Русский холст и алмазы Голконды

В самом начале XV века русские люди уже посещали богатый Самарканд, который был больше Севильи, встречались там с купцами из Индии и Китая и везли на Русь восточные товары.

В 1404 году богатства Китая, доставленные в Самарканд, видел своими глазами испанский рыцарь Руй Гонсалес да Клавихо из Севильи.

Он был послан ко двору Тамерлана Генрихом Третьим Больным, королем Кастильским и Леонским. Король хотел заключить с Тамерланом военный союз против турок.

Клавихо встречал русских людей и на площадях Самарканда и в Испании, где, как мы уже упоминали, жили русские пленники, проданные в рабство европейцам.

Во время набега Тамерлана на Русь его конники были ослеплены богатствами страны, красотой и силой русских людей, сделавшихся добычей завоевателей.

Шараф-ад-дин Йезди, написавший в 1424–1425 годах свою «Книгу побед» и умерший через тридцать лет после этого в Ширазе, так перечислял сокровища Руси:

«…Оказалось столько драгоценностей, что им не видно было счета: и рудное золото, и чистое серебро, затмевавшее лунный свет, и антиохийские домотканые ткани, наваленные горами, как горы Каф… блестящие бобры; черных соболей также несметное число; горностаев столько связок, что их не перечтешь; меха рыси, освещающие опочивальни, как родимое пятно ночи, упавшее на лицо дня, блестящие белки и красные, как рубины, лисицы, равно как и жеребцы, не видавшие еще подков…»

«…Что я скажу о подобных пери русских женщинах — как будто розы, набитые на русский холст» — так писал своим тростниковым пером Шараф-ад-дин Йезди[55]В. Тизенгаузен . Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды, т. II. М. — Л., Издательство Академии наук СССР, 1941, стр. 181.
.

Этот поэт-историк упоминал также, что Тохтамыш, восстав против Тамерлана, собрал войско из представителей разных народов, в том числе русских, волжских булгар, мордвы, башкир. Известно, например, что Тохтамыш, готовя поход на Самарканд, привел к себе дружину Бориса Константиновича, князя Суздальского.

В год Свиньи (1395) Тохтамыш был разбит неподалеку от страны Мрака, как говорит Шараф-ад-дин Йезди. Из двух походов на Тохтамыша и набега на Русь Тамерлан привел в Самарканд русских военнопленных и обратил их в невольников.

Кроме пленных в Самарканде жили и торговцы с Руси. Они были «наравне с купцами Индии и Китая: следовательно, их торговля была почтенна»[56]Н. Аристов . Промышленность Древней Руси. СПб., 1866, с. 194. Примечание 601.
.

В 1404 году кастильский рыцарь Клавихо узнал, что в Самарканд прибыл караван из «Камбалу Хан-Балык, что в Китае». Восемьсот верблюдов были нагружены вьюками с самоцветами, шелком и ревенем[57]Рюи Гонзалес де Клавихо . Дневник путешествия ко двору Тимура в Самарканд… СПб., 1881. Сборник отделения русского языка и словесности Академии наук, XXVIII, № 1.
.

Путь от Самарканда до Пекина совершали за шесть месяцев.

Об этом мы знаем по такому примеру. Посольство Шах-Руха, властителя Герата, в 1419 году проходило в Китай через Самарканд. Дорога пролегала на Ташкент, плоскогорье Юлдус и земли теперешнего Западного Китая, устремлялась к Турфану, пересекала пустыню Гоби и приводила к порубежному китайскому городу Со-чеу (Суч-жоу) с его многочисленными торговыми площадями и складами. Он стоял у западного конца Великой Китайской стены. О Сочеу писал Марко Поло в книге первой своего «Путешествия».

От этого города шестнадцати рынков было девяносто девять дневных переходов до Ханбалыка (Пекина). Путешественники дивились чудесам, открывавшимся им на пути в Пекин. Вращающаяся башня и идолы города Камчу, огневые сигналы, сторожевые вышки высотою в шестьдесят аршин — все это можно было видеть на дороге в столицу Китая[58]Т. Кюльб . Жизнеописания древних, средневековых и нового времени путешественников, посещавших Россию или говоривших о ней и других соседственных с нею странах. Перевод А. Н. Шемякина. М., 1865, с. 222–228.
.

Купцы из Средней Азии могли тогда встретить в Китае представителей племен из страны Пу-Ни, расположенной на северном побережье Борнео. Три короля этого острова в 1417 году привезли богдыхану золотой лист с приветственными письменами, щиты черепах и отборный жемчуг.

Русские люди, жившие у изразцовых дворцов Самарканда, знали о Ханбалыке, знали и о дороге в Индию.

Прохладные холсты из льна, выросшего на тверских и ярославских полях, северные меха шли в Самарканде в обмен на «пряные овощи» и драгоценные камни Голконды. Теперь пойдет речь о людях из Западной Европы, которые были собирателями и распространителями вестей о Руси и странах Азии. Люди эти видели Псков и Новгород, Волгу и шатры Золотой Орды, Самарканд и преддверие Тибета.

 

Скитания Иоганна Шильтбергера

В то время, когда кастильские послы ехали ко двору Тамерлана, на службе у Железного Хромца находился пленник — баварский солдат Иоганн (Ганс) Шильтбергер, родом из окрестностей Фрейзинга. Было Шильтбергеру тогда не более двадцати пяти лет от роду.

Свою страдную воинскую жизнь он начал еще подростком, оруженосцем, когда попал в плен к турецкому султану Баязиду и под его знаменами ходил в Египет.

Заметим попутно, что в Египте баварец мог слышать чистейшую тюркскую речь и встречать кыпчаков, татар, а также грузин, черкесов и армян. Это были мамелюки, военнопленные с Кавказа и из стран Азии; среди них находились и отдельные русские. Достаточно известно, что в Каире жили тогда и представители племен, населявших низовья Дона[59]Наши предки не оставили без внимания происхождение мамелюков Египта. В 1420 году иеродиакон Зосима сообщал о мамелюкском султане аз-Захире Сейф-ад-дине Татаре. Этот султан — современник Шильтбергера.
И. Ю. Крачковский . Очерки по истории русской арабистики. М. — Л., Издательство Академии наук СССР, 1950, с. 18.
.

Тамерлан, разгромивший Баязида в битве при Ангоре (1402), увез своего пленника с собой на носилках с решетчатыми стенами и кровлей.

Баварский солдат Иоганн Шильтбергер по июльскому зною последовал за своим новым повелителем.

Так немецкий оруженосец попал в Самарканд. Он пережил Тамерлана и после его смерти попал в Герат, к сыну Тимурову, Шах-Руху — тому, что отправлял впоследствии своих послов в шелковый Китай, так и не завоеванный Железным Хромцом.

Шильтбергер служил сыновьям Тамерлана, жил и у его внука Абубекра, владевшего Персией и Арменией.

При Абубекре тогда находился беглый ордынский царевич Чекре, еще надеявшийся на то, что он взойдет на престол Сарая.

Всесильный золотоордынский временщик Едигей, сменявший ханов чаще, чем свои сапоги из цветного сафьяна, позвал Чекре к себе.

Незадолго до этого Едигей вначале снарядил посольство в Москву, а потом внезапно нагрянул под ее стены и ушел лишь тогда, когда от него откупились.

Седобородый темник разорил Русь от предместий Москвы до Дона, от Рязани до Белоозера и Галича-Мерского и угнал в Орду связанных русских пленников — нижегородцев, дмитровцев, юрьевцев, ростовцев, верейцев…

Там их и встретил Шильтбергер.

После 1408 года он с четырьмя товарищами из числа пленных европейцев отправился в далекий путь. Шестьсот всадников сопровождали Чекре и Едигеевых послов «в Великую или Белую Татарию».

Шильтбергер и его товарищи по плену видели сады Грузии, Железные ворота и Астрахань, разрушенную набегом Тамерлана.

Пятеро спутников Шильтбергера, выходцев из Западной Европы, понимали, что разорение Астрахани надолго закрывало путь для товаров из Индии к устью Дона, а оттуда — в Венецию. В Сарае тоже были видны следы разрушения, причиненного полчищами Тимура. Завоевав Индию, Тимур ударил по узлам торговых дорог, ведущих из Индостана к Каспию, Черному и Азовскому морям.

Из Сарая дорога Чекре и Шильтбергера проходила, по-видимому, на Яик, а затем на теперешние казахские степи, Сырдарью и Ургенч. Едигеев улус в те годы находился в десяти днях езды от Хорезма.

Отряд Чекре нашел Едигея где-то «в полях». Приезжие узнали, что беспокойный старец собрал людей для похода в страну Сибирь. Беглый царевич присоединился к Едигею, и они двинулись в путь, к Сибирскому юрту.

Два месяца ехал Шильтбергер с Едигеем и Чекре.

Баварец потом поведал, что в стране Сибирь есть «гора Арбус», протянулась она на тридцать два дня пути. За горой простирается пустыня. Она доходит до края света. Пустыня страшна зверями и гадами, и человек не может жить в ней. Ее еще никто не отважился пройти. На горе Арбус обитают дикие волосатые люди, питающиеся листьями и травой. Так уверял Шильтбергер.

Владетель страны Сибирь подарил Едигею двух человек из волосатого племени — мужчину и женщину, пойманных на горе Арбус, а также двух диких коней. Лошади эти водились тоже на горе Арбус.

В стране Сибирь есть большие, ростом с ослов, собаки. Их зимой запрягают в сани, а летом — в повозки.

Затем Иоганн Шильтбергер упоминал уйгуров, молящихся на изображения Христа, описывал погребальный обычаи племен страны Сибирь и замечал, что там вовсе не едят хлеба, сеют же одно просо.

«В стране этой и при всем этом я был сам и все видел собственными глазами, когда находился при вышеупомянутом королевском сыне по имени Чекра», — заключал баварский оруженосец[60]Отрывок из записок Шильтбергера в переводе М. П. Алексеева по Нюрнбергской рукописи; см. М. П. Алексеев. Сибирь в известиях иностранных путешественников и писателей. Иркутск, 1941, с. 52–54.
.

Но что это за «гора Арбус», где, возможно, побывал Шильтбергер, сопровождавший Едигея и ордынского царевича в их походе в Сибирь и соседние области?

Ответа на этот вопрос исследователи не давали. Урал, Алтай, горные цепи Восточной Сибири? Нет, это все не то.

Прочитав отрывок из записок Шильтбергера, перебрав в памяти многое, я вспомнил: ведь мне самому не раз доводилось читать о «горе Арбус», когда я изучал историю первого похода Н. М. Пржевальского в Центральную Азию.

«Гора Арбус» — горный хребет Арбус-ула. Он простирается между Ордосом, окаймленным северной лукой Желтой реки, и пустыней Ала-Шань. Оттуда было недалеко и до цветущих садов Китая, двенадцатиярусных башен области Гань-су. За хребтом Арбус-ула действительно лежит безжизненная пустыня. К этим горам примыкают страшные пески Кузипчи. По поверью степных племен, вершина Арбус-ула служила вместо наковальни сказочному кузнецу, состоявшему при Чингисхане.

Трудно сказать, что влекло Едигея и Чекре на Желтую реку.

«По покорению Сибири Едигей и Чекре вступили в Болгарию, которая ими также была завоевана», — обмолвился Шильтбергер[61]Путешествие Ивана Шильтбергера по Европе, Азии и Африке с 1394 по 1427 год. Перевел с немецкого и снабдил примечаниями Ф. Брун. Одесса, 1866, с. 36. Примечание.
. Он пробыл еще долгое время у Едигея и Чекре, причем так и неясно, кому из них он принадлежал как пленник.

Неизвестно также, что делал Чекре после похода на булгар.

Долго ли держался он в Волжском Булгаре? В первой четверти XV столетия там были выбиты монеты с именем Чекре. Возможно, что Чекре царил одно время в Казани, и баварец находился при дворе этого недолгого властителя Булгарии.

Когда же Чекре погиб в борьбе с одним из сыновей Тохтамыша, баварец попал в руки Маншука, недавнего советника Чекре.

Этот Маншук метался, стараясь пробраться в Крым, где к тому времени старый Едигей успел основать отдельное ханство. Каффа давно не давала Едигею покоя. Он побывал под ее тройными стенами еще в конце XIV столетия.

Едигей, овладев Крымом, сам смог давать приют своим старым друзьям вроде Маншука.

Баварец доехал вместе с Маншуком до Черного моря.

Шильтбергеру удалось сбежать от своего последнего хозяина и покровителя. Это произошло в Мингрелии, куда Маншук пришел из Каффы через теперешнюю Абхазию.

Скитания Шильтбергера воистину удивительны!

Он упоминал, что на пути к родному Мюнхену побывал в Батуме, Константинополе, Килии, Аккермане, Лемберге (Львове), Кракове, Бреславле (Вроцлаве), Регенсбурге, Фрейзинге и на родину возвратился в 1427 году.

Считают, что лет десять Шильтбергер прожил при дворе герцогов Баварских и умер около 1440 года, возможно в Фобурге. Кто-то записал его рассказы о тридцатилетних странствиях по трем частям света[62]Источники о И. Шильтбергере, о рукописях и изданиях его книги приведены М. П. Алексеевым в книге «Сибирь в известиях иностранных путешественников и писателей». Иркутск, 1941, с. 49–51. Ценный обзор источников приведен также у М. А. Полиевктова в труде «Европейские путешественники XIII–XVIII вв. по Кавказу». Тифлис, 1935, с. 173.
Замечательный толкователь к упоминанию Сибири Шильтбергером дан М. Алексеевым (указ. соч., с. 54–57). Однако в дальнейшем он не разъяснил свидетельства баварца о «горе Арбус».
В последнее время отрывки из книги И. Шильтбергера опубликованы Р. Хеннигом.
См. Рихард Хенниг . Неведомые земли, т. III. М., Издательство иностранной литературы, 1962, с. 390–396.
.

Если бы Шильтбергер был более образованным человеком, о многом он рассказал бы по-другому.

Кто заполнит белые пятна его нехитрого повествования и проследит шаг за шагом все путешествия баварского оруженосца?

Человек, видевший Тимура, спавший в кочевьях Едигея, знал мир от Сирии до Желтой реки, от Герата до Кукунора, от Египта до страны Сибири, в которую он включил и Крайний Север, где люди ездят на собаках, и область обитания уйгуров, и Восточный Туркестан, и страну, где высится дикий хребет Арбус-ула.

Шильтбергер явно имел представление о северных пределах монгольского господства в Азии. Что же касается его упоминания о «Великой или Белой Татарии», откуда он отправился в Сибирь, то он, вероятно, имел в виду Белую Орду. Едигей был выходцем из этой Орды, кочевавшей между Волгой и Сырдарьей.

Жестоко обучали географии русский народ монгольские ханы, темники и баскаки! Наши пращуры были в неволе и у Тохтамыша и у Едигея, когда оба они скитались по великим просторам — от Каффы до Сибири и Моголистана.

Русские летописцы под 1406 годом сообщили: «Тое же зимы царь Шадибек уби Тохтамыша в Сиборской земле» (Софийская вторая летопись).

Здесь нужна небольшая поправка: убийцей Тохтамьь ша был его заклятый враг Едигей.

В другой летописи земля названа вполне точно «Сибирской».

Это первое упоминание о Сибири в старинных русских источниках. Составители летописей были осведомлены о Сибири более, чем Шильтбергер, узнали о ней ранее баварского оруженосца.

Место гибели Тохтамыша приурочивали к Тюмени, но, разумеется, не к городу, основанному много позднее, а к сибирской реке того же названия, где в те времена стоял татарский город Чинги-Тура.

 

Медное зеркало Борджиа

Современницей Тимура, Тохтамыша, Едигея, Шильтбергера и Семена Суздальского была так называемая «Карта Стефана Борджиа».

Подлинник ее был создан в 1405–1410 годах и лишь лет через четыреста попал в руки Борджиа.

Этот кардинал был страстным собирателем древностей. Владея домашним музеем в Веллетри, что в Римской области, он продавал свое имущество, вплоть до столового серебра, и ел из оловянных тарелок только ради того, чтобы купить очередной свиток, рукопись или картину.

Он был секретарем Конгрегации пропаганды веры — Управления зарубежными делами Ватикана. Отправляя миссионеров в страны Азии, Борджиа приказывал им собирать редкости для музея в Веллетри.

Неизвестно, сколько кубков, чаш и блюд из серебра ушло на приобретение «Карты», но в 1788 или 1797 году (источники указывают срок по-разному) старый кардинал с увлечением рассматривал доставленное ему изображение мира.

Он приказал своему племяннику Камиллу Борджиа изготовить медный круг и перенести на него редкостный чертеж начала XV века.

Внутри круга диаметром в два фута среди причудливых начертаний морей, рек и гор были расположены надписи и чудесные рисунки.

Первый составитель Борджиевой карты обозначил Россию и Тартарию рядом с Пруссией. В просторах Азии он показал озеро Иссык-Куль, а к западу от него — Ургенч.

Лучники, бьющиеся со всадниками, азиаты в остроконечных шапках, шатры кочевников и их четырехколесные кибитки, верблюжьи караваны — всему этому было тесно на светлой поверхности Борджиева круга.

Вот изображения всадника верхом на олене, полярного сокола, белого медведя, лося… Они в какой-то мере относятся к нашей стране.

В медном зеркале Стефана Борджиа отразились представления о мире, сложившиеся к началу XV столетия. Сведения круглой карты созвучны простым рассказам Шильтбергера, а изображения на ней созданы как будто нарочно для книги баварского оруженосца.

Иоганн Шильтбергер при остатке дней своих, по мнению исследователей, читал дневник путешествия кастильского рыцаря Руй Гонсалеса да Клавихо и записки Марко Поло. Эти сочинения могли быть вполне доступны Шильтбергеру, если он находился при дворе герцогов Баварских.

Недавний посол к Тамерлану, Клавихо был в то время еще жив и находился в Мадриде.

Полную возможность ознакомиться с книгой Клавихо имел и бургундский кавалер Гильберт де Ланнуа, посетивший Испанию в 1410 году.

 

Современник Жанны д

’

Арк

Рыцарь Гильберт де Ланнуа родился во Фландрии, принадлежавшей герцогу Бургундскому, где на реке Слёйсе стоял родовой замок Ланнуа.

Начертав на своем гербе слова: «Для спасения души», Гильберт де Ланнуа в 1399 году начал воинские походы, богомольные путешествия и посольские поездки. Перед посещением Испании он успел побывать впервые в Палестине, затем воевал под знаменем Иоанна Бесстрашного, герцога Бургундского.

Посетив Мадрид, де Ланнуа получил возможность увеличить там свои познания за счет сведений Клавихо, касающихся пути к Каффе, что впоследствии весьма пригодилось бургундскому кавалеру.

В то время образованная Франция уже читала свитки сочинения Пьера д’Айи, астролога и епископа в Камбрэ, знавшего не только о Понте и Танаисе, но и о безграничных просторах Монгольской державы.

О татарах, русских и других обитателях Северо-Востока де Ланнуа был наслышан задолго до первого путешествия туда.

Еще при жизни Иоанна Бесстрашного де Ланнуа собрался в далекий путь. В красных штанах в обтяжку, в коротком камзоле с разрезными зубчатыми рукавами, спускавшимися ниже колен, со щитом, на котором были написаны слова о спасении души, появился он на берегах прохладного янтарного моря.

В мариенбургском замке великого магистра Тевтонского Ордена де Ланнуа предложил немецким рыцарям свой меч. Они воевали тогда с Владиславом польским и одним из князей Поморья. В те годы на стороне поляков находился Джелал-ад-дин, или Зелени-салтан, сын Тохтамыша.

Побывав в Поморье, изящный бургундский рыцарь направился в Новгород, где пробыл девять дней, затем в Псков, а оттуда проехал в сильно укрепленный замок Динабург на Западной Двине.

В цветущем городе на Волхове де Ланнуа мог видеть отчаянных новгородских мореходов, лишь недавно вернувшихся из похода «на мурманы» в составе заволочской флотилии. Он не оставил без внимания богатства Новгорода Великого — югорских соболей, голубых песцов, шкур белых медведей. Но о мехах Севера, привезенных им из Новгорода, он рассказал в другом месте, когда описывал свое второе путешествие к полякам, литовцам и татарам. Вильна, куда прибыл Ланнуа, показалась ему длинным и узким городом, как бы сползающим с песчаной горы, на которой высился княжеский замок.

«Герцог» литовский Витовт принимал там гостей, поднимая в их честь огромный турий рог в золотой оправе. «Рог Гедимина» в свое время видел и Тохтамыш, когда он укрывался от Тамерлана за стенами Вильны.

К Вильне вели дороги из дальних стран. Однажды Витовт где-то возле Азова захватил целый улус монголов. Этих пришельцев из глубин Азии он поселил в окрестностях своей столицы, вместе с пленными мусульманами. Татары занимались земледелием, жили в особых селах и совершали свои «сарацинские обряды». Де Ланнуа встречал много татар в Троках — былой столице Литвы. Там он посетил зверинец, где видел наряду со зверями Севера диких лошадей, пойманных в азиатских степях.

От внимания де Ланнуа не укрылось, что в великом княжестве Литовском звучала русская речь, жило много русских людей.

Рыцарь с зубчатыми рукавами вернулся из холодной Сарматии к себе на родину и сразу же попал в пекло битвы при Азенкуре (1415 год).

Увязая в размытых дождями пашнях у дороги в Калэ, де Ланнуа бился с лучниками английского короля Генриха Пятого. Бургундский кавалер попал в плен и лишь случайно избежал кровавой расправы; узкие улички села Мезонсель были залиты кровью нескольких тысяч французских пленных, перебитых британцами.

Вскоре судьба забросила де Ланнуа в дикие вересняки Корнуэльса и горы, овеваемые ветрами Атлантики. Ему ничего не оставалось делать, как делиться с герцогом Корнуэльским свежими воспоминаниями об узкоглазых монголах, золоченых куполах Новгорода Великого, диких конях, белых медведях и светлых ночах русского Севера.

Но рыцаря выкупили французы, отдав за него тысячу двести золотых и боевого коня. Богомольный де Ланнуа поспешил отправиться на поклонение мощам святого Патрикия, после чего поспешил домой.

Вскоре наш путешественник был назначен губернатором пограничной области Эклюз и стал сторожить проходы в Юрских горах.

В то время Бургундией правил Филипп Добрый. Генрих Пятый английский, втоптавший французских рыцарей в кровавую грязь на полях Азенкура, взявший затем Руан и Париж, сблизился с властителем Бургундии.

Ланнуа начал служить англо-французскому королю и своему бургундскому повелителю.

В 1421 году вечный странник вновь собрался в далекий путь. Ему поручили посетить польского короля, князя литовского, валахского владетеля, греческого императора.

Подобрав зубчатые рукава, рыцарь де Ланнуа шагал по улицам Данцига, отыскивая дом, где находился Михаил Кухмейстер, великий магистр Тевтонского ордена, считавшийся покровителем Ганзы — знаменитого торгового союза.

Данцигу подчинялась ганзейская торговля в Лифляндии, Эстляндии, Пруссии и на острове Готланд. С «Готского берега» купцы издревле ходили в Новгород, как и новгородцы плавали к Висби.

Ганзейцы обогащались от вывоза соболей, бобров и горностаев, воска, меда и кож из Новгорода в Брюгге, на родину де Ланнуа. Все то, что ложилось на весы в новгородском подворье Петерсгоф, вскоре оказывалось на торговых складах Фландрии.

В беседах с великим магистром посол из Парижа, как и в первый свой приезд, не мог оставить в стороне вопросы торговли с Севером и Востоком.

Затем крепкий миланский панцирь де Ланнуа видели в Лемберге (Львове), где жили выходцы из Армении, возившие свои товары в Каффу и Константинополь и хранившие воспоминания о поездках в Индию и Египет.

Армянские купцы вывозили из Руси меха, а их лари в Москве ломились от жемчуга, индиго и благовонных товаров Востока.

Предки этих людей были рассеяны по лицу земли плетями монголо-татар. Золотая Орда поселила армян в Сарае, Астрахани, Нижнем.

Армяне не раз восставали против татар в самой Золотой Орде и Волжской Булгарии. Усмирив восставших, победители гнали своих пленников в Каффу, былую Тмутаракань и Судак.

Эти переселенцы, как и русские люди, проходили огромный путь от Каракорума и Пекина до тройного ряда стен Каффы.

Из Львова де Ланнуа ездил за пятьдесят миль в Каменец, тоже город восточной торговли, где в 1421 году находился Витовт литовский со своим двором.

Заезжий рыцарь видел там «сарацинского князя Татарии», вероятнее всего — царевича Бетсабула. Витовт, призвав царевича в Вильну, возложил на него знаки ханской власти и объявил Бетсабула властителем Дешт-и-Кыпчака. Но царевич вскоре после этого был убит одним из сыновей Тохтамыша.

Тут мы снова встречаемся с коварным и беспокойным Едигеем. Рассказывая о приключениях Шильтбергера, мы упоминали о том, что золотоордынский Кощей перебрался в Крым. Его, по существу, прогнал туда Зелени-салтан.

В 1421 году де Ланнуа вдруг загорелся желанием ехать с подарками Витовта к Едигею. Года за четыре до этого старый ордынский бродяга, вдосталь наиздевавшийся когда-то над Витовтом перед битвой на берегах Ворсклы, помирился с князем литовским и отправил к нему послов.

Пока бургундский рыцарь собирался в путь, к литовскому двору прибыли представители Новгорода и Пскова. В связи с этим де Ланнуа написал в своих дорожных заметках, что новгородцы и псковичи привезли Витовту восточный шелк, шкуры куниц, дорогие шубы, меховые шапки и «зубы рыбьи куракские».

Последнее название связано с двинским Севером — с Куростровом, Курцевом и Подракурьем, из которых образовались Холмогоры. В начале XV века они уже упоминались как города в летописях.

В Холмогоры свозили тюлений и моржовый жир с Мезени, кость и пушнину с Печоры и из Югры. Эти товары шли на Русь, занимали большое место в торговле с Ганзой.

Первая четверть XV столетия на Севере отмечена борьбой москвичей и вятчан с заволочекими новгородцами.

Были и такие смелые предприятия, как поход с Северной Двины на Каму, когда «задними водами» было послано полтораста речных судов с целью смирить князей Булгарии и распространить московскую власть от Поморья до закамских стран.

В 1411 году двинской воевода Яков Стефанович повоевал «мурман» и как ни в чем не бывало вернулся в Заволочье из Скандинавии с богатой добычей.

Через восемь лет заволочане дали отпор «мурманам», когда «мурманский» отряд в пятьсот человек на бусах и шнеках прорвался в русские владения сквозь горло Белого моря. Пришельцы были разбиты, две шнеки пущены ко дну.

В 1410 году на двинском взморье, у Подужемского устья вырос Никольский Корельский монастырь. Этот морской Никола, одиноко стороживший пустынные просторы, был путеводным маяком поморов и бельмом на глазу у иноземных пиратов. В набег 1419 года «мурманы» разорили эту беломорскую обитель, и она не скоро поднялась из развалин.

В летописях XV века среди новгородских владений на Севере перечисляются погост Корельский на Варзуге, монастырь святого Николы, Нёнокса, Конечный погост, Яковля Курья, Ондреянов берег, Кигостров, Чиглоним, Кярь-остров.

Оттуда в Новгород и Псков и привозили наравне с мехами «зубы рыбьи куракские», которые де Ланнуа видел среди подарков, поднесенных Витовту гостями из Руси.

Витовт щедро одарил своего неожиданного посла к Едигею. Бургундец получил «русские мешки», — вероятно, переметные сумы, дорогую восточную монету, что носили на шее, татарский саадак с колчаном и стрелами и, наконец… вышитые русские рукавицы! Их подарила великая княгиня Московская, гостившая при дворе Витовта, своего отца.

Герой битвы при Азенкуре взял с собой три грамоты Витовта на русском и татарском языке и на латыни. Русские, волохи и татары были отправлены для сопровождения де Ланнуа в долгой дороге через Подолию, Валахию и Дикое поле.

Де Ланнуа пишет, что он был во «втором Каменце», принадлежавшем Витовту, затем видел правителя Малой Валахии, от которого получил подмогу для проезда в порт Монкастро.

Монкастро — это будущий Аккерман. Тиверцы и угличи называли его Белгородом. Город перебывал в руках финикиян, даков и римлян, антов и половцев, пока его не облюбовали генуэзцы. Оттуда они выдвинули свои замки в глубь Молдавии — к Бендерам и Сороке.

Заполняя белые пятна в повествовании бургундского рыцаря, расскажем о том, что он узнал насчет генуэзской торговли в Белгороде, связанном деловыми узами с Вильной и Каффой.

От Витовта в Каменце де Ланнуа получил сведения, что Литва старается выйти к Черному морю, занимает Дикое поле. Черный город и Качукленов (Очаков и Одесса) уже были под властью Витовта.

Там стояли замки, возведенные Витовтом. Бойницы их были обращены в сторону Черного моря.

Из Подолии, откуда двигался де Ланнуа, в Крым тянулся Королевский шлях, приводивший путника к Перекопу.

Генуэзцы, валахи и армяне, населявшие Белгород (Аккерман), мирно спали, когда наш путешественник поздней ночью подъезжал к городу. У самых ворот Аккермана на де Ланнуа напали разбойники.

Они сорвали с рыцаря парижский камзол с верхними зубчатыми рукавами, пояс и, звеня его дорогим миланским панцирем, скрылись в ночной темноте.

До рассвета пробыл несчастный посол привязанным к дереву, пока его не освободила городская стража.

Утром он уже осматривал город, стоявший на высоком берегу Овидиева озера.

Зеркало Днестровского лимана разрезали генуэзские галеры. Дома из белого известняка были окружены высоким земляным валом.

Исполинской крепости и цитадели в Белгороде тогда еще не было; их построили лет через пятнадцать после приезда бургундца в это гнездо генуэзцев.

Изучив белгородскую торговлю, де Ланнуа двинулся дальше. Восемнадцать дней он ехал через степи Татарии, остановился у Днепра и нашел там какого-то «татарского князя» Жамбо. В те времена на днепровском Таванском перевозе стояла таможенная застава, где досматривались товары, идущие в сторону Крыма из Руси и Литвы. Об этой заставе де Ланнуа ничего не говорит: возможно, он ехал южнее ее.

Через Днепр он переправлялся на однодеревных лодках. В проводниках у рыцаря был какой-то «татарин Грзоилос».

Вскоре странствующий рыцарь шел по огромному и богатому городу Солкату, где он надеялся представиться Едигею.

Этот город мы теперь называем Старым Крымом. Солкат стоял в широкой долине, сплошь покрытой луговыми цветами, окруженный крепкими стенами. Солкатские эмиры зависели от Золотой Орды. Во время бесконечных смут в крымский город бегали золотоордынцы, спасаясь здесь от недругов и соперников в борьбе за шаткий трон Сарая.

Татары считали, что в Солкате находится могила Мамая. Город был так обширен, что всадник на хорошем коне едва мог объехать улицы Солката в течение половины дня.

 

Окно в Египет

Де Ланнуа, бывавший в Египте, ничего не говорил о знаменитой мечети Бибарса в Солкате. А ведь в этом, пожалуй, вся суть.

Бибарс Первый, султан египетский, выходец из Дешт-и-Кыпчака, по согласию с Золотой Ордой, построил в Солкате великолепную мечеть, украшенную мрамором и порфиром.

Солкат — окно в Египет! Из Солката в страну пирамид везли белых северных соколов и кречетов, седые и черные меха Булгара и Югры.

В свою очередь мамелюкские посольства в Золотую Орду не могли миновать шумного Солката. Обмен посольствами обогащал золотоордынцев сведениями о Китае и Индии, ибо мамелюки не раз посылали туда своих представителей.

Де Ланнуа узнал, что Едигея уже нет в живых: в тот год, когда Едигей помирился с Витовтом, неугомонный эмир был убит одним из тохтамышичей близ Сарайчика-на-Яике.

Так кончил свои дни «лукавый и злохитрый» старый смутьян, ездивший когда-то с Чекре и Шильтбергером в страну Сибирь, к подножию Арбус-ула.

К востоку от Солката раскинулась цветущая Каффа, где генуэзские консулы утверждали свои гербы на стенах мощных башен. В зелени садов звенели фонтаны. Загорелый в дороге киевлянин, приведший в Каффу караван с пушниной, утолял жажду у источника, струившегося из пасти медного дракона. В Каффе де Ланнуа ждал прихода венецианских галер из устья Дона.

Генуэзцы владели соседним Судаком (называвшимся еще Солдайей, а по-русски — Сурожем), а также Отузом, Калиерой и другими городами Черноморья. Связки соболей и горностаевые меха привозили сюда от устья Дона.

Знал ли де Ланнуа о Куликовской битве?

Не прошло и половины века с того дня, когда Мамай выставил против русских ратей не только татар, но и панцирный строй крымских итальянцев. На Куликовом поле, видимо, были также и египетские мамелюки.

В Солкате, Каффе и Тане в 1421 году могли еще жить свидетели великой битвы, в которой сверкали сирийские кинжалы, фряжские и египетские шлемы и золоченые доспехи генуэзцев.

В те годы шла ожесточенная борьба за Черное море, Волгу и Дон.

В Каффе и Тане бывал генуэзский пират Луккино Тариго.

Я уже рассказывал, как он собрал отряд, переволокся с Дона на Волгу и пустился по ней, грабя речные караваны с восточным шелком и северными товарами.

В Каффе на склонах горы Тете-Оба незадолго до приезда туда де Ланнуа жил учитель латинского языка А. Альфиери, изучавший Каффу, ее связи с дальними странами.

В 1421 году его рукопись была издана книгопродавцем Черутти в Генуе. К тому времени в Италии появились пергаментные карты с изображениями белых медведей и русских телег.

Флорентиец Горо Дати, государственный муж, астролог и поэт, воспевал в своих октавах горы Великой Азии, страну холода и обитающих в ней татар. Он упоминал также большую реку, несущую свои воды сквозь всю страну холода к соленому морю.

Река эта верховьями своими касалась «Земли шелковичного червя». Так Горо Дати называл Китай. Какую реку он имел в виду — трудно сказать. Поэт оговаривал, что река эта зимой замерзает. Такие слухи о дальних странах исходили из Каффы и Таны.

Мореходы, прибывшие на галерах с Танаиса, могли описать бургундскому рыцарю подробно весь привычный путь от устья Дона до Китая. Вот как он проходил.

С Таны до Астрахани купцы ехали на русских крытых телегах или арбах, потом плыли Волгой до Сарая. Оттуда верблюжьи караваны, качая горбами, брели до Ургенча и Отрара, где умер Тимур. С Сырдарьи торговцы пробирались в Алмалык, в долину Или, оттуда двигались к Лобнору. Преодолев Гоби, путники направлялись к излучине Желтой реки. От нее до столицы Китая караваны шли в течение одного с небольшим месяца.

Если Шильтбергер с Едигеем действительно побывали в Ордосе, то они пользовались частью этого Великого доно-азийского пути, возможно от Сырдарьи до Хуанхэ.

Гильберт де Лаинуа приплыл из Каффы в Царьград. Он вручил «старому императору Мануилу» и его сыну Иоанну мирные грамоты королей Англии и Франции. Рыцарь встретился также с послами папы Римского — кардиналом де Сент-Анжем и генералом ордена францисканцев Антоном Массано. Монахи-францисканцы часто посещали Каффу.

 

Хожение Зосимы

В Царьграде при де Ланнуа побывал русский человек.

Зосима, иеродиакон Троице-Сергиевской лавры, посетил Царьград дважды — в 1414 и 1420–1421 годах.

Впервые Зосима ездил к Мануилу по такому поводу. Владыка Византии уже предчувствовал закат своей державы и надеялся лишь на помощь из Москвы. Лишенный средств для содержания государства и войска, он сидел у Босфора и ждал погоды.

Великий князь Московский помог Палеологу и послал ему денег. Серебряный груз был отправлен в 1389 году с митрополитом Пименом, впервые проплывшим по Дону до моря и встретившим генуэзцев и венецианцев.

Получив московское серебро, Мануил захотел упрочить связи с богатым и могущественным соседом: Палеолог решил женить своего сына Иоанна на дочери великого князя. В 1414 году Зосима сопровождал внучку Дмитрия Донского в Царьград.

Зосима пошел от Троицы-Сергия к Киеву. Потом он смело углубился в «поле Татарское» и вскоре увидел привольный Днестр. Зосима ранее бургундского рыцаря успел побывать в Белгороде и осмотреть «Овидиево озеро».

Он упоминал о «фонаре» в устье Днестра, где было главное корабельное пристанище. Это высокий маяк, построенный генуэзцами в порту Белгорода.

Прибыв в Царьград и прожив там «половину зимы и одно лето», Зосима еще мог застать де Ланнуа при дворе Мануила.

Русский путешественник был весьма любознателен.

Разглядывая изваяние императора Юстиниана, Зосима отметил, что перед византийским властелином стоят изображения сарацинских царей, держащих в руках дань. «Столп» близ Студитского монастыря, как говорил Зосима, был «весь подписан что на свете есть».

Из Царьграда иеродиакон ездил в Палестину, где «подъях раны довольны от злых Арапов». На Мертвом море он едва не был убит.

Путник побывал на «Египетской дороге». В Палестине Зосима видел несториан, слышал о мамелюкском султане Египта — не в пример де Ланнуа, как воды в рот набравшему относительно египетских дел.

Зосима смело перенес название лукоморья с югорского Севера на морские окрестности Родоса, когда писал о встречах с крестоносными рыцарями. Зимуя в Царьграде, он продолжал писать свои заметки[63]Отчет о путешествии современника Пересвета и Осляби — «Ксенос, глаголемый Странник» — вообще полезно знать, как образец добросовестного описания Царьграда и Палестины. См. «Русский зритель», 1828, №№ 7–8; «Сказания Русского народа, собранные И. Сахаровым», т. II. СПб., 1849, кн. VIII, с. 57–69, где указаны списки «Ксеноса»; «Палестинский сборник», 1889, вып. XXIV.
.

С путешествием Зосимы в Царьград совпало появление на Руси одного из списков «Сказания об Индейском царстве».

«В лето 6929 (1421. — С. М.) сказание об Индейском… (Пропуск. — С. М.) Царь Мануил греческий послал посла своего во Индейскую землю, к царю Иоанну Индейскому и послал ему дары честные царские» — так начинался список, включенный в сборник № 2072 из собрания А. С. Уварова[64]Арх. Леонид. Систематическое описание славяно-русских рукописей собрания графа А. С. Уварова, ч. IV. М., 1894, с. 454.
.

Речь шла здесь не о том Мануиле, которого видели Зосима и де Ланнуа, а о Мануиле Первом, царствовавшем в Византии в 1143–1180 годах.

Дело было так. В 1165 году папа Александр Третий и ряд европейских властителей, в том числе и Мануил, получили подложное письмо от Иоанна — воображаемого христианского повелителя «Трех Индий». Через двенадцать лет магистр Филипп искал от имени Ватикана страну, где царил пресвитер Иоанн.

Мануилу тоже приписывали попытки найти заповедное христианское царство в Азии. Сказание, сложившееся в Византии, говорило, что посол Мануила достиг владений Иоанна.

Зосима и де Ланнуа могли лицом к лицу столкнуться и в Царьграде и в древнем Иерусалиме, ибо их путешествия туда были совершены в одно и то же время.

Из Палестины бургундский аргонавт в поисках золотого руна проехал в Египет, где царствовала вторая династия мамелюков — Борджитов. Следы де Ланнуа теряются среди розовых садов предместий Каира, где проводили время султаны. Там когда-то при дворе мамелюков служил лекарь Жан Бургундский, который дальше Египта никогда не ездил. Страну «попа Иоанна» он открывал, сидя в Каире!

В Западную Европу рыцарь-скиталец де Ланнуа вернулся, очевидно, только в 1423 году. Он преподнес свое сочинение в трех списках Филиппу Доброму, герцогу Бургундскому, и английскому королю-ребенку Генриху Шестому.

Так в Париже, Дижоне и Лондоне узнали о бесконечных скитаниях де Ланнуа.

Филипп Добрый не забыл заслуг своего подданного. Когда бургундский герцог учредил орден Золотого Руна, в том же году де Ланнуа был вручен один из первых знаков этого ордена.

Прошло еще десять лет, и мы видим рыцаря Гильберта в числе участников Базельского собора, на котором обсуждался вопрос об изучении Руси и Литвы и уже собирались сведения об этих странах. В таком случае де Ланнуа сказал там свое слово.

Кавалер со знаком Золотого Руна и с золотоордынской гривной на шее находился во Франции в тот год, когда английские латники, отвратив лица от жаркого пламени, концами длинных пик подвигали еще не сгоревшие поленья под ноги Жанны д’Арк.

В 1450 году бывший посол к Едигею ездил зачем-то в Рим. Лет за пять до этого он вновь посетил Палестину и, надо полагать, Константинополь, еще не захваченный турками.

«При римском дворе с напряжением следили за отважными экспедициями и войнами, отличавшимися жаждою приключений», — пишет о тех годах историк Г. Фойгт[65]Георг Фойгт. Возрождение классической древности, II. СПб., 1884, с. 319.
.

Ватикану имело смысл выслушать воспоминания де Ланнуа о его пребывании у ворот богатой Московии, как имело смысл записывать рассказ веронского монаха, только что вернувшегося с верховьев Дона и высланного оттуда неучтивыми московитами.

Апостолический секретарь Поджио Браччиолини выправил и напечатал в то время отчет венецианца Никколо де Конти, обошедшего Юго-Восточную Азию, скитавшегося по Индии, Цейлону и Индокитаю.

Среди осведомителей папского двора в те годы был и русский митрополит Исидор, царьградец по происхождению. Бежав из Чудова монастыря в Литву, он перебрался в Рим, а затем странствовал по Италии и Испании. Экспедиция, посланная папой около 1445 года на северо-восток Руси, вероятнее всего, был затеяна Исидором.

Под конец жизни рыцарь Гильберт де Ланнуа считался владетелем Санта, Виллерваля, Троншиена, Вагени и Бомона.

Местонахождение их уточнить нам не удалось.

Во Франции не менее трех Бомонов. Если речь идет о Бомоне-на-Жимоне, нельзя не отметить, что округ, в котором находился этот городок, называется Кастельсарразин, что значит: Сарацинская крепость. Связано ли это с временем крестовых походов, или в таком названии повинен сам де Ланнуа, столь долго бродивший по разным «сарацинским» землям?

Гильберт де Ланнуа умер в 1462 году, в преклонном возрасте. Книга о его странствиях долго не видела света.

Лишь в 1840 году Констан-Филипп Серрюр, писатель и издатель старинных хроник и поэм Фландрии, решился взять с полки своей библиотеки рукопись современника Жанны д’Арк и передать ее одному типографщику в Монсе. Сто экземпляров книги де Ланнуа начали свою жизнь. К изданию были приложены карта и какой-то словарь; содержание их нам неизвестно.

Для России де Ланнуа был открыт П. С. Савельевым и Ф. К. Бруном в 1850 и 1853 годах[66]Привожу известную мне библиографию о де Ланнуа:
П. С. Савельев . Очерк путешествия в прибалтийские страны, Великий Новгород и Псков, совершенного рыцарем Гильбертом де Ланноа в 1412–1414 гг. — «Географические известия», 1850, с. 17–35;
Ф. К. Брун (1804–1880). Путешествия и посольства господина Гильбера де Ланнуа, кавалера Золотого Руна, владельца Санта Виллерваля, Троншиена, Бомона, Вагени, в 1399–1450 гг. — «Записки Одесского о-ва истории и древностей», III. Одесса, 1853, с. 433–465; Путешествие по Литве в XV в. Жильберта де Лянуа. — «Вестник Западной России». Вильна, 1867, № 7, с. 38–47;
Емельянов. Путешествие Гильбера де Ланноа в восточные земли Европы, в 1413–1414 и 1421 гг. — «Киевские университетские известия», 1873, № 8, с. 1–46;
Л. Майков . Заметки по географии древней Руси. СПб., 1874, с. 41;
В. Кордт . Чужоземнi подорожнi по Схиднiй Европi до 1700 р. у Кiивi, 1926, с. 20.
. Одесский ученый Ф. К. Брун не успел заполнить многих белых пятен в сказании рыцаря Гильберта, и мы постарались сделать это, связав жизнь бургундского странника с судьбами многих других людей — его современников. Не лишним звеном в этой цепи оказался даже коварный и беспокойный Едигей.

Для историка же будет ясно, что в хранилищах Вильнюса, Варшавы, Кракова, Львова, в архивах Румынии и Молдавии, в старинных библиотеках Франции и Италии должны находиться на первый взгляд неожиданные данные о людях, проходивших мир по гигантской дуге — от Мадрида до бассейна Желтого моря. Только ради этого мы тревожили тени Шильтбергера, Едигея и рыцаря Гильберта, не забывая и о безвестных странниках из Вереи и Рязани. Монгольский волосяной аркан вел их по страшным и неведомым землям, уводя в такие пределы, о которых не имели никакого представления космографы европейских университетов.

Нам приходится в последний раз вспомнить рыцаря в камзоле с зубчатыми рукавами и вот по какому поводу.

Через десять лет после смерти де Ланнуа в Татарию и Русь спешил новый посол герцога Бургундского. Он стремился в преддверие Индии. Это был болонский монах Людовик.

 

По следам Афанасия Никитина

В Индии же к тому времени успел побывать в 1469–1472 годах Афанасий Никитин, узнавший там о Цейлоне, Китае, стране Пегу (Бирме) и о других дальних землях. Афанасий изучал рынки города Бидара и великое торжище в Алланде, где продавались татарские и арабские кони, шелк и другие товары. Пять месяцев он прожил в алмазной области Райчур, где русского странника видели на улицах Голконды.

Нет нужды излагать подробно все «хожение» нашего предка; лучше отослать читателя к последнему изданию записок Афанасия Никитина, сопровожденному замечательными примечаниями[67]См. «Хожение за три моря Афанасия Никитина 1466–1472 гг.». М. — Л., 1958.
.

Собравшись идти на Русь, Афанасий добрался до порта Дабул, затем поплыл к Ормузу.

Проходя Персию, неутомимый тверитянин посетил ставку туркменского завоевателя Западного Ирана, основателя могущественной «Белобаранной» державы, Узун-Гассана. При дворе его жил тогда венецианский представитель Джосафат (Иосафат) Барбаро, большой знаток русских дел.

Мы взялись рассказать о том, как скрещивались пути разных людей на великих просторах от Черного моря до тихоокеанских стран и от янтарного балтийского побережья до ворот Индии. Поэтому надо вспомнить о скитаниях Барбаро, Контарини и некоторых других их современников.

Джосафат Барбаро прибыл из Венеции в Тану при устье Дона в 1436 году. Единственным путеводителем для Барбаро могла служить карта его земляка Андреа Бианко, где на Севере были показаны чудовищные люди, а истоки Дона помещены чуть ли не в полярных областях.

Прожив в Тане шестнадцать лет, венецианец завел широкие знакомства с татарами. Он был известен у них под именем Юсуфа. Его приятелем был Джиованни да Балле, построивший корабль для пиратских походов по Каспию и торговавший осетровой пкрой.

Однажды Барбаро получил известие, привезенное из Каира мамелюком Гульбедином, — о сказочном кладе, зарытом аланским князем на одном из притоков Дона. Венецианец упорно искал этот клад, разрыл курган Контеббе, но обнаружил в нем лишь каменные сосуды, рыбью чешую и глиняные бусы.

Джосафат Барбаро принял в подарок от ордынца Эдельмуга, родича хапа Кичи-Ахмета, восемь русских пленных. Конечная судьба этих несчастных неизвестна.

Был этот случай в 1438 году, когда Кичи-Ахмет преследовал брата своего Улу-Махмета, бежавшего с Волги к городу Белёву.

Кичи-Ахмет подошел к Тане. Венецианский консул послал Джосафата Барбаро подносить хану дары и чашу с медовым русским пивом. После этого Барбаро и подарили незольников.

Русских пленных Барбаро мог отправить тогда в Венецию. В год появления Кичи-Ахмета ордынцы гнали для продажи в Италию гурты быков. Их ревом оглашались дороги Польши, Валахии, Трансильвании и Германии.

У Барбаро были возможности переправить своих рабов в Венецию хотя бы с одной из подобных оказий.

На торговлю людьми венецианцы смотрели весьма просто. Тучный францисканский монах Терин, выходя из ворот Таны в степь, расставлял сети и ловил в них жирных дроф. Потом он продавал добычу, а деньги обращал на покупку невольников.

Никто не знает, сколько русских пленников было перепродано татарами венецианцам и где сложили свои кости эти двойные рабы.

По приезде на родину Джосафат Барбаро однажды в винном погребе на Рпальто увидел двух людей в оковах, сидевших возле дубовых бочек. Торговец вином сказал, что это люди, когда-то проданные каталонцам и бежавшие из полона на лодке. Владелец погреба перехватил беглецов в море. Один из этих невольников оказался татарином, когда-то служившим в Тане у сборщика ханских налогов. Какой же путь по Средиземному морю проделал этот пленник!

Наряду с русскими рабами у европейцев были татары, черкесы и другие «сарацины».

Барбаро перед путешествием ко двору Узун-Гассана был губернатором одной области в Албании, но прожил там недолго.

Ватикан, Венеция и Литва за спиной московского правительства, тайно от него, старались заключить военный союз с Золотой Ордой, поставить на свою сторону и государя туркменской «Белобаранной» державы Узун-Гассана. К Длинному Гассану везли веницейские пушки и миланские панцири. В 1471–1479 годах Барбаро и жил всем этим. Находясь у Узун-Гассана, венецианец ездил по Востоку, разведывая пути вплоть до Самарканда и пределов Индии. Он-то уж не упускал из вида русобородого тверского странника Афанасия, возвращавшегося из страны алмазов через царство Белого барана!

В 1473 году к Узун-Гассану из Венеции был отправлен посланник Амброзио (Амвросий) Контарини. Заметим, что еще до этой поездки на Восток Контарини написал на холсте карту, украшавшую один из дворцов Венеции. На карте была показана Россия.

Контарини следовал через Германию и Польшу, ехал на Люблин, Житомир и Киев, покуда не достиг Каффы. Только шесть месяцев назад Афанасий Никитин «божиею милостью приидох в Каффу».

Контарини знал о приезде русского, возвращавшегося из Индии.

В ноябре 1472 года след Афанасия Никитина исчез с лица земли. Русский современник через несколько лет записал: «А сказывают, что иде и Смоленска не дошед умер…» Но ведь нельзя одного забывать: из Каффы Никитин шел по чужой земле, через Дикое поле, мимо литовских укреплений на Киев, которым правил наместник — пан Мартин. И златоглавый Смоленск был тогда тоже под литовской властью. Литва грозила Москве войною, звала на помощь к себе ордынского хана Ахмета.

В Каффе в тот год генуэзцы пограбили русских гостей, отняли у них товары. Московский посол Никита Беклемишев потребовал у каффинского консула Генуи возместить убытки от этого грабежа.

Это был тот самый Беклемишев, в доме которого в Москве до 1473 года содержался под стражей еще один посол Венеции, Д. Б. Тревизан, тайно пробиравшийся в Золотую Орду под видом купца и утаивший от московитов грамоты дожа Николая Троно.

Крымским и азовским итальянцам надо было находить выход из тупика. Захват Царьграда турками заставил их искать прочного союза с Золотой Ордой и «Белобаранной» державой. Ведь Длинному Гассану платил дань владетель Ормуза, возглавлявший торговлю с Китаем и Индией, Египтом и Аравией, Сирией и Золотой Ордой, Месопотамией и Средней Азией.

Итак, Амброзио Контарини вступил в «Белобаранную» державу, где в то время еще не остыл след Афанасия Никитина, о котором, несомненно, знал Барбаро, встретивший Контарини в Испании.

В Тавриз вернулся в это время посланник Узун-Гассана в Египте. Стоит упомянуть, что при нем находились два русских раба, подневольных путешественника в Каир.

В Тавриз вскоре прибыл болонский монах Людовик, именовавший себя патриархом Антиохийским (?).

Это и был посол герцога Бургундского, ради которого мы так долго не могли расстаться с памятью де Ланнуа. Бургундией тогда правил Карл Смелый, мечтавший об императорской короне. По честолюбию своему он давно хотел выйти из-под власти короля Франции.

Как будущий великий государь, Карл размахнулся очень широко. Он обрек монаха Людовика на скитания и лишения с единственной целью: перекинуть мост прочной связи между Дижоном и Тавризом с его крытым рынком Кайсарийэ, которым и любовались европейские послы в 1474 году.

Представитель Бургундии был признан «Белобаранной» державой, и Узун-Гассан снарядил ответное посольство к Карлу Смелому.

Москва, в свою очередь, старалась закрепить за собой подступы к Индии со стороны Волги. Среди иноземных представителей в столице «белобаранного» государя в 1474 году мы видим московского посланника Марка.

Бургундский посол Людовик Болонский присоединился к Марку московскому и Контарини, чтобы двинуться вместе в обратный путь. На Кавказе они узнали, что турки, обрушившись на Крым, разгромили итальянские колонии.

Возможно, несколько позднее к Джосафату Барбаро явился беглый генуэзец Антонио да Гуаско. Он рассказал, что предатель Анцолин Скварчиафико впустил турецких головорезов в Каффу. Благодаря ему семьдесят тысяч генуэзцев, валахов, армян, черкесов и мингрельцев уже гремят цепями на невольничьих рынках Леванта. Среди пленников были и русские купцы, что отмечает под 1475 ходом «Архивская» летопись.

Людовик Болонский сказал, что ему уже был знаком путь через землю черкесов и Татарию на Русь. Марк московский пошел на Шемаху отдельно от Контарини, но через некоторое время снова встретился там с венецианцем. Контарини и Марк зазимовали в Дербенте, где посол Венеции собрал сведения о каспийских тюленях и местных кораблях, сколоченных деревянными гвоздями.

Весной 1476 года Амброзио Контарини отправился из Дербента на Астрахань по синей Хвалыни.

Корабельщики везли в Астрахань рис и шелк для обмена на русские меха. Хан Касим Астраханский, в свое время ограбивший Афанасия Никитина, увидев Контарини, задумал продать его на городском рынке. Венецианцу пришлось умолять русских купцов, ехавших к Москве, дать ему денег, чтобы откупиться от Касима.

Контарини вместе с Марком московским и астраханским послом к великому князю выступил из Астрахани, стараясь как можно скорее миновать волго-донской волок.

Венецианца сопровождала какая-то русская попутчица. Русские гребцы перевозили послов через Волгу. Триста русских людей и татар московской службы шли с послом Марком к рубежам родной земли.

Контарини пил мед в лесных деревнях на пути к Рязани, окруженной деревянными стенами. Перед Москвой была Коломна, где путнику почему-то запомнился укрепленный городской мост.

В Москве венецианец сначала был поселен в Кремле в одном доме с Аристотелем Фиораванти (Фрязином). Последний только что возвратился из поездки на север Руси, после чего отправил Галеаццо Мариа Сфорца, герцогу Миланскому, двух белых кречетов.

По земле Москвы расхаживал и Людовик Болонский, посол Бургундии. Он сумел один пройти через Татарию и теперь отдыхал на посольском дворе.

Приезжие изучали московский меховой рынок, собирали сведения о пушном торге в Великом Новгороде.

Великий князь в парчовом кафтане на соболях принял венецианца и бургундского посла, по рождению земляка Аристотеля Фрязина.

В январе 1477 года Людовик Болонский отбыл в долгий путь ко двору Карла Смелого. Застал ли он в живых повелителя Бургундии? В том же году герцог, мечтавший об императорской короне, пал жертвой своей честолюбивой мечты, и мстительный Людовик Одиннадцатый, бывший пленник Карла, вскоре двинул в Бургундию свои войска.

В архивах города Дижона и в самом Париже, может быть, сохранились пергаментные листы с описанием путешествия Людовика Болонского в Тавриз и Московию. В этих архивах могут быть сведения поважнее, например, посольские донесения о пребывании Афанасия Никитина у Узун-Гассана.

Контарини, получив в подарок от Ивана Третьего серебряную чашу для меда, отбыл из Москвы вскоре после отъезда Людовика в Бургундию.

Казимир Четвертый Ягеллон, властитель Польши и Литвы, стал ловить Контарини еще на дороге и звать венецианца к себе в Троки. Такое нетерпение станет понятным, если припомнить одно обстоятельство.

К тому времени неугомонный Тревизан, прощенный великим князем и выпущенный из беклемишевской людской, сумел добраться до Золотой Орды и привезти оттуда в Венецию двух татарских послов — темника Тамира и какого-то Брунахо Батыря. Ордынцы раскатывали по каналам Венеции и вымогали у дожа подарки — самоцветы, дорогую одежду и звонкие дукаты, которые особенно были им по душе.

Татары клялись, что они готовы пойти на Царьград с целью его освобождения от власти турок, и… продолжали свои вымогательства.

Венецианская сеньория приказала Тревизану снова ехать в Орду сопровождать татарских послов, но по дороге задержаться в Польше и Литве. Оказывается, Казимир Ягеллон как огня боялся своих ордынских союзников и умолял: если они уж и пойдут на Царьград из Сарая, то пусть изберут такой путь, который не заденет польско-литовских владений. Контарини, вернувшийся с Востока, и выступил в роли советчика при дворе Казимира.

Тут появляется новое лицо, о котором мы еще будем говорить в нашей книге. Это римский ученый Филиппо Каллимах (Буонаккорси), соединявший ученость гуманиста с неукротимостью и крайней решительностью нрава.

Когда-то папа Павел Второй, нарумяненный и набеленный, как блудница, подверг Каллимаха и его товарищей по первой Римской академии жестокому преследованию за вольнодумство, излишнее увлечение древней историей и непочтительные отзывы о Ватикане. Каллимах успел убежать от жаровни и клещей палача. Ученый скитался в рощах Родоса и по улицам Царьграда, а потом поехал в Польшу, где Казимир Четвертый назначил Каллимаха наставником наследника престола.

Папа не раз требовал выдачи ненавистного ему Каллимаха, но из этого ничего не получалось.

Этот любитель русской браги, привыкший завершать ученые споры тяжелой суковатой палкой, трудился в Польше над историей Аттилы, писал стихи и изучал архивы и древние чертежи.

Каллимаху были доступны редкостные рукописи, вроде той, что нашли потом в Варшаве. При «Варшавском» манускрипте Птолемея 1467 года находилась карта северных стран с очертаниями Гренландии и Исландии; на ней было указано место обитания гиперборейцев.

Филиппо Каллимах знал мир по Птолемею. Римский изгнанник в Гиперборейских горах узнавал горы венедов и аланов. Он обращал также свой взор на Балтику, разыскивая там загадочные для нас реки Херсиник и Фурсту. Каллимах описывал священные рощи литовцев и могучих лосей сарматских лесов.

Живя в Польше с 1468 года, Каллимах видел там русских, татар и других иноземцев, проезжавших через владения Казимира. Контарини определенно указывает на Филиппо Каллимаха, как на своего знакомого, правда не называя имени наставника королевского сына.

Контарини и Каллимах виделись в 1473 году. На обратном пути из Азии венецианец мог уже не застать Каллимаха в Польше.

Многоопытный Филиппо Каллимах в начале 1477 года сам выехал в Венецию и Рим. И не только потому, что был помилован Сикстом Четвертым.

Тревизан со своими ордынскими батырями сидел в Польше и ждал приказа из Венеции. Там же в то время бушевал неукротимый Каллимах.

Едва не стуча своей палицей Геракла по зеркальному полу сената, Филиппо настаивал на прекращении затеи с освобождением Царьграда при помощи Золотой Орды. Он добился отмены решения сеньории и вернулся в Польшу. Тревизан был немедленно отозван, а саранские послы поехали на Волгу одни, увозя то, что они успели выманить у своих венецианских союзников. Но зато Венеция получила от них богатые сведения об Азии.

Филиппо Каллимах, принятый Сикстом Четвертым в 1477 году, уже мог поделиться новостью, которая не могла не взбудоражить польский двор, так наслышанный в этих годах о жемчужном Ормузе и алмазной Индии. Он должен был рассказать о плавании Яна из Кольно.

Уроженец Польши занялся поисками морской дороги в Индию! Мореход Ян из Кольно в 1476 году был отправлен датским королем в северные моря — плыть к западу с целью сыскать индийский берег. Каллимах любил подобные новости. Об этом можно судить по тому, что спустя несколько лет он доносил в Рим об открытии огромного полярного острова русскими людьми.

Известие о Яне из Кольно дошло до нас в более поздних печатных источниках.

В наше время профессор Болеслав Ольшевич во Вроцлаве напечатал две работы — «О Яне из Кольно» и «Польша и открытие Америки». Жаль, что они не переведены на русский язык!

Ян Кольненский в поисках новых стран доходил до Исландии, Гренландии и Лабрадора. Он открыл пролив, который посчитали за проход в Индию.

Как бы то ни было, мы видим здесь известную связь с данными карты «Варшавского» манускрипта 1467 года, отразившей полярный мир. И что побудило Яна из Кольно пуститься в такой далекий поход через полярные моря?

Если при польском дворе знали о Яне из Кольно, то Казимир Четвертый и Каллимах, естественно, ожидали тогда новых вестей из Дании.

Чем закончился этот поход кольненского мореплавателя?

Ян из Кольно, сам не зная о том, был последователем Афанасия Никитина, отыскавшего дорогу в Индию.

Когда Контарини вернулся из Москвы в Венецию, там уже около года жил Джон Кабот, принятый в число граждан республики. Есть предположение, что до этого он побывал в Мекке, прослышал там о странах, где родятся пряные плоды, и явился в Венецию для изучения космографии и мореплавания.

Жюль Берн, ссылаясь на Авезака, предполагает, что Кабот обращался за советами к ученому флорентийцу Паоло Тосканелли.

В 1474 году Тосканелли составил свое знаменитое письмо с начертанием западного пути к Индии и Китаю.

Всем известно, что ученый непомерно удлинил Азиатский материк, отнес его окраину далеко на восток, чем намного и приблизил свой «Катай» к Лиссабону и Геркулесовым столбам.

Но о том, что «Павел-врач» во Флоренции виделся с людьми из Московии, обитавшими близ истоков Дона, известно очень немногим.

У нас есть ценный свидетель — Кристофоро Ландино, профессор поэзии и красноречия во Флоренции. Этот автор комментариев к «Божественной комедии» сам присутствовал при встрече Тосканелли с пришельцами из глубин «Скифии». О такой встрече Ландино сообщил в 1487 году, не указав времени самого события[68]В. Забугин . Юлий Помпоний Лэт. Критическое исследование. СПб., 1914, с. 80, 213; М. П. Алексеев. Сибирь в известиях иностранных путешественников и писателей. Иркутск, 1941, с. 66.
.

«Скифские» гости не зря привлекли внимание Тосканелли. От кого, как не от них, он мог выслушать рассказы об Азии, начинавшейся за Доном, согласно воззрениям того времени? Именно они исходили все протяжение исполинской дуги, по которой осуществлялись связи с загадочным Китаем. Они знали и о путешествиях русских людей в сторону Индии[69]Г. И. Ревзин , советский биограф Христофора Колумба, однажды в письме ко мне пытался меня разочаровать. Он писал, что собеседниками Тосканелли были, очевидно, не русские, а татары. Но это никак не меняет сути дела. О широте сведений жестокой монгольской географии мы уже не раз говорили.
.

Все же Паоло Тосканелли видел русских людей задолго до обмолвки Кристофоро Ландино. Кто же были эти люди?

 

Суздальцы за Альпами

Перенесемся в 1438 год.

Исидор, митрополит Московский, выходец из Византии, узнал, что в Италии созывается вселенский церковный собор.

Византиец отпросился на собор под предлогом необходимости вести споры с «латинами» в пользу русского дела.

Сто москвичей, суздальцев и тверяков двинулись в Италию. Среди спутников Исидора были Авраамий, епископ Суздальский, тверской посол Фома Матвеев и ученый монах Симеон из Суздаля.

Они перевалили через Северо-Тирольские Альпы — «Полонины горы» и вступили во «Фряжскую землю» в великом и крепком городе Падуе, откуда проехали в Феррару, а затем проследовали во Флоренцию.

В дорогой одежде, подбитой соболями, русские, считая ступени, поднимались на вершину мраморной башни Санта-Мария дель Фиоре, чтобы оттуда окинуть взором всю Флоренцию, окруженную стеною длиной в шесть поприщ[70]Древнееврейская мера длины, равная примерно полутора верстам.
.

Приезжие русские знакомились с лечебными заведениями Флоренции, в том числе с большой больницей, очевидно госпиталем Санта-Мария Нуова. Об этом должен был знать «Павел-врач», Тосканелли, искавший встреч с путешественниками и гостями из дальних стран.

Любознательность Симеона Суздальского была неистощима. Он записывал в свой дневник заметки о кедрах и кипарисах столицы Тосканы, о шелковичных червях, о флорентийском зверинце и «великих божницах» Флоренции.

На пути в Италию Симеон посетил любекское хранилище, где лежало около тысячи редчайших рукописей. Можно думать, что он не оставил без внимания и библиотеку города Флоренции. Она была собрана гуманистом Никколо Никколи. В сундуках из железа лежало его наследие — восемьсот драгоценных рукописей и чертеж земного шара.

Хранителем этих железных ларей был врач, космограф и астроном Паоло Тосканелли ди Поцци.

На Флорентийском соборе присутствовал друг Тосканелли — немецкий гуманист, философ и историк Николай Кребс, более известный под именем Николая Кузанского.

Впоследствии, в 1460 году, он составил «Новую карту Сарматии или Венгрии, Польши, России, Пруссии». Уже после смерти Кузанского карта эта, вырезанная на меди, была издана в 1491 году в Эйхштадте. Для ее составления были необходимы русские данные. Часть их Николай Кузанский мог получить во Флоренции от гостей из Москвы, Твери и Суздаля, приехавших в свите Исидора.

Николай Кузанский был одним из первых ученых Западной Европы, писавших о России. Но его сочинения, посвященные Руси, не отысканы, хотя этими поисками прилежно занимался Н. М. Карамзин.

Среди громад Этрусских Апеннин, пройденных Симеоном Суздальским и его спутниками, в горных лесах затерялась обитель Камальдоли. В ней жили аскеты из ордена камальдулистов. В числе их был космограф фра Мауро из Венеции, в честь которого еще при его жизни была выбита медаль, прославляющая труд апеннинского монаха. Он почти одновременно с Николаем Кузанским в 1459 году закончил работу над круглой картой мира. В то время папа Пий Второй (Эней Сильвий) усиленно занимался русскими делами, и каждое новое известие о Руси привлекало внимание Ватикана.

Политики, купцы и путешественники оживленно обсуждали мнение, высказанное фра Мауро о границах Азии и Европы. Он считал, что этот рубеж удобнее проводить по Волге, а не по Дону, как учили отцы древней науки.

 

Земной круг брата Мауро

На земном круге фра Мауро были видны просторы России, правильное изображение Каспия, Ургенч, Сарай, Самарканд и — что весьма удивительно — даже теперешняя Илецкая Защита с рисунком соляной горы и надписью: «Тут добывается много соли».

К северо-востоку от Норвегии фра Мауро поместил обширную страну Пермию. Она простиралась вдоль берега Ледовитого океана по верхней части земного круга до Страны Тьмы. Устье большой реки, стремящейся в океан, было северной границей между этими странами.

Северо-восточный угол Азии был занят страной Монгул. Ее окраина оканчивалась мысом, обращенным к востоку. Против мыса лежал остров.

Фра Мауро писал, что в Пермию купцы ездят на повозках без колес, в каждую из них запряжено по шести собак. Белолицые, сильные и мужественные пермяне, питающиеся мясом соболей и горностаев, продают купцам шкуры северных зверей.

Страна Сибирь (Sibir), перерезанная поперек зубчатыми горами, лежала как бы в ногах Страны Мрака, у юго-восточного рубежа Пермии.

На северо-восток от Каспия находилось «озеро Катай», а возле него стоял Ханбалык (Пекин). Это и есть «Китайское озеро» более поздних русских сказаний, но без Оби, которой нет у фра Мауро. В «озеро Катай», по воле космографа из обители Камальдоли, впадала… Амударья. Когда брат Мауро в часы ночных бдений, как это полагалось истинному аскету, приближал огонь светильника к своему чертежу, на нем были видны причудливые изображения ворот Ургенча, церквей Руси, крепких стен Астрахани[71]К. А. Салищев . Основы картоведения. Часть историческая и картографические материалы. Между с. 58 и 59 приведена «Часть карты фра-Мауро, 1459, содержащая Черное и Каспийское моря и территорию Московского государства». Карту фра Мауро следовало бы издать полностью. Ни одна из перечисленных ниже схем карты не совпадает друг с другом и вносит страшную путаницу.
См.: Д. Уипсор . Христофор Колумб и открытие Америки. СПб., 1893, с. 90;
Н. М. Быковский . Картография. М, — П., 1923, с. 77 (по К. Кречмеру);
И. П. Магидович . Очерки по истории географических открытий, т. I. Ы., Учебно-педагогическое издательство, 1949, с. 97.
. Затем шли рисунки азиатских повозок, минаретов ордынских городов, садов Поволжья.

Кто внушил эти образы монаху-космографу, жившему среди мраморных теснин италийских гор?

На рабочем столе фра Мауро лежали карты мореходов короля Альфонса Африканского, присланные в Венецию из Португалии венецианским посланником Стефано Тривиджано. Работая над изображением круга земного, брат Мауро пользовался португальскими сведениями, данными де Конти. Но космограф не забывал и новых, неведомых доселе источников о Руси и «озере Катае», о слепящей соляной горе, высящейся среди татарских степей.

Всего каких-нибудь восемнадцать лет лежат между временем, когда Симеон Суздальский прибыл из Флоренции в Венецию, и тем днем, когда венецианец фра Мауро взял в руки кисть для того, чтобы провести первую черту на пергаменте, запечатлевшем образ мира.

 

Судьбы суздальских князей

Если допустить догадку, что на составление карты фра Мауро повлияли данные, привезенные в Италию Симеоном Суздальским и его товарищами, то возникнет вопрос: откуда владимирцы и суздальцы черпали сведения об Азии?

След ведет к суздальским князьям.

В 1402 году в Вятской земле умер Семен Дмитриевич, князь Суздальский. За пять месяцев до смерти он был прощен и возвращен в лоно отчизны.

О его прошлом выразительно говорит Вторая Софийская летопись:

«…Служил же сей в Орде четырем царям 8 лет, Тахтамышу, Темир-Аксаку, Темир-Кутлую, Шадибеку; а все добивався своей… (пропуск — С. М.) и рать поднимая на великого князя».

В своем челобитье князь Семен писал, что он трудился все дни живота своего, не знаючи покаяния, принимая много истомы, не опочивая в Орде, поднимая рати и «погубляя хрестьянство».

Он с молодых лет мечтал о власти в Нижнем Новгороде, куда с 1350 года перенесен княжеский стол из Суздаля.

В 1377 году двадцатидвухлетний Семен Дмитриевич в сопровождении можайского боярина Федора Свибла повоевал Мордовскую землю, бывшую под властью татар, после чего вся она «сотворилась пуста».

По времени это почти совпало с победой, которую одержали москвичи и суздальцы над Волжской Булгарией в 1376 году. Они взяли пять тысяч рублей откупа и заставили Мамет-Салтана и Оссана, булгарских правителей, принять к себе русского таможенного голову.

1382 год застает Семена Суздальского в полчищах Тохтамыша. Вместе со своим братом Василием, прозванным Кирдяпой, Семен Дмитриевич был послан навстречу Тохтамышу, когда тот, побив русских людей в Булгаре, переправился через Волгу и двинулся в сторону Москвы.

Братья перехватили след Тохтамыша на урочище Сернач и догнали хана только в Рязанской земле. Неизвестные доброхоты, жившие в ордынских пределах, успели предупредить Москву о грозной опасности.

Спалив Серпухов, татары подступили к Москве. Оба суздальских князя от имени татар стали уговаривать москвичей отворить ворота города, обещая жителям пощаду и татарскую милость.

Когда ворота распахнулись, ордынцы хлынули на улицы и площади Москвы, предавая ее огню и мечу, истребляя все живое на своем пути.

Татары разграбили казну великого князя. В руки Тохтамыша попала драгоценная жемчужина Дмитрия Донского, рожденная в глубинах Индийского океана. Были истреблены книги, хранившиеся в неисчислимом количестве в московских храмах.

Русских, уцелевших от резни, татары похватали в полон, чтобы отдать «в работу поганскую». Завершив московское разорение, Орда кинулась на Владимир, Звенигород, Можайск, Волок-Ламский, Переяславль, Юрьев и страшный погром завершила в Рязанской земле.

После этого Тохтамыш отпустил Семена Суздальского, а брата его Кирдяпу увез с собой в Орду, где продержал около пяти лет. Вместе с Кирдяпой в ханской ставке находились тогда Василий, сын Дмитрия Донского, Борис Городецкий, Михаил Тверской и сын его Александр. Последний ездил из Орды в Царьград. На долю сына Дмитрия Донского после того, как ему удалось бежать от Тохтамыша, выпали скитания по Молдавии, Польше и Литве.

Многое видели и о многом слыхали эти русские заложники, успевшие в Орде узнать и о конце владычества монголов в Китае (1386).

В 1389 году Тохтамыш двинулся к рубежам Персии для войны с Тамерланом и повел с собой множество русских пленных вместе с крымскими и донскими итальянцами, аланами и булгарами.

В год Барана (1391) Тамерлан пошел из-за Тобола через верховья Яика к Волге, нетерпеливо ища схватки с Тохтамышем. Железный Хромец разгромил силы противника, и русские люди сменили один плен на другую неволю. Полонянников погнали за Яик, и вскоре в их глаза ударило раскаленное солнце Отрара.

В 1393 году великий князь Московский согнал Семена Дмитриевича и Василия Кирдяпу с Суздаля и велел им княжить в Шуе. Братья немедленно кинулись за помощью к Тохтамышу, добиваясь у него ярлыка не только на Суздаль, но и на Нижний и Городец.

С тех пор Семен Суздальский и стал «принимать истому» у ордынских царей.

Служа у Тохтамыша, он мог побывать на Тереке, где тохтамышевцы вновь были разбиты Тимуром. Суздальский изгнанник, очевидно, не миновал Вильны, когда Тохтамыш скрывался там у Витовта. Русские дружинники Семена Дмитриевича вынуждены были скитаться вместе с Тохтамышем по крымским берегам.

Как оборотень, рыскал мстительный суздальский неудачник по диким степям в поисках покровителей и союзников.

Князь Семен, стремясь захватить Нижний с помощью татар, не пожелал или не смог унять своих диких соратников, разграбивших город в 1395 году.

Через четыре года он унизился перед «казанским царевичем» Ентяком, выпросив у него подмогу для нового похода к Нижнему.

Трое суток Семен с Ентяком осаждали нижегородский кремль, но взять приступом его не смогли. Тогда Семен Суздальский дал клятву в том, что не причинит зла нижегородцам. Но когда татар впустили в город, они учинили грабеж.

В те годы Нижний был полон богатствами Персии, Бухары, Хивы, Кавказа и северных стран.

Пограбив дорогое узорочье и меха, татары две недели владели Нижним, пока не услышали, что на них идет большая московская рать. Семен Дмитриевич и Ентяк бежали. Воины великого князя гнались за врагами до самой Казани, но захватить их не смогли.

Московские конники обрушили свой гнев на Волжскую Булгарию, из чего можно заключить, что «царевич» Ентяк считался тогда ее владетелем.

Дым окутал развалины Казани; были разбиты и Булгар Великий, и Керменчук, и Жукотип. Три месяца пробыло московское войско в самых глубинах Булгарии. Летописцы отметили, что русские впервые проникли так далеко в татарские владения. Познания об этих обширных областях были увеличены за счет опроса пленных, во множестве приведенных в Москву.

Семен Дмитриевич переметывался от Тохтамыша к Темир-Кутлуку. Если суздальский клятвопреступник участвовал в битве при Ворскле, то неизвестно даже, на чьей стороне он находился. Своих покровителей и хозяев он называет в том порядке, в каком они царствовали. У Тамерлана суздальский князь, надо полагать, появился уже после похода Тимура на Индию. Следовательно, до слуха Семена Дмитриевича и его русских спутников дошли рассказы о взятии Кашмира и Дели.

Злонравного и коварного Едигея, о котором мы немало рассказывали, Семен Суздальский должен был хорошо знать. Едигей был дядей Темир-Кутлука и зятем Шадибека, что, впрочем, не помешало Едигею в удобное время свергнуть Шадибека с ордынского тропа.

Так или иначе, суздальцы, нижегородцы, жители Городца и Шуи, сопровождавшие Семена Суздальского, были обречены на восьмилетние скитания. Копыта их копей попирали пыльную дорогу между Волгой и Яиком, шедшую на Хорезм, Бухару, Отрар, Самарканд, Ходжент, Кашгар и далее — на Китай. Где как не в Сарайчике-на-Яике, можно было прослышать о большой «соляной горе»? Мир, который впоследствии был отражен на карте фра Мауро, окружал русских скитальцев 1395–1402 годов.

Надо полагать, после смерти Семена Дмитриевича в Вятской земле в 1402 году его недавние спутники или разбрелись в разные стороны Московского государства, или возвратились в суздальские, шуйские и городецкие села.

Василий Кирдяпа, бегавший не меньше своего брата по ордынским землям, тоже, получив прощение великого князя, вернулся в Городец, где и умер в 1403 году.

Семен и Кирдяпа знали содержание Лаврентьевского списка «Начальной летописи», выполненного в 1377 году и хранившегося у их отца. Они, разумеется, читали пергаментные страницы этой первой русской географии. Жизнь, полная скитаний по диким странам, раздвинула перед суздальскими братьями границы мира, очерченные Лаврентьевским списком.

О многом могли бы они написать! Но Семен Суздальский в челобитье лишь обмолвился о своем страшном опыте служения четырем ханам, — опыте, который не может встретить ни понимания, ни оправдания, ибо был вызван забвением родины.

Но историк должен учесть несомненную пользу устных сказаний суздальских воинов о Тамерлановом царстве в годы, когда оно готовилось поглотить Индию и Китай.

Эти сказания бытовали в Суздальско-Нижегородской земле и стали достоянием любознательных и образованных людей.

Суздальские участники Флорентийского собора этими рассказами обогатили космографов Италии, и в первую очередь брата Мауро и Паоло Тосканелли.

 

Восторженный Помпоний Лэт

Венецианец Стефано Тривиджано доставил в Лисабон чертеж фра Мауро. Португальские мореходы увидели на этой круглой карте мира и Русь, и глубины Азии, и Три Индии. В то время в Лиссабоне мечтали о поисках Индии и «страны пресвитера „Иоанна“», собирая сведения о путях, которые вели туда морем и сушей.

Было бы полезно выяснить, кем именно доводился достославный самозванец Тревизан (Тривиджано) венецианскому послу при португальском дворе Стефано Тривиджано. Видимо, они принадлежали к одному и тому же роду Тривиджано, строившему мраморные дворцы в Венеции. Представители этого рода вели торговлю с Востоком и путешествовали по дальним странам.

Анжело Тривиджано, например, первым описал наружность Христофора Колумба, Доменико Тривиджано был послом Венеции при дворе мамелюкского султана в Каире.

Через двенадцать лет после рождения карты фра Мауро Джан Баттиста Тревизан начал свои похождения в Москве, Золотой Орде и Польше, о чем нами было рассказано выше. Даже сам П. Пирлинг, знаток ватиканских дел, которому были открыты недоступные для русских исследователей архивы, так и не узнал, куда исчез Тревизан после того, как распростился с ордынскими послами в Польше, проклиная буйного Каллимаха, закрывшего венецианскому проходимцу путь к Индии.

В 1472 году итальянский историк Маффеи де Вольтерра, иногда называемый Волатераном, описал богатое посольство «князя Белой России» к папе Римскому[72]См. П. Пирлинг . Россия и Восток. СПб., 1892, с. 51.
. Московские послы подарили Сиксту Четвертому шубу и два сорока соболей.

Было что дарить! Незадолго до этого русские взяли богатую дань с Казани, а устюжанин Василий Скряба заставил югру нести соболей к русским сборщикам пушнины. Одновременно вятчане захватили Сарай-на-Волге и овладели всеми его богатствами, в том числе и мехами.

Отряды из Москвы продвигались все дальше и дальше на северо-восток, подчиняя себе новгородские поселения.

Вести о русских открытиях все чаще стали проникать в Западную Европу.

Римский гуманист Помпоний Лэт, уверявший, что он слышал пенье лебедей в просторах «Скифии», рассказывал своим ученикам о большом острове на Севере — Шпицбергене или Новой Земле.

Восторженный Лэт оставил множество заметок о «Скифии».

«Так рассказывали мне люди, живущие у истоков Танаиса», — писал он в своем убогом домике на Квиринале.

Помпоний Лэт поведал о юграх, ведущих торговлю с жителями Заволочья, рассказал о мамонтовых бивнях, которые он называл «змеиными зубами».

Он считал, что «Скифию» замыкают с востока высокие Рифейские горы, идущие на север до Ледовитого океана. Горы эти — обитель соболей, белок и куниц. Севернее водятся песцы и белые медведи. Лэту уже была известна Сибирь. Но в то же время он полагал, что Индия начинается за Рифейскими горами. Зато у Помпония Лэта были вполне достоверные описания кожаных лодок, саней, тюленьих шкур, русских осетров и бобров[73]Заметки Помпония Лэта, к сожалению, до сих пор не переведены на русский язык полностью. Они приложены к книге В. Н. Забугина «Юлий Помпопий Лэт. Критическое исследование». СПб., 1914. М. П. Алексеев в замечательном труде «Сибирь в известиях иностранных путешественников и писателей» (Иркутск, 1941, с. 69) приводит некоторые выдержки ин Лэта. Там же (с. 59–68) помещено краткое жизнеописание Лота и указаны источники. «Скифские заметки» римского гуманиста ждут издания.
.

Но почему Помпоний Лэт так сближал Индию со «Скифией» и иногда даже отождествлял Сибирь с Верхней Индией?

Вероятно, это было основано на известиях о проникновении индийских товаров на русские рынки.

В те годы, когда Помпоний любовался донскими струями, устье Танаиса было открыто только для русской торговли. Турки после того, как захватили Царьград и изгнали генуэзцев с Азовского и Черного морей, пускали туда лишь купцов с Руси. Они по-прежнему доставляли в Азов меха северных зверей и дорогую кость.

Индийские товары, в свою очередь, шли через Бассору-на-Евфрате, Шемаху, Баку, Астрахань, волго-донской волок и Дон прямо до Азова.

Если Паоло Тосканелли мечтал о достижении Индии морским путем, лежащим на запад от берегов Европы, то его великий современник Леонардо да Винчи обратил свой пристальный взор на страны, раскинувшиеся за Доном.

В одном из своих манускриптов Леонардо да Винчи рассматривал путь от Гибралтара до Дона. Гибралтар, Африка, Португалия, Испания, Англия, Франция, Фландрия, страны Средиземного моря, Черное и Азовское моря тяготели к этому огромному морскому пути, приводившему да Винчи к устью реки, за которой лежали необъятная «Скифия» и Верхняя Индия.

Гибралтар — Дон — Каспий — Индия — вот какой путь намечал Леонардо да Винчи. Он сам немало бродил по свету.

«Писать Бартоломео Турку о приливе и отливе в Понте (Черном море) и узнать про прилив и отлив в море Ирканском, иначе „Каспийском“», — пометил однажды Леонардо да Винчи на одном из листов Атлантического Кодекса[74]Р. А. Орбели . Исследования и изыскания. М. — Л., Речиздат, 1947, с. 161. Работа Орбели — пример научного подвига.
.

Если наша догадка верна, то Бартоломео Турок не кто иной, как итальянец Бартоломей, как его звали русские. Он поступил на службу к великому князю Московскому и принял обычаи нашей страны. Его видели под стенами Казани, где он командовал русской батареей. Кстати, и Аристотель Фрязин (Фиораванти) ходил по Волге в сторону Казани.

В 1479 году Джосафат Барбаро, которого еще не успел забыть читатель, возвращался из «Белобаранного» царства в Венецию.

Изменив первоначальный путь, он двинулся на Шемаху и Дербент, откуда пошел на Московию.

Барбаро узнал важнейшие новости — о покорении Новгорода и походе на Казань. С присоединением Новгорода великий князь Московский стал владеть Заволочьем и всеми путями в Югру.

За год до приезда венецианца Барбаро в Москву великий князь послал воевод Василия Образца и Бориса Слепца-Тютчева «казанских мест воевати». Незадолго до этого Ибрагим, царь казанский, получил ложное известие о гибели великого князя под Новгородом. Осмелев, Ибрагим напал на Вятскую землю, захватил пленных и укрылся за стенами Казани. Тогда Иван Третий приказал Образцу наказать вероломного казанца.

Бывалый и решительный Образец в то время находился в личном полку великого князя, ходившем на Новгород. За широкими плечами воеводы осталось много дорог. Всего шесть лет прошло с того дня, когда Образец с тем же Борисом Слепцом-Тютчевым, устюжанами и вятчанами разгромил близ устья Шиленги на Северной Двине двенадцать тысяч новгородцев и овладел парчовой хоругвью Новгорода. Битва при Шиленге решила судьбу Северной Двины, Мезенского Поморья и всей Вологодской земли, перешедших под власть великого князя Московского. Под знаменами Василия Образца было тогда всего четыре тысячи воинов[75]«О бою на Двине Василию Федоровичу Образцу» рассказывает Летопись Русская, хранящаяся в Парижской Национальной библиотеке. Василий Федорович Образец умер в 1484 году.
См. Сергей Марков . Воевода Василий Образец. — «Вокруг света». Отдел «Наша летопись», 1953, № 10.
.

В 1478 году Образец со Слепцом устремились на волжских судах к Казани и заставили Ибрагима просить о мире. Казанский царь не раз клялся в миролюбии и дружбе, по всегда нарушал свое слово, и Казань дорого стоила Москве. Под казанскими стенами полегло много русских людей. Там когда-то был сражен и Василий Папин, посол к шаху Ширвана, видевшийся в Дербенте с Афанасием Никитиным.

В замиренную Образцом землю Казанскую входили собственно Казанская земля и Башкирская, Вотяцкая, Костятская, Беловоложская, Сыплинская, Черемисская и Камская земли.

Русские неусыпно следили за этой огромной страной. Пути к ней начинались в Муроме, Владимире и Нижнем, Галиче-Мерском и Устюге Великом. Особенно трудно было идти к Казанской земле из Галича «лесами без пути», через дебри Унжи и Ветлуги. Московские полки ходили под Казань Окой и Волгой, на Бечеву и Чебоксары.

Из своего путешествия по Руси Джосафат Барбаро вывез ценные сведения о казанской торговле. Он узнал, что Казань снабжает мехами всю Русь, а также Польшу, Персию и Фландрию.

Побывав в Москве, Барбаро двинулся в Польшу.

Там по-прежнему жил и трудился Филиппе Каллимах, свидевшийся в том же 1479 году со своим другом по Римской академии, гордым бедняком Юлием Помпонием Лэтом, ходившим в нумидийской чалме и старинных котурнах. К устью Дона в тот год Лэт ехал через Польшу — большой торговой дорогой вдоль Днепра. Часть этой дороги была пройдена Афанасием Никитиным, если он успел добрести живым хотя бы до Таванского перевоза или Киева.

Римский путешественник Лэт видел грозные днепровские пороги и встречал на Днепре ловцов бобров. С меньшим знанием дела, чем Каллимах, Лэт, однако, тоже писал о русской браге и медах, а также о толокне и пшенице. Он слышал, как «скифы», сидя за своими дубовыми столами, провозглашали здравицы в честь своих гостей. Лэт даже записал несколько славянских слов.

Живший восторгами и мечтами странник в котурнах размышлял о судьбе зауральских «югров». Лэт думал, что они, громя Рим и учреждая свое государство в Панпонии, частью вернулись к Ледовитому океану и привезли туда медные статуи Вечного города. Может быть, здесь перекличка со сказанием о Золотой Бабе, которое так тревожило воображение путешественников?

В «Скифии» поклонник Вергилия Лэт, закутавшись в одеяло из тюленьих шкур, ездил в русских санях. Он слышал о белых соколах Севера и описывал животных «скифских» лесов и степей, ловил вести о далеких странах на Востоке, о сказочных деревьях Индии и лесах страны Серов, приносящих шерсть, о хане азиатских «скифов», живущих близ Индии.

Так он шел к устью Дона, а потом к Черному морю, изгиб которого Лэт уподоблял скифскому луку. На берегах Понта этот ученый-поэт грезил незакатным солнцем и холодными просторами Ледяного моря, раскинувшегося от страны югры до острова Туле — крайнего предела северных обретений. Это уже много для человека, безвыездно прожившего в Риме.

Вернувшись туда в 1480 году, Юлий Помпоний Лэт стал рассказывать своим ученикам о Заволочье, взятом на щит Василием Образцом. О большом полярном острове ему говорили русские люди, жившие у истоков Дона, прямо по соседству с Москвою.

Юлий Помпоний Лэт не обнародовал в Риме потрясающей вести об освобождении Руси от татарского ига. Но в «Скифии» ему уже рассказывали о могущественном царе и самодержце московском.

Зато Джосафат Барбаро, издав в 1487 году, одновременно с Контарини, описание своих путешествий, сообщил, что русские, еще четверть века назад платившие дань татарскому хану, «ныне сами завоевали город Казань»[76]«Библиотека иностранных писателей о России», т. 1. СПб., 1836, с. 62.
.

Барбаро каким-то образом с необычайной быстротой узнал о событиях у стен Казани.

О казанских делах коротко расскажем следующее.

Вероломный Ибрагим после того, как его образумил Василий Образец, прожил еще восемь лет. Казанцы без согласия Москвы возвели на престол Ибрагимова сына Алегама (1486 год). Он весь пошел в отца и за год своего правления причинил Руси много беспокойства.

Между тем в Москву привезли Мегмет-Аминя, самого младшего сына Ибрагима. Великий князь приберег казанского малолетка для важного дела.

В самый день пасхи 1487 года князь Данила Холмский, Федор Ряполовский, Семен Ярославский двинули на Казань конницу и судовые рати.

На ильин день затмилось солнце. Но в Москве, несмотря на это, был великий праздник. Федор Хрипун примчался из Казани с вестью о том, что город взят, а Алегам пленен. По всей Москве звонили в колокола. Вскоре недолгий властитель Казани был привезен в Москву и отправлен на житье в Вологду, а на казанский трон русские возвели Мегмет-Аминя.

Из Москвы летели гонцы с вестью о казанской победе. Один из них, обогнав Алегама, влачившегося в Вологду, прискакал к подножию двух холмов, на которых раскинулся «владычный городок» Усть-Вымский. Он стоял близ слияния Вычегды и Выма.

Здесь впервые прозвучало сказание о Золотой Бабе.

Из Усть-Вымского с «шильниками» и устюжанами в 1481 году прорвался в Великую Пермь, а затем потревожил покой тюменских татар Андрей Минтаев.

Прошло еще два года, и Иван Салтык-Травин с Федором Курбским-Черным устремились к устью Пелыма и оттуда вышли в Сибирскую землю мимо Тюмени.

По мутным водам Иртыша землепроходцы двинулись «в низ воюючи», а потом достигли Оби, реки великой.

Уходя из Югры, Курбский и Салтык-Травин взяли с собой главного князя Молдана.

Леваш, «владычный слуга» и северный летописец, в 1483 году ходил из Усть-Вымского городка к вогульскому князю Юмшану с великокняжеской грамотой. Через год этот Юмшан, вогулич Калпа и югорский владетель Пыткей пришли, чтобы ударить челом великому князю. Челобитчиков, в том числе «большого князя» югорского, Молдана, и сибирского князя Ляпина пожаловали и отпустили в их владения. Они согласились платить меховую дань Москве, а не шибанским татарам и не отдавать рухлядь для ордынского торжища.

Среди землепроходцев Усть-Вымского городка тогда был товарищ Леваша — «вычегодский сотник» Алексей Казак, заключавший мирный договор с кодскими и вымскими князьями.

 

Мастер длинного копья

Появление югорских, сибирских и вогульских князей в Московском Кремле не укрылось от внимания Западной Европы.

В 1486 году в Москву приехал странствующий рыцарь Николай Поппель, представлявший интересы Фридриха Третьего из дома Габсбургов, в то время изгнанного из Вены и скитавшегося по Германии.

Поппель, подобно бургундскому рыцарю де Ланнуа, тоже объездил половину мира. Англия, Франция, Испания и Португалия видели его тяжелое и длинное копье, с которым рыцарь никогда не расставался. Он гордо называл себя «мастером копья».

По некоторым данным, Николай Поппель был чешским уроженцем Силезии, «вельможей из Лобховиц». Во время одного своего представления великому князю рыцарь разговаривал с Иваном Третьим без переводчика.

Перенесемся на запад земного круга, в Лиссабон, где только что побывал Николай Поппель.

Когда он, меряя ратовищем своего страшного копья каменные мостовые города, оглядывал португальскую столицу, там происходили такие события.

Некто Христофор Колумб, успевший до этого побывать на Мадейре и у берегов Гвинеи, подал королю Иоанну проект достижения Индии со стороны Лиссабона. Колумб хотел плыть в сторону заката солнца.

Но Иоанн Совершенный, как известно, придерживался другого мнения. Король португальский был убежден в том, что гораздо дешевле, надежней и выгодней проложить путь к Индии мимо берегов Мавритании, обогнув знойную Африку. Вероятно, тогда же наметилось будущее направление сушей — на Каир, Суэцкий перешеек, Красное море, с выходом к Индийскому океану. При этом учитывалась и необходимость поисков страны «попа Иоанна».

Живя в Лиссабоне, Колумб зарабатывал себе хлеб издательской работой, выпуская земные карты, мореходные пособия, книги о путешествиях[77]См. Жюль Верн. Открытие материка. Без года издания, с. 133.
. Он также торговал книгами, хорошо знал книги о путешествиях Марко Поло и лже-Мандевиля.

Лиссабонские книгопродавцы, учитывая запросы мореходов и космографов, выписывали из Рима латинского Страбона (1471), ставили на свои полки Павла Орозия, записки баварского солдата Шильтбергера (1477), Птолемея, напечатанного в Риме (1478), труд Альберта Великого римского и падуанского тиснения (1478–1479).

Роскошно изданный Пьер д’Айи (1480) привлекал внимание самого Колумба. В том же 1480 году типографщики Милана и Лиона выпустили книгу о похождениях рыцаря Джона Мандевиля, а через год эти записки бургундского лжеца увидели свет в Аугсбурге. Четверокнижие Птолемея и сразу два Мандевиля — венецианский и страсбургский — вышли в свет в 1484 году.

Вот какие книги продавал Колумб ко времени приезда рыцаря Николая Поппеля в Лиссабон.

Легко представить — а воображение нередко помогает исследователю, если оно не расходится с точными сведениями, накопленными в его кладовой, — такую картину. Рыцарь Поппель, прислонив свое копье к книжному прилавку, перелистывает продолговатый томик, отыскивая в нем описания «Скифии» и гиперборейских стран. Он собирается в Москву.

Христофор Колумб знал один из чертежей мира, о котором мы уже говорили. На карте брата Мауро, полученной в Лиссабоне, благодаря заботам Стефано Тривиджано, уже был показан путь в Индию вокруг Африки. Это окрыляло сторонников восточного пути в Индию в годы, когда еще не был открыт мыс Доброй Надежды.

Колумб знал круглый образ мира фра Мауро с его «Тремя Индиями», «озером Катаем», Пермией, Сибирью и Русью времен Василия Темного. Этой подробности жизни Колумба, познакомившегося с Россией и Китаем по произведению монаха из обители Камальдоли, никто и никогда еще не отмечал.

О возможных русско-татарских источниках, полученных фра Мауро, мы уже сказали в своем месте, проследив эту тонкую шелковую нить, протянутую из Суздаля через «Полонины горы». Теперь владимиро-суздальская шелковинка легла на кровли лиссабонских дворцов. Ветер вечности подхватил ее и опустил, как паутину, в угол скромной книжной лавки, затерявшейся в стороне от мраморного чертога Иоанна Совершенного.

Вернемся к Николаю Поппелю, жадно внимающему вестям о Великой Пермии, принесенным из Усть-Вымского в Москву югро-сибирским посольством 1484 года.

Летописцы уже упоминают Сибирское царство, где кочует тюменский хан Ивак, убивший золотоордынского князя Ахмета. Под Тюменью бродит Муса, внук злочестивого Едигея. Ханы и мурзы тюменские и яицкие зависят от власти Москвы и снаряжают туда свои посольства наравне с вогуличами и юграми.

Рыцарь с длинным копьем разузнал все, что мог, о том, как Русь открыла заиндевевшие на югорском ветру ворота Сибири.

«Николай Поплев» поспешил в Германию к своему покровителю. Нищий Фридрих Третий не оставлял своей мечты о всемирном могуществе Габсбургов, совмещая эти свои заботы с астрологией и занятиями алхимией.

Мастер длинного копья доложил Фридриху об открытии страны вогуличей и югры. Разговор этот состоялся в Нюрнберге. С тех пор Фридрих не переставал расспрашивать Поппеля о Руси.

В самом конце 1488 года император-астролог подписал в Ульме грамоту к великому князю Московскому.

Вскоре рыцарь Поппель вновь появился в Москве. Здесь он получил известия о падении Казани и плене Алегама, ибо виделся с самим героем взятия Казани — Данилой Холмским.

Поппель очень неудачно сватал дочерей великого князя за саксонских принцев и маркграфов Баденского и Бранденбургского, предлагая женихов на выбор.

В Набережных сенях Кремля силезский рыцарь, умоляя о соблюдении тайны, от имени германского императора обещал пожаловать великого князя в короли. Но Поппель получил полный достоинства ответ, что Иван Третий такое «поставление» может принять только от одного бога. Николаю Поппелю ничего не оставалось, как взять свое копье и раскланяться. Он покатил по каким-то важнейшим делам Фридриха в Швецию и Данию, но вскоре снова дал знать о себе в Москве.

 

Соболь с золотыми когтями

В 1488 году московские гонцы были отправлены в Венецию, Рим и Милан для объявления вести о падении Казани и Великой Булгарии.

Семьдесят дней пробыли в пути Дмитрий и Мануил Ралевы (Палеологи), находившиеся на русской службе с 1484 года.

Они держали речь перед Венецианским сенатом и говорили больше всего о всевеликой казанской победе, исчисляя перемолотую русскими татарскую силу в сто десять тысяч всадников.

Прибыв в Рим, московское посольство присутствовало на папской мессе в Ватикане.

Когда же братья Ралевы представлялись Иннокентию Восьмому, он, подозвав одного из них к себе, предложил ему взойти на ступени трона[78]Прием Ралевых описан П. Пирлингом по ватиканским архивным данным в книге «Россия и Восток». СПб., 1892, с. 142–143.
.

Братья-византийцы щедро одарили римлян соболями.

Юлий Помпоний Лэт, которому пошел восьмой десяток, с юношеским пылом стал ниспровергать Плиния и Птолемея, греческих космографов и легковерных поэтов, писавших о Севере и «Скифии».

Он спорил с тенью Валерия Флакка Сетина Бальба, римлянина, жившего в I веке нашей эры, так и не успевшего дописать большую поэму об аргонавтах.

Помпоний не соглашался с Флакком в вопросе о том, где рождается свирепый Борей. Воздух Севера спокоен, говорил Лэт, имея в виду полярную окраину Руси.

Он воевал с учением о пяти поясах земного шара. Учение это гласило, что на Крайнем Севере люди жить не могут. А югры, придвинувшиеся к самому берегу Ледовитого океана? — спрашивал Помпоний Лэт.

Он издевался над философами, утверждавшими, что Каспийское море пресно, как вода в Тибре, а звезды пьют воду Северного океана; изобличал поэтов в том, что они «выдумали небывалых гипербореев», тогда как на Севере жили, по мнению Лэта, пермяки и обитатели Заволочья.

В 1488 году у Помпония Лэта были под рукой живые справочники о юграх и вогуличах — братья Ралевы, нанимавшие в Италии ученых, строителей и рудознатцев для службы на Руси.

В то же самое время посол Василий Карамышев доставил королю венгерскому Матфею Корвину редкостный подарок. Это был большой черный соболь с когтями, выкованными из чистого золота и украшенными двадцатью отборными новгородскими жемчужинами.

В грамоте, которую Карамышев вез с собой в Будин и Вену, Иван Третий уже именовался великим князем Югорским и Пермским.

В Венгрии много говорили о Югории.

Король Матфей, считая северную югру племенем, родственным мадьярам, даже собирался отряжать послов в Московию — звать югру переселиться на венгерские земли.

Янош Туроц, составлявший тогда свою хронику, писал о лесной стране, раскинувшейся от северного моря до Суздалии. В ней водятся грифоны и ловчие кречеты. Он уже удостоверял, что обитатели «Скифской Венгрии» платят Москве богатую пушную дань.

С легкой руки Федора Курицына, впервые ездившего к Матфею Корвину, слово «кречет» перекочевало в мадьярский язык.

В 1489 году великий князь Московский решил раз навсегда покончить со своевольством обитателей Вятской земли.

Вятчане не давали спокойно жить Устюгу Великому, занимались грабежом на Каме и Волге и были полновластными хозяевами земель, раскинувшихся между Камой и Югом, Вяткой и Сысолой. Они разгуливали на своих легких лодках в Великой Перми и в Волжском Булгаре.

К Хлынову (Вятке) двинулись князь Данила Щеня и Григорий Морозов с огромным по тому времени войском в шестьдесят четыре тысячи человек. Тверяки, устюжане, двиняне, жители Ваги, каргополы, белозерцы, вологжане, вымичи, сысоличи и даже семьсот казанских татар шли пешком, ехали на конях и плыли в речных судах к Вятской земле.

Даниле Щене и Морозову нельзя было отказать в решительности. Осадив Хлынов, они окружили его плетнями со смолой и берестой.

Вятчане отворили ворота и выдали с головой зачинщиков неподчинения власти Москвы.

Заодно московские рати взяли на щит Арскую землю между Казанью и Хлыновом, где жили выходцы с далекого Енисея — идолопоклонники, имевшие своих шаманов. Арские князья были привезены в Москву, но затем отпущены после того, как согласились платить дань.

Так шло быстрое продвижение московских сил на северо-восток, к «Верхней Индии» римлянина Помпония Лэта.

Соболь с золотыми когтями бежал по Западной Европе вестником всех этих побед.

 

«Птица папагал» в Москве

В 1489 году Константин Аксентьев, Иван Халепа и Юрий Траханиот прибыли во Франкфурт-на-Майне, где происходил имперский сейм. Максимилиан, король римский, сын Фридриха, получил драгоценные меха из великокняжеской казны. Приветствуя русское посольство, король сходил на нижние ступени трона, сажал приезжих возле себя на скамье или разговаривал с ними стоя.

Надо было успевать овладевать сокровищами, таящимися в стране Золотой Бабы, в сибирском лукоморье. Русь уже искала руды дорогих металлов, которые при всем желании не мог получить Фридрих в своих ретортах.

Траханиот и Халепа нанимали в Германии мастера, умеющего «от земли разделити золото и серебро», и серебряника для ваяния и чеканки больших сосудов.

Тут вскоре и подал о себе весть рыцарь Николай Поппель, внимательно слушавший в Москве рассказы о новых землях. Он учинил неприличный, с точки зрения московитов, поступок.

Мастер длинного копья прислал своего слугу с письмом, составленным «не по пригожу», как великим князьям вообще не пишут, да еще частные лица.

Поппель просил подарить Фридриху… «одного гогулятина, которые едят сырое мясо», а если этого почему-либо нельзя сделать, то достать для императора нескольких живых молодых лосей.

Ни гогулятина — вогула, ни лосей для Фридриха ловить не стали, а письмо Поппеля вообще оставили без ответа. Вдумчивый посольский дьяк Федор Курицын, астролог и чернокнижник, увлекавшийся чтением «Шестокрыла», выпроводил Поппелева слугу к его господину. Так Фридриху и не удалось ничего узнать о стране, где живут гогуличи-сыроядцы.

К 1490 году относится примечательное событие. Оно свидетельствует, насколько Москва была приближена к воротам Индии. Из Герата, стоявшего на каменной груди Хорасана, прибыл посол потомка Тимура — султана Хуссейна-Мирзы.

Посла звали Урусом-богатырем. Он просил Ивана Третьего «о дружбе и любви» и союзе с богатым Гератом. Хуссейн-Мирза в то время пополнял свое собрание драгоценных рукописей, строил дворец Тахти-Сефер на горах, увенчивающих Герат — «Жемчужину мира» — в оправе из кипарисовых садов и зарослей шафрана.

Изразцовые плиты, вывезенные из Китая, украшали стены Герата. На гератские рынки пригоняли десятки тысяч коней; отсюда их вели в Индию. Дорогие руды и бирюза лежали в недрах Хорасана.

Подробности переговоров Уруса-богатыря с московским правительством до нас не дошли. Неизвестно, одаривали ли в Москве гератского посла соколами и кречетами.

Зато о кречетах известно другое. Лет через пять французский король Карл Восьмой, находясь в Туре, получил подарок из рук Андрея Палеолога, дважды до этого побывавшего в Москве.

Этот презираемый всеми несчастный потомок властителей Византии, обращенный в ислам константинопольским султаном, ездил по Европе с целью уступки своих прав на Царьград и Трапезунд. Тогда-то Палеолог и подарил югорского кречета Карлу, объяснив, как и где ловят этих дорогих птиц. Когда русское посольство шло ко двору Максимилиана, Костя Сокольник из Москвы неусыпно следил за клеткой с кречетом. Он сопровождал птицу до Колывапи (Ревеля). Еще один крылатый вестник Севера совершал путь в немецкие земли.

Тут произошел своеобразный обмен. Максимилиан отправил в Москву ответного посла Юрия Делатора (Георгия фон Турна), того самого, которому в Москве вскоре пожаловали золотую цепь и позолоченные шпоры. Делатор, представившись великой княгине, поднес ей попугая.

Трудно сказать, где именно взял заморскую птицу Максимилиан. Но стоит вспомнить, что незадолго до приезда Турна в Москву в Нюрнберг возвратился Мартин Бехайм. До этого он жил в Лиссабоне, плавал к Гвинейскому заливу, устью Конго и на Азорские острова. С его недавней деятельностью, скорее всего, и была связана история появления говорящей «птицы „папагала“» в покоях великой княгини Московской. Было это еще за три года до того, как Христофор Колумб привез в Западную Европу четыре десятка попугаев и других редких птиц.

 

«Земное яблоко»

Раз мы уже упоминали имя Мартина Бехайма, то надо рассказать и о знаменитом «земном яблоке», которое он изготовлял именно в те годы. Этот космограф и мореход, закованный в панцирь, писал о себе, что он совершил плавание вокруг одной трети мира.

О связях Западной Европы со странами Азии и Севером он знал по своей службе во Фландрии.

Мартин Бехайм смог еще застать русского выходца Михаилу Глинского при дворе Максимилиана. Московские же послы, шествовавшие в германские и италийские страны, не миновали Нюрнберга, стоявшего на их обычном пути. Рано или поздно московиты увидели глобус Бехайма.

«Земное яблоко» было сооружено в Нюрнберге летом 1492 года, когда Бехайм еще ничего не знал об открытиях Колумба. Дерево, а по другим сведениям, картон составляли основу нюрнбергского шара, оклеенного пергаментом. Размеры глобуса историки указывают по-разному: одни определяют его диаметр в один фут восемь дюймов, другие не скупятся на некоторую прибавку.

Мартин Бехайм не пожалел черных, красных и желтых чернил для описания морей, стран и островов, изображенных на его «земном яблоке».

Он обозначил Северный полярный круг, тропики и экватор, завершив свой глобус чертой Южного полярного круга. На «земном яблоке» были видны леса и горы, подступающие к Северному полярному морю. Западнее их простиралась «Лифляндия тартарская», а юго-восточнее находилась собственно Тартария с ее островерхими шатрами.

Шатры с распахнутыми входами стояли и на окраине Азии, где Бехайм обозначил царство Тангут, заключенное между Большими и Тартарскими горами, а южнее его — царство Тибет. Западнее и юго-западнее находились Кайтария и «Катай».

Тропик Рака перерезал «Катай» и «остров Чипангу». Последний находился на месте нынешней Мексики.

Там, где мы привыкли видеть Колорадо и Калифорнию, чуть ли не до границы Канады нюрнбергский космограф обозначил множество мелких островов, щедро рассыпав их по океану и к югу от Чипангу — до широты теперешнего Рио-де-Жанейро. Возле Чипангу на глобусе были написаны небылицы о сиренах и чудесных рыбах.

Бехайм сообщал и о великанах высотой в четыре человеческих роста, о владениях пресвитера Иоанна, выдвигал к экватору баснословный остров Св. Брандана, честно повторяя и даже умножая все ошибки своих ученых современников.

Но все же Бехайм правильно указал на своем глобусе путь из Западной Европы в Индию. В одной из надписей он рассказал, что жители Явы скупают пряности на ближних островах и везут их к Золотому Херсонесу (Малакка). Там дорогой товар попадает в руки арабских купцов и совершает путь в Аден, а затем в Каир.

Бехайм подарил свое «земное яблоко» родному городу, после чего отправился в Португалию. Оттуда он поехал в Нидерланды, но по дороге его перехватили англичане.

В Англии космограф пробыл недолго. Ему удалось бежать.

Двенадцать лет его жизни не вполне известны. Есть сведения, что он нанес на карту пролив между океанами, якобы открытый португальцами еще до Магеллана. Этот «пролив» на самом деле оказался устьем Ла-Платы[79]См. Стефан Цвейг. Подвиг Магеллана. М., издательство «Молодая гвардия», 1948, с. 61–65.
.

Император Максимилиан присвоил Бехайму звание величайшего путешественника. Создатель «земного яблока» умер в 1507 году. Его глобус бережно хранили граждане Нюрнберга, где вскоре после 1492 года побывали Юрий Траханиот, Михайло Кляпик Еропкин, Дмитрий Герасимов, Данила Мамырев, Дмитрий Ралев, Митрофан Карачаров. Они слышали о заморской говорящей птице, привезенной в Москву златоносным рыцарем Делатором из Нюрнберга.

Желание узнать, откуда попугай появился в Баварии, привело их к «земному яблоку», на пергаментной кожуре которого можно было прочесть надписи о зверях и птицах тропических стран.

В 1491 году два мастера из немцев или «фрязей», Виктор и Иван, с сыновьями боярскими Иваном Болтиным, Иваном Брюхом-Коробьиным и Андреем Петровым в сопровождении Мануила Ралева отправились на печорский Север для поисков дорогих руд.

Это было огромное по тем временам предприятие. Сто жителей Северной Двины, сто пермяков, вымичей, вычегжан и усоличей, шестьдесят устюжан и восемьдесят человек с берегов Пинеги были немалой силой.

Эти поиски были основаны на устных сведениях о богатствах северных недр. Месяца через четыре рудознатцы нашли серебро и медь на берегах Цильмы. Залежи были прослежены на пространстве в десять верст.

 

Донесение Филиппо Каллимаха

Между 1484 и 1492 годами папа Иннокентий Восьмой получил донесение о важном русском открытии на Севере.

Весть эта исходила от уже известного нам, неукротимого Филиппо Каллимаха, так и не вернувшегося в Рим из Польши. Он написал там «Жизнь Аттилы» и «Венгерскую историю», в которой частично отдал дань и географии Восточной Европы.

Каллимах не остался равнодушным к вестям о северных странах.

О письме Каллимаха папе мы знаем по выдержке из книги дубровницкого ученого Мавро Орбини, умершего около 1614 года. Книга его вышла впервые в 1601 году, а при Петре Великом была переведена на русский язык[80]Напечатанная в Пезаро книга Мавро Орбини называлась «Il Regli Slavi».
В 1722 году Савва Рагузииский, оставивший свой след в русско-китайских делах, переведя труд Орбини, дал кпиге такое название:
«Книга историография початия имене, славы и расширения народа славянского, и их царей и владетелен под многими имянами и со многими царствиями, королевствами и провинциями. Собрана из многих книг исторических, чрез господина Мовроурбипа архимапдрита Рагужского. В которой отписуется початие и дела всех пародов, бывших языка славянского, и единого отечества, хотя ныне во многих царствиях рассеялися чрез многие войны, которые имели в Европе, во Азии и во Африке. Расширения их империи, и древних обычаев, в разных временах, и познание веры, Христа спасителя под многими владетельми. Переведена с итальянского на российский язык и напечатана повелением и во время счастливого владения Петра Великого, императора и самодержца всероссийского и протчая, и протчая, и протчая. В Санкт-петербургской типографии, 1722 году, августа в 20 день».
О «Филоподии» у Мавро Орбини Петр Великий должен читать прилежно, так как он в то годы хотел строить крепость на Новой Земле.
О Мавро Орбини см.: Акад. Н. С. Державин . Сборник статей и исследований в области славянской филологии. М. — Л., 1941, с. 87–88, где указаны некоторые источники.
.

Мавро Орбини работал в библиотеках герцогов Урбини, в хранилищах Дубровника.

Где и когда он отыскал записку Каллимаха — трудно решить, но установить это было бы очень полезно для дела.

Вот что писал Мавро Орбини, находясь у лазурной Адриатики:

«Россияне, плавающие по Северному морю, открыли около ста семи лет назад остров, дотоле неизвестный, обитаемый славянским народом и подверженный (по донесению Филиппо Каллимаха папе Иннокентию Восьмому) вечной стуже и морозу. Они назвали остров сей Филоподиа, он превосходит величиною остров Крит и показывается на картах под именем Новая Земля…»[81]Отрывок дан по книге М. А. Дьяконова «История экспедиций в полярные страны». Архангельск, 1938, с. 11. См. также: Ф. П. Литке . Четырехкратное путешествие в Северный Ледовитый океан, ч. I. СПб., 1828, с. 13–31.
.

Здесь достоверно все, кроме странного названия Филоподиа, которое остается на совести Мавро Орбини или самого Каллимаха.

Связано же это название, очевидно, со стремлением противопоставить северный остров антиподам, о которых в старое время так много говорили и писали.

Но знаменательно то, что старые друзья по Римской академии — Юлий Помпоний Лэт, видевший струи Танаиса, и Филиппо Каллимах, живший при польском дворе, — почти одновременно и в один голос заявили об огромном северном острове. Что это было — Новая Земля или древний Грумант?

О возможных источниках Лэта насчет Руси и Югры здесь уже говорилось. Филиппо Каллимах в свою очередь тоже мог пользоваться устными сообщениями: русские послы усиленно посещали Польшу.

Михайло Степанов Кляпик Еропкин, например, побывал там в 1488, 1489, 1490 годах. Посольства к королю польскому возглавляли Ф. И. Палецкий (1488), Андрей Карамышев, Г. А. Путятин (1489), М. Зворыкин (1490), И. Н. Беклемишев-Берсень (1492)[82]«Переписка между Россиею и Польшею по 1700 год, составленная по дипломатическим бумагам управлявшим Московским архивом Коллегии иностранных дел Н. Н. Бантышем-Каменским», ч. I. М., 1854–1862, с. 1–10.
.

Почти все они в числе главных дел, порученных им, вели хлопоты по освобождению московских, новгородских, тверских и других гостей, шедших из Каффы и задержанных Литвой и поляками у Таванского перевоза на Днепре. Русские купцы, продавшие северные меха в Каффе, безвинно томились в литовских и польских темницах, как преступники, в оковах. Русских пленных в Польше даже продавали неведомо куда.

Москва так не поступала. Когда ордынцы стали возвращать польских и литовских пленных, дьяк Федор Курицын сообщил польскому послу, что эти давние невольники отпускаются в свое отечество.

Дракон Золотой Орды издыхал. Он медленно влачил свое тело по диким просторам, боясь попадаться на глаза русским ратям и конникам хана Крымского. Но вместе с ордынцами скитались и их рабы, уроженцы Кракова и Трок, Варшавы и Вильны. По возвращении на родину они давали показания о своих странствиях по «Скифии».

Русские пленники в Литве и Польше, знавшие о том, где добываются меха, проданные ими в Каффе, московские послы, выручавшие торговых гостей из неволи, не укрылись от настойчивой любознательности Филиппо Каллимаха. Он мог проведать у них об открытии северного острова и об обретении руд на Цильме.

В Германии и Австрии быстро узнали и об этой удаче московитов.

 

Немчин Михаил Снупс

В Любек прибыл незнакомец, спешивший в Москву. Он предъявил грамоту от Максимилиана и от его дяди Сигизмунда, эрцгерцога Австрийского.

Немецкое письмо было переведено для московских послов книжным печатником Бартоломеем Любчанином, поступившим на русскую службу. Из этого послания узнали, что приезжего немчина зовут Михаилом Снупсом. Едет он в Московию единственно для того, чтобы «земли видети и чюдных речей смотрети, которые тамо есть и могут быти, о которых нам часто всказывают»[83]«Памятники дипломатических сношений с державами иностранными», т. I. СПб., 1851, с. 110.
.

Снупс пошел из Любека на Колывань (Ревель), Псков, Новгород и Тверь и вскоре достиг Москвы. Там он прожил несколько месяцев. Вначале хорошо принятый великим князем и посольскими дьяками, немец стал просить, чтобы его обучали русскому языку и позволили разъезжать по Руси с целью ознакомления с жизнью и бытом московитов.

Кое что Снупс, конечно, успел разузнать от некоторых иноземцев, живших уже третий год в Москве, и в первую очередь от римского серебряника Христофора, пушечного мастера Якова, Альберта из Любека и капеллана Ивана Спасителя. Они-то знали, что у Тиманских гор уже пылают печи, в которых плавится руда печорских недр.

Михаил Снупс, довольный хорошим приемом, собрался ехать в самые дальние земли Московии, лежащие «под встоком на великой реце Оби». Но такое желание немчина вызвало у московского правительства решение вернуть незваного гостя обратно в Инсбрук.

В ответном письме Максимилиану и эрцгерцогу Сигизмунду было очень вежливо сообщено, что Снупс на Обь не был отпущен «за великое расстояние далечего пути». Как, мол, можно это сделать в то время, когда бывалые русские люди, собирающие дань на Оби, и те с огромными трудами достигают дальних земель!

Кое-что здесь можно было прочесть между строк. Так великий князь заявлял свои права, именуя себя в бумагах «государем всея Руси и многих иных земель от севера до востока».

Михаил Снупс почему-то решил избрать обратный путь из Москвы в Тироль через Литву и Польшу или Турцию, но ему в этом было отказано.

В январе 1493 года незадачливый исследователь Оби выехал из Москвы в Тверь на казенных подводах в сопровождении пристава Сеньки Зезевидова. До самой ливонской границы Снупсу на русских ямах давали по курице да по два калача в день, не считая говядины и свинины.

В Новгороде Великом посол Максимилиана еще имел возможность видеться с ганзейскими немцами, посетить их гостиные дворы и «божницу».

Торговцы из немецких городов сидели в своих лавках у бочек с медом, соляных кулей и полок, заваленных фландрскими сукнами. Через два года великий князь ударил по ганзейской торговле в Новгороде, да так, что Ганза долго не могла опомниться.

Ганзейцы, сидя в подворьях у Волхова, пересчитывали соболей и моржовые зубы, которые они должны были отправить по весне во Фландрию, а Снупс расспрашивал у них о том, чего еще не успел узнать в Москве, — насчет «земель под встоком».

Зачем же Михаил Снупс так стремился на берега Оби? Почему великий князь не пустил туда посланца Максимилиана и Сигизмунда?

«Вероятно, что Иоанн опасался сего немца как лазутчика и не хотел, чтобы он видел наши северо-восточные земли, где открылся новый источник богатств для России», — писал Н. М. Карамзин[84]«История Государства Российского», т. VI. СПб., 1819, с. 228. О Снупсе см. также примечание № 362, где Карамзин ссылается на «Дела цесарские», № 1, с. 120–127.
.

Сигизмунд, эрцгерцог Австрийский, живший в Инсбруке, у отвесных стен Северо-Тирольских Альп, упорнее своих предшественников занимался поисками и разработкой серебряных руд и меди в Тироле. Надо полагать, тирольские рудники быстро истощались.

В 1490 году, перед поездкой Михаила Снупса в Московию, Сигизмунд решил передать область Тироля своему племяннику Максимилиану. Король Римский стал преобразовывать и увеличивать новое владение, не оставляя без внимания и рудокопное дело. Для войны с Францией и усмирения непокорных подданных Максимилиану были нужны и серебро и медь.

В то время серебряные руды были открыты также в Скандинавии. Вероятно, этим можно объяснить то обстоятельство, что мастер большого копья Николай Поппель, посетив Русь, отправился в Данию и Швецию. Туда же поспешил и Делатор-златопосец, звеневший русскими шпорами при дворах северных правителей.

Мы не можем проститься с Михаилом Снупсом, не вспомнив еще одного обстоятельства. В наше время советский исследователь М. П. Алексеев пытался разыскать старинные иноземные бумаги об этом госте Московии.

«Проф. Otto Stolz, директор Исторического архива в Инсбруке и лучший в настоящее время знаток тирольской истории, по моей просьбе, любезно произвел тщательные поиски в этом архиве, но каких-либо следов имени Снупса в нем не нашлось», — пишет М. П. Алексеев[85]М. П. Алексеев . Сибирь в известиях иностранных путешественников и писателей. Иркутск, 1941, с. XLIII. На с. LX приведена библиография о Снупсе.
.

Снупс затерялся в истории своей страны, зато о его незадачливом походе на Обь довольно подробно рассказывают московские «Дела цесарские».

 

Русские послы в Милане

Красный кречет, которого привезли Максимилиану Кляпик Еропкин и Траханиот, уже кружился в небе Верхнего Эльзаса. Московские послы, кочуя по Западной Европе, отыскали Максимилиана на «рубеже высокие Бергонии, в граде Колбергу».

Кречет был лишним поводом к тому, чтобы вспомнить о судьбе предприятия Максимилиана, ждавшего вестей о Снупсе, посланном королем Римским в страну Золотой Бабы.

Пробыв у Максимилиана в Кольмаре более двух месяцев, Кляпик и Траханиот услышали при его дворе разговоры об открытии неведомых стран, лежащих, как думали тогда, «близ Индии».

В 1493 году письмо Христофора Колумба, переведенное в мае 1492 года, было уже напечатано и в достаточной мере распространено и «в немцах» и «во фрязях».

Рассказывают, что юный душой Юлий Помпоний Лэт, узнав о великом событии, с трудом сдержал восторженные слезы.

В октябре 1493 года друг Лэта Петр Мартир, живший в Барселоне, сообщал в своем письме:

«…Некто Колон дошел до западных антиподов, до самого индейского берега, как он полагает. Он открыл много островов: это, как думают, те же самые, о которых упоминается у космографов, как о принадлежащих к Индии за восточным океаном»[86]О. Пешель. История эпохи открытий. М., 1885, с. 158.
.

Вести о каравеллах, достигших Индийского берега, слышали Данила Мамырев и Михаил Докса, находившиеся в Италии осенью 1493 года.

Данила Мамырев — однофамилец, если не родственник кремлевского дьяка Василия Мамырева, оказавшего неоценимую услугу нашему отечеству.

Василий Мамырев был одним из первых читателей записок Афанасия Никитина. Неизвестные торговые гости когда-то привезли к нему в Москву записки тверского странствователя.

Где купцы достали их? У Таванского перевоза, в Черкассах, Киеве, Каневе, Чернигове или Брянске — на опасном пути из Каффы в Смоленск?

Из рук Василия Мамырева рукопись Афанасия Никитина перешла к неизвестному составителю «Львовской летописи». Из предисловия летописца видно, что в 1475 году он нашел «написание Офонаса тверитина купца, что был в Ындее 4 годы». Древний историк стал наводить справки о сроках путешествия Афанасия и о его судьбе.

Василий Мамырев в то время был жив. В 1475 году ему было сорок два года. Важную должность великокняжеского дьяка он занимал уже свыше трех лет, был свидетелем похождений Тревизана, приезда других иноземцев в Москву, собиравших данные о Северо-Востоке.

При Мамыреве состоялись походы на Казань, в Югорскую, Печорскую, Двинскую земли, произошел разгром русскими ордынского Сарая и другие события, о которых уже знает читатель.

Мне удалось проследить жизнь Василия Мамырева[87]Сергей Марков . Современник Афанасия Никитина. Владимир-на-Клязьме, газета «Призыв», 17 октября 1951 г., № 205, с. 3.
.

В числе прочих дел он занимался даже градостроительством: в 1486 году им был «срублен град Володимер». В связи с этим невольно приходит мысль о том, что Мамырев знал и Аристотеля Фиораванти (Фрязина), столь прилежно изучавшего прекрасные здания Владимира-на-Клязьме и посылавшего ловчих птиц в Милан.

Василий Мамырев имел какие-то заслуги перед русскими северо-восточными землями, ибо самая подробная заметка о его смерти была помещена в Вологодско-Пермской летописи[88]М. Н. Тихомиров . О Вологодско-Пермской летописи. Проблемы источниковедения, т. III. М, — Л., 1940, с. 232–233.
.

В год своей смерти (1490 или 1491) Василий Мамырев постригся в монахи у Троицы-Сергия и принял имя Варсонофия. Инок Варсонофий не унес с собой в могилу тайну записок Афанасия Никитина.

Чем объяснить такое совпадение? Великий историк Николай Карамзин именно в библиотеке Троице-Сергиевского монастыря разыскал эту жемчужину, таившуюся, как в створках, в листах старинного сборника, названного И. М. Карамзиным «Троицкой летописью».

Троицкий список «Хожения за три моря» считается самым древним. Он выполнен в XVI веке.

Не завещал ли инок Варсонофий монастырю свой личный, наиболее старый и близкий к подлиннику список «тетратей», не разысканный до сих пор так же, как и своеручные записи Афанасия Никитина и его проезжие грамоты?

В «Троицкую летопись» и мог быть включен мамыревский список «Хожения».

Через два года после того, как тело черноризца Варсонофия было предано земле в стенах Троицы-Сергия, Данила Мамырев спешил в город Медиолан (Милан).

Герцог Миланский Лодовико Сфорца сам посетил русских послов и получил от них белого сокола, семьдесят соболей, дорогую саблю, лук с колчаном и стрелами и очень похожий на слоновую кость «рыбий зуб».

О московитах в Милане в 1493 году повествовали бумаги старой флорентийской ратуши, среди которых лежало донесение посла республики Флоренции при дворе Сфорца[89]«Бумаги флорентийского центрального архива, касающиеся до России». М., 1871, с. 276–277; П. Пирлинг. Россия и Восток. СПб., 1892, с. 145.
.

В честь людей из Москвы была устроена охота. Кречеты взмывали над долинами Тичино наперерез лучам альпийского солнца. Герцог Сфорца с трудом напрягал «скифский» лук со стрелами, украшенными перьями степных орлов.

Послы Московии держались с большим достоинством. Их пригласили на торжество по поводу брака Бианки Сфорца с Максимилианом Первым, в том же году увенчавшим себя императорской короной.

Но Данила Мамырев и Догса покинули праздник, когда узнали, что им отводят место вслед за послами цесаря и королей Испании и Франции.

Все это происходило поздней осенью, а еще в середине года испанский посланник при дворе папы Александра Шестого Бернардин де Карвахаль выступил с речью об открытии новых земель, «лежащих близ Индии». Мог ли Данила Мамырев оставить без внимания оживленные разговоры о чудесах далекой страны!

Из Милана Данила Мамырев поехал в Венецию, где еще был в живых старый Джосафат Барбаро, хранивший воспоминания о Волге и Москве.

Послы присутствовали на заседании Венецианского сената.

По возвращении в Москву Данила Мамырев продолжал заниматься государственными делами. Вскоре он вместе с дьяком Василием Жуком учинил расправу над ганзейскими купцами в Новгороде Великом.

Лев, терзающий змею, был изображен в те годы на печати Ивана Третьего. Данила Мамырев наложил эту грозную печать на товары новгородских немцев. Предметы торговли были оценены в миллион гульденов!

Семьдесят три германских города молили Москву об освобождении ганзейцев.

Недавний посол в Милан и Венецию был одним из хранителей сокровищ великого князя. Д. Мамырев стерег ларцы, запечатанные знаками Льва и Змеи.

В московскую казну впадал серебряный поток из новых рудников Пермской земли.

Исследователи еще не занимались изучением истории жизни Василия и Данилы Мамыревых. Заняться же этим стоит хотя бы ради того, чтобы распутать клубок из нитей индийского жемчуга и светлого северного серебра.

Оба Мамыревы были современниками Афанасия Никитина и Христофора Колумба, больше других знали об этих открывателях и рассказывали о них на Руси.

 

Московиты в Дании

Много поучительного можно извлечь из истории московского посольства в Данию в 1493–1494 годах.

В Москву явился датский представитель по имени Иван, капеллан короля Иоанна Второго. Он предложил русским договор «о любви и братстве», намекнув на военный союз против Швеции и желательность прекращения деловых отношений с ганзейскими городами.

Надо сказать, что за год до этого Кляпик Еропкин и Траханиот, проезжавшие через Данию, доносили, что «Дацкой король» уже воюет с Любеком и напускает на Ганзу корсаров. Любчане в свою очередь тогда снарядили и послали в море вооруженные корабли.

Посол Иван был отпущен с честью «в свою землю» в сопровождении Дмитрия Зайцева и Дмитрия Грека Ралева — одного из Палеологов, ездивших в Рим с объявлением вести о казанской победе.

Пребывание московских послов при дворе Иоанна Датского наводит на размышления: какие сведения они могли раздобыть там в то время, когда к берегам Дании особенно часто стали приходить корабли из Бристоля? Бристольские мореходы добивались от Дании прав на торговлю с Исландией, которые они вскоре и получили.

От бристольских корабельщиков датские ученые, купцы и мореходы узнавали новости об открытиях англичан на севере Атлантики.

Еще в 1480 году самый бывалый и искусный мореплаватель Британии, по имени Лойд, покинул пристань Бристоля с тем, чтобы отыскать загадочный остров Бразиль, лежавший, как уверяли, к западу от Ирландии. Но оба корабля попали в бурю, и их пригнало обратно к берегам Альбиона. Вероятно, это и были те самые корабли, в отправлении которых принимал такое живое участие Джон Джей, купец и шериф Бристоля.

Затем бристольцы начали искать Антилию. Ей полагалось находиться на широте Лиссабона, на пути к славному острову Зипангу. В существование Антилии верили Тосканелли, Бехайм, Андреа Бианко и другие космографы.

Некоторые смешивали Антилию с не менее сказочной островной страной Семи Городов, где будто бы жили потомки христиан, еще в VIII столетии бежавших в синие океанские просторы от мечей мавров.

В XV веке находились мореходы, уверявшие, что они своими глазами видели дикую окраину Тартарии, возникающую из водной пустыни к норд-весту от Ирландии. Это страна великого хана.

Вот где бы сбывать без посредников английское сукно, а из Китая, Индии и Тартарии вывозить пряности, дорогие сплавы, шелк и самоцветы!

После того как Христофор Колумб открыл «Индийский берег» и весть об этом достигла Англии, — бристольцы снова стали пробовать силы в поисках морского пути в Китай. Они надеялись подняться в высокие широты, чтобы, плывя оттуда более коротким путем на запад, коснуться восточной окраины Азии. Там «Канбалык», «Катай», Великая Тартария!

Антилия и Бразиль были отставлены. Плясать приходилось от скандинавской печки. У этого очага бристольцы грелись уже со времен Яна из Кольно и северного похода Колумба, если великий открыватель действительно в 1477 году плавал в водах Исландии. Во всяком случае, Колумб однажды обмолвился о бристольских купцах на северном острове. Он упомянул и об окраине Тартарии за Ирландией.

Бесспорно, что посещения Дании и Исландии наталкивали бристольцев на какие-то новые мысли о поисках дальних стран. Скандинавы хранили в своей памяти древние сказания о Винланде. Семнадцать же лет не такой срок, чтобы можно было забыть поход Яна Кольненского, распахнувшего северную дверь в Индию.

В 1493 году Джон Кабот со своими сыновьями жил в Бристоле в предместье с выразительным названием «Катай». Этот Китай-город на берегах Эвона населяли выходцы из Генуи и Венеции, помнившие торговлю с Китаем через Каффу и Тану. Они-то уж знали, что потребуется стране великого хана: цветное «лундское» сукно, добротное оружие, изделия из металла, зеркала и многое другое.

Дмитрий Зайцев и Дмитрий Ралев, находясь в Копенгагене и обсуждая права Руси и Дании на Севере, не обошли молчанием успехи русских людей на Ледовитом море.

Иноземные космографы стали уже догадываться о том, что корабли могут проплыть от Скандинавии до устьев Северной Двины, Мезени, Печоры и Оби, что у окраины Московии находится большой полярный остров. Эти истины дошли до сознания бристольских купцов, ловцов и скупщиков трески, посещавших датские морские владения.

Но Джон Кабот тогда еще не был захвачен мыслью о северо-восточном пути. Он по-прежнему устремлял свои взоры на запад.

Некоторые историки берут под сомнение этот срок, другие же соглашаются с тем, что 24 июня 1494 года, в пять часов утра, Джон Кабот впервые увидел на западе таинственную землю — Terra de prima Vista[90]«Английские путешественники в Московском государстве в XVI веке». М., 1938, с. 9. Введение Г. Новицкого; Ф. Гельвальд. В области вечного льда. Изд. 2-е. СПб., 1884, с. 255.
, как предполагают — Лабрадор или Кап-Бретон.

Тщетно Кабот и его спутники искали приметы Китая в облике этой суровой страны. Им пришлось вернуться в Бристоль, в стены Китайского предместья, чтобы начать подготовку к новому плаванию.

В 1910 году В. Н. Семенкович обратил внимание на весьма забавную подробность. Каботова Terra de prima Vista, судя по ее описанию, была очень похожа на нашу Новую Землю[91]«Путешествие в северные страны, в котором описаны нравы, образ жизпи и суеверия норвежцев, лапландцев, килопов, борандайцев, сибиряков, самоедов, новоземельцев и исландцев, со многими рисунками Де Ламартипьера». Перевод, объяснения и примечания В. Н. Семенковича, инженер-механика и ученого археолога, почетного члена Московского археологического института и Международной академии наук, искусств и литературы в Тулузе. Издание Московского археологического института. Москва, 1910 (?), с. XXII.
.

В. Н. Семенкович, конечно, знал, что Джон Кабот плыл не на северо-восток, а на запад. Тем не менее русский историк первым заметил такую странность и сказал, что плавание Кабота «недалеко ушло от саг и легенд».

Если Семенкович прав в своих выводах, удивительное перемещение Новой Земли на запад по воле Джона Кабота представляется совершенно необъяснимым.

Но оба Кабота знали о существовании Новой Земли. После похода 1491 года Себастьян Кабот составил полярную карту. В надписи на ней были показаны Новая Земля и Обь!

Чертеж этот украсил стены Дворца Дожей в Венеции. Он был помещен на видном месте, над дверью главного входа[92]Ф. Аделунг . О древних иностранных картах России до 1700 года. СПб., 1840, с. 17–18; Н. М. Быковский. Картография. М. -П., 1923, с. 147.
.

Соображаясь со временем и обстоятельствами, можно думать, что весть об Оби и Новой Земле вышла в 1493 году из Москвы, через Колывань достигла Копенгагена, а оттуда была привезена в Бристоль к бравому шерифу Джону Джею и Джону Каботу с его тремя сыновьями.

Помпоний Лэт, Филиппо Каллимах и Себастьян Кабот на протяжении каких-нибудь пятнадцати лет будоражили мир от Рима до Бристоля дружными сообщениями о северном острове, открытом русскими.

Что же касается Дмитрия Зайцева и Дмитрия Грека Ралева, то они на деле доказали возможность морского путешествия из Стокгольма в устье Северной Двины. Но произошло это не в 1494 году, как указывает Н. Н. Зубов, а несколько позже[93]См. Н. Н. Зубов . Отечественные мореплаватели — исследователи морей и океанов. М., Государственное издательство географической литературы, 1954, с. 27, 494.
.

Действительно, послы пришли на Русь из Дании в 1494 году, но тем же путем, каким они и отправлялись в Копенгаген, — через Колывань (Ревель).

Это происходило еще до открытого столкновения Москвы с колыванскими немцами, повлекшего за собой разгром ганзейской торговли в Новгороде в 1495 году.

А когда произошел этот разрыв с Колыванью и Ганзой, то встал вопрос: как отправить в Данию посла короля Иоанна, прибывшего в Московию с Дмитрием Зайцевым? В Литву поскакал гонец Семен Ступишин с поручением — узнать, можно ли пройти на бусах или кораблях в Копенгаген от Жмудского поморья[94]«Переписка между Россиею и Польшею по 1700 г.», ч. 1. М., 1862, с. 21.
.

Датского представителя сопровождали русские послы. Архангелогородский летописец свидетельствует под 1497 годом, что они вернулись «на Двину около Свейского королевства, и около Мурмонского носу морем Акияном, мимо Соловецкий монастырь, на Двину».

Забегая вперед, скажем, что в 1500 году из Дании к нам снова пришел «каплан именем Иван», то есть тот же посол, что и в 1493 году. Весной Иван был отпущен к своему королю с ответным посольством, во главе которого были Юрий Старый Траханиот и Василий Третьяк Далматов, будущий покоритель Пскова.

Пробыв в Копенгагене до лета 1501 года, русские, взяв с собой датского посла Давыда Коккера, поплыли на кораблях к устью Северной Двины и благополучно обогнули Скандинавию и Кольский полуостров. При этом любопытно, что Третьяк и Траханиот «с собою привели Якова разбойника Немчина». Кто это был — выяснить не удалось. Возможно, ганзейский корсар, взятый вместе с кораблем.

Ганза и Ливонский орден мстили за уничтожение немецкой торговли в Новгороде. Балтийские купцы, отложив в сторону аршины, брались за мечи, готовясь напасть на русские порубежные земли.

Московские послы не раз возили датских дипломатов «морем Акияном» от Северной Двины до Гафнии (Копенгагена) и обратно к Белому морю.

Это не могло укрыться от внимания представителей европейских дворов и неизбежно привлекло внимание купцов, космографов и мореходов к Северному морскому пути.

Обмену сведениями между Москвой и Копенгагеном в те годы помогло довольно длительное пребывание Григория Истомы при дворе короля датского, где Григорий успешно изучал латынь.

Это было, очевидно, задолго до знаменитого плавания Истомы из двинского устья в Тронхейм.

В Скандинавии трижды побывал Дмитрий Герасимов. Толмач Власий тоже был вхож в копенгагенский дворец.

Впоследствии послы не раз рассказывали не только о Дании, Норвегии и Швеции, но и о Гренландии и Исландии. Это они проложили путь из Москвы на Ростов Великий, Кострому, Северную Двину, Великий Устюг, Холмогоры, Белое море, Мурманский нос к Гафнии, как русские на латинский лад называли Копенгаген.

 

Вокруг Мурманского носа

Лучшее представление о подвигах русских дает плавание Григория Истомы, совершенное в 1496 году, одновременно с морским походом русских ратей в Каянскую землю по тому же пути.

Григорий Истома, вероятно, шел по пенистому следу этого большого флота. Так или иначе, побывав в Холмогорах и у монастыря святого Николая, Истома на четырех вновь построенных ло́дьях двинулся к Белому морю.

Вначале он шел под Зимним берегом. По правую руку тянулись унылые серые пески. Лишь на завороте берега возникли глинистые Зимние горы. Здесь Истома повернул влево и стал пересекать горло Белого моря. Теперь он плыл под Терским берегом, направляясь к знаменитой Воронке, этому кладбищу кораблей.

В старину поморы, даже самые бывалые, не отваживались огибать Святой нос. Говорили, что суло́й у этого мыса кишит морскими червями, протачивающими корабельные днища. Мыс старались обходить сторонней губой, волоком, и путь на запад морем продолжать уже по ту сторону Святого носа.

Истома смело миновал беломорские ворота и поравнялся со Святым носом. Здесь лодьи попали в водоворот и едва не были поглощены пучиной.

Так встретило Истому необозримое Студеное море. Лодьи шли к древней Коле и Рыбачьему полуострову.

Вот тут действительно Истома решил сократить путь морем и найти для этого удобный волок. Лодьи заскользили по глади Мотовской губы. В ее водах отражались крутые гранитные берега. От одного из малых заливов начинался волок в Варангер-фиорд, куда и перетащился Григорий Истома[95]Этот путь Истомы был описан и объяснен Е. Огородниковым в работе «Мурманский и Терский берега по книге Большого Чертежа». — См. «Записки Русского географического общества по общей географии», т. II. СПб., 1869, с. 638–639, а также: М. С. Боднарский. Очерки по истории русского землеведения, I, М. — Л., Издательство Академии наук СССР, 1947, с. 22.
.

Датское королевство сторожили пушки крепости Вардегус, стоявшей на маленьком острове неподалеку от входа в огромный незамерзающий залив.

Впереди уже возвышались черные стены Мурманского носа, полярного сторожа Западной Европы. Григорий Истома обогнул Нордкап.

Вскоре ветер Атлантики наполнил паруса двинских лодей.

Над Альстенскими островами светились снежные вершины — горы Трех сестер.

Поморские кормщики ввели лодьи в длинный фиорд. В глубине его, на полуострове, стоял город Дронт, как называли русские Тронхейм, основанный в 1016 году Олафом Святым, былым гостем Руси. Здесь находилась и гробница Олафа.

Когда-то Тронхейм ведал делами Гренландии, Исландии и острова Мэна. Отсюда Гаральд, супруг Елизаветы Ярославны, уходил в поход для поисков северных пределов океана.

Так закончилась часть путешествия Истомы, приплывшего из Холмогор в Дронт.

В Тронхейме русские наняли быстроногих оленей. Перегрузив поклажу на нарты, Истома помчался к Бергену — через медные горы и темные леса, где бродили дикие олени.

За девяносто девять лет до посещения Истомой этого города Берген был местом пребывания норвежских королей. Кальмарская уния, а потом и Бергенский договор 1450 года отдали Берген, как и всю Норвегию, во власть Дании.

Немецкая Ганза владычествовала в Бергене с 1340 года. Она занимала несколько улиц города, по существу — целое предместье, лежавшее к востоку от гавани.

Григорий Истома не миновал немецких торговых рядов, где видел заезжих исландцев и людей с Оркнейских островов, делавших закупки у ганзейцев.

Из Бергена московское посольство выехало на конях, а затем пересело на корабль, отправлявшийся в Копенгаген из одной гавани Южной Норвегии.

Гость датской столицы читал там книги местных ученых, написанные латынью, как было принято в то время.

В Копенгагене уже был университет, и датский ученый мир едва ли оставил без внимания такое событие, как приезд русских людей, приплывших из-за Нордкапа.

К тому же у Григория Истомы в Гафнии были старые знакомые в среде латинистов и грамматиков.

Вне всякого сомнения, Истома слышал в Дании рассказы об исследованиях на севере Атлантики. Его путешествие по времени совпадало с лабрадорским походом Кабота. Если эти пути объединить с морской дорогой из Бристоля в Скандинавию и изобразить одной чертой, она протянется от берега Северной Америки до голубых рукавов привольной Северной Двины.

Григорий Истома был обделен славой по сравнению с Каботом или Ченслером, «открывшим» впоследствии Мурманский нос — Нордкап.

Истома из своего замечательного плавания вывез ценные данные, касающиеся природы многолетнего льда в океане, морских течений, особенностей быта лопарей. Он высчитал продолжительность летнего дня для Дронта и Бергена.

Если принять на веру слова Герберштейна, которому потом Истома рассказывал о своих приключениях, то русские послы вернулись из Дании через Любек и Колывань.

Куда же в таком случае девались четыре новых русских лодьи, оставленные в Дронте?

Возможно, ими воспользовалось другое русское посольство, плывшее из Дании «около Мурмонского носу» в 1497 году, как повествует о том «Архангелогородский летописец».

Первыми покорителями Студеного моря были братья Иван и Петр Ушатые. Их корабли не остановил ни сулой, кипящий у Святого носа, ни противные ветры у Семи островов. Весной 1496 года они обошли Мурманский нос и высадили войска на берегах каменных фиордов, устремленных южными концами в сторону Ботнического залива.

Так у шведов была взята обширная область, лежащая между Торнео и Ледовитым океаном.

Григорий Истома в своих утверждениях шел дальше и уверял, что сборщики дани великого князя Московского достигали самого Дронта.

В самом конце XV века Москва беспрестанно поддерживала связи с датским двором, о чем красноречиво свидетельствуют приведенные примеры. В городах Скандинавии русские люди могли столкнуться лицом к лицу с корабельщиками из Бристоля.

Между тем в Италию, Испанию и другие страны летели донесения о первых открытиях Джона Кабота. В Венеции о них узнали еще осенью 1497 года. Ходили слухи, что Джон Кабот, недавний бедняк, вырядился в самые дорогие шелка и англичане всячески ублажают его, ибо Кабот открыл для них дорогу в страны Востока.

Так гласили сообщения, поступившие в семью венецианца Паскуалиго, дипломата, находящегося в Португалии.

 

По Лестнице Великанов

Читатель помнит, что Иван Третий не только не скрывал от Западной Европы взятия Казани, Булгарии, похода к Иртышу и Оби, но, наоборот, распространял известия об этом всюду, где только мог.

Надо думать, что наш старый знакомый Дмитрий Ралев (Палеолог), прибывший в 1499 году в Рим вместе с Митрофаном Карачаровым, не имел нужды скрывать известий о многократных плаваниях вокруг Мурманского носа, о грозном походе в Каянскую землю и других подвигах русских людей на Студеном море.

Карачаров видел Александра Шестого, гнусного и развратного убийцу в папской тиаре, разделившего Новый Свет между португальцами и кастильцами и тем оставившего свой след в истории великих открытий. Папа Александр Шестой знал о начинаниях Кабота, ибо Испания уже начала оспаривать у Англии право на обладание новыми землями.

Карачаров и Ралев побывали в Венеции, где в то время находился Леонардо да Винчи, погруженный в мысли о Танаисе, «Скифии» и странах за Каспием.

Московским послам оказывали «честь и жалованье». Их верительные грамоты были бережно положены на полки венецианского архива. Пребывание московитов в Венеции описал историк Марино Сануто.

Они с большим достоинством поднимались по ступеням Лестницы Великанов во Дворец Дожей. Узнав, что на одном из больших торжеств первые места рассчитывают запять послы Людовика Двенадцатого, русские отказались от участия в празднике.

Карачаров и Ралев видели вереницу кастильских кораблей, приплывших для помощи венецианцам в их войне с турками. Офицеры испанского флота уже знали о третьем походе Колумба.

Русское посольство нанимало в Италии пушечных мастеров, серебряников и зодчих. Вряд ли Карачаров и Ралев миновали Морской арсенал в Венеции, где отливали корабельные пушки и тысячи мастеровых трудились у дышащих огнем горнов.

На долю Митрофана Карачарова и Дмитрия Палеолога выпало провести на чужбине около пяти лет. Военные обстоятельства задержали их возвращение на родину.

Кремлевские башни они увидели вновь только в 1504 году. Пять лет — достаточный срок, чтобы вобрать в себя все то, чем жила Западная Европа за это время.

В это пятилетие Гашпар Кортириал (Гаспар Кортереаль) успел открыть неведомую землю на северо-западе и вслед за этим сам исчез.

Пьетро Паскуалиго, венецианский посол, сообщал из Лисабона, что мореходы Кортириала привезли с собой обитателей новой страны — похожих на цыган кротких и боязливых людей с раскрашенными лицами. Их нагота была едва прикрыта шкурами зверей.

Они жили в стране лососевых рек и корабельных лесов. На берегах одной из этих рек люди Кортириала нашли обломок шпаги с итальянской позолотой и серебряные серьги из Венеции. Значит, вновь открытая земля — восточная окраина Азии. Так заключал Паскуалиго, явно намекая на права Венеции за океаном.

Пьетро Паскуалиго полагал, что обитатели вновь открытой земли будут «неутомимыми работниками и превосходными рабами».

Письмо об открытиях Кортириала дипломат Паскуалиго прислал своим братьям в Венецию. Оно попало в руки Марино Сануто, трудолюбивого историка, знавшего Карачарова, Ралева и Дмитрия Герасимова.

Сануто вел запись событий, начатую им в 1496 году. И если под 1500 годом Сануто рассказывал о соболях и моржовой кости, привезенных русским посольством в Венецию, то через год он включил в свою летопись повествование Пьетро Паскуалиго о новых открытиях Гашпара Кортириала.

О них писал также и некий Альберто Кантино, уполномоченный герцога Феррары, живший в Лиссабоне. Кантино сообщал: он своими ушами слышал, что рассказывал португальскому королю капитан одной из кортириаловских каравелл в октябре 1501 года.

Во вновь найденной стране водятся большие олени с длинной шерстью и соболи. Там летают стаями, как воробьи (так и писал Кантино), прекрасные соколы. На берегах широких рек растут могучие сосны, стволы которых выше и толще мачт самых больших кораблей мира.

О лосях, соболях и соколах в Италии знали преимущественно по рассказам русских людей. Вполне естественно, что письмо Альберто Кантино и присланная им отлично раскрашенная карта плаваний Кортириала дали повод для всяких сравнений и догадок относительно новой соболиной страны.

Герцогом Феррары в то время был Альфонс д’Эсте, муж преступной Лукреции Борджиа, дочери папы Александра Шестого.

При феррарском дворе жил Пьетро Бембо, один пз ученейших мужей Италии. Мы еще встретимся с ним на страницах этой книги, а пока заметим, что письмо Кантино к герцогу Феррары не миновало рук Бембо. Он стал еще ревностнее собирать устные и письменные известия о диких людях, одетых в шкуры и когда-либо занесенных морскими течениями к берегам Европы.

Поскольку найденные Каботом и Кортириалом земли и побережья в Западном полушарии все еще принимали за восточную окраину Азии, то ученые Италии, как это уже не раз бывало, неизбежно обращались за всякими справками прежде всего к приезжим «скифам».

Америго Веспуччи, Ла-Коза, Васко да Гама, Кабрал — эти имена звучали тогда в городах италийских стран.

В 1502 году по Венеции расхаживал Иосиф Индеец, армянин из Кананора, приплывший недавно на кораблях Эскадры Кабрала из Индии в Лисабон. Он дал сведения об отношениях между Индией и Китаем.

Венеция уже года три не могла прийти в себя. Она была объята страхом за свою судьбу с тех пор, как узнала, что рынки Лиссабона завалены пряностями, доставленными португальцами морем из Индии.

Итальянские ученые и бывалые люди обращали свои взоры в сторону Каира. Если бы был прорыт путь через Суэцкий перешеек, средиземноморская торговля была бы спасена.

Не в те ли именно годы Леонардо да Винчи пустился в путешествие по Востоку?

Точное время этих скитаний не установлено. Некоторые исследователи указывают на 1500–1501 годы. Но в бумагах великого сына Италии были найдены карта Суэцкого перешейка и рисунки, изображающие людей Востока, верблюдов, а также описание Армении и чертежи Тавра и Антитавра. Полагают, что Леонардо какое-то время служил у мамелюкского султана в Египте. Там он имел возможность слышать рассказы о закаспийских областях, к которым одно время было приковано внимание этого исполина, мечтавшего о плавном течении Дона и видевшего Евфрат, прорывающий теснины Тавра. Обе реки были дорогами для вывоза сокровищ Индии.

Да Винчи изобразил способы лова жемчужин и алых кораллов Индийского океана, и никто до сих пор не установил источника, откуда Леонардо да Винчи почерпнул эти знания[96]Отсылаю читателя к вдохновенному труду Р. А. Орбели — Исследования и изыскания. М. — Л., 1947, с. 144–188 — «Леонардо да Винчи и его работы по изысканию способов подводного плавания и спусков».
.

Христофор Колумб, с которым переписывался да Винчи, в свое время предлагал открыть путь в Индию сушей. Он мечтал о дороге, которая начнется у Александрии и протянется к Мекке, пересечет Счастливую Аравию, выйдет к Персидскому заливу, откуда стоит только переправиться на Малабарский берег, чтобы достичь Каликута.

Мы знаем, что о Каликуте писал в 1442 году Абдар-реззак Самарканди. Афанасий Никитин хоть и коротко, по очень толково поведал, что «Колекот» — пристанище всего Индейского моря и в нем родятся перец, имбирь, мускат, циннамон, корица, гвоздика. В Каликуте продают черных рабов и рабынь.

Впоследствии все это было подтверждено показаниями Вартемы.

В 1502 году Лодовико Вартема, родом болонец, отправился из Венеции сначала в Египет и Сирию, а оттуда — в Мекку. Он выдавал себя за мусульманина.

Вартема рассчитывал достичь Пряных островов, что ему и удалось через два года после того, как он покинул Венецию.

Знали ли что-нибудь тогда о Вартеме русские послы Карачаров и Ралев?

Ответить на этот вопрос, конечно, невозможно. Но известно, что посещение предприимчивым болонцем Мекки было отражено в русских переводных сочинениях.

«Сказание о месте Мизгит, идеже глаголют быти гробу Махметя прелестника и лжепророка» — так озаглавлена повесть в сборнике № 2053 из собрания графа А. С. Уварова[97]Арх. Леонид. Систематическое описание славяно-российских рукописей собрания графа А. С. Уварова, ч. IV. М., 1894, с. 430.
.

«…Ходил до Медиские земли муж Римлянин именем Людовик», — читаем мы в начале сказания о будущем открывателе Пряных островов.

«Людовиком Римлянином» мог быть только Лодовико Вартема.

Я узнал, что когда-то в Смоленске жил С. П. Писарев (1846–1904), основатель местного историко-археологического музея. У него хранилась неизданная «Всероссийская летопись», а в нее было включено «Путешествие Людвига Римлянина», причем в числе стран, им посещенных, назывались Азия и Африка.

В «Сказании о месте Мизгит» неправильно указан год путешествия Вартемы — 1500-й.

В писаревской «Всероссийской летописи» этот срок был убавлен на семь лет и странствия Вартемы перенесены на… 1493 год.

Где же писаревская рукопись? Я с нетерпением ожидал ответа от работников Смоленского музея.

В 1949 году краевед-историк А. Минкин прислал мне обстоятельную справку о С. Писареве и его печатных трудах. Но архива Писарева в Смоленске не оказалось, и судьба его вообще неизвестна. И никто не знает о том, где находится «Всероссийская летопись».

Вскоре академик И. Ю. Крачковский подарил мне свою замечательную книгу[98]См. И. Ю. Крачковский . Очерки по истории русской арабистики. М. — Л., Издательство Академии наук СССР, 1950.
.

Я сразу же стал искать по указателю имя Лодовико Вартемы.

На стр. 28 было упомянуто «Сказание о месте Медийском, идеже глаголют гробу быти Магмета прелестника». В сказании говорилось, что «некто муж римлянин, именем Людовик, а по нашему Логгин» ездил из Венеции в Каир, Медину и Мекку.

И. Ю. Крачковский тоже отождествил «римлянина Людовика» с Лодовико Вартемой. По его утверждению, это сказание было включено в «Хронограф» 1617 года, как дополнение к научной статье «О Магмете волхве и еретике». Как видим, рассказ о Мекке распространялся в рукописных сборниках и в XVII веке.

Вартема странствовал по свету до 1508 года. Кроме пяти Пряных островов — Тернати, Тидор, Мортир, Макиан и Бачиан — он посетил просторы Счастливой Аравии, Аден, Индию, Персию.

Болонец стремился в Китай, но не смог пройти туда из Индии. Он хотел достичь также Самарканда и Бухары, но и это Вартеме не удалось, хотя он добрел до Герата. Ведь оттуда, как мы уже знаем, начиналась дорога на Самарканд, Турфан, Гоби, Сучжоу и Хан-балык, освещенная вращающимися огнями дорожных маяков.

«Людовик Римлянин» дал первые сведения о городе Малакке, где собираются корабли из Китая и Сиама, Явы и Японии, Аравии и Бенгалии. Португальский вице-король Альмейда посвятил Вартему в рыцари за услуги, оказанные завоевателям Индии.

Около 1508 года Вартема вернулся в Западную Европу через Лиссабон.

Записки его, как известно, были напечатаны Ж. Б. Рамузио только в 1550 году в Венеции, в первом томе знаменитого сборника «Плавания и путешествия».

Но, как мы увидим дальше, Григорий Истома и Дмитрий Герасимов еще в первой четверти XVI века были прекрасно осведомлены насчет Пряных островов.

Следовательно, об открытиях Вартемы они узнали весьма быстро из каких-то устных рассказов.

Я хочу лишний раз обратить внимание будущих исследователей на такой важный источник, как «Дневник» Марино Сануто, в котором содержатся рассказы о русских людях, посещавших страны Запада в конце XV и начале XVI веков.

Вот что писал О. Пешель о Марино Сануто.

«Венецианцы, говорит он, побуждали султана мамелюков Кансу Гхаври (разрядка моя. — С. М.) изгнать португальцев из Индии. Однако погибавшее царство мамелюков уже не в силах было спасти александрийскую торговлю, этот источник жизни египетского государства». Внизу страницы О. Пешель дает набранное мелким шрифтом, но весьма ценное примечание:

«2) О поисках венецианцев ожидаются еще важные разъяснения от рукописного дневника младшего Марино Сануто из 58 фолиантов. Великий историк К. Ланц (?), сделавший из него извлечения, которые, вероятно, скоро напечатаются, известил меня письмом, что „сеньория с самого начала весьма тревожно следила за открытиями португальцев и через посредство египетских султанов пыталась поддержать арабов против напора португальского могущества“[99]Оскар Пешель . История эпохи открытий. Перевод Э. Циммермана. М., 1885, с. 414.
Недоуменный знак вопроса, поставленный переводчиком после упоминания фамилии Ланца, вполне оправдан. Э. Р. Циммерман (род. в 1822 г.), русский путешественник, дважды посетивший Северную Америку и затем предпринявший поход вокруг света, написавший несколько книг, в том числе очерки о Египте, не смог установить, кто такой К. Ланц.
».

К этому надо прибавить, что еще Марино Сануто-старший, предок современника Карачарова, составил в 1306 году круглую карту, на которой была изображена Русь. Сануто-старший, прозванный Торселло, занимался египетскими делами. Не от каирских ли мамелюков он получил вести о стране русских?

Известен еще третий Сануто, по имени Бернгард, возможно — сын Марино Сануто-младшего. Бернгард в 1511 году в Венеции составил карту мира и написал примечания к творениям Птолемея.

Надо думать, что время объединило фолианты, пергаменты и чертежи всех трех Сануто в единый архив, представляющий собой подлинную летопись эпохи великих открытий.

Что же касается Кансу Гхаври, последнего мамелюкского султана Египта, то о нем прекрасно знали наши предки. Они называли его «князем Черкасским Гаврилой». Известна даже повесть о том, как египетский Гаврило пал жертвой турок, когда они утвердили свое владычество в Каире.

Вот какие переклички Москвы с Венецией, да, пожалуй, и со всем миром открываем мы, сравнивая отдельные, на первый взгляд совершенно разные, свидетельства далеких веков.

Леонардо да Винчи, Марино Сануто, князь Гаврило, римлянин Логгин, Митрофан Карачаров… Какие неожиданные звенья находим мы в этой цепи!

 

Сказания еврейских путешественников

В то время, когда Карачаров и Ралев скитались по европейским странам, на Руси произошли знаменательные события.

В 1500 году русскими был завоеван Путивль, стоявший на дороге к Черному морю. В том же году московский посол Андрей Лапенок сплыл по Дону до самого Азова.

Паруса русских кораблей отражались в донских водах.

В 1502 году Менгли-Гирей вывел из Крыма двадцать пять тысяч конников и поставил их против золотоордынской силы, собравшейся на другом берегу Дона, в урочище, отмеченном светлыми названиями Тихой Сосны и Дивьих гор. Менгли-Гирей в нетерпении ожидал помощи от Москвы, говорил, что русские могут прислать пушки водою.

Князь Василий Ноздроватый собрал судовую рать, погрузил снаряды огненного боя и пошел на помощь султану двух материков и хану двух морей, как именовал себя Менгли-Гирей. Но Ноздроватый опоздал, и дым московских пушек не заволок Дивьих гор.

Судьба Золотой Орды решилась в том же году. Весть от этом привез в Москву посол Федор Киселев, перед которым были широко распахнуты железные двери дворца Менгли-Гирея в Салачике (Киселев пробыл в Крыму около года).

Менгли-Гирей, рассказывал Киселев, обрушился на истощенное золотоордынское войско, скитавшееся по степям, разгромил его и погнал Шиг-Ахмета в ногайские пределы. Те, кто уцелели от первых ударов, погибали в пылающем ковыле и чернобыльнике: Менгли-Гирей окружал врагов огненным кольцом степных пожаров.

Шиг-Ахмет пробрался в Литву, чтобы бежать в Царьград, но его былые друзья — литовцы — схватили последнего властителя Золотой Орды и заковали в кандалы как заложника. На него делали ставку в большой игре с Москвой и Крымом.

Крымские всадники устрашали Краков, Львов и Бреславль.

Менгли-Гирей прислал Ивану Третьему чудодейственный подарок — перстень с частицей рога зверя — кергеденя, что водится в Индустанской земле. Перстень этот, если прикасаться к нему языком перед началом трапезы, должен был охранить великого князя от любого яда.

Два таких кольца хранились в казне у какого-то хана Дыкара, и Менгли-Гирей посылал гонцов к счастливому обладателю амулетов, столь необходимых неограниченным властителям.

Позднее рогом индийского зверя отделывали кубки и чаши; такие сосуды якобы издавали шипенье, если в них наливали отравленный напиток.

Рог кергеденя стал соперничать с югорской моржовой костью, ибо из него делали рукоятки для сабель и кинжалов.

Радея о славе предков, Иван Третий заставил крымскую царицу Нурсалтан вернуть в Москву знаменитую «Тохтамышеву жемчужину», похищенную в 1382 году татарами из казны Дмитрия Донского.

Более столетия это сокровище Индии скрывалось в ордынских тайниках, ходило по нечистым рукам ханов и, наконец, возвратилось под кровлю кремлевского дворца.

У Менгли-Гирея хранилась еще одна драгоценность Востока — пламенеющий при свете красный лал, как называли тогда рубины.

Сверкающие самоцветы привозили в Москву через Крым.

В Каффе в конце XV века жили богатые еврейские торговцы Скарья и Хозя Кокос, поддерживавшие тесные связи с московским двором. Кокос содействовал сближению Ивана Третьего с Менгли-Гиреем и султаном каффинским Махметом Шихзаде, сыном османского государя Баязета Второго.

Надо полагать, что Скарья и Хозя Кокос были тесно связаны с еврейскими купцами — знатоками самоцветов и торговцами пряностями. Многие из них в те годы бежали из Испании и Португалии в Турцию, Италию, Литву, Польшу и другие страны, спасаясь от костров, зажженных по приказу Великого Инквизитора.

Еврейская ученость уже тогда успела обнаружить себя в Киеве и Новгороде Великом, где лет двадцать прожил известный ересиарх Схария, выходец из Крыма. (Возможно, Скарья и Схария — одно и то же лицо.)

Свитки «Шестокрыла» и «Аристотелевых врат», сочинения по астрологии и космографии и другие сокровенные книги были духовной пищей некоторых новгородцев, а затем москвичей, в том числе вечного путешественника Федора Курицына и «крестового дьяка» Истомы.

Это, по всей вероятности, не кто иной, как наш знакомый Григорий Истома, латинист и открыватель пути из Холмогор в Атлантику. Дело в том, что и Дмитрий Герасимов во время первой поездки в италийские страны (1491–1493) еще не был послом великого князя. Он служил по ученой части у новгородского архиепископа Геннадия. Герасимов обучался для этого в Ливонии. Григорий Истома, как мы помним, тоже проходил латынь, но в Дании. Другой латинист — Власий — до своей чисто посольской деятельности трудился как книжный переводчик при дворе архиепископа в Новгороде. Пути Истомы, Герасимова и Власия тесно переплетаются между собой. Все три грамотея, по-видимому, были знакомы с новгородским ересиархом Схарией, человеком очень образованным.

Схария знал сочинения древнееврейских путешественников. Среди них угадываются описания скитаний Эльдада Данита, Вениамина Тудельского и Петахии из Регенсбурга.

Вот Эльдад-бен-Махли (га-Дани), торговый человек из страны Куш в Эфиопии, живший в IX веке нашей эры. Он уверял, что пришел однажды на корабль за каким-то делом, но вдруг налетел ураган, и судно унесло в открытое море. Корабль носился по водной пустыне, пока его не выкинуло на берег, где жил народ Рум-Рум, занимавшийся людоедством.

Рум-румцы посадили Эльдада, потомка Дана, на крепкую цепь и стали насильно откармливать, чтобы он накопил побольше жира. Но вскоре на людоедов напали какие-то огнепоклонники и увезли Эльдада в свою страну, где он пробыл всего несколько дней.

Затем люди, поклонявшиеся огню, поехали в Китай («страну Нин»). Там Эльдад-бен-Махли случайно увидел своего соплеменника. Тот, отсчитав четыреста золотых, выкупил скитальца из плена.

Эльдад поплыл из Китая морем, пока не добрался до жилищ племени иссахара, жившего «в конце персидской и индийской земель» и говорившего на кедарском языке.

Кедарская земля, о которой говорил Эльдад, — это Хазария.

Эльдад добрался до Африки, потом посетил Испанию. Он всюду вдохновенно рассказывал о своих приключениях. Израильтяне из города Каирвана, что в Северной Африке, послали гонца к академику Цемах-бен-Хаиму с запросом: можно ли верить потомку Дана?

Есть ли зерно истины в этом рассказе странствователя 889–896 годов? Как он попал из Китая в Хазарскую землю?

Эльдад, между прочим, обмолвился о реке Саббатион в стране Куш, то есть в Эфиопии, где он жил. За Саббатионом, если верить Эльдаду, якобы обитали потомки затерянных колен Израилевых, о которых говорила «Книга Ездры»[100]Ее, кстати сказать, изучал и Христофор Колумб, пользовавшийся советами еврейских ученых и торговцев самоцветами, вроде каталонца Мозена Хаиме Ферреро.
Колумб взял с собой в первый поход израильтянина, знавшего несколько восточных языков. Этого толмача великий адмирал хотел отправить послом к великому хану.
.

О Саббатионе говорил не кто другой, как… Афанасий Никитин.

Откуда же он знал о сочинениях еврейских путешественников?

Вот место из его «Хожения за три моря» в переводе Н. С. Чаева:

«…А что Шабат евреи считают своим, еврейским, — и то лгут. Шабаитяне не евреи, не бусурмане, не христиане — иная у них вера, индийская. Ни с иудеями, ни с бусурманами не пьют и не едят, а мясо никакого не едят», — писал Афанасий[101]«Хожение за три моря Афанасия Никитина 1466–1472 гг.». М. — Л., Издательство Академии наук СССР, 1958, с. 82.
, имевший возможность в Каффе видеть израильтянина Хозю Кокоса.

Страну Шабат тверской странник помещал где-то между Цейлоном и Китаем, наполняя ее шелком, фарфором, жемчугом, сандалом и слонами, которых почему-то «продают на локоть».

Местопребывание затерянных колен Израиля все время перемещалось. На известном глобусе Шенера (1515 год) «заточенные иудеи» указаны к северу от «Катая», где-то у Восточно-Сибирского моря.

Через столетие исчезнувшие десять колен были помещены на северной окраине Таймыра!

Схария и Хозя Кокос могли изучать и рукописную книгу путешествия ученого иудея Петахии из Регенсбурга. Этот современник Василия Буслаева и Садко в 1175–1185 годах побывал в Праге и Киеве, проник в землю кенаров за Днепром, посетил Крым, видел Сиваш и Тмутаракань, был гостем Грузии и Армении.

Посещение Петахией Южной Руси по времени совпало с победоносным походом Святослава на половцев.

Иетахия добрался до Багдада, где получил сведения о земле Магог, простирающейся до Темных гор. Алеппо, Дамаск, Иерусалим — все это видел регенсбургский странник. Он ходил по восточным рынкам, заваленным пряностями, слоновой костью, ладаном и жемчугом.

Еврейские путешественники нередко ездили и в Северную Русь. Они привозили в Новгород камфару, алоэ, мускус и корицу.

«Это известие подтверждает грамота Всеволода 1117 г.; в ней означено брать в Новгороде пошлину с низового гостя перцем», — пишет Н. Аристов[102]Н. Аристов . Промышленность Древней Руси. СПб., 1866, с. 197.
.

Ибрагим ибн-Якуб, врач-израильтянин, еще около 965 года говорил о стране русов. Его сведения впоследствии были включены арабом ал-Бекри в сочинение «Пути и страны»[103]А. Куник и В. Розен. Известия ал-Бекри и других авторов о Руси и славянах. — «Записки Академии наук», т. XXXII, № 2, СПб., 1878. Приложение.
.

В X веке, около 960 года, царь хазарский вел переписку с еврейским врачом и визирем калифа Абдуррахмана Хасдай ибн-Шафрутом. Шафрут жил в огромной и шумной Кордове с ее мраморными чертогами, университетом и богатейшей библиотекой.

С устьев Волги на берега Гвадалквивира было доставлено письмо, содержащее краткий очерк Хазарского царства. В нем были упомянуты русы, приходящие на кораблях к Итилю, за которыми надо смотреть в оба, так как иначе они опустошат земли израильтян до самого Багдада.

Такова связь Кордовского калифата с хазарским Итилем, осуществленная через еврейских ученых тогдашней Испании.

К 943–944 годам относится еще один образец еврейско-хазарской переписки. Он был найден в Каире и потом поступил в библиотеку университета в Кембридже.

Письмо повествует о Хельгу, «царе русов», повоевавшем у хазар Тмутаракань, затем бившемся четыре месяца на море с константинопольскими греками и, наконец, предпринявшем поход по Каспию. Хельгу (Олег) ошибочно назван здесь царем. Это не «вещий Олег», которого к тому времени уже не было на свете, а вассал князя Игоря, подчиненный ему полководец, в действительности побывавший со своими дружинниками на Каспийском море.

Примером широкого общения с миром служат плавания еврейских купцов-«раданитов» от Западного моря до берегов Египта, их переходы сушей в Суэц и следование снова морем — до Индии и Китая.

Такой путь описал араб Ибн-Хордабег в IX веке. Он также говорил, что еврейские торговцы обучались языку славян и, постоянно посещая их земли и страну хазар, привозили со стороны заката солнца меха, мечи, златотканые одежды, дорогие ткани и другие товары.

Значительное еврейское население Крыма и Хазарии, поддерживая связи с соплеменниками, приходившими к ним морем, способствовало распространению рассказов о долгих и подчас опасных странствиях от Итиля до Китая.

 

Кастильский посол

Мы оставили Карачарова и Ралева во фряжских и иных землях. После долгой разлуки с родиной они прибыли в 1504 году в Каффу.

Затем послы пересекли Дикое поле за Перекопом и вышли к Путивлю, уже зависевшему от власти Москвы. Вскоре ему суждено было превратиться в твердыню, защищавшую Русь от Дикого поля, и в крупное складочное место для северных мехов и других ценностей, шедших на Крым и Царьград.

Карачаров и Ралев узнали, что год назад папа Римский присылал в Москву своего уполномоченного, хлопотавшего о перемирии русских с немецким Орденом и Литвой. Вероятно, эта поездка тоже служила поводом к обмену сведениями об открытии новых стран.

За два года до смерти Христофора Колумба в Москве появился посол императора Максимилиана и его сына — Филиппа Красивого, принявшего в свои руки корону Кастилии после смерти королевы Изабеллы.

Максимилианов посол именовался императорским кречетником и в русских бумагах был упомянут, как «Юдок Кантирьгор». Ему надлежало привезти из московских «господств и стран» несколько белых кречетов.

Гартингера сопровождал наш старый знакомый Григорий Истома.

В Кремле цесарскому кречетнику были вручены отборные ловчие птицы. Их привез сокольничий Михайло Кляпик Еропкин, уже известный нам по путешествию к «рубежу высокой Бергонии» в 1492–1493 годах. Былой его спутник Юрий Траханиот, разбитый недугом, в 1504 году мог ездить только в тележке, на которой его заносили по лестнице Красного крыльца.

Три сокольника повезли клетки с белым и красными кречетами до Ивангорода.

Через год тот же Гартингер объявился в Ругодиве и прислал князю Константину Ушатому в Ивангород грамоту. Император и Филипп — «архидукс Аустрии и Испанийский начальник» — молили «только об едином белом кречете». Они также просили отпустить на волю сорок «нарочитейших мужей» из числа ливонских пленных.

Цесарско-испанский посол сообщал, что Филипп Красивый повоевал все «кралевство Неапольнское», взял Бугию и Калабрию, а цесарь собрал «великую раду» в Констансии[104]«Памятники дипломатических сношений древней России с державами иностранными», т. I. СПб., с. 126–139.
.

В Ивангород был отправлен Власин-толмач, знаток латинской речи. Он вез грамоты на имя испанского короля. До приезда Власия с иноземным посольством виделся Дмитрий Щербатый. Так Москва впервые установила связи с Испанией, жившей толками о последнем путешествии Колумба.

Осенью 1505 года умер Иван Третий, успевший в своем завещании сговорить права Руси на «Дикую Лапландию».

Во время его царствования русские люди встретились с жителями Индии, вогуличами и югрой, лопарями, египтянами, скандинавами, римлянами и венецианцами.

Ветры Атлантики, Ледовитого океана и Средиземного моря, казалось, скрещивались над башнями Московского Кремля, колебля парчовые знамена Русской державы. Знаки Единорога, Льва и Орла отметили жизнь Ивана Третьего и его людей, бесстрашных открывателей новых дорог в двух океанах, югорской тундре, темных лесах Перми Великой.

Григорий Истома и Власий летом 1506 года пустились снова в дальний путь. Они везли в Копенгаген грамоту о смерти великого князя.

К тому времени их товарищ, вечный странствователь по чужим землям, Михайло Кляпик Еропкин находился в казанском плену.

Вот как это произошло.

Летом 1505 года неожиданно «заворовал» Мегмет-Аминь, царь Казанский. Он дождался дня Ивана Предтечи, когда в Казани открылась большая ярмарка с участием русских купцов, привезших множество серебра. Казанцы напали на торговых гостей и учинили кровавую расправу. Уцелевших от смерти русских погнали на продажу в ногайские улусы.

Мегмет-Аминь пограбил столько серебра и самоцветов, что заполнил ими особую палату. Вся Казань оделась в дорогой шелк.

Торговля и связи Москвы со странами Востока были поставлены под угрозу, пока Мегмет-Аминь, успев натворить немало вреда, сам не запросил о мире и дружбе. Михайло Кляпик Еропкин был избавлен от постылого плена и вернулся в Москву, чтобы вскоре отправиться по посольским делам в Литву.

 

Пути и дороги Михаилы Глинского

В те годы с двором Максимилиана поддерживал связь князь Михайло Глинский-Дородный. Жизнь его достойна внимания и пристального изучения, хотя не следует забывать, что он запятнал свое имя изменой московским знаменам.

Предок Глинского, считавший себя потомком Мамая, когда-то пришел к Витовту в Литву и остался там.

Известно, что он основал Глинск, Полтаву и другие города. Глинские превратились в самых могущественных князей Литовской Руси.

Сам Михайло Дородный получил образование при венском дворе, затем отправился в Италию. В Риме он отошел от православия и уклонился в латинство, что по русским понятиям являлось тяжким проступком.

Он служил Максимилиану Первому, когда тот еще был королем Римским, то есть между 1486 и 1493 годами. Максимилиан больше всего жил в Нидерландах. Надо полагать, что тогда там и находился Глинский. Вскоре король попал в руки граждан города Брюгге и был заточен в замке, окруженном глубоким рвом. Один из верных рыцарей хотел выручить короля и доставил пленнику плавательный пояс. Но потревоженные рыцарем лебеди подняли крик, и побег не был осуществлен.

Когда Максимилиан освободился из своего узилища, усмирение фламандцев было поручено Альбрехту Решительному, герцогу Саксонскому.

Михайло Глинский служил и у Альбрехта, когда тот был наместником Нидерландов и подчинял Фрисландию. Могучий конь нес Михаилу Глинского по гулким мостам Брюгге, фрисландским вереснякам и ледяному лону каналов, по которому мчались на сверкающих коньках свободолюбивые фризы.

Бельгия, виноградники саксонского Мейсена, холмы Рима и сады Вены — все это прошло перед взором Глинского. Есть сведения, что он побывал и в Испании.

Около 1492 года Михайло Дородный появился в Литве, при дворе Александра Ягеллона, заняв место среди самых знатных вельмож государства.

Вскоре ему пришлось отправиться в новое путешествие.

Менгли-Гирей задумал строить крепость Кара-Кермен на месте Очакова, считавшегося литовским владением. Глинского послали в Крым для переговоров с ханом, но тот насильно задержал у себя князя Михаилу. Великий князь Московский, обрадовавшийся случаю, просил крымский двор выдать Глинского, но Менгли-Гирей не согласился на это.

В 1500 году Глинский был министром двора у Александра Ягеллона, вскоре получившего королевскую корону. Потомок Мамая владел домами в Троках, Турове, Вильне, Рай-городе, носил титул наместника Утенского, Вельского и иных городов польско-литовского государства.

Он вошел в такую силу, что последний властелин Золотой Орды Шиг-Ахмет за год до своего падения отправлял к Глинскому послов с дорогими дарами.

Года через четыре Менгли-Гирей, решив обратиться к польскому королю, прежде чем сделать это, сносился с могущественным князем Михайлой. К Глинскому стекались вести из Крыма, с Яика и, может быть, даже из Сибири и страны хивинских татар.

В 1506 году Глинский оказал большую услугу королю, разгромив татарские полчища, вторгшиеся в Литву. Александр Ягеллон уже дышал на ладан. После его смерти стал царить Сигизмунд. С ним Глинский не ужился и начал искать покровительства Москвы. Он лелеял честолюбивые мечты насчет княжения в Киеве, где воеводой был его брат Иван, более известный под прозвищем Мамая.

В 1508 году Глинский поднял свой меч против Литвы. Он заключил союз с крымскими татарами, господарем Молдавии и стал звать московские рати. Побивая литовских вельмож, Глинский захватил Гомель и Мозырь в Белой Руси, собирался ударить по Ковно, чтобы освободить из темницы несчастного царя Золотой Орды.

Но московские войска не вступили в битву с Сигизмундом, и Глинский, уже присягнувший на верность Василию Третьему, явился в Москву. Там его щедро одарили азиатскими скакунами, дали костромских и галицких ратников, пожаловали Малоярославцем и Боровском.

Михайло Глинский тотчас же стал убеждать великого князя установить связь с императором Максимилианом и вызвался отправить грамоту цесарю. Есть намеки на то, что Глинский сам ездил к цесарскому двору.

Так или иначе, бывалый и образованный Михайло Дородный явился для Москвы живым географическим справочником. Изъездив столько стран Западной Европы и наслышавшись там рассказов об открытиях португальцев и испанцев, повидав при дворе Максимилиана путешественников и космографов, князь Глинский не скрыл своих познаний от московитов.

Ведь когда он был у Ягеллонов, то еще застал в живых Филиппо Каллимаха. Великий коронный секретарь Ян Лаский, злейший враг Глинского, в ту пору занимался изучением Руси и вообще увлекался географией. Михайло Дородный имел полную возможность встречаться с такими учеными, как Ян Стобницкий или Матвей Меховский. Последний упоминал о Глинском в своей книге.

Короче говоря, мы вправе утверждать, что через Глинского образованные московиты узнали о многих событиях, которые произошли в странах Западной Европы в 1480–1506 годах, в годы жизни и подвигов открывателей далеких стран.

В 1510 году Михайло Дородный побывал в Пскове, где в то время жил дьяк М. Г. Мисюрь — Мунехин, путешествовавший в Египет.

Через четыре года потомок Мамая изменил Московскому государству. Участвуя во взятии Смоленска, князь Глинский уже видел себя владетелем всей Смоленской земли. Но Василий Третий и не думал отдавать ее Глинскому. Тогда бывший ландскнехт Максимилиана бежал в сторону Орши. Но изменник был пойман и привезен в Дорогобуж, где находился тогда Василий Третий. Михайло Глинский был закован в кандалы и увезен в Москву. Его должны были казнить, но он отрекся от латинства и запросился обратно в русскую веру. Узник был пощажен, однако свободы не получил.

Тщетно просил о его освобождении император Максимилиан. Он давал зарок в том, что Глинский никогда не обратит своего меча против Руси, а будет отправлен на службу в Испанию к Карлу Пятому. Но этого не произошло, и Михайло Глинский добрых двенадцать лет продолжал звенеть цепями в московской темнице. Его спасло лишь то, что великий князь женился на Елене Глинской, и она вымолила прощение своему дяде.

В 1530 году Михайло Глинский уже был в числе московских воевод, посланных смирять Сафа-Гирея, царя Казанского. Казанцы вновь нарушили клятвенные обещания, оскорбили русского посла и приготовились к встрече русской рати. Они перекопали рвами Арское поле, выдвинули новый острог на подступах к городу, поставили каменные надолбы.

Но эти укрепления были взяты, и казанцы, как это бывало уже не раз, сами запросили о мире.

Кажется, это был последний поход Михаилы Глинского, если не считать его выездов на соколиные охоты с великим князем. Василий Третий приблизил к себе былого завоевателя Фрисландии. Князь Глинский пережил Василия и был одним из свидетелей его смерти.

В годы вдовства и правления Елены Глинской князь Михайло обличал зазорный образ жизни своей племянницы и жестоко поплатился за это. Его обвинили в заговоре против правительства и заточили в ту самую темницу, где он до этого уже провел двенадцать лет.

Через какой-нибудь месяц, осенью 1534 года, Глинский окончил свой жизненный путь.

Вехами этого пути были Рим, Вена, Дрезден, Брюгге, Краков, Вильна, Москва, Казань и многие другие города, о которых мы пока не знаем.