Зрелище было захватывающее. Напоминавшие рассыпанный на черном бархате жемчуг молочно-белые, слегка серебрившиеся шарики передвигались, сходились, расходились, менялись местами, словно в старинном медленном танце, название которого Дан никак не мог вспомнить, и в итоге складывались в сочетания совершенно иной конфигурации. Которые Дан узнавал одно за другим. Он не нуждался в подсказках компьютера, как остальные, звезды были его специальностью, и он испытывал радость узнавания в полной мере. Правда, долго наслаждаться ему не позволили.

— Я думаю, хватит любоваться? — сказал полувопросительно шеф, и экран погас. — Итак. Удалось расшифровать все. Что было непросто. Очень далеко, абсолютно иной ракурс и, к тому же, другая разбивка. Что такое, в сущности, созвездия? Участки неба. Расчертить его можно по-всякому. Словом, к расшифровке мы подошли только тогда, когда отбросили отдельные карты и взялись за общую. И лишь потом вернулись к постраничному рассмотрению вашего атласа. Итог: тридцать четыре планеты. Среди них Торена и Перицена. Земли нет.

— Точно? — удивился Дан.

— Да.

— Странно.

— Может, и не совсем… — протянул Маран медленно.

— Что ты имеешь в виду? — сразу насторожился Патрик, сидевший справа от шефа, лицом к остальным.

— Да так, — сказал Маран неопределенно, — пришло кое-что в голову. Очень смутно. Я не готов высказываться. А Палевая? Палевая там есть?

— Нет.

— Так. Что еще?

— Еще? Деталями занимался Патрик, — сказал Железный Тигран, поворачиваясь к своему свежеиспеченному заместителю (узнав о назначении Патрика, Дан покосился на Марана, как тот среагирует на эту новость, но Маран только улыбнулся и протянул Патрику руку).

— Как у тебя? — спросил шеф. — Нашел что-нибудь?

— Я прочесал весь наш регистр, — сообщил Патрик. — Особых открытий не сделал. Обнаружил, правда, одно совпадение. Мы пересеклись с ними в созвездии Малой Медведицы. Одна из планет Алькора буквально кладовая редкоземельных металлов. Ее открыли шесть лет назад, обследовали довольно тщательно, но никаких следов посещения не обнаружили. Правда, тогда их никто специально не искал.

— А что там теперь? — спросил Маран. — Разработки, рудники?

— Там обосновалась некая компания, которая добывает скандий, иттрий и лантан. Дело в исходной стадии, у них работает человек сорок, и все сосредоточены в одном поселке. Летают, правда, помаленьку, но ничего необычного не встречали. Во всяком случае, ни о чем подобном не докладывали, а по закону все частные компании обязаны докладывать о любом неординарном происшествии, я уже не говорю, открытии, в ВОКИ, ты, наверно, знаешь.

Маран кивнул.

— Впрочем, прошло много лет. Тысяч примерно восемь, таков, по крайней мере, возраст атласа, который мы привезли. Естественно, все следы давно исчезли. Для жизни планета мало пригодна, ни почвы, ни растений, почти нет воды, колонизировать ее всерьез бессмысленно. Наверняка и они использовали ее как залежь металлов. Если вообще использовали. Могли просто посетить, занести в регистр, как делаем мы, и отправиться дальше.

— И это единственное пересечение? — уточнил Дан.

— Не совсем. В атласе отмечен Мирфак. И именно сейчас там находится один наш корабль. Разведывательный полет обзорного характера. Без посадки.

— А когда они вернутся?

— Трудно сказать. Крайний срок — полгода. Но могут и раньше, смотря, какие там планеты.

— Это все? — спросил Маран.

— Все. Учтите, они все-таки весьма далеко от нас. От Земли, я имею в виду.

— В общем, так, — резюмировал Железный Тигран. — Забирайте каждый по экземпляру и… — Он умолк и оглядел сначала Марана, затем Дана. — Я вижу в ваших глазах вопрос, — усмехнулся он. — Вы не отказались бы от маленькой передышки, не так ли?

— Не я, — сказал Патрик.

— Ну ты понятно.

— Я тоже не претендую, — вздохнул Маран. — Хотя, конечно, слегка расслабиться не мешало бы. Честно говоря, я немного устал. Все-таки напряжение было большое. Но понимаю, что прав не имею никаких. Напротив, по сути дела, мое пребывание на Торене должно считаться отпуском без содержания. Я ведь работал не на Разведку и даже не на Землю.

— Это еще как сказать, — возразил Тигран. — И потом, разве тебя послали не мы? С этим проблем нет. Но я не могу дать тебе даже месяца. То есть я-то могу, но, думаю, ты сам не захочешь. Полагаю, тебе, да и Дану, не очень понравится, если вашей находкой займется кто-то другой, а месяцами дело ведь стоять не будет. В сущности, вам повезло, что расшифровка так затянулась.

— Повезло, — кивнул Маран.

— Так и быть, две недели я вам с Даном дам. Но атлас возьмите с собой. И думайте. Через две недели жду предложений. Вернее, идей.

Он вынул из коробки два кристалла и положил один перед Мараном, а второй перед Даном.

Флайер плавно поднялся в воздух и лег на курс — Дан не преминул отметить про себя изящный вираж Марана, не в горизонтальной плоскости, а в наклонной, получилось что-то вроде неполного витка винтовой спирали с широким шагом, сам-то он взлетел бы по прямой, и лишь потом развернулся. Они направлялись все на ту же виллу, которую Дан уже стал воспринимать не как временное пристанище, а почти родной дом. Лету было чуть меньше часа, Маран сам вести флайер не стал, а включил автопилот и отвернулся от пульта. Уже по тому, что он смотрел чуть в сторону, Дан понял, о чем пойдет речь, и молча ждал. Но Маран медлил, и тогда Дан заговорил сам. Правда, не о том.

— Забавно, — сказал он. — Когда я уламывал шефа взять тебя в Разведку, он привел мне ряд возражений, главным из которых было то, что ты не знаком с нашей аппаратурой, машинерией, что у тебя возникнут трудности, и так далее. Но я в тебе не сомневался, я всегда знал, что ты человек талантливый и освоишь все, что угодно, даже технику иного века. И пожалуйста.

— Тут ты неправ, — усмехнулся Маран. — Я имею в виду твое «даже». И мои воображаемые таланты. Технику более совершенную освоить куда проще, чем… ну тебе наверняка было сложнее привыкнуть к нашим мобилям? По-моему, ты изрядно уставал за рулем.

— Пожалуй, что так, — признал Дан.

— Ваши машины ведь, как вы справедливо говорите, рассчитаны на дурака. В крайнем случае, на ребенка. С ними запросто справится любой торенец, как только чуть обвыкнется… Да и вообще, пропасть лежит не между цивилизациями с разным техническим уровнем, а между технической и дотехнической или просто атехнической, возможны ведь и такие. Человек, освоившийся с существованием технических средств в принципе, готов к восприятию любых, самых что ни на есть фантастических новинок из этого ряда… Послушай, Дан… — И он снова умолк.

— Ты хочешь куда-то уехать? — переждав полминуты, спросил Дан уже напрямик. — Вдвоем с Наи? Помнится, ты обещал спрятаться с ней куда-нибудь, где тебя никто не найдет, не знаю уж, в шутку или всерьез…

— Куда же я спрячусь? Да еще при теперешнем положении вещей. После такой рекламы…

Он имел в виду шумиху, которую подняла вокруг Бакнии пресса, вчера, когда они сели в порту, толпа охотников за новостями, которых Дан про себя называл их охотниками за людьми, он никак не мог забыть первое возвращение с Палевой, а вернее, то, что вслед за ним последовало, охотники за новостями окружили астролет таким плотным кольцом, что сбежать от них не было решительно никакой возможности, Марану пришлось оставить попытки ускользнуть и добрых полчаса отвечать на вопросы, а сегодня утром их атаковали даже на территории комплекса Разведки, куда обычно журналистов не пускали, и только после встречи с шефом Патрик объяснил им, что новости из Бакнии шли первой строчкой или, если угодно, первой картинкой. Неудивительно, на Земле так редко происходили действительно захватывающие события… какое там захватывающие, да просто события, любые!.. что информационщики буквально уцепились за новости с Торены. Конечно, сработало и то, что Маран был уже на Земле известен, и в итоге получился порочный круг, его популярность усиливала интерес к тому, что происходило в Бакнии, или, если хотите, к тому, что он делал в Бакнии, а результаты этой деятельности еще более подогревали его популярность. «Я четыре раза давал интервью, — сказал Патрик, смеясь, — описывал твои подвиги на Перицене, Палевой и Эдуре. А также, что ты ешь, какую одежду предпочитаешь, твои любимые напитки и вкусы в отношении женского пола. Они пачками падали в обморок от счастья, когда я сообщал, что ты ходишь обычно в джинсах и с утра до вечера дуешь кофе. Хорошо, что я не был на Торене, а то они не дали бы мне спать по ночам».

— Да, спрятаться тебе вряд ли удастся, — усмехнулся Дан. — Разве что надев маску…

— Я и пытаться не буду. Это была бы бессмысленная затея. Найдут везде. Если, конечно, ты меня не прикроешь. Видишь ли, я, кажется, добрался до конца. То есть наоборот. До отправной точки. Словом, я думаю, настал момент, когда можно повернуть выключатель.

— Контроль? — спросил Дан.

— Да.

— Разве до сих пор ты этого не делал? Я думал…

— Нет. Во всяком случае, полностью. Только однажды, тогда, на астролете, но это был срыв. А сейчас я хочу попробовать отключить его сознательно. И посмотреть, что будет.

— А что может быть?

— Не знаю. Потом расскажу.

— Ты? Врешь, небось?

— Конечно, вру, — согласился Маран. — Хотя, собственно говоря, дело не только в сдержанности или скромности. Человеческая фантазия бедна, Дан. Ее хватило лишь на то, чтобы придумать названия чувствам, но слов для их описания не найдешь ни в одном языке. Как ты объяснишь, что такое наслаждение?.. Словом, ты не знаешь, где я. Кто бы меня не искал, хоть министры, хоть президенты, да даже мой собственный шеф и тесть.

— Ни в каком случае? — спросил Дан.

— Ну разве что на Торене начнется ядерная война.

— Еще одно, — сказала Ника, открывая дверь в гостиную. Она подошла к прозрачному настолько, что его почти не было видно, низкому круглому столику, рядом с которым в широком мягком кресле устроился Дан, и бросила на середину столешницы конверт.

— Оттуда же? — спросил Дан, протягивая руку.

— Почти.

Конверт был длинный и узкий, по левому краю яркая шестицветная, по числу континентов, полоска — символика, принятая в конце прошлого века, флаг Всемирной ассамблеи, флаг планеты Земля, справа замысловатой вязью крупный вензель, в котором сплелись В и А. Впрочем, надпечатка вверху гласила: «Министерство внеземных дел». Нечто иное, на предыдущем стоял штамп канцелярии Президента. Дан положил письмо рядом с первым, пришедшим вчера.

— По-моему, — сказала Ника, — это отличный повод вернуть их к реальности.

Дан покачал головой.

— Не думаю, чтобы внутри было сообщение о начале ядерной войны, — заметил он почти серьезно.

— Боюсь, что ядерной войны придется дожидаться долго, — сказала Ника.

— Боишься?

— Ну… Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду!

— Чего ты опять хочешь? — осведомился Дан. — То переживала, что не можешь затолкать их в объятья друг друга, то теперь тебе непременно надо их растащить…

— Дан! Нельзя ведь три дня ничего не есть!

— О боже мой! Маран взрослый человек. Он прекрасно знает, что делает.

— Ничего он не знает. Он сумасшедший. Во всяком случае, в этом вопросе.

— Он — не сумасшедший. Он — бакн. Торенец. Для них это естественно.

— Но Наи не бакнианка! Она с Земли! Он ее угробит!

Дан только махнул рукой.

— Ты тоже не из нормальных, — сказал Ника и ушла, хлопнув дверью.

Дан посмотрел ей вслед и в очередной раз вспомнил Нилу. О господи! Что за наваждение! Теперь он понимал, что его так притягивало в этой женщине. Ее удивительная мягкость, особая податливость, какая-то обволакивающая покорность… Нет, и Ника умела быть покорной. В постели. Иногда. Но в обычных отношениях… Она никогда и ни в чем не уступала. Почти. Понятно, она была умна и на все имела свою точку зрения, которую отстаивала последовательно и упорно. Правда, сказать, что Нила неумна и не имеет собственного взгляда на вещи, было бы несправедливо, она очень даже неплохо соображала и немало знала, конечно, о каком-либо систематическом образовании, подобном Никиному, говорить не приходилось, но ей нередко случалось удивлять Дана своими познаниями в разных областях бакнианской жизни и культуры. И однако, даже оставаясь при своем, она умела создать впечатление, что прислушивается к тебе, во всяком случае, никогда не бросалась в бой, как Ника, она вообще не воевала, это просто отсутствовало в ее натуре. Отсутствовало априори, или то было влияние Марана? Скорее, наверно, первое, своей одурманивающей женственностью Нила напоминала Дану Наи, видимо, она просто принадлежала к тому типу женщин, который Марану нравился всегда, не случайно ведь он приблизил ее к себе и даже доверился ей… Во времена своего первого знакомства с Бакнией, Мараном и Нилой Дан, сразу уловив оттенок интимности в общении Марана со своей секретаршей, тем не менее остался в неведении насчет главного: что Нила была — не полностью, но в немалой степени — в курсе тайной деятельности Марана. Это при установке Марана держать женщин подальше от дел, связанных с опасностью и риском… Смехотворно, но стоило Дану задуматься над этими отношениями, и он начинал ревновать. Абсурд. Он отлично понимал, что для Марана все давно в прошлом, да и в прошлом этом речь не шла ни о любви, ни даже страсти, более того, сам он твердо решил для себя, что происшедшее в те два, нет, полтора месяца, не повторится, и все же… Идиотский характер! Он всегда был ревнив, и сколько ни старался побороть в себе чувство, которое Ника называла средневековым, ничего с собой поделать не мог. Но ладно, ревновать жену, любимую женщину еще куда ни шло, однако случайную подружку… О господи! Да, по бакнианским меркам все так, преходящее, эпизод, она предложила, он, как подобает мужчине, пошел навстречу, короткая связь и неизбежный конец, все так… Но он не был бакном! Собственно, он и землянином был не совсем типичным, само понятие «случайная связь», которое для большинства землян почти такая же обыденность, как для бакнов, для него было категорией, можно сказать, абстрактной, он всегда увязал в отношениях с женщинами, если не как в болоте, то как в меду, и высвобождался долго и трудно, даже когда его не удерживали. При этом всякий раз он думал, что теперь-то будет умнее, спокойнее, холоднее… Вот и с Нилой, тем более зная бакнианскую модель, он был уверен, что все игра, экскурсия, маленькое удовольствие, поспевшее как раз вовремя, когда он выздоравливал от раны и был предоставлен самому себе… впрочем, он и не думал о таких вещах, он вообще ни о чем не думал, а просто поддался непонятному влечению, которое в нем вдруг стала вызывать кокетливая… Нет, неправда, кокетливой она была раньше, пять лет назад… Он вспомнил, как пришел в Крепость, попросил дежурного у ворот вызвать Марана, тот хмыкнул, но взялся за телефон, и Маран явился, самолично и буквально через пять минут, видно, был очень уж заинтересован в приходе Дана, а тот еще колебался, все пять минут думал, не уйти ли, пока не поздно, но не успел ни на что решиться, Маран пришел, улыбнулся, и Дан перестал колебаться. Они поднялись к Марану в кабинет, сели, Маран завел неторопливую беседу, и скоро Дан, сам себе удивляясь, не только рассказал ему про ссору с Никой, но даже стал жаловаться на Поэта и саму Нику… А Нила… Войдя, Маран приоткрыл дверь в соседнюю комнату, сказал: «Нила, меня нет на месте. И принеси, пожалуйста, карны». И почти сразу она вошла с подносом, увидела Дана и немедленно начала с ним заигрывать. И после того строила глазки всякий раз, как встречала, но тогда никакой тяги к ней у него не возникало, это случилось теперь, когда она уже не кокетничала, а стала серьезной женщиной… Женщиной с нежным лицом и античным телом. И неправда, что его привлекало лишь это тело, он с удовольствием болтал с ней, делился, в конце концов, необязательно разговаривать с женщиной о высоких материях, можно просто о жизни… Когда Маран, можно сказать, за шиворот оттащил его от края пропасти, через который он уже перегнулся, если не свесился… Хотя, если честно, оттащил его даже не Маран, а Поэт, не объясни он истинного положения вещей, Марану не удалось бы на него повлиять, правда, не возьми тот же Маран разговор с Нилой на себя… Дан понимал, что сам он не сумел бы вырваться, да и после всего… Да, он подумал и осознал, что любит Нику, а не кого-то другого, согласился с тем, чтобы Маран ей написал, но ждал ее прилета почти с ужасом, и когда она вышла из орбитолета, какой-то миг, всего лишь миг, но долгий, ощущал, что предпочел бы обнять ту, другую, женщину, с которой старался не видеться, но без конца ловил себя на мыслях о ней… Удивительная история, в сущности, все должно было быть наоборот, это Нике, земной женщине, которая никогда не стала бы делать первого шага, во всяком случае, открыто, как там, в Бакнии, полагалось быть кроткой и мягкой, а бакнианке, привыкшей к тому, что избранника можно просто подозвать, да даже прямо подойти и предложить себя, бакнианке приличествовали смелость и уверенность в себе, но нет. И не только это. В чем-то Нила была даже тоньше, Дан не сомневался, что она почувствовала бы, угадала происшедшую в нем перемену, уловила бы отчуждение, как ни старайся он его скрывать. А вот Ника не почувствовала. Ему стоило большого труда держаться, как ни в чем не бывало, в душе его поминутно охватывала паника, что он сказал не то, не так, и сейчас случится катастрофа. Но Ника ничего не заметила. Правда, ему помогла Наи, Дан подозревал, что Маран посвятил ее в эту историю, конечно, она не заикнулась ни словом, что знает, но в первые дни без конца уводила Нику к себе или с собой, куда именно, Дан не интересовался, он испытывал такое облегчение, что не хотел задавать вопросов, и даже сам Маран героически проводил немногие свободные минуты не с Наи, а в общей компании, которую собирал в своей квартире. Наи, Маран, Поэт… словом, ему помогли, и он постепенно привык к присутствию Ники, к своей любви к ней и забыл… Если забыл… Черт возьми! Он сердито придвинул книгу и снова стал читать.

Когда наверху открылась дверь, Дан подумал, что это Маран, и прислушался, не предполагая что-либо услышать, но вопреки ожиданиям уловил легкие шаги, а через минуту в дверь заглянула Наи.

— Добрый день, — сказала она весело. — А где Ника?

— На кухне. Вознамерилась приготовить обед.

— Отлично. Сейчас мы придумаем что-нибудь эдакое. А то случилось почти невероятное событие: мой муж выразил желание поесть.

— А где он сам? — спросил Дан.

— В горизонтальном положении, естественно, где же ему еще быть, — засмеялась Наи. — Будто ты его не знаешь.

— Спит?

— Нет. Грезит.

— О чем это?

— О своей федерации. О неведомых мирах. О чем он еще может грезить. Во всяком случае, на сегодняшний день.

— Почему сегодняшний?

— Потому что завтра об этом начнут грезить другие. А он пойдет дальше.

— Дальше? Куда?

— Кто может это знать? — сказала она с какой-то нежной гордостью, и Дан почувствовал легкую зависть.

— Тут на его имя пришло два письма.

— Поднимись, если хочешь, — предложила Наи. — Только не звони, он мог и заснуть. Дверь не заперта, просто открой.

Она исчезла, и Дан, поколебавшись, взял письма и пошел наверх. Осторожно отворил дверь, Маран лежал, как всегда, когда размышлял над чем-то, на спине, заложив руки за голову, глаза его были закрыты, но спит он или нет, понять было трудно, и Дан подошел поближе, подумав, что хотя он прожил с Мараном в одной комнате в целом не меньше года, нет, куда больше, но почти никогда не видел того спящим, Маран всегда засыпал позже него и просыпался раньше.

На губах Марана дрожала слабая улыбка, но конечно, он спал, лицо у него было таким спокойным, какого Дан никогда не видел, только теперь он понял: то, что ему раньше казалось спокойствием, было чем-то сродни затишью океана перед штормом. Беззвучно ступая, он вышел, спустился вниз и снова взялся за свой детектив, в котором живописалось убийство, совершенное на молибденовом руднике в районе Веги. Прочитав начало, Дан с усмешкой подумал, что традиционная схема убийства на отрезанной снегом или наводнением загородной вилле с ограниченным числом фигурантов получила новое выражение. На планете обитало всего восемь человек, автоматика, понятно, не в счет. Сыщика же автор, не мудрствуя лукаво, списал у Конан-Дойля, игру на скрипке и ту позаимствовал, конечно, кто теперь читает старые книги… Кто вообще читает книги… Тем не менее он погрузился в хитроумно закрученный, хотя и неуловимо знакомый сюжет и читал до тех пор, пока в комнату не вошла Наи и не стала, улыбнувшись ему, накрывать на стол. Дан сделал вид, что не отрывается от книги, но втихомолку следил за тем, как она стелет скатерть, настоящую, из сине-белой клетчатой ткани, расставляет белоснежные тарелки, хрустальные бокалы, раскладывает столовое серебро и такие же, как скатерть, салфетки. Наи на дух не переносила одноразовую посуду и клеенки-бумажки, не то что Ника, и каждый обед, к которому ей доводилось приложить руку, становился словно праздничным. Двигалась она на удивление мягко и плавно, и глядя на обтекавшее ее фигурку платье цвета морской волны, оставлявшее открытыми округлые плечи и обрисовывавшее тонкую талию и отнюдь не узкие бедра — она вовсе не была худышкой, хоть и казалась невесомой, Дан вспомнил, как увидел ее в первый раз. Она так же легко и мягко ходила по каюте, он, как и Маран, невольно смотрел ей вслед, и думал, что она воплощение женственности, и в то же время ей никак не откажешь в душевной силе. Что привлекало в ней Марана больше — первое или второе?

Маран появился неожиданно, неслышно вошел, Дан, как всегда, увидел его не сразу, только, когда он оказался за спиной Наи и обнял ее за плечи. Обнял, повернул лицом к себе, осторожно коснулся губами ее волос, потом лба, виска… Когда он добрался до губ, Дан отвел глаза.

— Перестань, — прошептала Наи. — Мы не одни.

Маран оглянулся.

— Извини, Дан, — сказал он смущенно и выпустил Наи, которая тут же выскользнула из комнаты. — Я тебя не заметил…

Он прошел к Дану и сел на диван лицом к двери, так что Дану пришлось вместе с креслом повернуться на сто восемьдесят градусов.

— Ерунда, — улыбнулся Дан. — Ты же на Земле. По земным меркам ты вполне мог бы продемонстрировать мне… вообще все.

— Ну если говорить откровенно, по бакнианским меркам я не только мог бы, но и должен был тебе это «все» продемонстрировать, — усмехнулся Маран. — Не по нормам бакнианской морали, конечно, но по правилам кевзэ. Ты просто ошибся в выборе наставника. Правда, и ситуация не самая подходящая…

— Ты хочешь сказать, что в Бакнии принято публично…

— Ну во-первых, не в Бакнии вообще, а в школах кевзэ. Во-вторых, «публично» это не совсем то слово. Учеников одновременно может быть не больше двух.

— Понятно. То есть… Наоборот! Я не совсем понял.

— Чего ты не понял? Старик Тита показывал нам, что и как. Правда, никакой он был не старик, конечно, это мы с Поэтом его так прозвали, на самом деле, ему только-только перевалило за пятьдесят пять, для мастера кевзэ это не возраст. Да что там, в последний раз я его видел за месяц до того, как он умер, совершенно по-дурацки, его сбил мобиль, мобиль в Бакнии времен Изия, когда они проезжали раз в час!.. Я встретил его… кажется, это случилось уже после вашего появления в Бакнии… да, но до того, как ты пришел ко мне, словом, лет пять назад, то есть ему уже стукнуло семьдесят, а встретил я его в одном питейном заведении, где, собственно, почти не пьют, а, в основном, знакомятся. Там собираются профессионалки, а мужчины ходят только те, у кого высшая ступень. Он подобрал себе подружку у меня на глазах.

— Профессионалку? — удивился Дан. — В семьдесят лет?

— Да.

— Ты мне никогда не говорил…

— Забыл, наверно. Сейчас говорю. Можешь быть спокоен, Нике никогда не придется искать молодого любовника… У него отбоя не было от соискательниц, у этого старика. Я сидел с ним за столиком, и ей-богу, хоть я и на тридцать восемь лет моложе, три четверти женщин смотрело на него, а не на меня. Такая у него была слава. И заслуженная, я тебе скажу. Не знаю, как в семьдесят, но за пятнадцать лет до того он… Ну просто слов нет!

— Погоди-погоди! Я опять не понял. Это же невозможно показывать в одиночестве.

— Разумеется.

— А с кем? — Дан вытаращил глаза, и Маран рассмеялся.

— Не со своей женой, не пугайся. Впрочем, жены у него не было. Вокруг этих школ крутилось немало разочарованных профессионалок, которые больше нигде не находили достойных партнеров. Так что проблем, с кем показывать, не было… Мы еще поговорили с ним о странностях жизни. Не жизни вообще, а именно, второй сферы. Об обратной стороне, как сказал бы шеф.

— Обратной стороне чего?

— Гармонии.

— А в чем это заключается? — спросил Дан с любопытством.

— Не знаю, обратил ли ты внимание, что в Бакнии много одиноких, особенно, мужчин? И мало детей.

— Обратил. Главным образом, на второе. Но я считал, что причина в трудных условиях жизни.

— Это тоже. Особенно теперь. Но и раньше дело обстояло не лучшим образом. Не случайно ведь Изий запретил разводы. Любое тоталитарное государство поощряет рождаемость. Чтобы было из кого выбирать. Оставлять лояльных и уничтожать несоответствующих. Я уже не говорю о присущей таким режимам агрессивности. Он, а вернее, он со товарищи сочли, что если разводов не будет, детей родится больше. Получилось, как всегда, наоборот. Стало меньше браков. Правда, от того, что раньше чаще женились, одиноких меньше не становилось.

— В чем же дело?

— В гармонии, конечно. С одной стороны, возможность ее достигнуть стимулирует, с другой, подавляет. Стимулирует поиск. Кстати, уже на этом этапе создается противоречие, женщина ведь по своей природе склонна к моногамии и, меняя в процессе поиска много партнеров, она в определенной степени насилует себя. Потому и женщины нередко готовы отказаться от дальнейших поисков и остаться с партнером не идеальным, но более или менее подходящим. Но мужчины не готовы. Они же в большинстве полигамны, и поиск подводит под их полигамию как бы идеологическую базу. Это, кстати, нравится и нравилось не всем. Положение или учение о гармонии вышло, в сущности, из кевзэ. Когда утвердилось Установление…

— Кевзе ведь древнее, не так ли?

— Намного. Если экстраполировать земную последовательность, можно сказать, что оно возникло в языческие времена… Впрочем, подобная экстраполяция неуместна, потому что в языческий период на Земле тоже верили в бога или богов, неважно.

— Да, ведь на Торене другой веры вообще не было. Кстати, тебе это не кажется странным? Ведь человечество… землян, я хочу сказать… всегда сопровождали боги. Стремление к сотворению божества считалось неотъемлемым от человеческой сущности. Почему же вы так долго обходились без богов?

— Это действительно странно. Я думал над этим, однако… Собственно, теорий можно насочинять много, но нет фактов, которые…

Маран замолчал и молчал довольно долго, пока Дан наконец не напомнил ему:

— Ты говорил о кевзэ и Установлении. О том, что когда появилось Установление…

— …между ним и кевзэ сразу возникло противостояние. Я, по-моему, упоминал о главном постулате кевзэ?

— Бога нет, все зависит от тебя?

— Да. Два совершенно полярных мировоззрения, не так ли? Человек, который полагается на себя, и человек, который полагается на бога. Сильные натуры против слабых.

— Постой-ка! Ведь если до Установления религии, как таковой, не было, значит, само понятие бога тоже не могло существовать, так? Откуда тогда постулат?

— Я думаю, это «бога нет» добавили потом, когда сформировалось Установление. Начав сражаться против кевзэ на этом поле, Установление, естественно, постепенно расширило зону противодействия и попробовало предложить свою мораль. Понятно, что с противоположным знаком. Свободе нравов или распутству, это зависит от точки зрения, была противопоставлена несвобода или, если угодно, умеренность.

— Но не пуританизм.

— Нет. Это крайность. Впрочем, и у крайностей есть свои сторонники. Всегда и во всем. И естественно, именно они начинают навязывать другим свои убеждения. Возьмем Дора. Он хоть и занимался кевзэ, и даже добрался до высшей ступени, но по натуре склонен к воздержанности. И был таким с юности. Мне, например, или Поэту никогда не пришло бы в голову давить на него и ему подобных, заставляя их принять наш образ жизни. Но Дор… Ты представить себе не можешь, сколько раз он читал нам мораль. Только, когда он понял, что в итоге может выпасть из дружеского круга, он более-менее угомонился. Хотя нередко случались и рецидивы. Я помню, как он насел на меня, когда я волей-неволей оказался в Малом дворце. Я, видишь ли, должен был вести себя пристойно. В его понимании почему-то. А не понимании трех четвертей жителей Бакнии, у которых отобрать тягу к гармонии Установлению не удалось… я не говорю о запретах Изия, потому что на внутренний мир людей они никакого влияния не возымели, искоренить за несколько лет то, что существовало веками, невозможно. Впрочем, бороться с самим понятием гармонии Установление все же не пыталось. Конечно, они недооценивали значимость второй сферы, но до таких штучек, как у вас, это никоим образом не доходило, они понимали, что пережав в этой области, потеряют во всем, в Бакнии во всяком случае. Они отрицали лишь свободный поиск, так сказать. Или чрезмерно свободный поиск… Возвращаясь к тому, с чего начали. Гармония порождает одиночество. Или скорее, не сама гармония, а понятие о ней.

— Парадокс.

— Объяснимый. Во-первых, одиночество тех, кто не нашел. Возможно, временное. Второй вариант хуже. Одиночество того, кто потерял. Таких немало, Бакния ведь страна бедная, с болезнями, с высокой смертностью, и чаще и раньше у нас умирают женщины. На Земле ведь наоборот?

— Ага. А почему так?

— Я думаю, из-за кевзэ. Это же система физических упражнений. Она оздоравливает. Но она чисто мужская.

— А женщины ничем таким не занимаются?

— Таким нет. У вас ведь тоже масса всяких гимнастик, но нет системы, которой занимались бы все поголовно, как кевзэ. Так что смертей много. Даже если опустить войну, Перелом и Изия. А тот, кто потерял партнера по гармонии, обречен на одиночество. Потому что найти это однажды уже трудно, для многих почти чудо. А повторить… Женщины переносят такую потерю хуже, нередко кончают с собой.

— Как Дина. Она ведь тоже пыталась…

— Когда я узнал про арест Лея, я сразу подумал об этом.

— А заранее ты не знал?

— Нет, Дан. Я бы его предупредил, как ты понимаешь. Я узнал через несколько часов. И послал Санту к Поэту. Бегом. Велел передать, чтоб он тоже бежал к Дине. Сам я пойти не мог, она меня не впустила бы. Поэт успел… И не успел. То есть она выпила эту отраву, но он подоспел раньше, чем… Чем стало поздно.

— То есть, фактически это ты ее спас?

— Скажешь тоже!.. Словом, с женщинами хуже. Но и мужчины… Они такого, как правило, не делают, но… Возьми Науро. Ты знаешь его историю?

— Знаю.

— Или Мастера. Его жена умерла совсем молодой, и он всю жизнь жил в тоске по тому, что она унесла с собой. И все-таки ни о чем не жалел. Считал, что лучше страдать, чем не познать этого вообще…

Маран снова задумался.

— А при чем тут дети? — спросил Дан. — Какое отношение гармония имеет к рождаемости? Пусть браков заключается меньше. Ну и что? На Земле теперь вообще почти никто не женится, но женщины все равно обзаводятся детьми. Если хотят.

— Это потому что земные мужчины безответственны, — сказал Маран с легким оттенком пренебрежения.

— В каком смысле?

— Прямом. Они не контролируют себя и походя делают детей, о существовании которых порой даже не знают.

— Не все. И не всегда.

— Но многие. И нередко.

— А что, на Торене такого не бывает?

— За всю Торену не поручусь, но в Бакнии не бывает.

— Но ведь и в Бакнии не все занимаются кевзэ, и, значит, есть такие, кто не умеет контролировать…

— Есть. Им приходится пользоваться малоприятными методами, похожими на ваши. Но они так же, как и прочие, понимают, что продолжение рода — дело серьезное.

— Ты хочешь сказать, что в Бакнии нет ни одного мужчины, который стал бы отцом случайного ребенка? — спросил Дан недоверчиво.

— Думаю, что нет.

— И ты уверен, что сам, при всех своих похождениях, ни разу ни с кем не допустил такой возможности?

— Конечно, уверен. За кого ты меня принимаешь? — Маран посмотрел на озадаченного Дана и улыбнулся. — Не удивляйся. Ты же понимаешь, при той свободе сексуальных отношений, которая культивировалась в Бакнии тысячелетиями, по ней могли бы бегать миллионы неизвестно чьих и мало кому нужных детей. Если б в противовес этой свободе не была выработана установка на ответственность, подкрепленная способностью к физиологическому самоконтролю… — Он замолчал, потом сказал совсем другим тоном. — Послушай, Дан. Насчет атласа. В нем даны не только планеты, но и расстояния, на которых они находятся от своих звезд. Мы ведь можем, исходя из светимости и прочих известных нам характеристик этих звезд, а также удаленности от них указанных в атласе планет, определить, на каких именно планетах температурный диапазон и спектр достигающего их поверхности излучения нам подходят?

— Можем, — сказал Дан, мало озадаченный поворотом разговора, он уже привык к манере Марана думать как бы в двух плоскостях. — Правда, есть и другие значимые факторы. Атмосфера…

— Атмосферу будем считать кислородной. И по прочим свойствам тоже типа нашей, вашей, палевианской.

— Палевианской? — удивился Дан.

— А что такого?

— Нет, ничего. Ты хочешь, чтобы я этим занялся?

— Не сейчас. Ты же в отпуске.

— По-моему, я слишком много отдыхаю. Я ведь на Торене, по сути, бездельничал. Начну завтра же… Да!.. — Он вынул оба конверта, которые, вернувшись в гостиную, машинально вложил в свой детектив. — Тебе.

— Мне? — Маран вскрыл письма, прочел и бросил на стол.

Дан молча наблюдал за ним, но почерпнул немного. Хотя лицо Марана давно уже не было таким неподвижным, как в былые времена, и Дан в полной мере осознал, что от природы тому свойственна мимика почти столь же живая, сколь сильные присущи чувства, но угадать, о чем Маран думает, он все равно не мог.

— Кушать подано, — торжественно, но не без свойственной ее натуре иронии провозгласила Наи за спиной Дана, он оглянулся и увидел не только еду на столе, но и Нику за столом, вскочил, бодро подошел и обнаружил среди блюд с закусками еще и целых три салата, на вид один соблазнительнее другого. Он занял свое место и немедленно потянулся за первым из них.

— Господи, — сказал он через пару минут. — Что это?

— Секрет фирмы, — вздохнула Ника, кивая на Наи.

Дан вывернул себе на тарелку добрую треть салатницы.

— Не знаю, — сказал он через несколько минут, — почему нам надо заниматься поиском еще каких-то домов. Почему бы нам не купить напополам эту виллу? Мне тут нравится. Маран, а тебе?

Тот кивнул.

— Место уединенное, горный воздух, лес, прекрасный вид, тишина — продолжал развивать свою мысль Дан. — Если вас не устраивает обстановка, можно ее сменить. Да даже перестроить комнаты, перегородить, разделить большие на две-три поменьше…

— Если тебя беспокоят салаты, — сказала Ника, — в случае, если мы разъедемся, я возьму рецепты у Наи.

— Рецептов мало, — возразил Дан. — Нужен талант. Впрочем, меня беспокоят не салаты. Хоть я их и люблю. Мне тут правда нравится. А что вы имеете против? Тут же куча помещений, можем приглашать гостей…

— Да, места хватит, — согласилась Ника. — На гостей, да даже на детей, если придет фантазия…

Дан невольно посмотрел на Марана и перехватил внимательный взгляд, брошенный тем на Наи. Наи, впрочем, не выразила никакого волнения или интереса по этому поводу.

— Чуть далековато, если каждый день летать на работу, — заметила она. — Но вообще-то можно подумать.

— А как в денежном выражении, справимся? — спросил Маран.

— Запросто, — отозвался Дан.

— Тогда действительно можно подумать. — Он разлил по бокалам вино и неожиданно предложил: — Можете выпить за мое здоровье. Если есть охота.

— По поводу? — спросила Наи.

— Отныне я представляю собой прецедент. Или юридический казус. В письме, которое пришло из канцелярии президента, сообщается, что президент своим указом предоставил мне земное гражданство. Однако закона на этот счет нет. Естественно. Он это сделал, так сказать, явочным порядком. Теперь Ассамблее придется под это сочинять закон.

— Забавно, — сказала Наи. — Хотя, собственно, уже пора. Я имею в виду, пора сочинять закон. А что во втором письме? Их ведь два, кажется?

— Два. Во втором официальное предложение представлять Торену.

Он недовольно хмыкнул, и Дан спросил:

— Что ты собираешься ответить?

— По-твоему, я сбежал с президентских выборов для того, чтобы теперь болтаться в смокинге по коктейлям-парти?

— А что? — сказала Ника. — Тебе идет смокинг.

— Надеюсь, я не должен выбирать себе занятие, исходя из того, какая одежда мне идет?

— Боюсь, что у тебя был бы слишком большой выбор.

— Благодарю за комплимент.

— Значит, нет? — спросил Дан.

— Естественно, — он поглядел на Наи и спросил: — Я опять тебя огорчаю?

— Отнюдь, — сказала Наи. — Мне некогда шить вечерние туалеты. Пока ты спал, меня пригласили читать лекции по внеземной арт-истории в Сорбонне.

— В Сорбонне? — удивился Дан.

— Представь себе. Благодаря тому, что я разумно выбрала себе отца и мужа, я оказалась чуть ли не единственным на сегодняшний день специалистом по внеземной арт-истории на планете Земля. А может, и не только на ней. Так что, — добавила она, лукаво глядя на Марана, — не один ты умеешь ловко устраиваться.

— Я вижу, мы достойная пара, — заметил тот. — А как ты собираешься читать лекции? Летать туда? Или по видеосвязи?

— В принципе, летать. Я ведь сама училась не так давно и помню, как мы не любили преподавателей, которые читали телелекции.

Дан улыбнулся, он вспомнил собственные студенческие годы. Теоретически превратить в телевизионные можно было не только лекции, но и многие практические занятия, но по традиции студенты посещали их, так сказать, вживую. Человек — странное существо, века полтора-два назад студенты ратовали за свободное посещение, обучение на дому и тому подобное, но когда с развитием средств связи появилась идея закрыть в университетах те факультеты и кафедры, которые не нуждались в личном присутствии как студентов, так и профессуры, по миру прокатилась волна студенческих бунтов, и полетели осколки электроники. Студенты оказались консерваторами, они хотели жить в университетских городках, ходить на лекции и общаться с преподавателями без посредников. Телелекции прощались только людям больным или сверхзанятым.

— И когда это будет? — спросил Маран, слегка нахмурившись.

Наи засмеялась.

— Что с тобой? Уж не думаешь ли ты, что я способна от тебя уехать? Конечно, не сейчас. Потом, когда ты улетишь… А может, ты возьмешь меня с собой?

— Возьму, — сказал Маран. — Если когда-нибудь попаду на тихую, мирную, безопасную планету.

— Необитаемую то есть, — уточнила Ника.

— Почему это? — удивился Дан.

— Потому что от обитателей никогда не знаешь, чего ждать, — сказала Ника. — Вот как с вашей Эдурой, вроде все тихо-спокойно, а потом бац, выясняется, что там убивают новорожденных младенцев. И не только.

— Они ведь не виноваты, что у них в прошлом такое… — вздохнул Дан.

— Ну разумеется, — бросила Ника с иронией. — Они ведь другого роду-племени… Я прочла рассказ, который вы нашли в астинском хранилище, — обратилась она к Марану. — Как ты думаешь, это реальная история?

— Реальная, — отозвался Маран. — По крайней мере, в тексте есть деталь, которая связывает эту историю с действительностью.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Дан.

— Маленькую синюю книжечку.

— Атлас? Но автор мог просто вставить его в рассказ, — возразил Дан.

— Мог, — согласился Маран. — И однако…

— Но если был атлас, значит, был и корабль, — заметила Ника. — Космический, я имею в виду.

— А почему нет?

— И куда он полетел?

Дан ожидал, что Маран пожмет плечами, но тот улыбнулся.

— Кто знает, возможно, будь на Торене подобное хранилище, там нашлась бы вторая половина истории.

— Жаль, что его нет, — пробормотал Дан, — этого хранилища. Хотелось бы взглянуть на эту вторую половину, хоть одним глазком.

Маран усмехнулся.

— Нет ничего проще. Как его звали, Стин, так? А друга?

— Лагар, — отозвалась Ника.

— Минутку… — Маран на несколько секунд закрыл глаза, помолчал, потом заговорил, ровно, словно читал написанный текст.

— Какое странное небо! Кажется, что пасмурно, а посмотришь — солнце сияет. Неужели так и будет?

— Конечно, — ломкий голос подростка звучал снисходительно.

Лагар невольно запрокинул голову, поглядел в бледно-серое небо, на котором серебряно сверкал небольшой диск местного светила, потом обернулся. Подросток, нескладный, длинный полумальчик-полумужчина лет пятнадцати стоял рядом с молодой, преждевременно располневшей женщиной, оба были Лагару незнакомы, неудивительно, перелет оказался тяжелым, вести перегруженный корабль приходилось почти вручную, то и дело вмешиваясь в работу аппаратуры, приборы нет-нет да и переходили на аварийный режим, надо было корректировать курс, словом, он практически не выходил из рубки… да и если б вышел!.. Койки в каютах уступили женщинам с малыми детьми, две были беременны, впридачу несколько больных… Ребятишки спали вповалку на полу, часть мужчин была вынуждена устроиться в коридорах на подручных материалах, иногда прямо на пластиковом покрытии, о постельном белье мечтать не приходилось…

— Лагар! К капитану! — крикнули от корабля. Не с трапа, а сбоку, впрочем, он и так знал, что командир снаружи, недавно тот проследовал мимо в сопровождении небольшой группы пассажиров.

Лагар обогнул слева гигантскую слегка приплюснутую полусферу и тут же увидел всю компанию, люди стояли кучкой на невысоком холме, капитан в центре, то ли осматривались, то ли обсуждали положение дел… Обзор с холма был получше, поднявшись, Лагар не сразу присоединился к остальным, задержался, чтобы окинуть взглядом окрестности. Корабль стоял на поросшем травой большом лугу недалеко от реки, широкой и спокойной, за излучиной было устье, дальше море, такое же бледно-серое, даже беловатое, как небо, а в обе стороны от поймы простирались леса, леса, деревья, к счастью, зеленые, как и трава… Сели почти там же, где в прошлый раз, немного ближе к морю, но все равно отсюда должно быть видно… Он повернулся в противоположную сторону, да, в отдалении, но тем не менее хорошо различимые виднелись горы, высокие, со снежными вершинами, короткий хребет, четыре довольно крутых, но одолимых пика, пятый, длинный и узкий, напоминал шпиль и мог показаться искусственным, но нет, сверкал не металл, а лед, тут все было без обмана…

Он подошел к группе.

— Штурман, так? — спросил белоголовый, но моложавый, подвижный старик, астроном, Лагар не знал его лично, но видел портреты в космошколе и где-то еще…

Он только кивнул и посмотрел на капитана выжидательно.

— Надо вынуть все палатки, какие есть. И поставить. Собери мужчин, чтобы помогли членам команды.

Неужели штурману больше нечем заняться, кроме как ставить палатки, чуть не сказал Лагар, но вовремя спохватился, конечно, нечем, последний рейс, заправиться не удалось, летели на остатках, и теперь уже не подняться… К тому же он отлично понимал мотивы капитана, отдавать приказы членам команды было проще, с остальными еще неизвестно, полет кончился… полеты кончились, поправил он себя, баста, и кто теперь должен командовать, поди разбери… Да, предстояли большие сложности…

— На всех не хватит. — сказал он коротко.

— Это временно, — прогудел басом космоинженер, этого Лагар знал, встречал раньше. — Будем строиться.

Строиться! Уж не думает ли он, что корабль набит строительными материалами, подумал Лагар и смутился. Стройматериал рос вокруг, до самого горизонта, хватит хоть на целый город. И не один. Правда, с инструментами хуже, наверняка никто не догадался прихватить самый обыкновенный топор.

— Чем рубить будем? — спросила женщина в форме, космолетчица с другого корабля, поврежденного во время бомбардировки и оставшегося там, из экипажа спаслись еще двое, но тут их Лагар не видел.

— Лучеметом, — сказал капитан. — Зарядов у нас много.

Лучеметом! Лагар помрачнел. Перед глазами встал тот последний, виденный уже из космоса огненный тесак, упавший на покинутый городок и словно разрезавший его надвое… для начала, чтобы потом сожрать, обратить в пепел… Покинутый… Если бы! Ох, Стин!.. Зачем?! Лагар закусил губу. Ему с самого начала не нравилась Амиа, длинная и тонкая, как змея, она и при ходьбе изгибалась чрезмерно, словно извивалась. Но Стин… Его словно околдовали ее огромные глаза и пышные волосы, пепельные, еще более светлые по контрасту с вечным загаром, она ведь только и делала, что лежала на берегу… Стин повесил фотографию в своей каюте, большую, она и теперь была там, на стене, никто ее, конечно, не трогал…

Он отошел в сторону, собираясь с силами перед тем, как спуститься вниз к людям со спокойным лицом.

— Стина вспомнил?

Голос капитана. Догадался! Впрочем, ничего удивительного, палатки входили в круг обязанностей Стина…

Он посмотрел на капитана мрачно, тот истолковал его взгляд по-своему.

— Нельзя было ждать, — сказал он. — Вспомни, что стало с космодромом чуть ли не сразу после нашего старта.

— Я помню, — ответил Лагар тихо. — Просто… Мы дружили со школьных лет. Вместе учились и взрослели. И в космофлоте всю дорогу на одном корабле, с первого дня до последнего.

Капитан только наклонил голову.

— Пойду займусь, — сказал Лагар со вздохом.

Когда он спустился с откоса, несколько мальчишек уже плескалось в реке, он ужаснулся, с трудом подавил импульс кинуться туда и вытащить детей на берег. Бесполезно. Либо мы одолеем здешние бактерии, и этот мир станет нашим домом, либо они одолеют нас, и тогда… В любом случае, сразиться с ними придется…

Уставший от непривычного физического труда Лагар лежал на траве за аккуратным рядом палаток и смотрел в небо, теперь оно было менее чужим, черное со множеством ярких звезд, почти как дома… если только не замечать непроницаемую тьму вокруг, которую не рассеивали, а лишь подчеркивали языки пламени, костров развели много, по всему периметру маленького лагеря, чтобы отпугнуть диких зверей… правда, во время первого, разведочного, полета ни одного крупного животного не обнаружили, но ручаться за их отсутствие никто не стал бы, трудно судить о том, что есть и чего нет на планете, чуть ли не сплошь покрытой лесом, в котором может прятаться кто угодно, даже разумные или, вернее, полуразумные обитатели, еще не доросшие до умения оставлять рубцы на природе… то есть совсем наоборот, совсем наоборот… Он вздохнул.

— Грустишь?

Лагар повернул голову, рядом стояла женщина, чуть поколебавшись, она подобрала странную длинную, не вполне уместную — наверно, выбежала в чем была? — юбку и села рядом на траву… нет, он ошибся, это была юная девушка, почти девочка. Она чем-то напоминала Амию, такая же тонкая и длинная, только глаза и волосы темные… Он посмотрел на нее испытующе… Конечно, он кривил душой, уверяя себя, что ему не нравится Амиа, кое-что действительно, капризы и чрезмерная загадочность, да, это его отталкивало, но ленивая грация и томные движения — дело другое… Вот и эта гнулась, словно в ее теле не было костей… Слишком юна… Впрочем… Лагар прикинул свои шансы. Молодых мужчин здесь оказалось мало, в городке оседали больше те, кто переставал летать, из космонавтов, конечно, кроме них там жили еще ученые и прочие, но того ореола у них не было… Правда, теперь его умение прокладывать курс сквозь гиперпространство ни к чему, подобные премудрости не понадобятся долго, отныне в цене будут те, кто сможет махать топорами… если таковыми удастся обзавестись… Он почувствовал укол острой тоски, с усилием отогнал ее и спросил:

— Сколько тебе лет? Ты хоть школу кончила?

— В прошлом году, — отозвалась девушка с готовностью. — Не думай, я уже взрослая.

Лагар рассмеялся.

— Не думаю, — сказал он, нашарил белевшую в темноте руку и осторожно сжал хрупкие пальцы.

Она не отодвинулась, а слабо, но ощутимо ответила на пожатие.

— Лагар, — сказала она тихо, — возьми меня в жены. Нет, правда… Я буду хорошей женой, увидишь. Я здоровая. Я смогу делать то, что сейчас самое важное.

— И что сейчас самое важное? — спросил он весело.

— Рожать детей, — ответила она просто.

Лагар больше не улыбался. Забавно, как иногда мужские умствования блекнут перед изначальной женской мудростью. Таская и ставя палатки, они до хрипоты рассуждали о том, как сохранить цивилизацию: создать библиотеку, наладить учебу, передавать знания и так далее, и тому подобное. И вот является девочка, год назад окончившая школу, и дает понять, что все это ерунда. Надо выжить. Сохранить себя как вид, а прочее… Их цивилизация слишком развита. Вот окажись на их месте какой-нибудь древний народ, он бы вышел из ситуации без особых потерь, пахал бы землю, сеял, одомашнил пару местных животных, и все пошло бы по-старому… А они, они обречены все утратить, и когда-то придется с этим смириться… Правда, это как-то не по-мужски, и, конечно, они будут бороться… в глубине души понимая, что их борьба безнадежна. И когда у них опустятся руки, окажется, что не все еще потеряно благодаря храбрым юным женщинам. И, кто знает, может, его потомок в сороковом или сотом поколении однажды вернется домой… не совсем домой, дом давно будет здесь, должен быть, иначе ничего не выйдет, не совсем домой, но все же…

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Лиа.

— Ну что ж, Лиа. Будь по-твоему!

Она ничего не сказала, только крепче сжала его руку и чуть смущенно улыбнулась.

Маран замолчал, потом спросил:

— Ну как?

— Здорово! — отозвался Дан.

— Похоже?

— Один к одному!

— Похоже на что? — спросила Ника. — На первую половину?

— На правду, — усмехнулся Дан.

— Входи, — сказал Маран, когда Дан появился в дверях.

Вставать он не стал, даже не отвел взгляд от монитора, а приглашающе похлопал по дивану рядом с собой, но Дан сел не сразу, он заметил над стоявшим неподалеку письменным столом нечто, чего раньше не было, и подошел поближе. С большой черно-белой, двухмерной фотографии глядело тонкое мужское лицо с высоким, в глубоких морщинах лбом и умными, печальными глазами. Дан невольно вспомнил Бакнию, самое первое свое в ней пребывание, квартиру невестки Дора, где их с Никой поселил Поэт, и откуда они наблюдали, как охранники вывели из здания напротив человека с очень похожими на эти глазами, а вслед вынесли связки книг. За тем, кто на фотографии, тоже несли бы связки книг, подумал он и тут же понял, кто это.

— Мастер? — спросил он, оглядываясь на Марана.

Маран молча кивнул.

— Я думал, его фотографий не сохранилось. Их ведь уничтожили при Изии…

— Я тоже думал, — отозвался Маран. — Я ведь искал их. Много лет. Как ни удивительно, ни у Поэта, ни у меня их не было… Хотя что тут удивительного, Мастер не любил сниматься. С нами он, может, и стал бы, но фотоаппарата у него не было, у нас, естественно, тоже, по бакнианским меркам это вещь дорогая, а, в принципе, он этого не любил, вообще не любил публичности.

— То-то ты отказывался фотографироваться в период своего первого хождения во власть, — улыбнулся Дан.

Маран улыбнулся в ответ.

— Что тут странного, Дан? Конечно, я равнялся на него. А кому же мне было подражать? Быть только самим собой я тогда еще не умел.

— Но на этот раз ты вовсе не чурался публичности. Особенно, визора.

— Я просто понял, какая это сила. И не мог пренебречь ни одной возможностью повлиять на умы.

— И на сердца.

— Если угодно — да. Я пустил в ход все, что имел, даже собственное лицо. Вообрази себе, впервые в жизни я порадовался тому, что… не урод. А ты считаешь, что я слишком увлекся саморекламой?

— Нет, Маран. Ты все сделал верно. Результат говорит за себя. А откуда фотография?

— Принесла одна старая женщина. Сказала, что в прошлый раз… как ты это назвал, хождение во власть?.. тогда она не верила, что это навсегда, и не хотела выдавать фото, боялась, что пропадет, оно ведь наверняка последнее.

— А теперь поверила?

— Теперь поверила.

— И принесла фото лично тебе?

— Представь себе. Даже домой. В смысле, в посольство.

— Небось думала, что передает свой бесценный дар будущему президенту.

Маран промолчал, и Дан сказал:

— Все-таки ты непостижимая личность. Отказаться войти в историю в качестве первого президента республики Бакния!..

— Это слишком длинно, — заметил Маран невозмутимо.

— Длинно для чего? Для надмогильной надписи? А энциклопедии, банки информации, да просто людская память?

— Ты полагаешь, что в памяти людей удерживаются должности, а не имена? — спросил Маран с иронией и добавил серьезно: — Я не мог, Дан. Не тот момент, не та ситуация. Помимо всего прочего, я уязвим. Это сейчас в Бакнии неприемлемо.

— Уязвим? Ты имеешь в виду свое прошлое? Оно давно забыто!

— Нет, Дан, я имею в виду не прошлое.

— А что?

Маран посмотрел на него, подумал, потом встал и закрыл дверь. И даже запер ее. Дан следил за ним с удивлением. Он удивился еще больше, когда Маран выдвинул ящик стола, вынул коробочку-сейф, провел рукой над запирающей полоской, сдвинул крышку и извлек кристалл.

— Я говорил с Корсой еще раз после того, как Песта покончил с собой, — пояснил он, вкладывая кристалл в компьютер. — Тут только звук, камеру я не включал, не видел необходимости.

Заинтригованный Дан сел рядом с ним на диван.

Голос Марана звучал спокойно.

— Ты уже знаешь последние новости? — спросил он.

— Насчет того, как ты обработал Лайву? — сказал Коста столь же спокойно. — Слышал. Технично. Поздравляю. — Он сделал короткую паузу и добавил презрительным тоном: — Слизняк. Песта никогда на такое не пошел бы. Предпочел бы умереть.

— Он и предпочел, — сказал Маран.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Корса настороженно.

— Песта застрелился. Час назад.

Наступило молчание, потом голос Корсы хрипло проговорил:

— Ты, наверно, пришел предложить мне поступить так же? Что ж, я не заставлю вас марать руки. Дай мне пистолет и уходи.

— Я пришел не с этим, — ответил Маран.

— С чем же?

— Ты остался без хозяина, Корса.

— Уж не хочешь ли ты предложить мне службу? — спросил тот резко.

Голос Марана тоже стал тверже.

— Я не держу слуг, — сказал он холодно. — У меня есть только друзья.

— Песта тоже был мне больше другом, чем хозяином.

— Возможно. В любом случае ты теперь свободен от обязательств. Я знаю, что на тебе лично крови нет. И вот мое предложение: дай мне слово чести, что будешь сидеть тихо и ни во что не ввязываться, и я тебя отпущу.

— Я ведь хотел тебя убить, — сказал Корса после паузы.

— Меня, а не кого-то другого. Если б другого, я б тебя не выпустил. Но что касается меня лично, я, мне думается, имею право решать. Я тебе это прощаю.

Еще одна пауза, потом Корса спросил:

— А если я не соглашусь дать слово? Меня расстреляют?

— Нет. Но посадят.

— Я подумаю. Дам тебе ответ завтра. Годится?

— Годится.

Последовало краткое молчание, потом Корса торопливо сказал:

— Постой, не уходи! Погоди, Маран! Я не ожидал, что ты простишь мне тот выстрел. Я не люблю быть в долгу. Я хочу в ответ предупредить тебя. Когда ты появился прошлой осенью в Латании, мы, конечно, сразу собрали о тебе сведения, ты ведь понимаешь, для нас опасностью номер один был ты, а не земляне, так считал Песта и не ошибся. Я был при том, как эти сведения обсуждали на самом верху. Когда дело дошло до твоей женитьбы, Лайва предположил, что это из соображений карьеры, но Песта не согласился. «Я хорошо знаю Марана, — сказал он, — и уверен, что дело обстоит иначе. Что нам выгодно. Если Марана понадобится остановить, достаточно будет захватить его жену, и из него можно будет веревки вить». Там было человек шесть или семь. Думаю, его слова запали в память не только мне. Имей это в виду, Маран.

— Хорошо, — ответил Маран. — Спасибо.

Запись кончилась. Маран встал, вынул кристалл, спрятал обратно в коробочку и повернулся к Дану.

— Понимаешь теперь?

— Потому ты так растерялся, когда Наи прилетела? — проговорил Дан задумчиво. — И потом тоже… Да, понимаю.

— Надеюсь, Дан, это останется между нами? Я не хотел бы, чтобы Наи знала.

— Конечно, — пробормотал Дан. — Однако ты многим ей пожертвовал…

— Ничем таким, о чем стоило бы пожалеть, — ответил Маран равнодушно.

— Да?

— Да. И более того.

— В смысле?

— Я расплатился со всеми долгами, Дан, во всяком случае, настолько, насколько это возможно на сегодняшний день. И думаю, что имею право пожить той жизнью, которая мне по вкусу. По крайней мере, до тех пор, пока не настанет время очередных выплат.

— Какие еще могут быть выплаты? — удивился Дан.

— Долги, по которым надо платить, найдутся всегда. Но пока я беру, как ты выражаешься, тайм-аут.

— Стало быть, власть тебе действительно неинтересна? — проговорил Дан задумчиво. — Выходит, шеф опять был прав.

— Шеф?

— Он произнес примерно эту фразу, когда мы говорили о тебе на Палевой.

Маран усмехнулся.

— Этот человек знает меня лучше, чем я сам. Почти, как Мастер.

— Так это правда?

— Конечно. Останься я там, во дворце, я бы умер от скуки.

— Но тогда… Если ты предпочитаешь Разведку… Тебе не обидно, что Патрик тебя обошел?

— Патрик там на месте, — возразил Маран.

— Не спорю. Но!.. Честно говоря, я не думал, что шеф окажется неспособен поступиться своим самолюбием.

Маран вздохнул.

— Не критикуй старика, Дан. Он был готов поступиться. Перед нашим отлетом на Торену он сказал мне об этом. И спросил, поступлюсь ли я своим. Я сказал, что нет.

— Что ты имеешь в виду?

— Помнишь, как Лайва съехидничал там, в Бакне, когда я его вывозил из Крепости? «Женился на дочери влиятельного человека»… Если говорить откровенно, Дан, это была главная причина, по которой я не хотел оформлять брак. Хотя, конечно, формальности дела не меняют. Когда я решился, я довольно долго взвешивал, имею ли я право оставаться в Разведке, не обязан ли уйти, чтоб не компрометировать шефа, да и себя, но очень уж мне по душе эта работа, сам знаешь… — Он вдруг засмеялся. — Ты хотел, чтоб я тебе рассказал, что получится… Ну если отключить контроль. Так я тебе скажу. Добрых три дня после того я совершенно серьезно раздумывал, не бросить ли все к черту, чтобы больше никуда не улетать… Вспомнил Дора… Ведь у гармонии, помимо той, о которой мы говорили на днях, есть еще одна обратная сторона. Она затягивает. Люди уходят в нее с головой, как это произошло с Дором. Чаще такое случается с людьми, недовольными тем, что им дано природой, получено от жизни, преподнесено судьбой, и больше с женщинами, однако… Еще недавно мне это представлялось полным кошмаром, катастрофой, падением, унижением, наконец — как, неужели я больше ни на что не гожусь? И вдруг я понял, что все не так просто… Послушай, давай поговорим о деле! — оборвал он себя и снова сел на диван. — Как твои успехи?

— Отвести удалось всего семь планет, — сказал Дан. — Три слишком горячие. Четыре холодные.

— Не густо.

Дан развел руками.

— Я тут кое-что промоделировал, — Маран взялся за пульт. — Погляди-ка.

На экране переворачивалось, давая рассмотреть себя со всех сторон, геометрическое тело, состоявшее из белых точек, связанных тонкими линиями. Тело имело неправильную форму, и на его периферии мигала алая звездочка.

— Атлас? — спросил Дан.

— Да. А красная звездочка это Эдура. Или Новая Эдура, если следовать астинскому роману. А теперь посмотри на это. — Маран что-то переключил, и рядом с первой моделью появилась вторая: составленный из таких же точек, неполный, не совсем правильный, но, при известной степени допущения, шар. И алая звездочка в его центре.

Дан вгляделся, пытаясь опознать звезды, выведенные Мараном на экран. Некоторое время он размышлял, морща лоб, потом многолетний опыт астрофизика сделал свое.

— Земля? — спросил он.

Маран кивнул.

— А остальное?

— Наш регистр.

— Ты имеешь в виду регистр Разведки?

— Да.

Дан перевел взгляд на первую модель, потом вернулся ко второй…

— Понимаю, — сказал он через минуту. — А объяснение этому у тебя есть?

— Кажется, есть, — отозвался Маран.

— Когда я получил пространственную модель, — сказал Маран, — ту, что слева, я сразу увидел, что она неестественна. Для сравнения я заказал программе другую, соседнюю. Видите разницу?

Шеф только кивнул. Они сидели в его просторном кабинете, и модели Марана вращались, переворачиваясь с боку на бок, на большом экране, там же, где две недели назад шеф демонстрировал им расшифрованный атлас.

Маран потрогал пульт, и вторая модель обросла еще несколькими десятками точек, на сей раз зеленых.

— Вначале я взял звезды с планетами, занесенными в регистр, — пояснил он. — То есть то, что уже исследовано. Потом я добавил намеченное для исследований в ближайшие десять лет, и картина стала еще более четкой. На первом этапе летают к самым близким звездам, потом сфера полетов расширяется, но она, в общем-то, остается сферой не только в переносном, но и прямом смысле слова. Хотя со временем для посещений выбирают не то, что рядом, а то, что представляет интерес с научной или практической точки зрения, все равно и любопытные для науки звезды, и те, что могут иметь пригодные для колонизации планеты, не скучены в одном месте, а разбросаны более или менее равномерно, разве что их больше в галактической плоскости, поскольку там вообще больше звезд, но и Солнце с Землей и Эдура со своей звездой расположены в ней же, так что условия схожие. Через сто лет радиус шара… а компьютер назвал мне шар, когда я спросил, какое геометрическое тело наиболее близко соответствует характеристикам второй модели… радиус увеличится, но форма вряд ли изменится. Если все сто лет летать с Земли, конечно. В сущности, вне шара находится одна Эдура, которая слишком далеко, но это как раз подтверждает мои слова. Ведь наша экспедиция на Эдуру не следствие естественной экспансии.

— А какое тело соответствует первой модели? — спросил Патрик.

— Нечто вроде двояковыпуклой линзы большой кривизны. Очень приблизительно.

— Дело усложняется. Тогда центр сферы может быть и с той стороны, ближе к центру галактики.

— Это не исключено, — согласился Маран. — Но я позволил себе сделать одно допущение. Возможно, вы сочтете его произвольным…

— Ввел Землю? — спросил шеф.

— Нет. Но подумал, что надо, так сказать, держать ее в уме. Одна раса как-никак. Хотя в атласе ее нет, но вероятнее, по-моему, что охваченная им зона скорее ближе к нам, чем к ядру Галактики. В любом случае, начинать разумнее с этого варианта.

— Понятно, — пробормотал шеф. — Пожалуй, так. И что у тебя вышло?

— Центр где-то здесь, — сказал Маран.

На экране выделились, окруженные пунктиром, четыре точки.

— Целых четыре, — вздохнул Патрик чуть разочарованно.

— Две. Дан смотрел по спектральному классу и прочее и две из четырех кандидатур отвел, как непригодные для гуманоидной жизни. Правда, есть еще одна вероятность. Планета может быть не обозначена в каталоге, как и Земля. Но искать ее надо в этом секторе.

— То есть три, — подвел итог Железный Тигран. — Как я понимаю, ты предлагаешь начать с тех двух, которые известны? Или искать гипотетическую?

— Во-первых, предлагаю не я. Не только я. Мы с Даном все обсудили, и предложения наши общие. Во-вторых, да, начать с этих двух, но не сбрасывать со счета гипотетическую третью.

— Ясно. А что скажешь ты, Патрик?

Патрик задумчиво смотрел на экран.

— Да в целом я согласен… А кого ты думаешь там найти? — спросил он вдруг, поворачиваясь к Марану. — Надо понимать, ты пришел к мысли, что наша общая родина все-таки не Эдура… то есть не Новая Эдура? В противном случае, ты не стал бы, получив расшифровку, немедленно браться за это моделирование. Да еще во время отпуска!

— Я не привык к отпускам, — усмехнулся Маран. — Да и выключателя у меня в голове нет.

— В любом случае, ты об этом подумал, а я нет.

— Ты слишком занят, — заметил шеф. — На тебя сразу свалилась куча дел. А у меня вот мелькнула мысль насчет модели, но этот астероид… Я ведь только вчера вечером вернулся на Землю, — пояснил он, обращаясь к Марану с Даном.

— Какой астероид? — спросил Дан.

Шеф изумленно поднял брови.

— Вы что, новостей не смотрите?

— Мы отдыхали, — сказал Дан смущенно.

— В поясе астероидов обнаружилась огромная глыба почти целиком из платины с иридием. Хватит всей земной промышленности на доброе столетие. Шум поднялся невероятный, пришлось все бросить и заняться этим.

— Еще бы, — вставил Патрик ядовито. — Можно в очередной раз увеличить пособия по безработице. Пособия по безработице — вот главный интерес человечества.

— Неудивительно, — вступился за человечество Дан. — Ведь больше половины землян без работы… Но ничего, вот начнется широкая колонизация планет, и все изменится.

— Блажен, кто верует, — сказал Патрик скептически. — Колонизацией займутся опять те, кто работает. А безработные будут следить за ней по телеку, попивая пивко и жуя сосиски. Ладно, не отвлекай меня. Я хочу понять ход мыслей этого человека, который вечно что-то выдумывает. Или это опять интуиция?

— Нет, — улыбнулся Маран. — На сей раз логика.

— Ага. Стало быть, на это тебя натолкнуло что-то на Эдуре. Так?

— Так.

— Но что? Не могу сказать, что я уверился там в нашей посылке насчет предков. Но фактов, это опровергающих, я тоже не заметил. Разве что название Новая Эдура из книги…

— А сами книги ты прочел? Даже не все книги, а роман «Уйти, не уходя», в котором, собственно, это название и упоминается? Хороший роман, между прочим, серьезная литература… Прочел, нет?

— Нет, — сказал Патрик. — А ты читал?

— Да. Но сначала его прочел Дан. И встретил там слово, которое привел мне. Оно и стало отправной точкой.

— Какое слово? — спросил Патрик.

— Резидент.

Патрик наморщил нос.

— Но ведь по-эдурски это всего лишь обитатель резиденции, — сказал он, помолчав. — Разве не так?

— Так-то оно так. Но…

— Стой! Я понял! Ты предположил, что резиденция принадлежала не правительству или какому-то монарху…

— Целый материк для правительства это чересчур, не находишь? Меня это мучило с самого начала.

— Меня тоже. Но… Словом, ты считаешь, что в резиденции проживали инопланетяне. Да?

— Не просто инопланетяне, а патронирующая раса. Не всяким инопланетянам предоставят в распоряжение целый материк. Встреч с ними добивались. Попасть в резиденцию мечтали. Ощущение, что их считали кем-то вроде арбитров. Прочти роман.

— Там упоминается, что это инопланетяне?

— Нет. Но отношение к ним прослеживается.

— И ты считаешь, что это люди, так сказать, из центра сферы? Истинные составители найденного нами атласа?

— Да.

— Родоначальники нашей расы?

Маран помолчал, потом сказал:

— Это возможно. Правда, у меня есть и иные соображения на этот счет. Однако, с вашего разрешения, я предпочел бы пока о них умолчать.

— Как, Патрик с тобой уже говорил? — спросил Железный Тигран, выбрав для этого вопроса момент, когда обе женщины одновременно удалились на кухню.

— Нет, — ответил Маран. — О чем?

Его голос звучал безлично, как в былые времена, впрочем, он и теперь умел скрывать свои чувства не хуже, чем раньше, если считал это необходимым.

— Он хочет с тобой лететь, — сказал шеф. — Что, откровенно говоря, мне не очень по душе, ты обойдешься и без него, а мне это трудно, работы в штаб-квартире невпроворот, за последний год география или, вернее, астрография наших изысканий расширилась настолько, что просто невозможно всюду поспевать. Но он меня упросил, и я решил отпустить его. Если ты не возражаешь, конечно.

Маран промолчал, и даже Дан не смог понять его реакцию по каменному лицу. Как и шеф.

— У вас что, трения? — спросил тот. — Мне казалось, что вы сработались.

— С Патриком? Конечно, сработались, — откликнулся Маран более живо. — Целиком и полностью. Я с радостью летал бы с ним и дальше… То есть полечу, — поправил он себя после паузы, снова помолчал и добавил: — Он ведь не Дэвид.

Шеф посмотрел на него и усмехнулся.

— О том, что ты подумал, и речи нет. Идея экспедиции твоя, тебе и командовать. Да Патрик и не претендует.

— Он же теперь мой начальник, — возразил Маран.

— В штаб-квартире. Это не имеет значения. Он просится не в командиры. Не беспокойся на этот счет.

— Не знаю, удобно ли… — начал снова Маран, но Железный Тигран остановил его жестом.

— Удобно. Хватит об этом. Если у тебя есть другие причины…

— Нет.

— Значит, Патрик пойдет заместителем, как и в прошлый раз. Второй, разумеется, Дан?

— Конечно.

— Кто еще?

— Мит и Санта.

— Санта? — шеф смотрел с сомнением. — Не рано?

— Нет.

— Ладно, сам знаешь. Сколько тебе еще нужно времени на подготовку?

— Нисколько, — сказал Маран. — Можем отправляться хоть завтра.

Завтра! Дан слегка обалдел. Он рассчитывал, что подготовительный период займет еще месяц, другой. Хотя… В сущности, все готово, Маран не преувеличивает. Правда, еще не вернулся корабль с Мирфака… Но это, скорее всего, случится нескоро, у них в запасе больше четырех месяцев, они могут задержаться, особенно, если найдут что-то интересное… Все-таки хорошо бы иметь ту информацию, которую они привезут… Он хотел уже заговорить об этом, но потом подумал, что просто ищет повод не срываться с места столь стремительно… Уж не стареешь ли ты, друг Даниель? — спросил он себя. На покой, что ли захотелось? В кресло у камина? Рановато, пожалуй. Конечно, тридцать семь это уже не мальчишеский возраст, треть жизни, можно сказать, но помышлять о старости… это ты, братец, поторопился…

В гостиную торжественно вступила Наи, неся на вытянутых руках большой торт, утыканный множеством зажженных свечек. За ней шла довольная Ника. Так вот чем они там занимались, свечки втыкали!..

— Это было нелегко, — сказала Наи, — разместить столько свечек. Но я надеюсь, папа, что их число вырастет еще на несколько десятков. Как минимум.

— Ну уж несколько, — проворчал шеф. — Что ты затеяла, у меня же, слава богу, не юбилей.

— К юбилею я придумаю тебе подарок получше. Не какой-нибудь жалкий торт!

— Получше?

Дану показалось, что он хотел добавить еще что-то, но удержался. Наступила тишина, все ждали продолжения, и шеф как-то торопливо поднялся с места и сказал:

— Ну давайте, я их задую, раз уж такое дело.

Время перевалило за полдень, на небе не было ни единого облачка, и стояла такая жара, что, когда Дан выбрался из кондиционированного воздуха флайера наружу, его прошиб пот. Он расстегнул одну за другой чуть ли не все пуговицы своей рубашки с короткими рукавами, но когда подошел к переливавшемуся разными оттенками голубого стеклянному главному корпусу штаб-квартиры Разведки, застеснялся и стал снова застегиваться. Холл, впрочем, был пуст, не встретив ни одной живой души, он пересек его и вошел в лифт.

Машинально бросив взгляд на зеленый огонек индикатора, он открыл без стука неплотно притворенную дверь в кабинет Марана и обнаружил его сразу за дверью и не одного, с Артуром, тот, видимо, уже уходил, и после непростого разговора, лица у обоих были серьезны, а Артур словно еще чем-то смущен. Увидев Дана, он заторопился, обменялся с ним рукопожатием, а Марану сказал:

— Извини.

— За что? — удивился тот. — Ты-то тут при чем?

— Ну…

— Оставь, ради бога. Спасибо. До встречи.

— Счастливого пути.

Когда Артур ушел, Дан спросил:

— Он что, хотел лететь с нами?

— Да нет. То есть он хотел бы, но у меня нет ощущения, что он может понадобиться. Я обратился к нему по другому поводу.

— Какому? — спросил Дан, уже догадавшись.

— Я попросил его разобраться… Не по работе, а по дружбе, конечно… Ну помнишь, я тебе говорил… Насчет генетики.

— А что, Наи?.. Был какой-то разговор на эту тему?

— Нет. Я просто хочу знать. Чтобы быть к такому разговору готовым.

— Ну и?

— Ну и… Если в двух словах, то примерно семьдесят из ста, что все обойдется.

— Да? Ну значит, все в порядке!

— Ты так считаешь? — спросил Маран хмуро.

— А ты нет? Два шанса из трех, разве этого мало?

— Как у тебя все просто! Этого не мало, когда рискуешь жизнью или еще чем-то в этом роде. Но ты переверни цифры. Иметь один шанс из трех сделать любимую женщину матерью неполноценного ребенка, не на день, а навсегда!

Дан промолчал.

— Как ты поступил бы при таком раскладе? — спросил Маран.

Дан подумал.

— Я не стал бы рисковать, — ответил он чистосердечно. — Собственно, я и так не рвусь, я же тебе говорил. Правда, Ника тоже не очень… Вот если б она хотела, тогда, конечно, сложнее… Но ведь и Наи… Как я понимаю, ей гораздо интереснее читать свои лекции. Во всяком случае, пока.

Маран только кивнул.

— Пойдем, все уже, наверно, собрались, — сказал он. — Да, кстати, Артур сказал, что у них готовы предварительные результаты по Эдуре. К сожалению, не все слава богу.

— А что такое? Несовпадение? — удивился Дан.

— Нет, я не о том. Все совпало, гены те же, несколько мелких различий, как и во всех прочих случаях. Но с геном гениальности не получилось. То, что искали, оказалось новым геном. Скорее всего, созданным в лаборатории.

— То есть, первый вариант.

— Да.

— Жаль.

Дан даже вздохнул. Там, на Эдуре, они предположили, что странная способность местных жителей, так сказать, вывернутая наизнанку телепатия, возникла не спонтанно, а явилась результатом генной инженерии… Тогда же Артур предложил два варианта, первый, что это работа новосозданного гена, и второй, что генетики просто видоизменили участок какой-то хромосомы, именно той, где находится и гипотетический ген гениальности. Во втором случае, появлялась возможность, исследуя феномен, добраться наконец и до неуловимого гена гениальности, в поисках которого земная генетика буквально сбилась с ног. К сожалению…

— Увы, — сказал Маран, — мы упустили важную возможность. Собственно, я обдумывал ее, но очень уж рискованно это было. Мы бы раскрылись, и я не решился.

— Ты о чем? — не понял Дан.

— О Крипе, — пояснил Маран. — Понятно ведь, что если бы мы имели генетический материал, взятый у людей с отклонениями…

— Да, верно.

— Он слишком проницательный человек, чтобы нам удалось заморочить ему голову… Ну ничего, все еще впереди. Наверно, если не до общего контакта с эдуритами, то до избирательного не так уж далеко…

— Избирательного контакта? — удивился Дан. — Что-то я не слышал такой формулировки.

— Где б ты слышал? — усмехнулся Маран. — Я придумал ее сию минуту.

Когда они вошли в кабинет шефа, там уже были не только Патрик, но и Мит, и даже смущенный Санта, забившийся в дальний угол. Сам шеф делал кому-то внушение по видеофону, увидев их, он приветственно поднял руку, потом махнул в сторону кресел — садитесь, мол, но Маран вместо того прошел к сразу вскочившему Санте и заговорил с ним. На интере, всего Дан на таком расстоянии услышать не мог, но отдельные слова улавливал. Санта отвечал бойко, Маран остался доволен, Дан понял это по счастливой улыбке Санты, стоявшего к нему лицом.

Маран сел на свое обычное место напротив шефа в момент, когда тот отключил малый экран и одновременно задействовал большой.

— Вы уже все в курсе, я полагаю? — спросил он. — Корабль с Мирфака вошел в Солнечную. Тут они будут послезавтра, но главные материалы уже передали. На второй планете обнаружились следы древнего посещения. Сейчас посмотрим.

На экране появилась планета, стала медленно приближаться, но шеф нетерпеливо бросил:

— Подробности потом, не будем тратить времени, быстрее! — и планета помчалась навстречу на бешеной скорости, моментально разрослась, затем по экрану понеслась ее поверхность. Почти сплошная скала темного, серо-черного цвета с редкими неровностями без каких-либо следов эрозии.

— Атмосферы нет? — спросил Дан.

— Самая малость, — откликнулся Патрик. — Инертные газы в незначительном количестве.

— Ты уже смотрел?

— Мельком. По-моему, приближаемся.

В правом верхнем углу появился алый восклицательный знак.

— Медленнее, — скомандовал шеф, и избражение на несколько секунд застыло, потом поползло в черепашьем темпе. Еще пара минут, и камера остановилась. Поверхность оборвалась. Вновь подвижка, и объектив заглянул в черную пропасть. Опять остановка, затем ведущий съемку зонд изменил направление движения, стал отдаляться от земли, и скоро на экране появилась вся картина: в скале было словно вырезано прямоугольное углубление, почти прямоугольное, одна из сторон надламывалась под очень тупым углом, но в целом оставалось ощущение геометрической правильности. Яма была глубокой, дна не видно. Из-за отсутствия каких-либо ориентиров, масштабы ее трудно было представить, но вот появились цифры… Ну и ну! Дан покачал головой. Примерно восемь километров на шесть. Глубина же достигала двух.

— Тут что-то добывали, наверно, — предположил он.

— Уран, — ответил Патрик. — И выработан не весь, там еще кое-что осталось.

— Разве уран добывают открытым способом?

— А почему нет? Зависит от техники. И планета необитаема.

— В общем, мы на правильном пути, — пробормотал Дан. — В смысле истолкования атласа, я имею в виду.

— Конечно, — удивился Патрик. — А ты что, сомневался?

— Нет, — сказал Дан. — Но иметь доказательства никогда не лишнее. Это все?

— А тебе мало?

— Это все, как я понял, — сказал шеф. — Дан прав, доказательства всегда кстати. Но, я думаю, откладывать ваш отлет не будем. Они не садились, ничего более конкретного у них нет… впрочем, вряд ли может и быть. Хотя вопрос о том, посылать ли туда экспедицию с развернутой программой исследований, я пока оставляю открытым.

— Может, и стоит туда слетать, — заметил Патрик. — Планета без атмосферы, там может сохраниться даже потерянная пуговица.

— Пуговица от скафандра? — улыбнулся Дан.

— Маран, а ты почему молчишь? — спросил шеф. — Согласен, нет?

— Насчет отлета? Да, конечно, — ответил Маран. Дану показалось, что он хочет добавить что-то еще, но Маран снова замолчал. Однако и шеф заметил его колебания.

— У тебя есть еще что-то? — спросил он.

— Да, — сказал Маран после долгой паузы. — По поводу… Я бы изменил порядок исследований на эффект Нортона.

Дан понял, почему он колебался. Порядок, в каком планеты, внесенные в звездный атлас, будут проверяться на эффект Нортона, определял список, составленный Патриком по простому принципу — что ближе. Модель Марана учтена не была, правда, список Патрик составил до того, но…

— Я уже внес коррективы, — улыбнулся Патрик. — Во вторую очередь. Поскольку четыре планеты первой очереди уже наблюдались, я не стал прерывать цикл. Но следующие четыре пойдут по твоей модели. А ты думал?.. — Он подмигнул Марану, и тот тоже улыбнулся, хотя и не очень весело.

— Все? — спросил шеф. — Если да, то идите, завершайте свои дела, времени осталось мало.

— Все свои земные дела, — меланхолично произнес Патрик, поднимаясь с места вслед за остальными.

Дан на несколько секунд задержался у двери. Правда, на ней горел зеленый огонек, но он заколебался, в последние дни Маран был рассеян и погружен в себя, наверно, что-то обдумывал, и хотя, не считая себя вправе уединяться, оставлял дверь открытой, возможно, предпочел бы, чтобы ему не мешали. Собственно, он вполне мог бы и запереться, в полете он был командиром только для членов своей группы или, иными словами, пассажиром вместе с ними, потому и субординацию никто особо не соблюдал… Впрочем, понимание субординации, как таковой, у Марана было весьма своеобразное, требуя безусловного выполнения своих приказаний, во всем прочем он держался с членами экспедиции на равных, не создавая и не поддерживания никакой дистанции, которая частенько и есть главная опора командирских авторитетов… правда, авторитет Марана и так был непререкаем. Почему? А почему сейчас он, Дан, стоял в нерешительности перед дверью? Это при том, что ни разу за все годы их дружбы Маран не дал ему понять, что он не вовремя или лишний… Чертовщина! Дан рассердился на себя и открыл дверь.

Маран, глубоко погрузившись в кресло, невидяще глядел на пролонгатор.

— Входи, — сказал он. — Садись.

Перед тем, как устроиться напротив него, Дан обошел стол и посмотрел на экран. На темном фоне слабо выделялись очертания необычного сооружения, наполовину холма, наполовину замка. Изображение было ему знакомо — старинная вещь, вавилонская башня, поднатужившись, он вспомнил и автора. Брейгель? Да, вроде бы так.

Маран отреагировал на его интерес.

— Замечательная штука, не правда ли? — сказал он, кивая на экран.

— Картина?

— Нет. Собственно, и картина. Но я имел в виду другое. Образ. Символ. Это же метафора человеческой цивилизации. Или цивилизаций, какую ни возьми. Правда, строят по-разному. На Эдуре, например, с первой попытки не получилось, почему именно, сказать пока трудно, но конструкция вышла неустойчивой или слишком хрупкой и рухнула. Через какое-то время те из строителей, кому удалось уцелеть, разобрав развалины, взялись за возведение новой, но по другому, так сказать, проекту. Заложили для прочности основание с большим диаметром, однако пошли настолько вширь, что вверх башня почти не поднимается. Строим и мы, и вы…

— Ну если по-библейски, то мы уже достроили, — заметил Дан. — До неба. Вышли в космос.

— До неба, но не до бога, — возразил Маран.

— До бога? А как это должно выглядеть?

— В том-то и вопрос. Я вот все пытаюсь представить себе последующие этажи, но не больно-то выходит.

— Ну с ближайшими более или менее ясно, — сказал Дан, садясь сбоку от пролонгатора, — во всяком случае, что касается Земли. Собственно, и Торена скоро выйдет на этот путь… Мировое правительство. Ассамблея ведь учреждение представительское, она не управляет, только дает рекомендации, своих исполнительных органов у нее нет, если не считать ВОКИ и теперь еще министерства внеземных дел. Есть мнение, что пора переходить к новой стадии. Правда, непонятно, как земная федерация будет выглядеть, сохранятся ли национальные и наднациональные правительства в их нынешнем виде или уступят значительную часть своих полномочий федеральному…

— Вначале сохранятся, потом уступят, — прервал его Маран. — Право, Дан, смешно рассуждать на эту тему, имея перед глазами европравительство и евросоюз. Хоть я и человек пришлый, но не полный идиот, чтобы ломать голову над вещами, столь очевидными.

Дан покраснел.

— Это все далеко не столь очевидно, — возразил он. — Не забудь, Европа однородна в смысле общественного устройства. А если взять мир в целом… Ведь до сих пор есть страны с недемократическими формами правления. Правда, после исламских войн их стало значительно меньше, не стран, конечно, а порядков, но они есть.

— Западная модель победила, это тоже очевидно, — отмахнулся Маран. — Хотя… Скажи-ка, Дан, тебя не удивляет такой, например, факт: ваши персы, которые были современниками афинской демократии, не только сами не породили аналогичных идей, но и не воспринимали их. Даже после поражений, которые потерпели в войне с этой демократией. Почему греки изначально тяготели к свободе, хотя бы частичной, для граждан полиса, а персы к тирании, и до сих пор упираются в своем нежелании принять принципы, которыми руководствуется большая часть человечества? А? В чем тут дело?

— Не знаю, — сказал Дан. — Никогда над этим не задумывался.

— Я обратил внимание на это обстоятельство, когда размышлял над тем, почему на Торене ни одно общество не предложило модель демократии. Почему за восемь тысяч лет… ну, пусть не восемь, письменная история охватывает меньше четырех, что было раньше, неизвестно, но и четырех тысяч лет ведь тоже немало… Почему за четыре тысячи лет ни одно государство и даже ни один теоретик не пришли к этой идее? Почему я сам, как последний осел, столько лет с отвращением наблюдая за тем, как корчится в конвульсиях нежизнеспособная система, созданная у меня на глазах, не нашел ей альтернативу?

— Насчет тебя я, пожалуй, могу сказать, — пробормотал Дан. — Ты слишком умен, чтобы придумать систему, при которой правят дураки.

— Ну а если другой возможности нет?.. Ладно, об этом после. Так вот, сначала я подумал, что виновны наши генетические отличия от землян, но потом, разобравшись в деталях с земной историей, обнаружил, что и на Земле не все столь однозначно. Демократия, не привнесенная извне, а возникшая внутри, была присуща греко-римской цивилизации, и только ей. Другие цивилизации к этому не пришли, а ведь их было немало.

— На Земле, — уточнил Дан.

— Да. Цивилизация Торены, по существу, едина. Видимо, не в последнюю очередь из-за общности религии.

— Вначале ведь у вас религии не было вообще.

— Атеизм та же религия, только с обратным знаком. Ладно, речь не об этом. Мировое правительство, а что дальше?

— Дальше твоя федерация. Колонизация космоса.

— Ну, во-первых, я сильно сомневаюсь, что колонизация произойдет или даже начнется в ближайшие век-два.

— Почему это? — удивился Дан.

— Потому что главный стимул колонизации это перенаселенность. Или истощение ресурсов. Перенаселенность в обозримом будущем не грозит ни Земле, ни Торене, а что касается ресурсов, при современном состоянии космонавтики их можно просто ввозить, что и делается. Трудно вообразить, что люди, у которых в общем-то все есть, снимутся с места в массовом порядке… я не говорю об отдельных романтиках вроде нас с тобой, ведь для колонизации нужно массовое движение… что эти люди снимутся с обжитого места и примутся осваивать необитаемые планеты, где надо начинать с нуля. Вот. Это во-первых. А во-вторых, и колонизация, и моя, как ты говоришь, федерация, это ведь все внешнее. Форма.

— А под содержанием ты подразумеваешь культуру? То есть развитое общество это такое, где все станут писателями, учеными, художниками…

— Не обязательно, — усмехнулся Маран. — В литературном процессе талантливый читатель значит не меньше, чем талантливый писатель.

— Ну уж и не меньше, — засмеялся Дан и осекся. Ему припомнился отец, который выдавая ему очередную стопку книжек, неизменно спрашивал его мнение о предыдущей и слушал весьма серьезно, нередко спорил, но без всякого выражения превосходства, уважительно и аргументированно, а как-то сказал: «Писателя вырастить невозможно, но читателя из тебя я, кажется, воспитать сумел»… — Отец мой говорил нечто в этом роде, — ответил он на вопросительный взгляд Марана. — Ты ведь знаешь, он был литературовед и любил книги. Не будь его, я, возможно, стал бы одним из дебилов, неотрывно глазеющих на экраны своих ящиков…

— Сколько тебе было, когда он погиб?

— Шестнадцать. С половиной.

— Раненько. Для Земли. На Земле ведь живут долго. — Он помолчал и неожиданно спросил: — Послушай, Дан, а почему ты так редко видишься с матерью?

Дан пожал плечами.

— У меня с ней нет взаимопонимания. Никогда не было. Просто не о чем говорить. Я же тебе рассказывал.

— Я помню. Но это было давно. Теперь же все изменилось. Тогда ты был ребенком, сейчас мужчина, а она уже немолода и в силу этого зависима, можно сказать, вы поменялись местами…

— Это ничего не изменило, — возразил Дан. — В детстве она не отпускала меня из дому, теперь это не в ее силах, но будь у нее такая возможность, она продолжала бы держать меня у своей юбки. Она не одобрила, когда я стал работать в лунной обсерватории, недовольствовала, когда я улетел на базу в дальнем космосе, а когда я ушел в Разведку, вообще разыграла целую трагедию. И до сих пор, стоит мне ей позвонить, как она тут же скорбно поджимает губы и спрашивает, когда я угомонюсь.

— Она просто боится за тебя.

— А Ника за меня не боится? Или Наи за тебя? Но они же не пытаются заставить нас сидеть на Земле. Кстати, зря ты за нее заступаешься, она считает тебя виновником всех бед. Между прочим.

— Меня? — удивился Маран.

— Тебя. Во вторую очередь, конечно. Первейший ее враг, естественно, Ника. Ника сбила меня с толку, потащила в космос…

— Но ведь так и было, — улыбнулся Маран.

— Ну и что? Она не желает видеть мою жену! Моего лучшего друга!

— Жаль, — сказал Маран, — мне было б интересно с ней познакомиться. И…

Его прервал предупредительный сигнал.

— Уже? — удивился Дан, но на всякий случай вдвинулся в кресло поглубже, на выходе из гиперпространства иногда случались толчки, да и физиологические неполадки, чаще всего головокружение и легкая тошнота. Так и на этот раз, пол на секунду ушел из-под ног, каюта поплыла и секунд двадцать словно вращалась справа налево, потом остановилась. И почти сразу включился интерком. Голос капитана произнес:

— Маран, вы не могли бы прийти в рубку? Или включите свой монитор, мы передадим вам картинку. Мы наткнулись на нечто любопытное.

— Я приду, — отозвался Маран, вставая. — Пойдем, Дан, посмотрим. На большом экране.

Маран бросил на экран всего лишь один короткий взгляд.

— Что и требовалось доказать, — обронил он и сразу отошел к пульту интеркома.

Пока он разговаривал с Патриком, Дан рассматривал застывшее на опоясывавшем половину рубки большом экране причудливое сооружение. Разнокалиберные решетки, толстые и тонкие трубы, сходившиеся под неожиданно острым углом плоскости — трудно представить себе существо, способное в подобной формы помещении жить… О жизни, как таковой, речи, впрочем, не шло, множество метеоритных пробоин исключали всякую возможность ее присутствия… собственно, тут вряд ли когда-либо жили, наверно, это не было ни космическим кораблем, ни орбитальной станцией в прямом смысле слова, автоматическая обсерватория, спутник связи, нечто в этом роде. Но в любом случае, конструкция была искусственного происхождения, а значит, ее создали разумные существа и, следовательно…

Дверь в рубку распахнулась, и стремительный, как всегда, Патрик вмиг очутился рядом с Даном.

— Как видишь, наши умозаключения подтверждаются, — сказал Маран. В его голосе не было торжества или хотя бы удовлетворения, он просто констатировал факт, великодушно растянув при этом собственные прозрения на всех.

Дан не стал его поправлять, Патрик тоже, вместо того спросил:

— Мы уже пересекли границу системы? Данные о планетах есть?

— Побойтесь бога, — сказал капитан. Его низкий бас звучал гулко, как из бочки. — Мы вышли из гиперпространства пять минут назад.

— И сразу же напоролись на эту штуковину? Удивительно!

— Что тут удивительного, — возразил Дан, — Солнечная, и та засорена до невозможности, а здешняя цивилизация ведь должна быть намного старше. Даже во много раз. Тут, наверно, болтаются десятки тысяч всяких космических сооружений.

— Вообще-то да…

— Что будем делать? — спросил капитан. — Тормозить?

— Нет смысла, — сказал Патрик. — Зачем нам старая рухлядь, когда впереди нас ждет целый мир.

— Не мир, а миры, — снова возразил Дан. — Если в системе есть древнейшая цивилизация, следы ее деятельности должны быть везде.

— В сущности, да, — опять-таки согласился Патрик. — Кроме разве что газовых гигантов. Если таковые тут имеются. Правда, в атласе обозначена одна планета, но навряд ли это меняет дело.

Капитан повернулся к Марану.

— Значит, пойдем вглубь системы?

Тот коротко кивнул.

— Хорошо. А?..

— Мы вам докучать не будем, — ответил Маран на незаданный вопрос. — Наблюдательный пост уже подключен?

— Еще нет, но я сейчас распоряжусь.

— Распорядитесь. Мы перейдем туда. — И Маран пошел к выходу.

Планет в системе оказалось немного, всего четыре, но выбор был еще меньшим. Ближайшая к солнцу отпала сразу, диапазон температурных колебаний на ней не оставлял никаких шансов белковой жизни не только в смысле ее зарождения там, но и просто нахождения, разве что в специальных убежищах, внешняя находилась от звезды на расстоянии, почти вдвое превышавшем удаленность Плутона от Солнца, а из двух оставшихся более предпочтительной по астрономическим характеристикам оказалась вторая от светила, и после недолгого совещания решено было начать с нее, оставив третью, по мнению Дана, холодноватую, на потом.

Когда астролет лег на курс, Маран вдруг отставил традиционную кружку с кофе и извлек из кармана самый настоящий бумажный блокнот и ручку. Патрик вытаращился на необычные предметы, но Дан не удивился, как ни основательно освоился Маран в электронике, он нередко писал и от руки, ничего странного, он ведь вырос в докомпьютерном мире… Маран вырвал из блокнота листок, что-то написал на нем, сложил записку вчетверо и протянул Дану.

— Возьми это. Спрячь. Вынешь, когда попрошу.

— Что тут? — спросил Дан с любопытством.

— Так, одна мысль, — сказал Маран и снова взялся за кофе.

Диск планеты был весь в прихотливых сиренево-серых разводах с нерезкими переходами одного цвета в другой. Впечатление такое, словно штатный художник или, скорее, дизайнер Вселенной, разрисовывал его не маслом, как обычно, а акварелью, и пятна красок расплылись, наползли друг на друга. Изредка на общем фоне мелькали бледно-желтые мазки, с которыми гармонировали три спутника, разбросанные поблизости от диска планеты и сиявшие, как топазы, Дан догадался, что они искусственные еще до того, как поступило первое сообщение на этот счет, пока остальные, приняв сей знаменательный, однако вполне ожидаемый факт к сведению, жадно рассматривали краски нового мира, он вчитался в цифры и понял, что орбиты и скорость движения маленьких, но невероятно ярких, чуть ли не зеркальных лун далеко не случайны, кажется, они должны постоянно висеть над ночным полушарием. Черт знает что!

— Сиреневый это наверняка океаны, — объявил Патрик. — А желтый — облака. Мало облаков. Хорошая у них там погода, как видно.

— А может, облака серые, — заметил Мит. — Или даже сиреневые.

— Где это ты видел сиреневые облака?

— А где ты видел сиреневый океан?

Дан улыбнулся. Спор носил характер абстрактный, в сущности, возможно было все, просто Патрику хотелось, чтобы океан был сиреневым. А ему самому? Он подумал, что видел белесо-серые моря на Торене, бирюзовый океан на Перицене, блекло-голубой на Эдуре, желтоватый на Палевой… сиреневого не видел. Так что, пусть будет сиреневый. Для разнообразия. И вообще красиво.

Между тем, диск планеты приближался, а разграничения цветов по-прежнему не просматривалось.

— Может, изображение не в фокусе? — предположил Патрик.

— Разве так бывает? — усомнился Дан. — Тогда должна барахлить вся автоматика…

— Не говорите ерунды, — сказал Маран рассеянно. — Края диска-то четкие. Значит, фокусировка в порядке.

— А почему неразличимы границы континентов? — спросил Патрик.

— Скоро узнаешь, — сказал Маран, — мы уже практически на орбите. — Сейчас отправим зонды, и ты все поймешь.

— Я? А ты что, уже понял?

Маран неопределенно повел плечами, уходя от ответа.

Сиреневая поверхность приближалась так стремительно, что различить детали было невозможно. Потом скорость резко упала, и через несколько десятков секунд картинка на экране застыла. Достигнув высоты птичьего полета, зонд завис, чтобы дать время на выбор направления и перейти на горизонтальный режим движения. Изображение обрело четкость. Это был никакой не океан. Равнина, поросшая, насколько хватало обзора, сиреневой растительностью, наверно, какими-то цветами. Красиво.

Подумав секунду, Маран отдал команду, и зонд пошел прямо на север, вначале медленно, потом быстрее, равнина поползла, затем словно потекла назад. Первый десяток километров, второй. Появились небольшие возвышенности, остались позади, показались новые… по цвету они ничем не отличались от равнины… Зонд полетел над холмистой местностью, поросшей, как и равнина, сиреневыми растениями. А потом растительность стала скудеть, перемежаться островками песка, еще километров пятнадцать, и зонд оказался над серой песчаной пустыней, простиравшейся, как минимум, на несколько десятков километров, которые охватывало поле «зрения» зонда.

— Черт возьми! — воскликнул Патрик. — Как это понять?

— Дан, — сказал Маран, не оборачиваясь, а продолжая смотреть на экран, — вынь то, что я тебе недавно дал. Ну ту бумажонку.

Дан вытащил из кармана сложенный листок и хотел было его развернуть, но вскочивший с места Патрик невежливо выхватил у него записку и прочел. Он молчал добрых две минуты, потом проворчал:

— Иногда, Маран, мне кажется, что ты не человек, а персонаж какого-нибудь научно-фантастического фильма. Пришелец из будущего или…

Он умолк и только покачал головой.

Дан забрал у него листок и прочел вслух строку, написанную на интере мелким, но четким почерком:

«Планета, на которую мы направляемся, лишена океанов».

Казалось, все должны оцепенеть от изумления, но Мит только улыбнулся, а у неподвижного Санты был вид человека удовлетворенного, но не удивленного. Собственно, и сам Дан не был очень уж потрясен, правда, по другим мотивам, вернее, и по другим, в сущности, втихомолку и он, вроде Санты, считал Марана непогрешимым, но его достаточно спокойная реакция обуславливалась и иным обстоятельством, зная Марана настолько хорошо, насколько знал, он в определенной мере угадывал и ход его мыслей — к сожалению, лишь постфактум.

Он хотел было смять бумажку и выкинуть, но передумал, снова сложил ее и спрятал в нагрудный карман.

— Автографы коллекционируешь? — съязвил Патрик, но тут же повернулся к Марану и потребовал: — И мне.

— Что и тебе?

— Автограф. Предскажи еще что-нибудь, наверняка это не последняя твоя идея.

Маран невозмутимо вынул блокнот и ручку, вырвал еще один листок, написал на нем пару строк, сложил и отдал Патрику. Тот спрятал записку, поколебался и буркнул:

— Может, объяснишь? Насчет океанов.

— Не могу, — сказал Маран серьезно, хотя в его глазах мелькнули веселые искорки. — Если я тебе объясню насчет океанов, ты сразу сообразишь, что в записке.

Дан потрясенно заморгал. Вот это да!

— Кажется, я догадываюсь, — сказал он шепотом. — Что ты там написал.

— Больно умные вы все стали, — вздохнул Патрик. — Может, и ты напишешь мне, дураку, записочку. А я потом сравню. И предъявлю Марану, чтоб он не воображал о себе слишком много…

— Я поверю ему на слово, — сказал Маран нетерпеливо. — И вообще, может, вы соблаговолите вернуться к работе?

Патрик сел на место, и некоторое время все молча следили за полетом зонда, но скоро Патрик начал снова:

— Выходит, тут никого нет? Значит, это все-таки не та планета? Как же тогда ты угадал насчет океанов? Или это случайное совпадение?

— А искусственные спутники и та штука, которую мы встретили на входе в систему, тоже совпадение? — спросил Дан.

— Нда… Нет, вряд ли. Но где тогда жители этой планеты?

— Они могли вымереть, — предположил Мит.

— Жители да. Но не материальные следы их существования. Теоретически они должны попадаться на каждом шагу. Вообразите Землю. Да даже Торену! Триста километров… мы ведь уже прошли триста?.. и ни единого города, деревни, одинокого… как это называется?.. ранчо. А теперь еще горы начинаются…

Зонд действительно сменил режим и пошел под углом вверх, следуя довольно крутому склону. Несколько километров такого полета, и он снова завис…

— Стоп! — сказал Маран.

Патрик громко ахнул. Весь экран, от края до края, заполнила городская панорама.

Город был велик. Не так огромен, как крупнейшие города Земли, построенные до эпохи Разъезда, но миллион жителей, пожалуй, вместить мог. Он тянулся по краю пологой дуги, которую образовывало уходившее вдаль плато, длинной узкой полосой, лишь в центральной части расширяясь в глубину нагорья. Поднявшись высоко в небо, чтобы охватить всю панораму, зонд затем спикировал в сторону центра, и за пару минут, пока он снижался, Дан сначала понял, что ошибся в своей оценке относительно населения, миллиона человек тут жить никак не могло, потому что в городе практически не было высоких зданий, лишь низкие, широкие строения, а затем осознал, что внизу, в сущности, не город, а руины. Хорошо сохранившиеся, но руины. Не очень обширная пустая площадь среди невысоких, большей частью квадратных в горизонтальной проекции построек казалась голой, ее бетонное покрытие было местами занесено песком вперемешку с сухими остатками растений, местами обнажено, видимо, одни лишь ветры… довольно сильный дул и сейчас, покачивая зонд и панораму на экране… подметали ее и снова припорашивали. Строения вокруг состояли, казалось, из одних колонн. Тесно поставленных колонн в несколько рядов, смещенных по отношению друг к другу, так что просветы первого ряда визуально перекрывались колоннами второго и третьего. Стиль напоминал скорее коринфский — чрезвычайно пышные капители со множеством завитушек, тела колонн высокие и стройные, правда, без каннелюр. Совершенно плоские крыши огорожены обломанными в большинстве своем столбиками, остатком балюстрад, наверно. Обломанные столбики, отбитые или сточенные песчаными бурями завитки капителей, расплывшиеся очертания орнаментов на фризах, растрескавшееся покрытие, потеки на когда-то, видимо, безупречно белой поверхности… Зонд скользнул меж колонн внутрь строения. Дан с трудом сдержал возглас удивления. Внутренность дома, по сути, не была отделена от улицы, спрятанные за колоннами тонкие стенки оказались не сплошными, а состояли из отдельных вертикальных полос, оставлявших между собой довольно широкие промежутки. Площадка в центре пустовала, ни одного предмета, чтобы судить, храм это или жилище. Жилище? Насквозь продуваемое, не дом, а, по сути дела, балкон, никакой защиты от ветра, холода, дождя… Тут он понял.

— На этой планете, наверно, чертовски жарко, — сказал он, посмотрев на цифры, застывшие в углу экрана. Температура там, внизу, в данный момент была тридцать восемь градусов по Цельсию.

— Да, тридцать восемь это немало, — согласился Патрик.

— Но это отнюдь не предел, — заметил Дан. — Обрати внимание на характеристики орбиты.

Патрик помолчал, глядя на цифры, потом покачал головой.

— Я думаю, тут бывает до пятидесяти.

— И не ниже двадцати пяти-семи. Чрезвычайно жаркая планета. Потому и архитектура такая необычная.

— Я бы назвал ее сквознячной, — сказал Патрик. — Но это, наверно, седая древность. Не могли же они не изобрести кондиционирования. Маран, это, видимо, самая старая часть города, может, пойдем дальше?

— Пойдем, — согласился тот.

Зонд взмыл вверх, поднимаясь над холмистым районом, сплошь застроенным однотипными домами с колоннадами. Эта часть города была лишена улиц, во всяком случае, в земном их понимании, просто между разбросанными по некрутым склонам с радовавшей глаз неправильностью строениями оставались промежутки в три-четыре метра шириной. Но когда зонд, повинуясь команде, продолжил путь на север, в глубину нагорья, обозначилась граница района, не такая четкая, как это бывает в старых земных городах с остатками крепостных стен, как бы разгораживающих эпохи, но все же различимая: строения с колоннадами сначала смешались с сооружениями иного типа, потом уступили им место. Эти дома были попроще, они, по существу, сохраняли тот же принцип, но только без колонн, их стены, сложенные из камня или искусственных блоков, похожих на кирпич, но в несколько раз крупнее, тоже состояли из отдельных полос в два сдвинутых по отношению друг к другу ряда. Выглядели они не очень привлекательно, даже бедно, без архитектурных украшений, без балюстрад на сохранившихся крышах и казались куда более запущенными — стены были в глубоких трещинах, кое-где частично рухнули или наполовину ушли в песок, крыши в большинстве провалились, видимо, древнюю часть города сохраняли, реставрировали, а эту нет…

— Функционализм, — пробормотал Патрик с пренебрежительной усмешкой. — Бездарная эпоха.

— Или просто бедность, — сказал Мит.

— То есть?

— Разве не может быть, что эпоха одна, только в центре жили богатые, а по периферии бедные?

— Почему бы и нет, — признал Патрик.

Действительно! Дан слегка смутился. Сам он сразу решил, что архитектура относится к разным периодам, а судить об этом можно будет только после спектрального анализа… Но вот это уже точно иная эпоха! Пояс невыразительных строений кончился, и появились сооружения совершенного иного вида: гладкие, лишенные оконных и даже как будто дверных проемов кубики и параллелепипеды всех цветов радуги, от пастельных тонов до ярчайших, и к тому же, сияющие, как елочные игрушки.

— Ловко, — одобрил Патрик. — Вместо кондиционирования отражение. И как новенькие, тоже, наверно, какой-то «вечный» пластик.

В этой части города улиц тоже не просматривалось, хотя дома были расположены не впритык, а на известном расстоянии друг от друга, но раньше между ними, очевидно, располагались сады или, по крайней мере, какая-то растительность, сейчас почти полностью высохшая… Превратившиеся в кучки хвороста кусты с остатками желтоватой, свернувшейся трубочками листвы, газоны, вместо травы поросшие натуральной соломой…

— А что это там блестит? — спросил Маран, обращаясь больше к себе. — На северо-восток, — сказал он в микрофон, и зонд послушно повернул вправо.

Прошло две-три минуты, и сверкающая черточка в углу экрана, переместившаяся после маневра зонда в середину, превратилась в исполинское сооружение неправильной формы, но вытянутое вверх.

— Обелиск, — предположил Дан вслух.

Обелиск имел вид стилизованной человеческой фигуры: ниспадавшая многочисленными расходившимися вширь складками до земли хламида придавала ей в целом коническую форму, однако выше в глыбе неведомого материала вырисовывались только намеченные, но безусловно человеческие черты лица, можно было различить нос, глаза, губы, поднятые вверх руки соединялись над головой в запястьях, кисти заменял сверкающий, как и весь обелиск, шар. Лицо статуи было обращено на юг, туда, откуда прилетел зонд, к долине.

— Интересно, что значит этот шар, — сказал Дан. — Наверно, что-то символизирует, может быть, солнце? До чего ярко блестит, смотреть больно. Прямо светится.

— Ты почти прав, — отозвался Маран. — Я полагаю, что он светится… или, по крайней мере, светился… не только днем.

— То есть?

— Это маяк.

— Ты хочешь сказать, что раньше здесь было море?

— Да. Есть возражения?

Никто не возразил. Маран, подумав, отдал приказ идти дальше на север, зонд вернулся на прежнее направление, бодро полетел вперед, миновал зону блестящих домиков и вырвался на однообразную сиреневую равнину с серыми островками песка. Пять минут, десять, пятнадцать. Равнина казалась бесконечной.

— Странно, — сказал Патрик. — Вроде бы полно места… Никаких оснований посягать на океаны… — Он еще раз обвел взглядом весь пейзаж, заключил: — Смотреть особенно не на что, — и предложил: — Поговорим?

— Можно, — ответил Маран, поворачиваясь к экрану в профиль.

— В начале прошлого века и в позапрошлом было много рассуждений и всяческой писанины на тему грядущего перенаселения Земли. Высказывались идеи типа, что когда-нибудь осушат океаны, застроят их дно, разведут там плантации…

— Но ведь перенаселенности так и не возникло, — заметил Маран. — На Земле, я имею в виду.

— Да, проблема решилась сама собой. В какой-то момент рост резко замедлился.

— Насчет «сама собой» можно поспорить, — сказал Дан.

— Ты имеешь в виду войны прошлого века? Но ведь в позапрошлом они принесли куда больше жертв, однако не помешали достигнуть максимальной численности популяции именно в начале прошлого.

— Нет, я имею в виду не войны. Скорее, это связано со степенью цивилизованности. На определенном уровне развития размножение перестает быть… Не знаю, как это назвать. Бесконтрольным? Нет, не то слово.

— Бездумным, — сказал Патрик.

— Возможно. Неважно. Дело не в формулировке. Главное — сам факт. Интенсивность размножения уменьшается. Постепенно оно сводится к необходимому для поддержания существования популяции минимуму. Даже еще меньше — в нынешних семьях большей частью по одному ребенку. Наверное, здесь произошло то же самое. Никто не осушал океанов, они просто высохли. Жаркий климат. Может, и изначально они были невелики, да и неглубоки, возьмите эту долину, сколько там, километр, полтора? Правда, в других местах может быть больше, мы еще не все ведь видели…

— Может, но это не суть важно, — решил Патрик. — Ты по-видимому прав. Наверно, они использовали воду для орошения… как-то перегоняли, если она была соленая, как в земных океанах… Вообще, я так понимаю, что эта цивилизация формировалась главным образом в борьбе с климатом. С жарой, засухами… Маран, ты не согласен?

— Нет, отчего же, — ответил тот. — Я просто задумался над другим.

— Другим?

— Это замечание Дана… Насчет степени цивилизованности…

— Ты иного мнения? — спросил Дан.

— Нет. Но, видишь ли, это обозначает проблему. Продолжая наш недавний разговор…

— Какой?

— У башни.

— А!

— Ты ведь базировался на сравнении разных земных народов, так?

— Естественно.

— Если тут произошло то же самое, значит, мы получаем некое общее правило.

— Ну?

— Это ставит нас перед дилеммой. Если всякая цивилизация по достижении определенного уровня развития перестает расти численно, то каким образом она может распространиться пространственно? Поглощая чужие цивилизации?

— Вообще-то, если подойти к вопросу исторически, именно этот путь и был главным, — заметил Дан. — Возьми хоть Римскую империю, она ведь вбирала в себя страны и народы. Собственно, и все последующие империи тоже. Да и раньше… Александр Македонский, например…

— Да. Это имперский путь. Если обратиться к истории еще раз, мы обнаружим второй вариант. Распространение в пространстве варваров.

— Варвары, — сказал Патрик, — это еще не цивилизация.

— Да, но позднее они могут ее создать. Там, куда явились. Или, по крайней мере, влиться в старую, придав ей новые качества. Но, во-первых, варвары обычно, приходя в новое место, из старого уходят, в сущности, это не распространение, а переселение. Потом это возможно только в пределах одной планеты, варвары ведь не могут выйти в космос… собственно, даже на одной планете при достаточном продвижении цивилизации, она уже способна отбить любых варваров. Оружием, я имею в виду. То есть остается только имперский путь, так? Но тут уже возникает другая проблема. Чтобы поглощать народы или менее развитые цивилизации в космосе, сначала надо их найти.

— Сначала надо, чтобы они существовали, — поправил его Патрик.

— Это тоже. Но главное препятствие на имперском пути даже не это.

— А что?

— Моральные соображения. Высокоразвитая цивилизация стать на этот путь просто не может. Если она действительно высокоразвита, а не просто хорошо вооружена. Словом, скажите мне, пожалуйста, каков должен быть стимул космической экспансии человечества?

— Сознательность, — сказал Патрик бодро. — Высокая сознательность человечества. По крайней мере, его отдельных представителей. Ха-ха!

— Есть еще клонирование, — заметил Дан. — Хотя его и запретили на Земле, но в космосе могут разрешить.

— Ладно. Внесем поправку. Высокая сознательность отдельных представителей человечества плюс клонирование. Маран, это тебя устраивает?

— Клонирование кого? — поинтересовался Маран. — Отдельных представителей?

— Не позволят, — покачал головой Дан. — Евгеника. Потому его на Земле и запретили.

— Дело не только в этом, — сказал Патрик. — Не будешь же ты заселять планету клоном одного человека. Или десяти.

— А почему? — спросил Мит.

— Полученная таким образом популяция нежизнеспособна. Она выродится через пару поколений. Быстрее, чем потомство кровных родствеников. Не получится, Маран. Придется воспроизводить все, как есть. Ну отбросить самые дурные гены…

— Земля не согласится, — снова вмешался Дан. — Колонии с улучшенным хоть на йоту населением покажутся опасными. Максимум того, на что можно рассчитывать, это копия Земли.

— Копия человечества автоматически означает копию всей цивилизации. И в итоге отсутствие естественных стимулов для эмиграции, — заметил Маран. — Помнишь наш разговор? Человек либо бежит оттуда, где плохо, либо стремится туда, где хорошо. А когда везде одно и то же?

— Когда везде одно и то же, никто никуда не переезжает, — сказал Дан. — Еще в прошлом веке огромные массы людей перемещались по земному шару из страны в страну. А сейчас миграция почти превратилась в историческое понятие. Так что в такие колонии никто не поедет.

— Более того, — добавил Маран, — такие колонии тоже не будут способны на какое-либо движение. Так что и о вторичной экспансии мечтать не приходится.

— Что же у тебя выходит? — спросил Патрик. — Что загнивание неизбежно? И не только у нас, а вообще? Универсальное правило для любой цивилизации?

— У меня есть ощущение, что кое-какие ответы на твои вопросы мы получим здесь, — сказал Маран. — А пока вернемся к экранам.

На исходе третьего дня сели подводить первые итоги. Конечно, делать окончательные выводы не приходилось, но кое-что было ясно. На планете действительно не оказалось ни океанов, ни хотя бы больших озер, только несколько десятков небольших водоемов с грязной серо-желтой водой, разбросанных по дну бывших морей. Сухая степь или полупустыня, поросшая сиреневыми цветами… Увидев их крупным планом, Дан вспомнил большой букет особым образом, так что они сохраняли форму и окраску, высушенных цветов, который Ника уже несколько лет возила с собой с квартиры на квартиру, букет ей подарила мать, изготовившая его собственноручно, такое у нее было хобби, здешние цветы тоже казались высушенными, особенно, наверно, из-за желтых и ломких на вид стебельков, на которых они чопорно торчали… Сухая степь вперемешку с участками серой песчаной пустыни и города.

Городов было много, тысячи, разной величины, от совсем маленьких, по земным стандартам, деревень, в которых могло жить лишь несколько сот человек, до больших, на миллион жителей, таких, правда, мало, и мегаполисов пока не обнаружилось, а впрочем, обследовали за эти три дни лишь десятка два поселений. Капля в море. Однако только на то, чтобы просто облететь все эти города и городки, понадобилось бы несколько месяцев, а чтобы их основательно изучить — несколько десятилетий, если не столетий, ведь даже земная археология до сих пор находит объекты для исследования.

Города, в которых побывали зонды, были разбросаны по планете более или менее равномерно. Они были и схожи, и несхожи. Например, необычный архитектурный прием — стены полосами, использовался отнюдь не везде, довольно часто на равнинах — не тех, что образовались на месте исчезнувших морей, те, в основном, пустовали, а первоначальных, на равнинах, но не в горах, во всяком случае, пока в поселениях горных стран такого не обнаружилось, в них дома имели нормальные сплошные стены, видимо, там было не столь жарко, во времена, когда шло строительство, уж точно. А вообще здешняя архитектура оказалась не менее разнообразной, чем земная или торенская: колонны и купола, башни и пагоды, дворцы и простенькие домики, здания относительно, хоть и не слишком, высокие, вытянутые вверх и низкие, приземистые, в горизонтальной проекции — прямоугольные, квадратные, круглые, по материалу — каменные, пластиковые, стеклянные… только деревянного не встретилось ничего, никаких сооружений, как и ни одного леса или сада. И все города были заброшены, по площадям, покрытым не бетоном, как показалось вначале, а пластиком, гуляли ветры, передвигая и перемешивая островки песка, а в иных местах, ближе к пустыне, целые дюны, частенько попадались полуразрушенные строения, несколько раз они оседали прямо на глазах, изредка обнаруживались уже настоящие руины, почти кучи камня. Особенно много развалин оказалось в районах, по-видимому, старых, а лучше всего сохранились похожие на елочные игрушки разноцветные домики, которые, в отличие от прочих, были везде, во всех городах, они, наверно, строились позже других. Проникнуть в них зонды не сумели, малозаметные (но все же существовавшие) двери не реагировали ни на электромагнитное излучение, ни на вульгарные толчки, а более старые постройки пустовали, их, видимо, забросили раньше.

Когда Маран созвал членов экспедиции к себе в каюту, Дан в первый момент удивился, ему казалось, что совещаться еще рано, сделано слишком мало, но потом он подумал, что дальнейшее продвижение может быть только количественным, а не качественным, и решил, что будет голосовать за высадку.

Но Маран никаких голосований устраивать не собирался.

— Я думаю, сидеть на орбите не будем, — сказал он сразу. — Это бессмысленно. Завтра собираемся и послезавтра вниз.

— Боюсь, что наше пребывание здесь вообще мало осмысленно, — проворчал Патрик. — Мы же не археологи.

— Надо ли понимать тебя так, что ты хочешь остаться на орбите? — спросил Маран, пряча улыбку.

— Я?!

— А что ты тогда ноешь? На Эдуре, я помню, в первые часы ты мечтал об археологических изысканиях.

— Он просто избаловался, — сказал Дан. — Привык на каждом шагу открывать братьев по разуму.

— Таких братьев, как палевиане, я в гробу видел, — возразил Патрик.

— Насчет братьев, — сказал Маран, — все не так однозначно.

— Да что ты! Планета заброшена давным-давно. Это кладбище. Или музей, как хочешь.

— Из чего это следует? — спросил Маран спокойно.

— Из чего?

— Да, из чего. Мы ведь познакомились с ничтожной частью планеты.

— Если ты имеешь в виду города — то да. Но что на ней нет ни одного поля, сада, плантации, уже ясно.

— Это не аргумент, — возразил Маран. — На Палевой тоже была аналогичная картина, но ты, насколько я помню, первый заговорил о возможности…

— Промышленного производства пищи?

— Согласись, что при здешнем климате и предполагаемой древности цивилизации было бы логично…

— Да, — прервал его Патрик. — Но тут нет воды.

— На поверхности.

Патрик больше не спорил. Он помолчал, подумал, потом спросил:

— Так ты считаешь, что тут кто-то есть?

— Нет, — ответил Маран. — Я только считаю, что такая возможность не исключена.

Патрик заметно оживился.

— Но тогда их следует искать в горных районах, — заметил он. — Там прохладнее.

— Не обязательно, — сказал Дан. — Не обязательно в горах, я имею в виду. Вы обратили внимание, что здесь нет зданий, похожих на производственные?

— Опять аналогия с Палевой?

— Почему только с Палевой? У нас ведь тоже производства постепенно переносятся под землю.

— Производства, но не жилье.

— Да, но учитывая отсутствие сельского хозяйства, они должны жить там, где есть или сохранилось производство. Ведь системы перевозок вроде нашей, земной, тут не видно. Перевозок, связи. Никаких радиоволн… Кстати, Маран, мне это не нравится. Отсутствие их самих на виду объяснить нетрудно, но как мотивировать полное отсутствие электромагнитного излучения?

— Когда человек умирает, — вдруг вставил Санта, который, как обычно, скромно сидел в уголке и помалкивал, — случается ведь, что он теряет речь, а есть и даже думать еще может.

— Истина глаголет устами младенца, — сказал Маран.

— Не исключено, — согласился Патрик. — Упадок цивилизации это же не внезапная смерть. Не ядерная война, чтобы все рухнуло сразу. Вполне вероятно, что функции утрачиваются постепенно.

— Но их утрата говорит о том, что конец близок, — резюмировал Дан. — Надо торопиться.

— И где же мы высадимся? — спросил Патрик. — В горах или на равнине?

— Я думаю, это не столь принципиально, — решил Маран. — Сядем рядом с каким-нибудь городом, под которым при каротаже обнаружатся пустоты. Средств отличить работающее производство от неработающего у нас, по-моему, нет?

— Нет, — сказал Патрик. — Теоретически мы могли б использовать термоиндикацию… если их теплопродукция достаточно велика, чтоб наша аппаратура ее засекла… либо попробовать уловить вибрацию, но все это никак не с орбиты.

— Понятно. Тогда расходимся. Дежурить у экранов будет Мит, остальные по каютам.

Средней величины город, который выбрали для высадки, находился в предгорьях. Однако, несмотря на то, что он был расположен на добрых полторы тысячи метров выше уровня бывшего моря, жара с утра стояла совершенно несусветная, сошедший с трапа орбитолета первым Патрик тут же стал стаскивать с себя куртку, а потом и рубашку. Дан уже на трапе посмотрел на термометр. Тридцать шесть градусов в тени.

— Надо как-нибудь пробиться в один из их термосов, — сказал Патрик, — а то мы тут просто сдохнем.

Дан молча согласился с ним, хотя они и предполагали расположиться в одном из обычных домов, которыми, в основном, была застроена небольшая котловина и довольно пологие склоны вокруг. По данным предварительной разведки здесь не было ни колоннад, напоминавших о земной античности, ни пышных сооружений, похожих на дворцы или храмы, ни обелисков или обнаруженных вчера в совсем маленьком поселении на другой стороне планеты небольших усеченных пирамид, роль здешней достопримечательности, говоря языком путеводителей, играли высокие узкие здания, а точнее, башни, уходившие далеко в небо (не потому ли Маран избрал именно это место, подумал Дан, невольно вспомнив картину Брейгеля на экране пролонгатора). Даже несмотря на нестандартно большую высоту, они могли б вызвать ассоциации с башнями средневековых крепостных стен, по сей день сохранившимися во многих земных городах, но вместо того, чтобы быть более или менее равномерно распределенными по городу или хотя бы какой-то его части, они торчали пучком в одном месте и возводились, видимо, не так давно, как можно было бы подумать, обратившись к земным аналогиям, синтетическое покрытие и прозрачные, типа стеклянных, куполки вместо крыш плохо сочетались с представлениями о средневековье. Все остальное, кроме башен, выглядело достаточно обыденно: дома без затей, какие строят на разных планетах человеческие существа — четыре стены, крыша, окна и двери, строят столетиями, тысячелетиями, меняя высоту этажей и проемов, форму крыш и отделку, материалы и цвета, но сохраняя нечто, присущее всем стилям, то есть те самые стены, крышу, окна и двери. Нежилые, запущенные, полуразрушенные, эти дома обступали центр, где вместо традиционной площади или, точнее, на ней, занимая ее почти целиком, красовался пучок башен, и густо заполняли девять десятых города. А по окраинам было разбросано несколько сот небольших, наверно, индивидуальных домиков, которые Дан про себя называл елочными игрушками, а Парик окрестил термосами. Когда-то они, наверно, были окружены садиками, а теперь переливались серебряным блеском на пустошях среди куч песка и сиреневых цветов — рассмотрев цветы, Дан с удивлением убедился, что они не просто похожи на вечный букет Ники, они и есть сухие… ему сразу вспомнились периценские «соломинки для коктейля», и он на несколько минут отключился от действительности, «перебравшись» на Перицену и в прошлое…

Орбитолет сел в окраинном районе, где обычные дома стояли вперемешку с «термосами», так что переориентироваться было несложно, всего лишь предпочесть дому, который высился слева, дом пониже справа. «Термос». Если, конечно, удастся его открыть.

— Не знаю, попадем ли мы внутрь, — выразил он свое сомнение вслух. — Зондам ведь это не удалось.

— У зондов не те возможности, — возразил Патрик. — Наши «ключи» дают и диапазон шире, и комбинаций намного больше. Я попробую.

— Попробуй, — согласился Маран, и Патрик, вытаскивая на ходу из заднего кармана пристегнутый цепочкой к поясу брюк крохотный металлический кубик, направился прямо к сверкающему, похожему по очертаниям на продолговатый брусок «термосу».

— Осторожней, — сказал Дан вдогонку. Ему вдруг пришел на память обрушившийся от его «ключа» дом в Леоре, обломки которого не похоронили его под собой только благодаря молниеносной реакции Марана.

Патрик обошел вокруг блестящего ярко-фиолетового параллелепипеда, вглядываясь в поверхность, искал дверь, надо понимать. Пока он изучал объект, подошли и остальные. Дверь прилегала к стене настолько точно, что перехода не чувствовалось, видна была лишь тонкая, с трудом различимая на переливавшейся под солнцем поверхности линия. Наконец, разобравшись с местом воздействия, Патрик благоразумно отошел на пару метров и остановился, как бы примериваясь…

— Погоди-ка! — сказал Маран. Потом отстранил удивленного, уже поднявшего руку с «ключом» Патрика, подошел к двери чуть ближе, стал перед ней, засунув руки в карманы, и после секундной заминки громко сказал:

— Сезам, отворись!

И дверь медленно, словно нехотя, поползла в сторону.

— Маран, — сказал Патрик, — это переходит все границы.

— Что значит «сезам»? — спросил Санта.

— Волшебное слово из земной сказки, — ответил Маран и рассмеялся.

— Она просто реагирует на человеческий голос, — пояснил Дан. — Маран, как ты догадался?

Маран пожал плечами.

— Это ведь всего лишь жилище. Не сейф. Не секретный архив. Не ангар космопорта. Многокомпонентные комбинации… Не слишком ли сложно? Я подумал, что проще всего было бы настроить замок на голос. Наш вариант, биополе… простите, ваш, земной… тут не сработает, жарко. Конечно, замок мог быть настроен на голос владельца дома…

— Вообще-то странно, что он среагировал на твой голос, — согласился Дан. — Владельца — было б логичнее. Так каждый встречный может войти. Нет ли тут ловушки?

— В деревне, где я родился, — сказал Мит, — никто не запирал дверей. Вообще никаких замков не водилось. Не знаю, как теперь, двадцать лет не был, но тогда…

— То есть подвоха нет, ты думаешь? — спросил Дан. — Эта штука не обвалится, если мы в нее войдем?

— Сейчас проверим, — сказал Маран и шагнул к двери, но Мит одним прыжком оказался между ним и дверью и переступил порог первым. Ничего не случилось, только Маран недовольно бросил: — Мит, я уже не глава правительства, а ты не начальник моей охраны.

— Извини, — сказал Мит, по-прежнему стоя в дверном проеме и держась руками за его края, — инстинкт. — Он опустил руки и прошел внутрь. — Дом как дом, — добавил он уже изнутри. — Я думаю, можно входить.

Прихожей в доме не было, сразу за дверью начиналась большая комната, очень большая, целый зал. Собственно, и в тех зданиях, в которые зонды проникали беспрепятственно, во всех — от строений с колоннадами до полностью закрытых, подобно земным, домов, внутренние перегородки встречались редко, преобладали обширные помещения, видимо, такая архитектурная особенность диктовалась климатом, ведь чем меньше стен, тем прохладнее.

В комнате, первой из обследованных за эти дни, стояла мебель. Дан не удивился. Наверно, население планеты сокращалось постепенно, и все прочие здания были оставлены давно, может быть, в незапамятные времена. Если догадка Марана верна, и здешняя раса и есть та, которая жила или, скорее, присутствовала на Эдуре восемь тысяч лет назад, то… Возможно, деградация тоже длилась тысячелетиями, они, потихоньку сокращаясь в численности, переселялись в последние, самые комфортабельные из созданных их цивилизацией дома, бросая все прочие… Почему пустыми? Ну во-первых, за тысячу лет любая мебель превратится в прах, и потом, у них могло прекратиться производство, и они постепенно использовали все, что было в брошенных домах…

Но в этом доме жили не так давно, вокруг почти не было пыли, только рядом с дверью, видимо, ветры вбили ее даже через тончайший зазор. И все было в целости. Обстановка, совсем не чуждая взору землянина, немножко странноват подбор предметов, но и только. Гладкие стены из неизвестного материала, задерживая тепло — в доме царила на редкость приятная после наружного пекла прохлада — пропускали солнечный свет, но прозрачными не были… нет, одна стена, за спиной Дана, та, в которой находилась дверь, изнутри казалась стеклянной, просматривались все окрестности. Дан почувствовал себя, как на сцене театра, наверно, надо долго привыкать, пока поверишь в то, что ты видишь, а тебя нет. В комнате стояло несколько кушеток разной ширины, центральная — метра в четыре, но были и две поуже и три совсем узких. И подлиннее земных где-нибудь на полметра. Материал напоминал толстое, сантиметров в пятнадцать, стекло. Стеклянная панель на четырех тонких черных ножках. Десяток кресел без подлокотников из того же материала, по сути, тоже панели, только изогнутые в форме несколько деформированной буквы S. Наверняка что-то чрезвычайно жесткое, хоть и прохладное, во всяком случае, на вид. Дан коснулся кресла пальцем, потом осторожно сел и… погрузился в нечто мягкое и удобное. С ума сойти! Он привстал, посмотрел — абсолютное стекло. Нда.

Кроме мягкой мебели, в комнате стояли несколько столов, ряд шкафов вдоль одной из стен, висела пара полочек с непонятными предметами разной формы и расцветки, наверно, местными безделушками. Никаких статуэток, картин, фотографий. Половину другой стены занимала странная матовая черная пластина, спускавшаяся до пола и как бы переходившая в такую же, довольно широкую, не уже метра, полосу на полу. Книг не было, впрочем, это удивило Дана куда меньше, чем отсутствие каких-либо экранов. Может, их заменяла эта пластина? Может, это телевизор, стереовизор или, учитывая предполагаемый уровень технического развития, головизор?

Патрик, между тем, принялся открывать шкафы. Большинство пустовало, только на полке одного стояло около десятка высоких четырехгранных стаканов из непрозрачного темного материала, а в другом обнаружилась кучка одежды, наверно, ненужное старье, которое уходя, не сочли нужным забрать с собой. Собственно, уходя куда? И однако они ушли, ведь нет ни трупов, ни костей. Хотя не обязательно, чтобы именно обитатели этого дома были последними жителями города… А где тогда последние? Лежат в одном из других домов? Ну пусть так. А где вообще останки обитателей планеты? Конечно, постепенное умирание цивилизации это не гибель от войны или эпидемии, живые успевают хоронить мертвых… Впрочем, и такое умирание может проходить по-всякому, почему бы умственному и моральному вырождению не обернуться всеобщим варварством, когда последние из живущих начнут крушить все вокруг…

Патрик поднял лежавшее на полке смятое одеяние, это было что-то вроде женского платья из… как называлась ткань, Дан не знал, но подобные платья видел на Земле, будучи надетыми, они плотно облегали фигуру… Еще одно платье, трикотажная или из чего-то похожего майка, почти такая же, какие сейчас были на троих из них, в том числе, самом Дане, только поярче и подлиннее, на великана типа наследника Стану Горта, нет, не великана, а дылду, потому что майка была узкой, на человека высокого, но худого, наконец какие-то панталоны или шорты… Все.

Санта рассматривал безделушки на полках, Маран, как и Дан, устроился в кресле и рассеянно глядел в пространство, а Мит присел на корточки у полосы на полу и притронулся к ней сначала пальцем, потом ладонью.

— Что бы это могло быть? — спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Головизор, — сказал Дан. — Объемный телевизор.

— Как? — Патрик оставил одежду и присоединился к Миту. — Из чего ты это вывел? — спросил он через минуту.

— Из ничего, — сказал Дан смущенно. — Просто мне так хочется.

— Хочется? — Патрик хмыкнул. — Собственно, почему бы и нет? Древняя цивилизация, высокие технологии… Хотя доказательств никаких…

— Ладно уж, сделай Дану подарок, согласись с ним, — сказал Маран, вставая. — Посмотрим, какие еще тут есть помещения.

Он прошел к малозаметной двери в дальнем углу, том же, где была входная, и открыл ее. Дан вскочил и нагнал его в коридоре, оказавшемся за дверью. Тот был довольно узок, не шире полутора метров, но длинен, из конца в конец дома, начинался у прозрачной стены и упирался в противоположную. В коридор, кроме той двери, которая вела в него из комнаты, выходили еще четыре с другой стороны. Маран отворил или, вернее, приотворил первую, заглянул внутрь и закрыл. Потом повторил ту же операцию со следующей. На этот раз сохранить бесстрастный вид ему не удалось, правда, до торжества не дошло, но на его лице отразилось несомненное удовлетворение. Дальше он не пошел, вернулся в комнату. Дан очутился у первой двери одновременно с Патриком, тот распахнул ее рывком и на минуту окаменел. Потом полез в карман. Дан следил за ним с веселым любопытством. Патрик вытащил записку, которую четыре дня назад, на орбите, вручил ему Маран, развернул ее дрожащими, это Дан видел ясно, пальцами и уставился на текст. Затем сложил листок и снова спрятал в карман. Дан не стал спрашивать его о содержании записки, он уже знал, что в ней.

— Ты это имел в виду, когда сказал там, наверху, что догадался?

— Да.

Патрик, не вымолвив больше ни слова, вернулся в комнату и сел в первое попавшееся кресло. Дан пошел за ним, предоставив Миту с Сантой осматривать гигиенический блок.

Марана в комнате не было, посмотрев наружу, Дан увидел, что он стоит возле орбитолета, наверно, распоряжаясь насчет выгрузки или ведя какие-то переговоры с астролетом.

— Все из-за этой дурацкой должности, — буркнул Патрик. — Голова набита кучей всякой ерунды. Хотя Маран тоже… Он ведь был занят больше меня, да и не тем, разбирался с этой Бакнией… Нет, все дело в интуиции.

— В немалой степени, — согласился Дан.

— Да… Нет. Боюсь, что… Очень печально, видишь ли, получается.

— Что?

— Что? Я не знаю бакнианского, но могу поспорить, что Мит там объясняет Санте, что к чему. Не так ли?

— Так, — сказал Дан, прислушавшись к голосам в коридоре.

— Вот! Мит, который там не был, только видел записи, все понял с первого взгляда!

— Но не заранее, — возразил Дан.

— Не заранее. Но он там не был. А я был.

— Ну и что? У него тоже интуиция. Это ведь не личное качество Марана, оно свойственно торенцам в целом.

— А то, что они с Мараном выучили эдурский язык вдвое быстрее, чем мы, тоже интуиция? А что этот мальчишка, увидевший компьютер три месяца назад, манипулирует им так же свободно, как мой племянник, игравший в компьютерные игры с колыбели, это тоже интуиция?

— Ты не совсем точно осведомлен, — сказал Дан. — Санта имеет дело с компьютером не три месяца. На Торене Маран завел компьютер в своем рабочем кабинете чуть ли не с первого дня, как этот кабинет заимел… в этот раз, конечно… и я неоднократно видел, как он сажал за него Санту. Я думаю, уже тогда, когда мы все и даже я считали, что он собирается баллотироваться в президенты, он сделал выбор и не только знал, что вернется в Разведку сам, но и что возьмет с собой Санту.

— Три месяца, шесть или восемь — дела не меняет, — возразил Патрик. — Нет, Дан. Они просто умнее и талантливее нас. Разве нет?

Дан ответил не сразу. Он перебирал в памяти людей, которых узнал на Торене, начиная с Поэта и кончая Лайвой.

— Видишь ли, — сказал он наконец, — может, ты и недалек от истины. Но тут есть одна тонкость. Те, кого ты знаешь и считаешь типичными торенцами, это, условно говоря, команда Марана.

— Ну и что?

— Я познакомился в Бакнии со многими людьми и отнюдь не берусь утверждать, что все они гении. Но было одно место, где большинство из тех, кого я встречал, несомненно, по уровню в том или ином отношении было выше среднего. Как минимум.

— И что это за место?

— Окружение Марана. Понимаешь, есть люди, которые, в общем-то, сами по себе достаточно умны и талантливы, но догадываются или просто боятся, что их данные, так сказать, не абсолютны, и потому стараются создавать себе фон из людей если не посредственных, то не особенно выдающихся. А есть люди, умные и талантливые настолько, что они и окружают себя людьми умными и талантливыми. Маран… Он вообще человек довольно толерантный, но глупцов не выносит. И… Ну Поэта ты знаешь. Еще у него есть друг по имени Дае, лучший специалист по ракетной технике на Торене, умница, каких мало. Венита… Это просто великий художник. Ты видел Дину Расти, но ты не видел ее чертежей…

— Дан, это я понимаю. Но Мит и Санта не поэты, не художники, не ученые. Они обычные люди. Как бы. И это ведь не исчерпывает, как ты говоришь, команду Марана.

— Он собирал вокруг себя этих ребят несколько лет. И потом есть еще одна вещь… Я совсем недавно понял, это не бросается в глаза. Он обладает одним свойством… Я проведу аналогию. Ты ведь знаешь, они у себя в Бакнии умеют… ну будить, что ли? Я имею в виду женщин.

— Ты про это чертово кевзэ? — спросил Патрик. — Не напоминай мне, пожалуйста! Я никогда не стыдился своих мужских качеств, но тот фокус, который проделал в Астине Мит… ну история с ожерельем… С гарантией, видишь ли, два часа, без — три! Одуреть можно. А то, что сотворил с этой Олинией Маран! За одну ночь… какую к черту ночь, я засек время, он отсутствовал час сорок… за полтора часа превратить королеву в рабыню…

— Ну уж и в рабыню, — возразил Дан. — Не преувеличивай.

— Дан, ты плохо разбираешься в женщинах. Она валялась бы у него в ногах, если б он позволил… Ну и к чему ты ведешь?

— Да, в общем, не к этому, — усмехнулся Дан. — Это ты свернул не туда. Я говорил о другом. То, что имеешь в виду ты, это одна составляющая кевзэ. Доставить максимум удовольствия, так сказать, единовременно. При одиночном контакте. Но есть и вторая. Вторая составляющая. При постоянных отношениях. Освободить женщину. Или раскрепостить. Разбудить, как говорит Маран. И подвести к тому максимуму наслаждения, которое она вообще способна ощутить. Понимаешь?

— Ну?

— Это они все умеют. Многие, во всяком случае. Лучше или хуже, конечно, но умеют. Собственно, именно этому они и учатся в своих пресловутых школах. Но есть схожее качество, я назвал бы его «свойством гуру». Это умение будить интеллектуально или духовно, как хочешь. Такому, конечно, не научишься, с этим надо родиться…

— Ну?

— Маран — человек деликатный. Я никогда не слышал, чтобы он кого-то откровенно поучал. Но исподволь… Раньше меня злили его штучки, или эффекты, как я про себя их называл. Ну он любит помалкивать, помалкивать, а потом — бац! — обрушивать на тебя результат. Вроде этой записки. И даже дав тебе вывод, он не хочет разъяснять, как он к нему пришел. Постепенно я понял, что это вовсе не для того, чтобы сохранить некий ореол. Нет. Он просто побуждает тебя пройти путь самому.

— Может, все и так, — вздохнул Патрик. — Ты меня немного утешил. Марана я все равно уже… пропустил вперед. Тут ничего не поделаешь. Но быть совсем уж в хвосте не хочется.

Вошли Мит и Санта, и он замолчал.

Расположиться решили там же, правда, предварительно осмотрели еще несколько «термосов», побольше и поменьше, но ни в одном не оказалось разделения на комнаты. Все обитатели дома, сколько б их ни было, а было их, наверно, не так мало, если судить по количеству «спальных мест», в этом, например, таковых насчитывалось примерно десять… все обитатели жили вместе в одной, пусть и просторной комнате. Дана подобное положение дел чрезвычайно удивляло. Неужели это тоже можно объяснить жарой? Вряд ли. Когда-то давно, много тысяч лет назад, да, но в эпоху космических полетов? Конечно, нет. Позднее это уже был образ жизни, возможно и сложившийся в древнейшие времена под давлением климатических условий. Но почему они столь рьяно его придерживались? Странный народ…

— Странный народ, — сказал он Марану, когда они вдвоем рассовывали по шкафам контейнеры с едой и водой, сгружаемые остальными с орбитолета, — вообрази себе, что мы спали бы в одной комнате, вы с Наи и мы с Никой. Плюс еще, к примеру, Дина, когда она у нас гостила. Или Поэт.

— При наших жизненных установках это невозможно, — возразил Маран. — Такое может быть лишь в одном случае.

— Так ты думаешь, это у них началось не на Палевой?

— Конечно, нет. В подобных делах люди наиболее консервативны. Когда-то, после того, как мы с тобой впервые обменялись информацией на этот счет, мне, естественно, стало интересно, давно ли на Торене возникли столь удивившие тебя обычаи. Я немного покопался в книгах, насколько мог при тогдашней своей занятости, но никаких намеков на иной тип отношений не нашел. То есть эти установки существовали с незапамятных времен, и не кевзэ их создало, а они предопределили его появление. Я думаю, и здесь так. Коллективный, так сказать, тип отношений возник очень давно. И переселенцы всего лишь увезли эту традицию с собой на Палевую.

Патрик, как оказалось, думал о том же.

— Представляю, какие оргии здесь происходили, — сказал он, войдя вслед за нагруженной тележкой в дом и остановившись у двери в ожидании, пока та, осторожно лавируя между предметами обстановки, доберется до шкафа и сгрузит на пол очередную порцию коробок. — Мне припомнилась картина, которую мы нашли на Палевой в галерее. Та эротическая, помните? На ней ведь была изображена целая куча народу, человек десять, по-моему.

— Меньше, — поправил его Дан. — Шесть или семь.

— Пусть семь. Все равно. Самым впечатляющим было то, как они… даже не знаю, как это сформулировать… сочетались, перекрещивались, переплетались… ну вы понимаете, что я имею в виду. Все при деле, никого вне игры. Ни в одной земной порнушке я ничего похожего не видел. И что еще интересно, ведь кровать на картине была точно таких же размеров, как эта здесь. Наверно, предназначена специально для подобных упражнений. Своего рода подиум.

— Может быть, — улыбнулся Дан. — А кто, кстати, будет на этом подиуме спать?

— Не я, — сказал Маран. И добавил: — А ведь самих кроватей мы на Палевой не видели.

— Не застали, — вздохнул Патрик. — Увы! Эта дурацкая эмпатия убила тысячелетнюю культуру секса… Кстати, Маран, будь человеком, объясни мне происхождение своего откровения.

— Какого еще откровения? — удивился Маран.

— Вот этого. — Патрик извлек из кармана давешний листок и прочел: — «Раса, населяющая планету, та же, что на Палевой. Точнее, палевиане принадлежат к расе, населяющей планету, у которой мы находимся». Я это сохраню. Для музея, — сказал он серьезно, складывая листок и убирая обратно в карман. — Я так понял, что… Ни черта не понял! Объясни. И насчет океанов тоже.

— Это не так просто, — ответил Маран после небольшой паузы. — Насчет океанов, правда, проще. Я еще на Палевой… кстати, и Дан, как позже выяснилось… задумался над тем, почему ее жители вместо того, чтобы купаться в море, воздвигли между ним и городом чуть ли не стену, не имеют водопровода, вообще не используют воду для мытья, заменяя ее совершенно не дающими ощущения свежести излучениями, пьют какую-то дистиллированную гадость заводского производства, хотя вокруг полно чистейшей воды…

— А ты не помнишь наше предположение, базировавшееся на том коричнево-буром пейзаже? — спросил Патрик. — Сильное загрязнение вод когда-то очень давно, из-за чего они перестали пользоваться естественными источниками и со временем утратили тягу к воде.

— Да, такой вариант тоже мог иметь место. Но были и другие факты. Плодородная земля, которую никто не обрабатывал…

— Мы же нашли пару заброшенных плантаций.

— Именно что пару. Следы неудавшихся попыток то ли вернуться к природе, то ли… познакомиться с ней. Но и без всяких плантаций вокруг росли фруктовые деревья, с которых никто не срывал ни одного плода. Плоды созревали, падали и гнили под деревьями. Хотя были не только безвредны, но и довольно приятного, пусть и немного оригинального вкуса.

— Может, не для палевиан.

— Вот! Ты сам подошел к выводу. Почему плоды родной планеты, не содержавшие никаких ядовитых веществ, должны были быть несъедобны для них? Зачем отказываться от земледелия там, где мало ртов, и полно плодородной почвы? Ведь, судя по городам, палевиан никогда не было слишком много. Далее. Эта пресловутая единая цивилизация… У нас на Торене она тоже, в принципе, едина, но разве наши города одинаковы? Словом, мы с Даном, порознь, но оба пришли к одному выводу.

— Что палевиане — пришельцы?

— Да. И явившиеся на Палевую не так давно, по историческим критериям, конечно. Далее следовало допущение, что они с планеты, где мало воды, плохие почвы и тому подобное.

— Это я все понимаю. Но почему ты решил, что палевиане именно отсюда? Догадываюсь, когда ты увидел, что твое допущение насчет океанов оказалось верным, ты счел это доказательством. Но допущение-то ты сделал еще в относительно дальнем космосе!

— Вот это мне и трудно объяснить, Патрик.

— Опять интуиция?

— Частично. Но не только она. Был ряд совпадений. Палевиане знали Эдуру, так? Или, по крайней мере, об Эдуре. Эдуриты имели координаты той планеты, на которой мы находимся, но…

— Но не Палевой.

— Но не Палевой, верно. Возможно, потому что Палевая была колонизирована позже, чем составлялся атлас. То есть палевиане могли побывать на Эдуре — если вообще были — только после того, как первая ее цивилизация погибла. Но они знают ее историю. Неизвестную самим теперешним эдуритам. Откуда? Они могли б ее, так сказать, увидеть, если б попали на Эдуру именно в тот исторический миг, когда все гибло в огне войны, но это было б совсем уж удивительным совпадением, да и не существовало еще палевианской колонии восемь тысяч лет назад, я, по крайней мере, так считаю. За восемь тысяч лет все-таки возникло бы некое, хотя бы архитектурное, разнообразие. Так откуда же? Конечно, нельзя исключить, что существовала еще одна раса, частью которой они были, а с этой, извлеченной нами, если можно так выразиться, из эдурского атласа, только общались. Но я склоняюсь к мысли, что вряд ли в нашем тесном уголке Галактики возникло большое число разумных рас. Они все-таки редкость. Я сосчитал планеты в регистре Разведки. Уже обследованные. Их более четырехсот. И всего три разумные расы. Словом…

— Понятно, — сказал Патрик. — Бритва Оккама. Спасибо за разъяснение. Эй ты, ленивица, — добавил он, обращаясь к тележке. — Пошевеливайся.

Дан вышел вслед за ним на порог и потрясенно ахнул. Солнце давно село, но ночь на смену сумеркам не спешила, равнину вокруг заливал серебристый свет, три луны и в самом деле одновременно висели в темном небе, образуя почти равносторонний треугольник.

— Вот вам и разгадка еще одной загадки, — сказал Маран за его спиной.

— Какой загадки? — спросил Дан, но Патрик перебил его:

— Конечно! Ведь этим лунам тысячи лет. Привычка к постоянному освещению, наверно, уже закрепилась генетически.

— Вы имеете в виду?.. Так вот почему палевиане боятся темноты! — подхватил и Дан. — Но это же еще одно доказательство их здешнего происхождения. Я как-то не подумал. А ты? — спросил он Марана. — Небось сразу свел одно с другим? Признавайся!

Маран только улыбнулся.

— Еще в космосе, — сказал он.

Подземелье было залито мертвенно-белым светом. Дан запрокинул голову, но обнаружить его источник не смог, чуть вогнутая плоскость свода находилась далеко, а свет был слишком ярок, слепил. Под ногами лежала тугая мелкоребристая пластиковая полоса, когда-то она наверняка двигалась, как и плотно прилегавшая к ней соседняя и целый ряд других. Скорость этого движения, была, разумеется, разной, от черепашьей до автомобильной, и увеличивалась от периферии к центру. Городской транспорт. На Земле такой только недавно появился в крупных городах, заменив традиционное метро и пока лишь дополняя наземный и воздушный, здесь же, видимо, существовал со времен более чем давних, как иначе объяснить полное отсутствие улиц. Подземные туннели пронизывали все пространство под городом, а некоторые уходили за его пределы, соединяя и относительно близкие поселения, во всяком случае, посланный для проверки зонд вышел наружу на площади маленького города в двухстах километрах от этого. Ширина туннеля была солидной, уходившие вдаль сплошные светло-серые стены разделяло не менее ста метров.

— Дан, двигайся, — позвал негромко Маран, он стоял перед широким проемом в стене, шагах в пятидесяти. Дан догнал его уже внутри.

Сплетение бесчисленного множества труб, большей частью совершенно прозрачных, большие и малые баки, выглядывающие из их путаного клубка, как мухи из паутины, два огромных котла, конвейерные линии, еще какие-то механизмы, вдоль стены стеллажи, заставленные пустыми пластиковыми ящиками… Очередной завод, производивший, наверно, пищу или напитки, если судить по ящикам, куда, видимо, упаковывали продукцию, по их днищам с круглыми ячейками, в какие обычно удобно ставить банки… Хотя, по идее, в подобную тару можно паковать и любую химию, чистящее средство, например, или удобрения… правда, удобрения в мире, не имеющем сельского хозяйства, без надобности… В общем, делать выводы насчет продукции не стоило, ясно было лишь одно: завод, как и прочие, стоял. Когда его остановили, сказать не мог бы никто, но делалось это не в спешке, трубы были пусты и чисты, вокруг не валялось ни мусора, ни инструментов, ни каких-либо деталей. Словом, никаких признаков аварии или просто наплевательского отношения. Ничего похожего на «после нас хоть потоп». Вообще жители этой планеты варварами не были. Они не стали, уходя, хлопать дверью, а аккуратно закрыли ее за собой. И не только фигурально выражаясь, но и в прямом смысле слова. Закрыли, а не заперли. Все двери в подземельях, как и обнаружившиеся после не очень долгих поисков разбросанные по всему городу серые пластиковые крышки, прикрывавшие входы в эти самые подземелья, с готовностью отползали в сторону при первых звуках человеческой речи независимо от языка или тембра голоса. Казалось, горожане ушли на время и скоро вернутся. А может, так и есть? Однажды утром они шумной толпой или, наоборот, поодиночке, тихо, сдержанно, интеллигентно, выйдут на площади своих городов… для чего-то им нужны были эти площади, наверно, они собирались на них, как древние греки на своих агорах… выйдут, встретятся друг с другом и начнут жить, как прежде… Увы, друг Даниель, опять ты поддаешься своему неистребимому природному оптимизму! Дан покосился на мрачное лицо Марана. Всю последнюю неделю, которую они провели в городе, тот был хмур и неразговорчив. Не он один, впрочем. Настроение у разведчиков вообще было пониженное. Дан отлично понимал, что гнетет его товарищей, собственно, ему и самому было невесело. Они все думали об одном. Почему погибла цивилизация планеты? Хотелось докопаться до причин, чтобы самим избежать подобной участи… А может, ее избегнуть нельзя? Может, обществам так же, как и индивидуумам, отмерен тот или иной срок, и бессмертия не существует ни для людей, ни для народов, ни для целых разумных рас? Он уже не в первый раз за эти дни вспомнил лахинов, доискивавшихся причин гибели Атанаты в тайной надежде опровергнуть утверждение, что существованию каждого государства положен предел… в девять сутов, кажется? Семьсот двадцать девять лет то есть. Периценских лет. Теперь перед лахинской проблемой стояли они сами. А может, им не дано понять того, что здесь произошло, как лахины были не в состоянии постигнуть тайну падения Атанаты? И что же? Они не поймут, не поймет и все человечество и будет жить дальше с подавленностью обреченного?.. Странное все-таки существо человек! Ну не смешно ли? Тревожиться из-за того, что случится через десять тысяч, двадцать тысяч лет! Это ведь срок просто невообразимый, к тому времени ни о ком из них не останется памяти, что б они не совершили, будет забыто, все, что они любили, ради чего жили, обратится в прах, и прах развеется по ветру… И тем не менее, ему не хотелось, чтобы род человеческий перестал быть, чтобы какие-то неведомые существа вот так же ходили по Земле, ее пустым дорогам и необитаемым городам…

Заработал «ком» в ухе, и взволнованный голос Патрика почти прокричал:

— Маран, Дан, поднимайтесь наверх, быстро! Высылаю Мита на флайере!

— Что там? — спросил Маран.

— Зонд принес картинку… Словом, те, кого мы искали, нашлись.

Маран больше не задавал вопросов.

— Пошли, — бросил он и направился к выходу из заводского зала столь быстрым шагом, что Дан был вынужден почти бежать за ним.

Через десять минут флайер уже сел у дома, и Маран выпрыгнул, не дожидаясь, пока Мит выключит мотор. Дан выскочил вслед за ним, и оба, не сговариваясь, побежали.

Патрик сидел перед монитором, а Санта стоял за ним, опершись на спинку его кресла. Увидев Марана с Даном, оба подвинулись, Санта вправо, а Патрик вместе с креслом влево, и экран стал виден. Посмотрев на него, Дан сразу понял, почему они чуть ли не влезли в монитор. Экраны полевой аппаратуры не отличались большими размерами, пятьдесят на сорок, кажется так. В центре кадра был человек. Он лежал ничком, уткнувшись лицом в пластиковое покрытие… на площади, стало быть… Фигура его то приближалась, то чуть удалялась, менялись ракурсы, появлялись крупные планы спины, ног, головы — зонд пытался подобраться поудобнее — но разглядеть, дышит ли он, было невозможно, широкая, длинная, светлая с каким-то серебряным блеском куртка топорщилась горбом, не позволяя различить очертания тела, четко вырисовывались разве что худые ноги в узких брюках из той же ткани. Вначале Дана удивила столь объемная и закрытая для такого климата одежда, но потом он понял, что материал ее, наверно, сродни покрытию «термоса»…

— Он один? — спросил Маран. — Других нет?

— Как будто нет.

— Искали?

— Конечно.

— Давно?

— Десять минут назад. Правда, весь город не осматривали, зонд там только один. Я выслал два дополнительных, но они еще не дошли.

— Где это, далеко?

— Двести с небольшим.

— Полчаса лета на флайере.

Маран задумался, что-то, видимо, прикидывая.

— Что за спешка, — сказал Патрик, разворачивая в его сторону свое кресло. — Скоро зонды дойдут, осмотрим, как следует, город. Скорее всего, этот парень там жил не один. Не будем же мы кидаться на контакт, очертя голову. Тем более, что здешние ребята могут быть с таким же норовом, как их палевианская родня. Конечно, хорошо бы рассмотреть тело вблизи. Но не можем же мы украсть его у сородичей!

— А если он жив? — спросил Маран.

— Тогда ему окажут помощь. Вряд ли его бросят на произвол судьбы.

— Если там есть кто-либо, способный оказывать помощь, — пробормотал Маран. Он подтянул стоящий неподалеку стул, сел и придвинул пульт. Его пальцы буквально замелькали над сенсорами, так что Дан на миг почувствовал зависть, сам он с такой скоростью программировать зонды… да и вообще что-либо делать… не умел. Тело на экране стало медленно отдаляться, но подниматься очень уж высоко зонд не стал, а принялся описывать вокруг лежавшего, как оказалось, в самом центре площади человека круги, постепенно увеличивая их радиус.

— Санта, — сказал Маран, не отрываясь от экрана. — Отнеси в флайер десяток…

Патрик громко ахнул, и он замолк на полуслове.

— Не может быть, — сказал Патрик растерянно, — не может быть!

На краю площади, ближе к домам лежал еще один человек. Или труп. В той же позе. И совсем близко от него, на спине, раскинув руки, распростерлась полуголая женщина… собственно, она была одета, впечатление обнаженности возникало в сравнении с двумя другими, в сущности, она была не более голой, чем большинство земных женщин в летнюю погоду, короткое широкое одеяние без рукавов прикрывало даже верхнюю треть бедер. И на груди складки этого одеяния чуть заметно шевелились.

— Их не было, — сказал Патрик. — Десять минут назад не было! Они… они… Наверно, какая-то эпидемия. Вроде чумы. Или авария внизу, на заводах. Надо запросить астролет, пусть немедленно вышлют врача с аппаратурой и прочим.

— Запроси, — согласился Маран, вставая. — Санта, отнеси в флайер десяток коробок с водой. Бегом!

— Ты хочешь лететь туда? — спросил Патрик. — Маран, это может быть опасно. Неизвестный вирус, радиация, газ. Подождем орбитолет, это два часа, не больше.

— Подожди. Ты остаешься здесь. В случае чего принимаешь командование. Со мной полетит… — он сделал паузу, раздумывая, потом повернулся к Миту…

Дан вскочил прежде, чем он успел раскрыть рот, он знал, что Маран решений не меняет.

— Это нечестно! — выпалил он негодующе.

— Что нечестно? — спросил Маран.

— То, что… Ну если… Если оба с Торены. Нечестно.

Маран посмотрел на него внимательно и улыбнулся.

— Ну раз нечестно… — Он поглядел и на насупившегося Мита, но все же объявил: — Полетим мы с Даном. Остальные пока останутся здесь. У пульта. Дальше, смотря по обстоятельствам. Будем держать связь.

Флайер несся со скоростью идущего на максимуме зонда. Если судить по стремительному бегу ландшафта внизу. К счастью, воздушное пространство планеты пустовало, хоть с закрытыми глазами лети, и Дан не делал попыток призвать Марана к порядку, как иногда поступал на Земле, когда тот очень уж увлекался. Теперь же он только молча смотрел то на непрестанно менявшуюся цифру на спидометре, числовое значение которой все увеличивалось, то на Марана, упорно не убирающего палец с клавиши акселератора. Наконец давно уже ставший из зеленого желтым фон циферблата начал угрожающе краснеть, и Маран снял руку с пульта. Скорость чуть спала, красный снова сменился желтым, а Маран откинулся на спинку кресла и вздохнул. Словно на свидание опаздывает, подумал Дан, глядя на его недовольное лицо, и невольно вспомнил рассказ Ники, а вернее, Никин пересказ рассказа Наи…

— Чему ты улыбаешься? — спросил Маран.

— Да думаю, что так ты, наверно, мчался к Наи. Тогда, в первый раз.

— Может быть, — сказал Маран. — Не помню.

— Так-таки не помнишь? Совсем не помнишь? Ничего?

— Ну насчет совсем ничего не поручусь, но… Ладно, Дан, на эти темы будем говорить в более подходящее время. Аптечка, по-моему, рядом с тобой, вынь-ка пару капсул иммуностимулина.

— Ты тоже считаешь, что это эпидемия? — удивился Дан. — Я думал…

— Нет, я не считаю. Столь древняя цивилизация, да еще и специализирующаяся на биологии… К тому же я не очень верю в вирусы, способные встраиваться в клетки с чужеродным генетическим материалом. Но, в любом случае, лучше предусмотреть все.

— Это верно, — согласился Дан, свинчивая крышечку с непочатой баночки с препаратом. — Держи.

Маран подставил ладонь, не поворачивая головы, а продолжая смотреть на экран, по которому проплывали дома и пустые промежутки между ними — зонд продолжал методично описывать круги над городом. Потом недовольно сказал:

— Патрик, где твои зонды околачиваются? Заснули, что ли? Или привал устроили?.. Как?

Дан не услышал ответа, понял, что забыл включить связь и торопливо нащупал в ухе шарик микрокома.

— Ладно, неважно, — буркнул Маран, — верни на площадь этот, я хочу видеть площадь.

— Что случилось? — спросил Дан.

Маран покосился на него, нахмурился, но выражать неодобрение по поводу отключенной связи не стал, а ответил:

— Он послал зонды по пеленгу первого, а пеленг пропал. На четверть часа. Они где-то заблудились.

— Как это возможно? — спросил озадаченный Дан.

— А я знаю? Словом, мы дойдем раньше, чем зонды. Собственно, мы уже почти на месте. Минуты три и… Великий Создатель!

— Что за черт, — пробормотал Дан, придвигаясь к экрану поближе.

Первый зонд, задание которого Патрик скорректировал, надо понимать, в мгновение ока, перелетел через узкий пояс домов под вычурными четырехгранными куполами, потом мелькнули плоские крыши с балюстрадами, и зонд оказался над площадью. И потрясенный Дан увидел слабо выделявшиеся на ее светло-сером покрытии очертания десятков, если не сотен тел. Неподвижных тел, лежавших большей частью лицом вниз. Словно б люди перед тем, как упасть, шли, наклонившись вперед, как идут навстречу ветру, упорно, из последних сил… или даже ползли, стремясь к непонятной цели… Видимо, его догадка насчет площади верна…

— Они приползли сюда умирать, — невнятно выговорил он пересохшими вдруг губами, — именно сюда. Наверно, эта площадь что-то для них символизировала.

— Наверно, — согласился Маран, поспешно переключая экран. Площадь сменилась окраиной, обозначенной сверкающими на солнце «термосами». Другой зонд?

— Это мы, — сказал Маран. — Дошли.

Флайер пронесся над городом, не снижая скорости… как на финише гонок, подумал Дан, глядя на сливающиеся в сплошную разноцветную полосу крыши внизу… только у самого центра Маран затормозил резко, но четко и сразу спикировал вниз.

На площади места для посадки не было, однако удалось найти пустое пространство почти рядом, за одним из домов, ее окружавших. Но, когда дверца флайера открылась, Маран, против ожиданий Дана, не выпрыгнул наружу, а откинулся на спинку пилотского кресла и закрыл глаза. Дан сначала следил за ним с легким недоумением и вдруг понял, какую ответственность они взваливают на себя этим шагом. Открытый контакт, даже вмешательство и не в безвыходной для себя ситуации, а имея выбор. Без разрешения ВОКИ, Ассамблеи, Земли… А если это кончится провалом? Если приведет к непоправимым последствиям? Им придется отвечать… нет, позвольте, это Марану придется отвечать, он командир и принял решение сам, даже не посоветовавшись с подчиненными… Потому он и не советовался. Чтобы взять все на себя. Как тогда на Торене. И что это за манера такая — взваливать на себя больше, чем может поднять человек?.. Ему вспомнился давний разговор на Земле, перед второй экспедицией на Палевую, когда Ника с Поэтом в номере «Континенталя» в очередной раз обсуждали историю с Натали… сам он в обсуждении не участвовал, молча сидел в углу и пил какую-то дрянь, то ли виски, то ли водку… Ника сказала что-то в этом именно роде — и почему Марану вечно надо все брать на себя, а Поэт меланхолично ответил: «Чем больше у человека способностей, тем большую ответственность он несет за все, что происходит вокруг него»…

Маран коротко вздохнул, открыл глаза и встал.

— Бери коробку, — сказал он Дану, сам подхватывая другую.

Он остановился рядом с первым попавшимся из лежавших на площади людей, поставил коробку на покрытие, опустился на колени и осторожно перевернул того на спину. Ввалившиеся щеки, заострившийся нос, мешки под глазами, сухие потрескавшиеся губы, сероватый оттенок, который приняла смуглая кожа… Дан чуть не задохнулся от волнения, он только теперь понял, что абориген смугл и темноволос, он даже бросил торопливый взгляд на руку — уж не ошиблись ли они, но увидел царапавшие пластик три скрюченные пальца… Человек был жив, он тяжело, с перерывами, но дышал, и Маран, не колеблясь больше, выдернул из коробки двухлитровую бутыль, отвинтил крышечку и, приподняв голову умирающего, поднес горлышко к его губам. Вначале тот не реагировал — вода, смочив губы, потекла по подбородку к шее — но потом судорожно глотнул, еще, и впившись губами в горлышко, стал жадно пить. А потом разжал губы и открыл глаза. Увидел Марана. В глазах мелькнул испуг, мелькнул и ушел, сменившись благодарностью. Он показал взглядом в сторону, Маран кивнул, опустил приподнятую голову и повернулся к лежавшей в полуметре женщине — если это была женщина, а не одетый в ином стиле мужчина, определить пол по почерневшему, изможденному лицу не смог бы никто.

— Чего ты ждешь? — спросил он удивленно, Дан, стоявший столбом, опомнился и, выудив из коробки еще одну бутылку, присел возле другого неподвижного тела.

Какое-то время они переходили от одного к другому, сосредоточенно отпаивая умирающих от жажды людей, но отбросив вторую или третью пустую бутылку, Маран поднялся.

— Патрик, — сказал он негромко, — вы видите, что тут творится?

— Видим, — незамедлительно отозвался взволнованный голос Патрика, на сей раз Дан был на связи и мог слышать его по своему «кому». — Мы уже грузим воду во второй флайер. Через десять минут вылетим. Оставить тут кого-нибудь или нет?

— Не надо, — ответил Маран после короткой паузы. — Вылетайте все. А с кораблем ты связался?

— Да, — сказал Патрик мрачно. — С этим дело не так просто.

— То есть?

— Ну ты же знаешь землян. Они все трусы. И свою трусость прикрывают законопослушностью.

— В смысле?

— Конечно, здесь командуешь ты. Но если капитан найдет, что твои приказания противоречат Космическому Кодексу, он вправе их не выполнять.

— Спасение гибнущих людей не может противоречить Космическому Кодексу!

— Духу нет. Но букве — может. Нет, он не против спасения людей. Или других разумных существ. Ну а если ты ошибаешься? Если наша вода, наоборот, их погубит? Или дело вообще не в воде?

— Так пусть пришлет врача с диагностером.

— Он сказал, что должен обдумать ситуацию.

— Обдумать! А если здесь каждую минуту кто-то умирает? Одной водой не обойдешься, при тяжелом обезвоживании нужны серьезные меры. Мы ведь не врачи… Слушай, Патрик, мне некогда тут бегать к флайеру. Соедини меня с ним. Да! Ты картинку ему передавал? Вот эту.

— Нет.

— Пусти вперед картинку. Потом меня.

В эфире на несколько десятков секунд воцарилась тишина, прерываемая только чуть слышными пощелкиваниями — через одиночный «ком», без посредника на планете либо специальных усилителей с системой направленной энергетической подпитки, которые монтируются на орбитальных станциях, выйти за пределы атмосферы невозможно, не хватает мощности, это все-таки ближняя связь. Маран ждал, и Дан с ним, но пока Патрик подключал их к астролету, застонал человек, которого Дан две минуты назад счел мертвым, и он перестал прислушиваться. Занятый работой не то санитара, не то господа бога, он пропустил мимо ушей почти все, о чем говорили Маран с капитаном, только машинально отметил фразу, которую ожидал услышать от Марана, ожидал не только он, капитан явно тоже, и Маран сказал ее, эту фразу, как ее представлял себе Дан, слово в слово, «я беру все на себя», — произнес он отчетливо и твердо, и Дан, отметив это, поставил последнюю двенадцатую бутылку и пошел в флайер за новой коробкой.

Потом появились Патрик, Мит и Санта, еще через час сел орбитолет, который привез запасы воды и трех членов экипажа, в том числе и врача, сухопарую немолодую женщину… Только увидев ее, Дан вспомнил, что корабельный врач — женщина, и немного позднее, когда площадь разгрузилась, одни, наименее пострадавшие, сумели встать сами, кого-то пришлось вести, самых тяжелых нести, но в итоге из-под палящего солнца центр первой помощи, как он уже почти весело подумал, переместился в ближние к площади дома, и можно было чуточку передохнуть, Дан, хорошо знавший непоколебимую позицию Марана на сей счет, спросил его чуть насмешливо:

— Как это ты женщину сюда вызвал? Иногда можно, да? Когда игра стоит свеч?

На что Маран ответил, усмехнувшись:

— Не в этом дело, Дан. Не только в этом. Планета безопасна.

— Да? И ты пустил бы сюда Наи?

— Пустил бы, — сказал Маран, не колеблясь, и Дан сразу от него отстал. Но еще до того Патрик с Митом улетели на флайере осматривать «термосы» на окраине города, как понял Дан, откуда-то стало известно, что часть жителей города осталась в своих домах… а может и не стало, просто Маран предположил и решил проверить… Санта же пошел считать живых и мертвых — мертвых, ибо несколько человек признаков жизни не подавали, несмотря на все усилия. На всякий случай Дан с пилотом астролета обошли и прилегавший к площади район, кто-то мог и не дойти, а упасть по дороге. Но забытых не обнаружилось, и Дан отправился на поиски Марана.

Маран оказался в одном из домов с колоннадами, здесь вокруг площади стояли такие же дома с колоннадами в несколько рядов, как в первом городе, который засекли еще с орбиты. Он сидел прямо на каменном полу… собственно, иных сидений в пустой, как всегда, сердцевине дома не было… напротив очень худого, изжелта-смуглого аборигена со стоявшими нимбом вокруг головы курчавыми черными волосами и разговаривал или пытался разговаривать с ним. Дан остановился неподалеку и прислушался.

— Сколько в вашем городе жителей?

Маран задал вопрос по-палевиански и получил ответ почти на том же языке, Марана Дан понял, но его собеседника не вполне, тот произносил слова искаженно, некоторые расшифровке вот так сходу не поддавались, можно было разобрать «все» и «люди», и пожалуй, все.

Маран тоже не понял, переспросил, абориген стал повторять слова по одному. Заинтересованный Дан подошел поближе, и Маран сказал:

— Знакомься, Дан, это Кнеуфи. Здешнее, как я понял, первое лицо.

Тот подождал, пока Маран умолкнет, коснулся ладонью своей груди и сказал:

— Глелл.

— А это Дан, — отозвался Маран, показывая на Дана. — Землянин. — И пояснил Дану: — Планета называется Глелла. А себя они именуют глеллами.

— Ясно, — сказал Дан смущенно.

— Садись, если тебя устраивают здешние кресла… Так сколько же жителей в вашем городе? — вернулся он к своему вопросу, получил тот же непонятный ответ, потом, что-то сообразив, извлек из кармана давешний блокнот, открыл на чистой странице, подал Кнеуфи ручку и жестом продемонстрировал, чего от него хочет. Глелл взял ручку, повертел, приглядываясь — может, они давно разучились писать, подумал Дан, на Земле и то уже многие от руки писать не умеют, но Кнеуфи положил блокнот на колено и начертал ряд знакомых Дану значков, правда, сообразить, сколько же это, он так сразу не сумел, но Маран сказал:

— Тысяча шестьсот восемьдесят четыре, — и добавил: — Так я и думал, язык чисел меньше подвержен изменениям. Нда. Немало…

— Разве это много? — удивился Дан. — На целый город…

— Не город, а планету, — поправил его Маран сухо. — Они последние.

— Совсем?! — спросил Дан, содрогнувшись.

— Совсем. Но для нашей регенерационной установки все равно слишком много.

Дан смотрел на него озадаченно, но постепенно стал понимать то, что сиюминутная эйфория успеха до сих пор от него заслоняла. Регенерационная установка астролета была рассчитана на его экипаж и пассажиров, для кораблей данного типа это человек двадцать-двадцать пять. Конечно, астролет имел и независимые запасы воды, как для обеспечения работы исследовательской группы или групп, так и на случай неполадок в системе регенерации, случись что, люди на корабле могли б продержаться на этих запасах несколько месяцев, конечно, при известных ограничениях, например, отказе от ежедневного душа. Но эти месяцы подразумевали опять-таки те же двадцать пять человек, а никак не тысячу шестьсот восемьдесят четыре. На такое количество народу запасов хватит лишь на несколько дней, при самом жестком режиме — на месяц. А дальше? Дальше им придется оставить только что спасенных людей на гибель или же умереть самим вместе с ними. Как же так? Неужели из этого положения нет выхода? Может, следует отправить корабль за помощью? Снять с него весь запас воды, нормировать, выдавать маленькими порциями и так продержаться до… До чего? Ну привезут с Земли сколько-то воды. Один раз, второй… А дальше? Эвакуация планеты? Полторы с небольшим тысячи человек можно запросто устроить хоть на Земле, хоть на Торене. Но захотят ли глеллы жить на Земле? Ну а что же делать, если на их родной планете не осталось воды?.. Тут до Дана дошло. Видимо, мысль, которая должна была бы посетить его уже давно, порхала где-то, беззаботная, как бабочка… Ну надо же быть таким тугодумом! Почему бы сразу не сообразить! Кто, собственно, сказал, что на планете не осталось воды? Совсем не осталось. Это еще надо проверить. Он повернулся к Марану, чтобы немедленно поделиться с ним своим выводом, но увидел, что Маран уже на ногах и помогает подняться с пола глеллу. Тот, видно, был очень слаб и ни к каким усилиям не способен, и Дан поспешил на помощь. Вдвоем они поставили Кнеуфи на ноги и вывели сквозь колоннаду на площадь, где стоял только что появившийся там флайер. Дверцы флайера были открыты настежь, и Санта с пилотом вытаскивали из него какие-то незнакомые коробки. Вслед за коробками выбрался наружу длинный, худой абориген, его пошатывало, как былинку на ветру, но он все же держался на ногах. За ним вылез не менее тощий, чем глелл, и почти такого же роста Курт Штайнер из инженерной группы корабля.

— Привезли, — сказал Маран, не спрашивая, а констатируя факт. — Местные лекарства, — добавил он для Дана, потом спросил: — Послушай, Курт, ты в общеинженерных вопросах разбираешься?

— Смотря каких, — ответил тот. — И как. Приблизительно во многих, но досконально…

— Понятно. Отнесите все это врачу, — велел он Санте и пилоту. И останьтесь с ней. Зеил, ты, я надеюсь, поможешь разобраться? — Он жестами предложил глеллу сопроводить землян, и тот кивнул. — А мы с Кнеуфи немного попутешествуем. — Уже успел выучить имена и принять под команду, подумал Дан с невольной улыбкой. — Курт, ты поедешь с нами. Слетаем к нашему компьютеру, — пояснил он Дану. — Положение слишком серьезное, чтоб заниматься гаданием.

— Ты имеешь в виду?..

— Язык. Компьютер разберется в два счета, в него ведь заложен палевианский. Разница, как я понял, даже не в словах, а в произношении. В других условиях я и сам бы постепенно сориентировался, но не в этих.

Дан молчаливо согласился. Действительно, решать шарады было некогда.

Глелла усадили сзади, Курт сел рядом с ним, а Маран, естественно, устроился в кресле пилота, кивнув Дану на соседнее. Дан, впрочем, предлагать свои услуги не стал, про себя он уже давно признал, что Маран водит флайер лучше него.

Через каких-нибудь двадцать минут флайер приземлился почти вплотную к двери «термоса», в котором неделю назад они разбили лагерь, а еще через пять Кнеуфи уже сидел перед компьютером, отвечая на вопросы программы «Лингва». Дан сразу вспомнил, как расшифровывал палевианский язык с Миут. Правда, жалкая, дрожавшая от неодолимого страха, похожая на пойманную птицу палевианка, казалось, не имела ничего общего с этим спокойным сосредоточенным человеком, которого отличали от окружавших его землян (Дан мимолетно улыбнулся своей привычной оговорке) лишь число пальцев да странная форма грудной клетки, килем выдававшейся вперед под тонкой рубашкой из блестящей ткани. И однако оба принадлежали к одному народу, во всяком случае, к одной расе, и Дан встал, вынул из шкафа пакетик с абрикосовым соком, вскрыл его и подал в первой же паузе программы Кнеуфи, жестом объяснив ему назначение предмета. Тот не стал ни пугаться, ни удивляться, только понюхал сок, потом осторожно пригубил. И выпил. Наверно, никогда не пробовал натуральных продуктов, подумал Дан и забеспокоился. Не совершил ли он опрометчивый поступок, что если глеллу повредит новая для него пища? Но с Миут ведь ничего не случилось…

Расшифровка… хотя это была даже не расшифровка, а всего лишь адаптация… заняла менее получаса. Как только компьютер сообщил, что работа завершена — на экране вспыхнула фраза «feci, quod potui, faciant meliora potentes», пару дней назад Патрик, дабы подшутить над Даном, частенько употреблявшим эту формулу, заменил ею обычный свето-звуковой сигнал — Маран сразу задал первый вопрос, Кнеуфи с готовностью ответил, и через несколько минут картина прояснилась. Как и следовало ожидать, глеллы перешли на использование подземных вод во времена столь давние, что абориген затруднялся назвать, хотя бы приблизительно, даже число прошедших с той поры тысячелетий. В районе Глеллы… на пару минут возникла терминологическая путаница, но потом выяснилось, что уже два века обитатели единственного населенного города планеты называют его по имени своего мира… в районе Глеллы было несколько десятков скважин, и они давали воду более или менее исправно до… до каких пор, разобраться не удалось, возникла путаница с единицами времени, и Маран задерживаться на этой теме не стал… а потом вдруг стали одна за другой отказывать. Девять дней назад перестала работать последняя скважина, видимо, иссяк водоносный пласт. Сделали попытку найти воду за пределами городской и непосредственно прилегавшей к ней территории. Чтобы добраться до соседних поселений, движимые отчаянием глеллы осмелились даже вывести из подземного ангара пару летательных аппаратов, которыми никто не пользовался давным-давно, при жизни поколения Кнеуфи уж точно. Но и поспешно расконсервированные в четырех наиболее близких городах скважины воды не дали. Так прошли отпущенные природой считанные дни, которые можно протянуть без воды, найти ничего не удалось, наверно, был исчерпан весь артезианский бассейн района. И тогда глеллы примирились с мыслью о смерти.

— Какая разница, — сказал Кнеуфи с горечью, — теперь или через поколение? Так и так, для глеллов все кончено. В городе всего тридцать восемь детей.

— Адам и Ева, — заметил Курт бодро, — были вдвоем. Наша библия…

— Библия потом, — прервал его Маран. — По существу.

— По существу?

— Я не геолог, но если рассуждать логически, должны быть и другие бассейны подземных вод. И не обязательно исчерпанные. Но если мы их найдем, сумеем ли мы добраться до воды?

— Бурить новые скважины мы не в состоянии, это я могу сказать сразу, — ответил Курт. — Сейчас, во всяком случае. За оборудованием придется посылать на Землю. Да и геологическую разведку нам вряд ли удастся провести, на корабле нет ни одного человека, который знал бы это дело. Но, может, воду даст какая-нибудь из законсервированных, как я понял, тут их полно. Однако где их искать?

— Теоретически скважины должны быть в любом городе, — заметил Дан.

— Да, но где именно? И потом, скважины это еще не вода. Придется проверять все подряд. Если повезет, найдем, так сказать, вовремя, а если не повезет?

— Кнеуфи, — спросил Маран, — а карт распределения подземных вод у вас нет? То есть, я понимаю, что в данный момент нет, коль уж вы ими не воспользовались. Но где-то они могут быть, они ведь наверняка существовали. Неужели столь важная информация не сохранилась?

— Может, и сохранилась, — ответил глелл после короткого раздумья, — но мы не знаем, как до нее добраться. Мы… мы разучились. У нас тоже есть такие приборы, как этот ваш, но никто не умеет с ними обращаться… — На его лице неожиданно появилось выражение мучительного стыда, смутившийся Дан отвел глаза, а Маран поднял руку к уху и нащупал «ком».

— Патрик, — сказал он, — ты не хотел бы помериться силами с создателями местной электроники? Погоди… Кнеуфи, ты можешь показать нам, где находятся приборы, о которых ты говорил? — И когда тот кивнул, уточнил: — В вашем городе они есть? — Еще один кивок. — Патрик, мы вылетаем. Встретимся на площади. Постараемся быть через двадцать минут.

И сразу же встал.

— Ну что ж, — сказал Патрик, — будем исходить из главного принципа конструкции систем управления. Из всех возможных решений выбирается наипростейшее. Так?

Никто не возразил, и перекрестившись… жест чисто машинальный, но довольно характерный… он положил палец на клавишу.

Дан следил за ним с опаской, но и облегчением, поскольку Патрик ходил вдоль пульта уже битый час. А до того он еще бродил по неширокому коридору, опоясывавшему электронный зал. Зал был не очень велик, полукруглый в основании и довольно низкий, не выше трех метров, вогнутую его стену целиком занимала такая же матовая черная, переходящая в аналогичную полосу на полу пластина, как и в их временном обиталище. Отступя от нее шагов на десять-двенадцать, полукруглой же дугой тянулся пульт — подпертая рядом низких широких тумб панель, усыпанная множеством разноцветных клавиш и кнопок, не настоящих, конечно, а нарисованных, сенсорная панель то бишь… Сам компьютер находился в стене, точнее, он и был стеной, стеной метровой толщины, этой самой полукруглой, в чем можно было удостовериться, заглянув в одно из маленьких прозрачных окошечек, которыми изобиловала ее поверхность со стороны коридора. Окошечки, как оказалось, открывались, впрочем, и вся поверхность стены состояла из небольших квадратных пластинок, которые наверняка можно было в случае надобности снимать и ставить на место. Но главное, за окошечками слабо светились цветные огоньки. «Питание подключено, — прокомментировал этот факт Патрик. И сразу добавил: — А скорее, оно вообще не отключается. Раз даже на Эдуре были „вечные батарейки“, то тут уж…»

Прошло две минуты, но ничего не случилось. Тогда Патрик коснулся еще одной клавиши, и пластина на стене стала быстро светлеть. Не вся, а только в центральной части.

— Что и требовалось доказать, — удовлетворенно произнес Патрик любимое выражение Марана и пояснил: — Система рассчитана на одновременную работу десятка-полутора человек. Пульт многократно повторяет одну комбинацию клавиш и кнопок.

Он уже смелее потрогал какие-то кнопки, и на ставшем серебристо-белым фоне появились надписи. Дан обнаружил, что вполне понимает их, удивился, но быстро сообразил, что Маран был прав, сами слова практически не отличались, разница действительно заключалась в произношении, видимо, палевиане со временем его исказили, так во французском и английском полно слов, которые одинаковы по смыслу и в написании, но опознать их идентичность на слух весьма сложно… теперь, после всех своих странствий, он уже не был столь равнодушен к языкам, сколь некогда, хотя в земные все равно особенно не углублялся, просто приобретенные навыки полиглота помогали ему лучше в них ориентироваться… Увлекшись надписями, он не сразу осознал то, что Маран заметил сразу.

— А Дан-то угадал, Патрик, — сказал тот, и Дан сначала обратил внимание на неожиданные веселые нотки в его голосе, и лишь потом увидел, что изображение, в сущности, не на экране. Оно висело в воздухе, казалось, можно подойти, взять в руку любую букву и осмотреть ее со всех сторон.

— Ага, — пробормотал Патрик механически, внимательно всматриваясь в надписи, предлагавшие выбрать направление поиска, кажется, так. Сделать это было как будто не сложнее, чем в земных программах, давались варианты, рядом цветные квадратики, кружки, цифры. И Патрик тронул следующую кнопку.

Поиск длился долго, Патрик не всегда находил следующий ход сразу, иногда ошибался, возвращался назад и начинал нащупывать путь снова. Маран нетерпения не проявлял, сидел молча, как и Кнеуфи, следивший за действиями Патрика неотрывно, но издалека, не задавая никаких вопросов. Часа через полтора Патрик попросил чего-нибудь поесть, и Дан пошел наверх, электронный зал находился в подземелье, точно таком же, как в других городах, с транспортными дорожками, часть которых, правда, наиболее медленная, даже работала, крайняя полоса лениво проползла мимо Дана в направлении, противоположном тому, какого он держался… с дорожками, со стенами, без сомнения, скрывавшими работающие и неработающие производства, так, по всяком случае, подсказывала логика, посмотреть они еще ничего не успели, было не до того. На одном из флайеров Мит и Санта отправились проверять качество воды в ближайшем из немногочисленных водоемов, до которого, впрочем, было не так и близко, почти пятьсот километров, но второй флайер стоял на площади незапертый, со всем своим грузом. Еда и вода, которые они прихватили с собой, возвращаясь из недавней поездки, лежали нетронутые, Дан невольно подумал, что на Земле это вряд ли было бы возможно. Чтобы умиравшие от жажды люди дали воде дождаться своих владельцев?.. Он покопался в наспех собранных предметах, выбрал контейнер с едой, взял две бутылки воды, пакет с посудой и пошел обратно.

Войдя в зал, он увидел зрелище не менее удивительное, чем драматичное. Кнеуфи, который был до сих пор столь спокоен и сдержан, плакал. Он даже не пытался прикрыть ладонями лицо, по которому текли самые настоящие слезы, лишь перебрался с прежнего места подле Марана в дальний угол зала и сидел, неестественно выпрямившись и вцепившись руками в сидение своего кресла. Маран не пробовал его утешить, не только не порывался встать и подойти, но и не смотрел в его сторону, а хмуро разглядывал экран, что касается Патрика, тот вовсе ничего вокруг не замечал.

— Что случилось? — тихо спросил Дан, садясь рядом с Мараном.

— Среди умерших одна из женщин его… Назовем это семьей.

— Назовем?

— Они пользуются другим словом. Дейул. Но, в сущности, это своего рода семья. В дейуле Кнеуфи было девять человек. Пятеро мужчин и четыре женщины. Теперь три.

— Девять?! То есть… Значит, дело действительно обстоит таким образом? Мы не ошиблись?

— А ты надеялся, что мы ошибаемся? — Маран усмехнулся. — Ей-богу, Дан, я никогда не встречал второго, столь целомудренного человека.

Дан насупился.

— Что ты обижаешься? В этом нет ничего плохого. Люди устроены по-разному, в том-то и прелесть.

— Но ты ведь и сам не стал бы… так, как они…

— Не стал бы, — согласился Маран.

— Вот видишь!

— Ничего не вижу. Это все относительно. Ты ведь знаешь, мне никогда не приходило в голову подсчитывать женщин, с которыми мне довелось иметь дело. Но возьмись я за это, счет шел бы на сотни. А бедняга Кнеуфи познал за всю свою жизнь лишь этих четверых, так, по крайней мере, я понял из его бормотания. Но с другой стороны, я вовсе не считаю себя каким-нибудь Казановой. Собственно, и ты, по-моему, не думаешь, что бакны — народ развратный.

— Нет, — сказал Дан. — В сущности, и ты — человек в определенной мере целомудренный.

Он думал пошутить, но Маран ответил серьезно:

— Может и так. Я всего лишь следую традициям общества, в котором родился и вырос. Как и Кнеуфи. Да и твой образ жизни хотя и не типичен, но каким-то из ваших обычаев не противоречит.

— Есть хочешь? — спросил Дан, чтобы переменить тему.

— Нет, спасибо. Накорми лучше Патрика.

Дан вскрыл контейнер, переложил на тарелку несколько горячих бутербродов и отнес Патрику вместе со стаканом воды. Потом пошел со вторым стаканом к Кнеуфи, который сначала посмотрел непонимающе, потом помотал головой, но в итоге взял стакан и выпил. От еды он, правда, отказался, и Дан, вернувшись к Марану, сел рядом и тоже взял бутерброд.

Маран был по-прежнему хмур.

— Никак не могу ни на что решиться, — сказал он Дану, чрезвычайно удивив его этим признанием, ничего подобного от Марана он никогда не слышал. — Ошибиться было бы слишком страшно. Ты представляешь себе цену такой ошибки? Принять неверное решение означает поставить точку в существовании старейшей разумной расы нашей части Галактики, — произнес он медленно, отделяя слова друг от друга короткими паузами. И добавил обыкновенным тоном: — Так напишут в газетах. А говоря нормальным языком, это значит погубить почти две тысячи человек. С одной стороны, мне, конечно, хотелось бы выйти из этого положения самостоятельно. С другой, у нас есть астролет. Можно просить о помощи Землю. Если этого не сделать или сделать с опозданием…

— Просить все равно надо, — сказал Дан. — На всякий случай. Даже если вода найдется… Что мы, в конце концов, теряем? Ничего.

— Кроме средств, истраченных на бессмысленный полет в два конца, на доставку воды, оборудования, еще чего-то. Конечно, деньги это не человеческие жизни. Но устраивать впустую суматоху в галактическом масштабе тоже как-то не хочется.

— А запас времени у тебя есть? — спросил Дан.

— Еще не знаю. Наверху считают. Закончат — сообщат. — Он нащупал «ком» и сказал: — Мит! Мит, где ты там? Добрались или еще нет?

Дан торопливо подключился, прокляв при этом свою дурацкую привычку, задумавшись, теребить мочку уху и ухитряясь иногда нажать на малочувствительный «ком» настолько сильно, что прерывалась связь, подключился и успел частично услышать ответ Мита.

— … минут десять. Заканчиваем анализ. Еще чуть-чуть.

— А на глазок? — спросил Маран.

— На зубок, ты хочешь сказать? Да, видишь ли, не очень. Вода сама по себе не грязная, цвет такой, потому что песок вокруг, и ветер все время сдувает его в озеро. Только вот не озеро это.

— Остаток моря.

— Да. Вода соленая. Как в океане, но не нашем, а земном.

— Ясно. Доложишь, когда закончите.

Маран еще больше помрачнел, а Дан заметил:

— Наверно, в крайнем случае, ее можно выпарить или перегнать. Но это, конечно, не панацея.

Маран только покачал головой и вынул из кармана теперь уже радиогорошину. Дан удивился, суетиться Маран не любил, а раз с орбиты никто не подавал голоса, значит, там еще считали, и лезть с вопросами смысла не имело, радиогорошина же могла понадобиться только для дальней связи, она была мощнее «кома» и позволяла дотянуться до астролета без посредника… Впрочем, Маран повертел горошину в пальцах и положил обратно. И замолчал надолго. Дан сосредоточился на крутившихся в воздухе перед пластиной схемах, но ничего не понял, Патрик забрался уже в какие-то дебри и работал все увереннее, надписи мелькали так быстро, что уследить за их смыслом было сложно.

Мит вышел на связь раньше, чем астролет.

— Ничего утешительного, — сказал он без предисловий. — Соли тяжелых металлов.

— Конкретно? — спросил Маран.

— Хлориды. Цинка, олова, ртути…

— Достаточно.

— Здесь, неподалеку, еще одно озеро. Может, проверить и его?

— Проверьте. Но не самое ближнее. Поищи другое, не слишком далеко, но и не под боком.

— Может, у глеллов есть средства для очистки? — сказал Дан, когда он закончил переговоры.

— Не думаю. Они же испокон веку пользуются артезианскими колодцами, а эта вода, если я правильно помню, чистая. Конечно, спросить можно.

Он встал и направился в сторону Кнеуфи, который уже не плакал, но сидел с потерянным видом.

— А наша регенерационная установка не поможет? — сказал вдогонку Дан.

— Не хватит мощности, — ответил Маран, не оборачиваясь. — Нет даже смысла запрашивать астролет.

Корабль вышел на связь в момент, когда Маран разговаривал с Кнеуфи… Дан обратил внимание, что он пользуется КЭПом, карманным переводчиком, дабы, видимо, избежать неточностей… Сам Дан сидел на старом месте, не решаясь подойти, он не знал, как себя вести, выразить ли соболезнование или делать вид, что ничего не случилось, разобраться в местных обычаях они не успели, а допустить оплошность он не хотел, стеснялся, дурацкий характер, Патрик, например, накладки в подобных ситуациях считал естественными, да они и были таковыми, никто ведь не ждал от инопланетянина досконального знания местного этикета… Все так, но Дан ничего с собой поделать не мог, ему было неловко, и он молча ждал, когда Маран вернется и перескажет ему то, что услышал от глелла. Правда, когда Маран вынул горошину, он понял, что наверху наконец закончили, и даже приподнялся, чтобы подойти, но передумал. В конце концов, пара минут ничего не меняла… Однако Маран, переговорив с астролетом и спрятав горошину, продолжал сидеть рядом с Кнеуфи. Терпение Дана стало иссякать. На его счастье, глелл встал, тяжело, шаркая ногами, побрел к выходу, и Дан, не дожидаясь даже, пока он исчезнет за дверью, вскочил и прошел в тот угол зала.

— Ну что? — спросил он нетерпеливо.

— Об очистке, конечно, никакого понятия. Обещал опросить своих инженеров, но не думаю, что будет какой-то толк. А что касается корабля… Итог такой: запасов воды при порции литр на человека в сутки хватит на двадцать четыре дня. Считая с завтрашнего.

— Это с учетом регенерации?

— Без. Установку можно использовать, если корабль останется здесь. Но…

— Двадцать четыре дня! Черт побери! Ведь сам полет в одну сторону это уже двенадцать суток. Выходит только дорога туда и обратно. А все прочее?

— Ну какой-то резерв еще есть. Во-первых, литр это не предел. Можно уменьшить рацион. На четверть, скажем. И выиграть почти неделю. Есть и другая возможность. Два последних дня полета приходятся на Солнечную. А связь появляется сразу после выхода из гиперпространства. Капитан передаст мое сообщение в Разведку, как только войдет в систему. Вот тебе еще два дня… Что с тобой?

Дан смотрел на него, не мигая.

— Твое сообщение? — переспросил он наконец. — Ты хочешь сказать…

— Да. Если я все-таки отправлю астролет за помощью, сам я останусь здесь.

На сей раз Дан молчал недолго.

— Почему ты? — вознегодовал он после крошечной паузы.

— А кто?

— Мы. Все.

— Все?.. Видишь ли, Дан, — Маран повернулся к нему, но лицо его было бесстрастным, никаких эмоций не выражал и голос, — в ваши обязанности это не входит. Не так ли?

— Ну и что?

— А то, что каждый будет делать выбор сам. Если придется.

— Значит, я могу принять решение? За себя.

— Авансом?

— Да. Могу?

— Можешь.

— Отлично. В таком случае, я тоже остаюсь.

— Пару лет назад, Дан, я предложил бы тебе немного подумать, — сказал Маран, улыбаясь, — но теперь…

— Ура! — крикнул от пульта Патрик. — Нашел!

И опять все шло не слава богу. Не с картами, с теми был полный порядок. Слишком многое в этом мире зависело от подземных вод, чтобы пренебрегать хотя бы малейшей деталью в их разведке и картографировании, подробнейшие и точнейшие карты позволяли в пять минут найти наиболее богатые бассейны, были указаны не только расположение водоносных слоев и многочисленных скважин, но и запасы воды. Не было только одного: дат. Никто не мог сказать, когда карты составлялись, и что осталось теперь от былого великолепия. Возможно, в первую очередь истощились именно богатые бассейны, их ведь, скорее всего, эксплуатировали более интенсивно. Правда, Глелла (про себя Дан называл ее Глеллой-городом, дабы избежать путаницы) стояла не на самом выгодном в этом смысле месте. Самое выгодное в регионе, если судить по картам, находилось в примерно четырех часах лета, и после короткого совещания с участием Кнеуфи и еще трех глеллов, представлявших городскую администрацию, в воздух поднялись не только оба земных флайера, но и летательные аппараты аборигенов. Увидев их, Дан не поверил собственным глазам, косо обрубленные тускло-серые цилиндры один к одному повторяли палевианские флайеры. И точно такой же плавный взлет… Невероятно. Видимо, с момента расхождения цивилизаций… А когда это было? Совершенно нет времени выяснить, вот найдем воду, и тогда… Дан подумал и усмехнулся… да, с момента расхождения цивилизаций конструкция флайеров не изменилась. Может, они считают ее совершенной? Но развитию технической мысли предела нет, да и дизайн, подверженный больше моде, нежели требованиям технического характера, сохранился в неприкосновенности.

Флайеры вылетели одновременно в четыре города, лежавших в местности, питаемой тем самым богатым бассейном. Маран решил и сам принять участие в поисках, видимо, ему надоело сидеть, как полководцу в штабе, правда, он выдал глеллам радиогорошины, и те дисциплинированно докладывали ему сначала каждые полчаса полета, а с момента прибытия на место и буквально о каждом шаге, флайер был полон голосов, хотя Дан и двое горожан-инженеров, которые их сопровождали, всю дорогу помалкивали. Маран принимал поведение глеллов, как должное, Дан же некоторое время удивлялся… как всегда, он так и не привык к способности Марана заставить всех себя слушаться… хотя удивляться было нечему, ведь глеллы знали, что речь идет о самом их существовании, не просто личном, а как народа, как разумной расы… В этом тоже есть некий парадокс, думал Дан меланхолично, казалось бы, какая разница отдельному человеку, один он умрет, или погибнет весь его вид, вроде бы умирать в компании должно быть даже легче, но в действительности все обстоит прямо противоположным образом… Правда, глеллы давно привыкли к мысли, что они вымирающая раса, они даже как будто примирились с близостью конца… И однако они стали бороться за жизнь. Пошли в бой, когда появилась надежда. И потому рады подчиняться человеку, который взялся их в этот бой вести. Но почему Маран? Не Кнеуфи, человек умный и интеллигентный, которого в городе, несомненно, уважали? Да, все так, но Кнеуфи не принадлежал к тому типу людей, за которыми идут в бой, у него не было какого-то особого качества, присущего Марану. Какого? Сам Дан, давно и постоянно пребывая в энергетическом поле Марана, уже не мог отстраниться и природу этого качества понять, а прежде… собственно, «прежде» как будто и не было, Маран втянул его в свое поле сразу…

Их город был самый дальний, остальные добрались и принялись за работу раньше, но ничего обнадеживающего пока никто не сообщал, шансы таяли, а время шло. Прибыв на место, в небольшой, ничем не примечательный городок, они даже не стали осматриваться, а сразу установили по карте зоны водозабора и полетели прямо туда. Пока глеллы расконсервировали первую скважину, Дан с Мараном намечали дальнейший маршрут, от скважины к скважине, всего их здесь было шесть, правда, исключить наличие других, более поздних, никто б не взялся, но случайный поиск требовал слишком много времени, и Маран от него отказался, во всяком случае, на данный момент. Первая скважина воды не дала, они перебрались ко второй, потом третьей… Когда открыли четвертую, синий столбик на табло, показывавший давление воды, дрогнул и медленно пополз вверх. Глелл, сидевший за пультом, радостно вскрикнул, но Дан особого восторга не ощутил. В юности ему однажды довелось видеть, как бурили артезианский колодец, и он помнил, что вода взметнулась вверх и ударила фонтаном высоко в небо. Здесь фонтанам, конечно, места не было, но уж столбик индикатора должен был рвануться к концу шкалы, а не ползти. Все равно что медленно сочащаяся из склеротической вены кровь в сравнении со струей, бьющей из перерезанной артерии… Он удивился странной ассоциации, но потом подумал, что вода и есть кровь земли, без воды она, как обескровленный организм, нежизнеспособна… Он оказался прав в своем скепсисе, вода даже не дошла до поверхности, столбик еще некоторое время подрагивал не так далеко от нулевой черты, а потом опал.

— Черт! — буркнул Маран и стукнул кулаком по подлокотнику кресла, впервые выказав раздражение. Потом встал и вышел.

— Мы подождем снаружи, — сказал Дан глеллам, открывая дверь.

Он поглядел на злое лицо Марана, который неподвижно стоял посреди коридора, засунув руки глубоко в карманы, и заметил:

— Землянин на твоем месте крепко выругался бы.

— Торенец тоже, — проворчал Маран.

— Но не ты, — засмеялся Дан.

— Не я, — ответил Маран серьезно.

— А почему?

— Да воспитание не позволяет.

Дан вытаращил глаза.

— Воспитание? Ты имеешь в виду свою мать? Я помню, ты как-то обмолвился, что она была из хорошей семьи.

— К тому моменту, как я появился на свет, о подобных вещах давно никто не вспоминал. Да и когда бы моя бедная мать меня воспитывала… Нет, Дан. Я имел в виду совсем другого человека.

— Опять Мастер?

— Ну а кто же? Мы с Поэтом были такими же мальчишками, как все прочие. И, подобно всем мальчишкам, не чурались всяких выражений. Правда, не при Мастере. Но он как-то случайно услышал. И сказал: «Тот, кто произнесет еще хоть одно бранное слово, больше не переступит порог моего дома».

— И вы перестали их произносить?

— Да, Дан. С той самой минуты.

— И даже на расстоянии?

— Даже.

— Удивительно!

Маран только улыбнулся.

— Нет, я все-таки не понимаю. Он же не ходил за вами всюду, чтобы… Не понимаю.

— Знал бы его, понял бы. — Маран вздохнул. — «Он человек был в полном смысле слова, уж мне такого больше не видать», — продекламировал он вдруг.

— С ума сойти! — сказал Дан. — Он уже цитирует Шекспира!

— А почему бы мне не процитировать Шекспира? — спросил Маран.

— Ну…

— Хочешь на спор прочту тебе наизусть «Быть или не быть»?

— Нет уж! От тебя всего можно ожидать!

— Насчет всего это уже злостное преувеличение, — сказал Маран. Голос его звучал насмешливо, от недавнего раздражения не было и следа. И вообще он стал спокоен, даже как будто испытывал облегчение. Принял решение, понял Дан.

— Ну что? — задал Патрик с порога риторический вопрос. — Все пусто?

Он прошел к своей постели и растянулся на ней в чем был.

— Устал, как собака. Ну и денек выдался!

— Да уж! — согласился Дан. Сам он вымотался не меньше, правда, не лежал, а сидел, водрузив ноги на соседнее кресло, как и Санта, но даже двужильный Мит повалился по примеру Патрика на койку. Денек выдался тот еще, особенно, учитывая, что при продолжительности местных суток в почти тридцать земных часов, светлое их время длилось больше двадцати четырех… Без стимуляторов не продержишься, но даже и после двух капсул витина, хотя в сон не клонило, но ноги все равно подгибались, да и в голове все смешалось. Попытавшись вспомнить, с чего сегодняшний день начался, Дан не смог этого сделать.

— Я объявляю забастовку, — сказал Патрик. — Я буду жаловаться в профсоюз. Хочу спать. И вообще умираю. Случись землетрясение, я не сумею сдвинуться даже на сантиметр. Маран, ты меня слышишь или нет?

Маран ответил не сразу, а сперва просмотрел текст, который перед тем набирал. Потом оттолкнулся вместе со стулом назад и повернулся к своей более чем утомленной команде.

— Я отправляю астролет за помощью, — сказал он без предисловий. — Корабль стартует, как только выгрузит весь запас воды. Это примерно четыре часа. Сам я остаюсь здесь. Дан выразил желание составить мне компанию. Что касается вас троих, я предоставляю вам самим решать, лететь или нет. У вас есть немного времени на размышление.

Патрик не пошевелился, но голос подал немедленно.

— А что, это хитрый ход, — заметил он задумчиво. — Конечно, оказать помощь Земля не отказалась бы в любом случае. Но началась бы вся эта карусель — ВОКИ, Ассамблея, того глядишь, и референдум. То да се, и в итоге явились бы хоронить. Но если дело будет касаться нас… Шеф может сам организовать экспедицию… ну и сунуть туда парочку геологов, оборудование, запасец воды… Нет, ход хороший.

Дан был вынужден себе признаться, что об этой стороне дела он не подумал. Действительно, в уставе Разведки значился некий пункт, предусмотрительный во всем шеф когда-то, хотя и со скрипом, как рассказывали старожилы, самого Дана в Разведке тогда еще не было, провел его через Ассамблею, и согласно этому пункту Разведка могла предпринимать спасательные операции в отношении своих сотрудников самостоятельно, ни с кем их не согласуя и не принимая во внимание ряд ограничений, установленных Космическим Кодексом в отношении высадки на населенную планету… даже вступления в контакт!.. Ну и что, ничего, в конце концов, особенного, разве оба Кодекса, и Земной и Космический, не декларировали право на жизнь, как наивысшее? И действительно, раз уж пункт существовал, воспользоваться им было разумно. Странно, что он об этом не подумал. А может, и Маран не думал? Дан мысленно усмехнулся своей наивности. Маран помнит все и думает обо всем. «Разве расчет обязательно должен противоречить чувству?» — вспомнил он фразу, сказанную Мараном когда-то давно, на заре их дружбы, и подумал, что больше никто на свете не умеет так хорошо сочетать несочетаемое…

— Так ты остаешься? — спросил Маран Патрика.

— Естественно. Уж не думал ли ты, что я брошу вас тут и смоюсь? Конечно, смерть от жажды не самый приятный способ попасть в рай, однако, откровенно говоря, я не верю, что у нас много шансов проделать такое путешествие. Разве что астролет не долетит, но это уже чушь собачья… Или если шефа на Земле не окажется… Хотя он вроде пока никуда не собирался… да и без него, наверно, все решится, правда, может затянуться…

— На этот случай я сделал приписку. Рапорт тогда пойдет прямо к директору ВОКИ. В конце концов, когда я понадобился, они вытащили меня, в прямом смысле слова, из постели. Я думаю, он среагирует.

— Да, пожалуй.

— Мит, а ты что решил? — спросил Маран.

— Ты, видно, совсем сдурел от жары, раз задаешь мне такие вопросы, — отозвался Мит флегматично.

Маран повернулся к Санте.

— Если я и хотел бы кого-то отсюда отослать, то тебя, мальчуган.

— Почему это? — спросил Санта обиженно.

— Да так. На всякий случай.

— Я не поеду! Я… Я убегу!

Мит расхохотался.

— Маран, помнишь, как Песта обнаружил его в приемной у Нилы? «Что за дети тут у тебя болтаются! Немедленно в приют!» А когда он вышел, этот ребенок разревелся и стал кричать, что в приют не пойдет. И вообще никуда. «Убегу-у-у!» — изобразил он тонким голосом.

Маран посмотрел на нахохлившегося Санту и улыбнулся.

— Ладно, раз никто не хочет лететь, я передам свой рапорт наверх по связи, — сказал он и снова повернулся к пульту.

Дан был совершенно один. Чего с ним не случалось уже давно. А именно, с того момента, как он покинул свою каюту на астролете. Он лежал на необъятной тахте, прозванной Патриком «брачным ложем», самой широкой в «термосе», правда, уже не том, на следующий день после отбытия корабли они перебрались со всем своим имуществом в Глеллу-город, в один из многих пустующих домиков, почти такой же, как предыдущий, с небольшими отличиями в меблировке и окраске стен. Лежал и пытался читать, но у него ничего не получалось, во-первых, книг, как таковых, у него не было, только лексор, а читать с монитора он терпеть не мог, во-вторых, ему страшно хотелось пить и потому никак не удавалось сосредоточиться. Он никогда не думал, что восемьсот миллилитров это так мало. Разве четырех стаканов воды в день недостаточно? Так он думал, когда принималось решение насчет рациона, даже чуть было не предложил и еще уменьшить порции, только позднее сообразил, что одного кофе выпивал за день никак не меньше поллитра плюс суп, соки… Соки, как только выяснилось, что они безвредны для глеллов, Маран — с согласия остальных, впрочем — отослал местным детям и женщинам, а чтобы заварить кофе или суп, развести, наконец, концентраты, нужна была вода. Часть тех же восьмисот миллилитров. Труднее всего оказалось делать выбор между кофе и чистой водой. Что за проклятье, просто невозможно не думать об этой чертовой, столь простенькой влаге! Два атома водорода, один кислорода, экая ерундовина, а сколько мучений… Конечно, были и другие неудобства — невозможность мыться, необходимость снимать после бритья депиляторий и вообще протирать лицо и руки специальными якобы освежающими салфетками, после чего они пахли одеколоном, и пропадал всякий аппетит, но это так, пустяки, по сравнению с постоянной жаждой сущая чепуха… Дан отложил монитор и стал считать прошедшие дни, собственно, считать было нечего, он знал и так, сегодня десятый день с отлета корабля, а поскольку здешний на четверть длиннее, то земных прошло больше двенадцати, иными словами, астролет уже добрался до Земли. А если, как расчитывал Маран, его рапорт был передан в Разведку сразу после выхода корабля из гиперпространства, он дошел до шефа два дня назад, так что, возможно, к ним уже летят на выручку, то есть еще десять местных дней, и вода окажется в пределах досягаемости. Он немедленно вообразил себе большой хрустальный графин, конечно, воду надо держать, как минимум, в хрустале, он настоит на этом, как только попадет домой, или и вовсе купит какой-нибудь серебряный кувшин… кувшин или графин это хорошо, но сейчас лучше бы цистерна, открываешь краник и подставляешь рот, вода льется, бежит по лицу, по телу, одежда промокает насквозь… а самое замечательное это водопад, Ниагарский водопад, тонны, миллионы тонн воды… Черт! Он опомнился и, чтобы отвлечься, нащупал «ком» и вызвал Мита, Мит сейчас работал, как и Санта. Собственно, работали все. Но по очереди. Глеллы своими флайерами управляли сами, а на двух земных летали в качестве пилотов члены экспедиции, летали почти круглые сутки, забираясь все дальше и дальше, ибо поиски не прекращались ни на минуту.

Мит отозвался сразу.

— Ничего нового? — спросил Дан.

— Что касается воды, ничего. Но мы угодили в любопытное место. Как я понимаю, это заброшенный космодром. А в ангаре стоят даже два корабля.

— А это не самолеты часом? — усомнился Дан.

— По-моему, нет. Слишком велики. Да ты включи монитор, я тебе передам.

— Монитор? — переспросил Дан. Ему было лень двигаться, но он постеснялся признаться в этом Миту и вообще призвал себя к порядку… к тому же обнаружил, что может видеть экран, не вставая, а только перевернувшись на другой бок. — Давай, — сказал он, нащупывая пульт, который благоразумно положил рядом.

С четырехметрового расстояния разглядеть на небольшом экране детали было трудно, но сам корабль… Конечно, это был не самолет, стеклянная или пластиковая, во всяком случае, прозрачная крыша ангара беспрепятственно пропускала солнечный свет… Дан покосился на сумерки за стеной дома, но понял, что Мит показывает ему кадры, заснятые пару часов назад… и было отлично видно поблескивавшее темно-серое тело в виде приплюснутого полушария. Почти «летающее блюдце»! Хотя сам он назвал бы это скорее летающим тазом. Перевернутым тазом.

— Здорово! — сказал он искренне. — А вблизи ты снимал?

— Снимал. Внутрь, правда, не попал.

— Ничего, еще успеем.

— Ага.

Отключившись, Дан связался и с Сантой и выяснил, что новостей нет, ни хороших, ни плохих, поскольку второй флайер до места назначения еще не добрался.

— А Маран там? — спросил Санта.

— Нет. А что такое?

— Понимаешь, мы недавно прошли над городом, которого нет на карте. Наверно, его построили позже. Тут одни «термосы». Мои спутники предлагают заночевать там, куда мы летим, а утром осмотреть и этот, необозначенный.

— Так и сделайте, — сказал Дан.

— Но Маран…

— Это же разумно. Маран не станет возражать против разумных действий. Разве не так?

— Так, — согласился Санта. — Но ты не забудешь его предупредить?

— Не забуду, не забуду…

Дан выключил связь и посмотрел на хронометр. Марана с Патриком не было уже больше двух часов. Что можно два часа делать в… в подобной ситуации? Он даже покраснел, представив себе эту ситуацию. Потом рассердился на себя. Нет, он решительно неисправим и никогда полноценным разведчиком не станет!.. И все равно его удивляло, как Маран туда пошел… Правда, эти их школы… Все равно! Когда, вернувшись из своего очередного рейса и передав флайер Санте, он вошел в дом, Маран и Патрик оживленно что-то обсуждали. Увидев его, Патрик выпалил:

— Я предлагаю бросить жребий, Дан, но Маран утверждает, что ты уступишь мне без всякой жеребьевки.

— Что уступлю? — спросил Дан.

— Понимаешь, они пригласили нас на свою оргию…

— Как?!

Увидев выражение лица Дана, Патрик захохотал. Улыбнулся и Маран.

— Не участвовать, — сказал он. — Только посмотреть.

— Хотя обычно, — вставил Патрик, переставая смеяться, однако с насмешкой в голосе, — они приглашают участвовать.

— Кого? — пробормотал Дан растерянно. — Что значит «обычно»?

— Нет, я не могу! Маран, ты только посмотри на него!

— Успокойся, Патрик! Видишь ли, Дан, как мы с Патриком, обменявшись наблюдениями, поняли, отношение к этой стороне жизни у них совершенно иное. Неизмеримо далекое не только от нашего, но и от вашего. Если вы не обходите ее молчанием, как мы, то все же как-то отделяете от прочих тем. Ну по крайней мере, за завтраком с деловым партнером не обсуждаете позы, которые принимали ночью.

— А они обсуждают? — спросил Дан.

— Обсуждают. В том же тоне, как женщины на Земле толкуют о платьях и прическах, а мужчины о спортивных соревнованиях. Более того. Они не прячут сам этот процесс. Если к тебе в дом во время обеда придет случайный гость, как ты поступишь?

— Предложу сесть за стол и поесть с нами.

— Ну вот. Они поступают точно так же, если гость придет во время… ну того, что Патрик называет оргией.

— Откуда ты знаешь?

— Видишь ли, я зашел сегодня днем по делу к Лируе… это заместитель Кнеуфи по вопросам промышленного производства, если использовать земную терминологию… и попал прямо… — Маран слегка смутился.

— То есть как? Ты просто вошел?

— Не просто. Я постучал. Мне открыли.

— Ну и?

— Ну и… Он мне сказал буквально следующее: «Извини, что я не приглашаю тебя присоединиться, но я не уверен, что это получится»… Он не кривил душой, это и в самом деле вряд ли получилось бы, чисто анатомически, ты ведь помнишь результаты томографии…

Дан кивнул. Да, полученные с помощью пополнивших год с небольшим назад арсенал Разведки дистанционных томографов данные об анатомии глеллов показывали ряд различий, в том числе…

— И что дальше? — спросил он.

— Дальше я позволил себе завести разговор на эту тему с Кнеуфи. И в итоге получил приглашение посмотреть, как все происходит. Ничего экстраординарного в подобном приглашении нет, у них это принято, часть повседневного общения, так сказать. Конечно, эта открытость не подразумевает инопланетян, но учитывая то, что мы для них сделали и делаем… Он даже предложил мне привести с собой еще кого-то, но только одного, лишние люди могут помешать. Ну ты ведь понимаешь, это что-то вроде трезвого в пьяной компании, по мне, так и одного многовато, но он решил проявить гостеприимство…

— И ты пойдешь на это смотреть?!

— Нет, Дан, ты просто уникален, — сказал Патрик.

Маран жестом остановил его.

— Иначе мы никогда не поймем их, — сказал он спокойно. — Это важная часть их цивилизации. Как, впрочем, и любой другой. Воспроизводство это фундамент. А разумное существо неизбежно создает вокруг него ритуалы.

— Которые нередко приобретают значение большее, чем воспроизводство, — заметил Патрик.

— Да. Вынь эти ритуалы и все, что с ними связано, из земной культуры. Что там останется?

Дан промолчал.

— Ну что? — спросил Патрик. — Бросим жребий?

— Не надо, — проворчал Дан, — я удовольствуюсь пересказом. Собственно, можно все заснять…

— Нельзя, — покачал головой Маран. — Я обещал ему этого не делать. Когда я спросил насчет съемок, он всполошился, сами они давным-давно потеряли подобные навыки…

— Зря, выходит, спрашивал.

— Интересно у тебя получается с этическими нормами. Смотреть, значит, неприлично, а тайком снимать можно? — уронил Маран, чрезвычайно смутив Дана своим замечанием.

Они ушли, а Дан вспомнил Перицену. Как они с Поэтом сидели у костра и болтали о высоких материях, пока Маран вел наблюдения за дикарями, их малоэстетичными повадками, пожиранием трупов, первобытным сексом, а потом в два счета «расколол» Ат, что тогда показалось Дану чудом, лишь позднее он понял, что это результат не только работы ума, но и просто работы, черной работы разведчика, от которой сам он старался увильнуть. Вот и теперь. Хотелось Марану смотреть на подобные вещи или нет, это была его работа, и он ее делал… Конечно, расскажи об этом на Земле, многие не поймут, что в этой работе такого неприятного, еще и заметят, что им повезло, такое зрелище… Да уж, зрелище то еще, особенно, в период вынужденного воздержания…

Незаметно для себя он задремал и не слышал, как вошел Маран, открыл глаза тогда, когда тот уже принял «душ», как они иронически называли очищавшее кожу и волосы излучение глеллов, и разбирал постель, собираясь лечь спать.

— А где Патрик? — спросил Дан.

— Трудится.

— Ночью?

— Он же целый день спал.

— Ах да!.. Но флайеры ведь заняты.

— Флайер ему ни к чему. Пара местных ребят попросила его объяснить им, как управляться с компьютером.

— Вот как? — сказал приятно удивленный Дан. — Мертвецы восстают из гроба?

— Как будто. Может, еще не все потеряно.

— Интересно, с чего это?

— Ты когда-нибудь видел, как заставляют забиться остановившееся сердце?

— Пропускают ток?

— Да. Мы можем оказаться тем импульсом, который снова пробудит их к жизни. Вернув тем самым наш долг им. Или часть его.

— Долг? Ты имеешь в виду Эдуру?

— Не только.

— А что еще?

— Позже, Дан. Я пока не уверен, что не ошибаюсь. — Он улегся, как всегда, на спину, заложив руки за голову. — Спокойной ночи.

— Погоди! — возмутился Дан. — Ты мне ничего не рассказал.

— О чем?

— Как о чем? Где ты только что был?

— А-а… Что ты хочешь знать?

— Все.

— В подробностях или, так сказать, резюме?

— Да, наверно, резюме, — ответил Дан, подумав.

— Помнишь картину, которую вы с Наи обсуждали? Речь шла о том, что это может быть или красиво, или естественно.

— Формулировку, по-моему, предложил ты.

— Неважно. Так вот, это красиво. Похоже на пантомиму или даже балет. Один из участников… не Кнеуфи, он, оказывается, первое лицо в городе, но не в постели… один из участников выполняет как бы функцию постановщика. То есть говорит, кто, с кем, как. Это не так просто, поскольку, как справедливо заметил Патрик, никто не должен быть вне игры. Ну и… Ну и с нашей точки зрения, все это совершенно неестественно.

— Почему?

— Да потому что… В общем, как я понял, есть фундаментальное физиологическое отличие. Они получают удовольствие от всех этих движений, перемещений, рокировок, всяких ласк, словом, от процесса. Масса эстетики. Эдакая изящная любовная игра. И полное отсутствие финального аккорда. Не знаю, всегда ли его не было, или это следствие общего угасания, но сейчас его нет. Ни у кого. У нас такое случается у женщин. Холодных, а вернее, неразбуженных… Ну что, представил себе?

— Представил. — Дан задумался. Наверно, это похоже на кино, только не порнографическое, а эротическое, все эти красивые фильмы с пейзажиками, дизайном, роскошными нарядами и без лишних подробностей. — А музыка была, нет? — спросил он.

— Нет. Хотя вполне можно было бы представить какой-то аккомпанемент. Впрочем, я не уверен в том, что у них вообще есть или сохранилась музыка.

— Ага. — Дан уже думал о другом. — Ты сказал, у нас. В Бакнии тоже есть неразбуженные, как ты говоришь, женщины?

— Конечно. Они есть везде. На всех планетах.

На всех планетах… Дан удивился возникновению этого странного обобщения, но потом догадался.

— Ты подумал о кариссе Асуа, — сказал он. — Не так ли?

— Так, — ответил Маран после короткой паузы.

— Она тебе нравилась, — заметил Дан, не спрашивая, а утверждая, и Маран не стал возражать.

— Красивая женщина, — вздохнул он. — К тому же умная и тонкая. Знаешь, порой меня так и подмывало… особенно, после того, как она в доверительной беседе сказала мне, что никогда не испытывала удовольствия от близости с мужчиной…

— Намек, надо понимать.

— По всей видимости. Она в какой-то степени меня раскусила… Ну, это ведь своего рода спортивный интерес, смогу ли я добиться того, чего другим не удалось…

— Но ты все-таки не поддался.

— Нет. Хотя в какой-то момент был на волосок от этого, уже позднее, когда негодница Олиния заставила меня нарушить слово…

— Слово, данное Наи? — спросил Дан.

— Слово, данное себе! Ты неверного мнения о Наи, Дан. Она очень гордая женщина. Слишком гордая, чтобы вымогать клятвы в верности. Ты должен был понять это после истории с медальоном. Отдать столь дорогую сердцу вещь, сделав вид, что даришь какую-то безделицу…

— Поэт ведь расценил это как своеобразный обет.

— Так оно и было. Она дала слово. Не мне, а себе. Не зная, питаю ли я к ней те чувства, которые… Я ведь не очень-то открытый человек, Дан, и она не могла понять… И однако дала слово. Так неужели я не был способен ответить ей… не тем же, гораздо меньшим?

— Вот почему ты придал такое значение тому эпизоду! Тогда твое поведение мне показалось не совсем адекватным. Я же отлично знаю, что подобные вещи значат для тебя куда меньше, чем для меня.

— В общем-то, да. Я мог бы переспать хоть со всеми придворными дамами Олинии, мое отношение к Наи от этого не изменилось бы ни на йоту. Но то обстоятельство, что Наи может узнать…

— И все-таки я не понимаю, как.

— Думаешь, я понимаю? Я не стал выпытывать у нее, каким образом она догадалась. Что-то инстинктивное, наверно. Если тебе в глаз попадет соринка, тебе ведь не понадобиться заглядывать в зеркало, чтобы узнать об этом. Я думаю, это надо почувствовать самому, чтобы понять… Но упаси боже такое почувствовать!

Дан засмеялся.

— Один мой знакомый когда-то давно утверждал, что он не ревнив. Ты случайно не знаешь, что с этим парнем сталось?

— Он умер и похоронен. В общем, я имел об этом представление. Чисто теоретическое, но имел. И дал себе слово, что не буду доставлять Наи подобных огорчений. В конце концов, это всего лишь та цена, которую мы платим за столь милую нашему сердцу работу. Ведь отнюдь не на каждой планете возникают те возможности, которые в этом плане предоставляла Эдура. Короче говоря, я дал слово. А нарушать свое слово я, как тебе известно, не люблю. Даже если о нем никто не знает. Потому я и впал в такую недостойную истерику, когда Олиния навязала мне себя. Смешно ведь, если подумать! Эка невидаль! Но мне пришлось ломать себя. Не физиологически, но психологически.

— Потому и во второй раз это было бы проще. Ты уже переступил барьер, и терять было нечего. Семь бед, один ответ.

— Наверно, так.

— Почему же тогда ты не стал искать сближения с кариссой?

— Сам не знаю. Вдруг пропала охота соревноваться, ставить рекорды. Чего ради? За победами приходит пустота.

— За победами приходят лавры, — возразил Дан.

— Лавры это лишь слабое утешение для того, кто уже пережил свой звездный миг. Миг, когда преодолевается планка или рвется финишная лента. Миг, когда объявляют, допустим, итоги референдума. Миг, когда ставишь последнюю точку в дописанном романе. Миг обладания женщиной, наконец, если твоя цель всего лишь обладать ею. Человек, приобщившийся к высшим ценностям, начинает понимать, что все прочее лишь бледная тень того, что он имеет. Или еще меньше.

— Ты говоришь о любви? — спросил Дан.

— Сейчас да.

— Удивительно, — сказал Дан задумчиво. — Зная тебя так, как узнал я за первые два года нашей дружбы со всеми их перипетиями, с Ланой, с этими твоими дернитскими загулами, я никогда не подумал бы, что ты способен вот так взять и влюбиться с первого взгляда.

Маран усмехнулся.

— Любви с первого взгляда не бывает, Дан.

— Как не бывает?! Ты сам говорил мне, что с первого взгляда определил…

— Верно. Я с первого взгляда понял, что Наи во второй сфере полностью соответствует мне. К тому же она абсолютно совпадала с тем типом женщин, который мне всегда нравился. Но это, извини, еще не любовь. Открытие, быть может. Я просто отметил это для себя, и все. Собственно, мне было не до подобных вещей, ты ведь помнишь, в какой момент состоялось это знакомство?

— Еще бы! — сказал Дан, перед глазами которого сразу встал экоэкран, покрытый розовыми и желтыми пятнами.

— Но в чем парадокс, Дан, я ведь мог эту встречу вообще забыть… нет, вру, забыть я, конечно, не мог, но отодвинуть полученную информацию в дальний угол сознания — вполне. Если б она не сказала того, что сказала.

— Начет старших и младших?

— Да. Я был страшно уязвлен. Ты был прав, я действительно не мог простить ей этого очень долго. Но может, именно поэтому… В первую же ночь, когда мне удалось наконец лечь спать… по-моему, это случилось чуть ли не через четыре дня… хотя я был полумертв от усталости и как будто ни разу за эти дни о ней не вспомнил, мне приснилось, что я держу ее в объятьях, я проснулся и понял, что безумно хочу эту женщину.

— Но это и есть любовь!

— Нет, только желание. Я, конечно, стал немедленно вдалбливать себе, что это невозможно, что я для нее дикарь, питекантроп, что ее интерес ко мне обуславливался женской жалостью или нежностью, какую испытывают ко всяким зверенышам. Я принялся выдавливать из себя это влечение единственным известным мне способом…

— В объятьях других женщин?

— А ты знаешь другие методы?

— Не знаю, но от этого толку мало.

— Толку никакого, — согласился Маран. — Даже наоборот. Желание превращается в страсть. Страсть становится сильнее и необузданнее. Когда я наконец получил ее, в моем отношении к ней была грубоватая и даже постыдная примесь — мне хотелось ее подчинить, стереть в ней ощущение, что она выше меня. К счастью, я быстро понял, что это ощущение — плод моего дефективного воображения. И только тогда страсть стала переходить в любовь. Только тогда. Понимаешь?

— Не понимаю, — сказал Дан. — Я не вижу никакой разницы. Разве страсть и любовь не одно и то же?

— Нет, Дан. Это совершенно разные вещи. Страсть это желание, может, неистовое, неодолимое, но желание обладать тем, что лишь наполовину существует вне тебя, ибо что не придумано, то приукрашено. Страсть конечна, она живет, пока не утолена, а потом либо гибнет, столкнувшись с реальностью, либо превращается в любовь. Или, по крайней мере, становится ее частью.

— А любовь? — спросил Дан. Он даже сел на постели, чтобы ничего не упустить.

— Любовь это когда двое понимают друг друга настолько, что один отвечает на невысказанный вопрос другого. Любовь это когда слабые стороны вызывают большую нежность, чем сильные. Любовь это когда на хрупкое существо, которое ты ощущаешь, как цветок на ладони, можно опереться, как на скалу. Любовь это когда та, которую ты заслоняешь от бед и испытаний собой, никому не позволит нанести тебе удар в спину. Любовь это когда каждый день тебе кажется, что вчера ты любил еще не в полную силу своей души, что оставались незадействованные резервы, а вот теперь… Наконец, любовь это… Все. Дальнейшее — молчание… если ты позволишь мне еще раз процитировать Шекспира.

Он действительно замолчал, молчал и Дан, он просто не мог опомниться.

— Маран, — выговорил он наконец. — Маран, боже мой! Какой счастливый ты человек!

— Благодаря тебе, Дан, — отозвался Маран после короткой паузы.

— Мне?!

— А кому же? Если б ты не упросил шефа испытать меня на Перицене, где бы я сейчас был? И был ли бы вообще?

— Ерунда какая! Человек, одаренный настолько, насколько ты, никогда не пропал бы!

— Нет, Дан. Не будем спорить о моих существующих или нет дарованиях, допустим, какие-то у меня и есть, но сколько одаренных людей не состоялось лишь потому, что никто за них не боролся.

— Но я ничего особенного нее сделал…

— Не прибедняйся, пожалуйста! И давай спать.

— Погоди. Я забыл тебе сказать. Я связывался вечером с Сантой…

Дан торопливо пересказал свой разговор с Сантой Марану, и тот сразу сел.

— Из одних «термосов»? Черт! Надо бы заняться этим сразу! И лучше мне самому…

— Там надо искать наугад, карт ведь нет, — напомнил Дан.

— Да. Надо будет таскаться ночь напролет. Ну ладно, утром разберемся. Несколько часов ничего не изменят. — Он снова лег и отвернулся к стене. — Все, отбой.

Дан проснулся очень рано, мутно-оранжевый диск солнца еще не ушел за крышу. На тахте поближе спал Патрик, у стены Мит, пришедшие среди ночи, когда именно, Дан понятия не имел, не слышал, не видел. Однако Марана в комнате не было, приподнявшись, Дан увидел его снаружи, по ту сторону передней, прозрачной, стены. Маран был в блестящих, словно серебряных брюках, подчеркивавших кирпичного оттенка загар обнаженного выше пояса тела, за последнюю неделю все перешли на местную одежду, радушно предложенную аборигенами, в ней действительно было не так жарко, вот только подобрать нужные размеры удалось не сразу, а после основательной инвентаризации складов, глеллы, хоть и высокие (все, как один, выше Дана с его ста девяносто пятью, не говоря о прочих), были невероятно худы, а вернее, как понял Дан, посидев несколько дней на водной диете, сухи — наподобие сиреневых цветов и кустов. Губы Марана как будто двигались, Дан сообразил, что тот, видимо, разговаривает с Сантой и вышел из дома, чтобы не будить остальных. Он бросил взгляд на хронометр, до следующего рейса, в который ему предстояло отправляться, было еще добрых два часа, и он подумал, не поспать ли еще часик, но тут Маран открыл дверь и вошел в дом. Дана удивило выражение его лица. Нет, конечно, он не предполагал, что после ночных откровений Маран будет иметь вид мечтательный или хотя бы расслабленный, но тот выглядел очень уж суровым.

— Что случилось? — спросил он беззвучно, и Маран сказал негромко, но с ударением:

— Санта не отвечает на вызовы.

— Как?! — воскликнул Дан уже в голос. — А глеллы?

Маран только покачал головой, прошел к пульту и стал набирать код, а Дан принялся торопливо натягивать шорты, в которых ходил дома. Оба молчали, но и Патрик, и Мит от их краткого обмена репликами проснулись мгновенно.

— Что происходит? — спросил Патрик, вытягивая шею и озираясь, и Маран, не оборачиваясь, ответил:

— Нет связи. Ни с Сантой, ни с его спутниками. Через двадцать минут тут будет местный флайер, он больше наших. Полетим мы и трое глеллов.

— Куда? — спросил Патрик уныло. — Птичка хоть отслеживается?

— Да.

Дан подошел к монитору одновременно с завернувшимся для скорости в простыню Патриком. По программе флайер передавал свои координаты каждые пятнадцать минут, и на экране можно было без труда проследить его путь по цепочке красных точек, пролегавшей от Глеллы-города на юго-восток. Во время стоянки флайер напоминал о себе реже, раз в час, но и при такой периодичности на обозначении города, где полагалось по плану провести поиск, образовалась целая клякса. При желании ничего не стоило разложить ее на составляющие и выяснить, сколько часов длилась стоянка, но на данный момент это было несущественно, потому что отстояв ночь, флайер продолжил путь. Оставив город, он повернул назад, прошел какой-то кусок и… исчез. Сорок восемь минут назад.

— Как это понять? — спросил подошедший Мит. Его голос звучал подозрительно хрипло. — Если флайер не подает сигналов, выходит… Выходит, он разбился?

Патрик энергично замотал головой.

— Если б он даже разбился, он бы все равно подавал сигналы. Он может развалиться на куски, могут погибнуть пассажиры, но «черный ящик» практически неуязвим, а блок, подающий сигналы, именно в нем.

— Куда же он делся? — спросил Дан.

— Я вижу лишь одну возможность. Он попал в зону, в которой каким-то образом гасятся радиоволны.

— Например, в коробку из ферромагнитного сплава?

— Хотя бы. Правда, я затрудняюсь вообразить подобную коробку.

— Ангар, — сказал Мит более спокойно.

— Какой еще ангар?

— Вчера мы обнаружили космодром с ангарами. По-моему, из какого-то металла.

— Но это в противоположной стороне, — возразил Дан.

— Дан, — сказал Маран хмуро. — Ты мог бы вспомнить, когда говорил с Сантой? Он ведь сказал, что они только-только пролетели над тем городом?

— Я не смотрел на часы, — отозвался Дан виновато. — Я ведь просто… чтобы поболтать. Наверно, это было часа через два после вашего ухода. То есть там вряд ли наберется больше… ну трехсот километров.

— О чем речь? — спросил Патрик нетерпеливо.

— Санта сказал Дану, что они миновали город, не обозначенный на карте, — пояснил Маран по-прежнему хмуро. — Новый город, из одних «термосов». Они намеревались вернуться туда утром.

— Понятно. Так ты думаешь, что флайер исчез там?

— Скорее всего. Если он исчез, конечно. У нас есть еще четыре минуты. Часа пока не прошло. Возможно, он просто стоит. Но людей в нем, в любом случае, нет.

— Или нет связи с ними, — пробормотал Патрик. — Что хуже.

— Типун тебе на язык, — буркнул Дан.

— Идите, мойтесь, брейтесь, одевайтесь, ешьте, коли есть охота, — распорядился Маран. — Я прослежу за сигналом.

Все заспешили. Есть не хотелось никому, и Патрик, который избавил себя от затрат времени на бритье, отпустив бороду, стал кидать в сумку контейнеры с едой. Вернувшись из ванной, Дан увидел, как Маран достает из сейфа бластеры.

— Ты что, думаешь наткнуться там на каких-нибудь чудовищ? — пробормотал он растерянно.

— Каких еще чудовищ! На стены, запоры, двери! — сказал Маран и добавил с досадой: — Ну живут! Нечем металл резать! В целом городе никакой техники для ремонтных работ, даже простых инструментов нет!

Он заметно нервничал, и Дан спросил:

— Что, флайер объявился?

Маран только посмотрел на него, но Дан понял: объявился. И это, скорее, было плохо, нежели хорошо. Потому что, как недавно заметил Патрик, блок, подающий сигнал, бессмертен. В отличие от пассажиров. Неужели все-таки катастрофа? Дан попытался вспомнить, когда он в последний раз слышал об аварии флайера, но не смог, они были сверхнадежны, это факт… И все же… Он украдкой посмотрел на расстроенное лицо Марана. Что за черт, надо же было, чтобы пропал именно Санта! Самый молодой из всех… Нет, дело, конечно, не в том, что он моложе остальных, тут другое. В отношении Марана к Санте было что-то отцовское. Неудивительно, ведь он подобрал парнишку буквально на улице, пусть не совсем ребенком, но в том возрасте, когда у человека еще только начинает складываться собственное видение мира, подобрал, обогрел, воспитал… да, именно так, пусть это длилось недолго, всего три или четыре года, но годы важные, период становления… Дан вспомнил Бакнию тех лет и худого, резвого мальчишку, каким Санта был тогда, когда он впервые его увидел, вспомнил, как Маран с этим мальчишкой разговаривал, всегда терпеливо, и строго, и тепло, по-всякому, но никогда не грубо и не резко… Наверно, сам при этом вспоминал своего Мастера…

За стеной появился Кнеуфи, прошел к двери… До Дана только теперь дошло, почему входная дверь прорезана в прозрачной стене… Он поспешил, благо стоял рядом, дать команду, когда в доме кто-то был, дверь открывалась на приказание изнутри.

Кнеуфи взволнованно заговорил, едва переступив порог.

— Маран, я выяснил чрезвычайно важную вещь. Возможно, город, о котором идет речь, один из трех, принадлежавших «белым»! — он сделал паузу, давая КЭПу, который держал в руке наготове, время перевести, но Дан, как, естественно, и Маран, уже все понял, за эти дни они успели свыкнуться с произношением глеллов.

— Кто такие «белые»? — спросил Маран и почти без паузы продолжил: — У них бледные лица, светлые волосы и зеленые глаза?

— Откуда ты знаешь? — спросил Кнеуфи ошеломленно.

Маран заколебался.

— Расскажи сначала ты, — предложил он, потом передумал. — Ты, как я понимаю, летишь с нами? — Кнеуфи кивнул. — Тогда поговорим по дороге.

Через пять минут девятиместный флайер глеллов, а вернее, флайер с салоном на девять мест, поскольку еще два было в пилотской кабине, куда сели оба спутника Кнеуфи, поднялся в воздух. Как и на Палевой старт был таким мягким, что Дан уловил его момент только благодаря чуть заметному инерционному толчку, однако через несколько мгновений глухая передняя переборка, отделявшая салон от пилотской кабины, превратилась, к полному его изумлению, в экран, и он мог удостовериться в том, что летит. Ничего интересного внизу не было, обычная полупустыня, сиреневая растительность вперемешку с пятнами песка, и Кнеуфи, севший на переднее сидение, повернулся боком и, облокотившись на спинку, устремил взгляд на устроившегося рядом с дверцей Марана. Он смотрел доверчиво, чуть ли не нежно, и Дан невольно вспомнил Лахицина, потом Горта, кариссу и прочих эдурских дворян, подумал, что единственные, чье расположение Марану не удалось завоевать, были палевиане, а потом понял, что не совсем прав, не случайно ведь Самый Старший вручил кристалл с координатами Эдуры именно Марану…

— Ты ведь знаешь, — начал глелл, потом запнулся и поправился, — вы знаете, что мы утеряли навыки общения с машинами, которые вы называете компьютерами. Это случилось не так давно, два поколения назад. Мы не сразу поняли последствия этой утраты, во всяком случае, в полной мере…

Он говорил с паузами, и переводчик повторял его слова на интере красивым баритоном с бархатным тембром, наверняка голосом какого-нибудь популярного диктора, привыкшего озвучивать чужие мысли, не всегда придавая им адекватную интонационную окраску, может, поэтому слушать было жутковато… или подобное чувство навевал сам рассказ? Собственно, в том, что он говорил, не было ничего алогичного и даже неожиданного, все вполне представимо и понятно, кто-то, наверно, уже давно все понял, Маран, во всяком случае… Дан покосился на того, но выводов сделать не сумел, Маран был непроницаем и слушал, не прерывая. И не удивляясь. Собственно, не удивлялся никто, сам Дан в том числе. Страдал — возможно, развитие событий до боли напоминало ему что-то. Он почти мог сам все рассказать. А рассказ выглядел так. Цивилизация Глеллы была безмерно стара. И история ее электроники насчитывала десятки веков, а может, сотни, сколько именно, не мог сказать никто. Теперь. Потому что компьютеризация еще во времена оно привела к вполне предсказуемым результатам: все накопленные знания перешли из иных носителей информации на машинные. Сначала науки, потом литература. Видеоискусства. Музыка. Голотеатр, сменивший обычный, живой. Так было удобнее, надежнее, проще. Потом ненужное стало отмирать. Нет, ничего экстраординарного, подобный процесс шел и на Земле. Зачем держать дома кучи пыльных книг, эти, как шутил или говорил всерьез Патрик, реликты докомпьютерной эры, когда можно иметь шкатулку с кристаллами, а вернее, и ее не надо, достаточно ведь набрать код и получить по информационной сети любой роман, какую угодно монографию, и это лежа на диване, не таскаясь по книжным магазинам или библиотекам. Первыми отмерли «живые» газеты, сменившись электронными аналогами — со всеми удобствами, хочешь, читай на экране, не нравится, выпечатай текст… впрочем, и это уже уходило в прошлое, зачем тратить время на чтение, есть ведь видеоновости, без лишних слов, а те немногие, которыми они сопровождаются, понятны всякому… За газетами последовали научные журналы и сборники. Книги пока держались, но их издавалось все меньше. Нет, никто не уничтожал библиотек, хотя и такие голоса время от времени прорезывались, ведь содержание книгохранилищ требовало денег. Но книга сама по себе недолговечна. А переизданий становилось меньше с каждым днем… То же самое произошло здесь, на Глелле, только очень-очень давно. Книги, газеты, журналы превратились в прах — постепенно, незаметно, в них не было нужды, и о них забыли. Все шло прекрасно. И вдруг… Хотя нет, это произошло далеко не вдруг. Как устроены электронные системы, никто не знал уже давно. В таких знаниях просто не было нужды, электроника воспроизводила и модернизировала себя сама, на автоматизированных тысячи лет назад производствах, и вмешиваться в этот процесс было бессмысленно. Тем более, что сети и банки функционировали, компьютеры выдавали информацию — тем, кто умел с ними работать. Однако и таких становилось все меньше. Из поколения в поколение. Почему? Никто не задавался подобными вопросами, даже тогда, когда число тех, кто способен был элементарно управляться с некогда казавшимися простыми, а теперь словно усложнявшимися на глазах машинами, стало уменьшаться катастрофически. А потом… Это случилось, когда планета для глеллов уже сжалась до размеров одного города. Последние два человека, знавшие, на какие кнопки нажимать, допустили, видимо, какую-то ошибку, начался пожар, и они погибли вместе с одним из компьютеров. Не успев подготовить себе преемников, как делалось уже два века. Из почти десяти тысяч жителей города, ни один не рискнул включить уцелевший прибор. И сразу рухнуло все. Глеллы утратили знания, литературу, почти все искусства, собственную историю. Это была катастрофа. Это был конец. Сделали отчаянную попытку сохранить то, что было в умах. Давно разучившиеся писать от руки люди лихорадочно чертили… на предназначенных для шитья одежды тканях, потому что бумага и секрет ее изготовления исчезли в незапамятные времена… чертили печатные буквы, пытаясь удержать хоть что-то от неумолимо ускользавшей цивилизованности. Кое-что сохранить удалось. Ничтожную часть. Саму письменность, счет. Обрывки, осколки знаний о мире. От наук остались лишь путаные воспоминания, литература стала устным собранием сказок, история превратилась в предания…

Разведчики слушали Кнеуфи безмолвно, не задавая вопросов, не потому что их не было, а просто оставляя на потом, все ждали, когда Кнеуфи дойдет до города «белых».

— Все записи, которые удалось сделать, хранятся у градоначальника, — сказал наконец Кнеуфи. — Когда я услышал о городе, которого нет на карте, мне смутно вспомнилось, что я читал о таком. Я просмотрел записи и нашел место, где излагалось предание о нем. Или, скорее, о них, поскольку их было три. Девять или больше веков назад, — семьсот тридцать местных лет, «перевел» для себя Дан, — была сделана попытка изменить плачевный для нас ход истории. Лучшие умы нашего народа понимали, что Глелла на краю гибели и, полагая, что причина в самих глеллах, решили вдохнуть в них жизненную силу искусственным путем. Улучшить наследственный материал. Я не совсем понимаю, что под этим подразумевается, но по вашим глазам вижу, что для вас это не непостижимо. Исходный материал они взяли… — его лицо болезненно исказилось. — Я не знаю, что это означает. Записи примерно три века, и тот, кто писал, не просто выводил слова, но понимал их смысл. А я уже нет. Как это могло с нами случиться? Почему?.. — он помолчал, потом выговорил совершенно беспомощно, так, что у Дана сжалось сердце: — Вы не бросите нас? Не оставите одних в этом… в этом мраке?

— Нет, — сказал Маран с силой, — Нет, Кнеуфи, нет!

— Спасибо… Так вот, материал они взяли у трех потомков одного известного на Глелле дейула. Наверно, это были выдающиеся люди, я не знаю. Но получилось не все. С одной стороны, новое племя оказалось смелее, инициативнее, они стали создавать новое, чего на Глелле давно никто не делал…

— Например? — спросил Маран.

— Они построили город. Вначале один, потом еще два. Такого не было уже самое меньшее девять веков. — Дана удивило повторение некруглого числа, потом он сообразил, что при здешней системе счета это такой же привычный оборот, как для землянина «тысяча лет». — Они восстановили порты и корабли, на которых можно было летать в космос. Это видимая часть, возможно, в своих городах они занимались чем-то еще. Но сами города — это уже другая сторона. Они обособились. Возможно, этому способствовало то, что они отличались от прочих внешне, их не зря прозвали «белыми», ведь обычно глеллы смуглые и темноволосые. Как я. Рождаются и светлые, но очень мало. Наверно, они были и умнее, во всяком случае, так было задумано. Словом, они поселились отдельно. Никого к себе не пускали. Постепенно стали смотреть на остальных глеллов свысока, даже на своих — иногда у них рождались дети, похожие на нас, их, правда, не выгоняли из городов, но относились к ним плохо, так что некоторые ушли сами, переселились к нам. Постепенно возникло взаимное недовольство, и в конце концов, века через два «белые» покинули Глеллу. Улетели на своих космических кораблях неведомо куда.

— Почему же неведомо, — сказал Патрик. — Очень даже ведомо.

— Вы встречали их? — спросил Кнеуфи.

— Да, доводилось, — Патрик иронически хмыкнул.

— Это были неприятные встречи?

— Не самые приятные. В основном, правда, досталось Марану, не нам.

— Они причинили тебе зло? — обратился Кнеуфи к Марану. В его голосе звучал подлинный ужас.

— Я не в обиде, — ответил Маран спокойно. — К тому же в недоразумениях, которые между нами возникли, в немалой степени были повинны и мы, эдуриты.

Дан напрягся. Он был убежден, что Маран упомянул Эдуру сознательно. Но Кнеуфи ничем не показал, что это слово вызывает у него какие-то ассоциации. Его беспокоило другое.

— И вы простите нам, если с вашим другом случилась какая-то беда в городе, построенном нашими соплеменниками?

— При чем тут вы? — ответил Маран с досадой. — Если с ним что-то случилось, вина за это целиком лежит на мне.

— Почему?

— Да потому что он молод и неопытен. Я не должен был позволить ему отправляться в подобное место. На то есть более подготовленные люди.

— Но ты же не знал, что это за город.

— Я был обязан предусмотреть все. Город необычен, этого достаточно.

— Я понимаю ход твоих мыслей, — сказал Кнеуфи после паузы. — Почему же ты поступил не так, как считаешь правильным?

— Потому что позволил себе думать о вещах, о которых в экспедиции стараюсь не вспоминать… Разболтался и размяк, — добавил он сердито, но тихо, уже не для Кнеуфи, а для Дана или, скорее, самого себя.

— О чем же ты думал? — продолжал спрашивать Кнеуфи. В его манере задавать вопросы было что-то наивно-детское.

— О своей жене. Лейу.

Дан чрезвычайно удивился, что Маран вообще заговорил на такую тему, но потом понял, что это ответ на вчерашний жест Кнеуфи. После того, как тот впустил его в самую сердцевину интимной жизни своей семьи, Маран считал себя обязанным приоткрыть хоть какую-то малость, как бы неприятно ему самому это не было, а ему наверняка было неприятно, он терпеть не мог рассуждать вслух о вещах сокровенных, да еще с посторонними.

— А сколько их у тебя?

— Одна. У нас не бывает больше.

— Не бывает? — удивился Кнеуфи. — И вам не страшно так жить? После смерти Лаун гармония в нашем дейуле, — он так и сказал, гармония, и Дан поразился тому, что он употребил именно это слово, — сильно нарушилась, и мы не скоро обретем ее вновь, хотя у нас еще три лейу. А что случится с тобой, если умрет твоя единственная?

Дан поежился. Его собственный язык не повернулся бы задать Марану подобный вопрос. Но Маран ответил совершенно спокойно:

— Возможно, что тогда умру и я.

Дан поперхнулся, а Патрик подскочил на месте и спросил сидящего рядом Мита:

— Надеюсь, он шутит?

— Надейся, — ответил Мит коротко.

Кнеуфи помолчал.

— Я хотел бы, чтобы ты рассказал мне… — начал он, но, к счастью — так, во всяком случае, подумал Дан — ему помешала вспыхнувшая под потолком красно-оранжевая переливчатая полоса, а потом в верхней части экрана появились блестящие кубики и брусочки. Город, в который они направлялись, уже виднелся на горизонте.

Город был не очень большой, а вернее, совсем маленький, он состоял всего из шести или семи сотен разноцветных «термосов» и даже при местных обычаях с их дейулами мог вместить лишь несколько тысяч жителей. От других его отличало не только единство архитектурного стиля, была еще одна деталь, которую Дан отметил сразу: отсутствие площади. Площадь в центре была непременным атрибутом всех поселений на этой планете… Так ли? А город с башнями, где они высадись вначале? Нет, там башни построили позднее, на месте площади, от которой остался характерный ободок. Здесь же дома были разбросаны по равнине, поросшей сиреневыми цветами, как попало, но довольно близко друг к другу, их разделяли лишь остатки высохших кустов. И еще тут было множество дорожек, оплетавших дома и полисадники, узких, наверно, пешеходных, велосипедных, если они ездили на велосипедах или чем-то подобном. Конечно, в транспорте здесь нужды не было, в городе, занимавшем площадь в какой-нибудь десяток квадратных километров, передвижение с помощью автомобилей или флайеров представлялось полной бессмыслицей, скорее всего, по нему ходили пешком, во всяком случае, по поверхности земли.

Флайер висел в воздухе над центральной частью городка, и по правой половине экрана медленно проползали укрупненные дома и промежутки между ними. Неплохо они освоились, подумал Дан с одобрением, неделю назад еще никто не подозревал о возможностях видеотехники, которой были оснащены местные летательные аппараты, правда, разбирался со всем наверняка Патрик, но теперь флайером управлял глелл и работал вполне профессионально.

— Вот он! — закричал Патрик.

Овальная зеленая крыша земного флайера была видна издали, но никакого движения вокруг — ни с высоты, ни при приближении.

— Садимся, — сказал Маран Кнеуфи, и тот, немного повысив голос, произнес несколько фраз на своем языке.

Флайер был пуст. Целехонек, дверцы аккуратно закрыты, хоть и не заперты, внутри полный порядок. И никого.

— Расходимся, — скомандовал Маран. — Всем искать вход в подземелье. Не теряя при этом из виду хотя бы одного из своих. Кто найдет, пусть сообщит по связи. Самостоятельно внутрь не соваться. Давайте. Это должно быть где-то рядом.

Это действительно оказалось рядом, хотя прошло не менее десяти минут, прежде чем Мит, находившийся в поле зрения Дана, остановился и помахал ему рукой, одновременно активируя «ком».

Люк почти не отличался от множества своих аналогов в других городах: квадратная, размером примерно 3х3 метра, светло-серая пластина, сливавшаяся с точно такого тона песком; разнился лишь оттенок, в других местах крышки люков были темнее и, соответственно, заметнее. И как и везде, при первом же звуке человеческих голосов крышка бодро отъехала в сторону, явив глазам окруживших вход людей точно такую же пологую лестницу, как в других городах. Только здесь никто не торопился на нее ступить.

Маран наклонился, набрал горсть мелких камней, которые валялись вокруг во множестве, и кинул на лестницу. Камешки рассыпались, запрыгали по ступенькам, и сейчас же крышка дрогнула и поползла обратно, правда, очень медленно, словно бы нерешительно, сомневаясь, надо ли, и остановилась, не дойдя до конца.

— Ловушка, — прокомментировал Патрик. — Рассчитанная на больший вес. На нас с вами то есть. Войти можно, а выйти… после хорошего допроса, наверно. Кто, да как, да зачем пожаловал?

— Но что они могли скрывать? — спросил Дан изумленно.

— Сейчас узнаем. Я думаю, кто-то должен остаться снаружи и открыть.

— Слишком простое решение, — засомневался Дан.

— Так на простаков и расчитано. На этой планете народ бесхитростный.

— На этой, может. Но палевиане?

— Там, внизу, еще одна дверь, — заметил Мит, который присев на корточки, внимательно вглядывался в полумрак.

— Вот, — сказал Дан, — а за ней еще и еще. Если перед каждой оставлять по человеку, скоро некому будет идти дальше.

— А что ты предлагаешь?

Дан промолчал.

— Так, — сказал Маран. — Проведем опыт. Патрик и Дан, вы входите. Если люк закроется, пробуете открыть изнутри. Проверяете связь. Я отсюда отдаю команду через пять минут.

На лестнице было полутемно, но едва они спустились на несколько ступенек, как вспыхнул свет. Дан оглянулся — крышка шустро надвигалась на квадратную дыру входа. Они подождали, пока люк закроется полностью, потом Патрик громко приказал электронике открыть, сначала на интере, потом, подумав, по-палевиански, но крышка даже не дрогнула. Дан попробовал «ком». Связи не было. Тогда он повернул руку с часами циферблатом к себе и стал ждать, когда истекут условленные пять минут, с легкой тревогой — а что если люк вообще не откроется, не выпустит, так сказать, добычу? Однако через пять минут крышка сдвинулась, открыв выход.

— Дан, — спросил Маран, когда они выбрались наружу. — У тебя плейер с собой?

Дан запустил руку в нагрудный карман, крошечный плейер, который он обычно брал с собой в длинные поездки, оказался там. Он вынул плоскую черную коробочку и протянул Марану.

— А что там за кристаллы? Вокал есть?

— Вокал?

— Ну что-то для голоса.

Дан вытряхнул на ладонь заложенные в плейер кристаллы и перебрал их, каталог он при себе, конечно, не держал, но часть номеров помнил наизусть, так что идентификатором пользоваться не стал.

— Вот этот, — сказал он. — «Реквием» Верди.

— Поставь.

Дан вставил кристалл и включил плейер.

— На полный звук, — распорядился Маран. И наклонившись, стал вглядываться в полумрак внизу. Дан наклонился вслед за ним и увидел, как дрогнула и поползла в сторону нижняя дверь.

— Так, — сказал Маран. — Наверху остаются двое с плейером. Айсеу и Теуф. Если эта штука перестанет играть до того, как мы вернемся, нажмете сюда и сюда, запись пойдет сначала. А пока можете отойти, — он положил плейер на песок у самого входа, — чтобы не оглохнуть. Все ясно?

Пилот и второй глелл, сидевший с ним во время полета в кабине, одновременно кивнули. Выражение лиц у них было какое-то странное, чуть ли не благоговейное.

Лестница оказалась довольно длинной, ступенек пятьдесят, не меньше. И целых три двери, ошибиться было невозможно, хоть и открытые, они торчали из пазов на пару десятков сантиметров. Спускались медленно, впереди Патрик с Митом, чуть сзади остальные. Где-то на середине лестницы Маран незаметно коснулся руки Дана и взглядом показал на Кнеуфи. В глазах того стояли слезы.

— Что случилось? — зашептал тревожно Дан на интере, но Маран ответил:

— Ничего. Музыка. Забыл?

Дан покачал головой. Конечно, он не забыл концерты, которые устраивал для палевиан. Неужели, чтобы так реагировать на музыку, надо сперва ее утратить? Или просто у глеллов более тонкая душа, чем у них? Он снова посмотрел на Кнеуфи, тот буквально шатался, и лицо его выражало такое же благоговение, как лица тех двоих, оставшихся наверху. Наверно, они в самом деле натуры, эмоционально более утонченные, чем люди. А может, это касается чисто эстетического восприятия? Увы, ни о литературе их, ни об искусстве у землян не было ни малейшего представления, оставалось судить по самим глеллам. Дан стал машинально перебирать в памяти впечатления от разрозненных встреч с ними. Для настоящего общения не хватало времени, в основном, все ограничивалось рваным обменом репликами в ходе непрестанных поисков воды, но какое-то мнение об аборигенах у него все равно успело сложиться. Они говорили мало и были чрезвычайно меланхоличны, что Дана не удивляло, ведь всего несколько дней назад они, можно сказать, пережили свою смерть, во всяком случае, прошли через страх перед смертью, потом смирение, потом умирание, для некоторых оказавшееся необратимым, да и те, которые спаслись, были отнюдь не уверены в будущем. И все-таки они с готовностью отвечали на вопросы Дана, если знали ответ, и спрашивали сами — о Земле, о Торене, о космических полетах, к последней теме у них был какой-то болезненный интерес, никакого удивления или недоверия, пусть сама Глелла давно утратила искусство звездоплавания, эти люди знали о нем уже, кажется, генетически и все выясняли подробности. Патрик нашел правильное слово, они действительно были бесхитростны, и детская открытость сочеталась в них с женской мягкостью… хотя женщин как раз Дан практически не видел, воду искали мужчины… Не очень, правда, на мужчин похожие. Не внешне, а по манерам, речи, поведению. Он вспомнил рассказ Марана о вчерашнем вечере в дейуле Кнеуфи… Кто знает, может, все их беды проистекают из того, что они утратили мужское начало или не имели его никогда?.. А что ты считаешь мужским началом, друг Даниель, спросил он себя сурово. Грубость? Способность испытывать оргазм? Или… Уж не умение ли убивать себе подобных?

Лестница между тем кончилась, и они оказались в подземелье, на первый взгляд, не отличавшемся от прочих… нет, отличие было и весьма существенное. В этом отсутствовали транспортные дорожки, неудивительно, кто станет рыть в деревне метро. И однако, его вырыли, не метро, конечно, но огромное подземелье. Зачем? Чтобы разместить производства? В сущности, для пары заводиков, удовлетворяющих потребности нескольких тысяч человек, вполне нашлось бы место и наверху, здесь все-таки не Глелла-город. После того, как они разобрались в образе жизни глеллов, стало ясно, что на самом деле их в городах обитало гораздо больше, чем можно было предполагать, судя по числу домов, ведь на Земле в постройках подобных размеров жили по двое, трое, нередко в одиночестве, а тут по девять-десять человек. В Глелле-городе могло бы разместиться тысяч сто, если не сто пятьдесят. А в этом городишке… Ну никак не больше десяти. Горстка. И на кой черт этой горстке понадобилось затевать такую возню? Наверно, дело в традициях. Или им действительно было, что скрывать? Что? Дан огляделся повнимательнее. Такие же стены, как везде, может, сдвинуты немного ближе, естественно, ведь нет множества дорожек, и в стенах двери или, если хотите, ворота, высокие, широкие, с плотно сомкнутыми створками. Музыка здесь уже не прослушивалась, и надо было менять тактику. Открывать двери по одной и методично осматривать помещения? Видимо так, ведь связи нет. Или тут есть? Он поднял было руку к уху, но увидел, что Маран уже крутит в пальцах радиогорошину, наверняка поставленную на непрерывный вызов. Однако ответного писка не было.

— Какая-то цельнометаллическая крепость, — сказал Патрик, который, запрокинув голову, смотрел вверх, на свод. — Словно воевать собрались.

— Воевать? — спросил Кнеуфи с недоумением.

Он произнес это слово с каким-то акцентом, Дан сначала не понял, каким, но через секунду осознал, что КЭП, переводя, не нашел глелльского аналога и воспользовался палевианским вариантом.

Никто не ответил, потому что Маран уже стоял перед первой дверью. Он произнес команду, створки поползли в стороны, и открылся большой зал, заполненный знакомого вида агрегатами.

— Что это может быть, Кнеуфи? — спросил Маран, и тот ответил без паузы:

— Тут делали койюбу. Это такая еда.

— Понятно. Дан, вы с Митом останетесь здесь, откроете через десять минут. А мы осмотрим завод, — сказал Маран и шагнул в зал.

Дверь закрылась за ними быстро, как бы торопливо, но и открылась на команду Дана беспрекословно… он улыбнулся собственным эпитетам… словно дверь обладала собственной волей… На заводе никого не оказалось, никого и ничего, кроме автоматов и пустых ящиков для готовой продукции. То же произошло со следующими двумя залами. Но когда они собрались обследовать четвертый, дверь на команду не среагировала. Ни на голос, ни на язык. Ни на человека, ни на глелла. Тогда Маран подошел к двери вплотную, поднял руку, на секунду задержал ее в воздухе, Дану показалось, что он колеблется, но нет, он просто волновался. Вначале он стукнул для пробы, слегка, и когда дверь отозвалась гулким металлическим звуком, стал уже посильнее выстукивать костяшками пальцем некий ритм. Отстучал, опустил руку, и почти сразу послышался ответ — тот же условный стук, правда, почему-то приглушенный, словно не из-за двери, а откуда-то подальше.

— Санта! — крикнул Мит. — Санта!

Тишина.

— Попробуем «ключ»? — спросил Патрик, уже запустивший руку в карман.

— Попробуй, — кивнул Маран. — Хотя не думаю, что от него будет толк.

Толку от «ключа» действительно не оказалось, наверно, замок, в отличие от палевианских, был не электромагнитный, тогда Маран вынул бластер и передал Миту, потом, не говоря ни слова, показал рукой на дверь, очертив в воздухе прямоугольник, и отошел на несколько шагов. Отошел и повернулся спиной. Промолчал, потому что боялся, что голос дрогнет, понял Дан. А теперь не хочет, чтоб видели его лицо. Заботится о своем командирском достоинстве? Эх ты, чуть было не сказал он, разве командир должен быть из железа? Из железа, дорогой мой, бывают лишь роботы…

Металл поддавался трудно, наверно, был особо тугоплавкий, посозерцав пару минут, Патрик вынул второй бластер и стал помогать Миту. Однако прошло не менее четверти часа, пока вырезанный прямоугольный кусок упал на пол, и за ним открылось пространство в полметра глубиной. А дальше опять стальная завеса. Дверь была двойной. Если не тройной. Не дожидаясь, пока края остынут, Мит осторожно просунул голову внутрь и крикнул:

— Санта! Ты меня слышишь?

— Слышу, — отозвался голос, глухой, невнятный, но узнаваемый, и Мит облегченно вздохнул.

— Звукоизоляция, — буркнул Патрик.

— Отойдите там подальше от двери, — велел Мит, — не то обожгу, — и снова поднял бластер.

На середине работы оба бластера скисли, пришлось менять заряд, что добавило еще пару-тройку минут, но в конце концов второй прямоугольник с грохотом свалился на пол по ту сторону двери, и Мит, повернувшись боком, проскользнул внутрь.

— Я надеюсь, двери у них не регенерируют, — пошутил Патрик, однако оглянулся на Марана, идти ли, и тот кивнул.

Один за другим они пробрались сквозь довольно узкое, с еще теплыми краями отверстие, Дан последним, и пока он вслед за Мараном обнимал целого и невредимого, даже веселого Санту и кланялся поочередно обоим глеллам, Патрик уже шел вдоль необычного вида станков, разглядывая застывшую ленту конвейера и нависшие над ней рабочие органы автоматов. Потом завернул за угол, и почти сразу раздался его изумленный возглас. Дан подошел к нему одновременно с Мараном и державшимся возле того Сантой, глянул и вытаращил глаза. Патрик держал в руке предмет тревожно знакомых очертаний. Это бесспорно было оружие. Нечто похожее на пистолет, с коротким стволом и фигурной рукояткой, и целая куча таких же лежала в ящике, крышку с которого снял Патрик.

— Станнер, — уронил Маран в наступившую тишину. — Палевианский станнер. Эту игрушку я знаю.

Еще бы тебе не знать, подумал Дан, в его памяти мгновенно ожили лабиринт, блуждание во мраке по бесконечным коридорам, вспыхнувшая искорка теплоискателя и неподвижное тело, которого он осторожно коснулся в темноте с ужасом и надеждой… Но ничего этого он Марану напоминать не стал.

— И много их тут? — спросил он вслух.

Патрик показал на сложенные пирамидой ящики. Целый арсенал.

— Кнеуфи, — крикнул Маран, и когда глелл появился из-за линии станков, спросил: — Тебе знакома эта штука?

Тот посмотрел на станнер и покачал головой.

— Вот тебе и клонирование отдельных представителей, — сказал Патрик. — Нет, Маран, я категорически отказываюсь. Такая колонизация нам не нужна.

— По-моему, клонирование было вашей идеей, — заметил Маран и повернулся к Санте. — Почему вы сюда забрались, мальчуган? Что вы тут искали?

— Вообще-то я искал электронный зал, — объяснил тот. — Мы только открывали двери, заглядывали и шли дальше. Я думал, что если мы найдем компьютер, дело пойдет легче.

— Но тут нет компьютера, — заметил Патрик.

— Нет. Но у меня хороший слух. Если вы на минуту замолчите…

Маран приложил палец к губам. И в сразу воцарившейся в зале мертвой тишине Дан уловил отдаленный звук, от которого внутри у него все заныло. Где-то за стеной журчала вода.

— И однако, — сказал Патрик, — они придумали не ядерную бомбу и даже не автомат, стреляющий пулями, а станнер. Оружие, которое не убивает.

— Инфразвук, — напомнил Дан.

— Инфразвук тоже вряд ли может убить. Правда, под его влиянием теряют голову, бросаются в море или пропасть…

— Или утрачивают способность управлять флайером, и тот врезается в стену…

— … но это все побочные действия…

— Ничего себе!

— … которыми обладают даже лекарства, — закончил Патрик невозмутимо. — А в принципе, инфразвук оружие не смертоносное. А вы можете себе вообразить, что навыдумывали бы наши мутанты, приди им в голову идея стать властелинами мира!

— Почему властелинами? — спросил Дан.

— А с какой еще стати прятаться в подземелье и ковать оружие?

— Почему же они не стали властелинами мира? Наковали, как ты выражаешься, оружия, а потом бросили его и покинули планету?

— А вот это ты спроси у Марана, — сказал Патрик хитро. — Он знает.

— Знаешь? — спросил Дан, переворачиваясь на другой бок, лицом к Марану. Тот, впрочем, как всегда, лежал на спине и смотрел в потолок. И даже не пошевелился в ответ на движение Дана. Не то что Патрик, который, заговорив, оживился и уже сидел на своей постели, хотя «симпозиум», как сострил он сам, был «горизонтальный». После трудного, невероятно суматошного вчерашнего дня, впридачу к своим двадцати четырем с лишним часам прихватившего и кусок ночи, вставать никому не хотелось, только неутомимый Мит уже улетел вместе с глеллами за водой.

— Что я вам, галактическая энциклопедия? — сказал Маран лениво, и Патрик с наигранным пафосом воскликнул:

— Дан, запомни этот исторический день!

Дан от удивления даже приподнялся на локте, чтобы увидеть лицо Марана, но тот продолжил:

— Строго говоря, Патрик, утверждать, что у них не было серьезного оружия, мы сможем только после того, как осмотрим и другие их города. Однако, скорее всего, ты недалек от истины. А что касается власти над миром… Я ведь тоже когда-то хотел править миром. Подразумевая под этим Бакнию, конечно. Править не ради самого правления, а чтобы изменить этот мир к лучшему. Мы с вами эту тему уже обсуждали, повторяться не буду, хочу только обратить ваше внимание на одно обстоятельство. Я потерял власть тогда, когда понял, что за перемены надо платить слишком большую цену, кровь и жизни, осознание этого факта меня буквально парализовало, и я — безвольно, может быть — дал себя от власти оттеснить. В итоге я оказался на Перицене.

— Понимаю, — сказал Патрик.

— Конечно, это весьма вольная аналогия. Однако они должны были стремиться улучшить мир просто потому, что их так задумали. Ведь глеллы пустили в ход генную инженерию, поскольку были недовольны собственной неспособностью воздействовать на неблагоприятный для них ход истории. И те, кого они создали, могли честно искать пути к спасению цивилизации.

— Но поняли, что цена, которую придется заплатить, слишком велика?

— Примерно так. В самом этом мероприятии — я имею в виду создание нового, так сказать, штамма — заключалось неразрешимое противоречие. Мир рушится, потому что несовершенны те, кто его населяет. Создадим новых глеллов, лучше прежних. Так?

— Ну?

— А что будет со старыми?

— Черт! — пробормотал Дан.

— По земным стандартам возможны три варианта, — сказал Патрик. — Самый радикальный — уничтожить отжившее племя. Умеренный — запретить ему размножаться, предопределив его естественное вымирание. И самый благодушный — сосуществование.

— Так. Начнем с третьего варианта. Сосуществование двух таких общин может быть изолированным или совместным. Со смешиванием. Если приобретенные в результате генетических манипуляций преимущества передаются по принципу доминанты, то при смешивании в итоге их обретет все потомство. Результат оптимальный, значит, надо предпочесть совместное существование с активным смешиванием. Однако они выбрали изоляцию, так что с наследованием признаков, дело обстояло, видимо, не столь радужно.

— Конечно, нет, — вмешался Дан. — У них же и без того часто выскакивали старые гены. Даже слишком часто. Островитяне ведь не обычные глеллы, любезно прихваченные с собой на Палевую.

— Нет, — согласился Маран, — не обычные. Но при таком раскладе смешивание приведет к растворению меньшей группы в большей. Им этого не надо. То есть общины должны были существовать отдельно. Не день, не век, всегда. Чем это чревато?

— Войной! — выпалил Санта.

— Нет, мальчуган. Им грозило другое. Сохранение статус-кво. Иными словами, неудача предпринятой попытки. Провал эксперимента. В этой ситуации надо хотя бы попробовать другой вариант. Радикальный я отбрасываю. Глеллы, даже превращенные в палевиан, неспособны уничтожить большую часть жителей собственной планеты.

— Но они готовились к войне, — отчаянно покраснев, однако упрямо настаивая на своем, возразил Санта. — Они вооружались.

— Станнеры для войны не годятся, — сказал Маран. — Уничтожить ими никого нельзя, но зато они, как и инфразвук, прекрасное средство…

— Подавления! — подхватил Патрик. — То есть они выбрали второй вариант. Но почему-то не довели дело до конца. Собственно, это понять можно. Оценив масштабы насилия, которое им предстояло совершить, они остановились, махнули на все рукой и убрались с Глеллы. Колонизировали Палевую. Но все никак не могли угомониться. Сжили со свету собственные бракованные, как они, наверно, считали, экземпляры, заявились со своими установками в Атанату. Нет, чтобы сидеть и кайфовать в благоприобретенном эмпатическом поле… Кстати, как ты думаешь, у здешних глеллов эмпатия есть? По моему ощущению, нет, хотя утверждать наверняка невозможно… Что если и она была побочным продуктом?

— Теоретически этого исключить нельзя. Хотя она появилась позже. Сравни даты. Генетический эксперимент, сказал Кнеуфи, был проведен девять с лишним веков назад. Это минимум семьсот тридцать, может, и сорок или пятьдесят лет. Местных. Переведя в земные, получим чуть больше тысячи трехсот. Переселение на Палевую произошло примерно двумя веками позже, по-земному, лет, самое большее, через двести восемьдесят-двести девяносто. Пусть триста. А Эра Единства началась где-то около трехсот шестидесяти земных лет назад. Допустим, что на Путь, выражаясь в их терминологии, они ступили за сто лет до того, пусть даже двести. Все равно разрыв большой…

— Если цифры Кнеуфи верны.

— У нас нет причин в них сомневаться. Собственно говоря, мы можем обойтись и без них. У нас ведь есть палевианские. Когда мы у них гостили, шел четыреста двенадцатый год Эры Единства, так? Еще одну цифру нам дала Наи, посмотрев репродукции картин из галереи. Последняя из написанных до Эры, была датирована, если я не ошибаюсь, восемьсот шестьдесят третьим годом. Наи предположила, что тот период непосредственно предшествовал Эре. Палевианский год это примерно восемь десятых земного. Считай сам.

— Шестьсот девяносто, — сказал Патрик. — Все сходится. Разрыв действительно большой. Правда, мутация могла проявиться постепенно…

— Не спорю. Но вот что, Патрик. Не знаю, увезли ли они с собой с Глеллы эмпатию, это под вопросом, однако кое-что они прихватили несомненно: заложенное в гены стремление осуществить некую миссию. Найти Путь.

— Бедняги! — сказал Патрик задумчиво.

— Именно! Глеллы создали людей еще более несчастных, чем они сами.

— Послушайте! — воскликнул Дан, — а вам не кажется?..

— Кажется, — сказал Маран. — Конечно, это почерк глеллов. Невероятно, чтобы это сделали не они.

— Вы об Эдуре? — спросил Патрик. — Да, вполне логично. Правда, интервал во времени великоват, но сама работа похожа. Даже сбои аналогичные, время от времени выскакивает старый ген. Правда, на Эдуре вроде получилось лучше. Я имею в виду не тамошний образ жизни, а то, что задуманное удалось более или менее полноценно осуществить.

— Наверно, та задача была проще. Не в биологическом смысле, об этом я судить не берусь, но в психологическом. Во всяком случае, избавляться от людей со старыми генами не пришлось, война и так практически стерилизовала планету. А оставшиеся в живых договорились. Предоставили для эксперимента собственные клетки и воздержались от рождения неизмененных детей. — Маран помолчал и, как делал всегда, завершая свой анализ, добавил: — Конечно, все может обстоять и совершенно иначе. Но на сей раз у нас есть шанс проверить свои рассуждения. Правда, палевиане наверняка стерли память своих компьютеров не только там, где мы уже были, в других их городах, скорее всего, такая же картина, однако у нас и без того есть целая планета бездействующей, но дееспособной электроники с сохранной, надо надеяться, информацией. Ладно, хватит валяться. Подъем! А то опоздаем на встречу с Кнеуфи, получится некрасиво.

Встречу Кнеуфи назначил почему-то не в своем рабочем кабинете, а дома. Хотя кто сказал, что у него вообще есть рабочий кабинет? Из-за всей этой возни с водой… теперь Дан мог упоминать об этой чертовой жидкости в столь легком тоне, стоило ему как следует напиться, и он тут же забыл о хрустальном графине, серебряном кувшине и прочих поэтических образах, человек — существо неблагодарное… и однако из-за возни с водой он не имел никакого понятия о том, как и где на Глелле работают.

«Термос» Кнеуфи был чуть побольше того, в котором расположились они сами, и все члены его дейула оказались дома. Они сидели по двое, по трое, тихо беседовали, вставали, прохаживались, пересаживались, меняли собеседников, так что у Дана, по крайней мере, вначале, возникло ощущение, что он находится на приеме у какого-нибудь посла, сходство стало особенно заметным, когда принесли поднос со стаканами. В стаканах, правда, оказалась чистейшая вода, напиток, который еще не перестал быть для Дана желанным, однако хозяева пили ее в не совсем натуральном виде, там же на подносе стояла плоская вазочка с прозрачными, похожими на стеклянные, разноцветными горошинами, почти все выбирали какую-нибудь, бросали в стакан, и вода незамедлительно обретала аналогичный оттенок. Наверно, они придавали воде вкус, какой, было непонятно, но Дан решил рискнуть. Он уже подцепил ложечкой синий шарик, когда Маран придвинулся к нему и шепнул:

— Сине-фиолетовых не бери, там добавки.

— Какие добавки?

— Биологического действия. Успокаивающие, возбуждающие, опьяняющие и тому подобное.

Дан бросил в стакан красную горошину. Вкус был ни на что не похож, вяжущий, острый и сладкий одновременно. Но довольно приятный. Он сел в кресло и стал, потягивая напиток, исподтишка изучать глеллов. Теперь уже ему не казалось, что он находится на посольском приеме, у художников или актеров еще куда не шло… Наверно, привыкнув к гостям, хозяева стали вести себя более естественно, садились теснее, обнимались, поглаживали друг друга весьма интимно, обменивались поцелуями, и Дан с величайшим изумлением понял, что это его не смущает, как смущало бы в любой не самой сдержанной компании на Земле. Женщины были не менее худые и высокие, чем мужчины, но отнюдь не такие непривлекательные, как палевианки. Со впалыми щеками и большими темными глазами, чувственными ртами и нервными, немного ломаными движениями тонких рук, они могли даже волновать, несмотря на непривычную форму грудной клетки и самой груди, правда, не очень заметную под широкими блузами без рукавов, да даже невзирая на узкие кисти с тремя широко расставленными пальцами, которые уже ничего не прикрывало, наоборот, они все время как бы пребывали в поле зрения, жестикуляция глеллов казалась немного преувеличенной в принципе, а у женщин особенно. Он поймал себя на том, что одна из них, с черными, стриженными настолько коротко, что они прилегали к голове, обрисовывая продолговатый череп, волосами, вызывает у него самое настоящее желание, смутился и тут же услышал голос наклонившегося к его уху Патрика:

— А эти худышки довольно-таки сексапильны, не правда ли? Ей-богу, жалко, что мы несовместимы.

Выходит, не только на него эти странные создания произвели впечатление? Дан покосился на Санту, тот стоял со стаканом неподалеку и тоже глазел на женщин. Один лишь Маран, усевшийся рядом с Кнеуфи у стола, не обращал никакого внимания на окружающее, а рассматривал нечто, лежавшее перед ним на прозрачной, сияющей, как алмаз, столешнице. Дан наконец вспомнил, что они явились сюда не ради того, чтобы любоваться прекрасным полом, тоже прошел к столу и остановился за спиной Марана. На столе лежали большие тетради из светло-серой ткани, верхняя была открыта на первой странице, исписанной крупным почерком — если это можно назвать почерком, кто-то неумело, но, видимо, очень старательно, выводил печатные буквы. Слова расползались, строки были неровные, разной длины… Дан сразу понял, что много из этих тетрадей почерпнуть не удастся.

— Я не могу вам их отдать, — сказал Кнеуфи извиняющимся тоном, — но если я тебя правильно понял, у вас есть средство все это скопировать… — Наверно, ему показалось, что он обидел гостей недоверием, и он торопливо добавил: — Видите ли, так принято, еще тогда, когда начали делать записи, решили, что они не должны покидать дом градоначальника. Это ведь единственное, что у нас осталось от прошлого. Конечно, если вам очень нужно…

— Мы сделаем копии, — ответил Маран сразу. — Мы вовсе не хотим, чтобы вы нарушали из-за нас свои обычаи. Дан, будь другом, сними все это. Прямо сейчас, не отходя от стола.

Он пододвинул всю кипу, впрочем, не слишком большую, к Дану, и тот, довольный, что его отвлекли от бесплодного созерцания женских прелестей, немедленно принялся за дело, не забывая при этом прислушиваться к разговору.

— Что вы думаете делать дальше? — спросил Маран. — Вы или ты, извини, я еще не понял, как у вас принимаются решения.

— Если надо что-то решить, я предлагаю варианты, какие есть, совету. Со своими рекомендациями. Совет может согласиться со мной и утвердить то, что рекомендую я, а может предпочесть другой вариант. Смотря как распределятся голоса членов совета.

— А сколько их? — спросил Маран.

— Девять.

— Их выбирают?

— Не только их. Градоначальника тоже. Раз в год мы все сходимся и выбираем девять человек в совет и еще одного отдельно.

— Сходитесь на площади?

— Тебе уже кто-то рассказал?

— Нет. Просто… Мы ведь нашли вас или большинство из вас на площади. Мы подумали, что вы из последних сил добирались туда, чтобы умереть именно там. Это так?

— Так, — сказал Кнеуфи. — Если ты откроешь первую из этих тетрадей, — он мягко прикоснулся к той, которую Дан, перелистав перед камерой, отложил в сторону, — на первой же странице ты встретишь такую фразу: «мы начались на площади и на площади нам должно принять свой конец». Там есть и объяснение. Наши города теперь совсем не похожи на те, что были когда-то, они много раз перестраивались, и от древних домов не осталось и следа. Но площади были всегда. Глеллы никогда не любили одиночества, и ту часть дня, когда не надо было работать, проводили вместе. На площадях. Там они знакомились, общались между собой, советовались, обсуждали всякие дела, устраивали представления, читали стихи, пели, любовались звездами и еще многое другое. К тому же с очень давних времен, с самого начала истории раз в год, а может, не год, а два или пять, но регулярно, жители города приходили на площадь и выбирали тех, кто должен был городом править. Таково, по крайней мере, предание.

— И так было всегда?

— Нет. Когда число жителей умножилось, выбирать правителей стали иначе. Как именно, не знаю. Но когда нас осталось мало, мы снова вернулись на площадь. Два или три века назад.

— А кто правил миром?

— Миром? А зачем им править?

— Ты хочешь сказать, что города существовали сами по себе?

— Не совсем. Когда городов было много, а жителей в них больше, советы состояли не из девяти человек, а, скажем из девяти по девять. Среди них были и специально избранные представители для связи с другими городами. Они время от времени собирались вместе и договоривались, как сделать, чтобы все были довольны.

— И никогда не было иначе? — спросил Маран.

— Никогда. Наверно. Правда, в одной из тетрадей описана история, которая произошла не так давно… то есть не в очень глубокой древности, но не вчера, конечно. Тогда уже было понятно, что Глелла клонится к закату. И кто-то высказал мысль, что миром следует править. Правда, это очень невнятно написано, трудно понять, кто и как должен был осуществлять правление, но один из городов сделали главным…

— Это, случайно, не тот город, где на площади стоят высокие башни?

— Тот, — сказал Кнеуфи удивленно. — Я там не был и даже не знаю, где это, я только читал…

— Это не так далеко… Да ведь мы с тобой туда летали! В первый день, когда расшифровывали язык. Эти башни видны даже с окраины, ты должен был их заметить.

— Наверно, я не понял, — сказал Кнеуфи смущенно. — У нас ведь нет таких сооружений. Как они выглядят?

— Узкие, очень узкие в основании. И высокие, раз в девять выше того, где мы находимся. Ну представь себе, что получится, если на этот дом поставить еще один, и еще, и еще.

— И они не падают?

Маран улыбнулся.

— Нет, Кнеуфи. И еще у них прозрачная крыша.

— Так и должно быть, — заметил Кнеуфи. — Ведь с них виден весь мир.

— Ну за весь не поручусь…

— Так написано в тетрадях.

— Я думаю, это символически… И чем же кончилась попытка управлять миром?

— Не знаю. Наверно, ничем. Тут не сказано.

— А когда именно это было? Случайно, не тогда, когда создали «белых»?

— Все возможно. В тетрадях почти нет дат.

— Понятно. Ну что ж, вернемся к вопросам более насущным. Что дальше?

— Когда дальше? — спросил Кнеуфи с недоумением.

— Завтра. Не буквально, конечно. Но и долго ждать тоже смысла нет.

— О чем ты?

— О воде.

— Но мы нашли воду.

— Воду мы нашли. Но вода далеко. За ней надо лететь больше часа, — пояснил Маран терпеливо. — На флайере возить ее помногу невозможно. Чтобы обеспечить самые минимальные потребности города, надо целый день гонять все четыре машины туда-обратно. Да и в этом случае запустить те пищевые производства, которые вы были вынуждены остановить из-за нехватки воды, не удастся, вам придется сидеть на концентратах.

— Да. Нас ожидают большие трудности.

— Это все, что ты можешь сказать? — Маран вздохнул. Кнеуфи смотрел на него выжидательно, и он произнес медленно, почти по складам: — Вам. Надо. Переселиться. Туда, где есть вода.

— Как это?

— Очень просто. Нет, не обязательно в то место, где мы ее обнаружили. Я понимаю, что вы не хотели бы жить в городе «белых». Но я уверен, что вода есть где-то еще. Вернется наш корабль со специалистами и оборудованием, и мы найдем для вас воду. Но под вашей Глеллой ее наверняка больше нет. В любом случае, вам придется переехать.

— Это невозможно, — сказал Кнеуфи то ли испуганно, то ли возмущенно.

— Почему? Какая, в сущности, разница? Во всех городах есть дома, где вы можете поселиться, если вы боитесь, что вам не удастся пустить заводы, мы возьмем это на себя.

— Дело не в заводах.

— В чем же?

Кнеуфи подумал.

— Если вы пойдете со мной, я покажу, — сказал он наконец.

— Дан, у тебя все? — спросил Маран.

— Все, — отозвался Дан, складывая тетради в аккуратную стопку.

— Пошли.

Добирались довольно долго, сначала спустились через ближний вход… он оказался всего в полусотне метров от дома Кнеуфи… под землю, потом ехали на самой быстрой из работавших дорожек добрых пятнадцать минут… Дан стал думать о том, что не все так просто, как говорил Маран, заводами дело не кончится, эти, например, дорожки… впрочем, дорожки, наверно, запустить несложно, но неизвестно, от какого источника транспортная система, да и все прочее, питается. Энергетика их, скорее всего, должна быть термоядерной, но какого именно уровня они достигли в этой области, так с лету не скажешь, и вполне вероятно, что землянам нелегко будет в ней разобраться… Если вообще удастся, они могли уйти настолько далеко вперед, что… Его вдруг ошеломила мысль, что все те чудеса, за которыми их пару лет назад отправили на Палевую, на самом деле находятся здесь, на Глелле, ведь палевиане всего лишь эксплуатировали технологии, авторы которых покоились в этой сухой, неспособной плодоносить земле, они только увезли с собой то, что создали глеллы, и даже увезли не все, головидения, например, на Палевой не было, как, возможно, и многого другого. Интересно, почему? Неужели глеллы скрыли от будущих палевиан какие-то из своих достижений? Нет, вряд ли, скорее, что-то было утрачено на самой Глелле — утрачено в интеллектуальном смысле, контролируемое машинами производство еще функционировало, но воспроизвести его на новом месте превратившиеся в потребителей поколения, наверно, уже не умели, и палевиане тоже оказались не в состоянии воссоздать утерянные плоды созидания глелльского гения. Однако вполне вероятно, что Маран прав, в памяти компьютеров все или многое сохранилось, и если удастся найти с глеллами общий язык…

Кнеуфи перешел на более медленную дорожку, потом следующую, и через минуту разведчики уже стояли рядом с ним перед воротами. Еще одними воротами в однообразной их веренице. Наверно, он собирается показать производство, перенос которого по какой-либо причине невозможен, подумал Дан. А что если это и есть энергостанция?

Кнеуфи произнес глелльское слово, а скорее, фразу… приветствие, здесь имели обыкновение «здороваться» с дверями, когда Дан услышал выражение, каким пользовались аборигены на входах, оно его весьма позабавило, только позднее он осознал, что подобный способ «общения» тоже один из элементов местной культуры… «Живите долго», — сказал Кнеуфи, и створки разъехались в стороны. Это была не энергостанция. Стены огромного зала, длинного, как станция земного метро, но куда более широкого, были увешаны картинами, тысячами картин, и по всему немалому пространству помещения рядами стояли скульптуры.

— Здесь собрано лучшее из того, что создал наш народ за время своего долгого пути, — сказал Кнеуфи с нескрываемой гордостью.

— Немало, — кивнул Патрик одобрительно.

— Таких залов у нас… — Кнеуфи назвал цифру, Дан перевел ее на интер, не поверил себе и переспросил стоявшего рядом Патрика, нет, он не ошибся, триста шестьдесят восемь… Триста шестьдесят восемь!

— Можно посмотреть? — нарушил общее молчание Маран.

— Конечно. Сколько угодно. Я подожду, — Кнеуфи указал на зал широким приглашающим жестом, а сам прошел к ближайшему из кресел, множество которых стояло вразброску по всему залу, и сел.

Дан предпочел для начала картины. В момент, когда дверь открылась, он вспомнил галерею на Палевой, но сделав несколько шагов вдоль висевших в три ряда полотен, понял, насколько неуместным было бы сравнение. Все равно что вывесить под Сикстинским плафоном коллекцию упаковок и оберток и пытаться проводить параллели. Он шел вдоль картин, восхищаясь, удивляясь и постепенно начиная чувствовать себя жалким со своей пресловутой земной культурой. И ведь он не мог даже оценить то, что видел, в полной мере, с точки зрения формы или техники еще более-менее, но содержание было ему недоступно, он не понимал сюжетов, напоминая самому себе забредшего в земную пинакотеку человека, который не имеет никакого понятия о мифологии и библии. А на этих картинах была, наверно, еще и история… Мысль об истории заставила его поискать глазами Марана, тот стоял неподалеку перед большой скульптурой, при беглом взгляде похожей на огромный ком или, скорее, клубок из переплетенных человеческих тел. Дан оставил картины и подошел к нему:

— Жалко, что он не показал нам галерею раньше. Ты мог бы написать шефу, чтобы он прислал сюда Наи. Тут ведь сущий рай для арт-историка. Особенно, если он намерен заниматься внеземными цивилизациями.

— Наи? — спросил Маран рассеянно. — Сюда?

— А почему нет? Ты ведь сам утверждал, что планета безопасна.

— Одна опасность тут все же есть, — заметил Маран с легкой усмешкой.

— Какая?

— Кнеуфи может напроситься на ответное приглашение.

— Ну уж! Зачем это ему? Что у него, других занятий нет?

— Вглядись в скульптуру, — сказал Маран вместо ответа.

Дан повернул голову. Сплетение человеческих тел, на которое он рассеянно посмотрел на ходу, было, несомненно… Он медленно обошел изваяние кругом.

— А теперь взгляни на ту и на ту… Собственно, и с картинами то же самое.

Дан подумал. Действительно, из каждых трех-четырех картин одна была эротической. Скульптуры и того хлеще. Каждая вторая, наверно.

— Что занимает людей? Что занимало их всегда? — сказал Маран. — Война и любовь.

— И странствия, — добавил Дан, вспомнив старую книжку о вечных сюжетах.

— И странствия, — согласился Маран. — Вперемешку с любовью и войной, правда. Теперь вычти войну.

Нда! Дан помолчал, потом заметил:

— Если даже ее вычесть, из Земли Глеллы никак не выйдет. Получится Эдура. Между нами есть какая-то разница. Недаром модель, которую глеллы предложили эдуритам, не сработала.

— Глеллы никому никаких моделей не предлагали, — покачал головой Маран, — а просто оказали техническую помощь обезумевшим людям, которые только что видели гибель мира и в состоянии аффекта, как выражаются земные адвокаты, готовы были на что угодно. Несчастные, они хотели обезопасить себя от повторных падений, а в результате лишили и взлетов. Впрочем, об этом они не подозревали. Как и глеллы. Ведь конкуренция созданного ими гена с геном гениальности и последовавшее за этим неминуемое выдавливание одаренных людей из общества всего лишь побочный результат. Страшное дело. Тысячелетия истории коту под хвост… Не знаю, поняли ли глеллы, что они натворили. Может, и да, поскольку ушли с Эдуры… А может, и нет, поскольку попробовали переделать и самих себя. Правда, это было через несколько тысячелетий, они, наверно, забыли… Если когда-то человечество погибнет, Дан, вполне вероятно, что это будет побочным результатом какого-нибудь воображаемого действия во благо… Что касается Глеллы и Эдуры, иными словами, глеллов и нас, тут ты, пожалуй, прав. Из Земли Глелла не получится.

— И дело ведь не в том, что мы воинственны, а они нет. Попробуй обратную операцию: прибавь войну. К здешней культуре. Возникнут новые сюжеты, но эротика ведь не исчезнет, она будет просто перемежаться иными вещами не через один, а допустим, три или четыре.

— Это уже от установок. Мы считаем эту сферу интимной, они нет. И откровенно говоря, Дан, я уже перестал понимать, кто из нас прав. Я тебя шокирую?

— Немного, — пробормотал Дан.

— Послушай, я сам удивляюсь собственной реакции. Когда я попал на Землю в первый раз, меня буквально передергивало от открытости сексуального поведения землян. Правда, со временем я привык, но… Мне это не нравится. Как ни крути, а не нравится. Я думал, что это из-за бакнианских традиций, в которых я как-никак воспитан. Но тут… Меня совершенно не раздражают их взаимные ласки, наоборот, я начинаю… благодушествовать. А ты?

Дан думал над ответом недолго, ведь недавно он и сам удивлялся тому же.

— Представь себе, я тоже, — сказал он. — Ну не странно ли?

Маран пожал плечами.

— Странно или нет, но это факт.

— Ну и что?

— Обычно, наткнувшись на факт, я стараюсь найти ему объяснение.

— Да я, в общем, тоже. Правда, мне это удается хуже…

— Ладно, не скромничай! И что же ты думаешь на сей счет?

— Видишь ли, не знаю, как это было в античные времена, но христианский мир, к которому я по рождению и воспитанию принадлежу… я имею в виду не саму религию…

— Понимаю.

— Христианский мир в течение почти двух тысяч лет подвергался беспримерному давлению в этом отношении. Впрочем, это ты знаешь не хуже меня. И хотя в итоге старые нормы стали пересматриваться, и последние полтораста лет мы привыкли воображать себя совершенно свободными от былых пут, я думаю, что где-то в самой глубине души… души, подсознания, если выражаться более современно, или и вовсе в генах… мы, не отдавая себе в том отчета, до сих пор сохраняем часть старых представлений об интимном, как о недозволенном, постыдном. Те, кто выносит подобные вещи на люди, ведут себя так не потому, что это естественно, а бросая вызов кому-то или чему-то. А когда человек сам расценивает свое поведение как эпатаж или, во всяком случае, как выходящее за рамки нормы, это чувствуется, это порождает неловкость и у него самого, и у окружающих…

— Допустим, все так, — возразил Маран, — но при чем тут я? И вообще мы. У нас само действие всегда поощрялось. И Установление даже на пике своего влияния отрицать существенность этой стороны жизни не пыталось. Старалось создать какие-то рамки, да, но не раздавить. В любом случае, традиция поощрения древнее и глубже. Но она же культивировала внешнюю сдержанность. Закрытость.

— Может, просто потому, что у нас это мало эстетично? Как бы прекрасны не были чувства, которые ты испытываешь, действие, их порождающее, довольно-таки неприглядно.

— Процесс еды тоже не самый привлекательный, но его же не прячут.

— Но пытаются эстетизировать, — возразил Дан. — Послушай, а может, глеллы взялись эстетизировать и тот, другой процесс? И дошли до того, что перестали родиться дети?

— Интересная гипотеза, — Маран вздохнул. — Придется обсудить ее с Кнеуфи.

— Без меня, — сказал Дан быстро.

— Естественно. Черную работу ты, как всегда, оставляешь мне.

Дан смутился.

— Давай вдвоем, — предложил он. — Только не сейчас.

— Да нет. На такие темы лучше разговаривать один на один. И чем быстрее с этим разобраться, тем лучше.

Маран пошел прямо к Кнеуфи, а Дан остался стоять перед скульптурой, только подвинулся немного по дуге, чтобы краем глаза видеть обоих. Смотреть, впрочем, было не на что, лица собеседников оставались непроницаемыми, и Дан перестал за ними следить, вернулся мыслями к скульптуре, к картинам, к галерее, в которой они находились, стал думать о том, какого совершенства, оказывается, можно достигнуть в живописи и ваянии, а потом все утратить, растерять, погубить… Черт возьми! А кстати, кто сказал, что глеллы преуспели только в изобразительном искусстве? Кто знает, какие они писали книги? При той утонченности восприятия, на которую они способны… Он вспомнил благоговейное выражение на лицах Кнеуфи и его спутников, появившееся при первых звуках музыки… А что если из памяти компьютеров удастся извлечь не только научные труды, но и романы, и симфонии?.. Потом он подумал, что неизвестно, будут ли эти романы понятны землянам… нет, речь не о понимании, а о чем-то другом, об эмоциональной реакции, быть может… Здешние картины возбуждали в нем безмерное удивление, восхищение подобным совершенством, но живопись того же Вениты была ближе его сердцу…

Вернулся Маран.

— Нет, Дан, — сказал он. — Кнеуфи утверждает, что никаких физиологических проблем у них нет. Все происходит так же, как раньше и всегда, ничего не изменилось. И вообще с медицинской точки зрения они все здоровы, и никаких препятствий…

— Но детей-то почти не родится!

— Возможно, дело в психологии? Боюсь, что придется привлечь массу специалистов, чтобы в этом разобраться, всяких медиков и биологов… Ладно, пойду посмотрю картины.

Он был уже на расстоянии в шагов десять, когда Дан окликнул его громким шепотом:

— Маран! А у них рожают детей? Или как на Палевой?

— Рожают.

— Женщины?

— Да.

Он пошел дальше, а Дан вспомнил старый тезис, согласно которому человек ищет иные разумные существа, дабы в зеркале чужой цивилизации рассмотреть себя самого. Что интересно, тезис этот, рожденный на свет чуть ли не два века назад, постоянно был на вооружении как сторонников космических полетов, так и изоляционистов, если первые считали его веским аргументом для выделения ассигнований на исследования в области космонавтики, то вторые требовали прекратить разбазаривание средств налогоплательщиков, поскольку бессмысленно летать в космос за тем, что находится на Земле… Он медленно пошел вдоль скульптур, натолкнулся на незнакомого глелла и только теперь обратил внимание, что зал не пуст, по нему бродят несколько аборигенов. Это что-то означало, но что?

Смотреть дальше смысла не имело, это надо было делать в спокойной обстановке, долго и вдумчиво, хорошо бы с гидом, и Дан решил отложить дальнейшее знакомство с глелльским искусством на более удобный момент.

К Кнеуфи он подошел вместе с взволнованным Патриком, точнее, Патрик догнал его, обогнал и заговорил еще издали.

— Кнеуфи! — выпалил он. — На одной из картин я видел цветущие деревья, чего в натуре и следа нет. Ты можешь сказать, они когда-либо цвели здесь, или изображено какое-то другое место?

— Наверно, ты говоришь о Новой Глелле, — ответил Кнеуфи без признаков удивления или непонимания. — В свое время наш народ расселился по нескольким планетам. Самая ближняя и была Новая Глелла, связь с ней поддерживалась еще совсем недавно, у них сохранилось звездоплавание, и ее жители появлялись на родине нередко, в последний раз всего семь или восемь веков назад. Об этом есть запись в одной из тетрадей.

— А какого вида цветы? — спросил Дан Патрика.

— На деревьях? Голубые. И большие. Как у магнолий.

— Покажи, — попросил Дан.

— Теперь, надеюсь, ты понимаешь, почему мы привязаны к этому месту? — спросил Кнеуфи, когда Маран, последним прекратив осмотр, вернулся к входу, возле которого уже собрались остальные, и сел рядом с глеллом. — Эти сокровища собирали по всей Глелле несколько поколений. Чтобы перевезти их в другое место и создать галереи заново, нам понадобилась бы целая жизнь. Но тратить эту жизнь на подобные цели нет смысла, ибо на нас кончается история.

— У вас есть дети, — возразил Маран.

— Тридцать восемь. Три-четыре дейула. А из их потомков, наверно, не составится и одного.

Маран промолчал, и Кнеуфи продолжил, сумрачно глядя на разведчиков:

— Эти картины последнее, что у нас осталось. Если мы откажемся и от них, мы перестанем быть людьми. Превратимся в животных.

Дан вытаращил глаза, животных они на Глелле не видели, и на Палевой, хотя на необитаемых островах водились мелкие зверьки, однако на материке не было ни одного, но составляя еще палевианский словарь, компьютер включил в лексикон соответствующее понятие, каким-то образом раскопав его в диалоге с Миут. Кнеуфи заметил его замешательство и чуть улыбнулся.

— Непонятное слово? Это мифические существа, которые не умеют думать и чувствовать, некий символ, в сущности, просто оборот речи… — Он повернулся к Марану. — Ты спрашивал меня недавно… Я решил, что предложить совету. Мы попросим вас помочь нам дожить свой век и умереть без мучений. Это недолго. Одно поколение или два. Мы не причиним вам особых хлопот, нам, в сущности, нужна только вода. А в благодарность мы оставим вам Глеллу со всем, что на ней есть. Это, поверь мне, немало.

Дана охватило странное чувство. Совсем недавно он думал о высотах, каких должны были, без сомнения, достигнуть наука и техника этой древней цивилизации, и только что с изумлением смотрел на то, чего добились ее художники. Но мысль о том, что все это можно получить в наследство, была отталкивающей, никакой радости, наоборот, ужас, даже паника. Наверно, нечто подобное испытывают дети у смертного одра родителей. Он покосился на Марана. Хотя в речи Кнеуфи не содержалось прямого вопроса, но Дан ожидал, что Маран ответит. Однако Маран вместо того спросил:

— А сейчас кто-нибудь пишет картины? Или… Ну пусть не высекает из камня, но, допустим, лепит из глины?

— Нет, конечно, — сказал Кнеуфи. — Мы утратили и эти знания и навыки.

— Но руки-то у вас на месте, — сказал Маран неожиданно резко. — Вы умеете делать краски, ведь напиткам или одежде придается цвет. А глину я видел в десяти шагах от твоего дома. Сухую, правда, но ведь у вас была вода.

— Ты не знаешь, о чем говоришь, — вздохнул Кнеуфи.

Маран смотрел на него хмуро, но молча, и он уже прямо спросил:

— Так ты заступишься за нас перед своими? Добьешься, чтоб они позаботились о нас?

— Ты не о том меня просишь, Кнеуфи! — сказал Маран еще более резко, даже с гневом. — Я многим в своей жизни занимался, но работу гробовщика не делал и не буду! Я не для того вас спасал там, на площади! — Он посмотрел в тоскующие глаза Кнеуфи и смерил тон. — Я понимаю, ты перенес тяжелый удар. Наверно, ты любил Лаун больше других своих лейу и не можешь оправиться от этой потери. Но негоже тому, кого люди выбрали своим главой, пусть всего на год, свое личное горе превращать в камень, который придавит целый народ. Я предложу другое. И не совету, а всем глеллам. Я прошу тебя собрать их завтра же.

— Ты хочешь говорить с глеллами? — спросил Кнеуфи с удивлением. — Сам?

— Да. Не волнуйся, мне не впервой выступать на площадях.

Собрание выглядело необычно. На площади не было ничего, похожего на трибуну, вообще никаких возвышений. Кроме, разве что, собственного роста ораторов, ибо все присутствовавшие на собрании жители города или просто все, поскольку от встречи никто не уклонился, сидели прямо на пластиковом покрытии концентрическими кругами, оставив пустым лишь небольшой пятачок в центре. Если, говоря о выступлениях на площадях, Маран имел в виду ступени дворца Расти, он ошибся, на такой площади ему говорить не приходилось. Впрочем, необычность «трибуны» его не смутила. Совершенно спокойно он стоял рядом с Кнеуфи, который, подождав, пока все рассядутся, и наступит тишина, сказал своим негромким грустным голосом — усилитель, маленький черный шарик на цепочке, висел у него на шее:

— Я просил всех прийти сегодня сюда, потому что человек, лицо которого многие видели над собой, пробуждаясь от едва не настигшей их смерти, пожелал говорить с вами, глеллы. Выслушайте его.

Он указал на Марана и сам, чуть отойдя, сел в первом ряду, как и прочие, прямо на серое пластиковое покрытие. Дан поежился. Он волновался больше Марана, во всяком случае, если судить по внешнему виду. Тот стоял неподвижно, засунув, как всегда, руки в карманы, и переводил взгляд с одного лица на другое, словно только теперь подыскивая слова. Но потом заговорил, и Дан понял, что это не импровизация, конечно, Маран обдумал то, что собирался сказать, и, скорее всего, ночью, поскольку весь вечер они читали тетради Кнеуфи.

— Глеллы! — сказал Маран тоже негромко, но усилитель висел на шее и у него, и было отчетливо слышно каждое слово. — Возможно, я был дерзок и самонадеян, прося вас выслушать меня, представителя цивилизации, по сравнению с вашей пребывающей еще в младенчестве, но слишком велик вес каждого слова, вершится или завершается история, и промолчать я не мог.

Этот город вы избрали себе могилой. Не вы конкретно, но ваши отцы, деды, то есть глеллы в целом. Только родившись, вы уже знали, что вы умираете. Не каждый из вас в отдельности, не Кнеуфи, не Лируе, не Айсеу или Теуф, но глеллы в целом. И это знание медленно убивает вас. Вас убивает будущее, которого нет. В могиле жить невозможно. Нельзя творить, познавать, производить на свет детей. Нет сил бороться. И большинство из вас сложило руки в ожидании конца. И когда конец пришел, вы приползли сюда умирать, как вам было завещано теми, кто первым понял, что выхода нет. Но это ложь. Ложь! Оказалось, что вы способны бороться за жизнь. Многие из вас все эти дни вместе с нами искали и нашли воду, водили аппараты, которые стояли в ангаре чуть ли не век, среди вас есть молодые люди, сумевшие вновь освоить компьютеры. А если разумное существо сражается за жизнь, значит, у него есть будущее. Однако, чтобы жить дальше, вы должны жить иначе. Но здесь это невозможно. Вам надо уйти отсюда и начать все сначала в ином месте. И запомните, вы не одни. Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы помочь вам. Однако мы не будем работать вместо вас, якобы слабых и немощных. Мы будем работать вместе с вами. Сам я даю слово, что не покину вашу планету, пока не найдется город, обеспеченный водой, пока не будут пущены заводы, перевезены картины и скульптуры, пока вы не превратитесь из умирающих в выздоравливающих. Вот мои предложения. Я прошу вас обсудить их.

Глеллы зашептались.

— Ну и работенка предстоит, — сказал Патрик Дану, но лицо у него было довольное.

— Погоди еще. Может, они не согласятся, — возразил Дан.

Горожане тихо переговаривались, но никто не вставал, не брал слова. Наконец кто-то из рядов спросил:

— Ты сказал, что останешься здесь. Хочешь помочь нам. Но почему?

— Я полюбил ваш народ, — ответил Маран просто. — И не только я, мы все.

Он продолжал стоять в центре круга, ожидая, наверно, других вопросов, может быть, речей, голосования, неизвестно, как тут голосовали, открыто, тайно, бог весть, им не пришло в голову выяснить у Кнеуфи подробности процедуры, и теперь Дан, волнуясь, пытался их угадать, во всяком случае, нетерпеливо ждал, когда же Кнеуфи поведет собрание дальше. Но Кнеуфи не пошевелился, вместо того встал незнакомый глелл в одном из средних рядов, Дан приготовился слушать, но глелл ничего не сказал, просто остался стоять. За ним стали подниматься другие, сначала те, кто помоложе, потом и прочие. Никто не произносил ни слова, все стояли и молчали, и Дан подумал, что, видимо, так здесь и голосуют, но тут появились двое молодых парней с чем-то вроде копилок. Они шли по рядам, и те, кто поднялся на ноги, бросали в прорезь маленькие пластиковые квадратики, предварительно сжав их меж двух пальцев, наверно, оставляя след своего биополя или просто отпечаток. Парни с копилками были еще на половине, когда стало ясно, что подсчеты не понадобятся. На площади не осталось ни одного сидящего. Те, кто два века привыкал к мысли о близком конце, решились начать сначала. Глеллы хотели жить.

* * *

Гоар Маркосян-Каспер родилась и выросла в Ереване, закончила медицинский институт, защитила кандидатскую диссертацию, немало лет работала врачом, потом переключилась на литературу, пишет по-русски.

Научной фантастикой увлеклась еще в школьные годы, потом стала писать и сама, публиковалась в армянской и, после того, как переехала в Таллин, в эстонской периодике. Автор семи книг в жанре фантастики, романа «Евангелие от Марка. Версия вторая» (Таллин, 2007) и эпопеи, состоящей из шести романов, «Четвертая Беты» (Таллин, 2008), «Ищи горы» (2009), «Забудь о прошлом» (2010), «Земное счастье» (2011), «Все зависит от тебя» (2012) и «Вторая Гаммы» (2013).

Кроме того, соавтор переводов на эстонский язык романов братьев Стругацких «Гадкие лебеди» (Таллин, 1997) и «Обитаемый остров» (1999). К «Гадким лебедям» написала послесловие.

Пользуется фантастическим элементом также и в своей «обычной» прозе, автор ряда повестей и рассказов, написанных в жанре «магического реализма».