I

Настала осень, стали часто перепадать дожди, и холодные туманы изо дня в день покрывали склоны и ущелья хребта Цива. Большая бурая медведица поняла, что пора ей подумать о берлоге, где она проведёт суровое и голодное зимнее время.

Никаких плодов и ягод уже в лесу не было, буковые орешки осыпались и смешались с почвой, остаток их грабили суетливые сойки; исчезла сочная трава, огрубели нежные корешки, пропали жуки и козявки, до которых большие охотники медведи, — словом, наступает голодная пора.

Умная медведица знала, что зимнюю спячку лучше переносит зверь хорошо упитанный, отъевшийся, покрытый толстым слоем сала, которое и греет его и, незаметно для него самого питает в течение нескольких месяцев зимы. Поэтому наша Топтыгина как следует откормилась осенью орехами, грушами, шишками и другими плодами, — стала жирной и толстой.

Она нашла громадную поваленную ветром липу, под вывороченными её корнями в яму нагребла лапами сухой травы, листьев и мха, завалила со всех сторон буреломом, и в начале ноября устроилась в этой берлоге на всю зиму.

Лежит медведица в своей тёплой берлоге, а кругом её засыпал снег. От этого в берлоге стало ещё теплее. Никто и не догадается, что в этой снежной куче спокойно спит огромный зверь. Только над её головой, от горячего дыханья медведицы, снег оттаял, получилась узенькая щель и оттуда из берлоги пробивается лёгкая струйка тёплого воздуха, заметная только опытному глазу охотника.

В начале февраля у медведицы родились двое крошечных, величиной чуть больше котёнка, слепых медвежонка. Оба были серенькие, шерсть у обоих совсем короткая, только у одного из них на горле был беленький ошейник, а у другого его не было.

Маленькие зверьки после рождения не издали ни звука, молчаливо лежали, пока мать их облизывала и сушила своим языком, а затем прижались к её груди и спокойно проводили день за днём в тепле и темноте. Долго длилась для них эта ночь.

Наконец, к середине марта солнце стало сильнее нагревать землю, снег весь почти оттаял, медвежата подросли, шерсть у них запушилась, и они уже томились в своей тесной и душной берлоге, куда свободно стали проникать ласкающие лучи солнца. Глаза у них давно открылись, и оба зверька начали баловаться, то отпуская лапкой пощёчину, то в шутку вцепляясь в горло друг другу.

Всюду на проталинах показалась нежная зелёная травка, на деревьях стали распускаться набухшие почки, из земли выпирали толстые молодые корешки, чёрный дрозд радостно и громко свистел, появились разные другие птицы. Пришла весна.

Медведица с детьми вышла из берлоги, совершила с ними первую недалёкую прогулку, а на ночь опять вернулась в свой тёплый дом. Медвежата после прогулки отлично спали, ещё лучше кушали, жадно глотая, с причмокиванием и сопением, жирное молоко матери, но утром их неудержимо тянуло в лес, и они едва дождались, когда мать опять пошла с ними на прогулку.

Так потянулись новые для маленьких зверьков дни. Постепенно мать уходила с ними всё дальше и дальше, иной раз они не возвращались даже на ночь в берлогу, проводя ночь где-нибудь в пещере, под скалою, в густых зарослях или под вывороченным бурею пнём. Наконец они бросили окончательно берлогу и спустились со своей горы ниже, в долину, где травы и питания было больше.

Медведица научила их переворачивать камни, под которыми всегда можно найти разных жуков, мокриц, сороконожек, разворачивать муравейник и слизывать языком кисленьких муравьёв и их яйца, жевать толстые сахаристые корешки и ароматную молодую травку. А один раз мать нашла на старой липе целый улей диких пчёл, и они тогда вволю накушались душистого меда. Правда, пчёлы искусали сильно их нежные носы и лапки, медвежата визжали от боли, но всё же мёд им так понравился, что, несмотря на боль и раны, они готовы были снова полакомиться сладким мёдом. Но главною пищею для медвежат пока всё ещё было молоко матери, а для неё — разная трава, от которой даже зубы у неё были зелёные.

Медвежата ещё не знали, сколько хороших вещей будет для них в лесу со временем: земляника, малина, калина и смородина, любимая дикая черешня, затем алыча, груши и яблоки, шишки, кизил и лесные орехи, а там поспеют каштаны, жёлуди, буковые орешки... Не знали этого, конечно неопытные зверьки, но уже чувствовали и понимали, что в лесу они найдут всё, что нужно медведю, и крепко полюбили свой густой, тенистый лес.

Однажды, — это было в начале мая — медведица напала на одной лесной полянке на целую заросль сочного молодого бурьяна и с довольным сопением обсасывала его вкусные корешки и стебли. Медвежата тут же играли, визжа забирались на деревья, один догонял другого, бил его лапами и хватал зубами за коротенький хвост...

В это время недалеко от них проходил лесник Коте с двумя сельчанами. Он должен был отпустить им на сруб большую липу, из которой они хотели себе сделать давильню для винограда. Шли они молча, неслышно ступая по земле кожаными поршнями, выбирая подходящее дерево, как вдруг до их тонкого слуха донёсся шум от возни медвежат и чавканье медведицы. Они тотчас остановились. Коте снял с плеча берданку, его спутники вынули из ножен кинжалы.

Тихонько подобрались они к полянке, Коте прицелился и выпалил из ружья. От грома выстрела медвежата, сломя голову, бросились бежать неуклюжим галопом и один за другим быстро взобрались на ближайшее толстое дерево. Там они плотно прижались друг к дружке на большом суку и с ужасом увидели, что их мать лежит без движения на земле, а около неё стоят три каких-то невиданных ими высоких зверя.

Убедившись, что медведица убита наповал, Коте с товарищами подошёл к дереву, где запрятались маленькие мишки, и несмотря на их пронзительный громкий крик, несмотря на то, что они отчаянно царапались и кусались, люди стащили их с дерева, перевязали им морды и лапы верёвками и бросили тут же под деревом. Напуганные до смерти всем случившимся, не понимая, что такое с ними происходит, бедные пленники, крепко связанные людьми, жалобно стонали, лёжа на земле.

А люди в это время возились около медведицы,, сдирая с неё шкуру. Сама она была так худа, что Коте решил бросить её тощее мясо и взять с собою только прекрасную пушистую тёмно-бурую шкуру.

К вечеру Коте со спутниками добрался до своего домика в маленькой безыменной дёревушке недалеко от Гомбори в одном из ущелий, отходящих от Цив-Гомборского хребта. Один нёс шкуру убитой медведицы, двое других — перевязанных медвежат.

Выскочили из дома жена Коте, сын его девятилетний Отар, дочка Русудана — все стали разглядывать маленьких пленников, трогать их пушистую шкурку.

II

Коте, с помощью Отара, надел на медвежат снятые с собак ошейники, привязал их под навесом цепью к столбу, а сынишка притащил им соломы и большую джамку (плоскую глиняную чашку) густого буйволиного молока. Проголодавшиеся зверьки быстро сообразили, как пользоваться угощением. Едва Отар ткнул их мордою в чашку, они облизали себе губы красным язычком, а затем сами с довольным урчанием вылакали всё молоко. Кусаться они уже не пытались, поняв своё бессилие перед человеком, а только робко отодвигались задом от подходивших к ним людей.

Мать подала отцу скромный ужин, дети уселись рядом, и Коте рассказал им, как убил медведицу и захватил медвежат.

— Что же ты с ними теперь будешь делать,, отец? — волнуясь спросил Отар.

— А вот завтра запрягу арбу да повезу их в Гомбори. За шкуру возьму не меньше червонца, да столько же за медвежат. Духанщик Китес с радостью возьмёт их, подкормит и перепродаст в Тифлис.

— Нет, отец, нет! — закричал Отар. ― Не продавай их, оставь их себе, ведь они такие хорошенькие... Китес убьёт их... Жалко!

У Отара даже слёзы на глазах выступили, так просил он отца оставить маленьких медведей. Мальчик весь раскраснелся и не отставал от отца.

— Ну, хорошо, — наконец, согласился Коте. — Я оставлю тебе пока... одного, а там увидим. Выбери его сам.

Мальчик долго не мог заснуть в эту ночь. Ему всё снились мохнатые маленькие звери, и волновала мысль, какого медвежонка выбрать.

Чуть стало светать, Отар вскочил с постели, взял у матери молока, краюшку чурека, накрошил его в джамку и пошёл кормить своих друзей.

Оба медвежонка в обнимку спали, плотно прижавшись друг.к другу. Но когда подошел Отар, они сладко зевнули, потянулись, и один из них сам стал направляться к мальчику. Другой продолжал лежать. Первый был серебристо-серого цвета с белым ошейником на горле, другой — тёмный, одноцветный. Отар погладил по спине подошедшего медвежонка, который жадно стал лакать молоко и есть мочёный хлеб.

— Ты будешь моим, — прошептал мальчик. Таким образом, выбор был сделан — Белый Ошейник остался у Отара.

Прошёл почти месяц. Первое время медвежонок немного скучал, жалобно повизгивал, видно, вспоминал брата и ужасный день, когда он потерял свою мать. Но скоро он успокоился и крепко сдружился с Отаром. Мальчик один кормил его, переменял ему воду, приносил свежей соломы на подстилку, а когда поспела душистая земляника, когда налилась ароматногорькая дикая черешня — Отар бегал за ними в лес и приносил целыми корзинками эти лакомства своему любимцу. Иногда Отар с товарищами — деревенскими мальчиками — брал на цепи медвежонка и уходил с ним на прогулку в лес. Мальчики плотным кольцом окружали Мишку, чтобы охранить его при проходе деревни от назойливых деревенских собак, которые с остервенением облаивали медвежонка и пугали мохнатого трусишку. Но когда вся компания приходила в лес, с Мишки снимали цепь, и он весело бегал на полной свободе, взбирался на деревья, боролся с ребятками, жевал травку, находил под камнями насекомых, ловил муравьев, тряс всякое фруктовое дерево и с наслаждением, громко чавкая, кушал шишки, красный шиповник и другие плоды.

Во дворе Белый Ошейник находил много для себя нового. Его, например, очень заинтересовали куры и цыплята. Иной раз он по часу лежал неподвижно у своего столба, внимательно следя маленькими чёрными глазками за какой-нибудь курицей, которая копошилась вблизи. И если неосторожная хохлатка, обманутая его неподвижностью, чересчур близко подходила к медвежонку, — он быстро хватал её лапой. Перья летели во все стороны, и курица, с громким кудахтаньем, едва вырывалась из Мишкиных объятий. А двух маленьких цыплят он задавил насмерть.

Когда дворовые собаки подбегали к нему или щенки пытались с ним заигрывать, он пятился задом куда-нибудь в угол, садился, принимал угрожающий вид и с визгом награждал пощёчинами слишком близко подошедших собак.

Но Отар мог делать с ним, что угодно. Он ходил за ним без цепи как собака, знал его голос и отвечал на него ласковым ворчаньем, часами лежал с ним рядом, обнимая его неуклюжими лапами... Если бы спросить тогда Отара, кого он больше любит: сестру Русудану или медвежонка, — он, наверное, ответил бы, что Мишку.

III

В середине августа Коте объявил сыну, что отвезёт его в Тифлис, к дяде Вано, торговавшему в Навулуге (окраина Тифлиса) углём, и отдаст в школу.

— А Белый Ошейник? — первым делом спросил Отар.

— Его тоже отвезу в Тифлис и подарю дяде Вано. Он будет жить у него с тобой вместе... Вам скучно не будет...

Успокоился мальчик на этом, уверенный, что у дяди его любимцу будет так же хорошо, как и у них дома.

Скоро Отар, держа на коленях Мишку, сидел в арбе и ехал в Тифлис по хорошо знакомой ему дороге. Много раз, помогая отцу, он возил по ней туда угли на склад дяди Вано или яблоки из Гомбори.

Стояли жаркие августовские дни, невыносимые для буйволов. Ехали поэтому ночью, и только подъезжая к самому Тифлису, от Орхеви пришлось захватить часть солнечного дня. Белый Ошейник всю дорогу держал себя молодцом, но тут тифлисский зной, видимо, стал раздражать медвежонка, он тяжело дышал, разевая свою маленькую пасть, жажда его мучила, он не находил себе места и беспокойно ёрзал во все стороны, нервно мотая головой.

— Подожди, милый, скоро приедем... отдохнёшь... устрою тебя в прохладном сарае, — ласково говорил мальчик и гладил пушистую шкурку своего друга.

А вот и Навулуг.

Заехали во двор, распрягли буйволов, стали разгружаться.

Коте пошёл к Вано, который знал о их приезде и ждал мальчика. Скромные деревенские подарки быстро принимала жена Вано, тётка Нина. Бурдюёчок кахетинского вина, молодой барашек, индейки и куры, яйца и початки молодой кукурузы, корзина лобио и многое другое пришлось по сердцу тётушке. Но когда она узнала, что и медвежонок привезён им в подарок, она громко и откровенно заявила Коте:

— Медведя я не хочу... не могу его держать, что хотите с ним делайте!..

Коте сконфуженно ей возражал что-то тихим голосом, чего не мог расслышать потрясенный словами тётки Отар. На шум вышел во двор дядя, и мальчик с волнением ждал его решения.

Вано рассмеялся, когда узнал, в чём дело, и спокойно сказал:

― Ничего, Нина, не кричи как курица! Медвежонка Коте привёз мне, а не тебе. Забирай  свой лобио, свою кукурузу, барашка и прочее. О Мишке я сам позабочусь!

Растроганный мальчик готов был обнять доброго дядю за его слова и радостно глядел на мохнатого приятеля, который трусливо переминался с ноги на ногу.

Отец пробыл в городе до вечера, а как стало смеркаться — напоил буйволов, запряг арбу и поехал в обратный путь. Перед отъездом он поговорил с Отаром, приказал ему слушаться дядю как отца, заниматься усердно в школе, и завязал ему в платок два рубля серебряной мелочью.

— Деньги эти можешь истратить только в самом крайнем случае, —прибавил отец, — а кормить и одевать тебя будет дядя!..

IV

Занятия в школе ещё не начинались, и пока Отар помогал дяде Вано в его торговле, бегал по его поручениям, а всё свободное время проводил с Белым Ошейником.

Медвежонка устроили в сарае, наполненном мешками с углём. Выходить ему никуда уже не приходилось. Даже во двор нельзя было показаться маленькому зверьку, так как тетка Нина сейчас же начинала кричать и сердиться, говоря, что Мишка пугает её птицу. Плохо сначала было дело и с едою. Когда на другой день по приезде Отар попросил у тётки молока и хлеба, — она сначала рассмеялась, а потом стала ругать мальчика.

— Ты что же это думаешь? Твоего зверя мы ещё молоком кормить будем? Что у нас, деревня, что ли?.. Самим есть нечего, а тут ещё с твоим медвежонком возиться! Можешь собирать остатки от обеда, а больше я ничего не дам.

И стал Отар собирать в свою джамку, которую он привёз из деревни, всякие крошки, объедки и кусочки хлеба, и этим кормить медвежонка. На его счастье, во дворе их помещался ресторанчик. Отар скоро познакомился с сыном хозяина и через него стал получать остатки ресторанной кухни. Белый Ошейник, таким образом, всегда был сыт благодаря своему верному другу.

Дядя Вано относился к Мишке довольно снисходительно, ласкал его даже иногда, но сердился и хмурился, когда медвежонок несколько раз рвал ночью и рассыпал находившиеся от него поблизости мешки с углём. Впрочем, видно было, что медвежонок дяде нравится, так как часто он приводил к сараю разных людей, хвалил им Белый Ошейник, а те его гладили,трогали, иногда даже поднимали с земли на руки.

Уже две недели Отар со своим зверьком жил у дяди. Тяжело было мальчику после деревенской свободы в большом городе! Вся жизнь, всё кругом было для него новое, непривычное и неприятное. Один Белый Ошейник напоминал ему его вольную деревенскую жизнь, родные леса, свободу и простор. И тем горячее любил Отар пушистого медвежонка, часто забирался он к нему в его угольный сарай, сидел с ним рядом, обнимал его мохнатую морду.

Как-то раз дядя послал Отара в город с каким-то поручением. Часа через два мальчик вернулся, первым делом заглянул в сарай, крикнул:

—Здравствуй, Мишо! — И неслышными шагами в своих легких чустах пошёл через комнату к дяде. Тот сидел в лавке и громко спорил с каким-то человеком.

Слова, которые услышал Отар, как громом поразили мальчика, он замер на месте у двери.

— Хорошо, — говорил грубый голос, — завтра я возьму медвежонка, только больше 12 рублей дать не могу: что в нем толку? Пуд мяса — 12 рублей, да шкура 3 рубля, а я же ведь тоже должен заработать?

— Ладно, давай 12... жалко уступать так дёшево, да уж надоел он до чёрта: каждый день из-за него неприятности с женою, —отвечал дядя.

Но последних слов Отар уже не расслышал. Он бегом бросился в сарай, обнял медвежонка и горько заплакал.

— Они тебя хотят убить, мой миленький, мой бедный Мишо... я не дам тебя им! — всхлипывал мальчик, но быстро спохватился: силою с дядей ничего не поделаешь, надо придумать что-нибудь другое поумнее, чтобы спасти жизнь друга.

Он отёр слёзы рукавом, успокоился и вдруг улыбнулся. Маленький упрямый деревенщина составил свой план спасения медвежонка, вышел из сарая и спокойно передал дяде выполненное поручение.

Того, кто купил его друга, уже не было в лавке.

Незаметно для домашних Отар вынес в сарай свой башлычок, куртку и сыромятные поршни, в которых приехал из деревни. Туда же спрятал он пять тёмных чуреков, которые купил на оставленные отцом деньги. Никто по его виду не догадывался о том, что задумал Отар.

После ужина он улёгся, по обыкновению, на своей тахте на балконе. Дядя с женою спали в комнате, и оттуда скоро раздалось их мерное храпение.

Понемногу стихло всё и во дворе. Утомленные дневным трудом и зноем люди быстро заснули. Не спал только Отар.

V

Скоро покажется месяц. Мальчик бесшумно соскочил с постели и осторожно прошёл в сарай. Надел свои поршни и курточку, положил в башлык чуреки и привязал его к себе на спину. Затем он отвязал цепь и, чуть дыша, вывел медвежонка из сарая, прошёл в ворота и очутился на улице. Тёмными улочками он выбрался к полотну железной дороги, подальше от освещённого переезда, перевалил благополучно насыпь и пошёл вдоль Кахетинского шоссе, по которому непрерывною лентою и в ту, и в другую сторону медленно тащились арбы и фургоны.

Не подходя' близко к дороге, мальчик неутомимо шёл шагах в двухстах от неё, бережно держа в одной ручонке цепь, на которой покорно следовал за ним медвежонок, а в другой — крепкую палку, чтобы отбиваться от собак.

Отар зорко следил, чтобы не пропустить поворота на Марткобскую дорогу, и, пройдя Орхеви, вздохнул свободно, оставив людное шоссе и перебравшись на тихий проселок.

Взошёл месяц и осветил дорогу. Отар знал её хорошо, ничего не боялся и спокойно подвигался всё вперед и вперед. Влево блестели огоньки большого Лило, Ахал-Сопели и Марткоби, впереди слышался лай собак в Новониколаевке, через которую лежал его путь. Эту деревню он обошёл слева, перейдя вброд речонку, больше часа поднимался на перевал и, наконец, спустился в долину к Мухравани. Здесь Отар забрался подальше от дороги в кусты, привязал медвежонка, покормил его хлебом, сам поел и отдохнул, лёжа на траве. Только теперь он почувствовал себя и своего друга в полной безопасности. Однако впереди предстояло обходить большую деревню Уджарму со множеством злых собак, которые днём рыщут кругом селения и непременно на него наткнутся. Надо поэтому до рассвета пробраться за Уджарму. Мальчик снова поднялся и быстро пошёл со своим мохнатым другом.

Уже на рассвете он благополучно миновал страшную Уджарму, обойдя её значительно левее, через колючие заросли кустарника и бурьяна.

Он снова на шоссе, но здесь оно почти безлюдно в этот час. Никто ему не повстречался до самого подъёма на перевал, на который он ловко взобрался по сокращённым тропинкам. Миновали знаменитые развалины старинной крепости, некогда защищавшей выход из ущелья Иоры. Внизу серебрится блестящая лента реки, кругом — тенистый лес, могучие дубы, деревья, украшенные яркими плодами, кусты боярышника, калины, шиповника.

Начинается длинный спуск в долину, к реке.

Услышав вдали скрип арб и заунывную песню погонщиков, Отар быстро шмыгнул со своим четвероногим спутником в лес налево, чтобы не попадаться на глаза людям.

Белый Ошейник, забравшись в тенистую прохладу леса, будто переменился: он тянется мордою к кустам, принюхивается, вдруг поднимается на задние лапы и тянется на цепи от Отара. С трудом вытащил его мальчик на лесную полянку и в изнеможении опустился у тенистого приземистого дуба.

— Тут мы отдохнём, мой маленький мохнатка... ты устал, бедняга... ничего... скоро придём домой, ― нежно ласкал медвежонка Отар, а Белый Ошейник самодовольно урчал и тыкал мордою в мальчика, лизал ему руки и лицо, — казалось, благодарил за спасение своей жизни, радовался лесному приволью... Но вслед за этим он опять тянулся мордой в сторону, опять принюхивался и как бы всматривался в лесную чащу. Он так натягивал цепь и рвался, что у Отара отчаянно болела рука.

— Ну, иди, погуляй, мой хороший... побегай, а потом — опять в путь. .. — сказал мальчик и спустил медвежонка с цепи.

Пушистый комок, неуклюже переваливаясь, рысцой протрусил по полянке, подошёл к кустам, потом вернулся, ловко обхватил дуб, под которым лежал Отар, четырьмя лапами, как человек, и быстро взобрался на него. Там он уселся на большой сучковатой ветке и принялся уписывать жёлуди, аппетитно причмокивая. Затем он спустился на землю и, то поднимаясь на задние лапы и осматриваясь, то идя на четырёх, принялся обследовать окрестные кусты и деревья. Около усыпанного чёрно-красными ягодами боярышника Белый Ошейник поднялся на задние лапы, передними пригибал к себе ветки и скусывал себе прямо в рот терпкие ягоды... Потом опять подошёл к Отару и снова лизал ему руки и лицо.

— Милый мой, хороший, — шептал мальчик — Скоро будем дома, там уже никто тебя не обидит.

Белый Ошейник довольно урчал, потом повернулся и пошёл через полянку. Возле кустов он остановился, оглянулся, посмотрел на мальчика и исчез в зарослях.

— Мишо, Мишо... назад! Куда ты? Назад! ― громко закричал Отар в испуге.

В чаще раздался хруст ветвей, Белый Ошейник высунул морду из кустов, но не подошёл к мальчику.

― Мишо! Мохнатка! Ко мне... сюда!..

Отар бросился к своему любимцу, но медвежонок снова исчез, на этот раз безвозвратно...

Долго бегал по лесу мальчик, долго звал он своего друга — вс напрасно!.. Белый Ошейник как в воду канул.

Отар смутно понял, что вольный зверь не захотел больше неволи, что лес разбудил в нм дремавшее чувство свободы, вернул его снова в семью зверей и вольной природы.

Высоко стояло солнце, когда мальчик убедился, что его друг потерян им окончательно. Он снова зашагал по пыльному шоссе. Его нагнал знакомый фургонщик из Гомбори.

— Садись, Отарик... подвезу...

Под вечер он был дома и, со слезами на глазах, рассказал отцу подробно все происшествие.

— Не плачь, сынок! — сказал Коте. — И зверю тоже свобода дороже жизни. Хотя очень любил тебя твой Белый Ошейник, но воля ему милее... Не плачь, Отарик!..