Прекращение союзнических отношений между СССР и западными державами и начало «холодной войны» привели к тому, что образ Сталина начал тускнеть. Он был все еще зачаровывающим, привлекательным, но все менее и менее понятным. «Чего хочет Сталин?» – начали задаваться вопросом его недавние союзники.

 

Политика сдерживания

Сразу же после окончания войны Сталин заявил, что союз между СССР и западными державами возник исключительно по причине существования общего врага – Адольфа Гитлера, начавшего войну с целью установления господства Германии в Европе, – и что, поскольку данной причины больше не существует, этим странам придется строить отношения на новых основах, а это будет нелегко. В ответ на возникшее у Сталина подозрение (близкое к уверенности), что вчерашние друзья теперь стали врагами, в противоположном лагере появилась доходящая до паранойи уверенность в том, что Кремль вынашивает экспансионистские планы. Результатом этого явилась «политика сдерживания», которую разработали и начиная с 1947 года стали применять по отношению к Советскому Союзу американцы.

«Холодная война», значительная часть вины за развязывание которой лежит на Сталине, развеяла миф о нем и привела его к еще большей изоляции. Желающих встретиться с ним стало меньше, да он и сам принимал у себя все меньше и меньше посетителей. Ему уже не нужно было улучшать свой имидж – он теперь предоставлял самой истории вынести свое суждение о нем. «Чего хочет Советский Союз и как далеко собирается идти Россия?» – спросил у Сталина в 1947 году Уолтер Беделл Смит, посол США в СССР. Он, как и многие другие до него, пытался понять, что находится за отработанным до деталей и непроницаемым имиджем самого таинственного человека планеты. «Упорядоченность и точность его высказываний заставили меня подумать, что он обладает замечательной памятью и большой силой концентрации», – так выскажется затем посол о мыслях, которые пришли ему в голову, когда он ожидал ответа Сталина. «Мы дальше не пойдем», – ответил ему Сталин, глядя прямо в глаза своему собеседнику. Это означало, что Сталин хочет восстановить в Европе границы 1939–1940 годов и иметь возможность оказывать на Восточную Европу влияние – возможность, которую он, по его представлениям, получил на Ялтинской конференции.

Был ли этот Сталин – Сталин периода «холодной войны», все больше и больше замыкающийся в себе и превращающийся в отшельника, – абсолютным хозяином или же руководителем лишь небольшой фракции в Политбюро? Данный вопрос вытекал из несоответствия между его официальными обещаниями и реально проводимой политикой. Люди, посещавшие его, удивлялись тому, как он быстро стареет вследствие физического и психического напряжения, перенесенного во время войны. С ним случились два приступа: один – в конце 1945 года, второй – в 1947 году. Мнения относительно него уже не были схожими, он все реже появлялся на публике, а завеса тайны над его личной жизнью делала его еще более загадочным человеком. Люди на улице, аккредитованные в Москве иностранные дипломаты, гости Сталина расспрашивали друг друга об этом человеке, о котором, не считая его публичного имиджа, никто ничего не знал. Для всех его личная жизнь закончилась в 1932 году после смерти его второй жены. «Он был уже так изолирован от всех, так вознесен, что вокруг него образовался вакуум – не с кем было молвить слово», – написала впоследствии о своем отце Светлана Аллилуева.

Поскольку люди его уже почти не видели, они забыли о том, что время течет и для него и что он – как и все – постепенно стареет. Он еще стоял на трибуне мавзолея Ленина во время торжественных мероприятий на Красной площади 7 ноября и 1 мая, однако черты его лица уже сильно потускнели. Он также один раз присутствовал на спортивном празднике, проводившемся на огромном стадионе «Динамо». Иногда его силуэт замечали в глубине его ложи в Большом театре.

Чем меньше люди его видели, тем больше они его любили. Его портреты висели на стенах едва ли не везде – вплоть до самых убогих лачуг в самых глухих деревнях. Этот тиран стал отцом всего народа – отцом очень суровым, но победоносным, которого большинство населения теперь считало частью своей жизни и воспринимало как нечто непреходящее. Когда использовавшийся много лет официальный портрет Сталина заменили на более «свежий», люди с удивлением увидели, что у их вождя тоже есть седые волосы.

 

Автопортрет

Сталин с самого начала своей политической карьеры уделял много внимания своей официальной биографии (что, пожалуй, было характерно для всех советских руководителей). Первая утвержденная им биография появилась в 1925 году, когда его личный секретарь Иван Товстуха потрудился создать жизнеописание своего начальника. Ее текст включил в себя положения, которые легли в основу последующих официальных биографий Сталина. Он базировался на двух парадигмах: 1) Сталин был большевиком с самого начала своей революционной деятельности; 2) Сталин всегда и во всем был согласен с Лениным.

В 1947 году появился окончательный вариант его официальной биографии. Она была опубликована под эгидой Института Маркса-Энгельса-Ленина и являлась коллективным трудом историков и идеологов, который отредактировал сам Сталин. Для миллионов и миллионов коммунистов по всему миру эта публикация была в годы «холодной войны» примерно тем же самым, чем была для китайцев «маленькая красная книга» (сборник цитат Мао Цзэдуна). Хотя хронология событий в ней довольно близка к реальной истории, а некоторые упомянутые факты соответствуют действительности, в центре исторического процесса здесь поставлен один лишь Сталин – своего рода deus ex machina. Лейтмотивом этой биографии, написанной в характерном для самого Сталина стиле, изобилующем повторами и отличающемся монотонностью и простотой, являлась преемственность между Лениным и Сталиным. Эта биография, полная замалчиваний и недомолвок (политические противники Сталина и широко известные жертвы устроенных им репрессий либо вообще не упоминались, либо всячески поливались грязью), сводила историю Октябрьской революции и Советского государства к деятельности лишь двух выдающихся личностей – Ленина и Сталина. Наряду с ними фигурировали лишь такие абстрактные понятия, как «партия», «народ», «массы», «большевики». Тот же самый подход был применен и к периоду Второй мировой войны: события и достижения этого периода описываются подробно, в динамике, но главных действующих лиц всего два: Сталин и народ. История представлена в виде своего рода лубочных картинок, и роль Сталина – как и во многих литературных и прочих художественных произведениях того времени, посвященных истории СССР, – явно преувеличена.

Образ вождя, лишенный каких-либо ссылок на личную жизнь и вообще всего, что характерно для обычного человека, представлен в этой биографии как своего рода порождение марксистского мышления, знамя борьбы рабочего класса и угнетенных народов. Сталин хотел, чтобы именно таким его видели последующие поколения. Поэтому нетрудно представить себе, в какую он пришел ярость, когда примерно в то же самое время его свояченица Анна Сергеевна опубликовала книгу воспоминаний, в которой Сталин был изображен не как абстракция, а просто как ее зять.

 

Вторая «чистка» среди родственников

Одиночество и постоянное недовольство тем, какими людьми становятся его дети, ни один из которых, по его мнению, не оправдал возлагаемые на них надежды, пробуждали его все чаще и чаще задумываться о своем прошлом – в частности, о своей покойной жене Надежде и о ее самоубийстве, с которым он так и не смирился и смысла которого он так и не понял. Траур по ней для него, похоже, не закончился: он все еще искал виновного. Чем больше он старел, тем больше думал об этой женщине. Возможно, именно мучавшее его неприятное ощущение того, что его личная жизнь не состоялась, побудило его снова «ополчиться» на своих близких родственников (а точнее, на тех из них, кого пока еще не застронули репрессии).

В конце 1947 года, когда началась новая волна арестов, были арестованы Евгения и ее дочь Кира, а в январе 1948 года – Анна. Все они, близкие к Сталину, стали жертвами его подозрительности и настойчивого стремления заставить молчать всех свидетелей его личной жизни, раз уж он превращался в самый настоящий монумент. Анна и Евгения были, безусловно, болтливыми, любили посплетничать, и, главное, им было невдомек, что в их светских беседах любое упоминание о Сталине как об обычном человеке, не лишенном человеческих слабостей, – то есть упоминание, можно сказать, уничижительное – является святотатством. В послевоенные годы действия Сталина были зачастую еще более непредсказуемыми, чем в годы 1930-е.

В то же самое время, когда арестовали Евгению, был арестован и ее муж Николай Молочников, происходивший из евреев. Анна, поскольку ее мужа уже не было в живых и поскольку ее дети были еще слишком юными, села в тюрьму одна. В тот же самый год аналогичная судьба постигла отца Григория Морозова, бывшего зятя Сталина, и других примечательных личностей – таких, как Полина (жена Молотова), Лозовский (член Центрального Комитета, бывший заместитель наркома иностранных дел) и академик Лина Штерн. Также были арестованы главные деятели культуры, творившие на языке идиш. Арестам этих деятелей предшествовало убийство Михоэлса, широко известного не только своим творчеством, но и своей деятельностью во время войны на посту главы Еврейского антифашистского комитета. Данное совпадение – а точнее, логика новой «чистки» – представляет собой нечто абсолютно непонятное. Сталин арестовал своих еще не репрессированных близких родственников в то же самое время, когда он начал в СССР беспрецедентную антисемитскую кампанию. Какая здесь могла быть связь?

Необходимо быть в курсе политико-психологической обстановки той эпохи, чтобы понять смысл этой взаимосвязи, основанной на отношениях более-менее светских или же дружеских. Евгения – благодаря своему мужу – часто общалась с Михоэлсом и с другими лицами еврейского происхождения, связанными с Еврейским антифашистским комитетом. Она и ее близкие родственники были арестованы примерно в то же самое время, что и два члена этого комитета – Гольдштейн и Гринберг, – которые, после того как их зверски избили, обвинили главных членов комитета в антисоветской деятельности. Их показания послужили основанием для того, чтобы годом позже разогнать этот комитет и арестовать его руководителей. Гольдштейн и Гринберг были близкими знакомыми Евгении и ее мужа. Те же самые обвинения были выдвинуты против отца Григория Морозова, заподозренного в связях с потенциальными сионистскими активистами. В результате возникшей интриги еврейское сообщество в США проявило большой интерес к браку Светланы Аллилуевой и Григория Морозова. И все это крутилось вокруг проекта создания еврейской республики в Крыму. Вот таким образом оставшиеся близкие родственники были вовлечены в «дело», коснувшееся в конце 1940-х и начале 1950-х годов едва ли не всех советских евреев.

В январе 1948 года, когда была, в свою очередь, арестована Анна, она вполголоса спросила себя: «Что за проклятье обрушилось на Аллилуевых»? Ей предъявили обвинение, основанное на показаниях, которые дали под давлением в ходе печально известных допросов Евгения, ее муж и Кира: «Активной участницей антисоветских сборищ и распространительницей всякого рода измышлений о Сталине явилась […] Аллилуева Анна Сергеевна, которая без стыда и совести чернила Сталина за то, что он якобы испортил ей личную жизнь. […] Все окружение Аллилуевой Анны Сергеевны открыто высказывало враждебное отношение к советской власти и руководителям партии и правительства». Анну приговорили к пяти годам тюремного заключения. Однако она вышла на свободу – как Евгения и многие другие – лишь в апреле 1954 года. Выйти из тюрьмы раньше им не помогли ни амнистия, объявленная 27 марта 1953 года, ни арест Берии в июне того же года. Означало ли это, что Хрущев, как утверждает сын Анны Владимир, был заинтересован в том, чтобы держать как можно дольше за решеткой жертв антисемитской кампании, развернутой в последние годы пребывания Сталина у власти?

«Почему арестовали моих теток?» – ошеломленно спросила Светлана у своего отца. «Болтали много. Знали слишком много – и болтали слишком много. А это на руку врагам…» – ответил ей Сталин, веря в правильность своей логики и в обоснованность своих подозрений.

Это касалось и Киры, его племянницы, которой Сталину нравилось говорить: «Кирка, в голове дырка, я тебе ничего не скажу» – и которую он приглашал к себе на ужин летом 1939 года в Сочи. Она слишком часто упоминала в разговорах со своими друзьями о смерти своей тети – что являлось темой запретной – и допускала, можно сказать, святотатство, говоря, что ее тетя покончила жизнь самоубийством, тогда как официальная версия смерти Надежды Аллилуевой была совсем другой. Просидев шесть месяцев в тюрьме в Лефортово, Кира отправилась в ссылку в Иваново, где смогла продолжать заниматься театром. Кира получила свободу лишь в 1953 году, после смерти своего выдающегося дяди.

Когда Анна и Евгения вышли из тюрьмы, они были измождены и подавлены морально. Для Анны ее жизнь закончилась. Имея проблемы с психикой, она так и не смогла прийти в себя после долгих лет пребывания в одиночной камере. Она попыталась возобновить свою профессиональную и общественную деятельность, но все закончилось тем, что она попала в больницу для душевнобольных, где и умерла в августе 1964 года, потому что как-то вечером, несмотря на ее протесты, дверь ее комнаты заперли (у нее за долгие годы пребывания в тюрьме выработалась патологическая неприязнь к запертым дверям). Незадолго до своей смерти Анна – измученная, сломавшаяся – защищала своего зятя, не вынося критику в его адрес со стороны Хрущева. «Преувеличивают, у нас всегда все преувеличивают! Теперь все валят на Сталина. А Сталину тоже было сложно, мы-то знаем, что жизнь его была сложной, не так-то все было просто… Сколько он сам по ссылкам сидел, нельзя ведь и этого забывать! Нельзя забывать заслуг!» И она заявляла это искренне.

Для Евгении все оказалось еще более мучительным. Сталин ведь был человеком, которого она любила, причем любила она его до самого конца. Когда ее дети приехали за ней ко входу в тюрьму, она, едва увидев их, сказала: «Вот видите, Сталин мне все-таки помог». «Он умер больше года назад», – услышала она в ответ.

Его смерть Евгения восприняла как трагедию. Она захотела сразу же отправиться в Кунцево – туда, где он умер, – чтобы предаться воспоминаниям и размышлениям в месте, где Сталин провел последние моменты своей жизни. Она и в самом деле туда поехала. Бродя по опустевшему и ставшему безликим дому, Евгения искала в нем для себя Сталина. Она не стала жить прежней жизнью со своим мужем, а просто посвятила себя детям и внукам. Евгения часто вспоминала о Сталине – мужчине, оставившем в ее жизни неизгладимый след. Она хранила у себя его портрет, с которым не расставалась никогда. Доклад Хрущева вызвал у нее негодование – так же, как и у Анны. «Они все виноваты, все они – Хрущев и прочие, – а валят все на твоего отца», – сказала она Светлане.

Среди ее ближайших родственников никому даже и в голову не приходило, что она угодила за решетку по воле Сталина: они считали, что распоряжение о ее аресте отдал кто-то другой. Для них было чем-то немыслимым обвинять в своих бедах непосредственно Сталина.

Евгения умерла в 1974 году именно в таком расположении духа. Что касается Киры, то она призналась мне, что, несмотря на то, что ей пришлось перенести страдания, и то, что ее дядя был вполне способен на злые и коварные поступки, она его все еще любит.

Единственными, кого из близких родственников Сталина никогда не трогали, были родители его второй жены Нади – Сергей и Ольга Аллилуевы. Сергей умер в июне 1945 года от рака желудка, а Ольга – в 1951 году от сердечного приступа, во время которого она буквально рухнула на пол. Что касается брата Надежды Федора, то он умер уже после смерти Сталина, в 1955 году.

 

«Дела»

Едва закончилась война, как Сталин вернулся к политике репрессий. Тучи, предвещавшие очередную волну репрессий, начали сгущаться еще после Сталинградской битвы. Хотя эти репрессии были далеки от масштабов массовых репрессий 1937 года, стало ясно, что недолгая либерализация, имевшая место в начале войны, уже ушла в прошлое. Сталин был способен править страной лишь при помощи насилия, твердо веря в то, что только психическое напряжение и страх являются эффективными рычагами управления людьми. Партии нужно было твердо взять страну в свои руки, чтобы извлечь из населения энергию, необходимую для восстановления народного хозяйства, – точно так же, как ей пришлось использовать людские ресурсы для того, чтобы выиграть войну. Сталину было прекрасно известно о том, как катастрофически отразилась война на экономике, в каком жутком состоянии пребывает страна и насколько реальна опасность возобновления активности националистов различного толка. Отказавшись от плана Маршалла, предусматривавшего иностранный контроль за происходящим внутри СССР, и навлекая на свою страну последствия «холодной войны», начавшейся с применения американцами по отношению к Советскому Союзу «политики сдерживания», Сталин предпочел полагаться только на собственные силы и еще больше изолировать СССР от внешнего мира. Не для того ли, чтобы отвлечь внимание людей от всего этого, были срочно затеяны новые громкие судебные разбирательства – «дела»? Или же, истощившись физически и морально и уже больше не являясь единовластным хозяином, Сталин подвергался манипуляциям со стороны различных людей как раз в тот период, когда уже начиналась борьба за право стать его преемником? В любом случае возникает важный вопрос: был ли он единственным дирижером новой волны репрессий, направленной против тех, кто находился на вершине власти, но затронувшей партийных функционеров и более низкого уровня? Усталость Сталина, его недомогания, долгие отпуска, которые он проводил на Черноморском побережье с конца августа до начала декабря, – не свидетельствовало ли все это о том, что он постепенно утрачивал абсолютную власть? Поскольку он отнюдь не горел желанием подобрать себе преемника, вполне могло получиться так, что он стал жертвой закулисной игры – «дворцовых» интриг, в которых сам он уже не играл первую роль. Но даже если им и манипулировали, только он один мог дать зеленый свет проведению новой «чистки».

Так называемое «ленинградское дело» – еще более нелепое, чем все остальные, – позволило ему ликвидировать новое поколение технократов, «воспитанников» Жданова (которого, кстати сказать, после войны считали возможным преемником Сталина). Это «дело», похоже, являлось результатом интриг Берии и Маленкова, решивших отомстить опасному сопернику, пусть даже он на тот момент был мертв.

Жданов был инициатором политики, которую прозвали «ждановщиной» и которая проводилась с 1946 года с целью восстановить жесткий контроль над интеллектуалами, якобы попавшими под влияние Запада в области художественной литературы и искусства. За Ждановым в этой его политике, безусловно, стоял Сталин, тем самым подтверждавший свой новый имидж общенационального лидера, тесно связанного с древней историей России и ее опасениями по отношению к Западу. Берия, имевший огромные амбиции, очень плохо относился к расширению власти Жданова: он считал, что никто – кроме, конечно, Сталина – не должен оттеснять его, Берию, на задний план.

Жданов скоропостижно скончался от сердечного приступа в августе 1948 года, тем самым освободив Берии место второго человека в стране. Однако позиции самого Берии были затем существенно ослаблены антиеврейской кампанией, направленной в том числе и против него, и «мингрельским делом», нацеленным непосредственно на него. Благодаря этому Хрущев, начиная с 1950-х годов, стал равносильным соперником для Берии и его тогдашнего приспешника Маленкова.

А что, интересно, скрывалось за «делом», которое стало самым сложным из всех, имевших место в последние годы пребывания Сталина у власти, тем, которое получило название «крымского дела» и было нацелено на евреев во всей их совокупности? Не скрывалось ли за этой антисионистской кампанией, попахивавшей антисемитизмом, стремление Сталина ликвидировать своих ближайших соратников и тем самым освободить место для нового поколения руководителей – руководителей более молодых? Поскольку политическая элита в СССР не обновлялась посредством выборов, а Сталин не приучился отправлять на заслуженный отдых тех, от кого он хотел избавиться, он выдумывал заговоры, что приводило к новым громким судебным процессам и новым приговорам. Все это, конечно, не более чем предположения, потому что гипотетическая окончательная «чистка», вероятность проведения которой вытекает из событий 1948–1949 года, не состоялась по причине смерти Сталина. Давайте попробуем распутать этот очень сложный узел – в котором реальные факты перемешаны со слухами и осуждением людей за их предполагаемые намерения, – чтобы в конечном счете найти хоть какие-то ответы.

Как и все прочие диктаторы, Сталин любил натравливать своих соратников друг на друга. Хотя Сталин и проявлял дружеские чувства к Жданову даже после его смерти (он был доволен тем, что его дочь Светлана, заключая второй брак, вышла в 1949 году замуж за сына Жданова – Юрия), он, тем не менее, дал согласие на ликвидацию «воспитанников» Жданова. Он продолжал часто встречаться с Берией до самого конца своей жизни, хотя и намеревался – с некоторых пор – побыстрее избавиться от него. Начиная с 1949 года он постепенно отодвинул далеко на второй план Молотова, Микояна и – в какой-то степени – Ворошилова (самого преданного ему человека), которые ни на что грандиозное не претендовали и старались по возможности не вмешиваться в борьбу за власть. Он вызвал с Украины Хрущева и поставил его во главе партийной организации Москвы в качестве противовеса тандему Берии и Маленкова. Он также сумел – начиная с 1945–1946 годов – постепенно изолировать больших военачальников, которые выиграли войну на полях сражений и благодаря этому могли затмить его, Сталина. Хотя Сталин еще вроде бы держал в своих руках бразды правления, мог самостоятельно подбирать себе ближайших соратников, интриговал и давал распоряжения о том, чтобы было сфабриковано то одно, то другое «дело», он, тем не менее, завяз между Берией, которого он так и не смог ни ликвидировать, ни хотя бы отдалить от себя, и Молотовым, от которого он хотел избавиться, но не сделал этого. Отсюда и вытекает проблема разграничения конкретных действий и скрытых замыслов.

 

Молотов

Сталину, становившемуся все более и более недоверчивым и уже даже впадающему в паранойю, везде мерещились заговоры, а Берия тем временем, находясь за его спиной, плел свою паутину, в максимальной степени используя слабости своего хозяина. Сталин поэтому в конце 1940-х годов начал подозревать Молотова, Микояна и Ворошилова в том, что их завербовали в качестве агентов правительства западных государств. Однако, хотя Молотов, попав под такое подозрение в 1949 году, лишился своего поста министра иностранных дел (и даже его жена была арестована), его по-прежнему приглашали на приемы к Сталину вплоть до конца 1952 года. Ворошилов тоже лишился своего поста народного комиссара обороны, но его жену-еврейку арестовывать не стали. Сталин – стареющий диктатор – не верил уже не только людям, но зачастую и своим собственным подозрениям, и это удерживало его от проведения некоторых – уже назревающих – репрессий. Он все реже и реже собирал Политбюро, довольствуясь управлением страной из-за своего обеденного стола на Ближней даче, куда он приглашал лишь тех, кто в данный момент пользовался его расположением. Почему Сталин отстранил от руководства страной Молотова, Микояна и Ворошилова – это до сих пор остается тайной, и можно лишь гадать, какую роль сыграли в этом Берия и Маленков.

Молотов оставался верным Сталину до самой своей смерти в 1986 году. Он, похоже, не держал на Сталина зла за свое отстранение от власти, за подозрения, под которые он попал, и за опасность, которой он подвергался в конце 1952 и начале 1953 годов, когда он занимал почетный пост Первого заместителя председателя Совета министров СССР и еще частенько встречался со Сталиным. Чувства, которые он, невзирая ни на что, продолжал испытывать по отношению к Сталину, являются редким примером преданности. «Простой, очень, очень хороший, компанейский человек. Был хороший товарищ. Его я знаю хорошо», – сказал Молотов о Сталине в 1972 году. «Сталин очень талантливый, очень инициативный. И лучше его никого не было. А мы были молокососы», – эти слова он произнес в 1975 году. «А я, несмотря на ошибки Сталина, признаю его великим человеком, незаменимым! В свое время не было ему другого равного человека!» – заявил он в 1981 году. В конце концов он сделал однозначный вывод: «Сталин еще никем не заменим». А как он объяснял свое отстранение от власти, ссылку своей жены, свое пребывание «в немилости», грозившее ему судебным процессом, а то и чем-нибудь похуже? Отдельные фразы, произнесенные в разное время Молотовым, дают основание предположить, что он прекрасно понимал, что это все значит, однако в конечном счете он вошел в историю как верный сталинист. «Подсовывали ему, старались угодить. Поэтому доверие к Хрущеву и недоверие ко мне»; «Я […] уже не был в числе первых замов, а если и был, так только формально». Молотов дает свою оценку физической и психической деградации Сталина в последние годы его жизни. «Ну, склероз, это у всех в разной степени к старости… Но у него было заметно, что он очень нервно настроен. Подозревает всех. Последний период, по-моему, такой опасный. Впадал в крайности некоторые».

После XIX съезда партии, состоявшегося в октябре 1952 года, Молотов уже не входил в состав Политбюро. Он, однако, стал членом Президиума ЦК, который был создан в то время и состоял из 25 человек, но не обладал реальной властью и почти никогда не собирался. Бюро Президиума насчитывало десять человек, однако ни Молотов, ни Микоян в его состав не входили. В последние несколько месяцев своей жизни Сталин уже больше не приглашал старых товарищей ни на политические совещания, ни на ужин, ни на просмотр кинофильмов. «Имейте в виду, что в последние годы Сталин ко мне отрицательно относился. Я считаю, что это было неправильно. Пускай разберутся в этом деле хорошенько».

Тем не менее Молотов послушно выполнял все то, что требовал от него его хозяин. Хотя Молотов любил свою супругу, Сталин сказал ему осенью 1948 года: «Тебе надо разойтись с женой!» Полина тоже подчинилась. «Если это нужно для партии, значит, мы разойдемся», – покорно сказала она. Они немедленно развелись. Немного позднее – в феврале 1949 года – Полину арестовали. Ее обвинили в подготовке покушения на Сталина. Тот факт, что она была арестована одновременно с другими лицами еврейского происхождения, дал основания рассматривать антисемитскую кампанию как предзнаменование или повод для проведения «чистки» по отношению к старым товарищам Сталина во главе с Молотовым. Нити заговора, который пытались «раскрыть» сотрудники НКВД, тянулись на этот раз к международному сионизму – главному объекту нападок со стороны сталинского режима в последние годы пребывания Сталина у власти. Пятого января 1953 года Полину привезли в Москву из Кустаная (Казахстан), где она находилась в ссылке. Ее сразу же подвергли серии допросов, являющихся следствием признаний (тоже, безусловно, фальшивых) некоторых арестованных врачей, обвинивших Полину в том, что она – «еврейская националистка». Надеялся ли Сталин уязвить Молотова, обвиняя его жену в связях с американскими спецслужбами? Супруге Молотова пришлось в течение двух месяцев отвечать на вопросы и выслушивать обвинения. Допросы неожиданно закончились 2 марта после очередного разговора с глазу на глаз со следователем. Последовал период тишины и мучительного ожидания самого худшего. В то же самое время допрашивался и Иван Майский, занимавший посты посла СССР в Великобритании и заместителя народного комиссара иностранных дел в тот период, когда Народный комиссариат иностранных дел возглавлял Молотов. Все это, похоже, подтверждает желание Сталина вменить в вину своему недавнему ближайшему соратнику связи с международным сионизмом.

Это в любом случае прекрасно соответствует тому, что Молотов знал и сам: на заседании Политбюро Сталин показал ему папку с документами, в которых содержалось обвинение его жены в связях с какой-то сионистской организацией, с Голдой Меир (являвшейся в то время послом Израиля в СССР и уже давно дружившей с Полиной) и с Михоэлсом, а также в причастности к проекту создания в Крыму еврейской автономной республики.

Полина провела более года в тюрьме и более трех лет в ссылке в Казахстане. Молотов не получал больше от своей жены весточек. Ему было известно лишь то, что она все еще жива (он понял это по словам, которые прошептал Берия на заседании Политбюро). Полину освободили по приказу Берии на следующий день после похорон Сталина. Когда Молотов пришел за ней ко входу в тюрьму, она первым делом спросила, как поживает Сталин: она так и не изменила свое положительное отношение к нему.

Молотов понял, что все обвинения, выдвинутые против его жены, являются лишь поводом для того, чтобы нанести удар по нему, Молотову: Сталин открыто заявил, что считает его правым уклонистом. «Ко мне искали подход, и ее допытывали, что вот, дескать, она тоже какая-то участница заговора, ее принизить нужно было, чтобы меня, так сказать, подмочить. Ее вызывали и вызывали, допытывались, что я, дескать, не настоящий сторонник общепартийной линии. Вот такое было положение».

Сталин – недоверчивый, раздражительный, капризный – похоже, терзался сомнениями. Он распространил свое недоверие и на своих ближайших сотрудников – личного секретаря Поскребышева и начальника охраны Власика. Вполне возможно, что при этом решающую роль сыграл Берия: ему не нравилось, что эти двое, уже долго находившиеся на службе у Сталина, имеют к нему прямой доступ. Берия, стремившийся держать все под своим контролем, хотел быть единственным приближенным к Сталину человеком. Генерал-лейтенант Власик, служивший Сталину с 1928 года, был 16 декабря арестован и лично допрошен Берией. Власика обвинили в снисходительном отношении к врачам-«вредителям» и отправили в ссылку. Личного секретаря Сталина, который работал у него в течение более чем двадцати лет и который был в курсе всех секретов вождя, отстранили от занимаемой должности по настоянию Берии в ноябре 1952 года. Еще задолго до отстранения от должности была арестована его жена. После того как она просидела три года в тюрьме, ее расстреляли, причем Сталин даже и пальцем не пошевелил для того, чтобы помочь жене своего приближенного, хотя тот и обратился к нему за помощью. Поскребышева и самого обвинили в том, что он разглашал содержание секретных документов, но арестовывать почему-то не стали. Укрывшись в своей квартире, Поскребышев стал ждать, что с ним произойдет дальше…

Сталин, однако, спас некоторых выдающихся людей от когтей Берии. Когда Берия вознамерился ополчиться на Жукова, Сталин сказал ему: «Жукова я вам не отдам! Я его знаю, он не предатель». Он также защитил физика Капицу, отказавшегося работать над созданием атомной бомбы под руководством Берии. А еще он не позволил трогать маршала Воронова, лично распорядившись освободить его из застенков НКВД.

Остается еще рассмотреть поближе ту комету, которую представляла собой антисемитская кампания, и имевшее место в конце ее «дело врачей»: на основании всего того, что нам известно на сегодняшний день, вполне можно увязать ее с тем, что должно было стать «чисткой» верхушки партийно-государственного аппарата, главными объектами которой были бы Молотов и Берия.

 

«Антисемитский вопрос»

Был ли Сталин антисемитом?

«Сталин не был антисемитом, как его порой пытаются изобразить, – утверждал Молотов. – Он отмечал в еврейском народе многие качества: работоспособность, спаянность, политическую активность». «Сталин […] антисемитом не был, – полагает Серго Берия. – С его стороны это была скорее политическая игра. Еврейскую карту и до него, и после него так или иначе использовали как клапан едва ли не все руководители. […] В то же время и в секретариате Сталина, и в его окружении людей еврейской национальности всегда было немало, что его никогда не смущало». «Сталин не был примитивным антисемитом, которым его в настоящее время пытаются изобразить, – сказал мне один человек, бывший близким знакомым Сталина и попросивший не называть его имени. – Начало затеянной им кампании, направленной против евреев, пришлось на ту эпоху, когда он все больше и больше отождествлял себя с национальным лидером, берущим на себя ответственность за все наследие Руси-матушки, в том числе и бытующий в ней антисемитизм». Среди родственников Сталина имелись евреи: его сын Яков женился на еврейке; его дочь Светлана вышла замуж за еврея; некоторые его близкие родственники – такие, как Алеша Сванидзе, – были женаты на еврейках. Его любимые внуки – Галина Джугашвили и Иосиф Аллилуев – были наполовину евреями.

В любом случае, какими бы ни были его истинные мысли и чувства относительно данного вопроса, перед судом Истории на нем лежит ответственность за кампанию, развернутую в 1948 году, – кампанию, которая надолго оживит традиционный народный антисемитизм. Независимо от того, была ли эта политика вызвана внутригосударственными причинами – борьбой против космополитов и всевозможных националистов с целью активизации у народа патриотических настроений, необходимых для успешного восстановления экономики, – и обстановкой «холодной войны», когда СССР считал, что ему угрожает серьезная опасность, и был вынужден самоизолироваться, или же она была поводом к будущей «чистке» в самом верхнем эшелоне власти, ее последствия в любом случае стали для евреев, проживающих в СССР, катастрофическими. Парадоксы в политике Сталина по данному сложному вопросу анализировались уже далеко не один раз, и я коснусь только самых основных моментов, акцентируя внимание на новых интерпретациях, появившихся в связи с частичным рассекречиванием архивов.

Советская власть подавляла все антисемитские проявления вплоть до конца 1940-х годов. Соответствующие требования содержались в законодательстве вплоть до распада СССР. В сталинскую эпоху до конца 1930-х годов евреи были такими же, как и все остальные люди: они оказывались и в оппозиции, и в трудовых лагерях, и на стороне существующего режима – в правительстве, в дипломатическом аппарате, в НКВД, в Красной Армии. В 1931 году Сталин, отвечая на запрос Еврейского телеграфного агентства из Америки, сделал по данному поводу важное заявление: он сказал, что считает антисемитизм крайней формой расового шовинизма, «наиболее опасным пережитком каннибализма». «Антисемитизм опасен для трудящихся как ложная тропинка, сбивающая их с правильного пути и приводящая в джунгли. Поэтому коммунисты как последовательные интернационалисты не могут не быть непримиримыми и заклятыми врагами антисемитизма. В СССР строжайше преследуется законом антисемитизм как явление глубоко враждебное советскому строю. Активные антисемиты караются по законам СССР смертной казнью». Данное высказывание, неоднократно цитировавшееся с целью подчеркнуть то ли его благонамеренность, то ли лицемерие, часто приводилось параллельно с другим, более двусмысленным заявлением, сделанным, как свидетельствуют фактические данные, еще в 1907 году, когда Сталин опубликовал в газете «Бакинский пролетарий» отчет о V съезде РСДРП, проходившем в Лондоне. Он цитирует в этом отчете шутку одного из делегатов-большевиков – а именно Г. А. Алексинского, являвшегося депутатом II Государственной Думы, – который сказал, что меньшевики – это «еврейская фракция» среди участников съезда, а большевики – фракция «истинно русская», и предложил большевикам «устроить в партии погром». Безусловно, легкость, с которой он об этом писал, может стать поводом для суждений о том, что в Сталине уже тогда зарождался антисемитизм, – суждений, которые я не разделяю.

Началась Вторая мировая война. Нацисты распространяли повсюду антисемитские листовки. «Мы пришли только для того, чтобы уничтожить евреев!» «Эта война – еврейский заговор! В том, чтобы вы воевали, заинтересованы евреи!» Это была обычная назойливая пропаганда оккупантов. Поначалу многие украинцы – и не только они – поверили этой пропаганде. Сталин, зная, какие глубокие корни имеет в народе антисемитизм, испугался. Вместо того чтобы бороться с нацистской пропагандой при помощи контрпропаганды, он сделал данную тему запретной. В результате этого в СССР, как ни странно, полностью замалчивали факт холокоста: об истреблении евреев в советской прессе почти не упоминалось. Впрочем, именно по приказу Сталина евреи были эвакуированы с территорий, захватываемых немцами, в Казахстан, Узбекистан и другие среднеазиатские республики, благодаря чему они избежали неминуемой смерти.

Из двадцати миллионов советских граждан, погибших во время Второй мировой войны, два с половиной миллиона были евреями. Однако после войны говорить об этом никто не стал. Стыдливая завеса молчания и забвения покрывает мученические страдания евреев и в богатой советской литературе, и в советских кинофильмах, посвященных Великой Отечественной войне.

Однако евреи сражались в годы войны за СССР, и Сталин сумел воспользоваться их патриотизмом и проявлениями солидарности со стороны диаспоры. В 1942 году был создан Еврейский антифашистский комитет, задача которого заключалась в установлении связей с еврейскими и сионистскими организациями по всему миру. Этот комитет, состоявший из евреев, занимавших высокие должности, и широко известных интеллектуалов, курировался Соломоном Лозовским, а возглавлял его Соломон Михоэлс – наиболее известный из всех театральных актеров, выступавших на языке идиш. В него также входила жена Молотова Полина Жемчужина. Благодаря посредничеству данного комитета Советское государство получило значительные суммы денег. Американские евреи помогли Советскому Союзу во время войны.

Насколько известно, 15 февраля 1944 года Михоэлс, Фефер и Гофштейн – с согласия Лозовского – направили Сталину письмо, в котором предложили создать еврейскую республику в Крыму. Данный документ сохранился в архивах. Однако неизвестно и никогда не станет известно, исходила ли идея создания такой республики именно от тех, кто подписал это письмо, или же оно было сфабриковано с целью дискредитировать Еврейский антифашистский комитет. Во всяком случае, если оно и не было причиной последовавших вскоре преследований и арестов, то стало, по крайней мере, поводом для них. Именно поэтому события, в ходе которых вышеупомянутый комитет был 20 ноября 1948 года ликвидирован, а его руководители – арестованы и преданы суду, стали именовать «крымским делом».

Ранее Сталин поддержал идею создания государства Израиль. Четырнадцатого мая 1947 года, выступая с трибуны ООН, постоянный представитель СССР при ООН Андрей Громыко сказал: «Еврейский народ перенес в последней войне исключительные бедствия и страдания. На территории, где господствовали гитлеровцы, евреи подверглись почти полному физическому истреблению». СССР тогда был единственной великой державой, безоговорочно выступившей за идею создания еврейского государства. Данная поддержка была подтверждена в 1948 году, когда Чехословакия поставила оружие «Хагане» еврейской военной организации, действовавшей в Палестине. Но в то же самое время в СССР началась «охота на ведьм», направленная против еврейского национализма. Сталин уже не первый раз проводил в отношении евреев противоречивую политику.

Смерть Соломона Михоэлса 13 января 1948 года положила начало нападкам на евреев. По официальной версии, Михоэлс погиб в автомобильной аварии, но в действительности его убили по распоряжению Сталина. Данное убийство стало «первой ласточкой» в последовавшем затем систематическом уничтожении всей культуры, созданной на языке идиш, и началом первого в истории СССР официального преследования евреев. В прессе началась оголтелая кампания против «космополитов» и «бродяг без паспорта», против «ренегатов» и тех, кто русифицировал свои имена и фамилии. Евреев увольняли с высоких должностей в армии, дипломатическом аппарате, министерствах, учреждениях культуры и средствах массовой информации.

С таким же цинизмом, с каким Сталин ранее приостанавливал процесс коллективизации (в 1930 году) и массовые репрессии (в 1938 году), он заявил в марте 1949 года: «Товарищи, раскрытие литературных псевдонимов недопустимо – это пахнет антисемитизмом». В результате подобного вмешательства нападки на евреев в прессе ненадолго прекратились. Однако тех евреев, которые уже были арестованы, продолжали грубо допрашивать, и они в конце концов «признались», что занимались шпионажем и поддерживали антисоветскую деятельность. В роли самых ярых организаторов данной «чистки» выступили Маленков, Суслов и Шкирятов.

«Крымское дело», связанное с Еврейским антифашистским комитетом и начатое в 1948 году, закончилось трагической развязкой в августе 1952 года: после судебного разбирательства, происходившего за закрытыми дверями в обстановке строжайшей секретности, тринадцать подсудимых приговорили к смертной казни. Тут следует вспомнить о том, что в 1947 году смертная казнь была в СССР отменена, но затем – в 1950 году – восстановлена. Всех арестованных по данному делу обвинили в шпионаже в пользу зарубежных государств и в причастности к заговору, организованному Еврейским антифашистским комитетом с целью отделить Крымский полуостров от Советского Союза. Лину Штерн отправили в ссылку, а всех остальных (наиболее известными из которых были Соломон Лозовский, Перец Маркиш, Давид Бергельсон, Лев Квитко, Вениамин Зускин, Давид Гофштейн, Ицик Фефер, Борис Шимелиович) – расстреляли.

По мере того как текло время, психологическая атмосфера все больше накалялась: людей терзала неизвестность, расползались ужасные слухи. Борьба в верхнем эшелоне власти обострялась, Сталин то ли маневрировал, то ли становился жертвой манипуляций, и на фоне всего этого свирепствовал антисемитизм, создававший в стране нездоровую психологическую обстановку. Тринадцатого января 1953 года на последней странице газеты «Правда» было напечатано сообщение об аресте «группы врачей-вредителей». Среди этих четырнадцати врачей большинство были евреями. Им поставили в вину смерть Жданова и Щербакова, а также обвинили их в подготовке убийства маршалов Василевского и Конева и других крупных военачальников. Они в ходе допросов также «признались», что работали на «международную еврейскую буржуазно-националистическую организацию “Джойнт”». Рассекречивание архивных материалов, в которых содержится переписка, проходившая через секреатариат Центрального Комитета после «разоблачения заговора врачей», позволило установить, что Хрущев проявлял к данному «делу» особый интерес. Похоже, что именно он и подговорил Сталина выдумать этот новый «заговор».

Было ли данное «дело» последним признаком желания власть имущих дискредитировать евреев во всей их совокупности, или прологом к «чистке» среди последних высокопоставленных товарищей Сталина, или всего лишь плодом дворцовых интриг, затеянных в данном случае Хрущевым? Трудно дать на этот вопрос однозначный ответ. Однако данное «дело» – так называемое «дело врачей» – очень больно ударило по простым людям. Словно в Средние века, всем стали мерещиться отравители – в больницах, в аптеках, – и каждого врача, а особенно еврея, стали воспринимать как потенциального отравителя. Слухи об этом «заговоре» распространились с быстротой молнии, и население охватил настоящий массовый психоз. Народный антисемитизм, ранее подавляемый, был реанимирован. Среди многочисленных слухов, бродивших в то время, одним из самых отвратительных был слух о предстоящей депортации евреев в Сибирь и в Биробиджан. Этот слух подпитывался письмом, ходившим в Москве среди интеллигенции еврейского происхождения, под которым многие поставили свои подписи. В этом письме, адресованном Сталину, содержалась просьба защитить евреев посредством эвакуации их из больших городов. Данное письмо было связано с другим слухом, согласно которому судебный процесс над врачами закончится публичными казнями, грозящими вызвать народный гнев по отношению к евреям.

Этот проект переселения, разговоры о котором подогревались антисемитской кампанией (сопровождавшейся арестами, увольнениями с работы, судебными разбирательствами, расстрелами), был, похоже, не более чем слухом. Судоплатов уверяет, что практическая реализация данного проекта так никогда и не началась. Геннадий Костырченко, изучивший неопубликованные архивные материалы, относящиеся к последнему периоду пребывания уже стареющего Сталина у власти, тоже считает, что никаких убедительных подтверждений существования проекта подобной депортации не имеется, но данное беспокойство евреев «было, тем не менее, выстрадано и несло на себе печать послевоенной ментальности европейского еврейства, перенесшего величайшую трагедию в своей истории и как бы по инерции ожидавшего новой национальной катастрофы».

Эти страхи были неизбежным следствием реальных событий, которые вполне могли привести к подобному исходу. Однако они также являлись отражением травм дезинформированного общества, погрязшего во всевозможных психозах, навязчивых идеях и страхах.

По данному вопросу, как и по многим другим, Сталин проводил запутанную, парадоксальную, двойственную – чтоб не сказать хуже – политику. Архивные документы и воспоминания очевидцев подтверждают, что его раздирали противоречия, что он вел себя непредсказуемо, метался то в одну сторону, то в другую, в результате чего становилось непонятно, чего же он вообще хочет. Знал ли он сам в эту ужасную зиму 1952–1953 годов, к чему он стремится? Молотов, Микоян и Ворошилов так и не стали жертвами «чисток», хотя над ними еще с 1949 года нависала угроза репрессий. Что с ними случилось бы, если бы Сталин пожил подольше? Этого никто не знает.

 

Последние годы пребывания у власти

Хотя Сталин и изолировал свою страну от остального мира, «в первые пять послевоенных лет происходило стремительное экономическое возрождение». Советские люди, бедные и изнуренные, собственными силами поднимали из руин промышленные объекты, строили и реконструировали заводы и фабрики, восстанавливали плотины и выкачивали воду из затопленных шахт, превращая их затем в шахты функционирующие. Благодаря этим сверхчеловеческим усилиям производительность труда выросла, и пятилетний план во всех базовых отраслях промышленности был перевыполнен. В период с 1947 по 1952 год зарплаты всем категориям трудящихся повысили. Первого марта 1949 года Сталин распорядился понизить цены на товары массового потребления: на хлеб и муку – на 10 %; на масло – на 10 %; на мясо, колбасные изделия и консервы – на 10 %; на водку – на 28 %; на духи – на 20 %; на шерстяные изделия – на 10 %; на велосипеды – на 20 %; на часы – на 30 %. Все это привело к понижению цен в ресторанах, столовых, кафе и других предприятиях общественного питания. В последующие годы проводились новые снижения цен.

В последние годы пребывания Сталина у власти культурный уровень советских людей повысился и – что еще более важно – были успешно внедрены социальные гарантии (прежде всего пенсии, оплачиваемые отпуска, денежные пособия семьям погибших на войне и многодетным матерям). Именно тогда были заложены основы советской системы социального обеспечения, которая сохранится до самого распада СССР и которую преемникам Сталина оставалось лишь поддерживать и развивать.

Скрытой частью «айсберга» сталинизма были, конечно же, лагеря. Именно в эту эпоху их количество увеличилось – как увеличилось и количество высланных и депортированных (в их число, в частности, входили бывшие военнопленные из советских военнослужащих, «чуждые элементы» с территорий, недавно присоединенных к СССР, те, кто во время оккупации сотрудничал с немцами, члены националистических организаций). «Система лагерей достигла своего апогея в послевоенные годы», а особенно в 1948–1952 годах.

Когда Сталин праздновал 21 декабря 1949 года свое семидесятилетие, его популярность достигла своего зенита. Ему отовсюду присылали подарки. Ведущие руководители мирового коммунистического движения прибыли в Москву, чтобы поучаствовать в этом событии. Из огромной массы ценных предметов, которые ему при этом подарили, он не оставил лично у себя абсолютно ничего, полагая, что данные подарки адресованы ему не как человеку, а как символу. Все было отдано в музей – музей подарков, полученных Сталиным.

Явно пресытившись всевозможными почестями, Сталин потребовал от своих соратников не присуждать ему больше наград. Он хотел избежать ситуации, при которой его ставят в известность о свершившемся факте, как это произошло в 1945 году, когда ему, не посоветовавшись с ним, присвоили звание Героя Советского Союза и звание генералиссимуса и наградили его орденом «Победа». Он тогда, придя в ярость, созвал своих ближайших соратников и устроил им сцену. Лишь в 1950 году, во время празднования Первого мая, он согласился принять награды, которые ему «пожаловали» в 1945 году. На семидесятилетие Сталина наградили орденом Ленина.

«Ублажаете старика… Здоровья это не прибавляет…» – так, насколько известно, сказал Сталин, подустав от множества оказанных ему почестей.

Он в то время находился на вершине своей славы и одновременно стоял на краю пропасти. В 1952–1953 годах он оказался в полном одиночестве. Он путешествовал все меньше и меньше, уже не покидал Москву и проводил бо́льшую часть времени в Кунцево. Рядом с его старой дачей построили маленький деревянный домик, в котором имелась большая центральная комната с камином. Сталин находился в ней преимущественно днем, уже не встречаясь со своими ближайшими родственниками – ни с дочерью, ни с сыном, ни с внуками. В часы отдыха компанию ему составляли лишь его личные охранники и Истомина. Он собирал их вокруг себя и рассказывал им случаи из своей жизни. Иногда он советовался с ними по текущим вопросам.

Порой ему доводилось общаться и с простыми людьми. В частности, 17 июля 1949 года произошла удивительная история. Когда он ехал под дождем на свою дачу в Семеновском, он увидел стоявших на автобусной остановке людей и приказал своему шоферу притормозить. «Дождь-то какой… А люди стоят под открытым небом. Давайте усадим их в машины и довезем до деревни. Тем более что время у нас на это есть. Пригласите людей с остановки», – сказал он своему охраннику. Охранник вышел из машины, подошел к стоявшим на остановке людям и пригласил их от имени Сталина сесть в его автомобиль и в автомобиль сопровождения. Никто даже и не пошевелился: все смотрели на него как на какого-то призрака, явившегося неизвестно откуда. Охранник доложил об этом Сталину. «Вы плохо приглашали, не умеете это делать», – сказал Сталин и сам вышел из автомобиля. Он подошел к автобусной остановке и заговорил со стоявшими там людьми. Поскольку места в его автомобиле и автомобиле сопровождения было мало, развозить всех этих людей по домам пришлось в два захода. Поначалу те, кто сел к нему в машину, смущенно молчали; затем Сталину удалось их «расшевелить», и завязался разговор. Сталин, чувствуя себя абсолютно раскованно, рассказал им о том, как погиб во время войны его сын Яков. Оказавшаяся среди этих пассажиров девочка-подросток поведала Сталину о своем горе: на фронте погиб ее отец. Впоследствии ей прислали от имени Сталина школьную форму и портфель.

Такие спонтанные встречи с простыми людьми Сталину нравились, а вот оваций толпы при его появлении он не любил. Он с неприязнью относился к почти пустым специальным поездам, на которых он ездил и которые еще больше изолировали его от народа, к пустым железнодорожным платформам, построенным для таких поездов, можно сказать, посреди чистого поля. Однако он ничего не мог поделать с системой, которую сам же и создал и которая все больше и больше лишала его возможности контактировать с простыми людьми. Порой, когда люди, увидев его, бежали толпой к нему навстречу, ему не хотелось их видеть.

Летом 1951 года он провел последний отпуск в Грузии: это было своего рода навеянное ностальгией возвращение на малую родину, которую он уже почти забыл. Узнав о его приезде, местные жители захотели его увидеть. На вокзале в Кутаиси земляки-грузины устроили ему такой прием, что долго нельзя было выйти из вагона, невозможно было сесть в машину и поехать… Люди бросались чуть ли не под колеса, лезли, кричали, кидали цветы, поднимали детей над головой. Данное проявление чувств было неподдельным, искренним, шло от самого чистого сердца, но Сталина оно раздражало. Он уже давно привык к тому, что вокзал, когда он приезжает, пуст, что дорога, по которой он едет, свободна… Поэтому подобное излияние чувств его разозлило. Где бы он ни проезжал, люди выходили из своих домов, чтобы его поприветствовать, клали ковры там, где он должен был проехать, бежали вслед за ним, вынуждали его выйти из автомобиля и посидеть с ними за столом. Почувствовав себя пленником такой народной любви, которую он совсем не ценил, Сталин был вынужден прервать свою поездку, и его «прощальный визит» в Гори и Тифлис не состоялся.

Светлана разошлась со своим вторым мужем Юрием Ждановым, в браке с которым у нее родилась девочка, названная Катей. Света сообщила о разводе с мужем своему отцу 10 февраля 1952 года – уже после того, как развод состоялся. «В результате этих событий возникли некоторые вопросы чисто материального характера, о которых мне захотелось с тобой посоветоваться, потому что больше мне ждать помощи неоткуда (на великодушии Юрия Андреича держаться очень неприятно). […] Я все-таки очень надеюсь тебя увидеть, и ты, пожалуйста, на меня не сердись, что я тебя оповещаю о событиях post factum. […] Твоя беспокойная дочь». Сталин стал помогать ей в новой жизни – жизни одинокой матери, воспитывающей двух детей. По его распоряжению ей выделили квартиру в знаменитом «Доме на набережной», который принадлежал правительству и в котором она жила вплоть до того, как уехала из СССР в декабре 1966 года. Сталин был доволен тем, что Светлана обосновалась за пределами Кремля. Он не раз и не два говорил своим детям, что государственные дачи, квартиры, автомобили – все это не принадлежит им, не является их собственностью. Однако встретился со своей дочерью он лишь осенью, да и то потому, что она настояла на том, что должна прийти к нему. Двадцать восьмого октября она написала ему: «Мне очень хочется повидать тебя. Никаких “дел” и “вопросов” у меня нет. Если бы ты разрешил и если это не будет тебе беспокойно, я бы просила позволить мне провести у тебя на Ближней два дня из ноябрьских праздников – 8–9 ноября. Если можно, я захватила бы своих детишек – сына и дочку. Для нас это был бы настоящий праздник. У меня все хорошо, устроилась я в городе удобно и очень благодарна за ту помощь, которую мне оказали». Для Сталина данная встреча стала запоздалым открытием того, как приятно быть дедушкой. То был момент психологического расслабления для этого замкнутого, холодного, сурового человека – такого, каким он стал в 1950-е годы. Присутствие внуков его умилило, и он всячески старался угодить Иосифу и Кате.

Светлана еще раз встретилась со своим отцом 21 декабря во время празднования его дня рождения. Он стал еще более щуплым, хотя и бросил курить. Сталин был болен, однако его лечащего врача – профессора Виноградова – арестовали. Другим врачам Сталин не доверял. Берии удалось убедить его, что этот авторитетный академик – «неблагонадежный». Когда Сталин узнал о его аресте, он пришел в ярость и отказался даже разговаривать с другими врачами, предложенными Берией, но при этом не сделал ничего для освобождения Виноградова, в котором как во враче очень сильно нуждался. Он стал лечить себя сам «бабушкиными средствами», каплями йода и таблетками, рекомендованными ему Поскребышевым – фармацевтом по образованию – без особого учета реального состояния его здоровья. Еще он ходил в баню – хотя это было отнюдь не желательно при его повышенном давлении – и, как обычно, выпивал во время еды немного грузинского вина.

Когда к нему – хотя и очень редко – приходила дочь, он неизменно брал из своих накопившихся зарплат (которые никогда не тратил на себя) какую-то сумму и отдавал ей. Он даже понятия не имел, сколько дает денег и много ли товаров на них можно купить, потому что уже много лет не ходил ни в какие магазины и ничего не покупал. Он взял себе за привычку давать Светлане деньги после ее первого развода и никогда не забывал добавить к ним отдельно еще немного, говоря при этом: «А это дашь Яшиной дочке».

В декабре 1952 года Светлана встретилась со своим отцом в последний раз (затем она увидит его уже только тогда, когда он будет находиться при смерти). Однако то ли в январе, то ли в феврале 1953 года у нее состоялся с ним странный разговор по телефону, проливающий свет на тяжелую психологическую обстановку, сложившуюся в то время в верхнем эшелоне власти. Сталин сам позвонил ей.

– Это ты передала мне письмо от Надирашвили? – спросил он.

Она ему ничего не передавала, тем более что существовало железное правило: она не должна носить своему отцу чужие письма и служить «почтовым ящиком».

– Ты знаешь его? – спросил Сталин.

– Нет, папа, я не знаю такого.

– Ладно.

Сталин повесил трубку.

Надирашвили, как видно по его фамилии, был грузином. Он пытался уберечься от когтей Берии, преследовавшего его в течение уже многих лет. Берия засадил его за решетку и, судя по всему, намеревался убить. Однако Надирашвили удалось бежать. Затем он написал письмо Сталину, которое непонятным образом очутилось на столе у вождя. Именно поэтому Сталин и подумал, что оно, возможно, попало к нему через дочь. Надирашвили, по всей видимости, сообщал в письме что-то крайне негативное о Берии, на которого он собрал множество компрометирующих материалов. Рассказал ли Сталин Берии об этом письме? Это неизвестно. Очевидным является лищь то, что все тогда жили в обстановке страха. Вскоре после этого телефонного разговора Сталин умер. На следующий день после похорон своего отца Светлана встретила Надирашвили у порога своей квартиры. Он со слезами на глазах говорил что-то о смерти Сталина, о его трагической судьбе, о том, что у него, Надирашвили, есть документы, изобличающие Берию как врага народа, и что он послал копии этих документов Сталину, но, к сожалению, слишком поздно. Едва этот – разыскиваемый сотрудниками НКВД – человек ушел, как Светлане позвонил Берия. Он, видимо, узнал о том, что к ней приходил этот человек, и теперь пытался выяснить, где его можно найти. Поскольку Надирашвили сказал Светлане, что хочет встретиться с Ворошиловым или Жуковым, Светлана, заинтригованная тайной, связанной с этим грузином, отправилась к Ворошилову. Выслушав Светлану, тот то ли рассердился, то ли испугался и, побледнев, стал едва ли не упрекать ее за этот поступок, говоря ей, что все дела, касающиеся Грузии, Сталин доверял Берии. Светлане стало страшно. Она лишь в 1991 году решилась вспомнить об этом случае, который был хотя и банальным, но отражал ту атмосферу, которая царила в высших эшелонах власти.

Когда Сталин смотрел на пламя, пляшущее в камине его деревянного домика, или наблюдал за закатом, сидя на веранде своей дачи в Кунцево, чувствовал ли он, будучи уже почти стариком, хотя бы малейшие угрызения совести из-за того, что по его вине пострадало так много людей? Данный вопрос не имеет большого смысла, потому что Сталин всегда был уверен, что цель оправдывает средства. Он был уверен в правоте своего дела, был уверен в том, что действовал наилучшим образом, был уверен в правильности своей политики, пусть даже он иногда и признавал кое-какие свои ошибки. «Я знаю, что после моей смерти на мою могилу нанесут кучу мусора, – сказал он Молотову во время войны. – Но ветер истории безжалостно развеет ее!»

Подытожив в своем секретном докладе на XX съезде КПСС преступления и ошибки, совершенные руководством страны в период нахождения Сталина у власти, Хрущев сделал следующий вывод: «Все то, о чем говорилось выше, было совершено при Сталине, под его руководством, с его согласия, причем он был убежден, что это необходимо для защиты интересов трудящихся от происков врагов и нападок империалистического лагеря. Все это рассматривалось им с позиций защиты интересов рабочего класса, интересов трудового народа, интересов победы социализма и коммунизма. Нельзя сказать, что это действия самодура. Он считал, что так нужно делать в интересах партии, трудящихся, в интересах защиты завоеваний революции. В этом истинная трагедия!»