Желтые огни теплились на верхушках мачт брига «Байкал». Корабль стоял в заливе Тебенькова против острова Св. Михаила, и огни были видны издалека, со взморья.

Загоскин и Кузьма плыли к редуту ночью, на приливе, когда взморье содрогалось от напора темных и стремительных вод. Через камни перекатывались плотные волны. Они выносили лодку прямо к базальтовому мысу, на котором стоял редут. Вода прибывала фут за футом, пролетая вдоль бортов лодки.

В редуте было тихо, люди спали, и лишь на башнях бастиона горели большие плошки с тюленьим жиром да на самом берегу ярко светились угли костра — там бодрствовали часовые.

Берег был теперь недалек: уже виднелся бревенчатый настил в розовых отблесках костра.

— Как бы нас не унесло обратно в море, — пробормотал Загоскин. — Эй, кто там на берегу, брось багор со снастью. Правь, Кузьма, к этим бревнам!

Скользкий багор упал на нос лодки. Веревка натянулась, и лодка почти выскочила на бревна пристани.

— Кто такие? — лениво и сердито спросил часовой. Загоскин узнал его по голосу. Это был разбитной и обычно словоохотливый печорский мещанин. Он промотал все, что у него когда-то было, на вечеринках и посиделках в Мезени и Пустозерске и явился на Аляску в одной кумачовой рубахе. В редуте он измерял высоту приливов и отливов и силу ветра. Румбов он не знал и направление ветров обозначал по приметным ему местам вокруг редута.

— Это я, Загоскин! Не узнал, что ли?

— Шляются всякие по ночам, — сквозь зубы произнес мещанин. С горящей хворостиной в руках он подошел к футштоку. — Без пальца шесть, — раздраженно добавил он, обмакнул руку в воду и поднял ее над головой. — Ветер с канавы!

Мещанин вытер руку полой рубахи, подошел к костру и взял в руки балалайку.

— «Я по сенюшкам гуляла!» — запел он хрипло и протяжно, делая вид, что не замечает присутствия Загоскина.

— Ты как себя ведешь? — не вытерпел Загоскин. — Оставь балалайку, раз с тобой говорят. На вахте находишься, а не на вечеринке. Совсем забылся, братец! Скажи, чтоб открыли ворота, да разбуди Егорыча.

— Как бы не так, — дерзко ответил мещанин и ударил по струнам. — Много вас таких. Спит управитель, и все добрые люди спят, а если вас по ночам носит, то я здесь ни при чем…

— Ты пьян, негодяй!

— Разопьешься тут много, держи карман шире. «Пьян, пьян», — передразнил мещанин, — поили вы меня? Никакого Егорыча не будет, нечего здесь шуметь.

— Да ведь нам ночевать где-то надо!

— А по мне что? Здесь не нумера. Вон идите в казарму к алеутам и ночуйте на здоровье. А в крепость войдете, как сигнал подадут, — утром. Вот и весь сказ.

Кузьма угрожающе придвинулся к мещанину, но Загоскин сжал руку индейца.

— Мы с тобой еще поговорим, голубчик, — сказал Загоскин мещанину. — Пойдем, Кузьма, к алеутам. А ты изволь Егорычу доложить о том, что я прибыл, сразу как только тебя сменят… Да гляди за нашим грузом и лодкой.

— Слушаю, да не исполняю, — проворчал «метеоролог». — Кто с кем поговорит — это еще поглядим. Вот ужо с вами поговорят на корабле. Раскричались здесь! Хорошего человека разыскивать не будут. Велено вас сыскать и представить к господину правителю. — Слово «представить» мещанин произнес с каким-то особым наслаждением. Хлюпая сапогами, он побежал к футштоку. Темносеребряная пелена прилива колыхалась на помосте. — Семь с пальцем! — выкрикнул мещанин, взглянув на свою мерку.

Кузьма и Загоскин побрели в жилище алеутов, напоминавшее смрадное логово.

Наутро Загоскин отправился разыскивать Егорыча.

Печорский мещанин сидел на крыльце дома Егорыча и играл в шашки с приказчиком. Приказчик даже не поднял головы по появлении гостя, а мещанин, вскочив, загородил дорогу.

— Вам куда-с? Управитель заняты и принять вас сейчас не могут. Они книгу заполняют. Как почивали? — с наглостью спросил мещанин.

— Пусти, дурак! — Загоскин отстранил мещанина и распахнул двери в избу. — Слушай, Егорыч, что у тебя творится здесь? Как ты людей своих распустил! Ну, здравствуй!

Егорыч как бы не видел протянутой руки. Он сидел за столом и безразлично глядел на икону, висевшую в углу.

— Очень хорошо, что прибыли, — сказал Егорыч после долгого молчания. — Эдак-то лучше. — Он взял перо, придвинул книгу и спросил строго: — В какое время вчера к берегу пристали? В десять вечера?.. — Записав, он с видимым удовольствием прочел: — «Разыскиваемый Загоскин сам явился в Михайловский редут…»

— Слушай, управитель, хоть ты мне объясни, что все это значит? Ведь я жизнью рисковал, а со мной так обращаются… Что я — украл, убил кого-нибудь?

— Может, и убили, хоть и не своей рукой, — спокойно и глухо сказал Егорыч. — Да что нам с вами говорить? Все это без толку. Поезжайте в Ново-Архангельск, господин главный правитель там все и объяснят. Мы же вам ничего сказать не можем. Пожалуйте на корабль! Прикажу дать сигнал, оттуда шлюпку за вами пошлют…

— Глазунову и Лукину помочь надо, Егорыч, — промолвил тихо Загоскин. — Голодуют там люди. Лукин коренья ест, и у Глазунова все припасы вышли.

— Знаю, — отрезал Егорыч. — Меня учить не надо. Сам знаю, да взять негде. Прощевайте, Лаврентий Алексеич, да не обижайтесь. Я службу справляю.

— Погоди-ка, управитель. Я сейчас еду на бриг. Ты мне вот только скажи, где ты взял эти святцы? — Загоскин вытащил из кармана книжечку в малиновом переплете.

— Креол Савватий, покойник, оставил, — нехотя ответил управитель. — О прошлом годе был здесь, да и забыл. — Лицо Егорыча вдруг оживилось, и глаза его потеплели. — Подумать только, как раз на Зосиму и Савватия, в сентябре месяце, и свой день у меня справил, потом еще пожил малость и до первого снега поехал к себе. А теперь греха много из-за смерти его, ох, много греха, — сказал Егорыч, понизив голос, но, как бы спохватившись, добавил уже суровей: — Вам на бриг пора!

Загоскин вышел на крыльцо, где его ожидал Кузьма. Они пошли к крепостным воротам. Печорский мещанин насмешливо смотрел им вслед.

— Видал Бову-королевича? Из благородных, — сказал громко мещанин приказчику, — связался с индейской девкой, делов всяких натворил, а мы тут его разыскивай. Да и девка всех переполошила… — Что еще говорил мещанин, Загоскин не расслышал. Выйдя за ворота, он вспомнил о замерзшем индейце и невольно поглядел на лиственничные стволы, к которым было когда-то подвешено тело, завернутое в лосиный плащ. Останки индейца все еще покоились в дощатой колыбели; вороны клевали их, стуча клювами и когтями о доску.

Но вот на башне редута взвился сигнальный флаг, с брига ответили сигналом: «Ясно вижу». Вскоре от корабля отделилась лодка. Матросы молча помогли Загоскину и Кузьме перетащить имущество в шлюпку и взялись за весла…

— Заждались мы вас, — сказал старший офицер. — Скоро поднимаем паруса. Пакет получили? На берегу ничего не оставили? — Он держался с Загоскиным равнодушно вежливо, с каким-то брезгливым оттенком. В глазах офицера можно было прочесть сдержанную тревогу. Его, человека, привыкшего к размеренной жизни, беспокоило присутствие нового лица. Но офицер обязан был заботиться о Загоскине. Он предложил гостю пройти в отведенную ему каюту, где уже был накрыт стол для обеда. Загоскин попросил второй прибор. Старший офицер удивленно поднял брови, услышав, что гость хотел бы обедать вместе с индейцем Кузьмой, но ничего не сказал в ответ и исполнил его желание. Но почему Загоскин не был приглашен в кают-компанию, где обедали офицеры брига и откуда доносился звон ножей и вилок?

Старший офицер предупредительно отвечал на вопросы, но не заговаривал первым.

— А вы не знаете причины моего вызова? Ищут, торопят, как на пожар. В чем дело? — Не могу знать. Получил приказ разыскать вас и вручить пакет. Разрешите распорядиться, чтобы вам принесли чаю? Ваш индеец его тоже пьет? — И еще как! Благодарю вас.

Когда старший офицер вышел, Кузьма и Загоскин, как по уговору, переглянулись. Их глаза блестели от обильной и вкусной пищи.

— Слава святому Николе, — сказал Кузьма, — наш путь окончен! Как мы живы остались! В жизни мне не раз приходилось плохо. Когда я был в теплой стране, то, чтобы не умереть с голоду, я ел улиток и шишки с толстых деревьев с резными листьями; когда я ходил к людям Зимней Ночи, мне однажды пришлось съесть запасные сапоги из шкуры нерпы… Но в этом походе нам было куда тяжелее, видит бог. Когда приедем в Ситху, ты будешь много есть и долго спать. Белый Горностай, брось хоть на сегодня свои пишущие палки!

После обеда они пили горячий, крепкий чай. Чаю принесли очень много, и Кузьма поглощал один стакан за другим, поглядывая на чайник — много ли еще в нем осталось. Загоскин, опоражнивая постепенно свои карманы, выкладывал на стол клочки бумаг, записки на узких бумажных лентах, маленькие памятные книжки. Он хотел собрать все, что было записано урывками, привести в порядок и переписать в дневник. Наконец очередь дошла до нагрудного кармана, где лежали наиболее нужные бумаги; там же оказались и святцы в малиновом переплете.

Загоскин раскрыл их и внезапно заметил то, что раньше не бросалось ему ни разу в глаза, — в книжке не было заглавного листа. Лист этот не был вырван, его просто кто-то наглухо приклеил к обложке святцев; точно так же было сделано и с последним листом книжки. Загоскин взял нож и попробовал отклеить лист от обложки. Из этого ничего не получилось. Тогда он снял крышку с чайника, из которого шел густой пар, и прикрыл чайник раскрытой книжкой. Скоро края размякшего листа стали загибаться и отходить от обложки. Загоскин нетерпеливо раскрыл теплую, пропитанную паром страницу и увидел ровную, сделанную старательным почерком надпись. Она занимала весь заклеенный лист.

«Во имя отца и сына и святаго духа!

Я, креол Савватий Устюжанин, завещаю, после смерти, воспитавшей меня Российско-Американской компании все места для будущей добычи золота, которые я открыл по реке Квихпак и ее притокам в последние годы. В году 18.. я в поисках золота доходил до границы с Канадой и золото нашел почти всюду. На втором заклеенном листе помещаю карту мест, где находил золото самородками и россыпью. Карту, побольше этой, кладу в потайное место, за икону Зосимы и Савватия, соловецких чудотворцев, что висит в жилье Квихпакской одиночки. Остерегаюсь всякого случая; думаю, что кто-то за моими поисками следил. Эти святцы ношу всегда при себе. Если пропадет план из-за иконы, останется чертеж при завещании.

За иконой же лежат и образцы золота.

К сему креол Савватий Устюжанин руку приложил».

На втором заклеенном листке был размещен чертеж бассейна Квихпака. Загоскин не верил своим глазам — это лишь уменьшенный в несколько раз план, который был у иноземца. Загоскин вытащил из мешка пронумерованные клочки, составил всю посуду со стола, сложил обрывки и стал сравнивать оба плана. Кузьма молча следил за работой своего друга.

— Ну, Кузьма, погляди на этот маленький чертеж и скажи, верен ли он? Смотри: и большой чертеж и малый очень похожи один на другой, но есть разница. Помнишь, ты говорил, что иноземец ошибся, приняв озеро Мептох за залив? А здесь — погляди хорошенько! — озеро есть. Который чертеж правильней?

— Вот здесь верно, — индеец показал на страницу святцев. — Все очень верно. Объясни мне, в чем дело, русский тойон! Тогда я лучше смогу все понять.

Кузьма внимательно выслушал рассказ Загоскина, потом набил трубку, разжег ее и выпустил дым из ноздрей.

— Кружки и черточки на бумаге зачем поставлены? — спросил индеец.

— Это те места, где креол Савватий нашел золото.

— А сколько этих мест?

— Много… Сейчас сосчитаю. Двенадцать кружков, это, наверное, места, где были самородки, а штриховка — там, где рассыпное золото; таких мест — семь. Всего девятнадцать пометок.

— И на большой бумаге девятнадцать? — Да, один кружок с крестом поставлен мною на месте, где был убит белый.

— А кто чертил большую бумагу?

— Очевидно, иноземец. Видна опытная рука. Но тогда где же чертеж, который был за иконой? Непонятно…

Загоскин стал разглядывать клочки бумаги на свет. На одном из них он снова нашел водяной знак с изображением льва, держащего в лапе гусиное перо. Теперь сомнений не было! Белый, после того как убил креола Савватия, снял копию с его «большого чертежа». Но при этом убийца намеренно допустил ошибки. Он хотел, чтобы чертеж не во всем был похож на настоящий. К тому же креол не нашел никакого золота около озера Ментох! И именно за счет озера Ментох убийца исказил чертеж креола Савватия при копировке. А подлинник? Его убийца, конечно уничтожил, чтобы замести всякие следы.

Загоскин был поражен новым открытием. Так, значит длинноволосый креол нашел золото и даже завещал его России. Неизвестный иноземец только шел по следу креола и сам не открывал ничего. Но где же тогда самородки, о которых писал Савватий? Может быть, креол спрятал их куда-то очень далеко, а может быть, убийца выкрал их, а потом выбросил в тот день, когда его окружили индейцы во главе с Ке-ли-лын?

Как доложить главному правителю? Если Загоскин скажет, что золото нашел креол Савватий, начальство надолго успокоится. Подробных разведок никто скоро не начнет. Креол завещал все золото Компании. Бедный Савватий! Как он был наивен. Он считал золото своим. Но разве Компания стала бы считаться с правами Савватия? Никогда… Лучше сказать, что убийца креола, проникнув в русские владения, имел своей целью поиски золота и что креол чем-то помешал ему. Так будет лучше. Начальство всполошится и постарается сохранить свои владения и свое золото. Загоскин решил поступить именно так…

Бриг уже давно шел в открытом море.