсем незадолго до твоего появления, схлестнулся с Пестой. Я уверена, что Поэт об этом не знает до сих пор. Никто не знает, кроме меня. Он стоял в дверях приемной, увидел Песту, поднимавшегося по лестнице, и попросил к себе на пару слов. Они прошли в кабинет, а мне он велел выйти в коридор. Но я не послушалась. Хотя не послушаться его было трудно. Но я осталась и все слышала. Он спросил у Песты, верно ли, что он собирается начать дело против Поэта, Песта стал говорить, что тот обнаглел, пора его унять и так далее, а Маран сказал: «Он мне друг детства, почти брат, я жил в его доме и ел хлеб его родителей, и если ты собираешься его тронуть, тебе придется начать с меня.» У Песты тоже, знаешь, был характер, ты меня не пугай, сказал он, а то с тебя и начну. Начни, ответил Маран, но учти, у меня есть материал о твоих кознях против… он назвал одного тогдашнего члена Правления… и есть верные люди, которые передадут его наверх. Песта прямо зашипел, а Маран добавил: «И зря не трепыхайся. Ты ведь знаешь, я упрямый, если я решил чего-то не говорить, из меня этого никакими пытками не выбьешь.» Песта молчал, и я подумала, что… Там был пистолет в ящике стола, я его вынула и решила: застрелю его, и будь что будет. Но он сказал зло: «Будь по-твоему». И я положила пистолет и выскочила в коридор. Вот так, Дан. А Поэт с ним тогда разговаривать не хотел… Маран страшно переживал, правда, никогда не говорил об этом, но я чувствовала…

— Боже мой, — сказал Дан, — незадолго до моего появления, ты сказала?..

У него встала перед глазами сцена объяснения в баре, после концерта Поэта в Старом зале, тогда, пять лет назад и неизмеримо давно, словно в другой жизни. Поэт атаковал, а Маран то слабо отбивался, то говорил вещи заведомо неприемлемые, прощупывал, как позднее решили Поэт с Дором, но никто не понял или не поверил, что он пришел предупредить, а он пришел предупредить, боясь, что Песта так просто от своих планов не откажется, действительно начнет с него и закончит Поэтом. И никогда ни слова о схватке с Пестой и всем прочем. Должно было пройти пять лет, чтобы он, Дан, случайно узнал…

— А что? — спросила Нила.

— Нет, ничего.

— Вот такой он был.

— И есть, — сказал Дан.

— Да, конечно… Я научилась у него и этому. И… как я могла желать, чтобы он никогда не встретил свою женщину? Потому я и старалась не влюбиться. И не только ради себя, но и ради него, ведь тогда ему было бы трудно меня оставить…

Дан слушал и удивлялся, сколько ума и тонкости чувств в этой женщине, которая казалась ему легкомысленной дурочкой, потом подумал, что был наивен, разве Маран стал бы держать годами рядом с собой дурочку?

— Потому ты ему и изменяла? — спросил Дан.

— Я хотела сохранить независимость.

— А мне казалось, что я тебе нравлюсь, — сказал он обиженно. — А выходит?

— Ничего не выходит, — она вдруг рассмеялась. — Ты мне правда нравился. И сейчас нравишься. — И неожиданно потянулась через стол и погладила Дана ладонью по щеке. Он смотрел на нее потрясенный, и не столько ее жестом, сколько тем, что не понимал самого себя, собственных желаний, смущало ли его выражение ее глаз, в истолковании которого трудно было ошибиться или?.. К счастью, заработал «ком» в ухе, и голос Марана оторвал его от сумятицы в мыслях.

— Дан, включи телевизор, — сказал Маран и умолк.

Дан левой рукой потянул к себе пульт.

— Что случилось? — спросила Нила, когда экран засветился.

— Маран сообщил, чтобы я включил визор, — объяснил Дан.

— Сообщил? — удивилась она. — Каким образом?

— У меня с ним связь, — сказал Дан. — Ну есть такая штука, разновидность фонора, понимаешь? Очень маленький аппаратик, крошечный серебряный шарик, его вставляют в ухо, под кожу. У нас им пользуются те, кто работает вне Земли и нуждается в постоянной связи.

— Ты хочешь сказать, — спросила Нила, сдвинув брови, — что Маран слышит все, о чем мы говорим?

— Нет, что ты! Чтобы его вызвать, я должен нажать на этот шарик. И еще произнести его имя. Потому что такой есть и у Мита, и чтобы не включилась связь с обоими, нужен код. Имя. Поняла?

— Поняла. А что по визору?

— Не знаю.

На экране мигала знакомая заставка, на зеленом фоне большими белыми буквами: «Правительственное сообщение»… Гляди-ка! Дан только теперь осознал, что бакнианское телевидение обрело цвет, вчера ему было не до того. Быстро! А может, помогли земляне? Надо спросить у Олбрайта… Вспомнив Олбрайта, он набрал код посла, но тот откликнулся словами «Я уже знаю», и Дан не стал заводить разговора, чтобы не пропустить начало трансляции, перебрался на диван напротив телевизора и предложил Ниле сесть рядом. Та села, но не впритык, а поотдаль, не глядя в сторону Дана, а уставившись на экран.

Появился диктор и сказал одну фразу:

— Слово имеет глава правительства Маран.

Глава правительства? Дан удивился. Он встречал и такую формулировку, но в официальных случаях глава государства именовался Главой Лиги. Не хочет, чтоб его имя сочеталось со словом Лига, понял он. Но это же дела не меняет…

Маран выглядел так, словно находился на совещании в штаб-квартире Разведки. Правда, обычные голубые джинсы он сменил на черные, так что их «инопланетность» не бросалась в глаза, но сорочка на нем была земная, с карманами на груди, да еще и расстегнутая, как обычно, на три пуговицы. Правда, на Торене пиджаков и галстуков не водилось, но в торжественных случаях полагалась белая рубашка. Маран был даже не в светлой, а в черной. А джинсы его были видны, потому что он стоял. И стоял он не в студии, а… ну да, на ступеньках Большого дворца Расти. Да еще и заложив руки в карманы.

— Сограждане, — сказал он, глядя в камеру пристально и немного зло. — Не удивляйтесь тому, что я стал ежедневно мозолить вам глаза. Это будет продолжаться недолго. Но будет. Потому что отныне ни одно важное событие в государстве не останется от вас сокрыто. Для начала я стану говорить вам о них сам. Без посредников. Пока посредники не научатся говорить правду. Сегодня о том, что произошло за последние сутки, с момента, когда Лайва объявил об уходе со своего поста. Как вам известно из вчерашнего сообщения, которое в течение дня неоднократно повторялось, Лайва сказал, что уходит в отставку по болезни и голосует за меня, как за своего преемника. Кроме того, он сообщил, что отрешает от должности Песту, так как имеет доказательства его причастности к похищению земного посла. Что сделал я? По моему приказу войска Наружной Охраны окружили Крепость, где закрылся Песта. Я предъявил ему ультиматум, требуя, чтобы он сдался, собираясь арестовать его и судить. Но Песта предпочел судить себя сам. Он застрелился. Далее. Вечером собралось Правление, которое утвердило меня на должность Главы Лиги. Поскольку положение в стране катастрофическое, я потребовал чрезвычайных полномочий. Не формальных, как в прошлый раз, а реальных. Члены Правления решили подумать до утра. Утром они предоставили мне эти полномочия, назначив главой правительства и дав право на его формирование по собственному разумению. Поскольку это произошло час назад, я еще не готов говорить о правительстве в целом, но два имени назову. Наружная Охрана, как и прежде, находится в подчинении Тонаки, а Внутренняя переходит в распоряжение Лета Рива. Оба Начальника Охраны уже принесли присягу. Так что тех, кто не очень доволен происшедшими изменениями, прошу не беспокоиться. — Это звучало почти как шутка, но увидев глаза Марана крупным планом, Дан понял, что тот не шутит. Отнюдь. — И еще два слова. Крестьяне могут не волноваться. Закон об урезании доли я уже отменил. Но и горожане могут спать спокойно. Голода не будет. Все. Остальное — завтра.

Он исчез с экрана так же внезапно, как появился.

— Великий Создатель! — сказала Нила. — Он неподражаем!

И Дан подумал, что она уже забыла о недавней ласке. Но Нила вдруг придвинулась к нему, взяла пульт, который он машинально продолжать держать в руке, и положила на стол.

— Послушай, Дан, — сказал Олбрайт нервно. Он не мог усидеть на месте и ходил мимо сидевшего в кресле Дана, от окна до двери в коридор и обратно, по-военному четко поворачиваясь кругом. — Ты уверен, что знаешь Марана достаточно хорошо?

— Я знаком с ним всего лет пять, — сказал Дан.

— Не так уж много.

— Погоди! Дай договорить. Но все эти годы мы с ним почти не расставались. Если вычесть пару месяцев на базе, месяц, когда он был без меня в Дернии, ну и Палевую… в сумме получится, скажем, полгода или чуть больше. Но зато все остальное время мы жили с ним в одном доме, одной квартире, в соседних каютах, а во время экспедиций и в одной комнате. Так что я знаю Марана.

— Его привычки.

— И это тоже. Но не только. Я знаю его, Дик, можешь мне поверить. А что тебя, собственно, волнует?

— Ты знаешь, он меня напугал, — сказал Олбрайт, садясь напротив Дана и заглядывая ему в глаза.

— Чем?

— Ты спрашиваешь? За одни лишь сутки он взял в руки всю власть в стране.

— Ну и что? — поинтересовался Дан.

— Как что? Ты видел, как он держался? Какой-то Бонапарт!

— Бонапарт был не худшим из правителей, — заметил Дан невозмутимо.

— Извини! Бонапарт был завоевателем. Он захватил половину Европы.

Дан не выдержал и рассмеялся.

— Не вижу ничего смешного, — сказал Олбрайт.

— Маран в роли завоевателя — и ничего смешного?

— Нам ведь неизвестно, — сказал Олбрайт уже спокойнее, даже с улыбкой, — может, у него есть и стратегический талант.

— Это как раз известно, — заметил Дан, вспомнив карты сражений, которые Маран чертил на песке Перицены. — Он у него есть. И более того, один античный военный сказал как-то, что Маран из того материала, из которого делаются полководцы. Но не бойся, Дик. Этот его талант востребован не будет. Я ручаюсь. В конце концов, подозревать в завоевательных амбициях человека, отказавшего своей стране в праве монопольно владеть ядерным оружием, просто некорректно.

— Я не подозреваю его в завоевательных амбициях, — возразил Олбрайт. — Случайно повернулся не так разговор. На самом деле я опасаюсь другого.

— Диктатуры. И это было. Я помню, мы с Никой спорили до изнеможения. После того, как он пришел к власти тогда, пять лет назад. Ника считала, что он станет новым диктатором. И не только Ника. Даже Дина Расти — на первых порах. Но я в это не верил ни минуты. И оказался прав.

— Так и я не верю, — сказал Олбрайт. — В том-то и дело. Разве ты не понимаешь? Он же харизматический лидер. Верить в дурное в нем он просто тебе не позволяет. Но если рассуждать логически…

— Сегодня утром он ушел, когда я еще спал. Ушел на очень трудное заседание Правления. Но не забыл вызвать сюда свою бывшую секретаршу, чтобы она помогла мне встать и одеться.

Олбрайт промолчал.

— А что он рисковал жизнью, чтобы тебя выручить, ты забыл? Своей жизнью и жизнью своих друзей. А ты знаешь, как он к ним относится? Ты думаешь, они любят его и верят ему из-за того, что он такой неотразимый? Нет, Дик. Просто потому, что и он их любит и верит им.

— Можно любить своих друзей и при этом… — начал Олбрайт, но Дан уже нетерпеливо оборвал его:

— Послушай, Дик, я понимаю, что ты можешь найти возражение на любой мой аргумент. Поэтому больше никаких аргументов. Последнее, что я тебе скажу: я отвечаю за Марана. Честью своей отвечаю.

Олбрайт впился в Дана взглядом, промолчал, снова вскочил и принялся ходить по комнате. Дан молча наблюдал за ним, твердо решив, что добавлять ничего не будет. Если Олбрайт такой дурак… Впрочем… Он вспомнил, как сам в свое время трепыхался, пытаясь побороть гипнотизирующее, как выражалась Ника, влияние Марана…

— Словом, — сказал наконец Олбрайт, — ты считаешь, что надо ему помочь? Проделать ту комбинацию, которую я предлагал Лайве? Купить продовольствие в Латании и Дернии и передать Бакнии?

Дан усмехнулся.

— Конечно. Хотя это и не принципиально. Не забудь, ты хотел купить продовольствие для страны, где правит Лига.

— Ну и что?

— А то, что ситуация изменилась. Ты разве забыл, как встал латанийский парламент, когда Маран вошел в зал?

— Не забыл.

— Господи, — сказал Дан, — как он мучился тогда, пять лет назад! Он никак не мог наладить отношения с соседями. Все эти короли и королевы! И безвестный молодой человек, пришедший из Охраны, загадочная личность, от которой непонятно чего ждать… А теперь он кумир. Никто не откажет ему в кредите. А может, и в безвозмездной помощи. Наверно, уже не отказали. Если не предложили сами. Ты же слышал, он сказал, что голода не будет. Маран не бросается словами, раз он что-то говорит, значит, он в этом уверен.

— Да, пожалуй, ты прав, — согласился Олбрайт. — Ладно, Дан. Спасибо. — Он открыл дверь и обернулся. — Так я полагаюсь на тебя. На твое слово.

— Полагайся, — сказал Дан.

Маран пришел поздно вечером, усталый и голодный. Дан, который уже потерял надежду его дождаться, чуть было не лег в постель, но решил спуститься перед сном в сад подышать свежим воздухом и, возвращаясь, столкнулся с Мараном в коридоре.

— Ты еще на ногах? Я думал, ты давно спишь. Как вчера.

— Вчера доктор заставил меня принять снотворное, — объяснил Дан. — Чтоб быстрее заживало.

— Ну и как, заживает?

Вместо ответа Дан подвигал правой рукой.

— Отлично. Посиди тогда со мной. Поужинаем. Если найдем, чем.

— Да я уже ел.

— Выпьешь чаю. Мне сегодня за целый день только и перепало, что термос кофе. Утром есть не хотелось, а потом ведь никто не даст. Разруха.

— Душ принять не хочешь? — спросил Дан.

— Не отказался бы.

— Иди, а я попробую раздобыть тебе ужин.

Маран ушел в ванную, а Дан стал искать экономку, твердо намереваясь вытащить ее хоть из постели. Но та не спала. Более того, ждала Марана и ответила на вызов не из своей комнаты, а из кухни.

— Сейчас принесу, — сказала она сразу. — У меня все готово.

И появилась с подносом ровно через пять минут. К удивлению Дана она стала расставлять на столе отнюдь не тарелки с бутербродами и даже не разогретый сегодняшний обед. Прекрасно приготовленный антрекот, картофель фри, тертые овощи, закуски, соки, чай, даже пирожные. Расставив, она скромно выскользнула за дверь, не дожидаясь появления Марана.

— Спасибо, Эмилия, — сказал вдогонку Дан, крикнул: — Маран, скорее, ужин остынет, — но тот уже выключил душ.

— Зачем столько еды? — сказал он с порога. — Я что, дракон?

— Могу помочь, — предложил Дан. Видимо, в курс лечения входили препараты, возбуждавшие аппетит, и он все время хотел есть.

— Давай, — согласился Маран и разрезал мясо пополам, а затем стал нарезать на кусочки долю Дана.

— Я сам бы смог, — сказал Дан запоздало. — Практически не болит, только двигать пока немножко неудобно.

Но Маран уже поставил перед ним тарелку и взялся за свою порцию. Ел он, несмотря на то, что якобы был голоден, лениво, как всегда, и Дан, решивший было дождаться, пока он поест, кончив уплетать свою часть, не утерпел.

— Как тебе удалось уговорить эту компанию? — спросил он с любопытством. — Я имею в виду Правление. Они же фактически остались не у дел. Я правильно понимаю?

— Правильно понимаешь, — сказал Маран и поглядел на него чуть смущенно. — Не знаю, Дан, одобришь ли ты меня? Возможно, я поступил не принципиально. В общем, я пошел на то, на что не захотел пойти тогда, в шестидесятом.

— А именно? — спросил Дан.

— На компромисс. Помнишь, они предлагали мне уступки в обмен на архивы Высшего Суда? И я отказался.

— А теперь? Согласился? Но зачем им эти архивы теперь? Ныне они представляют только исторический интерес. Ты же все обнародовал.

— Дело уже не в архивах, Дан, а в них самих.

— То есть?

— Я обдумал все возможности, какие у меня были. Одна — действовать согласно уставу Лиги, иными словами, еще раз пройти путь, который я уже однажды прошел, и, вполне вероятно, оказаться у того же разбитого корыта. Вторая — последовать совету нашего любителя ограниченного насилия Илы Леса, наплевать на законы, придуманные Лигой, и избавиться от этой компании, отдав ее под суд или просто поставив к стенке. Как несомненно сделал бы тот же Ила. Но я не для того использовал случайно подвернувшуюся возможность пройти законным путем. Ведь только законный путь может быть бескровным. Но, с другой стороны, ты знаешь, что происходит в стране. Все разваливается. Заниматься позиционной борьбой, пытаясь перетянуть на себя одеяло, декадами, месяцами? Невозможно. Нет времени. Надо было действовать быстро. А быстро можно только убить. Или простить. Я выбрал второе. — Он замолчал и посмотрел на озадаченного Дана. — Что скажешь?

— Что ты понимаешь под «простить»? — спросил Дан.

— Отказ от судебного преследования. Пенсия и спокойная старость. В конце концов, я уже обещал это Лайве. Главному преступнику. Остальные ведь помельче.

— И они согласились? Отказались от власти?

— От химеры. Нет, конечно, от поста Главы никто из них не отказался бы. Но этого уже нет. Я перескочил через их головы и надежды и взял главный приз. Вернее, то, что они считают главным призом. Им тоже оставалась позиционная борьба с неясным исходом. В лучшем случае. Они же понимали, что я не забыл уроков прошлого. И боялись, что я предпочту другой вариант. Тут есть еще один нюанс. Тонака. Иными словами, армия, потому что армия по-прежнему за ним. В прошлый раз Тонака поддержал меня против Изия, но промолчал на Большом Собрании, не стал выступать против, поскольку, в конце концов, я его вытащил из камеры и дал должность главнокомандующего, но и за не посмел. Или не захотел. Впрочем, я его не порицаю, у него были свои иллюзии. Как и у меня. Ты наверняка помнишь, как мы с ним уточняли позиции перед осенними событиями, когда он сразу заявил, что против Лиги не пойдет, а я ответил, что идти надо не против Лиги, а против Изия. А теперь, после того кошмара с испытанием глубинного оружия, перед лицом развала, который не сегодня-завтра может обернуться общим хаосом… Он мне сказал: «Делай, что считаешь нужным, вот тебе моя рука, я приму все». Понимаешь? Сказал утром мне, когда я встретился с ним наедине, и повторил вечером на правлении… Словом, они согласились. В чем я не сомневался. Ты не одобряешь меня?

— С человеческой точки зрения одобряю, — сказал Дан. — Немного сомневаюсь насчет политической. Хотя есть же формула: политика это искусство компромисса. Но мне трудно судить, я не политик.

— Я долго думал над тем, что ты говоришь. Вернее, имеешь в виду. Я понимаю, что нужна твердость. Чтобы всякая лигийская шваль не лезла на рожон. Но видишь ли, в этой стране слишком много виновных. Не исключая меня самого. Возьмись я за верхних, и вниз покатится волна страха. Десятки тысяч людей вообразят, что их поставили на очередь. А загнанные в угол звереют. Начинают отбиваться. Понимаешь?

— Да.

— Не знаю, Дан. Может, я опять ошибаюсь.

— Скорее нет, чем да, — сказал Дан. — А что ты еще сегодня сделал?

— Много чего. Писал письма. Не статьи, настоящие письма. Звонил. Разговаривал. Бесконечная череда неотложных дел. Карусель. Не заставляй меня пересказывать. Я безумно устал. Не физически.

Дан посмотрел на его мрачное лицо и сказал:

— Тебе надо вызвать сюда Наи.

— Наи? Сюда? С ума сошел?

— Почему? Ей тут уже ничего не грозит. Твои враги повержены в прах.

— Это тебе так кажется. К твоему сведению, в Лиге шестьдесят тысяч членов.

— Ну приставишь к ней охрану. Жене-то ты можешь дать охрану? Выхода же нет? Ты застрял надолго, если не навсегда, теперь это ясно. Не собираешься же ты с ней расстаться?

— Расстаться с Наи? Ты даже не представляешь, Дан, что за ересь ты несешь!

— Почему? — сказал Дан задумчиво. — Представляю. Теперь представляю.

— Теперь? А что произошло?

— Ничего. Просто… Просто Нила… она объяснила мне, — Дан почувствовал, что краснеет.

— Нила объяснила тебе что-то про меня и Наи? Каким образом?

— Не про Наи, — сказал Дан смущенно. — Про себя.

— Про себя и меня ты имеешь в виду? Что же она тебе объяснила?

Дан посмотрел на него и отвел глаза.

Господи, какой я болван, зачем я затронул эту тему, сейчас он догадается, лихорадочно думал он, пытаясь сообразить, что же сказать Марану и чего не говорить, попробовать ли скрыть то, что произошло, или все равно не получится, не стоит и пытаться, да и есть ли в этом смысл и нужда, вряд ли Маран среагирует неадекватно, в конце концов, когда-то давно он сам предлагал, к тому же теперь-то ему вовсе неинтересно… Он не сразу осознал, что беспокоится по поводу того, как Маран оценит его поступок в контексте своих былых отношений с Нилой, и совсем не думает о том, что Маран скажет насчет… Не удивительно ли, сам он не испытывал ни раскаяния, ни чувства вины перед Никой… Что такое? Как это возможно? Он даже пытался вызвать у себя сожаление, но не получалось, он не жалел теперь так же, как не колебался тогда, если его что-то и останавливало, то мысль, что конкуренцию с Мараном ему не выдержать, что она будет разочарована… впрочем, она и не ожидала, что он может выдержать подобную конкуренцию, да и не надо было этого, как оказалось… «Конечно, я не способен дать тебе так много, как»… — начал он смущенно, но Нила остановила его, приложив ладонь к его губам. «А мне и не надо так много, Дан… это ведь и было самое трудное — сознавать несоответствие… Ты когда-нибудь взбирался на гору?.. В первое время я вообще ничего не понимала, самонадеянно думала, что ему со мной так же хорошо, как мне с ним, но постепенно стала догадываться, и у меня возникла эта аналогия… Поднимаешься, поднимаешься, и вот момент, когда больше не можешь, еще шаг и умрешь, падаешь и засыпаешь, а у него еще полно сил, ему ничего не стоит дойти до вершины, но туда невозможно идти одному, и он останавливается.» «А увлечь за собой нельзя?» — спросил Дан, и она безнадежно покачала головой. — «Только до какого-то предела. Но не дальше. Дальше получится, что тебя, бесчувственную, тащат по камням и нанесут раны, которые неизвестно, заживут ли, и если даже заживут, останутся шрамы. Он никогда бы себе такого не позволил. Да и что это за радость»…

Маран смотрел выжидающе, Дан поколебался, потом пересказал ему эту аналогию.

— Хороший образ, — сказал тот. — Довольно точный.

— И далеко от того места… места остановки… до вершины?

Маран ненадолго задумался.

— Да полгоры, наверно. Или чуть меньше. Однако… Самая сложная часть пути, если можно так выразиться. Как в настоящих горах, я думаю, там ведь тоже, чем выше поднимаешься, тем труднее продвигаться дальше.

Дан ничего не сказал, но его взгляд был, наверно, настолько красноречив, что Маран нахмурился.

— Послушай, Дан… Нет, это невероятно! — Он покачал головой, потом посмотрел на Дана своим пристальным взглядом и буркнул: — Конечно. Я и удивился, как можно вести с женщиной подобные разговоры за чашкой кофе. — Он помолчал немного и неожиданно сказал: — Не делай этого больше.

— Почему? — спросил Дан.

— Так. Поверь мне. Не делай.

— Но почему?

— Дан, я когда-нибудь давал тебе плохие советы?

— Нет. Но я хотел бы знать… Может, я как-то задел твои чувства?

— Мои? — удивился Маран. — Какие такие чувства? Нет, дело не во мне.

— А в ком? Объяснись. Когда-то ты мне сам предлагал. Не помнишь?

— Помню. Предлагал, да. Но это было давно. Я тогда плохо себе представлял…

— Что?

— Дан! Я тебя просто прошу. Не надо… И ведь во всем виноват я. Вот беда! Как я теперь буду Нике в глаза глядеть?

— Так же, как я — Наи, — отпарировал Дан.

Маран откинулся на спинку стула и сказал чуть насмешливо:

— Смотри, как бы обратного не произошло.

— То есть?

— Как бы тебе не пришлось смотреть в глаза Нике так, как мне — Наи.

— Что ты имеешь в виду?

Маран встал и прошелся по комнате, заложив руки в карманы, видимо, решая, говорить или нет. Наконец остановился и повернулся к Дану.

— Так ведь она узнала.

— Наи?! Откуда? Кто-то сказал? Но кто? Не Артур же, в самом деле!

— Почему Артур? — спросил Маран. — Ты намекаешь на его слегка романтическое отношение к Наи?

Дан удивился. Правда, Патрик нередко поддразнивал Артура, но никогда не делал этого в присутствии Марана. Хотя почему бы Марану самому не заметить того, что заметил Патрик…

— Нет, Дан. Во-первых, это бесполезно, во-вторых, это вообще другой случай, он просто любуется ею и, наоборот, никогда не позволит себе ее огорчить, наконец в третьих, он порядочный человек, а не доносчик… собственно, с этого надо было начать… Нет, это не Артур. И вообще никто. Она почувствовала, понимаешь? Теоретически я знал, что такое возможно, потому и дергался, там, на Эдуре, однако на практике…

— Но ты не проговорился?

— Нет! Я не мог проговориться. Начать с того, что мне было просто не до разговоров. И потом, стоило мне ее увидеть, как все вылетело у меня из головы. Я забыл. Забыл! И не вспоминал до…

— До?

— Я открыл глаза и увидел, что ее рядом нет. Уже то, что она проснулась раньше меня, было удивительно. Да просто невозможно. Что-то не так, понял я, сразу вскочил, гляжу, ее нигде нет, только светает, куда, как, перепугался, потому что стал догадываться… Потом сообразил осмотреться, как следует. Обнаружил ее в большом кресле в углу. У вас в комнате тоже есть такие, с высокой спинкой. Она сидела в самом дальнем, ее не было видно, маленькая, подобрала под себя ноги, съежилась. Подхожу, вижу, она сидит, дрожит в своем тоненьком халатике, ночь попалась прохладная, окна открыты, хотя, конечно, она дрожала не только от холода… Словом, сидит и… Что делает, как ты думаешь?

— Плачет.

— Нет. Пьет коньяк.

Дан засмеялся.

— Может, это и смешно, — слабо улыбнулся Маран, — но тогда, когда я хотел ее обнять, а она сказала: «Не прикасайся ко мне», а потом добавила: «Я этого не вынесу, я уйду от тебя», мне вовсе не было весело.

— Даже уйду?

— Да. «Что с тобой случилось?» — спросил я лицемерно, и она сказала: «Ты собираешься лгать? Не унижай себя ложью». И я понял, что все висит на волоске. Одно слово может погубить то чудо, в возможность которого я никогда не верил, но, как понял, встретив Наи, подсознательно ждал всю жизнь.

— И что ты сделал?

— Что я мог сделать, Дан? Рассказал все.

— И она?

— Она молча выслушала, потом еще сидела, думала. И произнесла почти ту фразу, которую я вставил в ее портрет — помнишь, у кариссы? Выходит, сказала она, ты должен изменять либо мне, либо себе? Я буду изменять себе, взмолился я, только прости меня, и пойдем в постель, пока ты не совсем замерзла… Она промолчала, но позволила мне взять ее на руки и отнести в постель, а потом… позже… сказала: «Я не хочу, чтоб ты изменял себе. Если опять попадешь в положение, когда деваться некуда, лучше уж измени мне»… Давай спать, Дан. У меня с утра куча дел.

И вновь Маран стоял перед камерами на ступенях Большого дворца Расти. На этот раз не один, рядом с ним стоял Поэт, дальше Венита, Дина Расти, Дае и еще люди, человек двадцать, только Дана среди них не было. Дан устроился внизу, с телевизионщиками, на нагрудном кармане его рубашки поблескивала камера с открытом зрачком. Сегодня он был зрителем, если угодно, репортером. Конечно, он мог смело подняться наверх и стать рядом с Мараном, и никому не пришло бы в голову спросить, почему он среди них, но Дан подниматься не стал, потому что это был их день, день бакнов, а если совсем уж точно, то день Марана… Хотя нет, поправил он себя, это несправедливо по отношению к Поэту или Миту, да и другим… И все же, признал он, подумав, это день Марана.

Сегодня Маран был бакном. Он надел бакнианскую рубашку, белую, с широкими рукавами и отложным воротником, и расширявшиеся книзу бакнианские брюки, и хотя Дан уже два года не видел его в местной одежде, теперь ему казалось, что Маран никогда не носил ничего другого, он совершенно естественно снова выглядел своим среди своих. Так и должно быть, подумал Дан, ведь сегодня их день, день бакнов. И все же это был день Марана, и Маран это знал, потому и, когда пробило полдень, шагнул к камерам и вошел в кадр, заслонив всех остальных.

Минуту он молчал, словно разглядывал слушателей, потом заговорил.

— В юности, — сказал он, — я был любознателен и пытлив, стремился постигнуть строй мироздания и причины вещей. Я перечитал всех наших древних философов — Абату, Кортена, Налеса и прочих. Налес, как вы знаете или не знаете, поскольку он был под запретом во времена Лиги и не в чести при империи, жил в эпоху Большого Передела, когда всколыхнулся весь континент, велось множество войн, и одни народы обвиняли другие в скверне. Налес сказал: нет дурных народов, есть дурные правители. Я часто вспоминал это изречение, особенно, в те минуты, когда мой народ вел себя, как мне казалось, неподобающе: возносил хвалу Изию, стыдливо отворачивался от невинно убиваемых и восторгался глубинным оружием. Но позднее я понял, что изречение неверно. Нет дурных правителей, есть дурные законы.

Почти двадцать лет наша страна жила по законам, навязанным ей Лигой. Я не считаю, что прежние, императорские, были хороши. Правда, их нельзя назвать человеконенавистническими, но они были дурны. Их следовало сменить. Но вместо плохих нам дали худшие.

Маран умолк и снова оглядел пустую площадь. Наверно, ему было трудно говорить, не видя слушателей, но он без звука сдался на требование Мита ограничиться камерами. «Риска за последние две недели было достаточно, — сказал Мит, — в этот-то день ты можешь не думать о том, не сочтут ли тебя трусом?»

— Есть старая сказка, — продолжил Маран. — О том, как некий мальчик избавил свою деревню и души своих односельчан от зла. Как, впрочем, и собственную душу. Разумеется, с помощью доброй волшебницы, превратившей человеческую злобу в камешки. Мальчик бросил в море свой камешек, и за этим камешком покатилась лавина. В жизни добрых волшебниц нет. Но зато есть камешки, в которых заключено зло. — Он вынул из кармана зеленый стеклянный диск и поднес к камере. — Вот такой камешек, — сказал он. — Потом сбежал со ступеней и прошел к наконец восстановленному бассейну в центре площади. Правда, статуи, которая когда-то украшала водоем, еще не было, но меж белых стеклянных бортиков уже плескалась вода. Маран подошел к бассейну вплотную, поднял диск, показывая его, и бросил в воду. — Я, — сказал он, поворачиваясь к камерам, — призываю всех, у кого есть эти членские знаки, прийти сюда, при свете дня или во тьме ночи, открыто или тайком, как кому будет угодно, прийти и бросить зло в воду. В Лиге около шестидесяти тысяч членов, половина из них живет тут, в Бакне, значит, дно бассейна должно стать зеленым. Сделайте это добровольно. Однако, — голос его стал твердым, — это не мольба слабого. Даже если ни один человек не последует моему примеру, ничего не изменится. Потому что сегодня утром я своим указом, который кроме меня подписали несколько сот лучших людей Бакнии, распустил Лигу и запретил ее восстановление. Наверняка среди вас есть такие, которые боятся, что я не доведу дело до конца. И есть такие, которые на это надеются. Не бойтесь и не надейтесь. Шестидесятый год не повторится. Я не собираюсь унижаться перед сборищем монстров, умоляя их стать людьми. Вот стоит Начальник Наружной Охраны, а вот — Внутренней. Армия лояльна. Внутренняя Охрана очищена от палачей. Все опасные люди под замком. Никто не может мне помешать. — Он снова взбежал вверх по ступеням дворца, сорвал зеленый флаг у входа и бросил его на землю. — Со властью Лиги покончено. А чтобы навсегда избавить нашу страну от дурных правителей, я предлагаю вам новые законы. Я не собираюсь вам их навязывать. Завтра они будут опубликованы во всех газетах. У вас будет время обдумать их и решить, хотите ли вы жить, как цивилизованные люди, или вам милей дикость уходящих времен. А потом мы проголосуем. Впервые в истории Бакнии каждый сможет сказать свое слово: да или нет. Я верю, что это будет да.

— Что это за законы такие? — спросил Олбрайт, пожимая Дану руку. Он только утром вернулся из Латании, где провел на обсуждении отношений с Землей в тамошнем парламенте последние два дня, и слышал Марана по телевизору. — Только не говори мне, что он написал проект конституции.

— А почему нет? — усмехнулся Дан.

— За две недели? Шутишь? Он же не юрист, да и для юриста…

— Извини, но, по-моему, ты недооцениваешь интеллект Марана.

— Это ты извини. При каком угодно интеллекте составление законов требует времени и соответствующего образования.

— Господи, Дик! Разве Маран похож на человека, способного тратить время на изобретение велосипеда?

— Велосипеда?.. А-а… Ты хочешь сказать… Разумно. — Олбрайт оживился. — Есть ведь уже латанийская конституция. И неплохая. Правда, у них монархия, но если адаптировать некоторые разделы…

Дан засмеялся.

— Дик, — сказал он, — ты странный человек. Если уж делать велосипеды, зачем запускать в производство устаревшую модель? Когда есть современная, почти совершенная… Он адаптировал Земной Кодекс.

— Земной Кодекс?! — удивился Олбрайт, но почти сразу признал: — А почему, собственно, нет?

— Да, — сказал Дан. — Почему нет?

— Но он хочет поставить его на референдум. Не знаю, поймут ли они.

— Они не глупее нас, — сказал Дан. — Не беспокойся.

— А какую он предлагает форму государственного устройства?

— Президентскую республику, — сообщил Дан, подумал, что Олбрайт опять начнет говорить о претензиях Марана на неограниченную власть, и торопливо добавил: — С двухпалатным парламентом.

Но Олбрайт сказал только:

— Правильно. В здешних условиях, при таком количестве проблем… Правильно. — И заключил: — Я думаю, его выберут президентом.

— Конечно, выберут, — вздохнул Дан.

И ему стало тоскливо. Вспомнились Перицена, Палевая, Эдура… Удивительно, самые неприятные минуты теперь вызывали у него чуть ли не ностальгию. Он представил себе, как они взбирались по практически отвесной стене, там, в пустыне Атанаты, Маран, конечно, впереди, Дан утешал себя тем, что Маран высоты не боится, но это дела не меняло, так или иначе он опять был впереди… Потом вспомнился Леор, где Маран буквально выдернул его из-под обрушившейся стены, потом палевианская ночь, когда они с Поэтом искали в лабиринте Марана, искали, нашли, вытащили… для того, чтобы он через четверть часа спас всех, выведя флайер из-под инфразвукового удара… Да даже инфразвуковой удар теперь уже не казался таким чудовищным! Что тогда говорить о минутах открытий! Когда они с Мараном вошли в древнее хранилище книг в подземелье Атанаты и увидели ряды манускриптов, или когда Патрик дрожащими руками сунул кристалл в компьютер, и на экране появилось созвездие, выделились звезда, планета… Эдура! А звездный атлас? А вернее, звездное мгновение, когда он мысленно проделал подсказанную Мараном операцию, и из набора хаотически расположенных точек выплыла Бета с прижавшейся к ее боку Тореной… Неужели все в прошлом, Маран теперь останется на этой самой Торене, в Бакнии, и ему придется дальше летать одному?.. ну не одному, а допустим, с Патриком… А с Мараном, значит, встречаться во время отпусков?

— Не грусти, Дан, — сказал внимательно наблюдавший за ним Олбрайт. — В конце концов, ты всегда можешь перейти работать ко мне.

— В посольство? Что мне тут делать, — вздохнул Дан, — я не дипломат.

— Но знаток Бакнии.

— Ну уж и знаток, — сказал польщенный Дан.

— По мнению Марана. Он рекомендовал мне смело консультироваться с тобой по поводу всего, что касается Бакнии… Впрочем, еще неизвестно, чем все кончится. Он может и проиграть референдум. И тогда уйдет с поста и, скорее всего, уедет.

Уедет, да, подумал Дан… Но нет, упаси боже! Он невольно вспомнил Нилу. Как я могла желать, чтобы он никогда не встретил свою женщину, сказала она. Похожая ситуация. Как он мог желать, чтобы Маран потерпел поражение, еще более страшное, чем в прошлый раз, в прошлый раз он схватился с Лигой, а теперь вышел к народу напрямую, и если… Нет, этого не будет. Дан вспомнил, как после речи, когда телевизионщики убрали свои камеры, Маран сказал Поэту:

— Теперь главный фигурант ты. Придется тебе поработать.

— Я не умею говорить без слушателей, — предупредил Поэт, и Маран сказал:

— Говори, как хочешь, где хочешь, с кем хочешь, но только говори.

— Ты собираешься свалить всю агитацию на меня?

— Не только. Всех заставлю. Всех, чье слово чего-то стоит. Но главный властитель дум у нас ты, не забудь.

— А ты кто?

— Я? Я — начальник спецотдела Охраны. Глава Лиги. Предатель, разгласивший секрет глубинного оружия.

— Ну и ахинею ты несешь!

— Поэт! Запомни! Если мы проиграем и на этот раз, я…

Поэт жестом остановил его.

— Ни слова больше! Мы выиграем. Я тебе обещаю.

— Неужели это никогда не кончится? — сказал Поэт нервно, вскочил и стал ходить кругами по комнате. — Сколько можно считать? Надо было поручить арифметику школьникам, они давно бы справились!

Никто ему не ответил. Дану тоже не сиделось, он с удовольствием составил бы Поэту компанию в его метаниях, но глядя на неподвижного Марана, он заставлял себя не ерзать. Четвертым в комнате был Олбрайт, он тоже казался спокойным, но его мучила жажда, и он то и дело наливал себе минеральной, а вернее, минерализованной воды, источником которой служил автомат, установленный тут же, на первом этаже посольства. Ибо сидели они в посольстве, в комнате Марана. Маран так и не переселился на противоположную сторону площади, иными словами, в восточную половину того Малого дворца, западная которого была отдана землянам, работал там, но жил, а точнее, спал, поскольку все остальное время работал, в посольстве. В свою прежнюю квартиру он идти не хотел, и хотя по этому поводу не было произнесено ни единого слова, Дан не сомневался, что знает причину. Над той квартирой витала тень Ланы. Пусть она и прожила там всего два дня и приходила до того считанное число раз, но Маран наверняка думал о том, что Наи приедет к нему рано или поздно, и Дан был убежден, что он никогда не введет ее в квартиру, где был близок с другой женщиной, пусть это было сто лет назад. Правда, распространять это продиктованное то ли щепетильностью, то ли своего рода чистоплотностью нежелание на весь дворец было, по мнению Дана, чрезмерным, но может, Маран и не распространял? И однако он все откладывал переселение и даже выбор комнат, впрочем, Дана это устраивало, поскольку каждый вечер они вместе ужинали, и за ужином он вытягивал у Марана все, что тот делал в течение дня, и был посему полностью информирован. Устраивало подобное положение дел и Мита, так как посольство охранялось лучше, чем любое другое здание в Бакнии, а ночных прогулок Маран уже не предпринимал, да и вообще почти не выходил из своего кабинета, правда, съездил на пару дней в Вагру в рамках, так сказать, предреферендумной агитации, прихватив с собой Дана. Дан подозревал, что в Вагре их встретят радушно, вряд ли там забыли перипетии, связанные с безалаберным испытанием глубинного оружия и всего, что за сим последовало, но того, что произошло, он все же не ожидал. Поехали вчетвером, сопровождали их только Мит и Санта, даже Мит не счел нужным взять с собой своих людей, положившись на Внутреннюю Охрану Вагры, которую неплохо знал, так как проработал тут два года вместе с Летом. Правда, он предупредил о поездке по телефону. И как только мобиль въехал в город… Дан невольно вспомнил, как Маран саркастически описывал свой воображаемый, а вернее, воображаемый Поэтом, торжественный въезд в Бакнию… Ехали, конечно, не на белом мобиле, а зеленом, заниматься перекраской правительственных автомашин было некогда и некому, да и выбор нового флага, нового, так сказать, государственного колора был отложен до итогов референдума, но стоило им одолеть узкий, шаткий мост через грязную, мелкую речушку на подступах к городу и миновать первые окраинные переулки, как сотни людей стали сбегаться к улицам, по которым проходила дорога к центру, и, на самом деле, под колеса полетели ветки каоры, ветки, в отличие, от мобиля, белые. Скоро машина завязла в толпе, и тогда Маран просто вышел из нее и стал отвечать на вопросы, сыпавшиеся со всех сторон. Не только. Тянулись десятки рук, и он пожимал их, людям постарше даже позволял себя обнять и принимал все новые и новые охапки цветущих веток, складывая их на крышу мобиля… Словом…

Ожила лежавшая на столе перед Мараном радиогорошина, и Дан вернулся к реальности.

— Первые итоги, — сказал голос Навера. — Солана: восемьдесят шесть из ста двадцати пяти. Синука: девяносто два из ста двадцати пяти. Усата: семьдесят три…

— Родина Изия, — заметил Поэт.

— Терна: девяносто девять из ста двадцати пяти. Бакна: сто восемнадцать, и Вагра: сто девятнадцать.

— Эксперимент оказался успешным, — сказал Олбрайт.

Маран сдержанно кивнул. Он решил реализовать свою давнюю идею, крестьянам Вагры раздали землю, не дожидаясь принятия закона. Более того, по югу провинции уже три декады медленно передвигались доставленные с Земли автоматы, дезактивировавшие почву пострадавших два года назад районов. И вот! Сто девятнадцать из ста двадцати пяти, по-земному девяносто пять процентов! Правда, Вагра и так была своя… Дан снова вспомнил толпы на улицах.

— Послушайте! — сказал Поэт. — Что вы сидите, как каменные? Мы же выиграли!

— Еще четыре провинции, — напомнил Маран.

— Ну и что? Все ведь понятно! Чего тебе еще надо… победитель, как сказала бы карисса Асуа.

— И про кариссу знаешь? — усмехнулся Маран. — Дан, я вижу, ты времени даром не терял.

— Разве это секрет? — удивился Дан.

— Боже упаси! Никаких секретов между мной и кариссой.

— Кто такая карисса Асуа? — спросил Олбрайт.

— Эдурская герцогиня, — объяснил Дан. — Очень красивая женщина. И подружка Марана.

— Подружка в каком смысле?

— В смысле дружбы, — сказал Маран.

— А кого ты победил?

— Наследного принца королевства Стану, — объявил Дан голосом церемониймейстера.

— Не на поле брани, — уточнил Маран. — В кулачном бою.

— Наследный принц и кулачный бой?

— Понимаешь, Дик, — сказал Маран философически, — на этой планете куча королей, лишенных королевских занятий. Ибо что есть королевское занятие? Война. В крайнем случае, миротворчество. Впрочем, второе невозможно без первого. А войны там запрещены. И вот они умирают от скуки.

— И занимаются кулачным боем?

— И занимаются кулачным боем. А также охотятся и пьянствуют. И любят. Вернее, занимаются любовью. С плебейками.

— Почему с плебейками?

— Вот этого я тебе сказать не могу. Не понял. Лично я предпочел бы аристократок. Они красивее и даже доступнее. Поскольку свободного времени у них больше.

— Хорошая планета, — заметил Олбрайт. — Интересно бы взглянуть.

— А ты держись за Марана покрепче, — предложил Дан. — Он там всем наобещал приехать еще. Посетите Эдуру вместе…

— В данный момент, — сказал Маран, — я предпочел бы посетить другую планету.

— Какую?

— Землю. С наибольшим удовольствием я сидел бы сейчас на каком-нибудь диване в гостиной нашей виллы. И почему человек не может усилием воли перенестись туда, где он хотел бы быть. Закрыть глаза и… — Он зажмурился, потом открыл глаза… И поставил большой стакан с минеральной, который держал в руке, мимо стола. Стакан ударился об пол, подпрыгнул, вода выплеснулась Марану на брюки, но он этого не заметил, а медленно понялся с дивана, устремив взгляд за спину Дана. Дан наконец сообразил обернуться.

В дверях стояла Наи.

— Галлюцинация, — сказал Поэт. — Фантом. Фата-моргана.

— Сюрприз, — возразила Наи, глядя на Марана.

Тот стоял, не двигаясь.

— Как?.. Как тебе отец позволил? — сказал он наконец.

Наи всплеснула руками.

— Ну и жизнь! — сказала она жалобно. — Не успеешь сбежать от одного тирана, как попадаешь в лапы к другому… Он был против, успокойся! Но нет такого закона, чтоб не пускать жену к мужу, нет! Ты не рад мне?

Маран наконец оторвался от пятачка перед диваном, к которому словно прирос, и пошел к ней.

— Я видел тебя во сне каждую ночь, — сказал он тихо.

— Дан! — прошипел Поэт, кивая на дверь. — Дик!

Но Олбрайт был уже на ногах, и через десять секунд все трое шли по коридору к кабинету посла.

Когда появился Маран, Дан сидел в приемной, у Нилы. Давненько он не просыпался столь рано и не спал так мало, но был совершенно свеж и бодр. Он устроился в кресле у открытого окна и потягивал карну, наблюдая, как Нила раскладывает на столе бумаги, ручки, листает журнал. Поколебавшись пару дней, Маран все-таки взял ее снова к себе в помощницы. Хотя он и выпросил у Олбрайта стационарный компьютер и водрузил у себя в кабинете… еще одна революция на Торене, нешумная и пока почти никем не замеченная, но чреватая большими изменениями, чем все прочие… хотя он и завел компьютер, во многом заменявший ему секретаря, но обойтись без помощников вообще все же не мог, чтобы регулировать прием и говорить с посетителями, нужен был человек. Тем более, что в отличие от прежних времен, он старался число этих посетителей уменьшить… тогда у него не было выхода, не от неопытности или неспособности рационально тратить время он брал на себя решение множества вопросов, а просто потому, что было не на кого опереться, функции министров или правителей, как это называлось в Бакнии, выполняли члены Правления Лиги, а это… Правда, и теперь на нем было немало. Да, по поводу палеонтологических экспедиций к нему уже не шли, все, что касалось науки, было передано Дае. Наука, культура, медицина, строительство… Он нашел достаточно компетентных людей и свалил с себя все, что мог, но оставались области, где зияли дыры. Экономика и законодательство. Дан все гадал, что будет с этим. Конечно, конституцию написать проще. Взял земную, ввел поправки… Правда, Дан отнюдь не был уверен, что сам оказался бы способен на подобную операцию. Но он же не Маран. Тот сделал. Однако не будет же он заниматься конкретными законами. И как он собирается приводить в чувство расползавшуюся по швам экономику страны? Дан ничего не смыслил в государственном управлении и совершенно не представлял себе, как можно выбраться из такого положения. Когда вчера вечером он, Поэт и Дина Расти слушали в Дининой маленькой квартирке по визору окончательные итоги рефередума, смеялись, пили тийну, радостно чокались и провозглашали тосты за начало новой эры, никто из них не задумывался о том, что самое трудное еще впереди… Впрочем, Маран наверняка задумывался. Когда он вошел в приемную, он вовсе не выглядел победителем, вид у него был весьма озабоченный.

— Доброе утро. — Он посмотрел на Нилу, Дана, нахмурился и сказал: — Нила, на сегодня никаких встреч. Я беру выходной. Пусти только ребят с визора, я им обещал. Дан, иди сюда.

Он пропустил Дана в кабинет, тщательно закрыл дверь и кивнул на кресло.

— Сядь. Ты где ночью был? — спросил он по-прежнему хмуро.

Дан открыл рот, чтоб произнести какую-нибудь резкую реплику типа «Не твое дело», но промолчал.

— Эмилия сказала мне, что приготовила тебе по распоряжению Дика другую комнату, но ты у нее ключа не брал.

— Не брал, — согласился Дан.

— Ты был у Нилы, — констатировал Маран.

Дан снова промолчал.

— Разве нет?

— Ну был, — сказал Дан. — А что тут такого?

— Дан! Это ведь не в первый раз? И даже не в пятый.

Дан не ответил.

— Ты слишком увлекся.

Дан посмотрел на его сумрачное лицо, и ему захотелось объяснить.

— Я не увлекся. То есть, может быть, немного… Видишь ли, я никогда не встречал подобной женщины. Она такая… Ну удивительно мягкая, нежная, женственная… И в то же время страстная…

— Ты объясняешь это мне? — спросил Маран с иронией. — Дверь! — добавил он, Дан повернул голову и увидел вошедшего Поэта.

Тот послушно закрыл неплотно притворенную створку, прошел к дивану и сел. Маран продолжал стоять, глядя на Дана в упор. Потом негромко сказал:

— Я немало размышлял над своим отношением к Наи. Или, если хочешь, над нашим с ней отношением друг к другу, ее ведь зеркальное отражение моего. Но я буду говорить о себе. Да, она та женщина, которая подходит мне по всем статьям. По всем. Без исключения. Но это не объясняет той силы, с которой меня влечет к ней. Это нечто иррациональное.

— Любовь всегда иррациональна, — заметил Поэт.

— В такой мере? Разве от любви теряют контроль? Мы с тобой на одной ступени, знаем и умеем одно и то же, на всех уроках старого Титы были вдвоем. Разве он когда-нибудь говорил, что любовь может сбить контроль? Я этого не слышал. Напомни мне, если я забыл.

— Нет, — сказал Поэт. — Насчет контроля — нет.

— Нет. Это не укладывается ни в какие рамки. Это неодолимо. И неутолимо. Это уносит, и сопротивляться невозможно. Я пытался понять и как будто понял. Дело в разнице миров. Мы с ней сплошное открытие друг друга.

— Но не в постели же, — возразил Дан.

— Там тоже. Не меньше. Нет, больше. Ведь именно в этой сфере мы отличаемся особенно. Разные модели отношений, соответственно, другой менталитет, поведение. В ней гены тысяч поколений, которые совершенно иначе чувствовали и понимали все, что касается любви. Это содержится в подсознании, то и дело прорывается и зачаровывает… Дан, ты понимаешь, почему я говорю с тобой о столь интимных вещах? Будь осторожен! Тем более с Нилой. Это опасно вдвойне.

— Почему вдвойне?

— Да потому что она весьма обольстительная женщина. И знает толк в том, что ты называешь сексом. Я не раз думал в свое время, что когда она найдет мужчину по себе, он станет ее обожать. Однако, извини, этим мужчиной не можешь быть ты!

— Но я… У меня и в мыслях нет…

— В мыслях нет? Ты до сих пор не спросил меня о письме.

— Каком письме?

— Каком письме! Поэт, ты только посмотри на него! Разве могла Наи не привезти тебе письмо от Ники?

Дан почувствовал, что краснеет.

Маран удрученно покачал головой.

— Это хуже, чем я думал, — сказал он. — Дан, остановись, пока не поздно. Остановись, иначе… Иначе я тебя остановлю. Я отошлю тебя на Землю!

— Как это? — пробормотал Дан растерянно.

— Так. Ты забыл, что находишься в моем подчинении? Отошлю, и все.

Дан не выдержал.

— Да почему ты, в конце концов, вмешиваешься?! — возмутился он. — Это тебя не касается!

— Касается! Во всем ведь виноват я.

— При чем тут ты? Ну не послал бы ты ее за мной ухаживать, я встретил бы ее чуть позже здесь…

— Я не об этом, — сказал Маран мрачно.

— О чем же?

— Не вынуждай меня говорить о таких вещах, мне и без того неловко, я уже вывернулся перед тобой наизнанку!

— Но я, правда, не понимаю…

— Он действительно не понимает, Маран, — вступился за Дана Поэт. — Надо объяснить ему. — И, поскольку Маран не ответил, он повернулся к Дану.

— Видишь ли, Дан, — сказал он мягко, — ты забыл о специфике нашей второй культуры. Помнишь, я говорил, что женщина созревает в тени мужчины? И какова она, во многом зависит, так сказать, от того, кто отбрасывает эту тень…

Маран остановил его нетерпеливым жестом.

— Оставь, я сам скажу. Пойми, Дан, эта женщина — мое творение. Водоворот, который тебя затягивает, создал я. И я не могу стоять и смотреть, как ты тонешь… — Он подошел, присел на угол стола напротив Дана и заглянул ему в глаза. — Она тебе не пара, Дан, — сказал он тихо. — Не пара, понимаешь? Я не об интеллекте говорю и прочем подобном, а именно о том, что тебя к ней влечет.

— Откуда ты знаешь? — спросил Дан.

— Великий Создатель! Я знаю о ней все. Я могу описать тебе каждое ее движение. Она хороша. Для большинства мужчин она мечта. Но не для тебя. Ты способен на большее.

— Ну да! Меня еле хватает на то, чтобы…

— Это сейчас. Пока. Но ты отнюдь еще не дошел до своего предела. А она дошла. Ты обгонишь ее. Поверь мне. Я знаю, что говорю. Поверь и прекрати эти отношения, пока не очень завяз. Пока твое влечение к ней не поднялось из второй сферы вверх и не захватило душу. Ты ведь вырос с иным пониманием этой стороны жизни и не умеешь сопротивляться. Пойми, если ты завязнешь, а потом осознаешь… а это случится неизбежно, если ты продолжишь заниматься кевзе… осознаешь, что она не твоя женщина, это будет самая настоящая трагедия. Прекрати. Так будет лучше и для нее. Прекратишь?

Дан упрямо молчал. Маран, который прекрасно распознавал моменты, когда он вроде бы не возражал, но упирался намертво, вздохнул, встал и отошел. Сел за свой стол, взял пачку бумаг, стал рассеянно перебирать, но через минуту снова бросил их на стол.

— Ну что ты прикажешь делать с таким упрямцем? — с досадой спросил он Поэта.

Поэт в задумчивости крутил в пальцах карандаш, который машинально взял со столика перед диваном.

— Видишь ли, Дан… — сказал он не очень решительно, потом повернулся к Марану. — Только ты не вмешивайся, ладно?

Тот хмуро кивнул.

— Тебе будет не слишком приятно это слышать, — предупредил Поэт Дана. Он положил карандаш, откинулся на спинку дивана и вперил в Дана испытующий взгляд. — Итак. В последнее время я, как тебе известно, часто тут бывал и имел возможность наблюдать… А я довольно наблюдателен для человека моих занятий.

— Знаю, — буркнул Дан.

— Знаешь. Это облегчает дело. Значит, ты мне поверишь. Так вот, ты полагаешь, что нравишься Ниле. Впрочем, ты ей нравишься, отрицать не буду. Но главное, что ею движет, не это.

— А что? — спросил Дан, уже догадываясь.

— Разве ты не знаешь женщин? Подобным образом они частенько пытаются кому-то что-то доказать. Что, в общем-то, абсурдно. Нелогично. Но для женщины логика — понятие пустое. Ты понял, или мне продолжать?

— Продолжай, — сказал Дан упрямо.

Поэт вздохнул.

— Ты хочешь, чтобы я назвал действующие лица по именам? Изволь. Нила спит с тобой, конечно, и потому, что это доставляет ей удовольствие, но главным образом ради того, чтобы доставить неудовольствие Марану. То есть она воображает, что этим может доставить ему неудовольствие.

— Хочешь сказать, что она его любит? — спросил Дан тихо.

— Ну совсем уж так я бы не сказал. У вас на Земле — да, она его любила бы. Но у нас срабатывают факторы, которые… Тебе ведь известно, на каком фундаменте у нас строятся отношения между мужчиной и женщиной. Лучшее, что может дать нам жизнь — достижение гармонии, и мы знаем это чуть ли не с рождения. И все рассматриваем через эту призму. Что для гармонии необходимо, тебе тоже известно. Одинаковый предел. С этой точки зрения отпадают не только те, у кого предел ниже, но и те, у кого он выше. Главные искатели у нас женщины. Они пробуют, убеждаются, что нашли или не нашли равного себе партнера, и, если нет, ищут дальше. Опытные понимают сразу, неопытным нужно время. Но поняв, они меняют партнера. Как правило. Во всяком случае, даже сохраняя его до срока, перестают связывать с ним надежды. Потому что подобное несоответствие непреодолимо. Оно, как сказали бы у вас на Земле, обусловлено генетически. Бороться бессмысленно, и это мы тоже знаем с детства. И не боремся. Так что любовь в земном понимании — люблю, несмотря ни на что! — у нас редкость. Встречаются иногда безумцы, которые стремятся к мужчине или женщине не по своим данным, но это страсти обреченные. Вот Лана, по-моему, была из таких. А Нила нет. Если говорить конкретно, она достаточно умна, чтобы видеть разницу, и не безумна, чтобы ее игнорировать. И вела она себя соответственно. Она присматривалась к мужчинам и даже более того… Не так ли? — спросил он Марана. — Не знаю, правда, как в первое время, я ведь с ней познакомился только в эпоху Малого дворца…

— Так. И в первое время тоже.

— Словом, о любви в земном понимании говорить не приходится. Но по торенским меркам… Если б он был ей безразличен, она прекратила бы свои отношения с ним. Я имею в виду, этот их аспект. Потому что женщины, способные достаточно тонко чувствовать, рано или поздно осознают, что они лишь потребляют, будучи не в состоянии воздать или отдарить, не знаю, как сказать. Сколько им не ври, что они тебя устраивают, все равно они рано или поздно догадываются. И порывают. А если нет, значит, им легче переживать унижение подобных неравных отношений, чем их прекратить.

— По-моему, ты слишком усложняешь, — сказал Маран недовольно. — Она и искала, и пробовала, перебрала массу партнеров, я не мешал ей в этом, как и она не мешала мне, и никаких таких заскоков… Не думаю, что для нее это значило больше, чем для меня, в конце концов, в подобных отношениях нет ничего особенного, так, приятное дополнение к товарищеским, если их что-то отличало от прочих, то лишь относительное постоянство, и то в силу обстоятельств, а не… Я просто не знаю, что за муха ее вдруг укусила.

— Я знаю. Ты ошибаешься. Тебе только кажется, что для нее это было тем же, что для тебя. Обычное заблуждение мужчины. А насчет мухи… Ее утешало то, что для тебя все женщины одинаковы. Пусть не она, но и никакая другая… И вдруг она узнала, что ты женился. Зная тебя, она сразу поняла, что это возможно только в одном случае. И в ней все всколыхнулось. Зависть, ревность, обида на судьбу… Это требовало выхода. Конечно, она могла бы, так сказать, «одолжить» тебя у жены, я думаю, ты не сумел бы сказать ей «нет»?

Маран молча покачал головой.

— Но она натура тонкая и понимает, что это было бы по обязанности. Без желания. С внутренней злостью. И она не стала этого… вымогать. Но решила напомнить тебе, что привлекательна, обольстительна… хоть и знает, что это бессмысленно… Не переживай, Дан. Она все-таки взялась не за меня, допустим, или за Мита с Сантой, которые тут маячат день-деньской, а за тебя, то есть ты ей нравишься. Но ты лицо не главное. Зачем тебе быть средством или орудием? Возьми себя в руки. Выбрось это из головы. У тебя замечательная жена…

Дан судорожно вздохнул.

— Я понимаю, у Ники нет тех навыков, земные женщины не ведают о существовании омутов, куда так приятно прыгать вниз головой. Но ведь не она в этом виновата.

— В конце концов, — сказал Маран, — ты у нее в долгу. Ты сам говорил, что она сделала тебя мужчиной. Так сделай теперь из нее женщину, черт возьми!

Дан продолжал молчать, но внутри, про себя, сдался, и Маран это понял, не стал больше ничего говорить, а взялся за свои бумаги.

— А что я Ниле скажу? — спросил Дан, намолчавшись.

Маран и Поэт переглянулись.

Послышался звонок, Маран машинально нажал на клавишу, и Нила сообщила:

— Пришли из визора. Впустить?

При звуке ее голоса Дан залился краской, Маран посмотрел на него, огорченно покачал головой, бросил:

— Через три минуты, — выключил селектор и снова повернулся к Поэту.

Тот развел руками.

— Ладно, — сказал Маран, — я беру это на себя. Идите к Наи, я обещал ей привести вас на завтрак. Я подойду через полчаса.

Наи оказалась не одна, в углу дивана пристроился Олбрайт со своей минеральной, на сей раз он топил, так сказать, в стакане не волнение, а восхищение, даже изумление, во всяком случае, взгляд, которым он проводил поднявшуюся при виде гостей с места Наи, выражал нечто в этом роде.

Наи встретила Поэта и Дана в центре комнаты и сказала, протягивая руки, одну Дану, другую Поэту:

— Вы так быстро вчера сбежали, что я не успела с вами поздороваться.

— Мы предпочли ретироваться через дверь, — возразил Поэт, перехватывая обе ее руки и целуя сначала одну, потом другую, — пока Маран не выкинул нас в окно.

— Маран скорее выкинет меня, чем тебя, — засмеялась она.

— Нет, тут ты ошибаешься, — сказал Поэт серьезно. — Он к тебе приговорен.

— А к тебе разве нет? — так же серьезно ответила она.

Они смотрели друг на друга с полным пониманием, и Дан подумал с легкой завистью, что у Поэта редкостный дар моментально находить общий язык с женщинами и при том в разных плоскостях или в разного рода ситуациях: легко и непринужденно, почти, как Маран тогда, в Дернии — но внешностью Марана не обладая, он отыскивал себе подружек на ночь даже на Земле, где установки совершенно иные, и он же запросто наладил доверительно-дружеские отношения с Наи точно так же, как в свое время с Никой, чего Дан долго не мог переварить, ревновал и злился, не подозревая еще, насколько скрупулезно Поэт придерживается тех же правил, что Маран, кодекса кевзэ, если уж быть точным, который позволяет сколько угодно меняться случайными партнершами, но абсолютно не допускает даже коснуться возлюбленной друга… правда, когда они с Никой только попали в Бакну, ни о какой дружбе с Поэтом речи, конечно, не было, наверно, сработало чувство гостеприимства или нечто схожее… С Наи Поэт подружился еще быстрее, он ведь и общался с ней всего месяца полтора или чуть больше, правда, Маран, естественно, не думал ревновать или ставить какие-то препоны, наоборот, да и сама Наи… Она удивительно быстро поняла характер Марана и, в отличие от многих других женщин, которые пытаются оторвать любимого человека от прочих дорогих ему людей, сосредоточить все его привязанности на себе одной и, в итоге, превращают свою и его жизнь в поле боя, открыла для этих людей дом и душу, что Дан знал по себе…

— Пожалуй, и ко мне, — сказал Поэт наконец. — Да и к Дану, наверно, уже тоже…

Произнеся имя Дана, он выпустил руки Наи, и дал ей повернуться к Дану.

— Я привезла тебе письмо, — сказала она. — А тебя все нет.

Она смотрела пристально, и взгляд у нее был почти такой же проницательный, как у Марана, Дан похолодел при мысли, что она может догадаться, но она, если даже что-то и заподозрила, не выдала этого, а взяла со стола лежавший наготове конверт и подала его Дану. Он извлек несколько листков с убористым текстом — Ника знала, что ему нравятся обычные письма, на бумаге — начал читать, потом извинился и прошел в соседнюю, пока еще свою комнату.

И только читая письмо Ники, он понял, насколько глубоко завяз. Он читал и не чувствовал обычного радостного оживления, ее ласковые слова не вызывали в нем отклика, и ему стало страшновато. Ну что, друг Дан, ты все хотел узнать, что такое торенская эротика? Теперь ты знаешь. Это бездна. И если Маран тебя не вытащит, ты погиб… Именно так. Он не представлял себе, как скажет Ниле: «Нет, я больше не хочу», а иначе быть не могло, потому что она сама установила правила — и правила были бакнианские, предлагала она… собственно, и начала она, а ему это льстило, ему нравилось, что он вступил в отношения бакнианского толка, это было необычно и интересно, он вовсе не ощущал унижения, как ему раньше представлялось, от того, что выбрал не он, а выбрали его, наоборот, даже испытывал некую гордость. И совсем уж не думал он о том, что это не просто познавательное и приятное погружение в интимную жизнь другой цивилизации, а серьезное увлечение, еще утром, когда Маран неожиданно атаковал его, казалось, неуязвимые позиции, он воображал себе, что ничего особенного не происходит, повторявшиеся чуть ли не через день свидания с Нилой словно проскакивали мимо его сознания, Маран раньше и лучше него понял смысл его «невинного» приключения…

Он читал и перечитывал письмо минут сорок, наконец оторвался и вышел к остальным.

Марана еще не было, хотя обещанные полчаса давно прошли, Поэт даже озабоченно поглядывал на часы и шепнул Дану вроде бы шутливо, но на самом деле с беспокойством:

— Надеюсь, она не потребовала с него выкуп.

И Дан вдобавок ко всем прочим своим спутанным чувствам ощутил чуть ли не ревность, правда, подавил ее сразу, будучи уверен, что на такое уж Нила неспособна… И вообще, может, Поэт ошибается, она давно забыла то, что у нее было с Мараном, все-таки два года прошло… нет, ничего она не забыла! И ведь вначале, когда она рассказывала ему свою историю, он отлично все понимал, как же потом он позволил себе это понимание утратить и тешиться всякими нелепыми иллюзиями…

Маран открыл входную дверь почти неслышно, но Наи сразу вскочила и выскользнула в коридор. У Дана снова возникло ощущение, что она летит по воздуху, он даже подумал вначале не «вскочила», а «взлетела», и конечно, они задержались в прихожей, он тут же представил себе, как Наи подлетает к Марану, а тот подхватывает ее, приподнимает и прижимает к себе, вспомнил, как Маран говорил о неодолимом притяжении, и ему стало обидно, сам, небось, не собирается отказываться от своей Наи, а у него, Дана, отобрал Нилу, решил и отобрал, как будто имеет на это право!

Удивительно, но Поэт словно услышал его мысль.

— Маран имеет право так себя вести, — тихо сказал он, когда Олбрайт вслед за наконец появившимися Мараном и Наи прошел в соседнюю комнату, где был накрыт стол. — Ты ведь сам выбрал его в наставники. По законам кевзэ ты обязан его слушаться в подобных вопросах. И вообще… Знаешь, Дан, сегодня я на минуту пожалел, что когда-то не отбил у тебя Нику!

Он сердито встал и направился в столовую.

Ошеломленный его высказыванием Дан еще некоторое время сидел без движения, и только когда Наи пришла за ним, поднялся и присоединился к остальным. Впрочем, аппетита у него не было, он что-то вяло жевал и пытался перехватить взгляд Марана, чтобы понять, как там, с Нилой. Но Маран смотрел на Наи. Он и вовсе не ел, а сидел, подперев щеку рукой, и смотрел на Наи почти так же, как в тот давний вечер перед отлетом на Палевую в маленьком, занавешенном виноградными листьями и кистями дворике Железного Тиграна. И молчал, как и в тот вечер. Говорили, в основном, Олбрайт с Поэтом, обсуждали результаты референдума и дальнейшие шаги, которые, по их мнению, следовало предпринять. Предпринять, разумеется, Марану. Но Маран ни словом не среагировал на их инициативы, и заговорил лишь тогда, когда Олбрайт прямо обратился к нему, спросив о его дальнейших планах насчет места жительства.

— Если хочешь остаться тут, оставайся, я буду только рад, — сказал Олбрайт. — По крайней мере, до выборов. Потом так или иначе придется оборудовать президентскую резиденцию.

— Об этом пусть думает тот, кого выберут президентом, — возразил Маран безразлично.

— Какой еще «тот»? — удивился Олбрайт. — Не кокетничай. Вот у тебя уже и Первая леди здесь. Да еще такая обворожительная…

— Ты хочешь быть Первой леди? — спросил серьезно Маран у Наи, и она ответила, смеясь:

— Я хочу быть единственной леди. Первая или последняя — это все равно.

— Мы останемся здесь, — решил Маран. — Чтобы моя единственная леди была в безопасности. Конечно, охотнее всего я отослал бы ее обратно…

— Отошли, — сказала Наи лукаво.

— Не могу. Не хватает силы воли. Не звать — еще кое-как хватало, но отослать — нет. Хотя ты меня выбиваешь из колеи, леди. Утром я собрался обдумать письма, которые мне сегодня предстоит написать, а вместо этого сочинил план романа.

— О чем роман? — спросил Олбрайт.

— О том, как людей принудили быть лучше, чем они есть, и что из этого вышло.

— Так это утопия?

— Нет, Дик. Это трагедия.

— Да? Ну что ж, пиши, посмотрим, что получится.

— Ничего не получится, — вздохнул Маран. — Некогда. Кто письма писать будет?

— Что за письма? — спросил Поэт.

— Торговые. Я заделался заправским торговцем, Поэт. Никогда в жизни я не получал такой прибыли от маленькой операции. Я имею в виду поездку в Крепость за Диком. Сначала вступил в сделку с Лайвой. Теперь собираюсь содрать за это же выкуп с Земли. Собственно, один уже содрал. Дезактиваторы. Но аппетит у меня только вырос. Хочу и второй.

— Какой?

— Советников. Юристов и экономистов.

— Ловко, — одобрил Поэт.

— Ну! Дик оказался сущим кладом.

— Польщен, — сказал Олбрайт, вставая. — Спасибо за завтрак. Так я оставляю за тобой эти три комнаты. Хватит?

— Конечно. А Дану, значит?..

— Дану уже приготовили соседние апартаменты. Там две комнаты.

— Это хорошо, — сказал Маран. — А то он тоже соскучился по жене. Я думаю, скоро приедет и Ника.

— Отличная идея, — кивнул Олбрайт. — Конечно, надо ее вызвать. Я и сам подумываю, не выписать ли мне свою. Хотя бы на время.

Когда он вышел, Дан посмотрел на Марана почти с ужасом.

— Иди, — сказал Маран сурово. — Пиши Нике письмо. Почту надо сдать после полудня. Ступай.

— Но я…

— Дан! Не хочешь же ты, чтобы я сам написал ей?

— Тиран, — сказал Дан. — Деспот. Диктатор.

Маран развел руками.

— Уж какой есть…

Маран пришел тогда, когда отчаявшийся Дан после почти двухчасовых бесплодных попыток стер очередной четвертый или пятый вариант и в сердцах стукнул кулаком по клавиатуре — диктовать он не любил, писал, как правило, сам, но на сей раз испробовал и то, и другое, однако без толку. Он сидел в предоставленной ему новой квартире, куда удалился, обиженный очередным бесцеремонным вмешательством в свою личную жизнь, и, когда в дверь постучали, даже не хотел впускать гостя, но потом все же открыл, правда, не вставая с места, а воспользовавшись пультом.

Маран прошел в комнату и сел напротив Дана.

— Написал? — спросил он, и Дан ответил хоть и чуть смущенно, но с долей агрессивности:

— Не могу. Не получается.

— Дан, — сказал Маран грустно. — Я понимаю, ты обижен и даже зол на меня за то, что я грубо прервал твое путешествие в страну наслаждений, влез в твои личные дела и диктую тебе правила поведения. Ты считаешь, что у меня нет никакого права вмешиваться, и это, в сущности, верно. Я не хочу повторять свои аргументы, напомню лишь, как ты нервничал на Эдуре, боясь за мои отношения с Наи, хотя та ситуация совсем не походила на эту, Наи ничего не грозило, но ты все равно волновался. Что ж странного в том, что меня беспокоит твое счастье? Тем более, что я отлично знаю, в ком и в чем оно. Еще года полтора, ну два, и сегодняшние скромные удовольствия, за которые ты так цепляешься, покажутся тебе ничтожными… Впрочем, я пришел к тебе не с этим. В конце концов, ты взрослый человек, имеешь право сам выбирать себе судьбу, да даже развестись и жениться на другой, если тебе угодно…

— Ты с ума сошел! — возмутился Дан. — Я никогда…

— Я рад, — остановил его Маран. — Это так, гипотетически. Как бы то ни было. Ты назвал меня тираном и деспотом. Я подумал и осознал, что действительно не имею права навязывать тебе свое понимание дел. И я не хочу лишиться твоей дружбы. Невозможно ведь питать дружеские чувства к человеку, который тебя тиранит. Словом, решай сам. Я больше вмешиваться не буду. Хоть я и уговорил Нилу оставить тебя в покое, но это не значит, что ты не можешь все переиграть. Так что поступай, как знаешь.

Он встал и хотел уйти, но Дан схватил его за руку и удержал.

— Погоди! Сядь. Я не хочу… Не хочу переигрывать. Я ведь тоже подумал. Конечно, ты прав. Просто получилось как-то неожиданно, я не был готов к такому разговору… Понимаешь, все шло тихо, незаметно, я сам совершенно не представлял, насколько втянулся в эту историю.

— Я опять-таки виноват, — сказал Маран. — Я должен был тебя предупредить. Я ведь тоже многого не представлял. Мне только казалось, что я представляю. В сущности, я по-настоящему осознал положение вещей только, когда ты меня спровоцировал на просмотр тех порнофильмов. Помнишь, на астролете? Когда ты стал проситься ко мне в ученики… В достоверности или полноценности литературных описаний все-таки можно сомневаться. А тут уже… Впрочем, нет, даже не тогда, во всяком случае, не вполне. Окончательно до меня дошло только на Эдуре, когда я смог сравнить бедную Олинию с бакнианскими женщинами. Я сразу подумал, что ваше погружение в нашу вторую сферу может вызвать настоящее головокружение. Но мне и в голову не приходило, что после стольких лет… Ты же жил тут один почти целый год, и ничего.

— Что-то ты опять мухлюешь, — сказал Дан. — Книги, кино… Олиниа… Почему Олиниа? Почему не Наи? Я не говорю об Индире… Впрочем, я так я и не понял, было у тебя с Индирой или нет?

Маран не выдержал и рассмеялся.

— Ох, Дан! Далась тебе эта Индира. Я вижу, ты будешь спрашивать меня о ней до конца жизни. Или пока не получишь ответа. Ну было, было. Пару раз. Только составить на этой основе связное представление я не мог, не забудь, я был больной, полумертвый и почти ни на что не годный. Так, на уровне среднего землянина. Ты же понимаешь, в противном случае…

— В противном случае она так легко от тебя не отказалась бы. Да, конечно. Хотя я все равно удивляюсь…

— Я и сам не особо рвался. Может, и вообще не стал бы… если б она не начала первая. Ты угадал тогда — в основном, это действительно было любопытство. А так это не мой тип. По-моему, высокие женщины привлекательны для слабых натур, подсознательно ищущих опеки, а меня всегда тянуло к маленьким и беззащитным. Женщинам, которых можно носить на руках, как говорит Поэт. Так что вот тебе вся правда насчет Индиры. Как на духу. Было. Коротко, мимолетно и малоинформативно.

— Ладно, а Наи?

— Наи не в счет. С Наи мы начали с чистого листа.

— Как это? Хочешь сказать, у нее до тебя никого не было?

— Ничего такого я сказать не хочу. Ей же не пятнадцать лет, а тридцать. Но заставить женщину забыть о прошлом несложно, тем более, когда она сама этого хочет. Ладно, хватит об этом. Значит, письмо ты написать не сумел.

— Нет. Сейчас не могу. Она догадается.

— Но ты хочешь, чтобы она приехала?

Дан подумал.

— Да, — сказал он твердо.

— Ладно. Тогда я сам напишу. Придумаю что-нибудь. Ну услал я тебя куда-то по делу… Ты согласен?

— Конечно.

— Значит, договорились. Тогда, с твоего разрешения, закроем эту тему и перейдем к другой, менее щекотливой.

Маран вынул из кармана и положил на стол кристалл, потом извлек сложенный вчетверо листок, и развернул его. На листке оказался не очень длинный текст. Маран передал бумагу Дану.

— От шефа, — сказал он.

Дан взял письмо, взглянул.

— Но это тебе.

— Неважно. Это не любовное письмо, — возразил Маран. — Читай, не разводи церемоний.

Дан хмыкнул и стал читать.

«Не удивляйся моей краткости, писать длинно времени не было, Наи, как всегда, поставила меня перед фактом. Спасибо тебе за Олбрайта. Посылаю перевод книг, которые вы засняли в хранилище Астина. К сожалению, это не научная или учебная литература, а художественная. Что, кажется, касается и рукописи. Впрочем, я еще не читал, мне передали материал сегодня утром. Однако ребята из лаборатории отметили одну интересную деталь. В тексте первой книги упоминается название планеты, видимо, той, где вы побывали. Не просто Эдура, а Новая Эдура. Тебе это несомненно даст пищу для размышлений. Атлас в работе, дошли до половины, знакомых планет пока нет, кроме Торены, конечно. Сообщи мне о своих планах. Желаю успеха.

PS. Получили результаты генетического анализа периценцев. Все, как мы думали.»

Под письмом была четкая, красивая подпись с длинным росчерком.

— Значит, с Периценой прояснилось, — сказал Дан, возвращая письмо Марану. — Впрочем, этого следовало ожидать.

— Само собой. А как тебе насчет Эдуры?

— А тебе?

— Особого потрясения у меня это открытие не вызывает, — сказал Маран. — Мы ведь такой вариант рассматривали.

— Еще одна колония? Да, но где тогда сама Эдура? Все-таки Земля?

— Надеюсь, что нет. Ведь тогда придется думать, что она прошла уже минимум один виток.

— Но не обязательно же, чтобы на ней произошло то же, что на Эдуре. Новой Эдуре.

— А что?

— Потоп. Землетрясение. Мало ли!.. Атлантида.

— Ладно, поглядим. Слушай, Дан, мне, сам знаешь, некогда. Возьми кристалл и прочти. Найдешь еще что-то интересное, скажешь. Ладно?

— Ладно.

Маран встал.

— Я хотел бы… — проговорил он, запнулся, помолчал и начал снова: — Пойду напишу Нике и отошлю почту. А потом… Дан, скажу тебе честно, я хочу сегодня… Побыть с Наи. Выключить все радио и телефоны и запереть двери. Никому не говори, что я дома, ладно? Но если вдруг, не дай бог, произойдет нечто чрезвычайное, ты знаешь, где я, и у тебя есть «ком». Хорошо?

— Конечно, — сказал Дан. — Иди. — И добавил по собственной инициативе: — За меня не беспокойся. Никуда не выйду, займусь чтением. — И когда Маран уже нетерпеливо пошел к двери, крикнул вдогонку: — Спасибо.

Хотя шеф, а вернее, программисты, занимавшиеся переводом, причислили переснятую Даном рукопись к художественной литературе, он начал именно с нее. Впечатление от текста у него осталось двойственное, и вправду похоже на научно-фантастический рассказ, каких он прочел немало, но в то же время… Пробежав эти несколько страничек до конца, он вернулся к началу и перечел их, уже внимательно, еще раз. Заглавия не было. И велось повествование от третьего лица, нетипично для воспоминаний…

— Амиа! Амиа! Кто-нибудь видел Амиа? Нет?

Он проталкивался сквозь толпу, лихорадочно вглядываясь в неподвижные, словно деревянные, лица женщин и никого не узнавая.

— Амиа!

Его голос звучал неприлично громко в вязкой тишине, неправдоподобной, невероятной, казалось, можно расслышать дыхание каждой из судорожно прижимавших к себе детей, иногда сумки или другие вещи беженок, лишь изредка в нее врывался плач какого-нибудь перепуганного малыша, да и тот сразу затихал.

— Амиа!

Одна за другой они торопливо поднимались по узкому трапу, чуть наклонялись перед тем, как скользнуть в люк, и исчезали в корабле, почти никто не задерживался, чтобы окинуть в последний раз взглядом родной мир, собственно, смотреть было не на что, гигантским костром горел недальний город, освещая темное небо над собой, а более ничего, ни одного огонька, невысокие постройки космопорта сливались с холмами, окружавшими посадочное поле, в один низкий бесформенный вал.

— Амиа!

Он увидел смутно знакомое лицо, метнулся в ту сторону, но женщина только покачала головой. Он вернулся к трапу, протиснулся внутрь, может, она успела пройти через один люк, пока он искал ее у другого? Коридор был полон людей, он пробился в рубку, заорал в интерком:

— Амиа! Если ты здесь, отзовись! Амиа!

Он ждал, стискивая от нетерпения кулаки, ответа не было, потом в рубку просунулась голова подростка.

— Она осталась дома, — сообщил он ломким голосом, — моя мама говорит, она осталась дома.

Стин застыл. Дома? Почему? Ведь была тревога, по всем видам связи, выла и сирена, она не могла не слышать… Или могла?

— Я схожу за ней, — торопливо сказал он капитану.

Тот покачал головой.

— Но…

Капитан положил ему на плечо руку и мягко, но властно повернул к одному из сегментов экрана, опоясывавшего рубку. На севере полыхало новое зарево, совсем недалеко в небо взметнулся белый, отливающий голубизной луч, стал вертикально… точь-в-точь памятник Первым… он машинально скользнул мысленным взором по серебряной, словно светившейся изнутри поверхности указующего в небо обелиска сверху вниз, к странным изваяниям у основания… луч качнулся и упал, и сразу же из земли выросла стена огня… Наверняка и памятника уже нет, обратился в пыль, прах, пар, подумал он отчужденно и опомнился.

— Ждать больше нельзя, — сказал капитан отрывисто. — В любой момент могут ударить по космодрому.

Стин зажмурился. Амиа… Он словно увидел тонкую гибкую фигуру, скользящую по песку у кромки прибоя… Бронзовая от загара кожа, пепельные волосы, текущие крутыми волнами по чуть вогнутой спине, синие раскосые глаза… Нет, невозможно!

— Я остаюсь, — сказал он и без паузы двинулся к выходу.

— Стин!

Вскочил Лагар, штурман, дружба длиной в полжизни, пройденные вместе миры и годы…

Капитан предостерегающе поднял руку, Стин понял, он остаться мог, но Лагара заменить было некем, без него космолет до места назначения не довести. Понял и Лагар, остановился, Стин вернулся к нему, обнял…

— Прощайте, — сказал он суховато.

Взгляд упал на маленькую, в ладонь, синюю книжечку, лежавшую на пульте.

— Я возьму это, — добавил он. — На память.

Он сунул книжечку во внутренний карман и, не задерживаясь больше, вышел в коридор.

— У тебя три минуты, — бросил капитан вдогонку, он лишь кивнул на ходу.

Люди в коридоре прижимались к стенам, чтобы его пропустить, идти им было некуда, каюты забиты, большинству придется спать прямо на обтянутом мягким пластиком полу…

Он выскочил на трап, спрыгнул на землю и побежал, отметив машинально шелест, с которым за его спиной закрылся люк.

Три минуты. Немного! Он несся по полю во весь дух, проскочил между брошенными прямо в стартовой зоне ненужными уже сервисными механизмами, промчался по полукруглой площадке перед главным зданием порта, до входа не добежал и инстинктивно упал на бетонное покрытие лицом вниз, зажав ладонями уши. Прокатился гул, он выждал пару минут, перевернулся на спину и успел увидеть, не слегка приплюснутое серебряное полушарие, но лишь стремительно падавшую в небо звезду.

Он снова побежал, поселок космолетчиков лежал в низине, карабкаясь окраинами на холмы, некоторые строения стояли на плоских удлиненных вершинах, как и его дом, маленький, одноэтажный, четыре комнаты, терраса, кухня, он купил его до того, как встретил Амиа… Амиа…

Он спустился вниз к центру поселка, снова поднялся, теперь уже на обращенный южной стороной к морю холм, свернул в сторону, потом еще, на несколько мгновений оказался лицом к зданиям космопорта, и как раз тогда в небо поднялся очередной луч, длинный, сверкавший, словно отточенное лезвие, опустился, пронесся над землей, срезав, казалось, с ее поверхности постройки, деревья, холмы, и погас, оставив после себя красную, раскаленную гладь… Его передернуло, он отвернулся и отворил калитку в решетчатой изгороди из металла, выкрашенного в серебристый, как покрытие космолета, цвет… Амиа была на террасе, сидела на скамейке у перил, глядя на бархатно-черное море.

— Почему? — спросил он еще издали, задыхаясь от долгого бега. — Почему ты не пришла? Не слышала объявлений? Но ведь все вокруг…

— Слышала, — прервала она его речь короткой репликой.

— Но почему?!

Она повернулась к нему, посмотрела снизу вверх, в красноватом свете, постепенно заполнявшем небосвод, он увидел спокойное лицо.

— У меня… У нас будет ребенок, Стин, — сказала она медленно. — Я не хотела, чтобы он родился в космической пустыне.

— Пустыне? Дурочка. Какая же ты дурочка, Амиа! — сказал он горько. — Там, куда они полетели, есть небо и море, два материка, много-много прекрасных лесов и даже кое-какая мелкая живность. А пустыня… Пустыня будет тут.

Она проследила за его взглядом.

— Город и космопорт сгорели, — сказала она тихо. — Может, они не тронут поселок. Пустой поселок, чем он им мешает…

Он безнадежно махнул рукой и перегнулся через перила.

— Лодка, — шепнул он вдруг. — Смотри, там, у берега.

— Это же чужая.

— Ох, Амиа… Чужая! Хозяева… — Он ткнул пальцем вверх. — Они не вернутся. Никогда. Тут теперь все наше. Собирай вещи. Только поменьше и быстро. Главное, чтобы были вода и поесть…

— Но…

Еще одни луч чиркнул по небу совсем близко, занялись дома на дальней окраине поселка, Амиа опрометью кинулась к двери, он схватил ее за руку, удержал.

— Не надо. Поздно.

— У меня готова сумка. Я собрала, сначала хотела идти, потом…

Они торопливо спускались по склону, спотыкаясь о торчавшие из земли корни, лестница была чуть дальше, через два дома, а тут просто тропинка, незаметная, полупротоптанная, иногда Амиа ленилась идти кругом и спускалась на пляж прямо со двора…

Он проверил мотор, потом задумался. Попробовать плыть вдоль материка? Бессмысленно. Если вспомнить картину, на которую им довелось смотреть из пространства перед посадкой… Посадкой! Горше нет — вернуться домой и увидеть такое… Острова? Ближайшие отпадают, дальние… Обойти мыс и через пролив?.. К врагу?.. Он саркастически усмехнулся… Все умирают одинаково, свои и чужие, а трупы в современном мире не различишь даже по одежде… И однако там наверняка не лучше… Что же остается? Видимо, только… Дальняя Земля? Можно ли? А почему нет? Он поспешно набрал код, запустил автомат и задал курс, потом оглянулся, Амиа сидела на корме, прямая и строгая, неподвижный взгляд устремлен, случайно или намеренно, но именно туда, куда им предстояло плыть два дня, три, как повезет… Если повезет… А дальше? Он горько вздохнул, представив себе свою каюту, рубку, где мог бы в эту самую минуту нести вахту, трудную, конечно, но полегче здешней. Что ж, он собирался начинать с нуля там. Начнет тут. Если повезет. Он отдал команду, и лодка, описав крутой вираж, понеслась вперед.

Да, действительно… Человек, никогда не выглядывавший за пределы Земли или даже Солнечной, должен был воспринять эту историю именно как рассказ, но он, Дан, видевший своими глазами оплавленные материки Эдуры и тот самый спасительный берег… к тому же скупые описания в рукописи были во многом схожи с картинами, которые он себе невольно представлял… пусть это рассказ, но написан он если не очевидцем, то тем, кто жил ко времени крушения Эдуры близко, очень близко…

Он закрыл файл и перешел к первой из больших вещей. Стал читать почти нехотя… И сразу увлекся. Настолько, что нашел чистую бумагу, включил принтер, сделал распечатку и устроился с ней в кресле у окна.

Он читал текст не бегло, как обычно поступал с рабочими материалами, останавливаясь лишь на тех местах, которые представляли интерес, а медленно, вдумчиво, как земных классиков или роман Мастера. И не только по той причине, что боялся проглядеть что-либо важное, но и просто потому, что вещь того стоила. Это было неторопливое повествование, по стилю и погружению в тончайшие психологические оттенки напомнившее Дану его любимого Пруста. Роман состоял из трех частей, каждая из которых описывала один день из жизни некого светского льва, аристократа по происхождению, воспитанию и образу жизни, но из общества отнюдь не дотехнического, герой не катался на лошадях или, вернее, сниттах, а гонял на бешеной скорости летательный аппарат, видимо, нечто вроде флайера, пользовался видеофоном и прочими благами цивилизации, однако, будучи человеком богатым, вел жизнь праздную и пустую, ненавидя эту пустоту и растрачивая себя на бесплодные попытки заполнить ее всякого рода похождениями. Дан невольно вспомнил Горта, кара Асуа и остальную компанию высокородных дворян королевства Стану. Проблемы схожие, только герой книги был неизмеримо тоньше и умнее. В первой части герой встречал женщину, в которую влюблялся с первого взгляда, вообразив эту любовь небесным предопределением, посланием судьбы, долженствующим наполнить его жизнь содержанием, во второй, самой приподнятой, своего рода апофеозе торжествующей страсти, он добился своей возлюбленной, а в третьей осознал, что в очередной раз потерпел поражение, оказавшись любовником еще одной блестящей, но неспособной к живым чувствам красавицы. Сюжет в общем-то банальный, но ведь не сюжеты делают литературу. Особенно Дана потрясли последние страницы, где разочарованный герой, с холодным отвращением к себе и мирозданию, вопрошал, когда же этому бессмысленному существованию придет конец, скоро ли сгинет Новая Эдура в огне войны или под ударами стихий, наверно, книга была написана незадолго до катастрофы, и ее пронизывало декадентское ощущение распада мира и конца истории. У Дана заныло сердце, когда он вспомнил серенькие писания современной Эдуры, тысячелетия, не создавшие ни одной талантливой книги, кастрированный мир, неспособный к творческим взлетам и, в сущности, живущий так же пусто, как мир романа, но этого просто не осознающий. Но что выходит? Еще один тупик? Ему стало совсем тоскливо, и он чуть не пропустил в самом конце упоминание о Резиденции, уже прошел мимо, но потом осознал, вернулся к абзацу, где герой отказывался от назначенной встречи с резидентом, поскольку ему невыносимо было думать о долгом одиноком полете над пустынным океаном… в тексте тот был даже назван мертвым, Дан понял так, что климат и погода на планете регулировались, бури и штормы остались в прошлом, превратившись в литературную реминисценцию… и этот мертвый океан вызывал у него тоску и желание заблокировать противоаварийные устройства, вывернуть штурвал и врезаться в воду, и, поняв, что посещение Резиденции, о котором он мечтал несколько лет, ничего не изменит в его жизни, он предпочел лечь в постель и принять какой-то сильнодействующий наркотик. Для понимания сущности самой Резиденции этот абзац не давал почти ничего, но странное слово «резидент» заставляло задуматься. Была ли эта странность порождена трудностями перевода, или слово было точным? Если так… Дан уже встал, но понял, что необычность выражений еще не то чрезвычайное событие, ради которого стоило беспокоить Марана в такой ситуации, и снова сел, решив подождать до утра.

— Как ты сказал? — переспросил Маран. — Резидент? Это же… Великий Создатель!

— Погоди. Сначала и я был потрясен и чуть не примчался к тебе вечером. Но потом, когда спокойно подумал, понял, что переводчики просто пассивно следовали эдурскому словарю, помнишь, ведь и в современном языке под резидентом понимается обитатель резиденции. Наши не стали осмысливать оттенки, только и всего.

— Да, ты прав, конечно, — ответил Маран рассеянно. — Но дело в том… Эта лингвистическая неточность оказалась… Ну чем-то вроде катализатора. У меня возникла идея. Да… Нет, не может быть. Хотя…

Наи всплеснула руками.

— Что ты делаешь?! Отдай! — Она отняла у Марана термос, Дан расхохотался, а Маран невидяще посмотрел на сахарницу, куда, вместо чашки, налил кофе, и недовольно сказал:

— Почему он не прислал хотя бы половину?

— Кто и половину чего? — спросила Наи.

— Отец твой. Половину атласа.

— Наверно, просто не успел, — сказала Наи смущенно. — Я заехала к нему прямо перед отлетом, боялась, что он меня не пустит, я разок заикнулась за пару недель до того, так он рассердился, начал говорить, что у тебя тут куча врагов, и ты будешь все время нервничать из-за меня, что я эгоистка, потому что у тебя и без меня полно забот… Скорее всего, он был прав. Но я подумала, что если ты тоскуешь по мне хоть вполовину… Я так тосковала по тебе…

— Я по тебе и сейчас тоскую, — вздохнул Маран, — хоть ты и сидишь напротив. Ты сделала правильно, что приехала. Только вот… Не знаю, как тебе удастся отослать меня работать. Придется, наверно, выталкивать.

— С чего это вдруг? Ты же встал и оделся, чтобы идти. Разве нет?

— Да. Но это было давно. Добрых полчаса назад. Моя решимость иссякла.

— А ты не ходи, — посоветовал Дан. — В конце концов, ты полтора месяца работал с утра до ночи. Прогуляй пару дней.

— Я уже вчера прогулял, — возразил Маран.

— Ну и что?

— Нет, нельзя. Пойду. Только… Чуть позже. А ты можешь приступить к следующему роману.

— Дай человеку кофе допить, — возмутилась Наи.

— Я уже допил, — сказал Дан. — Но не уйду, пока он не скажет, что за идея ему пришла в голову.

— Этого я тебе сказать не могу. Ты подумаешь, что я сошел с ума.

— Не подумаю.

— Подумаешь. И потом она еще незрелая. Зеленая и кислая. Вот когда она поспеет и нальется соком… Что ты сидишь? У тебя совесть есть?

— Есть, — сказал Дан, вставая.

Дан уже почти дочитывал второй роман, когда ему помешали. Строго говоря, это был не роман, а жизнеописание, насколько он мог судить, более или менее документальное, на нескольких сотнях страниц детально разбирались, в основном, бесчисленные любовные связи некой известной актрисы, а заодно глухо упоминалось и о ролях, сыгранных ею на сцене и в кино. Подбор фактов и их изложение удивительно напоминали аналогичного уровня биографические книги, читанные Даном на Земле, хоть и не во множестве, этот жанр был не в его вкусе. И, конечно, больше, чем сама банальная, в сущности, биография, его заинтересовали всяческие бытовые детали, а особенно, неоднократные упоминания о войне, которую актриса пережила ребенком. Он подумал, что книга даст массу материала хорошему арт-историку, потом вспомнил, что теперь такой, а вернее, такая, есть тут рядом, за соседней дверью, и решил, что сегодня же перезапишет кристалл для Наи, если, конечно, Маран уже не сделал этого сам.

Когда в дверь постучали, он чуть струхнул, вообразив, что это может быть Нила, но посмотрев на часы, понял, что сейчас разгар рабочего дня, и открыл.

Вошел Поэт, за которым следовал кто-то еще, разглядев его, Дан удивился чрезвычайно. Это был Ила Лес, которого он в последний раз видел два года назад, в пору нелегального их с Мараном пребывания в Бакнии, да и то лишь однажды, когда Маран счел нужным с тем встретиться, в небольшом домике под Бакной, где отправленный сменившим Марана на посту Главы Лиги Лайвой на пенсию (хорошо еще, не на тот свет) Ила вел тихую полукрестьянскую жизнь.

Ила Лес совершенно не изменился, был, правда, хмур, но веселостью он не отличался никогда и особой разговорчивостью тоже, так что, когда поздоровавшись с Даном за руку, он молча сел в угол, Дан в этом ничего необычного не усмотрел.

— Ты не знаешь, где Маран? — спросил Поэт.

— Напротив, наверно, — ответил Дан с удивлением. — У себя в кабинете, я имею в виду.

— Нет его там. Не приходил.

— До сих пор? — Дан снова посмотрел на часы. — Мы завтракали вместе, и он сказал, что пойдет работать. Правда, чуть позже. Но это было добрых три часа назад…

— Ах чуть позже? Понятно.

— Что тебе понятно?

— Понятно, почему телефон не отвечает. Выключил. Я и постучался только что, тоже ноль внимания. Но послушай, оставил же он какой-то способ до себя добраться. Я надеюсь, он все-таки не забыл, что является главой государства.

— Может, и забыл, — сказал Дан. — Судя по тому… Видишь ли, он выставил меня за дверь.

— Выставил?

— В полном смысле слова.

Поэт улыбнулся.

— Не обижайся. Он ведь не церемонится только с очень близкими людьми.

— Да я не обижаюсь.

— И все же! Не взламывать же мне замок…

— «Ком», — вспомнил Дан. — Вчера он сказал, чтобы я в случае чего вызвал его по «кому».

— Чего ж ты молчишь? Давай, вызывай.

— Да, но… Это так срочно? И важно?

— Он не один? — спросил Ила Лес.

— К нему приехала жена, — объяснил Поэт. — Которую он уже декад пять-шесть не видел.

— Маран женился? — удивился Ила Лес. — Вот так дела! Интересно взглянуть… Не знаю, — сказал он, с опозданием отвечая Дану, — покажется ли это ему срочным и важным, но… Умер Ган.

— Ган?!

— Да, — сказал Поэт. — Я думаю, что Марану важно узнать об этом. И узнать вовремя. Похороны сегодня.

Дан больше не спорил, он нажал на шарик коммуникатора, в его памяти сразу ожила сцена в деревне под Вагрой, когда маленький тщедушный человечек в очках, почти забавный на вид, потребовал, чтобы его тоже арестовали вместе с Илой, не желая оставаться в стороне и трусливо выживать…

Маран ответил почти сразу, после совсем маленькой паузы, правда, голос у него был недовольный.

— Ну что там? — спросил он.

— У меня здесь Ила Лес, — сказал Дан кратко. — Умер Ган.

Маран молчал долго, наверно, целую минуту, потом вздохнул.

— Подождите немного, я подойду.

— Отчего он умер? — спросил Дан, отключая связь. — Он чем-то болел?

— Болел. Ты должен помнить. Когда вы навещали меня в позапрошлом году, я говорил Марану… — Ила Лес смотрел на Дана с легким укором, но тот уже вспомнил. У Гана были больные почки, ему посоветовали сменить климат, перебраться на юг, где посуше, и он уехал в Солану, далеко, потому и Маран с ним не встретился…

— Он там, в Солане, и умер? — спросил он.

— Нет. Умирать он вернулся в Бакну.

Ила Лес больше ничего не сказал, и Дан не стал спрашивать. Он вспомнил уже другой эпизод, когда Ган безоговорочно поддержал Марана в вопросе об архивах Высшего Суда… да и вообще он поддерживал Марана почти всегда, в отличие от Илы Леса, который месяца три колебался, он стал на сторону Марана с первой минуты и был на его стороне до… Нет, не до конца, но долго, дольше всех старых лигийцев, которые держались Марана, пока он сражался со сторонниками Изия, но отшатнулись, когда он пошел дальше… Но ведь не они одни. Дану припомнился тот день, когда Поэт сказал: «Ты слишком быстро уходишь вперед, Маран, я не успеваю за тобой»… Да, даже Поэт в какой-то момент засомневался, правда, ненадолго, но… Что же говорить об этих стариках, совсем не старых, в сущности, но стариках с инертным мышлением и приверженностью нормам своей юности… Маран даже не винил их и никого не упрекнул, когда они бросили его на съедение тем людоедам на Большом Собрании… Не упрекнул. Но ушел. И ни разу не обернулся…

Маран открыл дверь без стука, стремительно прошел в комнату и остановился перед Илой.

— Когда он умер? — спросил он и, не дожидаясь ответа, добавил с гневом: — Почему мне не сказали?! Почему ты не пришел ко мне раньше? Месяц назад, две декады? Я попросил бы землян… Я не дал бы ему умереть! Почему?!

— Я хотел прийти, — сказал Ила Лес. — Он не позволил. Ты же знаешь, Ган был упрямым человеком. Когда он говорил «нет», он говорил «нет», это отмене не подлежало.

— Но почему «нет»? Он не простил мне, что я разогнал Лигу?

— Нет, Маран. Он не хотел к тебе обращаться, потому что он тебя предал. То есть он считал, что предал. Я, знаешь, не считаю. Я думаю, мы не предали, а сделали выбор. Ты поставил нас в положение, когда нам пришлось выбирать между тобой и идеей, которой мы посвятили свою жизнь. И мы выбрали идею.

— Нет, — поправил его Маран, — это не так. Я не предлагал вам себя в идолы. Я предлагал другую идею.

— Неважно. В его понимании… Словом, Ган считал, что предал тебя. Переживал. И запретил мне к тебе идти. Он знал, что ты поможешь. Но стыдился твоего великодушия. Он ведь тебя любил, Маран.

— Я его тоже любил, — сказал Маран. — Я, наверно, должен был сам… Я ведь знал, что он болен… правда, не знал, что он настолько плох… Конечно, я должен был сам… — Его голос дрогнул, он отвернулся и отошел к окну.

— Невозможно все делать самому, — вздохнул Поэт. — Ты пойдешь на похороны?

— Конечно. Когда?

— Сегодня, — сказал Ила Лес. — В тринадцать.

— Хорошо. — Маран повернулся к окну спиной, он уже был спокоен.

— И еще. — Ила Лес вынул из кармана зеленый стеклянный диск, членский знак Лиги, и протянул его на ладони Марану. — Ган велел отдать его тебе.

— Мне? Зачем?

— Чтобы ты бросил его туда, в свой бассейн.

— В бассейн? — удивился Маран. — Но ведь он… — Он посмотрел на Илу Леса, и тот кивнул.

— Да, Маран.

— Политическое завещание, как я понимаю, — заметил Поэт.

— Тут мы с ним разошлись, — объявил Ила Лес, хмурясь. — Я своего жетона кидать не буду. Не надейся.

— Никто тебя не заставляет, — сказал Маран. — Поступай, как знаешь.

Дан невольно вспомнил, как пять лет назад, после осенних событий, Ила Лес, сердитый и упрямый, объявил Марану, что поддерживать его не станет, а будет бороться с ним, и Маран ответил примерно так же, а через три месяца Ила Лес пришел в Малый дворец и стал требовать, чтоб Маран выкинул из головы всякую мысль об отставке… Наверно, и Ила вспомнил то же самое, потому что насупился…

— Пойдем прямо сейчас, — предложил Маран. Помолчал и добавил: — Я только скажу Наи… Я возьму ее с собой. — Он опять помолчал, посмотрел на Дана и вздохнул. — Не могу же я держать ее взаперти.

Площадь Расти была совершенно пуста, неудивительно, было самое жаркое время дня в самое жаркое время года, сверкавшая на сером шелке неба, как только что отчеканенная монета, Лита высвечивала каждую щель между каменными плитами, которыми площадь была вымощена, стирала все тени. Большой дворец со своим переливчатым куполом больше, чем когда-либо, казался устремленным ввысь, возникало странное ощущение, какое испытываешь, видя, как неожиданный порыв ветра подхватывает пышную кисть воздушных шаров, хочется кинуться их удерживать, чтобы они не сорвались с привязи и не улетели в небо.

Наи застыла на месте, широко раскрыв свои и так большие глаза, видно, никакие изображения, никакие фильмы не могли передать все величие этого архитектурного чуда… еще бы! Дан снова вспомнил свое первое впечатление. Маран не мешал Наи любоваться дворцом, но непрестанно смотрел по сторонам, хотя на площади были все — Мит, Науро, Санта и Навер. Он не отходил от Наи ни на шаг и даже, кажется, держал ее за руку, Дан был абсолютно убежден, что никаких происшествий быть не может, и все же, глядя на Марана, невольно думал, что в случае чего, тот, конечно, успеет заслонить Наи собой… Что за ерунда, рассердился он на себя, и увидел, как Поэт, стоявший рядом с ним, придвинулся к Марану, положил руку ему на плечо и сказал тихо и как-то ласково:

— Успокойся. Ей ничего не грозит. Мстители в тюрьме. Их оружие на складах Охраны. Успокойся, Маран.

И Дан понял, что он уловил тревогу Марана.

Наконец Наи оторвала взгляд от Большого дворца и двинулась к следующему строению, потянув за собой Марана, который не выпускал ее руку. Тот молча пошел за ней. Дан вспомнил разговор в коридоре астролета перед стартом экспедиции на Эдуру… Конечно, Маран мог сослаться на то, что Ила Лес ждет — Дан оглянулся, тот не сопровождал их, он только однажды очень внимательно посмотрел на Наи, потом отвел глаза и ушел в свои мысли, а теперь стоял у бассейна, напряженно глядя в воду, словно пытаясь сосчитать лежавшие на дне стеклянные диски, и не выказывал нетерпения… Все равно Маран мог сослаться на него, на то, что пришел на площадь не для прогулки… Но нет, понял Дан, он решил дать себе бой, перебороть, раздавить в себе тот застарелый страх, потому и пошел дальше, только отпустил руку Наи, обнял ее за плечи и прижал к себе — сверхсмелый жест для Бакнии, где на людях не принято было даже прикасаться друг к другу… Хотя не совсем так, бакнианское «табу» имело своеобразный характер, оно касалось только сферы интимных отношений, дружеских не затрагивая, Дан помнил, как Ина в Тигане бросилась Марану на шею, или как Поэт целовал при встрече Нику… правда, Поэт — особый случай, это прирожденный космополит… Кстати, Поэт поменял дислокацию и шагал теперь слева от Наи, словно прикрывая ее с той стороны, заметив это, Дан переместился и сам, стараясь держаться за ее спиной. Конечно, не потому, что всерьез считал нужным ее прикрывать, а ради Марана. Так они прошли до суженного конца овала, до айта, уже увешанного колоколами, те подрагивали и позванивали, когда легкий порыв ветра в вышине затрагивал их — волшебное зрелище и волшебные звуки… Дан еще не видел этого и не слышал, колокола повесили совсем недавно, восстановление площади сдвинулось с места всего три месяца назад, почти в тот же день, как Маран вернулся в Малый дворец, правда, он никому никаких распоряжений не отдавал, да и не стал бы этого делать, казна была пуста, а заставлять людей работать даром он не хотел в принципе, но люди вернулись на площадь сами и работали бесплатно, и, изучая поднявшиеся уже на пару метров стены на месте превращенного когда-то в кучу камня строения подле Большого дворца — Дан даже не знал, как оно выглядело, он подумал, что на Земле такое вряд ли возможно, на Земле, где безработным, день-деньской болтавшимся без дела на улицах или тупо сидевшим перед экранами, платили вдесятеро больше, чем здешним министрам, никто не ударил бы даром палец о палец… Наконец, обогнув площадь, они добрались до Малого дворца, служившего резиденцией правительства. Наи рассматривала здание, бывшее точной копией того, которое находилось напротив, и где располагалось посольство, недолго, постояв пару минут, она вдруг выскользнула из-под руки Марана и подошла к решетке, безошибочно определив то самое место.

— Это случилось здесь? — спросила она, поворачиваясь к Марану.

— Да, — ответил тот после короткой паузы.

Наи смотрела ему в глаза, что она в них увидела, Дан не знал, сам он стоял за спиной Марана, но она сказала тихо, но настойчиво:

— Не бойся за меня. История никогда не повторяется в точности.

— Может, не в точности, но повторяется, — ответил он со вздохом. — Я вернулся в этот дворец.

— Другим путем. С другими целями. Да и сам ты теперь другой. И женщина с тобой другая. История не повторяется. Как и жизнь. Повторяются только сны. Как правило, дурные. Но сны не опасны. Тягостны, но не опасны. — Маран молчал, и она сказала: — Пойдем к бассейну.

Когда они подошли к бассейну, Ила Лес, не оборачиваясь, словно не в силах оторваться от созерцания, сказал:

— Ты добился своего. Дно и вправду зеленое. Однако…

— Да?

— Я думал о тех, чьих жетонов тут наверняка нет. О тех, кто держал в руках власть и знает ее вкус. Ты не боишься, что на твоих заветных свободных выборах они снова вырвутся наверх? Люди ведь привыкли видеть их над собой и могут отдать им свои голоса.

Маран усмехнулся.

— Ты не видел мой избирательный закон, Ила, — сказал он. — Я еще не подписал его, но сегодня подпишу. Все, кто занимал в течение последнего десятилетия посты в Лиге и на этом основании в администрации, лишаются права быть избранными на десять же лет.

— А как же твой Кодекс?

— В Кодексе есть примечание на этот счет. Наверно, его мало кто читал, но оно есть. Я не настолько глуп, чтоб повторять старые ошибки.

— Послушай, Маран, — сказал Ила Лес, глядя на Марана неожиданно весело, — а ведь одно в тебе не изменилось.

— Ты имеешь в виду пристрастие к местоимению «я»?

— Да. По сути дела, ты самый настоящий диктатор. Самый настоящий. Ты пишешь законы, им подчиняются…

— По доброй воле.

— Не знаю. Может, и по привычке.

— Если даже я диктатор, Ила, — сказал Маран, улыбаясь, — то еще на три месяца. Всего лишь.

— Этого вполне достаточно, чтобы закрепиться у власти навсегда… Если тебе не помешают те, кого ты от власти отстранил и теперь собираешься больше к ней не подпускать. Те, чьих жетонов тут нет. — Ила Лес снова впился взглядом в воду. — Интересно, сколько их здесь?

— Жетонов? — Маран вынул переданный ему Илой диск Гана, подержал несколько секунд в руке, словно прощаясь, затем бросил на самую середину бассейна. И сказал: — Теперь 38744. Если с утра здесь никто не был.

Ила Лес повернулся к нему и уставился на него.

— Ты знаешь? Откуда? Неужели вы следите за каждым, кто сюда приходит?

— Нет, — ответил Маран, — никакой слежки. Я же обещал. Но есть такой земной прибор, им можно просвечивать все слой за слоем и подсчитывать. Даже фиксировать номера, если иметь такое желание.

— Ну и ну! — Ила Лес не мог опомниться. — Когда ты выступал по визору, я подумал: очень поэтично. Но недальновидно. Так ты не узнаешь, сколько еще у тебя осталось затаившихся врагов, и кто они. А ты… — Он изумленно покачал головой.

Поэт рассмеялся.

— Ты плохо запоминаешь уроки, Ила, — сказал он весело. — Я ведь объяснял тебе когда-то, что Маран умеет рассчитывать. Правда, в душе он поэт, но…

— Расчетливый поэт? — усмехнулся Ила Лес. — Это парадокс.

— Это не парадокс, — поправил его Поэт. — Это Маран.

На площади Расти собралось, наверно, полгорода. Конечно, она была не столь огромна, как Главная, но тоже достаточно велика, чтобы вместить сотню тысяч человек, может, и больше… впрочем, это и неважно, ведь теперь все транслировалось по телевидению, или, говоря по-бакниански, визору.

Когда Маран вышел к микрофону, воцарилась тишина, а потом над площадью словно прокатилась волна. Вернее, поднялась и застыла. Множество сложенных над головой в старинном жесте уважения и доверия рук. Как когда-то у Старого зала… Нет, неизмеримо больше — и людей, и чувства.

Маран стоял на ступенях Большого дворца, которые избрал себе трибуной с первого дня своего возвращения, он не улыбался, а выражение его глаз с расстояния, на котором находился Дан, было не разглядеть, Дан даже на секунду пожалел, что не остался сидеть в посольстве у телевизора вместе с Олбрайтом, а вышел за решетку Малого дворца… хотя на экране он не увидел бы площади, ее реакций и жестов, почему, собственно, и выбрал себе наблюдательный пост снаружи.

Маран молчал минуты две, не меньше, потом сказал:

— Благодарю за честь, дорогие мои сограждане. За этот жест и за слова, которые вы сегодня говорили в мой адрес. Но простите, я столько бился за то, чтобы дать вам право выбора, не затем, чтобы вы выбирали между мной и мной. Я снимаю свою кандидатуру. — Он сделал паузу, и Дан услышал, как громко ахнула стоявшая невдалеке, по ту сторону решетки посольства, рядом с Никой и Наи Дина Расти. — Собственно, — сказал Маран спокойно, — я и не могу быть вашим президентом. Вы забыли избирательный закон. Ни один функционер Лиги не может баллотироваться на выборную должность. А я ведь совсем недавно занимал пост ее Главы.

— Сумасшедший, — сказала Ника, — что он делает!

Несколько секунд толпа удивленно молчала, потом поднялся шум, послышались выкрики, кто-то даже выбежал из передних рядов и стал горячо что-то втолковывать Марану снизу, тот некоторое время слушал, потом поднял руку, призывая к тишине.

— Вы говорите, занимал формально? Да, верно, сейчас, во всяком случае, я занял этот кровавый пост только затем, чтобы бескровно упразднить его. Но закона не касаются побуждения, только факты. Вы говорите, сделаем исключение? Нет, дорогие мои, закон с исключениями — уже не закон. Поймите, конец беззаконию наступит тогда, когда закону будут повиноваться все. Я подам вам пример такого повиновения. Я снимаю свою кандидатуру. Называйте другие.

— Ты знала? — спросила за спиной Дана Ника.

— Нет, — ответила Наи безмятежно.

Площадь снова заволновалась, зашумела, закричала в сотни глоток «нет», потом где-то начали скандировать имя Марана, люди стали подхватывать, все больше и больше…

Маран снова поднял руку и сказал в наступившую тишину:

— Благодарю! Но остаюсь при своем. Впрочем, через десять лет у вас будет возможность выбрать меня, кем угодно. Если вы до этого не забудете мое имя. А пока я, как всякий гражданин, хочу воспользоваться своим правом назвать кандидатуру. Я предлагаю вам проголосовать за человека, чистого, как вода в Бассейне Слез, честного, смелого и всеми любимого. За Поэта. У вас есть еще декада на раздумье. Взвешивайте. Решайте.

Он отошел от микрофона, и Дан, не дожидаясь, пока собрание на площади закончится, стал пробираться вдоль толпы, стоявшей почти вплотную к решетке, в сторону ворот, он стеснялся того, что хмурые люди вокруг увидят его радостную улыбку, он старался сдерживаться, но ничего не мог с собой поделать, он был счастлив, и рот у него непроизвольно расплывался до ушей.

Оказавшись на территории посольства, он остановился, чтобы подождать оставшихся на обращенной к Большому дворцу стороне сада женщин, но вместо тех к нему подошел Олбрайт, видимо, заметивший его в окно и не утерпевший.

— Боже мой! — сказал он еще издали. — Что он творит! Куда уходит? Что будет с этой страной?

— Ничего не будет, — ответил Дан спокойно. — Он же все сделал. Разогнал Лигу, конституция, выборы в парламент, раздал землю… Словом, подвел к стартовой черте и дал старт. Мало тебе? Дальше все пойдет само.

— Ну уж и само!

— Дик! А ты больше не боишься того, что у него в руках неограниченная власть? — спросил Дан лукаво.

Олбрайт поглядел на него сердито и промолчал.

Собрание закончилось, Дан увидел идущих из сада женщин и посмотрел с любопытством на Наи, как она там, огорчена или нет. Нет, понял он, в ее лице не было печали… даже той, изначальной, всегда неуловимо присутствовавшей в ее чертах и сделавшей ее моделью Вениты… Некогда фонтан на площади украшала статуя, обломки которой Дану даже довелось увидеть в пору своего первого пребывания в Бакнии, восстановить ее оказалось невозможным, не осталось точных изображений, да и вместо фонтана теперь был бассейн, который в народе немедленно прозвали Бассейном Слез, и Венита получил почетное право создать новое изваяние, внести собственный штрих в классический облик площади Расти. Он задумал фигуру скорбящей женщины, но никак не мог подобрать модель, часами бродил по городу, присматриваясь к бакнианкам в поисках лица прекрасного и печального, как сказал Марану, когда тот спросил его о статуе — это случилось в присутствии Дана, совершенно случайно все трое встретились посреди площади, подойдя с разных сторон. «Нет такого лица в Бакнии», — сказал Венита мрачно, Маран улыбнулся и предложил Вените зайти попробовать давно обещанный кофе. Венита согласился, поднялся в квартиру Марана, вошел и застыл на пороге — Наи уже несколько дней была в Бакне и, ничего не подозревая, поднялась с дивана навстречу Вените… «Пожалуйста, сядь обратно, — сказал Венита отчаянным шепотом, — и поверни голову чуть налево… Великий Создатель!..»

Показались Маран и Поэт в сопровождении Мита, Поэт возмущался и размахивал руками, когда они приблизились, Дан услышал, как он кипятится:

— Это нечестно! Бессовестно! Хулиганство какое-то! Произвол! Я не хочу! Мне некогда, я поэт, а не политик…

— Не будь эгоистом, — сказал Маран миролюбиво.

— А ты не эгоист? Самому небось неохота?

— Закон…

— Великий Создатель! Перестань! Кто придумал этот закон, не ты?

— Не мог же я написать в законе: «все функционеры Лиги, кроме Марана», — усмехнулся тот.

— Ты бы нашел выход, если б хотел. Ты сделал это нарочно. И не притворяйся, все равно я тебя насквозь вижу. Я чувствую, что ты доволен. Все вокруг огорчены, ты один радуешься.

— Почему же один? — сказал Маран. — Посмотри на Дана. — Он подмигнул Дану, подошел к Наи, заглянул ей в глаза и спросил:

— Ну что, единственная леди? Не сердишься, что я лишил тебя возможности стать Первой? Хотя это ведь ерунда в сравнении с тем, что бакны веками будут любоваться твоим лицом… Да еще изваянным рукой Вениты…

— У положения Первой леди, — сказала Наи серьезно, — есть одно преимущество. Ее муж не мотается месяцами по всяким неисследованным планетам. Но ты же не способен на такую жертву.

— Не способен, — вздохнул Маран. — Но прежде, чем отправиться на очередную планету, — он придвинулся к ней вплотную и понизил голос, — я спрячусь с тобой хотя бы на месяц в место, где нас не найдут даже Президент Ассамблеи с Командиром Разведки. Идет?

— Идет, — ответила Наи так же тихо и добавила уже шепотом: — А как насчет небольшого аванса?

Маран не ответил, а просто подхватил ее на руки и пошел с ней к дому. Стоявший рядом Дан увидел его лицо и подумал то ли с завистью, то ли со злорадством… он до сих пор не мог успокоиться, понимая, что лишен свойственного бакнам своего рода иммунитета, обусловленного традициями и воспитанием и позволявшего им отстраняться от отношений, не построенных на соответствии и не обещающих гармонии, он мысленно благодарил Марана, что тот твердой рукой разорвал случайную связь, в которую он мог действительно погрузиться с головой, но это не мешало ему минутами остро жалеть об утраченном… то ли со злорадством, то ли с завистью он подумал: создавай, создавай водовороты, сам ведь уже тонешь… Хотя это уже не водоворот, это пучина…

— Не женщина, а магнит, — сказал Олбрайт, глядя Марану вслед. — И что удивительно, она как будто становится все притягательней. Везет же людям!

— Великий Создатель! — воскликнул Поэт. — Как я раньше не сообразил, олух эдакий…

— Что такое? — спросила Ника.

— У меня появилась торговая идея. И как раз вовремя. А то за Дика мы давно выручили, что могли. Я уже думал, что впредь нам придется просить, так сказать, в долг. Но теперь я нашел, чем платить землянам за дальнейшую помощь.

— Чем же?

— Кевзэ, конечно. Открыть школы. Скажи, Дик, а ты хотел бы, чтобы твоя жена была столь же притягательной?

Олбрайт пожал плечами.

— Мало ли чего я хотел бы? Это, друг мой, от бога.

Поэт засмеялся.

— Нет, Дик, — сказал он весело. — Бога нет. Все зависит от тебя.