Мы еще съ вечера, по совѣту хозяина гостинницы, — онъ же и городской голова Цетинья, — послали телеграмму въ Рѣку, чтобы намъ приготовили тамъ лодку для прогулки по Скутарійскому озеру или «Скадрскому блату».

Пишу «телеграмму» и самъ не вѣрю себѣ. Черная-Гора, Цетинье, «башня головъ», — и вдругъ телеграфъ! Что-то такое совсѣмъ не подходящее одно къ другому, но тѣмъ не менѣе, — увы! — и телеграфъ, и шоссе, и театръ, и гимназія, и женскій институтъ, все уже теперь къ услугамъ юнаковъ Берды и Кривошіи, можно сказать, на-дняхъ еще не вѣдавшихъ никакихъ другихъ учрежденій, кромѣ ятагана и пистолетовъ.

Туриста съ романтическими вкусами, разсчитывавшаго на однѣ козьи тропы да верхового вони, это немного разочаровываетъ, но зато сильно облегчаетъ и дѣлаетъ гораздо покойнѣе его путешествіе, а особенно съ дамою.

Въ Рѣку тоже ведетъ шоссе, по которому и покатила наша коляска. Отъ Цетинья приходится сбѣгать все внизъ, поэтому и коньки наши, и нашъ извозчикъ въ особенно игривомъ настроеніи духа. А тутъ еще ясный голубой день, прохлада подъ тѣнью скалъ, на душѣ невольно дѣлается беззаботно и весело. Горы здѣсь все-таки нѣсколько зеленѣе, чѣмъ въ Нѣгошахъ. Молодой березнякъ, дубнякъ, грабъ, букъ, кусты «держи-дерева» одѣваютъ курчавою темнозеленою шерстью скалистые черепа этихъ известковыхъ горъ. По словамъ П. А. Ровинскаго, Черногорія была прежде вся покрыта густыми сплошными лѣсами, по которымъ собственно и прозвали ее «Черною-Горою». Есть надежда, что лѣса эти опять поднимутся по старому при строгомъ вниманіи къ нимъ княжескаго правительства. Молодые лѣски между Цетиньемь и Нѣгошами выросли уже на глазахъ Ровинскаго, который засталъ на мѣстѣ ихъ только голый камень. Мы ѣдемъ все время въ горахъ и скалахъ; среди нихъ то-и-дѣло попадаются такія же круглыя провалья, напоминающія кратеры, какъ и на дорогѣ изъ Нѣгошей. На двѣ одной такой котловинки, обращенной въ поле, мелкими разноцвѣтными голышами выложены буквами громаднаго размѣра имена какого-то Душана Станковича и другихъ хозяевъ этой крошечной землицы. Черногорцы, черногорки встрѣчаются поминутно, и всѣ пѣшіе, и всѣ почти, къ удивленію моему, подъ зонтиками, даже мужчины, а зонтики, конечно, австрійско-жидовскаго издѣлія; это совсѣмъ неожиданная для меня подробность въ домашнемъ бытѣ народа-героя. Идутъ они, конечно, не по шоссе, описывающему безконечные многоверстные зигзаги вокругъ всякаго выступа горы, а напрямикъ, черезъ пропасти и скалы, по издревле пробитымъ пѣшимъ тропкамъ и вырубленнымъ въ скалахъ ступенькамъ, легко, проворно, весело, не замѣчая ни подъема, ни спусковъ, словно слетая и взлетая на какихъ-то невидимыхъ крыльяхъ; такъ привыкли они съ дѣтства къ этимъ горнымъ странствованіямъ, такъ сильны и неутомимы ихъ стальные мускулы. Мужчины большею частью въ длинныхъ тяжелыхъ струнахъ, перекинутыхъ чрезъ плечо подобно шотландскимъ плэдамъ, въ цвѣтныхъ курткахъ, расшитыхъ снурами и золотомъ, въ неизмѣнныхъ своихъ плоскихъ и круглыхъ «Капицахъ» на головѣ, всѣ рослые, ловкіе, красивые, старики и молодежь. Черногорскія женщины, напротивъ того, приземисты, некрасивы и какъ-то скучны и староваты на видъ; у каждой непремѣнно на головѣ какая-нибудь ноша; удалые воины Черной-Горы въ этомъ отношеніи не далеко ушли отъ лезгина и чеченца; у нихъ женщина исполняетъ самыя тяжелыя полевыя и домашнія работы и играетъ подчасъ роль вьючнаго животнаго; въ военное время этотъ двуногій обозъ служилъ до послѣднихъ лѣтъ единственнымъ средствомъ продовольствія воюющихъ и единственнымъ ихъ госпиталемъ и перевязочнымъ пунктомъ. Слѣды хроническаго утомленія отъ непосильной работы замѣтны поэтому чуть не на каждой пожилой черногоркѣ. Кромѣ того, онѣ одѣваются въ дорогу довольно грязно, сберегая хорошія платья въ своихъ узлахъ для праздника, на который они спѣшатъ, а этотъ темный заношенный нарядъ ихъ дѣлаетъ ихъ фигуры еще болѣе неказистыми рядомъ съ всегда разодѣтыми, всегда веселыми и праздными не только черноволосыми, но и сѣдоусыми юнаками. Даже дѣвушки кажутся слишкомъ блѣдными и плоскими, мало подходящими къ типу горныхъ красавицъ, всегда живущихъ на вольномъ воздухѣ и бѣгающихъ по скаламъ какъ дикія козы. Не понимаешь, какъ же родятся отъ такихъ матерей эти рослые красавцы-богатыри. Зато женщины Черной-Горы цѣломудренны, какъ сама Веста; вы увидите это даже по лицамъ ихъ, скромнымъ, покорнымъ, безъ всякаго лукавства и кокетства. Правда, трудно и не быть здѣсь цѣломудренной, когда за малѣйшій проступокъ противъ заповѣди цѣломудрія, за малѣйшую попытку любовнаго романа, — бѣднягѣ грозитъ скорая и рѣшительная расправа тутъ же на мѣстѣ пистолетомъ или ятаганомъ ея благовѣрнаго.

Черногорцы очень привѣтливы и общительны съ чужестранцами. Кто ни встрѣтится, всѣ вѣжливо кланяются, всѣ провожаютъ васъ радушнымъ: «добра ни срѣтя!» и всѣ непремѣнно заговариваютъ если не съ вами, то съ вашимъ кучеромъ. Появленіе посторонняго человѣка, европейца въ штатскомъ платьѣ, а ужъ особенно дамы въ шляпкѣ, въ этой глухой пастушечьей пустынѣ, населенной средневѣковыми воинами, бросается въ глаза какъ огонь въ темную ночь и возбуждаетъ въ простодушныхъ обитателяхъ горъ самое живое и вполнѣ понятное любопытство. Слово «руссъ» производило на этихъ добрыхъ людей впечатлѣніе какого-то радостнаго удивленія, они сочувственно улыбались и кланялись намъ, бормотали неизмѣнное «бога ми!» и долго потомъ оглядывались на насъ недоумѣвающимъ взглядомъ.

* * *

Добрско-сёло смотритъ маленькимъ городкомъ на днѣ своей глубокой котловины, обставленной кругомъ горами, а мы смотримъ на его краснокрышіе двухъэтажные домики съ высоты своего шоссе, что лѣпится по скалистымъ выступамъ этихъ каменныхъ громадъ, словно съ крыльевъ птицы. Круглая плодородная долина вся въ кукурузникахъ, въ поляхъ ржи и картофеля; красиво выстроенная церковь святой «Петки» поднимается среди довольно большихъ каменныхъ домовъ селенія, а въ нѣсколькихъ саженяхъ отъ нея, у самаго подножія горы, цѣлый живописный монастырь, во имя Успенія Богородицы, — «Добрска келья», какъ его зовутъ черногорцы; въ монастырѣ этомъ раньше было постоянное пребываніе цетинскихъ митрополитовъ. Тамъ между прочимъ и погребенъ владыка Савва Очиничъ.

Гора Доброштакъ охватываетъ слѣва котловину Добрска-сёла, Вертличка — справа. Отвѣсные обрывы скалъ нависаютъ надъ дорогою при каждомъ ея поворотѣ. На той сторонѣ отъ насъ черезъ ущелья горы Вертлички спускается по страшнымъ кручамъ дерзкими головоломными зигзагами старая цетинская дорога въ Рѣку. Въ 1690 году на этой горѣ сложилъ свою удалую голову вмѣстѣ съ тридцатью своими товарищами дружинниками воспѣваемый до сихъ поръ въ народныхъ пѣсняхъ Черногоріи герой Байо Пивлянинъ, защищавшій отъ грознаго скадрскаго паши Сулеймана дорогу въ Цетинье.

Горы скоро задвинули отъ насъ Добрскую котловину, но, объѣхавъ ихъ, мы очутились опять надъ новою котловиною, также тѣсно обставленною горами, и также глубоко провалившеюся у нашихъ ногъ вправо отъ дороги. По подошвѣ горы, по дну долины, разбросаны въ зеленыхъ садахъ, среди сплошныхъ зеленыхъ полей, большіе каменные дома селенія Цеклинъ, ярко и весело сверкающіе на солнцѣ своими красными черепичными крышами. Село это богатое и людное, тоже смахивающее на городокъ; а плодоносная Цеклинская долинка, какъ и ея сосѣдка Добрская, и другія, что спускаются ниже къ Рѣкѣ,- слывутъ житницею Черногоріи. Опять заслонъ изъ горныхъ громадъ, опять мы крутимся вокругъ нихъ и объѣзжаемъ ихъ. На горѣ, какъ бы посрединѣ новой котловины, стоитъ старинная церковь Іоанна Крестителя, куда на 29-е августа стекается все Цеклинье. Теперь мы на горѣ Коштелъ, съ которой открывается намъ чудный видъ на долину Рѣки; гора Коштелъ отдѣляетъ эту нижнюю долину отъ верхнихъ; названа она такъ по имени дерева коштела, напоминающаго намъ дикій каштанъ. На горѣ и кафана, въ которой можно немножко отдохнуть и полюбоваться красивымъ видомъ. «Рѣка» извивается глубоко внизу, пока не загораживаетъ ей пути и не поворачиваетъ ея теченіе Зеленая гора «града Обода» съ его бѣлыми домиками и высокою колокольнею наверху; на первомъ планѣ нашемъ голая какъ кость обрывистая гора Костодина. Далеко бѣлѣются внизу, среди кукурузныхъ полей, итальянскихъ тополей и виноградниковъ, змѣистыя колѣна шоссе; за широкимъ разливомъ рѣки опять загораживаютъ ее громоздкіе выступы горъ, и выше ихъ, надъ ихъ головами, видна ярко освѣщенная приподнятая въ самому горизонту, низина плодоносной Зеты, блѣдно голубая гладь Скутарійскаго озера и за нимъ, словно въ воздухѣ нарисованные, далекіе хребты Хотскихъ и Костенскихъ «Проклятыхъ» горъ, — обиталище вѣковѣчныхъ враговъ Черногоріи, албанцевъ-мадисоровъ. Въ ясные дни, какъ увѣряли меня черногорцы, отсюда можно видѣть даже и самый городъ Скутари. Скутарійское же озеро, албанскія горы и знаменитую въ черногорской исторіи крѣпость Жаблякъ на ея пирамидальной скалѣ мы видѣли, хотя и не такъ хорошо, какъ отсюда, чуть не отъ самаго Цетинья, по крайней мѣрѣ отъ того домодѣльнаго павильона, который устроенъ надъ первымъ крутымъ спускомъ шоссе, какъ разъ на старинной грани, гдѣ кончается Катунская нахія и начинается Рѣчьская. Это мѣсто такъ и зовется у черногорцевъ «граница», и жители Цетинья по вечерамъ обыкновенно ходятъ туда пѣшкомъ, чтобы полюбоваться издали на Скадрское блато и Рѣку.

Старая черногорская дорога отъ Цетинья въ Рѣку видна намъ и здѣсь. Она сползаетъ красножелтою змѣею черезъ лѣса и утесы горы Коштела, словно опасная лѣстница съ поднебесья; а давно ли по ней беззаботно ходилъ и ѣздилъ въ свои лѣтнія резиденціи самъ черногорскій князь, съ дочерьми, женою и всѣмъ домашнимъ скарбомъ.

* * *

Въ боковомъ ущельѣ «Рѣки», подъ горами, бѣлѣетъ длинное одноэтажное зданіе единственнаго оружейнаго завода Черногоріи.

Тамъ сейчасъ же и истокъ «Рѣки». Она вытекаетъ изъ безконечно длинной и обширной сталактитовой пещеры, красоту которой нѣкоторые путешественники ставятъ выше самыхъ извѣстныхъ сталактитовыхъ пещеръ Европы. Но намъ было неудобно терять на ея осмотръ нѣсколько часовъ, такъ какъ необходимо было вернуться въ тотъ же день въ Цетинье, гдѣ съ утра долженъ былъ начаться великій народный праздникъ — Петровъ день.

Кіи же къ шоссе, у самыхъ ногъ нашихъ, большія каменныя зданія водяной мельницы покойнаго Мирно Петровича, отца князя Николая, кажется, первая построенная въ Черногоріи. За нею шоссе сбѣгаетъ почти совсѣмъ на дно узкой долины. Тутъ уже настоящій югъ: итальянскіе тополи, виноградники, сады гранатника, фигъ, черешенъ… Тепло и влажно какъ въ паровой банѣ. Зеленое ущелье все время лѣпится по берегу «Рѣки», испареніямъ которой некуда дѣться изъ каменнаго корридора окружающихъ ее горъ. Вотъ стали появляться по обѣ стороны дороги и домики селенія Рѣки, кафаны, лавочки… Штукъ 40 или 50 ободранныхъ бараньихъ тушекъ, завяленныхъ на солнцѣ, висятъ рядкомъ на жердочкахъ въ придорожной лавочкѣ мясника, будто повѣшенные преступники. Это пресловутая «кострадина», — чуть ли не главный предметъ вывозной торговли скудной Черногоріи. Толпы народа идутъ намъ на встрѣчу, тѣснятся въ узкой улочкѣ. Черногорки въ своихъ траурныхъ будничныхъ костюмахъ, одѣтыя въ черныя юбки, въ черныя куртки, повязанныя чернымъ, странно выдѣляются среди щеголеватыхъ и яркихъ одеждъ мужчинъ. Вотъ дорога рѣзко поворачиваетъ вмѣстѣ съ рѣкою направо, я мы останавливаемся на широкой деревенской набережной, вдоль которой у подножія горы вытянулись вольнымъ строемъ домики Рѣки, съ своими грошевыми лавчонками и кафанами. Прямо передъ нами и передъ селеніемъ, за рѣкою, на обрывистой лѣсистой горѣ, охваченной съ двухъ сторонъ водами рѣки, бывшая крѣпость, «градъ Ободъ» знаменитаго родоначальника князей черногорскихъ, Ивана Вега Черноевича. Древній градъ Черноевича, и теперь смотритъ какимъ-то средневѣковымъ замкомъ своею тѣсно сбившеюся наверху кучкою бѣлыхъ каменныхъ домовъ, съ массивными стѣнами и рѣдкими окнами. Въ немъ съ конца XV вѣка существовала славная во всемъ славянствѣ первая славянская «штампарія», на четырехъ-сотлѣтнюю годовщину которой съѣзжались недавно ученые слависты изо всѣхъ странъ Европы и политическіе люди балканскаго славянства. «Штампарня» эта много послужила въ свое время дѣлу славянства и православія. Православный храмъ съ высокою колокольнею очень кстати и очень живописно вѣнчаетъ этотъ старый градъ, цѣлые вѣка стоявшій на своей горной вершинѣ, на самомъ рубежѣ славянства и туречины, словно передовой стягъ сербскаго народа. Налѣво отъ насъ, на самомъ берегу рѣки, на этой сторонѣ ея спускается по скату горы небольшой садикъ и въ немъ простенькій лѣтній домъ князя Николая. Другой чей-то домикъ, весь окруженный ульями пчелъ, стоитъ чуть не на головѣ этой непритязательной сельской резиденціи черногорскаго владыки.

Телеграмма городского головы возъимѣла свое дѣйствіе, и насъ сейчасъ же встрѣтилъ хозяинъ кафаны, уже приготовившій намъ лодку по порученію любезнаго цетинскаго мэра.

Немного отдохнувъ подъ деревомъ у порога кафаны, напившись кофе и закусивъ чѣмъ было можно въ этой буколической гостинницѣ, мы поспѣшили усѣсться въ лодку, чтобы успѣть не торопясь сдѣлать предположенную прогулку и засвѣтло вернуться въ Цетинье.

Большая грузная лодка оказалась не особенно ходка; четверо здоровенныхъ гребцовъ-черногорцевъ «утерли не мало поту» надъ нею. Трое изъ нихъ все время гребли стоя, какъ венеціанскіе гондольеры, а четвертый сидѣлъ на носу, направляя лодку. Считая насъ съ женою и нашимъ толмачемъ Божо, всего народу въ лодкѣ набралось, стало быть, цѣлыхъ семь человѣкъ. Рѣка «Рѣка», давшая имя и селенью, и всей этой долинѣ, и даже цѣлой нахіи, — очень своеобразная рѣка. Она совсѣмъ не течетъ, за отсутствіемъ какого бы то ни было уклона, а скорѣе стоитъ въ своихъ берегахъ. Въ ущельѣ между горъ она довольно узка и не показна, но по мѣрѣ того, какъ горы раздвигаются и отступаютъ въ стороны, она дѣлается все шире и грандіознѣе, такъ что гораздо болѣе похожа на заливъ Скутарійскаго озера, чѣмъ на обыкновенную рѣку. Это сходство усиливается еще неподвижностью ея водъ и сплошными зарослями камыша и кувшинки, покрывающими почти всю поверхность ея. Только по срединѣ, на такъ-называемомъ стремени, по которому постоянно двигаются лодки, видна еще узкая полоса чистой воды. Но и она въ иныхъ мѣстахъ съуживается въ такую тоненькую ленточку, что, сидя въ лодкѣ, вамъ кажется, что вы плывете по какому-то сказочному зеленому дугу, усѣянному бѣлыми чашами махровыхъ нимфей. Этотъ болотный характеръ «Рѣки» очень вредно вліяетъ на климатъ ея низменныхъ прибрежій, на которыхъ въ туманные и холодные дни болотистыя испаренія, стѣсненныя горами, стоятъ съ утра до ночи. Даже и теперь, въ знойный солнечный день, по серединѣ лѣта воздухъ надъ рѣкою насквозь пропитанъ болотными міазмами. Лихорадки и всякія гнилостныя болѣзни свирѣпствуютъ въ этомъ роскошномъ на видъ уголкѣ.

На мой вопросъ: е-ли добра вода?

Старый лодочникъ, нахмурившись, отвѣтилъ:

— Въ Рѣкѣ вода не здрава. Пить не здрава, купаться не здрава.

А между тѣмъ, будь у черногорцевъ больше средствъ и знаній, эта прекрасная водная артерія могла бы быть обращена въ настоящій судоходный каналъ; нѣмцы, разумѣется, скоро съумѣли бы и увеличить паденье воды и расчистить отъ зарослей русло Рѣки. Лодочникъ увѣрялъ насъ, будто черезъ мѣсяцъ вся эта широкая скатерть рѣки, заросшая камышами и кувшинкой, высохнетъ до-суха, и останется для проѣзда только одно серединное стремя, въ которомъ, по его словамъ, въ иныхъ мѣстахъ глубина достигаетъ до десяти нашихъ саженей.

Понятно, почему старинные люди, имѣвшіе въ своихъ рукахъ еще менѣе способовъ борьбы съ природою, чѣмъ нынѣшніе черногорцы, старались селиться здѣсь, какъ Иванъ-Бегъ Черноевичъ въ своемъ градѣ Ободѣ, на вершинахъ горъ, куда не достигали болотные туманы. Мы долго любовались этимъ древнимъ градомъ, провожавшимъ насъ съ высоты своей зеленой пирамиды, у подножія которой тяжело плыла наша лодка.

Геройскимъ именемъ Ивана-Бега Черноевича полна Рѣка, полна вся Черногорія. До него рѣка называлась просто Ободомъ, также какъ и городъ на ней; послѣ него черногорцы не называютъ ее иначе какъ «Рѣка Иванъ-Бегова-Черноевича», до того свята и крѣпка среди жителей память этого основателя черногорской независимости. Послѣ Коссовскаго побоища, разгромившаго славное и могущественное сербское царство, Черногорія съ Зетою, тоже входившія въ его составъ какъ области, населенныя сербами, хотя и управлявшіяся полу-самостоятельными жупанами, оторвались отъ побѣжденнаго царства и остались въ рукахъ зятя злополучнаго царя Лазаря, князя Баоши, женатаго на его дочери. Баоша не поспѣлъ на помощь тестю на Коссово поле и, узнавъ объ измѣнѣ Бука Бранковича и о смерти Лазаря, повернулъ домой свои полки, чтобы по крайней мѣрѣ въ своихъ неприступныхъ горахъ отбиваться отъ страшнаго турчина, сокрушавшаго одного за однимъ славянскіе народы Балканъ.

И Баоша, и его сынъ-богатырь Стратиміръ Черный, прототипъ нынѣшняго черногорца, своимъ исполинскимъ ростомъ и силою, прозвище котораго унаслѣдовало все потомство его, и внукъ Баоши, Стефанъ, — всѣ отказывались признавать власть султана и защищали независимость своей маленькой землицы. Стефанъ жилъ въ половинѣ XV-го вѣка, и былъ современникомъ и самымъ вѣрнымъ союзникомъ знаменитаго Георгія Кастріота, больше извѣстнаго, въ исторіи подъ именемъ Скандербега, послѣдняго геройскаго борца за свободу Балканскаго полуострова противъ непобѣдимыхъ еще тогда полчищъ османлисовъ, только-что завоевавшихъ, византійскую имперію. А Иванъ-Бегъ Черноевичъ былъ его старшимъ сыномъ и наслѣдникомъ не только земель его, но и неумолимой ненависти къ нему туровъ. Все кругомъ было тогда уже раздавлено. въ конецъ, даже сосѣднія Албанія и Герцеговина были въ рукахъ туровъ, и Ивану Черноевичу не на кого было опереться въ своей отчаянной борьбѣ съ непобѣдимымъ исламомъ во всѣхъ окрестныхъ греческихъ и славянскихъ земляхъ, порабощенныхъ азіатскими варварами. Его борьба была поистинѣ борьбою Давида съ Голіаѳомъ, босоногаго пастушенка съ исполиномъ, закованнымъ въ мѣдь. Напрасно Иванъ бросался къ западнымъ державамъ, умоляя ихъ придти на помощь погибающему балканскому христіанству. Никто не трогался на его призывы, и онъ одинъ съ ничтожною горстью своего храбраго народа долженъ былъ выдерживать весь напоръ варваровъ. Иванъ жилъ сначала въ Жаблинѣ, старомъ гнѣздѣ зетскихъ жупановъ, да берегу свѣтлаго Скадрскаго блата, не вынужденъ былъ уйти. изъ него подальше отъ сосѣдства туровъ въ недоступную глубь горъ, гдѣ основалъ теперешнее Цетинье и поселилъ тамъ митрополита Зеты. Тогда же онъ укрѣпилъ и этотъ свой «градъ Ободъ», защищавшій доступъ къ Цетинью и въ устью плодородной долины, кормившей его народъ. Кромѣ того, онъ обсыпалъ маленькими укрѣпленіями всѣ порубежныя горы, а своими горячими воззваніями до того одушевилъ свой маленькій геройскій народъ, что онъ поклялся воевать на жизнь и смерть съ врагами христіанства. Народная скупщина въ Цетиньѣ объявила преступникомъ и измѣнникомъ всякаго, кто будетъ уклоняться отъ войны съ турками; а кто бѣжитъ съ поля битвы, того постановлено одѣвать въ бабье платье и съ прялкою въ рукахъ водить по всѣмъ селамъ Черной-Горы на позоръ народа. И геройскій вождь черногорцевъ не только отстоялъ свою землю отъ страшнаго врага, но еще широко раздвинулъ границы Черногоріи и умеръ среди своего народа въ любви и славѣ… Сильно укрѣпленный «градъ Ободъ» сталъ въ то время оплотомъ Черногоріи и вмѣстѣ торговою пристанью ея на Скадрскомъ озерѣ, изъ котораго нагруженныя товаромъ рѣчныя суда могли свободно проходить по широкому руслу «Рѣки». Ободъ, или Рѣка сдѣлалась главнымъ торжищемъ черногорцевъ, куда горцы сгоняли свои стада, везли лѣсъ и покупали привозимые береговыми жителями Адріатики необходимые имъ товары. Это значеніе важнѣйшаго, если не единственнаго, черногорскаго рынка Рѣка сохраняла до послѣдняго времени, и отчасти сохраняетъ и теперь, хотя присоединеніе къ Черногоріи, усиліями Россіи, приморскихъ портовъ Антивари и Дульциньо естественно перенесло на берегъ моря центръ ея привозной и вывозной торговли.

И Иванъ Черноевичъ, и сынъ его Георгій жили по долгу въ Ободѣ, въ его укрѣпленномъ вышгородѣ, на который мы теперь любуемся. Георгій Черноевичъ обезсмертилъ свое имя и прославилъ Ободъ, устроивъ въ немъ первую славянскую типографію. Въ его время торжествующій исламъ соблазнялъ малодушныхъ, и многіе сербы, потурчившись изъ корыстныхъ видовъ, приносили большой вредъ народу. Чтобы поддержать православіе, Георгій купилъ въ Венеціи всѣ принадлежности типографіи и въ собственномъ домѣ, на вершинѣ Ободской горы, сталъ печатать и распространять въ народѣ церковныя книги. Въ 1495 г. вышла отпечатана имъ первая книга — Октоихъ. Георгій сдѣлалъ и другое очень важное нововведеніе въ жизни своего народа, невидимому, съ тою же цѣлью поддержки православія, которое онъ справедливо считалъ основою независимости Черногоріи, историческимъ знаменемъ, собиравшимъ вокругъ себя народъ и одушевлявшимъ его на отчаянную борьбу съ поработителями-магометанами. Утомленный трудами, Георгій рѣшился отказаться отъ власти и уѣхать на покой въ Венецію, на родину своей жены итальянки; но передъ отъѣздомъ онъ собралъ народъ и передалъ свою власть надъ нимъ митрополиту Герману, увѣщевая своихъ подданныхъ, что они не могутъ найти лучшихъ вождей, какъ духовные отцы ихъ.

«Прибѣгайте въ нему въ горѣ и радости, внимайте совѣтамъ его. Вручаю ему гербъ, который употребляли въ Бозѣ почившіе цари сербскіе, предки мои, и я самъ!»

Народъ съ рыданіями проводилъ до Котора своего любимаго князя, и съ тѣхъ поръ цѣлый рядъ владыкъ сталъ во главѣ Черногоріи; въ одномъ и томъ же лицѣ соединилась духовная и мірская власть, архипастыри стали полководцами и законодателями.

* * *

Сейчасъ же за горою, на которой высится «градъ Ободъ», также направо отъ насъ, другая гора, густо обросшая молодыми лѣсами и охваченная кругомъ всей вершины своеобразною оградою изъ наваленныхъ другъ на друга камней; это заповѣдный лѣсъ для охотъ князя, полный фазановъ, какъ и разной другой четвероногой и пернатой дичи.

Теченіе Рѣки необыкновенно извилисто; то справа, то слѣва выступающія горы постоянно загораживаютъ ей путь и ломаютъ ея русло. Оттого кажется, что васъ вездѣ окружаетъ какой-то стоячій, горами обставленный прудъ, а не ложе широкой рѣки. Намъ уже не одинъ разъ встрѣчались большіе, длинноносые «ландрасы», еще просторнѣе и грузнѣе той лодки, на которой мы ѣдемъ, биткомъ набитые мужчинами, женщинами и дѣтьми. Черногорокъ тутъ постоянно видишь за веслами; видно имъ ни по чемъ всякій мускульный трудъ, на которомъ ихъ въ дѣтствѣ воспитываетъ суровая школа жизни. Въ ландрасахъ этихъ можетъ помѣститься нѣсколько десятковъ человѣкъ, и на нихъ обыкновенно возятъ по субботамъ товары на базаръ Рѣки изъ разныхъ прибрежныхъ мѣстечекъ Скутарійскаго озера, и даже изъ Дульциньо и Антивари.

Гребцы наши громко перекликаются и переговариваются съ встрѣчными земляками, и устремленные на насъ любопытные взгляды краснорѣчиво поясняютъ намъ, что мы именно служимъ главною темою этихъ бѣглыхъ переговоровъ.

— Это все народъ въ Цетинье ѣдетъ, на завтрашній праздникъ! Изъ самаго Скутари ѣдутъ, изъ Виръ-Базара, изо всѣхъ мѣстъ! — не безъ хвастовства сообщилъ мнѣ старикъ-кормчій. — Не только черногорцы, и турки, и албанцы къ намъ въ этотъ день наѣзжаютъ; вотъ завтра увидите, сколько ихъ тамъ соберется!..

Я не отрываю глазъ отъ черногорцевъ, и тѣхъ, что мы встрѣчаемъ, и тѣхъ, что ѣдутъ съ нами въ лодкѣ. Они красивы, статны, живописны вездѣ; но здѣсь, на лодкахъ, въ своихъ разнообразныхъ позахъ, въ своихъ характерныхъ яркихъ одеждахъ, они такъ и просятся подъ талантливую кисть какого-нибудь Верещагина или Маковскаго. Могучія оголенныя руки этихъ богатырей, ихъ обнаженныя груди, вылитыя словно изъ мѣди, огненно-смѣлый взглядъ дикаго орла, красивыя, сурово выразительныя черты смуглыхъ лицъ, сухихъ, какъ голова арабскаго коня, — и вмѣстѣ съ тѣмъ какая-то непринужденная, дышащая спокойной силой и увѣренностью естественная грація всѣхъ движеній ихъ, — приводитъ въ безмолвный восторгъ мое сердце художника. Вонъ одинъ изъ этихъ современныхъ вамъ Діомедовъ, рослый, широкоплечій, статный какъ олень, весь сверкающій насѣчками ятагановъ и пистолетовъ, яркими шелками пояса, золотыми позументами малиноваго «элена», уставъ грести, передалъ весло товарищу, а самъ раскинулся на днѣ глубокой лодки, картинно подперши голову могучею рукою, точно молодой отдыхающій левъ, и вамъ не вѣрится, чтобы этотъ гордый взглядъ, эта благородная осанка, эта тонкая красота — весь этотъ художественный аристократизмъ тѣла и духа принадлежалъ бѣдняку-рыбаку, человѣку черни, котораго мы привыкли у себя въ Россіи видѣть совсѣмъ съ иными привычками, инымъ характеромъ, иною внѣшностью… Свобода, защищенная собственною грудью солнце юга и вольный воздухъ горъ выковали черногорца такимъ, какимъ онъ есть, какимъ онъ невольно восхищаетъ не предубѣжденнаго путешественника, способнаго что-нибудь видѣть и понимать…

* * *

Горы, провожающія съ двухъ сторонъ Рѣку, покрытыя скудными лѣсками и кустарниками, дѣлаются все менѣе интересными. Вонъ надъ одной изъ нихъ, какъ разъ надъ стадами пасущихся возъ, плаваетъ широкими кругами хищнически насторожившійся огромный орелъ, высматривая козлика. Возы тутъ вездѣ, и отъ возъ-то собственно и пропадаютъ здѣшніе лѣса, которымъ они не даютъ подняться послѣ поруба. Но на лѣсныхъ вершинахъ виднѣются кое-гдѣ и кресты старыхъ часовенъ, которыя черногорцы, подобно грекамъ, любятъ устраивать на недоступныхъ и отовсюду замѣтныхъ мѣстахъ.

Недалеко отъ устья, на лѣвомъ берегу, за селеніями Превали и Жупою, бѣлѣетъ вдали на горахъ цѣлый старинный монастырекъ, гдѣ православный архіерей турецкой Албаніи, не рѣшавшійся ѣхать въ глубь Черногоріи, согласился послѣ долгихъ просьбъ посвятить въ архимандриты послѣдняго духовнаго владыку, черногорца-поэта Петра II.

Но все это вдали, и даже въ большой дали. Берега же рѣки глухи и пустынны; ни одного хуторка, ни одной деревни не видно надъ водою. Безмолвіе такое, словно мы плывемъ по водамъ какого-нибудь дѣвственнаго американскаго лѣса, куда еще не проникалъ человѣкъ. Вотъ, наконецъ, мы подходимъ и въ устью рѣки.

Въ не особенно давнее время, при этомъ устьѣ еще на памяти живущихъ, длинная цѣпь была перекинута турками съ одного берега широкой Рѣки до другого. Здѣсь была своего рода застава, гдѣ собирались пошлины съ провозимыхъ товаровъ и запирался проходъ въ турецкія воды тѣмъ людямъ, которые казались опасными сонному турецкому стражу.