Поскольку Коба ездил в Краков без паспорта, пересечь границу ему было не так-то просто, однако – после целого ряда различных приключений – он прибыл в Краков 10 ноября 1912 года, чтобы поучаствовать в заседании Центрального Комитета партии. Он пробыл в этом городе до конца месяца. Вернувшись в Санкт-Петербург, он начал руководить деятельностью маленькой группы большевиков, избранных в IV Государственную Думу. Как и раньше, он скрывался на квартире у депутата Думы Бадаева или же у своего старого друга Сергея Аллилуева. Однако не успел он вернуться в столицу, как Ленин настоятельно потребовал от него снова приехать в Краков для участия в новом заседании Центрального Комитета. Коба, невзирая на подстерегающие его опасности, отправился в путь. Прибыв в маленький приграничный город, он воспользовался помощью одного местного жителя, который подвернулся ему совершенно случайно. Это был поляк, пограничник. Коба – революционер, разыскиваемый полицией и никому не доверяющий, – почему-то согласился воспользоваться гостеприимством незнакомца. Он также согласился разделить его незатейливую пищу. Они стали рассказывать друг другу каждый о своей стране, и Джугашвили заявил поляку, что его, Иосифа, отец тоже был пограничником. Он решил рискнуть и сказал, что ему необходимо нелегально перейти границу. Поляк выразил желание ему помочь: он знал, где именно это можно осуществить. Благополучно прибыв в это место вместе с поляком, Сталин попытался ему заплатить. «Не надо! – сказал тот. – Я сделал это не из-за денег. Мы – сыны угнетенных наций, мы должны помогать друг другу». Такие слова поляк сказал грузину. Грузин затем пересек линию границы, двигаясь навстречу очень важному событию своей жизни – первому разговору с глазу на глаз с Лениным.
Появление теоретика
В отличие от союза «Бунд» (Всеобщего еврейского рабочего союза в Литве, Польше и России), выступавшего за то, чтобы российская социал-демократическая партия взяла на вооружение австромарксистскую концепцию «национально-культурной автономии», Ленин боролся против любого проявления национального сепаратизма. Партия, которой он руководил, должна была, по его мнению, представлять собой только лишь революционное классовое движение, направленное против царизма. Партийным активистам следовало забыть о своей национальности, чтобы можно было работать всем сообща. Закавказская организация социал-демократов давала ему живой пример того, о чем он мечтал: она представляла собой структуру, в которой сосуществовали революционеры различных национальностей – грузины, русские, армяне и т. д.
В Кобе, мало-помалу трансформирующегося в Сталина, Ленин нашел человека, который, занимаясь практической революционной работой в самой России, думал точно так же, как он сам (хотя и был «инородцем»), который, начиная с рубежа веков, выступал против любого проявления национализма и который всегда был ярым приверженцем централизованной общероссийской партии, борясь за объединение пролетариата без учета национальных границ. Данная позиция Кобы легла в основу его борьбы с грузинскими меньшевиками и их лидером Жорданией. Историческая встреча Ленина и Сталина поэтому вполне соответствовала логике развития событий. Несмотря на разницу в их происхождении, они разделяли одни и те же идеи. Кроме того, Коба-Сталин как никто другой подходил для того, чтобы писать статьи по национальному вопросу. Ленин настоятельно порекомендовал Кобе отправиться в Вену, чтобы собрать там необходимые материалы и написать статью, посвященную этой теме.
Во второй половине января 1913 года Иосиф Джугашвили прибыл в австрийскую столицу. Эта поездка стала просто сказочной для него, провинциала, проведшего большую часть своей молодости сначала в стенах семинарии, а затем в царских тюрьмах и ссылках. Он находился в Вене в течение одного месяца: подбирал необходимые материалы и писал на их основе статью. В Вену – колыбель австромарксизма – в те времена приезжало много русских революционеров. Однако прежде всего этот город представлял собой столицу многонациональной империи, в которой сосуществовало множество народов, и это давало Сталину достаточно пищи для размышлений. Там он снова встретился с Троцким и познакомился с Бухариным и Александром Трояновским. Троцкий не понравился ему с самого начала: многими годами позднее Троцкий будет вспоминать об «априорной враждебности», которую он почувствовал в поведении Сталина.
Троцкий в то время поддерживал меньшевиков, хотя сам и не был меньшевиком. В статье, опубликованной в газете «Социал-демократ» 12 января 1913 года, Сталин назвал его «шумливым чемпионом с фальшивыми мускулами». Троцкий с самого начала их общения отнесся к Сталину свысока, дав ему понять, что презирает его. Однако он недооценивал этого грузина, вышедшего из народных низов и являющегося порождением, как выражался сам Троцкий, «отсталости в русском рабочем движении». Троцкий даже не подозревал, что, несмотря на свой задиристый вид и сильный кавказский акцент, Сталин представлял собой ловкого тактика и обладал непреклонной волей. Эта встреча положила начало их взаимной антипатии, враждебности и соперничеству, которые со временем трансформируются во взаимную ненависть.
С Бухариным, наоборот, встреча прошла очень даже радушно. Хотя Бухарин был еще совсем молодым, он производил впечатление человека весьма эрудированного, и, по всей видимости, именно он помог Кобе в его исследованиях и в чтении произведений, написанных на немецком языке (находясь в тюрьме и в ссылке, Сталин пытался научиться читать по-немецки, а потому, хотя разговаривать на этом языке он не мог, переводить тексты с немецкого языка на русский у него получалось). Встреча Сталина с Бухариным в Вене стала началом их дружбы, которая впоследствии закончилась трагедией.
Сталин написал бо́льшую часть своей статьи в Вене. Он теперь обладал довольно глубокими знаниями по национальному вопросу применительно к Швейцарии, Польше, Российской империи и – прежде всего – Кавказу. Основываясь на своей статье, он сформулировал определение понятия «нация», которое впоследствии стало в СССР общепринятым: «Нация есть исторически сложившаяся устойчивая общность людей, возникшая на базе общности языка, территории, экономической жизни и психического склада, проявляющегося в общности культуры». Он затем обрушился на австромарксистскую концепцию «национально-культурной автономии», которая была сформулирована Карлом Реннером и Отто Бауэром и которую он считал анахронизмом по отношению к идее ликвидации национальных границ в будущем. Он соглашался с установлением региональной культурной автономии для тех национальных меньшинств, которые захотят сохранить свой родной язык и создать собственные школы, журналы, театры и т. д. Однако в области политики должна быть только одна партия, объединяющая рабочих в один монолитный класс с целью построения социализма.
Написанная Сталиным статья была признана Лениным фундаментальной. Он еще раньше выразил свое одобрение позиции Сталина по национальному вопросу в письме, отправленном Горькому во второй половине февраля 1913 года: «У нас один чудесный грузин засел и пишет для “Просвещения” большую статью, собрав все австрийские и пр. материалы». Когда эта статья была напечатана, Ленин заявил, что она заложит «в теоретической марксистской литературе […] основы национальной программы с.-д.». Данная статья получила довольно широкую известность, однако возникли споры относительно ее авторства. Троцкий считал, что она была написана Лениным, другие приписывали авторство Бухарину и Трояновскому. Однако письма из Туруханска, которые станут общеизвестными намного позднее, опровергают эти обвинения: в этой статье, написанной в 1913 году, содержатся идеи, которые Сталин выдвигал еще в 1904 году. Благодаря этому своему произведению Сталин утвердился одновременно и как марксист, и как теоретик.
Сибиряк
В середине февраля Сталин вернулся в Санкт-Петербург. Там он вместе с Яковом Свердловым начал реорганизовывать редакцию газеты «Правда» в соответствии с указаниями Ленина. Однако неделю спустя – 23 февраля – полиция арестовала Сталина во время вечеринки, организованной большевиками в зале Калашниковой биржи с целью поддержать газету «Правда». Сталина выдал Роман Малиновский – агент-провокатор царской охранки, которому удалось втереться в доверие к Ленину и проникнуть в иерархию его партии. Сталин, как и многие другие большевики, тоже доверял Малиновскому. Вечер едва только успел начаться, как вдруг нагрянула полиция. Сталина попытались спасти, надев на него женское пальто, однако эта попытка закончилась неудачей. Его сразу же бросили за решетку, а затем суд приговорил его к четырем годам ссылки, которую он должен был отбывать в районе Туруханска.
Арест Сталина привел Ленина в бешенство. Он захотел немедленно организовать его побег. Однако он попросил об этом Малиновского, и тот просаботировал выполнение данной задачи. Кроме того, жандармерии Туруханского края сразу же сообщили о затевающемся побеге. В телеграмме, датированной 25 августа 1913 года и присланной жандармскому управлению Енисейской губернии, содержится настоятельное требование воспрепятствовать побегу Джугашвили и Свердлова из места отбывания ими ссылки, поскольку те намереваются возобновить свою деятельность в партии.
Поэтому вплоть до 8 марта 1917 года Сталин находился под неусыпным надзором полиции.
В июле 1913 года его отправили под конвоем на поезде в Красноярск. Затем он добрался на судне вниз по Енисею до села Монастырское. Оттуда его доставили в очень удаленный пункт, назначенный ему в качестве места ссылки, – деревню Костино, находившуюся в огромном малозаселенном районе центральной Сибири. Жизнь там была очень суровой, и убежать оттуда было почти невозможно. В тех нескольких письмах, которые Сталин отправил из этого Богом забытого места, чувствуется охватившее его там отчаяние. Будучи больным и испытывая нужду практически во всем, он буквально взывал о помощи к тем, кто тем или иным способом мог ему помочь. Самый первый из таких призывов содержался в зашифрованном послании, адресованном Григорию Радомысльскому – т. е. Зиновьеву – и переданном при помощи некой Анны Абрамовны Розенкранц, жительницы Киева, которая, в свою очередь, должна была вручить его Эсфири Финкельштейн (эти две женщины, по-видимому, были для него своего рода почтовыми ящиками): «Я, как видите, в Туруханске. Получили ли письмо с дороги? Я болен. Надо поправляться. Пришлите денег. Если моя помощь нужна, напишите, приеду немедля. Пришлите книжки…» В этом в основном и состояли просьбы, с которыми он обращался к своим товарищам в течение четырех лет пребывания в ссылке. Его здоровье в течение этого периода его жизни постоянно ухудшалось. Для него – южанина – жизнь в Сибири стала очень суровым физическим испытанием. Некоторые из тех, кто находился рядом с ним, не выдержали – как, например, Спандарян, который скончался от туберкулеза. Те, кто оказался крепким физически, не выдерживали психической нагрузки: они или впадали в депрессию, или кончали жизнь самоубийством (если только им не удавалось, как Свердлову, вызвать к себе в место отбывания ссылки свою семью – жену и детей). Сталин, являясь узником своего высокомерного и грубого характера, был одиноким и бедным. Все – одежда, дрова, пища – было ему не по карману. Те, кто угодил в ссылку по приговору суда – а это был именно его случай, – были в материальном плане предоставлены самим себе и не получали от властей никакого денежного пособия.
Уже почти достигнув возраста тридцати пяти лет и проведя почти всю свою молодость в тюрьмах и ссылках, Сталин еще больше замкнулся в себе. Поскольку теперь он был изолирован от партии и лишен возможности заниматься революционной деятельностью, ему не оставалось ничего другого, кроме как пытаться адаптироваться к беспросветной нищете и к пребыванию в сибирской глуши. Он испытывал постоянную нужду не только в деньгах – он нуждался в самообразовании, в чтении книг, изучении иностранных языков и в том, чтобы доработать свою статью о национальном вопросе, написанную еще в Вене. Десятого ноября он написал своим товарищам: «Наконец-то получил ваше письмо. Думал было, что совсем забыли раба Божьего, – нет, оказывается, помните еще. Как живу? Чем занимаюсь? Живу неважно. Почти ничем не занимаюсь. Да и чем тут заняться при полном отсутствии или почти полном отсутствии серьезных книг? Что касается национального вопроса, не только “научных трудов” по этому вопросу не имею […], но даже выходящих в Москве паршивых “Национальных проблем” не могу выписать за недостатком денег. Вопросов и тем много в голове, а материала – ни зги». Он, тем не менее, отослал свою рукопись Сергею Аллилуеву, чтобы тот переправил ее Ленину.
Нехватка денег была его главной проблемой, и он постоянно и без какого-либо стеснения заявлял о ней. «Спрашиваете о моих финансовых делах. Могу вам сказать, что ни в одной ссылке не приходилось жить так незавидно, как здесь. А почему вы об этом спрашиваете? Не завелись ли случайно у вас денежки и не думаете ли поделиться ими со мной? Что же, валяйте! Клянусь собакой, это было бы как нельзя более кстати».
Он написал письмо и Малиновскому, даже и не подозревая, что именно благодаря ему угодил в ссылку. Ситуация, в которой он оказался, была, видимо, отчаянной, раз уж он решил обратиться за помощью к человеку, который никак не относился к числу его близких знакомых и которого он знал не очень хорошо. Однако Малиновский был депутатом, а потому имел возможность ему помочь. Сейчас Сталину было уже не до гордости и не до того, чтобы пытаться казаться сильным человеком. «Здравствуй, друг. Неловко как-то писать тебе, но приходится. Кажется, никогда не переживал такого ужасного положения. Деньги все вышли, начался какой-то подозрительный кашель в связи с усилившимися морозами (37 градусов холода), общее состояние болезненное, нет запасов ни хлеба, ни сахару, ни мяса, ни керосина (все деньги ушли на очередные расходы и на одеяние с обувью). А без запасов здесь все дорого: хлеб ржаной 4 коп. фунт, керосин 15 коп., мясо 18 коп., сахар 25 коп. Нужно молоко, нужны дрова, но… деньги, нет денег, друг. Я не знаю, как проведу зиму в таком состоянии… У меня нет богатых родственников или знакомых, мне положительно не к кому обратиться, и я обращаюсь к тебе, да не только к тебе – и к Петровскому, и к Бадаеву. Моя просьба состоит в том, что если у социал-демократической фракции до сих пор остается “Фонд репрессированных”, пусть она, фракция, или лучше бюро фракции выдаст мне единственную помощь хотя бы рублей в 60. Передай мою просьбу Чхеидзе и скажи, что и его также прошу принять близко к сердцу мою просьбу, прошу его не только как земляка, но главным образом как председателя фракции. Если же нет больше такого фонда, то, может быть, вы все сообща выдумаете что-нибудь подходящее. Понимаю, что вам всем, а тебе особенно – некогда, нет времени, но, черт меня подери, не к кому больше обращаться. А околеть здесь, не написав даже одного письма тебе, – не хочется. Дело это надо устроить сегодня же, и деньги переслать по телеграфу. Потому что ждать дальше – значит голодать, а я и так истощен и болен. Мой адрес знаешь: Туруханский край Енисейской губернии, деревня Костино. Иосиф Джугашвили». В постскриптуме Сталин добавил, что, несмотря на отчаянное положение, в котором оказался, он продолжает размышлять и хочет работать над национальным вопросом: «Мне пишет Зиновьев, что статьи мои по “национальному вопросу” выйдут отдельной брошюрой, ты ничего не знаешь об этом? Дело в том, что если это верно, то следовало бы добавить к статьям одну главу (это я мог бы сделать за несколько дней, если только дадите знать), а затем надеюсь (вправе надеяться), что будет гонорар (в этом злосчастном крае, где нет ничего, кроме рыбы, деньги нужны как воздух). Я надеюсь, что ты в случае чего постоишь за меня и выхлопочешь гонорар… Ну-с, жду от тебя просимого и крепко жму руку, целую, черт меня дери… Твой Иосиф».
Такими были условия, в которых жили политические ссыльные – а особенно те, у которых не имелось родственников, способных оказать им помощь. Десятого ноября 1913 года – то есть в тот же самый день – Сталин отправил письмо Татьяне Александровне Словатинской (большевичке, с которой он познакомился уже давно и которая была на той вечеринке в Санкт-Петербурге, где Сталина арестовали): «Письмо лежит у меня две недели вследствие испортившейся почтовой дороги. Татьяна Александровна! Как-то совестно писать, но что поделаешь – нужда заставляет. У меня нет ни гроша, и все припасы вышли. Были кое-какие деньги, да ушли на теплую одежду, обувь и припасы, которые здесь страшно дороги. Пока еще доверяют в кредит, но что будет потом, ей-богу, не знаю… Нельзя ли будет растормошить знакомых и раздобыть рублей 20–30? А то и больше? Это было бы прямо спасение. И чем скорее, тем лучше, так как зима у нас в разгаре (вчера было 33 градуса холода). А дрова не куплены в достаточном количестве, запас на исходе. Я надеюсь, если захотите, достанете. Итак, за дело, дорогая. А то “кавказец с Калашниковой биржи” того и гляди пропадет». Татьяна приложила все усилия к тому, чтобы ему помочь, о чем свидетельствует письмо от 12 ноября: «Милая, дорогая Татьяна Александровна, получил посылку. Но ведь я не просил у Вас нового белья, я просил только своего, старого, а Вы еще купили новое, израсходовались, между тем жаль, денег у Вас очень мало. Я не знаю, как отплатить Вам, дорогая, милая-милая». Двадцатого ноября, однако, он шлет ей письмо, полное отчаяния. «Милая. Нужда моя растет по часам, я в отчаянном положении, вдобавок еще заболел, какой-то подозрительный кашель начался. Необходимо молоко, но… деньги, денег нет. Милая, если добудете денежки, шлите немедля телеграммой. Нет мочи ждать больше».
Седьмого декабря 1913 года настроение у Сталина было, похоже, уже получше. В письме, отправленном в Австрию «господину Радомысльскому», он, касаясь вопросов внутрипартийной борьбы, написал: «Рад, что разрыв во фракции произошел теперь, а не полгода назад: теперь никому из мыслящих рабочих не покажется разрыв неожиданным и искусственным». Такое боевое настроение было у Сталина даже в ситуации, когда он сам жил на грани почти полной нищеты. Через два-три дня он написал тому же адресату: «В своем письме от 9/XI пишете, что будете присылать мне мой “долг” по маленьким частям. Я бы хотел, чтобы Вы их прислали возможно скоро, по каким бы маленьким частям ни было. (Если деньги будут, шлите прямо на меня в Костино.) Говорю это потому, что деньги нужны до безобразия. Все бы ничего, если бы не болезнь, но эта проклятая болезнь, требующая ухода (т. е. денег), выводит из равновесия и терпения. Жду. Как только получу немецкие книги, дополню статьи и в переработанном виде пошлю… Ваш Иосиф».
Положение, в котором оказался Сталин, еще больше ухудшится благодаря стараниям Малиновского: в марте 1914 года Сталина перевезут в Курейку – маленькую рыбацкую деревушку, находящуюся в Заполярье, – и полицейский надзор за ним станет еще более тщательным.
Первое время Сталин жил в одной комнате со Свердловым – будущим председателем Всероссиийского Центрального Исполнительного Комитета. Они друг с другом не ужились. Сталин – грубоватый, замкнутый, неряшливый и неотесанный – был далек от того, чтобы стать для Свердлова любезным соседом. «Парень хороший, но слишком большой индивидуалист в обыденной жизни», – написал Свердлов о Сталине одному из своих друзей. В конце мая они разъехались и стали жить отдельно. Свердлов тогда с огорчением написал: «Со мной товарищ. Но мы слишком хорошо знаем друг друга. Притом же, что печальнее всего, в условиях ссылки, тюрьмы человек перед вами обнажается, проявляется во всех своих мелочах. Хуже всего, что только со стороны “мелочей жизни” и виден. Нет места для проявления крупных черт. С товарищем теперь на разных квартирах, редко и видимся». Такое отсутствие взаимопонимания оказалось тем более вредоносным, что эти два человека были в Курейке единственными политическими ссыльными. Свердлова затем перевели в другую деревню, и Сталин остался в Курейке один. Несмотря на несходство характеров этих двух революционеров, Сталин поддерживал контакт со Свердловым в интересах их общего дела. Он встречался также и с другими своими товарищами по партии, находящимися в ссылке, – как, например, со Спандаряном, с которым он поддерживал дружеские отношения вплоть до смерти последнего.
Ссыльные жили в небольших домах и были отделены друг от друга десятками и даже сотнями километров пустынной местности, земля в которой была скована вечной мерзлотой. В течение долгой зимы, которая длилась обычно около девяти месяцев, столбик термометра то и дело опускался до отметки –50 °С. В этих крайне тяжелых условиях Сталин в конце концов адаптировался к новой жизни и сблизился с местными обитателями, принадлежавшими к северной народности, которая называлась «остяки». В условиях очень холодного климата эти люди существовали в основном за счет охоты и рыбной ловли. В течение многих месяцев Сталин жил, как и они, в хижине типа «иглу». Со временем появится легенда, изображающая его как друга бедняков, который помог им построить дом, общался с ними, жил их жизнью, ловил, как и они, рыбу в Енисее. Впоследствии в Курейке создадут музей, в котором будут находиться экспонаты, относящиеся к пребыванию Сталина в этом Богом забытом месте с 1914 по декабрь 1916 года.
Во время пребывания Сталина в ссылке он смог написать статью «О культурно-национальной автономии», которую затем отправил для опубликования за границу при помощи Аллилуева. Не имея никаких известий относительно того, как эта статья была воспринята, он в 1914 году написал ироническое письмо Зиновьеву в Краков. «Новость: Сталин послал в “Просвещение” большую-пребольшую статью “О культурно-национальной автономии”. Статья, кажется, ладная. Он думает, что получит за нее порядочный гонорар и будет таким образом избавлен от необходимости обращаться в те или иные места за деньгами. Полагаю, что он имеет право так думать. Кстати: в статье критикуется брошюра Кострова (на грузинском языке) в связи с общими положениями культур-автономистов». Он пытался также во что бы то ни стало изучить иностранные языки. Двадцать седьмого февраля 1914 года он написал некоему Г. Белинскому, проживающему в тринадцатом округе Парижа: «По слухам, в Париже существует “Общество интеллектуальной помощи русским ссыльным”, а Вы, оказывается, состоите его членом. Если это верно, прошу Вас прислать мне франко-русский карманный словарь и несколько №№ какой-либо английской газеты. […] Сведения обо мне, если они Вам понадобятся в связи с присылкой книг, можете получить у Ю. Каменева, коему, кстати, шлю свой сердечный привет. Административно-ссыльный – Иосиф Джугашвили». Сталину также удалось во время своего пребывания в ссылке достать трактат Макиавелли «Государь», и он внимательно его прочел.
Все еще находясь в ссылке в Курейке, Сталин узнал о начале Первой мировой войны. Ни в одном из его писем не отражена реакция на это важнейшее событие. В тот – 1914 – год его материальное положение, похоже, стабилизировалось, и состояние его здоровья сразу же улучшилось. Ему как никогда раньше захотелось изучить французский и английский языки. В письме от 20 мая 1914 года, адресованном Зиновьеву (на его настоящую фамилию «Радомысльский»), находившемуся в Австрии, Сталин просил, как обычно, книги и «какой-либо (общественный) английский журнал (старый, новый, все равно – для чтения, а то здесь нет ничего английского, и боюсь растерять без упражнения уже приобретенное по части английского языка)».
В том же 1914 году он написал одному своему товарищу о положении большевиков в России. В этом письме чувствуется, что его страсть к внутрипартийной борьбе еще больше усиливалась от того, что он не мог принимать в этой борьбе непосредственного участия. Однако его моральное состояние, похоже, было хорошим, да и настроение тоже. «Целую тебя в нос, по-эскимосски. Черт меня дери. Скучаю без тебя чертовски. Скучаю – клянусь собакой! Не с кем мне, не с кем по душам поболтать…».
В феврале 1915 года Сталин отправился в село Монастырское, чтобы встретиться там со Спандаряном. Он написал при этом находящемуся в Швейцарии Ленину письмо и раскритиковал в нем Кропоткина, Плеханова и западную социал-демократию: «Мой привет Вам, дорогой Ильич, горячий-горячий привет! Привет Зиновьеву, привет Надежде Константиновне! Как живете, как здоровье? Я живу, как раньше, хлеб жую, доживаю половину срока. Скучновато, да ничего не поделаешь. А как Ваши дела-делишки? У Вас-то, должно быть, веселее… Читал я недавно статьи Кропоткина – старый дурак, совсем из ума выжил. Читал также статейку Плеханова в “Речи” – старая неисправимая болтунья-баба! Эхма… А ликвидаторы с их депутатами – агентами вольно-экономического общества? Бить их некому, черт меня дери! Неужели так и останутся они безнаказанными?! Обрадуйте нас и сообщите, что в скором времени появится орган, где их будут хлестать по роже, да порядком, да без устали. […] Ваш Коба. P. S. Тимофей просит передать его кислый привет Геду, Самба и Вандервельду на славных, хе-хе, постах министров».
Отрывок из письма Сталина Ленину, написанного в феврале 1915 года
Агрессивный и деспотичный характер Сталина наглядно проявился во время этой ссылки, когда трудности и лишения, казалось, еще больше ожесточили его: это видно по его представлению о том, каким образом следует бороться с теми, кто не разделяет его политических взглядов. Спандарян, вместе с которым он писал это письмо, поддерживал, по всей видимости, его воззрения.
В этот тяжкий период жизни Сталина с ним чаще всего обменивались посланиями Аллилуевы. Они помогали ему, чем могли: писали письма и присылали вещи. Сергей Аллилуев также переправил ему деньги, полученные из партийной кассы взаимопомощи. От их переписки сохранилось только одно письмо, которое Сталин написал Ольге Аллилуевой 20 ноября 1915 года. «Очень-очень Вам благодарен, глубокоуважаемая Ольга Евгеньевна, за Ваши добрые и чистые чувства ко мне. Никогда не забуду Вашего заботливого отношения ко мне! Жду момента, когда я освобожусь из ссылки и, приехав в Петербург, лично поблагодарю Вас, а также Сергея за все. Ведь мне остается всего-навсего два года. Посылку получил. Благодарю. Прошу только об одном – не тратиться больше на меня: Вам деньги самим нужны. Я буду доволен и тем, если время от времени будете присылать открытые письма с видами природы и прочее. В этом проклятом крае природа скудна до безобразия: летом река, зимой снег, это все, что дает здесь природа, и я до глупости истосковался по видам природы хотя бы на бумаге. Мой привет ребятам и девицам. Желаю им всего-всего хорошего. Я живу, как раньше. Чувствую себя хорошо. Здоров вполне, должно быть, привык к здешней природе. А природа у нас суровая: недели три назад мороз дошел до 45 градусов. До следующего письма. Уважающий Вас Иосиф».
Время шло, Сталин новых статей больше не писал. На его вышеупомянутую статью никто никак не отреагировал. Двадцать пятого февраля 1916 года в письме, направленном в большевистский центр за границей и доставленном при помощи Инессы Арманд, Сталин поинтересовался, какова судьба этой статьи. Письмо было адресовано некой мадемуазель Эмили Мегрос с просьбой передать его госпоже Поповой, проживающей в городке Лютри, расположенном неподалеку от Лозанны. «Кстати, напиши мне, пожалуйста, какова судьба статьи К. Сталина “о культурно-национальной автономии”, вышла ли она в печать, а может быть, и затерялась где-нибудь? Больше года добиваюсь и ничего не могу узнать. Пошли мне открытку с весточкой о статье. […] Твой Иосиф».
Отрывок из письма Сталина Ольге Аллилуевой, написанного в ноябре 1915 года
Эта статья, по-видимому, и в самом деле где-то затерялась: она так никогда и не была опубликована.
Четырнадцатого декабря 1916 года Сталин был отправлен по этапу в Красноярск: заключенных стали призывать в армию. Однако его там освободили от воинской повинности по причине того, что его левая рука плохо сгибалась и разгибалась в локтевом суставе. Двадцатого февраля он покинул Красноярск и направился в Ачинск: ему разрешили жить там до окончания срока ссылки.
Этот городишко (в 1938 году в нем создадут музей, посвященный сибирской ссылке Сталина) находился на Транссибирской железнодорожной магистрали, и из него можно было доехать на скором поезде до Петрограда за четверо суток. Лев Каменев и его жена Ольга тоже жили там в качестве ссыльных, и Сталин частенько захаживал к ним во время своего пребывания в этом городе. На устраиваемых ими вечеринках он обычно помалкивал и почти не вмешивался в разговор. Если же он все-таки вмешивался, Каменев его тут же с презрительным видом перебивал, в результате чего Сталин еще больше замыкался в себе и курил свою трубку, не открывая больше рта. Ленин по-прежнему замышлял устроить Сталину и Свердлову побег и даже провел по этому поводу в начале 1917 года заседание Центрального Комитета партии. Чуть раньше он прислал Сталину 120 рублей.
Однако случилось так, что в России – без реального участия большевиков и даже неожиданно для них – в феврале 1917 года началась революция. Началась она с массовых волнений в Петрограде, вызванных войной и сопряженными с нею лишениями. Столицу потрясли демонстрации и забастовки. Солдаты отказались стрелять в толпу. Царь отрекся от престола, и 2 марта к власти пришло Временное правительство, созданное под эгидой Государственной Думы и возглавляемое князем Львовым. Политические ссыльные начали возвращаться домой. Восьмого марта Сталин, Каменев и другие ссыльные, отправив приветственную телеграмму Ленину, сели на поезд, направляющийся в Красноярск. Во время этой поездки их приветствовали на вокзалах толпы ликующих людей, которые распевали «Марсельезу». Поезд прибыл в столицу 12 марта.
Вот таким образом Сталин начал занимать свое место в Истории.